КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Эпициклы [Андрей Дмитриевич Балабуха] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Андрей Балабуха Эпициклы

Сборник стихов

МИКРОПРЕДИСЛОВИЕ

Как-то раз мы — Андрей Балабуха, Анатолий Федорович Бритиков и я — сидели у Сергея Александровича Снегова в Доме творчества в Комарове. Естественно, разговор шел под рюмку кофе и, естественно, о фантастике. А потом как-то странно — плавно и вместе с тем неожиданно — перешел на поэзию. Не помню, с чего началось; кто-то что-то процитировал, затем кто-то другой (но не я, это точно) прочитал, по-моему, Гумилева… А потом Сергей Александрович и Андрей принялись читать уже собственные стихи. Что Снегов их отменно писал или пишет, я уже знал. Но вот что и Андрей — старинный друг-приятель, с которым и пуд соли съеден, и не одно ведро выпито — тоже грешит этим, понятия не имел (как, впрочем, и остальные там собравшиеся). И не пожалел о своем неведении, ибо обернулось оно теперь радостным открытием. «Знаете, Андрей, — заметил в конце Сергей Александрович, — всякий, кто пишет стихи, должен виртуозно работать со словом — иначе и браться не стоит, иначе это не поэзия. Так что этим порадовать можно, как любой хорошей работой, но не удивить. А вы меня удивили: мало кто сейчас помнит, что поэзия, вопреки шутке гения, вовсе не должна быть глуповата…»

Я потом прочел многие стихи Андрея Балабухи. Да, прав был Игорь Забелин, говоря о ближайшем родстве поэзии и фантастики: то же воображение тут нужно, тот же холодноватый и зоркий ум. Но еще — не боязнь самораскрытия, потому что в прозе никто так не открывается, как не может не делать этого лирик, а это ведь страшно: прилюдно обнажать душу; она ведь, душа-то, должна стоить того, чтобы ее показывать и на нее взирать, это с одной стороны; а с другой — ведь и плюнуть в душу всяк может… Ну, от плевка, положим, не защитишься, тут все равны. А вот насчет души… Словом, с тех пор стал я смотреть на Андрея иначе. Не совсем — многое ведь прежним осталось, но во многом по-новому.

Поначалу, правда, жаль было. Сам не пойму чего. То ли что интересный фантаст и критик разбрасывается, еще и стихи пишет, пусть даже хорошие, но ведь чтобы успеха-то достигнуть — сконцентрироваться же надо! То ли что такой поэт на фантастику да на критику силы и время растрачивает… А потом вспомнил, что писатель — это не фантаст, не поэт, не публицист, к примеру, или автор производственных романов. Это тот, кто пишет. Все, к чему лежит душа. Кто эту самую душу и мысли свои в слово переливает да так, чтобы читать было и понятно, и приятно, и радостно, и интересно, и чуть-чуть загадочно.

Для меня в Андреевых стихах все это есть. Надеюсь, сыщется и для вас.

Виталий БУГРОВ

Из лирики разных лет

РОНДО

Свято верую в слово. Средства нету иного
Сердце сердцу раскрыть, как ладонь.
Потому неустанно стану снова и снова —
Как гонцов — посылать фразу фразе вдогон.
И покуда пути не свершу я земного,
Пока в сердце совсем не погаснет огонь, —
Буду каждой строкой пробивать Вашу бронь,
Чтоб живою душою коснуться живого.
Свято верую в слово!
Если даже паду, словно загнанный конь,
До конца не осилив подъема крутого,
Прошепчу уже еле живым языком:
«Свято верую в слово!»

СОВЕРШЕННОЕ РОНДО

Прошу Вас, вспомните меня
В минуту горького разлада,
Когда, судьбу свою кляня,
Душа сама себе не рада.
Согреть, дыханием обнять —
Иного счастья мне не надо!
Забыв условностей преграды,
Прошу Вас, вспомните меня!
Себя не окружить оградой —
Ведь даже лучшая броня
Не выдержит души огня
В минуту горького разлада.
Порой, в ловушку заманя,
За стройным скрытую фасадом,
Жизнь нам таким предстанет адом,
Что мы, судьбу свою кляня,
Не знаем, как прорвать осаду,
Живую душу сохраня.
И вот тогда, в плену томясь,
Душа сама себе не рада.
Боль, Вас грызущую, унять,
Укрыть от жалящего града —
Не знаю большей я награды!
Прошу Вас, вспомните меня
В минуту горького разлада!

«Открытиями мира не закрыть…»

Открытиями мира не закрыть,
Не вычерпать всех тайн его — до донья.
Загадки множатся, как головы драконьи:
Одну срубил, но отрастают — три.
Давайте же друг друга открывать,
Давайте же друг другу открываться,
И, открываясь, тайной оставаться,
И эту тайну снова познавать.
На этот бесконечный путь ступая,
Мы постигаем сущность бытия:
Не только мир вокруг неисчерпаем,
Но каждый миг; а в нем — и Вы. И я.

«Эвересты штурмуя…»

Эвересты штурмуя,
карабкаемся на скалы, —
Мы не можем стерпеть,
чтобы горы к себе не пускали.
Рвемся, жизнью рискуя.
Срываемся.
Гибнем порою.
Утверждаем себя мы
придуманной нами игрою.
И стоим на вершинах,
своим достижением пьяны, —
Голый камень вокруг.
Кроме камня здесь не на что глянуть.
Камень друг наш и враг —
он покажет,
чего же мы стоим.
Нами движет одно:
утвержденье себя высотою.
Но не выше ль стократ
не себя утвержденье,
а мира?
Хорошо, покорим
мы все пики Тибетов, Памиров,
Ну а дальше?
А дальше —
спускаемся снова в долины,
Чтоб начать —
в сотый раз —
путь наверх, утомительно-длинный.
Но не лучше ль одеть
мертвый камень землею низин?
Миллиарды шагов,
миллионы плетеных корзин…
Не рюкзак с ледорубом —
мотыга, кирка и лопата;
Не к вершинам идти,
а творить свою землю, горбатясь.
Это труд, а не спорт.
Это жизнь без ненужных прикрас —
Воздвигать
год за годом
ступени зеленых террас,
Чтоб, поднявшись по ним,
вниз взглянуть,
просветленно и гордо —
Созидателем жизни.
Творцом.
Не борцом за рекорды.

ПРОЕКТ ОЗМА

Ажурные соты антенны
Бессонно, и ночи и дни,
Ждут голосов Вселенной —
Нам нестерпимо одним.
И в горькой тоске одиночества
Мы со своей Земли
Слушаем небо — так хочется
Поймать голоса Аэлит…
Какое же мужество — в душу
Не пускать колебанья и страх,
И слушать, и слушать, и слушать
Молчанье с утра до утра,
И шарить, невидимым неводом
Просеивая простор,
Надеясь в бездонности неба
Нащупать хоть мудрость, хоть вздор…

СТАРАЯ СКАЗКА

Это старая сказка,
Это ласковый сон —
Полутьма, полумаски
Августейших персон,
Звон рапир, серенады,
Тонкий профиль в окне,
И в тени колоннады
Острый просверк огней,
Жаркий пламень рубинов,
Сладкой кровью — вино,
И на песнь Коломбины —
Горький смех Сирано,
Потаенная ласка,
Поцелуй в темноте, —
И отброшена маска
На последней черте…
Это старая сказка,
Это сладкая боль…
…Только в сказке остаться
И возможно собой.

БЕТХОВЕН

Медлителен, на первый взгляд спокоен,
В прозрачной стылости сентябрьского утра,
Скрипя стилом по аспиду, Бетховен
Писал: «Жизнь есть трагедия. Ура!»
Нечасто понимаем мы, насколько
Бетховенская логика мудра:
Тебя разбили? Собери осколки.
Жизнь есть трагедия. Мы выстоим. Ура!

«Со всех сторон скликаю строки…»

Со всех сторон скликаю строки,
Чтоб из толпы — создать отряд,
Чтоб навести порядок строгий —
Плечом к плечу, за рядом ряд, —
Чтобы в работе тяжкой, ратной,
Они вели свой спор с судьбой,
Идя дорогой Коловрата,
Святой и горестной тропой,
Чтоб никогда не отступать им,
Чтоб в тяжкий час — всегда вперед,
Неукротимо — как Евпатий
В последний бой на хрусткий лед…

ТАНКА

I
Когда на ветвях,
Под стылым солнцем
Заиндевелых,
Февраль распускает цветы —
Видишь улыбку весны?
II
Стоять так тесно,
Что можно пить дыханье,
Но не качнуться
На острой грани чуда —
Сладостное мученье.

ВОСПОМИНАНИЯ

I
Быстро, хищно, словно нерпа,
Проскользнула канонерка —
Будто призрак проскользнула
мимо скал береговых.
И неявственно и странно
Проступили из тумана
Зачехленные орудья…
Две наклонные трубы…
Проскользнула легкой тенью,
Серым призрачным виденьем,
Проскользнула и исчезла,
растворилась без следа.
И остались только скалы,
Створный знак с полоской алой…
Разом шхеры опустели.
Сразу стало, как всегда.
Где сейчас корабль этот?
Есть вопрос, но нет ответа.
Затонул в открытом море?
Или пущен был на слом?
Может, корпус линий плавных,
Был на гвозди переплавлен?
То ли где-то, позабытый,
не ржавеет — всем назло?
Сорок лет… Но и сквозь годы
Вижу стройные обводы,
Лодки легкое скольженье
по свинцу сентябрьских шхер.
И живет, живет, не меркнет
Образ давней канонерки,
Корабля волшебный образ
из далеких детских эр.
Вдруг из памяти тумана
Он является незвано,
Прикипел бурун к форштевню,
как седой гвардейский ус.
Проплывет, скользнет по нервам,
Серый призрак канонерки —
И исчезнет, мне оставив
лишь несбывшегося грусть.
II
Песчаная отмель обширна. На ней
Когда-то купали мы утром коней.
Давно… Но опять пред глазами встает
По-южному яркий и быстрый восход.
Всем телом я помню, насколько тогда
Была холодна на рассвете вода…
Я помню: мы мыли коней и скребли —
На коже играл первый солнечный блик,
Играл, словно мускул под шкурой тугой,
Конь фыркал, песок баламутил ногой…
Потом мы стреножили их на лугу,
Конь хлеб брал с ладони — нет ласковей губ!
И сами купались — повыше, вон там,
Где отмель кончается, против куста;
Плескались — до сини; ныряли до дна,
Стремясь под водою друг друга догнать.
Куда там! Из рук, словно смазана салом,
Всегда ускользала цыганка-русалка…
А после — верхами. Без седел, охлюпкой.
Попоной на крупе цыганская юбка…
И я отставал, восхищаясь и злясь:
Босыми ногами — коня в шенкеля!
И так мы скакали вдогонку друг другу
По росному, звонкому, сочному лугу,
И Лена смеялась, махала рукой…
Ее и сегодня я помню такой.

«Приспустим флаг…»

Приспустим флаг, на миг склоним колени
На берегу безжалостной реки —
Уже уходит наше поколенье,
Как прежде уходили старики.
Ах как легко мы жили не тужили,
В бессмертии уверены своем,
Покуда не ушел Витюша Жилин,
Едва начав уверенный подъем.
Пока еще огонь лишь беспокоит —
Скупясь? Предупреждая? Иль щадя? —
Но лишь моргнешь, едва махнешь рукою,
Как сечь начнет картечь по площадям.
Куда отступишь? Выстрелишь в кого ты?
А значит, как и требует устав,
Лишь строй храни редеющей когорты,
Плечом к плечу еще теснее встав.
Из древности пришло к нам наставленье,
Не став за тыщи лет глупей ничуть:
Чем больше выбивают поколенье,
Тем ближе надо встать плечом к плечу.

«Издревле люди замечали…»

Издревле люди замечали,
Как Соломон, поэт-мудрец, —
Есть у всего свое начало,
И должен быть всему конец.
И как ни страшно верить в это,
Но все-таки когда-нибудь
Последний человек планет
Вдохнет последний воздух в грудь.
В дали веков непредставимой
Не разглядеть его лица, —
Так свет звезды сквозь клубы дыма
Способен лишь едва мерцать.
Но вдруг — души его осколок
Взорвется болью в том из нас,
Чей путь еще, быть может, долог,
Но с кем старинный род угас.

ТАИТЯНКА

Нет, не с гогеновских полотен
Легко сошли Вы,
Где знойный воздух прозрачно плотен,
Где много темной и грешной плоти
Такой счастливой.
Вы не оттуда, где шум наката
Столь равномерен,
И вереницы валов покатых
Бегут с рассвета и до заката,
Крушась о берег.
Вас породили не южный остров
И пальм фонтаны,
А оренбургских заснежий просинь,
Да Ленинграда гнилая осень
В седых туманах.
Но видно где-то сцепились гены
Лицом с изнанкой:
Сквозь Север рвется порой из плена
Юг странных женщин с картин Гогена,
Вы — таитянка.

ЛИСТОПАД

Лето, мгновенно мелькнувшее мимо,
Только прелюдия к долгому мигу,
К феерии страстной, ко дням карнавала —
Их дожидаясь, душа созревала,
Их торопила в неслышной молитве,
Чтоб в яростном буйстве осенней палитры
С ветки сорваться в неистовой пляске,
Коснуться друг друга восторженной лаской —
В каждом желанье копилось от века,
Но каждый прикован был намертво к ветке.
Теперь мы свободны! В полете, в полете
(Вы, вечнозеленые, нас не поймете!)
Кружимся, взлетаем и падаем круто —
Длинней вашей жизни такая минута!
И пусть на земле ждут нас тлен и гниенье —
Мы почва для новых, иных поколений.

СОНЕТ I

Остендских устриц не оценит голодарь,
Противен в детстве пряный вкус горчицы —
И удовольствиям непросто научиться,
О чем уже прекрасно знали встарь.
Что ж говорить о высших наслажденьях?
К ним душу день за днем, за годом год
На оселках побед, удач, невзгод
Оттачивай без самоснисхожденья.
Труд тяжек и болезнен. Но потом
Чувств обостренных тайный микротом
Мгновенье рассечет на сто столетий.
Стоцветной радугой взыграет каждый срез —
Таких сокровищ не видал и Крез…
И можно щедрым быть и не жалеть их.

«Уже не ждешь…»

Уже не ждешь — и тут судьба
Мечтою детскою поманит:
Вдруг в фиолетовом тумане
Проступит теплый алебастр.
Не равнодушный белый камень,
Что гипсу дикому сродни,
А света чистого родник,
Египта созданный руками.
Кто б думал, что на склоне дня
Такое может приключиться?
…А трепет в ямке над ключицей
Гипнотизирует, пьяня.

«Любовь — премудрая сова…»

Любовь — премудрая сова,
А не заливистая птаха:
Холодный ум не знает страха,
А в сердце — точные слова.
Бездумен пафос пылких ахов;
Гормоном правит голова;
Душа без мысли не жива —
Пустой мираж над жменей праха.
Сражен не будет наповал,
Не доведет себя до краха
Тот, кто судьбу — слепую пряху —
Сперва стихом зачаровал.

«Не все победы хороши…»

Не все победы хороши,
чреват триумф молниеносный
суровым рубищем Каноссы —
так не спеши!
Расти сады своей души,
чтоб расточать плоды без счета,
работай до седьмого пота —
и не спеши.
Дай чувству путь и вглубь, и вширь —
пусть, всеми красками играя,
горит от края и до края,
но не спеши!
Легко ошибку совершить.
но не оступится ни разу,
кто поверяет чувством разум —
так не спеши.
Познай, уединясь в глуши,
любви особое искусство:
пусть управляет разум чувством,
и — не спеши.
Наряд из слов точнейших сшив,
накинь возлюбленной на плечи,
а чтоб красив он был и вечен —
ты не спеши.
Всё измеряй на свой аршин
(любовь — она права по праву),
но даже сладкую отраву
пить не спеши.
Неиссякаем тайн кувшин,
но и в накал страстей багровых,
по одному снимай покровы,
а не спеши!
Когда же ты в ночной тиши
проникнешь в тайные долины,
то сделай миг безмерно-длинным —
и не спеши.
Лишь капля скал гранит крушит,
и если хочешь ты Фархадом
путь проложить сквозь все преграды,
то не спеши!
Кипучий натиск иссушит
и самую живую воду —
сиюминутности в угоду
ты не спеши!

СОНЕТ II

Явно посмотреть — и то не смею,
Словно опасаясь волшебства;
Полуэльф, наполовину фея
Тихо проскользнула в галерею —
Ей паркет под ноги, как трава.
Сладостно кружится голова…
Побежать, помчаться вслед за нею,
Только плоть становится мертва,
Ноги в пол врастают, каменея,
А она идет — во взглядах-змеях,
Лаокоон, вольный, как молва,
Как любовь, свободна и жива —
Тонкий профиль редкостной камеи…
И не обернулась, как ни звал.

«Когда нисходит тьма слепая…»

Когда нисходит тьма слепая,
А тайны вечны и новы,
Тогда неслышно отступает
Дневное Вы.
Беззвучной музыки касаний
Аккорды плавны и чисты,
И губы вдруг рождают сами
Ночное Ты.
И разом всякий страх отринут,
Грехи — прекрасны и святы,
Порхает легче балерины
Ночное Ты.
Словам почти уже нет места
В бескрайнем мире наготы,
И дирижирует оркестром
Ночное Ты.
И взлет симфонии так долог,
И догорают уж мосты,
И бережно лелеет полог
Ночное Ты.
Прикосновенья легче теней
И нерушимее мечты,
И вольно дышит средь сплетений
Ночное Ты.
И на подушке тонкий профиль,
Дыханье спит. Конец главы.
…А утром, с первой чашкой кофе, —
Дневное Вы.

«Вечно рвутся тьмы народу…»

Вечно рвутся тьмы народу
Из узилищ на свободу
Там и тут:
Ладят крылья, что Дедалы,
Проскребают пальцем скалы —
Ну и труд!
Вышибают двери камер,
Душат стражников руками
И бегут.
Но, врожденно поперечен,
Я стремлюсь им всем навстречу,
Чтобы вдруг
Стать со вздохом облегченным
Добровольно заключенным
В тесный круг
Той тюрьмы, что изначально
Боги мне предназначали —
Ваших рук.

«Художественный образ?»

Художественный образ?
Какая ерунда!
Ведь сердце — зверем в ребра:
Когда? когда? когда?
Куда же ему деться?
Зверь в клетке, зверь в беде…
И бьется в ребра сердце:
Ну где Вы? Где Вы? Где?..

«От Крещенья до Сретенья…»

От Крещенья до Сретенья —
Холод, ветер и снег.
И хоть завтра мы встретимся —
День длиннее, чем век.
Льется в Лавре со звонницы
Заунывная медь.
Мне тягучей бессонницы
Одолеть не суметь.
Далеко, за сугробами,
Спишь ты в стенах чужих.
Только чувствуем оба мы,
Что нельзя не дожить.
Ни второго, ни третьего —
Путь единый навек.
От Крещенья до Сретенья —
Холод, ветер и снег…

«Ты постой, погоди, мой сентябрь…»

Ты постой, погоди, мой сентябрь:
Я немало успел, но как мало! —
А уже мое лето сломалось…
Я прошу, не спеши так хотя б!
Мой сентябрь, ты преддверие склона,
По которому все мы скользим
К безысходной застылости зим,
И стоишь ты — последним заслоном.
Мой сентябрь, сквозь туман и дожди
Еще явственны контуры лета,
Оно здесь еще, рядышком где-то,
И поэтому ты — подожди!
Мой сентябрь, в том трагедии нету,
Чтоб уйти в темноту и мороз,
Но душе еще хочется гроз,
А ведь грозы бывают лишь летом…
Мой сентябрь, пусть костры догорят,
Дай еще посидеть на откосе, —
А потом можно рухнуть сквозь осень,
Как с трамплина, до дна декабря.

«Попиваю коньяк понемножку…»

Попиваю коньяк понемножку,
Догорают четыре свечи,
Сочным меццо свердловская кошка
Под окном сладострастно кричит.
Пухлый томик держу Ариосто
(Не читаю — так буквы рябят)…
Не тоска, не отчаянье — просто
Сто четыре часа без тебя.

«…Вдохнуть горчащий, теплый запах дыма…»

…Вдохнуть горчащий, теплый запах дыма
Увидеть дом — единственно свой дом,
Тот, что искал годами и трудом,
И, не узнав, пройти спокойно мимо…
…Зайти; с блаженной миной на лице
Согреться за короткие минуты;
Вдохнуть здесь света, ласки и уюта —
И снова в путь. В чем смысл его? Где цель?..
…Завидя свет в окне, свернуть с дороги;
С восторгом: «Наконец-то всё стеклось!» —
Узреть Эдем сквозь мерзлое стекло;
Не достучавшись, сдохнуть на пороге…
Три страха, что преследуют всю жизнь:
Не суждена дорога, знать, иная —
Идешь сквозь чужедомье, миражи…
Один не сбудется. Но два других? Не знаю…

«Стоишь который год подряд…»

Стоишь который год подряд
Перед воротами Эдема —
Железо холодно и немо,
Нигде не видно ключаря.
Зришь над стеною кроны кущей —
Там вертоград, там благодать,
Там лето царствует всегда,
Благоуханно и цветуще…
Но створки плотно сведены,
Засовов сталь неумолима:
Блаженства? Нет, брат, топай мимо,
Нам здесь живые не нужны…
Тебе полнейшая свобода:
Хоть поворачивай назад,
Хоть выплачь до крови глаза,
Хоть глотку рви, зовя кустода.
И подступает пустота,
Надежды тают, грезы меркнут —
Ведь отверзаются посмертно
От веку райские врата…

СОНЕТ III

Не знаю, добрый, злой ли гений
Еще подростку, мне внушил:
Ума, и тела, и души
Язык — язык прикосновений.
Касанья немы — для иных,
Но сколь бы ни был я вербален,
Всё ж отыскать смогу едва ли
Слова подобной глубины.
Касаний трепетное диво
Умней речей, стихов правдивей —
Хоть распиши страниц на сто.
Не могут обернуться ложью
Ни ощущение всей кожей,
Ни ласка сквозь рукав пальто.

СОНЕТ IV

Любовь — не благо и не зло,
Она — как Бог; она превыше;
И несказанно повезло
Тому, кто зов ее услышал.
И лишь поверить и идти,
Куда б ни вывела дорога, —
Пусть даже сдохнешь на пути
За шаг до дома; до порога.
Сквозь летний ужас впереди,
Сквозь боль разлук — иди, иди,
И верь любви, как верят Богу.
Не шли проклятий небесам —
Ведь ты же сам, ты только сам
Избрал священную дорогу.

СОНЕТ V

Рука ложится в руку — как дитя,
Доверчиво, и ласково, и чисто;
Рука в руке — казалось бы, пустяк,
Но глубже нет, нет выше в мире истин.
Рука в руке, и пальцы сплетены,
Как судьбы и тела, дела и души;
И кажется — ничем уж не разрушить
Слиянье, что полнее всех иных.
Рука в руке — и дня уходит злоба;
Будь летний лес иль попросту автобус,
Рука в руке — и ясен мир вокруг.
И только горький привкус боли, ибо —
Ведь мы всю жизнь, любимая, могли бы
Вот так идти, не разрывая рук.

«…И снова вечерний автобус…»

…И снова вечерний автобус,
И мы меж чужими людьми,
И снова так хочется, чтобы
Навеки застыл этот миг,
И кажется, будто бы судьбы,
Как руки, в одно сплетены,
И все неминуемо будет,
И сбудутся давние сны,
И сердце мучительно просит
Дороги на тысячу лет,
И слева пленительный профиль —
Камеей на темном стекле,
И пальцы так ласковы, словно
Касание утренних губ…
…Как будто не ждет за углом нас
Разлука во тьме на снегу.

СОНЕТ VI

Любовь снисходит Божьим даром —
Жесток порядок и не мудр,
Но ведь французы-то недаром
Зовут ее un coup de foudre.
Любовь служеньем не заслужишь,
Будь ты хоть трижды бурый волк, —
Ей королевич юный нужен,
А верный зверь? Какой в нем толк!
Не веришь? Ну тогда попробуй —
Служи, будь преданным до гроба,
Да верь в избранницу свою.
Но знай душой кровоточащей:
Не любят преданных, — а чаще
И продают, и предают.

ФЕНИКС

В любви никто из нас не волен —
Сама приходит, не зови…
Любовь — она страшна не болью,
Страшна незванностью любви.
К неправедно жестоким играм
Ее пора бы присчитать, —
То нападет голодным тигром,
То подкрадется, словно тать…
Игрок не ты — она играет,
И каждый ход ее — удар…
А то, что мнил дорогой к раю,
Заводит в злое никуда.
Числа ее жестоких статей
Не смог никто установить…
Страшней измен, страшней предательств
Непредсказуемость любви.
Она — бесстрастный римский фатум,
Но тем страшнее во сто крат:
Любовь с рождения чревата
Непоправимостью утрат.
Все это так. Но если здраво
И трезвомысленно взглянуть,
Любовь — не радостное право,
А добровольный крестный путь.
И рифмоплетского витийства
Не надо ставить мне на вид:
Любовь — всегда самоубийство…
…Для возрождения в любви.

Из цикла «ТЕЛЕФОНИЗМЫ»

I

То, что время миром движет,
Мы считаем фразой книжной —
Тяжесть времени легка!
Годы, дни, часы, минуты
Мимо нас скользят как будто —
Но до тех лишь пор, пока
Каждым нервом обнаженным
Не срастемся с телефоном
В ожидании звонка.

II. ТРИОЛЕТ

Далекий голос в трубке телефонной,
Что манит, как в Сахаре миражи,
И, завлекая, в мареве дрожит…
Далекий голос в трубке телефонной,
Мне всё равно, правдив ты или лжив —
Тебе всегда внимаю упоённо,
Далекий голос в трубке телефонной,
Что манит, как в Сахаре миражи.

III. ХОККУ

Ласковый голос
На ветрах электронных…
Вода в пустыне.

IV

Повесить трубку — чего уж проще,
Но нету сил,
Хоть в ухо зуммер, как птица в роще,
Лишь голосил,
Хоть слух пронзали сухие писки
Острей ножа, —
Казалось, голос в мембранном диске
Еще дрожал…
Но он растаял, исчез бесследно,
Как память слез.
Остался зуммер да шорох бледный —
Как голос звезд.

V. ЛИМЕРИКИ

1
Один господин из Ирана
Разразился сентенцией странной:
— Телефон — пустозвон.
На шайтана мне он?
Что за кайф целоваться с мембраной!
2
Один господин из Лавелло
Восторгался творением Белла:
— Это ж лучший для всех,
Безопаснейший секс,
Если правильно взяться за дело!

Из цикла «ПОКУШЕНИЕ НА МИФ»

АНТЕЙ

В накале гибельном страстей
Сошлись в единоборстве ратном
Властитель Ливии Антей
С любимцем Зевсовым, Гераклом.
Увы, солгал античный миф:
Геракл повержен был Антеем,
Что мы легко понять сумеем,
Подумав самый краткий миг.
Судите сами: как бы мог
Эллинский дерзкий полубог,
Что как разбойник оголтелый
Вломился в Ливии пределы, —
Как мог того повергнуть он,
Кого сама Земля вспоила,
Кто, будучи к Земле склонен,
Вновь исполнялся грозной силы?
А миф? — Затем он сложен был,
Чтоб воспитать в душе эллина
Патриотизм — для Саламина
И всех грядущих Фермопил.
Так что ж, для нас отнюдь не внове
Побед мифических разряд —
Любой и сам продолжит ряд…
…Но разве в том Антей виновен?

КОСТРОМЧАНКА

О ней судачило село:
Мол, мужику-то — веселo,
В Твери там, аль в Калуге,
Молодку, знай голубит;
Дак разве справный-то мужик
За так от бабы побежит? —
Знать, плешь ему проела,
Такое, значит, дело…
И даже бабья жалость
Лишь больше унижала:
— У, басурман проклятый!
И что ты в нем нашла-то?
…Да знать нашла — раз помнится,
Раз им полна вся горница,
Не выкинуть из сердца,
Не выставить за дверцу…
И вот твердила детям,
Что лучше всех на свете
Был батька, что он сгинул
В военную годину,
Что он погиб иройски,
Сгубивши вражье войско…
Она сама не знала,
Из гордости ли лгала,
От горькой той обиды ли
На жизнь свою разбитую,
Но этой бабьей версии
История поверила,
Поверила слезам ее,
Легенде про Сусанина…

БРУТ

Его судьба — для всех иных урок.
Марк Юний Брут — он был из ближних ближний,
Сын императора, воспитанник, сподвижник,
Но Кодекс Цезаря он пережить не мог.
Ужель ему, давая деньги в рост,
Терять свои проценты годовые? —
Закон к пяти их сводит не впервые,
Но кто ж в законы верует всерьез?
Привык он сорок восемь получать —
Ужель теперь?.. И душу жгла обида…
И тут настали мартовские иды…
Чем хуже нож секиры палача?
Нет Цезаря. Сражен рукой любимца.
Но, кровь смывая, знал Марк Юний Брут:
Его тираноборцем назовут,
А не ростовщиком-отцеубийцей.

ПУШКИН

Он умирал — и знал, что умирает.
Иссякло сердце. Тяжкий путь свершен.
Влачился долгий миг — уже за краем,
За тем последним, черным рубежом.
Все, чем доселе жил, — стихи, поэмы,
Любовницы, друзья, — все стало немо,
Неявно, зыбко, как вчерашний сон.
Спадался в точку прежний горизонт.
Он слышал птичий грай, он видел черный лес
И вновь свершал единственное дело:
Опять лежал в снегу, до сини белом,
И поднимал «лепаж»; и падал в снег Дантес.
И — эхом выстрела — свое он слышал: «Браво!»
Так умирать, — убив, — не всем дается право.

ЛЮЦИФЕР

Давно решить загадку надо:
За что низвергнут Люцифер
Был некогда из горних сфер
В пещеры сумрачные ада?
В чем падший ангел виноват?
И за какое преступленье
Небес владыка в исступленьи
Сослал его навечно в ад?
«Мятежный демон, дух изгнанья…»
Однако — в чем его мятеж?
В каноне, в апокрифах где ж
Рассказ? Пускай упоминанье?
Их не найдешь — ищи сто лет.
И эта казнь — похуже ссылки:
Ведь должен был поступок пылкий
Оставить в людях вечный след.
Да, Бог судил предельно круто —
Мы ж помним, что ни говори,
Все эти марты, октябри,
Любых нечаевых и брутов!
А впрочем, кара по греху:
Грядущих не страшась агоний,
В дар Люцифер принес огонь нам,
Его исхитив наверху.
Он верил: мы согреем руки;
Он верил: мы рассеем тьму;
За это — думалось ему —
Не жаль принять любые муки.
Был Люцифер на тыщи лет
Не тем страшней всего наказан,
Что где-то там, в горах Кавказа,
Стоял прикованный к скале;
Не тем, что ежедневно печень
Ему когтями рвал орел,
А тем, что человек обрел
В его огне Треблинки печи;
А тем, что благородный жар,
Огонь богов неугасимый,
Мы превратили в Хиросиму,
В напалма яростный пожар.
Благими помыслами к аду
Дороги все замощены, —
Урок он вызубрил. Иных
Ему вовек уже не надо.
Он был, поверьте, даже рад,
Узнав, что дерзкую затею
Мы приписали Прометею:
Забвенье выше всех наград.
А если вспомнится иное
(Так, иногда, по вечерам…),
Лишь чуть заметный старый шрам —
Там, против печени, — заноет.

ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД

I
Адам и Ева, яблоко и Змей.
Ей скучно, женщине. Ей хочется заплакать.
А Змей шуршит: «Ну что же?.. Ну, посмей
Зубами впиться в розовую мякоть!
Пусть твой супруг увидит нежный плод
В оправе уст, румяных, как кораллы…
Пусть он отведает — и он тогда поймет,
Чего в раю досель недоставало.
Тебя обнимет он и назовет «жена»…
Опустятся глаза… и задрожат колени…
«О, — скажешь ты, — вот это наслажденье!»
А кто Вас надоумил? Сатана!
Пусть Бог вас убедит теперь, что это грех —
Он в вашем смехе мой услышит смех!»
II
— Не ешь, не ешь запретный плод,
Вкушать его нельзя!
Ослушника — сам знаешь — ждет
Ужасная стезя.
Но Змею мудрому в ответ
Улыбку шлет Адам:
— Себе хозяин я иль нет?
Давай, веди туда!
Отдам бессмертие за плод,
Умру, когда не съем!
— Но кто плода отведал, тот
Забудет путь в Эдем,
Того навеки проклянут —
Смотри не пожалей!
— Не пожалею, старый плут,
Сойдет и на Земле.
Губами к кожице плода
Приникнуть хоть на миг —
Тогда не жалко, пусть тогда
Коленом пнет старик!
…Адам ногами месит грязь
Проселочных дорог,
Полоской пестрою виясь
Течет и Змей у ног.
— На черта было этот красть?
Плодов там без числа…
— Не знаешь ты, что значит страсть,
И ни добра, ни зла!
— Ишь, затвердил: добро да зло;
А жизни-то ведь нет!
— Зато навеки этот плод
Со мною и во мне.
Пушок, упругость, аромат
И сок, хмельней вина…
За это, братец, даже ад —
Невелика цена.
— А ты романтик, посмотрю, —
С ехидцей молвил Змей, —
Давай, встречай в грязи зарю,
Да мерзни по зиме.
— Хоть и мудрец ты, старый хрыч,
Но мудрость холодна.
По пустякам, давай, не хнычь —
Мыслишка есть одна…
— Цена твоим идеям грош,
Как раз из-за одной…
— Уйми нервическую дрожь
И попусту не ной!
В Эдемский мы вернемся сад…
— И в помыслах не смей!
Старик нам снова даст под зад! —
Потер подхвостье Змей.
— Быть может, даст, а может, нет,
Но без того плода
Теперь не мил мне белый свет, —
Проговорил Адам. —
Проникну в рай любой ценой,
Чтоб вновь припасть к плоду.
Ну как, старик, пойдешь со мной?
И Змей вздохнул: «Пойду…»
Адам со спутником вдвоем
Отправился в поход;
Манил, манил за окоем
Его запретный плод.
Дошел в Эдем он, не дошел —
Поведать не могу.
Но сам я знаю хорошо
Святую жажду губ.
Ее, что завещал Адам,
Несем из рода в род —
Любого не страшась суда,
Вкусить запретный плод.
То не восстанье на запрет —
Нам просто иногда
До боли сердца жизни нет
Без этого плода.

Из цикла «ОБМАНЫ ВРЕМЕНИ»

ДТП

Ко славному Кагору
Как-то знойным летом
Катилакосогором
Изящная карета.
Застыли напряжено
На бархатных скамьях
Чета молодоженов,
А против них — монах.
Ах, сельские дороги
Шестнадцатого века —
Железное здоровье
Тут нужно человеку:
Рессор — в помине нету
Иль дутых шин хотя бы…
…Подбросило карету
Очередным ухабом, —
И со всего размаха,
Подкинутый толчком,
Боднул супруг монаха
В округлое брюшко.
Ругаться недостойно
Поблизости от дам.
Монах сказал спокойно:
— Merci beaucoupe, Madame!
Супруга онемела,
А после, наконец,
Промолвила несмело:
— За что, святой отец?
— Хоть я уже не молод,
Жизнь все же дорога,
А был бы я проколот,
Будь у него рога!
Жена взглянула исподволь
На тучного монаха.
— Я к вам приду на исповедь, —
Шепнула не без страха.

ЧУДО

Прекрасен свадебный обряд,
И пир роскошен небывало,
И ярко факелы горят,
И здравиц хор гремит по залам.
Но вот веселый шум исчах,
Дружина вся пьяна повально…
Торфинн, ликующе урча,
Влечет жену в опочивальню.
Уже здесь свечи зажжены,
И смотрит радостно и гордо,
На стройный стан своей жены
Торфинн, владетель Росс-фиорда.
Торфинн давно уж в мыслях тут,
Он совладать с собой не может,
Но гридни острый меч несут
И делят свадебное ложе.
С Брунгильдой нежною возлечь
Торфинн спешит скорее все же, —
Хоть обоюдоострый меч
Меж ними в эту ночь положен.
На алебастр точеных плеч
Торфинн, увы, взирать лишь может,
Поскольку грозный ярлов меч
Границей рассекает ложе.
Торфинн — герой великих сеч,
В его душе берсеркер ожил, —
Но остужает хладный меч
Излишний пыл на брачном ложе.
Однако гаснет пламя свеч,
Чтоб сон супругов не тревожить
(Ведь все равно меж ними меч
Для воспитанья чувств положен).
А на заре — звучат рога,
С женой прощаться ярлу надо, —
В набег уходит на врага
Драккаров грозная армада.
Прошло семь месяцев подряд…
Брунгильда ловко и проворно
Кроит себе иной наряд —
Заметно более просторный.
«О чудо! — люди говорят,
В том усмотрев знаменье Божье, —
Был древний соблюден обряд,
И меч делил меж ними ложе!»
Пришла пора, родился Свен…
Но как случиться это может,
Когда — известно это всем! —
Меч разделял супругов ложе?
Нетрудно истину извлечь,
Увы, секрет совсем несложен…
Вы забываете, что меч
Плашмя в перину был положен.

МОИСЕЙСТВО

Сорок лет по пустыне водил свой народ
Хитрый пророк Моисей, —
Чтобы прожившие в рабстве хоть год,
Как ящеры, вымерли все.
И всех все четыре десятка лет —
Чтоб не взвыли от жизни худой —
Манной небесной кормил в обед
И сладкой поил водой.
Худ ли пророк тот был или хорош,
Да только исполнил план:
Привел всех, кто верил (и кто — ни на грош)
На берег реки Иордан.
Бредем мы пустыней без малого век,
Десятый пророк нам дан,
Стоим над водами отравленных рек,
Но каждая — не Иордан.
Пророками щедрою мерой даны
Нам карточки — вот вам обед;
Обетованной не видно страны,
И манны в помине нет.
Был ли средь тех, кого вел Моисей,
Такой, что вернулся на Нил?
Вряд ли сыскался безумец сей —
Всех Ханаан манил.
А мне бы вернуться к тем берегам,
Где наш начался Исход,
Да только — каким ни молись богам —
История не дает.
Да, велемудр был библейский пророк —
Он, не жалея сил,
Свой народ сквозь пустынь Аравийских песок
В историю затащил.
А наши пророки — наоборот:
Десятками лет подряд
Сквозь историю гонят и гонят народ
И пустыню вокруг творят.

ФОРТИНБРАС

У человечества незыблемый обычай:
Когда герои гибнут, всякий раз
Злых покарать, а добрых возвеличить
Приходит благородный Фортинбрас.
Рука его крепка, слова всем близки,
На белом восседает он коне,
И верит люд, что злу пришел конец,
И павшим воздвигает обелиски.
Навечно он ссылает в рудники
Тех, чьи грехи безмерно велики,
Ждут остальных опала и забвенье —
Ликуй народ! Остановись, мгновенье!
Но жизнь идет. В сердца стучится прах
Всех, кто бесследно сгинул в рудниках, —
И на глазах вчерашние злодеи
Становятся борцами за идею.
К отмщению взывает кровь борцов,
И недовольство крепнет год от года,
И вот исполнить чаянья народа
Является герой в конце концов.
Приходит благородный Фортинбрас
Злых покарать, а добрых возвеличить…
Вы помните? Так было много раз —
Незыблем человеческий обычай.

ДОН-ЖУАН

Коль силы грудь теснят без меры,
Горит всеобщим благом ум,
Для тех, кто полон гордых дум
Одна дорога — в робеспьеры.
Герои эти, как один,
Едва придя к вершинам власти,
Свои народы дарят счастьем,
Воздвигнув сотни гильотин.
Как ни покажется вам странно,
Но и другой возможен путь:
Теснили так же силы грудь
Ведь и сеньору Дон-Жуану!
Хотя причиной женских слез
Была не раз его карьера, —
Куда ему до Робеспьера!
Он чище первых детских слез…

«Однажды в городе Констанце…»

Однажды в городе Констанце
Решили сжечь еретика —
То было в Средние века
В краю жестоких иностранцев.
Там быстро делались дела:
Трещат дрова, дым валит едкий…
И тут свою подбросить ветку
К огню старушка подошла.
Зачем ей нужно было это —
Внести в костер посильный вклад?
Чтоб жить с собой иль с властью в лад?
Никто не ведает ответа.
Всего скорее, просто так —
Без задних мыслей, хитрых планов…
Ей еретик шепнул сквозь пламя:
— Эх ты, святая простота!
Бог знает, кто расслышал эти
Его предсмертные слова,
Но простоту с тех пор на свете
Чтут много хуже воровства.
Костры… Привычней нету дела.
И кто в огонь бы ни попал —
Вокруг клубится уж толпа
И ждет, чтоб пламя загудело.
И лет шестьсот уже с тех пор
Все бродит в толпах та старушка
И шепчет каждому на ушко:
— Подбрось, сыночек, дров в костер!
Ну кто ж откажет старой даме?
Поверьте, хамов нет меж нами!

«Вопрос сколь вечен…»

«За что?» — стенали в Муцраиме…
Валерий БРЮСОВ
Ибо Господь, кого любит, того и наказывает…

Евр.12:6.
Вопрос сколь вечен, столь и глуп,
Точней сказать — неправомочен,
Хоть издавна в любом углу
Все, вопия, возводят очи.
Нам Саваоф во всем пример —
Ведь мы ж по образу Господню! —
И потому всего угодней
Ему спецы жестоких мер.
Водитель Воинств мудр и хитр:
Вельми взыскательно и строго
Карает Он не за грехи, —
Ему плевать, сколь мы плохи, —
Карает тех, кто любит Бога.

Из цикла «КОЕ-ЧТО О…»

…О РОБИНЗОНСТВЕ

I
Молю Тебя, Господь Всевышний,
Простри десницу надо мной, —
Корабль мой разбит волной,
Я сам не ведаю, как выжил;
Швыряет море утлый плот,
И я прошу, Всеблагий Боже,
Пусть я и грешен, и ничтожен —
Будь мне опора и оплот!
Я не смирял своих желаний
И богохульствовал, увы, —
Но дай остаться мне в живых,
Не умереть без покаянья!
Даю обет воздвигнуть храм
Своим трудом и иждивеньем —
Во славу чудного спасенья —
И каждый день молиться там;
Жить стану праведно и свято,
Не восхощу чужой жены,
Прощу я всем, кто мне должны,
Не оскверню Твой слух проклятьем
И не пропью впредь ни рубля…
…Но погоди, Великий Боже!
Зря затруднять Тебя негоже —
Я вижу парус корабля!
II
В океане — островок
Против устья Ориноко,
Там прибой всегда высок,
Берег — скалы да песок,
Одиноко, одиноко…
Вот бы мне попасть туда,
Где нестрижены газоны,
Где чиста ручья вода,
Где кокосы есть всегда —
Без талонов, без талонов…
Я, вестимо, не герой,
Но меня не испугает
Жить в пещере под горой
Да беседовать порой
С попугаем, с попугаем…
Каннибалы изредка
Посетят уютный остров, —
Ну так что ж, рука крепка,
Порох есть еще пока…
Все так просто, все так просто!
Да что я! Конечно, всяк
Навострил туда бы лыжи —
Хоть сидишь один, как рак,
Но зато, коль не дурак,
Можно выжить! Можно выжить!

…О ДИАЛЕКТИКЕ

I. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Сын человека или Бога —
Ты обречен; бесплоден труд.
Ты проповедуешь убогим —
Они тебя и предадут.
Не превратишь изящным слогом
В родник чудесный — грязный пруд:
Пример с Иакова берут,
Фаворский свет узреть немногим…
Зато Иуда — тот в дороге,
И вскоре стражники придут,
Синедрион свершит свой суд,
Неправый столь же, сколько строгий,
И ты пойдешь, сбивая ноги,
Твой крест — нести тебе дадут…
…И одного Иуды — много;
А если — множество иуд?

II. ПРЕДАННОСТЬ

Они не поняли, Иуда,
Что ты иначе и не мог,
Тобою двигал не рассудок —
Повелевали долг и Бог.
Ты ненавидим ныне всюду, —
Что ж, не закроешь на замок
Рты всем, кто осознать не смог:
Вовек бы не свершилось чудо,
Когда бы свой донос Иуда
Не написал в урочный срок;
Тут не корысть и не порок —
Служенье Господу и людям…
И мы судить тебя не будем —
Наш суд от веку однобок…
…Живет в душе у каждого Иуда,
Но лишь одним водил когда-то Бог.

…ОБ ЭТИКЕТЕ И ПРОТОКОЛЕ

К подножью Папского престола
Будь я допущен хоть на миг, —
Согласно нормам протокола
К шитью святейшего постола
Губами тотчас бы приник.
С каким благоговейным пылом
Лобзал бы я туфлю его,
Склонясь смиренно и застыло…
…Когда б туфлею этой было
Твое изящное сабо.
Пузат бокал для коньяка,
Чтоб греть в руке его бока;
Алмазом врезан вензель
В бокалы для рейнвейна;
С простым стеклянным звоном
Для вин сухих порроны;
Проста для водки стопка —
Быстрее дозу хлопнуть;
Изящен, как испанка,
Фужер для вин шампанских;
Мощна для пунша чаша:
Горит — мы пьем — знай наших!
Хайболл же для коктейля
Велик, но незатейлив…
А нам не нужен кубок:
Мы просто — губы в губы!

…О ВЕРБЛЮДОЛОГИИ

I
Пусть прозаичен я не в меру,
Пускай эстетов оскорблю, —
Любовь подобна дромадеру,
Она, конечно же, верблюд.
Пустыней знойной и убогой,
Каким-нибудь солончаком,
Переставляя мерно ноги,
Идет неспешно, но легко.
Идет неделю за неделей,
Почти без пищи, без воды —
Ведь не напьешься, в самом деле,
Из бурдюка глотком бурды.
Полдневный жар, полночный холод,
Привычный мир, привычный план —
Тоска, усталость, жажда, голод,
Вьюки, погонщик, караван.
Но в изнуренном сердце азий
Вдруг открывается, как дар,
Благоухающий оазис —
Трава, журчащая вода,
В избытке финики и фиги,
Воистину — верблюжий рай,
И дромадер, забыв вериги,
В блаженстве вечном. До утра.
Свисток. Изгнание из рая.
Опять пески, слепая даль…
Оазис канул там, за краем…
А новый — будет ли? Когда?
II
Хоть повторяться не люблю, —
Как, впрочем, всяк нормальный автор, —
Но между множества метафор
Милее прочих мне верблюд.
Сие — не вопль арабской крови
(Ее, насколько знаю, нет);
Но с бактрианом гордым вровень
Иной не ставится предмет.
Пусть дромадер, пускай мехари,
А не бактриец — в том ли суть?
Ведь все они горбы несут,
Чтоб выжить в выжженной Сахаре.
Когда из всех возможных блюд
Один туман питает веру,
Кто может выдюжить? — Верблюд,
Ведь горб спасает дромадера.
Отнюдь не став еды рабом,
Чтоб уцелела плоть живая,
Верблюд привычно проживает
Все то, что нажито горбом.
Прекрасным служит он примером,
Хотя конечный вывод горьк:
Питает веру только вера,
Как бактриана кормит горб.

…О ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ

В чаще дремучей и древней
Навеки, быть может, затерян,
Стоит заколдованный терем,
Царевна в том тереме дремлет.
И тотчас подскажет вам память,
Что сон ее дивный продлится,
Покуда не явится рыцарь
И губ не коснется губами.
И разом рассеются чары,
Царевна восстанет из гроба, —
Они будут счастливы оба…
Сюжет восхитительно старый!
Да только случиться ведь может,
Что витязь отыщет царевну,
Но пленница черных и древних
Чар не поднимется с ложа.
И вечно ей плакать во сне,
Ему — не видать уже красок…
По жанру трагедия — сказка,
Завершенная жестким «не».

…О РЕМОНТНЫХ РАБОТАХ

Детальки кладу на бумагу —
Кресало, цилиндрик кремня…
Не надобно мудрости магов,
Чтоб истину эту понять:
Рождается чудо на стыке
Двух мертвых, холодных стихий.
Мы к этому слишком привыкли,
Об этом не пишем стихи,
А надо не просто руками,
Душой надо это понять:
На стыке железа и камня
Рождается чудо огня.
Вот так же (простите невольный
Причудливой мысли извив)
На стыке блаженства и боли
Рождается чудо любви.

…О КОСМОГОНИИ

Непросто нам принять всерьез
Круги в кудряшках эпициклов —
В них видеть мы давно привыкли
Космогонический курьез.
Но мы легко понять сумеем,
Когда попристальней взглянуть, —
Познанья начинался путь
В геоцентризме Птолемея
Прошли века, отмерив срок…
И вот, не убоявшись терний
Каноник торуньский Коперник
Поставил Солнце в центр миров.
А не попробовать ли мне
Изведать счастья в этом деле?
И что же предложить умней
Гомоцентрической модели?
Не знаю, право, Бог иль век
Мне эту мысль внедрил в сознание:
Поставлен в центре мирозданья
Быть может только человек.
Андрей БАЛАБУХА

Оглавление

  • МИКРОПРЕДИСЛОВИЕ
  • Из лирики разных лет
  •   РОНДО
  •   СОВЕРШЕННОЕ РОНДО
  •   «Открытиями мира не закрыть…»
  •   «Эвересты штурмуя…»
  •   ПРОЕКТ ОЗМА
  •   СТАРАЯ СКАЗКА
  •   БЕТХОВЕН
  •   «Со всех сторон скликаю строки…»
  •   ТАНКА
  •   ВОСПОМИНАНИЯ
  •   «Приспустим флаг…»
  •   «Издревле люди замечали…»
  •   ТАИТЯНКА
  •   ЛИСТОПАД
  •   СОНЕТ I
  •   «Уже не ждешь…»
  •   «Любовь — премудрая сова…»
  •   «Не все победы хороши…»
  •   СОНЕТ II
  •   «Когда нисходит тьма слепая…»
  •   «Вечно рвутся тьмы народу…»
  •   «Художественный образ?»
  •   «От Крещенья до Сретенья…»
  •   «Ты постой, погоди, мой сентябрь…»
  •   «Попиваю коньяк понемножку…»
  •   «…Вдохнуть горчащий, теплый запах дыма…»
  •   «Стоишь который год подряд…»
  •   СОНЕТ III
  •   СОНЕТ IV
  •   СОНЕТ V
  •   «…И снова вечерний автобус…»
  •   СОНЕТ VI
  •   ФЕНИКС
  • Из цикла «ТЕЛЕФОНИЗМЫ»
  •   I
  •   II. ТРИОЛЕТ
  •   III. ХОККУ
  •   IV
  •   V. ЛИМЕРИКИ
  • Из цикла «ПОКУШЕНИЕ НА МИФ»
  •   АНТЕЙ
  •   КОСТРОМЧАНКА
  •   БРУТ
  •   ПУШКИН
  •   ЛЮЦИФЕР
  •   ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
  • Из цикла «ОБМАНЫ ВРЕМЕНИ»
  •   ДТП
  •   ЧУДО
  •   МОИСЕЙСТВО
  •   ФОРТИНБРАС
  •   ДОН-ЖУАН
  •   «Однажды в городе Констанце…»
  •   «Вопрос сколь вечен…»
  • Из цикла «КОЕ-ЧТО О…»
  •   …О РОБИНЗОНСТВЕ
  •   …О ДИАЛЕКТИКЕ
  •     I. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
  •     II. ПРЕДАННОСТЬ
  •   …ОБ ЭТИКЕТЕ И ПРОТОКОЛЕ
  •   …О ВЕРБЛЮДОЛОГИИ
  •   …О ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ
  •   …О РЕМОНТНЫХ РАБОТАХ
  •   …О КОСМОГОНИИ