КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Нефритовые скалы [Ли Бо] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ли Бо Нефритовые скалы

Н.И. Конрад. Ли Бо

...Мы знаем, что бывали в истории случаи, когда новое представало перед людьми в образах старого. Так было в истории Италии при переходе к эпохе, получившей название Ренессанса. Как известно, это был очень важный по своему общеисторическому и историко-культурному значению переломный момент в жизни средневековой Италии, а за ней и в жизни ряда других народов тогда еще феодальной Европы. Особенностью этого момента было то, что переход к новому передовыми деятелями эпохи воспринимался как «ренессанс», «возрождение» старого. «Старым» в этом случае была европейская античность — время древней Греции и древнего Рима.

Разумеется, о действительном восстановлении порядков, характерных для античной эпохи, не могло быть и речи. Ведь это означало бы возвращение к рабовладельческому строю, уже давно в этой части мира историей отмененному. Речь шла о некоторых элементах культуры античного мира, в которых деятели итальянского Ренессанса справедливо или произвольно усматривали как бы прообраз того, что они хотели видеть у себя, в свое время. Важнейшим из этих элементов явился гуманизм. Таким словом было обозначено представление, что именно человек есть наивысшая ценность общественной жизни и бытия.

Близкую к этой картину мы наблюдаем в VIII в. в Китае. При этом, как и в Италии, приближение новой эпохи раньше всего почувствовал поэт. В Италии им был Данте, в Китае — Ли Бо. Ли Бо первый не только остро почувствовал необходимость нового, но и выразил свое представление о нем. И сделал это также путем обращения к своей античности. Такой античностью для него была эпоха древнего Чжоуского царства (XII-VIII вв. до н. э.).

Есть у Ли Бо цикл стихов, носящих название «Древнее». Первое стихотворение этого цикла открывает нам главную мысль поэта. Ли Бо говорит о поэзии — той, которая дана в Шицзине, причем не во всей этой древней, принадлежавшей времени Чжоуского царства «Книге песен», а в том ее разделе, который носит наименование «Да я» — «Великие оды». Для Ли Бо главное заключалось не в жанре или содержании этих «од»: и то, и другое было связано с совершенно иной жизнью — жизнью глубокой древности; дело было в общем тоне. В этом разделе он видел поэзию «великую» (да) и «высокую» (я), какой, по его мнению, истинная поэзия и должна быть. В первой же строке своего стихотворения поэт говорит: «великой и высокой поэзии уже давно нет». Она исчезла с наступлением Чуньцю-Чжаньго, эпохи войн, которые с начала VIII в. по конец III в. до н. э. вели между собою различные царства, составлявшие тогда Китай. Это было время, когда, по словам поэта, «драконы и тигры», т. е. правители, «пожирали друг друга». Далее поэт делает обзор последующей истории своей страны, говорит, что бывали полосы некоторого подъема, но за подъемом всегда следовал новый упадок.

И вот поэт доходит до своей эпохи и заявляет, что в его время происходит «возвращение к древности», т. е. к той идеальной поре, когда «государь правит в длинной, свешивающейся одежде, не прибегая к действию»; когда «чтут все чистое и истинное»; когда «таланты развиваются в покое и свете»; когда «внешний узор и внутреннее качество освещают друг друга»; когда «светил на земле столько же, сколько звезд на осеннем небе». Такова в изображении поэта картина общества, вернувшегося к порядкам лучезарной древности.

Поэт определяет и свою миссию в процессе возвращения к древности. Когда-то соответственно исторической традиции, Конфуций также стремился вернуться к старине. Вернуть людей к древности, по мнению Конфуция, должны были старинные сочинения, в которых древность и была запечатлена. Конфуций считал, что он призван передать людям своего времени то, что в этих сочинениях содержалось в подлинном виде. Поэтому он и взял на себя работу по «очищению» старого наследия от всего напластовавшегося на него и по «передаче» того, что являлось подлинным.

Так же понимал свою миссию и Ли Бо. «Мое стремление, — пишет он, — очистить и передать» так, чтобы то, что передается, «засияло светом и озарило тысячелетие вперед». Если вспомнить начальную строку этого стихотворения, где говорится о «великой» и «высокой» поэзии, становится ясным, что поэт считал именно себя призванным возродить истинную поэзию.

К чему должно было привести возрождение истинной поэзии? Ли Бо об этом говорит очень образно. Он хотел бы, как в свое время Конфуций, услышать, что «единорог пойман». И тогда, пишет поэт, он «положит свою кисть», т. е. сочтет свое дело сделанным.

Конфуцию приписывается составление «Чуньцю», сочинения, по содержанию представляющего собой летопись царства Лу, родного царства Конфуция. Последователи древнего мудреца видели в «Чуньцю» не книгу истории, а книгу суда, произведенного их учителем над правителями. Суд этот заключался в том, что мудрец назвал деяния каждого правителя настоящими именами. Тем самым потомкам был преподан точный критерий для определения того, что хорошо и что плохо.

Конфуций довел свою летопись до 481 г. до н. э. На этом он закончил свою работу. И отметил, что в этом году в стране появился и был пойман единорог.

Единорог — одно из сказочных существ китайской мифологии. Появление единорога понималось как знамение того, что на землю приходит благо. Однако в эпоху Конфуция картина была прямо обратная: всюду царила смута. И люди не поняли тогда, что в жизни страны произошло счастливое событие: появился мудрец, произведший суд над правителями и указавший людям путь к благу. Именно такой знак и хочет увидеть Ли Бо. Если бы он услышал, что в его время «пойман единорог», он спокойно «положил бы свою кисть».

Образ единорога говорит также и о том, в чем заключается благо, наступления которого так ждал Ли Бо. Единорог — животное, которое, когда идет, «не наступит ни на что живое»; когда питается, «не ест ничего живого». Единорога поэтому назвали носителем жэнь.

Жэнь — древнее слово, которым обозначали «человеческое начало», самое высокое и ценное в бытии. На этом начале, т. е. на понимании того, что человек и есть высшая ценность, должна быть построена вся общественная жизнь, вся культура. Нетрудно увидеть, что это китайское слово и по общему смыслу, и даже этимологически соответствует европейскому слову «гуманность», в том его значении, которое вкладывалось в него в эпоху Возрождения в Европе. В этом слове выразилось тогда стремление к возможному в общих рамках феодализма освобождению человеческой личности от тисков средневекового догматизма <...>.

Как-то раз Ли Бо во время своих странствий очутился в Хучжоу, оживленном торговом городе на берегу озера Тайху. На вопрос местного градоправителя, кто он такой, поэт ответил:

Я — цзюйши из Цинляня, изгнанный сянь.
В кабаках хороню свое имя вот уже тридцать лет.
А тебе, правитель Хучжоу, чего же и спрашивать?
Я — будда Цзиньсу, его воплощение.
В китайском тексте этого четверостишия всего двадцать четыре знака, но в этих немногих знаках — и биография поэта, и его характеристика.

Словом цзюйши среди горожан средневекового Китая обозначали человека самостоятельного, имеющего свое хозяйство, главу семьи; в этом случае слово цзюйши означало «хозяин». Отец Ли Бо был богатым купцом, он оставил сыну большое состояние. Следовательно, Ли Бо мог назвать себя «хозяином». Это было как бы определение им своего общественного положения.

Однако слово цзюйши употреблялось и в других случаях. Так называли человека образованного, ученого, но из тех, кто не принадлежал к официальной касте, не находился на государственной службе. Среди буддистов термин цзюйши прилагался к почтенным лицам из мирян, т. е. к верующим, не принадлежащим к официальным кругам церкви. Ли Бо был, безусловно, очень образованным человеком, но чиновником он никогда не был. Правда, около трех лет он состоял при дворе, но попал туда только по настоянию друзей и именно как поэт. Его обязанность состояла в том, чтобы писать стихи по повелению императора. Однако придворным поэтом Ли Бо не стал. Во дворце он держался не только независимо, но даже вызывающе. Говорили, что у него в спине «кость гордости», которая мешает ему сгибаться. Дело кончилось тем, что Ли Бо был изгнан из дворца. Никогда не был Ли Бо и приверженцем какой-нибудь религии — ни в смысле церковной организации, ни в смысле свода догматов. Была ли у него «кость гордости» — неизвестно, но дух независимости составлял отличительную черту его личности. Назвав себя «цзюйши из Цинляня» (Цинлянь — город в провинции Сычуань — был его родиной), Ли Бо таким способом как бы сказал о себе, что он человек вольный. Он говорит о себе далее, что он «изгнанный сянь»: так называли его современники, особенно друзья. Сянь — образ, созданный даосизмом. Даосизм не только совокупность исконных народных верований, не только построенная на них религия средневекового Китая, конкурировавшая с пришедшим извне буддизмом, но и свод представлений о мире, о жизни, целое мироощущение. Даоский сянь в обычном представлении — это человек, удалившийся в «пустыню», в Китае — в глубь гор, стремившийся там познать тайну природы, в частности открыть секрет вечной молодости и бессмертия. Для одних людей это был отшельник, подвижник, небожитель, для других — чародей, кудесник, маг. Таким людям было свойственно чувство вольности, независимости от всякой власти в природе, в обществе, в себе самом — от власти желаний и страстей. Добавим, что из среды таких сяней выходили иногда вожаки народных бунтов. Ли Бо еще в юности стал изучать даоские ци шу — «книги о необычайном»; в 718 г., т. е. когда ему было 17 лет, он ушел в горы, стремясь войти в общение со скрывавшимися там отшельниками. В 721 г. Ли Бо во второй раз удалился в горы и прожил там около пяти лет. Таким образом, поэт имел право сказать о себе, что он сянь.

Но почему же он добавил «изгнанный»? Действительно, в жизни поэта было многое, что никак не вязалось с представлением о подвижнике-отшельнике. Например, в возрасте 19-20 лет он примкнул к «героям» (жэньсе), как называли тогда народных рыцарей, взявших на себя защиту слабых и обиженных и расправу с сильными и обидчиками. Профессией их было «совершать подвиги». Под этим могли разуметься и расправа с угнетателями и ограбление зловредных богачей. «Герои» могли тут же раздать неимущим все, что добывали, могли и устроить грандиозный пир. И даже готовы были всегда по любому поводу пустить в ход «искусство меча». В те времена это были защитники народа — горожан и крестьян. Им были свойственны стремление к независимости и свободе, неукротимый мужественный дух, безудержно широкая натура. Ли Бо, побывав в их среде, пожив их жизнью, позаимствовал их качества, впрочем, в зачатках заложенные в нем самом. Он работал мечом и швырял деньгами и ценностями, не отобранными у других, а своими: биографы утверждают, что он в эти годы растратил и роздал почти все свое состояние.

Но жизнь поэта была какая-то особая. В 719-720 гг. он, по свидетельству биографов, водил компанию с «героями», а в 721 г. ушел в горы, да еще почти на пять лет.

Что он там делал? Постигал тайны природы, толок в ступе всякие специи в надежде приготовить пилюли бессмертия, как полагалось классическому сяню?

Из некоторых его стихов мы узнаем, что нравилось ему в жизни других даоских отшельников. Так, об одном из них он писал:

Горные пики скребут самое небо.
Забыв обо всем, он не считает годов,
Расталкивая облака, ищет «Древний путь»,
Прислонившись к дереву, слушает журчанье струй.
Говорил он и о себе:

Меня спрашивают, что вы там живете — в голубых горах?
Смеюсь и не отвечаю... Сердце мое спокойно.
Цветок персика уносится струей и исчезает.
Есть другой мир — не наш человеческий[1].
В первом стихотворении поэт употребил слово сяояо, переведенное «забыв обо всем». Это очень старое слово, которым в древности Чжуан-цзы, один из основоположников даосизма, обозначил путь истинного сяня. Сяояо значит «обладать великой духовной свободой», не давать жизни с ее повседневными заботами, делами, пристрастиями сковывать дух. Именно так — в смысле житейской повседневности — и надлежит понимать слова Ли Бо о «человеческом мире».

Указан в приведенных строках и другой признак сяня. Сянь умеет слушать и понимать журчание ручья, песню ветра, умеет общаться с природой, как с живым существом. Ли Бо действительно всегда искал общения с природой. Его жизнь заполнена странствиями по родной стране. Поэт побывал во многих действительно замечательных по красоте местах и рассказал о них в своих стихах. Но в этих стихах всюду присутствует и сам поэт со своими думами и чувствами. Это придает его стихам о природе исключительную лиричность. Таким образом, и с точки зрения отношения к природе Ли Бо — несомненный сянь.

Почему же все-таки «изгнанный»? Потому что настоящий сянь, «оседлав ветер», вольно летит по поднебесью, Ли Бо же «тридцать лет провел в кабаках». Так он сам сказал о себе. Это подтверждает и Ду Фу, его младший современник и приятель: «Ли Бо... в кабаках Чанъаня паяный спит», — читаем мы в одном стихотворении этого поэта. Из него мы узнаем, что Ли Бо говорил про себя: «Я — винный сянь». Основания для такого определения действительно были. Биографы рассказывают, что в 735 г. Ли Бо с приятелями некоторое время провел в горах Цзуйлайшанъ. Это была знаменитая компания «шестерых бездельников из бамбукового ущелья», проводивших время за вином у быстрой горной речки, в живописном ущелье, поросшем бамбуковыми деревьями. В 743 г. он стал одним из «восьми винных сяней» — членов другого веселого содружества.

Чего же искал Ли Бо в вине? Об этом он сам сказал в своих стихах:

Как хорош сегодняшний день — и ветер и солнце!
И завтра, вероятно, будет не хуже.
Весенний ветерок смеется над нами:
«Люди, чего вы сидите уныло?
Задуйте в цевницы! Пусть запляшет у вас
птица-феникс с радужным опереньем.
Зачерпните чашей! Пусть запрыгают у вас чудесные рыбешки.
И за тысячу золотых покупайте себе хмель!
Берите радость и не ищите ничего другого...»
Но есть у поэта и другая мотивировка обращения к вину. Она высказана в строках другого стихотворения, написанного, как обозначено в заголовке, «весенним днем после того, как очнулся от хмельного сна». Начальные строки этого стихотворения таковы:

Жизнь в этом мире — всего лишь большой сон.
Зачем же нам делать ее трудной?
Поэтому я и пью весь день.
Строки первого стихотворения говорят о жизнелюбии поэта, о его стремлении к радости. Мотивируется это чудесным днем, который будет и завтра. Во втором стихотворении — тот же призыв радоваться жизни, но с другой мотивировкой: зачем печалиться? Ведь жизнь есть сон.

Не следует видеть в словах «жизнь... всего лишь сон» представление об иллюзорности жизни. Слова эти следует понимать иначе. В книге Чжуан-цзы есть место, где рассказывается, как Чжуан-цзы раз заснул и увидел сон, будто бы он превратился в бабочку. Потом заснула бабочка и увидела сон, будто бы она превратилась в человека, Чжуан-цзы. И вот Чжуан-цзы не знает, кто же он на самом деле: человек ли, которому приснилось, что он стал бабочкой, или бабочка, которой приснилось, что она стала человеком? Это не представление о жизни как о сновидении, это мысль об одинаковой реальности того, что мы называем действительностью, и того, что мы считаем сновидением; в другом плане — это мысль об одинаковой реальности действительности и мечты.

Последнее, что сказал о себе Ли Бо в ответе градоправителю Хучжоу, что он «будда Цзиньсу». Цзиньсу — обозначение Вималакирти, одного из очень популярных персонажей буддизма. Вималакирти был очень богатым человеком, вел большие торговые дела, имел семью. В буддизме он является воплощением образа праведника-мирянина, прямо противоположного подвижнику, аскету. В этом образе утверждается мысль, что истинная праведность состоит не в отказе от мира, а в приятии мира, не в отрешении от мирских дел, а в самой активной мирской деятельности. В уста Вималакирти при этом вкладываются слова резкого осуждения не только аскетизма, но и приверженности к догматам. Он порицает тех последователей Будды, которые живут мертвой доктриной, находятся во власти схоластических формул. Таким образом, словами «я — Вималакирти, его воплощение» Ли Бо хотел подчеркнуть, что он человек жизни, человек действительности, свободный от всякого схоластического догматизма.

Это определение, данное себе самим поэтом, открывает путь к пониманию еще одной стороны его поэзии. У Ли Бо очень много стихов о жизни. В них он говорит о радостях и горестях людей, о своей родной стране, о событиях своего времени, о смуте, постигшей страну во время мятежа Ань Лу-шаня. Мятеж задел и его самого. Когда император Сюаньцзун бежал из столицы и затем отрекся, престол перешел к его старшему сыну, но на власть стал претендовать и другой сын — Юн-ван. Ли Бо показалось, что именно этот принц сражается за интересы народа, и он примкнул к его отрядам. Однако Юн-ван был разбит; Ли Бо попал в плен и как мятежник был приговорен к смерти. На его счастье военачальником правительственных войск был Го Цзы-и, которого поэт в свое время, когда он действовал заодно с «народными рыцарями», спас от смерти. Го Цзы-и, за это время из солдата ставший военачальником, смягчил участь поэта, заменив казнь изгнанием, а затем, после подавления мятежа, Ли Бо попал под общую амнистию.

Есть еще одна черта, которая проявляется в многогранном творчестве поэта. Эта черта — нежнейшая любовь к родине. Как говорил поэт, когда он поднимает взор вверх, он видит небо родины, когда опустит глаза вниз — видит землю ее, т. е. думает о ней непрестанно.

Таков был поэт — воплощение духа вольности, жизни, деятельности. Этот дух проявился и в его поэзии, преисполненной поистине магической силой внутреннего напряжения, высокой лиричностью. Вероятно, именно поэтому и назвали поэта сянем — магом.

Ли Бо в переводах А.И. Гитовича

Смотрю на водопад в горах Лушань[2]

За сизой дымкою вдали
Горит закат,
Гляжу на горные хребты,
На водопад.
Летит он с облачных высот
Сквозь горный лес —
И кажется: то Млечный Путь
Упал с небес.
726 г.[3]

В горах Лушань смотрю на юго-восток, на пик Пяти Стариков[4]

Смотрю на пик Пяти Стариков,
На Лушань, на юго-восток.
Он поднимается в небеса,
Как золотой цветок.
С него я видел бы все кругом
И всем любоваться мог...
Вот тут бы жить и окончить мне
Последнюю из дорог.
726 г.

Храм на вершине горы[5]

На горной вершине
Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам
Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко:
Земными словами
Я жителей неба
Не смею тревожить покой

Летним днем в горах

Так жарко мне —
Лень веером взмахнуть.
Но дотяну до ночи
Как-нибудь.
Давно я сбросил
Все свои одежды —
Сосновый ветер
Льется мне на грудь.

Навещаю отшельника на горе Дайтянь, но не застаю его[6]

Собаки лают,
И шумит вода,
И персики
Дождем орошены.
В лесу
Оленей встретишь иногда,
А колокол
Не слышен с вышины.
За сизой дымкой
Высится бамбук,
И водопад
Повис среди вершин...
Кто скажет мне,
Куда ушел мой друг?
У старых сосен
Я стою один.
719 г.

О том, как Юань Дань-цю жил отшельником в горах[7]

В восточных горах
Он выстроил дом
Крошечный —
Среди скал.
С весны он лежал
В лесу пустом
И даже днем
Не вставал.
И ручейка
Он слышал звон
И песенки
Ветерка.
Ни дрязг и ни ссор
Не ведал он —
И жить бы ему
Века.
734 г.

Слушаю, как монах Цзюнь из Шу[8] играет на лютне

С дивной лютней
Меня навещает мой друг,
Вот с вершины Эмэя[9]
Спускается он.
И услышал я первый
Томительный звук —
Словно дальних деревьев
Таинственный стон.[10]
И звенел,
По камням пробегая, ручей,
И покрытые инеем
Колокола[11]
Мне звучали
В тумане осенних ночей.
Я, старик, не заметил,
Как ночь подошла.
753 г.

Весенним днем брожу у ручья Лофутань[12]

Один, в горах,
Я напеваю песню,
Здесь, наконец,
Не встречу я людей.
Все круче склоны,
Скалы все отвесней,
Бреду в ущелье,
Где течет ручей.
И облака
Над кручами клубятся,
Цветы сияют
В дымке золотой.
Я долго мог бы
Ими любоваться
Но скоро вечер,
И пора домой.
745 г.

Зимним днем возвращаюсь к своему старому жилищу в горах

С глаз моих утомленных
Еще не смахнул я слезы,
Еще не смахнул я пыли
С чиновничьего убора.
Единственную тропинку
Давно опутали лозы,
В высоком и чистом небе
Сияют снежные горы.
Листья уже опали,
Земля звенит под ногою,
И облака застыли
Так же, как вся природа.
Густо бамбук разросся
Порослью молодою,
А старое дерево сгнило —
Свалилось в речную воду.
Откуда-то из деревни
Собака бежит и лает,
Мох покрывает стены,
Пыльный, пепельно-рыжий.
Из развалившейся кухни —
Гляжу — фазан вылетает,
И старая обезьяна
Плачет на ветхой крыше.
На оголенных ветках
Молча расселись птицы,
Легла звериная тропка
Возле знакомой ели.
Книги перебираю —
Моль на них шевелится,
Седая мышь выбегает
Из-под моей постели.
Надо правильно жить мне —
Может быть, мудрым буду?
Думаю о природе,
Жизни и человеке.
Если опять придется
Мне уходить отсюда —
Лучше уйду в могилу,
Сгину в земле навеки.

Одиноко сижу в горах Цзинтиншань[13]

Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц
Улетела последняя стая.
Гляжу я на горы,
И горы глядят на меня,
И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая.
759 г.

Глядя на гору Айвы[14]

Едва проснусь —
И вижу я уже:
Гора Айвы.
И так — весь день-деньской,
Немудрено,
Что «кисло» на душе:
Гора Айвы
Всегда передо мной.
754 г.

Рано утром выезжаю из замка Боди[15]

Я покинул Боди
Что стоит средь цветных облаков,
Проплывем по реке мы
До вечера тысячу ли.[16]
Не успел отзвучать еще
Крик обезьян[17] с берегов —
А уж челн миновал
Сотни гор, что темнели вдали.
725 г.

Ночью, причалив у скалы Нючжу, вспоминаю древнее[18]

У скалы Нючжу я оставил челн,
Ночь блистает во всей красе.
И любуюсь я лунным сиянием волн,
Только нет генерала Се.
Ведь и я бы мог стихи прочитать, —
Да меня не услышит он...
И попусту ночь проходит опять,
И листья роняет клен.
739 г.

Белая цапля

Вижу белую цаплю
На тихой осенней реке;
Словно иней, слетела
И плавает там, вдалеке.
Загрустила душа моя,
Сердце — в глубокой тоске.
Одиноко стою
На песчаном пустом островке.

Стихи о Чистой реке[19]

Очищается сердце мое
Здесь, на Чистой реке;
Цвет воды ее дивной —
Иной, чем у тысячи рек.
Разрешите спросить
Про Синьань,[20] что течет вдалеке:
Так ли камешек каждый
Там видит на дне человек?
Отраженья людей,
Словно в зеркале светлом, видны,
Отражения птиц —
Как на ширме рисунок цветной.
И лишь крик обезьян,[21]
Вечерами, среди тишины,
Угнетает прохожих,
Бредущих под ясной луной.
754 г.

Брожу у родника Цинлэнцзюань у Наньяна[22]

Мне жаль, что солнце
В дымке золотой
Уже склонилось
Низко над водой.
И свет его
Течет за родником,
И путник
Снова вспоминает дом.
Напрасно
Песни распевал я тут —
Умолкнув, слышу:
Тополя поют.
740 г.

Струящиеся воды

В струящейся воде
Осенняя луна.
На южном озере[23]
Покой и тишина.
И лотос хочет мне
Сказать о чем-то грустном,
Чтоб грустью и моя
Душа была полна.

Осенью поднимаюсь на северную башню Се Тяо в Сюаньчэне[24]

Как на картине,
Громоздятся горы
И в небо лучезарное
Глядят.
И два потока
Окружают город,
И два моста,
Как радуги, висят.
Платан застыл,
От холода тоскуя,
Листва горит
Во всей своей красе.
Те, кто взойдут
На башню городскую,
Се Тяо вспомнят
Неизбежно все.
753 г.

Лиловая глициния

Цветы лиловой дымкой обвивают
Ствол дерева, достигшего небес,
Они особо хороши весною —
И дерево украсило весь лес.
Листва скрывает птиц поющих стаю,
И ароматный легкий ветерок
Красавицу внезапно остановит,
Хотя б на миг — на самый краткий срок.

Сосна у южной веранды[25]

У южной веранды
Растет молодая сосна,
Крепки ее ветки
И хвоя густая пышна.
Вершина ее
Под летящим звенит ветерком,
Звенит непрерывно,
Как музыка, ночью и днем.
В тени, на корнях,
Зеленеет, курчавится мох,
И цвет ее игл —
Словно темно-лиловый дымок.
Расти ей, красавице,
Годы расти и века,
Покамест вершиной
Она не пронзит облака.

Жду

За кувшином вина
Я послал в деревенский кабак,
Но слуга почему-то
Пропал — задержался в пути.
На холмах на закате
Горит расцветающий мак,
И уж самое время,
Чтоб рюмку к губам поднести.
Потихоньку б я пил,
У восточного сидя окна,
И вечерняя иволга
Пела бы мне за окном.
Ветерок прилетел бы,
И с ним — захмелев от вина
Утомленному путнику
Было б нескучно вдвоем.

Среди чужих

Прекрасен крепкий аромат
Ланьлинского вина.[26]
Им чаша яшмовая вновь,
Как янтарем, полна.
И если гостя напоит
Хозяин допьяна —
Не разберу: своя ли здесь,
Чужая ль сторона.
736 г.

Под луной одиноко пью

I
Среди цветов поставил я
Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино,
И друга нет со мной.
Но в собутыльники луну
Позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил —
И трое стало нас.
Но разве, — спрашиваю я, —
Умеет пить луна?
И тень, хотя всегда за мной
Последует она?
А тень с луной не разделить,
И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать,
Хоть до весны самой.
Я начинаю петь — и в такт
Колышется луна,
Пляшу — и пляшет тень моя,
Бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока
Хмелели мы втроем.
А захмелели — разошлись,
Кто как — своим путем.
И снова в жизни одному
Мне предстоит брести
До встречи — той, что между звезд,
У Млечного Пути.
II
О, если б небеса, мой друг,
Не возлюбили бы вино —
Скажи: Созвездье Винных Звезд[27]
Могло ли быть вознесено?
О, если б древняя земля
Вино не стала бы любить —
Скажи: Источник Винный[28] мог
По ней волну свою струить?
А раз и небо, и земля
Так любят честное вино —
То собутыльникам моим
Стыдиться было бы грешно.
Мне говорили, что вино
Святые пили без конца,
Что чарка крепкого вина
Была отрадой мудреца.
Но коль святые мудрецы
Всегда стремились пить вино —
Зачем стремиться в небеса?
Мы здесь напьемся — все равно.
Три кубка дайте мне сейчас —
И я пойду в далекий путь.
А дайте доу[29] выпить мне —
Сольюсь с природой как-нибудь.
И если ты, мой друг, найдешь
Очарование в вине —
Перед ханжами помолчи —
Те не поймут: расскажешь мне.

Развлекаюсь

Я за чашей вина
Не заметил совсем темноты,
Опадая во сне,
Мне осыпали платье цветы.
Захмелевший, бреду
По луне, отраженной в потоке.
Птицы в гнезда летят,
А людей не увидишь здесь ты...

Провожу ночь с другом

Забыли мы
Про старые печали —
Сто чарок
Жажду утолят едва ли,
Ночь благосклонна
К дружеским беседам,
А при такой луне
И сон неведом,
Пока нам не покажутся,
Усталым,
Земля — постелью,
Небо — одеялом.

С отшельником пью в горах

Мы выпиваем вместе —
Я и ты,
Нас окружают
Горные цветы.
Вторая чарка,
И восьмая чарка,
И так мы пьем
До самой темноты.
И, захмелев,
Уже хочу я спать;
А ты — иди.
Потом придешь опять:
Под утро
Лютню принесешь с собою,
А с лютнею —
Приятней выпивать.

С кубком в руке вопрошаю луну

С тех пор, как явилась в небе луна —
Сколько прошло лет?
Отставив кубок, спрошу ее —
Может быть, даст ответ.
Никогда не взберешься ты на луну,
Что сияет во тьме ночной.
А луна — куда бы ты ни пошел —
Последует за тобой.
Как летящее зеркало, заблестит
У дворца Бессмертных она.
И сразу тогда исчезает мгла —
Туманная пелена.
Ты увидишь, как восходит луна
На закате, в вечерний час.
А придет рассвет — не заметишь ты,
Что уже ее свет погас.
Белый заяц[30] на ней лекарство толчет,
И сменяет зиму весна.
И Чан Э[31] в одиночестве там живет —
И вечно так жить должна.
Мы не можем теперь увидеть, друзья,
Луну древнейших времен.
Но предкам нашим светила она,
Выплыв на небосклон.
Умирают в мире люди всегда —
Бессмертных нет среди нас, —
Но все они любовались луной,
Как я любуюсь сейчас.
Я хочу, чтобы в эти часы, когда
Я слагаю стихи за вином, —
Отражался сияющий свет луны
В золоченом кубке моем.

За вином

Говорю я тебе:
От вина отказаться нельзя, —
Ветерок прилетел
И смеется над, трезвым, тобой.
Погляди, как деревья —
Давнишние наши друзья,
Раскрывая цветы,
Наклонились над теплой травой.
А в кустарнике иволга
Песни лепечет свои,
В золотые бокалы
Глядит золотая луна.
Тем, кто только вчера
Малолетними были детьми,
Тем сегодня, мой друг,
Побелила виски седина.
И терновник растет
В знаменитых покоях дворца.[32]
На Великой террасе[33]
Олени резвятся весь день.
Где цари и вельможи? —
Лишь время не знает конца,
И на пыльные стены
Вечерняя падает тень.
Все мы смертны. Ужели
Тебя не прельщает вино?
Вспомни, друг мой, о предках
Их нету на свете давно.

Экспромт

Подымаю меч
И рублю ручей[34]
Но течет он
Еще быстрей.
Подымаю кубок,
И пью до дна —
А тоска
Все так же сильна.

Проводы друга

Там, где синие горы
За северной стали стеной,
Воды белой реки
Огибают наш город с востока.
На речном берегу
Предстоит нам расстаться с тобой,
Одинокий твой парус
Умчится далеко-далеко.
Словно легкое облачко,
Ветер тебя понесет.
Для меня ты — как солнце,
Ужели же время заката?
Я рукою машу тебе —
Вот уже лодка плывет.
Конь мой жалобно ржет —
Помнит: ездил на нем ты когда-то.

Прощаюсь с другом у беседки Омовения Ног

У той дороги,
Что ведет в Гушу,[35]
С тобою, друг,
В беседке я сижу.
Колодец
С незапамятных времен
Здесь каменной оградой
Обнесен.
Здесь женщины,
С базара возвратясь,
Смывают с ног своих
И пыль и грязь.
Отсюда —
Коль на остров[36] поглядишь
Увидишь:
Белый там растет камыш...
...Я голову
Поспешно отверну,
Чтоб ты не видел
Слов моих волну.
726 г.

Провожаю друга, отправляющегося путешествовать в ущелья[37]

Любуемся мы,
Как цветы озаряет рассвет.
И все же грустим:
Наступает разлука опять.
Здесь вместе с тобою
Немало мы прожили лет.
Но в разные стороны
Нам суждено уезжать.
Скитаясь в ущельях,
Услышишь ты крик обезьян,[38]
Я стану в горах
Любоваться весенней луной.
Так выпьем по чарке —
Ты молод, мой друг, и не пьян:
Не зря я сравнил тебя
С вечнозеленой сосной.[39]

Провожаю гостя, возвращающегося в У[40]

Тихий дождик окончился.
Выпито наше вино.
Без тебя мне осталось
Сидеть одному у воды
На речном перекате,
С вечнозеленой сосной.
И под парусом лодка твоя
По реке полетела.
Много будет тебе на пути
Испытаний дано,
А вернешься домой —
И слоняться там станешь без дела.
Здесь, на острове нашем,
Уже расцветают цветы,
И плакучие ивы
Листву над рекою склонили.

Провожаю Юань Мин-фу, назначенного начальником в Чанцзян[41]

Ивы зелены[42]
Мы расстаемся весной,
За вином расстаемся,
За чаркой хмельной.
И по древней дороге
Ты с лютней пойдешь
Через сотни ущелий,
Бросающих в дрожь.
Здесь деревья
Под теплым цветут ветерком,
А туда ты пойдешь
Под осенним дождем.
Но в Чанцзяне
Наступит зато благодать
И собаки там будут
Не лаять, а спать.[43]

Беседка Лаолао[44]

Здесь душу ранит
Самое названье
И тем, кто провожает,
И гостям.
Но ветер,
Зная горечь расставанья,
Все не дает
Зазеленеть ветвям.[45]
749 г.

Посвящаю Мэн Хао-жаню[46]

Я учителя Мэн
Почитаю навек.
Будет жить его слава
Во веки веков.
С юных лет
Он карьеру презрел и отверг —
Среди сосен он спит
И среди облаков.[47]
Он бывает
Божественно пьян под луной,
Не желая служить —
Заблудился в цветах.
Он — гора.
Мы склоняемся перед горой.
Перед ликом его —
Мы лишь пепел и прах.
739 г.

Шутя, преподношу моему другу Ду Фу[48]

На вершине горы,
Где зеленые высятся ели,
В знойный солнечный полдень
Случайно я встретил Ду Фу.
Разрешите спросить:
Почему вы, мой друг, похудели —
Неужели так трудно
Слагать за строфою строфу?

Провожаю Ду Фу на востоке округа Лу у горы Шимэнь[49]

Мы перед разлукой
Хмельны уже несколько дней,
Не раз поднимались
По склонам до горных вершин.
Когда же мы встретимся
Снова, по воле своей,
И снова откупорим
Наш золоченый кувшин?
Осенние волны
Печальная гонит река,[50]
Гора бирюзовою
Кажется издалека.[51]
Нам в разные стороны
Велено ехать судьбой —
Последние кубки
Сейчас осушаем с тобой.
746 г.

Посылаю Ду Фу из Шацю[52]

В конце концов для чего
Я прибыл, мой друг, сюда?
В безделье слоняюсь здесь,
И некому мне помочь.
Без друга и без семьи
Скучаю, как никогда,
А сосны скрипят, скрипят
По-зимнему, день и ночь.
Луское пью вино,href="#n53" title="">[53]
Но пей его хоть весь день —
Не опьяняет оно:
Слабое, милый друг.
И сердце полно тоской,
И, словно река Вэнь,[54]
Безудержно, день и ночь
Стремится к тебе — на юг.
746 г.

Шутя, посвящаю Чжэн Яню, начальнику уезда Лиян

Тао[55] — начальник уезда —
Изо дня в день был пьян,
Так что не замечал он —
Осень или весна.
Разбитую свою лютню
Слушал, как сквозь туман,
Сквозь головную косынку
Вино он цедил спьяна.
Лежал под окном у дома
Беспечный поэт седой,
Себя называл человеком
Древнейших времен земли.
...Когда я к тебе приеду —
Осенью или весной, —
Надеюсь, что мы напьемся
В славном уезде Ли.
754 г.

Жене[56]

Весь долгий год
Я пьяный, как обычно.
Так — день за днем.
И все признать должны, —
Что мы по сути дела
Не отличны
От Чжоу Цзэ[57]
И от его жены.
727 г.

Воспеваю гранатовое дерево, растущее под восточным окном моей соседки[58]

У соседки моей
Под восточным окном
Разгорелись гранаты
В луче золотом.
Пусть коралл отразится
В зеленой воде —
Но ему не сравниться с гранатом
Нигде.
Столь душистых ветвей
Не отыщешь вовек —
К ним прелестные птицы
Летят на ночлег.
Как хотел бы я стать
Хоть одной из ветвей,
Чтоб касаться одежды
Соседки моей.
Пусть я знаю,
Что нет мне надежды теперь, —
Но я все же гляжу
На закрытую дверь.
737 г.

Импровизация о хмельной красотке князя У-вана[59]

Ветерок шелестит,
Над ночными ветвями струясь.
На террасе Гусу
Веселится подвыпивший князь.
А красотка Си Ши
Танцевать попыталась, хмельная,
Но уже засмеялась,
На ложе из яшмы склонясь.
748 г.

Оплакиваю славного сюаньчэнского винодела, старика Цзи[60]

Ты, старый друг,
Ушел в загробный мир,
Где, верно,
Гонишь ты вино опять.
Там — нет Ли Бо,
И кто устроит пир?
Кому вино
Ты станешь продавать?
761 г.

Торговый гость

Торговый гость
На джонке вдаль умчится,
Шумит под ветром
Быстрая вода.
Его сравню я
С перелетной птицей:
Вот он исчез —
Не видно и следа.

Девушка из Сычуани

Быстрее реки этой[61]
Люди еще не нашли:
По ней не плывут,
А летят, как стрела, корабли.
К десятой луне
Проплывет он три тысячи ли[62]
И скоро ль вернется
К просторам родимой земли?
725 г.

Думы тихой ночью

У самой моей постели
Легла от луны дорожка.
А может быть, это иней?
Я сам хорошо не знаю.
Я голову поднимаю —
Гляжу на луну в окошко,
Я голову опускаю —
И родину вспоминаю.

Весенней ночью в Лояне слышу флейту[63]

Слышу: яшмовой флейты музыка,
Окруженная темнотой.
Пролетая, как ветры вешние,
Наполняет Лоян ночной.
Слышу «Сломанных ив»[64] мелодию,
Грустью полную и тоской...
Как я чувствую в этой песенке
Нашу родину — сад родной!

В Сюаньчэне любуюсь цветами[65]

Как часто я слушал
Кукушек лесных кукованье,
Теперь — в Сюаньчэне —
Гляжу на «кукушкин цветок».[66]
А вскрикнет кукушка —
И рвется душа от страданья,
Я трижды вздыхаю
И молча гляжу на восток.
755 г.

Вспоминаю горы Востока[67]

В горах Востока
Не был я давно,
Там розовых цветов
Полным-полно.
Луна вдали
Плывет над облаками,
А в чье она
Опустится окно?[68]
744 г.

Песни «Осеннего берега»[69]

I
Не с осенью ли схож
«Осенний берег»?
Он повергает странника
В печаль, —
И кто ее поймет,
И кто измерит,
Когда с горы
Он долго смотрит вдаль?
Он смотрит
В направлении Чанъаня,[70]
Внизу течет
И пенится вода.
Он спрашивает
В горе и страданье:
«Ты вспомнишь обо мне
Хоть иногда?
Возьми же слез моих волну
С собой
И унеси их к другу —
В край родной».
II
Здесь всю ночь
Тоскуют обезьяны —
Станет белой
Желтая гора.[71]
И река шумит
Во мгле туманной,
Сердце мне
Тревожа до утра.
Я хочу —
И не могу уехать,
Долго ль мне еще
Томиться тут?
Посмеяться бы
Хоть горьким смехом
Но лишь слезы
Из очей бегут.
III
Я здесь совсем еще
Недолго прожил,
Но в зеркало
Однажды посмотрел —
И вижу:
Волосы мои похожи
На белый снег
Или на белый мел.
IV
Здесь обезьянки
В заводи речной,
Похожие
На белые снежинки,
Играют
С отраженною луной
И корчат ей
Гримасы и ужимки.
V
Гостем я проживаю —
А мысли мои как в тумане.
Через силу гляжу на цветы —
А болеет душа.
Хоть и горы, и реки
Здесь выглядят словно в Яньсяне,[72]
Но подуют ветра —
И как будто я снова в Чанша.[73]
VI
Зажгло и землю и небо
Горнов жаркое пламя,[74]
Красные искры смешались
С темно-лиловым дымом.
Поет меднолицый парень
И песня летит над нами,
И ветер ее разносит
По далям необозримым.
754 г.

С «Осеннего берега» посылаю жене

Нету отдыха мне
Никогда и нигде —
Путь все дальше ведет
От родимого края.
Перебрался я в лодку,
Живу на воде,
И расстроился снова,
Письмо посылая.
Не дано нам с тобою
Скитаться вдвоем,
Ты на севере,
Я — на томительном юге.
С той поры,
Как семью я покинул и дом,
Что я знаю — три года —
О милой супруге?
Побледнело лицо,
На висках седина —
Как вернуть бы
Твою молодую улыбку?
Гость однажды приехал,
Хмельной от вина,
И в руках он держал
«Пятицветную рыбку».[75]
Прочитал я
Парчовые знаки твои,
И казалось,
Что иероглифы рыдают.
Сотни рек, сотни гор
Преградили пути,
Но желанья и мысли
У нас совпадают.

Подношу Сыма Пэю[76]

Цвет перьев зимородка[77]
Цвет наряда
Красавицы,
Что в зале танцевала.
Кого по красоте
Поставлю рядом?
Одну луну —
И не смущусь нимало.
За грацию,
За красоту такую
Ее все дамы
Дружно поносили —
И государь
Изгнал ее, тоскуя,
Он, клевете поверивший
В бессилье.
И вот красавица
Живет в унынье,
Совсем изнемогая
От печали.
К соседям
Не заглядывает ныне,
Сидит за прялкой
Целыми ночами.
Но пусть она
Работает напрасно
И не следит, как прежде,
За собою —
И все-таки
Она еще прекрасна:
Таких немного встретишь
Под луною.
Вот так и я, мой государь,
В печали —
Боюсь:
Надежды сбудутся едва ли.

При виде снега в местности Хуайхай

Посвящается Фу Ай[78]

Здесь северный снег
Пролетает средь облачной мглы
И, следуя ветру,
Несется за берег морской.
Деревья у моря,
Как ранней весною, белы,[79]
Прибрежный песок
Белоснежной покрыт пеленой.
С рекою Яньси[80]
Вдохновенье связало меня,
Где Лянского князя
Пиры,[81] что пригрезились мне?
Инчжунская песня[82]
Плыла там, по струнам звеня.
Я песню окончил —
И снова грущу в тишине.
747 г.

На закате солнца вспоминаю Шаньчжун[83]

Дождь кончился,
И в дымке голубой
Открылось небо
Дивной чистоты.
Восточный ветер
Обнялся с весной
И раскрывает
Юные цветы.
Но опадут цветы —
Уйдет весна.
И человек
Начнет вздыхать опять.
Хотел бы я
Все испытать сполна
И философский камень[84]
Отыскать.

Без названия

И ясному солнцу,
И светлой луне
В мире
Покоя нет.
И люди
Не могут жить в тишине,
А жить им —
Немного лет.
Гора Пэнлай[85]
Среди вод морских
Высится,
Говорят.
Там, в рощах
Нефритовых и золотых
Плоды,
Как огонь, горят.
Съешь один —
И не будешь седым,
А молодым
Навек.
Хотел бы уйти я
В небесный дым,
Измученный
Человек.

Стихи о краткости жизни

День промелькнет —
Он короток, конечно,
Но и столетье
Улетит в простор.
Когда простерлось небо
В бесконечность?
Десятки тысяч кальп[86]
Прошло с тех пор.
И локоны у феи
Поседели[87]
То иней времени
Оставил след.
Владыка
Взор остановил на деве —
И хохот слышен
Миллионы лет.[88]
Остановить бы
Шестерых драконов[89]
И привязать их
К дереву Фусан,[90]
Потом, Небесный Ковш[91]
Вином наполнив,
Поить — чтоб каждый
Намертво был пьян.[92]
Хочу ли
Знатным и богатым быть?
Нет!
Время я хочу остановить.

Увидев цветок, называемый «белоголовым стариком»[93]

У деревенских
Глиняных домов
Бреду уныло
По земле суровой,
И на лугу,
Средь полевых цветов,
Гляжу — растет
«Старик белоголовый».
Как в зеркало,
Смотрю я на цветок:
Так на него
Виски мои похожи.
Тоска. Ужели
Этот карлик мог
Мои печали старые
Умножить?

Ссылаемый в Елан, пишу о подсолнечнике[94]

Я стыжусь: ведь подсолнечник
Так защищает себя[95]
А вот я не умею,
И снова скитаться мне надо.
Если все же когда-нибудь
Буду помилован я,
То, вернувшись, займусь
Лишь цветами любимого сада.

Поднявшись на Фениксовую террасу у Цзиньпина[96]

Когда-то бывали фениксы здесь,
Теперь — терраса пуста,
И только река,[97] как прежде, течет,
Стремительна и чиста.
И возле дворца,[98] что был знаменит,
Тропинка видна едва.
И там, где гремели всю ночь пиры,[99]
Курганы, цветы, трава.
И речной поток у подножья гор
Проносится, полный сил,
Здесь остров Белой Цапли[100] его
Надвое разделил.
Я знаю, что солнце могут закрыть
Плывущие облака:[101]
Давно уж Чанъаня не вижу я —
И гложет меня тоска.
761 г

Су У[102]

Десять лет он у варваров
Прожил в жестоком плену,
Но сумел сохранить
Доверительный знак государев.
Белый гусь столько раз
Пролетал, возвещая весну,
Но письма не принес —
А скрывался, крылами ударив.
Пас овец он — Су У —
В чужедальнем и диком краю,
Там, в горах и степях,
Тосковал он о родине милой.
Ел он снег, проклиная
И голод, и долю свою,
Пил он воду из ям,
Если летняя жажда томила.
А когда, получивший свободу,
Он тронулся в путь,
Обернулся на север —
И вспомнил снега и морозы,
Вспомнил нищенский пир,
Где склонился он другу на грудь,
И заплакали оба —
И в кровь превращалися слезы.

По ту сторону границы[103]

I
Пятый месяц, а снег
На Тяньшане бел,
Нет цветов
Среди белизны.
Зря о «сломанных ивах»[104]
Солдат запел —
Далеко еще
До весны.
Утром бьет барабан —
Значит в бой пора,
Ночью спим,
На седла склонясь.
Но не зря наш меч
Висит у бедра:
Будет мертв
Лоуланьский князь.[105]
II
Император войска
Посылает на север пустыни,
Чтоб враги не грозили
Поить в наших реках коней.
Сколько битв предстоит нам,
И сколько их было доныне, —
Но любовь наша к родине
Крепче всего и сильней.
Нету пресной воды —
Только снег у холодного моря.
На могильных курганах
Ночуем, сметая песок.
О, когда ж, наконец,
Разобьем мы врага на просторе,
Чтобы каждый из воинов
Лег бы — и выспаться мог!
III
Мчатся кони,
Быстрые, как ветер,
Мы несемся
Сотни храбрецов,
С родиной прощаясь,
В лунном свете,
Чтоб сразить
«Небесных гордецов».[106]
Но когда
Мы кончим бой погоней
И последний враг
Падет, сражен, —
Красоваться будет
В Павильоне[107]
Хо Великолепный.[108]
Только он!
IV
Приграничные варвары
С гор в наступленье пошли —
И выводят солдат
Из печальных китайских домов
Командиры роздали
«Тигровые знаки»[109] свои —
Значит вновь воевать нам
Средь желтых и мерзлых песков.
Словно лук, изогнулась
Плывущая в небе луна,
Белый иней блестит
На поверхности наших мечей.
К пограничной заставе
Нескоро вернусь я, жена, —
Не вздыхай понапрасну
И слез понапрасну не лей.
V
Сигнальные огни[110]
Пронзили даль,
И небо
Над дворцами засияло.
С мечом в руке
Поднялся государь —
Крылатого
Он вспомнил генерала.[111]
И тучи
Опустились с вышины.
И барабан
Гремит у горной кручи.
И я, солдат,
Пойду в огонь войны,
Чтобы рассеять
Грозовые тучи.

Тоска о муже

Уехал мой муж далеко, далеко
На белом своем коне,
И тучи песка обвевают его
В холодной чужой стране.
Как вынесу тяжкие времена?..
Мысли мои о нем,
Они все печальнее, все грустней
И горестней с каждым днем.
Летят осенние светлячки
У моего окна,
И терем от инея заблестел,
И тихо плывет луна.
Последние листья роняет утун[112]
Совсем обнажился сад.
И ветви под резким ветром в ночи
Качаются и трещат.
А я, одинокая, только о нем
Думаю ночи и дни.
И слезы льются из глаз моих —
Напрасно льются они.

Луна над горной заставой[113]

Над горами Тяньшань
Золотая восходит луна,
И плывет в облаках
Беспредельных, как море, она.
Резкий ветер, пронесшийся
Сотни и тысячи ли,[114]
Дует здесь, на заставе,
От родины нашей вдали.
Здесь, над Ханьской дорогою,[115]
Горы нависли в упор,
Гунны здесь проходили
К озерной воде Кукунор.
И по этой дороге
Бойцы уходили в поход,
Но домой не вернулись,
Как ныне никто не придет.
Те, кто временно здесь,
Да и весь гарнизон городской —
Все горюют о родине,
Глядя на север с тоской.
Эту ночь я опять
Проведу в кабачке за вином,
Чтоб забыться на время —
Не думать о доме родном.
741 г.

Бой южнее Великой стены[116]

Мы не забыли
Прошлогодний бой,
Бой, отгремевший
За Саньган-рекой.[117]
А ныне снова
В бой ушли полки,
Чтоб драться
В русле высохшей реки.[118]
Уже бойцов
Омыл морской простор,[119]
Пасутся кони
Средь Небесных гор,[120]
Бойцы шагали
Десять тысяч ли,[121]
И все же — полумертвые —
Дошли.
Для гуннов бой —
Как пахарю пахать:
Белеют кости
На полях опять.
Давно ушли
Эпохи циньской дни,[122]
А все горят
Сигнальные огни.
Всю ночь
Сигнальные огни горят,
И за отрядом
В бой идет отряд.
Но, как и раньше,
Кончен ратный труд,
И кони,
Сбросив мертвецов, бегут.
И коршуны
Пируют день и ночь —
Нет никого,
Чтобы прогнать их прочь.
Степные травы
Пыльные лежат.
А полководец —
Кто он, без солдат?
Лишь в крайности
Оружье надо брать, —
Так мудрецы
Нам говорят опять.
747 г.

Путешествие при северном ветре[123]

За воротами Холода[124]
Властвует грозный дракон;
Свечи — вместо зубов,
Пасть откроет — и светится он.
Ни луны и ни солнца
Туда не доходят лучи,
Только северный ветер
Свистит, свирепея в ночи.
Только снежная вьюга
Бушует недели подряд,
И громадные хлопья
На древнюю башню летят.
Я тоскую о муже,
Воюющем в диком краю, —
Не смеюсь я, как прежде,
И песен теперь не пою.
Мне осталось стоять у калитки
И думать одной:
Жив ли мой господин
Далеко — за Великой стеной.
Взял он меч, чтоб дракона
Сразить — и рассеять туман.
Мне оставил на память
Обтянутый кожей колчан.
Две стрелы с опереньем
Оставил он мне заодно,
Но они паутиной и пылью
Покрылись давно.
Для чего эти стрелы,
Колчан, что висит на стене,
Если ты, господин,
Никогда не вернешься ко мне?
Не могу я смотреть
На подарок, врученный тобой.
Я сожгла твой подарок,
И пеплом он стал и золой.
Можно Желтую реку
Смирить, укрепив берега,
Но труднее брести
Сквозь туманы, пургу и снега.
752 г.

Думы о муже, ушедшем воевать далеко на границу

Когда, господин мой,
Прощались мы в прошлом году —
То помнишь, как бабочки
В южном порхали саду...
А ныне гляжу,
Вспоминая тебя, господин,
На горы, на снег
Подпирающих небо вершин.
А до Юйгуани,[125]
Наверно, три тысячи ли —
И как бы мне сделать,
Чтоб письма отсюда дошли?

Ветка ивы[126]

Смотри, как ветви ивы
Гладят воду —
Они склоняются
Под ветерком.
Они свежи, как снег,
Среди природы
И, теплые,
Дрожат перед окном.
А там красавица
Сидит тоскливо,
Глядит на север,
На простор долин,
И вот —
Она срывает ветку ивы
И посылает — мысленно —
В Лунтин.[127]

Осенние мысли

С террасы нашей на Яньчжи[128]
Гляжу сквозь желтый листопад:
Тебя увидеть я хочу —
Но зря глаза мои глядят.
Над морем[129] тают облака —
Они к тебе не доплывут.
Уже и осень подошла,
А мне — одной томиться тут.
Отряды варваров степных
Опять готовятся в поход, —
Ни с чем вернулся наш посол
К заставе Яшмовых ворот.[130]
Ужели ханьские бойцы[131]
Не возвратятся на восток?
Ужели надо мне жалеть
О том, что сорван был цветок?[132]

«Цзые» весенняя[133]

Кто у нас не слыхал
О красавице нежной Ло Фу?[134]
Как однажды она
Обрывала с деревьев листву?
Белоснежные руки
Сияли в зеленых ветвях.
И полдневное солнце
Горело у ней на щеках.
«Сударь! незачем тут
Останавливать быстрых коней —
Мне пора уходить,
Накормить шелковичных червей».

«Цзые» летняя

Зеркальное озеро[135]
На сто раскинулось ли,[136]
И лотосы тихо
Открыли бутоны свои.
Красавица[137] с лодки
Цветы собирает легко,
А люди досадуют —
Озеро невелико:
Уплыла красавица,
И не видать за холмом,
Как входит она,
Равнодушная, в княжеский дом.

«Цзые» осенняя

Уже над городом Чанъань[138]
Сияет круглая луна.
Но всюду слышен стук вальков,[139]
И женщины не знают сна.
Осенний ветер во дворах
Всю ночь свистеть не устает.
И помыслы мои летят
К заставе Яшмовых ворот.[140]
Когда же, варваров смирив,
Утихнет долголетний бой?
Когда домой придут войска
И муж мой встретится со мной?

«Цзые» зимняя

На рассвете гонец
Отправляется в дальний поход.
Подбиваю я ватой одежду
Всю ночь напролет.
А замерзшие пальцы
Дрожат, продевая иглу.
Ножниц не удержать —
И все время они на полу.
Но одежду для мужа
В далекий отправлю я путь —
Может быть, до Линьтао[141]
Ее довезут как-нибудь?

Осенние чувства

Сколько дней мы в разлуке,
Мой друг дорогой, —
Дикий рис уже вырос
У наших ворот.
И цикада
Уж свыклась с осенней порой,
Но от холода плачет
Всю ночь напролет.
Огоньки светляков
Потушила роса,
В белом инее
Ветви ползучие лоз.
Вот и я
Рукавом закрываю глаза.
Плачу, друг дорогой,
И не выплачу слез.

О тех, кто далеко

I
Теперь живу
К востоку от Чунлина,[142]
А господин —
Он у реки Ханьцзян.[143]
На сотни ли[144]
В цветах лежат долины —
Я б вытоптала
Всю траву полян.
С тех пор как мы
Объятия разжали, —
С тех пор трава,
Как осенью, низка,
А осень нас
Соединит едва ли.
Чем ближе вечер —
Тем острей тоска.
О, если б встретиться!
Как я хочу,
Одежды сбросив,
Потушить свечу!
II
На луском шелку,[145]
Знаменитом своей белизной,
Письмо написала я воину
Тушью цветной, —
Пусть к дальнему морю,[146]
В холодный и горестный край,
Его отнесет
Покровитель любви — попугай.
Письмо небольшое —
Немного в нем знаков и строк,
Но полон значения
Самый ничтожный значок.
И воин получит письмо
И сломает печать,
И слезы польются —
Он их не сумеет сдержать.
А выльются слезы,
Что так непрерывно текли,
Он вспомнит: меж нами
Не сотни, а тысячи ли.
За каждую строчку,
За милый сердечный привет
Готов заплатить он
По тысяче звонких монет.
III
Когда красавица здесь жила —
Цветами был полон зал.
Теперь красавицы больше нет —
Это Ли Бо сказал.
На ложе, расшитые шелком цветным,
Одежды ее лежат.
Три года лежат без хозяйки они,
Но жив ее аромат.
Неповторимый жив аромат,
И будет он жить всегда.
Хотя хозяйки уж больше нет.
Напрасно идут года.
И теперь я думаю только о ней.
А желтые листья летят,
И капли жестокой белой росы
Покрыли осенний сад.

Стихи о большой плотине[147]

Плотина
Возле города Санъяна[148]
Там светлая
Проносится река.
Весна. А все ж
Глаза мои туманны,
Когда гляжу
На юг, на облака.
И ветер
Оказался бессердечным:
Рассеял
Все мечты мои и сны.
И нет того,
Кого люблю навечно,
И писем нет
Из дальней стороны.
734 г.

Весенние думы

У вас еще зеленеют едва
Побеги юной травы,
А у нас уже тополь ветви склонил,
Тяжелые от листвы.
Когда ты подумаешь, государь,
О дальнем ко мне пути,
У меня, наверное, в этот день
Разорвется сердце в груди.
Весенний ветер[149] я не зову —
Он не знаком со мной, —
Зачем же в ночи проникает он
Под газовый полог мой?

Ночной крик ворона[150]

Опять прокаркал
Черный ворон тут —
В ветвях он хочет
Отыскать приют.
Вдова склонилась
Над станком своим —
Там синий шелк
Струится, словно дым.
Она вздыхает
И глядит во тьму:
Опять одной
Ей ночевать в дому.
743 г.

Песня обиженной красавицы

Узнав о том, что одна из наложниц императора в Чанъане была отпущена из дворца и выдана замуж за простого человека, один мой друг просил меня написать от лица этой женщины «Песню обиженной красавицы».


Когда я входила в ханьский дворец,[151]
Мне было пятнадцать лет —
И молодое мое лицо
Сияло, как маков цвет.
И восхищался мной государь —
Яшмовой красотой,
Когда я прислуживала ему
За ширмою золотой.
Когда я сбрасывала в ночи
Пену одежд своих, —
Он обнимал меня, государь,
Словно весенний вихрь.
И разве могла я думать тогда
О женщине Чжао Фэй-янь?[152]
Но ненависть вместо любви пришла,
И ласку сменила брань.
И стала так глубока печаль,
Так горести велики,
Что, словно в заморозки траву,
Иней покрыл виски.
И ясное утро такое пришло,
Когда опустилась мгла, —
И стали немыслимо тяжелы
Мирские мои дела.
И драгоценную шубу свою
Обменяла я на вино,
И с одежды спорола драконов я,
И было мне все равно.
О душевном холоде и тоске
Говорить невозможно мне —
Для тебя, государь, я лютню беру
И пою в ночной тишине.
Но разрывается грудь моя,
За струною рвется струна.
И душа болит, и сердце болит —
В смятенье живу одна.
744 г.

Тоска у яшмовых ступеней[153]

Ступени из яшмы
Давно от росы холодны.
Как влажен чулок мой!
Как осени ночи длинны!
Вернувшись домой,
Опускаю я полог хрустальный
И вижу — сквозь полог —
Сияние бледной луны.

Горечь

Цветку подобна новая жена,
Хотя бы и достойная любви.
Я — старая — на яшму похожу
И не скрываю помыслы свои.
Цветок непостоянен. Непрочна
Его любви блистающая нить.
Но яшмовое сердце никогда
Не сможет разлюбить иль изменить.
И я была когда-то молодой,
Но, постаревшая, живу одна.
А ты увидишь: время пролетит —
И станет старой новая жена.
Не забывай же о царице Чэнь,[154]
Той, что была любимою женой, —
Ее покои в Золотом дворце
Покрыты паутиною седой.

Печаль

За яшмовою шторою
Одна
Красавица
Томится у окна.
Я вижу влажный блеск
В очах печальных —
Кто ведает,
О ком грустит она?

Чанганьские мотивы[155]

I
Еще не носила прически я —
Играла я у ворот.
И рвала цветы у себя в саду,
Смотрела, как сад цветет.
На палочке мой муженек верхом
Скакал, не жалея сил, —
Он в гости ко мне приезжал тогда
И сливы мне приносил.
Мы были детьми в деревне Чангань,
Не знающими труда.
И, вместе играя по целым дням,
Не ссорились никогда.
II
Он стал моим мужем, — а было мне
Четырнадцать лет тогда, —
И я отворачивала лицо,
Пылавшее от стыда.
Я отворачивала лицо,
Пряча его во тьму,
Тысячу раз он звал меня,
Но я не пришла к нему.
Я расправила брови в пятнадцать лет,
Забыла про детский страх —
Впервые подумав: хочу делить
С тобой и пепел, и прах.[156]
Да буду я вечно хранить завет
«Обнимающего устой»,[157]
И да не допустит меня судьба
На башне стоять одной![158]
Шестнадцать лет мне теперь — и ты
Уехал на долгий срок,
Далеко, туда, где в ущелье Цюйтан[159]
Кипит между скал поток.
Тебе не подняться вверх по Янцзы
Даже к пятой луне.
И только тоскливый вой обезьян
Слышишь ты в тишине.
III
У нашего дома твоих следов
Давно уже не видать,
Они зеленым мхом поросли —
Появятся ли опять?
Густо разросся зеленый мох
И след закрывает твой.
Осенний ветер весь день в саду
Опавшей шуршит листвой.
Восьмая луна — тускнеет все,
Даже бабочек цвет.
Вот они парочками летят,
И я им гляжу вослед.
Осенние бабочки! Так и я
Горюю перед зимой
О том, что стареет мое лицо
И блекнет румянец мой.
IV
Но, рано ли, поздно ли, наконец,
Вернешься ты из Саньба.
Пошли мне известье, что едешь ты,
Что смилостивилась судьба.
Пошли — и я выйду тебя встречать,
Благословив небеса,
Хоть тысячу ли я пройду пешком,
До самого Чанфынса.

Ли Бо в переводах В.М. Алексеева[160]

Стихотворения в прозе, воспевающие природу[161]

I Мне жаль последних дней весны!

Как это случается, что небо опять велит Северному Ковшу предузнать весну и повернуть рукоять свою вновь на восток?

Весна! Лазурные тона волнующихся вод... Красный аромат орхидеевых куп... Поднимись куда-нибудь повыше и гляди вдаль... Разом и полностью обнимет глаз твой и безбрежную ширь моря и тончайшую неуловимость туч. Душа в уносящем порыве готова замереть. По щекам бегут слезы целыми потоками.

Пою о легком чистом ветерке и о волнах Цан-лан... Любовно мечтаю об озере Дунтхин. Вздыхаю по стране рек Сяо и Сян. Но какая бодрая легкость в моей душе! Она вместе с весенним дуновением ветерка вздымается и куда-то летит!

Да! Вздымается она и куда-то летит! А думе моей нет предела. Я так поглощен созерцанием этого прекрасного времени года, что не могу рассеять настроения. Вся равнина заросла — и что за роскошные цвета и узоры! Но, травы ароматные! Люблю вас и жалею. Жалею так, как будто острый нож вонзается мне в сердце! Ведь это последние дни весны... Конец последних дней весны! Мне жаль их! Охватывает меня скорбь, и скорбь не малая!

Моя мысль летит. На излучине (реки) Хань, у берегов стремнин (реки) Сян, беру в руки волшебно красивые цветы — и все не могу превозмочь своей думы. Вот я на северных склонах гор Сянь и думаю о тех эпических женщинах, гулявших здесь по берегу реки Хань. Вот я на южной полосе (реки) Сян и тоскую душой о погибших здесь дочерях государя Яо. Чувство обиды за них ужасно, беспредельно. Им полна вся душа моя. Глаз уходит в пространство и теряется. Тоска подступает к сердцу беспорядочным наплывом. Вот я на реке Цзи, где даю простор чувству, воспетому в одах царства Вэй... Вот я в «Башне Туч», где меня, как некогда известного Чуского князя, охватывает сон, сладостный, волшебный.

Каждый год та же картина. Приходит весна — распускаются цветы. Но вот цветам конец — и весне смена. Быстро, быстро мчит свои воды длинная река. Слежу взором за бегом ее волн и мысленно провожаю их туда на восток, до самого моря. Увы! Также и весна — она не остается у нас, раз ее время проходит... Вот уже совсем скоро природа повеет дряхлою старостью. И как досадно мне, что нельзя перекинуть по лазоревому небу какой-нибудь длиннейший канат, чтобы привязать им летящее к закату белое светило!

Есть некий человек, близкий моему чувству. Он покидает юг и идет на запад, в страну древней Цинь. Гляжу я, как застилают путь блуждающие в воздухе цветочные ивовые нити. Они сплетаются в сеть, чтобы ею поймать весенний свет и удержать (до конца весны) человека. Погружаюсь в стих — и песнь моя жалобна. Разлука с тобой ранит мое сердце и делает мои шаги нерешительными. Я провожаю тебя в дальний путь. Гляжу на небо — и вижу, как несется караван гусей, постепенно тая вдали. Пьянею грустью у плакучей ивы. Даю тебе на прощанье ее гибкую, мягкую ветвь и с нею чувство крепкой дружбы. Гляжу — не нагляжусь на тебя,государь мой, и горестно вздыхаю. Брызжут внезапными потоками из глаз моих слезы... о, как зол я на эту преходящую красочность весны! Вот уже далеко ты. Поручаю тень твою ясной луне. Провожаю тебя, государь мой, на край света.

II Весенняя грусть

Вернулся восточный ветерок. Вижу, как зеленеет трава и понимаю, что пришла весна. Водные потоки пришли в смятение. Плакучая ива мягко веет своими длинными ветвями. Какая грусть для человека в этом ее движении!

Прекрасный, ласковый, лазоревый небесный свет. Ароматный, свежий, зеленоватый морской воздух. Яркие краски по изумруду, уходящая в даль полуясной пеленой — вот какова стала земля! Тучки нежно реют в вышине одна другой свежее. Сплошными потоками бегут бурные воды. Падает взор мой на мох, растущий у ручья. Как легки и проворны его движения по ветру! Вот закрутилась дымка блуждающих в воздухе нитей... Гляжу, и душа моя хочет вырваться и закружиться вместе с ними. О, этот воздух и свет! Я пьянею от вас! Пьянею — и погружаюсь в грусть.

Тот, кто прислушивался к бегущей с высот Луны воде и звукам страны Цинь; тот, кто внимал обезьяньему крику на берегах Янцзы и напевам страны Ба; та знаменитая красавица Ван Чжао-цзюнь, которая видела пред собой последнюю («Яшмовую») заставу родной земли; тот славный Чуский поэт, воспевший (равнодушный) кленовый лес, о, эти люди знали, что такое грусть! Вот и я, если поднимусь куда-нибудь повыше и гляну вдаль, то, вспоминая их, чувствую острую боль тоски, пронизывающей меня до костей, ранящей меня прямо в сердце.

Душа человека волной бурлит, когда приходит весна. Однако, есть и грусть весенняя, грусть, которая — ровно падающий снег — вносит в нашу душу смятение. Но и грусть и радость, в бесчисленной толпе человеческих ощущений, как-то одновременно пробуждаются и единятся на этом ароматном празднике природы!

Что, если есть у меня один человек далеко там, на берегах р. Сян? Тучи разделяют нас, и нет возможности свидеться. Над малой волной лью я слезы разлуки и ей, уходящей на восток, наказываю передать другу мой душевный, любящий привет.

О, если б мне ухватить, задержать этот весенний свет, не дать ему исчезнуть! Я подарил бы его тебе, прекрасный, далекий друг!

III Ясная осень. Скорбные строфы

Поднимаюсь на гору Цзю-и. Гляжу на чистые реки. Трехсторонний Сян мчит свои воды, струит холодом, отдаваясь морю. Тучи вторгаются в осеннюю природу и застилают небо... Я теперь (на чужбине) в странах Цзин и У, и несчетные тысячи верст трудного, лишь птицам ведомого пути отделяют меня от родимых мест.

Сейчас вечернее солнце своим полудиском сияет по острову и хочет зайти. Чистое озеро начинает блестеть — это луна восходит там, над далеким морем. Я погружаюсь всей думой в мощную красоту осенней природы. Смутно мечтаю о (северной) Янь, ищу глазами, где (южный) Юе.

Опадает лотос. Река подернулась осенними красками. Долгий, долгий ветер... Длинная, длинная ночь! Хотелось бы невероятного... Лететь к океану и помечтать у берегов его... Поймать у острова в синем море шесть чудовищ — да нет такой длинной уды! Ласкаю рукой волнующуюся стихию и еще глубже предаюсь скорби.

Ах, уйду я! Ах, уйду я! Оставаться на людях больше невмоготу. Там, в волшебной стране Пхынлай, я буду себе рвать траву бессмертия!

IV[162] Весенняя ночь и пир во фруктовом саду

Посвящение к нашим стихам
Слушайте! Небо с землей — это для живой твари какой-то постоялый двор. А солнце и луна, свет и тьма? Ведь это лишь гости, безостановочно проходящие по сотням веков... Да и вся наша жизнь, беспочвенно плавающая по какой-то поверхности, есть нечто вроде сна. Много ль в ней радостных минут?

Помните? — Люди прошлых времен порой брали в руки по свече и устраивали прогулки ночью. Уже и в этом был великий смысл. Что же сказать мне о сегодняшней ночи, когда животворная весна прельщает нас своею природой, закутанной в дымку; когда мир — громада собою дает нам поэтическую речь; когда, собравшись здесь, в душистом фруктовом саду, мы предаемся радости братского, самой природой лелеемого единения?

О братья мои младшие! Все вы талантливые, утонченные люди. Каждый из вас Сехойлянь. Один только я своими ритмами и песнями, к стыду своему, не могу быть для вас Канлэским маркизом.

Пусть так, но тихое, безмолвное наслаждение этою чудной природой для нас еще не все. Высокий полет наших речей стал еще светлее, еще чище, еще отвлеченнее. Открываем волшебный пир, рассаживаясь в цветах. Вот запорхали наши чарки, и пьянит нас луна...

Слушайте, если мы сейчас же не приступим к стихам, то в чем же выразим мы свои красивые, тонкие мысли? И пусть тот, которому стих не удастся, будет наказан числом чарок, полагающимся по ритуалу той, помните, компании, что собиралась в былое время в саду «Золотой Долины».

Приложение к «Стихотворениям в прозе»[163] В весеннюю ночь пируем в саду, где персик и слива цветут

К нашим стихам
Смотрите, небо и земля — они гостиница для всей тьмы тем живых!

А свет и тьма — лишь гости, что пройдут по сотням лет-веков. И наша жизнь — наплыв, что сон! А радостью живем, ну, много ль мы?

Древний поэт брал в руки свечу и с нею гулял по ночам. Большой был в этом смысл! Тем более — сейчас, когда весна в разгаре, зовет меня одетой в мглу красой, и мир — великий ком — мне в дар свою поэзию дает.

Собрались мы в душистый сад под персики и сливы, и дело радости по небом установленным законам в семье людей мы исполняем здесь.

Вы, младшие в искусстве, гениальны! Вы все, что младший брат поэта Се Хой-лянь. А я как стихотворец сам стыжусь, что я для вас не старший брат, поэт Канлэ.

Мы продолжаем наслаждаться уединеньем нашим, и наша речь возвышенною стала и к отвлеченной чистоте теперь идет.

Мы открываем волшебный свой пир, сидя среди цветов. Порхать мы пускаем пернатые чарки, пьянея под луной.

Но без изящного стиха в чем выразить свою прекрасную мечту? Когда же у кого из нас не выйдет стих, его накажем мы вином, согласно счету в «Золотой долине» (компании друзей, где каждый был поэт).

Древнее (из поэтической исповеди Ли Бо)[164]

Когда называют Ли Бо поэтом великим, то не без оговорки: он велик для тех, кто вместе с китайцем чтит всю совокупность образов и чудесных слов, которые он подарил миру... пока только своему. Европейские переводчики набросились на его произведения, освященные именем и традицией, а главное — хрестоматией, и в несколько лет Ли Бо стал известен читающей Европе. Конечно, так нельзя обращаться с великим поэтом, но пока нет полного, настоящего перевода его многочисленных произведений, и пока нет вообще о нем научных исследований, дело из этой колеи не выйдет. Единственно, что можно предложить — это некоторое разнообразие в выборе сюжетов, на которых, как не помещаемых в хрестоматиях, европейские переводчики не задерживаются.

«Древние стихи» (соб. «Древний дух») расположены у Ли Бо в виде 59 стансов и заключают в себе весьма замечательную поэму о поэте, как носителе всекитайской древней героической традиции. Ли Бо, излагая свои поэтические думы и являя свой лик, остается, все же, primus inter pares, ибо он сам стремится отразить древнее, а потомки стараются отражать его. Получается циклический тип китайского поэта.

Читателям моей книги «Китайская поэма о поэте, в стансах Сыкун Ту» ясна разница между обоими произведениями: Ли Бо, живший ранее (705-762 по Р. Хр.), писал о содержании вдохновения; Сыкун Ту, живший позже (837-908), писал о формуле вдохновения. Отделать в тип исследования поэму Ли Бо было бы переводчику приятно, но это дело будущего, а пока на страницах «Востока» он может дать лишь три-четыре станса из этой большой поэмы, снабдив их примечаниями для общего читателя, не имеющими специально научного значения.

Мне было бы приятнее всего переводить ритмически, отвечая стихом на стих, но, не желая жертвовать словами, которых, с моей точки зрения, замещать уже нечем, от этой соблазнительной перспективы я еще раз отступаю и даю только точный, дословный перевод, укладывая в пять значащих русских слов пять слов китайского стиха. — В. А.

Станс I

Великие Оды давно не творятся.[165]
«Я ослабел», — кто ж, наконец, изложит?[166]
Веянье царя брошено и ползучую поросль,[167]
Воевавшие уделы часто — колючий кустарник.[168]
* * *
Драконы, тигры друг друга глотали, ели;
Секиры, копья пришли к безумному Циню.
Праведный голос — как слаб он, ничтожен![169]
Грусть, обида воздвигли «человека тоски».[170]
* * *
Ян, Ма вздымают вялые волны,[171]
Открыв поток, рвущийся в безбрежность.
Гибель-расцвет пусть в тысяче смен —
«Доблесть, проповедь» уже — да — в пучине.[172]
* * *
Начиная с времен «Утверждения Мира» и дальше,[173]
Узорная красивость не достойна почитанья.
Мудрейшая Династия вернула извечную древность:[174]
«Свесив платье», дорожит чистыми настоящими.[175]
* * *
Толпой таланты идут к красоте, свету;
Овладев судьбой, «скачут» вместе с «чешуйными».[176]
«Слово и жизнь» друг другу ярко светят:[177]
Сонмы звезд, раскинутые по осеннему небу.
* * *
Мои мечты в том, чтобы «отсечь, передать»,[178]
Низводя свет, сияющий в тысячи весен.
Взираю на Мудрого; словно на кого-то высокого,[179]
И «оборву кисть» на поимке линя.[180]

Станс IX[181]

Чжуану Чжоу снилась бабочка:[182]
Бабочка стала Чжуаном Чжоу.
Одно тело — а превратилось, изменилось:
Тысячи вещей — ой-ой где![183]
* * *
И знаю: воды Пын Лай'я[184]
Потом станут чистым мелким ручьем.
У зеленых ворот садивший тыквы человек
Во оны дни был Восточных Кряжей Князь.[185]
* * *
Богатство, почет именно вот таковы...
Мотаться, трепаться, чего искать?

Станс XI[186]

Желтая Река идет в Восточную Бездну,
Белое солнце опускается в западное море.
Уходящий поток и струящийся свет
Летят, мчатся, никого не ждут.
* * *
Весенний лик бросает меня, уходит —
Осенний волос уже стар, не тот.
Жизнь человека — не холодная сосна:
Лицо лет разве всегда то же?
* * *
Мне бы сесть на дракона в туче,
Впивать сияние, жить в ярком луче!

Станс XII[187]

Сосна, кипарис природно сиры, прямы:
Трудно им быть с лицом персика, сливы.[188]
Светлый, светлый Янь Цзылин:
Свесил уду в серые волны.
* * *
Телом и гостьей-звездой накрыл:
Сердцем вместе с плывущею тучей свободен.
Долгий привет властителю тысяч коней:
Обратно уходит в горы Богатой Весны.[189]
* * *
Чистым духом брызнуло в шесть сторон...[190]
Далек человек: достать до него нельзя!
Принудил меня вечно в тоске вздыхать,
Мрачно гнездясь среди утесов-скал.

Станс LVIII[191]

Я пришел к мелям Кодцуньих Гор,
Ищу древнее, всхожу на солнечную башню.
Небо пустынно, зеленые тучи исчезли,
Земля далеко, чистый ветер идет.
Фея-дева отсюда ушла давно,
Князь Сян — где же скажите он?
Безудержный блуд исчез в пучине времен,
Пастух, дровосек одни горевали в тоске.

Из четверостиший[192]

Ван Чжао Цзюнь[193]

Чжао Цзюнь коснулась седла из яшм.
На лошадь сев, плачет об алых щеках.
Нынешний день — дама из ханьских дворцов,
Завтрашним утром — наложница варварских стран.

Встретились[194]

Встретил тебя среди красной пыли:[195]
В высь руки,[196] с плетью из желтого золота.
Тысячи входов среди повисших ив:
Твой дом в которой, скажи, стороне?

Тоска на яшмовом крыльце[197]

Яшмовый помост[198] рождает белые росы...[199]
Ночь длинна: овладели чулочком из флера.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.

Сянъянские песни[200]

а. В Сянъяне, где шло веселье,
Пели, плясали «Белой меди копыта»...[201]
— Стена у цзяна,[202] крутят чистые воды;
Цветы, луна вводят меня в забытье.
б. Почтенный Шань,[203] когда упивался вином,
Пьяный, без чувств сидел у Гаояна.
На голове — шапка из белых перьев
Неверно одета... А сам на коне!
в. Гора Янь[204] у реки Хань.
Воды зеленые, песок — словно снег.
На ней есть памятник:[205] там роняли слезы...
Темными мхами давно стерт, угас.[206]
г. Дай напьюсь у прудка,[207] где живут Си!..
Не буду глядеть на памятник слезы роняющих!.
Почтенный Шань хотел сесть на коня:
Смешил насмерть сянъянских ребят.[208]

Чистые, ровные мелодии[209]

а. Облако... Думает — платье! Цветок... Мнится — лицо!
Ветер весенний коснется куртин: сочно цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.
б. Целая ветвь сочной красы: роса в благовоньи застыла.
Горы У[210] в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?
— Милую ту «Летящую Ласточку»[211], новым нарядом сильную.
в. Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:[212]
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика: «Топь благовоний» стала к резным перилам.

На аллее Лояна[213]

Из чьей семьи молодец — что белая яшма,[214]
Повернул коляску, едет по «Броду Неба»?[215]
Глядит на цветы, что в Восточной Аллее,
Тревожа, волнуя живущих в Лояне.

Юноша в пути

С пяти Гор[216] юноша на восток от Золотого Рынка
В серебряном седле, на белом коне мчится в весенний ветер...
Опавшие цветы примяв все, в каком направлении едет?
— С улыбкой въезжает к хуской деве,[217] в ее винный погреб.

Конь с белою мордой

Седло в серебре, с белою мордой конь.
На зелени поля — защита от грязи, парча.[218]
И в мелкий дождь, и в ветре весны, когда опадают цветы,
Взмахнет плетью, прямо промчится к деве хуской пить.

Гаогюйли[219]

С золотым цветком ветер ломящая шапка...
А белый конь тихо бредет вспять.
Порхает-взлетает, пляшет широкий рукав —
Что птица, с восточных морей прилетевшая.

Думы в тихую ночь[220]

У постели вижу лунный свет:
Мнится — это иней на полу.
Голову поднял — взираю на горный месяц;
Голову вниз — в думе о крае родном.

Песнь о купце[221]

Гость заморский ловит с неба ветер
И корабль далеко в страду гонит.
Словно сказать: птица среди облаков!
Раз улетит — нет ни следа, ни вестей.

Переправа в Хэнцзян[222]

а. Люди скажут: Хэнцзян прекрасна,
Я скажу: Хэнцзян противна!
Ветер сплошной дует три дня, валя горы;
Белые волны выше вздымаются башни при Вагуань.[223]
б. Морской прилив к югу идет, проходит за Сюньян.
«Воловья мель»[224] с давних пор опаснее, чем Мадан.[225]
В Хэнцзяне хочу перебраться, но волны и ветер злы;
Вся река тащит тоску в дали тысяч ли.
в. Хэнцзян, на запад если посмотришь, скрыла западный Цинь;[226]
Воды Хань к востоку слиты с бродом на Янцзы цзяне,
Белые волны — словно горы... Как же здесь переехать?
Бешеный ветер смертельно томит пловца с горой парусов.
г. Морской бог прошел здесь — злой ветер кружит.
Волны бьют по Небесным Вратам[227] — стены скал раздались.
Река Чжэ, в восьмой месяц зачем такая ты?
Волны похожи на горы сплошные, снегом плюющие в нас.
д. Перед Хэнцзянскою будкой встречает пристав паромный меня.
Мне говорит, указав на восток, где в море родились тучи:
— Сударь, сегодня ехать хотите ради какой нужды?
Если такие волны и ветер, ехать никак нельзя.[228]
е. Мутнеет луна,[229] небо в ветре, туман не может раскрыться,
Киты морские насели с востока, сотни рек — обратно...[230]
Волны в испуге раз взвились, колеблются Три Горы...[231]
— Сударь, не надо вам переправы!.. Идите прочь, домой![232]

Осенняя заводь

г. В Осенней Заводи парчево-горбатая птица,[233]
Среди людей и на небе редкая.
Горная курочка[234] стыдится чистой воды:
Не смеет глядеться в наряд перьев.
д. Оба виска вошли в Осеннюю Заводь;
Утром одним, — смерч — и уже мертвы.
Вой обезьяны[235] торопит белеть волосы:
Длинные, мелкие — стали сырцом все.
е. В Осенней Заводи много белых обезьян:
Прыгают, скачут, словно летящий снег.
Тащут, зовут дитя с ветвей
Пить шаловливо в воде луну.
ж. С тоскою живу скитальцем в Осенней Заводи.
С усильем гляжу в цветы Осенней Заводи.
— Горы, реки — как в Шаньсяне,
Воздух, солнце — как в Чанша![236]
з. Пьяный, сажусь на лошадь почтенного Шаня;[237]
Стыну, пою песнь про вола Нин Ци.
Зря напеваю: «Белые камни ярки»:
Слез полна чернособолья шуба.
и. В Осенней Заводи тысяча горных рядов.
Гора Шуи Цзюй[238] — самая странная с виду.
Небо склонилось, хочет валить каменья;
Воды плещут к ветви «живого чужим».[239]
к. Прадед Речной — некий кусок скалы.
Синь небес вымело в красочный полог.
Врезан стих; здесь он тысячи лет.
В буквах зеленых мох парчовый растет.
м. Утес Ложэнь[240] в перерез птичьим путям.[241]
Речной Прадед вышел за Рыбьи Мосты.[242]
Воды быстры, лодка скитальца мчится...
Горный цветок пахнет, коснувшись лица.
н. Вода — словно одна полоса шелка,
Земля эта — то же ровное небо.
— Что, если бы, пользуясь светлой луною,
Взор — в цветы, сесть в ладью, где вино?
о. Чистые воды, покойна простая луна.[243]
Луна светла, белая цапля летит.
Он слушает девушку, рвущую лины,[244]
Как всю дорогу ночью домой поет.
п. Пламя печей озаряет и небо, и землю;
Красные звезды рассеяны в алом дыму.[245]
Юноша скромный светлою лунною ночью
Песню поет, оживляя холодные реки.
р. Белые волосы — в три тысячи сажен:[246]
Это кручина кажется длинной такой!
Мне не постичь: в зеркале этом светлом,
Где мог достать иней осенний я?
с. В Осенней Заводи старик из сельской хаты
Наловит рыбы, среди вод уснет.
Жена с детьми пустила белых кур
И вяжет свой невод напротив густых бамбуков.
т. Холм Персиков — один лишь шаг земли...
Там четко-четко слышны речь и голос.
Безмолвно с горным я монахом здесь прощаюсь.
Склоняю голову; привет вам — в белых тучах!

2 стихотворения[247]

Осенние думы

У дерева Яньчжи желтые падают листья,
Приду, погляжу — сама поднимусь на башню.
Над морем далеким лазурные тучи прорвались,
От хана-шаньюя осенние краски идут.
Войска кочевые в песчаной границе скопились,
А ханьский посол вернулся из Яшмы-Заставы.
Ушедший в поход, не знаю, когда он вернется,
Напрасно грущу, что цветок орхидеи завянет.

Провожаю друга

Зеленые горы торчат над северной частью,
А белые воды кружат возле восточных стен.
На этой земле мы как только с тобою простимся,
Пырей-сирота ты — за тысячи верст.
Плывущие тучи — вот твои мысли бродят.
Вечернее солнце — вот тебе друга душа,
Махнешь мне рукою — отсюда сейчас уйдешь ты,
И грустно, протяжно заржет разлученный конь.

Ли Бо в различных переводах

Переводы Ю.К. Щуцкого[248]

Чистые воды

Воды прозрачны-чисты,
И месяц осенний сияет.
Я в озере южном срываю
Белых кувшинок цветы.
Лотос, — почти говорит, —
Мой баловень нежный, любимый;
И в лодке проплывшего мимо
Грустью меня он разит.

После пьянства, когда мы катались с советником Шу по озеру Дунтин[249]

Вот если бы убрать — стесать
Откос Царевниной Горы[250], —
То воды Сяна[251] с той поры
Открыли бы широко гладь,
Отведал я Балинских[252] вин.
Я их, не зная меры, пил,
И вот уж хмель меня убил
В красе осенних вод Дунтин.

Вспомнилось о «Горах Востока»

Много лет в «Горах Востока»
Быть мне не пришлось...
А цветы цвели уж сколько
Раз в «Пещере Роз»?
Там и тучка исчезала
Без меня, одна...
За который дом упала
Светлая луна?..

Одиноко сижу в Цзинтинских горах

Прекратился уж полет высокий
Птиц, летающих сплошною стаей.
Тучка сиротливо-одиноко
На свободе в дали уплывает.
И, друг другу не надоедая,
Смотрим друг на друга я и горы.
И докуда зрение хватает,
Есть лишь эти горные просторы.

Весенней ночью в г. Лояне[253] слышу свирель

Из чьего, я слышу, дома звуки яшмовой свирели,
В темноте летя, пропели?
Проникают эти звуки в вешний ветер, устремляясь
В город Ло и рассыпаясь
Нынче ночью меж мелодий и печальных и тоскливых,
Слыша «Сломанные ивы»[254],
Кто же может не заметить, что о родине в печали
Думы на сердце упали?!

Думы в тихую ночь

В изголовии ложа
Сияет, светлеет луна.
Показалась похожей
На иней упавший она.
Посмотрел на луну я,
Лицо к небесам обратив,
И припомнил родную
Страну я, лицо опустив.

Среди чужих

Ланьлинского[255] прекрасного вина
Густ золотистый аромат.
И чаша яшмовая вновь полна:
В ней с блеском янтари горят.
И пусть теперь хозяину меня
Вином удастся опьянить —
Тогда, где будут чуждые края,
Я не возьмусь определить.

Тоска у яшмовых ступеней

Я стою... У яшмовых ступеней
Иней появляется осенний.
Ночь длинна-длинна... Уже росой
Увлажнен чулок мой кружевной.
Я к себе вернулась и, печальна,
Опустила занавес хрустальный.
Но за ним я вижу: так ясна
Дальняя осенняя луна!

Переводы Л.3. Эйдлина[256]

* * *
Оба сидим и друг с другом пьем.
Цветут на горе цветы.
Чарка одна, и еще одна —
Третья чарка за ней!
Я охмелел и хочу поспать,
Ты можешь пока идти.
Завтра же вновь, если ты не прочь,
С Цинем приди сюда.

Переводы К.Д. Бальмонта[257]

Пред сумраком ночи (Крик воронов)

В облаке пыли Татарские лошади с ржаньем промчалися прочь.
В пыльной той дымности носятся вороны, — где б скоротать эту ночь.
Близятся к городу, скрытому в сумраке, ищут на черных стволах.
Криком скликаются, ворон с подругою парно сидят на ветвях.
Бранный герой распростился с супругою, бранный герой — на войне.
Вороны каркают в пурпуре солнечном, красная гарь на окне.
К шелковой ткани она наклоняется, только что прыгал челнок.
Карканье воронов слыша, замедлила, вот замирает станок.
Смотрит в раскрытые окна, где зорями дразнят пурпурности штор.
Вечер разорванный в ночь превращается, черным становится взор.
Молча идет на постель одинокую, вот, уронила слезу.
Слезы срываются, ливнем срываются, — дождь в громовую грозу.

Переводы А.А. Ахматовой[258]

Поднося вино

Неужто вы не видите, друзья,
Как воды знаменитой Хуанхэ,
С небесной низвергаясь высоты,
Стремятся бурно в море,
Чтоб не вернуться больше?
Неужто вы не видите, друзья,
Как в царственных покоях зеркала
Скорбят о волосах, — они вчера
Чернее шелка были,
А ныне стали снегом?
Достигнув в жизни счастья,
Испей его до дна,
Пусть полон будет кубок
Под молодой луной.
Мне небом дар отпущен,
Чтоб расточать его.
Истраченным богатством
Я овладею вновь.
Быка зажарим, друга,
Но для веселья нам
Сейчас же надо выпить
Заздравных триста чаш.[259]
Учитель Цэнь
И ты, Даньцю,[260]
Коль поднесут вино,
То пейте до конца,
А я вам песнь спою,
Ко мне склоните ухо:
Изысканные яства
Не следует ценить,
Хочу быть вечно пьяным,
А трезвым — не хочу.
Так повелось издревле —
Безмолвны мудрецы,
Лишь пьяницы стремятся
Прославиться в веках.
Князь Цао Чжи[261] когда-то
Устроил пир в Пинлэ,[262]
И десять тысяч доу[263]
Там выпили шутя.
Напрасно наш хозяин
Сказал, что денег нет,
Вина еще мы купим,
Чтобы друзьям налить.
Вот быстрый конь,
Вот новый плащ, —
Пошлем слугу-мальчишку,
Пусть обменяет их,
И вновь, друзья, забудем
Мы о своих скорбях.

Песня о восходе и заходе солнца

Из восточного залива солнце,
Как из недр земных, над миром всходит,
По небу пройдет и канет в море.
Где ж пещера для шести драконов?[264]
В древности глубокой и поныне
Солнце никогда не отдыхало,
Человек без изначальной силы
Разве может вслед идти за солнцем?
Расцветая, травы полевые
Чувствуют ли к ветру благодарность?
Дерева, свою листву роняя,
На осеннее не ропщут небо.
Кто торопит, погоняя плетью,
Зиму, осень, и весну, и лето?
Угасанье и расцвет природы
Совершается своею волей.
О Сихэ, Сихэ,[265] возница солнца,
Расскажи нам, отчего ты тонешь
В беспредельных и бездонных водах?
И какой таинственною силой
Обладал Лу Ян?[266] Движенье солнца
Он остановил копьем воздетым.
Много их, идущих против неба,
Власть его присвоивших бесчинно.
Я хочу смешать с землею небо,
Слить всю необъятную природу
С первозданным хаосом навеки.

Луна над пограничными горами

Луна над Тянь-Шанем восходит, светла,
И без облаков океан,
И ветер принесся за тысячу ли
Сюда, на заставу Юймынь.
С тех пор, как китайцы пошли на Бодэн,[267]
Враг рыщет у бухты Цинхай,[268]
И с этого поля сраженья никто
Домой не вернулся живым.
И воины мрачно глядят за рубеж —
Возврата на родину ждут,
А в женских покоях как раз в эту ночь
Бессонница, вздохи и грусть.

Песни на границе

Быстрые кони,
Как ветер буйный,
Вынесли войско
За Вэйский мост.[269]
С китайской луною
Бойцы простились,
Их черные стрелы
Разят гордецов.[270]
Кончился бой.
Злые звезды померкли.[271]
Лагерь пустеет,
Унесся туман...
Героев лики
На стенах башни
Хо Пяояо[272]
Прославлен там.

На Западной башне в городе Цзиньлин читаю стихи под луной

В ночной тишине Цзиньлина
Проносится свежий ветер.
Один я всхожу на башню,
Смотрю на У и на Юэ.[273]
Облака отразились в водах
И колышут город пустынный,
Роса, как зерна жемчужин,
Под осенней луной сверкает.
Под светлой луной грущу я
И долго не возвращаюсь.
Не часто дано увидеть,
Что древний поэт сказал.
О реке говорил Се Тяо:
«Прозрачней белого шелка»,[274]
И этой строки довольно,
Чтоб запомнить его навек.

Переводы Н. Нович[275]

Красный цветок

Взглянув в окно, концом иголки
Я укололась... Горький рок!
Мной вышиваемый на шелке
От крови красным стал цветок.
И я подумала в волненьи,
Что мой желанный в этот час,
Быть может, кровь пролил в страданьи.
И слезы хлынули из глаз.
И вдруг, сквозь плач, необычайный
Я различаю стук копыт.
И выбегаю с мыслью тайной,
Что это милый мой спешит;
Но ни вблизи, ни в отдаленьи,
Увы, не видно ничего...
Ввело меня же в заблужденье
Биенье сердца моего.
И вновь с разбитыми мечтами
Сажусь я к пяльцам вышивать
И, словно бисером, слезами
Свою работу покрывать.

Переводы М.И. Басманова[276]

Два стихотворения в жанре цы[277]

* * *
Флейты печальные звуки
Сон оборвали счастливый.
Циньской деве не спится[278]
В башне, луной озаренной.
В башне, луной озаренной...
Год за годом проходит,
Вновь распускается ива,
И расставанье в Балине[279]
Сердце томит влюбленной.
Ясная в Лэююане[280]
Осень теперь воцарилась.
А на дороге к Сянъяну[281]
Пыль под конем не клубится.
Пыль под конем не клубится.
Дует западный ветер,
Только что солнце скрылось
Там, где могил и храмов
Грустная вереница.[282]
(Мелодия «Ициньэ»)
* * *
Словно затканный в пряди тумана,
Лес вдали, различимый едва.
Бередит в моем сердце раны
Гор холодная синева.
Я на башню поднялся высоко,
Где скопился сумрак густой.
Там стою и стою одиноко
Со своею тоской.
И на мрамор белый ступеней
Устремляю свой взгляд.
Шум внезапно возник в отдаленье —
Это птицы в гнезда спешат.
А моя где нынче дорога,
Та, что к дому родному ведет?
И беседок еще как много
По дороге путника ждет?
(Мелодия «Пусамань»)

Переводы Л.Е. Бежина[283]

На востоке области Луцзюнь, у Каменных врат, провожаю Ду Фу

Когда нам снова
будет суждено
Подняться над озерною
водой?
Когда же вновь
у Каменных Ворот
Вином наполним
кубок золотой?
Стихают волны
на реке Сышуй,
Сверкает море
у горы Цзулай.
Пока не разлучила
нас судьба,
Вином полнее
чарку наливай.

Переводы Г.Б. Дагданова[284]

Весенним днем вернулся в горы, посылаю Мэн Хаожаню

Красные ленты[285] оставил, покончил с мирской суетой,
В чистых горах посетил буддийский монастырь.
Золотые правила откроют дорогу чувствам,
Драгоценный плот переправит через область заблуждений.
На горных пиках лес, скопились птицы на балках,
На утесах цветы, где-то спрятался горный ручей.
Пагоды очертанья, появилась над морем луна,
Башня проглядывает, застилает реку туман.
Ароматен воздух, «три неба» спустились,
Колокола звук воедино связал тысячи ущелий.
Лотосы осенью жемчужными каплями наполнились,
Сосны густые покрыли все вокруг.
Стаи птиц с удивлением внимают дхарме,
Стаи драконов словно оберегают чаньский монастырь.
Стеснение исчезло, потоки воды льются подобно стихам,
Так захотелось услышать звуки струн Бо Я[286].

С Башни Хуанхэлоу — «желтого журавля» посылаю Мэн Хаожашо в Гуанлин

Старому другу «цы» посылаю с башни Хуанхэлоу[287]
Туман и цветы в конце третьего месяца в Янчжоу.

Переводы Э.В. Балашова[288]

Одинокий гусь

Гусь одинокий[289],
мучимый жаждой великой,
Летит и роняет
стаю зовущие крики.
Кто посочувствует
тени этой летучей?
Потеряли друг друга
в нескончаемой туче.
Взор обрывается —
всюду мерещится что-то,
Больше отчаянье —
явственней шелест полета!
Вон в поле вороны...
не связаны мыслью одною,
Только кричат, суетятся
беспутной толпою.

Рассвет и закат[290]

Солнце встает
из восточных змеиных тенет,
Словно восходит
с самого дна земного.
Небо измерит — и снова
просит приюта у западных вод.
Где ж, наконец, стены крова,
где шестерка драконов[291] ночлег обретет?
Солнцу дано,
раз возникнув, не прекращаться.
А человек — не эфир изначальный[292],
где уж ему уходить — возвращаться!
Ветру весны за свой рост
не благодарна трава.
За листопад на небеса
не станут роптать дерева.
Кто подстегнет
четыре времени года бичом?
Для тысяч вещей
положен приход и уход.
Си Хэ!
Си Хэ!
Ради чего ищешь свой кров
в пучине времен — пустыне
отверженных вод?!
Как велика сила духа
Лу Яна!
Остановившего миг
ударом копья![293]
И не избегнут
ни лжи, ни обмана,
Если противятся Небу,
не следуют Дао — Пути Бытия.
Эй, по Великую Глыбу[294]
раздайся, сума.
Сам ведь не знаю предела,
как беспредельность сама.

Подношение Ван Луню

Ли Бо ступил на борт челна.
Вот и попутная волна.
Вдруг — песня... донеслась она
под топот скакуна.
Глубины персиковых вод[295]
хоть в десять тысяч чи![296]
Ван Луня дружеское сердце
не знает вовсе дна.

Ночлег с друзьями

Вековую скорбь долой —
избываем свои беды!
Выпиваем чередой
сто кувшинчиков вина.
Глубока, прозрачна ночь,
и чиста река беседы.[297]
Ослепительна луна...
мы не спим или она?
С хмелю в горы забредем
и возляжем, где попало,
Изголовье — мир земной,
небо — чем не одеяло!

Вопрос и ответ в горах

Пытали однажды:
мол, что за нужда —
В нефритовых скалах
гнездо себе вью?
В ответ улыбнулся
и промолчал,
А сердце запело:
свободу люблю...
Стремнина
персиковых лепестков,
Летящих с обрыва
в ущелье теней.
Лишь здесь — небеса,
и земля — только здесь,
А не среди
людей!

Слушаю, как Цзюнь, монах из Шу[298], играет на цине

Монах из Шу берет
зеленую с узором[299]...
На западе под ним
утес Бровей Крутых.
Едва коснулся струн —
подхватывают хором
Сосновые леса
в ущелинах земных.
Врачуя гостя дух,
уже поют потоки,
В заиндевелых
звон стоит колоколах[300]
Подкравшийся закат
позолотил отроги.
И вновь в который раз
смеркается в горах.

Песнь луне Эмэйшаньских гор[301]

Луна Эмэйшаньских гор,
полумесяц осенний![302]
В реке Усмиренных Цянов[303]
купаются тени...
От Чистых Ручьев плыву
по дороге к Трем Безднам.
Тоскую... к Юйчжоу[304]
спускаюсь вниз по теченью.

В одиночестве сижу на горе Цзинтиншань

Растаяла стая,
изведав предел восхожденья.
Одно только облачко
праздно плывет в отдаленье.
Глядим друг на друга —
и наглядеться не можем...
Воистину это
Беседка Благоговенья[305].

Из города Песчаные Холмы[306] — к Ду Фу

Как попал сюда —
или с прихоти какой? —
Прямо с облаков
в град Песчаные Холмы.
Слышно за стеной —
древо, что древнее тьмы,
День и ночь шумит,
вечный мне сулит покой.
Луское вино ...
пью, но не пьянит оно.
Песни царства Ци...
равнодушен к ним давно.
Думы — волны Вэнь...
все о Вас, о Вас, мой друг,
Полою водой
устремляются на юг.[307]

Песни Осенней Старицы[308]

Старицы по осени
с осень долготой.
Свист ветвей наводит
на душу тоску.
Путник ищет брода,
ходит сам не свой...
К Терему Великомуname=r309>[309]
скорбь свою влеку.
Был сей миг на западе
в Вечной Тишине[310],
А теперь внимаю
шумной быстрине.
Грусть свою вверяю
трепетной волне.
Может быть, и ты
тоскуешь обо мне?
Горьких слез пригоршню
воды унесут —
Пусть хотя бы слезы
Славный Край[311] найдут.

Песня о северном ветре

Дракон-Свеча
у Двери Стужи обитает,
Чуть приподымет веки —
на весь свет — рассвет...[312]
Неужто солнцу и луне
сюда дороги нет?!
Лишь ветра северного шквал
с разгневанных небес слетает.
Огромные, с циновку,
цветы метели с Ласточкиных гор[313]
За слоем слой
ложатся на террасу Сюаньюаня[314].
Ючжоу... На исходе года...
Женщины печальный взор...
Умолкла песня,
брови-бабочки сломались... Ожиданье.
К воротам прислонясь,
прохожих озирает лики.
И мужа вспоминает.
Сполна хлебнул он лиха —
И глад и хлад у врат Стены Великой[315].
Как жаль его, прожившего толику!
Простившись с ней, он меч воздел —
Ворвался враг в родной предел...
Остался ей колчан
с тигровым золотым узором,
В котором пара
с белым опереньем стрел,
Где паутину свил паук
и пыль легла густым убором.
Жизнь этих стрел вотще прошла:
Возврата нет тому,
кого могила ратная взяла.
И было видеть их —
невыносимо!
Спалила все —
и вот они — зола...
Так — если воды Хуанхэ
плотиною остановимы,
То ветер северный и снег —
вовек неодолимы.

В Сюаньчжоу в башне Се Тяо[316] пирую на прощанье с господином Шу Юанем

Тот, кто покинул меня и ушел
солнце вчерашнего дня не вернет.
Тот, кто смутил мое сердце,
с солнцем сего дня найдет тьму забот.
Ветер протяжный на тысячи ли[317]
вдаль провожает гусей.
К ветру лицом — все нипочем —
в башне кутить веселей.
В сердце Пэнлая[318] пылает века
кости цзяньаньской строка[319].
Ей не уступит Се Малого стих[320],
чист, как струя родника.
Вновь пробуждаются образы в нас,
мысли, как птицы, вольны,
В небо ночное взлетают они
глянуть в зерцало луны.
Меч обнажив, рассекаю реку —
так же бурлива река.
Ковш осушив, пресекаю тоску —
так же тосклива тоска.
Жизнь человека в юдоли земной...
это меж строк опущу!
Волосы завтра с зарей распущу,
на воду лодку спущу[321].

Удалившемуся от мира почтенному наставнику, ищущему гармонию

Голубит небеса
вершин лазурных стая.
Годам потерян счет,
даль без конца и края.
Отшельник ищет Путь
и тучу понукает[322],
У древа бытия
в язык ручья вникает.
Там нежные цветы,
там черный буйвол дремлет.
Высоких сосен шум —
им белый аист внемлет.
Пока искал слова —
на воду солнце село.
Спускаюсь в дым сует
из горного предела.

Пою о расставании с горой Матерь Небес[323], по которой гулял во сне

О далеком острове Инчжоу[324]
рассказал моряк.
Прячут его волны-исполины,
сокрывает мрак,
не дойти никак.
Молвил и о Матери Небесной
некто из Юэ[325],
Что из пены горней возникает
в радужном огне,
в яви и во сне,
И уходит в небо — как дорога,
словно столп, стройна,
Пять Вершин[326] — как выдернула с корнем,
вовсе не видна
Красная Стена[327],
Даже и Небесная Терраса[328]
в сорок восемь тысяч чжан[329]
И она покорно голову склонила
пред владычицей небесных стран.
Молвленным путем от Матери Небесной
перейти бы вброд, доверясь сну,
Озера Зеркального луну[330]
и попасть в Юэ и У.
Вот луна озерная пронзает
тень мою насквозь,
До Точащего[331] сопровождает,
где и довелось
Князю Се заночевать когда-то...[332]
Незабвенный миг.
Здесь и ныне голубые реки,
заводей прозрачных лик,
обезьяний крик.
Горные сандальи
князя Се надел,
По ступеням туч ненастных
во плоти взлетел.
Средостенье...
вижу, всходит солнечный из моря
круг.
В выси горней —
слышу — зорю бьет Заоблачный
Петух[333].
Бездорожье... тысячи извивов,
поворотов тьма,
Одурманенный цветами, пал на камень,
как сошел с ума,
навалилась тоска
Рев медведей, стон драконов, грохот скал,
звон родников.
Оторопь берет при встрече
с духами лесов,
с трещинами ледников.
Тучи, полные дождя,
ах, черны-черны.
Реки, дымкою дымя,
ах, мутны-мутны.
Раскололось небо, разломалось:
грянул гром впотьмах.
Пики, скалы, горы и пригорки —
разлетелись в прах!
Отворились Каменные Двери,
отгремела падь.
Вот он Путь в Небесные Пещеры[334]
жить — не умирать!
Затопила темень все пределы,
и не видно дна.
Золотые пагоды, террасы
озаряют солнце и луна...
Радуга нарядов, ах,
ветер — конь земли.
Облаков владыки, ах,
наземь толпами сошли.
Феникс тянет колесницу,
тигр по струнам бьет — внемли!
А бессмертных сколько, ах,
сколько конопли...
Вдруг коснулся страх души нетленной,
дрожь в душе земной,
Дикий вихрь испуга,
долгий стон немой.
И — все то же: валик и циновка...
оборвался сон,
Распростился с тем туманом,
той зари лишен.
Вот бы так и в мире преходящем:
радость на весь срок...
Испокон веков текут заботы —
воды на Восток...
Разлучен с Владыками... вернусь ли?
примут ли в бессмертный хор?
Что же, пестуй Белого оленя[335]
среди черных гор
И для встречи с Матерью Небесной
спину гнуть в кольцо?!
Скажут ли тогда «открытый сердцем»,
поглядев в лицо?

Приложение[336] Перевод В.М. Алексеевым стихотворений Ли Бо «Песня Цзы-Е, жены в уделе У» и «Прохожу по мосту-плотине в Сяпи и думаю о Чжан Цзы-фане» с парафразом

Песня Цзы-Е, жены в уделе У

В столице Чанъане[337] месяца ломтик один,
а в тысячах семей вокруг стуки вальков по белью.[338]
Осенние вихри дуют здесь, не прерываясь.[339]
Все это к Заставе Яшмовой[340] чувство одно.
5 Когда день настанет, чтоб варваров угомонили?[341]
Мой милый закончит тогда свой далекий поход.

Введение. В китайской поэзии классического типа (ши) нет ни намека на страстную любовь, составляющую основную тему всех других поэзии. Но есть, так сказать, строгая любовь мужа к жене и жены к мужу, выражающаяся в тоске по отсутствующему супругу, по временно нарушенной, но крепкой и незыблемой связи.

Автор. Ли Бо (Тай-бо, 701-762) — знаменитейший китайский поэт всех времен, разделяющий славу свою с другом и современником Ду Фу. Дарованиями он отличался с самого раннего детства, нрава был пылкого, порывистого, свободного, не желающего ничем себя стеснять и ни с кем считаться. Десяти лет от роду он уже умел писать стихи и свободно владел литературным стилем. Увидав его стихи, один современный поэт был ими потрясен и воскликнул: «Этот малый — талант Божьей милостью, исключительный, недюжинный, особенный. Пусть еще подучится, и его можно будет сравнить даже с Сыма Сян-жу!» Он подобрал себе компанию таких же, как он, бесшабашных поэтов и назвал ее так: «Шесть бесшабашных людей, собравшихся на Роднике в бамбуках». В это время знаменитый поэт современности Хэ Чжи-чжан, познакомившись с его творчеством, от изумления даже вздохнул: «Ты бессмертный какой-то гений, с небес в наказанье на землю поверженный». Император назначил его в Академию стилистов (Ханьлинь) и очень его чтил.

Во время смуты VIII в. Ли Бо по своему политическому безразличию примкнул к претенденту и подлежал казни, от которой еле спасся. Отдавшись пьяному бродяжничеству, он воспел его в стихах, до сих пор возбуждающих в ком угодно восхищение и изумление. Говорят, что он утонул, норовя в пьяном виде схватить в объятия диск луны, отраженный в волне.

Есть полное собрание стихотворений и прозы Ли Бо в 20 книгах, которые в Китае можно достать в любом книжном магазине, с примечаниями к стихотворениям и различными статьями. В европейской литературе Ли Бо переводился чаще других поэтов на все главные языки (в том числе и на русский), но полного собрания сочинений в переводе доселе не появлялось, и эту очередную задачу можно и должно выполнить. На японском языке Ли Бо издавался очень много раз, и ему посвящена целая большая литература.

Его поэзия обладает необыкновенной силой кисти, непосредственностью вдохновения, безудержным размахом и столь живым укладом условного, старинного языка, что действительно можно от изумления растеряться. Каждая антология заполнена его стихотворениями, однако некоторые антологисты отдают предпочтение более академическому и глубокому, вдумчивому и серьезному Ду Фу.

Заглавие. Цзы-е — слагательница песен в уделе и затем царстве У (III в. н. э.). Ли Бо очень часто (как, впрочем, и другие поэты) любит брать темы из так называемого «кладезя музыки» (юэфу), образованного в II в. н. э. как учреждение — палата для собирания народных песен и для переложения их на музыку. Есть много трактатов об этой «музыкальной палате», из которых некоторые прилежно весь дошедший до нас материал кодифицировали и комментировали. К этому материалу придется в дальнейшем возвращаться очень часто.

Парафраз не необходим.

Прохожу по мосту-плотине в Сяпи и думаю о Чжан Цзы-фане

Тот знаменитый Чжан Цзы-фан: еще не начал тигр рычать,[342]
а он уж все свое роздал[343] и домом не обзаводился.
У князя в местности Цанхай нашел такого силача,
чтоб Циня молотом хватил в песчаных дюнах Боланша.[344]
5 Хоть отомстить ему за Хань[345] как следует не удалось,
но небо, как и вся земля, потрясены им были впрямь.
И он укрылся тайно здесь: гулять свободно стал в Сяпи.
Кто мог бы про него сказать: не храбр, мол, он и не умен!
Вот я пришел теперь сюда — к тому мосту-плотине Пи.
10 О прошлом, древнем, весь в мечте: чту в древних я геройский нрав.[346]
Но что же вижу здесь теперь? Лазурью катится вода,
а не видать уже нигде почтенный Желтый Камень[347] тот.
Вздохну глубоко, от души: такой он был, и он ушел!
Серо и мертвенно кругом: пустынно все, от Сы до Сюй.

Введение. Китайская поэзия есть поэзия прежде всего ученая — продукт умов, получивших весьма строгое и строго законченное образование, которым создавалось чрезвычайно устойчивое мировоззрение. В этом внутреннем мире ученого-поэта всегда боролись два начала: оптимизм и пессимизм, созидательное и разрушительное, конфуцианское и даосское. Конфуцианский мир поэта гордился конфуцианской культурой и цивилизацией; даосский мир брал ее под сомнение. История учила конфуцианского поэта чтить величавые фигуры древности, создававшие устои общества и боровшиеся со злом.

Даосизм учил о тщете всего мирского, ибо смерть обязательна для всех и слава не нужна герою, превратившемуся в ничто.

Автор — тот же.

Заглавие. Сяпи — Нижняя Плотина (мост, дамба) на реке (в Шаньдуне), образовавшей в свое время озеро. Чжан Лян (Цзыфан) — один из героев исторического предания, боровшихся в III в. до н. э. с усилением западного удела Цинь, который явно грозил крушением всей создававшейся веками китайской цивилизации (что потом и случилось). Когда его родной удел Хань был уничтожен, он решил отомстить Циньскому князю, истратил все свое состояние на поиски такого силача, который мог бы убить этого деспота, и нашел его; но тот промахнулся и убил в местечке Боланша, где была ставка, не князя, а человека из свиты. Чжан Лян, конечно, скрылся (китайская история этому найму и этому финалу не придает того значения, которое придали бы европейские историки) и прибежал в Сяпи, где «гулял на свободе». Однажды он шел по плотине и повстречал на ней некоего старца. Тот уронил свою туфлю в воду реки и велел Чжану поднять. Чжан повиновался и даже на коленях поднес ему туфлю, ибо старец имел вид необыкновенный. «Тебя можно учить», — сказал тот и назначил свидание на этой же плотине через пять дней. На этом свидании старец вручил Чжану книгу и велел ее изучить. Это было «Военное искусство по Тайгуну», изучив которое, можно было руководить царями и князьями. Следующее свидание было назначено через 13 лет, но уже не с человеком, а его следующим перерождением, «желтым камнем», который Чжан взял себе и стал молитвенно почитать, ибо книга старца действительно определила его карьеру великого стратега своего времени. Все это надо знать для понимания данного стихотворения Ли Бо, который в оригинале своем, конечно, не дал никакого примечания, ибо писал для людей одинаковой с ним ученой начитанности, и только в последующих антологиях каждый стих сопровождается обильными примечаниями, особенно в настоящее время, когда начетническая ученость былых поэтов более не существует.

Парафраз не необходим.

Примечания

1

Все цитируемые стихи даются в переводах А. И. Гитовича. — Прим. ред.

(обратно)

2

Горы Лушань в современной провинции Цзянси славятся своей живописностью. Здесь в эпоху династии Тан (618-907) было много храмов, монастырей и скитов отшельников.

(обратно)

3

Дата написания здесь и дальше дается по вышедшей в 1958 г. в пекинском "Издательстве писателей" работе литературоведа Чжань Ина "Ли Бо шивэнь си нянь", устанавливающей датировку около 700 стихотворений Ли Бо.

(обратно)

4

пик Пяти Стариков — находится к юго-востоку от главной вершины гор Лушань, на территории современной провинции Цзянси.

(обратно)

5

По преданию, это стихотворение Ли Бо якобы написал на стене горного храма Фэндинсы, находившегося в области Цичжоу, на территории современной провинции Хубэй.

(обратно)

6

гора Дайтянь или Дакан — находится на территории современной провинции Сычуань.

Стихотворение написано в 719 году, когда девятнадцатилетний поэт отправился странствовать по родной провинции и подолгу жил в горах, дружа с отшельниками.

(обратно)

7

Юань Дань-цю — известный даоский алхимик, живший отшельником на горе Хуашань в современной провинции Шэньси. Император Сюаньцзун (712-756), увлекавшийся даосизмом, высоко ценил и почитал его, неоднократно приглашал ко двору для бесед и выслушивал его поучения. Ли Бо связывала с Юань Дань-цю крепкая дружба. Многие стихотворения поэта посвящены этому отшельнику.

(обратно)

8

Шу — древнее название современной провинции Сычуань.

(обратно)

9

Эмэй — гора в современной провинции Сычуань, На ней были расположены храмы и скиты отшельников.

(обратно)

10

Дальних деревьев таинственный стон — здесь содержится намек на предание о Юй Бо-я, древнем мастере игры на лютне, жившем в эпоху "Борющихся царств" (481-221 гг. до н. э.). Юй Бо-я играл на лютне для своего друга Чжун Цзы-ци, который прекрасно понимал музыку и всегда узнавал, что именно музыкант хотел выразить звуками, — будь то шум леса в горах или журчанье текущих струй. Когда Чжун Цзы-ци умер, Юй Бо-я разбил лютню, считая, что теперь уже не для кого играть, и навсегда забросил свое высокое искусство.

(обратно)

11

Покрытые инеем колокола — согласно легенде, на сказочной горе Фэншань было девять колоколов, которые сами начинали звучать, когда на них оседал иней.

(обратно)

12

Лофутань — ручей в современной провинции Шэньси, названный по имени Ло Фу — целомудренной красавицы ханьских времен (подробнее о ней см. примечание к стих. "Цзые весенняя").

(обратно)

13

горы Цзинтиншань (иначе Чжаотиншань), знаменитые красотой пейзажей, находятся в современной провинции Аньхуэй, недалеко от Сюаньчэна. Когда поэт Се Тяо (464-499), талант которого Ли Бо и его современники оценивали очень высоко, был губернатором в Сюаньчэне, он часто любовался пейзажами, поднявшись на Цзинтиншань. См. также примечание к стихотворению «Осенью поднимаюсь на северную башню Се Тяо в Сюаньчэне».

(обратно)

14

гора Айвы (Мугуашань) — в Китае есть две горы с этим названием: одна в провинции Аньхуэй, другая — в провинции Хунань. Ли Бо бывал и тут, и там, так что неизвестно, о которой из них идет речь. У айвы терпкий и кислый плод, и у поэта «кисло на душе» оттого, что он день за днем вынужден смотреть на эту «Айву» и не может уехать.

(обратно)

15

Боди или Бодичэн — старинная крепость в горах на высоком берегу реки Янцзыцзян к востоку от Куйчжоу, в современной провинции Сычуань. Ниже начинается район трех знаменитых ущелий, где течение реки становится стремительно быстрым.

(обратно)

16

Ли — мера длины, равная приблизительно 0,5 км.

(обратно)

17

Не успел отзвучать еще крик обезьян — т. е. очень скоро, так как обезьяны, в большом количестве водившиеся по берегам Янцзыцзяна в районе ущелий, подымают особенно яростные крики на рассвете.

(обратно)

18

скала Нючжу находится на берегу Янцзыцзяна в провинции Аньхуэй. В эпоху династии Цзинь (265-419) Се Шан, начальник гарнизона бывшей здесь крепости, услышал, как Юань Хун, тогда еще никому не известный поэт, лунной ночью в одиночестве читал здесь вслух свои стихи. Генерал призвал его, милостиво беседовал с ним и похвалил его стихи, чем и положил начало его известности.

(обратно)

19

Чистая река (Цинси) — в современной провинции Аньхуэй; получила это название благодаря прозрачности своих вод.

(обратно)

20

Синьань (цзян) — тоже знаменитая чистотой и прозрачностью вод река в той же провинции Аньхуэй.

(обратно)

21

крик обезьян — в китайской поэзии всегда ассоциируется с глубокой тоской.

(обратно)

22

Цинлэнцзюань — буквально "чистый и холодный родник".

Наньян — город на территории современной провинции Хэнань.

(обратно)

23

Южное озеро — т. е. озеро к югу от того места, где находился поэт. В Китае ориентация по странам света гораздо распространеннее, чем у нас. Там, например, не скажут: "идите направо" или "налево", а, в зависимости от реальной обстановки, "идите на север" или "на запад". Отсюда часто горы, озера, деревни, веранды, даже окна в доме, называются северными, южными, восточными или западными.

(обратно)

24

Се Тяо (464-499) — известный поэт. Был губернатором в Сюаньчэне, когда по его приказанию была выстроена башня в северной части стены города. Ли Бо высоко ценил талант Се Тяо и, естественно, встречая во время своих странствий места, связанные с его памятью, стремился посетить их.

Сюанъчэн — город на территории современной провинции Аньхуэй.

(обратно)

25

сосна является символом долголетия, а шум ветра в ее кроне, похожий на музыку, — частый мотив у китайских поэтов.

(обратно)

26

ланьлинское вино — знаменитое вино, изготовлявшееся в Ланьлине, на территории современной провинции Шаньдун.

(обратно)

27

созвездие Винных Звезд — три звезды (Цзю-ци) в правом южном углу созвездия Большой Медведицы.

(обратно)

28

источник винный — источник в уезде Цзющоань (буквально: "Винный источник") провинции Ганьсу, вода в котором, по свидетельству древних книг, имеет вкус вина.

(обратно)

29

доу — мера объема, равная приблизительно 10 л, а также название сосуда для вина.

(обратно)

30

белый заяц. — По китайским повериям, на луне белый заяц толчет в ступе порошок бессмертия.

(обратно)

31

Чан Э — жена легендарного Хоу И, знаменитого стрелка из лука. Она украла у мужа эликсир бессмертия, подаренный ему богами, и бежала на луну. Став бессмертной, Чан Э тоскует на луне в одиночестве.

(обратно)

32

Знаменитые покои дворца — речь идет о дворце Ши Ху, племянника Лэ, князя царства Позднее — Чжао (одного из царств, существовавших на территории Китая в V-III вв. до н. э.). После смерти Лэ, Ши Ху, отстранив законного наследника Хуна, завладел престолом и провозгласил себя правителем. В этом дворце он задавал пиры своим приближенным. Знаменитый маг того времени Фо Ту-чэн предсказал, что скоро этот дворец зарастет терновником. Так и случилось: после смерти Ши Ху род его иссяк и царство погибло.

(обратно)

33

великая терраса — речь идет о террасе Гусу, построенной для торжественных пиров в эпоху "Борющихся царств" (V-III вв. до н. э.) У-ваном, князем царства У, после его победы над царством Юэ. Однако вскоре У-ван забросил воинские дела, увлекшись любовными утехами, и был свергнут с престола.

(обратно)

34

Выражение "рассекать воду в ручье (реке) мечом" — метафора, показывающая бесполезность какого-либо действия, невозможность остановить что-либо.

(обратно)

35

Гушу — местность на территории современной провинции Аньхуэй.

(обратно)

36

остров — имеется в виду остров Белой Цапли на реке Янцзыцзян к западу от Нанкина.

(обратно)

37

ущелья — три знаменитых ущелья в верхнем течении реки Янцзыцзян.

(обратно)

38

крик обезьян — в районе ущелий много обезьян. Крик обезьян в китайской поэзии ассоциируется с безысходной тоской.

(обратно)

39

сосна — символ вечности.

(обратно)

40

У — Ли Бо имеет в виду те места, где за много веков до его рождения находилось древнее царство У (территория нынешних провинций Цзянсу и Аньхуэй).

(обратно)

41

Юань Мин-фу — видимо, приятель поэта, подробности о нем неизвестны.

Чанцзян — уезд, находившийся в современной провинции Сычуань.

(обратно)

42

ивы зелены — при разлуке было принято отламывать веточку ивы и давать уезжающему на память. Поэтому ивы в поэзии обычно встречаются в стихах, описывающих прощание, печаль в разлуке и тоску по отсутствующим.

(обратно)

43

не лаять, а спать — поэт выражает уверенность, что его друг будет хорошо управлять вверенным ему уездом и там отныне будет царить полное спокойствие.

(обратно)

44

беседка Лаолао — буквально "Беседка удрученных" — находилась на горе Лаолаошань, на территории современной провинции Цзянсу, в пятнадцати ли к югу от уездного города Цзяннин. Она являлась традиционным местом расставания — уезжающих друзей было принято провожать до этой беседки.

(обратно)

45

не даст зазеленеть ветвям — подразумеваются ветви ивы; если бы ивы зазеленели, то от них, как это было принято, друзья при расставании отламывали бы на память по ветке, и тогда горечь расставания была бы еще острее.

(обратно)

46

Мэн Хао-жань (689-740) — известный поэт, старший современник и друг Ли Бо.

(обратно)

47

Среди сосен он спит и среди облаков — то есть ведет жизнь отшельника.

(обратно)

48

Ду Фу (712-770) — великий китайский поэт, современник и друг Ли Бо. Хотя оба поэта уже давно хорошо знали и высоко ценили талант друг друга, встретились они впервые лишь в 745 г. в Лояне. Несмотря на разницу лет, темпераментов, характеров, Ду Фу и Ли Бо быстро сблизились, и между ними завязалась дружба, становившаяся со временем все крепче и продолжавшаяся до самой смерти Ли Бо. Эта дружба воспета обоими поэтами в целом ряде стихотворных посланий друг к другу, иногда шутливых, как данное стихотворение, но всегда теплых и проникнутых глубоким чувством привязанности и взаимного уважения.

Из Лояна они вместе совершили путешествие по Хуанхэ, посетили провинцию Шаньдун. Через полгода, когда Ду Фу нужно было возвращаться в столицу, им пришлось расстаться и, как оказалось, навсегда.

Стихотворение написано Ли Бо в 746 г. при расставании с молодым Ду Фу, возвращавшимся из путешествия по Шаньдуну в столицу Чанъань.

(обратно)

49

гора Шимэнь — в северо-восточной части уезда Цзюйфу, на территории современной провинции Шаньдун. В глубокой древности на Шаньдунском полуострове находилось царство, а затем округ Лу.

(обратно)

50

осенние волны печальная гонит река — имеется в виду река Сышуй в провинции Шаньдун, протекающая через уезд Цзюйфу.

(обратно)

51

гора бирюзовою кажется издалека. — Имеется в виду гора Цулай на юго-востоке уезда Тайань в провинции Шаньдун.

(обратно)

52

Шацю — местность на территории современной провинции Шаньдун.

(обратно)

53

луское вино — вино шаньдунских виноделов. Название происходит от древнего царства Лу, находившегося на территории современной провинции Шаньдун.

(обратно)

54

река Вэнь — протекает через Шацю, течет на юг и впадает в реку Цзишуй.

(обратно)

55

Тао — знаменитый поэт Тао Юань-мин, иначе Тао Цянь (365-427). Тао Цянь, так же как и Чжэн Янь, знакомый Ли Бо, был начальником уезда, но не Лиян, а Лили. На этом сходстве и построена шутка Ли Бо.

(обратно)

56

Это шуточное стихотворение Ли Бо написал в 727 г., в год своей женитьбы.

(обратно)

57

Чжоу Цзэ — главный жрец верховного государственного культа времен Поздней Ханьской династии (25-220) прославился тем, что 359 дней в году (по лунному календарю в году 360 дней) был крайне воздержан — не пил вина и не прикасался к своей жене. Раз в год он разрешал себе все, но, увы, в этот день бывал совершенно пьян.

(обратно)

58

Это стихотворение написано в 737 г., когда Ли Бо находился в Дунлу, в современной провинции Шаньдун.

(обратно)

59

князь У-ван — князь царства У, по имени Фу Ча (ум. в 474 г. до н. э.). Он с успехом боролся с соседним княжеством Юэ. Князь последнего, по совету своего министра Фань Ли, прислал в гарем У-вана бесподобную красавицу Си Ши. У-ван увлекся ею, и в то время когда он предавался с нею любовным утехам, его войска были разбиты, а сам он свергнут. Здесь под У-ваном подразумевается знакомый Ли Бо, губернатор Луцзяна (в современной провинции Аньхуэй). Место его пиршества в шутку сравнивается с террасой Гусу, в свое время построенной для пиров князем У-ваном после одной из его побед над врагами, а его наложница — с вышеупомянутой красавицей Си Ши.

(обратно)

60

Сюаньчэн — город на территории современной провинции Аньхуэй.

Стихотворение написано Ли Бо в 761 году, за несколько месяцев до смерти.

(обратно)

61

быстрее реки этой — имеется в виду река Янцзыцзян.

(обратно)

62

проплывет он три тысячи ли — видимо, имеется в виду возлюбленный этой девушки, торговый гость, разъезжающий на джонке по своим делам.

(обратно)

63

Лоян — ныне г. Лоян в провинции Хэнань. Одна из двух столиц Ханского Китая, так называемая Восточная столица, в отличие от Чанъаня — Западной столицы.

(обратно)

64

«Сломанные ивы» — название грустной мелодии на тему о разлуке, популярной в эпоху Тан. Об обычае дарить при расставании ветки ивы см. примечание к стихотворению «Провожаю Юань Мин-фу, назначенного начальником в Чанцзян».

(обратно)

65

Сюаньчэн — город в современной провинции Аньхуэй.

(обратно)

66

«кукушкин цветок» — рододендрон. Любуясь им в Сюаньчэне, поэт вспоминает далекие родные места, где часто в лесу слушал кукушек.

(обратно)

67

горы Востока (Дуншань). — в современной провинции Чжэцзян, знамениты своими пейзажами. Здесь долгие годы жил не у дел известный поэт, впоследствии крупный сановник, Се Ань (320-385). Окруженный гетерами, он задавал здесь пиры и наслаждался красотами природы, в частности пышными зарослями роз.

(обратно)

68

а в чье она опустится окно — автор хочет сказать, что Се Ань давно умер, и даже от дома его не осталось и следа.

(обратно)

69

«Осенний берег» (Цюпу) — местность на территории современной провинции Аньхуэй у реки Янцзыцзян, знаменитая своими пейзажами.

(обратно)

70

Чанъань — первая из двух столиц Танской империи, так называемая Западная столица, ныне город Сиань в провинции Шэньси.

(обратно)

71

Желтая гора (Хуаншань) — на территории современной провинции Аньхуэй. Она «станет белой», т. е. поседеет, от печального вопля обезьян.

(обратно)

72

Яньсянь — город на территории нынешней провинции Чжэцзян.

(обратно)

73

Чанша — главный город в современной провинции Хунань. Район Чанша славится своими красотами, как-то: озеро Дунтин, близлежащие горы и т. д.

(обратно)

74

горнов жаркое пламя — В Цюпу во время Танской династии плавили серебро и медь.

(обратно)

75

«пятицветная рыбка» — образное название письма.

(обратно)

76

Сыма — начальник военного приказа при генерал-губернаторе.

В этом стихотворении Ли Бо, описывая брошенную фаворитку, рассказывает о себе: он тоже когда-то пользовался расположением государя, но потом по навету своих врагов был изгнан из столицы.

(обратно)

77

цвет перьев зимородка — бирюзово-лазоревый цвет.

(обратно)

78

Фу Ай — друг Ли Бо, находившийся на севере, в то время как поэт жил в местности Хуайхай, на юго-востоке Китая между рекой Хуай и морем, где снег — редкость.

(обратно)

79

деревья... белы — от выпавшего снега.

(обратно)

80

река Яньси — на территории современной провинции Чжэцзян. Когда-то отшельник Ван Цзы-ю, проснувшись в снежную ночь, стал пить вино и читать стихи. Потом, вспомнив о своем друге Дай Ань-дао, жившем на берегу реки Яньси, он тут же ночью сел в лодку и поехал навестить друга. Подъехав к его дому, он внезапно вернулся, не повидав Дай Ань-дао. Когда отшельника спросили, почему он так поступил, Ван Цзы-ю ответил, что поехал, побуждаемый вдохновением, но на полпути вдохновение внезапно покинуло его.

(обратно)

81

лянского князя пиры — в древности во время снегопада на этих пирах, в садах князя удела Лян, поэт Сыма Сян-жу (11 в. до н. э.) с друзьями пил вино и писал стихи.

(обратно)

82

Инчжунская песня, в которой также речь идет о "белом снеге ранней весной", написана в древности поэтом Сун Юй'ем (ок. 300 г. до н. э.).

Обращение поэта к ряду примеров из древности создает следующий подтекст стихотворения: в эту снежную ночь мне вспоминается, как друзья в такой же снегопад пили вино и слагали стихи, и у меня возникает желание немедленно навестить тебя, мой друг. Если бы мы были вместе, как бы мы сейчас наслаждались! Но, увы, мы так далеко друг от друга, и ничего нельзя поделать. Грустя, я сложил эту песню, навеянную снегопадом, и посылаю ее тебе.

(обратно)

83

Шаньчжун — буквально: "Междугорье", родные места Ли Бо в гористой Сычуани.

(обратно)

84

философский камень — киноварь. Даоские алхимики считали, что из нее можно добывать золото, изготовлять пилюли бессмертия и т. д.

(обратно)

85

гора Пэнлай — даоский рай; по повериям древних китайцев, находится на одном из островов, расположенных в Восточном море против берегов Китая. Вера в существование этого рая была так крепка, что, например, при императоре Цинь Ши-хуанди (221-210 гг. до н. э.) были даже снаряжены экспедиции для розыска этой обители блаженных.

(обратно)

86

кальпа (инд.) — буддийский термин, означающий огромный период времени.

(обратно)

87

локоны у феи поседели — здесь речь идет о фее Магу, которая, по преданию, живет так долго, что видела, как море трижды превращалось в поросшие тутовыми деревьями равнины, а затем опять сады сменялись морем.

(обратно)

88

хохот слышен миллионы лет — речь идет о Небесном владыке — даосском верховном божестве, которое, увидев как-то Яшмовую деву, прислужницу богини фэй Сиванму, расхохотался; этот хохот слышен до сих пор в грохоте грома.

(обратно)

89

остановить бы шестерых драконов — согласно легенде, шестеркой драконов запряжена колесница солнца, которой правит Си Хо.

(обратно)

90

дерево Фусан — растет якобы в далеком Восточном море; из него выходит солнце.

(обратно)

91

небесный Ковш — созвездие Большой Медведицы.

(обратно)

92

поить — чтобы каждый намертво был пьян — то есть, чтобы пьяные драконы не могли дальше везти колесницу солнца и таким образом время остановилось бы.

(обратно)

93

«белоголовый старик» — цветок, имеющий на стебле белые, как будто седые волоски, отчего и произошло его китайское название.

(обратно)

94

Елан — город на крайнем юго-западе Китая, в современной провинции Гуйчжоу.

В 755 г. наместник северо-восточных областей генерал Ань Лу-шань поднял мятеж и скоро захватил обе столицы. Император Сюаньцзун бежал в Сычуань и там отказался от престола в пользу своего сына, взошедшего на трон под именем Суцзуна. Перед бегством Сюаньцзун приказал принцу Линю, своему шестнадцатому сыну, защищать от мятежников юго-восточкые области страны. Линь поднял народ на борьбу с мятежниками. Ли Бо, которому было уже 56 лет, не мог оставаться в стороне в это трагическое для его родины время и примкнул к лагерю принца, в ставке которого он прослужил около трех месяцев. Но новый император Суцзун, опасаясь, что его брат Линь попытается захватить власть, приказал ему удалиться в Сычуань, к отцу. Линь не подчинился, и Суцзун отправил против него войска. Принц и многие его приверженцы были схвачены и казнены. Ли Бо бежал, но вскоре был арестован и тоже приговорен к смертной казни. Его спасло вмешательство главнокомандующего императорской армии Го Цзы-и, которому Ли Бо оказал когда-то большую услугу. По ходатайству Го Цзы-и смертную казнь Ли Бо заменили пожизненной ссылкой в Елан. Не доехав до места ссылки, поэт попал под общую амнистию, объявленную в связи с окончательной ликвидацией мятежа Ань Лу-шаня.

Стихотворение написано в 761 г. за несколько месяцев до смерти поэта.

(обратно)

95

подсолнечник так защищает себя — то есть защищает свой ствол от солнца, поворачиваясь к нему цветком и прикрывая свои стебли листьями.

(обратно)

96

Фениксовая терраса — была построена на берегу реки Янцзыцзян у Цзиньлина (ныне Нанкина) в эпоху Южных и Северных династий (386-589).

(обратно)

97

река — река Янцзыцзян.

(обратно)

98

дворец — речь идет о дворце императора царства У Дади (222-251) в Цзиньлине.

(обратно)

99

гремели всю ночь пиры — Цзиньлин был столицей во времена Восточной династии Цзинь (317-419), и жизнь там била ключом.

(обратно)

100

остров Белой Цапли — остров на реке Янцзыцзян западнее Цзиньлина.

(обратно)

101

солнце могут закрыть плывущие облака — то есть злонамеренные чиновники окружают императора, как облака солнце. Поэтому, говорит поэт, мне не видать Чанъаня, где живет император, окруженный ненавидящими меня придворными.

(обратно)

102

Су У — в 100 г. до н. э. Су У был послан ханьским императором У-ди к племени сюнну в качестве посла. Там он был предательски схвачен и брошен в темницу, где его морили голодом и жаждой, добиваясь измены родине. Когда же шаньюй (вождь сюнну) убедился, что Су У не удастся склонить к измене, его сослали навечно — "пока бараны не станут ягниться" — далеко на север, в район озера Байкал, где он много лет пас овец. При ханьском императоре Чжао-ди (87-74 гг. до н. э.) отношения Китая с сюнну наладились, и новый китайский посол потребовал освобождения Су У, но ему ответили, что тот умер. Через несколько лет в те места прибыл другой китайский посол. К нему ночью тайно пробрался человек из бывшей свиты Су У и рассказал о судьбе последнего. На следующий день посол, по совету этого человека, заявил шаньюйю, что китайцам известно все о Су У из письма, которое тот, якобы, привязал к лапке перелетного гуся, по счастливой случайности сбитого стрелою самого китайского императора. Пораженный шаньюй признался, что сообщение о смерти Су У было ложью, и распорядился освободить его и отпустить в Китай. Когда Су У уезжал, его провожал старый друг Ли Лин, в свое время командовавший китайскими войсками в походе против сюнну и после проигранного сражения оказавшийся у них в плену. Ли Лин дал прощальный обед Су У, на котором восхвалял непреклонную верность последнего и горевал, что сам не может вернуться вместе с ним на родину, о чем и написал стихотворение, частично использованное Ли Бо.

(обратно)

103

Цикл посвящен походам танских генералов Гэ Шу-лина и Ань Лу-шаня против туфаней и хуэйхэ в годы правления Кайюань (713-714) и Тяньбао (742-755).

Стихотворения под названием «По ту сторону границы», «В поход за стены» и т. д. неоднократно писались и до Ли Бо, начиная с ханьского Ли Янь-няня. Однако обычно такие стихотворения описывали главным образом трудности походов, ужасы боев, тоску солдат по дому. У Ли Бо же в этом цикле рядом с протестом против захватнических войн, гибели людей во славу императора и генералов ярко звучит патриотическая тема призыва защищать свою родину против бесчинствующих на границах варваров.

(обратно)

104

«сломанные ивы» — название популярной в эпоху Тан мелодии. Ивы — символ разлуки.

(обратно)

105

лоуланьский князь — в эпоху Хань (206 г. до н. э. —220 г. н. э.) князь страны Лоулань, находившейся на территории современной провинции Синьцзян, в угоду сюнну убивал китайских послов. Знаменитый ханьский генерал Хо Гуан в 77 г. до н. э. послал в страну Лоулань некоего Цзе Цзи, приказав ему убить лоуланьского князя, что тот и сделал. Слова Ли Бо «будет мертв лоуланьский князь» употреблены здесь в значении «варвары будут разбиты».

(обратно)

106

«небесные гордецы» — варвары: туфани, хусцы, сюнну и пр.

(обратно)

107

Павильон — ханьский император Сюань-ди (73-49 гг. до н. э.) велел повесить в Цилиневом павильоне (цилинь — единорог, мифическое животное, приносящее счастье) портреты своих двенадцати генералов-победителей во главе с знаменитым Хо Гуаном, воздав им этим особую честь.

(обратно)

108

Хо Великолепный — генерал Хо Цюй-бин, он же Хо Пяо-яо, брат упомянутого выше Хо Гуана и сам знаменитый ханьский генерал, неоднократно водивший свои войска против северо-западных варваров. На самом деле в Цилиневом павильоне был увековечен не Хо Великолепный, а его брат Хо Гуан, и Ли Бо, видимо, нарочно относит эти почести к Хо Великолепному, как бы подчеркивая свою мысль о том, что война каждому генералу несет почести, а простым воинам — безвестную смерть.

(обратно)

109

«тигровые знаки» — бронзовые или бамбуковые пластинки с выгравированным на них изображением тигра. Знаки разрезались на две части и служили как бы паролем и отзывом.

(обратно)

110

сигнальные огни — зажигались в связи с нашествием варваров на Китай, быстро передавая весть об этом от границы к столице.

(обратно)

111

крылатый генерал — генерал Ли Гуан (II в. до н. э.), китайский полководец периода династии Западная Хань, не раз одерживавший победы над племенем сюнну, в ужасе прозвавшим его «летающим, крылатым генералом». В 119 г. до н. э. он разбил сюнну, но, не сумев захватить их вождя, покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

112

утун — платан, павлония.

(обратно)

113

Это стихотворение написано в стиле старинных песен юэфу, откуда заимствовано и название, и тема.

(обратно)

114

ли — мера длины, равная приблизительно 0,5 км.

(обратно)

115

Ханьская дорога — дорога у горы Байдэн, на территории нынешней провинции Шаньси. Здесь ханьский император Гаоцзу (206-195 гг. до н. э.) был окружен войсками сюнну и чуть не погиб. Упоминая о походе ханьского императора Гаоцзу, Ли Бо на самом деле выражает здесь свое отношение к тяготам военной службы в далеких окраинных гарнизонах в правление Сюаньцзуна (712-755).

(обратно)

116

Это стихотворение, как и следующее, тоже выдержано в стиле песен юэфу, откуда заимствованы и название (по-китайски названия обоих стихотворений одинаковы), и тема.

(обратно)

117

Саньган — река на территории современной провинции Шэньси. В этой строфе говорится о бое, который вел с варварскими племенами в районе реки Саньган танский полководец Ван Чжун-сы в 742 г.

(обратно)

118

русло высохшей реки — русло реки Цунхэ на территории современной провинции Синьцзян. В 747 г. другой танский полководец Гао Сянь-чжи шел с боями по руслу этой реки.

(обратно)

119

морской простор — видимо, речь идет о большом озере — озере Кукунор, а может быть, об Аральском море.

(обратно)

120

Небесные горы — горы Тяньшань в провинции Ганьсу.

(обратно)

121

ли — мера длины, равная приблизительно 0,5 км.

(обратно)

122

эпохи циньской дни — эпоха царствования Циньской династии (246-207 гг. до н. э.). В эту эпоху была начата постройка Великой Китайской стены для защиты Китая от набегов с севера.

(обратно)

123

Стихотворение написано в стиле песен юэфу под этим названием. Например, поэт V в. Бао Чжао в своем "Путешествии при северном ветре" рассказывает о гибели путников, застигнутых снежной метелью, поднятой северным ветром. В стихотворении же Ли Бо говорится о тоске жены по мужу, ушедшему воевать далеко на север.

(обратно)

124

ворота Холода (Ханьмэнь) — ворота, отделяющие Китай от места пребывания священного дракона, жившего, согласно древней легенде, на крайнем севере, куда не достигают лучи солнца. Длина дракона равнялась тысяче ли, ног у него не было, а лицо было, как у человека. Во рту у него вместо зубов были свечи, и, когда он раскрывал пасть и глаза, свечи освещали все кругом; когда же закрывал — наступал полный мрак.

(обратно)

125

Юйгуань (или Юймэньгуань) — "Застава Яшмовых ворот" — пограничная застава на северо-западе Китая в уезде Дуньхуан провинции Ганьсу. Через эту заставу проходил путь из Китая на территорию северо-западных варварских племен.

(обратно)

126

ветка ивы — символ разлуки и сопутствующей ей тоски. См. примечание к стихотворению "Провожаю Юань Мин-фу, назначенного в Чанцзян".

(обратно)

127

местность на территории современной Внутренней Монголии. Здесь находилась ставка хана племени сюнну.

(обратно)

128

Яньчжи — гора в провинции Шэньси, в окрестностях Чанъаня.

(обратно)

129

море — имеется в виду озеро Цинхай (Кукунор).

(обратно)

130

застава Яшмовых ворот — пограничная застава Юймэньгуань или Юйгуань — См. примечание к стихотворению «Думы о муже, ушедшем воевать далеко на границу».

(обратно)

131

ханьские бойцы — то есть китайские бойцы. Название династии Хань, правившей Китаем с 206 г. до н. э. по 220 г. н. э. и сыгравшей огромную роль в истории Китая, издавна стало нарицательным в смысле «китайский».

(обратно)

132

сорван был цветок — то есть: «я вышла замуж за тебя».

(обратно)

133

«Цзые» — буквально: «полночь» — название песенного жанра эпохи династии Цзинь (265-420 гг.), созданного, если верить традиции, поэтессой Цзы-е. В основе этого жанра лежат народные песни удела У, находившегося на территории нынешних провинций Цзянсу и Чжэцзян.

(обратно)

134

Ло Фу — красавица, героиня известной древней поэмы «Туты на меже». Проезжий знатный вельможа пытался ухаживать за ней, но был решительно отвергнут женщиной, хранившей верность мужу. Стихотворение посвящено той же теме, что и упомянутая поэма.

(обратно)

135

Зеркальное озеро — искусственное озеро, созданное по приказу Ма Чжэня, губернатора области Гуйцзи (в современной провинции Цзянсу) в 130 г. н. э. как водохранилище для орошения окрестных полей в засушливые годы.

(обратно)

136

ли — мера длины, равная приблизительно 0,5 км.

(обратно)

137

красавица — в оригинале она уподобляется знаменитой Си Ши, гаремной красавице князя царства Юэ, подаренной последним князю соперничавшего с ним царства У (см. также примечание к стихотворению «Импровизация о хмельной красотке князя У-вана»). Благодаря этому уподоблению в последней строке и жилище красавицы именуется «княжеским домом».

(обратно)

138

Чанъань — столица Танской империи, ныне город Сиань в провинции Шэньси.

(обратно)

139

стук вальков — при стирке женщины расстилают белье на плоских камнях и колотят вальками.

(обратно)

140

застава Яшмовых ворот — пограничная застава, см. примечание к стихотворению «Думы о муже, ушедшем воевать далеко на границу».

(обратно)

141

Линьтао — селение на западных границах танского Китая, в современной провинции Ганьсу. Здесь пролегал путь на запад и стоял гарнизон.

(обратно)

142

Чунлин — местность в современной провинции Хубэй.

(обратно)

143

река Ханьцзян — в современной провинции Шэньси.

(обратно)

144

ли — мера длины, равная приблизительно 0,5 км.

(обратно)

145

луский шелк — шелк, изготовленный в Лу, как называлось в древности царство, а потом область, находившаяся на территории современной провинции Шаньдун.

(обратно)

146

дальнее море — речь идет об озере Цинхай (иначе Кукунор), которое по-китайски именуется "морем" (хай).

(обратно)

147

Стихотворение написано на тему старинных песен юэфу под этим же названием.

(обратно)

148

Сянъян — город в современной провинции Хубэй, на берегу реки Хань.

(обратно)

149

весенний ветер — ветер, навевающий любовные грезы.

(обратно)

150

ночной крик ворона — по поверию, ворон каркает ночью, когда потеряет свою пару. Стихотворение написано в стиле старинных песен юэфу под этим же названием

(обратно)

151

ханьский дворец — дворец императоров ханьской династии (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.). Упоминая о ханьском дворце, Ли Бо переносит современные ему события в древность.

(обратно)

152

Чжао Фэй-янь — знаменитая красавица — танцовщица и гетера (I в. до н. э.). Фэй-янь — буквально: "летящая ласточка" — ее прозвище которое она получила за бесподобную грацию. Будучи столичной гетерой, Фэй-янь привлекла внимание императора Чэн-ди, взявшего ее в наложницы. Постепенно оттеснив всех других обитательниц императорского гарема (в частности поэтессу Бань Цзе-юй), она, наконец, стала императрицей. После смерти Чэн-ди в 6 г. до н. э. Чжао Фэй-янь покончила жизнь самоубийством из-за интриг жены нового императора Ай-ди. В этом стихотворении автор вспоминает Чжао Фэй-янь в период ее расцвета, и ее имя звучит как синоним слов "удачливая соперница".

(обратно)

153

Стихотворение написано от лица красавицы из императорского гарема, утратившей милость своего государя и напрасно ожидающей ночью его прихода.

(обратно)

154

царица Чэнь — любимая жена ханьского императора У-ди (140-87 гг. до н. э.); покинутая им ради нового увлечения, она была переселена из покоев Золотого дворца во дворец Чанмэнгун. Так и ты, — говорит поэт устами старой, покинутой жены, — когда-нибудь разлюбишь новую жену, и ее покои будут так же заброшены.

(обратно)

155

Чангань — деревня на территории нынешней провинции Цзянсу. В этом стихотворении Ли Бо использовал местные народные мотивы.

(обратно)

156

делить... и пепел и прах — то есть делить все трудности и горести жизни.

(обратно)

157

завет «обнимающего устой» — образное выражение, означающее обет верности до самой смерти. По преданию, в глубокой древности некто по имени Бэй Шэн назначил своей возлюбленной свидание у моста. Женщина все не приходила, а вода стала внезапно прибывать. Но Бэй Шэн оставался на месте и, верный своему слову, погиб, ухватившись за один из устоев моста. Отсюда и произошло приведенное выше выражение.

(обратно)

158

на башне стоять одной — в древности жена одного человека, уехавшего в дальние края, взошла на башню и стала там ожидать возвращения мужа. Она проглядела все глаза, но муж не возвращался, и в конце концов женщина окаменела.

(обратно)

159

ущелье Цюйтан — в верхнем течении реки Янцзыцзян. Весной, когда река разливается и течение в узких местах становится особенно стремительным, плыть здесь против течения невозможно.

(обратно)

160

Примечания к произведениям Ли Бо, представленным в настоящем отделе, выполнены переводчиком. — Прим. ред.

(обратно)

161

Воспроизводится по изданию: Стихотворения в прозе поэта Ли Бо, воспевающие природу. Пер. с кит. — ЗВОРАО. Т. хх (1910). — Прим. ред.

(обратно)

162

Чтобы дать более полное представление о поэзии Ли Бо такого рода, я привожу здесь еще одно из вдохновенных его произведений, которое также причисляю к стихотворениям в прозе, хотя оно и не написано в стиле фу, как предыдущие. — В. А.

(обратно)

163

Воспроизводится по изданию: Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1958. — Прим. ред.

(обратно)

164

Воспроизводится по изданию: Древнее. (Из поэтической исповеди Ли Бо). Пер., вступ. заметки и примечания В. М. Алексеева. «Восток». Кн. 2., 1923. — Прим. ред.

(обратно)

165

«Великие Оды», Оды-Правды по толкованию конфуцианской традиции — третий отдел античной книги «Стихотворений» (Шицзин), содержащий в себе славословие царственным предкам династии Чжоу, при которой расцвела китайская культура, при которой жили Конфуций, Лао-цзы, Гуань-цзы и многие другие мыслители и государственные деятели старого Китая. Для Конфуция эти Оды-Правды были уже древним заветом.

(обратно)

166

«Я слишком ослабел, — сказал Конфуций в своих «Беседах и Суждениях» (VII, 5) — давно уже я не вижу больше во сне Чжоуского графа», который рисовался Конфуцию идеалом правителя людьми.

— Кто же, как не Конфуций, мог изложить эти вещие Оды перед внимающим заветам древности государем? По конфуцианскому регламенту, восходящему, по учению школы Конфуция, к древности, государь в десятом месяце каждого года, приняв вассалов и столетних старцев, приказывал хормейстеру изложить и исполнить перед ним народные стихи, по которым он мог бы судить о том, доволен ли народ его правлением или нет.

(обратно)

167

«Веянье», дух настоящего идеального царя, о котором проповедывал Конфуций, ссылаясь на факты древнего времени, погибли вместе с Великими Одами, и Конфуцию оставалось о них лишь рассказывать.

(обратно)

168

«Воевавшие уделы» (V-III в. в. до Р. Хр., в числе оставшихся от взаимопожирания семи крупных царств, не признававших номинального государя Чжоу, составляли между собою разные комбинации для противодействия двум из них, явно стремившимся к объединению Китая, пока не были в разное время уничтожены восторжествовавшим уделом Цинь. И там, где они процветали и воевали, теперь растет колючка.

(обратно)

169

«Праведный Голос» Конфуция, желавшего в своей летописи «пустым словом» покарать «разбойников и воров», сидевших на тронах, никем не был услышан.

(обратно)

170

«Человек тоски», поэт Цюй Юань (332-296 до Р. Хр.), воспевший в своих элегиях печаль по государю, с которым его разлучили происки злых недоброжелателей. Впоследствии этим выражением называли, вообще, поэта, ибо минорное настроение в китайской лирике — господствующее.

(обратно)

171

«Ян, Ма», два крупнейших поэта: Сыма Сянжу (ум. в 117 г. до Р. Хр.) и Ян Сюн (ум. в 18 г. по Р. Хр.), — принадлежащие Ханьской эпохе и основавшие целую школу поэзии, которая держалась после них, можно сказать, до самых последних дней монархического Китая.

(обратно)

172

«Доблесть и ее проповедь» — вот два принципа Конфуция и две его заслуги: он воплотил в себе все наилучшее достоинство основателей культурной династии Чжоу и проповедал его, передав в следующие поколения, как вдохновенный учитель.

(обратно)

173

Эпоха «Утверждения Мира» (Цзянь Ань) — название царствования (196-220 по Р. Хр.) последнего государя дин. Хань (Сянь Ди 190-220); дала новую школу поэтов, во главе со знаменитым Цао Чжи, отличающуюся причудливою роскошью отделки стихов.

(обратно)

174

«Мудрейшая Династия» — вежливое название современной поэту династии Тан (619-905), уподобляющее ее государей мудрейшим, совершеннейшим государям древности, о которых мечтал Конфуций.

«Вернуть древность», т. е. идеальное время, — основа конфуцианской проповеди.

(обратно)

175

«Свесив платье», т. е. не шевеля ни одним суставом, — так правили, по учению классической древности Китая, древнейшие государи (Хуан Ди, Яо, Шунь), с которыми Ли Бо вежливо сравнивает Танских.

(обратно)

176

Взыгрались наподобие блестящих драконов.

(обратно)

177

В литературе, начиная с Конфуция, наблюдают торжество то слова, то субстанции жизни. Нехорошо, когда одно преобладает над другим. И только светлая гармония обоих создает благородство и красоту.

(обратно)

178

«Отсечь» из ученой традиции несущественное и вредное, «передать», ничего не сочиняя, о лучших заветах древности — вот смысл и процесс литературно-моральной деятельности Конфуция, Ли Бо берется за то же самое, как бы продолжая дело учителя.

(обратно)

179

Ученик Конфуция говорит про него: «...Если даже я истощу все мои силы, все же — словно что-то предо мною возвышается. Хотел бы идти за ним — нет пути».

(обратно)

180

«Кисть (вернее палочку, обмокнутую в лак) оторвал» от летописи своей Конфуций при известии о поимке зверя (Ци)линя, в котором он увидел знамение погибели своего учения и своей смерти. Ли Бо, по-видимому, хочет сказать, что он, как Конфуций, желает творчески дописать историю своих дней, кончив рукопись перед самой смертью.

Эта смелость, неслыханная дерзость со стороны Ли Бо приравнять себя к Конфуцию осуждается лишь немногими писателями. Большинство же видит в этом его исповедании своего credo «решение дела поэтов всех времен» и считает этот шаг ведущим к упрочению его славы корифея Танской поэзии.

(обратно)

181

В этом стансе Ли Бо являет нам уже свой чисто даосский лик, превращаясь из исповедующего твердую, непоколебимую убежденность конфуцианца в тревожного перед лицом вечных вопросов скептика-даоса. Эти «пронизывающие жизнь слова» — любимая тема как самого Ли Бо, так и многих, многих поэтов, так что индивидуальности и здесь нет, надо искать ее в общей его огромной личности, объемлющей все для китайца того времени возможное.

(обратно)

182

В книге Чжуан-дзы (в конце гл. II), приписываемой мечтателю-мистику и отчасти философу Чжуан Чжоу (IV-III вв. до Р. Хр.), читаем притчу, о которой говорится здесь: «Как-то раз Чжуану Чжоу снится, что он стал бабочкой. Порх-порх: бабочка и есть! Решил про себя: этого только мне и надо: я не знаю, что я — Чжоу!

Вдруг просыпаюсь: плотью-телом я Чжоу! И не пойму: Чжоу ли снится, что он бабочка, или же бабочке снится, что она — Чжоу.

Оказывается, Чжоу и бабочку надо различить... Вот что такое живая метаморфоза!»

(обратно)

183

Если в одном теле происходит непонятное, то тем паче во всем остальном мире, вещи и дела которого сильно отстоят от познающего их.

(обратно)

184

Горы Пын Лай — одна из трех областей бессмертных людей, находилась, по преданию, на острове среди Восточного Моря. Там все было, по словам попадавших туда смертных, необыкновенно: белые звери, белые птицы, золотые и серебряные чертоги. Этим именем называется ныне один из уездов восточной части Шаньдуна.

(обратно)

185

Некий Шао Пин при династии Цинь (255-206 до Р. Хр.) был сделан князем, но по свержении династии превратился в бедного обывателя и занялся огородничеством.

(обратно)

186

Еще одна из любимых у Ли Бо тем перехода от уныния, навеянного ничтожеством человека, к экстатическому устремлению в небесные выси, чем поэт отождествляет себя со сверхчеловеком типа, исповеданного у Чжуан-цзы.

(обратно)

187

В этом стансе вечная тема китайских поэтов, рисующая, как идеал, полную независимость гордого ученого и поэта от жизни с ее успехами и приманками. Тема эта очень древняя и, опять-таки, чисто даосского типа и духа, явно преобладающего над всем прочим в китайской поэзии.

(обратно)

188

Читаем у Сюнь-цзы, мыслителя и писателя III в. до Р. Хр.: "Персик и слива ярко красивы, но лишь на краткое время. Сезон пройдет — и пропали. Не то сосна и кипарис: они не опадут даже с зимой. Вот о ком можно сказать, что они достали свою правду".

(обратно)

189

Янь Гуан, по прозванию Цзылин (I в. по Р. Хр.), школьный товарищ Лю Сю. Когда последний захватил в 25 г. по Р. Хр. престол, основав вторую династию Хань, Янь, по примеру древних благородных людей, не терпящих никакого насилия и грабежа, изменил свою фамилию, свое имя, и скрылся от людей.

Император вспомнил о друге и, ценя его благородство, велел во что бы то ни стало его разыскать. Тогда из восточных владений донесли, что там, действительно, живет какой-то человек, который вечно одет в баранью шкуру, сидит и удит в болоте.

Император решил, что это и есть его друг Янь Гуан. Велел заложить хорошую повозку и послал нарочного пригласить Яня ко двору.

Три раза возвращался нарочный без всяких результатов. Наконец, Янь приехал. Ему отвели лучшее помещение, ему постлали лучшую постель, ему прислуживали высшие чины империи.

Наконец, его самолично посетил государь. Янь лежал себе и не подумал даже подняться. Государь подошел, хлопнул его по голому животу и сказал:

— "Ну, ну, Цзылин! Помоги же мне править народом!" Янь сделал вид, что спит, и не отвечал. Прошло некоторое время, прежде чем он, наконец, открыл глаза.

Посмотрел пристально на государя и сказал:

— "Древний царь Яо блистал своею доблестью, а, ведь, Чао Фу после подобного же предложения побежал мыть уши, в которые-де забралась нечисть. У ученого человека есть свои определенные идеалы, зачем на него наседать?"

— "Так, значит, мне так-таки тебя и не умолить?" — сказал государь; вздохнул, сел в колесницу и удалился.

Потом ему все же удалось затащить к себе Яня. Стали беседовать о том же, о чем говорили всегда, и незаметно провели и беседе весь день. Затем, ночью по-приятельски улеглись вместе на одной постели. Янь фамильярно положил государю на живот свою ногу.

На утро к государю вбегает главный астролог и доносит, что на императорское место покушается какая-то "гостья-звезда" (комета). Очень опасно!

— "Ничего, — смеялся государь, — это со мной спал, знаешь, мой приятель Янь Цзылин!"

Государь хотел назначить его цензором и советником, но склонить Яня к службе не мог. Тот ушел в горы Фучунь ("Богатой весны") и стал там пахать.

(обратно)

190

"Шесть сторон", т. е. четыре обычных, и еще небо с землей, как направления вверх и вниз.

(обратно)

191

В основе этого станса лежит вступление к "Оде бессмертной фее" поэта Сун Юй'я (IV в. до Р. Хр.), где читаем, что некий князь по смерти названный Сян, гулял с поэтом у гор Колдуньи (названных так за сходство с иероглифом У "колдунья"), где были развалины древней башни, над которой реяли и громоздились тучи, принимая самые причудливые формы.

— "Странные тучи, — сказал князь. — Что это такое?.."

— "Это, государь, так называемая утренняя туча". Один из прежних князей как-то здесь гулял, устал и днем уснул. Во сне ему явилась женщина.

— "Я, государь, — сказала она, — фея горы У, а здесь, в Гаотане, гощу. Прослышав, что Вы здесь гуляете, я хочу предложить Вам подушку и постель".

Государь ее осчастливил, а, когда уходил, то на прощание она еще сказала ему:

— "Я живу на солнечном склоне (Ян). Утром я — ранняя туча, вечером я иду дождем, и все время, каждое утро и каждый вечер, буду у подножия Солнечной Башни".

Князь посмотрел утром: так и есть. Тогда он построил ей дворец, назвав его "Дворцом ранней тучи".

В этом стансе тип поэтического иносказания, соединенного с тоской по поэтической древности. Государь Сюань Цзун (713-756), современник Ли Бо, увлеченный губительною страстью к наложнице, творит "безудержный блуд". Древнее исчезло, но пример не исчез. И там, где начинается чувственная поэзия, кончается призвание государя. От блуда государева страдает безответный простой народ.

(обратно)

192

Воспроизводится по изданию: Ли Бо. Из четверостиший. Пер. с кит. — «Восток». Кн. 5. 1925. — Прим. ред.

(обратно)

193

Ван Цян, или по прозванию (Ван) Чжао Цзюнь, красавица, взятая в гарем императора династии Хань (48-32 г. до начала нашей эры), будучи сначала незаметной и неизвестной, сыграла потом большую роль. Предание гласит следующее.

В императорских, так называемых, «дальних покоях» скопилось столько гаремных женщин, что повелитель не мог найти времени для их обхода. Тогда он велел придворным рисовальщикам изобразить портрет каждой из них и, судя по портретам, призывал к себе ту или другую. Одалиски, поняв секрет, старались подкупить мастера с тем, чтобы он изобразил их более красивыми, чем они на самом деле были. Но Ван Чжао Цзюнъ, гордясь своею красотой, не пожелала унижаться до подкупа и мастеру не дала ничего. Тот изобразил ее за это уродом, а император, взглянув на портрет, не удостоил ее приглашения.

В 33 году до начала нашей эры, хуннуский хан захотел породниться с императорским (Ханьским) домом культурной страны, которую сам притеснял, продолжая дело своих предков. Тогда для него, как для варвара, выбрали, судя по портретам придворных живописцев, самую уродливую из гаремных затворниц. Таковою оказалась Ван Чжао Цзюнь.

Перед тем как отправиться к месту своего назначения, она явилась откланяться своему повелителю. И вот тогда разыгралась драма. Красота ее ослепила и императора, и всех придворных с такой силой, что они тряслись от невиданного зрелища.

Император, который уже неоднократно нарушал свое слово, данное варвару-союзнику, был в отчаянии, но поделать ничего не мог. Разобрав в чем дело, он тут же приказал четвертовать и разбросать по кускам придворных мастеров, конфисковав все их имущество. Но было уже поздно — и Ван поехала к хуннускому хану.

Судьба несчастной девушки тронула современников, и они сложили в ее честь песнь, вызвавшую впоследствии много подражаний, в том числе и стихотворение Ли Бо.

«В десяти последних словах, — говорит один критик, — Ли Бо исчерпал все то, о чем до него говорило множество поэтов в стихотворениях, посвященных этой теме».

Другой критик думает, что, — как это часто бывает, — здесь Ли Бо, под покровом древней темы, касается современных ему событий.

(обратно)

194

Оценивая стихотворение, критик пишет: «Всего только один вопрос, но дух твой идет и мысль растет».

«В пятисловных оборванных строфах (т. е. четверостишиях), — пишет другой критик, — к высшей категории надо отнести, конечно, те, что мелодией своей наиболее близки к древнему стиховному укладу; но найти в них суть можно лишь подлинностью своего чувства. А этим-то Ли Бо и владеет!»

(обратно)

195

«Красная пыль» — поэтический образ нарядной светской суеты и мишуры.

(обратно)

196

«В высь руки», занятые плетью, — приветствие, заключающееся в подъеме обеих рук вверх, до груди и выше.

(обратно)

197

Тоска, описываемая в этом стихотворении, есть тоска гаремной дамы, лишившейся царского фавора или же никогда его не имевшей. Тема старая, которой Ли Бо здесь подражает, сохраняя словесную ткань.

Оценивая это стихотворение, один критик говорит, что эти двадцать слов, живо описывающих настроение женщины, которая томится в тоске, и расположенных так, что первые стихи дают понять, что ей и уходить не хочется, и на месте не стоится, а вторые — что ей и не сидится, и не лежится; — что эти два десятка слов стоят двух тысяч.

Другой критик указывает на то, что, кроме заглавия, ничто здесь не называет той тоски, о которой речь, но она таится где-то позади слов. Известный писатель и критик Чжу Си (XII в.) сказал, что Ли Бо — «само совершенство в стихе». Он, очевидно, имел в виду именно эти его особенности.

(обратно)

198

«Яшмовый (мраморный) помост» — крыльцо в гинекее императорского дворца.

(обратно)

199

«Белые росы» — поэтическое обозначение инея. Эти «белые росы» накинулись на мой тонкий чулок и овладели им.

(обратно)

200

Сянъянскими эти песни называются потому, что составлены около 450 г. нашей эры сянъянским губернатором, суйским князем Данем. Ли Бо здесь пишет на те же темы.

(обратно)

201

«Белой меди копыта» — название одной из сянъянских мелодий, основанной, как говорит предание, на песне мальчиков, потрясенных скачкой воюющих всадников в побежденном городе. Мелодия была положена на музыку и к ней был прилажен танец.

(обратно)

202

«Цзян» — река Хань.

(обратно)

203

Здесь речь идет о Шань Цзяне (Шань Цзилуне), герое сянъянских преданий. Он был местным правителем и облюбовал себе прудок в саду, который по историческим воспоминаниям назвал Гаоянским. Туда ему подавали вино, которым он быстро упивался, и в бесчувственном состоянии требовал, чтобы его все-таки посадили на коня, хотя вид был при этом у него неописуемо смешной. Молодежь сложила про него песнь, вариант которой дан в стихах Ли Бо.

(обратно)

204

«Гора Янь» — к востоку от Сянъяна подходит к самой реке Хань.

(обратно)

205

«Памятник», о котором здесь речь, поставлен местному правителю Ян Ху после его смерти в 278 г. нашей эры. Он оставил по себе столь светлую память, что надпись на плите, воздвигнутой в его честь, исторгала у читавших слезы, так что один из позднейших почитателей Яна назвал эту плиту «памятником, от которого роняются слезы». Надпись заросла мхами, люди забыли великого человека.

(обратно)

206

Комментаторы и критики отмечают, что в этой строфе «настроение поэта идет порывом и в глубь веков, и в современность», и что «в этих кратких словах мысль выражена вся до дна».

«Нам, — пишет другой, — оставлены памятники былого, и мы сами можем идти их обозревать, но такой глубины чувства, как при чтении этих стихов, у нас не создастся никогда».

(обратно)

207

Прудок, о котором шла речь во второй строфе, принадлежал семье Си. В нем водились искусно выкормленные породы рыб. Вокруг, со всею китайскою заботливостью, был разведен чудесный сад. Немудрено, что пьяница-эстет облюбовал это место.

(обратно)

208

Последние стихи означают, вероятно, желание Ли Бо уподобиться хоть на время Шань Цзяню, в смысле стиля его жизни, столь излюбленного самим поэтом.

(обратно)

209

«Чистые, ровные» и падающие мелодии — так назывались в древнем Китае мелодии по доминирующему тону их и музыкальному стилю: высокому или низкому. В глубокой древности они были предназначены для воспевания супружеских радостей.

Обстоятельства, при которых эти строфы были набросаны Ли Бо и которые необходимо иметь в виду, чтобы понять все стихотворение, а равно и условия, при которых возможна их приблизительная переводная передача, таковы:

Император Сюань Цзун (713-756 г. нашей эры), наслаждаясь великолепным расцветом государственной политики, золотым веком поэзии и прочих искусств и потонув в наслаждениях, начинал пресыщаться, искать нового, необыкновенного. И вот, случайно, в гареме одного из своих же сыновей он усмотрел красавицу, пленившую его до безумия, и совершил дикий поступок — взял девицу к себе. Она стала теперь его любимой наложницей. Свет померк в его очах, глядевших только на нее; на ней все сосредоточилось... Император перестал обращать внимание на глухой ропот народа против временщика — брата царицы, и гроза разразилась неслыханным мятежом.

Картина настоящих строф такова. Ли Бо только что произведен в высшую ученую степень академика литературы и на радостях упился вином до полной потери чувств. А во дворце в эту светлую лунную ночь происходило торжество пересадки необыкновенных тюльпанов, которыми все были увлечены, к дворцовой беседке, названной по дереву, из которого она была сделана, «беседкой топи ароматов». Цветы только что пышно распустились. Император прибыл к беседке со свитой. За ним несли царицу.

Император приказал выбрать из основанной им же придворной школы певцов, музыкантов и актеров, наиболее талантливых людей для прославления этой чудной ночи. Отобрали шестнадцать человек, во главе с Ли Гуйняньем, первым певцом своего времени. И вот, этот певец, ударив в кастаньеты, выступил вперед и приготовился петь, но император его остановил.

«Нет, — сказал он, — раз мы здесь любуемся знаменитыми цветами, да еще перед нами царица, — старых песен нам не надо!»

С этими словами, он велел певцу держать перед ним бумагу, на которой был золотой узор, и набросал новому академику приказ сейчас же явиться во дворец, представив новый парафраз древних любовных мелодий, в виде трех отдельных строф одной и той же темы.

Ли Бо, получив приказ, ничего не понял: он был слишком пьян. Его облили водой, вытерли, дали в руки кисть, и стихи были моментально набросаны, а Ли Гуйнянь их спел.

Пока он их пел, царица — или, как ее велено было называть, «Великая Настоящая Фея» — наливала и пила виноградное вино, улыбаясь лестным словам стиха. Император не утерпел, и сам, велев подать флейту, стал подыгрывать мелодии. Под конец строфы он замедлял темп, чтобы доставить царице удовольствие.

С этих пор государь стал еще более отличать Ли Бо среди всех прочих академиков.

Таким образом, Ли Бо имеет задачу прославить красоту царицы среди фантастически прекрасной и великолепной обстановки. Он пользуется удобствами своего языка, не уточняющего форм слова, и потому переводчик на другой язык, этих удобств не имеющий, вынужден ставить непрошенные точки над i, да еще, к тому же, снабдить, в конце концов, перевод парафразом, окончательно точным и понятным.

Парафраз первой строфы (О государе, влюбленном в царицу, тогда еще всего лишь гаремную затворницу князя Шоу Вана):

— Вы, государь, смотрели на облако, и оно представлялось вам ее платьем... Глядя на цветок тюльпана, вы думали: вот ее лицо!

Как весенний ветерок куртины, коснетесь вы ее своею милостью — и она сочно расцветет, как тюльпан в благодатной росе.

Если — думалось вам — такую красавицу не увидеть мне на горе Яшм; если она не сама царица фей Си Ван Му, то уж, наверное, ее надо искать у Террас Изумрудов, где живет фея И Фэй, воспетая древним Цюй Юанем. Она — лучшая, самая царственная не только среди людей, но и среди фей.

(обратно)

210

«Гора У» — местопребывание феи, явившейся во сне древнему удельному князю, случайно там заночевавшему. Она сказала ему, что будет его ждать, являясь днем тучей, а ночью дождем. Поэт Сун Юй написал по этому случаю бессмертную оду.

(обратно)

211

«Летящая Ласточка» — прозвание фаворитки, а впоследствии — императрицы ханьского императора Чэн Ди (32-6 до начала нашей эры), который полюбил ее за выдающиеся качества танцовщицы и из частного дома перевел ее в пышный дворец. Критики много рассуждают о том, насколько уместно было приводить здесь это сравнение, но ясно, что Ли Бо не имел намерения иронизировать.

Парафраз второй строфы: Царица — это сочная прелесть ветви тюльпана, на которой росная благодать сосредоточила свой аромат. Напрасно фея горы У смотрит на это соединение тучи и дождя; и напрасно разрывает от горя свою душу: здесь слишком очевидное счастье! Кого же, позвольте спросить, может напомнить наша царица из былых красавиц? — Разве царицу Ласточку, да и то тогда, когда она была во всеоружии своих чар, подчеркнутых новыми нарядами!

(обратно)

212

«Крушащая царство» красота женщины была воспета придворным поэтом II в. до начала нашей эры в следующих строках:

На севере живет красавица,
Выделяясь из всех, оставаясь одна.
Раз взглянет — сокрушит человеку город,
Два взглянет — свергнет человеку царство!
Император, прослушав это, вздохнул и сказал:

«Ну, в хорошие-то времена (как наши) разве может такая появиться?»

Тогда выяснилось, что поэт пел о своей сестре. Император приблизил ее к себе и в любовном умопомрачении был близок к катастрофе.

Парафраз третьей строфы: Знаменитый своею красотой цветок и красавица, могущая своими чарами разрушить царство, как бы рады друг другу, и на них почивают с улыбкой взгляды восхищенного государя. Государь был, как весенний ветер, недоволен, что цветок не раскрывается. Но вот он наконец раскрылся; досада настойчивого ветерка рассеялась, и в беседке, сделанной из ценного дерева («Топь благовоний»), стоит чаровница, любующаяся цветами, и сама вся в любовном взгляде очей государя.

(обратно)

213

Лоян — город на реке Ло, в центральном Китае (ныне — Хэнань Фу) — одна из древних столиц.

(обратно)

214

Яшма, белая, нежная, с неизъяснимою прелестью колорита и какой-то особо прекрасной эманации, ценится в Китае едва ли не более других драгоценных камней. Она очень часто служит поэтическим сравнением с лицом и душой восхитительного человека.

(обратно)

215

«Небесный Брод», т. е. звезды, лежащие поперек Млечного Пути. Этим именем государь династии Суй, Ян Ди (606-617), перенеся столицу в Лоян, назвал роскошно построенный плашкоутный мост, соединявший берега реки Ло, и, таким образом, уподобил свою резиденцию небу, а реку Ло — «Небесной Реке», т. е. Млечному Пути. Впоследствии этот мост был укреплен на каменных быках, но в просторечии сохранил свое название «плавучего моста». Рассказывают, что он был укреплен, между прочим, и железными цепями, перекинутыми с берега на берег. Кроме того, по четырем углам его были башни. Его от времени до времени чинили, поддерживали, как историческую достопримечательность.

(обратно)

216

«Пять Гор», т. е. древних (ханьских) императорских могил, устроенных в природных холмах, которые являются в данном случае, так сказать, естественными курганами. Эта местность была облюбована богатою знатью, как место для постройки вилл. «Золотой Рынок» — людное место города Лояна.

(обратно)

217

«Хуская (иностранка) дева» — известная в свое время привлекательная пятнадцатилетняя гетера Лояна, о которой часто упоминается в поэзии.

Критики указывают на образцовое описание наружности и поведения юноши, находящегося как в весеннем ветре, так и в весенних чувствах.

(обратно)

218

Парчовая по зеленому полю попона — историческое воспоминание об украшении знаменитых скакунов, пригнанных с далекого запада победоносными китайскими генералами в подарок государю.

(обратно)

219

Гаогюйли — название народа, обитавшего у границ Кореи. Ли Бо поэтизирует известные ему из исторических описаний особенности этого народа.

(обратно)

220

Это стихотворение, помещаемое во всех хрестоматиях, как образцовое и характерное для Ли Бо, является, тем не менее, одним из обычных для Ли Бо перепевов старых мелодий. Так, в стихотворении императора династии Вэй Вэнь Ди (220-227 нашей эры) читаем нечто, очень похожее, и даже с тою же рифмой:

— Вниз гляжу: волны чистой воды...
Вверх смотрю: светлой луны сиянье...
Клубом склубилось много горьких дум,
Свитком свились думы о крае родном.
(обратно)

221

Эта песнь имеет своим прототипом песнь, составленную императором У Ди династии Ци (483-494 нашей эры), в воспоминание тех дней, когда он был простолюдином. Монах БаоЮе положил ее на музыку. Ли Бо дал, по обыкновению, нечто совсем новое.

(обратно)

222

Гавань и переправа, называемая Хэнцзян («Поперек реки»), на Янцзы-цзяне играла в III в. нашей эры большую историческую роль, как важный стратегический пункт для сражающихся между собой претендентов на престол.

(обратно)

223

Вагуань гэ — название башни при монастыре того же имени, стоявшей на самом видном месте и пленявшей взоры, так что гребцы приостанавливались, чтобы на нее взглянуть. Она была очень высока, будто бы до 35 сажен.

(обратно)

224

Нючжу, «Воловья мель» — переправный пункт против Хэнцзяна. У этой переправы лежат в воде опасные камни, и, кроме того, река в этом месте крайне беспокойна, так что один поэт сложил о ней следующие стихи:

Вечерний ветер вздымается в тростнике,
А на осеннем цзяне уже рождаются чешуйные латы.
У другого поэта по этому поводу читаем:

Стоит подуть слабому ветру, как тысячам кораблей беда.
(обратно)

225

Мадан — гора, сильно вдавшаяся в Янцзы и представляющая серьезную угрозу кораблям, тем более, что около нее находятся наиболее опасные пенящиеся водовороты. Суеверные корабельщики построили на горе храм, в котором приносятся жертвы духу горы, покровителю страждущих.

(обратно)

226

Западный Цинь — древнее, и потому литературное обозначение части западного Китая (Шааньси).

(обратно)

227

Небесные врата — горы, сжимающие Янцзы.

(обратно)

228

Здесь, по-видимому, несколько проясняется доселе непонятная причина, вызвавшая описание переправы Хэнцзян. Ли Бо сам был здесь в своих скитаниях по озерам и рекам. Очень возможно, что эта простая сценка, не содержащая никаких признаков поэзии, должна быть понята иносказательно. Комментатор делает догадку, что Ли Бо намекает на бурные теснины придворной жизни, — своего рода Сциллу и Харибду, — из которых он только что вырвался на волю. Таким образом, и подводные камни, и грозные водовороты, и весь ужас переправы, хорошо известные литературному миру тогдашнего Китая, создавали весьма смелое и яркое сравнение, которое для всякого иного читателя стало уже, конечно, неживым и лишь вяло восстановляемым в примечаниях.

(обратно)

229

Древняя поговорка: если вокруг луны мутные полосы — быть ветру.

(обратно)

230

Второй стих — парафраз старой поэмы «Море», написанной высоким одописным стилем в ярких, гиперболических красках и причудливых выражениях. Эта ода входила в «Сборник литературы» Сяо Туна (VI в. нашей эры) и поэтому была всем известна. В этой оде читаем: «А рыбы — так вот кит (цин), лежащий поперек моря, что гора. Двинется — обломит высокие скалы; прижмет огромную волну, съест гигантскую черепаху, проглотит корабль, величиной с дракона. Вдохнет — и волны неподвижны; выдохнет — и сотни рек текут вспять».

Критики относят эти четверостишия к высшим типам подобных форм творчества, как вызывающие «откатные и перекатные» впечатления, все возвращающуюся и возвращающуюся мысль.

(обратно)

231

«Три горы» — название гор у одной из переправ через Янцзыцзян.

(обратно)

232

В этой заключительной строфе дело выясняется окончательно. Начальник советует поэту не переходить стремительных и опасных теснин, а уйти домой, как ушел от тягот чиновничьей, официальной жизни знаменитый поэт Тао Цянь (IV-V в. нашей эры), написавший известную с тех пор каждому образованному китайцу поэму в прозе: «Уйду прочь, домой!» Поставив в конце шестой строфы эту всем знакомую и богатую яркими сопоставлениями фразу, Ли Бо окончательно придает всему стихотворению характер притчи, которая особенно энергична в последней строфе, где в мутной луне нетрудно узнать омраченного невероятной страстью своей к фаворитке государя; в тумане — общую растерянность, за которой не видно надвигающейся грозы; в китах — алчных чиновников, вызывающих волны народного гнева, которые идут крушить все, сотрясти даже горные твердыни — само государство и т. д. При этих порядках что-либо делать — безумие. Надо уйти в незаметную жизнь, полную лишь для себя.

(обратно)

233

«Парчево-горбатая птица», по описаниям древних китайских географов, обладает зеленым и желтым опереньем, выглядит словно опущенная кисть. Она водится как раз в этих местах.

(обратно)

234

«Горная курочка» обладает чудесным опереньем и целыми днями любуется собой в воде. Затем, у нее иногда глаза застилает туман, и она тонет. Таково ее описание в тех же источниках.

(обратно)

235

Обезьяний вой наводит тоску, ускоряет старость.

(обратно)

236

Шаньсянь, Чанша — моя родина, мои излюбленные места.

(обратно)

237

О пьяном Шань Цзяне верхом на коне сказано в примечаниях к стихотворению 4, б.

Древний человек Нин Ци (VII в. до начала нашей эры) пас вола и пел:

Южные горы скалисты,
Белые камни сверкают...
В жизни своей не видать царя Яо, Шуню царство отдавшего.
Шапку свою я обрежу, одежду скрою до колен...
Долгая ночь темна, темна... Скоро ли, скоро ли день?
Удельный князь Хуань услышал из своего экипажа эту песнь и возвеличил Нин Ци, сделав его своим министром. Нин Ци, по его мнению, понимал идею истории, хотя сам князь отнюдь не держался идеалов Яо и Шуня, отдававших престол достойнейшему.

(обратно)

238

Гора Шуи цзюй, «Водяной Постав», причудливой формы.

(обратно)

239

«Живого чужим», т. е. паразита-плюща.

(обратно)

240

Ложэнь — один из утесов, торчащих из вод Янцзы.

(обратно)

241

«Птичьи пути» — недоступные людям горные тропы.

(обратно)

242

«Рыбьи Мосты» — название города.

(обратно)

243

«Простая», т. е. бесцветная, как только что вымытые шелковые нити.

(обратно)

244

«Лин» — водяной каштан.

Свидания молодых людей с девушками на юге допускались значительно свободнее, чем на пуританском севере, где был в силе ригоризм проповеди Конфуция. Поэтому в старое время на юге обычай разрешал молодым людям принимать участие в собирании водяных каштанов вместе с девушками.

(обратно)

245

По-видимому, здесь дело идет о добывании и выплавке горной руды. Есть и другие мнения, предполагающие, одни — добывание пилюли бессмертия подвижниками, у Осенней Заводи спасающимися, другие — рыбачьи огни. Однако гипербола была бы слишком явна в таком случае и неприятна.

(обратно)

246

"Выражение "Три тысячи сажен", — пишет критик, — у людей, распинающихся за форму и приклеившихся к следам вещей, возбуждает недоумение. На самом же деле это просто поэтическая свободная фантазия, крайняя изобразительность. Читателю не следует, как говорит Мын-цзы (IV в. до начала нашей эры), "из-за буквы портить выражение и из-за выражения — всю мысль". Я уже не говорю, — продолжает критик, — о том, что второй стих дает видеть всю мысль целиком".

Другой критик говорит, что число "три тысячи" надо понимать, как круглое число и принятую традицией гиперболу (напр., как "три тысячи" учеников Конфуция).

Европейской поэтической критике доступно, кажется, более простое объяснение этой гиперболы. Поэт смотрится в заводь, чуть тревожимую зыбью, и лицо его расплывается бесконечными кругами, создавая из бороды клуб белых неизмеримых нитей. Так, но крайней мере, пишущий эти строки понимал это место до прочтения туземной критики; так понимает и посейчас.

Эта строфа воспроизводится во всех учебных изданиях и считается одним из шедевров поэта. "Первый стих, — говорит один из комментаторов, — очень странный и причудливый, а остальные: что ни слово, то очарованием. Это по плечу только мастеру... А с читателями, выискивающими строфы и вытаскивающими со всех сторон по фразе, — разве можно об этих вещах говорить?"

(обратно)

247

Воспроизводится по изданию: Позия эпохи Тан. М.: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. — Прим. ред.

(обратно)

248

Воспроизводится по изданию: Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р. Хр. Перев., прим. Ю. К. Щуцкого. М. — Пг., 1923. — Прим. ред.

(обратно)

249

Дунтин — название озера.

(обратно)

250

Гора над Дунтином. Место прогулок Сянской царевны при императоре Шуне (III тысячелетие до Р. Хр.).

(обратно)

251

Сян в южном Китае.

(обратно)

252

Местность в провинции Хунань, в южном Китае, славящаяся винами.

(обратно)

253

Лоян — одна из древних столиц Китая.

(обратно)

254

«Сломанные ивы» или «Сломанные тополя и ивы» — название мотива из «Антологии династии Хань» (III в. до Р. X. — III в. после Р. X.). Когда расставались друзья, они приходили на берег реки и, сорвав по ветке ивы или тополя, дарили друг другу на память.

(обратно)

255

Ланьлин — местность, славящаяся вином.

(обратно)

256

Воспроизводится по изданию: Поэзия эпохи Тан. М.: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. — Прим. ред.

(обратно)

257

Воспроизводится по изданию: К. Бальмонт. Зовы древности, «Слово», Берлин, 1923. — Прим. ред.

(обратно)

258

Воспроизводятся по изданию: Поэзия эпохи Тан. М: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. — Прим. ред.

(обратно)

259

Триста чаш — гипербола, свойственная поэтике Ли Бо.

(обратно)

260

Цэнь, Даньцю — друзья Ли Бо.

(обратно)

261

Цао Чжи (192-233) — известный поэт, наследник императора Цао Цао.

(обратно)

262

Пинлэ — название дворца.

(обратно)

263

Доу — мера объема, равная 10,3 литра; название сосуда для вина.

(обратно)

264

Где ж пещера для шести драконов? — Согласно легенде, солнце ежедневно совершает свой путь с востока на запад в колеснице, запряженной шестью драконами.

(обратно)

265

Сихэ — имя возницы солнца. К вечеру колесница останавливается. Драконы и возница отдыхают.

(обратно)

266

Лу Ян — легендарный воин эпохи "Борющихся царств". Сражаясь на стороне княжества Вэй против княжества Хань, Лу Ян махнул копьем и остановил уже садившееся на западе солнце.

(обратно)

267

Бодэн — город в провинции Шэньси; здесь в 200 г. до н. э. ханьский император Гаоцзу был окружен гуннами.

(обратно)

268

Цинхай — озеро в провинции Цинхай.

(обратно)

269

Вэйский мост — в провинции Шэньси, к северу от Чанъани.

(обратно)

270

...стрелы разят гордецов — то есть племена гуннов.

(обратно)

271

Злые звезды померкли. — Выражение идет от предания о том, что когда стране грозила военная опасность, на небе появлялись лучи зловеще сиявших планет. Кончалось сражение — и лучи исчезали.

(обратно)

272

Хо Пяояо — генерал, портрет которого по приказу ханьского императора Сюань-ли был помещен первым в башне Цилинь. За ним следовали портреты других сановников.

(обратно)

273

У и Юэ — древние названия провинций Цзянсу и Чжэцзян.

(обратно)

274

«Прозрачней белого шелка» — строка из стихотворения поэта Се Тяо (464-499) «Вечером, поднявшись на гору Саншань, гляжу вдаль на столицу».

(обратно)

275

Воспроизводится по изданию: «На рубеже Востока», 1929, э 3. — Прим. ред.

(обратно)

276

Воспроизводятся по изданию: Поэзия эпохи Тан. М.: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. — Прим. ред.

(обратно)

277

Два стихотворения в жанре цы. — Цы — жанр китайской классической поэзии, возник в VIII в. на основе песенно-народного творчества. Цы первоначально создавались как песенно-романсовый текст на определенные мелодии, могли исполняться в музыкальном сопровождении. Мелодия определяла поэтический размер, число строк и количество слов (иероглифов) в каждой строке произведения а также наличие в нем зачинов и повторов. Цы делятся, как правило, на строфы и в большинстве своем имеют рифму. Стали ведущим жанром в поэзии эпохи Сун (X-XIII вв.).

(обратно)

278

Циньской деве не спится... — Знатная женщина в разлуке с любимым поет о своем одиночестве. Название мелодии связано с ее именем.

(обратно)

279

Балинь — восточная окраина Чанъани, где через реку Башуй был перекинут мост. На берегу росли плакучие ивы. Здесь провожали путников.

(обратно)

280

Лэююань — холм на южной окраине Чанъаня, место отдыха и прогулок.

(обратно)

281

Санъян — столица династии Цинь (246-207 гг. до н. э.) в нынешней Шэньси.

(обратно)

282

Могил и храмов грустная вереница. — Поэт имеет в виду усыпальницы императоров династии Хань (206 г. до н. э.-220 г. н. э.).

(обратно)

283

Воспроизводятся по изданию: Ли Бо и Ду Фу. Избранная лирика. М.: Детская лит-ра, 1987. — Прим. ред.

(обратно)

284

Воспроизводятся по изданию: Г. Б. Дагданов. Мэн Хаожань в культуре средневекового Китая. М.: Наука, 1991. — Прим. ред.

(обратно)

285

Красные ленты — Ли Бо имеет в виду чиновничью службу.

(обратно)

286

Бо Я — персонаж древней летописи «Чунь-цю», где он представлен самым искусным мастером игры на цине.

(обратно)

287

Башня Хуанхэлоу — Эта знаменитая башня в китайской истории по преданию связана с именем Фэй И, крупного сановника эпохи Троецарствия, царства Шухан. Прославился тем, что проявлял необыкновенные способности в улавливании сути любого как древнего, так и современного сочинения. Погиб от руки предателя, принявшего сторону царства Вэй. Предание гласит, что именно с башни Хуанхэлоу — «желтого журавля» Фэй И вознесся на небо, а потом неожиданно возвратился на желтом журавле, почему и появилось такое название.

(обратно)

288

Воспроизводится по изданию: Китайская пейзажная лирика. Сост. В. И. Семанов и Л. Е. Бежин. МГУ, 1984.

Подстрочные переводы стихотворений подготовлены И. С. Лисевичем. — Прим. ред.

(обратно)

289

Гусь одинокий. — символ человека, оторванного от близких людей и родных мест, символ бесприютного скитальца. Одновременно это и образ вестника. Ему противопоставлен образ вороньей стаи — духовной «черни», «толпы». Они разнятся между собой во всем — гусь летит высоко, вороны же кружатся над самым полем; у первого есть далекая прекрасная цель — вторые суетятся бестолково и бесцельно; однако первый одинок в гордых высях и тщетно ищет себе подобных, а вторые наслаждаются обществом равных и не чувствуют одиночества, ибо чернь многочисленна.

(обратно)

290

«Рассвет и закат». — Произведение написано на мотив древнего храмового песнопения того же названия. Слова этого гимна воспевали величие Солнца, говорили о бренности человека:

Восходит солнце и заходит оно —
где этому будет предел?!
Время его и век
не тот же, что у людей!
Потому-то весна —
не моя весна
И лето тоже —
оно не мое
И осень тоже —
она не моя
И зима тоже —
она не моя...
(Пер. И. Лисевича)
(обратно)

291

Шестерка драконов, или коней-драконов, была, согласно древнему мифу, впряжена в колесницу Солнца, которой правила Си Хэ. По другой версии, Си Хэ являлась матерью Солнца (десяти солнц!) и супругой божества Востока. Древнее песнопение, на мотив которого писал Ли Бо, заканчивалось восторженным восклицанием человека, приобщившегося к величию божества:

Я познал радость —
В одиночку наслаждаться шестеркой драконов!
Шестерки драконов согласный бег
Делает таким же мое сердце.
«Шестеркой драконов» именовался также выезд китайского императора, поскольку он мыслился средоточием силы Ян на земле, в то время как на небе таким средоточием было Солнце.

(обратно)

292

...эфир изначальный... — Здесь подразумевается некая неуничтожимая материально-духовная субстанция, из которой в процессе осуществления Пути Вселенной — Великого Дао образовался наш мир. Субстанция этого мира постоянно как бы пульсирует в великом пределе, где попеременно преобладают то Инь, то Ян, но человек проходит свой путь только однажды.

(обратно)

293

...сила духа Лу Яна [...] ударом копья! — Лу Ян — герой древней легенды, сюжет которой сходен с библейским сказанием об Иисусе Навине. Своим копьем он погнал заходящее солнце обратно на небосвод, чтобы иметь возможность закончить битву при свете дня.

(обратно)

294

...по Великую Глыбу... — Великая глыба — выражение взято из даосской книги "Чжуанцзы". Комментаторы вкладывают в него различный смысл: творящее все сущее Небытие, Первоначальный эфир, Первозданный хаос, Земля, Вселенная. Наиболее вероятны два последних.

(обратно)

295

...Глубины персиковых вод... — Персиковые воды — метафорический образ весеннего разлива реки Хуанхэ. "Персиковыми" ее воды поэт называет потому, что разлив приходился на время цветения персиковых деревьев (обычно во второй месяц по лунному календарю), когда вся вода была покрыта розовыми лепестками.

(обратно)

296

...в десять тысяч чи! — Чи — китайская мера длины, в разные эпохи колебавшаяся от 24 до 32 см; "десять тысяч..." — поэтическая гипербола.

(обратно)

297

...чиста река беседы. — Имеется в виду, что друзья ведут так называемую "чистую", или "прозрачную", беседу ("цин тань"). Подобная беседа являлась частым атрибутом прогулки в горах для образованных людей эпохи Шести династий. Темой ее могли быть какие-то возвышенные предметы, заимствованные, к примеру, из известного сочинения; ее предлагал "председатель беседы" после того, как все рассаживались в удобных непринужденных позах. Часто говорили о "величии гор и вод", открывавшихся взору. Высказывались по очереди все присутствующие, иногда же блистали своим искусством слова только два наиболее признанных оратора, а остальные оставались в роли ценителей. Участники "чистых бесед" часто прицепляли к поясу веничек из оленьих хвостов как знак своего желания отряхнуть с себя "мирскую пыль" и идти по пути бессмертных небожителей (считалось, что те ездили на белых оленях).

(обратно)

298

...Цзюнь, монах из Шу... — Шу — одно из трех царств, на которые разделился Китай во II-III вв.; впоследствии это название по традиции сохранялось за обширной областью, расположенной на территории нынешней провинции Сычуань и соседних провинций; область славилась дикой, почти нетронутой природой, красотой своих "гор и вод". Ли Бо жил в области Шу с пятилетнего возраста, и формирование его эстетического взгляда на природу складывалось под влиянием пейзажей этого удивительного, полуварварского для тогдашнего Китая края. В молодости Ли Бо провел несколько лет здесь, в горах Минъшань, вместе с даосским отшельником, постигая таинство его учения. После недолгого перерыва, вызванного службой, Ли Бо вновь отправляется странствовать по родному краю, где его особенно привлекают Горы Бровей Крутых — Эмэйшань. "В царстве Шу немало гор, где обитают бессмертные, но с таинственными Крутыми Бровями ни одна не сравнится", — писал он в стихотворении "Поднимаюсь на Эмэйшань". Цзюнь был одним из буддийских монахов, с которыми встретился там поэт.

(обратно)

299

...зеленую с узором... — так называл когда-то свою лютню (цинь), видимо, обтянутую зеленым шелком, великий поэт китайской древности Сыма Сянжу. Известно, что Ли Бо очень любил музыку, песни, танец, сам прекрасно играл на цине и пел. "Конфуциеву лютню" подарил ему его друг Цуй Цзунчжи, и часто в минуты особенной душевной раскрепощенности, которую приносило вино или любование природой, Ли Бо брался за струны, стараясь довести найденную с окружающим миром гармонию до совершенства. "Положив перед собою лютню, прислонился к высокой сосне и смотрю на далекие горы, поднявши чашу с вином", — эти строки из стихотворения "В одиночестве пью весенним днем" очень типичны для Ли Бо.

(обратно)

300

В заиндевелых звон стоит колоколах... — По преданию, лютня великого музыканта древности Юй Боя заставляла звучать даже колокола в горах, и Ли Бо, слушая монаха, вспоминает об этом. Согласно другой легенде, на горе Фэншань было девять колоколов, которые сами начинали звенеть, когда на них садился иней.

(обратно)

301

"Песнь луне Эмэйшаньских гор" — одно из самых известных стихотворений Ли Бо. Горы Эмэйшань он воспел в целом ряде произведений, "однако особенно глубокое впечатление, — пишет автор книги о Ли Бо, профессор Ван Яо, — произвела на него в Эмэйшаньских горах луна". В одном более позднем стихотворении поэт говорит: "Когда я жил на востоке области Ба, у Трех Ущелий, видя на западе ясную луну, я вспоминал Горы Крутых Бровей. Луна выходила из-за Крутых Бровей, озаряя Лазурное море, и я долго странствовал с теми, от кого был за тысячу верст". Луна в китайской поэзии, начиная с народных песен "Шицзина" и юэфу, всегда была одним из любимейших образов. Луна есть квинтэссенция Инь, а с Инь начинается в этом мире все сущее, и поэтому луна бередит душу, будит воспоминания, влечет за собой длинную цепь ассоциаций.

У самой моей постели
Легла от луны дорожка.
А может быть, это иней? —
Я сам хорошо не знаю.
Я голову поднимаю —
Гляжу на луну в окошко.
Я голову опускаю —
И родину вспоминаю.
(Пер. А. Гитовича)
Так пишет Ли Бо в знаменитом четверостишии "Думы тихий ночью". Луна была в Китае источником постоянного эстетического наслаждения, объектом поэтического поклонения. У людей возвышенного склада было принято в одиночку или вместе с друзьями гулять тихой ночью, любуясь при этом ясной луной и озаренным ею пейзажем. Музыка, вино, изысканные беседы, лотос, белеющий первозданной чистотой при лунном свете, или какие-то другие цветы считались желанными атрибутами утонченного времяпрепровождения.

(обратно)

302

...полумесяц осенний! — В китайском тексте буквально: "осень половины колеса" или "половинка колеса осени". В этом метафорическом образе луна становится символом идеи времени, а лунный диск ассоциируется с воображаемой колесницей осени, влекущей природу и человека к закату года.

(обратно)

303

В реке Усмиренных Цянов... — Цяны — тибетские племена, постоянно враждовавшие с китайцами и совершавшие на них набеги.

(обратно)

304

Юйчжоу — область на территории нынешней провинции Сычуань, на востоке от Эмэйшаньских гор. Характерной особенностью "Песни луне Эмэйшаньских гор" является то, что из двадцати восьми иероглифов ее текста двенадцать выражают географические названия, однако последние настолько поэтичны и так органически входят в стих, что читатель этого обычно даже не замечает. Стремясь, в свою очередь, не перегрузить стих, переводчики представили почти все эти названия в "декодированном" виде.

(обратно)

305

...Беседка Благоговенья. — Горы павильона Благоговения (Цзинтин шань) — горы на юго-востоке Китая в нынешней провинции Аньхуэй.

(обратно)

306

Песчаные Холмы (Шацю) — город на полуострове Шаньдун. Свое название получил от песчаных дюн, намытых рекой Вэньхэ (букв. "Грязная", "Мутная"), которая протекала через город.

(обратно)

307

Луское вино [...] устремляются на юг, — Говоря о том, что луское вино "не пьянит", а песни царства Ци оставляют его равнодушным. Ли Бо хочет сказать, что ничто не радует его в городе Песчаные Холмы (Лу и Ци — древние царства, находившиеся в свое время на том же полуострове Шаньдун).

Всем своим сердцем поэт стремится вслед за водами реки Вэньхэ ("волны Вэнь") на юг, туда, где живет Ду Фу.

(обратно)

308

"Песни Осенней Старицы". — Осенняя Старица (Цюпу) — название одного из многочисленных озер, образовавшихся в пойме реки Янцзы (современная провинция Аньхуй). Эта местность в средние века была густо населена, поскольку рядом находился г. Цзянькан (ныне — Нанкин), бывший столицей нескольких династий. Ли Бо "немало ездил по землям к востоку от Янцзы и больше всего написал стихов об этом округе", — замечает через несколько веков в своем путевом дневнике поэт Лу Ю.

(обратно)

309

К Терему Великому... — Великий Терем (Далоу) — название горы, напоминавшей своими причудливыми очертаниями дворцовое строение.

(обратно)

310

...в Вечной Тишине... — Вечная Тишина — имеется в виду г. Чанъань (букв, "вечное спокойствие", "вечная умиротворенность" и т. п.), древняя столица Китая, вновь отстроенная в VI в. В названии города выразилось желание владык Китая видеть свою власть незыблемой, а установленный порядок — нерушимым, но действительность была далека от этого. Уже через несколько лет, после того как были написаны эти строки, в 756 г., Чанъань был захвачен кочевниками, которыми командовал мятежный генерал Ань Лушань. Здесь победители, как и "в каждом завоеванном городе, захватывали одежду, ценности и женщин, сильных мужчин использовали как носильщиков, а слабых, старых и малых рубили секирами". Впрочем, и до мятежа вряд ли можно было говорить о "вечной тишине" или "вечном спокойствии" — танская Чанъань была настоящим Вавилоном, смешением народов и религий, гигантским торговым и административным центром, поражавшим своим многолюдством.

(обратно)

311

...Славный Край... — имеются в виду лежащие вблизи устья р. Янцзы область и город Янчжоу, славившиеся своими буддийскими монастырями.

(обратно)

312

Дракон-Свеча [...] рассвет... — Дракон-Свеча — мифический страж Севера, гигантское пресмыкающееся, без ног, с человеческим лицом. Живет у мифической горы "Врата стужи", куда не доходит свет солнца. Во рту у него вместо зубов — свечи, и когда он открывает глаза и пасть, весь мир озаряется ярким светом.

(обратно)

313

Ласточкины горы (Яньшань) — горы на севере Китая (в нынешней провинции Хэбэй).

(обратно)

314

Терраса Сюаньюаня — по преданию, была построена мифическим Желтым Владыкой (Хуанди, другое имя — Сюаньюань), "культурным героем", с именем которого связаны многочисленные мифы и легенды. В иллюстрированной средневековой энциклопедии "Собрание картин, относящихся до Неба, Земли и Человека" ("Саньцай тухуй") сохранилось изображение этого строения, представлявшего собой гигантскую усеченную пирамиду с обширной площадкой наверху и лестницей, шедшей к ней по одной из боковых граней. Ко времени Ли Бо пирамида превратилась в развалины, но все еще поражала путников своими размерами.

(обратно)

315

...у врат Стены Великой... — Великая стена, построенная в III в. до н. э. императором Цинь Шихуаном, стала в китайской поэзии символом народных бедствий, так как здесь сначала при ее строительстве, а потом в постоянных битвах гибли сотни тысяч людей. Еще в III в. до н. э. создатели народных юэфу пели о Великой стене как о месте, где "кости погибших друг другу упасть не дают". Позднее эту тему развивало множество поэтов, и в их числе немало современников Ли Бо. Древнюю легенду о бедном крестьянине, которого замуровали в стену, и его верной жене, от слез которой обрушилась эта стена, использовал, например, в своем стихотворении "Жена Ци Ляна" известный танский поэт, буддийский монах Гуань Сю. Другие поэты подражали ханьской юэфу "Напоил коня из родника у Великой стены", где рисуется безысходное горе разлученных супругов, еще влачащих свое земное существование. Произведение Ли Бо также написано в стиле народных песен, и поэт заимствовал из них некоторые традиционные детали.

(обратно)

316

В Сюаньчжоу, в башне Се Тяо... — Поэт Се Тяо построил эту башню, когда был здесь правителем округа.

(обратно)

317

Ли — первоначально "переход", расстояние между двумя селениями, в которых делались остановки. Впоследствии стандартная мера длины, величина которой колебалась в разные эпохи; в среднем — 0,4 км.

(обратно)

318

В сердце Пэнлая... — Пэнлай — мифический остров-гора, затерянный где-то в Восточном море, обитель бессмертных.

(обратно)

319

...кости цзяньаньской строка... — Цзяньань (установление спокойствия) — девиз 196-220 годов в правление последнего императора династии Хань, Сюаньди. Именно на эти годы фактического крушения империи в Китае приходится первый взлет индивидуальной поэзии, породивший плеяду славных имен (поэты семьи Цао и "семь цзяньаньских мужей"). "У этих семи мужей в учености нет упущений, в словах нет заимствований, — писал о них современник, поэт Цао Пи. — Все они чувствуют себя несравненными скакунами, пролетающими тысячу верст, и, запрокинув головы, несутся галопом, нога в ногу..." Их творчество, родившееся в смутное время, было поэзией страдания и печали, "однако кость их была крепка". Это выражение следует понимать, памятуя, что старая китайская критика усматривала в произведении — подобии живого существа — три слоя: пребывающий в движении жизненный эфир, т. е. дух а затем костяк и плоть. Плоть поэзии составлял ее, так сказать, "явленный элемент" — слова, тропы, образы, костяком же были их внутренние связи — мысли, идеи, чувства.

(обратно)

320

Се Малого стих... — Се Малый — прозвище поэта Се Тяо, в отличие от Великого Се, его родича, поэта Се Линъюня.

(обратно)

321

Волосы завтра с зарей распущу [...] лодку спущу. — Регламентация прически была частью "китайских церемоний": распустить волосы мог лишь человек, ставший отшельником или соблюдающий траур по кому-то близкому.

И распущенные волосы и лодка, которую хочет раздобыть герой стихотворения, служат знаком того, что Ли Бо жаждет уйти из суетного мира. В то же время эти образы — символ печали и расставания.

(обратно)

322

...и тучу понукает... — Считалось, что человек, достигший высокой степени духовного очищения, даосский бессмертный, мог летать в поднебесье на тучах, понукая и погоняя их плетью. Бессмертные летали также на белых журавлях (или аистах), а Лаоцзы отправился в свое последнее путешествие на запад верхом на быке.

(обратно)

323

...с горой Матерь Небес... — имеется в виду знаменитая гора на юге Китая.

(обратно)

324

Инчжоу — мифический остров в Тихом океане, обитель бессмертных.

(обратно)

325

Юэ — первоначально название древнего царства; впоследствии в широком смысле так назывался юг Китая, место распространения диалекта юэ в узком смысле обозначение двух южных провинций Гуандун и Гуанси.

(обратно)

326

Пять Вершин — пять священных гор Китая, расположенных соответственно по четырем сторонам света (плюс центр) и являвшихся как бы опорами небосвода.

(обратно)

327

Красные Стены — букв, название т. н. Красных Скал — ущелья недалеко от Ханькоу в нынешней провинции Хубэй. Оно известно в китайской истории как место кровавой битвы, происшедшей здесь в 209 г.

(обратно)

328

Небесная Терраса — гора, расположенная на северо-западе от Матери Небес.

(обратно)

329

Чжан — китайская мера длины, более 3 м. Высота горы явно преувеличена.

(обратно)

330

...Озера Зеркального луну... — Зеркальное озеро находилось в уезде Шаосин (территория современной провинции Чжэцзян); славилось своей красотой. Однако уже в эпоху владычества монголов озеро начало зарастать и впоследствии исчезло совсем.

(обратно)

331

До Точащего... — Точащий — название источника.

(обратно)

332

...князю Се заночевать когда-то... — Имеется в виду поэт Се Линъюнь, который, как известно, увлекался горными прогулками и даже изобрел для них нечто вроде альпинистских ботинок на деревянной подошве с шипами (см. далее в стихотворении: "Горные сандальи князя Се...").

(обратно)

333

...Заоблачный петух... — Небесный петух, согласно мифу, жил на гигантском дереве у Восточного моря и каждое утро возвещал зарю, а ему откликались все петухи Поднебесной.

(обратно)

334

Небесные пещеры — жилище бессмертных.

(обратно)

335

...пестуй Белого оленя... — Белый олень чудесным образом переносил по земле даосских бессмертных и магов, близких к достижению бессмертия. Являлся как бы формой материализации их духа, стремления «странствовать по беспредельности». «Пестовать Белого оленя» — значит пестовать свой дух, чтобы стать вровень с бессмертными небожителями, теми, кто явился воображению поэта.

(обратно)

336

Воспроизводится по изданию: В. М. Алексеев. Китайская литература. М.: Наука, 1978. — Прим. ред.

(обратно)

337

Чанъань (Вечный мир) — имя древней столицы вообще и династийной танской в частности. Часто служит поэтам темой пышных описаний.

(обратно)

338

Китайцы стирали тогда свою одежду без мыла и колотили (как и посейчас) вальком у воды, где ее полоскали. Стук вальков, столь обычный для китайских поселений у воды, наводит мысль о доме и о том, кому надо бы дома стирать белье.

(обратно)

339

Осенний ветер наводит грустные мысли о муже, которому пора бы вернуться домой, а не студиться на ветру в пустыне.

(обратно)

340

Яшмовая застава — Юй (мэнь) гуань, в районе Дуньхуана в Западном Китае.

(обратно)

341

Угомонить, усмирить и т. д. — термины-эвфемизмы, обозначающие покорение западных варваров (хулу — варваров-пленников), которые «бунтуют», «разбойничают» и т. д. на границах Китая.

(обратно)

342

Читаем в гадательной и философской «Книге перемен» («Ицзин»): «Ветер идет за тигром, туча идет за драконом». В известном поэту Ли Бо «Славословии Совершенству-царю, нашедшему себе достойного министра», написанном в I в. до н. э. поэтом Ван Бао (Ван Б а о, Шэн чжу дэ сянь чэнь сун), читаем также, в согласии с традиционным толкованием этого места в «Книге перемен»: «Тигр зарычал, и ветер в ущелье завыл», т. е. восстал государь и нашелся ему подходящий советник-министр. Стих (1) означает поэтому: когда (Чжан) Цзыфан еще не определился как министр основателя династии Хань, Лю Бана, впоследствии (по храму предков) Гао Цзу (Высокий).

(обратно)

343

Он расточил все свое имущество на поиски наемного убийцы. Такого было не легко найти, ибо меры предосторожности Циньский тиран принял, конечно, очень серьезные.

(обратно)

344

Речь идет о наемном убийце, который должен был тяжелым молотом покончить с Циньским владетелем.

(обратно)

345

Хань — древний удел, из которого происходил и которому служил Чжан Лян. Этот знак Хань не имеет общего со знаком Хань, называющим династию.

(обратно)

346

В китайском языке понятие «герой» не заимствует соответствующего слова из какого-либо иностранного языка. В данном случае слово ин значит, собственно, лучший цвет.

(обратно)

347

Странствующие ораторы даосского толка любили называть себя псевдонимами и сказочными преданиями о себе всячески старались доказать свою слитость с миром и отсутствие личности.

(обратно)

Оглавление

  • Н.И. Конрад. Ли Бо
  • Ли Бо в переводах А.И. Гитовича
  •   Смотрю на водопад в горах Лушань[2]
  •   В горах Лушань смотрю на юго-восток, на пик Пяти Стариков[4]
  •   Храм на вершине горы[5]
  •   Летним днем в горах
  •   Навещаю отшельника на горе Дайтянь, но не застаю его[6]
  •   О том, как Юань Дань-цю жил отшельником в горах[7]
  •   Слушаю, как монах Цзюнь из Шу[8] играет на лютне
  •   Весенним днем брожу у ручья Лофутань[12]
  •   Зимним днем возвращаюсь к своему старому жилищу в горах
  •   Одиноко сижу в горах Цзинтиншань[13]
  •   Глядя на гору Айвы[14]
  •   Рано утром выезжаю из замка Боди[15]
  •   Ночью, причалив у скалы Нючжу, вспоминаю древнее[18]
  •   Белая цапля
  •   Стихи о Чистой реке[19]
  •   Брожу у родника Цинлэнцзюань у Наньяна[22]
  •   Струящиеся воды
  •   Осенью поднимаюсь на северную башню Се Тяо в Сюаньчэне[24]
  •   Лиловая глициния
  •   Сосна у южной веранды[25]
  •   Жду
  •   Среди чужих
  •   Под луной одиноко пью
  •   Развлекаюсь
  •   Провожу ночь с другом
  •   С отшельником пью в горах
  •   С кубком в руке вопрошаю луну
  •   За вином
  •   Экспромт
  •   Проводы друга
  •   Прощаюсь с другом у беседки Омовения Ног
  •   Провожаю друга, отправляющегося путешествовать в ущелья[37]
  •   Провожаю гостя, возвращающегося в У[40]
  •   Провожаю Юань Мин-фу, назначенного начальником в Чанцзян[41]
  •   Беседка Лаолао[44]
  •   Посвящаю Мэн Хао-жаню[46]
  •   Шутя, преподношу моему другу Ду Фу[48]
  •   Провожаю Ду Фу на востоке округа Лу у горы Шимэнь[49]
  •   Посылаю Ду Фу из Шацю[52]
  •   Шутя, посвящаю Чжэн Яню, начальнику уезда Лиян
  •   Жене[56]
  •   Воспеваю гранатовое дерево, растущее под восточным окном моей соседки[58]
  •   Импровизация о хмельной красотке князя У-вана[59]
  •   Оплакиваю славного сюаньчэнского винодела, старика Цзи[60]
  •   Торговый гость
  •   Девушка из Сычуани
  •   Думы тихой ночью
  •   Весенней ночью в Лояне слышу флейту[63]
  •   В Сюаньчэне любуюсь цветами[65]
  •   Вспоминаю горы Востока[67]
  •   Песни «Осеннего берега»[69]
  •   С «Осеннегоберега» посылаю жене
  •   Подношу Сыма Пэю[76]
  •   При виде снега в местности Хуайхай
  •   На закате солнца вспоминаю Шаньчжун[83]
  •   Без названия
  •   Стихи о краткости жизни
  •   Увидев цветок, называемый «белоголовым стариком»[93]
  •   Ссылаемый в Елан, пишу о подсолнечнике[94]
  •   Поднявшись на Фениксовую террасу у Цзиньпина[96]
  •   Су У[102]
  •   По ту сторону границы[103]
  •   Тоска о муже
  •   Луна над горной заставой[113]
  •   Бой южнее Великой стены[116]
  •   Путешествие при северном ветре[123]
  •   Думы о муже, ушедшем воевать далеко на границу
  •   Ветка ивы[126]
  •   Осенние мысли
  •   «Цзые» весенняя[133]
  •   «Цзые» летняя
  •   «Цзые» осенняя
  •   «Цзые» зимняя
  •   Осенние чувства
  •   О тех, кто далеко
  •   Стихи о большой плотине[147]
  •   Весенние думы
  •   Ночной крик ворона[150]
  •   Песня обиженной красавицы
  •   Тоска у яшмовых ступеней[153]
  •   Горечь
  •   Печаль
  •   Чанганьские мотивы[155]
  • Ли Бо в переводах В.М. Алексеева[160]
  •   Стихотворения в прозе, воспевающие природу[161]
  •     I Мне жаль последних дней весны!
  •     II Весенняя грусть
  •     III Ясная осень. Скорбные строфы
  •     IV[162] Весенняя ночь и пир во фруктовом саду
  •   Приложение к «Стихотворениям в прозе»[163] В весеннюю ночь пируем в саду, где персик и слива цветут
  •   Древнее (из поэтической исповеди Ли Бо)[164]
  •     Станс I
  •     Станс IX[181]
  •     Станс XI[186]
  •     Станс XII[187]
  •     Станс LVIII[191]
  •   Из четверостиший[192]
  •     Ван Чжао Цзюнь[193]
  •     Встретились[194]
  •     Тоска на яшмовом крыльце[197]
  •     Сянъянские песни[200]
  •     Чистые, ровные мелодии[209]
  •     На аллее Лояна[213]
  •     Юноша в пути
  •     Конь с белою мордой
  •     Гаогюйли[219]
  •     Думы в тихую ночь[220]
  •     Песнь о купце[221]
  •     Переправа в Хэнцзян[222]
  •     Осенняя заводь
  •   2 стихотворения[247]
  •     Осенние думы
  •     Провожаю друга
  • Ли Бо в различных переводах
  •   Переводы Ю.К. Щуцкого[248]
  •     Чистые воды
  •     После пьянства, когда мы катались с советником Шу по озеру Дунтин[249]
  •     Вспомнилось о «Горах Востока»
  •     Одиноко сижу в Цзинтинских горах
  •     Весенней ночью в г. Лояне[253] слышу свирель
  •     Думы в тихую ночь
  •     Среди чужих
  •     Тоска у яшмовых ступеней
  •   Переводы Л.3. Эйдлина[256]
  •   Переводы К.Д. Бальмонта[257]
  •     Пред сумраком ночи (Крик воронов)
  •   Переводы А.А. Ахматовой[258]
  •     Поднося вино
  •     Песня о восходе и заходе солнца
  •     Луна над пограничными горами
  •     Песни на границе
  •     На Западной башне в городе Цзиньлин читаю стихи под луной
  •   Переводы Н. Нович[275]
  •     Красный цветок
  •   Переводы М.И. Басманова[276]
  •     Два стихотворения в жанре цы[277]
  •   Переводы Л.Е. Бежина[283]
  •     На востоке области Луцзюнь, у Каменных врат, провожаю Ду Фу
  •   Переводы Г.Б. Дагданова[284]
  •     Весенним днем вернулся в горы, посылаю Мэн Хаожаню
  •     С Башни Хуанхэлоу — «желтого журавля» посылаю Мэн Хаожашо в Гуанлин
  •   Переводы Э.В. Балашова[288]
  •     Одинокий гусь
  •     Рассвет и закат[290]
  •     Подношение Ван Луню
  •     Ночлег с друзьями
  •     Вопрос и ответ в горах
  •     Слушаю, как Цзюнь, монах из Шу[298], играет на цине
  •     Песнь луне Эмэйшаньских гор[301]
  •     В одиночестве сижу на горе Цзинтиншань
  •     Из города Песчаные Холмы[306] — к Ду Фу
  •     Песни Осенней Старицы[308]
  •     Песня о северном ветре
  •     В Сюаньчжоу в башне Се Тяо[316] пирую на прощанье с господином Шу Юанем
  •     Удалившемуся от мира почтенному наставнику, ищущему гармонию
  •     Пою о расставании с горой Матерь Небес[323], по которой гулял во сне
  • Приложение[336] Перевод В.М. Алексеевым стихотворений Ли Бо «Песня Цзы-Е, жены в уделе У» и «Прохожу по мосту-плотине в Сяпи и думаю о Чжан Цзы-фане» с парафразом
  •   Песня Цзы-Е, жены в уделе У
  •   Прохожу по мосту-плотине в Сяпи и думаю о Чжан Цзы-фане
  • *** Примечания ***