Список обреченных [Наталья Львовна Точильникова] (fb2) читать онлайн

Олег Волховский Список обреченных

Глава 1

Сессия была сдана, начались каникулы. Первый день, когда можно до полудня валяться в постели и никуда не идти.

Не случилось.

В половине двенадцатого протяжно ударил в свой колокол «Телеграм». Сообщение от Лиги: «Отмените все ваши планы на ближайшие десять дней».

Да, собирались с ребятами лезть в подмосковные каменоломни: бродить по «системе». Женя позвонил Даньке, который организовывал поход.

— Дань, извини не получится, у меня грипп.

— Ладно, выздоравливай!

«Знал бы он, что у меня за грипп!» — подумал Женя.

Все! Теперь надо было сидеть и ждать.

Пошел на кухню, чтобы сделать кофе, очень надеясь, что успеет позавтракать. Он уже не принадлежал себе.

Допивал чашку, когда телефон звякнул снова.

«Вы должны выучить адрес… Это заброшенная стройка».

Честно сел учить. Прочитал, повторил с закрытыми глазами. Взял лист бумаги, записал по памяти. Исправил ошибки. Перевернул. Записал еще раз.

На запоминание Лига отвела минут пятнадцать. Можно было выучить еще пару адресов.

Пришло новое сообщение: «Запомните план».

В приложении был план того самого недостроя с жирным кружком в одной из комнат.

Женя выучил, перерисовал по памяти. План вначале вышел не совсем адекватным, но потом получилось. На память он никогда не жаловался, да и при отборе кандидатов его тестировали. Ничего, прошел.

«Выучите маршрут проезда», — приказал Телеграмм.

Это было не очень сложно. Проехать одну остановку на метро, пройти пешком два квартала, потом поймать такси, доехать до парка, через парк пешком до места.

«Запомните код от замка на двери тайника», — гласило очередное послание.

Код содержал всего четыре цифры и запоминался легко.

«Вы должны выйти из дома ровно в шестнадцать тридцать. Перед этим вам необходимо уничтожить всю информацию о Лиге и о ваших контактах с ней со всех ваших цифровых устройств, в том числе с этого. Если вы делали какие-то записи на бумаге, вы должны их сжечь и уничтожить следы. Не берите с собой никаких устройств связи, документов и банковских карт. Все, что нужно, вы найдете в коробке в тайнике. Там же будет новый телефон, на который вы получите дальнейшие инструкции. Удачи!»

Первым делом Женя взял листы бумаги, на которых делал записи, скомкал их и положил на тарелку. Как человек не курящий, зажигалки он не держал. Зато был спелеологом. Так что нашлись спички и свеча. Последняя не понадобилась: записки вспыхнули от спички, пламя поднялось сантиметров на двадцать, и бумага почернела и свернулась. Осталось только вымыть тарелку и для перестраховки пол, на который упали частицы сажи.

С компом, планшетом и телефоном было сложнее, и Женя мысленно похвалил себя за аккуратность: все, что имело отношение к Лиге хранилось в одной папке на всех устройствах. После ее уничтожения осталось только отредактировать историю посещения сайтов в браузере.

К четырем все было готово.

Он вышел на улицу ровно в шестнадцать тридцать. Было уже темно. Мела метель.

Дальше по инструкции: пешком до метро, благо близко (десять минут), пять остановок на подземке, такси, парк, заброшенная стройка.

За годы дырка в заборе достигла таких размеров, что в нее мог въехать автомобиль.

Старое недостроенное здание из крупных панелей, когда-то здесь планировалась больница, но сначала на нее не хватило денег, а потом желания вкладывать их в медицину. Крыша у здания была, но вместо окон и дверей зияли черные провалы без стекол.

Женя нырнул в один из провалов и поднялся на второй этаж по темной лестнице. Спасал свет далеких уличных фонарей из провалов. Призрачный, белый, холодный.

Большой зал с колоннами, как на плане, несущая стена, за ней поворот. Звук шагов отдавался гулким эхом, как он ни старался идти тише. За поворотом — коридор. В конце, справа, у очередного оконного провала — ржавая дверь. И на ней новый серебристый замок. Щегольской просто.

Евгений набрал код, и дужка замка подалась и ушла вверх. Замок лег в ладонь, и дверь отворилась так бесшумно, словно петли недавно смазывали.

Внутри было совсем темно. Женя широко распахнул дверь, чтобы видеть хоть что-то и переступил порог. Когда глаза немного привыкли к темноте, он смог разглядеть коробку на полу. Наощупь открыл ее.

Сверху лежал телефон.

Женя нащупал кнопку включения, экран бесшумно вспыхнул и оповестил о полученной смс.

«Если вы на месте, отправьте код входной двери в ответ на это смс».

Он отправил, и вскоре пришел ответ:

«Закройте дверь и включите фонарик на телефоне. В коробке парик, накладные усы, грим для лица, контактные линзы, обувь и одежда. Наденьте парик и линзы. Нанесите на лицо грим, наклейте усы. Переоденьтесь. Не вскрывайте бумажный пакет».

Когда он включил фонарик на мобильнике, обстановка поразила своей неуместностью. Первое, что бросалось в глаза, это зеркало во весь рост на стене и старый, но довольно чистый ковер на полу. Большая картонная коробка, которую он уже открыл, при свете напоминала складную картонку из супермаркета.

Переодеваться при отрицательной температуре в неотапливаемом помещении удовольствие посредственное, но он был вознагражден. Темно-синий костюм в коробке оказался очень дорогим. К нему прилагались элегантные черные ботинки немецкого происхождения и темно-красный галстук. Парик был черный, усы — тоже, грим сделал из него смуглого уроженца юга, линзы оказались коричневыми.

Через минуту из зеркала смотрел темноглазый брюнет из породы городских мажоров.

На дне картонки была сложена очень красивая черная куртка и черная шляпа. Он оделся, и сразу стало тепло.

Осталась только плоская полиэтиленовая сумка с надписью: «Времена года». Можно было догадаться, что в ней и лежит тот самый бумажный пакет, который нельзя вскрывать.

«Возьмите сумку „Времена года“ и сложите в коробку одежду, в которой вы пришли. Обувь поставьте рядом. Как только все будет готово, наберите код входной двери в ответ на это сообщение».

Женя все исполнил и набрал код.

«В сумке вы найдете полиэтиленовый пакет с прозрачными перчатками, конверт с билетами в театр и бумажный пакет. Вы должны надеть перчатки, не снимать их и не мыть руки, пока не вернетесь домой».

Перчатки напоминали медицинские, но были тоньше и почти незаметны на руках. Подушечки пальцев и ладони тут же начало жечь. Женя сделал глубокий вдох. Ладно. Не впервой!

«Вы должны взять сумку и телефон с собой. Запереть дверь и выйти на улицу. Идите через парк. У выхода из парка вы должны поймать машину и доехать до метро Кузнецкий мост. Оттуда идите пешком до Большого театра. У вас билеты на оперу „Дон Карлос“. Начало в 19:00. Вы должны быть в зрительном зале в 18:45. Подмените программку на двенадцатом месте шестого ряда партера. Программка на замену в запечатанном бумажном пакете. Вскройте его».

Программка в свою очередь оказалась запечатанной в целлофан.

«Не вскрывайте программку перед тем, как положить ее на сиденье. После этого вы должны вернуться на свое место по билету, досмотреть спектакль до конца и уйти вместе со всеми, в толпе».

Уже в парке жжение в ладонях прекратилось. У входа в театр он заметил, что на тыльных сторонах кистей рук перчатки не видны совсем, но чувствовал пленку на ладонях и подушечках пальцев.

Успел вовремя. Без пятнадцати семь в зрительном зале почти никого не было. Он наклонился над двенадцатым местом шестого ряда и выронил программку. Тут же взял вместо нее ту, которую положили туда сотрудники театра. Судя по всему, это был бесплатный бонус для обладателей дорогих билетов.

Вернулся на свой пятнадцатый ряд. Билеты тоже дорогие, с хорошим обзором, но здесь бесплатные программки уже не полагались.

Видимо, Лига отвалила за билет неплохие деньги. Но было не до спектакля.

Передние ряды партера он почти не видел, так что даже не знал, кому подменил программку, пока не объявили антракт.

В буфете, очень издалека, он заметил Анжелику Синепал — главу, пожалуй, самого лживого из госканалов России, и понял: она.

С трудом досидел до конца, практически не воспринимая музыку. Ушел в толпе, на самом пике. Вроде бы никто не заметил ничего особенного.

В заброшенной больнице отправил отчет: «Все сделано».

«Переоденьтесь в свою одежду. Оставьте в коробке все, что нашли здесь, и театральную программку, которая осталась у вас. Выключите и оставьте телефон. Заприте дверь. Вернитесь домой тем же путем, что пришли сюда. Дома тщательно вымойте руки с мылом. Не покидайте Москву в течение десяти дней. Не восстанавливайте информацию. Не гуглите. Будьте на связи».

Первые пять дней он был способен только сидеть дома и смотреть новости, благо смотреть новости не запрещалось, а погода все равно была отвратная: метель, пронизывающий ветер и пасмурное небо.

Но новостей не было до субботы.

Наконец, в углу экрана возникло оповещение от «Зоны Т»: «Директора телеканала „Россия вперед“ и фигурантку списка Лиги Свободы и Справедливости Анжелику Синепал увезли в больницу на скорой помощи».

Женя задышал глубже и облизал губы.

Через пару минут новость была в топе. Писали о ней все: от агентства ТАСС до канала «После Дождя».

Появились подробности: «Состояние тяжелое. Полиорганная недостаточность».

И еще через час: «В институте Склифосовского скончалась Анжелика Синепал. Причина смерти устанавливается».

Новость взлетела в топ, пока не была вытеснена следующей: «Лига Свободы и Справедливости взяла на себя ответственность за смерть Анжелики Синепал».

Он перешел по ссылке и открылось видео с выступлением Андрея Альбицкого.

«Мы обещали после Нового Года возобновить казни лживых пропагандистов, и мы это сделали. Лига свободы и справедливости берет на себя ответственность за казнь Анжелики Синепал. Надеюсь, это неплохой подарок для всех честных людей России, ненавидящих ложь и пропаганду.

Я даже рад, что Анжелика Геннадиевна не ушла в отставку, когда мы просили об этом, она бы лишила меня этого кайфа: знать, что ее больше нет в живых. Надеюсь, что теперь на государственных телеканалах будет чуть меньше ненависти, оскорблений, лицемерия, лжи и клеветы. Конечно, Анжелике Геннадиевне найдут замену, но не думаю, что адекватную. Она была уникальна».

Вечером Жене пришло письмо на «Телеграм»: «Благодарю Вас за отличное выполнение задания. Живите обычной жизнью. Пока нашим делом занимается следователь СБ Александр Филиппович Маленький — человек не очень умный, не очень компетентный и абсолютно бесчестный. Но весьма амбициозный, а мы не должны недооценивать противника.

Поэтому уничтожьте это письмо. Будьте осторожны. Если Вы устали и не чувствуете в себе решимости участвовать в дальнейших акциях, это нормально. Вы и так сделали очень много. Дайте нам знать, и мы Вас эвакуируем. Альбицкий».

«Я еще повоюю», — набил Евгений Соболев.

Следователь СБ Александр Филиппович Маленький сидел за компьютером в своем кабинете на Лубянке. Напротив стоял его помощник по прозванию Глебчик и, как по писанному, вид имел лихой и придурковатый.

— Врачи говорят, что яд попал в организм Синепал около пяти суток назад, — докладывал Глебчик.

— Собери информацию, где она была в прошлую субботу, как ее провела, что делала, — приказал Александр Филиппович.

Назначение было крайне хлопотным и неблагодарным. До Маленького здесь уже сменилось двое начальников следственной группы. Оба не добились ничего. То есть совсем. Каждое новое убийство Лиги — это новый висяк. Шесть убийств — шесть висяков, семь убийств — семь висяков. Террористы словно испарялись с места преступления, не оставляя никаких следов.

А вроде бы так просто! Есть сайт в интернете. Есть набор новых членов Лиги через сайт. Идея внедрить агентов возникла еще у первого человека, назначенного на эту собачью должность.

Он продвинулся недалеко. Всех оперативников, которых пытались внедрить в Лигу с ложными легендами и поддельными документами, Лига вычисляла на раз. Никаких санкций со стороны Лиги не следовало, только короткий отказ: «Сожалеем, но Вы нам не подходите».

Быстро стало понятно, что Лига организует наружку для всех кандидатов и тщательно проверяет все следы, оставленные ими когда-либо в интернете. СБ так не проверяла!

Предшественник Маленького оказался смелее и попробовал внедрить агента вообще без легенды под настоящим именем. Это был оперативник, который в анкете для кандидатов Лиги так и написал, что он сотрудник государственной Службы Безопасности (то есть СБ) и его не устраивает, что ему запрещен выезд за границу под предлогом владения никому не известными тайнами, что он возмущен воровством генералов и фабрикацией дел, и тем фактом, что ему приходиться защищать террористическое государство от народа, а не народ от террористов.

Думали, что анкетой все и закончится, Лига дальше не пропустит. Однако Лига решила иначе. И оперативнику выслали несколько тестов на интеллект и психологическую устойчивость, которые он успешно прошел.

Срезался он на первой серьезной проверке, когда ему прислали шприц и ампулу с неизвестным веществом, которое нужно было себе ввести. Передал ампулу на анализ. Оказалось, очень слабенькая версия нейрос-д.

Известная гадость, конечно. Генератор боли с прямым воздействием на нейроны мозга. Пиндосы любят поиграться. Ну, у нас тоже, бывает, конечно. Хотя есть методы и попроще. Чего тут извращаться-то?

«Нет, — отрезал сотрудник. — У меня недостаточно высокая зарплата, чтобы колоть себе нейрос-д». «Да его разбавили физраствором в десять раз, — пытался уговорить предшественник. — Для здорового молодого организма опасность — ноль. Ну вырвет». «У меня недостаточно высокая зарплата, чтобы меня рвало, а тошнит меня и так», — сказал оперативник и ушел в отдел по борьбе с исламизмом.

Сам Александр Филиппович попытался внедрить Глебчика. Тоже под настоящим именем. Но Глебчик срезался на тесте на интеллект. Точнее ему выслали целый учебник с упражнениями для тренировки памяти и милостиво разрешили пересдать тест через год, а пока объявили традиционное: «К сожалению, Вы нас не устраиваете».

Доклад Глеба был готов к концу дня. Анжелика Геннадиевна в прошлую субботу пообедала с мужем в ресторане, а потом поехала в Большой театр на оперу «Дон Карлос».

— Прежде всего, проверяем ресторан, — начал Маленький. — Весь персонал допросить. Выясните, не было ли новых людей, проработавших несколько дней и накануне уволившихся. Найдите официанта, который ее обслуживал. Врачи что-то новое говорят?

— Установлено, что яд проник через кожу, — отчитался Глебчик. — Она за что-то взялась, покрытое этой гадостью.

— Может быть, посуда в ресторане, — предположил Маленький. — Ложки, вилки.

— Они уже вымыли все десять раз за пять дней.

— Все равно проверить. Все на экспертизу. Может быть остались следы.

Глеб кивнул.

— Сделаем.

— Обыск у нее, — продолжил Александр Филиппович. — Изымаете все предметы, которые могут иметь отношение к делу: сумку, одежду, косметику. Гаджеты. И все на экспертизу.

— Ее муж будет недоволен.

— Он министр чего? — поинтересовался Маленький.

— Образования.

— Так пусть засунет свое недовольство себе в задницу. Политический вес не тот, чтобы быть недовольным! Не забудь сказать, что он у нас тоже на подозрении.

— Но это же Лига. Они взяли ответственность…

— А что министр не может быть в Лиге?

— Может, — вздохнул Глеб.

— Ну, вот. Исполняйте. Министру повестку. Как его? Уколов? Завтра я с ним поговорю.

Министр Уколов Антон Максимович приехал на Лубянку как миленький и уже сидел напротив Александра Филипповича и рассказывал о том, как они с женой провели прошлую субботу.

— В ресторане не заметили ничего подозрительного? — спросил следователь.

Уколов пожал плечами.

— Нет, вроде бы. Мы регулярно там обедаем. И брали всегда одно и то же.

— Когда ей стало плохо?

— В четверг она пожаловалась на головную боль и раньше ушла спать. Обычно засиживалась до часа-двух ночи. А утром разбудила меня и попросила вызвать скорую. Легла, пожаловать на озноб. Скорая приехала быстро, но Лика уже была без сознания.

— Вы спите вместе?

— Ну, как… У нас все хорошо, но мы оба активные люди, возвращаемся в разное время, иногда ночью работаем. Так что в разных комнатах.

— Сколько вы женаты? — поинтересовался Маленький.

— Двадцать пять лет.

— Вы не испытывали ухудшения самочувствия?

— Нет. Врачи сказали, что этот яд на воздухе разлагается буквально за пару минут. Для окружающих не опасен.

— Она знала, что она в списке Лиги?

— Знала, конечно. Я уговаривал ее уйти. Но, знаете как, деньги всегда нужны. Мы дом строили, сын у нас учится в Бостоне, надо было платить за второе полугодие. Она говорила: «Может, не с меня начнут».

— А вы как относитесь к Лиге?

— А как мне к ним относиться? — пожал плечами министр. — Они убили мою жену.

— В театре вы были вместе?

— Нет. Я оперу не люблю. И «Дона Карлоса» уже видел. Так что она пошла без меня, с какой-то знакомой.

— С какой?

— Не знаю. У нее, наверное, есть в переписке.

— Кто еще знал, что она туда пойдет, кроме вас?

Министр пожал плечами.

— По-моему, никто.

— Ничего не рассказывала? — спросил следователь. — Как прошел спектакль?

— Ничего особенного. Да! Только ее знакомая не пришла. Прислала письмо, что заболела.

— Интересная знакомая… А кто билеты покупал?

— Ее помощница.

— Онлайн?

— Конечно.

— Хорошо. Спасибо, Антон Максимович, вы нам очень помогли.

Действительно зацепок было полно: знакомая, помощница, муж, с которым по отдельности и спят, и ходят в театр. Только в случае Лиги, все зацепки обычно оказывались ничем.

Уволившихся официантов в ресторане не обнаружилось. Что и неудивительно. Ресторан «Веранда» старый, с традициями. Все работают постоянно, по нескольку лет. Совсем новеньких тоже не было. Зато нашли девушку, которая в тот день обслуживала столик Анжелики Геннадиевны.

Маша Петрова из Краснодара. Приехала в Москву на заработки пять лет назад. Промониторили ее сети: котики, цветочки, любовные вирши.

— Не она, — предположил Глебчик.

— А ты думал они будут в интернете писать о «преступном режиме» сразу после убийства? Это же гарантированно подставиться.

— Согласен, — кивнул стажер. — Я дурак.

Официантку пригласили «поговорить». Звонил заместитель Маленького Кивалин Василий Иванович. Он это умеет, обходительный черт.

— Придет, — отчитался он. — Даже повестку прислать не попросила. А то ведь враги народа они обычно только по повестке и сразу с адвокатом.

— Ну, адвоката, может, еще притащит, — заметил Маленький.

На следующее утро Маша Петрова сидела пред очами Александра Филипповича и никакого адвоката при ней не было. Кивалин на всякий случай встал возле двери и кидал реплики.

Девчушка лет двадцати с небольшим. Светло-русые волосы, две тоненькие короткие косички с розовыми резиночками на концах, большой рот, пухлые губы, прыщ на подбородке и серые глаза на мокром месте. Насмерть перепугана.

Это подозрительно. И это хорошо. Работать легче.

— Мария Николаевна, вы помните тот день, когда у вас обедала Анжелика Синепал?

— Она часто у нас бывала. В последний раз, да? В воскресенье, кажется…

— В субботу.

— Значит, в субботу.

— Вы обслуживали ее столик?

— Да.

— Ничего подозрительного не заметили?

— Нет. Все, как всегда.

— А кто на стол накрывает, столовые приборы кладет, ложки, вилки? — спросил Кивалин.

— Официант. То есть, я.

— И в этот раз также было?

— Да, как всегда.

— Не заметили на вилках и ложках какого-то налета? — спросил Маленький.

— Нет.

— Вы сами берете столовые приборы, чтобы накрыть на стол? — поинтересовался Василий Иванович. — Как это происходит?

— На кухне лотки, оттуда и берем. Заворачиваем в салфетки. Да, сами.

— И сразу идете в обеденный зал?

— Или можно остановиться, поболтать с подружками? — подключился Маленький.

— Можно, конечно. Но клиент будет недоволен. Пожалуется еще…

— Вы все на виду? Может быть так, что вы зашли за ложками, а никого рядом нет?

— На виду, но мы же не следим друг за другом. Некогда, работаем. Тут за день так набегаешься, что думаешь, ноги бы не отвалились, до дома добраться, а не за другими смотреть. А может и никого рядом не быть. Смотря сколько клиентов.

— В субботу днем много клиентов?

— Да нет! Клиенты, в основном, к вечеру набираются.

Все выстраивается совсем неплохо, думал Александр Филиппович. И уже представлял себе текст обвинительного заключения: «Обвиняемая признала, что у нее была возможность незаметно нанести яд на ложку по пути от кухни до обеденного зала».

— А как вы относитесь к Лиге Свободы и Справедливости? — спросил Кивалин.

— К чему? — не поняла официантка.

— К террористической организации Лига Свободы и Справедливости, — уточнил Василий Иванович.

— Это, которые метро взрывают? Гады!

— Это, у которых лидер Андрей Альбицкий, — объяснил Александр Филиппович. — У него еще канал на ютубе. Подписаны?

— Да нет. Я больше телевизор люблю смотреть. Интереснее. Вот у Анжелики Синепал, какой был канал! «Россия вперед!» Я всегда его смотрела. Так жалко женщину. Такая хорошая была! Еще убийц каких-то смотреть не хватало!

— А об Альбицком не слышали?

— Почему? Слышала. На «Россия вперед» передача была «Наши враги не спят». Про этого Альбицкого. Они говорят «мы за народ», а сами метро взрывают и расстреливают детей. Показали: ребенок маленький совсем, года три, и весь в крови лежит в метро у колонны. Это потому что у них секта мусульманская.

— А вы ничего не путаете, Мария Николаевна? — спросил Кивалин.

— Точно нет, — сказала Маша Петрова. — Они исламисты, и потому хотят всех убить.

Надо смотреть телевизор, думал Маленький, а то ведь совсем не успеваю. Так ведь и не будешь знать установок руководства. Исламисты, значит? Неожиданно! Тогда Маша Петрова нам не очень подходит.

Кивалин сориентировался быстрее.

— Мария Николаевна, вы верующий человек? — спросил он.

— Да, конечно. Православная.

— В церкви давно были?

— На Пасху.

— В этом году?

— Да работаю я все время, не до церкви.

— А исламом не интересовались?

— Нет. Зачем? Я же русская. Русские — православные.

И то верно, думал Александр Филиппович, бывают исламисты и с русскими фамилиями. Это же неважно, какой он национальности, главное, чтобы присягнул умме. А в том, что исламистка, она у нас живо признается.

Зазвонил телефон. Маленький взял трубку.

Глебчик.

— Готовы результаты экспертизы, — сказал стажер.

— Ага! Секундочку подожди.

И Александр Филиппович вышел в коридор.

— Да?

— В ресторане все чисто, — доложил Глебчик. — Зато на театральной программке следы яда. Она эти программки коллекционировала. У нее дома нашли.

— Понятно, — протянул Маленький и положил трубку.

Он еще где-то минуту думал, как бы привлечь Машу Петрову в качестве сообщницы, но пока не стыковалось никак. Ладно, повезло девчонке.

Вернулся в кабинет.

— Спасибо, Мария Ивановна, вы нам очень помогли. Вы свободны.

И вернул ей пропуск.

— Покажите на выходе.

— Синепал в театре отравили, — сказал он Кивалину, когда Маша ушла.

— Театр — это плохо, — заметил Василий Иванович. — В ресторане персонал максимум человек пятнадцать, а в театре одна труппа человек пятьдесят, а еще зрители. Тысяча! И билеты продают без паспорта.

— Зато иногда по интернету, — сказал Маленький. — Нет, Василий Иванович. Театр — это хорошо.

Глава 2

Через пятнадцать минут Глебчик уже сидел за компьютером и набивал план действий под диктовку Александра Филипповича.

— Первое: запрашиваем информацию со всех сайтов по продаже билетов. Нам нужно знать, кто покупал билеты на прошлую субботу. Любые сведения. Есть имя и фамилия — отлично. IP — значит, IP.

— Ок. Набил, — кивнул Глебчик.

— Второе: запрашиваем записи со всех камер наблюдения в радиусе пятисот метров от входа в театр. Сравниваем с базой МВД по паспортам. И просеиваем интернет по изображениям. Устанавливаем имена, фамилии, места жительства и содержание постов. И третье: по результатам двух первых пунктов составляем список для вызовов на допрос. И график допросов.

— Это уже не тысяча человек, а раза в три больше, — заметил Кивалин. — Работы на год.

— Надо подкрепления просить. Втроем конечно не справимся. Еще пятнадцать человек, как минимум.

— И финансирование, — заметил Василий Иванович. — Думаете, дадут?

— Как милые! Дело особой важности.

— А в каком порядке вызывать на допросы? — спросил Глебчик. — Кто первый в списке?

— А для этого пункт четвертый: допрашиваем всех сотрудников театра, которые работали в тот день. Собираем с них описание внешности всех, кого они запомнили из тех, кто крутился рядом с ее местом. Допрашиваем их в первую очередь. И сотрудники театра, естественно, на подозрении. Во вторую очередь допрашиваем всех авторов оппозиционных постов.

— Но вы же сказали, что это глупо писать оппозиционные посты после убийства, — удивился Глебчик.

— Глупо, — кивнул Маленький, — но люди не всегда поступают умно. И, наконец, в третью очередь допрашиваем всех обладателей мусульманских имен и фамилий. Если у кого-то все эти признаки совпадут — допрашиваем первым.

«Телеграм» сказал свое «Блямм!», и Евгений Соболев открыл письмо.

«Наши друзья из СБ развернули бурную деятельность, — писал Альбицкий. — Запросили увеличение штата до двадцати пяти человек и записи со всех близлежащих камер».

«Я был в глубоко надвинутой на лоб шляпе и закрыл шарфом лицо, как только вышел из такси».

«Молодец. Но там в фойе есть камера. Шляпа и шарф в это время были уже в гардеробе».

«Был парик, усы, смуглая кожа и контактные линзы».

«Если они настроят поиск с широкими критериями соответствия, не спасет. Можно идентифицировать человека по геометрии лица. Хотя, до тех, кто меньше похож, доберутся в последнюю очередь. Они планируют допрашивать по несколько человек в день. Предпочтение отдают интернет-болтунам и мусульманам».

«Мусульманам?»

«У них вышел пропагандистский фильм „Наши враги не спят“, где нас объявили исламскими террористами. Следствие пытается вписаться в пиар-концепцию».

«Но это же их тормозит!» — удивился Женя.

«Конечно. А значит, у нас есть фора во времени. К тому же им надо еще успеть деньги распилить и премии выписать. У тебя нет интернет-аккаунтов с реальными фото?»

«Нет, везде анимешки. Все реальные фото я вычистил по приказу Лиги».

«Хорошо. Но опасность остается. Могли остаться коллективные фото в аккаунтах друзей, и они могли там тебя отметить. К тому же у них паспортная база. Там тоже фотографии, по которым можно сделать поиск. Так что решено организовать твою эвакуацию. До получения инструкций постарайся не выходить из дома. Не бери трубку, если звонят с неизвестных номеров. Сотри этот разговор».

Евгений пошел на кухню, поставил чайник. За окном были сумерки, и вечерняя звезда горела на синем хрустальном небе. И хрустальные ветви деревьев у дома напротив отражали свет фонарей и остатков новогодней иллюминации. Это называется ледяной дождь. Пару дней была оттепель, а сегодня все замерзло, и тонкие ветви одела ледяная корка. Ужасно красиво.

С иллюминацией было бы хуже, как-то пошлее, а здесь ледяное величие, покой и сугробы в человеческий рост возвышаются над расчищенными дорожками. И ели зеленеют у лавочек. И хорошо, что остались только гирлянды виде сосулек на подъездах.

Эвакуация — это возможно навсегда. Он может никогда не вернуться домой и никогда больше этого не увидеть.

Чашка с горячим чаем обжигала ладони, он отпил глоток, поставил ее на стол и открыл окно. С улицы потянуло холодом.

Березки там тоже есть, усмехнулся он. И сугробы не меньше. Мир велик. Так что брось! Ты знал, что так может быть, когда вступал в Лигу.

Своей воли у него все равно нет и не должно быть. Он присягнул Лиге. Каждый, кого принимают в отряд исполнителей, дает клятву подчиняться беспрекословно, как труп. Как в ордене Иезуитов.

Он пил чай маленькими глотками и вспоминал, как все начиналось.

Женя с самого начала хотел действовать, а не трепаться. Хотя, наверное, взяли бы и в пропагандисты. Язык подвешен.

Из пропагандистов пару ребят замели. Они в принципе больше рискуют, это же публичная деятельность. Зато им смертная казнь не грозит.

Из исполнителей пока не сел никто.

Структура Лиги выложена на сайте, куда можно зайти только через VPN, прикинувшись, например, голландцем. Или через Tor.

С сайта все и началось.

Сдержанный дизайн, слева наверху изображение цветка зонтичного растения. Ниже надпись: «Лига свободы и справедливости». Травка эта: пятнистый болиголов. Иногда его путают с цикутой, что неверно. Именно из пятнистого болиголова делали в Древней Греции официальный яд, который использовали для казней.

Если нажать на иконку «Структура Лиги», на экране появится разветвленная схема. Отряд исполнителей на последнем месте. Первым стоит Следственный Комитет Лиги (СКЛ).

Но там надо иметь юридическое образование и опыт работы в правоохранительных органах.

Юридическое образование было пока в процессе. Третий курс.

В исполнители конкурс, хотя членство в отряде требует наибольшего самоотречения, и в нем самая суровая дисциплина. Три месяца проверяли прежде, чем зачислить в отряд. И проверки были жестокие.

Например, приходит он домой после университета, и ему падает сообщение на «Телеграм»: «В левом верхнем ящике вашего письменного стола лежит ампула с красной маркировкой. Налейте полстакана воды, сломайте ампулу и вылейте ее в воду. Выпейте содержимое. Время исполнения: десять минут с момента прочтения сообщения».

Он все исполнил. Честно говоря, было очень страшно. Ампулу ломал, зажав полотенцем, руки дрожали. А питье безвкусное, ну, чуть-чуть с кислинкой.

Он тогда уже был зачислен кандидатом в отряд и дал клятву кандидата: «Клянусь беспрекословно подчиняться любым приказам Лиги, сознавая, что и исполнение, и неисполнение приказов может стоить мне жизни».

А значит, если Лига прикажет выпить любую неизвестную гадость, он будет обязан это сделать. И должен доказать, что сделает.

Минут через десять после того, как он выпил эти полстакана воды с содержимым ампулы, пришло новое сообщение: «Как бы плохо вы себя ни почувствовали, обращаться за медицинской помощью, в частности, вызывать скорую строго запрещено».

По-настоящему дерьмово стало где-то через полчаса. Тошнило, он начал задыхаться.

Хорошо, что живет один, родственники или друзья обязательно бы поинтересовались, что с ним. Лига любит таких одиночек, это в анкете надо указывать.

Он держался. Потом пришло новое сообщение: «Ложитесь на кровать и закройте глаза». Он лег и потерял сознание.

Пришел в себя через несколько часов, было ранее утро. Очнулся от звука сообщения, которое пришло на телефон: «Вы должны взять у себя анализ крови. Оборудование и инструкция в нижнем ящике стола. Инструкция имеет силу приказа Лиги».

Труднее всего было попасть в вену, он никогда раньше этого не делал. Но ничего, справился. Инструкция очень подробная, на флэшке, с фотографиями. Флэшку надо было уничтожить, а контейнер с кровью оставить в определенном месте. Все по времени. Надо было успеть до семи утра. Он успел.

Когда он пришел домой, снова стало хуже, и он понял, что никуда больше не пойдет. Но приказа Лиги не было. Он колебался. Вдруг, обязан идти?

Сообщение пришло около восьми: «Вы не должны выходить из дома вплоть до приказа Лиги. Пейте только воду. Ничего не ешьте».

Есть и не хотелось. Его несколько раз рвало. Новый приказ пришел только на следующее утро. Совсем рано. Нужно было пойти в парк. Определенный. И сесть на скамейку. Определенную. Третью по счету на определенной аллее. И ждать указаний. Были даны точные координаты. Так что ошибиться трудно.

Смарт подтвердил, что он в правильном месте.

Было около пяти утра. Весна. Чуть-чуть светает. Пахнет свежей землей. В общем, класс. Он думал, что, если его все-таки убьют, здорово, что у него было такое утро.

Он ждал минут пятнадцать. Потом пришло сообщение: «Не двигайтесь. Не оборачивайтесь. Не трогайте иглу. Потерпите».

Он сначала не понял смысл, но приказал себе замереть. Ждал еще несколько минут, пока плечо не обожгла боль. И тогда понял, что за игла. Очень хотелось ее выдрать, но он терпел. Хуже всего, что не знал, сколько терпеть. Указаний не было.

Он стал считать в уме. Досчитал до ста. До двухсот… До тысячи. Боль не утихала.

Начал сначала. Досчитал до пятисот. Наверное, прошло минут десять, но это были ужасные десять минут. Наконец, пришло сообщение: «Аккуратно удалите иглу и выбросите ее в урну рядом со скамейкой».

Легко сказать! «Удалять иглу» оказалось еще мучительнее, чем получить ее в плечо. Он сжал зубы, чтобы не закричать. У иглы оказалось оперение, из сарбакана что ли стреляли, или из арбалета. По крайней мере, никакого звука выстрела он не слышал. Ее удалось выдернуть через несколько минут мучений. Он ее выбросил и остался сидеть на скамейке.

Если получаешь приказ Лиги, переходишь в этот режим жизни только по приказам, пока тебя не отпустят.

Он ждал еще минут десять, прежде, чем пришло сообщение: «Идите домой и ложитесь спать».

Вернулся домой и проспал часов до двенадцати.

Проснувшись обнаружил, что все неприятные симптомы прошли. И его ждало очередное сообщение: «Евгений, поздравляю. Вы прекрасно прошли первую проверку. Нигде не оступились. Любое отступление от приказов Лиги могло стоить Вам жизни. На первой проверке отсеиваются до пятидесяти процентов кандидатов. Так держать! Однако это не последняя проверка. Будет и сложнее, и суровее. Поэтому, если вы не готовы к этому, еще можно отказаться.

Если Вы не хотите больше бороться за членство в отряде исполнителей Лиги, просто напишите „нет“ в ответ на это письмо. Это ничем Вам не грозит. Если Вы намерены продолжать борьбу, просто напишите „да“. С уважением, Андрей Альбицкий».

Конечно, Женя ответил «да».

Законного права убивать у членов Лиги не было и нет. Но Лига помогает творить справедливость. Он ненавидел несправедливость. Ему было реально больно, когда он узнавал о ней. Так, что хотелось кричать.

Ему ответил Альбицкий:

«Евгений, я очень рад, что Вы остаетесь в наших рядах. На этом этапе отсеивается еще треть кандидатов. Живите обычной жизнью до следующего приказа Лиги. С уважением,

Андрей».

Некогда предаваться воспоминаниям!

Он заставил себя вернуться к реальности: чашка чая, открытое окно — ожидание «эвакуации».

Первые инструкции пришли уже через час.

«Соберите самые необходимые вещи. Не более одного места ручной клади. Не берите с собой ни мобильный телефон, ни документы, ни банковские карты. Только наличные деньги, не менее пяти тысяч рублей».

Ок. Деньги у него были. Он собрался за полчаса и взял двадцать тысяч.

Было семь часов вечера.

Очередных указаний пришлось ждать еще два часа.

В девять телефон снова ожил: «Все, что нужно, в вашем почтовом ящике. Вы должны выйти из дома ровно в десять вечера. За воротами вас будет ждать такси: серый Фольксваген А922вк. Садитесь на заднее сиденье. Вы едите в Домодедово. По дороге выучите ваше новое имя. Не включайте новый телефон до аэропорта. Сотрите это сообщение».

Без трех минут десять Женя Соболев уже открывал почтовый ящик, там обнаружился запечатанный пакет. Евгений вскрыл его уже в такси: красный паспорт с тремя золотыми львами на обложке на гражданина Эстонии Калле Тераса, биометрический, с толстой первой страницей и его фото; банковская карта банка Швеции, билет до Праги и очень тонкий и компактный мобильный телефон.

Женя подивился такому интернационалу и решил говорить поменьше, чтобы не выдать отсутствие акцента и полное незнание эстонского языка.

Автомобиль медленно ехал по обледенелому шоссе, даже лихач-таксист не решался делать больше шестидесяти на такой дороге. Вылет был в час ночи.

— Да вы не беспокойтесь, — сказал таксист. — Все рейсы задерживаются, из-за этой проклятой погоды. Полоса скользкая. Так что точно успеете.

В Домодедово действительно транслировали объявления о задержке самолетов.

Напротив пражского рейса висела надпись «Вылет отложен». Однако регистрация шла, и Женя зарегистрировался на рейс. Но на паспортном контроле советовали подождать, и он забурился в «Шоколадницу» и взял кофе с чизкейком.

После той первой, где ему выстрелили противоядием в плечо, была очередная проверка. И она радикально отличалась. Во время первой он рисковал только собой. Вторая касалась другого.

Все приказы Лиги приходили с одного и того же короткого номера, который ему сообщили заранее, на один и тот же телефон. На этот раз он должен был пойти в определенное место и взять там пакет.

У Лиги был ключ от его квартиры. Он сам сделал копию и оставил в тайнике. Это было условие поступления в кандидаты.

Это был чердак заброшенного дома. Он поднялся туда по полуразрушенной лестнице, которая страшно скрипела. Было уже темно, около семи вечера. Женя нашел пакет под чердачным окном с разбитыми стеклами. Ничем не примечательный пластиковый пакет, как в магазине.

Было приказано ждать: прислониться к стене рядом с окном и сидеть неподвижно. Через некоторое время он услышал писк. Чердак кишел мышами. Очень наглыми. Они норовили подбежать поближе и как минимум, обнюхать.

Мыши могут переносить бешенство, так что было не очень приятно. Но обошлось. Около полуночи пришел приказ открыть пакет. Женя пошевелился, и мыши разбежались. Все надо было делать вслепую, разрешалось только посветить телефоном, когда приходили сообщения.

В пакете было три пакета поменьше. С разной фактурой, так что он мог различить их наощупь. «В гладком пакете вы найдете резиновые перчатки. Наденьте их», — пришло сообщение. В темноте это было нетривиальной задачей. Он сначала перепутал руки. Потом надел одну перчатку ладонью вверх. Справился, но минут за пять.

«В том же пакете вы найдете влажные салфетки. Тщательно протрите перчатки».

Чтобы не осталось следов пота на той вещи, которую возьмешь этими перчатками. То есть на винтовке.

Винтовка была в третьем пакете. Но сначала приказали открыть второй: «В пакете с выпуклым рисунком вы найдете прибор ночного видения, наденьте его». Пакет был с такими выпуклыми пупырышками, в таком полиэтилене хранят бьющиеся вещи, ни с чем не спутаешь.

Он надел очки, и проблема темноты тут же исчезла. Все было видно прекрасно. В том числе мышей по углам. Эти твари, естественно никуда не делись.

Винтовка была в разобранном виде. Ему приказали собрать ее, согласно инструкции на прикладе, которая была отлично видна, хотя он в ней не особенно нуждался. Не в первый раз держал в руках винтовку, далеко не в первый.

Он любил пострелять в тире. Кандидат в мастера спорта. Правда, из короткоствола, что упомянул в резюме. Видимо, Лига учла. Но, как только его зачислили в кандидаты, запретили посещать тир.

Почему? Лига ничего не объясняет. Более того, считается очень дурным тоном задавать вопросы. А гуглить прямо запрещено. Видимо, чтобы не засветиться.

Винтовка была с оптическим прицелом. Эту систему он тоже знал. «Встаньте у окна и держите под прицелом уличный фонарь на высоте около метра от земли. Ждите приказа», — это сообщение показалось несколько смешным, пока он не увидел человека, который подошел к фонарю и встал перед ним. Фонарь горел очень тускло, и то и дело норовил погаснуть. Человек стоял и чего-то ждал. Приказа не было.

Неизвестно, сколько прошло времени. Наверное, немного. Но минуты тянулись, как часы. Наконец пришло сообщение: «Тщательно прицельтесь в живот человеку у фонаря и сделайте три выстрела». Он подчинился. Выстрелы прозвучали как три хлопка, и на них наложился крик боли. Вроде бы, человек упал, но Женя не вполне был в этом уверен, потому что пришел новый приказ: «Отвернитесь от окна. Сделайте два шага вправо. Прислонитесь к стене. Сядьте на пол».

Инструкции стали очень подробными и приходили каждую минуту. Так всегда после акции. Когда нервничаешь, очень помогает.

«Разберите винтовку. Сложите в пакет. Снимите очки. Положите в пакет от очков. Поставьте оба пакета под окно».

Он исполнял и слышал стоны человека на улице. Наверное, Женя его ранил. Потом стоны прекратились. Видимо, тот умер или потерял сознание. Или ему стало лучше, если Женя выстрелил в него противоядием, как в него самого во время первой проверки. Очень хотелось в это верить.

Инструкции шли чередой: «Возьмите пустой пакет, в котором лежали остальные пакеты и спускайтесь вниз».

Глаза быстро привыкли к темноте, но все равно это было сложно. Пакет он нашел не сразу и по аварийной лестнице спускался еле-еле, держась за деревянные перила рукой в перчатке, и рука норовила соскользнуть. Наконец, уже внизу, пришел приказ: «Снимите перчатки. Положите их в пакет. Возьмите с собой. Выбросите в контейнер, справа от выхода».

Потом его долго водили по ночным переулкам. Шли приказы как от навигатора: «Идите сто метров прямо. Поверните налево. Поверните направо». Женя ужасно устал, пока не вышел к метро. Это было незнакомое метро другой линии, где он никогда не был. Светало. Метро только открылось.

«Спуститесь в метро и поезжайте домой», — пришло послание.

Он вернулся где-то к половине седьмого. Хотел уже было упасть в кровать, но получил приказ: «В верхнем ящике письменного стола зеленая коробочка. В ней таблетка. Примите ее и ложитесь спать». Он выпил таблетку почти без страха и не раздумывая и завалился спать, хотя не был вполне уверен, что проснется утром.

На следующее утро он помнил все очень четко. Все инструкции. Дословно. Утром ему приказали написать подробный отчет и отправить на определенный электронный адрес. А после отправки уничтожить отчет вместе с адресом.

Он отправил отчет, и пришло сообщение: «Ваш отчет получен. Спасибо за отчет». И тогда черт дернул его сделать то, за что он схлопотал целых два штрафных балла…

Вылет все откладывался. Женя взял еще один кофе с еще одним чизкейком. Около полуночи «Шоколадница» закрылась, и он расположился в кресле у окна на хабы.

И, наконец, включил телефон.

Его уже ждала sms-ка: «Все в порядке. Плохих новостей нет».

По залу шли трое полицейских с собакой: два парня и девушка. Овчарка была совершенно бесшумна, ниразу не гавкнула, зато лезла к пассажирам и всех обнюхивала. У Жени неприятно защемило сердце. Но причем тут собака? Что у него искать с собакой?

Здесь главное забыть о том, что у полицейских вообще может быть к тебе какой-то интерес. И ни в коем случае не смотреть на них. Их не существует! Он запустил на телефоне логическую игрушку и уткнулся в экран.

Глава 3

Собака подошла, обнюхала его ботинки и отправилась дальше.

Когда полицейские ушли на другой конец зала, Соболев набил sms: «Рейсы задержаны. Аэропорт обыскивают с собакой».

«Совпадение, — пришел ответ. — Возможно, ищут наркотики».

Женя зашел на новостной портал. Ничего интересного действительно не было. В интернете обсуждали ледяной дождь и активно постили фотки с прозрачными сияющими кустами.

Россия не отпускала. На паспортный контроль пригласили только в четыре утра.

Зато он прошел как по маслу, и Евгений зашагал в зал ожидания, с посадочным талоном в кармане.

Вылет был еще через час…

После выстрела в человека под фонарем Женя напортачил в ерунде.

«Я убил человека?» — спросил он.

«Вы исполнили приказ Лиги», — пришло сообщение.

А потом он получил письмо от Альбицкого:

«Евгений, здравствуйте! Со вторым заданием вы справились хуже, чем с первым, причем, прокололись в самом конце. У вас два штрафных балла. Первый за излишнее любопытство, второй — за недостаток доверия к Лиге. Член отряда исполнителей должен доверять Лиге безгранично иначе ему там делать нечего. Запомните: „Все, что вы сделали по приказу Лиги, сделано для блага общества, чем бы это ни казалось. Никакой цели, кроме блага общества у Лиги нет“. Запомните и повторяйте, как молитву.

Сейчас вы не уверены, совершили ли убийство. Когда вы будете зачислены в отряд, будут случаи, когда вы будете точно это знать. Привыкайте. Это ваша миссия.

Кроме этих двух моментов, все остальное хорошо. Особенно нам понравилось точное следование инструкциям. На всякий случай предупреждаю: любое неисполнение приказа, даже, казалось бы, незначительного (не выпил таблетку, повернул не туда), — это гарантированный вылет из кандидатов, если конечно живы останетесь. За вами пока не водится, но запомните. За меньшие провинности — штрафные баллы. Для вылета достаточно пяти. Вы пока можете остаться в числе кандидатов, если по-прежнему этого хотите. Если нет, просто напишите „Нет“ в ответ на это письмо.

Альбицкий».

Его распекали, конечно. Причем, лично Альбицкий. Но не гнали, и это было здорово. Он ответил тут же: «Спасибо огромное, что позволили мне остаться. Простите. Больше не повторится. Конечно „да“».

«Хорошо, — ответил Андрей. — Штрафные баллы остаются на вас. Их нельзя снять, просто попросив прощения. Надеюсь, вы сможете реабилитироваться в ходе выполнения следующих заданий. Живите обычной жизнью до следующего приказа Лиги».

Потом было много мелких приказов. Первый казался почти несерьезным. В ящике стола Женя нашел набор резиновых медицинских перчаток. Он должен был научиться надевать их наощупь в темноте. В спокойной обстановке это оказалось совсем несложным. Однако он честно потратил на это в общей сложности часов восемь, пока довел навык до абсолютного автоматизма. Отчитался. «Не прекращайте тренировок, — ответили ему. — По пятнадцать минут каждый день. Во время акции ошибка может стоить вам жизни».

Другие приказы были трех типов. Выпить таблетку. Сделать укол в вену. Сдать кровь. Иногда таблетки были совсем безобидными, он ничего после них не чувствовал. Иногда от них клонило в сон. Пару раз они были исключительно противными на вкус, причем их надо было медленно рассасывать.

Что касается инъекций, он подозревал, что в большинстве случаев это был физраствор. Ну, или с какой-то безобидной примесью, которую можно было обнаружить при анализе, чтобы убедиться, что он исполняет приказы. Как правило, после инъекций он вообще ничего не чувствовал, пару раз закружилась голова, но быстро прошло. Видимо, его просто дрессировали на умение делать себе уколы в вену: быстро, ловко и не раздумывая. Сейчас он мог это вслепую делать, наощупь.

На очередные штрафные баллы он нарвался сразу после того, как его перестали мучить инъекциями. Ему дали примерно недельную передышку. Честно говоря, его не переставал волновать вопрос, что на самом деле произошло с тем человеком, в которого он стрелял.

Это происшествие в новостях не упоминалось. Но это еще не значит, что убийства не было. В огромном городе в сутки совершается несколько убийств. Далеко не все попадают в новости. И он не удержался и набрал в поисковике: «убийство, дата, время, место». Название переулка он вычислил по координатам.

Поисковик не выдал ничего интересного. Зато в тот же день пришло письмо от Альбицкого: «Евгений! Вы понимаете, что натворили? Поисковик запоминает запросы. Вы не знали, что этого делать нельзя? У вас еще три штрафных балла. Два уже было. Всего пять. Это вылет. Альбицкий».

Женя был в отчаянье. Он продержался больше двух месяцев, в него стреляли, он стрелял, он исколол себе вены и научился вслепую делать инъекции. И все коту под хвост. Но вопросы задавать нельзя. Это еще пара штрафных баллов. Хотя, какая разница? Пять уже есть. Ну, будет семь.

И он написал Альбицкому: «Андрей, я очень виноват. Я дурак. Есть ли для меня какой-нибудь способ остаться в рядах кандидатов?»

Тот ответил: «Способ есть. Имей вы немного терпения, я бы сам вам его предложил. У вас еще один штрафной балл. Всего шесть. Есть способ снять пять. Вы должны понести наказание. Будет очень плохо. Очень! И мы не гарантируем вам жизнь. Если сердце выдержит. Если вы согласны, напишите „да“».

Конечно, он написал «да».

«Будет очень плохо» — это мягко сказано. Андрею надо было написать: «будет ад». Это адекватнее. Все предыдущие мучения ни в какое сравнение не шли с этим.

Приказ пришел ранним утром: «Вы должны выйти в парк. Координаты… Сядьте на скамейку и ждите дальнейших инструкций».

До парка Женя дошел минут за пятнадцать, он рядом. Сел и стал ждать. Были сумерки перед рассветом. Май. Первые листочки на деревьях, как зеленый туман. Желтые цветы в траве.

Он думал, что, может быть, сегодня умрет. «Что же они со мной сделают?» — думал он. И ему представлялось исключительно что-то средневековое: дыба, кнут, железная дева, испанские сапоги.

Он ждал, что сейчас из-за кустов выскочат человек пять в масках, и ему прикажут идти с ними в какой-нибудь заброшенный старый сарай. И там будет полный набор этих средневековых пакостей. Он даже не задумывался о том, откуда возьмется сарай в цивилизованном парке.

Было ужасно страшно. Потом, когда все осталось позади, ему приказали написать отчет об уроках, которые он извлек из наказания. И кроме очевидного вывода о том, что гуглить что либо, имеющие отношение к Лиге или ее акциям, нельзя ни в коем случае, он написал, что мы сами себя мучаем. Своими средневековыми фантазиями он себе наказание минимум удвоил.

Он просидел в парке часа полтора. Наконец, пришло сообщение: «Возвращайтесь домой. Там уже все готово. Вы еще можете отказаться».

«Я не откажусь», — ответил он.

Почему?

Просто Лига давала смысл. Это многого стоило. Он хотел жить ради чего-то большего, чем деньги, вещи и наслаждения.

Вернулся домой. Позвонил в дверь. Несколько странно звонить в собственную квартиру, но он был уверен, что его там ждут. На звонки никто не ответил, и он открыл дверь своим ключом. Квартира была пуста.

Он просто застыл на пороге.

Очнулся от звука сообщения: «Все, что нужно, в верхнем правом ящике стола».

Закрыл дверь, переоделся. Честно говоря, страшновато было открывать ящик. Там оказалась ампула и шприц.

Пришел приказ: «Вы должны сделать себе укол в вену».

И тут всякая критичность у него отключилась, настолько это была привычная операция. Даже не было страшно.

Он только подумал, как колоть: вслепую или нет. Приказа вслепую не было. Значит, можно так. Он все сделал за несколько секунд, буквально. С первого раза попал в вену, вообще без проблем. Руки не дрожали.

«Вы готовы?» — пришел вопрос.

«Да, все уже сделано».

«Принесите таз из ванной, — пришло сообщение. — И поставьте рядом с кроватью. Будет рвать».

Он принес таз. Серенький такой, алюминиевый, для грязного белья.

«Готовы?» — пришло сообщение.

«Да, я все сделал».

«Положите телефон на столик рядом с кроватью. Сделайте подушку повыше, так безопаснее. Укройтесь одеялом, так вначале будет немного легче. Принимать какие-либо препараты до особого разрешения Лиги строго запрещено. Удачи».

Это циничное «удачи» словно что-то переключило в мозгу. Он все исполнил в точности. Вплоть до одеяла, которым надо укрыться. Только тогда до него дошло, что все, сейчас начнется. Эта гадость уже внутри, и он ничего не может с этим сделать.

Он уговаривал себя, что надо будет только немного потерпеть. Но не знал ни что придется вытерпеть, ни сколько времени это продлится.

Еще с полчаса он чувствовал себя вполне хорошо. Даже начал успокаиваться и подумал, что это очередная проверка, и, ничего страшного не будет.

И тогда начали холодеть пальцы рук и ног. И он понял: вот оно. Холод медленно поднимался вверх, но это была только прелюдия.

За холодом шла боль, также, от кончиков пальцев. Вначале мышечная, но очень сильная, словно и руки, и ноги сдавливали те самые испанские сапоги. Он застонал. Потом начало крутить суставы. Он задышал чаще, подушка тут же пропиталась потом.

Над кроватью висели часы, прямо напротив него, в ногах. Женя смотрел на них, чтобы хоть как-то отвлечься. Когда он ввел препарат, было около семи утра. Боли начались в половине восьмого. И продолжались больше двадцати часов. Без перерыва. Это был ад. Преисподняя.

После полудня начало мутить. Появился противный привкус во рту. При этом боль никуда не делась. Он сначала сглатывал слюну, чтобы не стошнило. Потом решил: пусть лучше вырвет. Вырвало где-то около трех. Тазик очень помог. Он бы не дополз до туалета.

После этого чуть полегчало. Боль осталась, но хоть мутить стало меньше. Зато резко захотелось в туалет, причем по-всякому. Очень не хотелось ходить под себя, и он решил: «Ничего, доползу». Спустил ноги на пол и…

Это как ходить босиком по раскаленному на солнце камню. Точнее намного хуже. У болгар есть такое искусство — нестинарство — танцы на раскаленных углях. Вот это ближе. Особенно, если представить, что вместо углей раскаленные наточенные клинки.

Женя попытался встать на ноги и тут же рухнул обратно. С трудом переполз по кровати к дальней стене. Оперся о нее рукой. И рука среагировала также. Словно стена была из раскаленных клинков.

Смог встать, опираясь на стену рукой. Боль была невообразимой. Думал: только не упасть. Если не удержится на ногах — точно не сможет встать.

Метра четыре до туалета, квартирка малюсенькая, но это был самый трудный путь в его жизни. И он его не прошел. Не дошел метр. Упал уже в туалете, рядом с унитазом. Его тут же пронесло и почти сразу вырвало. Он попытался приподняться на локте, но упал в это все. И несколько часов пролежал в грязи и вони.

Наконец, боль чуть-чуть отпустила. Не прошла, нет! Но он смог встать и содрать с себя вонючую майку и трусы. С трудом добрался до кухни и сложил все это в пакет, чтобы утром вынести на помойку.

Женя не обратил внимания на часы, но за окнами было темно. Вымыл пол в туалете душем. Там был слив. Душевая кабина и унитаз — все в одной комнатке.

Залез в душ сам. Долго отдраивался мочалкой и отмывался шампунем. Боль стала терпимой. Он мечтал добраться до кровати и лечь, но стоять мог.

Выходя из душа, увидел себя в зеркале: землистый цвет лица, огромные круги под глазами, в гробу самое место. Вышел в комнату и увидел тот самый вонючий тазик, полный рвоты. Вылил его в унитаз и даже смог помыть.

Доковылял до кровати. Лег, наконец. На часах было пять утра. Следующего дня, естественно. Он промучился почти сутки. Прикрыл глаза. Понадеялся, что уснет. Но тут пришло сообщение: «Вы должны взять кровь у себя из вены. Все, что нужно — в нижнем ящике стола».

В нижнем ящике был контейнер и шприц. Эта операция тоже была доведена до автоматизма, так что оказалась не очень сложной, несмотря на боль. Больше всего он боялся, что его пошлют куда-нибудь относить контейнер с кровью. Но Лига сжалилась: «Поставьте контейнер в холодильник. Закройте дверь в свою комнату и ложитесь спать».

Он отрубился сразу, несмотря на боль.

Женя проспал до полудня. Боль ушла, но слабость была жуткая, он по-прежнему ходил по стеночке. Первое, что надо было сделать — это написать отчет о последних сутках. Написал. Выслал Лиге. Потом ему разрешили есть и пить.

Он пошел завтракать на кухню. Контейнера с кровью в холодильнике не было.

Его не связывали, не держали за ноги и за руки. Он сам ввел препарат. И его предупредили, что после этого жизнь медом не покажется. Его приговорили, но он был виноват. И у него была возможность избежать последствий. Он сам напросился.

И теперь он преодолел себя, восторжествовал над собой. Он научился ходить по углям.

Вечером пришло письмо от Альбицкого: «Женя, у вас очень хороший анализ крови. Вы ввели себе полную дозу. И не пили никаких обезболивающих. Многие сыплются на этом этапе. Пять штрафных баллов с вас снято. Если вы хотите остаться кандидатом в отряд исполнителей — оставайтесь. Учтите, что это может быть не последнее такое наказание.

Препарат, который вы себе ввели, называется „нейрос-д“. Его широко применяют на Западе в тюрьмах для террористов. Официально он запрещен, так что правозащитники стоят на ушах. У нас, думаю, тоже применяют, против правозащитников — так что тишь да гладь. Если вас все-таки заметут и будут грозить применением „нейрос-д“ — вы уже знаете, что это такое. Очень полезное знание для исполнителя, как бы цинично это ни звучало. Остаетесь?»

«Да, конечно», — ответил Женя.

Ему хотелось ввернуть что-то вроде: «А вам не надоело спрашивать?», но он сдержался.

«Больше не грешите», — закончил Альбицкий.

Дней через десять от него пришло новое письмо: «Евгений, мы обсудили Вашу кандидатуру и сочли возможным зачислить вас в отряд исполнителей с испытательным сроком три месяца. Вы еще не станете полноправным членом отряда, но ваш статус и ваши права изменятся.

Прежде всего, вы должны произнести Клятву Отречения. Текст в приложении. Просто наговорите ее на диктофон и вышлите запись нам. До этого момента вы можете задавать любые вопросы, и это не будет нарушением. И это последний раз, когда мы спрашиваем у вас согласия на что-либо. После отречения от своей воли, оно не потребуется. Вы передадите Лиге право на решение всех важных вопросов вашей жизни.

Это монашеский обет, пожалуй, даже серьезнее. Если вы провинитесь, вас накажут без вашего согласия, могут даже не предупредить. Хорошо подумайте, все взвесьте и внимательно прочитайте клятву прежде, чем согласиться. Это не пустые слова. Клятву легче произнести, чем нарушить. Андрей».

Клятва была не очень длинной: «Здесь и сейчас (число, месяц, год, город) я (имя, фамилия) отрекаюсь от своей воли в пользу Лиги Свободы и Справедливости. Я вверяю Лиге мою жизнь и свободу. Я передаю Лиге право на принятие решений. Я обязуюсь не заводить и не разрывать никаких связей (в том числе интимных) без разрешения Лиги. Я обязуюсь не менять место жительства, номер телефона, аккаунты в интернете без разрешения Лиги. Я обязуюсь не разглашать никакие сведения о Лиге и о моей принадлежности к ней без разрешения Лиги».

Женя задал Альбицкому только один вопрос: «А если я захочу переехать, завести или удалить аккаунт, пригласить девушку, я могу спросить разрешения Лиги?»

«Вы будете обязаны это сделать. Без всяких штрафных баллов. Насчет девушки не особенно надейтесь. Большинство активно работающих исполнителей не имеют постоянных сексуальных партнеров. Кстати, после произнесения клятвы все штрафные баллы снимаются. У вас один оставался. Все. Чистый лист».

Женя несколько раз репетировал, прежде чем произнести клятву. И дважды переписывал. Наконец, результат его удовлетворил, и он послал запись Альбицкому.

Ответ пришел быстро: «Евгений, поздравляю! Вы зачислены в отряд исполнителей. Напоминаю: пока с испытательным сроком. Изучите наш список и отберите из него пять-семь человек, приговоренных к смерти, с приговорами которых вы совершенно согласны. Не Гуглите! Смотрите только на нашем сайте. Там достаточно информации. Как только вы вышлите нам ваш персональный список, мы предоставим вам дополнительные сведения. Выучите имена и обвинения, запомните внешность. Вы должны знать их в лицо. На выполнение задания — неделя. Альбицкий».

Список Лиги…

Госчиновники, судьи, сотрудники СБ, следователи, полицейские…

Рядом с каждой фамилией должность, вина и комментарий: «проверяется, идет следствие, идет суд, приговор, в работе, приговор исполнен». Исполненных приговоров тогда было немного. Около пяти.

Госчиновники обвинялись в хищениях из бюджета, воровстве, взяточничестве и подавлении оппозиции, судьи — в вынесении заведомо несправедливых приговоров, СБшники — в рейдерстве, убийствах и фабрикации дел, следователи — в фабрикации дел, полицейские — в избиениях и пытках подозреваемых.

В самой последней строчке списка стояло имя, которое в России знают все. И рядом с именем и должностью имелась надпись: «В работе».

Через неделю Женя отобрал семерых отъявленных негодяев, считая последнего, и послал свой список Альбицкому…

Перелет обошелся без приключений. Яркая половинка Луны освещала облака далеко внизу, а потом взошло солнце, и самолет нырнул под розовый облачный слой, к утренней дымке пражских холмов.

В аэропорту Праги сели только в восемь утра.

Стоя у ленты багажного транспортера, Женя снова залез в новости. Теперь в топе висела «молния»…

Глава 4

«Сегодня стало известно, — гласила новость, — что вчера вечером по делу об убийстве Анжелики Синепал задержан некий Дамир Рашитов».

И тут Жене позвонили.

— Женя, привет! Это Альбицкий. Как приземлился?

— Все отлично. Странно слышать ваш голос.

— Добро пожаловать в свободный мир! Я жду тебя у выхода.

На получение единственного чемодана ушло не более получаса, и вскоре Альбицкий уже пожимал Жене руку у выхода из зоны прилета.

Было холодно, но, конечно, не как в Москве, пожалуй, чуть ниже нуля. Погода хорошая. Ясно. Альбицкий был в зимней куртке, но без головного убора. Каштановые волосы шевелил слабый ветер.

Женя сразу узнал его.

— Пойдем, у меня здесь машина припаркована, — сказал Андрей. — И давай на «ты».

— Куда мы едем?

— К тебе.

Машина оказалась белой Теслой.

От аэропорта Вацлава Гавела до центра добрались минут за сорок.

Поднялись на второй этаж старого дома недалеко от Староместской площади. Из маленькой студии открывался вид на узенькую мощеную улочку и магазин богемского стекла. Обстановка состояла из кровати, письменного стола, обеденного стола, четырех стульев, двух кресел, шкафа и кухонного гарнитура с плитой и холодильником. Все скромное, без претензий, но новое и вполне приличное.

В Москве территория была больше, но гораздо дальше от центра.

Альбицкий сел в кресло.

— Садись, — сказал он. — Это твое. Недалеко улица Кафки, музей Мухи и лучшие пражские ресторанчики в самых узких пражских переулочках. Как тебе?

— Супер, — улыбнулся Женя, садясь напротив. — Это надолго?

— Зависит от тебя. У меня к тебе серьезный разговор.

— Да?

— Женя, дело в том, что для нас два — это много. Казнь Синепал была твоей последней акцией. Дальнейшее слишком рискованно. Да и не стоит доводить свою нейронную карту до такого состояния, что ни один психолог корректировать не возьмется.

— Ты считаешь, что нужно корректировать?

— Мы убиваем, хотя и на благо общества. Корректировать будем после нашей победы. Сейчас только помешает. В нашей работе лишня рефлексия вредна. И до нашей победы, Женя, ты не вернешься в Россию. Мы тебя выдрали из Универа, это тоже не есть хорошо. Поэтому на выбор: Пражский Университет или Венский Университет.

— Я ни немецкого, ни чешского не знаю.

— За год выучишь. Всю финансовую и организационную сторону вопроса Лига берёт на себя.

— Я, что выхожу на пенсию, и Лиге больше не нужен?

— Нужен, в качестве консультанта и аналитика. У тебя бесценный опыт. Две успешных акции.

— У меня остались незакрытые позиции в моем личном списке.

— У всех остаются. Женя, наша задача не убить как можно больше гадов, а нормализовать обстановку в стране.

— Они вместо меня арестовали какого-то парня.

— Задержали. Это еще не арест.

— И что?

— Посмотрим, как будут развиваться события. Пока ничего не ясно.

Казнь Анжелики Синепал была его второй акцией.

Когда Женя валялся на полу ванной в своих испражнениях и мучился от боли, он думал, хуже быть не может. Дно. Он ошибался.

Но все по порядку. После того, как он отослал свой список, ничего не происходило еще дней десять. Он жил обычной жизнью, сдал сессию. Вернулся домой после последнего экзамена и тогда пришло сообщение: «В верхнем правом ящике стола тюбик с кремом. Тщательно намажьте им волосы. Следуйте инструкции».

На тюбике, как водится, не было никакой маркировки, зато была надпись: «Не смывать шесть часов». К тюбику прилагалась резиновая шапочка, как в парикмахерской, которую требовалось надеть и не снимать тоже шесть часов.

Соболев все сделал, тщательно вымыл руки, сел за компьютер и заметил время. Кожу головы здорово жгло. Он гадал, как будет выглядеть через шесть часов. Кем окажется? Рыжим? Жгучим брюнетом? Облысеет. Степень жжения говорила скорее о последнем.

Надежды мирно поиграть на компе развеялись за пятнадцать минут. Пришел новый приказ: «Во втором ящике стола вы найдете ампулу, пластмассовую ванночку и медицинские перчатки. Следуйте инструкции». На ампуле была единственная надпись: «Поставьте ванночку на твердую поверхность и вылейте туда содержимое ампулы».

Зато ванночка оказалась с секретом. На борту имелось узкое табло, которое сразу ожило, как только он вылил туда содержимое ампулы. «Распакуйте перчатки и положите их на расстоянии вытянутой руки от себя», — гласила надпись на табло. «Опустите пальцы в ванночку. Держать около часа».

Он устроился перед столом поудобнее и опустил пальцы в раствор.

«Подушечки пальцев должны быть полностью погружены в раствор, — заметило табло. — Прижмите их ко дну». Он опустил пальцы глубже. Минут пять ванночке все нравилось, но потом она возмутилась: «Не касайтесь дна». Ну, ок.

Через пару минут он убедился, что руки надо держать на весу, не касаясь пальцами дна ванночки и не опираясь ладонями на борт. Иначе табло все время что-то не устраивало. Заболели мышцы. Подушечки пальцев стало нещадно жечь. Но все равно с воздействием нейроса-д это ни шло ни в какое сравнение. Он взглянул на часы. Осталось сорок пять минут. Продержимся!

Минут через пятнадцать жидкость в ванночке начала загустевать, превращаясь в гель. «Не убирайте руки», — предупредило табло. Гель становился все тверже и утрачивал прозрачность, напоминая матовое стекло. Наконец, он стал совсем твердым, и Женя ощутил себя в ловушке.

«Не убирайте руки», — повторило табло.

Наконец, как раз где-то час спустя после начала процедуры, бывший гель начал трескаться примерно на расстоянии полсантиметра от пальцев.

«Аккуратно уберите руки, стараясь не повредить защитное покрытие», — разрешило табло.

Это оказалось сделать довольно просто. Толстый слой «покрытия», похожий на перламутровый лак, остался на подушечках пальцев. «Аккуратно наденьте перчатки, стараясь не повредить покрытие».

Сначала Женя подумал, что вот это совсем невозможно, но лак оказался прочным и остался, где был.

«Не снимайте перчатки в течение двух часов», — приказало табло.

Подушечки пальцев болели жутко, он положил руки на колени ладонями вверх и приготовился вытерпеть два часа. Подумал, что, если ему когда-нибудь будут загонять иголки под ногти, сможет смеяться в глаза своим палачам.

Боль медленно утихала, и к концу второго часа ушла совсем. «Снимите перчатки и смойте защитное покрытие», — позволило табло.

Он содрал перчатки и пошел в ванную мыть руки. Лак сошел легко, зато боль вернулась, хотя вполне терпимая. Посмотрел на свои пальцы. Честно говоря, ожидал, что они станут совсем гладкими. Но папиллярные узоры были.

Табло так и не успокоилось: «Вымойте емкость и поставьте на ровную поверхность».

Он послушался.

«Положите руки на дно емкости, слегка прижав подушечки пальцев».

Сделал.

«Папиллярный узор изменен», — заявило табло.

Ну, в общем-то он так и предполагал.

Краску на волосах оставалось держать еще часа три. Он уж понадеялся, что сможет хотя бы посмотреть что-то на ю-тубе, например, канал Лиги: «Время ЛСиС». Его смотреть можно, все равно вход только через анонимайзер.

Но не тут-то было. Пришел приказ на телефон: «В нижнем ящике стола контактные линзы. Наденьте их, следуя инструкции. Не снимайте три часа».

Это был его первый случай общения с линзами, поскольку зрение — единица.

Провозился минут пять и обнаружил, что ю-туб накрылся — изображение расплывалось. Он с трудом смог поставить таймер на три часа и опустился в кресло, надеясь хотя бы вздремнуть.

Удалось. Проснулся от сигнала таймера. Глаза здорово болели.

Тут же пришло сообщение: «Снимите линзы и смойте краску с волос».

Он с облегчением сделал и то, и другое. Взглянул в зеркало. Оттуда смотрел зеленоглазый блондин с почти белыми соломенными волосами.

Не то, чтобы новая внешность ему не нравилась, но он жутко устал.

Однако телефон не унимался: «В третьем сверху ящике вы найдете ваш новый паспорт, банковскую карту и ключи от вашей новой квартиры. Адрес. Там же фоторобот вашего нового лица. Завтра в восемь вам назначена операция у пластического хирурга. Артем Васильевич. Адрес. Телефон. Не берите с собой ничего, кроме новых документов, фоторобота, ключей и одежды, которая на вас. После операции поезжайте на новую квартиру. Возвращаться на старую строго запрещено до особого приказа Лиги».

Женя открыл ящик. Зеленоглазого блондина на фотографии в паспорте звали Иван Петров. Он слегка отличался от Евгения большей изысканностью и тонкостью черт, зато полностью совпадал с фотороботом.

«Код карты 1804. Денег там достаточно, — пришло сообщение. — Будете выходить из дома — не оборачивайтесь».

Естественно, у подъезда же камера, подумал Женя.

Заведение Артема Васильевича оказалось маленькой частной клиникой. Хозяин, как ни странно, ни о чем не спросил, зато точно подогнал его физиономию под фоторобот. Он проторчал в клинике еще два дня, пока снимали швы. Было очень дискомфортно без телефона, которого не было в списке вещей, которые разрешили взять с собой.

Новый телефон он нашел, как обычно в ящике стола на новой квартире. Она была не больше старой и находилась в рабочем районе на окраине Москвы. В полутемном подъезде пахло кошками и мочой. Зато никаких консьержек, охраны и камер у подъезда.

В квартире было все: от мебели до одежды и даже продуктов в холодильнике. «Вы на месте?» — пришло сообщение. «Да». «Все, что в квартире — ваше до особого приказа Лиги. Старую одежду и обувь, в которой вы пришли, соберите в мусорный пакет и вечером вынесите на помойку».

Новая одежда была ужасна: аляповатые футболки с изображениями музыкальных групп, несколько белых штанов с заклепками и даже темные очки в стиле «президент в молодости».

Тут ему на телефон упал файл с замечательным названием «О вас»: «Иван Петров 21 год, образование среднее, приехал из Воронежа в Москву в поисках удачи. Мечтает поступить в институт, но пока перебивается случайными заработками. Старается казаться столичным жителем. Сделайте несколько селфи в новой одежде и вышлите нам».

Нет, нейрос-д был, конечно хуже. Женя сделал штук пять фотографий и даже одну в плане особого мазохизма в очках. Выслал Лиге.

Рядом с телефоном были водительские права на имя Ивана Петрова и ключи от машины. Что за машина и где она, Женя узнал через минуту. «Справа от подъезда стоит белое Субару. Это ваша машина. Сделайте несколько селфи на фоне автомобиля и в его салоне».

Он вышел на улицу смотреть подарок. Субару оказалось примерно в возрасте Вани Петрова. Причем, это был гибрид. Кроме электродвигателя, у него имелся бензиновый. Бензоколонок-то нет уже лет десять! Ему хотелось конечно испытать в действии это антикварное чудо, но приказа не было, и он не решился. Сделал селфи и вернулся домой.

Вечером он вынес на помойку свои любимые старые джинсы, старые кроссовки и футболку без всяких надписей.

Так началась его новая жизнь.

Утром после селфи пришло сообщение: «Пройдите по ссылке и отправьте резюме о приеме на работу. Приложите фотографии».

По ссылке было объявление: «Ночной клуб „Уваров“ приглашает на работу официантами молодых людей до двадцати пяти лет».

Женя выслал резюме. Ответили в тот же день, ближе к вечеру: «Приглашаем вас на собеседование в 20:00». И адрес.

Заведение было странным. Располагалось черт знает где: на темной улочке почти без построек, где-то в районе Капотни. Зато рядом пастбище дорогих машин: огромные Лексусы, длинные Мерседесы, спортивные БМВ и несколько Ягуаров. Он с краешка припарковал своего раздолбанного Субарика, кожей ощущая, что лезет со свиным рылом в калашный ряд.

Сам клуб выглядел под стать автомобилям: колоннада, над ней — красная реклама «Уваров», застекленный первый этаж, декорированный и обставленный в стиле неоклассицизм. Огромные, хрустальные люстры, мебель под девятнадцатый век, зеркала. Впрочем, это все без той нарочитой роскоши, которая из-за полного отсутствия вкуса у дизайнера тем не менее выглядит дешевкой.

Шеф ждал в кабинете на втором этаже. Женя подошел к секретарю. Это был именно секретарь, а не секретарша.

— Здравствуйте! Я Иван Петров, мне назначено на восемь.

Секретарь встал, посмотрел на Женю, казалось, с ненавистью, и распахнул дверь в кабинет.

— Аполлон Осипович? — спросил Евгений. — Можно?

Хозяин оказался маленьким живым толстячком. Он сидел за тяжелым письменным столом тоже в стиле девятнадцатого века.

— Подойдите, — сказал он.

Женя подошел. Сесть ему не предложили.

— Снимите очки, — сказал Аполлон Осипович.

Тон у него был вальяжный, а голос чуть-чуть скрипучий.

Евгений снял.

— Вы приняты, — кивнул хозяин.

Соболев был в шоке. И это все собеседование?

— Очки на работе не носите, — приказал хозяин. — Сегодня начать сможете?

— Да.

— Зарплата у нас небольшая. Тридцатник. В рублях. Но это не основная ее часть. У нас много методов подработать.

— Меня устроит, — сказал Женя.

— Развалюху свою у парадного подъезда не паркуйте, вам покажут место на заднем дворе. Думаю, у нас вы быстро купите что-нибудь получше.

Евгений кивнул.

— Опыт работы официантом есть? — спросил хозяин.

— Нет, — вздохнул Женя.

— Ничего, научитесь.

Он позвонил кому-то по телефону.

— Вить, расскажи новенькому что и как, и одежду выдай. Пусть сегодня начинает. Под твоим чутким руководством.

Витя оказался симпатичным парнем примерно одного с Женей возраста. С серыми глазами и темными волосами — такие нравятся девушкам. Двигался он мягко, почти по-кошачьи, так что Евгений предположил в нем хорошего танцора. Он зашел за Женей, и они спустились на первый этаж.

Одежда состояла из красной атласной косоворотки с вышивкой по вороту и таких же красных штанов, что казалось неуместным, поскольку ресторан явно европейского стиля, а половые были в трактирах. Однако, хозяину виднее, и Женя смолчал.

Ловко разносить тарелки, мило улыбаться и принимать оплату по счету он научился уже к утру. Платили здесь исключительно наличными, зато щедро давали на чай, так что к концу смены у него скопилось уже тысячи три.

Кроме любви к наличности у ресторана была еще одна интересная особенность: за столиками сидели одни мужики, ну, точнее джентльмены, так что к утру для Жени уже не было тайной, что это за заведение.

Вернувшись домой он отчитался перед Лигой: «На работу взяли. День отработал».

«Прекрасно. Продолжайте», — только и ответили ему.

Вечером следующего дня он снова был в клубе «Уваров» и разносил тарелки.

Около полуночи Женю подозвал хозяин:

— Вань, тебя хочет клиент.

— Какой?

— Посмотри на вон тот столик, один из тех, которые ты сейчас обслуживаешь. Высокий господин. Симпатичный. Лет пятидесяти. Волосы с проседью.

Женя посмотрел. Лицо было незнакомым.

— Аполлон Осипович, — тихо сказал он. — Меня не предупредили. Дело в том, что я гетеросексуал.

— Ваня! Ну, кого волнует твоя ориентация! Ты сюда деньги пришел зарабатывать или удовольствие получать? Тебе повезло! Аристократ! Англичанин. Красивый. Еще не старый. Платит хорошо. Ты по-английски сечешь?

— Немного. Учил в школе, — сказал Женя.

— Этого хватит. Ну? Тридцать процентов твои, семьдесят — заведения.

Евгений хотел спросить: «Что-о?»

Сдержался, но, видимо, вопрос выразил его взгляд.

— Ну, ладно. Сорок процентов твои, — уступил хозяин.

— Аполлон Осипович, — взмолился Женя. — Ну, дайте мне хоть пару дней осмотреться!

Утром он снова отчитался перед Лигой: «Отработал второй день. На меня есть спрос».

«Хорошо, — ответили ему. — Все идет по плану».

Дня два проработал спокойно, его не доставали предложениями, зато давали изрядно чаевых, так что предложения ожидались.

Была пятница. Вечер. И Соболев увидел его! Судья Эдуард Васильевич Беленький сидел за столиком, уставленным снедью, и жрал. Толстый, обрюзгший, лысый. У Жени возникло острейшее желание подсыпать яду ему прямо в золотую икорницу.

Кажется, судья заметил Евгения тогда же, в первый день, я Женя обслуживал соседний столик, но хозяин пока молчал.

Утром Соболев написал Лиге: «Спасибо!!! Я его видел».

«Ничего не предпринимайте без приказа Лиги», — тут же вылили на него ушат холодной воды.

Приказ пришел быстро: «Вам нужно поехать по адресу. Адрес. Найдите там заброшенную больницу. Недострой прошлого века. Поднимитесь на второй этаж. Координаты. За колонной камень в стене можно вынуть. За камнем пакет. В нем найдете две упаковки таблеток: белую и черную. Две капсулы из черной упаковки принимайте дома перед каждым выходом на работу. Две капсулы из второй — после каждого возвращения с работы. Не вступайте в сексуальный контакт ни с кем, кроме объекта. Не пользуйтесь общественной посудой».

Женя сделал все, что было приказано.

Честно говоря, до этого надеялся, что ему позволят убить судью раньше, чем придется с ним трахаться.

Вечером он не успел дойти до кухни. Задержал хозяин.

— Ну, парень, ты попал! — зашептал он. — Знаешь, кто на тебя глаз положил? Судья Эдик. Видел вчера лысого толстяка за соседним столом?

— Да, — кивнул Женя. — А почему попал?

— Этот гад ни хрена никогда не платит! Даже жрет на халяву! У него вся ментура под пятой. Откажешь ему — тебе наркоту подбросят и сядешь лет на пятнадцать. А нас закроют к чертовой матери! Ваня, спасай! Такого англичанина отшил! Дипломата! Он так сокрушался, в Лондон тебя хотел увезти! А теперь будешь ублажать этого выродка задарма.

Евгений вздохнул.

— Так и знал, — сказал хозяин. — Я как на тебя посмотрел — все, думаю, для Судьи парень. Он любит таких белобрысых, у него все такие. Только ты красивее. Ладно, заведение платит. С нас плюс пятнашка к зарплате. Спасешь?

— Ладно, — обреченно сказал Женя.

— Ну, спасибо, Ваня. По гроб жизни не забуду! Пойдем!

Хозяин привел его в так называемый кабинет, где, кроме стола, накрытого на двоих, имелась застеленная кровать. На ней уже ждал судья.

Тот самый спецсудья Беленький, от которого ни один незадачливый автор смс-ки о передвижениях наших якобы «несуществующих» войск не ушел без десятки, ни один автор оппозиционного поста в соцсети — без пятака, ни одну пуговицу, оторванную у мента на митинге он не оценил меньше, чем в три года, ни один предприниматель ни ушел от него не разоренным, ни одна женщина, укравшая хлеб для своего ребенка, не вышла от него на свободу. Женю просто трясло, когда он читал репортажи с этих судебных заседаний.

Евгений смотрел на него и думал: «Надо подставить ему задницу? Ок. Интересно, сколько он проживет после этого?»

— Ну, Вань, раздевайся, — сказал судья, когда хозяин ушел.

Глава 5

Женя разделся.

— Что надо делать, Эдуард Васильевич? Я в первый раз.

— В первый раз, говоришь? Девушек-то трахал?

— Ну, да…

— Значит, не в первый.

Судья торопливо разделся встал на колени на кровать и подставил задницу. Жирную, белую, как у бабы.

Женя выехал на своей ненависти и остатках юношеской гиперэрекции. Судья стонал и визжал. Евгений впился ногтями ему в ягодицы. Думал, интересно, ногти тоже отравленные? Он представлял себя и его в тюрьме, где Беленькому и место, и Женя его опускает. Интересно, а он не подаст за изнасилование, думал Женя. Проститутки, говорят, подают. А клиенты?

Судья не подал. Он заплатил. Аполлон Осипович был в шоке. Женя был первым, кому он заплатил. Пятьсот евро. Триста Соболев честно отдал хозяину.

— Теперь он с тебя не слезет, — сказал хозяин. — Ну, точнее ты с него.

Вернувшись домой, Евгений выпил противоядие и отчитался перед Лигой. «Все случилось», — написал он.

«Принимайте таблетки в том же режиме. Увольняться сразу рискованно».

Ему пришлось трахать судью еще дважды, потом тот не пришел. Лига приказала вернуть в тайник остатки черной упаковки, и продолжать принимать таблетки из белой. Только через неделю разрешили уволиться.

Хозяин очень уговаривал остаться, грозил штрафами за упущенную выгоду, но Женя отказался от половины зарплаты, надбавки и выходного пособия, что решило дело.

В тот же вечер он нашел в ящике стола полный комплект для возращения старой внешности: краску для волос, контактные линзы его родного голубого цвета и ванночку для снятия папиллярного узора.

И сделал все в том же порядке. С собой он мог взять только одежду, которая на нем. Документы, банковская карта, права и ключи от машины: все осталось на той квартире.

Утром его ждал пластический хирург. Другой. Половину дороги к нему Женя прошел пешком, половину проехал на общественном транспорте.

А потом ему сняли швы.

Та самая новость со значком «молния» появилась в новостях пару дней спустя: «Сегодня в своей квартире в Москве скончался судья Эдуард Беленький».

В «подробностях» говорилось, что судья был фигурантом списка Лиги Свободы и Справедливости и, по словам родственников, умер от остановки сердца. Женя перечитал все издания, которые считал сколько-нибудь приличными, и вернулся на главную страницу новостей. Формулировка изменилась: «Фигурант списка Лиги Свободы и Справедливости найден мертвым».

Но эту новость тут же вытеснила следующая: «Запрещенный ютуб канал „После дождя“ анонсировал онлайн интервью с Андреем Альбицким». Женя тут же перешел на сайт «запрещенного ю-туб канала», воспользовавшись не менее запрещенным анонимайзером. До интервью осталось пять минут. Шел обратный отсчет. Цифры в строчке «смотрят сейчас» стремительно росли, приближаясь к миллиону.

Наконец, в кадре появился Альбицкий. Он сидел за столом на фоне темных обоев с абстрактным рисунком. На столе стояла чашечка кофе и ноутбук.

У Андрея каштановые волосы, слегка волнистые, карие глаза с открытым европейским разрезом. Черты лица правильные и тонкие: прямой нос с небольшой горбинкой, брови вразлет.

— Андрей Аркадьевич, — спросил корреспондент за кадром, — вы видели сегодняшние новости?

— Российские? Конечно. Каждый день смотрю. Да, это мы… Сейчас нас вытеснят из топа.

Женя открыл новости в отдельном окне. Да, верхняя строчка уже была другой: «Андрей Альбицкий: „Да, это мы“. Лига Свободы и Справедливости взяла на себя ответственность за смерть судьи».

— Какое это убийство по счету? — спросил журналист.

Надпись под видео гласила, что интервью берет корреспондент «После дождя» Александр Дюжий.

— Девятое, — сказал Альбицкий.

— За год?

— Саша, за два года. Мы активно работаем второй год. Это не очень много. Как было когда-то в Белоруссии примерно. И гораздо меньше, чем в Китае.

— Число убийств в год?

— Число смертных казней. Между прочим, наши официальные власти казнят больше. Меньше конечно, чем в США, зато не всегда по делу. Саша, мы не совершаем убийств. Мы исполняем приговоры. Очень взвешенные, очень обоснованные, вынесенные Судом присяжных Лиги. Каждый приговор можно оспорить. К сожалению, до сих пор нас не воспринимали всерьез, и мало кто этим пользовался. Теперь, надеюсь, ситуация изменится.

— Кому-то удалось отвести обвинения?

— Пока нет. Но, если фигурант списка или его адвокат вообще с нами связался, мы рассматриваем это как смягчающее обстоятельство. Наши приговоры трудно оспорить, но смягчить их вполне возможно. Сейчас наша юридическая служба рассматривает два прошения о смягчении приговора, еще одно мы уже удовлетворили. Так что, если осужденный выполнит наши требования — будет жить.

— Кто он?

— Пока я не буду обнародовать его имя. Если сделает хотя бы первый шаг — назовем. Да вы сами увидите.

— А если не сделает?

— Если не сделает в течение месяца — умрет.

— А что за требования?

— Они состоят из нескольких пунктов. Во-первых, осужденный должен уйти со всех должностей, которые использовал для совершения преступлений. Во-вторых, пройти курс психокоррекции у того психолога, которого мы укажем. В-третьих, заплатить штрафы. Столько, сколько мы скажем, и куда мы скажем.

— Лиге?

— Боже упаси! Мы не берем грязных денег. Уважаемым благотворительным организациям. И, в-четвертых, он должен искупить вину. Все.

— Что значит, «искупить вину»?

— Мы любим всякую безобидную, но неприятную фармацевтику. Одна или несколько инъекций. В зависимости от степени людоедства того, кого мы наказываем.

— Запрещенную во всем мире фармацевтику?

— Запрещенную, но повсеместно используемую спецслужбами.

— Из Америки возите?

— Саша, я не буду раскрывать конфиденциальную информацию, — сказал Альбицкий и улыбнулся.

«Зачем из Америки? — говорила его улыбка. — В нашем родном отечестве этой хрени до черта».

— Спецслужбы считают вас самым опасным человеком в России… — сказал журналист.

— Льстят. Самый опасный человек в России сидит в Кремле.

— Он у вас в списке…

— Диктатор? Да, конечно. Вас интересует, когда мы до него доберемся?

— Да-а… — кивнул корреспондент.

— Боюсь, не скоро. Саша, там очень серьезная охрана. На данном этапе развития нашей организации мы можем только использовать смертника, а я не готов жертвовать жизнью молодого хорошего парня или девушки для того, чтобы убить дряхлого старика, который все никак не навластвуется.

Лига не напоминала о себе почти полгода. Ну, кроме привычных Жене мелочей: пару раз надо было выпить какие-то таблетки и сдать кровь.

В ноябре взяла на себя ответственность за еще одно убийство. У подъезда своего дома был расстрелян полковник СБ Максим Немиров, которому Лига приписывала организацию убийства одного из лидеров оппозиции Владислава Ряскина, тот был убит точно также: расстрелян у входа в дом.

Разумеется, на «ютубе» появился ролик от Альбицкого по этому поводу. Не сразу, где-то через неделю. Женя подозревал, что такие запаздывания объясняются желанием прикрыть исполнителей.

Андрей снимался в классическом интерьере, на фоне шкафов с книгами, но одет был неформально: в серый джемпер и джинсы.

«Лига берет на себя ответственность за казнь Максима Немирова, — сказал он. — Я обещаю, что и другие убийства оппозиционных политиков, активистов, журналистов и простых граждан, вставших на пути у властей, не останутся безнаказанными.

Я благодарю исполнителей. Это отважные и аккуратные ребята. Я рад, что случайных жертв не было.

Однако, если ваш родственник, знакомый или коллега по работе есть в нашем списке, и около его имени написано „приговор окончательный, в работе“, мы настоятельно рекомендуем держаться от него подальше. Мы очень стараемся не задеть невиновных людей, но это сложная задача.

С такими персонажами, как Немиров, все однозначно. Они убийцы.

Но в нашем списке есть категория фигурантов, с которыми все сложнее. Это люди, на руках которых, строго говоря, крови нет. Зато тонны на языке, если можно так выразиться. Это государственные пропагандисты, которые занимаются пиар-прикрытием организованных властями убийств. С одной стороны, это только слова, а судить за слова не совсем соответствует нашим представлениям о справедливости. Но эти слова, сказанные с телеэкранов миллионам, обладают огромной разрушительный силой. И объективно вреда от таких пропагандистов гораздо больше, чем от убийц, которые по приказу властей берут в руки пистолет.

Когда суд присяжных Лиги рассматривает дела этих профессиональных лжецов, как правило, голоса разделяются. Но когда мы принимаем заявки на приведение приговоров в исполнение, образуется конкурс. Потому что наших чистых и честных ребят это патологическое и бесстыдное вранье бесит до последней степени. Честно говоря, меня тоже.

И вот мы имеем ряд людей, осужденных коллегией присяжных, скажем, с перевесом в один голос. И конкурс исполнителей: десять человек на место.

Эти люди находятся в гораздо большей опасности, чем, скажем коррупционеры, за которых наши исполнители не очень любят браться, поскольку „ворюги нам милее кровопийц“.

Госпропагандисты известны, и сами они про себя все знают. И поэтому у нас к ним предложение. Мы даем им два месяца, чтобы уйти в отставку. На это время исполнение приговоров по их делам будет приостановлено. После ухода в отставку смертный приговор будет отменен. Этим мы не ограничимся, но жить будете.

Мы всегда на связи, пишите через сайт. О вашей отставке мы и так узнаем, а через переписку проинструктируем о дальнейших действиях.

Буду очень рад, если это мое выступление подтолкнет кого-то выбрать жизнь.

В отношении остальных, после первого января исполнение приговоров будет возобновлено».

В декабре в отставку вышел пресс-секретарь президента господин Щебнев, пожаловавшись на преклонный возраст и плохое состояние здоровья. О других отставках не сообщалось.

А в январе, после сессии Женя получил тот самый приказ Лиги, который привел его в театр на одну классическую оперу…

Расследование продвигалось неплохо. Быстро нашли сотрудницу театра, которая разносила по рядам программки. Хотели уж было задерживать, но она вспомнила темноволосого парня, который крутился между рядами возле места Анжелики Геннадиевны минут за пятнадцать до начала спектакля. Темноволосый парень подходил больше, чем пожилая билетерша Олимпиада Ивановна.

— У него была восточная внешность? — спросил Александр Филиппович.

— Довольно смуглый, с маленькими черными усиками. Скорее, южная. Я подумала: испанец или итальянец. Может быть, грек. Одет очень хорошо. Но на первые места не сел, ушел куда-то дальше.

— Опознать сможете, если увидите еще раз?

— Не знаю. Я его мельком видела. Очень недолго.

Смуглого молодого человека вспомнили еще две сотрудницы театра и трое зрителей. Весь спектакль он сидел на пятнадцатом ряду партера и, по свидетельству очевидцев, один.

Александр Филиппович был рад: круг сжимался.

На видеозаписях нашлось пятеро смуглых молодых людей с черными усиками. На всякий случай, без особой надежды, поискали по базе преступников и разыскиваемых лиц МВД. Естественно пусто. Судимые граждане, как правило, не особенно любят оперу.

Зато по профилям в социальных сетях удалось идентифицировать троих.

Поиск по паспортной базе решили пока отложить и работать с тем, что уже есть. Не то, чтобы очень долго делать поиск по нескольким десяткам миллионов изображений, но такой поиск давал слишком много вариантов. Есть люди с похожими типами лица. Так что список на допрос увеличился бы сразу на порядок. В общем, геморрой. А работать, кому же хочется?

Можно, конечно, сверить со списком IP-адресов тех, кто скачивал билеты с сайта театра и оплачивал с банковских карт. Но вряд ли террорист это делал сам и на свой адрес.

Ничего, думал Маленький. Понадобится, сделаем. Но, скорее всего не понадобится.

Из троих только двое были активны в интернете, причем один из них писал в основном о спорте, зато второй…

Глебчик прислал сводку со ссылками в пятницу к вечеру.

Александр Филиппович бегло просмотрел и хмыкнул: «Все! Нашли!»

Во-первых, парня звали Дамир Рашитов. Татарин, скорее всего. Значит, может, и мусульманин. Исламских постов, правда, у него не нашлось, зато огромное количество политических, причем крайне оппозиционного плана. А один пост был просто подарком.

Собственно, это был даже не пост, а комментарий в чужом аккаунте.

«Поздравляю всех френдов с получением роскошного подарка от одной небезызвестной организации, — писал хозяин аккаунта, проживающий в Лондоне бывший русский ученый и писатель Кирилл Усков. — Я поставил друзьям Шампанское, и мы отметили. Да здравствует театр! В нем до сих пор иногда ставят хорошие пьесы».

Комментаторы развлекались, как могли.

«Спасибо за поздравления, Кирилл! Мелочь, но приятно».

«Червей жалко, их же стошнит при первой дегустации».

«Канал „Россия врет“ будет врать дальше, но главному герою пьесы в Большом я бы поставил „Мартель“».

«Ребята, ну так нельзя! Убийство есть убийство».

И, наконец, Дамир Рашитов:

«Лига — это настоящие смелые парни, которые не болтают, а действуют».

Александр Филиппович откинулся на спинку стула и улыбнулся.

Дамир Рашитов сидел в его кабинете уже на следующий день. Его пригласили на «разговор», просто позвонив по телефону. Пришел, причем без адвоката. Хорошо, геморроя меньше.

Описанию он вполне соответствовал: черные волосы, черные усики, карие глаза. Только слишком светлая кожа. Его трудно было бы принять за южанина. Без славянской крови здесь, явно, не обошлось.

— Вы были в Большом театре в позапрошлую субботу? — спросил Александр Филиппович.

— На Доне Карлосе? Да.

— Заранее покупали билеты?

— Где-то за месяц, по интернету. Моя девушка очень хотела пойти.

— А что не смогла?

— Почему не смогла? Мы были вместе.

— У вас был пятнадцатый ряд?

— Нет, десятый.

— Это же очень дорого.

— Я могу себе позволить.

— Вы, кажется, студент.

— Да, ВШЭ. Просто семья обеспеченная.

— Хорошо, — подключился к беседе Кивалин, — Расскажите о вашем походе в театр. Буквально все. Как пришли, как нашли свои места, что необычное заметили?

Дамир пожал плечами.

— Да все обычно. Пришли, разделись в гардеробе, поднялись в зал. Сразу сели на свои места. Мы немного опаздывали, зашли уже после третьего звонка.

— И все время были вместе?

— Конечно.

— Ладно, дальше, — буркнул Маленький.

— Вы, что мне не верите? — с безграничным удивлением спросил Рашитов.

— Рассказывайте дальше, Дамир Ринатович, — вздохнул Маленький.

Кроме, светлой кожи Рашитов отличался еще чистейшим московским выговором, даже акал, где надо. Сам-то Маленький не так давно переехал в столицу. На повышение.

Рашитов рассказывал, а Глебчик сидел, уткнувшись в компьютер, и строчил протокол.

— Ну, в антракте мы пошли в буфет, — продолжил Дамир. — Взяли по бутерброду с икрой и по бокалу шампанского.

— Вы приехали на машине?

— Да, но я бы включил автопилот.

— Какая у вас машина?

— Мерседес. Маленький, ничего особенного.

— В буфете видели Анжелику Геннадиевну? — подключился Кивалин.

— Синепал? Не знаю. Я не смотрю телевизор, так что плохо представляю, как она выглядит.

— Она и в интернете есть, — заметил Маленький. — Ролики. Новости.

— Предпочитаю другие новости.

— А что так?

— Такая концентрация вранья в единицу времени не для моей психики. Как-то хочется остаться в трезвом уме и твердой памяти.

И тогда Александр Филиппович утянул с соседнего стола распечатку и показал Дамиру.

— Ваше?

— Да, мое, — кивнул он. — Это была просто эмоциональная реакция.

— То есть в Лиге не «настоящие смелые парни»?

— В смелости им не откажешь, но убийства — это перебор.

— А вы знаете, что ваши действия подпадают под статью «оправдание терроризма»? — спросил Кивалин.

— «Оправдание терроризма»? Но это же просто реплика!

— Это не просто реплика. У вас все точно, как в комментарии к статье. Террористы представлены в образе положительных героев, заслуживающих поддержки, подражания и уважения. «Настоящие смелые парни» — это, что, не положительные герои?

— Мне даже в голову прийти не могло, что моя реплика нарушает какой-то закон!

— Не какой-то, — сказал Кивалин. — Тяжкое преступление. Часть вторая. Оправдание терроризма с использованием сети интернет. От пяти до семи лет.

— И вы только что признались, что это ваш комментарий, — резюмировал Маленький.

— Я хотел бы посоветоваться с адвокатом, — упавшим голосом сказал Дамир.

— Конечно, — кивнул Александр Филиппович. — Мы предоставим вам адвоката.

— Нет. Я хочу, чтобы адвоката нанял мой отец. Можете с ним связаться?

— Свяжемся. Признаете себя виновным в оправдании терроризма?

— Нет.

— Как хотите. Вы задержаны.

Маленький знал этот бесконечно удивленный взгляд. Даже страх не заметен, настолько все забивает удивление. И ведь знают же! Каждый раз, когда кого-то арестовывают по этой статье вскипают все их социальные сети. Просто на ушах стоят!

И каждый раз каждый из них думает, что лично его это не коснется.

Глава 6

— Это не он, — сказал Глебчик, когда Рашитова увели. — Ничего не совпадает! Он не смуглый, не похож на южанина, опоздал на спектакль, а не пришел на пятнадцать минут раньше, сидел на десятом ряду, а не на пятнадцатом, был с девушкой.

— Комментарий писал он, — заметил Василий Иванович.

— Но это же не убийство!

— Это тяжкое преступление, — сказал Александр Филиппович. — Можешь УК почитать. Законы не я пишу.

— Да, знаю я! — вздохнул Глебчик.

— Зато посидит — будет посговорчивее, — сказал Кивалин.

— И это облегчит нам работу, — подытожил Маленький.

— Но он невиновен! — воскликнул Глебчик.

— Почему ты так думаешь? — спросил Александр Филиппович. — Освещение в театре могло исказить цвета так, что он казался смуглее. Про опоздание он мог элементарно соврать. Номер ряда свидетели могли перепутать, а с девушкой мы еще поговорим.

С адвокатом Дамиру позволили встретиться только на следующее утро. Илья Львович Константинов был популярным персонажем в социальных сетях, так что Дамир тут же узнал его. Высокий, подтянутый, одетый с иголочки, он выглядел и являлся весьма дорогим адвокатом, но, говорят, иногда брался за защиту и pro bono, но только тех, кого хотел и считал нужным защищать.

Их оставили одних в маленькой комнатке без окна, вся обстановка которой состояла из стола и двух стульев.

Илья Львович улыбнулся и выложил на стол большую шоколадку.

— Берите.

— Спасибо.

Шоколадка была очень кстати. После вчерашнего восьмичасового допроса на ужин в ИВС (то есть изоляторе временного содержания) он опоздал, а утром его увезли до завтрака, так что почти сутки пришлось довольствоваться кипятком и черным хлебом.

— Как вы? — спросил Илья Львович. — Не покормили?

Дамир объяснил ситуацию с пропущенными ужином и завтраком.

— Сволочи, — констатировал адвокат. — Вообще-то, не имеют права. Будем жалобу писать. Вы один в камере?

— Да.

— Значит, будем писать еще одну жалобу.

— Меня это не обременяет.

— Дамир, если бы у вас был сосед, он бы поделился с вами едой. Им зачем-то надо на вас давить. Ну, рассказывайте, что у вас случилось.

— Я прокомментировал пост в интернете, — сказал Дамир. — О Лиге, после того, как они убили Синепал. Я написал, что они настоящие смелые парни, которые не болтают, а делают.

— Понятно, — вздохнул Константинов, — оправдание терроризма. Вы признали авторство?

— Да. Это ошибка?

Илья Львович поморщился.

— Не факт, — сказал он. — А вину признали?

— Нет, конечно.

— Уже хорошо. Дело в том, что факты отрицать довольно бессмысленно. Все равно они назначат психологическое обследование, психологи снимут нейронную карту, и там все будет видно. Вина же более сложная штука. Там есть субъективная сторона, умысел, например. Конечно, психологи отловят и это, но можно спорить о серьезности намерений.

— И каковы перспективы?

— Дамир, вероятность оправдания крайне мала. У них эти дела уже на поток поставлены. Каждый год несколько сотен человек с разной степенью притянутости за уши данного состава. Можно попробовать добиться штрафа. Но тогда все равно будет коррекция: либо до суда, если вы на нее согласитесь, либо после, но недолго, несколько месяцев. Есть одна лазейка. Дело в том, что к терроризму можно отнести только убийство политического или общественного деятеля, а Синепал, строго говоря, журналистка. Можно оспаривать, что за ее убийство можно осудить по террористической статье. Тогда оправдание этого преступления не есть оправдание терроризма. Но не факт, что с нами согласятся. Скорее все же суд сочтет ее общественным деятелем. Ну, руководитель большого канала с ярко выраженной политической позицией. Еще хуже, что в своем комментарии вы говорите не о конкретном убийстве, а о Лиге вообще, а она признана террористической организацией.

— То есть можно и не добиться штрафа… — вздохнул Дамир. — Они дают реальные сроки по этой статье?

— Дают, хотя не очень часто. У вас один пост такого плана?

— Да, но есть оппозиционные.

— Я посмотрю. Они только этим постом интересовались?

— Они им почти не интересовались.

— А чем?

— Спектаклем «Дон Карлос» в Большом, на котором отравили Синепал.

— Вы там были?

— Да.

— Вы это признали?

— Да.

— Что конкретно спрашивали?

— Все, вплоть до мелких деталей. Когда пришел, с кем, на каком ряду сидел, что видел.

— Дамир, вы имеете отношение к Лиге?

— Нет, конечно!

— Дамир, точно?

— Илья Львович, если вы мне не верите, я найду себе другого адвоката.

— Ок. Хорошо, верю. Дамир, чтобы вам помочь, я должен знать реальную ситуацию, так что давайте договоримся, если я должен что-то знать — вы мне об этом говорите. Хорошо?

— Да, — кивнул Дамир.

От дома Жени до дома Андрея было минут десять пешком. По пути они позавтракали кофе и круассанами в ресторане на Вацлавской площади, а потом углубились в переулки.

— Я люблю Прагу, Женька, — говорил по пути Альбицкий. — Она как-то теплее и Лондона, и Парижа, и даже Вены. Может быть, просто ближе нам. Все-таки славянский город. Знаешь, здесь есть памятник жертвам коммунизма. Ничего особенного, авангардизм конца двадцатого века, но сам факт! Я тебе потом покажу.

— У нас есть памятник жертвам репрессий.

— Угу! Думаю, не последний. Памятники жертвам репрессий в России ставят с интервалом в полвека. Каждый следующий режим — жертвам предыдущего.

Квартирка Альбицкого была ненамного больше жениной, правда, состояла из двух комнат и гордо именовалась «апартаментом с одной спальней».

Женя сразу узнал эту обстановку, которая была во всех роликах Альбицкого — то самое кресло и шкаф с книгами.

Помощник укреплял камеру на штативе. Андрей собирался делать заявление.

— Вчера стало известно о задержании по делу о казни Анжелики Синепал некоего Дамира Рашитова, — сказал Альбицкий, когда камера была установлена. — Я не знаю этого человека, к Лиге он не имеет никакого отношения. Наш исполнитель уже не в России и находится сейчас в полной безопасности. Так что, на мой взгляд, для СБ будет разумнее отпустить ни в чем неповинного студента, не замешенного ни в какой деятельности Лиги. От его ареста не будет ни пользы правящему режиму, ни славы следователю. А ведь правда когда-нибудь обязательно всплывет.

— Только это все совершенно бесполезно, — вздохнул Альбицкий уже не под запись. — Я сделал, что должно. Но иногда, что должно, делаешь только для успокоения совести, ни на что не надеясь.

— Почему? Разве они не заинтересованы в том, чтобы найти истинного убийцу?

— Нет, они заинтересованы только в том, чтобы кого-нибудь найти и побыстрее отчитаться перед начальством. А начальство заинтересовано только в том, чтобы побыстрее прогреметь в своих ручных СМИ про то, что террористы пойманы и наказаны. Им совершенно все равно, кого обвинять, сажать и расстреливать.

Они врут всегда. У них все ложь, все фейк, все пропаганда. Истина не интересует их вовсе. Они заняты только тем, как бы поизобретательнее солгать. Даже не убедительнее. Им давно мало, кто верит. Для них ложь — образ жизни и единственный способ существования. И они будут лгать дальше, пока мы их не остановим, потому что ничего другого они не умеют.

— Но он же там из-за нас! — воскликнул Женя. — Мы должны его спасти.

— Мы попробуем, — кивнул Альбицкий.

Билетерша, а точнее, по-театральному, капельдинер, Олимпиада Ивановна колебалась.

Ну, что тут колебаться! Рашитов — единственный темноволосый из парней, которых подобрали для опознания. Ну, Глебчика что ли белобрысого опознавать!

— По-моему, его здесь нет, — неуверенно сказала она.

— Совсем? — изумился Александр Филиппович. — Может, похож кто-нибудь?

— Вон тот, слева, — кивнула Олимпиада Ивановна на Дамира. — Но вряд ли это он. Тот был гораздо смуглее.

— Может быть, освещение? У нас лампы светодиодные.

— Может быть, я его мельком видела. Но я не уверена. А, если это не он? Его ведь осудят?

— Ну, что Вы, Олимпиада Ивановна, на основании одних ваших показаний никого не осудят. Будут экспертизы, будет психологическое обследование. Невиновен — отпустим. Опознаете?

— А можно написать, как есть? Что вон тот парень похож, но я не уверена?

— Конечно, Олимпиада Ивановна! Так и напишем. Да вы еще на суде будете показания давать, скажите, как есть.

Олимпиада Ивановна подписала протокол, и ее отпустили с миром.

Уф! Даже угрожать не пришлось. А то он уже заготовил спич о том, что если не Дамир Ринатович, то Олимпиада Ивановна. Она же там рядом стояла.

Вася Кивалин ждал в кабинете.

— Есть, — усмехнулся Маленький, входя.

— Я уже видел, — и Василий Иванович кивнул на экран компьютера. — А знаешь, что Альбицкий заявил?

— Что парень не его? Ну, так! Подозрения отводит.

— А если действительно не его?

— А нам-то что? Для суда материалов достаточно. Обвинение надо предъявлять.

— В убийстве?

— В терроризме.

Дамир лежал на кровати в своей камере. По-прежнему один. Илья Львович жалобу, конечно, подал, но пока безрезультатно. Следователь только пожал плечами: до тридцати суток по закону можно держать в одиночке.

Гнилой матрас в палец толщиной, сквозь который в тело врезаются пластины железного каркаса кровати. Окно, застекленное крашеным стеклом и забранное двойной решеткой, почти не пропускает свет. Тусклая лампочка под потолком, которую не выключают на ночь.

Зато вполне приличная светло-зеленая красочка на стенах, даже не облупленная.

На подмосковных железнодорожных станциях есть такие исторические сортиры. Подкрашены, отреставрированы. Стиль ампир с плоскими белыми колоннами. Только вместо унитаза — дырка в полу.

Россия похожа на такой сортир. Подкрашена, отреставрирована. Стиль ампир. Все как в Европе! О! Даже лучше: роскошь, гранитная плиточка, чистота. Можно обмануться, если не заглядывать внутрь. А там — азиатская дырка в полу и первобытная вонь.

Здесь, правда, был унитаз. Прогресс! Только от остальной камеры не отделен ничем, даже занавеской. Да и зачем? И то сортир, и то сортир.

Передачи пока не было, а есть местную еду невозможно: только хлеб и воду. На них Дамир и прожил последние несколько дней. Не считая адвокатской шоколадки.

Он раньше считал себя малочувствительным к бытовому комфорту. Да! Это было нетрудно, имея американскую мебель и семгу на столе. Он ослаб, было трудно встать с кровати и дойти до унитаза. Впрочем, на фига при такой жратве унитаз?

Не чаял сюда попасть. Кто он? Кухонный оппозиционер. Тысячи таких. Побурчать среди друзей, побузить в интернете. И то осторожно, с оглядкой на УК. Но не более. Только тихо шепотом восхищаться теми, кто способен на что-то еще. Да, они герои, они молодцы, а у меня жизнь: приличная машина, загородный дом, университет, девушка. И я не хочу бросать свою жизнь коту под хвост. Точнее на съедение так называемой Родине, которая только и умеет, что пожирать своих детей. И предпочитает лучших, каннибалка!

Что на него нашло? Знал же, где грань! В курсе, где живет. В курсе идиотских законов этой страны и ее изуверского правоприменения. О сотнях случаев слышал, когда людей сажали за реплики в соцсетях. Эмоции! Не сдержался! Давно копившаяся ненависть вырвалась, выплеснулась наружу.

Все-таки они идиоты, что запрещают говорить то, что о них думают. Это когда-нибудь рванет. Впрочем, уже рвануло. Что такое Лига, если не этот взрыв? Эманация ненависти, сочащейся из запечатанных молчанием отравленных сердец.

И Лига мешает взрыву, потому что приоткрывает клапан.

Да правы ли они?

Может быть, пусть лучше все горит синим пламенем, чем гниет и медленно разлагается?

Но нет! Здесь всякий русский интеллигент применяет мыслестоп и вспоминает о приличной машине и загородном доме, на скромные размеры которого господа революционеры не посмотрят и спалят без церемоний, как дачу Блока. Потому что голытьбе все равно: царский министр, жандарм, купец, заводчик или писатель.

И оный владелец недвижимости замолкает и затыкается…

В эту минуту в коридоре послышались шаги, дверь со скрипом приоткрылась и раздалась команда: «На выход!»

Дамир с трудом встал с кровати.

Следователь посмотрел на него странно, словно знал какую-то тайну и милостиво предложил:

— Присаживайтесь, Дамир Ринатович, продолжим разговор.

— А Илья Львович, здесь? — спросил Дамир, садясь.

— Приедет, Константинов, приедет, не беспокойтесь. Мы пока по-простому потолкуем, без него. Дамир Ринатович, вы не хотите чистосердечное признание написать?

— Так я же ничего не отрицаю.

— Тем более. А вам от нас большая скидка выйдет. Вам ведь Илья Львович штраф обещал?

— Он не обещал. Он сказал: «постараемся».

— А тут и стараться не придется. Напишите — тогда точно штраф. Можно еще досудебное соглашение заключить. Тогда подпишите согласие на психокоррекцию и уедите от нас сразу в Психологический Центр. А это, Дамир Ринатович, больница, а не тюрьма: кормят, как в больнице, а не как у нас, стекла прозрачные на окнах, матрасы мягкие, на ночь свет выключают.

— Я хочу посоветоваться с Ильей Львовичем.

— Посоветуетесь. Вы напишите и можете не подписывать. Он вам даст добро — тогда подпишите.

— Хорошо. От руки писать?

— Увы! От руки. Мы потом сами набьем.

И он вручил Дамиру два листа бумаги и ручку.

«Комментарий о членах Лиги Свободы и Справедливости „Они настоящие смелые ребята, которые не говорят, а делают“ оставил я, о чем очень сожалею, — писал Дамир. — Это была моя необдуманная эмоциональная реакция на смерть Анжелики Синепал. Я ненавижу ложь, а более бесстыдно лживого канала, чем „Россия вперед“ в нашей стране никогда не было и, надеюсь, никогда больше не будет. Однако никакой цели оправдания терроризма я перед собою не ставил, поскольку не разделяю идеологии Лиги и не одобряю ее методов. Ни один человек, даже самый бесчестный не заслуживает насильственной смерти. И каждый должен иметь шанс раскаяться и изменить свою жизнь».

— Написали? — спросил Александр Филиппович. — Подпишите: «Написано мною собственноручно. Число. Подпись».

— После того, как посоветуюсь с Ильей Львовичем, мы же договорились.

— Хорошо. Тогда дайте прочитаю.

Он пробежал бумагу глазами.

— Ну, это не признание, Дамир Ринатович! Да и не о том речь!

— Как? А о чем же?

— А вот о чем!

И он сунул Дамиру протокол опознания.

— И что? — спросил Дамир, прочитав. — Я бы в театре, я сидел в партере. Возможно, эта женщина меня там видела. И что?

— Вы обвиняетесь в убийстве, Дамир Ринатович.

— Вы с ума сошли!

— И именно в убийстве вам и нужно сознаться.

— Это ложь. Я не убивал. И я не имею никакого отношения к Лиге.

— И чистосердечное признание здесь даже нужнее, потому что статья-то расстрельная. Штрафа не обещаю, конечно. Условки тоже. Но жить будете.

— Я не буду себя оговаривать! Есть Психологический Центр. Вам нужно согласие на психологическое обследование? Да? Я подпишу.

— Угу! С адвокатом будете советоваться?

— Непременно!

— Андрей, это я должен быть на его месте!

Они сидели в той самой комнате, где Альбицкий обычно записывал ролики, пили чай и следили за новостной лентой на ноутбуке Андрея. Женя забежал к нему после курсов чешского.

Язык давался легко. Лексика знакомая: «летодло» — самолет, «дивадло» — театр, «позор» — внимание. Даже произношение похоже. Ближе, пожалуй, только украинский.

Об аресте Дамира Рашитова стало известно около часа назад.

— Вас довольно трудно поменять местами, — заметил Альбицкий.

— А если я сдамся?

Альбицкий хмыкнул.

— Тогда наиболее вероятное развитие событий таково: они радостно тебя арестуют, сделают сообщником Дамира, вы познакомитесь на скамье подсудимых, приговорят обоих к высшей мере и расстреляют в соседних подвалах. Впрочем, за последнее не ручаюсь. Возможно, в одном подвале. Но по очереди.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Пока надо ждать. У него еще есть шанс. Небольшой, но есть. Заметил, что на суде по мере пресечения не было психолога?

— А должен был быть?

— Если бы карту сняли — был бы обязательно. Значит, карту не снимали. Следовательно, будут снимать. А если он подпишет согласие на обследование, снимать будут в Лесногородском Центре, а не в СБ. Там, говорят, осталось несколько честных психологов, которые не фальсифицируют заключения. Так что, если на сотрудников центра не будут слишком давить, у него есть шанс на отрицательное психологическое заключение, то есть ПЗ, по убийству госпожи Синепал. Тогда отделается семью годами за оправдание терроризма, поскольку эти ребята, наверняка продавят максимум от обиды, что не того взяли.

— Он догадается подписать согласие?

— У него очень хороший адвокат: Илья Константинов. Так что посоветует.

Глава 7

Психологический Центр действительно напоминал больницу. В этом следователь не обманул. Перед тем, как отправить сюда, Дамира зачем-то возили в суд, который за десять минут проштамповал его арест.

За три дня в Лесном городке Дамир отоспался и даже слегка отъелся, ибо свет на ночь выключали, матрас был нормальной толщины и кормили, не то, чтобы очень хорошо, но вполне съедобно. Правда, сбежать отсюда, похоже, было не легче, чем из ИВС. Обвиняемого привезли в закрытую часть диагностического отделения, изолированного от основной территории несколькими сейфовыми дверями и постами охраны. Зато по всему закрытому блоку можно было свободно ходить, в том числе в столовую и во внутренний двор для прогулок, в котором было даже несколько деревьев и лавочек. И можно было общаться с товарищами по несчастью.

Камеры, которые психологи упорно называли «палатами», действительно были гораздо больше и комфортнее, чем в тюрьме. И запирались только на ночь. Впрочем, Дамира сразу предупредили, что, если он в чем-то не послушается психолога или спровоцирует конфликт с другими арестантами, дверь можно и круглые сутки держать на замке.

Сегодня ему должны были ввести моды. Это микроскопические роботы, которые способны проникать в мозг, считывать и передавать информацию. Психологи говорят: снимать нейронную карту.

По совету Константинова Дамир подписал согласие на психокоррекцию, так что моды коррекционные, на несколько лет. В отличие от диагностических, которые саморазрушаются и выводятся из организма за сутки, эти живут значительно дольше и умеют не только читать, но и писать, и стирать.

Процедура началась в десять утра.

Диагностический кабинет представлял собой комнату с окном без решетки, но с небьющимся стеклом, и похожим на зубоврачебное, креслом. У окна стоял низкий столик на колесиках с двухэтажной стеклянной столешницей. Чуть левее, прямо напротив кресла — еще один стол побольше. На нем — компьютер с большим монитором, рядом компьютерное кресло. У дальней стены — шкаф с медикаментами.

— Садитесь, — сказал психолог, когда Дамира привели на диагностику, и указал взглядом на кресло.

Он был немногим старше Дамира, наверное, вчерашний выпускник. Высок, чуть полноват, светловолос и сероглаз. Улыбчив, вежлив. Звался: Яков Борисович Анисенко. Дамир впервые увидел его пару дней назад, когда психолог пришел к нему в камеру для знакомства и предварительной беседы.

Единственным недостатком этого парня была склонность воспитывать. Ну, в конце концов, работа такая.

Яков вынул из шкафа упаковку лекарства, белую с широкой красной полосой, положил на столик рядом с креслом.

Приготовил ампулу с прозрачной жидкостью и шприц.

Стакан на столике возле кресла был наполнен водой из пластиковой бутылки.

— На столике рядом с вами лекарство, — сказал психолог. — Две таблетки. Это препарат для диагностики «Кондактин-А». Чтобы моды проникли в мозг и передали на компьютер информацию о вашей нейронной сети, нужен кондактин. Дело в том, что у нас есть гемато-энцефалический барьер, который не дает пройти в мозг всякой гадости. К сожалению, организм не понимает, что моды — совсем не гадость, а очень даже нужная и полезная штука для снятия нейронной карты. Ощущения от препарата, к сожалению, не очень приятные, но без него никак.

— А моды? — спросил Дамир. — Где они?

— Ампула на столике, — Яков указал на нее глазами. — Это коррекционные моды, как мы и договорились. КМ-10. Время жизни: десять лет.

От этой цифры стало не по себе.

Дамир взял себя в руки, вынул из упаковки две красные полупрозрачные таблетки. Проглотил и запил водой.

— Теперь ложитесь, — сказал Яков Анисенко. — Препарат начнет действовать, тогда мы введем моды.

Дамир подчинился.

— Руку на подлокотник, — скомандовал психолог.

На потолке вспыхнули бестеневые лампы.

— Руку ладонью вверх, — сказал Анисенко.

Дамир был в футболке с короткими рукавами, так что ничего снимать не пришлось.

— Ну, вены хорошие, — продолжил психолог. — Приятно видеть человека, который никогда не встраивал в свой нейромедиаторный обмен всякую гадость. Теперь потерпите, самое неприятное состояние длится максимум четверть часа.

Становилось жарко.

— Здесь окно открывается? — без особой надежды спросил Дамир.

— Да, но не сейчас. У вас температура поднимается, это нормально. Действие кондактина.

— Очень душно, — сказал Дамир.

Он задышал чаще, на лбу выступил пот.

Яков надел резиновые медицинские перчатки, вынул иглу из пластиковой упаковки, присоединил к шприцу. Ампула глухо сломалась в его руках, поршень пополз вниз от деления к делению, жидкость заполнила цилиндр.

Он дезинфицировал будущее место укола. Взял шприц.

Дамиру стало ужасно жарко, на рубашке под мышками выступили крупные пятна пота.

Яков ввел иглу и нажал на поршень шприца.

Засветился экран компьютера. На синем фоне возникли белые цифры секундомера.

Наконец, врач вынул опустевший шприц и приложил кусочек ваты к следу от иглы.

— Все? — спросил Дамир. — Можно воды?

— Пять минут осталось потерпеть, — сказал психолог. — Все под контролем.

Он нащупал пульс на горячем влажном запястье пациента.

— Даже меньше. Будут в лобных долях, и можно будет открыть окно, пить и есть мороженое. Смотрите на экран.

Под секундомером появилась еще одна светлая прямоугольная табличка: «Температура: 39,0. Пульс: 200».

— Все работает, — сказал Яков. — Это сигнал с модов. Но они пока в крови.

Вскоре таймер уменьшился вдвое и уехал в нижний правый угол экрана, над ним встал прямоугольник с температурой и пульсом. А весь экран заняла координатная сетка из светло-зеленых тонких линий. В левой части сетки вырос узкий красный протуберанец, отполз правее, и его место занял следующий. Над графиком появилась цифры в процентах: один, два, пять, десять.

— Это процент модов, дошедших до цели. Проникнув в мозг, они передают сигнал. Скоро температура начнет падать, пульс тоже.

Наконец, весь прямоугольник экрана окрасился красным и на нем возникла крупная белая надпись: 100 %.

Яков открыл форточку, и в кабинет ворвался холодный зимний воздух.

Пациент задышал ровнее.

— Можно водички попить, — сказал Яков.

Дамир жадно припал к стакану с водой.

— Пульс в норме, — прокомментировал психолог. — Температура за полчаса спадет. Можете пока отдохнуть. Не тошнит?

— Нет.

— Ну, и отлично.

На мониторе появилось трехмерное изображение человеческого мозга, на котором начали возникать зеленые точки, они постепенно росли, превращаясь в пятна с неровными очертаниями, похожие на объемные кляксы светло-зеленых чернил. Над картинкой снова появились цифры в процентах.

— Это он картографирует? — спросил Дамир.

— Да, — кивнул Яков Борисович, — но это долгий процесс. В коре головного мозга около десяти миллиардов нейронов.

Не такой уж долгий. Меньше, чем через час, на изображении мозга осталось немного мелких белых пятен, и они стремительно сокращались в размерах.

— Ну, префронтальная кора готова, — сказал психолог. — Сейчас височные доли доснимет. Они для нас тоже важны. Дамир Ринатович, как вы себя чувствуете? — спросил психолог.

— Почти нормально, — сказал Дамир. — Только немного жарко.

— Действие пирогена не прошло, — сказал Яков Борисович. — Встать сможете?

— Конечно.

— Идите сюда, будем расставлять реперные точки.

Дамир подошел, встал рядом. На боковых участках мозга исчезали последние белые крупицы.

— Вот это височные доли? — спросил он, указал на них рукой.

— Угу, в доминантной доле хранится долговременная память, и есть участки, ответственные за убеждения, — сказал Яков. — Мы их обычно не трогаем, однако всякое бывает.

— И когда вы их трогаете?

— Когда они криминальные. Например, если вы считаете, что азиатов надо убивать, чтобы очистить от них улицы Москвы — это криминальное убеждение. Мы его не только имеем право трогать, но даже обязаны. Если же вы убеждены в том, что мир сотворил летающий макаронный монстр в состоянии глубокого опьянения, тут уж, — он развел руками, — ничего сделать не можем. Имеете полное право.

Счетчик над картинкой, наконец, показал 100 %. И под ним возникла надпись: «Подготовка к анализу данных».

Дамир сел за компьютер рядом с Яковом Борисовичем.

— Так, Дамир Ринатович, — сказал психолог. — Вы у нас оправдание терроризма признаете, а членство в Лиге и убийство — нет.

— Не совсем так. Я признаю авторство поста. Но не считаю это оправданием терроризма. Остальное — не признаю.

— Понятно. Сейчас вы должны будете ответить на несколько вопросов.

Дамир кивнул.

— Программка была отравлена? — спросил психолог.

Мозг не отреагировал никак. То есть совсем.

— Какая программка? — спросил Дамир.

Яков Борисович приблизил изображение.

— А вот оно!

На экране вспыхнула небольшая звездочка. Но зеленая.

Психолог вздохнул.

— Вы подменили программку?

— Яков Борисович, вы о чем? Я не понимаю.

На экране возникла еще одна зеленая точка, но поярче.

— Вы были на опере Дон Карлос в Большом?

— Да.

И на экране вспыхнула желтая точка.

— Яков Борисович, почему он так реагирует? Я просто слушал оперу.

— Я вижу. У вас идет эмоциональная реакция, потому что с этого похода в театр начались ваши сегодняшние неприятности.

— Вы понимаете, что я невиновен?

— Дамир… можно по имени да?

Обвиняемый кивнул.

— Дамир, не торопитесь. Опрос не закончен. Пока не вижу вашей связи с убийством, но программа еще не обрабатывала информацию. Я могу ошибаться. Дамир, вы были в театре один?

— Нет, с Дашей.

Мозг отреагировал вспышкой. Но синего цвета.

— На каком ряду сидели?

— На десятом. Это по билетам можно проверить.

Зеленая точка.

— Вы пришли раньше?

— Нет, мы опоздали. После третьего звонка, уже свет выключали.

Мозг отреагировал желтым.

— Яков Борисович, почему? Я же правду говорю.

Психолог кивнул.

— Я вижу. Потому что волновались, когда опаздывали. И перед девушкой было стыдно. Парковку долго искали?

— Да.

— Дамир, вы убили Анжелику Синепал?

— Нет, — улыбнулся обвиняемый.

Картинка на экране отреагировала бледно-желтой вспышкой.

— Ну, да, — вздохнул психолог. — Эмоционально значимо. Обвинение же предъявлено.

— Виновные иначе реагируют?

— Совсем. Да вы сейчас увидите.

Дамир насторожился. Мозг отреагировал оранжевой вспышкой.

— Мы немного сменим тему, — пояснил Яков Борисович. — Дамир, вы состоите в Лиге Свободы и Справедливости?

Картинка зажглась оранжевым.

— Ну, тепло, — отреагировал психолог.

— Нет, — сказал Дамир.

— Угу! Вы планировали туда вступить?

Оранжевый стал гуще, почти красным.

— Ну, как же нет! — сказал Яков Борисович.

— Я об этом думал, — тихо проговорил обвиняемый. — Но я бы не решился.

— Вы хотели бы финансировать Лигу?

На экране зажглась красная точка.

— Ну, вот так реагируют виновные, — прокомментировал психолог. — Вы, кстати, не ответили.

— Да, — сказал Дамир.

— Ну, вот. И вы у меня еще будете от оправдания терроризма отпираться!

— Я их не оправдываю.

Красная вспышка.

— Оправдываете. Как вы считаете, Дамир, народ имеет право на восстание?

Красная вспышка.

— Да, — сказал арестант. — Но мне бы не хотелось такого исхода.

— Ладно, — заключил Яков Борисович. — Мне с вами, более или менее все ясно. Идите, пообедайте. Через полчаса будет предварительный результат. Все! Не расстраивайтесь. В убийстве вы, по-видимому, невиновны.

Когда Дамир ушел, у Якова зазвонил телефон.

Медынцев Алексей Матвеевич. Главный психолог центра.

— Яша, как впечатление от нашего нового подопечного?

— Парень чист. Я снял пока реперные точки. Но вряд ли что-то изменится. Он не знает даже метода преступления. Не врет почти. Молодец.

— Что значит «почти»?

— Когда речь зашла о его посте, немного пытался уходить. Оправдание терроризма есть.

— Хоть это!

— Только что там корректировать по этому составу!

— Мы по закону действуем. Найдем, что корректировать. Человек несовершенен. Когда будет результат отзвонишься.

— Хорошо.

В столовой, официально именовавшейся «Кафе Лесногородского Психологического Центра», Дамир взял рис с кусочками курицы и яблочный сок. Сел за стол у высокого окна. Точнее застекленной стены внутреннего двора. Там, за стеклом, стояли под снегом деревья и сияли из-под снежных шапок красные ягоды рябины — единственный яркий мазок в этом белом пейзаже под пасмурным февральским небом.

Видимо, он здесь надолго. С другой стороны, хорошо, что здесь. Это не расстрельный подвал. Это даже не ИВС.

Когда рис был уничтожен, в зале появился Яков Борисович и подсел к Дамиру с чашкой кофе и планшетом в руке.

— Дамир, у вас все в порядке.

— Да? Я уже смирился с этим прекрасным местом.

— Это хорошо. Задержаться придется. Месяца на два, навскидку.

— А что тогда в порядке?

— Результат готов. Сейчас увидите.

Он открыл планшет. На экране была таблица с именем и фамилией Дамира и датой рождения наверху.

Под именем светилась надпись: «Все параметры в норме. Необходимость психокоррекции: 5 %».

— Пять процентов?.. — проговорил Дамир.

— Это вы где-то пару раз на красный свет проехали, — усмехнулся психолог. — Было?

— Было. Не заметил, — сказал Дамир. — Прошляпил.

— Ну, вот видите. Программа отловила.

— А оправдание терроризма?

— Есть у вас оправдание терроризма. Просто программа американская. Она этого не ловит. У них же первая поправка к конституции.

— Свобода слова?

— Она самая. В результате по Чикаго ходят нео-нацистские марши с факелами и свастиками прямо по еврейским кварталам и кричат: «Хайль!» Это по поводу первой поправки.

— Считаете, что за это надо сажать?

— Сажать перебор. В Европе сейчас решают вопрос более изобретательно. Например, приговаривают к экскурсиям по концлагерям. Вот! Самое оно! Плюс психокоррекция.

— У нас, по-моему, такого не предусмотрено.

— Для вас сделаем. В рамках психокоррекции. И фото жертв Лиги после их «акций», и выступления родственников. Так что морально готовьтесь.

Дамир вздохнул.

— Кстати, еще один момент, на котором вы прокололись, — продолжил психолог. — Его тоже программа не ловит в силу ее пиндосской сущности.

— Какой?

— Право на восстание. Это вторая поправка к конституции США. Ибо, по мнениюавторов программы, каждый добропорядочный американец и должен одобрять право на восстание, ибо для того ему и товарищ кольт по конституции разрешен, чтобы власти не зарывались. А что у нас в России получается с правом на восстание, мы уже наблюдали в семнадцатом году прошлого века. Так что товарищ кольт не для русского человека. И даже товарищ маузер.

— И что теперь? — спросил Дамир.

— Вечером будет подробный анализ, уже с учетом специфики европейского и нашего законодательства. И с расшифровкой долговременной памяти. Ситуация может немного ухудшится, но не думаю, что радикально. Я вас позову.

Подробный анализ был готов около половины седьмого. Яков набросал психологическое заключение и отзвонился Медынцеву.

Алексей Матвеевич был еще на месте.

— Анализ и заключение по Рашитову готово. Карта чистая.

— Понятно, — вздохнул Алексей Матвеевич. — Сбрось материалы и заходи ко мне.

Когда Анисенко зашел в кабинет, Медынцев уже сидел за компьютером и пробегал глазами заключение.

— СБшники будут недовольны, — наконец, сказал он.

— Зачем им невиновный? По оправданию терроризма я положительное написал. Даже есть план психокоррекции, правда там мало.

— Угу! На три копейки. Как на полтора месяца растянул, кудесник!

— Чтобы они ему больше ничего не припаяли, если им покажется очень мало.

— Все равно покажется. Все равно припаяют. По этой статье нет условно, к сожалению. Хотя парня жалко, конечно.

— Лишь бы обвинение в убийстве сняли.

— Попробую договориться. А невиновный им для отчетности, Яша. Чтобы начальству оперативно доложить и получить премии, поощрения, погоны.

— А невиновному — пулю в затылок.

— Яша, не драматизируй. Это совсем не обязательно. Одно же убийство, хотя и терроризм. Могут лет двадцать дать.

— Какие двадцать лет, Алексей Матвеевич! Он невиновен.

— Постараюсь договориться, постараюсь.

— Мне его в коррекционное отделение переводить?

— Подожди пока. Поглядим.

— У него согласие.

— Я помню. Подожди.

Перед уходом с работы Яков еще успел заглянуть к Дамиру. Рашитов сидел на кровати и читал книгу.

— Дела такие, если кратко, — сказал психолог. — В общем, все по-прежнему. По убийству карта чистая. По оправданию терроризма будет коррекция. Завтра-послезавтра переведем в коррекционное отделение. Это не страшно. Там все тоже самое. Не волнуйтесь. Спите.

На следующий день Алексей Матвеевич вызвал Якова к себе.

— Надо подписать ПЗ Рашитова, — сказал он, когда Анисенко вошел. — Садись. Я тебе кинул на планшет. Только что.

Медынцев стоял у окна. Там, сквозь светлые жалюзи сияло еще холодное февральское солнце, но небо уже играло весенней лазурью, словно в марте.

Яков Борисович сел, открыл документ и начал читать.

Лучше бы он этого не делал!

Проклятая гиперответственность! Дурацкий синдром отличника. Что за глупость читать все, что нужно подписывать!

Глава 8

— Я немного отредактировал, — устало пояснил Медынцев.

Немного! «Рашитов Дамир Ринатович виновен в убийстве Анжелики Синепал, — гласило психологическое заключение, — что полностью подтверждается анализом эмоциональной и долговременной памяти. Необходимость психокоррекции: 100 %.

Учитывая наличие подписанного и оформленного в законном порядке согласия обвиняемого на психокоррекцию, рекомендуем перевод в коррекционное отделение. С учетом тяжести совершенного считаем, что обвиняемый должен содержаться в блоке F».

— Я этого не подпишу, — сказал Яков.

— Яша, они ни в какую, — проговорил Алексей Матвеевич и тяжело опустился в кресло.

И Яков вспомнил, что шефу уже хорошо за шестьдесят, что вдруг стало очень заметно.

— Блок F — это не смертельно, — продолжил Медынцев. — Ну, запрут его в палате, потерпит. Не можем же мы его на А поместить, если у него убийство.

— Какое убийство, Алексей Матвеевич!

— О котором мы пишем. Не можем не писать. Знаешь, что мне его следователь сказал? Что, если у Рашитова будет отрицательное ПЗ, у нас у всех будет статья о коррупции: у тебя, у меня, у наших сотрудников. Дамир из богатой семьи и всех нас подкупил, чтобы ему состряпали отрицательное ПЗ.

— Бред какой! Но есть же суд, Алексей Матвеевич!

— Яша, ты о чем? Какой суд? В России живем. Все что они скажут, суд пропечатает. И бороться с ними бесполезно. Ты молод еще, а я жизнь прожил. Только погубишь себя и ничего не добьешься. Здесь один выход: стараться ни с кем не ссориться и идти на компромиссы. Так есть надежда хоть кому-то помочь. Иначе они разгонят нас всех.

Заимствовали западную методику: моды, нейронные карты, коррекция. Психологических центров настроили, как в Европе. Чтобы казаться цивилизованной страной. Именно казаться, Яша! Не быть! Ни в коем случае!

Они полностью извратили суть. В том виде, как они задумывались на Западе, Пси-центры им не нужны. Цель ведь была, чтобы невиновные не попадали в тюрьму, не было судебных ошибок, а виновные могли вернуться в общество, больше не причиняя никому вреда.

Зачем им это? Невиновного посадили, сломали ему жизнь, лишили надежд и перспектив? Виновный вышел и опять кого-то убил? Ну и что! Бабы еще нарожают.

Центры нужны им только для того, чтобы подтверждать их обвинения. Пока мы это делаем, нас терпят, и мы можем хоть иногда служить тем целям, для которых центры были созданы.

Яша, понимаешь?

— Понимаю, но не принимаю, — тихо сказал Яков.

— Осел упрямый. Глупый упрямый ишак. Так, Дамира твоего продержим у нас, сколько сможем. Пусть отдыхает: спит, ест, книжки читает. Коррекцию сделаем по твоему плану. Хуже не будет.

— А потом они засадят его на двадцать лет.

— Яша, за двадцать лет может много всего случиться. Например, истинного убийцу могут найти.

— А могут и не найти, поскольку искать не будут, — хмыкнул Яков. — Понимаете, Алексей Матвеевич, есть компромисс и есть преступление. Это преступление. Ну, конечно, сделать небольшую коррекцию автору поста в интернете, который бы и без этого вполне обошелся, и общество обошлось — это ок, хуже не будет. Отпустить взяточника, потому что начальство просит? Ок. Хуже, конечно, будет, но не радикально. Человек избежал тюрьмы — ну, и слава богу! От этого заведения точно никому пользы нет. Это ладно, это я могу, я не святой. Но положительное ПЗ невиновному по расстрельной статье — это за гранью! Алексей Матвеевич, я не буду подписывать!

— Ну, не подписывай, — вздохнул Медынцев. — Иди. Я сам подпишу.

Еще не было двенадцати, но Яков не стал ждать окончания рабочего дня и покинул Центр в полной уверенности, что больше никогда туда не вернется. Он жил не очень далеко, в Саларьево.

Светило почти мартовское солнце, подтапливая снег, лазурное небо сияло над головой, а Яков думал о том, что теперь причастен к тому, что это солнце и это небо навсегда отняли у ни в чем неповинного парня, который просто оказался не в том месте, не в то время.

Больше всего хотелось помыться.

И дома он действительно залез под душ. Потом долго пил кофе на кухне, чашку за чашкой, заедая всем подряд из холодильника.

Время текло незаметно, растраченное неизвестно на что.

Короткий зимний день клонился к вечеру, над Москвой разливался закат, просто невообразимый с его шестнадцатого этажа.

Яков встал, подошел к компьютеру и сказал засветившемуся экрану:

— Ничего сделать нельзя, говорите? Бесполезно все? Бессмысленно? Врете, Алексей Матвеевич. Можно сделать.

И он набрал в поисковике: «Лига свободы и справедливости».

В коррекционном отделении оказалось неожиданно жестко: решетка на окне, хотя и не такая глухая, как в ИВС, и дверь заперли сразу, ничего не объяснив. В остальном, похоже на диагностическое отделение: нормальная кровать, стол, холодильник, туалет с раковиной, отгороженный от остального помещения.

Обед, который принесли в районе двух дня, оказался ничуть не хуже, чем в местном «кафе». Потом дверь камеры отворилась, и вошел незнакомый Дамиру человек. Он был среднего роста, худощав, лет сорока. И одет в светло-зеленый халат, похожий на медицинский.

Сел на стул напротив кровати.

— Садитесь, Дамир Ринатович, — сказал он. — Я ваш коррекционный психолог. Волков Сергей Юрьевич. Коррекцию мы начнем в течение часа. Вы, скорее всего, ничего не почувствуете. Но, если вдруг будет плохо, обратите внимание, у вас кнопка вызова в головах кровати, нажимаете — и зовете меня. От вас требуется только принимать таблетки по назначению. Это нужно для успешной коррекции и минимизации побочных эффектов. Так что не пропускайте.

Он достал из кармана халата таблетку в упаковке.

— Выпейте прямо сейчас.

В камере имелся чайник, и Дамир смог запить таблетку водой. Обычная, круглая таблетка стандартного размера с делением посередине.

— Ну, я думаю, у нас проблем не будет, — сказал Сергей Юрьевич. — Кстати, на всякий случай, наличие проблем может для вас кончиться помещением в СИЗО. Надеюсь, мы без этого обойдемся.

— Я тоже, — кивнул Дамир. — Сколько займет коррекция? Яков Борисович говорил, что два месяца.

— Пока план написан на полтора. Потом посмотрим по результату.

— Могу я почитать окончательное ПЗ, а то я видел только предварительные результаты?

— Нет, к сожалению. Еще идет расследование. До окончания нельзя, тайна следствия. Когда будет ознакомление с делом, все увидите. Кстати, когда закончим первый блок, посмотрим предварительный результат. Там будет промежуточное заключение. Если следователь разрешит, его можно будет прочитать.

— Можно мне передать мои учебники, я не хотел бы отстать в университете.

— Да, конечно. Напишите список, я передам вашему отцу.

— А встретиться с ним можно?

— Пока точно нет. У вас первые две недели карантин. Потом с разрешения следователя. Но отцу можете написать.

— От руки?

— Да, но письмо отсканируют и отправят по электронной почте.

— Спасибо. А камера всегда будет закрыта?

— Первые две недели, во время карантина. Потом посмотрим.

— Понятно, — вздохнул Дамир.

«Папа, здравствуй! — писал Дамир. — Сегодня меня перевели в коррекционное отделение. В бытовом плане здесь вполне нормально. Еда съедобная. Правда, не выпускают из камеры. Психолог сказал, что это на две недели. Чувствую себя хорошо.

Сможешь мне передать мои учебники?

Как там Даша? Я ей написал. Она звонила?

Прости, что так вышло.

Дамир».

Илья Львович Константинов перечитал письмо еще раз.

— Ринат Ильясович, Дамир ничего не пишет про результат обследования. Это немного странно.

— И что это может означать?

— Все, что угодно: от самых безобидных причин до самых серьезных. Он может считать, что мы в курсе. Или слова о ПЗ могут быть вырезаны цензурой центра, поскольку это тайна следствия. Или его самого могли не посветить в результат по той же причине. Мне ведь не выдали ПЗ. Но в последнем случае он не может не знать совсем ничего, какие-то промежуточные данные ему, наверняка, известны. Судя по контексту, он надеется на скорое освобождение. Это значит, что скорее всего, по убийству ПЗ отрицательное, а по оправданию терроризма положительное, поскольку делают коррекцию. Надеется на штраф, я же его обнадежил.

— А что не так?

— ПЗ не дают. Это плохой знак. Если все чисто, обычно они так рогом не упираются. И, если бы все было чисто, он бы наверняка об этом написал.

— И что делать?

— Ждать. До окончания карантина к нему все равно никого не пустят.

Когда Илья Львович шел к машине, его телефон пикнул, сообщив о получении письма.

Адвокат не придал значения: почты всегда были мегабайты.

Он бы и дома его не открыл, если бы не тема:

«ПЗ Дамира Рашитова сфальсифицировано»:

«Илья Львович, здравствуйте! — начиналось письмо. — Мы располагаем точными сведениями о фальсификации психологического заключения Дамира Рашитова. Более того, у нас есть доступ к его карте. Что вы думаете о независимой психологической экспертизе? У нас есть очень хороший английский психолог. Если Вы предпочитаете другого эксперта, напишите нам.

Лига заинтересована в том, чтобы от наших действий не страдали случайные люди.

Надеемся на сотрудничество.

С уважением,

Андрей Альбицкий».

Примерно в тоже время, на другом конце города, письмо получил еще один человек:

«Алексей Матвеевич, здравствуйте!

Сегодня юридический комитет Лиги Свободы и Справедливости будет обсуждать вашу кандидатуру на внесение в наш список. Основание: фальсификация ПЗ Дамира Рашитова.

К сожалению, улики против вас весьма серьезны, так что вероятность положительного решения очень велика.

Но вы еще можете этого избежать, если отзовете свою подпись под ПЗ и предоставите следствию настоящий результат. Это может стоить вам места руководителя Психологического Центра, но вы сохраните жизнь.

Мы готовы отложить решение на 24 часа.

Андрей Альбицкий».

За двадцать четыре часа Медынцев Алексей Матвеевич на связь не вышел.

Андрей вздохнул. Все-то они надеются, что занимают в списке последнюю строчку. Крис согласился карту посмотреть, написать свое заключение и даже выступить с ним на канале Лиги.

— А по тебе это не ударит? — спросил Альбицкий.

— Как, Анджей? Я же вам не психологический план акции сочиняю. Я помогаю невиновному. По британским законам меня не в чем упрекнуть.

Крис Уоррен был британским психологом, которого Андрей рекомендовал Илье Константинову.

Такой тюремный психолог был совершенно немыслим в России. Из всей одежды Крис предпочитал шорты и футболки, носил серьгу в ухе и, кроме работы в лондонской тюрьме, преподавал в Оксфорде коррекционную психологию и русскую литературу. По-русски, он говорил свободно, включая жаргон, но, как почти все иностранцы, ничего не понимал в русской жизни. Зато вечно отпускал шуточки разной степени наглости по поводу английского короля и всей его семьи, поскольку был убежденным республиканцем. Весь его имидж позволял подозревать его в нетрадиционной ориентации, однако Андрей точно знал, что последние пятнадцать лет Крис счастливо женат.

В Прагу он прилетел на международную конференцию по психологии, так что не понадобилось организовывать подключение через «Zoom».

Еще через сутки был эфир, и Крис присутствовал очно дома у Андрея в его импровизированной студии.

— Сегодня у меня очень печальный разговор, — начал Альбицкий. — И не только потому, что наш список пополнился еще одной фамилией. А потому что мы дошли до дна в деле, которое очень хорошо начиналась. Я имею в виду психологические центры. Эта система пришла к нам из Европы и вначале те люди, которые там работали, старались быть на уровне стандартов, заложенных основателями. Но работать им приходилось в рамках российских законов, где слово — преступление, а свобода слова существует только в статье конституции, которую, видимо, только по забывчивости до сих пор оттуда не выкинули.

И они стали писать положительные ПЗ там, где программа выдавала, что психокоррекция не нужна. А потом извиняющимся тоном говорили, что нет по этим делам неправосудных приговоров, ведь, да, действительно осужденные говорили или писали все эти ужасные вещи, в долговременной памяти есть.

Это был их первый компромисс, первый шаг по дороге, ведущей в ад. Думаю, тогда они еще не вполне понимали, куда она ведет, эта дорога. Они еще пытались противостоять, и, если вы не политический оппозиционер, у вас была надежда на честное психологическое заключение. И первые несколько лет они приносили обществу реальную пользу: стало меньше судебных ошибок, фальсификаций ради красивой отчетности и преследований предпринимателей с целью отъема бизнеса или уничтожения конкурента.

Но с дороги, ведущей в ад, очень трудно свернуть. За первым компромиссом последовал второй, третий, десятый. Из психологических центров один за другим уходили честные и компетентные люди: в частную практику, в преподавание, в науку. И все вернулось на круги своя, как будто психологических центров никогда не было.

Вчера было пробито очередное дно, хотя, боюсь, что вскоре окажется, что никакое это не дно, а небесный свод очередного круга ада. И падать есть куда.

Вчера в очень уважаемом Лесногородском психологическом центре было сфальсифицировано психологическое заключение совершенно невиновному и ни в чем не замешанному человеку, которому просто не повезло оказаться в том месте, где мы проводили очередную акцию. Это Дамир Рашитов — московский студент, который пошел с девушкой в театр, и оказался немного похож на нашего исполнителя в гриме.

Мы точно знаем, что Дамир невиновен, и не только потому, что исполнитель казни Анжелики Синепал сейчас сидит рядом со мной, просто не в кадре. К счастью, в нашем распоряжении оказалась нейронная карта Дамира Рашитова. Человек, который нам ее предоставил, находится под нашей защитой. Официальное ПЗ, подписанное главным психологом центра Алексеем Матвеевичем Медынцевым, который со вчерашнего дня в нашем списке, тоже есть в нашем распоряжении. Алексей Матвеевич не снимал карту и вообще лично не общался с обвиняемым. Карту снимал другой психолог, и другой психолог написал заключение, которое Алексей Матвеевич отредактировал так, что автор отказался его подписывать и больше, к сожалению, не работает в центре. К сожалению для центра. Да и для всей страны.

Оригинальное заключение тоже есть в нашем распоряжении.

Мы попросили известного британского психолога Криса Уоррена проанализировать карту Дамира Рашитова и написать свое заключение. Оба ПЗ, и оригинальное и подписанное Медынцевым, мы ему не показывали для чистоты эксперимента.

Я уже видел его выводы и, надо сказать, они не совпадают ни с одним из российских заключений. Однако, я предоставляю слово ему самому.

И камера повернулась на Криса.

— Добрый день, — улыбнулся Крис. — Ну, что я могу сказать? Карта чистая. Совсем. Программа выдает необходимость психокоррекции пять процентов. Но все, что меньше двадцати процентов — это такие пожелания для достижения святости. Например, вы курите, пьете чаще раза в месяц и не всегда соблюдаете правила уличного движения. Ну, да, можно подкорректировать, хуже не будет. Даже гарантированно будет лучше. Но коррекция только в добровольном порядке. Все, что ниже двадцати процентов — это опасность для общества, как у любого среднестатистического обывателя. Не нулевая. Но точно не для тюрьмы. Пару раз сходить к психологу, раз уж отловили. У нас так и делают.

Никакого убийства там даже близко нет. «Настоящие смелые ребята» — просто эмоциональное высказывание. Ну, ребята же действительно смелые. И «не говорят, а делают», увы, факт. Даже по континентальным законам «оправдание терроризма» — нечто более развернутое. По британским эта реплика — вообще ничто. Nothing! — повторил он по-английски.

— ПЗ из Лесногородского центра вы можете скачать по ссылке под этим видео, — продолжил Андрей. — Для тех, кому лень или недосуг это читать, буду краток. Официальное ПЗ, подписанное главным психологом центра считает Дамира Рашитова виновным и в оправдании терроризма, и в убийстве. Оригинальное, составленное психологом, который снимал карту — только в оправдании терроризма. Там назначена минимальная коррекция. Кстати, в официальном ПЗ коррекционные мероприятия ровно такие же. Откуда с очевидностью следует, что лесногородские психологи прекрасно понимают, что делают. Думаю, этот канал смотрит немало специалистов-психологов. Скачивайте! Наслаждайтесь! План коррекции за якобы убийство, как за нарушение правил уличного движения.

— Ну, нельзя вырезать раковую опухоль, если ее нет, — усмехнулся Крис.

— Карту Дамира мы тоже выложили, — сказал Андрей. — Это, конечно, нарушение медицинской тайны, но, на мой взгляд, в данном случае мы имеем полное моральное право ее нарушить. Так что специалисты могут ее скачать и составить собственное мнение.

Глава 9

После эфира Андрей поставил чайник. Выставил тирольский пирог.

— Спасибо за эфир, Крис, — сказал он, разливая чай.

— Да, я все равно здесь до понедельника. Анджей, тебя я когда увижу в моем кабинете?

— Крис — ты зануда. Пока в России происходит то, что мы только что обсуждали — не увидишь.

— Анджей, у тебя плохая карта. Очень плохая.

— Ну, откуда ей быть хорошей? — пожал плечами Андрей.

— Я все прекрасно понимаю. Ты думаешь, что делаешь своей стране лучше. Это не так!

— Крис, народ имеет право на восстание. Ты будешь с этим спорить?

— Это не восстание, это серия убийств.

— Казней.

— Ну, хорошо, казней. Ни в одной цивилизованной стране этого нет. То, за что ты убиваешь людей, лечится годом коррекции. Максимум годом! Ты осуждаешь свою страну, а сам плоть от плоти ее. И действуешь также, как ваше правительство, если не хуже.

— Крис, в России непротивление злу насилием не работает. Проверено. Многократно. У нас непротивление злу только преумножает зло.

— Я не предлагаю тебе непротивление злу.

— Да, а что ты предлагаешь?

— Милосердие. И ненасильственное сопротивление.

— Угу! Крис, в данном конкретном случае, что ты предлагаешь?

— Гласность. Общественное давление. И гражданское сопротивление. Ты хорошо начал.

— Спасибо! Тогда давай так, чтобы ты от меня отвязался раз и навсегда со своей коррекцией. Если мы вытащим этого парня, я еду в Лондон и ложусь к тебе в Центр. Года хватит?

— Нет, тебе не хватит. Все очень далеко зашло. Три.

— Ладно, не русская каторга. Только я разорюсь.

— Я с тобой готов работать бесплатно. Очень интересный случай.

— А, ладно! Павел оплатит. Будет даже рад.

— Вот, ваш Дубов — настоящий европеец. Упрекнуть не в чем.

— Он просто очень умный.

— Угу! А ты где-то между Раскольниковым и Распутиным.

— Да? Признаться, думал, что между Пестелем и Засулич.

— Ну, у нас это менее известные культурные герои.

— Угу, на Западе. Так что пари. Женя — свидетель. Но, если они убьют Дамира Рашитова, мы перестреляем всех этих тварей. Всех, кто причастен. И ты, Крис, будешь молчать в тряпочку.

— В тря-поч-ку, — старательно повторил Крис.

— Угу! Русский национальный фольклор.

— Да знаю я ваш фольклор! Одна поправка к условиям пари. Если ты продуешь, Анджей, твой Женя поедет с тобой и ляжет в соседнюю палату.

— Он может быть даже раньше. Не есть правильно вешать больше двух убийств на одного исполнителя. Мы должны делить ответственность.

— Наконец-то ты назвал вещи своими именами. «Убийств!»

— Женя, ты как? — спросил Альбицкий.

— Обстоятельства могут сложиться так, что я не смогу сдержать слова, — проговорил Женя.

— Почему? — спросил Крис.

— Потому что, если больше ничего не поможет, я сдамся СБ и возьму вину на себя.

— Ну, тебе точно года хватит, — махнул рукой Крис.

— Будет таскать мне передачи, — усмехнулся Андрей.

— У нас они нафиг не нужны! — заметил психолог.

Нейронную карту Альбицкому снимали еще в России. Это было сразу после гибели Ильи, его старого друга, с которым они вместе учились на физтехе, а после окончания института сообща делали бизнес.

Потом вдвоем занимались расследованием убийства жены Андрея Зои, журналистки, с разоблачительных статей которой и началась Лига.

Тогда они еще не убивали.

Убивали их.

За пару лет все изменилось. Они научились отстреливаться. У Лиги появились первые исполнители и первые казненные.

В день, когда убили Илью, Альбицкому пришла смска.

«Приезжай немедленно!» — писал тот.

И Андрей купился и бросился к нему.

Было не заперто, дверь легко подалась.

— Илья! — позвал Андрей.

Никто не ответил.

Альбицкий вошел и открыл дверь в кабинет.

Илья лежал на полу около компьютерного стола. Темные волосы в запекшейся крови. На паркете рядом с ним бурые пятна.

Ком подступил к горлу, Андрей закусил губу.

Они были знакомы пятнадцать лет. Илья был гениальный хакером, и бизнес без него не стоил ломаного гроша.

Андрей осторожно перевернул тело.

В виске зияло отверстие от пули, и была кожа холодна, как лед. Кровь не текла, и труп закоченел.

После смски прошло полчаса.

Андрей не врач, но…

Он вскочил на ноги.

Илья хранил флешки в полиэтиленовом пакете размером с ежедневник. Рядом с компьютером их не было. Андрей наскоро открыл ящики стола один за другим. Пусто!

Может быть, Илья успел скинуть инфу в облако.

Может быть…

Из шахты донесся звук тронувшегося лифта. Заскрипели тросы.

Выход на балкон был прямо из кабинета. Альбицкий метнулся туда, на ходу выключая телефон. Выхватил пистолет.

Здесь была пожарная лестница на крышу. Главное, чтобы там не оказалось засады.

Андрей выбрался наверх и тут же помчался вправо, вдоль хлипкой металлической ограды по краю.

— Стоять! — хрипло проорали сзади.

Как бы ни так! Эту крышу он знал, как свои пять пальцев. Двухскатная, скользкая, в духе старой Москвы. Еще студентами выбирались сюда с гитарой петь песни.

Бросился дальше, уходя с линии огня.

Раздался выстрел, пуля просвистела в полуметре.

Выстрелил в ответ.

Упал, откатился прочь под защиту надстройки с выходом на чердак. Туда вела старая деревянная дверь. Решетки не было: ему повезло.

Вскочил на ноги и дернул за ручку: заперто.

Разрядил две трети обоймы, обстреляв вокруг замка.

Дернул снова. Дверь подалась, и замок вылетел.

Открыл и нырнул вниз.

Частного московского психолога Олега Николаевича Штерна Альбицкому порекомендовали еще в относительно спокойной обстановке, примерно за неделю до смерти Ильи.

Олег Николаевич пятнадцать лет проработал психологом в государственном Психологическом Центре (том самом Лесногородском!), прежде, чем уйти на вольные хлеба, и этот опыт был очень ценен для Лиги.

Нейронную карту Андрей собирался снять по нескольким причинам. Во-первых, это был самый быстрый способ сохранить архив Лиги на случай его смерти. Будучи эйдетиком с абсолютной памятью, Альбицкий помнил не только весь тогда еще не очень длинный список Лиги, но и все детали расследований, и всех людей, связанных с Лигой.

Во-вторых, Андрей планировал вводить моды исполнителям Лиги. Прежде всего, чтобы иметь возможность быстро стереть им участки памяти со значимой информацией в случае провала. Ну и для последней проверки перед тем, как знакомить нового члена Лиги с товарищами, чтобы убедиться, что исполнитель — не провокатор.

Еще предпринимателем Андрей взял за правило: если хочешь руководить, надо пройти все ступеньки иерархии собственной фирмы и знать все детали бизнес-процессов.

И поэтому он решил испытать на своей шкуре, что такое ввести моды и снять карту.

После смерти Ильи появилось еще две причины.

Во-первых, оправдаться в его убийстве. Очевидно, за тем его и вызвали фальшивым сообщением от его уже мертвого друга, чтобы обвинить его в этом преступлении и дискредитировать Лигу. В российском суде, выхолощенном институте, от которого осталось одно название, никакие снятые независимыми психологами нейронные карты конечно не помогут. Но сторонников убедят. И, может быть, когда-нибудь, будет нормальный суд и в России.

Во-вторых, Андрею нужно было убежище достаточно неожиданное для того, чтобы его не стали там искать.

Кабинет Штерна располагался в Благовещенском переулке. Дорогое престижное место, почти центр Москвы, легко затеряться в толпе, но и камеры на каждом шагу. По крайней мере, у метро Маяковская.

Появляться там было крайне рискованно, но Андрей рискнул.

Он пришел без приглашения, говорить по телефону охраны отказался, чтобы не распознали голос.

Был май, уже довольно жарко. На деревьях вдоль Тверской распустилась первая листва.

Альбицкий приехал на такси и расплатился последними наличными.

Поднялся на второй этаж старинного особнячка в кабинет психолога.

Штерн вышел в холл и опустился на диван рядом с потенциальным клиентом.

— Если очень кратко, что вы натворили? — спросил он.

— Если очень кратко, меня собираются обвинить в убийстве, которого я не совершал. Если максимально честно, это не все. Но остальное строго конфиденциально и наедине.

— У меня все конфиденциально… нам ждать полицию?

— Скорее всего, не полицию. И лучше не ждать. Скорее всего, мне придется зависнуть у вас на несколько дней. И не здесь. Мне говорили, что у вас есть частная клиника в Лесном.

— Частная клиника — это сильно сказано. Четыре койки.

— Есть свободные?

— Да.

— Претендую.

— Это недешево.

— Я знаю. Мне вас рекомендовали как человека с большим опытом работы со, скажем так, тяжелыми кейсами. И при этом предельно честного и отличного специалиста. Боюсь, что это единственное предложение на рынке. Так что не тешу себя иллюзиями относительно цены. Это не совсем мои деньги.

— Банк ограбили?

— Ну, как вы могли подумать! Я очень извиняюсь, но не могли бы мы поехать прямо сейчас?

Олег вздохнул.

— Да, хорошо.

— И не на вашей машине. Мне говорили, что у вас есть такая возможность.

— У вас осведомленные собеседники. Да, есть.

Идти пришлось недолго. Прямо под особняком располагалась маленькая частная парковка на пять автомобилей.

Зато каких!

Три места из пяти были заняты синим спортивным чудом от БМВ, малиновым Мазерати и серебристым «Тесла Тахион».

Олег Николаевич вынул ключ, нажал на кнопку, и «Тахион» пикнул и мигнул фарами. Шнур зарядки сам отключился от стойки и скрылся под крышкой батареи.

— Это не рай в загробном мире для автомобилистов? — спросил Андрей.

— Что-то вроде.

— Хотя, честно говоря, не понимаю, зачем нужна машина, которая разгоняется до семисот километров в час, когда максимальное ограничение на трассах: сто пятьдесят.

— Я тоже не понимаю, — сказал Штерн. — Машина одного моего бывшего пациента. Дает ее мне для особых случаев и в рамках самовоспитания, чтобы не привязываться к вещам. Говорит, тебе иногда надо, а «Тахион» не остановят.

— Хорошие у вас пациенты.

— Надеюсь, что это я хороший психолог. Когда Роберт у меня лечился, у него не было ни гроша, и все счета арестованы.

Андрей слегка побледнел и отвел глаза.

— Та-ак, — протянул Олег. — У вас арестованы счета.

— Да, счета арестованы, но пустые. Я все успел вывести за час до наложения ареста. И это не все счета. Я смогу расплатиться.

— Не в том дело. Просто оцениваю степень серьезности ситуации.

— Серьезнее некуда.

Штерн коснулся на ключе очередной кнопки, и двери машины открылись и поднялись в стороны и вверх.

— На заднее сиденье, — сказал Олег. — Там одно место, зато перед ним можно в критической ситуации упасть на пол в позе зародыша. Кстати! Прежде, чем вы сядете, у меня к вам одна просьба.

— Да?

— Пистолет отдайте.

— Как вы поняли?

— Наблюдательность плюс большой опыт работы. В пиджаке жарко, но вы не снимаете его ни при каких обстоятельствах. Вас обвиняют или собираются обвинить в убийстве, и это не все. Вы скрываетесь и ищите убежище у незнакомого человека. Вы пытаетесь покинуть Москву как можно быстрее, и, наконец, у вас арестованы счета.

Андрей вздохнул.

— А если нас остановят?

— Если нас остановят, пистолет вам точно не понадобится.

Альбицкий нехотя вынул ствол из-за пояса под неуместным пиджаком и подал Олегу рукоятью вперед.

— Осторожно, заряжен.

— Разберусь, — сказал Олег и вынул магазин. — Это все?

Андрей медленно кивнул и сел на заднее сиденье.

Олег бросил пистолет вместе с магазином в бардачок. Бесшумно опустились двери, включился климат-контроль.

Поиск конечного пункта в меню автопилота занял пару секунд: машина знала дорогу.

Взвыл двигатель, ворота гаража поползли вверх.

Пару минут спустя «Тахион» уже несся по подземным коллатералям под Садовым, к Кутузовскому.

— Андрей Аркадьевич, вам нужно только убежище? — спросил Штерн. — Или мои услуги психолога тоже пригодятся?

— Пригодятся, конечно. Я хочу снять карту.

— Карту снимают с какой-то целью, — сказал Олег Николаевич. — Что вы хотите с ней сделать?

— Я бы хотел иметь ее в своем распоряжении.

— Андрей, если карта чистая, и вас обвиняют в убийстве, которое вы не совершали, надо все делать по закону: подписать согласие, а потом зарегистрировать карту в психологическом центре, я с этим могу помочь. Тогда это будет ваше железное оправдание, особенно, если вы боитесь фальсификации доказательств.

Альбицкий молчал.

Олег обернулся к нему.

— Андрей, карта чистая?

— Нет.

— Понятно. Тогда есть несколько вариантов. Первый и самый лучший. Мы снимаем карту, я пишу заключение и план коррекции. Вы подписываете согласие на коррекцию, остаетесь у меня в клинике, мы делаем коррекцию, а потом вы сдаетесь властям. Если все не совсем уж ужасно, это, скорее всего, освободит вас от реального наказания. Условка может быть. Ну, по гражданским искам надо будет расплатится. Насколько все ужасно?

— С точки зрения властей, боюсь, что хуже некуда, — улыбнулся Альбицкий. — С моей: все иначе.

— Вы так улыбаетесь, что я не могу поверить в то, что вы говорите.

— Я не знаю, как вы все это оцените. Надеюсь, что поймете, хотя, наверное, осудите.

— Если я осужу, точно нужна коррекция. Так. Вариант «все ужасно». В этом случае и наказание будет, к сожалению. Но пройденный курс коррекции — это мощное смягчающее обстоятельство. Приговорят, но не по максимуму точно. Андрей, вы в принципе собираетесь сдаваться властям?

— Не властям России.

— Понятно. Но и в этом случае лучше все делать официально. Они будут переснимать, скорее всего. А может быть и не будут, когда узнают, кто психолог. У меня есть некоторая международная известность в узком кругу специалистов. Давайте так: вы все-таки подпишите согласие, а потом, если вы так решите, оно останется только у вас, я его сотру со всех моих носителей.

— Хорошо, давайте так.

Олег загрузил нужный файл, передал телефон назад.

— Прочитайте текст и подписывайте. Большой палец правой руки к красному квадрату в правом нижнем углу.

— «Я осознаю и соглашаюсь с тем, что карта нейронов моего мозга будет снята, сохранена и исследована», — прочитал Андрей. — «Я понимаю и соглашаюсь с тем, что известная мне конфиденциальная информация может стать известной психологу, проводящему обследование, а также всем лицам, которые могут получить доступ к нейронной карте».

— Не «может стать известной», а станет известной, — заметил Олег. — И не «могут получить», а получат.

Андрей молчал.

— Все-таки я поражаюсь тому, как люди, натворив дел, пугаются всякой ерунды, — заметил Олег Николаевич. — В конце концов, результат можно сохранить только в облаке и молчать о том, что мы снимали карту. И никто до нее не доберется.

— Я подписал, берите! — сказал Альбицкий.

И смарт перекочевал вперед.

Машина свернула на Кутузовский, точнее на очередную коллатераль под ним. Хотелось вынырнуть наверх, к солнцу, под весеннее небо. Но бортовой компьютер докладывал, что Можайка стоит, и эстакада над ней тоже.

— Андрей, я, конечно, все увижу на карте, — сказал Олег. — Но хочется знать, чего ждать. По поводу того, что вы невиновны в убийстве вашего друга, мне понятно. Но под характеристику «все ужасно» это не подпадает.

Альбицкий медлил с ответом.

— Я сейчас начну задавать неприятные вопросы, — раздраженно произнес Олег. — Сколько человек вы убили?

Андрей хмыкнул.

— Лично ни одного.

— «Лично» — роскошная оговорка.

— Олег Николаевич, ну, давайте, я не буду сразу все выкладывать. До Лесного городка, ладно?

— Хорошо. Пусть не все сразу. Вы собирались отстреливаться при задержании?

— Да.

Олег вздохнул.

— Не знаю, насколько это оправдание, но я практически уверен, что меня постараются пристрелить, если найдут, — сказал Андрей.

Машина вынырнула на поверхность в районе Переделкино, и Олег в последний момент успел заметить впереди полицейский кордон. Останавливали выборочно, но густо. Рядом с кордоном уже стояли две желтые машины такси, одна серая каршеринговая и ничем не примечательная легковушка.

— Андрей на пол! — коротко скомандовал Олег.

«Тахион» величаво, как корабль, шел на автопилоте по скоростной полосе. Значит, и полиции послушается на автопилоте. Рука Олега была дернулась, чтобы переключиться в ручной режим, но он сдержал порыв. Так можно только выдать себя.

Глава 10

— Интересно, почему они стоят здесь? — спросил Штерн, когда они миновали кордон.

— Транспортная развязка, — предположил Андрей. — Видимо, кордоны на всех значимых выездах из города.

— Или вдоль всего пути до моего загородного дома. Какова вероятность, что это по вашу душу?

— Не нулевая, прямо скажем.

— Понимаете, мой дом плох только одним: нас там могут уже ждать, — заметил Олег Николаевич. — А проверить это мы не можем. Все-таки в наш век тотальной прозрачности скрываться от властей — совершенно тухлое дело.

У поворота на Внуково стоял очередной кордон. Набор остановленных машин был примерно тот же: такси, каршеринг и недорогие легковушки. Роскошное серебристое чудо за три миллиона евро никого не заинтересовало. То есть его, конечно, проводили восторженными взглядами, но остановить не подумали.

— Еще один кордон на пути к моему дому, — заметил Олег.

— Еще одна транспортная развязка, — ответил Андрей.

— Вы, как я посмотрю, оптимист.

— Стараюсь им быть. С переменным успехом.

Больше кордонов не попадалось до самого Лесного городка. За ним свернули направо к Психологическому Центру. Погода испортилась, небо потемнело, собрались тучи, зато стало прохладнее.

Олег снялся с автопилота. Конечный пункт их пути слегка отличался от забитого в программу.

Слева проплыли туи у входа в ПсиЦентр. Справа — дома сотрудников. Впереди показался лес.

— У леса большая парковка, — сказал Олег. — Насколько я знаю, в дальней ее части камер нет, правда, парковаться приходится на траве. Вы там останетесь в машине, а я схожу домой.

— Хорошо, — кивнул Андрей.

— Ключи я оставляю, мало ли что, — сказал Олег, заглушая мотор. — Ждите.

Олег вернулся примерно через полчаса.

— Все чисто, — сказал он. — Никаких нежеланных визитеров не было.

Они сели в машину, и через пять минут «Тахион» уже вполз в гараж под домом Олега и встал рядом с Фольксвагеном его жены.

Поднялись в дом.

В холле их встретили Дима — ассистент психолога, долговязый улыбчивый парень, и жена Олега Марина, миловидная блондинка лет сорока.

— Это Андрей Альбицкий, — сказал Олег. — Тот самый. Я говорил.

Дима кивнул.

— Все уже готово.

— Может быть чаю? — спросил Олег. — Или не будем терять времени?

— Не будем терять времени, — сказал Альбицкий. — Если можно…

— Можно, — вздохнул Олег. — У нас потом будет время на обед.

— Чтобы корректировать память нужны коррекционные моды? — спросил Андрей.

— Вы хотите редактировать память? — поинтересовался Штерн.

— Да, стереть кое-что.

— Понятно. Это незаконно, и я этого делать не буду.

— Ладно, тогда диагностические.

Андрей выбрал моды М-100. Выводятся из организма за 48 часов. Штука одноразовая, дешевле и крупнее коррекционных, зато и температуру приходится поднимать выше 40 градусов, чтобы они преодолели гемато-энцефалический барьер и проникли в мозг.

Но ставить сразу коррекционные моды казалось очень радикальным, да и требовало каких-то реалистичных объяснений.

Пришлось выпить «Кондактин-С» — довольно сильный препарат для повышения температуры.

Жар был ужасный: Альбицкий метался по изголовью и несколько раз просил пить.

Наконец, Марина открыла окно, и в кабинет ворвался влажный воздух, пахнущий нарциссами и грозой.

И Андрей задышал ровнее.

— Я мог бы быть и терпеливее, — заметил он. — Извините.

— Да, ладно! Вполне прилично на общем фоне. Вы же не в Гестапо, чтобы геройствовать.

На улице подул шквалистый ветер. Стало совсем темно, сверкнула молния, раздались раскаты грома, и на сад обрушился ливень.

Наконец карта была снята, и на компьютере появилось трехмерное изображение мозга.

— Андрей, берите стул, — сказал Штерн. — Вон, у окна, садитесь к компьютеру. У нас будет примерно час совместной работы, потом начнется анализ результатов.

Все сели к монитору. Андрей в центре, Олег и Дмитрий — по бокам.

Изображение мозга на экране стало совсем светлым, только черные контуры.

— Так, Андрей, я сейчас буду задавать вопросы, делать какие-то предположения. Лучше, чтобы это был диалог, а не монолог, но, если где-то вам тяжело отвечать — в общем-то ничего страшного.

Альбицкий кивнул.

— Мы, к сожалению, с вами так и не успели толком поговорить. Все время куда-то бежали. Но сказали вы довольно много. По крайней мере, есть, о чем спрашивать. Вас преследует СБ?

— Да.

На картинке в области височной доли вспыхнуло красное пятнышко.

Андрей уставился на экран.

— Почему он так реагирует, я же не вру.

— Конечно не врете. Я вижу. Просто эмоциональная реакция. Если бы вы сказали «нет», была бы явная ложь. Да не смотрите вы туда!

— Это сложно, — улыбнулся Альбицкий.

— Дело связано с политикой?

— В какой-то степени… — проговорил Альбицкий.

На экране появилась еще одна красная точка.

— Андрей, ну, не увиливайте! «Да» есть да, «Нет» — это нет, а все, что сверх того, то от Лукавого.

— Я не увиливаю, Олег Николаевич. Действительно не понимаю, можно ли это считать политикой. Это становится политикой только в несвободных странах.

Рядом с красной точкой зажглось несколько оранжевых.

— У нас несвободная страна?

— Последняя диктатура Европы! Вы, о чем? Какая она свободная!

Картинка отреагировала россыпью оранжевых огней.

— Мы не так уж плохо живем при этой диктатуре, — заметил Олег.

— Ну, да! Вы неплохо живете. А почему в Лесногородском Центре больше не работаете, Олег Николаевич?

— Вы знаете ответ, — сказал Олег, изучая очередную красную вспышку.

— Конечно. Потому что вас заставляли фальсифицировать психологические заключения, а вы отказались. И потому вы там больше не работаете.

— Да, вы правы. Но я нашел себя. Выход есть. Можно не участвовать в подлости.

— Не всем этого достаточно.

— Андрей, но насилие — не выход! Есть вещи недопустимые!

Зажглась красная точка в префронтальной коре.

— Ну, вот! — прокомментировал Олег. — Даже отвечать не надо.

— Почему же? Я отвечу. Почему то, что допустимо для них, должно быть недопустимо длянас?

— Для них тоже недопустимо. И мы не должны им уподобляться.

— Не в моих привычках подставлять другую щеку.

— Иногда альтернатива этому война и гибель многих.

На этот раз отреагировала и височная доля, и префронтальная кора.

— Мы стараемся обойтись малой кровью, — сказал Альбицкий.

— Вы убили вашего друга?

— Нет, — ответил Андрей. — Я не убиваю друзей.

Монитор отреагировал зеленой вспышкой.

— Олег Николаевич, что делает программа?

— Помечает проблемные зоны. Мы говорим: снимает реперные точки. Как градуировка прибора. Вас ведь не за это убийство разыскивают?

— Формально за это. Оно им нужно как предлог для ареста.

— А не формально?

Красные точки зажглись и в височной доле, и в префронтальной коре.

— Вы увидите, — сказал Андрей. — Он же сам все прочитает.

— Прочитает, — кивнул Олег. — Просто вы пришли ко мне за помощью, а ведете себя так, как будто я вас допрашиваю с пристрастием.

— Реперные точки сняты, — объявил Дмитрий. — Можно запускать анализ.

На экране, на месте статистики появилась оранжевая кнопка «Сделать предварительный анализ», под ней зеленая «Да» и красная «Нет».

— Тогда так, Андрей, — сказал Штерн. — Первое. Вспоминаете что-то значимое — тут же мне рассказываете. Второе. Относительно обработки данных. Мы сейчас можем запустить экспресс-анализ. Программа пройдется по проблемным зонам префронтальной коры и выдаст предварительный результат. Тут же узнаем, положительное или отрицательное ПЗ, и нужна ли психокоррекция. Подробный анализ продлится до глубокой ночи. Экспресс займет минут пятнадцать. Можно будет, наконец, пообедать, точнее уже поужинать. Делаем экспресс-анализ?

— После него может измениться результат?

— Только в худшую сторону. Если быстрый анализ выдаст положительное ПЗ, оно таким и останется. Если отрицательное — утром все может оказаться гораздо хуже.

— Делаем, — кивнул Андрей.

И Олег коснулся пальцем зеленой кнопки «Да».

Ужинали на веранде, здесь же на первом этаже. Большое трехстворчатое окно выходило в сад, солнце клонилось к закату, удлиняя тени от цветущего куста сирени и калитки ворот. Через дорогу высился Лесногородский Психологический Центр за высокой каменной оградой.

Все собрались за одним большим столом с сервизом тонкого фарфора с супницей, графинами с морсом собственного изготовления и радушной хозяйкой — ни дать, ни взять — интеллигентская дача времен Антона Павловича Чехова. Живая иллюстрация к известной фразе о том, что за двадцать лет в России меняется все, а за двести — ничего.

Супница содержала уху из лосося и пахла перцем, укропом и кумином. Марина разлила суп по тарелкам.

Андрей наслаждался ситуацией.

— У вас очень классно, Олег Николаевич, — сказал он. — Спасибо вам!

— Я буду уговаривать вас остаться, — сказал Олег.

— Если бы не специфические обстоятельства, меня бы не надо было уговаривать.

— Я понял про вас три вещи, Андрей. Первая: все очень плохо. Вторая: вы этого не осознаете. То есть очень плохими вам кажутся внешние обстоятельства, а на самом деле это о вашем внутреннем состоянии. И последняя: вы совершенно не безнадежны. ПЗ у вас положительное — сто процентов, мне для этого карту смотреть не надо. Коррекция нужна — сто процентов, без всякого анализа. И сделать ее надо обязательно, независимо от того, кто вас ищет и как быстро найдут.

— От того, как быстро найдут, зависит. Тогда нам уже ничего не дадут сделать, даже, если я соглашусь.

Уху сменили куриные ножки, тушеные в сметане с пряностями. Потом чай. Дмитрий разлил кипяток, заварив чайные пакетики. К чаю полагались булочки и вишневое варенье.

У Штерна звякнул телефон. Он прочитал сообщение и побледнел.

Андрей посмотрел вопросительно.

— Мне звонили из СБ, — сказал Олег.

Альбицкий вздохнул.

— Видимо, мне пора изменить планы, — заметил он.

— Не торопитесь, это только звонок. Может быть, вообще совпадение. Я не знаю пока, что от меня хотели. Надеюсь, они считают, что я в Москве. Машина на приколе. Телефон в офисе. Заключение будем смотреть?

— Да, конечно.

— Прошло больше часа, — сказал Дмитрий. — Там, наверное, все готово.

— Пойдемте, — позвал Олег.

Они вернулись в кабинет к погрузившемуся в спячку компьютеру с черным экраном.

Олег Николаевич коснулся клавиатуры, и экран вспыхнул.

Сверху, над таблицей со многими параметрами, шла надпись: «Результат диагностики: положительный, 95 %». И под ней: «Потребность в психокоррекции: необходима, 91 %».

— Да-а, — протянул Олег, — плохи ваши дела.

— Я ожидал чего-то в этом духе, — заметил Андрей, — но не думал, что настолько жестко.

— Сядьте, давайте посмотрим параметры. Поймем, что ему не понравилось.

Они сели у монитора.

Олег начал просматривать и комментировать таблицу.

— На первой странице сплошная норма. Видите, черные цифры? То, что выпадает за границы нормы, будет красным. Интеллект высокий. Хорошо. Зеркальные нейроны. Выше среднего. Еще лучше. Развитие префронтальной коры: высокое. Супер! Самоконтроль. Высокий. Ответственность: очень высокая. Честность: узкая норма. Это лучше, чем широкая. С такими параметрами в сонм святых надо, а не в ПсиЦентр. А вот! Авантюризм: высоковат. Даже окрашен оранжевым. Широкая норма. Такие показатели бывают у гангстеров и флибустьеров, но у них зеркальных нейронов мало. В сочетании с высокими зеркальными нейронами, это скорее первооткрыватели новых земель, предприниматели и революционеры.

Олег прокрутил страницу.

— А вот она ваша проблема. Склонность к насильственным действиям. Значительно выше нормы. Это ваш пистолет и, видимо, то, о чем вы молчите. Экспресс-анализ не ловит конкретные эпизоды.

— А подробный анализ?

— Подробный конечно. Но он будет через несколько часов. Подождете?

— Думаю, да. Но держите меня в курсе вашего общения с известной конторой.

— Конечно. Но по-хорошему с таким результатом надо вводить коррекционные моды и зависать у меня в клинике, причем, боюсь, что нескольких дней не хватит. Ничего страшного в этом нет. Хотите я покажу вам как работают коррекционные моды?

Андрей кивнул.

— Надеюсь, что время еще есть.

Олег навел курсор на роковые красные цифры, и над ними всплыла мелкая надпись: «Показать карту и рекомендации». Олег кликнул по надписи, и картинка сменилась: вместо таблицы возникла объемная нейронная сеть.

— Вот проблемный участок, — сказал он. — видите, один из отростков нейрона помечен красным. Он лишний. С помощью ферментов моды его уберут. А зеленые линии — это связи, которые должны быть, но их нет. Их моды достроят.

Олег уменьшил картинку, нейронная сеть отдалилась, зато нейронов прибавилось. Красных и зеленых линий оказалось много.

— Как видите, есть, чем заняться. А теперь посмотрите, что должно быть.

Картинка сменилась. Теперь нейронная сеть была без красного и зеленого, просто с одинаковыми клетками.

— Может быть, сложно заметить разницу, но это здоровая сеть — то, что получится.

Под картинкой располагалась кнопка «принять рекомендации».

— Я пока ее не трогаю, — сказал Олег. — Это, если только вы согласитесь на коррекцию.

— Если они сюда не нагрянут в ближайшие несколько часов.

— Уже хорошо. Значит, не исключаете согласия. Еще раз: совсем не страшно. Введение коррекционных модов, конечно, штука неприятная, но это и все. Коррекционные моды вводят один раз на весь курс лечения. В остальное время можете гулять по саду, валяться на кровати с планшетом и беседовать с Мариной Юрьевной и Дмитрием Сергеевичем. Коррекция протекает совершенно незаметно. Надо будет только очень четко принимать все лекарства, которые я выпишу. Они не страшные, это не кондактин. Температура будет немного повышенной, но это не сорок, и даже не тридцать девять. И где-то раз в три дня будем смотреть, как меняется нейронная карта. По сигналам с коррекционных модов.

— Пока, в любом случае, ждем окончательный результат. Когда он будет?

— В три-четыре утра. Остаетесь переночевать?

— Да, спасибо огромное. Честно говоря, двое суток не спал.

— У меня сейчас свободна одна комната для пациентов, так что пойдемте.

Они поднялись на второй этаж, и Олег открыл дверь в маленькую комнатку: окно, стол, стул, шкаф у стены, кровать.

Но поспать не удалось.

Не прошло и получаса, как от Штерна пришло сообщение: «Андрей, это из СБ».

И два пересланных письма.

«Олег Николаевич, мы давно знакомы, и я решил Вас предупредить, — говорилось в первом. — По нашим сведениям, вы укрываете человека по имени Андрей Альбицкий. Это крайне опасный человек. Вы очень рискуете! Кстати, у него арестованы счета и заблокированы все карты. Он с Вами не расплатится. Если он еще у Вас, вы обязаны нас проинформировать. Ответьте мне или перезвоните».

«Я поблагодарил за предупреждение, — прокомментировал Штерн, — но написал, что не знаю вас. Тогда мне пришло еще одно письмо. Вот: „Вы сегодня совершили ужасную ошибку, Олег Николаевич. Ваш протеже вас предаст, на секунду не задумавшись. Если не убьет. Ему не впервой. Берегите себя“».

«Вам ничего не угрожает, — ответил Андрей. — Я сейчас спущусь».

Дальше события развивались стремительно.

— У меня обыск в офисе, — сказал Олег, когда Андрей спустился в кабинет. — С охраны звонили.

— Этого следовало ожидать. Извините. Боюсь, что офисом они не ограничатся. Жаль, что не получается у вас остаться, Олег Николаевич. Действительно хотел выспаться. Мое присутствие требуется для завершения анализа карты?

— Нет, все в памяти.

— Отлично! Когда будет готово, закачайте ее в облако и сотрите оригинал, он не должен попасть к ним в руки. Я сам с вами свяжусь. Могу я воспользоваться машиной?

— Возьмите Фольксваген Марины.

— Нет. Его слишком легко связать с вами. «Тахион», если можно. Понимаю, что машина не ваша. Но даю слово чести, что она к вам вернется.

— Тогда с вас еще одно слово чести. Там в бардачке ваш пистолет. Дайте мне слово, что вы им не воспользуетесь.

— Только в тире и в лесу по баночкам. Спасибо за все. Прощайте!

Глава 11

Во время обыска из офиса на Благовещенском изъяли всю технику, но в Лесном снять карту успели и закачали в облако.

В окончательной версии Психологического заключения положительный результат диагностики был оценен в 100 % и потребность в коррекции — тоже.

«Альбицкий Андрей Аркадьевич, — гласил отчет. — Тридцать пять лет. Образование высшее. Уроженец Москвы. Программист, предприниматель.

Считает, что СБ отобрала у него бизнес и организовала расстрел его жены и гибель друга. Создал подпольную организацию Лига Свободы и Справедливости (ЛСиС), целью которой является поиск и убийства людей из „черного списка“. Список составляют его сторонники по материалам прессы и жалобам пострадавших от „произвола“».

Утром у Олега был еще один обыск, уже в Лесном. Забрали все, вплоть до старого телефона жены. Но никаких следов Лиги так и не обнаружили.

Андрей нашел контакт адвоката Штерна и спросил, как связаться с его клиентом. Единственным спасенным устройством был одолженный Олегу адвокатский мобильник.

«Уважаемый Олег Николаевич! — написал Альбицкий. — Час назад я пересек финскую границу. И „Тахион“ Вашего друга мне очень в этом помог. Я оставил его на охраняемой парковке в Светогорске, после чего мне пришлось сменить вид транспорта. Думаю, Вы или Ваш друг найдете его там без труда.

Я расплатился биткоинами на Ваш кошелек. Публичный ключ мне дали общие знакомые. Проверьте. У меня получилось шестьдесят пять тысяч в рублях. Десять — две часовые консультации, пятьдесят — картография мозга, пять — туда-сюда. Я затрудняюсь посчитать цену вип-такси и аренды „Тахиона“. Пишите, я заплачу.

У вас всю технику забрали? Пишите, мы постараемся компенсировать.

Простите, что не всегда был с Вами честен.

Наверняка Вы меня осуждаете, но нам не оставили возможности работать в легальном поле.

Простите, что использовал Вас и вводил в заблуждение.

Вышлите мне, пожалуйста, ссылки и пароли от записи в облаке. Надеюсь, Вы уже стерли оригинал?

Спасибо Вам за все!

Еще раз простите.

Светлой России будущего с честной властью и праведными судами будут нужны такие люди, как Вы. Не забудьте стереть это письмо».

Вскоре пришел ответ:

«Андрей, здравствуйте!

Деньги Ваши пришли. Вы спрашиваете меня, сколько Вы должны мне еще?

Это просто. Я буду Вам очень обязан, если в Финляндии Вы найдете хорошего психолога и пройдете курс коррекции. Порекомендовать могу. С такой картой, как у Вас, из дома выходить нельзя.

Ловите Ваши ссылки…

И пароль…

Карту Вашу из архива мы убрали еще ночью».

«Олег Николаевич, — ответил Андрей. — Вы были ко мне исключительно добры и корректны, даже в самые тяжелые моменты. Поэтому я обязательно пройду у Вас курс, как только мы победим. Забронируйте для меня местечко. Я слово держу. Андрей».

Первые акции Лиги после эмиграции Альбицкого были спланированы еще, когда он был в Финляндии.

В конце июня СМИ написали, что машина прокурора, генерала юстиции Александра Земельченко по непонятной причине пробила ограждение Большого Краснохолмского моста и упала в Москву-реку. Прокурор погиб. ДТП расследуется.

Про прокурора не забыли вспомнить, что он выступал обвинителем на нескольких процессах, которые были очень сомнительны с точки зрения закона и здорово напоминали обыкновенное госрейдерство. А оппозиционные издания припомнили неожиданно появившиеся в собственности прокурора дорогие автомобили и роскошную недвижимость. Разбился он, собственно, на Лексусе.

Но через пару дней появилось новое сообщение: «Ответственность за смерть прокурора Земельченко взяла на себя некая Лига Свободы и Справедливости».

Более серьезные источники сразу признавались, что Лига не совсем «некая» и уже брала на себя ответственность за убийства примерно полгода и год назад. Потом самые смелые опубликовали «приговор Лиги», где говорилось о том, что Лига Свободы и Справедливости провела расследование деятельности упомянутого прокурора и установила его вину в поддержании заведомо ложных обвинений на нескольких процессах, и в коррупции.

Учитывая, что двое из осужденных по этим делам умерли в тюрьме, и семеро были приговорены к длительным срокам лишения свободы при чистых нейронных картах, суд присяжных Совета Лиги счел возможным вынести смертный приговор, который и был исполнен 29 июня.

Самые отважные Телеграм-каналы вспомнили о лидере Лиги и даже разместили его фото. Судя по всему, очень старое. Андрей казался на нем совсем юным и с легкой усмешкой и прищуром смотрел на аудиторию.

Второе убийство произошло в июле, и тоже сначала не казалось убийством. Губернатор Свердловской области умер от сердечного приступа. Но, спустя два дня, также, как и в первом случае, Лига опубликовала приговор. Обвинения были стандартны для Лиги и потом появлялись в подобных текстах еще не раз: «подавление оппозиции, коррупция, рейдерство».

Тогда же в СМИ появилась версия о том, что Лига — самозванцы, которые на самом деле никого не убивают, а берут на себя ответственность за естественные смерти одиозных деятелей.

Следующее убийство было организовано словно специально для того, чтобы это опровергнуть. Жертву оглушили ударом тяжелого предмета по голове, а потом добили тремя выстрелами в затылок. Приговор Лиги утверждал, что убитый был военным преступником, виновным в гибели мирных граждан в одном из региональных конфликтов, развязанным правительством. В том числе в расстрелах несовершеннолетних.

В начале августа Андрея предупредили, что на его след вышло СБ. И, пока они еще не достали ледоруб, не закачали яд в шприц, закамуфлированный под зонтик, и ничего не подсыпали ему в чай, Альбицкий счел разумным сменить страну и переехал во Францию.

Потом ему приходилось менять юрисдикции еще не раз.

Осенью он осел в Чехии.

Тогда же Лига объявила о том, что принимает жалобы населения на своем сайте. Сайт, конечно, тут же заблокировали, но мгновенно открылось порядка десятка зеркал с подробными инструкциями о том, как обойти блокировки.

На сайте список Альбицкого был выложен в открытом доступе. Надо сказать, что за последние полгода он значительно вырос и стал подробнее и информативнее.

Под списком имелась удивительная надпись: «Если Вы нашли свое имя в этом списке, но не согласны с предъявленными обвинениями, Вы или Ваш адвокат могут связаться с нами по адресу…» И стоял электронный адрес. Разумеется, не российский.

Опыт со Штерном Андрей счел удачным и вскоре послал к нему первого исполнителя. Им стал Евгений Соболев.

«Олег Николаевич, здравствуйте! — написал ему Альбицкий. — На днях к Вам от меня придет молодой человек. Он из Лиги. Сможете его принять? Желательно в Лесном. Очень срочно».

Штерн легко мог отказаться. Сказать, что некогда, что все забито, что никак. И не будет у него новых проблем с СБ, обысков, конфискаций техники.

Отобранные компьютеры так и не вернули, ему пришлось покупать новые, и, по его словам, куда более современные. Андрей частично компенсировал расходы, но все равно для Штерна это был геморрой и простой в работе.

Но Олег Николаевич согласился.

Андрей очень хорошо понимал его мотивации. Ну, конечно! Вытащить из Лиги, наставить на путь, спасти душу.

Вряд ли получится, думал Альбицкий. Соболев казался таким же фанатиком, как он сам. Если только он не провокатор. Последнее и предстояло проверить.

Штерну Женя понравился. Так что решение Лиги ввести парню коррекционные моды КМ-15 удивило психолога до крайности.

«Андрей, ну зачем ему КМ-15? — писал Штерн. — Эти моды вводят особо опасным преступникам, приговоренным к пожизненному заключению!»

«А он кто?» — спросил Альбицкий.

«Хороший честный парень, которому вы закрутили мозги».

«У вас есть КМ-15?»

«Да, две ампулы».

«Значит, одна Жене. Я знаю, что они дорогие. Мы все оплатим».

Моды Женя на спор ввел себе сам. И выиграл у Штерна сто евро.

— Вы мне напоминаете литературного героя, который командовал собственным расстрелом, — прокомментировал Олег.

— Надеюсь, когда-нибудь мне предоставят такую возможность.

Вспыхнул экран компьютера с графиком. Температура: тридцать девять, пульс: сто двадцать.

— Вы знаете, что срок работы этих модов пятнадцать лет? — спросил Штерн.

— Теперь знаю, — улыбнулся Женя. — Классная вещь. Субару.

— Женя, зачем такие? Вам годовых хватит за глаза.

— Не знаю. Хотя предположить могу. Понимаете, я же клятву Лиге не на два-три года давал. Я отрекся от своей воли. Вообще. Навсегда. Почему моды должны быть краткосрочными?

Тем временем компьютер звякнул, высветив результат сто процентов.

— Все? — спросил Женя.

— Да. Теперь час на картографирование. Лучше остаться здесь.

Пациент спать не собирался и с любопытством наблюдал за изображением своего мозга на экране компьютера и процесс образования на нем зеленых пятен.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Олег.

— Отлично.

Температура быстро упала до тридцати восьми, а пульс почти нормализовался.

— Со своими пациентами в Психологическом Центре вы были также обходительны? — спросил Женя.

— Пожалуй, чуть строже. В отличие от вас, им было некуда от меня бежать.

— Плохие были карты?

— По-разному. От очень плохих до чистых.

— И что вы делали, когда карта была чистой?

— Писал в заключении, что карта чистая и психокоррекция не требуется. Кстати, чистая карта не означает, что человек святой. Это значит только, что все параметры у него в норме. Например, если вы пару раз перешли дорогу на красный свет или попробовали марихуану, карта у вас будет чистой. Я напишу, что карта чистая, но эти эпизоды в заключении упомяну.

— Если карта чистая, человека отпускают? Ну, если судья нормальный?

— Не всегда, даже если судья нормальный. Бывают идиотские законы. От них иногда больше вреда, чем от бесчестных судей. Хотя на то и судья, чтобы принимать нормальные решения, даже в ситуации законодательного идиотизма. Но таких мало. Увы! Честно говоря, я не помню случая, чтобы человека с чистой картой отпустили. В лучше случае давали условно. И это считалось большой удачей, хоть посткоррекцию не делать.

— Посткоррекцию?

— Не знаете, что это?

— Слышал, но мне интересно мнение человека, который этим занимался непосредственно.

— Есть предварительная коррекция. Ее делают по приговору суда и на основе психологического заключения до того, как виновного наказать, например, отправить в тюрьму или колонию. Это необходимая вещь. Надо делать обязательно, чтобы заключенные не портили карты друг другу. К сожалению, бывает, что этим успешно занимается администрация. Лучший способ испортить человеку карту — это поступить с ним несправедливо. Тогда приходится делать посткоррекцию.

— Часто?

— К сожалению, да. Хотя если человек пришел с чистой картой, процентов шестьдесят вероятности, что она такой и останется. Откорректированную карту испортить легче.

— А оно нужно вообще наказание, если есть психокоррекция?

— Оно нужно обществу, чтобы предостеречь других. И оно нужно пациенту, поскольку после психокоррекции у него возникает острое чувство вины, даже если до этого его не было. Это нормально. Уже здоровая психика входит в противоречие с прошлыми нездоровыми поступками. Человек начинает осуждать себя и возникает потребность в искуплении.

— А если ее нет?

— Это симптом нездоровой психики. После психокоррекции такого не бывает.

— А если была чистая карта?

— Тогда конечно. Женя, у вас чистой карты не будет. Вы же из Лиги…

— Да.

— Значит, у вас будет терроризм.

— Знаете, у Альбицкого есть программная статья, она на сайте выложена «Почему мы не террористы».

— Да? И как он это аргументирует?

— Если кратко, то террористы запугивают общество и создают в нем напряженность. Лига Свободы и Справедливости — это система правосудия в стране, где правосудия нет. Откуда очевидно, что деятельность ЛСиС снижает напряженность в обществе, поскольку дает ему надежду на защиту и справедливость.

— Вы тоже запугиваете общество.

— Не более, чем закон. И не общество, а только отдельных его представителей. Не самых лучших. Чтобы схлопотать у нас смертный приговор, надо очень постараться.

— В вашем списке есть люди, чья вина — это только коррупция. В законе за это нет смертной казни.

— А они и живы. Ни одному пока приговор не привели в исполнение.

— За осуждение заведомо невиновного тоже нет смертной казни. До десяти лет, по-моему.

— Вот, вы даже не знаете точно. Хоть одного такого судью встречали в ПсиЦентре?

— Нет, к сожалению. Статья практически не применяется.

— Угу. Потому что системы правосудия нет. Есть система кривосудия.

— Вы во многом правы, Женя. Но это не оправдание для убийств.

Близился вечер. Солнце клонилось к закату, окрашивая оранжевым кромку облаков.

Изображение мозга на мониторе неуклонно заполнялось зеленым.

— Минут десять осталось, — сказал Олег. — Сейчас он доснимет, потом мы еще немного с вами поболтаем.

На экране под изображением мозга появились красные цифры процентов, начиная с девяносто пяти. Они быстро росли, пока не превратились в сотню. Возникла надпись: «Подготовка к анализу данных», и изображение мозга стало почти белым, очерченным тонким черным контуром.

— Пересядьте сюда, — Олег показал на место рядом с компьютером.

Женя послушался.

— Вы должны мне немного помочь, — начал Олег. — В принципе, можете не отвечать на мои вопросы, но будет лучше, если ответите.

— Хорошо, — кивнул Женя.

— Что вас побудило добиваться вступления в Лигу?

На изображении мозга появилась красная точка.

— Ситуация в обществе, — сказал Женя.

Жирная красная точка в префронтальной коре.

— Вы хотели ее исправить?

— Да, очень. Мы сейчас реперные точки снимаем?

— Вас проинструктировали?

— Да, конечно.

— Женя, вам уже приходилось убивать?

Россыпь красных точек.

— Да, — кивнул Женя.

— Сколько раз? — спросил Штерн.

Алые и оранжевые вспышки.

— Я не уверен, что во всех случаях это были убийства, — сказал Женя. — Мне самому как-то выстрелили противоядием в плечо. Во время одной из проверок.

Олег вздохнул.

— Будем предварительный анализ делать?

— Давайте.

Олег нажал на зеленое «да» под возникшей надписью «Сделать предварительный анализ».

— Ну, пойдемте чай пить.

На кухне на первом этаже, где накрыли стол для чаепития, окно было широко распахнуто. В саду цвели гладиолусы и первые осенние хризантемы. За давно отцветшим кустом сирени возвышалось здание ПсиЦентра.

Олег разлил чай. Выложил на широкое блюдо в центре стола несколько круассанов.

— Хотели бы туда вернуться на работу? — спросил Женя, указывая глазами на ПсиЦентр.

— Я сейчас зарабатываю больше, — сказал Олег. — Но тогда было больше смысла. Сейчас я в основном ерундой какой-то занимаюсь.

— Вы не ответили.

— Сейчас не хочу. Я не могу работать там, где мне нужно постоянно идти на сделки с совестью. Раньше, когда я делал человеку коррекцию и мне нужно было отправить его в менее приятное место, я его напутствовал: «Теперь надо ответить за то, что вы сделали. Необходимо. Будьте мужественны. Если будут злоупотребления со стороны администрации — я на связи». Были, конечно, сфабрикованные дела, политические дела, слишком суровые приговоры, банальные судебные ошибки. Ну, процентов пятнадцать-двадцать. Тогда от моей напутственной фразы оставалась только вторая часть: «Будьте мужественны. Если будут злоупотребления со стороны администрации — я на связи». И я боролся за каждого, писал жалобы, консультировал адвокатов, помогал, чем мог. Иногда были успехи. Двоих начальников колоний удалось снять. А потом ушли меня. И, знаете, слава Богу! Я устал бороться.

— А что бы вы сказали мне?

— Женя, вы берите круассаны. Мне бы не пришлось вам ничего говорить. Осужденным на смерть не делают психокоррекцию. Так что в расстрельный подвал вас бы напутствовал не я.

— И как вы относитесь к существованию расстрельных подвалов в нашей замечательной стране?

— Ужасно. Равно как и к вашей замечательной деятельности. Я принципиальный противник смертной казни. А ведь несколько десятилетий ее не было! И небо не упало на землю.

— Но в ответ на очередные санкции Запада наши восстановили смертную казнь, — заметил Женя.

— Угу! Это была страшная месть, нечего сказать.

Круассаны были доедены, чай допит.

— Пойдемте, — сказал Олег. — Думаю, все готово.

Они вернулись в кабинет и сели за компьютер.

Олег коснулся клавиатуры, и экран ожил.

Глава 12

«Результат диагностики: положительный, 60 %», — сообщал компьютер. И ниже: «Потребность в психокоррекции: необходима, 58 %».

— Эта методика у него работает, — прокомментировал Олег. — Хотя и не вполне.

— Какая методика?

— Делегирование ответственности. Такой результат на нашем профессиональном жаргоне называется «Карта воина». Возвращается солдат из горячей точки. В общем-то понимает, что убивал, что как бы не совсем правильно. Но убивал по приказу и врагов, которые не люди. И отвечает за это не он, а тот, кто отдал приказ. Результат аномально низкий. У вас должно быть по девяносто с лишним по каждому параметру. Ну, будем подробности смотреть?

— Да.

— Ну, что, сплошная норма. Зеркальные нейроны: значительно выше нормы. Женя, очень все близко к сердцу принимаете. Это тоже может быть проблемой.

— Только в нашем ненормальном обществе.

— Не только. Но в нашем ненормальном обществе это очень серьезная проблема. Смотрим дальше. Самоконтроль: очень высокий. Ответственность: средняя. Но в границах нормы. Честность: очень высокая. Альтруизм: очень высокий. Авантюризм: значительно выше нормы. Склонность к насильственным действиям: выше нормы. Но незначительно. Среднестатистический молодой человек, готовый дать в морду для защиты любимой девушки. Ну, коррекция конечно желательна, но в расстрельном подвале вам делать нечего.

— Потенциально опасен для общества?

— Боюсь, что не только потенциально. Будет видно. Долговременную память еще не анализировали. Подробный анализ займет часов пять-шесть. Где-то в час ночи будет готово. Дождетесь или завтра утром?

— Дождусь. Мне надо отчитаться перед Лигой.

— В девять у нас ужин, спускайтесь.

Женя кивнул.

На ужин пациент не спустился. Олег Николаевич забеспокоился и проверил сигнал с модов. Все нормально, спит. «Укатали сивку крутые горки», — прокомментировал Дима.

Решили не будить.

Окончательный результат был готов в половине первого.

— Ну, полный набор, — вздохнул Олег.

«Результат диагностики: положительный, 80 %», — докладывал компьютер. «Потребность в психокоррекции: необходима, 80 %». И конечно красная надпись: «Террористическая опасность».

Дальше имелся еще один комментарий того же цвета, что и «террористическая опасность»: «Велика вероятность причастности к двум убийствам. Первое. Десятого июля сего года. Пациент произвел три выстрела из винтовки с оптическим прицелом. Предположительно жертва погибла: вероятность 70 %. Имя жертвы: неизвестно.

Второе. Двадцать второго августа сего года. Произведено с помощью яда, передаваемого при сексуальном контакте. Предположительно жертва погибла: вероятность 65 %. Жертва: Беленький Эдуард Васильевич. Судья».

Пришло сообщение от Альбицкого: «Олег Николаевич, карта готова?»

«Да».

«Диагностика?»

«Да».

«И то, и другое в облако. Все пароли мне. В том числе от модов. Настройте на моды его телефон».

«Хорошо. Коррекцию делаем?»

«Наши психологи проанализируют. Завтра будет ответ».

Раздался застенчивый стук в дверь.

Олег открыл.

На пороге стоял Женя.

— Извините, я, кажется проспал все, что можно. Меня разбудил приказ Лиги. Можно смарт на моды настроить?

Он протянул телефон.

— Да, сейчас сделаем, — сказал Олег. — Заходите. Вот ваш результат.

Женя глядел на экран компьютера, пока Олег колдовал с его телефоном.

— Окончательный результат всегда выше? — спросил он.

— Как правило, — сказал Олег. — Женя, вас не ужасает то, что вы видите?

— Нет. Я это знаю.

Олег Николаевич вздохнул.

Вернул телефон.

— Все готово.

— У вас есть тряпочка для протирки монитора? Или носовой платок? — спросил Женя.

— Есть.

И Олег достал фланельку из ящика компьютерного стола.

— Зачем вам?

— Стереть ваши отпечатки пальцев.

Женя тщательно протер телефон и вернул фланельку.

— Женя, вы ужин проспали, но мы вам подогреем.

— Спасибо. Мне неудобно вас обременять. Чаю, если можно.

— Хорошо. Да еще…

Олег достал из шкафа с лекарствами упаковку таблеток и протянул Жене.

— Сегодня за чаем выпьете одну капсулу. Потом каждое утро по таблетке, пока не кончится упаковка. Это на случай, если через ГЭБ проникла какая-нибудь инфекция. Антибиотик.

— Спасибо.

— Альбицкий мне написал, что результат будет анализировать психологическая служба Лиги, — сказал Штерн.

— Естественно.

— Женя, давайте так. Что бы ни решила Лига, вы у меня остаетесь. Все будет полностью конфиденциально. Я не имею права вас насильно удерживать, но, чтобы отпустить вас мне придется идти на сделку с совестью. Вы же продолжите убивать.

— Вы сделаете мне коррекцию, и у меня возникнет острое желание сдаться властям, — усмехнулся Женя.

— Зачем? Ну, выпросите у вашего начальства пару доз нейроса. Вводили ведь уже. На карте есть. Я не сторонник подобной фармацевтики, но оно помогает.

— Не дадут, если я порву с Лигой.

— Женя! С Лигой надо порвать. И чем быстрее, тем лучше.

— Олег Николаевич, давайте подождем решения. Может, и конфликта нет.

Олег покачал головой.

Около восьми утра пришло сообщение от Альбицкого: «Мы проанализировали карту. Все что необходимо, мы сделаем сами, дистанционно. Женя сегодня уйдет. Не удерживайте его».

«Все, что необходимо! — набил Олег. — Все, что необходимо вам! Зачем Лиге вообще нужна его карта?»

«Нам нужны моды в его мозге, чтобы в случае необходимости быстро и дистанционно сделать коррекцию. В том числе помочь ему справиться с теми психологическими проблемами, которые могут возникнуть во время работы в отряде исполнителей Лиги».

«Точнее стереть некоторые участки памяти. Говорите уж, как есть».

«И это тоже».

«И чтобы держать его под контролем».

«Подготовленный исполнитель Лиги — очень опасный человек, таких необходимо держать под контролем для защиты общества.

Извините, что мы вас в это втянули».

«Надеюсь, что в последний раз».

Около девяти Женя спустился к завтраку. Исполнитель был в очень хорошем расположении духа, шутил, улыбался, в голубых глазах играли озорные искорки.

Помог Марине разлить кофе и выложить булочки на тарелки.

После завтрака они со Штерном остались одни.

— С сегодняшнего дня я полноправный исполнитель Лиги, — сказал Женя. — Все! Без всяких испытательных сроков. Окончательно. Мою кандидатуру одобрили.

— Я не буду вас с этим поздравлять, — вздохнул Олег.

— Олег Николаевич, со временем вы обязательно поймете нашу правоту, — горячо сказал Евгений. — Вы очень хороший человек, а значит иначе быть не может… Лига приказывает мне уйти. Спасибо вам за все.

— Женя, вы погибните.

— Я на это подписывался.

— Как же больно вы мне делаете!

Женя не нашелся, что ответить, только после паузы выдавил:

— Извините…

Был вечер третьего дня после увольнения Анисенко из Лесногородского Центра. Альбицкий тут же предложил работу в психологической службе Лиги, но Яков не чувствовал себя готовым к этому пути. Это же участие в работе террористической организации. Статья, и тяжелая. Да и участвовать в убийствах, даже на уровне аналитики? Нет! Нет! Он же врач.

— Яков Борисович, вам все равно придется уезжать из России, если вы публично обозначите свою позицию по ПЗ Дамира, — писал Альбицкий. — Да, даже, если не обозначите — все равно придется. За границей сотрудничество с Лигой ничем не грозит по местным законам. Ни в одной приличной стране никакие запросы из России о выдаче даже не рассматривают после того, как нашу с вами родину выперли из Интерпола.

Так что можно опасаться только убийц, подосланных СБ. Это реальная опасность, но грозит в основном мне. Вам — не в такой степени. Но, если вы не хотите участвовать в нашей работе по принципиальным соображениям, есть другой вариант. В эмиграции живет человек, который любит помогать таким честным соотечественникам, как вы, получить здесь хорошее образование. Как насчет Оксфорда? Магистратура плюс практика в Лондоне. Здесь тоже есть люди, которые нуждаются в помощи. И вам не придется никому подделывать ПЗ.

— Да, — набил Яков.

Около десяти вечера зазвонил телефон.

— Яша, ты слил карту Лиге? — спросил Медынцев.

— Какую карту? — усмехнулся Анисенко. — Нигде нет моих подписей.

— Ты прекрасно понимаешь, какую. Больше некому. Я теперь в их списке по твоей милости. Спасибо тебе! Ты этого добивался?

— Я добивался оправдания невиновного.

— Ну что, добился?

— Посмотрим.

— И не добьешься. Зато меня расстреляют твои друзья.

— Из списка можно выйти.

— И заодно из ПЦ. За пять лет до пенсии. И внуков по миру. И все из-за кого-то болтливого мальчишки, который сам подставился!

И Алексей Матвеевич бросил трубку.

Подходила к концу вторая неделя в коррекционном отделении ПЦ. Это было практически одиночное заключение. Гулять выводили, причем даже на два часа, как пациента Центра. Но в микроскопический дворик с парой маленьких заснеженных кустиков, и всегда одного. «Но все равно гораздо лучше, чем в ИВС, — думал Дамир. — По сравнению с ИВС просто рай».

Примерно раз в три дня приходил психолог. Расспрашивал, просил рассказать о себе поподробнее. Дамир так уставал от одиночества, что и сам готов был исповедоваться до бесконечности. Да и что тут скрывать, когда они видели твою карту? Гораздо труднее было перенести те дни, когда Сергей Юрьевич не приходил.

Как ни странно, взгляды психолога не отличались радикально от взглядов Дамира, Волков вовсе не был восторженным поклонником режима. Или не хотел таковым казаться. Он жестко стоял только на одном: методы Лиги недопустимы. Дамир не спорил. Он и сам никогда не был уверен в их допустимости.

— Да, я так и не думаю, Сергей Юрьевич, — говорил он в десятый раз. — Просто сорвался.

— Вам не нужно передо мной оправдываться, — отвечал психолог. — Наша задача исправить ситуацию.

— Да, да, — кивал Дамир. — Я же не протестую.

— Не протестуете, но и не чувствуете вины.

Дамир вздохнул.

— Я действительно не понимаю, какой вред мог нанести обществу. Моя реплика кого-то побудила вступить в Лигу? Не верю. Это слишком серьезное решение, слишком рискованное, чтобы принимать его на основе флуда в инете.

— Если человек уже об этом думал, вполне могла. Как последний аргумент.

Последний такой разговор был вчера.

Сергей Юрьевич встал, легко коснулся его плеча.

— Все, до встречи.

— Когда?

— Дня через два.

— Сергей Юрьевич, вы не могли бы навещать меня чаще?

— Дамир, карантин сегодня заканчивается, с завтрашнего дня у вас будет больше общения.

Утром он ждал перевода в другую камеру, но ничего не произошло. После завтрака его вывели на прогулку.

Февраль подходил к концу, и погода стояла почти весенняя. Светило солнце, освещая дальнюю стену прогулочной камеры и растапливая снежные шапки на кустах.

Дамир прислонился спиной к этой стене, коснулся рукой горячих кирпичей, закрыл глаза.

В ИВС в прогулочные камеры солнце не заглядывало вовсе, здесь доходило до пояса, и можно было представить, что стоишь на вершине, у подножия простираются поля. А за ними синеют одна за другой новые горные цепи.

Послышался лязг открываемой двери и шаги.

Дамир открыл глаза.

В прогулочный дворик впустили рослого парня, которого Дамир никогда раньше не видел.

— Загораешь? — без церемоний спросил тот.

— Пытаюсь.

Он подошел к Дамиру и протянул руку.

— Меня Федей зовут.

Дамир представился и ответил на рукопожатие.

По тюремным рассказам он знал, что не каждому незнакомцу стоит пожимать руку, но в ПЦ расслабился и не вспомнил о воровских законах.

— Татарин что ли? — спросил Федя.

— Наполовину.

— Здесь мечеть есть.

— Я неверующий.

— Здесь без этого трудно. Я в храм хожу.

— Давно здесь?

— Полгода.

— А я третью неделю. Считая диагностику.

— А до этого?

— В ИВС.

— Там, говорят, камеры на троих. И сухо.

— Да, но не сказал бы, что это райское место.

— Так, понятно, что здесь поприятнее будет. А я в Бутырке был. Вонь, духота, плесень на стенах и спать по очереди.

Дамир не нашелся, что ответить.

— Где-то я тебя видел, — проговорил Федя.

Дамир пожал плечами.

— Вряд ли.

— Ты за что здесь? — спросил Федя.

— Оправдание терроризма. В обще-то, за одну фразу в комментарии.

— И что же ты такого сказал, чтобы тебя сюда упекли?

— Похвалил Лигу.

— Альбицкого?

— Угу.

— И сколько за это?

— До семи лет. Правда, в обмен на согласие обещали штраф.

— Штраф? Мне тоже следак обещал, что, если согласку подмахну, на пыжик не уеду.

— Пыжик?

— Пожизненное. Ну и еще, что здесь курорт. Ну, по сравнению с Бутыркой, курорт, конечно. Так что в этом не соврал. А вот ты заливаешь, парень. Это блок «эф», здесь о штрафах не думают.

— Блок «эф»?

— Тебе не сказали что ли? Коррекционка разделена на блоки. Блок «эф» самый тяжелый. Здесь думают, как бы на пыжик не уехать да под расстрел не пойти. У тебя карту-то снимали?

— Да, конечно.

— И что психолог сказал?

— Что карта чистая. Ну, кроме моего поста. Я и сам знаю, что чистая.

— А в чем обвиняли?

— Кроме поста? В убийстве Анжелики Синепал.

— Это которую в театре отравили?

— В театре. А ее отравили?

— По телеку говорят, да. Рекламка какая-то театральная была отравлена.

— Программка? Вот почему психолог спрашивал про программку…

— Ты ПЗ-то видел?

— Нет. Сергей Юрьевич сказал «тайна следствия».

— Психолог?

— Да, коррекционный.

— Да ты бледный как смерть! Может врача позвать? Они здесь приходят.

— Ничего, — с трудом выговорил Дамир. — Ничего не надо.

Дыхание перехватило, сердце упало куда-то вниз, ногти заскребли по горячему кирпичу.

— Один парень из наших сидел на «А». Ну, не совсем из наших, коммерс, но мы его защищали, наша группировка, — сказал Федя. — Так вот там было двое пропагандистов Лиги по оправданию терроризма. Так что, Дамик, они были на «А». А у тебя другое что-то.

— Федь, я правда не убивал, — сказал Дамир. — И я не из Лиги.

Дамир пытался дышать глубже, но холодный воздух почти не помогал.

— Федя, — смог сказать он. — А ты здесь за что?

— Семь трупов шьют.

— Неправда?

— Ну, понимаешь, была еще одна группировка, и они очень нехорошо себя повели…

— Понятно, бандитская разборка.

— Ну, можно и так сказать. Но это как дуэль, понимаешь? У них же тоже были стволы.

— Понимаю, — Дамир заставил себя улыбнуться. — В ПЗ есть?

— Ну, а куда оно денется?

— Тебе его показали?

— Да. Но я там ничего нового не увидел. Психолог сказал «карта ужасная». Мне только месяц назад разрешили общаться с другими арестантами. До этого все считали, что я жутко опасный. Бред, конечно. Ну, что я без причины кого-нибудь убью? Там причина была. Вот тебя, Дамик, например, ну зачем мне убивать? Делить-то нам нечего. Ну, завалил ты эту стерву. Мне-то что?

— Я никакую стерву не заваливал, — машинально ответил Дамир.

До конца прогулки он почти не слушал болтовню товарища по несчастью. Больше всего хотелось добраться до камеры и свалиться на кровать, благо здесь не запрещалось валяться днем на шконке. Он с трудом держался на ногах.

— Знаешь, если ты все-таки из Лиги, передай Альбицкому, что он супер, — сказал Федя на прощание.

— Жаль, что ты мне не веришь, — ответил Дамир.

Мечта о шконке не совсем сбылась. У входа в камеру его ждал Сергей Юрьевич.

— Дамир, нам надо поговорить.

— Да, нам надо поговорить, — кивнул Дамир.

Они вошли, и дверь за ними заперли. Дамир сел на кровать, психолог на стул напротив.

— Дамир, у вас сейчас был очень резкий скачок эмоционального фона. Что случилось?

— По карте видно, да?

— Да, это называется мониторинг карты.

— Всем заключенным мониторите?

— Пациентам. Что случилось?

— Думаю, вы лучше меня знаете, что случилось. Сергей Юрьевич, что у меня в ПЗ?

— Дамир, ну не могу, тайна следствия.

— Феде показали.

— Это индивидуально. Значит, с ним уже было все ясно. По вашему случаю идет следствие.

— А со мной не ясно? Разве на карте не все видно? Что там может быть нового?

— Следователь должен проанализировать.

— Какой смысл скрывать от меня ПЗ? Чего я могу о себе не знать?

— Человек частенько о себе многого не знает.

— Сергей Юрьевич, почему я в блоке «эф»?

Глава 13

— В блоке «эф» вы потому что терроризм — это тяжкое преступление, — сказал психолог.

— Оправдание терроризма — тоже?

— Конечно. Все, что имеет верхнюю санкцию свыше пяти лет — тяжкое преступление.

— Настолько тяжкое, что меня надо помещать в один блок с убийцей семи человек?

— Дамир, успокойтесь, все нормально. Федя Бурый, конечно, для вас не самая подходящая компания. Подберем кого-нибудь поадекватнее.

— Тоже убийцу?

— Посмотрим.

— Здесь другие есть? Не убийцы?

Волков молча отвел глаза.

— Сергей Юрьевич, с меня сняли обвинения в убийстве? — спросил Дамир.

— Дамир, тайна следствия.

— Сергей Юрьевич, зачем вы мне врете? Это меня касается напрямую, я имею право знать.

Психолог встал.

— Все Дамир, разговор окончен. Пообедаете и ложитесь спать. Стресс мы снимем.

— Дистанционно да? Через моды?

— Да, это безболезненно.

— Интересно, а расстреливаете вы с обезболиванием?

— Дамир, мы не расстреливаем.

Психолог подошел к двери и позвал охрану, чтобы они открыли.

— Все, обедайте и спите, — на прощанье сказал он.

За обедом Дамир почти ничего не съел, несмотря на довольно приличное пюре с курицей и чай. Несколькими глотками последнего он и ограничился. Кусок не лез в горло. Да и чай казался безвкусным, как вода. Просто хотелось пить.

Зато после обеда его начало неудержимо клонить в сон, так что он проспал до ужина.

«Снятие стресса» через моды работало примерно, как искусственный опиат: отодвигало, а не снимало боль. И лишало энергии с ней бороться.

Он проснулся в состоянии апатии. Делать не хотелось ничего, в том числе есть ужин. Он оставил его полностью.

Тоже случилось с завтраком: выпил только чай.

На прогулке Дамир снова был один, зато апатия начала немного проходить, то ли от мороза, то ли свежего воздуха.

Он вспомнил, что Федя говорил, что узнал об отравлении Синепал из телепрограммы.

Интересно, что это была за программа?

И Федя обмолвился, что он Дамира где-то видел. Может быть, действительно видел? По телевизору.

Телевизор в камере был, и смотреть его не возбранялось, но в семье Дамира телевизор не смотрели никогда, и он с детства привык, что этот агрегат годен только на то, чтобы загрузить на него что-нибудь с ютуба, если хочется посмотреть на большом экране. Но ютуба здесь не было. И Дамиру даже в голову не приходило включить телевизор. Он просил психолога распечатывать новости из интернета, но тот делал это нерегулярно, с большим опозданием и далеко не все.

Телевизор располагался в ногах кровати. Как только Дамира привели с прогулки, он нашел пульт и включил «ящик». Было очень неудобно пользоваться, по сравнению с компьютером: мало кнопок и нет мышки. Дома у Дамира к телевизору была подключена клавиатура.

Но все же он смог отфильтровать новостные и общественно-политические программы за последние три недели. Набрал в поиске «Лига». Вот новость о его задержании, о его аресте. Какие-то не секретные, уже известные ему, новости о ходе следствия. И наконец, программа из цикла «Чрезвычайное происшествие» под названием «Лига. Часть третья. Исполнитель».

Дамир включил ее с некоторым внутренним содроганием и начал смотреть.

Заиграла тревожная музыка, сопровождая не менее тревожный видеоряд: взрывы, стрельба, человек под прицелом.

— Теракты, взрывы, поджоги, убийства сотен мирных людей — все это Лига Альбицкого, — проговорил взволнованный и осуждающий голос за кадром. — Та, которая издевательски именует себя «Лигой свободы и справедливости». Неделю назад всех нас потрясло новое чудовищное преступление так называемой Лиги: жестокое и подлое убийство одной из самых талантливых и влиятельных журналисток России: Анжелики Синепал.

— Никакая она не журналистка, — шепотом прокомментировал Дамир. — Она пропагандистка.

— Ее отравили в театре, во время оперы, — продолжил диктор. — Подменив программку на покрытую сильнейшим ядом. Спустя несколько дней она умерла. Но следствие быстро вышло на исполнителя. Хотя это был беспрецедентный героический труд. Надо было просмотреть многие часы видеозаписей, допросить сотни свидетелей. Но они нашли его.

И на экране появилась его Дамира фотография в рамке.

— Вот он, — продолжил комментатор. — Дамир Ринатович Рашитов — мусульманин, приехавший к нам убивать.

— Откуда приехавший! — прошипел Дамир. — У меня прадед уже был москвичем!

— Его нашли по комментарию в интернете с прославлением Лиги. Он долго отказывался признавать вину, но доказательств было слишком много, и они были слишком несомненны, что дало следователям возможность отправить его в психологический центр для картографирования мозга.

— А о том, что я сам туда поехал, забыли сказать? — прокомментировал Дамир. — О том, что я согласие подписал, чтобы снять обвинение в убийстве.

— Итак, что же показало картографирование? — спросил ведущий передачи. — Мы спросили об этом у главного психолога Лесногородского центра Алексея Матвеевича Медынцева.

В кадре появился пожилой человек с сединой в волосах и мягкими чертами лица, которого Дамир раньше никогда не видел.

— Да, — сказал он. — Дамир Рашитов, к сожалению, виноват. Мы сняли карту, у него положительное ПЗ.

— Итак, убийца найден и арестован, — торжественно заключил ведущий. — А что же Лига?

В кадре на фоне американского флага появился Андрей Альбицкий.

— Парень не наш, — сказал Андрей.

— Вот так! — прокомментировал закадровый голос. — Лига тотчас отреклась от своего исполнителя! Все! Они его использовали — и больше он никому не нужен. Можно на помойку выбрасывать. Мы попросили комментарий у нашего эксперта.

Эксперт оказался полным крупным мужчиной больше всего похожим на представителя силовых структур.

— Ну, конечно, они его не признают, — сказал он. — Это будет для него приговор, если признают. Лига — огромная разветвленная организация со сложной структурой, там человек, как винтик. И создана эта структура на деньги западных спецслужб и тесно с ними сотрудничает. Альбицкий скрывался сначала в Финляндии, потом во Франции. Но за всем этим в конечном итоге стоит Америка. Западные спецслужбы помогают ему скрываться и менять страну за страной. И обеспечивают его всем: оружием, ядами, деньгами, фальшивыми документами. И вся его деятельность направлена против России.

На экране снова возник Альбицкий на фоне финского флага, который сменился французским, почему-то английским и, наконец, американским.

— Кстати, об оружии, — продолжил ведущий. — Когда Рашитова поместили в психологический центр, в его квартире провели обыск. Так что посмотрите.

И кадре появился обеденный стол действительно в его квартире, а на столе несколько винтовок, пара пистолетов, граната, несколько старых сотовых телефонов и пластмассовых дешевых будильников.

— Человеку несведущему может показаться странным такой набор, — объяснял ведущий. — Но любой эксперт вам скажет, что из этих деталей можно собрать самодельное взрывное устройство.

Интересно, где был отец, когда они все это затаскивали в квартиру, думал Дамир. И где был адвокат. Ему уже почти не было страшно. Он представил, как они затаскивают весь этот арсенал к нему на двадцать третий этаж, и хмыкнул. В кадре не было ни отца, ни адвоката. И слова, конечно, не дали ни тому, ни другому.

— А еще был конфискован домашний компьютер Рашитова, где весь жесткий диск забит инструкциями для взрывников.

— А вот это уж совсем бесстыдное вранье, — вздохнул Дамир. — «Поваренную книгу анархиста» видел, конечно, в интернете, но никогда ее не сохранял.

Утром, не дав позавтракать, его пригласили с вещами на выход. Даже надели наручники.

У ворот психологического центра ждал автозак. Полтора часа в холодном «стакане» с узкой наклонной скамеечкой, на которой невозможно усидеть, и вот, автозак остановился, и его вывели на улицу, также в наручниках. Над ним возвышалась громада Лубянки.

В кабинете его ждали оба следователя: Александр Филиппович Маленький и Василий Иванович Кивалин, их помощник по имени Глебчик за компьютером и незнакомый Дамиру светловолосый и коренастый молодой человек лет тридцати, к которому следователи обращались «Лешик».

Дамиру предложили сесть, но наручники не сняли.

— У нас к вам предложение, Дамир Ринатович, — начал Александр Филиппович. — Вы нам напишите чистосердечное признание, а мы со своей стороны похлопочем за вас в суде.

— В чем признание? Про комментарий я уже писал.

— Да причем здесь комментарий? Забыли ерундистику эту! Я имею в виду убийства: Анжелика Синепал, судья Беленький, прокурор Земельченко, губернатор Свердловкой области Артюхов, ветеран боевых действий майор Бричкин и полковник СБ Максим Немиров.

— Всего-то! Я и до Екатеринбурга доехал?

— Это вам виднее, Дамир Ринатович. Может быть, долетели.

— Я даже не обо всех слышал.

— Ничего, мы вам напомним обстоятельства.

— Еще раз. Я не имею никакого отношения к Лиге. Я никого не убивал. И вы это прекрасно знаете. Мне психолог, который снимал карту, сразу сказал, что карта чистая, и в убийстве я невиновен. Неужели от вас скрыл?

— Вы видели свое ПЗ? — подключился Василий Иванович.

— Нет, мне не показали.

— Тогда ознакомьтесь.

И он протянул Дамиру листок с печатью психологического центра.

«Психологическое заключение: положительное. Основные выводы: Рашитов Дамир Ринатович виновен в убийстве Анжелики Геннадиевны Синепал, он также является автором поста „Лига — это настоящие смелые парни, которые не говорят, а делают“ и состоит в Лиге Свободы и Справедливости».

Дамир печально улыбнулся.

— Да, я предполагал что-то подобное после того, как меня просветили, что такое блок «F» Психологического центра. Это фальшивка, и вы об этом прекрасно знаете.

И Дамир небрежно положил бумагу на стол.

— Я хочу, чтобы вы поняли одно, — сказал Кивалин. — Психологи подтвердят все, что мы напишем.

— Я не понимаю, как так можно? — проговорил Дамир. — Как можно умышленно вешать на невиновного несколько убийств. Вы же точно знаете, что я невиновен. Я пытаюсь и не могу представить себя на вашем месте. Как, при каких обстоятельствах я бы мог пойти на такое? Под страхом смерти? Под пыткой? Но вас же не пытает никто! Неужели из-за денег? Или из честолюбия? Но честь здесь ни при чем. Все же откроется рано или поздно. Неужели ради продвижения по службе? Но это же несопоставимо: продвижение по службе и человеческая жизнь.

— Это все лирика, Дамир Ринатович, — сказал Маленький. — А наше предложение вполне конкретно. Или вы сейчас подписываете то, что я сказал. И сегодня же вечером возвращаетесь в комфортные условия Психологического Центра. Или вы все равно подписываете все это, но будет больно, и вы останетесь у нас.

— Я ничего не подпишу. И я хотел бы видеть моего адвоката.

— У них очередь. Так что не сейчас. Сегодня не получится, — сказал Кивалин. — Кстати, вот посмотрите еще один документ.

Это был протокол обыска с полным списком «найденного» оружия.

Дамир рассмеялся.

— Я видел этот арсенал по нтв, и все хотел вас спросить: «Не тяжело было тащить это ко мне на двадцать третий этаж?»

— У вас хороший грузовой лифт, — заметил Кивалин.

— А-а, тогда понятно.

— Дамир Ринатович, вы можете объяснить происхождение и назначение этого оружия? — спросил Александр Филиппович.

— Происхождение — легко! Когда меня задерживали, у меня изъяли ключи от квартиры. Кто-то из вас, господа, или ваших подчиненных взяли этот арсенал и перетаскали в мою комнату, когда отца не было дома. Или его не постеснялись? При нем распихивали по шкафам, чтобы сразу «найти»? Что же касается назначения с этим сложнее, я не очень разбираюсь.

— Ну, похоже, по-хорошему у нас не получается, — вздохнул Маленький. — Снимайте ботинки и носки.

— Зачем?

— А сейчас увидите.

В наручниках это было не так просто осуществить. Он провозился с этим гораздо больше, чем обычно, ловя на себе ухмыляющиеся взгляды следователей. И тут же почувствовал себя глупо и не защищенно.

Но долго анализировать свои ощущения ему не пришлось. Тот, которого называли Лешиком, подошел, снял браслет с его левой руки и тихо скомандовал:

— Руки назад, за спинку стула.

И защелкнул наручники у него за спиной.

Потом ремнем привязал его к стулу. И связал ноги.

— Что вы собираетесь делать? — взволнованно спросил Дамир.

— Президенту звонить, — усмехнулся Маленький.

— Леш, а может к батарее? — спросил Кивалин. — Оно надежнее.

— Батарея — проводник, — сказал Лешик. — Ничего, стул у стены, никуда не денется.

— Ну, тебе виднее. Ты — телефонист.

Лешик сел рядом с Дамиром и водрузил на стол старомодный коричневый чемоданчик не больше нетбука, но толщиной с кулак.

Внутри действительно оказалась старинная черная телефонная трубка.

— Это еще что за раритет? — спросил Дамир.

— Очень полезный раритет, — ответил Александр Филиппович. — Называется «электровспоминатель».

Лешик вытянул из чемонданчика два оголенных на концах провода и присоединил их Дамиру к пальцам ног.

— Понял, что за раритет? — спросил Василий Иванович.

— Ну, что ж, вы, начинайте, — хрипло сказал Дамир.

— Начать мы всегда успеем, — заметил Маленький. — Но мы же не изверги какие. Давайте вы лучше добром все подпишите, и мы мирно разойдемся.

— А потом меня расстреляют, — сказал Дамир.

— Да, ладно! После чистосердечного признания? Да максимум двадцать лет.

— Угу! Пустячок. Спасибо!

— Дамир, да ты не выдержишь. Никто не выдерживает.

— Посмотрим.

— Ну, как хочешь. Давай смотреть.

Лешик несколько раз крутанул ручку старинного телефона и нажал какую-то кнопку.

Боль была адская, дыхание перехватило, свело мышцы ног, было ощущение, что с них сдирают кожу, и Дамир услышал свой крик.

Потом скрежет крутящейся ручки и снова боль. И так десяток раз, без передышки.

— Ну, что надумал сознаваться? — услышал он голос Маленького. — Это только начало, парень. Это ласково. Есть вещи, от которых ты будешь ходить кровью под себя и захлебываться рвотой. И на ноги не сможешь подняться. Ну, что?

Дамир молчал.

— Лешик, ну, добавь ему, — бросил Маленький. — Он еще не понял.

И все началось снова.

Он бы давно все подписал, если бы ему дали передышку. Он бы смог обдумать ситуацию и сдаться осознанно, потому что другого выхода не осталось. Но всякая логика отключилась, остались одни инстинкты, и единственная реакция, на которую он был способен — не реагировать вообще. Так животные замирают в присутствие опасности, если не могут бежать. И часто гибнут из-за этого.

— Ну, что будем говорить? Подписываешь? — раздавались откуда-то издалека голоса следователей, и он уже не различал, кто что говорит.

Наконец, он потерял сознание.

Но долго пребывать в беспамятстве ему не дали, окатив водой из ведра.

— Ну что? — услышал он голос то ли Маленького, то ли Кивалина.

Что? Он уже не понимал, что от него хотят. Дамир привык жить рассудком и все взвешивать, импульсивность никогда не была его сильной стороной, он вообще не умел быстро принимать решения.

Он тормозил, он впал в ступор.

— Ты что заснул? — орал кто-то из палачей. — Ну, сейчас мы тебя разбудим. Давай, Лешик, сдирай с него штаны.

И он почувствовал, как на нем расстегивают джинсы и стягивают вниз до голеней и щиколоток.

Один провод отсоединили от пальца на ноге и завели в пах. Дамир попытался отстраниться хоть на сантиметр, но было некуда. И провод последовал за ним.

Теперь палачей было двое. Лешик держал провод, а Маленький крутил ручку и давал разряд.

Дамир кричал, стонал и, кажется, плакал.

— Рука устала, подмени, — услышал он голос Лешика.

И на смену ему пришел Кивалин.

— Гад! Он меня обмочил!

Дамир почувствовал горячую струйку, стекающую по голени, и ему стало невыносимо стыдно, словно это имело какое-то значение.

— Девку-то твою, как зовут? — спросил Кивалин. — Дашка, что ли? Ну, ей не понравится то, что мы сейчас сделаем.

— Я ее больше не увижу, — тихо сказал Дамир.

Глава 14

— Он что-то сказал? — усмехнулся Маленький. — Да неужели? Лед тронулся. Увидишь, если постараешься. А если не постараешься, ее никто больше не увидит. Она ведь с тобой была в театре?

Дамир молчал.

— Ну, что уже теперь молчать? Сам нам все рассказал. Была с тобой — значит, сообщница. Знаешь, мы думаем, она — идеолог Лиги. Отличница, да?

Даша. Маленькая, хрупкая, со светлым коротким хвостиком. Девочка-эльф. Дамир вспомнил, как они вдвоем жили в Болгарии в квартире, которую отец когда-то купил для бабушки. С балкона с арочным сводом было видно море, во внутреннем дворе с бассейном пышно цвели белым и розовым какие-то кусты, похожие на сирень, а у дальней стены длинного строения под черепичной крышей росли темно-красные штамбовые розы.

А над балконом летали ласточки, свившие под сводом гнездо. А они с Дашей сидели за маленьким круглым столиком, потягивали вино из высоких бокалов о чем-то болтали и смеялись.

Дамир закрыл глаза.

Они могут лгать. Они всегда лгут.

— Она на свободе? — тихо спросил он. — Или уже арестована?

— На свободе, пока, — сказал Александр Филиппович. — И там и останется, если будешь хорошо себя вести.

Дамир молчал. Он им не верил.

— Саш, да что ты с ним церемонишься? — раздался голос Кивалина. — Давай ему устроим «супермаркет». Живо все подпишет. Уж три часа с ним возимся! Надоело!

Три часа! Это число поразило Дамира. Неужели он терпит это три часа!

— Ну, готовь «супермаркет», — сказал Маленький. — Дамир, а ты запомни: не начнешь говорить, с твоей Дашей будет тоже самое.

В руках у Кивалина появился полиэтиленовый пакет, скотч и какой-то пузырек. Дамир не сразу сообразил, зачем все это.

Пакет надели ему на голову и молниеносно замотали скотчем.

Дамир попытался сделать вдох и в нос ворвался резкий запах нашатыря и разлился болью в легких. Он задержал дыхание, но усилий хватило ненадолго. Второй вдох оказался еще мучительнее первого. Он начал задыхаться и сделал попытку втянуть воздух вместе с пакетом, чтобы прокусить его. Но пакет не поддавался. Дамир слишком ослаб, и даже малейшее усилие давалось с трудом.

Он начал терять сознание.

— Ну, будешь говорить? — услышал он чей-то голос откуда-то издалека.

— Да, — еле выговорил он, отключаясь.

Когда он пришел в себя, он увидел, что пакет прорван, и почувствовал, что по его лицу стекает вода.

— Ну, наконец-то, — сказал Маленький. — Давно бы так!

— Она этого не выдержит, — прошептал Дамир, словно оправдываясь.

— Конечно, не выдержит, — кивнул Александр Филиппович. — Этого никто не выдерживает. Но теперь и не придется, если будешь молодцом.

— Можно меня развязать?

— Нет пока. А то возьмешься за старое.

— Ну, хоть джинсы надеть?

— Да ты высохни сначала, — посоветовал Кивалин.

— Посмотрим по поведению, — поддержал Маленький. — Глебчик, ты открой материалы дела. С прокурора Земельченко начнем.

Секретарь — единственный, кто не участвовал в издевательствах, набрал что-то на клавиатуре компьютера.

— Итак, Дамир Ринатович, сейчас вы нам расскажите, как убили прокурора Александра Земельченко, — сказал Маленький.

Дамир умоляюще посмотрел на следователя. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Рашитов совсем не помнил этот эпизод. Ведь наверняка же видел где-нибудь в прессе, но совсем из головы вылетело. Но он панически боялся сказать «не помню», чтобы не получить удар током.

Александр Филиппович с усмешкой смотрел на него и упивался его ужасом.

— Я его застрелил? — осторожно спросил Дамир.

— Нет, — хмыкнул следователь.

Помощь пришла с неожиданной стороны.

— Машина полковника Александра Земельченко протаранила ограждение Краснохолмского моста и упала в воду, — зачитал с экрана компьютера Глебчик.

Дамир благодарно посмотрел на него.

— И ты это выучишь, Дамир, и потом расскажешь нам на камеру, — сказал Маленький.

Дамир прилежно повторил про машину Земельченко.

— Молодец, память хорошая, — похвалил Александр Филиппович.

— Там была взрывчатка? — спросил Рашитов.

Маленький вопросительно посмотрел на Глебчика.

— Нет, — сказал тот. — Следы взрывчатки не были обнаружены. Зато были испорчены тормоза.

— Запомнил, Дамир? — спросил Маленький. — Были испорчены тормоза. Что вы сделали?

— Испортили тормоза, — покорно повторил Дамир.

— Что? Был сообщник?

Рашитов живо представил на своем месте Дашу и тут же поправился:

— Я испортил тормоза. Я один.

Честно говоря, он очень слабо представлял, как устроены тормоза и тем более, как их портить. Свой мерсик он всегда лечил у официального дилера, умея только открывать капот и заливать незамерзайку. Да и все проблемы мерсика сводились к царапинкам по сторонам бампера, нанесенным коварным дачным забором. Но проверить способности Дамира как автомеханика СБшники даже не подумали. А зачем? Дело и так неплохо сшивалось.

От прокурора Земельченко перешли к полковнику СБ Максиму Немирову. Допрос по этому делу мало отличался по форме от предыдущего с той только разницей, что на этот раз Дамир правильно вспомнил, что полковника застрелили. И даже вспомнил, почему: из мести за убийство оппозиционера Ряскина. Дело было еще на слуху.

К третьему эпизоду СБшникам надоело над ним измываться, и они сами написали его показания, скопипастив их из материалов дела и даже не позаботившись исправить ошибки.

С остальными убийствами расправились часа за два тем же способом.

Наконец, Дамира развязали, разрешили одеться и позвали подписывать бумаги. Он подписал все, не читая, и не считая листы.

После этого его милостиво проводили в туалет и даже налили стакан воды. Он ничего не ел и не пил со вчерашнего вечера.

За окном было уже темно.

— Ну все, Дамир, — сказал Маленький. — В Психологический Центр мы тебя вернуть, к сожалению, не успеваем. Ну, сам виноват, надо было сразу все подписывать. Предлагали же по-хорошему. Так что переночуешь у нас.

Душная и одновременно холодная сводчатая камера Лефортова, похожая на сундук или гроб. И снова одиночка.

Ну, и хорошо. Пусть лучше никто не видит его слезы и его отчаяние.

Дамир не мог спать. Когда он ложился, начинал задыхаться, когда садился на кровать спиной к стене, начинала кружиться голова и неумолимо хотелось лечь. Он пытался успокаивать себя: все это просто клаустрофобия, нервы, стресс, страх. Место, как место. И дышать вполне есть чем. Но помогало слабо.

Он слишком хорошо понимал, что произошло. Он слишком много читал о подобных делах в интернете. Даже, если он откажется от своих показаний, это вряд ли что-то изменит. Суд обычно смотрит на первую версию показаний и игнорирует жалобы на пытки. А это значит, что можно взять любого человека с улицы, обвинить его, в чем угодно, выбить признание, судить и расстрелять.

Сто лет назад осужденных по знаменитой пятьдесят восьмой называли «анекдотчики». Но от анекдотчика до японского шпиона и расстрельного подвала один шаг. И он такой же анекдотчик, никогда не готовивший себя ни к какому героическому пути, просто попавший под каток. Не ему повторять заклинание о пепле Клааса, не ему заставлять свою мать молчать с колеса. Он не выбирал этот путь, он слишком слаб для этого, слишком любит себя, семью, друзей, жизнь, комфорт и удовольствия. Он был только зрителем в этом спектакле, вздыхал, аплодировал, сочувствовал героям. Вот эти, например, «настоящие смелые парни».

А тут его, не спросив, неожиданно вытолкнули на сцену в самый опасный момент.

Дамир думал о том, было бы ему легче, если бы он действительно был исполнителем Лиги и совершил все шесть убийств, в которых его заставили признаться. И ему казалось, да, легче. Он бы не зря погиб.

А сейчас он казался себе героем фильма ужасов, где какая-нибудь акула целенаправленно жрет людей. И ужас ситуации не только в боли, крови и смерти, а еще в ее перевернутости, неправильности. Не по статусу акуле есть людей, это люди едят акул.

На следующее утро его действительно перевели в Психологический Центр.

Он уже не знал, хочет ли этого. Да, окно в камере, приличный матрас, нормальная еда, прогулки во дворе, а не под крышей. Но эти люди… Как они могли? А казались добрыми и сочувствующими. Теперь будут новое ПЗ писать? С шестью убийствами?

Дамир бросился на кровать в «палате» и отвернулся к стене.

Так и пролежал, не шевелясь, и не притронувшись к еде, пока в камеру не зашел Сергей Юрьевич Волков.

Дамир никак не отреагировал ни на лязг замка, ни на звук открываемой двери, ни на шаги. Услышал, как визитер придвигает стул и садится, но так и не повернулся к нему.

— Дамир, я знаю, что вас пытали, — сказал Волков.

— Они уже не стесняются хвастаться этим, — прошептал Дамир стене.

— Только друг перед другом. Говорят, даже видео снимают. Но нам не докладывают.

— И откуда вы знаете? — спросил Дамир, нехотя повернувшись.

— У вас карта под мониторингом. Все видно.

— И как?

— Ужасно.

— И вы все знаете и молчите.

— Я не подписывал ваше ПЗ, Дамир.

— Анисенко подписывал? Такой замечательный добрый парень, — усмехнулся Дамир. — Вежливый. Обходительный.

— Он отказался подписывать и потерял работу. Медынцев подписал, главный психолог Центра. На него очень сильно надавили, сам бы он никогда не стал.

— Знаете, Сергей Юрьевич, мне это совершенно не интересно: надавили или сам побежал подбирать тридцать серебряников. Ваше ПЗ дало им зеленый свет. После него со мной можно было делать, что угодно и быть уверенным, что вы все покроете и проштампуете. Когда ждать нового ПЗ с шестью убийствами? Меня ведь за ним сюда перевели, не так ли?

— Дамир, вы поешьте. От того, что вы уморите себя голодом, никому лучше не будет. Понимаете, мы не может против них открыто бунтовать, но мы что-нибудь придумаем.

Дамир хмыкнул и снова демонстративно отвернулся к стене.

— Я хотел бы видеть моего адвоката, — тихо сказал он.

— Константинова? Вы от него отказались.

Дамир сел на кровати и в упор посмотрел на Волкова.

— Как отказался?

— Подписали отказ. Все протоколы ваших допросов подписаны назначенным государственным адвокатом. Вы читали бумаги, которые Вас заставили подписать?

— Нет. Я их не читал.

— Видимо, отказ был среди них.

— Могу я как-нибудь вернуть Илью Львовича?

— Да, заявление надо написать.

— Можно мне бумагу и ручку? Вы мне поможете?

Сергей Юрьевич кивнул.

При помощи Волкова Дамир написал заявление о возвращении Константинова в дело. Это дало толику облегчения. Иначе он бы погрузился в полное и беспросветное отчаяние.

Сергей Юрьевич пришел на следующий день и принес толстую пачку распечаток.

— Это вам, — сказал он Дамиру.

Это были письма от совершенно незнакомых ему людей. Поддержка, сочувствие и абсолютная вера в его невиновность. Часть писем явно лежала в Центре не один день. Передать решили только сейчас.

Дамир их читал и перечитывал. Потихоньку начал отвечать, пообещав себе непременно ответить всем.

Волков приходил каждый день, пытался утешить, но ему Дамир не верил.

Как-то Сергей Юрьевич вошел со словами:

— Дамир, я не должен делать этого, и пусть это останется между нами.

Он закрыл дверь и подошел к телевизору, как всегда, выключенному.

Вставил в разъем на передней панели флэшку, которую вынул из кармана.

— Дамир, подсядьте поближе, чтобы звук громко не включать.

Дамир послушался, и психолог включил телевизор.

Это была запись на ютубе, датированная вчерашним днем.

На экране появился зонтичный цветок болеголова и красная надпись «ЛСиС». Дамир был просто в шоке.

В кадре появился Андрей Альбицкий.

— Привет, это Альбицкий, — сказал он. — У меня для вас как всегда плохие новости. Вчера Дамира Рашитова, которого обвиняют в убийстве Анжелики Синепал, вывезли из Психологического центра на Лубянку для неких следственных действий, что само по себе довольно странно для человека, у которого снята нейронная карта и назначен курс психокоррекции. Можно было просто написать запрос психологам.

Дальнейшие события все прояснили. Дамира пытали и пытками вынудили подписать признание еще в пяти убийствах, к которым он не имеет никакого отношения. Исполнители были наши, но это несколько разных исполнителей, более того, эти казни готовили разные команды, из разных городов. Все исполнители давно уже не в России. Мы знаем, как пытали: армейский телефон для генерации разряда и полиэтиленовый пакет с нашатырем на голову. Мы знаем, сколько времени пытали. Парня ломали три часа, почти без перерыва, пока не пригрозили арестовать его девушку. С нами сейчас на связи Крис Уоррен. Он прокомментирует ситуацию с точки зрения психолога.

И в кадре появился парень лет тридцати пяти с коротким хвостом и серьгой в ухе.

— Ну, что здесь сказать? — начал он. — Как у вас говорят, ни в какие ворота. Меня напрягает несколько странных деталей. Во-первых, человек, который виновен в шести убийствах, никогда сходу не подпишет согласие на психологическое обследование и коррекцию. Так поступают люди, виновные в какой-нибудь ерунде, в надежде снять побыстрее более тяжкие обвинения и выйти на свободу, например, под залог. Здесь, очевидно именно этот случай. Второе. На нейронной карте такие эмоциональное значимые события, как убийства, тут же видны. Проглядеть их невозможно. Если бы психологи центра их обнаружили они были бы обязаны уведомить об этом следствие. Но в их ПЗ на данный момент упоминается одно убийство, как поспешило сообщить НТВ. Если после допроса в СБ в психологическом заключении появятся еще пять убийств — это повод к исключению коррекционной психологической службы России из Международной ассоциации, потому что это невозможно. Если бы я даже не видел того доказательства пыток, которое показал мне Анджей, вывод о них можно было сделать на основании одной логики.

В кадр вернули Альбицкого.

— У нас действительно есть неопровержимое и очень впечатляющее доказательство применения пыток, которое мы передадим адвокату Дамира Илье Константинову и планируем передать в Комитет ООН против пыток. Я его пока не обнародую, поскольку хочу дать шанс новым фигурантам нашего списка. Это следователи Александр Маленький и Василий Кивалин и непосредственный исполнитель оперативник СБ Алексей Пименов. Вы еще можете остановить процесс и снять обвинения с Рашитова. Для этого у на есть еще один аргумент. Человека, который сейчас перед вами выступит, я очень долго отговаривал от этого шага. Но если честный человек считает, что поступить так велит ему совесть, удержать его невозможно. Поэтому прошу любить и жаловать: Евгений Соболев.

На экране появился белобрысый молодой человек примерно одних лет с Дамиром.

— Здравствуйте! — неловко сказал он. — Меня зовут Женя Соболев, и я исполнитель Лиги. Я исполнил два приговора: судье Беленькому и государственной пропагандистке Синепал. Пусть моя физиономия вас не смущает, я был в гриме. Террористы из СБ схватили первого попавшегося парня, который хотя бы отдаленно подходил под описание, и пытками заставили взять на себя шесть наших акций. Мы казним виновных только после долгих уговоров раскаяться и исправить ситуацию. Им вообще все равно, кого казнить. Я понимаю, чем мне грозит мое признание. Но ситуация, когда вместо меня в тюрьме сидит невиновный, которого пытают эти мрази, для меня невыносима. Я не раскаиваюсь в том, что делал, я считаю, что был прав, и смерть этих двух выродков несколько улучшила атмосферу в России. Но, если на месте Дамира Рашитова, который ни в чем не виноват, окажусь я, в этом будет больше справедливости. Как только все обвинения с Дамира будут сняты, он будет освобожден и окажется в безопасном месте, я сдамся СБ. Мы готовы обсудить обеспечительные меры (чтобы я не сбежал), если наше предложение в принципе будет принято. Мои показания я записал, и мы передали их адвокату Дамира Илье Константинову.

Дамир оторвался от экрана и радостно посмотрел на психолога.

— Сергей Юрьевич, значит все, меня освободят?

Глава 15

Все-таки босс здорово сдал после того как ему исполнилось девяносто, думал Алексей Иванович Стасов, наливая народному лидеру чай. Лицо в морщинах, руки обтянутые желтой, как пергамент, кожей в коричневых пятнах, старческий скрипучий голос. Девяносто один, конечно, не дашь, но он уже не тот мачо, что любил позировать в военной форме и фотографироваться с голым торсом.

— Твой Соболев никому на хуй не нужен, — проскрипел шеф. — Соболев — пешка. Альбицкий его сдает ради пиара, чтобы улучшить положение на доске. Понятно, почему сдает. Это для него моральная победа. Но мы не доставим ему такой радости. Нам не получится диктовать условия.

— А Дамир?

— Рашитов, кажется? Этот даже не пешка. Это соринка на шахматной доске: смахнул — и забыл. Ты с его отцом, вроде учился вместе?

— Да, нет. Так, пересекались пару раз по бизнесу, в молодости.

— Ну, тогда и забудь. Все, она улетела.

— Что?

— Соринка, Леша. Рашитов твой.

— Он жену недавно схоронил, а теперь сын…

— Все мы жен хороним. А сыновья трепаться меньше будут. А то распустили языки, бандерлоги. Ну, теперь заткнутся.

Шеф поднял голову и в упор взглянул на Стасова вовсе не старческими, ледяными серыми глазами. И Алексей Иванович заткнулся.

— Альбицкий, правда, не пешка, — продолжил президент, попивая чай. — Но и не ферзь. Слон… Офицер, сука. Вертлявый гад, но ничего, поймаем. И зря думает, что он игрок. Такая же фигура на доске, как и прочие. К тебе, между прочим, вопрос, Леша. Как у вас с Альбицким? А то совсем обнаглел блядь!

— Работаем. Его англичане охраняют.

— До сих пор нам это не особенно мешало. Кстати, Соболев тоже на вас. Как там твои ребята насчет Соболева?

— Я понял. Сделаем.

— Ну, буду ждать.

* * *

Алексей Матвеевич Медынцев ждал Волкова в кабинете.

— Сереж, надо подписать, — сказал он и кивнул на бумагу, лежащую на столе.

Сергею Юрьевичу все стало ясно, как только он взглянул на этот документ. Психологическое заключение Дамира Рашитова. Отредактированное, с шестью убийствами.

— Алексей Матвеевич, но ведь истинный убийца теперь известен…

Медынцев пожал плечами.

— Позиция руководства заключается в том, что Альбицкий блефует.

— Зачем ему так блефовать? Это бессмысленно.

— Не ко мне вопрос. Сережа, подписывай!

— Алексей Матвеевич, если я сегодня это подпишу, я завтра буду в списке Лиги. А у меня двое детей.

— Сереж, в списке Лиги больше трехсот человек. Убивают они по два-три человека в год. Так что, может быть, лет через сто до нас и доберутся.

— До Синепал быстро добрались.

— Сереж, ну, где Синепал и где мы? Мы для них мелкие сошки. В списке Лиги такие люди, на фоне которых мы вообще не видны. Да и они прекрасно понимают в Лиге, что мы не по доброй воле это делаем.

— Но вас-то внесли в список.

— Внесли и что? Я жив пока.

— Алексей Матвеевич, а моральная сторона вопроса? Мы ее совсем не рассматриваем?

— Мы здесь ничего не решаем. Здесь даже Кивалин с Маленьким ничего не решают. Это дело государево. Приказ идет с самого верха.

— Главному втирают очки, что поймали исполнителя Лиги и убийцу шести человек?

— Думаю, что главный в курсе, кто такой Дамир. Но им надо отчитаться в том, что Лига побеждена.

— Перед кем?

— Не перед главным, нет. Перед народом. Чтобы запугать. Сереж, если мы это не подпишем, они нас всех разгонят или посадят, на наши места возьмут других и все равно заставят подписать.

— Вас уже запугали, — вздохнул Волков.

— Ну, не подписывай, если ты такой смелый! У тебя кредитов-то сколько? Два ипотечных и один потребительский, как я помню. Кто будет твоих двоих детей кормить?

— Если меня убьют, точно никто.

— Если посадят — тоже никто. Причем, это случится гораздо раньше. Сереж, да я бы сам подписал, но это исправленное ПЗ. Должно быть две подписи.

— То есть, вы ошиблись, обнаружив вину Дамира только в одном убийстве, а я, такой гениальный, посмотрел карту и сразу обнаружил еще пять. И все на мне.

— Не совсем так. Я признал свою ошибку и тоже подписал новое ПЗ. Моя подпись уже стоит, Сереж.

— Алексей Матвеевич, как я смогу ему в глаза смотреть после этого?

— Это не проблема вообще. Не придется тебе смотреть ему в глаза. Мы ему сменим психолога. Тем более, что ему надо посттравматическое расстройство лечить, а ты в этом не специалист.

— Угу ПТСР после пыток, — тихо сказал Сергей.

Пододвинул к себе бумаги и подписал.

Дамир со дня на день ждал освобождения, но после того визита Волкова к нему неделю никто не приходил, и даже не приносили новых писем, его по-прежнему, держали в одиночке, и надежда начала медленно угасать.

Мучимый неизвестностью, он включил телевизор и нашел запись очередного выпуска программы «Чистосердечное признание».

Да, программа была посвящена Лиге.

После все той же тревожной музыки и кровавого видеоряда на кране появился тот же ведущий.

— Вчера стало известно, что исполнитель Лиги Дамир Рашитов признался еще в пяти убийствах. И уже сегодня эти факты подтвердила психологическая экспертиза. У нас на связи главный психолог Лесногородского психологического Центра Алексей Медынцев.

— Да, к сожалению, это правда, — сказал Медынцев. — Мы не сразу это увидели, но более глубокое исследование все показало. Результат проверил мой помощник Сергей Волков, и наши выводы совпали.

— Его признание было добровольным?

— Конечно. Следы пыток сразу видны на нейронной карте, мы бы заметили, если бы было минимальное принуждение. Да он и не делал заявлений о пытках. Так что все это ложь.

Дамир заставил себя досмотреть до конца.

О признании Жени Соболева не было сказано ни слова. Совсем! Словно его не было!

Так что Дамир засомневался, не пригрезилось ли это ему в его одиночке? И надежда усохла и скукожилась, как опавший лист накануне зимы.

Встреча с адвокатом в Психологическом центре проходила в довольно просторной комнате метров в пятнадцать: пластиковый стол, пластиковые оранжевые стулья, как из дешевого кафе, большое окно без решеток, хотя и выходящее во внутренней двор, который залит ярким весенним солнцем.

Илья Львович сел на один из таких стульев и водрузил на стол компьютер. Сюда адвокату можно было приходить с компьютером.

Дамир был ужасно рад.

— Я не хотел от вас отказываться, — сказал он. — Меня пытали.

— Я знаю, — кивнул Илья Львович. — Весь мир уже знает, благодаря Альбицкому.

— А откуда узнал Альбицкий?

— У Лиги огромная сеть осведомителей и добровольных помощников. У Альбицкого есть видео пыток. Следователи всегда записывают видео для начальства. И на этот раз записали и передали наверх. Значит, где-то на вертикали была утечка.

— Они сами записывают пытки на видео?

— Да, отчетность перед начальством. Ваше дело курируют где-то на очень высоком уровне, возможно, самом высоком.

— И что это для меня значит?

— То, что помочь может только огласка. Вам нужно подать заявление о пытках и отказаться от показаний, данных под пытками.

— Огласка? Илья Львович, а вы слышали о таком Евгении Соболеве?

— Конечно, — улыбнулся Константинов. — Это парень из Лиги, который взял на себя два из инкриминируемых вам убийств.

— Угу! А они успели навесить на меня еще четыре. Но почему не сняли обвинение в этих двух? Ведь не сняли? Я правильно понял? Разве не должны были снять автоматически?

— Нет. Это всего лишь новое обстоятельство в расследовании. Я написал заявление о прекращении дела по этим двум эпизодам в связи с новыми обстоятельствами. Вам надо будет его подписать. Вместе с заявлением о пытках.

— Илья Львович, вы не знаете, что с Дашей?

— С вашей девушкой? Вроде, все нормально.

— Она на свободе?

— Да, насколько я знаю.

— Убедите ее уехать из России.

— Вы думаете, они способны ее арестовать?

— Они на все способны. Она была со мной в театре. Они обещали ее не трогать, если я все подпишу. Но, если я откажусь, они до нее доберутся.

— Хорошо, я ей передам.

— Убедите! Пока она в России, я не буду ни от чего отказываться.

— Дамир, вам грозит смертная казнь.

— Я понял. Давайте так. Я сейчас вам все подпишу: заявление о пытках и отказ от показаний, но вы дадите этому ход только после того, как она уедет. Скажите ей об этом, может быть, это ее убедит.

— Хорошо.

— И пусть не пишет мне напрямую, это для них повод вспомнить о ней. Пусть пишет только через вас, пока не уедет.

— Да, хорошо.

— Вы смотрели видео с пытками?

— Нет. Альбицкий никому не показывает без вашего разрешения. Кстати, вам от него письмо.

— От Альбицкого?

— Да. Пересядьте ко мне.

Дамир сел рядом с адвокатом, и Константинов открыл текстовый файл на экране компьютера.

«Дамир Ринатович, здравствуйте! — писал Альбицкий. — В нашем распоряжении оказалось видео, где Вас пытают сотрудники СБ и вынуждают признаться в шести убийствах, которые Вы не совершали.

Ситуация, при который от наших действий страдают невинные люди, крайне тягостна для нас, и мы сделаем все от нас зависящее, чтобы Вас вытащить.

Но у нас к Вам просьба. На видео Вы не в самом лучшем виде, но мы призываем Вас разрешить нам его распространение. Мы не сочли для себя возможным делать это без Вашего разрешения.

Мы планируем передать видео в комитет ООН против пыток и распространить в интернете. Огласка, а лучше международный скандал, — это единственное, что может Вам помочь.

Насколько мы поняли, Вы, по крайней мере, отчасти, разделяете наши взгляды. Пусть это будет Вашей миссией, потому что распространение информации о подлости, гнусности и жестокости этой власти подрывают ее гнилую основу. И приближает нашу победу.

Не теряйте надежду!

С уважением, Андрей Альбицкий».

— Пусть распространяет, —сказал Дамир. — Вы передадите ему?

Константинов кивнул.

— Да… Дамир, я видимо, должен перед вами извиниться. Я вам посоветовал подписать согласие на коррекцию. У меня даже была мысль, что вы по этой причине отказались от моих услуг.

— Что бы было, если бы я не подписал? Они бы не пытали? Не выбивали признаний?

— Боюсь, что тоже самое. Просто в ПЦ вас бы послали после признаний. И только на диагностику. А потом доставили в Лефортово.

— Я бы там уже повесился, Илья Львович. Вам не за что извиняться.

— Они сейчас вообще имеют право вас вывозить отсюда только на следственные действия, чтобы не прерывать курс коррекции.

— Они оставляли меня в Лефортово на ночь.

— На ночь имеют право, если допрос кончился поздно. И если утром опять допрос. Но им надо будет предъявить отчетность о ежедневных допросах. Поэтому, если вам будут говорить, что вас оставят в Лефортово на кокой-то длительный срок — не верьте, не имеют права. Максимум несколько дней. Формальные требования закона, они обычно выполняют, чтобы сделать вид, что в стране есть закон.

Дамир кивнул.

— Я понял. Кстати, курса коррекции я совсем не замечаю. В первое время были какие-то беседы на тему «убивать нехорошо», и оправдывать убийства тоже плохо. Больше всего Анисенко этим увлекался. А ведь оказался приличным человеком, отказался фальшивое ПЗ подписывать. О нем слышно что-то?

— Да, на днях он покинул Россию. Дубов ему обещал оплатить магистратуру в Оксфорде. Будет потом работать в Лондоне, вместе с Крисом Уорреном. Британским преступникам можно позавидовать.

— Дубов? Павел Валентинович? Предприниматель.?

— Да, он самый. Миллиардер, владелец многих IT-проектов. И политэмигрант с тридцатилетним стажем. Точнее его фонд «Честная Россия».

— Да, слышал. Помощь тем, кто пострадал от произвола государства за то, что честно исполнял свой долг.

— Угу, оплачивает образование, жилье, дает рабочие места, даже долги выплачивает.

— Как-то мне это всегда казалось сомнительным с точки зрения морали. Честность — это не то, за что надо платить.

— Врач должен брать деньги с клиентов не иначе, как с неохотой, как писал Вольтер? — улыбнулся Константинов. — Дамир, но я же тоже за деньги работаю. Но я не сотрудничаю со следствием и не подставляю клиентов, за это мне и платят. Думаю, лучше быть честным из корысти, чем нечестным из страха. Почему, собственно, честность должна быть невыгодной. Куда тогда скатится наше эгоистическое общество?

— Ладно, Илья Львович, возможно, вы и правы. Я очень рад, что вы пришли. Я опять в одиночке, уже несколько дней, и ко мне никто не приходит.

— А гулять выводят?

— Да, но тоже одного.

— Вы в блоке «F», это не очень приятная компания.

— Лучше плохая компания, чем никакой. Никогда не думал, что одиночество может так тяготить меня.

— Хорошо, я попытаюсь с этим помочь.

— Сергей Юрьевич приходил, приносил всегда какую-то информацию, распечатки, мы разговаривали. До меня какие-то слухи доходили. А потом подписал ПЗ с шестью убийствами, — Дамир горько усмехнулся. — И больше ко мне никто не приходит.

В тот же день, Илья Львович попросил встречи с Медынцевым.

Главный психолог Центра принял его.

— Алексей Матвеевич, зачем вы мучаете парня? — без предисловий начал Константинов. — За что ему одиночка? Он ни в чем не виноват, и вы об этом прекрасно знаете.

— Ни за что ему одиночка, — вздохнул психолог.

— Почему к нему никто не приходит? Коррекция закончена?

— Ну, какая там коррекция! Просто, в глаза смотреть стыдно, — тихо сказал Медынцев. — Ему нужен курс не для преступников, а для жертв.

— У вас нет специалистов?

— Есть. Бывает, что преступник одновременно жертва. Я уже почти уговорил одного человека. Будет у него компания. Хорошая, не сомневайтесь.

— Андрей, ну надо же что-то делать, — сказал Женя. — Мы же не можем просто так сидеть, сложа руки, пока он там!

Он пили чай у Альбицкого. Андрей запретил Соболеву выходить из дома до заката и вообще советовал выходить пореже, так что Жене пришлось перейти на дистанционное изучение чешского. «Они попробуют найти тебя и подослать убийц», — говорил Альбицкий. «Но ты же выходишь!» — возражал Женя. «Нечасто. И пока, видимо, везло. Но если мелькают две известных физиономии, это повышает вероятность нас найти». «Но нет же договора о правовой помощи!» «Разорван, но можно случайно оказаться в кадре, который попадет, например, в социальные сети».

— Мы делаем все, что в наших силах, — сказал Андрей. — Я связался с его отцом. Он может стать гарантом сделки, то есть ты сдашься сначала ему, но на нейтральной территории, и потом они выпустят его сына.

— Я согласен.

— Не сомневаюсь. Ринат Ильясович тоже согласен. Только они полностью нас игнорируют.

— Андрей! Ну, как минимум, я много знаю!

— Немного. Когда ты будешь в Москве, я буду уже не в Праге. Остальную значимую информацию сотрем. Извини. И они это прекрасно понимают. Ринат пытался поднять вопрос по своим каналам, но, увы, решается все на самом верху, одним всем известным человеком, и он ничего слышать не хочет об обмене.

— А если я сдамся так, без условий?

Андрей закатил глаза и тяжело вздохнул.

— Женя, мы это уже обсуждали! Бессмысленных жертв даже Ринат не хочет, он-то прекрасно знает своих старых друзей.

— Но что-то нужно делать! Может, устроить ему побег?

Альбицкий вздохнул еще глубже.

— Женя, наша система на это не настроена. Дорого, трудоемко, сложно. Кто попался из пропагандистов — сидит, из исполнителей пока никто не попался, но попадется — умрет. И каждый на это подписывается.

— Но он не подписывался! Может быть стоит изменить систему?

— Понимаешь, его охраняют люди далеко не героические. Очень конформные, другие в систему не попадают. Да, если бы это было рядовое дело, мы бы их подкупили. Не проблема! Но дело курируют на самом верху. И все это прекрасно понимают. Помогая нам, они тоже будут рисковать жизнью, как и мы.

— А отбить где-то по дороге? Например, в суд. Когда высаживают из автозака?

— Риск для наших людей. Слишком большой. И ради парня не из Лиги.

— Какая разница!

Андрей усмехнулся.

— Ладно, разницы никакой. Но нашим ребятам придется стрелять в людей не из списка, которым не вынесены приговоры. Это убийство.

— Андрей! Мне сдаться легче, чем вот так сидеть и ждать, когда они его расстреляют!

— Женя, запомни: убийца — тот, кто убивает. Твое чувство вины надумано и не имеет отношения к реальности. Да, ты убил двух ублюдков, на которых пробы было негде ставить, но не думаю, что раскаиваешься. А в том, что случилось или случится с Дамиром Рашитовым, ты невиновен. Никак! Ни в малейшей степени.

Женя сжал кулаки.

— Знаешь, у меня для тебя предложение, — сказал Альбицкий. — Есть одно место, где я снимаю стресс. Просто классная психотерапия. Поехали?

Глава 16

Женя посмотрел на Альбицкого с безграничным удивлением.

— Поехали, поехали! — повторил тот. — Тебе точно понравится.

Через полчаса они стояли в отдаленном от центра квартале Праги у дверей с надписью «Strelnice» с изящной галочкой над «r».

Женя хмыкнул.

— А ты что подумал? — усмехнулся Альбицкий.

Они спустились в подвал по узкой лестнице, Андрей поздоровался с администратором как со старым знакомым и оплатил сотню выстрелов.

— Они что круглосуточно работают? — спросил Женя.

— До последнего посетителя.

Деревянные панели на стенах, увешенные разного вида винтовками и карабинами, крупная плитка на полу и бумажные мишени у дальней стены.

Андрей протянул Жене пистолет.

— Ну, ты первый.

Они надели наушники, и Женя взял оружие. В правую руку, поддерживая второй. Стреляли в цель с двадцати пяти метров. Прогремели первые десять выстрелов. Пошли смотреть результат.

В десятку было половина, еще четыре — девять и даже один восемь.

Андрей вздохнул.

— С двух рук! — заметил он. — Кто-то мне писал в резюме, что он КМС.

— Я давно не тренировался, — оправдывался Женя. — Ты же мне сам запретил!

— Потому что не планировались акции с огнестрелом. А теперь планируются. Так что давай-ка каждый день сюда. И тренируй руку!

Андрей отошел к столу и взял пистолет. В правую руку, вторую положил в карман брюк. Отстрелял десять раз с вытянутой руки, почти не целясь.

— Вторая рука тебе может понадобится, — заметил он.

— С двух рук точнее, — сказал Женя. — И быстрее.

— Ну, давай посмотрим.

Все в десятку. В яблочко.

— Ладно, затыкаюсь, — сказал Женя.

— Ну, почему? — спросил Андрей, перекладывая пистолет в левую руку. — Сейчас ты сможешь надо мной посмеяться.

Смеяться было особо не над чем. С левой руки в яблочко было девять из десяти. Последний выстрел угодил в девятку.

— Правая рука тоже может понадобиться, — прокомментировал Андрей. — В свое оправдание могу сказать, что у нас не очень мелкие цели. К тому же мы не такие паладины милосердия, чтобы стремиться непременно к мгновенной смерти тех, кого казним.

— У нас движущиеся цели.

— Да, сейчас потренируемся. Здесь есть и движущиеся цели. И с пятидесяти метров. Не всегда удается на двадцать пять метров подойти.

— У нас через полтора месяца планируется тренировочный лагерь в лесу. Здесь недалеко, под Прагой, — сказал Андрей, когда они покидали тир. — Буду рад тебя там видеть.

— Ну, если меня еще не обменяют на Дамира.

— Можешь не надеяться.

— Олег, у меня к тебе просьба.

Голос Медынцева был чуть не заискивающим. Давненько он не звонил. С тех самых пор, как Олегу Николаевичу пришлось уволиться из Лесногородского центра.

— Я слушаю, — сказал Штерн.

— У нас тут проблема. Дамир Рашитов, ну, который террорист, может быть, ты слышал…

— Про террориста не слышал. Про невиновного, которому вы сфальсифицировали заключение — да, конечно.

— Он отказывается от еды и ни с кем не общается, вообще не говорит ни слова.

— Неудивительно. Заявление о голодовке писал?

— Нет, просто не ест.

— И вам-то что? Если умрет, по шапке дадут?

— Могут вообще закрыть Центр.

— А кому вы нужны с такими заключениями? Их можно и в СБ штамповать.

— Нас заставили.

— Били электрошокером, надевали на голову пакеты, руки выкручивали, иглы по ногти загоняли?

— Обещали уголовное дело. Так что не иронизируй. Близко.

— И теперь я должен разгребать ваше дерьмо?

— Ну, да, допустим, мы — гады. А ты, Олег? Если сейчас откажешься.

Олег вздохнул.

— Облегчить страдания, да? Поработать врачом из хосписа для молодого, здорового парня?

— Да. Ну, ты же волшебник!

— Что-то ты об этом не помнил, когда выгонял меня с работы.

— Олег, берешься?

— У него адвокат давно был?

— Три недели назад.

— А что так?

— Нам запретили его пускать. План «крепость». Он взял этого, Константинова.

— Понятно. Сколько дней он не ест?

— Десять.

— Ну, это еще ничего. Не смертельно.

— Он не пьет третий день.

— Ясно. Значит, пожар. Ладно, я подумаю.

— Мы тебе полставки дадим!

— Да не нужны мне ваши полставки!

Олег Николаевич положил трубку.

Решение он принял на первой минуте разговора, но надо было связаться с еще одним человеком.

Илью Львовича Константинова он знал давно, еще по работе в Психологическом центре. Адвокат ответил сразу, видимо, увидев знакомый номер.

У Дамира Олег Николаевич был уже вечером.

За окном, здесь вполне прозрачном, давно темно. Камеру освещает тусклая лампа под потолком. Здесь камеры называют «палаты». Как-то уже отвык. У него в частном кабинете, да, палаты. Целых четыре.

Дамир лежит головой к окну, лицом к стене, на визитера не отреагировал никак. Даже не шелохнулся. Маленький телевизор в ногах выключен, пульт в пыли. На столе полный чайник с водой и алюминиевая кружка. Тарелка с кашей. Нетронутой.

Штерн опустился на стул напротив кровати.

— Дамир, меня зовут Олег Николаевич. Я психолог.

Ноль реакции.

— Встать! — гаркнул охранник.

Дамир не пошевелился.

— Помолчите, — сказал Штерн. — Я сам разберусь. Оставьте нас. Мне надо поговорить с пациентом наедине.

— Он террорист.

— Да какой он террорист! — хмыкнул Олег Николаевич. — У меня тридцать лет стажа, и работать приходилось, уверяю вас с людьми, куда боле опасными.

— Но я вас запру.

— Да, естественно. Вы обязаны.

Тюремщик ретировался, и ключ в замке проскрежетал два раза.

— Дамир, надо жить, — начал Штерн. — Надо бороться. Если вы сдадитесь сейчас — шансов нет. Будете бороться, и шанс появится. Маленький, не спорю, но это лучше, чем ничего. Я видел вашу карту. Настоящую. Я знаю, что все убийства, которые вам приписывают, совершили другие люди. Местные психологи тоже об этом знают. Они не злодеи, Дамир, просто запуганные слабые люди.

Дамир сел на кровати. Бледен, худ, нос заострился, синяки под глазами, сухие губы.

— Но вы же тоже из них? — спросил он.

— Я частный психолог, Дамир. Раньше работал в ПЦ, но меня выгнали, потому что я отказался творить то, что они творят. Медынцев позвонил мне и уговорил взяться за ваше лечение, потому что ни с кем из них вы не хотели идти на контакт. Я такой добрый волшебник по вызову, соломинка, скорая помощь, последний шанс.

— Я болен?

— Несомненно. Видно невооруженным глазом. Посттравматическое расстройство и, возможно, клиническая депрессия.

— Вам мой отец платит?

— Нет. Сначала я отказался от денег. Но, чтобы меня к вам пустили, пришлось подписать договор с Центром. Так что, видимо, будут перечислять. Как ни странно, государство.

— А что Илья Львович? Почему его нет?

— Его к вам не пускают. Он не забыл про вас, ни в коем случае! Просто не может пробиться. Теперь я буду вашим связным.

— Вы его видели?

— Час назад.

— Как Даша?

— Илья Львович уговаривал ее уехать, но там родители не хотят. Она же учится, ей надо окончить курс. Мне кажется, они просто не осознают опасности. Тем более, что ее не трогают. Ни на один допрос пока не вызывали. Но я с ними поговорю. Она вам не пишет, потому что вы ей запретили. Через Константинова передавала, что уедет. Постарается, как можно быстрее.

— А этот парень из Лиги? Соболев?

— Женя — хороший парень, — Олег перешел на шепот. — Я его знаю. Но он понимает добро, как крестоносец. Добро должно быть с мечом. Карающим и потяжелее. А можно и с бронетранспортером. И Альбицкий такой же.

— Вы его тоже знаете? — прошептал Дамир.

Олег едва заметно кивнул.

— И считаете, что они неправы?

— Они неправы, Дамир. Я понимаю, чем жестче давление, чем жестче хочется отвечать, но это дурной путь.

— Он виноват в тех убийствах, что на себя взял?

— Я не видел его карты после этого, но думаю, что да. Он исключительно честен.

— С меня сняли эти обвинения?

— Нет. Илья Львович передал его показания следователю, но их не приобщили, потом в суд, но у него не приняли даже заявление. Об обмене молчат. Вообще не идут на контакт с Лигой. Но это обычно долгий процесс. И голодовкой Вы ничего не добьетесь, Дамир. Тот, человек, который все решает в вашем деле, на голодовки не реагирует.

— Я уже добился того, что ко мне прислали вас.

— Это местное решение. Кстати, надо было написать заявление о голодовке и изложить требования. Вы не знали, что надо писать заявление?

— Нет, не знал.

— Больше так не экспериментируйте.

Олег Николаевич взял чайник и налил воды в алюминиевую кружку.

— Выпейте! Всего, что было достижимо, вы добились.

Дамир взял кружку из его рук и жадно отпил воды.

— Потихонечку, — сказал Штерн. — А это я сейчас выкину.

Он взял тарелку с кашей, подошел к мусорному ведру у двери и наклонил тарелку. Каша сползла вниз единым блином и шмякнулась на дно.

— Вам нельзя, — пояснил он. — Из голодовки надо выходить постепенно: сначала вода, потом сок, потом салатики. Вообще, они преступники, что оставили кашу на столе. Здесь вроде врач нормальный, он знает, что делать после голодовки, но я проконтролирую.

— Спасибо, — сказал Дамир. — Как же приятно слушать, когда человек говорит правду! Я так от этого отвык. Вы же мне ни разу не солгали. Я теперь кажется научился отличать. Раньше дурак был.

— И напишите вашему отцу, он очень волнуется.

— Я ему писал.

— Отписку на две строчки, что все хорошо? Мне Илья Львович показывал. Напишите подробно, все, как есть. Договорились?

— Да. Когда вы придете в следующий раз?

— Завтра.

Штерн приходил ежедневно хотя бы на час. Приносил письма. Их опять накопилась целая пачка. От однокурсников и совсем незнакомых людей, с открытками, фотографиями и словами поддержки: «Держитесь!», «Крепитесь!» и «Справедливость будет!». Иногда с подробными автобиографиями, пересказами новостей, стихами, рассказами и целыми трактатами. Дамир начал читать, зачитался и решил, что непременно сохранит все, даже, если там только одно надоевшее «Держись!», которых он насчитал более сотни.

Первые два дня ему разрешались только соки, наполовину разбавленные водой. На третий: овощные бульоны и жидкие каши. Еду заказывали в магазине при Центре или в столовой. Олег Николаевич настоял, чтобы выход из голодовки был минимум пять дней, хотя врач говорил, что и трех достаточно.

Олег выбил для своего пациента двухчасовые прогулки по состоянию здоровья. Медынцев легко согласился: пусть гуляет, лишь бы не создавал геморроя.

Но в первый же день выяснилось, что Дамир опять гулял один.

Штерн пошел к Медынцеву ругаться.

— Олег, ну кого я с ним выпущу? — ворчал Медынцев. — Это блок «F».

— Ну, что у тебя бандитов нет, мстителей, наемных убийц? Неужели одни маньяки и людоеды?

— Там, — Медынцев указал глазами наверх, — не хотят, чтобы он с кем-либо общался.

— Это почему? Им страшно, что вскроются их художества с пытками и фальсификацией доказательств или верят в собственные сказки и боятся распространения революционной заразы?

— И то, и другое, видимо, как ни странно.

— Значит так, или у Дамира будет нормальное общение или меня здесь не будет, — сказал Олег Николаевич.

«Нормальное общение» появилось на четвертый день, когда Олег взял выходной и принимал пациентов в своем кабинете в Москве.

Дамир очень весело рассказывал о новом знакомом, когда Олег пришел к нему на следующий день, и Штерн был просто счастлив наконец видеть его улыбку.

— Парня зовут Саша, — улыбаясь рассказывал Дамир. — Он убил прокурора в своем селе, если верить его рассказам, редкую сволочь. И знаете, что самое смешное? Они же все телевизор смотрят с моей физиономией и верят, что я из Лиги.

— И как? — опаской спросил Штерн.

— Смотрят, как на народного заступника и руку жмут. Я говорю: «Но в телевизоре же Лига метро взрывает и детей убивает». Он усмехается: «Что ж ты думаешь, если мы не из Москвы, так совсем идиоты? Мы знаем, что такое Лига».

И начинает мне рассказывать, что прокурор, которого он убил, не самый главный злодей в поселке, а заправляет всем некий депутат Дягилев Артемий Кузьмич. Любой бизнес отжимает, любую землю отнимает, девушек насилует, и вся полиция, прокуратура и суд у него на побегушках.

Станица Николаевская где-то под Краснодаром. Саша уже в Москве жил два года, поэтому и здесь, а в Николаевскую ездил мстить за сестру. Очень просил посодействовать перед Альбицким, чтобы этого гада в список внесли. Я говорю: «Саша, я не из Лиги, мне все обвинения навесили, меня пытали, я ничем не смогу помочь». «Знаю, — говорит, — знаю. Конечно, не из Лиги. Ты только запомни, Дамир: „Дягилев Артемий Кузьмич, станица Николаевская“. Нас все равно расстреляют, а людям поможем». «Тебя, — говорю, — может и нет, если будешь поменьше трепаться под их камеры. Жалобу можно через сайт подать». «Мы, уже подали, но лично-то как-то лучше».

— Дамир, — сказал Олег Николаевич. — Будьте поосторожнее.

— Да, мы шепотом, — одними губами сказал Дамир. — Он еще добавил: «Защиты и справедливости». Олег Николаевич, но ведь действительно так не должно быть.

«Сам проговорился, что знаком с Альбицким, — думал Олег. — Но иначе было нельзя, в том разговоре не должно было быть ни малейшей фальши, иначе бы все пропало».

Как легко он сказал это про расстреляют! У Олега сжалось сердце. Смирился? Решил остаток дней забыть о себе и помогать другим? Это, наверное, к лучшему. Но до чего же горько!

Вернувшись домой, он написал Андрею и изложил эту историю. И назвал имя, и место. Что мы должны делать, если убийца уже направил на нас пистолет, если насильник уже схватил свою жертву? Неужели стоять и ждать? Да, конечно, в идеале преступником должна заняться полиция, потом следствие, потом суд. А если нет ни полиции, ни следствия, ни суда? Остались одни названия без изначального смысла. И ждать помощи неоткуда, кроме пистолета в твоей руке.

Олег почувствовал, что теряет почву под ногами.

«Олег Николаевич, спасибо за информацию, — пришел ответ. — Мы проверим. Если невиновен, ни один волос не упадет с его головы. Не беспокойтесь. Нас сейчас просто забрасывают жалобами из регионов. С одной стороны, для нас это очень тяжело, людей не хватает, а с другой мы, конечно, зря сосредоточились только на столицах (если учесть, что Екатеринбург — это столица Урала).

Да, в столицах больше возможностей украсть по-крупному, но в глубинке такая средневековая жесть, что столицы кажутся обителями ангелочков. Исправимся. Будем расширяться и создавать региональные отделения. И делить список.

Если кто-то еще попросит „защиты и справедливости“ — пишите. Будет и защита, и справедливость, и даже милосердие, если случай не очень патологический.

Альбицкий».

Региональные списки появились примерно через месяц, они были на порядок больше столичных и проработаны не хуже: с перечислением и описанием преступлений, со ссылками на источники, иногда с документами.

Дягилев там был.

Саша узнал об этом еще через несколько дней. Бог его знает, как!

Подошел благодарить на следующей прогулке.

— Дамир, спасибо огромное! От всех нас.

— За что? — спросил Дамир.

— Дягилев в списке.

— Саша, я не из Лиги. Просто совпало так, вы же жалобу подавали через сайт.

— Да, я помню, что не из Лиги. Только вы там побыстрее как-нибудь с исполнением, ну очень достал!

Дамир вздохнул.

— Дамик, если тебе надо что-то, мы все сделаем. Деньги соберем, — сказал Саша.

— Спасибо, Саш. У меня все есть, меня поддерживают.

Саша понимающе кивнул.

— На письма не успеваю отвечать, даже не удобно. У меня их горы.

— Ну, так!

— Только адвоката ко мне больше месяца не пускают. Но с другой стороны и не допрашивают. Ни разу не вызывали.

Вопрос с адвокатом взялся решить Олег Николаевич. Но допуска Константинова так и не добился.

Решение пришло с неожиданной стороны.

В апреле Штерн получил очередное письмо от Альбицкого.

Глава 17

«Олег Николаевич, по нашей информации следствие движется к завершению и будет окончено максимум за две недели, — писал Альбицкий. — Учитывая такие космические скорости, сроки ознакомления с делом они сократят.

Я далек от мысли, что они не допустят Константинова даже до ознакомления, все-таки это явное нарушение закона. Но ему понадобиться помощник. У нас есть неплохой парень Петр Михайлович Левиев. Это штатный адвокат Лиги.

Он защищал двух наших агитаторов и вытащил на штрафы с амбулаторным посещением ПЦ, а одному курьеру дали за отсиженным. В наших обстоятельствах, сами понимаете, это блестяще.

У него есть еще одно несомненное преимущество: он знает детали убийств, приписываемых Дамиру, скажем так, из первых рук. И увидит несоответствия в тех показаниях, которые они для него напридумывали.

Работать будет pro bono, точнее за наш счет. От Константинова не отказывайтесь, он велик, и для Пети будет мастер-класс.

Альбицкий».

«Это дискредитирует Дамира», — написал Олег Николаевич.

«Дамира уже ничего не дискредитирует, — возразил Андрей. — Левиев не только наших защищал, он вообще специализируется по политическим делам. Все-таки потери Лиги не так велики, чтобы, работая только у нас, он не умер с голода. А преимущества его несомненны. С Константиновым посоветуйтесь».

Илья Львович идею одобрил.

И уже на следующий день после заключения договора с отцом Дамира, Левиева пустили к подзащитному.

Худой парень лет тридцати больше напоминал разночинца позапрошлого века, чем адвоката нынешнего. Даже волосы несколько длиннее, чем может позволить себе адвокат. Но одет аккуратно и недешево, похоже, не потому что заморочен подобной ерундой, а потому что профессия обязывает.

Он протянул руку Дамиру.

— Петр. Давай на «ты» и по имени. Ненавижу официоз. На суде вспомним. Идет?

— Да, — кивнул Дамир.

Новый адвокат ему положительно нравился.

Он сел рядом с Дамиром и водрузил на стол ноутбук.

— Ну, все кино я посмотрел, заключение Криса Уоррена прочитал, с Ильей Львовичем ситуацию обсудил, спрашивать тебя об убийствах смысла нет, так что расскажи мне, пожалуйста все, что вы знаешь о Лиге. Вообще все.

Дамир посмотрел недоуменно.

— Очень просто, — пояснил Левиев. — Будем ловить тебя на вопиющей некомпетентности.

— Ну, Лига существует примерно года два. Занимается убийствами чиновников. В основном. Существует список Лиги, куда вносят тех, кто по мнению Лиги, в чем-то провинился. Символ: цветок болиголова. Это растение, из которого на самом деле был стерт яд для Сократа. Цикута — это историческая ошибка. Цветок похож на зонтик… Наверное, на суде я буду выглядеть полным идиотом.

— Именно этого мы и добиваемся. Потерпи. Это лучше, чем выглядеть полным мертвецом.

— Ну, у Лиги есть подразделения: отряд исполнителей, отряд пропагандистов, аналитический отдел, суд присяжных Лиги. Есть сайт, через который они набирают новых людей. Через сайт можно сделать донейт в криптовалюте.

— А как набирают исполнителей?

— Там анкета есть на сайте.

— Какие там пункты?

— Не знаю. Я ни разу не решился по ней кликнуть.

— Как отбирают исполнителей?

— Не знаю.

— А как ты думаешь?

— Наверное надо иметь спортивную подготовку. Или военную.

— Угу! У тебя есть военная подготовка?

— Нет. Никакой.

— А спортивная?

— Я занимался теннисом, но недолго. Бросил, к сожалению. И шахматами.

— Разряд есть?

— Нет.

— Даже по шахматам?

— Даже по шахматам.

Левиев задавал еще кучу вопросов, так что Дамир устал так, словно это был допрос СБ. И к концу чувствовал себя абсолютно никчемным идиотом, который не умеет и не знает абсолютно ничего: ни видов оружия, ни ядов, ни конструкции тормозов в прокурорском Лексусе.

— Дамир, да не расстраивайся ты так, — напоследок успокоил Левиев. — В аналитический отдел Лиги тебя бы возможно взяли, а вот в исполнители без шансов, извини.

Зацвела черемуха, в траве распустились первые крокусы, лиловые, с желтыми серединками. Стало достаточно тепло для того, чтобы жить в палатках.

Тренировочный лагерь Лиги расположился в сосновом лесу в горах, менее, чем в сотне километров от Праги.

Никогда в жизни Женя столько не преодолевал полосу препятствий, не стрелял по движущимся мишеням, не ползал под колючей проволокой и не дрался с ножом. День был расписан с утра до вечера. Вставали в восемь, завтрак, потом четыре часа тренировок, после обеда лекции. Предметы специфические: «Яды», «Взрывотехника», «Как вести себя на допросе», «Как распознать ложь», «Обратный суд», «Слежка: ведение и уход» и даже «Искусство невидимости».

В конце первой недели, когда у Жени, наконец, перестали болеть все мышцы без исключения, у него состоялся важный разговор с Альбицким.

Были сумерки, обитатели лагеря развели костер, и Женя присел на бревно у огня.

Андрей был в джинсах, кроссовках и футболке защитного цвета, как все местные преподаватели. Прямо, форма. А ребята в камуфляже. Жене пару раз пришлось читать лекции о своем опыте исполнителя, и он думал, не сменить ли одежду на преподавательскую, но не стал заморачиваться.

Альбицкий сел рядом.

— Как тебе нравится? — спросил он.

— Очень. Даже слишком. Это, наверное, неправильно. Я не думал, что мне будет так интересно изучить миллион способов убить человека.

— Не только убить, но и уйти живым, — поправил Альбицкий.

— Да, но первая часть увлекательнее. Затягивает просто! Что-то, видимо, со мной не так. Наверное, я в душе садист.

— Все с тобой так, — хмыкнул Альбицкий. — Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимо наслажденье.

— Он-то откуда знал?

— Пушкин? Так бретер был.

Женя посмотрел вопросительно.

Андрей закатил глаза.

— Ужас! Что делать с молодым, нечитающим поколением? Дуэлянт он был, Женя, дуэлянт. Играл со смертью из любви к искусству. Совершенно бессмысленно. У нас смысла на порядок больше. Этого дракона мы в вас сейчас растим и культивируем. Потом, увы, придется назад загонять, чтобы после нашей победы по стране не ходили оравы безработных ландскнехтов, которые ничего не знают, кроме искусства убивать, и им больше ни хрена не интересно. Но ничего, сейчас есть методики.

— Мне больше всего нравятся всякие японские штучки, Андрей, вроде «искусства невидимости», даже странно, что я всю жизнь увлекался стрельбой, а не какими-нибудь восточными единоборствами. Но дается не очень, хожу как слон, за версту меня слышно. С первого раза зачет точно не сдам.

— Японцы учились этому по двадцать лет. Вам за два месяца все равно можем дать только азы. Но, с другой стороны, вам же по специальным антишпионским поющим полам не ходить, по лесу — и то вряд ли, по асфальту, в основном.

— Ну, Анка сдаст. Ходит, как кошка.

Настоящие имена в лагере были запрещены. «Анка», конечно, кличка. Каждый выдумывал себе псевдоним, кто во что горазд. Женя стал здесь «Лансом», хотя в его случае кличка носила, скорее, обрядовый характер. Ролик все смотрели.

Анка была маленькая хрупкая блондинка. Хрупкость, впрочем, была обманчива. Девчонка была на уровне, даже в полосе препятствий, а стреляла лучше него. Что было как-то совсем не правильно.

— Я уровень кандидата в мастера спорта восстановил, — похвастался Женя Альбицкому. — Надеюсь уехать отсюда мастером.

— Молодец, я видел.

Стемнело. Кроны сосен выделялись черным на фоне темно-синего неба. Костер разгорался, искры летели вверх, оставляя тонкие извилистые следы.

— Андрей, я хотел спросить. Правда, не знаю, насколько это допустимый вопрос…

— Спрашивай. В крайнем случае, не отвечу.

— Здесь ведь у всех ребят за плечами хотя бы одна успешная акция, да?

— Да.

— У Анки тоже?

— У нас гендерное равенство, — усмехнулся Альбицкий. — Здесь только проверенные люди. Вы — элита. Точнее вы будете ею. На двух первых акциях от тебя требовалось только беспрекословное подчинение, теперь, после этого лагеря вы станете самостоятельнее и автономнее.

Да, теперь он сможет сам сварить яд из пары травок из соседнего леса и нескольких безобидных добавок из местной аптеки. И собрать бомбу из компонентов из той же аптеки и деталей с любой барахолки. Эту часть курса он уже окрестил для себя «Поваренная книга вигиланта».

С ядами у Анки тоже здорово получалось. «Гермиона Грейнджер!» — восхитился он и был одарен очаровательной улыбкой. «Ну, женщины всегда на кухне лучше управляются», — заметил один из его товарищей и тут же получил по носу увесистой шишкой. И Женя радостно мысленно вычеркнул его из списка соперников. Ибо он дурак.

— Завтра начинается один курс, — сказал Альбицкий. — Курс тяжелый… Если ты все-таки собираешься работать в поле, пройти его надо в обязательном порядке.

— Конечно, — кивнул Женя.

— Да я знаю, что ты рвешься. Но все же я больше вижу тебя в аналитическом отделе. У тебя есть опыт, неплохие мозги и ты засветился. Как ты будешь работать в поле с такой известной физиономией?

— Есть пластические операции. Мне уже делали.

— Это неполезно в таком количестве. В общем так, завтра у нас еще начинаются лекции для аналитиков, и я там тоже надеюсь тебя увидеть. В крайнем случае, если упрешься рогом, тебе это и в поле пригодится.

— Хорошо.

— На мой взгляд, у тебя вероятность провала в случае возвращения в Россию более шестидесяти процентов. Так что подумай.

— Сидеть в теплом кабинете за компьютером и посылать на смерть других?

— Все полководцы так и делают, я в частности. И от аналитики пользы гораздо больше, чем от тупого нажатия на спусковой крючок. Чтобы ты делал, если бы аналитики не распланировали для тебя обе операции?

— Теперь, может быть, обойдусь и без аналитиков.

— Считай, что я этого не слышал. Те, кто обходятся без аналитиков, живут мало. Если вас здесь учат быть более самостоятельными, отсюда вовсе не следует, что можно заниматься самодеятельностью. Просто вы должны понимать свои маневры.

Женя кивнул.

— Андрей, понимаешь, просто невиновный человек сидит из-за меня в тюрьме, пока я здесь развлекаюсь. Я не могу так.

— Женя, не из-за тебя, а из-за них. И развлечения здесь специфические. Особенно завтра будет развлекуха.

— Тот самый курс для исполнителей, который я обязательно должен пройти?

— Да. Курс называется «Пытки». Ведет Кирилл Иванович. Ты его уже знаешь по курсу о слежке. Не пропусти.

Кириллом Ивановича за глаза все величали «майором». Майор был коренаст, приземист, широк в плечах, полон и казался бы добродушным, если бы не холодный, сверлящий взгляд слишком светлых водянисто-голубых глаз.

— Так, зачем им это вообще нужно, — говорил он. — Если будет угроза задержания, всю значимую информацию Лига сотрет: адреса, телефоны, имена. Это просто. У вас у всех стоят моды. Стереть память можно по сигналу со смартфона.

— А память об убийствах не будут стирать? — спросила Анка, которая, конечно, присутствовала.

— Это слишком сложно, — сказал майор. — Память о событиях записывается в несколько разных отделов мозга: память об эмоциях, о месте, о времени, о лицах, об обстановке. Это нереально стереть, не оставив следов. Любой компетентный психолог поймет, что память редактировали, когда посмотрит карту. И все равно сможет извлечь что-то из воспоминаний. А вот конкретику стереть легко. Если даже что-то останется, это не опасно для Лиги. Просто никто не будет пользоваться засвеченной информацией. А чтобы извлечь ее пытки не нужны. На карте все будет видно.

— Зачем же? — спросил Женя.

— Основных причин две. Первая: скорость. Заставить человека говорить можно быстрее, чем снять карту. И если до Лиги еще не дошла весть о вашем провале, они смогут воспользоваться информацией. И вторая причина. Они применяют пытки, когда им надо что-то сфабриковать, например, участие Лиги во взрывах или убийствах достойных людей, которые никто из нас не совершал. И вот в этих обоих случаях вам, ребята, надо постараться держаться. А как держаться, это познается на практике.

Он посмотрел на часы.

— Так, практические занятия начнутся в семь вечера. Сугубо добровольно. Будет очень хреново. Кто хочет, подходите ко мне.

Анка вытянула вверх руку, как отличница на уроке.

— Кирилл Иванович, можно мне?

Он кивнул.

— Хорошо. Девушка первая.

Женя подошел к майору вслед за ней.

— Евгений Соболев, верно? — спросил Кирилл Иванович. — В восемь часов. Может быть, чуть позже. Будет примерно по часу на человека.

Оставшиеся полтора часа Женя проторчал в импровизированном тире с баночками из-под кваса, расставленными на пеньках, метрах в пятидесяти. Ему никак не удавалось выбить все с первого раза. Один-два промаха стабильно. Куда опять пропал КМС?

«Мать!» — в очередной раз вырвалось у него. Наконец, он попал в многострадальную банку со многими пробоинами с третьего раза и пошел восстанавливать цели.

Все поставил, отошел, поднял пистолет.

— Жень, можно я? — Анка подошла к нему.

— Ну, давай.

Она взяла у него пистолет и методично расстреляла все банки одну за другой, ни разу не промахнувшись.

— Ну, ты даешь, — сказал он.

— Есть опыт, — усмехнулась она.

На голову ниже него, худенькая, она была похожа на старшеклассницу лет пятнадцати. Улыбнулась, посмотрела на него лиловыми глазами. Действительно, лиловыми, как весенние крокусы. Контактные линзы, конечно, подумал он. Но все равно обалденно!

Еще, когда она стреляла, он заметил два красных пятнышка у нее на правой руке, в которой она держала пистолет. На внутренней стороне, у края рукава футболки.

— А это что? — спросил он.

— То, что тебе предстоит, — сказала она.

Кирилл Иванович шел к ним.

— Женя, пойдем, — сказал он.

Не смотря на спокойный тон и обыденность обстановки, у Жени прошел холодок по спине.

— Не дрейфь, — сказал майор. — Вон, Анка жива и стреляет без промаха.

— Я не боюсь.

— Врать нехорошо. Мы в лесочек отойдем отсюда метров на двести. Там местечко подходящее.

— Как она? — спросил Женя, когда они уходили от лагеря по горной лесной тропинке.

— Бабы вообще терпеливые, — сказал майор.

Когда ему не надо было фильтровать контент от непарламентских выражений, речь майора тут же становилась гораздо выразительнее.

— Я ей пятьсот евро проспорил, — продолжил он. — Говорит, выбью десять из десяти. Я ей: «После шокера? Пистолет не поднимешь». Выбила. Зоя Космодемьянская.

— Вы ее жалели, наверное, Кирилл Иванович? Девушка, же.

— Не, Андрей сказал «по полной». По полной, значит, по полной.

— Альбицкий сказал?

— Угу, он ее готовит к какой-то особой миссии. Точнее рассматривает как одну из кандидатур. Буду рекомендовать.

— Миссия опасная?

— А у нас есть другие?

— Они вообще женщин пытают, Кирилл Иванович?

— Ты, знаешь, раньше стеснялись, лет пятнадцать-двадцать назад. А теперь им все по хуй.

— Кирилл Иванович, а почему вас называют «майором»?

— Потому что я майор. Был когда-то. До того, как по суду меня лишили всех званий и наград.

— Вы сидели?

— В Пражской кафешке с Альбицким. Суд был уже заочным.

— А где вы служили?

— В СБ. А ты думаешь, откуда я все это знаю?

— Вы пытали подозреваемых?

— Я пытал террористов. Настоящих, которые взрывают в метро и расстреливают прихожан в церквях. И я считаю, что для спасения людей все средства хороши. Во мне бы и сейчас ничего не дрогнуло. Но когда начали ловить несчастных очкариков, которые за пистолет не знают, с какой стороны браться, а весь их терроризм сводится к трепу в интернете, когда начали им подбрасывать взрывчатку и оружие и выбивать из них показания на друзей и знакомых, чтобы показать, что, мы якобы террористическую организацию накрыли, тогда я плюнул и ушел к Альбицкому.

Они остановились на небольшой поляне в окружении сосен и кустарника. Солнце садилось, разливаясь расплавленным золотом за кронами деревьев и бросая на поляну широкие косые лучи.

Возле большой сосны, сантиметрах двадцати в диаметре трава была примята. А на высоте метра в полтора в ствол был вбит толстый железный крюк.

— Да, — сказал майор. — Угадал дерево. — Футболку снимай. Вон, повесь на кусты. Садись к сосне.

Женя подчинился. Сел на траву, оперся спиной о дерево.

— Европа, конечно, здорово перенаселена, — заметил майор. — Но даже здесь есть места, куда местное население не заглядывает, тем более в Чехии. Так что кричать не стесняйся, никто не услышит. Крик иногда помогает. Твоя задача информацию не выдать, а не продемонстрировать чудеса стойкости. В реальной ситуации вообще лучше кричать. Пытки ведь незаконны, так что они пытаются их скрыть. Если они недостаточно позаботились о звукоизоляции, могут прерваться или сунуть кляп в рот. Не пугайся кляпа, что бы это ни было. С ним безопаснее. В случае электричества есть реальная опасность прокусить язык или раздробить себе зубы. С кляпом не пройдет.

— А бить не будут за крики?

— Будут. Но на фоне боли от шокера не почувствуешь.

Он опустился на корточки рядом с Женей.

— А теперь, Жень, самое главное. Твой главный враг — это страх. Люди выдают все под пытками не столько от боли, сколько от страха. Человек боится, что у него сердце не выдержит, и он умрет. Или потеряет какую-нибудь часть тела. Или умрет от потери крови.

Здесь есть два момента. Во-первых, убивать тебя им невыгодно. Для них это брак в работе. Во-вторых, как только тебя задержали, Женя, ты должен сразу решить для себя, что ты уже мертвец. Нам всем здесь, всему лагерю, грозит смертная казнь. Все мы исполнили по крайней мере по одному приговору Лиги, здесь новичков нет. И ты, Женя, не новичок. Поэтому, если ты попался, ты должен понимать, что в лучшем случае тебе осталось несколько месяцев жизни, причем не самых приятных. И, если во время пытки у тебя остановилось сердце, можно считать, что тебе повезло: быстро и без бюрократической волокиты.

— А то, что японцы пишут про принятие боли?

— Это легче сказать, чем сделать. Ну, если только ты двадцать лет этому учился, тогда может быть. Я бы по-другому сформулировал. Надо не то, чтобы принять боль, надо забыть о ее источнике, замкнуться в себе. Есть боль и есть ты. Все! Остальное тебя не касается. Они хотят, чтобы ты в чем-то признался, кого-то назвал, повторил их бред, который они хотят выдать за твои показания? Никак не реагируй. Ори, стони, молись, читай стихи, но на их вопросы не реагируй никак. Они не имеют к тебе отношения.

— Это может их разозлить?

— Поначалу да. Если потеряешь сознание — тебе же лучше, это передышка. Если сможешь их убедить, что потерял сознание — тоже передышка. В конце концов им надоест, и они плюнут. Только не рассчитывай на это. Если случится, считай подарком судьбы.

— Анка кричала?

— Иногда, она же не железная. Но больше стихи читала. Это особая бабская фишка. Отвлекает. Не первый раз вижу.

Майор снял с пояса наручники.

— Ну, остальной инструктаж по ходу дела. Давай руку. Сначала левую.

Женя подчинился, майор замкнул на его запястье браслет наручников и завел его руку назад за сосну.

— Вторую тоже назад, — сказал Кирилл Иванович.

И замкнул второй браслет на его правой руке.

Шероховатая кора сосны неприятно впилась в голую кожу спины и рук.

Женя поднял глаза вверх, к крюку.

— Пока нет, — сказал майор. — Пока так, ласково.

«Ласковым» это не казалось. Руки тут же начали болеть.

— Это будет электричество? — спросил Женя.

Глава 18

— Да, электричество. Это сейчас их любимый метод. Боль жуткая, а ущерб для организма минимальный, если не увлекаться. И следы сходят быстро.

Майор слегка взял его за руку повыше локтя.

— Постарайся не дергаться, можешь пораниться.

В его медвежьей ладони появился черный прямоугольный прибор с двумя короткимиметаллическими зубцами с одной стороны. Майор нажал кнопку, и между контактами затрещала и засверкала электрическая дуга.

Он медлил, дуга жужжала, наверное, минуту. Наконец, прижал электрошокер к жениной руке с внутренней стороны сантиметров на десять ниже подмышки.

Руку обожгло в месте касания, словно двумя каплями кипящего масла, мышцы свело, как в очень холодной воде и перехватило дыхание. Женя взвыл от боли. Попытался отстраниться, но наручники, видимо были закреплены за стволом. Так что отодвинуться удалось сантиметров на десять, не больше.

Майор переместил электрошокер вслед за ним, по-прежнему прижимая к его руке, и ничего невозможно было сделать.

— Ну сказал же «не дергайся», — усмехнулся майор. — Сейчас всю спину обдерешь.

Наконец он убрал прибор, но боль никуда не делась.

— Так, Женя, — сказал Кирилл Иванович. — То, что у тебя сейчас, называется «легкая электротравма». Боль пройдет минут за десять, максимум. Сама. Как раз время для того, чтобы читать стихи или молиться, чтобы отвлечься. Опасности никакой от слова совсем. Вообще, убить электрошокером взрослого здорового мужика — это надо постараться. В принципе возможно, но только умышленно.

Когда я прижимаю электрошокер, есть смысл считать. Дело в том, что, если длительность разряда больше трех секунд, человек теряет сознание. Как ты понимаешь, это не будет входить в планы моих бывших сослуживцев. Считаешь до десяти, как можно медленнее. Сто процентов шокер уберут раньше, чем закончишь считать.

Вообще, если ты в сознании, опасности нет. Человек сначала теряет сознание, и только потом, если продолжить разряд, у него может отказать сердце или остановиться дыхание. Но это никому не надо, если они не планируют тебя убить.

В полиции, правда могут. Там пытают со зла и по пьяни, так что все может быть. Но полиция тебе не грозит. А в моем бывшем ведомстве, хотя с чистыми руками давно уже полный швах и с горячими сердцами напряженка, а вот холодные головы еще остались. Так что пытать будут ради результата.

— Буду в хороших руках? — с трудом выговорил Женя.

— Ну, вот, видишь, уже отпускает. Кроме шуток, да.

Боль действительно начала слабеть.

— На самом деле, руки — не очень чувствительное место, — сказал Кирилл Иванович. — Это так, для начала. Бить током будут в основном в шею, в грудь и в пах. Между прочим, все отлично работает через одежду. Но для одежды не полезно. Могут остаться следы. Ну, что все, баста? Или продолжим?

— Думаю, в СБ меня не спросят, хочу ли я еще.

— Это точно, — сказал Кирилл Иванович. — Значит, продолжаем. Попробуй считать.

— Вслух?

— Если получится.

Майор включил шокер, зажужжала электрическая дуга. Подождал минуту и прижал его Жене к корпусу, под правой грудью.

Женя застонал.

— Вот это чуть серьезнее, — прокомментировал Кирилл Иванович.

— Раз… два… три… четыре — выдавил Женя.

И майор убрал прибор.

— Очень быстро считаешь, — заметил он. — Кстати, передышки между ударами могут и не дать.

И он приложил электрошокер Жене к основанию шеи.

Женя взвыл от боли.

Считать не получалось.

— Незачет, — сказал Кирилл Иванович и, наконец, убрал шокер. — Попробуем еще раз.

Увел шокер назад, за сосну, и приложил к наручникам.

Женя дернулся, браслеты впились в запястья.

— Будет именно так, — сказал майор. — Вряд ли они тебе дадут по десять минут отсиживаться. И будет много.

И убрал электрошокер.

— Адвокаты, потом, если им удается пробиться к подзащитным, когда следы еще видны, насчитывают по пятьдесят-шестьдесят точек. Это тридцать ударов. Как ты после третьего, Жень?

— Норм… почти.

— Да-а?

И он прижал шокер к жениной шее с другой стороны.

— Рраз… — прошептал Женя. — Два… три… четыре… пять… шесть…

— Получше, — сказал Кирилл Иванович, убирая электрошокер. — На троечку. Ладно, отдохни чуток.

— Это не все? — с трудом выговорил Женя.

— Нет, Женя, это не все.

— А врачи?

— Какие врачи, Женя?

— Тюремные…

— Забудь об этом. Даже, если ты заявил о пытках, тюремный врач посмотрит на тебя с расстояния метров в пять, причем лучше в одежде, чтобы не трепать себе нервы, и напишет в заключение, что ничего не видел.

— Я понял…

— Но что ты реально можешь сделать, так это убедить оперативников в том, что тебе плохо настолько, что ты все равно ничего не сможешь подписать, даже если бы хотел. Что ручку держать не в состоянии. Что не сможешь поднять руку и приложить палец к сканеру. Говори, что тошнит, что кружится голова, тупо смотри на них и говори, что ничего не понимаешь. Говори: «Мне плохо, я плохо себя чувствую». В ответ на все вопросы.

— Понятно…

— Ну, что, продолжим?

— Давай, — выдохнул Женя.

Сколько было еще разрядов? Десять, пятнадцать? Женя, сбился со счета.

Наконец, майор убрал электрошокер и снял наручники.

— Все, хватит на первый раз.

— Насколько это меньше того, что бывает в СБ?

— Раза в три. Встать можешь?

— Вряд ли… — прошептал Женя.

Тело не слушалось, его трясло.

— Анка в таком же состоянии с вами поспорила?

— Нет, уже когда мы шли в лагерь.

— Ну, это поддавки.

— Угу! На тебя я посмотрю, сколько ты выбьешь.

— Нисколько, даже спорить не буду. Я перед этим все не выбивал.

— Ну, перед этим понятно, — хмыкнул Кирилл Иванович. — А в спокойной ситуации?

— Обычно не промахиваюсь. Но сейчас у меня руки дрожат.

— За что ты мне нравишься, Женя, так это за честность. Между прочим, то, что было сейчас — бледная копия того, что может быть на самом деле. Достаточно сказать, что здесь тебе не страшно. По крайней мере, не так страшно. Ты же понимаешь, что, если ты с моих занятий не вернешься, с меня Альбицкий голову снимет. Там Альбицкого не будет. Кстати, он очень настаивал, чтобы ты у меня прошел весь курс, полностью. Конкретно ты, конкретно весь курс. Если конечно хочешь миссии в России.

— Я знаю, он не хочет, чтобы я уезжал.

— Вообще-то ты клятву давал подчиняться.

— Так я и подчиняюсь. Но это же не значит, что я должен молчать о том, чего хочу.

— Жень, полный курс это с зачетом.

— Это как?

— Очень просто. Андрей дает вам всем по некоторому секретному паролю. И вы не должны его мне выдать. Выдал — незачет.

— Методы любые?

— Не травматичные. Точнее без необратимого ущерба для здоровья. И пока не сломаю. Без ограничения времени. Ну, или не плюну.

— Сдает кто-нибудь?

— Знаешь, да. Но обычно не с первого раза.

Он встал, взял Женю за руку повыше локтя и помог подняться.

— Голова не кружится? Не тошнит?

— Немного кружится.

— Идти сможешь?

— Постараюсь.

Солнце скрылось за горизонтом. Посвежело. На горы опускался туман. Пахло хвоей и сосновой смолой.

Когда они входили в лагерь, Женя уже чувствовал себя гораздо лучше.

— Здесь есть врач, если надо, — сказал майор. — Очень хороший мужик.

— Все уже почти норм, Кирилл Иванович. Обойдусь.

— Ну, как? — спросил парень, записавшийся на «занятия» вслед за Женей.

— Жесть! Зачет я точно не сдам.

— Да, сдашь! — сказал майор. — Если постараешься.

Был вечер, первая звезда появилась на прозрачном синем небе, похожем на гладкое цветное стекло. Влажно. В долинах поплыл туман. На далеком шоссе, где-то внизу то появлялись, то гасли, скрываясь за лесом огни машин.

А ведь можно здесь остаться. Не возвращаться в Россию. Жить. Андрей будет только рад. Венский или Пражский университет и спокойная судьба обывателя. Ну, может быть, не совсем обывателя. Аналитика Лиги, как хочет Альбицкий. Подносить ему кофе и держать микрофон.

Анка сидела на камне, у обрыва, свесив ноги вниз.

— Можно? — спросил Женя, подойдя ближе.

Она кивнула, и он опустился рядом.

Взял ее руку.

Она не протестовала, но накрыла его ладонь своей.

— Мы монахи, Женя, — сказала она. — Я не хочу ничем себя связывать. Не хочу привязываться ни к чему. Не хочу, чтобы что-то держало меня на этом свете. Извини.

В начале мая Олег Николаевич получил очередное письмо от Альбицкого.

Был вечер, около пяти. Воскресенье. Штерн работал в Москве и только до двух. Успел вернуться в московскую квартиру и даже пообедать.

«У меня к вам дело, не требующее отлагательств, — писал Андрей. — До сих пор следователи соблюдали договоренности: Дамир не заявляет о пытках, а они не трогают его девушку. Но теперь, когда информация все равно разошлась, вплоть до комитета ООН против пыток, его заявление мало что изменит. Так что, по нашим сведениям, следствием решено нарушить договоренности, и сделать Дашу Терентьеву его сообщницей.

Наш источник сообщает, что уже готово постановление о привлечении в качестве свидетеля. Но пока они не решили, с чего начнут: с ночного обыска или с вызова на допрос. В первом случае ее увезут с обыска и тут же задержат как подозреваемую, во втором — вызовут в качестве свидетеля, а потом изменят правовой статус. У нас фора во времени максимум два дня. Лучше уложиться в один.

Мы два месяца пытаемся уговорить ее уехать, но, к сожалению, ни она, ни ее родители не осознают опасности, как часто бывает с людьми, которые не знают за собой никакой вины. Ваш дар убеждения известен. Дамира спасли Вы. И я предлагаю Вам спасти еще одного человека. Вы должны встретиться с Дашей и убедить ее немедленно уехать. Поддельные документы с ее фото, инструкции и билеты на автобус до украинской границы Вам передаст Левиев. Он будет у Вас в течение часа».

«Вы мне приказываете?»

«Я думал, что для того, чтобы кого-то спасти, Вам не нужны приказы. Я Вам помогаю».

Левиев явился минут через пятнадцать.

— Проходите, — сказал Штерн.

Петра Михайловича он не знал раньше, познакомились только после того, как он вступил в дело Дамира.

— Я буквально на минуту, — бросил тот и прикрыл за собой дверь. — Вот, конверт для Даши. Берите. Здесь все, что нужно.

И вручил Олегу довольно увесистый конверт книжного формата.

— У вас встреча с Дашей через час, в половине седьмого, в кафе «Жан». Это недалеко от Киевского вокзала. Вот адрес.

И адрес упал к Штерну на Телеграм.

— Константинов с ней договорился об этой встрече. Но подробностей она не знает. Она не должна возвращаться домой. И об этом ей скажете вы. Ее автобус отходит в восемь вечера. Там рядом. Проследите, чтобы она в него села. Там будет наш человек, который поможет ей перейти границу. Конверт пусть откроет только в автобусе, когда он тронется. Кроме документов и билетов там немного денег, банковская карта и новый телефон. Старый пусть оставит вам. Не забудьте его выключить. Потом спишемся.

В пятнадцать минут седьмого Олег Николаевич уже сидел за столиком в полуподвальном «Жане» и ждал Дашу. Белые скатерти, красные стены с винотекой. Полусферы бра и полусферы люстр на цепях. Бесконечный коридор отражений в зеркалах.

Кафе было довольно модным, но заполнялось ближе к закату. Не в мае в семь часов вечера. Здесь водились, говорят, даже лягушачьи лапки. Но было совершенно не до того.

Штерн заказал кофе.

Даша тоже пришла чуть раньше и направилась к нему.

Он сразу узнал ее по фотографии, которую ему показывал Дамир, и его описаниям. Изящная девочка-снежинка со светлой кожей и русыми волосами, собранными в хвост. Она выглядела школьницей, а не студенткой.

Господи! Как же он ей скажет, что ей надо одной, срочно, прямо сегодня по поддельным документам, с нелегальным пересечением границы уезжать в другую страну!

— Олег Николаевич? — спросила она, садясь напротив него.

— Да, Даша.

— Я много о вас читала в интернете.

— Значит мне меньше рассказывать.

— О вас очень много благодарных отзывов.

— Да, есть.

— Я сначала думала, что они от частных пациентов.

— От них тоже.

— Но я стала смотреть более старые. Они от арестантов! И они гораздо сильнее что ли…

Как она быстро усвоила это слово «арестант»!

— Ну, кто будет больше благодарен врачу: тот, кого вылечили от насморка, или от рака?

— Все равно когнитивный диссонанс, — сказала она. — Вы же тюремщик.

— Я тюремный психолог. Это другое. Я не охраняю моих пациентов, я помогаю им не вернуться обратно. Так что, пожалуй, это противоположно тюремщику.

— Как там Дамир?

— Уже нормально. Даже слишком нормально для человека, которого пытали и которому грозит смертная казнь.

— Он связан с Лигой?

— Нет, конечно!

— Но тогда его выпустить должны, разве нет? Есть же тот парень, который признался. Почему же его не выпускают? Должны же выпустить.

Олег Николаевич вздохнул.

— Ничего они не должны, к сожалению. По мнению их начальства, они группу должны раскрыть, а не Дамира выпустить. Понимаете, все же очень круто придумано: как бы раскрыто шесть убийств. И все сделал один человек. Так не бывает. Им нужна группа! Группа — это надбавки, повышения по службе и звездочки на погоны. А в таком деле сам бог велел!

— Олег Николаевич, но если Дамик не связан с Лигой, откуда они возьмут группу?

— Да откуда всегда брали в тридцать седьмом году. Связи, знакомые, ближайшие родственники.

— Но сейчас же не тридцать седьмой!

— Да, именно поэтому вы целых два месяца оставались на свободе.

— Я?

— Даша, — очень тихо сказал он. — Готово постановление о вашем аресте.

Она смотрела на него, кажется, не понимая.

— Откуда вы знаете? — наконец, спросила она.

— У меня очень надежные источники, уверяю вас. Даша — вы его ближайшая связь и вы были с ним в театре в тот день.

— Сам бог велел, да?

— С их точки зрения, да.

— И что вы посоветуете?

— Я посоветую взять зеленый полиэтиленовый пакет у нас под столом, — шепотом сказал он.

Она послушалась.

— Что там?

— Подарок.

— От кого?

— От Лиги, — одними губами прошептал он.

— Что там?

— Фальшивые документы, деньги, банковская карта, новый мобильник и билеты на автобус до украинской границы.

— Когда он отходит?

— Через сорок минут.

— Я не успею зайти домой и предупредить родителей?

— Даша, не успеете. Время очень дорого. Подписать постановление недолго. А потом арест, возможно, пытки, суд и… ну, вас не казнят, вы же женщина. А хотя, черт их знает!

— Я могу позвонить родным?

— Нет. Вы должны были выключить телефон по пути сюда. Вы выключили?

— Да.

— Отдайте его мне.

— Там важные телефоны, почта, фотографии…

— Я все сохраню и вышлю вам, как только вы будете в безопасности.

Она выложила смартфон на стол и подвинула к нему.

— Ну все, — сказал он, беря телефон. — Пойдемте, а то опоздаем.

— Почему Лига мне помогает? — спросила она, вставая.

— Лига помогает всем, кому может. Мне не всегда нравится, как, но в этом случае мне не в чем их упрекнуть.

— Я бы никогда не подумала, что вы из Лиги, — шепнула она, когда они шли к автобусу.

— Я и не из Лиги.

— Но вы же с ними связаны…

— Ну, как… Я же не исполнитель, не агитатор, не аналитик, не учу никого убивать и не проповедую убийства. Но да, на связи, в особых случаях.

— Спасибо, — тихо сказала она. — И передайте мою благодарность тем, с кем вы на связи.

Он кивнул.

— Хорошо. Вскройте конверт только, когда автобус тронется.

Даша села в автобус, и Олег Николаевич подождал, когда он уедет.

Вернувшись домой, написал Альбицкому: «Все в порядке, в автобус посадил».

Альбицкий ответил моментально:

«Спасибо огромное, Олег Николаевич!»

«В следующий раз вы попросите меня кого-нибудь убить».

«Я не отдаю приказов, которые не нравятся подчиненным. Вы у нас на должности спасителя».

«Уже в штате?»

«Хотите в штат? Без проблем. Буду очень рад».

«Да нет уж, увольте».

«Жаль, тогда у меня к вам еще одно внештатное задание».

«О, Господи! Кого еще спасти?»

«На этот раз душу. Одного вашего коллеги».

«Звучит угрожающе. А с телом что будет?»

«С телом будет все в порядке, если все в порядке будет с душой. Мы хотим убрать его из списка, если он выполнит некоторые наши условия».

«Кто?»

Глава 19

«Медынцев», — написал Альбицкий.

«Понятно».

«Что он за человек?»

«Трус, но не злодей. Даже не то, чтобы трус, просто не герой. По своей воле зло творить не будет, но, если надавят, сделает все, что попросят. Даже давить надо не слишком сильно. Представления о морали при этом у него есть. И чувство вины он испытывать в состоянии. Поэтому ему хочется ее загладить. Написал ложное психологическое заключение Дамиру, а потом позвал меня его спасать. И вытерпел все, когда я расписывал по телефону, что я о нем думаю. Как специалист средний. Не гений, но и не бездарность. Вполне компетентен. Рецидив у его пациентов был пять-семь процентов. Это нормально для коррекции. Средне, но нормально».

«А у ваших пациентов, какой был рецидив, Олег Николаевич?»

«Я двоих навсегда закрыл. Коррекционная психология, конечно, многое может. Но я не волшебник. Есть безнадежные случаи».

«Маньяки?»

«В общем, да. Я к ним приезжал периодически, пока работал в Центре, мы пробовали некоторые новые методики, может быть, бы и вытянул. Но после того, как меня уволили, я уже не мог этого делать, и они так и не вышли на свободу».

«Да, я чувствую, к вам лучше не попадать в лапы».

«Вы-то тут причем, Андрей? Вы что серьезно думаете, что у вас безнадежный случай?»

«Ну, много же».

«Сколько сейчас?»

«Больше десяти».

«Ужасно, конечно. Но дело не в количестве. На войне и больше убивают и не более благородным образом, чем вы. Вигилантизм вообще близок к норме. В некоторых случаях вообще норма, когда государство не защищает своих граждан, и у них нет другого выхода».

«Дамиру предъявили терроризм».

«Ну, какой это терроризм, Андрей? Вы же судью убили не за то, что он судья, или за то, что осудил кого-то из ваших. Не было такого, насколько я знаю. Вы убили его потому что он преступник. Да и бесценный национальный лидер у вас в списке не за то, что не отдает власть больше сорока лет и даже не за то, что превратил Россию в авторитарное государство, а за то, что преступник. И так с каждой вашей жертвой. Терроризм тут рядом не лежал. А следствие этого не видит. Точнее не хочет видеть. Вы — вигиланты. Но вы пережимаете, Андрей. Не должно быть судов Линча».

«У нас нет судов Линча, Олег Николаевич. Мы в каждом деле очень скрупулезно разбираемся».

«Может быть, но наказания у вас, как у полковника Линча. Смертная казнь. Причем иногда за ненасильственные преступления. И как единственная мера».

«Не единственная. Увидите».

«Для Медынцева что-то особенное приготовили?»

«Олег Николаевич, он способен сказать правду на суде?»

«Да, если вы на него надавите сильнее, чем следствие».

«ОК, надавим».

«Знаете, в чем вы неправы, Андрей? Глубоко и принципиально».

«В чем, кроме недостаточного милосердия?»

«Вы не даете вашим жертвам шанса. Да, я закрыл двоих безнадежных пациентов навсегда, но они живы, а это значит, что у них есть шанс. Вы спрашивали, сколько у моих пациентов было рецидивов. Ладно, отвечу. У меня не было таких случаев. И ни на одного моего пациента я ни разу даже не повысил голоса, и медикаментозные методики использовал очень ограниченно. Психотерапия тоже помогает, если иметь терпение и человеколюбие. Люди, как правило, не безнадежны. Все лечится. За исключением очень редких случаев».

«Олег Николаевич, не начинайте меня лечить дистанционно».

«Почему? Вы же этого хотите. Вам надоело, вы устали, вы добрый хороший человек. Вы совсем не хотите быть убийцей. Вы хотите быть спасителем. Для этого необязательно убивать».

«У вас просто рефлекс срабатывает. Но я вас поймал. Через сколько в среднем часов психотерапии ваши пациенты начинали лить слезы раскаяния?»

«Такие крепкие орешки, как вы, дня через три. Так что у вас все впереди, не отвертитесь. А ловить меня не надо, потому что я не скрываюсь. Все в открытую. Немного психотерапии в обмен на мою помощь».

«Ладно, будем считать, что сеанс удался. Будет шанс у вашего Медынцева».

Утром Олега разбудил звонок.

Он вяло взял трубку.

— Да?

— Это Левиев. У Дашиных родителей обыск.

Штерн сел на кровати, посмотрел на часы.

Десять минут седьмого.

— Только начали? — спросил он.

— Начали в пять.

— Сволочи!

— Вам, наверное, надо навестить Дамира.

— А то я сам не догадался!

— Вы в Москве?

— Да. Сейчас поеду в Лесной. Давайте в Телегу.

— Вы не реагировали на Телеграм.

— Все, уже проснулся.

«Как Даша?» — спросил Олег Николаевич уже в Телеграме.

«В пути».

«В России?»

«Во многом знании много печали».

«Ладно, не говорите».

Олег Николаевич наскоро позавтракал одним кофе и спустился к машине.

Позвонить дежурному по блоку в Центр? Или лучше нагрянуть без предупреждения? Рабочий день психолога начинается в десять. Подъем в Центре в восемь, все-таки больница. Не в шесть. Он приедет где-нибудь к половине восьмого.

Уже в машине он зашел с телефона со своим паролем психолога в базу Лесногородского ПЦ и посмотрел карту Дамира. Мониторинг ничего плохого не показывал. Судя по всему, пациент спал.

Все-таки позвонил.

— Сереж, Дамир на месте?

— Конечно. А что?

— Так, некоторые подозрения…

Половина седьмого утра, пробок в Подмосковье еще нет.

Он опустил стекло.

Ясно. Утреннее солнце светит сквозь яркую листву весенних лесов. Прохладный ветер с запахом цветущих вишен.

Загудел телефон. Очень нехорошо загудел. Пожарная тревога. Этот сигнал Олег Николаевич всегда выставлял в программе мониторинга на случай резкого повышения у пациентов эмоционального фона.

Что-то случилось.

Олег даже не сомневался, что случилось с Дамиром, хотя взял в Центре еще двух не самых простых пациентов.

Он поставил машину на автопилот и заглянул в данные мониторинга. По экрану плыли острые красные пики.

Страх. Дамира разбудили, и ему очень страшно.

Позвонил Сергею.

— Что с Дамиром?

— Его увозят.

— Куда?

— В…

Телефон Сергея отключился.

И больше не отвечал на звонки.

Олег перешел на ручное управление и дал газу.

В начале восьмого он уже подходил к зданию Центра.

Еще минут десять заняла дорога по коридорам через дюжину тяжелых железных дверей к блоку «F». Последний кордон Штерн преодолел, когда дверь открылась, считав папиллярный узор его большого пальца.

Дежурный по блоку встал ему навстречу. Он был явно взволнован.

— Дамира увезли, Олег Николаевич. Только что. У меня отобрали телефон и не дали ничего сказать.

— Куда?

— Видимо, на Лубянку. Следственные действия.

— И не дали с психологом поговорить? Они знали, кто тебе звонит?

— Да.

— Они не имеют права его допрашивать без психолога, у него курс, у него карта под мониторингом, он на препаратах.

Честно говоря, на препаратах он не был. После голодовки Олег ничего ему не назначил. А что здесь назначать? Антидепрессанты? Успокоительное?

Но Олег как-то сразу разрешил себе эту маленькую ложь. Очевидно же, что во спасение.

Здесь же, не скрываясь, отстучал Левиеву в Телеграм: «Дамира увезли на Лубянку. Вас предупредили?»

«Нет. Спасибо», — пришел ответ.

— Адвокату? — просил Сергей, кивнув на телефон. — Его должны вызвать, если это допрос.

— Должны! — хмыкнул Штерн. — Они ведут себя, как банда.

— Это точно.

— Я в Москву, — бросил Штерн и поспешил обратно, к выходу.

Поставить машину на автопилот и смотреть мониторинг или гнать?

Пока Дамир в автозаке, сигнала с модов может и не быть, не в каждой машине есть ретранслятор, зато есть в любом СИЗО и ИВС.

Так что Олег выбрал гнать. В карту заглянул только, когда припарковался недалеко от СБ. Данные были и странные: на фоне страха явные следы каких-то сильных положительных эмоций.

По скорости реакций было очевидно, что Дамира допрашивают.

Олег позвонил Маленькому. Телефон не отвечал. Кивалину. С тем же результатом.

Кинул в телеграм Левиеву: «Дамира допрашивают. Пока без физического воздействия. Следователи не отвечают».

«Я тоже не могу дозвониться. И Константинов не может. Откуда известно, что его допрашивают?»

«Видно по карте. У него карта под мониторингом. У меня доступ, как у лечащего врача».

«Я уже у входа. Вы далеко?»

«Иду!»

Они встретились уже у охраны.

— Мы к Александру Филипповичу Маленькому, — сказал Олег Николаевич. — Он сейчас допрашивает моего пациента. Я имею право присутствовать. А это его адвокат. Разрешите пройти?

И они дружно показали удостоверения.

— Нет никакого допроса, — сказал охранник. — Если вы понадобитесь, вам позвонят.

— Есть! — сказал Левиев. — Они не имеют право допрашивать без адвоката.

— У меня приказ никого не пускать, покиньте здание, иначе вас выведут.

— Никуда мы не уйдем! — сказал Олег.

Но остаться не получилось.

Вывела охрана.

Но и далеко они не ушли, устроившись на лавочке в сквере у памятника жертвам репрессий.

— Интересно, скоро сюда еще один камень поставят? — сказал Левиев. — Место есть.

Олег Николаевич смотрел на идеально пригнанные друг к другу гранитные плитки под ногами, ухоженные ели, ажурную чугунную решетку, окаймляющую ровный стриженый английский газон.

— И при нем началось большое строительство, — процитировал он.

— При ком?

— При Драконе, — вздохнул психолог. — Это Шварц.

— А-а.

— Вы знаете, Петр Михайлович, это первый случай в моей практике, когда меня не пускают к пациенту на допрос.

Левиев хмыкнул.

— Политическими делами не занимаетесь, Олег Николаевич. У меня так, наверное, двадцать первый.

— Ну, это же прямое нарушение закона!

— Да, а что? Вас удивляет?

— Отвык. Пять лет работал только как частный психолог.

— Как у Дамира карта?

— Пока нормально. С учетом допроса. У меня сигналит, если проблемы. Я потом подробно посмотрю.

— А о чем спрашивают можно понять?

— Это немного дольше, но да.

Олег зашел в подробные характеристики.

Вопросы были крайне эмоционально значимы. Точнее был всего один вопрос.

— О чем? — повторил Левиев.

— О Даше. Причем в весьма грубой форме.

— Ну, еще бы! Как мы вовремя ее у них из-под носа увели!

— Он не знает, где она, и понял, что они тоже не знают, и жутко рад этому, несмотря ни на что.

— Даша уже не в России, Олег Николаевич. Они перешли границу.

— Когда?

— Только что.

И тут телефон взвыл пожарной сиреной.

Эмоциональные пики на графике сошли с ума. Вспыхнул датчик болевых зон.

— Его бьют! — сказал Олег.

И сжал руку в кулак.

— Я сейчас поставлю телефон на автодозвон этим гадам и пусть слушают, пока не возьмут.

— Да мы у них в черном списке, наверное, — сказал Левиев. — У меня есть идея получше. Киньте мне ссылку на мониторинг.

— Я не имею права.

— А они имеют право?

И Олег кинул ссылку с паролем.

— Ну все, — усмехнулся Левиев. — Теперь смотрим новости. Будет интересно.

Первым отреагировал канал «После дождя»:

«Только что нам стало известно, что обвиняемого по делу Лиги Свободы и Справедливости Дамира Рашитова вывезли из Психологического Центра в здание СБ на Лубянке. Ни психолог, ни адвокат не были к нему допущены. По сообщению психолога, Дамира пытают. Прямо сейчас. В нашем распоряжении оказались данные мониторинга его карты. Наш эксперт утверждает, что они прямо указывают на пытки».

— Ничего, что на вас ссылаются? — спросил Петр Михайлович.

— Пусть ссылаются. Все равно буду в прокуратуру жалобу подавать.

— Вместе подадим.

Вслед за «После дождя» новости пошли косяком: «Открытый портал», «Новые времена», «Деревня», «Папирус» и даже вполне умеренный «Бизнес в России».

— Думаете, поможет? — спросил Олег.

Левиев пожал плечами.

— Иногда помогает.

Телефон перестал истошно гудеть минут через десять.

Болевые зоны светились, но не так резко. Новых ударов больше не было.

— Кажется, сработало, — сказал Штерн.

В ПЦ Дамира не вернули, перевели в Лефортово, причем даже не в СИЗО, а в ИВС. Смысл в общем понятен: в ИВС не доставляют даже письма и свидания возможны только теоретически. Ни Олега Николаевича, ни адвокатов к Дамиру не пускали.

С другой стороны, ИВС при Лефортовской тюрьме был учреждением относительно новым, и существовал всего лет десять, так что бытовые условия там были более или менее, даже горячая вода. И больше десяти дней там держать не имели права.

— Следы пыток прячут, — прокомментировал Левиев.

Они с Константиновым уже подали заявления о пытках во все возможные инстанции.

И ходатайствовали приобщить к делу отказ Дамира от всех старых показаний как данных под пытками. Условия были выполнены. Даша в безопасности. Она в тот же день покинула слишком близкую Украину и улетела в Испанию.

Олег Николаевич попытался тормознуть адвокатов.

— Ну, он же у них в руках! Они могут снова его избить.

— Он все равно у них в руках, — заметил Петр Михайлович. — Даже в ПЦ. А у вас в руках его карта и доступ к мониторингу. В случае чего, кидайте мне ссылку.

Об отказе Дамира от показаний написали все оппозиционные издания.

Дамир не был его единственным казенным пациентом, и через день после событий понедельника, Олег Николаевич поехал в Лесногородсткий Центр.

Однако дальше кабинета Медынцева не дошел.

Алексей Матвеевич сидел за письменным столом в своем начальственном кожаном кресле с высокой спинкой и даже не предложил Олегу Николаевичу сесть, так что тот уселся, не дожидаясь приглашения.

— Пиши заявление об увольнении по собственному желанию, — устало сказал Медынцев.

— С какой стати?

— Ты нарушил правила внутреннего распорядка, дав ссылку на данные мониторинга карты Дамира журналистам.

— Ничего писать я не буду. Если считаешь, что я что-то нарушил, увольняй по статье. Так и пиши, я не против: дал ссылку журналистам, чем тут же признаешь, что ссылка подлинная. А за увольнение спасибо. Столько, сколько здесь за месяц, я в моем частном кабинете за два дня зарабатываю.

— Я тебя уволю за прогулы.

Олег Николаевич пожал плечами.

— Мне конечно все равно, но в суд я подам, просто, для порядка.

— А Дамира не жалко?

— Как я смогу ему помочь, если уволюсь?

— Мы могли бы неформально договориться.

— С тобой, Леша, я не пойду на неформальные договоренности.

Штерн покинул в этот день Центр, так и не встретившись с оставшимися двумя пациентами, и не надеясь вернуться.

На следующий день Алексею Матвеевичу пришли два письма. Письма были пациентам Центра от Штерна и переслал их местный цензор, не решивший самостоятельно пропускать или заворачивать.

Обоих пациентов Олегу Николаевичу навязал Медынцев, как только ситуация с Дамиром немного нормализовалась. И оба были не подарок.

Первого звали Виктор Воронин и он убил по пьяни жену и ребенка. Так как убийство было явно бытовым, приговорили его к двадцати годам, что еще было везением.

Такие персонажи не вызывали у Алексея Матвеевича ничего, кроме отвращения, и наводили на мысль, что евгеника — не такая уж плохая идея.

В Центр Воронина привезли на коррекцию уже после приговора, так что курс был недобровольным. От лечения пациент отказался наотрез. А попытка ввести препараты насильно кончилась отказом от еды.

Услышав эту историю, первым, что спросил Штерн было: «А вы ему ничего лишнего в ПЗ не написали?»

«Нет, — ответил Медынцев. — Он виноват, если ты об этом».

«Ну, хорошо, я посмотрю».

«Я посмотрю» означало несколько часов беседы наедине. По итогам Штерн принес Медынцеву подписанное согласие на коррекцию и новые назначения препаратов, все старые он отменил.

«А согласие зачем? — спросил Медынцев. — У него приговор».

«Чтобы голодовок не объявлял».

Правильным вопросом здесь, впрочем, был не «зачем», а «как».

«Как?» — спросил Алексей Матвеевич.

Штерн пожал плечами.

«Просто поговорил по-человечески».

Медынцев вздохнул. Еще во время работы в Центре Штерн выпустил книгу «Психотерапия в психокоррекции», которую психологи тут же окрестили «Метод Штерна». Многие пытались чему-то научиться и по книге, и у самого Олега Николаевича, но получалось с трудом, потому что основным элементом метода был сам Штерн.

Алексей Матвеевич глянул назначения. Они были еще страннее.

«Антидепрессанты?»

«Разумеется, если у человека клиническая депрессия, я назначаю ему антидепрессанты. Он у вас жить не хочет, а вы его пичкаете коррекционными препаратами. Я их отменил. Пока антидепрессанты плюс психотерапия. Ну и мозг надо разгонять. IQ низкий. Чуть позже надо будет загнать на учебу. Я для него набросал первоначальный план на уровне средней школы».

«Он убил женщину и собственного ребенка, а мы ему будем мозг разгонять и учить?»

«Если человек не в состоянии адекватно оценить последствия своих поступков, да, ему надо поднимать IQ всеми возможными способами. Если конечно мы не хотим, чтобы он еще кого-то убил. Психокоррекции, кстати, боится до одури, потому что ему наговорили про это всякой ерунды, типа идиотом станешь. Надо продемонстрировать, что это не так».

«Беретесь за него?»

«А куда я денусь?»

Второй случай был с одной стороны проще, а другой, пожалуй, сложнее. Парня звали Александр Лепахин, и он застрелил местного прокурора в селе Николаевское. Это был тот самый Саша, с которым разрешили гулять Дамиру. Это было не совсем по правилам, потому что Саша был на оперативном учете за крайнюю несговорчивость. Двое особо опасных. Но не с убийцей же Ворониным, который делает по десять ошибок в каждом предложении и не прочитал за всю жизнь ни одной книги предлагать общаться Дамиру! В отличие от Виктора, Саша заслуживал как минимум снисхождения, а, может быть, и симпатии. Работать с таким пациентом проще.

Медынцев бы сам за него взялся, если бы Саша не был тем еще крепким орешком: он считал себя абсолютно правым и ни на какую коррекцию не соглашался. Суд у него был еще впереди, и, поскольку преступление против прокурора, светила ему смертная казнь или пожизненное. А на последнее можно было рассчитывать только при согласии на коррекцию и начале курса. Но не с его упрямством.

«Хорошо, я посмотрю», — сказал Штерн.

И после пятичасовой беседы вернулся с согласием.

«Только вести буду я, — сказал он. — И никаких тяжелых препаратов. Начнем с психотерапии».

«Просто не надо было с ним спорить, — ответил Олег Николаевич на немой вопрос коллеги. — Прокурор — мерзавец? Ок: прокурор — мерзавец. Но мы не это обсуждаем, а то, что нам нужно делать с вами сейчас. Вот эта черная тьма в вас, которая видна невооруженным глазом, она вам зачем?»

Штерн улыбался.

А Медынцев думал о том, что, если бы он рассказал про «черную тьму» вряд ли пациент стал слушать всерьез, а Штерна стал. Впрочем, пять часов — это слишком много для одной метафоры. Значит, было что-то еще.

«Неплохой парень, — заключил Штерн. — Вытащим. Только ему надо адвоката получше, чтобы изменить статью на простое убийство без отягчающих, пожизненное для него — это перебор…»

«Как? Убийство в связи с осуществлением правосудия».

«Нет, не в связи с этим. А из мести за действия никак со служебной деятельностью не связанные, прокурор изнасиловал его сестру. Это что, входило в его служебные обязанности? Я найду адвоката».

И вот теперь Алексей Матвеевич сидел за компьютером и читал письма Штерна к Виктору и Саше. Оба были явно психотерапевтическими: к Виктору на двух страницах, к Саше — на пяти.

Первое короче явно потому, что Виктору больше двух страниц не осилить, а в письме к Саше, уж, можно растечься по древу всласть.

Начинались письма одинаково:

«К сожалению, меня увольняют из Центра. Я дал журналистам ссылку на нейронную карту одного из моих пациентов Дамира Рашитова. Его пытали на допросе в СБ. Немедленная огласка помогла нам с его адвокатом прекратить пытки. Тогда это казалось важнее. Я и сейчас считаю, что спасти человека важнее, чем хранить медицинскую тайну. Как только вам сменят психолога, тут же отпишитесь мне, кто он. Я с ним свяжусь, опишу вашу ситуацию, и мы обсудим его рекомендации. Если они будут разумными и необходимыми, я дам знать, и тогда надо будет им следовать».

Дальше Штерн давал каждому отдельные советы. И, вроде бы, ничего страшного в них не было. Подумайте об этом, подумайте о том. Прочитали ли книги, которые я рекомендовал. Что об этом думаете? Читать книжки полагалось не только Воронину, но и Саше, последнему рекомендации были сложнее. Потом были вопросы о самочувствии о каких-то бытовых моментах. И общий смысл: все нормально, ведите себя хорошо.

Вроде бы за такие письма проблемным арестантам Штерну надо было сказать спасибо, но что-то настораживало.

За месяц работы с ними Олег Николаевич успел много. Воронина вывел из депрессии и назначил ноотропы и соответствующую программу коррекции. Ни малейших возражений у пациента это не вызвало.

Саше нашел крутейшего адвоката Илью Константинова, который согласился работать pro bono. И дело явно шло к переквалификации. Илья Львович надеялся перевести на «убийство в состоянии аффекта», во что Медынцев верил слабо, по нейронной карте это было не совсем так, хотя эмоциональное перевозбуждение присутствовало, но Саша жил с этим несколько месяцев. Не кратковременное — не аффект. Медынцев даже был готов подписать благожелательное ПЗ, если следствие не надавит. Но перевод на бытовуху был вероятнее.

На чистой психотерапии Олег Николаевич продержал Сашу неделю, а потом назначил коррекционные препараты. Правда, легкие, от которых даже голова не кружится. Пациент не сопротивлялся. По карте было видно, что таблетки Саша принимает и так, как надо. Коррекция началась и работала на удивление эффективно.

— Олег, а твой Лепахин понимает, что происходит? — спросил как-то Алексей Матвеевич.

— Конечно, он же не идиот. Да я ему и сказал об этом открытым текстом.

— У него карта очень быстро меняется.

— Конечно. Работаем. Честно говоря, ему пять лет за глаза. Чистый самосуд. Народный мститель!

— Выйдет и еще кому-нибудь отомстит.

— Не дам. Мы с ним уже договорились, что есть много других методов решить проблему.

Алексей Матвеевич еще раз перечитал письма Штерна. Собственно, не нравился ему только первый абзац. Но без него было никак. Олегу надо было объяснить свое отсутствие и наставить подопечных на путь истинный.

И Медынцев написал цензору: «Пропускай. Все нормально».

Что не все нормально выяснилось в тот же день: Лепахин объявил голодовку. Причем по всей форме, с заявлением. Требование было одно: вернуть Штерна.

Это Медынцева не особенно удивило, от Лепахина можно было ожидать.

Но на следующий день голодовку объявил Воронин. И в его заявлении даже было процентов на двадцать меньше ошибок, чем обычно. И его голодовка была воистину цирковым номером, вроде собаки, вдруг заговорившей на арене человеческим голосом. Требование, понятно, то же. Научил, понятно Штерн. Ноотропы, конечно, работают, но не так быстро, и не так радикально.

Бежать к Штерну на поклон Медынцев пока не собирался. Ну, они же уголовники, не политические, чего от них ждать! Помучаются недельку максимум и сами отступятся.

К концу недели ситуация не улучшилась. Переписку обоих со Штерном Алексей Матвеевич взял под личный контроль. Письма их были отчаянными, но про голодовку не упоминал ни один. Штерн отвечал им, что в Центре и кроме него есть много хороших психологов.

Медынцев вернулся домой где-то около девяти вечера. Окно в кабинете было приоткрыто. Неужели забыл закрыть, когда уходил? Солнце только зашло, первые сумерки, небо еще горит багровым огнем. Тепло, май, из окна пахнет нарциссами. Может и забыл закрыть…

На столе придавленный стаканчиком для ручек, чтобы не унесло ветром, лежит лист бумаги с текстом, напечатанным зачем-то слишком крупными буквами.

Глава 20

«Алексей Матвеевич!

Вы, думаю, понимаете, что, если мы смогли проникнуть в Ваш дом и положить это письмо на Ваш письменный стол, мы можем положить туда все, что угодно.

Ваши преступления достаточно серьезны, чтобы придать Вашему делу приоритет, однако мы готовы сохранить Вам жизнь в случае выполнения следующих условий:

Вы должны вернуть на работу в Центр Олега Николаевича Штерна;

Вы должны отозвать ПЗ Дамира Рашитова;

Вы должны выступить на суде над Дамиром и признать, что его ПЗ было Вами сфальсифицировано под давлением СБ и представить настоящее Психологическое заключение;

После суда Вы должны уволиться с должности главного психолога Лесногородского Центра и рекомендовать на свое место Штерна».

На этом текст обрывался, но это был явно не конец письма. И Алексей Матвеевич перевернул страницу:

«Надеюсь, Вы понимаете, что любое обращение в правоохранительные органы, полностью исключает продолжение с Вами переговоров.

Альбицкий».

Медынцев перевернул письмо обратно, перечитал еще раз. Требования были плохо исполнимы. Как будто он по своей воле выгнал Штерна!

Интересно, как они влезли сюда? Еще даже не темно. Через сад?

У Алексея Матвеевича закружилась голова, и к запаху нарциссов примешался какой-то еще: то ли миндаля, то ли железа. Он посмотрел на подушечки большого и указательного пальцев, которыми переворачивал письмо. Они были багрового цвета, и имели двойные очертания, словно накануне он серьезно напился.

В следующее мгновение он уже не мог стоять на ногах, опустился на пол, держась за край стола и потерял сознание.

Он очнулся в больнице. Было утро или день. Через окно бил яркий солнечный свет. Голова трещала нещадно. Он застонал.

Вошла медсестра.

— Где я? — слабо спросил он.

— В институте Склифосовского. Это реанимация. Очень хорошо, что вы очнулись, ваша жена очень волнуется.

И медсестра дала ему телефон.

— Марусенька? Как я здесь оказался? Что случилось?

— Ты лежал без сознания на полу в своем кабинете. Я вызвала скорую.

— Что врачи говорят?

— Отравление. Но чем, понять не могут. Ты как себя чувствуешь?

— Паршиво, но жив. Сколько я здесь?

— Со вчерашнего вечера.

Медсестра вышла, но телефон ему оставили.

Минут через десять прогудел Телеграм:

«Алексей Матвеевич, по нашим расчетам, Вы уже должны прийти в себя. Надеюсь, мы верно рассчитали дозу. В следующий раз она будет смертельной. Наше предложение остается в силе».

«Я не могу вернуть Штерна, — с трудом набрал Медынцев. — Он — персона нон-грата для СБ. При всем желании».

«Можете, — ответил собеседник. — Пока не берите в штат. Заключите договор как с приглашенным психологом. И не афишируйте. СБ мы берем на себя. Там тоже работают смертные люди».

«Хорошо», — набилАлексей Матвеевич.

«На всякий случай, относительно Вашего будущего выступления в суде. Чтобы Вам было легче принять решение, на выходе будет дежурить наш снайпер. Альбицкий».

Медынцева выписали через два дня.

Еще из больницы он позвонил Штерну.

— Олег, возвращайся. Пока не в штат, по гражданско-правовому договору. И не афишируй, ладно? Ты же понимаешь, что не я тебя уволил! Мы не сможем тебе заплатить столько, сколько ты заслуживаешь, но твои подопечные держат голодовку.

— Что же ты молчал! У меня же теперь нет доступа к их картам!

— Верну доступ. И к карте Дамира тоже.

— Вы хоть за ним смотрите? Его не пытали снова?

— Вроде нет, но держат в ИВС.

— Леша, ну что значит «вроде»!

— Верну доступ — посмотришь.

— И в ИВС не могут по закону держать больше десяти дней за один месяц.

— Они все могут, — вздохнул Медынцев.

— Это да, — сказал Олег. — И закон для них — ничто.

На следующий день Штерн вернулся на работу в Центр к щенячьей радости Лепахина с Ворониным. И вместе с врачом занялся выводом их из голодовки.

Воронин похвастался, что за время отсутствия Олега прочитал целых одну книгу из им рекомендованных. Книга была тощеньким простеньким детективчиком, но, до сего момента его подопечный из обложек делал крышечки, а от страниц прикуривал, так что Олег искренне восхитился. Проэкзаменовал по содержанию. Действительно, прочитал.

Лепахин прочитал пять, причем вполне серьезных, так что теперь с ним можно было обсуждать философские вопросы. По профессии Саша был строителем, из работящих, умных от природы мужиков, не получивших высшее образование только в силу жизненных обстоятельств. Так что идею Олега поступить в какой-нибудь институт на дистанционку воспринял вполне с энтузиазмом, но профессию менять не собирался: по строительству.

Только Дамир оставался в ИВС, и уже больше десяти дней. По карте было видно, что его не бьют, но допрашивают ночами и почти не дают спать.

Надо было что-то делать!

— Я тебя умоляю! — сказал Медынцев. — Я по второму разу тебя точно не смогу вернуть.

И Олег написал Альбицкому.

«Сейчас важнее оставаться в Центре, — ответил тот. — Попытаемся что-нибудь сделать по нашим каналам. О чем его еще спрашивали?»

«На первом допросе о Даше. Ну, Вы знаете. Потом появились другие имена. Он их никогда не слышал, у него нет на них никакой эмоциональной реакции».

«Можете их перечислить?»

«Да, но не ручаюсь за точность. Это то, как запомнилось Дамиру. Я тоже никого из них не знаю. Ян Грановский. Валерий Рекин. Геннадий Дудко. Еще какая-то Елена, он не запомнил фамилию, и Руслан».

«Спасибо, — ответил Альбицкий. — Что интересовало СБ в связи с этими людьми?»

«Они вынуждали Дамира признаться в том, что это его сообщники».

«Он признал?»

«Нет».

«ОК».

«Андрей, кто эти люди?»

«Олег Николаевич, это лишнее».

«Мне кажется, я имею право знать. После всего».

«Ну, хорошо. Это наши люди, но не все. Некоторых я не знаю».

Тем временем появилась еще одна новость из мира политики, если то, что происходит в нашей стране вообще можно считать политикой. В Думу был внесен и за три дня принят законопроект о продлении содержания в ИВС для следственных действий по делам, связанным с терроризмом, до тридцати суток. В том числе до суда.

Олег был далек от мысли, что это связано напрямую с Дамиром, но с Лигой — точно. Да они и не скрывали «в связи с ростом террористической опасности».

Значит, теперь Дамира могли продержать еще двадцать дней. И с ним не было никакой связи, кроме мониторинга его карты. Но хоть это!

Как ни странно, в Центр Дамира вернули на пятнадцатый день. Медынцев не сразу сообщил об этом Олегу. Только на следующее утро. «Просто хотел дать ему отоспаться», — объяснил он.

Дамир выглядел плохо: синяки под глазами, нос заострился, а сам похудел еще больше, и стал еще бледнее. Но улыбался.

— Я им ничего не сказал, Олег Николаевич, — начал он. — Били, не давали спать, водили на допросы ночью, а днем кровать пристегивали к стене. И никогда не выключали свет. Но мне было уже все равно. Они не знают, где Даша.

Он закашлялся.

— Даша в Испании, — тихо сказал Олег.

— Класс! Это точно?

— Я сам посадил ее на автобус к украинской границе.

— Спасибо! — улыбнулся Дамир и снова закашлялся. Сплюнул мокроту в бумажный платок.

— Ложились там на бетонный пол?

— Три последних дня. Не выдержал. Холодновато, но мне было по фигу. Но это не в конце. Последний раз допрашивали неделю назад. Потом, по-моему, просто ждали, когда сойдут следы.

— Вас врач смотрел?

— Нет.

Штерн вздохнул и тут же позвонил врачу.

— Потом спрашивали о каких-то людях, — продолжил Дамир, — называли имена. Я их никогда не слышал. Заставляли подписать протокол, где было признание, что они мои сообщники. Но я послал этих мразей. Да, я оговорил себя, но других оговорить не могу. А потом, я же понял, что они не знают, где Даша. Что они теперь могут мне сделать? Убить? Ну, так рано или поздно! И они отступились. Последние дни меня просто заперли в этом склепе. Я уж думал, что забыли обо мне.

Пришел врач и диагностировал воспаление легких. Выписал антибиотики.

— Я приду завтра. Обязательно, — сказал Олег. — Вы молодец.

На следующий день Олег принес с собой флэшку и вставил в телевизор.

— Что там, Олег Николаевич? — спросил Дамир.

Он еще здорово кашлял и тяжело дышал.

— Кино, книги, — улыбнулся Олег. — И, как всегда, нормальные новости. Тридцать лет пытаемся пробить планшеты и телефоны, как в Европе. Но нет! Даже в ПЦ не пробили, не то, что в СИЗО. Хотя, что сложного? Если боитесь, что обвиняемый будет давить на свидетелей — так поставьте на прослушку. Но есть и другой легальный способ, хотя и менее удобный.

До сих пор Штерн приносил Дамиру распечатки, но теперь Медынцев сжалился и разрешил флэшки. В общем-то все было законно, все проверено, но степень свободы другая.

Олег Николаевич вытащил флэшку, и Дамир начал увлеченно изучать каталог скачанного. Разрешенные фильмы были в основном про путешествия и классика. Книги: все, кроме эротики и запрещенного экстремистского списка. Новости, в основном, от «После дождя», причем даже с видео.

— Впервые читаю с экрана телевизора, — сказал Дамир.

— По-моему, нормально, — заметил Штерн.

— Да, спасибо огромное!

— Доктор усиленное питание назначил. Его принесли?

— Утром кроме каши дали яблоко и шоколадку, но я не хочу есть.

— Это от болезни, ешьте. Лекарства выдали?

— Да, антибиотики. Больше ничего.

— А что еще должно быть?

— Все арестанты, с кем я гулял, жалуются на коррекционные таблетки, от которых хочется спать и кружится голова. Спасибо, что вы без них обходитесь.

— Пока не нужно. Но будут. По крайней мере, еще одна болячка у вас есть.

— Оправдание терроризма?

— Нет, это третья. Я имею в виду ПТСР.

— Что это?

— Посттравматическое стрессовое расстройство. Психологические последствия пыток.

— А! Тоже лечется коррекционными препаратами?

— Близкими препаратами. Менее неприятными. А что касается оправдания терроризма… Ну, во-первых, конечно, изолировать от общества за это полный бред, если только человек не создал свой канал в интернете и не транслирует на нем слова ненависти с утра до вечера. А один эпизод — это максимум пара сеансов у психолога на философскую тему об абсолютности принципа «не убий».

— Он не абсолютен.

— Да он не абсолютен. Но есть только одно исключение: убийство допустимо, если это единственный способ предотвратить другое убийство, причем так, не теоретически, а когда убийца уже держит пистолет и готов нажать на спусковой крючок. И никак иначе. Когда зло уже совершено, наказывать за него смертью бессмысленно, надо дать преступнику шанс.

— У нас наказывают.

— И совершенно неправы. Если бы не это, возможно, и Альбицкий не счел бы для себя убийства допустимыми. Но уж в случае с Синепал позиция Лиги с точки зрения морали совершенно не безупречна. Никто вообще не доказал, что ее слова привели к чьей-нибудь смерти. Да, ее ложь бесила тех, кто знал реальное положение дел. Да, вызывала отвращение и оторопь от степени цинизма. Но убивать за это, Дамир, это все равно, что сажать в тюрьму за реплики в интернете.

— Олег Николаевич, ну это не одно и то же!

Олег положил руку ему на плечо.

— Дамир, давайте отложим этот спор. Вы пока обдумайте, а у нас есть еще две актуальных болячки. Потом мы обязательно к нему вернемся. Не хотите что-нибудь из продуктов? Конфеты? Сгущенка? Не килограммами, но немного я смогу пронести. Мне можно.

Дамир улыбнулся.

— Ну, хорошо. Сгущенка.

Вечером пришла еще одна новость. Ретранслировали в основном оппозиционные СМИ, но потом подхватили и государственные: «У ворот своего дома в станице Николаевская в десять часов вечера был застрелен фигурант списка Лиги Свободы и Справедливости депутат Дягилев Артемий Кузьмич».

Олег пошел на кухню, налил чаю, открыл окно. Вишни уже почти отцвели. Последние лепестки сдувал слабый ветер.

Чувства были смешанные. Он очевидно сообщник, по крайней мере, подстрекатель. Это было неприятно. С другой стороны, он, возможно, предотвратил большее зло. Хотелось бы в это верить. Арест Дягилева, суд и коррекция были бы много лучше. Но кто-то его будет там арестовывать и судить? Скорее найдется очередной народный мститель, вроде, Саши, который тут же попадется, и ему будет грозить пожизненное. Лига хотя бы эвакуирует своих исполнителей.

Около полуночи пришло письмо от Альбицкого.

«Не переживайте, Олег Николаевич. Вы все сделали правильно. Я понимаю Ваши чувства, потому что каждый раз чувствую тоже самое. Я тоже сомневаюсь. Но здесь все просто. Здесь были действия, а не слова. Я уверен, что в результате совокупное количество добра в мире увеличилось, а не уменьшилось. А ведь именно к этому мы стремимся».

«Андрей, нет! — отстучал Олег. — Я знаю этот чистый кайф, который испытываешь, когда творишь добро, когда получается кого-то спасти, сделать лучше, вытащить на свободу. Здесь не то! Мерзкая примесь, дурное послевкусие, червоточина. Был бы он абсолютным монстром, но он же человек!»

«Не всегда получается без примеси, Олег Николаевич. К сожалению».

Стоит ли Саше и Дамиру говорить? С одной стороны, не очень педагогично, но и скрыть нельзя, ибо это форма лжи.

Вопрос разрешился сам собой. Когда Олег пришел в Центр на следующий день, оказалось, что Саша уже все знает: телевизор. А вечером все знал Дамир, потому что гулял с Сашей. Кашель стал меньше, погода стояла теплая, и врач разрешил гулять. И уже состоялось рукопожатие с благодарностью от всей станицы. «Я не из Лиги», — привычно отпирался Дамир. Никаких угрызений совести по поводу Дягилева Дамир не испытывал, и Олег решил, что коррекция все-таки нужна, хотя и минимальная. Но какое у него теперь моральное право на такую коррекцию!

Дней через пять, Олег выбил для Дамира и Саши разрешение на свободное перемещение в пределах блока от десяти утра до семи вечера. В заключении написал, что пациенты прошли первичный курс психокоррекции и больше не представляют опасности для других арестантов. Честно говоря, и не представляли.

Медынцев поморщился: «Ну, Лепахин ладно. Но у Дамира шесть убийств! Как не представляет опасности?»

«Не представляет, — хмыкнул Штерн, — здесь нет фигурантов списка Лиги, ну кроме тебя, разве. Но ты можешь запереться».

«Волкова тоже внесли».

«А он с Дамиром больше не работает».

«Олег, нас СБ не поймет».

«А ты им не говори».

И Медынцев подписал.

В середине мая началось ознакомление с делом. Олег Николаевич написал ходатайство о том, чтобы работать разрешили в стенах Психологического Центра, поскольку пациенту сейчас нельзя прерывать лечение. Медынцев без особых препирательств ходатайство поддержал. Адвокаты — тем более.

Штерн вздохнул с облегчением. По крайней мере, Дамира не увезут в Лефортово.

В деле оказалось восемьдесят томов. На ознакомление дали две недели.

В электронном виде Константинову с Левиевым удалось выцепить где-то треть. Остальное приходилось читать с бумаги на Лубянке. Адвокаты взяли себе трех помощников и всеми правдами и неправдами фотографировали листы дела и возили Дамиру. Изучал результат с Дамиром в Центре больше Петр Михайлович, поскольку адвокаты надеялись, что своим авторитетом Константинов прикроет помощников, если следователи начнут придираться к копированию.

Ознакомление проходило в комнате Психологического Центра, куда Левиев приезжал со своим ноутбуком, и они с Дамиром вместе читали с экрана, а потом обсуждали тактику защиты.

Одним из первых в деле лежал документ под названием «явка с повинной». Дамир смутно помнил, подписывал его или нет.

— Скопом, видимо, — пояснил Левиев, — вместе с отказом от Константинова. После пыток.

— Я почти не помню, что там. Помню про Синепал. А остальное… Губернатор какой-то уральский, кажется. Они пытались меня заставить выучить, но для меня это все слишком далеко.

— Ну, и не перечитывай. Будешь великолепно путаться в показаниях. Кстати, оправдание терроризма тоже не очевидно. Дело в том, что есть статья двести семьдесят семь — «Покушение на государственного или общественного деятеля». Она террористическая. Тебе шьют оправдание преступления именно по этой статье. Но, во-первых, можно поспорить с тем, что Синепал убили именно за политическую деятельность, а не за работу журналистки. В последнем случае это не терроризм. Если же ее действия были незаконными, и ее убили именно за это — тем более не терроризм. Статьи «Оправдание убийства» у нас нет.

— Илья Львович говорил, что еще можно спорить о том, является ли она государственным или общественным деятелем.

— Можно, но не очень перспективно.

— И еще, что у меня комментарий о Лиге вообще.

— Это дерьмово, конечно, да, но не потому, что оправдание терроризма железно есть, а потому что у нас нет независимого суда. Но побороться можно.

— И Олег Николаевич осуждает.

— Штерн осуждает исключительно с моральной точки зрения. Именно что за оправдание убийства.

Через множество страниц в деле обнаружилось постановление о привлечении Даши в качестве свидетеля, а дальше: в качестве подозреваемой и обвиняемой.

И наконец отказ Дамира от показаний.

И объявление Даши в федеральный розыск.

А потом лежали показания людей, которых Дамир никогда раньше не знал. Кажется, именно их упоминали следователи, когда пытали его в последний раз.

Трое ребят были москвичи и двое — из Екатеринбурга.

— С москвичами будут вместе судить, — пояснил Петр Михайлович. — Уральцев только на допрос привезут.

— Подельники мои, да?

— Формально, да.

— Значит, познакомлюсь.

— Ну, давай сначала с показаниями познакомишься. С кого начнем?

Глава 21

— По порядку, — сказал Дамир.

— Допрос Яна Грановского. Парень из Москвы. С ним познакомишься.

Ян Грановский, москвич, специалист по пиару, тоже обвиняется в оправдании терроризма. Причем даже не в интернете, а в дружеских беседах: в кафе и на работе. Все отрицает. Да, в кафе и рестораны с друзьями ходил, конечно. Да, могли и о политике поговорить. Но терроризм! Да что вы!

— Олег Николаевич мне говорил, что ты ему хвастался, что теперь умеешь отличать правду от лжи. Здесь отличишь?

— Мне надо видеть человека, слышать его голос, не что он говорит, а как. По письменным показаниям сложно. А вы как думаете?

— Во-первых, на «ты», во-вторых, я знаю. Я сначала его защищал, пока не стало ясно, что ваши дела объединяют. Тогда мне пришлось выйти из его защиты, иначе могут придраться, заявить, что у вас конфликт интересов. Так что у него сейчас другой адвокат, мы с ним на связи.

— А почему вы выбрали защищать меня, а не его?

Левиев усмехнулся, прошептал одними губами:

— Приказ Альбицкого.

И подмигнул.

— Тогда, может быть, и врет, — сказал Дамир. — По крайней мере, частично.

— Ну, давай дальше читать.

Дальше лежало постановление о привлечении в качестве обвиняемого и о проведении психологической экспертизы. Согласия не было.

— Он не подписывал согласия?

— Нет. Я ему не советовал.

— Тогда точно врет.

— Ну, читаем.

Экспертизу, то есть картографирование мозга и психологическое заключение делали не в Лесном городке, а прямо в Лефортово, подписано было психологической службой СБ.

— Так всегда, если нет согласия?

— Да, если политическое дело.

ПЗ было положительное. Грановский Ян Александрович. 27 лет. Сотрудник пиар-агенства «Волшебное слово». Член Лиги Свободы и Справедливости. В организации около года. Отдел пропагандистов. В задачи как члена Лиги входила агитация при личных контактах. Своих знакомых и деловых партнеров должен был убеждать в том, что Лига дает единственную надежду на защиту и справедливость в России. Полностью верил в то, что говорил. Призывал жертвовать Лиге деньги, так как жертвовал сам (правда), писать жалобы на несправедливость через сайт Лиги и даже вступать в нее, если кто-то решится. Степень эффективности его деятельности оценить не может.

В интернете практически не писал на политические темы, поскольку агитаторам Лиги, живущим в России, это строго запрещено. В интернете активны пропагандисты Лиги, живущие за границей. Однако несколько резко оппозиционных комментариев у него было, что считает причиной своего провала. Корит себя за неосторожность.

Считает, что ему подослали провокатора. Подозревает Родиона Зеленова. Никого из своих друзей и партнеров в предательстве не подозревает.

Никого из других членов Лиги, кроме Андрея Альбицкого, не знает. Общался только с Альбицким и только по переписке. Присягу Лиге приносил.

Считает, что члены Лиги в принципе никогда не знают друг друга. Ни к каким акциям Лиги отношения не имеет, поскольку членов отряда пропагандистов вообще строго запрещено к ним привлекать. В Лиге есть четкое разделение функций. Акциями занимается отряд исполнителей. Возможен ли переход из отряда в отряд, не знает. Такие случаи ему не известны. Считает, что невозможен.

Пытался всеми силами избежать картографирования, чтобы не открылось его членство в организации. После картографирования не исключает для себя возможности подписать согласие на коррекцию.

Психокоррекция необходима: 75 %.

— Как думаешь, правда? — спросил адвокат.

— Боюсь, что да, — вздохнул Дамир. — Все очень логично.

— Правильно думаешь. На редкость качественное ПЗ от СБ, прям Лесного городка не надо! Если бы еще они не считали, что за треп за чашечкой кофе можно упечь человека на двадцать лет, было бы совсем хорошо.

— На двадцать лет?

— От десяти до двадцати.

— Разве не до семи оправдание терроризма?

— У него бы было от двух до пяти, либо штраф. Поскольку в частной беседе, а не в интернете. Но здесь другая статья. Участие в деятельности террористической организации. От десяти до двадцати. Поэтому мы с ним так и хотели избежать снятия карты. Но это было практически невозможно. Если бы только не предъявили обвинение, оставили подозреваемым! Он сразу этого Родиона подсадного вычислил, так что мы напирали на то, что была полицейская провокация. Но нам сказали: «Ок. Пишите согласку, едете в Центр и снимаете карту. Если это был единственный случай, будет штраф». Мы отказались, и ему тут же предъявили обвинение.

— А потом он согласие написал?

— Да, но его не спешили переводить в Центр.

— А так можно?

— Они всегда так делают, если человек подписывает согласие после картографирования. Как бы раньше надо было думать. В общем-то, четких сроков нет. Говорят: «Пока нет, мы планируем следственные действия». Но следственных действий не было еще месяц. Я успел выйти из дела.

— Но в его показаниях про меня ничего нет, — заметил Дамир.

— Пока нет, это не последние показания. Ну, давай дальше читать.

Второй допрос Грановского. В работе Лиги участвовал. Был агитатором. Все есть в ПЗ. Да, подтверждаю. Готов подписать согласие на коррекцию. Еще хочу добавить, что ко мне обратился другой член Лиги Дамир Рашитов и предложил принять участие в подготовке убийства Анжелики Синепал. Я согласился. Я должен был приготовить яд, а Дамир обработал им программку, которую положил на кресло в театре. В содеянном раскаиваюсь.

— Это неправда, — сказал Дамир.

— Ну, здесь ты знаешь. А, если бы не знал? Что здесь не так?

— Нет конкретики, и полностью противоречит ПЗ. Они что этого не замечают?

— Не хотят замечать.

— Его пытали?

— Видимо, да. Дальше в деле есть отказ от этих показаний, как полученных под давлением. Но есть и отредактированное ПЗ с изготовлением яда для Синепал, но тоже без конкретики, что для ПЗ странно. Из какого цветочка стирали-то?

— ПЗ из Лесного городка?

— Нет. СБшники переписали.

— А можно как-то их заставить конкретизировать ПЗ?

— Можно попробовать. Я уже жалобу написал и ходатайство о конкретизации тоже. И по твоему ПЗ напишу. Как ты Земельченко тормоза-то портил? Откуда достал яд для судьи Беленького? И программку для Синепал. Не возражаешь?

— Нет, конечно.

В очередном допросе Ян сознавался, что участвовал в подготовке убийства прокурора Земельченко, тоже по просьбе Дамира. И в том, что готовил яд для судьи Беленького. Потом лежало еще одно ПЗ, отредактированное в очередной раз, с тремя убийствами. Потом еще один отказ от показаний.

— У них нет фантазии, — усмехнулся Дамир. — Все по одной схеме.

— У вас с Яном по одной схеме, потом будут вариации.

— Но это же просто шито белыми нитками!

— Конечно. Ни в одном нормальном суде это обвинение бы не выстояло. Достаточно назначить независимую экспертизу карты. Но у нас суды специфические.

Следующими изучали показания некоего Валерия Рекина.

— Этого парня я не знаю, — сказал адвокат.

В показаниях Валерий говорил, что знает Яна Грановского, работали вместе. Грановский несколько раз просил его сделать закладки в определенных местах. Координаты закладок передавал Грановскому и скидывал на номер… и следовал номер Дамира.

Содержимого закладок не знает. То, что надо спрятать, получал в запечатанном виде от Грановского. У Валерия были финансовые проблемы, и так он зарабатывал «на чашечку кофе».

В ПЗ Валерия говорилось, что он наркозависимый и подрабатывал закладчиком. Про содержимое закладок прекрасно знал. Но про какие-то другие закладки, кроме как с наркотиками, ПЗ умалчивало.

— Ну, это даже почти изящно, — заметил Левиев. — Ну, какая разница, что прятал: наркотики или яд. Тем более, что это почти одно и то же.

— Отказ от показаний есть? — спросил Дамир.

— Нет. Так что этого Валерия будем выводить на чистую воду.

— Сколько полагается закладчикам?

— От десяти до пятнадцати, если особо крупный размер. Видимо уговорили сказать про тебя и Грановского, в обмен на снижение тяжести. Например, крупный размер от трех до десяти. А, если не крупный, можно и штрафом обойтись.

Далее говорилось, что существует видео с камер, где видно, что Рекин делает закладки.

— Видео есть, посмотрим?

На видео действительно был парень, который что-то зарывал под деревом где-то за гаражами.

Но это было единственное видео.

— Понимаешь, Дамир, если кто-то что-то зарыл, значит кто-то другой это вырыл. Где второе видео?

— Ну, они же имеют в виду, что это я.

— Ну, да. Координаты этого места есть. Химки.

— Я там ни разу не был.

— Точно? Ну, хорошо.

Еще один псевдосообщник Дамира звался Геннадий Дудко и признавался в причастности к убийству прокурора Земельченко и полковника СБ Немирова. Именно он якобы испортил тормоза машины прокурора, поскольку работал в автосервисе, где прокурор в последний раз ремонтировал машину. А Дамир, понятно, был организатором. Причастность Дудко к убийству Немирова из первого допроса вообще не была ясна.

— Ну, как думаешь, правда? — спросил Петр Михайлович.

— В автосервисе он может быть и работал…

— Точно! Только Альбицкий его не знает. А тот автомеханик, которого он знает, вообще уже давно не в России.

— Дальше отказ есть?

— В том, что я уже видел, нет. Возможно, его держат на другом крючке.

— Наркотики?

— Не похоже. Он же здесь не может сказать, что не понимал, что делал. Он же не непонятные закладки зарывал, а тормоза портил.

— Воровство?

— Вряд ли. За воровство санкция меньше. Увидим! Что гадать!

Оставщиеся «сообщиники» Дамира были те самые Елена и Руслан, о которых у него спрашивали на допросе: ребята из Екатеринбурга.

Их обвиняли в убийстве губернатора Артюхова, которое организовал естественно Дамир.

Сами ребята придерживались на этот счет противоположных мнений. Руслан во всем сознавался, а Елена все отрицала. Но в деле была ее карта, которая доказывала, что она агитатор Лиги. Но карты с подтверждением соучастия в убийстве почему-то не было.

— Наше глубинное разгильдяйство, скорее всего, — заметил Левиев. — Точнее глубинная рассудительность. Действительно, зачем вообще что-либо доказывать, если суд все равно проштампует все, что угодно.

Это «суд проштампует все, что угодно» резко кольнуло Дамира.

Левиев заметил его бледность и поспешил успокоить:

— Поборемся еще, Дамир, поберемся!

Ознакомление с делом близилось к концу, и адвокатам надо было выработать концепцию защиты. Встретились в офисе Константинова на Якиманке. Присутствовал сам Илья Львович, Петр Михайлович Левиев, помощники Константинова и Штерн, которого тоже пригласили на встречу.

Расположились за длинным деревянным столом буквой «Т». Константинов на месте председателя.

Собиралась гроза. В комнате потемнело, так что несмотря на десять утра пришлось включить свет. Прогремел гром, дождь забарабанил по листьям за окном и потек сплошным потоком по ту сторону стекла.

— Итак, что мы имеем… — начал Константинов.

— Большую и разнообразную коллекцию ложных показаний, — хмыкнул Левиев.

— И два отказа: Дамира и Яна Грановского. А также полный отказ Лены Мальцевой.

— Ну, суд, как всегда не поверит в искренность отказов и будет зачитывать показания, данные под пытками, — сказал Петр Михайлович.

— Угу! — вздохнул Илья Львович. — Сто раз проходили! И эти показания переписаны из обвинительного заключения.

— Все равно противоречие на противоречии, — сказал Левиев.

— Если бы еще нас слушал суд!

— Не опровергнем, но на смех поднимем. Пресса будет.

— Если пустят.

— Если бы народ вышел… — вздохнул Штерн.

— Ради таких, как Дамир, у нас народ не выходит, — сказал Левиев. — У нас выходят только за лидеров. И то не всегда. Если бы выходил за всех, мы бы давно жили в другой стране. За таких, как Дамир, выходит только Лига.

— К сожалению, с оружием, — заметил Штерн.

Левиев развел руками.

— Я их не оправдываю, — сказал он. — В нашем суде это невозможно.

— Ладно, — вздохнул Константинов. — Я набросал список свидетелей защиты. Сейчас раздам.

И список упал присутствующим на Телеграм.

Олег бегло просмотрел. В списке было человек двадцать. Медынцева не было.

— Медынцев сказал он почти одновременно с Левиевым.

И они переглянулись.

— А он придет? — спросил Константинов. — Вызывать они его точно не будут, если только не будут уверены, что он подтвердит ПЗ.

— Есть вероятность, что не подтвердит, — заметил Петр Михайлович. — А прийти убедим, если сами не вызовут.

Константинов посмотрел на Левиева с любопытством. Тот таинственно улыбнулся.

— Могут вообще никого не допросить, — сказал Левиев.

— Могут, — вздохнул Константинов. — Но будем пытаться.

— Если свидетель в суде, и сидит за дверью, не имеют права не допросить, — сказал Штерн.

Левиев усмехнулся.

— Все-таки у Вас мало опыта работы с политическими, права не имеют, но именно так и делают.

— Мы смогли достать список всех исходящих и входящих звонков Дамира, — сказал Константинов. — Документ официальный, от оператора мобильной связи. Ловите!

На Телеграм упал список. Ни имени Яна Грановского, ни Валерия Рекина, ни Геннадия Дудко, ни Лены и Руслана из Екатеринбурга в его контактах естественно не было. И никаких таинственных псевдонимов — тоже. Было несколько телефонов без подписей.

— Проверим, — сказал Константинов.

— А кто этот Дудко, — спросил Левиев. — Мы о нем ничего не знаем.

— У него государственный адвокат, — сказал Константинов. — На контакт не идет.

— Государственный адвокат? Тогда понятно. Возможно парень вообще не понимает во что влип.

Адвокаты перешли к обсуждению совсем уж специальных моментов о том, когда какое ходатайство подавать и какая стадия процесса должна быть раньше, а какая позже, и Олег Николаевич отвлекся на пейзаж за окном.

Дождь кончился, небо очистилось, сквозь разрывы облаков выглянуло солнце и отразилось на свежей, еще салатовой листве тополей за окном. Напротив бизнес-центра, где снимал офис Константинов, располагался зеленый особняк позапрошлого века, красивый, отреставрированный, а вдалеке были видны башни Кремля.

Диктатор все же отстегивал некие крохи со своего барского стола, и город выглядел прилично: отмыт и подкрашен. Но неужели нельзя одновременно? Чтобы и особнячок подкрашен, и плитка отмыта, и невиновных не судили, не держали в тюрьмах и не казнили? Какая связь между жизнью и свободой обычного студента Дамира Рашитова и ухоженностью Москвы? Почему одним надо платить за другое?

Суд начался в начале июня. Альбицкий с Женей смотрели репортаж дома у Андрея в Телеграм-канале «Арестанты».

Видеосъемку, конечно, запретили.

Но не всем. Государственные пропагандистские каналы все благополучно снимали и переписывали в свои базы. Так что программисты Лиги только посмеялись. Видео выкачивалось и тут же сливалось оппозиционным СМИ.

В результате репортажи появлялись в них раньше, чем на госканалах, а, главное, без купюр.

Почему раньше? Ну, потому что пропагандистам надо было успеть все отредактировать и поставить с ног на голову. А это техника не умеет, человек нужен.

Точнее мразь.

Все серваки оппозиции все равно были не в России. А обходить блокировки все мы умеем. Тоже мне преобразование Лапласа!

Великий русский файрвол так и не смогли выстроить за четверть века. Не то, чтобы это было совсем невозможно, но распилить деньги для исполнителей оказалось гораздо приятнее, чем исполнить приказ нацлидера.

Теперь почти на каждой такой встрече присутствовал Кирилл Иванович — тот самый майор, которому Женя неделю назад, со второго раза все-таки сдал экзамен по курсу «Пытки».

Это было ужасно. На первой попытке Женя смог выдержать электрошокер, правда, дважды потеряв сознание. Но сломался на ожогах от сигарет.

Перед «экзаменом» надо было выучить некий шифр, и ни в коем случае его не выдать. Бумажка с шифром у майора была, так что блефовать было бесполезно. На память тоже никто не жаловался. Женя выдал требуемую последовательность букв и цифр после второго бычка, который майор потушил об его плечо. Ну, хоть не после первого!

— Незачет, — сказал Кирилл Иванович. — И это в благожелательной обстановке и в присутствии врача.

— В СБ врача не будет?

— Нет, конечно. Зачем им лишний свидетель.

Глава 22

Некоторым утешением служило то, что с первого раза этот экзамен не сдавал никто. На «супермаркете» срезалась даже Анка.

— «Супермаркет» — это полиэтиленовый пакет на голову и нашатырный спирт в пакет, — пояснял Кирилл Иванович. — Это у них такой юмор. А пытки электричеством знаешь, как называют?

Женя помотал головой.

— «Звонок президенту», — сказал Кирилл Иванович.

Перед переэкзаменовкой Женя решил, что умрет, но не сдастся.

И сдал.

— Это, конечно, все равно игрушечки по сравнению с реальностью, — сказал майор. — Но кое-что можешь, парень.

Результатом экзамена стало то, что в присутствии майора Женю ощутимо трясло. Альбицкий, конечно, заставил их пожать друг другу руки, но во время рукопожатия трясло особенно.

И вот теперь майор вообще не оставлял Альбицкого одного.

— Они пришлют убийц, я же их знаю, — пояснял он. — Думаю, они уже в пути. Ты, Андрей, — гений, но в работе телохранителя не понимаешь ни хрена. Так что я уж лучше посмотрю.

В присутствии Кирилла Ивановича Женя заставлял себя дышать глубже, это немного спасало, но почти не умеряло дрожи в коленях.

Суд в России — жуткая скукотища. Большую часть времени занимают адвокатские ходатайства, отводы прокурорам и судьям, которые никогда не удовлетворяют, и зачитывание показаний, данных на предварительном следствии. Какая-то интрига появляется только во время допросов свидетелей и, конечно, обвиняемых.

Дело Дамира со товарищи рассматривал военный суд в составе трех профессиональных судей. Потому что дела о терроризме у нас рассматривают военные суды. Убийства прокурора и судьи по нашим законам терроризмом не является, на это есть отдельная статья. Убийство полковника СБ — тоже, он не политический деятель. Тем более убийство ветерана боевых действий Бричкина. Как терроризм квалифицировали убийство губернатора Артюхова и убийство Анжелики Синепал.

В случае губернатора поспорить было трудно. Да, губернатор — конечно, государственный деятель.

Но можно. Ну, какой губернатор — политический деятель в условиях диктатуры? Обычный назначенец. Чиновник, причем рангом ниже министра. Но это выходило за рамки общепринятой концепции, согласно которой в стране была демократия, а губернатор являлся политическим деятелем. Так что в успех этой линии защиты Левиев верил слабо, а Константинов — тем более.

Зато была смутная надежда вообще снять с Дамира обвинение в екатеринбургском убийстве, ибо, кроме показаний, данных под пытками, доказательств не было вообще никаких.

Перевести обвинение в убийстве Синепал на 105-ю статью (простое убийство) тоже была некоторая надежда. Смутная, конечно, но попробовать стоило.

Так что весь первый день открытой части процесса был посвящен отводам суду и протестам адвокатов против военного суда вообще и террористической квалификации дела.

Отказали во всем уже к вечеру.

— Старенькая норма относительно военных судов, — заметил Альбицкий. — Точнее реанимированная. Слизана из Российской Империи. Наша обожаемая диктатура во главе с обожаемым нацлидером аккумулирует и из Российской Империи и с Запада только худшее, что там есть. Сдирали бы хоть все подряд, что ли!

— Я знаю, что до революции террористов судили военные суды, — сказал Женя.

— Угу! Знаешь, почему Засулич оправдали?

— Террористку?

— Вигилантку. Она покушалась на генерала Трепова не за то, что тот был Питерским градоначальником, а за то, что приказал высечь студента-народника, что было незаконно. А потому ее судил гражданский, а не военный суд. И оправдал, поскольку были присяжные. Но у Дамира присяжных не будет. Не рассматривают теперь такие дела суды присяжных.

— Знаю, — вздохнул Женя.

Со своими «сообщниками» Дамир познакомился в аквариуме для подсудимых на предварительном заседании суда.

Он бы единственным, с кого не сняли наручники.

Левиев, конечно, заявил ходатайство, и судьи даже ходили в совещательную комнату посовещаться на троих, но через пять минут вынесли вердикт: Дамир — террорист, особо опасен, может причинить вред своим сообщникам, которые с ним в одной стеклянной коробке, и потому наручники не снимать.

Ну, хоть застегнули впереди, а не сзади, хоть присесть можно. Дамир уже привык радоваться каждой мелочи.

Ян Грановский представился. И Дамир даже смог изобразить рукопожатие, несмотря на наручники.

— Спасибо, что отказался от показаний, — тихо сказал он Яну.

Ян оказался высоким нескладным парнем лет тридцати. Но все-таки обаятельным. Пиарщик — он и есть пиарщик.

Двое других товарищей по несчастью отвели глаза.

— Рук я вам не пожму, но хоть имена назовите, — сказал Дамир.

— Валера, — проговорил очевидно Валерий Рекин, глядя в пол. — Мне обещали двадцать лет, понимаешь?

— Чего же тут непонятного! — хмыкнул Дамир. — А теперь, сколько, десять?

Валера пристроился на дальнем краешке скамьи подсудимых и отвернулся.

Он производит впечатление парня с рабочей окраины: невысокого роста, коренастый, коротко стриженый и без особого интеллекта в глазах.

— А вы, значит, Геннадий Дудко? — спросил Дамир третьего соседа.

— Да, — кивнул тот. — Гена. Можно на «ты».

Гена казался интеллектуальнее Валеры. Ну, да, работник автосервиса — элита рабочего класса. Наверняка мечтал отрыть свой бизнес.

Он был выше Рекина и ниже Грановского и довольно поджар. Черты лица мелкие, лицо круглое, на нем маленькие глазки все стараются убежать от взгляда Дамира.

— А ты, что, Гена? — спросил Дамир. — Тебе тоже обещали двадцать лет?

— Нет. Мне адвокат посоветовал сознаться. Сказал, что все равно ничего не докажем, а так поменьше дадут.

— Государственный адвокат, да?

Он кивнул.

— Ну, тогда понятно, — вздохнул Дамир. — Поздравляю, теперь ты сообщник террориста. Двадцать лет, может, и не дадут, но пятнашка обеспечена.

Дамир даже почувствовал укор совести. Ну, что он так на них! Такие же жертвы, как и он сам. Особенно этот Гена, который, видимо, вообще ни в чем не замешен. Взяли первого попавшегося парня из автосервиса, в котором чинил машину прокурор Земельченко. Экономил прокурор. Они же даже не официалы!

— Ладно, ребята, — сказал он. — Каждый несет только ту ношу, которую может поднять.

Дамир отвернулся от товарищей по несчастью и взглянул на судей. Все трое мужики. Ну, военный же суд. Неизвестно хорошо это, плохо или никак. Говорят, и дамы есть, которые гордятся количеством приговоренных к расстрелу. Председатель судебной коллегии Кабанов Георгий Иванович. Ему очень подходит эта фамилия. Крупный, брутальный, с маленькими глазками на круглом лице. Очевидно, бывший военный, но от военной выправки ничего не осталось: слишком жиром заплыл.

Двое других почти не принимают участие в процессе, словно советские народные заседатели из учебника и мемуаров дедушек и бабушек. Но все трое судей в мантиях, и никаких присяжных. Ну, какие присяжные? Терроризм!

Зато прокурор дама. Зовут Бондарь Елена Сергеевна. Женщина лет сорока, пытающаяся выглядеть моложе. Поджарая, накрашенная, на высоких каблуках и в не очень-то длинной форменной юбке. При взгляде на нее живо вспоминается известная поговорка о девушке из Луизианы. Ну, здесь не Луизиана, конечно. Урюпинск или Мухосранск, но все равно не вывести.

Процесс начинается с допроса свидетелей. Интересно, чего они свидетели.

Сначала свидетели обвинения.

Речь идет о Грановском и его кафешной агитации. Сначала по видеосвязи с черным экраном выступает некий засекреченный свидетель с якобы измененным голосом. Этот свидетель все подтверждает.

И больше никто. Выступают коллеги Яна по работе: добрый, ответственный, о политике не говорили.

Зачитывают их показания на следствии, оказывается: говорили. Теперь пожимают плечами: «Не помню», «Не знаю». Впрочем, это формальность: в первом варианте ПЗ Грановского членство в Лиге и агитация в кафе есть. Только об убийстве ни слова.

— Ян когда-нибудь интересовался химией? — спрашивает Левиев его коллегу.

— Нет.

— А фармацевтикой?

— Нет.

— Ботаникой?

— Нет.

— Ядами?

Судья снимает вопрос, ибо наводящий.

И так с каждым. Только ответы варьируются от «Нет» до «Не знаю».

Допрос хозяина автосервиса, где работал Дудко, пожалуй, поинтереснее.

Хозяин коренаст, полноват, говорит и двигается, как бывший военный. Зовут Игорь Сергеевич.

— Геннадий Дудко ремонтировал машину Земельченко? — спрашивает Левиев.

— Но помню, но можно по чекам проверить. Они есть у следствия.

— Какого числа?

Свидетель пожимает плечами.

— Не помню.

— Прокурор был постоянным клиентом?

— Ну, как? Машина хорошая «Лексус», ломается редко. Только шины менял.

— Два раза в год?

— Не помню точно.

— А в том раз, что сломалось?

— Не помню. Следователь говорил: тормоза.

— Следователь?

— Да. О тормозах шла речь. Он говорил, что тормоза вышли из строя. А я не помню.

Прокурор зачитал показания на предварительном следствии, там четко про тормоза и число правильное: накануне убийства прокурора.

— Вы тогда помнили число? — спросил Петр Михайлович.

— Я не запоминаю такие вещи.

— А откуда же оно в вашем допросе?

Хозяин мастерской пожал плечами.

— То есть вы его не говорили?

— Я не помню такого. У нас всю документацию изъяли при обыске. Там были чеки.

— Вы пишете в чеках имена клиентов?

— Нет, но там есть названия работ. По ним можно посмотреть.

Да, чеки в деле есть, и там даже мелькает ремонт тормозной системы: за две недели до убийства прокурора и через два дня после. Оплата наличными.

— Игорь Сергеевич, а сколько можно ездить на неисправных тормозах? — поинтересовался Левиев.

— Тормоза лучше сразу чинить, — сказал свидетель.

— А, если специально испортили?

— Не знаю, я же не террорист.

Игоря Сергеевича отпустили с миром. Вслед за ним выступал какой-то знакомый Рекина, и говорил исключительно о наркотических закладках.

— Валерий Семенович, когда-нибудь интересовался политикой? — спросил Левиев, имея в виду Рекина.

— Не знаю, — пожал плечами свидетель.

К концу дня Дамир почти успокоился. Все свидетели, кроме засекреченного в самом начале говорили либо нейтрально, либо в пользу обвиняемых. Наверное, это и называется: дело разваливается в суде. И это свидетели обвинения! Что же будут говорить свидетели защиты? Дифирамбы петь?

Впечатление портил тот факт, что после всего этого бессмысленного действа придется ехать в ПЦ в душном автозаке на узенькой лавочке и то, что туда он приедет после полуночи и не факт, что удастся поужинать. Сухой паек и бутылку воды дали, но все равно голова начала предательски болеть.

На этот раз за судебным заседанием следили в Телеграм-канале «После дождя». Для сравнения с «Арестантами». Было более интеллектуально, но менее подробно.

— Я иногда не понимаю нашего фюрера, — сказал Альбицкий. — И в этом, наверное, моя слабость. Ну, зачем он делает столько лишних движений? Ну, хочется им воровать, ну и воровали бы дальше. Ну, бухтели бы об этом два с половиной оппозиционных СМИ. И что? Народ насмотрится на их идиотскую пошлую роскошь и пойдет делать революцию? Да ничего он не понимает в своем народе! Не пойдет! Для народа — это правильно и естественно. Господа же! Господа и должны иметь яхты,дворцы, аквадискотеки и золотые ершики для унитаза. А то, что на народные деньги все это безумие — так что? В России всегда воровали, воруют и воровать будут. Не эти — так другие!

Но зачем он убивает?

— Я тебе объясню, зачем, — сказал Кирилл Иванович. — И да, тебе этого не понять, Андрей. Потому что ты не трус. А он трус. Он убивает, потому что он трус. Он видит в ночных кошмарах ту революцию, которую сам придумал. И она не дает ему спать спокойно. И она заставляет его отдавать приказы об убийствах. И чем больше он отдает таких приказов, тем реалистичнее его сны!

— И тем ближе революция, — закончил Андрей. — Он готовит ее сам, и ни черта этого не понимает!

За окном уже был вечер, теплый июньский вечер с тонким серпиком Луны. Одна створка была приоткрыта, и в нее вливался влажный вечерний воздух Злата Праги. Воздух свободы.

— Душно здесь, — поморщился Альбицкий. — Пойдемте что ли прогуляемся. Забуримся куда-нибудь. Здесь такие кафешки, а Женька еще не был почти нигде.

Кирилл Иванович строго посмотрел на босса.

— Андрей! Ну, о чем мы только что говорили?

— Да темно уже…

— Темно, да? Ты думаешь, это тебя спасет?

— А что я должен сидеть в норе и не высовываться? Ну, Кир, надоело. Либо Бог защитит меня, либо я не прав. Я фаталист, Кир. Где наша не пропадала?

— Ну, на Бога надейся…

— На тебя надеюсь, Кир. Ты же составишь нам компанию?

— Ну, на кого же я вас брошу?

В ресторане «Белая лошадь» есть подвальная часть, и майор агитировал за нее, но спускаться туда категорически не хотелось, так что расположились на террасе, заказали жаркое в хлебных тарелках и «Шабли премьер Крю». На Староместской площади горели фонари, Пражские куранты на ратуше пробили десять. Кирилл Иванович только вздыхал: ну, куда поперлись! Исторический центр, бойкое место, полно народу.

— Мы здесь были с Зоей пять лет назад, — сказал Альбицкий. — Зоя — это моя жена.

Майор посмотрел на него печально и вздохнул.

— Ее расстреляли в таком же открытом кафе, но в Москве, на Арбате, — продолжил Альбицкий. — Она ждала меня. А я опоздал, дурак!

— А, что бы было, если бы ты не опоздал? — спросил Кирилл Иванович. — Ты же и стрелять-то тогда не умел толком, кажется. И ты мне рассказывал, что это не ты опоздал, а она пришла раньше.

— Ну, да, она пришла раньше. Но я бы тоже мог раньше прийти. Но не пришел. Она тогда сказала мне, что ждет ребенка, и мы решили это отметить. Без вина, так посидеть. А стрелять не умел, да. Делал бизнес, деньги зарабатывал. И у меня был партнер Илья, мы вместе учились на физтехе. Илья был хакер, а я так — организатор процесса.

— Почему ее убили? — спросил Женя.

— Она была журналистка. Занималась расследованиями. Причем не крутыми вовсе, не про кремлевские ершики и коробки с наличностью — довольно мелкими взяточниками, рангом младше министра. Но и этого хватило. Мы с Ильей нашли убийц.

Они наставили везде камер, создали базу голосов, фотографий и видеозаписей. Они думают, что так защитят себя. Но они и сами попадают в те же ловушки: видеокамере все равно, что снимать, технике все равно, чей голос записывать, сотовым операторам все равно, чьи переговоры хранить. И все это лежит в огромной государственной базе данных, которую невозможно изолировать от сети, потому что она слишком велика.

Илья смог туда влезть, и информация потекла к нам гигабайтами. И мы вскрыли такую клоаку, что расследование Зои показалось детским лепетом, она только хвост этой анаконды увидела, такой тонкий кончик. И даже ухватить не смогла.

И тогда они убили Илью.

— И попытались свалить на тебя?

— Угу! Прислали смс от его имени, когда его труп еще не остыл. Чтобы я примчался, постоял над его телом с пушкой в руке, поискал флешки в ящиках и оставил отпечатки пальцев. Я купился, но успел сбежать, а они клацнули зубами по воздуху, — хмыкнул Альбицкий. — Они, конечно, «расследуют» дальше и, вроде как, даже готовят заочный процесс. Им же нужно для пиара: Альбицкий убийца своего друга. Но мне недосуг их бред читать.

— А, если бы не гибель Зои, ты бы создал Лигу? — спросил Женя.

— Наверное, нет. Развивал бы бизнес, растил ребенка. Жертвовал деньги оппозиционным СМИ. У меня под конец эти суммы до церковной десятины доходили. Ну, что ж! Это и есть моя вера. Знаешь, Жень, пока тебя лично не касается, всегда есть надежда в своей норе отсидеться и убедить себя, что ты что-то делаешь, хоть больным детям помогаешь, которым тоже не достается ни фига. Не я один такой. Сколько я на это насмотрелся. Диктатура? Ну, и что! Жить-то можно. Главное: не высовываться. Но они отняли у меня все: жену, ребенка, друга, бизнес и, в конечном итоге, родину. Только жизнь и свободу пока не вышло!

Астрономические часы на ратуше бьют одиннадцать.

— Все-таки в Праге есть что-то инфернальное, — говорит Андрей. — Какая-то темная энергия. Недаром Кафка жил здесь. Но мне нравится. Я бы хотел здесь умереть. Победить, вернуться в Москву, жить на Родине, но умереть здесь.

Кирилл Иванович хмыкнул.

— Мы еще повоюем.

Народу меньше, но небо еще хранит густую вечернюю лазурь.

Свежо, пахнет зацветающими липами и мелкими розами в контейнерах у ресторана. Покой и воля.

Только майор напрягся и смотрит на площадь.

Машет рукой и хрипло орет:

— Ложись!

Андрей тянет Женю вниз, и они падают на пол.

Гремит выстрел. Звенит посуда на соседнем столе. Летят осколки стекла. С края скатерти капает вино из разбитой бутылки.

Люди вскакивают с мест.

— Андрей, ты жив? — кричит Женя.

Глава 23

— Жив, не ори, — говорит Андрей и переворачивает стол.

Посуда со звоном летит вниз.

Несколько пуль почти одновременно пробивают столешницу над его головой.

Посетители ресторана вскакивают с мест. Визжат женщины. Кто-то стонет.

Альбицкий выхватывает пистолет. Женя тянется к своему.

Майор целится, лежа на земле, из-под контейнеров с розами.

Гремит выстрел.

Кто-то кричит.

— Ты его подстрелил? — спрашивает Андрей.

— Задел, вроде. Он за памятником.

— Далеко.

— Это смотря из чего стрелять. Похоже у него штурмовая винтовка.

Звучит сирена полиции.

— Ну, прощай, Злата Прага! — говорит Альбицкий.

— Здесь с этим либерально, — бросает Кирилл Иванович. — Хоть два ствола носи.

— Я не о том, Кир. Черт с ней, с полицией! Выследили гады!

— Он уходит.

— Ну, еще бы!

На площадь выезжают белые с желто-голубыми полосами «Шкоды» полицейских. Штук пять, сразу с нескольких сторон.

И плевать им на пешеходную зону.

Воют сирены.

— Оперативно, — хмыкает Альбицкий и поднимается на ноги. — Я думал они тут мышей не ловят, особенно после девяти вечера.

И убирает пистолет.

— Ну, стреляли же, — говорит Кирилл Иванович. — Не телефон стибрили. Обрати внимание на ближайшую «Шкодочку», точнее на эмблему на двери.

— Белый орел на парашюте и скрещенные мечи над ним?

— Да. Группа немедленного реагирования. Местные борцы с терроризмом.

— Кир, ты здесь живешь дольше меня. Насколько чехи безумны?

— Не более, чем русские.

— Понятно. Пойдемте-ка к выходу, что-то у меня нет желания общаться с братским чешским спецназом.

— Жень, пошли к ратуше, — зовет Кир.

У ратуши ждут три машины полиции, полностью перекрыв узкий переулок, и выстраивается оцепление. Полицейские в черной одежде с крупными желтыми номерами на груди, вооружены навороченными автоматами с оптикой и тепловизорами.

— Мать! — тихо говорит Кир.

Альбицкий идет прямо на них, стараясь не смотреть в глаза. Ты их не видишь, и они тебя не видят — частенько прокатывает.

Но за ним слишком крупный майор и Женя, не знающий этих премудростей.

Ближайший полицейский что-то говорит по-чешски. «Престань», что ли. И поднимает руку.

— Просит остановится, — переводит Кир.

— Ок, — кивает Альбицкий.

Чех спрашивает что-то еще, где явно звучит «Россия».

— Да, из России, — отвечает Андрей.

И добавляет по-английски:

— К нам есть претензии?

Полицейский морщит лоб, пытаясь понять, но сдается и загружает на телефоне автопереводчик.

Альбицкий повторяет.

Чех что-то говорит.

— Нет, — переводит Кир. — Но просят подождать инспектора. У него могут быть вопросы.

— Ну, что ж, значит ждем инспектора, — вздыхает Андрей.

Инспектор — высокий поджарый чех, такой же надменный, как все они: от президента до официанта. Английским владеет.

Андрей с друзьями — не первые его собеседники.

— Свидетели утверждают, что отстреливались вы, — говорит он.

— Да, — кивает Альбицкий. — Это самооборона.

— К вам никаких претензий. Более того, наша благодарность. Если бы не вы, жертв было бы больше. Только лицензии на оружие покажите, пожалуйста.

Андрей загружает лицензию на телефон, Кир с Женей следуют его примеру. Здесь лицензию на короткоствол можно получить за один день по интернету, и легче сделать это, чем искать оружие на черном рынке. Госпошлина, конечно. Но это копейки по сравнению с ценой пистолета.

Только хваленые «чешские Кольты» оказались почти бесполезны. От ресторана до памятника Яну Гусу метров восемьдесят, если не сто. Слишком далеко для прицельной стрельбы.

Полицейский сканирует лицензии и остается доволен.

— Вы знаете, кто террорист? — спрашивает инспектор. — У вас есть предположения?

— Его взяли? — интересуется Кир.

— Нет пока. Надеюсь, вы нам поможете.

— Поищите в Российском посольстве, — советует Альбицкий.

Инспектор даже не удивляется.

— Это довольно далеко. На другой стороне Влтавы.

— Не думаю, что он был пешком.

Кир оглядывается на памятник, который огораживают желтыми сигнальными лентами.

— Я его ранил? — спрашивает он.

— Да, но не серьезно. Претензий к вам нет, но вы должны оставить нам ваши паспортные данные и контакты.

Друзья предъявили паспорта, пообещали явиться по первому требованию, и их, наконец, отпустили с миром.

— Как же приятно чувствовать себя законопослушным человеком! — заметил Альбицкий, когда они покинули площадь и углубились в лабиринт узких переулков. — Кир, как ты думаешь, зачем нацлидеру понадобился этот грохот? Как-то не его стиль.

— Заскучал, наверное, — хмыкнул майор. — Захотелось экшен. А то сердечный приступ во время утренней пробежки, укол зонтиком да ДТП. Тоска! А может подчиненные демонстрируют, что не сидят сложа руки.

— Или нас выкуривают из Праги.

— Чем Чехия лучше всего остального?

— Свободное ношение оружия, вольница с наркотой, то есть подбрасывать нет смысла, и не выдает России.

— Да, кто нас выдаст!

— Сваливать придется, тем не менее.

Ночью Андрей залез в интернет и заказал на всех билеты до Вены на ближайший вылет.

— Оповести всех, что Чехия больше небезопасна, — кинул он Кириллу Ивановичу.

В Вене они обосновались неподалеку от Вестбанхофа. Место не самое дорогое, но все-таки относительно центральное. Правда много иммигрантов, борделей и мелкого криминала.

Зато Альбицкий снял двухкомнатные апартаменты. Это было не так, чтобы очень круто. Апартаменты состояли из гостиной-кухни в одном помещении и малюсенькой спальни с эркером. Квартира была на последнем этаже и имела мансардные окна, в которые норовили залезть ветви деревьев, если отрыть створки.

Обилие остекления не нравилось Кириллу Ивановичу: стрелять по ним хорошо. Зато нравилось Альбицкому: воздух и небо.

Для Жени и майора нашлись маленькие студии в том же районе.

В третий день процесса Женя, Кирилл Иванович и Андрей собрались у Андрея смотреть видео из суда.

— Мы заявляем ходатайство о приобщении к делу видеоролика с признанием Евгения Соболева в убийстве судьи Беленького и Анжелики Синепал, — сказал Константинов.

— Почему не на стадии предварительного следствия?

— На стадии предварительного следствия нам было отказано.

— Значит, ваш ролик не имеет отношения к делу.

— Как не имеет? — хмыкнул Левиев. — Там человек признается в убийствах, в которых обвинят нашего подзащитного.

— Какой-то парень в чем-то признается, — пожал плечами судья. — И что?

— Давайте хотя бы посмотрим, — предложил Константинов.

— Нечего там смотреть. Отказано!

— Ну, зачем смотреть? — прокомментировал Альбицкий. — Все уже видели.

— Мы просим тогда приобщить адвокатский опрос Евгения Соболева, — не сдавался Константинов.

— Адвокатский опрос не является официальным документом.

— Как не является?

— Отказать, — прошипел судья.

Судебные заседания проходили каждый день по восемь-десять часов. По десять не совсем законно, но судьи работали на износ, часто продолжая заседания до девяти вечера. А начало в десять.

На заседание ехать несколько часов в душном переполненном автозаке на узенькой скамеечке, на которой невозможно усидеть.

Эта чудо-машина была изобретена примерно четверть века назад и даже выставлялась Россией на одной международной выставке как национальная гордость. Правда, никто не купил. У Запада были другие интересы.

С тех пор на нее навесили электродвигатель, ибо бензоколонки закрылись. И больше ничего изменить не почесались. Даже допотопный дизель зачем-то оставили.

Ну, спасибо, что не на дровах, как когда-то в Северной Корее.

В те давние времена, когда Россия еще была в Совете Европы, правозащитники и адвокаты периодически возмущались, а когда любимую Родину оттуда турнули, всем стало совсем по фигу.

Уставал Дамир страшно. Десять часов заседание, четыре часа на дорогу до него и четыре после. На сон теоретически шесть часов. Но получается не больше четырех-пяти.

Почему четыре часа езды до Лесного городка, куда даже с пробками ехать не больше часа? А потому, что ты, Дамир, не один. Надо собрать всех арестантов из Психологического центра, у которых в этот день суды, а в Москве еще подобрать кого-нибудь из СИЗО. А потом также на обратном пути.

Тоже национальная скрепа. И этой скрепе уже полвека, как минимум.

И все эти мучения для того, чтобы послушать, как бубнит прокурор, зачитывая показания, данные на следствии. И это восемьдесят процентов заседаний.

Был пятый день этого мучения. Дамир уже с трудом держался на ногах. Голова болела, не переставая. Наручники натерли раны на запястьях. Их не сняли, конечно! Особо опасен.

Пятый день, значит пятница. Может, выспаться удастся в субботу и воскресенье. И поесть что-нибудь, кроме печенья и воды. По выходным нет заседаний.

Началось с обычного бубнежа прокурорши Бондарь.

Дамир уж надеялся немного поспать, привалившись к стене, хотя на узкой жесткой скамье это казалось невозможным.

Но после обеда его разбудил гнусавый голос судьи Кабанова.

— Сегодня у нас намечены допросы экспертов, — объявил он. — Пригласите в зал Медынцева Алексея Матвеевича.

Дамир сделал над собой усилие, встал, подошел к стеклу «аквариума» и оперся на него рукой.

Вот он, один из тех, по чьей милости он здесь. Главный психолог Лесногородского Центра. Автор поддельного заключения. Немолодой серый человек, которого он видел один раз по телевизору, когда тот врал, что Дамир — убийца. Идет, опустив глаза. Подходит к кафедре свидетеля.

Дамиру казалось, что он сверлит психолога взглядом. Но Медынцев ничего не замечал, уставившись в кафедру.

Дамир сжал в руку в кулак. Благополучный студент элитного университета, который за всю жизнь кошки не обидел, никого пальцем не тронул, да и драться не умел. Чуть не впервые ему хотелось убить человека. До зубовного скрежета, до боли, до дрожи. Был бы пистолет — выстрелил бы, не раздумывая и не помня о последствиях.

— Что можете показать о психологическом заключении Дамира Рашитова, которое вы подписывали как психолог? — спросил судья.

— Оно подделано, — очень тихо проговорил Медынцев.

— Что? — проорал Кабанов. — Мы не расслышали.

И уставился на психолога маленькими злыми глазками заплывшего жиром борова.

— Оно подделано! — громче сказал Медынцев и, наконец, поднял взгляд.

— Вы только что сознались в преступлении, — сказал судья. — Это фальсификация доказательств.

— Нас заставили, — сказал психолог. — Следователи угрожали нам уголовным делом о коррупции, что мы написали отрицательное ПЗ за взятку. Дамир Рашитов из богатой семьи. И мы написали в заключении, что он виновен. Это неправда!

Дамир отступил на шаг, чуть не упал, отступая к скамье подсудимых. Ян поддержал его и помог сесть.

Человек, которого он только что хотел убить, сейчас на его глазах совершал подвиг. Самый настоящий без дураков!

Что изменилось? Почему?

Правду говорить только начать, потом она льется сама, без усилий и принуждения.

— Комментарий про «смелых ребят» он оставил, но это все. Никакого отношения к Лиге он не имеет, — продолжил Медынцев. — Мы написали в ПЗ, что Дамир виновен в убийстве Анжелики Синепал. Это неправда. Этого не было в памяти. Он не знал даже орудия убийства. А мы просто спасали себя. Посмотрите, поднимите документы. В первом ПЗ только одно убийство. Оно наверняка есть в деле.

— Остановитесь! — закричал судья. — Вас предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний!

— Это не ложные показания! Ложные показания в деле, а не здесь! Потом парня пытали, под пытками заставили признаться еще в пяти убийствах, а нас вынудили подписать новое ПЗ. Любой психолог вам скажет, что это невозможно. Убийства на нейронной карте видны сразу. А еще видны пытки. Так что мы лечили Дамира от посттравматического стрессового расстройства. Такая была психокоррекция. Знаете, что такое ПТСР?

Кабанов с размаху ударил молотком.

— Я объявляю перерыв!

Вскочили адвокаты.

— Это нарушение наших прав! — сказал Левиев. — Допрос эксперта не закончен. Защита имеет право задать вопросы.

— Допрос закончен! — закричал судья.

Вскочил с места и удалился в совещательную комнату в сопровождении двух молчаливых кивал в мантиях.

Медынцева вывели из зала приставы. Двое чуть не под руки и один за спиной с автоматом.

Вот и выход из здания суда. Здесь стоит мраморная статуя Фемиды и висят хрустальные люстры. Правда, всей этой роскоши больше четверти века, так что мрамор слегка пожелтел, а на люстрах не хватает подвесок.

Ему помогли спуститься по полустертой лестнице из пяти ступенек, подтолкнули к двери и даже открыли ее.

Он вышел под июньские тополя в гроздьях белого пуха.

Час перед закатом. Жарко. И пух кружится в лучах багрового солнца.

С какой крыши они собирались стрелять? Вон с той, по другую сторону улицы? Далеко, вроде. Или с этой, справа? Какая-то темно-красная развалюха. Старые гаражи что ли? И проулок во двор.

Он посмотрел сначала на одну крышу, потом на другую.

Пусто.

«Ну что, довольны?» — мысленно спросил он.

Его карьера закончена. Интересно, кто сменит его на посту главы Центра? Уж точно не Олег. СБ ни за что не потерпит Олега.

Да, какая разница! Лишь бы уголовку не пришили. С них станется!

Медынцев думал, что его будет душить ненависть к Лиге, разрушившей его жизнь.

Да, ненависть жжет, но адресат ее не ясен.

Тот миг освобождения, когда он стоял перед судом и говорил все, как есть, дорогого стоил. Этого не забыть.

В этот день заседание так и не возобновилось. Так что Дамир вернулся ПЦ почти на час раньше. Даже ужин ждал в камере и еще не совсем остыл. А в выходные он выспался. Какое же счастье спать по восемь часов!

Утро понедельника началось с ходатайств адвокатов.

— У нас есть заключение независимого эксперта, — сказал Левиев. — Мы бы хотели приобщить его к делу.

— Что за эксперт? — спросил судья Кабанов.

— Профессор Крис Уоррен. Преподаватель факультета психологии Оксфордского Университета, штатный психолог Лондонского Психологического Центра, член Ассоциации Психологов Великобритании, Европейской ассоциации психологов, почетный член Американской психологической ассоциации, автор более ста научных работ…

— Погодите, — сказал судья. — У него есть опыт экспертизы в российских судах?

— Нет, — признал Константинов.

— В таком случае он некомпетентен! — отрезал Кабанов.

— Но он ученый с мировым именем!

— И что? У него нет опыта эксперта! Все! Дальше!

— Не дальше, ваша честь! — сказал Левиев, вставая. — Тогда мы бы хотели допросить Криса Уоррена, как свидетеля.

— Не та стадия процесса, — сказал судья. — Свидетели защиты на стадии допросов свидетелей защиты.

— Господин Уоррен здесь, — сказал Константинов. — Вы не имеете права его не допросить.

— В зале? — спросил Кабанов.

— К сожалению, он не смог приехать в Россию.

— Не уговорили? — хмыкнул судья.

— Без объяснения причин отказали в визе. Он на связи. Можно прямо сейчас начать видеоконференцию.

— Значит, свидетель не присутствует в зале, — прогнусавил судья.

— Мы заявляем ходатайство о его допросе, — сказал Левиев.

— А мы отказываем! — объявил Кабанов.

— Мы заявляем ходатайство о приобщении экспертного заключения, — не терял надежды Константинов.

— Отказать! — сказал судья и стукнул молотком.

— Причина? — спросил Левиев.

— Некомпетентность эксперта.

Дамир горько усмехнулся. Последние несколько месяцев он словно катался на американских горках: то взлетал до самых радужных надежд, до падал в бездну отчаянья.

— У нас есть еще одно экспертное заключение, — сказал Константинов.

— Тоже иностранное? — поинтересовался судья.

— Не совсем, — сказал Илья Львович. — Это заключение Якова Борисовича Анисенко — психолога из Лесногородского Центра, который изначально работал с Дамиром и снимал нейронную карту.

— Он подписывал заключение?

— Нет, он отказался подписывать поддельное заключение. У нас оригинальный вариант, который потом был исправлен Медынцевым под давлением следователей.

— На нем есть печать Лесногородского Центра? — спросил Кабанов.

— Нет, — сказал Левиев. — Это независимое заключение. Только подпись Анисенко.

— В таком случае это филькина грамота. Ничего мы приобщать не будем.

И стукнул молотком.

— Тогда мы заявляем ходатайство о допросе Анисенко в качестве свидетеля.

— На стадии допросов свидетелей защиты! — отрезал судья.

— Это не все, — сказал Левиев. — У нас есть еще один документ.

— Что за документ?

Глава 24

— Мы бы хотели приобщить к делу нейронную карту Дамира Рашитова, — сказал Левиев.

— Вы смеетесь? — хмыкнул Кабанов. — Это бессмысленно для суда. Мы не приобщаем нейронные карты!

И больше не допросили ни одного эксперта, в том числе ни одного из тех, что писали заключения его товарищам по скамье подсудимых. Несмотря на все ходатайства их адвокатов.

Очередное заседание Женя смотрел дома, через планшет. С Андреем и Кириллом обсуждали процесс по видеоконференции, прямо из Лондона присоединился Крис.

— Мне было любопытно узнать о моей полной некомпетентности, — заметил англичанин. — Не слышал такого уже лет двадцать. Вспомнил студенческую юность.

— Скажи им спасибо, — усмехнулся Кирилл Иванович.

— Они идиоты, — сказал Андрей. — Весь мир будет смеяться.

— И что? — спросил майор. — Им бы только, чтобы шкура была цела и деньги не переводились.

Раздался звонок в дверь. Женя вздрогнул. После пражских событий он стал немного нервным. Суд над Дамиром тоже не добавлял душевного спокойствия. Скоро ему сниться будет это бесконечное «Отказать!».

Альбицкий заметил и заставил связаться с Крисом.

— Мистер Уоррен, Андрей просил, чтобы вы пересняли мне карту и написали заключение, — вежливо сказал Женя по-английски.

— Во-первых, ты говоришь, как во времена королевы Виктории, — сказал Крис. — Просто «Крис», и долой официоз. Во-вторых, по-русски, Женя, по-русски. Ты бы знал, каково слушать русский акцент! Ужасно некрасиво. И ни с чем не спутаешь. Не обижайся!

Женя уж хотел что-нибудь ввернуть про английский акцент Криса, но сдержался. По правде говоря, акцент был едва заметен.

— И в-третьих, Женя, у тебя же моды стоят?

— Да.

— Значит, ни в каких очных встречах нет необходимости. Запускаешь на своем телефоне программку «Нейросканнер», она тебе за час все снимает и автоматически отправляет мне.

Крис объяснил, где программка и как пользоваться.

— Пароль от твоих модов у тебя есть?

— Да.

— Тогда все вообще замечательно. Жду.

— Крис, а мне что делать в этот час?

— Что угодно. Процесс тебя совершенно не касается.

Так что переснятая карта уже пару дней была у Криса, но ПЗ пока не было.

Женя встал, взял чешский пистолет «Чезет», который был с ним во время перестрелки на Староместской площади, и теперь всегда лежал под рукой, на столе рядом с ноутом. Австрия оказалась почти столь же дружественной к любителям огнестрела, как Чехия, даже чешская лицензия подошла, только больше одного ствола в общественных местах желательно было не носить.

На мониторе видеокамеры у двери отобразился робот-курьер. После пражской перестрелки по магазинам старались не ходить: всю еду заказывали.

Женя открыл.

Доставщик представлял собой цилиндрический холодильник на колесиках, примерно по пояс Жене. Ну, да! Человекообразные роботы нужны только для секса, и, возможно, для ухода за детьми. Остальным довольно одной-двух функций.

— Ваш заказ! — сказал робот женским голосом.

Сказано было по-немецки, но эту фразу Женя уже выучил.

На передней стенке отъехали в стороны створки дверей, и из недр автоматического курьера выползла платформа с полиэтиленовыми пакетами с едой, оставила их на полу и уползла обратно.

— Хорошего дня! — сказал робот и ретировался.

В России такие до сих пор были экзотикой и игрушкой для богатых. Ничего сложного в них не было, но живые курьеры обходились дешевле. Они до сих пор и бегали с едой по российским городам и весям.

Здесь царил евросоциализм, и каждому иммигранту платили пособие, так что рабочих рук для такой собачьей работы было не найти. И вот красиво решили проблему.

В Праге прогресс был не очень заметен, поскольку жили в старом городе и не боялись выходить на улицу. А здесь встало в полный рост.

Женя вернулся к компьютеру. Кир с Андреем подключились к видеоконференции и появились в углу экрана.

Сегодня должны были выступать свидетели защиты. Адвокаты уже подали список.

Судья Кабанов внимательно изучал его на мониторе ноута. Или делал вид, что внимательно изучает.

— Мы заявляем тех же свидетелей, что и во время допросов экспертов, — сказал Левиев. — Крис Уоррен, Яков Анисенко, кроме того, отец Дамира, клинер, которая работала в квартире Дамира накануне обыска, и мы бы хотели задать вопросы Медынцеву как эксперту.

— Медынцева уже допросили, — сказал Кабанов.

— Его не допросила защита, — попытался возразить Левиев.

— Я уже вынес решение. Отказано!

— Крис Уоррен…

— Ваш англичанин? Он не имеет никакого отношения к делу. Отказать!

— Яков Анисенко…

— Тем более!

И судья стукнул молотком.

— Ладно, отца послушаем, — смилостивился он.

Ринат Рашитов был полным, но интеллигентным и живым. Дамир заулыбался, увидев его, пожал одну руку другой, мол, все будет хорошо.

Отец рассказал, какой у него умный мальчик, как хорошо учился и как поступил в Вышку на бюджет.

— А, откуда у него оружие? — спросил Константинов.

— Подбросили. У нас не было оружия. Видимо, затащили, когда никого не было дома.

— Почему вы так думаете? — поинтересовался прокурор. — Вы могли просто не знать.

— Так оперативники ничего не искали, сразу лезли на шкаф или под кровать, и именно там и оказывались стволы. И еще знаете, у нас уборщица каждую неделю убирает. И как раз накануне убиралась. И со всех шкафов пыль вытирает, и под кроватями. Что же она-то ничего не нашла?

Левиев заявил ходатайство о допросе уборщицы. Суд удалился совещаться с самим собой.

И отказал: суд считает допрос клинера нецелесообразным.

— Ну, вот, — сказал Альбицкий. — Чего же тут целесообразного? Опровергнет же все.

— Но это же шито белыми нитками, — взмутился Женя.

— А какими ты хочешь? — спросил майор. — Белые нитки они самые дешевые. Знаешь, как автомобиль без окраса.

— В нашем списке еще пятьдесят человек, — напомнил Константинов.

Судья пролистал список до конца, поморщился и сказал:

— Эти люди вообще ни при чем! Отказано!

— Один свидетель из пятидесяти? — спросил Женя. — Как так можно?

— Ох, Женька, этой фишке уже лет сорок! — сказал Альбицкий. — Тоже мне экзотика! Свидетелей обвинения допросить, свидетелям защиты отказать. Все элементарно.

— Не похоже на университетскую теорию, да? — хмыкнул майор.

— Зачем суд тогда! — воскликнул Женя. — Были же сталинские тройки!

— А чем тебе не тройка? — спросил Кирилл Иванович.

— Сталинские тройки были весьма рациональным решением, — заметил Альбицкий. — Хотя бы менее лицемерным. И этим куклам зарплаты меньше платить. Весь суд за пять минут — и приговор к расстрелу, а эти вторую неделю делают вид, что что-то решают.

— Я не совсем понимаю, зачем здесь вообще суд, — заметил Крис. — В монархических странах обычно есть институт королевских указов.

— И то верно, — хмыкнул Альбицкий. — Организовал бы нацлидер канцелярию при своей администрации и пусть выносят приговоры на основе документов, без всякого разбирательства. Очень экономично.

— А можно и без документов, — заметил Кирилл Иванович.

— Ты всегда был радикальнее меня, — сказал Андрей. — Действительно, зачем документы? Следствие решило, что виновен, значит, виновен.

— А, зачем следствие? — спросил майор. — Оно что у нас лучше этого суда?

— Мыслю стереотипами, — вздохнул Андрей. — Конечно, какой смысл в следствии? Достаточно обвинения. А уж адвокаты — это вообще анахронизм.

— Тогда зачем все это? — спросил Женя.

— Ну, как зачем? — усмехнулся майор. — Для видимости, конечно.

— Сохранить лицо? — поинтересовался Крис. — Вы, что, китайцы?

— Не совсем, вроде, — сказал Кирилл Иванович. — Но что-то явно есть.

— Основная причина даже не в том, чтобы сохранить лицо, — сказал Андрей. — А в том, чтобы спихнуть ответственность. Это не я, это у нас суд такой. Суд решал, а мы не смеем вмешиваться. У нас суды независимы. Да? А вы не знали?

Из всех свидетелей защиты суд согласился допросить еще одного из списка защиты Яна.

Его адвокат Ставицкий нашел парня, который работал в том же автосервисе, что и Дудко. Яна тоже обвиняли в убийстве прокурора, а государственный адвокат Гены не делал вообще ничего.

Свидетель сказал, что приятель Гена накануне убийства прокурора взял отгул, и прокурорским «Лексусом» не занимался. Но помнит, что машина была в сервисе месяца за два до ДТП.

— Его оправдают? — спросил Женя.

— Дудко? — вздохнул Альбицкий. — В наших судах не оправдывают. Если судьи поймут, что человек уж совсем ни при чем, могут дать ниже низшего.

— А условно?

— Ну, что ты, Женя, — усмехнулся майор. — Какое условно? Терроризм же.

— Но убийство прокурора — не террористическая статья, — возразил Женя. — Я точно помню.

— Статья не террористическая, а все вместе терроризм, — сказал Альбицкий. — Они же имеют в виду, что у них на скамье подсудимых члены Лиги.

— Но это не доказано никак! У Дудко вообще алиби.

— Понимаешь, Женя, я не юрист, а ты — юрист, но я столько на эти процессы насмотрелся! — сказал Альбицкий. — Не будут они ничего доказывать. Нельзя доказать то, чего не было. Зато можно написать «в неустановленном месте, в неустановленное время, с неустановленными сообщниками» обвиняемый совершил то-то и то-то. От неконкретного обвинения защищаться невозможно. Ну, как мы опровергнем неустановленное место, например? Да, допустим, накануне Геннадия Дудко не было в сервисе. А, кто сказал, что тормоза испортили в сервисе? Может он ночью на парковку прокрался и все испортил? Неконкретное время из той же оперы. Ну, не было его в сервисе накануне. Ну, и что. Может, заранее все испортил.

— Но это же невозможно в нормальном суде нормальной страны! — воскликнул Женя.

— Так мы, вроде, о России говорим, — хмыкнул Кирилл Иванович.

— Нас в университете учили совсем другому! Да, я видел политические процессы. Знаю, что фабрикуют дела. Я не просто так в Лиге. Знал, что все плохо. Но не настолько же!

— Настолько, Женя, настолько, — вздохнул Альбицкий. — Более того, это еще ничего. Они хоть процедуру пытаются соблюдать, потому что процесс громкий. Бывает и похуже. Так что единственный суд, который сейчас есть в России — это Суд Присяжных Лиги. И нет в России больше никакого суда. А это не суд, а балаган.

Стадия процесса под названием «допросы свидетелей защиты» закончилась за полдня.

Обвиняемых обычно допрашивают последними. Можно, конечно, выступить раньше, но ни Дамир, ни его так называемые сообщники на это не пошли.

Первым допрашивали Яна.

Он встал, подошел к микрофону в аквариуме.

— Ян Александрович, вы состояли в так называемой Лиге Свободы и Справедливости? — спросила прокурорша. — Напоминаю, что организация запрещена в России.

— Да, — сказал Ян.

— Какова была ваша роль?

— Я был пиарщиком, меня и взяли как пиарщика в отдел пропагандистов. Надо было искать сочувствующих, рассказывать о Лиге, зондировать почву на предмет вступления, если человек к этому морально готов. В общем, кухонные разговоры за чашечкой кофе. Для меня было некоторой неожиданностью, что за это может грозить до двадцати лет.

— Раскаиваетесь в содеянном?

— Ни в малейшей степени!

— На предварительном следствии вы показали, что раскаиваетесь.

— Да? Я и не говорю, что никогда не сомневался. Конечно, были сомнения. Насилие же! Я только языком болтаю, но Лига убивает. Вопрос о допустимости насилия в борьбе с тиранией долго был для меня открыт. Даже, когда я работал агитатором Лиги. И мне хотелось услышать мнение людей, чтобы, наконец, решить эту дилемму.

— И что говорили люди?

— Я не буду отвечать на этот вопрос. Статья пятьдесят первая.

— А дилемма как? Решена?

— Да, решена. СБ помогло. Знаете такие методики: одна называется «звонок президенту», а другая «супермаркет». Очень помогают решать дилеммы.

— Вы, о чем?

— Незнакома терминология? Да, неужто? Первая — пытка электричеством, вторая — полиэтиленовый пакет на голову с нашатырем. Удушье гарантированно, причем очень болезненное. Я не выдержал и электричества. Да, не воин. Хипстер изнеженный. Пакет был на другом так называемом допросе, когда на меня вешали еще два убийства.

— Прокуратура проверила ваши заявления о пытках, но они не нашли подтверждения. Так что сейчас вы зарабатываете себе дополнительную статью о даче ложных показаний.

— Меня нельзя по ней привлечь, госпожа прокурор, я не свидетель, да и на фоне двадцати лет это булавочный укол. Так я про дилемму не закончил и про то, как она решена. Вот после того, как меня пытали, и заставили признаться в убийствах, которые я не совершал, я постиг полную и окончательную правоту Андрея Альбицкого.

— Вы хотите обвинения еще в одном эпизоде оправдания терроризма?

— А что мне на фоне пожизненного? Или вы для меня смертную казнь приготовили? И кто тогда здесь террорист? Вы прекрасно понимаете, что мы, сидящие здесь, в этом аквариуме — все невиновны. Вы — убийцы, а не мы!

Раздался грохот молотка судьи.

— Перерыв! — закричал он. — Обвиняемому надо успокоиться.

— Я совершено спокоен, — заметил Ян. — Это вы не в себе, Ваше бесчестье!

— Еще одно такое высказывание, и вы будете удалены из зала суда! — заорал судья.

— Я? — переспросил Ян. — Из этого аквариума? Так я не против.

Перерыв был пятнадцать минут, и после него заседание продолжилось.

— Дамира пытали также, как меня. Пообщались. Неделю назад познакомились, здесь же. Прекрасный парень. Жаль, что раньше не знал.

— Вы не были знакомы?

— Разумеется, нет.

— Ваши показания противоречат тому, что вы говорили на предварительном следствии. «Еще хочу добавить, что ко мне обратился другой член Лиги Дамир Рашитов и предложил принять участие в подготовке убийства Анжелики Синепал», — зачитала прокурорша. — Чем вы объясняете это противоречие?

— Пытками. Я вообще этого не говорил. Это записали следователи, а меня заставили подписать. Я даже не помню, что там было. И я уже отказывался от этих показаний. И еще раз подтверждаю свой отказ.

— Ладно, — сказала прокурорша. — Тогда по порядку. Вы отрицаете, что были ранее знакомы с Дамиром Рашитовым?

— Да, отрицаю. Да и где нам было познакомиться? Он — студент Вышки, я — пиарщик. Живем в разных районах Москвы. Он учится на бульварах, я работаю на Шоссе Энтузиастов. Где мы могли пересечься? История знакомства есть в моих показаниях, кстати? Или следователи поленились придумать?

Прокурорша полистала том у себя на столе и, видимо, ничего не нашла.

— Значит, поленились, — резюмировал Ян.

— Вы могли познакомиться по линии Лиги, — заметила прокурорша.

— Даже следователи СБ не делали подобных предположений. Члены Лиги не знают друга, и спецслужбы об этом прекрасно осведомлены. Вот, когда им спустили сверху приказ про то, что я должен подтвердить обвинение Дамира, они начали нести этот бред.

— Вы готовили яд для Анжелики Синепал? — спросила прокурорша.

— Я не разбираюсь в ядах, госпожа прокурор. И в тормозах тоже, если вы вдруг меня спросите об убийстве прокурора… не помню фамилии.

— Вы даже фамилии не помните?

— Увы! В СМИ видел, следователи говорили, но фамилии не запомнил.

— Вы раскаиваетесь в совершенных убийствах?

— Причем тут я? Как я могу раскаиваться или не раскаиваться в том, чего не совершал?

— У защиты есть вопросы к подсудимому? — спросил судья.

Встал Ставицкий.

— А, о чем здесь спрашивать? — поинтересовался он. — Ян очевидно не имеет к убийствам ни малейшего отношения.

И судья объявил обеденный перерыв.

После перерыва допрашивали Валерия Рекина, того самого закладчика, который объявил себя курьером Лиги.

— Валерий Семенович, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурорша Бондарь после дежурных вопросов про имя и год рождения.

— Да, — кивнул он.

— В полном объеме?

— Да.

И слово перешло к стороне защиты.

— Когда вы познакомились с Яном Грановским? — спросил Левиев.

— Здесь, — сказал Валерий. — В аквариуме, неделю назад.

— Что вы говорите? — возмутилась прокурорша. — Вы же вместе работали. Это есть в показаниях.

— Да? — спросил Валерий. — Ну, может быть. Если в показаниях написано, значит так и есть.

— Как называлась фирма? — поинтересовался Левиев.

— Не помню, — сказал Валерий. — Я много где работал: где курьером, где грузчиком — всех и не упомнишь.

— Название «Волшебное слово» вам что-то говорит?

— По-моему, где-то слышал.

— Когда Ян Грановский впервые попросил вас сделать закладку? — спросил Константинов.

— Ян? Не помню. Мне обычно просто координаты приходили на телефон. Надо было достать товар, расфасовать, заложить в других местах и отправить координаты покупателям.

— Товар — это наркотики? — спросил Левиев.

Судья стукнул молотком.

— Вопрос снят как наводящий.

— Ладно, — кивнул Левиев. — Что был за товар?

— Вопрос снят, — отрезал судья.

— Вы никогда не были знакомы с теми, кто закладывал товар для расфасовки? — спросил Левиев.

— Вопрос снят, как наводящий, — сказал судья.

— Где Ян Грановский передавал вам товар? — спросил Ставицкий.

Валерий задумался.

— Не помню. А что там в показаниях написано?

— Давайте-ка без показаний! — призвал Константинов.

Встала прокурорша Бондарь.

— Прокуратура возражает. Свидетель подтвердил показания.

— Подтвердил, но не знает, что в них, — заметил Левиев.

— Ян привозил к вам товар домой? — спросил Константинов.

— Не помню, — сказал Валерий. — Посмотрите в показаниях.

— А там нет, — хмыкнул Левиев. — Там только «получал в запечатанном виде от Грановского». Ни «как получал», ни «где получал».

— Вы по почте посылки получали? — спросил Константинов.

— Не помню, — сказал Рекин.

— Вы знали, что в них? — спросил Левиев.

— Нет.

— Ну, наконец-то что-то конкретное.

— У защиты еще есть вопросы? — спросил судья.

— Да нет, — вздохнул Левиев. — Все ясно.

В тот же день, вечером был допрос Гены Дудко.

— Вы подтверждаете свои показания? — спросила прокурорша.

Глава 25

— Нет, — тихо сказал Гена.

— Нет? — переспросил судья.

— Следователь сказал мне, что все уже решено, что я попал, и мне не отвертеться. Что это дело государево, и им приказали посадить по нему людей. И что им все равно, кого сажать. А, если я дам показания на Дамира Рашитова, они скинут мне срок, дадут ниже низшего за сотрудничество со следствием. А я помогу изобличить террориста. Показали ролик про Дамира, который был по телевизору. И я согласился.

— Вы еще скажите, что вас пытали! — заметила прокурорша Бондарь.

— Нет, меня не пытали. Пытали Дамира и Яна, и я им верю. Их также назначили виновными, как меня, — он посмотрел на судью. — Неужели вы этого не видите? Или вам тоже все равно, кого сажать?

— То есть вы утверждаете, что не имеете отношения к убийству прокурора Земельченко? — спросила прокурорша.

— Нет. Никакого. Я даже не помню этого клиента. У нас их много было. И «Лексус» не один. Помню одному батарею менял. Но если батарея барахлит, машина разгоняется плохо, а не через ограду моста сигает. А тормоза на «Лексусе»? Не помню такого вообще. У них больше царапины парковочные. Так что про убийства я ничего сказать не могу, потому что ничего о них не знаю.

— Мы просим суд разрешить стороне обвинения зачитать показания, данные подсудимым Дудко на предварительном следствии, — сказала Бондарь.

— Защита возражает! — вскочил Левиев. — Какой смысл зачитывать показания, от которых подсудимый отказался?

— Зачитывайте, — сказал судья.

И началась очередная занудная процедура бубнения по бумажке.

Гена вернулся на скамью подсудимых и сел рядом с Дамиром.

— Спасибо, — тихо сказал Дамир.

И протянул ему руку, точнее две, ибо наручники.

— Я виноват перед тобой, — сказал Гена, отвечая на рукопожатие.

— Ты не знал, — вздохнул Дамир.

«Можешь сейчас войти в конференцию? — писал Крис. — Надо поговорить».

«Да, могу», — ответил Женя.

Психолог появился на экране, и вид имел не самый радостный.

— Все плохо? — спросил Соболев.

— Плохо, да. Я подготовил твоеПсихологическое заключение.

— И?

— Женя, ты знаешь, что депрессия — это смертельная болезнь?

— Я не собираюсь выходить в окно.

— Пока. Но становится все хуже.

— Нет у меня никакой депрессии!

— Ты ее можешь не замечать. Поскольку у тебя ажитированная депрессия: тревога, страх и жажда бурной деятельности. Потому что ты винишь себя и очень хочешь все исправить.

— Да, — сказал Женя, — не спорю. А что в этом неправильного?

— Ваши с Альбицким методы. Я же знаю, как вы рванетесь «исправлять».

— Крис, при всем уважении, твои методы не работают.

Англичанин вздохнул.

— Еще ничего не решено.

— Я вижу к чему все идет.

— Поэтому тебе не стоит досматривать процесс.

— Сорвусь?

— Да, сорвешься. А стоит тебе немедленно, прямо сегодня, купить билет на самолет до Лондона и лечь ко мне в клинику. Деньги на дорогу есть?

— Я не буду этого делать.

— Я ждал этого ответа. Но, знаешь, горько смотреть, как человек гибнет. Я Андрею твое ПЗ перешлю?

— Конечно. Он его и хотел.

— Но я ему скажу все тоже самое.

— Угу.

— Тебе я скинул. Почитай на досуге.

— Угу.

— Андрей будет успокаивать твою совесть, говорить, что ты тут ни при чем, что Дамира судишь не ты, что ты сделал все, что мог. У Андрея большой опыт по усыплению совести — регулярно проделывает такую штуку со своей.

— Я виноват?

— Здесь непрямая связь. Представь себе, что ты поджег лес. Треск горящих деревьев, жар, вой огня, сплошная пелена дыма…

— А там чей-то дом, и он сгорел от моего пожара? Так?

— Не совсем. Так было бы, если бы кто-то дотронулся до программки, которую ты подложил Анжелике Синепал. Вероятность была не нулевая, но, к счастью, обошлось. Здесь другое. Представь себе свой пожар еще раз. Представил?

— Ну, да, — хмыкнул Женя. — Вой пламени, треск, клубы дыма и все такое.

— Молодец. А теперь представь, что некий «добрый самаритянин» толкает случайного прохожего в твой огонь.

— Зачем?

— Ну, мало ли, приказали. Не в этом суть. Конечно, если бы не тот «добрый самаритянин» случайный прохожий, назовем его, скажем, «Дамир», был бы жив. Но пожар запалил ты.

— Извини, Крис, но твоя аналогия страдает. Я не лес запалил, а стену тюрьмы. Да, может погибнуть кто-то из заключенных. Но теперь что, не трогать их стены? Не бороться? Забыть о свободе?

— Женя, это не стена. Стена вообще не там. И не в этом свобода. И все даже хуже, чем я думал…

— Что я такого сказал?

— Только то, что случайные смерти тебя не волнуют.

— Волнуют, к сожалению. Но это эмоции.

— Эмоции — не такая плохая вещь. Понимаешь, вы с Альбицким не там видите выход. Он не в том, чтобы перестрелять всех виновных. А в том, чтобы не заниматься поджогами.

— Угу! Не трогать стены, беречь кандалы и смиренно служить господам, ибо холопы.

— Женя, ты меня не слышишь. Я этого не говорил. Выбор не между бунтом и покорностью, а между стратегиями бунта.

— Бунты редко идут по плану.

— Если у бунта нет стратегии, он обладает только двумя хорошо известными в России свойствами: бессмысленностью и беспощадностью. И никогда не побеждает. Без стратегии мятеж остается мятежом и никогда не превратится в славную революцию.

— Ладно, ок. Мы не правы. Я это десять раз слышал.

— И больше слышать не хочешь? Так?

— Да, так.

Крис вздохнул.

— Андрей тоже все прекрасно понимает, но не хочет себе в этом признаваться. Надо же что-то делать, да? Нельзя покоряться и сидеть, сложа руки. А проще всего взять пистолет и кого-нибудь грохнуть. Так ведь?

— Не всегда это просто.

— Проще, чем думать. Женя, каждый раз, когда ты разрушаешь другого, ты разрушаешь себя. Сейчас уже есть жертвы и разрушения, а будут руины. Недолго осталось. Знаешь, такой термин «распад личности»?

— Я не наркоман.

— Бывает наркомания похуже героиновой.

Крис вышел на связь из кабинета своего дома в Лондоне. Андрей как-то у него был. Такой типичный английский дом, двухэтажный, но очень маленький. Уютно, но тесно. Зато Лондон, недалеко от Хэмптон-Корта, где земля золотая.

Прямо перед камерой стояла чашка чая и соблазнительно дымилась.

— Я карту твоего Жени посмотрел, — задумчиво начал Крис. — Ситуация плохая.

— Понятно, что не роскошная, — хмыкнул Альбицкий.

— Твоему Жене нужна коррекция, — сказал Крис, отпивая чай.

— Угу! — усмехнулся Альбицкий. — Мне тоже. Как и всем нам.

— Женя не безнадежен.

— В отличие от меня, да?

— Сейчас не о тебе речь. К тебе мы еще вернемся. У тебя исполнитель может выйти из-под контроля. Обученный исполнитель, которого ты со товарищи натаскал убивать. И у которого все планки сорваны, все моральные запреты отброшены, который уже убивал. И не один раз. Больше никаких акций! И коррекция в обязательном порядке.

— Насколько велика вероятность, что он может повести себя, скажем так, неадекватно?

— Процентов восемьдесят.

— Что у него дрогнет рука, он как-то себя выдаст, у него сдадут нервы?

— Я даже слышать об этом не хочу… да, тоже самое.

— Женя этого не заслужил. Кроме нового завета, существует Ветхий, и там несколько радикальнее по отношению к преступникам. Понимаешь, иногда убийство не нарушение, а исполнение заповеди.

— Да, я понимаю, о чем ты. Но никто из тех, кого вы убили, не представлял непосредственной опасности для окружающих, их не надо было срочно останавливать. Так что насчет заповедей здесь спорно. Это, во-первых. Во-вторых, психокоррекция — не наказание, я устал говорить об этом.

— Угу, это просто так выглядит!

— Анджей, ничего, кроме моей клинки ему не грозит. Россия исключена из Интерпола, и по запросам вашей страны у нас уже лет тридцать никого не выдают. Кроме добровольного согласия тут вообще ничего быть не может.

— А потом тяжелые препараты.

— Да, не без этого. Ну, не надо было доводить до такой степени. Ненадолго тяжелые препараты. Ему много не надо.

— Женя просто переживает из-за Дамира.

— Слишком переживает. И ты его не удержишь. Пожалей парня. Отошли его ко мне, пока он еще готов тебя слушаться. Пока ты для него еще авторитет.

— И что ты с ним сделаешь?

— На ключ запру для начала.

— Как? Ему же ничего не грозит! Только что речь шла о добровольном согласии. Все преступления совершены за пределами Соединенного Королевства, он российский гражданин, и от его действий пострадали российские граждане на российской территории. И наша власть даже не хочет это признавать. Так что он вообще вне английской юрисдикции.

— Для психокоррекции — да, добровольное согласие. Начет ограничения свободы есть другое решение. Точнее будет. У нас в Парламенте лежит закон о потенциально опасных гражданах. Ничего страшного, конечно. Нельзя наказывать без вины. Нельзя против воли делать коррекцию без приговора. Но браслет наденут и будут контролировать, несмотря на всю экстерриториальность и неподсудность твоего друга. Для английских же граждан потенциально опасен.

— Для английских? Не думаю. У вас же суды нормальные, Крис. Пошлют тебя с такими предложениями.

— Зато у нас судьи не всегда выключают эмоции. Могут просто пожалеть.

— Принят кстати закон?

— Нет пока. Но будет. Нисколько в этом не сомневаюсь. До приговора Дамиру я Женю удержу. А там, с его замечательной картой, запру, не сомневайся.

— Удивительно, что ты мне этого не предлагаешь.

— Уже предлагал. И мое предложение остается в силе. Просто у тебя состояние стабильно тяжелое, а у Жени экстренное.

— Хорошо, я подумаю. Относительно Жени.

Крис вздохнул.

— Надеюсь, что ты меня услышал.

Руслан Ермилов оказался программистом из Екатеринбурга. Очень таким типичным: полноватым, с круглым лицом и даже в очках.

Для подсудимых из столицы Урала поставили отдельную клетку, где их должны были допрашивать, причем, именно клетку, а не «аквариум». Туда Руслана и завели, так и не сняв наручники.

— Подтверждаете ваши показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурор.

— Нет, — сказал Руслан.

И застенчиво улыбнулся.

— С чем связано то, что вы меняете показания? — спросила Елена Бондарь.

— С тем, что здесь меня слышит не только следователь, который их сочинил.

— Вы не отказывались от показаний.

— Теперь отказываюсь.

— Почему только теперь?

— Потому что до этого все мои отказы следователь рвал и выбрасывал в мусорное ведро.

— Но вы сознались в соучастии в убийстве губернатора! Показания подписаны вами?

— Подписаны мной. Правда, рука там не очень твердая.

— Вас что, напоили?

— Увы! Господа из СБ предпочитают методы подешевле. После дюжины ударов электрошокером уже совершенно пофиг, что подписывать.

— Следите за речью. Здесь суд!

— Суд выносит замечание подсудимому! — вмешался судья.

— Извиняюсь, — сказал Руслан. — Совершенно все равно, что подписывать.

— Вы не заявляли о пытках! — взвилась прокурорша.

— Теперь заявляю, — сказал Руслан.

— Почему только сейчас?

— Потому что ко мне не пускали нормального адвоката. А государственный сидел, как неживой и подписывал все, что скажет следователь. Знаете, после чего пустили?

Он поднял руки в наручниках, вывернул их ладонями к публике и сжал кулаки. Вдоль обеих рук, от запястий по предплечьям вились неровные длинные шрамы.

— Прекратите! — прикрикнула прокурорша.

— Почему? — невинно поинтересовался Руслан. — Что вам не нравится?

— Суд выносит вам замечание! — сказал судья и стукнул молотком. — Прекратите!

— Ну, что ж, — хмыкнул Руслан. — Не смею шокировать.

И опустил руки.

Дамир знал, откуда берутся такие шрамы и как их себе нанести. В тюрьме просветили. Это не очень опасно, если тебя не бросят умирать. Он знал, как сделать заточку и пронести ее в суд. В общем-то тоже не очень сложно, если карта не под мониторингом. А бывает и под мониторингом проносят, если психологу пофиг.

Штерну точно было не пофиг. Но и Дамиру пока не приходило в голову.

О попытке самоубийства Руслана он раньше не слышал. Значит, Штерн умолчал. Наверняка было громкое событие.

— Ян, а где Руслан вскрыл себе вены? — тихо спросил он. — В камере или на суде?

— На суде. Мне об этот писали.

— А я впервые узнал сейчас.

— Берегут тебя. А, может, цензура не пропускает.

Теперь этот выход казался Дамиру не таким плохим. На случай обвинительного приговора.

Допрос Руслана еще не был закончен.

— Так вы не признаете причастность к убийству губернатора Артюхова? — спросила прокурорша.

— Нет. К убийству этого гада не имею ни малейшего отношения. То, что он гад, вор и холуй, — да, писал, да, комментировал. Но к тому, что его траванули, — никакого.

— Следите за словами! — проорал судья. — То, что вы сейчас сказали подпадает под статью об оскорблении власти!

— Еще одну? Так меня за это и арестовали. Только оскорбление должно быть в нецензурной форме, Ваша честь. А холуй — слово литературное. То же, что лакей.

— «Холуй» — это вообще клевета.

— То есть он не был официально нанят лакеем этой власти? А говорили, что губернатор.

— В вам адрес суд вынесет частное определение, — заявил Кабанов.

— Выносите. Только если запретить называть гада гадом, вора вором, а холуя холуем — они ведь таковыми быть не перестанут. Или народ сам не видит, где гад, где вор и где холуй?

— Суд объявляет перерыв! — сказал Кабанов.

Дамир наблюдал за тем, как Руслана выводят из клетки, поймал его взгляд и показал большой палец вверх. Не ожидал он от уральского парня, который сначала во всем признался и все подписал, такого великолепного презренья.

Лена Мальцева из Екатеринбурга оказалась маленькой и живой: этакий лисенок с острым носиком и задорными глазками. Дамир всегда побаивался таких девчонок: отошьют и еще обсмеют.

Наручники с нее сняли.

— Елена Витальевна, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии? — спросила Бондарь.

— Да.

— Полностью?

— Да.

— Вы были агитатором Лиги?

— Была и остаюсь.

— Вы участвовали в подготовке убийства губернатора Артюхова?

— Это есть в моих показаниях?

— Нет.

— Тогда, что спрашивать? Нет, конечно! Агитаторы Лиги не участвуют в акциях, это железное правило. Так же можно всю организацию спалить! Вы что, считаете нас сумасшедшими?

— Близко к тому, — заметил судья.

— Ну, не настолько! Да вам уже, наверное, Ян докладывал про структуру Лиги.

— Вы знакомы с Яном Грановским?

— Пока нет, но читала показания, когда изучала дело. Сейчас познакомлюсь: Ян, ты классный!

Ян улыбнулся.

— Что вы вытворяете? — спросила прокурорша.

— Как что? Знакомлюсь с сообщником. А что не так?

— Вы раскаиваетесь?

— В чем? В трепе или в убийстве? Во втором — никак не могу, ибо не при чем. А в первом… Можно я сказку расскажу?

— Какую сказку?

— Про Ивана-царевича.

— А без этого никак?

— Никак. Будет непонятно. Так вот пошел Иван-царевич за смертью кощеевой, что на конце иглы. Нашел иглу, кончик сломал, а тут его в суде и спрашивают: «Иван-царевич, вы раскаиваетесь?»

— Так вы же непричастны к убийству!

— Я рада, что по поводу личности жертвы у нас не возникло разногласий.

— Прекратите балаган! — прикрикнула прокурорша. — Отвечайте серьезно.

— Я совершенно серьезно. И сказка не про меня. Сказка про Женю Соболева, который признался в двух из убийств, в которых сейчас обвиняют тех ребят в «аквариуме». И все, я уверена, что все до одного в этом зале смотрели ролик с его признанием. Вот, ваша честь, вы, например, смотрели? — и она задорно взглянула на судью.

Судья молчал.

— Молчите, — сказала она. — Да, даже мы смотрели, подсудимые, которых отрезают от информации, как могут. Только правды не скрыть. И балаган здесь устраиваю не я.

— Суд объявляет перерыв, — прогнусавил Кабанов.

Лена сложила пальцы сердечком и улыбнулась Дамиру.

— Дамик, ты супер! — сказала она.

Дамира допрашивали на следующий день.

— Вы подтверждаете ваши показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурорша.

— Я бы хотел сделать заявление, — сказал Дамир. — Ни к каким убийствам я не имею отношения. Все показания, где я в них сознаюсь, написаны следователями. Меня вынудили их подписать под пытками. Комментарий про «смелых ребят» я писал, и это единственное, в чем можно меня упрекнуть.

Жалею ли я о том, что написал этот комментарий? Да, жалею. Без него я бы не оказался здесь, меня бы не пытали, не обвинили в убийствах, не судили. Жил бы себе спокойно, наверное.

Был ли я прав, когда это писал?

С одной стороны, в тюрьме я научился ценить любую человеческую жизнь, даже не самых лучших людей.

С другой, я понял, на этом суде опасность лжи. Анжелику Синепал убили за ее ложь. Заслуженно ли это? Это же только слова! Но ложь убивает. Это слишком хорошо видно весь процесс. И, возможно, она убьет меня.

Подходила к концу вторая неделя суда. В четверг судья смилостивился и сделал перерыв. В пятницу снова читали показания, и наконец прокурорша Елена Сергеевна Бондарь заявила, что все: прочитано.

Следующая стадия процесса: прения сторон.

Началась с выступления прокурорши, где она должна была запросить сроки для подсудимых.

Глава 26

Прокурор Бондарь Елена Сергеевна встала, опустила глаза в стол и начала читать по бумажке.

— Сторона обвинения считает, что показания Дудко Геннадия Юрьевича на предварительном следствии логичны, непротиворечивы и полностью соответствуют действительности, а его отказ от показаний в суде объясняется попыткой уйти от ответственности, просит суд признать его виновным в участии в деятельности запрещенной в России террористической организации Лига Свободы и Справедливости и соучастии в убийстве прокурора Земельченко и полковника СБ Немирова, что полностью подтверждается материалами дела. Мы просим суд приговорить его к шестнадцати годам лишения свободы в колонии строгого режима.

Дамир посмотрел на Гену: бледное лицо, закушенная губа, руки, сжатые в кулаки. Дотронулся до его плеча скованными руками.

— Они умрут раньше, Ген. Ты выйдешь. Ты смелый отличный парень. Спасибо тебе.

— Сторона обвинения считает показания на предварительном следствии Грановского Яна Александровича логичными и непротиворечивыми. Его заявления о пытках проверялись следствием, но не нашли подтверждения. Его отказ от показаний в суде мы считаем обусловленным попыткой уйти от ответственности. Сторона обвинения просит суд признать Грановского виновным в членстве в запрещенной в России террористической организации Лига Свободы и Справедливости и соучастии в убийствах Синепал Анжелики Геннадиевны, прокурора Земельченко Александра Станиславовича и судьи Беленького Эдуарда Васильевича. Мы просим суд приговорить Грановского Яна к двадцати пяти годам лишения свободы в колонии строго режима.

— Я знаю, что они умрут раньше, — тихо сказал Ян и взглянул на Дамира.

Было страшно видеть улыбку на его бледном лице.

— Сторона обвинения считает показания Рекина Валерия логичными, правдивыми и непротиворечивыми. Учитывая его сотрудничество со следствием и роль пособника в убийстве Синепал Анжелики и Беленького Эдуарда, обвинение просит суд приговорить его к восьми годам лишения свободы в колонии общего режима.

— Восемь лет! — прошептал Валера. — Как восемь лет?

Интересно, что ему обещал следователь, думал Дамир, штраф за хранение наркотиков что ли?

Голос прокурорши стал совсем тихим, так что стало трудно разобрать слова. А уши и щеки начали краснеть.

— Обвинение считает показания Рашитова Дамира Ринатовича, данные на предварительном следствии, логичными, правдивыми и непротиворечивыми. Его заявление о пытках было проверено следствием и не нашло подтверждения. Изменение показаний экспертом Медынцевым Алексеем Матвеевичем обвинение считает обусловленным страхом мести со стороны запрещенной в России террористической организации Лига Свободы и Справедливости. Первоначальные психологические заключения о причастности Дамира Рашитова к убийствам обвинение считает логичными и обоснованными. Отказ Рашитова Дамира Ринатовича от показаний мы считаем попыткой уйти от наказания. Учитывая исключительную тяжесть совершенных преступлений и число эпизодов обвинение просит суд приговорить Рашитова Дамира Ринатовича к…

Голос прокурорши стал совсем тихим, так что Левиев не выдержал.

— К чему, к чему? — повторите, мы не расслышали.

— К смертной казни, — чуть громче повторила прокурорша и опустилась на стул.

Сердце Дамира упало куда-то вниз, он привалился к стене и попытался сделать вдох. Дыхание перехватило.

Он почувствовал, как Ян взял его руку.

— Это еще не приговор, — сказал он. — Это только запрос сроков.

— Я их не переживу, — с трудом выговорил Дамир.

— Дамир, это еще не приговор, это только запрос сроков, — сказал Олег Николаевич.

Было около полуночи, но Штерн задержался после конца рабочего дня.

Пришел к Дамиру в камеру, поставил на стол нечто в запечатанной пластиковой тарелке, явно неместного происхождения.

— Это долма, заказал для вас, поешьте, пока горячая.

— Татарин, значит, люблю долму?

— Я сам ее люблю. Вот сметана.

Всю дорогу до Центра Дамир сдерживался, чтобы не разрыдаться. Тесный, душный автозак, и всем не кайфово. Народ уже знал, пытался поддержать, подбодрить, пожать руку. Но тяжело было даже благодарить. Он только кивал в ответ.

Есть не хотелось совсем.

— Дамир, я принес успокоительное, — сказал Штерн. — Медынцев разрешил.

— Он еще что-то решает?

— Уже недолго. Передает дела Волкову.

— А, Волков! Еще один мерзавец…

Штерн открыл долму, распаковал пластиковую вилку.

— Вам только кажется, что не хочется есть. Вы очень устали.

Дамир молчал и кусал губы.

— Вы не сдерживайтесь, — сказал Штерн. — Плачьте. Я же не товарищ по скамье подсудимых или автозаку, пред которым надо изображать героизм. Я врач.

— Олег Николаевич, — с трудом выговорил Дамир. — Очень вас прошу: уходите. И не надо никаких таблеток.

Штерн вздохнул, наскоро сделал чай.

Положил на салфетку две маленьких белых таблетки без упаковки.

— Можете выбросить, но лучше выпить. Хоть поспите.

Вызвал охрану.

В замке проскрежетал ключ, поворачиваясь дважды. Дверь приоткрылась, и Штерн вышел из камеры.

Разница во времени между Веной и Москвой два часа. Когда в Военном суде в Москве запросили сроки подсудимым, в Вене было восемь вечера.

Женя напросился к Андрею на чай.

— Да, залетай, — сказал Альбицкий. — Обсудим последние события.

Кирилл уже был там.

Солнце клонилось к закату и зажигало оранжевым окна мансарды на другой стороне улицы. В комнате сгущались сумерки, и Андрей включил свет.

Зашумел чайник.

Женя подошел к столу, встал напротив майора, опираясь на спинку стула.

— Мы будем ждать, когда его расстреляют? — спросил он.

Кирилл вздохнул.

— Мы внесли ее в список, — сказал Альбицкий. — Зайди на сайт.

Женя сел, зашел с телефона.

— И где?

— Посмотри раздел: «Ведется следствие».

— А, нашел. Бондарь Елена Сергеевна. Андрей, ну, какое следствие! Все ясно до предела.

— Ничего не ясно, — возразил Андрей. — Мы понятия не имеем, на каком крючке она висит.

— Детей у нее в заложники захватили? Мужа пытают? Не верю!

— Проверим, — сказал майор.

— Я тоже не очень верю, — заметил Альбицкий. — Скорее всего, просто приехала девушка из провинции в Москву и идет по головам, завоевывая столицу. Может, квартиру посулили, может, премию, может должность. Но мы не должны им уподобляться, Жень. Нам не все равно, кого казнить.

— Она запросила смертную казнь для парня, про которого совершенно точно знает, что он невиновен! — сказал Женя. — Что тут еще обсуждать?

— Ну, во-первых, приговора еще не было, — сказал Андрей. — Суд может не утвердить смертную казнь. И тогда она сволочь, конечно, но не для нашего списка.

— Я считаю, что акция должна быть до решения суда, — сказал Женя. — Тогда судья подумает, какой выносить приговор.

— Смеешься? — спросил майор. — Остались выступления адвокатов. Это один-два дня. Ничего не успеем подготовить.

— И оснований пока недостаточно, — отрезал Альбицкий. — Будет еще апелляция, потом кассация. На пару месяцев точно этой судебной волокиты. Время есть.

— Она так краснела, когда читала, — усмехнулся Кирилл.

— И что мне до ее стыда? — поинтересовался Женя. — Это что-то меняет? Стыдно ей! А потом, когда ее будем судить мы, эта тварь переобуется в воздухе и будет рассказывать, как она не хотела, как ей было тяжело, как и ее заставили и как она себя изнасиловала.

— Будет, — сказал Альбицкий. — Если доживет.

Адвокаты выступали в понедельник. Дамир даже немного воспрянул духом. Приятно с утра до вечера слушать, как тебе спокойно, умно и аргументированно доказывают, что ты невиновен. Он готов был подписаться под каждым словом. И мечтал заменить судью на Константиного, или Левиева, или хотя бы Ставицкого.

Выступления адвокатов транслировали оппозиционные СМИ. Вечером Штерн показал ему трансляцию. Таблетки его Дамир выбросил в мусор просто из принципа, но ночью заснуть не смог. И две следующие ночи — тоже. Так что половину выступлений проспал, привалившись к стене «аквариума».

На этот раз вместо долмы был борщ в такой же ресторанной упаковке и цыплячья ножка на второе. Было немного легче, и Дамир поел.

— Спасибо, Олег Николаевич. Но мне бы немного свободы и еще немного жизни.

— Бондарь внесли в список Лиги, — тихо сказал Штерн.

— Я, видимо, тоже в каком-то списке. Как бы мне из него выписаться?

Олег вздохнул.

— Все равно передайте Альбицкому мою благодарность, — добавил Дамир.

Во вторник были последние слова подсудимых.

— Я не жалею, что состоял в Лиге, — сказал Ян. — Они единственные дают хотя бы надежду на справедливость. Но ни к одному из убийств я не причастен.

— Я непричастен к убийству прокурора, — сказал Гена Дудко. — И ничего об этом не знаю.

— Здесь много было сказано о моей невиновности в убийствах, и я не буду повторять аргументы адвокатов. К убийствам я не имею никакого отношения. Комментарий о «смелых ребятах» я писал и никогда этого не отрицал. И, если бы не остальные обвинения, я бы, наверное, сейчас каялся, убийц же похвалил — ничего хорошего. Вопрос только в том, насколько правильно посадить человека на семь лет за неосторожное и необдуманное слово. Да, я понимаю, что не суд законы пишет.

Но потом меня пытали, заставили признаться в убийствах, сфальсифицировали карту. И все несколько изменилось. Сначала была злость на Лигу, их же преступления на меня повесили, если бы они не убили Анжелику Синепал, и ко мне бы не было претензий. Но не они же вешали! Альбицкий сразу сказал, что я не при чем. Наша власть его не услышала, но все равно, спасибо.

А потом было выступление Жени Соболева. Я его видел. Не буду говорить ни как, ни, кто показал, но я его видел. Я тогда так обрадовался, я думал, что меня тут же отпустят. Ну, как? Найден же реальный убийца. Парень сам признался, все рассказал, готов сдаться. Я был ему благодарен безмерно. Но наша власть и его не услышала или не захотела услышать. И в моей жизни ничего не изменилось.

Потом, уже здесь, на суде, выступил Медынцев, психолог, который подделывал заключение. Я помню его выступление по телевизору, когда он говорил о моей виновности, опустив глава. И помню его выступление здесь, когда он решился сказать правду. Не знаю, почему решился. Может быть, и из-за страха перед Лигой. Но вы, Ваша Честь, вы же опытный человек, вы рассматривали сотни дел, и я не сомневаюсь, что вы умеете отличать правду от лжи. И для вас также очевидно, как и для меня, что именно здесь, на суде, Медынцев сказал правду.

Мне говорили, что приказ идет с самого верха, и здесь никто ничего не решает, кроме национального лидера. Я не верю, что он не в курсе дела и не следит за процессом. И хочу обратиться к нему. Господин президент, зачем я вам? Зачем вам моя жизнь?

Я не из Лиги. Я написал глупость, наверное, вы считаете, что за это можно убить?

Я не пытаюсь разжалобить, я просто хочу понять.

Уважаемый суд, теперь вам. Я прошу оправдать меня по всем эпизодам убийств и по статье об участии в террористической организации. Относительно оправдания терроризма, как скажете. На ваше усмотрение.

Перед приговором судья объявил перерыв до четверга, для подготовки решения.

Для Дамира это вылилось еще в две бессонные ночи.

Середина июня. Раннее утро. Еще холодно. Четверг.

Дамир успел вдохнуть этого воздуха, когда его выводили к автозаку из Лесногородского Центра, потом еще раз, уже потеплевшего и влажного от дождя, когда его выводили из автозака и вели суд.

Наручники не сняли. Более того, теперь и остальных оставили в наручниках.

— Это из-за приговора? — спросил он у Яна.

Тот кивнул.

— Да, меня Ставицкий предупредил.

Им приказали встать.

— Второй Западный окружной военный суд установил, — начал читать судья, — что Рашитов Дамир Ринатович и Грановский Ян Александрович организованной группой по предварительному сговору совершили убийство Синепал Анжелики Геннадиевны, что полностью подтверждается материалами дела….

Дамир оперся на стекло «аквариума», чтобы не упасть. Их признавали виновными. По крайней мере, его и Яна. Но это только начало.

Судья подробно рассказывал, как они это замыслили, как договорились, и что их отказ от показаний не следует учитывать. От речи прокурорши отличалось только структурой и количеством подробностей. От обвинительного заключения, кажется, не отличалось совсем. Словно и не было суда, не было ролика с признанием Евгения Соболева, отказов от показаний, признания Медынцева, аргументов адвокатов и заявлений о пытках. Последние, впрочем, были. Но проверены и не подтвердились.

— Рашитов Дамир Ринатович и Грановский Ян Александрович, — продолжил читать судья, — организованной группой по предварительному сговору совершили убийство судьи Беленького Эдуарда Васильевича, что полностью подтверждается материалами дела….

И снова бесконечные выдуманные подробности.

— Ян, он так о каждом эпизоде будет читать?

— Да, — сказал Ян.

Виновными признавали всех. В том числе Гену Дудко в убийстве прокурора Земельченко и Валерия Рекина в пособничестве, и всех, кроме Валерия, — в участии в деятельности запрещенной террористической организации. Причем Дамира назначили организатором и не забыли и уральского губернатора, фамилию которого он едва помнил.

Все, как просила прокурорша.

Судья читал приговор весь день с перерывом на обед, когда можно было хотя бы сесть на скамью, чтобы передохнуть.

После перерыва продолжил. И чем дальше он читал, тем тише становился его голос, невнятнее речь и неразборчивее слова.

К вечеру добрался до сроков.

— Грановскому Яну Александровичу по совокупности преступлений путем частичного сложения сроков назначить наказание в виде лишения свободы в исправительной колонии строго режима сроком на 24 года. Дудко Геннадию Юрьевичу — сроком на 14 лет, Рекину Валерию Семеновичу — сроком на 6 лет и Рашитову Дамиру Ринатовичу — назначить наказание в виде смертной казни.

— Я правильно услышал? — тихо спросил Дамир Яна. — Смертная казнь, да?

Тот промолчал и попытался скованными руками поддержать товарища за локоть.

— Я не упаду, — сказал Дамир. — Я держусь, Ян.

— Это только суд первой инстанции, — сказал Олег Николаевич, наливая чай. — Будет апелляция, потом кассация.

— Меня от вас увезут? — спросил Дамир.

— Пока нет. До апелляции считается, что приговор не вступил в законную силу.

— А потом?

— Потом по результатам апелляции.

— Нацлидер смилостивится?

— С ним иногда бывает, Дамир. Без всякого сарказма. Он как-то одного человека даже к умирающей матери отпустил.

— Видимо, давно было.

— Давно, но тот человек был откровенным его врагом, а вы ведь совсем не при чем.

— Думаете, он это понимает?

— Нисколько не сомневаюсь. Он же не дурак.

— А если приговор устоит в апелляции?

— Если устоит смертная казнь?

— Да.

— Тогда увезут.

— В Лефортово?

— Да.

— Сколько мне осталось?

— До апелляции около месяца. Но потом еще кассация.

— Месяца два?

— После кассации можно жаловаться в Верховный суд, потом в президиум Верховного суда…

Дамир смотрел вопросительно.

— Полгода, — сказал Штерн. — При самом плохом раскладе.

— Это будет уже зима, да?

— Дамир, все еще не окончательно. Еще есть шансы.

— Зачем вы даете мне надежду?

— С надеждой легче, Дамир.

— Даже, если она тщетна?

У Олега ком подступил к горлу.

— Всегда, — с трудом выговорил он.

И добавил:

— Судья Кабанов в списке.

— Олег Николаевич, для меня не так уж важно, что будет после моей смерти, отомстят за меня или нет. Я этого уже не увижу.

Зазвонил телефон. Номер Альбицкого.

— Женя, отец Дамира в Австрии, здесь, в Вене. Мы договорились о встрече. Думаю, тебя он тоже захочет видеть.

— Когда?

— Сегодня в шесть.

И Андрей скинул адрес.

— Лучше возьми такси. Это довольно далеко от центра.

— Он, смог договориться?

_________________________________

Уважаемые читатели!

Первый том «Списка обреченных» завершен.

Спасибо за вашу поддержку, награды, лайки и комментарии!

Если же кому-то понравилось, но лайк он поставить забыл — поставьте, пожалуйста. Буду премного благодарен.

История Жени, Андрея Альбицкого и «Лиги Свободы и Справедливости» еще не завершена.

Второй том тут: https://author.today/reader/115915/919783

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26