КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Л плюс Н (СИ) [trista farnon] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Фестралы ==========

Они успели продружить всего пару месяцев, а впереди уже маячили летние каникулы, и от этого в катившейся к станции школьной карете все чаще повисала тишина. Холодная Атлантика домашней жизни сочилась сквозь прорехи в разговоре, и Лита всю дорогу затыкала их почти яростной болтовней. Уже были обсуждены все летние планы, результаты экзаменов, еда для нарлов, единорожик Теодор и сохнувшие от тоски по Ньюту лукотрусы…

— Могли бы кого-нибудь не такого жуткого найти для карет, — сказала Лита, когда они с Ньютом выбрались из своего экипажа на хогсмидской станции, и кивнула на тянувших кареты скелетоподобных коней.

Ньют посмотрел на нее, потом на кареты, и глаза его удивленно расширились.

— Ты их видишь? — воскликнул он с восторгом, тут же смутился и поспешно добавил: — То есть… мне жаль! Я не знал, что… У тебя кто-то умер, да?

«У тебя». Как будто это она была жертвой, невиновной.

— Мама. Я тогда только родилась, так что… — Лита развела руками. — Я ее совсем не помню.

Ньют не стал выражать вымученно-обязательные сожаления и вдруг взял ее за руку. Как с животными: словами ведь их не утешишь, они лучше поймут прикосновение. Лита неловко пожала в ответ его теплые пальцы и, чтобы не молчать или не высказать чего-то непоправимого, снова повернулась к фестралам.

— Не такие они и страшные, если приглядеться, — объявила она. — Просто лошадиный скелет оделся на Хэллоуин летучей мышью!

Ньют осторожно протянулся погладить невидимого зверя, но вместо морды ткнулся в жесткий костлявый бок. Лита передвинула его руку.

— Люди из-за их вида напридумывали про них всяких ужасов, — сказал он, восхищенно перебирая длинную черную гриву, — а мне кажется, они утешают. Тех, у кого кто-то умер. Для этого они и перестают в невидимости прятаться.

Он несмело взглянул на Литу. Она посмотрела на костлявого ящероконя, и тот в ответ уставился на нее своими белыми неживыми глазами. Только Ньют может усмотреть в эдакой жути утешение!

— Они совсем не злые и не опасные, — увлеченно повествовал тот. — Профессор Кеттлберн говорит, они добрые и преданные, если дать им шанс это показать. Но люди не дают, вот и они стали невидимыми.

Лите вдруг захотелось разреветься. Ну уж нет! Фестралом она быть не собирается. Хогвартс-экспресс издал оглушительный гудок, призывая студентов поторопиться внутрь, и Лита тряхнула головой и выпутала ее из водорослей своих невеселых мыслей. Впереди еще много часов дороги под стук колес и разговоры про фестралов, письма, лягушек шоколадных и обычных и вообще про все на свете. Ей еще рано тонуть.

========== Фотография ==========

На миг раздраженно закрыв глаза, Лита растянула губы в улыбку и уставилась в камеру. В который раз. Вспышка заставила ее вздрогнуть и разъяриться еще больше, как щелчок бича — циркового зуву.

— Милая, милая леди, прошу вас! — застонал фотограф, ни в чем не повинный седеющий господин в линялом изумрудном костюме, постаревший за сегодняшнее утро на дюжину лет. — Неужто вы хотите, чтобы читатели закрашивали ваш портрет чернилами, опасаясь сглаза?

Лита раздула ноздри. Ей дела не было до читателей этой злосчастной газетенки для фанатиков чистой крови и до лживых статей про их «древний достославный род». Отец ее ненавидит и прав! Жаль, такую историю господин журналист рассказать не захочет, а ведь каков бы вышел скандал. Секунду Лита мрачно наслаждалась мыслью о себе, распятой на газетной странице и наконец освободившейся.

— Забудьте о фотокамере, представьте, что я ваш старый друг и мы с вами давным-давно не виделись, — взмолился фотограф. — Вот вы подходите к дверям, открываете их и — ах, какая встреча! Ну же, улыбнитесь мне!

Он нырнул под занавески обреченно, как в прорубь, и приготовился снимать, а Лита невольно вообразила себе эту картину. Вот она звенит каблуками по мраморам и лаковому дубу отцовского дома в своем тяжеленном и взрослом бисерном платье, отчаянно раскачивая фамильными бриллиантами в ушах, отстраняет домовика и распахивает дверь — а за ней Ньют в парадной мантии и с какой-нибудь хромоногой живностью в руках, и карманы у него топорщатся лягушачьей икрой и помятыми ягодами. Он бы и не узнал ее в таком виде, а вот она его — с одного полувзгляда.

Белая вспышка заслепила эту картину, и Лита очнулась и удивилась, обнаружив фотографа изможденно улыбающимся появившемуся у него в руках фото.

— Благодарю вас! Это как раз то, что нужно.

***

Фотография и правда получилась хорошая. Лита долго разглядывала эту новую себя, упакованную в вечернее платье и орхидеи и украшенную той улыбкой, какую ей всегда хотелось. Каникулы были в разгаре, всего месяц прошел с их расставания на лондонском вокзале и всего пара дней — с его последнего письма, но Лита все равно отправила фотографию Ньюту с припиской: «Надеюсь, ты про меня еще не забыл».

========== О правах ежей ==========

— Отличная работа, Стивен! Откуда такой узор?

— Моя мама любит вышивать, сэр, у нее подушечка тоже вышитая…

— Твоя мама большой мастер. Пять очков Пуффендую.

За соседней партой Лита тоже справилась с заданием, перед ней лежала атласная подушечка для иголок, точно такая же, какой дома пользовалась мадам Ирма. Она и не думала, что помнит такие мелочи… Рядом с ней Ньют щекотал кончиком пальца своего ежа, доверчиво подставлявшего живот и за весь урок так и не приобретшего сходства с игольницей. Их курс совсем недавно приступил к трансфигурации животных, и если превратить жука в пуговицу Ньют худо-бедно согласился, то как только очередь дошла до мышей, ежей и кроликов, школьная программа обрела в нем непримиримого врага.

— Профессор Дамблдор идет! — шепнула ему Лита. — Хотя бы попытайся!

Ньют упрямо помотал головой и с большим неодобрением посмотрел на нее и на ее подушку.

— Тебе самой хотелось бы превратиться в вещь?

После прошлого урока трансфигурации они чуть не поссорились из-за пары обратившихся домашними туфлями кроликов. Лита утверждала, что с кроликами ничего не случилось и они давно уже снова кролики, на что Ньют раздраженно воскликнул: «Тебе просто нравится профессор Дамблдор!». Что было совершеннейшей чушью, конечно!..

— Что у нас здесь? — профессор Дамблдор остановился перед их столом. — Ньют. Трансфигурация — не проклятие, с ежом ничего страшного не случится. Мы вернем ему его лапы и иголки через мгновение.

— Я не хотел бы и на секунду стать подушкой, сэр!

— В самом деле? А вот я каждое утро дорого бы за это дал, лишь бы еще немного полежать!..

Лита и сидевшие рядом студенты хихикнули, но Ньют остался угрюмым, как могильный камень.

— Извините, сэр, но это просто глупо, — объявил он к ужасу своих однокурсников, мрачно замерших в ожидании неминуемой потери баллов. — Если мне понадобится подушка для иголок, я превращу в нее какой-нибудь камень, а не живое существо!

Профессор Дамблдор невозмутимо кивнул.

— И будешь совершенно прав. Но представь себе такой случай: ты подобрал в лесу раненого нарла. Они похожи на ежей, верно?

— Да… — настороженно согласился Ньют.

— Конечно, ты не оставишь его в лесу на голодную смерть и заберешь зверька в школу, чтобы полечить. Однако держать этих животных в Хогвартсе, как ты, разумеется, помнишь, запрещено. Пронести нарла незаметно будет трудно, а вот подушечку для иголок можно запросто сунуть в карман — и готово!

Ньют несколько секунд переводил взгляд с безмятежно улыбавшегося профессора на ежа, затем взмахнул палочкой.

========== Квиддич ==========

— Снитч не показывается, а Слизерин, тем временем, ведет со счетом 40:20!

Шесть пока забитых мячей Ньют и Лита пропустили, потому что еще десять минут назад кормили в сырых зарослях на краю Запретного леса птенца гиппогрифа. Лита и вовсе не думала про матч, когда Ньют, державший миску с кусочками мяса и смотревший, как она подносит их на ладони недоверчиво шелестевшему крыльями орлу-жеребенку, вдруг выпалил:

— Ты не хочешь посмотреть матч?

Лита удивленно подняла глаза, и гиппогриф больно цапнул ее клювом за палец. Ньют сначала обмотал ей ранку вымазанным землей и зеленью платком, потом вспомнил, что знает заклинание от порезов, и, едва не зарастив ей рот вместо царапины, замер, как будто это она была гиппогрифом и грозилась вот-вот его заклевать.

— Матч? — переспросила Лита. — Ты любишь квиддич?

— Мой бр… Все ведь любят квиддич, и я подумал, вдруг ты бы лучше… Вдруг ты хочешь сходить.

Лита удивилась, но согласилась.

Несмотря на холод и морось, трибуны были полны болельщиков. Только увидев их желто-зеленую толпу, Лита вспомнила, что сегодня играет ее факультет. Против Пуффендуя. Она с азартом повернулась к непривычно тихому Ньюту.

— Спорим?

— Я и так знаю, что вы победите, — запротестовал он. — Наш Тревис в больничном крыле, вместо него Берти Хиггс, а он вчера впервые сел на метлу.

— А я ставлю на Пуффендуй! Две лакричные палочки.

— Ладно, тогда три на Слизерин.

— У тебя их нет, мы вчера съели последнюю!

Ньют похлопал себя по карманам и нашел в одном недоеденную морковь, а в другом — сахарную мышь с приставшими к ней сухими травинками.

Лита засмеялась.

— Принято! Идем, вон там есть место.

Они пробрались на самый верх одной из трибун и плюхнулись на мокрую скамейку. Пробормотав «Импервиус», Ньют накинул на них обоих старый черно-желтый флаг. Огромный, как одеяло, он раньше украшал Большой зал, пока два года назад вырвавшиеся у Ньюта прямо за завтраком пикси не сорвали его и не уронили на полный еды стол. За это Ньют отсидел две недели вечерних наказаний, а перепачканный соком, кашей и джемом трофей забрал себе. Сидевшие ниже гриффиндорки обернулись и демонстративно сморщили носы. Этот флаг Лита и Ньют таскали с собой всю осень на каждую вылазку, и тот насквозь пропах мокрой шерстью и перьями, лесом, дезинфицирующим зельем и рыбой, любимыми лакричными конфетами Ньюта и «Простоблеском», которым Лита однажды попыталась вымыть единорога. Это было знамя их общих приключений, и Лита только фыркнула и придвинулась ближе, чтобы Ньюту тоже хватило места укрыться.

— Райли передает квоффл Кэрроу, Кэрроу мчится к кольцам, пас Нотту… Метко пущенный бладжер вышибает из рук Нотта квоффл, а из самого Нотта — достойный банши вопль. Я вижу, женская половина зрителей в отчаянии — не волнуйтесь, ваш кумир жив и здоров, а переломы носа мужчин только украшают, взгляните на профессора Дамблдора!

Лита фыркнула. Красавчик Нотт всем нравился, но она не видела большой разницы между ним и куском розовой тянучки из «Сладкого королевства»: такой же приторный и навязший в зубах. Она повернулась к Ньюту и обнаружила, что тот настороженно смотрит на нее, как будто она была нюхлем, почему-то не сцапавшим золотой галеон.

— Что?

— Ничего! — Ньют торопливо повернулся к полю, а потом спросил ни с того ни с сего: — А тебе этот Нотт не нравится?

Лита расхохоталась.

— Мне нравишься ты! Эй, смотри, смотри, а ваш Хиггс совсем неплохо играет!

Несмотря на внезапно загоревшуюся звезду Берти Хиггса, Слизерин выиграл с разгромным счетом. Лита вручила Ньюту свои проспоренные конфеты, и они, проголодавшись за долгую игру, съели их вместе с морковью, сахарной мышью и пополам с дождем по дороге в замок. Лита замерзла до костей и не сомневалась, что на завтрашние занятия придется идти простуженной, но ее это нисколько не огорчало. Даже странно, что квиддич ей так понравился. Раньше она им вовсе не интересовалась, но ее и волшебные звери раньше не увлекали, и уж конечно совсем не весело было сидеть наказанной после занятий, но в компании Ньюта все обретало совсем другой вкус. Даже морковь.

========== Дева и единорог ==========

День стоял холодный, но солнечный, и легкие голубые тени тянулись по свежевыпавшему снегу от деревьев, троих людей и одного единорога. За прошедшие месяцы Теодор превратился из тонконогого золотого жеребенка в почти взрослого коня ростом куда выше Ньюта и с грозным острым рогом на лбу. Яркая золотистая шерсть почти полностью сменилась снежно-белой и мерцающей, только в гриве и пушистых щетках над копытами кое-где еще рыжели золотые прядки. Он яростно месил копытами снег, каждый раз вздрагивал, едва ступив на левую заднюю ногу, но не желал стоять смирно и подпустить к себе людей.

— Видно, копыто треснуло, вот он заразу какую-то и поймал, — сказал профессор Кеттлберн, с тревогой за ним наблюдая. — Каков упрямец, ведь пришел же к людям за помощью, а в руки не дается!

Лита осторожно приблизилась. Теодор снова ударил копытами, криво скакнул вбок и тряхнул головой, не то прогоняя ее, не то бесполезно пытаясь достать рогом невидимого врага, висевшего у него на ноге и грызшего копыто.

— Стой! — встревоженно воскликнул Ньют.

— Единорог никогда барышню не обидит, — успокоил его профессор Кеттлберн и кивнул Лите. — Подходи помаленьку.

Лита сделала еще шаг. Теодор попятился и болезненно запрокинул голову, вновь наступив на раненое копыто. Похоже, он совсем забыл, что ему полагается любить девочек и что у вот этой самой девочки он еще недавно ел яблоки с рук. Протянув к нему открытую ладонь, Лита подошла еще чуть ближе и осторожно коснулась сияющей серебристой шеи. Единорог издал тихое, почти плачущее ржание — как будто узнал ее и жаловался ей на свое несчастье. Лита зашептала ему что-то успокаивающее. Можно было бы воспользоваться успокаивающим заклинанием, но это казалось настоящим предательством: все равно что стукнуть веселящими чарами расстроенного друга, чтобы не слушать о его неприятностях. Скрипнул снег — Ньют подошел к ней, а вслед за ним и профессор Кеттлберн с волшебной палочкой наготове. Однако магия не потребовалась: Теодор позволил им приблизиться и даже не стал возражать, когда Ньют приподнял его ногу и заклинанием очистил копыто от грязи.

— Надобно выпустить гной, — сказал профессор Кеттлберн и наклонился над копытом, но Ньют его остановил.

— Профессор, можно я?

Профессор Кеттлберн поколебался, но отдал ему копытный нож.

— Ты смотри, зверь-то силушку о-го-го нагулял уже, — предупредил он. — Если начнет озоровать, так сразу отпускайте его и уходите, оба.

Ньют сосредоточенно кивнул и, завернув рукава мантии, принялся за дело.

Лите оставалось только успокаивающе оглаживать единорога по шее и прекрасной тонкой морде, а всю работу делал Ньют. Удерживая раненую ногу Теодора и зажав волшебную палочку в зубах, он старательно выскабливал трещину в копыте. Измученный и обозленный долгой болью, единорог то дергался и взбрыкивал, пытаясь стряхнуть с себя таких медлительных и бесполезных людей, то устало наваливался всем своим весом на Ньюта и переводил дух. Лита видела, что от напряжения у того уже подрагивают руки, но он упрямо не отпускал копыто и продолжал скоблить. А он сильный, вдруг подумала она. Эта мысль зажглась у нее в голове каким-то неожиданным Люмос, и в ее свете она будто впервые разглядела Ньюта, худого и упрямо крепкого, с расцарапанными и искусанными бесстрашными руками и снегом в растрепанных волосах. Лита как наяву ощутила их жестко-нежную щекотку и колючие снежные капли на ладони, и по спине помчались такие же колючие и щекотные мурашки. Единорог фыркнул ей в лицо и ревниво взбрыкнул, чуть не вырвавшись из рук. Тут на снег наконец брызнул гной, и осталось только наложить на больное копыто дезинфицирующие чары.

Закончив, Ньют вытер вспотевший лоб и устало улыбнулся.

— Готово!

Теодор неуверенно встал на все четыре ноги, явно удивленный тем, что ему больше не больно. Профессор Кеттлберн оглядел его и довольно потер руки.

— Ну, теперь-то он забегает, как новый. Бедняга, столько дряни внутри таскал! Молодцы, дама и господин! Двадцать баллов Пуффендую.

Ньют взглянул на Литу и повернулся к профессору.

— Сэр, а Слизерин? — напомнил он.

Кеттлберн тоже посмотрел на Литу и хлопнул себя по лбу.

— Ох, прощения прошу, мисс Лестрейндж! Вы ж вместе все время, я и забыл, что Шляпа-то вас в разные стороны раскидала.

Слизерин тоже получил свои наградные очки, Теодор милостиво позволил себя причесать и умчался в Запретный лес, а профессор Кеттлберн показал им следы на опушке и рассказал много интересного о зимних обыкновениях кентавров. В замок Лита с Ньютом вернулись уже в темноте, перед самым отбоем.

— Доброй ночи!

— И тебе.

Улыбнувшись, Ньют повернул в кухонный коридор, к живописным вкусностям на стенах и горе пузатых бочек. Лита отправилась дальше, к ожидавшей пароля голой стене впереди. А если бы они были на одном факультете, то могли бы еще целый вечер просидеть у камина, вместе, подумалось ей. Но ничего не поделаешь, придется придумать себе другое занятие на вечер и не скучать. Проявить изобретательность. Разве не этим славится Слизерин?

========== Дары волхвов ==========

В камине уютно потрескивало пламя, но толстые каменные стены упрямо сопротивлялись теплу и жгли лопатки холодом даже сквозь одеяло. Наложив на себя согревающие чары, Лита развернула то, самое первое, предрождественское письмо от мадам Дугар.

«Моя дорогая, это чудесные новости! Ничто не украшает жизнь больше искренней и преданной дружбы. Однако я понимаю твои затруднения. Как говорила моя бабушка, найти достойного мужчину проще, чем подарок для него. Юной леди уместно подарить джентльмену что-нибудь памятное и вовсе не разорительное, а принять в дар — недолговечно приятную мелочь, к примеру конфеты или цветы. Подарок, сделанный собственными руками, всегда принесет радость и согреет дружеское сердце. В нашем мире, где столь многое можно получить, едва взмахнув палочкой, подарок, купленный временем и усилиями, будет особенно дорог. Полагаю, мастер Саламандер в столь юные годы еще не развил в себе увлечение курением, потому вышитый кисет или расписная табакерка не подойдут, но думаю, вышитый платок будет замечательно подходящим подарком. Прилагаю несколько схем для вышивки».

Схемы и правда прилагались, и Лита посмотрела на них со страдальческой улыбкой. В детстве мадам Ирма учила ее рукоделию, но Литу никак нельзя было назвать способной ученицей. Подгонять иголку волшебством и заставлять нитки переливаться радугой нравилось ей гораздо больше, чем делать аккуратные стежки, а лазать по деревьям и прятаться на чердаке — и того больше.

«Мадам Ирма, спасибо за совет», помнится, написала она в ответ. «Ваши схемы очень красивы, но боюсь, если их вышью я, такой подарок станет не радостью, а оскорблением!».

Мадам Ирму это не расстроило.

«Моя девочка, подарок должно быть приятно не только получать, но и делать! Если рукоделие внушает тебе сомнения, то приятную вещицу можно и купить. Однако прими во внимание, что подарок не должен быть чрезмерно личного свойства! Шлю тебе свежий номер «Л’эскиз», в нем множество идей. Со своей стороны замечу, что золотое перо (страница пять) кажется мне прекрасным cadeau для студента».

Журнал Лита просмотрела старательнее, чем любой учебник. Реклама золотого пера красовалась на самом видном месте в посвященной грядущим праздникам статье: изящная ручка с вечным пером из гоблинского золота. Такой мог бы писать на уроках Джонатан Нотт в своей отглаженной мантии и с прической волосок к волоску. У Ньюта нюхль стащит это перо в первый же день, и Ньют притом и не заметит. Все прочие идеи из «Л’эскиз» тоже были перебраны и отброшены: Ньют вряд ли стал бы украшать каминную полку «изящнейшими фигурками охотничьих собак, изваянных в чудо-фарфоре со всей возможной точностью» или пользоваться пресс-папье из драконьей кости, под пару к «незасыхающей чернильнице из прозрачного, как слеза, хрусталя». Всю эту ерунду можно было подарить хоть первому встречному, а не лучшему другу. Но получается, это и хорошо? Подарок же не должен быть слишком личным…

«Мадам Ирма, аптечка первой звериной помощи — это личное?».

Видно, она совсем замучила мадам Дугар, потому что следующее ее письмо сообщало:

«Моя дорогая, если в подарок вложена частичка тебя, то не столь уж важно, каков сосуд».

Прочитав это, Лита с удовольствием пролистала все магозоологические издания, какие смогла выписать. Переводчик с птичьего языка, отличный вредноскоп для определения опасности новых видов, защитные перчатки из самой прочной драконьей кожи, набор лекарственных зелий от тысячи звериных недугов — выбор был огромный. Однако и стоило все это немало. Ей придется попросить денег у отца. Где же тогда в этом будет частица ее? Сделать рукодельный подарок она не может, купить его на отцовские деньги — тоже… И что делать? Где же ее слизеринская находчивость, когда так нужна?

И тут она придумала.

***

В последний день перед каникулами даже преподаватели ощущали на себе магию Рождества. Все занятие по уходу за магическими существами класс под руководством профессора Кеттлберна приманивал фей на гирлянды остролиста и омелы, затем профессор Дамблдор научил их трансфигурировать шишки в сверкающие елочные шары, а на зельеварении в невыносимо холодном подземелье они приготовили «жидкий иней», которым затем обрызгали ветви украшавших большой зал пихт, и те засеребрились кристалликами колдовского нетающего льда.

Дождавшись, пока налюбовавшиеся эффектом их трудов однокурсники разойдутся, Лита подошла к профессору Слизнорту.

— Профессор? Мне нужна ваша помощь!

Профессор добродушно засмеялся:

— Так-так, мисс Лестрейндж, уж не любовное ли зелье вам надобно?

Лита даже обиделась — она пришла ведь с важным делом, а профессор с ней как с девчонкой! А потом покраснела и с непонятной радостью подумала, что она и есть девчонка. Она объяснила, что хочет сделать. Слизнорт благодушно согласился помочь ей с зельем, и следующим утром еще до завтрака Лита уже была в подземельях зельеварения и просидела там до обеда, ежась от холода и старательно растирая в ступке сушеную арнику и клубки сфагнума сквозь густой пар собственного дыхания. Вечером они с Ньютом собирались сходить к профессору Кеттлберну проведать его нюхлей, и Лита хотела и не хотела идти: ей ведь нужно было возвращаться в подземелья к своему котлу. Ньют, как оказалось, тоже был чем-то занят, потому что после обеда не позвал ее с собой и только сказал уклончиво, что ему нужно закончить какую-то работу, и был таков. На ужине он не появился, и Лите пришлось сидеть в полупустом Большом зале одной. Студенты разъехались на каникулы, с каждого факультета осталось едва ли человек по пять. В четвертый раз Лита задумалась, каково было бы встречать Рождество дома, в засыпанном снегом коттедже с венком на двери и запахом семьи и корицы за блестящими изморозью окнами. Ее дом был совсем другой, но в этом году она впервые не очень жалела об этом. Ньют тоже остался в школе, и она впервые сможет быть как все: с кем-то вместе, вместе играть в снежки, вместе смеяться, болтать и взрывать хлопушки за рождественским ужином.

Однако первый день каникул пошел вовсе не по плану. Оказалось, что нарезать дремоносные бобы — дело вовсе не пары минут, Лита провозилась с ними до самого обеда, а забежавший в Большой зал за сэндвичем Ньют сказал, что уже опаздывает на какую-то отработку, и пропал до самой ночи.

Весь следующий день заготовка для зелья должна была настаиваться, и Лита радостно собиралась провести время вместе с другом вдали от ледяного подземелья. Ньют ее энтузиазма не разделил.

— Сходим проведать глиноклока в нашей роще?

Ньют посмотрел на нее с извиняющимся видом и отказался.

— Мне надо встретиться с профессором Кетлберном.

— Зачем?

— Он попросил помочь ему со жмырами.

— Давай и я помогу!

— Не стоит, это совсем не интересно, — Ньют виновато улыбнулся и был таков.

Лита осталась в коридоре одна и в растерянности. Может, за столько лет изгоем она потеряла чувство меры и не знает, сколько унций внимания, разговоров и возни со зверьем нужно для правильной дружбы? Или просто сама она — не та, с кем хотят дружить? В первое свое Рождество в Хогвартсе она давилась слезами в пустой спальне, и только нежелание вновь быть такой жалкой не дало ей теперь разреветься.

Рождественским утром Лита проснулась от того, что умерла. Зеленый свет дрожал в жидком холодном воздухе вокруг, и она тонула, падала спиной вперед в бездонную мертвую глубину и не могла дышать. Оказалось, это был всего лишь насморк. Переведя дух и потирая ладонью саднившее горло, она села на постели. Возле кровати ее ожидали подарки: неизменный гербовый конверт от отцовского поверенного с чеком и целых два больших свертка. Раньше она получала один. Лита развернула верхний: мадам Ирма желала ей Bon Noel и слала красивую темно-зеленую мантию для праздничного пира. Во втором свертке оказалась круглая коробка с серебряными узорами и роскошной эмалевой росписью, а внутри — бесчисленное множество самых разных конфет в кокетливых бумажных рюшах. Судя по коробке, Ньюту пришлось истратить на это карманные деньги за весь год. Лита благоговейно взяла одну конфету — пушащийся сахарными снежинками шоколадный шарик — надкусила и блаженно зажмурилась. О таком подарке и говорила мадам Ирма, наверное: недолговечно приятном, как раз таком, какой юная леди может позволить себе принять от джентльмена не из числа своей родни. Даже странно, что Ньют так старательно исполнил правила! Может, он тоже не знал, что ему делать, и отправлял домой письма в надежде на дельный совет? Улыбаясь, Лита съела еще одну конфету. Ароматная сладость стерла из ее памяти вчерашние печали лучше заклятия забвения. Однако наедаться шоколадом было некогда, ее собственный подарок до сих пор не был готов. Одевшись, Лита побежала в кабинет зельеварения.

Профессор Слизнорт, зевающий в кружевной платок и скрашивавший себе ранний подъем кусочками засахаренных ананасов, был восхищен ее энтузиазмом, а у самой Литы от холода и волнения тряслись руки. Если сейчас перелить настоя растопырника, все придется начинать сначала… Тринадцатая капля настоя упала в котел, и зелье начало густеть с каждым поворотом черпака. Получилось! Лита перелила зелье в хрустальный флакон из-под жасминового бандолина и своим самым красивым почерком написала этикетку. На каникулах разрешалось не носить школьную форму, и она переоделась из забрызганной жабьим экстрактом ученической робы в подаренную мадам Ирмой мантию, а потом поспешила в Большой зал на завтрак, благодарить Ньюта за подарок и вручить ему свой.

Но завтракать Ньют не пришел. Не нашелся он и в их потайном зверинце, и в совятне, и в кабинете ухода за волшебными существами. До обеда Лита ходила по замку, делая вид, что никого не ищет и просто гуляет, одна и этим довольная, а за окнами сверкали на солнце так и не слепленные в снежки и снеговиков рождественские сугробы. В конце концов это стало попросту глупо. Если бы Ньют хотел, то позвал бы ее с собой, куда бы он ни собрался, и раз нет, то и нечего навязываться.

А вдруг она злится, а с ним что-то случилось?..

Мгновенно раскаявшись, Лита сбегала в больничное крыло, но и там Ньюта не оказалось. Попросив у медсестры бодроперцевое зелье и в самом деле немного взбодрившись, Лита дождалась, пока пар перестанет сочиться из-под волос, и отправилась на праздничный ужин. Уж его-то Ньют точно не захочет пропустить.

Двенадцать великолепных елок переливались волшебным инеем и гирляндами золотых шаров, мигали порхающими блестками живых фей, над столами кружили чудесным образом не падающие на пирующих снежинки, а сами столы ломились от праздничных яств. Здесь был непременный ростбиф и индейка в крапинках перца на восхитительной медовой корочке, политые цветной глазурью кексы с сушеными фруктами и мясные пирожки, рождественский пудинг и имбирное печенье, золотые чаши и кувшины с горячим пуншем, горы конфет, карамельных яблок, засахаренных ананасов, булочек с тмином и хлопушек. Преподаватели трапезничали на своем возвышении, а для немногочисленных учеников вместо четырех столов накрыли один, и Ньюта за ним не было.

Гектор Гринграсс, староста Слизерина, любезно поднялся и подал Лите руку, помогая перешагнуть через скамью и устроиться за столом. Родной факультет единственный никогда не проявлял к ней враждебности.

— Спасибо, — несколько скованно поблагодарила она.

— О чем речь. Пунша?

Сияющие кувшины с восхитительно горячим пряным пуншем и сливочным пивом пустели, гора печенья на огромном блюде уже превратилась в жалкий холмик, а индейка — в лес косточек, Гринграсс чуть не подавился пудингом и деликатно откашлял в носовой платок попавшийся ему сикль, Лита вконец оглохла от взрываемых мелюзгой хлопушек, а Ньют так и не пришел. Она с деланным равнодушием спросила двух сидевших за столом пуффендуйцев, но те с утра его не видели.

— Он ушел с мистером Кетлберном, еще до завтрака, — сказал ей Гринграсс. — В Запретный лес. Я их видел.

А ее Ньют не позвал, с обидой подумала Лита и в следующую секунду испугалась. Запретный лес ведь не зря запретный! А профессор Кетлберн, весь в шрамах и с парой отсутствующих пальцев, явно не пример заботы о безопасности и успешной самообороны!

Очередная хлопушка грохнула совсем рядом, заставив Литу подскочить. Два гриффиндорских балбеса напротив вредно захихикали, а Гринграсс невозмутимо приманил к себе вылетевший из хлопушки шахматный набор и предложил ей:

— Сыграем?

На нем была безупречная мантия и нелепейший вышитый драконами и метлами шарф, явно подаренный какой-то неумелой, но старательной рукодельницей. Из-за этого шарфа Лита почти решила согласиться, но вместо «да» у нее вырвался кашель. Бодроперцевое зелье выветрилось, и пересилить эффект многодневных сидений в ледяном подземелье ему не удалось.

— Мне нездоровится, — сказала она, глядя в пол. — Прости.

— Ничего. Сходим в больничное крыло?

Литу разом и согрело, и покоробило то, как он объединил их этим «сходим». Как будто набрасывал сеть. Он очень мило вел себя с ней весь вечер, но она привыкла не опасаться этого только от Ньюта.

— Спасибо, но я лучше пойду спать, — ответила Лита и встала из-за стола.

Отправилась она не спать, конечно, а в больничное крыло, где не было ни медсестры, ни Ньюта. Куда он подевался? Неужели что-то случилось в Запретном лесу? Профессор Кеттлберн ведь тоже не был на пиру… Лита медленно спустилась по лестнице, ежась от холода и крутя в кармане мантии ледяной флакон со своим зельем. Шаги ее гулко отдавались от каменных стен, блестящих не то волшебным, не то самым обыкновенным инеем.

— Наконец-то ты пришла!

Лита даже вскрикнула от неожиданности, обернулась и увидела Ньюта, выглядывавшего из прикрытой гобеленом ниши.

— Я тебя жду тут весь вечер! — сказал он, выбравшись из своего укрытия в коридор.

Тут Лита смогла его рассмотреть и удивленно заморгала: под глазом у него темнел синяк, треснувшая губа сочилась кровью, под волосами на лбу багровел серьезный порез. А к груди он прижимал большой сверток в шуршащей праздничной бумаге.

— Что с тобой..?

— Я был в Запретном лесу. Профессор Кеттлберн не рискнул зарастить мне порезы, на лице с этим нужно осторожно, а то случайно глаза зарастут или рот, а в больничное крыло за зельем мне нельзя, мадам Винкль сразу поймет, где я был, и меня накажут. — Лита хотела сказать что-то встревоженное, но Ньют перебил. — На пир я в таком виде пойти не мог, ждал, пока ты соберешься к себе, и… Вот! — он протянул ей свой сверток. — Ты говорила, у вас в подземелье всегда холодно… То есть… С Рождеством!

Лита оторопело взяла у него сверток. Еще один подарок? Бумага зашуршала под ее пальцами, что-то мягкое и красное показалось из-под неуклюже завернутых краев. Это оказался шарф, огненно-алый и поблескивающий тут и там крошечными белыми искорками, похожими на раскаленные уголья в камине. Они как будто пульсировали и источали тепло.

— Это сброшенные чешуйки саламандры, они всегда теплые. Их собирают докси и нарлы для своих гнезд, пришлось с ними побороться! — Ньют развел руками, имея в виду свои порезы. — Еще там был один кентавр… Если бы профессор Кеттлберн не пошел со мной, меня бы затоптали! — Он неуверенно посмотрел на шарф, потом на Литу. — Ты можешь его увеличить заклинанием, тогда получится плед и можно будет спать под ним зимой.

Лита разглядывала шарф с настороженным трепетом, как будто тот был неким неизвестным зверем, красивым и, может, опасным. Это был подарок явно не из тех, что одобрила бы мадам Ирма. Ей не полагается принимать такое, уже хотя бы потому, что эту вещь она собиралась хранить вечно.

— Какой красивый цвет, — пробормотала она.

— Я подумал, Слизерин зеленый, и змеи тоже, и василиск, а ты как будто василиск наоборот. Василиск же вылупляется из куриного яйца, если его высидит жаба. Это совсем как ты, но с тобой эта магия не сработала. Не в том смысле, что твоя семья — жабы, а ты тогда курица! — Ньют посмотрел на нее почти испуганно. — Просто… Ты хорошая несмотря ни на что.

Лита уткнулась лицом в свой новый шарф, и саламандровые чешуйки жгуче зацеловали ей мокрую щеку.

— Спасибо!

Закутав шарфом простуженное горло, она протянула Ньюту свой подарок.

— А это всезаживляющее зелье.

Он улыбнулся своими разбитыми губами, она тоже, и дружно они воскликнули:

— Счастливого Рождества!

Комментарий к Дары волхвов

С Рождеством, дорогие господа дочитавшие:)

——

Слизнорта, судя по хронологии, быть в Хогвартсе не должно, но раз Макгонагалл можно преподавать, не родившись, то чем старина Гораций хуже!

========== Лучший день для любовных предсказаний ==========

Мадам Кассандра поправила на шляпе нарядную бледно-розовую вуаль и обвела таинственным взглядом класс.

— Двадцатое января, — сказала она с улыбкой, — наилучший день для любовных предсказаний.

Нотт и Гринграсс, единственные мальчики на курсе прорицаний, испустили дружный скучливый стон, а девушки заметно оживились. Мадам Кассандра призвала джентльменов к порядку, сообщив, что предвидит в экзаменационных билетах вопрос о гаданиях, но освободила их от непременного участия и разрешила просто наблюдать. Девушки же получили в свое распоряжение обширный практический арсенал для выяснения личности ждущего где-то в будущем мужа. Они бросали за спину шкурку зачарованного яблока, разбивали в воду яйца авгурея и смотрели на раннюю зимнюю луну через шелковый платок. Поначалу настроенная весьма скептически, в конце концов увлеклась даже Лита. Особенно когда яблочная кожура у нее упала чем-то вроде буквы С.

— Я видела лицо! — воскликнула Ребекка, жадно глядя на затуманенный желтым шелковым платочком месяц. — Правда видела! Он молодой, блондин и красавец!

Лита закатила глаза. Ну да, чего ж еще нужно для счастья!

— Это был не Трис, нет? — хихикая, подначивали Ребекку ее подружки.

Профессор Трелони загадочно улыбнулась им и подошла к Лите.

— Что говорит луна вам, мисс Лестрейндж?

Красный платок у Литы в руках чуть заметно задрожал. Профессор Трелони пугала ее с самого первого урока. Настоящая ясновидящая, так все говорили — что она может увидеть в ее прошлом, что может знать? Этот страх заставлял Литу стараться на ее уроках так, как будто она выполняла свою часть их иллюзорной сделки: я прилежно учусь, а вы знаете обо мне только это. Однако сегодня, как она ни старалась, в блеске луны на шелковых нитях не появлялось никаких лиц. Наверное, нужно было просто соврать и выдумать себе тоже какого-нибудь блондина и красавца, но когда мадам Кассандра подошла к ней, гриффиндорки у своего окна прыснули хихиканьем.

— Дайте ей другой платок, профессор, на красном она ничего не увидит, — сказала Ребекка и сахарно добавила: — Он же рыжий, да, Лита?

Лита притворилась, что не слышит, и яростно уставилась на платок, но тот отказывался явить ей лицо ее будущего кавалера.

А может, права дура Ребекка?..

— Я ничего не вижу, профессор, — наконец сказала она.

Снова смешки, шепотки:

— И почему я не удивлена?

Лите показалось, сидевший неподалеку Гринграсс что-то пробормотал, но его заглушил вопль Ребекки, на которую вдруг неизвестно как опрокинулась ее миска с водой и яйцом.

Когда лужа и мокрая мантия гриффиндорки были высушены, стали гадать на блюдце с мукой, пуская на него пришпоренную заклинанием улитку. Оставленные ей следы должны были — конечно! — намекнуть на какое-нибудь особенное имя. Судя по бурному перешептыванию, ахам и визгам за гриффиндорским столом, улитка написала Ребекке целый сонет. На блюдце Литы она упорно отказывалась двигаться. Только у нее, единственной из всех.

До сегодняшнего дня Лита никогда не воображала себя хозяйкой собственного дома и замужней дамой. Все вдохновляющие примеры любви для нее не выходили за пределы книги сказок. Наяву же она видела своего отца, заменявшего одну умершую женщину в белом на другую равнодушно, как отцветшие лилии в вазе, и холодных прекрасно одетых дам об руку с отцовскими друзьями на его приемах — пары, приходившие вместе и весь вечер смотревшие в разные стороны. До сегодняшнего дня Лите было плевать, что ей не быть одной из них, но сейчас у нее мучительно горели щеки. Почему так? Почему у нее одной уже отняли то, чего она еще и захотеть не осмелилась?

— Не расстраивайся, — обратилась к ней подружка Ребекки, сдерживая смех. — Может, эта улитка — сама заколдованный принц! Поцелуй ее — узнаешь!

— Барышни, довольно, — вмешалась профессор Трелони.

Гриффиндорки прыснули, прикрывая ладонями лица.

— Так вот чего она все время со зверями! — выдохнула Ребекка сквозь смех. — Ищет себе вторую половинку!

Взяв свое блюдце, Лита повернулась к ней, широко улыбнулась.

— И правда похож на принца, — сладко сказала она. — Взгляни поближе.

И вытряхнула муку и улитку ей в лицо.

========== Л плюс Н ==========

Когда Лита впервые вошла в общую гостиную Слизерина, она с ужасом поняла, что нашла свое место. Темная зелень воды движется за волшебными окнами, а она на дне, она тоже утонула и заплатит за то, что сделала. Потом это прошло. Она выбрала себе самую дальнюю от окон кровать, наглухо задергивала полог и не обращала внимания на зеленоватый подводный свет, наполнявший слизеринские залы. Она привыкла, но почему-то с каждым годом чувствовала себя здесь все больше чужой. Свои ее не задирали: они все здесь, в слизеринской чешуе, были одного вида и не охотились друг на друга, им было нечего делить, но и друзей среди них она не завела. С самого первого курса ее отгородили от них темные слухи о ее семье, а от одноклассников не из Слизерина — еще и мрачная, так шедшая ей факультетская репутация. Это лежало на ней прилипшей к коже тенью, выделяло ее среди всех и от всех обособило, темную среди светлых, во всех смыслах. В стороне от нее другие оборачивались паутинками смешков и секретов, одолженных шпилек для волос и общих историй, а она оставалась снаружи этого теплого кокона, она притворялась спящей за своими всегда задернутыми шторками, пока другие девчонки шептались, смеялись и делились друг с другом конфетами и мечтами.

Вот и сегодня было так же.

Давным-давно наступила ночь, а комнату за завесой зеленого шелка наполняли неугомонные шепотки.

— Там была записка! Точно тебе говорю! Макс все зелья на тебя посматривал, просто не решился тебе ее бросить.

Шепотки и хохотки.

— Мальчишки такие трусы!

Ньют не трус. Когда они нашли в камыше запутавшегося гриндилоу с поломанными пальцами, он без раздумий полез в воду его спасать, даже палочку не взял. Лита дергала ниточки растрепавшегося шитья на одеяле и слушала про дурацкого Макса с его записками, а потом про Гектора, старосту Слизерина, который «такой умный, я просто млею, едва он заговорит!», и про какого-то Гарольда, которого точно возьмут в сборную после школы… Слушала и ненавидела себя за то, что ей тоже хотелось в этот звонкий кокетливый мирок, где хвастаются новыми туфлями, краснеют и хихикают, а мальчишеские имена звучат как пароль для своих. Ей хотелось набраться щекотной смелости и сказать кому-нибудь, что у Ньюта чудесные глаза — разом будто и синие, и зеленые, и действительно чудесные, раз он ими видит мир гораздо лучше, чем тот есть, — но сказать было некому, у нее не было подруг. Был только Ньют.

На следующее утро ей предстояла отработка: швыряться улитками в лицо даже такой мерзавке, как Пруэтт, школьные правила, увы, не позволяли. В порядке наказания ей предстояло прибираться в классах безо всякой магии. Вроде бы это называлось «помогать мистеру Принглу с уборкой», но мистер Прингл, завхоз, предпочитал просто наблюдать за ее работой и ничего не делать. Лита смела пыль со всех полок и заново расставила на них книги и учебные модели, собрала разбросанные по углам обрывки пергамента, сломанные перья и прочий мусор… Прингл командовал, усевшись заучительский стол:

— Тщательнее, мисс, тщательнее! Привыкли, что дома, во дворце-то фамильном, все домовики делают? Думаете, вам и в школе чего хочешь можно? Слизняками кидаться! Это же надо!

Лита сжала губы. Подняв крышку парты, она принялась оттирать с нее надписи и отскабливать перочинным ножом оплавленные следы взрыв-тянучки. Тут были имена и послания друзьям с других курсов, рисунки каких-то немыслимых зверей и символы любимых команд по квиддичу, непонятные значки и руны… Мысли упрямо возвращались к вчерашним пророчествам. К их молчанию. Почему ей одной не удалось увидеть ничего? Лита вспомнила, как во все глаза смотрела на луну сквозь платок и знала ведь, что пытается не увидеть лицо, а узнать его, и что хочет потом краснеть и смеяться с подружками, как другие девчонки. Но у нее нет ни будущего, ни подруг. Только Ньют.

Лита перехватила ножик как будто для боя, надавила на лезвие, вырезая линию — одну, другую — поперек чужих рисунков, слов и имен, как будто могла зачеркнуть этим то, что в будущим ничего для нее не было. Плевать! Зато у нее есть сейчас.

Что-то звякнуло, по полу покатились монеты. Прингл сердито хлопнул себя по карману.

— Проклятье!..

Он потянулся собрать деньги, но не успел: в дверь юркнул невесть как пробравшийся в замок нюхль и ловко сцапал ближайший сикль.

— Ах ты!.. — вскрикнул Прингл и дернулся отобрать монету, но нюхль увернулся и припустил по коридору прочь.

— А ну стой! Зверюга жадная!

Прингл бегом бросился за нюхлем, а в кабинет заглянул Ньют. Лита захлопнула крышку парты так быстро, что прищемила палец, ахнула от боли, вспыхнула и только потом поняла, откуда и зачем взялся нюхль.

— Идем скорее! — позвал ее Ньют. — Пока он не вернулся! Если что, скажем, что ты все сделала и ушла, потому что его не дождалась.

Лита улыбнулась так благодарно и счастливо, как будто он спас ее не от завхоза и уборки, а от смерти в драконьих когтях. Да, у нее есть Ньют, и больше ей ничего не нужно.

Они до самой ночи прятались в роще на краю Запретного леса, перебрасываясь снежками и смеясь. Сверкали сугробы, и звезды, и даже воздух, взболтанный с мелкими колючими снежинками и паром от их дыхания, и Лита почти перестала думать о том злосчастном уроке предсказаний. В конце концов, разве человек не сам выбирает и создает свою судьбу? Если так, она выбрала то, что написала на парте.

========== Василиск и огневица ==========

«Никто не хочет целовать девушку в черном». — Аббатство Даунтон

— Рождественский спектакль? — Ньют с веселым удивлением поднял на нее глаза, а джарви демонстративно задрал когтистую заднюю лапу и прорычал: «Дрянь!». — Кем ты будешь?

— Аматой. Той, которую бросил жених, — пояснила Лита. — Это все профессор Бири! На прошлом занятии Пруэтт специально брызнула на меня гноем бубонтюбера, я наложила на нее Петрификус тоталус… И он сказал, что если мы не хотим получить наказание, то должны поучаствовать в пьесе. Он видит в нас «невероятный драматический потенциал».

— А дракон у вас будет? Там же есть дракон, да?

Лита возвела глаза к небу и засмеялась. Ну конечно, в любой истории Ньюта больше сюжета, персонажей и актеров заинтересует хоть какой, но зверь.

— Драконом могла бы быть Пруэтт, — сказала она. — Сделает себе змеиную голову из папье-маше — и готово, плеваться ядом она и так умеет.

Ньют усмехнулся, но без большого энтузиазма. Ее бесконечная война с Ребеккой всегда его удивляла. Еще бы: его-то не трогали даже самые отпетые школьные хулиганы. Лита нередко ломала над этим голову. По всему выходило, что Ньют вовсе не хищник, и агрессивной раскраски у него нет, чтобы отпугивать кретинов вроде Триса Кэрроу и его дружков. Как тогда он это делает, как защищается? Лита задавалась этими вопросами, пока однажды, разыскивая не пришедшего на завтрак Ньюта, не обнаружила его возле совятни одновременно с искавшим себе жертву Кэрроу.

— И что ж это наш зверомагистр отловил на этот раз? — глумливо обратился он к Ньюту. — Чинишь сове помявшиеся перышки?

Ньют поднял голову и посмотрел на Кэрроу так, как будто тот его разбудил.

— Что? — переспросил он, с поспешной вежливостью подавшись вперед, и стало ясно, что он не притворяется, а в самом деле не слышал. И не боялся, и думать не думал, что его собирались задеть.

Трис Кэрроу секунду помедлил, потом буркнул: «Ничего», и пошел отправлять свое письмо. И Лита поняла: Ньют просто был чистый, как полированное зеркало, и всех пытавшихся на него напасть ослепляло их собственное страхолюдное отражение. Она была другая. Всегда готовая к нападению настолько, что пройти мимо ее боевой стойки было невозможно.

Профессор Бири определил Ребекку Пруэтт на роль страдалицы-Аши. Алтедой-целительницей стала Этелинда Смит из Пуффендуя, любимица и лучшая ученица профессора Бири, мечтавшая поступить на работу в госпиталь святого Мунго и очень обрадовавшаяся возможности спасти кому-нибудь жизнь хотя бы в рамках школьной пьесы. Искусство должно объединять, и профессор Бири, руководствуясь этим принципом, решил рекрутировать на четыре роли в пьесе по одному юному дарованию с каждого факультета. С сиром Невезучим ему не везло в полном соответствии с именем персонажа. Поскольку три других факультета уже были представлены, исполнителя нужно было найти именно среди когтевранцев, но те оказались достойны звания самого умного факультета и наотрез отказались, сколько профессор ни соблазнял их обещаниями немеркнущей театральной славы.

Наибольший интерес у исполнительниц ролей трех чародеек (помимо поисков подходящего джентльмена на единственную мужскую роль) вызывали костюмы. Профессор Бири в амплуа постановщика не давал пощады ни себе, ни другим, и входил в каждую мелочь с въедливостью жгучей антенницы.

— Костюмы непременно должны быть грандиозны и экстраординарны, дабы одноклассники увидели в вас не своих соседей по парте, а совершенно других людей! Вся наша пьеса длится не более часа, и за это время мы должны донести до зрителей истории четырех жизней! Четырежды… — Тут он умолк и спешно произвел в уме некие вычисления. — Восемьдесят лет мы должны уместить в шестьдесят минут, друзья! Ничто не поможет нам в этом больше, чем костюмы. Приступим к обсуждению. Мисс Лестрейндж, что бы вы надели, если бы вам разбили сердце?

***

— И что ты ответила? — спросил Ньют следующим утром за завтраком, передав ей тарелку сэндвичей.

— Что потратила бы все свои деньги на самый шикарный наряд и драгоценности!

— Зачем?..

Лита и сама не знала, но не сомневалась, что так бы и поступила.

— Раз меня не любят, я должна хотя бы себя убедить, что заслуживаю лучшего… Потому что у меня красивая мантия, и бриллианты, и прическа.

Ньют вдруг чрезвычайно заинтересовался блестящим паркетом у них под столом.

— Ты в любой мантии заслуживаешь, — сказал он ее ботинкам.

Эти его слова согревали ее весь день, и даже перед репетицией, когда Ребекка Пруэтт сказала, что сира Невезучего никак не найти, потому что никто не хочет признаваться в любви «Амате Лестрейндж», Лита почти не обиделась. Как выяснилось, в этот раз им предстояло играть для аудитории: за репетицией наблюдал профессор Дамблдор. По просьбе режиссера он должен был сотворить волшебный холм и фонтан на премьере и хотел перед тем посмотреть, что будет происходить на сцене. Более доброжелательного зрителя трудно было себе вообразить, однако все три исполнительницы разнервничались донельзя. Когда они закончили, Дамблдор поднялся со своего места за дальней партой и любезно похлопал смущенным актрисам, выстроившимся возле изображавшего фонтан учительского стола.

— Очень надеюсь не подвести вас. — Он взмахнул палочкой, и очерченный ею воздух заискрился потоками иллюзорной воды, омывающей высокую белоснежную чашу. — Что-нибудь подобное, как вы считаете?

— Чудесно, — вздохнул профессор Бири. — Вот если бы вы наколдовали мне еще и сэра Невезучего!..

Тут в дверь громко стукнули, и в кабинет заглянул профессор Кеттлберн, а следом за ним, к удивлению Литы, Ньют. В руках у него была большая коробка, в которой что-то перекатывалось и шуршало.

— Господа театралы, мы вам червя принесли, — весело объявил профессор Кеттлберн. — Гляньте-ка, такой подойдет?

— Нужен червь, а не червяк! — измученно воскликнул профессор Бири, едва взглянув в принесенную Ньютом коробку. — Найдите уж кого-то повнушительнее, коллега!

Ньют сосредоточенно кивнул и ловко захлопнул крышку коробки прежде, чем сидевшее внутри существо успело выбраться.

— Ваш червь должен быть обязательно белый, как в сказке? — спросил он.

— Хотелось бы приблизиться к букве первоисточника елико возможно, так что…

— Просто альбиносы обычно плохо видят и из-за этого более тревожны и могут быть опасными.

— Тогда пусть будет хоть малиновый, — торопливо сказал профессор Бири. — Никого опасного не нужно, мы же не хотим жертв!

Ньют с улыбкой покосился на Литу, а та кивнула в сторону Пруэтт и чиркнула себя пальцем по горлу.

— Конечно нет, сэр!

Профессор Дамблдор наблюдал за этой сценой.

— Острый ум склонен к критике, а хороший критик — плохой актер, — сказал он. — Сдается мне, вы ищете своего героя не на том факультете, дорогой профессор. Оставьте когтевранцев зрителями.

— Но как же… — профессор Бири всплеснул руками. — Я ведь задумал… Четыре роли — четыре факультета, вместо соперничества работают вместе, объединившись.

— Не сомневаюсь, вы объедините всю школу в день премьеры.

Профессор Бири задумчиво потер подбородок.

— Что ж, и в самом деле, — протянул он, а Дамблдор повернулся к собравшимся уходить Кеттлберну и его помощнику.

— Ньют, — улыбнулся он, — ты не откажешься помочь нам? Я уверен, ты отлично справишься. И лично присмотришь за драконом.

Ньют уставился на него с чистейшим ужасом в глазах, а Лита вдруг подумала, что профессор Дамблдор прав. Ведь сир Невезучий безо всякого фонтана был храбрый и сильный, просто сам этого не знал. Совсем как Ньют.

— Нет! — панически воскликнул тот, обернувшись к Лите за поддержкой, но она радостно закивала в ответ. — Что вы, профессор, я же… Нет!

— Не всегда то, что нас пугает, в самом деле страшное. Уж ты это точно знаешь, Ньют.

Ньют затравленно смотрел на него, а Дамблдор только безмятежно улыбался.

***

Однако с обретением долгожданного четвертого исполнителя дела вовсе не пошли на лад. Первую часть пьесы Ньют исполнял как полагается, хоть и каждый раз спорил с профессором Бири об обращении с охранявшим фонтан червем и о том, так ли необходимо бросаться на него с камнями и мечами. Но вот финальная сцена была настоящим кошмаром. Лита стояла деревянная, как будто десять профессоров Дамблдоров сидело перед ней, а Ньют, глядя в пол или потолок и отказываясь обнаружить ее между ними, бормотал:

— Я не встречал прекрасней девы, в твоих руках моя судьба, Амата, я люблю тебя.

Ньют говорил это таким невыразительным тоном, как будто в аптеке просил завернуть ему полфунта крысиных селезенок, и уши у него пылали, а Лита, вся красная, слушала и старалась не обращать внимание на хихиканье за спиной.

В конце концов профессор Бири не выдержал.

— Мастер Саламандер, это ключевая сцена! Боюсь, ваше исполнение не вполне… М-м-м…

Отставка висела в воздухе, но перспектива снова разыскивать актера не давала профессору это озвучить. Тут ему пришла некая мысль.

— Нам нужна актерская алхимия! — воскликнул он. — Давайте попробуем с другими барышнями. Мастер Саламандер, вы уж постарайтесь!..

***

— У вас с Пруэтт хорошо получилось, — сказала наконец Лита голосом холодным, как давно остывший пирог у нее на тарелке.

Большой зал, уже украшенный к Рождеству, шумел множеством голосов, но вокруг нее и Ньюта с самой репетиции надувался пузырь неприятного безмолвия.

— Прости! Я не знал, что профессор Бири заставит вас поменяться ролями!

— Да и пусть. Аша гораздо интереснее, чем Амата. — Может, это была и правда, но Лита все равно ощущала себя преданной: профессором Бири, которому Пруэтт лучше нее, и, что гораздо хуже, Ньютом тоже. Играть ту дурацкую финальную сцену с ним было настоящим мучением, но почему вообразить, что прекрасная дева — она, для него непосильный труд, а вот что это Пруэтт — то запросто? Пруэтт! Та самая Пруэтт, которая три года отравляла ей жизнь и Ньют об этом знает. Враг моего друга — мой враг, разве нет? Однако они запросто отрепетировали ту жуткую сцену, и потом еще о чем-то говорили в коридоре. Все это бурлило у Литы в душе переварившимся жгучим зельем и омрачало все их совместные занятия, перемены, ужины и завтраки, даже возню с их зверинцем.

«Зачем ты сидишь и говоришь со мной, раз любовь ко мне тебе трудно даже изобразить?».

Ко дню премьеры Лита успела возненавидеть и пьесу, и барда Бидля, и профессора Бири, и все театральное искусство, как оно есть. Ньют с самого утра пропадал у профессора Кеттлберна, занимаясь их таинственным драконом, которого они собирались держать в тайне до самого его появления на сцене. Появился он, только когда пришло время переодеваться в костюмы, уже в кольчуге сира Невезучего и почему-то с обгоревшими бровями.

— Червь готов? — кинулся к нему профессор Бири, шурша украшавшей его шею мишурой.

— Да, — отрапортовал Ньют. — Профессор Кеттлберн наложил на него сонные чары, чтобы он не уполз. Мы разбудим его, когда будем с ним сражаться.

— Чудесно, — нервно потер ладони профессор Бири. — Не забудьте взять меч, мастер Саламандер, не как в прошлый раз. Дамы! Все готовы, все одеты?

Все были одеты. До нитки ограбленная злодеем «Алтеда» нарядилась в разномастные юбку и блузку, перчатки из разных пар и большущие мужские сапоги. Лите досталась черная газовая мантия, делавшая ее похожей не на болезненную даму, а скорее на дементора, и ведьминская шляпа с высокой тульей, драматично заломленной посередине: это должно было символизировать душевный и физический надлом персонажа. Романтическая героиня-Пруэтт была в лиловой мантии и к тому же с венком на завитой голове. Глаза у нее были красные, мстительно отметила Лита. Настолько вжилась в роль, что ревет еще за кулисами?

— Повторите напоследок свои реплики, — велел профессор Бири и поглядел на часы. — Совсем скоро начинаем!

Большой зал за занавесом наполнялся шумом множества голосов. Столы в нем уже сдвинули к стенам, освободив место для зрительных рядов, преподавательское возвышение превратили в сцену и отгородили нарядным пурпурным занавесом.

— Ему не лучше?

Лита подняла голову на голос Ньюта, но тот обращался не к ней, а к Пруэтт. Та что-то ответила, вытирая глаза, к ним подошла Этелинда и жалостливо обняла ее за плечи. Лита ошеломленно наблюдала это умилительное межфакультетское единение. Тут зазвучали первые ноты открывающей представление мелодии. Оборвав разговор, «Амата», чьи реплики были первыми, поспешила на сцену. Ньют отыскал глазами Литу и улыбнулся ей, не то ободряюще, не то сам надеясь на поддержку, но Лите от этого стало только хуже.

— Я и не знала, что вы с Пруэтт такие друзья, — не выдержав, прошептала она.

— Мы не… Конечно, мы не друзья! — ответил Ньют.

Лита с мрачным смешком отвела глаза, и он понизил голос и заговорил:

— У ее отца драконья оспа, уже давно. Сегодня ей прислали сову, что он у Святого Мунго и… Может, он уже….

Наверное, нужно было посочувствовать такой беде, но Лита ничего не могла с собой поделать, слишком много злости в ней накопилось.

— И поэтому она сразу стала хорошей?

Может, ей показалось, но Ньют смотрел на нее с недоумением.

— Она не хорошая, она просто… Ей ведь сейчас плохо!

У Литы вдруг перехватило горло.

— И ты теперь на ее стороне?

Тут занавес медленно пополз вверх, и Большой зал разразился аплодисментами, улюлюканьем и свистом.

Профессор Дамблдор постарался на славу: на сцене, полный таинственного шелеста, птичьих трелей и жутковатых зеленых огоньков, красовался настоящий лес. Трава, цветы и деревья только самую малость отличались от живых — немного слишком яркие, вытянутые и угловатые, они походили на рисунки из книги сказок. От самого края сцены к задрапированному магическим туманом потолку поднимался холм, по которому героям предстояло взбираться к Фонтану.

Лита бормотала свои реплики, ходила по сцене, хваталась за руки с другими, когда волшебные ветви тянули их в сад, и даже страшно ей не было: собственные мысли были куда хуже сотни обращенных к ней глаз. «Ей ведь сейчас плохо». Не потому ли Ньют и ей самой стал другом? Только потому, что ей было плохо, как вороненку, как единорогу с раненой ногой, как всем остальным, мимо кого он пройти просто не может? Она очнулась и отвлеклась от этих мыслей только когда глазам героев предстал червь. Огромный, пепельно-серый и красноглазый, он обвивал холм чешуйчатыми кольцами, тихо и жутковато шипел и источал явственный жар. Зрелище он являл такое грозное, что от растерянности Лита не сразу признала в этом драконе обычную огневицу, хоть и увеличенную до невероятных размеров. Ньют и профессор Кеттлберн говорили, что принесут червя перед самым началом спектакля. Теперь-то ясно: огневица ведь живет всего ничего, торопясь отложить яйца, а потом…

— О, что за страшный зверь пред нами! — Этелинда выдала свою реплику совершенно искренне, а огневица крепче обвила холм, вскинула треугольную голову. — Не даст он нам пройти, должны мы…

Лита беспокойно оглядывала высокую траву у подножия холма, ища приметное золотое пульсирование яиц огневицы. Взгляд ее скользнул по стоявшим в той стороне Ньюту и Ребекке. Они держались за руки. Им это полагалось по пьесе, но от этого зрелища в горле у Литы все равно застрял горячий ком. Это была ее роль, она должна была стоять там, но никто не хочет признаваться в любви Амате Лестрейндж. Она отвернулась, забыв, что искала, и ряды зрителей расплылись у нее перед глазами. Ее героине полагалось плакать, и она с ужасом подумала, что слезы в самом деле вот-вот побегут по щекам. Ну и пусть. Все подумают, она гениальная актриса.

Лита встала на колени в зачарованную траву перед червем, изображая отчаяние, которое было взаправду, и прямо перед ней среди кустов у подножия холма моргнуло золотым и красным. Яйца огневицы! Испуганно ахнув, Лита вскочила на ноги, подняла палочку и успела расслышать, как профессор Бири шепотом подсказывает ей из-за дерева реплику Аши. И тут огневица взорвалась, будто фейерверк.

Искры и горящие куски деревянного помоста брызнули во все стороны. Большой зал наполнился перепуганными воплями, дымом, треском и жаром. Обломок декорации сшиб с Литы шляпу, щеку ободрало щепками. Стоявший рядом с Ребеккой Ньют заслонил их обоих щитовыми чарами, и… Лита потом сама не могла понять и вспомнить, что же такое сделало с ней это зрелище, но вместо Протего из ее палочки вырвалось совсем другое заклятие.

Ребекка с криком схватилась за раздувшуюся от Жалящих чар щеку, но поняла сразу, кто на нее напал. В ответ она швырнула в Литу обезноживающие заклинание и промахнулась, потому что возле нее лопнуло одно из яиц огневицы. Брызги пламени плеснулись по сторонам, мантия Литы загорелась, она торопливо залила ее Агуаменти и не успела отразить заклятие Ребекки, заставившее ее отлететь в сторону и врезаться в дерево-декорацию. Рядом кто-то выкрикивал заклинания, а кто-то кричал от боли, дым и слезы ели глаза, горячий, полный пепла воздух застревал в горле.

— Риктусемпра!

— Фурункулюс!

— Леди! Что вы творите! — Профессор Бири метнулся между ними и тут же схватился за голову, вдруг принявшуюся раздуваться прямо на глазах— заклятия одновременно ударили его с двух сторон и сработали неправильно и жутко.

— Лита!

Ньют, лицо его испачкано копотью, он смотрит на нее так, будто видит впервые. «Ты как будто василиск наоборот», сказал он ей однажды, и это была неправда. Она и есть василиск, и собственное отражение в его зеркале заставило Литу окаменеть. На секунду, а затем она развернулась и бегом бросилась из зала. Прочь, в подземелье, в свою нору.

Комментарий к Василиск и огневица

Попробуем все-таки разрушить эту замечательную дружбу. Основано на реальных фактах, так сказать (комментарий Дамблдора к сказке «Фонтан Феи Фортуны» и первая и последняя в истории Хогвартса рождественская пьеса:))

========== Джарви ==========

«Я рада, что она не может повториться — лихорадка первой любви. Потому что это лихорадка и бремя, что бы там ни говорили поэты».

Дафна Дюморье, «Ребекка»

На следующий день после спектакля Лита пропустила завтрак, хотя проснулась задолго до рассвета. Мысль о том, чтобы встретиться с Ньютом после вчерашнего, заставляла ее съеживаться под одеялом от… стыда? Страха? Чего-то еще?

В конце концов они всё-таки встретились, конечно, и Ньют ничего такого не сказал, спросил только, как ее поцарапанная щека, и смотрел он на нее как-то по-новому, по-другому, будто она была раненым зверем, который в любой момент может наброситься. Что ж, она это заслужила… Все вроде бы было в порядке, как раньше, но притом и совершенно не так. Исчезла непринужденность, то несомневающееся дружеское тепло, которое годами согревало ее сквозь холод всех подземелий, вместе взятых. Им не было больше друг с другом легко. Лите было неловко за свое жуткое поведение, но и злость на то, что Ньют сдружился с Ребеккой, никуда не делась, сколько бы проклятий она ни наслала на гриффиндорку накануне, а еще она чувствовала отчаяние. Она ведь выдала тогда что-то тайное и важное, а он не заметил, и слава Мерлину за это, но… Они по-прежнему вместе возились с лукотрусами и джарви, пытаясь научить его говорить что-нибудь помимо ругательств, делали домашнюю работу и рядом сидели на уроках, но это было как будто просто по-привычке, и Лита то и дело ловила себя на том, что смотрит на Ньюта вопросительно и сама не знает, что это за вопрос. Что ты чувствуешь к Ребекке? Что ты чувствуешь ко мне? Знаешь ли ты, догадался, что же я чувствую? Она и сама ведь не знала, не понимала и боялась себя, как какого-то чудовища из-под кровати: неведомого, ненасытного и жуткого…

Так может, и Ньют тоже боится ее? И разве он не прав?

***

Джарви, наконец, соизволил произнести слово “бряк” вместо “дрянь” и, получив в награду вкусный кусок мяса, жадно чавкал в углу чулана. За окном давно стемнело: пора бы уже разойтись по своим гостиным, но каждый раз, как эта мысль приходила на ум, Лита обещала себе, что посидит еще только пять минут. И еще пять. И еще. Замерзшая саламандра, по-кошачьи свернувшись в клубок, грелась у Ньюта на коленях, лукотрус Пиккет водил по запотевшему стеклу тонкими лапками и любовался получившимися узорами. Все кругом было такое мирное и совсем как прежде, что Лита не выдержала контраста с растерянным хаосом в своей собственной голове и совершенно не к месту выпалила:

— Ты думаешь, я ужасная?

Ньют уставился на нее с таким изумлением, что от одного этого Лите уже стало легче, но она всё-таки договорила, вместо его лица глядя на воротник его мантии:

— Из-за спектакля.

Ему вдруг тоже стало сложно смотреть на нее.

— Нет, конечно, — пробормотал он, беспомощно шевельнув руками, как будто нужные слова летали вокруг по воздуху, точно светлячки. — Ты… Мы же друзья.

Это было разом лучшее и худшее, что он мог бы сказать. Лита улыбнулась и тут же прикусила губу, и Ньют улыбнулся ей в ответ. Из угла раздалось рычание: джарви не понравилось, что о нем забыли. Он вспрыгнул Лите на колени и, когда она потянулась его погладить, больно хватил по ее ладони когтями. Пока Лита зализывала царапины, Ньют отчитывал свирепо ругающегося хорька, а потом на редкость неласково для себя сунул его думать о своем поведении в большой ящик с травой и отыскал среди их запасов склянку с настойкой бадьяна.

— Давай я?..

Лита кивнула, облизнула пересохшие губы и протянула ему расцарапанную руку. Ньют смочил бурой настойкой клочок ваты. Запахло едким, кисловато-железным. Он осторожно провел ватой по длинной кровоточащей царапине у нее на ладони. Кожу ободрало жгуче щиплющейся болью, Лита вздохнула сквозь стиснутые зубы. Ньют торопливо поднял ее руку к самым губам, подул, и мурашки побежали от ее побитой кожи по всему телу, раздутые его дыханием, как искры.

— Не больно?

Она помотала головой. Царапины затягивались прямо на глазах, но Ньют снова коснулся ватой ее кожи, выписывая что-то круглое и невидимое за его головой, склоненной так низко, что его волосы щекотно касались ее запястья. Лита сидела неподвижно и почему-то почти не дыша. Ньют поднял на нее глаза,робко улыбнулся. На ладони у нее, распустившись на царапине-стебле, красовался выведенный бадьяновым отваром цветок.

Они еще не учились готовить Амортенцию, но Лита знала заранее, что это зелье будет пахнуть для нее едким, кислым и железным…

— Гр-р-р-дрянь!

Джарви не пожелал сидеть в ящике и, растревоженный незнакомым запахом, выбрался наружу и злобно скалил зубы.

— Перестань! — Ньют потянулся поймать неугомонного хорька, но тот увернулся и, вздыбив шерсть на хребте, выскочил в щель приоткрытой двери и был таков. Лита и Ньют обменялись отчаянными взглядами и, не сговариваясь, бросились следом.

Они то крались, то бежали по коридорам засыпающего замка, разом охотники и добыча для патрулирующего школу завхоза и любого преподавателя, и впервые с того проклятого спектакля Лита чувствовала себя как прежде, хорошо: они вместе делают свое дело и не думают больше ни о чем.

— Было бы заклинание, показывающее следы!.. — прошептал Ньют, когда они в растерянности остановились на пересечении двух коридоров, гадая, куда выбрал направиться джарви.

Они положились на удачу и свернули влево, но успели сделать всего несколько шагов, когда из-за поворота впереди раздались приближающиеся голоса. Ньют дернул Литу за собой в нишу за пыльным гобеленом. Здесь было тесно, они прижимались друг к другу плечами, и в их затаившейся тишине Лита слышала его дыхание, и несмотря на рискованность их положения ей хотелось засмеяться, от волнения, глупого азартного страха и оттого, как счастливо горела ее прижатая к нему рука.

— …что она устроила на спектакле? — донесся до них голос профессора Уилкост. — Конечно, девочку нельзя винить, с такой-то семьей! Но вот что выходит, когда девица не получает правильного воспитания.

— Полагаете, она из ревности?.. — Это сказала мадам Трелони.

— Еще бы. Больно смотреть. Она влюбилась в мальчика по уши, но такая дикарка даже для него чересчур!

Профессора прошли мимо, в коридоре стало тихо. Можно… Нужно было выйти, искать дальше пропавшего джарви, как будто она ничего не слышала, мало ли о чем могут посплетничать учителя, они ведь тоже люди, да и… Но Ньют тоже все слышал. Лита стояла, как будто ее парализовало заклятием, и не знала, побледнела она или покраснела как рак. Руки и ноги вдруг стали как свинцовые: будто вся кровь от лица утекла в них — черная, тяжелая… «Еще бы, с такой-то семьей». Помимо собственной воли она повернулась и посмотрела на Ньюта. Он тоже смотрел на нее, и она не понимала, не видела в темноте, с каким выражением, но он… Он молчал. Она тоже, но за нее все сказали, ее тайну раскрыли ей самой, и ему тоже!.. Прошло всего несколько секунд, но и это было слишком долго, Ньют должен был сказать хоть что-нибудь, но не сказал. Лита чувствовала, ее вот-вот вырвет от страха, от этого ожидания, и пока не случилось хотя бы такого позора, она выскочила из-за гобелена и бегом бросилась прочь, забыв про джарви, про то, что нужно не шуметь, что за каждым углом может караулить нарушителей мистер Прингл. Хуже уже ничего не случится.

***

На следующий день была суббота, выходной, но не для Литы и Ребекки: за свое поведение на спектакле они обе были наказаны на месяц. Профессор Слизнорт, сообщая об отработке, дал Лите понять, что подобными выходками она ставит под угрозу свое дальнейшее пребывание в Хогвартсе. Стоило бы из-за этого волноваться, но Лита была только рада: наказание давало ей возможность не думать, что делать дальше. Ответ уже был дан: чистить, мыть и подметать, потому что отработка состояла в уборке Большого зала, к финалу “Феи Фортуны” превратившегося едва ли не в руины.

Оттирая копоть со стены, Лита искоса бросала взгляды на свою напарницу. Пруэтт работала молча. Лицо у нее было бледное, но больше она не ревела. Что с ее отцом? Поправился он или нет? Как бы она ни ненавидела Ребекку, она не желала ей остаться сиротой! Может, вот так думал и Ньют? Просто сочувствовал Пруэтт и все? Потому что умеет сочувствовать и не боится это делать, не боится быть добрым? А она — она боится, и не умеет, наверное, не научилась у него за все годы их… дружбы. «Вот что бывает, когда девица не получает правильного воспитания».

— Дрянь!

Ребекка испуганно дернулась, они с Литой одновременно повернулись на этот голос, донесшийся из-под груды обгорелых досок в углу.

— Пивз? — неуверенно позвала Пруэтт.

В груде деревяшек зашуршало, и наружу выбрался пропавший джарви. Лита бросилась к зверьку, подхватила его под живот и ловко поймала ладонью юркую клыкастую морду. Джарви сердито колотил ее хвостом, но пока не выпускал когти и не кусался, пытаясь вырваться бескровным способом.

— Ш-ш, это я, — успокаивающе забормотала Лита. — Успокойся!

Джарви все-таки высвободил морду и разразился целой очередью грязнейших ругательств, увенчав их своим любимым утробным “Др-р-р-янь!”.

— Что это? Твой питомец? — На секунду Лита подумала, что Ребекка в самом деле спрашивает из интереса, что это было как будто в ответ на ее собственную готовность спросить об отце. Но тут она добавила: — Подходит тебе.

«Еще бы, с такой-то семьей». Лита встретилась с Пруэтт глазами и снова, как тогда на спектакле, сама не поняла, что с ней творится, злоба или боль переполняют ее, смешавшиеся неразрывно, как у раненого зверя.

— Дрянь, дрянь, дрянь! — зарычал джарви и укусил ее за палец.

Ребекка попятилась, на лице ее были разом страх и брезгливость.

«Больно смотреть».

И Лита не выдержала, схватила хорька под свирепо когтившие воздух лапы и толкнула его на Ребекку.

========== В жизни побеждают чудовища ==========

Шрамы от когтей джарви с лица Ребекки Пруэтт мадам Винкль свела за несколько часов, но профессор Диппет и школьный совет были неумолимы: подобное недопустимо, виновный должен быть наказан. Литу это устраивало. А Ньют… “Такая дикарка чересчур даже для него”. Он найдет себе другого раненого зверя вместо нее, а зачем ей экзамены, учеба, карьера и что угодно еще, если она сама не нужна никому? Да пусть бы ее выгнали, из школы и из жизни тоже. Какой смысл все это продолжать. Так Лита думала, направляясь в директорский кабинет для разговора о своем преступлении, за наказанием. Профессор Слизнорт ведь предупреждал ее…

Она прошла мимо кабинета трансфигурации. На парте там все еще живет ее надпись. О, Мерлин, это ведь было так недавно! Все стены замка вдруг показались ей исписанными этими же двумя буквами. Вот здесь, за доспехами, она и Ньют однажды прятались от завхоза вместе с коробкой, полной лесных пикси. Здесь срезали путь в Астрономическую башню, опаздывая на урок.

Нет, хватит, хватит!

Ее исключат, это точно. Что скажет на это отец? Позволит ей вернуться или решит, что принять в дом такую дочь значит опозорить свою фамилию? У нее отнимут палочку? Она ведь сдала СОВ, и неплохо, она могла бы найти какую-нибудь работу, если только ей оставят палочку, у нее же больше нет ничего!.. Ей вдруг впервые стало страшно оттого, что ее ждет. Чувствуя, как дрожат колени, Лита повернула в ведущий к кабинету профессора Диппета коридор, и тут ее догнал Ньют.

— Я скажу им, что это я сделал!

Они не разговаривали с тех пор, как случайно подслушали беседу двух профессоров. После происшествия с джарви Лита спряталась в слизеринской гостиной от любых его слов — нет, кого она обманывает, не от слов, а от еще одной тишины. Она и сейчас бы с ним не заговорила, не смогла бы, если бы он не сказал такое…такую глупость.

— Это сделала я и не жалею, — ответила она, не глядя на Ньюта.

Ребекка наверняка уже раззвонила на всю школу, что эта Лестрейндж натравила на нее дикое чудовище и что она чудом осталась жива. Ньют тоже все уже знает, ее объяснения ему не нужны, ничего ему не нужно.

— Но ты же не хотела, чтобы все так случилось! — убежденно воскликнул он.

Не хотела смерти брата, не хотела расквитаться с Ребеккой, не хотела, не хотела, не хотела…

— Я хотела! – крикнула Лита. – Не все такие добренькие, как ты!

Ньют смотрел на нее, несчастный и решительный, еще неделю назад ее друг, а теперь какая-то живая фотография того, чего у нее и не было никогда, никогда не будет.

— Я знаю, что она это заслужила, — вдруг сказал он, — но тебя ведь из-за этого исключат!

Лите хотелось закричать громче банши, чтобы не слышать ни его, ни голосов у себя в голове. “Она влюбилась в мальчика по уши”. Да, да, и Ньют это знает — и говорит об исключении и о Пруэтт? Больше ему нечего ей сказать? Конечно нечего. Он молчал тогда, молчит и теперь, потому что… Слезы подступали к глазам, и Лите нечем было отгородиться от них, не о чем подумать, чтобы сдержать их, отогнать стаю дементоров у себя внутри, ей оставалась только злость.

— Пусть исключат, что с того? Не можешь не спасать всех вокруг? — бросила она и метнулась мимо Ньюта дальше по коридору, до боли прикусив губу. Не смей плакать, приказала она себе с каким-то мучительным цинизмом, уж ты-то знаешь, что бывает, когда плачут слишком громко.

За окнами падал снег. Как было три единственных настоящих Рождества в ее жизни.

Хватит!

Ньют снова догнал ее перед самой горгульей, закрывающей вход в директорский кабинет.

— Прости! – воскликнул он, поймав ее за руку. – Если бы я не… я не…

Сколько можно? Зачем все это, зачем бинтовать сломанные кости мертвецу? Да похороните его и забудьте, оставьте ее, наконец, в покое! Дверь за горгульей распахнулась, и в коридор шагнул профессор Дамблдор.

— Лита. Мы как раз… — начал он, и тут Ньют его перебил.

— Профессор, это был мой джарви, я упустил его, и он напал на мисс Пруэтт. Лита просто не смогла его удержать, она не виновата.

Наверное, Лита так старалась не плакать, что слезы вдруг превратились в смех. Какая чепуха! Никто в здравом уме не поверит, что она не виновата! Она взглянула на Ньюта, впервые с той кошмарной секунды за гобеленом их глаза встретились.

«Пожалуйста!».

Она вовсе не была легиллементом, но это так явственно читалось в его лице, что не понять было нельзя. Что думал профессор Дамблдор, было не угадать: он окинул их обоих внимательным взглядом, а затем положил руку Ньюту на плечо.

— Что ж, идем, Ньют. — Его непроницаемо доброжелательные глаза обратились к Лите, и он сказал: — Можешь возвращаться к себе.

Изумленно застывшая Лита не успела вымолвить ни слова: горгулья развернулась, закрыв ей вход в кабинет. Но… Не мог же профессор Дамблдор всерьез поверить Ньюту! Это… да это же просто смешно!

Но все оказалось вовсе не смешно. Когда она следующим утром пришла на завтрак, Ньюта в Большом зале не оказалось, а над столом Пуффендуя прокатывались волны нервного, оживленного разговора. Набравшись смелости, Лита направилась туда. И услышала, что Ньюта нет, потому что его исключили. Хогвартс-экспресс, должно быть, уже везет его в Лондон.

Нужно было идти на заклинания, школьная жизнь для всех остальных вовсе не кончилась сейчас, в отличие от нее. Вместо этого Лита бросилась в совятню, не успев даже написать письмо. Пергамент и перо пришлось призвать манящими чарами, чернильница расплескалась, перепачкав ей руки. Будь Ньют здесь, они… они могли бы хоть молчать и все равно поняли бы друг друга, так ведь всегда было раньше!.. Развернутый на коленях пергамент закапали чернильные брызги, и все еще ни единого слова. А последнее, что она ему сказала – это насмешка…

Его исключили из-за нее. Из-за того, что она скверная, испорченная, дурная. Зло всегда ведь побеждает. И вот она все еще здесь, а он… Волны вины и отчаяния прокатывались по ее телу настоящей тошнотой. Неужели у него отберут волшебную палочку, запретят работать, лишат права на все, о чем он мечтал? Почему Дамблдор ему поверил, зачем, зачем?!

Слезы ручьем текли по щекам, но Лита заметила это, только обнаружив на своем пергаменте настоящую лужу. О, если бы только она могла отправить письмом саму себя! Но у нее ведь было три года, и она все равно не стала нужна ему так же, как он ей. Вытерев листок, Лита написала единственные слова, которые смогла поймать в своей затопленной горем голове, и просидела в совятне до самого заката, но так и не прибавила ничего к этой расплывшейся корявой строчке:

«Прости меня, пожалуйста, прости!».

Она ведь не хотела! Не хотела убить брата, не хотела убить их с Ньютом дружбу и его будущее.

Но сделала все это.

Лита зажмурилась, вжалась лбом в холодную стену совятни. Строчки на неотправленном письме расплылись так, что не прочесть.

И хорошо.

Справедливо.

========== Амортенция ==========

— Если все выполнено верно, пар над вашим творением должен сейчас завиваться красивыми спиралями, — говорил профессор Слизнорт, прохаживаясь между котлами учеников. — Отлично, мисс Браун, мисс Лестрейндж. Вдохните запах: каждый из вас ощутит смесь своих любимых ароматов. Не спрашиваю, чем именно это зелье пахнет для вас, это дело личное!.. — Профессор многозначительно улыбнулся. — Но вы, без сомнения, узнаете каждую ноту своей Амортенции.

Лита узнала. И пока семикурсницы за соседней партой шептались и с блаженным видом вдыхали кудрявый пар над своими котлами, потихоньку наполнила своим зельем маленькую склянку.

Амортенция — самое сильное приворотное зелье в мире, и профессор Слизнорт, похоже, ничуть не сомневался, что все ученики на курсе только и жаждут напоить им кого-нибудь. Он предупредил, что каждый должен будет взвесить свой котел перед тем, как уйти с урока: рецептура должна была соблюдаться до грана, и если кто-то стащит немного зелья, весы это немедленно выдадут.

Профессор Слизнорт перечислял симптомы отравления приворотными зельями: их жертва, разумеется, не поймет, что испытываемые ей чувства ненастоящие, но сторонний наблюдатель может обратить внимание на некоторое остекленение взгляда, перепады от вялости к бурной активности и дрожь в руках. Лита записала про дрожь и, подняв руку, чтобы задать профессору вопрос, случайно зацепила локтем свой котелок и опрокинула его на парту.

Ну, почти случайно.

Околдовывающий запах зелья ворвался ей в легкие с такой мощью, что закружилась голова. Переполошившийся профессор Слизнорт бросился к ней с противоожоговой мазью и единым взмахом палочки высушил ее пропитавшуюся перламутрово сияющей жидкостью мантию. Увы, предоставить образец для проверки Лита теперь не могла и получила за это дополнительное домашнее задание, но зато вышла из класса с драгоценной склянкой в кармане, миновав неизбежную проверку весами.

Ночью, за задернутыми шторками своей кровати в полной сонного дыхания других девушек спальне, Лита вытащила спрятанный флакончик из-под подушки и осторожно открыла.

Запах мокрой шерсти снова щекотнул ей нос, шею как наяву укутало теплом: ворсистым, немного колючим.

Была суббота, вместо завтрака они съели пополам их последнюю лакричную палочку, в мокрых зарослях на окраине Запретного леса копошились птицы, а сырой осенний холод забирался за воротник и морозил ей зарывшиеся в палую листву колени через форменную юбку…

Лита вдохнула еще и ощутила сладковатый, несъедобно едкий аромат бадьяновой настойки.

…Поежившись, она выпустила из рук нарла с перебинтованной лапой, подняла голову, и перед глазами оказалось полосатое, черно-желтое.

А за бадьяном прятался еще один, едва уловимый запах: теплый, детски-сладкий и до мурашек другой.

— Я… я подумал, ты замерзла.

Они сидели так близко, что она ощутила на щеке его дыхание.

Утром Лита вышла из спальни с модной холодной волной в волосах и холодным равнодушием во взгляде, холоднокровная, как положено слизеринке, и только подушка и спрятанная под ней склянка с запахом шарфа Ньюта знали, что слезы у нее все еще горячие.

========== Как все должно было случиться ==========

Комментарий к Как все должно было случиться

Вдохновлено совершенно потрясающим рисунком Evaline Art https://vk.com/wall-54578699_6692

Маленькое АУ ко всему предшествующему. Эффект джарви:)

Мягкое июньское солнце раскрасило чулан бесчисленными пятнышками цвета сквозь витраж. Нюхль сидел в одном из них, самом ярком, и упрямо пытался ухватить как-нибудьэту призрачную блестяшку. Улыбнувшись, Ньют поднял с пола старые свитки с домашними заданиями и отправил их в полупустой чемодан: в факультетской спальне у него было меньше вещей, чем тут.

Лита вытащила из-под треснувшего аквариума свой учебник по заклинаниям, перевернула несколько страниц.

— Помнишь, как мы учили Протеевы чары? — спросила она.

Конечно, Ньют помнил. На четвёртом курсе они связали этими чарами два куска пергамента и надеялись, что тогда смогут переписываться. В конце концов, это было несправедливо: почему у всех других факультетов в спальнях и гостиных есть доступные совам окна, и только Слизерин сидит под водой без возможности послать другу записку? Но с чарами что-то не заладилось и пергамент Ньюта взорвался прямо в пуффендуйской спальне, и он потом вечность убеждал своего декана, что не прячет под матрасом саламандр.

Саламандр они прятали здесь, в чулане.

— … и грелись о них, когда пришли с озера мокрые, ты помнишь?

Это было прошлой осенью, внезапно ударили холода и Чёрное озеро замерзло, и они спасали вмёрзшего в лёд гриндилоу, а потом вернулись в замок, смеясь сквозь стучащие зубы и с ожогами тут и там от слишком поспешно наложенных согревающих чар.

— Меня спросили про них на экзамене, про согревающие чары. Надеюсь, я справился лучше, чем в тот раз!..

Ньют убрал с подоконника старые перья и обрывки бинтов, и к его рукаву прицепился длинный серебряный волос. Лита осторожно сняла его и улыбнулась.

— Помнишь, как мы их добывали?

Ещё как. Держать в школе джарви было нельзя, но бросить его умирать от раны тоже, и они отнесли его сюда, а сами пробрались в Запретный лес за целительными единорожьими волосами. Дремавший в учебном загоне единорог взметнулся на ноги и свирепо нацелил рог Ньюту в грудь, а Лита храбро шагнула вперёд, прошептав:

— Они больше девушек любят.

Все остальные звери относились к ним двоим одинаково, только единорог сделал отличие, и Ньют как будто и сам впервые его сделал, с каким-то новым, робко восторженным чувством посмотрел на тонкие ноги Литы и ее пушистые волосы и подумал, что единорог прав. Он бы тоже хотел, чтобы к нему прикасалась она.

— … а джарви все равно умер. — Погрустневшая Лита накрутила единорожий волос на палец. Она всегда переносила такое тяжелее, чем он. Яростнее, больнее.

— Но других мы спасли! — напомнил ей Ньют, и они вместе оглядели пустые теперь корзины, ящики и аквариумы, гостям которых они оба были очень нужны.

Драгоценный серебряный волос они спрятали в ящик с зельями, и Лита открыла птичью клетку, подзывая своего Ворона. Тот послушно слетел на подоконник, заблестел великолепным оперением в радужном витражном свете, как политый простоблеском. Даже не верится, что когда-то он был серенькой беззащитной крошкой… Лита встретилась с Ньютом глазами, и непонятно было, кто первый спросил:

— А помнишь?..

За этими разговорами дело сделалось незаметно, они почти все упаковали, осталась только пара старых учебников на подоконнике.

— Я буду скучать, — тихо сказала Лита, глядя на них и не решаясь убрать.

Экзамены, прощальный пир и сборы — но только сейчас Ньют вдруг понял, что это правда конец. У них давно готов был план: дождаться результатов ЖАБА, а дальше Департамент Существ, путешествия, драконы и кельпи, целый мир — но эту комнатку и все, что тут было, хотелось забрать с собой, вцепиться, как нюхль — в солнечный зайчик. Ещё нет, ещё не все! Ньют растерянно погладил слишком пустой подоконник и столкнулся с рукой Литы, и в груди у него что-то загудело и задрожало. Они посмотрели друг на друга. Пурпурно-голубой блик сидел у Литы на щеке, как бабочка, и Ньют разглядел под ним убежавшую от остальных веснушку, а потом — пятнышко чернил возле ее губ, и совсем темные крапинки в ее темных глазах, и складочки на губах, а…

А потом Лита закрыла глаза.

Ньют стиснул веки и ее руку в своей, нырнул к ней, как в омут с головой, врезался неуклюже длинным носом в ее горячую щеку, и… Это было словно птица подставляет себя под протянутую руку вместо того, чтобы улететь, только в сто раз сильнее, самое невероятное чувство на свете: он прикасается к ней и она прикасается в ответ.

Когда они снова посмотрели друг на друга, щёки у Ньюта пылали так, что от жара хотелось зажмуриться, но нельзя, и Мерлин, как же страшно! И тут Лита улыбнулась, и он почти засмеялся от восторга и облегчения, и никогда не касался ничего более потрясающего, чем ее шерстяной рукав, и не видел ничего чудеснее этой улыбки.

***

К Хогвартс-экспрессу они почти опоздали. Мистер Прингл со списком уезжавших в руках чуть не набросился на них с кулаками, а Ньют держал Литу за руку и не сомневался, что даже грозный завхоз вошёл бы в их положение. Они семь лет провели здесь и не целовались. Нужно ведь было наверстать!

========== Лето ==========

“Родители сказали, что будут очень рады с тобой познакомиться! Надеюсь, ты сможешь приехать”.

А Лита не знала, на что сама надеется, когда чуть не впервые за шестнадцать своих лет стучала в дверь отцовского кабинета. Она могла бы просто уехать и все, отец едва ли заметил бы, но что-то заставило ее прийти и попросить на побег разрешения.

Голос одеревенел от желания говорить как ни в чем не бывало:

— Мой друг приглашает меня погостить. Можно?..

Отец мог ответить да, и это было бы хорошо, мог ответить нет, и тогда она бы отправилась к Ньюту поперёк его воле и это было бы даже лучше, мог бы…

— Как угодно, — обронил он, не поднимая глаз от газеты.

***

Летучий порох в вихре искр выбросил ее на ковер перед незнакомым камином, и Лита дрожащей рукой поправила неумело уложенные волосы, впервые не в школьной форме перед ним, впервые на его территории…

— П-привет!

Ньют успел загореть и стеснялся смотреть на неё без прикрытия челки, безжалостно причёсанной назад, и Лита разглядела новые царапины у него на руках, под благопристойно отглаженными рукавами. Его родители стояли рядом — а он вылитый отец, не то что она!.. — и под их взглядами Мерлин знает, что было делать, и Лита неуверенно улыбнулась, а Ньют представил ее ковру у них под ногами:

— Это Лита!..

Миссис Саламандер взяла ее за обе руки и правда сказала обещанное:

— Мы очень рады знакомству!

За обедом говорили так много, что не успевали есть. Литу спрашивали про школу, про зверей, про Францию… “Ньют рассказывал, что вы…” А сам Ньют почти не говорил, как будто на глазах у родных это было неприлично. Лита встречалась с ним взглядом, и оба они немедленно отворачивались и очень хотели засмеяться.

Вечером миссис Саламандер показала Лите приготовленную для нее комнату, и они оказались одни в царстве свежевыглаженных простыней и новых занавесок, которые Лита вежливо похвалила, но нужно было сказать что-то ещё…

— У вас очень красивый дом. И сад. И гиппогрифы!

— Спасибо, милая.

— Ньют, наверное, унаследовал это от вас? Интерес к животным.

— Боюсь, что так! — Миссис Саламандер взглянула на Литу с улыбкой. — Мы рады, что интересуется он не только животными.

Лита страшно смутилась, а потом и разозлилась вдогонку: они приняли ее не как друга их сына — как девушку, и они были этому рады. Им было от неё что-то нужно.

И она смущалась и злилась, потому что тоже была рада.

***

Дни кончались слишком быстро, как одна лакричная палочка на двоих. Ньют показывал Лите окрестности и поселившихся в теплице глизней всех цветов радуги, следы глиноклока и как кружат в небе молодые гиппогрифы. Миссис Саламандер готовила так старательно и много, будто принимала министра Франции со свитой, и неправильно произносила «буйабес», который был у неё вкуснее, чем у всех домовиков дома Лестрейндж. Мистер Саламандер в свободные часы ухаживал за садом, в чем жена и Ньют его не очень поддерживали, и волосы у него уже начали седеть, но как-то вечером он поцеловал жену в плечо, думая, что никто не смотрит, и миссис Саламандер смеялась с ним совсем как девчонка. Они были счастливы. Лита раньше такого не видела: счастливых мужа и жену.

На каминной полке в гостиной стояли фотографии: красивый свадебный снимок родителей Ньюта, портрет седовласого мужчины в старомодном костюме, вставленный в рамку детский рисунок гиппогрифа, маленький Ньют рядом с высоким юношей в школьной форме, надвигающим ему на лоб свернутую из газеты копию распределяющей шляпы, и тот же юноша — Тесей, очевидно — теперь уже один и старше, со звездой департамента мракоборцев на груди и едва сдерживающий улыбку, из снисхождения к родительской гордости стараясь сохранять уместно серьезный вид… В отцовском доме от Литы не было ничего, только одежда в шкафу и несколько открыток на стене спальни — понадобилась бы минута на то, чтобы стереть с земли все следы Литы Лестрейндж. А Ньют и Тесей жили здесь, даже уезжая, любимые, сберегаемые на десятках фотографий, высеченные на кухонной стене лесенкой зарубок с их ростом и именами.

***

— Похоже на кентавра!..

Они устроились на земле в бесконечном пустом поле, растаявшие от жары, как две шоколадки. Трава щекотно колола сквозь взрослое платье, и, скосив глаза, Лита видела комариный укус у Ньюта на шее и ползущего по его загорелому запястью муравья. Она с трудом перевела взгляд на небо.

— А за ним как будто гонится дракон.

— И корабль.

— И пикси…

Дракон проглотил кентавра и пикси, ветер принес следом лохматого пса, двух мчащихся лошадей, лукотруса. А потом столкнул и сплёл тех лошадей, они вжались друг в друга, соединились… Лита смотрела на них, не дыша, и Ньют смотрел тоже, и пара дюймов между их руками гудела, как пчела.

***

Лита пробыла здесь две недели — сколько отцовские гости жили в его доме — и в последнюю ночь не могла заснуть, лежала на постели и ждала чего угодно, кроме рассвета, а под окном тихо переговаривались птицы, которых Ньют конечно узнал бы по голосам, а она нет, и это было очередное различие между ними, прекрасное, и непонятно почему ей хотелось разрыдаться.

Утром она простилась невежливо сухо, затолкала все чувства так неловко и далеко, что осталось только желание убежать поскорее. Наверняка они ее больше не пригласят…

И пусть!

Но пригласили.

Стоя у ограды заросшего, цветущего сада старше на десять лет, Лита смотрела на убегавшие к лесу луга и видела отпечаток плеч на примятой траве и следы новых туфель на сырых тропинках, широко раскрытые глаза под летним небом, и сколько бы ни было у неё теперь счастливых дней и сбывшихся мечтаний, та девочка никогда не узнает о них, и ни одна модная стрижка не разрежет между ними связь. «У меня есть все, о чем ты мечтала! У тебя есть!», хотелось ей крикнуть, но без толку, и Лита только смотрела и молча надеялась, что та девочка тоже видит, видит ее сейчас.

Может, беременным и положено плакать на пустом месте…

Услышав за спиной шаги, Лита вытерла глаза, запрокинула лицо к вечернему небу. Ньют обнял ее сзади, и она накрыла своими его руки, знающие ее всю.

— Что случилось?

Лита покачала головой, прижавшись затылком к его груди, и сказала правду:

— Все хорошо.

Они вместе смотрели на розовые вечерние поля впереди.

Все хорошо, слышишь?