Поверьте один раз [Арсений Витальевич Суворов] (fb2) читать онлайн

Арсений Суворов Поверьте один раз

Пролог

Яркое солнце разбудило меня. Удивительный факт! Каждый раз в таких случаях настроение становится бодрое, хочется жить! И кажется все невозможное достижимо. И маленькая комнатушка, в которую кроме кровати, табуретки и маленького комода ничего не вмещается, превращается во дворец. И старушенция, у которой я снимаю квартиру, вечно брюзжащая, с глубокими разъедающими лицо морщинами, длинным неестественно большим носом, маленькими косыми глазками и ростом, позволяющим думать, что «мальчик с пальчик» существует, хочется верить, наконец-то, перестанет панически бояться, что когда она уезжает в деревню к сестре (чрезвычайно редко) на день-два, я приведу к себе девушку или выпью с друзьями.

Легко встав и приняв душ, я долго-долго с огромной ненавистью чищу зубы. Вбившие в меня с детства мысль об этой обязательной процедуре, так и не смогли придумать, как ее сделать приятной. Вечная яичница и вчерашний чай на общей кухне не смогли отбить чудесного настроения, подаренного ярким летним утренним солнцем.

Сегодня понедельник, но мне не нужно идти на работу. Уже полгода слоняюсь без дела — кому нужны люди с такой странной профессией. На улице отличная погода. Легкие летние наряды непрерывно поворачивают мою голову совсем не туда, куда разрешила бы поворачивать взгляд моя жена, будь я женат.

В парке за скульптурой, на лавочках, вдоль аккуратных клумб, ухоженных чьей-то заботливой рукой, сидит разноцветное, весьма интересное множество девиц, изображающее страстное несгибаемое (отсутствующим ветром) желание прогрызть гранит науки. Но я уже вышел из того возраста, когда еще верят в этот трюк. Со спокойным отсутствующим взглядом обхожу дозором нестройные ряды прекрасных, а местами кривых, но все равно притягивающих, женских ног, слегка прикрытых разнообразными кусочками материала, именуемого мини-юбками.

— Извините, у вас закурить не найдется? — жесткий настороженный взгляд голубых глаз. Лицо сразу становится серьезным. Такое ощущение, будто золотые локоны на ее голове начинают закручиваться от возмущения.

— Я не курю! — хлестко и зло. «Явно злюка, придется потрудиться овчинка выделки стоит».

— Я и не думал, что вы курите. Просто все скамейки заняты. Если вы не возражаете, я присяду, — произнес я, присаживаясь. — Не люблю курить стоя.

— А зачем вы спрашиваете, если у вас есть?

— Чтобы быть уверенным, что мне не придется угощать!

В ответ раздался легкий иронический смех: «Значит на правильном пути».

— Неужели интересно среди лета сидеть и читать в парке, когда можно, с такой божественной внешностью, лежать на пляже, под ласкающими взглядами окружающих?

— Они совсем не ласкают, а нагло рассматривают. И вообще, молодой человек, я вам не мешаю, не мешайте и мне.

Она, по-видимому, решила так просто отделаться.

— А что, если не секрет, ты так зачарованно читаешь? — спросил я как можно серьезней.

— Американского короля ужасов, — ответила так словно к ней пристала муха и никак не отвяжется.

— Я, правду сказать, писатель, — в жизни не нес подобной чепухи, часто прихожу в парк. Встречаю первого попавшего и рассказываю свою очередную историю, если человек дослушивает до конца, я записываю ее в дневник, если нет, забываю. — На ее лице появляется сомневающийся интерес. Не выдерживает.

— Это правда? А о чем вы пишете?

— Когда хорошее настроение — ужасы, когда плохое — сказки. — И то и другое всегда можно сочинить, все мы помним «страшные» детские истории, а сказку всегда можно сложить из двух ранее слышанных.

— А сейчас вы что написали? — Она уже отошла и стала просто обворожительной.

— Видишь ли, — вошел я в роль, — писатели делятся на сочинителей — это которые садятся за пишущую машинку и «бьются» головой об стенку, ожидая вдохновения, и тех, кто перерабатывает кучу материала, прежде чем выйти к читателю. Я долго изучал народный фольклор. И пришел к выводу, что не все народные сказки и предания являются вымыслом. Некоторые на больших расстояниях в точности воспроизводят описания отдельных явлений. Так я столкнулся с лунатизмом. В народе давно это не подвергается сомнению. Но как ты знаешь — это всегда называлось «бабьими сказками». Сейчас это общеизвестно. Я подумал, а может есть что-то подобное? Спустя некоторое время, а точнее почти одновременно, передо мной вызрела проблема упырей.

— Что такое «упырь»? — перебила она меня. «Значит, наживка заглочена, осталось лишь надеяться на прочность лески!»

— Упыри — это люди, подобные лунатикам, только сосущие кровь, — ответил я.

— Но ведь их называют вампирами.

— Вампиры это иностранное слово, а упыри — русское. И потом, вампиры — выдуманные персонажи для развлечения людей. Упыри же — заболевание, вызванное до сих пор не известными причинами. Я много ездил, выявляя наиболее сходные детали, и пришел к выводу: невозможно, чтобы в каждой деревне было столько совпадающих фактов и все это — выдумки? Но изложить все это документально, а не художественным путем, естественно, представляется невозможным. Не желая, чтобы мракобесы прозвали меня сумасшедшим, я написал повесть. А поверят или нет — каждому свое.

— Меня зовут Наталья Монкуро. Я учусь на филологическом факультете и подрабатываю рецензентом. И могла бы дать даже профессиональную критику.

Выражение ее лица приняло героическо-напыщенный вид.

— Ну что ж, давай, попробуем. — Она мне нравилась все больше и больше, и я был уже готов на самом деле стать писателем.

Часть 1. НОЧЬ

I.

— Весь день работал. Начальство взгрело. Прошлой ночью спал мало. Лег и упал в сон, как обычно. И вдруг какое-то непонятное вращение в ушах, переходящее в затылок. Голова начинает крутиться по спирали со все возрастающей скоростью. Появляется изматывающий, непередаваемо гнетущий звон. Сквозь сон чувствую, как будто неизвестной природы поле тянет куда-то. Тело охватывает ни с чем не сравнимый ужас. Хочу проснуться — не получается. Я все вижу, пытаюсь кричать. Крик остается в груди. Всей силой души напрягаю мышцы — бесполезно. Обессиленно открываю глаза и резко просыпаюсь. Но страх еще стоит. Разум отказывается верить, что все прошло. И темнота давит неопределенностью. Несколько минут лежу с открытыми глазами. Страх уходит, но, прикрывая веки, физически чувствую, что мозги погружаются в кошмарную вращающуюся бездну. Через некоторое время незаметно засыпаю, и больше уже ничего не чувствую.

— И как давно это началось?

— Доктор, мне трудно объяснить, раньше бывало что-то подобное, но не это. А в последнее время происходит чуть ли не каждый день. Я думаю, все началось недели две назад. После похода.

— Успокойтесь, такое бывает. Вы перетрудились, возник стресс. Организм не может расслабиться и посылает тревожные сигналы. Возьмите отпуск. Отдохните. Старайтесь почаще бывать на свежем воздухе. Совершенно не употребляйте спиртного. Постарайтесь меньше курить. Желательно завести роман. И через некоторое время все встанет на свои места.

— Вы уверены, доктор?

— Конечно. Вы не первый. В последнее время участились подобные случаи.

Длинный узкий коридор привел к лестнице. Больница внушала отвращение. Обшарпанная снаружи, она была еще хуже внутри. «Непонятно, как они поддерживают чистоту при таких условиях. Хорошо, хоть сумасшедшим не признали. А то бы без вины за решетку. Да, много работаю, надо взять отпуск. Поехать в деревню. Отдохнуть. Рыбку поудить. Дров поколоть. Молочко парное вспомнить. Свежий воздух — вот что главное! А то ведь так можно и докатиться ненароком. В одно прекрасное утро просыпаешься: „Привет! Я белая горячка“».

II.

— Леночка! Кошма-ар, это просто ужас какой-то. Что мне сегодня снилось!? Ты не поверишь! Еще раз приснится, не проснусь. — Прелестная, милая, слегка заспанная улыбка во все лицо превращала всю фразу в призыв поиграть.

— Татьяна, ну что тебе опять приснилось? — вопрос с укоризной. Лена была старше сестры всего на шесть минут, но всегда и везде опекала сестру, давая понять, что она старшая. Хотя им стукнуло уже по двадцать, детская привычка осталась.

— Представляешь, сплю, и мне кажется, что не сплю. И не могу открыть Глаза. А кто-то рядом стоит. Хочу от страха закричать, открыть глаза, но своего голоса не слышу. Это продолжается так долго, что чуть с ума не схожу от страха. Наконец, просыпаюсь. И еще страшней. Думаю, до твоей комнаты не дойду Зарываюсь под одеяло. Просыпаюсь — солнце, — у нее на лице вспыхивает искреннее недоумение. — Сейчас мне кажется, что это и не сон. Я точно помню, под одеяло пряталась! — Татьяна села на кровать, прижала двумя руками одеяло к груди и задумалась.

— Врушка ты у меня! Приснилось это тебе все. Не бери в голову.

— Ничего не приснилось. Я уверена, что-то было, — она немного рассердилась.

— Ладно, вставай, а то к завтраку как всегда опоздаешь. А потом, не поев толком, в университет понесешься.

— А все равно что-то было, — упрямо произнесла Татьяна.

На кухню Татьяна пришла как всегда последней. Немного свободная блузка скрывала красивую грудь. Длинные прекрасные ноги в обтягивающих брюках, черные, спадающие до пояса волосы делали ее бесподобной. Большие глаза и правильные черты лица не оставляли сомнений — она явно не страдала от отсутствия поклонников. За столом сидели отец, мать и сестра. Сестры мало чем отличались друг от друга. Лена смотрелась более серьезно. Взрослое лицо Строгая одежда. Волосы до плеч. Однако они не были близнецами.

Святослав Николаевич — солидный черноволосый мужчина, без единого седого волоса. Антонина Владимировна — стройная светловолосая женщина, сохранившая былую красоту.

— Пороть тебя надо было в свое время! Чай уже остывает, — почти строго произнес отец.

— Надо было, — в тон ему ответила Татьяна. — А то теперь приходится холодный чай по утрам пить.

III.

— Татьяна! — молодой высокий парень, с чисто студенческой внешностью и в аналогичной одежде, окликнул девушку. Она заулыбалась, увидев его.

— Здравствуй, Александр! — она всегда называла его полным именем. Про себя решив, что когда выйдет за него замуж (Дело твердо решенное, пусть даже он о том не догадывается), будет звать его Сашенькой, а на людях — Александр Артурович.

— Слушай, Танюш! Сегодня, кроме лекций, ничего нет. А завтра суббота. Мы с ребятами хотим днем дернуть к Хомуту. У него в деревне «дворец» пустует. Устроим уик-энд. Три дня на природе — сказка! Мясо для шашлыков уже маринуется.

— А что я скажу родителям? Дочь на две ночи исчезла, ни слуху ни духу!

— Скажешь, у подруги родители уехали. Одна сидеть боится. Телефона нет.

— Они скажут, возьми с собой сестру. Она вам такую подругу устроит про шашлыки забудете!

— Ну что, отболтаться не сумеешь? — обиженно.

— Сам ничего придумать не можешь, а я опять виновата?

— Скажи, это твоя дальняя подруга, сестра ее не знает. И вообще, поговори с сестрой. Она сама откажется.

— Жди, дожидайся — откажется! Она еще расскажет, что на лекциях в университете не была. Тогда не то, что подруга, всю субботу и воскресенье лекции читать заставят.

— Ну, объясни, мол, кружок открылся — по гипнотическому обучению разговорному английскому, за три дня. Тебя по знакомству берут. Ты всю жизнь мечтала.

— Ладно, ты у нас, конечно, гений. Но придется снова самой выкручиваться, — она обняла его за талию. — За мной заходить не надо. А то можно все испортить. Где встречаемся?

— У пристани в двенадцать.

— Я еще успею в университете посидеть.

Они попрощались.

IV.

На пристани матросы проверяли билеты. Немногочисленный народ неторопливо рассаживался по салону. Метеор плавно повторял движение миролюбивых волн. За окнами чайки вели обычную перекличку. Четыре парня и две эффектные молодые девушки, перегруженные пакетами и сумками, громко разговаривали, привлекая внимание. Но никто не возмущался. И когда метеор тихо отчалил и, лениво выйдя на фарватер, встал на подводные крылья, всем почему-то стало жаль удаляющийся берег. Легкая грусть быстро прошла, она не способна долго задерживаться в таком возрасте.

— Смотрите, какой огромный пес, — воскликнула Татьяна. Добродушный меланхоличный сенбернар прошествовал мимо, даже не взглянув на компанию.

— Хомут! — окликнул Дима.

— Сам ты Хомут, — огрызнулся Олег, маленький, пухленький, вечно улыбающийся, с короткими рыжими волосами в защитном костюме. Прозванный так за то, что вечно отставал от остальных. — А я Вещий Олег. Лада, скажи ему, кто он есть, укосина несчастная.

Дима — полная противоположность ему, худой и длинный голубоглазый блондин в протертых джинсах и спортивной куртке, никак не среагировал на выпад и продолжал:

— Хомут, расскажи-ка лучше анекдот, а то твоя пустая болтовня уже начинает надоедать.

— Не люблю анекдотов, — заметила Лада. Жгучая блондинка, в обтягивающих брюках и кофточке с расстегнутой пуговицей, словно случайно приоткрывающей кое-что. Как будто только что сошедшая с обложки западного журнала. Разбудите лучше Славу, а то он словно спать сюда приехал?!

Слава, красивый бугай с задумчивым взором, был из тех, кто обычно нравится девушкам.

— Саш, что они ко мне пристают?! Едем на природу. Шашлыки. Шампанское. Ночь при кострах, с ведьмами в обнимку. А она, разбудите, — с деланной укоризной. — Ну, разве так можно? Может быть ты, Лада, разбила мою лучшую грезу? И теперь я всю оставшуюся жизнь буду страдать. Коварная звезда моих очей! — добавил он жеманно.

— Я? Коварная? — смеясь. — Город еще виден с корабля, а он — коварная! И с ним я поехала. Уж лучше мне было умереть, не родившись или провести оставшиеся дни в монастыре. Не подходи ко мне больше. И вообще отодвинься! Она капризно отвернулась.

— Ребята, давайте лучше выпьем бутылочку за отъезд, — Александр всегда знал, когда и как разрядить атмосферу. — Кто за? Кто против? — обежав всех глазами и не получив никакого ответа: — Единогласно!

Они выпили чуть-чуть. Дамы, естественно, поломались для приличия. Но пили как все. Одной бутылки показалось мало за отъезд. Открыли еще. Второй было тоже мало, но приближался берег.

V.

Дом представлял собой двухэтажный, солидный, с элементами роскоши особняк, что по местным понятиям свидетельствовало о зажиточности. Окруженный массивной, кое-где сгнившей оградой из заостренных сверху стволов, он напоминал древний острог. Сходство еще более усиливалось отдаленностью от деревни.

— Да у тебя не дом. Хомут, а хоромы! — воскликнул Слава. — Мы сюда на пикник приехали или на постоянное место жительства?

— Нужны вы мне здесь на постоянке, — довольно произнес Олег. — Лада, бросай его, будем сюда каждый день ездить, — продолжил он шутя.

— Я подумаю над вашим предложением, — кокетливо глядя на Славу, ответила Лада. Они стояли во дворе, оглядывая добротные хозяйственные строения, утопающие в сени молодых, но уже высоких дубов. Деревья тихо шелестели над обычным деревенским колодцем — с длинным журавлем, украшенным головой какой-то птицы, сильно смахивающей на ворону.

— Заходите, рассаживайтесь! — Олег открыл дверь и вошел в дом.

— Какая красота! Кто это сделал? — воскликнула Татьяна.

— Я не знаю. Отец купил его совсем недавно, прошлой осенью. Старик, который здесь жил, отдал дом со всей мебелью почти даром.

Дима плюхнулся на диван. Легкий скрип старой мебели возвестил, что они прибыли.

— А мне здесь нравится, — произнес он. — Только непонятно, зачем напротив дивана это подозрительное дупло в огне? С перепоя может показаться черт знает что!

После того, как разложили припасы, взятые на три дня, но явно на целый партизанский отряд, Дима и Олег пошли готовить шашлыки, остальные разбрелись осматривать достопримечательности. Первый этаж был из камня с огромной русской печью, двумя комнатами, сенями, кладовкой. Резная лестница в прихожей плавно переходила на второй, деревянный этаж, с тремя довольно большими комнатами. Вместительный подвал, сделанный как подземный этаж из массивного необлицованного камня, больше напоминал офис из трех помещений. Все помещения были со вкусом обставлены мебелью ручной работы. Весь дом был украшен резьбой. Чувствовалось, что здесь работал выдающийся мастер. Стены прихожей являлись картиной, застывшей в дереве и составляли единый пейзаж, изображающий охоту на волка. Большая комната, предоставив свои стены не менее талантливому произведению, продолжала тему — сгорающим в адском костре дубом, расколотым огромным, притягивающим своим непонятным мраком дуплом. Пламя уже пожирало исполина, и он склонялся, не в силах бороться с неистовым торнадо. Малая комната создавала ощущение глухого девственного леса. Густой бурелом, заросший неимоверно плотно, передавал неприступность природы, не подвластной человеку.

Второй этаж являлся единой картиной, переходящей из комнаты в комнату. Черепа в шлемах, изломанные копья, холмы из заросших скелетов лошадей веяли тягучей безысходностью. И только одинокий ворон в центральной комнате, смотревший единственным живым глазом, создавал иллюзию угасающей жизни.

В сгущающихся сумерках комплекс смотрелся либо гнетуще, либо меланхолически, в зависимости от настроения и времени суток. Подвальный этаж, лишь местами облагороженный резными картинами, являл странный дисбаланс с наземными этажами. Палач, рубящий голову, украшал входную дверь. Картина была написана словно маслом, так четко и ясно художник выразил агонию жертвы и желания палача. Внутри открывалась вместительная комната с дверями слева и справа, на которых были вырезаны лишь простые подковы. На всю центральную стену изображался костер инквизиции. Резчику явно удавались костры. Монахи с крестами рождали неприятные ощущения. Каждый колышек в костре, словно дьявольской рукой доведенный до совершенства, спешил внести свой вклад в уничтожение, возможно, невиновной жертвы. Остальные стены украшали лишь неотесанный камень и не к месту прекрасная мебель.

VI.

— Извините, здесь свободно? — спросил вошедший мужчина. Немолодая женщина с усталым, тронутым временем лицом, тяжело вздохнув, ответила:

— Да, конечно, присаживайтесь, — ей явно не хотелось ехать одной. Поезд дернулся, как бы раздумывая. Попробовал еще раз — не получилось. И с третьей попытки, тихо грохоча, стал набирать скорость.

— А вы далеко едете, — спросила она голосом, которым обычно обращаются друг к другу люди в такой ситуации, чтобы в задушевной беседе провести время, а затем забыть все на нужной остановке.

— Нет, недалеко, на тридцать шестой километр. Хочу немного отдохнуть от городской суеты. Порыбачить. На спокойных людей посмотреть. Озер там много. Хоть и маленькие, да рыбные.

— А как деревня называется? — спросила она для поддержания разговора.

— Синюки. — Вооруженный трехколенной бамбуковой удочкой, металлическим спиннингом и рюкзаком внушительных размеров, он выглядел обычным дачником, которых полным-полно передвигается на всех пригородных дорогах в весенне-осенний период.

— Родителей навестить или на дачу?

— У меня там дом. Родители в город переехали. Хочу один побыть. А то заботы довели. Спокойно спать не могу. Всякая чертовщина в голову лезет. Жизнь стала нынче скоростная. Здоровья не напасешься.

— Да, со здоровьем стало плохо. Всякие стрессы, болезни новомодные… — и они повели обычный бесконечный разговор. Между кресел пробежал огромный сенбернар, на него никто не обратил никакого внимания.

VII.

— Смотри, Слава, как живой, — Лада была слегка ошарашена. — Я бы здесь одна спать ни за что не согласилась. Мне кажется, этот ворон по ночам здесь летает. И ищет, чем поживиться.

— Успокойся, дорогая, — ответил он, притягивая Ладу к себе. Руки обняли прекрасный стан, пошли выше. Губы соприкоснулись с губами. Мурашки неведомого, переходящие в электрический ток, усиливая движение и силу рук, понесли в мир грез. Волны страсти, от губ и сросшихся языков, разлились по всему телу. Не в состоянии противостоять восставшей природе, они рухнули на ковер. Одежда, словно повинуясь неведомой воле, невидимо глазу покидала тела. Грудь приятно ощутила прикосновение другой груди. Волнение перехватило дыхание, и стыдливое обоюдное желание повисло в воздухе. Две разные противоречащие себе силы вступили в борьбу. Но разум отключается в подобных ситуациях, и последняя одежда полетела отдыхать.

— Слава! Лада! Где вы? Все уже собрались, — жизнерадостный голос Олега вернул к действительности. Завеса спала. Лада вырвалась и стала быстро смущенно одеваться.

— А что б его, — недовольно воскликнул Слава. Его можно было понять. Подобные вещи и в более солидном возрасте вызывают бурю не самых приятных пожеланий, а в данном могут убить.

— Шашлыки, наверное, уже готовы, — произнесла Лада, глядя из-под опущенных слегка неловких глаз и поправляя кофточку.

Все собрались у костра. Характерный запах шашлыка, пробуждающий аппетит даже у сытых, неуловимо возбуждающе бодрил и радовал. Как это всегда бывает, все скопом бросились хватать шампура, сделанные из веток, очищенных от коры, отдавая некоторый приоритет дамам. Рассевшись, кто куда мог, некоторое время молча, и сосредоточенно удовлетворяли жгучее желание.

— Шашлыки полагается запивать красным вином, — еще не прожевав, произнес Дима. — Я случайно прихватил пару бутылок.

— Дима, ты гений! Дай я тебя поцелую. — Татьяна освободила одну руку, обхватила его затылок и звучно поцеловала.

— Я тоже хочу, — улыбаясь, произнес Олег.

— Тебе вредно, — ответил Дима. — Лучше достань вино вон из того пакета.

— Вот всегда так, как что-то сделать, так Хомут. А как целоваться — так с соседом, — обиженно пробурчал он, вытаскивая бутылки.

— Иди сюда, мой маленький, я тебя поцелую, — позвала его Лада.

— Ладно уж, а то бо-бо будет, — произнес он, театрально глядя на Славу.

— Что-то он не жуется?! — произнесла Татьяна, задумчиво разглядывая недожеванный кусочек.

— Это последний писк, — Хомут никогда не умел делать шашлыки, но скрывал очевидный факт. — Ты что? Не знаешь? Все европейцы кушают только так. А японцы вообще сырые предпочитают. Пока жуешь, вырабатывается желудочный сок и улучшается пищеварение.

— Лучше замолчи, а то тебя переварю, — угрожающе произнесла Татьяна.

— А мне нравится, — сказал Александр.

Татьяна резко выхватила у него шампур и сунула ему свой. Смех всей компании стал ответом на его недоуменное выражение лица. Александру пришлось покориться своей тяжелой судьбе и он со страдальческим выражением продолжил трапезу. Наслаждаясь ароматным мясом, попивали терпкое вино. Разговоры прекратились. Костер начал потухать, и Александр подложил хвороста. Поднялся густой сизый дым. Александр дунул, появились слабые языки пламени дернулись и потухли. После нескольких попыток огонь весело побежал по веткам, дыма стало меньше.

VIII.

Длинные летние дни пролетают словно птицы. Незаметно опускаются сумерки. Деревья начинают отбрасывать тени. Сначала неясные, затем все более четкие и, наконец, растворяющиеся в темноте. Слабый, едва заметный ветерок, такой желанный днем, начинает вызывать легкую дрожь. И непроизвольно все смещаются к слабо тлеющему огню. Глаза, уставшие от пламени, чуть вдали ничего не видят. И непрозрачный лес наполняется необъяснимыми страхами.

— Хомут, расскажи что-нибудь, скучно, — попросила Татьяна.

— Люди с древних пор почему-то боятся ночи. Причем, если кто, даже не верящий в предрассудки, проснется случайно ночью, то чувствует внезапный прилив страха. А с полночи до пяти — возможно ужас. Какое-то гнетущее ожидание чего-то неминуемого. Каждый шорох вызывает подозрение, любой скрип кажется шагами. Раньше врачи отрицали, что есть лунатики. Говорили, бред, бабьи сказки. Сейчас пишут диссертации. Какая сила движет ими? Что позволяет им переходить по проводам с крыши на крышу? Даже цирковые артисты, постоянно совершенствующие своё мастерство, этого не могут делать. А ведь кто-то поверил! Не испугался молвы. Вы никогда не задумывались, почему многие верят в Бога (даже не верующие) и никто, якобы, не верит в Дьявола? Почему когда кто-то говорит, что там-то пропал человек или в какой-то деревне возникла неизвестная болезнь, — туда устремляется море народу? Но когда человек говорит, будто что-то видел ночью, а тем более на кладбище, хоть чуть-чуть выходящее за общепринятые рамки, над ним в лучшем случае посмеются, а в худшем упекут куда подальше. Сейчас много говорят об упырях. Пишут книги, показывают фильмы. Изгаляются, кто во что горазд! Но никто не задумывается, почему у всех народов всех континентов существует примерно один сказ о них? Что у них удлиняются клыки, один клык постоянно сточен, глаза в момент действия светятся неземным светом, кровь пьют из артерии, а не из вены и так далее. Почему религии любых вероисповеданий высшим актом искупления считают кровавое жертвоприношение? В различных видах. Иисус взошел на Голгофу и, истекая кровью, снял со всех первородный грех. В других религиях приносили в жертву самых лучших юношей и девушек. Ну ладно, не буду забивать ваши мозги слишком большим количеством задач. Упыри это обычные люди, которые после двенадцати часов ночи, подобно лунатикам, встают и идут к своей цели. Науке не известно, каким образом они, не имея ключей, входят в дверь. И на какое расстояние они могут совершать походы. Подойдя к спящему человеку и сделав легкий надкус, выпивают немного крови, достигая тем самым «единения». Тот, кому сподобилось быть выбранным, испытывает в этот момент дискомфорт, близкий к шоку. Но, согласитесь, чтобы получать удовольствие, всегда вначале приходится страдать. Чем больнее вначале, тем более сильное оно будет потом. Девушка, становясь женщиной, испытывает боль. Мальчик становится мужчиной лишь после хорошей драки. Чтобы не разгружать вагоны в старости, надо в юности учиться. И так далее. Они существуют с давних времен. И у человека выработался защитный рефлекс. При подходе упыря он впадает в сон, близкий к трансу (или, возможно, попадает под его воздействие). И в момент духовного соития он не просыпается. Представьте, вы проснулись в такой момент! Я думаю, мало кто бы выжил. Некоторые упыри по тем или иным причинам не достигают цели или приходят к одной жертве вдвоем. Жертва иногда просыпается. Болезнь, будем это называть так, начинает прогрессировать. Упыри превращаются из ночных друзей в ненасытных кровососов. Становятся своеобразными наркоманами. Каждый раз им нужно все больше и больше. Некоторые перестают получать оргазм или биоэнергию, если хотите. И в силу того, что другим способом получить ее не могут, выпивают всю кровь донора. Но и обессиленные такой дозой, хотят еще. Если жертва проснулась, то остаться живой практически невозможно. Упыри очень хорошо видят сквозь закрытые глаза, я имею в виду первых, вторые ходят с открытыми. Заразна эта болезнь или нет — неизвестно. Хотя из фольклора известны две точки зрения на эту проблему. Первая — болезнь передается по наследству, вторая — через укус. Некоторые считают, что бешеный упырь — это укушенный упырь, еще не пробовавший крови; другие, что это кто-то из детей больной пары. Лучшая защита от упырей — это женитьба. Упырь не может воздействовать на мужчину и женщину одновременно и поэтому к парам не приходит. Основное отличие упырей от других людей — стертый клык. У людей их четыре, но у упырей, непонятно по какой причине, неестественно стерт один, в то время как остальные словно новенькие. Упыри, как правило, сосут кровь у противоположного пола. Они есть везде и всегда. Поскольку свидетелей нет, а те, что видели, или думают приснилось, или умирают, серьезная наука не скоро ими займется.

Ночь уже спустилась. Костер практически потух. Лишь угли, засыпанные золой, слегка подавали признаки жизни. Черная стена слегка расступилась от лунного света. Большая медведица величаво указывала путь морякам.

— Схожу за дровами, — произнес Александр.

— Не ходи! Я боюсь, — Татьяна напуганно прижалась к нему.

— Сама просила, сама испугалась, — усмехнулся Слава.

— Мне на днях приснился сон, будто я проснулась, а не могу открыть глаза. Кричу, а никто не слышит. Наконец, проснулась. И стало так страшно, что залезла под одеяло и боялась дышать. А теперь его послушала и уже думаю, а сон ли это?

— Ну, все теперь будем спать при свете и упырей ловить, — съязвил Дима.

— Зря смеетесь, — почти серьезно произнес Хомут. — В этой деревне, старый хозяин рассказывал, разные неприятные вещи случались.

— Ну ладно, хватит, — вмешалась Лада. — У тебя дома итак мурашки По коже бегают. Мы сюда отдыхать приехали? Или ужасы слушать? Мне уже давно холодно. Может, в дом пойдем? — произнесла она вставая.

На небе по-летнему быстро начали наползать тучи. Кроны деревьев затрепетали в предчувствии влаги. Тьма властно входила в свои права.

IX.

Девушки расположились на втором этаже, ребята — на первом. Электричества не было. Его все время обещали подключить еще со дня приобретения «замка». Проснувшись наутро, как это обычно бывает на новом месте, все почувствовали плохое настроение. Но погода была хорошей. Посвежевший после легкого ночного дождя лес весело шуршал листвой молодых дубков. Большая компания быстро расставила все по своим местам. День прошел своим чередом. К вечеру поднялся сильный пронизывающий ветер, ощутимый даже в лесу. Нагнал огромные свинцовые тучи, которые, повисли столь низко, что, казалось, верхушки деревьев вот-вот начнут их задевать. Вдали засверкали первые сполохи молний, доносящиеся в виде далеких глухих раскатов грома. Стало темно и холодно. После небольшого затишья начался ливень. Сильный дождь бушевал и бушевал. Огромные массы воды извергались на землю водопадом. Словно управляемый невидимой силой, он то ударял землю, пригибая траву, то как бы успокаивался перед новым броском. Земля не успевала впитывать воду. Тропинки быстро превратились в одну гигантскую лужу. Ручейки, сливаясь на склонах и образуя мутные потоки, устремились к реке, прорывая по пути новые овраги и срываясь с отвесных прибрежных стен. Все живое попряталось от воли стихии. Молния с треском рассекла дерево. И оно, с хрустом падая, перегородило овражек. И столь мощная преграда не смогла устоять перед напором гуляющей природы. Медленно повернувшись, оно, беспомощно ломая ветки, устремилось по водостоку. Ночь досрочно вступила в свои права. Одинокий путник, застигнутый неожиданной грозой, попытавшись переждать под деревом и окончательно промокнув, спотыкаясь и проваливаясь в темноте, обреченно побрел дальше. Ледяные струи, непрерывно стремясь за шиворот, вероятно, хотели доставить удовольствие. А обвисшие ветки деревьев просто хлестали по лицу, когда ноги проскальзывали или находили корень. Дождь уже не просто пускал струи, а обрушивался резервуарами с уставших деревьев. Впереди показался неясный свет.

При свете свечей и ярких отблесках молний все в доме приобретало нереальный оттенок. Ребята, подобно сектантам запрещенной религии, собравшиеся в свой секретный молельный дом на черную мессу, устало развалившись в комнате, наблюдали за пляшущими тенями на барельефе, невольно уставились на мертвый костер. Человеческое творение, усиленное грозой и переливами беспокойных свечей, рождало мрачные мысли. Огромное зияющее дупло словно скрывало кого-то, непрерывно наблюдающего за людьми. Начинало казаться реальностью, что туда можно войти.

— Слушайте, — не выдержав тишины, обратился Дима. — Мне кажется, если здесь вызывать духов, то без проблем. Давайте попробуем!

— Нет, не надо, — возразила Татьяна. — И хватит, я здесь не хочу оставаться. Поехали домой, — добавила она решительно.

— Ты что! Сейчас нет никакого транспорта. На улице кошмар какой-то, произнес Александр.

— Окстись, ты бредишь, — присоединился Слава.

— Ребята, мне кажется, сегодня что-то произойдет, — не глядя ни на кого, произнесла Татьяна — Если мы не можем уехать, то давайте или вообще не спать или спать вместе.

— С этого бы и начинала, — усмехнулся Хомут.

Татьяна метнула на него гневный взгляд. В наружную дверь раздался стук. Все вздрогнули, Лада схватилась за грудь. Даже в неярком свете свечей показалось, что все побледнели. Александр, подавляя неловкость, спросил:

— Кто там?

Стук повторился. Александр подошел, открыл дверь комнаты и снова спросил:

— Кто там?

— Пусти переждать, хозяин, на улице ураган, — раздался голос из-за входной двери.

Он подошел и впустил гостя. В дом вошел довольно молодой мужчина, примерно лет тридцати. Ростом под метр девяносто, с короткой прической, в брезентовой куртке и резиновых сапогах. Казалось, что он только что вынырнул из воды. В комнате возникла естественная неловкость.

За окном мелькнула молния. Раздался треск и, спустя мгновение, сильный удар и скрежет. Дерево, упав, обрушило колодец. Ветер бросил охапку дождя в окно Что-то кольнуло в сердце. Дождь не хотел кончаться. Пришедший оказался молчуном. И, посидев в напряженной обстановке некоторое время, все разошлись спать, оставив его на диване. Двоим, из-за нежданного гостя, пришлось спускаться в подвал.

..Палач улыбнулся ребятам живой улыбкой. Жертва прокричала скрипнувшей дверью. Свеча, капая на руки обжигающим парафином и грозя потухнуть на каждом шагу, дрожала, оживляя мрак. Монахи спокойно смотрели в страшный огонь, как бы обещая сойти по окончании. Шум дождя и грохот молний довершали представление, превращая его в затянувшийся фарс, вызывающий днем смех, а ночью мурашки. Ночь только начиналась. При каждой вспышке молнии ворон оживал. Его единственный глаз зажигался каким-то неестественным светом. Весь дом стонал и кряхтел как живой, гордо сопротивляясь ударам стихии. Под действием ветра прощально прокричал журавль.

— Что это? — испуганно спросила Татьяна.

— Спи, дождь, — засыпая, протянула Лада. Прижавшись поплотней, Татьяна заснула. Проснулась она оттого, что кто-то терся об нее мягкой головой. Слабый причмокивающий храп чем-то не понравился, и она открыла глаза.

Ливень кончился, и полная луна освещала комнату мягким светом. Склонившись головой на шею Ладе, незнакомый, судя по волосам мужчина, с присвистом нагло целовал ее. Татьяна отодвинулась. Незнакомец приподнял голову. Волны паники сковали душу. Горящие кошачьи зрачки и слабо поблескивающие клыки оказались прямо перед ней. Открыв рот и не в силах крикнуть, она отдалась воле судьбы. Он протянул руки, придвинул ее к себе и нежно приник к ее сонной артерии. Она почувствовала, как миллион маленьких иголочек наполнили ее кровь. Затем резко заболела голова и сознание погрузилось в черный бездонный омут. Вдруг стало хорошо. Потом очень хорошо. Ни с чем не сравнимое наслаждение охватило тело. Разноцветные шарики закружились в малиновом облаке. Она стала легкой, бесконечно легкой. Ее понесло навстречу солнцу.

X.

— Ты что улыбаешься во сне? — голос Лады вернул ее на землю. Она уже встала и укладывала волосы. Яркое солнце разлилось по комнате. Ворон добродушно охранял поле битвы. За окном раздавалось веселое щебетание птиц. Взгляд Татьяны случайно упал на подушку подруги. Легкий след от помады немного испачкал наволочку. Татьяне всегда не нравился этот коричневый цвет.

XI.

— Лена! У меня всю ночь было состояние, будто я не сплю и сплю. Голова сама в себя вкручивается по крутой спирали со все возрастающей скоростью и непонятным звоном. И становится очень страшно. Я уже устала кошмары смотреть.

— Татьяна, ты у нас всегда чего-нибудь придумаешь. Вставай! Уже поздно.

Солнце всходило над городом. Народ валил на пляж, потея в троллейбусах и изнывая под тяжестью захваченного груза. Волга лениво несла свои мутные воды в не менее ленивый Каспий. Чайки крикливо и жадно дрались за добычу. Палящее солнце растопляло мозги. Безгранично ленивое спокойствие разряжало атмосферу. Пивнушки как обычно штурмовали завсегдатаи с носами, служившие им паролем. Трехлитровые банки прямо тут же лихо перетекали в желудки. Никто не замечал худого человека со стеклянным взглядом. Задев кого-то и не извинившись, он скрылся в подъезде невысокого дома. Двери не открывались и не закрывались. В подъезде его не было. Вечером громко выла собака. Ночью дикий крик то ли разрываемой на куски собаки, то ли ребенка потряс жильцов.

XII.

Летняя ночь, недолгая и прекрасная, спустилась на землю. Притихший город величаво глядел на белоснежную луну. Звезды словно бисером разукрасили небо.

Неброско одетый человек вышел и остановился. Резкая боль заставляла дрожать руки. Чуть сгорбившись, он пошел по пустынной дороге. Обходя квартал за кварталом и никого не встречая, он время от времени, не сдерживаясь, вскрикивал от боли и обреченно шел дальше. Боль усиливалась. Вдруг вдали мелькнула тень. Зрение напряглось. Уши насторожились. Сердце учащенно забилось. Луч надежды успокоил боль. Он ускорил походку. Ноги сами перешли на бег. Почти нагнав, он увидел его. Тот шел, если не сказать парил, как мумия. Руки незнакомца бессмысленно болтались по сторонам. Движение ног создавали впечатление, что кто-то дергает за веревочки. В нос ударил резкий запах. Он знал, что это такое. В бессильной злобе, издав яростный крик, бросился бежать. Остановился, когда понял, что находится в лесу. Осмотрелся. В лунном свете надгробия могил поблескивали металлическим блеском. Тени решеток рисовали полосатые пейзажи. Крылья на могилах летчиков пытались взлететь. Покосившиеся кресты словно вылезали из земли. Протяжно прокричала сова. Уу-ууу, уу-ууу, у-ууу! Завядшие цветы на венках вызывали отвращение. Немного пройдя, он открыл калитку и сел на лавочку. Никто сюда не придет. Снова дикий голод. Значит, весь день жестокий мороз будет терзать его плоть. Но почему ему так не везет? Как трудно стало находить добычу. После каждого раза их все меньше и меньше. Стало жалко себя. Заскулив, он вцепился зубами в металл решетки. Хрустнул голодный зуб. Вдруг сердце радостно забилось. Ноздри почувствовали сладковатый запах. Неужели? Не может быть. Он тихо и осторожно встал. Нет, нюх не подвел. Уши различили голоса. Незаметно подкравшись и превозмогая голод, он прислушался.

— Ну вот, а ты боялась, — говорил звонкий юношеский голос. — Все это байки, никакие мертвецы здесь не бродят. А свет, про который все рассказывают, это на старых кладбищах светится фосфор.

— Да ничего я не боюсь, — юная, с наивной детской улыбкой, в шортах и майке, с копной черных ниспадающих волос и упругой грудью, узкой гибкой талией и до неприличия длинными ногами, она напоминала молодую березу. Ее зеленые глаза, казалось, светились в лунном свете.

— Хочешь на спор, ты здесь сиди, а я спрячусь на какой-нибудь могиле и пока ты меня не найдешь, не подам голоса. — И, не дождавшись ответа, убежала.

Оставалось меньше часа. Нестерпимый голод жег желудок. Он знал, что этого делать нельзя. Нужно выследить, дождаться, когда заснет и только тогда устроить пир. Опасность слишком велика. Но он уже не мог рассуждать здраво. Одна рука обхватила лицо, зажав ладонью рот и нос, другая, обхватив тело, обезвредила руки. Клыки мягко вошли в нежную шею. Она перестала сопротивляться. В голове родились образы, как в те времена, когда женщины еще интересовали его с другой стороны. Еще мальчишкой он впервые узнал, какое удовольствие может дать женщина. На самом деле сейчас он испытывал большее удовлетворение. Тело наполнилось необычайной легкостью. Голова погрузилась в мир райских грез. Огромный бескрайний космос носил его по неизведанным далям иных миров. Вот он погружается внутрь солнца, катается на кольцах Юпитера. Кассиопея. Вега. Лира. Странные существа, напоминающие наших гидр, перекрещенных с улитками. Все дальше и дальше. Находясь в состоянии прострации, он отпустил ее и радостно побрел домой. Сегодня ему больше ничего не надо. Со стороны он производил впечатление простого человека, который беззвучно сам с собой разговаривает, втягивая и вытягивая губы со слабым причмокиванием.

Очнувшись, он ужаснулся. «Что я натворил? Ничего нельзя исправить». Теперь ему стало совершенно ясно, что он стал ненасытным. «Пить кровь у неспящего да еще в присутствии кого-то еще — значит терять дар парализатора. Последний шаг в бездну!» Дикий вой уже ничем помочь ему не мог.

XIII.

— Александр, в последнее время чуть ли не каждую ночь мне снится сон, будто кто-то тащит меня в угол кровати. При этом весь мой разум начинает вращаться по закручивающейся спирали, все быстрее и быстрее. Давящий звон заполняет меня и становится очень страшно. — Татьяна была явно встревожена.

— Меньше надо читать всякие ужасы. Да еще душевно больные фильмы по видику насмотришься. И хочешь, чтоб кошмары не снились.

— Но я таких страхов не смотрела! И притом снится одно и то же. Во сне себя видишь, я же могу видеть руки, ноги, тело, но не лицо.

— Давай прекратим дурной разговор. Лучше скажи, ты и вправду считаешь, что нам сегодня ночью не нужно быть вдвоем?

— Александр! Разве можно быть таким идиотом? У девушек такие вещи не спрашивают. Если девушка сказала — нет, если любимая девушка сказала — нет, это может быть. Если может быть — это да!

— А если да?

— Это не девушка. — Татьяна весело рассмеялась своей шутке. Но это была не ее острота, — она только что прочитала ее в популярной газете. От этого ее радость не уменьшилась.

— Значит, ты не возражаешь сегодня вечером пойти ко мне?

— Ты просто чудовище! — Она патетически схватилась за грудь. — Желаешь моей смерти? — Лицо приняло страдальческий вид.

— Ну, если ты не хочешь, тогда конечно, — Александр был явно смущен.

— Ладно, зайди за мной вечером, — Татьяна улыбнулась своей милой улыбкой. Обняв, она поцеловала его в губы, и Александр подумал, что она бог.

XIV.

Александр и Татьяна сели в троллейбус. Он был почти пустой. Но даже если бы он был полный, они не прекратили бы обниматься. Вырываясь, она сама же прижималась к нему. Объятия нередко заканчивались поцелуями. Продолжая держать друг друга, они вышли. Прошли мимо садика, школы. Обогнув дом и войдя в подъезд, Александр, глядя ей в глаза, тихо произнес:

— Я люблю тебя, — он сказал это очень медленно. Его глаза, подернутые влюбленной пеленой, глядели проникновенно — просительно.

— Я тоже, — она обняла его шею и наградила долгим страстным поцелуем. Поднявшись на третий этаж, Александр вытащил ключи.

— А точно никого нет дома? — на всякий случай поинтересовалась она.

— Нет. Родители уехали к сестре отца за Волгу и раньше чем послезавтра не вернутся. — Они вошли в квартиру. Положив сумочку на трюмо и сняв туфли, Татьяна, хотя у нее все было на месте, поправила прическу. Как делают это все женщины на свете, желая перестраховаться и дать слегка остыть партнеру, чтобы потом довести его до безумия. Они прошли в комнату Александра. Она представляла собой обычную комнату молодого холостяка. Кругом все валялось (на ее взгляд), хотя он естественно убирался перед ее приходом. В глаза бросалось обилие музыкальной аппаратуры. Студийный магнитофон и огромные акустические колонки, электрофон и мощнейший усилитель, и другие какие-то ящики, название которых она не знала. Маленький телевизор, ковры на стене и на полу, раскладной диван и письменный столик явно не являлись спальней принца. Но ей этого было и не нужно. Александр молча включил музыку и полилось что-то страшно знакомое, но что — они оба забыли.

— Хочешь чего-нибудь попить?

— Нет. — Никто ничего не хотел. Он обнял ее, она с радостью прильнула к нему. Поцелуи становились все более и более страстными. Он робко попробовал расстегнуть ей кофточку. Возражений не последовало. Когда пальцы нащупали замок бюстгальтера, она напряглась. Александр сразу оробел. Осознав свою ошибку, она так прижалась к нему, что дух замер у него в груди Когда перед ним возникла упругая нежная грудь, разум перестал мешать чувствам. Одним рывком подняв ее на руки и ласково касаясь ее аккуратных сосков, он перенес ее на диван. Все остальное делалось словно не наяву. Он не помнил, расстилал диван или он был расстелен. Снимал он одежду или она сама каким-то образом снялась. Он помнил только, как губы медленно касались тела Как он поцеловал ее вдруг отвердевшие соски — его затрясло какой-то странной дрожью. Поцеловал ее в губы — и почувствовал, как ее ноги обняли его.

XV.

— Тебе было хорошо?

— Я не знаю, что это было. Мне показалось, мы улетели далеко-далеко Гуляли по необыкновенным садам, я был Адам, а ты Ева!

— Мы теперь поженимся? — капризно спросила она.

— Конечно.

— Завтра пойдешь и скажешь это моим родителям? — Сладкий сон кончился, началась проза жизни.

— Если ты этого хочешь.

— А ты не хочешь? — спросила она ревниво.

— Хочу, конечно. Я люблю тебя, — целуя ее, — но просто не подумал, что так скоро.

— Так ты идешь завтра или нет?

— Торжественно клянусь прийти завтра к твоим родителям и просить руки твоей дочери, тьфу ты, и просить твоей руки у твоих родителей. — Он рассмеялся.

— Если ты не хочешь, можешь не идти, — она обиженно отвернулась. Обняв ее и целуя в шею, он произнес:

— Татьяна, ну что ты в самом деле. Я люблю тебя. Ты самая красивая на свете! Пойду я к твоим родителям или не пойду, мне не важно. Ты все равно будешь моей женой. Если хочешь, пойду прямо сейчас!

— Иди! — Она с силой обняла его, поцеловала и положила голову ему на плечо. Потом счастливо уснула. Он не стал мешать ей, хотя ему было неудобно. И заснул так, положив ей руку на талию.

Александр проснулся оттого, что Татьяна пыталась встать. Он убрал руку. Она, пошатываясь, пошла к двери. Какие-то смутные подозрения закрались в его душу. Накинув рубашку, он пошел за ней. Она добрела до наружной двери, дверь бесшумно открылась. Совершенно нагая она вышла в подъезд. Наслышавшись о лунатиках, он не стал ее будить. Она прошла в дверь напротив, вошла в спальню и наклонилась над детской кроватью. Глаза стали большими. Ужас пронзил все тело. Чмокающий звук сковал голос и сломил волю. Пятясь назад, он упал в кровать.

XVI.

— Александр! — Татьяна провела рукой по его волосам. Он дернулся как от укуса змеи. И широко открыл глаза. Светило солнце. Она с любовью смотрела на него. Ее волосы пушистой волной обняли грудь.

— И приснится же такое, — пробормотал Александр, окончательно проснувшись. — Я уже приняла душ. А ты спишь как убитый. Уже девять часов! Она была уже одетая и ему было стыдно вставать. Тем более от ее близости кое-что никак не хотело успокаиваться.

— Сходи на кухню и приготовь мужу завтрак, — произнес он нарочито приказным тоном.

— Слушаюсь, мой генерал! — Она встала по стойке смирно и приложила руку к воображаемому козырьку. Повернулась и строевым шагом отправилась на кухню. Зайдя в ванную и придя на кухню, он обнаружил, что за такое короткое время можно приготовить, оказывается, не только яичницу. Обычно по утрам у него не было аппетита. Но нынче он ел за троих. Она почти не притрагивалась, а только задумчиво смотрела на него. Когда голод был утолен и почти ничего не осталось, две прекрасные руки обвили его шею. Мощная волна желания захлестнула его.

— Нет, мне нужно домой, — мягко отстраняя его, произнесла Татьяна. — Я сказала, приду утром, когда к подруге пойдет сестра.

— Я хочу тебя, Татьяна.

— Об этом ты и скажешь сегодня моим родителям, — произнесла она, участливо — иронично глядя на него.

— Угу, — страдальчески произнес он носом. Он пошел провожать ее. Шли беззаботно разговаривая. Но какая-то мысль не давала расслабиться. Уже у ее дома, когда они поцеловались на прощание, Александр спросил:

— Татьяна, а ты можешь улыбнуться американской улыбкой?

— Зачем тебе это?

— Хочу представить тебя Мисс Америка!

— Пожалуйста! — Она обнажила два ряда маленьких, ослепительно белых зубов.

— Ты лучше, — сказал он, со вздохом опуская глаза.

— Что-нибудь не так? — спросила она испуганно. Она глядела на него словно ребенок, который хватает третью конфету со стола, а родители запрещают, боясь диатеза.

— Да нет, все в порядке, — произнес он, обнимая ее. Я должен был с утра зайти к Хомуту. Хоть он парень и простой, но ужасно обидчивый.

— Ну ладно, до вечера, — бросила она и растворилась.

XVII.

Город продолжал жить своей размеренной жизнью. Люди шли на работу, возвращались с работы. Брели на пляж и с него. «Штурмовики» лихо передавали банки с пивом через головы таких же выпивох. Народу на улицах, как всегда в такое время, было мало. «Им не до упырей». Слово промелькнуло в мозгу. Обожгло. Только сейчас он понял, это не сказка. Это кошмар. Это его кошмар. Никто не поможет. Никуда нельзя обратиться. «Не схожу ли я с ума? Может, такое бывает, когда впервые у мужчин? Я сегодня иду к родителям девушки, которая самая красивая на свете. Она согласна. Что еще надо? Чертовщина какая-то». Если человек сильно хочет, он всегда себя убедит. И почти успокоившись, он ускорил шаг. Вдруг словно молния пронзила его. Со стороны можно было подумать — приступ. Быстро идущий молодой человек резко останавливается и хватается за сердце. «Рубашка! Я же снял ее вчера вечером». Он ясно представил себе, она мешает ему касаться ее кожи. Как, яростно сорвав, он, скомкав, бросает ее на стул. «Сомнений быть не могло. Но что делать? Я люблю ее. Это конец. Конец всему. Нет! Я не могу без нее». Ее красивые, улыбающиеся глаза предстали перед ним. Она встала по стойке смирно и поднесла руку к козырьку. Ему стало грустно. Затем возникла ярость. «Нет! Что бы ни случилось, она будет моей женой!». Решив так, он сразу успокоился и бодро зашагал вперед. «Так. Вначале надо составить план. Первое: надо сходить к Хомуту и узнать, откуда он все это наплел. Второе: надо пообщаться со всеми этими колдунами и экстрасенсами. Если все это ерунда, то хуже. Должен же быть какой-то выход?! Да и потом люди болеют и более страшными болезнями, и то ничего». Он шел, размахивая руками, доказывая сам себе. «Стоп! Хомут говорил, у них в деревне судачат что-то про бескровных. Надо съездить в деревню. С людьми я говорить могу, общий язык как нибудь найду. Дом! Этот дом явно строил маньяк. Надо узнать все о старых хозяевах». Мысли роились, словно пчелы. «Как я сразу не догадался! Охота на волка, сжигание чертовой норы и наконец чистый лес. Да. Но у меня задача посложнее. Мне нельзя сжигать — мне нужно спасти! Не раскисай. Сейчас идешь к Хомуту. Под любым предлогом выманиваешь его в деревню. Так. Завтра утром. Сегодня нельзя. Вечером надо быть у Татьяны. Татьяна!? Сказать ей или не сказать? Если не сказать, то болезнь может прогрессировать. Если сказать, она может подумать, что я виляю. Да и вряд ли поверит. И легче все равно не станет. Нет, пока подожду. Определенно подожду. Сейчас главное Хомут. Его надо растормошить. Пусть расскажет все, что знает. Чем бы его заинтересовать, чтобы не отбрыкнулся? Ладно, в рабочем порядке».

Он подошел на троллейбусную остановку. Сел в подошедший транспорт и встал у заднего стекла. Билет он не взял. Хотя у него не было проездного. Как и большинство студентов, летом он льготные проездные, не получал. Но, привыкнув не брать билеты, с этой привычкой не расставался. На выходе стояли контролеры. Ему пришлось проехать одну остановку. Выйдя, он почему-то задержался взглядом на памятнике Герою. В этот момент его кто-то грубо толкнул плечом. Чуть не упав и едва устояв на ногах, он попытался понять, что произошло. Ноги без спросу пошли за наглым типом. Хотя это было в другую сторону. В кассе тип взял билет до Синюков. Когда он выпрямился и посмотрел на него, Александр увидел его глаза. То ли от мыслей в голове, то ли от стеклянного блеска в глазах, то ли от какой-то угрозы, исходившей из его взгляда, Александр бросился бежать. Остановился он только у труб, загадивших некогда красивую улицу.

XVIII.

Хомут открыл дверь и хмуро сказал:

— Заходи. Я только что встал. Сегодня всю ночь видик смотрел. Динозавры во сне замучили!

Александр вошел. Разделся в коридоре. И прошел в комнату Олега. Несобранная кровать. Два захламленных кресла. Стол, на который навалили все, что смогли. Недвусмысленно говорило — здесь живет творческая неженатая личность.

— Че пришел? — поинтересовалась «неженатая личность».

— У соседки сочинение на носу. Вот она меня и попросила написать что-нибудь ужасное. Я и подумал, дай зайду к тебе, про упырей послушаю.

— Кто ж с утра про упырей рассказывает? Приходи ночью. Я на тебя такого страху нагоню! Сочинение отгрохаешь, хоть в журнале штампуй!

— Нет, я серьезно. Ты мне только расскажи, кто они такие, как появляются, чем от людей отличаются? — спросил Александр.

— Что я тебе, упырь что ли? — подозрительно промычал Хомут. — Поймай кровососа да пообщайся! — Он саркастически улыбнулся.

— Я к тебе через весь город перся. А ты поймай упыря, пообщайся. Где я его поймаю? — с обидой спросил Александр.

— Езжай ко мне в деревню, там тебе любой столько расскажет! Не унесешь!

— Давай завтра съездим! — воспрянул Александр.

Хомут посмотрел на него с сомнением.

— Ты, часом, не рехнулся? А то слышал я про одного такого. Говорят, до тех пор напился, что, когда увозили, все кричал: «Отпустите меня, упыри поганые! Люди добрые! Спасите невинную душу!». А эта невинная душа за полдеревней с ножом побегала в предыдущие запои. Ну ладно, говори, что мне рассказывать?

— Ну, как они появляются. И все такое.

— Тут всякого много. Одни говорят, что если тебя упырь укусит — ты сам упырем станешь. Другие, что передается по наследству.

— Они опасны?

— Ты сегодня видать того. Что они, на самом деле что ль? Сказка это, а в сказке как? Есть зло, есть добро. Раз кровь сосут — значит опасны.

— Тогда, у костра, как Цицерон пел, а сейчас двух слов связать не можешь!

Кровать заскрипела. Александр пересел в кресло. Хомут перестал бродить по комнате и развалился на кровати.

— Тогда, тогда. Тогда стимул был.

— Слушай, может съездим к тебе завтра, в деревню? Пивка возьмем!

— Из-за сочинения в деревню?

— Понимаешь, у нас с этими соседями отношения очень хорошие. А у них дочка болела. Вот учительница и велела написать сочинение. Но не обычное, а чтобы народный фольклор про страхи. Точнее про ведьм и леших. На десять листов, не меньше. Она отличница. На десять листов, что кровь сосут, мало!

— Хочешь, давай съездим, — миролюбиво. — Только у меня «мани» отсутствуют.

— Деньги у меня есть, — обнадежил Александр. — Тогда завтра без тридцати семь я зайду за тобой.

— Зачем так рано?

— На первый метеор народу мало, а на автобусе не хочу.

— Ну ладно, как знаешь.

XIX.

Ровно в девятнадцать ноль-ноль Александр позвонил в дверь. Открыла сестра. По тому, как она посмотрела на него, он понял — уже знает. Ведомый, словно бык на корриду, он прошел в зал. За большим овальным столом сидели родители. Стенная мебель, заполненная книгами от пола до потолка, занимала одну стену. Телевизор у окна, пианино и диван составляли единое целое. От всего веяло монументальностью. Стол был уже накрыт — надо сказать, не без роскоши. Подозревать, что они каждый день тушили осетров, он не стал. Пить шампанское, закусывая красной икрой, обычно тоже не принято. Святослав Николаевич сразу разрушил неловкость.

— Садись, жених дорогой. Я сам таким когда-то был, вроде даже помню. Татьяна только что к соседке на минуту вышла Сейчас придет Так что мы с тобой пару партий в шахматы разыграть успеем, — он улыбнулся. Судя по его веселому настроению, он сам принял для смелости. Александр сел. Пришла Татьяна.

— Ой, Саш, прости! Тебя ждала, ну, думаю, успею. На секунду вышла. Ты тут как тут. — Она принарядилась и выглядела просто превосходно. Из нее лучилась жизненная сила. Но Александру стало как-то не по себе.

— Святослав Николаевич и Антонина Владимировна! Мы с Татьяной решили пожениться, — выдохнул он и посмотрел на Татьяну в поиске поддержки.

— Я думаю, по этому поводу надо открыть шампанское, — Татьяна невинно посмотрела на отца.

— Раз дело решенное, то не грех и выпить. Открывай, зятек, — он протянул бутылку Александру. Тот открыл бутылку. Мощная струя пены, вырвавшись, словно джин на свободу, облила скатерть, понемногу обрызгала всех и зловредно пролилась ему на брюки, образовав пятно прямо на том месте где скрывается мужское достоинство.

— Все нормально, это бывает, — успокаивающе произнес Святослав Николаевич.

— К счастью, — вторила Антонина Владимировна.

— Впредь мне наука. Студентов надо угощать только водкой, — улыбаясь, продолжил отец. Несколько смущаясь, Александр разлил, что осталось, по фужерам.

— Чтобы у вас все было хорошо! — произнесла тост мать. Выпили.

— И когда свадьбу надумали? — спросил отец.

— Мы еще не решили, — вмешалась Татьяна.

XX.

В пять тридцать Александр позвонил в дверь Олега. В шесть тридцать судно отправилось в путь. Около восьми они уже взбирались по отвесной прибрежной стене, вдоль живой изгороди, неизвестно каким чудом произрастающей на срезе земной твердыни. Поднявшись, со сбитым дыханием и сильно бьющимися от перегрузки сердцами, они пошли по узкой лесной тропинке, местами заросшей мхом и папоротником. Листва тихо разговаривала с ветром. Птичьи трели успокаивающе ласкали слух. Дыхание выравнивалось. Все стало казаться далеким-далеким. Летнее солнце и прохлада леса завораживающе уносили в меланхолию. Орешник своими распущенными изогнутыми ветвями не давал пройти, и приходилось искать обходные пути, от чего лесная дорожка выписывала невообразимее пируэты. Одетые в шубы из мха пни приглашали отдохнуть.

— Хорошо как, — на лице Хомута разлилась задумчивость. — Иногда думаю бросить все! Поселиться в деревне, пчел разводить!

— Здесь надо родиться. А иначе долго не выдержишь, — серьезно ответил Александр, думая о своем.

Показалась околица. Обойдя забор и перейдя по шаткому деревянному настилу ручеек, гордо именуемый в деревне рекой, вошли в дубраву. Природа, будто шутя, превратила равнину в морскую поверхность во время шторма, с огромными валами в виде пригорков и впадинами оврагов. Дом появился внезапно, как это всегда бывает в лесу. Протяжно скрипнула калитка. Войдя в дом и раскидав нехитрую поклажу, наскоро пообедав банкой тушенки, которую даже не грели, отпив из канистры, еще вчера заботливо приготовленной Хомутом, изрядную порцию пива, отправились на разведку.

— Слушай! Ты что, первого встречного встретишь и скажешь: «Давай, кореш, про упырей вякай?» — произнес Хомут с издевкой.

— Подойдем, поговорим, мол, новые соседи, хотим познакомиться. Ну а дальше по обстановке.

Дойдя до околицы и войдя в калитку, с удивлением обнаружили, что, кроме свиней, гусей и прочей живности, народ отсутствует.

— Где твои бабушки-старушки, которые «ТАКОГО» понарассказывают, саркастически выдохнул Александр.

— Это тебе не город. Здесь в это время все чем-нибудь занимаются, — они лениво обходили деревню.

— Гляди! Бабка воду из колодца набирает.

Подойдя к колодцу. Хомут произнес:

— Здравствуйте! Извините. Мы в дубраве дом купили. Теперь вот ваши новые соседи. У нас проблема возникла, друг у меня сердечник, — он указал на Александра, тот кивнул головой. — А валидол дома забыл, не одолжите пару таблеток? На всякий случай, — добавил он торопливо.

Пожилая женщина в платке и в обычной деревенской одежде, со следами долгой и не всегда легкой трудовой жизни на лице, перестала вставлять коромысло в ведра. И щурясь от яркого солнца, посмотрела на молодых людей.

— Я не знаю. Есть какие-то таблетки. С тех пор, как муж умер, я ни разу в лекарства не заглядывала. Он болел долго, может и есть что-нибудь, пойдемте, посмотрим. — Она стала одевать коромысло.

— Мы сами донесем, — торопливо произнес Александр, хватаясь за ведра.

— Ну что ж, дело молодое, — произнесла она со вздохом. Александр взял ведра. Но Олег его остановил:

— Тебе нельзя! Ноги протянешь, возись потом с тобой.

Они остановились перед большими воротами, с массивным перекрытием над ними, непонятно с какой целью построенным. Александр оглянулся и обнаружил, что подобная своеобразная крыша над воротами имеется также у соседей. «Значит надо», — подумал он философски. Женщина подняла щеколду и вошла во двор.

— Ставьте здесь, — показала она на лавку у веранды.

Двор представлял собой совершенно вытоптанную площадку, с гравийной дорожкой, ведущей к входу в дом. С одной стороны возвышался двухэтажный домик, рядом баня и замыкал прямоугольник двора какой-то сарай без дверей, напоминающий хижину.

— Заходите в дом, раз пришли.

Внутри стояла огромная печь и нехитрая мебель. Прошуршав за печкой, она принесла коробку из-под обуви, в которую аккуратно были сложены различные пузырьки, бутыльки, таблетки и прочие медицинские принадлежности. Александр начал перебирать упаковки.

— И давно это у тебя? — спросила женщина.

— Вообще-то с рождения, но врачи сразу не заметили, — солгал Александр.

— Да, нынче больная пошла молодежь. В молодости бывало и о врачах-то не слыхивали. А сейчас!? — она махнула рукой. Поднялась и зашла за занавеску, отделявшую маленькую кухню от комнаты. Принесла кувшин и две большие металлические кружки. Налила в каждую до краев молока и предложила:

— Пейте! Свое. Парное, — она посмотрела на Александра, ее взгляд выражал участие. Выпив полкружки, Александр произнес:

— Хорошее! Не как у нас, — слегка задумавшись, продолжил: — Олег мне рассказывал, что в этих местах существует своеобразное поверье, дескать, бродят по лесам люди, кровь пьют. — Александр улыбнулся. Тревога промелькнула в глазах женщины.

— Для чего это вам?

— У меня курсовая скоро, маленький диплом. Народный фольклор изучаю. Вот мы и приехали, — ответил Александр. Хомут сосредоточенно цедил молоко.

— Не добрый это сказ, ребята. Не лезьте вы в это дело, — она бросила пристальный взгляд на Хомута, тот не заметил. «Она-то мне и нужна», подумал Александр. — Не нужно было вашим родителям покупать этот дом, не каждый хозяин в деревне пустит к себе домой жильцов из того дома. Я одна, да и старая, мне терять нечего. Силич до того измаялся, что по всей деревне ходил, всем свой хутор предлагал. Чуть ли не даром. Кто-то подучил городским спихнуть.

— Неужели из-за детских сказок такой дом и не брали, — встрял Хомут.

— Эх, если бы сказки, — тяжелый вздох вырвался из груди женщины. Глаза погрустнели. — В те времена, когда было еще крепостное право, наша деревня была вольной. А лес за околицей, частью государственный, частью помещика Корнила Сирафимова. И далось ему охотничий домик в лесу построить. Богат был. Не избушку — усадьбу выстроил. Но сам не больно охотник был. Редко приезжал. А жил там смотритель с женой. Мастер был на все руки. Барскую избу, как кисточкой, резцами написал. Начитанный весь. А жена у него травы собирала, да врачевала помаленьку. Кто новую избу строит — за ним: дескать, пособи. Если кто заболеет — ее кличат. Говорят, одними словами кровь останавливала. Но тут напасть напала на деревню. Собаки стали выть по ночам сатанинским воем, в будки забиваться. Лошади стойла ломать. Слухи поползли, дескать, упырь завелся. Припоминать стали, что да как. Одна у ребенка ранку на шее нашла. Другая вдруг припомнила, что-то подобное вроде было. Понесли крестить обоих немедля. А на улице мороз был. Дети при крещении криком кричали, словно их не в святую воду опускают, а в кипящую. Оба вскорести преставились.

Вспомнили тут, кто роды принимал. Побежали в лес. Схватили знахарку, муж в тот момент в село уехал. Притащили в деревню. И за околицей уже убитую сожгли. Хотели, и дом сжечь, да барского гнева побоялись. Муж приехал, горевал сильно. Кричал, будто она от упырей и спасала. Затем собрался и якобы ударился в бега. Потом на барской усадьбе нашли. Повесился. А через несколько дней нашли двоих за околицей. Ни единой кровинушки в теле. Священник не дал хоронить на кладбище. Люди со страху их тоже сожгли. Все семьи каждый двор святой водой обливали, проверяя на нечисть. А вой по ночам продолжал раздаваться. Люди, как стемнеет, и в туалет боялись выйти. Все двери в распятьях. Углы в образах. Поутру в село, за святой водой, каждая семья посылала. Выть продолжали. Решили всех собак порешить. Не помогло. Всей деревней на архиерея насобирали, чтоб, значит, крестным ходом деревню обошел. Поп обошел. На ночь в деревне остался. А старый был. Утром не проснулся. Люди решили — сожгли не того. Делать-то что? Тогда не как сейчас, землю не бросишь. Решили страх побороть, да всем мужикам ночью выйти на охоту. Деревня тогда была маленькой. Дворов пятнадцать. Да и не везде мужики-то были. Вышло их человек восемь, сыновей не брали. Запаслись осиновыми колами, серебряные ножи у кого были, взяли. Святой водой окропясь да перекрестясь, с божьей помощью и двинулись. Авось попадется кровопийца. Так выходили почти месяц. Каждый раз все меньше и меньше. Дошли до двух, и вовсе бросили. Вроде все образумилось. Спустя много времени, у кого-то корова заблудилась, хозяин пошел искать. На следующий день его нашли. Весь изодранный, словно ненасытный какой кусал. А крови вытекшей — нема. Говорят, если упырь укусит, сам упырем станешь, сожгли и его. С тех пор ничего не случалось. Но тяжелая молва осталась. И люди, говорят, что-то видели у вашего дома. Да и Силич не так стар, чтобы быть таким седым. — Закончила она.

— Скажите, а говорят, что эта болезнь передается по наследству, спросил Александр.

— Не знаю, передается или нет. Но говорят, что упыри бывают разные слепые, зрячие и ненасытные. Слепые они не опасны. Они кусают спящих, как комары, и сами не знают наутро, что делали. Зрячие знают, что делают. Они выслеживают жертву и пьют кровь, от них можно заразиться. Ненасытные выпивают всю кровь. И если обескровленное тело не попадет под солнечные лучи, то созреет и превратится в зрячего упыря. Как становятся ненасытными, я не знаю. Но вроде бы, если упырь укусит и жертва увидит его, он становится ненасытным.

— А упыря можно вылечить? — спросил Александр, тщетно изображая улыбку.

— Я не слышала такого. Упыри — дети Сатаны. И разве можно чертей превратить в божьих тварей!

— Хм, это, значит, сплю я спокойно. Кусает меня комар. И я превращаюсь в козла? — пробурчал Хомут.

— Я рассказала все, что знаю. Но все в деревне уверены, что упырь до сих пор здесь. Думают, он охраняет дом в дубраве. И живет там днем. А по ночам ищет свою жертву.

— А что делать, если напал упырь? — спросил Александр.

— Защищаться! Пока его не убьешь, он от тебя не отстанет. А убить его можно только с помощью осинового кола, серебряной пули (или ножа) и огня. Говорят, святая вода отпугивает. Они опасны, в основном, с двенадцати ночи до пяти утра, днем их не определишь, а активности они не проявляют. С пяти утра до двенадцати ночи с ними можно бороться, как с обычными людьми, то есть все обычные способы годятся, хоть с автоматами и танками за ними гоняйся. Только надо уже в мертвое тело осиновый кол вбить, а то оживут. Но вам лучше не спать в этом доме, а уехать в город.

Александр понял: пора.

— Я нашел пару таблеток нитроглицерина. Нам пора. Спасибо вам большое за все.

— Спасибо, — поддержал Хомут.

Выйдя на улицу, они направились домой.

— Интересная старуха, — произнес Хомут. — Хотелось бы знать, она только что сошла с ума или раньше? — Он улыбнулся.

— Почему бы и не поверить? Если столько необъяснимых случайностей. Я сам чуть не поверил. А тут бабуля, всю жизнь, кроме деревни, никуда не выезжавшая.

— Ладно, кончай страх нагонять, — недовольно пробурчал Хомут. — Мне здесь жить.

— Слушай! А ты говорил насчет сточенного зуба. Сам сочинил?

— Да нет. Просто много раз слышал. Когда много раз слушаешь некоторые часто повторяемые детали, запоминаешь. Короче, я устал от этих бредней. Еще полчаса и можешь заказывать смирительную рубашку.

— Помнишь, тогда, — не унимался Александр. — В грозу. Вы с Димой спали в подвале, мы со Славой в дальней комнате. А этот, цвета хаки, около лестницы. Мне он сразу странным показался. Без предупреждения стучит. Почти не разговаривает. На девчат глядел, словно не видел.

— Я не обратил внимания. Просто ты обиделся, что он разрушил наше уединение.

До дому больше не разговаривали. Придя, потихоньку допили пиво. Появился аппетит. Поужинали.

— Когда у вас свет дадут? — спросил Александр.

— Да уж около года руки не доходят.

— Сейчас стемнеет. При свечах страшновато, однако, — произнес Александр.

— В кладовке керосинка есть. Хочешь принесу?

— Принеси.

Хомут вышел в сени. Загремел чем-то. Выругался. Раздался грохот падающего тела.

— Понаставили всякой всячины, — послышался не совсем довольный крик Хомута. Наконец, вернулся с керосинкой и пластмассовым бочонком. Долго возился, соображая, как туда заливают керосин. Сумерки плавно переходили в темноту. Александр зажег свечу. Подумав, зажег еще одну. Керосинка все же загорелась. И Хомут поставил ее на печку. В комнате стало светлей.

— Свечи потушить или оставить? — спросил Хомут.

— Потуши. А то играют на стенах, словно в склепе сидишь. Слушай! А что, если и на самом деле упыри существуют? Что тогда?

— Тогда они сегодня придут и нас съедят, — съязвил Хомут.

— Ты твердо уверен, что нет?

— Как тебе сказать, — Хомут задумался, и добавил:

— Днем да. Ночью не очень.

— А ты ночью никогда не слышал звона в ушах?

— Нет. И мозги не закручивало. И мама в детстве с крыши не роняла. Тебе не кажется, что из дупла за нами кто-то наблюдает? — добавил он с улыбкой.

— Я не знаю. Но куда бы я ни поворачивал взгляд, ловлю себя на том, что смотрю в дупло, — ответил Александр серьезно.

— Ты с этим сочинением скоро чокнутым станешь. И я в психи запишусь, добавил Хомут, уже более серьезно.

Протяжно скрипнул журавель. Ребята вздрогнули.

— Опять запел, — сказал Хомут, подавляя испуг.

— Колода обвалилась, а он поет. Родители узнают, что колодец развалился — никакая буря не поможет. И ведь не виноват, а за всю жизнь не докажешь, что он сам жить расхотел, и я здесь непричем. Был рядом — значит виноват.

— Зря ты так. Многие же свидетели видели.

— Это для меня ты свидетель, а они скажут: «Друг всегда заступится и будет выгораживать». Или вообще подумают: «Совместно развалили!»

— Успокойся. С кем не бывает! — попытался ободрить его Александр.

Лес в окне стал едва различим. Ночь опустилась на землю. Луна слабо освещала кроны деревьев. Что-то с грохотом стукнулось об крышу.

— Голубь, наверное, — произнес Хомут. Протяжно прокричала выпь. Что-то или кто-то пробежало у ограды. Звякнул громоотвод. — И в самом деле, поверишь в привидения.

— Хомут, ты никогда не задумывался? Почему охотники гонят волка, потом дуб с огромным дуплом в огне и, наконец, чистый девственный лес?

— Не знаю, наверное, так получилось. Довел ты меня! Я уже сам верю сейчас дверь откроется и войдет упырь.

За дверью раздался стук. Хомут чуть не откусил палец, которым ковырялся в зубах.

— Ребята, можно войти? — женский голос разрядил обстановку.

Хомут открыл дверь в сени, взяв лампу в руки.

— Войдите! — пригласил он неуверенно. Дверь открылась и вошла женщина, у которой они были. Она тяжело дышала, будто за ней гнались.

— Вот возьмите. — Она протянула распятие и бутылочку с водой. Хотите — верьте, хотите — нет. Но я подумала, что совершу грех, если оставлю вас здесь на растерзанье без защиты. — Она приложила бутылочку и крест к груди Хомута, зажала их его рукой. — Повесьте крест в комнате, где будете спать. А углы обрызгайте святой водой. Ну, я побежала. До двенадцати успею, еще время есть. И она вышла, захлопнув за собой дверь.

— Чумная какая-то, — произнес Хомут. Поставил лампу на печку и стал разглядывать предметы.

— Чумная не чумная, но она совершила подвиг! Веря в упырей — пошла нас спасать. — Александр взял распятие. — Давай повесим на дверь.

— Зачем?

— Чтоб дурные мысли ночью в голову не лезли.

— Ладно, давай. Только ты посвети мне, пока я буду гвоздь с молотком искать.

Александр взял лампу, и они вышли. Хомут боязливо вошел в сени, схватил банку с гвоздями и молоток и вынырнул как из воды. Прибив гвоздь к двери и укрепив крест, они сели на диван.

— Воду брызгать будешь? — спросил Хомут без всякой иронии. Александр поднялся и побрызгал во все углы.

— Идиотизм какой-то, — пробормотал Хомут смелее. Александр посмотрел ему в глаза. Тому стало не по себе. И отчетливо произнес:

— Я верю в упырей.

Если бы он сказал в этот момент: «Я упырь». Хомут бы ему поверил.

— Давай спать, — произнес Хомут, пряча глаза. — Завтра на первом метеоре уедем отсюда.

Они легли на кровать вдвоем. Александр положил бутылочку под подушку. Потушили свет. Хомут вскоре заснул. Александру не спалось. Луна бросала слабые лучи. И резьба, неравномерно освещенная, оживала, создавая зловещую панораму.

Вдруг у калитки раздался какой-то звук. Потом послышались чьи-то торопливые шаги. Внешняя дверь тихо, словно от ветра, скрипнула. Слегка напряглась трехступенчатая лестница. Как будто кто-то решил подняться, а потом, передумав, спустился обратно. «Пришел или кажется?» Жалобно крикнула сова. Александр взял бутылочку и осторожно подошел к двери. Всем телом, всей душой он почувствовал — за дверью кто-то есть. Страх поразил тело. Он ясно видел широкие плечи, большую голову на маленькой шее. Словно тень от человека. И вдруг он почувствовал, как новая волна страха вошла в него. Тень стала поворачиваться. Два зеленых фонаря смотрели ему прямо в лицо. Четыре кинжала хищно торчали из открытого рта. Подсознание, независимо от его воли, заметило — крест, который он прибил на дверь, не прозрачен. Руки судорожно открыли бутылку и стали брызгать в него. Вода, попадая на дверь, растекалась, делая ее не прозрачной, подобно ветровому стеклу, на которое попала грязная вода из-под колеса впереди идущей машины. От напряжения, разбрызгивая воду не только на дверь, Александр опустошил бутылочку. И по инерции продолжил трясти ее уже пустую. Он заметил это и остановился. Святая вода, подобно обычной грязной жидкости, стекала, и дверь вновь начинала становиться прозрачной. По мере вырисовывания силуэта, сердце Александра почему-то все сильнее и сильнее начинало стучать в висках, а дыхание становилось все тише.

XXI.

Проснувшись, и резко посмотрев на часы, Александр подумал: «Сон или на самом деле? Так можно и свихнуться». Солнце светило в окно. «А может это все мне показалось? А я дурью маюсь. Рассказать Татьяне? На смех подымет».

— Вставай, бродяга, — ткнул он в бок Олега. — Работать пора, а ты дрыхнешь как старая карга.

— Сколько времени? — проворчал, не открывая глаз, Хомут.

— Семь часов.

— Куда так рано? Первый отсюда уходит в десять двадцать.

— Помыться, побриться.

— Ты мойся, брейся, — произнес Хомут, переворачиваясь на бок. — А я еще часок посплю.

Александр закрыл глаза. Когда открыл, было уже без десяти десять.

— Вставай быстрей, — он вскочил и запрыгал над брюками, — уже десять.

Хомут резко сел на кровати.

— Ты же говорил семь?!

— Семь-семь, — передразнил Александр. — Семь было три часа назад.

Они быстро собрались и побежали на метеор. Птицы весело щебетали. Где-то яростно тарахтел дятел. «И не болит же у него голова», — подумал Александр. Прямо перед ребятами, слегка колыша траву, шмыгнул уж. Спускаться по прибрежной стене оврага, прорытого великой рекой и отшлифованного осенними дождями и весенними паводками, было немного страшновато. Круто уходящие вниз глиняные ступеньки подозрительно сыпались, ноги непроизвольно подкашивались на каждом шагу. Ощущение, не из приятных, улетучивалось с каждым шагом. На пристани, представляющей из себя грубый настил, ожидали двое. Старик в видавшем виды пиджаке, фуражке, темных брюках, с маленьким заплечным рюкзаком. И спортивного вида парень в широких, напоминающих связку из двух бананов-брюках, в черной майке с короткими рукавами, подчеркивающей внушительные мышцы, и маленькой золотой цепочкой на шее. У пристани река проявила свой своенравный характер, образовав причудливой формы залив, в котором колыхались на привязи несколько прогулочных катамаранов-велосипедов, вероятно, принадлежащих какой-нибудь из многочисленных, раскиданных, где непопадя, летних баз отдыха. В отместку за это стена карьера глубоко врезалась в реку, мешая с пристани разглядеть приближение метеора. Вся стена утеса, словно просверленная, была усеяна норами из птичьих гнезд, делая их недоступными для незваных гостей. Вынырнув из-за утеса, показался метеор. Сбросил скорость, и нос вяло упал в воду. Пришвартовался. Из метеора вышел всего один человек. Взяв пассажиров и оглушив сиреной, корабль весело вышел на фарватер.

XXII.

— Слушай, Олег, — задумчиво обратился Александр. — Почему так иногда бывает: проступок незначительный, а вспоминаешь его много лет и каждый раз становится стыдно?

— У всех людей есть такие поступки, о которых хочется забыть. Но те, кто вспоминает о них с болью, — больше никогда не повторят этого, — произнес он серьезно. — А те, кто бахваляются, просто хотят показной неприступностью скрыть это или, того хуже, выместить на ком-нибудь свою же вину. Как говорится, с больной головы на здоровую.

— Помню, в детстве купили мне дожонка. Неуклюжий такой, как будто все части тела от разных собак. Уши длинные — болтаются, огромные глаза, лапы большие, но слабые. Вынесешь его на руках, на улицу, — по лестницам только вверх у него хорошо получалось, — он сразу, смешно размахивая лопастями ушей, мчится на свой газон, что у нас под окном. Трава почти с его рост и он, как уж в лесу, траву раздвигая, носится. Что-нибудь увидит, остановится: заднюю лапу подвернет, зад — на землю. Глядишь — весь на бок завалился. Тут же вскочит и давай по газону бегать, бегать у него лучше получалось. За газон не выходил, боялся, маленький еще. Возьмешь его на руки, отнесешь куда подальше, он стремглав на свой газон бежит. А на поводке упирается, уходить не хочет. Как-то летом остался я один. Жара. На пляж хочется. Одного его оставлять нельзя. Ему полтора месяца было. Оставишь — он все шторы посрывает, стулья погрызет, короче — устроит в квартире варфоломеевскую ночь, не любил, когда его одного оставляли и, надо отдать должное, действенным способом об этом сообщал. Ну не выдержал, пошел на Волгу, его с собой взял. Пришел на пляж. Одного оставить боюсь — потеряется. С собой взять не могу, неизвестно, умеет он плавать или нет? Знакомых ребят встретил, оставил им. А они взяли и стали его в воду бросать. То ли плавать учить, то ли просто, дурью маяться. Он, бедный, с головой в воду уходит. Только вынырнет, начнет к берегу выгребать, — все повторяется с начала. У него полные уши воды, в глазах чуть ли не слезы. Я его забрал, вынес на берег. Он лег и так и лежал, глядя на меня своими большими глазами, такой всегда шустрый, а тут лежит, не шевелится, и слезы из глаз будто текут. Он же маленький еще, я для него как мать, кроме меня он ни на кого положиться не может. А я, чтобы в воду раз залезть, его бросил. Короче, даже сохнуть не стал, сразу оделся и ушел. Противно так на душе было. Сколько лет прошло, а до сих пор помню. Странно, да? Вроде мелочь, а неприятно.

— А детские переживания они самые сильные. Потом человек взрослеет и грубеет. Начинает думать, что уж он то все знает и все пережил. Ни во что не верит, если это расходится с его понятиями о том, как и что должно быть. Вот ты пришел ко мне со своим сочинением. Думаешь, я так просто все бросил и с тобой поехал? Нет, я подумал, а вдруг в этом что-то есть! Однажды в детстве я видел сон, скажем так. Будто вышел я в туалет. Мне было тогда лет восемь. Возвращаюсь. Смотрю, входная дверь открывается. Входит мужчина. Глаза горят как у кошки, когда на них падает свет в темноте. Я остолбенел. Подходит он к комнате сестры, дверь перед ним открывается, как по мановенью волшебной палочки. Я словно под гипнозом пошел за ним. Он наклонился над ней и с причмокиванием целует ее в шею. И целует как-то странно, руки по швам, ноги прямые. Будто ритуал какой выполняет. А потом я проснулся. Сестра с утра усталой была. Как будто вагоны всю ночь разгружала. Странно? Вот иногда и подумаешь: а вдруг не приснилось?!

— Знаешь, я ведь, честно говоря, не из-за сочинения поехал. А чтобы побольше узнать про них. Я ведь верю во все это. В лунатиков ведь тоже не верили! Говорили: приснилось, меньше пить надо. Но те хоть безвредны, а эти людей убивают! Хочешь — верь, хочешь — нет. Но когда мы сегодня спали, он к нам приходил. На двери крест висел, вот он и не вошел. Как ты описываешь, так он и выглядел. Глаза горят как фосфорные, я в него всю воду из бутылки вылил. Он, понимаешь, за дверью стоит, а она стала прозрачной — не дверь, а мутное стекло. Я его через дверь вижу, как если бы ты в потемках стоял, а у меня глаза только что к темноте привыкли. И глаза у него горят, как под рентгеном, до сих пор страшно. Я водой брызгаю, и дверь, где вода попала, становится непрозрачной. Брызгаю я, брызгаю, и вдруг глаза открываю, пора вставать. Ну, думаю, неужели приснилось, ведь как наяву было. И тут у меня мелькнула мысль. Я руку под подушку, бутылочка пустая. Вот и думай теперь вылилась аль не вылилась?

— Да! Я сам любитель порассказывать, но ты по «ходу» загнул! Теперь ведь спать не смогу, — подытожил Хомут.

— Я не загнул, я серьезно. Но, впрочем, живи, как знаешь. Мне, самое главное, узнать, излечимо или не излечимо? И как лечить, — решительно произнес Александр.

Хомут посмотрел на него. «Разыгрывает или не разыгрывает, — подумал он напряженно. — Да, ладно».

— Я кое-чем тоже интересовался. Ну, там, у разных людей, — он слегка замялся. — И смысл такой, если упырь укусит, то человек сам упырем становится. Но пока он крови не пил, он еще не упырь. Но если пил, то единственное — это осиновый кол в грудь или сжечь. Но этому никто не верит, и чтобы точно узнать, надо упыря поймать. А больше никак.

— И ты думаешь, не было людей, которые или ловили или общались?

— Если они есть, то, конечно, были. Только или умирали от страха или сами ими становились. Так что можешь не искать. Хотя есть такая религия, которая исповедует культ крови. Может они что-то знают.

— Что за религия, — встрепенулся Александр.

— Ты, может, слышал, сатанисты. Поклонники Диавола. Они тоже человеческую кровь пьют. Только из стаканов. И живых людей в жертву приносят. Если судить по бульварной прессе.

— И где их можно найти?

— Ну, ты от меня много хочешь. Они прячутся, как только узнают, где их секта, их сразу закрывают. Власти с попами в этом деле за одно.

Судно незаметно опустило крылья под воду и через некоторое время бесшумно причалило. Немногочисленный народ поспешил к сходням.

— Ну ладно. Тебе налево, мне направо, — произнес Хомут. — Пиши письма, если что.

— Хорошо. Пришлю — приглашение на костер, — горько пошутил Александр.

XXIII.

Люди спокойно шли по делам. Женщины гуляли с детьми. Осоловевший от жары народ, как обычно, толкался в троллейбусе. Кто-то кому-то ожесточенно доказывал, за кого надо голосовать и почему, хотя оппонент и не возражал. Маленькая бабулька активно протискивалась к месту, мужчины с газетами и без газет ее не замечали. Две молодые девушки громко разговаривали и деланно смеялись, стараясь обратить внимание рядом стоящего парня. Мимо пронеслась милицейская машина с мигалкой и одним шофером, явно спешащим на свадьбу, а не по делу. На остановке женщина шлепала маленького ребенка, не столь больно, сколь сильно он кричал. Все шло своим чередом. Никого не интересовали чужие проблемы. «Им не до упырей и К°, - подумал Александр. Все твердо уверены в себе. Отчего же им становится не по себе, когда они внезапно просыпаются ночью?» — додумал он, уже ожесточаясь. Он вышел и направился в церковь. К ней не ходил транспорт. И он обреченно направился по железобетонной набережной. Вдоль гор намытого песка, к единственной действующей церкви, которая вообще-то называлась собором. Шел просто так, на удачу. Повинуясь скорее отчаянию, а не мысли, уже по дороге подумал: «Если все это связывают с происками дьявола, то либо так оно и есть, либо я совершу великое открытие». Здесь он саркастически и зло усмехнулся. Около церкви сидело несколько нищих и калек. Он, не замечая их, вошел в собор. Хоть он и был крещеным, но никогда здесь не был. В огромном зале, с уходящим в небо потолком, людей практически не было. С раскрашенных стен скорбно смотрели святые. Терпкий густой запах горящего воска обволакивающе погружал в нереальный странный мир. Александр остановился перед иконой. Маленький мальчик с нимбом жалобно смотрел в глаза. От пули, пробившей ему голову, по стеклу расходились трещины. А он наивно смотрел каждому в глаза, еще не понимая, что он убит. Александр резко повернулся и вышел из церкви. С шага перешел на бег, работая ногами все быстрее и быстрее, пока силы не покинули его. Потом резко остановился и упал в траву. Сердце гулко и часто стучало, сотрясая все тело. Воздух со свистящим шумом вылетал из легких, а перед глазами мальчик все еще надеялся на спасение. «Возможно, он и прав», подумал Александр. Глупый кузнечикна секунду замер у него на затылке и понесся дальше разыскивать свою скрипку. Природа сентиментально радовалась солнцу.

XXIV.

Придя домой, Александр взял спортивную сумку, деньги и охотничий нож. Задумался. Затем подошел к серванту и достал крестильный крест, надел его на шею. Взял шарф и положил в сумку. Захватил на кухне трехлитровую банку. Достал флакон из-под шампуня, сделал из него брызгалку.

Сходил в церковь за святой водой. Затем отправился в лес. В лесу долго искал осину. Одни были высокие, другие слишком молодые, третьи просто не нравились. Наконец, нашел подходящую. Попытался срезать толстую ветку. Задача оказалась сложней, нежели он ожидал. Пришлось делать зарубки по кругу. С каждым слоем дерево становилось все тверже, и нож переставал резать. Он схватил одной рукой ветвь и нажал, напрягшись всем телом. Ветка затрещала и резко ослабла. Он упал. Падая, задел рукой за что-то. Из вены потекла густая темная кровь. Он встал, рассматривая рану. Кровь шла довольно сильно, стекая, капала на отцветшие ландыши. Ему стало дурно. Присев на корточки, Александр подумал: «Этого еще не хватало. Надо сходить за топором. Иначе до завтра здесь промучусь». Он встал, взял сумку и пошел, держа раненую руку перед собой. Кровь никак не хотела свертываться. Александр не любил вид крови — его слегка мутило. Довольно сильно болела голова. Он вышел из леса. Кровь, наконец, спеклась и успокоилась. Дойдя до остановки, он сел на лавочку, положив сумку на колени и на нее раненую руку, ладонью вверх. Почти над ухом каркнула ворона. Что-то неприятное задело душу. «Я не боюсь вас, — подумал Александр. — А даже если боюсь».

— Идите к черту!

Рядом стоящие люди подозрительно обернулись на него.

Подошел автобус. Придя домой, Александр устало лег спать. Сон не шел. Провалявшись полчаса, он встал. Взял топор, положил в сумку и снова отправился в лес. Нарубил толстых осиновых веток и, выстругав из них колышки, аккуратно сложил в сумку. Сумка стала довольно большой и тяжелой. Затем, водрузив сумку на плечо, пошел в город.

XXV.

— Ты где был? — спросил Слава, заходя в прихожую. — Я тебе весь день вчера звонил!

— На дачу с Александром ездил, — ответил Хомут.

— Что ты там забыл? Я вчера двух «телок» зацепил. И никого, как назло, нету. Так, в кино сходили. Договорился сегодня встретиться. Ну, рассказывай, что у вас там?

— Да ничего хорошего. Он теперь романы про упырей пишет! Съездили за материалом, — невесело ответил Олег.

— Ну и как, вас там упыри не съели?

— Попытки были, но мы отбились, — Хомут вымученно улыбнулся.

— Зря так далеко уехали. Могли бы ко мне зайти. У меня родители из вас бы кровь выпили, не отходя от кассы.

— Что у тебя опять случилось?

— Ты же знаешь, как обычно. Пора мне за ум браться. Хорошие отметки это очень важно. Оценки с первого курса в диплом идут, а я уже на четвертом. И так далее. Короче, сосут мою кровь и упырями не зовутся.

— Сейчас же каникулы?

— У кого каникулы, а кому осенью досдавать. Правда, они об этом не знают.

— Кофе будешь?

— Нет, не хочу. Ты бы мне лучше кружку пива предложил. Кстати, пойдем пропустим по одной?

— Потом еще по одной? Хватит! Только этим каждый день занимаюсь. Сегодня перекур!

— Ну, ты вечером идешь или нет?

— Ниче хоть?

— Да так себе. На безрыбье и рак рыба, — он улыбнулся. — Да ничего вообще-то.

— Ничего или совсем «ничего»?

— Посмотришь — увидишь.

— Черт с ним, пойдем пивка врежем, перекур завтра устрою.

Они вышли. И пошли в ближайший пивбар. В зале почти все столики были заняты. Взяв четыре кружки жигулевского и пару желтых чахлых чехоней (засоленных еще при Адаме), они прошли в самый конец к столику с одним стулом. Слава сходил еще за одним.

— На улице лето, а пиво мерзопакостное! — попробовав, произнес Хомут. Они его специально что ли где-то прячут? Ждут, когда испортится.

— Ничего, пить можно, — ответил Слава. — Все «там будем».

— К такой рыбе другого пива и не положено, — усмехнулся Хомут. Однако, допивая вторую кружку, он добавил: — Хм, пиво странная вещь. Когда начинаешь, выбираешь — хорошее, плохое. А когда вторую допиваешь — «идеал».

— Я тебя понял, — произнес Слава, вставая. И принес еще четыре.

XXVI.

Александр шел около памятника Космонавту, когда навстречу ему выплыли Олег со Славой.

— Откуда это вы такие теплые?

— Да в баре по кружке пива пропустили, — ответил Слава, икая. — А сейчас совершаем моцион. Уже две остановки пробежали.

Хомут слегка осоловело ляпнул:

— Ну, как там с кровососами?

— Как раз сегодня ночью собрался идти на кладбище, — ответил Александр. — У них там должен быть сбор. Пойдете со мной? — Он посмотрел на Славу.

— Нет, у нас сегодня деловое свидание. Встречаем американских послов, с серьезным видом ответил Слава.

— Ну что, очко жим-жим? — продолжал напирать Александр.

— Да ты что? Я хоть один могу пойти. На спор? — произнес Слава, шатаясь.

— На спор да навеселе каждый сможет. А ты так рискни, не дрейфь!

— За так не пойду. За спасибо пойду. А ты. Хомут, пойдешь?

— Нет, у меня голова болит, — ответил Хомут, трезвея.

— Слава, я к тебе в одиннадцать часов зайду. Вы как раз догуляете.

— А что так поздно? Мы часов в десять освободимся. У меня будем.

— Раньше идти смысла нет. Весь момент после двенадцати начинается, хоть нервы пощекочем.

— Ладно, заходи. Только смотри, чтобы там ведьмы с чертями плясали, а то обижусь, — бросил он, уходя.

XXVII.

Полная луна, прорываясь сквозь облака, слабо освещала дорогу. Черная гладь озера предостерегающе отражала прибрежные деревья. Тропинка, плавно обогнув озеро, привела в густой орешник. Кроны, обняв друг друга, превратили тропинку в тоннель. Почти в абсолютной темноте они медленно, нащупывая ногой каждый шаг, приближались к кладбищу. Протяжно прокричала какая-то птица. Ей басом отозвался филин. Лес, живя своей жизнью, издавал шорохи и неясные звуки. Александр шел впереди, Слава сзади.

— Саш, если сейчас кто-то появится, мне будет больно об этом вспоминать, — произнес Слава, храбрясь.

— Не бойся, я сам боюсь, — пытаясь разрядить атмосферу, произнес Александр. Совсем рядом прошелестели чьи-то шаги. Александр насторожился.

— Что это? — не выдержал Слава.

— Не знаю. Ты крещеный?

— Нет.

— А ты не боишься, что все это не сказки?

— Живы будем — не помрем. Хватит страху нагонять. Итак мурашки по спине бегают. Иду, и кажется, кто-то за спиной идет. Оглядываться бесполезно. Тебя-то еле вижу. Глупость, конечно, приятного мало. Хорошо хоть острые ощущения за бесплатно.

— Куда путь держите? — раздалось за спиной. Они резко обернулись.

— За такие шутки и по шее мало, — голос Славы немножко сипел.

— А я за вами от самого дома шел, вы и не замечали, — голос Хомута звенел от удовольствия. Они шли уже довольно долго. И страх постепенно исчезал. Луна стала чаще проскальзывать среди деревьев.

— Хомут, расскажи ему, зачем я иду на кладбище, у тебя это лучше получится.

— Ну, Слава, — Хомут слегка замялся, потом продолжил: — Короче, помнишь, тогда на даче, я про упырей рассказывал? Александр считает, что они есть на самом деле. Как лунатики, в которых сначала не верили. В общем, такие же, только кровь сосут. У ниx чего-то не хватает, вот они у других и берут.

— Да-аа, — с сомнением произнес Слава. Дальше шли молча. Тоннель как-то вдруг кончился.

Вокруг серебрились памятники. Кресты, кое-где покосившиеся, тоскливо поскрипывали. Они сразу оказались уже в глубине кладбища. Молодые березки мягко шелестели над могилами. Тени от решеток выписывали на дороге между могил сложные ковры. Могилы без оград и надгробий неприятно темнели. Маленький детский холмик, без памятника, весь заросший травой, спокойно хранил свою трагичную тайну. Они подошли к цветастой металлической ограде, открыли калитку. Около могильного холма, с двумя раскинувшимися крыльями, стоял маленький столик с огибающей его лавкой. Александр уселся за стол спиной к могиле, остальные — напротив него.

— Держите, — Александр вытащил из сумки и протянул каждому осиновый кол, себе взял флакон со святой водой.

-. Это зачем? — спросил Слава, оценивающе рассматривая заостренную палку.

— На всякий случай. Теперь сидите тихо!

В тишине в ушах возникает звон. Луна, появляясь и исчезая, таинственно ожидает чего-то. Начинают слышаться различные мелодии и неясные, едва различимые голоса. Поле закапанных мертвых оживает. Сердце активно желает, чтобы его услышали, настойчиво стучит в висках. Колья в руках непрерывно поворачивают мысли в одну сторону. Слегка поблескивающие глаза наводят неприятные подозрения. Где-то осыпался грунт, тела непроизвольно вздрогнули. В звучащей тишине взлетающая птица громом ударила по голове. Карр-кар-каа-арр!

— Если мы так еще полчаса посидим, то точно свихнемся, — произнес Слава. В сторожке залаяла собака. Лай перешел в тихий скул. На соседней могиле что-то упало. Жуткий невыносимый страх настырно полез в душу, сея вызывающую дрожь панику. За оградой появилась и исчезла тень. Игра света в этом состоянии истолковывается однозначно, хотя в большинстве случаев неверно. Где-то вдали скрипнула ограда.

— Я пойду домой, — произнес Слава.

— Иди, — ответил Александр.

Слава передумал.

— А если они не помогают? — спросил Хомут, с сомнением разглядывая колышек. Никто не ответил. Осуждающе смотрела фотография со странного памятника. Анютины глазки настороженно замерли в ожидании. Напряжение возрастало.

— Пойдемте, — произнес Александр, стараясь говорить спокойно. — Нужно обойти кладбище.

— Зачем? — почти в один голос воскликнули Олег со Славой.

— Какой смысл так сидеть и дрожать. Ни мы никого не видим, ни нас, произнес, вставая, Александр. За ним, на секунду замявшись, встал Хомут.

— Я не пойду. Здесь останусь, вас подожду, — недовольно произнес Слава. — Делайте, что хотите. Мне надоела эта затея.

Александр молча открыл сумку, достал колышек и, открыв калитку, вышел. Хомут поплелся за ним. В проеме обернулся:

— Я не буду закрывать калитку, а то потом будет тебя трудно найти.

— Не закрывай. И пусть упырь приходит. Я его в гости жду. Добро пожаловать. Милости просим! — выпалил Слава с плохо скрываемым раздражением.

Они пошли по лунной дорожке, мимо свежевскопанных могильных ям, зияющих зовущей темнотой. Вдоль холмиков с камнями вместо памятников. Обходя кучи скрюченных, разлагающихся венков и прочих, отслуживших свое, похоронных принадлежностей, в гнетущей зябкой, прихватывающей влажным ночным холодком тишине, угнетающей легким, едва слышимым эхом собственных шагов. Птицы время от времени, испуганные незваными гостями, мстили громом хлопающих крыльев. В сторожке протяжно была собака. Что-то невесомое стянуло горло и «успокоило» сердце.

— Пора назад, — глотая слюну, произнес Александр. — Зря мы его одного оставили.

— Ты на самом деле уверен, что действительно видел? — вспоминая прошлое, спросил Хомут.

— Я видел, как тебя сейчас, — его глаза блеснули в лунном свете. Возвращаясь, они ускорили шаг. — Хомут! Ты ничего вон там не видел?

— Вроде тень какая-то промелькнула.

— Давай живей!

Они побежали. Подойдя к калитке, Александр почувствовал смутное, забытое еще в детстве чувство чего-то непоправимого. Войдя, они не обнаружили никаких изменений, все было по-прежнему. Не хватало самого существенного. Слава исчез.

— Куда он подевался? — спросил Хомут.

— Будем надеяться, что сам ушел.

— Давай отсюда уйдем. Это становится уже неинтересным.

— Ладно, пойдем. Все равно скоро рассветет.

Им вслед смотрели немножко потревоженные анютины глазки.

XXVIII.

По аллее они уже бежали. Ветки хлестали по лицу, корни хватали за ноги. В ушах нарастал грохот погони. Уже шлепая по городу. Хомут тронул Александра за плечо. Он резко повернулся и брызнул в него святой водой.

— Ты чего, я только хотел колышек в сумку положить.

— Извини, перенервничал.

Приближающаяся заря уже начала белить небо. Недолгая летняя ночь, сопротивляясь, приготовилась сдавать позиции. Они разошлись и направились по домам. У подъезда Александр брызнул себе в лицо водой, чтобы привести нервы в порядок. Стало легче. Он с силой рванул дверь и влетел в подъезд. Мощная пружина со стуком захлопнула дверь. Две сильные руки, оторвав его от пола, бросили на стену. Еще не придя в себя от удара, он почувствовал новый удар ногой в живот. Согнувшись от резкой боли, получил коленкой в подбородок. Сознание медленно, все более слабо фиксируя мощные многочисленные профессиональные удары, поплыло из реального мира.

Очнулся Александр от боли в скуле. Никого рядом не было. Не было также сумки и наручных часов. Он встал и чуть не упал, едва успев схватиться за поручень. Левая нога отекла и не слушалась. Держась за перила, он побрел домой. «Хорошо хоть так». Вымученная улыбка мелькнула на обезображенном ударами лице. Тихо войдя домой и пройдя в спальню, не раздеваясь, упал на диван. Силы покинули его, и он забылся неспокойным сном.

XXIX.

Привкус песка на языке. Свежевскопанный окоп и кусок бирюзового прямоугольного неба. «Что я здесь делаю?» Медленно поднялся и, подтянувшись на руках, вылез. Солнце лениво светило сквозь прозрачные облака. Аккуратные могилы благоговейно берегли чьи-то сны. Озираясь по сторонам, лихорадочно приходя в себя, он усиленно тер голову, вспоминая, как оказался в такой ситуации. «Они ушли. Я сидел за столом. Потом встал. Подошел к фотографии на памятнике. Что-то меня напугало. Что было дальше? Я обернулся. Ничего не увидел. Присел на корточки. Около памятника стояла рюмка с водкой».

Он медленно шел по аллее, вдруг резко вздрогнул и громко произнес:

— Тьфу ты, черт.

«Что было после этого? — Он зло пнул молоденький подберезовик. — За ограду я не выходил. Это точно. Дернуло же меня пойти с этими придурками».

XXX.

— Татьяна! — окликнула мать. — Где твой суженый запропастился?

— Не знаю. Он и раньше исчезал на два-три дня.

— Смотри в оба, а то разное бывает, — улыбаясь, произнесла Антонина Васильевна.

— Со мной не бывает! — Татьяна рассмеялась. Надев туфли, она выскользнула за дверь.

Выйдя из подъезда, она столкнулась со Славой. Он прошел, не поздоровавшись. «Странно», — она обиженно надула губки. Затем решительно повернулась и пошла к Александру. По пути мужчины оборачивали головы.

Кто-то что-то спрашивал, она, не замечая, проносилась мимо. Обтягивающие черные брюки, обнимающие прекрасные ноги, распахнутая летняя курточка поверх маечки с глубоким вырезом, в обрамлении прекрасных длинных темных волос, развевающихся от ветра, с серьезным выражением лица, так не вяжущемся к прекрасным чертам, она очаровывала окружающих, не прилагая к этому ни малейшего труда.

— Татьяна! — остановила ее Лада, широко улыбаясь.

— Здравствуй, Лада. Как поживаешь? — Она улыбнулась в ответ.

— Прекрасно. А ты как? Говорят, замуж выходишь.

— Да вроде, — невесело ответила Татьяна.

— А что случилось?

— Александра третий день не вижу. Пришел, сказал моим родителям о свадьбе и исчез. Сейчас иду к нему.

— Это не страшно. Я так рада за тебя! Когда свадьба?

— Мы еще не решили точно. Осенью, наверное, в середине. А у вас как с этим?

— Не думали пока об этом. Вначале нужно кончить учиться, — ответила Лада.

— Ты куда сейчас?

— На рынок. Шмотки посмотреть. Делать все равно нечего. Загорать уже надоело. Сегодня вечером идем со Славой на день рождения к его родственникам каким-то. Ты завтра что делаешь?

— Не знаю. Приходи, поболтаем.

— Ладно. До завтра!

— До завтра!

Войдя в подъезд, она резко вбежала на третий этаж и позвонила двумя длинными звонками. Дверь открыла мать.

— Здравствуйте! Александр дома?

— Здравствуй! Заходи, Танюша, — произнесла она тепло. Он в спальне, не вставал еще. — Буди! Хватит дрыхнуть.

Татьяна прошла в комнату Александра. Он лежал на нерасстеленном диване в кроссовках, на животе, повернув голову к стене.

— Ты что это до сих пор спишь! — воскликнула она капризно. — Уже одиннадцать часов. Вставай!

Он зашевелился. Затем медленно, не поднимая головы, сел. Поднял тяжелую голову, как бы пытаясь проснуться. Резким женским движением она одной рукой схватилась за грудь, другую поднесла ко рту, подавляя крик. Все лицо Александра представляло собой распухшую маску. Застывшие ручейки крови от разбитых бровей дорисовывали глаза. Синева на переносице, переходя на отеки под глазами, раздула их как сдобу. Губы увеличились так, что было не видно кончика носа. Спутанные запекшиеся в крови волосы довершали картину. Человек, сидящий на диване, был не похож на Александра.

— Что с тобой? — произнесла она изумленно.

— Не знаю, — ответил он. Попытавшись встать, вскрикнул и, чтобы не упасть, сел обратно.

— Кто тебя так? Что случилось? Где ты был три дня?

Он не понимающим взглядом посмотрел на нее. Окончательно проснувшись, произнес:

— Здравствуй, Танюша. Как все болит, ты бы знала. Голова как после крутого похмелья.

— Да что же все-таки случилось? Скажешь ты, наконец? — прокричала она выходя из себя.

— Зашел вчера в подъезд. Кто-то стукнул. Потерял сознание. Видать, попинали для приличия. Очнулся, никого нет. На руке часы отсутствуют. Вот и все.

— А где ты был три дня? — произнесла она, явно не веря.

— Ну, вообще-то два. Позавчера ездил к Хомуту. Надо было материал собрать. А вчера дела были.

— И с кем вы там ма-те-ри-ал собирали? — спросила она с сарказмом, явно собираясь обидеться.

— Да брось ты. Иди лучше ко мне. — Он приглашающе протянул руки.

— Вот еще! Посмотри на себя в зеркало. — Она обиженно отвернулась. Александр подошел, пытаясь не наступать на больную ногу, обнял ее за талию и прижал к себе.

— Ну что ты, маленькая. Успокойся.

— Исчез и ни слуху ни духу, вернулся страшней приведения, — обиженно произнесла она. Сложила руки на груди и деланно попыталась его оттолкнуть. Ты меня совсем не любишь.

— Ты же знаешь, что это неправда, дорогая.

— А почему сегодня твой друг со мной даже не поздоровался?

— Кто? — спросил Александр, встрепенувшись.

— Слава, кто же еще? Шел как маньяк, меня чуть не сбил. А прикинулся, будто не замечает.

Александр отпустил Татьяну. Подошел к телефону, приложил трубку к уху и набрал номер.

— Алло! Это я, Александр. Куда ты вчера делся?

— Куда вы делись? Я вас ждал, ждал. А потом…

— Что потом? — быстро спросил Александр.

— Что потом! Что потом! Проснулся в могиле. Вот и все. Может у меня стресс со страху произошел? Не нравится мне вся эта история.

— Мне тоже. Ладно, я к тебе сегодня зайду. Хотя нет, лучше ты ко мне приходи!

— Почему?

— Да мне здесь в подъезде по «чайнику» настучали. Вид не для слабонервных. — Александр старался говорить как можно бодрее.

— Нет! Сегодня нет! — в трубке послышались гудки. Александр задумчиво положил трубку.

— Татьяна! Я хочу с тобой серьезно поговорить!

— О чем хочет поговорить со мной живая мумия? — все еще сердясь, но уже явно желая помириться.

— Наверное, это покажется странным, но надо тебе поверить в это, — он немного задумался и продолжил:

— Помнишь, когда мы ездили на шашлыки, Хомут рассказывал про упырей?

— Да. Что-то о кровососах, — ответила она, явно думая о другом.

— Ты в последнее время ничего не замечала за собой?

— О чем ты?

— За последние несколько дней я пережил несколько странных моментов. Сначала у Хомута на даче мне приснился сон, будто пришел человек с горящими глазами, я в него из бутылочки со святой водой брызгаю, брызгаю. Утром проснулся — бутылочка под подушкой пустая. Вчера я, Слава, Хомут вошли на кладбище. Там оставили Славу, он не хотел идти, на скамейке у могилы. Сами пошли обходить кладбище. Когда вернулись — его не было, осталась только сумка. Сейчас к нему звонил. Говорит, ничего не помнит, проснулся в могиле на кладбище.

— О чем ты, Сашенька?

— Подожди! Я не сказал еще самого главного. — Она испуганными, наивными глазами посмотрела на него. — Татьяна, за эти два дня… — он задумался. — Я твердо узнал, что упыри есть. Что это реальная болезнь, а не бредни. И что этим можно заразиться. Увы, я стопроцентно знаю, что тебя заразили!

— Меня? — она искренне удивилась, а затем посмотрела на него участливым взглядом.

— Сашенька, я, конечно, больна. Но, может, тебе стоит хорошенько выспаться?

— Конечно, было трудно надеяться, что ты поверишь. Тогда ответь мне на несколько вопросов, только сразу отвечай, не думай, хорошо?

— Хорошо, — согласилась она с вздохом.

— Скажи, тебе за последние дни снились кошмарные сны?

— Нет.

— А до этого?

— Снились.

— Было такое, будто голова начинает вращаться по спирали со страшным звоном?

— Да, несколько раз.

— Было страшно и непонятно от чего?

— Да, — она стала слушать более внимательно.

— Тебе снились во сне упыри?

— Да.

— У тебя было чувство, что это не сон?

— Да, — она расплакалась и бросилась к нему. Он ласково прижал ее к себе, она доверчиво прильнула к нему.

— Таня! Я люблю тебя. И чтобы ни случилось, буду с тобой. Я хочу помочь тебе и только поэтому этим занимаюсь. Все будет хорошо. Если можно заразиться, значит можно и вылечиться.

— Тогда, на даче, мы спали с Ладой. Я проснулась от того, что кто-то терся об меня головой. Открыв глаза, я увидела — мужчина, я так подумала, целует Ладу в шею, с наслажденьем причмокивая. Потом он поднял свои блестящие глаза, схватил меня и укусил. Я проснулась. А теперь подумала: а сон ли это? Может, мы оба сумасшедшие, — произнесла она уже твердо. — Что ты собираешься делать?

— Главное, чтобы лицо до свадьбы зажило, — он улыбнулся. — А насчет этого надо подумать. Возможно, надо сходить к экстрасенсу. Они, говорят, делают разные вещи, которые превосходят наши представления о мире.

— Делай, как знаешь. Я буду тебе помогать. И не исчезай.

— Ладно. Давай пока забудем об этом.

— Давай?

— С такой физиономией все равно на улицу не выйдешь. Не только упыри, люди разбегутся.

Часть 2. V-666

I.

Хомут вышел на улицу. Небо захватывали свинцовые тучи. Холодный ветер гонял пыль. «Будет ливень. Надо было зонт захватить». Он торопливо ускорил шаг. Когда добрался, дождь уже начал накрапывать. Приземистый невысокий домик, окруженный забором из видавшего виды штакетника, ничем не выделялся из десятков окружающих его. Он огляделся по сторонам. Никого не было. Открыл калитку и огляделся еще раз. Ему показалось, что кто-то глядел из дома напротив. Не спрашивая разрешения, вошел в дом. Споткнувшись на крыльце, ударился головой об стенку, едва успел схватиться за ручку двери и влетел в комнату. В совершенно пустой комнате, кроме печи, стояли еще резной стол и не менее прекрасные стулья. Столь резкий контраст между мебелью и тюремным ландшафтом, веющим от остального, вызывал смешанные чувства. Три окна, наглухо задрапированные какой-то непрозрачной одноцветной материей, дополняли мрачную идиллию. За столом сидели трое. Длинные капюшоны скрывали лица. Одежда пилигримов в двадцатом веке смотрелась бы маскарадом, но гнетущая пустота и слабый свет дрожащей свечи не располагали к меланхолии.

— Садись, — сказал один из сидящих. Хомут сел спиной к двери. Сидевший напротив Хомута откинул голову назад и посмотрел пристальным взглядом. Холодный блеск глаз, различимый даже в сумерках, вызвал волну непонятной опасности.

— Говори.

— Я догнал их вчера ночью на тропинке, почти у кладбища, — выдохнул Хомут. — Как вы и говорили, вначале шел за ними и в нужный момент появился.

— А они?

— Вначале испугались, потом обрадовались. Александр не говорит, почему он ищет упырей, но, я думаю, рано или поздно скажет. Мы пришли на кладбище. Посидели на лавочке у могилы. А затем я и Александр пошли на поиски. Ничего не нашли. А когда вернулись, Славы не было, а вещи остались. Сегодня я позвонил, он говорит, проснулся в могиле и ничего не помнит.

— Сильно пьян был, когда шел?

— Нет.

— От чего не помнит?

— Он говорит, что сам не понимает.

— Братья, — сидящий встал. — Нас повсюду травят, отовсюду гонят. Но мы существуем! Они говорят, что мы приносим в жертву людей и что мы убийцы. А сами призывают радоваться, когда умирает человек: «Бог забрал его!» Они прославляют двенадцать Апостолов. И проклинают тринадцатого. Но разве не благодаря ему сбылось пророчество и человечество очистилось? Разве остальные не отрекались от их Бога? Они проповедают: «Бог создал человека». Но разве найдется тот, кто не осудит родителей, кои бросят на произвол судьбы дитя свое за плод яблони? Они пугают Диаволом. Кликуши! Но что есть грех? Соблазнов наслажденье! Так как же можно напугать наградой? Адам, вкусивший яблока, и Ева из рая были выгнаны тотчас же. А ныне церковь освящает брак! Младенец, только лишь родившись, уже несет проклятье от рожденья. И рясоносцы грех его снимают, бросая в воду, что в серебряном сосуде. Скажите мне — не смех ли это? И миллионы душ, поверя в это, приходят, отдают себя в их руки, и жизнь, короткая как пламя свечки, должна у них быть адом на земле. Нельзя пить это, есть вот это и вот это. Нельзя любить — коль ты влюбился. Ведь в день их страшного суда Бог изберет лишь тех, кто жен не знал. А если ты женат и возжелал другую — не смей! Но если хочешь — разводись и снова выбери оковы. И закорючку на бумаге они зовут священным актом! Да даже подлая свинья захочет ли жить в таком хлеву? Народ пугают! И серой, и гиеной огненной в аду. Подумайте! А как же так? Людей к любви он призывает, а сам на муки и на страх он мириады обрекает? И вот уж Сатана кошмар. Им с детства каждого стращают. Но что он сделал? Подарил одну большую радость людям! Когда от мора и чумы по пол-Европы умирало, они кричали: «Бог послал за ваши грязные грехи». Так для чего нам нужен Бог кто вcex на муки обрекает? Трагедии и боли нам он посылает за грехи, а мы за это все должны жить словно червь в земле! И Иисуса каждый день помногу раз благодарить? Наш Бог отвержен, но не нами. Он посылает помощь нам. Те пять часов, с полуночи до первых петухов, он, наконец, забрал себе. И люди начали бросать молиться — на идола, с венком — из терний. Мы пили кровь тех, кто отверг Его. И я тебя послал узнать, — прервав проповедь, обратился он к Хомуту, — не роют ли нам яму, пока мы слабы. Я не хотел, чтобы нашли наш храм во склепе и те тела, чью кровь мы в жертву принесли. Сейчас, когда на город спустилась благодать и ходят слуги Диавола, должны мы тайну соблюдать. Пока никто не верит, должны мы потихоньку свидетелей и слишком любознательных в наш храм сносить и ложить на алтарь. А если трупа нет, то и пиши — пропало. Дождаться надо, когда весь город в лоно Сатаны придет. Ну а потом уж можно будет заявить открыто. — Он наклонил голову, и капюшон скрыл его лицо. — Вот уже два года, как мы открыли приход в этой местности. Но до сих пор нет ни одного контакта. Каждый начинающий любопытствовать уходит к Отцу Нашему. Пора менять тактику. Надо подождать с этим и вести за ними наблюдение. И если кто-то далеко продвинется, можно будет осуществить слияние нас и длани Отца Нашего. И тогда мы сможем вернуть всех заблудших овец под сень Отца Нашего.

— Ты будешь, — он указал на Хомута, — ходить с ним, помогать ему во всем и постоянно докладывать мне или братьям. Я чувствую! Это знамение. Да будет так! — Жрец прижал руку к груди. — Тебе поручаем мы эту миссию. Уже давно господин наш устремляет на землю свой взор. И попавшие под его очи начинают служить ему. Но они спят и наша великая цель — разбудить их! И тогда наступит царство радости и ничто не сможет нас остановить.

— А что я должен делать?

— Ты должен не отходить от него и сообщать нам. Это будет твое первое «прикасание». Иди! — Хомут встал и, пятясь, вышел. — Я чувствую, мне становится не по себе. Даже на этого идиота не хватает сил. Пора приносить новую жертву. — Жрец медленно повернул голову с одного на другого. — Брат мой, — обратился он к сидящему справа. — Я поставил тебя управлять этим городом не для того, чтобы за жертвами посылать своих приближенных.

— Прости, Авол. — Он слегка склонил голову, затем вновь поднял ее, капюшон спал с его головы, обнажив лицо солидного, среднего возраста мужчины. — Но ты сам велел, чтобы я, пока на всех ключевых местах не будут стоять наши люди, особо не светился. Привезти несколько человек к тебе, в Храм Диавола и себе на разминку, нетрудно. Достаточно позвонить и послать пару машин с людьми в форме, и они привезут «материал» для выполнения мессы. Привезти молодых девчонок тоже не представляет труда, они итак хватают их средь бела дня. Нас каждым днем количество заказов возрастает. Я один уже не успеваю проследить за всем. И в такой момент ты хочешь, чтобы я начал добывать тебе рясоносцев? Их же у нас мало и каждый на виду. Я и так раздаю без меры пропуски на проезд по всей стране, без права остановки и досмотра. Но если я пошлю своих людей за «материалом» на сторону, то они могут просто засветиться и тогда вся проделанная работа пойдет насмарку.

— Делай, как я говорю, Волтор. Они разобщены и склонны к разговорам. Мы просто делаем. И достигаем цели. Ты не один, кого я поставил здесь руководить этими крестопоклонниками. Работай четко и жестоко. Всех, кто может пролить малейший свет на твою, а значит на нашу деятельность, уничтожай. Потом всегда можно будет создать комиссию по выяснению и замять дело или заставить отвечать «нужного» нам человека. Я думаю, ты уже поднаторел в этом? — Авол надменно посмотрел на Волтора.

— Конечно, Авол. Да будет вечно царство Его! Воздадим жертву Ему. Да будет так!

— Да будет так! — воскликнули все единым мерным тоном. Авол встал, вышел и вернулся, неся в руках медный конус с дырой вместо острия. И установил его в середине стола. Затем положил на стол старинный кинжала двумя украшенными рубинами ручками и остро наточенным поблескивающим лезвием в виде языка змеи.

— Идите! Я буду ждать. — Он вытянул руки вперед и опустил голову на стол.

II.

«… волна преступности захлестнула город. Цифры по стране не лучше. Особенно сильно растет количество особо тяжких преступлений. Раскрываемость низкая. Число людей, числящихся в розыске, как без вести пропавших, скоро приблизится к военному уровню. Только объединение органов правопорядка и всех здоровых сил общества может остановить разгул насилия», — надрывался приемник на кухне. В зале телевизор агитировал устами певца о каком-то строительстве дома или «дворца на песке». В ванной мать включила стиральную машину. Давно требующий балансировки двигатель холодильника «ласкающе» напоминал о себе. В общем, все было как обычно. Дима сидел и завтракал яйцами всмятку. Сколько людей, столько и методов их употребления. Сначала он клал туда кусочек хлеба, затем солил и, наконец, зачерпывал все это ложечкой, обливая желтком себя и скорлупу. Запив все мероприятие холодным кофе, — горячее он не любил, — встал и пошел в зал. Позвонил телефон.

— Алло! — послышался знакомый голос в трубке. — Привет, Дима!

— Привет, Александр. Что скажешь с утра пораньше?

— Разговор есть. Я тут с лестницы упал, так что на улицу выходить страшно. Зайди ко мне. Погутарим.

— Насчет чего?

— Придешь — узнаешь, — ответил Александр.

— Ладно. Я все равно к тебе собирался. Делать нечего. Скукота. Хоть вешайся. Того и гляди учиться потянет.

— Ну, тебе это не грозит. Только давай быстрее. А то опять на весь день растянется.

— Уже бегу, — он повесил трубку. Затем, сел на диван и начал читать газету. По телевизору давали ламбаду. Негритенок наяривал со златоволосой белой девочкой. Дима отложил газету. Пошел в коридор, оделся, поглядел в зеркало и, брызнув одеколоном лицо, пошел к Александру. По дороге навстречу попалась куча цыган. Молодая красивая цыганка обратилась к Диме.

— Молодой, красивый! Дай, пожалуйста, монетку. Позвонить срочно надо. Дима остановился и, не найдя подходящей, дал двадцарик.

— Спасибо, дорогой. За то, что ты такой добрый, я тебе бесплатно погадаю. — Она попыталась взять его руку. Он увернулся.

— Не надо мне ничего, — и уже повернулся идти.

— Подожди! Хочешь, имя твое скажу?

«Интересно, как узнает», — подумал он. Развернулся:

— Давай попробуй, — произнес он с интересом. Она взяла его руку и согнула пальцы в кулак. Затем разжала их в ладошку.

— Положи всю мелочь, которая у тебя есть в кармане, и зажми в кулак. «Раз зажать это не страшно». Дима послушно выполнил указание. Как назло, мелочи было полный карман.

— Теперь разожми. Он автоматически разжал кулак. Она одним незаметным движением забрала монетки. — Положи самую мелкую бумажку на ладонь.

— Ты имя вначале скажи или первую букву.

— Не мешай и делай, как я говорю.

— Или имя говори или деньги назад возвращай.

— Спасибо тебе, добрый человек.

— А имя?

— Спасибо тебе.

Она повернулась и нырнула в толпу таких же мошенников. Пытаться получить что-либо обратно явно не имело никакого смысла. «Лучше бы три литра пива взял. Обалдуй!» Однако настроение повысилось. «Хорошо хоть дешево отделался». Он поднял голову и стал подмигивать проходившим мимо девушкам. Некоторые улыбались в ответ, что очень полезно действовало на его настроение. Уже подходя к дому Александра, он почему-то вспомнил библейскую заповедь: «Не пожелай жены ближнего своего». «Не пожелай. Давид пожелал. И мужа на смерть послал и жену себе в наложницы взял. И все равно любимым был у бога. Да и вообще все они там были многоженцы. Что им было там еще желать! Им бы на мое место, посмотрел бы, как бы они запели. Разводиться нельзя. Только если жена изменит. А разведенную брать в жены нельзя. Что-то у них плохо было с правами человека. Хотя откуда? Библию две тысячи лет назад написали, а права человека мужчину с женщиной уравняли меньше двухсот лет назад. Правда, по библии было лучше». Он засмеялся.

III.

Поднявшись, он позвонил двумя короткими звонками. Дверь открыл Александр.

— Привет, — он протянул руку.

— Привет, коль не шутишь. Кто это тебе так помог споткнуться? Ступеньки, наверное, кулаки чуть не разбили? — добавил он с ехидным юмором.

— Да было дело. Ночью возвращался. В свой подъезд вошел. Удар. Ничего не помню. Очнулся, часов на руке нет.

— Легко отделался. Недавно у меня дальний знакомый также ночью возвращался. До сих пор в больнице лежит. Даже ничего не сняли. Просто повеселились. Он теперь говорит: «Найду, хребты переломаю».

— Ладно, проходи. До свадьбы заживет. — Они прошли в комнату Александра. — Ты в бога веришь?

— Что это тебя понесло? Повернулся что ли на ступеньках? Или с Татьяной поссорился? Может, скорую вызвать?

— Я серьезно.

— Ну, если честно сказать, я, в общем-то, атеист, но в некоторые суеверия верю. Когда очень нужно. Ну, например, что перед экзаменом бриться нельзя. Или там, в карты играешь. Но во все эти церковные сказки и прочие, нет.

— Короче, дело такое. Я столкнулся с такой вещью… Помнишь, тогда на даче у Хомута, он рассказывал о кровососах?

— Мало ли что он расскажет.

— Ну, так вот, я точно знаю, что они на самом деле есть. Но поскольку в таком деле одному нельзя, я хочу, чтобы ты мне помог. — Александр произнес все, смотря ему в глаза.

— Ты расскажи поподробнее, я что-то не понял.

— Ну, в общем, я лично видел лунатика, пошел за ним, а он наклонился и начал кровь сосать. Потом ездили с Хомутом к нему на дачу. И там ночью тоже мне подозрительный сон приснился. Проснулся, бутылочка со святой водой пустая. А во сне снилось, как я ее использую по назначению. И, наконец, ходили тут на днях на кладбище. Я, Хомут и Слава. Я и Хомут пошли кладбище обходить. Когда вернулись, Слава исчез. На следующий день он проснулся в могильной яме на кладбище. Ничего не помнит. К Тому времени он практически трезвый был, вот такие дела. Я сейчас на улицу не выхожу, роюсь потихоньку в «макулатуре». На эту тему ищу материал. И натолкнулся на очень, скажем так, интересное явление. В последнее время появилось по всему миру множество свидетельств действия сект сатанистов, причем вариаций различных не меньше, чем у христиан конфессий. То там, то здесь кого-нибудь убивают, после этого их закрывают. Кровь пьют вместо ритуального вина. Если я немного покопался и сразу что-то нашел, то уж они должны знать много. Раз у них в этом весь смысл жизни.

— А я даже и не слышал о таких вещах.

— Ты слышал, просто не обращал внимание. Обычно пишут — мол, маньяк убил священника, и редко добавляют, что на ручке ножа три шестерки или на шее характерный амулет. Но это когда слишком тупой фанатик к ним залетит. А обычно это подпольная секта. Живут себе тихо-мирно. Законов не нарушают. И прикрывают их после того, как какая-нибудь сердобольная мамаша в милицию обратится, те копнут, а там такое. Ну, в общем, не для публики. У нас раньше об этом писать было нельзя. А из-за границы не доходило. Сейчас иногда проскальзывает. Но у меня такое подозрение, что у нас их много, и они просто не пропускают информацию. Иначе чем объяснить? Маньяк вырезал целую семью и хоть бы хны. На церковном празднике убивает прямо в храме двух служителей и тишина. Никого не интересует, откуда он такой взялся, кто его послал. Маньяк и точка. Вот я и хочу в одну из таких сект проникнуть.

— А зачем тебе это?

— Если всем будет наплевать, проснешься однажды ночью, а над тобой кто-то наклонился. Но если ты не хочешь, то придется нам вдвоем с Татьяной. Я просто хотел перестраховаться. Она ведь девушка, а это все-таки опасное занятие.

— Да я не возражаю. Чудно как-то. Сам представь себя на моем месте. Если бы кто другой сказал, я бы подумал — разыгрывают. Ты где их искать собрался? А вдруг их у нас и нет вовсе?

— Может и нет. Но я сатанистов искать собрался, чтобы об упырях узнать. А если их нет, то придется другие каналы искать.

— Слушай, если ты считаешь, что Славу похитил упырь, то он сам упырем стал. Можно значит проследить ночью. Заснять все. И пусть другие «товарищи» этим занимаются.

— Не все так просто. Во-первых, не все от одного укуса заражаются. Во-вторых, это проявляется не сразу. И в-третьих, как ты себе представляешь выследить? Думаешь, в состоянии прострации он тебе под фотовспышку встанет? Если бы все было так просто, то давно бы их, голубчиков, уже лечили.

— А ты что думаешь, сатанистов этих чертовых легко найти?

— Они, по крайней мере, люди. И сверхъестественными способностями не обладают.

— Будем надеяться. И что я сейчас должен делать?

— Надо дать объявление во все местные газеты: «ОРГАНИЗАЦИЯ V-666. Покупает предметы древних культов».

— Они прямо так и сбежались.

— Они не сбегутся, но если они у нас есть, то хотя бы должны поинтересоваться. Ты дашь объявление на свой телефон, а приглашать будешь в подвал под высотным домом. Там сантехник мой знакомый. Он мне его в аренду за две бутылки в месяц сдаст, и при этом будет не знать, куда от счастья деваться. Нам надо будет там навести «марафет». И что-нибудь такое, не бросающееся в глаза изобразить. По реакции мы поймем, хотя тебе вначале придется определять одному, наверное, если я не буду готов. К тому времени, как объявление выйдет, я уже наверно буду в порядке. И вдвоем как-нибудь, возможно, вытянем. Может, что и выйдет.

— Я, конечно, все понимаю, но это твоя идея и финансировать придется тебе.

— Это само собой разумеется, — Александр дал ему несколько денежных купюр.

IV.

Высотный дом из красного кирпича гордо красовался напротив такого же. Железобетонные ступеньки, ведущие от черного входа в подвал, приводили к синей, покрытой железом двери, по внешнему виду которой нетрудно было догадаться, что здесь часто подолгу живут крысы и очень редко люди. Однако первое впечатление производило обманчивое впечатление. Прямо за дверью располагалась большая чистенькая комната, довольно ухоженная на фоне входной двери. В дальнем конце стоял двухтумбовый стол. За ним на стене, в стиле авангардной графики, что-то раскинуло крылья. Остальные стены диссорнансно отливали бетоном. По левую сторону от стола размещался видавший виды диван. По обоим концам комнаты зияли бездверные проемы, ведущие в другие подвальные помещения. Яркий бесплатный свет четырех мощных ламп дневного освещения позволял читать, что Дима и делал, расположившись на диване. В дверь раздался стук. Он резко сел на диван. Дверь открылась и вошла старушка.

— Можно войти? — спросила она, хотя уже вошла. — Я по объявлению, добавила она торопливо.

— Да, пожалуйста, садитесь. — Дима встал и показал на диван. Прошел и сел за стол. — Так, что там у Вас?

— Я уж стара стала, к детям переехала. Дом сейчас продаем, он им не нужен. А иконы они мне перевезти не разрешают, вот я и подумала, может кому на радость, да и мне на черный день, ведь пора уж скоро.

— Нет, бабушка. Иконы нам не нужны. Мы музей древних культов открываем. Так что Вы не по адресу.

— Ну, извините, — она обреченно вздохнула и, поднявшись, вышла. Дима не успел дойти до дивана, как дверь распахнулась, и влетел мужчина неопределенного возраста, что-то где-то между девятнадцатью и тридцати пятью. С незапоминающейся внешностью и приторно заискивающим выражением лица.

— Вы покупаете предметы древних культов? — Выдохнул он в духе пародий на коммивояжеров.

— Да, а что?

— Могу предложить все, — перебил он. — Натуральные черепа. Если хотите — целые скелеты. Жертвенники и прочую языческую дребедень. У меня знакомые, — он заговорщицки подмигнул, — много чего иногда раскапывают. Лесами бродят, в походы ходят, всяческие шаманы находят. И все очень дешево, — добавил он торопливо.

— Нас интересуют культовые ножи и предметы культов огнепоклонников и детей сатаны или служителей Дьявола.

— Все будет. Вопрос в цене.

— Принесете, поторгуемся, оставьте ваш телефон.

— Нет! Я лучше сам позвоню.

— Как вам будет угодно.

— До свиданья. Мы еще встретимся. До свиданья! — повторил он и исчез так же, как появился.

— Интересный тип, — произнес Дима, когда он вышел. «Бывают же такие идиоты». Он решил выйти на улицу. Сидеть одному уже надоедало. Он вышел и, поднявшись, сед на верхнюю ступеньку. «Лето, каникулы, а я в конуре сижу. Черт знает, кого из себя изображаю. Сам не знаю, что хочу получить. Не к добру это. Не к добру». Его размышления были прерваны легким хлопком по плечу. Он не слышал шагов и поэтому, резко дернувшись, вскочил от неожиданности. Перед ним стоял мужчина средних лет, интеллигентной наружности. С безупречной прической, в легком летнем костюме, с галстуком и идеально начищенных туфлях.Кожаный дипломат поблескивал номерными замками.

— Здесь находится организация Ви шестьсот шестьдесят шесть? — спросил он мягким располагающим к себе голосом.

— Да, проходите, — пробормотал Дима, еще не придя в себя. Они вошли. Дима предложил сесть на диван, а сам прошел за стол. Посетитель сел.

— Так, что вы хотите предложить?

— Прежде чем предложить, я хотел бы узнать, что вас конкретно интересует. И о каких суммах идет речь. — Он говорил с мягкой улыбкой, убаюкивающим голосом, но что-то в нем не позволяло смотреть ему в глаза.

— Ну, у нас немного средств. Но если будет что-то интересное, есть люди, которые за ценой не постоят. Нам нужны культовые ножи и предметы культа огнепоклонников и служителей Дьявола.

— Я могу предложить нож работы шестнадцатого века. С собой его у меня нет. Но если вас не отпугнет цена, можно сходить посмотреть.

— И сколько вы хотите? — Дима уже отошел от первоначальной неловкости и даже заинтересовался.

— Пятнадцать тысяч, — произнес вошедший. Дима проглотил слюну, но сдержался. «Дороже автомобиля. Рехнулся мужик», — промелькнуло у него в голове.

— Мы, конечно, не сможем столько заплатить. Оставьте ваш телефон, пожалуйста, мне нужно проконсультироваться.

— Да, конечно, — он открыл портфель и подал визитную карточку. — До свиданья! — слегка поклонился и вышел.

— До свиданья! — пробормотал Дима, разглядывая впервые в жизни визитку.

V.

— Сегодня полдня просидел, чуть не умер от скуки! Потом как повалили. Кого только не принесло. Человек десять, наверное. Иконы предлагают, рясы, ризы. Вещи и карты, кофейные блюдца. Один пришел, предлагал сразу все, что не пожелаешь — черепа, скелеты, короче, хоть гробницу фараона, правда ничего с собой не принес Все только обещал. Самое интересное предложение сделал один мужчина, солидный такой, разговаривает как настоящий аристократ. Говорил со мной по-дружески, а такое ощущение возникало, словно я у него подчиненный. Предложил нож шестнадцатого века. Я тебе сейчас скажу за сколько, ты упадешь.

— Сколько?

— Пятнадцать тысяч!

— Сколько?! — удивленно переспросил Александр.

— Пятнадцать тысяч рубчиков, вынь да положь!

— Из чистого золота он что ли?

— Не знаю, он его не показывал. Я сказал, что у нас столько денег нет, но мы посоветуемся со стоящими за нами людьми. Он оставил визитку. Вот, — Дима протянул черную карточку, площадью чуть больше спичечного коробка, на которой золотой краской было написано: Проектно-строительное объединение «Млад». Главный инженер. Иаред Моисеевич Иродин.

— Смотри-ка ты, шишка, — протянул Александр. — Коллекционер, наверное. Подозрительного ничего не заметил?

— Да ты что! Ты бы его видел. Скорее уж тот, что могилы предлагал. Мне кажется, дурью мы маемся. А лето проходит.

— Не переживай, не сразу Москва строилась. Ты что хотел прийти, сесть и сразу к тебе придут, напишут время и адрес, места сбора?

— Откуда я знаю? Может это тебе все показалось? А я тут идиотством занимаюсь. Людей дурачу! И сам с ума схожу.

— Завтра вдвоем будем, у меня лицо уже вроде нормальную форму приняло. Может и выведет кривая. Однако на этот нож надо посмотреть. Чтобы такое придумать? Надо будет тебе позвонить и назначить встречу.

— И что?

— Якобы я желающий.

— По тебе же сразу видно, что ты даже издали таких денег не видал.

— А ты что думаешь, те, у кого денег много, ходят рисуются? Жди, дожидайся. Знаешь, сколько желающих помочь им поделиться с окружающими?

— Мне просто стыдно как-то. Человек солидный, а мы здесь в Калле — в сыщиков играем.

— Ладно, посмотрим.

VI.

На следующий день до обеда никого не было. После обеда сидение превратилось в муку и, кое-как дождавшись до четырех, они решили уходить. Дима вышел первым, Александр выключил свет и закрыл висячий замок. Поднявшись на газон, они решили было уже пойти на Волгу, но в это время вышедший из подъезда мужчина вдруг резко обернулся к ним и спросил:

— Вы из организации В — Шестьсот шестьдесят шесть?

— Да, а что? — спросил Александр.

— У меня есть для вас одна занимательная вещица, — его глаза блеснули холодной улыбкой. — Если вы никуда не спешите, то можно пойти посмотреть.

— Это далеко?

— Нет, не очень.

— А что конкретно вы хотите показать?

— Это старый деревянный дом. А в нем много занимательных вещей. Там раньше сборище запрещенное было. Так идете? — В его голосе послышалась усмешка.

— Да, конечно, — ответил Александр. Они обошли здание и сели в подъехавший автобус. Александр разглядывал незнакомца. «Кроссовки импортные, фирменные джинсы, такая же рубашка. Явно натренирован. Выглядит моложаво, но далеко за тридцать. Похоже, то, что ищем. Как бы чего не вышло. А то ведь никого не предупредили». Автобус обогнал троллейбус. Они вышли и пересели. Проехали два завода, и вышли на конечной. Потом долго шли в сторону Волги, мимо каких-то производственных зданий и железобетонных заборов. Постоянно сворачивая и петляя, прошли через садоводческое товарищество. И, наконец, пройдя сквозь чахлый лесок, подошли к приземистому дому, прочно вросшему корнями, почти касающемуся окнами земли. Забора не было, если не считать живой изгороди из неухоженной малины и перепутанной заросшей вишни. Пройдя сквозь живую зеленую арку, они подошли к крыльцу, которое, противореча всем законам природы, вело не вверх, как обычно, а вниз. Судя по натоптанной тропинке, дом не был заброшен. Незнакомец спустился по крыльцу, оно состояло из трех деревянных ступенек, и открыл врезной замок.

— Входите, — пригласил он, полуобернувшись. И вошел первым. Ребята вошли за ним. В сенях он открыл массивную дверь, обитую утеплителем с кулак толщиной. «Слышно не будет», — подумал Александр.

— Ну и хибара, — то ли недовольно, то ли чтобы что-то сказать, произнес Дима. Они вошли в уютную комнату с белыми занавесками и большим толстым ковром на полу. В доме была всего одна комната, которую заполняли русская печь, диван, покрытый медвежьей шкурой. Письменный стол. По бокам от печки как бы образовывались еще две маленькие комнаты. В углу стояли образа. Ничего знаменательного не было видно.

— Что вы хотели нам показать? — спросил Александр.

— В такую дыру приехали, ради чего? — поддержал Дима.

— Не спешите. Всему свое время. Подойдите сюда. Он подошел и отодвинул занавесь, отделяющую маленькую комнатку. За ней стояло распятие. Дима недоуменно посмотрел на Александра.

— Вы, наверное, не поняли, — не выдержал тот. — Мы ищем не традиционные религии, а вы нас в христианский молельный дом привели!

— Вас разве сатанисты не интересуют?

— Какое это имеет отношение к этому? — почти в один голос воскликнули ребята.

— Ну как же? Если нет бога, то как может существовать Диавол? Бог призывает к любви, а значит к воздержанию. Диавол к соблазнам, а значит к вседозволенности. Но я привел вас сюда не потому, что хотел прочитать вам проповедь, а чтобы спросить. Вы хотите поклоняться дьяволу?

— Мы покупаем культовые вещи и если вам нечего предложить, то мы пойдем, — Александр повернулся.

— Подождите, — его голос прозвучал властно. — Что-то заставило Александра повернуться. — Садитесь, — он махнул рукой на диван.

Александр сел. Дима потерял нить происходящего и послушно сел вслед за Александром.

— Вы что думаете? — произнес мужчина зло. — Дали объявление, назвались Вельзевулом, цифру зверя из библии приписали и начали играть в веселую игру? Идиоты. Вы знаете, куда вы влезли? — Он, жестикулируя, ходил по комнате. Скажу вам только одно — еще чуть-чуть и ваши родители искали бы ваши трупы.

— А что здесь такого? — спросил Дима.

— Христианская религия стоит уже почти, две тысячи лет. Христианская потому, что около двух тысяч лет назад был распят предсказанный посланник бога. Сама же религия уходит далеко в древность. В силу очевидности ее истин и в силу простоты ее исповедания она охватила почти весь мир. Но когда она победно шла по миру, человечество стояло еще на грани варварства и дикости. Язычники и отверженные создавали против нее различные тайные общества, но жестоко преследовались. Это сплачивало их, укрепляло дисциплину. В результате выживали самые сильные, в широком смысле слова. Но без мощной объединяющей идеи они не смогли бы существовать во времени. И единственной стезей, объединяющей их на протяжении веков, могла быть только идея антихристианства. Поскольку христианство было, следовательно, всегда было и противоположное. Борьба была непрерывной. Она была еще до Христа. И об этом сказано в библии. Дети дьявола рано или поздно всегда проникали на верх. И тогда творилось страшное. Не надо понимать Бога и Диавола как двух человек хорошего и плохого. Нет, вы должны рассматривать это как созидание и разрушение. Ну, так вот, это было всегда. Но служители Вельзевула не могли прийти к власти с именем его. И они всегда придумывали какую-нибудь благородную идею или примазывались к чужой. Недаром говорится: «Благими желаниями усеяна дорога в ад». Они объединяются в общества, проникают, словно змеи во все поры. И стоит только отвлечься — они уже здесь. Те, про которых пишут — убил тут или там или пойманы на тайной сходке, это мелочь или просто маньяки. Гораздо опасней те, у кого власть и которые приносят в жертвы праведников. С ними бороться очень трудно, а иногда на тот момент времени и бесполезно. Но все равно необходимо. В борьбе с сатаной спасаешь душу. Они очень умные и поэтому люди могут даже не знать, что служат Зверю.

Хотя их используют именно по этому назначению. Но бог всегда побеждает, даже если не сразу. Посмотрите, что творилось у нас. В православной стране к власти пришли якобы неверующие, правда, об этом они заявили позже. Но с великой идеей о всеобщем братстве. Разрушали Храмы, жгли святые книги и иконы. Убивали священников. Митрополита низвергли. Помазанника, вместе с детьми, уничтожили. А что они несли впереди себя? Красное знамя, а почему красное? Потому, что оно символ крови, и они не скрывали этого. Только не подумайте, что это политика и я апологет антикоммунизма. Нет, скорее наоборот. Социалистические идеи — это идеи Христа. И в первый момент небо, скажем так, помогало и направляло их. Но они забыли бога и залили страну кровью. Зверь правил бал. «Не сотвори себе кумира на земле». А они положили труп на обозрение и поклонялись ему. Объявили себя атеистами и материалистами. А сами боялись обыкновенных книг. Библию простым людям запрещалось читать строго-настрого, в библиотеках хранили ее в ранге суперсекрета, лишь по специальному пропуску разрешался доступ. С храмов снимали кресты, соскабливали фрески и делали в них склады. В кремлевских храмах хотели сделать туалеты. Пошедший с ними народ пух с голоду и умирал от болезней. Но сказано: «Если дом начнет делиться, разве стоять тому дому?» И начали они делиться. И самый младший стал старшим. И народ стал жить лучше. И множество сатанистов ежегодно стало уничтожаться. Но они еще много чего натворили. Да и сам царь, назовем его так, подобно Соломону, стал поклоняться не одному богу. Началась большая война. Однако чистки не прошли даром. Сатана вновь был повержен. Ну, дальнейшее вам ясно. Они снова затаились и исподтишка ведут свою пропаганду, творят свое черное дело. Чуть забудут — они вновь на коне. И вы тут в свои игры решили поиграть. Тут замешаны бешеные деньги. Законы отменяют. В прессе свободно обсуждаются вопросы: разрешать или не разрешать педо- и некрофилии. Хотя сам этот факт уже уголовно наказуем. Многие приходят к ним от пресыщения, многие думают, что если пить кровь — будешь дольше жить. Но их общества тайные и желающие выйти уходят в другой мир. Сатанисты не едины и у них множество сект. Но проповедуют они одно и то же. Абсолютная свобода. И один раз живем. Получай уже сейчас! А это значит — можно убивать, пытать, прелюбодействовать, удовлетворять свои желания любым способом. Вы не обратили внимания, как много газет сейчас пишет об изнасиловании дочери отцом и о подобном. Это не просто заметки, это целенаправленная борьба. Они не действуют открыто, таких, как правило, рано или поздно разоблачают. Потому что есть борцы и с другой стороны. Нет, они действуют исподволь, неявно и тем сильней. Мы не можем действовать также, но мы все равно победим. Жаль, но мы всегда идем на шаг позади них. Они идут мобильными группами, а нам всегда приходится держать круговую оборону.

— А вы что-нибудь знаете про упырей? — спросил Александр. Тот остановился, соображая, к чему бы это.

— Что ты хочешь сказать? Я не пойму.

— Ну, люди, которые кровь сосут.

— Это самые фанатичные фундаменталисты. Обычно просто убивают и из специальных предметов пьют.

— Я имею в виду настоящих упырей. Которые, как лунатики, ходят по ночам и пьют кровь, как комары, и зрячих, которые нападают.

— Это вымыслы. Много находят людей с высосанной кровью. Слухи распространяются, и чтобы объяснить, придумывают неизвестно что. А это просто жертвы сатанистов. Их так много и столько направлений, что они просто не в состоянии все скрыть.

— Нет. Я имею в виду не этих. Я сам лично видел, как человек встал с закрытыми глазами и пошел. Не касался двери, а они открывались. Затем подошел к кровати, наклонился и стал чмокать. Я видел другого. Он подошел к двери, на которой висел крест. Сквозь дверь его было видно, словно человека из окна во время сильного ливня. Его глаза, неизвестно как, светились сверхъестественным светом. И на этом фоне крест был как непрозрачная наклейка. Я побрызгал святой водой на дверь и она, растекаясь, делала дверь обычной, непрозрачной.

— Подожди, еще раз. Ты это лично видел сам?

— Да. Но вначале я думал, что мне это все снилось. Но в первый раз на мне вдруг оказалась рубашка, которую я одел в своем сне. А во второй раз бутылочка, лежащая под подушкой, оказалась пустой, а под подушкой не было мокро.

— Ты крещеный, — обратился он к Александру.

— Да.

— А ты? — спросил он у Димы.

— Нет, — ответил Дима.

— Это очень плохо. Ты для них легкая дичь. Для чего вы все это затеяли. — Он пристально перевел взгляд с одного на другого и остановился на Александре.

— Мы хотели побольше узнать про упырей. И подумали, что сатанисты про них больше знают. Но я считал, что их очень мало и дал объявление в газету.

— Они не любят любопытных. Вы должны четко себе дать отчет. Или вы станете поклоняться Мамоне или они принесут вас в жертву, если не прекратить эту затею. Если же вы решите попробовать остановить их, то пусть он покрестится и приходите ко мне. То, что ты сказал, очень важно. Возможно, они нашли новый мощный источник гипноза. А может быть и что-либо типа наркотиков, заставляющих жаждать кровь. Однако как тогда дверь была прозрачной? — Он подошел к столу и написал на клочке бумаги телефон и свое имя: «Станислав».

— Держите, если что-либо узнаете или решите помочь — звоните. Но в ближайшее время по одному не ходите.

— Спасибо, — Александр взял листочек. Он проводил их до двери и остался.

— Интересно, — произнес Александр, когда они уже прошли живую ограду.

— Он столько наговорил, что трудно не поверить. Как ты считаешь, стоит покреститься? — спросил Дима.

— От тебя не убудет. Как говорится, от греха подальше. Я вот думаю, а может он про сатанистов так много понарассказывал для того, чтобы нас запугать?

— Не похоже. Для чего мне креститься советовал?

— Это мог быть просто хитрый ход. Размягчить, мы уши развесим. Он что хочет узнает. И тогда, действительно, пиши — без вести пропали, предположил Александр.

— Но мы же ушли?

— А что он мог сделать сразу с двумя? А если бы он был не один — мы бы не размякли.

— Да, вопросов, конечно, возникает много. — Дима задумался. Они вышли на основную дорогу и сели в троллейбус. Всю дорогу не разговаривали. «Праведник он или слуга Вельзевула, но это уже не пустое ожидание», размышлял Александр. «Так, какие дальше планы?» Голова очистилась, ответов не было.

— Слушай, Дима. Давай прямо сейчас в церковь сходим, узнаем, как тебя покрестить?

— Что тебе приспичило?

— Идем или нет?

— Ну, давай сходим, — нехотя согласился Дима. Они доехали до ближайшей остановки и пошли в церковь.

— Интересно, а почему около церквей больницы строят? — любознательно спросил Дима.

— Не знаю, может только здесь так.

Их разговор прервали:

— Здравствуйте, ну что? Вещь никого не заинтересовала?

VII.

Облака, больше похожие на дым, лишь чуть-чуть прикрыли солнце. Но жара сменилась прохладцей от неизвестно откуда появившегося ветра. Развевающаяся тончайшая безрукавка и обтягивающие брюки, лишь недавно казавшиеся обжигающими, моментально перестали греть. Татьяна поежилась и вошла в подъезд. Позвонила. Раздалась короткая музыка на известный народный мотив. Дверь открыл Слава.

— Привет, — он слегка удивился. — Проходи. Какими судьбами? — он улыбнулся.

— Да вот мимо шла, дай, думаю, зайду. Узнаю, как ты поживаешь. Почему это ты на той неделе мимо шел, даже не поздоровался?

— Я? Да не может такого быть. Как ты могла мысль такую себе позволить? — пошутил он. Они прошли в комнату.

— Что дома сидишь? Никуда не собираешься? — она села в кресло, и лицо ее приняло ангельское выражение.

— Да нет. Вот решил расслабиться, музыку послушать.

— У тебя что-нибудь новенькое есть?

— Нет. Я отошел от этого. Так, старые вещи слушаю.

— Вы, говорят, сейчас от скуки по ночам кладбища посещаете? — спросила она с улыбкой.

— Говорят, в Москве кур доят, а я пришел, кое-чего не нашел, — ответил он с ухмылкой.

— Нет, я серьезно. Александр на этом помешался. Вот я и пришла узнать. Что ты там, в могиле, интересного нашел? Или это метафора какая?

— Уже разболтал, — произнес он обреченно. — Ну, напился. Свалился в яму. Проснулся, солнце и кресты. С кем не бывает. А они на кровососах помешались. Небось, расписывают, мол, меня упыри похитили? Провериться твоему благоверному надо, — произнес он недовольно. — Сам приходил, тоже интересовался. Я вначале думал: они с Хомутом острое развлечение нашли, а Сашка совсем свихнулся. Еще маленько, за людьми будет с осиновым колом гоняться. Хотя, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Это даже полезно. На пиве сэкономит. Он же теперь не пьет, по моральным соображениям! Того гляди, на спине крылья отрастут. В ангела превратится, — хмыкнул он.

— Я тоже в последнее время за ним замечаю что-то странное. От его рассказов уже голова болит. По ночам спать не могу. Кошмары снятся. Голова кружится. Звон страшный. Как бы самой проверяться не пришлось.

— Вот и меня достали. Наверно, сумасшествие — это вещь заразная. У меня тоже кошмары появились. И почти такие же. Глядишь и сам во все это поверю.

— Ладно, что мы про одно и то же. Как у вас с Ладой, все нормально?

— А что может измениться? В нашем тихом городе ничего измениться не может. Хоть головой об стенку бейся. Как сказал Высоцкий: «Где ни катаклизмов, ни бурь».

— Да, но он там продолжает: «…появился дикий зверь ограмадный»? — Она улыбнулась.

— Ну и у нас не без этого. Кого люблю, того и бью.

— Ну и кто у вас кого любит, а кто кого бьет?

— Обычно зависит от того, у кого в данный момент настроение лучше. Естественно, мне, как правило, больше достается, потому что в обоих случаях я, конечно, крайний.

— Замучили бедненького, — произнесла она кокетливо.

— Да уж, лучше бы замучили.

— Ну ладно, я побегу, а то мне еще в библиотеку надо. Там меня одна мамина знакомая должна встретить.

Татьяна вышла и пошла домой. Дома она позвонила Александру:

— Алло! Здравствуйте. Александр дома?

— Нет, Татьяна. Они с Димой пошли в свой подвал. Еще не приходил.

— Как придет, скажите, чтобы срочно позвонил мне.

— Хорошо. Что-нибудь случилось?

— Да нет. Все нормально. Пусть позвонит. — Она повесила трубку.

— Мам, мне никто не звонил? — крикнула Татьяна матери.

— Нет, — послышалось из другой комнаты. «Интересно, что он там еще удумал. Так долго они не могут там высидеть. Может, что появилось? Как бы куда не попали». Она машинально включила кассетник. Динамики весело запели шлягер. Раздался звонок телефона, она подбежала и взяла трубку. Звонили не ей. Она позвонила Хомуту, он болел уже несколько дней и лежал с высокой температурой. Ожидание затягивалось. Спустя два часа она еще раз позвонила Александру. Его не было. Шел уже девятый час. Она вышла из дома и пошла в его «контору». Там его не было. Вернулась она уже в десятом. Позвонила опять. Там начинали волноваться. Она попросила, чтобы, когда бы ни пришел, обязательно позвонил. Села в кресло, обняв колени. Возможно, она могла умереть ради него. Но просто сидеть и ждать — никогда! И спустя некоторое время дрема унесла ее в свою страну.

VIII.

— Здравствуйте. Вот как раз тот человек, что Вас интересует. — Дима показал на Александра. Это Иаред Моисеевич. Это Александр.

— Очень приятно, — поздоровался тот. Александр промолчал.

— Он хоть и молодой, но в этом смыслит, — продолжал заливать Дима, пытаясь уйти от ответственности.

— Вот и хорошо. Если вы никуда не торопитесь, то может быть прямо сейчас и пойдем, посмотрим?

— Нет, мы сейчас никуда не торопимся, и я горю желанием посмотреть, встрял Александр.

— Тогда давайте пройдем пешком, здесь недалеко, — он говорил просто, но с высоты своего возраста и явной аристократичности ненавязчиво располагал к себе. Они повернулись и пошли в противоположную сторону от церкви. По пути разговаривали об антиквариате. Дима практически не встревал. Александр пытался отделаться общими фразами. Попутчик говорил со знанием дела и как-то заинтересованно. Чувствовалась его душевная привязанность к таким вещам. Слушать его и разговаривать с ним было приятно. Они подошли к обычному пятистенному деревянному домику. И вошли внутрь. Обстановка свидетельствовала о тонком вкусе и явном достатке хозяина. Мебель была явно не стандартным набором местных фабрик. Каждая вещь, будь то комод или книга, лежала или стояла на своем месте. На стене было развешано старинное оружие.

— Проходите, садитесь.

Он подошел к шкафу и открыл дверцу, затем достал коробку или лучше сказать шкатулку. Она представляла собой плоский параллелепипед, открывающийся как книга, покрытая черным бархатом. Он открыл ее. Внутри, на красном бархате, лежало оружие, мало похожее на нож. По форме изделия шкатулка имела углубление. Оружие представляло собой лезвие, укрепленное на эфесе, с двумя ручками, причем само лезвие было не обычной формы. Обоюдоострое, раздваивалось в конце в виде двух лепестков тюльпана или выброшенного языка змеи. Сталь клинка поблескивала холодным блеском, подчеркивая мягкое сияние явно драгоценных камней на ручках оружия. Темно-красные и голубые корунды, переливаясь по рукояткам, сливались с большим прозрачно-зеленым камнем. Он протянул шкатулку Александру, тот осторожно, как меломан пластинку, взял коллекционную вещь. И так же осторожно повернул его в руках. Отделка с двух сторон была одинаковой.

— Это настоящий, остальные подделки. Жаль расставаться, но такова жизнь. — Его глаза выражали грусть. У нас трудно и достать, и продать такую вещь. Но сразу вам скажу, — он остановился. — Это не просто антиквариат. Это очень опасный антиквариат. Если вы найдете ценителя, то он может вам дать очень много. Но вы можете очень много потерять. Потому что этот нож нельзя продавать любому. Есть очень много людей, которые за обладание им отдадут все. Но есть и такие, которые за неправильное обращение с ним могут, — он снова остановился. — Ну, в общем, ищите клиента, я устал. Я даже могу скинуть цену и очень значительно. А вы почему назвали вашу контору V-666? Число зверя?

— Да. А иначе как еще можно привлечь внимание окружающих? — ответил вопросом на вопрос Александр.

— Человек создан природой. Свинья тоже. Температура тела, структура органов и прочая совершенно похожи. Свинья чрезвычайно умное животное. Зачем было природе создавать два таких не похожих наружно и совершенно одинаковых внутри существа? — продолжал спрашивать Иаред Моисеевич.

— Значит надо было, — кивнул головой Дима.

— Чтобы человек видел, как далеко он ушел от хлева. Или как близко он стоит к нему. Но, впрочем, каждый решает сам. Зверь он или человек. Сам он решает свою судьбу или его откармливают, чтобы зарезать.

— Но ведь человек тоже уйдет «туда».

— Разница в том, кем он будет жить. Если съесть один апельсин, то это вкусно. Если десять, то не очень. А если двадцать, то потом больно будет об этом вспоминать. И на одно удовольствие станет меньше, апельсины ведь больше не будут вызывать желания. Если послушать анекдот, а затем послушать грустную песню, то потом снова будешь смеяться от души. Чем дольше разлука, тем радостней встреча. Наркоман, приобщаясь к отраве, чувствует наслаждение, затем доза растет, он теряет способность к другим чувствам. Постоянно наслаждаясь, превращаешь наслаждение в обыденность. Только смена радости с горем наполняет жизнь. Основная проблема в том, что для радости надо трудиться, а горе само найдет. И люди, словно мотыльки, на свет летят и попадают в сети умелого ловца, а когда поймут, что это лишь мишура, то судьба предъявляет счет. Вот и вы так, пока играете, куда-то придете.

— Вы о чем? — спросил Александр подозрительно.

Иаред Моисеевич подошел, взял шкатулку, Александр уже положил туда оружие, закрыл крышку и положил ее обратно.

— Если купите этот кинжал, поймете. — Они встали.

Он проводил их до двери и долго задумчиво смотрел им вслед. Затем закрыл дверь. Подошел к шкафчику и вытащил шкатулку. Достал кинжал, взял его двумя руками за обе рукоятки, посмотрел задумчивым взглядом в окно и спокойно, профессионально вонзил себе в сердце. Словно раздумывая и немного шатаясь, пятясь назад, по инерции он сел на маленький диванчик. Заходящее солнце тихо заглядывало в окно.

IX.

— Ваш сын дома? — Двое молодых мужчин спортивного вида были не знакомы ей.

— Да. А что?

— Мы хотели бы поговорить с ним по поводу объявления.

— Какого объявления?

— Мама, кто там? — Александр появился в коридоре.

— К тебе, насчет какого-то объявления, — она обернулась. Один из них резко, почти оттолкнув ее, вошел.

— Спокойно, мы из милиции. Одевайтесь, пройдемте с нами.

— А что такое?

— Там узнаете.

Комната, куда привели Александра, была обычной комнатушкой размером три на четыре, небольшим письменным столом и дрянными стульями. За столом сидел худоватый, начинающий седеть следователь с безучастным выражением лица, оживившимся лишь на секунду в момент прихода Александра.

— Мне остаться, товарищ майор? — спросил сопровождающий.

— Да, — ответил тот. — Садись, — то ли предложил, то ли приказал он Александру, продолжая что-то искать в бумагах.

— Скажут мне, наконец, что же произошло? — Не выдержал Александр. — Я, в конце концов, в цивилизованном обществе живу. И имею право знать, почему меня вытащили из дома.

— И скажут. И в цивилизованном. И имеешь, — сочувственно глядя на Александра, произнес следователь, продолжая рыться в бумагах. Наконец, он закончил и вытащил какой-то чистый бланк. Затем стал задавать стандартные вопросы и заносить в протокол.

— Где вы были в среду, четырнадцатого числа, с четырех до одиннадцати вечера?

— Вначале мы зашли к одному человеку на Волге. Затем…

— Как звали человека? С кем зашли? — перебил его безразличным тоном следователь.

— Как звали, не знаю. Он пришел по объявлению. Хотя нет, он говорил Станислав. Зашли мы с Димой Брондуковым, точнее не зашли, а он нас сам привел. Потом пошли в церковь. По пути встретили Иареда Моисеевича.

— Во сколько это было?

— Да скажете вы, зачем это все?

— Во сколько это было?

— Около шести, может чуть раньше или позже.

— Потом?

— Потом он пригласил нас к себе, посмотреть нож. Мы пришли, посмотрели, ушли. Дима пошел домой. Я решил сходить в контору, дорисовать надо было глаза летучей собаке на стене.

— До скольки вы там пробыли?

— Не знаю. Но уже темно было, когда вышел.

— Кто-нибудь тебя видел там?

— Кто мог видеть? — ответил вопросом на вопрос Александр.

— Никто не видел, — произнес, записывая, следователь. — С какой целью вы дали объявление?

— Мы хотели, чтобы откликнулись сатанисты.

— Зачем вы хотели, чтобы откликнулись сатанисты?

— Чтобы узнать про упырей, — Александр тоже стал отвечать бесцветным тоном.

— Для чего вы хотели узнать про упырей?

— Чтобы раскрыть глаза людям.

— Как часто вы посещаете кладбища по ночам?

— Кто вам сказал? — вскакивая, воскликнул Александр. Оперативник сзади тоже вскочил и встал почти вплотную за ним.

— Сядьте, молодой человек. Успокойтесь. Всему свое время. Может, сигарету?

— Нет, я не курю. — Он сел, склонив голову.

— Вы больше не возвращались к Иродину?

— Нет. — Александр поднял голову. — Что мне там делать. А что, похитили нож?

— Да. И его нашли мертвым. — Следователь пристально посмотрел в глаза Александру. — И, по всей вероятности, убитого этим самым ножом. Кстати, как он выглядел?

— Иаред Моисеевич?

— Нет, нож.

— Две рукоятки, раздваивающееся лезвие. Инкрустирован драгоценными камнями. Возможно, и золотом с серебром обработан.

— Вот здесь. Мною прочитано и записано верно. И роспись на каждой странице.

Александр написал и расписался.

— Вы подозреваетесь в убийстве, и пока будете содержаться у нас. — Его вывели на улицу. Посадили в машину и повезли. Приехали быстро. Выходя из транспорта, он увидел обычное здание с зарешеченными окнами.

— А сюда зачем?

— Так положено.

Они вошли, подошли к регистратуре и вместе с вышедшей женщиной пошли по петляющим коридорам.

X.

Порядки в психбольнице, в общем, не отличались от обычных больниц, если не считать толстых стекол и массивной, оббитой чем-то, постоянно закрытой двери. Курить разрешалось только по отведенным часам в определенном месте. Единственное развлечение — цветной телевизор, постоянно показывающий одним зеленым светом, имел право включать только врач, что он и делал примерно два часа в сутки, иногда не включая за чью-нибудь провинность. И выключая в моменты, подозреваемые в неспокойствии, причем понятие неспокойствие трактовалось так вольно, что положенные два часа выполнялись лишь по недосмотру или заинтересованности самих наблюдающих. В коридор выходило пять палат и палата столовой. Палаты, различные по койкоемкости, вмещали где-то двадцать или около того, а где-то пять человек. Общение между палатами не возбранялось. Метод подбора пациентов не поддавался никакой логике и имел полный набор всевозможных вариаций от безнадежно психбольных до призывников, проходящих обследование от военкомата. Безнадежная скука, не взирая на огромное количество народа, прочно обосновалась в палатах. Полосатые халаты, постоянно мелькающие перед глазами, довершали процесс оболванивания. Мерный звук множества шлепающих шагов, от безразмерной обуви, угнетающе и отупляюще вводил в сонное состояние.

— Тебя за что сюда? — спросил невысокий худой мужчина лет сорока, но уже начавший седеть. С густой, давно не бритой щетиной и грубой задубелой кожей.

— В убийстве подозревают.

— А-а. А меня на излечение от хронического алкоголизма положили. Не знай, от чего лечат. Как хотел, так и хочу, даже еще больше. Раньше все эти уколы и всякие медицинские штучки близко не выносил. Сейчас лежу под капельницей, не поверишь, балдею, — он тряхнул головой. — Здесь вообще-то хорошо, жаль курить только разрешают восемь штук в день. Да и то с перерывом в час, а делать нечего и за этот час так наждешься, что кажется пачку в отведенный час выкуришь. Ты случайно не куришь?

— Нет. А что?

— Ты передачи будешь получать, скажи, чтоб курево приносили, врач в свой ящик положит и по восемь сигарет будет в день выдавать. Тебе ничего, а от окружающих почет и уважение. Ну, мне пора. В курилку, время пришло. — Он встал и резво зашлепал к своему развлечению.

Александр откинулся на подушку. «Что бы это все значило? Неужели это случайность? Хотя за пятнадцать тысяч могут без раздумий и убить. За границей, наверно, миллионы долларов стоит. Почему я один, а не с Димой? Ну, конечно. Разделили. Сейчас, наверное, всех опрашивают. А те рассказывают, чем я в последнее время занимался. Могут и впрямь упечь на всю жизнь». Он сокрушенно сложил руки на груди.

«Вчера привезли. Уже полдня сегодня прошло. Никто ничего не спрашивает. Разговаривают словно не с людьми, а с куклой перед укладкой в кровать».

— Что лежишь? Ничего не вылежишь. — Мужик средних лет сел на соседнюю кровать. — Здесь надо общаться с нормальными, а то совсем свихнешься. Ты сегодня на обед вторым эшелоном шел. Зря ты это. У нас полагается каждому свое место знать. Мы здесь подолгу живем, чтоб не свихнуться, некоторые обычаи заводим. Первым эшелоном нормальные идут. За первым столом нормальные, долго сидящие. За вторым попроще. За третьим еще проще. За четвертый — все молодые садятся. Как ты и чуть старше или чуть моложе. А то чего приятного, сядешь есть, а твой сосед тапочку снимет и ей начнет жрать. А то еще чего похуже. Ну, ему, голубчику, конечно, «аминозинчику» пропишут. Но тебе-то от этого не легче. Ну, в общем, думай сам. А ты здесь за что маешься?

— От милиции на обследовании. Убийство подозревают.

— Тут ваших много. Вон, — он показал на двух коренастых средних лет громил. — Два брата, чемпионы по боксу. Оба отсидели по нескольку раз. Очередную обкатку проходят. Буйных здесь нет. Только тихие дебилы, алкоголики, токсикоманы да всякие случайно подвернувшиеся. Ты не куришь?

— Нет.

— А жаль. — Он встал и вышел в коридор. Александр тоже встал и пошел смотреть телевизор. В холле кто сидел, кто стоял, некоторые полулежали на полу.

Шла передача для детей. Александр прислонился к стенке. Мимо пронеслись два медбрата.

— Кому-то сегодня придется полежать с «температурой», — произнес кто-то с юмором.

— Да заткнись ты, итак тошно, — ответил ему другой. Врач подошел и выключил телевизор. Народ безропотно стал расходиться.

— А почему нельзя смотреть телевизор? — не выдержал Александр.

— Телевизор смотреть можно, но в данный момент не нужно, — ответил врач, глядя на него как мать на больное дитя, мягким убаюкивающим тоном.

— Но почему?

— Потому, что сейчас будут процедуры и вам всем надо немного успокоиться, — ответил он в той же манере.

XI.

Татьяна пришла. Ее не пустили и она, подобно многим, стояла и кричала под окном. Открытая форточка, позволяющая вытащить лишь руку да и то не каждую, давала возможность общаться, невзирая на запрет.

— Диму отпустили. У него алиби. Допрашивали всех. Славу, Хомута, меня. Они думают — ты свихнулся и убил того человека с ножом. Все уже ничего не понимают. Некоторые считают — все может быть. Только я не верю, — добавила она торопливо. И несколько смущенно спросила:

— А ты как?

— Все нормально, — он посмотрел на прозрачный пакет в ее руках и добавил. — Ничего приносить не надо, здесь хорошо кормят. Принеси только сигарет.

— Что-о? — не расслышала она.

— Курева. Сигарет! — прокричал он.

— Ты же не куришь? — не поняла она.

— Потом объясню. Диме скажи, пусть сходит к тому мужику на Волге. Ты к Славе ходила тогда?

— Да. Он думает, что ты рехнулся. И что он тогда спьяну отключился. Я у него спросила, незаметно, у него тоже с головой не в порядке по ночам, в мозгах во сне что-то вращается и звон слышится. Судя по всему, с тех пор. Он говорит, что это у него от непривычки по кладбищам по ночам гулять.

— А что, у него есть привычка там гулять днем? — пошутил Александр.

— Что? — снова не расслышала Татьяна.

— Да ладно. Скажи матери, пусть узнает, на сколько я тут. А то если здесь долго полежать и «привет» поймать недолго. Как говорится, с кем поведешься — от того и наберешься. Я пошел, а то врач идет. — Он отошел от форточки.

— Три дня карантина. — Два здоровенных санитара схватили Александра и привязали к кровати. Затем пришла медсестра, приспустила с него штаны, трусы и сделала укол. Ни с чем не сравнимая боль парализовала тело. В глазах забегали шары. Из горла вылетел гортанный хрип; И возникло ощущение, что во лбу забрызгали искры. Сердце остановилось в груди. Его уже отвязали и тело приняло позу моста. Боль не утихала и шок не проходил. Сознание не покидало ни на минуту. Александр постепенно начал привыкать к острой боли, и она плавно перешла в зудящую, подобную зубной. Горло перестало хрипеть, и он тяжело задышал. Все вернулось на свои места. Никто не переживал. Обстановка осталась совершенно спокойной. Так же по коридору шлепали шлепанцы. На лицах застыла скука. Закрыв глаза, он попытался заснуть. Перед глазами встал Иаред Моисеевич. Он что-то хотел сказать, но Александр не мог сосредоточиться. Потом возник нож, холодное, поблескивающее двойным языком, лезвие плотоядно стремилось к нему. Стало страшно, очень страшно. Он не успел открыть глаза. Перед ним предстала Татьяна. Вот она кричит под окном, он почему-то не слышит. Она уже среди темного леса, он освещен неясным светом, становится все темнее, еще темнее. Холодное облизывающее лезвие лезет к ней.

Она кричит ему, просит помощи. Бежит к нему. Нож, непонятно чем улыбаясь, с ухмылкой входит в спину… Он резко открыл глаза. Комната почему-то плыла перед глазами. Долго не мигая, он смотрел в окно. Наконец, волны кончились, и он пришел в себя.

— Что это было? — спросил он у соседа.

— Обычный «аминазин». Ничего-о. Привыкнешь. Это в первый раз тяжело. Потом даже интересно. Спать только плохо — температура подымается. Меня вот сюда непонятно за что положили. На заводе директором работал. Приехала комиссия, в токари перевели, а мне что? Зарплата такая же. Ответственности никакой. Мило дело. Нашли чем пугать. И что я сразу в токари не пошел?

— По любому поводу такие уколы делают? — перебил Александр.

— По любому. Испугали, в токари перевели. Зарплата такая же. И чего я сразу в токари не пошел. Комиссия приехала, — продолжил он с выражением. Меня в токари перевели. А что, зарплата такая же. А ответственности никакой.

Александр поднялся. Бывший директор продолжал доказывать, что работа токаря лучше. Хотя Александр не возражал. Нога, от ягодицы до ступни, застыла, и Александр побрел, слегка хромая. В курилке курил алкоголик на излечении.

— Ну как? Местное «острое» ощущение? — обратился он к Александру.

— Без него как без хлеба, — горько пошутил Александр.

— Не переживай, вечером или завтра утром еще выдадут. У тебя же три дня карантин. — У Александра пересохло в горле. Он приостановился.

— Как? Еще выпишут?

— Ну больше, если не залетишь, не выпишут. А раз сказали три дня, значит три и выпишут.

— Ну, такой больной больше делать не будут, а успокаивающие, утром и вечером, все три дня. Ну, это не так страшно. Хуже то, что утром и днем уколы врач делает, а вечером санитар. А он вечно пьяный. Он тут дежурит через день-через два. Одному сделал укол — загноилось. Потом, в следующий раз, другому то же самое. Ползадницы первому вырезали, сейчас за второго взялись.

— А от чего это?

— Наверно, здоровье слабое. А может кипятить забывает. Вообще-то он должен задницу и иглу спиртом протирать. Ну, кто ж добро на дерьмо переводить будет. Сегодня тебе делать будет, авось пронесет.

— И что, некому пожаловаться нельзя?

— Это тебе не тюрьма. А больница. Здесь бесплатно кормят и бесплатно лечат. А ты пожаловаться. — Последние слова он договорил со смехом. — А чтоб ты от лечения не уклонялся, здесь есть меры физической и моральной поддержки. Физическая — это когда ты не хочешь, чтоб тебя лечили, а тебе двое с ремнями, смирительными, помогают. А моральная помощь, — это когда тебе уже физически помогли и укольчик врезали, ты уже второго не захочешь, и от лечения уклоняться не будешь. Я сам здесь вначале дергался. Пару раз по неделе стоя ел. И видишь, перешел на моральную поддержку. А в общем-то мы еще по ихним понятиям нормальные и на нас, кажется, опытов не проводят, хотя черт знает, а если буйным посчитают или еще чего, то в другой барак переводят. Это только названье больница. А кто здесь и в тюрьме сидел, говорят: «лучше за решеткой полгода, чем здесь месяц». Ну, ты не расстраивайся. Некоторые в здешних местах всю жизнь проводят.

— А отсюда часто сбегают?

— Отсюда, может, и сбегают, но куда в этой полосатой робе попрешь. А так смотри сам. Но учти. Из тюрьмы убежишь, тебя хоть кто-то приютит, и даже пересуд можешь добиться. А отсюда куда? Сам понимаешь. В психушке психуны и сидят. — Он курил сигарету без фильтра и она почти полностью сгорела. Умудрившись сделать еще одну затяжку, он выбросил почти пепел. — Ну ладно, я пошел. — Он зашлепал спадающими тапочками.

XII.

— Я болел почти две недели и не мог вам ничего передать, — извиняющимся тоном произнес Хомут, не успев еще сесть. На этот раз Авол был один. — Но они успели кое-что сделать. Нашли у одного мужика нож, как у нас. — Жрец поднял голову и его властные глаза зажглись огнем.

— Какой нож?

— Такой, как у нас, только отделанный сапфирами и рубинами, а где рукоятки совпадают — изумруд. Мне Дима рассказывал. Говорит, хозяин за него пятнадцать тысяч просил.

— Адрес узнал?

— Его кто-то убил этим ножом и украл его. Александра в психушку посадили, думают, он убил с дуру. У Димы подписку о невыезде взяли. Они вдвоем в тот день ходили к нему. Дима почти сразу вернулся, а Александр ночью. Теперь, учитывая, чем он занимался, думают, что он спятил и грохнул этого товарища.

— Я поговорю, его отпустят. Не отходи от него ни на шаг. Если что случится, искать никто не будет. Подумают — в бега подался. Сегодня ночью в час ночи придешь на кладбище, которое за городом. Три раза прокукуешь. К тебе подойдут и проводят. Сегодня ты будешь принят. И станешь равным. И сможешь понять и достичь вечного блаженства уже на земле. Иди.

XIII.

Темная безлунная ночь укутала землю. Негромко хлопнула дверь, и человек торопливо устремился в неизвестность. В абсолютной темноте, почти наугад, он все равно не сбавлял скорость. Трижды прокуковала кукушка. Кто-то резко схватил его руку. Он вздрогнул. Они свернули и пошли по лесу. Затем опять зашли на кладбище. Прошли невдалеке от сторожки. Подошли к небросающейся в глаза могиле. Сопровождающий открыл калитку и вошел. Пропустил Олега и сам закрыл за ним дверь. Могила не занимала много места. После леса на кладбище казалось светло. Аккуратный холмик, заросший невысокой ровной травой, оканчивался простым памятником в виде удлиненной пирамиды,которую срезали вверху и приставили еще одну. В сторожке заскулила собака. Сопровождающий подошел к памятнику и немного повернул его против часовой стрелки. Холмик плавно поднялся одним боком, словно крышка гроба, открывая узкую с мелкими ступеньками лестницу, образующую темный провал в земле. Сопровождающий показал, чтобы он шел первым. Олег стал спускаться по лестнице. Невзирая на свои размеры, он касался плечами стенок. Сопровождающий пошел за ним, и крышка стала опускаться. По мере ее опускания становилось светлее, но не настолько, чтобы стало светло, а так, еле-еле освещая лестничный марш. По мере того, как он спускался, стены расширялись, провал представлял собой разрезанную по диагонали лестницей призму. Лестница кончалась на уровне памятника и переходила в каменный пол, он не мог оценить более точно из-за слабого освещения. Сопровождающий остановил его рукой и пошел спереди. Коридор расширялся. Они подошли к двери. Когда ведущий открывал ее. Хомут поразился ее размерам. Он думал, что опустился максимум на два-три метра, высота же двери составляла не меньше шести и где-то метр в ширину. Невзирая на такие габариты, она открылась бесшумно. Хлынул свет, и стало ясно, что коридор упирается не в дверь, а в стену. Они вошли в помещение, представляющее собой куб. Стены ровно, без швов и соединений переходили в высокий потолок. Комната освещалась неярким светом, как в наступающих сумерках, свет включать еще рано, но книжку читать уже темно. Стены были оштукатурены или вроде этого. Не считая огромного ковра с высоким стоячим ворсом, покрывающего весь пол, и чего-то среднего между огромным медным подсвечником и гигантским кубком, в помещении ничего не было. Он стоял ровно посередине и краем своим доставал где-то по грудь или может чуть ниже. Около него полукругом стояло одиннадцать человек. Один, посередине, стоял чуть выдвинувшись вперед, остальные в виде двух расправленных крыльев. Причем стоявшие в пятерках убывали по росту, начиная с конца. Все были одеты как обычно. Только стоявший посередине был одет в балахон с капюшоном. Сопровождающий подошел к чаше и, поклонившись, отошел в сторону и, пропустив вперед Хомута, встал за ним. Чаша была глубокой, но почти пустой. Под ней на том же основании по кругу стояли рифленые бокалы.

— Знаешь ли ты, зачем пришел? — произнес жрец торжественным голосом.

— Знаю!

— Искренне ли ты хочешь этого?

— Да.

— Тяжел и труден путь служащего ему. Не легка ноша, но благодарна. Нет пределов члену нашего братства. Рясо- и крестоносцы — вот кто мешает нам жить. И пока они правят миром, мы обязаны жить в тайне. Клянись быть вечно с нами.

— Клянусь.

— Испей насыщающей влаги, — он взял бокал и, зачерпнув из чаши, подал ему. — Выпей до дна, не отрываясь.

Хомут взял и стал пить. Красная солоноватая жидкость, похожая на томатный сок, чем-то даже была приятна. Бокал, казавшийся снаружи значительным, на самом деле вмещал мало. Не больше семидесяти граммов. Хомут выпил и протянул его, рука застыла над чашей.

— Теперь ты с нами.

Авол, это был он, стал брать по одной чаше и, зачерпнув, раздавать остальным. Закончив, обратился к Хомуту:

— И раз получив, можешь зачерпывать сам. Зачерпни, садись и наслаждайся, — все, получая, садились или ложились на ковер. — Ты посвящен в первую степень. И можешь теперь посещать этот храм, каждый понедельник в это время. В последний понедельник эта чаша полна и посещение обязательно. Через несколько посещений ты будешь об этом мечтать.

Хомут зачерпнул и прилег. Напиток ему не нравился. «На настоящую кровь похожа», — подумал он. Все полулежали вокруг чаши и медленно пили, некоторые пили быстро и, вставая, зачерпывали по новой. Хомут почувствовал легкое головокружение, похожее на первый бокал шампанского. Потом ему стало хорошо. Очнулся он невдалеке от дома, бодро шагающим по дороге навстречу утреннему восходящему солнцу.

XIV.

Александр медленно перемещался по коридору слева направо, вперед и назад. Образ мыслей полностью соответствовал важности задачи. Глаза вяло фиксировали обстановку, разум даже не пытался подключиться к этому процессу. В одной из палат двое издевались над явным психом. Природа не обидела его в физическом развитии, дав ему рост под два метра и неплохой размах плеч. Но начисто лишила разума, что было написано даже на его лице. Те же — рахитично сложенные, сизоносые, один лет сорок, другой явно моложе.

— Ну ты, придурок чертовый, — расслышал Александр голос молодого. — Ляг между кроватей! — Тот покорно лег. Он встал на него: — Теперь ползи. — Тот пополз.

— Дем-ма хороши-ий. Не надо Де-мму обижать, — как-то жалобно промычал, заикаясь, псих. Тот сошел.

— Встать, — негромко, но повысив интонацию, продолжал молодой. Страх застыл на лице, которому, казалось бы, самой природой запрещено выражать чувства. Он по-детски сложил руки на груди и весь съежился. Тот зажал ему нос между двумя пальцами и стал тянуть. Голова психа потянулась за ним.

— Стоять, — крикнул мучитель. Показались врачи. Точнее надсмотрщики. Увидев их, он тихо приказал психу: — Подыми подушку.

Подушки в данном учреждении имеют существенное отличие от подушек всего мира. Они набиты неизвестно чем, и поднять их можно только физически сильному человеку, да и то лишь еле-еле. Тот схватил подушку, думая, что, наконец, все закончилось. Санитары забежали и схватили его.

— Дем-ма хороший. Дем-ма хороший, — жалобно сопротивлялся тот. Его свалили и бросили на кровать. Когда ему сорвали брюки, он забился и не передаваемо, до боли жалобным криком закричал. И, вероятно, еще на что-то надеясь, запричитал:

— Дем-ма хороший. Дем-ма хороший. Дем-ма не виноват. Дем-ма хороший. Он выговаривал это так, словно уговаривал маленького мальчика. Когда игла вошла в его тело, он заорал, потом захрипел, затем затих.

— Что здесь произошло? — обратился один из санитаров.

— Не знаю, — ответил молодой, — мы здесь разговаривали, он мимо шел. Схватил подушку. Вон силища какая. Что ему.

Санитары развернулись и ушли.

— Зря ты его, — произнес тот, что постарше.

— Да я у него сигарету стрельнул, а он тому хрену из первой палаты отдал.

— Так он же вперед спросил. И у него больше не было.

— Какая разница. Будет впредь знать, что и кому давать. Я же для его пользы. Умнее будет. Впредь, — он рассмеялся.

Александр в первый раз столкнулся с такой открытой грязью. И даже не знал, что делать. Он уныло побрел в свою палату. Мысли забегали и потеряли сонливость. Надо бежать. Если я отсюда не убегу, то стану как они. Да и дело, за которое взялся, не выполню. Александр зашел в палату. Один брат-боксер восторженно рассказывал другому брату.

— Ну вот, как обычно вышли на прогулку. У нас здесь, где мы гуляем, забор сплошной, а с той стороны забора дверь-то имеется, всегда открытая! Он взял, и никого не спрашивая — побег. И самое интересное — убежал. Представляешь? Почти весь двор пробег! В калитку выскочил. Сорок километров, в своей полосатой робе, прошагал. До самой своей деревни. Там его голубчика и взяли. Так что убежать отсюда проблем нет.

— Проблем нет. Только из тюрьмы в тюрьму повяжут, а здесь упекут навечно в аквариум. И адвоката не попросишь. А через полгода и сам будешь психам доказывать, что ты не псих, — произнес со значением второй брат.

— Я же тебя не убегать зову. Случай рассказываю, дубина, нравоучительно огрызнулся первый.

— У тебя что? Нос что ли давно зажил? — произнес второй угрожающе.

— Не позже, чем у тебя, — ответил тот презрительно нагловато-вызывающе.

Дальше они стали говорить тихо, и Александр уже не слышал, да и не слушал. «Выводят под окно. Раз тот убежал, значит, во время прогулки обычные двери не закрывают. Забор довольно высокий. Пока буду лезть, десять раз стащут. А потом, естественно, долго будет не до побегов. Значит, только выйдем, как только сопровождающий зазевается, сразу бежать и спрятаться до ночи. Они не милиция. Искать не будут. Хотя здесь сидят уголовники. Значит связь с органами налажена. Могут собаку пустить. Отсидеться не получится. Так, к заливу, там раздеться. Изобразить, что купался. В одних плавках почти до троллейбуса идут. Внимания не привлеку. Потом на пляж. Многие на пляж в трико и в майке приходят. Ради такого дела простят. А если догонят?» В глазах встал шприц, и почему-то заболела ягодица. «Не догонят», — ответил он сам себе решительно. Встал и вышел в коридор. Руки сами собой сжимались и разжимались. Он никак не мог погасить возбуждение. В голове высокий чистый детский голос напевал святую Марию. И воздействие психушки окончательно выветривалось.

XV.

— Дима! Мы должны что-то сделать. Нельзя же так просто это все оставить!

— А что мы можем поделать?

— Не знаю. Искать убийцу. Пытаться вытащить его оттуда. Найти упырей, в конце концов, — Татьяна всплеснула руками.

— Вот-вот, нас рядом с ним уже ждут, — немного злясь вставил Дима. — Да мы сейчас шаг сделаем, нас сразу туда же. Ты знаешь, какими глазами на меня следователь смотрел, когда я ему про упырей рассказывал? А мы сейчас по кладбищам начнем расхаживать. Хорошо хоть тогда сразу домой пошел. Около дома меня знакомый встретил. Пока болтали, весь дом со мной поздороваться успел.

— Да у тебя от страха коленки дрожат, — произнесла Татьяна презрительно.

— Ладно, не заводись. Какие у тебя планы?

— Какие, какие. Главное — вытащить его оттуда, а дальше он сам придумает.

— Татьяна, а вдруг он и вправду того? — Он посмотрел ей в глаза. Она ответила спокойным взглядом. И по-мужски, твердо, произнесла:

— Меня это не интересует. Было это или не было. Для меня он всегда ангел. И я даже в мыслях не задаю себе этот вопрос. Ты же не спрашиваешь себя, какого цвета кольцо для носа надо было подарить троюродному племяннику вождя племени тамтам-дидинь перед прошедшей охотой. — Она улыбнулась.

— Уж лучше бы интересовало племя тамтам-дидинь. — Он невесело усмехнулся. — Хорошо. Я предлагаю сходить к нему.

— К нему не пускают, — со знанием дела заметила она.

— Пускают везде, — он поднял указательный палец. — Но не всех. Вначале сходим к нему, а потом посмотрим.

— Ну что ж, посмотрим, как ты пройдешь, — с сомнением произнесла она.

— Если не пройду, буду интересоваться намордниками в виде кольца, ответил Дима, чуть задетый.

— Пошли. Только, может быть, вначале сходим в кузню, кольцо закажем? Пытаясь разрядить атмосферу, пошутила Татьяна. И встав, направилась в прихожую.

— И кольцо закажем, и халат полосатый, — ответил он, зловредно улыбаясь. Она, нахмурившись, посмотрела на него и молча пошла одеваться.

На улице они почти не разговаривали. От остановки долго шли вдоль забора. И войдя через распахнутые ворота, оказались во дворе. Обойдя кирпичное здание дерматологической больницы, они увидели несколько зданий совсем другого цвета.

— Там. — Татьяна показала рукой на одно из строений. Они подошли к корпусу и вошли в приемный покой. Через некоторое время они уже шли обратно. Их лица выражали тревожную растерянность. Александра в больнице не было.

XVI.

Волны мягко гладили берег, одетый в золотой песок. Солнце покрывало загаром устало нежащихся отдыхающих, бессильно развалившихся на разнообразных цветных покрывалах. Загорелозадая мелюзга, ненамного ушедшая от грудного возраста, гордо демонстрировала свою недавно обретенную способность передвигаться на ногах, непрерывно падая на песок после очередной героической попытки.

Перетаскивание собственного тела на своих, еще негнущихся ногах — явно являлось задачей титанов в глазах малыша. Однако это не мешало ему при каждом очередном падении заново хватать пластмассовую лопатку и в перерывах между сложнейшей археологической работой пытаться засунуть ее на всякий случай в слюнявый ротик. Последняя задача у него не получалась и вызывала сильнейшие раздумья, но, вероятно, при зрелых размышлениях он вспоминал, что умеет ходить, и весь цикл повторялся снова. Все это происходило довольно быстро, и смена выражений лица от недоумения в момент падения до напряженного мыслительного труда в момент заталкивания облепленной песком лопатки в рот вызвала бы зависть у любого известного актера. Устав от выполнения стольких сложнейших задач, он, в очередной раз уронив лопатку, больше ее не поднял и, встав, пошел или скорее побежал по песку вниз к Волге, размахивая своими пухленькими ручонками и потрясывая розовеньким, еще не окрепшим пузом. Его замысел в очередной раз не удался. Расторопная мамаша не позволила ему стать марафонцем, своевременно прервав смелый замысел, что, вероятно, было ему не впервой, потому что он не обиделся, а наоборот, разворачиваясь на триста шестьдесят градусов, стал использовать нежданно подвернувшуюся вершину.

Слава повернулся к Ладе. Она загорала лицом к солнцу, прилепив к носу кусок пластыря и спрятав глаза под солнцезащитными очками, от палящих лучей она разморилась так сильно, что незаметно даже было, как она дышит. Со скучающим выражением он обвел взглядом пляж. И остановился на Ладиной шее. Ему так захотелось ее поцеловать. И в этот момент, совсем некстати, он вспомнил один эпизод из какого-то ужаса: двое молодых ласкаются, он нежно касается губами ее нежной шеи. И вдруг резко вонзает выдвинувшиеся клыки, окрашивая их клокочущим нектаром. «Вообще-то интересно бы смотрелось!»

— Может пойдем, искупаемся? — пригласил он Ладу.

— Да нет. Мне уже надоело, — ответила она с невыразимой усталостью. Давай лучше будем собираться.

— Ладно. Я искупнусь и пойдем. — Он встал, разбежался и нырнул в реку. Обрызгал нескольких девчонок, которые никак не решались зайти в воду, и они, закричав, выбежали на берег. Барахтающиеся поблизости подростки усилили их «радость», будто случайно ударяя по воде так, что тех покрывало водой с ног до головы. Нырнув, Слава почувствовал приятную освежающую прохладу, вода успокаивающе обняла тело, долго плыл под водой и, выныривая, ударился о бакен. Потеряв ориентацию, дернулся прочь от него. Нога мощно ударила о трос. Резкая боль мгновенно пронзила ногу и, вызвав небольшую судорогу, прошла. Он поплыл к берегу. Рана в ноге почти не беспокоила. Подплыв к самому берегу, он встал ногами на дно. Солнце погасло в глазах. Невероятный фейерверк искр и темных шаров заплясал перед глазами. Хватаясь обеими руками за воздух, открыв рот и выпучив глаза, он опрокинулся на спину. Задыхаясь, рот начал заглатывать воду, пузырями выпуская воздух. Со стороны его переворот казался даже забавным. Вода залила носоглотку, и руки стали бесконечно тяжелыми. Невозможная слабость растеклась по телу. Сквозь мутную воду мелькнуло солнце. Беспорядочно замигавшие глаза нахватались песка, но неприятное трение его об роговицы глаз почти не ощущалось, все заглушилось нестерпимой жаждой дышать. На глубине не более метра и в нескольких шагах от берега он уже не мог выплыть. «Здесь не спасают», — мелькнуло в голове. Это была последняя мысль. Свет потух в глазах, вызывая воспоминания.

Маленький мальчик, пытаясь построить замок из мокрого песка, наблюдал, как взрослый дядя, придуряясь, хватается руками за дно и выползает, роя носом песок. Когда голова уткнулась в его замок, он перестал ползти, и опрокинул голову. Волна, накатываясь, подымала голову, пуша волосы и отступая, бросала, прилизывая их в одну сторону. Люди обходили «пьяного придурка», надменно воротя рожу от такой наглости. Малыш, обиженно надувшись, пошел жаловаться маме, что дядя ему мешает на самом важном месте. По фарватеру чинно плыл трехпалубный теплоход, наигрывая на всю округу веселую мелодию. Стая чаек сопровождала его, надеясь на подачки туристов.

XVII.

Дорога, петляя, виляла вдоль заборов и не просыхающих луж. Заборы и решетки, ограждающие различные конторы и мелкие заводы, сияли своей девственной, отродясь не мытой пылью и облезлостью. Проезжающие машины обдавали облаками пыли и мусора, Александр попробовал один раз увернуться и соскочил с дороги, нога по колено увязла в грязи, попыток он больше не предпринимал. Промзона была не рассчитана на пешеходов. Наконец, выйдя из чуда урбанизации, он направился к Волге. Пройдя через небольшой лесок, он подошел к дому с живой изгородью. Спустился по крыльцу и постучал в дверь. Никто не отозвался. Он постучал еще раз и громко спросил:

— Есть кто дома? — Никто не отвечал. Дернул дверь, она оказалась открытой. Внутри дома отсутствовали двери, печка полуразвалилась. Вещей не было. Дом явно был приготовлен под снос. Кучи всякого хлама, свешивающаяся паутина и некоторые характерные приметы жизнедеятельности мимо проходящих людей недвусмысленно говорили: «Здесь давно никто не живет». «Я не мог ошибиться. Но за пару недель такие изменения невозможны. Что бы все это значило? Хотя в любом случае ничего хорошего». Он вышел, закрыв за собой дверь. Затем направился к Хомуту.

— Привет. Тебя уже выпустили?

— Сам видишь, — ответил Александр, входя.

— Давно?

— Только что. Матери даже не позвонил. Сразу к тебе. — Они зашли в комнату. — Я к тебе ненадолго. Завтра хочу съездить к тебе на дачу. Ты не возражаешь?

— Да нет вообще-то, — протянул Хомут с сомненьем. — А может хватит?

— Так ты мне так и не поверил? Даже после всего происшедшего?

— Нет. Но все так сложно. А тебя как выпустили? Полностью или до суда?

— Да я сам не знаю. Ну так как?

— Ну, если хочешь. Заходи завтра. Я тогда сегодня пораньше лягу, — с готовностью произнес Хомут.

— Хорошо. Я пошел, у меня еще дела.

Хомут проводил его до двери, и Александр, сбежав по ступенькам быстрым шагом, не раздумывая, направился к Татьяне. Уже у ее дома позвонил и, узнав, что она ушла к Диме, направился к нему. У него не было телефона и пришлось ехать через весь город. Тот тоже отсутствовал. День близился к концу, и он, устав, направился домой. «Интересно. Вначале сон с Татьяной. Потом та бабуля. Потом кошмар у Хомута. Приключение на кладбище! С этого и надо было начинать. Это единственная вещь, которая была при свидетелях и не во сне. К Славе надо будет как-то подойти. А то действительно нехорошо получилось. Практически обвинили в том, что он упырь и еще хотел чего-то. Этот мужик на Волге — проповедник. Странно. Была ухоженная комната, маленький, но уютный домик. А теперь словно годы — нежилой.

Ошибиться я не мог. Хотя черт его знает. Надо будет с Димой сходить. Человек нам кинжал показал, и его тут же убили. И дом другого подозрительного человека сразу стал нежилой. Странно все это. Меня в психушку посадили. Ни разу ничем не интересовались. Ни с того, ни с сего отпустили. Или я подошел слишком близко или… Да, все возможно в подлунном мире. Бедная Татьяна. А вдруг мне просто все показалось и я просто подставил ее, сам того не желая? А она меня любит, вот и поверила. А теперь мы вместе сходим с ума? Да еще сколько народу привлек. Уже человека убили. Не дай я объявления, может так бы и лежал ножик в коробочке на полке в шкафу. Слишком много противоречивых посылок. А если я правильно поступаю? Ну и что? Ничего не изменилось. Живут же лунатики, их даже в больницу не ложат. А тут трепыхаюсь, чего-то хочу».

В мыслях перед глазами возник любимый образ. Волосы взлетели и легли ему на плечо, губы слились в поцелуе. «Завтра поеду к Хомуту. Татьяну надо взять с собой». Он прекратил размышления и быстро вбежал по лесенкам к себе на этаж. Дверь открыла мать:

— Александр! Ой, наконец! — Она схватилась за сердце одной рукой, другой держа дверь, все еще не веря, что вернулся. — Заходи, чего это я? Татьяна с Димой заходили с утра. Потом звонила Татьяна, спрашивала, скоро ли ты. Мне показалось странным. Тебя отпустили? — спросила она испуганно. — Или ты сам?

— Отпустили, — ответил он устало. — Ничего не сказали. Так что я сам не знаю, что и зачем.

— Ты, наверное, есть хочешь? — Александр весь день не ел, но не хотел.

— Нет, не хочу. Мам, извини. Я устал. Спать лягу. Потом поговорим. Если Татьяна или Дима позвонят, разбуди, пожалуйста.

Он принял душ. Прошел в комнату, разделся и лег. Сон пришел быстро. Через несколько мгновений, или ему так показалось, его кто-то обнял. Нежные руки обвили шею, и шелковые волны защекотали уши. Цветочный аромат наполнил комнату. Не открывая глаз, он ответил на поцелуй. Она присела на кровати.

— Где ты был весь день? Негодяй. Мы с утра в больницу ходили. Тебя там не нашли. Почти ничего там нам не сказали. Как-то подозрительно сообщили, будто тебя отпустили. И никто ничего больше не знает. Я Славе звонила, тебя там нет. К Хомуту, то же самое. В ваш подвал ходила. Весь день тебя ищу. Где ты был, истукан дубовый?

— Я люблю тебя, — произнес он тихо и привлек ее к себе. Шаги за дверью разняли их. Но никто не зашел. Татьяна смотрела на него как маленькая капризная девчонка.

— Где ты был?

— Ерундой страдал. Завтра к Хомуту еду. Поедешь со мной?

— Ерундой страдать? — спросила она обижаясь.

— Танюш, ну не надо. — Он приподнялся на кровати и прижался к ней. Если ты не хочешь, то не надо, — добавил он ласково.

— Две недели отгородился и балдел, — начала она, уже примиряюще. — Он улыбнулся. — И думаешь, я еще куда-нибудь тебя отпущу.

Она схватила его за уши, явно намереваясь произвести экзекуцию. Он прижал ее руки и упал на кровать. Потом приподнялся и, подхватив ее, положил рядом с собой.

— Не надо. Ты что! Твои родители дома.

— Так ты едешь завтра? — спросил Александр.

— Как будто я могу выбирать.

— Завтра в шесть утра надо быть уже у Олега.

Она вскочила с кровати:

— Ну вот в пять утра зайдешь ко мне. Разбудишь меня и пойдем к Хомуту. Отдыхай, соня.

Кокетливо улыбнулась и вылетела из комнаты. Через несколько секунд хлопнула входная дверь.

XVIII.

Ровно в шесть часов Александр и Татьяна позвонили в дверь Хомуту. Слабо освещенная лестничная площадка и полная тишина за дверью несколько сбили рабочий настрой. Александр позвонил более продолжительно.

— Вы точно договаривались? — спросила Татьяна, ничего не понимая.

— Да, конечно. Я же говорил. — Александр проиграл звонком гимн футбольных болельщиков. За дверью послышались шум и шаги. Дверь открыла невысокая, худая и уже глубоко старая бабушка Олега, в выцветшем неярком халате.

— Здравствуйте, — удивленно поздоровался Александр. Ему вторила Татьяна.

— Олег дома? Мы вчера договаривались.

— Нету его. К нему девушка какая-то позвонила. Лада, кажется. Что-то со Славой случилось. Он как вчера ушел, больше не появлялся. — Говорила она медленно, с придыханием, делая небольшие остановки после каждой фразы. Родители по командировкам ездят. А мне одной за ним следить тяжело. А он даже не позвонил, — начала она причитать. Разговор грозил затянуться.

— Мы попробуем его найти, — нашелся Александр. Извините. До свидания.

И они заспешили вниз по лестнице.

— Интересно, что могло случиться? Хомут все бросил и даже домой не звонил.

— У меня все телефоны в записной книжке, ты у Славы или Лады телефон помнишь? — спросила Татьяна.

— У Славы да. Но сейчас слишком рано. Может, это лишь предлог. А мы всех родителей перебудим?

— Весело это, однако. Меня в пять часов разбудил. А у вас тут предлоги. Звони. И если ничего не случилось… Я из Хомута хомут сделаю.

Они подошли к телефону и позвонили Славе. Трубку никто не взял. Александр еще раз набрал номер на всякий случай и после длинной серии гудков положил трубку.

— Никого нет дома.

— Если звонила Лада, то, наверное, действительно что-то случилось. Пойдем к ней, съездим.

— Пойдем. А то скоро семь. Опять весь день зря пропадет. Если Хомута не найдем, то надо с Димой на Волгу сходить. Проверить, тот дом или не тот.

Они шли по утреннему городу. Дворники уже заканчивали свою работу. Редкие прохожие спешили на работу. На улице чувствовалось отсутствие людей. Большинство или вставало или еще не проснулось. Они шли по улице, держась за руки.

— Ученье свет, а неученье — чуть свет и на работу, — хмуро сострил Александр.

— Саш! А может бросим на сегодня все и пойдем на пляж? Сколько можно?

— К Ладе сходим, а потом решим, ладно?

— Да будет так, как хочешь ты! Да хочешь ты того, что будет! — весело отрапортовала Татьяна, явно решив обязательно пойти на пляж.

— Бес-искуситель.

— Ну что ты! — Она прижалась к его плечу, изобразив невинную рожицу. Они подошли к шоссе и встали, пропуская машины. Во всем городе, просушенном невероятно удачным для пляжников летом, имелась, вероятно, одна грязная лужа. Проезжающий автобус заехал именно в нее, обрызгав с ног до головы обоих. Татьяна вскрикнула. Автобус поехал дальше. По случайности большая часть волны досталась Татьяне. Ее белая тончайшая кофточка моментально промокла, стала прозрачной и перестала скрывать восхитительную грудь. Александр вытер лицо рукой.

— Вот мы и на пляже, — произнес он. Татьяна немного отодвинула кофточку от груди, чтобы не прилипала, и спросила:

— Ну и как теперь? Через весь город?

— Наденешь мою рубашку. Все, что ни случается, все к лучшему. Нечего одеваться в растворимые одежды, — он рассмеялся, снимая рубашку.

— Для тебя же стараюсь, олух, — ответила она, явно не склонная шутить. — Так и пойдешь с голым пузом?

— А ты что предлагаешь, твою кофту одеть?

— Я может быть и предложила бы, но ее снять негде, — сказала она, надевая рубашку. — Лови такси, джентльмен голопузый, — добавила она, уже весело глядя на него.

— Все женщины коварны, — вздохнул он. — Осторожно. — Они отбежали. Следующая машина чуть не повторила подвиг предыдущей. Александр остановил проезжающую легковушку, и они поехали к Татьяне домой.

Сестра еще не встала, а родители ушли на работу. Они зашли в зал:

— Держи. — Она протянула маленькую синюю записную книжку. — Найдешь телефон Лады. А я пока приведу себя в порядок.

Александр открыл страницу с литерой «Л», но там не было телефонов с именем Лада. Он стал листать и нашел телефон с именем Лада под литерой «П». «Что бы это значило?» — подумал он недоуменно. Он набрал номер. После третьего гудка трубку взял мужчина, и как показалось Александру, знакомым голосом спросил:

— Да! Вам кого?

— Это Александр. Ладу позовите, пожалуйста.

— Привет. Всю ночь не спал. Голова тяжелая. — Александр узнал Хомута. Здесь кошмар, что творится. Приезжай, я вам дежурство сдам.

— Что случилось?

— Приедешь — узнаешь. Короче Слава… Ну, в общем, приезжай. — В трубке раздались гудки.

— Тьфу ты, черт. Значит что-то серьезное. Это уже слишком для одного лета.

Татьяна чем-то загремела в ванной. Потом послышался скрип кровати. «Лена встала. Бедная». — Он ухмыльнулся. — «Вначале в пять разбудили, теперь в восьмом. Хотя сколько сейчас время?» — Он посмотрел на часы. Электронное табло на телевизоре показывало без десяти восемь. «Хоть бы рубашку оставила. Сейчас сестра зайдет. А я словно только брюки застегнуть успел». — Он снова улыбнулся. Татьяна зашла в тонком шелковом халате. С мокрыми волосами, но уже накрашенная. И бросила ему на колени рубашку.

— Надень. Я твою постирала.

— А она мне не широковата ли будет? — проворчал Александр, подозрительно рассматривая вещь.

— Если будет слишком большой, оденемся вдвоем.

— Согласен, — пробурчал Александр, одеваясь. — Слушай, а почему Лада в книжке записана под буквой «П»?

— Подруга, — ответила Татьяна, удивляясь, словно можно было записать еще куда-нибудь.

— А-а. Теперь ясно. Я позвонил. Там что-то случилось. Хомут тоже там. Просил побыстрее приехать.

— А что случилось?

— Не сказал. Говорит, приезжайте — узнаете. И повесил трубку.

— Хорошо. Я только волосы посушу и поедем. Ладно?

— Давай только быстрей.

— Я быстро.

Она вышла, и Александр услышал звук фена. Поздоровалась и исчезла сестра. «Надо Диму отловить. Телефона нет как назло. Планы сбиваются, это плохо. Пока кинжал не найдут, меня будут подозревать. Надо действовать быстрей. Интересно, куда этот мужик с Волги делся. Как же его зовут? Да плохо не знать, да еще забыть».

Вошла Татьяна в черной мини-юбке, такого же цвета чулках и белой закрытой кофточке. Ее волосы, разливаясь волной с буранами в виде локонов, словно рассеянный через линзу солнечный луч радугой усиливал ее красоту. Александр не выдержал, встал и прижал ее губы к своим. Она оттолкнула его.

— Хорошего помаленьку, — произнесла она, улыбаясь своей обезоруживающей улыбкой.

— Можно еще маленько? — Он обхватил ее талию.

Татьяна обвила его шею и с силой поцеловала так, что у него чуть не вздулась губа. Несмотря на боль, ему это понравилось. Они смотрели друг другу в глаза.

— Еще хочу!

— Я знаю. Мы же спешим. — Ее лицо приобрело ангельское выражение и она вырвалась из его объятий. Александр всегда четко шел к назначенной цели. А Татьяна его постоянно пыталась сбить с правильного курса. И, надо признать, ей это часто удавалось. Но когда он пытался сделать то же, она сразу возвращала его обратно. Это ее способность чувствовать: когда ему нужно маленько расслабиться, а когда сказать «нет» в ситуации, склоняющей к расслаблению, всегда поражала и притягивала его. По всем статьям и параметрам она была необыкновенно, исключительно необыкновенно прекрасна. «Сверхидеал», — подумал Александр и улыбнулся задумчивой улыбкой.

— Ты о чем?

— Я люблю тебя.

— Не подлизывайся! — Она помахала пальцем. Затем резко метнулась к нему и, чмокнув в губы, схватила его двумя руками за руку:

— Пошли.

— Слушай. Ты же из меня веревки вить будешь. А я не буду возражать.

— Зачем мне из тебя веревки вить? — она пожала плечами. — Муж должен зарабатывать и приносить веревки из магазина, если они жене понадобятся.

Они оба рассмеялись и, поцеловавшись долгим поцелуем, вылетели из квартиры.

XIX.

Хомут выглядел уставшим и измученным. Открыв дверь и не сказав ни слова, он ушел. На него это было не похоже. Татьяна и Александр вошли. Чувствовалось что-то неладное. Сняв обувь и войдя в комнату, они увидели спокойную, но не обычную обстановку. Лада полулежала на мягком кресле, поджав под себя ноги. Волосы были немного неряшливы. Посмотрев на них, она спокойно произнесла:

— Привет. Как дела? — В ее голосе что-то настораживало, выдавало надлом.

— Что случилось? — Александр взял инициативу в руки.

— Слава умер, — ответила она все так же спокойно.

И с интересом посмотрела на него.

— Не приставай к ней, у нее только что истерики кончились, — попросил Хомут.

— Истерики кончились, — произнесла она задумчиво. Потом положила голову на руки, закрыла глаза и уснула.

— Как бы я ее не отравил. За ночь, наверное, целую пачку снотворных ей подсунул. Так и не успокоилась. Не успели вы зайти… Странно.

— Ладно, хватит. Что случилось? — спросил Александр.

— Не знаю что, она мне позвонила, — он на секунду задумался. — Вчера звонит, почти после тебя, говорит, со Славой плохо. Звонит из больницы. Ничего не понятно. Постоянные всхлипы. Видать, только мой телефон вспомнила. У Славы дома никого. У нее тоже. Короче, узнал, где она, говорю, сейчас приеду. Приехал в больницу. Вот с тех пор все время при делах. — Говорил он то ли почти нормально, то ли в полузабытье.

— Проснись и расскажи все по порядку, — не выдержал Александр.

— Она с ним, — он кивнул на спящую Ладу, — отдыхали на пляже. Уже собрались уходить. Он напоследок решил искупнуться. Она с ним не пошла. Вот на этой почве всю ночь сама себя проклинала. Он пошел. Видать, что-то там случилось. Минут через пять, может больше, может меньше, она встала, чтобы собираться. А они расположились недалеко от берега. Смотрит, кто-то лежит, уткнувшись головой в песок. Присмотрелась — он. Пошла посмотреть, что он там вытворяет. Он не отзывается. Повернула голову — он без сознания. То ли нахлебался, то ли песком подавился. Она на помощь стала звать. Народ понабежал, доктора нашлись. Спасатели скорую вызвали. Когда скорая приехала, он еще вроде жив был. В больнице сказали, что умер он не от того, что захлебнулся, а от сердечной недостаточности. Или от всего вместе. Ну, в общем, ему в ногу вошла металлическая проволока в виде римской пятерки острым углом. Так получилось, что прямо в кость, да еще глубоко как-то. И сложилась, когда вошла. Сразу не заметили. Видать, кровь уже не сильно текла. Пока врачи ехали, его только от воды откачивали. Ну, в общем, пока довезли, пока сообразили, что у него потеря крови ко всему прочему, он богу душу и отдал. А может уже на пляже от разрыва сердца. Она говорит, люди видели, как он сам выползал. Думали — придуряется. Смешно, на берегу утонул. Вот как бывает.

— И где он сейчас? В больнице?

— Да.

— А родители знают?

— Нет еще. Они только завтра приехать должны.

— Ложись спать, — мягко произнесла Татьяна. — Мы здесь посторожим.

Она взяла его за руку, он послушно встал, положила его на диван, подложив подушку под голову. Олег моментально заснул. Она подошла к Александру. Он стоял, не понимая, что делать. Обняла его и, глядя ему в глаза, тихо произнесла:

— Я не хочу на пляж. — И тут же прильнула к нему.

Александр прижался щекой к ее волосам, и у него тоскливо защемило сердце. Он вспомнил первую ночь. Кошмарное видение. Его ведет за демонической силой. Она наклоняется над детской кроватью. Чмокающий парализующий звук. Волна страха. Освобождающее утреннее солнце. Образы проносились перед открытыми глазами, словно кадры в замедленном фильме. Татьяна, стоящая перед кроватью. Вот она подносит руку к своему виску: «Слушаюсь, мой генерал». Соединение пяток и попытка поворота по стойке смирно вызвали у него улыбку.

— Все будет хорошо.

— Я знаю, — ответила она, не поднимая головы. Невероятно глупая смерть знакомого человека и приближающаяся неизбежная потеря повисли в воздухе. Фатальность чего-то грозящего простому человеческому чувству захлестнула его. На миг холодная решимость, а возможно ярость человека, которому нечего терять, захватила, и Александр непроизвольно с силой прижал Татьяну. Ее упругая девичья грудь породила желание, две остренькие пирамидки уперлись ему в грудь. Темные шелковистые волосы приятно благоухали нежным ласкающим запахом цветущей жизни. Плавающие по спине нежные руки распускали непонятные, чрезвычайно приятные волны. «Мы будем вместе, что бы ни произошло». Ее тело излучало какую-то успокаивающую энергию. Все отошло на второй план. Стало легко и свободно. Природа, компенсируя моральное напряжение, возбуждала кровь. Отбросив одной рукой ее волосы и прижимая другой рукой, он стал покрывать поцелуями прекрасную, вздрагивающую от прикосновений шею. Постепенно перейдя к розовому уху с небольшой в виде золотого листика сережкой, затем, не прекращая целовать, добрался до губ. Движения тел в ласкающих и обнимающих руках приобретали все более откровенный характер. Руки перестали довольствоваться ласканием сквозь одежду.

— Саш, не надо, — тихо произнесла она, глядя на него молящими глазами, мягко отстраняясь. — Не сейчас.

— Я не могу без тебя. Хочу быть с тобой всегда. Ты ведь любишь меня, правда?

Она провела руками по его щекам, задумчиво глядя в глаза, и поцеловала долгим поцелуем. Они отодвинулись и долго, молча сидели.

XX.

Луна, то прячась в облаках, то внезапно появляясь, освещала тропинку. Ночной лес продолжал жить своей обычной, не прекращающейся ни на секунду жизнью. Тихие, похожие на симфонию выдающегося композитора звуки наполняли неподвижную природу загадками, немного пугающими в серебряном свете и темноте, скрывающей что-то в тихо покачивающихся кустах. Шаги, отдающиеся в ушах и повторяющиеся эхом от ближайших деревьев, не позволяли оценить красоту ночного леса. Тропинка, виляя между деревьев, то опускаясь, то поднимаясь, пройдя через мостик без перил, скрипящий под ногами и грозящий в скором времени кануть в лету, привела к аллее в орешнике, больше похожей на туннель. Глаза, привыкшие к темноте, все же прекратили различать дорогу, и они пошли во тьме, вытягивая руку вперед и нащупывая ногами дорогу.

— Направо, — произнес идущий сзади.

— Иди вперед, я ничего не вижу.

— Я тоже. Поворачивай. Там светлей, здесь просто орешник кронами сросся.

Пробравшись сквозь кусты, они увидели невдалеке слабый свет. Тропинки не было, и ноги с хрустом ломали лесную поросль. Липкая паутина, приготовленная для зазевавшихся комаров, то и дело облепляла лицо. Избавляясь от неприятной вуали, теряешь осторожность, и тотчас лес мстит розгами веток по лицу. Одна ударила столь сильно, что в глазах потемнело, а один чуть не вытек.

— Ну что ты там, — ударившись в спину переднего, проворчал спутник.

— Да ветка в глаз попала. «Светло» аж стало.

Деревья расступились, и они подошли к потухающему костру. Рядом никого не было.

— Ты же сказал, что договорился? — обернулся первый.

— Наверно, уже ушли, — спокойно глядя в глаза, произнес второй.

— Что будем делать? Пойдем назад?.

— Костер разжигать будем, — раздалось позади. Из леса вышел мужчина среднего роста, с сединой в волосах, но выглядевший довольно моложаво для своего возраста.

— Проходите, садитесь к нашему костру. Я уже уходить собрался. Ваши голоса услышал, вернулся. Мне говорили, что вы хотите вступить в нашу общину?

— Да. Я давно об этом мечтаю.

Вышедший из леса пристально посмотрел холодным взглядом и, глядя в глаза, произнес:

— Кто вам рассказал про нашу общину?

— Иаред Моисеевич.

— И что он вам рассказал?

— Что вы не любите страданий. Ваше божество — удовольствие. Вы хотите построить рай на земле.

— А когда вы в последний раз были у него?

— Месяц или два назад.

— А что он вам еще рассказывал?

— Я что-то не пойму, я на допрос пришел или на тайную мессу?

— Ловаид он вам показывал?

— Я не знаю, что это такое.

— Нож с двумя рукоятками и раздваивающимся лезвием.

— Да он говорил что-то такое, но не показывал.

— А жаль, — произнес он задумчиво, его взгляд потух. — Ты ошибся только в одном. — Он обернулся. И глядя на потухающий костер, добавил: — Слишком много тех, кто хочет нас уничтожить, а это закаляет. Сегодня у нас действительно черная месса. Чтоб ты знал, они у нас каждый день. И почти всегда с кровью, — он медленно повернулся — И ты сегодня будешь там. — Его глаза выразили крокодилье участие. Удар сзади оглушил новичка. Спутник встал на одно колено и положил его лицом вверх. Затем воткнул в шею иглу, прикрепленную к груше и трубочке, уходящей под пиджак. По трубке побежала кровь. Вероятно, ускоряя процесс, он стал сжимать и разжимать грушу, как это делает парикмахер, брызгая одеколоном.

— У него в доме ничего не нашли? — спросил стоящий.

— Нет.

— Авол будет не доволен. Сегодня день приезда Иавола. И потерять ловаид. Это многого стоит. Заканчивай быстрей. Уже пора. У этого кретина кровь должна быть хорошей. Решил нас уничтожить. Хм. Идешь убивать готовься к смерти.

Закончив откачивать и вытащив иглу, спутник воткнул другую и стал делать обратную процедуру.

— Бычья?

— Бычью могут заподозрить. Свиная.

Закончив свое дело, люди растворились в темноте. Из темноты вышли двое, привязали камень к шее трупа, засунули в мешок и, кряхтя, понесли к озеру. Толстый слой многолетнего ила принял на вечное хранение очередную тайну. Природа возмущенно закачала верхушками деревьев, легкая рябь пробежала по воде. Тревожно прокричала беспокойная птица. Змея прошуршала прошлогодними листьями. Обычная песня ночного леса. На мгновенье облака скрыли звездное небо, оставив лишь полярную, а может какую-то другую яркую звезду. Где-то вновь, наверное, раздался чмокающий звук, даря кому-то радость, а кому-то трагедию. Кто-то впервые испытал миллионы маленьких иголок, насыщающих кровь. И никто не заметил исчезнувшего хозяина маленького домика на берегу Волги, с утонувшем в земле крыльцом, который никогда не возвратится и не войдет в арку из живой изгороди. Звезды замигали в движущейся атмосфере. Пятиугольник лиры, словно оправа кольца, продолжал удерживать Вегу. Ничего не изменилось. Только, казалось, луна отразилась в озере на месте, которое хотели скрыть, указывая и разоблачая палачей.

На другом конце озера, просматриваемого со всех сторон, появилась парочка, желающая искупаться ночью. Вода, отливающая смолой, неприятно напоминала о чем-то маложелаемом. Скользкое дно, грозя уронить или ранить сучком или брошенной днем разбитой бутылкой, навязчиво напоминало о пиявках, слизнях, водоплавающих змеях, возможных дневных утопленниках и прочих вещах. Не зайдя и по колено, поклонник изменил желание, а подруга передумала на стадии раздевания, они быстро собрались и ушли. Небо очистилось, и привыкшим к темноте глазам открылась величественная в своей неприступности и благородном вызове, скрывающем угрозу для непосвященных, красота бездонного космоса, скрывающемся в озере, окруженном притихшими отдыхающими от утреннего шума деревьями. Вода вместила и их, образовав вселенной рамку из живой природы. Ровная, не задеваемая даже легким дыханием гладь озера превратилась в картину неизвестного гениального художника и непроизвольно, что-то неподдающееся сознанию, затягивало и манило куда-то в глубь, все глубже и глубже. И вдруг, резко очнувшись, с удивлением ощущаешь, что стоишь чуть ли не в воде. Черная вода отпугивает, и лес уже не кажется безопасным. Где-то вдали то ли завыла, то ли заскулила собака. До утра было еще далеко.

XXI.

Крадучись и постоянно оглядываясь, он шел через лес. Дальше нескольких метров ничего не было видно, но он постоянно оборачивался, а иногда, остановившись, прислушивался. Воспаленному сознанию слышались непонятные звуки. За каждым кустом мерещился кто-то. Подняв голову, он посмотрел на небо, закрытое похожими на щупальца ветками деревьев. Стало не по себе и, прибавив шагу, постоянно спотыкаясь, уже не оглядываясь, он устремился к цели. Когда засеребрились первые памятники, чья-то рука легла на плечо. Он подпрыгнул словно на сковородке.

— Сегодня нельзя, — Хомут узнал его. — Сегодня только для избранных.

— Почему не предупредили? — спросил он, приходя в себя. — Я настроился. Даже хочется.

— Сегодня нельзя. Уходи быстрей. Ты привлекаешь внимание.

Он недовольно пошел обратно.

Крышка тихо поднялась, впуская гостей, и также тихо опустилась за ними. Огромной высоты дверь открылась и закрылась. Присутствующие встали почти по стойке смирно и склонили головы. На стенах горел огонь, причем не из чего. Будто горели сами стены в определенных местах, но огонь не распространялся и не затухал. Жрец в одежде пилигрима стоял перед жертвенником, по бокам от него стояли по две девушки в черных масках, причем с одной стороны беловолосые, с другой —черноволосые. Маски скрывали лишь часть лица. На руки надеты длинные до локтей перчатки. На ногах сапоги, облегающие, словно чулки, и доходящие до бедер. Больше никакой одежды не было, если не считать тоненьких шнурков, заменяющих трусики и бюстгальтер. Фигуры и выставленные на обозрение достоинства недвусмысленно говорили, что они являются явно не последними из красавиц. Тела удивительно красиво совпадали. Вдоль боковых стен стояло по трое мужчин в красных халатах. Отблески пламени переливались в алом пурпуре, придавая окружающему монументальность, их лица мало отличались от статуй и только игра огня в ледяных глазах говорила о том, что это люди. Крайние, стоящие в дальних углах, в руках держали небольшие амфоры. Торжественность, напоминающая парк забытых, но ценных скульптур, сковала освещаемое факелами на стенах пространство. Все говорило об утонченности и строгой последовательности происходящего. Вошедший выглядел лет на двадцать пять-тридцать. Только очень внимательный взгляд мог рассмотреть, что ему значительно больше. Русые волосы, голубые глаза, безупречная прическа и мощная, чувствующаяся даже сквозь одежду мускулатура при четко очерченном подбородке превращали его в благородного древнеримского патриция. В нем чувствовалась власть. Безусловно, он производил на женщин чарующее впечатление, но он не нуждался в любви, его воля требовала полного и абсолютного подчинения.

— Приветствую вас, дети Вельзевула! — произнес Иавол мощным низким голосом. — Сегодня в ночь откровения мы вновь принесем жертву. И нам поможет ловаид. — Он приблизился к жертвеннику.

— Ловаид вновь не с нами. Мы опоздали на несколько минут. Один из последователей рясоносцев похитил его. Его кровь пред тобой, — прервал его Авол. Молния пробежала по лицу Иавола.

— Ты лучший из моих учеников, — его голос посуровел. — Я посвятил тебя в Аволы. И ты в ночь откровения заявляешь, что вновь не с нами дар Отца Нашего, — жрец склонил голову. — Я дал вам время и место. Через тысячи миль я указал вам, где он. Я отправил к Отцу Нашему этого отщепенца, укравшего ловаид. И вы не смогли просто зайти и взять?

— О, ближайший Отца Нашего! Мы не можем пока действовать открыто. В тот момент не мы одни знали, что там. Много астральных сил препятствовало нам. Когда мы расправились почти со всеми, этот одержимый проник и выкрал отмеченный Диаволом кинжал. Он у них по нашей иерархии сравним с Аволом. У отверженного в доме перед наказанием было двое. Они вышли, через две минуты мы были там, но, увы, было поздно. Иавол! Совершив предназначение и закрыв глаза, ты оставил нас один на один с этой преследующей нас сворой крестопоклонников. Но мы были ослаблены борьбой и ярким солнцем. Время Отца Нашего еще не пришло. Мы были не способны преследовать. Да это и было бесполезно.

— Авол! Ловаид в безопасности до следующей весны. Но если они бросят его в огонь в первый день великого поста, то он будет для нас навсегда потерян. И наши силы ослабнут. И мы будем вновь отброшены на сотни лет назад. Сегодня должна быть принесена большая жертва, как я принесу ее. Я пришел это сделать ловаидом!

— Любимейший Отца Нашего. Здесь кровь святого. И вот четыре девы, не знавшие мужа. Они хотят стать женами Отца Нашего. — Иавол обошел жертвенник и, приблизившись, поднял пальцем подбородок девушки и прямо глядя ей в глаза, спросил:

— Ты искренне хочешь стать женой Отца Нашего?

— Да, Господин. — Он обошел так всех и получил те же ответы. — Да будет так! — Хор голосов вторил ему.

— Веди, — приказал он Аволу. Тот повернул верхний обруч жертвенника и повернулся. Все повернулись, образовав букву «П», и только Иавол стоял впереди. Огонь потух на стене, и она, разделившись надвое, раздвинулась, удваивая помещение. Взору предстал сидящий на скамье каменный юноша, с правильными чертами лица, красивой мускулатурой и совершенно без одежды. Каждая деталь, любовно отточенная скульптором и доведенная художником до совершенства, поражала своей естественностью. Смотрящий впервые мог смутиться вида голого юноши с возбужденным фаллосом. Изображенный был необычайно красив. Густой ковер, расстеленный по всей комнате, имел перед ним ворс на несколько сантиметров выше, образуя своеобразное ложе, посреди которого возвышался медный, по форме похожий да песочные часы, жертвенник, увитый лилиями.

— Отец Наш, — обратился Иавол. — Мы вновь имеем счастье видеть Тебя. Тебя, дающего удовольствия. Тебя, дарующего наслаждение. Тебя, постоянно любящего своих детей. Отец Наш — Дарующий нас! Превращающий ночь в грезы и радостные слияния. Четыре девы жаждут твоих объятий. Прими их!

Девушки вышли и медленным шагом, похожим на танец, снимая с себя по пути путы, приблизились к нему. Двое легли перед ним на спины, раздвинув ноги, страстное желание приоткрыло рот и заставило тела дрожать от приближения чего-то. Двое других легли на них, и они стали сначала медленно, как бы раздумывая, а затем все жестче и агрессивней ласкать друг друга. Их гибкие тела скользили во взаимных объятиях и нежные миниатюрные ладони с идеально обработанными ногтями, покрашенными темным, отсвечивающим в беснующемся свете лаком на тонких прекрасных пальчиках, едва касаясь, гладили вызывающие несдерживаемое желание у мужчин контуры. Их дыхание начало вырываться в сладострастных криках и стало очевидно, что они уходят в мир грез. Иавол подошел и взял одну. Перенес ее к изваянию. Оставшаяся лежать завывающе продолжала ласкать себя, вызывая внутренний блеск глаз у стоящих по периметру. Двое с амфорами встали по бокам от юноши. Иавол перекинул невероятно красивые ноги девушки за лавку так, что она, обняв статую, встала ногами за его спиной, прижавшись прекрасной обнаженной грудью к его груди, а его ноги оказались между ее ног. Иавол сорвал с нее маску.

— Скажи, что ты жаждешь Его!

— Я хочу тебя, — повторила она срывающимся от возбуждения голосом.

— Громче!

— Я хочу тебя!

Он, взяв ее сзади за талию, приподнял и с силой посадил ее на него. Она громко, надорванно закричала. Иавол стал поднимать и опускать ее, она сразу же смолкла. Двое сбоку стали поливать ее тело из амфор жидкостью, похожей на кровь. Авол подошел и бросил в жертвенник щепотку белого порошка, из него закурился сизый дым. Запахло чем-то пьяняще приятным и непонятным. Иавол продолжал подымать и опускать новоявленную жену дьявола. Когда она устало опустила руки, он снял ее. Она, вся красная и липкая от крови, с маленькими приоткрытыми губами и закрытыми глазами, находилась уже далеко. Иавол поцеловал ее в губы, и она бессознательно обняла его свободной рукой. Иавол положил отдыхать ее на пурпурную, кем-то уже положенную простынь. Один из стоящих вдоль стены тотчас быстро подошел, встал на колени и накрыл ее появившейся неизвестно откуда тигровой шкурой, затем, поклонившись, отошел на место. Юноша задумчиво красовался своим испачканным кровью членом и забрызганным ею же телом. Желающий спать разум, непонятный манящий дым, заполнивший тайный храм, и разгоревшееся желание вызвали двоение в глазах. Иавол взял другую девушку и ритуал повторился. После того, как Диавол взял всех четырех девушек в жены, мужчины вышли в первую половину, и движущаяся стена закрылась. Огонь вспыхнул там же, где и горел. Иаволу принесли шкуру леопарда, и он сел. Авол поднес ему кубок с кровью. И сел справа от него, чуть впереди. Один из державших амфоры принес ему кубок. Затем все наполнили кубки сами себе и расселись в свободных позах лицом к ним. Кубки Иавола и Авола были значительно больше. И они пили двумя руками маленькими глотками почему-то не густеющую кровь.

XXII.

Небо скрыло звезды от приближающегося солнца. Жирующая рыба, шаловливо распуская правильные круги волн по спокойной воде, начала зазывать рыбаков. Появившиеся редкие прохожие, не дожидаясь нормального времени, заспешили по своим делам. Природа, оживая, награждала пробудившихся хорошим настроением и желанием достичь свои мечты, а спящих — крепким утренним сном с розовыми, похожими на мультфильмы, грезами. Первые петухи взялись будить добропорядочных несушек, приглашая заняться тем же хозяев. Завсегдатаи ночных заведений устало побрели домой. Выигравшие — с радостью, проигравшие с жаждой отыграться. Кто-то родился, кто-то умер, кому-то стало легче, кому-то помогли умереть. Все осталось по-прежнему. Спящий город при возвращении не спросил: «Где ты был?» И не получил соответствующего ответа. Затянутые пылью деревья, лишь почувствовав приближение солнца, принялись за нелегкую работу по спасенью от кислородного голодания беззаботных людей. Колорадские жуки, проклиная свой тяжкий труд, взялись за приевшуюся ботву картофеля. Наивно думая, что задача размножения «любимейшего» у картофелеводов жука есть смысл жизни каждого земледельца. Город упорно не собирался просыпаться.

XXIII.

Александр вышел на балкон. Слабые тучи, закрыв прямые лучи небесного светила, заставили задрожать жаждущие влаги растения. На лавочке у подъезда двое мужчин неопределенного возраста и вида ожесточенно спорили. Спор шел на религиозные темы, о женщинах и о политике. Мужчины говорили громко, и Александр заслушался.

— Разводиться нельзя. Можно только за прелюбодеяние жены. А кто возьмет в жены разведенную, совершит прелюбодеяние.

— Это что значит, муж гуляет — ничего, а жене нельзя? Тут нарушениями прав человека попахивает.

— Нарушением прав человека? Это каких?

— Мужчина и женщина равны.

— Как же они равны? Мужчина не рожает. Грудью не кормит.

— Я не это имею в виду.

— Я тоже. Надо глубже смотреть, а не соринку в глазу у соседа высматривать, когда бревно в собственном. Вся история человечества сплошные войны. На всех этапах истории мужчин было меньше. Что будет, если мужчина начнет гулять? Размножение рода человеческого. А если женщина? Вымирание. Но это не причина, ради которой Христос дал нам эту заповедь. Ты видел, чтобы где-нибудь было такое — двое чрезвычайно умных и все время вместе? Или два директора у одной организации и она процветает? Два одинаковых качества не дают симбиоза. Два плюса отталкиваются, два минуса тоже. Но плюс и минус, мужчина и женщина всегда стремятся друг к другу. Чтобы дополнять друг друга необходимыми качествами, которых у другого нет. Женщина рожает, мужчина нет. С момента зарождения и вскармливания ребенка она беззащитна перед внешним миром. И мужчина — не способный рожать, может защищать. Мужчины умнее женщин, зато у женщин лучше развиты чувства. И так далее.

— Ну почему, бывают очень умные женщины.

— Бывают и гермафродиты, наделенные сразу всеми качествами и мужчины и женщины. Но почему-то они стремятся избавиться от одной половины. И от мужской не реже, чем от женской. Бог, дав нам такой завет, думал не об одном видном на первый взгляд, но сразу учитывая все. «Не убий». Заповедь, понятная каждому. «Ударят тебя по одной щеке, подставь другую». Здесь уже понять тяжелей. А «разводиться нельзя» и в старости лет не каждый разумеет. У мужчин каждая женщина как первая, девушка же лишь один раз может стать женщиной. Заключая брак, двое сливаются в одно целое. Будучи одним целым, справедливо разделяют обязанности. Мужчина, как более умный и сильный, работает и содержит жену. Жена, более нежная и любвеобильная, заботится о семейном очаге. Разводиться нельзя! Ведь при разводе пострадают не только двое, но и дети, которые будут наказаны без вины. Развод это зло. Разве не так? — Он сделал секундную паузу. — Любую причину можно устранить и без него — было бы желание. Следовательно, те, кто разводятся, сваливают свои проблемы на беззащитных детей. А если нет детей, то вроде бы и можно. Но можно ли? Разрубая надвое быка, можно ли ожидать, что половины будут жить и радоваться? Разделяя единую семью, все надеются на будущее счастье. Но после таких ударов и потрясений — а разводятся не от хорошей жизни — можно ли по-настоящему полюбить! А не любя любви не обретешь. Мужчина, более умный и сильный, взяв в жены деву, бросает женщину. Нагадил и ушел. А ведь за все надо платить и дешевле всего деньгами. За это деньгами не заплатишь. И платить приходится обычно очень скоро. Корабль может плавать долго, но обломки корабля быстро тонут. Ну а разведенные женщины, тут и говорить нечего, сам понимаешь.

— Да вообще-то. Но ты же сам говоришь, что если жена изменила, то можно.

— А коль изменит жена — будет ли семья? Изменившая единожды изменит и второй. Брак заключается только для создания детей. Но коль гуляет мать, какие могут быть счастливые дети? Семья — это кирпичный дом. Муж кирпич. Жена раствор. Мужчина прочен и крепок, но угловат и неловок. Женщина пластична и податлива. Но, слившись и застыв в едином целом, они образуют неразрывный монолит, который практически невозможно разрушить. Великий строитель строит этот дом, и в нем прекрасно будет жить его жителям. Но если раствор послушает наущения сатаны и застынет до времени, то дом постоянно будет грозить трещинами и обвалом. И жители будут жить в страхе и боязливости.

— Что ты имеешь в виду под словом «застынет»?

— Имею в виду, что женщина захочет обладать мужскими способностями или что-нибудь другое. Не перебивай! Так вот может рухнуть на жильцов. А жильцы кто? Для чего создаются семьи? Для рождения детей. Жильцы — это дети. И при разрушении дома они останутся без крова, если выживут вообще. Кирпич с раствором не выполнят свою функцию, а они безвинно пострадают. А когда безвинные страдают, то всегда кто-то заплатит за это. И, конечно, не деньгами. От разрушенного дома можно ли использовать высохший раствор? — Он усмехнулся. — Потому и сказано: «Кто возьмет в жены разведенную — совершит прелюбодеяние». А можно ли использовать кирпич? Можно. Но сколько труда нужно, чтобы его отковырять и приготовить к новому строительству, да и побьется его множество при обвале. Легче и дешевле купить или изготовить новый. Потому заповедь: «Разводиться нельзя» стоит в начале контекста. То есть, первейшая в этой притче. Те, кто говорят, что женщина по библии угнетаемое существо, — лгут. Наоборот, женщина — мать, неповторимое высшее творение. Ей дано любить и быть любимой. Наделив ее красотой и гармоничным сложением, бог освободил ее от тяжких работ на земле и напряженных размышлений.

— Где же? Женщины работают и на тяжелых производствах, и в науке.

— И сильно они напоминают гармоничное творение природы?

— А причем здесь это?

— Библия стоит тысячи лет. Из маленькой секты учение Христа раскинулось на весь мир. Почему? Потому что истины, написанные там, позволяют человеку быть счастливым. Не получать острые ощущения или краткие удовольствия, а быть счастливым. Кама сутрой или телевизионной порнографией, называемой эротикой, показываемой даже в детское время, не заменишь крепкой семьи. Амурными похождениями, рассказываемыми в узком кругу таких же страдающих в душе, стремящихся показным геройством прикрыть душевную наготу, не закроешь сосущей тоски одиночества, когда остаешься один. Ласкающийся о твою ногу домашний кот снимает напряжение лучше, чем оплаченная проститутка. Где счастье тех, кто сидит в баре в дорогой одежде и злате? Ведь они добились, чего искали. Поэтому нельзя читать библию и, взяв одну строку, критиковать ее. Надо читать и понимать контекст. Далекий смысл, что в него вложен. «Возлюби бога» — ибо бог есть лучшее. «Возлюби ближнего» — ибо любовь рождает любовь. Это первая и вторая заповеди. Остальные вытекают из них, как ручей из родника. Пользуясь отрывками фраз и бескультурьем людским, сатана проникает в людей и соблазняет души. Первая чаша вина приятна, но приятно ли выпить бочонок? Любящая друг друга крепкая семья или спившиеся, вечно ругающиеся алкоголики? Пахарь, взращивающий колосья, или вор, тащащий последнюю копейку у вдовы? Жена, кормящая грудью сына, и падшая за коробку сигарет или новое платье, услаждающая маниакального клиента? В человеке всегда борются душа и тело. И библия позволяет найти золотую середину.

— Так значит надо ублажать и душу, и тело?

— Те, кто пренебрежет телом, попадет в рай и счастье дано им будет уже на земле. Ведь радость — это не тряпки и жемчуга, это — сильные чистые чувства. Те, кто пренебрежет душой, — в ад. И на земле они счастья не обретут.

— Как же! Кто тащит и ворует, на машинах ездит с красивыми женщинами. А простые да бедные нищими как были, так и остаются.

— Те, что воруют и на машинах с красавицами ездят, много ли они имеют? Ты их один раз в проезжающей машине увидел и все. А как они живут, что это за красавицы — ты знаешь? Миллионеры и миллиардеры, цари разные имеют много. Но почему они себе проституток красивых каждый день не заказывают? Значит, здесь что-то не так. Те имеют и не заказывают, а эти не успели утащить, а уже несутся. Ты поживи их жизнью. По тюрьмам поскитайся. Потом поговорим. Лучше ли золотая печатка на пальце вольной жизни? А те, что бедными как были, так и остались, разве всегда чтут закон? Да и не все, кто на машинах с женщинами, воруют. Бедность — не достоинство, а одна из форм жизни.

— Постой. Как же? Ведь сказано: «Истинно говорю вам, легче верблюду войти в царствие небесное, чем богатому в рай». И «не собирай себе богатств на земле».

— Ты опять вырываешь фразы из контекста. Первая притча не означает, что верблюд может пройти в игольное ушко, а богатый не попадет в царство небесное. Надо понимать, что богатый живет в роскоши и комфорте. Ему трудно начать служить душе, позабыв о теле. Нищий же не имеет ничего. И ему для служения высшей цели один шаг. «Не собирай себе богатств на земле». Сказано для того, чтобы указать, что служение во благо выше служения для пользы. Душевную радость не заменишь куском металла или лоскутом тряпки. Как бы ты ни был богат, разве утеря на старости лет единственного наследника сравнится с наполненными сундуками? Сказано: дай и воздастся сторицей. Можно подать копеечку, а можно труд во благо. И не надо думать, будто подал копеечку и можно сразу покупать лотерейный билет, — он улыбнулся. — Бес-искуситель всегда рядом. На празднике выпьешь кубок вина, становится весело и хорошо. Но выпьешь бочонок, становится плохо. На следующий день у того, кто влил в себя целый бак, болит голова, и он не способен трудиться. А тот, который лишь взбодрил себя, полон сил и с новыми силами внесет свой труд в дело человеческое. Теперь сравни, как они живут! Здесь богатство — уже достоинство, то есть мало пьет — много работает, а бедность — порок, так как вместо того, чтоб работать, он жизнь пропивает. Ну, ты вечно сбиваешь меня. Я говорил о золотой середине. Не каждый может полностью служить богу. Ибо люди слабы и падки. И бог, видя нашу слабость, дал нам закон, живя по которому мы укрепляем душевные силы наши и приближаемся к победе над зверем. Христос, зная, что дни его сочтены, и предвидя страшную смерть, не бежал. Ибо, спасая людей, он показал пример деяния во благо. Любя нас, он дал закон, позволяющий даже слабому телом и душой обрести Царство небесное. А сильным духом возвращать заблудших овец в объятия его…

«А сильным духом возвращать заблудших овец в объятия его», — мысленно повторил Александр, уходя с балкона.

— А сильным духом возвращать заблудших овец в объятия его, — повторил он вслух. «Интересно, сильный я духом или нет? Навряд ли. А жаль. Да не вовремя это все. Славка, он же хорошо плавал. Интересно. Тогда на кладбище пропал, а тут прямо на берегу утонул. Если бы не правда, то было бы шуткой. И к Хомуту не поехали. Теперь, конечно, не до этого. Кому не до этого? Этот вопрос он оставил без ответа. — Жизнь — странная штука. Уже прошло столько времени, а воз и ныне там. И делать-то нечего. Все нити оборвались. „А сильным духом возвращать заблудших овец в объятия его“. Надо Татьяну сводить на причастие! Подожди. Хомут или кто-то там говорил, что от этого упыри могут умереть.

Да нет, ерунда. Все, после похорон идем».

Он выскочил в подъезд и направился к Татьяне.

XXIV.

Александр шел быстро, увлеченный своими мыслями. Тротуар протянулся вдоль центральной дороги, и непрерывная вереница разнообразной движущейся техники, источая черно-белую отраву выхлопных газов, придавала мыслям неприятную направленность. Погруженный в себя, он не заметил даже, как навстречу едущий троллейбус уронил штангу, и она, болтаясь, искрила, прикасаясь к высоковольтным проводам. Порывистый ветер нагнал тучи, и они, не предупредив хотя бы молнией, бросились насыщать влагой газоны, почему-то поливая и тротуары вместе с идущими по ним пешеходами. «Надо было зонт захватить», — подумал Александр и посмотрел на небо. В ближайшей перспективе окончания дождю не предвиделось. Он передумал идти пешком и, перейдя дорогу, сел в автобус. Салон, битком набитый мокрыми и горячими людьми, вызвал естественные «теплые» чувства. «На следующей выйду. Лучше промокнуть». Он вышел на следующей остановке и пошел коротким путем. «Подожди! — Он остановился. — Надо же к Диме зайти». — Резко развернувшись, Александр пошел к Диме.

— Привет, — открыл дверь Дима. — Какими судьбами, пропавший ангел? Я уж и не ждал. Заходи, рассказывай. Только справку сначала покажи, а то может тебя впускать опасно, — широко улыбаясь, уколол Дима.

— Привет, коль не шутишь, — ответил Александр. — Мимо шел, думаю, дай зайду, вдруг не помер еще развалина.

— Кто бы говорил. — Они прошли в комнату.

— Ладно, шутки в сторону, — уже серьезно произнес Александр. — Ты знаешь, что Слава захлебнулся? Завтра похороны.

— Как захлебнулся? — Не поверил Дима, его лицо застыло в недоуменной улыбке.

— Пошли с Ладой на пляж. Уже уходить собирались. Он пошел искупаться, она с ним не пошла. Когда выходил, наступил на обрывок металлического троса. Да так сильно, что на время сознание потерял. Потом, видать, очухался, но уже поздно было. Вторая версия, что он еще жив был, но по пути рану не заметили, и он от сердечной недостаточности преставился. В общем, глупо как-то. Такой парень, абсолютно трезвый, на берегу утонул.

— Елки, — Дима мотнул головой. — Я же с ними должен был идти. Может быть, ничего и не случилось бы.

— Здесь ничем не поможешь. И нечего кого-то винить. Завтра в девять похороны. Хватит, давай не будем об этом.

— Давай.

— Я был у того мужика, на Волге. Помнишь, когда объявление давали, перешел Александр к цели своего визита.

— Ну и что?

— Там никто не живет, и такое запустение, словно люди покинули жилище лет сто назад. Я точно помню этот дом. Но хочу с тобой сходить на всякий случай. Мне просто самому не верится, что такое возможно. За три недели из ухоженной квартиры в старые развалины превратиться невозможно.

— Ладно. Давай сходим. После похорон?

— Нет. Я не хочу откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Сейчас? — С сомнением произнес Дима. Дождь усиливался, и все громче стучал по окнам. — На улице же дождь пошел. Летний ливень. Там, наверное, сейчас не пройти?

— Ты, наверное, забыл, что нас подозревают. А я так и вообще под следствием. И надо спешить. А то может так случиться, что и спешить будет некому и некуда.

— Хорошо. Только у меня зонт сломался, а дома никого. Так что придется промокать, — предупредил Дима.

— Ерунда. Здесь добежим до остановки. А там пока доедем — глядишь и пройдет. А не пройдет, так не сахарные, не растаем.

— А тебе не кажется, что с тех пор, как всеми этими делами занялись, начались неприятности?

— Ты прав, в этом что-то есть. Я сам об этом думаю.

— А что, если тот мужик с Волги прав?

— В чем прав? — не понял Александр.

— Что существуют могущественные подпольные секты. И что мы влезли в дело, которое выше нашей головы?

— Ты предлагаешь на этой почве все бросить и ждать: посадят, не посадят?

— Ну, зачем же так? Просто надо отдавать себе отчет, чем занимаешься, и чем это может обернуться, — рассудительно ответил Дима.

— Чем это может обернуться, мне кажется, мы уже поняли. А чем мы занимаемся, я пока сам понять не могу.

— Ладно. Пошли. — Дима оделся и уже собрался. Они вышли на улицу. Дождь оказался послабже, чем они ожидали, но сильней, чем им бы хотелось. Огибая лужи, они заспешили на остановку. Им повезло, транспорт пришел быстро.

Пробираясь среди железобетонных заборов и ограждений из металлической сетки, разорванной во многих местах от постоянных перелезаний, вероятно, заблудившимися несунами, окончательно промокнув под слабым, но настойчивым дождем, они подошли к подобию леса.

— Сейчас, наверное, каждое дерево сочтет своим долгом вылить на нас всю воду, собравшуюся за время дождя! — мрачно изрек Дима, останавливаясь.

— Не дрейфь! Нам уже терять нечего, — подбодрил его Александр, не останавливаясь. Дима побрел за ним. Они прошли лес и вошли в живую арку. Небо, затянутое свинцовыми тучами, чем-то неуловимо тоскливым отразилось в доме. Поблескивающие стекла в оконных проемах мрачно зияли, затянутые сеткой дождя. Дом понуро и безнадежно пытался защитить от непогоды отсутствующего хозяина. Словно древний старик, переживший всех своих детей, немощный, но гордый, он крепко врос в землю, собираясь не скоро сдаться разрушающим его стихиям.

— Этот дом? — спросил Александр.

— Этот, какой же еще?

Они спустились к крыльцу и вошли в сени. Пахнуло затхлым запахом гнилого болота. Открыв дверь, вошли в комнату. Огромная печь, занимающая значительную площадь, полурассыпавшись, покрылась плесенью. Штукатурка на стенах местами осыпалась, создавая ощущение какой-то неотвратимости. Пустота помещения и несколько обломков старой мебели, а также разнообразный мусор недвусмысленно говорили, что хозяева переехали давно и навсегда. Деревянная плита подоконника у одного окна свисала, словно ее вырвали. И вокруг валялись остатки вылетевшей штукатурки.

— Все ясно, слинял голубчик, — безразлично произнес Дима. — В милицию надо сообщить.

— Дом нежилой, судя по всему, долго. Подоконник вон вырван. Значит, гуляющие компании здесь бывали. А окна целые. Странно… — проницательно заметил Александр.

— Мало ли, место глухое. Может, кто как забегаловку поддерживает.

— Неплохо поддерживает, если за три недели до такого довести смогли, возразил Александр.

— Да вообще-то. — Дима подошел к окну и рванул висящий подоконник. Тот не поддался. — Крепко сидит. А кажется, вот-вот упадет.

— Зачем это тебе? — спросил Александр.

— Дом древний. Гладишь, клад найду, — ответил Дима.

— Без миноискателя бесполезно.

— Ну, раз уж пришли, давай хоть что-то полезное сделаем. — Он ударил несколько раз ногой, и, медленно ослабляясь, подоконник вместе с приличным куском штукатурки рухнул на пол, обнажив мох и тонкие, торчащие из застывшего раствора досочки.

— Да-а. Крепко сделано. Здесь, чтоб что-то найти, надо вначале танком поработать. — Его энтузиазм сразу ослаб.

— Интересно. Если так крепко сидит, то до тебя какая сила нужна была? Александр подошел к другому окну и дернул двумя руками. Подоконники, в отличие от нынешних, стояли невысоко от пола. Он подпрыгнул и встал на край, тот не поддался. — Попробуй сам.

Дима подошел и с силой пнул снизу.

— Действительно. Ты хочешь сказать, что кто-то уже искал?

— Не знаю, но думаю, вид давно покинутого жилья сделай специально, задумался Александр.

— Погоди-ка. — Дима вышел в сени и затем вернулся. В руках у него появилась металлическая загогулина неясного назначения. — Не лом, конечно, но пойдет. — Он стукнул по подоконнику, посыпалась штукатурка. После второго удара он треснул. — Да, так не пойдет. Придется стену долбить. Иначе доска сломается и по щепке придется выковыривать.

— А ты не по доске стучи, а по углам. Когда доска по углам освободится, она отойдет. Снизу же ее ничто не держит.

Дима отбил углы и, пару раз ударив снизу, расшатал подоконную панель. Затем выдернул ее. Тайником и не пахло.

— Хотя бы пустая ниша, — протянул он разочарованно.

— Быстро ничего не бывает. Ты давай остальные два подоконника срывай. А я стены простукивать буду.

— Ты что, действительно клад искать собрался? — удивляясь спросил Дима.

— Нет. Но думаю, что-нибудь интересное найдем. Короче, поторапливайся. А то дело длинное, хоть и лето, а здесь света нет. — Александр вышел в сени искать что-нибудь подходящее. — Слушай, ты как здесь что-то нашел. Не видать же ни черта.

— Без меня как без рук, — протянул Дима и пошел ему помогать. Ничего подходящего не попадалось, да собственно там ничего и не было. — Пойдем в комнату. Отломаем что-нибудь.

— Пойдем, — поддержал Александр. В углу комнаты проходила металлическая труба сантиметра два в диаметре. Провозившись несколько минут, стали искать дальше.

— Смотри, Дима. — Александр показал на торчащий из осыпавшихся кирпичей от печки металлический прут. Он не поддался, пришлось его раскапывать.

— Вот это да, — протянул Дима, когда они вытащили его. Прут оказался кувалдой на метровой длины рукоятке. С резиновым покрытием в двух местах.

— Килограммов двадцать, — добавил он, беря ее у Александра.

— Ну, теперь мы быстро узнаем, есть ли здесь клад.

Александр взял его железку и стал простукивать стены. Дима двумя ударами выбил два подоконника.

— Увы, здесь ничего нет. Что дальше делать?

— Простукивай пол.

— Вопрос, конечно, интересный, — озадаченно протянул Дима и стал простукивать каблуком. Ему это быстро надоело и он, взяв кувалду, стал «доделывать» остатки печки.

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, — проворчал Александр. Он приблизился к входной двери.

— Саш, смотри, что я нашел, — позвал Дима. Александр повернулся. В куче мусора Дима собирал какие-то бумаги.

— Что у тебя там?

— Царские деньги. Смотри, как много. Лучше бы золотом откладывали. Козлы, — выругался он в сердцах.

— Собери, потом разберемся. Не за этим сюда пришли. — Александр продолжил свое дело.

— Раз деньги нашел, значит, в печке искать бесполезно, — горестно заметил Дима.

— Не обязательно. Ты нашел старый клад. А мы ищем свежий. Возможно, печь специально достраивали.

— Может быть.

Дима с вновь вспыхнувшим энтузиазмом принялся за дело. Скорость ударов явно возросла. Александр, дойдя до двери, произнес:

— Дима. Давай дверь снимем. Она явно не при царе утеплена. Глядишь, что-нибудь и здесь найдем.

— Тебе, небось, лавры Остапа Бендера покоя не дают? — весело откликнулся тот. — Зачем снимать, когда можно и так обшивку снять? — Он подошел и, взяв у Александра инструмент, стал отдирать утеплитель. Под ним ничего не было с обеих сторон. — А ты говоришь, — недовольно начал Дима. Странные хозяева здесь жили. Отличный утеплитель. На новой квартире окна или балкон утеплять прекрасно бы подошел. А так точно такой же покупать придется.

— Много болтаешь, давай работать. — Александр продолжил простукивание. — Слушай, а у Иареда Моисеевича точно такой же дом. А входная дверь раза в два толще!

— Ты что, предлагаешь туда сходить? — саркастически улыбаясь, произнес Дима.

— Слушай, а я ведь еще тогда внимание обратил. Дверь такая. Странно толстая.

— Там, наверное, все опечатано. Это здесь круши, вороши. А там имущество. Убийство. Не за одно, так за другое отвечать придется. Что в случае чего скажем? Дверь толстая? Или бес попутал? А может быть, за упырями охотились?

— Не знаю, как ты, а я за упырями охочусь, — серьезно ответил Александр. — Помнишь, что он нам тогда рассказывал?

— Кто?

— Хозяин этого дома.

— Помню. Говорил, мол, мы в опасное дело ввязались, что они везде, мы тоже, — вспоминал Дима.

— Если он действительно верил во все это, то не мог оставить дома. Специально заготовленная и брошенная кувалда говорит о том, что здесь искали до нас. Значит, было что искать. Учитывая, что внутреннее убранство говорит, хозяева уехали, и давно. Значит, возможны два случая. Или хозяин сделал это сам или за него. Хозяину не было смысла искать у себя самого с кувалдой что-либо. А подымать шум, когда хочешь смыться, даже в глуши опасно. И когда бежишь — берешь деньги, а не старые диваны. А мебели нет. Значит, работали другие. А когда другие могут свободно вывозить весь домашний скарб и с чистой совестью ломать дом? — Александр посмотрел на Диму. — Когда либо точно известно, что хозяин далеко. Если он в командировке, то незачем брать все вещи. Обычно половина не представляет ценности. Либо он убит, тогда имеет смысл представить дело так, словно он переехал. И пишите письма.

— А если он сам убил Иареда Моисеевича. И имея хладнокровие, в панику не бросился, а спокойно инсценировал переезд?

— А для чего ему нужно было создавать вид, что здесь никто давно не живет. И работать кувалдой. Да и вообще мне самому непонятно, почему окна целые. Это так не вяжется к пейзажу.

— Ладно, а причем здесь дверь?

— Я сам не знаю. Но что-то мне говорит: «Дверь это то, что мы ищем». Все! Прекращаем. Это все, ввиду вышесказанного, бесполезно. Завтра после похороня иду в дом к Иареду Моисеевичу. Даже если ты не пойдешь, — добавил он уверенно.

— А если дом под охраной?

— У них вечно людей не хватает. А тут дом покойника охранять? Не смеши. И так ясно, что скорее госбанк ограбят, нежели дом с давно убитым хозяином. Если дома без хозяев милиция будет охранять, то некому жуликов ловить будет.

— Да. Может быть. Ладно, вместе начали, вместе и продолжим. А что с деньгами делать будем? — спросил Дима.

— Как закладки используй. Пошли, а то нас потеряли, наверное, уже. Я должен был к Татьяне днем зайти, а я тут весь день изысканиями занимаюсь. Они вышли, аккуратно закрыв за собой дверь.

Приехав в центр города, они разошлись. Дима пошел домой, Александр — к Татьяне. Дождь давно кончился. И помытый город дышал свежестью и чистым озоном. Татьяна встретила его у подъезда.

— Где ты был? Я тебя весь день ждала. Мы же договорились встретиться утром?

В легком не закрывающем даже коленки платье, стянутом на талии большим широким черным поясом, с развевающимися волнистыми волосами и блестящими от гнева и возмущения глазами, она могла дать большую фору любой принцессе из сказки. Александр непроизвольно попытался обнять ее, но она резко прекратила его попытку и выжидающе устремила на него свой взгляд.

— Я к тебе с утра шел. По пути встретил Диму. Мы с ним на Волгу слетали. Ну, немного задержались. Я думал, недолго.

— Успею. Недолго. Уже восьмой час. И не предупредил. Мог бы и оторваться, сходить до ближайшего телефона. — Решимость покинула ее, и слезы ненавязчиво встали на повестке дня. — Я тут переживаю. — Она обняла его. Думаю, может что-то случилось…

— Что может случиться?

— Что может случиться? — Татьяна, казалось, не поняла, что у нее спросили. — Да в последнее время реже что-нибудь не случается, чем случается. Как тебя с утра нет, значит что-то случилось. — Ее глаза снова приняли воинственный вид. Она оторвалась от него и сложила руки на груди. Я все телефоны оборвала. У тебя мать, наверное, валидол глотает. А он: что может случиться? — Она попыталась его карикатурно повторить. — Так куда вы «слетали» говоришь?

— Я же тебе рассказывал про того мужика? Который нам про сатанистов рассказывал. И что я туда ходил, а там — словно сто лет не жили. Ну, вот я и решил с Димой проверить, тот дом или не тот.

— Долго же вы проверяли.

— Да, он сразу подтвердил, что тот. Когда мы внутрь вошли, решили поискать компромат. Дима пачку царских ассигнаций нашел. Если не веришь, давай к нему сходим. Он сейчас домой пошел.

— А почему, балбес ты такой, меня взять с собой нельзя было?

— Я же говорю, не думал, что это надолго. — Она подошла, и взяла его за щеки.

— Обещай мне, что в следующий раз, когда будешь думать, что недолго, успеешь, — будешь брать меня с собой. — Она приподняла его лицо, чтобы посмотреть в его виновато опущенные глаза. — Ну же! Повторяй за мной: обещаю всегда и везде.

— Обещаю всегда и везде…

— Брать меня с собой.

— Брать меня с собой.

— Не тебя, а меня. Быстро все заново, — произнесла она, уже злясь.

— Обещаю всегда и везде брать тебя с собой.

— То-то же. Ты не забыл, что завтра похороны.

— Нет. А что?

— Мне надо будет завтра с утра зайти за Ладой и пойти с ней к его родителям, помочь или еще что. Так что завтра с утра пораньше, часиков в семь зайдешь за мной.

— А я что там делать буду?

— Ты там ничего делать не будешь! Ты меня сопровождать будешь. Потому что тебя далеко и надолго отпускать нельзя. На бога надейся, а сам не плошай! Слышал такую пословицу?

— Слышал, — ответил он, обнимая ее. Было еще светло. И народу вокруг паслось много. Но это нисколько не мешало им выражать свои чувства.

XXV.

Красная крышка гроба с фотографией молодого улыбающегося человека встретила их у подъезда. У Александра не было ничего черного, и он надел темные брюки и белую рубашку. Прекрасные, из золотого шелка волосы Лады украшал черный бант. Черная полупрозрачная, спадающая почти до колен с вырезами по бокам рубашка, подпоясанная черным поясом, и такого же цвета чулки и туфли позволяли ей сразу после похорон пойти на бал. Но прекрасное, охваченное неподдельным горем личико сразу отбивало кощунственные в такой момент мысли. Татьяна была одета в строгий костюм деловой женщины, ее волосы не развевались как обычно, а были уложены в виде серпа. У крышки они остановились. Лада заплакала. Татьяна стала ее успокаивать. Глядя на фотографию и на прижавшуюся к Татьяне Ладу, Александр подумал: «Идеальная пара». Волна чувств накатила на него, и он почувствовал, что глаза набухли. «Одного не стало, жизнь другой надломлена. Красивая, смелая — и такой удар».

— Пойдемте, — произнес он вслух. Они поднялись. Дверь была открыта и они, не звоня, вошли в квартиру. Народу собралось довольно много для восьми утра, в основном родственники погибшего. Их встретила мать. По ее лицу было видно, что она вряд ли спала много в последние дни и явно нередко плакала.

— Пришли, — произнесла она словно для себя, безутешность и покорность отразились на ее еще молодом лице.

— Мы помочь пришли, пораньше, — произнесла Татьяна.

— Спасибо, конечно, но не надо. Родственников приехало много, они в этих делах разбираются, — ответила она тем же голосом. — Проходите. Похороны начнутся в девять.

Они прошли в зал. Посреди комнаты стоял гроб. Слава лежал в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. «А при жизни никогда в костюме не ходил», — обратил внимание Александр. В руках, сложенных на груди, стояла горящая коричневая свечка. Лицо могло показаться спящим, если бы не синий отлив немного вздувшегося лица. В комнате стоял слабый, чем-то сильно неприятный запах. «Мертвецом пахнет», — подумал Александр. В комнате все зеркала были занавешены материалом. У изголовья гроба, приложив платочек к лицу, стояли какие-то неизвестные ему старушки. «Интересно, почему на похоронах, даже молодых, всегда старушек больше, чем всех остальных». Первое чувство, начавшееся у подъезда, прошло и Александр стал реагировать на обстановку как обычно. Множество народу, для такого маленького помещения, как трехкомнатная квартира, производило на удивление мало шума. Можно было буквально услышать пламя свечи, характерный запах которой ненавязчиво направлял мысли на одну тему. Александру почему-то пришли на ум родители, он отогнал эти мысли. Все остальное время он занимался тем, что отгонял наплывающие мысли. Лада, зайдя в зал, сразу заплакала и приникла к Татьяне. Та увела ее из комнаты. Александр, оставшись один, не знал, куда себя деть. Обстановка тяготила. Но реального выхода он не видел. Выйдя из зала, он пошел в Славину комнату. Там Татьяна и многочисленные помощницы успокаивали Ладу. В другой комнате сидели в основном мужчины. Отец Славы, словно сросшись с креслом, не видя, смотрел перед собой, остальные выражали ему сочувствие. Он, не слушая их, кивал головой. Александр вдруг с ужасающей прямотой понял — все ждут, когда это все закончится, и не знают, что сделать, чтобы это приблизить. «Умерший человек является обузой, нарушая тем самым размеренную жизнь других людей. И они спешат от него избавиться». Мысль неприятно кольнула его. Пришел Дима.

— Здравствуй, — негромко произнес Александр, протягивая руку.

— Здравствуй, — в тон ему ответил Дима. — Неприятно, конечно. В таком возрасте. Родители растили, растили. Вырастили. И на тебе. Единственный ребенок. Две ветви прекратились.

— Почему две? — не понял Александр.

— У отца, и у матери.

— Да, конечно, — согласился Александр. — Хорошо, хоть ты пришел. А то все здесь в трансе, я в растерянности. Только на похоронах задумываешься, что и по тебе ящик плачет. Хорошо хоть, что когда будешь на его месте, тебя уже ничто не будет волновать.

— Как знать. А вдруг там что-то есть? Тогда как раз там-то все волновать и будет.

— Может быть, все может быть. Зря что ли ножи с тремя шестерками носят, церкви строят да и вообще. Для чего-то же люди живут на этом свете?

Пришел Хомут, они поздоровались.

— Олег, ты рассчитывай, через неделю к тебе поедем, — обратился Александр к Хомуту.

— Хорошо.

Их позвали выносить гроб. Три скрученных шторы, подложенные под гроб, уже ждали своих скорбных носильщиков. Диму и Александра поставили сзади. Остальные концы взяли родственники. Осторожно, чтобы не потревожить вечный сон еще недавно полного сил молодого мужчины, они подняли гроб и вынесли на улицу. У подъезда кто-то уже принес табуретки. Гроб установили на них. Заиграла похоронная музыка. Соседи, знакомые и просто прохожие постепенно увеличили число прощающихся. Люди подходили к родителям и выражали соболезнования. Некоторые пытались ободрить невесту, так и не ставшую женой. Подъехали грузовая машина и автобус. Погрузив гроб и посадив людей, отправились на кладбище.

Свежевскопанная могила ожидала своего подарка. Бывший человек, в цивильном костюме и отекшим лицом, в последний раз глянул на солнце и, услышав стук забиваемых гвоздей, навсегда опустился в приготовленную для него яму. И хотя до и после, многие долго и нудно что-то говорили, его это не волновало. Последнее дыхание жизни донеслось до него стуком камней, разбивающихся о крышку и пачкающих материал. Помытый и одетый во все чистенькое и новенькое, заколоченный, чтобы не вернуться, однажды родившись, он однажды умер. Красивая молодая девушка во всем черном с огромным бантом на прекрасных волосах своим видом диссонансно напоминала о радостях жизни. Убитые горем родители и чувствующие себя виноватыми друзья. Картина чем-то напоминала поход к зубному врачу: необходимо, но скорей бы закончилось. Рабочие сноровисто закопали гроб и, соорудив холмик в виде копии заколоченного гроба, водрузили памятник. Провожающие в последний путь возложили венки. Всепогрузились в транспорт и поехали обратно, то ли для отдачи последних почестей, то ли для снятия стресса. Дима, Татьяна и Александр, посидев для приличия и чуть выпив, незаметно ушли. Хомут исчез чуть раньше.

Было уже поздно, когда они освободились. И немного навеселе втроем отправились на дело. По мере приближения к цели бравое настроение постепенно остывало, и в голову приходили различные неприятные вопросы. Присутствие женского пола не позволяло подать виду, и обсуждение проходило на конструктивной ноте.

— Может подождать, пока полностью стемнеет? — предложил Дима.

— Тогда, когда туда войдем, не будет ничего видно и придется светить. Соседи увидят свет в пустом доме и сообщат в милицию, — ответил Александр. Да и ночью это всегда подозрительно. Сейчас уже поздно и люди сидят по домам. Но время еще считается дневным — когда кругом много народу, никому даже дела не будет до нас.

— А ты думаешь, со своим инструментом сможешь дверь открыть? — Дима покосился на сумку Александра.

— Ломать — не делать. Проблема в том, чтобы открыть незаметно для последующих посетителей. Вдали показался дом Иареда Моисеевича.

— Ты, Татьяна, останешься подальше, и будешь наблюдать за всякими подозрительными прохожими. Если что, свистнешь. — И в ответ на ее немой вопрос он вытащил из кармана свисток с шариком. — А мы с Димой пойдем на разведку.

— Я знаю, для чего ты эту идею со свистком придумал. Я нигде не останусь и пойду с вами.

— Татьяна! Кто-то же должен остаться снаружи? Случаи всякие бывают.

— С тобой! Случаи всякие бывают. Поэтому на всякий случай я пойду с вами. И прекрати спорить! — произнесла она настырно. Александр, видя бесполезность попыток и отсутствие поддержки с флангов, скрепя сердцем согласился.

— Ладно. Пойдем втроем. Шесть глаз лучше, чем четыре.

Они подошли к дому. Вокруг никого не было. На двери врезной замок украшала бумага с неразборчивой печатью.

— Что будем делать? — спросил Дима.

— Ничего, — ответил Александр, отрывая бумагу. — Все надо делать так, будто от своего дома ключи забыли. Если ты не уверен в себе, кто же будет в тебе уверен? — Он весело окинул взглядом обоих и стал доставать инструмент. Вскрытие двери оказалось делом непростым и после безуспешных попыток решили выставить окно. Непринужденно вытащив штапики, удерживающие стекло, и повторив операцию со вторым, они оказались внутри.

— Интересно, зачем ставить сложный замок на дверь, если окна практически закрыты от честного человека? — удивилась Татьяна.

— У нас везде такие же окна. И ничего, ставят же входные металлические двери, — ответил Александр. В комнате все было по-прежнему, только на полу появились меловые рисунки, изображающие, возможно, положение трупа. Александр подошел к двери и открыл ее. Она при близком рассмотрении оказалась еще толще.

— Вы здесь не стойте, я сам ее раскурочу, — приказал он. — Аккуратно, ни к чему не прикасаясь, обыщите комнату.

— Слушаюсь, сержант, — недовольно подчинился Дима.

Александр осторожно, стараясь не погнуть гвозди, стал отдирать обивку. Гвозди, забитые лишь по периметру, неохотно соглашались с грубым нажимом.

— Татьяна, придержи, — попросил Александр, — а то сейчас упадет. Я хочу потом обратно незаметно забить.

Татьяна подошла и стала держать сверху.

— Слушай! А почему везде гвозди забиты через равные промежутки, а здесь, — она кивком указала на закрепленную, на петлях, часть двери, — с большим пропуском?

— Наверное, из-за петель.

— Но пропуски как раз между петлями, а не около них?

— Действительно. — Александр открыл дверь до упора и стал рассматривать ребро двери между петлями. — Смотри! — обратился он к Татьяне. Отчетливые щели твердо указывали на неоднородный характер внутренности. Он взял отвертку и попытался расширить щель. Дерево хрустнуло, и открылась небольшая ниша. В ней лежал кинжал.

— О-го-ro! — воскликнул подошедший Дима. — Саш, ты у нас телепатом стал настоящим, — Александр взял стилет в руки:

— Обыкновенная финка. — Нож представлял собой обоюдоострый клинок с выемкой по обеим сторонам лезвия. На ручке выпукло с одной стороны краснели три шестерки. — Что бы это значило?

«Имеющий ум смотри здесь, число зверя шестьсот шестьдесят шесть», процитировала Татьяна.

— Значит, он был сатанистом, — задумчиво произнес Александр.

— Все ясно, — влез Дима. — Он решил от них уйти. А они этого не вынесли и грохнули его. А по пути сердце не выдержало, дорогая вещь все-таки, тот «змеевик» и прихватили.

— Может быть, все может быть, — задумчиво заметил Александр.

— О чем это вы? — не поняла Татьяна.

— Мы и сами как следует не знаем, — ответил Александр. — Разговоры потом. Я сейчас обратно забью, и уходим.

Они поставили стекла обратно, как могли, прилепили измазанную печатью бумажку и исчезли в заходящем солнце.

XXVI.

— Алло! Александр ты? — послышался голос Димы.

— Привет. Ты откуда? Так рано.

— Я из центра звоню, около памятника. Короче, нашел тут одну бабку. Она травами лечит. Ее все колдуньей зовут. Короче, собирайся. Я тебе остальное потом расскажу. Только быстрей. Я здесь не один. — В трубке послышались гудки.

— Идиот, — выругался Александр, но быстро собрался и вышел на улицу. Дима сидел на скамейке с каким-то парнем. Александр подошел и поздоровался.

— Александр.

— Владимир, — ответил тот.

— Пошли, — Дима встал.

— Куда? Объясни, в чем дело? — спросил Александр.

— По пути объясню.

Они пошли на остановку.

— Короче, этот парень дальний мой родственник. Он точно знает, что здесь в одной деревне, на хуторе, живет одна бабка, которая вылечивает неизлечимые болезни. Одного из его знакомых уже вылечила. Рентген показал, что здоров. А у него саркома была. Должен был в этом году богу душу отдать. Но не это главное. Он знает, куда ехать. Такой шанс упускать, сам понимаешь.

— А у тебя что? — обратился Александр к новому знакомому.

— Не важно. Я же не интересуюсь вашими проблемами.

— Не хочешь говорить, твое право. А далеко ехать?

— Я же не местный, не знаю.

— Он мне сказал, что недалеко, — сгладил некоторую шероховатость разговора Александра с Владимиром Дима. Они сели в автобус и, доехав до автовокзала, пересели на пригородный. «Недолго» оказалось несколько часов.

— Ты бы хоть предупредил, я бы денег с собой взял, — произнес Александр.

— Если что, у Володи займем, у него есть. А она денег не берет. Бесплатно лечит. И не всех. Не афиширует свои необычайные способности. В собственной деревне о ее способностях недавно случайно узнали. Когда она маленькой девочке, распоровшей живот, заговором кровь остановила. Так что может и не принять нас.

— Живы будем, не помрем. Прорвемся, — хмуро произнес Александр. Автобус остановился у белокаменной остановки. Они вышли и, спустившись по тропинке к лесу, перешли неглубокий, но очень крутой овраг. Тропинка вела мимо уже начинавших желтеть деревьев, хотя осенний сезон еще не наступил. Воздух, далекий от городской суеты и огромных, исторгающих разноцветные клубы дыма и копоти труб, наполнял грудь мягкой свежестью позднего лета, напоминая о грядущей осени и долгом ожидании следующего жаркого сезона. Тропинка вывела к полю и побежала между скошенными полями, пастбищами и лесом, то ныряя в зародыши будущих оврагов, то подымая на пригорки. Солнце не пекло, а тихо ласкало природу, обещая хороший урожай земледелам и не обгорающий загар отдыхающим, а всем остальным — прекрасное настроение. Вдали показалась деревня.

— Не доходя до деревни, тропинка должна раздвоиться. Одна в лес, другая в деревню, — произнес Володя. — Дом из деревни должен быть виден, но из деревни придется, как мне сказали, перелезать через овраг, который вечно полон не пересыхающей грязи.

— Если не заметим развилку, до деревни дойдем и спросим, — ответил Александр. Однако они не заблудились и, правильно свернув, через несколько минут были на месте. Хутор оказался хутором лишь наполовину. С одной стороны, где был внушительный овраг, раскинулась деревня, с другой одиноко стоял пятистенный дом почти без всяких пристроек. Старый полинявший невысокий дощатый забор окружал нехитрые владения. Александр подошел к калитке и прокричал:

— Есть здесь кто-нибудь?

Около крыльца, словно из-под земли, появилась старушка и спокойным недовольно — безнадежным голосом произнесла:

— Что орете. Заходите, коль нелегкая занесла.

Она поднялась по крыльцу и зашла в дом, не закрывая за собой дверь. Ребята открыли калитку и, пройдя двор, непонятно чего стесняясь, зашли в сени.

— Снимайте обувь и заходите. Да дверь за собой закройте, а то куры забегут. Нечего им здесь делать.

Сняв обувь, они вошли в комнату. Обстановка соответствовала обычной деревенской избе. Большая печь. Кровать, застеленная цветастым покрывалом, свадебная фотография над ней и несколько других, дубовый стол и лавки вокруг него. В углу стояло веретено. Богатством и роскошью не пахло. Однако нищетой тоже.

— Садитесь, коль пришли, — пригласила она, указывая на лавку. Ребята сели. Она принесла на стол тарелочку меда.

— Мы не хотим есть, — запротестовали ребята.

— Хотите или не хотите, какая разница, — успокоила она, продолжая накрывать. — В вашем возрасте через пять минут после еды есть охота. А вы городские. Значит, ехали несколько часов. Я чай не обеднею.

На столе появилось копченое мясо, несколько кувшинов с чем-то. Картошку с утра потушила, сейчас согреется. Уж с утра было ясно, что жди гостей. Выпить вам не поставлю, не женаты еще.

— А вы откуда знаете? — удивился Александр.

— Зачем знать? Когда на лице у вас написано.

Она положила перед каждым деревянную ложку. Потом принесла большую миску и насыпала туда жаркое. Не брезгливые чай? Из одной тарелки, по-деревенски поедите, не помрете авось?

— Не-ет, — засмущались ребята. Она поставила две миски с ягодами.

— С молоком или так?

— Так.

— Ну, ешьте пока. — Она подошла к прялке.

— А вы? — спросил Александр.

— Мне на погост готовиться пора, а не брюхо набивать. На старости лет есть больно не хочется. Так, ягод с медком поем да молока попью, вот и ладно. Это вы растете, а мы уж в землю прорастаем.

— А где вы корову держите? — удивился Александр.

— А я не держу корову. Родственники из деревни каждый день приносят. У нас здесь торгашей нет. Дороже довезти будет. Так что живем по-старому. Рассказывайте, как зовут, зачем пришли.

— Меня зовут Володя, но я бы хотел наедине.

— А зачем компанией пришел?

— Я приехал один. Но вот они со мной напросились. У них тоже дело.

— Ну, пойдем на двор.

Они вышли.

— Саш, ты что думаешь? — еще не дожевав, произнес Дима.

— Что думаю, что думаю. Думаю, что зря пришли. Бабка как бабка. Приехали издали пенсионерку объедать. — Александр с досадой бросил в миску вишневую косточку.

Через несколько минут она вернулась одна. Села за стол, и устало глядя на Александра, спросила:

— Рассказывай, голубчик.

Александр только сейчас разглядел ее. Белый платок прикрыл седые волосы. Неизгладимые морщины, накопленные долгой жизнью, избороздили лицо. Лишь живые голубые глаза напоминали о существовавшей когда-то молодости.

— Зовут меня Александр. Ничем я не болею. — Он постучал по столу. Вам, наверное, будет смешно, но мы, я и Дима, пришли по поводу упырей. — Он посмотрел на нее.

— Продолжай, — произнесла она, словно думая о своем.

— В общем, все началось с того, что мне приснилось, будто я ночью пошел за одним человеком. Он словно во сне прошел сквозь двери, они сами перед ним открывались, а потом подошел к кровати, наклонился и стал чмокать в шею. Александр остановился. И посмотрел на старушку. Она оживилась.

— Это был не сон. Судя по рассказу, близкий был человек. Радуйся, это не опасно, считай, тебе повезло. Слепые упыри как комарики, укусил и успокоился. Следующий приступ может больше и не повториться. А если и повторяется, то нечасто и никому вреда не приносит. У мужчин обычно как женятся — проходит сразу, а у женщин — пока с мужем живет, не проявляется. А как родит, то полностью излечивается. — Она произнесла это так просто, словно разъясняла правила оказания первой помощи при насморке. У Александра сразу стало легко на душе.

— А это не связано как-нибудь с богом и сатаной? — на всякий случай спросил он.

— Как не связано? Конечно, связано. В каждом человеке сидят бог и сатана. Если совершаешь добрые дела, то сатана изгоняется — бог побеждает. Если злые, то наоборот.

— Но разве кровь сосать, даже иногда, это доброе дело? — с сомнением спросил Александр.

— Человек это делает, не зная об этом, это дьявол смущает окружающих. И поэтому люди, заключая союз пред богом, избегая Содома и Гоморры, тем самым изгоняют заразу. Хуже, когда упырь зрячий.

— А как зрячими упырями становятся?

— По-разному. Но это отдельный разговор.

— Но мне это очень важно.

— Зачем?

И Александр рассказал о последних событиях.

— Нож, который вы нашли, означает, что хозяин дома солдат дьявола. Есть такие люди, которые верят и служат сатане. А змеиный двурушник для них как для нас икона чудотворная. Значит, опять они в городе завелись. — Она встала. — Последний автобус скоро. Ваш товарищ на улице сидит. Забирайте его и спешите. И помните, они очень хорошо умеют обольщать. Продать душу дьяволу легко, да невозможно выкупить.

— Большое спасибо вам.

— Не за что. Помните бабку Агриппину добрым словом и хорошо.

Они вышли и заспешили на автобус.

— Володь, расскажи хоть, помогла чем или как? — не вытерпел Дима.

— Давай не будем на эту тему. Это мои дела. Если помогла — хорошо. Если нет, так не одна она такая мучилась.

— Саш, а ты как считаешь? Зря я тебя оторвал? — поинтересовался Дима.

— Нет. Самое лучшее за последнее время событие. Сейчас, по крайней мере, знаем, кто такой Иаред Моисеевич был. Значит и человек с Волги тоже понятно, кто был. И скорей всего он его и грохнул. Чтобы двурушник забрать.

— Смысл какой был ему это делать? Он же мог просто купить его? — возразил Дима.

— Ну, во-первых, купить нож за пятнадцать тысяч «просто купить» не назовешь. И, во-вторых, по принципиальным соображениям. Солдат сатаны профессиональный служитель, а он нам говорил, что борется с ними.

— А чем объяснить, что на квартире обыск и запустение?

— Я же говорю, он забрал кинжал. Бабка же говорит: он для них — как икона-чудотворница.

— Тогда он знал, что за ним погоня и не мог приготовиться к отъезду. А преследователям незачем было инициировать давний отъезд, — не унимался Дима. Володя шел, погруженный в себя и не вслушивался в разговор.

— Он мог все подготовить и заранее. А тем оставалось лишь биться головой об стенку, — размышлял Александр.

— Дела-а, — протянул Дима. — Ну так что теперь? — Он вопросительно посмотрел на Александра. — Все, заканчиваем расследование?

— Нет. Мы все равно на подозрении. И у нас есть нож. Так что можно привлечь их внимание. Мне кажется, надо закончить это дело. Иначе в один прекрасный день можно проснуться над чужой шеей, — он весело рассмеялся. Меня сейчас больше волнует разговор с Татьяной. Я ей обещал каждый раз брать с собой или предупреждать. А сам снова на целый день пропал. Того и гляди, скоро на улице здороваться перестанет. — Радость так и вырывалась из него. Они подошли на остановку и долго ждали автобус.

XXVII.

— Божественный! Мы потеряли след ловаида. Нам снова нужна твоя помощь, — произнес Авол. Пустая комната, освещаемая одинокой свечой, идеально подходила для ведущих разговор. Плотно занавешенные окна не позволяли определить время суток. И время, подчиняясь собеседникам, словно остановило свой ход. Даже свеча, захваченная странным разговором, против обычаев, не играла огнем, а замерла в ожидании чего-то. Только две пары глаз поблескивали льдом жизни.

— Я дал вам в руки Дар Его. Вы утеряли. Я указал вам, где его найти и в грудь вонзил дешевке этой. Вам взять осталось лишь. И что? Что вижу я? Вновь просьбы? — начал Иавол словно проповедь. — А может, скоро вам подавать я буду должен и Граали? — Он встал. — Я долго не был с вами. Что сделано с тех пор?

— Иавол, зря ты укоряешь. С тех пор, как изгнан из Сибири, я создал здесь общину. Наверное, уж шесть сотен Диаволу молитвы посвящают, и радость жизни полной грудью без устали вдыхают, — привыкши проповедовать, ответствовал Авол. — Я здесь, в тиши, пока не разузнали злейшие враги, уж многих слуг Его поставил светскую власть вершить. И главное, нашел великое посланье от Него. Но все срывается. За этим я тебя позвал.

— О чем ты, брат мой?

— Они встают и двери перед ними, как волны пред луною, отступают. И то, что мы из чаш в себя вливаем, они берут у спящих, но живых. И тех при этом в лоно обращают. Коль нам их в братство приобщить, то можно уж «придурков» не бояться.

— Ты видел сам, иль только подозренье?

— Нет, я не видел. Но много есть свидетельств и причин. И по следу послал я уже многих.

— Скажу тебе я, Авол. Чтоб знал ты это. Ведь кроме вас, в сем городе есть почитатели Его.

— Так почему ты не сольешь нас вместе? Ведь мы тогда весь город сможем обратить, и нам будет дано открыться?

— Не будем задевать мы эти темы. Но помни, и кулак не слиток. Канат из нитей состоит, но ведь порвать его сложней, чем дерево сломать, пусть большей толщины!? Мне больше интересней, как ты мог доверить кинжал носителю Грааля, тому, кто ловаид унес. Ведь ты был лучшим среди лучших?

— Прости, Иавол, здесь моя вина. Я кровь тогда не пил уж две недели. А больше я ничем давно уж не питаюсь.

— Про то, что ты сказал, я знаю, — переходя к другой теме, произнес Иавол. — Но только как их приучить — мне непонятно. Те, кто не видит, но сосет, для нас интереса мало представляют. Хотя надо их выявить побольше и к нам привлечь. А вот кто делает все это, словно к женщине с любовью, тех надо к нам привлечь и взлелеять. Но бойся, для тебя они опасны и могут сами вас привлечь. Не ясно, лучше ль то иль хуже. А ловаид отсюда вывезен уже, и в монастырь известный, что под Москвой, положен на хранение до времени. Вам нужно будет в праздник их какой-нибудь дождаться окончания их мессы. И одного, а лучше двух, на месте освященным лезвием отправить к праотцам. Да и кинжал оставить в трупе. Монахи-то должны быть не миряне. Народу, в дни такие, много там. Пока они что и почем почуют, должны вы из-под алтаря достать, что нам дано по праву и в ту же ночь две жертвы принести. Чтоб ловаид мог облизнуться кровью. Одна должна быть не узнавшая мужчины. Другого, среди рясоносцев поищите, но должен быть не ниже, чем обет безбрачия принявший. — Он встал. И не прощаясь, вышел.

XXVIII.

Небольшая березовая роща, играя, перешла в смешанный лес. Тропинка вывела на пригорок, и взгляду открылся вид патриархальной природы. Коровы, спокойно жующие подножный корм, небольшое озеро с купающимися детьми. Невысокая лесная трава, привычно вытянувшись к редкому из-за окружающих деревьев солнцу, мягко стелилась под ногами. Приятный, такой редкий в городах колокольный звон наполнил все окружающее пространство чарующим объемом и всколыхнул душу. Давно потерянная беззаботность, словно по мановению волшебной палочки, на мгновение поселилась в груди. Дорожка, в последний раз юркнув средь деревьев и обойдя древний, в несколько обхватов, заросший мхом, и ровный, словно стол, пень, вывела из лесу. Взгляд выхватил раскиданные со всех сторон деревни и златоглавую церквушку. И чуть вдали белеющий монастырь. Множество народу, вероятно, из соседних деревень, и разнообразные священнослужители, колокольный звон и висящая в воздухе легкость собирали даже неверующих. Природа, щедро возвращая посеянное, воздавала одной сельхозкультурой за другой. Ожидание обычных осенних многочисленных свадеб наполняло народ благодатью, и они напористо выражали свое смирение. Люди в радости стремятся сделать всем хорошо и опасаются потерять достигнутое счастье. Природа, увлеченная людьми, замерла, наблюдая действо. Даже легкий ветерок не ласкал листву. Ничто не предвещало близости смерти. Через много дней люди из газет узнают, что маньяк проникнет в храм и убьет одного и смертельно ранит другого служителя. Колокол на мгновение смолкнет от такого безумия. Хорошей работы стилет, украшенный тремя шестерками, вызовет некоторое смущение у прихожан и даст возможность следствию сформировать твердую версию о маньяке-одиночке. Как и в других местах, в разные времена и на разных континентах.

Каменный идол в образе прекрасного юноши задумчиво сидел на лавочке. Пред изваянием, на каменном ложе, возвышавшемся в окружении ковра с высоким пушистым ворсом, заполняющего всю площадь помещения, лежал человек, прикованный к постаменту, лицом к изваянию, в черной, похожей на рясу одежде. Ремень, обхватив рот пленника, удерживал голову в неподвижном состоянии. Руки и ноги удерживались металлическими обручами, прикрепленными к натянутым цепям. За ним стояли: четверо в белом, в виде вытянутого по диагонали четырехугольника, совсем юная девушка, в полупрозрачной тоге, с занесенным над жертвой двуручным кинжалом с раздваивающимся лезвием, и позади нее трое мужчин, завершая ромб, лицом к жертвеннику. В центре четырехугольника, высокая ваза из меди в виде подсвечника курилась благовониями. Языки желто-голубого пламени лизали стены, создавая ощущение нереальности происходящего. Откуда-то издалека полилась негромкая органная музыка, усиливаемая массивностью помещения. Авол и двое стоящие впереди по бокам упали на колени. Жрец, скрестив руки на груди, произнес:

— Ты вновь дал нам его. И взгляд на нас свой устремил. Прими же дар сей!

— Прими! — вторили остальные. И голос, усиленный стенами, словно ураганом, наполнил пространство. Жертва задергалась пред опускаемой смертью, но крепкие путы не дали ему даже сколь-нибудь значительно пошевелиться. Странность происходящего пародировала сон. Прекрасная, совсем юная девочка. Не более семнадцати лет. С распущенными золотыми волосами и ангельским личиком опускала гильотину. Острое лезвие вошло глубоко, но слабых сил не хватило одним ударом проткнуть шею насквозь и обезглавить тело. Вытащив окровавленный металл, она приникла к шипящему разрезу и стала жадно глотать соленый нектар. Кровь, стекая по ее губам, забрызгала ее легкую одежду, очертив упругую грудь и испачкав лицо. Пресытившись или не выдержав напряжения, а возможно от опьянения недозволенным, она упала, потеряв сознание. Прекрасная, даже окрашенная кровью. В боковых стенах открылись ниши и из каждой вышли по одному человеку, в черных одеждах и скрытых черными масками лицах. Они унесли оставшийся прах. Авол подошел и, подняв жрицу на руки, положил ее на ложе. Затем одним движением, двумя руками, сорвал с нее одежду. Без одежды она выглядела еще лучше. Он раздвинул ее колени и отошел, словно показывая дьяволу ее прелести. Уже уйдя в мир грез, она не выпустила ловаид, и он болтался в ее руке. Авол разжал ее руку и положил его ей в изголовье, острие почти касалось ее волос, потом, подняв глаза, спросил:

— Кто?

Стоящий слева сделал шаг вперед.

XXIX.

Измучившись в бесконечных ожиданиях, Татьяна пошла домой. Как всегда, когда никого не ждешь, кого-нибудь встречаешь.

— Здравствуй, Татьяна!

— Привет, Лада. Куда идешь?

— Просто решила пройтись. Воздухом подышать. А то весь день сегодня дома просидела, надоело уже. Что это ты, невеселая какая?

— Сашка опять исчез. Обещал с утра зайти, до сих пор нет.

— Да все они, мужики, такие. Послушать — так вроде за звездами на небо собрались, а чуть из глаз выпустишь… Да ладно, найдется твой. Никуда не денется. Пошли, вместе пройдемся по бульвару. И ты проветришься, и мне одной скучно не будет.

— Пойдем.

Они пошли неторопливой походкой, вдоль серых зданий и спешащих куда-то людей. Солнце уже перешло свою самую жаркую точку, но еще припекало. Прохожие оглядывались на привлекательную пару, они не обращали на окружающих никакого внимания и изредка обменивались ничего не значащими фразами. Мимо проехала «Волга», с тонированными стеклами, слегка притормозив около них и затем резко дав газу. Разговор не клеился, каждая думала о своем. Пройдя несколько остановок и посетив по пути все представляющие для них интерес магазины, они вышли на остановку. Тут же подъехали белые «Жигули», с синим фонарем на крыше. Из машины вышел средних лет мужчина, в форме.

— Пройдемте со мной, — обратился он к Ладе. — И вы тоже.

— А в чем дело? — удивилась Татьяна.

— Там узнаете. Давайте не будем устраивать скандал. Вы, надеюсь, не заставите меня применять силу? — Он галантно улыбнулся и открыл перед ними заднюю дверь. Девушкам ничего не оставалось, как подчиниться. Уже в машине Татьяна снова спросила:

— А на основании чего вы нас арестовали?

— Вас никто не арестовал. Просто поступил сигнал, что две девушки, красивые девушки, подсыпали что-то двум клиентам. А затем обчистили «друзей» до нитки. Если это не вы, то для вас это простая формальность. Вы уж извините. Сами понимаете, работа такая.

— А что? Мы похожи на «таких»? — рассмеялась Лада.

— Нет, конечно. Мне просто приятно задерживать таких красавиц.

— И надолго это затянется? — Татьяна была не склонна поддерживать фривольный разговор.

— Обычно недолго. Следователь вас посадит рядом с другими и все.

Они подъехали к месту. Милиционер вышел и открыл девушкам дверь.

— Выходите.

Они вышли. К машине подошел человек в серой тройке.

— Привез, — хмуро обратился он.

— В мою машину проводи, я сейчас подойду. — Он развернулся и ушел.

— Вот как раз и следователь. Пройдемте.

Девушек посадили в рядом стоящие спортивные «Жигули», а, возможно, похожий на них «Москвич». За рулем сидел человек в штатском. На машине не было никаких знаков, выдающих принадлежность к соответствующему ведомству. Подошел человек в сером костюме. Сел на переднее сиденье. Неторопливо пристегнул ремень, и машина тронулась.

— И куда вы нас? — весело спросила Лада у пришедшего, тот медленно повернул голову и, смерив ее высокомерным жестким взглядом, повернул голову обратно. У Лады сразу пропало желание продолжать задавать вопросы. Дальше ехали в полной тишине. По мере того как дорога накручивала километры, настроение девушек ухудшалось.

— Куда вы нас везете? — не выдержала Татьяна. — Вы не имеете права взять нас на улице и увозить дальше ближайшего отделения милиции. Если вы сейчас же не отвезете нас обратно — я выпрыгну. — Он так же медленно повернулся и безразличным тоном бросил:

— Ты хочешь, чтобы я одел тебе наручники?

— Я вам не «ты». Как вы смеете со мной так обращаться? — Татьяна уже овладела собой, и в ее голосе зашелестели металлические нотки. Легкая усмешка, не затронув глаза, мелькнула на лице следователя, и он вновь повернулся к лобовому стеклу, и больше уже до конца поездки не поворачивался. Они выехали за город и повернули на узкую асфальтированную дорогу. Дорога привела назад в город к какому-то невзрачному зданию. Машина подъехала к решетчатым металлическим воротам, и шофер посигналил тремя длинными трелями. Почти моментально появился охранник. Судя по внешнему виду, он был явно не спившийся пенсионер, а, скорее всего только что закончивший выступать в большом спорте борец. Ворота открылись, и они подъехали к невысокому, отделанному мрамором крыльцу. Следователь вышел и, не говоря ни слова, открыл девушкам дверь.

— Что это? Куда вы нас привезли? — запаниковала Лада, выходя из автомобиля.

Следователь закрыл дверь и рукой показал на вход в здание. Татьяна, поняв бесполезность всяческих расспросов, решительно поднялась и открыла дверь здания. Лада, боясь расстаться с ней, заспешила за Татьяной. Пройдя небольшой коридор, они вошли в зал. Вид внутри поразил обеих. Что-то подобное они видели только в кино, когда показывали балы во дворцах. Потолок, устремляющийся в небо, множество колонн, стилизованные ковры, низкие полукресла, полудиваны и множество всяких мелких дополняющих деталей, располагающих к отдыху. Помещение явно не соответствовало месту, где допрашивают стражи порядка. Их провели через зал, маленькие уютные комнаты и привели в спальню. Спальня представляла собой средней величины комнату с кроватью, занимающей половину помещения и балдахином над ней, со спускающимися прозрачными шторами. Некоторые дополнительные штрихи свидетельствовали о том, что комната специально была отделана для «определенных» работ. Мужчина вышел, оставив девушек вдвоем.

— Как ты считаешь, что это все значит? — спросила Лада испуганно.

— Я не знаю, но твердо уверена — нас привезли не на опознание.

— Об этом я и сама догадалась. Что теперь будет! Я думала, такое бывает только в фильмах.

— Пока ничего еще не было. Посмотрим, что будет дальше. Главное, держать себя в руках. Мольбы и слезы здесь, судя по всему, не помогут.

— Дверь открылась и в комнату вошла женщина, одетая весьма двусмысленно. Судя по всему, она была незначительно старше девушек, и, вероятно, нравилась мужчинам.

— Раздевайтесь, туфли не снимать, — произнесла она деловым тоном. Словно девушки пришли на конкурс красоты и задерживают очередь.

— Что значит раздевайтесь? — выпалила Лада и остолбенела, не в силах что-либо дополнить.

— Я не собираюсь вам ничего объяснять, это не входит в мои планы. Если вы не будете выполнять мои указания, то мне придется пригласить помощника. И поверьте мне, вам не покажется эта идея очень хорошей.

— Слушай ее, — решительно произнесла Татьяна. И начала расстегивать кофточку.

— Вот еще. — Лада надменно отвернулась.

— Не дури, — взяв Ладу за руку, — произнесла Татьяна. — Их здесь много и мы с тобой не героини китайских боевиков. Слушай ее и думай.

— Лада нехотя подчинилась.

— Раздевайтесь быстрей, вы мне надоели, — бросила женщина.

Лада, демонстративно глядя надсмотрщице в глаза, стала медленно, словно стриптизерка, с невыразимым превосходством, присущим разве что свергнутым царицам, снимать с себя вещь за вещью.

— Не зли ее. Она здесь вряд ли что-нибудь собой представляет. А нам отсюда надо еще выбираться. — Татьяна произнесла это так спокойно, словно они были вдвоем у нее дома. При этих словах у присутствующей охранницы на лице расползлась злорадная улыбка. Когда девушки разделись до нижнего белья, их остановили.

— Хватит. Так даже лучше. — Она с интересом окинула взглядом обеих. Бюстгальтер и трусики у обеих представляли собой наряд, очень далекий от монастырского, и если что-то и скрывали, то по внешнему виду об этом было трудно догадаться.

— Вы, девчата, случайно шлюхами не подрабатываете?

Вопрос повис в воздухе. И, вероятно, обидевшись на их презрительный взгляд, она зло произнесла:

— Оденьте это. — И бросила каждой по миниатюрному целлофановому пакетику с каким-то материалом внутри. Материал оказался длинным, до пола, платьем, весьма свободным и почти прозрачным. Девушки надели своеобразные балахоны и стали похожи на мифологических нимф.

— Пойдемте.

«Хозяйка» прошла вперед и подошла к стене, которая представляла собой картину живописного горного водопада.

— Не все дома, — тихо произнесла Лада. Татьяна кивнула в знак согласия. Они обе были не правы. Женщина взялась за ручку, которая на фоне картины смотрелась концом ветки падающего в водопаде дерева и открыла небольшую дверь, затем обернулась:

— Что встали, как вкопанные? Вам что, особое приглашение требуется?

Девушки молча пошли за ней. Они поднялись по узкой винтовой лестнице и закружили по узким, как им показалось, подпольным коридорам. Наконец, коридор уперся в обшитую обоженными рейками дверь. Надсмотрщица остановилась, подождала, когда к двери подойдут девушки, и открыла перед ними дверь. В лицо дыхнуло жаром.

— Заходите, — произнесла она с некоторым злорадством и, решительно втолкнув их в помещение, с треском закрыла за ними дверь.

В комнате было жарко, как в парилке, на двух плетеных креслах сидело двое мужчин в простынях, завернутые как древние римляне. Один, с вспотевшей почти на всю голову плешью, кругленьким, одутловатым лицом и маленькими, зажегшимися при виде подруг глазками. Второй был просто страшным и чем-то напоминал орангутанга. Комната была довольно большой и по углам имела что-то вроде ресторанных кабинок.

— Заходите, мои дорогие, — слащаво произнес первый. Второй встал и, подойдя к Ладе, произнес:

— Давно этот кретин не привозил ничего подобного, развлечемся, дорогая! — Он обхватил Ладу и оскалил рот, выставив на обозрение два неполных ряда желтых полустертых зубов. Его идея ей, вероятно, не понравилась, потому что она внезапно потеряла сознание.

— Ничего, это бывает.

Она ему, вероятно, очень понравилась. И он, истолковав ее обморок по-своему, поднял ее на руки, при этом его бычья шея даже не напряглась, сел в кресло. Ну что ты стоишь, моя дорогая? — приглашающе протягивая пухленькие руки, позвал лысенький.

— Так вы женщин ищете? — весело произнесла Татьяна. И радостно подбежав, села к нему на колени. — С этого надо было и начинать. Мы как раз уже устали по городу блуждать, искать каких-нибудь богатеньких старичков. А то пристают одни нищие малолетки. Мороженое купить не могут, не то что в ресторан сводить. До ночи мусолят. А потом через весь город иди домой пешком. Да еще при этом имеют наглость думать, что их сопровождение доставляет удовольствие. Ну, ты нас напугал, пухлячок, — Татьяна с облегчением выдохнула. — Вас бы на наше место. — Она пощадила его по оставшимся волосам и прижалась к нему. — Мы уж думали — не жить нам больше на этом свете.

— Неужели мы такие страшные? — довольная слащавая улыбка на миг остановила его бегающие глазки.

— А ты действительно богатый? Или это все государственное? — отстраняясь, испуганно произнесла Татьяна.

— Я и есть государство! — самодовольно ответил он, и его лицо превратилось в статую. Она расцвела и нежно прижалась к нему. Затем тихо прошептала ему на ухо.

— Ты мне так нравишься, я тебя уже хочу. Только мне пока нельзя.

— Почему? — не понял он.

— Да нет, можно. Только с резинкой. Я тут нечаянно подхватила кое-что. Но это ничем тебе не грозит, мне всего три дня таблетки пить осталось и всего два укола.

— А сколько уже пьешь? — Его лицо перестало излучать радость.

— Два дня. Но мне врач сказал: «с резинкой это не опасно».

— Да-аа? — недовольно произнес «пухлячок», то ли соглашаясь, то ли о чем-то думая.

— А она? Тоже «еще три дня»?

— Нет, у нее просто «женские» начались. Да что ты так испугался? Я уж два раза переболела. Гриппом тяжелей болеть. Здесь ничего не болит. Просто анализы показывают. — У нее на лице отразилось искреннее недоумение. — И с резинкой совершенно безопасно.

— Я уколов боюсь, — произнес он, вставая. Лада зашевелилась на коленях соседа. Тот тупо ухмыльнулся. Толстяк трижды хлопнул в ладоши. Вошел, судя по всему, банщик.

— Отведи обеих к «алтарю», — приказал зло.

— Но Олтор? Я хочу ее, — недовольно прогромыхал «орангутанг».

— Временно обойдешься.

— Чего ты испугался, пухлячок? — Татьяна выглядела растерянной и готовой заплакать.

— Живее! — уже приходя в бешенство, прошипел тот. «Банщик» бросился выполнять приказание. Почти подбежал к Ладе и, забросив ее к себе на плечо, освободившейся рукой схватил Татьяну, и потащил их вон из комнаты.

— Ну почему мне так не везет, — захныкала Татьяна. Они пошли не так, как пришли, по каким-то расширяющимся коридорам. Лада пришла в себя, и «банщик», поставив ее на ноги, грубо стиснул ей предплечье так, что она вскрикнула. Путь пересекал различные помещения, иногда позволяя заглядывать в уютные закутки. Судя по всему, они шли в другой конец здания, зачем-то подымаясь на этажи, а затем вновь спускаясь. В столь импозантном наряде они дважды прошли мимо групп людей, причем, как это ни странно, те почти не обратили на них внимания. В очередной раз поднявшись, они вошли в тупиковое помещение с совершенно голыми стенами, покрашенными попарно в красный и черный цвет. На потолке была изображена огромная летучая мышь. Окон не было. И освещалось помещение слабым красным светом, исходящим из глаз потолочного монстра. Пол покрывал ковер с высоким нежным ворсом.

— Сидите здесь. За вами придут. И чтоб тихо все было. А то позову малолеток из охраны. Ясно?

Девушки смиренно закивали головами. Он вышел и входной проем, который казался бездверным, закрылся за ним вылетевшей сверху створкой. Татьяна бессильно опустилась на пол.

— Кажется, пока выдержали, — устало произнесла она и трижды переплюнула через левое плечо. Вдруг она резко вскинула голову, и у нее широко открылись глаза.

— Что случилось? — испугалась Лада.

— Подожди, подожди. Слушай, когда мы шли. Только что, через вторую толпу, все в костюмах. Там один был не в костюме.

— Какое, нам дело, в костюме или без кто-то там был?

— Ты его видела?

— Я вообще никого не видела и ничего не помню. Эта сволочь так сильно сжал мне руку, что мне было больно. Танюш, я боюсь. — Она присела к Татьяне и прижалась к ней. Почти сразу послышались всхлипы.

— Не плачь. Это был, я уверен…

Лада прекратила плакать и, подняв заплаканное лицо, с надеждой спросила:

— Кто? Кто это был? Ну, говори же, не молчи!

— Это был Хомут.

— Да ты что, откуда? — Очевидная глупость ее даже успокоила. И Лада даже улыбнулась. — Откуда здесь может быть Хомут?

— Это был Хомут, — твердо произнесла Татьяна, и ее лицо приняло решительный вид. — И он нас видел. Я точно помню его раскрывшиеся глаза. Просто тогда мне было не до окружающих, сама понимаешь. Но это точно был он. Это без сомнения. Будем ждать. Так, Лада. Давай сделаем так. Ты будешь постоянно молчать и при случае соглашаться со мной или делать, как я. Только вдвоем мы сможем вылезти отсюда. Ты согласна?

— Да, конечно, — ответила Лада без особого энтузиазма.

XXX.

Дверь в сауну распахнулась, сидящие в креслах прекратили разговор и удивленно посмотрели на вошедшего. На пороге стоял Хомут.

— Войди и закрой дверь, — недовольно и властно произнес плешивый. Его лицо в этот момент выражало решимость, и он смотрелся весьма властно, вид слегка портили не к месту бегающие маленькие глазки. — Говори.

— Олтор, ты направил двух девиц в «близкую»?

— Ну и что? Заканчивай быстрей. Ты вмешался не вовремя.

— Олтор, мне поручено помогать, незаметно, одному человеку, не состоящему в нашем братстве. Одна из этих девушек его будущая жена. Если что с ней случится, он может бросить заниматься тем делом, ради которого я ему помогаю. И все будет зря.

— Ну и пусть будет зря, — Олтор усмехнулся. — Не хочешь же ты мне сказать, что из-за твоей прихоти я лишусь молодого «нектара»?

— Это не моя прихоть. Это личное поручение Авола.

— Авол знает об этом? — выражение лица Олтора приняло слащавый вид.

— Авол лично поручил мне помогать ему. И более того, он вытащил его из психушки и закрыл его дело в милиции. А он шел по убийству с ограблением.

Олтор снова стал уверенным и как будто он сам все придумал, твердым и нетерпящим возражений тоном приказал:

— Забери этих шлюх. И сделай так, чтобы они все забыли. Одна-то совсем интереса не представляла, а у второй как раз не время брать нектар. Все, свободен, — и он повернул голову к «орангутангу», давая понять, что Хомут для него больше не существует.

XXXI.

Створка поднялась, на пороге стоял Хомут.

— Одевайтесь, — он бросил девчатам одежду и, повернувшись, вышел. Дверь закрылась за ним. Через несколько минут он вновь вошел. Девушки уже оделись.

— Пойдемте быстрей. — Они прошли несколько переходов и вышли на улицу. Хомут подошел к машине и, обратившись к шоферу, произнес:

— Шеф приказал отвезти их, где взяли.

— Он мне скажет, я отвезу.

— Ты что, с равным разговариваешь? — вызывающе произнес Хомут.

— Садитесь, если что, сам будешь отвечать.

Хомут открыл дверь и пригласил девушек. Закрыл за ними дверь и сел на переднее сиденье. Ехали молча. На первой троллейбусной остановке Хомут попросил шофера остановиться и высадил девушек.

— Я тоже останусь, езжай обратно. Я подъеду сам, — проговорил он, выходя, и захлопнул дверь.

— Олег, — обратилась к Хомуту Татьяна. — Спасибо тебе, конечно, что ты вытащил нас оттуда. Но прошу тебя, не рассказывай никому, а тем более Александру обо всем этом. Хорошо?

— Хорошо. Я как раз вам хотел сказать об этом. Вы, наверное, и сами уже поняли, что у них тут все прихвачено. Я вытащил в этот раз. Если вы начнете трепаться, вам уже никто не поможет.

— Тем лучше, — произнесла Татьяна. — А вон и троллейбус. Ты с нами поедешь?

— Нет. Езжайте.

Лада и Татьяна сели в транспорт.

— Лада, прошу тебя, никогда и ни при каких обстоятельствах никому не говори, хорошо? — Лада ее словно не расслышала.

— Неужели мы вырвались, я до сих пор не верю. Это просто кошмар.

— Кошмар, который прошел, — уже не кошмар, — задумчиво произнесла Татьяна.

XXXII.

Александр позвонил. Дверь открыла Татьяна и, как будто ничего не случилось, произнесла:

— Заходи! — И, повернувшись, ушла в свою комнату. Александр, быстро расшнуровав обувь, устремился за ней.

— Не обижайся. Я сейчас все объясню, — заспешил Александр.

— Зачем? — Она безразлично посмотрела на него.

— Мы ездили к одной знахарке…

— Это ни к чему. Мне это не интересно, — произнесла она спокойно, но с металлом в голосе. — Я не хочу каждый день терять на ожидания. Если приходиться страдать до замужества, что будет потом?

— Татьяна! Ты делаешь выводы на пустом месте.

— Возможно. Но ведь я имею право их делать? — Она посмотрела на него как на больного. — Наверное, мы устали друг от друга. Нам надо отдохнуть.

— Я ничего не понимаю! — Александр повысил голос. — Я же не на пляже лежал, а по делам ездил.

— Саш, давай оставим это. Я сегодня устала, ты устал. Для чего нам эти ссоры? Я думаю, нам надо отдохнуть несколько дней друг от друга. А потом посмотрим, что и как.

— Но это же маразм. Я люблю тебя! Полдня меня не было. Ну, весь день, если хочешь, — поправился он. — И что, теперь трагедию надо устраивать? Мало что ли неприятностей в последнее время. Я добрую весть привез. А тут чуть ли не развод.

— Ну, о разводе никто не говорил. Ты сам поставил этот вопрос. Я же говорю, давай прекратим развивать эту тему. Чем дальше в лес, тем больше дров.

— Давай прекратим. — Он попытался ее обнять.

— Не надо, Александр. — Она мягко, но твердо прекратила его попытку.

На улице Александр чувствовал себя не в своейтарелке. Кто мешал позвонить? — корил он сам себя. — Она, конечно, права. Я ведь обещал. Ну, так испортить хорошее настроение. Из-за какой-то ерунды. Да уж. Все-таки женщина есть женщина. Если бы я умирал! Или автобус по дороге с моста упал. Небось, на похоронах ревела бы. А тут живой и невредимый, радостный, на крыльях прилетел.

Тут он представил Татьяну. «Нам нужно отдохнуть». «Может кому-то и нужно, — подумал он злясь. — Зайду лучше к Хомуту. Пива хоть попью. А то довели бедного мальчика. Хотя где сейчас пиво попьешь, поздно уже. Ладно, без пива обойдемся. Надо сходить, поговорить».

Он повернул на остановку. Заскочив в троллейбус на заднюю площадку, он обратил внимание на сидящую лицом к нему девушку. Золотые волосы, заплетенные в косы, по плечу через грудь спускались на колени. Она посмотрела на Александра и улыбнулась. Настроение Александра сразу повысилось. Смущаясь, он опустил глаза. Улыбка девушки потухла. Не зная, что делать в такой ситуации, Александр не придумал ничего лучшего, чем сойти на следующей остановке. Резкий порыв ветра бросил в Александра горсть пыли и пропал. На зубах заскрипел песок.

— Тьфу ты, нелегкая, — выругался Александр. «Вот до чего красота доводит. Вот и люби их после этого. Или все нервы вымотают, или грязью забросают».

Он решил пройти остановку пешком. Багряное солнце уже спряталось наполовину за горизонтом и народу на улицах практически не осталось. Хотя транспорт проезжал еще полный. Глядя на заходящее светило, Александр подумал: «Вот заходит, завтра взойдет. И так каждый день, летом и зимой, весной и осенью. Вечно. И всегда одинаковое. А люди, появившись, меняются, меняются и, наконец, заходят, чтобы больше не взойти никогда. И за такую короткую жизнь еще умудряются всем нервы перетрепать. Я хочу как лучше. И сам же крайний! Трое суток подожду, а там посмотрим». Он вновь вспомнил Татьяну, когда впервые увидел ее. Легкая блузка без рукавов, прекрасные развевающиеся волнистые волосы и короткая мини-юбочка. Она тогда напомнила ему почему-то первый класс. И он тогда влюбился сразу, и, увы, навсегда. «Ладно. Честно сказать, сам виноват. Мог позвонить. Особой спешки не было. И потом, на вокзале, время было. Да и вообще, с собой надо было взять. Ей ведь тоже скучно все лето чего-то ждать. Впрочем, могла и выслушать, а не предлагать идиотские прожекты. Вообще-то, если бы я сам целый день дома просидел, то, наверное, предложил бы чего-нибудь похлестче». Он влетел в подъезд к Хомуту.

— Ты чего так поздно? — удивился тот.

— Да пришел поговорить. А то в последнее время редко видимся.

— Проходи, коль нелегкая привела. — Они прошли в комнату. — Ты продолжаешь ту тему развивать или как?

— Да я как раз по этому поводу. Ты же знаешь, что меня в психушку закрыли по этому. Мы с Димой объявление дали, чтобы приманить заинтересованных людей. Ну вот. Откликнулось много людей. Но заинтересовавших нас — двое. Один показал нам нож с раздваивающимся лезвием и двумя ручками, украшенный драгоценными камнями. Только мы ушли, его кто-то грохнул. А второй нас перед этим предупреждал. Короче, я к нему пошел после обследования, а там, словно сто лет не жил никто. Я подумал, может, ошибся. Хотя ошибиться трудно. Взял и сходил с Димой. Ничего не нашли. Решили рискнуть и у Иареда Моисеевича обыск сделать, у того, которого убили. И знаешь, что у него нашли?

— Что?

— Хорошо сделанный охотничий нож с тремя шестерками на ручке.

— Ну и что из того? — меланхолично поддел Хомут.

— А из того значит, что он состоял в секте сатанистов. То есть она у нас в городе есть. И мы можем использовать эту находку как приманку.

— Как бы самому приманкой не стать. Ты в милицию уже сообщил?

— Нет. Там трудно будет объяснить. Да и могут опять по этапу отправить. Правду сказать, к лучшим курортам психбольница не относится. Опять отвлеклись. Сейчас у меня два вопроса. Первый: имеют ли какое-нибудь отношение сатанисты к кровососам? — Хомут усмехнулся, Александр не обратил на это внимание. — И второй: как проникнуть к сатанистам, если они имеют отношение или как их передать милиции, если не имеют.

— А зачем ты их хочешь в тюрьму отправить? Что, решил стать юным следопытом? — без энтузиазма спросил Хомут.

— Нет, я точно уверен, что это они убили Иареда Моисеевича, а также того мужчину из домика на Волге. А это, сам понимаешь, касается меня. Да и вообще, это опасное явление не мешало бы прекратить.

— А чем оно опасное? Сам говоришь, у одного нож нашел, значит с ними заодно. Второй или с ними, или лишнего хотел. К простым людям они не пристают же. Ты хоть один случай слышал?

— А что это ты их защищаешь? Сам не понимаешь, что ли, что убивать нельзя, даже тех, кто заодно или против.

— Люди на войне убивают. Врач оперирует на сердце, зная, что без него человек еще неизвестно, сколько бы жил, а после него он неизвестно, сутки проживет или нет.

— Но это же совсем другое, — остывая, заметил Александр.

— Может и у них «совсем другое». Не зная, зачем лезть. Первых христиан тоже ловили, пытали, уничтожали. И лишь потом христиане стали — «совсем другое»!

— Ты так говоришь, будто членом у них состоишь, Александр усмехнулся.

— Почему будто? Состою и искренне верю. Эта религия, в отличие от остальных, не призывает к аскетизму. Не запрещает то, что естественно. И не делит людей на царей-помазанников божьих и рабов, которым уготовано царствие небесное. Где-то там, где никто никогда не был, а уйдя, не возвращался. Может, конечно, там так хорошо, что возвращаться не хочется, — он ухмыльнулся. — Только видел ли ты, чтобы опустившийся алкоголик перерастал в великого ученого. А какая-нибудь тупая, как пробка, уборщица превращалась в красавицу-царицу. Много ты знаешь нищих или бедных, которые находятся в непрестанных трудах? Так за что же им царство небесное? Диавол же говорит: «Дано вам жить один раз. Дан вам шанс испытать все радости и печали. К радости надо стремиться и никогда не отказываться, любой отказ уже есть печаль».

— Не всегда же можно получить радость. Иногда, чтобы ее достичь, надо отказываться от множества других.

— Например?

— Например, ученый. Чтобы стать большим ученым, надо учиться, во многом себе отказывать и только потом обретешь славу и моральное удовлетворение.

— Всю жизнь жить, словно в норе. Корпеть над бумажками, не зная счастья в личной жизни. На старости лет получить премию и памятное надгробье? Вот к этому ты и призываешь. И все божки, какие есть. Мужчина хочет женщину, женщина мужчину. Это естественно. Представь, муж сейчас не может, а женщина хочет, но она может получить на стороне. Почему она должна отказываться от этой возможности?

— Ради плотского удовольствия разрушить семейный очаг? — вопросом на вопрос ответил Александр.

— Ты не ответил на вопрос. Что она получит за не испытанное удовольствие? Твердую уверенность перед крышкой гроба, что спала с одним? Не слишком ли слабое утешение?

— Ты думаешь, что сиюминутное удовольствие приносит радость? Скажи мне тогда, почему бы всем женщинам не пойти в проститутки? Каждый день и помногу раз, — ответил Александр.

— Это уже работа. Кусочек шоколада съесть приятно, но съешь два килограмма! Тоже мне, предложил, — возразил Хомут.

— Нет, я только крайность показал. Ты выбрал один кирпич из здания и, показывая на него, говоришь, чем будет больше кирпичей, тем крепче и дольше будет стоять дом. И в чем-то прав. Но если построить дом и устроить на крыше кирпичный склад, то кирпичей будет много, но дом рухнет. Или обложить стены в сто рядов кирпича, дом будет прочен.

Но смогут ли там жить? В вечно сыром и мрачном помещении. Так и в твоем примере удовольствие временное получит, а счастье потеряет. И вместо рая на земле, тобой обещанного, мне кажется, что-то другое приобретет.

— Я спорить с тобой не буду, это бесконечный спор. Скажу только: дети Диавола не имеют отношения к упырям, но не против того, чтобы с ними пообщаться. Это гонимые люди, которые хотят лишь одного, чтобы к ним не лезли. А поскольку к ним постоянно лезут всякие, им приходится защищаться. Вот ты, например. Они тебе хоть что-нибудь плохого сделали? Нет. А ты против них настроен. Ты видел, как убили Иареда Моисеевича? Нет. А уже им приписал. Ты с ним общался ведь?

— Да.

— И как он тебе показался? Опасной личностью?

— Нет, — Александр нахмурился. — Наоборот, очень обаятельным и культурным.

— И оттого, что ты у него нож нашел, твое мнение о нем изменилось?

— Я не думал об этом.

— Вот видишь. Если ты хочешь, я тебя отведу на одну сходку. Так, для начинающих. Но только ты должен дать мне слово, понравится тебе или не понравится, ты об этом никому не расскажешь. У нас система. Кто приводит, тот и отвечает за непосвященного. И мне придется очень тяжело, в случае чего.

— Но что я там буду делать? Проповеди слушать?

— Не совсем. Проповеди, если ты так хочешь выразиться, на первой ступени не читают. Но, впрочем, это твое дело. Ты хотел, я тебе предложил. И не говори об этом никому. Я тебе по-дружески это рассказал, чтобы ты не ходил по ложному следу. И еще. — Олег задумался, смешно прикусив губы. — Ты не подумай, что я тебя пугаю. Но этих людей так преследуют, что у них за болтовню строгое наказание. Ты должен сам понять. Они никого не держат и не заманивают, но, уходя, ты не должен распространяться. Ты был в больнице, так вот их, когда вылавливают, не сажают, как ты сам понимаешь, не за что. А по подобным конторам рассылают. И они вправе защищаться. Каждый имеет право на свою веру. А этот Иаред сам себя прикончил. Раскаялся, должно быть. А тебя из больницы по моей личной просьбе вызволили. Я среди них человек не самый приближенный. Точно все не знаю, но тебе это все сказал, чтобы ты не натворил такого, что общину бы закрыли или тебя кто-нибудь устранил.

— Когда можно будет сходить на ваше «занятие»? — спросил Александр.

— Завтра. В четыре утра.

— А что это у вас там, кто-то бессонницей страдает?

— Нет. Просто время Вельзевула с двенадцати ночи до пяти утра, а начинающие еще не подготовлены и им трудно не бывать дома ночью. А уйти рано утром ни для кого трудности не представляет. Просто даже мысль не шевельнется, что сыновья или дочери идут не по делам мирским в такое время.

— А где это находится?

— Я к тебе зайду в три часа ночи, предупреди своих. Мол, на рыбалку собрались.

— Завтра, это получается сегодня ночью?

— Да. Может тебе в первый раз покажется трудно. Все-таки рано вставать, поэтому ложись вечером пораньше. А то, согласись, странно будет, если ты, впервые придя в новое общество, будешь носом клевать.

— Да клевать я не буду, но выспаться не мешает. — Он посмотрел на часы. — Уже поздно, я пойду.

XXXIII.

Было еще темно, когда они вышли на улицу. Влажный и грязный от недавнего дождя асфальт чавкал под ногами. Тишина и отсутствие посторонних настораживали. Дневная одежда пропускала прохладу. Едва проснувшееся тело пронзали волны холода. Тихие газоны с поникшими кронами деревьев продолжали отдыхать. Свет в окнах давно погас и не оживлялся даже единичными экземплярами. С проспекта они свернули во дворы и долго пробирались сквозь кварталы и неправильно построенные дома.

— Здесь, — произнес Хомут и показал на бетонный забор.

— И как тут? — с сомнением спросил Александр:

— Можно и обойти, там перелезать не надо, но обходить далеко. Я на тебя залезу, потом тебе руку подам.

Хомут с трудом залез на плечи Александру и, свесившись с забора, протянул ему руку. Александр ухватился одной рукой и, резко подтянувшись, повис другой рукой на заборе.

— Ты что? Я чуть не упал! — возмутился Хомут.

Они перелезли через забор и пошли по пустырю вдоль неказистых цехов.

— Куда ты? — удивился Александр. — Там же забор? Снова будем перелезать?

— Все нормально, — ответил тот, не останавливаясь. Посреди пустыря оказался вход в подземный склад, как вначале подумал Александр. Хомут спустился по ступенькам и потянул дверь на себя. По тому, как он это делал, Александр понял, что она тяжелая. За ней оказалась еще одна дверь, но более массивная и по всей вероятности из очень толстого листового металла. Хомут покрутил рычаг в виде руля и медленно открыл дверь, больше, похожую на люк. Они вошли. Хомут закрыл за собой дверь. В помещении было темно, но видно. По бокам стояли многорядные кровати.

— Это что, бомбоубежище? — спросил Александр.

— А ты что думал! Для нас церковь выделят, — усмехнулся Хомут. Они прошли через зал и, открыв еще одну люкообразную дверь, вошли в следующее помещение. Несколько огоньков сухого горючего тускло освещало собравшихся. Когда они вошли — все обернулись.

— Новенького привел. Хочет узнать, как тут у нас, весело?

Послышался шум и гам. Присутствующие обступили Александра и стали его рассматривать, словно Хомут пришел похвалиться новым щенком. К удивлению Александра, окружающие его в большинстве своем были девушки от семнадцати до примерно тридцати и мужчины в возрасте Александра или чуть старше. «Такая красивая, а на такие сборища ходит», — подумал Александр, когда одна девица заглянула ему в глаза, чуть ли не коснувшись губами его лица.

— Какой хорошенький.

— Еще не смышленый. — Все чему-то улыбались, куча рук зачем-то ощупывала его. И некоторые весьма откровенно. Александр почувствовал, как одна из красавиц ощупала его ниже пояса на виду у всех, окружающие весело рассмеялись. Не имея опыта подобного общения, Александр смутился.

— Ну, хватит смущать бедного мальчика.

Красиво одетая женщина с правильными чертами лица и ласковым, но властным голосом взяла Александра за руку и повела за собой. Она увела его в другую комнату. Почти все пространство комнаты занимала огромная кровать, один край толстого, вероятно, пухового одеяла, чуть откинутый, недвусмысленно приглашал отдохнуть. В углу Александр заметил маленькую дверь.

— Ты, наверное, разочарован, — усаживая его на кровать, обратилась она к Александру. — Ожидал увидеть тайную вечерю. С лицами в масках, а пришел на вечеринку? — Она с какой-то неуловимо обаятельной надеждой смотрела ему в глаза. Александр опустил глаза и исподволь, непроизвольно рассматривал собеседницу: от туфлей по изящным притягательным ногам, к юбочке, словно специально немного задранной и напоминающей о недозволенном, на ярко выраженную талию, к заманчивой груди, прорывающейся сквозь прозрачную защиту. Даже при неярком свете Александр разобрал подробности строения ее двух вершин. Взор продолжал путь наверх, вдоль нежной шеи, миниатюрного подбородка, влажных губ, прекрасного носика, глаза встретились с глазами. Не успев смутиться, Александр вновь опустил взгляд. Процесс повторился снова. «Она старше меня, лет на пять».

— Не смущайся. Вот что должны уметь непосвященные. Если ты хочешь посмотреть или потрогать, то почему ты должен этого бояться или смущенно хмуриться. Ведь это хорошо и приятно. Покупая цветы, вдыхаешь их аромат и сравниваешь. Лаская взглядом девушку, доставляешь удовольствие себе и ей. Представь, если девушка прошла по городу, а на нее никто даже не взглянул, разве ей будет приятно? А если она тебе понравилась? — Она подняла указательным пальцем подбородок Александра, и ему показалось, что они стали ближе. — Не бойся, никто не будет покушаться на твою невинность. Ты всегда сможешь встать и уйти.

— А никто и не боится, — Александр попробовал взять инициативу в свои руки. Она подвинулась поближе и опустила руку ему на ногу. Он ощутил тепло ее ладони. Решимость сразу покинула Александра. «Я здесь по делу. И должен пройти все до конца», — морально успокоил он себя.

— Наша цель — смести все условности. Люди должны быть людьми. Они должны любить все окружающее. Окружающих. Себя; свое тело. Но разве можно любить свое тело и не позволять ему хотеть и получать желаемое?

— Если дать раненому в живот попить, он может погибнуть, — попытался спорить Александр.

— Не всегда, если мешаешь получать желаемое — это плохо. — Она взяла его руку и, положив между своих ног, не сильно сжала. — Тебе неприятно, доверчиво заглядывая ему в глаза, спросила она. Александр почувствовал, как волна чего-то дьявольски желаемого встрепенула его плоть.

— Нет. Даже наоборот, — он осекся. Она стала едва ощутимо водить рукой по его груди. Александр почувствовал, как мужская сила начинает брать свое, только сейчас он ощутил, что в воздухе присутствует приятный дурманящий аромат. В голове пронеслась мысль: «Мне надо сегодня зайти к Татьяне». Но мысль пронеслась, словно ее не было. Александр не хотел в этом признаться, но ему здесь все больше нравилось.

— Вот видишь, ты не погиб. Ты ведь и сам уже чувствуешь, как кровь быстрее побежала в твоих артериях. — Матч шел явно в одни ворота, и Александр перестал стараться возражать. Она что-то говорила. При этом свои аргументы подкрепляла столь «аксиоматическими», для молодого мужчины, «фактами», что Александр вынужден был просто слушать и повиноваться, все сильнее возбуждаясь от ее «речи». — Каждый выбирает свой путь, — продолжала она, одновременно совмещая проповедь с чем-то прямо противоположным этому слову. — Если ты хочешь мучиться и получить за это потом, то вперед. Гроб отдаст тебе сполна. Ты даже не сможешь предъявить свои претензии. Тебе нравится моя грудь. — Без блузки она была бесподобна. Александр промолчал. Собрав остатки своей верности, он откинулся на кровать. Увы, это был последний всплеск в этом направлении. Из-за стены доносились взрывы смеха и обрывки слов. Слышались какие-то странные, но всем понятные звуки. Это еще больше возбуждало кровь. Она расстегнула ему рубашку. И, чуть задевая губами, стала целовать ему грудь. Когда она коснулась языком его сосков, приятная дрожь пронеслась по телу. И он, против воли, прижал ее к себе.

Руки ощутили приятную нежную упругость. Едва уловимый запах ударил по нервам, и губы слились в долгожданном поцелуе. Впервые Александр узнал, как приятно можно целоваться. Через некоторое время Александр пришел в себя. В голову лезли неприятные мысли. Образ Татьяны не укоряюще, а как-то сожалеюще стоял перед глазами. Партнерша не спала, а весело смотрела на него.

— Ну что, молодой повеса? Небось, девушку вспомнил, маленький, выражение ее лица сменилось, и она трогательно поправила его волосы. — Вот видишь, нам было хорошо. И о чем ты думаешь? Разве ты радуешься? Нет. Сразу же начинаешь укорять себя. А зачем? Что ты такого совершил? Ты же не укоряешь себя, когда сходишь в кино и получишь удовольствие. Или обрадуешься чему-то хорошему. Так почему большее удовлетворение вызывает в тебе раскаяние?

— Я не знаю. Но как ты догадалась?

— Наверное, так же, как ты догадался все-таки меня обнять. — Она мило улыбнулась. У Александра сразу же прошли все дурные мысли, и он притянул ее к себе. — Ну нет, голубчик, теперь ты старайся. Не все коту масленица. Засмеявшись, она встала. Ее фигура заставила кровь Александра ударить в самое ценное место. Он смутился. Она засмеялась мягким обаятельным смехом. И, схватив его за руку, потянула за собой. Дверь в углу распахнулась, и Александр увидел роскошную ванну. Надо признать, таких ванных комнат он не видел никогда.

— Вы что, здесь всей капеллой моетесь?

— Моемся мы дома. Тело всегда должно быть чистым, иначе оно не вызовет ответных чувств. А тогда и сам процесс потеряет очарование. А здесь отдельные личности, — она с улыбкой перевела взгляд на его пояс. Александр, не рассмотрев направление ее взгляда, в очередной раз смутился, и прижался к ней. Огонь желания вспыхнул с новой силой. — Подожди, вначале включим воду. Так лучше. — Не отпуская Александра, она повернула что-то в стене, и сверху обрушился водопад теплой воды. Александр отскочил. Мощная струя воды, то сильно, то обессиленно, водопадом устремилась в бассейн.

— Вы что, сюда реку подвели? — удивился Александр.

— Иди сюда, — позвала она. Они вошли в неглубокий, быстро наполнившийся бассейн или ванну, он не знал, как это правильно называется. Нетрудно было заметить, что ложе бассейна одобряло подобные забавы. Кто-то хорошо подумал над его устройством. Грохот ниспадающей воды отбил последние сомнения, и процесс вновь повторился.

XXXIV.

Когда они вышли, солнце клонилось к закату. Ничего, кроме усталости, Александр не чувствовал. Голова казалась совершенно пустой и бесполезной. Хомут что-то спрашивал, он невпопад отвечал. Мысли концентрировались вокруг мечты скорее попасть домой.

— Ты рассмотрел какую-нибудь опасность? — спросил, улыбаясь. Хомут.

— У вас все мессы так проходят? — безразлично ответил вопросом на вопрос Александр.

— Нет, всегда по-разному. Ты просто впервые и тебя персонально взяли под опеку. А так обычно никто не отделяется. Это первое «познание», с каждым разом все более и более утонченное. Но надо чувствовать себя раскованным. А это быстро не достигается. Некоторые проскакивают через стадии, у нас это разрешается, а потом возвращаются. Но так хуже.

— А в чем смысл такой религии? Этим можно заниматься и без теоретических разработок. Или вам и не надо смысла?

— Ты только один раз коснулся, а уже пытаешься сделать выводы. Зайди в церковь, посмотри на иконы, и ты сразу будешь знать библию? — Хомут испытывающе посмотрел на Александра. Тому было не до него.

— Ясно, — произнес безразлично Александр, желая прекратить разговор.

XXXV.

Александр проснулся почти сразу. Солнце лишь окрашивало нетерпеливыми лучами небо. Переливаясь всеми оттенками алого цвета, заря пробуждала город. Спать не хотелось. Раскаяние рассеяло остатки сна и полностью завладело мыслями. Он представил ласковый взгляд Татьяны. В душе стало пакостно. «Шило на мыло», — зло подумал Александр. — «Как я теперь ей в глаза смотреть буду? Ну, идиот. Кретино — придуркино. А ведь мог отказаться. Вовсе необязательно было проходить эти „испытания“. Она была права. Обманул один раз, обманет и второй. Говорить ей или не говорить? Что меня черт дернул». Он встал и прошел в ванну охладить голову. Процедура не помогла. Одна и та же мысль неотвязно стояла в голове. Город спал, и что-либо придумать для разгона мрачного настроения не представлялось возможным. Александр не выдержал и пошел погулять по утренней прохладе. Свежий воздух в первое мгновение немного ослабил душевное волнение. Но уже спустя полчаса Александр уже не знал, куда себя девать. То ему казалось, что надо пойти к Татьяне и все рассказать, не взирая на то, что еще очень рано. То, наоборот, разрабатывались планы полной тайны. И то и другое лишь обостряло нервы. Не придумав ничего лучшего, он отправился искупаться на уже остывающую Волгу.

XXXVI.

В ночной тиши тихие шаги отдаются в ушах, и таинственный лес наполняется скрытой жизнью. Старые сказки оживают на новый лад, и лукавый леший начинает прятаться за дальними кустами. Приближающаяся осень потрескивает осыпающимися желудями. И ворох рано сплясавших свой последний танец листьев, шурша, проглатывает звуки. Звери уютно спят в своих норах, и лишь ночные птицы продолжают свою работу, изредка громыхая взлетающими крыльями. Ночь, пора влюбленных, и таинственный мрак, созданный скрывать смущение влюбленных, иногда против своей воли скрывает другие дела.

Хомут спешил на тризну. Слух обостряется, когда идешь один и ожидаешь опасности. Откуда-то издали доносился неясный разговор. Где-то плакал ребенок или иная живность. В озере плескалась нагулявшая за лето жир рыба. Хомут вспомнил, как в детстве он с родителями ездил в гости, и они с отцом и дядей пошли на рыбалку ловить сомят. Быстрая горная речка, вытекающая из озера, обдавала холодом. Не по размеру большие болотные сапоги мешали передвигаться. Он уже несколько раз надевал на тройник куски специально испорченного мяса, но быстрое течение сносило наживку, и спиннинг приходилось быстро крутить, срывая ее. Оно или зацеплялось за подводные камни или обрывалось после нескольких забросов. Взрослые улыбались над неумелым рыбаком, но не мешали постигать науку. К концу рыбалки, изрядно намаявшись и ничего не поймав, в отличие от остальных, он немного приуныл, хотя и продолжал уже давно надоевшее дело. И вдруг леска натянулась. Он чуть не выронил удилище из рук от неожиданности. Потом, словно на том конце перестали тянуть, продолжая удерживать наживку, неведомая сила, неожиданно собравшись, с невероятной мощью потянула леску. Он почувствовал, как его ноги, погружаясь в мелкую прибрежную гальку, поползли в воду, оставляя углубляющиеся борозды. Не выпуская удилище и еще не соображая, что происходит, он крикнул отцу:

— Папа! Я рыбу, кажется, поймал!

Когда взрослые подбежали к нему на помощь, вода была выше колен и заливалась в скрученные для удобства сапоги. (При воспоминании о воде холодок пробежал по ногам, словно он вновь погрузился в обжигающий холод). Вдвоем с отцом, а затем и втроем с дядей они стали вытаскивать добычу. Когда из воды показалась огромная, не похожая на рыбу усатая морда, он испугался и на секунду выронил удилище. В последний раз дернувшись, сом перестал сопротивляться. Отец отпустил удилище и, обняв рыбу руками, стал тащить ее на берег. Ноша оказалась на мели тяжелой для одного отца, и дядя, доверив держать удилище Олегу, пошел ему помогать. И когда сома вытащили на берег, он, наконец, понял, что поймал. Пойманное чудовище больше походило на акулу и ростом явно превосходило рыбака. Длинные усы шевелились от движений задыхающейся рыбы, и открывающийся рот надолго отбил у него любовь к плаванию в открытых водоемах. Многочисленные рыбаки сбежались посмотреть на чудо.

— Вот это да! И кому это посчастливилось? — спросил один из рыбаков.

— Ему! — показал на Олега отец. Одиннадцатилетний мальчик и почти кит, лежащий около него, вызвали естественное недоверие.

— Я серьезно, — недоверчиво покосился тот.

— Я тоже, — улыбаясь, ответил отец. — Весь день у него рыба не ловилась, у нас вон в ведра не залазит, и нате вам. Не каждому за всю жизнь такой улов привалит. — Он гордо разлохматил мокрой рукой волосы сына. Ну что, как понесешь добычу? — пошутил он. — Все рассмеялись.

Сом потянул на семьдесят два килограмма. И ели его всей деревней, чтобы не испортился. А его за столь славное дело прозвали китоловом. Не обидно, а с уважением. «А здесь Хомутом кличут», — он хмуро улыбнулся.

Лес кончился и дорожка коротким путем, мимо приземистых деревянных домиков привела в знакомую избу. Посмотрев по сторонам, он вошел в дом. За столом сидел один Авол.

— Садись, — пригласил он Олега. — Ты почему в неурочное время являешься?

— Но вы же говорили всегда можно?

— Всегда можно, когда приглашают, — ответил тот. — И всегда приглашают. Запомни это. — Он пронзил взглядом Хомута и прибавил: — И делай так же. Говори! — приказал он властно.

— Вчера утром привел его на первый сбор. Все прошло как обычно. Оторисса работала с ним наедине. Он, как и все впервые, переживал, когда мы уже ушли.

— Ты уверен в нем?

— Да он свой человек, — несколько приврал Хомут.

— Что с заданием?

— Мы должны были съездить ко мне на дачу, но в связи с похоронами отъезд отложили.

— Он тебе полностью доверяет?

— Да. Я слегка сопротивляюсь его идеям и он думает, что меня надо убеждать.

— Ты посвящен в торы, а количество привлеченных тобой детей Его невелико. Ты привел только первого, да и то не уверен в нем. Не ошибся ли я в тебе? — Его взгляд источал холод.

— Ближайший! Я выполняю твое указание: лучше меньше, чем не точно. Александр нашел у бывшего лотора наш жертвенный кинжал. Лот он прятал в двери. Я привел его в лоно. Круг моих знакомых мал, а сам я слаб. Не требуй от меня спешки.

— Лот надо вернуть в первоисточник! Иди и продолжай свое дело. Я доверяю тебе. Мы должны помочь Отцу нашему. И установить на земле царство его. Ибо даже наши враги знают — оно неотвратимо. — Он указал рукой на дверь.

Хомут молча вышел. Обратно дорога всегда почему-то кончалась быстрей, вот и сейчас он не заметил, как прошел лес и, вышагивая по асфальту, оказался вблизи своего дома. В некоторых окнах еще горел свет. Он не заметил чуть приоткрытого люка, и нога моментально нырнула в колодец. Люк, повернувшись, стал ребром и Хомут, падая, грохнулся ключицей на боковой выступ. В первое мгновенье боли совсем не было, просто стали почему-то двоиться окна в глазах. По-пластунски он отполз от люка. Удивительное дело, вставать ему не хотелось. Шатаясь, через силу он встал. «Электрический разряд» промчался по левой руке и, пройдя через плечо, ударил в голову. Тошнота привалила к горлу, и он узнал, что такое сон на яву. Рука при движениях вызывала боль, волной переходящей в голову. И трудно было понять, что легче переносить, острую боль в ключице или ноющую в голове. Волны боли произвольно перекатывались из головы в руку и обратно. В подъезде он схватился рукой за поручень, попытка окончилась оглушающей парализующей болью, он даже не понял в каком месте. Сознание не выдержало перегрузки и покинуло надоевшее тело. Хомут с грохотом упал на площадку. Вероятно, подумав, что погорячилось, сознание вернулось к нему. Очнувшись, он почувствовал что-то теплое на затылке, словно прикоснулся головой к грелке. Потянувшись рукой, коснулся затылка, рука нащупала мокрые волосы. Он поднес ладонь к глазам и понял, что это кровь. Ему стало дурно. Переждав немного, он встал и поплелся домой. Перед дверью правой рукой попытался достать ключи, ноющая, переходящая в тошноту волна накрыла его. Сопротивляясь, он позвонил в дверь и медленно сполз на коврик для вытирания обуви.

XXXVII.

Вода моментально окрасила кожу в розовый цвет. Проплыв несколько метров, он повернул к берегу. Выскочив из воды, ощутил приятное солнечное прикосновение. Слабый, лишь немножко трепещущий ветерок, от воды набегая, вызывал озноб. Мысли пришли в порядок и Александр, не дожидаясь, когда обсохнет, пошел к Татьяне.

— Что-то ты сегодня рано, — открывая дверь, удивился отец Татьяны. Что это вы, еще не поженились, а уже ссоритесь?

— Да мы не ссоримся. Просто ругаемся, — сострил Александр.

— Ну, если только так. Иди, буди. Спит еще.

Он прошел в комнату. Татьяна, свернувшись комочком и беспорядочно разбросав волосы по подушке, досматривала утренний сон. Маленький полуоткрытый ротик придавал лицу удивленное выражение. Милая беззащитность, свидетелем которой он стал, с новой силой пробудила в нем раскаяние.

— Татьяна, — негромко позвал он. — Она зашевелилась, не открывая глаз, выпрямилась на кровати, натягивая на себя одеяло. Потом вдруг, вероятно, сообразив, резко открыла глаза и посмотрела на Александра.

— Ты как здесь оказался, — она искренне удивилась.

— Позвонил в дверь и зашел тебя разбудить. А то вдруг самое интересное проспишь.

— Выйди, я оденусь.

— А при мне нельзя?

— Выйди, я оденусь, — приказала она твердым голосом. Александр, пожав плечами, вышел.

Святослав Николаевич увидел Александра в коридоре и спросил:

— Что в коридоре стоишь?

— Проснулась. Одевается.

— А-а, — с улыбкой подмигнул он Александру.

— Это надолго. Пойдем чай пить, зятек!

— Да я не хочу. Только что из дома.

— Знаю я эти «из дома». Пойдем!

Они прошли на кухню.

— Тебе покрепче или наоборот. — спросил Святослав Николаевич, наливая заварку Александру.

— Хватит.

— Сахар вот здесь, — показал он Александру. — А здесь мед и варенье. Он сел за стол. — Ну, рассказывай, как жизнь молодая протекает?

— Как обычно. Каникулы.

— Ваше дело молодое, но надо и о грядущей перемене жизни подумать. Наверное, нужно твоим родителям к нам зайти. О жизни поговорить, дипломатично намекнул отец.

— О жизни-то поговорить хорошо, вот только Татьяна меня видеть не хочет. Я позавчера опоздал, так теперь словно конец света наступил. Вот мириться пришел, если получится. Он заинтересованно стал рассматривать чайную ложечку.

— Ладно, не переживай. Честно говоря, если мужчина к женщине пришел мириться, то почти сто процентная гарантия, что его простят и они договорятся. Скажу тебе по секрету, только ты ей не говори, а то убьет ненароком, — он улыбнулся, — она вчера весь день твоего звонка ждала. Вначале велела, если ты позвонишь, сказать, что ее нет. А потом сама не подходила, но после каждого звонка спрашивала у взявшего трубку: «Не ты ли звонил». Так что себе ты задачу осложнил. Надо было вчера еще на поклон явиться. Увы, — протянул он горестно. — Такова мужская доля.

— О чем это вы? — спросила, входя, Татьяна. Ее лицо выражало твердую решимость.

— О жизни немного поболтали. Хочу узнать, когда свадьба, второй месяц уж идет, а воз и ныне там.

Прямо поставленный вопрос несколько ее озадачил, но она быстро справилась.

— Раньше было как? Встретятся. Год под ручку ходят. Поцелуются, обручатся. Через год свадьба. А сейчас утром встретятся, вечером свадьба. Вот и у нас так. Не успели обручиться, — она посмотрела осуждающе холодным взглядом на Александра, — а уже врут так, что уши не выдерживают.

— Не сообразил просто я, — попытался оправдаться Александр.

— Ты чай-то пей, — ответила она, отметая его отговорки и с сомнением качая головой.

— Что у вас случилось? — не выдержал Святослав Николаевич.

— Да так, мелочи жизни, — невозмутимо ответила Татьяна.

— Ладно, — вставая из-за стола, произнес он. — Вы тут воркуйте, а я на работу пойду. С вами хорошо, а без вас лучше, — попытался пошутить он. Оставшись вдвоем, они молча пили чай. Александр заметил, что она уже успела причесаться и подкрасить губы. Это его обрадовало. Но неспокойная совесть сковала язык. «Рассказать или нет», — пронеслось в мозгу. Он посмотрел на Татьяну. Она невозмутимо, методично зачерпывала из блюдца варенье и запивала его маленькими глотками, не обращая внимания на Александра.

— Я еще чая хочу, — произнес Александр, чтобы прервать молчание. Она, не говоря ни слова, налила ему и продолжила свое занятие.

— Татьян? Я хочу тебе сказать… — он посмотрел на Татьяну и замялся. — Я хочу тебе сказать…

Она с заинтересованностью натуралиста посмотрела на него.

— Так что вы хотели мне сказать?

— Я хотел сказать, давай помиримся.

— Слабовато, однако, — разочаровано выдавила она.

— Я хотел сказать не то. То есть, конечно, то. В общем, я запутался. Короче, давай все забудем, и я обещаю полностью исправиться.

— Ну что ты исправишься — мало вероятно, — она оценивающе посмотрела на него. — А вот простить твое свинское поведение придется. — Татьяна улыбнулась. — Не знаю, что я в тебе нашла. Любовь зла, полюбишь и козла.

— Давай сходим в кино?

— Давай, — откликнулась она без энтузиазма и бросила усталый взгляд.

В груди что-то оборвалось. Александр почувствовал, как комок застрял в горле. Воспоминание о прошедшей ночи вызвало ощущение всепроникающей грязи. Он почему-то подумал, что эта грязь может испачкать и ее. Возникло желание долго-долго оттираться или лучше даже скоблить прилипшую слизь.

— А ты хочешь этого?

— Правду сказать, нет. Я, честно говоря, очень расстроилась всем этим. — Ее грустная улыбка сжала ему сердце. — Саш! Мы сегодня вечером уезжаем к бабушке в Нижний. На несколько дней. Так что эту неделю мы с тобой не увидимся. — Она поправила ему прическу. Внутренний дискомфорт давил и он, почти не придав значения сказанному, поспешил ретироваться.

— Хорошо. Я за это время расставлю все точки над «и». Я тогда пойду. Не буду тебе мешать готовиться?

— Да, конечно, — грустно ответила она. Александр поднялся и вышел. Татьяна его не провожала. Домой он просто мчался. Влетел на третий этаж и, распахнув дверь, ворвался, словно от погони.

— Откуда ты такой? — удивилась мать.

— На Волге купался, — проносясь мимо нее, буркнул Александр. — В ванной быстро скинул одежду и запрыгнул под душ. Характерный звук выходящего воздуха и несколько жалких капель вытекших ему на голову возвестили об отсутствии воды.

— Опять отключили, — зло в сердцах выругался он. Надевая на себя грязную одежду, он размышлял, куда можно сходить помыться. Одна мысль, что куда-то надо идти, бесила. Он вышел из ванной комнаты и спросил:

— Скоро воду дадут?

— Не знаю. Без предупреждения отключили. Наверное, авария.

— Ясно, — хмуро ответил он и пошел собирать банные принадлежности. Собравшись, он вышел на улицу и пошел в баню. Народу толпилось мало и, взяв билет, он сел на лавочку в ожидании сеанса. Вспомнилась прошедшая ночь, вспомнилась Татьяна. Состояние чего-то панически гадкого закрывало солнце.

XXXVIII.

Через три дня Александр обнаружил на нижнем белье нехарактерные пятна. Чуть позже выяснил, что гной идет из самой главной, для мужчин, части тела. Столь «радостное» событие повергло в отчаяние. Вспомнилась лекция о подобных заболеваниях. «Вначале появляется твердая шишечка, потом покраснения, затем начинают гнить кости и проваливается нос. Дети в большинстве случаев у таких родителей рождаются ярко выраженными уродами. Зараза передается по наследству. Передается разными путями, но, в основном, половым путем». Перспектива давила. «Всех будут вызывать, — ужаснулся он. — Родителей. Сообщат в университет. Выяснят, кто у меня девушка, — он проглотил комок в горле. — Это конец». Не придумав ничего лучшего, подошел к телефону и позвонил Хомуту. Тот сонным недовольным голосом пробубнил в трубку:

— Алло. Кого надо?

— Это я, — зло крикнул Александр и тише продолжил: — У меня с конца закапало. Ваш вертеп уничтожить надо. Я иду сдаваться в больницу и если придется худо, то и вашу клоаку на излечение передам!

Сон сразу спал с Хомута:

— Ты не ори и не переживай сильно. В кожно-венерологическем диспансере есть анонимный кабинет. Сходишь, сдашь анализы, несколько дней таблетки поглотаешь и все забудешь.

Александру в это верилось с трудом:

— Ты был там?

— Нет. Но знаю. Ты же когда гриппом болеешь, не бросаешься на всех подряд, мол, заразили. А здесь прямо свихнулся. Короче, встречаемся на остановке, возле памятника. Да, у тебя деньги есть? А то там платно, зато никто ни о чем спрашивать не будет.

— Есть. Через двадцать минут я там. — Александр бросил трубку.

Встретившись, они направились в больницу. У входа в диспансер стояло несколько человек. Александру показалось, словно они обо всем догадались. Потупив взгляд, он скользнул вслед за Хомутом. В коридоре, возле различных кабинетов, сидели люди различных возрастов. Когда Александр проходил мимо них, безразличные, но, казалось, заинтересованные взгляды кололи душу. Пытаясь успокоиться, он непрерывно, в душе, клял себя. Но легче не, становилось.

— Здесь, — указал Хомут на дверь.

— Кто последний? — обратился он к сидевшим на спаренных стульях трем посетителям. Один ничем не примечательный парень, ровесник Александра, молодая, довольно симпатичная девица примерно восемнадцати лет, с агрессивно выставленной, почти не прикрытой прозрачной тканью грудью. Третий, мужчина в возрасте, пряча глаза ответил:

— Я.

Девица с интересом рассматривала Александра. И у него возникло неодолимое желание превратить дело в шутку и уйти. Но воспоминание о том, что может за этим последовать, удержало. По мере того как очередь приближалась, количество народу за спиной росло. Все возрастающий контингент представлял собой разношерстную публику. И как Александр не пытался объединить всех по какому-либо признаку, ничего не получалось.

— Войдите, — прозвучало за дверью, Александр, обернувшись по сторонам, неприятно осознал, что это его очередь.

— Тебя, — коснулся его Хомут. Ничего не ответив, Александр шагнул в неизвестность. В голове проскользнула мысль: «Это конец». Серый дым безразличия наполнил голову и вокруг завертелся непонятный кинофильм. Как во сне, Александр обратил внимание на стоящее за ширмой странное кресло с подлокотниками, больше похожими на подколенники. На врача, который устало предложил сесть.

— На что жалуетесь? — спросил врач и продолжил что-то листать. Сидевшая напротив еще молодая медсестра, в душе смеясь, окинула Александра взглядом. Вопрос возвратил Александра к неприятной действительности, веселое лицо совсем даже не старой медсестры вовсе не обрадовало Александра. «Этого еще не хватало».

— Я… — он задумался. — У меня… — он снова осекся. И, наконец, решился: — У меня на нижнем белье, около самого главного мужского органа появились какие-то пятна. — Он перевел дыхание. — Точнее, с «конца» гной потек!

— Когда появились? — врач посмотрел на Александра, как словно ему сообщили о мелкой занозе на пальце.

— Сегодня утром.

— Сильно течет?

— Не знаю.

— Покажи.

— Что показать? — не понял Александр.

— Снимай штаны. Не язык, конечно, — усмехнулся тот. Александр, преодолевая смущение, расстегнул штаны и приспустил трусы. — Открой головку. — Александр выполнил приказ. Врач взял металлическую спицу с крючком на самом конце и всунул в отверстие. Особой боли не было, но черные подозрения закрались в душу. Врач извлек инструмент и растер на специальном медицинском стеклышке. Надписав номер, рассматривая слизь, произнес:

— Приплыл голубчик. С тебя три пятьдесят, еще кровь сдашь, — протягивая одноразовый шприц. — После обеда придешь, анализы готовы будут, поговорим.

— А это сильно опасно? — не выдержал Александр.

— Некоторые выживают, — рассмеялся тот. — После обеда придешь, поговорим.

— Спасибо. До свидания, — засуетился Александр.

— Твой номер двести первый, не забудь, — протянул врач клочок бумаги.

— До свидания. Двести первый, — повторил Александр, выходя. За время отсутствия народу навалило прилично. «Понаслаждались, голубчики», — позлорадствовал Александр.

— После обеда, — буркнул он Хомуту. И, глядя под ноги, заспешил вон. Только когда удалились за ограду, он посмотрел, рядом ли «милый друг». В данный момент он таковым не являлся. Эта мысль на мгновение отвлекла и, обдумав, Александр пришел к выводу, что сам виноват и Хомут здесь ни причем.

— Ну что там у тебя? — поинтересовался, наконец, Хомут.

— Не знаю. После обеда скажут. Но уже болею, это точно. Как теперь с Татьяной быть? Ума не приложу. Угораздило же. Почему не годом раньше или годом позже? Нет, именно сейчас. Она через пару дней приедет. Итак стыдно было в глаза смотреть. А теперь, если рассказать, то и вообще можно будет о свадьбе забыть.

— Успокойся, все будет хорошо. Не ты первый, не ты последний. Видал там сколько «страждущих».

— Мне от этого ни жарко, ни холодно. Лучше бы было, если бы там было поменьше и меня среди них не было.

— Конечно, лучше быть богатым, но здоровым, чем бедным, но больным. Но, увы, не у всех получается. Обычно вперемежку. Или бедный и здоровый, илибогатый и больной.

— После обеда сам пойду, без тебя. Не маленький. Да и не то это заведение, чтобы парочками ходить.

— Как раз для парочек, — сострил Хомут. Александр бросил мрачный взгляд и тот дипломатично, как ни в чем не бывало, стал рассматривать окружающий Ландшафт.

…Народу в коридоре не было. Александр, постучавшись в дверь и не получив ответа, вошел.

— Можно? — спросил он, останавливаясь. Врач кивнул головой и, перестав листать журнал учета, спросил:

— Какой номер?

— Двести первый?

— Та-ак? — протянул врач, начиная листать журнал. Проведя пальцем по номерам и остановившись на нужной строке, повернулся к Александру и, саркастически улыбаясь, бросил:

— Французский насморк.

— Что?

— Гонорея. Считай, что тебе еще повезло. Но в последнее время и гонококки стали привыкать к лекарствам, так что еще пару раз подхватишь и, можешь свой главный орган в сервант поставить и другим показывать: был, дескать, когда-то, — Он улыбнулся. Вот тебе рецепт. Будешь принимать три дня четыре раза в день, по две, если ноль восемь и по четыре, если ноль шестнадцать за раз, после еды. И еще, на всякий случай, будешь пить вот это, — он указал на синюю упаковку, лежащую на столе. — Я тебе пять упаковок выписал, одна упаковка в день за раз. Через неделю придешь на контрольный анализ. И своей подруге то же самое лекарство, скажешь, чтобы принимала, а лучше пусть придет.

— И все? — не поверил Александр.

— На первый раз и этого хватит. Каждый следующий раз доза увеличивается, и часто прежние лекарства не помогают.

— Следующего раза не будет.

— Увы, — качая головой, ответил врач. — Хорошо бы, если так. Когда заболеют, грозятся вести добропорядочный образ жизни. А как вылечатся — так и не помнят, чем пахнет. «Хрониками» станут и вновь вспоминают, да бесполезно локти кусать, когда на «Аляске золото нашли». Так что, готовься. Есть такие процедуры, о которых лучше не знать.

— До свидания! — Александр вышел. «Уж лучше прощай».

Усталость и безразличие успокоили нервы. Проходя через стадион, на котором играли в футбол, он даже не подумал обойти, чтобы не мешать. Не меняя направления и перейдя через дорогу, не обращая внимание на возможный транспорт и сосредоточенно бредя вдоль высотных домов и невзрачных пятиэтажек, Александр вышел за город и направился в сторону Волги. Реку было уже видно, но он шел до нее еще долго. Дойдя до отвесного прибрежного склона, погруженного в развесистые кроны и пробивающиеся из среза времен, размытого ленивой величественной рекой едва проросшие березки, Александр не стал искать подходящего спуска, а начал спускаться по осыпающейся под ногами крошащейся высушенной глине, словно в гигантском слаломе, время от времени цепляясь руками за проносящиеся мимо деревья. Склон закончился, и он, пробежав с разбегу несколько шагов, резко затормозил перед очередным, приводящим уже непосредственно к берегу отвесным склоном. Стена была практически ровной и Александр остановился, размышляя. Деревьев на склоне не было, и падение представлялось неминуемым. Поэтому он, подумав, пошел по краю, высматривая подходящий спуск. Через некоторое время дорога кончилась. Два склона сошлись в одну, почти вертикальную, безжизненную, вылепленную из разноцветных слоев глины естественную стену. Александр развернулся и пошел обратно. Река, закованная в железобетонные берега, едва заметно несла свои воды в закрытое море. «Интересно, зачем мучились? Если и так две непреодолимые стены на ее пути. Столько труда и денег коту под хвост. У нас могут обеспечить людей работой. Все автоматизировано. На кнопку нажимаешь и шлеп тебе мешок на плечо». — Он улыбнулся. Не выдержав бесполезных плутаний, Александр стал спускаться. Приземление было не из приятных, но без костоломства. Несильно ударившись об песок, он встал, а затем спустился к самой воде. У кромки железобетонный берег зарос водорослями и скользил. Александр стал смотреть на легкие волны. На фарватере проплывала, толкаемая толкачом, сцепленная из трех секций огромная баржа. На ней в виде куч громоздился песок. «Интересно, куда его везут?» — подумал Александр, но тут же забыл о вопросе. С другой стороны в заливе рыбаки забрасывали сеть. «Браконьеры. Бедная рыба. Надо тоже на рыбалку сходить. Люди летом отдыхают, загорают. Жизни радуются. А я по психбольницам да диспансерам развлекаюсь. Так еще чуть-чуть и допрыгаюсь. Сейчас, наверное, не купаются. Август не сезон. Хотя какая разница». -Он решительно встал и разделся. Вода обожгла. А потом согрела. Вдали от пляжа, не замутненная Волга, казалась, сама держала пловца. Александр нырнул. Вода внизу отливала чернотой. И чем ближе ко дну, тем сильней возникало ощущение погружения в ледяной родник. Не достав дна, Александр поплыл на верх, греться. Верхний слой воды показался Гольфстримом. На берегу у своих вещей он увидел человека и от греха подальше решил закончить купание.

— Привет!? Ты как здесь оказался? — удивился Александр.

— Да ты давно не заходишь, вот я тебя и рыщу по набережным, — ответил Дима. — А если серьезно? Встречу мне назначил один знакомый. Я так понял, он с сатанистами на ты. Где-то здесь у них молельня. Я должен сегодня собеседование пройти.

— И кто этот один знакомый?

— Ты его не знаешь. Но, в общем, мне велели сохранять конспирацию. Так что сопли не мочи. Собирайся. А то с тобой увидят, могут не так понять. Я к тебе после зайду, переговорим.

Александр быстро собрался.

— Знаешь, Дима! Я тоже «собеседование» прошел. Правда, в другом месте. Но тоже у них. Теперь вот в венерическом диспансере лечусь. Так что будь осторожен. Мешать не буду. Глядишь, что-то интересное узнаешь. До встречи!

— До встречи, — ответил Дима. Они разошлись. Александр не стал штурмовать вершины и пошел вдоль набережной к естественному подъему. Навстречу ему попался человек с осоловелым взглядом. Что-то напомнило в нем кого-то. Но Александр вспомнить не смог. Он остановился. Попробовал напрячь мозги, чтобы все-таки вспомнить, но попытка оказалась безрезультативной и он, отмахнувшись, пошел дальше. Дорога вилась вдоль бетонного ограждения и разбросанных по дороге в шахматном порядке массивных кубов с непонятным предназначением. Волга, время от времени налетая на бетонное русло, обдавала Александра прохладными порывами ветра. Уже приближаясь к пляжу, Александр вдруг вспомнил. «Беспардонный мужик на вокзале». Мысль ударила кулаком в переносицу. Он развернулся и побежал. Дорога назад оказалась длинной. Задыхаясь, переходя на быстрый шаг и, не отдышавшись, снова на бег, Александр прибежал на место купания. Никого не было. Он стал осматривать окружающий ландшафт. Но сколь ни всматривался и не напрягал зрение, движения в обозримом просторе он не заметил.

— Лишь бы все обошлось, — произнес он и стал взбираться на откос. Сухая глина, осыпаясь, возвращала ноги назад, следы от шагов, больше похожие на следы бегемота, постепенно приближали к концу первого препятствия. Дождя не было. Значит, или следы должны остаться, не могли же они сами по себе разровняться, или они пошли дальше к подъему. Он спустился обратно и пошел вдоль набережной, внимательно рассматривая стену каньона. Идти пришлось недолго. В наиболее крутом месте стены весенний паводок прорыл русло, незаметное издали. В нем были вырыты ступеньки, укрепленные по краю деревом. «Здесь», — решил Александр. Он стал подниматься. Уже посредине подъема Александр сообразил, что если посмотреть вниз, то вероятность упасть окажется реальностью. Лестница вела сразу наверх. И с каждой следующей ступенькой подыматься становилось все трудней и трудней. Когда он поднялся наверх, то буквально валился от усталости. К его удивлению, на верху ничего не было. Обычное пастбище, с прорастающими местами молодыми деревцами и кустиками. Это его несколько озадачило. Осмотрев насколько можно внимательней и убедившись в бесполезности поисков на поляне, он подошел к краю лестницы. Около пятидесяти метров почти узкой вертикальной глиняной лестницы без поручней окончательно убедили его в настоятельной необходимости прекращения дальнейших поисков. С чем он и согласился.

XXXIX.

Спустя пять дней Александр, сдав анализы, пришел к врачу.

— Поздравляю, молодой человек, вы здоровы. Но в ближайшие недели алкоголь употреблять не следует. Лекарства еще несколько дней выходят. В общем, чтобы не было осложнений, советую временно воздержаться.

— А как насчет женщин?

— Ты ту, от которой залетел, пролечил?

— Она мне не знакома.

— Смотри сам. С остальными можно.

С радостными мыслями Александр направился к Диме. Тот наконец-то оказался дома.

— Привет. Я тебя с тех пор уже несколько дней ищу. Тебе не передавали?

— Передавали, — глядя в сторону и не совеем радостно ответил Дима. — Заходи, коль пришел.

— Что это ты? Квелый какой-то.

— Все нормально. — Он прошел в свою комнату. Александр вошел за ним.

— Скажу тебе, в опасное мы дело влезли. У них кругом прихваты. И милиция, и суды. Администрация. Все схвачено. Куплено и контролируется. Словно гражданская оборона, куда ни ткни — бункер или тайная молельня. Я тут несколько дней с ними покрутился! И скажу тебе, не представляю, как можно не поддаться. Не мытьем, так катаньем. Такие девушки. Такое оформление. Так все необычно. Я все дни как во сне провел. Мы с ними бороться надумали. А они никому не мешают. Думаю, для большинства там крутящихся одна только мысль, что это может прекратиться или их исключат, кошмаром кажется.

— А как насчет того, откуда все это благолепие? Ты не подумал, кто это удовольствие оплачивает?

— Жизнь коротка. И если каждый раз думать, что да как, во всем себе отказывать, то можно так и сгнить, ничего не попробовав.

— Иаред Моисеевич тоже, наверное, думать поначалу не хотел! — саркастически уколол Александр.

— Я не знаю, что у них там произошло. Но они преследуемая религия. И, возможно, он был подкидышем. У них кругом связи. Видать, сообщили. От греха подальше и убрали. А может что еще. Если бы было что-то мерзкое, столько бы людей с радостными лицами там бы не крутилось.

— Я тоже был на одной их тусовке. И вкратце ознакомился с их методами вербовки. Ты, наверное, тоже прошел курс? Красивая женщина, властная и возбуждающая и так далее. Да?

— И это тоже. Каждый день по нескольку раз, и одна другой лучше.

— У меня была только одна. И я вот уже неделю лечусь. Хорошо хоть до приезда Татьяны успел. Сегодня врач сказал, что здоров. Анализы чистые.

— Это уже судьба. Кому что на роду написано.

— Вот когда тебе «на роду» закапает или что похуже, вот тогда я и спрошу у тебя. А сейчас, судя по всему, ты потерянный для меня человек, Александр поднялся.

— Да подожди ты. Сам хотел любыми путями узнать побольше. А теперь ерепенишься. Что, обязательно надо через пытки все узнавать? А если по пути удовольствие получишь, так и знать не надо?

— Я просто подумал, что ты решил удовольствие и дальше получать.

— Было бы неплохо. Но ты сам-то что надумал делать? Сколько уже на месте топчемся? — спросил Дима.

— Не совсем на месте. Бабку нашли. И ты, и я в секту сатанистов проникли. Другие за всю жизнь может столько не узнают, а мы за пару месяцев докопались. Наша цель по-прежнему — упыри. Я тоже не семи пядей во лбу. План пока такой, и единственный. У Хомута усадьба не простая. И раз хотим что-то узнать, то надо там и копать. Приедет Татьяна. И начнем.

— Хорошо. А я пока сатанистов буду изучать, изнутри.

— Делай, как знаешь. Не забудь только резинки с собой таскать. А то твоим изучением займутся.

— Ладно. — Дима проводил Александра до двери. — Ну пока!

— Не теряйся, — бросил напоследок Александр. Он сбежал по ступенькам и направился к Хомуту. «Надо с ним конкретно договориться и выяснить, кем он там числится и по возможности узнать структуру конторы. Не может быть, чтобы такая раскидистая организация под боком у властей, и никто ничего не знал. А если знают, почему не закрывают? Ведь очевидно, что все эти склепы, тайники и прочая требуют денег, организации. Содержание даже маленькой прачечной требует денег. А тут такие объемы? Не государство же их финансирует?» — Тут он осекся. И остановился. «А если?» — Он пошел медленным шагом. «Придет же в голову всякая глупость. Если бы государство, то мы бы все с детства не в октябрята, а в сатанята вступали. Однако церкви десятилетиями разрушали? Да, но храмы Мамоне там не размещали. Что-то чем дальше в лес, тем меньше дров. Татьяна сегодня должна приехать. Если уже не приехала. Можно было бы и шампанского бутылочку раздавить. Нельзя, черт побери, о свадьбе! Даже не верится, что через пару месяцев все изменится. Однако невеселые игры я затеял перед свадьбой. Зато будет, что вспомнить на старости». Он улыбнулся.

XXXX.

Александр засмотрелся в телевизор и выключил его лишь после того, как окончились все программы. Расстелил диван. Сходил в туалет и ванную. Выключил свет и лег спать. Когда почти заснул, в телевизоре что-то щелкнуло. Он очнулся. В комнате все проглядывалось из-за фонаря за окном. «Разряжается, наверное, кинескоп», — подумал Александр. И, повернувшись на другой бок, собрался заснуть. За окном отключили освещение. В комнате наступил полный мрак. На кухне раздался звук падающей посуды. Неприятные чувства мурашками пробежали по телу. Громко затарахтел холодильник. Александр напрягся. Какие-то шумы сверху и снизу, похожие на разговор соседей, уловили уши. Легкий звон балконных стекол от слабого ветерка донесся с кухни. Слегка пошевелились шторы. А может так показалось от света проехавшей мимо машины. Что-то щелкнуло в магнитофоне. И вновь раздалось дребезжание балконных стекол, но уже более сильное. Александр четко почувствовал, что кто-то есть на кухне. Спать расхотелось. «А вдруг кажется? Темно просто и ничего не видно». Наверху соседи чем-то загремели. «Третий час ночи, а они колобродят». Холодильник смолк. И вновь уши стали различать какие-то звуки. В полной темноте глаза различили холмик могилы, к которому он тогда сел спиной. И то же чувство закралось в душу. Почему-то вспомнил, как тогда на него смотрел Слава, настороженно и ожидающе. Словно он чувствовал это. Уши услышали четкие шаги на кухне. Еле слышные, но ШАГИ! Скрипнула дверь на кухню. Оглушительно заработал холодильник. И вдруг почти около самого уха полуоткрылась дверь в его комнату. Дверь находилась сбоку от дивана, то есть практически у него за головой. «Пошевелиться или сделать вид, что сплю?» Тело напряглось, и он перестал дышать. Чувство, что кто-то смотрит на него, усилилось. Затылком он почувствовал слабое дыхание. Кто-то наклонялся над ним. Ожидание стало невыносимым. Он резко повернулся. Затем мгновенно взлетел над диваном и включил свет. Сердце учащенно забилось. Никого в комнате не было. Он медленно, готовясь в каждую секунду отскочить, открыл дверь. И быстро подойдя к выключателю в коридоре, включил свет. Затем подошел к кухонной двери и резко распахнул ее. Сердце вновь застучало в висках. Шестым чувством он почувствовал — за холодильником кто-то есть. Стоя перед открытой дверью собственной кухни, он задумался: «Войти или нет? Да нету же никого. Нервы просто слабые». Он решительно шагнул вперед. Резко заработал холодильник. Александр слегка дернулся и заглянул за него. Там никого не было. Он выключил свет в коридоре. В своей комнате. И лег спать. «Пусть хоть убивают, не встану». Сон принял его в свои объятья.

XXXXI.

В комнате у Хомута все оставалось по-прежнему «творчески».

— Я к тебе, собственно, по делу, — начал Александр. — Через неделю хочу съездить к тебе на дачу. Мы же давно собирались. Да все неотложные дела.

— Давай съездим. Если желание не пропало. А почему ты думаешь, что там обязательно кого-нибудь встретишь? Может их и в другом месте полно?

— Другое место искать надо, а здесь множество косвенных обстоятельств. Да и сам свидетелем был. Место как специально подобрано для таких исследований. — Он усмехнулся. — Не обнаружим, так отдохнем. Дима с Татьяной тоже поедут.

— Хорошо. Только алкогольное сопровождение за твой счет. Я за лето поиздержался, — со значением произнес Хомут.

— Какие вопросы, — успокоил Александр. — Слушай, что я хотел спросить, совсем забыл. Ты в своей организации давно состоишь?

— А зачем тебе это?

— Для себя хочу выяснить.

— Полтора года.

— И не надоело?

— Это не может надоесть, здесь всегда все внове и все более необычное. Представь себе, ты учишься кататься на велосипеде. И каждый день твой велосипед вдвое быстрей набирает скорость. Разве это может надоесть? Нет! Только слабые духом испытывают страх. Но даже они не смогут отказаться от череды непрерывных ощущений. Взлетая наверх, ты балдеешь от легкости, овладевающей твоим телом. Падая вниз, «тащишься» от мимолетной остановки сердца. И с каждым разом, продвигаясь по спирали, все дальше и дальше, начинаешь узнавать и получать такие радости, о которых в начале пути и не догадываешься. Церковники, понимая, что изобретать наслаждения неблагодарная задача, придумали хитрее: аскетизмом не дают получить пик наслаждения, сознательно задерживая человека где-то посередине пути. Тем самым понемногу дозволяя радоваться ерунде, никогда не достигая пресыщения малым. Мы же сознательно достигаем максимума, чтобы насладиться до конца, испытать истинное блаженство и пойти дальше. Представь двух детей, которым родители купили по шоколадке. Один отломил кусочек и спрятал. В следующий раз он отломит еще и надолго растянет малое удовольствие. Второй съест, сразу ощутив все грани вкуса и, насытившись, начнет получать удовольствие от более высоких чудес природы. И совершенствуясь, он дойдет, быть может, до таких высот, которые простому человеку будут не понятны. Как скотине не понять, почему Джоконда стоит дороже стога сена, да и ее самой.

— Это все хорошо. Вот только ты в своем рассказе упускаешь постоянно небольшую мелочь. — Александр сделал паузу. — За все в этой жизни надо платить. Если где-то прибавилось, значит, где-то оторвалось. Дети не работают. И съев сразу весь подарок, один будет потом глотать слюни при виде долго наслаждающегося второго. И потом первый кусок всегда вкусней последнего. Значит, каждый раз один будет радоваться, а второй уже после нескольких укусов перейдет лишь к наполнению желудка. Пресыщение ведет к увеличению дозы. Наркоманы вынужденно получают удовольствие с каждым разом все чаще и чаще, скорость, как ты говоришь, увеличивается вдвое. Посмотри, на кого они похожи. С каждым разом стоимость дозы возрастает и нечеловеческая сила, называемая ломкой, обжигая аорты и сотрясая тело, словно палач, получающий удовольствие от садизма, чем дальше, тем злее и наглее требует плату за минуты незаслуженных утех. И человек или то, что от него осталось, уже готов отказаться от столь «высоких чувств», но сделка с демоном заключена, и он с ростовщической точностью взыщет все до копейки. И уж будь уверенным, после того, как с ним рассчитаешься, ничего уже себе не останется.

— Я тебя слушаю, словно школьника на уроке о вреде наркомании. Ты сам не пробовал, а агитируешь. Насмотрелся дешевых просветительских фильмов и давай демагогию разводить. Философия сатанизма существует тысячелетия! И если бы все было так просто, то миллионы людей не называли бы себя Детьми Диавола. Но, в общем, ты спросил, я ответил. И помни: все, что я тебе говорил или ты видел, это тайна. Ты можешь прийти к нам или нет, но тайну сохранять обязан. Мы никому не мешаем. Но с теми, кто мешает нам, разговор короткий.

— Что это ты героя из себя стал разыгрывать?

— Из разговора с тобой я понял, что ты не осознал всей серьезности происходящего. И поэтому еще раз по-дружески предупредил. Учти! Если наделаешь глупостей, никто тебя не спасет. И я тебе помочь не смогу. Так что думай.

— Да ладно, понимаю. Не маленький. Скажи, а на вашей даче заседания твоей компании проходят? А то может я тогда, со сна, ваших людей видел?

— Нет, не проходят. Скажу тебе: тебя из тюрьмы выпустили, чтобы ты вошел в контакт с упырями. А то бы гнить тебе в психушке. А ты еще нос воротишь. И мне дали задание помогать тебе во всем. Так что можешь располагать мной. Но помни, никакой информации на сторону!

— Что значит — из психушки вытащили?

— А то и значит. Я попросил. Говорю, так и так, человек благородным занятием занят. Далеко прошел. Мне велели помогать. Разговор был вечером. На следующее утро ты был на свободе. А дело на полку бросили пылиться.

— Та-ак, — протянул Александр, пытаясь сосредоточиться. Мыслей в голову как назло не приходило. — Значит вон оно как! А зачем вам упыри?

— Очевидно, что они посланники Диавола. А возможно, просто дар Его.

— Опасный, надо признать дар.

— Розы тоже в шипах. Однако — розы!

— Ну что ж. Пойду отрабатывать освобождение.

XXXXII.

Александр вышел. На улице накрапывал грибной дождь, и лучи солнца, переливаясь всеми цветами радуги, выстроили два разноцветных арочных моста. Игра природы наполнила душу небесной чистотой, и с радостным сердцем Александр направился к Татьяне.

Она принимала ванну. В комнату она вошла в пушистом махровом халате и обвязанными полотенцем волосами. Даже в таком виде она выглядела великолепно. Не говоря ни слова, он обнял ее за талию и прижал к себе. Нежный запах защекотал ноздри. Ее руки нежно, но с силой прижали его. Он почувствовал, как девичья грудь уперлась в него отвердевающими шишечками. Жгучая горячая волна закипающей крови пронеслась по телу. Перед мысленным взором возникла картина ниспадающих локонов, старающихся закрыть прорывающиеся наружу остроконечные зовущие сосуды, которые он так давно не видел. Поцелуй стал перерастать из простого встречного в нечто большее. Халат не стал долго возражать настырным рукам и открыл прекрасные формы.

Его губы коснулись ее соска, и она прижала его голову. Александр почувствовал, как они твердеют от его движений. Земляничный запах от ее тела возбуждал страсть, и появилось несдерживаемое желание съесть ее всю или что-то в этом роде. С силой, на которую он только был способен, он прижал ее к себе и, перехватив, поднял на руки. Халат остался на полу, и полотенце слетело. Море волос наполнило комнату и флюиды, исходящие от них, превратили квартиру в ягодное бесконечное поле. Прикрытые глаза и полуоткрытые в неге губы, еще влажное после ванны, находящееся у него в руках тело породили неистовую жадность и страх не успеть и потерять. Покрывая поцелуями все, до чего мог дотянуться, он полетел к кровати.

— Татьяна! Александр! Идите обедать, — донесся с кухни голос матери. Они были не одни, и пришлось успокоиться на этом. Она виновато улыбнулась, встала с кровати и надела висящее на стуле платье, а, возможно, длинный свитер, Александр в этом не разбирался. Затем, подняв с пола халат, спросила:

— Что ты делал здесь без меня?

— Да так. Ничего особенного. Устал ждать тебя, — он ласково посмотрел на нее.

— Я тоже последние дни уже мечтала уехать. Мама хотела еще на неделю остаться, но я бы этого не выдержала. И что я в тебе нашла? — она улыбнулась.

— Я вот тоже все думаю. И что ты во мне нашла? Любовь зла. Полюбишь и козла.

— Каждой бы такого «козла», — произнесла она с улыбкой и поцеловала его.

— Вот я уже и козлом стал. — Он притворно обиделся.

— Ну, хватит бабьих нежностей. Рассказывай, как ты тут без меня. И без всяких междометий и пропусков.

XXXXIII.

Солнце зашло, и только горящие алым пламенем в последних лучах кучевые облака напоминали о нем. Глубокий овраг, заросший по краям соснами и густым кустарником, задышал пронизывающей прохладой. Узкая тропинка, то и дело ныряя в кусты, ненавязчиво заставляла наклоняться. По мере спуска озноб переходил в дрожь, а сумерки — в темень. Растительность кончилась, и они пошли по вязкой глине вдоль русла оврага.

— Скоро что ли? — не выдержал Хомут.

— Как придем, сам увидишь.

— Предупреждать надо! Я бы хоть сапоги одел.

— Какая разница? Что сапоги мыть, что ноги!

Они замолчали. Идти было тяжело. Дорога то шла по сухому, то погружалась в хлюпающую грязь. Впереди показались люди. Точнее тени, которые по мере приближения превращались в людей. Народу было много. Но стояла тишина. Все молчали. Хомут и его спутник подошли и тоже молча стали ждать. Овраг в этом месте расширялся, образуя естественную площадь, просушенную прорвавшимся днем солнцем. Все стояли лицом в одну сторону, противоположную той, откуда пришел Хомут, в виде нескольких, стоящих друг за другом, расширяющихся полукругов. И даже непосвященному было бы ясно, что это не случайно собравшиеся люди. Стояли неподвижно, чувствуя обволакивающее дыхание тьмы и мрачную решимость окружающих. Никто не суетился. Погруженные в темноту и замершие, словно статуи. На фоне едва ощутимых глазом скатов старого оврага, устремляющихся в дрожащее в звездных лучах небо мохнатых деревьев. Они погружались в пугающий и манящий омут. Решимость и страх, переплетаясь в невероятную гирлянду, обхватывали щупальцами спрута и влекли в бездну. Запретное и желанное, страшное и нежное, приносящее боль и бесконечно приятное разожгло в голове, требующей простора, пламень. И в этот миг перед живым амфитеатром из людей возник Авол. Повязка на лбу была единственным отличием от его обычного облачения. Своим появлением он замкнул круг и в его центре зажегся огонь, словно из невидимой чаши неосторожный водитель пролил бензин и поднес спичку. Пламя с чадом выбросило раздваивающийся извивающийся язык. Глаза, привыкшие к темноте, моментально ослепли. Все, как по команде, поднесли сжатый кулак ладонью внутрь к солнечному сплетению. Авол, сделав паузу, отвел руку. Все замерли. Глаза постепенно вновь стали различать окружающее пространство. Позади него стояли двое. Он отвел левую руку и один из стоящих сзади подал ему кролика. Второй подал нож в виде финки. Кролик смешно задергал лапами, пытаясь оттолкнуться от воздуха. Резким движением кинжала Авол отрубил ему половину правой лапы. Кролик забился в конвульсиях, издавая невероятный детский крик, похожий на плач грудного ребенка. Капли крови, срываясь с обезображенной плоти и попадая в пламя костра, превращались в искры. В такт маленькому сердцу, а быть может вырывающемуся телу, кровь время от времени устремлялась тончайшей струйкой, оставляя на легком белом меху след дождя. Движения жертвы становились слабей. Но детский плач, переходящий в своеобразные всхлипы, не переставал. Эта песня рождала нечто, вызывающее в груди давнее, очень глубинное, но моментально подавляемое желание, и ускоряющая свое вращение гирлянда, захватывая пламя, переносила во времени и пространстве. И вот уже блеяние безобидного существа не ранило мозг своей бессильной просьбой, а подстегивало и возбуждало. Разум, оттолкнувшись и устремившийся в вечность, не в силах удовлетвориться моральным зверским чувством, потащил за собой тело. Чувство, не сравнимое ни с одним из земных, наполнило и расслабило. В этот миг Авол обезглавил агнца. Головка слетела в костер и исчезла в нем. Крови оказалось на удивление мало, но рука жреца заблестела в отблесках костра. Вздох облегчения вырвался из груди множества людей одновременно и вернул их на землю. По членам разлилась приятная усталость, и только холод окружающего неприятно ласкал кожу. Хомут почувствовал, что на его нижних штанах появилась влага. Он понял, что это такое. Смущенная улыбка мелькнула на его лице. Казалось, секунды прошли с тех пор, как возник Авол, однако стало светлей, небо уже почувствовало приближение солнца. Месса продолжалась.

— Братья! — мощный и властный голос эхом ворвался в уши, словно выстрел из пистолета, пронизывая расстояние между ними. — Все ли вы почувствовали силу Отца нашего?

— Уу-оо! — Одним голосом отозвался амфитеатр.

— Он дал нам радость!

— Уу-оо!

— Он дал ненасытность!

— Уу-оо! — Громкость ответов не возрастала, но мощность хора, противореча физике, усиливалась, унося последние остатки мысли.

— Хотите ли вы еще?

— Уу-оо!

— Просите Отца нашего, — Авол бросил остатки в пламя и воздел руки. Все склонили головы и поднесли кулак к груди. И разносящимся возгласом взревели:

— Дай! — Костер выбросил в небо огненный протуберанец. Жрец сделал два шага назад. Двое сзади вышли вперед, неся человека. Его ноги, по всей длине плотно обвязанные веревкой, волочились по земле. Клейкая лента закрывала рот. Руки, жестко закрепленные сзади, не позволяли ему особо дергаться. Один из носильщиков встал на колено и положил узника спиной на ногу, другой двумя руками отвел, итак откинутую назад голову. Авол подошел. В его руках блеснул двузубец. Жертва задергалась.

— Снова мы вместе. Отец наш дарует нас и ждет даров наших. Так принесем же ему душу. И воздаст Он нам бесконечным наслаждением, наполняющим тело и освобождающим дух. Разве мы псы, чтобы подлизываться? Разве мы рабы, чтобы перетруждать свое тело? Нет! Мы возьмем сами. Уже есть то, что получать. Ушастое четвероногое дало нам негу. Эта овца неверия даст нам возможность соединиться с Ним. И Он дарует нас. Ибо Он всегда дает страждущим. Только «рабочий скот» не принимает Дар Его. И так же, как человек откармливает одних животных, чтобы съесть, и кормит, и балует других любящих Его тварей. Так и мы, принося Ему — получаем. — Тот, что стоял на колене, вытащил тонкий прозрачный шланг, делящийся на три и оканчивающийся с одной стороны иглой, а с трех других чем-то вроде мундштуков. И натренированным движением правой руки ударил по затылку.

Жертва затихла и выпрямилась, словно проглотила кол.

— Придите ко мне! — Жрец прижал двумя руками кинжал к груди. Стоящий на колене медленно ввел иглу в шею жертве. По трубкам потекла кровь. Жрец провел лезвием над переносицей, сделав надрез, моментально наполнившийся живой влагой. Затем взял три кровоточащих трубочки. Подошедший опустился на оба колена, ожидающе глядя в лицо Авола.

— И ты будь с ним, — произнес тот и протянул один из мундштуков. Человек с жадностью, присущей путешественнику в пустыне после нескольких часов без воды, припал к мундштуку. Из двух других Авол окропил ему уши.

— Мы вместе! — Голос прозвучал торжественно и грозно. Он забрал шланг, пережав концы, экономя напиток. Люди стали по одному подходить из амфитеатра, выходя из левого конца серпа. И процедура стала повторяться. Когда она закончилась, заря уже возвестила о своем приближении.

Хомут шел, шатаясь. В мозгу кружились, расплываясь, шары. Розовое небо дополняло сладкие виденья.

XXXIV.

Послеобеденный жар спал, и город собрался встречать вечер. Жаркое, но уже не обжигающее солнце ласково поглаживало запыленные листья городских деревьев. Дорожные машины, поливая из цистерн дорогу водой, освежающе наполняли воздух прохладой. Рабочий день кончился, и люди, придя домой, успели отдохнуть. Семейные занялись домашними делами. Одинокие мучительно почувствовали чей-то зов. В такие минуты начинаешь задумываться о смысле жизни.

Молодость берет свое. И вот парень представляет: он идет один ночью и видит, как к невинной девушке пристают трое, нет, десять. Он спокойно подходит и предлагает отстать.

— Вась, разберись, — произносит один, вероятно, их лидер, с невероятной слащавой уверенностью, присущей человеку толпы, когда перед стаей один. Один из громил ленивой вялой походкой подходит к нему и нагловато-деланно, нехотя кладет руку ему на плечо. Глядя ему в лицо, подчеркнуто по-отечески мягко произносит:

— Такой хороший мальчик, — качая головой. — А мог пройти мимо. Или просто пробежать. А так придется обучить хорошим манерам. — И резко ударяет другой рукой в голову. Кулак, естественно, пролетает мимо. И «учитель» покорно корчится у его ног. Лица крутых парней перестают выражать похотливую уверенность и приходят в недоумение. Еще не сообразив, кто перед ними, и надеясь на свое количественное превосходство, они начинают наваливаться на него. К этому времени театр ему надоедает и несколькими характерными приемами действие заканчивается. Девушка не знает, как благодарить. Но он, конечно, проявляет благородство:

— Все в порядке. Иди спокойно. Они еще долго не смогут к кому-нибудь пристать.

— Я боюсь, проводите меня, пожалуйста. — И с надеждой смотрит ему в глаза. «О, как она красива». Он сразу влюбляется в нее, но не подает вида.

— Хорошо. Если вы настаиваете.

Она берет его под руку, что свидетельствует о том, что она настаивает. И они идут по спящему городу. На душе становится прекрасно. В этот момент луч солнца возвращает к действительности.

Юная красавица рассматривает лицо в зеркале, недовольно морщит губки, вспоминая, как вчера в разговоре подруги никак не хотели ей поверить, что она совсем не хочет замуж. «Ну и глупые же». Но тут направление мыслей меняется и перед глазами зеркало начинает показывать другую картину. Парнишка, из углового дома, наконец, решился, взял и позвонил в дверь. Она открыла, а он оробел и испуганно уставился на нее своими огромными голубыми глазами, не в силах вымолвить ни слово. Алые розы в его руках от волнения рассыпались перед ее ногами. «В таком случае можно и согласиться, если он предложит выйти за него замуж»…

Видение кончается и возвращается одинокая реальность, тоска мертвой схваткой сдавливает сердце.

Хомут, отоспавшись после бурной ночи, вышел прогуляться по городу. Мыслей в голове не было, и он, весело разглядывая прохожих, устремился по проспекту. Народ в это время значительно отличается от людей, спешащих в другое время. Гуляют в основном весьма привлекательные леди. По двое по трое, они медленно покачивают бедрами, небрежно бросая взгляды на окружающих. Внешность Хомута не относилась к разряду красавцев, и взгляды милых дам, случайно обращенных на него, не задерживаясь, покидали его лицо. И хотя он давно привык к этому, но в определенные моменты жизни люди склонны обращать внимание на разные незаметные в обычной жизни явления. Постепенно хорошее настроение стало покидать его. «Почему бы и мне не встретить девушку. Красивую-красивую. И чтоб все эти друзья-товарищи от зависти полопались. Детей трое. Буду приходить домой… Она меня встречает с улыбкой. Будем любить друг друга до конца дней». Мимо проходящая пара вновь безразлично метнула взгляд на него и в их глазах не отразилась даже мельчайшая заинтересованность. «И почему так. Все нашли. А я при всех своих способностях вечно один?» Злость зажгла сердце и, обручем сжимая виски, проникла глубоко внутрь. Насупившись, он перешел на медленный шаг. Прохожие больше не интересовали его и, глядя исподлобья, он даже не видел их. Не спеша, шаг за шагом Хомут отмерял центральный проспект, не думая ни о чем. Пламенное воображение, разыгравшись, листало, не переставая, радужные картины, в которых на фоне давно прошедших событий, на глазах тогдашних его предметов страсти, он гордо гибнет от рук мерзавцев, умирая непобежденным. От жалости к себе проступили слезы. Безграничное одиночество, рожденное непознанной вселенной, ворвалось в растревоженную душу. «Среди множества людей, воя, лязга и скрипа, дышащего смрадом, проносящегося зачем-то транспорта остаться одному?» Брови расправились, лицо приняло на себя страдание, плечи обмякли, и он опустил голову. Взгляд непроизвольно поймал маленькие туфельки на остреньких стучащих каблучках. Глаза по инерции побежали по стройным, что называется «растущим от плеч» ногам, приталенное платье, прикрывающее лишь бедра и заканчивающееся значительно выше колен, в дальнейшем строго обнимало плечи, покачивающиеся в такт плывущей походке руки. Море золотых локонов струилось, словно из родника, обливая пояс. Сердце стукнуло, и позвоночник выгнулся в другую сторону. Хомут стал явно выше. Надежда разогнала мглу, и мозг озарился единственной мыслью: «это она!» Прибавив шагу, он поравнялся с ней. Темное платье, оттягиваясь от естественных возвышений на груди, немного просвечивало (даже завистники не смогли бы не признать, что было чему просвечивать). Безмятежное ангельское личико. Грациозная женская неловкость в движениях, подчеркивающая беззащитность и надежду на мужское благородство, с неотвратимостью, сравнимой с приближенными друг к другу разнополюсными магнитами, бросила Хомута к ней.

— Извините! — обратился, замявшись, Хомут. Она повернула к нему лицо с радостным выражением лица, ожидая, вероятно, какого-либо простенького вопроса. — Я шел, увидел Вас и решил выразить свое восхищение невиданной красотой. — После великолепной тирады он успокоился. Она окинула его взглядом. Улыбка исчезла, сменившись удивлением.

— Спасибо, молодой человек. Я спешу на свидание.

— А я не могу надеяться на нашу более позднюю встречу?

— О, нет, — она рассмеялась. В ее смехе почудилось пренебрежение.

— Я что, некрасив? — Хомут начал злиться.

— Я этого не сказала… — Она оценивающе пробежала по нему взглядом и с характерной для красавиц безаппеляционностью изрекла:

— Но мы, очевидно, не пара, — и отвернувшись, пошла быстрым шагом, давая понять, что разговор окончен. «Сейчас она придет к своему парню. Моя первая любовь. И они там…» — перед мысленным взором пробежал ряд эротических картин, переходящих во что-то более откровенное. Дыхание перехватило, и тело затрясло дрожью, но не от страха или тоски, а от впитывающейся извне первобытной энергии. «Посмотрим». Мозг просветлел и обрел холодную решительную рассудительность. «Все равно вытащат. Я много знаю».

— Стоять!

Звук, перерастающий в скрежет, и характерная для людей, привыкших повелевать, уверенность, а также что-то еще заставили ее повернуться. В первый момент она просто оглянулась. В следующий — одеревенела. Вместо простоватого тюфяка перед ней стоял приземистый злодей, со сверкающими глазами, приоткрытыми в оскале зубами. Из-под легкой куртки он медленно вынимал кинжал, переливающийся в угасающем солнце. Она чуть присела, обхватив голову двумя руками, исторгнув мгновенно потухший крик, и в миг, когда в ее глазах блеснуло острие клинка, вдруг понеслась мимо газона через дорогу.

Водителя грузовика чуть не хватил удар, когда прямо под колесами возникла девушка. Старая мысль — «женщины и дети на дороге непредсказуемы», — не всплыла у него в этот момент. Она исчезла раньше, чем он успел среагировать. «Слава богу». Облегчающая слабость волной откатила от сердца к ногам. Руки посетила дрожь. Но на этом приключения водителя не закончились: она была не одна! Бампер ударил — не отбросив тело. Обоюдоострое лезвие, с красными цифрами на рукоятке, даже не отразив солнечные лучи, вылетело из руки, затерявшись в кустах. Протектор тяжелого колеса наехал на черепную коробку. И в этот миг, а, возможно, на полмига раньше, откуда-то изнутри и одновременно снаружи раздался участливый вкрадчивый внутренний голос: «Пришло время платить». Кровь и всякие прочие наполнители взрывом понеслись в окружающее пространство, тормоза встали колом, но машины мгновенно не останавливаются, и грузовик заюлил, размазывая по асфальту то, что еще недавно было головой Хомута. Автомобиль, тормозя тремя колесами и скользя четвертым, наполовину развернулся и, создавая аварийную ситуацию, парализовал движение.

С обеих сторон дороги стал скапливаться сердобольный любопытствующий народ. Тяга к зрелищу, даже с душком, у населения неотвратима. И через некоторое время стало казаться, что в данном месте собрался весь город. Вскоре все и всё уже «знали». Правда, не похожих друг на друга версий было, как обычно, чуть меньше наблюдающих. И они с радостью делились с вновь прибывшими, которые, в свою очередь, с не меньшим энтузиазмом продолжали процесс. Спецмашины прибыли быстро, но голову, почему-то отделенную от шеи, найти так и не удалось. Бедный водитель, обреченно озираясь и тряся руками, словно его била жестокая лихорадка, был немедленно «взят» окружающими и милиционерами на страшные подозрения. Видавшие виды рабочие брюки, вылезшая из них рубашка, задубевшая от работы и непрерывных возлияний кожа, беспомощный взгляд вызывали у толпы чувство сострадания, и сквозь нестройные ряды псевдоочевидцев стало выясняться, что его, с тремя детьми, бросила жена, а они, горемыки, мал-мала меньше. И вот без отца остались. Те, что не смогли пробиться поближе, тут же переварив информацию, доверительно сообщали дальше, информация возвращалась обратно и уже было точно известно все: погибший — герой-отец, убитый счастливым любовником. Убийца сожаления уже не вызывал. В аккуратных колючих кустах, составляющих естественный забор газону, приготовился ржаветь хорошо сделанный нож.

XXXXV.

Александр проснулся и резко открыл глаза. Лунный свет пробивался сквозь неплотные шторы, неровно освещая стены. Он вспомнил, как они шли со Славой по мрачной аллее из переплетенного орешника. Он услышал эхо собственных шагов, отдающихся в ушах. Вот они уже втроем оказались среди кладбища. Серебрящиеся памятники и покосившиеся кресты вряд ли обрадовались нежданным гостям. Они пошли сквозь неровные ряды разнообразных оград и неогороженных могил. Вот он наступил на маленький, неухоженный, заросший травой холмик. Они обогнули кучу гниющих похоронных принадлежностей. Лунный свет, бросая на дорожку тени от оград и разнообразных памятников, рисовал перед ним сложные орнаменты. Александр посмотрел на стену. Стена повторяла в мельчайших подробностях тот дорожный рисунок. Мысли вновь унеслись к ночному походу. Вот он открывает калитку и заходит внутрь ограды. Крылья памятника осуждающе замерли во взмахе. Выпуклая фотография бросила печальный молящий взор с просьбой дать покой хоть ночью. За дверью или где-то рядом раздался нехарактерный звук. И Александру показалось, словно кости бывшего летчика зашевелились в гробу, разбуженные его воспоминаниями. Он тряхнул головой и в самом неосвещенном углу комнаты глаза различили аккуратный холмик с замерзшими анютиными глазками. Кресты на стенах обрисовались четче, и он даже рассмотрел местами звезды на памятниках некрещеных. Мысли вновь перенеслись на кладбище, вот он сел спиной к памятнику павшему. И почувствовал чей-то пристальный взгляд в спину. Горящие глаза Хомута и Славы лишь усиливали неприятное ощущение, и только потому, чтобы не показать свою слабость, он не обернулся назад. Тот, кто смотрел ему в спину, не отводил пристального взгляда. И этот, чего-то желающий взгляд давил все сильнее и сильнее. Именно тогда он почувствовал, как пот выступил на его висках, хотя было уже холодно. И не в силах больше выносить такую муку, он предложил обойти царство мертвых. «Слава остался там на всю ночь. А еще через несколько дней навсегда». Эта мысль вызвала непонятный прилив безотчетногостраха. Александр явно услышал шаги. Он не мог сказать точно, откуда они доносились, но шаги раздавались в квартире. В его квартире! А ведь никого не было дома… Шаги медленно приближались. Лунный свет рисовал на стенах картины все яснее и яснее. Покосившиеся расступающиеся кресты, крылья на могилах летчиков, звезды на памятниках. Могильный холмик в анютиных глазках… Шаги становились все более и более уверенней. И Александр с ужасом понял, что еще чуть-чуть и кто-то откроет дверь за его головой. Он медленно убрал с себя одеяло и так же медленно встал. Потом подошел к двери и взялся за ручку. Шаги за дверью смолкли и он скорее чем-то в груди, нежели в мозгах, понял — С ТОЙ СТОРОНЫ ТОЖЕ ВЗЯЛИСЬ ЗА РУЧКУ. Кровь остановилась в жилах, и все тело сковала судорога. Волна страха ударила в грудь так сильно, что он отлетел назад. И уже в падении, разрывая сухожилия, он включил свет и рухнул на диван. Странные картины под действием искусственного света растворились. И Александр, приподнявшись, облокотился на спинку дивана. Сердце учащенно стучало, и страх не проходил. Он отчетливо понял: «ТО, ЧТО СТОЯЛО ЗА ДВЕРЬЮ, — НЕ УШЛО». Он подошел к столу и взял полупустой флакон со святой водой. Обрызгал свою кровать. В спальне родителей раздался звон оконного стекла. Словно в него попала случайная мелкая живность. На одеревеневших ногах он подошел к двери и открыл ее. За ней никого не было. Он плотно закрыл дверь и присел на диван. Затем встал и поставил уже пустой флакон на стол. Выключил свет и лег спать. Снов ему в эту ночь больше не снилось.

Оглавление

Пролог

Часть 1. НОЧЬ

Часть 2. V-666