Железная воля [Иосиф Ионович Дик] (fb2) читать онлайн

Иосиф Дик Железная воля

Иосиф Иванович Дик родился в 1922 году в Москве, в семье старого большевика.

Мальчик рано стал читать и пробовать свои силы в стихах и рассказах, посвящённых школьным и пионерским делам. А когда началась Великая Отечественная война с фашистами, студент первого курса Ленинградского горного института Иосиф Дик ушёл на фронт. Он стал пиротехником — специалистом по снаряжению и разрядке авиабомб.

После тяжёлого ранения Иосиф Дик возвратился с фронта в Москву и в 1943 году поступил в Литературный институт имени Горького. Спустя три года он выпустил свою первую книгу рассказов для детей «Золотая рыбка». Потом у него вышли в свет другие книги: «Огненный ручей», «В нашем классе», «На буксире», «Девчонки и мальчишки», «Синий турман», «Коза на вертолёте», «В дебрях Кара-Бумбы». В этих книгах много юмора и жизнерадостного настроения, и рассказывают они о жизни нашей школы, о хороших делах ребят и взрослых людей.

Рисунок на обложке

А. Иткина.

ЛОДОЧНЫЙ МОТОР

В воскресные дни мальчишкой-первоклассником я очень любил гулять со своим дядей по Москве. Дядя Сима работал в каком-то статистическом управлении и частенько говорил, что ему по ночам снятся цифры. Он был невысоким и полным, с толстой шеей и бритой головой. Я замечал, что у дяди Симы левое ухо было маленькое, а правое — побольше, но ему об этом не говорил. А это, вероятно, оттого, что он всё время дёргал себя за правое ухо.

Зимой ли это было или весной, мы выходили из дому часов в одиннадцать и первым делом направлялись в маленькое кафе. Здесь дядя брал для меня пирожное и чай, а сам выпивал бутылку пива.

— Ну как, увеличил баланс? — спрашивал он меня, когда я, оканчивая завтрак, пытался ложечкой подцепить со дна стакана нерастаявший сахар. — А теперь куда пойдём? За Можай или ближе?

Довольный, отдуваясь, я хлопал себя по животу и тут же отвечал:

— Давай за Можай!

Дядя вытирал платком мой нос и, напевая военный марш — я вёл на губах партию барабана, — выходил из кафе.

Шагали мы с ним, куда ноги приведут. Шли на Пушкинскую площадь, где в огромных окнах редакции газеты «Известия» красовались любопытные фотографии. Отправлялись в Сокольники на «собачью» выставку, где однажды видели самую настоящую охоту. Там в деревянную нору была посажена лиса, а на неё натравливали фокстерьера. Заглядывали мы также в окна маленького завода, за которыми бухал паровой молот, рассматривали в витринах комиссионных магазинов фарфоровые сервизы с портретами каких-то графов, курительные трубки и парусные корабли из слоновой кости с сигнальными фонарями на мачтах.

А однажды в тёплый майский денёк мы поехали на Коптевский рынок. Народу здесь было полно. В одном ряду продавались автомобили. Они были всех видов: приземистые и узкие, чёрные и оранжевые, с откидным тентом и без тента, с разбитыми фарами и хромированными буферами. Тут же можно было купить и покрышку, и камеру, и канистру для бензина, и аккумулятор — короче говоря, весь автомобиль в разобранном виде.

Над другим рядом раздавался оглушительный рёв: там продавались мотоциклы.

И вдруг среди мотоциклов мы увидели лодочный мотор. Он был похож на вертящийся круглый табурет, который ставят к роялю. Прокопчённый и замасленный, он лежал на газетке, и ржавые его лопасти врезались в землю. Продавала его какая-то женщина. Дядя поставил мотор на подвернувшийся кирпич и начал осматривать.

— Работает? — спросил он.

— За милую душу тарахтит, — отозвалась женщина.

— Сколько весит?

— Да кто его знает… Муж говорил, килограммов двадцать.

— А как его попробовать?

— Накинь верёвочку вот на этот кружок и дёрни за неё! — И женщина сама обмотала шнурком магнето.

В бензиновом баке плескалось горючее. Дядя дёрнул за верёвочку, и тут же мотор взревел. Нас заволокло белёсым дымом, оглушило треском и осыпало пылью, которая взмыла от вертящихся лопастей. Дядя, державший мотор, завибрировал всем телом.

— Как его остановить?! — прокричал он, еле-еле сохраняя вертикальное положение.

— Да тут какую-то кнопку надоть нажать! — забегала женщина. — Эх, как его раскрутило!

— Товарищи! — крикнул дядя мотоциклистам. — Остановите!

Наконец с помощью какого-то человека в кожаных штанах спасительная кнопка была найдена, и мотор, чихнув два раза, будто недовольный, заглох.

— Кто ж его без воды пробует? — укоризненно покачал головой наш спаситель. — Эдак его и запороть недолго. — И он пошёл дальше, перекинув через плечо, как солдатскую скатку, мотоциклетную покрышку.

— Ну и штучка, хороша! — сказал дядя и обернулся ко мне. — Покупаем, а? Поедем на дачу, рыбку будем ловить, в поход отправимся!..

— Конечно, покупаем! — ответил я, потому что сразу себе представил путешествие на лодке по бурным волнам, разные штормы и громы и открытие неизведанных островов. С дядей, я знал, не пропадёшь.

Домой мотор мы везли на такси, и дядя и я запачкали маслом себе брюки. А потом на дядю, когда он взял покупку на плечо, потёк из бака бензин. Но это, конечно, была не беда, если не считать того, что дядя дома боялся закурить.

Мы соорудили над ванной деревянный помост — это я принёс из сарая доски — и привернули к нему, как мясорубку, специальными винтами мотор. Потом стали напускать в ванну воду. Вскоре «озеро» было готово. Я позвал всех соседей и тётю Машу, дядину жену.

Дядя начал запуск. Дёрнул за шнурок раз — мотор не завёлся. Дёрнул два — только фыркнул. Дёрнул ещё — не помогло.

Тётя Маша похлопала дядю по лбу и ушла в комнату.

— Дай-ка теперь я! — сказал токарь Павел Артемьевич и так рванул за верёвку, что всё сооружение с досками и мотором упало в ванну.

Через минуту всё опять было восстановлено.

— А что, если горячей воды в ванну налить? — вдруг предложил токарь. — Ей-богу, заведётся!

— Идея! — согласился дядя.

Мы зажгли газовую колонку.

Когда кипяток заполнил ванну, дядя плюнул себе в ладонь.

— Расходись! — решительно сказал он. — Пан или пропал!

И тут свершилось чудо. Мотор завёлся! Вода бешено забурлила и бросилась через край ванны. Горячие брызги полетели в нас. Этого никто не ожидал.

Мы выскочили в коридор. Из ванной повалил чёрный дым, на паркет хлынула вода с облаком молочного пара, и в коридор ворвался оглушительный треск.

— Маша! — радостно закричал дядя, стоя на пятках. — Смотри, работает!

Тётя на секунду приоткрыла дверь своей комнаты:

— Ты совсем тронулся! Тут ведь пожар будет!

Но такое обстоятельство дядю не очень огорчило. Его подбадривала наша поддержка. Я кричал и хлопал в ладоши. Токарь говорил:

— Покупка законная! Теперь в самый раз её обмыть!..

После этого вечера, помнится мне, дяде ни разу не удалось запустить мотор в холодной ванне. Тётка над ним смеялась:

— А кто же тебе реку будет подогревать?

Дядя стал приглашать к себе по воскресеньям разных мастеров, и поэтому на время наши прогулки прекратились. Но всё равно я к нему приходил в выходные дни. Мастера собирали и разбирали мотор, меняли состав смеси бензина с маслом, регулировали магнето, дёргали за верёвку бесчисленное количество раз — и всё было впустую!

Из тёткиных разговоров получалось, что из-за мотора дядя совсем забросил работу и семья уже начала влачить жалкое существование. Оказывается, дядя — эгоист и не хочет уюта. Он любит грязь и бензиновую вонь и стал водиться с какими-то типами, которые его обдуривают. У других мужья — солидные люди, а дядя, оказывается, теряет уважение всех знакомых: ходит весь в пятнах на шляпе и на пальто.

Но я с такими разговорами тёти Маши никак не мог согласиться. Наоборот, дядю за последнее время я куда больше полюбил. У него в доме появились разные гаечные ключи и плоскогубцы, он ходил по дому в промасленных и лоснящихся, как кожа, штанах, и руки он мыл уже не мылом, а керосином и вытирал их какой-то рваной тряпкой. Я готов был пойти к нему в сыновья, и, если бы не моя собака Стёпка, которую не любила тётя Маша, но с которой я не мог расстаться, я давно бы ушёл к нему.

Но вот однажды в воскресенье, когда я пришёл к дяде, тётя Маша, открывая мне дверь, радостно сказала:

— Слава богу, отыгрался твой дядька! Забросил свою игрушку! И ты иди-ка лучше домой.

В полутёмном коридоре я заметил в углу сиротливо стоявший лодочный мотор. Лопасти и бак с него были сняты. Видно, кто-то пытался его опять разбирать, да потом раздумал.

А вскоре в Москве началась жара. Мои папа и мама уехали в санаторий на Волгу, а меня отправили к тёте Маше на дачу.

Наш домик с толевой крышей и кособоким крыльцом стоял в трёх километрах от Икшинского водохранилища.

С утра до вечера я вертелся на лодочной пристани. Смотрел на рыбаков, которые привозили с того берега вёдра живой рыбы, помогал рыболовам устанавливать на лодках «подъёмники» и, главное, нырял с мальчишками без счёта прямо с пристани в канал.

Тётя Маша мне сказала: «Ты смотри не утони, а то я отвечать за тебя буду» — и, получив ответ: «Честное слово, не утону», — моими речными делами больше не интересовалась. И это было кстати.

Тут у меня на берегу завёлся друг Толяй, сын заведующего лодочной станцией, худощавый, загорелый мальчишка с выбитым передним зубом. Ему было лет двенадцать, и делали мы с ним что хотели: прицеплялись за движущиеся баржи, варили уху из рыбёшки, позаимствованной у рыбаков, «топили» девчонок.

Как-то раз дядя привёз на дачу мотор. Я знал, что он его уже трижды относил на рынок и предлагал в комиссионный магазин, но его почему-то никто не брал.

Наутро, положив (потихоньку от тёти Маши!) на правое плечо подушку, а на неё мотор, дядя отправился со мной на водохранилище. По дороге он несколько раз останавливался, опускал мотор на землю и подолгу осматривал его. Я предлагал свою помощь, но дядя, сказав, что «он» лёгкий, дал мне нести только верёвочку. Пот с дяди тёк ручьями, но он весело мне подмигивал и говорил:

— Любишь кататься — люби и саночки возить! Сегодня мы его обязательно запустим. Поедем отсюда к чёрту на кулички, вылезем на берег и будем бегать, как Робинзон и Пятница. Хочешь? Я даже хлеба в карман захватил. А знаешь, я ещё мальчишкой мечтал о таком моторе. Особенно хотелось мне рулить…

Ну как дядя угадывал мои желания! Мне тоже думалось: вот сядем сейчас в лодку, запустим мотор, а потом я — за руль! Повороты буду делать, зигзаги и к какому берегу захочу, к такому пристану.

Взяв на лодочной станции однопарную шлюпку, мы укрепили на ней мотор, и я выгреб на середину разлива. Дёргали мы с дядей за верёвку часа полтора. Мотор даже не чихнул. Наконец дядя снял с себя рубашку и лёг на дно лодки.

— Чёрт с ним! — сказал он. — Всё равно приятно, что у нас мотор. Суши вёсла!

Мимо нас проплыл белоснежный пароход. Какой-то пассажир помахал нам соломенной шляпой: дескать, хорошо на моторке!

Вода в заливах, окаймлённых дремучим лесом, была словно чёрная тушь. На красных пузатых бакенах сидели чайки и удивлённо поглядывали на автоматически зажигающиеся лампочки. А справа и слева от водохранилища, похожего на огромное озеро, лежали зелёные луга, перелески и снова луга.

Вдали, на возвышенностях, стояли речные маяки, словно трёхногие марсиане с глобусными головками.

Потом я опять взялся за вёсла, и мы подъехали к берегу. Он был пустынный. Мы развели костёр и на тоненьких прутиках поджарили свой хлеб. В лесу я нашёл землянику, собрал полную пригоршню и сказал дяде:

— Закрой глаза, открой рот!

Он жевал землянику и не открывал глаз до тех пор, пока не проглотил её всю.

В этот день мы объездили два залива, причаливали к затопленным деревьям и забирались на их макушки.

Домой дядя снова тащил три километра на подушке свой мотор и приговаривал:

— Нет, а здорово мы с тобой отдохнули, а?

У калитки нас встретила тётя Маша.

— Опять за старое, Серафим?! — сказала она. — Меня не слушаешь, так хоть бы людей постыдился. На кого похож: брюки подвернул, босой, шея в саже… Смотреть даже противно! А ведь ты начальник отдела…

И тётя почему-то стукнула меня по спине.

Вскоре тётя Маша уехала на целый день в Москву, а я на даче остался один. Я пригласил к себе в гости Толяя (он приехал на велосипеде) и показал ему мотор.

— Не работает? — спросил он.

— Нет.

— Чепуха! — заявил Толяй, — У меня заработает.

Он, оказывается, уже однажды возился у себя на лодочной станции с таким мотором.

Мы привязали мотор к велосипедному багажнику и повезли на водохранилище.

Толяй жил неподалёку от лодочной станции. Он принёс бутылку чистого авиационного бензина, и мы установили мотор на лёгкую шлюпку,

Я отгрёб подальше от берега, и Толяй дёрнул за верёвку. Мотор так рванул вперёд, что мы чуть-чуть не выпали из лодки! Под носом зашумела вода.

— Хватай за руль! — закричал я и кинулся к Толяю.

В этот момент тонкая, а может быть, и подгнившая доска на корме, к которой был прикреплён мотор, разломилась, и наш мотор бухнулся в воду.

— Ты что сделал?! — закричал я и схватил Толяя за воротник. — Прыгай за ним!

— Отпусти, — сказал Толяй. — А то банок заработаешь… Что же делать? Здесь глубина — семь метров!

Проплыл быстроходный катер, большая волна отнесла нас в сторону, и через минуту мы уже не могли точно сами себе указать, в каком месте были погребены три лошадиные силы.

Ехать на велосипеде с водохранилища Толяю было легко. Но мне тяжело: душа у меня разрывалась от горя. Дядька, я чувствовал, меня, пожалуй, убьёт за такую потерю. Да и от тётки влетит. Хоть она и была против мотора, но всё-таки это вещь и денег стоит. Провались пропадом вся эта дача и всё это водохранилище! И надо же было сегодня туда поехать! Да и от мамы попадёт: она ведь должна будет заплатить деньги за мотор…

На даче за столом сидели уже приехавшие из города дядя Сима, тётя Маша и с ними какой-то человек в галстуке и в очках.

— A-а… племяшек, купался? — сказал дядя. — Вот познакомься, инженер Соломон Моисеевич, самый что ни на есть конструктор этих лодочных моторов. Готовь наш аппарат. Он его живо наладит. И сегодня же мы отправляемся в ночной поход.

Тётя Маша опять постучала рукой себя по лбу и принялась разливать чай.

— А чего его готовить? — тихо сказал я. — Он уже… готов.

— Что же, ты его уже отнёс на канал? — поинтересовался дядя.

— Да.

— И где ты его оставил?

— На дне, — ответил я в открытую. — Мы стали запускать, а он… он потонул.

— Утонул? — обрадованно спросила тётя и, подскочив ко мне, поцеловала меня. — Вот умник! Вот спасибо! Честное слово, утонул?

А дядя ни слова мне не сказал. Он задумчиво подпёр кулаком подбородок и стал смотреть в окно, за которым искрилась полоска водохранилища и виднелся высокий серебряный маяк, похожий на марсианина.

ЗАПАЛ

Утром Петя проснулся от осторожного постукивания в окно. Перед домом, в саду, густо заросшем кустарником, стоял Лёвка. Босые ноги у него блестели от росы.

— Мать дома? — воровато обернувшись, спросил Лёва.

— Нету. На базар уехала, — зевнул Петя и ожесточённо стал протирать кулаками глаза. Вчера он допоздна читал книгу о войне, и теперь всё тело было тяжёлым и вялым.

— Дело есть, — сказал Лёвка. — Тут недалеко пройтись. Пойдём?

— Неохота, — отмахнулся Петя, — посплю ещё.

— Давай, давай, одевайся! — настаивал Лёва.

Лёва жил от Пети через два дома, и встречаться по своим мальчишечьим делам они могли каждый день, иногда даже ночью, если уговаривались идти на рыбалку. Но на сегодня никакого уговора не было, а Лёвка пришёл чуть свет.

Что это за дело у него?

Село просыпалось. Был воскресный день.

Хлопая калитками, из палисадников выходили приодетые колхозницы в белых платках, в вышитых кофточках. Шлёпая босыми ногами по пыльной дороге, они несли на базар бидоны с молоком, корзины с яблоками и помидорами, яйца, сметану. Могучие волы, запряжённые парой, безразлично тянули скрипучие повозки. На них стояли корзины с овощами. А на том месте, где раньше была недавно сгоревшая изба, уже белел низкий сруб. На нём верхом сидел дядя Матвей и топором отваливал от бревна щепу.

За село ребята выбежали быстро и весело, с ходу слетели в овраг. Место было знакомое. Здесь они не раз пекли в золе картошку. Овраг был в рост человека. С одной стороны обрывистый, с другой — пологий. Во время войны по нему проходила оборона фашистов. Сейчас где-то в кустах свиристела пичужка. Стояла приятная тень, пахло сыростью. Лёва шёл, раздвигая заросли орешника. Петя, идя за ним, остерегался, чтобы оттянутые кусты не выхлестнули глаза. Под ногами, пробившись сквозь листву, двигались солнечные пятна. От этого рябило в глазах и казалось, что земля шатается.

— Ну чего ты меня сюда завёл? — уже несколько раз спрашивал Петя.

— Погоди, погоди, — отвечал однообразно Лёва, — Увидишь — ахнешь!

Наконец над грудой свежесорванных листьев он остановился и сказал:

— Смотри!

Листья, шурша, отвалились к Петиным ногам. Два небольших снаряда с зеленоватой окисью на корпусах и позеленевший от времени запал от гранаты тускло поблёскивали на солнце.

— Ну? — вскинул сияющие глаза Лёва. — А ты не хотел идти… Это же самые настоящие снаряды!

Лёва, как маленького ребёнка, любовно подхватил снаряд и положил на руки.

— Ты смотри сюда. Вот эта часть — головка. Она как стукается об землю, так взрывается. А эта часть — гильза. В ней порох запрятан. Он такой разноцветный, как конфеты. Мне его один военный показывал. Мы их сейчас домой возьмём и там раскупорим. Головки выкинем, а порох пригодится.

Дрожащими руками Петя поднял с земли снаряд. Если бы не Лёва, он вообще бы побоялся к нему подойти — ещё, чего доброго, взорвётся! Но при Лёвке бояться нельзя. Он ребятам может рассказать, что Петя трус. А Петя не трус. Он просто не хочет баловаться со снарядом. Вот в соседней деревне мальчишки нашли мину и добаловались! Одному палец оторвало, другому осколок в бок попал…

— Пошли, потом рассматривать будем! — сказал Лёва, запихивая в карман запал от гранаты. — Да ты не бойся — снаряды в руках не взрываются. Их и кидать можно. Во как!

Лёва высоко подкинул снаряд и поймал его. Петя, осмелев, тоже легонько подкинул свой.

Шагал Петя быстро. Ему приходили в голову всякие смелые мысли. «Во-первых, — думал он, — снаряд можно на ходу перекидывать из рук в руки, потом можно его покатить по земле, как брёвнышко… А ещё интересно бы положить его на плечо и нести возле самого уха».

После таких мыслей он почувствовал себя и впрямь бесстрашным человеком.

— Сейчас пойдём ко мне, — говорил Лёва. — У меня тоже все ушли. Возьмём молоток и — чик-чик! — разом всё обделаем. А из запала свисток милицейский сделаем…

Припекало. Солнце поднялось уже высоко, и ни одно облачко не закрывало его спокойного сияния. Стояло погожее бабье лето. На сжатых полях стрекотали мириады кузнечиков. В голубом небе, курлыкая, учительской галочкой летели журавли.

Входя в село, ребята засунули снаряды под рубашки. Около нового сруба их окликнул дядя Матвей:

— Эй, что несёте? Огурцы чужие?

— Не! — задорно улыбнулся Лёва. — Не угадали.

Когда вошли во двор и заперли за собой калитку, Петя устало присел на скамейку.

— Искупаться бы сходить…

Интерес к снаряду у него уже немного остыл. Всё оказалось простым и обычным. Так можно нести и любой кусок железа.

Лёва тоже порядком устал. До оврага было с километр ходу, а снаряды весили килограмма по три каждый.

— Пойдём окунёмся, — согласился он, — Только я сначала эти штуки за сарайкой зарою, а ты, хочешь, почисти пылью запал. Блестеть будет…

Зажав между большим пальцем и мизинцем трубочку запала, Петя стал протирать её пылью. После нескольких движений трубочка из ярко-зелёной превратилась в серо-зелёную, потом этот цвет поблёк, и вскоре за оставшимся сизым налётом уже стали проступать жёлтые блестящие царапины. Запал был сделан из латуни.

«А что, если трубочку разрезать ножом и посмотреть, как там устроено?» — подумал Петя и вытащил из кармана самодельный складной нож. Положив трубочку на скамейку, он надавил ножом на кончик запала. Трубочка смялась. Петя нажал посильнее, и вдруг что-то огненное, что-то очень страшное ударило ему в лицо, в рот, в уши, разбросало руки и опрокинуло на спину.

Очнулся он через минуту. Боли никакой не было. Только на груди лежал тяжёлый камень и мешал дышать. «Умираю…» — подумал Петя и Дико закричал. И сразу кто-то сильный подхватил его, положил на мягкое. Пахнуло сеном, и снова в нос ударил тошнотный запах крови. Издалека донёсся чей-то голос, очень похожий на голос дяди Матвея:

— Ах, сорванцы, что наделали!

Петя ясно различил эти слова, понял, что дядя Матвей подхватил его на руки, но всё это как-то проходило мимо сознания. И только один, вдруг неизвестно откуда надвинувшийся женский голос не давал ему покоя. Этот голос выкрикивал одно и то же:

— Петенька, боже ты мой! Петенька!

— Мальчик, проснись! Уже завтрак!

Тёплая женская рука осторожно поглаживала по плечу. Петя сладко потянулся, выпячивая грудь, поднял веки… и ничего не увидел. Испуганно схватился за глаза и, почувствовав на них повязку, сразу вспомнил вчерашнее.

— Где я? — чуть слышно спросил он.

— В больнице, в больнице! — торопливо ответила женщина. — Не волнуйся. Сейчас завтракать будем.

Петя помолчал. Потом, чётко выговаривая каждое слово, медленно спросил:

— А как же я есть буду? Я же не вижу!

«Не вижу!» У Пети внутри похолодело. Ему нестерпимо захотелось сорвать повязки и выскочить из этой жуткой темноты. Но руки не повиновались. Он почувствовал, что от ощущения какого-то нарастающего страха у него начинают путаться мысли.

Скорей, скорей заговорить о чём-нибудь! Но вдруг горло сжала спазма. Петя всхлипнул.

— Ну вот, здравствуйте пожалуйста! — с мягкой укоризной сказала женщина. — Лучше раскрывай-ка рот.

Пете в зубы ткнулась ложка. Каша обожгла губы. Петя отдёрнулся и поморщился.

Женщина подула на ложку.

— И что плакать? — сказала она. — Приедет профессор, посмотрит, и тогда станет ясно: плакать или не плакать.

И Петя услыхал, как несколько мужских голосов около него ответили:

— Верно! Верно!

Пете стало веселее. Значит, не он один такой. После завтрака санитарка Фрося взбила подушку, поправила одеяло и вышла. Петя разговорился с соседями по палате. Их было двое. Один Борис Фёдорович — бывший лейтенант (он Пете понравился сразу), другой — старшина Афанасий Дмитриевич. Они были ранены во время войны, но до сих пор не могли избавиться от разных осложнений. Свет они видели, но плохо. Еле-еле различали предметы.

— Ох, и лежать же надоело! — как взрослому, признался Пете лейтенант. — Лежишь себе и думаешь: провались оно всё пропадом — тоска зелёная! И только одно утешает: не зря пострадал.

— Вам-то что, — вздохнул старшина, — вы-то будете хорошо видеть. А мне-то как придётся — не знаю. Но тоже не робею. Слепой, а жизнь дороже.

Старшина громыхнул спичечным коробком.

— А ты, хлопчик, как пострадал?

Петя почувствовал, как под повязкой вспотели щёки. Ему стало стыдно.

— У меня запал взорвался, — тихо признался он, — Я его ножом разрезал.

— Что?! Что?! — приподнялся на постели старшина. Под ним зазвенели пружины. — Запал взорвался?!

Голос старшины был злой, нехороший. Петя сжался в комок. Ему показалось, что старшина встаёт с постели и направляется к нему. Он готов был закричать: «Я не виноват! Это меня Лёвка научил!» — но тут в палате скрипнула дверь, и Фрося позвала:

— Мальчик, к профессору, на осмотр!

Петя был рад приходу санитарки. Она такая добрая и ни о чём не расспрашивает.

Пособив надеть халат, Фрося осторожно вывела Петю в коридор. Он впервые шёл вслепую. Он старался представить себе, что играет в жмурки и ничего тут страшного нет, но всё же инстинктивно ступал по-кошачьи, словно перед каждым шагом его ожидала яма. В голове стоял один вопрос: что скажет профессор?

Он не видел, как вошёл в полутёмную комнату с занавешенным окном. Не видел, что его окружили врачи, а перед ним уселся профессор в белой шапочке и в очках, вырезанных в форме полумесяца.

С головы начали снимать повязку. Женский голос докладывал:

— Хлопов Пётр. Одиннадцать лет. Ранен при взрыве запала. Пытался разрезать его ножом. Лёгкий ожог рук и помутнение хрусталика на обоих глазах.

— Ну-с, голубчик, держи голову так.

Петя услыхал старческий голос и почувствовал, как мягкие пальцы приподнимают его за подбородок.

В руках профессора поблёскивал офтальмоскоп — круглое зеркальце на палочке. Жёлтый зайчик, отражённый зеркальцем от маленькой, но яркой лампочки, поплясал у Пети на лице и скатился на правый глаз. Петя зажмурился. Увидел свет. Правда, он был похож на свет далёкого фонаря в ночи. Фонарь будто под ветром раскачивался из стороны в сторону.

— Замечаешь?

— Замечаю.

— Хорошо видно?

— Нет, мутно.

Профессор долго не отпускал Петю. Он просил то поднять глаза кверху, то опустить вниз, то смотреть в стороны.

Потом, положив руку на плечо, сказал:

— Ну-с, голубчик, будем лечить.

После обеда к Пете пришла мама. Она сидела на краешке постели и гладила его по волосам. Большой кусок пирога Петя жевал молча. Он чувствовал, что между ним и матерью встала какая-то преграда. И эта преграда — он сам, его баловство с запалом. Мама одевала его, кормила, отдавала самые лучшие куски (Петя замечал это), если он болел — просиживала с ним целые ночи. Да что только не делала мама, чтобы Петя рос красивым и здоровым! А он? А он взял и в одну секунду поломал мамины труды. Ну, куда он теперь годен — слепой? Как он сможет помогать маме под старость?..

С матерью Петя простился холодно, хотя ему до слёз было жалко её. Но побороть себя он не мог.

Вечером Борис Фёдорович рассказывал сказку. Сказка была про Ивана-царевича и Василису Прекрасную. Лейтенант очень здорово умел менять голоса. Царь Берендей, и Кощей Бессмертный, и Василиса Прекрасная говорили у него по-разному.

Старшина то и дело с азартом перебивал:

— Ну, а дальше что?

В палатной тишине Пете ясно представлялось подземное царство Кощея, такое страшное, с ведьмами, чертями и бушующим огнём. А сам Кощей был просто-напросто скелетом. Такой скелет Петя видел в биологическом кабинете школы. И почти как наяву Петя увидел погоню за Иваном-царевичем.

Засыпая, он подумал: «Вот чудно как! Взрослые люди, а рассказывают детские сказки!..»

Сентябрьские погожие дни сменились беспрерывными дождями. Каждое утро Пете закапывали что-то в глаза и шприцем кололи руку. После укола Петя хватался рукой за лоб и, посасывая сквозь зубы воздух, взад-вперёд молча ходил по перевязочной — терпел. Повязка с головы у него была уже снята, но, как он ни пытался, поднося к глазу, рассматривать какой-нибудь предмет, увидеть всё равно ничего не мог. А солнце, которое иногда проглядывало сквозь тучи, казалось ему тусклым и расплывшимся.

Между завтраком и обедом, если не крапал дождь, Петя обычно выходил во двор с Борисом Фёдоровичем. Гулять с ним было интересно. Он угощал семечками и часто рассказывал о фронтовой жизни. А ещё они подходили к барану, который щипал траву. Петя со смехом крутил его за рога, а потом давал обнюхивать руки. Мокрый нос барана доверчиво тыкался в ладони.

За эти дни Петя передумал о многом. Его мысли часто останавливались на Лёвке. К нему была лёгкая зависть. Вот он сейчас гуляет на свободе, ходит, учится, а Петя лежит. И вместе с этим Петя очень волновался за товарища: как бы Лёвке не вздумалось разбивать молотком снаряды…

Он хотел было о Лёвкином житье-бытье порасспросить у мамы, но, чувствуя, что она зла на Лёвку, расспрашивать не решился.

Но однажды, к Петькиному удивлению, мама сказала:

— Это тебе от Лёвки, — и сунула в руки большой пахучий шар.

Петя оставил яблоко до вечера. После ужина, оторвав зубами большой кусок сладкой мякоти, Петя вдруг обнаружил в яблоке записку. Она была свёрнута трубочкой. Такой способ передачи для Пети был не нов. Яблоко протыкается гвоздём, а потом в дырку запихивается записка. Но в больнице это была большая радость. Прочесть записку Петя не мог, а показывать никому не стал. Мало ли что может Лёвка там написать! Так, непрочитанную, и запрятал в тумбочку.

Петя ждал операции. Об этом ему не раз говаривали и врачи и профессор. И даже, как у большого, спрашивали разрешения. Петя согласился. Он знал, что с операцией к нему должны прийти и школа, и товарищи, и санки, и многое другое, по чему он уже успел соскучиться. А без каких-то там хрусталиков, которые удалят, как сказал профессор, он обойдётся. Их вполне заменяют очки.

И вот однажды утром Петьке не подали завтрака. У Пети началась неприятная дрожь. Он предчувствовал, что сегодня с ним произойдёт нечто особенное.

Действительно, вскоре в палату вошла сестра.

— Петя, на операцию! — сказала она весело и взяла его за локоть.

В большой операционной пахло спиртом. Петю положили на стол. Руки ему привязали к столу бинтами, а на ноги навалилась сестра. Сердце стучало так часто и сильно, что казалось, вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Пете дали выпить какой-то порошок. Сердце мало-помалу успокоилось.

— Ну-с, голубчик, сейчас мы тебе подарим свет, — слышал Петька то удаляющийся, то приближающийся голос профессора. — Только не бойся, больно не будет.

Запах спирта ударил Пете в нос. Что-то кольнуло в правый глаз, и Петька почувствовал, как вслед за этим по глазу начали чем-то скрести. Боли не было. И вдруг — свет! Обыкновенный свет электрической лампочки ударил в глаз. Над глазом двигались чьи-то руки.

— Вижу! Вижу! — закричал Петя. — Я вас вижу!

— Ну и смотри на здоровье! — отозвался профессор.

Он был бородатый и усатый.

Нервы у Пети были напряжены. Больше сдерживаться он не смог и заплакал…

В свою палату Петя плыл на носилках. Ночью он не спал. Боялся, что, заснув, резким движением может случайно повредить глазам. Глаза болели. Лёжа на спине, он с завистью слушал лёгкий храп Бориса Фёдоровича и тоненькое посвистывание старшины. Петя думал о том, что глаза — самое основное в жизни. Правда, это была не его мысль, а мысль старшины, но понял её Петя очень ясно только сейчас, в первые часы своего прозрения. Раньше он об этом не задумывался, как вообще не думал о своём здоровье. Шёл дождь, и мама велела надевать калоши. Стоял на улице мороз, и мама завязывала горло шарфом. А Петя злился на неё. «Кутает, как маменькиного сыночка! — думал он. — Всё равно выйду на улицу и сниму». Теперь же ему очень хотелось, чтобы сейчас на постели сидела мама. Петя никогда-никогда не покинет маму, когда вырастет большой!

Под утро он заснул.

…Зрение улучшалось быстро. На пятый день врачи позволили повязку снять, и Петя уже самостоятельно мог ходить по больничным коридорам. Предметы и люди виделись ему ещё как в тумане или как в речной воде. Петя подходил к столу и с тихой радостью говорил: «Это стол!» Точно так же он узнавал и стулья, и шкафы, и кровати. Такая же радость была и в первом классе, когда Петька впервые из слогов научился составлять слова.

Он замечал, что надпись в коридоре «Не курить» с каждым днём вырисовывается всё лучше и лучше.

За день до выписки Петю вызвали в перевязочную. Врач усадил его перед таблицей, на которой были напечатаны буквы, уменьшающиеся в размере, и стал подбирать очки.

— Ну, как видно?.. Ясно? — спрашивал он, вставляя в специальную оправу выпуклые стёкла.

— Не… не очень, — отвечал Петя. — Всё расплывается.

— А ну-ка, попробуем вот это стёклышко. Прочитайте пятую строчку.

— Лучше. Ой, здорово как! Н, К, М, Б, Ы, Ш!

Петя прочитал и последнюю строчку. Шрифт её был совсем мелкий.

— Молодец ты у меня! — сказал врач. — В очках будешь сто процентов видеть!

«Четырёхглазый буду! — подумал Петя. — Ребята задразнят. А вдруг и Лёвка заступаться не будет?»

Но очки, которые сидели на носу, он снимать не собирался. Смотреть через них было удивительно приятно. Особенно за окно. Там уже лежал снег. Под солнцем он сверкал и слепил глаза. От больницы уходила санная дорога. Она была прямой и тянулась к лесу. Если идти по этой дороге, то можно прийти к своему дому. Иней лежал на стёклах, и Петя очень чётко различал причудливые его узоры.

Из перевязочной Петя побежал к себе в палату. Борис Фёдорович нашёл, что Пете очки к лицу. И даже сам примеривал их. Чтобы рассмотреть Петю в очках, он приближался к нему вплотную, нос к носу. Потом Петя присел возле тумбочки. На второй полочке, за коробкой зубного порошка, лежала записка от Лёвки.

Петя развернул её. Теперь он сможет её прочитать.

«Петя, здорово! — писал Лёвка. — Мне трудно тебе писать, потому что во всём виноват я. Мы с тобой были большие дураки. А снаряды, закопанные за сараем, я отдал дяде Матвею. Он влепил мне затрещину. Приходи быстрей, будем учиться вместе. Я тебе во всём помогу».

Петя разорвал записку. На сердце у него стало светло и хорошо. И какой Лёвка всё-таки хороший друг: «Я тебе помогу».

Петя задумался. Вот он видит — пусть без очков еле-еле, но видит, а ведь могло быть и так, что… нет, об этом даже трудно подумать.

И, чтобы развлечь себя, Петя вслух стал читать журнал «Огонёк», который лежал на тумбочке. Лейтенант и старшина попросили читать громче. Читал Петя до вечера. Он никак не мог оторваться от этих чудесных мелких строчек и разноцветных картинок.

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

В детстве я частенько слыхал, как мама говорила отцу:

— И что ты за человек! Ну ладно, я понимаю — ты занят, ни в кино, ни в театр не ходишь. Но хоть бы один раз догадался принести мне что-нибудь хорошее — ну, духи, что ли. Мне и самой нетрудно купить, но так хочется, чтобы ты подарил…

Отец преподавал в педагогическом институте географию. Дома, как мне казалось, он читал всегда одну и ту же толстую книгу. Он поднимал широкое доброе лицо, хватался за курчавые чёрные волосы и, глядя перед собой, шептал:

— Ой, убегу когда-нибудь на Мадагаскар! Убегу!

— Ну и беги, — отвечала мама. — Может быть, ты там перевоспитаешься.

Но однажды он пришёл домой сияющий и довольный.

— Ну-с, теперь, кажется, в точку попал. Вынимай! — сказал он и протянул маме портфель. — Ленты, кружева, ботинки — что угодно для души…

Мама радостно поцеловала отца, зачем-то подняла меня на руки и, покружив на месте, нараспев сказала:

— Посмотрим! Посмотрим, что наш папка принёс!

Она осторожно положила портфель на стол и раскрыла его.

— И зачем ты это принёс?! — ужаснулась мама. — На что мне тройной одеколон? Бреюсь я, что ли? Ребёнок какой-то…

В глазах у неё заблестели слёзы, пузатая бутылка тройного одеколона дрожала в её руках и жалобно булькала.

Мне стало очень жалко маму.

Тогда я понял, что мы с отцом найдём общий язык. Он ребёнок, как сказала мама, и я ребёнок. И я стал к нему приставать:

— Пап, купи мне золотую рыбку, а? Мне уже не хочется с Козьмой Прутковичем играть. Он царапается.

Пушистый толстый кот Козьма Пруткович, как его называл отец, был игривый и хитрый. Садились завтракать — он первый вспрыгивал на стул и лапкой пытался зацепить бутерброд. На угрозы шипел, как змея, и опять тянулся. И вообще он казался мне таинственным. В тёмных углах под кроватями и шкафами у него были какие-то свои дела, он насторожённо заглядывал в щёлки и мяукал, будто вызывал кого-то из-под пола.

Однажды я собственным ключиком открыл буфет и попробовал немного печенья и конфет. Но вечером мама подошла прямо ко мне:

— Слушай, ты опять съел полкило конфет? Неужели мне придётся ставить французский замок?!

— Я не лазил в буфет, — ответил я. — Кто тебе сказал?

— Ах ты лгунишка! — возмутилась мама. — И тебе не стыдно отпираться? Мне кот об этом сказал!

— Кто-о?! — удивился я.

— Твой приятель — вот кто!

И тут я вспомнил, что кот действительно тёрся около ног и даже выпросил одну половинку, когда я сосал конфеты. Как он разговаривает по-человечьи, я не слыхал ни разу, но тогда подумал: а не злой ли это колдун, превратившийся в кота? Глаза у него в темноте горели холодным зелёным пламенем, и он, не выпадая на улицу, мог часами сидеть в форточке на тоненькой перекладинке.

Кроме царапин на лице и руках, особенных неприятностей, как колдун, он мне не делал, и я на него не обижался. Но, попросив о рыбке, я задумал другое.

Из сказок Пушкина, которые читала мама, мне больше всего нравилась «Сказка о рыбаке и рыбке». И особенно то место, где рыбка вдруг начинает разговаривать:

Я знал, что золотая рыбка — не простая рыбка. И появись она в комнате и будь я её хозяином, мама бы каждый день получала подарки.

— Рыбку купить? Это ещё что за новости! — удивлённо спрашивал отец. — Мать просит, сын просит — куда мне деваться? А вдруг я тебе щуку или судака принесу?

— Не… — говорил я, щёлкая языком, — мне золотую надо.

— Ну что ж, как-нибудь куплю, — наконец согласился он. — Только зачем она тебе?

— Пригодится… — ответил я уклончиво. — И даже ты обрадуешься.

Отец всегда обещал мне многое: и сходить со мной в Планетарий, и покатать на лодке в парке, и показать своего приятеля с пятью орденами. Наступал выходной день, отец завтракал и, ни слова мне не говоря, уходил в свою комнату. Когда я напоминал о его обещаниях, он отвечал: «Я сейчас… Мы уже идём» — и снова продолжал сидеть часов до четырёх. Потом за окном темнело, и идти куда-нибудь было уже поздно. Через щёлку дверей я видел, как он что-то писал или читал толстую книгу.

Я очень расстраивался, иногда плакал. Мама успокаивала:

— Ты бы уж лучше его не тревожил. Отец трудится над диссертацией, а ты ему можешь помешать.

Тут я думал, что и мама меня обманывает.

Я вспоминал слова одного доктора: «Три раза в день по десертной ложке…» — и мне было совсем непонятно, зачем вдруг отцу понадобилось изобретать какую-то новую ложку.

— Трудится. Всё сидит с утра до ночи! — недовольно говорил я маме. — Так и в Планетарий никогда не сходишь.

Но из-за того что мне нестерпимо захотелось иметь золотую рыбку, я настойчиво мешал отцу читать. И вот в один из ближайших выходных дней, захватив стеклянную банку, он пошёл со мной в зоомагазин.

Сначала мы осмотрели зоомагазин. В высоких полукруглых клетках, вделанных прямо в стену, порхали синицы, чижи, канарейки. Продавщица в синем халате, принимая чек, серьёзно спрашивала:

— Вам какой сорт птицы — второй или первый?

И сачком, как для бабочек, всунувшись наполовину в клетку, ловила покупку. Если у покупателей не было клетки, они зажимали птичку в кулак — из кулака торчала головка, очень похожая на человечью, — и, поднеся её ко рту, почему-то обязательно поили слюной. Потом засовывали птичку в карман и уходили.

Кудахтали куры… В одной из нижних клеток, будто после сытного обеда, важно крякала утка.

Мы с отцом подошли к ней. Крякать она почему-то перестала. Глядела на нас чёрными бусинками и красной лапкой, похожей на кленовый лист, почёсывала голову и молчала.

Тогда мы стали крякать, чтобы вызвать её на ответный разговор. И крякали, наверно, с полчаса, пока утка не повернулась к нам хвостом.

Рыбы в магазине почти все были золотыми. Высокая стена до самого потолка была уставлена широкими аквариумами с гранями из выпуклых ракушек. Вода в них была зелёной. От невидимых лампочек она искрилась, и со дна — так было устроено, — как жемчужины, всплывали пузырьки воздуха. Водоросли около них медленно шевелились.

Домой я торжественно нёс маленький, грубо выкрашенный аквариум. У отца в руках была стеклянная банка с золотой рыбкой. Из банки выплёскивалась вода, и отец плотно прикрыл её ладонью. Я боялся, что рыбка может задохнуться.

— Ну и представления же у тебя! — качал головой отец. — Она на воздухе жить не может, а в воде она… как рыба в воде.

Дома мы насыпали в аквариум песку и налили тёплой воды.

Целыми днями я сидел на подоконнике и наблюдал за рыбкой. В своей стеклянной комнате, то всплывая за кормом, то плавниками взбивая песок, она чувствовала себя, как в синем море. Освещённая осенним солнцем, она казалась мне живым золотом, и, как ни тянуло похвастаться, я боялся показать её своим приятелям.

Мы дружили с рыбкой. В аквариум я спустил глиняный домик. Иногда она вплывала туда через дверь, а выплывала через окно.

Я рисовал в уме, что там уже живут рыбьи дети и за маленьким столом на крошечных тарелочках они едят то, что им приносит мать. А гулять она их не пускает, потому что на улице сыро.

Когда я стучал пальцами по стеклу, как меня научил отец, рыбка, виляя хвостом, подплывала и часто разевала рот. Казалось, что она хотела открыть мне какую-то великую тайну. А что это была за тайна, я уже догадывался.

Однажды, когда дома никого не было, я осторожно вытащил рыбку из воды. Скользкая и холодненькая, она затрепетала в кулаке и начала часто-часто раскрывать ротик.

«Говорит!» — обрадовался я и поднёс её к уху. Тут я услыхал звук, будто лопались пузырьки воздуха, а за ним тихие, но разборчивые слова: «Проси у меня что хочешь! Всё тебе будет!»

— Ладно, давай! — шепнул я рыбке и отпустил её.

В воде она быстро заметалась из стороны в сторону, и я был уверен, что это она радовалась происшедшему разговору. До этого дня я ни о чём не просил её, потому что ждал, когда она перетянет из магазина всех своих волшебников и помощников.

Вечером отец сидел за столом и, отхлёбывая из стакана чай, просматривал газету. Тоненькая ложечка в стакане изредка вздрагивала и звенела. Мамы дома не было. Она понесла больной соседке жареные гренки. Я подошёл к аквариуму и, осторожно постучав рыбке, тихо сказал:

— Рыбка, рыбка, подари маме настоящие духи! Только, чур, не подводить!

И лёг спать.

На следующий день шёл снег. Отец вернулся с работы весь облепленный снегом, и мама в передней помогала ему снять пальто. Она встряхнула пальто и, услыхав, как что-то звякнуло, засунула руку в карман,

— Что это такое? — изумлённо спросила она, извлекая маленький флакончик.

— «Крымская роза»! — торжественно улыбнулся отец. — Тебе принёс!

— Кому? — переспросила мама.

— Тебе!

— Честное слово?! А почему сразу не сказал?

— Ну что за разговоры… — чуть не обиделся отец.

— Тебе,тебе! — поддержал я отца. — Ещё и не то будет!

На мои слова мама не обратила никакого внимания. Прищурившись, ещё раз посмотрела на отца, потом рассмеялась и поставила флакончик на свой столик. Духи приятно пахли, и запах чем-то напоминал мне зелёную полянку на даче. Я несколько раз с гордостью подходил их нюхать, пока не запретила мама. Видно, боялась, что разобью.

Проходя вечером мимо аквариума, я заметил, что к нему была прикреплена какая-то бумажка. На ней было что-то написано. «Письмо от рыбки!» — догадался я и, незаметно сняв его, отправился к больной соседке. Тётя Феня мне прочла:

— «Шатар-бахар-кужуй. Слушайся маму и во всём ей помогай. Трудись!» Что это значит? — спросила она, отдавая мне письмо.

— А ничего… такого… — равнодушно ответил я, боясь, чтобы тётя Феня не запомнила волшебное слово

Я вернулся домой и стал стряхивать со стола хлебные крошки, потом отнёс на кухню две глубокие тарелки. Перед сном я сам постелил постель и впервые без маминой помощи умылся. Надев ночную рубашку, я снова постучал рыбке:

— Шатар-бахар-кужуй. Рыбка, купи мне велосипед, такой, как у Лёвки! А за маму тебе спасибо!

Просыпался я поздно, часов в десять утра. Протирал глаза, вспоминал сны и обдумывал своё будущее. Отец уже был на работе, мама на кухне варила обед.

В то утро я особенно долго тёр глаза и даже дёргал себя за волосы: возле моей кровати стоял блестящий трёхколёсный велосипед!

«И как получается здорово: не успеешь сказать, а она уже — готово! — приносит, — раздумывал я, ощупывая никелированный звонок. — Вот так чудеса! Только, видно, надо трудиться!»

На велосипеде, отчаянно теребя звонок, я катался до полудня. А пришло время кормить рыбку — я ей высыпал почти весь корм.

— Откуда у тебя велосипед? — спрашивала мама.

— Ха-ха! — отвечал я, поглядывая на аквариум. — Ещё и не то будет!

После ужина я было опять полез на подоконник, но тут меня отозвал отец и шёпотом сказал:

— Ты опять к рыбке? Не надо, не проси у неё пока ничего. Пускай она немножко отдохнёт.

И я послушался отца. Действительно, такой маленькой рыбке, наверно, очень трудно было нести из магазина велосипед.

Я подолгу гулял на дворе: катался на лыжах, лепил снежную бабу. Рыбка без меня явно скучала, и я решил познакомить её с Козьмой Прутковичем. Кот и раньше вспрыгивал на подоконник, но, получив однажды хороший нагоняй от отца, только издали любовался сверкающей в аквариуме золотой рыбкой.

Новым знакомством, как мне показалось, кот остался доволен. Когда я посадил его около аквариума, глаза его сделались большими, как у куклы, он мяукнул и нетерпеливо переступил с лапки на лапку.

С тех пор стоило мне остаться дома одному, кот без опаски лез на подоконник.

Однажды я вернулся и не увидел в аквариуме золотой рыбки. На полу спиной ко мне сидел Козьма Пруткович и, потряхивая головой, что-то жадно жевал.

Я испуганно подскочил к нему и схватил за шиворот: изо рта его торчал золотой хвостик.

Я ударил кота и, дрожа от волнения, сунул руку в аквариум. Может, там что-нибудь осталось?

Но в глиняном домике не оказалось ни маленького столика, ни рыбьих деток…

И прямо в пальто, не развязывая шарфа, не снимая шапки, я упал на пол и заплакал.

Злой колдун! Злой колдун! А я хотел попросить, чтобы рыбка свезла нас на синее море, чтобы Лёвка не отнимал у меня лыжи… Мне хотелось ружьё, самолёт для будущих геройских подвигов. А теперь всё это было съедено!

В это время, красный с мороза, в комнату вошёл отец.

— Папа! — закричал я и показал на ладони золотой хвостик. — Рыбка моя… кот… убей колдуна!

Отбросив портфель, отец взволнованно присел около меня:

— Ну что ты, маленький? Перестань, ведь это пустяки…

— На синее море хотел… — всхлипывал я, — ружьё… подарков…

— Ах, ты вот о чём! — Отец закусил губу, глаза его сделались задумчивыми. — Да, братец, это, конечно, большая потеря. Сочувствую. Но, знаешь, мне думается, что и этот золотой хвостик может тебе кое в чём помочь…

Отец не ошибся. Золотой хвостик, несмотря на то что мы его выкинули, продолжал приносить мне подарки ко дню рождения и устраивать ёлки. А однажды летом мы поехали на синее море. Там, выходя на пляж, я долго кликал золотую рыбку, но она не подплывала ко мне…

И только много-много лет спустя я понял, что золотой рыбкой был отец — его любовь, его труд.

ПРО ВОВУ ТАРЕЛКИНА

Жил-был в одной школе Вова Тарелкин. В общем, это был неплохой мальчишка, однако и не совсем хороший. Дело в том, что Вова страшно любил ругаться. И ругался он через каждое слово. Такие слова, как «псих ненормальный», «дурошлёп», «индюк», летали вокруг Вовы, как осы, и очень больно жалили его друзей. А на днях к Вовиному языку прицепилось новое словечко: «чёрт». Бабушка не раз говорила: «И что ты, Вовка, болтаешь! Знай: ведь мягкое слово кость ломает, твёрдое — гнев возбуждает!» Но Вова на эти уговоры не обращал никакого внимания.

И вот однажды вечером бабушка постелила внуку постель и велела сейчас же ложиться. А Вова сказал раздражённо:

— А ну её к чёрту, эту кровать! Всё спать, спать, а когда же телевизор смотреть?

— Всему своё время, — ответила бабушка. — А вот будешь чёрта поминать, он возьмёт к тебе и явится. Хлопот тогда не оберёшься!

Но, забравшись в кровать, Вова только расхохотался.

— Эх ты, бабка, бабка… темнота! — сказал он. — Вспомнила про чертей, а они сейчас отменены. Это ведь всё пережитки капитализма!

Но только он произнёс слово «чёрт», вдруг слышит за спиной дребезжащий голосок:

— Здрасте! А кто меня звал?

Вова обернулся и ахнул: перед ним стоял самый настоящий чёрт — маленький, чёрный, будто в саже, с крысиным хвостиком и стоячими ушами, как у немецкой овчарки. Глаза у него были юркие и хитрые, а на голове — лысинка.

— 3-здравствуйте, — заикаясь, вежливо сказал Вова и протёр глаза.

— А вы зря, молодой человек, глаза трёте, — сказал удивительный гость, — я теперь от вас никуда не денусь. Я знаете чем питаюсь? Мне ни хлеба, ни сарделек не требуется, а надо только, чтобы моё имя поминали…

— А что же я с вами буду делать? — растерянно спросил Вова.

— А что вам угодно!

«Как бы от него отделаться?» — подумал Вова и спросил:

— Ну, а во двор вы сейчас можете со мной пойти?

— Пожалуйста! Хоть во двор, хоть в коридор!..

— Вот это хорошо! — обрадовался Вова. — Ну и устрою же я там потеху! Пошли!

— Спасибо за доверие! — сказал чёрт и, вскарабкавшись, как обезьяна, по Вовиной ноге, забрался под пиджак.

Дело было в воскресенье, и ребят во дворе было много. Они играли в футбол.

— Эй, вы! — закричал Вова с крыльца. — Идите все сюда! Я вам сейчас чёрта лысого покажу!

— Чего? — удивился Мишка Чугунов, пробегая мимо Вовы с мячом. — Я те покажу чёрта лысого! — и с ходу шлёпнул Вовку по затылку.

Вова потёр макушку, а чёрт захихикал:

— Хе! Хе! Скушал затрещинку? Хорошие у тебя друзья! А хочешь, я тебя со всеми чертями познакомлю?

«Куда б его деть? — подумал Вова о новом знакомом и быстро-быстро пошёл со двора. — Вот навязался на мою голову! Кажется, жил себе тихо, а тут нате вам — чёрт! — И вдруг Вова решил: — А пойду-ка я в кино! Там в темноте кому-нибудь подсуну этого чертяку — и до свиданья!»

В кинотеатре «Вулкан» шёл фильм «Встреча с дьяволом», и чёрт, увидев рекламу, закричал:

— Уй, вот красота! Своих ребят увижу! Давай бери быстрее билет!

Вова чинно стал в очередь, но перед самым окошком кассы нетерпеливый чёрт вдруг высунул из-под пиджака свою лохматую руку и попытался вырвать у какого-то мальчика билеты.

— Держите его! — закричал мальчик и схватил Вову за шиворот.

А чёрт почувствовал, что их дело плохо, и укусил мальчика за палец.

— Ой! — закричал мальчик. — Ты ещё кусаешься?!

— Нет, это не я! — сказал Вова.

— Вы будете брать билеты или нет? Мы на сеанс опаздываем! — заволновались ребята, стоявшие в очереди. — Гоните его вон!

К Вове подошёл милиционер.

— Ты как себя ведёшь? — строго сказал он. — Ты что, не читал постановление горсовета о поведении подростков на улице?

— Читал, читал! — подсказал из-за пазухи чёрт. — С ним лучше не связывайся.

— Не читал! — назло чёрту сказал Вова.

— А раз не читал, — сказал милиционер, — пойди домой, изучи этот документ, а потом уж приходи, — и выгнал Вову на улицу.

«А что, если его в урну выбросить?» — решил Вова и, подойдя к урне, схватил чёрта за ножку и вытянул его на свет.

Чёрт упал на дно урны, и вдруг из урны фонтаном забили пустые спичечные коробки, папиросные окурки, мятая бумага.

Вова бросился бежать по улице, но его остановили прохожие и велели подобрать за собой мусор.

Делать было нечего. Вова опять вернулся к урне, и тут чёрт опять к нему забрался под пиджак!

— Да что ты, Вовочка, на меня сердишься! — заюлил чёрт. — Ей-богу, я не виноват! Просто тут люди несознательные — и в кино и на улице! Ну, куда мы ещё пойдём веселиться?

«Пойду в Дом пионеров и сдам его в антирелигиозный уголок, — подумал Вова и обрадовался: — Вот это правильно! Лучшего места не найдёшь!»

Но в Доме пионеров шёл концерт, и туда пускали только по пригласительным билетам. А у Вовы его не было.

— Не бойся, со мной не пропадёшь! Я сам хочу концертик посмотреть! — вдруг шепнул чёрт. — Я тебя могу через свой вход провести.

— А как? — удивился Вова.

— Мы можем пробраться через печную трубу. Это мой служебный вход.

— Ну, это очень сложно! — вздохнул Вова. — А потом, мы ведь измажемся, как черти!

— Спасибо за угощение! — облизнулся чёрт. — Как будто мармеладку съел! А если измажемся, так мне не привыкать, а тебя я своим хвостом обмету. Ну, полезем?

«Как бы там Маринку не встретить! — подумал Вова об одной своей голубоглазой однокласснице, — А может быть, она сейчас дома?» — и сказал:

— Полезем!

По пожарной лестнице они взобрались на крышу, залезли в трубу и через пять минут выскочили из старинного камина в фойе.

В это время начался антракт, и пионеры в белых рубашках стали заполнять фойе. Они с недоумением окружили чумазого Вову. У него была сажа и на руках и на носу, а от пиджака она прямо отлетала хлопьями.

— Ой, Вовка, что с тобой? — вдруг подскочила к Вове Маринка. — Ты что, из печки вылез?

— Ага, — ответил Вова. — Это чёрт меня туда занёс.

— Да ты скажи толком!

— А я и говорю толком! — обиделся Вова. — Чёрт попутал…

— Да ты что, с ума сошёл — в таком виде являться сюда! — сказала Маринка и принялась отряхивать Вову.

Вокруг них поднялась пыль столбом. Маринка закашлялась.

А чёрт захихикал:

— Вот потеха! Вот представление! Как в аду!

— Его отсюда надо вывести! — вдруг закричали окружавшие Вову ребята.

— Ну вы поймите, честное слово, чёрт попутал… — начал оправдываться Вова. — Он у меня тут, под пиджаком, сидит. Честное слово! Вот он! — И Вова распахнул пиджак.

Но чёрт в одну секунду забрался в боковой карман и закрыл его на пуговицу.

Ребята с удивлением заглянули под пиджак, но никого там не нашли и тут же выставили Вову из Дома пионеров.

«Ну что делать? Что делать? — думал Вова. — Вот несчастный день!»

— Слушай, — предложил чёрт, — я вижу, у тебя плохое настроение. Давай сейчас заберёмся в какую-нибудь котельную и ну начнём шуровать! А? Там жарко! Дым столбом! Красотища!

— Никуда я больше с тобой не пойду! — сказал Вова. — И не приставай!

Вова вышел в скверик, сел на скамейку и горько задумался.

И вдруг Вова услышал за пазухой храп с присвистом.

Чёрт, свернувшись комочком, уже спал.

Вова толкнул его в бок:

— Ты что спишь?

— А почему бы мне не спать? Я сегодня здорово повеселился! — открыл чёрт глаза. — А потом, ты меня сегодня хорошо накормил. Ну, а после обеда что всегда полагается? Мёртвый час. Вот и спокойной ночи! — И чёрт снова захрапел.

«Он спит себе, а я тут мучаюсь!» — подумал Вова и вздохнул…

Когда чёрт проснулся за пазухой, то начал щипать Вову и говорить, что он голоден и что ему надо хоть одно ругательное словечко! Но Вова молчал.

Тогда чёрт ударил Вову кулаком в ребро и выскочил из-под пиджака. Но не тут-то было. Вова схватил его за хвост, подбежал к мусорному ящику, бросил в него чёрта и с силой захлопнул крышку и ещё накинул замочный язык на ушко. И тут он кинулся бежать домой.

А чёрт закричал:

— Давай назад! Давай назад!

Тут Вова… проснулся в поту.

И услышал, что за окном урчит мусороуборочная машина и дворник Фёдор Иванович командует шофёру:

— Давай ещё назад! Давай назад! Стоп! Сейчас будем нагружать!

ЖЕЛЕЗНАЯ ВОЛЯ

Когда Коля Евдокимов, староста третьего класса «В», на перемене при всём честном народе назвал Серёжку Филатова мямлей, тряпкой и человеком без воли за то, что тот проспал и опоздал в класс, Серёжка твёрдо решил доказать Евдокимову, что все его обвинения беспочвенны. Да, он опоздал, потому что проспал, но чтобы он был человеком без воли — это ещё бабушка надвое сказала.

— Ну, и как ты докажешь, что у тебя есть воля? — спросил Евдокимов.

— А вот докажу, — сказал Серёжка. — Наблюдай с этой минуты за мной.

И действительно, с этой минуты Серёжка на глазах преобразился.

Перед уроком он при всём классе съел кусок мела, потом попросил принести с улицы какую-нибудь льдышку, положить ему за пазуху и посмотреть, дёрнется ли у него хоть один мускул на лице.

Мускул не дёрнулся.

Наконец, когда начался урок арифметики, он уставился на Марию Яковлевну и не мигая смотрел на неё все сорок пять минут.

— Ты что, Серёжа, болен? — спросила Мария Яковлевна, заметив остолбеневшего ученика со стеклянным взглядом.

— Да нет, спасибо, здоров, — по-прежнему не мигая, ответил Серёжа.

— Он нам волю свою доказывает, — усмехнулся Коля Евдокимов.

— A-а… — поняла учительница. — Благородное занятие. — И усмехнулась: — Только такое доказательство несерьёзное…

— А на мелочах ведь тоже можно доказывать, — сказал Серёжа.

— Ты, конечно, прав, — ответила Мария Яковлевна. — Но разве, не мигая целый урок, ты добиваешься чего-нибудь полезного?

В общем, так или иначе, а на всех переменах Серёжа в присутствии любопытных ставил над собой опыты.

Он то выпивал в буфете три бутылки клюквенной воды, то брался пальцами за два оголённых электрических провода и блаженно улыбался.

Ему так понравилось проверять свою волю, что, придя домой, он не успокоился на достигнутом, а стал придумывать себе новые испытания.

Когда под вечер Коля Евдокимов, живущий по соседству, зашёл к Серёжке, маленькая Серёжина сестрёнка Люся, открыв дверь, с испуганным лицом сообщила:

— Ты знаешь, Коля, наш Серёжка, кажется, с ума сошёл. Папы и мамы дома нет, и я прямо не знаю, что с ним делать. Сегодня у нас на обед студень, и вот Серёжка как пришёл из школы, так и ест его до сих пор. И знаешь чем?

— Чем? — спросил Коля.

— Вязальной спицей!

И действительно: Серёжка, сидя за столом, тонкой стальной вязальной спицей гонял по тарелке кусочек скользкого студня и никак не мог его подцепить.

— Ты что, уже окончательно? — спросил Коля, покрутив указательным пальцем около виска.

— Это очень хорошо, что ты пришёл сюда, — довольный, сказал Серёжа. — Ты завтра должен в классе подтвердить, что я вязальной спицей съел тарелку студня. И, если хочешь, мы сейчас с тобой будем соревноваться. Вот, бери спицу!

— А давно ты этим занимаешься? — спросил Коля.

— По будильнику ровно два часа тридцать две минуты сорок семь секунд! — с гордостью сказал Серёжа. — А ты чего пришёл?

— Да у меня тут никак задачка не получается. Может, нам её вдвоём, а?

Тогда Серёжа, слизнув языком кусочек студня, сказал: «Победа за нами!» — и ребята сели заниматься. Но вскоре позвонила Колина мама и позвала Колю обедать.

— А ты вот что — попробуй-ка всё-таки один её решить, — сказал Серёжа. — Неужели у тебя воли нет? И я тоже попробую.

— Ну ладно… если ты не хочешь!.. — сказал Коля и ушёл.

Через час он позвонил Серёже. К телефону подошла Люся.

— А где Серёжка? — спросил Коля.

— Серёжа? А что?

— А он задачку решил? Я решил!

— Не… — сказала Люся. — Он посидел над ней минут десять, а потом сказал, что в задачнике, наверное, опечатка, раз ответы не сходятся, и снова стал студень гонять. А потом он себе язык проколол… и в больницу побежал!

— Вот воля! Всё-таки добился своего! — сказал Коля и повесил трубку.

ПЕРВЫЙ ВЗЛЁТ

Когда Вову Морковкина на сборе решили назначить главным голубеводом класса, больше всех протестовал Пашка Туманов.

— Долой Морковкина! — вопил он, размахивая руками. — У него ничего не выйдет!

— А почему не выйдет? — кричали ребята, предложившие Вовкину кандидатуру.

— А потому, что он свистеть не умеет! И мама у него всех голубей перережет…

— Нет, она не перережет, — чуть не плача, говорил Вова. — Она крови боится.

— А они у вас в комнате всю посуду перебьют!

— А я посуду уберу, — не сдавался Вова, — и голубятню сделаю!

Ему очень хотелось оправдать доверие класса. Это было первое общественное поручение.

В общем, так или иначе, а кандидатуру Морковкина класс отстоял. Вова должен был первым начать гонять голубей, приобрести в этом деле опыт, а затем этот опыт распространить среди своих соучеников.

На следующий день на покупку «опытной пары» голубей в классе были собраны деньги, и Вова, громыхая карманами, набитыми мелочью, пошёл после уроков к себе домой осваивать новый вид спорта.

Для начала Вова решил узнать, а почему обыкновенный голубь называется «голубем мира». Он залез в папин шкаф с книгами и в энциклопедии нашёл удивительное объяснение. Когда древний бог войны Марс однажды отправился в поход, он не мог надеть свой шлем, потому что голубка свила в нём гнездо.

Подведя теоретическую базу на случай атак со стороны мамы, Вова обменял денежную мелочь на бумажные знаки, а затем принялся учиться настоящему свисту. Он засовывал четыре пальца в рот и рывками выдувал из себя воздух. Однако изо рта вырывалось гусиное шипение. Тогда Вова перешёл на два пальца и стал то закладывать между зубов язык, то вытягивать губы. Но и тут ничего не получилось. Оставалось одно: свистеть через выбитый зуб. Но, к сожалению, такового во рту не оказалось.

Впрочем, однажды в воскресенье, промучившись целое утро, Вова так оглушительно свистнул в два пальца, что из кухни прибежала мама.

— Вова, что ты делаешь? — закричала она. — Это безобразие!

— Нет, это не безобразие, — радостно ответил Вова, — а общественное задание. — И ещё раз свистнул.

— Общественное задание? — удивилась мама. — А может быть, ты ещё и голубей будешь гонять?

— Вот то-то и оно! — сказал Вова. — Мне надо завести самца и самочку.

— Боже, что он говорит! — воскликнула мама и позвала из другой комнаты папу.

Когда в столовой появился папа, мама буквально засыпала его словами:

— Вот посмотри — плоды твоего воспитания! Вчера он красками стал красить рояль, а сегодня он уже о голубях думает! Ты слышал, как он свистит?

— Слышал, — ответил папа.

— И не обратил внимания?

— А что же тут такого? Все мальчишки умеют свистеть.

— Но ведь он же себе губы разрывает! Посмотри на его рот — весь красный! А теперь он ещё хочет купить голубей…

— Подожди, Верочка, не шуми, — сказал папа. — Ну и пускай покупает. Голубь — благородная птица…

— Когда Марс, бог войны, отправился в поход, — начал объяснять Вова, — то он…

— При чём тут марсиане! — перебила его мама. — Никаких голубей! Вова, ты понял меня? Никаких голубей! Не хватало, чтобы ты ещё шею сломал!

— Мам, я не упаду с крыши, — заныл Вова. — И я себе свистульку куплю — вместо пальцев.

Он посмотрел с мольбой на папу — дескать, спасай. Но тот, видно, чтобы не подрывать мамин авторитет, махнул рукой и вышел.

У Вовы от горя разрывалось сердце. Если мама и папа против голубей, значит, придётся с голубями расстаться. Но как же быть? Ведь Вова не о себе заботится, а обо всём классе. И что же выходит? Значит, Пашка прав, когда кричал: «Долой Морковкина»? Дудки ему — прав!

И тут Вова решил сесть на трамвай и поехать на птичий рынок.

Рынок начинался ещё задолго до входа на большую асфальтированную площадь с крытыми прилавками. Здесь были сотни людей с голубями, щенками, котятами, кроликами, гусями. Щенки и котята выглядывали из-под воротников рубах, пальто, телогреек. Гуси крякали в мешках. Кролики сидели в корзинках. Какой-то дядька водил за собой на верёвочке здоровенного серебристого петуха, который время от времени с криком «ку-ка-ре-ку» кидался на прохожих. Те со смехом разбегались по сторонам.

— Ребя-а! — радостно стонал кто-то. — Меня жареный петух клюнул!

Вова разевал рот от удивления. Он не знал, никогда не думал, что в Москве живёт столько любителей птиц, рыб и животных.

В ряду кормов для рыб продавались сушёная дафния и циклопы. В больших консервных банках копошились красные червячки длиной с граммофонную иголку. На развёрнутых газетках в чёрной земле копошились белые червячки. Продавец брал их щепотками и укладывал в специальную мерку — пустой спичечный коробок.

— Бери за гривенник, — предложил продавец Вове червей. — Самая что ни на есть ихняя еда, вроде ветчины. Вот, положим, тебе хочется чего-нибудь солёненького куснуть али сырка, так и рыбе — надо разнообразное меню…

— Кому элодею и папоротник! Кому элодею и папоротник! — басом говорил высокий гражданин, держа в одной руке банку с зелёными растениями, а в другой — медицинский пинцет.

За стеклянной банкой в воде растения казались большими, широколистыми, а вынимали их оттуда — они становились тощими и жалкими.

Тут же, за прилавками, лежали и речной песок цвета яичного желтка, и надутые футбольные камеры, служащие для вдувания воздуха в аквариум, и электрический воздушный компрессор.

А в птичьем ряду верещали щеглы, синицы, канарейки, ярко-голубые, с зелёными переливами попугайчики.

Вова думал, что они — заморские, откуда-нибудь из Чили или с Суматры, но оказалось, что их выводят в Москве.

Под клеткой с канарейкой сидела какая-то бабка и держала в руках бутылку с бумажной этикеткой: «Кислота из хвоста муравьёв»,

— Можешь отпить глоточек, — сказала она Вове. — Эта кислота вроде как лимон. Мы в деревне с ней даже чай пьём. А так — она от рематизму.

То тут, то там раздавались голоса:

— Щегол поёт с гарантией!

— А к кенарю надо сажать синицу, тогда они друг друга поддержат — ну, как хор Пятницкого!

— У кого есть соловей? Куплю соловья!

— Клетка плохая? Да вы очки снимите! Она же ведь из рояля сделана. Одни проволочки что стоят! Сюда хоть гориллу сажай — не выскочит!

Но самым большим рядом был голубиный. Продавцы держали голубей и в плетёных корзинах и в металлических клетках, которые могли складываться в чемоданы. Сидели голуби целыми стаями. «Дутыши», «пегарьки», «воротникастые», «немцы», «почтари» всех цветов, раскрасок и оттенков спокойно ворковали и поклёвывали зерно. Покупатели для чего-то расправляли им крылья, дули под хвост, раскрывали клювики.

Вова с интересом прислушивался к «учёным» разговорам. Оказалось, что голубь ценится по головке и «платью», то есть по оперению. Лучший голубь — это «немец», и стоит он до тридцати рублей. «Немцы» появились у нас после войны. Их привезли солдаты из Германии. Эти голуби летают со скоростью экспресса и безошибочно находят свой дом. А турманы — это такие голуби, которые могут кувыркаться в воздухе через голову.

Рябоватый парень, у которого голуби торчали из всех карманов, из-за пазухи и голенищ широких сапог, уговорил Вову купить за два рубля «понятых» — самца и самочку.

— Мечта, а не птица! — сказал он. — Купишь — весь век благодарить будешь. Они тебе в месяц по два яичка приносить будут. Ты их что — для продажи будешь разводить?

— Нет, — ответил Вова. — Как птицу дружбы…

— A-а, ясно… для политики, значит!.. Во-во! Они самые подходящие… Ну, бери тогда с корзинкой. Отдаю бесплатно!

Когда Вова подъехал на трамвае к дому, в квартиру к себе он идти побоялся. Там опять будет скандал!

Но куда же их всё-таки девать? Во дворе сараев нет — в их доме паровое отопление. В подвал отнести — не годится: голубям нужен свет. А что, если на чердак?

И Вова с корзинкой, осторожно переставляя её со ступеньки на ступеньку, полез по пожарной лестнице на пятый этаж.

— Эй, Морковкин, ты куда? — услышал он голос Пашки Туманова. — Лунатиком заделался?

— Сам ты лунатик! — усмехнулся Вова. — Я голубей купил!

Пашка, как обезьяна, в один миг влез на крышу и раскрыл корзинку. От солнечного света голуби вдруг стали такими ослепительно белыми, что Пашка невольно зажмурился.

— Ой, какая красота! — восхищённо сказал он.

— Это «понятые», — наставительно сказал Вова. — То есть семья. И у них детёныши будут…

Пашка с усердием на лице взял в руки корзинку и внёс её через слуховое окно на чердак.

Здесь под железной крышей Вова вынул голубей и подкинул их — улететь они никуда не могли.

Птицы, задевая крыльями толстые пыльные балки, разлетелись по сторонам и вдруг доверчиво уселись к Вове на плечо.

— Ого! Они тебя уже знают! — изумился Пашка. — А давай их на воздухе погоняем!

— Улетят… — нерешительно сказал Вова.

По-честному говоря, ему очень хотелось запустить свою покупку в воздух. А вдруг она какая-нибудь бракованная? Но кто знает, можно ли их уже выпускать или надо ещё недельку подождать. Впрочем, может быть, они уже привыкли к дому? У них в голове после поездки на трамвае, должно быть, всё перемешалось.

— Да смотри, они ведь уже привыкли! — убеждённо сказал Пашка. — Полетают, полетают и, вот увидишь, опять прилетят!

И, схватив голубей, он полез обратно через окно на крышу.

«Ну, была не была!» — подумал Вова.

Белая парочка взмыла над крышей и, видно обрадовавшись простору, стала ходить кругами. Потом голуби поднялись к перламутровому облаку и… стремительно скрылись из глаз!

Вова долго глядел им вслед, ждал, ждал — и вдруг заплакал.

— М-да… осечка, кажется, вышла… — почесал затылок Пашка. — Но я думаю, что они просто попить захотели и сейчас вернутся.

— Дурак, не вернутся! — с горечью сказал Вова. — Что же я теперь в классе скажу? Ведь на меня надеялись.

— А то и скажешь, что опыт не удался. Ведь это же была «опытная пара»?

— Опытная.

— Ну, и горевать тут нечего!..

Наутро Пашка с большими подробностями рассказал всему классу о том, как Вова умело гонял у них во дворе голубей, и как эти голуби садились к Вовке на плечо, и как они поднялись к облаку и «сами» улетели. И Пашка очень просил, чтобы класс Вову не ругал.

Откровенно говоря, многие ребята очень смеялись над Вовой.

Но, когда на большой перемене в класс пришла Вовина мама и сказала пионервожатому, что её сына надо снять с должности главного голубевода, весь класс постановил: не снимать! Во что бы то ни стало уговорить маму! Вова уже знал, как надо обращаться с голубями. У Вовы был уже опыт. А опытных людей, как известно, надо ценить!

НАШ ЗАВОД

Боря вышел из лифта и удивился: перед дверью квартиры, согнувшись, стояла бабушка и заглядывала в замочную скважину:

— Бабушка, что случилось?

— Вот совсем я память потеряла! — сокрушённо вздохнула бабушка. — Пошла в булочную, дверь захлопнула, а ключ дома оставила.

Из квартиры сквозь замочную скважину тянуло вкусным запахом щей из свежей капусты. Боря проглотил слюну. Он ел уже давно, на большой перемене.

Что же теперь делать? Может, мастера позвать? Но где его искать?

И вдруг Боря воскликнул:

— Подожди тут, бабушка, я сейчас! — и побежал на шестой этаж за Петькой Смирновым, который в их доме считался чуть ли не профессором по электронике и телемеханике, то есть мог чинить радиоприёмники, устанавливать на крыше телевизионные антенны и особенно исправлять электроутюги.

Петька пришёл со связкой самых разных ключей: стальных, медных, узких, тонких.

— Что, бабушка, влипли в историю? — весело сказал он. — Вот придётся вам тут ночевать!

Он выбрал из связки ключ от французского замка и засунул его в скважину. Но ключ дверь не открыл и больше того — застрял в замке. Петька крутил его и так и сяк, и вдруг — хруп! — головка ключа отломилась.

— Вот накаркал — «ночевать»! — рассердилась бабушка. — Теперь и наш ключ не вставить!

Но Петька после этой неудачи не потерял бравого вида. Он на секунду задумался, потом, как бы про себя, забормотал:

— Значит, так: дрель, стамеска, молоток, кусок доски, краска… — и посмотрел на Борю — Ну, бежим на завод!

— Бежим! — согласился Боря.

Он думал, что Петька побежит к своему отцу на завод, но тот свернул в переулок и прямёхонько помчался к своей школе. А Боря учился в соседней.

Пройдя по пустому школьному коридору, Петька остановился перед классом с надписью: «Школьный завод» — и распахнул дверь.

Борю оглушили стук молотков, шум токарного станка и тоненькое гудение электрического сверла.

Посреди мастерской стоял маленький, обтекаемой формы автомобиль с никелированными фарами, ветровым стеклом и мягкими кожаными сиденьями. Автомобиль был обтянут крашеным брезентом. Дверок у него не было, и садиться в него можно было только сверху.

Пятеро мальчишек в серых комбинезонах — кто с отвёрткой, кто с плоскогубцами — работали над мотором. А один мальчик, положив на пол колесо от мотороллера, накачивал его насосом.

— Ну как, ребята, пробовали мотор? — спросил Петька.

— Пробовали, — ответил один из мастеров в комбинезоне.

— А ну-ка, запусти!

Все ребята, видно, готовы были день и ночь слушать шум мотоциклетного мотора, собранного ими по частям, и поэтому они тут же удовлетворили Петькино любопытство.

Мотор с ребристым цилиндром взревел, и автомобиль затрясся мелкой дрожью.

— Видал миндал? — сказал Петька. — Ракета! Одиннадцать километров в секунду!

— И вы на нём будете кататься? — удивился Боря.

— Будем! У нас мотор в две лошадиные силы! И радиоприёмник я на автомобиль поставлю!

— А почему ты сегодня не работаешь?

— Я хожу во вторую смену, — с достоинством сказал Петька. — Мне сегодня с вечера.

И он попросил на время у молодого мастера инструменты и краску.

Замок из дверей пришлось вырезать.

Петька долго перебирал в фанерном чемоданчике инструменты. Попробовал пальцем, остра ли стамеска, не качается ли молоток на рукоятке, потом призадумался над ручной дрелью: а не лучше ли с неё начать?

Он ещё раз осмотрел дверь, провёл рукой, постучал пальцем по ней и сказал:

— Целиковая! Дуб! А вон в двадцать первой квартире дверь из фанеры!.. Ну ничего, и не такое бывало!

Он быстро просверлил дрелью ряд дырок вокруг замка, надавил между дырками стамеской, и замок выпал.

Дверь от сквозняка распахнулась, и счастливая бабушка вошла в квартиру.

— Слушай, Петь, — сказала она, — а мы так и будем с изуродованной дверью жить?

— А я разве работу уже сдал? — обидчиво сказал Петька. — Когда сдам, тогда и критикуйте.

Вскоре он снова вставил замок, закрыл его снаружи новым деревянным брусочком и закрасил.

Теперь дверь была как дверь! И как будто с ней ничего не происходило!

— Вот, бабушка, пожалуйста! Комар носа не подточит! — сказал Петька и подмёл белые стружки…

Ребята сели за стол и принялись за щи. Петька ел неторопливо, как настоящий рабочий. Он разламывал руками хлеб на большие куски и густо его солил.

— Петь, — сказал Боря, — а в нашей школе ещё нет такого завода… Можно, я к вам буду ходить?

— А что ты умеешь делать?

— Я? Я пока ещё ничего не могу, — тихо сказал Боря.

— М-да… Вопрос сложный, — задумался Петька. — Но, впрочем, заходи завтра. Научим. Я завтра о тебе с мастером поговорю.

Боря просиял и крикнул на кухню:

— Бабушка, налей ещё Петьке щей! Да погуще!

СВЕТЛАНА

Когда Светлана выходила из избушки на прогулку, мама ей сказала:

— Далеко не уходить — рядом тайга, медведи! И потом, сегодня мороз сорок градусов!

— Ладно, — сказала девочка, кивнула головой и соскочила с крыльца на узенькую тропинку в глубоком снегу.

Около их избы стояли заиндевевший трактор и фанерный домик на салазках, квадратный, с двумя окошками.

Светлана взглянула на этот домик и вспомнила, как они вчера вместе с папой и мамой ехали по замёрзшей реке. Тракторист дядя Федя ещё на железнодорожной станции зажёг в домике маленькую печурку и сказал Светлане:

— До будущего рудника сто километров. Не замёрзнешь?

— Нет, — ответила девочка.

— А издалека приехали?

— С Волжской гидроэлектростанции…

— О-о, какая ты молодчина! — весело сказал дядя Федя. — Электростанцию построила — теперь, значит, к нам руду добывать?

—. Ага, — улыбнувшись, сказала девочка и посмотрела на папу.

Тракторист почему-то разговаривал с ней, как со взрослой, хотя о строительных делах надо было говорить с папой. Это он штукатур и плотник.

Трактор громко пыхтел, взбираясь на пригорки. Иногда ему перебегали дорогу огненно-красные лисы. Светлана ехала в узком снежном коридоре, и белые стены справа и слева поднимались до потолка домика.

По дороге дядя Федя изредка останавливал трактор и заходил греться в домик. Он рассказывал, что геологи в тайге обнаружили много железной руды и теперь здесь решено построить металлургический комбинат и город. Сейчас на строительстве ещё мало народу и Светлана пока единственный ребёнок, но скоро здесь будут красивые дома с паровым отоплением, асфальтированные дороги и троллейбусы, Светлана думала, что в этой тайге уже построено несколько высоких домов, а на самом деле среди поляны стояли только маленькие избушки с замёрзшими стёклами.

И вот сейчас на одной из этих избушек Светлана прочла: «Управление строительства».

Какой-то человек, сидя на ветвях высокой сосны, ввинчивал в ствол белые фарфоровые чашечки и навешивал на них провода.

— Дядя, вы электричество проводите? — спросила девочка.

— Так точно, — ответил паренёк в шапке-ушанке. — И фонари вешаю.

— A y меня сегодня день рождения, — вдруг сказала Светлана. — Мне пять лет исполнилось.

— Ну что ж, поздравляю, — улыбнулся электрик. — А ты откуда об этом знаешь?

— Мне мама сказала, когда мы утром чай пили.

— Тогда держи подарок! — И электрик бросил с сосны фарфоровую чашечку…

Светлана сдула с неё снег, положила в карман и пошла дальше.

Навстречу ей полз бульдозер. Он катил перед собой снежный вал, а за ним оставалась ровная, укатанная дорога.

И вдруг в человеке, который управлял бульдозером, девочка узнала вчерашнего тракториста.

— Здравствуйте! — крикнула Светлана, махнув рукой.

Но дядя Федя ничего не успел ответить. За лесом ухнул взрыв, и такой силы, что у Светланы зазвенело в ушах.

— Ой, что это такое?! — испугалась девочка.

— Ничего, — успокоил дядя Федя, — это мы сегодня делаем первую «вскрышу». Снимаем с руды слой земли.

— А мне сегодня пять лет! — сказала Светлана. — Только очень плохо, что у меня нет здесь товарищей!

— А я разве тебе не товарищ? — удивился дядя Федя.

Он достал из кармана телогрейки розовый леденец и разломил его пополам. Одну половинку конфеты отдал Светлане, другую съел сам. Не пососал, а сразу — раз! — и проглотил.

— Вот и погуляли на твоих именинах! — улыбнулся он и начал опять расчищать дорогу.

Потом Светлана остановилась около краснолицего человека в ватных штанах и чёрном пальто. Перед ним на треножнике стоял прибор, похожий на подзорную трубу. Человек то и дело заглядывал в трубу, а потом что-то записывал в блокнот.

А его помощница — девушка с топором — метрах в пятидесяти от трубы забивала в землю колышки.

— Дядя, а что вы делаете? — спросила Светлана и пошутила — Медведей высматриваете?

— Я? Улицу прокладываю. Здесь будет у нас большая улица, с магазинами, кинотеатрами и троллейбусами.

— А как она будет называться?

— Не знаю… не знаю, — протянул человек и, заглянув в трубу, махнул девушке рукой, чтобы она вбила колышек.

— А у меня сегодня день рождения! — сказала Светлана. — Пять лет…

— Ну-у? — удивился краснолицый и снял пальцами с бровей иней. — И как же тебя звать?

— Светлана…

— А как ты сюда попала?

— А мы всегда с папой по разным строительствам ездим. И в Жигулях были, и вот к вам приехали…

— Подожди, Светланка, да у тебя замечательная биография! — вдруг воскликнул человек и что-то записал в блокнот. — Эй, Сашенька, — обратился он к своей помощнице, — я, кажется, очень поэтичное название нашёл для улицы!..

Тут проехал бульдозер, и шум мотора заглушил все его слова…

А вечером из тайги пришёл папа и за ужином, весело поглядывая на дочку, сказал маме:

— А сегодня Светланка с нашим начальником строительства познакомилась. Он с теодолитом город размечал. И знаешь, как он решил назвать первую улицу? Улицей Светланы!

— Это моим именем? — удивилась девочка. — А почему?

— И я тоже у него спросил почему, — улыбнулся папа. — А он ответил: вот пройдёт много лет, и на этом месте вырастет красивый город. И пусть все будущие жители знают, что давным-давно здесь, в тайге, жила-была одна девочка. И не было здесь ни детских садов, ни школ. Девочке было холодно. Она боялась медведей. Но всё равно она была очень весёлой, и всем строителям от её улыбок было и светло и радостно.

Оглавление

ЛОДОЧНЫЙ МОТОР

ЗАПАЛ

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

ПРО ВОВУ ТАРЕЛКИНА

ЖЕЛЕЗНАЯ ВОЛЯ

ПЕРВЫЙ ВЗЛЁТ

НАШ ЗАВОД

СВЕТЛАНА