Я умерла. Или, как сейчас принято говорить, скоропостижно скончалась. Буднично и тривиально. Ни тебе прощаний на смертном одре, ни наставлений потомкам. Вроде только что читала дочке на ночь сказку, и вдруг – оказалась здесь. Кстати, где – здесь? С интересом осматриваюсь по сторонам. Длинный узкий коридор, освещенный резким синеватым светом энергосберегающих ламп. Ни дверей, ни окон. Белая плитка на стенах. И люди, люди, люди. Разных возрастов, национальностей, полов. Некоторые персонажи весьма колоритны. В очереди выделяется мужчина с хищно разукрашенным лицом, в черной, подбитой алым мантии и цилиндре. «Актер», – предположила я. Прямо на полу расселся байкер в тяжелых мотоциклетных ботинках, косухе, и с длинным хайером. Нагая девчушка, дрожит, обхватив себя руками. «Мефистофель» сдергивает мантию и заботливо укутывает узенькие плечи. Дети играют в догонялки, расталкивая взрослых.
– Вера, Вера, а ну вернись, – кричит женщина, стоящая сзади.
«Погибли вместе» – с завистью думаю я. Толстая старуха в линялом халате кричит визгливым голосом:
– Куда прешь без очереди?
Сразу видно, провела в очередях ни один десяток лет. Пожилого инвалида на костылях поддерживают под руки двое крепких мужчин. Гул, плач, стоны, многоголосье. Очередь продвигается медленно, но мне – наплевать. Куда спешить? Усталости я не чувствую, только какое-то тупое равнодушие и легкое сожаление. Чувство времени здесь не ощущается, видимо, само понятие времени отсутствует. Но вот впереди показалась дверь, выкрашенная в коричневый цвет. На двери табличка: «Канцелярия земных дел». Мальчик лет шести сдирает ногтем краску, обнажая предыдущие слои. Моя очередь. Рванув на себя жалобно скрипнувшую дверь, вхожу внутрь. На полу выщербленный линолеум, посредине комнаты большой стол, за которым сидит тетка лет шестидесяти в мелких буклях. Не дожидаясь приглашения, опускаюсь на единственный свободный стул. Женщина что-то пишет, не обращая на меня внимания. Короткие ногти с облупившимся красным лаком, нелепая кофточка в рюшах, обтягивающая «валики» на животе, скатавшиеся голубые тени и бантик губ, криво нарисованный морковной помадой. «Ради этого стоило умереть». Стен и потолка в комнате нет, только клочья тумана, липкого и неприятного на вид. Это, пожалуй, единственное необычное явление в этом месте. А так, такое ощущение, что я оказалась в каком-нибудь сельсовете.
– Татьяна Овсянникова? – наконец, роняет тетка, не поднимая глаз от бумаг.
– Да.
– Тридцати восьми лет?
– Да.
– Распишитесь, – тетка подсовывает под руку какую-то бумагу и ручку. Расписываюсь, не читая. В жизни я бы себе такого не позволила. А сейчас, какая, собственно, разница?
– А где младенцев принимают? – задала я интересующий вопрос.
– Младенцев и абортивный материал принимают в другом отделении, слава Богу, – цедит тетка.
– А иностранцев?
Собеседница наконец-то поднимает густо подведенные глаза.
– Женщина, в канцеляриях ихних стран. Получите реквизит и распишитесь, – протягивает черный игрушечный пистолет.
Слово «женщина» коробит больше, чем «ихних». Моложусь, три раза в неделю фитнес, бассейн, регулярные процедуры у косметолога. А, ну да. Умерла я в непрезентабельном виде. Ночнушка, сверху наброшен застиранный халат, на голове бигуди, на лице ни грамма косметики. Да уж. Молча ставлю подпись, верчу в руке пистолетик. «Издеваются они, что ли?» Но задавать тетке вопросы не хочется, увольте.
– Кабинет триста восемь, прямо по коридору и налево. Следующий, – кричит тетка во всю мощь луженой глотки.
Поморщившись, выскальзываю и отправляюсь на поиски нужного кабинета. Коридор убегает вдаль, сливаясь в точку на горизонте. Тот же пронзительный свет, та же плитка на стенах. И двери, двери, двери. Без номеров. Но хоть на вид приличные. Светлые, с вполне современными ручками. Послушно сворачиваю налево. И снова коридор, уходящий в невидимую даль. А вот и нужная дверь. Единственная, на которой есть номер. Триста восемь. Сотканные из тумана цифры рассеиваются на глазах. Выдыхаю. Робко стучу. Тишина. Нажимаю на ручку, слегка приоткрываю дверь, боязливо заглядываю.
– Входите, входите, только вас и ждем, – раздается вполне себе прозаичный мужской голос.
Осторожно протискиваюсь внутрь. Обычное офисное помещение, белые стены, на полу – ламинат, посередине комнаты большой круглый стол. За столом пять человек.
– Здрасьте, – выдыхаю я, и плюхаюсь на свободный серый офисный стул.
Меня внимательно рассматривают пять пар глаз. В ответ беззастенчиво изучаю каждого присутствующего.
– Как вас зовут? – тот же голос, который пригласил меня внутрь. Принадлежит мужчине неопределенного возраста в темном строгом костюме и белоснежной рубашке. Гладко выбритое лицо, аккуратная стрижка. Ему может быть как сорок, так и все шестьдесят. Ухоженные руки с аккуратным маникюром. Надо же!
– Татьяна, – отвечаю.
– Михаил, – произносит мужчина, излучая благожелательность. Серые глаза смотрят открыто. Явный лидер.
Другие подают голос:
– Вера.
– Тамара Семеновна.
– Резвый, вернее, Иван.
Отвлекаюсь на Ивана, опрометчиво пропустив мимо ушей имена остальных. Старый знакомец. Тот самый байкер из коридора развалился на стуле. Безразличный взгляд, светлые патлы падают на лицо. Тонкие, почти женственные черты отдаленно напоминают лик Христа в брошюрах проповедников, пристающих на улице. По правую руку от Ивана знакомая девчушка, представившаяся Верой. Та самая, в подбитом алом плаще. Совсем молоденькое лицо, несформированные черты. Но обещает быть красавицей, когда вырастет. Ха, вырастет, держите карман шире. В общем, ничего примечательного. По правую руку от девчушки толстая бабка, Тамара Семеновна, свято блюдущая очередь в коридоре. Как же, как же, помним, помним. Когда-то ярко-синий халат, спутанные седые волосы, выцветшие голубые глаза. Справа от бабки незнакомая женщина с внешностью типичного синего чулка. Наверное, учительница в школе. Недовольно поджатые губы, очки в тонкой металлической оправе. Гладко зачесанные волосы заканчиваются пучком на затылке. Возраст? Между сорока и пятьюдесятью. Женщину можно было даже счесть миловидной, если бы не тонкие плотно сжатые губы. Ее имя я, к своему стыду, не услышала. На столе перед каждым по игрушечному пистолетику.
Внезапно свет гаснет. Шипит диапроектор на потолке, на всех четырех стенах появляется изображение мужчины лет тридцати в светлых джинсах и пиджаке спортивного кроя. Типичный мачо, темные, набриолиненные волосы, двухдневная щетина.
– Познакомились? – насмешливо произносит он. – Сначала отвечу на ваши вопросы. Да, вы умерли. Все приблизительно в одно и то же время. Все – внезапно и неожиданно. Да, рай и ад – существует. Куда вы попадете, я не знаю. – Он облизывает губы, приближает лицо к экрану и заговорщически шепчет: – Я предлагаю вам сыграть. Выиграет только один из вас. Приз – гарантированные двадцать пять лет жизни. «Мне будет шестьдесят три, – тут же подсчитываю в уме». Правила просты. У каждого из вас есть пистолет. Выиграет тот, кто останется последним. Удачи! – мужчина издевательски усмехается, экран гаснет, в комнате зажигается свет.
Мне нужны, просто необходимы эти двадцать пять лет. Дочку нужно на ноги поставить. Доченька, кровиночка моя, ненаглядная. Я – типичная бизнесвумен. Ничего примечательного в моей биографии нет. Училась, работала. Карабкалась по служебной лестнице, дослужилась до главбуха. Незаменимый сотрудник, с начальством на короткой ноге. Достойная зарплата, уважение коллег. Вот только личная жизнь как-то выпала в осадок. Была моложе, думала, само все придет. Но, видимо, в этом направлении тоже нужно было работать. Ничего в жизни просто так не бывает, за все приходится платить, все достается трудом и потом – это я давно поняла. Годы пролетели незаметно, тридцать, тридцать пять. В тридцать шесть забила тревогу. Отчаянно захотелось состояться как женщина, хотя бы как мать. Кандидатур – ноль. Весь день на работе, когда искать жениха? Но я твердо решила родить, пусть для себя. К выбору кандидата подошла не менее серьезно, чем к работе. Составила список знакомых, пригодных для такой миссии. Чтобы никаких вредных привычек, хронических заболеваний. Желательно, чтобы нравился, ну хоть немного. Все-таки детей известным способом делают. В списке, смешно сказать, три человека. Двое отпали сразу. Один не повелся, второй, как оказалось, пил. Остался третий. Трудится у нас в фирме охранником. Это хорошо, человек проверенный. Всякую шушеру не держим. Изучила в отделе кадров личное дело. Сорок семь лет, бывший военный, женат, двое взрослых детей. Женат – хорошо, не будет заявлять права, всегда можно пригрозить рассказать жене. Дети – тоже хорошо. Значит, не бесплодный. Осталось самое трудное. Привлечь внимание. Я хоть и ничего, но, все же, начальство. Завлекала я его долго, со вкусом. Наконец-то, свершилось. Мы у меня дома, музыка, шампанское, фрукты. Солгала, что предохраняюсь. Поверил. Мужики такие доверчивые. Забеременеть удалось не сразу. Настроение колебалось от самого радужного до прямо противоположного. А вдруг не получится? Не девочка уже. Получилось! Получилось! Ура! Всю беременность порхала, как будто крылья за спиной выросли. Начальство не пожелало терять такого ценного сотрудника, договорилась работать на дому. Все складывалось как нельзя лучше. Доче, Ксюшеньке, два. Не девочка, а ангелочек. Только все начало налаживаться. И вдруг. Смерть. Как некстати. Не люблю, когда мои планы рушатся. Эти двадцать пять лет – мои, или я – не я.
Поднимаю глаза. Все напряжены, выражения лиц изменились; злые, настороженные. С Михаила слетел весь показной лоск, серые глаза смотрят решительно, вместо улыбки – хищный оскал. Серьезный противник. Иван по-прежнему равнодушен, но все равно подобрался, сидит ровно. Вера, скорее, растеряна, не знает, что и думать. «Учительница» заметно нервничает, то и дело поправляет очки, прочищает горло. Все сжимают пистолетики. Первой не выдерживает Тамара Семеновна.
– А что я? Что вы все смотрите? – пронзительно кричит она. – Мне тоже пожить хочется. Да и внучка на мне. А помру, кто смотреть будет?
Раздается негромкий шлепок, как если наступить в осеннем лесу на дождевик. От того места, где только что сидела Тамара Семеновна поднимается еле заметный дымок.
– Терпеть не могу, когда повышают голос, – морщится Иван, из его уже бесполезного пистолетика торчит флажок с надписью «пиф-паф».
Свет снова гаснет, на экране появляется Тамара Семеновна. Копает, кажется, картошку, наклоняется, чтобы вонзить лопату в землю и тут же падает навзничь. Ее жизнь прокручивается назад. Кадры сменяют друг друга быстро, как при перемотке. Звука нет. Но почему-то все понятно. Не врала, дочь – мать-одиночка, пашет на двух работах. Тамара Семеновна воспитывает внучку. Когда акушерка держит новорожденную Тамару Семеновну, показывая роженице, кино обрывается, загорается свет.
Все избегают смотреть друг другу в глаза.
– Она уже все равно старая была, – оправдывается Иван. И вдруг – снова шлепок и вместо Ивана – пустое место. Да что же это такое? Не успеваю следить за происходящим. Из пистолета Михаила предательски выглядывает флажок. Пока все изумленно переглядываются, он перегибается через стол и успевает ухватить бесхозное «оружие» Тамары Семеновны.
– Ой, – выдыхает сидящая рядом «учительница», и свет снова выключается.
На экране искореженный байк, и лежащий в луже собственной крови Иван. Кадры жизни. Вот уж кого не жаль. Наркотики, тусовки, попойки. А был таким милым мальчиком.
Свет загорается. Изо всех сил сжимаю потными ладонями пистолет. Быстро перевожу взгляд с одного соперника на другого. И все равно не успеваю заметить, когда раздается щелчок. От пустого стула Веры струится сизый дымок. Пистолет с торчащим флажком падает на пол. Изумленно смотрю на Михаила и на «училку».
Все ясно. На экране Вера вскрывает в ванной вены. Несчастная любовь. Какой-то сопляк в черном. Как их сейчас называют? То ли гот, то ли эмо Поди разбери. Родителей жаль. Единственная дочь, холили и лелеяли. Зачем ей второй шанс?
Еще не успел зажечься свет, а уже знакомый шлепок. Этот звук будет преследовать меня в кошмарах. Кто на этот раз? Ну, конечно, «учительница». Михаил, хищно скалясь, уже держит в руках ее пистолет. Итак, нас двое. Я сглатываю. Молчим, направив друг на друга игрушечное оружие. «Думай, думай, соберись». У меня идея. Не зря говорят, что простые способы – самые действенные. Рискуя, с гулко колотящимся сердцем, перевожу взгляд за спину Михаила. Смотрю расширившимися глазами, прикрываю рот свободной рукой. Михаил начинает нервничать.
– Что? Что там? – кричит он.
Я молча тычу пальцем за его спину. Он не выдерживает, резко поворачивается. Сползаю со стула, щелчок. Обессиленная, сижу на полу, сжимая отслуживший свое пистолет. Свет привычно гаснет. Какая гадость. Михаил – гомосексуалист. Постоянный поиск и смена партнеров. Чем он старше, тем моложе любовники. Смазливые мальчики, на которых уходят приличные суммы денег. Идет по головам, чтобы выслужиться и добыть эти самые деньги. Замкнутый круг, который разорвался лишь с его смертью. Обессилено закрываю глаза.
И оказываюсь на своей кровати. Читаю сказку клюющей носом Ксении. Вот дочка засопела, закрыла голубые глазки. Откладываю книжку, руки предательски дрожат, сердце готово выпрыгнуть из груди. На ватных ногах бреду на кухню, капаю в стакан валерьянку. Что это было? Сон? Явь? Щелчок. Этот звук я буду помнить всегда. Все двадцать пять лет, до самой смерти.
