Вихри на перекрёстках [Владимир Константинович Федосеенко] (fb2) читать онлайн

Владимир ФЕДОСЕЕНКО ВИХРИ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ

Роман

1

Летняя ночь коротка: не успеет сгуститься вечерний сумрак, как на востоке уже загорается зарево нового дня. Светлеет небо. Дымится туман на луговых плесах. На траве в крупные капли собирается роса. Кажется, нет ни дыхания ветерка, но стройные осины все равно трепещут листвой, словно снится им вчерашний жаркий день. Наверное, в это время с завистью смотрят на них с песчаных пригорков сосны. Густая темно-зеленая хвоя еще хранит вчерашний, нагретый солнцем воздух, а у подножья деревьев, на желтом песке, не хочет расти трава, которая по утрам могла бы отдавать им часть своей росистой свежести. Но сосны ни за что не променяют свою жизнь на любую другую. Скоро осины станут голыми, за зиму промерзнут насквозь. А сосны будут все так же стоять, одетые в красивый темно-зеленый убор.

Вот тускло заблестели в зареве вспыхнувших на большой поляне костров медные стволы сосен, а вершины их зашумели, загудели: над лесом пронеслась стальная птица. Сделав круг, она снизилась, блеснула белым боком, чиркнула колесами по земле и покатилась по партизанскому аэродрому. Из густого сосняка вышли вооруженные люди и направились к самолету. Навстречу им из кабины выскочил Володя Бойкач, за ним летчик. Володя не знал, кто его встретит, и, увидев много незнакомых партизан, почувствовал себя неловко. Между партизанами и летчиком начался оживленный разговор, и воспользовавшись этим, он незаметно отошел в сторонку. Глянул на темный лес, широко раскинул руки и полной грудью вдохнул свежий лесной воздух. Но в глазах вдруг потемнело, он чуть не упал. «Что это со мной?» — удивился Володя, возвращаясь к самолету.

Из леса показалась пароконная упряжка, прибывшая за грузом. Очень хотелось Володе спросить у кого-нибудь, где теперь их отряд «Буденовец», но не успел тронуть за плечо ближайшего хлопца, как тот заговорил сам:

— Повезло нам сегодня. Недавно сбросили груз на парашютах, а теперь и вы привезли.

Неожиданно в небе над поляной заревел еще один самолет. Костры уже еле светились, но кто-то крикнул:

— Гаси огни, не наш!

Партизаны разбежались в разные стороны. Исчез и Володин собеседник. Только летчик прислушался к шуму мотора и улыбнулся. А минуту спустя на аэродром примчался всадник и велел как можно скорее разжигать костры. Его распоряжение не успели выполнить. Будто мощный гром прокатился по окраине аэродрома, ослепительно блеснул огненный шар, защелкали затворы партизанских винтовок и автоматов. Упав на траву, Володя начал всматриваться в звездное небо. Ему казалось, что сейчас приземлится вражеский десант. Однако вместо этого опять послышался голос верхового, крикнувшего, что разбился наш самолет.

На аэродром спешили партизаны — с лопатами, топорами и ведрами…

По дороге в штаб соединения все только и говорили об этом происшествии. Один Володя шагал молча. Радость возвращения на родную землю словно вырвали из души. Прислушиваясь к рассуждениям спутников, он дополнял их собственными раздумьями: «Погибли трое летчиков. Три орла, такие же, как тот, что привез меня…»

Транспортный самолет получил повреждение, когда перелетал линию фронта. Но задание он выполнил и повернул назад. За Гомелем экипаж понял, что до линии фронта их машине не дотянуть, и решил посадить ее на партизанском аэродроме. По рации связались с партизанским штабом, но — поздно…

— Ты что? — обратился к Володе летчик. — С такой радостью летел, а сели, и нос повесил. Мы же с тобой отлично фронт прошли.

— Летчиков жалко…

— Жалко… Наш брат каждый день в огне горит… Где же та девушка, что должна была тебя встречать?

— Жива ли она?.. Даже не знаю, где сейчас наш отряд.

— А мы куда идем?

— В другой, не в наш.

— Не грусти, побываем и в твоем.

Стало совсем светло, когда пришли в расположение отряда, находившегося при штабе соединения. Молодые хлопцы с завистью глядели на военную форму Володи. Слышался шепот: «Десантник…» А когда он спросил, где можно немного отдохнуть, стали наперебой приглашать в свои шалаши. Но Володя решил вздремнуть на свежем воздухе, лег на траву, расстегнул воротник гимнастерки, положил рядом автомат и вскоре уснул.

Он не знал, долго ли спал, и проснулся, лишь почувствовав, как солнце припекло ноги сквозь голенища сапог. Быстро встал, одернул гимнастерку, поправил пилотку, забросил на плечо ремень автомата и направился к штабной землянке.

Командиру соединения уже было известно, что командир диверсионной группы Бойкач прошлой ночью прилетел с Большой земли. Он хотел лично поблагодарить Володю за взрыв водокачки в Жлобине. А тот еще издали увидел возле землянки группу партизан и среди них узнал командира соединения. Командир первый протянул руку, с улыбкой сказал:

— Ого, как вырос! А давно ли был совсем мальчишкой.

— Да, товарищ командир, немцы хотели меня малость укоротить, но не смогли. Назло им еще больше вытянулся и крепче стою на земле.

— Молодчина. Пойдем вместе завтракать.

Володе не хотелось долго задерживаться в чужом отряде. Он терпеливо слушал разговоры за столом, а мыслями и душой уже был среди друзей. Обрадовался, узнав, что из «Буденовца» сформирована бригада, в которую входят три отряда. Стоят они в лесу за железной дорогой Жлобин — Калинковичи.

— Так я пойду, — сказал наконец Володя и начал прощаться с командирами и летчиком.

— Дать сопровождающих до Березины? — спросил командир соединения.

— Я тут все тропинки знаю, доберусь. Только пароль дайте.

После госпитальной палаты в лесу дышалось необыкновенно легко. Не чувствовался вес ни вещевого мешка за плечами, ни автомата, ни запасных дисков к нему. Только немного мешал планшет, подаренный летчиком; все время путался на длинном ремне в ногах. Но в нем хранилось самое дорогое: Володя переложил в него из вещмешка толстую тетрадь с военными песнями. Ох, какие песни! Впервые он услышал их в госпитале, от раненых бойцов.

«Темная ночь…» Есть ли на свете лучшая песня! Разве может у фрицев родиться такая? Для нее нужна широкая свободная душа. Оловянным солдатам этого не понять. Вернется хлопец в отряд и споет ее Зине и ребятам.

Подходя к знакомой приберезинской деревне Святое, Володя мысленно прикинул, кого бы попросить перевезти его через реку. А когда поднялся на песчаный пригорок, в оцепенении остановился: на месте деревни чернели только стволы деревьев да облупившиеся печные трубы. Острая боль сигала сердце парня, подкосились ослабевшие ноги. Пришлось присесть на корень придорожной сосны…

Миновав не одну разрушенную печь, Володя встретил, наконец, живую душу. Сидя на обгоревшем полене, понурая женщина перебирала мелкую картошку. Запавшие глаза ее едва светились на темном худом лице.

— Тетенька, — обратился к ней Володя, — нет ли тут где-нибудь лодки?

— А кто вы такой? — безразличным глухим голосом спросила женщина.

— Зачем это вам?

— Если были вместе с немцами, так должны знать, где наши лодки, где мои дети, где все…

— Не был я с ними. Я свой, партизан.

Услышав ответ, женщина сморщилась и с отчаянием в голосе начала рассказывать, как однажды в деревню приехала на лошадях большая группа вооруженных людей. Многие были даже с ленточками на шапках. Они называли себя партизанами, вошли в доверие к жителям. Тут их угощали, проклинали при них гитлеровцев, предателей. А немного спустя на машинах нагрянули фашистские каратели. Крестьяне поняли, какие это «партизаны», лишь тогда, когда те вместе с немцами начали поджигать избы и убивать все живое. Мало кто уцелел тогда…

— Идите туда, — махнула женщина рукой в сторону вишневого садика, из-за которого виднелись две трубы. — Там деда Остапа найдете. У него, кажется, сохранился челн, потому что ловит рыбу.

Старик тесал небольшое бревно. Увидев Володю, он, словно зоркий ястреб, разогнулся и как-то напружинился. Казалось, еще мгновение, и бросится с топором на вооруженного человека. Но, как видно, звездочка на пилотке успокоила деда. Глянув на нее, он протер глаза, шмыгнул носом, воткнул топор в бревно и заговорил:

— Вот, сынок, хочу до зимы какую-нибудь хатку слепить.

— Правильно, дедушка, нужно.

— Ох, горюшко наше. Пусть бы деревни жгли, а зачем людей?.. Они же нужны жизни.

— Просьба к вам, дедуля: перевезите, пожалуйста, на ту сторону.

— Вы кто же будете?

— Свой я, свой!

— Я-то сразу узнаю человека… Гм… Пойдем.

Солнечные лучи легли на зеркальную гладь Березины. Вода блестела живым серебром и слепила глаза. Старик вытащил из ивовых кустов челн и столкнул его на прибрежные волны. Быстрая река подхватила челн и понесла вниз по течению. Суденышко закачалось, и партизан, сидя на корточках, старался не потерять равновесие. Весло в руках старика, будто перышко, перелетало с борта на борт. Наконец челн пошел в нужном направлении. Наблюдая за ловкими движениями деда Остапа, Володя не понимал, почему он так торопится. И только когда суденышко ткнулось носом в противоположный берег, старый рыбак сказал:

— Вдоль берега не ходите. Я нарочно ничего не говорил, чтобы не испугать вас. Человек на воде не должен волноваться. Скоро из Шатилок должен немецкий сторожевой катер пройти. Как только солнце сядет вон за тем сосняком, он тут как тут.

Старик быстро погнал челн назад, а Володя присел на луговую траву в прибрежных кустах, решив посмотреть на немецкий катер. «Деревня Святое, — думал он. — Даже такое название не остановило фашистских карателей, подносивших пылающие факелы к соломенным крышам». Володя старался осмыслить произнесенные дедом Остапом слова: «Люди нужны жизни». И пришел к выводу, что они гораздо глубже по смыслу, чем «жизнь нужна людям». Старик видел и понимал жестокость и беспощадность фашистов к нашему народу. Наверное, поэтому и сказал так.

Катер промчался, оставляя за собой клин вздыбленных волн. «Скоро я вернусь к тебе, Березина, — подумал Володя. — Неужели партизаны не знают, что тут каждый день снует это судно?» По извилистой коричневой тропинке он направился в сторону леса. По дороге прикидывал, как бы поставить мину на воде. И решил, что нужно сделать из камыша два пучка, связать их, а в середину так уложить снаряд, чтобы он скрывался под водой. В отверстии снаряда, где головка, воском закрепить взрыватель. Мину поставить на своеобразный якорь, а кабель от взрывателя протянуть на берег. Как только катер взойдет на плавающую траву, дернуть кабель и сразу с берега — огонь, чтобы ни один гитлеровец не выбрался на сушу!

Представляя себе гибель катера и его ненавистных пассажиров, Володя спешил, не чувствуя ног под собой. И только когда пропотевшая гимнастерка начала прилипать к спине, он пошел медленнее. Добравшись до леса, сел на невысокий пенек, сбросил вещевой мешок, достал из него хлеб и банку свиной тушенки, полученные в госпитале. Потом вытащил хромовые сапоги, расправил их, стер пыль, вынул из голенища кусочек душистого мыла и разложил все это перед собой. «Зиночке и не снилось, что я ей привез. Хотя она, пожалуй, не ожидает, что я вернусь», — подумал Володя. Он открыл консервы, отрезал ломоть хлеба и с аппетитом начал есть, не сводя глаз с сапог. Вспомнилось, какая дрянная обувь была у Зины, сколько мозолей натерла из-за нее.

Солнце быстро садилось. Собрав вещи в мешок, хлопец, не торопясь, зашагал по лесу. Тут ему были знакомы все тропинки. Помнил и место, где разместилась бригада, и решил добираться туда напрямик. Опасность могла угрожать только со стороны железной дороги, но Володя знал, что партизаны блокировали ее и поезда пока не ходят. В лесу стояла тишина. Пробравшись через чащобу, хлопец вышел на небольшую поляну, залитую лучами заходящего солнца, и увидел на противоположной стороне ее лосиху. А рядом топтался, тыкался мордой ей в пах маленький лосенок. «Ишь ты, красавица какая, — улыбнулся Володя, — не одну блокаду пережила, а фашистам на глаза не попалась…» И только успел подумать это, как лосиха насторожилась, переступила задними ногами, оттолкнула боком лосенка и прыгнула. Передняя нога ее безжизненно болталась.

Володя нахмурился. Пристрелить животное, чтобы не мучилось? Но рядом — лосенок. Без матери и он пропадет.

У партизан существовал неписаный закон: лосей не убивать. А вот гитлеровцы в последние годы войны были злые, они не только уничтожали лес, но и старались загубить в нем все живое. «Не спрятались и вы от них, проклятых», — глядя на лосенка, думал Володя. А лосенок продолжал топтаться возле матери, тянуться к ее соскам. Что ему до того, что раненая лосиха потеряла много крови, что в сосках ее нет молока! Малышу дай есть.

Володя начал потихоньку пятиться в кусты, чтобы обойти поляну стороной, не нарушая покоя животных. Дальше и дальше вела его тропинка…

Но вот, наконец, и мертвая полоса вдоль железной дороги. Прежде Володя бывал здесь и видел свеженаваленные большие сосны, ели, березы. Сейчас они опалены огнем, и только торчат вверх черные разлапистые сучья да кое-где из земли робко показываются вопросительными знаками ростки папоротника.

«Зря фашисты уничтожили лес, все равно не позволим отремонтировать дорогу», — подумал юноша и сбежал с насыпи. По ту сторону ее начинался Алес. Как бы хорошо человек ни знал этот лес, ориентироваться в нем в сумерках все равно было трудно.

По травянистой поляне хлопец зашагал на север, к просеке, откуда путь ведет к Вороньему лугу, к базе бригады. Запасшись паролем на ближайшие двое суток, он не опасался встречи с партизанским постом. Поэтому и не удивился, услышав щелчок затвора винтовки и тотчас за ним неуверенный голос еще, как видно, не обстрелянного хлопца:

— Стой! Кто идет? Пароль!

Володя произнес пароль и, не требуя ответа, направился к часовому.

— Вы к кому? — спросил тот.

— Мне нужен Сергеев.

— Он здесь. Идите по этой тропинке.

Пришлось Володе еще не раз называть пароль, прежде чем он добрался до шалаша комиссара бригады. Сергеев уже спал, и едва часовой разбудил его, комиссар осветил вошедших электрическим фонариком. Только тут он узнал своего старого друга. Обнял юношу, крепко прижал к груди. Володя зажмурил глаза, стараясь сдержать слезы.

— Чего молчишь? Скажи хоть слово! — потряс его Сергеев.

— Как только приземлился, почему-то пропала охота разговаривать.

— Есть хочешь? — спросил командир.

— Нет, недавно поужинал.

— Тогда ложись рядом со мной.

— Это другое дело, отдохнуть надо, — складывая свои вещи в угол, сказал Володя.

Сергеев выключил фонарик. Володя снял сапоги и лег.

— Рассказывайте, Александр Данилович, как вы тут воюете, — попросил он.

— Туго, брат, было, очень туго. Страшнейшая блокада прошла. Немцев — не счесть, танки, самолеты… Но бригада вышла из-под удара. Болота нас выручили. Гитлеровцы бросились прочесывать глухие леса, а мы пробрались к ним в тыл и разместились на болоте возле Дубовой Гряды. Очень жалко мирных жителей. Фашисты издевались над ними, стреляли, жгли. Теперь большая немецкая часть стоит в Шатилках и Жлобине. Поэтому наши действия пока скованы.

— А как Дубовая Гряда?

— Цела. Теперь она уже не лесная деревня, и гитлеровцы обошли ее. Видел я твою маму. Специально наведался.

— Ну, и как она там?

— Все расспрашивала, перелетел ли ты линию фронта.

— А группа наша где?

— Молодцы ребята. Все живы, много диверсий совершили. У нас ведь теперь три отряда, твоя группа осталась в «Буденовце». Правда, не в самом отряде, а в специальной саперной роте. Командует ротой бывший политрук — сапер Петр Егорович Саблин. Рота строит бригадный госпиталь, а командир, хорошо знающий подрывное дело, взялся подготовить еще одну-две группы. Твоих передали им, чтобы хлопцы поделились своим опытом.

— Значит, моим командиром будет ваш коллега?

— Да, боевой парень. Награжден орденом Красного Знамени еще за бои в финскую.

— И в армии был политруком роты? Нужно было на отряд поставить: такой командир — находка. В госпитале расспрашивали, какие у нас должности есть, так я обстрелянным солдатам объяснял, что у партизан они командовали бы взводами.

— Знаешь ли, Саблин-то, конечно, политрук, однако слишком долго отсиживался.

— Не понимаю вас. Где отсиживался?

— Когда большая птица линяет, она сидит в глухой чаще, там безопаснее. Думаю, что и Саблин долго колебался, прежде чем к нам пришел. В качестве оправдания приводил всякие доводы. Мол, хозяйка, у которой он находился, дала в волостной управе подписку, что он никуда не уйдет, а у хозяйки — дети. Возможно, и так. Но в нынешнее время коммунист не смеет и одной ногой становиться в трясину: засосет. А он подписок испугался.

— Но ведь и вы пробыли в деревне до сорок второго…

— В деревне? — комиссар горько усмехнулся. — Нет: раны заставили скрываться у хороших людей. Улавливаешь разницу? Впрочем, дело не в этом. Саблин тебя не знает. Нужно будет сказать ему, чтобы подобрал хороших ребят для Миколы. А ты опять возглавишь свою группу.

Слушал Володя, что говорит его старший друг, отвечал на вопросы, а спросить о Зине так и не решился. Незаметно задремал.

— Спи, спи, — сказал Сергеев. — Завтра расскажешь о Большой земле.

2

Отрезок железной дороги Жлобин — Красный Берег гитлеровцы считали наименее опасным. Вдоль насыпи они вырубили снегозадержательные полосы из акаций и елей, и теперь дорога была как на ладони. Многие деревни, находившиеся вблизи полотна, фашисты сожгли, а крестьянам запретили пахать землю и вообще появляться на этих участках. Лес начинался километрах в пяти от насыпи, и только в одном месте мелкий березняк с соснячком клином врезался в поле, на краю которого раскинулась деревня Залесье. Небольшое заросшее болотце делило деревню на две части. Летом болотце пересыхало, и лишь посередине его бежал полноводный ручей.

Почему гитлеровцы не сожгли Залесье, толком никто не знал. Старики говорили, что деревню защитила церковь, возвышавшаяся над избами прогнившей луковицей своего древнего купола. Те, кто помоложе, считали, что их деревню немцы сохранили с какой-то лишь им известной целью. Ведь фашисты отлично знали, что в Залесье партизаны наведываются чаще, чем в те селения, которые они сожгли. Во время блокады каратели окружили Залесье и ждали команды, чтобы расправиться с деревней. Но из Жлобина вместе с эсэсовским офицером примчался на автомобиле священник. Офицер в присутствии попа приказал снять блокаду. Это и послужило основанием для различных предположений.

Первой после снятия блокады приехала в Залесье на лошадях диверсионная группа во главе с Миколой Вересовым. Партизаны разместились у знакомого крестьянина. Микола напился воды и сразу исчез. Пересек болотце и пошел за церковь, на кладбище, откуда была хорошо видна железная дорога. Влез на ветвистый дуб и долго наблюдал в бинокль. Хлопец считал, что после блокады немцы ослабят охрану дороги. И действительно, на километровом отрезке пути он заметил всего лишь двух гитлеровцев. Правда, на крыше кирпичного здания возле переезда, в специально сделанной клетке, сидел наблюдатель. «Стемнеет, там ему нечего будет делать, слезет. Патруль метрах в трехстах от здания поворачивает назад. Если у них такая же охрана и по ночам, подорвать эшелон сможем», — решил Микола.

Солнце опускалось все ниже. Микола хотел уже возвращаться к ребятам: нужно было выкопать спрятанную на огороде хозяина взрывчатку, подготовиться и с наступлением темноты двигаться к дороге. Но вдруг заметил, как наблюдатель начал спускаться с крыши. Ну ка, куда он пойдет? Ведь в кирпичном доме немцы никогда не ночуют. Обычно на засады их развозит поезд или автомашины, прибывающие из Жлобина. Однако сейчас наблюдатель из-за дома не показывался. Куда же он подевался?

Внимательно всмотревшись, Микола заметил за небольшим кустарником, росшим возле дома, какие-то сооружения, часть стены. Он насторожился. Через несколько минут из дома вышли двенадцать фашистов. Проследить, где они разместились в засады, не составило труда. Метров на двести от дзота не остановился ни один солдат. «Это хорошо, — подумал парень, — я подойду к вам под самый нос, к дому». И, спустившись с дуба, он быстро направился к своим.

Через полчаса группа подрывников обошла болотце и по низинному выгону гуськом зашагала в сторону железной дороги. Невдалеке, в лужице, плескались ребятишки. Увидев вооруженных людей, они подхватили одежду и без оглядки помчались в деревню.

— Видите, что натворили фашисты? Дети своих начали бояться, — сказал Анатолий Зубенок. — Раньше этого не было. Помните, как они за нами бегали. Некоторые даже просили: «Дяденька, дай стрельнуть…»

— Не им разбираться в теперешней жизни. Мы гораздо старше, и то многого не понимаем. Вот я все думаю: почему немцы никого не тронули в Залесье? А ведь уничтожили даже те деревни, где партизаны почти не бывали, — задумчиво, словно самому себе, говорил Микола.

— Так ведь люди болтают, будто Залесье защитил поп, — заметил Федя Кисляк.

— Не верю я в это. Немцы, брат, такие, что, если им невыгодно, не послушаются никого. Возможно, они из каких-то особых политических соображений так поступили. Например, заглянут сюда какие-нибудь духовные отцы, и немцы продемонстрируют им, как «храм божий» спасает людей, — усмехнулся Микола.

Подрывники знали, что им предстоит сделать, но впереди еще было много опасностей. Раньше они выбирали определенный отрезок дороги между засадами, в которых сидело по трое вражеских солдат. А сейчас никто из хлопцев не знал, сколько фашистов находится в кирпичном доме, есть ли возле него охрана. Твердо не знал этого и сам командир.

Солнце зашло, небо начало быстро затягиваться черным покрывалом. Дохнул ветерок, тихонько заговорили неспелые колосья.

На пригорке, во ржи, группа остановилась. Все партизаны окружили командира. Он шепотом повторил план диверсии, назначив каждому точное задание.

В приглушенных голосах друзей Микола чувствовал волнение, а вместе с тем и желание быстрее начать операцию — обмануть немцев и под самым их носом взорвать эшелон. Федя, который должен был прикрывать минеров со стороны дома, попросил бесшумку, доказывая, что его фланг самый опасный.

— Нет, — возразил командир, — с твоей стороны обходчика не должно быть. Если около дома поднимется тревога, придется открыть массированный огонь, чтобы гитлеровцы подумали, будто на них напали. Тогда они не рискнут броситься в погоню. А так ранишь из бесшумки одного, он заорет и поднимет всех. Осветят ракетами, бросятся на нас. Черт знает, сколько их там…

Партизаны осторожно спустились с пригорка. Началось бугристое поле, которого давно не касался плуг. Группа замедлила шаги. Все старались ступать как можно мягче. Микола шел первым, и из-под его ног время от времени вспархивали сонные жаворонки. Вскоре до слуха партизан донесся далекий грохот со стороны Жлобина. Он быстро нарастал, ширился: на запад мчался поезд. Вдалеке засветилась фара паровоза, и партизаны, отбросив осторожность, прибавили шагу. Лучше всего подходить к дороге под шум поезда, и ребята побежали по той зоне, где предполагалось ползти. Эшелоны партизаны распознавали, даже не видя их. Стоило услышать едва уловимый звон пустых цистерн, как все знали: это «наливник». Тяжелое «дыхание» паровоза свидетельствовало о груженом составе. А продолжительный гул с тихим перестуком — о пассажирском поезде.

Быстро промчался состав, и хлопцы залегли.

С вечера не выпала роса, и партизаны ожидали дождя. Но тот и не капнул, хотя небо было обложено темны-ми тучами. Наконец ветер немного усилился, и группа ползком двинулась вперед.

Во дворе кирпичного дома мычал теленок. Наверное, солдаты привезли его из какой-нибудь деревни. Около железнодорожной насыпи, слева от двора, была ложбинка. Оттуда веяло сыростью.

Микола первый выполз на вырубленную снегозадержательную полосу и залег. За ним — Анатолий со взрывчаткой. Остальные должны были с флангов охранять минеров. Хлопцы быстро заняли свои места и, затаив дыхание, прислушивались к каждому шороху. Микола с Анатолием всползли на насыпь. Командир вытащил из кармана детонирующий шнур с капсюлем-взрывателем, Анатолий достал из вещевого мешка тол. И вдруг Микола схватил напарника за руку, сильно сжал ее и выставил вперед автомат. В трех шагах от партизан стоял человек. Но почему он стоит как вкопанный? Командир чуть-чуть подался назад, и Толик, поняв это как сигнал к отходу, вскочил и, пригнувшись, побежал с насыпи. А Микола остался. Предохранитель его автомата был отведен. Стоило человеку пошевелиться, и выпущенная в упор очередь сразила бы его. Ведь еще прежний командир группы, Володя Бойкач, предупреждал хлопцев, чтобы на близком расстоянии не поворачивались к противнику спиной. И Микола продолжал лежать.

Неожиданно человек, стоявший перед ним, что-то спросил и, не получив ответа, вдруг истошно завопил:

— Партизан! Бандит! Бандит!

Крик оборвала короткая автоматная очередь, и гитлеровец рухнул на землю рядом с Миколой. В ту же секунду над кирпичным домом взвилась ракета. Командир бросился с насыпи, успев заметить, что внизу стелется густой туман. Вторая ракета прорезала тьму и осветила немца, лежащего на рельсах.

— Отходите! — крикнул Микола и побежал, придерживая сумку с автоматными дисками. Следующую ракету немцы выпустили низко над землей. Она пролетела прямо над диверсантами, упала и догорела на земле. Возле дома поднялся шум. С насыпи послышалась длинная автоматная очередь, из-за завала затрещал пулемет. Гитлеровцы стреляли вслепую, но пули свистели вблизи партизан, изо всех сил спешивших к пункту сбора во ржи.

На запад мчался поезд. Приближаясь к кирпичному дому, он загудел. Слышно было, как заскрипели тормоза. Машинист, очевидно, заметил человека, лежащего на рельсах, и, подумав, что это партизан, очень испугался. Но, как только переехал неподвижное тело, быстро отключил тормоза и снова начал набирать скорость.

Подрывники собрались в условленном месте. Не было только Павла Пылилы. Микола прижал кулак к губам и трижды крякнул, имитируя голос дикой утки, — таков был сигнал сбора. Но в ответ — ни звука. Вокруг стояла тишина, нарушаемая одиночными выстрелами на железнодорожной насыпи.

Командир вспоминал весь путь отхода и анализировал, где и что могло случиться с Павлом. Отходили не так быстро, чтобы он далеко отстал. Неужели ранили или убили? Заблудиться Пылила тоже не мог, зная направление, куда побежали партизаны.

— Толик, когда немцы ударили из пулемета, не ты за мной бежал? — спросил Федя.

— Я слышал, что бегут справа и слева, но впереди никого не видел.

— Значит, это был Павел. Бежал, чуть мне на пятки не наступая, а как засвистели пули, бросился в сторону, к кустам недалеко от насыпи.

— В любой ситуации он вечно крутит, хочет сделать по-своему, — недовольно сказал Микола. — Знаю, о чем думал: «Вы, мол, побежали, а начнется погоня, и я убью пару фрицев». Испортил Павлуху тот первый удачный выстрел в бывшем военном городке, когда он фашиста убил. Ну и дурак, если устроил засаду: немцы в такую темень не высунутся из укрепления и в поле не побегут. Придется подождать, может, придет.

Партизаны улеглись на краю ржаного поля. Хлопцы молчали в ожидании товарища. Командир подумал, что напрасно принял Пылилу в свою группу. Парень он смелый, но главного в операции никогда не понимает и слаженно с другими воевать не может. Разве не он навязал группе бой с вооруженной до зубов ротой гитлеровцев на гати около Дубовой Гряды? Едва успели удрать… И разве не Павел тайком от группы отправился в деревню к девчатам? Чуть не полночи пришлось его искать. «Ладно, пускай только вернется, отправлю в отряд», — пришел к заключению командир.

Небо хмурилось, казалось, вот-вот пойдет дождь. Но постепенно тучи рассеялись, начало проясняться. Во ржи, недалеко от партизан, закричала перепелка: «подпалю-подпалю-подпалю…»

Ребята ждали, пока посветлеет: нужно было искать Пылилу. Со стороны железной дороги послышался отдаленный шум поезда.

— Надо воспользоваться этим шумом, — сказал Микола. — Разойдемся так, чтобы видеть друг друга. Федя, иди в направлении тех кустов, я пойду за тобой. Если найдете труп, никаких звуковых сигналов не подавать, а только присесть. Сосед поступит так же, а за ним дальше по всей цепи.

Он первый пошел на правый фланг, остальные хлопцы поспешили растянуться в цепь. Поезд был еще далеко. Возле кирпичного дома изредка взвивались ракеты.

Партизаны успели пройти половину дороги, когда впереди послышался крик дикой утки. Неужели Павел? Ведь Микола сам учил его подражать утиному кряканью. Но это оказалась настоящая дикая утка. Она, видимо, вела утят к водоему, но выводок успел добраться только до поля и встретился с людьми. Утка захлопала крыльями, закричала, оторвалась от земли и снова упала, отвлекая внимание партизан от своих детей. А утята, как мыши, затаились в траве. «Ну что ж, это к лучшему, — подумал командир, — если Пылила заблудился, он примет утиный крик за наш сигнал».

Федя изменил направление и подошел к Миколе.

— Нужно взять правее, от насыпи он бежал за мной вон туда, в низинку к кустам, — шепотом сказал хлопец.

— Ты это хорошо помнишь?

— Да.

Под грохот мчавшегося на всех парах поезда командир повернул в сторону и подошел к кусту, над которым возвышалась чахлая вишня. Дальше темнел какой-то продолговатый пригорочек. Микола направился к нему. Это был погреб. Вокруг рядочками торчали невысокие почерневшие пни.

Микола присел недалеко от погреба, и вскоре к нему один за другим собрались все партизаны. Кирпичный дом находился теперь метрах в трехстах от них. Надо было соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не выдать себя фашистам.

— Черт его знает, куда Павел мог деваться, — заговорил командир. — Надо хорошенько осмотреть все вокруг. Когда-то здесь жили люди, но их жилье, видимо, сгорело гораздо раньше, чем мы начали наведываться в эти места.

Вдруг недалеко что-то хрустнуло, будто кто-то сломал сухую палку. Партизаны насторожились, напряженно вглядываясь в темноту.

— Немцы, — стоя на коленях, прошептал Анатолий. — Там, во дворе.

— Тише, что-то шумит, — сказал командир. — Машина идет из Жлобина? Нет, это дрезина. Ложитесь за погреб.

Дрезина остановилась около дома. И сразу до слуха партизан донеслись какие-то выкрики. Взвилась ракета и, прорезав темное небо, погасла.

— Наверное, каратели примчались из Жлобина. Или медики… за трупом. Пускай разбираются. А меня больше интересует, что это треснуло, — прошептал Микола Анатолию. — Думаешь, во дворе? Нет, я сидел выше и слышал лучше: треснуло совсем близко.

«Только бы на засаду не напороться», — подумал он и обратился к товарищам:

— Ребята, пока немцы разбираются, что у них и как, обыщем это место.

Партизаны, крадучись, разошлись во все стороны. Командир с Анатолием поползли к подозрительному месту. Впереди — куст, оттуда слышатся чьи-то вздохи. Микола толкнул Анатолия и рукой показал, чтобы тот не полз рядом. Двигались очень медленно, наконец добрались до куста, но там никого не оказалось. Что за наваждение? Не зверь ли какой прячется поблизости? Осторожно двинулись дальше, и вдруг перед самым носом появилось что-то черное. Яма!

— Кто там? — спросил Микола.

Ответа не было.

— Павел, ты? — окликнул он снова.

— Я, я! — донесся голос из глубины.

— Тише! Молчи!..

Микола велел Толику собрать хлопцев. Скоро все подошли. Связали ремни, опустили конец в яму и вытащили Пылилу.

— Это же нужно, а? И чего тебя черт сюда загнал? — высказал общее недоумение командир. — Вон где мы отходили, а ты свернул и, будто нарочно, — в яму!

— Какая там яма, это же колодец, — начал оправдываться Павел. — Счастье мое, что заброшенный, а то бы… Показалось, будто за нами погоня. Хотел залечь, чтобы сбоку стрелять.

— Ладно, потом разберемся. Пошли.

Группа направилась к Залесью. Как и всегда, отправляясь на диверсии, командир шел первым, а возвращаясь — последним. Случается и на войне, что человек на какое-то время забывает о напряженной обстановке, окружающей его, вспоминает о прежних, мирных днях. Так и Микола сейчас забыл, что за плечами у него автомат, а впереди шагают вооруженные хлопцы. Представилось вдруг, будто идет по тропинке после выпускного вечера, и впереди — Лида. Вдвоем они, только вдвоем посреди ржаного поля. Все вокруг чистое: и голубое небо, под которым висят звоночки-жаворонки, и волны, пробегающие от ветерка по ржи, и тропинка, являвшаяся в ту пору как бы стартовой площадкой для полета их чудесной мечты. Идут вдвоем, ощущая неуловимое сплетение молодых душ, и хочется им, чтобы эта тропинка и этот день тянулись бесконечно.

Показалась деревня. Через огород партизаны вошли во двор. Зазвенели удилами под поветью кони и перестали жевать сочную траву. Будто прислушивались, кто это пришел.

— Свои, Вороной, свои, — подошел Микола к своему скакуну, которого любил за быстрый бег и послушание.

К повети нерешительно подошел Анатолий.

— Чего тебе?

— В Нивки съездить хотим. Дал бы ты мне, Микола, Вороного.

— На своем почему не хочешь?

— Спотыкается. Да и ход у него не тот…

— К пролетарочке собрался? Она же тебя не любит, — засмеялся Микола. — Я бы и шага к такой девчонке не сделал. Надо мужскую гордость иметь, хотя она и красавица.

— Пускай не любит… Посидим, она споет нам что-нибудь под гитару…

— Споет… «На заводе у нас была парочка, а она была пролетарочка…» Верно, голос у нее хороший. А почему ты решил, что я с вами не поеду?

— По настроению вижу.

— Ну, черти, смотрите, под самый нос к немцам едете. Эх, любовь, любовь… С кем же я останусь?

— С Пылилой. Наблюдать за железной дорогой будет он. А к вечеру мы вернемся.

В другое время Микола не дал бы коня, но теперь он был взволнован своими воспоминаниями и подумал, что молодые чувства нужно поддерживать, чтобы не становилось горько на душе в это и без того горькое время.

— Бери, — сказал он. — Пойду отдохну. Возьми и мой автомат, я с десятизарядкой останусь.

Вместе с Павлом Пылилой командир забрался на чердак. Улеглись на сене. Вскоре затих топот копыт Вороного. В деревне не слышно было ни звука, только где-то возле церкви протарахтели колеса телеги. Павел сразу засопел, а Микола подсознательно старался определить по звуку, в какую сторону удаляется телега. Пожалуй, кто-то поехал в Жлобин… Он откинулся на спину и закрыл глаза. Приятно пахло свежим сеном. Сладко слипались веки. И парень уснул.

Спал бы, наверное, долго, если бы не услышал, что по двору ходит хозяин, кашляет, чем-то бренчит. Микола спустился на землю и увидел, что хозяин принес от соседей плужок-обгонялку, — видно, хочет попросить коня, потому что его гнедого забрали немцы.

— Хотите картошку окучивать? — спросил партизан.

— Да, сынок, хотелось бы под дождик.

— Берите любую лошадь. Только не знаю, которая лучше ходит в борозде.

— Ничего, вон дочка идет, она поводит.

Женщина лет тридцати быстро шла против ветра по улице, придерживая рукой концы головного платка. Микола никогда не видел ее, поэтому посмотрел с любопытством. Поздоровавшись, сказал:

— В самую пору пришли. Отцу поможете.

— Меня послали не к отцу, а к вам.

— Вот как? И кому же я понадобился?

— В деревню пришли девять немцев… — начала женщина и неожиданно улыбнулась. — Да вы не бойтесь, не бойтесь. Они пришли сдаваться в плен. Там уже наших людей полно. Офицер просит привести партизан.

Микола взглянул на хозяина: в уме ли его дочь сказать такое?! Старик пожал плечами:

— Не обман ли?

— Сначала и мы так подумали, поэтому отказались: не знаем, мол, где партизаны. А офицер, он немного говорит по-русски, все равно просит отвести их в лес.

— Пожалуй, они не рискнули бы идти в глубь леса, — задумчиво сказал Микола. — А какое у них оружие?

— У офицера автомат, у пятерых солдат винтовки, у трех остальных ничего нет.

Женщина рассказала, что у немцев с собой чемоданы, свернутые палатки, связанные в узлы одеяла. После этого Микола поверил, что они пришли сдаваться в плен. Но его заинтересовало другое: откуда женщина знает, что партизаны — у ее отца?

Неожиданный вопрос явно смутил ее, даже глаза к земле опустила. Хлопец глянул на старика.

— Нет, я никому не говорил, — отрицательно покачал тот головой.

— Кто-то вчера вас видел, — робко сказала его дочь.

— Лейтенант Красной Армии, о котором вы говорили, ее муж? — спросил Микола у хозяина. — Он на войне?

— Да…

— Хорошо. Скажите немцам, пускай идут к болотцу. Мы будем их на мостике ожидать.

Женщина повернулась и торопливо ушла, а Микола отправился будить Павла.

Осмотрев винтовку Анатолия, он пощелкал затвором, вставил магазинную коробку с патронами и двинулся со двора. Следом молча плелся Павел.

Деревня казалась хмурой. Не слышалось людских голосов, Ветер раскачивал ветви деревьев. Низко, над самым куполом церкви, плыли серые облака. Павел сел на мостик, свесив ноги с настила, Микола топтался рядом.

Вдруг на улице показались немцы.

— Вставай, — сказал Микола, не сводя с них глаз.

Немцы шли друг за другом по обочине дороги, прижимаясь к заборам. В руках они несли чемоданы, узлы. Шагавший впереди высокий офицер был больше похож на бандита, чем на человека, считающего себя побежденным. В правой руке, стволом вниз, он держал автомат, а левой размахивал, как в строю. Миновав последний двор, офицер сбавил шаг, повернулся к своим и что-то громко сказал по-немецки. Солдаты начали отставать, затем остановились, опустив на землю свои ноши, но винтовок с плеч не сняли. Офицер еще раз оглянулся. Микола быстро расстегнул кобуру пистолета, дослал патрон в канал винтовки. Офицер скорее почувствовал, чем увидел это, и тоже остановился. Микола жестами показал, чтобы немцы положили оружие и подняли руки. Офицер поднял одну руку, но из другой автомат не выпустил. Подняли руки и солдаты, однако винтовки так и остались висеть у них на плечах.

Микола забеспокоился, опять повторил те же жесты, но немцы, как вкопанные, продолжали стоять с поднятыми руками. Видя это, Микола немного отступил к кустам. Сошел с мостика и Павел. Тогда офицер положил перед собой автомат, поднял обе руки и крикнул:

— Ком гер!

— Ком зи гер! — ответил Микола.

Офицер, а за ним солдаты начали приближаться, стараясь рассыпаться по всей дороге.

Микола еще чуть-чуть подался к кустам. Офицер взял автомат, поднял его над головой, демонстрируя, что держит руки вверх, и пошел прямо на партизан.

Партизаны начали не спеша отходить в кусты, немцы послушно следовали за ними.

— Как будет по-ихнему «клади оружие»? — спросил Микола.

— Черт его знает, — проворчал Павел. — Понимают, сволочи, чего мы от них требуем, а подчиняться не хотят.

Немцы по-прежнему шли за ними с поднятыми руками. Офицер впереди. Хлопцы прибавили шагу. Быстрее пошли и немцы. Вот уж и поле близко. Партизаны бросились бежать по редкому кустарнику, чтобы немного оторваться от гитлеровцев и спрятаться во ржи. Но офицер вдруг опустил автомат и выпустил очередь. Миколе показалось, будто кто-то хватил его колом по колену. Прыгнув несколько раз на одной ноге, он упал.

Обеими руками схватившись за ногу, хлопец разорвал мокрую от крови штанину и глянул на белую чашечку, вылупившуюся из-под кожи. Рядом послышались выстрелы. Микола не помнил, в какую сторону он упал головой, не знал, кто стреляет. Казалось, только теперь он почувствовал, с какой неимоверной быстротой вертится земля, а с нею летит и время. Во дворе стоит мать, по тропинке среди ржи идет Лида… Топот чьих-то ног… Микола выхватил пистолет из кобуры… Земной шар щелкнул и остановился…

3

Партизанская рота разместилась на сухой поляне, в центре которой высился огромный ветвистый дуб. На вершине его, наверное, издавна, находилось большое гнездо. Видно, не одно поколение аистов ремонтировало его, достраивало, и не одна пара длинноклювых великанов взлетала с этой площадки и парила в небесной голубизне.

Вот и теперь четверо молодых аистят пробуют силу своих крыльев, по очереди подпрыгивая над гнездом, готовятся к самостоятельному полету. Родители осторожно, несколько раз пролетают над детьми, внимательно присматриваются и только после этого вытягивают вперед длинные ноги, тормозят крыльями и опускаются на гнездо.

Когда-то Володя Бойкач бывал возле этого дерева и теперь пришел к нему, как по компасу. Товарищи бросились к нему, а те, что пришли в отряд позднее, стояли в стороне и смотрели на парня с удивлением. Многие молодые ребята откровенно завидовали хлопцу, и это понятно: каждому хотелось иметь и автомат, и военную форму.

— Где ребята из моей группы? — спросил Володя у Деревяко.

— На задании.

— А командир?

— Разве ты его не встретил? Он же только что уехал в штаб бригады. Вон под дубом его землянка.

Володя оглядел партизан, стоявших рядом, и его взгляд остановился на стройной черноглазой девчине. Та не выдержала его взгляда и попятилась за спины соседей. «Валя Голубь из Слободы, — подумал Володя. — Как изменилась, выросла!»

Он подошел к девушке:

— Ты что же не здороваешься? Не узнала?

— Я думала, ты на фронте, — покраснела Валя. — Мне как-то Зина сказала, и я поверила.

Они отошли в сторону, сели на скамейку возле стола. Хлопец снял с плечей вещевой мешок. Разговаривали долго, вспоминали школу. Вдруг Володя заметил около двери командирской землянки девушку, очень похожую на Зину. Она стояла и смотрела на него. «Нет, Зина сразу бросилась бы ко мне», — подумал парень и зажмурился.

— Чего ты? — спросила Валя. — Болит что-нибудь?

— Нет… Мне показалось, что около землянки только что стояла Зина…

— Так это она и была.

Володя схватил вещмешок и побежал к землянке. Зина стояла, прислонившись плечом к низкой двери.

И едва юноша попытался обнять ее, с силой оттолкнула его.

— Зина, ты что? — опешил Володя, только сейчас увидав белое как полотно лицо и полные слез глаза девушки. — Ты больна?

— Нет… Пойдем куда-нибудь, я тебе все объясню…

Они отошли в сторону, сели на траву под рябиной.

Володя достал из вещевого мешка сапоги и мыло:

— Это тебе.

У Зины опять полились слезы.

— Я не думала… — бессвязно заговорила она, — никак не думала, что ты вернешься…

— Так чего ты плачешь? Не веришь, что я жив и здоров?

— И мама еще ничего не знает… Но он же сразу забрал меня из группы.

— Кто? — Володя пристально глянул в ее усталые глаза.

— Саблин. Теперешний командир нашей роты. Сама не знаю, как этополучилось. Дней через пять после твоего отлета на Большую землю он пришел в наш отряд. Микола увидел Саблина и сказал: «Вот бы нам этого героя!» На груди орден Красного Знамени, веселый, смелый хло… мужчина. Не знаю, говорил ли с ним Микола, но на следующее утро, когда я шла к роднику умываться, услышала, что кто-то догоняет. Оглянулась — бежит новичок. Поравнялся, остановился и спрашивает:

— Вы сегодня идете на задание?

— Да, — ответила я.

— Меня зовут Петр.

Я только улыбнулась. Он долго меня не отпускал. Говорил, что пойдет вместе с группой на диверсию, но непременно командиром. Я слушала, а сама подумала, что уж очень он быстрый. Саблин утверждал, что если все будет так, как он хочет, то скоро и мне не разрешит с группой ходить. Я посмотрела на него, как на чудака, и побежала к роднику.

— Зачем ты все это рассказываешь мне? — перебил Володя. — Скажи прямо: ты уже замужем?

— Да…

— Он молодой?

— Двадцать семь лет. Володя, я тебе признаюсь, только никому не рассказывай. Хорошо? Однажды я тайком взяла ключик и открыла чемоданчик, в котором он прячет важные бумаги. В документах прочитала, что у него есть жена Анастасия и сын Игорь. Нашла и письмо жены с разъезда Зарябинка Гомельской области. Оно было послано еще тогда, когда Саблин служил на границе около Ломжи. Сначала мне казалось, что сойду с ума. Потом не выдержала и спросила у него о жене. Он ответил, что ни жены, ни сына давно нет на свете: немцы убили под Минском, когда она ехала к нему в часть в сопровождении красноармейца. Тот уцелел и сообщил о несчастье. Теперь я смирилась с этим, поверила ему…

Сдерживаясь изо всех сил, Володя старался внимательно слушать. А Зина все рассказывала и рассказывала. Человек с чистой совестью, она так и прожила бы всю жизнь с этой верой, если б однажды случайно не заметила, как там же, возле родника, где Саблин признавался ей в любви, он подстерег Валю Голубь. Зина нечаянно услышала их разговор. Саблин говорил, что будет ездить с Валей в разведку, брал ее за руку, обнимал за талию, вздыхал и сожалел, что Валя не пришла в отряд хотя бы на месяц раньше…

Больше Володя не мог слушать эту исповедь. Резко поднялся и ушел.

День был жаркий. Партизаны занимались кто чем: некоторые обтесывали бревна, другие носили на кухню воду. А Володя, сбросив гимнастерку и сорочку, подставил белые плечи солнцу. Деревяко сел рядом и начал рассказывать об их партизанском житье-бытье. Как бы между прочим, он посоветовал Володе держаться подальше от Зины и не показывать командиру, что хорошо знаком с Валей. Володя рассердился, стал доказывать, что хотя Деревяко и был его учителем, но рассуждает неправильно.

— Увидишь командира, сам все поймешь, — хмыкнул Деревяко. — Он не только смелый, но и очень суровый. Конечно, такими люди и должны быть во время войны, но я тебе по секрету скажу, что никому не нравятся его ухаживания за молодыми девчатами. Подожди, придет Микола, от него еще не то услышишь.

Их беседу нарушил топот конских копыт: по тропинке ехал командир. Он сразу заметил Володю, но резко дернул повод и проскакал мимо. Володя проводил Саблина взглядом до самой землянки.

— Да, красивый человек, — заметил он.

— Хотя и политрук, но до Сергеева ему далеко, — поморщился Деревяко. — Я однажды слышал, как он Зину ругал. Хоть ты уши затыкай!

— За что?

— Кто его знает. Она его боится, словно прислуга хозяина. Удивляюсь, как только решилась с тобой поговорить.

— Тише, вон и он… Идет сюда…

Шагов за двадцать до партизан Саблин остановился и крикнул:

— Боец! Ты что, на пляже?

— Володя мгновенно побелел, повернулся к Деревяко, шепнул: «Думал, вернусь на родную землю, хоть на солнце погреюсь, а тут…»

— Ты слышишь?

— А кто вы такой, что запрещаете на солнце греться?

Деревяко нахмурился: теперь командир обвинит его: почему, мол, не сказал хлопцу, кто идет к ним.

А Саблин знал, что перед ним диверсант Бойкач, знал, из рассказов, и о его характере. Вот и хотел сразу ошеломить хлопца. Но получилась осечка, и, подойдя к Володе, он уже другим тоном сказал:

— А-а, новичок…

— Как видите, без бороды, — спокойно ответил юноша.

Саблин посмотрел на автомат, на гимнастерку, на пилотку со звездочкой.

— Откуда же вы?

— Товарищ командир, — Володя встал, взял гимнастерку, начал одеваться, — думаю, вам известно, кто я и откуда.

— Если бы знал, не стал бы спрашивать.

— Я долго воевал здесь до вас, был ранен, лечился в госпитале.

— А-а, так ты Бойкач, один из лучших подрывников? Сергеев только что рассказывал о тебе.

И Саблин хлопнул парня по плечу, оглядывая с головы до ног. Видно, оценивал Володю, но не как боевого товарища, а как соперника. Володя почувствовал это.

Деревяко незаметно ушел.

— Ты куда собираешься? — спросил примирительно Саблин. — Давай посидим, расскажешь, как там, за линией фронта.

— Тогда лучше в тенек. У вас теперь новые порядки: на солнце сидеть нельзя.

— Дисциплина, товарищ, нужна во всем, — многозначительно заметил Саблин.

— У партизана должна быть собственная, большая внутренняя дисциплина. Партизан в военное время — человек, который может одновременно быть и прокурором, и следователем, и адвокатом, и исполнителем вынесенного им же самим приговора. Нет статута, дающего партизану готовый рецепт на каждый случай жизни. Партизан должен сам хорошо ориентироваться в любых обстоятельствах и принимать правильные решения. В госпитале на эти темы было много разговоров. Так рассуждали мудрые, опытные командиры, и я с ними согласен.

— Ладно, не будем об этом. Садись. Лучше скажи, товарищ, чем ты хочешь теперь заниматься?

— Не понимаю вашего вопроса. Как это — чем? Тем, чем и прежде: диверсиями.

— Сергеев об этом говорил, но по дороге я подумал, что не совсем ладно получится с Миколой. Придется освобождать его от обязанностей командира.

— Почему? Разве нам не нужны другие диверсионные группы? Мне известно, что вы, как знаток подрывного дела, решили готовить диверсантов.

— Но Сергеев подчеркнул, что ты хочешь именно в свою группу, — Саблин хитро глянул в глаза Володе. — Хотя… теперь тебе все равно.

— Почему?

— Девчат там больше нет.

— А я возьму.

— Знаешь, я считаю, что пока тебе лучше побыть в разведке. У нас разведчиков мало, да и те без опыта. Сидим, как кроты, и где что делается, не знаем.

— Скажите, пожалуйста, за что такая немилость? Разведчиком я войну начинал, а потом изучил диверсионное дело и считаю его более ценным и важным. Ведь подрывник одновременно и разведчик.

— Ты на меня не обижайся. Поживешь, приглядишься к ребятам, и тогда организуем тебе группу.

— Я не обижаюсь, но заявляю, что вернулся воевать. И приглядываться мне ни к чему: отлично знаю более половины людей.

— Ты, небось, голоден? Сейчас прикажу поджарить печеночки. Мне малость привезли.

Они вместе направились к кухне. «Что значит новый командир! Все стало по-иному. Печеночки… Хочешь быть на переднем рубеже, а он мешает. Или я его не понимаю, или он не понимает ни дьявола», — думал Володя.

Саблин был выше его ростом, кудрявый, светло-русые волосы спадают на виски, нос прямой, с горбинкой, губы плотно сжаты. Все это придавало его лицу суровую мужественность. Только небольшие карие глаза из-под припухших век глядели затаенно-хитро и словно сверлили собеседника.

Прошло несколько дней, а Саблин и не собирался создавать для Володи диверсионную группу. Почему — неизвестно. Возможно, потому, что Бойкач — не его воспитанник. Все больше мрачнея, Володя ожидал, когда вернется диверсионная группа Миколы и настанет время сходить в штаб бригады.

Саблин тем временем готовил операцию, которую должна была осуществить рота. Заключалась она в том, чтобы взорвать котлован на железной дороге. Этой операции Саблин придавал огромное значение. Он собрал всех командиров, уселся с ними за столик, развернул карту и говорил, говорил, но только сам. Командир отделения разведки Воробейчик, давний знакомый Володи, тоже присутствовал на совещании.

— Что вы решили? — спросил Володя, когда тот вышел от Саблина.

— Видно, брат, что военный человек. Каждому определил место в бою, указал, кто будет с ним на связи, кто в прикрытии.

— Значит, и он пойдет?

— А как же!

— У того котлована ночью сидят три немца с пулеметом, днем его охраняют два путевых обходчика. Я, например, не действовал бы так, как командир, но что я… Если небольшой котлован ценен не меньше, чем эшелон, я с двумя хлопцами взорвал бы его днем. Снять из бесшумки обходчиков, подложить мину, и готово. А пойдет вся рота, немцы откроют огонь вслепую, и могут быть жертвы. Бездарность! — плюнул Володя.

— Ты лучше об этом никому не говори. Узнает, живьем съест.

— А я и ему могу сказать. Сергееву не такое говорил.

— Не все такие, как наш комиссар. Он — душа!

— Ты прав. Придется сходить к нему и попросить, чтобы забрал меня отсюда.

Володя махнул рукой, отошел подальше, сел на заросшую мхом кочку и задумался.

Молодые аисты дремали на солнце, свесив над краем гнезда свои длинные клювы. Где-то в старом осиннике кричали сизоворонки. Лес стоял словно в забытьи.

Володя и не заметил, как к нему подошел командир. Саблин бросил к ногам парня вещевой мешок и с ухмылкой сказал:

— Не нужны моей жене такие подарки. Она их все равно не оценит. Сказала: «Отнеси и отдай, на кой черт мне его сапоги». Женщины — капризные, брат, существа.

Круто повернулся и ушел. Володя встал, забросил вещевой мешок за плечо и направился к своему шалашу. Рота строилась. Хлопец остановился, издали рассматривая партизан. Среди мужчин он увидел и Валю. «Она же в хозяйственном взводе, так почему с боевым идет? А Зину свою не взял, — подумал Володя. — Рота пробудет на задании не меньше суток. Нужно воспользоваться случаем и завтра сходить к Сергееву».

От одной этой мысли юноша повеселел, улыбнулся. Он проводил взглядом роту, впереди которой гарцевал на лошади командир. Забросил в шалаш вещевой мешок и пошел к Воробейчику.

— Я хочу завтра утром отлучиться в штаб бригады. Вы мне скажете пароль? — обратился к нему Володя.

— Саблин приказал не давать пароль никому, кроме тех, кто идет на задание.

— Так я пойду в разведку.

— Командир ничего не сказал насчет тебя.

Многие партизаны могли сутками отсиживаться в лесу, а Володя не выдерживал и часа бездействия. Категорический отказ Воробейчика не на шутку задел его за живое. Взяв планшетку, хлопец ушел под рябину, где в первый день разговаривал с Зиной.

Всегда ли бывало так или только теперь, когда Бойкач вернулся, но Зина редко выходила из землянки. Однако на этот раз, заметив Володю под рябиной с толстой тетрадью в руках, она подошла, села рядом и осторожно вытащила тетрадь из его рук.

Парень поднял голову:

— Возьми, почитай, какие песни.

— Я хотела… начала собираться, а он увидел сапоги и будто с ума сошел… Он их тебе отдал?

— Вручил. Да еще с какой речью. Мол, Зина сказала — на кой черт они ей.

— Неправда! Я виновата только в том, что много рассказывала ему о тебе, хвалила. Из-за этого и на меня теперь смотрит зверем.

— Вот, оказывается, сколько неприятностей я тебе принес.

— Нет, это я тебе.

Володя хотел сказать еще что-то, но, бросив на Зину быстрый взгляд, опустил голову на руки. А она быстро перелистывала страницы, и с такой же быстротой менялось выражение ее лица. По этим переменам он догадывался, какую песню читает Зина. Вместе с нею он видел темную ночь, вражеские засады, свист пуль. А перевернет страницу, и опять они вместе то в холоде туманного утра, то на жаркой пыльной дороге. Вот Зина проглотила текст песни «Девушка, помни меня, милая, помни меня…», а с ним и слезы. Володя уже не разделял c Зиной тех чувств, о которых говорилось в песне.

Мысленно он перенесся в землянку, где теперь Зина жила. И хотя ни разу не был там, но представлял ее уют: четыре вбитых в землю кола, к ним прикреплены дощечки — это стол; рядом таким же образом сделанная скамейка; от стола — широкий земляной выступ, двухспальная кровать. Спать на ней не очень мягко, но для командира, пожалуй, сделали набитый осокой сенник, потому что мягкого сена поблизости нет. «Небось, Зине он кажется периной», — подумал хлопец, и от этой мысли ему стало противно.

Он не знал, что творилось в душе у Зины. Когда партизаны собирались в поход, она видела, как Саблин подошел к Вале и приказал ей тоже идти на задание. Зина спряталась в землянку… Не описать отчаяния молодой женщины, готовящейся стать матерью. И вот Зина бросилась к Володе, хотела признаться, что нет сил жить, а тут занялась песенником и немного успокоилась. Однако ненадолго. Когда Володя отвернулся, она перестала листать тетрадку и бездумно, опустошенно уставилась на его голову, плечи. Казалось, вот-вот бросится ничком на землю и заплачет.

Но в этот момент до них донесся чей-то голос:

— А где Володя?

Бойкач поднялся:

— Меня ищут?

— Кажется, Анатолий, — тихо сказала Зина.

— Бегу!

Вот когда, наконец, Володя дождался встречи с ребятами из своей групры.

— Ой, сколько вас! — крикнул он. — Братцы мои!

Те тоже спешили к нему. Начали обниматься, тискать друг друга. Но от Володи не укрылось, что хлопцы почему-то молчаливы, словно в чем-то виноваты перед ним. Заметил и догадался, что могло случиться.

— Значит, Миколы нет?

— Был ранен и… застрелился, — с трудом произнес Анатолий и указал на Павла. — Он был с ним вместе.

Пылила начал рассказывать, что немцы, скорее всего, пришли в Залесье по доносу. Ни одного человека в деревне не тронули, даже не поинтересовались, у кого останавливались партизаны. Очевидно, фашисты пошли на хитрость, объявили, что хотят сдаться в плен, а сами надеялись захватить партизан живыми. Ведь блокада успеха гитлеровцам не принесла, вот и решили взять языка, чтобы выпытать у него местонахождение партизан. Части, блокировавшие лес, продолжали стоять в Жлобине и Красном Береге. А диверсии на железной дороге повторялись, и от этого фашисты сатанели.

— Да, все правильно, — сказал Володя, — не зная, сколько партизан в Залесье, немцы не пошли бы туда так смело, Значит, кто-то сообщил гадам. Ну, ничего, скоро мы будем там и разберемся, что и как.

Вокруг группы собрались партизаны, оставшиеся в лагере. Володя отозвал Анатолия в сторону.

— У тебя пароль на сегодняшний день есть?

— Есть.

— Пока не расседлали коней, подскочим в штаб бригады. А то, брат, новый командир держит меня тут в черном теле.

— Тебя? Микола не мог его терпеть. Говорил, все равно перейду в другую роту, а то и в другой отряд. Черт его знает, что он за человек, этот Саблин.

Володя бросил взгляд на землянку, на минуту задумался и сказал:

— Ты только не говори комиссару о Зине. Мне как-то стыдно. Все равно их не разлучить. Да она, наверное… пятна на лбу, на щеках заметил? Вот и кумекай. Жалко мне ее, пускай спокойно живет.

— А Микола злился и на нее, очень хотел увидеться с Сергеевым и рассказать ему обо всем.

— Не нужно. Где вы Миколу похоронили?

— В Дубовой Гряде… Ой, сколько там слез было…

— Хватит, поехали.

Хлопцы вскочили на коней.

4

Утро выдалось тихое, с земли между деревьями поднимался реденький туман. Володя вылез из шалаша, осмотрелся: еще никто не ходил по лагерю, только слышно было, как где-то стонет раненый партизан. Сбросив рубашку, хлопец повесил ее на ветку дерева и пошел к роднику умываться. Тропинку переплели росистые паутинки. Голой грудью Володя разорвал одну паучью заставу, а возле второй остановился. «Умное существо, — подумал он. — Кто без приспособлений быстрее, чем он, соткет такой узор? С вечера ни одной не было, а за каких-нибудь пять часов столько сетей». Паучки хорошо знают привычки своих жертв. На этой тропинке всегда слышны запахи: то от оброненных крошек, то от партизанских котелков, которые носят сюда мыть. Мухи издалека слетаются сюда. Тут-то паук и готовит для них сети.

Володя все еще стоял, потихоньку напевая:

Он не слышал, как сзади подошла Валя, и даже вздрогнул, когда она спросила:

— Кому ты колыбельную поешь?

— Это совсем не колыбельная. Чудесная песня.

— Разве? Я слышу ее впервые.

— Где же ты могла ее слышать? Дома на печи? — Этим Володя хотел подчеркнуть, что хотя он и ровесник девушки, но уже бывалый боец. Получилось же так, что и себя не поднял и Валю обидел.

— Почему на печи? — поджала она пухлые губы. — Немцы схватили меня в Жлобине, посадили в тюрьму, потом повезли неизвестно куда, а я протиснулась через окошко вагона и выскочила на ходу поезда.

Володя терялся, замечая, что случайно обидел человека. Он мгновенно ставил себя на место собеседника и тяжело переживал за него. А случалось так не раз. Молодость ли была виновата, или то, что формирование характера пришлось на военную вьюгу, когда мысль обычно срабатывает молниеносно, а на глубокие рассуждения не хватает времени. Вот он и делает нередко заключения, с которыми тут же не соглашается сам.

— Прости, Валя, я вижу, что сморозил глупость.

— Пойдем к роднику, — улыбнулась Валя.

Они медленно двинулись по тропинке. С гнезда поднялся аист и поплыл над вершинами деревьев. Лес сразу ожил, защелкали, защебетали птицы. Обычно так бывает, когда родители уже не поют, а желторотая молодь радуется окружающему миру, на все лады дерет горло и думает, что все прекрасно. Старики тоже рады: пускай ноют, лишь бы есть не просили…

Володя умывался холодной водой, а Валя сидела рядом на пеньке и говорила, что хочет попроситься в его группу, что ей необходимо хоть на минутку заскочить домой, взять кое-какие вещи. Правда, командир обещал отпустить ее наведаться к матери, но после того, как Валя сходила с ним на боевое задание, передумал.

— Я понимаю, Валечка, как тебе надоело быть возле кухни, но к матери Саблин тебя не отпустит. Тем более со мной. Видела бы ты, как он кривился, когда комиссар бригады давал мне задание, будто не догадываясь, что Саблин против моего назначения командиром группы. Но разве Сергеева обманешь? Он сразу почувствовал, что командир роты хочет придержать меня в разведке, а вот по какой причине — не знает.

— Так комиссару неизвестно, что Зина — жена Саблина?

— Нет.

— А тебе жалко ее?

— Ну, как тебе сказать? Если б я узнал, что тебя арестовали немцы, больше жалел бы тебя, чем Зину, выскочившую за командира.

— При чем тут я?

— Ее взял свой человек, да еще командир. А нам нужно заканчивать войну и идти учиться.

— Ты думаешь, Зина счастлива с ним?

— Кто ее знает…

— Ой, нет! — Валя закрыла лицо руками. — Если бы Зина знала, что он мне говорил!

— Мало ли о чем человек может болтать.

— Ну уж нет. Будь у меня такой муж, после подобной болтовни дня бы с ним не осталась!

— А что такое?

— Нет, Володя, не скажу.

— Тогда пойдем отсюда. Я поговорю с Саблиным, чтобы разрешил взять тебя в нашу группу.

— Будь другом, сделай… Не могу я тут больше оставаться…

— Как тебя понимать?

— Так и понимай. Попрошусь в другую роту.

Володя поглядел вслед удаляющейся девушке. «Как выросла, — подумал он. — А когда-то я стеснялся садиться с ней за одну парту, Ну и дурак же был».

Он свернул к шалашу, где жил их прежний учитель.

— Николай Павлович, это я.

— Почему не спишь? — проворчал Деревяко.

— Но и ваш друг уже куда-то исчез.

— На кухню ушел, дежурить.

— А я только что с Валей разговаривал: просится в нашу группу.

— Возьми. Иначе трудно ей будет отбиться от этого… Ну и командир, где же его совесть? Понимаешь, с вечера повел роту к котловану. По его приказу мы открыли огонь по железной дороге. Немцы в ответ — из пулемета, и двух наших пришлось хоронить. Хорошо, что вскоре охрана сбежала, а если бы продержалась? Патронов-то у нас было мало, стреляли вслепую. Все же взорвали котлован. Надо немедленно уходить, а Саблин — нет, ночуем в лесу. Как же с ранеными быть? Кто-то предложил отнести их в Горновку, там фельдшер живет. Понесли. Я остался со всеми. Добрались до непролазной чащобы и попадали, кто где. Мне никак не удавалось уснуть. Вижу, Саблин и командир взвода Пинчук развели огонек, достали баклажку с самогонкой, выпили. После этого Саблин поднялся и пошел к елке, под которой спала Валя. Разбудил ее и привел к костру. Уговаривал выпить, не знаю, согласилась ли, но видел, как вернулась под свою ель. Вдруг костер погас, послышались голоса: Валин — умоляющий, чуть не плачущий, Саблина — нетерпеливый, злой. Чуть не бросился я к девчонке на помощь, но она сама вырвалась, подбежала ко мне. Сделал я вид, будто только что проснулся, и говорю: «Тебе страшно? Ложись рядом, ложись». До утра бедняжку дрожь била. А утром пришлось дать ей иголку с ниткой, — я всегда в шапке ношу, — чтобы зашила порванное платье. Как тебе все это нравится? Вот ведь подлец какой, а?

Володя слушал, а сам думал о Зине. Вот, стало быть, как она попала в жены к командиру… Но что теперь сделаешь? Рассказать ее матери? Это ничего не даст. Сергееву? «Нет, — наконец решил, — посмотрю сам, что это за командир».

Снаружи послышались голоса. Высунув голову из шалаша, Володя увидел, что бородатый партизан ведет коня к командирской землянке. Следом, на лошади, едет молодой разведчик.

— Николай Павлович, — быстро заговорил хлопец, — командир куда-то собрался. Что, если я быстро съезжу к командиру отряда и попрошу позволить Вале идти с нами.

— Он человек толковый, думаю, разрешит. Да она и домой должна наведаться: обносилась, и мать ничего не знает о ее судьбе. В общем, поезжай!

— А как фамилия командира отряда?

— Булынка.

Сизый дымок поднимался над партизанской кухней. Запах жареного мяса стоял в утреннем лесном воздухе. Командира отряда на месте не оказалось, и Володя попал к начальнику штаба Хоромцу. Тот встретил его приветливо, больше расспрашивал и слушал, чем говорил сам. Хоромцу понравилось, что хлопец сказал:

— Я должен прежде всего разобраться в загадочной гибели Миколы. Предательство не должно остаться нераскрытым.

Володя заговорил о Вале, и начштаба, подумав, произнес:

— Хорошо, пускай идет.

Сразу стало легко на сердце. Начальник штаба словно вернул Володю к тем осмысленно трудным, но и приятным будням партизанской жизни, какие были прежде. Хлопец вскочил на коня и поскакал. В лагере он увидел возле кухни Валю и почти подбежал к ней. Женщины, работавшие тут же, с удивлением уставились на парня. Не обращая на них внимания, Володя взял девушку за руку:

— Пойдем!

На ходу он развязал вещевой мешок, вытащил хромовые сапоги:

— На, носи, они тебе будут в самый раз.

Валя остановилась и, то ли от неожиданности, то ли от обиды, опустила голову. Только сейчас хлопец заметил, что ее платье, разорванное на боку, наскоро стянуто нитками. Сразу вспомнил недавний рассказ Деревяко… Валя продолжала стоять, всей тяжестью тела вдавливая в мох ноги в ботинках, которые уже давно «просили каши».

— Ты же в своих не дойдешь, — сказал Володя.

— Мне некуда идти.

— Вот дурак, забыл сказать, что тебе разрешили перейти в нашу группу.

Влажные глаза девушки радостно засветились.

— Кто разрешил? — ахнула она.

— Начальник штаба. Я только что от него.

— Правда? Ой, Володенька, как я рада! Но у меня оружия нет.

— А винтовка где?

— Саблин забрал. Сказал, на кухне не нужна.

— Найдется у нас. Остался же автомат Миколы.

— А надолго пойдем?

— Не меньше чем на неделю.

— Ой, как хорошо! Только надо уходить поскорее, пока не вернулся Саблин.

— Хлопцы быстро соберутся. Натягивай сапоги.

Подрывники жили на краю лагеря в большом шалаше. Увидев Володю в хорошем настроении, ребята повеселели. Командир спросил, есть ли в лагере повозка для группы.

— Зачем она нам? — удивились хлопцы. — Мы все верхом.

— А взрывчатку на чем везти?

— На своих плечах, — сказал Павел.

— Ух ты, силач. Но с нами еще и партизанка будет.

— Кто?

— Валя.

— Найдется повозка. Ты бери коня Миколы, а я своего в телегу запрягу, — предложил Анатолий.

Володя не согласился:

— Можешь ездить на Вороном. Я ведь слышал, что у тебя красивая девчина завелась. А к красавице на какой попало кляче не подъедешь. Хлопцы, давайте быстрее: пора!

И только группа успела покинуть лагерь, как примчался Саблин в сопровождении разведчика. Их кони, покрытые грязью, часто дышали. Спрыгнув на землю, Саблин приказал разведчику позвать командиров взводов, Воробейчика и подрывника Бойкача.

Все собрались, только Володи не было. Саблин глянул на разведчика, с напускной деловитостью спросил:

— Где Бойкач?

— Недавно со своей группой уехал, — вместо разведчика ответил Воробейчик.

— Вернуть!

Разведчик пришпорил лошадь и исчез в гуще леса. Саблин пригласил командиров к себе в землянку.

Сидя за столиком, Зина что-то шила. Муж лишь махнул рукой, и она, словно кошка, торопливо перебежала на нары. Воробейчику показалось, что в землянке очень темно.

— Зачем ты, Зина, глаза портишь, — сказал он. — Шла бы на улицу, там тепло и светло.

— Хватит! — оборвал командир. — Я лично ездил проверять секретные посты и заметил, что вдоль железной дороги со стороны Шатилок в нашем направлении движутся около двадцати груженых немецких подвод. Солдат там мало, едут медленно. Думаю, рота при поддержке группы подрывников этот обоз захватит.

— А для чего подрывники, повозки взрывать? — спросил Воробейчик.

— У них хорошее оружие, — ответил командир. — Засаду предлагаю устроить на краю большой поляны.

— На каком краю, с нашей стороны или со стороны Шатилок? — снова спросил командир разведки.

— Конечно, с той, откуда движутся немцы. Пропустить их и ударить сзади.

— Товарищ командир, — просунул голову в дверь землянки разведчик, — можно вас на минутку?

Саблин вышел. Воспользовавшись этим, Воробейчик высказал свои сомнения:

— Я думаю, товарищи, засаду лучше устроить с той стороны, куда движется противник, а не с противоположной. Пропустить немцев на поляну и бить в голову, в упор. В таком случае у нас будет свободный отход в тыл, то есть в лес. А иначе тылом окажется открытая поляна.

— Ну и что с того? — услышал его последние слова вернувшийся в землянку Саблин. — Нам никакие тылы не нужны. Я сам иду. Стройте взводы!

— А где Бойкач? — спросил кто-то.

Саблин будто не слышал этого вопроса, только бросил косой взгляд на Зину, поднявшую голову в ожидании ответа. Не хотел, не мог командир признаться, что Володя отказался подчиниться разведчику без письменного приказания. Хотя одновременно подумал, что не вернулся Бойкач совсем по другой причине…

— Быстрее пошли, быстрее, — сказал Саблин.

Взводы, один за другим, направились кратчайшей дорогой к поляне. Вдоль колонны верхом на лошади скакал Саблин. Он то выезжал вперед, то тащился по вязкому болоту сзади.

Партизаны перешептывались, одобряя командира роты за то, что идет в бой вместе с ними. Присутствие боевого командира особенно вдохновляло молодых бойцов.

Вот шагает в шеренге, то и дело наступая на пятки переднему, светловолосый, с голубыми глазами, юноша. Лишь несколько дней тому назад пришел он в отряд из Дубравки со своим оружием — обрезом. Саблин заметил хлопца, подозвал к себе:

— Ты из какого взвода?

— Из третьего.

— Почему без оружия?

— Хочу в бою раздобыть автомат или хотя бы винтовку.

— Как тебя зовут?

— Юра.

— Держись возле меня, будешь связным.

Наконец добрались до поляны. Рота остановилась, и Саблин вполголоса отдал Пинчуку приказ, где устроить засаду. После этого повернул лошадь и поехал через поляну. Юноша трусцой бежал за ним. Партизаны гуськом направились поближе к железнодорожной насыпи. Там, метрах в сорока от дороги, выдвинулся на поляну клинышек кустарника. Место довольно удобное для засады: из кустов хорошо просматривалось шоссе, по которому едут гитлеровцы.

Партизаны рассыпались и начали маскироваться. Командир разведки прошел вперед — посмотреть, далеко ли немецкий обоз. Тот был уже метрах в четырехстах. Воробейчик быстро вернулся и сообщил, что на железной дороге фашистов мало, а это настораживает: не отправилась ли часть их в обход?

Саблин со связным были в это время в лесу, метрах в двухстах позади роты. Командир забеспокоился, вспомнив, что не указал партизанам точного ориентира, до которого должна дойти первая повозка, прежде чем засада начнет обстрел. Лишь сейчас он приблизительно подсчитал, на какое расстояние растянутся двадцать упряжек. И пока занимался подсчетом, пока прикидывал интервалы между подводами, из-за кустов показалась первая пара лошадей.

— Юра, беги к командиру первого взвода Бизунку и скажи, что огонь можно будет открыть тогда, когда первая подвода доедет вон до той сосенки с сухой вершиной. Осторожнее, придерживайся кустов!

Сжимая в руке обрез, юноша побежал. Но не успел он преодолеть половины расстояния до взвода, как в той стороне, лишь немного глубже в лесу, ударил выстрел. Саблин заволновался: «Вот, черт, послал дурака! Он что, заблудился?» Командир дернул повод. Только выехал на просеку, как справа опять послышался выстрел. Мелькнула мысль, что стреляет Юра, но конь вдруг присел и ткнулся мордой в землю. Саблин мгновенно перевалился на левый бок лошади, едва успев выдернуть ногу из стремени, и пополз назад. А в кустах вскочил и со всех ног бросился прочь.

Командиров взводов насторожили выстрелы у них за спиной. И особенно потому, что немцы на повозках почти не реагировали на эти выстрелы. Следовательно, фашисты знают, что это стреляют немецкие солдаты. Некоторые партизаны заметили гитлеровцев, пробиравшихся по кустам в ту сторону, где слышалась стрельба. И тут кто-то из командиров выпустил длинную очередь из автомата.

Решив, что это сигнал, партизаны открыли ураганный огонь по обозу.

Бизунок первый понял роковую ошибку.

— Сзади у нас немцы! — что есть силы крикнул он.

Но в грохоте боя его услышали далеко не все. Часть партизан перенесла огонь в другую сторону, и в ответ оттуда сразу же засвистели пули, даже полетели гранаты. Бизунок понял, что назад пути нет, и, крикнув: «Вперед! За мной! Ура-а!» — побежал к повозкам.

Охрана обоза успела спрятаться в кустах. С тыла партизан прикрывал все тот же клинышек кустарника. Но им нужно было перебежать железнодорожную насыпь, за которой начинался спасительный лес. Бизунок первый взобрался на нее и залег. Рой пуль посыпался вслед ему. Отстреливаясь, командир закричал:

— Пулеметы, огонь!

Гитлеровцы бросились в атаку. Но заговорили партизанские пулеметы, и немцы залегли.

— За мной, за мной! — продолжал Бизунок, посылая автоматные очереди в сторону немцев.

Партизаны дружно перебежали насыпь. Несколько человек упали.

— Не оставлять убитых!

Под прикрытием пулеметов и автоматов партизаны стащили с насыпи убитых и раненых. По ту сторону полотна остался только комсомолец Саша Романчик. Раненный, он скатился с насыпи и, чтобы не попасть живым в руки гитлеровцев, взорвал на своем ремне гранату.

Шагая по лесу, партизаны расспрашивали у командиров, каким образом фашисты могли оказаться у них в тылу.

— В этом нет никакой загадки, — хмуро объяснил Бизунок. — Двигаясь по лесной партизанской зоне, они обычно высылают сильный заслон. Вот и напоролись на нашу засаду. Я думаю, даже уверен, что два первых выстрела были сделаны по нашему командиру и по тому юнцу, которого Саблин назначил своим связным.

Хмуро шагали партизаны сквозь мокрый густой кустарник. Во второй половине дня добрались до высокого леса. Возле дороги, на пригорке, выкопали под белой акацией могилу и похоронили четырех друзей. Молчаливо, как и люди, стоял старый лес. Чуть зашумел, когда над песчаным холмиком прогремели прощальные выстрелы, и опять затих.

5

Группа партизан ехала по песчаной дороге. Поглядывая по сторонам, Володя замечал изменения, происшедшие здесь за время его отсутствия. Вспомнил, где стоял ветряк, где возвышалась труба крахмального завода, где находилась отстроенная перед войной красивая деревня. Теперь ничего этого не было. «Как легко и быстро можно уничтожить множество строений, — подумал хлопец, — и как медленно и трудно будет потом восстанавливать все это».

Впереди из-за пригорка показался крест, за ним и купол церкви.

— Залесье? — повернулся на телеге Володя.

— Да, — ответила Валя.

— Я много раз бывал в этой деревне и никогда не подумал бы, что тут найдет смерть мой лучший друг. В каких только переплетах не побывал Микола, всегда и все заканчивалось хорошо. И надо же… Понятно, если бы наткнулся на засаду или погиб в бою. Вот что значит неосторожность! А впрочем, кто может знать, где и кого подстерегает пуля.

— Меня, например, немцы дома схватили.

— Разве не могла спрятаться?

— Где? Ведь была блокада. Пригнали нас в Жлобин и сразу в вагоны. Как мы хотели, чтобы наш поезд подорвали партизаны!

— Мы не стремимся подрывать составы, идущие с фронта. А, видимо, делать это стоит: подорвать на подъеме, недалеко от леса. Небольшое крушение, пленные разбегутся, и многие придут к нам.

— Как я? Только какая от меня польза…

— Польза хотя бы та, что не работаешь на немцев.

Мерно топали лошади. Впереди всадники, за ними подвода с Валей и Володей. Вдруг передние остановились.

— Товарищ командир, разведку в деревню пошлем? — спросил Анатолий.

— Скачи к Игнату, ты же на лихом коне.

Анатолий помчался. Валя спрыгнула с подводы, сорвала несколько листьев конского щавеля и начала обтирать ими запылившиеся сапоги. Володя смотрел на нее, а думал о Зине: сидит в землянке, как чечетка в клетке…

— О чем задумался? — спросила девушка.

— О чем? Думал, вернусь с Большой земли и буду в своем лесу распевать песни под баян. А тут все перемешалось. И друг погиб, и…

— И Зина замужем?

— И баян забрали в другую роту!

— В группе баянист был, но Саблин сказал, что нужно воевать, а не заниматься музыкой.

— Жив буду, будет у нас и баян.

Вернулся Анатолий и доложил:

— В деревне ни наших, ни немцев нет.

— Что ж, поехали.

Володя не зря вспомнил старого Игната! В Залесье с него, только с него нужно начинать расследование. Узнать, откуда его дочери стало известно, что у отца остановились партизаны. Тем более что в деревне их давно не было.

Напротив двора Игната группа остановилась. Володя первый вошел во двор. Возле повети топтался старик-хозяин. Увидев партизана, он попытался улыбнуться, но тут же с удивлением уставился на него.

— Чего, отец, удивляешься? — спросил Володя.

Во двор вошел Анатолий.

— А ничего, — улыбка опять расплылась по морщинистому лицу Игната. — Я незнакомых вооруженных людей улыбками не встречаю. Вот теперь вижу: свои.

— Зайдем, дядька Игнат, в избу, — предложил командир. — Есть разговор.

В передней комнате было темновато: небольшое окно пропускало мало света, Володя присел к столу.

— Что люди говорят о гибели Миколы? — спросил он.

— Глупость сделал, вот что.

— Какую?

— Зачем застрелился? Как только послал в себя пулю, немцы пригнулись и бежать: подумали, что залег и обороняется. Так надо было и поступить, а он…

— Об этом рассуждать не будем. Кто знал, что партизаны у вас?

— Когда Микола ходил на кладбище наблюдать за железной дорогой, его, конечно, могли заметить, но когда вернулся, по-моему, не видел никто.

— Почему же дочь прибежала прямо к вам?

— Ее направили.

— Вот-вот, а кто направил?

— Не спрашивал, не знаю…

— Федя, сходи с дядькой Игнатом к его дочери и попроси ее сейчас же прийти сюда, — распорядился командир.

Подождав, пока оба выйдут, Володя спросил у Анатолия:

— Ты не интересовался у старика, после вас тут были какие-нибудь партизаны?

— Говорил, никого не было.

— И немцы больше не приходили «сдаваться». Вот, братцы, что я думаю: сегодня мы тоже проведем наблюдение с кладбища, а ночевать будем в поле. Чтобы с рассвета можно было увидеть, кто, куда и откуда идет. Короче, все движение по деревне.

Мимо окна промелькнули три тени, и партизаны умолкли. Первой вошла в избу женщина и поздоровалась, остановившись у порога.

— Проходите, садитесь, — предложил Володя.

— Да здесь столько хлопцев…

— Вы же всех знаете. А я вспомнил вас: когда-то вы были у нас на вечеринке.

— Я вас тоже припоминаю, хотя вы, между прочим, очень изменились.

— Сколько времени с той поры прошло!

— Да… На моего мужа стали похожи…

— Военной формой? Но ваш муж был лейтенантом. Простите, не знаю вашего имени.

— Лора.

— Лариса Игнатьевна Приходько? Прошу к столу.

На этот раз женщина подчинилась.

— Пригласили вас, — продолжал командир, — чтобы узнать, кто вам в тот раз сказал, что у отца находятся партизаны.

— Не помню. Когда пришли немцы, нас, женщин, сразу много собралось.

— И что же дальше?

— Кто-то сказал, чтобы я сходила к отцу и сообщила, что немцы хотят сдаться в плен. Я отказалась: мол, никаких партизан у отца нет.

— Но вы-то знали, что они есть?

— Меня заверили в этом…

— Кто заверил? Кто именно?

— Не помню…

Володя задумался. И тут сердито вмешался Анатолий:

— Она знала всех, кто там был! Пускай назовет, и я сразу приведу их сюда!

— Да, — кивнул головой Володя, — назовите. Или тоже не помните?

— Мне велели не говорить, а почему, не знаю.

— Кто велел? Немцы?

— Нет.

— Женщины?

— И они…

— А кто самый первый? Был же такой?

— Священник, — чуть слышно произнесла Лариса Игнатьевна. — Он спас деревню, и его все слушаются. Если б знала, что так получится, сама предупредила бы партизан об опасности.

— Почему же не хотели признаться в этом?

— Если с попом что-нибудь случится, мне от старух-соседок житья не будет. Убитого партизана все равно не вернешь.

— А вы не подумали, сколько людей может еще погибнуть из-за него?

— Надеялась, что на такую приманку партизаны больше не попадутся…

— Допустим, вы говорите правду. Но понимаете ли, что ваше молчание могло привести сегодня к гибели всех нас? Волей-неволей вы помогли врагу, а это уже преступление!

— Если б узнала, что вы здесь, предложила бы не оставаться в деревне на ночь.

— И сказали бы, кого нужно опасаться?

— Возможно, конкретно и не сказала бы, но что опасность…

— Ладно, — перебил командир, — только напоследок я вам вот что скажу: жена советского офицера так, как вы, относиться к своим не должна. Если подозреваете кого-нибудь в предательстве, сообщите нам, мы разберемся. Можете идти.

— Только не говорите, что узнали от меня, — напоследок попросила женщина. — За это и мою семью расстреляют.

Подождав, пока она выйдет, Пылила вскочил и сжал кулаки:

— Пойду и разнесу на куски волосатого черта!

— И мы с тобой! — горячо поддержали его некоторые хлопцы.

— Так-таки и разнесете? Ну-ну… Нагрянут гитлеровцы, сожгут деревню и людей перестреляют.

— Значит, оставить его в живых? — наступал Павел.

— Зачем? Нужно предателя на новом преступном действии поймать, тогда и рассчитаться. Мой отец всегда упрекал мать, если она начинала бить кота за то, что тот накануне слизал сметану. Поймай на месте преступления, тогда и наказывай. И у нас так: накроем попа на предательстве — получай по заслугам! Побываем на кладбище, повертимся возле поповского дома и пойдем, но не в поле, а на жлобинскую дорогу. Ведь поп с доносом обязательно поедет по ней. Пропустим, пускай сообщит. А на обратном пути устроим ему панихиду. Тем более что вместе с немцами возвращаться не посмеет. Вот и пускай сами подбирают своего лизоблюда. Да еще и мину возле него пристроим. Верно я говорю, дядька Игнат? Ты чего такой хмурый?

— Стыдно за дочь. Дура, попу поверила. Правда, он ко многим втерся в доверие, но я не думал, что и она попадется.

— Уверен, что мы сегодня отомстим за Миколу, — поднялся Володя из-за стола. — Ты, Валя, побудь в избе. Можешь лечь отдохнуть, а мы пойдем.

Солнце опускалось, и тени от деревьев протянулись поперек улицы. Ветер утих, в деревне установилась тишина. Только в некоторых дворах лаяли собаки. Володя со злостью сказал, что на очереди еще одна операция: перестрелять в Залесье всех собак. Иначе приди сюда в тихую погоду, и они поднимут такой гвалт, что даже самый глупый немец на железке насторожится, будет ожидать появления партизан.

— Кто хочет есть, разойдитесь по избам по одному, по двое и попросите, а мы с Толиком и Павлом — на кладбище.

Командир взял с собою Пылилу, чтобы показать попу, что в деревню пришли те же самые партизаны. Ему ведь наверняка сообщили, что в живых остался хромой парень. А с ним, это поп тоже знал, ходит небольшая группа подрывников.

На окраине, недалеко от церкви, хлопцы остановились. Володя взял у Анатолия бинокль и начал наблюдать за движением на железной дороге. На запад прошел один эшелон с цистернами, за ним второй, санитарный. А вот и на восток мчится: на платформах какие-то ящики, машины. «Вот холера! — мысленно выругался командир! — Идет из Германии, и никто его не сковырнул!»

— Смотри, прибежал! — дернул его Анатолий за рукав. — Вот гад!

Володя глянул в сторону церкви и увидел голову священника, возвышающуюся над забором. Поп внимательно рассматривал партизан.

— Пошли, — подмигнул командир и вместе с хлопцами медленно двинулся с кладбища.

Вечер. Не беспредельное небо, а высокий, темный, словно изрешеченный пулями купол накрыл землю. Там, за ним, наверное, день, и в пробоины падают солнечные лучи, сверкают, как прогнившие влажные щепы в осиновой колоде, которую сегодня Игнат расколол около повети. Хрустит спелая трава на зубах у лошадей, позванивают удила. Из хаты Игната вышел молодой партизан Виктор, постоял на крыльце, посмотрел вокруг и направился в огород. Шагах в тридцати от избы он замаскировался в густом вишняке у забора и начал наблюдать за выгоном, раскинувшимся вдоль неглубокого рва. Командир предупредил парня, что долго дежурить ему не придется. Кто-нибудь должен подойти к избе Игната. А кто именно, это и надо было узнать.

Если долго вглядываться в темноту, иной раз и пень может показаться фигурой человека, а куст пбхожим на лошадь, корову, собаку. Виктор вглядывался в столбик возле кладки через ров. Столбик долго торчал один, потом расширился, разделился надвое. Второй оторвался от первого и двинулся по болоту прямо к огороду. Парень замер. Человек приближался очень осторожно, едва переставляя ноги, обошел огород и остановился около глухой стены избы. Потом согнулся и тихонько подался за угол,Виктор знал, что с той стороны светится окно. Наконец человек показался возле повети, чуть постоял и быстро пошел напрямик через огород. Минут через десять Виктор доложил обо всем этом партизанам.

— Кажется, сам поп приходил, — сказал он. — Рост, как у попа, сзади, на затылке, или поповская грива, или черный платок. И где-то в воду влез, все время в сапогах хлюпало.

— Сегодня переобуем, — усмехнулся командир. — Убедился, что партизаны ночуют здесь. Дядька Игнат, мы уезжаем, а вы проследите, чтобы после нас никаких следов не осталось. Если завтра кто-нибудь спросит, скажете, что вооруженные люди напоили из вашего колодца лошадей и куда-то дальше поехали.

Игнат стащил с себя свитку и протянул Вале:

— Возьми, ночью теплее будет.

Девушка поблагодарила, и партизаны ушли.

Проехав поле, они остановились. Володя спрыгнул с подводы, прошел немного в сторону и предложил двигаться лесом к карьеру.

Возле карьера партизаны свернули на просеку. Она уже успела зарасти невысоким осинником, березняком. Остановились на краю полянки под разлапистой сосной. Володя ослабил чересседельник и подбросил лошади сена.

— Павел с Валей останутся тут с лошадьми и будут нас ожидать, — сказал он.

— Почему я? — удивился Пылила.

— Идти по лесу к той дороге очень далеко.

Захватив мину, хлопцы отправились в путь. Валя закуталась в свитку и поудобнее устроилась на телеге. Подсел к ней и Павел, вздохнул, словно нечаянно прислонился к плечу девушки.

— Проклятая война, не дала пожить вдосталь, — пожаловался он. — Будь я стариком, так и смерти не боялся б, а то очень уж хочется жить.

— Всем страшно, — ответила Валя. — Правда, смотря по тому, как погибнуть. Если за свой народ — можно. А вот когда враг тебя, как скотину, гонит неизвестно куда, тогда и страшно, и жалко себя.

— Все мы погибнем, и дурак тот, кто себя жалеет.

— Не понимаю, о чем ты говоришь?

— Говорю, сколько той жизни осталось… Нужно не жалеть себя.

— Не жалеть ради другого? Чтобы тот жил?

— Не жалеть себя ради себя.

— Не пойму я твою философию…

Павел просунул руку под свитку, взял девушку за локоть.

— Куда это ты, куда? — сказала Валя, но руку не высвободила.

— Какая ты пугливая. А еще говоришь — не нужно себя жалеть.

— Смотря где.

— Со мной не погибнешь.

— Я и в партизаны ушла, чтобы жить.

— А что ты понимаешь под словом жить?

— То, что и все.

— Когда нет надежды на жизнь, нужно жить в полную.

— Ну, хотя бы как наш командир роты.

Валя улыбнулась и умолкла. Вспомнила ту ночь в лесу, когда она тоже была не в лагере. Разговор Павла был чем-то похож на то, что говорил ей Саблин. Девушке даже страшно стало. Будь она в ту ночь наедине с командиром, неизвестно, что могло бы случиться…

А Пылила вдруг будто опьянел. Он уже не слышал, как лошади жуют траву, как грохочет на железной дороге поезд. Хотелось что-то сказать, но боялся, чтобы Валя не оттолкнула, не спрыгнула с телеги. Павел начал тереться лицом о свитку, просунул руку чуть выше. Почувствовав это, девушка выпрямилась, отодвинулась. И тут Пылила схватил ее за колено.

— Ты что? Пусти! — начала вырываться Валя.

— Сколько той жизни! — скрипнул Павел зубами, сжав ее в объятиях, и вдруг навалился всем телом. А в следующее мгновение он грохнулся с телеги на землю от удара Валиных ног в грудь.

— Вот дура, чуть не убила, — забормотал он, неуклюже поднимаясь.

— Сам дурак! Чего лезешь?

— Так я бы… я бы на тебе женился.

— Ну, негодяй, подожди, — заплакала девушка. — Вернутся ребята, все расскажу.

Прижав ладонь к распухшим от удара о край телеги губам, Пылила ошалело смотрел на нее. И вдруг захныкал, заныл:

— Не говори… Я же люблю тебя, прости…

— Бугай! Какая у тебя любовь? Нет, не прощу!

Валя взяла с подводы винтовку и пошла через поляну. Неужели расскажет? Если дело дойдет до партизанского суда, за такое могут и расстрелять… «Скажу, что пошутил», — мелькнула у Павла трусливая мыслишка.

Начало светать. По просеке возвращались хлопцы. Они громко переговаривались, смеялись. А у Павла на душе было мерзко, как никогда. Если бы не разбитые губы, никто ни о чем и не догадался бы. Ведь не скажешь же, что конь лягнул, — засмеют…

Командир крикнул Павлу:

— Где Валя? Собирайтесь, едем!

Подошла девушка.

— Ну, как вы тут с Павлом, выспались? — спросил Володя.

Ничего не ответив, Валя отвязала вожжи. Володя подтянул чересседельник.

— Какая-то ты… — взглянул на девушку внимательнее.

— Какая? — перебила Валя.

— Не такая, как была.

— Слава богу, такая же.

— Садись. По дороге расскажешь?

Девушка заколебалась, спросила о другом:

— Как у вас дела?

— Попа нет. Он уже отъездился в Жлобин. А скоро и кто-то из его защитников взлетит на воздух.

Загремели колеса подводы, и партизаны опять выехали на светлеющую вдали просеку.

6

Направления на лагерь Саблин придерживался до тех пор, пока позади слышалась стрельба. Наконец наступила тишина. Только тут он вспомнил, что не обратил внимания, в какой стороне было солнце. Вот и броди теперь по этой трясине… А тут еще подошва у сапога оторвалась, приходится на каждом шагу выбрасывать ногу, чтобы не зацепиться и не ткнуться носом в кочку. Отрезать бы подошву, да складного ножа нет, остался у Зины.

Да и сапоги портить жалко: он в них прошел от самой западной границы. Но должен же быть выход, нужно лишь хорошенько подумать. Вон впереди кудрявый вал лозняка. Саблин направился к нему. Болото, словно тонкий осенний лед, прогибается под ногами, а впереди поднимается вверх. Из-за кустов взлетело несколько больших птиц. Саблин остановился, подумав, что это аисты. Полетят к своему гнезду, и он найдет лагерь. Но птицы, лениво махая крыльями, поплыли к темной полосе высокого леса. Это серые цапли, догадался Саблин и начал сдирать лыко. Подвяжет подошву и пойдет дальше. Будет повод сказать партизанам, что в любом случае у них должна быть солдатская находчивость.

Только тут Саблин заметил, что впереди, за кустарником, плещется большое озеро. Здесь он никогда не бывал, но слышал от партизан, что зимой они в этих местах дрались с гитлеровцами. Озеро находится километрах в семи на запад от лагеря; стало быть, нужно держаться правее. Саблин подремонтировал сапог, выжал портянку, обулся. В большом походе обувь — главное, потому что ни один груз не принесет столько мучений, сколько плохая обувь.

Идти стало легче, но начали одолевать невеселые мысли. Саблин считал, что ему ни в чем не везет. Впечатление от первой операции, которая прошла успешно, испортила Валя. Нужно было ему тогда так сплоховать, что на обратном пути пришлось молчать и потом не вспоминать про бой на железной дороге. А теперь — на тебе: командир без войска. Неужели у него нет командирских способностей? Но ведь он все понимает, видит, кто чем дышит. Он был уверен на сто процентов, что детально продумал сегодняшнюю операцию. Правда, предложение Воробейчика было более разумным. Но не станет же командир роты подчиняться разведчику, ронять свой авторитет! Нужно всегда стоять на своем! Лишь при этом условии будет сохраняться дисциплина. Если потом и выявятся неправильные действия или какие-либо промахи, они не привлекут к себе внимания. А Саблин пока живет только той боевой славой, которую придает ему орден на груди. Боевой орден и Зину ослепил своим блеском. Она не раз признавалась, что любит мужественных и храбрых людей. Только напрасно Саблин связался с Зиной на глазах у всех партизан. Теперь она еще и ребенка ждет. А в роту чуть ли не каждый день приходят новые девчата. Зина связала его по рукам и ногам. Вот Валя не хуже ее — упустил. И все же в группе Бойкача Вале не бывать. Саблин найдет как поставить на место командира подрывников…

Неожиданно лес расступился, и показались шалаши лагеря. Жалко, что не въезжает, как обычно, на лошади, а возвращается пешком. Ничего не поделаешь, опять не повезло.

Мокрый по пояс, забрызганный грязью, Саблин не пошел в лагерь по тропинке, а полез через чащобу, чтобы незаметно юркнуть в свою землянку. Возле двери никого не было, и он нырнул внутрь. Зина лежала на кровати и тихонько всхлипывала, а рядом с нею сидела женщина, работающая на партизанской кухне. На столе — хлеб, котелок с клубящимся над ним паром.

— Чего она хнычет? — грозно спросил Саблин, подходя к столу.

Зина спрыгнула с постели, обхватила мужа руками за шею:

— Мне сказали, что тебя нет…

— Зина, тебе нельзя волноваться. Успокойте ее, — сказала женщина.

— Меня не так-то легко взять. Плохо ты знаешь своего командира, глупая. Ну, хватит реветь!

Женщине не понравились эти слова. Почувствовав себя лишней, она поднялась и вышла.

— Кто тебе сказал, что меня убили? — спросил Саблин.

— Все вернулись. Пинчук, Бизунок… Они не могли сказать, жив ты или нет, и я подумала… Всех разведчиков послали искать командира.

У Саблина мелькнула мысль: хорошо было бы, если б его царапнула пуля. Все-таки оправдание: командир ранен. А что он теперь скажет командирам взводов? Дело не в оправдании: как бы партизаны не посчитали его трусом. Есть ведь такие: раздуют из мухи слона, начнут придумывать анекдотики и веселить бойцов…

— Дай сухие брюки и позови ко мне Пинчука, — сказал Саблин жене.

Вскоре прибежал Пинчук. Саблин сидел насупившись. «Каким бы он был, — подумал командир взвода, — если бы так получилось по моему плану или по плану Воробейчика?»

— Сколько убитых?

— Пятеро наших.

— Чьи же еще там были?

— Неизвестно, где хлопец, который был с вами.

— Черт его знает. Подо мной убили коня, самого придавило так, что едва выбрался. Искали, и пришлось отсидеться в болоте.

— А у нас был один выход: прорываться через железную дорогу. Так и сделали.

— Вот как? Я ожидал, что вы повернете огонь на тех, что охраняли обоз. Тогда поддержал бы с тыла. А вы, значит, убежали…

Пинчук едва сдержался. Очень хотелось сказать, кто убежал, но посмотрел на Зину и промолчал.

— Я доволен, что вы живы. Повернуть огонь и продолжать бой было бы преступлением. Не меньше сотни гитлеровцев двигалось в обход засады. Они были в лесу, а мы, считай, на открытой поляне. С какого же тыла вы смогли бы нам помочь? Вы хорошо знаете военную тактику и стратегию, однако партизанская тактика приобретается только опытом и приходит со временем.

Саблину понравилось, что взводный признает его искусство в военном деле. А партизанский опыт — дело наживное.

— Разведчики еще не вернулись? — спросил он.

— Нет, ищут вас.

— Зачем нужна была эта паника?

— Кто же знал, где вы.

— Слушай, — обратился Саблин к взводному, — у старшины сапоги есть?

— Пары две немецких должны быть.

— Все равно, хоть турецкие. А то видишь, — и Саблин выставил ногу в оплетенном лыком сапоге.

— Хорошо, пойду скажу, чтобы принес.

Пинчук ушел, а командир роты пододвинул котелок и принялся жадно есть суп.

Зина, молчавшая все это время, сказала:

— Командир отряда у тебя спросит, при каких обстоятельствах погибли люди. Да еще трое ранены. Действительно, какие потери может понести рота, когда сама нарвется на засаду.

— Тоже мне стратег-диверсантка нашлась. Не лезь куда не надо!

Зина вовсе не собиралась упрекать мужа. Хотела предупредить, чтобы он подготовился к ответу. Она знала, как разбирали каждую боевую операцию группы, если во время нее кто-нибудь был убит или ранен. И слова Саблина больно задели ее. Но пришлось замолчать…

Держа перед собой две пары сапог, в землянку вошел старшина.

— Примерьте, пожалуйста.

— Оставь, я выберу. Разведчики не вернулись?

— Пришли, товарищ командир. Говорят, похоронили еще двух партизан.

— Позови ко мне Воробейчика и взводных.

— Есть! — и старшина вышел.

Саблин задумался. Зря он пошел с ротой в засаду. Не будь его там, мог бы умные замечания сделать кому следует. Теперь же что докажешь, что скажешь? Впрочем, нужно почувствительнее уколоть командира разведки: если бы не доложили с секретного поста, никто и не знал бы, что рядом — гитлеровцы.

Пригласив явившихся по его зову взводных садиться, Саблин сразу упрекнул Воробейника:

— Теперь понятно, товарищи, что мы стали слепыми из-за бездействия разведчиков.

— Почему же это разведчики завязали вам глаза? — спросил Воробейчик.

— Неужели вы думаете, что сегодняшняя неудача лежит не на их совести?

— Мне кажется, вместе с вами ездил на разведку как раз разведчик.

— Считаете это своей заслугой?

— Нет, чужая слава мне не нужна. Тем более сегодняшняя.

Пинчук незаметно толкнул Воробейчика, давая понять, что так разговаривать с командиром нельзя. Но Воробейчик не умел кривить душой, привык всегда говорить правду в глаза. Молодой, горячий, один из первых партизан, он не любил людей, становившихся бездумными пешками перед начальством. Если ты воин, говорил Воробейчик, ты всегда должен им быть и думать, как победить врага.

Командир разведки начал опять:

— Нужно прямо сказать, что сегодняшняя засада была устроена бездарно.

— По чьей вине?

— Вы были там, вам и виднее. Хорошо, если это будет единственная ваша ошибка. А если и дальше будем так же подставлять себя под удары фашистов…

— Хотите сказать, что мы умышленно подставили роту под удар? Но ведь мы вместе обсуждали план засады!

Маленькие глазки Саблина сверлили то Бизунка, то Пинчука. Бизунок опустил голову, и по его лицу нельзя было определить, согласен он или не согласен. А Пинчук смотрел в глаза командиру роты, и было ясно, что поддерживает его.

— Почему же, товарищ Воробейчик, разведка не предлагает нам объекты, где можно было бы провести более удачные операции? — не успокаивался Саблин.

— Это уже другая тема. А вот сегодня можно было уничтожить много гитлеровцев, захватить трофеи и не понести потерь.

— Каким же образом?

— Я уже говорил и готов повторить, что роту разместили бездарно. Сам сотни раз бывал на той поляне. Неужели не ясно, что любая засада должна предусматривать вариант удачного отхода? А сегодня этого не было. И не только этого. Главное — мы не смогли заметить врага, а если бы и заметили, ничего не смогли бы сделать. Достаточно было одному немецкому пулеметчику вскочить на насыпь железной дороги, и неизвестно, кто из партизан остался бы в живых. Нет, это не засада, и виноваты все, кто ее организовывал!

— Вся наша беда в том, — воскликнул Пинчук, — что мы ничего не знали о немцах, которые пошли в обход. Считали, что едут около двадцати подвод и на каждой из них по одному-два солдата. В таком случае делай засаду хоть посередине поляны, все равно победа за нами. Но все предвидеть невозможно, отсюда и потери.

— Товарищ командир! — вбежал в землянку дежурный по лагерю. — Приехали комбриг и комиссар!

Саблин вскочил, одернул гимнастерку и чуть ли не от самого стола пошел строевым шагом. За ним поспешили все.

— Что-то я у тебя дисциплины не вижу, — встретил командира роты комбриг Ядловец. — Лежат вон распластанные и, наверное, без оружия.

— Товарищ командир бригады, я командиров взводов долго задержал, только поэтому. Сразу после неудачной засады сидим и разбираем промахи.

— Во-первых, с командирами нужно долго сидеть до боя, а не после, тогда и неудач будет меньше. А во-вторых, вы не могли долго задерживать взводных, потому что совсем недавно наши разведчики видели вас на берегу озера.

Саблина будто кипятком обожгло. Он нахмурил брови, облизнул губы и едва произнес:

— Да, я там был…

— Мы услышали выстрелы, — заговорил Сергеев. — Позднее приехали разведчики и доложили, что видели, правда, в бинокль, Саблина. Прихрамывая, он шел к озеру. Вы что, ранены?

— Нет, подошва оторвалась. Вот и все…

Вокруг собрались партизаны. Саблин злился на них, но прогнать не решался. Это заметил комиссар, попросил бойцов отойти и вместе с комбригом и командиром роты уселся за столик под сосной. Взводные стояли в стороне, думая, что их могут подозвать.

— Самым большим недостатком наших командиров я считаю то, — сказал Воробейчик, — что когда они приезжают к нижестоящему, так и разговаривают только с ним. Сумеет гладко доложить — все в порядке. А на самом деле доклад этот далек от истины.

— Пинчук, ты знал, что Саблин был на озере? — спросил Бизунок.

— Нет. Он чуть ли не ругал меня за то, что мы прорывались через железную дорогу. Если б вступили в бой с обходчиками, он, мол, бил бы их с тыла.

— Выходит, за десять километров сумел бы достать? — рассмеялся Воробейчик. — Ну и ну! Носить орден Красного Знамени и с перепугу так далеко удрать — позор. Лучше бы в кармане носил, чтобы лес не смешить.

— Чего ты на него взъелся? — удивился Пинчук. — Он же неплохой командир, шустрый.

— Хотя я всего лишь бывший студент юридического института, а разбираться в людях умею. По отношению к кому шустрый? К девчонкам! Скажи спасибо, что сегодня жив остался. И смотри, чтобы в другой раз Саблин своими приказами не подставил тебя под фашистскую пулю.

Бизунок лишь курил да посмеивался. Мысленно он поддерживал Воробейчика, а сам помалкивал, надеясь, что неудачи, особенно сегодняшняя, перевоспитают Саблина. И не только его. Разве в этой неудаче вины командиров взводов нет? В том числе и его, Бизунка, вины? Отмахнулся Саблин от его предложения — Бизунок промолчал. И с другими взводными получается так же. Что это, как не беспринципность? Неизвестно, как бы повел себя командир роты, если бы взводные твердо стоили на своем.

В небе над лагерем появилась темная туча, и хотя косые лучи солнца по-прежнему падали на шалаши, хлынул крупный «цыганский» дождь. Комбриг и комиссар направились к землянке Саблина.

— Может быть, тут, под елкой, переждем? — неуверенно предложил командир роты, испугавшись, что теперь откроется его сожительство с Зиной. Сергеев улыбнулся:

— А почему ты боишься пустить нас в свой дом?

— Там душно.

— Ничего, зато посмотрим, как ротный живет.

Комиссар открыл дверь и остолбенел: поджав под себя ноги, на нарах сидела Зина. Увидев Сергеева, она быстро спустила ноги, и по лицу ее скользнула улыбка, выражавшая больше горечь и обиду, чем радость.

— Входите, Александр Данилович, присаживайтесь. Давно я вас не видела…

— Не ожидал я такой встречи, тем более здесь. Петр Егорович сказал, что группа ушла на задание, я и подумал, что ты с ней.

— Илья Карпович, садитесь, — пригласила Зина.

— И давно ты так воюешь? — спросил комбриг.

— Давно…

— Ты что, адъютантом ее к себе взял? — серьезно глянул на Саблина комиссар.

— Зато она в безопасном месте, — ответил тот.

— Еще вопрос, где более безопасно для молодой девушки — возле командира роты или в подрывной группе. Там человек растет, мужает, а тут… У вас же сыро.

— Вы что, поженились? — поднял брови Ядловец и взглянул на Зину.

Та беспомощно посмотрела на мужа, который в последнее время все чаще и чаще говорил, что серьезной жизни у них быть не может. И не успела ответить, как Саблин опередил ее:

— Да, живем.

— Что значит — живем? Она твоя жена? — нахмурился комиссар.

— Да.

— Так и говори. Сколько раз встречались, даже не похвастался. Береги Зину, уважай, она заслуживает этого. Я ее знаю почти с первых дней войны.

Слова Александра Даниловича больно задели Зину, и она не сдержалась. Закрыла обеими руками лицо, горько заплакала. Саблин растерянно стоял посередине землянки: опять не повезло, будь он проклят, так некстати хлынувший дождь! Только бы Зина не начала выкладывать все начистоту!

Комбриг и комиссар чувствовали себя неловко. Так всегда бывает с мужчинами, когда они видят, как плачет чужая жена.

— Успокойся, Зина, успокойся, — подошел Сергеев к нарам. — Наши бьют фашистов на всех фронтах. Скоро мы выйдем на простор, и жизнь станет другой.

— Ничего, это я так. Не обращайте на меня внимания, — вытерла Зина слезы.

Сергееву очень хотелось знать, как воспринял эту женитьбу Володя. Но он не стал называть его имя, думая, что Саблину ничего не известно об их прежней дружбе. Ведь и Володя при встрече ни слова не произнес о девушке. «Молодец, умеет себя держать, повзрослел», — подумал комиссар, возвращаясь к столу.

— Чего стоишь, как сирота? — обратился комбриг к Саблину. — Садись.

Ротный послушно сел.

— Я уже говорил, что немцы восстанавливают железную дорогу Жлобин — Калинковичи. Твоя рота должна не только провести разведку, но и детально изучить перегон Слобода — Дубравка. Выясните, где там укрепления, где гитлеровцы размещают на ночь засады, чтобы их можно было сразу накрыть минометным огнем. Подсчитайте, сколько понадобится семидесятиграммовых толовых шашек из расчета одна на рельс. О начале наступления сообщим дополнительно. Сергеев, ты хотел еще что-то сказать?

— Да. Наши люди в деревнях мало знают о событиях на фронте. В частности, о провале немецкого наступления на Орловско-Курской дуге. Нужно, чтобы разведчики, подрывники, да и все, кто выезжает за пределы лагеря, захватывали с собой последние номера нашей газеты. Где смогут, там пускай и читают людям сводки и другие материалы. И еще: из вашей роты давно не поступает ни одной заметки о боевых действиях партизан и о зверствах фашистов. Обо всем этом нужно помнить. Скоро пришлем в роту политрука, вам станет легче.

Саблин слушал, утвердительно кивая головой. Раньше ему казалось, что смог бы командовать и дивизией, а теперь понял, как трудно быть во главе даже партизанской роты. Провести разведку… Вот и верти, Саблин, мозгами, как лучше разведать железную дорогу… Придет недобросовестный разведчик, скажет, что обнаружил засады, — попробуй проверь, врет или нет. Отряд ударит по засадам, и, посчитав, что засады уничтожены, — в наступление, да прямо на вражеские пулеметные очереди!.. Тут уж наверняка сделают выводы о командире роты, да еще какие…

— Петр Егорович, — обратилась Зина к мужу, — может быть, я на кухню схожу?

— Нет, нет, — в один голос ответили Ядловец и Сергеев, поднимаясь из-за стола, — ничего не надо. Нам пора.

Попрощавшись с Зиной, они ушли. Следом за ними, задумчивый и хмурый, шагал Саблин. Только увидев, что комбриг и комиссар направляются к своим лошадям, он распрямился и с облегчением вздохнул. Но Сергеев тронул его за плечо, спросил:

— О чем задумался? Держись, брат, держись. И Зину не обижай. Ты растерялся, смотри, чтобы этого не заметили партизаны. Где нужно военную дисциплину держать — действуй. Мы поможем.

— Хватит, поехали, — сказал комбриг и легко вскочил на коня. Комиссар тоже сел в седло, махнул ротному рукой и поехал вслед за комбригом.

Саблин решил пройтись по лагерю, посмотреть, какое настроение у партизан, особенно у тех, которые сегодня были в засаде. Ничего необычного он не заметил. В одном шалаше стонали раненые, в другом хлопцы резались в карты, возле третьего остроносый худощавый парнишка играл на немецкой губной гармошке. Вокруг него собралось множество партизан. В круг протиснулся широкоплечий приземистый боец в кубанке с красным верхом, раскинул руки и крикнул:

— Шире круг!

Партизаны расступились, а парень продолжал:

— Выступает заслуженный деятель искусств республики из кустов… я, разведчик Иван Иванов. Даешь «Яблочко»!

И пошел по кругу, подпевая гармонисту:

Партизаны хохотали, не замечая, что к ним подходит командир.

— Довольно! Расходись! — громко сказал Саблин. И музыкант сразу спрятал гармошку в карман. Партизаны стали неохотно расходиться.

7

Второй день наблюдают подрывники за движением поездов по железной дороге, ожидая, когда их командир вернется из Жлобина. Время тянется медленно. В деревню хлопцы идти не хотят, потому что здесь, в Марковщине, они когда-то уничтожили нескольких полицаев. Откуда знать, не найдется ли сволочь, способная предать? А гитлеровцы — рядом, возле железнодорожного моста, переброшенного через речку. И подрывникам становится веселее, когда тут, за околицей, их навещают хозяева крайнего двора.

Вот и недавно женщина принесла кусок сала и каравай душистого хлеба. А стемнеет, придет еще раз, с кувшином парного молока.

Только Пылила, ничком лежа в стороне от всех, тяжело вздыхает, не хочет есть. Хлопцы не знают, что Павел пошел с ними в последний раз. Так решил Володя, которому Валя рассказала о той ночи на лесной поляне. Ему стыдно было за Павла; какая дикость иной раз проявляется в людях! Будь командиром роты не Саблин, а другой человек, они вдвоем придумали бы наказание. Но Саблин не лучше Пылилы: этот хоть раскаивается, а тот… Все же Володя решил вывести Павла из состава группы.

Валя отправилась домой проведать мать и скоро должна вернуться. Придет и командир. Павлу станет еще тяжелее. Если бы не разбитая губа, было бы легче смотреть в глаза друзьям. А так кажется, будто все обо всем знают.

Заезжать отсюда к матери в Дубовую Гряду тоже стыдно.

— Кажется, командир идет, — сказал Федор и подполз к щели под крышей сарая, в котором лежали хлопцы.

Из ольшаника вышел парень, осмотрелся вокруг и по высокой ржи направился к деревне. Сразу нельзя было узнать в нем Володю. Подрывники привыкли видеть своего командира в военной форме, а сейчас он одет в черный пиджак и широкие серые брюки.

Хлопцы начали собирать портянки, обуваться. Все ожидали от командира необычных новостей. За время отсутствия Бойкача, лечившегося на Большой земле, никто из ребят не бывал в Жлобине, и группа потеряла связь даже с «полицейским» Войтиком. Но вернулся Володя, начали немцы восстанавливать железную дорогу, и он уже что-то придумал, чтобы помешать им. После «рельсовой войны» от моста возле Жлобина до Шатилок движения не было. Теперь гитлеровцы торопятся оживить эту магистраль. Перед тем как отправиться в город, Володя долго наблюдал за движением на дороге и за охраной моста. О своих планах он никому не сказал. Что же скажет теперь, вернувшись из Жлобина?

— Где найти машиниста? — сразу спросил Бойкач, войдя в сарай.

Все удивленно уставились на него. Только Гриша пожал плечами и полюбопытствовал:

— А какого класса нужен?

— Пускай самого последнего, лишь бы умел пустить и остановить паровоз.

— Это и я могу. До войны Жлобинское железнодорожное училище окончил и ездил помощником машиниста. Потом заболел, и на паровоз больше не пустили.

— А я сегодня всю дорогу думал: где найти машиниста? Везет, ей-богу, везет. Теперь и вам расскажу, для чего нужен машинист. Через три дня у родителей Войтика будет приготовлена для нас полицейская форма, повязки — все, как должно быть. Пригородный поезд идет до Слободы и сразу возвращается в Жлобин. С ним обычно ездят трое немцев и один машинист. На каждом полустанке поезд подбирает людей, работающих на дороге и в Жлобине. Вот мы, под видом полицаев, и войдем в вагоны. Из бесшумки, на ходу, уничтожим немцев, Гриша с пистолетом проберется на паровоз и расправится с машинистом. Около моста, в деревянном домике, находятся шестнадцать гитлеровцев, один из них на крыше под грибком. К этому времени начинает светать, но немецкая охрана еще спит. Гриша остановит поезд на мосту, мы из бесшумки снимем часового и через окна забросаем домик гранатами и шашками тола. Потом заминируем мост и взорвем вместе с паровозом.

— А как же люди в вагонах? — спросил кто-то из ребят.

— Услышат взрывы, сами разбегутся. Меня другое тревожит: Войтик был около домика с месяц назад и ни бойниц, ни часового у входа не видел. А вдруг сейчас все это есть?

— Не станут они укреплять охрану именно здесь. Нет необходимости, потому что впереди, в партизанской зоне, и без того много их солдат. Тех, которые восстанавливают дорогу, — заметил Анатолий.

— Правильно, — согласился командир. — В хлеву возле домика есть комнатка, в которой живет какой-то старик. Он пилит и колет дрова, зимой топит печи, ухаживает за парой коней и кобылой начальника охраны. Войтик говорил — не кобыла, а чистая жар-птица! Я думаю сегодня ночью сделать разведку около домика. Если охраны нет, то и опасности нечего ждать, в противном случае придется придумать другой план уничтожения моста. Короче говоря, сориентируюсь на месте.

— А через реку как переберешься? — спросил Гриша.

— Переплыву.

— Не стоит, — озабоченно сказал Анатолий. — Сегодня туда лезть нельзя.

— Нельзя, — поддержал его Федор.

И Пылила согласился с ними:

— Не нужно лезть.

— Но почему? — Володю удивило их единодушие. — Семь раз отмерь, один отрежь. Не можем же мы действовать вслепую!

Хлопцы неохотно согласились с доводами Бойкача. Только Анатолий хотел вместе с ним переплыть речку, но командир отклонил его предложение: одному проще и легче. Ведь даже самые осторожные шаги двух человек наделают шума больше чем надо.

В сарае стемнело. Володя взял автомат и отправился в избу, чтобы отдать хозяину его одежду и надеть свою. А хлопцы опять улеглись на сене.

Слышно было, как попискивают и копошатся мыши да изредка доносился со стороны Жлобина гудок маневрового паровоза. На душе у Пылилы стало легче. Хуже всего переносил он теперь присутствие Володи и Вали, а их пока нет.

Снаружи послышался негромкий голос командира. Все поняли, что он с кем-то разговаривает. И вот вошли двое.

— Теперь мы все в сборе, — сказал Володя. — Валя пришла. В Дубовую Гряду не сунешься, там полно немцев: вывозят дубовые бревна, которые мы в прошлом году не дали забрать. Надо до рассвета и там мину подложить. Федя, бери винтовку, пошли к реке.

— Я с вами, — сказал Толик.

— Ладно, идем.

Осторожно огибая лозняк, партизаны двинулись по мягкому торфянистому берегу. Чем дальше отходили от временной стоянки, тем ниже опускался мост за синим горизонтом. Вот и небольшая излучина речного русла. Командир приказал Федору остаться здесь и в случае тревоги бить по охране моста, а сам вместе c Анатолием пошел дальше. За поворотом реки разделся, взял у Толика кепку, положил в нее пистолет и натянул на голову.

— Скоро вернусь, жди, — сказал он.

Быстрое течение подхватило Володю и наискосок понесло к противоположному берегу. Там он выбрался в прибрежный кустарник, взял в руку пистолет и, едва слышно ступая, направился к мосту. Густой туман скрывал парня, и скоро он угадал чутьем, что вот-вот должен показаться двор охраны. Жаль, что нельзя детально рассмотреть все вокруг: в такую тихую погоду в лучшем положении находится тот, кто стоит на месте.

Наконец Володя добрался до угла домика. Затаив дыхание, он прислушался, не сделает ли часовой хотя бы один шаг. Внезапно все тело охватил холод, даже зубы застучали. Убедившись, что возле дома никого нет, Володя выпрямился. «Значит, кроме немца, что сейчас на мосту, больше постов не ставят», — подумал он и направился к хлеву.

Обошел вокруг и остановился возле ворот. Опять прислушался. Нащупал железную ручку, ворота приоткрылись, и партизан пролез в образовавшуюся щель. Через маленькое оконце из отгороженного в углу помещения падал тусклый свет, красным блеском отражавшийся в глазах встревоженных лошадей. Володя открыл дверь и вошел в помещение. На топчане возле стены лежал бородатый старик, погрузившийся в глубокий сон. Возле двери на вбитом в стену костыле висело седло и уздечка. «Не взять ли коня?» — мелькнула мысль. Подойдя к старику, партизан слегка потряс его за плечо. Тот поднял голову, испуганно вытаращил глаза. Володя направил на него пистолет:

— Тихо, дед! Ни звука!

Старик спустил ноги с топчана, сел, все еще с ужасом глядя на человека.

— Оседлайте кобылу, — сказал партизан.

— Кто вы?

— Не все ли равно? Или вы только фашистам служите?

— Нет, я спрашиваю, откуда ты, сынок?

— Из Жлобина, из-под расстрела сбежал. Нужна лошадь.

— Нужно так нужно, — поднялся старик. — Только меня за это убьют.

— Ничего вам не сделают. Молчите, иначе стреляю!

— Хорошо, я оседлаю кобылу. Только вы меня тут снаружи заприте: просижу до утра, а там скажу, что кто-то украл.

— Правильно. Пошли!

Пока старик седлал кобылу, Володя светил ему фонарем. Было видно, что дед не так боится немцев, как привык к животному и жалеет его. Напоследок погладив кобылу по крутой шее, он вернулся в свой закуток, и Володя, набросив петлю на пробой, крепко запер дверь снаружи. Потом вывел кобылу из хлева, довел до берега реки и только там вскочил в седло. Лошадь смело вошла в воду, вытянула шею и поплыла к противоположному берегу.

Анатолий испугался, увидев, что кто-то плывет на коне. Быстро спрятался за куст, приготовил автомат. И ушам своим не поверил, услышав оклик выбравшегося на берег друга.

— Неужели взял?

— Сами дали, — Володя спрыгнул на землю. — Подержи, я оденусь.

Толик был очень рад, что командир добыл себе кобылу. Теперь Вороной окончательно принадлежит ему. Но Федор отнесся к этому иначе. Выслушав рассказ Володи о встрече со стариком, он с сомнением покачал головой:

— А не думаешь, что дед расскажет немцам о приходе партизан? Те возьмут да и поставят часовых.

Командир усмехнулся:

— Каких партизан? Я ведь голый был, из-под расстрела сбежал. Запер деда и увел кобылу. Подумают, что на хлев случайно наткнулся какой-то бродяга, и успокоятся.

— Разве что так…

— Вы идите во двор, а я соберу остальных, — сказал Володя.

Забежав в сарай, он вполголоса скомандовал:

— Подъем! Через пять минут всем быть на лошадях. Виктор, поедешь с Валей на телеге в деревню, потому что в объезд, по кустам, колеса будут тарахтеть, и часовой на мосту может услышать. Своего гнедого отдай Павлу, пускай ведет.

Во дворе вертелся хозяин, на все лады расхваливая кобылу.

— За всю свою жизнь не видел таких, — причмокнул он губами. — Ну и завоет офицер! Он же по деревне не зря гарцевал на ней. Днем увидите, какая это кобыла. Масть что солнце!

— Увидим, увидим, — кивнул Володя, взяв в руки повод: — Спасибо вам за все.

Он первый выехал со двора и сразу натянул повод, чтобы без шума оставить деревню. Бойкач был очень доволен удачно проведенной разведкой. Этот небольшой успех как бы открыл дверь для осуществления задуманной операции. Взрывом моста они сорвут дальнейшее восстановление железной дороги. Теперь нужно побольше взрывчатки, бикфордова шнура, гранат. Не найдется в своем отряде, поможет собрать штаб бригады…

— Товарищ командир, значит, в Дубовую Гряду не заедем? — спросил Пылила.

— Я же сказал, там немцы. Остановимся и заминируем мост на гати. Другой дороги, чтобы дубовые бревна на станцию возить, у немцев нет.

Хлопцы спешились. Пылила достал из-под сена на телеге мешок с остатками тола и передал Бойкачу.

— На одну машину хватит, — сказал тот.

На гати подрывники увидели свежие отпечатки колес автомобиля. Легче было бы поставить мину нажимного действия в колее, но диверсанты хотели заодно повредить и деревянный мост. Пришлось пойти к нему. Воды в магистральном канале было много. Володя и Анатолий спустились на мягкую бровку под мостом.

— Тол подвешивать не будем? — спросил Толик.

— Нет, положим вон там и проволочку от чеки протянем наверх.

Командир затолкал шашки под среднюю балку, пропустил конец проволоки в щель настила и позвал Анатолия:

— Придержи чеку, пока я выберусь.

Потом натянул проволоку и прикрепил конец к ветке сушняка возле моста.

— Отпускай помаленьку, но смотри, чтобы проволока не слишком натянулась.

А когда Анатолий, отпустив чеку, поднялся наверх, Бойкач с удовлетворением закончил:

— Не миновать машине нашей западни. Пошли!

Рассветало, но солнце еще не поднялось из-за горизонта, только вскинуло вверх свои лучи-ресницы, словно разглядывая, что делается на земле. Партизаны ехали по своей зоне. Полевая песчаная дорога укачивала их, клонила ко сну, особенно Володю. После душевного напряжения и нелегкого перехода тело с трудом удерживалось в седле, и командир, опустив голову на шею кобылы, свесил руки.

Вдруг далеко позади грянул глухой взрыв.

— Мина сработала, — встрепенулся Володя.

Он оглянулся вокруг. Вдоль дороги торчит запыленная сизая полынь. Выше, на пригорке, рядом с реденькой рожью, цветет гречиха. Значит, поблизости должно быть жилье. До фашистской блокады в это время уже тянулся к небу дым над деревней, то и дело кланялись журавли колодцев. А сейчас ничего нет. Все, сделанное руками крестьян, каратели сожгли. Негде даже присесть птице, привыкшей жить рядом с человеком. Вон вылетело из леса с десяток голубей. Покружились над полем и опустились в гречиху.

— Смотрите, самая мирная птица и та в партизаны ушла, — невесело пошутил Володя.

Тронув поводья, Бойкач поехал рысью. Одна мысль владела им: добраться до лагеря, а там — в шалаш и спать, спать…

8

Ночью над лагерем промчался ураганный ветер: крутил, раскачивал, гнул вершины деревьев, укрывавших партизанскую стоянку. Грохотал гром, молнии рассекали небо, заливая серебром мокрые листья дуба и приникших к гнезду аистов на его вершине. Сильный косой дождь заливал некоторые шалаши, и партизаны, схватив оружие, просились к тем, у кого был над головой более надежный навес. Много хлопот принес ураган и подрывникам, для которых шалаш служил лишь укрытием от комаров и солнца. Они не раз подтрунивали над партизанами, накрывавшими свои шалаши еловыми лапками в несколько слоев. А теперь хлопцы сидели, как под решетом, но старались держаться: стыдно проситься под чужую крышу. Правда, ливень впервые застал их в лагере. Во время выполнения боевых заданий чем хуже погода, тем лучше диверсантам: в ненастье можно пробраться куда захочешь.

Постепенно ветер начал утихать, откатывались к западу и удары грома. Небо прояснилось, в лесу стало светлее.

Володя вышел из шалаша, осмотрелся. Что это за черная груда, будто огромный воз, высится около командирской землянки? Подошел ближе: нет, не воз, а вывернутая ветром сосна своей вершиной подперла дверь. «Не выберется Саблин из землянки, — подумал Бойкач, — решит, что кто-то нарочно запер. Посмотрим, что будет дальше».

И, усмехнувшись, вернулся в шалаш, где хлопцы с хохотом расспрашивали Пылилу о том, как он умудрился расквасить себе губы.

Громкие раскаты смеха услышал Саблин. Он попытался выйти из землянки, но не мог. Подождал, пока откроют, но за дверью никого не было слышно. Саблина охватила ярость, и он принялся колотить в дверь, приказывая, чтобы сейчас же прекратили глупые шутки.

— Пойдем, хлопцы, выручим командира, — сказал Володя.

Партизаны с трудом оттащили в сторону вершину сосны, подпиравшую дверь. Саблин выскочил из землянки и, не разобравшись, в чем дело, погрозил Володе кулаком:

— Я тебе этого не прощу, сморкач!

Не ответив, парень плюнул под ноги и молча ушел. Хлопцы попытались объяснить ротному, что виноват не их командир, а буря, но тот лишь злобно прикрикнул на них:

— Марш отсюда!

Настроение у подрывников было испорчено. Володя хотел подбодрить друзей, но ничего не получилось. После завтрака он отправился к старшине роты, распоряжавшемуся вооружением, взял побольше тола, гранат, капсюлей-детонаторов и хотел быстрее уйти из лагеря. Но прежде подробно рассказал Воробейчику о задуманной операции. Тот с любопытством выслушал парня, одобрил его план, пожелал успеха. Подрывники уложили тол в вещевые мешки, взяли оружие и направились седлать лошадей. Валя подбежала к Володе:

— А я?

— Останься, Валюша, в отряде. Операция опасная, да и необходимой формы для тебя нет. В следующий раз!

Придерживая запасные диски к автомату, Володя побежал догонять хлопцев.

За оградой, в ложбинке, паслись лошади. Еще издали Володя увидел, что его кобылы среди них нет. Он знал, что конь Саблина убит. А вчера, как бы между прочим, ротный высказал желание поездить на его кобыле. Бойкач не придал этому значения.

— Слушай, — обратился он к партизану из хозяйственного отделения, несшему охапку дров, — ты не видел, куда моя кобыла сбежала?

— Какая, желтая?

— Светло-желтая.

— Недавно разведчик повел ее к землянке. Наверное, командиру.

— Хлопцы, берите своих лошадей и пойдем.

У Володи от обиды дрожали руки. Отломав лозовый прутик, он начал грызть горькую кору. «Черт с ним, пешком пойду, а мост подорву. И оттуда прямо в штаб бригады», — решил Бойкач, шагая к хлопцам, которые уже вели лошадей.

Возле землянки бородатый партизан седлал кобылу, а в стороне, над окопчиком, стояли Саблин, Бизунок и Пинчук. Ротный увидел подрывников и взмахом руки подозвал к себе Володю.

— Ты куда?

— Как куда? Завтра мы должны обязательно взорвать железнодорожный мост и вернуть связным полицейскую форму, в которой будем действовать.

— Разве ты не знаешь, что завтра или послезавтра наша рота переходит на новую базу?

— Ну и что? В штабе бригады скажут, где она. Найдем.

— Знаю, что найдете. Но у вас хорошее оружие, и группа должна будет охранять роту.

— Глупее ничего не могли придумать? Я вас еще и охранять должен? Сами себя охраняйте!

— Молчать! Зазнался?

— Пошел ты… — побледнел Володя.

— Сдай оружие! — потянулся Саблин к автомату.

— Возьми! — Бойкач выхватил из-за пояса гранату, она щелкнула и погрузилась в мокрую землю под ногами. Пинчук успел схватить гранату за ручку и отшвырнуть в залитый водою окоп.

Взрыв — и вверх поднялся желтый фонтан. Саблин вытащил из кобуры пистолет, но подрывники уже направили на него оружие.

— Рота, к бою! — ошалело закричал Саблин. — Обезоружить Бойкача!

Несколько партизан бросились к Володе, тот поднял автомат:

— Не подходить!

Старые партизаны, давно знавшие отважного хлопца, опустили оружие. Вдруг из-за землянки выбежал Воробейчик и решительно, с голыми руками, пошел к Бойкачу.

— Что ты делаешь, опомнись!

Он лишь дотронулся до парня, и тот сразу бросил автомат под ноги, снял ремень и сложил все оружие перед собой.

Партизаны разошлись кто куда. Почему-то выругав Воробейчика, Саблин скрылся в землянке. Немного спустя он появился опять, с какой-то бумажкой в руке, и приказал Пинчуку выделить трех партизан, которые раньше не знали командира подрывников, чтобы они отконвоировали Бойкача в штаб бригады.

Услышав это, Анатолий многозначительно произнес:

— Ничего, командир, мы тебя проводим.

— Без вас найдутся провожатые. Группа после случившегося не существует. Я вас всех разгоню по взводам! — грозно сказал Саблин.

— Разгоняй, — насупился Пылила.

Пинчук привел трех партизан. Саблин поспешил к ним, что-то шепнул командиру взвода, и тот сразу ушел. А ротный ещедолго разговаривал с тремя парнями. Наконец те закивали головами и направились к Володе.

— Пошли, — сказал смуглый, невысокого роста парень с французским карабином за спиной.

Володя простился с друзьями. Он не представлял себе, какое решение примут командир бригады и комиссар, но надеялся, что они детально разберутся в случившемся и сурового наказания не будет. Пускай пошлют на самое трудное и ответственное задание. Он его выполнит, а что потом? Больше всего Володя боялся, как бы его не послали пасти лошадей или коров. Это — моральный расстрел!

Партизан с французским карабином шагал впереди. Он был в отличном настроении и то насвистывал, то напевал, оборачиваясь на ходу и оценивающе разглядывая сапоги, брюки, гимнастерку арестованного. Человек этот сразу не понравился Володе: хитрые рыжеватые глазки под морщинистым лбом, насмешливая ухмылка на круглом лице.

— А куда мы идем? — повернулся Бойкач к партизанам, молча следовавшим позади. Те в ответ только плечами пожали.

— Давай за мной, — крикнул передний, — знаем куда.

— За тобой не пойду.

— Видали? Явился в отряд хвастун. Я таких молодцов, как ты, не раз скручивал. Давай лучше рубашками поменяемся. Тебе в штабе новую дадут, а я тоже люблю военную.

Рыжеглазый начал расстегивать пуговицы. На груди у него открылась татуировка: орел, несущий в когтях голую женщину. И Володя понял замысел Саблина. «Показывать, что я догадался, пока нельзя, — мелькнула мысль. — Лагерь близко, здесь они стрелять не станут».

Он послушно снял гимнастерку и с деланной улыбкой сказал:

— Бери. Может, и правда дадут новую…

Уже на ходу он натянул на себя грязную рубашку. На тропинке среди невысоких елей конвоир пропустил арестованного вперед и пошел за ним. «Жалко, не повидался с мамой», — горько подумал Володя, И, вдруг крикнув: «Стреляй!» — шмыгнул за ель.

Прошло две-три секунды, а выстрела не было.

— Бейте его, бейте! — закричал рыжеглазый. — У меня патроны выскочили!

Громко хлопнули выстрелы, но Бойкач уже скрылся и чаще леса.

Володя понял, почему у рыжеглазого выскочили патроны: в магазин французского карабина они закладываются вместе с обоймой, и, чтобы разрядить его, надо нажать на кнопку под спусковой скобой. А конвоир, видимо, в спешке забыл об этом и, оттягивая затвор, нечаянно задел кнопку. Обойма с патронами и выскочила. Двое остальных не захотели стрелять в беглеца, хотя один из них и выпустил несколько пуль по верхушкам елей.

Как бы ни сложилась дальнейшая судьба, думал Володя, возврата в отряд и даже в бригаду нет. Сначала надо зайти в Дубовую Гряду, к матери, а там видно будет.

Лес кончился, открылась полевая дорога. Вдалеке показались двое партизан верхом на лошадях. Пришлось хлопцу свернуть на обочину и пробираться по кустам, потому что теперь надо было бояться и фашистов, и своих.

Не успели всадники скрыться, как загромыхала колесами телега, на которой ехала женщина в белом платочке. Володя подошел:

— Тетенька, не подвезете?

Женщина внимательно посмотрела на него и спросила:

— Вы откуда будете?

— Из деревни.

— Наверное, нет.

— Почему?

— Может, из плена?

— Да, — засмеялся Володя. — Возьмите к себе в примаки, буду косить сено, возить снопы.

— Какая от вас польза? Некоторые принимали. Отъедятся и в лес.

— А я, наоборот, из леса иду.

— Женщина хитро взглянула на хлопца, подобрала прядь волос под платок и улыбнулась:

— Никто мне не нужен. Скоро муж придет.

— А где он?

— Воюет.

— Ну, когда еще он придет. Видно, придется мне в полицию подаваться, вот где живут.

— Молоды вы еще… Но! — подогнала женщина лошадь.

— Небось, хотели сказать, что и дурак, а?

— Может быть.

— Не знаете, где сейчас фронт?

— Все знают: близко.

— Тогда и я не пойду в полицию.

— Почему вы так одеты?

— Как?

— Наполовину красноармеец.

— Только брюки.

— А сапоги? А звездочка на пилотке?

Да, тетенька, я красноармеец.

— Так не ходите в ту деревню, — женщина показала рукой в сторону уже видневшейся вдали Дубовой Гряды. — Вчера там машина на мине подорвалась, и сегодня прибыло много немцев.

— Спасибо вам. Пойду через болото.

Володя был даже доволен, что немцы еще в Дубовой Гряде: пойти туда посланцы Саблина не рискнут.

Скоро он, крадучись, начал пробираться в деревню по меже, заросшей густым вишняком. Увидев мать, развешивавшую белье на заборе, хлопец пригнулся и перебежал к своему двору.

— Мама, — негромко окликнул Володя.

Мария широко открыла глаза, побледнела:

— Иди скорее во двор.

Перепрыгнув через забор, Володя вслед за ней вошел в избу.

— Ты надолго, сынок?

— Не знаю.

— Переоденься, немцы ходят по избам. Как это ты вернулся…

Из другой половины избы выглянул черноголовый братишка Коля. Володя бросился к нему, подхватил на руки, расцеловал.

— Ну, как поживаешь?

— Ничего. Только немцы у нас корову забрали и маму избили.

Мать заплакала, сильно закашлялась, на губах у нее показалась кровь. Опустив мальчика на пол, Володя задумался, надо ли признаваться, в каком положении он оказался. Скажет правду — причинит новую боль, а промолчит — вдруг приедут партизаны, начнут расспрашивать, мать и признается, что сын приходил. Лучше отправиться на болото, поискать винтовку да и махнуть на ту сторону Березины, в другой партизанский отряд.

— Мама, мне надо идти. Если есть хлеб, дай на дорогу.

— Ты же голодный, сынок, а я растерялась. Сейчас накормлю.

Вытащив из печи чугунок, она налила в тарелку затирки. Пока Володя ел, мать разыскала торбочку и положила в нее буханку хлеба, пару головок луку, несколько штук огурцов. Не спросила, почему сын без оружия, но материнское сердце чувствовало что-то недоброе. Закончив сборы, Мария вздохнула:

— Пускай война принесет немецким матерям такую же судьбу, как нам. Говорят, наши уже близко?

— Да, мама. — Володя подумал и добавил: — Если кто незнакомый будет спрашивать, был ли я дома, скажи, что ничего обо мне не знаешь.

Спустя час он уже был возле канавы, разделся и полез в коричневую воду. Дно затянуло торфом, и хлопец мелкими шагами месил его, чтобы не пропустить ничего твердого. То нащупывал ногой и вытаскивал рыжеватый сосновый корень, то опускался в воду с головой и доставал тяжелый осколок. Брел так не меньше километра, выбился из сил, хотел уже выбираться на сушу, как вдруг наступил на что-то острое. Неужели винтовка? Так и есть! Да еще и со штыком! Пускай попробует теперь рыжеглазый взять его без борьбы! В несчастье и маленькая удача способна окрылить человека…

Одевшись, Володя решил поискать мины, которые они с Миколой закапывали на краю болота, возле большого камня, еще в сорок первом году. Правда, Микола пользовался этим складом, но, может быть, кое-что и осталось.

Копать землю штыком пришлось недолго. Вскоре Володя уже вытащил немецкую противотанковую мину, уложил ее в мешок с продуктами и пошел по болоту к Березине. Путь предстоял немалый, тем более что приходилось выбирать малохоженные тропинки.

Вечерело, солнце опускалось к горизонту. Добравшись до первого стожка на издали облюбованном лугу, Бойкач сбросил ношу, надергал сена и, устроив мягкую постель, сразу уснул. Он не видел, как над лугом поднялся туман, будто водой заливший стога, не слышал, как в звездном небе пронеслись утки. Проснулся, когда начало светать и где-то в кустарнике знакомо зазвенела коса под оселком. Сгреб сено к стожку, забрал вещи и направился в ту сторону, откуда доносился звон. Женщина, косившая траву, первая увидела хлопца и растерялась.

— Не бойтесь, — сказал Володя, — я свой. Вы из какой деревни?

— Из Борков, но деревни уже нет. Одни землянки.

— Не найдется ли там какой-нибудь шнур метров тридцати длиной?

— Почему же, многие развешивают белье на проводах.

— Спасибо.

Возле крайней землянки Бойкач отвязал от яблони длинный конец провода и пошел к Березине. Никто из жителей даже не заметил его.

Болота… Перелески… Ни одной живой души вокруг… Но вот, наконец, приберезинский луг…

В глубоком яру, залитом водой, Володя нарвал толстого камыша, связал из него пучки и отнес к реке. Пройдет катер сегодня или нет, все равно нужно поставить мину. Не тащить же с собой такую тяжесть.

Опустив пучки на воду, юноша уложил на них мину капсюлем вверх. Разделся, привязал кусок провода к пучкам и поволок их к торчащему посередине реки шесту, указывающему на мель. Привязал к нему плавучую мину, вернулся на берег, нарвал травы и снова поплыл к шесту. Прикрепил конец провода к чеке капсюля-взрывателя, хорошенько замаскировал мину травой — и назад. Уселся в прибрежном олешнике и задумался: повезет или нет?

Солнце уже высоко поднялось над речной гладью. Пора бы и катеру появиться. Володя прислушался: откуда-то доносился едва уловимый гул. Не самолет ли? Но гул приближался, и вскоре хлопец различил очертания катера. Он шел быстро. Не подведет ли взрыватель? Волны от судна закачали пучки, нос катера поравнялся с зеленой кочкой на воде, Володя стиснул зубы и потянул провод.

Вздрогнул берег. Вода вперемешку с черным дымом на миг закрыла катер. А когда дым рассеялся, над водой еще несколько минут возвышалась его корма, пока и она не скрылась в речной глубине. Несколько гитлеровцев на поверхности — вот и все, что осталось от немецкого речного сторожевика…

Вскочив, Володя бросился кустами вдоль берега. Километра через четыре он увидел лодку, переправлявшуюся с той стороны. В лодке сидели партизаны. Бойкач издали крикнул им:

— Свой!

Лодка ткнулась носом в берег, партизаны выбрались из нее, и Володя не без некоторого опасения узнал в одном из них командира диверсионной группы из своей бригады Тимофея Лебедя. Но тот улыбнулся, спросил:

— Чего один бродишь? Это ты громыхнул?

— Я. Катер взорвал.

— Ого! Как тебе удалось?

— Плавучую мину сделал.

— Эх, мы не додумались. Молодец! А где твое войско?

— Недалеко. Отдыхают. Слушай, Тимофей, у тебя пароль есть? Дай мне на пару дней: мы давно из отряда и хотим зайти еще в одно место.

Запомнив пароль, Бойкач попрощался с Тимофеем и попросил женщину, сидевшую в лодке, перевезти его через реку. Он был очень доволен, что получил пароль: можно зайти в любой отряд своего соединения. Иначе наткнешься на часового, заставит лечь, и начнутся расспросы: куда идешь, кто послал? Могут и в свою роту под конвоем доставить.

Поблагодарив женщину, Володя направился к Белой Горе, где прежде стоял отряд «За Родину», Теперь там оказался и штаб бригады.

Комбриг, человек средних лет с изрытым оспинами лицом и доверчивыми серыми глазами, не без сожаления отказал хлопцу в просьбе:

— Мы не можем вас принять. Поддерживать перебежчиков нельзя. Вот если бы Ядловец отпустил — другое дело.

— Не отпустит. А я оставаться там не хочу. Буду партизанить в одиночку…

Тяжело стало на душе у Бойкача. Не знал, что делать, куда податься. В любом отряде могут сказать то же, что здесь.

Он вышел из леса и на полевой дороге встретил женщину с маленьким мальчиком. Случается, что встретишь человека, поговоришь и изменяются не только мысли, но и вся твоя судьба. Женщина вела больного сына в Гомель, к родственникам, надеясь, что тамошний доктор поможет ребенку.

Володя задумчиво смотрел на малыша. Внезапно у него мелькнула мысль, что где-то недалеко отсюда живет сын Саблина, который, наверное, уже и не помнит своего отца.

— Вы не знаете разъезд Зарябинку? — спросил он у женщины.

— Как же, буду проходить мимо.

— Тогда и я с вами.

— А если там немцы?

— Ничего, не боюсь. Подойдем к разъезду, я вас оставлю. — И, повернувшись к мальчику, Володя улыбнулся. — Теперь дойдешь. Садись ко мне на плечи.

Он отдал свой мешок спутнице, взял ребенка на руки, и они двинулись в путь.

Когда впереди показались крыши домов, спутница сказала, что это и есть Зарябинка.

Володя посоветовал ей узнать, где живет Саблина, и остановиться на ночь у нее. А сам решил дожидаться темноты.

Когда стемнело, Бойкач пошел на разъезд. Дом, где жила Саблина, ему показала девушка, встретившаяся возле первого двора. Саблина встревожилась, увидев незнакомого человека. Сердцем почувствовала, что вооруженный юноша принес какое-то известие о муже. Володя подумал, что ей будет одинаково горько узнать, бросил ли ее муж или убит. Но Саблина боялась только его смерти.

Неяркий свет лампы падал на ее загоревшее лицо, прямые черные волосы были аккуратно зачесаны от высокого лба к затылку и собраны в узел. Прическа придавала женщине своеобразную красоту. Высокая, стройная, Саблина казалась совсем молодой — не старше двадцати пяти.

— Скажите, ваш муж ни разу не был дома? — наконец спросил Володя.

— Нет, — хозяйка бросила на партизана пытливый взгляд.

— Можете говорить со мной откровенно. Я хорошо знаю Петра Егоровича Саблина, он теперь мой командир.

— А где вы служите?

— Я партизан.

— Откуда вы узнали, что его семья здесь?

— Случайно узнал.

— Почему же вы пришли, а не он? Лучше правду скажите: что с ним?

— Ваш муж действительно командует партизанской ротой. Он взял в жены девушку, которую я любил, и скоро у них будет ребенок.

— Не мог он так поступить!

— Зачем гадать? Пойдемте со мной в штаб бригады, и вы все узнаете сами.

— Папа, иди сюда! — крикнула Саблина.

Из другой половины избы появился пожилой человек с седой бородой.

— Я все слышал, — сказал он. — Что ж, поверим тебе. Сходи, доченька. С детьми я побуду.

Саблина быстро подала Бойкачу ужин, а сама начала собираться в дорогу. Володя ел и продолжал отвечать на расспросы. Женщина попрощалась с сонными детьми, вытерла слезы и отворила дверь. Володя вышел следом. На дворе было темно и душно.

9

Над молчаливым лесом проплыли низкие косматые тучи, ополоснули его мелким дождичком и исчезли где-то за темными вершинами сосен и елей. Вскоре солнечные искорки засверкали в дождевых каплях, повисших на зеленых иголках. Такое утро всегда бодрит людей и создает хорошее настроение.

Из землянки, обнаженный до пояса, с полотенцем в руках вышел Сергеев, тихонько напевая: «Ты, конек вороной, передай дорогой, что я честно почил за свободу…» Он подошел к прикрепленному на толстой сосне умывальнику и принялся умываться холодной водой.

— Доброе утро, — послышался сзади голос комбрига.

— Доброе утро, — комиссар шагнул в сторону.

— Продолжай, я подожду.

— А я уже… Да, сегодня день будет хороший. Надо направить несколько групп в деревни. Коммунистов долго задерживать не будем. Коротко расскажем о постановлении пленума ЦК КПБ, — и пускай едут.

— Но на собрание выносятся три вопроса: прием в партию, обсуждение постановления пленума и персональное дело коммуниста Кожемяко.

— Все равно мы должны быстро закончить собрание. Нужно, чтобы люди после обеда были в деревнях… Пойдем, покажу свои заметки по постановлению пленума. Главное — помочь крестьянам убрать урожай и спрятать зерно в землю. Партизаны должны разъяснить им, что фронт уже близко и враг придет раньше, чем наши. Умышленно уничтожит хлеб, чтобы не остался советским людям.

— Все правильно, — согласился комбриг.

— А ты Бойкачу рекомендацию написал?

— Нет еще. Его сегодня в кандидаты принимаем?

— Да. Я вчера их разведчику сказал, чтобы Бойкач был на собрании.

— Сейчас напишу.

После завтрака Сергеев пошел к Ядловцу. Там уже были некоторые командиры, коммунисты. Вслед за Сергеевым в землянку вошел начальник штаба «Буденовца» Хоромец. Он сообщил, что Саблин заболел и приехать на собрание не может.

— А Бойкач приехал? — спросил комбриг.

Хоромец опустил голову и тихо сказал:

— Нет.

— А я спешу написать ему рекомендацию, — отложил ручку Ядловец.

— Сейчас пошлю за ним, — сказал Сергеев. — Или он на задании?

— Да, его нет…

— Тогда другое дело.

В землянку комбрига продолжали собираться коммунисты, оживленно переговаривались. Когда стало тесно, все вышли и направились в «класс» лесной школы. Учительница, которая занималась с партизанскими детьми, разрешила пронести собрание в «классе».

Не успело собрание начаться, как к комиссару подбежал партизан и сообщил, что часовой задержал женщину, назвавшуюся женой Саблина. Она хочет увидеться с Сергеевым.

— Это Зина. Пропустите, пускай подождет меня.

Партизан убежал. Вскоре он уже вел по тропинке женщину, недоумевая, почему комиссар назвал ее Зиной. Диверсантку Зину из роты Саблина хлопец знал. «Значит, Сергеев ошибся», — подумал партизан. Увидев учительницу из своего отряда, он подвел Саблину к ней и сказал здесь подождать комиссара.

Встретившись с женщиной, тем более учительницей, партизанкой, Саблина почувствовала себя спокойнее, хотя в душе ее не остывало чувство стыда за мужа. Кто поверит, что он любил семью, что жили они счастливо? Любой подумает, что хорошую жену порядочный человек не бросит. А она считала и считает, что Саблин был настоящим человеком, внимательным мужем и любящим отцом.

Вначале разговор у женщин не клеился. Саблина боялась расспросов о муже. Она не хотела слышать ни осуждения его поступка, ни сочувствия к себе. Однако учительница начала рассказывать о лесной школе, и постепенно Саблина отвлеклась от грустных мыслей.

— Простите, не предложила вам позавтракать. Идемте на кухню, — спохватилась учительница.

— Что-то не хочется.

— Идемте, идемте.

Партийное собрание закончилось, коммунисты разъехались в свои отряды, а Сергеев все ходил по лагерю, разыскивая Зину. Только встретив давешнего партизана, он узнал, что это была вовсе не Зина, а совсем другая женщина.

— Да вон она, с нашей учительницей. Возле кухни.

Сергеев с недоумением пожал плечами и поспешил к ним.

— Вы ко мне? — поздоровавшись, спросил он.

— Да.

— Тогда прошу в землянку.

Саблина побледнела: тяжело, когда женщине приходится стыдиться не за себя, а за своего мужа. Тем более рассказывать кому-либо о его измене. Сергеев проводил женщину в землянку и пригласил сесть.

— Слушаю вас, — сказал он.

— Я узнала, что мой муж здесь и, говорят, женился. Не поверив этому, решила убедиться сама.

— Откуда вы узнали, что ваш муж у нас?

— Рассказал один молодой партизан и посоветовал сходить к вам. Я догадываюсь, что Саблин чем-то обидел его.

— Понятно, командир не может нравиться каждому. Но прежде, чем прийти к нам, Саблин долго жил в деревнях. Как же он мог не навестить семью? И когда вы с ним расстались?

— Перед самой войной. Получила декретный отпуск и уехала к родителям. Жили мы очень хорошо.

— Не понимаю. Если бы он влюбился в кого-нибудь, мог бы и не признаться, что у него есть жена и дети. А каким образом партизану стало известно, что командир был женат? Ведь коммунист Саблин, придя в отряд, заверил нас, что у него нет семьи. Быть может, однофамилец?

Женщина начала нервно конаться в своей сумке, достала фотографию:

— Вот он.

Сергеев взглянул: человек в военной форме, с орденом Красного Знамени на груди. Рядом молоденькая женщина.

— Сразу видно, что это вы, — улыбнулся комиссар, — но Саблина не узнаю. Значит, тот, что у нас, не ваш муж. Этот, на фотографии, очень мало похож на нашего ротного.

— Скажите, у него есть родимое пятно возле мочки уха? Такое, как здесь?

— Такое? По-моему, нет…

— Тогда откуда партизан узнал, где я теперь живу?

Сергеев задумался, над переносицей пролегли две глубокие морщины. Потом встал, попросил женщину подождать, а сам направился к начальнику особого отдела.

У Саблиной сильно забилось сердце, зашумело в ушах, будто по землянке пронесся ураганный ветер. Она поняла сомнения Сергеева. Неужели это в самом деле не муж, а другой человек? Нужно встретиться с ним, поговорить, и все станет ясным. Но почему так долго задерживается Сергеев? Не уехал ли он к Саблину один?

Комиссар вошел в землянку и протянул женщине партийный билет Саблина.

— Почему же вы говорите, что это не он? Вот фотография моего мужа и его подпись!

— Все понятно. Я направил за ним нарочного. Подождем.

— Хорошо.

Бывает, что каким хочешь видеть человека, таким он тебе и кажется. А вот Сергеев все время искал в Саблине черты хорошего пропагандиста, отважного бойца, но не находил. Иной раз злился на себя, что он, политрук, не может понять своего коллегу. Хотя бы чем-нибудь оправдал и подтвердил Саблин свою награду и звание политрука в глазах комиссара! Нет, этого никогда не было. Правда, Саблин стремится к подвигу, но не хватает способностей проявить себя на командирском посту. Диапазон дел велик, а кругозор узок. Был бы он рядовым, мог бы проявить личную отвагу. А командир из него не получился.

Сергеев впервые думал о Саблине в таком аспекте и теперь видел в нем много отрицательного. Всем своим поведением Саблин принизил, смазал значимость советского политрука.

Наконец в землянку вошел начальник штаба отряда Хоромец, поздоровался с незнакомой женщиной и сообщил комиссару, что командир роты не сможет приехать.

— Неужели так тяжело заболел? — удивился Сергеев. — Почему вы врача отсюда не взяли?

— Утром он чувствовал себя лучше. А как узнал, что к вам пришла его первая жена, совсем занедужил, — усмехнулся Хоромец.

— Кто ему сообщил?

— Когда мы возвращались с собрания, часовой сказал Пинчуку.

— Может, он и не болен вовсе?

— Думаю, так и есть.

— Тогда почему утром не приехал?

Хоромец бросил взгляд на женщину и не без труда произнес:

— Скорее всего потому, что по его приказу расстрелян Володя Бойкач.

— За что?!

— За неподчинение командиру.

— Сейчас же обезоружить Саблина и доставить сюда!

— Он собирался поехать в Нивки, к врачу. Сказал, там заодно и жену проконсультируют.

— Подождите меня здесь, — сказал комиссар и вышел из землянки. Вскоре он вернулся вместе с комбригом.

— Так что у вас там случилось? — обратился Илья Карпович к Хоромцу.

— Я уже рассказывал, — развел тот руками.

— Погиб лучший диверсант, и не в бою, а сами погубили, — Ядловец сел на краешек нар и вздохнул. — Где сейчас Саблин?

— Если не уехал в Нивки, значит, в лагере.

— Сейчас же поезжайте туда. Вы или Воробейчик возьмите двух-трех хлопцев из группы Бойкача и проследите, куда подастся Саблин. По-моему, он решил удрать.

— Если попытается сбежать, не останется никаких сомнений.

— А я все равно направлю разведчика в штаб соединения к партизану Тимохину, — вмешался Сергеев. — Он служил с Саблиным и вместе с ним выходил из окружения. Где-то их пути разошлись, и больше Тимохин со своим политруком не встречался, только через меня как-то передавал ему привет. Пускай посмотрит, тот это Саблин или нет.

— Правильно, — согласился комбриг, — Тимохина нужно вызвать. Живой свидетель. А ты, Хоромец, действуй быстрее.

Начальник штаба скрылся за дверью. Оставшиеся какое-то время молчали. Казалось, будто в землянке во всех углах звенят комары. Женщина подняла голову, посмотрела на потолок. Сергеев понял ее и сказал:

— Нет, это вам кажется. У меня тоже звенит в ушах.

— Простите, что принесла столько хлопот и неприятностей.

— Нет, вы принесли нам больше пользы, чем хлопот. Сначала я не придал этому большого значения. Так кто же вас сюда привел?

— Молодой высокий парень. Довел до лагеря, попрощался и ушел.

— Во что он был одет?

— В военных брюках, в сапогах. На голове пилотка со звездочкой. Только рубашка будто с чужого плеча.

— А оружие?

— Немецкая винтовка.

— Может, кто-то из группы Бойкача. Но почему он не зашел в лагерь? — высказал сомнение Ядловец.

Сергеев промолчал. Он помнил, что в группе подрывников ни у кого, кроме Володи, пилотки не было. Или перед расстрелом он сам отдал пилотку, или кто-то подобрал ее потом.

— Что же мы так сидим? Наверное, вы проголодались, — обратился комбриг к Саблиной. — Скажете потом: «Вот так побывала в гостях». И виноват в этом будет коллега вашего мужа — Сергеев.

Не успели они отойти от землянки, как подбежал Анатолий Зубенок. Пот выступил на его лице, парень часто и глубоко дышал. Глянув на незнакомую женщину, он обратился к Сергееву:

— Я к вам, товарищ комиссар!

Извинившись, Сергеев подозвал одного из проходивших неподалеку партизан и велел отвести Саблину на кухню. Комбриг и комиссар в ожидании смотрели на Зубенка.

— Ротный удрал, — тихо сказал тот.

— Как удрал? — нахмурился Сергеев.

— Запряг пару лошадей, посадил на подводу Зину и уехал. Я думал, в штаб, но заглянул в землянку, а там пусто. Все взяли с собой! Разрешите нам с хлопцами догнать его!

— Ничего, Толя, далеко Саблин не удерет, за ним уже поехали. Отдохни, скоро он будет здесь. Но почему вы не сообщили, что с Володей беда случилась?

— Думали, его повели к вам. А конвоиры вернулись и сказали, будто Бойкач пытался бежать и они его убили. Мы хотели похоронить его, но не нашли тело, а спросить было не у кого: конвоиры сразу куда-то уехали, и с тех пор их в лагере нет.

— Вот что, Толя, садись на моего коня и скачи в штаб соединения. Там никому ни слова. Передашь командиру мое письмо и вернешься с партизаном Тимохиным. Пойдем, я напишу. Или лучше подожди меня здесь.

Молодой партизан вскоре подвел к землянке оседланного коня. Вышел комиссар, взял повод и направился к Анатолию.

— Вот пакет. Садись и… быстрее возвращайся, — сказал он.

Толик заметил, что комиссар задумчив и вообще не имеет желания много говорить. Молча вскочил в седло и поехал.

Глядя вслед ему, Сергеев думал о том, что боевые действия воспитывают в человеке активность, держат его в напряжении, и смерть бойцов в борьбе с врагом воспринимается как закономерность. А вот внутренние чрезвычайные события ложатся на душу командира гнетущей тяжестью. Облизывая пересохшие губы, Сергеев хмуро зашагал к колодцу, чтобы глотнуть студеной воды.

10

Сын слушал рассказ матери и чувствовал, что она всеми силами старается скрыть свою тревогу. Мать говорила не гладко, как обычно, а из множества своих мыслей выбирала главные и высказывала их вопросительными фразами. Почему партизаны двое суток сидели возле их двора? Не договорился ли он встретиться с ними, а сам не пришел? Почему сын так одет и у него чужое оружие? Почему, почему… Володя жалел мать, но не хотел рассказывать ей о случившемся. Ведь Мария описала партизан, приходивших к ней, и хлопец сразу понял, кто это был — рыжеглазый с двумя подручными, надеялись тут прикончить его. Что же делать, как быть?

— Сынок, о чем ты задумался? — мать ласково погладила Володю по плечу. — Скажи, что случилось?

— Ничего, мама. Просто решил перейти в другой отряд. Зина замуж вышла…

— Только поэтому? Я еще раньше узнала, даже рада была. Ты молодой, найдешь другую девушку.

— Мама, я спрячу винтовку, оставлю пилотку, а ты дай мне переодеться. Нужно во всем гражданском быть, чтобы не задержали немцы.

— Куда ты?

— Пойду, пока не стемнело. Обо мне никому не говори.

— А если спросит Зина?..

— Как Зина может спросить?

— Она же здесь, у матери. Я, правда, с нею не разговаривала. Даже не здороваюсь. Подумаешь, променяла моего сына…

— И ей ничего не говори.

Мать принесла брюки, кепку, Володя переоделся, спрятал винтовку под поветью и через огород направился к болоту. Пройдя немного, остановился и оглянулся на деревню. Солнце малиновым огнем зажгло стекла в окнах его родной избы. Мать, наверное, прислонилась к окну и не сводит с сына глаз. Близился закат, и хлопец зашагал быстрее.

Солнце еще не успело скрыться, когда Бойкач вошел в тенистый сад около деревни Слобода. Хлопец заволновался: узнает ли его Валина мать, тетка Голубиха? В деревне было тихо, только изредка доносился шум машин и выкрики немцев. «А это еще что? — подумал Володя, увидев в отдалении палатки. — Неужели в семистах избах для гитлеровцев не хватило места? Но это к лучшему: возможно, в Валиной избе немцев нет. А посланцы Саблина сюда не пойдут».

По борозде, вдоль грядок, Бойкач подошел к дому, перешагнул невысокий заборчик и юркнул в сени. Постучался в дверь. Послышался топот ног, но никто не отозвался. Пришлось постучать еще раз. Дверь открыла женщина.

— Вы Валина мама? — спросил Володя.

— Да. Проходи, проходи.

— У вас немцев нет?

— Нет. А ты из Дубовой Гряды, сын Бойкача?

— Ага.

— Вместе с моей Валей учился. Она недавно рассказывала о тебе.

— Когда Валя была дома?

— Когда ты в Жлобин ходил. Как это ты так смело ходишь то в Жлобин, то сюда?

— Нужно, — улыбнулся Володя, окинув избу взглядом.

— Чужих тут нет, — успокоила его женщина. — В спальне моя меньшая, Галька, лежит, книжки читает. Я услышала стук в дверь и к ней, чтобы спрятала: книги-те советские.

— Почему же Галя не выходит из спальни?

— А разве Валя не рассказывала, какое у нас несчастье?

— Нет.

— Ой, детки мои…

Женщина вздохнула, на чистом, красивом лице ее, вокруг глаз и губ, появилось множество горьких морщинок. Володе стало неловко за свой вопрос. Еще не зная, что могло так больно задеть ее, он уже жалел и Валю, и Валину мать.

— В прошлом году это случилось, — заговорила хозяйка. — Я стояла возле ворот и не заметила, как из улочки выскочил на коне бургомистр Бодягин. Остановился и спрашивает: «Ты здесь живешь, Татьяна Николаевна?» Я ответила: здесь. Бургомистр спрыгнул на землю и велел идти в избу. Сначала он меня намеками запугивал: я, мол, жена лейтенанта Красной Армии, значит, семья большевистская. Сказал, что для охраны семьи хочет остановиться у нас на квартире. Но я уже знала, какой это гад и как он относится к нашим людям. Сразу поняла, с какими намерениями явился. Нет, говорю, пан бургомистр, не туда вы попали, сама за своими детьми присмотрю. С тех пор и не стало жизни. Через несколько дней приезжают двое немцев с полицейскими: обыск делать, рацию искать. Начали копаться в шкафу, нашли колечко, еще мамой мне подаренное, забрали и его, и два отреза на костюм, и белье мужа. И нужно же было Гале подойти к немцу в ту минуту, когда тот взял ее вышитое льняное платьице. Девочка вырвала платье из его рук, а гитлеровец, как разъяренный зверь, ударил ее в позвоночник подкованным сапогом… Галя упала… С тех пор и не поднимается. Иной раз попробую поставить ее на ноги, они еле двигаются. Все лежит и читает, читает… А то закроет книжку и сама себе говорит: «Зачем человеку, находящемуся в подчинении врага, доброе сердце и душа? В первую очередь они нужны тем, в подчинении у кого находятся другие люди». Боюсь я за нее… Слава богу, что уничтожили Бодягина: он бы совсем извел нас…

Володя молчал. Даже не признался, что он убил бургомистра. Сидел и думал, что у каждого человека свое горе. Наконец спросил:

— Теперь стало спокойнее?

— Немцы в нашей семье не задерживаются. Узнают, что дочь больна, и сразу за дверь. А переводчик наш, русский. Бывает почти каждый день. Сначала мы боялись его, но постепенно привыкли. Пригляделись бы вы к нему, может, и вам пригодится. Откуда-то узнал, что у меня дочь в партизанах, муж — командир Красной Армии. Приходит и чуть не умоляет помочь ему встретиться с партизанами. Спрашивает, когда Валя домой придет. Галя верит ему, а я боюсь. Он у самого генерала служит. Молодой, родители живут в Москве. Немцы раненого взяли в плен, вылечили, и теперь он у них… Да вон он, бежит. Наверное, к нам.

— Скажите, что я родственник. Из Нивок.

Открылась дверь, и в избу вошел переводчик. Поздоровался, протянул Володе руку и назвал свою фамилию: Данилов. Володя еще никогда не видел таких переводчиков. Обычно гитлеровцы не брали наших людей, знающих немецкий язык, на постоянную службу. Положение переводчиков было незавидное: они носили гражданскую одежду и только изредка получали подачки. А Данилов удивил хлопца: одет в немецкую офицерскую форму, пистолет в кобуре на левом боку. Синеглазый блондин лет двадцати пяти, высокий, стройный. Если чем и отличался от арийцев, так живыми движениями и широкими жестами. Он быстро прошел к Гале, что-то сказал ей, вернулся и спросил:

— Откуда у вас этот молодой человек?

— Мой племянник, издалека.

— А он похож на вас. Зажгите же лампу, не жалейте керосина, еще принесу.

— Заговорились мы, я и забыла.

— Вы что такой грустный, товарищ? — положил Данилов руку Володе на плечо.

— Да так…

— Наверное, хотели Валю увидеть?

— Так ее же в Германию увезли.

— Не грустите, она уже была дома. Что же вы, Татьяна Николаевна, не сказали племяннику о Вале?

— Если вы о ней больше меня знаете, вы и скажите.

— Одна Галя меня понимает и не боится.

— Может, напрасно, — осторожно заметил Володя.

— О, так и вы, очевидно, знаете, где Валя.

— Я все знаю, только не знаю, где теперь фронт.

— Что, своих никак не дождетесь? Девушка в партизанах, а он, такой парень, чего-то ждет. Если бы все вели себя так пассивно, наша дивизия, думаю, не находилась бы здесь.

— Ваша дивизия?

— По привычке так называю. Я давно мечтал попасть в Белоруссию и наконец попал.

— Что же вас влекло сюда?

— Партизаны. Нужно воевать за Родину.

— А кто вам мешает?

— Понимаешь, наша дивизия саперная, в боях не участвовала. Там было бы легче перебежать к своим, а мы все время на глубоких рубежах строили укрепления по намеченному пути отступления. Из-под Харькова перебросили сюда. Даже немецкие офицеры говорили, что в Белоруссии партизаны на каждом шагу. Но я уже сколько времени тут, а никак не могу их встретить. Хочу уйти к ним.

— Никто вас не возьмет. Мало ли какую цель имеете. Кто вам поверит?

— Как это не возьмет? Я же советский инженер, лейтенант, был ранен, попал в плен и пошел сюда, чтобы быстрее вернуться к своим. Иначе гнил бы где-нибудь на западе за колючей проволокой.

— Но ведь вы работаете на врага.

— Я не признался немцам, что инженер. Сказал, что рядовой красноармеец, знаю немецкий язык, они и взяли переводчиком. Выручаю, как могу, своих людей. А сколько пленных благодаря мне из дивизии убежало! Обещали, что, если попадут к партизанам, придут за мной. Но никто не пришел. Неужели не верят?

Данилов говорил, и Володя видел, как постепенно исчезает его первоначальный лоск. Хлопец поверил в его искренность, но он сам находился в нелегком положении. Разница между ними была лишь та, что Данилов заблудился на вражеской дороге, а Володя, наоборот, на партизанской тропе. Не смешно ли: партизан и немецкий переводчик сидят друг против друга. Данилов нашел семью, которой можно открыться, рассказал все. Но семья ведет себя очень осторожно, и это угнетает его. Если они не верят, кто же тогда сможет поверить? Ведь он мог бы жестоко расправиться с партизанской семьей, но не сделал и не сделает этого.

— Вы тоже не верите мне? — спросил Данилов.

— Верю.

— Спасибо хотя бы за это. Несколько дней назад ко мне привели пленного. Он убежал в Жлобине из эшелона. Я намекнул насчет партизан, а он сказал, что они ушли куда-то в глубь полесских лесов. Сам почему-то от моей помощи отказался.

— Может быть, пленный думал, что вы его испытываете? Не верю, что человек согласится быть лучше в плену, чем на свободе.

— Тогда почему раньше пленные не боялись меня, а слушались и убегали? Повторяю, я многим из них помог. Оставшиеся же, двенадцать человек, примирились со своим положением, что ли. Эх, если бы они связались с партизанами!

— Вы рассуждаете правильно, — сказал Володя и задумался.

Пообещать, что он отведет их всех к партизанам? Неизвестно, на кого наткнешься. Могут и самого арестовать, а потом выдать Саблину. Отвести в лес и указать дуть в лагерь тоже нельзя: вдруг кто-нибудь из них вернется и донесет немцам?

— Лучше всего вам уйти к партизанам вместе с пленными. Они подтвердят, что вы свой человек, а не явились с какой-либо иной целью. Хорошо бы взорвать склад, уничтожить машину. Этим вы могли бы загладить свою вину…

У Данилова заблестели глаза, распрямились плечи. Он с шумом втянул в себя воздух:

— Могу и командира дивизии уничтожить! Однако куда после этого деваться?

У Володи мелькнула мысль: взять с собой переводчика, пленных, вооружиться и действовать самостоятельной группой до прихода Красной Армии. Группа — наилучший выход и для него, и для них.

— Ну что ж, — произнес он, — если хотите, можете сразу стать партизаном. Я не признавался, что могу вам помочь, раздумывал… А если вы еще и генерала уничтожите, вас даже могут наградить. Было бы очень хорошо, если бы с вами и пленные ушли. Но как это сделать?

— Можно! Я у генерала — глаза и уши. Живу рядом с домом, где разместился штаб. Через одну ночь стою на посту. Правда, не один, а с немецким солдатом. Нужно уничтожить напарника и забросать гранатами штаб, где спит генерал.

— Штаб размещается в Карабанчиковой избе? — обратился Володя к Татьяне Николаевне.

— Да.

— Это недалеко от бани. Сделаем так: я или один, или с партизанами буду ожидать возле болота в кустах напротив штаба. Если начнется погоня, на болоте нас не возьмут. Согласны?

— Завтра же на мотоцикле съезжу туда, где будут работать пленные. Поговорю кое с кем. Они мне верят. Не знаю только одного новичка. На ночь придется заступить на дежурство, но можно попросить, чтобы меня подменили. Послезавтра опять наведаюсь к пленным. Договорюсь, чтобы взяли с собой топор, часового в бане оглушить. Таким образом, все должно произойти через одну ночь, не считая сегодняшнюю.

— Ну что ж, вы лучше знаете обстановку. Постарайтесь захватить оружие, какое попадется. Кстати, не вызывает ли подозрение то, что вы часто посещаете этот дом? Чтобы потом хозяевам не отомстили.

— Нет, я бываю у многих здешних жителей. Кстати, командир дивизии сначала хотел всех их выселить, но жлобинский комендант посоветовал не делать этого, потому что тогда партизаны могут открыть по Слободе артиллерийский огонь и блокировать подступы к ней. Есть и еще приказ: дивизия должна отбирать у крестьян хлеб. Ждут окончания уборки, чтобы потом за несколько дней обобрать население ближайших деревень.

— Эх, если бы вы захватили в штабе еще и документы! Там, небось, и карта укреплений есть?

— Я приблизительно знаю, где будут делать сооружения: на северной стороне от Слободы — до высотки, в которую упирается дорога с болота, а на южной — вдоль железной дороги до самых лесных массивов. Если помогут пленные, захвачу и карту.

Володя в мыслях уже видел, как он потрясет перед носом Саблина картой гитлеровской дивизии. Только сначала заедет к Сергееву, который, ясное дело, прочитает мораль. Так Володя одним махом загладит перед командованием свою вину. После этого он соберет еще большую группу и успеет нанести фашистам чувствительные удары. Хлопец так доверился Данилову, что и мысли не допускал о том, что переводчик может быть изменником. Ведь Данилов уже ясно видит неизбежную победу нашей армии и свою судьбу может решить только на том пути, на который теперь встал. Иного выхода у него нет.

— Я надеюсь на вас, Володя, — сказал переводчик. — А Татьяне Николаевне огромное спасибо за то, что в ее доме я встретился с таким человеком. Пойду: хочется еще и еще раз продумать все детали.

— Но основное направление вы не измените?

— О, нет! Спокойной ночи.

Переводчик ушел, и Татьяна Николаевна начала упрекать Бойкача за то, что он так быстро открылся неизвестному человеку. Вдруг Данилов вернется, арестует хлопца и заставит показать гитлеровцам, где партизаны? У этого генерала такая сила!

— Зачем ему возвращаться? Мог сразу арестовать: у него пистолет, а у меня голые руки.

— А деревню немцы не сожгут?

— За что?

— Если генерала убьют.

— С ним его прислужник расправится, люди тут ни при чем. Если б это сделали подпольщики или партизаны, тогда могли бы сжечь. А сейчас вам бояться нечего.

— Лишь бы все хорошо получилось.

— Для меня успешная операция — это жизнь.

— Ты пойдешь в отряд?

— Нет, завтра схожу за винтовкой, чтобы вооруженным явиться в условленное место.

— Засиделись мы. Я тебе на кушетке постелю.

— Не лучше ли на сеновале?

— Ляжешь здесь.

11

Росистое августовское утро окутало туманом всю деревню. Особенно сгустился туман вдоль канавы, по самую крышу спрятал баньку, словно утопил кусты на болоте. Даже добрался до окон Карабанчиковой избы, хотя она и стоит на возвышении. Только блестят мокрые провода над крышей да робко выглядывают из листвы большие спелые яблоки. Всемогущее солнце своими лучами кое-где чуть рассеивает эти наземные облака, прорезает их, а где и глядит на землю, как будто сквозь матовое стекло.

Данилову сегодня не спалось и ночь показалась очень долгой. Через окно видна крыша Карабанчиковой избы. Гонтовая крыша почему-то кажется пузатым пауком, висящим на проводах-паутинках над серой пропастью. Почти всю ночь Данилов волновался: вчера так и не смог отлучиться из деревни и поговорить с пленными. В Слободе нет ни сотского, ни старосты, ни полицаев, и познакомить жителей с приказами генерала может только переводчик. А люди находят всяческие причины, чтобы уклониться от выполнения любых приказов. Не случайно генерал сказал, что, видно, в деревне хорошо поработали партизанские агитаторы. «Неслыханно, — удивлялся он, — с семисот дворов еле собрали пятьдесят подвод на перевозку леса для укреплений». Нет, никто из крестьян не говорил, что не хочет помогать германскому войску. Они бы охотно это сделали, но у одного партизаны сняли с телеги колеса, у другого лошадь загнала занозу под копыто, когда ехали господа немцы, и теперь почти не может двигаться, у третьего нет хомута… Чтобы организовать обоз, пришлось собирать у кого что есть. Тут возникла новая проблема: кто будет править лошадьми при перевозке леса? Опять всяческие несчастья, на этот раз с людьми. Одного партизаны ударили, руки поднять не может, второй глух, как чурбан, третий вовсе сумасшедший. «Почти три года оккупации с ее «всемогущей» геббельсовской пропагандой, а никто из наших людей не хочет добровольно подставлять шею под фашистское ярмо», — думал Данилов.

Он поднялся с кровати, кое-как расправил провонявшее после дезокамеры хлоркой одеяло. «Нет, — подумалось, — лучше в земле лежать, чем тут. Пускай эта ночь будет последней на чужой кровати, в чужой избе, хозяева которой проклинают тех, кто выгнал их на улицу».

Хотя голова у Данилова была словно налита свинцом, но планы оставались ясными. Вчера вечером он припрятал в картофельной ботве канистру с бензином. Ночью пригодится. Сейчас забежит к генералу, потом проедет на мотоцикле по деревне и помчится в лес, где работают пленные.

Когда переводчик вошел к генералу, у того уже находилось несколько старшихофицеров. В присутствии генерала никто из них не посмел сказать Данилову, чтобы он подождал за дверью. Даже если в подобных случаях переводчик сам пытался выйти из комнаты, чтобы не присутствовать при разговоре немцев, генерал задерживал его и предлагал сесть. Этим он как бы подчеркивал, что секретов от русского у него нет, хотя Данилов отлично знал, что все важные вопросы решаются в его отсутствие. В последнее время никаких разговоров о положении на фронте и в Германии он не слышал. Сейчас некоторые немцы смотрели на переводчика с ревнивой завистью: неминуемый крах гитлеровской армии начинал действовать отрезвляюще. Поневоле задумаешься: что же это за сила — советские люди, которых чудовищной машине фюрера так и не удалось сломить?!

Пригласив переводчика садиться, генерал продолжал читать какие-то документы. И вдруг сдернул с переносицы очки, закашлялся. Толстый полковник, сидевший рядом, вскочил со стула, не зная, чем ему помочь. Но генерал сам справился с кашлем и с улыбкой сказал:

— Не хватит меня на всю войну, туман съест. Погибнем в этой Белоруссии: пески да болота. Мне сухой горный воздух нужен.

— А у нас тут позади гор нигде нет, — с напускной наивностью заметил Данилов.

— Почему позади? — надев очки, прищурился генерал. — Впереди есть Урал.

— Да, там воздух чудесный, я на Урале был.

— Ты что-то загрустил, Данилов. И еще побываешь. Нужно не падать духом, а лучше строить укрепления, чтобы выиграть время. В Берлине готовится такое оружие, от ударов которого в России ни одно окно не уцелеет. Только горы и останутся.

— Дай бог, иначе, если и останутся окна, мне в них не смотреть.

Генерал заговорил о конкретных трудностях. Раньше саперная дивизия занималась совсем не тем, чем теперь. Сейчас местной власти в расположении дивизии нет, и заготовку хлеба и других продуктов, мобилизацию трудоспособных людей в Германию должна проводить она. Генерал подчеркнул, что переводчик может особенно проявить себя в выполнении этих задач.

— Я сегодня оформляю письмо, чтобы тебя, Данилов, наградить крестом для Восточных народов.

— Служу фюреру и его великой Германии! — встал переводчик.

— Хайль Гитлер! — дружно гаркнули офицеры.

Все опять уселись на свои места. «Раньше они так не нуждались в моей помощи», — подумал Данилов.

— Сегодня, — продолжал генерал, — ты с нашим врачом пройдешь по домам и составишь список тех, кого мы должны отправить немедленно. Хлам не учитывать! Потом поставим вокруг деревни часовых и соберем людей. А окрестные деревни будем окружать, собирать хлеб и приказывать, кто должен отвозить его на станцию. Таким образом отберем нужных нам рабочих, которые не поймут, что назад уже не вернутся.

Данилов подумал, что ему опять не удастся поговорить с пленными и вся операция может провалиться.

— Господин генерал, — начал он, — не следует забывать и о главном. Сегодня пятьдесят подвод отправились на вывозку леса. Там самые крепкие люди, их нужно взять на учет. Они впервые поехали на такую работу, и необходимо объяснить каждому, что он должен делать. Для нас один день хорошо организованной работы — уже успех. Давайте сделаем перепись завтра. Утром, когда все еще будут дома, я и начну.

— Завтра планируется выезд в Дубовую Гряду, — прочитал на карте название деревни генерал.

— Я успею составить список до выезда, а о том, что мы сделаем в Дубовой Гряде, слухи не так быстро сюда дойдут. По другим деревням они могут разлететься быстрее.

— Хорошо, согласен.

— Можно идти?

— Да.

Данилов быстро направился к себе во двор. Осмотрел мотоцикл, засунул глубже в нос коляски сумку с подготовленными гранатами, включил мотор и лихо помчался по улице. Туман уже рассеялся, и за машиной протянулся длинный хвост пыли. Солнце светило Данилову в спину, и он резал свою тень колесами до тех пор, пока не началась лесная дорога.

В высоком раскидистом папоротнике, в молодом ельничке еще держался туман.

Данилов не совсем понимал белорусский лес и его хозяев — партизан. С удивлением смотрел он на подорванный немецкий грузовик, к которому только что подъехал. Как это могло случиться? Несколько дней назад здесь беспрепятственно ездили машины. Не могли же партизаны почти в расположении дивизии подложить мину, да и пленный говорил переводчику, что партизаны отсюда ушли…

Возле разбитого грузовика никого не было. Только колеса телег успели проложить объезд. «Значит, подводы проехала дальше», — догадался Данилов и решил вернуться немного назад, свернуть к бараку, где размещались немецкий инженер, его помощник и солдаты, занятые на строительстве укреплений.

Возле барака Данилов соскочил с мотоцикла и побежал, задев плечом часового. В комнате инженера на широком крестьянском топчане лежал и стонал шофер подорванного грузовика. Санитар забинтовывал ему ноги. Тут же стояли несколько гитлеровцев, в их числе и инженер. На лбу у него пролегли глубокие складки, губы сжались так, что стали похожи на щель. Казалось, будто инженер тоже ранен и испытывает страшную боль. Но при виде переводчика морщины разгладились.

— Почему не сообщили о несчастье в штаб? — строго спросил Данилов.

— Сообщите вы! — зло ответил инженер.

Переводчик схватил трубку полевого телефона. Немец иронически махнул рукой:

— Напрасно.

— Почему?

— Между штабом и нами вырезано метров триста кабеля. Я думал, что где-то разрыв, послал солдат, а там провода и в помине не осталось. Вот вам и связь. Ждем, пока подойдет какая-нибудь машина. Сам съезжу в штаб, попрошу усилить охрану, иначе мы все тут взлетим на воздух. Может быть, вы съездите в Слободу и пришлете машину забрать раненого?

— К сожалению, у меня срочное задание.

Переводчик потоптался возле дверей, вышел из барака и опять поехал на ту же дорогу. «Кто наболтал пленному, будто партизан здесь нет? — думал он. — Глупости! Видно, сам побоялся к ним идти. Хорошо, что партизаны поблизости, пленные легче поверят в мои планы». Думал Данилов и о том, как бы предупредить людей, чтобы уходили из деревень, если не хотят попасть на каторгу в Германию. Стоит девчатам и хлопцам исчезнуть из Слободы, как слухи о замыслах гитлеровцев разлетятся по окружающим населенным пунктам. Хлопцев и молодых мужчин в Слободе мало, а девчат очень много. Жалко их, нужно обязательно помочь.

С таким намерением Данилов и подъехал к делянке, где работали пленные и крестьяне под охраной двух автоматчиков. Часовые немного побаиваются переводчика и не запрещают ему разговаривать с пленными: как-никак, приближенный генерала. Увидев Данилова, оба вытянулись, старший доложил, чем занимается рабочая сила. Крестьяне тоже распрямили спины, будто по команде «смирно», удивляясь, что немцы так выслуживаются перед русским. А пленные к этому уже привыкли, они продолжали обрубать сучья с поваленных сосен.

— Ну, как, хлопцы, — обратился к ним Данилов, — вас партизанская мина не задела?

— А хотя бы и задела, так что? — безразлично ответил один из пленных, по фигуре которого можно было судить, что этот высохший как щепка человек когда-то был здоровым и сильным. Но лезвие топора и теперь глубоко въедалось в древесину от его ударов.

У Данилова еще раньше появлялась мысль поговорить с этим пленным по душам. Но он все откладывал разговор. А сегодня самое время. Как же его отозвать? Данилов подошел к пленному:

— Ваша фамилия Синицын?

— Да.

— Идемте, я покажу несколько дубков, которые надо спилить на подпорки.

Синицын воткнул лезвие топора в сосну, бросил вопросительный взгляд на товарищей. Те сделали вид, что ничего не заметили.

Переводчик быстрым шагом пошел вперед, так что пленный едва успевал за ним, с трудом переставляя ноги в башмаках на негнущихся деревянных подошвах. Метров через двести оба остановились.

— Вот что, товарищ, — заговорил Данилов, — я установил, наконец, связь с партизанами и сегодня ночью ухожу к ним. Только не бойся, я не беру тебя, как говорится, на бога.

— А я уже ничего не боюсь, — ответил Синицын.

— Это хорошо. Но я хочу, чтобы ты поговорил со своими ребятами. Могли бы уйти вместе.

— Думаю, все хотят вырваться из плена, это не секрет даже для самого Гитлера. Но если ты собираешься таким манером нас «купить», это подло. Как же практически уйти?

— Садись, расскажу.

Недолго сидели они на толстых корнях возле старого пня. Данилов говорил вполголоса — быстро, конкретно и ясно. Посидели бы больше, если б не старая сорока, надоедливо стрекотавшая совсем рядом. Данилов не выдержал, достал пистолет и выстрелил. Только после этого лесная сплетница поспешила исчезнуть.

— Пойдем, — поднялся Синицын. — Еще подумают, что вы меня убили.

— Пожалуй, пора возвращаться. Значит, все ясно? Говори с хлопцами осторожно и убедительно, чтобы ни у кого не закралось сомнение, не «купили» ли тебя. Да, чуть не забыл: сообщи работающим с вами крестьянам, чтобы вся трудоспособная молодежь в ближайшие два дня ушла из деревни. Будет облава, и кого схватят, отправят в Германию. Сам лучше не говори, пускай это сделает кто-нибудь из ваших. Мол, немецкий шофер проболтался.

— Хорошо, будем считать, что договорились.

— Жду вас, — и переводчик направился на дорогу к мотоциклу.

Вскоре по лесу разнесся пронзительный треск мотора. Данилов спешил. Нужно еще незаметно забежать к Татьяне Николаевне и рассказать о намерении немцев. Она хотя бы родственников предупредит…

На душе у Данилова было тревожно и одновременно радостно. Хотелось петь, и, может быть, он и запел бы, но немецкий порядок наложил свой отпечаток и на переводчика. Он сжал зубы и посерьезнел. Теперь ему не страшны, как бывало раньше, ни этот лес, ни партизаны, Еще немного, и он породнится и с белорусским лесом, и отважными его хозяевами…

Перед глазами Данилова в просвете дороги мелькнули поле и несколько крайних изб Слободы. «Только бы не появилась у кого-нибудь идея усилить охрану штаба после сегодняшней вылазки партизан», — с тревогой подумал он.

Нет, генерал не пойдет на это, ему не позволит честь старого германского офицера. Но есть служаки, которые до сих пор не доверяют переводчику, все приглядываются к нему.

Мотоцикл остановился на пригорке возле светлого красивого дома, где располагалась столовая. Данилов опоздал к обеду и, когда вошел, увидел за столом только двух знакомых офицеров, издали поздоровался с ними. Немцы кивнули в ответ, и один из них с улыбкой сказал:

— Вот кто не боится партизан, в одиночку летает по лесу.

— А где вы видели партизан?

— Они же сегодня нашу дивизию пощекотали. Разве не слышал?

— Не только слышал, но и видел раненого шофера. Солдаты определили по следам, что прошли двое. Но партизаны ли это? И нам ли такой силы бояться?

— Сила или нет, а могут мину у порога поставить — и капут. Не все ли равно, от чего погибнуть — от русских «катюш» или от самодельной партизанской мины? Говорят, шофер успел заметить деревянный ящик, но не сумел остановить машину. Очевидно, лесные бандиты не успели замаскировать мину и были где-то поблизости.

— Бросьте вы, некого бояться, — сел переводчик к столу.

— Не скажите, — покачал головой второй немец. — Обидно погибнуть в глубоком тылу.

Данилов промолчал, подумав про себя: «Выйти бы сегодня живым, так вместе с партизанами вернулся бы сюда».

Быстро покончив с обедом, он загнал мотоцикл во двор и отправился к Татьяне Николаевне.

Настроение у нее было приподнятое. Разговор с Володей посеял в душе ее спокойствие за судьбу старшей дочери. Поэтому и Данилова она встретила приветливо.

— Вы должны радоваться, что Валя у партизан, — заговорил тот. — Завтра-послезавтра будут собирать для отправки в Германию всю молодежь. Приказ об этом уже поступил в штаб дивизии. Предупредите родственников и соседей, у кого взрослые дети.

— Спасибо, ведь и у моей сестры две взрослые дочери. Но куда им деваться?

— Тут я не советчик. Лучше, конечно, уйти подальше, в какую-нибудь глухую деревню: в окрестных намечается такая же операция. Скажите, Володя меня не подведет, будет встречать?

— Вы друг друга боитесь…

— Я-то не боюсь, но без него…

— Придет, придет. Он храбрый парень и знает здесь каждую тропинку.

— Поэтому я и пришел. Большое спасибо за все, быть может, и за спасение жизни.

Данилов попрощался с Галей и перед тем, как покинуть дом, сказал хозяйке:

— Охотно побыл бы у вас еще, но должен забежать к другу, немецкому капитану Генриху. Это порядочный человек: сын рабочего, коммуниста. Говорил, что никакого вреда русским не сделал и не сделает.

Генриха дома не оказалось. Напрасно прождав его, Данилов пошел мимо бани, откуда сегодня ночью должна была прийти к нему помощь: пора было принимать дежурство.

В такой большой деревне, как Слобода, в течение дня случается множество происшествий. Скоро к штабу потянулись люди: кто с жалобой на солдат, отобравших последнего поросенка, кого вместе с маленькими детьми выгоняют из избы… Всем нужно дать хотя бы короткое объяснение, не допустить к генералу, направить к ротному или батальонному командиру. В этом и заключаются обязанности дежурного по штабу.

Часов в девять вечера в штаб прибежал сухонький, небольшого роста человек.

— Что вам угодно? — спросил переводчик.

— Ваш начальник нужен.

— Что вы хотите ему сказать?

— Пропустите к нему!

— К кому?

— К самому главному!

— Но я спрашиваю, что вы хотите ему сказать, — строго повторил Данилов. Эта строгость подействовала, человек выпалил:

— Хочу сказать, что среди вас есть изменник!

— Ну-у? — деланно удивился переводчик. — В чем же заключается его измена?

— Некоторые ходят по избам и говорят, что есть приказ собирать молодежь и отправлять неведомо куда. Если такой приказ есть, откуда они узнали о нем?

— А почему это вас тревожит?

— У меня тоже сынок, но я и партизанам его не отдал.

— Как это вам удалось?

— Посадил в длинном платье, без штанов, на полати, и бедняга уже который месяц так…

— Значит, вы хотите, чтобы сына не взяли?

— Если я помогу разоблачить предателя, так что стоит для вас один человек, мой сын? Пускай из партизанских семей берут, а я вам помогаю. Запишите мою фамилию.

— Я и хочу это сделать.

— Сукач Филипп, по уличной кличке — Гут.

— Записал. Хороший ты человек. Иди домой и молчи, все будет в порядке.

Над деревней установилась тишина. Звездное небо посылало на землю прохладу. Была как раз та пора, когда высыпают крупные августовские росы. Данилов почувствовал, как по спине под шинелью пробегает холодок. Время тянулось очень медленно, а сердце стучало все чайте и чаще.

12

Блестели мокрые сапоги, вода попадала и в голенища. Как ни старался Володя шагать там, где трава пониже, все равно попадал в высокие заросли полыни. Тут и обдавало его холодной росой. Вылинявшие штаны давно промокли насквозь. Попробовал сойти с межи в картофельную ботву — еще хуже: на сапоги налипает столько земли, что ног не поднять. Пришлось вернуться на межу. Ничего, что промок: впереди еще целый день. Мама протопит печь, высушит одежду и сапоги. А вечером он побежит в условленное место. Лучше там подождать, чем опоздать. Без Володи переводчик, особенно ночью, шага не сделает.

Вот, наконец, и их огород. Володя шел осторожно, оглядываясь по сторонам. Не хотел, чтобы чужие глаза заметили его, да и стеснялся односельчан, совсем недавно считавших молодого Бойкача геройским командиром. Какой там командир: словно мокрый петух после драки, бредет по меже к своему двору…

— Стой! Руки вверх! — высунулись из малинника возле хлева два винтовочных ствола.

И впервые за свою боевую жизнь Володе пришлось поднять руки. А сам ведь говорил хлопцам, что никогда не поднимет руки перед врагом. Правда, есть разница: враг — это гитлеровец, полицай, предатель, а тут — свои, партизаны. Но свои ли? Это же те, что вели Володю на расстрел. На одном из них, рыжеглазом, и сейчас его гимнастерка…

— Хотите стрелять? Стреляйте! Только одна просьба: сходите на задание, которое я должен был выполнить сегодня.

— Вперед! Пошли, а то мать заметит и поднимет крик на всю деревню, — ухмыльнулся рыжеглазый. — Слышал, Шурка? У него еще есть какое-то важное задание.

По огородам Володю повели вокруг деревни.

— Не вздумай теперь убегать. Саблин приказал поймать и доставить в отряд живым. Над тобой будет показательный суд за покушение на командира, — спокойно сказал партизан, которого его напарник назвал Шуркой.

— Что его уговариваешь, пускай идет, куда ведем, и все, — повысил голос рыжеглазый. — Подумать только, сколько времени за ним охотились. Тит пароль обещал привезти, но почему-то нет его, еще и нас задержат… Стой, опусти руки! Давай свяжем, так вернее.

Володя послушно подчинился. Стало легче, когда услышал, что поведут в лагерь. Хоть и со связанными за спиной руками, но шагал быстро. Наконец-то наступит какая-то ясность. А может, и не столь страшная. О случившемся уже наверняка известно в штабе бригады. Не может быть, чтобы Сергеев и Ядловец одобрили действия Саблина. Поэтому он и приказал привести Бойкача живым. Показательный суд? Очень хорошо. Еще вопрос, кого строже осудят. Но чем бы суд ни кончился, Володя в роте Саблина не останется. Лучше пускай разрешат перейти в другую бригаду.

Хлопец думал и все время следил за дорогой, по которой его вели. Позади остались несколько глухих мест и оврагов, где конвоиры могли бы расправиться с ним. Но нет, оба шагают молча и не сворачивают с дороги, что ведет в лагерь.

На месте стоянки роты теперь разместился отряд «Буденовец»! На повороте дороги показались трое партизан. Они остановились, поджидая товарищей, которые вели пленного, скорее всего полицая. А Володя сразу узнал Фимку, вместе с которым начинал партизанскую жизнь. Фимка тоже узнал друга, растерялся: а говорили, что Бойкача нет в живых. И тут же с радостным криком бросился к хлопцу:

— Володя, ты жив?! Сейчас же развяжите руки и отойдите от него!

Конвоиры остолбенели, недоуменно поглядывая друг на друга: вот так встреча… На всякий случай Фимка сдернул с плеча десятизарядную винтовку.

— Хотя нет, не развязывайте, — многозначительно сказал он. — У нас в отряде сейчас Сергеев. Пускай увидит, что натворил бандит Саблин.

— Я скажу командиру, как ты о нем отзываешься, — растянул толстые губы в ухмылке рыжеглазый.

— Отойди! — замахнулся Фимка прикладом. — Две недели в лесу, а нашел забаву — гоняться за партизаном, который воюет два года!

— Я выполняю приказ командира.

— Мерзавца, а не командира. Ты вот его теперь поймай, благодарность вынесут. Хватит болтать, пошли!

Володя слушал и не мог понять: почему Фимка называет Саблина мерзавцем? Кого надо ловить? Он боялся расплакаться при встрече с Сергеевым, но комиссар успел уехать. Возле землянки Саблина стоял Воробейчик. Он тоже не поверил своим глазам, увидев Володю. Но Фимка весело отрапортовал:

— Вот и Бойкач. Вернулся с того света!

Взводный втянул голову в плечи, сморщился, бросился к хлопцу и начал его целовать. Только теперь он увидел, что у парня связаны руки.

— Кто это тебя так?

— Эти герои, — махнул Фимка рукой на конвоиров.

— А-а, так это они ушли из лагеря в тот день, когда сбежал Саблин. А разведчики их где-то ищут. По десять суток гауптвахты! Развязать Бойкачу руки!

— Мою гимнастерку не забудь отдать, — окончательно овладев собой, взглянул на рыжеглазого Володя. — Великовата тебе.

— Снять гимнастерку! — приказал Воробейчик. — Получи дополнительно пять суток гауптвахты! Подождите, ребята, схожу к комиссару и быстро вернусь.

Рыжеглазый поник и сжался, будто шар, из которого выпустили воздух. Куда только подевалась его недавняя самоуверенная наглость. А со всех сторон уже спешили партизаны. На миг показалась и тут же исчезла Валя: бросилась к шалашу, где отдыхали Володины друзья-подрывники.

Бойкач не знал, что командиром роты назначен Воробейчик, а политруком — Пинчук. Посовещавшись, оба отправились к командиру отряда. Скоро отдали приказ созвать партизанское собрание.

— Сейчас расскажешь, в каких условиях ты один боролся с врагом, — говорил Володе политрук.

— Не умею я выступать. И героем не хочу выглядеть. Лучше дайте ребят, и мы пойдем на выполнение большого дела. В двенадцать часов ночи я должен быть в Слободе.

— Вот как? — посмотрел Воробейчик на Пинчука. — Там же немецкая дивизия стоит.

— Знаю, я был там. Если все обойдется удачно, сегодня не останется в живых генерал, командир дивизии, а мы принесем важные документы.

И Володя подробно рассказал об операции, подготовленной в Слободе. Командиры удивились, но посчитали выполнение ее возможным. Володя попросил:

— Товарищи, давайте отложим собрание, или проведите его без меня.

— Нельзя, ты же виновник этого собрания, — сказал командир отряда.

— Верните мой автомат и выделите несколько смелых хлопцев. Если нельзя, пойду один. Я не могу задерживаться!

Командиры переглянулись.

— Прежняя твоя группа пока бездействует, — произнес Воробейчик, — ее и возьми. А собрание отложим. Ты голоден? Сходи на кухню, поешь, пока подготовят все необходимое.

Узнав, что Бойкач опять возглавил их группу, подрывники тоже примчались на кухню. Женщины начали ругаться: не дают хлопцу поесть. А Володя отложил ложку, поднялся из-за дощатого стола и ушел вместе с друзьями.

Только Валя почему-то не подошла к нему вместе со всеми, так и стояла в стороне. Володя сам подбежал к ней, поздоровался. Девушка покраснела и стыдливо опустила глаза.

Лишь по дороге в Слободу, когда они немножко отстали от ребят, Валя призналась, почему так неловко себя чувствовала. О расстреле Володи она узнала в тот день, когда Саблин с Зиной готовились покинуть отряд. Девушка расплакалась на глазах у всех, обругала Саблина, последними словами обозвала Зину и упрекнула, что Володю погубил только она. Кое-кто начал злословить: мол, плачет по Бойкачу, любила, видно.

— А мне тебя жалко было, — продолжала Валя. — Вспомнила, как в школе за одной партой сидели, как ты любил шутить. Уроки не слушал, все меня рисовал. Я, глупая, даже учительнице пожаловалась.

— А я и слушал и рисовал. Помню тот случай. Историчка сказала, что еще один Цезарь нашелся. Только позднее узнал, что Цезарь умел выслушивать сразу нескольких человек и каждому давать нужный ответ.

— Ты ведь таким и был: разговариваешь со мной, а вызовет учитель, и ответишь, что он объяснял.

— Значит, только за это меня теперь и жалела?

— Нет, вообще было жалко… Наслушалась, каким ты был воякой, и гордилась тобой.

— Неужели больше не будешь гордиться?

— Посмотрим, — сверкнул из-под верхней губы девушки белый ряд зубов.

— Чему ты смеешься?

— Как-то легко и весело стало. Кажется, так бы шла и шла.

— Понятно, но чтобы впереди была такая охрана, как сейчас.

— Ребята переживали за тебя. Даже в погоню за Саблиным бросились, но он, гад, исчез. Догнали Зину, да что с нее возьмешь? Говорила, что как только отъехали от лагеря, Саблин взял автомат и в лес, а ей приказал возвращаться к матери. Ты знаешь, никакой Саблин не политрук. Был рядовым красноармейцем, фамилия — Копыцкий, где-то что-то натворил, его и послали в Ломжу, в строительный батальон из таких же провинившихся. А настоящий политрук Саблин тоже был в Ломже, только в другой части. При отступлении Копыцкий присосался к нему. В штабе соединения есть бывший сержант, отступавший вместе с политруком до тех пор, пока в одном из боев они не расстались. А Копыцкий остался с Саблиным и, видимо, вытащил у политрука документы. Очевидно, в бою политрук был или убит, или ранен.

— Боже мой, — поморщился Володя, — зачем же я бросал себе и ему под ноги гранату! Надо было дать очередь из автомата, и все!

— Поэтому за тебя и переживали так.

— Где он теперь может быть?

— Разведчики ищут.

— Придется мне самому заняться поисками.

— Зачем? Думаешь, так легко возьмешь?

— Только бы на след напасть. Почему мне сразу никто о Саблине-Копыцком не рассказал?

— Так приелось, что казалось, все знают.

Володя поднял голову. Закачалась под ногами земля, и в глазах замельтешило предвечернее небо. Он ухватился за Валину руку.

— Что с тобой? — спросила девушка.

— Знаешь, только сейчас с меня схлынуло напряжение. Все же я был прав. Прав не в поступках, а в мыслях. Но довольно об этом подонке… Я ведь был у твоей мамы и две ночи провел у вас дома.

— Ты шутишь?

— Нет, Валечка, говорю правду. Ты так похожа на маму. Я ей сказал, что, как только окончится война, мы поженимся.

Валя опять покраснела. А багряный закат еще больше румянил ее лицо. Володя взглянул на нее, и ему показалось, что он идет рядом с Зиной, прежней, своей Зиной.

— А как реагировала Зина на мою смерть? — спросил хлопец.

— Так же, как и тогда, когда тебя отправляли в госпиталь.

— Она же меня любила.

— Кто, она? — нахмурилась Валя. — Она стала командиршей и гордилась этим.

— Раньше она…

— Пойдем быстрее, догоним ребят.

— Ну, что ты, Валечка?

— Не хочу слушать такие рассуждения о Зине! Не хочу! Ты не понял ее. Все мы плакали, а она улыбалась и, наверное, была довольна геройским поступком своего мужа.

Володя задумался. Его первый шаг в любви на всю жизнь останется большим уроком. В госпитале он не понял стихотворения Симонова «Жди меня». Думал, что оно адресовано каким-то другим женщинам, а не его девушке.

— Ты кого-нибудь любишь? — спросил у Вали.

— Почему вдруг такой вопрос?

— Да так…

— Я не Зина, чтобы одного любить, а за другого идти замуж. И пока не успела влюбиться.

— Но тебя, наверное, многие любят.

— Ну и что? — рассмеялась девушка.

— Валечка, сегодня у нас будет время зайти к твоей маме. Зайдем?

— Там же немцы!

— Я только сегодня утром оттуда. Или стесняешься идти вместе со мной?

— Если ты так говоришь, значит, я напрасно плакала о тебе.

Хлопца так тронули эти слова, что он умолк, взял девушку за руку и долго не выпускал ее. Догорали последние августовские цветы, от лучей заходящего солнца розовела стерня на поле. Лишь болото, поросшее лозой и березняком, казалось серым.

Валя не отнимала руку, хотя ребята изредка оглядывались: не далеко ли они оторвались от командира. И чувства, и мысли девушки были теперь совсем иными, чем накануне и даже сегодня утром. Они изменились только в тот миг, когда Воробейчик объявил, что группу опять возглавит Володя Бойкач. Он представлялся ей не командиром, а скорее журавлем, ведущим за собой клин, вожаком, которому верят все птицы. Ведь еще вчера хлопцы неохотно отправлялись на задание, а сама Валя подумывала, не вернуться ли ей на кухню. А сегодня, быть может, потому, что оживились ребята, и у нее словно крылья выросли.

— О чем ты думаешь? — спросил Володя.

— Если б ты только знал…

— О чем же?

— Не скажу.

— Ну и не говори. А как Пылила к тебе относится?

— Близко не подходит. Говорит, что очень боялся тебя.

— Значит, он был доволен, что меня не стало?

— Сначала и я так думала, а потом убедилась, что он жалел тебя. Даже признался: «Пускай бы Володя выгнал меня из группы, а сам остался жив».

— Ты простила его?

— Злость уже давно прошла.

— Пускай воюет. И я не буду о том случае вспоминать.

Солнце спряталось, и хлопцы остановились: ждали командира.

— Что, устали?

— Нет. Не знаем куда дальше идти.

— Пойдем вместе. Придется подождать до двенадцати часов. Можем в стожке на болоте отдохнуть. — И вдруг, вспомнив свое обещание, добавил: — Вы отдыхайте, а мы в Валей в Слободу сходим, к ее матери.

Толик Зубенок рассмеялся:

— Как у тебя все просто: «Сходим в Слободу». А там целая немецкая дивизия стоит!

— Ну так что? — засмеялся и Бойкач. — Это же безопаснее: зайти в деревню в такое время. А главное, мы знаем, что там дивизия. Другое дело, если бы мы отправились туда, не догадываясь, что по деревне шляется десяток гитлеровцев. Все избы немцы не заняли, большинство солдат в палатках. Так что на каждой борозде не стоят. Значит, иди смело. Любой враг не страшен, если тебе о нем известно.

Диверсанты внимательно слушали командира. Пылила даже забежал вперед, чтобы шагать рядом с Володей.

Партизаны вышли на торфяную тропинку и растянулись цепочкой. Возле стожка ребята остановились, а Володя и Валя пошли дальше.

Татьяна Николаевна обрадовалась дочери, но растерялась, увидев Володю. Утром, когда уходил, парень выглядел совсем иначе. А сейчас — в военной гимнастерке, с автоматом. Только покрасневшие веки выдавали его усталость.

… — Приляг на диван, отдохни, — заметив это, посоветовала хозяйка. И Бойкач охотно согласился.

Спал он недолго и проснулся сам. Хотя Валя разговаривала с матерью шепотом, но обрывки некоторых фраз он слышал. Услыхал и то, как мать вспомнила сына какого-то Гута, — мол, часто заходит и спрашивает о Вале. Девушка ответила, что она ненавидит этого паршивца и советует гнать его из хаты.

Володя встал, взял автомат и вышел на кухню. Была половина одиннадцатого.

— Ну, нам пора. Пока доберемся до хлопцев, оттуда на место… Пошли, Валечка.

— Пошли.

— Детки мои, пускай вам бог поможет, — вздохнула мать и провела их в огород.

Болото казалось необычайно таинственным, словно и оно насторожилось, замерло в тревожном ожидании. Но партизаны возле стожка чувствовали себя привычно. А состояние Данилова Володя представлял себе без труда: переводчик готовится к первой своей диверсии. Это всегда связано с огромным душевным напряжением.

— В чем заключается наша задача сегодня? — спросил Пылила, когда подошел командир.

— Она может быть и большой, и незначительной. Если немцы бросятся в погоню за переводчиком и пленными, дело усложнится. Придется вступить в бой и отсечь преследователей. А если нет, все просто: встретим беглецов и сразу уйдем. Давайте потихоньку двигаться к условленному месту.

Командир повел группу напрямик, но не для того, чтобы быстрее добраться, а ради предосторожности. Мало ли что может быть! Если фашисты устроили засаду, так наверняка поблизости от того места, куда должны прийти партизаны.

Шли тихо, сапоги глубоко погружались в мягкий мох. В Слободе уже светилось мало окон. В Карабанчиковой избе было темно.

— Остановимся пока здесь. Когда услышите взрывы, все бегом за мной.

Скоро двенадцать. Все замерли в ожидании взрыва, и каждый по-своему представлял его себе. Но вместо взрыва за двадцать минут до полуночи от Карабанчиковой избы донеслась короткая автоматная очередь. У Володи мелькнула мысль, что все планировалось не так. Почему автоматная стрельба? И вдруг — два глухих взрыва, вверх взвились яркие языки пламени. Бойкач бросился вперед, группа за ним.

Минуты две после взрывов в деревне царила тишина, потом послышались окрики по-немецки. Затрещали винтовочные и пистолетные выстрелы, взвились ракеты. Вдруг Володя увидел, что прямо на них бежит человек. Упал, вскочил и подбежал совсем близко, и тут Бойкач узнал Данилова.

— Продал, гад, — едва переводя дух, сказал переводчик. — Пошли отсюда скорей…

— Собак в дивизии нет? — спросил Володя.

— Нет.

— Тогда по тропинке, так быстрее.

Остановились партизаны только на краю соснового леса близ деревни Дубравка. И отсюда было видно зарево над Слободой. Володя начал расспрашивать Данилова, что же случилось.

— Я сделал все, как договорились. Условился с пленным, который имел влияние на остальных. Они взяли с собой топор, чтобы оглушить часового в предбаннике и прийти ко мне. Но в половине двенадцатого прибегает капитан Генрих, он немец, но друг не только мне, а всем русским, и говорит: «Данилов, немедленно беги, тебя повесят. Новый пленный предал вас». Генрих живет как раз около бани. Пленный… как же его фамилия… Я спрашивал… Копытка… Копыткин…

— Может, Копыцкий? — подсказал Зубенок.

— Вот, вот, Копыцкий! Он постучался к капитану в окно. Генрих вышел, пленный его за руку и поволок к бане. Часовой еще не поднял тревогу, но стоял во дворе, направив винтовку на дверь бани. Капитан вернулся, взял нескольких солдат и опять к бане. Обыскали всех пленных и у одного нашли за поясом топор. А Копыцкий в это время кричал, что их подговорил Данилов и что они хотели убить генерала. Генрих оставил солдат и скорее ко мне. А я уже успел помещение бензином облить. Что, думаю, делать? И тут же решил. Возле двери топтался мой напарник. Я к нему, дал очередь в упор и бросил две гранаты через окно в комнату генерала. Поджег угол избы и побежал.

Хлопцы внимательно слушали переводчика. В его рассказе Володя не уловил и нотки фальши.

— Как ты говорила, Валя, настоящая фамилия Саблина? — спросил он.

— В том-то и дело, что предал Копыцкий, бывший Саблин, — сказал Зубенок.

— Вы что, знаете его? — удивился Данилов. — Он же недавно в Жлобине из эшелона сбежал.

— И вы поверили негодяю! Нужно было пленным сначала его прикончить, потом часового, — вмешался Пылила.

— Откуда мне было знать, что так получится.

— Как вы думаете, что сделают с пленными?

— Расстреляют…

— А Копыцкий?

— Этот в гору пойдет. Станет чем-то вроде старшины: будет гонять людей на работу, участвовать в облавах. А может и разведка использовать. Скорее всего, она его и подберет.

— Есть ли возможность с ним рассчитаться? — задал давно назревший вопрос Бойкач.

— Это не очень трудно. Пока он будет на побегушках: ездить с людьми в лес, возить зерно на станцию. Понятно, не один, командовать будут солдаты. Но деревня большая, вместе по избам они ходить не станут. Вот где-нибудь во дворе его и прижать. Только он откормленный, здоровый, с таким не легко справиться.

— Возьму карабин и бесшумку.

— Что за бесшумка?

— Приспособление для бесшумной стрельбы.

— Тогда все просто.

— Что ж, пойдем в Дубравку, отдохнем, а завтра направим в Слободу на разведку какую-либо женщину.

В Дубравке партизаны зашли к деду Тимоху. Володя знал его еще с довоенных времен. Дед Тимох был отличным охотником. Бывало, идут мальчишки из школы, а он навстречу уже с лисой или парой зайцев. В первые дни оккупации старика арестовали, требовали, чтобы отдал ружье, но он выстоял, не отдал. И в прошлом году одним выстрелом, картечью, двух немецких обходчиков на железной дороге уложил. Случилось так, что зашли к деду две девушки-разведчицы, у той и другой только пистолеты, а надо через железнодорожное полотно перебраться. Сунулись — гитлеровцы обстреляли. Тогда дед Тимох с ними и расправился.

Впустив партизан в избу, старик поджег смоляк на припечке и осмотрел хлопцев.

— Всех будто знаю, а кто вы? — спросил он у переводчика.

Данилов пожал плечами и улыбнулся.

— Что, нашего языка не знаешь?

— Почему? Знаю.

— Значит, наш. А я гляжу на фуражку, на мундир и думаю, что хлопцы где-то офицера поймали.

— Нет, дедуля, это партизан. А форма такая ему нужна, — сказал Володя.

— Старуха моя приболела, так я сам вас покормлю.

Тимох ушел в боковушку и вернулся с миской огурцов и куском сала. Партизаны сели к столу.

— Нет ли в вашей деревне женщины, у которой какие-нибудь родственники живут в Слободе? — поинтересовался Бойкач.

— Подожди, подумаю, — старик начал пятерней расчесывать седую бороду и вслух перечислять: — У Авдотьи нет, у Зины нет, у Нади нет, вот у Алены есть, она сама из Слободы, сюда замуж вышла.

— Молодая?

— Нет, уже порох сыплется.

— Сможет ли она там что-нибудь узнать, заметить?

— Ого, баба хитрющая!

— Где бы нам отдохнуть малость?

— Девушке я на кушетке постелю, а вы давайте на сеновал. А я спать не буду.

— Почему?

— Пойду на улицу. А вдруг немцев откуда-нибудь принесет, так я издалека услышу.

Правильно это или нет, но Володя обычно не ставил часовых. Сергеев ругал его за это — не помогало. Диверсанты нередко ночуют в деревнях, где находится враг. Сколько раз группа проводила дни и ночи в той же Слободе! Проберутся во двор надежного человека, разместятся на сеновале и спят. По улице проедут немцы, полицаи, где-то около леса окружат и перетрясут несколько дворов, а группа в безопасности. Там, где немцы стоят, они не бегают каждый день с обысками. А поставь часового, тот сразу поднимет тревогу. Нет, лучше хорошенько отдохнуть, подложить мину под бок врагу и в путь.

Правда, хозяева все равно тревожатся, сами охраняют партизан, как сегодня дед Тимох. Такую охрану Володя признавал. Старик может и с немцами поговорить, и почувствовать их намерение: поедут ли они дальше или остановятся в деревне.

Дед вернулся в хату на рассвете. Бойкач услышал, как стукнула дверь, спрыгнул с сеновала и тоже вошел в избу.

— Знаешь, сынок, над Слободой полыхало зарево и все время взлетали ракеты, — встретил его хозяин. — Туда опасно идти, что-то случилось.

— Знаю, на немецкого генерала было покушение. Неизвестно, чем все кончилось. Алена от вас далеко живет?

— Нет, через дом.

— Как она к партизанам?

— У нее же сын в армии, лейтенант.

— Надо сходить к ней.

— Лучше сюда позвать.

— Позовите, дедушка.

Старик ушел. С кушетки доносилось ровное дыхание Вали. Володя подошел и прижался лицом к ее щеке. Сразу вспорхнули черные ресницы, девушка закрыла ладонью глаза, улыбнулась:

— Это ты? Я такой сон видела…

— Хороший?

— Не знаю, видела тебя… Потом расскажу, посплю еще немножко.

Но звякнула щеколда, и в избу вошли дед Тимох с Аленой. По усталым выцветшим глазам, по морщинам на лице женщины было видно, что она пережила немало невзгод. И сейчас глаза ее были влажные.

Как выяснилось, в сорок первом году пьяный фашист застрелил ее мужа. А год назад гитлеровцы схватили в Жлобине на базаре дочь и увезли в Германию.

— Скажите, у вас есть в Слободе родственники? — спросил у тетки Алены Володя.

— Как же, сестра.

— Где она живет?

— Около моста.

— Недалеко от колхозной бани?

— Ага…

— Чудесно. Тетенька, мы вас очень просим сходить в Слободу и узнать, что там случилось этой ночью. Может быть, сестра знает.

— Я к ней сама собиралась, да все некогда было. Сейчас и пойду. А потом зайти к вам?

— Да, сюда. Очень прошу.

Женщина ушла. Старик отправился на другую половину избы, к больной жене. А Володя сел и задумался: не сбегать ли за это время в Дубовую Гряду, к матери? Она, наверное, волнуется за него.

Встала Валя.

— Рано, могла бы еще поспать, — сказал хлопец. — А я хочу в Дубовую Гряду пробежаться.

— Зину навестить? — усмехнулась девушка.

— Я и не думал о ней.

— Боялся Копыцкого, поэтому и не подходил. А теперь можно.

— Это ты ее ревновала к Копыцкому, он тебя тоже любил.

— Любил, когда я только что пришла в отряд. Тогда я, глупая, плакала. А теперь поняла: мало ли что командир, все равно оплеухой надо отвечать.

— Не знал, что ты такая сердитая. И мне надо тебя опасаться?

— Ты — другое дело, — отвернулась Валя к окну.

Володя подошел и погладил ее по волосам, крупными волнами спадавшим на плечи. Объяснил, что его мать наверняка знает, в какое положение он попал, и, конечно же, нашла в малиннике место, где на него устроили засаду.

— Сходим к ней, Валечка, а? — спросил хлопец.

Девушка не ответила, села на край кушетки, натянула сапоги и лишь после этого произнесла:

— Пойдем.

Володя тихонько открыл дверь в соседнюю комнату:

— Дедуля, пускай хлопцы спят. Мы с Валей сходим в Дубовую Гряду и скоро вернемся.

— Ладно, скажу им.

Утреннее солнце уже светило, но еще не грело. Серым разливом стоял в низинах туман. Над кладбищем возле Дубовой Гряды носилось и драло горло воронье.

— Ты бывала в нашей деревне? — спросил Володя, когда невдалеке показались окраинные избы.

— Нет.

— Видишь, как убого она теперь выглядит. А посмотрела бы с этого пригорка перед войной! Вон там стояла целая гряда дубов. Стройные, высоченные. Немцы спилили их. Часть вывезли, часть еще лежит. С некоторых кора облупилась, и они стали похожи на гигантские кости мамонтов.

— У меня что-то сердце щемит. И на душе так, как было, когда убегала из немецкого эшелона, — призналась Валя.

— Почему?

— Если бы с группой, а то одна к твоей матери иду. Ведь все знают, что ты дружил с Зиной, и вдруг явлюсь я.

— Моя мама добрая, но и ревнивая. Узнала, что Зина вышла замуж, еще выше голову подняла и говорит: «Подумаешь, мой сын ей нехорош! У него не такая будет!» Вот и познакомлю с тобой.

— А для чего, для насмешки?

— Для какой насмешки? Ты же… красивая и умная, — последние слова Володя произнес смущенно.

Отношения между молодыми людьми с каждым днем теплели, и от этого разговаривать им становилось труднее. Это не то, что в шутку сказать: я тебя люблю. Чем чаще виделся он с Валей, тем больше сковывали его какие-то неясные волнующие чувства. Волновалась она, волновался он, а почему, объяснить никто из них не смог бы.

— Вот и пришли, — остановился Бойкач возле своего двора и заглянул девушке в глаза.

— Может, я подожду тебя на улице?

— Что ты, Валечка, выйдет мама, начнет приглашать, так ты еще больше застесняешься.

— Вон Зина, — тихо сказала Валя и покраснела.

Володя оглянулся. Действительно, Зина переходит улицу. Она заметила партизан, остановилась, но тут же быстро зашагала к своему двору. У хлопца дрогнуло сердце, он стоял молча, словно в чем-то виноватый, а перед кем, и сам не знал.

К счастью, мать увидела сына через окно и выбежала из дома.

— Сыночек, чего же вы стоите? Заходите!

— Это она не хочет идти, — пошутил хлопец, тронув девушку за руку.

— Почему? Ты же партизанка, должна смелой быть. Что же не знакомишь? Ее как зовут?

— Валя.

— Валечка, пойдем в избу.

— Ой, мне стыдно, — входя в дом, смущенно сказала девушка.

— Она стыдится со мною в деревне показываться, будто Зина была моей женой.

— Я тебе расскажу, сынок, что эта Зина придумала о тебе. Садись, Валечка, садись.

— Так что же Зина придумала?

— Я с ней не разговариваю и даже не здороваюсь. Разнесла по всей деревне, будто Володя хотел перебить командиров и его за это расстреляли.

— Значит, думала, что меня нет в живых. А сегодня вдруг увидела.

— Ее мать хвастается, что дочь приехала домой рожать, а зять — командир роты, награжденный орденом.

— Лучше бы она помалкивала о своем зяте… Ты, мама, только никому не рассказывай: Зинин муж — предатель, он у немцев.

— Ой, батюшки, что же она будет делать с ребенком?

— Жить и воспитывать его. Ну, хватит, завели ненужный разговор. Мама, мы с Валей были знакомы еще до войны и в школе за одной партой сидели. Классная меня заставила.

— А мне она больше нравится, чем Зина.

Валя покраснела до ушей иопустила глаза. Володя знал, что мать не очень любит партизанок. Мужчины должны воевать, считала она, а женщинам там делать нечего.

— Немцы везли Валю в Германию, — счел нужным объяснить Володя, — а она убежала из вагона. Ничего не оставалось делать, как искать партизан.

— Откуда ты?

— Из Слободы, — ответила девушка.

— А чья же?

— Романа Голубя, если слышали такую фамилию. Маму Татьяной зовут.

— О, Татьяну Голубь я знаю. Красивая и серьезная женщина. Теперь сама вижу, как ты похожа на нее.

Валя опять покраснела.

— Мама, хватит допрашивать. Дай нам лучше поесть.

— И верно, детки, заговорилась я от радости. Сейчас, сейчас.

Мать вышла в сени и вскоре вернулась с графином в руках.

— Попробуйте настоечки, — сказала она.

Потом достала из печи чугунок с драниками, вывернула их в миску и поставила на стол:

— Кушайте, детки.

Валя ела молча. После завтрака, преодолевая смущение, обратилась к тетке Марии:

— Уговорите Володю не ходить в Слободу. Это очень опасно.

— А зачем ему туда идти?

— Хочет Зининого мужа убить.

— Зачем он тебе, сынок, разрази его гром…

Володя не стал объяснять зачем, заговорил о другом:

— Чуть не забыл, мама. Передай людям, что скоро к вам приедут за хлебом гитлеровцы и те, кто повезет зерно на станцию, назад не вернутся. Отбирать будут молодых, здоровых. Нужно поставить наблюдателей, и как только заметят немцев, пускай все бегут в болото.

— Хорошо, сынок, я предупрежу.

— А теперь нам пора.

— Провожу вас.

На улице было многолюдно: кто нес воду, кто куда-то спешил, а кто просто стоял у ворот своего дома. Володя заметил, что, прежде чем поздороваться, все с удивлением смотрят на него. «И сюда дошли мерзкие слухи обо мне, — подумал он. — Наверное, Зине было бы легче, если б меня не было».

Как быстро во время войны может меняться положение человека! Еще вчера Бойкача вели по огородам с поднятыми руками, а сегодня он открыто идет с матерью, с подругой-партизанкой, и только попробуй тронь его кто-нибудь! Сила человека не в верном автомате за плечом, а в целеустремленности, убежденности в своей правоте. Сегодня Володя психологически другой, он ничего не боится и все равно пойдет в Слободу, чтобы рассчитаться с предателем Копыцким.

Мать проводила сына и девушку до полевой дороги и остановилась.

— Смотрите, дети, берегите себя.

Она поцеловала Володю и, к его удивлению, Валю. Впервые в жизни увидел он такое отношение самого родного человека к его подруге. Или мама считала его уже взрослым, или девушка ей понравилась. Ведь раньше, когда речь заходила о девчатах, она тут же старалась переменить тему. Только измена Зины больно задела материнское самолюбие. А с Валей она все время была приветлива.

— Мама первую девушку поцеловала, тебя, — сказал Володя, когда они отошли подальше.

— А ты? — улыбнулась Валя.

— Я?.. — хлопец оглянулся. — Она все еще смотрит на нас.

Последние дни лета были тихие и теплые. Однако быстрокрылые стрижи уже стаями носились в воздухе, будто тренируясь перед отлетом. Загудел паровоз на слободской станции, донеслось эхо пулеметной очереди из-под Жлобина. В Слободе, как и в окрестных деревнях, было тихо.

Когда Володя с Валей пришли к деду Тимоху, тетка Алена уже сидела в избе в окружении партизан. Командир взглянул на переводчика и понял, что ночная операция прошла не так уж плохо. Данилов был взволнован. Если бы не предательство, он сделал бы все так, как планировали. Но даже и в таких условиях смог тяжело ранить генерала. В Слободе только и разговоров о Данилове. Всех пленных, кроме Копыцкого, со связанными проволокой руками увели на станцию. Штаб сгорел. Люди не знают, удалось ли немцам выхватить что-нибудь из огня. Генерала успели вынести и в сопровождении врачей на автомашине ночью увезли в Жлобин. Некоторые женщины, похватав ведра, прибежали тушить пожар, но немцы прогнали их.

Всю ночь переводчика искали в хлевах, в соседних со штабом избах, и только утром гитлеровцы нашли след, уходивший к болоту.

Володя поблагодарил тетку Алену и сказал:

— Все ясно, товарищи, идем в лагерь.

13

Двое суток диверсионная группа провела в лагере. А теперь опять шла на выполнение боевого задания. Володя за это время побывал в штабе бригады. Долго разговаривал с Сергеевым и Ядловцем. Они вызвали и переводчика. Из его рассказа командованию стало точно известно, что гитлеровцы планируют вывоз зерна и что вместе с хлебом они намереваются вывезти в Германию рабочую силу. Ядловец и Сергеев решили направить на дороги от Слободы к окрестным деревням боевые роты. А Бойкач получил конкретное задание: немедленно уничтожить Копыцкого, чтобы тот не выдал местонахождение партизанских отрядов. Володе дали пистолет, бинокль, бесшумку, много капсюлей-детонаторов, шнур, взрывчатку. Вернули ему и коня, а группе — баян.

Диверсионная группа остановилась в Нивках. За последнее время она выросла. Разрешили Володе принять в группу и Данилова, и невысокого худощавого партизана Калошу, отличного баяниста.

Деревня Нивки стояла рядом с гравийной дорогой. В одном конце ее почти к самым дворам подступал лес, и поэтому для партизан Нивки являлись удобным местом.

Разместились хлопцы в крайней избе около леса, где жила знакомая Толику Зубенку семья. Анатолий при случае наведывался сюда: не столь уж красивой, как голосистой певуньей была дочь хозяйки избы. Особенно хорошо она пела под гитару. Но сегодня стеснялась, сама слушала песни, которые разучивали партизаны. Володя разыскал тетрадь, привезенную из госпиталя. Стоило баянисту послушать ту или иную песню, как он тут же подбирал мотив.

Дружно спели уже знакомую всем «Темную ночь».

— А теперь, хлопцы, давайте!

Вдруг в избу вбежал запыхавшийся деревенский мальчуган и крикнул:

— Дяденьки, по дороге из Жлобина мчится мотоцикл!

Партизан будто ветром сдуло: все выскочили во двор.

— Хлопцы, на ту сторону дома и не стойте все вместе, — распорядился командир, а сам поспешил на улицу. За штакетником во дворе остались переводчик и Валя. Мотоцикл быстро приближался. Володя притаился за воротами и, когда машине осталось проехать метров сто до двора, размахнулся и метнул гранату. Раздался взрыв, юноша нажал на спусковой крючок, но после единственного выстрела автомат заело. Машина остановилась как раз напротив Бойкача. Мотоциклист соскочил на землю, поднял руки, по его лицу струилась кровь. А сидевший в коляске офицер, увидев Володю, приподнялся, сжимая в руке гранату с длинной ручкой. Над головой командира просвистели пули: Данилов на секунду раньше броска успел открыть огонь. Мотоциклист упал, офицер выпрыгнул из коляски и бросился за угол хлева на другой стороне улицы. Валя выстрелила в него, но промахнулась.

— Дай шомпол! — крикнул Бойкач.

Валя подала шомпол и выбежала на улицу. Командир выбил патрон с оторванной шляпкой, перебежал улицу и швырнул еще одну гранату через хлев. Офицер без оглядки бросился по огороду, но вдогонку хлестнула длинная очередь из командирского автомата, и, схватившись рукой за бок, немец, наконец, рухнул.

— Хлопцы, сюда! — громко позвал Бойкач, направляясь к убитому гитлеровцу. Тот лежал на спине, широко раскинув руки. Володя снял часы, забрал пистолет, вытащил из карманов документы и вернулся к мотоциклу, возле которого собрались партизаны. Данилов завел машину, немного проехал и повернул назад.

— Мы далеко отбежали и мотоциклиста даже не видели, — сказал Пылила.

— Как раз наоборот. Проскочил бы он мимо нас, тогда что, догоняй ветра в поле? А так он все время был под огнем. Ну и гранаты ты мне подсунул, — обратился Володя к переводчику. — Такие яйца только под гусыню подкладывать. Разорвалась перед самой машиной и только рожу одному фрицу поцарапала. Вот если бы я «эфкой» своей запустил, она бы их на котлеты перемешала. Оттащите труп в траву за забор, потом люди похоронят.

— Мы что, уезжаем? — спросил Анатолий.

— Да. Получи немецкий пистолет, и хватит с тебя трофеев в Нивках, — рассмеялся Бойкач. — Поедем в Марковщину, она не на таком бойком месте. Там безопаснее.

Пылила пошел во двор за своей пароконной телегой. Командир с Анатолием сели верхом на лошадей. Данилов завел мотоцикл и усадил в коляску Валю.

Едва партизаны успели оставить деревню и по полевой дороге поднялись на пригорок, как из-за Нивок начал бить пулемет. Пули со свистом пролетали над головами. Все бросились в ложбину, только Данилов, соскочив с мотоцикла, начал копаться в нем.

Володя повернул коня и крикнул:

— Давай быстрее оттуда!

Переводчик сел на мотоцикл и медленно съехал с пригорка.

— Что случилось? — спросил Бойкач.

— Переднее колесо спустило, пробито осколком.

— Сейчас же уничтожь мотоцикл. В партизанах на нем, к тому же неисправном, воевать нельзя.

Валя выбралась из коляски и пошла к подводе. Жаль, конечно, уничтожать машину, но командир прав. Данилов достал канистру, облил мотоцикл бензином, намочил какую-то тряпку, поджег и, шагнув в сторону, бросил ее на люк. Машина вспыхнула, как свеча. Переводчик побежал догонять своих. Вскоре послышался взрыв: взорвался бак с горючим.

Пара сильных коней с трудом везла телегу, на которой разместились восемь человек. Володя подумал, что придется раздобыть еще несколько лошадей с седлами, и тогда группе будет легче маневрировать. Разведчики знают седельного мастера в какой-то деревне, можно будет заказать ему несколько штук.

Командир обратил внимание на переводчика, который, низко опустив голову, Сидел на задке телеги. Для Данилова тут все ново и необычно, ведь к партизанской жизни нужно привыкнуть. Ничего, скоро втянется. Бойкач даст ему такое задание, что грустить не придется. Будет он в своей форме останавливать вражеские машины и подводить фашистов к партизанской засаде. А посчастливится, остановит и танк. Первая серьезная операция — на мосту недалеко от Марковщины: сначала надо проследить за движением поездов по железной дороге. Володя не отказался от мысли взорвать мост. И когда группа, под видом полицейских, сядет в вагоны, Данилов должен будет себя проявить.

В Марковщину приехали на закате солнца и остановились у связного Войтика. Володя спешил. Сняв гимнастерку и пилотку, он отдал их Ивану Журавчику, а у того взял рубашку, пиджак и кепку. В один карман опустил пистолет, в другой бесшумку и несколько патронов.

— Давай, Валечка, свой карабин и пойдем в Слободу навестить Копыцкого. Почему же вы не желаете нам ни пуха ни пера? — засмеялся Бойкач и, махнув рукой, вместе с Валей вышел со двора.

Солнце садилось в тучи, подул легкий ветерок. Володя свернул с дороги и напрямик, по болоту зашагал к Слободе. Девушка не отставала от него. Шелест листьев березок, шепот елочек нагоняли грусть. Володя думал, что, если бы не было Вали, он совсем бы заскучал. А Валя считала, что, кроме нее, никто не должен был идти с Володей. Рядом с нею он будет цел и невредим. И хотя сердце девушки временами сжималось от тревоги, она предпочитала об этом не говорить.

— Ваши соседи не знают, что ты в партизанах? — спросил хлопец.

— Где точно, не знают.

— Все равно тебе нельзя показываться на улице. Заберись на сеновал и сиди, пока я сделаю свое дело.

— Одна? Боюсь.

— А со мной?

— С тобой — нет. Не нравится мне, что ты такой.

— Какой?

— Можешь вмиг голову сложить. Ну, хотя бы с этим мотоциклистом: хорошо, что офицер растерялся и не выхватил пистолет, завозился с гранатой. А иначе выстрел в упор, и все.

— Так и нужно воевать, чтобы враг не успел опомниться. Ты жалеешь меня?

— Почему же нет?

— Тогда я буду тебя слушаться… Как темно стало, где же тут была тропинка? А, вот она… По болоту нужно идти тихо.

В деревне загудела машина. Слышно было, что она поехала в сторону станции. Опять к сердцу подкралась тревога. Ночью идти гораздо легче и веселее, когда разговариваешь.

— На сеновал я один тоже не пойду. Не смогу уснуть, — шепотом сказал Володя.

— Пойдем в избу.

— Опасно, Валечка.

— Тогда и я на сеновал.

— А не боишься?

— Нет, мне с тобой и в глухом лесу не страшно.

Тучи затянули все небо, начал накрапывать дождь.

Валя едва нашла тропинку к своему огороду. Подошли к хлеву.

— Надо бы взять у мамы что-нибудь подстелить, — сказала Валя.

— Не тревожь маму, потом не уснет.

Девушка тихонько открыла ворота.

— Заходи, запремся отсюда.

Валя перелезла через бревенчатую загородку и поползла по сену, Володя за ней. Забрались под самую крышу, разворошили сено и улеглись. Юноша обнял девушку. Она не сбросила его руку, но тихонько попросила:

— Только не трогай.

Володя прижался лицом к ее щеке и почувствовал, как щека становится все теплее и теплее. Повернув Валину голову, он поцеловал ее в губы.

— Не нужно, я и так тебя люблю, — прошептала девушка и начала гладить хлопца по волосам. Наблюдая, как она относится к другим партизанам, Володя считал ее грубоватой. А тут такая нежная рука, такие ласковые губы, такой приятный, с теплым дыханием, шепот… Володя еще и еще раз поцеловал ее, потом спросил, с кем она целовалась раньше.

— Копыцкий хотел поцеловать, так я плюнула ему в лицо. Больше никто. Почему-то меня боятся.

— А вот я не боюсь.

— Ты никого не боишься.

— Да, не боюсь. Но если бы ты сказала мне что-нибудь грубое, я никогда не дотронулся бы до тебя. Значит, боюсь.

— Зачем мне это? Ты для меня самый красивый и самый хороший. И знаешь, когда я к такому выводу пришла? Уже во время войны. Начала вспоминать, с кем училась, и ты почти каждый день стоял перед глазами. Думаешь, случайно расспрашивала о тебе Зину, когда она приходила в Слободу на разведку? Я ведь знала о твоих отношениях с ней и была довольна, когда она вышла замуж. Если кто-нибудь спрашивал, почему ни с кем не дружу, я всегда отвечала, что люблю одного. И имела в виду тебя.

— Ну, а если бы ты мне не нравилась?

— Я в это не верила. Когда в девятом классе тебя посадили со мной, классная руководительница сказала, что ты можешь слушаться одну меня.

— Что ж, вывод сделала правильный. Я и тогда любил тебя, но на расстоянии, а классная — раз, и посадила рядом. На некоторое время эта близость меня сковала. Но ведь я ничем даже не намекнул, что ты мне нравишься, правда?

— Я и без твоих намеков это знала. Только кто мы тогда были? Дети…

— А чувства уже пробуждались. Своеобразные, робкие, которых нередко сам боишься.

Наступила поздняя ночь, по крыше шелестел дождь, а спать ни Володе, ни Вале не хотелось. Еще больше растревожили они свои молодые души, и их все больше влекло друг к другу.

— Я никогда не думал, что целовать тебя будет так приятно, — шептал. Володя.

— А я никогда не думала, что мне так хорошо будет с тобой. Теперь понимаешь, что со мной было, когда услышала, будто тебя уже нет?

— Да… Скажи, кто такой Гут из вашей деревни?

— Мерзость какая-то. Ты должен его знать, он учился в десятом. Одно время повадился ходить к нам. Я спрашиваю: «Почему ты, такой здоровый, не идешь воевать?» А он отвечает: «Куда я пойду! Я немецкий язык изучаю, прочитал уже много книг. Нужно готовить себя для большой жизни». Я спрашиваю, кто ему даст такую большую жизнь. Нужно идти воевать, а не сидеть на полатях без штанов, в длинной женской сорочке. Правда, собираясь к нам, он все же штаны натягивал.

— Отчаянный храбрец! — рассмеялся Володя.

— Люди говорят, что он не язык изучает, а библию. Баптист какой-то. Выгоню, все равно лезет: он в избу, я из избы. Сядет с мамой и рассуждает, что нам без мужчины в доме тяжело жить. Хвастается, что сам он хороший хозяин… Мама однажды упрекнула меня: некрасиво так поступать. Я ответила, что уйду куда глаза глядят, если этот болван не отвяжется. Видно, мама сказала ему об этом, перестал ходить. А недавно опять явился, расспрашивал, где я. Мол, письмо хочет мне послать. Вот уж действительно глупый Гут!

— Почему? Он тебя любит.

— Любить нужно хотя бы немножко похожего на себя человека. Если не внешне, так взглядами на жизнь… А то представь себе: великовозрастный дубина в длинной сорочке сидит на полатях! И из-под потолка по-кошачьи блестят глаза! Нет, Володенька, это не человек, а настоящий псих!

Володя обнял Валю за талию и прижался к ее груди.

— Не нужно так. Сейчас встану и уйду. Спи один.

Хлопец отодвинулся.

— Ладно, давай спать.

— Умница, я сама хотела предложить это, но боялась обидеть.

Володя уснул не скоро. Все лежал и думал, думал…

Очнулся от стука в ворота. Проснулась и Валя, быстро спустилась вниз и отодвинула задвижку. Вошла Татьяна Николаевна. Она удивилась, увидав дочь с Володей. Правда, ничего не сказала, но чувствовалось, что ей неловко за Валю. По словам Татьяны Николаевны, ничего опасного в деревне не было, и они пошли в дом. В сенях Володя шепотом признался девушке, что ему стыдно.

— Ничего, мама должна знать, что партизанам по-всякому приходится ночевать. Главное — как я себя веду.

— А я думал, что и тебе неловко.

Скоро пришла Татьяна Николаевна. Она рассказала о последних событиях в Слободе. Видела и того пленного, который предал своих товарищей. Он теперь бегает по домам в немецкой форме и выгоняет людей на работу в лес. Но после исчезновения Данилова гитлеровцы относятся к Копыцкому недоверчиво. Спать ему все равно приходится на полке в бане, хотя и без охраны.

— Он по дворам с оружием бегает? — спросил Володя.

— С винтовкой.

— И почему же каждый день?

— Работа разная. Вчера погнали на станцию, оттуда заставили везти на подводах цемент или еще что-то, не знаю. Другой раз в лес ведут или землю копать. Скоро опять забегает. Правда, на нашей улице распоряжаются солдаты, он — на соседней. Люди видели, как немцы избивали тех пленных. Ненавидят Копыцкого, но и боятся больше, чем гитлеровцев.

— Значит, мне нужно спешить. Плохо, что Копыцкий орудует не тут. Винтовку с собой не возьмешь, из пистолета можно прикончить, но поднимется тревога. Придется из бесшумки.

— Ты хочешь его убить? — удивилась Татьяна Николаевна.

— Да. Обязательно.

— Днем? У нас молодые хлопцы по улицам не ходят. Тебя любой немец задержит.

— Дайте какое-нибудь старое платье, только пошире.

Хозяйка открыла шкаф и достала коричневое платье с пояском.

— Вот-вот, хорошо, — кивнул Володя.

Он вышел в сени и скоро вернулся переодетый:

— Валя, дай мне свой карабин.

Он вложил в магазинную коробку два патрона для бесшумной стрельбы, засунул карабин под платье и подвязался поясом. Бесшумку и пистолет положил за пазуху. На голову повязал платок в горошек.

— Чем не женщина? Теперь пойду через огороды на Карпиловскую улицу. В каком бы дворе там лучше засесть?

— Где есть лошадь, — Татьяна Николаевна подвела хлопца к окну. — Видишь дом, крытый гонтом? А рядом, справа, еще хата. В ней живет старик, его каждый день куда-нибудь гоняют.

Володя шел быстро, рукой прижимая оружие к телу. Добравшись до нужного места, он лег между грядами, как раз напротив входа в сени, снял с головы платок и закрепил бесшумку на стволе карабина. Вскоре по улице прошли два немецких солдата, потом проехал грузовик и остановился невдалеке. Бойкач решил: «Наверное, грузовик повезет людей на работу».

Возле калитки остановились два немца. Один что-то говорил, второй молча размахивал руками. Но как только они вошли во двор, Володя в переднем сразу узнал Копыцкого. Тот открыл дверь сеней, пропуская напарника вперед, и, пока немец переступал порог, юноша успел прицелиться. Держась за ручку двери, Копыцкий шагнул следом, и тут щелкнул боек затвора. Все еще держась за ручку, предатель зашатался. А Володя мгновенно бросился за угол хлева, подсунул карабин под платье и побежал. Он был уже во дворе Татьяны Николаевны, когда на Карпиловке один за другим грохнули два выстрела.

— Пошли скорей, — вбежав в избу, сказал он Вале. — Я только переоденусь.

Огород Татьяны Николаевны упирался в болото, и они быстро пробежали его.

— Только сейчас вздохнул легче, — улыбнулся хлопец, когда деревня осталась далеко позади.

— Копыцкий один был? — спросила Валя.

— Нет, с немцем. Тот вошел в избу первым и не заметил, как Копыцкий зашатался и повис на двери. Ну и переполох поднимется среди гитлеровцев! Они же ничего не знают о нашей бесшумке. Даже Данилов спрашивал, что это за штука… Татьяна Николаевна что-нибудь говорила о нашем ночлеге?

— Задавала хитрые вопросы. Я призналась, что люблю тебя, но до свадьбы еще далеко. Закончится война, мы пойдем учиться. А ты ей понравился, говорит, парень хороший. Мы теперь в лагерь пойдем?

— Пожалуй, нет. Пошлю кого-нибудь из хлопцев, пускай доложит командиру, что с Копыцким покончено. Отряды охрану усилили, опасаются, чтобы этот предатель карателей не привел. Даже думали, не перейти ли в другое место. А мы начнем готовиться к самой сложной диверсии, какой у меня еще не было. Ты, понятно, с нами не пойдешь.

— Нет, пойду! Я буду рядом с тобой!

— Но это очень опасно;..

— А для тебя не опасно?

— Не одолел Копыцкий, значит, буду жить сто лет, не меньше.

— Володенька, я с тобой.

— Сказал — нет, и все! Ты будешь песни с баянистом петь, — улыбнулся Володя. — Одно задание командира и комиссара мы с тобой уже выполнили.

— Ты выполнил, а что я!

— Выполняли вместе. Не обязательно обоим стрелять.

— А какая операция теперь?

— Пригородный поезд ходит от Жлобина в Слободу и возвращается назад. Нужно взорвать мост и спустить состав в речку.

— Ты как выдумаешь что-нибудь, ужас берет! Не дождемся мы освобождения, хотя и армия наша уже близко.

— Я все делаю для того, чтобы освобождение пришло скорее.

Начался крупный дождь. Володя снял пиджак. Прикрыв им головы, они ускорили шаги.

Подрывники не ожидали, что командир вернется так скоро. Одни пели в избе у Войтика, другие отправились в соседние хаты к девчатам. Только Данилов сидел в одиночестве и дымил самокруткой.

— Папирос уже нет? — спросил у него Бойкач.

— Нет.

— Привыкай к самосаду. Деды всегда выручат.

— Почему так быстро? — спросил Федя Кисляк. — А говорили, что вернетесь суток через трое.

— Там нечего больше делать. Скопытили Копыцкого, все.

Данилов поднял голову и удивленно посмотрел на Бойкача. Очевидно, подумал, что и с ним могло такое же произойти, если бы не встреча с Володей. Сразу повеселев, переводчик поинтересовался:

— Как же вам это удалось?

— Во дворе, из бесшумки. Правда, был в платье Валиной мамы и бежал, как женщина.

— Признаться, я мало верил и успех, но неудобно было предупреждать командира, а тем более останавливать. Волновался за вас. Ох, как хорошо, что прикончили эту мразь! Ребята рассказывали о нем: первостатейный негодяй!

— Так, брат, и воюем. У нас фронта нет.

— Действительно, сложная война.

— Виктор, придется тебе отправиться в лагерь и доложить, что Копыцкий убит. Скажешь, что дня через три группа вернется. Если для нас срочных поручений не будет, можешь остаться в лагере. Старайся обходить деревни стороной.

Виктор вскинул винтовку на плечо и ушел. Володя сел возле старого Войтика и начал расспрашивать его о пригородном поезде. Старик сказал, что первый раз поезд уходит из Жлобина очень рано, а возвращается из Слободы, когда становится светло. Через полчаса — второй рейс. Немцы пользуются пригородным мало, больше ездят железнодорожные рабочие и служащие немецких учреждений. Сам Войтик лишь одни раз воспользовался им: съездил в Жлобин, когда его сын, партизанский связной, служил в полиции. После потери связи с Володей сын стал помогать диверсионной группе из-за Днепра, а недавно ушел к партизанам.

— Он для нас много полезного сделал, хороший парень, — сказал Бойкач.

— Последнее время за ним начали следить, пришлось скрыться.

— Домой не приходит?

— Был один раз. Из-за Днепра сюда не легко добраться.

Володя встал, прошелся взад-вперед по комнате, взял бинокль.

— Пойду понаблюдаю за железной дорогой.

Вышел во двор, приставил лестницу к стене хлева и забрался на крышу. Вначале осмотрел железнодорожное полотно, потом окрестности. «Что это за подвода поехала из Марковщины на Нивки?» — удивился хлопец и начал внимательно присматриваться, кто сидит на телеге. Сразу узнал Виктора: не пошел пешком, а решил ехать, для этого и взял у кого-то лошадь. «Погнал же его черт в Нивки, надо было стороной обойти! Вчера в деревне оставили труп немца, а сегодня он прется туда!»

Командир спрыгнул с крыши и побежал в дом.

— Федя, сейчас же разыщи Анатолия и быстро пришли его ко мне!

Федор исчез за дверью, а Бойкач продолжал ругаться, расхаживая по комнате. Правильно говорят: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет!»

— Товарищ командир, в чем дело? — спросил Данилов.

Володя не успел ответить, прибежал Толик.

— Быстрее седлай Вороного и мчись по дороге на Нивки. Виктор поехал туда на телеге, может быть, успеешь догнать. Отбери лошадь. Пускай идет пешком и, как я говорил, не заходит в деревни.

Анатолий убежал.

— У кого из ваших односельчан серый конь? — спросил у Войтика Володя.

— Серый с черным хвостом и гривой?

— Да.

— Во-он хатка, — показал старик через окно.

Бойкач не выдержал и отправился к хозяину лошади. Обычно крестьяне сами подвозят партизан от деревни к деревне, а Виктор поехал один. Неужели решил на подводе добираться до отряда? Это было для командира загадкой.

В избе он застал одну хозяйку. Та рассказала, что муж косит сено, а партизан спешил и пообещал оставить коня в Нивках, в первом же дворе при въезде в деревню. Хозяин должен вечером пойти и забрать.

Володя вернулся к Войтику, опять забрался на крышу и стал наблюдать. Было видно, как под горою около самых Нивок Анатолий остановился и повернул назад. А подвода уже исчезла из виду. «Не догнал, но почему не поехал дальше?» — задумался командир. И тут услышал, что со стороны Жлобина приближается поезд. Напротив Марковщины поезд остановился, из вагонов вышли несколько рабочих, и пригородный пошел дальше. «Наверное, завтра мы тебя отправим в последний путь», — подумал хлопец.

Прискакал Анатолий, и командир спустился с крыши. Он сразу заметил, что у Толика бледное лицо и нервно дрожат руки.

— Виктора, наверное, убили, — Анатолий почесал затылок. — Не видел, но думаю, что так. Как только он подъехал к деревне, послышались выстрелы. Я даже слышал крики немцев и решил туда не соваться.

Володя созвал ребят в избу.

— Случай с Виктором, — сурово заговорил он, — должен стать для всех уроком. Этот урок показывает, какое бездарное решение можно принять и погубить самого себя. Захотелось подъехать… Ведь это то же самое, как если бы мы с Валей сели на лошадей и поехали в Слободу. Да немцы за три километра от деревни увидели бы нас! Жаль его мать: потерять двух сыновей за один год. Зря я его послал. Думал, будет лучше, пусть посидит в лагере. А его, оказывается, нельзя было и на шаг от себя отпускать. Иван, с донесением пойдешь ты. Знаешь, о чем доложить командованию?

— Я слышал, что вы говорили Виктору.

— Стоит ли поспешно делать такое заключение? А вдруг Виктор жив? — высказала сомнение Валя.

— Как он может быть жив, если я слышал три выстрела из немецкой винтовки и даже голоса немцев? — не согласился с ней Толик.

— Как бы мы ни хотели этого, но спастись он мог только чудом. Гадать не будем. Иди, Иван, но держись подальше от Нивок. Напрямик, мимо болота: и ближе, и безопасней. Счастливой дороги, — пожелал на прощание Бойкач.

Настроение у партизан было испорчено. Все сидели молча. То ли случай с Виктором взволновал их, то ли ответственная операция, которую командир намечает провести завтра, заранее беспокоила каждого. Потеря товарища всегда оставляет отпечаток в душе каждого бойца. Человек задумывается тогда и о своей судьбе. Если бы знать, что тебя ждет!.. Обычно все волнуются перед ответственной операцией, перед разведкой в логове врага, а гибнут в большинстве случаев там, где смерти и не ждут.

— Калоша, сыграй полонез Огинского, — вдруг попросил Володя, — я его очень люблю.

Хлопцы немного оживились. Заиграл баян. Казалось, мелодия полонеза не заполняет избу, не вырывается за ее окна, а вливается в душу каждого партизана, бурлит в ней. Подперев рукой подбородок, Валя сидела возле стола и смотрела в окно. Большие черные глаза ее заблестели, как переспевшие вишни, омытые росой, в лучах восходящего солнца. Чуть трепетали ноздри, легкий румянец окрасил свежее лицо.

Володе очень хотелось знать, о чем думает Валя. Наверное, с каждым парнем бывает такое. Но это остается только желанием, а верить приходится одним словам. Володя верил всему, что говорила ему Валя. Глубокая задумчивость ее трогала хлопца.

Баян еще не умолк, когда в избу вошел высокий, сутулый, худой человек. Он поздоровался и остановил взгляд на переводчике. С минуту стоял молча. Не ошибся ли. А потом взглянул на Анатолия, и губы тронула улыбка.

— Проходите, дядька Дмитро! — сказал Толик.

Он знал этого человека. Дядька Дмитро, в прошлом лесник, стал партизанским связным. Он живет в Нивках. Анатолий еще вместе с Миколой несколько раз бывал у него.

Связной искренне рассмеялся, шагнул от порога:

— Я растерялся, думал, тут немцы с полицаями сидят.

— Что вы, это все свои, — улыбнулся Толик.

— Не вашего ли партизана убили у меня на глазах? Я узнал лошадь из Марковщины и решил прийти сюда.

Дядька Дмитро рассказал, что он косил за деревней в кустах и вдруг слышит: в конце деревни стреляют. А через несколько минут показалось, что кто-то бежит и стонет. Дмитро присел за куст. Мимо пробежал парень: в одной руке винтовка, вторая болтается и вся в крови. Возле канавы парень присел, снял кепку, зачерпнул ею воды и начал пить. Дмитро хотел уже подойти к нему, но невдалеке послышались шаги. Присмотрелся и увидел двух немцев. Они крались, как хищные звери, останавливались и рассматривали кровь на листьях березок, на траве. Поняв, что предупредить хлопца уже не удастся, Дмитро затаился под кустом. Сделав еще несколько шагов, гитлеровцы увидели партизана. Один из них вскинул винтовку, прицелился и выстрелил. Парень поднял голову, взглянул на небо и ткнулся лицом в траву…

— Боже ты мой, в жизни не видал такого зверства, — как от острой боли, сморщился рассказчик. — Фашисты оттащили труп от канавы, достали штыки и присели около него. Просверлили лоб, вырезали пятиконечную звездуи такую же звезду на груди. Потом вымыли штыки в канаве, забрали винтовку и со смехом, весело пошли назад. Я перенес труп в кусты и накрыл ветками.

Придя в деревню, Дмитро увидел у забора запряженную в телегу лошадь. Одна из женщин сказала, что на ней и приехал партизан. А в Нивки еще накануне прикатило много гитлеровцев. Они забрали труп своего офицера и сгоревший мотоцикл. По дороге ехать не решились, думая, что она заминирована, и двигались по полю. В деревне остались человек пятнадцать фашистов и грузовик.

— Неизвестно, в какую сторону пойдет грузовик, а то и в самом деле заминировали бы дорогу, — задумчиво сказал Бойкач.

— В Марковщину не поедут, побоятся, — покачал головой Дмитро.

— Знаю, но в сторону Жлобина или Слободы? Вы, дядька Дмитро, немного подождите нас. Соберемся и пойдем, похороним Виктора. Не по дороге пойдем, а в обход. Где Пылила?

— Тут он, у соседа.

— Вернее, у соседки. Сейчас же приведи его, Толик, и попроси там лопату. А ты, Федя, возьми лопату, топор и пару гвоздей у дядьки Войтика.

Войтик открыл сундук и достал простыню.

— Спасибо, — поблагодарил Володя. — Возьми, Валечка.

Близился вечер хмурого и долгого дня. Друг за другом партизаны молча шли среди кустов по мокрой траве. И только вблизи Нивок дядька Дмитро вышел вперед.

— Где-то здесь близко, — сказал он.

— Подойдем к канаве, оттуда вам легче сориентироваться, — предложил командир.

— Да нет, вон под тем кустом он.

Дядька Дмитро подошел, отодвинул ветки. Партизаны окружили труп и на минуту замерли.

— Давайте отнесем к дороге и похороним на обочине, — предложил Володя. — Павел, сруби вон тот дубок: временно поставим дубовый крест.

Над землей сгущался сумрак. Партизаны похоронили своего друга. Они не посадили цветы на свежей могиле, не смогли дать прощальный салют. Молча ушли, чтобы завтра опять вступить в бой и отомстить врагу за боевого товарища.

Вернулись в деревню, когда было уже совсем темно. Войтик сварил большой чугун картошки, поставил миску помидоров со сметаной. Даже принес сена, подготовил постель на полу. На этот раз Бойкач решил назначить часового: тревожила близость Нивок. Но хозяин заверил, что все равно не уснет.

— Дайте винтовку, я посторожу, — сказал он. — Каждый кустик знаю, каждый столбик, ночью никто не подойдет. Так что спите спокойно. А ты, Валя, ложись на мою кровать.

— Только обязательно разбудите на рассвете, мы должны успеть к поезду. Возле моста все как было, так и осталось?

— Раньше в домике было шестнадцать, а теперь четырнадцать немцев. Ночью по обе стороны моста стоят часовые. Как только начинает светать, один из них забирается в клетку на крыше.

— Это я знаю.

Взяв винтовку, Войтик вышел во двор.

— Хлопцы, давайте еще раз все продумаем и обсудим. У нас два вещевых мешка тола, гранаты есть у всех и повязки полицаев у каждого. Анатолий, к своей «эфке» привяжи еще две четырехсотграммовые шашки. Ты первый бросишь гранату в окно, и взрыв должен получиться очень сильный. Как только поезд остановится на полустанке, мы должны быть на месте. Данилов, а за ним Гриша — сразу на паровоз, чтобы немецкий машинист не успел поднять шум. Скажешь ему пару теплых слов, а Гриша пристукнет из пистолета. Думаю, в вагонах не услышат. После этого Данилов — к нам. Мы сядем в вагон, Гриша поведет паровоз. Скорость должна быть небольшой, потому что мост близко. Дальше действуем так: Данилов приглашает солдата перейти во второй вагон, из которого мы переведем рабочих в следующий. Как только солдат войдет, Анатолий бьет его из бесшумки. Ты не морщись! Они не миндальничали, расстреливая твою семью! Данилов приводит второго гитлеровца, потом последнего: немцы всегда ездят втроем. Если их окажется четверо или пятеро, будем бить из пистолетов, если еще больше, сойдем на остановке перед мостом, позовем Гришу, и сразу — отход. Но это на крайний случай. Возле моста Гриша останавливает поезд, я из бесшумки снимаю часового на крыше, все бежим к дому и бросаем гранаты в окна. В это время Павел несет тол к мосту. Валя, наверное, с нами не пойдет.

— Пойду!

— В какой же роли ты будешь, женщина-полицейский, что ли?

— Возьмешь мою винтовку, когда войду в вагон. Буду не полицаем, а его женой.

— Как вы думаете, хлопцы?

— Пускай идет, — в один голос ответили подрывники.

— Ладно, только я и на остановке буду с автоматом и с твоей винтовкой.

— Хорошо.

— Товарищ командир, почему на паровозе один машинист? — спросил Данилов.

— Тут всего пути пятнадцать километров. Видно, немцы считают, что кочегар не нужен. Я этим тоже интересовался.

— А какие обязанности выполняют в вагонах солдаты?

— Вроде проводников: в этом поезде могут ездить лишь те, кто работает на немцев. У посторонних и подозрительных солдаты проверяют документы. Есть еще вопросы?

Вопросов не оказалось, и Толик предложил ложиться спать. Но каждый продолжал обдумывать план действий. Володя не раз предупреждал, что бой всегда вносит в планы свои коррективы. Внесет ли завтра? Заранее никто не мог этого предсказать. Данилов подумал, что за всю войну он ни разу не участвовал в такой сложной операции. Вначале фашисты не придавали большого значения действиям партизан, описывая их в своих газетах как вылазки одиночек-бандитов или фанатиков. Данилов же среди этих ребят не увидел ни одного фанатика. Он упрекал себя за то, что раньше не подумал, чем может быть полезен для партизан. И теперь засыпал с радостным удовлетворением от мысли, что попал в такую группу. Здесь он сумеет проявить себя! У немцев был лишь их языком, а тут стал воином!

Спит Марковщина, укрытая темным покрывалом ночного неба, спит вместе с ней и группка партизан. Зато над Слободой время от времени влетают ракеты. Тревожно спит гитлеровская дивизия. Да и как не тревожиться, если за одну ночь был тяжело ранен генерал, сгорел штаб, а сутки спустя от партизанской пули погиб их верный слуга Копыцкий…

Перед рассветом с поста вернулся Войтик и зажег лампу. Пора вставать. Хлопцы начали переодеваться: снимали рубашки, брюки и у Пылилы, как у старшины, получали немецкую форму и нарукавные повязки полицаев. По очереди смотрелись в зеркало. Каждому казалось, что чужая форма не может скрыть его истинную принадлежность. Послышался смех, посыпались шутки и неожиданные клички. Пылилу тут же прозвали «Фриц — арийская кровь», и тот обиделся, даже рассердился.

— Если бы ты теперь зашел к самому фюреру, — не удержалась и Валя, — он бы не усомнился, что ты не Фриц.

— Правильно, — подхватил Толик, привязывая шашки взрывчатки к гранате. — Еще и оставил бы в Германии, чтобы Павел мог участвовать в племенном деле по выведению чистой арийской расы.

— А что? — ухмыльнулся Пылила. — На такое дело я, пожалуй, пригодился бы.

Все захохотали.

Забросив вещевые мешки за плечи, диверсанты вышли из дома и направились к железной дороге. Вскоре на слободскую станцию прибыл пригородный поезд.

— Оттуда паровоз пойдет задом, — сказал командир Данилову.

Дойдя до насыпи, группа остановилась на вытоптанной площадке. По шпалам шагали два обходчика. Бросив взгляд на мнимых полицаев, немцы прошли дальше.

— Что это за солдаты? — спросил Данилов.

— Охраняют определенный участок дороги, — ответил Бойкач. — Скоро повернут назад.

На остановку пришли еще три человека в потрепанной одежде, рабочие-путейцы. Приближался поезд.

Володя наблюдал за товарищами, которым с трудом удавалось спокойно стоять на месте. Он и сам чувствовал, как до предела напряглись его нервы. Наконец поезд остановился, и командир увидел, как Данилов и Гриша быстро поднялись в будку машиниста. Через минуту там довольно громко хлопнул выстрел, Данилов спрыгнул на землю и подбежал к группе.

Паровоз начал рывками трогаться с места. Диверсанты вскочили в вагон. В нем сидело человек десять мужчин в гражданской одежде. Бойкач быстро прошел в задний вагон, но и там немцев не оказалось. Вернувшись, Володя попросил пассажиров пройти в конец поезда. Некоторые сразу встали и пошли, а человека три-четыре сделали вид, будто не слышат. Станут они, важные птицы из немецких учреждений, подчиняться какому-то полицейскому… Бойкач подмигнул Данилову, и тот, подскочив, так облаял «птиц» на чистейшем немецком языке, что они мгновенно исчезли.

В опустевшем вагоне остались только партизаны.

Бойкач и Данилов перешли в соседний, ближе к паровозу. Вот они, три немца: двое сидят рядом, один напротив. Подойдя к ним, Данилов что-то сказал одному из немцев, и тот послушно последовал за ним. Володя отправился дальше. Больше в поезде гитлеровцев не было. Вернувшись, он увидел, что Данилов уводит сразу обоих немцев. Одного Анатолий прикончил из бесшумки, а второго переводчик пристрелил из пистолета.

— Больше в вагонах немцев нет, — сказал командир, — я проверил. Толик, дай бесшумку, скоро мост.

В окнах зеркалом блеснула река. Гриша убавил скорость.

— Подъезжаем. Приготовиться! — Володя вышел в тамбур. — Толик, станешь за мной, я отдам тебе винтовку. А вы разойдитесь по другим тамбурам.

Заскрежетали тормоза, и поезд остановился. Гитлеровец на крыше дома с удивлением посмотрел на паровоз. Володя прицелился ему в грудь и выстрелил. Выстрела никто не услышал, а немец упал на колени, скорчился, но тоже успел выстрелить в ответ. В окно полетела брошенная Анатолием граната. Володя шмыгнул возле двери и бросил гранату в другое окно. Взрывы, один за другим, встряхнули весь дом. Командир бросился в коридор, как вдруг у него перед глазами промелькнула длинная ручка немецкой гранаты и полетела прямо под ноги Федору. Володя выпустил очередь из автомата в дверь, и на порог, головой вперед, вывалился фашист в нательной рубашке.

Командир поспешил к Феде. Тот лежал на земле и, будто крыльями, размахивал руками. Осколки гранаты разорвали Федору живот. Володя приподнял голову товарища, но глаза его уже потускнели.

В стороне, согнувшись, ойкала Валя.

— Меня ранило, — сказала девушка, показывая на ногу выше колена. Кровь текла из раны в сапог. Бойкач сорвал с себя сорочку и перевязал рану. Из дома слышались одиночные выстрелы: Данилов и Анатолий добивали раненых гитлеровцев.

Командир побежал к мосту. Там уже стоял Павел с вещевыми мешками.

— Некоторые пассажиры хотели удрать через мост, но я их повернул назад, — сказал он.

— Молодец! Неси большой мешок на середину моста.

Володя подложил две плитки тола под балки моста около самого паровоза и соединил их детонирующим шнуром. К одной плитке прикрепил капсюль-детонатор с полуметровым отрезком бикфордова шнура. Наибольшие заряды тола он положил на середине моста, возле быков. Там бикфордов шнур был покороче. Командир решил сначала взорвать середину моста, пустить поезд, а потом взорвать мину с края. Таким образом половина моста разрушится и вместе с паровозом рухнет в реку.

— Павел, беги! — Володя поджег бикфордов шнур и поспешил ко второй мине.

На середине моста прогремел взрыв.

— Гриша, пускай паровоз и удирай! — крикнул командир.

Паровоз тронулся и медленно пополз по мосту, уткнулся тендером в прорыв и забуксовал. Грянул второй взрыв, и паровоз, волоча за собой вагоны, вместе с половиной моста полетел в речные волны.

Тем временем обыскали дом. В боковушке нашли много сыра, консервов, сигарет. Но командир приказал взять только два пулемета, автоматы и винтовки: придется нести тело Федора и помогать Вале.

— В боковушке есть носилки, — сказал Анатолий.

— Положите на них Федора, надо быстрее уходить.

Путь предстоял далекий и почти все время полем. Вале было очень тяжело идти. Она и сама не знала, что в ноге сидит еще один осколок, впившийся в мякоть до кости. Володя снял с ноги девушки сапог, осмотрел рану и увидел острый конец толстого металлического осколка. Попытался вытащить его, но пальцы соскальзывали. Тогда Володя прилег, крепко стиснул конец осколка зубами и потянул к себе. Валя вскрикнула, упала на траву, но осколок уже был в зубах у Володи. Только теперь из раны ручейком потекла кровь. Бойкач туго перевязал рану и натянул сапог.Девушка поднялась, сделала несколько шагов.

— Кажется, теперь легче, — неуверенно сказала она.

— Давай я понесу тебя, догоним ребят.

— Что ты, пойду сама.

— Как это вы с Федором попали под гранату?

— Заметили на пороге коридора немца в белом, но он быстро бросился назад. Мы за ним, а он — гранату…

— В таком бою всегда нужно прижиматься к стенам дома, а вы…

— Ой, как жалко Федю, — поморщилась Валя и остановилась, держась за Володино плечо. — Какие-то мурашки перед глазами забегали.

— Не хочется даже в отряд ехать. Двух человек потеряли. Так через неделю от группы ничего не останется.

— А сколько мне придется пробыть в лагере?

— Это тебе врач скажет.

— Пока буду лежать, ты никуда не пойдешь.

— Почему?

— Не пущу!

— Милая моя, думаешь, без тебя меня убьют? Я же говорил: если Копыцкий не убил, то буду жить долго.

— Все равно не пущу!

Пока они добрались до дома Войтика, хлопцы успели переодеться и запрячь лошадей. Командир тоже переоделся, туже подтянул седло на кобыле, и группа двинулась в путь.

— Куда поедем? — спросил Пылила.

— В Дубовую Гряду. Надо похоронить Федю Кисляка в родной деревне, в присутствии матери, родных и односельчан.

В полдень диверсанты были в Дубовой Гряде. Володя попросил стариков сделать гроб и вместе с Валей отправился к матери. Мария испуганно глянула на сына, порывисто прижала к груди:

— Боже, как ты изменился! И Валю не узнать…

— Федя Кисляк погиб, а Валя ранена. Нужно сделать перевязку.

— Сейчас простыню разорву.

На улице громко затарахтели колеса телеги и утихли. Володя глянул в окно: подъехали его ребята, даже кобылу пригнали.

— Что-то неладное. Пошли, Валя.

Во дворе встретили Анатолия. Тот крикнул:

— Возле болота немцы!

— Много?

— Человек тридцать.

— Поехали!

Володя вскочил в седло и, сдерживая кобылу, поехал позади телеги. Поравнявшись с Комячовой хатой, он бросил взгляд на окна. Опершись на подоконник, на улицу смотрела Зина. Вдруг она оттолкнулась руками от подоконника и исчезла. И все же Зинин взгляд тронул хлопца, хотя он и не понял почему. Потому ли, что Володя убил Копыцкого, или прежние их отношения эхом отозвались в душе?..

Дубовая Гряда осталась далеко позади. Партизаны ехали по лесной дороге. Володя поравнялся с телегой и спросил у Вали, как она себя чувствует;

— Больно, особенно когда телегу на корнях трясет, — ответила девушка.

— Терпи, Валечка, скоро доедем.

Невесело было у командира на душе. Легко возвращаться в лагерь, когда выполнишь задание и все твои бойцы целы. И как тяжело сейчас… Он задумался, долго смотрел вперед, где переплетенные лапы елей создавали над дорогой замысловатый туннель.

14

Аисты покинули свое гнездо на вершине дуба. Теперь они не возвращались даже на ночь, хотя улетать на юг было еще рано. В гнезде чирикали воробьи. Они любят аистиные гнезда, весной и летом выводят в них своих детей. Но устраиваются жить не в каждом: воробьям необходимо присутствие людей. Не было бы здесь партизан, не прилетели бы и воробьи из сожженных фашистами деревень. А теперь вот скачут по тропинкам лагеря, лезут на кухне под столы — подбирают крупу и хлебные крошки. Желторотым птенцам своим с утра до вечера носят гусениц, мух, жучков, очищая лес от вредных насекомых. И любопытно, что здесь, в глубоком лесу, где люди всегда вооружены, воробьи их не боятся. Стоит партизанам перейти в другое место, как и воробьи в отлет. Может быть, и не полетят за партизанами, но обязательно переберутся в какую-нибудь деревню или к землянкам, в которых теперь приходится жить многим. Кажется, не было бы людей, не стало бы и этих сереньких пташек. Погибли бы они, особенно зимой.

Володя подошел к дубу, глянул на гнездо аистов и подумал: «Улетели куда-то на приберезинские луга длинноклювые великаны и ловят там ужей и гадюк». Хотя хлопец и не видел, как аист расправляется с гадюкой, но читал об этом. Да еще бабушка рассказывала ему интересную легенду об аисте.

Дал бог человеку завязанный мешок и говорит: отнеси на болото и закопай, только смотри не развязывай. Но человек был очень любопытный. Решил развязать мешок и посмотреть, что в нем. И едва развязал, как все гады выскочили и расползлись. Бог узнал об этом, рассердился и сказал человеку, что будет он аистом до тех пор, пока не переловит всех гадов, которых выпустил. Так с тех пор уже много тысячелетий ходит бедняга и всматривается себе под ноги: ищет, где ползет уж, слизняк, гадюка…

Много разных легенд рассказывала бабушка своему внуку. И Володя, когда был маленький, верил в них. Рассказала она и о появлении кукушки, лягушки.

Жил-был человек-колдун. Стоило ему захотеть, и он мог превратиться в птицу, волка. Были у него жена и дочь. Однажды они поссорились. Муж-колдун вышел из хаты, залез на сеновал и лег отдохнуть. Жена и дочь сговорились, подперли двери и подожгли сеновал. Когда загорелся и сам колдун, он крикнул: «Тебе, моя жена, век куковать и своей пары не знать, а тебе, моя дочь, век об землю биться». Так жена колдуна стала кукушкой, а дочь лягушкой.

Вспомнив эти легенды-небылицы, Володя улыбнулся, сорвал несколько желудей с ветки дуба и отправился в шалаш к Вале.

Девушка лежала на сеннике, держа в руках газету. Увидев Володю, она отвернулась, закрыла газетой лицо и заплакала. Бойкач присел рядрм.

— Миленькая, — ласково заговорил он, — ты обиделась, что я вчера к тебе не зашел? Напрасно, утром я забегал, но ты так сладко спала, что пожалел будить. А вскоре вместе с группой ушел на задание. Если б ты знала, на какое задание мы ходили!

И Володя рассказал, что несколько недель назад из штаба соединения пришел приказ принимать в партизаны всех парней, мужчин и девчат даже без оружия, потому что гитлеровцы при отступлении устраивают облавы и вывозят наших людей в Германию.

Отряд быстро рос. И вот разведка доложила, что в Жлобине остановилась воинская часть, якобы готовящаяся снова блокировать партизан. Командование бригады решило сделать запас продуктов хотя бы дней на десять.

В разговоре с командиром роты Володя предложил не посылать новичков на заготовку продуктов: не зная границ партизанской зоны, они по ощибке начнут брать скот, муку и другие припасы у партизанских семей или у тех, чьи сыновья и отцы сражаются на фронте. Воробейчик одобрил это предложение, тем более что Бойкач сам вызвался съездить на выполнение задания. Еще раньше Володя слышал, что в бараках довоенной МТС, рядом со слободской станцией, живут семьи полицейских. Партизаны туда не заходят. А говорят, в хлевах там полно свиней. Почему бы не «позаимствовать»?

Группа все время шла лесом. Обогнули Слободу и во второй половине дня были в кустах недалеко от бараков. До вечера наблюдали. В бараки забегали полицаи, но на ночь все они отправились в казарму на станцию, превращенную в своеобразную крепость: вокруг двух кирпичных домов деревянные, засыпанные песком завалы, над ними колючая проволока, в завалах бойницы. На путях стоят какие-то вагоны.

Наступила полночь. Партизаны пробрались во двор, сразу вывели из хлева лошадь и запрягли в телегу. Потом открыли свинарник, где за перегородкой из жердей, головой к двери, лежала огромная свинья, а по другую сторону перегородки штук пять подсвинков. Прикрыв перчаткой зажигалку, Володя посветил, а Анатолий просунул между жердей бесшумку и выстрелил в голову свиньи.

Бойкач не понял, что произошло дальше. Вдруг разом рухнула перегородка, и он вылетел на свинье за двери, упал и обжег руку зажигалкой. Свинья с пронзительным визгом носилась по двору, запряженная лошадь бросилась к воротам, зацепила, разнесла их и умчалась по полевой дороге. Со станции по крыше хлева ударила пулеметная очередь, только щепки посыпались. Партизаны мгновенно залегли. Свинья все еще хрипела посередине двора, с ночного поля доносилось тарахтение телеги, и тут по ней начал бить миномет.

Володя поднялся и подошел к свинье — посмотрел, не доходит ли. Но она сидела неподвижно, и лишь в горле клокотала кровь. Хлопец пнул сапогом в лопатку, чтобы свалить ее, но свинья вскочила и опять завизжала. Пулеметная очередь на этот раз пришлась по двору. Пули пробарабанили по штакетнику, отскочив рикошетом от земли. Володя бросился со двора, за ним все хлопцы.

— Гори она огнем, эта зараза! — выругался командир и упрекнул Анатолия: — Ты же выстрелил в лыч, и пуля вышла под шеей!

— Я бил между глаз, — оправдывался Толик.

— А может, надо было между ушей. Черт его знает! Такая работа не для диверсантов.

По дороге ребята пробовали шутить над командиром, лихо проехавшимся на свинье, но тот, все еще сердясь, не реагировал на шутки.

— Пошли мы, Валечка, в Дубравку, — продолжал хлопец. — Люди дали нам буханок десять хлеба. С тем и вернулись.

— Почему же ты сразу ко мне не зашел?

— Задержался в землянке у Воробейчика, там все начальство собралось. С полчаса хохотали над моим рассказом о том, как брали полицейскую свинью…

— А что командир сказал?

— Что? Не поп, говорит, так и не облачайся в ризу.

— Видишь, — улыбнулась Валя, — пошли без меня, так и со свиньей не смогли справиться.

Володя нагнулся и начал целовать ее. Девушка высвободилась.

— Что ты делаешь? Увидят! — прошептала он.

— Пускай смотрят, при всех буду целовать тебя.

— Вон сколько девчат в отряд пришло, они засмеют нас. Это не хлопцы, которым все равно. Все ребята из нашей группы уже знают или догадываются о наших отношениях, а никто слова не сказал. Были бы это девушки…

— Я девичьих душ не знаю, кроме твоей. Скажи лучше, как нога?

— Лежу спокойно — не болит. Но врач пока не разрешает ходить.

— И не нужно. Пока что я из отряда никуда не уйду. Только пошлю двух наших ребят за Березину, под Речицу.

— Зачем?

— Там была до войны в лесу смолокурня, и осталось много смолы, Они должны привезти сюда бочку: есть идея сжечь деревянный мост у Днепра, в устье Добасны. Это на окраине Жлобина. Мост длинный, я по нему еще до войны много раз ходил. Правда, теперь там очень сильная охрана, но больше полицаев, чем немцев.

— Опять что-то выдумываешь. Хватит с тебя одного моста. На нем будто в пекле побывали, а теперь лезешь в Жлобин. На тот мост нужно всем отрядом идти.

— Отрядом? — удивился Володя. — Чтобы ввязаться в бой со жлобинским гарнизоном? Нет, достаточно нашей группы. Мне нужна только связь с двумя полицаями, которые в условленную ночь будут в числе охраны. А потом Данилов тихо снимет немца возле казармы, и пошло… Вот, миленькая, как, — хлопец взял руку девушки и поднес к губам.

— А я встану и поговорю с командиром роты. Он тебе не позволит это делать. Воробейчик не захочет, чтобы группа погибла.

— Ты будто сговорилась с ним. Он почти то же самое твердил мне перед прошлой операцией. Но есть еще и отрядные, и бригадные командиры. А Сергеева я убедить сумею, он мне верит.

— Скоро наши придут, а ты хочешь голову сложить. Почему другие партизаны так не лезут на рожон?

— Мы — диверсионная группа, у нас свои цели, задачи и свое назначение. Видишь, занялся я хозяйственными делами, на свинье проехался, а толку не получилось.

В шалаш заглянул политрук роты.

— Вот где он, — улыбнулся Пинчук. — Был бы я девушкой, так позавидовал бы раненой.

— А почему не мне? — спросил Володя.

— С таким орлом бесполезно в этом деле тягаться.

— Не переоценивайте меня. Вы командир и можете любому орлу крылья обрезать, как Лжесаблин сделал со мной.

— Ну, Лжесаблин — исключение. Пойдем, Володя, к Булынке.

Бойкач встал, одернул гимнастерку, поправил пилотку и повернулся к девушке:

— Валечка, я еще зайду.

В землянке командир отряда и начальник штаба сидели над картой.

— Бойкач, найди Данилова, и оба ко мне, — распорядился Булынка.

— Есть! — Володя вышел.

Подрывники всегда держались немного в стороне от остальных партизан. Откуда появилась такая традиция, никто не мог бы сказать. Вначале получилось так, что они последними строили свой шалаш, а поэтому строили на окраине лагеря. Со временем окраина и закрепилась за ними, где бы ни останавливался отряд.

Сейчас в шалаше негромко играл баян, ребята без слов напевали мелодию вальса. Володя вызвал Данилова.

— Нас приглашает командир отряда.

Данилов торопливо отряхнул брюки, застегнул пуговицы френча.

— Неудобно, — провел он ладонью по щеке, — не успел побриться.

— Что ты, Николай, у нас на это не обращают внимания. Можешь отпустить бороду хоть до пояса.

— Нет, мы должны встречаться с немцами, а они даже на карикатурах рисуют партизан с бородами.

— Верно, я об этом не подумал.

В землянке Булынка пригласил их сесть.

— Слушай, Данилов, это ваша дивизия — я имею в виду ту, в которой ты служил, — прокладывала железнодорожную колею в сторону Шатилок?

— Один батальон нашей дивизии. Мы тогда стояли в Жлобине, а батальон готовил колею, чтобы поездом подвозить строительные материалы к укреплениям.

— Почему же ее проложили только до леса?

— Считали, что пока достаточно. Планировалось проложить дальше, когда закончится строительство укреплений около Слободы.

— А скоро оно закончится?

— Не могу точно сказать. Но торопятся. Возможно, и скоро.

— Володя, может быть, стоит заранее поставить на насыпи около леса десятка два противотанковых мин? Начнут гитлеровцы класть рельсы дальше, они и сработают.

— Согласен, товарищ командир. Только нужно, чтобы столяры сколотили из досок ящички для мин нажимного действия. Натяжного действия не годятся, немцы заметят их и снимут. А ящичек закопал в землю, и пускай стоит.

— Сделают, размеры ты им сам дай. Данилов, не знаешь, где уже построены укрепления, а где только намечаются?

— Интересовался. — Данилов склонился над картой. — Где тут Слобода?

Булынка подчеркнул название деревни и передал карандаш Данилову. Тот начал ставить на карте точки и тире, а там, где строительство намечалось, вопросительные знаки. Булынка и Хоромец внимательно следили за движениями его руки.

Командиру отряда было лет тридцать, но худощавое, клинообразное, морщинистое лицо его выглядело старше. Тонкие губы словно подчеркивали строгость Булынки, а серые глаза, глубоко сидящие под покатым лбом, смотрели прямо и открыто. Володя только теперь заметил, что, когда командир отряда поворачивает глаза, у него нервно дрожат веки. Наверное, результат контузии, полученной в начале войны.

— Так… Эти координаты мы сообщим дальше. Нужно, чтобы наша армия знала о гитлеровских укреплениях около Слободы, — сказал Булынка и начал складывать карту.

— А второй вопрос? — подмигнул начальник штаба. И командир отряда с улыбкой обратился к Володе:

— Наседает командир разведки, чтобы из твоей группы забрать Данилова.

У Бойкача заходили желваки на скулах, раздулись ноздри. Булынка постарался успокоить его: мол, он только спрашивает, а решения никакого еще не принимал.

— Тогда скажите, зачем он им? — произнес Володя.

— Для разведки, — вмешался Хоромец.

— Ездить по партизанской зоне и наблюдать, куда направляются немцы? Скажите своему новому начальнику разведки, что он еще мало знает партизанскую борьбу! Наша группа по чужим разведданным никогда не действовала и действовать не будет. Мы в первую очередь сами разведчики. Позовите начальника разведки и устройте ему и мне экзамен. Даже не мне, а хотя бы Павлу Пыл иле: убежден, что Павел лучше знает сегодняшнее положение во всей зоне, до самого Жлобина, чем командир разведки! Впрочем, зачем я все это доказываю? Спросите у Данилова, где он считает себя наиболее полезным.

Данилов сразу сказал, что не хочет уходить из группы Бойкача. Раньше он не представлял себе, что есть партизаны, практически оказывающие такую большую помощь Красной Армии в деле разгрома врага. И в первую очередь — это партизаны-диверсанты.

— Видите? — обратился Булынка к Пинчуку и Хоромцу. — Убедились? Я вообще не хотел ставить этого вопроса. Хлопцы правы: они не просто диверсанты, а диверсанты-разведчики. Стоит именно так назвать их группу, как все требования командира разведки отпадают. Хорошо, ребята, можете идти.

— Не люблю я таких командиров, — выйдя из землянки, сказал Володя Николаю. — Не может командовать своим подразделением так, чтобы оно всегда было в действии, в повседневных поисках новых методов разведки, борьбы, а все путает, всех поднимает. Ведь ни один разведчик еще не бывал в Слободе, где уже столько времени стоит вражеская дивизия! А у него есть чудесные ребята, только он не умеет организовать их, направить туда, куда надо.

— Когда я радом, с командиром, могу сделать все, что он скажет. А самостоятельно принимать решения еще не смог бы, для этого нужен опыт, — задумчиво произнес Данилов.

Они подошли к своему шалашу. Володя вызвал Калошу и попросил зайти с баяном к Вале. Пригласил и Николая, но тот ответил, что должен выстирать кое-что из своего белья.

Валя обрадовалась:

— Вот молодцы, даже с баяном! А то так скучно лежать.

Увидев баяниста, две незнакомые девушки подошли к шалашу и остановились у входа. Калоша пробежал пальцами по клавишам. Володя запел:

И чем дальше он пел, тем сильнее и сильнее звучал его голос. Девчата присели. Когда Володя умолк, они попросили повторить песню. Но хлопец запел другую:

— Товарищ партизан, — не зная, как к нему обратиться, спросила одна из девушек, — где вы научились петь такие песни?

— У меня их целая тетрадь.

— Как бы их переписать?

— Попросите у Валечки, тетрадь у нее.

— Дайте, пожалуйста, мы вам быстро вернем.

Валя достала из-под подушки и протянула тетрадь.

Девчата ушли.

Женщина, принесшая ужин для Вали, удивленно посмотрела на Калошу, которого еще не знала, а потом на Володю. И сразу улыбнулась, поздоровалась с ним: Бойкача она кормит уже второй раз, видела, как плакала по нем Валя, да и сама не раз вытирала слезы. Сейчас тетя Настя была очень довольна, что юноша и девушка вместе. Она иначе и не называла их, как своими детьми.

— Может, и тебе, Володя, принести ужин?

— Что вы, тетя Настя, я же здоров. Сейчас приду на кухню.

Калоша ушел. Женщина присела на его место.

— Как я рада, — заговорила она, — что вы вместе. Смотрю на вас, вспоминаю свою молодость, и самой легче жить. Я тоже любила парня, в одной комсомольской ячейке были. Его в тридцать первом году кулаки через окно застрелили. Ой, сколько я слез пролила! Он на тебя был похож, Володя. Когда первый раз увидела тебя, подумала, что вот погибнет человек, а все же через несколько лет где-то родится такой же. И Валечка такая славная. Береги ее, сынок, уважай.

Валя доела гречневую кашу с молоком, отдала тете Насте миску и поблагодарила.

— На здоровье, дитя мое, скорее вставай. Пойдем, Володя, тебя накормлю, — сказала та.

Володя ушел следом за женщиной, а Валя положила руки под голову и закрыла глаза. И поплыли перед ней картины прошлого. Увидела себя на жлобинской станции, где их, женщин и девчат, гитлеровцы вталкивали в вагон для отправки в Германию. И вот представила себя в чужой стране… Мелькают лица фашистов, которых видела здесь, на белорусской земле. Все они смотрят на нее как на существо, не имеющее ни разума, ни души, ни человеческих чувств вообще. Как страшно! Валя открыла глаза. «Хорошо, что я лежу тут. Хотя уже темнеет, но сейчас придет Володя. Почему фашисты считают нас животными, а не людьми? Разве Володя глупее или слабее какого-нибудь фрица? Нет! Был бы глупее, не бил бы так смело и беспощадно «умных» вояк! Гитлеровцы еще опомнятся и признают наш ум», — думала Валя.

Грустно человеку одному, тем более, когда он прикован к постели. Какие только мысли не лезут в голову! Радостно и весело на душе, когда ты кого-то ждешь, но нестерпимо горько, если он не приходит в назначенное время.

Вале казалось, что Володи нет очень долго. Девушка встала, немного прошлась по лагерю и вернулась в шалаш. И тут, наконец, появился Володя.

— Думала, ты уже лег спать. А я только что вставала.

— Зачем?

— Выспалась. Что же теперь делать в такую длинную ночь? Раньше ночи пролетали мгновенно.

— Валечка, разведчики рассказали, что партизаны из нашей бригады перехватили немцев, направлявшихся в Дубовую Гряду. Помнишь, мы от них удирали. Больше десяти человек убили, двух раненых взяли в плен, остальные разбежались по болоту. И обоз с зерном вернули. Пленные говорят, что прислали нового командира дивизии, а он всего боится. Дом, где он живет, охраняет полвзвода солдат. Без охраны шага не ступит. А я подумал: Сергеев обещал направить засады, но их все нет. Ведь и из нашего отряда одна рота тоже где-то в засаде.

— Поэтому ты и задержался?

— Нет, еще заходил к столярам, дал заказ на ящики для мин.

— А я думала, что уже поздно и ты постеснялся прийти.

— Я никого не стесняюсь и сегодня буду спать здесь.

— Но что люди скажут!

— Пускай говорят. Обо мне слухи шли, что я убит, а я жив… Какая ты теплая, а у меня нос холодный, да?

— Нет.

— Признаться от чистого сердца, я даже доволен, что тебя ранило. Только, конечно, легко, — шептал хлопец.

— Володя, что ты говоришь?

— Сжечь мост через Добасну будет очень трудно, но мы пойдем. И я рад, что тебя не будет там. Страшно представить себе, что враги убьют тебя или меня… А когда я один, у них шансов наполовину меньше.

— Не понимаю я твоей теории. Небось, считаешь — какая, мол, от нее польза…

— Нет, не считаю. Еще один винтовочный ствол в сторону врага нам не помешает. Просто жалею тебя, — Володя крепко обнял девушку и прижал к себе.

— Не нужно, нога болит. Ты что, так и будешь всю ночь спать?

— Сниму сапоги и усну. Завтра придется идти под Слободу ставить мины на железнодорожной насыпи.

— Ты же говорил, что будешь долго в лагере.

— Я был бы, но посылает командир отряда. Это задание совсем легкое.

— Завтра же и назад?

— Ага.

Валя умолкла, притих и Володя. Оба лежали и смотрели через вход в шалаш на небо, по которому круглый шар луны быстро мчался на запад. Нет, это не луна мчится, а облака плывут с запада. Чуть покачиваются под ветром деревья, в лунном свете поблескивают листья. Но и луна не стоит на месте. Вот она передвинулась в просвет между деревья ми и лунный свет упал на забинтованную ногу девушки. Володя поднял голову и натянул на ногу одеяло.

— Не спишь? — спросила Валя. — И я нет. Нога что-то горит. Днем ничего, а ночью хуже.

— Нужно накрывать ее, в тепле раны лучше заживают.

— Кто это тебе сказал?

— Я, может, тяжелее был ранен, знаю.

— А моя нога не чувствует холода.

— Не чувствует, только колено как лед.

— Я лежала и думала: что мы будем делать, когда придут наши? Представляла себе, как идем по улицам красивого города, в какой-нибудь институт.

— Теперь нет красивых городов, все разрушены.

— А Москва — нет.

— Ты хочешь в Москву? Тебя туда не пустят.

— Ну и пускай. А тебя?

— О, миленькая, таких героев много, всех в Москву не заберешь. Придется восстанавливать свои города, скажем, наш Гомель или Минск, и учиться там… Будут люди, будут чудесные города, будет и жизнь…

Валя заметила, что Володя говорит с паузами, засыпает, и умолкла, хотя сама уснула не скоро. Она слышала, как прошумел дождь, невдалеке заржала лошадь, словно малое дитя, прокугукала сова. И наконец наступила тишина.

Утром Бойкач сбегал в мастерскую, где сколачивали ящики, и группа начала готовиться к выходу. С командиром отправлялись четверо хлопцев, поэтому решили ехать не верхом, а на подводе. Пылила и Иван ушли за Березину, чтобы привезти смолу. Калоше, несмотря на его возражения, пришлось остаться в лагере. Впрочем, парень не очень переживал по этому поводу: ведь его, как и других участников уничтожения железнодорожного моста и пригородного поезда, командование представило к правительственной награде. Не представили только командира группы, и Володя знал почему. Сергеев сказал, что за свой поступок Бойкач заслуживает сурового комсомольского взыскания. Даже если бы он бросил гранату под ноги только себе, все равно должен был бы понести наказание. Правда, командование учло все обстоятельства, при которых произошел этот позорный поступок, и решило простить Бойкача. Однако с награждением все же воздержались. И хотя Володя еще раньше был награжден дважды, такое решение все же обидело его. Правда, перед друзьями вида не подавал. Тем более что сполна рассчитался с предателем, который чуть не довел его до преступления. А себя убеждал, что другого выхода у него в ту минуту просто не было.

Опираясь на палку, Валя вышла проводить друзей.

— Давай с нами, — в шутку предложил Анатолий. — У нас задание такое, что можно и с палкой выполнить.

— Смеешься, а мне так не хочется оставаться одной.

— Как одной? Столько народу! — Анатолий обвел лагерь рукой.

— С ними — не то.

— А с кем тебе то? — хлопец подмигнул, кивнув в сторону Бойкача.

— Правильно сказала, — Володя чмокнул девушку в щеку и направился к подводе.

Ехали быстро: железнодорожную насыпь командир собирался заминировать днем. Мины придется хорошенько замаскировать. Недаром ребята взяли баклаги с водой: ночью прошел дождь, и разрыхленную землю на минах надо будет побрызгать водой, чтобы она, подсохнув, не отличалась от остальной.

— Сегодня поедем по новой дороге, — сказал Володя Анатолию, который правил лошадьми.

— По какой новой? — спросил тот.

— По старой немецкой, для нас она и будет новой. Помнишь, они проложили ее, еще когда ходили поезда.

— А, знаю. Там будет значительно ближе.

Только выехали на бывшую немецкую дорогу, как лес содрогнулся от мощных взрывов, а со стороны Слободы донеслись взрывы потише. Ребята недоуменно переглянулись. Но, услышав новые, поняли: фашисты обстреливают из орудий Волчий Лог, где прежде располагалась бригада. Кто-то подсказал гитлеровцам это место, но с опозданием.

Володя спрыгнул с телеги и почти на четвереньках взобрался на крутую железнодорожную насыпь. Посмотрел в бинокль и удивился: на краю леса, на путях, стояло что-то, немного похожее на паровоз. Вдруг оттуда в сторону леса вырвались клубы дыма. В Волчьем Логе опять послышались взрывы. Над лесом появился немецкий самолет — корректировщик. Видно, он и обнаружил в Волчьем Логе землянки и шалаши, которые партизаны не уничтожили перед уходом. А сейчас на железнодорожном пути стоял гитлеровский бронепоезд и вел артиллерийский огонь по давно покинутому бригадой лагерю.

Бронепоезд прибыл на слободскую станцию в ночь перед диверсией подрывной группы на мосту. С какой целью он прибыл, неизвестно. Возможно, для поддержки блокады, намечавшейся гитлеровцами. Но разведчики слышали, что немецкую воинскую часть из Жлобина почему-то быстро отправили на Чернигов. Наверное, на фронте у них дела неважные. Бронепоезд оказался отрезанным взрывом моста и за это решил отомстить партизанам: не уничтожит, так хотя бы напугает их. Бросать саперную дивизию на партизан гитлеровское командование не хотело: ввяжется в бой и не успеет закончить главное — строительство укреплений. А фронт уже не столь далеко.

Самолет продолжал кружить над лесом. Не прекращал огня и бронепоезд.

Володя скатился с насыпи и подбежал к ребятам. По виду командира диверсанты догадались, что у него родилась новая идея.

— Поехали быстрей, — вскочил на подводу Бойкач. — Бронепоезд стоит как раз у того места, где мы должны поставить мины. Остановимся примерно за полкилометра от него. В кустах нас не заметят. Пойдем в обход, по лесу, — пускай себе бьет над нашими головами, проберемся в болотце напротив слободских огородов и подложим мину под рельсы. Пойдет бронепоезд назад и напорется.

Диверсанты заехали в чащу и остановились. Володя взял кусок детонирующего шнура и на обоих концах его зубами закрепил два капсюля. Гриша опустил в свой вещевой мешок плитку тола. Оставив одного из хлопцев стеречь лошадей, Бойкач быстро повел подрывников по лесу. К болотцу пришлось ползти: невысокий редкий кустарник не позволял подняться во весь рост. Наконец подобрались к самой насыпи и метрах в двадцати от нее залегли.

— Николай, я думаю, мину подложишь ты, — сказал Володя. — Если тебя и заметят, тревогу не поднимут: подумают, что свой. А как надо подкладывать, сейчас покажу. Гриша, дай тол. Один капсюль вот в эту дырочку, я его сам закреплю. Отгребешь песок между шпалами, подсунешь тол под рельсу, а вот этот, второй капсюль положишь поверх рельса головкой по направлению к поезду. Держи кусок хлеба, мякишем прилепишь капсюль к рельсу.

— Понятно, — кивнул Данилов и направился к насыпи. Но едва дошел до нее, как тут же почему-то присел и пополз к рельсам. Быстро поставив мину, он вернулся к хлопцам.

— На той стороне насыпи какой-то старик собирает в кучу сучья, — объяснил Николай. — Я не хотел, чтобы он меня заметил.

— Быстрее к лесу, — сказал Володя. — Это теперь главное.

Не успели подрывники доползти до первых молодых сосенок, как издали послышался стук колес бронепоезда. Не дожидаясь, пока он появится из-за леса, хлопцы вскочили и бросились бежать. Добежали до опушки и залегли. Отсюда были хорошо видны слободские огороды. Володя поднес к глазам бинокль.

— Не тот ли старик идет, которого ты видел? — спросил у Данилова. Николай кивнул.

Бронепоезд двигался медленно. Ребята не спускали с него настороженных глаз. И вдруг — взрыв, стальная махина вздрогнула, немного проползла по насыпи и остановилась. Послышалась очередь из пулемета, ударил залп из пушек. Третья изба с краю деревни, куда направлялся старик, сперва окуталась дымом, а потом по крыше ее поползли огненные языки.

— Неужели они не знают, что в Слободе их войска? — повернулся Володя к Николаю.

— Почему, знают. Наверное, немцы заметили человека около насыпи, а после взрыва увидели, как он побежал, и ударили по нему и по дому, к которому он направлялся.

— А если в том доме были немцы?

— Бронепоезд из фронтовых частей, а фронтовики никогда не считаются с тыловиками. Могут такое нарочно сделать: мол, давайте и их погоняем, сидят и не видят, что творится у них под носом. Разрешите на минутку бинокль.

— Держи.

Данилов посмотрел в бинокль.

— Разозлились, как черти, вот и бьют куда попало, — усмехнулся он. — Столовая уже горит… И хлев в соседнем дворе… А возле пожаров ни души… Сгорит деревня, слишком близко стоят избы.

— Не пойдем же мы тушить, — пожал плечами Бойкач. — Хотя и немного, но бронепоезд поврежден, вот и злятся: вспомогательному поезду к нему теперь не подойти.

— Легче проложить дорогу от Шатилок, чем восстановить взорванный нами мост, — заметил Гриша.

— На этом участке вдоль насыпи сплошной лес, — сказал Володя, — представляешь, сколько понадобится войск? Ну, ладно, пора. Поставим мины и в лагерь.

Бросив последний взгляд на бронепоезд, хлопцы тронулись в дуть. Жалко было деревню, где пламя ползло из одного двора в другой, охватывая крыши крестьянских изб, но ничем не поможешь…

Во второй половине сорок третьего года гитлеровцы были особенно злы. Они не могли примириться с тем, что им, которые в течение стольких лет чувствовали себя лучшими воинами в мире, теперь приходится отступать и на каждом шагу терпеть поражение. Вот и старались все уничтожить на лути отступления. Даже железную дорогу, по которой уже не придется ездить. На многих участках фашисты пускали два сцепленных паровоза, которые тащили за собой крюк, взламывающий шпалы. Но не только советских людей и их труд уничтожали фашистские варвары, а и природные богатства. До какой же дикости может дойти человек, если ему упорно внушают, что он, именно он превыше всех людей на земном шаре, он — сверхчеловек!

Вот и сейчас двуногие звери, на груди у которых тускло блестят железные и рыцарские кресты, жгут беззащитную белорусскую деревню. Матери с детьми на руках выскочили из едкого дыма, жмутся к кустам, голосят. Как они будут жить, чем кормить детей? Но это не волнует гитлеровцев. Они охотно избавят женщин и детей от мучений, но только пулей. Разве не находили партизаны на пепелищах детские трупы в собачьих норах, под развалинами печей, а в одной сожженной приберезинской деревне голову мальчика в чугуне? Нет, фашистских извергов не тревожит жизнь нашего ребенка, потому что жить на земле дозволено только им!

— И в эту сторону по железной дороге не сделают ни шагу, — поставив мины, сказал Бойкач. — Не поднимайтесь, как бы не заметили и не начали палить в нас из пушек.

— Я немцев очень хорошо изучил, — встал во весь рост Данилов. — Они бдительны тогда, когда берут верх. А как попадут в тяжелую обстановку, становятся беспомощными. Убежден, что команда бронепоезда заперлась и глушит шнапс. Не захотят даже выслушивать претензии командования саперной дивизии. Наоборот, потребуют, чтобы те отремонтировали мост, бронепоезд и дали возможность скорее убраться отсюда.

— Черт их знает, возможно, и так. Вокруг бронепоезда не видно ни души, — глядя в бинокль, произнес Бойкач. — Пускай сидят, а нам пора ехать.

И опять колеса телеги Затарахтели по корням деревьев. Лошади, как обычно, домой бежали охотнее и быстрее, чем из дома.

15

Земля покрылась сединой и ожидала, когда поднимется солнце и озарит своими лучами поля, луга, дороги. Тогда опять ярко зазеленеет отава, более четкими станут рисунки дорог. В густой небесной сини поплывут белые паутинки — корабли паучков-десантников. Бывало, часами простаивал Володя на лугу, наблюдая за ними, потом бежал к отцу или матери и спрашивал, откуда берутся такие паутинки. Отец ответит, что из пауков, и все. А сына это не удовлетворяло.

Теперь же не только он, но и все хлопцы их группы время от времени посматривают вверх и наблюдают не столько за белыми паутинками, сколько за черными пауками, за крестами на крыльях гитлеровских стервятников. Фронт близко, и вражеские самолеты все чаще и чаще полосуют небо над белорусской землей.

Бойкач со своей группой сидел километрах в семи от Жлобина возле большого камня на окраине лесной просеки и ожидал полицейского, который должен был прийти на связь. Предстояла вторая встреча с ним, с более конкретным и серьезным разговором. От нее будет зависеть дальнейший план действий группы: пойдет она на уничтожение моста через Добасну или не пойдет. Все необходимое для сожжения моста диверсанты подготовили: с трудом, но привезли бочку смолы, выплавили из снарядов достаточное количество тола, даже припасли два мешка сухих смоляков. Но крайне необходим был бензин, и полицейский Банник обещал принести канистру. Командир считал, что больше ничего не потребуется, кроме устранения главной помехи.

Сразу за мостом, на высоком крутом берегу реки, стоит большой дом. От него начинается улица протянувшаяся к базарной площади города. В одной половине дома находятся четверо гитлеровцев во главе с комендантом участка, в другой девятнадцать полицаев со своим начальником. Они-то и охраняют мост. Часовым возле дома днем и ночью был кто-либо из полицейских, но с месяц назад комендант стал назначать на ночные дежурства и своих солдат. Метрах в четырехстах от дома расположен немецкий хозяйственный взвод, который подчиняется коменданту.

Бойкач знал: чтобы уничтожить мост, надо уничтожить и этот дом, и его обитателей. Иначе поднимется тревога, и группе не уйти: вокруг открытое поле. Снимать часовых на мосту, делать ночной налет на дом Володя не решался и поэтому, после долгих поисков связался с Банником. Помог в этом старый Войтик из Марковщины: познакомил Бойкача с родственником полицая, а тот и устроил встречу.

В заранее условленное время из кустов на тропинку вышли двое полицейских. Командир насторожился: Банник не знал, что Володя будет с группой, в прошлый раз они встретились один на один. Поэтому, когда полицейские подошли, Бойкач внимательно всмотрелся в глаза Банника. Но тот сегодня был весел и спокоен и прежде всего представил своего друга:

— Орлов.

— Ну и фамилия у тебя, — улыбнулся Бойкач. — Совсем не подходит для службы в полиции.

Орлов покраснел, опустил глаза.

— Ничего, не стесняйся, фамилия наша. Ты сможешь стереть с нее позорный налет, и она опять зазвучит по-нашему. Верно я говорю, ребята? — обратился командир к товарищам.

— Правильно! — послышались голоса.

— Видишь, все так думают, — похлопал Володя Орлова по плечу. — Не боялся к нам идти?

— Боялся, но подумал: лучше погибнуть, чем продолжать службу в полиции.

— Давно ты там?

— Уже три месяца.

— А я в партизанах недавно: всего два года.

Орлов не понял шутку, начал рассказывать, что сам он из Жлобина, дома осталась одна мать, в полицию попал по мобилизации.

— Хорошо, наши новые друзья. Скажите, пожалуйста, вам на месте виднее: как можно сжечь мост?

— У нас же есть канистра бензина, — начал Банник, — мы закопали ее под обрывом около моста. Нужно идти тогда, когда мы с Орловым будем в охране. Вместе обольем бензином и подожжем. Мы и еще канистру достанем.

— А дальше что? Возле дома окопы, траншеи. Выскочат ваши и из пулеметов, автоматов, винтовок прижмут нас на голом поле. Значит, чтобы уничтожить мост, нужно уничтожить и всех ваших?

— Добрая половина полицейских почти открыто говорит, что надо установить связь и уйти в партизаны. Стоит ли им навязывать неоправданный бой?

Бойкач подумал.

— Правильно, не стоит, — согласился он. — Нужно предупредить тех, кто за нас, что придут партизаны. Дату не называй, а последи за ними. У вас у всех одинаковый пароль?

— Да.

— С немцем, который будет нести охрану, на их языке поговорит наш товарищ. Он и коменданта, и остальных солдат с бесшумной навестит. А я с хлопцами зайду к полицейским. Только нужно, чтобы в это время дежурил свой человек.

— Будет! Устроим подмену, — пообещал Банник.

— Где находится оружие полицейских?

— В козлах около порога.

— Отлично. А где спит ваш начальник?

— Он бывает только днем и вечером, а ночует недалеко, у одной женщины. Она развелась с мужем.

— Хлопцы, самолет идет прямо на нас! — крикнул Данилов.

Все бросились за деревья и не успели оглянуться, как самолет чиркнул по земле и перевернулся вверх колесами. Произошло это настолько неожиданно, что поначалу все растерялись.

А над неудачно приземлившейся машиной уже кружил второй стервятник с черными крестами на крыльях.

Сделал разворот и пошел на посадку. Но садился не на стерню ржаного поля, а на ровную и широкую лесную просеку, которую, очевидно, никто никогда не пахал. Диверсанты бросились к самолету, и тут Володя Бойкач совершил непоправимую ошибку: не добежав метров пятидесяти, он выпустил по машине очередь из автомата. Самолет сразу тронулся с места. Хлопцы стреляли вслед ему из винтовок, но самолет оторвался от пригорка и взлетел.

Володя готов был сквозь землю провалиться от стыда и гнева на самого себя: растяпа, упустил! Хлопцы сочувствовали ему, но помалкивали, вместе с командиром шагая к перевернувшейся машине.

— Тот, наверное, садился, чтобы этому помочь, — сказал Банник.

— Конечно, — буркнул Бойкач.

Немецкий летчик был жив, но кабину так прижало к земле, что он не мог выбраться. Партизаны принялись освобождать немца. Опустившись на колени около кабины, Данилов услышал, как тот кричит: «Скорее спасайте, мне очень плохо!»

Хлопцы спешили: из Жлобина в любую минуту могли подоспеть гитлеровцы. Но крыша кабины деформировалась, и сбить ее прикладами удалось с большим трудом. Наконец летчик просунул в образовавшееся отверстие сначала руку, потом голову, а дальше ребята сами вытащили его. Немец с минуту полежал на траве с закрытыми глазами, потом медленно обвел взглядом своих освободителей. Увидев парня в пилотке с красной звездочкой, он широко раскрыл глаза и крикнул:

— Кто вы?

— Партизаны, — спокойно ответил Данилов.

Летчик начал подниматься, и Володя успел заметить, что правая рука его скользнула к кобуре пистолета. Однако вытащить оружие гитлеровцу не удалось. Короткая автоматная очередь, и немец, с перебитой выше кисти рукой и простреленным боком, упал на крыло самолета.

— Данилов, обыщи его и возьми документы, — сказал Володя. — У кого есть патроны с бронебойно-зажигательными пулями?

— У меня, — ответил Анатолий.

— Где в их самолете находится бензобак?

— Не все ли равно? Пальну в нескольких местах, пуля найдет.

— Валяй.

Подошел Данилов и начал просматривать документы гитлеровца.

— Оказывается, он член национал-социалистской партии.

— А что он тебе говорил? — спросил Бойкач.

— Сорок семь самолетов сбил и, говорит, не думал, что его встретит такая смерть в свинской России. С гонором, гадюка!

— Пускай так и висит на крыле, а ты, Анатолий, стреляй. Давайте отойдем подальше.

Толик выпустил несколько пуль, и пылающие обломки машины разметало взрывом.

Больше тут нечего было делать, и все вернулись в лес. Бойкач спросил у полицейских, не попадет ли им от начальника за долгое отсутствие. Но оказалось, что оба дежурили прошлой ночью, а с утра отпросились сходить в Жлобин. В следующий раз будут охранять мост через две ночи на третью.

Володя специально подчеркнул, что очень скоро придут наши войска и нужно торопиться совершить подвиг. Банник и Орлов поклялись делать все зависящее от них. Командир понимал этих молодых парней, не являвшихся социальными врагами, а попавших в полицию по принуждению. Ведь оба мечтали как можно скорее вырваться из нее, уйти к партизанам. Банник поначалу считал, что стоит прийти к ним с оружием — и партизаны полицейскую службу ему простят. Но наслушался разговоров старших полицаев, и его охватил страх. Поверят ли ему партизаны? Как убедить их, что он не изменник, а честный советский парень? Все эти страхи чуть-чуть рассеяла встреча со стариком из Марковщины: тот сказал, что вначале нужно установить связь с партизанами, выполнить какое-нибудь их задание, а уж потом можно будет перейти в отряд.

К счастью, так и получилось: связь есть. И теперь Банник, а с ним и Орлов искренне хотят помочь партизанам, чтобы до прихода наших войск на их счету была хотя бы единственная боевая заслуга перед Родиной.

— Приходите к мосту послезавтра в двенадцать или в час ночи, — сказал командиру Банник.

— Мы приедем.

— Ну, приезжайте. Только не сразу на мост, а то часовой немец услышит шум телеги и насторожится.

— Учтем. Так чтопрощаемся до послезавтрашней ночи.

— Будем ждать.

Полицейские пошли на полевую дорогу, а партизаны направились в Дубовую Гряду.

Шли они по задумчивому осеннему лесу и рассуждали о том, что могло случиться с фашистским самолетом, совершившим вынужденную посадку. Одни утверждали, что отказал мотор, другие считали, что немцы возвращались на базу после воздушного боя, в котором одна из машин была подбита. Ведь наши бомбардировщики совершают налеты на вражеские объекты не только ночью, но и днем. Обычно их прикрывают истребители, об этом недавно сообщалось и в бригадной газете. И Володя тоже склонялся к мысли, что фашистского стервятника подбели советские «ястребки».

В Дубовую Гряду группа пришла в обеденное время, когда на улице не было ни души. Остановились возле дома Бойкача и посоветовались, кто куда пойдет. Прежде об этом и речи не было: в деревне у каждого были родные и близкие. Но с тех пор группа более чем наполовину обновилась: четверо парней из Дубовой Гряды погибли. И Зина уже не партизанка.

Володя открыл калитку и вошел во двор. Услышав голос хозяина, стоявшая под поветью кобыла заржала. Шагнув в избу, Бойкач спросил:

— Мама, ты не забыла напоить кобылу?

— Что ты, недавно сама ведро воды отнесла, — держа в руке ложку, ответила мать. — Как раз к обеду подоспел. Садись, сынок.

— Теща еще жива, — пошутил Володя, поставив в угол автомат.

— Тещи будут, был бы сам жив, — улыбнулась Мария.

Володя поцеловал младшего брата, сидевшего за столом рядом с сестренкой, и ответил, что ничего страшного нет, растет смена. Но мать не любила такие разговоры. Она надеялась получить письмо с фронта от мужа и хотела, чтобы и сын был жив. Да и какая мать не хочет этого…

— Говорят, что изменника, предавшего пленных в Слободе, кто-то убил. И будто этот предатель был мужем Зины, — вполголоса сказала сыну Мария.

— Вот уж верно, что земля слухами полнится. Откуда это стало известно?

— Приходили партизаны, они и рассказали.

Володя подумал, не сходить ли к Зине, — слухи, наверное, дошли и до нее. Интересно, как она реагирует на них. Встав из-за стола, хлопец прошел в соседнюю комнату, посмотрелся в зеркало.

— Мама, а где дедушка?

— Отправился дубовые сучья собирать, у нас дров мало. Ты куда это?

— Пройдусь по деревне…

Но по его тону мать догадалась, куда направляется сын, и спросила:

— Если хлопцы поинтересуются, где ты, что им ответить?

— Скажи, что скоро вернусь.

Не без волнения вошел Бойкач в дом Зины. В первой комнате никого не было, и он постучал в дверь второй.

— Войдите, — послышался голос.

Сидя на кровати, Зина что-то шила. Увидев Володю, она быстро воткнула иголку в материю и спрятала ее под подушку.

— Ты?!

Володя поставил автомат возле двери, подошел к стулу и сел. С минуту оба молчали, наконец хлопец спросил:

— Что ты шьешь?

Зина глубоко вздохнула, опустила голову: не признаваться же, что шьет распашонку. По ее виду Володя понял, что случайный этот вопрос явился зацепкой не для обычного, а для серьезного разговора. Но с чего начать этот разговор, не знал.

— Зачем ты пришел? — не выдержала затянувшегося молчания Зина.

— Не понимаю тебя.

— Не нужно было заходить ко мне.

— Почему? Ты же была нашей партизанкой, моим другом.

— Все это было, но как во сне. Я тебя как-то видела с Валей и с тех пор не хочу выходить на улицу.

— А раньше выходила, считая, что меня убили?

— Да, было легче.

— Никогда не думал, что у тебя такой характер.

— Так почему я сама себя убила, а ты живешь?

— Ты тоже живешь. И даже, оказывается, была рада моей смерти.

— Смотря как понимать слово «рада». Я, например, рада, что убили Саблина. Даже если бы он не был изменником, все равно такому противному человеку нельзя жить на земле… А есть радость иная, равная самоубийству. Это когда человек ни о чем не думает, ничего не видит, а будто спит вечным сном. Я жалела тебя, за это тот гад даже избил меня. А теперь в душе переболело, и я хочу тебе всего хорошего, вот только уехал бы ты куда-нибудь далеко-далеко. Иначе мне стыдно жить.

— Потому что с Валей меня увидела?

— И поэтому.

— А мне Валя нравится.

Зина вскинула голову:

— Валя другой человек, она жестокая.

— Неправда. Она очень ласковая и добрая.

— К тебе — может быть. А я, глупая, всегда и ко всем была доброй. Характер такой, никого не хотела обидеть. Из-за него и себя погубила: до сих пор не могу понять, как получилось с Саблиным.

Зина разговорилась, ей стало легче. Но эта душевная легкость лишь временная: стоит остаться одной — и опять сожмется сердце, полезут в голову надоедливые мысли. Соседки и мать убеждали ее, что после рождения ребенка она станет другой, а какой — она представить себе не могла. Легче ожидать ребенка, когда рядом с тобой любимый человек, его отец… Но его нет и уже никогда не будет… Саблин? О, только не он!

И Зине вдруг захотелось подробнее узнать об отношении Володи к Вале.

— Если бы я не вышла замуж, а ты вернулся, у нас прежних отношений, наверное, все равно не было бы, а? — издалека начала она.

— Почему?

— В то время Валя уже находилась в отряде.

— Что из этого?

— Я еще до войны тебя к ней ревновала. Да и Саблин говорил, что поспешил жениться на мне.

— Не Саблин, а Копыцкий, такая его настоящая фамилия. И его поведение не пример для хлопцев и мужчин.

— Копыцкий?

— Да, и никакой он не политрук. Мерзавец, пройдисвет! Жил по чужим документам! И ты думала, что такой негодяй мог быть политруком?

— Вот почему он зверел, когда я сомневалась в этом…

— Ты думаешь, у меня из-за тебя произошел с ним конфликт?

— Нет. Он любил подхалимов, а ты начал возражать. Из-за этого все и началось.

— Я не могу подчиняться дураку, а приказ умного человека выполню, не считаясь ни с чем, но без подхалимства. Хочешь услышать анекдот, который отец рассказывал мне перед войной?

— Расскажи…

— Остановился генерал возле большого камня, подозвал к себе офицера среднего ранга и говорит: «Послушай, под камнем что-то пищит». Тот опустился на колени, прислушался, встал и отвечает: «Так точно, ваше высокоблагородие, пищит». Генерал позвал офицера чином пониже. Тот подтвердил слова предшественника. Позвал сержанта, и опять: «Так точно, кто-то попискивает». Решил генерал позвать солдата. Солдат поползал вокруг камня, поднялся и отрапортовал: «Ваше высокоблагородие, это у вас в ушах пищит!» Генерал поблагодарил солдата и сказал, что он самый честный воин.

Зина улыбнулась, помолчала, потом вернулась к прежней теме.

— Ты любишь Валю? — спросила она.

— Очень!

— Ну что ж, мне от этого легче. Было бы больнее, если бы знала, что ты никого не любишь.

— У тебя все получается наоборот, — усмехнулся Володя. — То радовалась, что меня расстреляли, то теперь радуешься моей новой любви.

— Наверное, когда не жалеешь себя, не жалеешь никого.

— Разве? Иной раз не жалеешь себя ради другого человека. Если, конечно, человек этого достоин…

— Валя сейчас у твоей матери?

— Ранена. Здесь ее нет.

— Вот почему ты ко мне зашел… Валю жалеешь, а берешь с собой на операции…

— А тебе ее не жалко?

— Я ее ненавижу так же, как она меня!

— Из-за Копыцкого?

— Нужен был он ей, как же! Из-за… — Зина осеклась, прикусила губу. И спросила, чтобы только не молчать: — Тяжело ее ранило?

— Легко, в ногу.

— Смотри, еще и убьют.

— Нет, я не позволю ей больше участвовать в трудных и сложных операциях.

— Только сам будешь воевать? Смотри, сбережешь ее для кого-нибудь другого…

— Знать, судьба моя такая: беречь девчат для других.

— Если б тебя не ранили, и со мной такого не случилось бы.

— Ты уверена? А я не верю. Пожалуй, лучше, что меня в то время тут не было. Взял бы меня Копыцкий с собой на задание да и пристрелил бы в спину.

— Возможно. Не встань ты между ними, он бы и Валю прибрал к рукам.

— Я между ними не становился.

— Пускай так, но Валя всей душой тянулась к тебе.

— Не замечал.

— А я замечала и знала.

— Ты что, устраиваешь допрос? Меня, например, не интересует, как ты любила Копыцкого!

Жесткая эта фраза, как меткая пуля, попала в цель. Зина зарылась лицом в подушку и разрыдалась. Не потому, что Володя так равнодушен и холоден к ней: после всего, что произошло, иначе и не могло быть. Но откровенный, без недомолвок разговор с парнем разбудил в ней все, пережитое за последние два года. Будто издалека, из-за глухой стены доносились слова Володи о том, что скоро придут наши и жизнь пойдет по-другому. Что ей, недавней партизанке, нечего стыдиться… И не ее вина, что поддалась обману негодяя… Все это останется в прошлом и забудется.

— Нет, нет, — простонала сквозь слезы Зина. — Знал бы ты, как мне тяжело, я не хочу жить, не хочу…

Так и ушел, не сумев успокоить ее. «Хорошо, что не догадывается, кто убил Копыцкого, иначе встреча была бы совсем другой», — подумал он. И мысленно выругал себя за то, что зашел к Зине: не нужно было ворошить чувства молодой женщины, когда она в таком положении.

Мать сразу почувствовала, что сын вернулся в плохом настроении.

— Жалеешь Зину? — спросила она.

— Тяжело ей.

— Но нельзя же возвращаться из чувства жалости, сынок!

— Ни о каком возвращении я не думал и думать не собираюсь. Меня любит Валя, а я ее.

— Вот и держитесь друг друга. А к женщине ходить… — мать поморщилась и как бы для самой себя добавила: — Тронутая земля дождя требует.

Володя не понял этих слов.

— Да, — сказал он, — она плачет.

— Ничего, поплачет и успокоится. Не одна она в эту войну мужа потеряла. А ей в таком возрасте и вообще не следовало заводить мужа, чтобы потом лить по нему слезы. Полюбила человека — люби, время не помеха, а проверка, серьезно ли все это.

Мария не рассказывала сыну, как некоторые женщины смеялись над ней. Мол, Зина вышла за командира, а ее сыночку дала отставку. И теперь материнская гордость восставала против того, чтобы Володя навещал Зину. Но, услышав, что он больше не будет встречаться с ней, мать сразу повеселела и начала хвалить Валю.

— Как же у нее с ногой? — спросила она.

— Уже хорошо, раны заживают.

— Могли и убить. Сыночек, береги себя теперь, не лезь очертя голову.

— Очертя голову ничего путного не получится.

— Все равно немцам нашу армию не остановить, зачем же тебе лезть на рожон.

— Помогать армии нужно, вот зачем. Представь себе, фрицы отступают, а моста через реку нет. Вот их и прижали. А как тяжело будет нашим, если гитлеровцы без помех переедут на другой берег и взорвут мост за собой.

— Ты всегда свое докажешь. Я соглашалась с тобой и тогда, когда наши отступали: надо воевать.

— По-твоему, мама, получается, что с освобождением Дубовой Гряды и войне будет конец. Нет, закончится она только в Берлине.

— Надо дожить хотя бы до прихода наших.

— Еще неизвестно, кто останется жив. На пути своего отступления фашисты создают мертвую зону, уничтожают женщин, детей, а значит, и жизнь. И задача партизан — не позволить им этого.

— Ложись, сынок, спать. Я тебе на кровати постелила, дедушка заберется на печь.

Двое суток пробыли подрывники в Дубовой Гряде, и ни разу за это время не заиграл баян, не зазвучала песня. Слишком живы были раны у матерей, сыновья которых погибли, сражаясь в составе этой группы. Хлопцы сходили на кладбище. Над могилами Миколы и Федора высились обычные кресты, потому что нельзя было партизан хоронить иначе, ставить обелиски и увенчивать их звездочками. Немцы иной раз наведывались на кладбище, после чего ни звездочки, ни могильного холмика уже нельзя было найти. Диверсанты сделали из еловых лап венки, возложили их на могилы боевых друзей и начали готовиться к отъезду.

На телегу сложили все необходимое для поджога моста. Иван даже два снопа соломы прихватил, утверждая, что солома со смолой будет гореть отлично.

В сумерках группа двинулась по направлению к Жлобину. На этот раз ехали по бойкой дороге, которая вела прямо к мосту: Володя и Анатолий впереди верхом, а остальные за ними на пароконной подводе. Путь был неблизкий, но группа не спешила. Ночь наступила тихая, темная, а это не очень благоприятствовало сегодняшней операции. Вот если бы ветер, да посильнее!..

В километре от моста остановились. Володя и Анатолий отвели своих коней в лощинку поблизости и привязали к кустам.

— Теперь надо двигаться как можно тише, — вернувшись, сказал командир. — Мы с Толиком пойдем впереди, а вы за нами на определенной дистанции. Старайтесь держаться колеи, чтобы не грохотали колеса.

Он не увидел, а почувствовал, что нервы у всех напряжены до предела, как закрученная до отказа пружина. Это понятно: идут почти в самый город, откуда долетают и скрежет, и гудки паровозов, и треск мотоциклов, и шум машин. Время от времени где-то над немецкими складами взвиваются ракеты. Бойкач тоже чувствовал волнение, но знал, что оно пройдет, как только группа начнет действовать. В бою партизаны сражаются с необычайной энергией и отвагой.

Вот и песчаный пригорок метрах в двухстах от моста, с которого виден и мост, и дом для охраны. Володя поднялся на пригорок, посмотрел, не изменилось ли что-либо, и вернулся к хлопцам.

— Павел, — шепотом сказал он, — ты с телегой останешься здесь до тех пор, пока не увидишь, что дом горит. Тогда — во весь дух к мосту! Там Гриша и Иван помогут разлить смолу и разбросать смоляки. Данилов, возьми у Толика винтовку с бесшумкой, а ему отдай свой автомат. Хлопцы, берите тол, кабель и пошли.

Дорога, по которой они приехали, упиралась в шоссе, и ребята по обочине направились к мосту. Один из часовых-полицейских открыто курил, и командир понял, что это связной. Махнув рукой товарищам, чтобы немного отстали, Володя смело двинулся вперед и узнал Банника.

— Все сделано, как надо, — чуть слышно прошептал тот. — На посту возле дома тоже свой парень.

— Хорошо, — кивнул Бойкач. — Калоша, поможешь ему облить настил бензином, пока мы на той стороне установим мину. Подожжем и взорвем одновременно, чтобы немцы не смогли подступиться.

Потихоньку подошли к Орлову, охранявшему мост со стороны Жлобина. Володя быстро уложил на балку две большие плитки тола, закрепил капсюль-взрыватель и сказал Ивану:

— Привяжешь конец кабеля к чеке только тогда, когда все будет готово к поджогу. А ты, Гриша, разматывай кабель через мост и ложись под откосом шоссе. Когда мост загорится, дернешь кабель, и мина сработает.

Вместе с Орловым, успевшим сообщить пароль, Данилов направился к дому для охраны. Володя и Толик пошли за ними. Немецкий часовой заметил, что кто-то приближается, сделал несколько встречных шагов и остановился. Не дожидаясь оклика, Данилов произнес пароль и смело подошел к гитлеровцу. Тот сверкнул фонариком, узнал Орлова и спросил, что пришедшему с ним человеку нужно.

— Коменданта, — ответил Данилов.

— Документ, — потребовал часовой.

Данилов протянул руку к карману, положил палец на спусковой крючок винтовки и мгновенно направил ствол под подбородок немца. Щелкнул затвор, и часовой рухнул, как сноп. Орлов не понял, что произошло, лишь удивился мгновенной гибели гитлеровца и, схватив Данилова за руку, быстро повел его в комнату коменданта.

Володя и Анатолий бросились к часовому-полицейскому.

— Вы партизаны? — тихонько спросил тот.

— Да, иди в помещение и зажги свет, — приказал Бойкач.

Полицейский открыл дверь и щелкнул выключателем. Послышался чей-то дикий крик. Некоторые полицаи на койках, щурясь, подняли головы: что случилось? А Володя с Толиком уже стояли возле козел с оружием.

— Сдавайтесь! — во весь голос крикнул Бойкач.

Полицаи в одном белье посыпались с двухэтажных нар. Некоторые сразу подняли руки, а остальные, высадив оконную раму, друг через друга полетели в темноту.

— Пускай бегут, — махнул рукой командир и обратился к оставшимся: — А вы молодцы. Одевайтесь, пойдете с нами.

Все быстро оделись.

— Оружие пока не дадим, — сказал Володя.

— Некоторым дать можно, нам все не унести, — поморщился часовой.

— Вот и выдай тем, в ком уверен.

Часовой раздал девять винтовок, но трое полицаев не получили оружие. Те с такой обидой посмотрели на Бойкача, что он сам дал им винтовки. Часовой разделил между всеми остальное оружие и взял пулемет. Володя разрезал несколько сенников на нарах и поджег.

— Теперь пошли!

Во дворе к нему подбежал Данилов.

— Надо быстрее, комендант сбежал! — взволнованно сказал он.

— Как сбежал? — не понял Бойкач.

— Вошли мы в комнату, а комендант, в нижней сорочке, сидит за столом напротив занавешенного окна и что-то пишет. Я ему говорю, что так поздно работать нельзя. А комендант поднял глаза и отвечает: «Когда нужно, значит, нужно». Он только протянул руку за промокашкой, как я стукнул и почувствовал, что пуля не вышла из ствола. Гитлеровец не растерялся, сразу за занавеску и в окно. Только тут я вспомнил, что забыл перезарядить винтовку. Пока дослал второй патрон, комендант уже заорал за окном. Открыл я двери в соседнюю комнату и там пристрелил двух фашистов.

С птицефермы донеслась пулеметная очередь. А пламя уже вырвалось наружу, поползло по крыше. На мосту стало совсем светло. Банник и Калоша успели облить его бензином и не знали, что делать дальше. Трассирующие пули роем летели над рекой к мосту. Пылила с подводой все еще не появлялся.

Командир выругался и помчался за песчаный пригорок. Пылила глазел на мост и, лишь увидев, что кто-то бежит, бросился к телеге. Володя выхватил вожжи из его рук и хлестнул лошадей.

Пулеметный и винтовочный обстрел со стороны птицефермы усиливался. Одна за другой взвивались в черное небо ракеты. На мосту все залегли. С грохотом ворвались на него кони, и на середине моста Бойкач остановил их. Прогнав Пылилу, он перевернул на настил бочку со смолой, сбросил мешки со смольем и снопы соломы и, вскочив на телегу, завернул лошадей назад.

Глянув на мост, Володя увидел, что там и сейчас никого нет. Кони топтались, пытаясь бежать, но командир крепко удерживал их за вожжи. Потом присел и поджег солому, совсем забыв, что мост уже облит бензином. Огонь мгновенно охватил весь мост, громыхнул взрыв, лошади рванулись к шоссе и волоком потащили по настилу хлопца, так и не выпустившего вожжи из рук.

Бросив вожжи, Бойкач скатился под откос, где находились его ребята и пленные полицейские. Только Пылилы среди них не было.

— Где Павел? — спросил командир. — Когда я поджигал солому, он уже исчез.

— Сюда не прибегал, — ответил Толик.

— Значит, остался на той стороне. Через речку ему теперь не перебраться, а нам надо быстрее уходить.

Случается, что и на пожар бывает смотреть интересно и радостно. Так и сейчас: казалось, будто вылинявшие розовые платки колышутся, не только над водой, но и по всей глубине реки. Пламя освещало крутой песчаный овраг и деревья с пожелтевшими листьями. Все это выглядело сказочно и таинственно в окружении густой ночной темноты.

Не наблюдал за пожаром только Пылила. Оказавшись по Другую сторону моста, он испугался взрыва и без оглядки побежал вдоль берега, пока не заметил на поверхности реки что-то черное, похожее на лодку. Это и в самом деле была лодка, металлической цепью с большим замком на конце прикрепленная к железному столбику, глубоко вбитому в землю на берегу. Как ни старался Павел освободить цепь и поскорее переправиться на противоположный берег, ничего не получалось. Не попытаться ли выстрелом из винтовки сбить замок? Он так и сделал, но первая пуля не принесла успеха. Пылила хотел выстрелить второй раз и вдруг увидел, что по его следам кто-то идет. Что было сил бросился он к кустам, решив пробираться вверх по течению, где река сужалась и, он знал, еще сохранились кладки.

Уже и небо посветлело от утренней зари, а звон в ушах после взрыва не утихал. Павел шагал и шагал по травянистому берегу, а человек, не приближаясь и не отставая, продолжал следовать за ним. Мелькнула мысль: остановиться и выстрелить. Но нет: вдруг это связной-полицейский. И Пылила пошел еще быстрее.

Наконец кладки, а с ними и речная преграда остались позади. Скоро Дубовая Гряда. Недалеко от деревни Павел остановился. Но по мере того, как все больше и больше светало, неизвестный начал отставать, не теряя Пылилу из поля зрения. «Будь что будет, — набравшись смелости, решил хлопец, — а я его подожду!»

Уже в деревне Пылила доложил командиру, что привел начальника полиции. О том, как удалось захватить его, промолчал. Ни словом не обмолвился и о своем испуге — шутка ли, на плече у человека вдруг увидел немецкий автомат. Только на допросе Бойкачу стало ясно, каким образом начальник полиции попал к ним.

А тот проснулся, когда с птицефермы начал бить пулемет. Быстро одевшись, выбежал на улицу. Дом уже пылал, а вскоре и мост содрогнулся от взрыва. Начальник пробрался на берег реки, откуда слышались голоса партизан, и приблизительно определил, в какую сторону они пошли. Что делать? Бежать в комендатуру и доложить, что ночевал у любовницы? Не поверят. Комендант может заподозрить, что это он привел партизан, поэтому и стался жив. А если и не заподозрит, все равно не лучше: как посмел на целую ночь уйти с моста?! Так или иначе, петли не миновать… А вот если пойти к партизанам, помочь им чем-нибудь, можно спасти свою жизнь…

И начальник полиции направился вдоль реки в ту сторону, куда, как ему показалось, ушли партизаны. Увидев Пылилу, бросившегося прочь от лодки, он решил, что не ошибся, и с этой минуты неотступно следовал за Павлом.

Бойкач понимал, что Пылила струсил, когда в сторону моста полетел рой трассирующих пуль. Поэтому он не повез на мост смолу и солому, как было приказано. За это надо было строго наказать Павла. Но как накажешь, если он «захватил» самого начальника полиции. И все же Володя решил попросить командира роты лично поговорить с Пылилой и серьезно предупредить его.

Запряженных лошадей не было, просить людей подвезти их партизанам не хотелось, и они решили идти пешком. Тем более что идти было весело, впереди шагало столько полицейских во главе с самим начальником. Однако сами полицейские были не очень довольны тем, что начальник идет вместе с ними. Все считали, что он причинил нашим людям гораздо больше вреда, чем каждый из них. Во многих случаях полицейские хотя и неохотно, но выполняли его прямые приказания.

Чувствуя такое отношение бывших подчиненных, обезоруженный начальник не отставал от лошадей, на которых ехали Володя и Анатолий. Он не представлял себе, что попадет к таким молодым хлопцам. Неужели это они отважились возле самого Жлобина напасть на полицию, немцев и уничтожить мост? Нет, очевидно, часть партизан ушла другой дорогой. С ними уехала и подвода. Начальнику полиции понравился молодой командир группы: без фанаберии, внимательно слушал на допросе, не дергал, не угрожал. Сам он допрашивал бы партизан не так… Правда, допрашивать не приходилось, но видел, как это делают в комендатуре… Там, пока душу от тела не отделят, человека, даже ни в чем не повинного, не отпустят.

Жаль, что партизаны не уничтожили всех полицейских, думал начальник. Придется говорить правду, а в ней много такого, чего нельзя было творить на своей земле. Конечно, приказывали немцы, он и его подчиненные были только исполнителями их приказов. Это должно смягчить вину. Но если все полицейские тоже расскажут только правду, на смягчение наказания ему лично надеяться вряд ли стоит…

В лагере пленных встретили злыми взглядами. Бойкач подъехал к командирской землянке, спрыгнул с седла и привязал кобылу к сосне. Полицейские остановились поблизости, понуро опустив головы. Володя долго пробыл у командира роты, и пленные думали, что разговор там идет только о них. Наконец Бойкач вышел из землянки, отвязал кобылу и увел ее по тропинке, ни разу не оглянувшись. Пленные совсем пали духом: неужели командир группы не будет присутствовать на их допросах у высшего начальства?

А Володя думал совсем о другом. Он коротко доложил командованию о каждом из полицейских, и теперь пускай оно само разбирается с ними. Юноша знал, что Валя волнуется, ждет его каждый день, каждый час и передумала, наверное, обо всем на свете. Передав кобылу партизану из хозяйственного взвода, он побежал к шалашу девушки, но там ее не оказалось. Разыскать Валю удалось на поляне, где она обычно училась ходить.

Валя задумчиво сидела на пне, подставив спину солнцу и ковыряя палкой землю. Увидев Володю, радостно вскочила, и они крепко обнялись.

— Видишь, я уже бегаю, — прошептала Валя.

— Знаю, что ты этим хочешь сказать, — тоже шепотом ответил Володя.

— Ну, что? Говори!

— Что можешь идти с нами.

— Конечно… Если б ты знал, как мне здесь надоело. Спать не могу. Стоит уснуть, сразу вижу тебя. Кажется, ты бежишь, стреляешь, а немцы окружают. В эту ночь так закричала, что даже проснулась.

Володя взял Валю за руку, и они пошли по поляне.

— Может быть, ты крикнула в ту минуту, когда я тащился на вожжах за телегой.

— Как это?

— Мы зажгли мост. Я хотел удержать лошадей, а они испугались, потащили меня из огня и потом убежали куда-то.

— Тяжело тебе было?

— Легче, чем в тот раз на железной дороге. Во-первых, не было тебя, а во-вторых, начальник полиции взял в плен Пылилу и привел его к нам. Вот как бывает.

— Ты шутишь?

— Спроси у него.

— Хорошо, спрошу. А где вы стояли до операции?

— В Дубовой Гряде.

— Зину видел?

— Валечка, не только видел, но и заходил к ней, и разговаривал.

— Так я и знала, что ты все-таки любишь ее…

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты как-нибудь со стороны услышала наш разговор. А вообще-то я плохо сделал, что пошел. Мама ругала меня за это. Я признался Зине, что люблю тебя.

— Ты сказал неправду!

— Миленькая, ты же сама это знаешь.

— Я знаю, что ты никому не дал убить Копыцкого, а из ревности сделал это сам.

— Изменник первый хотел меня убить, почему же я не мог отомстить ему? Считаю это самой удачной моей операцией…

— А что Зина говорила обо мне?

— Не любит тебя, потому что ты ее ненавидишь.

— Ты бы сказал, что теперь у меня нет прежней ненависти.

— Я и дал ей понять, что ты очень хорошая. Она призналась, что была рада моей смерти.

— Знаю, мне еще тогда передали ее слова: мол, Валя думала, что диверсант будет ее, а его уже нет. Я сказала в ответ, что стыдно радоваться смерти друга.

— Валечка, — остановился Володя, обнял девушку и заглянул в ее глаза, — я только в бою забываю о тебе.

— А когда был у Зины, тоже обо мне думал?

— Думал.

Какое бы удовлетворение ни испытывал молодой человек от удачно проведенной операции, все равно его чувства отличаются от тех, которые вызывает чистая и сильная любовь. Кажется, будто только от нее зависит и осмысленная борьба, и труд, и жизнь на земле.

Бывший учитель Володи и Вали стоял на краю поляны и наблюдал за ними. Невольные слезы радости за молодых людей, которых он воспитывал, выступили у него на глазах. Разве можно позволить, чтобы между ними стал чужеземец, разлучил их, надругался над их чувствами? Нет, никогда! А ведь Валю уже везли в чужую землю, где растоптали бы ее честь и гордость. Отцвела бы девушка, так и не успев расцвести…

Долго еще гуляли по поляне влюбленные.

— Теперь я убедился, что ты могла бы пойти на задание, — улыбнулся Володя. — Но скоро придут наши, и мы будем или ожидать их здесь, или пойдем навстречу.

16

Вернувшись из штаба бригады, командир отряда приказал прекратить строительство землянок. Партизаны удивились. Всего лишь два дня назад подготовили площадку для посадки самолетов с Большой земли, теперь начали копать котлованы под жилье на зиму, и вдруг новый приказ. Они не знали, что из штаба соединения в штаб бригады поступило распоряжение двигаться навстречу нашим войскам, переправиться через Березину и на левом берегу реки занять оборону.

Володю Бойкача вызвали к командиру отряда. Когда он пришел, в землянке собралось все отрядное начальство.

— Кажется, пришли все, — встал Булынка. — Товарищи, сегодня мы покидаем лагерь, и этот поход будет для нас особенным. Мы не переходим, как обычно, на новое место стоянки, а идем в бой. Поэтому прошу быстрее подготовиться: что из вещей не понадобится — закопать в землю, хлеб тоже. Надо предупредить каждого партизана, чтобы хорошенько обулся: лошадей хватит только для перевозки раненых, боеприпасов и продуктов. Бойкач, мы предполагали отправить твою группу на другое задание, но теперь оно отменяется. За Березиной вам придется поработать в полную силу.

— Понятно, — ответил Володя. — Мне можно уйти?

— Да.

Весело вбежав в шалаш, хлопец продекламировал:

— Ребята, маршрут изменяется. Пойдем вместе со всей бригадой навстречу нашим войскам. Нам еще придется повоевать с отступающим врагом, прежде чем закончим партизанскую деятельность. Калоша, возьми баян и сыграй что-нибудь на прощание.

— На прощание с кем? — спросил кто-то из хлопцев.

— Хотя бы с этим дубом, с гнездом аистов. Весной аисты вернутся, а нас здесь уже не будет.

Заиграл баян. Полились одна за другой мелодии современных военных песен. Ребята слушали молча. Молчал и их командир. В это время Валя просунула голову в шалаш и удивленно спросила:

— Почему вы не собираетесь?

— Мы всегда в боевой готовности, Валечка, — обрадовался ее появлению Бойкач. — Я же говорил тебе, что не нужно делать землянку, все равно в ней не придется жить.

— Наши девчата думали, что ты шутишь.

— Какие шутки? Мне вон кожаный реглан самого начальника полиции принесли, в нем и без землянки любой мороз не страшен.

— А что… начальника уже нет? — спросил Пылила.

— Нет. Твой пленник оказался гнусным предателем. Хотели подержать в отряде, чтобы потом сдать в армию как штрафника, но сами полицейские вынесли ему приговор и выполнили его. Начальник рьяно организовывал полицию, его руки по локти в крови наших людей. Сам участвовал в массовых расстрелах. Вот и получил то, что давно заслужил.

— Подумать только, наш Павлуха такого матерого изменника захватил! — засмеялся Анатолий. — Расскажи, не стесняйся, как он тебя из-под Жлобина гнал.

— Ты бы попал в мое положение, не смеялся бы, — сердито ответил Павел.

— Да, положение незавидное. Сначала боялся на мост ехать. А когда привез его командир — бегом на другую сторону реки да и залег там. Как же, страшно… Пускай бы немцы стреляли обыкновенными пулями, куда ни шло. А то пускают огненные цепочки, и кажется, что прямо в тебя. Нет, Павел не дурак на такие цепочки переться, — продолжал подтрунивать Толик.

— Хватит тебе болтать! — еще больше разозлился Пылила.

— Нужно правильно воспринимать замечания друзей, — серьезно сказал командир.

— Я и воспринимаю, но он меня на мосту не видел, и не его дело говорить об этом.

— Если бы ты вовремя приехал на мост, он бы тебя увидел. Ладно, это уже старая песня, — махнул рукой Володя. — Все хорошо, что хорошо кончается.

— Уже строятся, пора и нам идти, — заметила Валя.

— А нам не обязательно, — вышел из шалаша Володя. — Впереди пойдут разведчики, мы же, по-видимому, сзади, в прикрытии. Валечка, сядешь на мою кобылу, иначе не дойдешь: переход предстоит большой.

— Нет, я пешком.

— Командир, пусть она едет на моем, — услышав их разговор, подошел Анатолий.

— Спасибо, Толик.

Лошади успели отдохнуть и нетерпеливо топтались на месте. Из землянки вышел командир отряда. Увидев Валю, Булынка сказал:

— Ты могла бы сесть на подводу.

— Ничего, мы поедем верхом, — вместо девушки ответил Бойкач.

— Хорошая пара, — подмигнул командир и засмеялся.

— Кони? Не хуже вашего, — улыбнулся и Володя.

— Я о седоках говорю. Завидую вам. Где пойдет твоя группа?

Думаю, в хвосте.

— Правильно.

Булынка повел свою лошадь в голову колонны.

— Калоша, — спросил Бойкач, — ты баян на телегу положил?

— Конечно. Он и так мне плечи оттянул, когда из Дубовой Гряды нес.

Послышалась команда, и боевая колонна тронулась в путь. За ней потянулся обоз. Замыкали колонну подрывники.

Километров пять партизанский отряд двигался лесом, потом вышел на полевую дорогу. Впереди, тоже походным порядком, шли еще два отряда бригады Ядловца. Одна за одной оставались позади сожженные фашистами деревни: обгоревшие печи, деревья, похожие на истершиеся веники. Кое-где в сохранившихся садочках возвышались землянки, над которыми поблескивали дымоходные трубы, сделанные из гильз дальнобойных снарядов. Из некоторых землянок выбегали мальчишки. Они внимательно осматривали каждую колонну и о чем-то серьезно разговаривали между собой.

Над лесом, за Березиной, кружилась немецкая «рама», бубнил партизанский пулемет. В глубоком тылу гитлеровцы редко посылали такие самолеты для обнаружения партизанских стоянок. Этот сильный фашистский стервятник обычно разведывал передовые позиции наших войск. На нем толстая броня и отличная оптика, и поэтому «рама» не очень боялась партизанского огня. Не стоило и стрелять по ней: напрасная трата боеприпасов.

Но появление вражеского воздушного разведчика над Березиной свидетельствовало о том, что фронт уже недалеко. Он, видимо, осматривал и фотографировал пути, намеченные для отступления фашистских войск. А партизанский пулемет, очевидно, вел огонь, чтобы отвлечь внимание немецкого разведчика от реки, где был наведен мост. Вскоре самолет повернул и исчез в облаках.

Миновав луг, партизаны подошли к переправе. Видно было, что мост сооружен не армейскими саперами, по всем правилам, а по-партизански просто и мудро. Связанные в плот бревна держались на двух длинных тросах. На правом берегу реки тросы были закреплены за вкопанные в землю столбы, на левом — за стволы деревьев, растущих на крутом откосе. Тросы натянулись, как струны, и все же быстрое течение дугой изогнуло мост на середине Березины.

Бригада переправилась быстро, и отряд за отрядом, с небольшими интервалами, двинулись вдоль берега реки. Вот и пепелище бывшей деревни Святое. Бойкач решил завернуть на усадьбу деда Остапа, узнать, как он живет, и подъехал к вишневому садику, успевшему сбросить листья. Около облупившейся печи партизан остановил кобылу. Во дворе — никаких признаков жизни: поседели обтесанные бревна, оплыли ямки, выкопанные для фундамента, молча смотрит черным глазом раскрытая дверь погреба в вишняке. Тропинка к погребу засыпана опавшими листьями. На куче щепок лежит покрывшийся ржавчиной топор. «Наверное, не захотел старый Остап жить в одиночестве и ушел к людям. А может, и его гитлеровцы застрелили. Что ж, такова, видно, судьба старика», — подумал партизан, снял на минуту пилотку, словно над могилой деда, и поскакал догонять своих.

Партизаны остановились на перекрестке трех дорог, выходивших из леса на покатый берег Березины. До войны здесь был мост, по которому немцы переправлялись через реку, двигаясь на восток. Позднее переправу уничтожили народные мстители. Партизанское командование знало: по какой дороге фашисты наступали, по той будут и убегать. И перед бригадой Ядловца встала задача удержать бывшую пристань на Березине, не дать гитлеровцам построить переправу.

Отряд Булынки разместился в центре бригады и должен был контролировать главную магистраль, которая идет из Речицы. Каждый партизан знал, что это самый ответственный и опасный участок обороны. По гравийке могут идти моторизованные части противника. Поэтому Булынка приказал основным силам отряда немедленно делать завалы на дороге. Диверсионная группа Бойкача начала готовить мины.

— Товарищ командир, — обратился Володя к Булынке, — мне нужно очень много тола. Думаю поставить мины нажимного действия между завалами и натяжного — вдоль дороги. Тогда не только машина, но и пеший солдат не проберется к нашей обороне.

— А если фашисты из-за этого бросятся на соседний отряд?

Володя засмеялся:

— Пускай и там сделают так же.

— Но командование бригады считает, что самый мощный удар должны нанести мы.

— Чем мы нанесем? Патронов и гранат — на полчаса боя.

— Сегодня ночью в расположение нашей бригады самолеты должны сбросить много боеприпасов и оружия. Штаб соединения уже установил связь с командованием фронта. Конечно, мы не удержим гитлеровцев, но должны хотя бы на время сковать их, чтобы потом, когда прорвутся к Березине, они не успели закрепиться на берегу. Ведь по пятам наступают наши регулярные части. Завтра ваша группа обязана закончить минирование и переправиться на тот берег. Будете и там минировать дороги и сеять панику среди немцев.

— В таком случае разрешите мне завтра присутствовать при распределении сброшенного с самолетов груза. Вы соединитесь с нашими, а мы оторвемся от отряда, поэтому группе потребуется много боеприпасов.

— Вооружим твою группу как следует. А пока можешь брать тола, сколько понадобится.

Володя пошел к своей группе. Хлопцы уже построили на скорую руку блиндаж в откосе оврага. Он скорее напоминал древнюю пещеру. Володя сунул в эту пещеру голову и громко сказал:

— Как кроты закопались. Вылезайте, отлеживаться не придется. Все ли вы тут?

— Все! — сразу послышалось несколько голосов.

— Давайте, братцы, поработаем, пока светло.

— Пускай завалы делают, а то еще своих подорвем, — сказал Пылила.

— Что, устал? Надо спешить, завтра перебираемся на ту сторону Березины.

— Зачем? — спросила Валя.

— Придется пощипать врага на пути отступления.

— Это лучше, чем сидеть в такой норе, — сказал Анатолий. — Пошли, ребята.

Когда диверсанты подошли к дороге, большой отрезок ее был уже завален. Хлопцы начали ставить мины с таким расчетом, чтобы к спиленным деревьям не мог подступиться ни один вражеский сапог.

— Здорово придумали, — говорили партизаны. — Мы считали, что работаем напрасно: придут танки, растащат деревья — и путь открыт. А теперь — черта лысого!

Похвалы партизан воодушевляли подрывников, довольных тем, что без них отряду не обойтись. Только, жаль, не увидят они результатов своей работы.

Смеркалось. Сгустился сумрак в бору, зато небо будто посветлело. Облаков не было, и луна не качалась, а ее сестры-звезды рассыпались по всему небесному куполу. Одна мелькнула в синей вышине и полетела вниз, оставляя за собой искристый хвост. Но вскоре как бы передумала падать на эту тревожную землю и погасла.

Хотя вечер и был тихий, но волны Березины нагоняли холодный воздух на берег, и холодок пробирался под легкую партизанскую одежду. Партизаны на этот раз не готовились к зиме и теплой одеждой не запасались: соединятся со своими и Родина позаботится, оденет и обует бойцов.

Жечь костры не разрешалось, а блиндажи еще не были закончены, и для многих партизан эта ночь оказалась соловьиной. Днем, когда работали, никто не предполагал, что будет так холодно. Лучше других чувствовали себя в своей пещере диверсанты. Только Володя не ночевал с ними, а жег костры на поляне, чтобы летчики могли сориентироваться, куда сбрасывать груз. Вернулся он лишь под утро, упал возле своих друзей и мгновенно уснул.

Первые солнечные лучи заменили серебряный лунный блеск Березины на алый. Партизанская оборона молчала. Все, кто не спал ночью, развели костры и грелись возле них. Но где-то в небе послышался гул самолета, и по лесу разнеслась команда:

— Туши костры!

Опять над гравийкой летела к Березине «рама». Миновав завалы, она развернулась и поплыла над рекой к партизанскому мосту. Однако моста уже не было, на воде не осталось ни одного бревна. Неизвестно, заметил ли гитлеровский стервятник изменения на гравийке, но упорно висел над ней.

«Эх, ударить бы по этой сволочи из противотанковых ружей, полученных сегодня ночью!» — подумал Булынка. И, не выдержав, вскочил на коня, помчался в штаб бригады.

Выслушав его, Ядловец посмотрел на Сергеева и усмехнулся:

— Вот почему у них в отряде все горячие — сам командир такой. Мы считали тебя, Булынка, более рассудительным. Будь у нас противотанковые ружья раньше, мы стреляли бы из них и по самолетам, и по паровозам. А теперь не только выдадим себя, но и свое оружие. Мы ломаем голову над тем, как прорыть траншеи и получше замаскировать пулеметные точки, тебе же не терпится открыть огонь по воздушному разведчику. Пойми: как только гитлеровцы узнают, что мы тут строим укреплении, они из артиллерии и с самолетов перемешают весь здешний берег вместе с нами! О завалах, разумеется, «рама» уже успела сообщить по радио. Значит, надо сегодня же завалить гравийку еще километров на пять впереди нас. Чтобы немцы при отступлении как можно больше растянулись.

— Понял, — сказал Булынка.

— Поезжай в отряд и отпусти диверсионную группу Бойкача, — добавил Сергеев.

— Они же еще не закончили минирование подходов.

— Найди других минеров. Мы не уверены, что вскоре с тыла не подойдет на помощь отступающим немцам какая-нибудь часть. А будет на том берегу группа Бойкача, считай, что наши глаза там.

— Товарищ комиссар, Володя всегда разведку проводит на себя, лучше…

— Сейчас же направь его ко мне! — перебил Булынку Сергеев.

— Есть! — повернулся и вышел из блиндажа командир, отряда.

— Я понимаю Булынку: не хочется ему отпускать группу, — улыбнулся Сергеев.

— А что? Действительно, можно было послать за Березину несколько разведчиков, — сказал Ядловец.

— В массовый бой такую группу нет смысла втягивать. Хлопцы смелые, и будет непростительно, если погибнут в последнем нашем бою. Пускай лучше самостоятельно соединятся с войском. Отпустить Бойкача за Березину — как рыбу в реку выпустить: он там каждый кустик знает. Правда, нужно предупредить…

Не успел комиссар закончить мысль, как на пороге появился командир группы.

— Входи, Володя, — сказал Сергеев.

— Темно у вас, а я темноты больше немцев боюсь, — пошутил юноша.

— Вот тебе и ночной солдат, — улыбнулся Ядловец.

— Ночью и сова вылетает на охоту, а не прячется в нору. Между мною и совой та лишь разница, что днем я должен все видеть, а ночью наверняка знать, кто где находится.

— Поэтому мы и решили не держать тебя в норе. Сейчас же перебирайся на ту сторону реки.

— Признаться, товарищи командиры, не очень хочется оставлять отряд. И у хлопцев такое же настроение, хотя они помалкивают. Пылила заболел…

— Мы рассмотрели твое заявление и единогласно приняли тебя в партию.

Володя глубоко вздохнул и выпрямился:

— Клянусь, что ваше доверие оправдаю! Какое задание мне за Березиной?

— Слушай внимательно, — поднялголову комиссар. — Заниматься только разведкой. Если к Березине двинется большое количество вражеских войск, немедленно сообщить нам.

— А вы что будете делать в таком случае?

— Сообщим в штаб армии, и оттуда направят авиацию. Наши знают, что немцы попытаются закрепиться на водном рубеже. Тогда форсировать Березину будет труднее. Из Гомеля на Жлобин путь для отступления гитлеровцев открыт, а от Жлобина до Березины рукой подать, — подчеркнул комбриг.

— Я об этом не подумал. Что ж, будем ставить мины и уничтожать все мостики через канавы в бывшей партизанской зоне. Стало быть, будем заниматься не только разведкой. Сложа руки я ожидать своих не стану.

Ядловец и Сергеев улыбнулись, не возражая Бойкачу. Его доводы были правильны. Каждый партизан, используя свой опыт и силу, должен сделать все, чтобы сорвать планы врага. Во вражеском тылу ни один командир не предусмотрит все обстоятельства, с какими может встретиться боец в любуй минуту.

— И все же главным для вашей группы должна быть разведка, — после недолгого молчания сказал Сергеев. — Вы можете ввязаться во что-то второстепенное и упустить главное. А это главное и будет потом стоить многих жизней советских воинов. Об этом ты должен помнить всегда.

— Я всегда думаю от конкретного к общему. И сейчас раздумываю о том, как будем переправляться: хочу взять с собой пару лошадей.

— А вот этого делать не следует. Нужно хорошенько вооружиться, захватить побольше сухарей и передвигаться незаметно для чужих глаз.

— Не оставлю я свою «немку». Она меня из любого огня вынесет, а тут околеет. Возьми ее за щетку передней ноги, скажи: ложись, и она ляжет.

— И приказы по-русски понимает? — улыбнулся Ядловец.

— Ни один фриц не научился бы так быстро понимать наш язык, как она. Прикажу стоять, спрыгну с седла, побегу в избу, а она стоит, ждет, когда вернусь. Нужно срочно к вам — мгновение, и я тут. Ну что за разведка, если я с донесением буду на несколько метров впереди немецкой колонны идти? А на кобыле через Березину — раз, и готово: в воду она всегда послушно идет. Так что, товарищи командиры, все это нужно учесть.

— Ну, брат, убедил, — рассмеялись комбриг и комиесар, — бери свою «немку» с собой!

— Я знаю, где в сожженной деревне был спрятан челн. Если он и теперь там, мы легко переберемся через реку. А я переплыву верхом на кобыле.

— Смотри, простудишься, — предостерег Ядловец.

— У меня не арийская кровь, не голубая, а красная, и холода не боюсь.

— Слушай, если челн цел, захвати с собой партизана: он вас переправит и вернется. Челн может нам пригодиться, — сказал комиссар.

— Это на тот случай, если нас не будет слышно, так вы направите за Березину разведчиков? — прищурился Володя и перевел разговор на другую тему: — Меня удивляет, почему немцы на реке не строили укрепления, а на железную дорогу в Слободу прислали целую саперную дивизию.

— Кто их знает. Ведь и там очень удобный рубеж для обороны: возвышенность, а на подступах — болота, — произнес комбриг. — И вообще, если б гитлеровцы задержались на Березине, это была бы их общая глубокая оборона. Железная дорога отсюда недалеко.

— Наши самолеты уже бомбили укрепления около Слободы. Пожалуй, рано они это сделали: тогда укрепления, как говорится, еще не были заселены.

— Откуда ты взял? — посмотрел Сергеев на Бойкача. — Зениток у них там много, огонь вели плотный.

— Зенитную артиллерию немцы подтянули недавно, раньше ее не было. Но где она там стоит? — задумался Володя. — Постараюсь разведать и сообщу вам. В отряде из нашей группы останется Иван Журавчик. Если понадобится связь со мной, направьте его за Березину. Быть может, и Пылила к тому времени очухается.

Комбриг и комиссар проводили Бойкача по лесу. Шуршали под ногами пожухлые листья, с лапок елей и сосен осыпалась рыжая хвоя. Комбриг шел первым. Остановившись возле большого серого камня на опушке, он поставил на него ногу и улыбнулся:

— Я еще до войны слышал легенду об этом камне. Одни рассказывали: запряг мужик вола на пасху и поехал в лес по дрова. Рубил, рубил, а вернулся к телеге и видит, что вол успел окаменеть. Другие же утверждали, будто черти несли камень в Березину, но вдруг заголосили петухи, они и не удержали тяжелую ношу. Как только петухи начинают петь, сила у чертей пропадает…

— Более вероятен первый вариант, — сказал Сергеев. — Камень действительно очень похож на вола. И голова очерчена, и лопатки.

Володя внимательно посмотрел на комиссара, стараясь понять, шутит он или говорит серьезно. Но Сергеев засмеялся, и хлопец догадался, что комиссар обосновывает легенду своей фантазией.

— И мне надо спешить до петухов добраться в места, — подхватил шутку Володя. — У меня, как у тех чертей, вместе с петушиным криком исчезает сила, и сразу хочется спать.

— Хорошо, — встряхнул комиссар подрывника за плечо, — иди. Желаем тебе успехов и счастья. До встречи на освобожденной земле.

17

На мокрую землю густо валил снег. Чернели только свежие дороги, а те, на которые никто не ступал, теперь лежали под белым одеялом. Побелил снег и пепелища сожженных деревень.

Фашисты ползли от Березины напрямик. Кое-где им удалось форсировать реку, и теперь они ехали и брели разрозненными группами.

Работы у диверсантов оказалось много, особенно у Данилова. Он все время гарцевал на Володиной кобыле и, неожиданно выскочив из метели, предупреждал гитлеровцев, что на гравийке, ведущей к Слободе, все мосты уничтожены, а дорога заминирована партизанами. Подчиняясь указаниям «регулировщика», многие машины и подразделении пехоты противника поворачивали на гать через болото.

Вдруг диверсанты заметили, что в небольшой деревушке по правую сторону гравийной дороги остановилось около батальона фашистов. В эту минуту Данилов подъехал к группе.

— Товарищ командир, — обратился он к Бойкачу, — немцы движутся по проложенной дороге вслед за теми, которых я направил в Алес. Вы гравийку уже заминировали?

— Мин мало, приходится экономить. Но несколько штук поставили. Сними их дорожный указатель, возьми одну мину, поезжай на ту дорогу и там все поставь. Указателем направь немцев на нас, иначе говоря, на эту деревеньку. Мину замаскируй в колее за указателем: кто вздумает ехать прямо, того она и угостит. Остальные сразу повернут оглобли. Как только стемнеет, мы разделимся на две группы: одна останется в кустах около дороги, вторая пойдет к деревне. Когда подойдут части, направленные тобой, наши хлопцы встретят их огнем со стороны деревни, а вторая часть группы немедленно ответит им пальбой. И те, и другие гитлеровцы, не разобравшись в происходящем, наверняка ввяжутся в бой, а мы по кустам — ходу, вон к той ложбинке, видишь? Там ты нас и встречай.

Данилов взял мину, вытащил из земли кол с указателем и опять скрылся в снежной завирухе. Володя успел заметить, что кобыла не очень охотно слушается всадника, и только сейчас вспомнил, что она уже сутки не кормлена. Хлопцы грызли сухари, а у командира со вчерашнего дня ничего во рту не было. Не замечал он, чтобы и Валя развязывала свой вещевой мешок. А есть хотелось.

— Командир, почему стоим? — спросил Анатолий.

— Ты, Гриша и Калоша отправляйтесь к деревне, а мы с Валей останемся тут. Если покажется, что вашего огня мало, бросьте гранату: надо побольше немцев втянуть в бой.

Ребята ушли. Володя снял вещмешок, сел под лозовый куст и расправил полу кожанки:

— Садись, Валечка. Давай хотя бы по сухарю сгрызем. Если у нас и дальше будет так напряженно и придется все время ночевать под открытым небом, пойдешь в Дубовую Гряду к моей маме. Немцы туда едва ли зайдут. У мамы и дождешься наших.

— Ты не простудился?

— Почему?

— Наверное, у тебя температура. Хватит того, что в Дубовой Гряде уже одна партизанка сидит.

— Но ты же скоро не сможешь ходить!

— Женщина способна вынести бо́льшие трудности, чем мужчина, это тебе понятно? Я не стану есть сухарь, и вот увидишь…

— Ешь со снегом, вкусно. Зачем ты сердишься? Не забывай о своей ране: тебе совсем не стыдно дождаться освобождения где-нибудь на печи.

— Это и я могу тебе посоветовать. Мы же пойдем за отступающими гитлеровцами. Знаю, что в Слободе моей мамы не будет.

— Не будет?

— Да, нашу деревню бомбили. Семьи, в которых есть мужчины, успели построить для укрытия блиндажи. А что могла сделать мама, да еще с больной Галей?

Володю тронули рассуждения девушки, но помочь или хотя бы утешить ее он ничем не мог. Только пообещал, что они проберутся в Слободу и навестят Татьяну Николаевну.

— Слышишь? Сюда идут машины, — Бойкач начал быстро завязывать вещевой мешок.

Валя встала на кочку. Хотя снег уже падал реже, ничего не было видно. Гул моторов быстро нарастал, и вдруг девушка испуганно вскрикнула: «Танки!» Володя вскочил, схватил ее за руку и потащил в гущу кустов. Два танка медленно всползли на гравийку, за ними двигались автомашины. Со стороны деревеньки послышалась длинная автоматная очередь, за ней еще одна, а потом взрыв. Это передний танк напоролся на мину. Второй тотчас развернул башню и ударил по деревне. Гитлеровцы выпрыгнули из машин и начали стрелять. В ответ им тоже летели пули, правда, пока только диверсантов. Но вот за дорогу полетели мины. Деревня загрохотала. Блеснул огонь из орудия. Завязался бой. Запылали деревенские избы.

— Ну, вот и свели дураков лоб в лоб. Пускай дерутся, — довольно потирал руки Володя.

Не чувствуя усталости, партизаны быстро бежали к условленному месту. В ложбинке их уже ожидал Данилов.

— Молодец, Николай, мы своего добились, — задыхаясь, произнес Бойкач. — В деревне более терпеливые фрицы, вначале помалкивали.

— Они не могли понять: как это так, наступают партизаны и вдруг — танки! А эти побывали под партизанским огнем за Березиной и без малейшего сомнения вступили в бой, — сказал Данилов.

Бой затихал. Володя вышел из кустов и посмотрел в бинокль. На гравийке танков и автомашин уже не было.

Мины ложились дальше. На поле что-то горело. Колонна гитлеровцев отходила на свою прежнюю дорогу. Подрывники ожидали, куда теперь поведет их командир, чтобы немного обогреться и отдохнуть. А Володя еще не решил, по какому маршруту лучше пойти, чтобы провести ночь без тревоги.

Посовещавшись, решили направиться в Дубравку, хотя это и далеко. Зато подходы к деревне плохие, и немцев в ней может не быть. Володя уговорил Валю ехать на кобыле.

Зарево осталось позади. Тучи низко висели над землей, и партизанам казалось, что они все время спускаются с горы в какую-то тьму. Напряженные глаза различали на белом покрывале то серый кустик, то темную сосенку. Сырая погода глушила все звуки, и, кроме своих шагов, хлопцы ничего не слышали. Молчало небо, молчала земля, молчали и люди.

Партизаны шагали пока по незнакомым местам, и хотя шли без компаса и карты, но никто из них не сомневался, что доберутся туда, куда нужно. Наверное, в детстве белорусских ребят учила ориентироваться сама природа: пасмурные дни, непроходимые болота, темные боры. И теперь они в любых направлениях ходят без ошибок.

В полночь группа добралась до Дубравки и остановилась за огородами.

В деревне было темно и тихо, но командир приказал провести разведку. Он направил Гришу в один конец деревни, Калошу в другой и велел хорошенько осмотреть дорогу, по следам определить, не заезжал ли и не заходил ли в Дубравку кто-нибудь.

Обычно, каким бы глубоким сном ни спала деревня, стоит немного посидеть поблизости, и ты почувствуешь дыхание жизни. То скотина стукнет ногой, то дверь скрипнет, то заплачет ребенок и в окне засветится огонек.

Дубравка стоит запорошенная снегом, одной стороной прислонившись к лесу. Она словно притаилась, чтобы не выдать себя чужому. И эта тишина тревожила Бойкача, ожидавшего возвращения разведчиков.

Наконец они вернулись и сообщили, что ни отпечатков колес, ни свежих следов на улице нет.

— Что ж, пошли, — сказал командир и первым направился вдоль забора к дому.

С огорода он постучал в окно, но в избе никто не отозвался. Открыв калитку, Володя подошел к сеням. Дверь была не заперта. Неужели так крепко спят?

Один за другим партизаны вошли в хату. Данилов сверкнул зажигалкой. Пол чистый, кровати застланы, на стене фотографии, чуть выше — молчащие ходики с опущенной до отказа гирей. Холодно, как на дворе.

— Отдохнуть есть где, только здесь не согреешься, — сказал Анатолий.

Бойкач распорядился осмотреть соседние дворы. Вышел и сам, чтобы поставить кобылу в хлев. Его удивило, что там нет коровы, хотя на сеновале полно сена. «Неужели гитлеровцы очистили деревню от всего живого?» — подумал командир. Привязав кобылу к сеновалу, он вышел, захватил под поветью охапку дров и вернулся в избу. На припечке уже ярко горели смоляки.

— Пожалуй, не найдем здесь теплого уголка, придется самим себя обогреть и вскипятить чайку.

— Посмотрим, что выяснят ребята, — сказала Валя.

— Хорошие вести не принесут. Я по почерку вижу: тут прошли гитлеровцы, наверняка знавшие, что это партизанская деревня.

— Боюсь, что и наша Слобода опустела…

— На рассвете пойдем туда и увидим сами.

Валя достала из вещевого мешка сухарь и протянула Володе. Тот не отказался:

— Мой есть не хотела, а я твой сгрызу.

Откуда-то из-за печки, крадучись, вышел кот, сверкнул зелеными огоньками глаз. Видно, запах хлеба заставил его выйти из укрытия. Володя отломил кусочек сухаря, кот сразу схватил его и, не разжевывая, проглотил.

— Разведчик должен определить по поведению кота, что нет не только его хозяев, но и соседей. Случись так, что в деревне не стало бы одной семьи, соседи непременно наведались бы в дом, и кот не попал бы в такое положение. Скорее всего выбежал бы за ними во двор и наверняка был бы сыт. А этот остался в запертом доме.

Валя взяла кота на руки, погладила и дала ему целый сухарь. Кот схватил его и побежал к печке: в хату вошли хлопцы.

— Полдеревни осмотрели, и ни души. Даже скотины никакой нет, — доложил Анатолий.

— Удивительно, как это могли немцы очистить Дубравку так, что ни одного человека не осталось. Даже в сожженных деревнях кто-нибудь из жителей оставался цел, — задумался командир.

Валя затопила печь, налила в чугунок воды и поставила на огонь.

— Дай сковороду, — сказал Анатолий, — я в одной избе нашел на полке кусок сала.

— Молодец, — похвалил Бойкач. — Давайте жарить, но кому-то нужно пойти и посторожить. Не думаю, что немцы станут охотиться за нами, но на огонек могут забрести.

— Я пойду, — вызвался Гриша, — только не забудьте оставить мне сала.

— Ладно, оставим. Через два часа тебя сменим. Не шляйся посередине улицы, ходи тихонько и, главное, прислушивайся. Неизвестно, откуда может появиться враг, — сказал Володя.

— Есть!

Гриша ушел. Около печи хлопотала Валя. А усталые ребята начали дремать. Девушка увидела, как у Володи опустилась на грудь голова. Она подошла к нему и шепнула, чтобы прилег. Но парень встал, протер глаза рукой.

— Показалось, будто я дома, лежу на кровати. Ты будишь, а мне чудится, что это мама. Как в детстве.

— Значит, зря разбудила?

— Это был только сон. Наверное, такой жизни, как в детстве, уже не бывать. А как было бы хорошо: отвоевался и вернулся назад в счастливое босоногое мальчишество!

— Володенька, впервые слышу от тебя такие рассуждения!

— Какие?

— Направленные в прошлое. Ты всегда жил, заглядывая в будущее, а теперь хочешь вернуться назад. Ты устал, нужно отдохнуть. Мы прошлой ночью спали, а ты нет.

— Да, устал… Напряжение прошло, а в мыслях я все еще куда-то лечу… Болезненно переношу вот такие случаи. Нет жителей целой деревни. А вдруг такое же положение и в Слободе, и в Дубовой Гряде?

— Но при чем здесь ты?

— Где же тогда моя победа? Гитлеровцы, как рыбу в трал, сгребли людей, а мы два года защищали жизнь. Ты видишь, здесь ее нет. Кошки и те погибнут без людей.

— Мы будем здесь жить! Не мы, так другие люди! Ты бы сказал, зачем нужна вообще война, а не твоя борьба! Ты увидел, сколько бежит фашистов, но не можешь захватить всех их в трал и поэтому разочаровался. Где-то возьмут и их. Идет твой отец, мой. Кто-то же гонит гитлеровцев, не сами они бегут.

— Все это я понимаю, но, кажется, после такой войны легче было бы прожить хотя бы год ребенком. Разве что появятся новые большие увлечения и проблемы, позволяющие забыть обо всех людских муках. Думаешь, Пылила действительно заболел и поэтому не пошел с нами? Жалко, что такие, как он, останутся, ведь в мирное время с ними будет труднее вести борьбу.

— Так ты хочешь, чтобы я была взрослой, а ты ребенком?

— Нет, я рад, что мы оба такие, как есть, — улыбнулся Володя, обнял и поцеловал девушку. — Давай будить ребят.

Разоспавшиеся хлопцы готовы были отказаться от еды, только бы их не трогали. Но Володя растормошил всех.

На рассвете Володя, Валя и Анатолий отправились к Слободе, а те, кто стоял ночью в карауле, остались в Дубравке.

Хмурое утро ненадолго оживила розовая полоса на востоке, но вскоре ее сжали и словно проглотили снежные тучи. Стали чаще и чаще доноситься взрывы. Только около Дубравки лес стоял молчаливо. Из него вышли три человека и направились в деревню. Раньше в чьем-нибудь дворе сразу залилась бы лаем собака, а теперь вооруженные люди осторожно топтались на пустынной улице, разглядывая свежие следы на снегу. Калоша случайно вышел на крыльцо, увидел незнакомцев и тут же вернулся назад. Через несколько минут трое партизан вышли из дома. Пришельцы заметили их и насторожились. Ни у тех, ни у других не было пароля. Только среди одной тройки находился человек в форме советского летчика, а среди второй — Данилов в немецком офицерском обмундировании… Наступил напряженный момент встречи.

— Далеко ли направляетесь? — спросил Гриша.

— Куда нужно. А вы? — пробасил широкоплечий человек и злобным взглядом окинул партизан. Данилов присмотрелся к одному из незнакомцев, достал из кармана блокнот и вслух прочитал:

— Филипп Сукач, Гут из Слободы. Это вы и есть?

Гут растерялся, посмотрел на своих спутников, будто хотел посоветоваться с ними, что ответить, но те молчали. Поправив на плече ремень винтовки, криво усмехнулся!

— Ишь ты, знакомый нашелся, фриц… Мы партизаны.

— И мы партизаны, — спокойно сказал Данилов. — Наверное, вы меня все же знаете.

— Вот командир партизанского отряда Заякин, — показал Гут на высокого человека рядом с собой. — О нем вы, видно, слышали.

— Заякина я немного знаю, — произнес Гриша. — Вы что, шутите?

— Какие тут шутки, я и есть Заякин. А вы из какого отряда?

— Из «Буденовца».

— Одно время мы стояли рядом с вами.

— Возможно, и стояли, — пожал Гриша плечами. — Так куда же вы теперь без войска?

— Хотим скорее соединиться с нашей армией и дальше бить фашистов, — сказал Заякин. — Нужно летчика проводить, его сбили около Слободы.

— А мы пока не собираемся соединяться со своими.

— Как это не собираетесь? Прикажу, и пойдете со мной. А нет, так давайте по-хорошему: явимся к нашим и скажем, что все мы из одного отряда. Заякин — это моя кличка.

— Ишь ты, нашелся командир, — усмехнулся Гриша. — У нас есть свой, скоро он будет здесь. Чего ради мы с вами пойдем.

Летчик не мог понять таких отношений между партизанами и молчал, хотя в душе, очевидно, был на стороне Заякина, который вел его к своим. Данилов тоже молчал, сомневаясь, что двое спутников летчика действительно партизаны. Не мог он с кем-нибудь еще спутать Гута. Решив сразу выяснить, не ошибся ли, Данилов вдруг резко сказал:

— Я был переводчиком при штабе немецкой дивизии. А вы, Сукач, прибегали ко мне, чтобы продать фашистам советских людей!

Эти слова словно обожгли Гута.

— Теперь и я вспомнил, — закричал он, — это фашистский прислужник! Наверное, они все такие, потому и не хотят идти с нами!

У Заякина сразу мелькнула мысль арестовать Данилова и его товарищей. «Сдам советским войскам переводчика и приведу летчика — это же заслуга, честь. Пускай с ними там разбираются, а я буду на высоте». Вдруг послышалось конское ржание.

— Чья это лошадь? — спросил Заякин.

— Нашего командира, — ответил Гриша.

— Где ваш командир?

— Скоро придет, и тогда мы вас проверим. Приказываю идти со мной.

— Никуда мы не пойдем, — опять повторил Гриша.

— Переводчик, отдай автомат, — шагнул Заякин к Данилову.

— Пошел ты… — начал тот, и его тут же обожгла очередь.

Заякин отскочил в сторону, а Гриша и Калоша подхватили зашатавшегося Николая.

— Бросьте его и идем. Приказываю! — крикнул Заякян.

Хлопцы осторожно опустили Данилова на снег. На них уже были наведены автомат и винтовка. Растерянно смотрел и не дотрагивался до своего пистолета летчик.

У Данилова из носа побежала струйка крови. «Я не боялся смерти… Скажите… Я знал, за что буду умирать… Передайте маме, братьям…» И он затих.

Володя услышал автоматную очередь, крик и первый бросился по улице. За ним побежали Толик и Валя.

Заякин увидел партизан и перемахнул через забор. Гут опустил винтовку и стал рядом с летчиком. Гриша бросился вокруг двора, чтобы перехватить беглеца. Бойкач помчался вслед.

— Убил Данилова, гад! — крикнул Гриша.

Володя вбежал во двор, разыскивая следы бандита на снегу, и услышал голос Анатолия, донесшийся из дома:

— А ну, вылезай!

Вскочив в избу, он увидел, как из открытого люка подпола бешено сверкнули глаза убийцы, который успел перезарядить пистолет. Толик, не успевший снять с плеча винтовку, с побледневшим лицом прижался спиной к стене. Володя дал очередь из автомата прямо в перекошенное от страха лицо бандита.

— Кто же бежит в дом с винтовкой за спиной! — сердито сказал Володя. — Наверняка мог убить!

— У него… осечка… — с трудом перевел дыхание Анатолий.

Хлопцы вытащили наверх мертвого громилу, взяли немецкий автомат, парабеллум и вышли во двор.

— Чего стоишь? — обрушился Бойкач на Калошу. — Отбери у них оружие!

Летчик взглянул на Володину пилотку со звездочкой и молча протянул пистолет. Испуганный неожиданным появлением Вали, Сукач выронил из рук винтовку.

Володя и Толик склонились над Даниловым. Руки раскинуты в стороны, бледное лицо, неподвижные глаза, уставившиеся в облачное небо, залиты прозрачными слезами…

— Кто вы? — выпрямился Володя и шагнул к летчику. Гут трусливо втянул голову в плечи. — А ты? — выслушав ответ летчика, повернулся командир к Сукачу.

— Из Слободы, — Гут покосился на Валю. — Она меня знает.

— Как ты сюда попал?

— Вместе со всеми гнали в Ольховку на расстрел, но я убежал.

— А маму мою вы не видели? — внезапно спросила Валя.

Гут захлопал глазами, не зная, что ответить. Скажет, что видел — этим разоблачит себя: он же почти все слободские семьи охарактеризовал гитлеровцам, сам провожал односельчан в последний путь. Видел и Татьяну Николаевну, которая по едва запорошенной снегом дороге тащила на санках свою младшую дочь. Никто из людей не знал, куда их гонят, но все понимали, что назад им уже не вернуться…

— Чего молчишь? — повысил голос Володя. Если не видел, так бы сразу и сказал!

Эти слова будто обожгли Гута.

— В-видел, — залепетал он, — ее тоже п-погнали в Ольховку.

Подошел Гриша.

— Так ты, Гут, тоже хотел стрелять в партизан?

— Нет, я не знал, что вы партизаны…

— А своего сообщника знал? — спросил командир.

— Случайно с ним встретился в лесу. Потом летчика нашли.

— Откуда у тебя такая кличка: «Гут»?

— В империалистическую войну попал в плен к немцам. Вернулся домой, и односельчане так прозвали.

— Немецкий язык знаешь?

— Немножко…

— Когда в Слободе не стало переводчика, немцы обращались к тебе за помощью?

— А как же, часто таскали с собой.

— Врешь, ты сам к ним бегал! — зло сказал Гриша. — Недаром, предатель, Данилов твою фамилию записал!

Гут умолк.

— Скажи, ты заслужил, чтобы тебя расстреляли, или нет? — спросил Володя.

— Нет, я еще принесу много пользы… Пойду на фронт воевать, чтобы освободить своего сына с немецкой каторги…

— Почему же твой сын не вместе со всеми в Ольховке?

— Не знаю, его угнали в Германию…

— Что, по-твоему, нужно сделать, чтобы спасти людей от уничтожения?

— Там много немцев. Они даже прочесывали лес и всех, кто попадался на глаза, гнали в Ольховку.

— И детей, и стариков?

— Всех без разбора…

— Ты был в Ольховке? Она же сожжена, осталось всего несколько хат.

— Видел, как женщин с детьми и стариков загоняли в большое гумно. Остальных задержали на улице.

На востоке гремело, слышались даже отдельные взрывы. Володя подошел к Вале, немного успокоил ее, повернулся и сказал:

— Быстрее найдите лопаты. Похороним Данилова здесь, в цветнике под сиренью.

Вскоре выросла могила, над ней прибили дощечку с надписью: «Отважный партизан Николай Данилов, 1918 г. рождения. Погиб 23.ХI.1943 г.». К доске прикрепили звездочку с пилотки Бойкача.

— Ты в самом деле советский пилот? — обратился командир к человеку в летной форме.

— Вот мои документы, посмотрите.

— Дайте ему автомат. Пускай будет партизаном.

Летчик взял оружие, помедлил и спросил:

— А что за командир меня вел? Тот, которого вы убили?

— Гут, отвечай! — нахмурился Володя. — Ты его должен знать.

— Знаю… Раньше был начальником фашистской тюрьмы в Жлобине, теперь говорил, что стал партизаном.

— Слышишь, летчик, кем был твой командир? — горько усмехнулся Бойкач.

— Да, сложная обстановка. Трудно в ней сразу разобраться. Не то, что у нас в чистом небе.

— Гриша, приведи кобылу, — распорядился командир.

Деревья качались, и казалось, что они стонут под низкими тучами. Покинув деревню, партизаны быстро пошли на запад.

18

— Мамочка, мама!.. Убейте и меня… Прошу, убейте… Валечка, папа, где вы?..

Галя привстала с санок и упала ничком на ровный белый снег. Она ползла, но не к убитой матери, которая еще вздрагивала, держась за конец веревки, привязанной к саням. Ползла к немцу. Гитлеровец чуть отступил к толстой сосне. Он не боялся больной девочки, ее залитых слезами глаз, а отступил, чтобы сфотографировать эту жуткую картину, созданную им самим.

— Дяденька, — обратилась Галя к Гуту, стоявшему рядом с фашистом, — попроси, чтобы он убил и меня…

Гитлеровец повернулся и пошел по дороге. За ним зашагал и Гут. Галя поползла к матери, голыми руками подгребая под себя снег. Припала к материнской груди, прислушалась. Сердце еще изредка билось. Девочка приподняла ее голову:

— Мамочка, миленькая, встань…

Но голова матери была тяжелая, глаза закрыты.

— Мамочка, — запричитала Галя, — ты говорила, что будешь возить меня в коляске, только бы я жила. Почему он, проклятый, убил тебя, а не меня?

Вдруг в Ольховое затрещали пулеметы. Вначале их заглушил многоголосый крик людей, потом голоса стали затихать. Грозно зашумел старый бор и будто наклонился в сторону деревни. Это пламя, охватившее Ольховку, потянуло окружающий воздух в созданный фашистами смерч. «Стреляют всех без разбора», — подумала Галя, и чувство жалости в ее душе уступило место страху. Девочка поднялась на колени. Пулеметы все еще продолжали пальбу. Неизвестно откуда взялись силы. Одним рывком Галя подтащила санки и уложила на них мать. Потом набросила веревочную петлю на свои слабенькие плечи и ползком поволокла санки назад, в сторону Слободы. Нет, не в деревню: там полно немцев. Отвезет мать на кладбище. Но как там похоронить ее? Лучше везти на просеку, пересекающую болото, и пробираться дальше на восток. Там она встретит своих и расскажет обо всем. Может быть, увидит и отца.

В эти минуты девочка не чувствовала ни усталости, ни холода. Мысленно она уже преодолела километра четыре и приближалась к болоту. Но стоило остановиться и подняться на колени, как оказалось, что отползла совсем недалеко. Еще слышались глухие одиночные выстрелы в Ольховке. Руки горели, а кончики пальцев стали как чужие. Начала растирать их и почувствовала, как в пальцах закололо. Это и навело на мысль проползти еще немного и разрыть муравейник, что белой от снега горкой возвышается около сосны. Пускай муравьи кусаются, можно потерпеть. И чем глубже разрывала Галя муравейник, тем теплее становилось ее рукам. «Ведь говорила я маме, что пора мне учиться ходить, спина уже не болит, — думала девочка, — так нет, полежи еще с полгода. А как было бы хорошо, если бы я сейчас могла стоять».

Татьяна Николаевна опасалась, чтобы дочь не осталась горбатой, поэтому и уговаривала ее все время лежать на спине на голых досках. А Галя иной раз тайком от матери садилась на кровати, но сразу начинала кружиться голова и с нею окна и стены. Мать с нетерпением ожидала прихода своих: уж тогда, думала она, поднимет дочку. Но злая судьба решила иначе…

Бор сменился чахлым, но густым березняком. Тяжело было Гале здесь с санками. Выбираться на дорогу она боялась: только что из Ольховки проехало несколько машин с гитлеровцами. И, обмотав руки каким-то тряпьем, девочка продолжала двигаться дальше и дальше, волоча санки за собой.

Начинало смеркаться. Галя торопилась, и от этого сильнее билось сердце, еще больнее впивалась веревка в плечи. Сначала девочка решила нигде не останавливаться даже ночью, но силы таяли с каждой минутой. Хорошо бы наткнуться на какую-нибудь землянку или стожок сена, в который можно зарыться с головой и пролежать до утра. Но ни землянок нет, ни стогов. Нет и спичек, чтобы разжечь костер…

Галя остановилась. Раньше она смотрела только вперед, потому что страшно было оглядываться на неживую мать. А теперь, когда стемнело, девочке захотелось быть рядом с нею. Подползла, опять заплакала, упала головой на грудь, начала целовать холодные руки. Почти не сознавая, что делает, расстегнула пальто на груди матери, и вдруг сквозь горечь в душе дочери сверкнула искорка радости: под пальто, в кармане халата, оказалась коробка спичек. Это еще Данилов принес их. Мама экономила спички и вот одну коробку сберегла.

Сразу прибавилось сил. Галя опять впряглась в веревку и начала выбираться из березняка, чтобы попасть в большой черный ельник, видневшийся в глубине леса. Под некоторыми елями не было снега, лежала только мягкая сухая хвоя. Девочка остановилась под густым шатром старой елки. Наломала сухих сучьев, ощупью нашла на одном из стволов натек смолы, немножко нацарапала ее и разожгла огонек. Долго еще ползала она от дерева к дереву, собирая топливо на всю ночь.

Неподвижное лицо матери при свете огня как бы ожило: то начинало светлеть, то опять темнело. Галя смотрела на него и думала: «Может быть, мне это только кажется, я сплю и вижу сон? Нет, я не сплю, и мама убита. Я не стану ее хоронить, не разлучусь с ней до тех пор, пока не встречу папу. Он похоронит маму и возьмет меня с собой. Я научусь ходить, пойду в Германию и буду искать там того гада, который убил маму. А Гута сама повешу».

Девочка понимала, что она теперь как беспомощная пылинка, но верила в силу отца, сестрички Вали, в силу наших. Кажется, каким бы ни был человек по характеру, происхождению, вероисповеданию, а в большом несчастье он тянется к другому человеку, надеясь на его помощь. Но совсем недалеко по дороге проезжают на машинах люди, а тринадцатилетний больной ребенок ни за что не обратится к ним за помощью. Лучше попасть к волкам или одичавшим овчаркам, чем к этому двуногому зверью!

На груди у матери, казалось, еще сохранилось тепло. Галя прилегла к ней, прижалась. За спиной потрескивал слабенький огонек, но он совсем не грел. Девочка дрожала то ли от холода, то ли от страха. Хотела уснуть и не могла. А может быть, и забылась тревожным сном, потому что вдруг откуда-то начали то появляться, то исчезать немцы, где-то рядом кривлялся и хохотал хитрый Гут. Галя вздрогнула, подняла голову: вот он, убийца, опять показался, пряча лицо.

— А-а-а! — закричала девочка.

И гитлеровец сразу исчез.

Что-то зашумело и шлепнулось позади. Сжалось сердце. Нет, это снег соскользнул с ветвей. Начинало светать, и, хотя мороз не крепчал, Гале стало очень холодно. Она застегнула пуговицы на пальто матери, накрыла платочком ее лицо и подбросила сухих сучьев в костер, чтобы согреться на целый день.

Теплую зиму люди обычно называют сиротской. Вот и сейчас у сироты уже не было слез, а зима плакала: на ветках висели крупные капли. «Это хорошо, я не замерзну», — мысленно успокаивала себя девочка. Вдруг издалека донесся какой-то треск, и Галя сразу вся сжалась, от ужаса перехватило дыхание. Слышно было, что по ее следам кто-то крадется. Галя уже не чувствовала, как бьется ее сердце, и инстинктивно прижалась к матери, будто искала у нее защиты. Ей показалось, что мать шевельнулась, хочет поднять голову и посмотреть, кто к ним идет. И вдруг из кустов появилось несколько человеческих фигур, среди которых она узнала только одну.

— Мамочка! Он идет, Гут! — крепко закрыв глаза, закричала Галя. Она не слышала человеческих шагов и лишь, когда кто-то крепко взял ее под мышки, повернулась и вскрикнула:

— Убивай и меня!

Момент был жуткий. Володя глянул на Гута, Валя упала на труп матери и зарыдала.

Бойкач присел возле огня, начал подгребать к нему недогоревшие сучья. Молча опустились на землю хлопцы, дед Остап. Как изваяние, застыл Гут. Перед глазами его возникла почти та же картина, которую он уже видел. Только тогда Гут был в роли присяжного заседателя на «суде», устроенном фашистским разбойником. А сейчас стоит как на углях, смотрит на Галю и ждет, что она вот-вот глянет ему в глаза. Придется что-то сказать, но что? В голове теснился рой мыслей. Гут понимал, что попал в западню. Но, может быть, из нее есть еще выход? И, посмотрев вокруг, он медленно направился к большой ели.

— Куда? — остановил его голос Бойкача.

— Я… я дров принесу…

— Хватит этих.

Гут остановился, но на прежнее место не вернулся. Немного стянул с ноги сапог, поправил брюки и опять подтянул голенище. Командир заметил это, но не придал значения. И вдруг что-то стукнуло по лысой голове деда Остапа, который сидел ближе других к покойнице, держа в руках шапку, и сразу за елью громыхнул взрыв. Гут бросился в кусты. Но Анатолий мгновенно повернулся и дал по нему очередь из автомата. Успел полоснуть из своего и вскочивший на ноги командир. Гут корчился на снегу. Партизаны окружили его.

— Теперь вы меня взяли, бандиты, — скрипнув зубами, со стоном пробормотал предатель.

— Я все время наблюдал за ним, — сказал Анатолий. — Он незаметно вытащил из-за голенища гранату и швырнул в нас.

— Никогда бы не подумал, — удивился Володя. — Так бездарно могли погибнуть!

— Ну, такой гранатой он бы нас не убил, а ранить мог. Это немецкая наступательная граната, она как гусиное яйцо.

— И все же кто-то из нас счастливый. Посмотрите, наверное, сильно разбил голову старику. Валя снег прикладывает.

— Граната от головы отскочила рикошетом за елку, там и разорвалась. Я даже видел, как она летела, — объяснил Анатолий.

Гут извивался, как змея, пачкая кровью чистый снег. Никто из партизан еще не знал, что он присутствовал при убийстве Валиной матери. Командир все время думал о злодеяниях, совершенных гитлеровцами в Ольховке, и даже не задумывался, что представляет собой этот ничтожный человечишка — Гут. Анатолий же заподозрил в нем хитрого пройдисвета и все время незаметно наблюдал за ним. А Гут, в свою очередь, следил за поведением командира и пришел к выводу, что тот не обращает на него никакого внимания. Предателя же можно было еще раньше понять. Например, когда он не хотел идти по следу, проворчав, что это кто-то или тащил дрова, или удирал из Ольховки. Но Валя сразу узнала след полозьев их санок, и пришлось пойти вместе с партизанами, хотя изменник и мало верил в то, что они найдут девочку живой.

И вот теперь все надежды мерзавца на спасение разом рухнули!

По просьбе Гали Гута перетащили к костру. Девочка рассказала, как он бегал по деревне, водил фашистов по хлевам, погребам и выдавал людей.

— Дайте мне винтовку, я его добью! — просила она.

Володя подошел к предателю.

— Мы не такие кровожадные, как твои новоявленные хозяева, — сурово заговорил он. — Мы гуманнее отнесемся к тебе, хотя ты и враг. Могли бы и бросить в лесу: подыхай, как бешеная собака! Но мы поступим милосердно.

Лесную тишину снова разорвала автоматная очередь.

— Гут хитрил, — опустив автомат, продолжал Бойкач. — Он хотел один жить в большой деревне и ради этого пожертвовал жизнью всех односельчан. Но не удалось. Не осуществился и второй его план: вывести летчика к нашим войскам, выдавая себя за советского патриота. Давайте-ка, хлопцы, обыщем его. Жалко, что не сделали этого раньше.

Партизаны стянули с трупа сапоги и в уголке одной из портянок нашли тяжелый узелок. В нем оказалось несколько золотых колец, золотые монеты и даже зубные коронки.

— Успел, гад, награбить, — сквозь зубы пробормотал Анатолий, ощупывая швы пиджака. И вдруг вскрикнул: — Тут что-то зашито!

Распороли подкладку, и под ней нашли бумажку с напечатанным по-немецки и по-белорусски текстом:

«Настоящая выдана Филиппу Сукачу в подтверждение того, что он со специальным отрядом немецких войск принимал участие в операции «Болотная лихорадка». Этот документ дает право Филиппу Сукачу принимать участие и в других операциях, которые будут проводиться по согласованию с Государственным комиссаром Восточного округа.

14 июля 1943 г.

Штурмбанфюрер Гольдман».

— Вот сволочь, он же еще летом вместе с этим золотым человеком — Гольдманом — участвовал в блокаде партизан! — сказал Володя.

— Я говорил, а вы не обратили внимания: его фамилия, как предателя, была записана в блокноте Данилова, — напомнил Гриша.

— Ну, черт с ним, оттащите эту падаль подальше в лес, — махнул рукой командир. — Дедуля, голова болит?

— Шишку здоровую посадил, — пощупал дед Остап свою лысину. — Но я рад, детки, что моя голова спасла вас.

— Счастливый ты, дед: из второго пекла вышел живым.

— Когда они сожгли Святое, меня там не было: на плесе рыбу ловил. Как услышал стрельбу, увидел пламя, — бегом в кусты да и отсиделся там. А людей изверги перестреляли… И старуху мою… И дочь…

Старый Остап хотел заново строиться, но тоскливо было жить на пепелище одному, без людей. Он и подался к знакомым в Дубравку. Мастер на все руки — и столяр, и плотник, дед не боялся погибнуть без куска хлеба. Но и Дубравку фашистская нечисть не обошла стороной. Однажды ночью гитлеровцы согнали всех жителей деревни и под усиленным конвоем повели в Ольховку.

Вместе со старыми и малыми немцы втолкнули Остапа в гумно. На улице люди стояли будто в очереди, только неизвестно за чем. Всего в Ольховку фашисты согнали более тысячи человек. Некоторые пытались спастись, бросившись огородами наутек, и их тут же пристрелили: гитлеровцы окружили небольшую деревню плотным кольцом своих головорезов. Никто из арестованных не знал, что их ожидает, но Остап догадался по «почерку» захватчиков и весь день, всю следующую ночь копал в гумне яму. Он предложил спрятать в нее детей и сверху прикрыть глиняными плитами, выломанными из тока, однако ни одна мать не согласилась на это.

Утром женщины увидели сквозь щели немца, шагавшего вокруг гумна с канистрой в руках. Вскоре донесся едкий запах бензина. Женщины заголосили над своими детьми. И вдруг все гумно охватило жарким пламенем, затрещали пулеметы. Кто-то предложил сломать ворота. Обезумевшая толпа ринулась на них, створки ворот распахнулись, но никому не удалось убежать: пулеметные очереди скосили всех. Только Остап, укрывшийся в яме под слоем земли и глины, остался жив. Так и лежал в ней, как в печке. А когда терпеть жару стало невмоготу, выбрался из укрытия, подполз к воротам и затаился между трупами.

Наконец палачи уехали. Старик поднялся и зашагал к лесу. Но неожиданно кто-то окликнул его. Остап оглянулся и увидел вооруженных людей. «Теперь смерть», — подумал он, останавливаясь и бессильно опуская голову. Но когда люди подошли ближе, дед с радостью узнал среди них Володю Бойкача.

— Где же вы были раньше, детки? — бросился к нему Остап. — Может, напугали бы этих людоедов, и они бы…

— Опоздали, — горько вздохнул командир диверсантов. — Ты не видел здесь женщину, которая везла девочку на санках?

— Больных, стариков и детей затолкали в гумно и сожгли. А такую женщину среди них я не видел.

— Мы осмотрели все трупы расстрелянных за околицей и тоже не нашли. И санок нигде нет. Но вот этот человек, — Володя показал на Гута, — утверждает, что ее вместе со слободскими пригнали сюда. Это мать нашей партизанки.

— Вы не по дороге шли?

— Нет.

— По дороге из Дубравки они больную женщину и старика убили. Отвели на обочину и…

— Пройдем, товарищи, по дороге. Ты в каком месте сбежал? — спросил Бойкач у Гута.

— Там, далеко…

— Дед Остап, идем с нами. Ты единственный живой свидетель этого злодеяния гитлеровцев.

Володя и Валя шли впереди. Девушка плакала, а парень успокаивал ее, хотя на душе и у самого было горько. «Столько ни в чем не повинных людей уничтожили», — думал он, и перед глазами один за другим вставали знакомые, которых теперь уже нет.

Вскоре партизаны наткнулись на след санок…

Пока ребята делали носилки, чтобы доставить в Дубравку и похоронить там убитую Валину мать, группу догнал Павел Пылила. Он и изменил намеченный партизанами план. Почти по пятам Пылилы в Дубравку приехало много немцев, начавших окапываться в деревне. Партизанское командование послало Павла предупредить группу, что на соединение со своим войском идти еще рано. Гитлеровцы надеются задержаться, чего бы это им ни стоило, на Днепровско-Березинском плацдарме и укрепиться на нем, хотя наши войска совместно с партизанами уже форсировали в некоторых местах Березину. Но крупные силы еще не подтянуты. Немцы спешат закрепиться на железной дороге Жлобин — Калинковичи.

— Да, этот рубеж для них удобен, — глядя на карту, сказал Бойкач. — Они будут на возвышенности, а нашим придется штурмовать их через огромный болотный массив, протянувшийся от Жлобина далеко на Полесье. Ни танки, ни артиллерия не смогут пройти. Придется нашим ждать, пока болото замерзнет. Значит, хлопцы, надо нам двигаться дальше на запад, возможно, там еще остались уцелевшие деревни: надо найти пристанище для Гали и деда Остапа. Работы хватит: немцы на фронтовой полосе быстро пустят поезда.

Тихий и задумчивый был лес. Прежде его будило тарахтение телег по корням деревьев, голоса возвращавшихся с заданий партизан. Теперь же все партизаны соединились со своими войсками, а окрестные деревни опустели. Гитлеровцысделали свое черное дело и считали, что за спиной у них советских людей нет.

Осторожно продвигалась группка диверсантов по заснеженному лесу. Опять начался снегопад, старательно прикрывавший протоптанную партизанами тропинку от вражеских глаз. Хорошо, что Павел принес полный вещевой мешок патронов и капсюлей-детонаторов. Скоро хлопцы проложат еще одну тропинку, к бывшему военному городку, где хранится заготовленный летом тол: в прифронтовой полосе взрывчатки потребуется много. Правда, патроны, принесенные Пылилой, ни к чему. Все равно придется переходить на немецкое оружие. Гитлеровским тыловым центром на этом участке станет теперь Бобруйск, значит, по дорогам днем и ночью будут мотаться немцы. Где ни поставь западню, партизаны или мирные жители в нее не попадут. А фашистам ее не миновать.

Маленькая группа — не партизанская бригада, и засечь ее не так просто. Вот только Валю жалко до слез. Если Володина мама жива, она отныне станет и ее матерью…

Шагая впереди, командир вел группу к Щетовке. Стоящая среди поля, недалеко от шоссе, эта деревня не считалась партизанской. За несколько сот метров от нее, на песчаном пригорке, находится кладбище. Там и будет похоронена Татьяна Николаевна.

Но когда вышли из леса, Володя посмотрел в бинокль и увидел, что по шоссе со стороны Бобруйска к фронту движется вражеский обоз, который обгоняют автомашины, а в Щетовке ходят люди. Партизаны начали советоваться, зайти ли им в эту деревню или свернуть в Островок, где безопаснее.

Володя задумался: а безопаснее ли теперь в деревне, которая стоит ближе к лесу? Белорусский лес вообще настораживает гитлеровцев. Тем более что почти все их войска почувствовали на себе удары партизанского соединения на Березине.

Командир предложил все же с наступлением сумерек пробраться в Щетовку. Мнения разделились. Некоторые сомневались: мол, неизвестно, какие там люди.

— Какие люди? — спросил Бойкач и тут же ответил: — Наши, советские! Возможно, и есть какой-нибудь сотский, так ведь рядом Красная Армия, и он будет рад помочь нам. А к зиме фронтовые немецкие солдаты придорожные деревни не жгут, нередко сами забегают туда погреться. Где же в таком случае Гале и деду Остапу будет безопаснее?

Пришлось хлопцам согласиться с этими доводами.

— Я сам схожу в разведку и скоро вернусь, — сказал Володя.

Валя хотела, как всегда, пойти с ним, но передумала. Никогда прежде не чувствовала она себя такой одинокой, и Володя понимал это. Похоронят Татьяну Николаевну, и он будет к ней внимательнее, чем прежде. А сейчас успокаивать девушку бессмысленно. Отчасти поэтому он и отправился в разведку: чтобы меньше быть рядом и не смотреть в ее опустошенные горем глаза.

Вернулся Бойкач из деревни довольный.

— Товарищи, все хорошо. Был там один полицай, и тот с семьей куда-то драпанул. Односельчане не отпускали его, даже гужи на запряженной лошади порубили. Пускай, говорят, наши придут, тогда и уедет… Я нашел избу, где живет одна пожилая женщина. Дед Остап поможет ей по хозяйству, а она присмотрит за Галей.

— Я сама встану и буду ходить, — не согласилась девочка.

— Хорошо, хорошо, не возражаю, — согласился Володя.

Партизаны направились в деревню. Командир не сказал им, что попросил тамошних жителей сделать гроб. А могилу они выроют сами.

Как только пришли в избу, хлопцы присели, где кто смог, и вскоре начали клевать носами.

У командира тоже подкашивались ноги, но он держался. В хате собралось много женщин. Они крестились, всхлипывали, утирали слезы кончиками платков:

— Боже ты мой, какие все молоденькие…

— Одеты кто во что…

— А если им придется так зимовать?

— Небось, голодные…

Никто из этих женщин не видел прежде партизан, и теперь перешептыванию не было конца. Некоторые вышли из хаты и скоро вернулись кто с хлебом, кто с куском сала в руках.

— Большое спасибо, дорогие, — от всего сердца поблагодарил их командир. — Мы очень голодны, но… сначала должны похоронить мать нашей партизанки.

Две женщины остались в избе с Галей, остальные пошли на кладбище.

Уже смеркалось. В деревне было тихо, только со стороны шоссе доносился шум машин.

Вернулись с похорон, когда совсем стемнело. Окна в избе были завешены, на припечке горела лучина. На двух столах стояло угощение и даже бутылки с самогоном.

— Видите, какие наши люди. Говорят, немец немцу даром закурить не даст, а наши последним куском поделятся, — расчувствовался Анатолий.

Толика можно было понять. Сколько пленных красноармейцев и партизан кормила и переодевала его мать! А потом фашисты расстреляли ее только за то, что она не могла равнодушно смотреть на голодного, не поделиться с ним последней крошкой. Нет, гитлеровцам не понять наших людей, не понять их бескорыстности и гостеприимства. Сколько таких женщин сожгли, расстреляли в одной только Ольховке, а за что? За то, что ему, фашисту, отдавали яйца, молоко, но посмели накормить и голодного партизана…

Анатолий рассказал, как в начале войны к их хлеву приплелась и вскоре ощенилась там какая-то бездомная сука. Сколько ей мать молока переносила! Злая была сука, но поняла человека и вместе со своими щенками доверчиво перебралась под поветь.

А потом пришел немец и потребовал молока. Мать налила ему чуть не полный котелок, оставив немного для щенков. Услышав об этом, фашист вышел во двор и перестрелял и щенят, и суку.

Наконец ужин подошел к концу. Никому не хотелось идти в ночной караул. Легко ли будет стоять на пронизывающем морозном ветру? Еще задремлешь невзначай, а это может плохо кончиться для всей группы. Командир рискнул попросить двух пожилых жителей деревни заменить партизан на ночной охране. Те охотно согласились. Вскоре все диверсанты уже спали.

Не спали только Володя и Валя, которую хозяйка уложила на широкой лавке.

— Постарайся уснуть, Валечка, и тебе станет легче, — наклонившись к ней, прошептал Володя.

— Без меня ты совсем по другому плану стал бы действовать, да? — вздохнула девушка.

— Жизнь не спланируешь, да еще в такое время. Теперь для нас главное, что есть цель, направление.

— Мне кажется, я их не вижу.

— Неправда.

— Ложись рядом, Володя, мне будет не так страшно.

— Валечка, как я тебя жалею, люблю, люблю…

— Всегда будешь меня любить?

По двору кто-то пробежал, Вот шаги уже в сенях, кто-то идет в избу. Володя встал.

— Немцы с шоссе направляются в деревню, — приглушенно сказал один из часовых.

— Черт бы их побрал, не дали передохнуть, — выругался Бойкач, ощупью разыскивая в темноте под лавкой свой автомат.

— Я побегу домой, — сказал часовой.

— Идите, спасибо вам.

— Хлопцы, подъем, подъем… В деревню идут немцы, — по очереди начал расталкивать командир своих ребят.

Спросонья партизаны не сразу сообразили, что происходит, тыкались в занавешенные окна, в стены. Однако во двор все вышли в полной боевой готовности.

— Где-нибудь доспим, — сказал Володя и подошел к Вале. — На твой вопрос я отвечу всей своей жизнью, которая пройдет рядом с тобой.

Старый Остап отодвинул занавеску и долго смотрел, как партизаны отдаляются черными точками по белому снегу. Смотрел, пока ночная темень не поглотила их.

1970 г.

С белорусского перевёл Александр Миронов.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18