КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Ракетное утро России (СИ) [Анатолий Евгеньевич Матвиенко] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Анатолий М атвиенко

Ракет ное утро России

Пролог . Последний бой черноморского линкора

Линейный корабль «Великий Февраль» шёл к Батуму. Чёрное море было удивительно пустынным – ни рыбацких шхун, ни пароходов. Даже малых лодок не наблюдалось между строем эскадры и далёким кавказским берегом на траверзе левого борта.

- Попрятались все, гражданин адмирал, - доложил один из вахтенных офицеров, опустив бинокль. – Противник не обнаружен. Прикажете поднять баллон?

Разведывательный гидроплан на флагмане не значился. Для наилучшего обзора полагалось запустить обсервационный аэростат, на флоте непопулярный.

- Отставить! – вице-адмирал Баженов поймал вопросительный взгляд капитана линкора и снизошёл до объяснений. – Мало того, что дымим до турецкого берега, так баллоном покажем: встречайте-с, господа османы, извольте готовить тёплый приём.

Командующий эскадрой постарался не заметить горящий нетерпением взор подполковника Погосяна. По мере приближения к противнику этот выскочка, совершенно неуместный сухопутный артиллерист на боевом корабле, раздражал Баженова больше и больше. Его длинный нос норовил влезть в каждый уголок, в картавом говоре слышались хозяйские нотки. Адмирал предвкушал момент, когда ракетные этажерки, заменившие на флагмане три башни главного калибра, потерпят фиаско. Тогда он, морской волк императорской закваски, выполнит задачу проверенными средствами, как и долженствует в российском флоте, а не с помощью сомнительного изобретения. Но до поры был вынужден терпеть: на собранные армянами деньги спешно достроен линкор, наречённый при закладке «Император Николай Первый».

Странный сепаратный мир с кайзером, подписанный главой Российской Директории генералом Корниловым, оставил державу без крупного флота. Дредноуты серии «Севастополь», оба корабля типа «Императрица Мария», а также все «измаилы» были проданы Германии; опустевшая казна вновь узнала, что такое живое золото, столь необходимое для истерзанной страны. Османы не присоединились к мирному договору, ограничившись перемирием, и тотчас нарушили его, когда последние русские корабли ушли в Босфор под флагами германского Флота открытого моря, чтоб дать бой англичанам у Эгейских берегов. Турки, чьи претензии росли без удержу по мере ослабления России, замахивались на всё Закавказье до Каспия с его богатыми нефтяными полями и родственным мусульманским населением. Турецкая армия захватила обе вершины Арарата, пусть не важные стратегически, но ценные для армян.

Османская кампания на Кавказе и слухи о несравненной магометанской жестокости к армянам заставили их умолять Корнилова не идти на уступки, выгнать турок с Кавказа, как случалось не раз. Деньги на достройку «Великого Февраля» горцы собирали по-русски, всем миром, как из Араратской долины, так из диаспоры. Без Черноморского флота Кавказ не вернуть; османские лёгкие крейсера шныряли вдоль Крыма, напрочь убив каботажное судоходство.

Беда в том, что основное достоинство российских линкоров – двенадцатидюймовые орудия главного калибра – в военные годы не было никакой возможности купить за любые деньги. Российские заводчики находились в узде германских подрядов, связанные кабальными кайзеровскими контрактами, британцы и французы даже слышать не хотели о продаже пушек Российской Директории после «удара в спину» в октябре семнадцатого. Известная армянская изворотливость позволила оснастить «Февраль» лишь тремя орудиями. Их стволы буквально были украдены из Петрограда, послужив причиной изрядного международного скандала.

С переделками корабль утратил солидный облик черноморского дредноута. Единственная массивная башня главного калибра украсила поднятый бак, придав профилю «Февраля» вид эсминца-переростка. Меж дымовыми трубами кустари-самоучки из команды Погосяна установили чудные решётчатые конструкции, будто бы львиная доля верхней палубы была отведена под сушку матросского исподнего.

Опытовые стрельбы близ Севастополя ни в малейшей степени не вдохновили моряков. Ракетные снаряды, выделанные из совершенной чепухи – тонкостенных труб разного сечения, боевой части с болтами и железными обрезками вместо шрапнели, летали вразнобой и удручающе близко. В море такое, с позволения сказать, оружие, – не страшнее рогатки.

Но у Баженова и командующего Кавказским фронтом Юзефовича не оставалось другого выбора. Вице-адмирал взялся бы вести в море корабль с фейерверочными шутихами, лишь бы три его двенадцатидюймовки оказались не дальше пятнадцати миль от осман. Тогда нехристи вспомнят и Чесму, и бриг «Меркурий». Дикие дивизии литовского татарина Юзефовича, не уступающие туркам в азиатской свирепости, перекроют пути и перевалы в горах. Лишённая снабжения по морю, армия Нури-паши Киллигиля дрогнет и откатится к линии фронта семнадцатого года, за Карс.

Близость к Батуму выдали пароходные дымки. То ли ещё будет, если османы подчинят всё Закавказье! К Чёрному морю потянутся от Каспия железнодорожные систерны с нефтью. Армяне донесли: новые хозяева Батума строят третий мол для швартовки танкеров, мечтая забрать себе всю довоенную добычу и продажу чёрной крови земли… Не бывать такому!

Линейный корабль разнёс бы в пыль порт и суда на рейде с десяти миль. Но четверть стволов главного калибра и прискорбно малый запас выстрелов в носовом погребе вынудили адмирала приблизиться к самому входу в бухту.

- Сколько вам надобно дистанции до берега, гражданин подполковник?

- Никак не больше версты, гражданин адмирал, - ответствовал сухопутный, чем заслужил очередную порцию язвительных взглядов: только армейский «сапог» называет на море расстояния вёрстами, где приняты мили и кабельтовы.

- Вы отдаёте себе отчёт, гражданин Погосян, что близ входа в бухту могут быть мины? И что береговым батареям «Февраль» подставит борт, напрашиваясь на трёпку? Настоятельно советую: одумайтесь. Если нас атакуют османские миноносцы, их дистанция торпедного залпа окажется как раз для ваших… гм… хлопушек, там себя и проявите, дай Бог.

- Никак нет, гражданин адмирал! – от волнения смуглое лицо Погосяна побелело, короткие чёрные усики встали дыбом над вывернутой верхней губой. – Приказом гражданина Верховного вам вменено в обязанность всячески способствовать…

- Потрудитесь не напоминать мне о моих обязанностях, подполковник, - прервал его Баженов. – Подумайте сами – если наш поход обернётся конфузом, сколько дней потратят турки, чтобы взять Эривань? Одну неделю? Или, Бог даст, две продержитесь?

Адмирал, увенчанный сединами под белоснежной фуражкой, с худым морщинистым лицом, обветренным за годы, проведённые вдали от берегов, был окружён своими – флотскими офицерами-единомышленниками. Низенький курчавый армянин в зелёной пехотной форме стоял на мостике изгоем. Но продолжал гнуть ту же линию и добился требуемого.

- Что ж… Извольте. Я не намерен отказываться от взятых обязательств, - Баженов обернулся к капитану броненосца. – Гражданин адмирал! Приказываю описать циркуляцию на дистанции семь кабельтовых от входа в бухту Батума. Крейсерам эскадры держаться не ближе двух миль.

Пока от мостика до боевых постов неслась россыпь команд, превращающих мирно шедший корабль в изготовившегося к броску зверя, марсовый увидел чёрную точку в небе, а вскоре услышал отчётливый стрёкот аэропланного моторчика. Стало быть – враг предупреждён.

Погосян смылся с мостика к своим ракетчикам, и атмосфера тотчас разрядилась. Нервозность от принятия нелепого плана менее давила на моряков в отсутствие инициатора авантюры.

- К чёрту на рога лезем, Иван Антонович! – шепнул капитан.

Баженов вздёрнул голову. И лично для него, и для Черноморского флота приближался момент истины. С того рокового часа, когда в Босфоре скрылись два последних русских линкора и три додредноутных броненосца, впервые на врага идёт эскадра с линейным кораблём во главе. Коль удастся раскидать батумский муравейник, одно это уже вернёт России преимущество в Причерноморье. Встреча с «Гебеном» нежелательна – турецкий линейный крейсер германской постройки был бы удобной мишенью, обладай «Великий Февраль» всеми башнями главного калибра, сейчас огневой перевес явно на стороне осман. Вот лоханки полегче, типа «Хамидие» - желанная добыча, но вряд ли турки отважатся на атаку эскадры малыми силами. Адмирал отчётливо сознавал: восемнадцатый год должен стать вершиной или крахом его заканчивающейся военной карьеры.

Он отправил вперёд старый пароход с тралами, за ним – миноносца, расстреливать всплывающие мины. Как только лохань приблизилась к порту, вокруг неё вскипели султаны взрывов. Лишённый настоящей береговой артиллерии, Батум ощетинился полевыми гаубицами. Их шрапнельные гранаты линкору – что слону дробина, но небронированному и невооружённому пароходу… Впрочем, до утопления пушечным огнём ему не довелось дожить. Выше мачт и трубы взлетел гейзер пара – от минного взрыва тут же лопнул паровой котёл.

Моряки перекрестились. Когда начнётся настоящий бой, и смерть примется собирать свой урожай направо и налево, будет не до поминания павших – этому время придёт много позже. Но гибель людей и парохода в первые же минуты выглядела скверным предзнаменованием. Лишь капитан линкора попытался найти единственный плюс.

- По крайней мере, не будем тащиться из-за него двенадцать миль в час.

Баженов не ответил. Его мучил выбор. Можно отказаться от глупой затеи идти к самой бухте, ибо не ясно – остались ли мины по курсу эскадры. Но после похода непременно найдутся умники, что обвинят в нарушении слова, данного армянским меценатам, и даже не адмиральского слова, а самого Корнилова. С другой стороны, положа руку на сердце, не будут же османы ставить мины чуть ли не у пирсов, полгода считая себя властителями Чёрного моря… Так что прочь сомнения – и вперёд!

Ракетный залп дал столько дыма, что укрыл корабль практически целиком. Из этих дымных облаков с пронзительным воем летели ракеты. Медленные по сравнению с артиллерийскими снарядами и оттого видимые глазом, они смотрелись ещё страшнее. За считанные секунды шесть дюжин адских созданий унеслись к Батуму, а линкор на всех парах уходил вправо, на следующую циркуляцию. Каким бы несерьёзным противником ни казались полевые гаубицы калибра сто двадцать два миллиметра, Баженову не улыбалось торчать прямо перед их жерлами.

Он приказал отойти дальше и смести огнём орудий дерзких турецких пушкарей, однако не успел ещё офицер повернуть ручку машинного телеграфа, как корпус корабля дрогнул от взрыва. Мина? Нет, посыпались сообщения о пожаре в центральных отсеках. Там, где армянские ракетчики хранили свои фейерверки, более опасные для самого броненосца, нежели для вражеского флота.

Неужели из-за армянской блажи всё сорвётся? Когда Батум остался далеко за кормой, а крейсера перемешали турецких пушкарей с землёй, адмирал покинул мостик и лично отправился на мидель, чтоб осмотреть ущерб.

Единственная гаубичная граната, разорвавшаяся между дымовых труб, натворила дел. Погосян лежал на палубе навзничь, широко раскинув руки, верхняя часть его мундира пропиталась красным. Нос, казалось, ещё более заострился. В первый раз за поход Баженов почувствовал по отношению к армянину некоторую теплоту, и не потому, что тот, наконец, избавил мостик от своего присутствия. Изобретатель не ограничился навязыванием «гениального» творения флоту, сам вызвался пойти с ним в бой и погиб – это воистину достойно.

Попадание случилось в момент, когда подручные Погосяна доставали из открытого зева элеватора вторую порцию ракет, их пороховая начинка воспламенилась прямо на палубе, огонь перекинулся внутрь отсека и лишь чудом не повлёк большого взрыва в погребе; вероятно, его хватило бы, чтоб переломить «Февраль» пополам. Дым от пожара был ещё заметен, когда линкор лёг на курс к Севастополю, до этого выпустив по Батуму три сотни снарядов из пятидюймовых орудий, что принесло несравненно больший эффект, нежели ракетная забава.

А до захода солнца слева и сзади по курсу появились дымы. Эскадру догонял «Явуз Султан Селим», в девичестве – «Гебен», за ним в кильватере коптил бронепалубный «Хамидие», дальше – какая-то мелочь вроде миноносцев.

Адмирал сквозь зубы помянул турецкую матушку. Десять пушек главного калибра у линейного крейсера – огромная сила перед тремя у русского линкора, и эскадра скоро будет уже в зоне досягаемости турецких орудий. На свежих машинах «Октябрь» способен тягаться ходом с поношенным «Гебеном», но у двух бронепалубных крейсеров эскадры подобной шустрости нет. Даже если бы была возможность бежать, скрыться от осман за дымовой завесой, а потом нырнуть в надвигающиеся майские сумерки, Черноморский флот вписал бы в свою историю поражение перед лицом вековечного противника.

- Господа! – Баженов плюнул на уставное обращение «гражданин», узаконенное в Директории. Адмиралы и офицеры – хозяева на боевом корабле, настоящие господа, его мозг, его нервы, его совесть. Только так, и никак иначе, или даже не стоит сражаться, а лучше послать матросов спустить гюйс, мачтовый триколор и кормовой Андреевский флаг. Ни за что! Адмирал машинально одёрнул без того идеально сидящий китель и обвёл взглядом офицеров на мостике. – Полагаю, господа, немецкий капитан на «Султане Селиме» не подозревает, что облегчённый «Февраль» на пару узлов более ходок, чем известная ему «Императрица Мария». Стало быть, наш козырь – неожиданный стремительный манёвр. На руку может сыграть и остаток пожара – линкор выглядит как изрядно побитый у Батума. Посему – принимаем бой!

Вопреки устоявшейся тактике боя броненосных кораблей, рождённой в крови и пламени Цусимы и Ютландии, Баженов приказал немедленно идти на сближение. Только на самых малых дистанциях, напоминающих об эпохе парусных сражений, противоминная артиллерия «Февраля» и пушки крейсеров способны повредить «Гебен», если не пробитием пояса броневой защиты, то снести трубы, разрушить надстройки, башни. Если повезёт – удастся послать ему в борт пару-другую торпед. А уж коль получится всадить в германо-турецкого оборотня несколько снарядов главного калибра, добро пожаловать в гости к Нептуну!

Началось…

«Февраль» получал десятки попаданий и не выходил из схватки, но кто может себе представить, что творилось на том корабле!

…После нескольких выстрелов в башнях так горячо, что не прикоснуться к металлу. Вскипает масло в орудийной гидравлике. Дым от горелого пороха до того густой, что не справится никакая вентиляция, он выедает глаза, горло, лёгкие. Огромные снаряды морских пушек – скользкие от смазки и очень тяжелые. Достаточно одного неверного движения, несогласованного действия орудийного расчёта, и боеприпас сорвётся, ударится, его взрыв уничтожит всё живое вокруг…

…В машинном отделении – филиал преисподней. Матросы бешено бросают угль в топку, истово завидуя счастливчикам на судах с мазутными котлами. Жара хуже, чем в финской парилке. Механики, непрестанно матерясь, выжимают из двигателей всё возможное и невозможное, повинуясь командам машинного телеграфа – дать ход «самый полный вперёд» и через минуту пустить машины враздрай для самого крутого разворота. Металл трещит и рвётся, люди – держатся! И знают: здесь не спастись, коль корабль затонет. Машинное ниже ватерлинии, над головой тонны брони, множество люков, задраенных по-боевому. Они выживут или погибнут только вместе с линкором!

…В отсеках начинают рваться снаряды. Гаснет свет, жестокими осами свистят осколки. Шагу не ступить – всё завалено обломками переборок, механизмов… И кусками человеческих тела. Нижние палубы становятся скользкими, где-то – от разлитого масла, где-то от крови и разорванных внутренностей моряков…

…Начинаются пожары. Полыхает ли уголь или жидкое топливо – выше надстроек валит густой чёрный дым. Огонь подбирается к погребам с боеприпасами!..

…От пожаров металл нестерпимо горяч. Любое касание означает ожог. Жутко кричат раненые, катаясь по раскалённой палубе…

…Снизу подступает вода – через пробоины, через трещины в обшивке. Гаснет освещение, трюмные работают во мраке, по колено, потом по горло в воде. Сбивая руки в кровь, заставляют помпы качать на полную мощь. В минуты слабости нет-нет и трепыхнётся заячьим хвостом подлая мыслишка: бросить всё, отвернуть задрайку, а там вынырнуть из смертельных объятий на дымную верхнюю палубу, малодушно бросив пост… Но никто, никто не сбежал! Лучше уж затворить люк изнутри, чтоб вода не хлынула дальше, заточив себя в сырой темноте… И прими Господь новопреставленные души!..

…И всё это под грохот орудий своего корабля – от басовитых залпов главного калибра до частого тявканья минных пушек, в постоянном ожидании, что снизу донесутся мощные взрывы, которые встряхнут корпус, нанеся ему смертельную рану – значит, под ватерлинию ударили торпеды…

Понимая, что до гибели осталось, быть может, считанные минуты, моряки рвут жилы из последних сил, чтоб стреляли орудия по ненавистному врагу, чтоб корабль не терял ход, отыгрывая самые важные кабельтовы в бою, чтоб он, израненный, жил и боролся, как огромное и очень злое живое существо!

После обмена десятками залпов турецко-германский корабль окутался паром повреждённых машин, почти полностью потерял ход. Над миделем поднялся огненный шар. Но две башни главного калибра продолжали стрелять!

Командир бронепалубного «Очакова» в самоубийственной атаке достал врага таранным ударом. Оба крейсера отправились на дно. Израненный русский линкор сумел дотащиться до Севастополя, где стал в док до конца войны.

Один из снарядов, пробив броневую защиту мостика, отправил в лучший мир командование эскадры во главе с Баженовым. Адмирал погиб, но выиграл свой последний бой.

Часть первая. Ракеты в московском небе

Глава первая . Зло деи и герои

Инженер Владимир Александрович Востряков, приставленный от военного ведомства к секретной ракетной лаборатории в Эривани, познал на себе чудодейственную власть листьев коки, на втором круге блаженства – заветного белого порошка. Ракетное дело требовало величайшего напряжения мысли, и только очередная доза была способная прояснить беспредельно уставшую голову. Именно в моменты высшего взлёта разум рождал самые смелые решения.

Но когда майским утром, пошатываясь от сладких ночных грёз, он вышел из вагона конки на Астафьевской и приблизился к двухэтажному особняку, отданному ракетному чертёжному бюро, то невольно подумал: в реальности ли я вижу происходящее? Или продолжают бурлить новые сладкие отравы, что вчера предложил Ашот?

Во-первых, на улице не топтался городовой, бывало – что и целый урядник, обязанный приглядывать за порядком в этом наиважнейшем месте. Во-вторых, что особенно странно, калитка на кованых воротах осталась отворённой, открывая взору сад с мандариновыми деревьями.

Будь Востряков в полном сознании, он никогда бы не сунулся внутрь, словно с головой в прорубь. Но чувство реальности ещё не вернулось ему, порхая где-то рядом и не даваясь в руки. Инженер отважно пересёк сад. Дверь в дом болталась, гостеприимно раскрытая нараспашку.

Унтер Михалыч на входе не предложил принять шляпу и пальто. Востряков отправился к лестнице мимо его кабинки. Вдруг боковым зрением увидел неладное и вернулся. Унтер низко сполз со стула, уронив фуражку, и вряд ли поднялся бы сам из-за большой кровяной лужи, что протекла на пол из-под шинели.

Человек робкий, трезвый испугался бы, кинулся на улицу звать городового или военный патруль. Владимир Александрович не был ни тем, ни другим. Поэтому мужественно направил стопы на второй этаж.

Мягкое майское солнце осветило картину содома и гоморры. Убиты все – от мальчишки рассыльного до покладистого начальника Карапетяна. В каждом зияли две или три аккуратных дырочки. Сослуживцы Вострякова умерли на своих местах, видать – очень быстро. Никто из семерых и не начал убегать.

Остро захотелось курнуть… Конечно, не обычную папиросу, а что покрепче, что выдернет из кровавого кошмара. Инженер дотронулся до холодной щеки Карапетяна, опустил палец в лужу густеющей крови. Он был всё ещё не в силах понять – происходит ли это с ним наяву, или он продолжает лежать на ковре в курительной Ашота. Хуже всего, как иногда случалось после сильного прихода, если видения накладываются на реальность. Быть может – действительно добрался до своей конторы, но вокруг нет никаких трупов. Мучимый скверным предчувствием, что его отвезут в дурдом, а не в полицейский участок, Востряков упрямо шагнул к телефоническому аппарату и воззвал к барышне на центральном коммутаторе соединить его с полицией.

Близ турецкого фронта дела налажены чётче, чем в спокойной глубинке. Властный голос с глубоким армянским акцентом спросил: все ли убиты, или кого-то нет. Инженер диковато обвёл взором побоище.

- Э…э, гражданин полицейский, не вижу немца нашего, фон Дауница. Дай Бог, уцелел…

- Никуда не уходите. Никого не впускайте.

Востряков не успел ответить, как поскользнулся в крови, и удар затылком о половицу бросил его в самое обычное, а не наркотическое забытьё.

Эриван невелик, особенно по сравнению со столичным Петроградом. Посему ничуть не удивительно, что через каких-нибудь четверть часа у особняка притормозил фургончик «Рено» с нарядом полиции. Ещё через полчаса жандармы окружили дом Дауница.

- Внимательней, сучьи дети! – зло, но негромко скомандовал старший чин. – Иностранный подданный всё-таки, етить его мать… Культурно берём, нежно.

За непроницаемым забором неожиданно взревел аэропланный движок. Возле дома улица широка, но ворота узки, откуда здесь взяться воздушному аппарату?

На звонок колокольчиком и даже стук прикладами никто не открыл. Оценив высоту забора и неприятные острые зубчики, глядящие в небо, старшой велел выломать калитку, когда ворота распахнулись. На улицу резво выкатился диковинный агрегат, напоминающий авиетку, только крылья её смотрели вверх, позволяя проскочить меж створками ворот. От сверкающего круга пропеллера в лицо жандармам ударил мощный порыв ветра, перемешанный с пылью и каменной крошкой, остро запахло бензиновой гарью.

Старший опомнился первым и выхватил наган. Похоже, семь пуль, пущенные вслед странной машине, ощутимого вреда не принесли.

- За ним! Догнать стервеца!

Начальник самым скорым аллюром бросился к автомотору, придерживая шашку, норовящую запутаться в ногах. Водитель, привыкший, что ему куда труднее запустить машину, нежели заглушить, держал её заведённой. Жандармский фургончик кинулся в погоню. На заднем сиденье, обхватив непослушную голову двумя руками, съёжился Востряков. Каждый прыжок авто на ухабах причинял нестерпимую боль под черепом.

За считанные секунды, пока жандармский наряд с криками и проклятьями грузился в фургон, агрегат с пропеллером успел изрядно оторваться. Он вырулил на дорогу к Александрополю и остановился. На глазах у жандармов из кабины выскочили двое мужчин. Они мгновенно опустили крыло в горизонтальное положение, метнувшись обратно в аэроплан. Машина начала разбег.

- У, сучий потрох… Дави его, Карен! Тарань! Бей в зад!

- Стараюсь, гражданин вахмистр! – шофёр вдавил газ со всех сил, будто ногой пробовал подтолкнуть фургончик вперёд.

Казалось, земля дрожала от надсадного рёва «Рено». Хвост авиетки маячил в трёх саженях перед радиатором жандармской машины, когда аэроплан подпрыгнул вверх, а напротив лобового стекла мелькнули лошадиные морды встречного экипажа… Удар был страшен.

* * *

Бурные события мая восемнадцатого года перевернули бывшую Империю. Глава директории – верховный гражданин-генерал Корнилов – был убит левоэсеровским боевиком в духе довоенного террора. Молодой человек мстил за уничтожение верхушки эсеровской партии, а также её ближайших сподвижников – большевиков, только они, считал убийца, могли привести Россию к светлому будущему народовластия. Страна снова была объявлена республикой с образованием очередного Временного правительства и назначением сорванных осенью выборов в Учредительное собрание.

Во власть пришли сплошь новые лица: при Керенском была прорежена дореволюционная элита, генералы Директории щедро порубали головы всем, кто, по их мнению, развалил прежнюю империю, а виновных они насчитали множество, новая Республика увлеклась самоочищением от корниловцев. В результате Военно-морским министром стал генерал Анатолий Киприанович Кельчевский, фигура не выдающаяся, но компромиссная. Он был из дворян, угодных старой аристократии, но из мелких провинциальных, такие не раздражали радикалов. Не слишком герой, чтоб задираться полководческим превосходством, но далеко не из последних, в армии уважаем. Вдобавок – образован, со штабным опытом. Решающим шагом послужило его неприятие Корниловского переворота. Стало быть, верен власти, а не отдельному лидеру.

Ему же выпала самая деликатная миссия. Через две недели после вступления в должность адъютант проводил в его кабинет самого необычного посетителя, что только можно представить.

Мужчина небольшого росточка, с окладистой пушистой бородой, одетый в длинный сюртук военного покроя без знаков различия, долго не мог оторвать взгляд от Дворцовой площади и Александровской колонны. Он ничуть не походил на свои портретные воплощения, которые каких-то полтора года назад украшали присутственные места.

Генерал Кельчевский сухо предложил присесть. Перед ним на широком дубовом столе среди папок бумаг выделялась одна – с копиями документов по делу бывшего самодержца, а ныне ординарного гражданина Российской Республики Николая Александровича Романова, осуждённого Чрезвычайным трибуналом к смертной казни.

- Меня привезли в Петроград для исполнения приговора?

- А вы ожидаете другой судьбы?

Гражданин Романов печально покачал головой.

- На несбыточное не надеюсь. Но что случится с моей семьёй?

Строгое узкое лицо Кельчевского, практически ровесника экс-государя, казалось лет на десять старше. На его плечах висела ответственность за армию и флот, жалкое подобие имперских вооружённых сил 1914 года. Романов, напротив, испытывал редкую безмятежность. От него давно уже ничего не зависело. Марии Федоровне и детям не грозит опасность, их будущее в худшем случае пройдёт в ссылке. Но он ошибался.

- Не буду лукавить. До выборов в Учредительное собрание в России не должно остаться монархической партии, как и надежды возродить монархию. Самый радикальный способ состоит в полной ликвидации дома Романовых. Не только вас! – генерал сделал долгую паузу, убедившись, что его слова произвели нужный эффект. – Я в меньшинстве. Из тех, кто полагает возможным сохранить вам жизнь.

- Мне? – иронично приподнял бровь осуждённый. – Главному злодею, лично повелевшему расстрелять мирных обывателей в день Кровавого воскресенья? Полноте, гражданин министр. Историю пишут победители, я в проигравших, и нет той низости, что вы способны мне предложить во искупление явных или мнимых грехов.

В блеклых глазах Кельчевского мелькнул интерес. Генерал позволил себе маленькую слабость – поговорить с человеком, олицетворявшем ушедшую эпоху, чуть отступив в сторону от главной задачи беседы.

- А вы считаете себя невиновным?

- Я считаю себя за всё ответственным. Кровь девятого января, декабрьских боёв в Москве, Ленского расстрела – она на мне. Правление такой великой державой, коей была рухнувшая империя, невозможно одной лаской и увещеваниями, не мне вам говорить. Я ответственный – и я понесу наказание. Насколько справедливое – история рассудит. Но вы, быстросменные правители, как патроны в пулемётной ленте, ни за что не отвечаете. Мало того, что отвергли обязательства империи, отчего цена российского слова на международном договоре меньше затраченных на подпись чернил, каждое новое правительство не считает должным вспоминать обещанное прежним. Я узнал из газеты, вы отказываетесь от мирного пакта Лавра Корнилова с кайзером! Пусть вредного, безбожного, до прискорбности ошибочного… Но кто вам поверит? Посему растут симпатии к монархистам. Ни один российский самодержец не открещивался от договоров прежнего императора, утверждая – то обещано отцом, а не мной, - Романов гордо выставил бороду-лопату вперёд и выложил главный довод, выстраданный за месяцы заточения. – Я в ответе за казни, что совершили мои предки. За разгон польского восстания. За позорный провал Крымской компании, хоть меня на свете не было. А вы? Сколько убиенных, но некого даже попрекнуть! Эсеров и эсдеков корниловцы вырезали всю верхушку. Подчистую! Ставили к стенке без суда и следствия. Как и деятелей с национальных окраин. Малороссия умылась слезами… Вам мало? Палачи пребывают или на своих постах, или на почётном пенсионе!

Он перевёл дыхание, тяжёлое, как звук кузнечных мехов.

- Не буду отрицать – во многом с вами трудно не согласиться. Но республика зиждется на новомодной политический теории – власть от народа. Каждое следующее правительство представляет всё тот же народ, оттого обязано преемствовать действия предыдущего.

- Новомодной? – развеселился Романов. – Шутить изволите, генерал. В Европе сей теории более ста лет. И что мы видим? Фикция одна. Выборы выборами, а правят одноразовые политики, лишь прикрываясь народным мнением и народными же чаяниями.

- Стало быть, вы, отрёкшийся, мечтаете о возврате российского престола? Если не себе, то кому-то из Романовых?

- Генерал, вы же не глупый человек… Прекрасно понимаете, что я подписал отречение практически с «Наганом» у виска и совсем не тот текст, что обнародовали фигляры с карандашной подделкой моей подписи. Но вы угадали в одном – моей семье слишком тяжко под шапкой Мономаха.

Кельчевский откинулся в кресле.

- Вы по-прежнему считаетесь главой семьи, коей Богом даровано править Россией.

Экс-государь только руками развёл – не от него зависела воля божья, когда был помазан на царствие Михаил Романов.

- Нам, Николай Александрович, необходимо ваше отречение от прав и претензий на престол всего рода Романовых. Публичное, в храме.

- Вот как? Чья-то совершенно дикая идея… В истории не припомню ничего подобного.

- Значит, историю делаем мы.

- Это не составит труда, но что будет с моими родными, с семьями великих князей?

- Вечная высылка. Вас – тоже.

Романов медленно приподнялся со стула и шагнул к окну на Дворцовую площадь. С ней столько связано…

- Известно ли вам, Анатолий Киприанович, что со мной уже год никто не разговаривал о политике? Даже охрана. Учтивые, не скажу дурного, но в спину летело – злодей! Теперь вы предлагаете перечеркнуть прошлое не только собственное, но и всего рода?

- Так точно, Николай Александрович. Альтернатива мне претит, но, боюсь, иного выхода не сыщется.

Свергнутый монарх молчал около минуты, уткнувшись взором в окна дворца. Министр не торопил. Наконец, прозвучал приговор – себе и всем своим близким.

- Что же, готовьте лицедейство. Романовы – больше не августейшая семья, разве что благодаря родству с другими дворами. Sic transit gloria mundi.

Так проходит мирская слава…

Он отвернулся от окна. Теперь Зимний дворец, всё, что здесь обретено и утеряно, не имеет к нему отношения.

Выполнив неприятную миссию в отношении бывшего царя, Кельчевский принял ещё одного визитёра, куда более ему симпатичного – полковника Александра Засядько. Начальник разведки Генштаба рассказал о расследовании в Эривани.

- Прихожу к выводу, Анатолий Киприанович, что, несмотря на явную неудачу в Батуме, немцы основательно интересуются ракетным делом. Готовы на любую гадость, лишь бы украсть наши изобретения.

- Вижу, им удалось.

- Я не был бы столь категоричен. Из того армянского бюро уцелел всего один инженер, после двух сильных ударов по голове он мало полезен, тем более его мозги изрядно порчены опиумом. Насколько я смог понять, они лишь усовершенствовали ракетную снасть Семеновича.

Генерал извлёк старинный фолиант с затейливой латинской вязью на переплёте. На отмеченной закладкой странице министр увидел престранные гравюры ракет, похожих на рыб с широкими плавниками на задней части.

- Это для устойчивости ракеты в воздухе – подсказал разведчик, заметив взгляд начальника.

- Однако же… Семнадцатый век!

- Увы, ракетной теорией мало кто занимался всерьёз, нарезная артиллерия вытеснила ракеты полвека назад. Нужно двигаться дальше!

- И снова появятся на горизонте неприятные субъекты неджентльменскими методами, - нахмурился министр.

- Есть предложение, Анатолий Киприанович. В 1830 году мой пра-прадед, царство ему небесное, рассчитал вес порохового заряда для полёта ракеты к Луне.

- Фантазии почище «Из пушки на Луну» француза Жюля Верна?

- Ближе к реальности. Но большинство обывателей примет подобное начинание именно как фантазию. Кто-то бредит звёздами и междупланетными путешествиями, глядишь – и ассигнованиями поддержит.

- Склоняюсь к мысли, что надо основать цивильное с виду заведение, ведающее эфирными ракетными экипажами… Звучит воистину бредово, будем уповать – на какое-то время собьёт с толку иностранных злоумышленников. Займитесь, Александр Степанович.

Но воплощение этого прожекта отложилось на послевоенную пору и началось только в январе 1924 года.

Глава вторая . Звёзды над домом

Решение сына ехать в Россию застало отца врасплох. Великовозрастный бездельник к двадцати девяти годам не выбрал, какая стезя ему по душе. Детские выдумки о небесных кораблях, что приносили единственному отпрыску фамилии Тилль регулярный доход за рассказы и небольшие статейки в журналах, совершенно абсурдно было считать делом жизни. Хуже всего, что о намерении перебраться в опасную державу он поведал отцу за два часа до поезда, не дав никакой возможности себя отговорить. Родитель всё же выказал возмущение, сознавая бессилие слов.

- Думаешь, Юрген, мы с твоей матушкой случайно бежали из Москвы осенью семнадцатого? С падением Романовых Россия стала вертепом! Наши предки шесть поколений жили там, служили верой и правдой…

- Я понимаю, отец. И прекрасно помню хаос первого месяца Директории. Но сейчас там навели порядок. По крайней мере, больше не ожидается никаких революций и погромов.

- Но здесь, в Париже, порядка больше. Возможности безграничны. Если их мало – плыви в Америку. Только делом займись, а не пустопорожними мечтаниями.

Убедившись в бесполезности увещеваний, Пауль Тилль вручил наследнику ключи от московского дома и стопку бумаг, наказав заодно проверить российскую недвижимость семьи. На том и обнялись, прощаясь.

Юрген подхватил саквояж, объёмистый, но для переезда в чужую страну до неприличия малый. У дома, в уютном парижском предместье, его ждал заказанный фаэтон.

- То дело ждёт меня в единственном месте – в Российской ракетной академии. Не болейте, отец! Я дам телеграмму, как устроюсь.

На перроне парижского вокзала он смотрелся странно в тёплом пальто и в шапке на меху –в феврале температура не решилась опуститься ниже ноля. На Александровском вокзале в Москве Юрген первым делом запахнулся плотнее и обвязал шарф поверх воротника.

За шесть с половиной лет здесь мало что изменилось. На привокзальной площади глаза рябило от множества рекламных афиш, да пространство до Тверской оказалось забито повозками и моторными экипажами куда более плотно, чем в год бегства во Францию.

- Жорка! Приехал-таки… Здорово! - как всегда – опоздавший, навстречу нёсся Мишенька, румяный на морозе, весь в облаках пара, точно пристяжная в тройке после быстрой езды. Полы его широкой шубы трепыхались словно паруса, потерявшие ветер.

- Бонжур, мон амии…

Друзья обнялись, москвич тут же, сбавив градус весёлости, предупредил: на улице французским не щеголять. После семнадцатого бывшие союзники прокляты местной прессой, «французского шпика» городские обыватели могут и перетянуть поперёк хребта. Равно английского, немецкого или турецкого лазутчика – любого с непонятным наречием.

- Вот это да… Как же они отличают турецкого от, скажем, киргизского?

- Известно как – сначала бьют, потом спрашивают. Россия, брат! Али отвык?

- Темнеет, - Юрген, на российский манер – Георгий, вернулся к насущным делам. – Сначала к себе. Отец оставил мне дом у Тверской.

Мишенька пытался отговорить и оставить дела на завтра, переночевать у него на Пресне. С той же успешностью не советовал брать сверкающим лаком таксомотор, предлагал нанять извозчика или вообще пройти пешком пару кварталов по приятному бодрящему морозу. И едва рот успел открыть в протесте, когда парижанин щедро кинул шофёру крупную купюру французских франков, а тот, неблагодарная скотина, попенял ещё, отчего не российские рубли.

Доходный дом Тиллей в версте от Александровского вокзала был углублен в один из бесчисленных переулков, где до революции жил люд средней солидности – служащие не ниже титулярного советника, отставные военные с доходом от имений, университетская профессура. В вечернем полумраке он, освещённый электрическим уличным лампионом, выглядел весомо, с аккуратным подновлённым фасадом. Узкий палисадник опоясал высокий железный забор – явное новшество. В старые времена в этой спокойной части Москвы так не огораживались.

Уезжая, герр Пауль Тилль подписал у стряпчего договор с конторой «Шлезенберг и сын» на доверительное управление недвижимостью. Накопленный с семнадцатого года доход складывался в кругленькую сумму, достаточную для самой безбедной жизни Юргена.

- В твоих окнах свет, - заметил Мишенька.

Георгий заметил множество других деталей, усиливших опасения. Недоброго опасался и отец: как восстановились почтовые сношения с Россией, контора «Шлезенберг и сын» не соизволила ответить ни на единое письмо. Но дом – не кошель с золотом, его умыкнуть невозможно, документы в порядке… Тилль решительно тиснул пуговку электрического звонка.

Толстомордый привратник, соизволивший высунуться не ранее чем через полчаса, буркнул через решётку:

- Чаво нада?

Две заиндевевшие фигуры за калиткой палисада – высокая в импортном пальто и мелкая круглая в шубе – выглядели парой заплутавших шалопаев.

- Я – хозяин этого дома герр Тилль! – важно заявил Георгий, начисто отметая совет Мишеньки не выпячивать иностранщину.

- Шо? Какой такой херр? А ну проваливай отсюдова, не то городового кликну!

Не дожидаясь помощи властей, начальник калитки явил их взору метлу, по массивности рукояти смахивающую на дубину.

- Это я позову полицию! – начал было полемику ущемлённый в правах владелец, но Мишенька впился ему в рукав.

- Брось! Сюда нужно с судебным приставом… Полиции твои бумажки времён Директории – разве что подтереться. Говорил же, едем ко мне, покушаем, отметим встречу, завтра с новыми силами…

- Ты прав, мон ами. Веди.

Не успели они выйти на Тверскую, как дорогу перегородили три массивных силуэта. Судя по скрипу снега сзади, ретирада также была отрезана. Мишенька охнул и повалился как сноп. Шапка с головы слетела, через лоб потекла струйка крови. Георгий отскочил в сторону, прижавшись к стене.

- Прыткий шо твоя блоха! – хохотнул крепкий мужик в извозчичьем тулупе, с тяжёлой рукоятью бича под кушаком. – Ладно, не трону, дыши. Кожушок свой, шапку давай. Саквояжик кинь, не доводи до греха.

Другой мужичок извлёк из-за пазухи топорик.

- Он нас видел, Игнат.

- Пусть его, - неожиданно решил главарь. – Сымай всё и проваливай.

Одежда, деньги, документы на дом, паспорт французский, паспорт с двуглавым орлом… Глядя на мрачных типов и тусклый отсвет фонаря на топоре, Георгий удостоверился – это ещё не самая большая из возможных потерь.

Оставшись в костюме на трескучем морозе, он бросился к Мишеньке, с которого грабители сорвали шубу.

- Вставай! На снегу мигом замёрзнешь!

Но товарищ гимназических лет не ответил. Ему было уже всё равно. Он лежал и смотрел вверх немигающими глазами.

В разрывах облаков сияли первые звезды, такие же холодные и колючие, как встреча на родной земле.

* * *

Отставной полковник генерального штаба Александр Степанович Засядько без малейшей приязни смотрел на арестанта – высокого мужчину лет под тридцать с глубокими ранними залысинами на сильно вытянутом черепе и пучком поросли под носом, заменявшим усы по новомодному европейскому фасону. Породистое лицо, украшенное парой синяков – от тёплого приёма в камере или любезностей полиции, излучало уныние.

- Так что, будьте любезны, гражданин Засядько, при сём субъекте – единственная бумажка, в ней вы записаны. Значицца, знакомы с ним?

- Не имел чести ни слышать, нивидеть, ни в переписку вступать. Я могу идти, гражданин пристав?

- Погодите! – взмолился задержанный. – Я не тратил времени на переписку. К вам множество желающих будет, хотел первым успеть.

На столе в кабинете пристава 6-го Тверского участка лежала вырезка из французской газеты, перепечатка из «Московских ведомостей» о создании ракетной академии с торжественным обещанием: через десять лет первый реактивный экипаж взлетит на околоземную орбиту, ещё через десять первый гражданин Российской Республики увидит Землю с космической высоты. Там же сообщалось о наборе в штат академии.

- Стало быть, ракетчик из Парижу к нам пожаловал, - хохотнул пристав, и его глумливый смех да боли напомнил грабителя с Тверской.

- Зря! В объявлении определённо указано: только граждане России.

- Но я гражданин! – возмутился незадачливый покоритель междупланетного пространства. – Бандиты украли мои документы, но остались же записи с семнадцатого…

По лицу полицейского Засядько догадался, что для обращения в архивы понадобится толчок, равный по силе тропическому тайфуну. Парень с синяками на лице торопливо рассказал свою историю – бегство родителей из корниловской России из-за ссоры Пауля Тилля с генералами Директории, служба во французской авиации, космическая фантастика после войны. Поведал о прискорбных обстоятельствах приезда – обобран до нитки, не пущен в родной дом. Да ещё полиция вешает убийство гимназического друга.

- Боюсь, изыскания в архивах ни к чему доброму не приведут, - остудил кандидата Засядько. – Ладно, отец ваш пострадал от корниловского произвола, за неприятие диктатора-узурпатора честь ему и хвала. Но вы! Как бы ни ругали мы Лавра Георгиевича, он офицеров собрал, сколотил из остатков Русской армии какое-никакое войско и немцев отбросил от Минска и Киева, отчего смог подписать с ними мир на не самых худших для России условиях. Где вы были тогда? Били кайзеровцев на французском аэроплане? Брависсимо, только это чужая война. Если все ваши слова подтвердятся, гражданин Тилль, вы считаетесь дезертиром.

- Но амнистия…

- Амнистия освобождает от ответственности, но не означает забвения. Говорите, отец – обеспечен? Так молите у гражданина пристава дозволения отправить ему телеграмму в Париж, пусть пришлёт денег на обратный билет. И – прощайте, герр Тилль. Или как вас там?

- Не могу, - глухо возразил арестант. – Я поклялся ему, что буду в России делать ракеты! Если нет другого выхода, судите меня. Отсижу и снова приду в академию.

Засядько встал, давая понять – разговор окончен.

- Результат будет тот же. Лётчик? В них нужды не вижу, до полётов человека в ракетном аппарате ещё много лет.

- Сударь, я закончил петроградскую техноложку! Механику, слушал курс химии по взрывчатым веществам! - Георгий, отбросив сдержанность, почти кричал. – Я знаю виды топлива! Я умею делать расчеты по формулам Говарда, Оберта и Циолковского… Я…

- Вы – неудачник, герр француз, - отрезал Засядько. – Ракетное дело требует осторожности, везения. Вы умудрились влипнуть в неприятности на ровном месте. Как же вам доверить топливо, взрывчатые вещества? Да и условия у нас, имейте в виду, совсем не рассчитаны на отпрысков благородных семей с собственными домами на Тверской.

- Но я выжил в двух десятках воздушных боёв, когда многие, куда более опытные авиаторы получили своё… - развёл руками Георгий. – Неужели вы мне не дадите хоть маленький шанс?

- Я не даю шансы. Только работу. Для вас у меня её нет.

Он бросил Тилля в убитом состоянии. В этом же расположении духа кандидат в ракетчики пребывал ещё три дня, отбиваясь от соседей по камере, глотая несъедобную бурду и периодически отвечая на вопросы полицейского следователя – с какой целью отправил в лучший мир гимназического приятеля. Когда отчаянье полностью затопило душу, очередной грохот замков в железной двери камеры ознаменовал вызов к тому же приставу и новую встречу с Засядько.

- Тилль… Уленшпигель? Согласно народному фольклору – плут, надувала и вообще отвратительный персонаж.

- Нет! Тилль – это фамилия.

- Знаю, - ректор академии вытащил пару французских журналов. – Фантастика, конечно. Но… Вы пишете, что рулевой ракетный двигатель может быть только жидкостный, но никак не твёрдотопливный. Что гироскоп в ориентации междупланетного аппарата будет работать так же, как на Земле. Что в надутом воздухе костюме для открытого эфирного пространства путешественник не сможет свободно шевелить руками…

- Нужна особенная конструкция сочленений на локтях и плечах!

Засядько сгрёб журналы в стопку.

- Касательно тёмных мест биографии придётся ещё подумать. Но, по крайней мере, вы действительно мыслите инженерно.

Георгию почудилось, что через решётчатое окно участка пробился луч света.

- Вы берёте меня в…

- Нет. Но из полиции вызволю. Под своё ручательство.

Пристав солидно кивнул.

Громадное пространство от Парижа до Москвы Георгий преодолел за четверо суток. На следующий шажок – чтобы приблизиться к Академии ушло шесть дней. Он был готов двигаться по дюйму, по микрону, но двигаться!

Потому что звёзды не только холодят. Они ещё и зовут.

Глава треть я. Послевоенное и предвоенное

Бурный водоворот политических событий в послевоенной России привёл к смене думского большинства и перетряхиванию состава правительства. На фоне министров-однодневок, порой – включая самого премьера, Кельчевский смотрелся неким островком стабильности, эдакой скалой в людском море. Он считался героем войны с Турцией. Дабы принизить заслуги генералов Директории, ныне опальных, их достижения приписывались военачальникам Кельчевского. Победы, истинные и мнимые, сложили мифологию Республики. Она не отринула традиций Полтавы и Бородино, но требовались персонажи новой, послеимперской эпохи. Анатолий Киприанович испытывал порой странное ощущение памятника самому себе. Его терпели, его тянули на свою сторону и правые, и левые, но реальное влияние слабело. Армия была сокращена самым радикальным образом, политики считали, что в союзе с Германией, потрясённой к тому же внутренней революцией, нет непосредственной внешней опасности; бюджетные ассигнования полились в укрепление экономики, то есть в бездонные карманы распределителей этих ассигнований. Военное министерство наполнилось новыми людьми, отчасти – не от высокой их компетенции, а от угодливости очередному премьеру.

Посетив Кельчевского в Петрограде, Засядько увидел, как быстро сдал некогда бравый генерал. Волосы вконец поредели, щёки ввалились, седые усы упрямо и жалко топорщились…

- Смотрите на меня, Александр Степанович, словно привидение узрели, - подметил министр, выходя из-за стола. Подчинённых таким жестом он не приветствовал. – Что же, вы правы. А сами выглядите бодро. Вот как вдохновляет настоящее дело, с дальним прицелом.

Засядько пожал дряблую руку министра и не пытался возражать в духе «вы ещё молодцом», знал – постаревший генерал чует фальшь за версту. Поэтому тут же приступил к делу.

- Для начала мы собрали всё, сделанное предшественниками. Увы, даже не всё из пройденного удалось восстановить. Армяне сумели воспроизвести ракеты Семеновича с воздушными плавниками вместо шеста, они обозвали их на английский манер – стабилизаторы. Неизвестно, как точно удавалось стрелять литвинским ракетчикам, но в Поти результат был удручающим – хорошо если половина снарядов полетела примерно к цели.

- Стало быть, вернётесь к шестам? Как ваш предок?

Генерал закурил. Кожа его нездоровой грязно-песочной желтизны красноречиво говорила: или пора бросать мелкие удовольствия вроде табака, или уж накуриться вдоволь напоследок. Румяный и чернявый Засядько с круглым, чуть ассиметричным лицом и тонкими щёгольскими усиками смотрелся оскорбительно сияющим рядом с увядающим Кельчевским. Длинные чёрные кудри, отпущенные в поэтическую гриву после ухода с воинской службы, делали его облик соответствующим авантюрному начинанию: отправить человека в междупланетное пространство на реактивной тяге. Что никак не сказывалось на инженерной точности его мыслей.

- Никак нет. Шесты – лишний груз. Да и многоступенчатую ракету с ними не сделать. Только стабилизаторы. Нужна опытовая база, сотни, даже тысячи пусков.

- Верю… Но и эти ассигнования, что нам отжалели на двадцать четвёртый год, под вопросом. А испытательный полигон, лаборатории, не говоря уж о материалах, требуют изрядных средств. Вдобавок, наша задумка – сделать Академию чисто партикулярным заведением, смущает финансовых светил: отчего военное ведомство тратится на цивильных.

Засядько вскинулся.

- Неужели всё зря?

- Отнюдь. Знаю, мне не долго осталось, так что обязан внести последнюю лепту. Сделаем мы наш ракетный сундучок с двойным дном. Пусть Академия так и будет приманкой для фантазёров. А в Главном артиллерийском управлении создам специальный отдел. Готовы снова надеть погоны?

Ракетчик даже подскочил, вытянувшись в струнку.

- Так точно, гражданин генерал!

- Не прыгайте… Есть в той ложке мёда и бочка дёгтя. Небось, привыкли к московской жизни? Придётся проститься. В Москве всё чрезвычайно дорого. Да и открыта она слишком для иностранцев. Есть артиллерийские полигоны в Поволжье, подальше от любопытных глаз.

- Супруга расстроится, но жене военного – не привыкать, гражданин генерал. А в Москве…

- Пуляйте в небо салюты, чтоб все видели – дело не умерло. Там будет ваш цивильный фасад.

- А ракетное оружие держать секретным сюрпризом… Понимаю.

- Боюсь, не понимаете, полковник, - министр снова вышел из-за стола. Он шагнул к окну на Дворцовую. Привычка смотреть на Александрийскую колонну во время принятия важных решений укоренилась у него после беседы с Николаем Романовым. – Наша армия слаба. Не сравнить с Русской императорской. Флот достоин лишь сожаления. Как всегда – казны на них не хватает. Утешает, конечно, что армия Кайзера не лучше, и после двадцать второго он вынужден считаться и с социалистами в Рейхстаге, и с нашими претензиями на земли, захваченными им до семнадцатого. Но! Мировая война не разрешила коллизий. Немцы считают себя уязвлёнными из-за распада Австро-Венгрии. Называют себя обделёнными колониями. И что их Корнилов отбросил накануне мирного пакта – тоже досадно. В газетах читаете про их настроения?

- Реванш, дранг нахт Остен? Газетам верить – что вокзальной цыганке-гадалке.

Министр вернулся к столу. Из папки появилась на свет бумага с грифом секретности.

- Ваши бывшие коллеги из разведки полностью согласны, как вы изволили выразиться, с вокзальными гадалками. Лишь только германская верхушка сочтёт рейхсвер годным к молниеносной победной войне с Россией, её не миновать, флот у них и сейчас… впрочем, вы в курсе.

- Конечно, гражданин генерал.

- Стало быть, ракетные приготовления держим в секрете до того времени, как выпадет возможность показать германцам: быстрой победы не ждите. А также японцам, британцам, французам. Вам ясно, полковник? Мы живём в предвоенное время. Оно быстро заканчивается. Чем больше наша армия получит боевых ракет, тем меньше новопреставленных российских душ взлетит к небесам с поля боя. Что вас смущает?

- Позвольте обратить ваше внимание. Академия сейчас – это куча бумажек и дюжина энтузиастов в Москве, что ждут – не дождутся приказа строить лунный экипаж. Вы сами, гражданин генерал, указали на трудности с ассигнованиями.

- Будут, будут… Поверьте, Александр Степанович, это последнее стоящее дело моей жизни. Просветите, куда вы намерены тратить средства?

- Главное внимание отвожу реактивным двигателям. Во-первых, привычным пороховым ракетам и другим на твёрдом топливе. Цель наша - дешёвые боевые снаряды для пусков с аэропланов, кораблей, включая субмарины, а также пехотного оружия для применения там, где ординарная артиллерия не выгодна. Во-вторых, займёмся ракетными двигателями на жидком топливе, что предложил поляк Циолковский. Они изрядно сложнее. Нужно зажигание, смешение горючего с окислителем. Невозможно стабилизировать ракету, вращая корпус наподобие артиллерийского снаряда – топливо в баках растечётся по стенкам. Однако есть наиважнейший плюс: управление тягой. За пределы атмосферы мы улетим только на жидкостной ракете.

- А ближе к Земле?

- В-третьих, я выделю группу, которая будет заниматься самыми сложными двигателями, использующими атмосферический воздух в качестве окислителя и основного рабочего тела. То есть аппарат носовой частью забирает воздух, сзади извергая реактивную струю. Кислород вокруг нас – дармовой, его не нужно возить в ракете.

- Убедили. То есть пока занимаемся исключительно силовой частью.

Засядько качнул головой.

- Мои энтузиасты полны азарта и рисуют эскизы эфирных кораблей для полётов к звёздам. Я ставлю им задачи гораздо скромнее: ракетопланы, то есть аэропланы, у которых ракетный двигатель работает или только на взлётном режиме, или является единственным маршевым.

- Опять военное назначение. Одобряю.

- Не только. Инженеры соглашаются, что ракетоплан послужит плашкоутом, чтобы поднять к верхним слоям атмосферы междупланетную ракету. Всё это изложено в докладной записке…

- Начинаем хорошо. Есть задел и для военных, и для фантазий. Дерзайте!

* * *

Уехав из России в молодом возрасте, Георгий не успел испытать в полной мере прелести общения с чиновничеством. Более того, состоятельных Тиллей принимали уважительно и по возможности шли навстречу. О барской хамоватости к низшим сословиям ему было известно понаслышке, лично не имел счастья быть свидетелем.

Республика вывела новою породу столоначальников-выскочек. Они отличались дореволюционной закваской, до семнадцатого они занимали не слишком видные посты в чинах не старше коллежского асессора. Три волны чисток – при Керенском, при Корнилове и во Второй Республике – как языком слизнули старых рыцарей чернил и сургучных печатей. Давешние коллежские асессоры за пару лет взлетели до статских, в то и действительных статских советников, отчего в собственных глазах вознеслись выше Александрийской колонны. В демократических традициях нового времени на всех посетителей они смотрели одинаково – как на презренных обывателей с протянутой рукой.

Быть может, на солидных персон, особенно ежели визит предварялся не менее солидным уведомлением, они глядели иначе. Но Георгий в коротковатой ему шинели Засядько со следами споротых погон ни в коей мере не выглядел достойно. Картуз он ещё в приёмной запихал за пазуху, ибо этот аксессуар низводил его на ступень уличной побирушки.

Муниципальный клерк, соизволивший пустить Георгия после трёх часов ожидания в приёмной, отличался от коллег весёлым нравом. Он даже предложил присесть.

- Полагаю, это просто шутка дурного тона, гражданин… э-э-э…

- Георгий Тилль, если позволите.

- Позволю, у нас демократия.

Чиновник говорил с ярким поволжским акцентом, некоторой своей провинциальностью даже бравировал – вот он, выходец практически из народа, заседает в Златоглавой и вершит судьбу считающих себя коренными москвичами.

- Я всё изложил в отношении на имя градоначальника… Если будет угодно…

- Читал ваше сочинение, читал-с. Молодой человек, вы, собственно – кто? Из документов только справка об освобождении из полиции под ручательство некого Засядьки, ни единой бумаги на дом. Вы и правда рассчитываете, что я отправлю пристава выселять законных жильцов?

- Для начала – разобраться бы… Я затребую новые копии документов из Парижа.

Муниципал расцвёл. Париж… Это сколько вёрст от Москвы? Тыщи три? Какая глушь!

- Не торопитесь. Я истребовал бумаги касательно бывшего дома Тиллей. В семнадцатом власти Директории распорядились разместить там генеральские семьи.

- Простите, гражданин… - Георгий отыскал табличку с фамилией клерка. – Гражданин Лушкин. Безвозмездно?

- Как же, нет. Векселями расплачивались, с погашением после войны. Однако контора Шлезенбергов, коей герр Тилль поручил сдавать апартаменты внаём, разорилась, дом перешёл в муниципальную собственность и продан на аукционе.

У Георгия буквально отнялась речь. Отец с таким апломбом уверял: дом – не портмоне, его не уведёт воришка! Ещё как уведёт, если вор – само государство.

- Аукцион совершён… Так, в декабре восемнадцатого. Вижу праведный гнев в ваших глазах и могу лишь сочувствовать. Или в суд решили подать?

Последняя фраза прозвучала совсем анекдотически. Но искатель правды рискнул докопаться до конца.

- А суд не…

- Суд – точно «не», - передразнил его нерешительное блеяние Лушкин. – Пять лет исковой давности пропущены. Да и если бы не прошли, скажу по чести… В общем, мой вам совет – уезжайте. Вы здесь ничего не добьётесь. Всего доброго.

Георгий с запозданием в секунду понял, что услышал от чиновника «поди вон!», правда, пока ещё в вежливой форме.

На улице запахнул шинель, поднял воротник. Резкий ветер моментально украл тепло. Идти не к кому, кроме как к Засядько, но и тот дал понять: поможет лишь освобождением из-за решётки, старой шинелью не по росту и тарелкой борща. Лимит его благоденствий исчерпан. К родителям Мишеньки? Исключено – сам стал невольной причиной его смерти и даже на похороны не явился, пусть имел уважительное оправдание в виде заточения в камере. Другие друзья-знакомые гимназических лет унесены ветром революционных перемен. Словом, в Москве он как папуас в Антарктиде – обратиться не к кому.

Помёрзнув несколько минут, Георгий принял ответственное решение – покориться обстоятельствам. Сначала вернуться к Засядько и попытаться одолжить денег на билет домой. Понятно, что домой – это в Париж. Если ракетчик откажет, на что имеет полное право, останется идти во французское посольство.

Около дома Засядько на Малой Бронной ему встретилась троица мужичков, примерно таких же типажей, что убили Мишеньку и отняли вещи. Долговязый интеллигент в старой шинели и в тёртом картузе их не заинтересовал. Теперь в Москве себя свободно и безопасно чувствует только нищий?

В подъезде было накурено. Дверь приоткрыла прислуга-повариха, лет шестидесяти. Через цепочку ответила:

- Барин уехать изволили. В Петроград они. К масленице вернутся.

Дверь тут же захлопнулась, пресекая перспективу любого дальнейшего разговора, например, попросить сударыню-гражданку Засядько.

- Непруха, да? Шоб я так жил!

Георгий обернулся и увидел источник табачного задымления – мелкого лопоухого шкета лет шестнадцати на вид, завернутого в грязную тёплую доху. Он сидел, скорее даже – восседал на ступеньке следующего лестничного марша. Из рукавов дохи торчали худющие руки. В зубах тлела самокрутка.

- Верно. Так я и живу. Приехал к Засядько из Парижа, и вот…

- Тю! Не похож ты на парижанина, фраерок. Та ладно. Я из Одессы, - отрок смачно сплюнул. – Но и мне не подфартило. Старая коза смотрит на меня, шо раввин на сало, и грозится дворника звать. Тебе хоть ответила – до масленицы. Ой вей, теперь неделю в Москве бейцы чесать?

Не сразу сообразив, какая именно пикантная часть тела зовётся «бейцами» на одесском арго, Георгий почувствовал толику интереса.

- Тоже к Александру Степановичу? Зачем тебе?

Подросток выпустил к потолку густую струю самосадной копоти.

- Дивись, деревня. Voyage interstellaire, что в переводе с французского означает – межзвёздное путешествие, - он извлёк из-под отворота дохи невероятно засаленный журнал. – Чо ржёшь как от щекотки?

Георгий сел рядом, морщась от дыма, более едкого, чем касторовый выхлоп аэропланного мотора «Гном».

- Не ждал, что ты читаешь по-французски.

- Гляди, что пишет этот лягушатник, - продолжил оборванец, явно кичась знанием языка, хоть его произношение оставляло желать много лучшего. - Mission vers les йtoiles semble possible, mкme si elle reprйsente un dйfi technique et йconomique considйrable qui a peu de chances d'кtre relevй avant plusieurs siиcles. Ща переведу. Во, миссия к звёздам возможна, но из-за всяких проблем, то да сё, состоится только через несколько столетий. А как в вашем Париже думают?

- В нашем? Большинству парижан не до звёзд. А в статье нет слов «то да сё», там сказано про технические и экономические проблемы.

У мальчишки рот открылся от удивления, но окурок не упал, прилипнув к губе.

- Лопни мои глаза… Откуда знаешь?

- Я её писал. И многие другие в том же журнале. Voile solaire (солнечный парус), например.

- Таки я шлимазл… Вы и есть – тот самый месье Юрген Тилль?

- Прошу любить и жаловать, как говорили до революции.

- Да-а, до революции было хорошо, - мальчишка заговорил вдруг без малейшего одесского выпендрёжа. – И папа тогда от нас не ушёл, и я играл на скрипочке, а не со шпаной из Пересыпи. Теперь сидят два оборвыша в парадном и по-французски обсуждают межзвёздные вояжи. Зовите меня Серёжей, месье Тилль.

- Просто Георгий. Где неделю обретаться будешь?

- Известно где – на Брянском вокзале. Ночлежки там имеются, да и просто бродяжьи схроны. Разгрузим пару вагонов – есть копеечка на харчи. Так дотянем до ракетного довольствия. Вы со мной, дядь Жора?

- На довольствие у Засядько не слишком рассчитываю. Не глянулся я ему. Мне бы на билет домой собрать.

Почтение, проскользнувшее в глазах Серёжи минуту назад, сменилось презрением.

- Не глянулся?! И всё? Вообще – всё! Звёзды, планеты, ракеты – побоку? От одного только неприветливого слова? Ой вей… Тогда ждите, месье Тилль, пока не решатся «технические и экономические проблемы». Чую, ждать придётся столетиями, как вы и писали.

Он выбросил огрызок самокрутки и ринулся вниз, не оборачиваясь. Журнал со статьёй Voyage interstellaire остался валяться на ступеньке, больше не представляя для одессита ни малейшей ценности.

- Серёжа! Подожди. Я с тобой.

Смысл своего внезапного решения Георгий вряд ли бы смог объяснить. Ему вдруг стало… стыдно? До приезда в Москву он готовился к битве с самой природой человека, обречённого Богом жить на земной поверхности, отдавал себе отчёт, что путь междупланетное пространство будет выложен большим числом жертв, нежели покорение высоты авиаторами. Получается, банда московских бродяг и цивилизованная шайка чиновников оказались непреодолимым препятствием?

Тогда о звёздах не стоило и начинать разговор…

Он не посетил французского консула, обрёк себя на существование бродяги, разгружал вагоны, надрывал жилы ради сущих грошей, едва хвативших на ночлежку и баланду не лучше арестантской. Если это и был особый русский путь к звёздам, вонял он отвратительно.

Глава четвёртая . Измайлово

Милостию гражданина Засядько физические экзерсисы с вокзала перенеслись на обширное поле к северо-востоку от Москвы, известное как Измайловское, по имени небольшой деревеньки. До войны считалось за городской чертой, сейчас дома вплотную подступали к нему. По южной оконечности поля протянулась дорога, наречённая Измайловским проспектом.

Худющий и жилистый Серёжа вкалывал наравне со взрослыми. Он покорил Засядько фотографическими карточками самодельных планёров, что с товарищами собирал летом под Одессой. Практически все желающие приобщиться к ракетному действу могли похвастаться лишь теоретическими навыками, умеющие что-то соорудить своими руками были единичны.

Жили в одноэтажных бараках, топили буржуйки. Состоятельные энтузиасты не из москвичей ютились тут же. Чем снимать меблированные комнаты, они предпочитали дуть на окоченевшие пальцы, умываться едва подогретой водой, но до поздней ночи спорить с коллегами о ракетных кораблях! И не роптали на физический труд. Если дорога к звёздам начинается с носилок, лопаты и твёрдых как копыта мозоли – так тому и быть.

Противоположная, северная часть поля смотрелась более обжитой. Там возвышались заводские корпуса «Русского Витязя». Конструктор первого в России и в мире четырёхмоторного аэроплана Игорь Иванович Сикорский сбежал в Америку во время Директории. Владевшие заводом предприимчивые граждане сманили его обратно и даже назвали компанию в честь того аппарата. Разумеется, в мирное время летающие монстры вроде «Ильи Муромца» или германского биплана «Цепеллин-Штаакен» не слишком интересовали заказчиков, завод выпускал одноместные спортивные аэропланы и истребители, восходящие к «Скауту» того же Сикорского.

Периодически они поднимались с бетонной полосы и кружили над полем. Заметив, как Георгий крутит головой, Серёжа спросил:

- Тянет в воздух, дядя Жора?

- Конечно! После войны я ни разу…

- А я вообще ни разу. На планёрах – тоже здорово, но не тот цимус. Но если б ракетный двигатель к аэроплану!

- И пронестись над Приморским бульваром на бреющем? Угомонись, выдумщик, лучше под ноги смотри.

В марте Засядько неожиданно выплатил своим пролетариям по двести пятьдесят рублей и протянул заполненные контракты. Для Георгия эта сумма значила очень много, появился шанс вернуть себе цивилизованный облик и не обращаться за подаянием к отцу.

Евгений Бестужев, лет десять или даже больше проживший в Италии, небрежно засунул бумажки в наружный карман рабочей куртки. Он точно не нуждался в деньгах. Глядя на «синьора Евгенио» и его горячий южный энтузиазм, Георгий недоумевал – отчего тот наравне с Серёжей долбит морозную землю. Сам мог нанять десяток лучших и в куда менее суровом климате, усадить их за ракетные чертежи. Но Евгенио распорядился иначе – купил роскошный «Руссо-Балт» с откидным верхом. Лимузин явно вытянул больше средств, чем весь бюджет Академии за первые месяцы.

- Ей-ей, синьор итальянец! Вы шо! – тут же вынырнул одессит, когда тот спрятал получку. – Не берите грех на душу.

- Что ты говоришь, амико? – изумился Евгений, внешне и правда немного похожий на южанина – чернявый, жгуче-кареглазый, с аристократической горбинкой носа.

- У русских обычай есть. Таки они всегда обмывают первую зарплату. Рано спрятали!

- Как? – не понял тот. – Деньги должны намокнуть?

Полудюжина ракетчиков во главе с Засядько дружно покатилась от хохота.

- Обмыть есть русский обычай крепко выпить с товарищами, когда есть первый получка! – Серёжа совсем уж перековеркал русский язык, пародируя иностранность Бестужева, за что заслужил подзатыльник Георгия.

«Синьор» не обиделся и отделил от щедрот пять десятирублёвых ассигнаций. Дешёвая водка под скромную закусь, моментально доставленная Серёжей, вырубила покорителей звёзд начисто. Общей участи избежал лишь полковник, предусмотрительно исчезнувший из Измайлово.

Следующий день по понятной причине получился рабочим разве что символически, а к выходным Серёжа потянул своего старшего товарища на променад по Москве. Одессит знал её мало. Георгий, как оказалось, тоже. Город его юности запомнился развлечениями строго в гимназических рамках для отпрысков из господских семей. Зимние забавы, такие как катание с горок или на коньках, случались под надзором наставников и непременно в обществе избранном.

Отринув отцовскую денежную помощь, Георгий оказался ближе к народу. Сословная принадлежность, выходит, больше зависит от доходов, нежели от культуры и благородства крови.

Трёхмиллионная Москва выглядела оплотом среднего торгового сословия, чьи барыши напрямую не связаны с казёнными ассигнованиями, тогда как любители прикормиться у бюджета плотно оккупировали Петроград. В Париже и нищета пристойна; Москва поражала контрастами между откровенными люмпенами и богатым купечеством. А ещё она была изрыта исполинскими кротами. Наконец-то здесь началось строительство метрополитена.

Широким жестов «синьор» подвёз их к Тверскому тракту. Направившись в сторону Александровского вокзала, Георгий с Серёжей попали на Тверскую улицу. Поворот к дому, некогда принадлежавшему Тиллям, они проскочили скорым шагом, обворованный со стыдом вспомнил первый час пребывания в Москве – барские манеры с наймом таксомотора и общение с привратником. Что же, эта страница перевёрнута, нужно жить дальше!

А дальше на Тверской на всём её протяжении до Страстной площади тянулась сплошная цепь заведений для развлечения и пития. Дорогие рестораны с монументальными швейцарами и вышколенными официантами, цены в коих не по карману ракетчику, соседствовали с демократичными трактирами. Там выпить и закусить можно было за десятку, кинув полтинник на чай разбитному половому. Рабочий люд и канцелярские низы предпочитали пивные, где, кстати, встречались свеженькие дамочки вполне приличного вида – чтоб недорого согреться сотней грамм или познакомиться с молодым банковским клерком, кто их знает. Наконец, многочисленные винные лавки позволяли продолжить кутёж за пределами общественных мест.

Новые друзья, разделённые возрастом в двенадцать лет, после первой разведки отправлялись к центру каждое воскресенье. Демократия и свобода, заявленные с семнадцатого года, привели к изрядной свободе нравов. Количество мамзелей лёгкого поведения, фланирующих по Тверской, было удивительно велико даже по сравнению с весёлым кварталом Парижа. По наущению Серёжи Георгий разок воспользовался услугами платной любви и остался недоволен. Дорого и безыскусно.

Вдобавок мода 20-х годов требовала от русских женщин пышности форм. И проститутки, и аристократки тщательно раскармливали тело до рубенсовских пропорций, показывая окружающим: не голодаю я, и есть за что ухватиться. Как говаривал один случайный московский собутыльник Миша Зощенко, от подобных роскошных толстух во благо держаться подальше.

- Ежели баба в шляпке, господа, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

Любопытно, но в ночном кабаре «Не рыдай» на углу Каретного ряда и Успенского переулка лихо отплясывали канкан очень даже стройные танцовщицы, вызывая вожделение купчишек, заявившихся сюда в компании модных пышнотелых спутниц.

Однажды ракетчики прогулялись гораздо дальше и за Яузским бульваром обнаружили знаменитый Хитровский рынок. Здесь не было асфальта как на Тверской улице и булыжной мостовой, которой вымощено Бульварное кольцо. По сравнению с шикующими окрестностями Страстной площади тут царила нищета, не благородная, как у Диккенса, а пошлая, смердящая и вороватая.

- Не видел Парижу, но, сдаётся мне, рядом с Хитровкой и одесский Привоз – Париж, - заключил Серёжа, сплюнув сквозь зубы.

К огромной грязной площади как ручьи к болоту спускались несколько переулков, наполненных дымной смесью испарений от немытых тел и гниющих отбросов. В нём двигались толпы оборванцев, мелькали около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидели рядами на огромных чугунах или корчагах с «тушенкой», жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой… В самый разгар Великого поста, когда запрещены скоромные продукты! Православие уступило Хитровку языческой дикости.

- Знаешь, если бы я в Париже увидел фотографические карточки Хитровского рынка, вряд ли бы поехал. Москва базарная меньше всего походит на место, откуда откроются ворота к звёздам, - подхватив товарища, Георгий потащил его прочь от этого диковатого вертепа.

Очень точное описание окрестностей Яузского бульвара Георгий много позже обнаружил у Владимира Гиляровского и поразился – писатель увидел ровно те же болячки Москвы, но они не вызвали отвращения. Гиляровский умел любить город таким, каким он был, с роскошью центра, помпезностью Кремля, рыночной грязью и перекопами метрополитена. Чтобы понять Москву, надо здесь родиться и жить, не уезжая надолго.

* * *

Ежедневный доклад разведки начальнику германского генштаба содержал единственную строку с упоминанием стройки на Измайловском поле. Генерал фон Диц вызвал куратора Восточного реферата.

- Полковник, вы ручаетесь за свои слова? Там только строительные работы, никаких ракетных пусков?

- Да, мой генерал! – полковник, сравнительно молодой для столь высокой должности в разведке, начал торопливо перебирать листки в принесённой папке. – Русские шумят, но очевидных успехов не имеют. Прошу убедиться, одна агитация.

- О чём?

- Настаивают, что все ракетные изобретениями сделаны выходцами из земель нынешней Российской Республики – Семеновичем, Засядько, Циолковским, Погосяном. Обстрел Батума представляют выдающейся удачей. Объявляют Россию главной ракетной державой мира, коей суждено первой отправить в небо междупланетный реактивный экипаж.

Генерал, блеснув моноклем, подал знак положить документы ему на стол. Там были сплошь газетные вырезки и лишь одно донесение «источника», впрочем, ничего не добавившее к печатным статьям.

- Герр полковник, как вы определяете цель этой шумихи?

- Сбор пожертвований, мой генерал. Идёт по всей Европе. Идея полёта к Луне и далее чрезвычайно заманчива для неуравновешенных мечтателей.

Фон Диц подчеркнул карандашом на газетной вырезке – лунная ракета улетит на триста тысяч вёрст. Видит ли полковник главную опасность? На Земле эта ракета достигнет любого города Рейха. Конечно, один заряд не причинит особого вреда, но русские никогда не отличались чувством меры. Если изготовят сотни снарядов?

- Совершенно нетерпимо, герр полковник, что об их ракетных ухищрениях мы узнаём из газет. Озадачьтесь внедрением источника непосредственно в Измайлово. Или там кто-то уже есть?

- Уточню, мой генерал.

- Наш ракетный отдел был расформирован… Напомните!

- …Когда подтвердилось – с ракетами Погосяна будет конфуз как у русских в Батуме. Мы только рассмешим противника.

- Да! Следовательно – нужны новые изыскания. Я распоряжусь. Полковник, есть ли в германской истории личности, подобные Семеновичу и Засядько?

- Конечно, - с готовностью откликнулся разведчик. – Конрад Хаас, жил в первой половине шестнадцатого века.

- Значит, нужен симметричный ход, - удовлетворённо кивнул генерал. Отстучав пальцами на столешнице барабанную дробь «к атаке», он принял решение. – Объявим год памяти Хааса и начнём сбор пожертвований в германское общество… звездоплавателей? Междупланетчиков? Не важно, лишь бы пожертвования шли нам, а не русским. Ваша забота, герр полковник, узнать каждую мелочь из творящегося в Измайлово. Каждый чертёж должен быть скопирован и передан в Берлин. Свободны!

Тот щёлкнул каблуками и покинул начальственный кабинет. Безошибочный инстинкт карьериста подсказывал: похоже, начинается операция, что позволит заменить офицерские погоны на генеральские эполеты. Генерал абсолютно прав, агентурную работу надо усилить, послать туда больше людей. Академия – штатское сообщество на доброчинных взносах. Но если станет военным заведением, проникнуть в неё будет стократ сложнее. Поэтому нельзя терять ни дня.

Глава пя тая. Первая ракета

Она выглядела странно. Труба в рост человека заканчивалась снизу широким тройником стабилизатора, им же упиралась в бетонный постамент. Стальные кольца охватывали длинный направляющий штырь. Внутри, как хорошо знали ракетчики, сорок фунтов рыхлого пороха. Если рванёт, пока они не успеют отойти на полсотни саженей, самое время заказывать панихиду.

Вокруг бетонных загородок налипла чёрная копоть. Кислая пороховая вонь въелась, кажется, даже в каменные стенки. Перед пуском ракеты здесь сгорели четыре таких же пороховых сигары – опытовым путём искали плотность укладки горючего, сечение сопла, пытались измерить тягу.

Бестужев хлопотал в полуверсте с угломером, чтоб оценить впоследствии высоту подъёма. Чуть ближе колдовали над камерами фотографы из «Московских вечерних новостей» - репортаж готовился к семичасовому выпуску.

Засядько долго смотрел на стартовую суету. Потом скривился, от чего его круглый лик приобрёл сходство с надкусанным печёным яблоком, и отменил пуск.

- Та всё в ажуре! – возмутился Серёжа, но глава Академии указал в сторону ангаров, где на рулёжку выкатывали очередного «Сикорского», а маленький моноплан зашёл на посадку. – Я шо-то не понял. Таки они ж обещали нелётный день…

- Значит, нелётный день у нас, - смирился Георгий.

- Впереди ещё вечер и ночь, - успокоил всех Засядько.

Протестовали только газетчики. Теперь газета выйдет с белой плямой на первой полосе. А вечернего света не хватит для фото. Полковник был неумолим. Ветер дует в сторону корпусов «Русского витязя». Если ракета станет противоаэропланной, для Академии она окажется и последней.

Отбиваясь от разочарованной прессы, Засядько двинулся к баракам. Там его подкараулил молодой человек импозантной внешности, чрезвычайно холёный, в кожаной меховой куртке и высоких коричневых сапогах. Даже «синьор Евгенио» возле угломера смотрелся по сравнению с ним несколько простовато.

- Генрих Павлович фон Ренненкампф, к вашим услугам, - отрекомендовался щёголь.

- Чем могу быть полезен? – полковник даже не стал разбираться, почему его пропустили на ракетное поле. Красавчик смотрелся до того важной птицей, что усомниться в его полномочиях было нелепо.

- Говоря языком военным, прибыл в ваше распоряжение, глубокоуважаемый граждан директор. Знания, умения и, чего уж мелочиться, некоторую толику капитала готов положить на алтарь ракетного дела, если вам будет угодно.

Подошедший сзади Георгий обратил внимание, что Засядько остановился подчёркнуто на расстоянии от претендента, саженях эдак в двух, позволяющих не протягивать руку в приветствии без явного хамства. Рядом пристроился ещё один человек, последние дни ошивавшийся в Измайлово – явно бывший военный, если судить по выправке, высокий красноглазый блондин.

- Ассигнованиям всегда рады, - осторожно продолжил полковник. – Но не хочу вводить вас в заблуждение, гражданин… простите?

- Фон Ренненкампф, - безо всякой обиды повторил он.

- Ваша фамилия мне знакома. Вынужден предупредить – вакансии у нас не продаются.

- Мне тоже знакома, - встрял блондин. – Генерал Ренненкампф – ваш…

- Мой отец, царствие ему небесное, - барон перекрестился по-православному.

Засядько и его спутник переглянулись. Глава Академии осторожно продолжил:

- Прискорбная история мученической его смерти от рук корниловцев… Да, я помню. А вы после ареста отца, простите, чем занимались?

- Комиссары Керенского и меня хотели арестовать. С фамилией Ренненкампф я был просто обязан считаться немецким шпионом. Бежал в Англию через Гельсингфорс, - он на секунду сжал челюсти, у щёк напряглись желваки. Наверно, подробности отъезда из Директории запечатлелись накрепко. – Вступил в Королевский флот, был морским лётчиком. Воевал с Германией, когда Россия подписала мир.

Полковник обернулся к Георгию.

- Ваш коллега.

Тот кивнул, не проявляя к товарищу по борьбе с кайзером ни малейшего радушия.

- Видите, гражданин барон, - снова вступил блондин. – Даже Юрген Тилль, тоже германского происхождения и тоже авиатор, не торопится открыть объятия. Вам не кажется, что с этой фамилией в Москве будет, как бы сказать помягче… Неуютно.

- Меня предупреждали, и маменька, и товарищи. Что все конфузы четырнадцатого привыкли списывать на русских генералов германской крови. Что единственного командующего, захватившего изрядные земли в Восточной Пруссии, принято называть предателем, а труса Самсонова и бездарного Жилинского жертвами его коварства. Что остзейские немцы считаются врагами России хуже иудеев-христопродавцев, - он уловил протестующий жест Георгия, но не остановился. Изящное лицо Ренненкампфа заострилось от гнева. – А чистокровные великороссы, что бездарно провалили все последующие компании против кайзеровских войск, отделались снятием с постов. И даже корниловцев, путь первобытно жестоких, как мамаева орда, но побивших Германию осенью семнадцатого, презираете… Что же вы за люди такие!

- То есть сами понимаете, что нам не по пути, - подвёл итог Засядько.

- Не торопитесь, Александр Степанович, - вдруг переменился светловолосый. – Гражданин искренен, стало быть – есть надежда, что не потерян. Давайте ещё раз подумаем. Будьте любезны пригласить его на вечерние опыты.

- Извольте… - Засядько тщетно попытался скрыть удивление, а Серёжа с Георгием до сумерек гадали, кто же этот странный незнакомец, повелевающий главным ракетчиком, словно титулярный советник коллежским регистратором.

К первым сумеркам немецкий франт заявился снова. Поскольку авиаторы больше не занимали внезапно ставшее тесным небо, полковник решил начинать. Из милости к репортёрам, желавшим заснять непременно удачный старт, он велел первой пустить ракету по старинке – сдлинным шестом. Тонкости, что именно ей не позволяет перевернуться в воздухе, для публики не столь важны. Пока архаичная конструкция готовилась к покорению высоты, вездесущий Серёжа умудрился подслушать переговоры Засядько с блондином. Переполненный новостями, юноша утянул Георгия от стартового стола.

- Дико извиняюсь, но этот поц из Петрограда ни в жисть не инженер, как давеча распинался Засядько. Фараон или шпик.

- С чего ты решил?

- Он говорит такой нашему: возьми Ренненкампфа, пусть под надзором будет или кайзеровцы другого пришлют.

- Контрразведка… Ясно, отчего Александр Степанович перед ним по струнке ходит – сам бывший военный.

- Ага – на цырлах, - одессит скрутил папироску, подозрительно поглядывая на барона, тот слонялся по полю один. – А ещё говорит этот петроградский – у фона того Ренненкампфа дочь точно была, про сына он не знает. В общем, справки наведёт.

- Пусть. Но… сомневаюсь я, Серёга. Представь – отправлять сюда с тайной миссией человека, чью фамилию половина России проклинает!

- Тем паче – с липовой ксивой, - он с удовольствием затянулся. – Да только хитрость может быть двойная: кто ж заподозрит барона ещё и в шпионстве, коль без того он самый подозрительный тип в Измайлово… Ой вей! Гляди! Шоб меня…

По неизведанному порыву души Засядько отправил Ренненкампфа запалить фитиль самой первой шестовой ракеты, честь пуска которой по жребию досталась Бестужеву, и тот послушно вернулся к угломеру. Слегка недолюбливая «итальянского» аристократа, Серёжа приготовил небольшой сюрприз, а теперь сюрприз угрожал новенькому. Одессит рванулся было к барону, но Георгий схватил его за рукав.

- Постой. Вот и увидим сразу, на что человек годен.

Сувенир для «синьора» представлял собой твёрдый пороховой шарик в самом начале запального шнура. Бедный Генрих с чрезвычайно сосредоточенным лицом от сознания важности миссии поднёс к нему зажигалку…

Хлопнуло не так чтобы громко, по крайней мере – для стоявших в полусотне саженей. Но барон от неожиданности замер соляным столбом. Перед ним по запальному шнуру заструился огонёк к соплу ракеты, откуда через несколько секунд вырвется адское пламя!

- Ты куда, идиот! – завопил Георгий несущемуся к ракете Серёже, пока другие с безопасной дали уговаривали Ренненкампфа бежать от неё. – Стой!

Он тоже кинулся вперёд, проклиная себя и мальчишескую глупость сорванца. Незримые часы отсчитывали последние мгновения…

Ракета с воем устремилась вверх. Раскалённая волна ударила в спины ракетчиков, Сергей в последнюю долю секунды успел рвануть Ренненкампфа за плечо и уронить на бетон.

- Вы целы, барон? Что на вас нашло? – к ним спешил Засядько, поодаль петроградский блондин что-то втолковывал газетчикам. – И, позвольте спросить, молодые люди, что там хлопнуло?

Георгий красноречиво глянул на съёжившегося Серёжу, но сдавать не стал, тем более прямо перед пуском сам узнал о его глупой шутке и мог предупредить… Но кто ожидал, что внезапный «бум-м» заставит Ренненкампфа окоченеть?

- Боюсь, в запальном шнуре дело, Александр Степанович. Слава Богу, наше молодое дарование не растерялось.

Обрадованный, что его не заложили с потрохами, хулиган тут же пожал плечами:

- Та я знаю? Шнур – не фонтан. Имею предложить – давайте электрический запал поставим.

- Немедленно! На вторую же ракету. А вы, Генрих Павлович, что ж растерялись?

Барон стряхнул с воротника пороховую сажу.

- Неловко даже. Сплоховал, точно кисейная барышня.

- Вы точно – военлёт? – вдруг спросил Георгий. – Если вас от такого хлопка отправило в штопор, как же вы на фронте выжили?

У мужчины дрогнули губы. Непослушными пальцами генеральский сын вытащил папиросу из пачки, забыв предложить другим, и беспомощно огляделся – его зажигалка осталась у ракеты, вряд ли уцелела. Серёжа протянул свою.

- Это с детства… Любой нежданный резкий звук, выстрел или даже щелчок бича – я сильно вздрагиваю, а если громко, то и вовсе лишаюсь чувств. Совершенно как гимназистка.

- Вот те на… - Засядько не верил ушам. – Коллега Тилль прав. Сомневаюсь, что вы тот, за кого себя выдаёте. Гимназисток не берут в военлёты.

- Справедливо! Оттого в истребители отнюдь не рвался. Летал морским разведчиком-наблюдателем, потом донесения возил.

- Воздушный почтовый кучер, - поддакнул Серёжа. – Шо, сами себе пытались доказать – не хуже других?

- Не хуже! И своего отца достоин, что не сломался перед корниловцами у могилы с выколотыми глазами и смеялся им в лицо.

- Всё же ваша подноготная будет проверена самым тщательным образом, - Засядько машинально чуть повёл головой в направлении блондинистого гражданина, окончательно сорвав с него фиговый листик инкогнито. – Впредь приказываю вам держаться в стороне от опытового полигона. Не ровен час, заснёте ещё раз у ракеты. Печёную человечину на ужин не люблю! Честь имею.

Вскинув голову, Засядько удалился. С каждой неделей в нём всё больше просыпался военный – в короткой стрижке, уничтожившей кудри, в разговорах, даже походка изменилась.

Ренненкампф уныло потащился к баракам. На самой кромке поля задержался, показывая своим видом – второй пуск не пропустит.

- Жаль его, - вдруг заметил Георгий. – Всю жизнь человеку доказывать, что он не сын предателя, развалившего армию в Восточной Пруссии, не трус и не тряпка.

- И не стукач, - когда полковник удалился восвояси, Серёжа вспомнил ещё одну фразу «инженера» из Петрограда. – Думали они с Александром Степановичам барончика к бумагам не пускать. Бетон носить как мы, что ли? А если не на полигон, не на опытовые пуски?

- Тогда в чертёжную, - догадался Георгий. – Подозреваешь, притворился убогим на голову?

- За него говорить не буду. Стрёмный. Ладно, пойду провода к Си-Эйч майстырить.

Именно так – СН-1, в честь Конрада Хааса, Засядько предложил окрестить первое поколение ракет без шеста. В газетах мелькнуло, что некое немецкое общество любителей эфирных путешествий объявило сбор средств, а Хаас избран у них покровителем, что-то вроде незаслуженно забытого Георгия-Победоносца, талисмана ракетчиков. Полковник моментально ответил – назвал именем австрийца первенцев Измайлово, они взлетят в небеса явно раньше, чем германские. Так кому лучше давать деньги на изыскания? А потом выше поднимутся другие ракеты, с именами наших земляков – Семеновича, Циолковского, Погосяна и, конечно, знаменитого предка самого Засядько. В сжатом виде он изложил сие газетчикам, не надавливая на честолюбивый план увековечивания собственной фамилии.

Хаас-первый рёвом оповестил прощание с Землёй, когда совсем уж стемнело. Золотистая молния сверкнула гораздо выше, не отягощённая оглоблей, но забрала в сторону. Секунд через пять, когда пропал огненный выхлоп, над Измайловским полем полыхнула магниевая вспышка, посыпались разноцветные искры – по вспышке замерили высоту подъёма, а пиротехническое разнообразие специально было рассчитано на газетчиков и случайных москвичей, что обратят взор к ночному небу над полем.

- Все – ко мне! – скомандовал Засядько. Приказ не касался только прессы и далёкого подозрительного Ренненкампфа. – Всем думать – стабилизаторы у нас вдвое больше, чем были в ракетах у Батума, а уход в сторону… Доложите!

- Восемьсот сорок футов или сто двадцать саженей к юго-востоку, - отчеканил Бестужев.

- Футы, сажени… Мы не Англии, граждане, и не в древней Руси. Как считаете, переходим на французские меры?

Мнения разделились. Засядько вытащил вперёд Георгия.

- Вот вы, гражданин Тилль. Во Франции пользовались метрическими единицами. Они удобные?

- Кому как… Мне – конечно. Наверно…

- Я скоро и в вас начну сомневаться, служили ли вы в армии. Мямлите как не знаю кто. Бестужев! Доложите высоту подъёма и снос в метрах!

Главный измеритель испытаний что-то быстро пересчитал.

- Тыща шестьсот двадцать метров в высоту, двести пятьдесят шесть в сторону. Лучше, чем в стрельбах линкора «Февраль», но недостаточно. Следующая ракета покажет, был ли результат случаен… Что вы хотели, Серёжа?

- Дико извиняюсь, - вылезло молодое недоразумение. - В Одессе я планеры делал. Сначала модельки малые, потом натуральные. Раз сам летал. Это две большие разницы, граждане инженеры.

На него глянули с усмешкой. Любому ясно – одно дело наблюдать со стороны, другое – находиться внутри. Но парень имел в виду совсем не это.

- Модельку в натуре не трудно настроить. В настоящем планере сидишь как король на именинах и двигаешь рулями. Вы же не наладите рули на Земле, чтобы она попала точно в Луну? Таки да, нужны рулевые машинки и гироскопы подобно морским торпедам.

Засядько улыбнулся.

- Молодец. Далеко дойдёшь.

- Если не остановят, - одессит сдвинул на затылок кепку с лихо заломленным козырьком. – Когда-нибудь тётя Песя, моя соседка с Канатной улицы, постыдится, шо шпыняла по малолетке. Вежливо назовёт, по имени-отчеству.

Хаас-второй показал не результат, а кузькину мать. Над стартовым столом вспыхнула на миг маленькая звезда, через секунду донёсся грохот. Волна тёплого воздуха с пороховым гаром почувствовалась с трёх сотен метров.

- Если шо-то испытали, то прочность бетона, - шепнул Серёжа, Георгий представил кошмар, если бы ракета взорвалась на пусковой раме линкора, среди дюжины таких же пороховых цилиндров.

Во всяком случае, первые пуски получились громкие, услышала вся северо-восточная часть Москвы.

Глава шест ая. Слава

Сгорание топлива в ракете, управление ей, изменение балансировки по мере расхода топлива, обтекание атмосферическим воздухом в полёте – целая наука, соединяющая баллистику, аэродинамику, химию горючих и взрывчатых веществ, а также многое другое, и эту науку энтузиастам Измайлово пришлось начинать практически с нуля. Формулы Засядько и Циолковского задавали направление, но не отвечали на множество вопросов.

Вдобавок фон Ренненкампф приволок книгу Германа Оберта Die Rakete zu den Planetenrдumen, по-русски – «Ракета для междупланетного пространства». Там описывались, но лишь в качестве голой идеи, исполинские ракетные экипажи длиной во многие десятки метров с жидким кислородно-водородным топливом, с двумя и тремя ступенями. Объявился и другой конкурент, некто Роберт Годдард из США, в Москве продавалось его сочинение A Method of Reaching Extreme Altitudes – «Метод достижения экстремальных высот».

Если в Германии трудится общество имени Конрада Хааса, быть может – они уже пробуют собрать нечто в духе идей Оберта и Годдарда… А в Измайлово обычные пороховые ракеты взрываются, не успев подняться!

Но кто среди обывателей знает про трудности, кто задумывается о проблемах? После газетных заметок и массы слухов об опытах на Измайловском проспекте тема ракет для грядущих междупланетных полётов вдруг стала чрезвычайно популярной.

Четверо ракетчиков – на первом плане представительные Бестужев с фон Ренненкампфом, позади скромная свита в виде Георгия и Серёжи, как-то посетили поэтический вечер на Арбате. Им, хлопотами Засядько, с «Русского Витязя» перепали кожаные куртки военлётов, чуть ношеные, но щёгольские по сравнению с одеянием первого месяца пребывания в Москве. Серёжа отказался сдать её в гардероб и парился в натопленном театральном зале. Засаленную кепку, чтоб не выдавала нищету, затолкал в карман.

В партере курили многие, даже женщины. В этом заключался некий вызов этикету царского прошлого, чопорной скованности в публичных местах. Оба аристократа себе не позволили вольностей, и Сергей, вытащивший скрутку, по их примеру воздержался, хоть считал – дымное обрамление его скуластой веснушчатой физиономии на вид прибавляет лет.

Первый поэт ворвался на сцену вихрем, высокий, губастый, всклокоченный, в небрежно повязанном шарфе. Он начал с проверенного репертуара – безошибочно попадающей в женские души поэмы «Облако в штанах». Но как только стихли жидкие хлопки, публика немедленного потребовало свежего и горячего. В новую эру штаны с их содержимым уже не казались заманчивой темой.

- Извольте, граждане…

Поэт откинул назад непокорный чуб и, набрав полную грудь дымного воздуха, бросил в зал чеканные строки:

На фронте

ракетном

ширятся стычки, -

враг наступает,

не тратит времени.

Ракетчик,

готовься

к перекличке

боевой

готовности

Академии!

В том же грозно-восторженном духе поэт молотил минут пять, сорвав аплодисменты.

- Чует моя мадам сижу, шо-то складно он малюет.

- Пятая точка молодого коллеги подсказывает, что поэт излишне осведомлён о наших внутренних делах, - перевёл Георгий.

Немец промолчал, Бестужев пожал плечами.

- К нам много внимания. В курсе дел рабочие из мастерских «Русского Витязя», куда непрестанно бегаем с заказами. Чему удивляться? Разве что автографы у нас не просят.

Яркая брюнетка с переднего ряда, явно склонная к экзальтации, продолжала хлопать и вскрикивать «Браво! Браво, Маяковский!», когда остальная публика успокоилась. На смену вышел бородатый учёный муж с лекцией «Есть ли жизнь на Марсе», за ним снова поэт – юноша с погасшей трубкой в углу рта. Он читал минорную лирику. Непременно коснулся новомодных ракет, куда уж без них, его строки веяли печалью – теперь о грядущем расставании с Землёй.

Мы теперь взлетаем понемногу

В небеса, где тишь и благодать.

К звёздам вверх, и скоро мне в дорогу

Лётные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!

Ты, земля! И вы, равнин пески!

В корабле, с орбиты уходящем

Я не в силах скрыть своей тоски.

От стихов Есенина брюнетка расплакалась, и Бестужев кинулся в атаку, перегнувшись через сиденье переднего кресла. Он немедленно «включил итальянца».

- Любезная синьорина! Хотите, я познакомлю вас с настоящими ракетчиками? Меня зовут Евгений.

Брюнетка обернулась, не прекращая прижимать уголок платочка к глазу, её строгая спутница немедля дала встречный залп:

- Тоже мне, нашлись ракетчики… Лица гладкие, костюмы дорогие. Банкиры какие или маклеры, а Виолетту решили романтикой завлечь? Оставьте, граждане.

- Дупель пусто, - прокомментировал Серёжа. – Заметь, Жора, дамы нас в упор не видят. Даже отшить не соизволили, как нашу золотую парочку. Мордой или прикидом не вышли?

- И ты туда же… Решил прифасониться перед дамами на фоне барона и владельца «Руссо-Балта»?

Впрочем, настойчивость Бестужева Георгий зря недооценил. У выхода из зала ловелас бросился в новое сражение по всем правилам тактического искусства: пустил в бой авангард в виде сладких речей, а потом ввёл в бой резерв, показав сверкающее лаком авто. Жаль, что не учёл численность соперника: в театр поэзии девушки отправились в компании из шести. На смену тактике пришла стратегия.

- Соблаговолите составить нам компанию в ресторации. Незабываемые впечатления от поэзии нужно непременно спрыснуть сухим вином. Вы не против Чинзано?

Он распахнул дверь «Руссо-Балта», не отрывая взгляд от Виолетты. Её строгая спутница, что сомневалась в ракетной принадлежности прилипчивых кавалеров, немедленно юркнула на сиденье рядом. По-своему привлекательная, но слишком высокая и чуть мужиковатая, компаньонка красотки автоматически составила пару барону.

- Пожалуй, пойдём… - промямлил Георгий.

Серёжа перехватил его мимолётные взгляды в сторону хрупкой, чуть жеманной блондинки. В её кротких глазках, опущенных долу и лишь изредка постреливающих в окружающих, проскальзывало нечто неуловимое, греховно-порочное, обычно вызывающее у мужчин самые решительные порывы к знакомству.

- Ты за неё неровно дышишь? Так шо стоишь как поц с мытой шеей? Мадемуазели! – Сергей ввинтился внутрь женской четвёрки, ничуть не смущаясь, что барышни на пять-семь лет старше. – Не претит ли вам провести вечер с двумя пролетариями междупланетного труда?

- Таки шо делать, когда господа съехали, остались одни пролетарии? – совершенно в тон ему ответила пухловатая девушка с кудельками чёрных завитков под кокетливой красной шляпкой. – Зови меня Роза!

Он расцвёл.

- И шо я имею сказать, любезная барышня… Я дико извиняюсь, но такого бутончика с марципанчиком, как ваши ротик и щёчки, не увидишь даже на Дерибасовской!

Бутончик представила остальных, приглянувшаяся Георгию назвалась Элизой. Безо всякого авто одессит поделил женщин надвое, и будто само собой получилось, что у входа в подвальчик неподалёку от Ордынки каждый из мужчин сопровождал одну спутницу. Две «лишние» испарились.

Вино там подавали ординарное крымское, никакого Чинзано и в помине не было, люд сидел простой, как водится – изрядно шумел. Георгий помалкивал и лишь иногда поддакивал, бросая взгляды на Элизу. Щебетали Серёжа и Роза.

Даже после второй бутылки юный болтун не сказал ничего, что мог бы взять на карандаш чей-то шпион, окажись он за соседним столиком. Речь он вёл в основном «за искусство», и тема ракет здесь была неисчерпаема. Синематографический трест «МосСинема» заявил о начале съёмок фильма «Русские на Луне», зачем-то с приглашением голливудских примадонн. Писатели кинулись строчить романы о звёздных войнах, поймав волну: издатели готовы были выхватывать рукописи о космосе прямо из рук и печатать сумасшедшими тиражами.

- Серёжа, душа моя, а вы привезёте мне камушек с Луны? Лучше всего – брильянтик!

- Шо вы, дорогая Роза Соломоновна. Со всей радостью, но… Если только доживу лет до ста.

- Бросьте, бросьте, - девушка замахала пальчиками. – Полно вам скромничать! Только в феврале напечатали об открытии академии, и вот – ракеты летают над Москвой. Осталось сделать такую же, но бо-ольшую, и вы там!

- Та не… - Сергей изобразил смущение. – Моё дело мелкое, поднеси-подай… Отпили-привинти. Вот герр Тилль у нас – герой, аж страшно. Военлёт весь с себя… Верно гутарю, Жора?

Блондинка глянула испытующее и чуть насмешливо, с каким-то исследовательским интересом, отчего Георгий смутился больше, чем от подначки ехидного пацана.

- По-совести признаться, в ближайшие годы попасть на Луну мне светит не больше Серёжи.

- Понятно, - хмыкнула Роза. – Место в ракете купили богатенькие. Как тот с фаэтоном или его красавчик-дружок.

- Барон? Таки да, этот мутный точно сможет. Будет первым междупланетчиком. Если только перед ракетой никто дверцей не хлопнет, а то наше ходячее несчастье откинет копыта.

Георгий пнул соседа ногой под столом – ему не нравилось, что Серёжа, чуть не угробивший Ренненкампфа, ещё и превращает это в шутку.

Потом проводили девушек. Они работали вместе в некой оптово-бакалейной конторе, целыми днями колотили по клавишам ундервудов и от этого звались «пишбарышнями». Жили также вместе, снимая меблированные комнаты.

- Не перестаю удивляться тебе, Жора, - задумчиво произнёс Серёжа по пути к Измайлово. Во время серьёзных разговоров его одесские закидоны проскальзывали реже. – Вроде ж не мальчик, на войне был, таки семья не из последних. Шо робеешь на каждом шагу? Даже с девицами – глазами крутишь, дышишь паровозом, чуть не слюни пускаешь, а слово сказать или, спаси Боже, руку цапнуть, прям как гимназист с Ришельевской, готов зареветь и бежать к маменьке.

- К маменьке… Тут ты, конечно, преувеличил. Но не без этого.

Георгий смолк, они как раз миновали бульвары, где особенно часто попадались подозрительные личности вроде встреченных в первый день.

- Гляжу, со мной за жизнь ты тоже не хочешь…

- За жизнь? – Тилль огорчённо махнул рукой. – А какая жизнь? Жил я только когда летал, знал, есть дело – бить бошей… После войны я сплошное ничто. Пописывая рассказики, слез с отцовской шеи. Мне скоро тридцать, а я ничего, понимаешь, друг ситный, ни черта не добился! Здесь мы ковыряемся в… как ты говоришь – в мадам сижу. Пороховые ракетки древние китайцы пускали. Мы не двинулись дальше той бомбёжки Батума. Дамочкам камень с Луны? Дудки. Скорей нас разгонят к едреней фене.

- У-у, какие мы впечатлительные, - протянул Серёжа. – За три месяца, два из которых лили бетон, ты ждал прорыва к звездам? Пожалуй, моя Розочка Соломоновна смотрит на жизнь реальнее.

- Какое к звёздам, Серёжа! Должен быть шажок вперёд. Хоть бы маленький, муравьиный.

- Не разводи пожиже. Будет тебе шажок, - он вздохнул и добавил, словно был старше лет на десять. – А с бабами давай решительнее. Я вот с Розой договорился забежать к ней вечерком, пока твоя Элиза задержится с подружками. И Роза задержится, если надо, она же понятливая.

- Сразу? Не могу, - покачал головой Георгий. – Я не такой. И, думаю, Элиза тоже не такая. Молчи!

Сергей и не думал спорить, хоть имел другое мнение. В портовом городе взрослеют рано, у каждого свой срок.

Глава восьмая. Казимир Семенович

Мелкая тень взобралась на крыльцо барака. Рука медленно потянула дверь, пришелец явно старался не скрипеть…

- Кто здесь?!

В лицо ударил резкий электрический луч, щёлкнул взводимый курок.

- Та я это…

Серёжа прикрылся рукой.

- Шляешься незнамо где!

- Шо, у нас комендантский час, гражданин директор? Я за это скажу – вы нас не предупреждали.

Засядько убрал револьвер. Световое пятно опустилось к ногам.

- Думать надо. Дело у нас, сам понимаешь, опасное, крутятся всякие вокруг подозрительные. Взрывчатые, опять-таки, вещества…

- Та понял я. Коль дело серьёзное, можно барак и щеколдой замкнуть. Сразу спокойнее, - чувствуя, что вот-вот нарвётся, он переменил тон. – А вы шо не спите, Александр Степанович? Ой вей, так каждую ночь сторожите?

- Есть кому… Нет. Думаю вот. А, ладно. Иди спи.

Услышав речь, по связности явно не восходящую к Цицерону, Серёжа присел на крыльцо и вытащил папироску.

- Ночь то какая… Звёзды – точно в Одессе над лиманом. За шо думаете, Александр Степанович?

Полковник опустился рядом.

- Да всё о том же. Как сделать, чтоб наши ракеты соизволили лететь прямо? – он тоже закурил. – Думал, не изобретать ничего. Раз пушкари нашли способ – придавать вращение снаряду, нужно закрутить ракету! Но как?

- Шо-то я вас не понимаю. Говорили же давеча – если ставить косые сопла, часть энергии сгорания уйдёт на сторону.

- Помню! – Засядько раздражённо махнул рукой с папиросой, описав огненную дугу в ночи. – Думал вот сделать стартовый каркас не прямым, как на линкоре «Февраль», а чтоб закрутку давал. И чтоб перья стабилизаторов через пазы шли, через них вращение… Не понятно? Если угодно ко мне пройти, покажу на эскизе.

- Та не. Не дело это… Извиняйте, гражданин директор.

- Почему? – военный среди цивильных инженерных самоучек чувствовал себя порой неловко. Оттого пришедшей в голову идеей поделился с самым молодым и неавторитетным. Тут – на тебе, критика.

- Сила ракет в простоте установки. Шо оно нам даёт, та закрутка? Та не много. Увеличим дальность, точность, чует моя… В общем, точность уменьшится.

- Наверно, - нехотя согласился Засядько.

- А стабилизаторы… Они ж тормозить будут вращение… Но… - Серёжа умолк.

- Что – но? – не вытерпел полковник.

- Но их же заставим крутить снаряд как у порося хвостик. Коль задние кромки отогнуть.

Темнота скрыла целую гамму гримас на лице Засядько. Это же такое простое, очевидное решение! И до него не додумался весь их коллектив, а этот оборванец с жалким училищем за плечами смог… Невероятно!

- Сергей, послушайте меня внимательно. Буду всемерно обязан, чтобы вы никому… Слышите? Никому, в том числе Тиллю, ни слова не говорите. Ни про этот разговор, ни про идею со стабилизаторами.

- Та я – могила. Но…

- Никаких «но». Междупланетная ракета с людьми быстро вращаться не будет.

- Ясен пень.

- Так что ваше изобретение – совершенно военное. Я передам, кому нужно, испытают на артиллерийском полигоне. А в Измайлово по-прежнему рвёмся к звёздам.

- Шо уж не понять. Воля ваша.

Серёжа был явно смущён – и изменением отношения Засядько, и, тем более, обращением на «вы».

- У вас же только училище, не дело это. Что скажете, если буду рекомендовать вас осенью в Петроградский технологический?

- Э-эх… Шоб я так жил! Не нужно пустых надежд, гражданин директор. На оклад подмастерья никак на учёбу не наскребу.

- Крепитесь духом, молодой человек. Самым способным правительство Республики и учёбу, и стипендию оплачивает. Я похлопочу.

- Та вы шо… - он опомнился и даже подскочил, невольно пародируя военное «смирно». Впрочем, в темноте это осталось незамеченным. – Благодарствую, Александр Степанович!

- Но помните о нашем уговоре. Одно слово лишнее – и не видать вам Техноложки.

Серёжа взял себя в руки, что было затруднительно. Казалось – небо вокруг барака раскрасилось праздничным салютом ярче, чем во время их опытовых запусков!

- Клянусь, Александр Степанович! За одно прошу – называйте меня на «ты», как прежде, коль у нас конспирация.

- Изволь. Ты прав. А сейчас – спать. Скоро испытаем многоступенчатую, голова твоя нужна ясная.

В последующие дни Серёжа ходил с выражением человека, одержимого икотой, коему посоветовали набрать много воздуха в грудь и не дышать сколько есть мочи. О стабилизаторах твёрдотопливных ракет он вспоминал редко, а Петроград и превосходная возможность выбиться в люди не просто грели душу – они жгли огнём!

Сколько сил потребовалось, чтоб сдержаться и ни о чём не сказать не только Георгию, но и Розочке, что считала парня бедолагой, не передать. Но время шло, и на измайловском поле появилась ракета, похожая на «Конрадов Хаасов» в количестве пяти штук, соединённых вместе – четыре в нижнем ярусе и один вверху.

Георгий лишь раз спросил – чего цветёшь как каштан на Монмартре, но особо не приставал, увлечённый химическими опытами и встречами с Элизой, частыми, только затянувшимися в первой стадии ухаживаний.

Тилль сам излучал довольствие, дела у него двигались на обоих фронтах. Выглядел, правда, странно. Изъеденный ожогами от азотной кислоты, он казался поражённым невиданной заразной болезнью. Наверно, кроме как с Элизой, не имел ни с кем никаких шансов на успех. Она-то знала, что ужасные волдыри на руках и язвочки на лице – не инфекция и скоро заживут. Но другие дамы на улице шарахались, городовые смотрели строго, но подходить не решались, мало ли какая заразная хворь.

Испытатель стоически переносил невзгоды, а Засядько повелел огородить его участок бетонным забором с зеркалами наверху, чтоб Георгий наблюдал за двигателем, не рискуя получить очередной кислотный душ. Только зеркал хватало едва на пяток опытов. Двигатели порой взрывались, иногда зеркальное стекло просто трескалось от высоких температур.

С тем же упорством Георгий жёг бензин, керосин и жидкий водород в кислороде, долго промучился с перекисью водорода, бурно разлагающейся от добавления перманганата калия. Создать двигатель с надёжным запуском, ровной, мощной и управляемой тягой, а также не взрывоопасный, ему пока не удалось.

Подписывая как-то очередную смету на ремонт, полковник грустно пошутил: «Если верить примете, что разбитое зеркало – к несчастью, мы переколотили фортуну России на годы вперёд».

Цепь неудач доконает и самого стойкого. Когда Засядько объявил о пуске многоступенчатой ракеты, Георгий не знал – радоваться ли ему за товарищей или завидовать им, ушедшим с твёрдотопливными ракетами намного дальше. Тем более Засядько не нашёл ничего лучшего, как натравить на него газетчиков. Возможно, на директора надавили сверху: накануне скорых думских выборов российский обыватель желает знать, в какую дыру улетают казённые ассигнования.

Репортёр с фотографом объявился в начале июля, с любопытством оглядел следы огня и щербины на стенках испытательного стенда. Георгий принялся за пояснения.

- В отличие от пороховых двигателей, жидкостный имеет гораздо больше склонности взорваться. Причин предостаточно, и мы работаем над ними. Например, если камера сгорания до зажигания избыточно залита горючим и окислителем, они воспламеняются с сильнейшим хлопком или даже взрываются, разрушая станок и обливая азотной кислотой близко расположенные приборы.

- Стало быть, человек никогда не полетит на ракете с жидкостным двигателем? – репортёр что-то пометил в блокноте.

Георгий обратил внимание на странную манеру этого человека больше слушать и меньше записывать. Быть может, полагался на память? Но химические термины изрядно длинны и трудны для непосвящённого, наверняка – напутает, а потом половина Москвы примется хохотать, прочитавши, какие глупости изрёк ракетчик.

Газетчик сбросил клетчатый пиджак, оставшись в сорочке с галстуком и жилетке, его донимала июльская духота. Обитатели Измайлово терпеливо носили защитные плащи с масками и капюшонами, обильно порченными кислотой. Какая под ними баня с парилкой, репортёр решил не спрашивать.

- Вы спрашиваете о полётах в космос… Не думаю, что изобретут нечто лучшее жидкостных ракет. А касательно их безопасности, то тысячи людей разбились, пока испытывали первые планёры и аэропланы. Мы надеемся к началу опытов с человеком изрядно уменьшить риск.

- Эдуард, голубчик, пройдите внутрь, снимите общий вид до опыта… - гость чуть ли не силой толкнул к обгорелым стенам фотографа, явно не желавшего туда соваться. – Могу ли я просить вас зажечь двигатель в темноте? Ночные фото ваших опытов авантажнее!

- Коль директор распорядится – извольте.

Репортёр снова чиркнул в блокноте, будто сказано что-то важное. Наверно, приготовился настрочить о деспотическом характере Засядько.

- А это что за бочонок?

- С содой. Она нейтрализует азотную кислоту, невзначай пролитую на кожу.

- Страшно представить это зрелище и чувства пострадавшего.

Газетчик поёжился.

- Здесь много опасностей. Как-то кислота в алюминиевом баке разогрелась на солнце. Пробку выбило и окатило рабочего, выжгло оба глаза напрочь.

Фотограф пулей выскочил из бетонного загончика. На его лице явственно читалось нежелание находиться к этому дикому месту ближе полсотни шагов.

- Если я вас правильно понял, гражданин Тилль, самой ракеты на жидком бензине ещё нет…

- На жидком топливе.

- Не важно.

- При желании, я за неделю соберу её, - пожал плечами Георгий. – Над полем поднимется. Однако баллистику ракет проще опробовать на твердотопливных.

- Вижу! – репортёр показал фотографу на двухступенчатую. – Непременно хочу присутствовать при её взлёте. – Но вернёмся к жидкостным. Если ракеты нет, каков сам двигатель?

Он бесстрашно ступил в испытательную зону, откуда только что сдуло фотографа. Даже резиновый плащ не потребовал. Георгий опустил на глаза защитные очки.

- Вот он, двигатель. Нравится?

- Шутить изволите? Это же какой-то горшок!

- В том и соль ракетной техники. При малых размерах развивается тяга, для поршневого агрегата недостижимая. Да и конструктивно наш малыш не сложен, нужно лишь доработать детали. Скоро сами убедитесь в его возможностях. Прошу вас покинуть стенд.

Стемнело. Георгий положил руки на пульт с множеством рычагов и циферблатов. У пульта поменьше колдовал Серёжа.

- Подача топлива!

- Есть подача! – молодой помощник повернул рубильник.

Засядько с важным видом что-то чёркнул в журнале испытаний. От стенда потянуло резким химическим запахом.

- Зажигание!

- Есть зажигание!

Яркий сноп пламени, даже отражённый в мутноватом зеркале, на миг заставил журналиста зажмуриться. Через стенку донёсся грозный рык огненной струи. Завоняло ракетным выхлопом, перемешанным с рыжими клубами азотной кислоты. Глаза заслезились, как на сильнейшем ветру.

Репортёр закашлялся, у него нестерпимо засвербело в носу. Собравшиеся под зеркалами ракетчики, вроде бы привычные, тоже почувствовали себя скверно и не стали скрывать облегчение, когда рычание стихло.

- Всегда так? – с трудом вымолвил гость сквозь слёзы.

- Частенько, - отозвался Засядько. - Редко когда удаётся подобрать идеальную смесь горючего и окислителя. Тогда выхлоп почти прозрачный. Если кислоты не достаточно, дым резко темнеет. А сегодня много азотки дали, от неё, не сгоревшей – это жёлто-оранжевое облако, будь оно неладно.

- Вредно здесь находиться, граждане!

- Шо? Таки это – марципанчик, гражданин пресса, - с миной бывалого ветерана ответил Серёжа.

- Когда двигатель взрывается, и мы не уверены в прочности стен, тогда обстановка действительно вредная, - добавил Георгий.

Бесцеремонный юный одессит, не размениваясь на дальнейшие диалоги с газетчиками, отвернул запор железной двери и сунулся внутрь, в самую гущу дыма и испарений. Оттуда радостно воскликнул:

- Восемь секунд устойчивой работы! Тяга тридцать два и семь! – донеслось из тумана, потом послышался кашель.

- Серёжка, чертёнок! Вылезай скорее, - крикнул Засядько, беспокоясь о случайном воспламенении остатков топлива. – Так, на сегодня хватит испытывать судьбу. Семеновича запустим завтра.

Когда только первая многоступенчатая ракета в три человеческих роста высотой заняла почётное место на стартовом столе, именуемая в документах Академии обычным порядковым номером, директор торжественно нарёк её KS-1, в честь самого знаменитого славянского ракетчика Казимира Семеновича. Бесстыдный Серёжа немедленно перекрестил ракету в «Семёновну», а Георгию шепнул:

- За третье поколенье уверен, наш Степаныч назовёт их «Засядько», будто в честь прадеда.

- Да, от скромности не умрёт.

Развивать тему критики начальства Серёжа не стал. Обещание директора пристроить на казённые харчи в Техноложку согревало душу по-прежнему.

Глава девятая. Алые маки Марса и белые лунные ландыши

В Минске, на некотором удалении от московских проспектов, ракетное увлечение также набирало поклонников. В Доме дворянского собрания на Захарьевской улице читали стихи, однако лишь силами местных дарований, без столичных светил. Наибольшим успехом пользовались темы звёзд, небес и вышины, а не кровь-любовь как ранее.

Однажды пообещали приезд из Калуги Циолковского, и ожидания не были обмануты. Самому известному в России мечтателю рукоплескали стоя, когда он старческой походкой прошаркал на трибуну.

Оленька Радищева, милая барышня семнадцати лет, создание воздушно-поэтическое, наивное и накачанное романтикой по самые косички, затаила дыхание, внемля каждому звуку с трибуны.

Циолковский говорил тихо, и зал смолк настолько, что в паузах между словами калужского отшельника был бы слышен полёт мухи.

- И это замечательно, воистину замечательно, что именно в России начаты практические работы для подготовки к полётам в космос. Не за горами тот день, когда на орбите окажутся десятки постоянных околоземных станций, корабли от которых уйдут в плаванье к планетам Солнечной системы.

Зал взорвался аплодисментами, Оля даже сняла белоснежные кружевные перчатки, чтоб хлопть звонче. Рядом размеренно бил в ладоши усатый артиллерийский офицер. Он слушал лектора и поглядывал на девушку.

Отдавая дань властям Российской Республики, что всячески поощряют ракетные начинания, учёный горестно вспомнил, как тяжко жилось мыслителям и мечтателям при царизме. Он достал пожелтевшую вырезку из газеты «Московские губернские ведомости» далёкого 1848 года с заметкой о неком обывателе, сосланном за крамольные речи о междупланетном полёте под надзор полиции в киргиз-кайсацкое поселение Байконур. Понятное дело, в этом Богом забытом месте мечтать о звёздах решительно невозможно.

Закончив техническую часть, Циолковский принялся философствовать. Уверенный, что планетные системы других звёзд заселены разумными существами, он вдруг заявил: всякая материя обладает способностью психически ощущать приятное и неприятное, различна лишь мера. Чувствительность уменьшается от человека к животным и предметам, но не исчезает, так как нет чёткой границы между живым и неживым.

Как водится, по окончании мероприятия устроители произвели запись в члены общества из числа желающих принять участие в межзвёздных экспедициях, собрав пожертвования на ракетные исследования.

- Очаровательная чушь! – доверительно произнёс офицер. – Не желаете ли прогуляться, прекрасная пани? Вечер обещает быть ясным, с яркими ранними звёздами.

Нравы после революции раскрепостились. Не представленный общими знакомыми, артиллерийский лейтенант Пётр Медынский должен был вызвать опасения, но скорее пробуждал доверие. Кроме излишней смелости при первом обращении, его манеры были безукоризненны. Из приличной, но небогатой семьи, он служил в Минской артиллерийской бригаде и ждал перевода куда-то на восток. И, на что Оленька не могла не обратить внимание, недурён собой. В стиле более старомодном, нежели принято ныне, с тонкими усиками и спускающимися к подбородку полосками бакенбардов, с волнистыми каштановыми волосами и тёмными грустными глазами, он напоминал юношей, что по зову души и сердца, а отнюдь не велению рассудка, бросались делать очаровательные глупости на снегу Сенатской площади или под знамёнами Кастуся Калиновского.

Парочка прогулялась по Александровскому скверу, затем двинулась в сторону Кафедрального собора. Офицер аккуратно поддерживал беседу на самую безопасную тему – что дала повод знакомству.

- Пётр, как вы считаете, - ворковала Оля. – Отчего Ракетная академия не пригласила к себе столь выдающегося учёного?

- Я знаю, его ценят в Москве. Формулы, известные как Первая и Вторая задача Циолковского, для ракетного дела очень важны. Но, право, вы же слышали его философические речи. Можно ли допускать к опасным практическим опытам человека, который полагает, что высшие существа из космоса проникают в наш разум и диктуют наши поступки?

- А про теорию относительности он говорил… Что это за теория? – спросила барышня.

- Вы, любезная Оленька, я так думаю, запомнили про замедление времени в скоростных полётах? К возвращению ваши соперницы состарятся, а вы из ракеты выйдете ослепительно молодая. Вынужден огорчить. Мало того, что калужский гений напрочь отрицает теорию относительности, обзывая её фантазией и очередной ошибкой нефилософского ума, мы ещё отнюдь не завтра разгоним ракету до нужной скорости.

- Мы? Но вы же, гражданин лейтенант, не служите в Академии.

- Верно-с. Однако видимая часть ракетного дела – лишь верхушка айсберга. Про военное ракетное воздухоплавание публичные лекции не читают.

- Хотите сказать, вы – ракетный инженер? – Ольга постаралась, чтобы сарказм в её голосе звучал не слишком обидно.

- Увы, моя стезя куда как прозаичнее. Меня переводят в испытатели, на далёкий восточный полигон. Ракетная артиллерия не нуждается в посторонних глазах и ушах.

- Понимаю… Значит, в Москве готовят ракеты для междупланетных полётов, а вы – для войны.

Офицер даже не пробовал возражать.

- Да! Армия – защитница Отечества, мы обязаны иметь оружие, чтоб не повторились трагедии четырнадцатого и пятнадцатого. Но и к планетам военные полетят много быстрей, чем вы себе воображаете… Но, простите великодушно, об этом говорить не смею – военная тайна.

- Понимаю… - протянула крайне заинтригованная Оленька, которая, на самом деле, ничего не поняла.

За этими беседами молодые люди загуляли до неприличия долго.

- Вы видите Марс? Такой зловеще оранжевый. А на самом деле…

Он примолк, словно не в силах выдать секрет.

- Не надо, коль для вас могут быть неприятности.

Офицер остановился, вглядываясь в усыпанную золотыми гвоздиками черноту летнего неба.

- Ах, Оленька, дело не в неприятностях. Вряд ли вы поверите, да и наши до конца не уверены. Ладно, слушайте же. Очевидно, что оранжевый оттенок Марса происходит от множественных полей, на которых растут цветы, напоминающие наши маки.

- Точно как наши маки? – удивлённо переспросила девушка.

- Ну кто же скажет точно… Пока ещё ни в один телескоп с земли не увидишь подробности. Быть может, о цветах – это просто красивая теория.

- Она мне нравится! Так романтично…

- Увы, в армии романтике не место. Нашикомандующие к любой территории относятся с точки зрения стратегии – можно ли там расквартировать дивизию, как снабжать провиантом и амуницией, как поддерживать боеспособность.

- Какой вздор вы несёте, гражданин лейтенант! – теперь уже откровенно засмеялась Ольга. – Зачем России дивизия в миллионах вёрст?!

- Пока для единственной цели – чтобы другие не оказались там раньше нас и не водрузили свой флаг. На Марсе и Луне поднимется российский триколор! Вы даже не представляете, насколько близок час… Впрочем, я действительно наболтал слишком много. Ваше очарование положительно сводит с ума.

Оленька правда была чудо как хороша – ранней девичьей весной, когда ещё не вся распустилась созревшим цветком, но бутон наливался чудесный! Её нежный овал лица, бледно-розовые щёчки с едва приметными родинками у ямочки на левой щеке и маленький курносый носик вызывали бешенное желание офицера подхватить прелестницу на руки и умчаться с ней на Марс или куда подальше. На первом свидании лейтенант Медынский ограничился проводами к особняку на берегу Свислочи и целомудренному поцелую в кончики пальцев через тонкую ткань.

* * *

Стемнело и в Москве.

Серёжа одел новый «клифт», то есть модный зелёный пиджак, под ним сорочку со шнурком галстука и столь же модные синие узкие брюки с жёлтыми штиблетами. В таком виде, похожий на попугая или дальтоника, он крутился около газетчиков, непременно пытаясь залезть в объектив. В дневном выпуске напечатали фотографические портреты Тилля и Засядько, самому молодому члену команды, картинно нырнувшему в облако азотных испарений, не уделили ни кадра, ни строчки. Нечего Розе показать.

Причастный лишь в небольшой степени к ночному действу, Георгий ожидал в сторонке, не скучая. Ради показушности Засядько устроил день открытых дверей. Стая газетчиков набежала огромная, прибыла куча важных фигур из мэрии и даже пара сановников из столицы. Под общий шумок удалось провести Элизу в импровизированную ложу, где стояла отдельная скамейка меж пустых бочек.

Ракета сверкала в свете электрических лампочек. Для вящего эффекта она высилась не среди бетонных стенок, а на ровном поле.

- Что-нибудь отсюда увидим? Чтоб потом барышням в секретарской рассказать, удивить.

Глаза девушки задорно блестели. Хитро-порочные чёртики так и прыгали.

Услышав, что наблюдать за ракетой предстоит скрытно, она надела чёрный строгий костюм, но с фривольным вырезом на юбке, при виде которого кавалер на миг потерял дар речи и не сразу смог рассказать программу спектакля.

- Надеюсь – увидишь. Но это займёт лишь несколько секунд. Будет бум-м-м, большое жу-у-у, бум-м поменьше… и всё.

- Недели работы ради нескольких мгновений?

- Признаюсь по секрету, милая Элиза, - он робко взял её за руку, что на сей день составляло предел достигнутой близости, не считая целомудренных поцелуйчиков в щёчку на прощанье. – Это никакая не работа, а чистой воды шапито. Подобные ракеты пытались пускать ещё в шестнадцатом-семнадцатом веке, мы лишь чуть улучшили. Вот я тружусь над двигателем, что, быть может, действительно унесёт человека к другой планете… Увы, ждать придётся изрядно долго.

- Но всего полгода самой Академии, - разумно возразила барышня. – Разве можно упрекнуть, что вы медлите? Вся Москва говорит об Измайлово! И, шарман, мне так приятно, что мой друг занимается здесь самым главным делом.

- Не преувеличивай, дорогая! – Георгий расцвёл, воодушевлённый похвалой.

В свете прожектора мелькнул зелёный клифт, Серёжа сбежал от ракеты, учинив последний контроль. Здесь он не боялся кислотных брызг и не кутался в резиновый плащ.

- Похоже, они приступают.

- Да, милый!

Прежние ракеты взмывали быстро, солидный «Казимир Семенович» позволил себе чуть замешкаться, нагруженный второй ступенью.

Сначала внизу ослепительно полыхнуло пламя зажигания, над полем пронёсся грохот, переросший в уверенный рёв четырёх сопел. Ракета, оседлав рукотворную звезду, взмыла отвесно вверх.

- Сейчас бы нам в ней быть! – Элиза вцепилась в пальцы Георгия, не скрывая чувств.

Второй обещанный бум-м получился вполне эффектно. «Семеновича» буквально разметало на куски, части первой ступени, кувыркаясь, отвалили в стороны, а маленькая звёздочка продолжала забираться всё выше и выше…

- Здорово! Спасибо, милый, что привёл меня!

А ракета взорвалась, сгинув в огненном облаке – по нему наблюдатели засекли угол подъёма и отклонения от вертикали. От мгновенного великолепия остался лишь густой дымный след, размываемый воздушными потоками в виде буквы S.

- Надеюсь, теперь ты не жалеешь, ма шер, что мы не внутри ракеты?

- Какие вы гадкие! Зачем было взрывать эту красавицу?

Пришлось объяснить. Потом Георгий метнулся к толпе наблюдателей и возвратился вполне довольный: «Семенович-первый» одолел высоту три с половиной километра!

Чтоб отвезти девушку домой, потребовалось взять таксомотор. Небольшие, но постоянные траты серьёзно обременяли бюджет, не имевший кроме инженерной зарплаты никаких пополнений.

Элиза пригласила подняться. Кровь ударила в голову… Неужели? А если что до свадьбы случится – не беда, венчание спишет все грехи.

Сердце едва не выскакивало из груди. Он поднялся на второй этаж, прожигая взглядом спину шагающей впереди девушки, старался удержать глаза, чтоб они не опускались к восхитительному вырезу на юбке, где мелькали стройные ноги в тонких телесных чулках.

- Ты так тяжело дышишь… Неужели подъём на три лестничных пролёта столь утомителен? В квартире попробуй вздыхать потише – Роза спит.

Не представляя, как и далее сохранять тишину, если дело дойдёт до воистину горячих вздохов, Георгий ступил в темноту прихожей. Но, вопреки романтическим ожиданиям, проследовали они не в спальню, а в крохотную кухоньку, по скромности обстановки ушедшую не слишком далеко вперёд от барака в Измайлово, разве что здесь царил образцовый порядок.

- Чай?

- Изволь…

Похлопотав, Элиза присела в деревянное кресло с противоположной стороны стола, недоступная даже для невинного стискивания пальцев, не говоря о большем.

- Я хотела с тобой поговорить. Серьёзно.

- Да, милая? Я весь внимание.

- Годы идут, мне нужно устраивать свою судьбу.

Тон её, совершенно деловой, обескураживал. Казалось, что в душу, раскалённую как металл в кузнечном горне, льётся узкая струйка холодной воды. Элиза пригубила чай.

- Да… Годы уходят. Скоро двадцать пять, а я – обычная пишбарышня-бесприданница в московской конторе, коих тысячи. Контор – тысячи, - добавила она. – А девушек десятки тысяч.

«Ты единственная и неповторимая!» - чуть было не воскликнул поклонник. Или, быть, может, он хотел выкрикнуть другую банальность, рискуя потревожить тонкий сон Розы, но счёл за лучшее промолчать.

- Помощник управляющего сделал мне предложение. Помимо прочего, он уверяет: душа моя, у вас никогда не будет потребности работать, всецело посвятите время своим удовольствиям и семье.

- И вы с ним… - у Георгия внутри что-то начало разрастаться, какое-то сильное и очень нехорошее чувство, будто сейчас прозвучат команды «ключ на старт» и «зажигание», он взорвётся и улетит крушить…

Но кого крушить. Элиза честна. Не давала ему пока никаких обязательств. Наверно – и сопернику тоже.

- Мы с ним ходили в Большой Императорский театр, в ложу, и пару раз ужинали в Павловской ресторации, - она не стала уточнять, что подобные удовольствия инженерский оклад не осилит. – Признаюсь, с ним несколько скучно. Ракетная романтика манит меня больше. Как ты говорил, белые лунные ландыши?

- О, это только фигура речи. На Луне нет ни атмосферы, ни цветов.

- Значит, и тут одни аллегории. Ими сыт не будешь. Дорогой, ты очень милый… Но выбор за тобой.

- Какой выбор?

- Мы едем во Францию, ты занимаешься делом своего отца и обеспечиваешь мне достойную жизнь. Или… В противном случае выбора не останется у меня. Такие оказии, как наш Филипп Аполлонович, попадаются нечасто.

Филипп Аполлонович! Зло, воплощённое в имени, начало сгущаться и материализовываться. Негодяя можно найти, поговорить по-мужски… О чём? О неспособности его, Георгия, без папенькиной помощи создать Элизе подобающие условия?

Она проводила кавалера до двери.

- Не затягивай с решением, милый!

Романтический вечер, обещавший продолжение в виде бурной ночи, вылился в фиаско.

Глава десятая. Изотта-Фраскини

Чиновник из городской Думы представился гражданином Зильмановичем. Как лицо выборное и перед избирателями ответственное, он принёс забавное письмо. Некий московский обыватель, по округу которого выдвигался упомянутый Зильманович, принёс в Думу письмо от деревенского родственника. Если бы письмо с изложением «гениального» технического прожекта попало прямо в Изамйлово, директор, наверно, сам бы разобрался с энтузиастами. Но депутат-чиновник решил предать народной инициативе огласку, даже объявил, что пишет книжицу о ракетных самородках, вышедших из низов избирательской массы.

В откровениях сельских дарований, в частности, предлагалось следующее:

«В последнее время в газетах часто пишут, что учёные изыскивают разные способы сообщения с планетой Марс. Читая газеты, мы, крестьяне нашей деревни, крайне заинтересовались этим вопросом и после долгих разговоров и споров, во время которых было высказано много разных предположений для осуществления вышеупомянутой цели, надумали несколько планов, которые мы решимся Вам сообщить. Может быть, они никуда не годны, но, принимая во внимание наши мужицкие умы и нашу необразованность, Вы нас извините.

Во-первых, если сделать громадный аэроплан. Но он, вероятно, не может полететь там, где нет воздуха. Для этого впереди пропеллера устроить две трубы или несколько труб, которые выпускали бы воздух и давали бы пропеллеру возможность работать. Для того чтобы воздух не улетучивался по выходе из труб, устроить такие аппараты, которые накачивали бы его обратно в тот же бак, где будет находиться запас воздуха. Это заключение от первого предложения.

Второе предложение. Возьмём пример с нашей планетой Землёй. Она движется в безвоздушном пространстве, но окружена воздухом, который она к себе притягивает. А что, если устроить такой воздушный аппарат, который бы удерживал вокруг себя окружающий его воздух в достаточном количестве для того, чтобы двигаться в безвоздушном пространстве?

Для этого нужно знать, какие вещества обладают наибольшей способностью притягивать к себе воздух. Извините, что плохо писали и нескладно…»

- Я дико извиняюсь, граждане. Однако нам за это «воздушное притяжение» ответ писать, чи шо? – возмутился Серёжа, когда Засядько зачитал вслух народную петицию. – На носу испытания, не ровен час – рванёт…

- Не накликай! – приструнил его директор. – Вот ты, как самый горластый, сиди и пиши ответ. Эти умники – из-би-ра-те-ли.

- Вижу! – пробурчал молодой человек, принимая бумажку. – Ум так и прёт, я вас умоляю, заметно по тому, какого пижона выбрали себе в депутаты. Уж я им напишу! Ох напишу, надолго запомнят.

Серёжа таки накаркал. Одна из ракет первой ступени «Казимира Семеновича» с изумительной точностью упала на ангар «Русского Витязя», проломив в крыше изрядную дыру. Фортуне было угодно, чтоб ангар стоял пустым, ущерб свёлся к латанию кровли и уборке мусора. Засядько получил строгое предписание из мэрии: больше никаких полётов рядом с городом.

Он объявил своей гвардии: коль летать не представляется возможным, будем ездить!

Академию осаждали заводчики с рекламными пропозициями, желающие пролить на свои изделия лучик света от ракетной славы. Поэтому идея ракетного авто родилась не у инженеров Измйлово, а у предприимчивого малого с берегов Невы, что приобрёл разорившуюся марку «Изотта-Фраскини» и намеревался продавать под ней российские автомоторы, причём – только для самой обеспеченной публики.

«Горшок» жидкостного ракетного двигателя Серёжа приворачивал к раме авто с грустным выражением на перепачканной мордочке.

- Ой вей, таки за что печать? – Георгий попытался передразнить его одесский говорок, вышло не натурально.

- А шо радоваться? Уезжаю.

- Ты ж мечтал – в Технологический.

- Та я ж по секрету тебе…

- А я никому и не разболтал, - возразил Георгий.

- Подержи ключ… Таж не дали стипендию в Техноложку. Петроградский военно-инженерный институт, артиллерийский факультет, что его в песи и в гриву… - молодое дарование выдало колоритную непечатную фразу, тут же спохватившись. – Объясняться там надо куртуазно или по строевому – ать, два, в дамки.

Георгий рассмеялся.

- Ну, дорогой мой, пора взрослеть окончательно. Одесский балаган солидному ракетчику не к лицу. Хотя представить тебя, марширующего в строю…

- Шо тельную корову в ракете. Как услышал про военно-технический, думал – ща, только разбегусь с Дерибасовской… Потом раскинул мозгами за это и понял – выбора-то нема.

Тут взгрустнул Георгий, вспомнив о своём выборе. Серёжа оказался единственным, с кем можно было посоветоваться по поводу Элизы.

- Шо тебе сказать… Помнишь нашего случайного знакомца Зощенко? Ещё про баб говорил – охочие до денег ему не бабы вовсе, а гладкое место.

- Которые без денег с дамами не ходют, - процитировал по памяти Георгий.

- Во-во… Теперь шланг. Хватай тут и держи. Нежно! – Серёжа прикрутил трубку подачи азотной кислоты. К ней устойчивы материалы, не обладающие достаточной механической прочностью. Всё стальное она рано или поздно разъедает. Чаще – рано. Двигатель разбирается по косточкам и собирается перед каждым запуском. А ведь мечтали когда-то, радуясь сравнительно небольшому числу узлов конструкции, что создают идеальный в эксплуатации агрегат, его только заполнил компонентами топлива – и лети.

- Так что – с дамами?

- Я тебе за мою Розу скажу. Дамочка не фонтан, но и не третий сорт. Тоже ищет фраерочка с бабосиками, но время на скуку на тратит. Знает – я моложе на семь лет, карман пустой, как ночной Привоз.

- То есть днём ловит жениха, а ночами тешится с тобой…

- И шо? Баба – она тоже человек, человеческие радости ей не помеха, - Серёжа с философствующим видом поднял отвёртку вверх. – Как найдёт себе «солидного», я отвалю в туманные дали. Разве что иногда забегу, на часок, ежели рогоносец куда уедет.

- Но Элиза…

- А шо Элиза? С другого теста слеплена? Про её Аполлоныча слышал? Дрыщ такой.

- И они уже?!...

- Шут их знает, - Серёжа подергал шланг, убеждаясь, что тот прикручен намертво. – Блестящие бусинки видел на шейке твоей мамзели? Брильянты, не хухры-мухры. Поверь, Жора, от брильянтов до койки путь ближе, чем от Французского бульвара до Малой Арнаутской.

- Они рядом? – машинально спросил Георгий. Его удлинённое от природы лицо вытянулось ещё больше и напоминало пропорциями скорей лошадиную морду.

- Пересекаются. Помоги керосиновый бак поднять.

Диковинная конструкция приобретала черты помеси спортивного автомобиля и самогонного аппарата со змеящимися трубками, баками и толстым горшком в кормовой части.

- Так что, дядь Жора, лови момент. Пока Аполлонович не надел ей узду и хомут, тащи её в спальню, не мешкай. Тем более, чует моя «мадам сижу», что дорожка протоптана.

Это он брякнул не вовремя. Георгий едва не упустил свою сторону массивного бака из нержавейки.

- Что-о-о?!

- То… Втирал же тебе за это, баба – живой человек. Ты который месяц ей пальчики мнёшь да газировкой поишь. Ей мужик нужен! С деньгой, ясное дело. Ну, на деньгу она-то и не особо надеялась, видели её глаза твой прикид инженерный и чёрные когти с мозолями.

От сборки «Изотты» Серёжа его отпихнул – от греха подальше. Выбитый из колеи, Георгий мог запросто что-то перепутать непоправимо.

На следующий день Засядько принял собранное ракетное авто. «Изотта» заняла место в начале бетонки аэродрома «Русского Витязя». Рама машины толстыми тросами крепилась стальным петлям в бетоне. Директор Академии с сомнением глянул на открытое всем ветрам кресло пилота, отделённое от двух алюминиевых бочонков с азотной кислотой только стальной перегородкой. По сравнению с этой едкой, всепроникающей жидкостью керосин в бачке для горючего казался детским компотом.

- Дозвольте, Александр Степанович! Напоследок! – взмолился Серёжа, но Засядько бы неумолим и доверил место за рулём Георгию, самому опытному военному лётчику. Тем более, что вообще могло произойти во время пробного пуска? Машина даже сдвинуться не сможет, пришпиленная к бетону.

Георгий вскарабкался на сиденье, надев предварительно резиновый плащ и шлем. Пристегнулся – всё должно быть как в настоящем заезде. Постучал по щиту перегородки. Когда, наконец, они смогут вместо азотной кислоты применить какой-то менее агрессивный окислитель?

Рядом копошились оба «золотых мальчика» - Ренненкампф и Бестужев. К запуску оба удалились на приличествующее расстояние.

- Ключ на старт!

Серёжа повернул ключ в замке магнето, ободрительно махнул рукой Георгию.

- Зажигание!

Донёсся пронзительный свист. Тончайшая струя керосина смешалась с азотной кислотой и породила робкий рыжий сноп пламени из дюзы. Георгий добавил газу.

Теперь «Изотта» уже не напоминала самогонный аппарат на колёсах, скорее – уродливого дракона, что выдохнул с рёвом и воём длинный язык пламени, не меньше, чем шагов на десять. Засядько включил секундомер, отсчитывая секунды устойчивой работы. На станке добились уже двух минут – более чем достаточно, чтобы изрядно разогнать аэроплан или ракету, не говоря о лёгком авто.

Тросы напряглись как струна и, наверно, издавали бы звон, если бы все звуки в радиусе полуверсты не заглушал бы рокочущий голос огня, усиливающийся по мере того, как экспериментатор толкал вперёд ручку подачи топлива. На пятидесятой секунде двигатель взорвался.

Повинуясь непонятному толчку изнутри или, быть может, заслышав странную ноту в ракетном грохоте, Серёжа успел отвернуться.

Левый бак с окислителем разорвало как бумажный кулёк. Сорок литров концентрированной азотной кислоты пролились на человека кошмарным всеразъедающим душем. Резиновая накидка, спасавшая от отдельных брызг, не уберегла… Едкая жижа попала между маской и накидкой. Шею пронзила неописуемая, невероятная боль!

Эта боль перекрыла все остальные ощущения. Сережа не почувствовал, как его сбили с ног, сорвали маску, сода с шипением облепила шею – она нейтрализовала кислоту, но, проникая в открытые раны, ещё больше усиливала мучения.

Толком он пришёл в себя лишь в Шереметьевской больнице, окружённый сёстрами милосердия, в белое облако их чепцов пробилась усатая физиономия Засядько.

- Ну? Живой? Это – главное.

- Та шо мне будет… Как в Петроград-то такой поеду? Пролетел…

- Не волнуйся. Я обещаю – тебя зачислят без экзаменов. В любой день.

На бледном лице одессита промелькнуло подобие улыбки.

- Тю! Шо ж я столько учил… Надо было на голову банку азотки вылить – и диплом в кармане. Как дядь Жора – не ожёгся?

- Нет. Двигатель сорвало с рамы. Он согнул бронеспинку, чиркнул над головой Георгия и улетел вперёд метров на семьдесят.

- Таки поздравляю!

- С чем? – понимая неуместность ругани в отношении раненого, Засядько всё же рассердился.

- Я вас умоляю! Мы запустили первую в мире жидкостную ракету и никого не убили! Чем не праздник?

Полковник только головой покачал.

- Выздоравливай, умник. Тебя Петроград ждёт.

- А новый запуск – когда?

- Как сварят более мощную раму. Но уже без тебя. Прощай!

Когда Засядько удалился, Серёжа пожаловался сестричкам только на одно:

- Ой вей! Мне скоро восемнадцать, а я – безработный.

После директора забежал Георгий – целёхонький и даже какой-то особо лощёный, запахи кислоты и гари перебил приятный одеколон. В руках посетитель держал пышный букет роз.

- На мои похороны принарядился, дядь Жора? Не торопись – вспотеешь. Я ещё не…

- Знаю! Просто подумал – на сегодня выбрал весь запас невезения. Надо последовать твоему совету. Пойду на решительный штурм.

- Та я вижу – принёс цветы на мои поминки… Думаю – шо же их пять, а не четыре или шесть.

Георгий смутился. Придти с цветами к постели больного и не отдать их – действительно моветон. Раненый выпростал руку из-под одеяла и поманил товарища.

- Я по-секрету скажу, слушай сюда. Знаешь, кого барышни кличут ракетчиками? Чересчур быстрых в койке. Удачи, Жора! Розе передай: пусть принесёт в больничку крендельков с мёдом. Лежу, захотелось сладкого…

Вообще-то Георгий даже не договаривался с Элизой о встрече, не звонил ей в машбюро. Сказал себе – пусть всё решится. Определил срок до нового года: или добьётся признания и достойного оклада на ракетном поприще, или действительно придётся уезжать в Париж. Не гоже солидному мужчине жить в бараке, и чтоб ему не по средствам было сводить даму сердца в хорошее заведение.

На звонок и стук в дверь никто не открыл, хотя время приближалось к обычному, когда обе барышни возвращались со службы.

Задержались на какую-то ерунду? Не беда! Ухажёр не тратил времени зря, сходил прикупить сладости и бутылку шампани. Повторный визит в подъезд точно также закончился у запертой двери.

Георгий сел за столик ресторана «Таврический», чьи просторные окна глядели через дорогу в окошки Розы и Элизы. Он вдруг подумал, что напоминает частного шпика, выслеживающего даму по заказу ревнивого мужа. Чтоб прогнать дурные мысли, начал в миллионный раз репетировать Самые Важные Слова.

Цветочно-шампанный набор – мелочь, главной изюминой должен был стать точный расчёт будущего семейного счастья. Элиза – порядочная (какие бы гадости не выдумывал Серёжа), при этом совершенно рациональная девушка. С повышением оклада до шестисот пятидесяти рублей Георгий способен снимать квартиру с ней на двоих, Элизе не нужно тратиться на меблирашку, и работать достаточно не на двести сорок рублей как сейчас, а на сто пятьдесят, что не сложно найти в любой мелкой конторе в окрестностях Измайловского проспекта.

С дальнейшим ростом заработков восходящая ракетная звезда вознамерилась откладывать на покупку дома, будущая мадам Тилль сможет оставить работу и предаться обычному женскому счастью. Немцы называют его Kinder, Kьche, Kirche, дети-кухня-церковь. Чтобы не ошибиться, женишок расписал монолог на салфетке.

Время шло. Подкрадывалась ночь. Окна остались тёмными. От нечего делать Георгий выучил салфеточный конспект наизусть.

Наконец, к подъезду подкатил сияющий чёрный лимузин. Из водительской дверцы выскочил смазливый и очень худосочный тип, чрезвычайно подходящий к серёжиному определению «дрыщ». Он мигом обогнул капот и распахнул другую дверь, оттуда выплыла Элиза, царственно подав руку «дрыщу». Несмотря на тёплую августовскую погоду, её плечи украшало белое меховое манто, неуместно яркое в свете уличных фонарей.

Мужчина подхватил её под локоть пошловато-хозяйским жестом, и они двинулись к подъезду. Через минуту в окнах на втором этаже зажёгся свет.

Можно было уже уходить, но Георгий буквально примёрз к креслу. На что он надеялся? Ну, например, что соперник выкатится наружу, добившись лишь чаю и делового разговора, как сам ракетчик три дня назад.

На минуту представил себе лицо Серёжи. Что бы сказал одессит? Посоветовал бы пару подлых приёмов шпаны с Молдованки и подтолкнул в спину. Неужели действительно надо с таким знанием наперевес ворваться в квартиру, вытряхнуть всю душу из ненавистного Аполлоновича…

От тяжкого выбора его избавил цокот женских каблучков. Наискось к подъезду дефилировала Роза своей тяжеловатой, но довольно завлекательной походкой.

Невидимый Серёжа ухмыльнулся и сказал: «Предпочитаешь, дядь Жора, чтоб всё решилось за тебя? Тогда останутся лишь приватные визиты в отсутствие рогатого мужа».

Георгий сжал кулаки. Роза не помешает его разговору с «дрыщём»… Но зачем устраивать грязную сцену в присутствии девушек? Серёжин опыт гласил: Роза никогда не приглашала остаться, если товарка дома. Значит, явление соседки спутает планы, если таковые и были. Нужно запастись получасом терпения. Как только соперник выйдет, ему предстоят не самые приятные минуты жизни…

Оставив цветочно-сладкий набор на хранение половому, Георгий выбрался из ресторации. Он накрутил себя так, что сумерки перед глазами подёрнулись красным. Надо успокоиться… Накопить сдержанности и объяснить, иначе Аполлоныч даже не поймёт, зачем его бьют… Сильно бьют! Сначала, с разворота – кулаком в нос! В корпус, в челюсть, свалить, долго месить ногами – в кровь, до хруста костей! Георгий уже рычал от ненависти, когда на втором этаже погасли все окна.

Что, они сейчас выйдут втроём? Что делать… Драться в присутствии обеих дам? Или просто крикнуть в духе девятнадцатого века: сударь, вы – подлец, я требую удовлетворения? Нужно импровизировать… Не важно, что скажет или предпримет. Требуется доказать Элизе – он человек действия! Он сметёт преграды, и плевать, если сцена выйдет безобразной. В решительности наша сила!

Шли минуты. Четверть, затем полчаса. Из подъезда так никто и не вышел. «Дрыщ» остался ночевать с Элизой. А выламывать дверь и выдергивать мужчину из постели любимой девушки было за пределами моральных возможностей Георгия.

Серёжа сказал – неумелых кавалеров дамы обзывают ракетчиками, если в пикантной ситуации мужчина быстр, как реактивный снаряд, и слишком поспешно удовлетворяется, не дожидаясь подруги. В таком случае, эта ракета взорвалась, даже не стартовав…

Вслед неудачнику смотрели блестящие фары-глаза чёрного лимузина. Словно в насмешку, поперёк радиатора тянулась хромовая надпись «Изотта-Фраскини».

Глава одиннадцатая. Золотые мальчики

Поверх баранки руля виднелась пёстрая толпа, норовившая протиснуться к бетонке через цепь охраны. На показательный заезд Засядько созвал прессу.

Испытанная несколько раз, ракетная машина заняла место там, где начинают разгон аэропланы. Казалось – приделай ей крыло, и она взмоет в воздух!

Каждый заезд был восхитительным кошмаром. Георгий едва удерживал аппарат на бетонной полосе. При скорости свыше двухсот вёрст в час руль вырывался из рук, реактивное авто норовило соскочить с взлётки.

Это были секунды невыразимых ощущений: секущего в лицо ветра, находящего щели в очках и кожаной маске, бешеной тряски, ибо стыки бетонных плит казались настоящими ухабами. Аэропланы взлетали и садились куда медленнее, чем носился маленький огненный зверь. Остроту чувств подогревала мысль о смертельной опасности. За спиной баки с азотной кислотой и керосином, если смешать мгновенно их объёмы, на лётном поле вспыхнет небольшое солнце, гром будет слышен до Кремля. А от смельчака не останется даже пепла.

Серёжа как-то сказал, что готов был руку отдать, чтоб только прокатиться за рулём.

Лишь одна деталь портила дело, и портила для Георгия основательно – витиеватая надпись «Изотта-Фраскини» поперёк панели, насмешливое напоминание судьбы о любовном фиаско.

Вечерело. Полковник о чём-то горячо рассказывал публике, явно тянул время – он убедился, насколько огненное представление эффектней смотрится в полумраке: рокочущее пламя на фоне сумерек.

Директор покинул гостей и отправился к Георгию. Позади пилота гремели гаечные ключи: у ракетного двигателя колдовали «золотые мальчики Академии» - Ренненкампф и Бестужев.

- Георгий… Не буду долго рассказывать, что для меня это значит. Богом молю, не рискуй понапрасну. Рукоять на полную, и тотчас назад, давай отсечку топливу.

- Не извольте беспокоиться.

Директору не понравилось минорное настроение пилота.

- Что-то вы смурны последнюю неделю. Осмелюсь спросить – в чём причина?

- Нет никаких причин, - соврал Георгий. – Разве что грустно, как Серёжа уехал. Привык к нему, балбесу одесскому.

- Свидитесь, - успокоил Засядько. – А сейчас, прошу, граждане, со всевозможной тщательностью проверьте нагнетатели и трубопроводы. Не ровен час…

- Си, синьор! – отшутился Бестужев. Георгию он шепнул: - Мягче двигай рычаг и за температурой следи.

«Золотой мальчик» старался казаться спокойным, но его выдавали усы. Нервничая, Евгений хватался за их тонкие щёгольские кончики и крутил немилосердно.

Попробовал бы сам уследить, когда начнётся тряска, приборы примутся плясать гопак, подумал Георгий. Но вслух этого не сказал – оба «золотых мальчика» при каждом удобном случае просились за руль в очередном опытовом заезде.

Перед пуском они шустро отбежали прочь. Георгий остался один на один с жутким детищем Академии.

Жёлтый!

Цвет команды «приготовиться к пуску» и одновременно цвет паров азотной кислоты – жидкой смерти в считанных сантиметрах от головы.

Загорелись две световых дорожки огней, они обозначили края бетонки. Вылететь за них на бешенной скорости – и конец…

Георгий надавил на тормоз и тронул рукоять управления двигателем, для краткости именуемую РУД. Сзади хлопнуло, зверь зарычал, пока ещё тихо, угрожающе. По корпусу пробежалась лёгкая вибрация.

Зелёный! Понеслась!

Он отпустил тормоза и двинул РУД вперёд, дав вырваться на волю адскому пламени.

Спинка вдавилась в спину, голову прижало к подголовнику сиденья.

Стояли ли люди вокруг полосы, Георгий не видел. Пунктиры огней по краям дороги слились в две оранжевые линии, отчаянно дрожащие перед глазами. Исступлённый рёв пламени перекрыл ураганный вой ветра!

Хватит! Рукоять на себя – до упора, включится отсечка топлива.

РУД ушёл назад без малейшего усилия, будто ни к чему не присоединённый. Георгий ударил по тормозам и едва поймал вильнувший в сторону аппарат. В нос плеснула вонь: моментально сгорели тормозные колодки, педаль беспомощно провалилась в пол.

Двигатель продолжал оглушительно греметь, а машина набирать скорость.

Промелькнул створ полосы, кончились огни. Тряска сменилась жестокими ударами. Что произошло с управлением, Георгий даже не пробовал понять, как и дёргать бесполезный РУД. Вцепившись обеими руками в баранку, он пытался удержаться на прямой, нёсся с ошеломляющей скоростью в сплошную темень, без фар, не разбирая дороги, а в мыслях колотилось только одно: быстрее бы кончилось топливо…

…Удар снизу был настолько силён, что ему на секунду показалось – позвоночник ссыпался в штаны. В следующий миг он понял, что сумасшедшая «Изотта-Фраскини» летит по воздуху…

…Вдруг умолк реактивный двигатель, остался лишь свист ветра. Георгий зажмурил глаза и как можно сильнее вцепился в руль в ожидании ещё более страшного удара, когда экипаж коснётся земли. Он почувствовал, что заваливается на спину – тяжёлая корма перевесила, сейчас баки с парами керосина и азотки врежутся в…

…Этот удар вышел чуть мягче, но машина подпрыгнула и перевернулась в воздухе, вторично грохнулась плашмя вверх колёсами. От невероятной перегрузки хрустнули рёбра и треснули привязные ремни. Неожиданно с головой накрыла холодная жижа, и уже под водой испытателя нагнал раскат взрыва. Теряя сознание, он пошёл ко дну…

…Свет показался ослепляюще резким. Тело выгнулось судорогой, лёгкие жадно втянули воздух, отчего всё туловище пронзила нестерпимая боль. Георгий закашлялся, от чего раскалённые иглы, пробившие рёбра, ввинтились ещё глубже. Но не было сил даже застонать!

- Доктор! Позовите доктора! Он приходит в себя…

Были какие-то другие голоса, глаза различили белый сводчатый потолок.

Вокруг суетились. Раненый видел мелькание лиц, слышал вопросы, чувствовал губами трубочку, из которой в рот попали тёплые струйки влаги. А потом снова провалился в забытьё.

Только через три дня к нему пробился первый посетитель. Как и следовало догадаться, им оказался Засядько. Не дожидаясь ответа на вопрос о самочувствии, полковник выпалил:

- Почему ты не отключил подачу топлива?

- РУД сломался… Болтался как… Тяга слетела или что…

- Твою растуды через колено! – витиевато выразился директор. – Ну, я с золотых мальчиков шкуру спущу. Особенно с немца.

Из эмоционального монолога начальника Георгий вынес, что своему неожиданному спасению он обязан исключительно Бестужеву. Как только реактивный снаряд проскочил торец полосы, тот мигом подбежал к «Руссо-Балту» и, не жалея дорогое авто, погнал вслед по просеке, проложенной Георгием.

Ракетный автомобиль просвистел через огороды, картофельное поле, пустыри и кустарник, чудом не задев никаких строений. Наконец, налетел на старый забор с покосившимися воротами, ограждавший большой пруд. Машина подпрыгнула вверх как на трамплине и упала в воду. Счастье, что в момент падения выработался керосин. Двигатель разорвало от перепада температур – с тысячи градусов от горения топлива до весьма прохладной температуры пруда. Азотная кислота потравила рыбу.

Евгений осветил пруд фарами и, не раздеваясь, бросился в воду, поплыл к бурлящему пятну на середине.

- Не побоялся химии…

- Отчаянный человек, - подтвердил Засядько. – Я уж не знаю сейчас на кого думать. Он или подвиг совершил, тебя выручая, или заглаживал собственную оплошность. Надо же, тяга отвалилась!

Значит, по останкам «Изотты» трудно что-либо понять. О благодетелях, предоставивших погибшее авто, вспомнил и полковник.

- Сейчас к тебе прорвётся Усачёв, потом вряд ли сдержат газетчиков.

- Усачёв?

- Ты что, олух Царя Небесного, газет не читал? – в минуты изумления кривоватое лицо Засядько искажалось ещё больше. – Это ж владелец «Изотты-Фраскини», миллионщик. Нам пеняет: мол, опасными опытами уронили его марку, а сам боится. Газеты уже начали ёрничать – плохие у вас, господин Усов, аппараты, вот если бы ракету ставили на «Руссо-Балт»… Понимаешь?

- Не совсем…

- Значит, крепко головой приложился. От твоих слов прессе многое что зависит – обругаешь или похвалишь «Изотту», Усачёву жировать или объявлять себя банкрутом. Сообразил теперь? Удачи! Завтра ещё забегу, - от двери он добавил: - Сергей этажом выше месяц назад лежал. Впору здесь, в Шереметьевке, палату за Академией бронировать.

Однако следующим визитёром, одолевшим редут из санитаров и строгой палатной нянечки, оказалась прекрасная дама. Георгий глазам не поверил, узнав Элизу. Они недели две не виделись после того как… Впрочем, он даже не соизволил снизойти до объяснений.

- Эскеземуа, месье испытатель! Не помешаю выздоровлению?

Вспыхнувшее было ядовитое желание спросить: «ты одна или с любовником», к удивлению самого Георгия, мигом улетучилось. Девушка выглядела настолько эффектно, что не захотелось портить встречу выяснением отношений. Шею украшала та самая бриллиантовая нить, но не она приковывала взор. До России докатилась легкомысленная западная мода. Свободные платьица укоротились ещё более, а когда барышня села на стул, закинув ногу за ногу, показались коленки. Смелый разрез на юбке, пару недель назад вызывавший нервные глотательные спазмы у ракетчика, рядом с этим фасоном можно считать монашеской рясой.

Георгий зажмурился. Летом двадцать третьего в Париже самые смелые модницы приоткрыли лодыжки, и это казалось на грани приличия!

- Какими судьбами…

- Попутным ветром, дорогой. Все газеты трубят о происшествии. Ты лежишь, весть в бинтах как инвалид германского фронта, и, насколько я тебя выучила, не получишь ни копейки.

- Оклад копится… - он был не готов к бесцеремонному напору. Что с ней? Короткое знакомство с «дрыщём» так повлияло?

- Оклад? – в её устах это короткое слово прозвучало насмешливо. – И ты доволен? Умоляю, не заводи, ради всего святого, старую шарманку о романтиках-ракетчиках, что трудятся по уши в азотной кислоте ради одной только мечты о звёздах. За мной ухаживал, считая каждую копейку в трактире… А сейчас, когда выпал шанс, будешь и дальше стесняться взять положенное по праву?

Она не добавила уничижительное «тряпка», звучавшее между строк. Распятый на койке, Георгий и не пытался сопротивляться. Энергические высказывания девушки несколько смешили и вызывали любопытство – что же втемяшилось в её декоративную головку.

- Сколько же, по-твоему, мне положено?

- Много! – она привстала и наклонилась, отчего аромат духов перебил больничные запахи. – В коридоре отирается пара репортёров, ваш директор дал по десятке санитарам, чтоб вышвыривали самых дерзостных. Слушай! Я впущу их ради очень краткого интервью – на минуту-другую. Обязательно скажи о проблемах с авто.

- Хорошо. А зачем?

Предприимчивая девушка снова опустилась на стул. Беседа складывалась в нужном ей ключе.

- Я видела заводчика с «Изотты-Фраскини», самодовольный и пренеприятный тип, доложу тебе.

- Да… Он и на испытаниях отирался.

- Вот! Услышав про неприятности с машиной, примчится как миленький. А я с газетчиками условлюсь на платное особое интервью. Англичане такое называют странным словом «экс-клю-зив», верно?

- Допустим.

- Типу скажешь – могу заявить, что тормоза на «Изотте» хуже навоза, чуть не убился, надо было Академии с «Руссо-Балтом» компанействовать. Или наоборот, если бы не «Изотта», что у неё там прочноё – колёса, сиденье…

- Правильно это называется «шасси».

- Вот-вот. Если бы не оно, убился бы… Слава «Изотте-Фраскини»! Но не даром, - она хитро прищурилась. – Давеча мой сосед с третьего этажа себе их лимузин прикупил, меня иногда подвозит. Тебе же не помешает хорошее авто, всего за пару фраз в газету?

Так это был просто сосед… Облегчение накрыло Георгия вместе с его забинтованной головой, и он пропустил пару фраз – Элиза щебетала о размере гонорара, что нужно выдоить из прессы. Рассуждения барышни удивительно совпали с расчётами Засядько. Раз так, стоит соглашаться!

- Экая она у тебя строгая, - заметил Бестужев, усаживаясь на освободившийся от девушки стул. – В дверях встретила и упёрлась – давай её сто рублёв, или не пустит к больному, нельзя его тревожить. Не признала сразу.

- Сто?! – Георгий хохотнул, отчего рёбра протестующее вскрикнули. – Ну что же, плати и тревожь меня на эту самую сотню… Шучу, брат. Спасибо тебе. Прям из могилы вытащил! Там же азотная кислота плавала…

- Чепуха. Тебя же она не съела. И мне – что с гуся вода, глаза щипало чуть. Всё же целый пруд, остатки окислителя растворились в нём. Меня другое волнует, Жора. Вроде и кислоты, и горючего наливал – чтоб аккурат на заезд хватило. Запас от силы десятая часть. Двигатель должен был заглохнуть, как только ты створ полосы пролетел. Сомнительное дело…

- Может, Генрих перестарался? Директор наш как шальной бегал, орал: проверьте всё снова в тысячный раз. Вот твой приятель и перебдел с уровнем.

Бестужев оглянулся, словно опасался – не подслушивает ли невидимый филёр их беседу в одиночной палате.

- Ренненкампфа контрразведка в оборот взяла. Кто, как, откуда. Пытают – не он ли открутил тягу РУДа. Хотя я полагаю – могла сама отвалиться от тряски, нужно шплинт толще ставить. Но контрики не слушают. Они не шплинтами мыслят, а заговорами против Республики. Оказывается, его покойный отец имел неосторожность что-то сказать в защиту левых эсеров…

- …А где левые эсеры, там – террор, - догадался раненый. – Только террористы чиновников царских уничтожали и требовали какой-то свободы народу.

- Да. Сейчас народ свободен. Хочешь – помирай, хочешь – живи, если сможешь. Коли бы не мои итальянские запасы, не то что на «Руссо-Балт», на бензин к нему не скопил бы.

- Ты его не поломал, гоняясь за мной?

- Немного, - и не думал отрицать «золотой мальчик». - Но синьор с «Изотты-Фраскини» был столь добр, что оплатил ремонт. И даже небольшую компенсацию за купание в растворе азотки.

Заводчик к главному герою события тем более был щедр. Теперь Георгия ожидал и новенький автомотор, и кругленькая сумма на банковском счету, но они никак не могли ускорить выздоровления. На Измайловском поле по-прежнему ревели реактивные двигатели, а ракетчик смиренно созерцал побелку потолка в Шереметьевке.

Так приблизилась зима.

Глава двенадцатая. Заговор раскрыт

- …Венчаются раб Божий Пётр и раба Божья Ольга…

Заславльский храм вёрстах в двадцати от Минска, где сочетались браком будущий отважный звездопроходец и сбежавшая к нему из отчего дома порядочная барышня, изрядно промёрзла и вместила, кроме брачующихся,всего дюжину офицеров артиллерийской бригады.

Оленька тянула долго, мучаясь и пребывая в сомнениях. Однажды получила воистину отчаянное письмо. Лейтенант сообщил о предстоящей отправке весьма и весьма далеко, барышня сама должна догадаться – куда. В российскую восточную глубинку, потом, очевидно, на Марс. И сердце разрывается от тоски, гласили неровные строки. И без минской красавицы, коварно похитившей упомянутое сердце и ранившей душу, жизнь в тягость. И пребывая там, в NN, он сойдёт с ума от печали и ревности. И она никогда сама не увидит обещанные маки…

Довольно симпатичная, потому осторожная мадмуазель, наученная маменькой и тётушкой о всевозможных хитростях молодых людей, страждущих плотской, а особенно внебрачной любви, она оказалась в неловком положении. Хорошо бы посоветоваться, но честное благородное слово не раскрывать тайну симпатичного офицера сковало уста.

Девушка начала осторожно расспрашивать о технической возможности полёта на Луну и на Марс. Естественно, услышала о категорической невероятности такого в ближайшие десятки лет. Либо Медынский её бессовестно обманул, во что никак не верится – словом офицера не разбрасываются, либо…

Ольга сделала правильный, как ей показалось, вывод. Военная ракетная техника так сурово засекречена, что никто догадаться не может, что наши воины уже готовы нести службу на в междупланетном пространстве. И Петя доверил ей столь страшную тайну! Значить, она не вправе обмануть его ожидания. Тем более, офицер не блуда жаждет – совершенно определённо зовёт под венец. Но как сказать об этом папеньке и маменьке? Отец – крупный заводчик, вхожий во многие казённые установления, не только в Виленском генерал-губернаторстве, но и в самом Петрограде. Он моментально воспрепятствует её блажи, о полёте с любимым в небеса не захочет и слышать.

Остался один способ – бежать. Потом поставить родителей перед свершившимся фактом. Они поймут. И будут гордиться ею. Шутка ли – жена междупланетного звездопроходчика!

* * *

В высшем военном училище, куда по воле Засядько судьба занесла неугомонного Серёжу, к заоблачным ракетным прожектам относились столь же прохладно, как и минские знакомые Оленьки Медынской.

- Что это, курсант? – сурово рявкнул преподаватель баллистики, увидев чуть высунувшиеся из-под тетрадки листки бумаги с набросками. Он требовательно протянул ладонь.

- Эскизы, гражданин штабс-капитан, - поднялся Серёжа. – Мысли вот думал, шо пришли в свободное время.

- И шо за мысли, позвольте полюбопытствовать? – наставник передразнил одесский говорок курсанта, от которого тот всё ещё не мог избавиться.

- Та за двухступенчатую ракету думал, гражданин штабс-капитан. Ежели жидкостная в двадцать тонн тяги, и таких соединить четыре, а пятую наверх, как мы в Измайлово с пороховыми соображали…

- Соображали они! – воскликнул офицер, оглядывая учебный взвод. – Скажите, курсант, зачем сие чудо?

- Чудом, гражданин штабс-капитан, я считаю пушку «Колоссаль». Это ж представить страшно – без малого триста тонн установка, шоб пулять сто двадцать кило на триста километров. Ракета и пушка – две большие разницы, - Сергей потянулся к листкам, но преподаватель отдёрнул руку. – Такая забросит тонну на тысячу вёрст! А для пуска хватит бетонного круга и четыре стальных столба.

- Стало быть, все наши расчёты и занятия о баллистике русских и германских орудий – форменная чепуха, потому как скоро заявятся штатские гении с Измайлово и заменят никчемные «колоссали» своими ракетами. Так, взвод?

Курсанты дисциплинированно заржали.

- Что молчите? Вы же это хотели сказать, непризнанный талант вы наш?

- Никак нет, - насупился Сергей. – Малые полевые орудия, танковые, аэропланные, они долго будут…

- Спасибо, уважили. Сядьте! Вы правильно заметили про две эти «большие разницы». Ствольная артиллерия – бог войны. Она была, есть и будет в русской армии и в русском флоте. Умствования о ракетках извольте оставить до времени, когда выйдете на пенсион. Или всю жизнь собираетесь посвятить парадной салютации? – Серёжа дёрнулся, чтоб возразить, чтоб объяснить – у ракет стократ большие возможности, чем украшать салютом ночные небеса, но был остановлен властным жестом. – Лучшее в России военное училище, куда вы имели честь поступить по сомнительной протекции ракетных прожектёров, готовит из вас защитника Отечества, инженера-артиллериста. Не желаете – никто вас не неволит. Пишите рапорт, и вас немедленно отправят в войска на унтерскую должность. Три года отслужите – и свободны. Запускайте свои ракеты хоть до посинения. Уяснили? Это было последнее предупреждение. Ваши листки я отдам курсовому офицеру. Пусть знает, чем его лоботрясы коротают время. Раньше в карты резались на задней парте…

Серёжа продолжал стоять. Уши налились красным. Выходит, игра в очко под партой и изобретательство ракетных аппаратов для педагогов училища – равная блажь? Но и служба в утнерах не прельщает.

- Виноват, гражданин штабс-капитан. Больше не повторится.

Помилованный, с этого дня Серёжа хранил свои идеи исключительно между ушами, не доверяя бумаге. Он выйдет из этих тесных стен к лету 1930 года. И тогда… А что тогда? Служба командиром артиллерийской батареи трёхдюймовок ближе Сахалина, но дальше Урала?

В конце зимы смятение в душу привнёс визит человека, некогда представленного директором Академии инженером из Петрограда. Сам «инженер» отрекомендовался более откровенно – подполковник Фомин, контрразведка Генштаба. Под вопросительные взгляды курсантов и лектора тот вывел Серёжу из класса. Они уединились в маленькой лаборантской, чтоб беседовать тэт-а-тэт.

Светловолосый и красноглазый офицер говорил отрывисто, кратко.

- Мы уверены, в Академию пробрался вражеский лазутчик. Кто-нибудь вёл себя подозрительно, пока вы работали в Измайлово, курсант?

- Не могу знать, гражданин подполковник.

- Оставьте в покое юношеские представления, курсант, – стучать западло, своих не сдавать… Верно? Какая-то воровская солидарность. Вообще, отчего мальчик из хорошей учительской семьи якшался со шпаной Молдаванки?

- Та оно мне надо было, гражданин подполковник? Но в Одессе рамсы попутаешь – не проживёшь, даже если играешь на скрипочке. Таки пришлось учиться их понятиям.

- Отвыкайте. И от замашек, и чудовищного вашего арго. Вы – не портовая проститутка, а будущий офицер армии Российской Республики!

- Так точно, гражданин подполковник!

- Да не прыгайте… - контрразведчик махнул ладонью подскочившему по стойке «смирно» Сергею, усмотрев в этом насмешку. – Кстати, отчего в училище зачислены под фамилией отчима?

- А на шо мне паспортный папаша, гражданин подполковник? – Серёжа тут же поправился. – На что он мне? Я его в глаза не видел, сколько помню – мама замужем за Баландиным. И я – Баландин.

- Ладно… Вернёмся к московским делам. Вы хорошо знали Бестужева, фон Ренненкампфа, Тилля?

- Последнего – хорошо. Болел он. Сколько месяцев в Шереметьевке…

- Верно. Ничего особого в поведении Бестужева и Ренненкампфа не заметили?

Сергей развёл руками.

- Золотые мальчики наши… Обычные почти. У обоих – отцовских денег куры не клюют. Романтики. Любители пыль пустить и по бабам ударить.

- Кстати, о связях с женщинами. Расскажите, курсант, о четырёх пишбарышнях из конторы «Вольфштейн и Ко». Так! Глазки-то не отводите. Про ваш альковный роман с Розой Зальцман мне известно, не вижу ничего предосудительного. Меня интересуют подружки «золотых».

Капля за каплей Серёжа выцедил всё известное о двух дамочках, начиная от знакомства на вечере Маяковского и Есенина до рассказанных Розочкой сплетен. Обе – типичные прилипалы к богатым кавалерам. Естественно – совершенно нестрогого поведения.

- Разрешите спросить, гражданин подполковник. Что-то стряслось?

В подчёркнуто нейтральных глазах офицера мелькнула человеческая эмоция – неподдельная грусть.

- Да. Получил телеграмму. В Измайлово взрыв. Академия уничтожена. Погибло трое, десяток раненых.

Кровь ударила в голову так, будто этот взрыв произошёл внутри него.

- А кто погиб?..

- Александр Степанович и два техника. Через пару часов будет в газетах.

Серёжа оцепенел.

- Беда…

- Ваш друг Тилль ещё в больнице. Он вне подозрений.

- Вот оно что! Вы подозреваете диверсию, гражданин подполковник…

- Со всей очевидностью. И наибольшее подозрение падает на Ренненкампфа. Он готовил ракетное авто, на котором разбился Тилль. Он же вышел из Академии незадолго до взрыва. И его девица с сомнительной моралью очень быстро исчезла.

Даже если контрики поймают злодея, Засядько не вернуть… Неожиданно Серёжа вспомнил о своей судьбе несостоявшегося ракетчика.

- Академии нет. Засядько тоже, земля ему пухом. Всё зря?

- Нет. Знаю, как ценил вас Александр Степанович. Я прослежу: окончите училище, будете заниматься ракетами. Далеко на востоке, за Волгой. Но не имею права разглашать.

Точно! Директор просил никому не говорить про идею закрутки ракет, обещал, что это исследуют в другом месте… Контрразведчик не скажет – где. Ничего не остаётся, только ждать.

- Есть ещё одна в высшей мере скользкая подробность, и она неприятная для вас, курсант. Вы готовили ответ крестьянам по поводу междупланетного аэроплана?

- Я… Так точно, гражданин подполковник.

- Понимаю. Засядько подписал, не читая. В Москве скандал – обидели избирателей почтенного депутата Зильмановича. Чёрт же вас дёрнул… Так, что, гражданин ракетчик, если на покойника не спишем, вам отвечать. Учитесь думать о последствиях своих поступков. Крепко думать. Вкупе с диверсией такая очевидная компрометация смотрится чрезвычайно неблагонадёжно, - подполковник вытащил листы бумаги. - Требуется оформить протокол допроса по всем правилам. Вас я запишу по паспорту, а не как Баландина.

- Виноват. Отец нас бросил. Меня вырастил приёмный, он – настоящий…

- Отставить! Потрудитесь выправить документы в училище. Это – порядок. И не важно, как вы относились к родному отцу.

- Как прикажите…

- И так. Фамилия? Имя? Отчество?

Серёжа вздохнул. Изворачиваться бесполезно, однажды придётся принять назад ненавистную фамилию, под которой появился на свет. Судьба…

- Дата рождения?

- 12 января 1907 года по новому стилю.

- Так и запишем.

- Простите, Ренненкампф арестован?

- Мне не сообщили, - откровенно признался Фомин. – Новости ожидаются к вечеру.

* * *

Весть об аресте «золотого мальчика» и объявленном раскрытии шпионского заговора Георгию принесла Элиза.

- Всё кончено, дорогой.

- Да… И в России меня больше ничто не удерживает. Кроме тебя.

- Я вполне себе подвижна и якорей не имею, - рассмеялась барышня, румяная на морозе в обрамлении чудесной лёгкой шубки из какого-то явно недешёвого меха. – Давай поговорим серьезно, молодой человек. Да какой уже молодой… Под тридцать, а исхудавший да осунувшийся в больнице выглядишь на все сорок.

- На днях выписывают, - буркнул Георгий, внутренне сжавшись от перспективы серьёзного разговора, назревшего и перезревшего давным-давно.

- Отлично! – она распахнула шубку и закинула ногу на ногу, показав высокие шнурованные ботинки, похожие на сапоги. В сочетании с короткой шубой они придавали барышне вид лихой и независимый, эдакая амазонка, готовая прыгнуть в седло и мчаться на лошади, не страшась зимней стужи. – Ты месяцами поедаешь меня глазами, смотришь как кот на сметану. Вижу – нравлюсь. Что же мешает сделать следующий шаг? Вроде и не беден уже, заработал на купании в пруду.

- Ну… Я… Конечно…

- Очаровательно! – она захлопала в ладоши, не выпуская из рук длинный мундштук с незажжённой папиросой. – Настроен решительно, как всегда. Ладно, не буду угнетать и скажу всё сама. Ты ни разу не спросил толком, откуда я, чем живу, где беру деньги на это. – Взмах руки породил всполохи пламени по больничной палате. Так заиграло кольцо с бриллиантом, надетое поверх чёрной перчатки. – Слушай и решай, робкий мой воздыхатель. У меня есть пятилетний сын. Его отец из «небесной тысячи», что погибла при штурме Карса в восемнадцатом, венчаны мы не были. Удивлён? Вдруг считал меня непорочной девственницей?

- Смел надеяться…

- Разбираешься в женщинах, не отнять. В Москве я поменяла четырёх любовников. Нужно было и самой жить, и посылать деньги в Кострому. Там мама с Коленькой.

- Зачем же я тебе сдался… Вечно без денег, жениться не предлагал…

- Да. Но, во-первых, деньги у тебя есть. Настоящие, крупные. Они во Франции. Семья заставит пересмотреть правила. Благодаря мне ты и сейчас не бедствуешь. Жаль, авто пылится, не покатались ни разу.

Столь откровенный рассказ о добрачных похождениях, главное – без малейшей степени смущения, вызвал шок, не меньший, чем гибель Академии и Засядько. Чего уж там юлить – Георгий был по уши влюблён в эту падшую расчётливую особу!

- Могу подарить его тебе…

- Ты великодушен до невозможности. Почитай лучше, что я тебе принесла. Это будет во-вторых.

Георгий чуть не выронил листок от неожиданности. Меньше всего он рассчитывал увидеть химические формулы и длинные пояснения на немецком языке.

3H2O2 + 2KMnO4 → 2MnO2 + 2KOH + 3O2↑ +2H2O

- Это формула разложения перекиси водорода и марганцовки. Бурный процесс, возможен в реактивных двигателях…

- Следующую смотри.

- Спирт и жидкий кислород. Такая же страшная смесь, как азотная кислота с керосином, только пахнет лучше.

Третьей бумажкой была газетная вырезка. Оказывается, германский пилот-испытатель Фриц Штаммер поднял в воздух ракетоплан с пороховыми ракетными двигателями, построенный на средства концерна «Опель». В заявлении прозвучало, что тяга подвесных ракет превысила взлётный вес. Аппарат имеет возможность стартовать вертикально вверх!

- Наша контора, дорогой, занимается самыми разными вещами. Деньги – не азотная кислота, пахнут исключительно приятно. Да, я – простая пишбарышня, но слишком многие влиятельные господа пытались завоевать мою благосклонность. Давай не буду шокировать тебя подробностями. В общем, я могу организовать протекцию на «Опель».

«Какой ценой? И что тебе с этого?» - чуть не крикнул окончательно выбитый из колеи страдалец, но Элиза в который раз пришла на помощь.

- Есть и «в-третьих». Ты мне понравился, как ни странно, такой нелепый, нерешительный долговязый малыш. Если сумеешь взять судьбу за уздцы, я уеду с тобой. Брошу навсегда и Филиппа Аполлоновича, и… не важно. Главное – отныне ты будешь у меня один. Остальные пусть завидуют.

- И… того, что над тобой живёт… С «Изоттой Фраскини».

- Володенька? Это милое существо? Видишь ли, дорогой, его девушки не интересуют. Даже я. Он – моя подружка.

- Что я ещё узнаю… такого? – простонал Георгий.

- А что ты вообще знаешь? Даже не выяснил толком как меня зовут. Может ли в Костроме в простой семье коллежского регистратора родится Элиза?

- Так тебя зовут…

- Так что Лизаветой Прохоровной записана, будьте любезны. Но кто в Москве заметит Лизавету, Глафиру или Марфушу? – она глянула на микроскопические часики в золоте и перестала копировать поволжский говорок. – Заболталась. В общем, свой долг сиделки у постели больного я выполнила. Решай, дорогой. Хотя бы раз в жизни.

Он откинулся на подушки, ослабев не только от ранений и болезненности, но и от самого пятимесячного пребывания в стенах Шереметьевки.

Выбор, вообще-то, прост. Элиза-Лизавета как тот роскошный автомобиль, чуть поношенный несколькими владельцами. Ничто не мешает самостоятельно предложить «Опелю» свои услуги инженера-ракетчика. А дальше? Останется найти добропорядочную немецкую фрау без приключений до замужества, чтоб обеспечила спокойное и очень скучное домашнее существование, похожую на малолитражку того же «Опеля» 4/14PS, надёжную и тихоходную машинку без капли шарма. Зато новую, прямо из магазина. Потом глазами провожать стремительные «Мерседесы», «Руссо-Балты» и «Изотты», кусая локти от сознания, чего добровольно лишился.

Он вспомнил ясные и чуть-чуть порочные глаза своей пассии, блестящие не меньше бриллиантовых бусинок. А ведь она уже приняла решение. Почему бы ему не подчиниться?

Глава тринадцатая. Жизнь круто меняется

- Кто в летнюю лунную ночь не испытывал горячего желания воспарить к звёздам и увидать позади себя свободно висящую в пространстве Землю в виде золотого шара, становящегося всё меньше и меньше и, наконец, исчезающего в мироздании алмазной песчинкой? Кто не испытывал желания, освободившись от цепей тяжести, воочию любоваться вблизи чудесами звёздных миров? Мечты!

- Да, Макс Валье умел мечтать. Вот послушайте: «Между Землёй и Луной будет построена пересадочная станция – трамплин в мироздание. Гигантские космические корабли будут приставать к её причалам, запасаться топливом, отчаливать и ложиться на дальние курсы – к Юпитеру, к Сатурну…»

Единомышленники обсуждают не только килограмм-силы тяги, удельный импульс, температуру рабочего тела, каталитическое разложение пероксида водорода. Романтика ракетных будней отнюдь не в альтернативе: взорвётся ли реактивный двигатель при очередной попытке запуска или нет. Гораздо важнее – для чего это.

В уютном кабинете, заставленном массивной дубовой мебелью с кожаной обивкой, отнюдь не интерьер и обстановка привлекали внимание, а книги. На самом почётном месте – Уэллс, Жюль Верн, «Затерянный мир» Конан Дойла, Лассвитц, Келлерман. После фантастов бросались в глаза труды теоретиков междупланетных полётов, в первую очередь – Циолковского и Оберта. Сверху валялись небольшая работа А.Шаргея «Тем, кто будет читать, чтобы строить» и брошюра «Межпланетный корабль-аэроплан системы Ф.Цандера».

Хозяин домашней библиотеки Вальтер Дорнбергер отложил сочинение Валье и задал главный вопрос:

- Герр Юрген, отчего же вы решились покинуть Россию и присоединиться к нам? Я знаю, Академия распущена, её директор погиб. Но нельзя же быть наивным – русские наверняка где-то продолжают секретные опыты.

- Возможно, - согласился Георгий. – И после выписки я пытался наводить справки. Кое-кто из моих коллег по Академии в феврале внезапно исчез из Москвы, никаких их новых адресов мне не сообщили.

- А вам в России не делали нового предложения? – Дорнебергер поправил монокль, придающий его грубоватому аскетичному облику сходство с прусским генералом.

- Увы… Но, сдаётся мне, я бы его не принял. Над руинами Измайлово военные кружили, что вороньё. Меня допрашивали, и не раз. Их явно разочаровала идея жидкостных ракетных устройств с человеческим управлением.

- Отчего же?

- Им подавай простые пироксилиновые ракеты, чтоб любой унтер справился, - Георгий вздохнул. - Рано или поздно у каждого ракетчика возникает вопрос – для чего это нужно лично мне? Какой смысл в суете, если никогда не увижу Землю с орбиты? А сооружая пороховые снаряды, я приближусь к полётам за атмосферу не более, чем если бы начищал копыта лошадям в каком-то конногвардейском эскадроне.

- Справедливо. Скажите, а вы по-прежнему рвётесь лично рисковать шкурой, даже после аварии и месяцев на больничной койке?

Сам Дорнбергер точно здоровьем не блистал – его пергаментно-жёлтая кожа на лице выдавала заядлого курильщика, волосы были побиты пыльной сединой. Правда, Юрген Тилль мог похвастаться совершенно голым черепом, хоть и родился десятью годами позже.

- Всё зажило, слава Богу. Только облысел окончательно. Знаете, для лётчиков Мировой войны это вообще характерно. В открытых кабинах вихрь колотил по голове, на земле снимаешь шлем – он весь в волосах. Зато какое было ощущение – единства с ветром и стихией! Оно недоступно нынешним пилотам, отрезанным от мира стеклом.

- Вы – точно романтик, совершенно в духе наших поэтов начала XIX века. Но уже двадцатый на дворе! – немец сдвинул в сторону книжки о междупланетных кораблях, освободившееся сукно на столе заняла единственная бумажка с орлом вверху бланка. – Буду откровенен, нами, как и русскими, двигает расчёт, а не романтика, как бы ни хотелось второго. Концерн «Адам Опель» не даёт ассигнований на заатмосферные полёты ради научного интереса. Нас занимают военные подряды. Вот их перечень. Но с Россией есть одна существенная разница…

…Две большие разницы, как любил говаривать Серёжа…

- …Наше Военное министерство не склонно разбрасываться рейхсмарками на вооружение унтеров, - продолжил коммерсант. – Для этого достаточно малых полковых пушек. Берлин желает получить ракетные аппараты, управляемые человеком, - воздушные и заатмосферные. Да, это оружие. Но если вам представится возможность увидеть Землю с орбиты, находясь на борту военного корабля, такая перспектива заинтересует?

- Слов нет… Конечно, герр Вальтер! Волнует одно – не подвигнет ли рейхспрезидента обладание таким оружием на новую войну?

Дорнебергер встал из-за стола и прогулялся к открытым полкам с рядами книг и папок. На свет появилась старомодная, ещё довоенных лет, фотография молодого капрала с лихо закрученными чёрными усами.

- Мой племянник. Погиб у Бреста-Литовского в пятнадцатом. Видите ли, дорогой герр Юрген, война неизбежно влечёт большие потери, даже такая победоносная, как у нас была на Восточном фронте в пятнадцатом и шестнадцатом. И в семнадцатом тоже, пока ситуацию не перевернул Корнилов. Вы, если не ошибаюсь…

- Воевал во Франции. Без ложной скромности – вполне успешно. Против Германии, о чём, видимо, должен сожалеть.

- Мы все сожалеем… - Дорнебергер снова опустился в кресло за столом. – Вспомните, как оно начиналось. Австро-Венгрия не могла оставить без последствий убийство эрцгерцога, просто обязана была укоротить балканских наглецов, иначе от её авторитета остался бы пшик. Зачем российский император провозгласил мобилизацию против австрийцев? Тем самым фактически объявил войну. Наш кайзер не имел другого выбора, как заявить о вмешательстве. Но с Россией договором Антанты были связаны Франция и Британия, с которыми немцы изначально не желали воевать. Нам, передовым державам цивилизованной Европы, что делить? Нужно объединяться против восточных варваров. Тем более, Корнилов предал западных союзников и позволил Рейху вывернуться из, казалось бы, безнадёжного положения.

- Тогда – война с восточными варварами? С Россией?

- Тоже не хорошо… Кутузов, Брусилов и Корнилов это объяснили в самой доступной форме. Рейхспрезидент желает обладать оружием – ракетной бомбой или ракетным аэропланом-бомбардировщиком, чтоб, поднявшись с базы в Варшавском протекторате или в Восточной Пруссии, ударить по Москве или Петрограду. Вы, в прошлом – человек военный, прекрасно понимаете, что она бомба в две или три тонны… Да что я говорю – даже десяток и сотня таких бомб не изменят ход войны. Но ощущение собственной уязвимости заставит сто раз задуматься русских, когда и против кого объявлять мобилизацию. А на выделенные для сего проекта рейхсмарки мы увидим Землю с очень большой высоты. В качестве испытателя или только конструктора – не знаю, заявляю со всей прямотой. Если ваше здоровье позволит, отчего же нет…

- Продаю душу оружейному дьяволу, чтобы воспарить подобно ангелу, - грустно пошутил Георгий. – Где мне расписаться кровью?

- Подпишете контракт завтра, обычными чернилами. Внимательно прочитайте. И – добро пожаловать в Ракетенфлюгплац, коллега!

Перед отъездом из Берлина в Рюссельсхайм у Георгия выпал свободный день, они с Элизой провели его за прогулками по столице, львиная доля которых пришлась на магазины.

- Пусть Рюссельсхайм – обычная дыра по сравнению с Берлином и Парижем, я желаю выглядеть достойно! – заявила полная энергии барышня после очередной примерочной. – Ты ведь хочешь гордиться мной, милый? Ты счастлив?

- А как же!

Куда уж счастливее… Долгожданная близость с любимой женщиной, искушённой и нежной, солидная работа, обеспечивающая и достаток, и приближение к мечте, чего желать? Об этом он задумался в очередной раз, когда коробки с покупками были все отправлены в гостиницу, а его спутница бросала крошки голубям на Александерплац.

Радужное состояние разрушала тревога.

Дорнебергер убеждал, что из Германии не исходит угроза мировой войны. Допустим, он верит своим словам. А на деле?

Георгий много раз бывал в Берлине после мирного соглашения. До поездки в Москву немцы ему казались успокоившимися: война принесла им бездну невзгод, потерь и лишений, что мир на любых, тем более – столь почётных условиях, ценился свыше других благ.

Буквально за год ситуация поменялась в корне. После крушения Империи и основания Нового Рейха местные политиканы пытались перекричать друг друга, доказывая, что Германия получила до обидного мало, перенеся упомянутые невзгоды, потери и лишения. Польские и финские земли Российской империи, населённые немцами территории бывшей Австро-Венгерской империи – мизерная награда за миллионы убитых и покалеченных, разрушенные бомбардировками города и миллиарды потраченных марок. Что Россия потеряла, а Британия и Франция только отстояли своё, новую элиту Рейха ничуть не волновало.

Эта националистическая истерия выплеснулась на улицы, бурлила в виде повторяющихся лозунгов «Германия для германцев», марширующей молодёжи в чёрно-синей униформе под строевые марши «Германия навсегда» и «Наши знамёна вьются в вышине», жуткого изобилия флагов – на трёхцветном республиканском стяге добавился орёл с прусским железным крестом в крючковатых лапах.

Попав разок в неловкую и опасную ситуацию, Георгий понял, насколько здесь неуместно упоминать даже малейшую связь с Россией или Францией. Его немецкий язык с неизбежным акцентом вызывал пристальное подозрение всех – прислуги отделяя, таксистов, полицейских патрулей, безошибочно вычислявших в Юргене Тилле чужака. Оттого Элиза так любила дорогие магазины, здесь каждому покупателю с тугим портмоне были рады, независимо от происхождения человека и его денег, лишь бы он больше тратил последних. Вне магазинов «фройлян» благоразумно помалкивала. Купив самоучитель, принялась добросовестно зубрить немецкий.

Нельзя сказать, чтоб страна закрылась от чужаков. Новый немецкий порядок гласил: хочешь жить в Германии – становись немцем до мозга костей. Забудь православие или магометанство, прими лютеранство или католицизм. Говори на языке Гёте. Одевайся как местные. Кушай блюда немецкой кухни, запивая немецким же пивом. Думай как немец. Гроссдойчланд превыше всего!

Или проваливай. Или тебя сживут со свету, медленно, но верно.

Ветераны Мировой войны спустя семь лет по её окончании пребывали в большем почёте, нежели сразу после победы. Школьники в одинаковых серо-чёрных шинельках подбегали к каждому прилично одетому господину с ящиками для сбора денег на нужды инвалидов. И попробуй не кинуть туда марку-другую, в лучшем случае – услышишь оскорбительный свист. В худшем в спину полетит ком грязи. А то и камень.

Во власть пробирались личности без способностей к управлению, но с набором регалий за Пруссию, за Барановичи, за Марну.

В газетах печатали только германские новости, о событиях в мире за пределами Рейха – вскользь, они не имели существенного значения. Любая заметка, каждая радиопередача, так или иначе, была пронизана одной идеей: Германия – пуп земли, весь мир крутиться вокруг неё. Или обязан крутиться, ориентируясь на Рейх как на путеводный огонь.

Свои впечатления Георгий осторожно высказал Элизе, когда они после Александерплац вернулись в отель.

- Дорогая, и этим остервенелым личностям мы вручим самое опасное на планете ракетное оружие?

Она взвилась как ошпаренная кипятком.

- Ты опять, Юрген? Снова за своё мычание? Сомневаюсь… Что получится… Вправе ли я… Ещё подождём… - передразнивать интонации Георгия у неё выходило мастерски. – Я скоро помру от твоего блеяния! Если раз в жизни поступил по-мужски и принял решение, найди уж в себе силы, будь любезен, придерживаться этого решения до конца!

Элиза швырнула шубу на кровать и упала в кресло. Перчатки полетели на пол, нервные пальцы затолкали папиросу в мундштук.

За всё приходится расплачиваться. Приняв в Шереметьевской больнице условия девушки, Георгий стал от неё зависим. А привязав его к себе ещё и постелью, та полностью сменила тон. Он теперь редко бывал нежным, преобладали властные, хозяйские интонации. Даже Дорнебергер вёл себя мягче, позволял в разговорах пофилософствовать, помечтать.

Если за всё нужно платить, то почему сумма счёта не оглашается заранее?

* * *

Заснеженные бескрайние поля на окраине Перми, ряды изб, на треть погружённых в сугробы, двухэтажные казармы артиллерийского полка, строй белых автомобильных тягачей, расчищенный плац, часовые с винтовками вдоль забора, часовенка, штаб с триколором… Вблизи русская космическая база настолько не походила на ступеньку перед звёздной лестницей, что в душу новобрачной закрались нехорошие сомнения. Ровно так же они смотрелись до конца зимы, местные обещали – и даже в марте снег не поторопится исчезнуть.

Пётр поначалу заявил, что это пустяки и маскировка, а правду поведал лишь погодя, через несколько дней на новом месте службы, упав на колени перед молодой женой. В полном виде картина «ракетно-марсианской» воинской части раскрылась постепенно, в общении с другими немногочисленными офицершами, как на подбор – некрасивыми, бабистыми, а по прошествии тридцатилетнего рубежа ещё и жутко толстыми, сверх любых купеческих мод и вкусов.

Минскую красотку невзлюбили дружно и сразу.

- Личико-то от нас не крути, - вразумила дебелая майорша. – Отцветёт твой цвет быстро с гарнизонной-то жизни.

Петя попробовал завести разговор: попроси, мол, батюшку. Пусть словечко замолвит, коли с генералами якшается. Пусть выхлопочет перевод, если не в столицу, то хоть бы обратно в губернский город. Оля пришла в ужас от одной только мысли о разговоре с отцом. Она перед отъездом письмо оставила – не волнуйтесь, мол. И как случилась оказия в Москву, с офицером письмо передала, велев отправить его с московской почты, чтоб не догадались про Пермь.

На берегу реки Камы новобрачная прожила полгода, не подпуская «звездопроходичка» к себе по ночам, не могла простить ему не только заволжскую глушь, сколько ложь. Офицер пытался наладить отношения, но тщетно. Убедившись в бесплодности попыток, Пётр совершил истинно мужской поступок.

Он запил.

На излёте погружения в омут зелёного змия супруг обнаружил исчезновение Ольги и её вещей. Для уничтожения последней бутылки появилась уважительная причина.

Часть вторая. Космос не близок

Глава первая. Гигантомания

При виде эскизов нового немецкого гросс-панцера курсант, упорно именовавший себя Баландиным, игнорируя отцовскую фамилию, мысленно присвистнул. Такая же реакция была у однокашников: это или некое техническое чудо, или бред больного на голову. В здравом уме и трезвой памяти нормальный человек до такого не додумался бы.

- Воистину – плод сумрачного тевтонского гения. Рядом с ним даже французский Char 2C выглядит несерьёзно, - заявил преподаватель курса противотанковой артиллерии. – Третьего дня германцы устроили показ новых монстров. Наш военный атташе из Берлина передал кучу сведений – немцы настолько горды своим детищем, что не скрывают его боевые качества. Курсанты! У вас неделя сроку. Жду чётких предложений, как в полевых условиях бороться с тяжёлыми панцервагенами. Запомните, морское орудие от восьми дюймов и выше мы на каждом танкоопасном направлении не вкопаем. Нужно неординарное, совершенно неожиданное решение. Придумавшему оно зачитывается за выпускной диплом. Дерзайте!

Обещание дипломного зачёта вынудила курсантов надолго задержаться в классах.

- Как говорит наш одессит – на понт берут, - уверенно заявил Голицын, красавчик с напомаженными волосами и звучной фамилией. – Где же такое видано – двести тонн! Никаких железнодорожных платформ не хватит, ни мостов. С того железа и за те деньги можно наклепать штук сорок танков класса FT-17, всё одно навоюют больше.

Появление стального монстра у границы, тем более – столь медлительного, будет с очевидностью замечено. Один или два гросс-панцера точно погоды не сделают.

- Баландин! – окликнул Голицын. – Небось, ракету замышляешь против германской черепахи?

- Быть может, и ракету. Но дело же не в ракете, граждане-друзья. Главное – какой снаряд пробьёт эту шкуру. Ракета – только транспорт.

К пятому курсу он изменился до неузнаваемости, раздался вширь в плечах, округлился. Тощая детская шея, жалко выглядывавшая из дохи в день знакомства с Тиллем, налилась силой. Регулярно посещавший борцовское общество, бывший заморыш стал похож на атлета средней категории – невысокий, плотный, мускулистый. Лохмы на голове исчезли, шевелюра аккуратно подстригалась ежемесячно, согласно устава.

Сергей практически растерял одесский жаргон. Теперь его сокурсники чаще бросали услышанные некогда словечки, нежели он сам.

В Петрограде ему стало понятно – насколько мизерны знания, приобретённые дома в училище и «на кончиках пальцев» в Измайлово. Артиллерийские расчёты были чрезвычайно сложны, особенно морские, где принимались во внимание скорость своего корабля, угол движения и скорость противника, а если добавить некоторые чисто ракетные тонкости – уменьшение массы снаряда по мере выгорания топлива – то каждый пуск можно считать шедевром высшей математики… или выстрелом наугад.

Приближалось окончание, назначение к месту службы. А Сергей так и не узнал ничего про таинственный полигон где-то на востоке. Видно, сведенья о нём были до того засекречены, что курсантам знать не полагалось. Не только Голицын – ему о назначении волноваться не с руки – но и другие товарищи по учебному взводу заранее нашли себе «купцов». Лишь отличник Баландин в компании нескольких нерадивых тянул до последнего, рискуя быть сосланным в какой-нибудь Хабаровск или на север Сахалина, к японской границе.

Он молчаливо слушал соображения, как уничтожить гросс-панцер, а на следующий день заявил преподавателю артиллеристу: все тщания пробить двухсотмиллиметровую броню обычными полевыми орудиями ни к чему не приведут, какие бы экзотические заряды не предлагались.

- У вас есть иное мнение? – живо откликнулся подполковник. – Надеюсь, не ракетная панацея от всех бед.

Сергей одёрнул китель и прошёл к доске, где висела крупная картинка с германским монстром.

- Прикажете ракету, гражданин подполковник, будет ракета. Однако я рассуждаю от конечного – куда и как поразить танк. Пробитие лобовой брони, как вы изволили заметить, крайне сложно. Ударить нужно в заборник воздуха.

По аудитории пробежал смешок.

- Вас не затруднит обратить внимание, гражданин курсант, на некоторые мелочи, - с улыбкой выразил общее мнение педагог. – Корма этого монстра закрыта башней, а воздушные решётки защищены броневым щитом от осколков.

- Так точно! Посему панцер должен затянуть смерть внутрь себя.

- Сам?!

- Именно. Морской дизель огромной мощности всасывает немереное количество воздуха. Это я как бывший ракетчик знаю – окислителя всегда надо много. Сзади башни там целый вихрь, засосёт всё. Требуется лишь уронить банку с зажигательной смесью ему на крышу, и экипаж наденет деревянный макинтош. Виноват, гражданин подполковник, из пушки туда не попасть. Только с аэроплана. А бросать придётся много – десятки банок, чтоб угодила хоть одна.

- Абсолютно исключено! – отрезал педагог. После звонка он доверительно сообщил: - Никому ни слова. Ваша идея хороша. Считайте, диплом сдали. Только не знаю, как к ней отнесутся мудрецы из Генштаба. Им бы из пушек пострелять…

* * *

Георгий также был наслышан о чудо-панцере, но его заботы были посвящены иному техническому монстру, вдохновители создания которого тоже не владели чувством меры.

Аэроплан поражал не только исполинскими размерами, крупнее даже знаменитого «Цепеллина-Штаакена», сколько необычностью форм и материалов. Это был моноплан с длинным и узким крылом, лишённым каких-либо расчалок и распорок. Корпус, крыло и хвостовое оперение матово поблёскивали металлом, только внутри ещё оставались некоторые деревянные элементы набора; со временем их также заменят на алюминиевый сплав. Даже шасси было необычным – укрытым обтекателями. Поговаривали, что ракетный «Опель-Кондор» следующей модели научится убирать шасси в полёте внутрь специальных гондол.

Стройность силуэта нарушали две толстые сигары взлётных ускорителей.

Он созерцал летающую машину через стеклянную дверь персонального офиса на полигоне. Компанию перед очередным испытанием ему составляла весьма симпатичная фрау.

- Тебя что-то беспокоит? Полёт? Или толпа военных в Ракетенфлюгплац?

Элиза расцвела за годы пребывания в Германии. Мало того, что оклада её друга вполне хватало на безбедное существование обоих, она прекрасно выучила немецкий язык и со скоростью профессиональной пишбарышни строчила статейки про науку и технику в журналы Берлина и Мюнхена, позже освоила английский. Теперь к дойчамаркам прибавились фунты и доллары из-за границы.

А если женщина имеет возможность тратиться на свою внешность, она непременно этой возможностью воспользуется. Элиза рассталась с укороченной причёской московских лет, отрастила длинные волосы и никогда не жалела времени на их укладку, создавая на голове нечто архитектурное. Косметику предпочитала вызывающую, намекающую на горячность и порочность натуры.

Не только на правах дамы, имевшей весомые знакомства по обе стороны германо-российской границы, но и как репортёр она присутствовала на всех публичных демонстрациях в Ракетенфлюгплац. От Георгия знала гораздо больше, чем полагается обычным газетчикам, и безошибочно угадывала перемены его духа, оттого задала вопрос о настроении: в сложном испытании нужно сохранять хладнокровие.

- Да. Военные. Мои импульсные двигатели созданы совсем для другого – для разгона первой ступени ракеты, пока она ещё не вышла из атмосферы.

- Дорогой… - безукоризненные коготки тронули его щёку. – Целый год тебя никто не трогал. Ты увлечённо работал, месяцами не вылезал из этого громадного аэроплана. Да, когда-нибудь он поднимет в стратосферу ракету для высотного пуска. Да, когда-нибудь твои жидкостные двигатели отправят междупланетный корабль в космос. Но тебя предупреждали – эти изобретения оплачены из ассигнований военных. И армия первой ими воспользуется.

- За год я привык не думать о них… Только мечтал и воплощал мечты в металле.

- Так произведи на впечатление на вояк. Больше денег – ближе к звёздам.

Он поймал её руку, поцеловав запястье между перчаткой без пальцев и рукавом шубки.

- Постараюсь. Мне пора.

Ракетчик распахнул стеклянную дверь и двинулся к аэроплану. Он старался ступать решительно, демонстрируя мужество, твёрдость и прочие, в общем-то, не самые характерные для него качества, ибо в этот момент был обязан по контракту изображать сокрушительную силу духа.

Полицейские удержали газетчиков, основная масса этой публики не пользовалась привилегиями близких отношений с пилотом. Георгий солидно прошагал к кабине. Он отворачивал голову, не желая попадать в объективы фотографических камер. Потом, конечно, не отвертится. Бремя публичного фиглярства прописано в контракте, толстой пачке бумаг, где пришлось вывести автограф J.Till на каждой странице, их прочитала Элиза со словами: всё в порядке… О некоторых особенностях порядка, строгого немецкого «ордунга», ракетчика просвещают только теперь, указывая на нарушения.

Если заартачиться перед прессой, наказание за провинность, скорее всего, будет одно – Георгия не отстранят от работы над жидкостными двигателями, но с полётами придётся распрощаться.

Он натянул шлемофон на безволосый череп. Жаловаться на судьбу? Глупо. Почему-то вспомнился первый разговор с Серёжей на лестнице у квартиры Засядько. Тогда одессит облил его презрением за неумение бороться с трудностями на пути к чёрному звёздному небу. Парень согласился даже на ненавистное его мятежной натуре военное училище, лишь бы двигать дальше. Неужели Георгий, взрослый состоявшийся мужчина, будет капризничать у самой кабины аппарата, что способен приличный груз, включая ракету для полёта ещё выше, в пространства, не отведённые Богом для хрупких наземных существ?

Курт, бортинженер, уже занял место в кресле позади пилотского. Предстартовая проверка вытеснила вздор из головы: любая ошибка, тем более – на столь новом, революционном аэроплане, приведёт кгибели обоих. Конечно, испытатели снабжены парашютами, но, во-первых, никто и не пытался покинуть машину на скорости, развиваемой реактивным исполином, во-вторых, парашюты не уберегут от пожара и взрыва топлива.

Казалось бы, спирт – это такое известное, безобидное вещество. Оно потребляется внутрь в сорокапроцентном водочном растворе, и не без удовольствия. От спирта «Кондор» благоухает ароматами кабака в рабочем районе петрограда. А кислород в баках ускорителя – вообще неотъемлемая часть жизни. От сочетания двух этих составляющих первый экземпляр аэроплана с ускорителями однажды взлетел вертикально вверх и рухнул на поле дождём обломков. Стартовую команду сожгло без остатка – от тел не нашли даже фрагментов. Тех, кто стоял дальше, взрывной волной отбросило на десятки метров.

Именно тогда Георгий потребовал, чтоб его включили в экипаж. Элиза сопротивлялась как могла, билась в истерике… Возможно, отказ внять её мольбам был продиктован мыслью – её настойчивость проистекает не от любви. Это от нежелания терять завоёванное, если огненный столб над Ракетенфлюгплац поднимется снова. Вместо чувств – расчёт и эгоизм.

С тех пор в отношениях наметилось изменение. Элиза узнала неожиданную способность друга проявлять характер… если, конечно, было что проявлять. Теперь при каждом расхождении мнений Георгий ощущал её стремление отыграть уступки.

Но в плане испытаний он был неумолим. Если жидкостные двигатели опасны, кто кроме него знает их в совершенстве? И на риск он не имеет права отравлять другого. С другой стороны, с ним в одной лодке бортинженер, такая судьба у второго номера.

Георгий показал большой палец – всё в порядке – и закрыл остекление кабины, называемое в авиации фонарём. Далеко впереди на табло побежали цифры обратного отсчёта.

- Двадцать секунд… Готов?

- Да! – прозвучало в наушниках.

Связь только с Куртом. Радиоустройства ещё слишком велики и тяжелы для аэропланов.

- Пять… четыре… три… две… одна… Зажигание!

Ракетные ускорители включились с ударом, от их могучего рёва корпус машины задрожал.

Георгий прекрасно представлял, как это выглядит со стороны: по бетонной полосе среди тёмных мартовских сугробов ускоряется серебристая птица верхом на двух толстых сигарах, из которых бьют гейзеры пламени, за кормой кверху вздымается марево горячего воздуха, огонь неистово ревёт – спирт сгорает в струе чистого кислорода…

Сколько раз он мечтал самому занять пилотское кресло. Так чего жалеть!

Бегемот наступил на грудь и вдавил в сиденье. «Кондор» стремительно нёсся по полосе. Шлем прижало к подголовнику.

- Есть зажигание в основных!

Гениальность идеи двигателя, придуманного не Георгием, но доведённого им до ума, заключалась в том, что воздух для сгорания подаётся в камеру через большой круглый клапан в переднем торце. Впрыснутый керосин поджигается обычной свечой как в авто, клапан под давлением перекрывается, реактивный выхлоп рвётся назад через сопло. Через миг давление на передней стенке клапана опять превысит внутреннее, он откроется… и так до бесконечности, пока не кончится керосин либо скорость не упадёт настолько, что воздуха не будет хватать.

Неравномерность тяги и жуткие вибрации Георгий уменьшил установкой четырёх двигателей, их систему зажигания объединил автоматическим прибором. Проблему это решило только частично – кабину трясло, ручка управления ходила в руках ходуном. Казалось – ещё секунда, экипаж оглохнет, а из зубов начнут выпадать пломбы!

- Есть тяга!

- Взлетаем!

За какие триста-четыреста метров от конца полосы ракетоплан освободился от ракетных ускорителей и ушёл в набор высоты. Чуть позже Курт начал убавлять тягу, сдвигая регуляторы подачи керосина и манипулируя на автомате зажигания. Рёв и вибрации с уровня «невыносимо» уменьшились до состояния «ужасно, но можно терпеть».

Это была совсем умеренная плата. Земля стремительно проваливалась вниз. Ясное синее небо, редкость для февраля в Рюссельсхайме, на глазах темнело, обретало всё большую глубину.

- Двенадцать тысяч, первый! – воскликнул Курт. – Есть потолок по заданию.

- Понял, второй. Идём вниз.

Наверно, с земли военные наблюдатели видят крошечную точку…

Георгий поморщился. Чёртов ордунг! Аэроплан может ещё, просит безмолвно – давай, я подниму тебя выше, пока воздуха хватит, чтоб горел керосин… Они понимают друг друга – человек и лишённый души рукотворный аппарат.

Но есть третий лишний. Для Курта полётное задание святее Закона Божьего. Он накинет узду на ракетную тягу, а на земле не преминёт доложить начальству – Первый своевольничал. И отнюдь не из желания наушничать, выслуживаться перед старшими. Просто – так положено.

«Кондор» и поднимался, и опускался по спирали, её невидимый стержень далеко внизу упирался в фуражки вояк. Для захода на посадку Георгию пришлось уйти в сторону перед разворотом, чтоб направить машину ровно в створ полосы.

И тогда случилась беда.

- Полный газ, второй! Давай всё что есть! Курт!

- Скорость мала, первый! Что происходит?!

Хотел бы и сам понять…

Наверно, когда аэроплан полого пикировал к полосе, навстречу ударил мощный воздушный поток.

До посадочного знака меньше километра, но «Кондор» критически не дотягивал!

Частая трескотня импульсных двигателей стала реже – тяги не хватало на поддержание скорости, замедление привело к дальнейшей потере тяги…

До страшного предела, когда аэроплан просто свалится на крыло от потери скорости, остались мгновения…

Пилот отчаянно балансировал, микроскопическими движениями рукояти управления меняя угол тангажа: инстинктивно хотелось потянуть её на себя, приподнять нос, набрать высоту… Но тогда окончательно упадёт скорость, «Кондор» просто рухнет среди редких елей, а в баках больше тонны керосина. А если опустить нос, скорость кое-как держится, но земля приближается с угрожающей быстротой…

Стойки шасси вспороли мёрзлую землю в сотне шагов от бетона и отлетели.

Ракетоплан со скрежетом и хрустом раздираемого на куски фюзеляжа влетел на полосу. Рукоять управления вдруг начала двигаться свободно – её тяги уже не были связаны элеронами и рулём высоты. Георгий на миг закрыл глаза. Воображение услужливо нарисовало фонтан искр, высекаемых металлом из бетона, потоки керосина из разбитых баков прямо на эти искры…

Через минуту он отказался поверить, что всё ещё жив, а за стеклом фонаря не вздымается зарево пожара. Открыв кабину, попробовал опуститься вниз и чуть не упал – от плоскости крыла сохранился обрубок. Керосином воняло немилосердно.

- Только не курите, первый! – послышался возглас сзади. У Курта голос дрожал от перенесённого, но нашлись силы пошутить.

Интервью отложилось, но не отменилось. Георгий, переодевшись, отвечал на вопросы газетчиков, пытался бодриться: конструкция превосходна, раз не угробила экипаж при аварийной посадке. Инженеры «Опеля» вторили: нужно только добавить кислородный баллон, чтоб двигатели могли увеличить тягу на малой скорости и увести ракетоплан на другой круг.

Но самым ужасным было услышанное от людей в фуражках, брошенное вскользь в разговоре с Дорнебергером: плохо, что к лету «Кондор» не успеет с готовностью к боевым действиям.

В какой войне? Против кого?!

Разумеется, он не получил ответа ни от военных, ни от начальства. Ответ дало время.

Глава вторая . Одесса

Под утро поезд задержался у мелкой узловой станции, в каком-то часе от конечной. Сергей особенно тщательно выбрился, намереваясь предстать перед знакомыми в городе детства во всём блеске свежеиспечённого офицера.

Минуло два часа. Проводник ничего не сказал, осаждаемый пассажирами по поводу долгого простоя, знал не больше них.

- Таки прогуляйтесь, молодой человек, - предложил попутчик.

- А вы?

- Ох, как схоронил мою Фиру, больше никуда не имею спешить. Ну, час-два постоим, поедем.

Инженер-лейтенант нацепил непривычную ещё фуражку и вышел на дощатый перрон. Бабка, торговка «семэшками», охотно объяснила.

- Це – село Выгода. До миста Одесы вёрст двадцать.

Решительным шагом он направился к начальнику станции. У его коморки собралась целая группа недовольных пассажиров. Пришлось включить командный бас, приправленный местной спецификой.

- Разойдитесь, граждане! Шо толпитесь как на Привозе? Пропустите, дело служебное.

Пожилой станционный предводитель, белее мела, отворил дверь на четыре ладони, чтоб только «государственный человек» просочился внутрь.

- Вы – военный?

- А в форме армии Российской Республики что – биндюжники разгуливают? Я – инженер-лейтенант, по срочному служебному поручению направляюсь в Одессу.

- Понимаю… Да, понимаю… Беда, господин лейтенант. Передали – бомбят Одессу. Путь разрушен. Немцы! Чтоб их…

Сергей обмер. Как же такое случилось? Одесса в глубоком тылу, с моря прикрыта флотом… Но эти вопросы можно отложить на потом, покуда не выяснено – что с мамой.

- Стало быть, движения не будет. Где ближайшее шоссе?

- Так Кишинёв-Одесса…

- Честь имею.

Сосед по купе при страшном известии воскликнул «азохен вей!», но с места не сдвинулся. Сергей прихватил чемоданчик и попрощался с пожилым евреем.

В деревне ломили цены: никто ещё не знал про войну, но по улицам шастало с полдюжины самых торопливых пассажиров поезда, поэтому Выгода оправдала своё название. Мужичок согласился отвезти к Тираспольскому шоссе только за десятку.

Кошки скребли душу – в военную пору полагалось бросать всё и мчаться в расположение части. Но внутренний карман жгла телеграмма соседки тёти Песи – худо маме, приезжай. Сергей сорвался даже с выпускного бала, тем выторговал себе дни, чтоб прибыть на службу по предписанию и успеть заскочить домой. За двадцать вёрст до Одессы он не мог развернуться!

На окраине города молодости новоиспечённый лейтенант очутился, когда солнце миновало зенит. Дорогу заняли военные, протянувшие оцепление в обе стороны, куда хватало взгляда. Перед кордоном собрался длиннющий хвост машин и подвод. Ни конным, ни пешим, ни гужевым, ни автомобилям армейцы хода в Одессу не давали.

Горизонт на востоке закрыли дымы. Чёрные густые, в миллион раз большие, чем из печных труб в самую суровую зиму. Шоссе со стороны Бессарабии упирается в Молдаванку, знаменитый район города, с которым столько воспоминаний связано… Сергей обмахнул пыль с сапог, поправил портупею с кобурой, чтобы казаться строевым – кадровые офицеры за версту чуют чужаков, презрительно обзывая их «сюртуками». За пять лет учёбы, к разочарованию курсового начальника, училище так до конца и не перекроило сугубо штатскую натуру анархиста-одессита.

У поста отдал честь старшему лейтенанту, натурально позеленевшему от бесконечных объяснений, почему в город нельзя.

– Германцы? Флот? Аэропланы?

- Больше некому, лейтенант. Аэропланы с крестами. Так думаю – с румынских баз, никто ничего пока не знает. Вестовой! Здесь наш. Проводи.

Унтер, что провёл на окраину города, угрюмо сообщил:

- Прохлопали. Особенно первый налёт. Потом флот стрелял, истребители поднимались. Часть сбили, конечно. Писали, у нас новые аэропланы есть, что любого немца догонят и от него уйдут. И где же они, когда нужны?

- Не могу знать. Я только из артиллерийского училища.

- Военного? А по виду – сюртук. Но что говорить – сейчас мобилизацию объявят, - заключил военный, по обычаю русской армии одержимый стратегическими думами не ниже генералов Генштаба. – Всё одно лучше, чем призванные партикулярные.

Под неприязненными взглядами штатских, обречённых скучать за оцеплением, Сергей проскочил за линию постов и углубился в Молдаванку. Дым от пожарищ, долетавший и до оцепления, здесь сгустился. Местами почти ничего не было видно, и ветер, как назло, ослаб.

Дым совсем другой, нежели от дров или каменного угля. Жирный, липкий. В нём перемешались запахи Одессы, пожаром усиленные и возведённые до абсурда.

Воняло старой мебелью и горелым тряпьём. Запёкшимся в пламени голубиным помётом, которым покрыты ветхие, теперь рухнувшие чердаки. Какой-то кипячёной тухлятиной.

Бомба попала в рыбный лабаз. Улицу затянуло невыносимым рыбным смрадом. Сергей прижал к лицу рукав кителя и прибавил шагу, переходя на бег, задыхаясь, кашляя, отплёвываясь, почти ничего не видя слезящимися глазами.

А здесь дубили и красили кожи. Едкая вонь разлитых дубящих препаратов напомнила Москву и ракеты на азотной кислоте.

Мясные ряды и жирная копоть перепеченного мяса. Лавки закончились, вокруг потянулись догорающие двухэтажные дома с ввалившимися крышами, почерневшими стенами, лопнувшими стёклами. Запах палёного жира не исчез – усиливался. Значит, пережарена не свинина или говядина. Обгоревшие человеческие трупы дают тот же амбре. Он накрыл Одессу тошнотворным облаком.

Дым приглушил звуки. Но их всё равно осталось много: треск горящего дерева, шуршание осыпающейся черепицы, отдалённый грохот рушащихся перекрытий и стен. А также бабий плач, переходящий в животный вой.

Ближе к Прохоровской дорогу перегородили обломки аэроплана. Вверх торчала задняя оконечность фюзеляжа с хвостовым оперением. На киле чернел зловещий крест люфтваффе.

- Виноват, вашбродь, - остановил Сергея часовой. – Тутака пройтить не положено.

В обломках ковырялись люди в военной форме. Достают трупы пилотов, зло подумал молодой офицер. Пусть захоронят их в выгребной яме, там самое подходящее место.

- Аккуратней, вашбродь, - снова заговорил солдат. – Мародёры лютуют, шмаляют, бисовы дети.

Кто бы удивился? Конечно, одесские блатные-деловые имеют некий кодекс чести, только неожиданная беда и паралич власти непременно баламутят народ, и со дна поднимается самый мерзкий отстой, который среди пожарищ и смерти будет искать поживу.

Серёжа нырнул в ближайший двор двухэтажного дома, огибая аэропланный затор. Дым висел густой как молоко и вонючий как перегоревшие шкварки. Под ногами обломки, осколки, тряпки, ломаная утварь, разбитые цветочные горшки… Мужской труп. Инженер опасливо миновал его и двинул вперёд, надеясь, что там нет тупика. На Молдаванке не в чести проходные дворы.

- Допоможите, люды добри!

Из той же молочно-серой мглы донеслось:

- Та шо за геволт? Я вас умоляю! Культурно с вашей биксой за жизнь погутарим.

- Видпусты доньку!

- Ща! Два раза…

Сергей прекрасно понимал, что в одиночку не наведёт порядок в охваченной пожарами и погромами Одессе. А также и то, что если не вмешается, то до конца дней не забудет эти голоса и истошный девичий крик. И он шагнул на звук.

Во дворике хозяйничали два крепких парня. Фасонистые пиджаки-клифты, кепочки, спущенные до бровей, брюки-клёш, цигарки меж зубами, у первого, стоящего ближе, – золотая фикса. Можно без грима снимать их в синема про бандитскую Молдаванку.

Второй блатной тащил к подвальной двери полноватую барышню малороссийского вида, совершенно не похожую на портовую шмару, годную для разовых утех. Фиксатый придержал её мамашу, рвущуюся на помощь к дочке.

- Ша, пацаны, - Сергей щёлкнул курком нагана. – Оставьте девку.

- Я шо-то не понял, - прогнусавил любитель насильного секса. - Вы мне просто начинаете нравиться, фраер. Натянули офицерский прикид, достали волыну и думаете с пацанами держать базар за мораль?

Наверно, именно в тот день Серёжа решил навсегда расстаться с манерами и словечками из города молодости. Даже шпана принимает его за приблатнённого одессита, а не приличного человека.

- Для непонятливых объясняю. Доходчиво.

Он прицелился тщательно. Револьверная пуля угодила точно в коленную чашечку фиксатого. Тот взвыл и отпустил старшую женщину.

Револьверная рукоятка немедленно вспотела в руке. Кто говорит, что стрелять в человека легко, или забыл свой первый раз, или никогда не пробовал.

Подельник оставил попытки затащить «биксу». Увидев, что насильник резко сунул руку в карман, Сергей торопливо выстрелил вторично. Пытался в плечо, но попал в грудь. Раненый, взмахнув руками, с шумом повалился навзничь и скатился вниз по подвальной лестнице.

Ствол нагана нащупал лоб фиксатого. Тот презрительно ощерился. Но глупостей не делал.

- Пан офицер! Воны грабують квартыру! – тётка не удовлетворилась освобождением дочки, вознамерившись использовать спасителя до конца.

- Достаточно. Я вам не городовой. Уходите обе! Быстро!

Уголовник прижал руку к коленке, пробуя остановить кровь, охнул от боли.

- Таки шо теперь?

- Оружие в пиджаке?

- Понял. Сымаю клифт.

Не опуская ствол, Сергей обшарил пиджак и забрал наган. У подвальной двери простонал второй подстреленный.

- Шоб я так жил… - простонал фиксатый. – Двух фартовых за одну биксу… Ты б германца так шмалял, герой!

Последнее словечко обожгло изнутри, когда офицер выбрался, наконец, к Прохоровской. Если положить руку на сердце, деловой прав: вместо военной службы лейтенант лазит по Одессе, играет в ковбоя… Но мама! Не увидев её, нельзя думать ни о чём другом.

Ближе к центру разрушений становилось ещё больше. Кажется, бомбы разнесли не менее трети домов, многие занялись пожарами от разбитых.

Суетились пожарные, пытаясь сдержать распространение пламени. Но пожарных бригад было мало. Очень мало. В сто раз меньше, чем требовалось…

Одесса!

Что с тобой сделали эти звери…

Я обломаю им крылья, повторял про себя Сергей. В их города придёт то же самое. И плевать на гуманизм. Чихать на высокоморальные рассуждения: мы, мол, цивилизованные люди, не можем позволить себе варварство.

Канцлер Эрхард любит легенды про гуннов, про Валгаллу. Немецкий народ любит Эрхарда и поставил его выразителем интересов народа. Значит, их скопом нужно отправить в Валгаллу. Лучше – быстрее. И самым варварским способом.

Сергей перебрался через завал из рухнувших стен и очутился в скверике вдоль улицы Старопортофранковской. Здесь тоже разломанный германский аэроплан. Смешиваясь с дымом, неслись гневные крики. Полувзвод солдат с трудом сдерживал толпу одесситов. На траве скукожились двое в лётном обмундировании, едва видимые за стеной возбуждённых горожан. Сколько же часов прошло, а их не могли переправить в комендатуру…

С болезненным любопытством инженер приблизился к армейскому заслону.

- Что здесь происходит?

- Так что сил их сдерживать нет, гражданин лейтенант, - просипел вымотанный унтер. – Два часа как за машиной послал.

Сообразительный ты наш, чисто Пифагор. Какая же машина сейчас приедет?

В голову германского лётчика влетел увесистый булыжник, явно – не первый.

- Назад! – заорал часовой, наставляя на горожан штык трёхлинейки.

- Вы собираетесь колоть горожан штыками? Или стрелять?

- Так делать что, гражданин лейтенант?

Если бы не картины разрушенного города, не вонь жареных человеческих тел и не выпущенный из-за бандитов зверь, незаметно дремавший до этого страшного дня, Сергей никогда бы не произнёс следующих слов.

- По-моему, вы уже сделали всё, что могли. Командуйте солдатам опустить оружие.

Унтер облегчённо вздохнул. У него шестнадцать свидетелей офицерского приказа.

- На пле-чо! К но-оге!

Заученным движением пехотинцы вскинули штыки вверх. Потом стальные окантовки прикладов мягко ткнулись в траву.

Одесситы приняли это как сигнал. Крепкие мужчины и полные женщины, морячок в невоенной блузе, гимназисты – самые разные люди ринулись между замерших солдат.

- Становись! Нале-еву! Шагом а-арш! – чуть тише унтер добавил: - Премного благодарны, гражданин офицер.

Старясь не оглядываться на картину народного самосуда, Сергей метнулся к Малой Арнаутской улице, оставляя справа Привоз. Чем дальше на восток к Канатной, тем больше разрушений представало перед глазами. Мостовая была практически всюду завалена камнями и строительным мусором, зияли воронки от фугасных авиабомб. Многие дома пострадали частично, снесённые наружные стены обнажили семейные подробности, доселе скрытые от посторонних глаз.

Женские причитания, слившиеся в многоголосый хор. Трупы. Не только человеческие тела. Собаки, разделившие участь хозяев. Уличные псы, разделившие судьбу города…

Множество раненых, обгорелых людей. Часть из них тщетно взывала о помощи.

В развалинах копошились. Уцелевшие жильцы спасали остатки домашней утвари. Толкались вездесущие мародёры, которым горе – в радость.

Понимая, что в промокшем от пота кителе, заляпанный жирной копотью и перепачканный пылью, он выглядел выходцем из преисподней, Сергей одёрнул форму и ускорил шаг.

Начало темнеть. Верно, сегодня не зажгут фонари.

С замиранием сердца он приблизился к углу Канатной и Малой Арнаутской, миновал горелый остов автомобиля. Почувствовал, что не в силах повернуть голову в ту сторону.

Если и там – только руины?

Если и там – только смерть и непереносимая вонь горящих человеческих тел?

…О Боже! Он сразу глазам не поверил… Дом стоял невредимый, прислонившись к частично разрушенному трёхэтажному.

Бросился бегом, перепрыгивая через кирпичи, щебень, огибая воронки. Вблизи заметил отсутствие стёкол, видно – вынесло взрывной волной. Вот двор, как и все в Одессе заполненный дымом, бесконечно знакомый подъезд, каждая ступенька в котором помнит его детство и юность, площадка второго этажа и деревянная дверь… Почему не заперта?

Тётя Песя подняла бесконечно постаревшее лицо. Не виделись шесть лет, а словно прошло двадцать.

Чемодан с глухим стуком упал на доски. За день он настолько оттянул руки, что едва не был выброшен.

- Здравствуйте! А где мама?

- Здесь…

По голосу старой еврейки Сергей догадался, что дела нехороши… и шагнул в комнату.

Простой гроб, обтянутый чёрным. Лицо, едва узнаваемое, осунувшееся и заострившееся. Сухие кисти рук с вложенной в них православной иконкой. Справа от гроба виднеется полотенце, закрывшее зеркало.

Серёжа уронил фуражку. Упал на колени возле гроба, прижался лицом к холодным рукам и зарыдал, не смущаясь ни своей взрослости, ни офицерских погон… Сегодня в Одессе тысячи, десятки тысяч мёртвых. Но лично для него эта смерть затмила всё горе мира.

- Серёжа… - соседка мягко коснулась его плеча. – Таки пойду я. А ты сторожи.

- Что?

- Гроб. Ой вей, сегодня деревянные макинтоши нужны всей Одессе.

В затуманенное горем сознание пробилась: мародёры могут запросто вытряхнуть мать из гроба и продать его! Желающих пристойно похоронить близких будет слишком много.

Глава третья. Пермь

Пассажирские поезда по Транссибу теперь редко ходили по расписанию. Их постоянно задерживали ради военных составов. Фронт как алчный дракон ежесуточно глотал людей, снаряды, технику, провиант…

Дела там шли неважно. Германцы учли главную свою ошибку четырнадцатого года – не ввязались в войну на Западе и Востоке одновременно. Антанта почила в бозе, Франция и Британия не поторопились сей же час придти на помощь.

Новая власть, при которой кайзер низведён до символического правителя, а страной руководит канцлер из парламентского большинства в Рейхстаге, бросилась в бой немедленно, как только почувствовала в себе силы. Пусть Германия не до конца оправилась от потерь Мировой войны, её политики чувствовали – извечные западные противники Рейха смирились с российским предательством корниловских времён и не пеняют Петрограду по этому поводу. Российская Республика признала правопреемство с империей Романовых, но не с Директорией Лавра Корнилова, выплачивает мелкими долями царский долг военных лет. Не за горами день, когда русские снова подпишут альянс с французами – вроде бы, совершенно оборонительный по духу, а на самом деле направленный против Берлина.

Неподготовленная война не имела слишком уж далеко идущих целей – Эрхард не обещал народу взять штурмом Москву и Петроград. Нет, достаточно забрать польские земли до Минска, где ступал сапог германского солдата в семнадцатом, да прибалтийские губернии – Виленскую, Рижскую и Эстляндскую. Канцлер убеждал подданных империи: Россия поймёт, на чьей стороне сила, и примкнёт к сильному. С её безграничными ресурсами за спиной Рейх непобедим в любой войне с французами, а британцы пусть сидят на своём острове и не лезут в континентальные дела. Понятое дело, континентальным державам придётся поделиться колониями с новым европейским лидером.

«Малая война» стоила немалых жертв.

Это Сергей Королёв ощутил в Одессе. Второй раз он увидел чёрные отметины войны на вокзале в Перми. Из почтового вагона выгружали гробы офицеров, погибших в первый же день германской кампании.

Артиллерийский полковой оркестр играл траурный марш. Вдоль перрона выстроилась комендантская рота, за ней скучилась группа цивильных. Дюжие унтеры вытащили три гроба.

Как ни торопился Сергей, ему не пристало бежать с вокзала, не отдав долг коллегам-канонирам. Он приблизился и опустил чемодан к ноге. Отдал честь, фуражка переместилась к сгибу локтя.

Несмотря на печальную обстановку, ему в глаза бросилась совсем молодая женщина с чёрным платком поверх волнистых светлых волос. В сопровождении убитой горем матроны она приблизилась к закрытому гробу.

На лице незнакомки с приличествующей положению постной миной он не разглядел и доли скорби, что выражала пожилая женщина, верно – мать павшего офицера. Скорее, к показной печали примешивалась досада. Страна погрязла в огромной трагедии под названием «война», а в семьях не прекращались маленькие домашние драмы. Что же натворил безвестный артиллерист, над гробом которого витийствовал православный батюшка, что жена и после смерти не желает явить ему благосклонность?

Отвлечённые размышления были забыты по прибытии в часть. Сердце радостно подпрыгнуло, когда буквально за будкой часового Сергей увидел Бестужева. Один из двух «золотых мальчиков» из Академии, с которым особо не был близок, одним своим нахождением здесь дал понять – рука покойного Засядько привела куда надо, не в заурядный артиллерийский полк, а в…

- Привет, одесское недоразумение! – узнал его ракетчик, знакомым жестом накручивая на палец тонкий ус. – Растолстел, округлился, весь в форме, как настоящий военный. Сам на себя не похож.

- Здравия желаю! – подчёркнуто официально повёл себя новоприбывший. До смерти не хотелось, чтоб старые знакомые помнили его разнузданным юношей с портовыми замашками. – Прибыл по окончании артиллерийско-инженерного училища для прохождения службы.

- Вот тебе и на… - удивился Бестужев. – Откуда что берётся. Как же теперь к тебе обращаться? Не иначе как «гражданин инженер-лейтенант»? Или по имени-отчеству? Кстати, и отчества твоего-то не знаю.

- Полностью – Баландин Сергей Павлович. Можно как прежде – Серёжа. Просто вы от меня больше никаких «та шо за мансы» и «я дико звиняюсь» не услышите. Детство кончилось, игры тоже.

- Надо же, что армия с людьми делает! Из одесской шпаны – человека. Ладно, я – заместитель главного инженера нашей богадельни. Так что можешь считать, что представился начальству. Предписание потом в канцелярию сдашь.

- Есть!

- Перестань изображать из себя оловянного солдатика, - Бестужев взял его за локоть. – Пока что кидай чемодан в мою берлогу, распоряжусь коменданту подыскать тебе что-то получше. А сейчас пойдём – покажу наших малышей. Клянусь Богом, в Петрограде тебе ни о чём подобном не рассказывали.

Тон старого знакомого был весёлый, но по глазам, особенно по ряби морщинок вокруг них, нездоровому цвету кожи, Сергей заметил, что позолота потрескалась. Рядом шагал высокий, породистый, но очень усталый человек.

Про «о подобном не рассказывали» он не соврал.

На ажурном стальном каркасе изготовилась ракета крайне необычного вида. Основание её составил пакет из четырёх сигар длинной метра три, по одному небольшому перу стабилизатора на каждой. Сверху был водружен пятый цилиндр таких же размеров, стенки выкрашены в жизнерадостные чёрно-белые шашечки.

- Двухступенчатая, - догадался Серёжа. – Какая огромная! А почему первая ступень – составная? Один двигатель большего диаметра – проще.

- Так-то оно так, - согласился Бестужев. – Но, во-первых, мощность наших двигателей упирается в теплостойкость сплавов. Так что в некоторых случаях – наоборот, проще экстенсивный путь. А во-вторых, мы используем стабилизацию за счёт управления тягой. В головной части гироскопический датчик, соединённый с пневмоэлектрической системой дросселирования подачи топлива. Теоретически, ракета способна висеть неподвижно, уравновешивая массой тягу.

- Да… Не скрою – восхищён. Пока в Петрограде на плацу сбивал сапоги и зубрил углы прицеливая трёхдюймового миномета, тут настоящие дела делались. Надо же, у самых совершенных аэропланов тяга, создаваемая пропеллером, во много раз меньше веса аппарата!

- Им достаточно. Но мы стремимся за атмосферу, к скоростям, исчисляемым не километрами в час, а километрами в секунду. Не расстраивайся. На твою долю ракетных опытов хватит, - он помрачнел. – И войны тоже хватит.

Больше никого из московских Сергей здесь не встретил. О судьбе Ренненкампфа было неизвестно – арестован контрразведкой, после чего навсегда пропал из виду.

По старой московской традиции, ракетам давали имена ракетчиков. Та, что привела в восхищение размерами и клетчатым видом, была названа в честь Засядько. В её запуске Серёжа участвовал как в старые добрые времена – перемазанный смазкой, с чёрными от грязи ногтями.

Стартовая площадка больше не окутывалась ядовитыми жёлтыми облаками: осторожные военные предпочли не связываться с азотной кислотой. Пока тянулись опыты и не нужна была максимальная тяга, жидкостные двигатели двухступенчатой Z-12 были рассчитаны на заправку «тихим» пероксидом водорода.

Но и «тихие» пероксидные двигатели тоже были настоящим огнедышащим драконом.

Счетвёренные дюзы, зависшие в паре метров над землёй, исторгли такой сноп пламени, что находившиеся на удалении зрители прикрылись руками и потянулись к затемнённым стёклам. Ракета покинула стартовую площадку степенно, не торопясь, набирая скорость по мере опустошения баков. Постепенно стих её рёв, факел поднялся высоко над головами, опираясь на белый неровный столб дыма, отчётливо различимый на фоне сине-чёрного неба.

Вдруг огонёк в вышине разделился на четыре и пропал, а буквально через секунду там заискрило новое небесное светило.

- Четыре километра. Включение второй ступени, - обронил Бестужев.

- И на какую же высоту поднимется эта ступень?

- Давайте не буду загадывать и сообщать расчётную цифру. Опустится она на парашюте, посмотрим – что приборы напишут.

Двенадцать тысяч! По сравнению с результатами в Москве – огромный прогресс, а если аппарат такого же вида заправить более перспективным топливом, поднимется и выше.

Но перед войной появились газетные заметки о германском ракетоплане под управлением Юргена Тилля, что преодолел высоту двенадцать тысяч в горизонтальном полёте. Значит – немцы вырвались вперёд. И скоро превратят ракеты в настоящее чудо-оружие, а не пугач вроде гросс-панцера.

И без ракет германцы воевали мощно. Первым же рывком взяли Вильно, вплотную приблизились к Минску и Киеву, на том рубеже наступление, правда, забуксовало.

На пермской ракетно-артиллерийской базе близ Мотовилихинского завода фронтовые неудачи привели к повороту в политике. Из Петрограда приехал генерал-генштабист с указанием срочно менять направление исследований.

- Граждане инженеры! При всём уважении, ваши прожекты касательно больших многоступенчатых ракет ничем не помогут в отражении вражеского нашествия, что является первостепенной заботой армии Республики. Оттого приказано свернуть опытовые работы по изделиям, что не могут быть применены на фронте в ближайший год.

В зале офицерского собрания базы, где генерал произносил речь, набилось человек сто – армейских и вольнонаёмных вроде Бестужева. Над головами пронёсся гул. Так не бывает – за год от проекта на кульмане до боевого оружия. Генерал это тоже понимал.

- Есть два ракетных начинания, что могут быть доведены до боевого состояния незамедлительно. Это – система залпового огня, подобная опробованной ещё на линкоре «Великий Февраль» в турецкой войне, и малые противотанковые ракеты. Распределите силы и дерзайте, граждане. Даст Бог, после победы вернёмся к планам военных баз в междупланетном и лунном пространстве.

Серёжа попал к противотанкистам, Бестужев возглавил залповые изыскания. Как и было приказано, о звёздах временно забыли.

* * *

Запуски русских ракет серии «Зед» (Засядько), не прекратившиеся с началом войны, взбудоражили Дорнебергера. После сообщения об очередном пуске он примчался на аэродром в Рюссельхайме и вытащил Георгия из чрева очередного «Кондора».

- Юрген, дело серьёзное. Двенадцать километров для такой ракеты – далеко не предел. При соответствующих доработках и на топливе с гидразином она легко преодолеет двадцать километров. И это с боевой частью более тонны! Значит, она способна покрыть дистанцию свыше тридцати километров, и русские продолжают совершенствоваться. Понимаешь, что сие значит?

- Как не понять… - Георгий стянул беретку с потной головы. – Главное – доставить тонну глубоко в стратосферу – они научились. Затем возможен скачок дальности. Но пока я не вижу опасности для Рейха. Посчитайте, сколько понадобилось бы ракет и миллионы рейхсмарок, чтобы доставить тот же бомбовый груз, что был сброшен на Одессу.

Ракетчик даже не пытался скрывать горечь, когда заговорил про ту бомбёжку. Дорнебергер подозрительно уставился на подчинённого.

- Вы склонны критиковать военную политику Рейха? Считаете неоправданным удар устрашения?

Георгий опёрся о трап в пилотскую кабину. Да, он был чертовски не согласен! Жечь заживо столько людей в Одессе ради сомнительных политических лозунгов… Здесь совершенно не понимают русских. Одессу никогда не простят поджигателям.

Но признать такое вслух – всё равно, что положить на стол Дорнебергеру рапорт об отставке. Это понятно и без увещеваний Элизы.

- Я предпочитаю воздерживаться от оценок. Наше дело – инженерно-изобретательское, пусть канцлер думает, как его применить. Мои политические взгляды ни на что не влияют.

Сдержанные слова успокоили начальника больше, чем если бы Тилль разразился вероподданическим криком обожания канцлера.

- Согласен полностью, коллега. Но вы, простите, не учитываете одну тонкость. В силу русской беспечности Одесса практически не оборонялась с воздуха. Эти… есть такое колоритное малороссийское слово… Русские… Как их называют уничижительно?

- Москали, - подсказал Георгий, подкованный в одесских словечках из первоисточника.

- Да! Эти москали не ожидали удара. Если бы наши эскадры встретил бы в воздухе истребительных полк, боюсь, победа выглядела бы не столь убедительно. А ещё у москалей имеются штабы, узлы связи, словом – некрупные объекты, куда было бы весьма недурно отправить тонну взрывчатки. Но они всегда защищены. Представьте теперь ракету, что мчится со скоростью, многократно превышающей аэропланную, её не сбить зенитной пушкой…

- Но точность попадания – ахиллесова пята ракетного оружия, - невежливо перебил Георгий.

- Я покажу вам описание их аппаратуры управления. Пока это только автомат вертикального подъёма с гироскопическим датчиком. Они прогрессируют, Юрген! Вы слышали когда-нибудь про гомеоскоп-компаратор Семёна Корсакова?

- Простите… Не припомню.

- Этих восточных дикарей нельзя недооценивать. Корсаков сто лет назад создал счётно-решающую поисковую машину. Кстати, предложил оригинальный ход – использовать листы с отверстиями, подобные таковым на ткацких станках, чтоб задавать последовательность выполнения расчётов. Сто лет! Конечно, русским свойственно забывать, что породили их единичные светлые умы на фоне общего тёмного стада.

- Но какое отношение…

- Самое прямое, герр Тилль. Есть предположение, что там, на Мотовилихинских заводах Перми, собирают малое счётно-решающее устройство, что поместится в ракете и приведёт её прямо в цель! Точнее, чем артиллерийский снаряд на дистанции двадцать-тридцать километров. Представьте себе оружие, что стреляет так же далеко как «Колоссаль», но не требует столь дорогого и массивного устройства как «Парижская пушка». Тогда любой штаб или командный пункт враг будет вынужден относить далеко от фронта, что ухудшит управляемость его войск и приблизит победу. Мы должны опередить русских. Иначе это будет их победа.

Выше всех, быстрее всех, больше всех! Георгий подумал, что желание опередить всю планету когда-нибудь сгубит Рейх.

- Задание понятно, герр Дорнебергер. Кроме одного – как выполнить его в разумные сроки.

- Использовать то, что есть у нас и нет у русских. Реактивный аэроплан, более быстроходный, чем истребители Сикорского. Подвесьте ракету и научитесь попадать ей с дистанции пять-семь километров, до плотного заградительного огня, коим закроют особо важный объект. Народ Рейха и канцлер лично надеются на вас, Юрген. Не подведите.

- Постараюсь.

- Быстрее старайтесь. Война скоро закончится – с новым ракетным оружием или без, русским с нами не справиться. Уступят западные территории, что канцлер просил отдать по-хорошему, и наступит мир. Эти азиаты не хотят настоящей войны – ни на суше, ни на море.

Перед самой войной главному ракетчику Германии поступили крайне секретные сведения из Перми. Но флот Российской Республики гораздо лучше умел хранить тайны. Без крупных кораблей, так и не отстроенных после распродажи восемнадцатого года, он рассчитывал на субмарины.

Глава четвёртая. В тёплых морях

- Танкер, гражданин капитан!

Каперанг Хабибуллин выбрался на рубочный мостик и глянул через бинокль в сторону, указанную вахтенным.

- Одиночное судно. Хорошо… - он приказал матросу включить сигнальный прожектор. – Передавайте на «Макрель». Приказываю выдвинуться к танкеру. Установить национальную принадлежность. Ежели судно под германским флагом – уничтожить. Шлюпки уничтожить.

Заморгал светляк на рубке ближайшей лодки.

- Отвечают, гражданин капитан.

- Вижу, Иващенко. Сигнальте: по решению Думы Россия на десять дней вышла из международных договоров о правилах войны в ответ на бомбардировку Одессы. Приказано уничтожать суда и корабли под флагом Рейха. Шлюпки топить. Помощь не оказывать. Иностранные суда, пытающиеся спасать их, отогнать предупредительными выстрелами.

Конечно, командир «Макрели» тоже получил радиограмму о начале войны и варварской акции люфтваффе, а также приказ о неограниченной охоте на любые посудины с крестами. Но это распоряжение не укладывалось в голове. Любой русский моряк воспитан совершенно в иных традициях: флот не воюет с цивильными судами. Флот оказывает помощь терпящему бедствие судну. Флот не охотится за моряками, спасающимися на шлюпках – без своего корабля они беспомощны.

Потом, когда каждый офицер, подофицер и матрос увидел разорванные тела одесских обывателей на фото, которые перепечатали все газеты России, отношение изменилось. А тогда немыслимое нарушение морских правил казалось чудовищным. И с «Макрели» запросили подтверждение, которое Хабибуллин отдал, скрипя сердце.

Памятуя уроки Мировой войны, Генштаб принял меры, чтобы на командных должностях в первые месяцы оказалось больше славян и азиатов, а не германцев. Татарин, тем более – мусульманин, вполне образованный и культурный человек, в то же время в наименьшей степени подвержен рефлексиям и сомнениям, если враг пришёл в дом. Сжёг дом. Убил невоенных, включая женщин и детей. Вне всяких религиозных делений, он и есть тот неверный, против которого направлена священная война – газават.

Нация, вожди которой считают себя вправе развязать очередную масштабную бойню, заслуживает упокоения на морском дне. Адриатическое море прекрасно подходит для этой цели.

Подводный крейсер лёг на пересекающийся курс. Ветер услужливо развернул флаг на штоке танкера. Не только с «Макрели», но и с флагманской «Белуги» отлично увидели: не с этим флагом сегодня стоит ходить между Триестом и Суэцем.

Море спокойно. Острый форштевень крейсерараздвигал волны, которые лишь изредка перекатывались через палубу, не мешая носить к орудийной площадке ящики со снарядами.

Последние минуты перед началом морской войны… Ещё нет опасности атаки с воздуха. Рейхсмарине не успели перегнать в Триест сколько-нибудь крупное соединение, суда не сбиваются в конвои под охраной крейсеров и эскадренных миноносцев. Итальянское правительство клянётся в поддержке Рейха, но фашистский флот пока не выходит из баз… Поэтому расстрел мирного танкера выглядел не спортивно и по варварски. Пусть. Против гуннов методы гуннов.

Носовое орудие открыло беглый огонь с трёх кабельтовых. С мостика танкера заморгал сигнальный огонь. Сначала там увещевали, что они – цивильные негоцианты, потом запросили позволения спустить шлюпки… На борту вспыхнул пожар.

- Нефть прольётся… Жаль, красивое море портить, - командир орудийного расчёта снял пилотку и вытер бритую макушку, вспотевшую на адриатической жаре. – Заряжай! Пли!

Очередная гильза звякнула о борт и с шипением погрузилась в воду.

- Прекратить стрельбу!

Командир велел обойти кругом горящий танкер, застопоривший машину. Точно, под прикрытием другого борта на воде оказались две шлюпки, битком набитые людьми.

- Зенитный расчёт! По шлюпкам – пли!

На субмарине перекрестились, глядя, как автоматическая спарка разносит лодчонки в щепки, в воздух летят доски и, наверно, красные ошмётки… Вряд ли кто успел перекреститься в шлюпках.

Отряд из четырёх субмарин за световой день парализовал германское судоходство в Адриатике. К вечеру, не имея других целей, Хабибуллин приказал остановить итальянский сухогруз «Тибр», следовавший в Триест. Высадившаяся на борт команда обнаружила транспортные документы на поставку химикатов для ИГ Фабиндастри – никто ещё не думал скрывать германского грузополучателя.

- Please feel free to lifeboats, - огорошил итальянцев русский офицер, объяснивший заодно, что, в отличие от них, германским морякам привилегия в виде спасения на lifeboats, шлюпках, сегодня не положена. - Так что – радуйтесь.

Безлюдный «Тибр» затонул, отравляя море не хуже разбитого танкера, а на следующее утро с базы Таранто выдвинулась целая эскадра против русского отряда.

О возможных действиях итальянцев, заявивших о «возмутительных и беспардонных атаках русского подплава», Хабибуллина предупредили по радио. Рим ещё не присоединился официально к восточной кампании Рейха, но уже был готов топить субмарины для обеспечения безопасности судоходства.

- Не будем заставлять их ждать, сами идём к Таранто, - велел командир отряда, вызвав некоторое недоумение у подчинённых. Среди ночи четыре лодки ушли в глубину, сопровождаемые постукиванием с немецких гидролокаторов. Группу кораблей Рейхсмарине Хабибуллин приказал пропустить.

- По мнению Адмиралтейства, господа, итальянцы куда лучше умеют строить корабли, нежели на них воевать. Проверим!

Отряд, офицеры которого изумлялись собственной дерзости, обогнул мыс Санта-Мария-ди-Леука, похожий на набойку в каблуке итальянского сапога, если смотреть по мелкомасштабной карте. Залив Таранто встретил ветрами и умеренным волнением. Опустились ниже перископной глубины. Непогода в какой-то мере укрывала подводников, затрудняя обнаружение с воздуха.

Очевидно, накануне обострения отношений между Германией и Россией итальянский флот находился в боевой готовности – выход эскадры в море в мирное время не организуется за час. Каперанг рассчитывал похулиганить у входа в порт Таранто. Войти в Mare Piccolo, бухту в глубине полуострова Апулия, невозможно, хоть и заманчиво, памятуя легендарные вояжи германских U-ботов против англичан.

Но итальянское командование под гордым именем «Супермарина» облегчило задачу. Около шести вечера акустики подлодок доложили о множественных шумах, приближающихся с севера вдоль побережья. Хабибуллин приказал всплыть под перископ.

Надводный корабль, высокое сооружение с коптящей трубой, виден за несколько миль. Чтобы засечь перископ, то появляющийся на поверхности, то заливаемый волной, нужно приблизиться на значительно меньшую дистанцию.

Грохот дизелей и шум паровых турбин глушат акустиков. Тем более, очень трудно засечь подлодку, если она двигается под электромоторами.

У итальянцев были свои козыри: воздушная разведка, а вблизи – гидролокаторы. Но они не сыграли. Гидропланы унеслись дальше на юг, к Адриатическому морю, где русских видели в последний раз, что же касается операторов гидролокаторов, то бой проходил в такой суматохе, что… Впрочем, по порядку.

В перископ различался лидер эсминцев водоизмещением до трёх тысяч тонн, сильно зарывающийся носом в волны. За ним торжественно следовал корабль больше десяти тысяч тонн, явный флагман эскадры, вероятно – «Тренто» или «Триесте». Справа и слева от главной кильватерной колонны – цепочки эсминцев, итого свыше десятка вымпелов. Как на параде, без противолодочного зигзага, а зачем, если до противника не менее сотни миль?

Стандартная тактика, если вообще имеет смысл связываться со столь мощным соединением, заключается в попытке занять место по курсу следования эскадры, пальнуть залпом по наиболее крупной и ценной мишени, затем прятаться на глубине, всеми правдами и неправдами уходя от ударов глубинными бомбами. Каперанг задумал для итальянцев сюрприз. Он приказал атаковать лидер и прикрытие, во вторую очередь – крейсер.

Адмирал Теллини и командир «Тренто», на котором развевался адмиральский вымпел, находились в кают-компании, когда вахтенный офицер передал, что эскадра атакована.

- Что за чушь? – рявкнул адмирал.

Неуверенный голос вахтенного способствовал тому, что командиры поспешили на мостик чуть медленнее, нежели позволяли их ноги, и боевая тревога прозвучала на несколько секунд позже, когда наблюдатели увидели следы торпед, устремляющихся уже к крейсеру, а не к эсминцам сопровождения.

«Тренто» вздрогнул всем телом, когда два взрыва один за другим сотрясли корпус от форштевня до кормовой оконечности. Теллини оступился и ударился о комингс, его подхватил капитан, снова потеряв бесценные мгновения.

Мостик выглядел точь-в-точь как полчаса назад, ничто ещё не свидетельствовало, что красавец-крейсер смертельно ранен и умирает. Сыпались доклады: в отсеках шла борьба за живучесть, ход не был потерян, обошлось без крена и дифферента… Только видно по курсу, как отчаянно дымит и заваливается на борт лидер эсминцев, вахтенные в четыре руки вращают штурвал, избегая таранить его в корму. Кажется, беда миновала. Сейчас справятся с пробоинами, откачают воду, «Тренто» минует опасную зону – даже всплыв, субмарина не нагонит его. Да и кто позволит всплыть? Сейчас в борьбу вступят эсминцы и перепашут море бомбами…

Но вышло немного иначе. От взрыва торпеды занялся пожар. Корабль встряхнуло намного сильнее – детонировали пороховые заряды в одном из хранилищ. Он остался на плаву, но доклады о поступлении забортной воды раздались из многих других мест. Вероятно, от взрыва вырвало заклёпки, разошлась обшивка.

Командир попросил у адмирала позволения повернуть на восток и пробовать дотянуть до прибрежного мелководья, за что заработал оскорбительное: farsi prendere dal panico! Прекратите паниковать! Не желая спорить с адмиралом, он заткнулся. Вскоре крейсер потерял ход, получил увеличивающийся крен на правый борт, и далее уже без разницы – панические будут команды или взвешенные.

Капитаны эсминцев честно пытались охотиться за подлодками. Но когда общее управление потеряно, флагман горит и тонет, в эфире стоит бедлам, эффективной боевой работы ждать не приходится. Дюжина малых кораблей металась по акватории в две квадратных мили, высыпая куда попало глубинные бомбы и расстреливая любую почудившуюся на волнах тень. Удивительно, что последовало лишь одно столкновение.

Лёгкий крейсер, следующий номер в колонне после «Тренто», благоразумно заложил левую циркуляцию и лёг на обратный курс. Его примеру последовали остальные, каждый капитан развил предельную для своего корабля скорость, поэтому эскадра вернулась в Триест в совершенно расстроенном виде.

Хабибуллин прокрался севернее места гибели флагмана и стал в засаду. Под покровом ночи подвсплыл и беззастенчиво утопил возвращающийся эсминец, вопрошая себя – насколько оправдана сегодняшняя эскапада? Юридически он в полном праве, коль итальянское командование заявило об операциях против русского подплава, и приказ Адмиралтейства, дозволяющий топить их корабли – однозначен. Но могло ограничиться словесной дуэлью. С другой стороны, он на все сто использовал шанс показать «доблестным римским воинам», кто дичь, а кто охотник при столкновении с русским флотом.

Каперанг объявил оригинальную точку встречи – в полумиле от лежащего на боку «Тренто». Отозвалась «Макрель», через какое-то время откликнулась «Александровка». Четвёртый корабль отряда сгинул бесследно.

Состояние лодок было неутешительное. В «Александровке», получившей сильную течь в кормовых отсеках, моряки задраили люк изнутри, ценой жизни семнадцати человек спасли остальных и сохранили корабль на плаву. Он всплыл с сильнейшим дифферентом: корма под водой, нос задран. Командир, молодой лейтенант, лишь недавно получивший лодку, пуще смерти боялся потерять её в первом же походе, умоляя взять на буксир. Хабибуллин сдался. На аварийной субмарине осталось всего несколько человек - достаточно, чтобы управляться с зенитным орудием или затопить её при угрозе пленения. Экипаж «Макрели», также получившей повреждения, выслушал приказ – в случае опасности рубить буксирный конец и уходить под воду.

Одиночная торпеда прервала агонию «Тренто».

Через двое суток тройка подводных кораблей встретилась с эскортом российского ВМФ в водах нейтральной Греции, чьё правительство выразило однозначные симпатии по отношению к России.

Фашистское правительство Италии объявило свою страну подвергнувшейся «агрессивному и неспровоцированному нападению со стороны России» и, соответственно, в состоянии войны. Правда, ни армия «доблестных римских воинов», ни экономика государства к этому не были готовы.

Но объявить войну и ввязываться в сражения, тем более – получив по носу в первом же из них, это совсем разные вещи.

Глава пятая. Полевые испытания

Штабс-капитан имел до неприличия лощёный вид. В окопах таких не любят. Прикатят на день, чтобы торжественно вещать об историческим значении удержания фронта перед лицом германского супостата… и благополучно исчезнут, оставив защитников Отечества умирать на передовой.

Прибывший с ним молодой низкорослый крепыш, отрекомендованный лейтенантом артиллерийско-инженерных войск, к привычным инженерным офицерам – строителям и сапёрам – не имел никакого отношения. Когда блестящий штабс-капитан из дивизии благополучно ретировался в тыл, к новичку подошёл пожилой полковник, командир егерского полка.

В неярком освещении блиндажа его лицо выглядело очень усталым, потёртым, с нездоровыми тенями под глазами. Усы переходили в старомодные подусники, совершенно седые. Явно – дореволюционной закалки, бывший «господин офицер» и «ваше благородие».

- Никаноров Фёдор Иванович. Вас-то как звать, лейтенант? А то штабной хлыщ даже не представил толком.

- Сергей Павлович Баландин, - ответил тот и пожал протянутую руку полковника.

- Ну-с, с остальными офицерами познакомитесь позже. Скажите лучше, что вас закинуло в наши гиблые места?

- Гиблые? Стало быть, о падении боевого духа – истинная правда, Фёдор Иванович… Прибыл я для испытаний противотанкового орудия.

- Перед унтерами и солдатами, Серёжа, мы держим марку. Но посудите сами – стояние морда в морду не может продолжаться долго как в Мировую. Вот отчего не веселы. Да и помните, надеюсь, чем прошлое стояние кончилось. Если бы ни Корнилов, земля ему пухом…

Егерские офицеры согласно кивнули. Республика и демократия хороши в мирное время. В военные годы вспоминают удачливых тиранов.

- Так точно. Статус-кво заканчивается. Аэропланная разведка доносит – будет удар, прямо здесь, вдоль шоссе Минск-Барановичи.

- Знаем, - вмешался капитан в забрызганной грязью полевой форме. Похоже, он специально не чистился в виде молчаливого протеста перед визитом штабиста. – Полагаю, нам дадут хотя бы пару батарей ваших противотанковых чудес?

- Виноват, не объяснил толком, граждане офицеры. Это малые ракетные установки. Обслуживают три солдата с самой краткой подготовкой. Иными словами, та же противотанковая граната, только большей дальности и мощности.

Дюжина военных под низким бревенчатым потолком блиндажа возмущённо загудела.

- Из обещанного пополнения – маршевый батальон необстрелянных рекрутов?

- Против танков – только полковыми трёхдюймовками отбиваться?

Никаноров печально глянул на Королёва.

- А вы удивлялись, что в войсках дух падает. Теперь и вы… понимаю, Сергей Павлович, это приказ, но ради его исполнения я буду обязан снять взвод, передать его вам, а вам предписано глядеть в бинокль, как солдаты гибнут с новейшими ракетными гранатами. На сколько саженей-то нужно подобраться к панцеру? Шагов на тридцать? И, простите великодушно за нескромность, потребуете у солдата в тридцати шагах от пулемётов панцера остаться живым до броска гранаты?

- Пятьдесят-семьдесят метров. Однако же ракеты никак не заменят ствольную артиллерию, - попробовал защищаться Сергей. – Только пушки не везде возможно поставить, быстро в бою не переместить, расчёты нужны хорошо обученные. Ракетный аппарат будет дан каждому взводу как последний шанс против танков, коль артиллерия подавлена или снаряды кончились.

Кроме скепсиса, ничего он на лицах егерей не увидел. Неожиданно на помощь пришёл тот грязный капитан:

- Правда ваша, что пехоте желательно что-то лёгкое, носимое, особенно в наших, егерских частях – для боя в горах или в лесу. Что нас бросили в окопы в чистом поле, это сущее недоразумение, лейтенант.

Почувствовав хоть такую поддержку, инженер воскликнул:

- Я далёк от мысли, граждане офицеры, что буду давать вам ценные советы как воевать. Сам только из училища, а ручные ракеты никто в бою и не видел. Посему жду от вас мнений – как их расставить, откуда панцеров ждать.

- Мнений у нас больше, чем боеприпасов, - заверил усталый полковник. – И взвод с толковым взводным вам дам. Но, отсиживаясь в задних траншеях, вы ничего не поймёте и не навоюете. Милости просим в самое пекло. Первый выстрел за вами, гражданин офицер!

Вот так сюрприз! Сергей в растерянности смотрел на лица бывалых егерей, пребывая в замешательстве, словно Георгий при виде красивой женщины. Что-что, а самому «в пекло», как выразился Никаноров, совершенно не ожидалось. Наконец, если погибнет, кто правильно опишет попытку первого применения?

Вспомнилось вдруг. Будто вчера, а десять лет прошло: переминается с ноги на ногу над обрывом, Чёрное море плещется далеко-далеко внизу, вокруг пацаны, что взяли на «слабо», и понимание: если струсит, откажется, на улицы Одессы лучше не выходить – заклюют как труса… Однако тогда была детская игра, глупая и опасная, но просто игра. Сейчас предстоят салки со смертью. Придётся прыгать.

- Благодарю за доверие, Фёдор Иванович. Взвод не нужен. Только два добровольца – унтера или сержанта. Да ещё показательное занятие проведу перед полком, чтоб все знали.

- Уважаю, - одобрительно кивнул командир полка. – Завтра с самого утра и начнём-с. Сейчас дело к ужину, сообразим, чем Бог послал, по поводу приезда зелёного, но отважного лейтенанта.

Божеское послание аукнулось поутру головной болью, когда Королёв велел егерям отрыть небольшие щели в полусотне метров впереди первой линии траншей, у самой границы минного поля. Никаноров отменил приказ. Какие могут быть секреты, если враг видит в бинокль земляные работы? Да и снайперы у них не дремлют – как ни прячься, невольно поднимешься из окопа, махая лопатой, и моментально прилетит свинцовый шмель. Согласившись перенести землеройство на ночь, лейтенант собрал в безопасной ложбинке ракетный аппарат и продемонстрировал его офицерам с унтерами. Ассистировал водитель грузовичка, вольнонаёмный нонкомбатант, испуганно вздрагивавший при всяком отзвуке выстрелов и взрывов на передовой.

- … Выхлоп вылетает из казённика пусковой трубы. Стало быть, важно, чтоб никто из своих не оказался позади стрелка. И опасно стрелять, если за срезом казённика – стенка окопы, сам стрелок опалится. А чтоб лицо не было обожжено, перед стрельбой надевается металлический щит, напоминающий щиток пулемёта «Максим»…

Слушали внимательно. Но без энтузиазма. Егеря смекнули, что без навыков обращения с чудо-техникой ракетное орудие опасней для них самих, чем для врага.

По окончании собрания к лейтенанту приблизился начальник полковой артиллерии.

- Смею надеяться, гражданин ракетчик, что смогу перебить все жестяные коробки, пока они не доползут до траншей. Вы видели когда-нибудь панцер вблизи?

- Н-нет, гражданин капитан…

- Ползёт, гремит, лязгает гусеницами, стреляет, кажется огромным как дом! Пусть наша горная артиллерия не столь мощная, как обычные полевые пушки, к ней всё же больше доверия, чем к…

Он указал на ракетомёт со следами окалины после выстрела.

Сергей парировал:

- Буду только рад, если метким огнём сорвёте мне испытания. Но коли вдруг танки прорвутся к окопам, моя ракетная игрушка – последний шанс на спасение. Или танки перекатят через траншеи, под их прикрытием пехота спрыгнет в окоп… И прими, Господь, грешные души.

- Оптимист вы наш… Не трусьте, лейтенант. Месяц тут стоим, две дюжины наскоков отбили. Бог не выдаст, свинья не съест. Кстати, как вы относитесь – под водочку да в картишки? Не побрезгуете с окопными чумазыми?

- Водочка – пас… А вот расписать по маленькой я не против.

…В этом было что-то сюрреалистическое, для невоенного совершенно противоестественное. В полуверсте начинается нейтральная полоса, ещё через метров триста – германские окопы. Не то что из гаубицы, из батальонного миномёта накрыть – раз плюнуть.

Слышна стрельба, редкие хлопки осветительных ракет. Смерть у самого порога и не таится. А молодые офицеры и ветераны смеются, музицируют на гитарах, по очереди танцуют с некрасивыми барышнями из лазарета – сёстрами милосердия. Опрокидывают чарку, но очень умеренно, война!

Наконец, за угловым столом главный артиллерист расчехлил колоду. К электрическому свету добавились свечи канделябра. Какая же карточная игра в офицерском собрании без канделябра?

Через час тот же капитан с кислым лицом предложил Сергею написать расписку или поверить в долг. Карточная школа портовой Одессы сказалась – даже чужой колодой, за чужим столом, в непривычной компании, без проверенного партнёра. Внутренний чёртик не унимался: давай, коль масть идёт! Масть – мастью, а завтра или в ближайшие дни с этими людьми окажешься под германскими снарядами, возразил здравый смысл. Сергей принял расписку и за полчаса спустил весь выигрыш, вернув картёжников в нормальное распоряжение духа.

Потом танцевал с сестричкой, которая показалась, в принципе, и вполне ничего, и ещё раз выпил с егерями… А потом какая-то сила вынесла на крыльцо обширного сарая, обзывавшегося «офицерским клубом» с изрядной долей преувеличения.

На кристально-чистом белорусском небе светили звёзды.

Он хотел закурить, но это желание вдруг пропало – после задымленного клуба здесь дышалось на редкость свежо.

Вдруг смех и бренчанье гитары за дверью ушли далеко-далеко, как и отзвуки далёкой перестрелки.

Главным стало безмолвие звёзд. В безвоздушном междупланетном пространстве умрёт даже самый сильный гром.

Звёзды умеют говорить беззвучно.

«Иди к нам!»

Он неотрывно смотрел в зенит, пока не затекла шея.

Выветрились остатки водочных паров, и Сергей зашагал к своей землянке. Возвращаться в атмосферу егерской пирушки не хотелось.

«Звёзды! Я приду… Как только разберусь с делами на Земле. Обещаю!»

Звёзды не ответили…

…В следующий раз Королёв вспомнил о звёздах, когда германский фугас впился в землю сразу за бруствером. На миг перед глазами опустилась тьма, разбавленная яркими вспышками. На этот раз звёзд было слишком много.

Лейтенант обнаружил себя лежащим на дне траншеи. Бревенчатая обкладка стен сдвинулась от разрыва, едва не сплющив его и егерей по соседству. Ракетчика основательно присыпало каким-то мусором и комками грунта.

Грохот канонады и близких взрывов отдалился, перекрытый заполнившим всё звенящим гудением. Королёв догадался, что получил контузию.

Он попытался вылезти из-под рухнувших на него брёвен. Обнаружил ефрейтора с проломленным черепом и остановившимся взглядом.

Потом пришло странное ощущение дрожания земли, снова загрохотали выстрелы. Но фугасы больше не выворачивали землю.

Лейтенант с болезненным любопытством выбрался наверх и выглянул поверх бруствера. Увиденное заставило устыдиться собственных самоуверенных россказней перед егерями о возможностях ракетомёта. Бронированное чудовище, что методично крушило русские орудийные установки в ДОТах, явно было не по зубам ракетной гранате.

Тот самый гранд-панцер, о котором в училище говорили просто как о технической нелепости. Приговорённый к тому, что никак не повлияет на боевые действия в силу малочисленности, сложности в использовании, дороговизне…

Но он приближался! Стрелял! Крушил русские позиции, смеясь над умниками, заявлявшими о невозможности его существования. И с этой махиной нужно было что-то делать.

Левее полз второй. Огромные зубчатые барабаны впереди подпрыгивали от взрывов мин – танк расчищал проход себе и цепочке машин разумного размера, что тянулись позади, постреливая на ходу в сторону русских позиций. Дальше виднелись чёрные фигурки панцер-гренадёров.

С обеих сторон заговорили полковые трёхдюймовки – короткоствольные пушки, отлично истребляющие пехоту и лёгкие броневики. На дуэль с гранд-панцерами их хватило на пару минут. Тяжелые танки медленно развернулись лобовым листом к «полковушкам», неуязвимые для их снарядов.

Басовитый голос главного калибра тяжёлых танков прогремел как бесспорный аргумент превосходства. Башенки с небольшими орудиями наверху тоже плевались огнём. Завершив уничтожение полковых батарей, оба панцера с дьявольской неумолимостью продолжили движение.

-… Спаси Аллах! Спаси Аллах! – донеслось из траншеи справа.

Серёжа обернулся на голос, едва пробивающийся через шум боя и звон в ушах. На земляном дне истово молился Девлетмухаммедов, водитель его грузовика.

Что его принесло на передний край?

Появление шофёра неожиданно включило логическую цепочку. Как думалось ещё в училище, единственный путь к уничтожению монстра – облить его зажигательной смесью позади башни. В машине есть всё необходимое для такой смеси. Не хватает двух вещей – времени, ибо танки наедут на бруствер через считанные минуты, и средства, коим смесь доставить на вражескую броню. Вряд ли в егерском полку затерялся шальной аэроплан…

Через две минуты, подгоняя водителя угрозами Страшного суда, Королёв получил в своё распоряжение четырёхгаллонную английскую канистру бензина. Выплеснув литров пять на песок, добавил туда моторного масла и размешал.

- Что дальше делать, гражданин начальника? – промычал его единственный подчинённый, пребывая в ужасе от мысли, что отчаянный лейтенант отправит его облить и поджечь страшный немецкий танк.

- Закажешь мне молитву за упокой… или что там у мусульман.

Не думая самому ползать по земле и траве, Сергей не удосужился прихватить с собой полевую форму, поэтому переоделся с утра в чёрный технический комбинезон без знаков различия, слишком заметный на фоне рыжей вывороченной глины. Но ещё раз переодеваться было уже некогда.

С канистрой, тряпицей-фитилём и зажигалкой в кармане он вернулся в первую траншею, когда до гросс-панцера оставалось шагов пятьдесят. Попытка поднять голову над бруствером едва не стоила жизни: из башенки хлестнула пулемётная очередь.

Скатившись на дно окопа, ракетчик вдруг понял – не нужно ждать, пока циклопическая коробка переедет окоп. Если прыгать сзади на танк, пытаясь выплеснуть бензиновую смесь на броню, наверняка это сзади увидит сопровождение, откроет огонь. Но гросс-панцер высокий, пулемёт находится в башне, стало быть – у пулемётчика большая мёртвая зона…

Господи, что я делаю! Это хуже, чем верная смерть – это безумство!

Отбросив лишние мысли, лейтенант метнулся наверх, когда от близости чудища земля начала ходить ходуном и осыпаться со стенок окопа.

Танк был прямо перед ним! Сергей в отчаянном броске врезался в наклонный лобовой лист, лишь бы укрыться от смертоносного ливня, что струился огненным пунктиром трассирующих пуль.

Канистра грохнула по броне. Отчаянный лейтенант подтянулся за массивные запасные траки, нащупал ногами опору. Он так и ехал, распластавшись на корпусе панцера словно большое раздавленное насекомое.

Долго наслаждаться ездой в относительной безопасности ему не дали. В броню врезалась пулемётная очередь, что-то кусачее ужалило в лицо. Неизвестный русский пулемётчик пытался попасть в смотровые щели, не зная, что по танку карабкается свой!

Хлопнула верхняя пушка, пулемёт захлебнулся. Панцер снова двинулся, тяжело перевалил через первую траншею.

«И долго ты собираешься загорать? Задумал на германце до Минска ехать?»

Не теряя времени на внутренний диалог, Сергей забрался на верхний лист, в узкое пространство между башней и бортом.

Неожиданно он сообразил, что практически невидим с кормы. Плотный дизельный выхлоп здоровенного мотора, если немцы не врут – больше тысячи лошадей мощностью, немилосердно дымил. Человеческая фигурка, ползущая по корпусу, вряд ли заметна через сизую завесу. Вдобавок, минный трал и гусеницы поднимали облака пыли.

Башня начала поворачиваться и столкнула лейтенанта в сторону. Он повис на бортовой броне, держась за лопаты, тросы и прочий инвентарь, прикрученный к корпусу. Оглушительно рявкнула главная пушка.

Рот заполнила кровь, когда зубами отдирал пробку канистры, опасаясь хоть на миг отпустить руку, вцепившуюся в поручень танка. Вязкий от масла бензин потёк по крышке моторного отсека, часть попала на комбинезон.

Выпустив пустую канистру, Сергей вытащил зажигалку. Она не хотела гореть – мощный поток воздуха, что засасывал двигатель, сбивал пламя.

Неожиданно танк качнулся, огонёк лизнул рукав комбинезона. Сергей отчаянно замахал рукой, пытаясь затушить рукав, но добился совершенно иного – занялся разлитый бензин. Прямо под животом полыхнуло, языки огня тут же втянулись в щели броневой крышки.

Танк резко затормозил. Лейтенант сверзился вниз с двухметровой высоты и начал кататься по земле, боясь думать о том, что в любой миг может очутиться под гусеницами танка сопровождения.

Наконец, пламя удалось унять. Краем глаза он заметил движение.

Из распахнутого башенного люка вывалился человек, форма на нём горела. Следом вырвался гейзер огня, затем рвануло так, что взрыв фугаса у траншее показался лёгким хлопком…

Больше не было звёзд. Мир провалился в кромешную тьму. Через некоторое время во тьме вдруг возникли лающие звуки.

- …Verwundet!.. Hilfe!..

Когда голова, получившая второй сокрушительный удар за какие-то четверть часа, начала переваривать услышанное, Сергей понял – немцы что-то говорят о необходимости помочь раненому танкисту, другие подробности разобрать не удалось. Чувствовал – куда-то несут. Укладывают на что-то удобное. Перевязывают руку. Разрезав комбинезон, обрабатывают заднюю часть тела ниже пояса, где горит сплошной пожар, как в башне гросс-панцера.

Постепенно дошло: чёрный комбинезон, изрядно опаленный, германцы сочли формой танкиста. Но во внутреннем кармане удостоверение русского офицера, на ремне кобура с «Наганом»… Впрочем, такие же «Наганы» встречаются в армии Рейха, наряду с «Люггерами» и «Вальтерами».

Не рассчитывая долго хранить инкогнито, «танкист» сбежал из лазарета, дождавшись темноты. К русскому контрнаступлению он три дня блукал по лесу, питаясь одними ягодами. Ожоги на руке, где горел рукав, основательно воспалились, лежать удавалось только на животе. Но это всё равно не могло затмить радость, когда Серёжа увидел на дороге колонну пехоты с трёхлинейками на плече и скатками поперёк груди.

- Наши…

В госпитале, куда он попал с нешуточным воспалением, доктор отличался редкой общительностью. Расспрашивал – как оно там было.

- Страшно, док… Как танк поджёг к бениной маме, полегчало. Не зря всё…

Врач рассмеялся.

- К бениной маме? Серьёзно? Вы что – одессит?

- Ну… да.

- Шо ви такое гаварите! Не кипишите, немножко больной, ваша мадам сижу в этой больничке зарастёт в полном ажуре, это я вам говорю, доктор Фишман.

- Вы тоже?!

- Естественно. У Большого фонтана, пятнадцать лет. А сейчас там…

Доктор умолк. Оба знали, во что превратили Одессу.

- Да… Но она отстраивается, доктор. Людей не вернуть, а город отстроим. А-а-а!!!

Раненый заорал. Земляк заговаривал ему зубы перед тем, как ввести лекарство в воспалённую ткань.

Глава шестая. Встреча

Злой ветер срывал осенние листья с клёнов, мокрые от мелкого непрерывного дождя. Вечерело, погода была под стать настроению.

Георгий дремал на кожаном заднем сиденье «Мерседеса». Двое суток в Берлине в компании Дорнебергера вымотали хуже самых тяжёлых испытаний.

Русские отбили Лемберг, Брест-Литовск, Гародню и Вильню, углубились в земли польского протектората. Под угрозой Восточная Пруссия. Канцлер в преддверии выборов в Рейхстаг рвёт и мечет. Ему срочно требуется найти для публичной порки виновников фиаско. В том числе – горе-изобретателей, что выманили из германской казны прорву дойчмарок, но так и не предоставили армии действенное оружие.

Реактивные аэропланы капризны и ненадёжны, чтоб принять их на вооружение. Гросс-панцеры потеряны, все шесть штук, и без какого-либо заметного ущерба врагу, причём лишь два сгорели в бою, четыре были просто брошены – с поломками или застрявшие на русском бездорожье.

Дорнебергер остался выпрашивать деньги, роняя слюну от избытка красноречия. Он втолковывал депутатам Рейхстага, что ракеты выведут Германию в космос и тем самым прославят её, обеспечив лишние голоса поддержавшим проект; Эрхарда и генералов убеждал, что звёздная демагогия – просто прикрытие для продолжения военных программ. Наконец, убедился, что таскать с собой одного из лучших конструкторов и испытателей – не лучшая идея, так как присутствие Георгия неизбежно вызывало вопросы: зачем его было брать в Берлин, отрывать от работы, чью важность для Рейха Дорнебергер тщился доказать. Шеф велел своему водителю Гансу отвезти герра Тилля назад, к слиянию Рейна и Майна, сам бросился на очередной приступ кабинетно-финансовых твердынь.

Помимо неудач с большими ракетами, а опыты с ними не терпели понуканий «давай-давай», и возможного грядущего недофинансирования, Георгия терзали и другие проблемы. Отношения с Элизой стали ещё более странными, чем ранее.

Она часто уезжала на несколько дней, говорила – по своим репортёрским делам. Действительно, печаталась много, получила статус одной из звёзд прессы Рейха. Вернувшись в Рюссельхайм, пыталась воздать своему другу всё упущенное за время разлуки.

Но, тем не менее, чувствовалось что-то новое, неприятное. Девушка, точнее – молодая женщина под тридцать, она отдалилась.

Был момент, когда Элиза рассказала некрасивые секреты молодости – про внебрачного ребёнка, что по-прежнему жил в России, отныне – вражеской, про женатых любовников-содержателей. Казалось, никаких тайн друг от друга больше нет и быть не может.

«Всё проходит. И это пройдёт», - гласила надпись на кольце царя Соломона. Период доверия миновал, растворившись в прошлом.

Георгий замкнулся. В Германии у него не появилось друзей, подобных Мишеньке в молодости или Серёже-одесситу в послереволюционной Москве.

Он отдавал себе отчёт, что, пожалуй, не влюблён в Элизу также безумно, когда готов был разорвать на куски владельца «Изотты-Фраскини», проводившего её в подъезд. Тем более, когда по глупости ревновал к любителю мужского общества, совершенно прохлопав связь с настоящим соперником!

Но, несмотря на охлаждение чувств, женщина оставалась единственным в Германии близким человеком, далеко не только в согревании постели. Будучи с ней откровенным наполовину, с другими Георгий не мог позволить себе и четверти.

Эх, если бы можно было, как в старые времена, покурить с Серёжей, сидя на ступенях барака на полигоне… Совсем недалеко отец, но к общению с ним блудный сын не стремился, понимая, что Тилль-старший не одобрит службу Рейху, как раньше не благоволил к ракетным забавам.

Водитель Дорнебергера Клаус, неприметный малый с бесцветным лицом и ничего не выражающими оловянными глазами, образец тупой преданности, неожиданно прервал молчание в салоне.

- Десять километров до поворота на Лейпциг, герр Тилль. Сейчас заедем в городок по пути, герр директор приказал здесь вас покормить ужином.

«Какая трогательная забота… Не похоже на него», - подумал Георгий. Обычно прижимистый начальник перекусывал в дороге бутербродом из металлической коробочки и пил чай из термоса. Заезды в ресторанчики, что обычно расположены на первых этажах придорожных трактиров, Дорнебергер обычно считал лишней тратой не только денег, но и времени.

Но спорить с Клаусом бесполезно. Тот просто не поймёт, если Тилль, младший по должности, откажется выполнить распоряжение главного. Притормозит «Мерседес» у ресторана и отстоит положенное время, а что пассажир ослушался – это будет только его личная вина.

Водитель почему-то прошёл следом и указал на отдельный кабинет, а чтобы у Георгия не возникало больше сомнений, добавил по-русски:

- Заходите, Георгий Павлович. Вас ждут.

Если бы крокодил заговорил на любом языке мира, это было бы менее удивительно, чем услышать тихую русскую речь из уст водителя. Заинтригованный, Георгий повиновался.

Кабинет был отделён от общего зала шторой, заглушающей разговоры внутри. Однако это имело обратную сторону – некто мог подслушать разговор, незаметно подкравшись к занавеси. Поэтому Клаус пристроился у входа.

А навстречу Георгию шагнул… отец!

- Ну, здравствуй, Юрген.

- Папа?! - он стиснул отца в объятиях, потом отпрянул. – Здесь тебе опасно!

- Ну, Франция пока не в состоянии войны с Германией. Конечно, нашим здесь быть не рекомендуется, но я предельно осторожен. Да и российские удальцы, если что, подсобят. Ты присаживайся. Голоден с дороги?

- Да… Не очень… Пустяки… Папа, зачем ты здесь?

- Тебя повидать. Сам-то в Париж носу не кажешь. И о жизни поговорить.

«О жизни» вышло тяжело. Георгий не смог толком привести ни единого убедительного аргумента, отчего не покинул воюющую Германию, имея французское гражданство.

- Но у меня есть и российское гражданство. Что, если бы меня схватили на границе и усадили в лагерь для интернированных?

- Чепуха, - отмёл возражение отец. – Ты думаешь, на каждом переходе картотека, и в ней фотографии тысячи подобных тебе сомнительных лиц? Ой ли. Вот имей германцы компаратор Корсакова, чтоб безошибочно перебирал картотеку, я бы ещё поверил в опасность.

О загадочном русском приборе Георгий услышал вторично и сделал себе зарубку на память – узнать об аппарате побольше.

- Здесь я испытываю жидкостные двигатели, и мы далеко впереди русских. Да, бомбовый ракетоплан – вещь сугубо военного назначения. Но она приближает меня к звёздам! Впрочем, па, ты никогда не разделял…

- И сейчас не разделяю. Твой «Кондор» получает ассигнования только как военный аэроплан-бомбовоз. Стоит заикнуться о его «звёздном» назначении, в качестве летучего плашкоута для высокого старта междупланетной ракеты, не получишь ни пфеннига.

- У русских то же самое! – воскликнул уязвлённый ракетчик и тотчас прикусил язык. Клаус сделал знак о приближении официанта. После заказа блюд продолжил вполголоса. – Мы же получаем сведения с той стороны, весьма подробные. Русские бросили силы на твердотопливные ракеты, это ещё дальше от звёздных полётов, чем мой «Кондор».

Правда, последние месяцы поток сообщений и фотографических копий чертежей внезапно иссяк. Верно, требуется замена агента.

- Кстати, Георгий Павлович, скоро ожидаются пробы «Кондора» с турбинами? – вкрадчиво вмешался водитель.

- Не раньше следующего года. Делаем полностью новый планер, меньшего размера, под два двигателя… - он вдруг прикусил язык.

Что же происходит? Клаус, такой тихий и незаметный, даже фамилию его не пришло в голову запомнить, служит русской разведке, это очевидно. Только что сообщив ему совершенно конфиденциальную информацию, Георгий, выходит, переметнулся на другую сторону баррикад?

Накатила злость. Идёт четвёртый десяток. Зрелый, состоявшийся мужчина на ответственной работе с прекрасной зарплатой, под началом три десятка человек. И что, ему суждено по-прежнему работать флюгером? С того момента, как сорвался из Парижа, о чём не испытавает ни малейших сожалений, всё время кто-то пытается за него решать. Чаще всего – Лиза, она готова править всем, до чего дотягиваются её маникюрные ноготки.

И сейчас ставят перед фактом. Последует вербовочное предложение. Если отказаться, Клаус даст попрощаться с отцом, затем что-то произойдёт. Автомобильная авария, случайное нападение шпаны, иной какой несчастный инцидент…

- Разумеется, вы вольны не отвечать, - заявил русский агент. – Я даже не буду склонять вас к сотрудничеству, если на то не будет доброй воли. Положусь на ваше честное слово не сообщать об этой встрече полиции.

Но несообщение – это тоже сотрудничество. В военное время другого толкования можно не ждать. Георгий посчитал все «за» и «против». В итоге сказал себе – ничего не нужно решать прямо сейчас. Шепнуть кому надо не поздно и Рюссельхайме. Либо просто сбежать во Францию и начать всё с начала, русские не простят провала своего агента, так что донос на Клауса автоматически влечёт отъезд.

А Элиза? Во Францию ей точно не захочется – бывала там и не раз по газетным делам, не понравилось. Вся её жизнь – в Рейхе. И нет ни малейшей уверенности в её чувствах, коль поставить перед выбором: Германия или я.

- Давайте ограничимся этим честным словом, - объявил Георгий. - Я присовокуплю: ни одна из моделей «Кондора» не поспеет на фронт до окончания войны, даже если бои затянутся ещё на год. Реактивный аэроплан – настолько новейший аппарат, что в каждой мелочи мы двигаемся как по снежной целине. Так что концерн «Адам Опель» непосредственно в этой войне работает против милитаристов Рейха, вытягивая деньги из бюджета. После войны видно будет.

- Согласен, - кивнул русский. – Война между нашими государствами вообще абсурдна. Я искренне надеюсь, что поражение в войне приведёт к краху режима Эрхарда, и германский народ изберёт более разумного лидера.

- Не упрощайте, любезный, - грустно заметил Тилль-отец. – Война начинается правителями, а полосу отчуждения она проводит между людьми. Государства помирятся, но народ будет помнить и сгоревших в Одессе, и расстрелянных за это германских пленных, будто лётчики, прыгнувшие с парашютом, или простые солдаты, а ещё – моряки утопленных русскими субмаринами кораблей, лично отдали приказ о той варварской выходке.

- Раны имеют свойство зарастать, если их не тревожить, - философски парировал разведчик. – Господа! Мы не решим здесь и сейчас глобальные проблемы. Пусть каждый для себя сделает правильный выбор.

Уже в машине по пути на запад он добавил, уже по-немецки:

- Со мной всякое может случиться. На всякий случай, если обстоятельства изменятся, запомните пароль: «как говорил Гейне, жизнь коротка, чтобы делать слишком много глупостей». И отзыв: «никогда не разделял эту мысль».

- Как в шпионском романе… А если кто-то случайно процитирует Гейне?

- Не волнуйтесь. Гейне ничего подобного не писал.

Так, обменялись паролями для связи. От подписки о сотрудничестве отделяет один шаг. Георгий постарался не выдать эмоций. Если агент вдруг передумает – ему самое время ликвидировать нежелательного свидетеля и избавиться от тела.

А ведь о разговоре под Лейпцигом придётся рассказать Элизе. От решения – выдать шпиона или промолчать – зависит будущее их обоих. В конце концов, это она… Точнее – люди, с которыми она якшалась, именно им Георгийобязан переездом в Германию. И появление типов вроде Клауса тоже должны были предусмотреть.

Но дамы-репортёра дома не оказалось, уютный коттедж на окраине Рюссельхайма, с пейзажным видом на Майн, был заперт и пустовал. Его навещала лишь прислуга.

Георгий пропустил три дня, с каждым днём всё более усложняя для себя задачу объяснить полиции, отчего сразу не сдал агента властям.

Потом примчался Дорнебергер. Клаус встретил его с поезда. По прибытии на Ракетенфлюгплац директор буквально вцепился в Георгия, прямо у проходной инженерного здания:

- Я подписал контракт на поставку десяти боеготовых «Кондоров» не позднее мая! В Берлине знают – англичане о чём-то договорились с русскими. Сами воевать не хотят, но открыли огромный кредит, сейчас в Россию хлынет британская помощь – танки «Виккерс», аэропланы, винтовки, пушки, боеприпасы! Лягушатники бряцают оружием и ждут момента вцепиться нам в холку, если ослабеем на востоке. Юрген! Дорогой мой Юрген! От нас зависит судьба Рейха. Кровь в носу… Как говорят русские?

- Хоть кровь из носа, - машинально подсказал Георгий.

- Вот-вот! Эти варвары порой очень красочно выражаются. Мы все тут кровью изойдём, но «Адам Опель» выполнит контракт и получил следующий!

Канцлеру срочно потребовалась оч-чень длинная дубинка, чтоб дотянуться ей до Лондона и Парижа. Чтоб над европейскими столицами проносились пусть немногочисленные, но чрезвычайно совершенные аэропланы. Быстрее и выше их истребителей, выше заградительного артиллерийского огня. Чтоб как в предыдущую войну, люди на берегах Сены и Темзы не могли ночью уснуть в страхе, что с неба упадёт неотвратимая смерть! Тогда бывшие страны Антанты раздумают помогать Петрограду, а уж один на один Рейх справится с Россией. По крайней мере, Эрхард был в этом убеждён.

- Юрген! Малый «Кондор» отставить. Нужно отшлифовать этот. Пока – на импульсной тяге, но чтоб всё работало как часы – управление, вооружение, подача кислорода на большой высоте. Как только ресурс турбин доведём хотя бы до двадцати часов, у Германии появляется реактивный бомбовоз… И русские будут сговорчивее, если узнают – мы в любую минуту разгромим Зимний дворец или Кремль. Родина и канцлер смотрят на нас!

Краем глаза Георгий перехватил взгляд Клауса. Тот слышал разговор. Через считанные часы донесение будет в Петрограде, если тотчас не сообщить в полицию или даже просто в охрану «Опеля».

В обычно невыразительных глазах шпиона на долю секунды мелькнул упрёк, потом Клаус погрузился в свое привычное равнодушие.

Георгий успел прочитать: «Вы ручались, что «Кондор» не успеет на войну».

Да, быть может – успеет.

И что теперь?

Глава седьмая. Зим нее испытание

Сергею и раньше приходилось выступать перед множеством людей, когда занимался атлетической гимнастикой в питерском училище. Но тогда – ты член команды, все движения выверены. Всего-навсего требуется, чтоб показал выученное на тренировке.

В огромной аудитории на него уставились сотни глаз. Треть собравшихся принадлежала к прекрасной половине российского населения. Как и молодая преподавательница с удивительно милым лицом.

Он вспомнил, где её видел – в первый приезд, когда из вагона выгружались гробы.

Вдова отнюдь не напоминала убитую горем. Разве что на кармашке белоснежной кофточки виднелся крохотный чёрный бант, похожий на узелок шнурка – вот и весь траур.

Она церемонно проводила гостя на трибуну, представила, отчего тот смущённо покраснел. С орденской лентой на кителе и шрамом от осколка над бровью он чувствовал себя чересчур картинным героем.

- …Сейчас его благородие господин старший лейтенант артиллерии расскажет, как он в одиночку уничтожил самый большой германский танк, - закончила преподавательница.

- Прошу простить, - окончательно выбитый из седла, Сергей с трудом управлялся со словами. Куда делся одесский шалопай, что без тени замешательства воскликнул бы: «та я вас умоляю, шо с того танка, смех один»? Раньше было позёрство, за которым прятался робкий мальчик из хорошей семьи, сейчас защитная маска сброшена. Усилием воли приглашённый герой вернул себе контроль над речью. – Вынужден поправить вас, сударыня. В русской армии восстановлено обращение «господин» к офицерам, генералам и адмиралам, но без всяких благородий и превосходительств. Мы же всё-таки республика, без сословного неравенства.

- Понятно! – молодая женщина, привыкшая к массе студентов за партами, ни на йоту не смешалась. – Скажите лучше, страшно было, когда с канистрой бросились на это чудище, вскарабкались на броню?

Офицер пожал плечами.

- Если честно, страшно было в окопе – вдруг наедет и раздавит. А уж когда на броню взобрался, другая забота была – не сверзнуться под гусеницы и канистру не обронить. Но руки дрожали, часть бензина вылил на себя и загорелся как рождественская свечка.

- Больно, наверно? Шрамы, поди, остались?

Сергей хотел ответить, что кислотный ожог на шее заметней будет, но успел сжать зубы и не дать словам сорваться с языка. О ракетных делах говорить строго-настрого запрещено. Он – заурядный артиллерист. Даже слово «инженер» из звания выброшено.

Поэтому ещё добрый час травил пушкарские байки. Студентам особенно понравился рассказ про зайца. Он невыдуманный был. Две батареи дивизионных трёхдюймовок упражнялись в стрельбе прямой наводкой на полторы версты. Глядь – по полигону заяц нарезает. Штабс-капитан орёт благим матом, командиры расчётов и наводчики – ноль внимания на него, десять орудий начали только по зайцу шмалять. Про мишени забыли.

- Поле изрыли, будто картошку экскаватором копали, - закончил рассказ старший лейтенант.

- А заяц? – спросила преподавательница, слушавшая басню с открытым ртом.

- Как был – так и ушёл косой.

Зал облегчённо зашумел. Всем почему-то стало жаль ушастого, едва не погибшего в неравном бою с десятком артиллерийских орудий.

На прощание дама-педагог протянула узкую ладошку. Серёжа задержал её на полсекунды, хотел даже сказать: вернусь с фронта – обязательно навещу. Но промолчал. Она уже дождалась одного, в ящике. Пока война не кончится – никаких амуров.

- Ольгой меня зовут, - она сама назвала своё имя. - Ольга Медынская. Дай Бог вам не получать больше отметин…

Об этой лекции и нежном пожатии женской руки он думал в поезде, уносящем через белые заснеженные поля к Брест-Литовску. Там снова будет наступать егерский полк, и Сергей опять напросился к ним.

Ручные ракетомёты в войсках что-то не прижились. Он ехал, чтоб совершить упущенное летом – опробовать мотовилихинское изобретение в бою, понять, что с ним не так.

Полковник Никаноров встретил Королёва как выходца с того света.

- Выжил-таки! Мы и не верили. Как тот панцер рванул, аж башню сорвало, совсем другой настрой у людей. Целые пушки собрали в батарею, расстреляли всю германскую сволочь.

- А второй? – ракетчик выбрался из медвежьих объятий старого офицера и снял шинель, стряхнув на дно блиндажа остатки снега.

- Анекдот! Ввалился гусеницей в траншею и застрял. Башню, видать, перекосило от крена. Мы только перед ним не показывались, чтоб не пострелял, а как остальные железки укатили, обложили мерзавца хворостом и давай поджигать. Сделали им Жанну д'Арк с Джордано Бруно. Как тараканы выскочили, ети их мать! Ну и наши вконец оживились. Резервы поспели, гнали их до самых Баранович… Впрочем, вы, небось, знаете. А возле первого обгорелого панцера ваше тело искали – не нашли. Думали – отвоевался лейтенант, на куски порвало.

- В тот раз, видать, не суждено было умереть.

- Вот больше и не искушайте судьбу. Довольно дёргать смерть за нос. Вот найду я вам добровольцев, им расскажете, как правильно с ракетомётом воевать.

Королёв запротестовал, но полковник был непреклонен.

- Отдыхайте с дороги, офицер. Наступление через два дня. Всё успеется.

Два дня промелькнули в суете.

К передовой, задорно чихая бензиновыми моторами, приползли давно обещанные танкетки «Виккерс». С их поддержкой атаковать веселее, слов нет… Но егеря вспомнили два гросс-панцера. Вот если бы впереди катились такие громадины!

Ракетчик обещал ещё один сюрприз, о котором не мог распространяться заранее по причине особой секретности. Этот сюрприз явил себя миру в предрассветной тьме, оттого показался эффектнее.

Воздух вдруг наполнился зловещим воем, словно одновременно взвыли десятки сирен. На востоке, на фоне чуть светлеющего неба, над верхушками заснеженных сосен поднялось бурое облако. Внутри него мелькали зарницы, как в грозовой туче, и с каждой вспышкой зарниц оттуда вылетали стремительные огненные стрелы.

Они уносились за линию фронта. Там тоже поднималось облако, снизу подсвеченное пожарами.

К вою прибавился грохот канонады. По переднему краю противника начали работу гаубицы.

Прапорщик Безуглов, такой же могучий, как и большинство егерей, раза в полтора старше Королёва, легко вскинул на плечо трубу ракетомёта. Широкое скуластое лицо, перечёркнутое пышными усами, было спокойным и совершенно неуместно дружелюбным. Не верилось, что этот здоровяк через какие-то минуты отправит ракету с осколочно-фугасной головкой прямо в окопы к живым, пока ещё живым людям.

- Полковник велел – вам в траншее сидеть. Справимся, господин старший лейтенант.

- Прапорщик! С таким же успехом я мог переждать наступление в минской корчме и потом переправить наверх победную реляцию Никанорова. Мне вблизи нужно видеть – что натворили ракеты залповых установок и как вы управляетесь с ручным ракетомётом.

Если бы не летний случай с гросс-панцером, опытный егерь просто бы пожалел «сюртука» и отчески настоял не соваться в пекло. Но чернявый крепыш с толстой шеей, которого даже артиллерийское училище не превратило в настоящего кадрового военного, заслужил уважения. По крайней мере, он имел право выбрать себе судьбу – бежать с егерями в атаку и погибнуть под пулемётным огнём.

- Ефрейтор! Присмотри за господином офицером, - увидев протестующий жест, Безуглов добавил: - Знаю, Сергей Павлович, вам нянька не нужна. Но сами посудите – мне спокойней бежать, на вас не оглядываться. Петро доглядит.

Два ефрейтора, увешанные ракетными зарядами, окружили офицера как конвой. В зимнее время егеря не надели белые маскхалаты – в этой грязи они моментально потемнеют. Перед глазами был утрамбованный грунт бруствера, влажный из-за оттепели, земляные ступеньки, вбитый в землю колышек, чтобы сподручней ухватиться и вылететь наверх единым махом. Запах сырости, махорки, портянок, металла, оружейной смазки, к нему добавился бензиновый выхлоп танкеток.

Названный Петром егерь сплюнул жёлтую слюну и швырнул последний перед боем окурок на дно траншеи. Сергей после атлетических занятий редко курил, теперь жалел, что не сделал успокаивающую затяжку перед рывком…

- Ур-р-раа!

Сапоги чавкали по грязи, смешанной со снегом. Егеря бежали цепью, тяжело переставляя ноги.

Танкетки катились сзади, коротко постреливая поверх голов. Слишком лёгкие, с тонкой бронёй, не из тех машин, за которыми безопасно добраться до германских окопов.

До них оставалось метров триста, а предстояло ещё преодолеть проволочное заграждение, найти вешки, что оставили сапёры – здесь проделаны проходы в минных полях. Сергей успел подумать, что артобстрел первой линии был на редкость удачным, германцы молчат как покойники, как вдруг пространство впереди полыхнуло россыпью огней…

- Ложись!

Сильный толчок в спину сбил с ног. Офицер упал на живот, проехавшись лицом по мокрому снегу. В неприятной близи цвиркнули пули.

- Три секунды бегим – падаем. Перекатились – и далей.

Переставляя пудовые сапоги с налипшим грунтом и снегом, Сергей приспособился к темпу егерей. Огляделся. Прапорщик Безуглов двигался в том же темпе с трубой на плече, выстрелами к ракетомёту и винтовкой!

Перебежка – упал. С удивлением обнаружив, что жив ещё и даже не ранен, офицер чуть осмелел, понимая, впрочем, что самое страшное – впереди. Чем ближе к врагу – тем опаснее.

Пётр охнул и уже не поднялся с земли. Второй ефрейтор переполз к раненому.

- Отмучился.

Королёв перекатился к телу егеря. Стащил и навьючил на себя сбрую с зарядами.

- Справитесь, господин офицер?

- Куда денусь…

На следующей перебежке добавилось удовольствие от немалого груза.

Пули норовили впиваться в землю ближе и ближе. Справа и слева хлопали винтовки егерей. Они вроссыпь падали, стреляли, снова бежали и падали.

Стоило приблизиться к колючке, со всех сторон начали рваться миномётные снаряды. Миномёты были явно пристреляны заранее. Впереди ожила лёгкая полевая пушка. Она била поверх голов егерей, достаточно успешно – сзади рвануло, и Сергей, обернувшись, увидел факел огня и чёрный дым над танкеткой.

- Кто добровольцы на ДОТ?! – проорал ротный, перекрывая громыханье стрельбы и хлопки разрывов. – Безуглов! Бери двух с ракетами и двух с гранатами. С Богом!

У меня за спиной – как раз две ракеты, подумал Сергей. Вперёд!

Он протиснулся под колючую проволоку, пытавшуюся стащить шапку-ушанку.

Шинель впереди промокла от талого снега.

А ДОТ не умолкал. Из соседней с пушкой бойницы молотил пулемёт.

У германцев обычные станкачи с водяным охлаждением, подумал ракетчик. Не клинят, если одной очередью выпустить ленту на двести патронов.

От свинцовых градин, впивающихся в землю в каком-то метре, она вздрагивала. И нужно вскакивать, бежать, кажется – прямо в свинец! Потому что пулемётчик водил стволом. Где только что мелькнули фонтанчики пуль, секунду-две безопасно.

Теоретически.

Ефрейтор вскрикнул, упал и откатился под защиту камня. Сергей тяжело шлепнулся за соседним.

- Ранен?

- Так точно, гос-дин старш…лейтенант, - едва разборчиво простонал егерь. - Нага… Отбегался.

Сергей выглянул на секунду из-за камня. Пули звонко скололи крошку с укрытия.

- По нам смалит… Вы того, госпдин офицер… Не шли б дальше.

Но Сергея захватил какой-то непонятный азарт. Уж если до этого места дотянул… И спина Безуглова мелькнула впереди. Если двух ракет ему не хватит?

- Ща наши к колючке долезут, вашбродь. Дымовые кинут – и вы с Богом.

Сергей пополз. В какие-то секунды вскакивал ради трёх-чырёх шагов бегом и снова падал на снег.

Частая стрельба слилась в непрерывный оглушающий треск. Удар! Пуля рикошетом ушла от ракеты.

Королёв стащил сбрую со спины и потянул её волоком, чтобы быть ещё площе, незаметнее.

Если бы на два пальца ниже…

Пулемётная очередь вспорола землю перед самым носом.

Война идёт на фронте в тысячи километров. У бойца – один, свой собственный метр фронта. И в бою он важнее всего на свете.

Прапорщик как заговорённый приподнялся и вскинул трубу.

«Далеко!» - хотел воскликнуть Сергей, но не успел – тугой жар ракетного выхлопа ударил в лицо. Ракета ушла по высокой дуге и рванула метрах в двадцати от ДОТа.

Но Безуглов знал, что делал. В момент, когда взметнулся гейзер огня и земли, он побежал вперёд.

Королёва оставили в покое. Всё, что могло стрелять на немецкой стороне, било только укрытию прапорщика – небольшому холмику, буквально стёсываемому пулемётным и винтовочным огнём.

Он снова поднял ракетомёт.

Сергей сжался. Неужели егерь думает, что маленький щит на трубе защитит его от пуль? Он же только от реактивного выхлопа! Пуля из германской винтовки «Маузер» пробивает насквозь бортовую броню танкетки, если выпущена в упор…

ДОТ накрыло взрывом. Через пару секунд оттуда снова хлестнула пулемётная очередь.

Мимо! Неужели всё зря?

И Сергей снова пополз вперёд, не останавливаясь ни на секунду, старясь не обращать внимания ни на ссадины, когда задевал лицом торчащие из-под снега камни и ветки, ни на свист пуль, ни на свирепое тявканье пушки…

- С виду сюртук сюртуком, а в бою не хуже егеря, - прохрипел Безуглов, когда ракетчик с ним поравнялся, и не возникло желания ругать за панибратское обращение к старшему… Скорее – это был комплимент.

Королёв заметил кровь на снегу, выбивающуюся из-под шинели прапорщика.

Тот упрямо схватил ракету и воткнул в трубу.

- Отвлеките их…

Легко сказать. Королёв отполз в сторону и стянул шапку с головы. Она поднялась над бугорком на стволе «Нагана» и была тут же сбита пулей. А справа бахнул вышибной заряд ракеты, сменившийся характерным воем основного двигателя.

Когда Сергей осмелился приподнять голову, огонь приутих. Пулемёт уже не стрелял, из бойниц валил дым с языками пламени.

Королёв повернулся, чтоб поздравить Безуглова с метким выстрелом, но понял, что опоздал. Егерь смотрел на него неподвижными глазами, в которых читалось: дальше воюй без меня, сюртук…

Через пару вёрст, у самых окраин Варшавы, Сергей увидел, на что способны реактивные снаряды залповой установки, и это было страшно. Особенно, если ракета попадала туда, где много людей.

Сила этого оружия в способности выпустить очень много снарядов сразу – жертвы просто не успевают разбегаться после первых взрывов. Они остаются там, где их застало начало бойни.

Обходя кучи мёртвых тел и отдельные обрывки конечностей, ракетчик едва сдержал рвоту: несло горелым порохом и свежеразделанным мясом. Не считая отдельных нюансов, пахло как в Одессе.

Он увидел окоп, рядом снаряд впился в землю, сдвинув взрывом целый её пласт. Стенки траншеи соединились практически вплотную, оттуда торчали чьи-то руки – быть может, германский солдат в последний миг пытался выбраться наверх.

Егеря раскапывали блиндаж – оттуда доносились стонущие звуки погребённых заживо.

Сергей опустился на покорёженный пушечный лафет. Ненасытная жажда мести – уничтожать всех немцев подряд с криком: «это тебе за Дерибасовскую! за Ришельевскую! за всю Одессу!» – постепенно перегорела и рассыпалась золой.

Война ужасна. Надо молиться, чтобы она окончилась как можно скорее, без подсчётов – кто кого больше убил, сведены ли счёты до конца.

Вдобавок, эти ракеты построили такие же энтузиасты как он, инженеры-ракетчики, горящие желанием отправить реактивные экипажи в междупланетное пространство.

А ракеты полетели со смертоносным грузом на головы живых людей.

Глава восьмая. Всё совсем иначе, чем казалось

Вернувшаяся из Польши, Элиза выглядела постаревшей.

Георгий невольно задумался: вместе они давно, не имеют общих детей (а он сам – вообще ни одного ребёнка), не венчаны и даже не расписаны в мэрии. Об этом полагается беспокоиться женщине, мужчина и за тридцать устроит себе партию без труда. У Элизы отцветали лучшие годы. Последние.

Он рассказывал ей о случившемся в авиационно-ракетной империи «Опеля» за начало марта, пока женщина освобождалась от тёплого дорожного платья. В её жестах и движениях не было ничего вызывающего, как это случалось раньше, воспламеняющего нестерпимое желание тут же опрокинуть на постель, не отпуская в ванную помыться, не в силах ждать ни единой секунды… Нет, Элиза просто меняла одежду на домашнюю.

Выслушав обычные жалобы, что из Рюссельхайма нужно бежать и как можно скорее, она вдруг сорвалась и, стоя в одном белье, обрушила на сердечного друга целый водопад упрёков.

- Когда ты закончишь, наконец, тряпка?! Я тебе сказала – улажу вопрос с русскими, они нас не тронут. Не дёргайся!

Элиза была категорически против обращения в полицию по поводу Клауса. По её словам, транснациональная фирма «Вольфштейн и Ко», через связи которой Георгий попал на Ракетенфлюгплац, сохранила прекрасные связи и с русскими, и с германцами, торгуя с обеими воюющими сторонами одновременно. Соответственно, тамошним дельцам ничего не стоило шепнуть в нужные уши: отстаньте от нашего протеже. Неуклюжее вмешательство полиции только бы всё испортило, а Георгий навлёк бы на них обоих гнев разведки российского Генштаба.

- Я не тряпка! – вскричал уязвлённый ракетчик.

- Ты – хуже! – Элиза подошла вплотную с халатиком в руках. Распалённая гневом, она даже не удосужилась его надеть. – Ты смелый только со своими ракетами. Перед людьми теряешься, боишься собственной тени. Я уже тысячный раз пожалела, что связалась с тобой!

Казалось, она сейчас хлестнёт сожителя этим халатиком по физиономии.

- Ты не понимаешь, дура! – выпалил он. – Мы не успеваем сделать турбинный аэроплан, Эрхард приказал Дорнебергеру готовить к дальнему вылету наш единственный «Кондор».

- И что? – её слова прозвучали как плевок. Впервые услышанное от любовника слово «дура» явно перевесило военную важность сообщения.

- А то! «Кондор» полетит к Варшаве с двумя тоннами иприта! Иприта!!!

Она опустилась на край кровати, словно ноги перестали держать.

- Что же ты сразу не сказал, бестолочь…

Удивительно справедливые слова, если учесть, что она всего пять минут как вошла в дом, а по телефону такие вещи не обсуждаются.

- Вот… говорю. Пытаюсь донести, чтоб ты поняла – не хочу быть соучастником преступления.

Он сел рядом и попытался приобнять, скорее дружески, чем с пикантными намерениями, вполне возможными, учитывая её дезабилье и сладость перехода ссоры в бурные ласки. Элиза стряхнула его руку, затем метнулась к шкафу. С плечиков на кровать полетела верхняя одежда.

- Меня не будет дня два. Надеюсь, что мои хорошие знакомые сумеют нажать на нужные рычаги. Если нет – нам действительно придётся бежать, - у выхода она добавила: - Хватит того, что я насмотрелась в Польше.

Хлопнула дверь, Георгий снова остался в доме один. Короткий день на переломе зимы к весне подходил к концу. А был ли он не один, когда Элиза находилась рядом? Уже ни в чём нельзя быть уверенным!

Парочка грызлась по мелочам десятки раз, но впервые они опустились до оскорблений. «Тряпку» он ей никогда не простит. Наверно, и она – «дуру».

Через два и даже через три дня от упорхнувшей репортёрши не было никаких известий. Дорнебергер тем временем закусил удила. Чувствуя, что немногих посвящённых в тайну высотная бомбардировка отравляющими веществами приводит в ужас, он собрал их под крылом очередного строящегося «Кондора».

- Не буду напоминать вам, коллеги, что русская армия в шестнадцатом широко применяла фосген и хлорпикрин против наших австро-венгерских союзников.

- Верно, герр директор, - влез один из инженеров. – Однако Рейх после Мировой войны подписал Женевскую конвенцию.

- Русские своими зверствами, так называемой «местью за Одессу», попрали правила войны, вели себя как истинные варвары. Их ракетный удар под Варшавой в одночасье погубил десять тысяч наших солдат…

«Именно – солдат, - подумал Георгий и, как обычно, ничего не возразил вслух. – А бомбы с высоты одиннадцать-двенадцать тысяч полетят куда угодно, во что угодно. Русская оборонительная линия находится чуть западнее Варшавы. Вдруг ядовитое облако ветром снесёт на город?»

- …Посему канцлер объявил нас свободными от соблюдения любых конвенций, я с ним горячо согласен, - закончил Дорнебергер, тот самый, что заверял Георгия: реактивное оружие необходимо Рейху только для сдерживания угрозы с Востока, показывал фотокарточку погибшего племянника, убеждал, что война – это зло.

Чему удивляться? Категории добра и зла отправляются на хранение в самый дальний чулан, когда концерну светят подряды на десять, позже – на сотню аэропланов.

Пока сборочная команда заканчивала строить бомбардировщик, директор приказал совершить несколько дальних полётов с пульсирующим реактивным двигателем и довести его до возможного совершенства.

Георгий давно остыл к этому своему раннему детищу. Он прожорливый, развивает полную тягу только при скорости свыше четырёхсот километров в час, поэтому минимум до двухсот пятидесяти нужно разгоняться на ракетных ускорителях ещё на полосе. Воздушный клапан прогорает, его нормальный ресурс не превышает получаса. Для боевого вылета придётся изобретать особо огнеупорный клапан.

Чертовски не хочется.

И саботировать бессмысленно. Аэроплан даже с этими ненадёжными прожорливыми двигателями преодолеет двести километров. Достаточно, чтоб взлететь у Лодзи и отбомбиться к западу от Варшавы. Как раз хватит ресурса и топлива на возврат.

Неизвестно, что получится у Элизы. Георгий десятки раз доставал свой французский паспорт, вертел в руках и прятал в комод. Жила ещё надежда – есть другие заводские испытатели, может, жребий падёт на других?

Вторым номером, за штурмана и бортинженера, летали исключительно военные лётчики. Управление было дублировано. При сноровке, а Георгию её не занимать, «Кондор» мог пилотировать один человек, разрываясь между управлением самолётом, регулировкой подачи топлива и навигационными манипуляциями.

Каждый день в испытательных цехах ревели турбины. Георгий, формально главный инженер всего двигателестроения, не мог уже особо повлиять на процесс, затормозить или ускорить его. Время индивидуальных изобретений ушло, это чувствовалось ещё в Москве. Техника двигалась большими коллективами, плановой работой, а не благодаря озарениям. Если сбежать в Париж, Дорнебергер немедленно поставит на вакантное место толкового управленца.

При заходе на посадку Георгий специально сделал ошибку. «Кондор» подпрыгнул от резкого удара колёсами шасси по бетону, как говорят авиаторы – «дал козла». Выбравшись из кабины, испытатель тотчас направился к начальнику.

- Не справляюсь, герр Дорнебергер. Непосильная нагрузка за кульманами и в цехах, а ещё за штурвалом… Сдаюсь. Пусть летают другие.

- Юрген, мальчик мой! Я давно тебе твердил то же самое. Главное твоё достоинство – ум, а рисковать головой ради проверки твоих находок надлежит другим. Я с радостью отстраняю тебя от полётов, - пожилой немец отечески улыбнулся, но стоило расслабиться от мысли, что в Варшаву полетят другие, он тут же добавил: - После рейда с бомбами. Слишком важное дело. Справишься – и на покой, в воздух будешь подниматься только на маленьком авионе в своё удовольствие. Договорились?

Наконец, потратив две недели вместо двух дней, в Рюссельхайм вернулась Элиза. Она приехала днём и ждала дома, когда вернулся Георгий.

Сняв пальто, он не знал как себя вести. Расстались в ссоре, и осадок накопился толщиной с палец. Женщина ничего не стала объяснять и говорить. Просто подошла и прижалась всем телом. Чувствуя себя неловко, Георгий обнял её.

- Ты устал? Ужин готов. Я отпустила Гертруду. Поедим вдвоём.

Он понял, что о поездке не стоит расспрашивать.

Ночью Элизу словно подменили. Если первый год был как медовый месяц, и она, не скрывая искушённости, научила друга многим смелым премудростям пикантного свойства, то со временем их альковные отношения переросли в пресно-супружеские. И вдруг она превзошла саму себя, провоцируя Георгия на новые неистовства.

Утром он, основательно не выспавшийся, но довольный, радовался, что в этот день не придётся пилотировать «Кондор». Не ровен час, уснул бы в кабине из-за любовного истощения.

Его подруга подготовила новый сюрприз. Уставшая за ночь не меньше, встала раньше и сама приготовила завтрак, словно законная благодетельная супруга. Сама же накрыла на стол в столовой, примыкавшей к кухне.

А вместо «приятного аппетита» обрушила на сотрапезника ушат ледяной воды.

- Если канцлер не подпишет с Россией перемирие до конца весенней распутицы, русские начнут наступление. Он не нашёл ничего лучшего, кроме как сбросить бомбы немедленно, не дожидаясь второго «Кондора». Думает, обозлив их ещё более, выторговать лучшие условия.

Георгий чуть вилку не уронил.

- А твои покровители…

- Этот негодяй закусил удила и никого не желает слушать. Боится за свою власть, если война кончится столь бесславно, и Германия потеряет завоевания Мировой войны. В Польше бушует восстание – на западе страны немцев убивают из-за угла, стреляют с чердаков, те не остаются в долгу… Столько крови!

- Заодно пришили главного соперника Эрхарда на парламентских выборах.

- Адольфа Гитлера? Читала. Мерзкий был тип, не жалко. Не удивлюсь, если Эрхард сам приказал его убрать под шумок. Дорогой, игра пошла с максимальными ставками. Жизнь одного человека в ней ничего не значит. Даже нас с тобой.

- То есть – уезжаем?

Он видел, что спрашивает зря. Элиза, в полной боевой раскраске и экипировке одетой к выходу женщины, напоминала пантеру перед прыжком, а не кролика перед бегством.

- Напротив. Ты летишь. Сбрасываешь бомбы в озеро на германской территории. И садишься в Варшаве.

- У русских?! Но…

- Так надо.

- Но со мной будет второй пилот из люфтваффе.

Элиза небрежно поправила чёлку, заглянув в карманное зеркальце.

- Он не помешает.

Георгий едва не стонал.

- Если я долечу до Варшавы, если на посадке меня не собьют, потом если не возьмут в плен как вражеского лётчика… Голова идёт кругом. Наверно, я должен предупредить проклятого Клауса, чтоб он связался с русскими…

- Не трудись.

Вконец сбитый с толку, мужчина только молчал, сжимая бесполезную вилку – есть не хотелось совершенно. Яичница с беконом, недоступная в военное время большинству подданных Рейха, черствела в тарелке. Наконец, он вымолвил:

- Я никуда не полечу.

И тогда Элиза произнесла слова, окончательно поставившие его мир вверх тормашками. Сказала по-русски, хоть они последние годы говорили только по-немецки.

- Может, хватит глупить? Как говорил Гейне, жизнь коротка, чтобы делать слишком много глупостей. Отзыв на пароль можешь не вспоминать.

* * *

В России тем временем царила победная эйфория. Слово «ракетчик» стало вновь очень почётным, как в двадцать четвёртом. Но теперь оно касалось не мечты о заоблачных странствиях, а упоминалось исключительно в разрезе спасения Отечества.

По настоянию ректората Ольга Медынская возглавила в колледже при университете секцию юных ракетчиков. Вообще было странно, что занятие, требующее умелых и сильных мужских пальцев, которые только краше становятся от ожогов в пламени и кислоте, поручили молодой даме.

Оказалось – не зря. Выточить сложный обтекатель ракеты или калиброванное сопло двигателя умели многие, особенно если за помощью обращалась столь обаятельная просительница.

Но успешность ракеты зависит не только от мастерства создающих её рук, сколько от расчётов. И преподавательница математики здесь оказалась на своём месте. В первый же месяц разобралась с формулами, как вычислить удельный импульс, задать искомое давление в камере сгорания, определить диаметр сопла для нужной скорости истечения газов.

Она разбирала состав топливных смесей и могла с закрытыми глазами приготовить простейшее топливо для ракетного двигателя – высушенную газетную бумагу, предварительно смоченную в растворе селитры и сахара, на жаргоне энтузиастов реактивной тяги именуемую «карамелькой». Конечно, за спиной слышала смешки – чем лишний раз сходить к парикмахеру, коль университетская зарплата позволяет, просиживала со своими оболтусами в лаборатории. Вместо модных салонов и кафе по вечерам, как стемнеет, с теми же ребятами ходила на окраину города к ипподрому, где самодельные ракеты взмывали ввысь на сотни метров, некоторые взрывались, рассыпая магниевые искры на полнеба, другие, более «умные», степенно спускались на парашюте, а их поиск превращался в увлекательную забаву.

Наряду с ракетами, Россию накрыла ещё одна мода – неожиданное англофильство. Широкая помощь Британии в борьбе с германской опасностью резко развернула в пользу англичан даже самых националистически озабоченных политиков Думы. Английский язык получил не меньшую популярность, чем французский во времена Наполеоновских войн, претендующие на образованность непременно должны были прочесть Шекспира и Байрона в подлиннике. Поэтому однажды, собираясь с школярами на очередной ракетный моцион, Ольга не особо удивилась, услышав:

- Excuse me, lady. Могу ли я к вам присоединиться?

На пороге лабораторной комнаты стоял смутно знакомый невысокий артиллерист в шинели и зимней шапке.

- Я вас знаю! Вы выступали перед моими студентами… Так увлекательно про зайца рассказывали.

- Жаль, Ольга Поликарповна, что из всех моих повествований о героической борьбе против оккупантов вы только охоту на зайца запомнили, - гость изобразил шуточное огорчение. – Если запамятовали, меня зовут Сергей Павлович.

- Да-да, господин старший лейтенант… ваше благородие! – засмеялась она. – Конечно, присоединяйтесь. Тем более, наверняка подскажите моим юным циолковским и семеновичам, как правильно снаряжать ракеты. Или вы сугубо по ординарной артиллерии?

- Отрицать прикосновенность к делам ракетным – ронять себя в ваших глазах. А судачить о ракетах – разглашать военную тайну. Умеете вы, сударыня, ставить мужчин в безвыходное положение.

За такими ни к чему не обязывающими разговорами они прошествовали к ипподрому. С изобилием желающих украсить небо реактивными струями во многих губернских городах власти выдали предписание – где такое возможно производить, ибо взмывающие к облакам ракеты были нешуточно опасны для снижающихся аэропланов, да бывали случаи, когда кустарное детище местных изобретателей падало на дома, поджигало сеновал, ранило людей и скотину. Русский человек всё делал с размахом, без удержу, часто – и без здравого смысла. А начинить тонкостенную трубку «карамелькой» способен каждый.

Офицер не вмешивался с ракетные приготовления питомцев Оленьки и предпочитал темы отвлечённые. Однако, когда догорел фитиль одной из самоделок, он вдруг сбил женщину с ног и опрокинул на снег с криком «берегись». Как знал – ракета ушла в сторону и пронеслась над самыми головами энтузиастов.

Ольга встала, отряхивая грязный весенний снег с потерявшей вид шубки, и не знала – благодарить ли за спасение, тем более оранжевая струя просвистела метрах в трёх над землёй, или благодарить за бдительность.

- Но как вы догадались?

- Это же очевидно. Ваш юный самородок неплотно загнал направляющую в снег, и ракета начала крениться ещё до пуска. Простите за перепачканную шубку… Я перестарался в желании вас уберечь.

Она смотрела на ракетчика со смесью удивления, лёгкого гнева. И восхищения тоже – за всю дорогу до ипподрома скромный молодой человек даже намёком не пытался показать, что имеет отношение к секретному русскому оружию, благодаря которому был прорван германский фронт под Варшавой. Разумеется, он был полностью прощён.

Ольга Медынская уже давно не напоминала ту восторженно-поэтическую барышню, что бросилась под венец, едва ей стукнуло восемнадцать, влекомая не только шармом видного из себя офицера, но и его россказнями – про алые маки Марса и белые лилии Луны. И всё же те ростки не угасли бесследно, тем более Сергей Павлович, явно к ней неравнодушный, баснями о междупланетных проходчиках не кормил, пыль в глаза не пускал. Он, напротив, был совершенно земной, крепкий, надёжный. За что ему было позволено провести даму до подъезда дома. Но не далее.

Мир с Германией не был подписан. Война каждый день могла вспыхнуть с прежней яростью. О серьёзных отношениях стоит думать только после окончательной победы.

Глава девятая . Британский вариант

К западу от линии русско-германского фронта отношение к Британской Империи было куда более прохладным. Не вступая в войну своей армией и флотом, островитяне открыто и недвусмысленно поддержали Россию. Они руководствовались исключительно собственными интересами, а не братской любовью к славянам, но это дела не меняло.

Поэтому появление британской делегации на полигоне «Опеля» под Рюссельхаймом весьма удивило Георгия. Не меньше, чем было встревожено и выражало неудовольствие его начальство. Пока Клаус катался к вокзалу ради встречи не самых дорогих гостей, Дорнебергер утянул своего главного двигателиста в сторону.

- Юрген! Не знаю, что сказать… Сверху надавили на «Опель». Нужно произвести впечатление, что мы гораздо сильнее, чем о нас думают. Но и не разглашать про химическую атаку.

- Показать силу, не раскрывая сильных сторон? Я уже ничему не удивляюсь у Эрхарда.

- Бог с ним! Канцлеры преходящи, Германия вечна. Трон под ним шатается, не удивлюсь, если кайзер подпишет указ о его отставке.

- Тогда полёт к Варшаве…

Директор пожал плечами.

- Пока приказ не отменён, всё в силе. Помни – мы лишь выполняем этот приказ. А от успешности его выполнения зависят заказы на «Кондоры». Я уж подумал предложить Совету директоров выделить тебе несколько акций корпорации. Если полёт пройдёт удачно… Скажем, на сто тысяч марок.

Сто тысяч дойчмарок за пять-десять тысяч загубленных русских душ? Интересный бизнес, откровенно людоедский. Георгий постарался не выдать эмоций.

- Премного благодарен, герр директор. Не знаю как выразить признательность. Не подведу.

Донёсся звук приближающегося автомобиля.

- Вот и они! Больше уверенности во взгляде, партнёр!

«Мерседес» с Клаусом за рулём лихо промчался по лужам бетонки и притормозил перед Дорнебергером. Русский агент по-прежнему изображал смесь тупости и безучастности, а также холуйской услужливости, распахивая двери перед пассажирами.

Директор, сверкая моноклем на весеннем солнце, продемонстрировал недругам «Кондора». Впрочем, они не услышали ничего, кроме опубликованного в газетах.

- …Разумеется, с новыми двигателями боевой радиус увеличится минимум втрое. Грузоподъёмность также вырастет.

- Зачем тогда опыты с первым поколением «Кондора», как нетрудно догадаться – с тупиковым? – у главного из британцев, полноватого джентльмена с пышными каштановыми усами и всклокоченными бровями, был отличный немецкий, с едва заметным акцентом. – Для чего нужен второй аэроплан?

Дорнебергер по-хозяйски похлопал по алюминиевой обшивке гондолы шасси.

- Мы довели до совершенства все остальные узлы, кроме силовой установки: планер с аэродинамикой для скоростей, превышающих половину скорости звука, управление, убирающееся шасси, кислородные приборы для высотного полёта, штурманское оборудование. Возможно, в ближайшее время «Кондор» обзаведётся радиосвязью. Как только наш ведущий инженер отрапортует, что турбинные двигатели получили достаточный ресурс, мир увидит «Кондор-2»!

- И ужаснётся ему? – с непроницаемым видом обронил англичанин.

- Заставит задуматься – стоит ли быть противником, а не союзником Рейха, мистер Этельберт. Тысяча таких машин, абсолютно неуязвимых из-за превосходства в скорости и высотности, будет способна атаковать любой объект на дистанции свыше трёхсот километров… Двухсот миль по-вашему.

- Я понимаю.

- За один вылет эта эскадра обрушит на цель три тысячи бомб! Какой правитель решится выступить против Рейха? Канцлер Эрхард назвал «Кондора» новым мечом нибелунгов.

Визит британской делегации и сопровождавшая его показуха сорвали рабочий день. Георгий чувствовал досаду. В ближайшую неделю последует команда на перелёт в Лодзь с промежуточной посадкой под Берлином. И тогда… Как минимум, он останется без акций концерна «Адам Опель».

В отвратительном настроении Георгий вернулся домой. Дверь открыла прислуга – пожилая фрау Гертруда. Раздевшись, спросил:

- Элиза не звонила?

- Нет, герр Тилль. Я с самого утра не отлучалась. Всё приготовлено – ужин, чистое бельё. Я могу идти?

- Конечно, фрау Гертруда. Спасибо.

- Да, чуть не забыла. У вас гость. Ждёт в гостиной.

Сам Георгий никого не ждал. Тем более – плотного англичанина, главу досаждавшей сегодня троицы.

- Чем обязан?

Британцу стоило предложить бы чаю с молоком, пусть время для файв-оклок миновало. Визитёр этой любезности не дождался.

Он устроился диване за низеньким столиком и откровенно разглядывал Георгия. Тот даже не присел, всем видом давая понять: выкладывайте, с чем пришли, и выметайтесь.

- Ваша милая домработница ушла? Тогда буду откровенен: я знаю, что вам не по душе миссия по бомбардировке Варшавы. Пусть два фугаса по одной тонне не принесут заметного вреда и уж точно не повлияют на ход войны, но вам, родившемуся и жившему в России, претит убийство хоть одного русского или поляка.

Фугасы… О химической атаке он не знает, пронеслось в голове, только о вылете. Чтоже ещё выведал скользкий тип? Что он будет предлагать?

- Отныне я подданный Рейха. Германия воюет. Я выполню приказ.

Толстяк хохотнул.

- Чётко и доходчиво, по-военному, хоть вы не в армии. Ладно. Я приведу два аргумента. Второй крайне неприятен, поэтому надеюсь, что хватит одного.

- Слушаю.

- Не бывает абсолютного оружия. Против каждого снаряда можно выковать броню, а потом изобрести пушку, что всё же эту броню пробьёт. Преимущество бывает только кратковременное, как у русских, что успели первыми снабдить армию сотнями залповых ракетных агрегатов. После этого или подобное оружие появляется у других стран, и речь будет идти о численном, а не качественном превосходстве, или кто-то изобретает контрмеры. Например, ракетный самолёт-истребитель, куда более дешёвый, чем циклопический «Кондор».

- Не нужно прописных истин, мистер Этельберт. Ближе к делу.

- Я как раз подобрался, - замахал тот пухлыми лапками. – Правительство Его Величества опасается за неразумные шаги германского руководства, если Рейх на какое-то время, подчёркиваю – на короткое время, получит очевидное преимущество в воздухе. Монопольное обладание тысячей «Кондоров» подтолкнёт Эрхарда или его преемника к новой авантюре – реваншу на Востоке или даже очередной мировой войне. Предложение крайне простое: из Лодзи летите не на Восток, а на юг и совершаете посадку в Словакии, на приграничном аэродроме. За помощь в получении аэроплана и секреты турбированного двигателя назовите сами любую разумную сумму. Подданство Великобритании и безопасность на островах вам гарантируются.

- Ясно. Нет. Прощайте.

Георгий ступил вперёд и протянул руку, желая помочь джентльмену быстрее покинуть дом.

- Вы не услышали второго аргумента!

- Быстрее говорите и проваливайте.

- Элиза вам не звонила утром, как обещала, ни днём, когда дома была домработница. Не трудитесь ждать. Ваша женщина у нас.

- Это меняет дело.

- Рад слышать разумные слова… Что вы задумали?!

Достав из секретера револьвер, Георгий приставил его сбоку к носу англичанина.

- Давайте так. Сначала я отстрелю вам нос, потом буду задавать вопросы. Сможете говорить связно по-немецки без этого отростка?

Щёлкнул курок.

Толстяк побелел, потом начал наливаться краснотой – очевидным признаком высокого давления. Он не пытался перехватить руку с револьвером или достать своё оружие, не относясь к категории воспетых в романах агентов, способных прыгать на ходу с поезда и аэроплана, снимать часовых приёмами бокса и джиу-джитсу. Вместо этого Этельберт непритворно задрожал.

- Вы не понимаете… Герр Тилль! Не я решаю… Мое дело – только передать предложение! Даже если вы меня убьёте…

Элиза называла его тряпкой? Но сейчас пришли уверенность и спокойствие. А также брезгливая неприязнь к нервно потеющему типу, который был явно не готов к подобному обороту.

- Слушайте моё предложение. Оно щедрое. Сейчас я спрошу – где Элиза и как её выручить без всяких дурацких условий. Щедрость в том, что представляю вам выбор – отстрелить нос или целить в колено, - Георгий наклонился к самому его лицу, прошептав: - Надеюсь, правительство Его Величества достойно оценит вашу стойкость и оплатит протезы.

- Но я правда не зна… А-а-а!!!

Пуля оторвала ему добрый сантиметр мягких тканей и хрящей, пороховые газы обожгли щёку и глаз. Англичанин схватился за лицо, а стрелок подумал, достаточно ли далеко их дом отстоит от соседних, чтобы там не услышали звук выстрела и крики.

- Заткнись! Теперь выбирай – колено или… Или не мелочиться, бить сразу в лоб?

Пуля разбила стекло в буфете, щедро хлещущая между пальцами кровь заляпала всё вокруг: пол, скатерть на столике, любимый коврик Элизы. Вот будет ругаться!

Георгий одёрнул себя. Чтоб услышать её ругань, нужно ещё вытащить Элизу из этой передряги.

Он лихорадочно соображал. Окровавленная скотина, что валяется на полу, не знает, что они захватили агента российской, в нынешней ситуации – союзной разведки. По какой-то причине женщина решила сохранить инкогнито. Значит, он тоже не имеет права её раскрывать. Так что безносый – единственная к ней ниточка.

Тряпка? Придётся не быть тряпкой некоторое время.

В юности он играл в футбол левым крайним. На секунду представил, что пробивает штрафной, и влепил по рукам шпиону ровно в том месте, где его пальцы зажимали нос. С диким воем англичанин перевернулся на спину.

- Я не зна-аю!!!

- Верю. Тогда два вопроса: кто знает и нужно ли мне оставлять тебя в живых? - присев на корточки рядом с телом, Георгий воткнул ствол револьвера ему в промежность. Снова щёлкнул курок. – Объяснить важность вопроса вторым выстрелом или сам поймёшь?

- Не… не на-а-адо… Резидент…

- Уже лучше. Адрес, фамилия?

- Уоллес… Я покажу…

- Вот ты и придумал, зачем тебе задержаться в живых.

Далее не остаётся ничего другого, как связать пленника и искать Клауса. Яснее ясного, один Георгий не справится.

Он расстегнул и вытащил брючный ремень англичанина. Так как ствол не покинул прежнего места в паху, незадачливый переговорщик затрясся ещё больше. Затем вдруг выгнулся, захрипел. И затих. Рот раскрылся, из уголка губ потекла слюна, выпученные глаза уставились в потолок.

На улице стемнело. Георгий выкатил машину из гаража. Из осторожности он оставил свой слишком приметный «Опель-Империал» в квартале от дома Клауса. К подъезду прошёл пешком, подняв ворот пальто.

К счастью, водитель Дорнебергера оказался дома.

- Входите! Чёрт, на вас кровь!

- Не всю смыл.

Георгий протиснулся мимо агента в крохотную кухоньку. Табурет под ним жалобно скрипнул. Там рассказал о щедром британском предложении и трупе в гостиной.

- Вот сукины дети! Нашли когда встрять, - Клаус быстро погасил все эмоции и принялся составлять план действий. – От тела избавьтесь сами. Можете не прятать труп, просто отвезите подальше от дома и бросьте. Как раз начался мокрый снег, к утру он скроет следы. Ну, упал человек, носом напоролся на что-то острое, сердце не выдержало. Главное – уложите его на спину, в ту позу, в которой умер. Иначе опытный криминалист поймёт, что труп переворачивали. Да, документы его, фотографии – всё вон, чтоб какое-то время потратили на выяснение личности, пока разберутся, вы уже улетите… Вам плохо?

- Я никогда не убивал человека… В бою стрелял, сбивал, но это совсем другое, - поправился Георгий.

- Вы его не убили. Жестоко оторвали нос? Пережил бы. Явившийся к вам тип – непрофессионал. Парни из Секретной Службы его подставили, не хотели сами светиться. Он – коммерсант. Думали, умеет торговаться. Много предлагал?

- Больше, чем Дорнебергер. Дорого мне обходится лояльность к России.

- Наши вам ничего не предложат, Георгий Павлович. Разве что кофе.

- Не хочу. Вы ничего не сказали про Элизу.

- У нас только одна зацепка – фамилия Уоллес, - Клаус начал варить кофе себе. – Кроме того, будьте уверены, не дождавшись Этельберта, британцы пришлют кого-то посерьёзнее.

- И тогда нос отстрелят мне.

- Не думаю. Но… - Клаус задумался. – Наверняка будут вести себя жёстче. Вам придётся согласиться. Для виду, конечно. Чтобы выиграть время. Поэтому я организую слежку за вами – подстраховать и вычислить англичанина. В любом случае, перелёт в Лодзь совпадает со всеми планами – с германскими, британскими и нашими. Там получите дополнительные инструкции.

- А если… Не хочу об этом говорить… - Георгий навалился на край кухонного столика. – Если у вас ничего не получится со спасением Элизы?

- Вы что-то предлагаете? Или ставите какие-то условия – не спасёте женщину, не сяду в Варшаве?

Клаус уперся кулаками в столешницу. Сейчас его серые глаза отнюдь не выглядели безжизненными алюминиевыми кругляками как обычно.

Это был противник – не чета англичанину. Георгий растерялся.

- Не знаю.

- Зато я знаю. Во-первых, это не ваша женщина, а офицер разведки российского Генштаба, выполняющая задание. Надеюсь, здесь у вас нет иллюзий.

- Н-нет…

- Во-вторых. Если, не дай Бог, британцы узнают, что прихватили русского резидента, ей наверняка конец. Извинятся – мол, на момент её ликвидации не знали, взяли заложницей ради шантажа вражеского лётчика, устранили как нежелательного свидетеля. Поди проверь. На самом деле подвергнут самым изощрённым пыткам, выведают всё, что она знает, и только тогда убьют, - он положил руку на плечо Георгия. – Это разведка. Вы печалитесь, что оцарапали нос их человеку, они без малейшего смущения прикончат всех нас. Такие законы у невидимой войны. Привыкайте.

Отмыв следы крови, Георгий ехал домой. Пальцы дрожали на руле.

В детективных романах о похищениях людей иногда советуют врать похитителям: заложник мне не так уж важен. Но Клаус говорит – её всё равно попытаются ликвидировать, хотя бы как ненужного свидетеля.

Значит, всё зависит от его умения торговаться. Но он никогда не упражнялся в этом умении!

Потом посетила другая мысль, неприятная. Впрочем, в этот вечер других не водилось.

Насколько Элиза действительно дорога ему?

После той бурной ночи они спали в разных постелях. Как такового выяснения отношений между ними не произошло. Она рассказала, как была завербована контрразведкой – из-за близких личных отношений с штабс-капитаном Фоминым, позже он вырос в звании и должности. Не могла быть до конца любезной с Тиллем, потому что это помешало бы выполнению другого задания. Какого? Ему лучше не знать. Потом получила добро сманить его в Германию через связи конторы «Вольфштейн и Ко» с концерном «Адам Опель ГМБХ». На жаргоне разведки, внедрила его во вражеский лагерь втёмную, получая там львиную долю информации из первых уст.

- Но почему тогда часто исчезала? – спросил обескураженный любовник.

- Потому что были и другие задания.

Они беседовали в той гостиной, где через неделю пролилась кровь. Элиза сидела строгая, в закрытом сером костюме. Теперь она даже переодевалась не на глазах у Георгия, хоть он тысячу раз видел её одетой, полуодетой и совершенно голой.

- Я озвучу вопрос, что вертится у тебя на языке, но ты не можешь произнести его вслух. Связывали ли меня с тобой какие-то личные чувства или то была просто работа?

- Ну… я…

- Ответа на него не получишь. Иногда думай и отвечай себе сам. Одно скажу точно – до возвращения в Россию между нами ничего не будет.

И ни малейшей гарантии, что близость возобновится на Родине.

По закону «…потерявши – плачем», Георгий вдруг начал страстно желать её, в самом плотском, пошлом смысле, хотел просто повалить на кровать и ворваться в сладкие дебри как в прежние времена… Но один только суровый взмах ресницами отбивал у него всякий запал предпринять авантюру.

И, тем не менее, просто так бросить Элизу на съедение британским волкам он не мог.

«Опель-Империал» притормозил у ограды дома. Взявшись за створку ворот, Георгий заметил на снегу следы колёс.

Входная дверь была не закрыта, тело исчезло.

Тщательно заперев дверь изнутри, Георгий в одиночестве вылакал целую бутылку коньяка без закуски и уснул не раздеваясь.

Глава десятая. Противоядие

Вечер, когда Сергей Павлович беззаботно гулял с Ольгой по вечерней Перми, был последним спокойным перед неделями сумасшедшего мозгового штурма.

Для начала всех без исключения, вхожих в конструкторские залы и экспериментальные цеха Мотовилихинского полигона, перевели на казарменное положение и лишили всякой связи с внешним миром, включая невозможность предупредить госпожу Медынскую, что не придёт как обещал. Потом огорошили заданием: срочно создать реактивный перехватчик или противовоздушную ракету с возможностью поразить вражеский аэроплан на высоте четырнадцать тысяч метров, летящий со скоростью шестьсот километров в час!

- Женя! Не бывает такого, - поделился сомнениями Серёжа.

Бестужев, имея собственный кабинет, большую часть времени проводил у кульманов или в цехах.

- Значит, бывает. И чует сердце, это тот самый гросс-флюгцойг «Кондор», о котором взахлёб писали их газеты, только усовершенствованный.

- На «Опеле»… Где наш Жора.

- Уже не наш и не Жора, а герр Юрген Тилль, представитель германской нации и той же авиапромышленности, что выпустила аэропланы, бомбившие Одессу, мой друг.

Рука, машинально чертившая на листе ватмана непонятные линии, сорвалась вниз, окончательно испортив этот лист.

- Не верю! Как он мог? Нормальный же был мужик. Свойский.

- Деньги, бабы и война меняют людей. В случае с Жоркой – скорее баба. Ты хоть помнишь свою еврейку-зазнобу московских времён? У меня-то в голове все перепутались, может, и не узнаю, когда встречу.

- Не-е-е… Роза Соломоновна – отдельная страница в моей жизни, и, поверь, не самая худшая.

Сергей вдруг понял, что не может представить её лицо, как и девушек, бывших предметом мимолётных петроградских увлечений. Их упрямо заслонила едва знакомая Оленька Медынская.

- Но вряд ли по ней страдаешь, да, офицер? А Жора бросил всё и умчался с ней в другую страну. Ты бы ради бабы уехал в Германию делать ракеты против нас? Вот и я говорю. Люди разные. Ладно, хватит о юбках. О главном что-нибудь надумал? Хотя бы в порядке бреда?

- Ничего толкового, Евгений. Сроки малые, аэроплан за краткое время не осилим. Совершенно иная аэродинамика, у нас даже труб на такую скорость потока не сыщешь. Перехватчик должен дать семьсот-восемьсот километров в час! Ну, и у турбинщиков пока дела не ахти.

- Да, - согласился Бестужев. – Парни рисуют эскизы малого ракетного аэроплана, на килограмм горючего два кило окислителя.

- Всё это на пользу. Пригодится, когда появится турбинный двигатель. Но нам нужна ракета. Быстро, из того что умеем и знаем. И, главное, эта ракета должна попадать в цель на четырнадцати километрах!

- Даже обнаружить-то её заранее никак. Чтоб запустить ракету точно, мы должны столь же точно обнаружить цель километров за двадцать. Всё, закрываем тему.

- Не торопись, начальник. Лучше скажи – в Пермь можно выбраться?

- Не знаю, - покачал головой Бестужев. – Опричники свирепствуют. А зачем тебе?

- Помню, читал… Вспомнить не могу. Библиотека нужна, хорошая.

- Ну, в губернском городе вряд ли лучшие. Разве что в Петроград или в Москву телеграмму дать. Да не томи, говори.

Карандаш Сергея начал выводить на исчёрканном ватмане странный рисунок – из точки разбегались какие-то закорючки и летели к карикатурному силуэту аэроплана.

- Фирма называлась, м-м-м… Проклятый склероз… «Хюльсмахер», вроде бы. «Хюльсмайер и Маннхайм» - вот как. Наверное.

- И что? Не молчи! Сейчас ударю, не посмотрю, что офицер.

Бестужев поднял метровую линейку, словно действительно собрался врезать, но подчинённый даже не обратил внимания.

- Они придумали странный прибор. Ещё до Мировой войны. Телемобильскоп. Без вакуумных ламп, представь, вообще без всякой сложной современной машинерии. Он улавливал отражённую радиоволну от металлического предмета. А какой предмет будет двигаться на высоте четырнадцать тысяч?

- Серёжка! Ты – гений.

- Знаю, - скромно ответил тот. – Но это только малая часть проблем. Допустим, мы знаем, кула летит «Кондор». Но он же, собака, повернуть может! Да и точно в пысю ему не попадём. Стало быть, заряд должен быть огромный, в сотню кило, чтоб шрапнель разнесла всё вокруг метров на сто.

- Фантастика…

- Погоди ещё. По-хорошему, той ракетой управлять надо. С земли. Провод к ней не протянешь. Остаются те же радиоволны.

Бестужев взял другой карандаш и начал чёркать на бумаге.

- Два телемобильскопа… Тьфу… Слово-то какое!

- Другое придумаем. Зачем второй?

- Один следит за целью, другой за летящей ракетой. Так, ещё радиостанция передающая. В самой ракете станция приёмная. Да плюс устройство, что все эти премудрости заставит работать вместе. Серёжа, по нам писхушка ещё не плачет? Или это будущее зовёт?

Сергей оттянул ворот форменной рубашки, словно тот сдавил его крепкую шею сильнее обычного.

- Знаешь… Я не хочу такого будущего, где одни умные машины направляют ракеты против других, а в итоге гибнут люди. Однажды докатимся, что аппараты будут решать – друг или враг летит, стрелять или пропустить.

- Ты прав. Но не нам решать, чем будут воевать люди, скажем, лет через пятьдесят. От нас зависит только – будет ли такое оружие лишь у врага или у русской армии тоже.

Двухступенчатая ракета, способная прошить шрапнельными шариками всё в радиусе ста метров и на высоте четырнадцать километров, могла быть сделана в считанные дни. А на доводку «телемобильскопа» и, тем более, релейного счётно-решающего устройства, не говоря о радиоаппаратуре управления ракетой, требовались месяцы, если не годы. Поэтому противоядие Сергея для борьбы с «Кондором» не поспевало.

Но в арсенале Мотовилихинской базы имелась ещё одна полузабытая заготовка.

Ракетоплан «Оса» ничуть не напоминал гордого «Кондора» и по размерам уступал ему примерно так же, как насекомое птице. Его полёты состоялись, пока Серёжа грыз гранит науки на питерских гранитных берегах, как пелось в популярной тогда песне. Преимущества ракетной машины по сравнению с ординарным винтовым аэропланом – высокая скорость и скороподъемность, простота конструкции – разбивались о главный, но крайне существенный недостаток. Реактивное насекомое было вынуждено тащить на себе огромный вес окислителя, когда бесплатный замечательный окислитель – кислород – имелся вокруг в неограниченном количестве. Поэтому через пару лет полётов на «Осе» с потерями двух лётчиков и трёх аппаратов опыты прекратились. Суровые генералы из Военного министерства постановили – те результаты считать нужными и полезными, но в весьма далёкой перспективе, коль армия получит надёжные авиационные турбины.

Более того, конструкторы вычертили гибрид аэроплана с винтовым и ракетным движителем, чтобы отрабатывать на нём механику реактивного полёта. Обмотанные промасленной ветошью, два последних экземпляра «Осы» сиротливо гнили в дальнем ангаре, пока никто не сдал их в музей в качестве экспонатов.

Тревожное ожидание атаки немецких реактивных машин вызвало непривычную суету вокруг ракетопланов. Научить «Осу» вспорхнуть на четырнадцать тысяч метров, ужалить и в целости вернуться на базу в нормальных условиях заняло бы не менее полугода: опытовый аппарат не задумывался как боевое оружие.

Сергей и Евгений, бессильные за кратчайший срок создать чисто ракетное противовоздушное средство, были брошены на создание пусковой установки для реактивных снарядов «Осы» - такой, чтоб летательный аппарат и его катапульта перевозились несколькими грузовиками, и перехватчик мог стартовать откуда угодно у линии фронта, а вот садиться уже – на аэродром.

* * *

Второй визит джентльменов был групповой и начался нервно. Георгий только вернулся из цехов, злой, голодный и вконец обеспокоенный за судьбу Элизы. Он даже не пустил их в дом, заставив разговаривать у крыльца.

- Это неблагоразумно, герр Тилль! – сурово произнёс старший из пары, суровый джентльмен в котелке и с массивной тростью. – По крайней мере, пропустите нас внутрь или давайте встретимся в другом…

- Чтобы вы меня схватили и увезли как мою фройлян?

Второй британец молчал и стоял поодаль, опустив руки в широкие карманы плаща. Находился ли там револьвер – неизвестно, намёк был именно на это.

- Ей ничто не угрожает, если вы будете благоразумны.

- Благоразумны? Когда какой-то кретин приходит в мой дом в моё отсутствие, угрожает, лезет в драку, а, получив по носу, тут же подыхает от апоплексического удара? Если это – джентльменский подход, я перестал уважать добрую старую Англию. Освободите фройлян Элизу и мы поговорим. Иначе мне ничего не останется, как обратиться в полицию.

- Позвольте мне усомниться, герр Тилль, - настаивал англичанин, смирившись с разговором снизу вверх у ступенек крыльца. – Вы до сих пор не сообщили ни о её исчезновении, ни о пропаже трупа из дома!

- Какого трупа? Человек был без сознания, потом его нет. Стало быть, пришёл в себя и удалился. Или вы хотите сказать, что вторглись без моего позволения?

- Похоже, вас совсем не заботит, что будет с леди.

- Заботит! Ещё как. Но я не вижу в вас людей, с которыми можно договориться.

- Ошибаетесь.

- Вот как? – Георгий подбоченился, всей своей позой выражая недоверие. – Тогда начнём с простого. Предъявите мне её живой и здоровой, тогда продолжим.

- Вы попали в точку, нет ничего проще. Смотрите.

На фотографии, тускло освещённой фонарём у крыльца, была запечатлена Элиза. В руках она сжимала хорошо знакомый сегодняшний номер «Дас шварце кор». Её взгляд, уверенный и твёрдый, дал понять: «я держусь – и ты держись».

- Хорошее фото. Могло быть сделано и вчера, сегодня смонтировано со свежей газетой. Требую телефонный разговор. Ради этого готов даже одного пропустить в дом. Вы будете благоразумнее предшественника?

Дальнейшие события развивались явно не по плану ни одной из сторон. Британец долго торговался, потом всё-таки вступил в прихожую и набрал некий номер, прикрывая спиной телефонный аппарат. С кем-то ругался, потом положил трубку.

- Сожалею, герр Тилль. Никак невозможно.

- Она мертва? – спросил Георгий, стараясь скрыть, как что-то ёкнуло внутри от собственных слов.

- Нет! Ну что вы. После инцидента с Этельбертом приказано вывести её из страны. Она уже за Рейном.

- Тогда не вижу выхода.

Они стояли почти вплотную, сверля друг друга глазами. Тилль, на полголовы выше, чувствовал, что в потасовке с этим агентом вряд ли добьётся успеха, тем более за дверью у него маячит подкрепление.

- Выход очевиден. Как только аэроплан приземлится в Словакии, получаете даму в целости. В противном случае, простите, по частям.

- Нет. В Словакии я буду полностью в вашей власти.

- Вам остаётся положиться на моё слово.

На кислом лице Георгия было написано, что слово англичанина в данной ситуации абсолютно не котировалось.

- Завтра мы вылетаем. Я вношу другое предложение: перегоняю «Кондора» к русским. Они ведь теперь ваши друзья? Отдаёте им Элизу, она, кстати, российская гражданка. Секретами поделитесь.

- Вряд ли это осуществимо…

Георгий не выдержал и грубо ухватил британца за лацкан пальто, тот вцепился в его кисть. Беседа подошла к черте, за которой начинаются первобытные аргументы.

- Слушайте, вы… Мните из себя рыцарей плаща и кинжала, но ни хрена не понимаете! «Кондор» – барахло, он наполовину состоит из ошибок. Максимум, что вам удастся – это скопировать его форму и взять пробы металла, через год упорного труда воспроизвести такой же гроб. У вас не будет чертежей аэроплана под турбированный мотор, не будет самого двигателя, технологии изготовления лопаток турбины и компрессора, высокопрочных и термостойких подшипников… А у Германии будет! И вам останется только сопли утирать, когда неуязвимые «Кондоры» разнесут к чертям собачьим ваш Лондон, а я почувствую, что отомстил за Элизу. В принципе – уже отомстил, турбина практически готова. Валите к чёрту из моего дома!

Он отпустил лацкан и пихнул шпиона к двери.

У порога тот обронил:

- Вы отрезаете любые пути к соглашению.

- Не я отрезаю, а вы. Жду новостей до вылета или встретимся в Лодзи. Жду от вас веских гарантий, а не жалкое «честное сло-о-ово джентльмена».

В одиннадцать Георгий погасил фонарь на крыльце и вышел на ступеньку. Огонёк сигареты описал условную дугу. У стены раздался шорох, оттуда показался Клаус, не выбираясь, впрочем, из тени.

- Местная полиция что-то подозревает. За домом наверняка следят. Говорим тихо.

- Что на коммутаторе? – так же вполголоса произнёс Георгий.

- Тоже нагрянула полиция. Звонок удалось отследить. Примерно в тридцати километрах. Выясняем. Нет гарантии, что её держат именно там.

- А в чём ещё нет гарантии? В чём она есть вообще? – он снова начал закипать. – Я по вашей милости говорю дерзости этим господам, рискую, что у них лопнет терпение, британцы прикончат и меня, и женщину!

- Умоляю, тише… Прекрасно понимаю ваши чувства, Георгий Павлович. Но с ними нельзя иначе. Почувствуют слабину, уступчивость, тотчас начнут диктовать условия. Разведка – грязное дело, поверьте.

- Да уж, убедился.

- Возьмите это.

В руку ткнулся холодный цилиндрик.

- Зачем?

- Это снотворное в шприце. Как только наберёте свыше трёх тысяч, воткните иглу в патрубок дыхательного прибора, свой шланг зажмите пальцами. Как только второй пилот уснёт, секунд через тридцать выпустите немного кислорода – провентилируйте систему. Но не раньше, а то если отключитесь оба…

- То прилетим слишком рано.

Борьба двух разведок, усиливающееся внимание полиции и, главное, полная неопределённость с Элизой беспокоили Георгия много больше, чем вероятные лётные происшествия.

Он задвину в самый дальний угол сознания – была ли в её отношении к нему хоть какая-то теплота, реальное чувство, а не только выполнение задания. Осколки мозаики так и не собрались в единое целое.

Любительница дорогих побрякушек, одежды из самых модных салонов и прочих атрибутов приятной жизни, дама совсем не походила на патриотку России, способную жертвовать собой из чувства долга и прочих несвойственных такому сорту людей материй.

Но, произнеся вслух дурацкий пароль, она вела себя именно так, будто кроме стоящей перед ними задачи ничего не имело значения.

Зачем было устраивать праздник двух душ и тел, при воспоминании о котором по позвоночнику до сих пор прокатывалась тёплая волна?

Независимо от того, что творилось на душе этой многоликой женщины, спасти её было вопросом чести.

Глава одиннадцатая. В воздухе и на земле

- Зажигание!

- Основной!

- Ускоритель! Поехали!

Если бы журналисты видели, как тяжело взлетает «Кондор» с бомбовым грузом, вряд ли германские авиаторы смогли бы пугать всю Европу «неуязвимым и непобедимым» стратосферным бомбардировщиком. Тяга его двигателей зависела от давления воздуха перед воздухозаборниками, то есть от скорости, падала по мере набора высоты.

Пробный вылет над Лодзью, последний перед боевым, дал ещё худшие результаты, нежели в Рюссельхайме – в гружёном виде едва удалось вскарабкаться на шесть тысяч, вполне простреливаемых зенитной артиллерией русских. Озабоченный неудачей, Дорнбергер приказал перебрать по винтику простые, в общем-то, двигатели «Кондора».

В его свите появился очень уверенный в себе молодой человек с массивной головой и крепкой нижней челюстью, напоминающий циркового борца. Брутальное телосложение сочеталось с аристократизмом высшей пробы, обычно такие манеры бывают у людей, чья родословная исчисляется десятками поколений, и нынешний представитель породы каждую секунду помнит, что он – особый. Этот барон напомнил Георгию пару «золотых мальчиков» ракетной Академии. Как и они, не теряя достоинства, залез с головой в закопченные реактивным выхлопом недра аэроплана и довольно быстро нашёл причину в синхронизации подачи горючего, зажигания и сработки воздушного клапана.

- Вернер… Что у тебя? – суетился директор.

- Позволю себе предположить, с грузом тысяч восьми он достигнет, герр Дорнбергер. Сожалею, лучшего результата не позволит сам принцип образования и горения смеси.

Георгию полагалось принимать самое живое участие в проблемах «Кондора», но он был молчалив, пассивен и часто оглядывался по сторонам, слоняясь около ракетоплана. Руки держал в карманах и даже не пытался испачкать их чёрным от масла гаечным ключом.

- Юрген, что с вами? – спросил босс. – Вы нездоровы? Прошу – сделайте вылет на Варшаву, и я дам вам три недели отпуска!

- Приму с благодарностью.

За внешней безучастностью скрывалась внутренняя борьба.

Ни англичане, ни российские агенты не показывались на глаза. Куда-то исчез Клаус, и Дорнбергер заявил о пропаже в полицию.

Что делать? Что с Элизой?

Хотелось верить, что всё обойдётся. Что убийство – крайняя мера, даже в шпионских играх, и вряд ли ситуация такова, что британцы будут зажаты в углу настолько, что решатся на её ликвидацию.

Вряд ли они знают, что дама работает на российский Генштаб. Но что она – бывшая гражданка России, известно всем, кто решил бы узнать биографию внезапно прославившейся журналистки. Без крайней нужды прикончить русскую… Вряд ли разумно.

Или он зря себя успокаивает?

Как сложно, когда похищен небезразличный тебе человек. Он, вероятней всего, жив, но его нет. Он в опасности, но ты ни черта не можешь ради него сделать, мучаешься от бессилия узнать – где он, что с ним... Он в руках безжалостных негодяев, которые требуют от тебя низости; исполнение их условий тебя самого превращает в негодяя, но без малейшей гарантии, что заложник ещё цел! И с самыми мизерными шансами увидеть его когда-нибудь.

- …Гейне сказал, что жизнь коротка для многих ошибок.

Невзрачный работяга в комбинезоне аэродромного рабочего был совершенно незнаком. В прифронтовой Лодзи команда Дорнбергера пребывала в полной изоляции от внешнего мира, скорее всего – из соображений сохранения тайны. Поэтому новое лицо обращало на себя внимание.

- Мне плевать на Гейне. Что с ней?

- В порядке. Англичане не успели её никуда вывезти. Британскую резидентуру брали штурмом, - оттарабанил связной. – Фрау ранена.

- В порядке или ранена? – вскипел Георгий. – Что молчишь? Ни хрена это не в порядке! Вы меня за последнего идиота держите? Куда и как ранена? В какой больнице находится?

- Больше я ничего не знаю, герр Тилль. Только одно – вам не следует беспокоиться, действуйте по плану. Клаус только это велел передать.

- Скажи своему Клаусу, чтоб катился он… - лётчик едва сдерживался. Он стоял с сжатыми кулаками, готовый влепить хук, свалить на бетон и забить посланца русской шпионской конторы ногами до бесчувствия.

Может, так и надо? Отстранили бы от полёта, тогда – в Рюссельхайм первым же поездом. Там облазил бы все больницы в радиусе сотни километров.

Чтоб не видеть безмерно раздражающую физиономию, Георгий зажмурился.

Перед внутренним взором возникло другое лицо – запечатлённое на фотографии с газетой в руках.

Какой бы выбор сделала она? Ответ тот же: лететь. Значит – летим.

Тем более никто с противоположной стороны баррикад не появился на горизонте, англичане умолкли. Или они действительно погибли в борьбе с боевиками Клауса, или вышли из игры.

Знать бы, что на самом деле творится…

В голове роились совсем безумные мысли. Если германский народ столь единодушно голосует за Эрхарда, то несёт ответственность за его преступления. Тогда самый правильный вариант – тянуть от Лодзи на Берлин. Быть может, две бомбы ядовитого концентрата на головы столичных горожан, сброшенные бомбардировщиком с крестами на крыле, заставят германцев одуматься?

Юный барон, новый любимец Дорнбергера, отчаянно умолял того отпустить его в боевой вылет. Розовощёкого здоровяка ничуть не смущал людоедский характер миссии – ему было важно убедиться, что аппарат выполнит рейс на пределе своих возможностей. Директор запретил: авиационное командование Рейха неукоснительно требовало второго пилота из числа военных.

Мартовским утром Дорнбергер и пара генералов с крылышками военно-воздушных сил на фуражках устроили последнее напутствие Георгию и его напарнику, нахальному блондину по имени Рудольф Хойзингер. Тот, лет на пять старше, при любом удобном случае не упускал возможности напомнить, как он сбивал пачками французов в шестнадцатом и семнадцатом. Быть может, его безудержное хвастовство и демонстративная подозрительность в отношении первого пилота окончательно склонили к выполнению плана, предложенного русской разведкой. Через час его сонную тушу извлекут из кабины дюжие русские унтеры!

Генералы давали советы, куда и как сбросить бомбовый груз, чтоб ущерб был наибольший, а Георгий посматривал через окошко диспетчерской на длинное тело «Кондора», вокруг которого колдовали механики. Военных сменил директор, тот больше рассуждал о политике. Последние переговоры с русскими потерпели провал, противник мобилизовал огромную армию, получил горы британского и французского оружия, посему готов наступать чуть ли не до самого Берлина. Так что демонстративное нарушение соглашений по химическому оружию вместе с шантажом новых высотных ударов остаётся последним шансом подписать прекращение огня на достойных для Рейха условиях – полном возврате утерянных за последние месяцы территорий.

В общем, пилоты забрались в кабину и пристегнули ремни, до макушки загруженные увещеваниями: в их руках будущее германской державы. Только каждый это будущее воспринимал по-своему.

«Кондор» пробил низкие облака с натужным рёвом двигателей.

«Первый! – прозвучало в переговорном устройстве. – Две с половиной тысячи. С земли нас не видно. Сохраняем высоту?»

С точки военной целесообразности Рудольф был абсолютно прав. Даже услышав грохот «Кондора» из-за облачной завесы, русские не смогут определить его положение и высоту. Стало быть, поднятые по тревоги истребители не успеют перехватить, артиллерия не станет бить в белый свет как в копеечку.

Но остаётся ордунг, что святее Библии.

«Второй! Полётный план предписывает максимальный подъём. Как поняли? Действуем по плану – максимально вверх!»

«Понял…»

В кабине ощутимо похолодало. Как только прибор показал четыре тысячи, Георгий сделал несколько глубоких вдохов и снял с лица маску. Шприц Клауса воткнулся в шланг.

«Второй, ответьте! Второй! Как меня слышите?»

Счастливых снов, дорогой коллега. Пусть тебе приснятся убиенные французские лётчики!

Георгий двинул штурвал вперёд. «Кондор» пронзил облачность в обратном направлении. Под крылом показался лесной массив.

«Надеюсь, в марте никто в лесу грибы не собирает».

Как только машина избавилась от груза и лишнего воздушного сопротивления, в неё будто вселились новые силы. Она снова набрала высоту и перемахнула линию фронта на высоте километров двенадцати.

Управлять «Кондором» одному, пока три четверти внимания отданы его капризным двигателям, было чрезвычайно сложно. Когда в разрывах облаков показался массив крупного города, Георгий облегчённо вздохнул. Оставалось сделать последнюю, пусть непростую вещь – заход на посадку на незнакомый аэродром без возможности уйти на новый круг.

Занятый многочисленными предпосадочными манипуляциями, он прозевал внезапную атаку. А если бы и увидел сразу – вряд ли бы смог предпринять. «Кондор» не тащил никакого другого вооружения, кроме бомб, от которых избавился. Кроме того, потеряв скорость, германский гигант резвостью напоминал больную черепаху.

Перед остеклением промелькнул незнакомый крохотный аэроплан с факелом реактивного пламени у хвоста. Он промчался отвесно вверх, затем лихо развернулся. Из-под плоскостей вырвались длинные дымные следы навстречу «Кондору», увенчанные чёрными наконечниками. Эти чёрные точки быстро увеличивались, потом раскрылись огненными бутонами взрывов. Всё, что успел Георгий, это пригнуть голову.

И без того трясущийся от неравномерной работы двигателей, «Кондор» заколотился в предсмертной лихорадке. Сигнальные огни на панели вспыхнули красным.

Проклиная бдительных любителей пострелять, Георгий сбросил фонарь пилотской кабины. Упали расстёгнутые привязные ремни. Машина неслась со скоростью свыше трёхсот километров в час – чрезвычайно, непростительно быстро для прыжка с парашютом, к тому же никто в мире не пытался покинуть в воздухе реактивный аэроплан.

- …Что? Что происходит? – вдруг раздалось в наушниках шлема.

От дикой вибрации и рёва проснулся незадачливый напарник. Но Георгий даже не стал терять времени на переговоры с ним – просто выдернул провод из клеммы и перевалился через борт.

Могучим рывком встречного ветра его сбросило с крыла. Удар о хвостовое оперение пришёлся на середину бёдер, и он был безжалостен.

Сходя с ума от боли, Георгий кувыркался под облаками на высоте около тысячи метров, пытаясь руками и корпусом как-то выровняться. Земля бешено кружилась внизу…

Понимая, что парашют может не раскрыться, что стропы спутаются, что купол просто треснет, он отчаянно дёрнул кольцо. Парашютный подвес впился в тело, что-то резко хлестнуло по лицу, а ещё через несколько мгновений Георгий удивительно ровно спускался на вспаханное поле, пока удар переломанных ног о землю не вышиб из него сознание, как шампанское пробку из бутылки. Он даже не услышал отдалённый взрыв – там «Кондор» окончил свой последний полёт.

* * *

Трофейный «Хорх» жалобно грохотал подвеской, подпрыгивая на каждом ухабе. Его стальные внутренности пытались протестовать, но успеха не добились: Евгений Бестужев давил на газ в пол, обгоняя вереницы армейских грузовиков и крестьянских подвод.

- Куда прёшь! А ну, в сто-орону! – орал водитель, высовывая голову в окно, словно его голос был громче непрерывного кваканья клаксона.

- Господин полковник! – Сергей на заднем сиденье прилагал неимоверные усилия, чтоб не прикусить язык. – Может, как-то передать приказ – отменить представление?

- Какое там! – у Фомина тоже поминутно лязгали зубы. – Армейцы закусили удила. Первый сбитый ракетн… - машина подпрыгнула особенно сильно, и контрразведчик здорово приложился головой. – Ракетный сбитый. Ни черта не хотят слышать!

Что там дальше произойдёт, Сергей мог себе представить. «Осу» пилотировал самый неуправляемый, самый взбалмошный из всех лётчиков, что служили в Перми. Капитана Киреева сплавили в тыл, что называется, от греха подальше, лишь бы не отдавать под трибунал. Дебошира всегда спасало одно и то же: его отец возглавлял думскую комиссию по вооружениям, и с Киреевыми предпочитали не ссориться. Кроме того, они происходили из древнего рода, до семнадцатого относились к графской фамилии. Лишившись дворянских привелегий, бывшая знать отнюдь не избавилась от снисходительного отношения к плебсу.

Теперь Лёня Киреев с триумфом вернулся на фронт, откуда был изгнан полгода назад. Сбив беззащитный «Кондор» на посадке, не примнёт этим воспользоваться.

У въезда на авиационную базу Окенче «Хорх» подпирал бампером шлагбаум битых полчаса, пока часовой, исполненный значимости, бурчал «не положено», унтер бегал за начальником караула. Уж его, зелёного прапорщика, Фомин раскатал в дерьмо за минуту. Но эта минута тоже была потеряна, и к прибытию в лазарет там собралась целая толпа из военных авиаторов и фронтовых репортёров.

Петушиная голова Лёнчика на тощей шее, комично торчащей из пушистого ворота лётной куртки, возвышалась над собравшимися. Он забрался на перила крыльца лазарета как на трибуну и упивался минутой славы.

- …За реактивной авиацией будущее, господа и граждане! Воздушный бой этого дня – тому подтверждение…

- Посмотрите на этого разгвоздяя! – пробормотал Фомин. – «Оса» - секретнейшее оружие, пусть сто раз не серийное и экспериментальное. И вот так – перед газетчиками… Ну, ты сам себе вырыл могилу.

Полковник нашёл глазами самого старшего из воздушного воинства в числе зрителей-слушателей русского мюнхгаузена. Сергей видел, как лицо авиационного генерала перекосила гримаса гнева. Но как бы не кочевряжился армеец, он слишком хорошо понимал возможности контрразведки. За безобразие, учинённое Киреевым на авиабазе в каких-то сорока километрах от фронта, ответить придётся ему, начальнику этой авиабазы.

- Старший лейтенант, ко мне! – приказал Фомин.

Вдвоём они протиснулись к оратору. Без малейшего почтения героическая речь Лёнчика была прервана самым возмутительным образом: его сдернули с перил посреди громкой фразы, затем Серёжа скрутил его борцовским приёмом.

- Господин генерал! – громко заявил полковник. – Из-за вашего попустительства находящиеся здесь штатские граждане и не допущенные к высшим военным секретам офицеры базы услышали слишком важные тайны. Потрудитесь приказать никого из них не выпускать за территорию базы до окончания военных действий. В противном случае я распоряжусь отдать лично вас под трибунал за саботаж и потворство врагу.

Эта короткая речь произвела большее впечатление, чемразглагольствования Лёнчика. Лёгкое замешательство сменилось бурным возмущением, от военных летели реплики в духе «тыловые крысы на нашу голову», и только самый рассудительный репортёр поинтересовался судьбой героического военлёта на дощатом настиле крыльца.

- За него не волнуйтесь. В военное время и у самого фронта не до формальностей. Господин генерал-майор! Пришлите расстрельную команду.

Сергей изумлённо воззрился на Фомина.

Конечно, в особых обстоятельствах Устав армии Российской Республики дозволяет старшим чинам контрразведки учинять расправу без суда и следствия. Но сейчас не идёт бой, враг не подобрался к шлагбауму, где так долго держали «Хорх»… Он в своём уме?

- Ему это с рук не сойдёт… Мой папан… - просипело снизу, и Серёжа, человек незлобивый, подумал, что Фомину виднее.

- Твой папан огорчится и положит на могилку сына четыре ромашки.

Впрочем, полковник сам включил заднюю передачу, когда Лёнчик обделался. Горе-пилот, окончательно роняя достоинство стыдным клозетным запахом, охотно настрочил рапорт, что умышленно нарушил приказ и сбил заходящий на посадку аэроплан, надеясь заработать на этом славу. Расстрельная команда обернулась караульной и отвела бывшего золотого мальчика, с которого позолота обвалилась на глазах, на гауптвахту. На этом неприятная и затянувшаяся первая часть визита завершилась, Фомин, Королёв и Бестужев зашли в палату к раненому.

Тилль выглядел отвратительно. Его лысый череп приобрёл серо-жёлтый цвет, глаза были тусклыми.

У койки дежурил пышноусый унтер с эмблемами аэродромной службы, с револьвером и штыком на поясе. То ли сторожил больного, чтоб не сбежал на перебитых ногах, то ли охранял его от визитёров. На избавление от унтера потребовалось ещё некоторое время, а Сергей, не дожидаясь конца пререканий с аборигеном, присел у кровати и взял Георгия за руку.

- С возвращением!

- Да… Ещё с тёплым приёмом поздравь.

Фомин, наконец, выпроводил наземного авиатора.

В четырёхместной палате, украшенной узорчатыми польскими занавесками на окне, лётчик находился один, хоть часть пациентов лазарета теснилась на коридоре. Остро пахло лекарствами и сапожной ваксой. Второй аромат обеспечил изгнанный унтер.

Контрразведчик опёрся руками на спинку кровати.

- Ну, здравствуй, герой.

- Говорят, что герой – тот, кто меня сбил.

- Пришлось его немного потеснить с почётного места. Пока – на гауптвахту, дальше видно будет. Вы простите нас, Георгий Павлович. Этому разгильдяю было приказано стрелять, только убедившись, что «Кондор» летит с бомбами. Поймите правильно: вас могли раскрыть в любую секунду или даже просто заменить на другого пилота, если бы возня англичан бросила на вас тень. И «Кондор» успешно вылил бы отравляющую мерзость на головы русской пехоты.

- А чем закончилась… - начал было спрашивать Георгий, но Фомин, догадавшись о сути вопроса, оборвал его и попросил Королёва с Бестужевым на время покинуть палату. Когда они вышли, достал из внутреннего кармана сложенный газетный листок.

Раненый развернул газету и чуть не выронил её, увидев фото Элизы на первой полосе с чёрной полосой поперёк нижнего угла. Аршинный заголовок гласил про злодейское похищение и убийство известной журналистки!

Он не стал читать дальше. Фомин, умостившись на стуле, где только что сидел Серёжа, внимательно наблюдал за реакцией Георгия.

- Поговорим начистоту, Георгий Павлович. Начну издалека. Вы знаете о её юных годах, о ребёнке?

- Да…

- С её слов, конечно. Вряд ли она была с вами до конца откровенна. Про отца её ребёнка, наверно, выдумала что-то возвышенно-героическое. Вижу, я угадал, - полковник удовлетворённо кивнул. – На самом деле, её возлюбленный был обыкновенный террорист, левый эсер. Он даже не думал жениться, у этих революционных радикалов бытовали свободные взгляды на плотскую любовь. Его вздёрнули осенью семнадцатого за участие в группе, где замышлялось убийство Корнилова. И эта дурочка с «Браунингом» в ридикюле попёрлась к главе Директории. Представьте себе - в приёмную генерала сводить с ним счёты! Простите, что рассказываю длинно. Вам нехорошо?

Георгий машинально потёр переносицу.

- Отчего ж. Продолжайте. У меня раздроблены обе ноги. Врач, их собиравший, предупредил – коль обезболивающее пройдёт, станет худо. Похоже, не соврал, стервец. И так, особа, втравившая меня в эту передрягу…

- Была задержана на пороге кабинета. Внешние посты умудрилась миновать без пропуска и без досмотра. Как – никто не смог объяснить.

- Понимаю. Контрразведку заинтересовал её талант.

- Не только, - Фомин машинально достал коробку с папиросами и тут же сунул в карман, в больнице нельзя курить. Возможно, этим жестом он пытался скрыть некоторое замешательство. – Дальше я расскажу вам о вещах, о которых, быть может, говорить и не стоило. Но её смерть всё изменила.

Он ненадолго умолк.

- Вы расстроены, полковник? Это я должен рвать простыни – не смог её защитить, договориться с англичанами, слушал идиота Клауса… Или как там его на самом деле зовут?

- Внешняя разведка, Георгий Павлович, входит в ведение другого департамента, я не ответственен за их упущения. Но мы забежали вперёд, - Фомин переплёл пальцы и откинулся назад на спинку стула. – Знаете, уже столько лет прошло, когда её привели в первый раз… И я сорвался. Увлёкся, потерял голову. Был женат, двое детей… Контрразведчикам в работе с агентурой не возбраняются близкие отношения. Начальство считает, что женщины, прирученные через постель, служат вернее. Точно также наши агентессы соблазняли нужных господ. Но эта была не игра! Не просто служба. И, по странной прихоти судьбы, Лизонька ответила мне взаимностью.

- Я никогда не называл её ни Лизой, ни Елизаветой…

- Да! Элизой она стала чуть позже. Новые власти России не экономили на делах тайных, моя лучшая сотрудница не была обделена ничем. Через неё мы ликвидировали остатки левого подполья. Потом она выполняла другие задания, была внедрена в «Вольфштейн и Ко», как раз познакомилась с вами…

- …А с вами продолжала встречаться. Какой же я был дурак и слепец!

Георгий сморщился. Резь в оперированных ногах соединилась с душевной мукой.

- Не корите себя. Элиза могла обвести вокруг пальца и более искушённых. Когда пришлось отдать её разведке для миссии в Германии, я места себе не находил, писал рапорты о переводе… Потом узнал: она поставила нашему берлинскому резиденту условие: по окончании операции с «Кондором» уходит со службы и остаётся с вами, Георгий Павлович. Она предпочла вас мне – поздравляю… - полковник развёл руками и вдруг встревожился. – Что такое? Вам в самом деле плохо! Я сейчас позову врача.

- Не трудитесь. Пройдёт… Нога! И сердце…

Фомин метнулся к двери, но был остановлен полным боли голосом:

- Обождите. Боюсь, через несколько минут не смогу продолжать. Извольте закончить.

Тот вернулся к койке, но уже не присел, твёрдо глядя на влажное от испарины бледное лицо.

- В память о Лизе я иду наперекор правилам службы. Вы покинули Россию, служили государству, ставшему нашим врагом. «Кондор» и полётные документы уничтожены, второй пилот погиб, мы не предъявим миру доказательств германского вероломства с химической бомбой. По идее, я был обязан лгать, обещать вам встречу с ней и долгую счастливую жизнь, а взамен тянуть информацию о ракетной программе «Опеля».

Георгий закрыл глаза.

- Я лежу с перебитыми ногами. Не то что летать не буду, даже ходить без костылей – вряд ли. Девушка, которая любила меня, погибла из-за ваших шпионских затей. Что вы ещё хотите?

- Только одного, - Фомин склонился над раненым. – Сделайте так, чтоб её жертва и гибель не были напрасными. Вас вылечат, сделают всё, на что способны российские эскулапы. А потом – милости просим в компанию к Серёже и Евгению. Ваша голова мыслит по-прежнему ясно.

Наверно, это выглядело кощунственно: предлагать инвалиду, лишённому всего, кроме мозгов, отдать во славу Родины и последнее – свой интеллект. Но других слов полковник не нашёл.

Перед тем, как сесть в пыльный «Хорх», Фомин вдруг решил выплеснуть раздражение на Сергея.

- Старший лейтенант! Ко мне!

- Да, господин полковник?

- Мне осточертело объяснять каждой проверке, отчего у вас часть документов на Баландина. Извольте привести дела в порядок! – увидев протестующий жест, Фомин прикрикнул: - Отставить возражения. Вернёмся, через сутки приказываю доложить об исполнении. Чёрт знает что, а не армия!

Он так и не опустился на сиденье, а вырвал длинный ивовый прут и нервно пробежался вдоль плаца, стегая себя по голенищам сапог.

- Что это с ним? – спросил Бестужев. – И у тебя что за чехарда с фамилией?

- Эх… - Сергей снял фуражку и обмакнул лоб платком. – Баландин – фамилия отчима, под ней и жил, потому что ненаглядный родной папочка бросил нас давно. Отцовская фамилия мне ненавистна. Но, похоже, ничего не попишешь, Фомин кипит и плюётся кипятком.

Евгений, не знавший, о чём говорил контрразведчик с израненным лётчиком, пребывал в недоумении относительно нервических выходок полковника и только спросил Сергея:

- И какая у тебя теперь будет фамилия?

- А вот такая… - он промолчал и с ненавистью выдохнул: - Королёв!

Глава двенадцатая. Конкурент

Бойцы невидимого фронта имеют невидимые заслуги. На фоне героев, добывших славу в победоносной войне, Георгий выглядел жалко. К осени после трёх операций он начал ходить без костылей, но, судя по походке, и без шансов станцевать мазурку. Он не посадил трофей в целости, посему награждать его сочли излишним, как и за спасение каких-то войск Центрального фронта России от химической атаки. Без неоспоримых доказательств военного преступления германцев правительственная комиссия сочла показания пилота и донесения разведки не слишком убедительными. Искалечившее ракетчика Отечество ограничилось возмещением средств на лечение и скромной пенсией по инвалидности.

Серёжа, получивший орден Святой Анны и погоны инженер-капитана, что соответствовало штабс-капитану по довоенному уставу, рядом с Георгием смотрелся непростительно цветущим. Друга он по-прежнему звал «Жорой», но уже не по-детски «дядей Жорой», так как сам давно и безоговорочно пополнил ряды взрослых.

Пока Георгия собирали, разбирали и снова собирали в госпитале, как детский железный конструктор, в котором решительно не хватает винтиков, Сергей возобновил встречи с Ольгой Медынской.

Она побывала замужем и была ровнёй по возрасту, но Серёжа чувствовал себя неизмеримо старше. Перипетии войны, близость смерти, суровая окопная правда, что обнажает человеческую натуру до основы – в блеске благородства и кромешной тьме низости, состарили его лет на десять. Маленькие заботы приятельницы, допускавшей лишь очень неторопливое сближение из боязни пересудов о чрезмерной доступности вдов, казались до смешного незначительными. Обиды на студиозусов, упорно не желающих проявлять прилежание, подковёрные интриги педагогического коллектива не шли ни в какое сравнение с пережитым, когда один гаубичный фугас мог в любую минуту отправить к праотцам его инженерно-ракетное подразделение. И как сам выводил кистью на ракетных снарядах: «За Ришельевскую!», «За Дерибасовскую!», «За Французский бульвар!», «За Пересыпь!», «За Молдованку!»

Это осталось в прошлом. И не требовать же от Оленьки, чтоб она поучаствовала в некой подобной авантюре и побывала в шаге от гибели! Поэтому Сергей просто слушал звук её голоса, шутил и вставлял заинтересованные реплики, а сам с удовольствием нырял в очаровательную атмосферу компании прекрасной дамы… И отдыхал душой.

Они посещали театры, выставки, благотворительные приёмы, балы в собрании губернской думы. Город оставался неизбежно провинциальным, не только рядом с Москвой, но и довоенной Одессой, оттого развлечений предоставлял до обидного мало.

Поэтому Сергей и Ольга подолгу гуляли, пытаясь запомнить новые наименования улиц.

- Как это оригинально звучит: к Каме спускается Проспект Камова, - однажды весело заметила она.

Был чудесный августовский вечер, они брели по зелёной бульварной аллее, разделившей стороны проспекта. Он уже успел побывать улицей Корнилова, Февральским трактом, а теперь получил имя героического лётчика, который первым на своём аэроплане прорвался к Берлину и сбросил бомбы на Рейхстаг.

Серёжа чувствовал её ручку в тонкой светлой перчатке на сгибе своего локтя, укрытого тканью лёгкого летнего кителя, и готов был поддерживать беседу на любую тему. Странно, что при всех его естественных для созревшего мужчины порывах он не искал себе знакомую вроде московской Розы и не торопил Ольгу, думая, что наступил случай, когда надёжность движения к цели важнее скорости.

- В Малороссии то же самое. Читал в газете – Екатеринослав переименовали в Днепр. В честь генерала от инфантерии Иллариона Днепра. Днепр на Днепре! Оригинально, не правда ли?

- Стало быть, Сергей Павлович, требуется срочная директива для Русской Армии и Флота: впредь на генеральские…

- …И адмиральские…

- Правильно! И на адмиральские должности назначать военных с исключительно благозвучными фамилиями. Не ровен час, какой-нибудь Пивторабатька совершит героический подвиг… И что, в Пивторабатьку Киев переименовывать?

Украинский генерал с этой забавной фамилией действительно проявил себя молодцом, что не спасло его от насмешек доморощенных остряков.

За такими беседами пролетали вечера, и Серёжа всерьёз задумался о решительном штурме цитадели со стратегическими, возможно даже – матримониальными планами, как ровное течение его жизни было нарушено по его же собственной инициативе. Лишь только Георгий начал удовлетворительно передвигаться без подпорок, Королёв предложил даме сердца познакомить друга с какой-нибудь из незамужних университетских дам приятной внешности.

Конечно, Жора – не ахти какой вариант. Лысый, не первой молодости, хромой и с тоскливым выражением на лице незаслуженно обиженной собаки. Но война с обычной жестокостью сократила число женихов. А тут – из хорошей семьи, не без шансов на наследство, образованный и интеллигентный. Ну и что, если в вальсе не покружит? Зато и не сбежит.

Добрая и отзывчивая Оленька поступила как истинная женщина: выбрала из коллег самую безнадёжную, эдакую закоренелую старую деву лет тридцати пяти. Впрочем, возраст не важен – на ней было написано «и до пятидесяти замуж не выйду, ибо не возьмут», крупными буквами выведено, как «За Одессу!» на корпусе ракеты. Елизария Поликарповна, как представила её Медынская, представляла из себя строгую даму учительского типа, застёгнутую на все пуговички до самого подбородка, а если бы таковые продолжались выше – были бы зашпилены до самого лба, подпираемого очками в простой металлической оправе. Тёмные волосы, словно сами собой, скручивались в колобок на затылке, и единственным преимуществом дамы оставалась только стройная фигура – неестественно прямая в тугом старомодном корсете и высокая, чем она выгодно отличалась на фоне мелкой Ольги, широкого Сергея и скрюченного жизнью Георгия.

Начиная с университетского бала, имевшего место первого сентября по случаю запуска учебного года, Елизария Поликарповна неизменно сопровождала Ольгу, прилипчивая как лишай, и серьёзным взглядом через очки сверлила Георгия.

Безнадёжным незамужним тоже хочется замуж.

Бал начался, когда под ярко сияющей люстрой в тысячу свечей закружились пары бывалых студентов со студентками и только что зачисленных юнцов с девицами, приглашённых офицеров с университетскими дамами. За ними семенили чиновники и попечители из губернских присутствий с благоверными, а Георгий только развёл руками – танцевать он мог, лишь стоя на месте и раскачиваясь в такт музыке. Увы, таких танцев не существует и не будет никогда. Верная долгу Елизария заступила на пост рядом с кавалером-инвалидом, всем своим видом показывая, что разделяет его беду.

Впрочем, её и раньше приглашали нечасто. Как правило – её же студенты, рассчитывавшие на поблажку на экзамене.

Королёв увлёк Оленьку в центр зала, молодая пара исчезла из виду. Проводив легконогих приятелей взглядом, Георгий обронил, лишь бы только не молчать:

- Расскажите, барышня, кто здесь присутствует?

Он тут же получил водопад совершенно ненужных сведений.

После танцев Ольга догадалась, на что обрекла ракетчика и попыталась разрядить ситуацию, уделяя ему больше внимания. Она же не хотела обидеть его, намекнуть, что, кроме Елизарии, ему больше не на кого рассчитывать! Всего-навсего пыталась создать для себя выгодный фон.

Королёв, всегда относившийся к противоположному полу с некоторой лёгкостью, впервые почувствовал уколы ревности, когда неделю спустя они вчетвером отправились на заезжего столичного поэта-декадента. Мало того, что упадническая поэзия ничего, кроме скуки, не нагоняла, Оля взяла под руку Георгия, в Сергея пиявкой вцепилась Елизария. Вечер не удался абсолютно: щебетала за четверых одна Медынская, Жора молчал из смущения, Серёжа из нежелания поддерживать беседу с университетской «дылдой», которая тоже сочла за лучшее вести себя тихо.

По возвращении в казарму-гостиницу при Мотовилихинском заводе Георгий извинился.

- Серёжа! Давай отделаемся от Елизарии. Деликатно намекни Ольге: унивеситет-то большой. Мне, право, неловко. Вижу, ты к вдовице неровно дышишь. Она же на меня явно вешается, чтоб тебя поддеть, чувства обострить. Нехорошо это…

- Думаешь, мне приятно? – они зашли в комнату с ванной Королёва, по сути – крохотную холостяцкую квартирку. Сергей скинул китель и начал стягивать сапоги. – Знаю, с вдовицами просто, только если отношения заведомо такие – раз-два, в дамки, и ауфидерзейн, майне кляйне.

- Здесь просто не получится, - реалистично заметил Георгий. – Но ничего посоветовать тебе не могу. У меня у самого опыт… так себе.

- Догадываюсь. А о той, Элизе, Фомин по-прежнему запрещает рассказывать?

Серёжа, сидя на кресле, победил первый сапог и принялся стягивать второй. На свиданье он обул новые хромовые, и узкие голенища к вечеру жестоко мстили. Друг устроился на стуле напротив.

- Запрещает, да. Скажу только, что она погибла. И этого не должен был говорить.

- Вот даже как? Сочувствую, брат.

- Заживает уже. Понемногу. Слушай, Серёжа, давай в следующую пятницу я не пойду.

- Мы обещали.

- Соври. Скажи – мол, нога у Жоры отваливается. Тем более, это правда. Сегодня набегались лишнего, едва стою. Не хочу тебе с Олей мешать, а её напарница – бррр… И ведь ничего могла быть баба, если одеть, причесать, накрасить, содрать эту юбку-мешок до земли.

- Сдирай! Она, по-моему, только об этом мечтает, - Сергей с облегчением пошевелил освобождёнными пальцами ног. Они, похоже, разделяли радость хозяина. Потом достал из загашника початую бутылку коньяку и плеснул в две рюмки на самое дно. – За дам! За прекрасных и… каких Бог пошлёт.

- Прости за откровенность, Серёжа, - Георгий охотно взял рюмку. – Вот с Ольги бы – с превеликим удовольствием. Но тебе я не конкурент. И старый, и вообще друзьям дорогу не перехожу.

В одном он оказался прав – в следующую пятницу на рандеву не явился, как и Сергей. Впервые после войны Мотовилихинские заводы перевели на казарменный режим.

Началось всё с внезапного появления майора Лёнчика Киреева. Он с властным видом хозяина поместья, где все – рабы и челядь, осмотрел ракетные цеха, потом отозвал в сторону заводоуправления нескольких военных инженеров, Бестужева, Тилля и Королёва в том числе.

- Здравия желаю, господа офицеры, - приветствовал их Лёнчик, горделиво покачиваясь с пяток на носки и обратно. – Высокая комиссия Военного министерства нашла мои действия оправданными, а этого бесчестного Фомина – возмутительно беззаконными. Так или иначе, я, как уполномоченный от Генерального штаба наблюдателем за всеми местными прожектами, не желаю здесь видеть вас и вас.

Палец в чёрной перчатке ткнул в сторону Георгия и Сергея.

- И шо вы говорите? – выпалил Королёв. Впервые за много лет его одесское арго выпрыгнуло наружу как чёртик из табакерки. – Таки, во-первых, вы не наш начальник. Надзирающий? Надзирай!

Майор перестал раскачиваться и хотел вставить слово, но ему было далеко до оратора, тренировавшего полемический дар в баталиях со шпаной Пересыпи, где, не разобравшись по понятиям, проигравший имел отличный шанс пребольно получить по шее.

- Во-вторых, господин офицер, вы изволите разговаривать с другим офицером, в отличие от вас – боевым, а не стрелявшим по безоружному аэроплану. Что уставился? Свободен!

По строевому уставу, военный, в чей адрес гаркнули «свободен», должен щёлкнуть каблуками, развернуться кругом и умчаться рысью. Лёнчик, годами дрессированный в армии, словно цирковая собачка, послушно хлопнул сапогами и только после этого опомнился, что команду выкрикнул младший по званию.

- Я тебе ещё припомню, сучёныш… И как мне руку крутил, там, у Варшавы… Всё припомню!

Он удалился подчёркнуто-степенным шагом.

- Зря ты его так, - упрекнул Бестужев.

Незадолго до этого он был возведён в офицерский чин и, сообразно должности, получил довольно высокое для начинающего армейца звание подполковника. Разумеется, сохранил штатские замашки, особенно заметные в свойском общении с подчинёнными.

- Извини, Евгений. Тут останется он или я. Пусть Лёнчик придумывает ракетные двигатели, я отдохну. И чего он на Жору окрысился?

- Известно – что. Георгий с хромотой для него теперь как живой укор. Я о другом. Сергей, если ты даже переведёшься от нас, зачем мне трудности оставляешь? Мне же с этим мерзавцем как-то дальше уживаться надо. Пока их Национальная партия у власти, Лёнчик как Крым на Чёрном море – непотопляемый авианосец.

Королёв упрямо мотнул головой, не желая подстраиваться под петроградского посланника. На следующий день у них появился единомышленник.

- Юрий Алексеевич! – первым Фомина заметил Жора, когда полковник ступил в забитую кульманами чертёжную. В этой ситуации он даже обрадовался его появлению, хотя, по понятным причинам, никаких тёплых чувств не питал.

- Доброго здоровья, господа. Надеюсь, у вас оно поправилось? – Фомин поманил Георгия. – Прошу вас, найдите Бестужева и Королёва, соберёмся у офицера по безопасности… Сергей Павлович? Вас за чертёжной доской не увидел.

Капитана контрразведки, следящего за режимом на заводах во главе компании штатных и целой армии нештатных сотрудников, Фомин безжалостно выдворил из его кабинета, затем запер дверь на ключ изнутри. Из кожаного портфеля на свет явилась пухлая папка, в ней – папки поменьше с чертежами и фотографиями.

- Тилль! Перед вашим отлётом среди инженеров «Опеля» появился новый двигателист. Молодой, но очень перспективный. Знаете его?

На стол легла крупная фотокарточка восемнадцать на двенадцать. Георгий присел на стул и взял фото в руки.

- Видел. Зовут Вернер. Помог наладить двигатели перед последним рейсом.

Фомин уселся в кресло хозяина и принял вид офицера, приступающего к допросу. Королёв подумал – такой у него рефлекс, допрашивать и «раскалывать».

- Вернера тогда отозвали с другого проекта. Нам только сейчас удалось выяснить с какого. Смотрите. Хочу выслушать ваше мнение.

Сергей перебрал основные эскизы будущего сооружения и углубился в схему ракетного двигателя. Неприятности с Лёнчиком укатились на задний план. Проблема, приехавшая в кожаной папке Фомина, была неизмеримо серьёзнее.

- Полностью его зовут Вернер фон Браун, - добавил контрразведчик. - Он молод и, конечно, проект возглавляет другой инженер. Но этот юноша – у них главный поставщик идей. Всегда, каким-то шестым чувством, находит выход из любого тупика. Основные решения в двигателе – его.

Королёв перебирал бумаги со смешанным чувством зависти и досады. Да, малые ракеты в кузове авто принесли победу. Но промедление с тяжёлыми жидкостными аппаратами позволило германцам вырваться вперёд, и вот он – результат.

Жидкостная ракета. Расчётная стартовая тяга сорок тонн, и это далеко не предел. Полезная нагрузка – тонна. Планируемая высота подъёма – свыше сотни километров, поражаемая цель, куда прилетит эта полезная нагрузка, может находиться на расстоянии до двухсот пятидесяти километров!

- И это только одна… - охнул Георгий. – Коль дело дальше пойдёт, они составят первую ступень из трёх-четырёх, одну навесят сверху как вторую ступень…

- Именно об этом я и хотел спросить, - откликнулся Фомин. – К счастью, готового образца немцы пока не сделали. Но бросили массу сил. Объединились конструкторы «Фоккера», «Хейнкеля», химики ИГ Фарбиндустри и два десятка фирм поменьше. А курирует всё ваш хороший знакомый Дорнебергер. Он по-прежнему одержим манией сваять нечто грандиозное, способное доставить смертельный груз в Петроград и тем самым шантажировать наше правительство.

- Понимаю. Значит, нам нужны две вещи: оружие, способное сбить их хлопушку на подлёте к Петрограду…

- Да, Евгений. И такое, что позволит ударить в ответ с не меньшей силой. Вернёмся к делам более приземлённым. Лёнчик успел начудить? По лицам вижу, он не мог иначе. Ладно, обещаю с ним разобраться. Теперь слушайте главное. Я приказываю закрыть проходные. Премьер даёт карт-бланш: любые ресурсы, любые деньги, в пределах разумного, конечно. Обе игрушки должны быть у нас раньше, чем у Берлина. Поэтому отменяются все отпуска. Если сочтёте нужным, требуйте подмогу, самые светлые умы России прибудут в Пермь в течение трёх-пяти суток.

- И даже в город не сходить? – уныло протянул Королёв, которому очень уж хотелось объясниться с Ольгой.

- Исключено! Секретность строжайшая. Даже генералитет Генштаба не в курсе. Конечно, дело громадное, утечки будут, слухи просочатся. Но, сколько сможем – столько выиграем времени.

- Понятно, - ответил за всех Бестужев.

- Выше голову, господа! Вам предстоит, наконец, создать ракету, летающую выше ста километров, настоящую космическую ракету! Даст Бог, она повезёт не только бомбы. Сергей Павлович, я понимаю, дело молодое. Но вынужден предупредить. Отсюда кто-то передаёт германцам самые секретные сведения. Вон, Тилль не даст соврать. На время войны их лазутчик притих, сейчас снова работает. Я обязательно вычислю крысу, но не дам голову на отсечение, что не заведётся другая. Слушайте внимательно. Я только вам троим доверяю. Вам, господин Бестужев, вы – начальник и душа всего здесь происходящего. У Серёжи Королёва и господина Тилля железное алиби: шпион действовал, пока вы находились вдалеке. Значит, предатель – кто-то другой из ваших коллег. Есть предположения?

В ответ раздалось возмущённое трио голосов. Никто никого не подозревал.

- Значит, Евгений, поступаем так. Каждый из ваших отделов получает только часть бумаг. Будем следить, о чём противник узнает в первую очередь.

Георгий потянулся к фотографии фон Брауна.

- А вот он, Серёжа, действительно твой конкурент.

Глава тринадцатая. Разоблачение

Горячий сентябрь принёс скромные плоды. Даже готовые чертежи с указанием марок сплавов, расписанной технологией деталей не позволили скопировать узлы германской ракеты сразу. Тем более, произведение фон Брауна и компании также было сырым, требовавшим массы экспериментов.

Нужно было изготовить новые камеры сгорания, инжекторы, топливные насосы, автоматику управления, клапана и десятки других узлов. Сергей уговорил Бестужева не пытаться догнать германских ракетчиков одним прыжком, а для начала проверить их находки на малых моделях.

Серебристая сигара Сi-1, названная в честь Циолковского, вчетверо меньшая по сравнению с германским прототипом и значительно упрощённая, заняла место на пусковом столе в начале октября. Капли мелкого дождя окропили поверхность и скатывались к хвосту с тремя перьями стабилизаторов.

Лёнчик с умным видом занял наблюдательную позицию у безопасной черты, обозначенной колышками. Королёва и Тилля он периодически окатывал исполненным презрения взглядом, вопрошающим: как, вы ещё здесь?

Сергей, словно в издёвку, постоянно находился поблизости. Ему же протянул кабельный пульт с единственной красной кнопкой под предохранительной крышкой.

- Не желаете сами, господин Киреев?

Обращение младшего по званию к старшему по фамилии как к штатскому считается в армии страшным унижением. Лёнчик вспыхнул до свекольной яркости, отворил рот для отповеди… и захлопнул его, беспомощно оглядываясь на офицеров и инженеров полигона. Позорно, что он допустил подобное, а окончательная потеря лица случится, если устроит выволочку Королёву прямо здесь, с пусковым пультом в ладошках.

- Поговорим позже, господин Королёв! – зло прошептал майор и тиснул клавишу.

«Циолковский-1» взмыл к дождливым тучам с характерным звуком, который никогда не забудут немногие выжившие под обстрелом реактивными снарядами. В лица офицеров ударила горячая волна, сбив фуражки. Ракета прочертила дымную полосу, превратившись в огненную точку далеко вверху. Огонёк начал странные метания по небосводу, время от времени скрываясь в тёмных облаках.

- Двигатель хорошо отработал, - заключил Бестужев. – Управление чудит.

Снова возник зловещий воющий звук. На последних каплях топлива ракета неслась отвесно вниз! Ракетчики как по команде прыгнули в заготовленную щель. Опыт, у троих накопленный ещё в Москве, кричал: спасайся, кто может!

И только один «испытатель», не слишком искушённый, замер, уставившись на быстро приближающуюся смерть.

За доли секунды до катастрофы Королёв покинул безопасную щель и сбил с ног зазевавшегося, прикрыв его сверху.

Удар ракеты о площадку со сверхзвуковой скоростью был сродни мощному взрыву. Бетонное поле вздрогнуло, уши заложило от грохота, воздух наполнился свистящими кусками металла и камня. Столь же быстро всё и стихло.

- Слезь с меня! – взревел Киреев вместо благодарности. – Разлёгся как на бабе…

- Не волнуйтесь, господин Лёнчик, вы не в моём вкусе.

Устроить заслуженную расправу над капитаном, напрочь игнорировавшим субординацию, представитель Военного министерства не успел. И вряд ли ему подобная возможность представится в ближайшие годы, о чём Королёв узнал, снова вызванный в кабинет начальника безопасности. Там скопилось довольно много народу: Фомин, Киреев, Бестужев, Тилль и пара незнакомых лейтенантов с хмурыми лицами истуканов военной полиции.

Полковник кинул несколько вопросов, намекающих – не было ли крушение «Циолковского» злоумышленным актом, ответы слушал невнимательно, больше изучая реакцию присутствующих. Сергей подавил раздражение: работа застопорилась на полдня из-за этого внепланового сборища, а Фомин, верно, подозревал бы диверсию, коль обнаружил бы гвоздь в покрышке своего внедорожника.

- То есть, вы не знаете, отчего ракета повернула? – развёл ладони контрразведчик. – Странно. А в Германии, похоже, осведомлены куда лучше. Что любопытно… Я бы даже сказал – крайне любопытно, так как их уведомляют о происходящем во всех цехах и лабораториях.

С минуту тишину нарушал только лёгкий скрип сапог истукан-лейтенантов.

- Чья же это заслуга, господин полковник? - напряжённым голосом вопросил Бестужев, по должности ответственный за всё происходящее на ракетном объекте, включая и шпионаж, и отсутствие туалетной бумаги в отхожем месте.

- Лишь один господин был осведомлён о происходящем столь обширно, вхож везде и, вдобавок, на него не распространялся запрет покидать закрытую территорию. Это майор Киреев.

- Да как вы смеете! – Лёнчик чуть не лопнул от возмущения. – Вы уже пытались, полковник!

- Я учусь на своих ошибках, гражданин Киреев. Не заручился нужной поддержкой, - невозмутимо парировал тот и отдал команду лейтенантам. – Отберите у него оружие и ведите в машину. Господа инженеры, все свободны.

У крыльца заводоуправления, чуть отойдя от часового с винтовкой, Георгий остановился и закурил. Королёв, старающийся курить как можно меньше, терпеливо ждал. Товарищ явно намеревался сказать нечто важное вдали от коллег и стен кабинетов.

- Надоели мне их шпионские игры, - произнёс он, потушив спичку. – Фомин свёл счёты с Лёнчиком, спасибо ему до земли. Но кто-то стучал германцам, пока я служил на «Опеле», а ты отирался в Петрограде, да и Киреева здесь не было.

Георгий затянулся, не обращая внимания на капли дождя, пропитавшие влагой его клетчатую кепку.

Чёрные плащи обоих блестели, и Королёв который раз с тоской вспомнил об Одессе, где в начале октября гораздо теплее. Нет, чтобы ракетные цеха и полигон поместили южнее… Но тогда бы он не познакомился с Ольгой.

- И что предрекаешь, Жора?

- Шпион, если дурак, начнёт действовать наглее. Подозреваю, на то и направлен тайный умысел полковника. Если умный, а глупцы у нас редкость, затаится на время. Так что Фомин выстрелил из пушки по воробьям.

Они неторопливо направились к проектному корпусу. Окурок, как отработанная ракета, упал и зашипел в луже.

- Не любишь ты Фомина. Сильно не любишь. Отчего?

- Потому что он был любовником женщины, по которой я сходил с ума. А затем она погибла. Да… От таких же шпионских игрищ. И я должен его обожать?

Серёжа напряг память. В отличие от Георгия, амурные моменты жизни в Москве не оставили в душе Королёва сколько-нибудь заметных следов. Тем более – не свои, а у товарища.

- Та самая? Лиза или Элиза, вроде бы? Мать-одиночка, прижившая байстрюка где-то в провинции и приехавшая в Москву за лучшей жизнью. Она?

Того явно покоробило, что Серёжа назвал вещи своими именами. Он замкнулся на минуту, надулся, потом прорвало – явно хотел выговориться.

- Пойми! Всё это – грязь, мерзость, недостойная порядочного человека. Я в ней запятнан, заляпан, и её не смыть! А Фомин, что встречался с ней годами, спокоен как удав, хоть и пытался «выразить сожаление». Та девушка – просто боевая потеря Российской Армии на германской войне, сколько таких потерь, стоит ли переживать! Сволочь… Ненавижу!

- Понятно. Жорик! – Королёв взял его за локоть. – С разоблачением самого главного шпиона строгости ослабнут. Да и наше начальство, при всей его… гм… дальновидности, наверняка уразумело, что, маринуя нас за забором месяцами, толку от нас не добьётся. Передам записку Ольге, пусть ещё подружек позовёт. Только не Елизарию!

- Знаю твой рецепт, - усмехнулся Георгий. – Лучшее лекарство от бабы – другая баба. Не тот случай.

- В тяжёлых случаях пилюли прописываются в двойной дозе, камрад.

Повод для терапии выдался скоро: в Пермь приехала одесская поэтесса Анна Ахматова. Бестужев, не оставивший своих московских холостяцких привычек, выкатил роскошное авто марки «Петроблиц» и, сияя парадной подполковничьей формой и не менее парадным выражением на усатой физиономии, повёз Сергея и Жору в губернское собрание.

Ольга пришла на поэтический вечер одна, в осеннем сером платье с модной меховой оторочкой. На ракетчиков ничуть не обиделась за месячное исчезновение: город, связанный с Мотовилихинскими заводами тысячью нитей, прекрасно был осведомлён, что по неведомой казённой нужде проходные секретных цехов на время запирались.

Переезды и переводы сотен людей красноречиво говорили и безо всякой шпионской работы, что военные разъезжаются: занятых твёрдотопливными ракетами для сухопутных войск и флота отправили за Урал, конструкторы реактивных аэропланов и турбо-реактивных двигателей теперь обоснуются в нижнем Поволжье. Видимо, осведомлённая о некоторой внутриведомственной конкуренции между этими отраслями, Ахматова, словно подтрунивая над ракетчиками, начала выступление с воспевания авиации:


И весеннего аэродрома


Шелестит под ногой трава.


Дома, дома — ужели дома!


Как все ново и как знакомо…


Публика аплодировала, но сдержанно: губернские жители, помимо всего, ревностно относились к двум столицам, всегда искали повод заметить – мы ничем не хуже столичных выскочек. Ахматова исправилась, прочла полдюжины стихов о любви и о природе, народ успокоился: ни такой чистой зелени, ни таких искренних чувств на столичных тротуарах не водится, только в неиспорченной провинции. Наконец, продекламировала:


Проводила друга до передней,

Постояла в золотой пыли,

Улетает друг мой. Гром ракетный

Растворился в облачной дали.


Зал взорвался овациями. Когда обыватели губернского города считают себя жителями ракетного сердца России, а взмывающие вверх у горизонта огненно-дымные столбы давно стали главным местным символом, любое слово о ракетчиках льётся бальзамом на душу.

Словно провалились в никуда несколько лет, и юный Серёжа с Георгием в грязных рабочих робах под щёгольскими, но чуть потёртыми лётными куртками сидели на поэтическом вечере Маяковского и Есенина. Более того, даже Евгений Бестужев, не разобрав, что Ольга Медынская уже ангажирована коллегами, приставал к ней с предложением «познакомить с настоящими ракетчиками», точь-в-точь, как в тот день перед пишбарышнями, выдавая себя за итальянского «синьора Евгенио» с неаполитанским шармом.

Она очень вежливо отвергла предложение подполковника, сдобренное перспективой прокатиться на шикарном «Петроблице», после чего тот, ничуть не смутившись, отправился на перехват другой цели. Ольга спустилась в ресторацию вместе с Королёвым и Тиллем.

Молодая дама откровенно соскучилась и щебетала без умолку. Столь же оживлён был Георгий, всего пару дней назад сокрушавшийся о погибшей подруге. Лекарство действовало, только Сергей, иногда вставлявший редкие реплики, чувствовал себя неважно. Для излечения от хандры он совершенно не имел в виду этот вариант!

Когда Тилль отлучился, Серёжа решил не терять времени.

- Дорогая Ольга Поликарповна! Вы видите, как я к вам неравнодушен. Но военная служба неумолима. Нас в любой момент могут запереть в казарме, услать за тридевять земель, не спросивши о желании. Сейчас, когда казённый дракон на время выпустил меня из пасти…

Он запнулся. Запас решимости, накопленный для часовой речи, улетучился за несколько секунд. Единственное, что смог Серёжа, когда голос вдруг отказал, как топливный инжектор от засора, так это взять её за руку.

- Понимаю… Вы, Сергей Павлович, хотите ясности в отношениях. Но не продолжайте, потому что прямо сейчас ничего хорошего не услышите.

Королёв не то чтобы считал себя неотразимым Доном Жуаном и исключал отказ. Просто его жизненный опыт позволял чётко распознавать, где имелись верные шансы на викторию, а где лучше было придержать коня за уздцы. И вот – опыт дал осечку.

- Но почему?

- Не могу. В том числе – из-за вашего друга. Нет-нет, между нами ничего не произошло. Поймите… Он такой несчастный. Рассказ про погибшую девушку, что любила его и одновременно обманывала, про перебитые ноги, про переезды из страны в страну, сомнения, испытания… Он такой искренний! А вы, Серёжа, не в упрёк вам, иногда только делаете вид, что слушаете. У вас всё слишком хорошо. Вы сильный… чересчур.

- Вы отказываете мне ради Георгия? – услышал он собственный голос будто издалека.

- Нет! Из-за вас самого. И, помилуйте, это не отказ. Вы же ещё ничего не предложили. Просто… не нужно больше.

Когда Тилль дохромал обратно к столику, его друг выглядел так, словно на его парадный китель выплеснулся чан холодной воды. На лице Ольги застыло отчуждённое выражение.

- Серёжа! Тебя, похоже, нельзя оставлять с дамой наедине. Она чем-то расстроена?

- Нет-нет. Всё замечательно. Впрочем, мне пора. Проводите, мальчики?

Они медленно брели к её дому по осенней сырости, приноравливаясь под шаг Георгия. Сергей молчал, его мозг сверлила мысль: Тилль улучил возможность и встретился с Ольгой наедине, чтобы вдоволь поплакаться и вызвать сострадание. Молодые романтические женские натуры бессильны перед этим браконьерским оружием! Георгий – предатель, и инвалидность не служит ему оправданием. После войны столько вдов и оставшихся без женихов девиц, что его хромота – не повод оставаться одному.

А болтовня снова оживившейся Ольги и её кульгавого спутника постепенно скатывалась к тому, что молодая дама в третий раз за вечер, если считать домогательства Бестужева в театре, подвергалась атаке. Впрочем, с тем же результатом.

Осечка у Георгия произошла в тот момент, когда он, повторяя аргументы Королёва о превратностях военных назначений, вдруг упомянул об отправке куда-либо строить междупланетные корабли. Ольгу будто змея ужалила.

- Наслышаны уже… Я думала, вы обычные наши артиллеристы-ракетчики,защитники Отечества. А туда же: междупланетное эфирное пространство, белые ландыши Луны! Не стыдно? Прощайте, господа.

Она двинулась прочь настолько широким шагом, насколько позволяла ширина подола. Георгий со стоном бросился догонять – этот темп был слишком спорым для его ног.

- Обождите, Ольга Поликарповна! Я клянусь вам, что мои слова – не пустое краснобайство. Ну обождите меня!

Она остановилась, глядя в полоборота, готовая снова рвануть с места в карьер от ракетчиков как от обычных уличных приставал-хулиганов.

- Ольга! Прошу вас! Не делайте опрометчивых шагов, - Георгий, наконец, поравнялся с ней. – Даю слово, что в течение полугода покажу вам Землю из междупланетного пространства.

- Не знаю, смеяться или возмущаться, - дама обернулась к Королёву. – Вы подтверждаете, Сергей Павлович?

- Только то, что мы оба мечтаем о полётах за пределы Земли.

- Вот! Даже ваш друг. Впрочем… - вдруг решилась она. – Полгода у вас есть. Готовлю дорожное платье для междупланётного перелёта. А сейчас позвольте вас покинуть. Не провожайте.

Стук каблуков её осенних ботинок растворился в глубине аллеи, освещённой фонарями. Георгий потянулся за папиросой.

Столь же категорическая отставка второму претенденту неожиданно пригасила злость Королёва. Значит, оба зря надеялись на её благосклонность. Тилль сбивчиво рассказал о случайной встрече в городе перед сентябрьским затворничеством, неожиданном проявлении участия со стороны Ольги. Извинился, что не рассказал о том разговоре.

- Зря, - ответил Сергей и зябко поёжился – офицерский плащ хуже спасал от холода, чем цивильное пальто Георгия. – У неё есть больное место. Её покойный супруг склонил к замужеству, рассказав чрезвычайно похожую историю, он будто бы междупланетный ракетчик, ждёт командировки в небеса, нарвёт ей алых маков Марса. Ну, и прочая белиберда. А в небеса его отправила обычная германская пуля.

- Вот дьявол… Дёрнуло же меня за язык!

- Сам виноват, приятель. Расскажи, что ей наплёл про «полгода»? Собрался привязать Ольгу к ракете и запулить в облака, пусть любуется?

Георгий смешно взмахнул руками, точно пеликан крыльями перед взлётом.

- Вообще-то, я давно придумал, для себя. Мне уж точно над планетой не подняться, с такими-то ногами. Это у тебя, молодого и здорового, всё впереди, - он набрал полную грудь воздуха и выпалил: - Давай сфотографируем Землю с высоты километров семьдесят!

Королёв задумался.

- Ты рассчитываешь сделать ракету фон Брауна? Немцы сами вряд ли за полгода доведут её до лётного состояния.

- Нет! Мы забываем очевидное. У «Циолковского» нужно только управление настроить. Посадим его на батарею из трёх ускорителей – твердотопливных ракет, что создавались для морских крейсеров. Закинем его километров на десять. Оттуда он почти до границы атмосферы и дотянет. Не веришь? Бестужеву введу в уши: такая ракета, запущенная у германской границы, сфотографирует приграничные земли, войска, переправы…

- Тогда фотокамере нужен объектив как телескоп, - очень сырая идея Георгия начала обретать первые контуры. – Обдумать надо с арифмометром в руках. Не знаю, как разведка, но политики наши, с подачи драгоценного Фомина и иже с ним, уцепятся: русская ракета привезла снимок Земли из междупланетного эфира!

- Звучит как газетный заголовок.

- Пусть. Это тоже нужно.

Неловкая ситуация с Георгием вроде бы разрешилась, но к нему Серёжа больше не испытывал доверия, как раньше. Другом считается, а не отказался приударить за Ольгой!

Лёнчика в наручниках увезли в Петроград. Неразоблачённым остался только некий германский агент. Скоро Фомин узнает – съехал ли он на Урал или к Астрахани. Или по-прежнему строчит донесения из Перми.

Впрочем, вздохнул про себя Сергей, это не моя забота. И без неё тошно.

Глава четырнадцатая. Звёздное фото откладывается

Бестужев упёрся рогами и копытами.

- Нет, нет и ещё раз нет.

- Ну почему, Евгений? – ныл Тилль.

- Потому что нужен прогресс. Не догонялки с фон Брауном, а своё. Больше, мощнее, летающее выше.

За годы пребывания в Перми первоначально аскетичный кабинет начальника ракетного проекта преобразился под стать сибаритским вкусам хозяина: украсился коврами, оттоманками, огромным столом красного дерева, картинами, кожаными креслами, большими курительными трубками. Эти совершенно разнородные вещи были расставлены и разложены с приличным вкусом и странным образом гармонировали. В воздухе плавал аромат дорогих сигар с едва заметным вкраплением выхлопа от выдержанного коньяка.

Хорошо, когда можно жить не на одну зарплату.

Тем более удивительно, что мозги Бестужева работали чётко, не поддаваясь расслабляющему действию обстановки.

- Господа-коллеги, чем тешить себя фотографическими забавами, ещё раз представьте грандиозность задачи в целом. На старте требуется тяга в десятки тонно-сил. Нужны невероятной стойкости материалы для реактивного двигателя, фантастическая по производительности система подачи горючего и окислителя в камеру сгорания, где непрерывно бушует адское пламя, центробежные турбо-насосы и газогенератор для их привода, устойчивое управление тягой, стабилизация в полёте, отвесный взлёт и плавный выход на траекторию. Не забывайте, мы делаем оружие, стало быть – нужна точность попадания в пределах километра. Должна быть стартовая установка, позволяющая сделать несколько пусков и выдерживающая аварию ракеты, и вся аппаратура – не экспериментальная, а армейская, срабатывающая в руках не слишком подготовленных военных. Ей предстоит переносить вибрационные нагрузки, терпеть космический холод на большой высоте и перегрев на огромной скорости падения… Я ничего не упустил?

- Никак нет, господин начальник! – притворно по-строевому отчеканил Королёв. – Разве что осталась одна деталь. По материалам, сплавам, элементам движителя нам шлёт документы неизвестный германский друг. Самое уязвимое место – в управлении ракетой, её система ориентации, стабилизации. Наш аппарат должен быть «умнее» германского. И для опытовых пусков совсем не обязателен монстр с тягой в десятки тонн.

- Что же нужно? – Бестужев раскурил одну из многочисленных трубок с длиннющим мундштуком.

- Перво-наперво, счётно-решающее устройство. Но не на телефонных реле, как в нашем центре управления. Малое по размеру и надёжное. А запускать его лучше на том же «Циолковском». Пусть твёрдотопливные ускорители поднимут его километров на двадцать, пока работают аэродинамические стабилизаторы. Выше атмосферы надежда только на управление вектором тяги.

- Боюсь, Серёжа, ты поторопился родиться лет эдак на пятьдесят. Вот моё слово: как только на подходе будет это устройство, дам «добро» на двухступенчатую сцепку с «Циолковским».

Тилль с Королёвым переглянулись. Как бы ни подогревал их обоих азарт выполнить обещание за полгода, директор был прав. И трудности в управлении ракетой предстояли куда более сложные, чем Георгий описал Сергею после трудного разговора с капризной дамой сердца.

К концу осени математики рассчитали некую им одним понятную вещь, именуемую загадочным и труднопроизносимым иностранным словом «алгоритм», что позволяла давать команды на рули, реагируя на отклонение ракеты от вертикальной траектории, заданной гироскопом. Только электрические реле для «мозгов» аппарата не годились: вибрации нарушали работу в первые же секунды после запуска двигателя. Единственный выход был – построить те самые «мозги» из триодных ламп с металлической колбой. Однако производились они только в США и на заказ, ценились изрядно дороже, нежели обычные стеклянные. Пока подписывали тот подряд через российское торгпредство в Вашингтоне и ждали деталей для центробежных насосов, Бестужев отправил неразлучную парочку в отпуск – в Москву.

Под перестук колёс и равномерное похрапывание Серёжи на верхней полке Георгий очередной раз задумался о странности натуры своего молодого товарища. Явно ведь для того был неприятен сюрприз, что старший товарищ вздумал ухаживать за той же дамой, вокруг которой Сергей сам кружил не первый месяц и относился к ней непривычно серьёзно.

Решил проявить благородство? Мол, у инвалида и так мало шансов найти подходящую пару? Но Сергей всегда подчёркивал, что не даёт ему никаких скидок – разве что не заставляет бегать наперегонки или играть в футбол. Жалось, снисхождение унизительны.

Правильнее было бы проявить благородство и сделать шаг в сторону, тем более, положа руку на сердце, шансы не слишком велики, даже если он принесёт Ольге заветное фото. Она наверняка истолковала обещание совсем по-другому!

Но Георгий вспоминал задорные голубые глаза молодой вдовы, по виду – совсем ещё барышни, и чувствовал бессилие поступить, как велит совесть. Впервые за неполный год с гибели Элизы его отпустила судорога, безжалостно скручивающая душу изнутри.

Элиза вызывала совсем другие чувства. В первую очередь – обладать.

Ольга согревала внутренним теплом, и вдалеке, и даже находясь на расстоянии вытянутой руки. Конечно, он ни за что бы не отказался от близости с ней. Но почему-то сейчас это не казалось первостепенно важным.

Прожив столько лет с Элизой, он подумывал о браке с ней изредка, нехотя и скорее по обыкновению, в силу инерции, ибо сожительство без брака многие считают греховным прелюбодеянием. В целом, конечно, плевать, но…

…Но если бы продолжение отношений с Ольгой зависело бы от готовности вести её под венец, Георгий не колебался бы ни секунды.

Вдруг она жалеет, что столь резко дала отставку обоим? Но как показаться ей на глаза, дав опрометчивое слово?

В Москву он приехал не выспавшись, в совершенно взъерошенных чувствах. В Перми голова была занята работой, о личном думалось меньше, и мозг вдруг за две ночи наверстал упущенное.

Старая столица изменилась разительно.

Во-первых, она чрезвычайно обильно опуталась политической рекламой. Пропало огульное отрицание царского «старорежимного», что было характерно для короткого времени Временного правительства Керенского и бурных двадцатых в президентство социал-радикала Измайловского. Михаил Романов возглавил монархическую партию и выставил свою кандидатуру на президентские выборы, а плакаты и газеты убеждали избирателей: в Империи жилось куда лучше. Достижения страны до семнадцатого года возвеличивались, последующие принижались, если кто-то вспоминал о военном позоре Цусимы и первых лет Мировой войны, на такого шикали и обвиняли в непатриотизме.

Во-вторых, в глаза била роскошь нуворишей, разбогатевших на военных поставках. Кому война, кому и мать родна… Единственное, о чём сокрушались новые хозяйчики жизни, так только в быстром её окончании и что новая не предвидится.

Конные повозки почти уже не встречались, трамваи ходили только на электрической тяге, омнибусы – на бензиновой. Центр города сковывали заторы из непрерывно дымящих экипажей, более обширные, чем Георгий видел в Берлине.

- Холостякуем? – спросил Королёв, пока таксомотор катил их от вокзала к гостинице. – Как в юности, покупаем билеты в синематограф или на поэтический вечер, там высматриваем парочки искательниц приключений?

- Ты как мальчишка. Нет уж! Давай отдохнём солидно, культурно. Сходим в театр, наконец. Ты давно был в театре, если не считать, конечно, за театр Пермскую филармонию?

И они отправились в Большой.

Давали «Хованщину» Мусоргского. Королёв смог приобрести билеты только на балкон второго яруса, заполненный исключительно парами очень зрелого возраста. Пока публика рассаживалась, лениво оглядывал в театральный бинокль противоположный балкон и партер. Тилль рассеянно занимался тем же.

- Жора, гляди! Фомин сидит! Вот уж не думал, что эта полицейская личность ещё и любитель музыки, - Сергей указал в партер. – С дамой пришёл.

Лучше бы он этого не говорил.

Георгий впился взглядом в спутницу полковника, страдая, что у него не морской или хотя бы полевой бинокль. Да и так было видно. Рядом с Фоминым восседала Элиза, совершенно живая.

Женщина плавно оглянулась, словно почувствовала, что за ней наблюдают.

Она великолепно смотрелась в платье с открытыми плечами, была царственно спокойной, уверенной в себе. Блеск бриллиантов в её диадеме добивал до балкона второго ряда.

Фомин был невозмутим. Сверху было хорошо заметно, что в его блондинистой шевелюре наметилась плешка, заботливо укрытая прядкой-скобочкой.

- Хороша, чёрт возьми, тётка рядом с ним! Да это же… - осёкся Королёв.

Погас свет, заиграл оркестр. Георгий уронил бинокль под ноги.

Среди первого действия отобрал бинокль у Сергея, снова долго смотрел в партер.

Когда загорелся свет во время антракта, Королёв неуверенно спросил:

- Сходим в буфет, Жора? Или всё же вниз – поздороваешься?

- Зачем? Чтобы они признали прошлую ложь и прикрыли её новой? – Георгий откинулся в кресле. Казалось, что за время, проведённое в театре, он не отдохнул, а непрерывно таскал мешки с картошкой.

- Ну… не знаю. Вдруг это всё же не она? Вдруг наш бескрылый ангел-хранитель подбирает себе баб, похожих друг на друга. Жора, просто рядом пройдём. Будешь же мучиться: Лиза там была или нет.

- Она. Я уже всё разглядел. И не нужно сцен. Идём в буфет. На этом этаже. Из партера сюда не ходят.

Решительно, насколько позволяла хромота, ракетчик двинулся в буфет и к концу антракта основательно накачался. Под музыку Мусоргского он неверными пальцами нащупал под креслом брошенный бинокль. Маленькие стёклышки вперились в полумрак партера.

Наутро оба выехали в Пермь. Оставаться в Москве Тиллю было невыносимо.

В купе они оказались вдвоём, точнее – втроём, так компанию непременно составляла початая бутылка водки, и этот третий спутник периодически менялся.

- Меня попользовали и выбросили… Как бумажку в нужнике! – сокрушался Георгий.- Для чего… Зачем я возвращаюсь в Пермь! Ах, исполнял последнюю волю дорогой Элизы, чтоб её жертва не была напрасной. Серёжа! Об меня вытерли ноги!

Периодически на него накатывала злоба.

- Сойду! Вернусь, отыщу Фомина и всажу ему пулю меж глаз! Мерзкий лживый развратник!

Очередная рюмка приводила к смене настроения.

- Ну… убью его. Элизе я всё равно не нужен… И Ольге не нужен. Я никому не нужен!

Наутро, проснувшись после тяжкой ночи в алкогольном забытье, Георгий обнаружил отсутствие спиртного и денег. Он принялся тормошить Королёва, безмятежно дрыхнувшего напротив.

- Серёжа! Меня обокрали! Только этого не хватало…

- Да, Жорик. Даже знаю – кто обокрал. Я!

- Ты-ы?! Зачем?

- Хватит пить. Хватит себя жалеть. Ты для чего приехал в Россию? Строить ракеты. Строй! Нужна подруга? Забирай Ольгу, ради товарища я отступлю. Позволил о себя ноги вытирать? Так не позволяй впредь! Иди умойся, сейчас точно выглядишь как половая тряпка. А я ещё полчаса подремлю.

Однако раньше, чем через полчаса, Королёва разбудил проводник. Он привёл мрачного и мятого Георгия со словами: следите лучше за своим спутником, не ровен час…

Тот пытался спрыгнуть с поезда на ходу.

Опустив зад на нижнюю полку, Георгий в очередной раз промычал: ну заче-е-ем?! Его риторический вопрос явно относился не к чьим-то поступкам, а к бессмысленности жизни.

- Ракеты строить? Ха-ха три раза. Для кого? Для чего? Кто оценит?

Королёв причесал жёсткие чёрные волосы и достал бритвенные принадлежности. Пусть до Перми ещё сутки, армия приучила при любой возможности иметь офицерский, а не бродяжий вид.

- Ты дурак, Жора, хоть длинный, старый и лысый. Готов пускать «Циолковского» только ради прекрасных глаз какой-нибудь вертихвостки? – он навис над товарищем, сжимая полотенце, словно намеревался врезать этим полотенцем поперёк раскрасневшейся физиономии. – Ты не на вершок не сдвинулся после нашего первого разговора, в парадном у квартиры Засядько. Против нас – само мироздание. Оно навечно привязало человека к Земле. И мы его побеждаем! Бога! Природу! Пусть по капле, по маленькому шажку. А ты ноешь, что тебя девушки не любят. Ещё не понял? Ракеты стоит делать ради самих ракет. Звёзды нужны ради них самих. Не согласен? Тогда я тебе верну паспорт, деньги. Сам ещё приплачу. Покупай билеты и дуй в свой Париж. Или Рюссельхайм. Только больше не возвращайся.

Георгий не сошёл с поезда до Перми. Дома был непривычно тих, работал много, в принципе – успешно. Но без внутреннего огонька. Будто просто отрабатывал не слишком высокую зарплату.

Когда в январе в Перми на пару дней объявился Фомин, Тилль не только не устроил с ним выяснения отношений, но всячески избегал.

Наконец, в феврале, до истечения срока нелепого обязательства, «Циолковский Cl-2» занял место на стартовом столе, опираясь на корпуса трёх жидкостных ускорителей, подключённых к автомату регулирования тяги. В головной части ракеты ждала своего часа фотографическая аппаратура.

Бункер с рычагами и клавишами управления, связанный с пусковой установкой толстым кабелем, находился в десятках метров от ракеты. Сверкая на утреннем зимнем солнце, она парила жидким кислородом, готовая обрушить на обледенелый бетон сумасшедшие струи огня.

- Предстартовая готовность тридцать минут. У кого нужда покурить-оправиться, даю пять минут, - объявил Бестужев.

Он занял кресло на небольшой возвышенности у перископа. Впереди половину стены занимала панель с циферблатами.

У своих пультов суетились операторы. К ним поступали данные от двух устройств, примерно того же типа, что некогда Королёв предлагал, чтобы обнаруживать вражеские аэропланы. Разумеется, современные приборы были много совершеннее прототипов. Они довольно точно сообщали о высоте подъёма и отклонении от вертикали.

- Пожалуй, покурю, - воспользовался паузой Георгий и отправился вслед за парой инженеров наружу.

- А ты? – спросил Евгений.

- Бросил практически, - коротко ответил Королёв. Он что-то торопливо считал на логарифмической линейке.

- А я – никак. Вот только мне нужен покой и добрая трубка. Папироску вокруг урны, как они, уже не смолю, - Бестужев улыбнулся своим мыслям. – Слышал, Серёжа, о новомодной теории, будто курение вредно? Так и пишут: курение убивает. Какая глупость!

Начальственные слова были последним звуком, что Королёву довелось услышать в течение нескольких недель. Грохот необычайного по силе взрыва вышиб ему барабанные перепонки, мощный воздушный кулак от незапертой двери швырнул на пульт, он сильно разбил лицо.

Так же основательно пострадал Бестужев, вместе с ним – два офицера-оператора. Георгий Павлович Тилль и курившие с ним инженеры бесследно исчезли: адское пламя от взрыва десяти тонн жидкого топлива мгновенно превратило их в пепел, унесённый ударной волной.

Курение иногда убивает в самом буквальном смысле слова.

Глава пятнадцатая. Ольга

Они сидели вдвоём в небольшом кафе в самом начале бульвара Александра II Освободителя. За окнами темнел сырой апрельский снег, чей грязный оттенок как нельзя лучше гармонировал с тонами пасмурного неба.

Мужчина и женщина. Однако не надо было иметь особую наблюдательность, чтоб догадаться – происходило не свидание.

- Выходит, отчасти я виновата?

- Говорите громче, сударыня. Я туговат на ухо после взрыва.

На кителе Королёва чернела неуставная ленточка. В армии не полагается скорбеть о потерях: если товарищ убит, шашку наголо и вперёд, во славу павших! Сергей Павлович решил наплевать на устав и обычаи, прикрепив на пуговицу клапана траурный знак.

Ольга смущённо оглядела зал. Пара столиков была занята, не хотелось громко кричать, привлекать внимание.

- Проводите меня, Сергей Павлович! На улице поговорим!

Он услышал. Подбежал официант, приняв мятую купюру. Ракетчик помог даме надеть шубку и снял с вешалки свою шинель.

На улице разговор тоже не задался. Конечно, накопилось многое, хотелось выбросить из себя перебродившее, передуманное. У бункера и у ракеты погибло восемь человек. Пусть неисправность клапана, пустившего раньше времени горючее к кислороду, и искрение проводки, подпалившее смесь, были формально не по его вине, Королёв, ответственный за двигательную группу, должен был, обязан был лично перепроверить всё тысячу раз, а потом снова разок, не доверять техникам, не ограничиваться осмотром и рапортами, самому сунуть в недра ракеты руку с ключом и отвёрткой… Да что теперь говорить!

Кто бы ни был виноват, людей не вернуть. И Жору в их числе.

Приехал его отец. Ему шестьдесят пять, по виду можно дать девяносто.

Страшно хоронить своих детей. А тут и хоронить нечего.

Страшное дело – проводить близкого человека в последний путь, поцеловать на прощание холодный лоб – имеет особый смысл. С беспощадной ясностью понимаешь: это всё! Он ушёл. Его нет. Вообще – нет! И не будет никогда.

А скупые слова «он погиб и исчез бесследно» - это просто слова.

Они могут быть и обманными. Они могут быть и опровергнуты. Они оставляют исчезающее малую надежду, ложную мысль, что исчезнувший вдруг однажды переступит твой порог, ужасная ошибка рассеется…

- Вы не виноваты, Ольга. Что от него зависело, Георгий сделал прекрасно. Не спешка тому виной. Скорее – вечное наше разгильдяйство. Полагалось прятаться в бункер только перед самым стартом. А что заправленная ракета опаснее любой бомбы, задумались только сейчас… А я должен был, понимаете? Обязан был предусмотреть всё!

- Вас наказали? – спросила Ольга и была вынуждена переспросить громче.

- Задержали представление к майорским погонам до окончания расследования. Да я и так – слишком молодой для капитана. Не в этом дело! – из-за глухоты Королёв плохо управлял голосом, а сейчас, в порыве чувств, просто кричал. – Накажут, не накажут… Я к кульману боюсь подходить или чужие чертежи править, расчёты делать не могу – а как ещё ошибусь, ещё люди погибнут! Я не могу так… Хоть пиши рапорт на увольнение из армии.

- Зачем вы так? – Ольга не брала его под руку, как много месяцев назад, но от этого не казалась дальше. – Скажите, что имел в виду Георгий, когда говорил – покажет мне Землю оттуда?

- Всего-навсего фото Земли. Человек улетит туда ещё очень не скоро… После случившегося в феврале – вообще не знаю когда.

- Фотокарточка? – неожиданно её лицо прояснилось. – Что же, вполне возможно. Выходит, я зря его, да и вас за компанию, подозревала в прожектёрстве.

- Порой мне кажется, слишком многое сделано зря.

- Сергей Павлович! Серёжа… - она остановилась и взяла его руки в свои. – Не хочу говорить банальности, утешать. Только верю я – вы боролись не зря. Не останавливайтесь. Не для того, чтобы мне или кому-то доказать. Не из-за памяти Георгия. У вас есть своя дорога. Трудная, опасная. Выздоравливайте! А я буду ждать, чтобы у вас что-то получилось по-настоящему. Месяц, полгода, год. Время не имеет значения!

Она легко коснулась губами его щеки и умчалась, явно не желая, чтоб её провожали до самого дома.

По поводу времени Медынская была не права. Три дня спустя появилась заметка, что германская ракета поднялась на восемьдесят пять километров. Если бы Вернер фон Браун предусмотрел на ней фотокамеры, он бы показал фото Земли, снятой извне, какой-то из своих фройлян.

Время поджимало. Посему правительственная комиссия решила оставить Бестужева и Королёва без взысканий, работу над тяжёлыми жидкостными ракетами продолжить любой ценой и как можно быстрее.

«Циолковский-3» занял место незадачливой предшественницы к июню.

Разглядывая опасную игрушку в перископ… Только в перископ, больше никакого шального риска, у корпуса находится только самый минимум персонала! …В общем, при виде ракеты Серёжа задумался о странной особенности профессии конструктора-ракетчика.

Каждая новая модель создаётся месяцами и годами. Шлифуется, переделывается. А о достижении успеха автор узнаёт лишь в момент уничтожения детища – редко какие агрегаты можно опустить на парашюте и использовать вторично. Тем более, если речь идёт об испытании боевых снарядов, которые при успешном запуске взрываются у цели.

Долгая работа, серия пожаров, взрывов и аварий на стендах, на стартовом столе, переделки… Потом – считанные секунды правильного полёта и окончательный бабах.

Блестящий в лучах мартовского солнца металлический цилиндр поднялся головной частью на высоту трёхэтажного дома. В вертикальном положении корпус показался куда более крупным, нежели на транспортировочной платформе.

Рука до боли стиснула микрофон. Конструктор находится телом здесь, а душой и разумом – под блестящим обтекателем в чёрную клетку.

«Циолковский» увешан датчиками. Пространство головного отсека сплошь занято аппаратурой, передающей в центр сведения о работе механизмов. На парашюте этот блок должен опуститься как можно мягче. Тогда к радиоданным прибавятся ленты самописцев. И до треска в побелевших пальцах хочется, чтобы старт «малышки» получился успешным…

Пусть даже его не увидит Георгий.

На стендовых пробах замечены сотни неполадок, устранены. Но недели издевательств над стальной принцессой не расскажут и доли того, что принесёт реальный полёт.

Бестужев пристроился рядом и чуть позади, заметно волнуясь – куснул ноготь, убрал пальцы подальше от губ, борясь с недавно приобретённой вредной привычкой. Зубы тотчас захватили кончик уса.

- Ни в одного бога не верю, Сергей Павлович, поэтому молюсь сразу всем.

- Сейчас узнаем, услышали они вас или нет.

Сзади приблизился инженер-лейтенант.

- Разрешите стартовый отсчёт, господин майор.

Выдохнув, Королёв приказал начинать.

- Икс минус три!

На площадке отсоединили последние шланги и кабели. Техники бросились в убежище. Покинутая людьми, ракета осталась одна.

Хор озабоченных голосов. Два десятка человек называют показания приборов, столько же записывает их слова. На панелях загораются и гаснут десятки лампочек. Как это не похоже на пуски под Москвой, готовившиеся «на коленках»!

Сыпались доклады контроля запуска, энергетики, противопожарной службы.

- …Икс минус два!

То есть до старта две минуты. Очень коротких для людей, перегруженных последней проверкой систем.

И очень длинных для просто ожидающих. Кажется, что в этих минутах по двести секунд…

- …Пятьдесят девять. Пятьдесят восемь…

Рядом с Королёвым переминались с ноги на ногу наблюдатели из Генштаба. Оба при больших звёздах, они сочли за лучшее молчать. Атмосфера нервного напряжения передалась и им.

Сергей Павлович прикрыл глаза, представляя, что творится внутри ракеты.

Где-то в её недрах завелась турбина электрогенератора, приводимого разложением перекиси водорода. В корпусе чуть выше генератора набрали обороты гироскопы.

Открылся кислородный клапан. Жидкий кислород попал в камеру сгорания, из неё – наружу. От конического сопла повалили белые клубы пара.

- …Тридцать две. Тридцать одна…

В небо взлетела сигнальная ракета. До старта тридцать секунд.

- Подача топлива!

- Есть подача топлива!

В двигатель хлынул спирт. Именно на алкоголе ракета должна совершить безумный рывок. Как это типично по-русски…

- Зажигание!

Из сопла высыпался сноп искр, разбивающихся о бетон. За ним вылетела струя красно-жёлтого пламени.

- Старт!

В глубине ракеты раскрылись невидимые клапана. Костёр между перьями стабилизаторов превратился в вулканическое жерло.

- Есть отрыв!

Медленно, а потом всё быстрее и быстрее стройное тело ракеты двинулось к зениту. Королёв услышал, как микрофон хрустнул в руке, безо всяких датчиков ощущая, что с каждым мигом усиливается воздушный поток, обтекающий стабилизаторы. Реактивная машина сделала главное – ровно прошла самый сложный участок, дальше система стабилизации удержит её на курсе.

Оглушающий грохот двигателя ударил по броневым стёклам центра. Толстенные бетонные стены задрожали от колоссальной мощи реактивной тяги. Опираясь на язык пламени, который показался длиннее самого корпуса, ракета взмыла к облакам…

И взорвалась.

На миг в небе полыхнуло второе солнце, куда ярче привычного.

Ударная волна встряхнула измерительный центр.

По бетонной крыше забарабанили мелкие фрагменты.

А потом объятое пламенем бесформенное нечто рухнуло между измерительным центром и стартовой установкой. Многотонный монолит вздрогнул под ногами, и на несколько секунд воцарилась мрачная тишина, в которой мерзко затрезвонил телефон. Оператор радарной установки доложил, что ракета поднялась на девятьсот сорок метров.

Сергей Павлович шагнул к ближайшему стулу и тяжело опустился на него, схватившись рукой за грудь.

Краем глаза заметил, как вытянулись лица штабистов.

Конечно, хорошо, что ракета взлетела, а не взорвалась на старте, как предшественница. Но она не доработала даже до отделения первой ступени!

Чуть успокоившись, Королёв направился к выходу. Снаружи по лицу ударил запах катастрофы, разлившийся в сыром воздухе. Вокруг, сколько хватает глаз, был разбросан алюминиевый дымящийся мусор – куски топливных баков. А также обрывки обшивки, обломки стабилизаторов, насосов, двигателя, трубопроводов, электрических щитков, путаница электропроводки, смятый топливный турбонасос…

- Может летать. Стало быть, научим.

Делано бодрый, Бестужев печально обводил взглядом останки того, что ещё несколько минут назад радовало глаз и вселяло надежды. Усы начальника были обгрызены до неприличия.

- Не утешайте. Германцы летают. Почему же у нас – прокол за проколом? Э-э-х-х…

Сергей побрёл между обломков с непокрытой головой – в трауре о погибшей без результата прекрасной ракете.

Впрочем, на личную жизнь конструктора взрыв над Мотовилихинским полигоном неожиданно оказал самое положительное влияние. Он был виден из любой точки Перми, Ольга при встрече светилась от счастья: слава Богу, хоть на этот раз обошлось без жертв.

Королёв немного устыдился, что убеждал Георгия, будто ракеты – самоцель. Когда твоего успеха ждёт милая дама, заниматься опасными игрушками стократ приятнее.

Глава шестнадцатая. Отчаянный рывок

Последняя авария «Циолковского» принесла неприятные плоды.

Они материализовались в виде важного генерала от инфантерии, посланца петроградского Генштаба, будто пехотинцы лучше артиллеристов-ракетчиков разбираются в подобных делах, и партикулярного господина, глядевшего на Мотовилихинские казённые заводы жадным взором дельца.

Генерал провозгласил, что порыв в космос похвален для юных сердец, в высшей степени романтичен. Однако серия неудач обошлась Республике в изрядные деньги, а отставание от германцев не уменьшилось. Стало быть, нужно менять основу в подходе к ракетному проекту.

- Смею предположить, господа инженеры, что приватная компания, имеющая намерение создать военные ракеты для продажи армии, не позволит распылять средства на сторону и транжирить их зря. Поэтому по возвращении в столицу я предполагаю от имени Военного министерства подать в думские комитеты законопроект о передаче Пермского ракетного полигона и Мотовилихинских предприятий в доверительное управление заслуживающим уважения российским заводчикам. И казне легче, и частным… В общем, господа, так лучше для всех.

По окончании короткого совещания Королёв бесцеремонно утащил Фомина прочь из заводоуправления, в тень от цеха ракетных корпусов, где была защита от яркого июльского солнца. Полковник, не упустивший столь важное в русском ракетном мире событие, был мрачен и немногословен.

- Ничего не могу поделать, Сергей. Весь наш департамент не может. Слишком большие деньги на кону. Взрывы ракет эти мерзавцы использовали по полной, чтоб оценить Мотовилихинские заводы только как кусок земли. Прибыльность нулевая, затраты большие, результата нет. То бишь – бросовое имущество.

На закуску пехотинец в генеральских эполетах «порадовал», что до передачи заводов частнику останавливаются любые ассигнования на закупки. Казна выделит деньги только на зарплату, электричество и прочие текущие расходы.

Королёв схватился за голову.

Мало того, что пертурбация на месяцы сломает опытовый график. Это скверно, но не смертельно.

Офицерам предложат снять погоны – теперь они партикулярные служащие. Или пишите рапорт на перевод. Неприятно, но можно пережить. Хуже другое.

Частник будет экономить на каждом гвозде, чтоб потом продать ракету казне втридорога, хоть львиную долю расходов казна уже понесла.

Кошмар!

- Есть одна идея, господин полковник. Только скажите – стоит ли игра свеч?

Экспромт инженера его удивил. Фомин устало потёр лоб.

- Право, ничего не могу гарантировать. Но это, сдаётся мне, последний и единственный шанс выправить положение. Дерзайте, майор!

Осталось убедить Бестужева и начальников отделов. Королёв собрал их тайно, у стартового стола, потому что по заводам и проектным лабораториям шастал ушлый представитель частного капитала.

Мнения разделились. Некоторые сдались и решили просто переждать трудное время, кто-то уже паковал вещи. Решающее слово сказал Евгений Бестужев. Пока есть какая-то возможность двигаться вперёд, надо двигаться!

- Но у нас нету денег даже на закупку фотографической аппаратуры! – прогундосил один из инженеров-электриков.

- Справимся! – отрезал Королёв. – Главное, в цехах и на складах есть практически всё, чтоб собрать ещё одну ракету. Если мы привезём фото Земли извне, никакой чинуша, радеющий о своей мошне, не осмелится продать Мотовилихинскую базу за бесценок. Кинем клич среди народа, соберём деньги, фотокамеры. Выход всегда найдётся, если его искать.

Они начали сбор пожертвований, как армяне в семнадцатом на достройку «Великого Февраля». Среди горожан – тоже. Пермяки несли деньги и фотографическую утварь - «Лейки», «Кодаки» и множество аппаратов старых марок, объективы… Евгений был особенно тронут народным энтузиазмом, когда кто-то робко предложил магниевую вспышку. Гениальная идея – фотовспышкой осветить земную поверхность с высоты сто километров!

Оглядывая разнокалиберный, зато обширный набор фототехники у себя на рабочем столе, Королёв решил не скупиться и установить в фотоотсеке три камеры, глядящие в разные стороны. Пусть лишний вес, зато надёжнее. Кроме того, ракетный блок практически всегда вращается. Что попадёт в объектив?

Разумеется, шумная компания не осталась без внимания будущих владельцев-заводчиков. Но без гида с генеральскими аксельбантами Фомин строго-настрого запретил пускать их на территорию. Гневные звонки из Петрограда просто проигнорировал. Бурные претензии предприимчивых субъектов выслушал сам – прямо в караулке у проходной, не допуская непрошенных гостей внутрь.

- Смею вас уверить, господа, что по вступлении вами во владение полигоном получите необходимые сведения. Покуда же Мотовилихино – секретная база Армии Российской Республики, стало быть, имейте уважение.

- Вы ещё пожалеете о своей недальновидности, господин полковник, - прорычал самый молодой и несдержанный.

- Отнюдь. Любой здравомыслящий управляющий будет рад нахождению здесь цербера, выполняющего инструкции буквально, а не подлаживающегося под возможного, повторяю – возможного будущего хозяина.

Торгаш постарше сдержанно заметил, что соглашение его начальства с Правительством и Генштабом предусматривает передачу не только полигона, но и материалов, которые будут израсходованы на продолжение опытов.

- Я, конечно, человек военный и от коммерции далёкий, - с деланной униженностью отреагировал полковник. – Однако же полагаю, что в вашем интересе получить имущество наибольшей ценности. Осмелюсь предположить: с результатами тех опытов стоимость базы повысится сам-два, а то и сам-три, будьте покойны.

Именно это и не давало покоя пришельцам, они развили бурную деятельность, а Фомин тормошил Бестужева: времени остаётся всё меньше, петроградские господа жмут на все педали.

Как только ракета взгромоздилась на стартовый стол, как назло, установилась ненастная погода. Что толку, если камеры снимут одни облака? С высоты в сотню километров должна быть видна Волга, Нижний Новгород. Не говоря о том, что грозовые разряды способны серьёзно нарушить управление.

Бестужев назначил дату запуска, когда ему и Фомину на стол легли телеграммы о скором прибытии высокой комиссии по поводу судьбы ракетной базы. Королёв умчался на полигон, где буквально поселился у ракеты.

Наверно, в день старта пусковая площадка напоминала языческое капище, а двухступенчатая ракета – идол на нём, ибо на неё молились тысячи человек. Все, кто имел хоть какое-то отношение к её созданию. Все, кто жил в Перми и сопереживал. Все военные и цивильные.

Люди знали, что следующий шанс подобного полёта может представиться не скоро. И не обязательно в этой стране.

Фомин приказал выставить усиленные патрули вокруг, закрыть въезд и выезд, не пускать ни президента, ни премьера, ни генералов из Военного министерства. Сегодня не они главные, а Её Величество ракета. Даже так – Ракета с большой буквы.

Снова предстартовый отсчёт с минус третьей минуты до старта.

Блестящий цилиндр, увенчавший батарею из трёх таких же, курился испарениями сжиженного газа. Гудение десятков механизмов слилось в монотонный вой.

Королёв нащупал и стиснул руку Бестужева. Тот едва ответил, обратившись в слух.

Из репродуктора неслась непрерывная цепь рапортов. Системы в норме… Почти. Идеально не получается никогда.

Голоса операторов радарной станции.

Доклады службы оптического слежения.

Энергетики.

Связь.

Убраны кабели. Возле ракеты более никого.

Пуск газогенератора и турбины динамо.

Пуск гироскопов обеих ступеней.

Телеметрия состояния агрегатов ракеты.

Запуск топливных насосов чудовищной мощности.

Подача горючего и окислителя в камеру сгорания.

Зажигание!

Есть факел. Начальная тяга жмёт ракету вверх, но не в силах оторвать её от земли.

Последние секунды обратного отсчёта… Компоненты топлива вливаются в двигатель Ниагарским водопадом, рождая небывалую, могучую силу, которую когда-либо пыталось приручить человечество…

Отрыв!

Привычная по первым пускам вибрация докатывается до измерительного центра. Это – эхо ударов пламени в пусковую площадку. Нет сомнений, что внутри корпуса тряска тоже изрядная.

Наверно, даже ленивый смог бы в этот момент проскочить в Пермь через кордоны. Все как один солдаты повернулись к полигону, глядя на исполинскую ревущую свечу. Только у обычных свечей огонь вверху. Эта оставила пламя внизу, настолько яркое, что смотреть на него больно даже днём.

В измерительном центре теперь другой отсчёт – времени, проведённого в полёте.

Снова рапорты, главные из которых – набор высоты и сохранение вертикальной траектории.

И скорость. Да, скорость. Удар от перехода на сверхзвук. До старта второй ступени она должна разогнаться ещё вдвое…

Каждые две секунды ракета поднимается на километр.

Головы запрокинуты. Яркое пятно уменьшается, оставляя ломаный белый след.

- Сергей Павлович, отклонение от вертикали! Система стабилизации не справляется! Уже два градуса! Растёт!

Но и высота – тоже. Нет задачи попасть в какую-то точку небесного свода. Главное – как можно выше…

- Семьдесят два километра! Угол четыре градуса к востоку!

Королёв закрыл глаза, отсекая от себя любые внешние раздражители. Он обязан с точностью до секунды отдать команду на пуск второй ступени, пока крен не стал критическим. Каждая выигранная секунда за счёт работы двигателей первой ступени повышает планку высоты, с которой стартовать головной части. И промедлить нельзя…

- Восемьдесят шесть километров! Пять градусов… Шесть градусов к востоку!

- Приготовиться к зажиганию второй ступени! – Королёв на секунду задержал дыхание и, интуитивно выбрав решающую секунду, соответствующую высоте около девяноста километров, отрубил: – Зажигание!

- Команда не прошла… Дублирую… Связь с ракетой потеряна!

Сергей Павлович открыл глаза и качнулся к броневым стёклам, открывающим вид на стартовыйстол и небо над ним, где ветрами размывается уходящий в небесную глубину белый отпечаток их последней попытки.

Больше уже ничего не зависело от него. Больше не нужно никаких команд. Дальше всё зависит от того, сумеет ли автоматика выполнить программу. Он уже ничем не мог помочь ракете, кроме как молиться и надеяться.

- Разделение радарных меток на высоте сто пять километров!

Королёв медленно повернулся. На него были обращены десятки глаз. Никто не знал, где пролегает эта ничем не обозначенная граница между стратосферой и открытым междупланетным пространством. Восемьдесят, сто десять, сто тридцать километров… Но ракета продолжала двигаться!

- Радарная метка номер один замедляет подъём. Радарная метка номер один разделилась на три… Радарная метка номер два двигается на восток, прибавляя высоту! – искажения в репродукторе не могли заглушить радостное возбуждение оператора. - Сто тридцать два километра!

Лейтенант, дежуривший у экрана – тоже живой человек. И он впервые в истории мерил высоту до рукотворного объекта, несущегося в пространстве за пределами Земли!

- Сто пятьдесят один километр. Увеличение высоты замедляется.

Несовершенные приборы не могут сказать, какая точно скорость у второй ступени. Потом, когда сравнятся записи самописцев… Важнее другое – после прекращения сгорания в двигателе запускаются приводы фотокамер. Каждые тридцать секунд они по очереди фотографируют Землю и звёзды… Если аппаратура не вышла из строя.

- Объекты, отделившиеся от номера один, приближаются к земле.

- Чтоб только не вам на голову… - пробормотал Сергей Павлович.

Впрочем, операторы у радаров как никто другой в мире знают, куда летят останки первой ступени. Более того, именно они услышали звук падения, видно – не слишком далёкий от вынесенного на восток поста, потому что рапорт и комментарий прозвучали, скажем мягко, в неуставном виде.

- Радарная метка снижается. Разделяется!

Бестужев повернул к Королёву посеревшее от напряжения лицо.

- Ракеты отработали штатно, Сергей Павлович. Мы побывали в космосе! Независимо от…

- Сплюньте!

- Хорошо.

Евгений не укорил майора за непочтительность. Прикинув примерное место приземления спускаемого отсека, он позвонил на аэродром, чтобы на место падения вылетела авиетка, сам кинулся наружу.

- Сергей Павлович, вы со мной?

- А? Да… Конечно!

Блок с фотоаппаратами, основательно сплющенный при ударе, обнаружился километрах в шестидесяти. Королёв вцепился в него словно дьявол в грешную душу. Так и в машину влез, прижимая коробку к груди как мать пропавшее дитя. Он потерял фуражку и даже не заметил этого. Как и чёрных полосок от сажи на гимнастёрке. В руках – сокровище, которому в мире нет равных. Доказательство, что человек вырвался в космос!

Час спустя, увидев проявленный, ещё чуть влажный негатив, конструктор едва унял дрожь в руках. Неужто и вправду получилось?

- Печатайте же скорее!

Он опрометью выскочил из лаборатории, где был принят руками коллег.

- Начинаем заправку, - скомандовал Бестужев, опытным взглядом оценивая состояние Королёва. Прямо на коридоре комендатуры, в метре от двери фотографической комнаты, ракетчик принял полный стакан горючего.

- Господин майор… - кинулся к ним дежурный старлей.

- Шо, таки нельзя за такое дело?

- Да можно! Не на коридоре же. В комнату отдыха вас провожу. А как сменюсь – тоже с вами… хорошо?

- Конечно! – великодушно согласился Королёв. Сегодня он сумел глянуть на планету сверху вниз глазами фотокамеры и потому весь этот мир любил.

Вскоре к ним присоединились Бестужев и Фомин. Сергей Павлович тоже присутствовал на банкете, но только небольшой частью сознания, ибо большая часть его растворилась в коньячной нирване.

- Шо имею вам сказать, господа, - поднял стакан Евгений, старательно пародируя вновь прорезавшийся одесский говорок Сергея. – Кто ещё знает за полёт? Ну, пермские услышали. Наши господа-заводчики костьми лягут, чтоб только никто не проведал, какие здесь дела творятся.

- За вас, гениальные вы мои архаровцы! – Фомин опустошил стакан залпом, что, очевидно, помогло ему принять решение. – Теперь скажите: кто здесь отвечает за военную тайну?

- Вы, господин полковник, - удивился вопросу Бестужев.

- Значит, так. Я ни о чём не знаю, но завтра… или послезавтра… - перед произнесением приговора себе самому он ещё плеснул коньяка в гранёный сосуд. – Чтоб все петроградские и московские газеты напечатали это фото! Кстати, что там ваш спец не телится? Где карточка? А ну подать её сюда!

Но обработка цветного фото требовало куда больших усилий и внимательности, поэтому пришлось ждать. Оно того стоило.

Ракетчики, затаив дыхание, смотрели на потрясающий голубой полукруг Земли в белых завитках облаков под чёрным звёздным небом. И только Королёв не увидел – вымотанный треволнениями последних суток и накачанный коньяком под самую пробку, он безмятежно спал, развалившись в кресле.

* * *

- Боже, как она прекрасна! – охнула Ольга. – В городе третий день только и разговоры, что о том ракетном пуске. Но это же наверно – такой секрет…

Королёв принёс ей фотоснимок прямо в университет, подкараулив между занятиями. Среди студентов Медынская смотрелась очень строго в наглухо застёгнутом под горло жакете с рядком частых пуговичек, широкая юбка скрыла ноги по каблуки башмачков. И это в теплынь первых дней сентября!

- Уже не секрет. Сегодня фотографии напечатаны в десятках газет, готовятся срочные выпуски иллюстрированных журналов, чтоб показать фото в цвете. В Петрограде скандал, оттуда каждые четверть часа раздаются звонки, мой начальник уже пачку пилюль извёл для успокоения нервов. Кому-то не нравится, что нас не удастся купить задарма. Но дело в другом. Понимаете? Мы первые в междупланетном пространстве! Его ещё на греческий манер называют – космос. Пусть только первый шажок, пусть ещё не хватает мощи, чтобы разогнаться до скорости, что позволит повесить ракету на орбиту спутника…

- Всё равно – это великое дело! – она возбуждённо сжала руки в кулачки и подняла их к груди. – Даже не могу поверить. И вы с Георгием тогда меня не обманули… Жаль, он не дожил.

- Жаль. Этот экземпляр серии «Циолковский» мы назвали «Тилль-1». Так что Жора всё же слетал в космос. После смерти. Вы о нём до сих пор вспоминаете?

- Не в том смысле, о котором вы беспокоитесь, Серёжа, - грустно улыбнулась Ольга. – Я хотела его немного поддержать, подбодрить. Особенно пока он не угодил в больное место про междупланетные полёты, тогда не сдержалась, нагрубила, о чём жалею до сих пор.

- Тогда могу ли я…

- Можете! – бросила Медынская, не уточнив даже, что конкретно имел в виду герой дня.

Убедившись, что рядом нет ни студентов, ни педагогов, она крепко поцеловала его в губы.

Часть третья. Космос не тот, каким казался

Глава первая . Гонка

Ракетенфлюгплац и Мотовилихинская база пятнадцать лет шли ноздря в ноздрю в космической гонке.

С разрывом в недели, максимум – месяцы, Россия и Германия повторяли достижения друг друга, если одной из соперниц удавалось вырваться вперёд, другая немедленно отыгрывала отставание. Практически одновременно запустили в космос человека. Пусть на невысокую незамкнутую орбиту, но это было громадным достижением. На считанные минуты сначала гражданин России, а потом и германец увидели белые вихри облаков, примерно те же, что три камеры «Лейка» в историческом первом полёте; они же первыми из людей ощутили тошнотворные прелести невесомости.

Потом был первый полёт по круговой геоцентрической орбите, спустя непродолжительное время он же с человеком на борту, затем последовал выход в открытый космос, путешествиями экипажей в два и в три человека. Период вражды с Рейхом ненадолго сменился потеплением и даже символической встречей на орбите, для чего пришлось привести к единому стандарту стыковочные узлы.

К космической гонке присоединились Соединённые Штаты: проносившиеся над их территорий аппараты двух европейских держав уже не позволяли американцам считать себя в безопасности. Как однажды аэропланы, преодолев Ла-Манш с бомбами на борту, объяснили британским подданным, что Канал больше не отделяет их от континента с достаточной надёжностью, так и ракеты сделали вдруг Атлантический океан непростительно узким.

Русские ракетные заводы, институты и лаборатории, конечно, уже не помещались в Перми, они были разбросаны по российским просторам. Подряды на материалы и части ракет выполнялись сотнями казённых и частных заводов.

По-прежнему российская разведка добывала немецкие раньше их воплощения в металле и точно также русские секреты уходили за Одер. Периодические аресты, облавы, проверки и прочие полицейские акции давали лишь временный результат, и никто ничего не мог с этим поделать.

Самые суровые кордоны стискивали в ежовых объятиях полигон имени Засядько на юге Зеравшанского округа. Здесь, среди пустынь бывшего Бухарского ханства, возник целый город ракетчиков.

Если пересечь безлюдное пространство как встарь, на верблюде, за очередным барханом вдруг открывались ряды колючей проволоки, за ними – ряды одинаковых прямоугольных домов, на самом горизонте виднелись мачты пусковой аппаратуры. Если повезёт, и охрана не арестует неосторожно показавшегося путника, за километры можно было разглядеть белоснежную сигару ракеты, изготовившуюся к своему единственному полёту.

Дальше не пускали даже самых доверенных офицеров-ракетчиков с выслугой ещё со времён московских запусков. Сотни квадратных километров занимал полигон, где на глубине взрывали заряды небывалой мощности. Во время испытаний, их было всего два, земля под ногами ходила ходуном. Сергей Павлович опасался, что поземные толчки вызовут трещины в бетонных основаниях стартовых столов.

Утром своего самого главного дня он проснулся в шесть тридцать, пока майская жара не начала плавить ракетную базу, и двинулся на пробежку по аллее с пышной зеленью, существующей только благодаря поливу привозной водой.

Чем ближе к экватору – тем проще вывести аппарат на орбиту. Но и климат ужасен. Германцы соорудили себе базу в Северной Африке, у них не многим лучше.

Королёву перевалило за сорок. Внешне он изменился не очень сильно, был таким же крепышом. Возраст сказался в белых жилках седины на чёрных жёстких волосах и в выражении глаз с печатью дум и проблем, которые швыряли ракетного конструктора из стороны в сторону, как прибой бросает галечные камешки на берегу.

Десятки удачных запусков и семь катастроф. Два погибших экипажа на совести, пять человеческих жизней и град упрёков: сам-то остался на земле, в безопасности.

Хватит!

Вопреки логике, здравому смыслу и элементарной целесообразности конструктор ракет выхлопотал себе место в очередном экипаже. Что ещё более удивительно, практически даже невероятно – Бестужев дал на это согласие… И сам решил подняться на борт!

Начальник выпорхнул из аллеи, облачённый в спортивные штаны, майку и белые парусиновые туфли. Королёв из непонятного упрямства бегал как в училище – обнажённым сверху по пояс и в сапогах. Даже бриджи не менял на спортивные брюки.

Он приспособился к начальственному аллюру.

- Женя, тебе сорок восемь. Может – давай бросим безумствовать? У меня двое детей, у тебя ещё хуже – ни одного.

Бестужев помотал головой.

- Лучше вспомни себя, мелкую одесскую шпану в зимней Москве. Для чего тогда приехал – других провожать или сам желал летать?

- Извини, брат, повзрослел я. Иначе всё вижу.

- И не хочешь больше наверх? – хитро спросил Бестужев, перепрыгивая через поливочный шланг.

- Хочу. Только сам с собой не согласен. Это эмоции. Надо дело делать.

- И делай! Кто лучше тебя знает технику корабля и станции? И я чем смогу – помогу, а не только начальственными лозунгами «работай больше, лучше, старательнее». Тем более знаешь, какая миссия деликатная, абы кого не пошлёшь.

О сути миссии они не имели права говорить даже наедине. Только – в специально отведённой комнате, под охраной. Задание им придумали чрезвычайное, способное изменить историю человечества. И не обязательно, что в лучшую сторону.

Правительство решилось поднять на орбиту одну из особо мощных бомб. Теперь пятнадцать раз в сутки бомба будет пролетать над территорией Рейха, имея возможность поразить любую часть страны. Этим шагом петроградские власти вознамерились завершить очередной период ухудшения отношений с западным соседом, надеясь, что с дамокловым мечом над головой германцы станут уступчивее, подобреют на глазах. По крайней мере, на то время, пока сами не создадут соответствующее оружие и не повесят его над Россией.

Королёв с Бестужевым рысили вдоль зелёной аллеи, а вдалеке высились две серебристые стрелки, кажущиеся из городка карандашами – ракета, которая унесёт российский экипаж к станции «Великий Февраль», и вторая, что доставит к той же станции «аргумент мира».

Разумеется, о характере второго груза даже не догадывались репортёры из избранной дюжины, прибывшие по такому случаю на полигон, им скормили обычную басню про «дальнейшие исследования космического пространства». Полным сюрпризом для них будет сообщение об участии в экипаже двух ведущих ракетных инженеров России.

Ещё большей неожиданностью оно станет для Ольги.

Изнуряющие тренировки и особый режим, что муж соблюдал последний год, объяснялись для жены, естественно, его желанием провести пятый десяток в хорошей форме. Отъезд в Зеравшанские пустоши предполагал, как водится, присутствие на старте и скорое возвращение в Подмосковье. Полёт – это огромный риск, а для немолодого человека ещё и огромная нагрузка.

У Евгения она была ещё больше, но ему, до сих пор не женатому, никто из близких сказать не мог, а робкие возражения врачей он отметал, давил авторитетом и, в конце концов, заставлял подписывать разрешительные бумажки, где анализы и прочие результаты обследований едва-едва дотягивали до нормы.

Как Бестужев убедил Военное министерство утвердить такой немыслимый экипаж, Королёв терялся в догадках. Очевидно, наверху понадеялись на бывалого космонавта Дьяконова, мол – свозит на орбиту двух пассажиров-старпёров, настолько заслуженных, что отказать им в вояже неловко. Тщедушный, низкорослый и очень жилистый, он происходил из казаков, хвастался отцом и дедом, служившими пластунами – особыми казацкими разведчиками-диверсантами. Шашкой владел виртуозно, показывал в свободное время. Нет сомнения, в космосе порубал бы всех врагов, будь там враги и клинок.

Часы до отъезда на полигон пронеслись в заранее расписанной кутерьме: последняя экзекуция медиков, последний очень лёгкий завтрак, краткая пресс-конференция, тоскливые взгляды дублёров, истомившихся в ожидании очереди на взлёт…

Некоторое разнообразие внёс отставной капитан первого ранга, бравый дед за семьдесят. Он командовал одной из боевых частей на линкоре «Великий Февраль», когда корабль впервые в новейшей истории России применил ракетное оружие. Вспомнил покойного адмирала Ивана Антоновича Баженова, в том походе погибшего. Кто-то из репортёрской братии усмотрел в рассказе преемственность времён: сейчас корабль не по морю плывёт, а улетит на ракетной тяге к станции с таким же названием.

Старый моряк о преемственности и говорил, что негоже было в ультра-р-революционном энтузиазме забывать традиции матушки-России, отрекаться от её героического прошло, и имперского, и корниловского, нельзя рвать связь с историей страны, чем заслужил аплодисменты не меньшие, чем тройка космонавтов.

Затем началась предстартовая рутина. Её перебил только генерал-майор Фомин. Он протиснулся к Королёву, когда того паковали в скафандр, и что-то долго шептал на ухо. Конструктор попытался скрыть эмоции, чтоб никто ничего не заподозрил.

Через час он уже лежал на спине, созерцая приборы через опущенное забрало шлема. Внешний мир существовал для него в виде предстартовой переклички, отдававшейся в наушниках шлема. Эту последовательность команд и рапортов Сергей Павлович слышал десятки раз, но сейчас, когда от точности работы каждой детали ракеты зависела его собственная жизнь, ловил каждое слово с жадностью бедуина, перешедшего пустыню и припавшего к источнику воды в оазисе.

При любом подозрении на неисправность можно отменить старт… Но позволит ли высокосидящее начальство ещё раз включить немолодого ракетчика в экипаж? Последний шанс! И использовать его необходимо любой ценой.

…Дикая перегрузка сплюснула, раскатала в блин. Казалось, грудину придавило к позвоночнику! И мало того, что собственный вес увеличился до слоновьего, пытку тяжестью усугубила жуткая тряска…

«Вот почему в космос не летают и никогда не полетят женщины!» – решил для себя ракетчик.

Поразительно, как Дьяконов сохранил самообладание, даже что-то рапортовал. Сергей Павлович нашёл в себе силы откликнуться только после выключения маршевых двигателей.

- Командир экипажа?

- Генерал-майор Бестужев. Самочувствие нормальное.

- Пилот?

- Майор Дьяконов. Самочувствие нормальное! – по голосу слышалось «превосходное».

Королёв на слове «нормальное» позорно поперхнулся.

Они расконсервировали станцию, обширную, рассчитанную на проживание шести человек и стыковку с четырьмя аппаратами или дополнительными блоками. Через сутки произвели стыковку с «голубем мира», и только тогда Бестужев, отключив внешнюю связь, объяснил пилоту, для каких научных экспериментов предназначен кошмарный груз. Дьяконов смолчал и не подал виду, но Королёву показалось, что космопроходчик был не прочь быстренько нырнуть в спускаемый аппарат. Он чуть ошибся при стыковке и едва не ударил беспилотный корабль о причальный узел. Наверно, теперь представил возможные последствия удара.

У консоли люка, ведущего к кораблю с бомбой, начала мерно мигать лампочка. Пока – зелёным. Прибор почувствовал радиацию, но не счёл её уровень опасным.

На третьи сутки Центр управления организовал связь с родными.

Ольга, зная, что её слушают сотни ушей, а разговор пишется на магнитную проволоку, была сдержана, но не преминула сказать, что дома супруга ждёт разговор.

- Поставит условие – лететь только с ней? – подначил командир. – Не поверит же в особую сложность задания. Хотя… Тебя ждёт разговор, жена и дети, меня никто не ждёт.

Дожив почти до пятидесяти, главный ракетчик страны был столь же ветреный, как в двадцать четвёртом, когда носился по Москве в роскошном авто и соблазнял барышень богатством и лихостью.

Оставались сутки до отлёта. Ветераны должны были покинуть борт, где одному Дьяконову предстояло нести вахту с бомбой в обнимку. И тут пришёл сигнал SOS с германской станции.

Они вращались на близких орбитах, с расстоянием, колебавшимся от нескольких сотен до пары тысяч километров. Естественно – не случайно, следили друг за другом, примеривались, как устранить конкурента, если словесная война перейдёт в настоящую.

Разумеется, на обеих станциях находились боевые ракеты, и сдуру никто бы не рискнул приблизиться к противнику. Видать, у немцев действительно стряслось что-то скверное.

Бестужев наладил прямую связь.

- Здесь раумфара–гауптман Курт Дорнебергер, - донеслось из динамика по-немецки через треск и помехи. – Ни за что бы не стал к вам обращаться, герр Бестужефф, но ситуация безвыходная. Мой шайзхаус потерял часть термоизоляции. Сесть не могу. Новый корабль из Африки может стартовать не раньше, чем через восемнадцать дней, у меня воздуха и припасов на семь.

- Раумфара-гауптман – это капитан-космонавт, шайзхаус – сортир, - машинально прокомментировал командир, хотя оба подчинённых владели немецким. – Доложу на Землю… Вот же чёрт!

Он стукнул ладонью по панели и едва не улетел от отдачи.

Королёв догадался о его метаниях.

- Спасение германских шкур больше укрепит мир, чем наша игрушка, - он кивнул в сторону стыковочного узла, за которым крепился ужасный груз. – Но именно из-за неё не стоит принимать на борт посторонних.

- Да! Тем более – возможного противника, - Евгений прижал ладони к лицу, словно не желая видеть мир, где спасение коллег-космонавтов срывается из-за военных махинаций. – Не знаю, что они решат.

Он подтянул себя к пульту и принялся снова вызывать Землю. У немцев семь дней, если очень экономить, наверняка растянут запасы ещё на день-два. Но сблизиться с ними быстро не получится! Выбор первоначальных орбит не предусматривал стыковки.

- Собственно, чего мы боимся, командир? – подал голос Дьяконов. – Пусть сидят в своём шайзхаусе. Дадим им воздух и продукты, перекачаем топливо, и валите к себе, ждите германского корабля.

- Уж о бомбе им точно не известно… - Бестужев торжественно поменял позу, чтоб не висеть перед командой вверх ногами (или они вверх ногами перед ним), после чего огласил командирский приказ: - Коль Земля не запретит, принимаем гансов. Сергей?

- Так точно. Одно только смущает. Наш первый полёт с бомбой, и сразу гости. Совпадение?

- Скверное совпадение, - согласился генерал. – Но ситуацию не мы выбираем, она выбрала нас.

Через четыре часа, после бурных переговоров между Берлином и Петроградом, оба экипажа получили команду приступить к маневру сближения, заботливо рассчитанному вычислительными машинами на Земле.

Глава вторая. Гутен таг!

Манипуляции по сближению вымотали людей до предела. Когда зашипел воздух в пневматике стыковочного устройства, Королёв не мог поверить, что операция, наконец, завершилась успешно.

Немцы прибыли к точке встречи также всей станцией, объясняя, что в их корабле мало топлива. Сцепившиеся конструкции образовали огромное ассиметричное сооружение, и стоило немалых усилий заставить его не кувыркаться от импульса, полученного при касании обоих объектов.

- Дьяконов! Гляди в оба, - предупредил Бестужев.

Стопор переходного люка он отпустил сам.

Крышка отворилась внутрь. Как пловец, прыгающий в воду, вытянутыми руками вперёд вплыл коротко стриженый молодой мужчина с ранними залысинами на светло-русом ёжике. На комбинезоне у него виднелись четыре звёздочки гауптмана. Рядом с русскими – полковником и генералом – он носил весьма малый чин.

Впрочем, второй немец, такой же квадратно-массивный как Королёв, но более высокого роста, хоть и не имел знаков различия, явно был титулован в германской космической империи не менее Бестужева. Его широкая физиономия примелькалась на обложках импортных журналов, и здесь он скалился во весь рот, как перед репортёрами.

Этот человек своим появлением доказал, что совершенно нелогичные решения посылать вместо молодых пилотов на орбиту Земли почтенных конструкторов не являются монополией России.

- Вы – Вернер фон Браун? – удостоверился российский командир.

- Натюрлих! – ответил тот и на ломанном русском добавил, что не ожидал встречи с двумя самыми прославленными русскими ракетчиками в такой необычной обстановке.

Начались рукопожатия. В тесноте станции и невесомости процедура приветствия происходила странно, будто большие рыбы плавали в узком аквариуме, поворачиваясь под самыми причудливыми углами. Один Дьяконов, верный приказу хранить бдительность, остался в стороне. Он же предложил:

- Нужно сообщить на Землю – открыты переходные люки.

- Конечно! – ответил Бестужев и подтянул себя к панели радиостанции.

С этой секунды события начали разворачиваться в неожиданном направлении.

Командир вместо вызова Центра управления переключил тумблеры питания, обесточив передатчик.

В руке Дорнебергера появился небольшой револьвер.

Хлопнул выстрел, оглушающий из-за малого пространства станции, ствол повернулся и уставился в грудь Королёву.

- Только не глупи, Серёжа! – предупредил Бестужев.

- Ты что, с ними заодно?! Шкура! Они же нашего пилота грохнули!

- Всего лишь усыпили. Мои германские камрады не идиоты, чтобы стрелять боевыми в космосе, рискуя продырявить обшивку, - генерал перешёл на немецкий. – От имени президента и канцлера Рейха я предлагаю тебе не сопротивляться и выполнять все указания. Через двое суток мы сядем в Алжире. Получишь возможность и дальше заниматься ракетными исследованиями, от их успешности зависит твоя жизнь.

Королёв внимательно рассмотрел троицу. Любого из них, наверно, он бы скрутил, вспомнив приёмы борьбы. Даже мощного фон Брауна. Против троих нет шансов. Тем более такой же револьвер Дорнебергер передал Евгению.

О подлости товарища, с которым знаком почти четверть века и пуд соли съел, Сергей решил пока не думать.

- Наверно, надо спросить: а если я откажусь?

- Ничего страшного не произойдёт, - заверил фон Браун. – Получишь пульку со снотворным, очнёшься связанным. Всё равно окажешься на Земле у нас, но уже в гораздо худших условиях.

- Герр Бестужефф заверял о его преданности русским, - встрял гауптман. – На свободе его оставить невозможно!

- Вяжите, - согласился Королёв. – Только вашей химии не надо.

Тем более, получив несколько доз, можно и не проснуться. Дьяконов от одной повис кулем и не шевелится.

Их связали обоих. Дорнебергер орудовал кусками кабеля, заботливо заготовленными на германской станции. Его худое лицо с такими же светлыми усиками, как и поросль на куполе черепа, с трудом скрывало торжество – оно пробивалось через внешнюю невозмутимость словно свет через неплотно задёрнутые шторы. Королёв сжал зубы, удерживаясь от желания двинуть ему ногой в промежность.

Принайтовав двух космонавтов к переборке, немец уплыл обратно в переходный люк. Как понял Сергей – доложить об успешном захвате. На что они рассчитывают? Русские, потеряв связь с «Великим Февралём», наверняка слушают небо огромными чашами приёмных устройств – станции есть на всей протяжённой территории России и на кораблях в океане. Даже тёзка станции, бывший черноморский линкор со снятыми броневыми плитами, стоит сейчас где-то у экватора.

И радисты наверняка засекут вещание германского передатчика, пусть даже не сразу сломают код секретного сообщения.

Нападение на станцию и пленение двух офицеров – бесспорный повод к войне. Если так, то Британия, Франция и Соединённые Штаты непременно поддержат Россию.

Немцы не дураки. Что они задумали?

Бестужев устроился рядом.

- Женя… Зачем? Ты предал нас.

- Ничего подобного, - не смутился тот. – Изменником, предателем, перебежчиком можешь называть кого угодно, но не меня. Я был заслан германской разведкой в двадцать четвёртом, с самого начала служил одной стороне.

- И взрыв, когда погиб Засядько…

- Нет. Как и со смертью Георгия – я не причём. Неизбежный риск, помноженный на русскую безалаберность. Понимаешь, сначала это был просто выгодный контракт. Предки не оставили мне достаточно денег, чтоб вести удобный образ жизни, немцы проявили щедрость.

- Да уж. Твои авто, дорогие бабы…

- Зато есть что вспомнить. Но не только это, - Бестужев покачал головой. – Ракетная идея меня по-настоящему увлекла. А когда и в Германии начались ракетные опыты, я вдруг подумал: делаю нужное дело. Нам всё время приносили документы, краденые с «Опеля», потом, когда реактивной тягой занялись другие компании, с них – тоже. Я подумал: какого чёрта дважды изобретать одно и то же, два раза проходить одинаковый путь? Если их конструкторы будут знать всё, известное у нас, а мы и так уже были осведомлены, фактически – усилия объединятся! Удвоятся! Значит, и в междупланетное пространство мы выйдем вдвое быстрее. И я начал работать с предельным рвением.

- Особенно когда их бомбы посыпались на Одессу.

Евгений потух. Серёжа заметил, что в своём горячем спиче тот говорил «мы» и «нам» применительно к российской стороне, а не к заславшим его германцам. Странно, что такое количество тараканов в голове и полный бардак в мировоззрении никто не обнаружил до сегодняшнего дня. Бестужева считали превосходным конструктором и организатором, во всём остальном – прожигателем жизни, посему потворствовали его грешкам, ибо гению простительно то, что предосудительно для рядового обывателя.

- Во время войны ничего им не сообщал. Мне угрожали даже, грозились убить. Я их понимаю.

А Сергей понимать не желал. Потому что и сейчас, спустя столько лет, помнил пожары в Одессе с запахом горелого человеческого мяса.

- Как мир подписали, я вновь взялся за старое. И преуспел! Без моих донесений фон Браун неминуемо отстал бы, и чертежи, добываемые шпиками русского Генштаба, тоже не имели бы ценности – ему оставалось бы находить пройденное нами, - Евгений погладил ладонью комингс. – Если бы не взаимный обмен, «Великий Февраль» ещё бы не был запущен.

В чём разница между обычным двурушником и идейным? С точки зрения петли на шее – никакой, ответил себе Королёв. Начальника он поддел:

- А тут вдруг у тебя осечка вышла. По большой бомбе не имел доступа к документам.

- Да! И, согласись, орбитальная боеголовка – совсем не лучшая затея. Естественно, мои камрады зашевелились. Теперь им в руки попал готовый образец, и равновесие быстро восстановится.

- А дальше?

- Меня выдадут Петрограду. Ты с Дьяконовым будешь объявлен погибшим, дальнейшая судьба зависит от готовности сотрудничать с Ракетенфлюгплац. Вернер тебя уважает: ты один стоишь целой академии.

- Я тебя умоляю… Мне такая честь ни к чему. Лучше скажи – как он бомбу осматривать собирается? По винтику разбирать прямо на орбите?

- Вернер! Ком цу мир! – позвал Бестужев.

Когда тот подобрался, Королёв не без злорадства перечислил трудности.

- Айн. У вас есть дети, барон? Если открыть крышку люка, радиации наберётся столько, что подружкам скажешь ауф видерзейн.

- Есть защитный костюм, - парировал немец. – Одна штука.

- Ладно, - согласился Сергей Павлович. – У меня двое, а Бестужеву они вовсе не нужны. Цвай. Там какой-то механизм уничтожения, если полезет кто-то левый.

- Левый? – не понял фон Браун.

- Посторонний, не владеющим кодом проникновения, - объяснил генерал. – Простите моего коллегу, он часто выражается слишком образно.

- Поэтому русский язык мне так и не дался… Что же произойдёт?

- Не знаю точно. Большой взрыв – вряд ли. Но станцию точно разметает на куски.

- Шайзе! – неинтеллигентно ругнулся барон и отправился обсудить трудности с напарником.

- Я ему ещё третьего не сказал, - бросил вслед Серёжа. – Что бомбу опустить на землю целой не получится. Нет у неё возможности мягкой посадки. Думаю, тогда произойдёт большой взрыв.

- Проклятье! – застонал Бестужев. – Жаль, что я на Земле не мог тебе доверять. Но почему тебе известно столько, о чём я даже не слышал?

Королёв ухмыльнулся.

- Мне это Фомин шепнул на ухо перед стартом. Мне, а не тебе. Выходит, давно подозревал, но доказательств не хватало, чтоб свалить звезду отечественного ракетостроения. Жень! Так что все твои потуги уравнять ситуацию пошли коту под хвост. Ты дал противнику России возможность летать над землёй и угрожать сбросить бомбу практически на любой город, заодно породил казус белли, стопроцентный повод к новой войне. Ай да малайца! Горжусь тобой, камрад.

- Твою ж мать направо и налево… Что ж теперь делать?

Бестужев схватился на голову.

- Ждать действий твоих работодателей, - Сергей смотрел на него с нескрываемым презрением. – Скажи, гауптман – это родственник того самого Вальтера Дорнбергера?

- Сын. Такой же резкий как его отец, отправивший реактивный аэроплан с химическими бомбами к Варшаве. Сейчас уж боюсь представить, что он задумает.

Ответ не заставил себя ждать.

- Мы прошли меридиан Москвы, - заявил наследник папиных традиций. – Приказываю за время витка вокруг Земли обеспечить сброс бомбы. Пусть русские знают о нашей решимости. Не пропадать же бомбе, коль она в наших руках!

Глава третья. Большая бомба

Не хватило двух и даже трёх витков. Шли вторые сутки.

Но Королёв был уверен, что они найдут способ. С настойчивостью луддитов Бестужев и фон Браун расковыряли панель управления, немец вычерчивал некую схему, отслеживая пути, куда уходили цветные провода в пучке.

Его русский помощник с виду был столь же деятелен, но Сергей заметил, что Бестужев больше не проявлял никакой инициативы и только механически выполнял команды. Дикая затея уничтожения части огромного города совершенно его не вдохновляла.

- Готов войти в историю как самый большой злодей всех времён и народов? Почётное место, между прочим.

Генерал нервно мотнул головой и стёр со лба масляный мазок.

- Чепуха. Он не будет. Только угрожает. Центр управления уже знает ситуацию. Внизу сейчас торгуются министерства иностранных дел, определяется цена – что даст Россия за обещание не запускать бомбу.

- Жень, ты, право, как ребёнок. Если Центр действительно уже знает, на засядькинском полигоне, уверен, срочно заправляют следующую ракету без всякой большой бомбы. Просто тонна тротила и очень много железных болтов. «Великий Февраль» разметает на куски, а детишки будут месяц любоваться метеорами. И твои два камрада не могут не учитывать эту вероятность. Поэтому выстрелят, как только пушка заработает.

От нервной обстановки гауптмана пробило на болтливость. Из его патетических спичей Королёв усвоил, что во время войны от пуль и снарядов «русских свиней» погибло трое из клана Дорнбергеров, кровь требует отмщения и кипит от негодования.

- Евгений! – шепнул Королев в одну из тех редких минут, когда удавалось поговорить. Генерал расстёгивал полковнику штаны и задействовал трубчатый вакуумный агрегат, позволяющий удовлетворить естественные потребности.

- Что?

- Неужели Берлин одобрил бомбардировку?

- Вряд ли. Но им приказано не пользоваться больше передатчиком. Гауптман сам принимает решения.

- И ты позволишь…

- А что я могу сделать?!

- У тебя же есть револьвер. По пуле в спину каждому и меня развяжи.

- Не могу, - отвёл глаза Бестужев. – Моему отцу семьдесят четыре, но он полон сил. И он у них.

- Отец – это сильный аргумент. А теперь вспомни Москву. Тверскую, Арбат, где ты выгуливал своих девочек-подружек. Бульварное кольцо. Тысячи, десятки тысяч людей, стариков, как твой отец, и совсем молодых, гораздо моложе нас, совсем детей… Они превратятся в пепел! Ты этого хочешь? Это результат твоей «кооперации» ракетчиков двух стран?

Перевёртыш не ответил ни слова. Только застегнул комбинезон Королёва.

- Спасибо за облегчение. Как там Дьяконов?

Бестужев проверил у него пульс на шее. Пульса не оказалось.

Мёртвое тело Дорнбергер перетащил на немецкую станцию и выбросил наружу через воздушный шлюз.

- Одной «русской свиньёй» меньше, - прокомментировал Королёв. – Жень, наш черёд скоро?

- Не мели ерунды!

Но слова попали на благодатную почву. По глазам начальника Сергей видел – воображаемые картины Москвы после удара большой бомбой стоят у того перед внутренним взором.

Километры развалин вместо домов.

Километры пожарищ.

Тысячи тонн жареного человеческого мяса – от сгоревшего в труху до обугленных частей рук и ног.

Останки людей. Русских людей.

У Бестужева соскочила отвёртка с головки шурупа. На ладони появилась царапина. Он лизнул кровь и вдруг разрыдался как ребёнок, забился в истерике.

К нему подплыл гауптман, закрепился покрепче и начал хлестать по лицу.

Генерал сопротивлялся, закрывался руками. Тогда к экзекуции присоединился фон Браун. Захватив Евгения сзади, он развёл ему руки. Дорнбергер разбил ему физиономию в котлетный фарш, пока тот не успокоился.

- Русиш швайн!

Отпущенный Бестужев убрал салфетками кровь с лица и рук. Глаза заплыли и едва видели, губы опухли как сардельки. Наверно, ни одна из любовниц не узнала бы в этой груше для битья некогда видного кавалера. Он приступил к работе. Молчал, исполнял приказы, ни единым звуком не выказывая отношение к происходящему.

Поговорить с Королёвым теперь удавалось редко. Да и не стоило забывать, что фон Браун понимает многие русские слова. Напрасно Евгений поклялся ему, что только увещевает Сергея добровольно перейти на сторону сильного. Немцы, похоже, не доверяли уже обоим.

- Это то, о чём ты мечтал? – шепнул Королёв очередной раз, когда Бестужев оказался поблизости. – Готовить бомбу к сбросу на Москву? «Кооператор» хренов. Звездопроходчик…

Евгений лишь дёрнул распухшей головой с огрызками усов.

Наконец, фон Браун провозгласил, что дело сделано. Автоматика начинённого бомбой и пристыкованного к «Великому Февралю» корабля отвечала на команды и была готова отправить аппарат в последний путь в плотные слои атмосферы.

С торжествующим видом гауптман положил палец на кнопку, запускающую поток команд. Фон Браун наблюдал за происходящим с некоторым безразличием. Он решил сложную задачу – взломал русскую систему управления, остальное не сильно его тревожило. Есть ордунг: решение принимает старший и за него отвечает. Ордунг унд дисциплинен, на этом держится Рейх.

Королёв снова запросился по нужде. Дорнбергер ехидно прокомментировал: вы, русские, слабаки. Один бьётся в истерике как баба, второй готов обмочиться как болонка, увидевшая волка.

Бестужев подплыл и взялся за застёжку комбинезона, одна рука скользнула Королёву за спину. Сергей вдруг почувствовал, что ослаб провод, стягивающий его запястья. Затем в карман штанов скользнул массивный предмет. Евгений оттолкнулся в сторону фон Брауна, глазами показывая на затылок гауптмана: он – твой!

Затёкшие кисти не хотели повиноваться. Королёв покрутил ими за спиной, стараясь случайно не оттолкнуться к стенке. Когда убедился, что оба германца заняты своим делом, сунул руку в карман.

Пальцы натолкнулись на рукоять маленького револьвера. Курок взвёлся с едва слышным щелчком.

Наверно, Евгений был единственный, кто услышал этот щелчок. Он аккуратно подобрался за спину к фон Брауну и ухватился за поручни на стене, выбрав позицию для атаки за спиной германского ракетчика. Заплывшие от побоев глаза вопросительно смотрели на Королёва.

Меж тем, две сцепившиеся космические станции, завершая очередной виток, приближались к России. С учётом траектории торможения, достаточно длинной, для немцев наступал благоприятный момент для сброса бомбы. Иначе она взорвётся ближе к Уралу либо придётся ждать ещё один оборот.

- Коллеги! – просипел Бестужев. – Быть может, эти действия чрезмерны? Достаточно угрозы, не стоит толкать петроградское правительство на новую войну.

- Война сейчас начнётся и закончится, - с непробиваемой уверенностью бросил гауптман. – Один хороший урок заменит месяцы сражений в окопах.

Евгений в последний раз бросил умоляющий взор на Сергея. Избитое лицо молча кричало: «Отчего медлишь?! Последние секунды! Давай!...»

Но Королёв по-прежнему держал руки за спиной, будто связанные проводом. В ответ на отчаянный призыв Бестужева только покачал головой.

Пусть всё идёт своим чередом.

Дорнбергер не видел их безмолвного диалога – был занят важным делом. Он снова взялся за пульт.

- Айн… Цвай… Драй… Фоя! – немец тиснул клавишу, и немедленно станция вздрогнула – корабль с бомбой начал отсоединение. – Ауф видерзейн, Моска! Капут!

- Поздно… - прошептал Бестужев.

И только сейчас Сергей начал действовать.

Первая пулька ударила Дорнбергера в шею. Для верности Королёв ещё раз взвел курок и снова выстрелил. Если не проснёшься, сука, так тебе и надо!

Слева донеслись хрипы и звуки возни. Неизвестно, как Бестужев решил совладать с фон Брауном, результат битвы получился удручающий: барон стиснул ему шею предплечьем и укрылся от револьверных пуль за генеральской спиной.

- Бросьте револьвер, Королёв! Всё кончено. Москва будет уничтожена. Что здесь произошло на самом деле, никто не узнает. Вас не простят. Плавно спустите курок и толкните оружие мне. Или я сломаю шею вашему другу.

Знакомый с грязными приёмами борьбы, Сергей видел, как немец сдавил шею предателю - локтевым сгибом за горло, а предплечьем другой руки надавил на затылок. Достаточно одного рывка, и Бестужеву конец.

- Да, всё кончено, - устало согласился Королёв. - Но не так, как вы думаете, Вернер. В том корабле –муляж бомбы и радиоактивный образец, чтоб пиликал датчик излучения. Она не взорвётся. Иначе бы я выстрелил раньше.

- Нет… Не может быть! – фон Браун ещё плотнее стиснул незадачливого агента, и тот захрипел, вцепившись пальцами в локоть германца.

- Может. Я, конечно, не знаю многих деталей, но догадаться нетрудно, просто читая газеты. Сейчас правительства Соединённых Штатов, Великобритании, Франции, Италии, Испании, Японии и других стран получат сообщение, что Рейх – это государство-урод, готовое немедленно скинуть большую бомбу на любого противника. Заблаговременно, до начала войны. От одного только предвидения эфемерной угрозы. Вы, немцы, сильны, но вы одни против всего мира. В общем, это была провокация, и вы влетели в ловушку на первой космической скорости.

На тяжёлой физиономии фон Брауна отразились раздумья. Для Королёва они были видны как на ладони. Если в Германию вцепятся все, то что же получится… Уж точно ей не позволят ни больших бомб, ни космических аппаратов! Проклятый Дорнбергер оказался прав: война началась и закончилась. Без всяких сражений в окопах. Но совсем не с тем результатом, о котором рассуждал проклятый гауптман.

От глобального немец перешёл к простому – к выживанию его драгоценной личности.

- Политика – не моё дело, я всего лишь конструктор-ракетчик, - пошёл на попятную фон Браун. – Договариваемся так. Я ретируюсь на наш корабль и улетаю. Приношу извинения за Дорнбергера и сожалею о вашем пилоте.

- Не пойдёт, коллега. Ваша станция – мой военный трофей. Можете ломать шею предателю Бестужеву, на Земле его так или иначе ждёт виселица. Более того, смерть в борьбе с вами – лучшая для него. Генерал не запятнает честь фамилии, - Королёв красноречиво описал петлю в воздухе стволом револьвера.

Фон Браун лихорадочно соображал. Высокий бычий лоб блеснул капельками выступившей испарины. Единственный шанс – заложник – оказался пустышкой.

- Повесят и меня…

- Вас – не обязательно. Помните, как увещевал меня бывший начальник? Получите возможность заниматься ракетами, от этого зависит ваша жизнь.

В диалог вмешался Бестужев. Стиснутый в удушающем приёме до малиновых кругов перед глазами, он не мог оценить, насколько Королёв искренен в решимости пожертвовать им ради пленения фон Брауна.

Синюшное лицо генерала перекосила гримаса. Он изогнулся и с силой лягнул барона ногами. Потом рванулся от противника и с силой ударил рукой назад, попав ему в промежность. Немец взвыл и удвоил хватку.

Глаза Бестужева натурально полезли из орбит. Что-то хрустнуло, генерал обмяк. Фон Браун отпустил его. Тело медленно поплыло через центральный отсек к Королёву, страшное из-за неестественно вывернутой головы.

- Надеялся, что вам хватит благоразумия этого не делать… Держите провод. Сведите запястья вместе.

Связанного немца Королёв отправил в российский спускаемый аппарат, где он и провёл время до отстыковки, пытаясь устроиться на мелком ложементе Дьяконова. Более крупное кресло Бестужева мстительный русский не дал ему занять.

Стоило щёлкнуть выключателями, и эфир буквально взорвался вызовами. Потребовалось время, чтобы убедить: космический дом взят под контроль, нужны расчётные данные для посадки.

Когда станция пролетала над Тихим океаном, Сергей выкроил пару минут, чтобы уделить их Бестужеву.

Избитое лицо, повёрнутое куда-то за левое плечо, как не сможет ни один живой человек, было уродливо, но до странности безмятежно. На войне приходилось видеть жуткие посмертные гримасы, когда боец в муках отходил в мир иной.

Сергей закрыл ему глаза.

После огненной гибели Георгия у Королёва не было настоящих друзей. Только семья.

А после семьи самым близким оставался этот человек, об истинной сущности которого и не подозревал.

С ним были первые шаги, ревущие двигатели в азотной дымке, казалось, пропитавшей насквозь всё подмосковное Измайлово.

С ним – и первый полёт, увенчавшийся фотокарточкой с видом Земли из космоса.

Первый человек в космосе.

Первый человек на околоземной орбите.

Женька! Что же ты наделал…

Тела Дорнбергера и Бестужева Королёв привязал в германском спускаемом аппарате и задраил люк, чтоб запах разложения не пропитал обитаемые отсеки станций.

Фон Браун стонал в ложементе не по росту. Перегрузки при входе в атмосферу и неизбежная при этом тряска чуть не убили его. Он натурально выл, пока не потерял сознание.

Когда испытание закончилось, и горячий шар спускаемого аппарата замер среди пустыни, Королёв схватился за задрайки люка. Земная тяжесть, от которой отвык, тянула обратно к креслу.

Раздался скрежет металла по металлу, стальная крышка уехала в сторону.

В проёме люка показалось ночное небо. На нём – привычные звёзды России. Они мерцали, уютно домашние, а не колючие как в открытом космосе.

И это было здорово!

Послесловие

В ранней истории освоения космического пространства есть один очень любопытный факт. Какую страну можно считать пионером космических полётов? С какой даты вести хронику космической эры человечества? Очевидно, исходным пунктом должно служить событие, когда первый рукотворный аппарат преодолел условную границу атмосферы и межпланетного вакуума. Её называют «линией Камрмана».

Читаем мемуары Вальтера Дорнебергера. В них содержится отчёт о первом удачном запуске жидкостной ракеты А4 (она же V-2, Фау-2), датированном 3 октября 1942 года: «Наша ракета, которую стабильно вела автоматика, достигла высоты, где никогда не бывала конструкция, созданная человеком. В точке отклонения наша ракета оказалась на высоте сто километров». Интересно, что отметка в сто километров над уровнем моря признаётся той самой границей стратосферы и безвоздушного межпланетного пространства. Правда, американцы снижают её до пятидесяти миль.

Достичь максимальную высоту германские испытатели тогда не пытались, стремились как можно точнее поразить удалённую условную цель. После войны подъём на сотню километров во время этого полёта был поставлен под сомнение, в разных источниках приводятся более скромные данные. Вероятно, ракета пробила американский порог космоса в восемьдесят километров.

В 1944 году V-2 отправилась строго в зенит. Дорнебергер заявил: «При вертикальном взлете, когда время горения длилось шестьдесят семь секунд, мы достигали высоты 188 километров». Захваченные немецкие трофеи – документы и техника – подтвердили реальность рекорда. Это уже стопроцентный ближний космос.

После войны с отсчётом космической эры начались чудеса.

В любом учебнике истории СССР и современной России фигурирует гораздо более поздняя дата – 4 октября 1957 года, день успешного старта ракеты-носителя, королёвской «семёрки», с искусственным спутником Земли в головной части. Впервые полезный груз ракетной системы достиг первой космической скорости и остался на геоцентрической орбите.

Первенство СССР в запуске спутника признаётся заокеанскими конкурентами. Отчего нацистские космические полёты ненавязчиво выпали из общепринятой истории освоения околоземного пространства и известны только сравнительно узкому кругу интересующихся?

В 1946 году американцы, используя фон Брауна и захваченную немецкую технику, сами произвели космический старт и добыли первый цветной снимок Земли из космоса. На нём отчётливо видны кривизна горизонта, чёрное небо над атмосферой, от современных фото с борта МКС он отличается разве что углом обзора и качеством.

Но особой гордости этот запуск американцам не принёс. Они лишь повторили немецкие достижения на германской же технике. Тем не менее, Соединённые Штаты стали вторым государством планеты, чей космический аппарат, пусть на короткое время, эту планету покинул.

Осенью 1946 года запуски ракет, собранных из захваченных узлов V-2, произвёл Советский Союз, став третьей космической державой мира. В 1947 году небеса пронзила отечественная баллистическая ракета Р-1, улучшенная копия немецкой.

Там, где кончается техника, начинается демагогия. Фау-2 и её клоны, летающие в космос, в СССР обозвали смешным словом «геодезические ракеты». Геодезия, вообще-то, относится к наукам о Земле, а ракетные аппараты, уходившие за пределы атмосферы, исследовали ближайшее космическое пространство. Западные конкуренты СССР также извращались с лексикой. В частности, подобные системы именовали sounding rockets или «зондирующими ракетами», скромно игнорируя факт, что зондировали-то они космос.

По обе стороны Атлантики людям страшно не хотелось признавать, что первые космические аппараты сделаны самыми грязными руками на Земле – нацистскими.

Вот ещё один филологический абсурд с историко-политическим подтекстом.

Космический полёт по незамкнутой траектории без достижения первой космической скорости додумались именовать «суборбитальным». Эту глупость придумали не в СССР, оригинал американский: sub-orbital flight. Дело в том, что «орбита» – это любая траектория движения тела в космическом пространстве. Она может быть замкнутая – круговая или эллиптическая. Или незамкнутая. Для космоса слова «орбита» и «траектория» – полные синонимы. Поэтому, если на секунду включить мозг, «полёт по суборбитальной траектории» означает то же самое, что и «полёт по субтраекторной траектории».

Чушь? Да! Она, самая настоящая, первосортная, незамутнённая проблесками логики. Зато позволяет не признавать нацистов пионерами освоения космоса.

В начале пятидесятых годов, когда короткий космический вояж перестал быть экзотикой, враждующие державы озаботились решением двух близких задач: вывести рукотворный объект на орбиту искусственного спутника Земли, а также обеспечить доставку ядерной боеголовки на лужайку Белого дома или, соответственно, на брусчатку Красной площади.

Вот тут коммунистическая система управления внезапно показала преимущество перед американской. Если в США за возможность приделать рукоятку к ракетно-ядерному молоту боролись многие фирмы и заинтересованные ведомства, силы и финансы распылялись, то в СССР подобные коллизии разрешались административно-командным рычанием из Политбюро ЦК КПСС.

Весной 1945 года, когда в Европе ещё гремели пушки, Сергей Королёв писал, рассчитывая привлечь внимание высшего руководства страны: «Мысль об использовании ракетных аппаратов для подъема человека на большие высоты и даже для вылета его в космическое пространство известна довольно давно, так как идея самого ракетного двигателя в силу его природы и принципа действия лучше всего применима для такого рода полетов». Но в срок пятом были заботы насущнее. Только в пятидесятых Никита Хрущёв велел сконцентрировать усилия и перегнать Америку на ракетно-космическом поприще.

Запуск советского спутника ПС-1 стал шоком для американцев. Началось соревнование: чей гражданин первым побывает в космосе.

Несмотря на явное преимущество СССР в тяжёлом ракетостроении, в начале 1961 года Сергей Павлович Королёв чрезвычайно волновался, что американцы опередят с приоритетом пилотируемого космического полёта.

5 мая 1961 года, через три недели после дебюта Гагарина, в космос нырнул корабль «Меркурий-Редстоун-3» (Freedom 7) с Аланом Шепардом на борту. Аппарат развил скорость примерно втрое ниже, чем гагаринский «Восток-1». Он поднялся на высоту 187,5 км и с точностью до пятисот метров повторил результат нацистской Фау-2 образца 1944 года. Полёт длился каких-то четверть часа, система жизнеобеспечения не предусматривала отправления естественных нужд. От избытка чувств или по иным причинам (история умалчивает), Шеппард не сдержался и нагадил под себя.

Несмотря на сей пикантный казус, можно не сомневаться, что, слетай он до Гагарина, американцы бы во все глотки вопили: первым в космосе оказался наш астронавт! Хотя стыдливо умалчивали о ровно таком же, но беспилотном полёте нацистской космической ракеты.

Любопытно, что германская ракета А-4 имела возможность поднять человека и систему жизнеобеспечения выше линии Кармана уже в 1944-м году, и сохранился проект пилотируемой Фау-2. Конечно же, американский пилот мог улететь в космос намного раньше Гагарина по «суборбитальной» (плеваться хочется от этого слова) траектории, но старые ракеты закончились, а новые «Редстоуны» и «Атласы» пятидесятых годов взрывались настолько часто, что в астронавты можно было записывать только уголовника, приговорённого к казни на электрическом стуле.

Желание утереть нос поверженному и давно не существующему врагу со свастикой на рукаве послужило одной из причин, почему советское ракетостроение изо всех сил едва восстановленной экономики стремилось к полёту по замкнутой околоземной орбите. Это было делом неизмеримо более сложным, чем эксперименты на «геодезических» ракетах. В результате едва не пропустили вперёд американцев – реального, а не исчезнувшего конкурента.

Следующая любопытная подробность связана с фиксацией рекордов. Юрий Гагарин – первый человек в космосе, но первый пилотируемый космический аппарат – тот самый «Меркурий-Редстоун-3».

Парадокс? Да, и его объяснение заключается в стандартах фиксирования рекордов. Дело в том, что Гагарин приземлился на индивидуальном парашюте, а спускаемый аппарат – отдельно. Шеппард приводнился «правильно» – внутри «Меркурия». Оттого по международным стандартам первенство в создании пилотируемого космического корабля отдано США.

С данным фактом можно согласиться, а можно и оспорить. Всё же пилотируемый космический аппарат – это обитаемый объект в космосе. В любом случае, приоритет Гагарина неизмеримо важнее, чем коллизия «Восток» - «Меркурий».

Космическая гонка, в 1960-х годах абсолютно беспрецедентная, вызывалась соперничеством двух держав. Сейчас такой острой конкуренции нет, освоение космоса идёт планово и даже несколько неторопливо. Если бы столько средств и сил отдавалось на освоение Солнечной системы, сколько на информационные технологии и орудия взаимного уничтожения, на Луне давно бы уже существовала постоянная колония… Не случилось.

В романе показан внутренний конфликт множества учёных и инженеров – хочу романтики космических полётов, а делаю оружие. Этот конфликт продолжался до 60-х годов, когда развитие ракетных технологий окончательно разделилось. В наше время боевые межконтинентальные баллистические ракеты способны годами пребывать в заправленном состоянии, сохраняя высокую степень готовности к запуску. Космические ракеты-носители рассчитаны на длительную предполётную процедуру. Тем не менее, военные наработки остаются одним из важнейших элементов прогресса в космосе, и в ближайшем будущем ничто не изменится.

Россия может рассчитывать на место в космической отрасли, подобное позициям СССР конца 50-х – начала 60-х годов, только в кооперации с европейскими и азиатскими партнёрами. Ну и, конечно, куда же без них, с американцами. Космос слишком велик, чтоб бороться за обладание им в одиночку.

Содержание

Пролог. Последний бой черноморского линкора

Часть первая. Ракеты в московском небе

Глава первая. Злодеи и герои

Глава вторая. Звёзды над домом

Глава третья. Послевоенное и предвоенное

Глава четвёртая. Измайлово

Глава пятая. Первая ракета

Глава шестая. Слава

Глава восьмая. Казимир Семенович

Глава девятая. Алые маки Марса и белые лунные ландыши

Глава десятая. Изотта-Фраскини

Глава одиннадцатая. Золотые мальчики

Глава двенадцатая. Заговор раскрыт

Глава тринадцатая. Жизнь круто меняется

Часть вторая. Космос не близок

Глава первая. Гигантомания

Глава вторая. Одесса

Глава третья. Пермь

Глава четвёртая. В тёплых морях

Глава пятая. Полевые испытания

Глава шестая. Встреча

Глава седьмая. Зимнее испытание

Глава восьмая. Всё совсем иначе, чем казалось

Глава девятая. Британский вариант

Глава десятая. Противоядие

Глава одиннадцатая. В воздухе и на земле

Глава двенадцатая. Конкурент

Глава тринадцатая. Разоблачение

Глава четырнадцатая. Звёздное фото откладывается

Глава пятнадцатая. Ольга

Глава шестнадцатая. Отчаянный рывок

Часть третья. Космос не тот, каким казался

Глава первая. Гонка

Глава вторая. Гутен таг!

Глава третья. Большая бомба

Послесловие

Содержание