КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Занимательно, если не выдумки [Элизабет Гаскелл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Элизабет Гаскелл Занимательно, если не выдумки

Выдержки из письма Ричарда Виттингема, эсквайра
От переводчика 
Этот рассказ — своего рода игра. Если вы хотите в неё сыграть, то не читайте комментарии. Может быть, вы сумеете самостоятельно разгадать все загадки.

Светлана Попова
* * *
В своё время Вас настолько позабавило чувство гордости, испытываемое мною по поводу происхождения от одной из сестёр Кальвина, вышедшей замуж за Виттингема, декана Дарема, что сомневаюсь, сможете ли Вы оценить глубину и важность мотивов, приведших меня во Францию. Целью же той поездки было тщательное изучение архивов, которое, по моим расчётам, помогло бы разыскать среди дальних родственников великого реформатора[1] кого-нибудь, кого и я смог бы назвать своим кузеном. Не буду утомлять Вас перечислением всех трудностей и неприятных сюрпризов, преследовавших меня в этом исследовании, Вы этого не заслужили. Лишь расскажу Вам об одном настолько невероятном случае, приключившемся в прошлом августе, что не будь я уверен в собственном ясном рассудке, всё произошедшее казалось бы сном.

Для приведения в жизнь намеченного плана я был вынужден на какое-то время сделать Тур своей штаб-квартирой. Мне удалось проследить всех потомков семьи Кальвина от Нормандии до центра Франции, но неожиданно выяснилось, что часть семейных бумаг отошла во владение Церкви, и доступ к ним возможен только с разрешения епископа. Несколько моих английских друзей жили в Туре, и именно потому этот город был выбран для ожидания ответа от Его Преосвященства. Я надеялся на приглашения от знакомых и готов был принять любое, но получил их не так уж много и иногда совершенно не представлял, чем же занять все свои свободные вечера. Табльдот в гостинице был в пять часов. Я не играл ни в пул, ни в бильярд. Атмосфера гостиной и интересы её завсегдатаев были мне настолько чужды, что не возникало и мысли провести там вечер за беседой с кем-нибудь из постояльцев. Так что, вставал я из-за стола рано и старался использовать последние светлые часы августовских вечеров для ознакомительных прогулок по окрестностям города. Слишком жаркие для таких вылазок полуденные часы куда приятнее было проводить на скамейках бульвара, лениво разглядывая лица и фигуры дам, прогуливающихся в тени раскидистых деревьев под тихую музыку далёкого уличного оркестра.

Однажды в четверг — думается, это было 18-е августа, — я забрёл дальше обычного. Собрался было пуститься в обратный путь и с удивлением обнаружил, что времени прошло гораздо больше, чем мне представлялось, и стемнеет уже совсем скоро. Поняв свою оплошность и решив, что достаточно хорошо ориентируюсь в окрестностях и смогу немного срезать, вернувшись в Тур не прежним путём, а узкой прямой тропинкой вдоль живой изгороди, я отправился в путь, воодушевленный найденным выходом из затруднительной ситуации. В этой части Франции не принято перемежать поля изгородями и тропинками вдоль и поперек. Я шел и шел, а дорога, обрамленная с обеих сторон шеренгами тополей, всё так же тянулась к горизонту прямой ужасающе бесконечной линией. Наступила ночь, и вот посреди чистого поля меня накрыла кромешная тьма. В Англии всегда есть шанс увидеть свет в окне какого-нибудь коттеджа, пройдите вы одно или два поля. Можно постучаться и спросить дорогу у местных жителей. Но в этих краях вам не увидеть гостеприимного света в оконце. Надо полагать, крестьяне во Франции отправляются в кровать с последними лучами солнца. И даже если дом кого-нибудь из местных жителей стоял от меня в двух шагах, разглядеть его в полной темноте всё равно бы не получилось. Я брёл во тьме уже пару часов, пока наконец не увидел вдали неясные очертания леса чуть в стороне от измотавшей меня нескончаемой дороги. Беспечно позабыв о штрафах за нарушение лесного законодательства, я поспешил к лесу, надеясь найти там какое-нибудь укрытие, где на худой конец смог бы прилечь и отдохнуть до тех пор, пока утренний свет не поможет мне разыскать дорогу на Тур.

Но то, что издали представлялось мне густым лесом, было лишь его опушкой — растущие сплошным частоколом тощие чахлые деревца. Пробравшись сквозь эти заросли к настоящему лесу, я стал выискивать подходящий укромный угол для ночлега с привередливостью, достойной внука Лохила[2], разгневавшего деда излишней роскошью снежной подушки: тут все кусты заплела буйная ежевика, здесь моховой ковёр насквозь отсырел от росы. Но к чему спешить? Давно оставив всякую надежду на спокойный сон в четырех стенах, я медленно шел, нащупывая дорогу, совершенно уверенный в том, что моей палке не случится выдернуть из летней дремоты ни единого волка. Вдруг прямо передо мной всего в какой-нибудь четверти мили возник замок. К нему вела заросшая, едва различимая аллея, на которую я случайно вышел, бродя по лесу в поисках ночлега. Я кинулся к замку, и вот уже открылся мне во всей своей величественной и мрачной красе его огромный силуэт. Причудливые зубчатые башни, казалось, врастали в небо всё выше и выше, растворяясь в зыбком свете звезд. Хотя мелкие детали здания и невозможно было различить, намерения мои ещё более окрепли — ведь все окна замка были ярко освещены, как обычно бывает во время большого приёма.

«По крайней мере, они радушные хозяева», — подумал я. Возможно, они пустят меня переночевать. Вряд ли у французских господ двуколки и лошади столь же многочисленны, как у английских джентльменов. Но здесь собралось такое большое общество, что наверняка кто-нибудь из гостей приехал и из Тура, и они на обратном пути смогут подбросить меня до «Золотого Льва». Я не гордец, да вдобавок устал, как собака, и если выпадет такая возможность, примостился бы и на облучке.

Итак, собравшись с духом и приободрившись, я вошел в гостеприимно распахнутые двери. Большой, ярко освещенный холл был увешан чучелами охотничьих трофеев и доспехами. Детали убранства мне не удалось как следует рассмотреть — в ту же минуту, что я переступил порог, ко мне подошел огромный дворецкий, облаченный в странное старомодное, напоминающее ливрею платье, которое, впрочем, полностью соответствовало общему стилю замка.

— Кто вы и откуда? — спросил он по-французски, но с таким забавным акцентом, что у меня промелькнула мысль: не встретился ли мне новый вид местного диалекта. И он не смог бы придумать ничего более подходящего моменту — обычная вежливость требовала представиться, прежде чем обращаться с просьбой о помощи, — поэтому я просто ответил:

— Меня зовут Виттингем, Ричард Виттингем, английский джентльмен, остановившийся в ***, — к моему бескрайнему удивлению гигант просиял, отвесил глубокий поклон, и всё на том же удивительном диалекте сказал, как хорошо, что я, наконец-то, приехал, и как меня все заждались.

«Заждались»? Что имел в виду этот малый? Неужели я случайно наткнулся на собрание родственников Джона Кальвина, прознавших о моих генеалогических исследованиях и заинтересовавшихся ими? Как же хорошо было бы провести ночь под крышей! Но теперь для этого мне совершенно необходимо произвести на общество самое благоприятное впечатление.

Меж тем, открыв тяжелые створки дверей, ведущих из холла внутрь замка, исполин обернулся и спросил:

— Похоже, мсье Победьель-Велькан с вами не приехал?

— Нет, я совсем один. И к тому же заблудился, — и, продолжая объяснять, я пошел за ним. Дворецкий же с совершенно безучастным видом поднимался впереди меня по огромной каменной лестнице, более широкой, чем комнаты в обычных домах. На каждой лестничной площадке стояли массивные железные ворота, которые привратник открывал с важной и торжественной старозаветной медлительностью. И впрямь, странное мистическое благоговение перед веками, пролетевшими со времён постройки замка, охватывало меня всякий раз, как тяжелый ключ поворачивался в древнем замке. Чудилось, будто я слышу неясный гул голосов, который, то усиливаясь, то ослабевая (подобно шуму отдаленного моря, то нарастающему, то затихающему беспрестанно), накатывает мощными волнами из огромных гулких галерей, что смутно угадывались во тьме по обеим сторонам лестницы. Словно голоса ушедших поколений до сих пор звучали здесь, повторяемые эхом и кружащиеся в вихре среди всеобщего безмолвия. Весьма странным было и то, что мой приятель привратник, шагавший передо мной, — неуклюжий, тяжеловесный, тщетно старавшийся удержать прямо перед собой непослушный факел старыми ослабевшими руками, — так вот, весьма странно, что он был единственным слугой, которого я видел в замке. Никто не повстречался нам ни в обширном холле, ни в длинных переходах, ни на этой огромной лестнице. Наконец, мы остановились перед позолоченными дверьми, за которыми, судя по доносящемуся гулу голосов, собралась очень большая семья или, может быть, компания. Я отчаянно запротестовал, увидев, что дворецкий собирается ввести меня, запыленного и перепачканного, в утреннем, далеко не самом лучшем моём костюме, в зал, в котором собралось так много леди и джентльменов, но упрямый старик самым решительным образом вознамерился представить меня хозяину и пропускал мимо ушей все возражения.

Двери распахнулись, и я был препровожден в зал, наполненный удивительным мягким светом. Свет этот, казалось, не имел источника, он не становился ярче или тусклее ни в единой точке зала, он не мерцал, потревоженный движением воздуха, но заполнял собой все щели и уголки, делая всё вокруг необыкновенно ясным. Свет привычных для нас газа или свечи отличался от него, как отличается наша туманная английская атмосфера от прозрачного воздуха южных стран.

В первый момент моё появление не привлекло внимания — гостиная была наполнена людьми, и все они оживленно беседовали друг с другом. Но тут мой приятель дворецкий подошел к статной леди средних лет, роскошно одетой в той античной манере, что опять стала модной в последние годы, и, дождавшись в позе глубочайшего почтения, когда на него обратят внимание, назвал хозяйке моё имя и что-то рассказал обо мне, насколько можно было догадаться по жестикуляции одного и внезапно брошенному взгляду другой.

Дама поспешила ко мне, всем своим видом выражая самое дружеское расположение ещё до того, как смогла подойти настолько близко, чтобы что-то произнести. Но как только она заговорила — и разве это ни странно, — оказалось, что речь её сродни речи самого простого деревенского бедняка{1}. И всё же она производила впечатление леди благородного происхождения. А манеры можно было бы даже назвать величавыми, если бы не её непоседливость и не столь живое и пытливое выражение лица. Как хорошо, что я перекопал столько книг и словарей по старой части Тура и отлично понимал диалекты завсегдатаев Пятничного Рынка и прочих подобных мест, иначе я просто не смог бы понять красавицу хозяйку, когда она собралась представить меня своему мужу. Муж — добродушный подкаблучник с приятными манерами — был разряжен в пух и прах. И хотя одет он был в том же стиле, что и его супруга, но настолько вычурно и без чувства меры, что я невольно подумал: во Франции ли, в Англии ли, как провинциальны те, кто в слепом увлечении модой становятся посмешищем.

Рассыпаясь в любезностях (всё на том же диалекте) по поводу нашего знакомства, он подвел меня к необычному и очень неудобному мягкому креслу, составлявшему, впрочем, единый ансамбль со всей остальной мебелью, которая легко и безо всякого анахронизма заняла бы достойное место в Особняке Клюни[3]. Вокруг опять зажурчала французская речь, прерванная было моим появлением, и я наконец смог спокойно осмотреться. Прямо напротив сидела очень миловидная леди. Должно быть, совершеннейшая красавица в юности, она и в старости не потеряла привлекательности, хотя бы благодаря располагающим манерам. Однако полнота дамы была чрезмерна, а увидев её раздутые ноги, лежащие на подушке, я сразу понял, что самостоятельно ходить она не может, и, видимо, причиной всему была эта непомерная тучность. Руки же её, маленькие и пухлые, но огрубевшие и не слишком чистые, смотрелись не так аристократично, как очаровательное лицо{2}. Платье дамы из роскошного черного бархата с горностаевой отделкой было сплошь усеяно бриллиантами.

Недалеко от этой симпатичной дамы стоял самый крохотный из когда-либо виденных мною маленьких людей{3}. Но телосложение его было настолько гармонично, что никому бы не пришло в голову назвать его карликом, ведь под словом «карлик» мы обычно подразумеваем нечто непропорциональное и уродливое. Хитрый, жесткий взгляд умудренного житейским опытом человека создавал, однако, совсем иное впечатление, чем можно было бы ожидать при столь мелких, утонченных и правильных чертах лица. Я в самом деле не думаю, что этот человек был равен по положению собравшемуся здесь обществу; его одежда совершенно не соответствовала случаю (хотя он, несомненно, был приглашенным, в отличие от меня — заблудившегося прохожего), а некоторые из его жестов больше всего походили на выходки необразованного крестьянина. Объясню, что я имею в виду: его сапоги явно пережили не одну починку — они не раз получали новую подошву и были не раз залатаны и подшиты со всем размахом сапожницкого гения. Почему же он пришел в этих сапогах, если не потому, что они были его лучшими и единственными? И что же может быть менее аристократичным, чем бедность? К тому же он всё время повторял нелепый жест — то и дело хватался за горло, будто опасался, не стряслось ли с ним что-нибудь. Ещё и эта несуразная привычка — я не думаю, что он копировал доктора Джонсона, о котором он, скорее всего, никогда не слышал[4] — если он отходил в другие уголки зала, то всегда старался вернуться по своим же «следам», норовя наступать на те же доски, по которым прошел раньше. Более того — и это окончательно прояснит вопрос — я слышал, как кто-то назвал его «месье Спальчик» без каких бы то ни было аристократических «де», а ведь практически все собравшиеся в зале были по меньшей мере маркизами.

«Практически все», поскольку среди приглашенных было несколько очень странных, будто бы случайных личностей, если только они подобно мне не были застигнуты врасплох ночною тьмой. Одного из гостей я счёл бы слугой, если бы не его исключительное влияние на человека, которого я было принял за хозяина, и который очевидно не делал ничего без указаний своего слуги. Хозяин, симпатичный, но тощий и нескладный, одетый в великолепный костюм, сидевший на нём будто с чужого плеча, непрерывно топтался где-нибудь неподалеку. У меня зародилось подозрение, что попал он на этот приём лишь благодаря доброму расположению господ к его спутнику, одетому, в отличие от «хозяина», во что-то наподобие егерского костюма. Хотя, пожалуй, это был даже не костюм егеря, а что-то совсем уж старинное. Высокие сапоги, доходящие почти до бедра нелепо коротеньких ножек егеря, хлопали при ходьбе так, будто были ему отчаянно велики, а весь его странный костюм был покрыт огромным количеством серого меха. Мех был всюду — на камзоле, на плаще, на шляпе и даже на сапогах{4}.

Знаете, иногда бывает, что некоторые лица неуловимо напоминают вам какое-нибудь животное — птицу или зверя. Так вот, этот егерь (я буду звать его так за неимением лучшего имени) был чрезвычайно похож на огромного Тома — кота, которого Вы так часто видели у меня дома и смеялись всякий раз над поразительной величавостью его манер. Серые бакенбарды есть у Тома — серые бакенбарды были у егеря, серые усы есть у Тома — серые пышные усы скрывали верхнюю губу егеря. Зрачки глаз Тома могут расширяться и сжиматься в узкую щелку, и я был уверен, что таким свойством обладают только кошачьи зрачки, пока не увидел глаз егеря. Но, безусловно, своим ярко выраженным интеллектом егерь явно превосходил умственные способности Тома. Этот егерь, казалось, получил полнейшее влияние на своего хозяина или патрона, за каждым взглядом и каждым шагом которого, он следил со своего рода подозрительным интересом, чем, признаться, совершенно меня озадачил.

Было ещё несколько групп гостей в самой отдаленной части зала. Все эти леди и джентльмены держались с тем особым достоинством, присущим старой школе, все были величавы и благородны. Я наблюдал за ними, строя догадки об их взаимоотношениях. Казалось, они отлично знают друг друга, и подобные встречи давно стали традицией. Но тут мои размышления были прерваны маленьким человечком с противоположной стороны гостиной. Он шел через зал, явно намереваясь занять место рядом со мной. Французу ничего не стоит ненавязчиво завязать беседу. Это замечательное качество столь изящно помогло моему крошечному приятелю поддержать репутацию нации, что не прошло и десяти минут, как разговор наш принял довольно доверительный характер.

Теперь я знал наверняка, что радушный приём, оказанный мне в этом замке всеми его обитателями, начиная с привратника и заканчивая энергичной хозяйкой и её кротким мужем, предназначался совсем другому человеку. Но для того, чтобы пролить свет на столь счастливое для меня всеобщее заблуждение требовались или куда большие уверенность в себе и общительность или душевное мужество, которым я также не мог похвастаться. Однако, крошечный сосед настолько завоевал моё расположение, что я был не прочь посвятить его в реальное положение вещей и сделать своим другом и союзником.

— Мадам заметно постарела, — вклинился он в мои раздумья, бросив взгляд на нашу хозяйку.

— Мадам всё ещё очень хороша собой, — ответил я.

— Вот, разве не странно, — продолжил он, понижая голос, — что практически все без исключения женщины восхваляют отсутствующих или умерших мужей, будто лучше их было и не сыскать? — он пожал своими маленькими плечами и выдержал многозначительную паузу. — Вы только представьте! Мадам всегда превозносит своего покойного мужа в присутствии нынешнего! Чем, надо сказать, нас — гостей всякий раз сильно обескураживает: ведь все вокруг наслышаны о столь печально известном характере покойного мсье де Реца[5]. «Ну да, решительно все в Турени[6]», — подумал я, но в ответ только согласно хмыкнул.

В ту же минуту ко мне подошел наш хозяин и с видом вежливого интереса (подобный вид напускают на себя люди, справляясь о здоровье вашей матушки, которая на самом деле им совершенно безразлична) спросил (если я не ослышался): «Как поживает ваш кот?» Как поживает мой кот! О чём хотел узнать этот человек? Мой кот!{5} Имел ли он в виду моего бесхвостого кота Тома, родившегося на острове Мэн, который теперь, как считается, защищает мою лондонскую квартиру от нашествия крыс и мышей? Том, как Вы знаете, высоко ценим некоторыми из моих друзей за степенность манер и мудрый прищур глаз, и, извлекая выгоду из такого их отношения, он без малейших колебаний использует для отирания ноги своих ценителей. Но неужели слава моего кота смогла дотянуться сюда через Канал[7]? Однако, вопрос нуждался в ответе, поскольку лицо нашего хозяина всё ещё выражало учтивое беспокойство, и я в свою очередь засвидетельствовал признательность и уверил его в том, что, насколько мне известно, кот мой чувствует себя замечательно.

— И климат ему подходит?

— Совершенно, — ответил я, ошеломленный столь глубокой заботой о бесхвостом коте, потерявшем пальцы одной лапы и половинку уха в какой-то жестокой западне. Хозяин улыбнулся милой улыбкой и, сказав пару слов моему маленькому соседу, пошел дальше.

— Как же скучны эти аристократы, — промолвил мой сосед с презрительной усмешкой, — Наш хозяин редко когда способен больше, чем на две фразы, с кем бы он ни беседовал. На этом его возможности истощаются, и он опять должен помолчать для восстановления сил. И вы, мсье, и я, уж во всяком случае, обязаны лишь своему уму всем, в чём мы преуспели.

И опять меня сбили с толку! Как Вам известно, происхождение из семьи, если и не аристократической, то очень к тому близкой, составляет предмет моей гордости. И — касаемо преуспеяний — если бы я взлетел по общественной лестнице, то скорее благодаря именно подобной воздушному шару знатности, неотягощенный балластом ни в голове, ни в карманах, а отнюдь не благодаря природному уму. Однако была моя очередь подавать реплику — и я улыбнулся снова.

— Как по мне, — продолжал он, — если человек ни перед чем не останавливается, если он знает, как осмотрительно приукрасить или утаить факты, если он не слишком сентиментален, то, несомненно, его ждёт успех, он обязательно присоединит к своей фамилии «де» или «фон» и проведёт остаток жизни в комфорте. Вот пример того, о чём я говорю, — и он украдкой бросил взгляд на нескладного хозяина умного, проницательного слуги, которого я назвал егерем.

— Господин маркиз никогда не был бы никем иным, кроме как сыном мельника, если бы не способности его слуги. Вы, конечно, знаете о его прошлом?

Только было я собрался сделать несколько замечаний об изменениях, произошедших в порядке получения титулов со времен Людовика XVI — в действительности здравых и исторически значимых, — как вдруг заметил лёгкое волнение среди гостей в противоположном конце гостиной. Лакеи в старомодных причудливых ливреях, должно быть, вошедшие из-за гобелена (я сидел прямо напротив дверей и не видел, чтобы они входили), разносили небольшие бокалы с напитками и совсем крошечные деликатесы, которые, как считается, достаточны для закуски, однако выглядевшие весьма скудными при моём разыгравшемся аппетите. Но вот эти лакеи почтительно застыли перед обворожительной леди, пленительной, как утренняя заря, и, увы, сладко спящей на роскошном канапе{6}. Джентльмен, надо полагать, её муж — настолько сильно он был раздражен этим неуместным сном, — пытался разбудить её, как бы слегка потряхивая. Но всё напрасно, она совершенно не замечала ни его досады, ни усмешек гостей, ни дежурной почтительности ожидающих лакеев, ни тревожного смущения хозяина и хозяйки.

Мой миниатюрный приятель уселся с такой пренебрежительной ухмылкой, словно его любопытство сдалось под натиском презрения.

— Моралисты могли бы извлечь бесконечное множество мудрых замечаний из этой сцены, — сказал он. — Во-первых, отметьте смешное положение, в которое попали все эти люди из-за суеверного благоговения перед чинами и титулами. Поскольку этот господин — властвующий принц одного крошечного королевства, точное местоположение которого до сих пор так и не удалось обнаружить, пока госпожа Принцесса сама не проснётся, никто не должен сметь предложить ей стакан воды с сиропом, и, судя по прошлому опыту, бедные лакеи могут целый век простоять вот так в ожидании. Во-вторых, если рассуждать с позиции моралиста, вы убедитесь воочию, как трудно переломить дурные привычки, заложенные в молодости.

В это самое время принц добился успеха (я не успел заметить, какими средствами) в пробуждении прекрасной сони. В первый момент она не могла вспомнить, где находится и, взглянув снизу вверх на мужа влюбленными глазами, улыбнулась и спросила:

— Это вы, мой принц?

Но остро чувствующий сдерживаемую веселость зрителей и слишком раздосадованный всем происходящим, чтобы отвечать ей с такой же нежностью, он отвернулся, бросив лишь короткую фразу, вернее всего переводимую на английский как: «Фу, моя дорогая!»

После стакана неизвестного, но восхитительного вина моё бесстрашие окрепло, и я рассказал моему маленькому циничному соседу (который, признаюсь, начинал меня немного раздражать), как заблудился в лесу и по ошибке попал на приём в замок.

Казалось, его сильно позабавила моя история. Он заявил, что не раз попадал в подобные ситуации, и что мне повезло куда больше, чем ему в одном из этих случаев, когда, по его разумению, ему грозила смертельная опасность. В заключение рассказа он предложил мне полюбоваться его сапогами, которые он продолжает носить, несмотря на большое количество заплаток и ухудшающиеся с каждой новой заплатой их некогда превосходные качества, потому что сапоги эти чрезвычайно подходят для долгих пеших прогулок.

— Но судя по всему, — закончил он, — новая мода на железные дороги скоро вытеснит потребность в подобного рода сапогах.

Когда я спросил его совета — следует ли мне объявить себя перед хозяевами заплутавшим в ночи путником, которого они ошибочно принимают как приглашенного гостя, он воскликнул:

— Ни в коем случае! Ненавижу все эти тошнотворные моральные принципы!

Похоже, его сильно задел мой невинный вопрос, будто в нём содержалось косвенное осуждение каких-то его поступков. Он надулся и замолчал, и в этот самый момент я поймал на себе ласковый приветливый взгляд дамы напротив. Той самой дамы, что держит свои больные ноги на подушке, и о которой говорил выше, как о приятной, но уже далеко не молодой и цветущей. Этот её взгляд, казалось, говорил: «Подойдите ко мне, давайте немножко побеседуем». С извиняющимся поклоном я оставил своего маленького компаньона и пошел через зал к лишенной возможности ходить пожилой леди. Милейшим жестом она поблагодарила меня и полуизвиняясь сказала:

— Немножко скучновато быть прикованной к одному месту в такой вечер, как этот. Но это справедливая кара за глупое тщеславие в молодости. Мои бедные ноги, и без того от рождения миниатюрные, теперь мстят мне за то, что я так жестоко мучила их этими ужасными хрустальными туфлями. Кроме того, мсье, — с милой улыбкой продолжила она, — я подумала, что вам, должно быть, надоели злобные разглагольствования вашего маленького соседа. У него и смолоду был характер не из лучших, а уж с возрастом такие люди обязательно становятся законченными циниками.

— Кто он такой? — спросил я с английской прямолинейностью.

— Его зовут Спальчик. Кажется, его отец был дровосеком или углежогом, или кем-то в этом роде. Рассказывают жуткие истории о пособничестве в убийстве, неблагодарности, лжи и деньгах, полученных за оговор. Но вы станете думать обо мне так же плохо, как и о нём, если я буду продолжать злословить. Давайте лучше полюбуемся восхитительной леди с букетом роз, что идёт прямо к нам. Я никогда не видела её без роз, эта привязанность тянется из прошлого, но вы, конечно же, прекрасно знаете об этом.

— Ах, красавица{7}! — воскликнула моя компаньонка, когда леди с розами подошла поближе. — Как это на вас похоже — прийти ко мне теперь, когда сама я ходить уже не могу.

Затем, повернувшись ко мне и изящно вовлекая меня в беседу, сказала:

— Вы должны знать: хотя мы ни разу не встречались пока обе не вышли замуж, но с тех пор мы как родные сестры. Так много сходства в наших обстоятельствах и, я бы сказала, в наших характерах. У каждой из нас есть по две старшие сестры (правда, мои сёстры лишь сводные), которые были не столь добры к нам, как могли бы.

— И которые с тех самых пор сожалеют об этом, — добавила вторая леди. — С тех самых пор, как мы взяли в мужья принцев, — продолжила она с лукавой улыбкой, в которой не было и намёка на недоброжелательность. — Ведь замужество сильно изменило наше положение. К сожалению, мы обе были неаккуратны в соблюдении правил, и — злосчастное последствие неаккуратности — нам обеим пришлось претерпеть унижения, обиды и боль.

— И обе очаровательны, — прошептал кто-то позади меня. — Ну же, милорд маркиз, скажите это, скажите: «И обе очаровательны».

— И обе очаровательны, — во всеуслышание проговорил уже совсем другой голос. Я обернулся и увидел хитрого котоподобного егеря, побуждавшего своего хозяина произнести несколько учтивых фраз.

Леди поклонились с видом высокомерной признательности, который ясно дает понять, что комплимент из такого источника малоприятен. Тем не менее, наша тесная компания распалась, и я очень сожалел об этом. Маркиз же выглядел так, будто его вдохновения хватило как раз на один спич, и он надеется, что большего от него и не ожидают. Всё это время за его спиной стоял егерь, полудерзкий и полураболепный в своём поведении. Леди, будучи настоящими леди, казались огорченными неуклюжестью маркиза и задали ему пару пустячных спасительных вопросов, ответы на которые не должны были его затруднить. Егерь меж тем постоянно бубнил что-то себе под нос тихим рычащим голосом. Я отступил чуть назад во время этой заминки в обещавшем быть столь приятным общении и не мог не слышать того, что он говорит.

— В самом деле, де Карабас глупеет день ото дня. Мне ужасно хочется вернуть ему его сапоги и пусть живет, как знает. Я давно собирался ко двору, ко двору и отправлюсь. И потружусь на собственный успех, как трудился для него. Император, несомненно, высоко оценит мои способности.

И таковы ли уж французские обычаи, или егерь в ярости позабыл о хороших манерах, но только он фыркал и плевался направо и налево прямо на паркетный пол.

И тут очень уродливый, очень приятный мужчина подошел к леди, с которыми я только что говорил, и подвел к ним изящную белокурую даму, одетую с ног до головы во всё чистейше белое, как будто она — истовая поклонница белого цвета. Я не думаю, что в её одежде был хотя бы клочок какого-нибудь иного оттенка. По-моему, я слышал, как приближаясь к дамам, она издавала какой-то тихий звук, напоминающий пение закипающего чайника и воркование голубя одновременно.

— Мадам Мяумяу{8} очень хотела повидать вас, — сказал мужчина, обращаясь к леди с розами, — вот я и привел её к вашему обоюдному удовольствию!

Какое честное, доброе лицо, но, ах, как оно безобразно! И всё же оно мне нравилось больше, чем множество красивых лиц. Предупреждая Ваше поспешное суждение, скажу, что выражение печального признания собственного уродства на лице этого мужчины безусловно располагало к себе.

Нежная белая леди меж тем поглядывала на моего соседа егеря так, будто они были давние знакомые, что решительно ставило меня в тупик — слишком уж сильно различалось их положение в обществе. И всё же нервы мадам Мяумяу и егеря, несомненно, были настроены на один лад — когда за гобеленами раздался звук, более всего напоминающий возню крыс или мышей, на лицах обоих появилось выражение напряженного тревожного ожидания. И по их беспокойному поведению, учащенному дыханию мадам и расширившимся горящим зрачкам егеря, было очевидно, что эти непримечательные звуки сильно затронули их обоих, в отличие от всего остального собравшегося здесь общества.

Уродливый муж прекрасной леди с розами на сей раз обратился ко мне:

— Мы очень огорчились, обнаружив, что мсье не сопровождает его соотечественник — великий Жан Английский. Я не могу произнести его имя правильно, — и он взглянул на меня с надеждой на помощь.

«Великий Жан Английский!» И кто же это теперь великий Жан Английский? Джон Буль? Джон Расселл? Джон Брайт?[8]

— Жан, Жан, — продолжал джентльмен, видя моё замешательство, — Ах, эти ужасные английские имена — Жан де Победьель-Велькан{9}!

Уточнение не прибавило ясности. И всё же это имя звучало, как давно знакомое, но чуть искаженное. Я повторил его про себя. Сильнее всего оно походило на «Джон — Победитель Великанов», только друзья всегда называли его более подходящим «Джек» — Джек — Победитель Великанов. Я произнёс это имя вслух.

— Да, да, именно так! Но, почему же он не приехал с вами на нашу нынешнюю встречу?

Я сегодня пару раз уже был сбит с толку, а этот серьёзный вопрос только усилил моё замешательство. Джек — Победитель Великанов и впрямь одно время был моим приятелем, настолько близким, насколько могут подружить типографские чернила и бумага. Но вот уже многие годы я не слышал даже упоминания о нём. Насколько я знаю, он лежит, опутан чарами, вместе с рыцарями короля Артура, и ждёт вместе с ними своего часа, когда трубный глас по воле четырех могущественных королей призовёт их на защиту Англии. Но вопрос был задан абсолютно серьёзно и именно тем джентльменом, хорошее мнение которого было для меня важнее, чем кого бы то ни было ещё из находящихся в гостиной. Поэтому я уважительно ответил, что довольно давно ничего не слышал о своём соотечественнике, но уверен, что присутствие на таком приятном собрании друзей доставило бы ему столько же удовольствия, сколько и мне. Он поклонился, и тут леди с больными ногами вступила в разговор:

— Сегодня именно та ночь, в которую из года в год этот старый дремучий лес, обступающий замок, посещает призрак маленькой крестьянской девочки, жившей когда-то неподалеку и по традиции съеденной волком. В прошлый раз в такую же ночь я видела её вон в то окно в конце галереи. Не могли бы вы, голубушка, проводить мсье полюбоваться открывающимися при лунном свете видами (вполне возможно, вам удастся увидеть призрак) и оставить нас с вашим мужем на небольшой тет-а-тет?

С лёгким кивком леди с розами согласилась выполнить просьбу своей подруги, и мы пошли к большому окну, взглянуть сверху на лес, в котором я заплутал. Огромные пышные кроны деревьев распростерлись, недвижимы, прямо под нами в том тусклом сером свете, что позволяет различать очертания, но всё вокруг лишает цвета. Мы смотрели на бесчисленные аллеи, стекавшиеся со всех сторон леса к величественному старому замку. И вдруг на одной из аллей, совсем недалеко от нас, появилась маленькая детская фигурка с корзинкой в руке и в шапочке, какие носят во Франции крестьянские девочки{10}. Девочка смотрела на волка, шедшего рядом и лизавшего ей руку в знак люби и раскаяния, сказал бы я, если бы раскаяние и любовь были присущи волкам. Хотя, возможно призракам волков и доступны эти чувства.

— Вот! И мы видели её! — Воскликнула моя прекрасная спутница. — Пусть сама она давным-давно умерла, но её простая история о теплых семейных отношениях, простодушии и доверчивости поселяется в сердце всякого, кто хоть раз слышал о ней. Среди местных крестьян ходит поверье: встреча с призраком сулит счастье на весь следующий год. Давайте и мы будем надеяться на причитающуюся нам долю удачи! А! Вот и мадам де Рец. Она оставила фамилию первого мужа, который, как вы знаете, по положению был выше нынешнего.

И к нам присоединилась наша хозяйка.

— Если мсье — ценитель красот природы и искусства, — сказала она, заметив, что я залюбовался видом из огромного окна, — возможно, он получит удовольствие от одной картины. — Здесь мадам горестно и несколько наигранно вздохнула. — Вы ведь знаете, о какой картине я говорю? — Обратилась она к моей компаньонке, которая кивнула в ответ и улыбнулась с лёгким ехидством, когда я последовал за хозяйкой.

Я шел позади мадам де Рец на другой конец гостиной, отмечая, между прочим, с каким острым любопытством ловила она всё, что произносилось и происходило по сторонам. Мы остановились напротив торцевой стены, и пред нами предстал выполненный в полный рост портрет статного несколько экстравагантного мужчины, хмурое и весьма свирепое выражение лица которого плохо сочеталось с его привлекательной внешностью. Моя хозяйка горестно всплеснула руками и опять вздохнула. Затем, как бы разговаривая сама с собой, произнесла:

— Он был любовью моей юности. Его суровый, мужественный нрав так сильно тронул моё сердце. Ах, когда же, когда я перестану оплакивать эту потерю?!

Не будучи столь близко знакомым с мадам, чтобы отвечать на подобный вопрос (если уж сам факт её второго замужества не является достаточным ответом), я чувствовал себя неловко и, чтобы хоть что-нибудь сказать, заметил:

— Этот портрет напомнил мне другой похожий. Я видел его прежде на одной исторической гравюре. Только там, кажется, этот мужчина был главной фигурой в группе: он держал какую-то даму за волосы, занеся над ней ятаган, в то время как два рыцаря бежали вверх по лестнице, как раз вовремя, чтобы успеть спасти её.

— Увы, увы, вы так точно описали печальный эпизод моей жизни, слишком часто представляемый в ложном свете. И лучший из мужей, — здесь она разрыдалась, и речь её стала невнятной, — …иногда раздражается. Я была молода и любопытна, он имел все основания сердиться на непослушание, …мои братья слишком поспешили, …и вот результат: я — вдова!

Отдав должное её слезам, я рискнул произнести несколько избитых фраз в утешение. Но мадам резко обернулась:

— Нет, мсье, я никогда не прощу братьям, того, что они ничем не оправданно и столь жестоко разлучили меня с моим дорогим мужем — и в этом единственное утешение. Как говорит мой друг мсье Сганарель: «Это пустяки, которые время от времени необходимы при мирном сожитии; каких-нибудь пять-шесть ударов палкой только разнообразят страсть влюбленных»[9]. Вы заметили, что цвета переданы не совсем верно?

— При этом освещении борода имеет несколько непривычный оттенок.

— Да! Художник погрешил против истины. Тон был восхитителен и делал облик мужа столь изысканным, так отличавшим его от толпы. Подождите-ка, я сейчас покажу вам настоящий цвет, если вы подойдёте поближе к этому факелу!

Хозяйка остановилась возле светильника и сняла с руки браслет, сплетенный из волос, с изящной жемчужной застежкой. Это было, конечно, очень необычно. Я не нашелся, что сказать.

— Ах, его драгоценная великолепная борода! — воскликнула она. — И жемчуг так дивно сочетается с благородной синевой!

Нынешний супруг мадам де Рец, давно присоединившийся к нам, но не решавшийся вымолвить ни слова, пока на него не обратят внимания, наконец произнёс:

— Странно, что мсье Людоед до сих пор не появился.

— Отнюдь, — ответила она несколько саркастически. — Он всегда был отъявленным тупицей, вечно попадающим в истории одна хуже другой, что совершенно естественно для такого легковерного и трусливого простофили. Абсолютно ничего странного! А если вы… — тут хозяйка повернулась к мужу, и мне было трудно разобрать, что именно она говорит. Единственное, что я смог уловить, — Кроме того, все возьмутся настаивать на своих правах, а нам больше не нужны лишние проблемы. Ведь так, мсье? — Закончила мадам, обращаясь уже ко мне.

— Если бы я был в Англии, то предположил бы, что мадам имеет в виду билль о реформе[10], но в данном случае у меня нет ни одной догадки.

В это время огромные створчатые двери распахнулись, и все вокруг повскакивали со своих мест, чтобы склониться перед опирающейся на тонкую черную палочку сухонькой старушкой. «Фея-крёстная», — пропел, возвещая, хор мелодичных тоненьких голосков.


И через мгновение я уже лежу в траве под раскидистым дуплистым дубом, косые лучи занимающегося дня заливают тёплым радостным светом моё лицо, и тысячи птичек, жучков и бабочек поют и жужжат на все голоса, приветствуя румяное великолепие зари.

(1860)

Copyright © июль, 2012

Все права на перевод принадлежат Светлане Поповой

Примечания

1

Жан Кальвин (фр. Jean Calvin) (1509–1564) — французский богослов, реформатор церкви, основатель кальвинизма.

(обратно)

2

Эпизод, произошедший в 1650-х гг. во время гражданской войны, описан в произведении Вальтера Скотта Tales of a Grandfather: Being the History of Scotland, «История Шотландии. Дедушкины рассказы», написанном в 1827–1832 гг.

Эван Камерон из Лохила, глава клана Камерон, увидев, что один из его сыновей или племянников во время ночёвки прямо в снегу под открытым небом скатал себе из снега подушку, разъярился и выбил ногой эту подушку из-под головы спящего, обвинив его в привычке к роскоши.

(обратно)

3

Полное название — «Музей Средневековья — термы и особняк Клюни».

(обратно)

4

Сэмюэл Джонсон (1709–1784) — английский критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения. Джеймс Босуэлл в написанной им «Жизни Сэмюэла Джонсона» отмечает этот момент: если Джонсону казалось, что частная церемония идёт не так, как надо, он начинал ходить взад и вперед, возвращаясь по своим же следам. В настоящее время Джонсона помнят главным образом благодаря сочиненному Джеймсом Босуэллом жизнеописанию Джонсона — самой читаемой биографии на английском языке.

(обратно)

5

Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Рэ, граф де Бриен (1404–1440), более известен как Жиль де Рец — французский барон из рода Монморанси-Лавалей, маршал Франции и алхимик, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д'Арк. Был арестован и казнён по обвинению в серийных убийствах, хотя достоверность этих обвинений в настоящее время оспаривается. Послужил прототипом для фольклорного персонажа «Синяя борода».

(обратно)

6

Турень (Touraine) — историческая область во Франции, в бассейне Луары. Главный город — Тур. В 1790 году, территория Турени была разделена между департаментами.

(обратно)

7

English Channel — Ла-Манш.

(обратно)

8

Джон Булль — сатирический персонаж, собирательный образ типичного англичанина.

Лорд Джон Рассел, 1-й граф Рассел (1792–1878) — британский государственный деятель, 32-й и 38-й премьер-министр Великобритании.

Джон Брайт (1811–1889) — английский политик. Активный сторонник радикальных мер в викторианской Англии. Знакомый Элизабет Гаскелл.

(обратно)

9

Сганарель — персонаж комедии Мольера «Лекарь поневоле». Перевод Петра Гнедича.

(обратно)

10

The Reform Bill — билль о реформе парламентского представительства. Первая парламентская реформа 1832 г. Билль предоставил право голоса средней и мелкой торгово-промышленной буржуазии.

(обратно)

Комментарии

1

Персонажи разговаривают на простонародном диалекте, потому что все сказки и легенды, герои которых встречаются в этом рассказе, изначально были народными. И только спустя время некоторые из них получили авторское литературное воплощение.

(обратно) name=t14>

2

«Золушка» — западноевропейская сказка, наиболее известная по редакциям Шарля Перро и братьев Гримм. Впервые опубликована в сборнике сказок Шарля Перро «Сказки матушки гусыни» в 1697 году.

(обратно)

3

«Мальчик-с-пальчик» — популярный сказочный сюжет о приключениях мальчика очень маленького роста. Впервые литературный вариант опубликован Шарлем Перро в 1697 году в сборнике «Сказки матушки Гусыни». Известен также в иных, народных, вариантах.

(обратно)

4

«Кот в сапогах» — одна из наиболее известных сказок французского писателя Шарля Перро. Вошла в сборник «Сказки матушки Гусыни».

(обратно)

5

«Дик Виттингтон и его кот» — английская народная сказка. В рассказе Гаскелл путаница произошла из-за сходства фамилий: Виттингем — Виттингтон.

Виттингтон, Ричард (Richard Whittington; 1354–1423) — английский купец, в течение нескольких лет занимал пост лорд-мэра Лондона. При жизни пользовался огромной популярностью. Со временем стал героем народных легенд и сказок, в которых ошибочно описывался как человек низкого происхождения, сделавший головокружительную карьеру от бедного подмастерья до мэра столицы.

(обратно)

6

«Спящая красавица» — европейская народная сказка. Наиболее известен вариант сказки, который опубликовал в 1697 году Шарль Перро в сборнике «Сказки матушки Гусыни».

(обратно)

7

«Красавица и чудовище». Хрестоматийной считается редакция Жанны-Мари Лепренс де Бомон сказки «Красавица и чудовище», опубликованная в 1757 году.

(обратно)

8

«Белая Кошка» — сказка Мари Катрин д'Онуа, опубликована в 1697 году.

(обратно)

9

«Джек — победитель великанов» — английская народная сказка. У Гаскелл «Monsieur le Geanquilleur» — имитация французского произношения имени персонажа сказки «Jack the Giant Killer».

(обратно)

10

«Красная шапочка» — народная европейская сказка. Литературный вариант опубликован Шарлем Перро в сборнике «Сказки матушки Гусыни» в 1697 году.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***