Избранник [Наталья Львовна Точильникова] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Наталья Точильникова Избранник

— Радуйся, о Лиэн Мэй, ибо ты избран вместилищем духа!

Трое воинов низко поклонились, двое шагнули ко мне.

— Нет! Пощадите! Я только сдал экзамен!

Руки заломили назад и скрутили веревкой. Выдернули из-за пояса меч. Дверь отъехала в сторону, и перед моим носом вырос дородный человек в малиновой шапочке и малиновой мантии ученого. Глаза внимательны и хитры, подбородок украшен маленькой бородкой. Пухлые руки. Мантия расшита белыми журавлями.

Человек опустился на колени и трижды коснулся лбом пола.

— Меня зовут Сым Тай-ши, о шэньди. Божественный император Гуа-ди^[1] страны Вэ назначил меня Распорядителем Смерти. Я буду сопровождать тебя в Небесный Павильон.

«Шэньди»!^[2] Титул приговоренного. Да, что! Меня предупреждали. «Император при смерти, Мэй. Отложи экзамен». «Бросьте! Я же в списке. Разве можно пренебрегать такой милостью?»

Сходил к гадателю. Он долго смотрел на меня из-под нависших бровей. «Лучше бы отложить…» «А, если не откладывать?» «Ну, ладно, тяни». Я наугад вытянул из коробки длинную полоску бумаги с надписью: «Смерть и жизнь — это неизбежная судьба». Поднял взгляд на гадателя. Он отвел глаза. «Ты понял».

Я сдал экзамен. Маленькая каморка. Только стол, скамья, бумага, тушечница да кисточка для письма. Духота, и, извините, вонь к исходу третьих суток. Да шаги и окрики надсмотрщика, прохаживающегося между рядами каморок таких же несчастных. Экзамен сдавали человек триста одновременно. А за передачу шпаргалки можно и в тюрьму угодить.

Но я его сдал. Мое стихотворение из шестидесяти слов было признано лучшим. Как я радовался тогда, болван! Уже видел себя чиновником высокого ранга, а то и губернатором провинции, как отец. Как бы ни так!

Не прошло и суток, как меня выпустили из вонючей камеры экзаменующегося, и ко мне заявились эти. Императорская охрана!

Меня вывели из дома и усадили в паланкин. Связали ноги. Не очень туго (как можно причинять боль шэньди!), но достаточно. Руки связали спереди и наглухо задернули красные шелковые занавески.

Паланкин мягко покачивался. Полуденное солнце било сквозь занавески, все окрашивая в цвета заката и осени. И крови. «Так по рекам осенним красные листья плывут…» Шелк слегка колебался от ветра и оживали вышитые драконы, извиваясь и изрыгая пламя.

Сколько ехать до Небесного Павильона? День? Два? Уж точно не больше. Я слышал стук копыт, скабрезные шуточки рабов, несущих паланкин, да голоса охранников. Сколько их? Я попытался вспомнить картину, которую увидел, когда меня вытолкнули из дома. Много! А, чего ты хотел? Почетный эскорт шэньди никогда еще не составлял менее восемнадцати воинов.

Мы ехали уже часов восемь, солнечный свет померк, и занавески из алых стали багровыми, когда кортеж внезапно остановился.

— Приветствую сиятельного Сым Тай-ши, ученейшего из мужей, и его великолепных воинов, преданнейших слуг Императора Гуа-ди!

Голос был мне знаком.

— И тебе привет, Гань Хао, лучший из воинов и мудрейший из последователей божественного Лао-цзюня!

Гань Хао! Вассал моего отца. Воин, десять лет назад оставшийся без господина. Тогда отец нанял его в свою охрану, выдал подъемные. Теперь Хао — известный мастер меча. И не только. Не об искусстве меча говорил с ним отец, когда они вдвоем пили чай на веранде над маленьким изящным прудом с мостиками и ноздреватыми камнями. Знаю, я достоин казни за сыновнюю непочтительность, но было дело — подслушал один разговор.

«Беседа с тобой — праздник для меня, Гань Хао,» — говорил мой отец. — «Мало, кто из воинов знает не только меч, но и книгу и умеет толковать древних мудрецов. Ты славно мне послужил, но я больше не могу злоупотреблять твоей преданностью. Ты вполне способен написать стихотворение из шестидесяти слов и получить приличную должность. Я дам тебе денег — и поезжай в столицу».

«Прости меня, господин, но я не могу принять твое предложение».

«Почему же?»

«Посмотри на эти хризантемы, чьи лепестки изящны и остры, как золотые стрелы древнего царя. И капелька росы на острие. Посмотри на этот пруд. Видишь: закатное солнце горит в глубине. А потом его сменит луна. Осенняя луна. Ты слышишь: капля, скатившись по листу, упала в пруд».

«О, Гань Хао! Уже двадцать лет, как меня назначили губернатором, я ничего этого не вижу и не слышу! Дела, дела, дела!»

«Вот и ответ. Я не хочу, чтобы обязанности чиновника, заслонили от меня Путь».

И вот теперь воин и философ Гань Хао стоял в пяти шагах от моего паланкина и вежливо приветствовал моих тюремщиков.

Дать ему знать. Немедленно! Как? Шторы занавешены, руки связаны. Кричать? Нет ничего глупее!

— Не разделишь ли с нами ужин, уважаемый Гань Хао? Мы остановимся на ночь в Персиковом Павильоне.

— Благодарю, сиятельный Сым Тай-ши. Но я еду в столицу, встретить сына моего господина, который сдал государственные экзамены.

Молчи! Не продолжай, Хао, если ты верный вассал! Только не проговорись! Ну! Сым наверняка не знает, кто твой господин. И не уходи, останься на ужин. Тебе больше нечего делать в столице.

Голоса стали тише, и я представил, как Распорядитель Смерти склонился с седла к Хао, который стоит в шаге от него.

— Я для тебя всегда просто Сым Бо, Гань. Неужели ты не помнишь, как носил мне рис и свитки, когда я, нищий студент, жил при храме и только мечтал об экзаменах. Сым добра не забывает. Ну, останься. Ради старой дружбы.

Тишина.

Шепот Сыма.

— Попьем вина, Гань Хао, поиграем в шахматы. Ты ведь раньше любил эту мудреную игру юго-западных варваров. Поговорим. Почитаем стихи. Куда ты пойдешь, на ночь глядя? Ничего не случится с твоим мальчишкой! Ну?

— Ну, ладно.

Я возблагодарил всех предков рода Лиэн, всех духов гор и вод и даже Небесного Императора. Хотя последний…

Вскоре паланкин опустили на землю. Мне развязали ноги и позволили выйти. Гань стоял рядом с Распорядителем Смерти и мило беседовал. Невысокий воин лет сорока, точнее сорока трех, без доспехов, в простой одежде. Гань Хао не носил шелка. Рядом с разряженным Тай-ши он смотрелся чуть ли не крестьянином. Только меч и кинжал на поясе, твердость и уверенность движений да гордая осанка быстро развеивали это впечатление.

Я просто сверлил его глазами и молчал. Если бы я сказал хоть слово, хоть жестом показал, что мы знакомы — все, наше дело было бы проиграно. Наконец, Гань обернулся. Скользнул по мне взглядом. Сумерки! Мог и не узнать. Отвернулся и продолжил ученую беседу.

Меня аккуратно подтолкнули к павильону. Все-таки положение шэньди несколько отличается от положения обычного арестанта. Шэньди никто не посмеет пытать, бить или морить голодом. Правда, и наличие вины необязательно. Точнее, противопоказано.

Перегородка с изображением Садов Бессмертных отъехала в сторону, и передо мной открылась большая комната. На полу подушки и мягкие циновки, на стенах роспись: справа и слева — горы и потоки, а прямо передо мной — птицы на ветвях на фоне далеких синеющих вершин и мокрый бамбук.

— Это комната Императора, шэньди. Он останавливался здесь по пути в Небесный Павильон. Ты проведешь тут ночь. Смотри!

Сым Тай-ши отодвинул перегородку справа от меня. Там на коленях сидели трое воинов в кожаных доспехах. Увидев нас, они поклонились, трижды коснувшись лбами пола. Точнее, увидев меня. Тай-ши не воздают таких почестей.

Распорядитель Смерти отодвинул левую перегородку, и мне поклонились еще трое стражей.

— Так что без глупостей, — шепнул Сым, кивнул воинам, и перегородки вернулись на место.

— Простите, мне надо с вами поговорить, — очень тихо сказал я.

Тай-ши впился в меня взглядом.

— Предупреждаю, я верен Императору, — сквозь зубы процедил он. Однако, шепотом. Это обнадеживало.

— Разговор совсем не о том. Прошу вас!

— Хорошо. Воля шэньди должна исполняться, если она не противоречит его предназначению. Сейчас подадут ужин.

Он вышел, и я увидел, что в прихожей дежурят еще трое воинов. Девять — число совершенства. Я усмехнулся. Вся жизнь шэньди должна быть окружена мистическими символами. Таково его предназначение.

Разряженный в шелка слуга почтительно подал ужин. Поставил передо мной низкий нефритовый столик, украшенный золотом. Отошел на три шага и сделал тройной земной поклон. Замер на коленях, ожидая моих приказаний.

Я сел перед столиком, скрестив ноги. По бокам расположились двое воинов, и мне наконец развязали руки.

Ужин состоял из белого риса, рисового вина и овощей. Мяса не полагалось. Шэньди должен соблюдать пост. Ладно и этого довольно. Взял палочки для еды. На них стоило обратить внимание. Остро заточенная слоновая кость. Не так остро, чтобы стать оружием, но все же…

Я приканчивал рис, когда дверь напротив отползла в сторону, и в комнату вошел Сым Тай-ши. Встал передо мной на колени, совершил тройной земной поклон. Этот обряд уже начал меня раздражать. Как это терпит Император?

— Я слушаю тебя, шэньди.

— Я хотел попросить у тебя прощения, сиятельный Сым Тай-ши. Я не сразу понял, насколько большую честь мне оказал божественный император Гуа-ди. Я принадлежу ему, как и все под этим небом. Вспомни я об этом сегодня утром — и не проявил бы позорного малодушия, когда вы объявили меня шэньди.

— Наконец-то я слышу разумную речь, достойную шэньди, — Сым почтительно поклонился. — А то уж я думал, что Небесный Император ошибся в своем выборе. Да простит он своего раба, забывшего долг сыновней почтительности!

— Не печалься, Сым Тай-ши. Я не лучше тебя. Но теперь я вспомнил о своем долге. Позволь же мне в эту последнюю ночь воскурить благовония в честь Императора, обратившись лицом на юг. Ведь там Небесный Павильон, не так ли?

— Да, о достойнейший из шэньди.

Чиновник встал и низко поклонился, отошел на три шага и начал выполнять уже надоевший мне ритуал. Рядом склонились воины. У меня был только один момент, пока они бьются лбами об пол. Другого не будет! Я схватил палочки для еды и сунул их в широкий рукав мантии. Только бы не заметили! Тогда вся моя болтовня насмарку! В детстве я любил наблюдать за фокусниками на торговых площадях, но никогда не думал, что мне пригодится их презренное ремесло.

Сым выпрямился, и его примеру последовал мой почетный эскорт. На палочки пока никто не обратил внимания. Чиновник попятился к двери и наконец скрылся за перегородкой. Тогда передо мной склонился слуга и забрал опустошенный столик. Заметит — не заметит? Он так почтительно опустил голову, что я видел только пучок у него на макушке, а он исключительно дно пустой миски из-под риса.

Слуга удалился, и передо мной начали раскланиваться воины. Неужели уйдут?

Ушли. Я остался один в комнате, если не считать многочисленной охраны за перегородками.

За стеной с птицами и бамбуком кто-то тихо разговаривал. Я подвинулся поближе и прислушался.

— Посмотри на эти фигуры, друг Гань Хао. Обрати внимание на резьбу. Прямо из Индии.

— В столице бывают индийские купцы?

— Кого там только не бывает! Даже из этой… как ее? Страны Кратос^[3]. Это крайний запад варварского мира. Забавные вещи рассказывают. Есть у них такая секта, Кириштане. Так вот, был у них такой святой, который умер и на третий день воскрес. И Су Сы. Так они считают его богом!

— Хм… Варвары! Любой ученый даос это умеет.

— Ну, может и не любой… А, верно говорят, что ты постиг тайну бессмертия?

— Скорее тайну смерти.

— И в чем она?

— В моем мече.

Сым Тай-ши рассмеялся, и я услышал звук наливаемого вина.

Все-таки хорошо, что у нас стены делают из фанеры и бумаги. Слышимость превосходная! А вот видимость…

Я украдкой достал из рукава палочку для еды. Прекрасно понимал, что за мной наблюдают! Прикрываясь рукавом попытался проткнуть стену… И тут услышал шуршание открываемой перегородки. Резко обернулся.

Отъехала перегородка позади меня. Вошел слуга, трижды стукнулся лбом об пол и поставил передо мной золотой подносик с курительными палочками и свечой.

Ничего не поделаешь — надо было исполнять обряд. Я зажег палочки, поставил их в держатель и стал думать, где юг. Из леса доносились крики обезьян, тоскливые, рвущие душу на части.

Я вспомнил, что сегодня полнолуние и погасил свечу. Жемчужный свет ворвался в комнату через маленькое окно под потолком, и на полу замер силуэт дерева в прямоугольнике лунного сияния. И я трижды поклонился луне, каждый раз трижды коснувшись лбом пола. Этой царице не стыдно воздать императорские почести!

Долг был исполнен, и я снова попытался атаковать стену с помощью палочки слоновой кости. Твердая!

Разговор за стеной тем временем перескочил на другую тему и периодически сопровождался стуком переставляемых фигур.

— Так я о Будде. Нет, сутры слишком сложны, да и переведены не все. Не читал. Но рассказывают, что существует Владыка Западного Рая^[4], будда Амида, который берет к себе умерших праведников.

Стук.

— Ах, вот ты как! Да, я тоже слышал про Амитабху. Очень похоже на острова блаженных. Пэнлай^[5], Западный Рай… Как ни назови…

Стук.

Когда-то я увлекался игрой в шахматы в уме, без доски. С Ганем и играли. Но для этого надо описывать, куда ходишь. А игроки и не думали выдавать комментарии.

Я поднялся повыше и вонзил палочку в крыло птицы, сидящей на ветке. И стена уступила. Видно, не я первый здесь любопытствовал. Я прильнул глазом к крохотной дырочке.

Прямо передо мной располагалась шахматная доска, освещенная единственной свечей. Напротив, скрестив ноги, сидел Сым Тай-ши, а совсем рядом, опираясь спиной о мою стену- Гань Хао.

— Слоном ходи! — почти в ухо ему прошептал я.

Гань будто не услышал. Не вздрогнул, не сменил позы. Однако взялся за слона.

— Так? Не ожидал.

Стук.

— Теперь ферзь.

Гань послушался.

Чуть повернулся ко мне, словно раздумывая.

— Я понял…что ты не ожидал.

У меня отлегло от сердца.

— А вот так?

— Шах.

— Да-а…

Стук.

— И мат.

Послышался вздох.

— Ну, обыграл старика.

Я услышал, что Сым тяжело встает на ноги.

— Доброй ночи, Сым.

— Нам здесь не до сна. Надо охранять пленника.

— А, что он совершил?

— Не могу сказать, Гань. Даже тебе не могу. Это тайна Императора. Скоро сам все узнаешь.

— Я готов служить Императору.

— Да? Ты гость. И не в моих правилах взваливать на гостей обязанности. С тобой останутся двое охранников. Их дело бодрствовать, а ты отдыхай.

— Угу. Я прослежу, чтоб не заснули.

Раздались шаги. Прошуршала перегородка. Снова шорох и снова шаги. Шорох. Тишина.

Я полулежал у стены, ловя каждый звук. Ну, хоть намек на звук! Спать я не хотел и не собирался.

Зашла луна, и комната погрузилась во тьму. Я начинал терять надежду.

Время от времени дремал. Голова падала на грудь, и я видел перед собой картины одну ярче другой. Детство, цветущие сливы, дом отца, экзамен. Но тут же снова просыпался.

Шорох! Но, нет. Это не перегородка. Что-то другое. Прислонился ухом к стене. Треск разрываемой бумаги. Острие меча вышло из стены прямо перед моим носом и поползло вверх. Я отпрянул.

— Не бойтесь, молодой господин, это я, — тихий-тихий шепот.

Надо мной, там, где минуту назад была картина с птицами стоял мой верный Гань Хао.

— Руку, Мэй, осторожно.

Я перешагнул через нижнюю фанерную часть стены и оказался в соседней комнате. На полу лежали двое воинов, и два больших темных пятна расплывались под ними. Я понял, что это кровь.

— Быстрее, молодой господин. Пока не опомнились остальные.

— Сейчас, только возьму меч, — и я вытянул клинок из-за пояса у одного из мертвецов.

Мы выбежали из дома, и Гань потянул меня вверх в горы.

Стало холодно. Близился рассвет, а мы все шли и шли, продираясь через лес. Я стиснул зубы и молчал.

Взошло солнце, миновал полдень, а Гань так и не сказал ни слова. Только к вечеру, когда я уже падал с ног, мы наконец остановились и мой спаситель решился разжечь костер. Нарыл каких-то корешков рядом на склоне и положил запекать в угли. Сел у костра и только тогда спросил:

— Ну, что ты натворил?

У меня было время придумать ответ.

— Я влюбился в наложницу Императора, и мы решили бежать. Но на нас донесли.

— Эх, молодость! Когда успел-то? Ты же сидел за свитками!

— Любовь — это, как взмах крыльев бабочки.

Гань поморщился.

— Угу, быстро. Другой девицы не нашел?

Я вздохнул.

— Не больно-то это соответствует сыновней почтительности.

Выпороть бы тебя! Жаль не мне решать — господину. Экзамен завалил?

— Сдал. Стихотворение признали лучшим.

Ну, не удержался от хвастовства.

— И теперь все кобыле в задницу?

«Пилишь — пили,» — думал я. Отец бы тоже пилил. Но я не могу сказать тебе правду. Тогда ты не будешь ругать, не за что. Ты поднимешься на ноги, отойдешь на три шага и сделаешь три земных поклона. А потом возьмешь меня за ручку и отведешь обратно. Ведь так? Одно дело освободить нашкодившего мальчишку и совсем другое — лишить умирающего государя его шэньди. Это прямая измена. Преданность Императору превыше преданности господину, и ты об этом знаешь. Ты слишком честен, Гань, чтобы поступить иначе.

— И куда бежать собираешься? В Когуре, в Пекче, или, может быть, в Царство Ямато?

— Хоть в Индию! Хоть в Страну Кратос! Лишь бы подальше.

— Хм… — Гань выкатил из костра запеченный корень. Дал мне. — В Страну Кратос — это интересная мысль.

Утром ни свет, ни заря Гань разбудил меня.

— Поднимайся, молодой господин. За нами погоня.

Я не слышал никакой погони, но поднялся на ноги и отряхнул одежду. Мне нечасто приходилось спать на голой земле, но выдержав государственный экзамен, я полагал, что выдержу все. Здесь прохладно, зато горный воздух, а не духота кельи экзаменующегося, впрочем, не исключающая холода.

— В горы, Мэй, вверх! Как они нас нашли?

Утренний ветер донес людские голоса и конский топот. Пока далеко внизу.

Мы миновали перевал и начали спускаться. Вдруг Гань остановился. Прислушался и резко повернул вправо. Мы снова карабкались вверх.

Солнце высоко поднялось над горизонтом и играло на пожелтевших листьях и блеклой траве. Стало теплее.

Гань Хао вынул меч и пошел медленнее. Выразительно посмотрел на меня. Я тоже достал клинок.

— Осторожно, Мэй, — прошептал он. — Будь начеку.

Тишина. Ничего не происходило. Только шуршала трава под ногами, и Гань был весь, как натянутая струна саньсяня^[6].

Впереди, в просветах между деревьями показались густые заросли кустарника. Гань резко взял вправо к светлой бамбуковой роще. Кивнул мне. Бросился бегом.

Мы не успели. Сколько их было? Не знаю. Человек десять. Отлично вооруженные императорские воины бросились на нас из зарослей.

«Слежение должно быть слабым, а обнаружение сильным,» — вспомнил я цитату из трактата по стратегии. Гань знал его много лучше меня, и один из нападавших сразу оказался на острие меча.

Мне всегда было далеко до Ганя в искусстве боя, но научил же он меня хоть чему-то! Я оборонялся, довольно удачно отбивая удары, но никак не мог достать клинком ни одного из нападавших. Да что! Кисть и бумага всегда подчинялись мне с большей охотой, чем меч.

И тут я понял. Мои враги делали все, чтобы выбить у меня оружие, но старательно избегали наносить удары. Еще бы! Как можно поранить священное тело шэньди! Если бы не это, я не продержался бы и минуты. А выбить клинок — попробуйте! Рука у меня твердая, хоть, может быть, и не очень искусная. Похоже мне надо защищать Ганя, а не Ганю меня.

«Стратегия учит смотреть по сторонам, не перемещая глаз».

Никогда не умел. Я был так занят своими противниками, что совершенно не представлял, что делает мой вассал. Только слышал топот ног, редкие удары клинка о клинок, воинственные крики и стоны (не знаю чьи).

Я приоткрылся, пропуская клинок врага, и увидел ужас в его глазах и то, как отчаянно он пытается удержать руку. Поворот. Шаг. Меч прошел в ногте от моей груди, разорвав одежду. И тогда я ударил. Первый!

Неплохая тактика. Займемся вторым. Я сменил позицию и краем глаза увидел Ганя. Он расправился со своими врагами и спешил мне на помощь.

Ну? Двое против четверых — уже не так безнадежно, как двое против десятка.

Почему Гань так бледен? Он ранен. Одежда в крови. Но только ли это?

Послышался звон оружия и топот множества ног. Словно в костре, трещали сучья. Со всех сторон. Но это было где-то на границе сознания. Пока мы пытались собрать в кучу наших противников, нанизать «рыбу на нить».

За деревьями мелькали одежды. Шелк халатов, кожа доспехов. Сколько? Уже неважно. Вполне достаточно, чтобы раздавить двух сопротивляющихся безумцев, даже если им помогает сам бог войны Хатиман.

Наши враги внезапно отступили, слившись с остальным войском. Мы остались одни в центре круга воинства, ощетинившегося копьями и поднявшего луки. Я опустил меч.

Солдаты слегка расступились, пропуская вперед дородного воина. Круглая бочка, туго затянутая в доспех. Я не сразу узнал Сыма Тай-ши.

Он не смотрел на меня.

— Гань Хао, ты помог бежать шэньди.

Гань повернулся ко мне. Жесткий взгляд, почти вещественный, как шест в поединках монахов. Я отступил на шаг. Наверное, кивнул. Не помню. Меня схватили сразу несколько воинов. Вывернули руки. Меч упал на землю.

Гань Хао больше не интересовался мною. Он в упор смотрел на Сыма.

— Почему ты мне не сказал?

— Не мог. У меня был приказ. Я не знал, что шэньди — сын твоего господина. Отдай мне меч.

Гань покачал головой. Вложил длинный меч в ножны и бросил их на землю перед собой.

— Скоро возьмешь. А короткий мне еще понадобится.

Сым кивнул.

Гань Хао опустился на колени, развязал пояс и раздвинул полы ханьфу^[7] на животе, подоткнул края под колени. Обтер кровь врагов с меча-спутника.

Я сразу понял, что он собирается последовать обычаю восточных варваров, что теперь так распространен. И Сым не будет ему мешать.

— Мой долг перед государем и мой долг перед господином пришли в противоречие, — проговорил Гань Хао. — Я не могу его разрешить. Мои чувства и мои этические принципы взаимно исключают друг друга.

Воины почтительно ждали.

Гань поклонился, обернул краем одежды меч у рукояти и вонзил его себе в живот. Провел вверх, по диагонали, и склонил голову.

Я рванулся вперед, но меня удержали.

Сым Тай-ши шагнул к своему другу, поднял меч и отрубил ему голову.

Потом обернулся ко мне.

— Это твоя вина, шэньди. Твой вассал пытался спасти тебя от твоего предназначения, и ты позволил ему ввязаться в это заранее обреченное на провал предприятие. Ты привел его к гибели. Думаю, Император побрезгует тобой. Ты не достоин служить ему как шэньди. Но то ему решать. Нам приказано готовить тебя.

Он кивнул человеку в длинных малиновых одеждах ученого лекаря. Тот развязал свою суму и вынул золотой сосуд и чашу. Только золото может касаться священного тела шэньди.

Подошел ко мне, налил на дно чаши темной густой жидкости. Поднес к моим губам. Я понял, что это, и отшатнулся, насколько позволяли крепко державшие меня руки воинов.

Сым Тай-ши свирепо смотрел на меня.

— Пей, шэньди! Мы все равно сможем влить тебе это в рот. Но лучше, если ты выпьешь сам.

Все! Если объявленный шэньди пригубит напитка перевоплощения, он воистину станет шэньди. И ему не будет пути назад.

Но выхода не было. Они не позволят мне даже умереть! И я пригубил терпкого горьковатого напитка.

Тепло разлилось по жилам, и стало легче дышать. Волнение ушло. И отчаянье, словно растворилось в этой чаше. Я допил ее до дна. И почувствовал себя как-то по-другому, или другим. Мое предназначение больше не пугало меня.

Я посмотрел на Сыма Тай-ши и увидел в его глазах торжество. Но он тут же опустил взгляд, упал на колени и трижды коснулся лбом земли.

Поднялся на ноги и кивнул коренастому человеку в простой одежде.

— Несите!

Принесли цепи. Золотые. Надели мне их на руки и на ноги. Оказывается, золото весьма тяжелый металл!

И все воинство в полном составе пало на колени и трижды ударилось лбами о землю.

Меня посадили в паланкин. Теперь золотой. Рядом выстроились монахи в оранжевых рясах с курящимися палочками благовоний и колокольчиками.

Паланкин раскачивался из стороны в сторону. Скоро мы вышли на дорогу, и тряска поуменьшилась. Монахи начали нараспев читать «Историю перевоплощений божественного императора Гуа-ди».

«Первым шэньди был Акиро Сон, царь страны Вэ. Тогда пришла чума из западных земель и опустошила Вэ. И пришли тайфуны от вод востока, и разрушили дома. И воззвал к небу государь Акиро Сон, чтобы даровало оно ему силу Дэ^[8] и небесный мандат тянь мин. И сжалился над страной Вэ Небесный Император, и сошел на землю. А благородный Акиро Сон уступил ему свое тело. И стал император Гуа-ди, единственный на все времена!»

Действие питья скоро кончилось, и я снова впал в отчаянье. Рванул цепи на руках. Бесполезно! Даже нет спасительной боли, заглушающей муки души. Запястья цепи обернуты шелковой тканью на вате, чтобы шэньди не поранил свою драгоценную кожу.

«…шэньди Кан Сохо был губернатором провинции. Самым молодым губернатором, ибо было ему двадцать пять лет. И был он здоров телом и хорош собой. Всего два года прослужил он на своей должности, когда получил от императора послание о перевоплощении. Тогда он пал на колени, воскурил благовония, и сказал: „Нет у меня других желаний, кроме того, чтобы Небесный Император остался на земле и правил нами.“ И он сам приехал в столицу и уступил свое тело императору».

Мерзкий гнусавый голос, читающий мерзкую мораль. Тебе бы так, презренный монах! Что бы ты делал, если бы тебя объявили шэньди? Помчался в столицу навстречу гибели?

Паланкин остановился. Занавеску отдернули в сторону, и я увидел маленького лекаря. Он протягивал мне чашу с напитком перевоплощения. Я не стал сопротивляться. Это питье хотя бы приносило облегчение.

Процессия снова двинулась вперед. Раздался звон колокольцев, из-за занавески потянулся запах благовоний. Я блаженно откинулся на подушки.

«…шэньди Дзитай был молодым ученым, сдавшим государственные экзамены. И была у него возлюбленная Пимико. Получив послание Императора, объявляющее его шэньди, он простился с возлюбленной и отправился в Небесный Павильон. Там он уступил свое тело императору и удалился в Пэнлай. Пимико же последовала за ним в Небесный Павильон, дабы всегда видеть лицо возлюбленного. Восхищенный такой преданностью божественный Гуа-ди сделал Пимико наложницей высшего ранга».

Почему-то теперь эти истории не казались мне такими отвратительными. Даже последняя. Правильно, так и должен поступать верный подданный. Я посмотрел на свои цепи, украшенные изображениями всех шэньди, бывших до меня. Полсотни крошечных фигурок с иероглифами имен и символами профессий. Скоро здесь появится и мое изображение. И эти цепи показались мне знаком высшего достоинства. Почитание шэньди сравнимо только с почитанием Императора.

Процессия остановилась, и паланкин опустили на землю. Мне помогли выйти. Перед нами возвышался Небесный Павильон. Три яруса загнутых вверх крыш на фоне вечернего неба. Ощущение величия и печали.

Мы поднялись по лестнице, и меня проводили в роскошную комнату, украшенную свитками с изречениями из «Мен-цзы»^[9], какими-то стихами и тончайшей живописью на шелке. Драконы и облака.

— Здесь ты проведешь ночь, о шэньди, чтобы завтра освободить свое тело для Императора, — сказал Сым Тай-ши. — А сейчас я передаю тебя лекарям и даосским ученым. Они подготовят тебя.

И он опустился на колени и совершил тройной земной поклон.

Вошел маленький лекарь, поивший меня напитком перевоплощения, и снова с поклоном подал мне чашу. Она была полна наполовину. Я жадно пригубил ее. Действие питья уже кончалось, а я не хотел новых приступов отчаянья.

Голова слегка закружилась, и я оперся ладонью об пол. Но, нет, все быстро прошло. Комната остановилась, и облака больше не налезали на драконов и драконы на облака.

Пришел кузнец и снял с меня цепи. А потом появился еще один лекарь, повыше и худощавей первого. Он приказал мне раздеться и внимательно осмотрел меня.

Важно кивнул.

— Хорошо. Вполне подходит.

Потом я обнаружил, что в комнате тесно от мужей в малиновых одеждах, пахнет благовониями и передо мной стоит золотая лохань с водой.

— Шэньди должен совершить священное омовение, дабы стать достойным принять дух Императора, — пропел один из обладателей малиновых мантий.

Я потрогал воду. Очень горячая!

— Не повредит ли это телу Императора? — спросил я.

— Нет, — успокоил лекарь. — Священное омовение шэньди всегда проводят в такой воде.

Я сделал усилие воли и залез в этот кипяток. Нет, ничего. Терпимо.

После омовения мне подали богатые лазоревые одежды, расшитые облаками и снова надели цепи. Но меня это совершенно не расстроило.

Малиновое сменилось оранжевым, то есть ушли ученые и возникли монахи, дабы наставить шэньди перед перевоплощением.

«Завидна судьба шэньди, ибо нет ему не нижних, не земных воплощений. По ходатайству Небесного Императора он попадает в Пэнлай, Чистую Землю или на берег Яшмового пруда^[10] в Персиковые сады богини Си-ванму».

Монах вопросительно посмотрел на меня. И я заметил, что он держит кисть и лист бумаги.

— Что предпочтет шэньди?

Я задумался. Никогда не был особенно религиозен.

— Честно говоря, мне бы хотелось остаться на земле.

Монах поклонился.

— Я передам Императору твое желание, о шэньди. А теперь посмотри на эти стихи о преданности государю. Золотом на белом. Их написали в этой комнате шэньди прошлого. Не хочешь ли и ты выразить свои чувства?

И он подал мне бумагу и кисть.

Долгу верности

Сердце свое отдаю,

Ум подчиняю.

И луна благосклонна

Ко мне в последнюю ночь.

Рука легко вспорхнула над бумагой, как ветер над полночной рекой, оставив золото иероглифов. Как красиво! Всегда был неплохим каллиграфом, но чтоб так! Я завороженно смотрел на свою работу.

Монах почтительно взял у меня лист и повесил на стену прямо передо мной. Там оставалось свободное место.

Потом были молитвы об удаче перевоплощения и медитация. Спать не хотелось. Есть тоже, хотя последний раз я завтракал в лесу с несчастным Гань Хао.

Медленно светлела бумага в окнах под потолком. Близилось утро. А потом взошло солнце, и четкий силуэт дерева пал на окно.

А в мое сердце вонзилась невидимая игла. Я взглянул на свое стихотворение и нашел его ужасным. Сколько мне осталось? Меня охватывала паника. Я сел, поджав под себя ноги, и уставился в стенку.

Сидевший рядом монах заметил мое состояние и что-то шепнул своему соседу. Тот поднялся на ноги и скользнул к выходу.

Оставшийся поставил передо мной две палочки с благовониями и зажег их. Стало чуть легче.

— Пусть принесут напиток перевоплощения, — тихо сказал я. — А то я не смогу достойно исполнить долг шэньди.

Монах кивнул.

— Сейчас.

Ждать пришлось недолго. Перегородка с моим стихотворением отъехала в сторону. За ней стояли на коленях императорские воины во главе с Сым Тай-ши. Совершив тройной поклон, они поднялись на ноги, и Сым заговорил:

— Пришло время, о шэньди. Я, как Распорядитель Смерти Императора Гуа-ди, должен проводить тебя в Зал Перевоплощений.

Зал Перевоплощений оказался совсем рядом, через три перегородки. Старый Император лежал на небольшом возвышении, укрытый множеством шелковых одеял. Лицо в густой сети морщин, как земля после засухи, острые черты, как скалы в пустыне, глубоко запавшие глаза. В ногах Императора, в паре чи^[11] от его ложа, находилось еще одно возвышение, длиною в рост человека и высотой примерно по пояс. У основания торчали многочисленные курительные палочки, пока не зажженные.

Меня поставили между вторым возвышением и ложем Императора. Рядом встал Сым Тай-ши.

— Вот шэньди, которого вы избрали, о божественный Тянь-цзы^[12]. Но он пытался бежать и предал своего вассала. Не изменили ли вы решения, государь?

— Некогда искать нового шэньди, — проскрипел старческий голос. — Да и этот вполне хорош. У шэньди нет своей воли. Не был бы вором или презренным актером, а имел быстрый ум, здоровое тело и благородную внешность.

Сым Тай-ши поклонился.

— Он лучший.

Лучший! Действие напитка прошло, и я смотрел на императора с ненавистью и отчаяньем. Он встретил мой взгляд, как клинок на клинок. Нет! Как молния на клинок. Я опустил глаза.

— Мэй, — тихо сказал Император. — Сейчас, когда действие напитка ослабло, и твой дух отчаянно цепляется за тело, которое ему больше не принадлежит, твои мысли свободны. Скажи мне, хочешь ли ты, чтобы Я покинул землю и вернулись века несчастий?

Я молчал. Да, страна жила в мире с духами стихий, и ни засухи, ни наводнения не касались наших земель. Всем известно, что это свидетельство благодати правителя. И сословия жили в гармонии друг с другом, выполняя свой долг и занимая свое место. То свидетельство мудрости государя. Для нашего блага Небесный Император должен воплощаться снова и снова…

Но почему я?

— А, если бы это был не ты, Мэй? Чтобы бы ты сказал другому шэньди?

Я бы вздохнул с облегчением, что это не я, и сказал бы ему: «Иди и исполни свое предназначение». Я не произнес этого вслух, только опустил голову. Слишком ясно чувствуя, как меня загоняют плеткой конфуцианской логики в силок долга.

— Не бойся, шэньди. Переход труднее для меня, чем для тебя. А жизнь шэньди не так уж плоха. Ты ведь хочешь остаться на земле? Мне верно передали? Неплохой выбор. Мой прошлый шэньди тоже остался подле меня и верно служил мне все эти годы вестником и шпионом. Только теперь, когда я покину это тело, и он отправится в Пэнлай. Так что рай никуда от тебя не денется. Сейчас я уступлю ему на время свое тело, чтобы он поговорил с тобой. Но сперва выпей последнюю чашу напитка перевоплощения.

На этот раз напиток подал высокий худощавый лекарь. Чаша была полна. И вкус жидкости слегка отличался от того, что мне давали до сих пор. Я старательно выпил все до последней капли.

Головокружение. Слабость в ногах. Мне помогли не упасть. Головокружение прошло, но слабость осталась. И похолодели кончики пальцев.

Черты Императора начали меняться, очень мало, почти неуловимо. Но они уже не напоминали скалы в пустыне — скорее округлые камни, растрескавшиеся на солнце и овеянные ветром.

— Я Бао Синно, шэньди божественного Гуа-ди, — совершенно другим, мягким голосом сказал Император. — Укрепи свое сердце, шэньди Лиэн Мэй. Теперь ты будешь лишен радостей тела, но обретешь иные радости. Земля больше не удержит тебя, и никакое расстояние не будет непреодолимым. Только воля Императора станет для тебя цепями, но ведь и теперь его слово закон для тебя как подданного. Сейчас связь твоего духа с твоим телом очень слаба. Но ты должен покинуть тело в нужный момент, сразу, как только остановиться сердце Императора. Лекарь подскажет тебе. А теперь слушай. Твои ступни и кисти уже слегка похолодели. Когда ты поднимешься и ляжешь на помост, напряги их мышцы так сильно, как только можешь. Холод будет распространяться по твоему телу, а ты напрягай все мышцы, до которых он дошел. Это нетрудно. Напиток перевоплощения поможет тебе. Когда же ученый даос даст тебе знак освободить тело, сделай глубокий вдох, а потом приоткрой рот и резко выдохни. Тогда дух Императора сможет занять твое место.

Мне стало жутко от этих слов, но я знал, что исполню все.

Черты государя вновь изменились, и он спросил прежним резковатым голосом:

— Шэньди, ты готов?

— Да, Тянь-цзы.

Меня уложили на помост и зажгли вокруг курительные палочки. Я напряг мышцы уже похолодевших рук и ног. И их словно схватил раствор, которым скрепляют камни крепостей. Лекарь пощупал мне плечо и удовлетворенно кивнул. Я чуть-чуть скосил взгляд и увидел, что Императору попали чашу, и он пьет напиток перевоплощения. Холод полз дальше. Я словно вмерзал в ледяное озеро. Сердце стало биться медленнее. И тут я почувствовал, что с меня снимают цепи.

Император застыл на своем ложе, запрокинув голову. Он умирал. Но мои глазные мышцы уже немели, и я отвел взгляд.

Даосский лекарь слегка коснулся моей головы.

— Пора, шэньди.

Я с трудом сделал вдох. У меня на груди, словно выросла скала льда. Резко выдохнул. И увидел свое тело в десятке чи внизу. Мне стало страшно. Я бросился было назад, но наткнулся на невидимую стену.

Император лежал под своими шелками. Он был мертв. И его черты смягчились и разгладились. Шэньди Бао Синно!

А мое тело вздрогнуло и сделало вдох. Глаза мигнули, и лицо стало меняться, приобретая сходство с ликом умершего Императора. Даосский лекарь подскочил к нему и влил в рот какое-то питье. На моих щеках появился румянец. Мое тело село на помосте, и божественный Гуа-ди моими глазами повелительно взглянул на даоса.

— Принесите мне императорские одежды!

А рядом со мной раскручивался маленький золотой вихрь, расширяясь и заполняя комнату. Центр вихря замедлил движение и стал прозрачным, как хрусталь. И за ним открылось озеро синей сапфира, лежащее у подножия гор. Тихо пел ветер в высокой траве и шелестел в кронах цветущих деревьев, срывая шелк белых и розовых лепестков.

Я шагнул туда.

— Стой, шэньди, — Император, занявший мое тело, жестко смотрел на меня. — Ты пожелал остаться.

И золотой вихрь схлопнулся и исчез, словно бабочка сложила крылья.

* * *

Призрак горько усмехнулся.

— Так я стал чистым духом на службе у Императора. Шэньди государя Гуа-ди. Но Пэнлай по-прежнему манил меня, затягивая, как водоворот. Смертные, живущие в своих телах, тоже слышат этот зов. Но для нихон подобен звонудалеких колокольчиков. Для меня же он гудел, как великий колокол соседнего храма. Иногда Император на несколько часов позволял мне вернуться в мое тело, чтобы заглушить этот зов и привязать меня к земле, напомнив о ее радостях. Но я попросил божественного Гуа-ди не делать этого — покидать тело снова было слишком мучительно. Все равно без позволения государя я не мог уйти ни в Пэнлай, ни на берег Яшмового пруда, ни в Чистые Земли. И мне стало легче. Я выполнял поручения Тянь-цзы и жил мечтой об освобождении.

Одежды призрака заколебались, как трава под ветром, и он оказался стоящим на ногах.

— Спасибо, что выслушал меня, Сэ Асон. Близится рассвет, и скоро в эту комнату придут стражники и объявят тебя шэньди. Почему я предупредил тебя? Нет, это не предательство. Когда-то на шэньди не надевали цепи. А теперь говорят, что это символ оков долга. Благороднейший из металлов для благороднейших из оков. Но ты должен исполнить свой долг в любом случае, есть ли на руках оковы или только оковы разума не дают тебе свернуть с пути. Но все же… Если хочешь бежать — беги! Самопожертвование не должно быть казнью.