Сомерсет Моэм
Пожилая женщина
Выдающийся английский писатель Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965) родился в Париже в семье юриста, сотрудника британского посольства во Франции. Когда ему исполнилось восемь лет, у него умерла мать, а спустя два года умер и отец, и мальчик переехал в Англию к дяде, брату отца, и до семнадцати лет жил у него. Моэм рассказал об этих трудных для него годах в своем, пожалуй, самом знаменитом романе «Бремя страстей человеческих» (1915 г.). В возрасте 18 лет Сомерсет Моэм поступил в медицинский колледж, который окончил в 1895 году. Недолго проработав врачом, он решил оставить медицину и полностью посвятить себя писательству. Вскоре его пьесы, романы и рассказы стали известны читателям всего мира. Советскому читателю Моэм известен как автор книг «Луна и грош», «Пироги и пиво», «Острие бритвы», «Подводя итоги» и др.
Сегодня мы представляем читателю не опубликованный ранее на русском языке рассказ «Пожилая женщина».
Рассказ печатается с сокращениями.
Мой друг, Уаймен Холт, профессор английской литературы в одном из небольших университетов Среднего Запада, узнав, что я читаю лекцию в городе неподалеку от него — неподалеку, конечно, по американским масштабам, — попросил меня в письме приехать к нему и прочитать лекцию его студентам.
Он встретил меня на станции, отвез к себе домой, и мы, слегка перекусив, отправились в университетский городок.
После лекции несколько человек пожелали поговорить со мной лично. И вот в комнату вошла женщина и протянула мне руку.
— Как приятно снова видеть вас. — сказала она, — ведь прошло много-много лет, как мы с вами встречались.
Я подумал, что вижу ее впервые. Я растянул свои уставшие, пересохшие губы в сердечной улыбке, горячо пожал протянутую мне руку и задал себе вопрос, кто же она такая, черт побери? Мой друг, профессор, очевидно, догадался, о чем я думаю, потому что сказал:
— Миссис Грин — жена одного нашего преподавателя и сама читает лекции по итальянской литературе эпохи Возрождения.
— Вот как, — сказал я, — это замечательно.
Мне это пока ничего не говорило.
— Вам, наверное, Уаймен еще не сказал, что вы ужинаете у нас завтра вечером?
— Благодарю, — сказал я, — буду рад.
— Нет, это не вечеринка, будут только свои, мой муж да его брат с женой. Я думаю, Флоренция с тех пор совсем не изменилась.
«Флоренция? — спросил я самого себя. — Флоренция?»
Теперь по крайней мере стало ясно, где я с ней познакомился. Ей было уже под пятьдесят, ее тронутые сединой волосы, очевидно, прошли завивку, впрочем, довольно скромную. Ее несколько располневшая фигура была облачена в простое, без всяких вычур платье, которое, как мне показалось, было куплено в каком-нибудь большом магазине. На бледном и ненарумяненном лице светились большие светло-голубые глаза, губы были слегка тронуты губной помадой. В общем, она производила приятное впечатление. В том, как она спокойно и уверенно себя держала, проглядывало что-то материнское, и это мне сразу понравилось.
Когда мы возвращались обратно, Уаймен сказал:
— Джаспер Грин вам понравится — он человек умный.
— Чем занимается профессор Грин?
— Нет, он не профессор, он простой преподаватель, но настоящий ученый. Кстати, это второй муж Лоры, первым был итальянец.
— Да? — Все мои предположения рушились. — Какая у нее была фамилия до замужества?
— Понятия не имею, но, по-видимому, не из громких, — он хмыкнул, — я сделал этот вывод на том основании, что у нее в доме нет ничего итальянского. Представьте себе, нет ни длинного стола из трапезной, ни старинного сундука, ни даже ризы, висящей на стене, что обычно бывает в таких случаях.
После ужина мы выпили по бутылке пива, немного поболтали, и я пошел спать в свою комнату, которая поразила меня каким-то агрессивно модерновым стилем. Я почитал перед сном, потом, погасив свет, спокойно лежал, дожидаясь, когда придет сон.
«Лора? — вдруг прозвучало у меня в голове. — Какая еще Лора?» Я стал вспоминать, перебирая всех, с кем я встречался во Флоренции, надеясь, что при этом всплывет как-нибудь по ассоциации и миссис Грин. Нехорошо, когда приглашенный на ужин не может вспомнить, где и когда он познакомился с хозяйкой. Такое отношение обычно рассматривается людьми как пренебрежение, что, по-моему, вызвано преувеличенным значением, которое мы придаем своей личности, и, с этой точки зрения, конечно, оскорбительно, если вы не оставили по себе никаких воспоминаний у человека, с которым когда-то встречались. Я уже впал в то дремотное состояние, которое предшествует сну, как вдруг освобожденное дремотой подсознание высветило мне, кем была когда-то Лора Грин. Неудивительно, что я забыл о ней, ведь с тех пор прошло уже двадцать пять лет, да и знакомство было шапочным, потому что я тогда недолго пробыл во Флоренции.
Было это сразу после войны
[1]. Ее жених погиб во Франции, и она приехала вместе с матерью из Сан-Франциско, чтобы разыскать его могилу. Исполнив эту печальную обязанность, они решили перезимовать в Италии и остановились во Флоренции. Там собралась тогда довольно многочисленная колония из англичан и американцев. Среди американцев я особенно подружился с полковником Гардингом и его женой. Полковник занимал важный пост в Красном Кресте, и потому ему с женой отвели для жительства целую виллу на Виа Болоньезе, где жил и я по просьбе полковника.
Лора и ее овдовевшая мать, миссис Клейтон, поселились в одном из лучших пансионов и, кажется, ни в чем себе не отказывали. Они приехали во Флоренцию, имея с собой несколько рекомендательных писем, и скоро обзавелись друзьями.
Лоре было тогда лет двадцать пять, и хоть мне уже давно перевалило за сорок, мы познакомились и подружились, но, естественно, близки мы не были. Она не была красавицей в прямом смысле этого слова, но было в ней что-то привлекательное, притягивающее к себе: приятное овальное лицо, впрочем, довольно обыкновенное; большие голубые глаза; черные, как смоль, волосы, зачесанные очень просто на пробор и собранные в узел на затылке; приятная улыбка, обнажавшая белые ровные, но мелкие зубы. Но, наверное, больше всего привлекала в ней легкая грация движений, и неудивительно, что она была — это мне многие говорили — прекрасным партнером в танце. Она была очень хорошо сложена, правда, немного полновата, а тогдашняя мода рассматривала это как недостаток, но я думаю, что это тоже привлекало к ней. В ней странным образом соединились черты мадонны, как на полотне художника эпохи барокко, и чувственность.
Среди ее знакомых итальянцев был один, который упорно добивался ее руки. Я познакомился с ним, играя в покер в клубе, где он был завсегдатаем. Проигравшиеся иностранцы мрачно острили, что итальянцы придумали новый вид грабежа, но, мне кажется, дело было в том, что они давно играли в эту игру и изучили все ее особенности. Поклонник Лоры, Тито ди Сан-Пьетро, смелый и даже безрассудный игрок, проигрывал иногда суммы, которые вряд ли мог себе позволить. Это был красивый среднего роста юноша с классическими чертами лица и оливковой кожей, с густыми, зачесанными назад и сильно напомаженными черными волосами, со сверкающими черными глазами, всегда безупречно одетый. Никто не знал, где он живет, скорей всего, снимал где-нибудь комнату, или, может быть, жил на чердаке у какого-нибудь родственника.
Граф ди Сан-Пьетро, его отец, жил, овдовев, один на старой, разрушающейся вилле, продавая вино и оливковое масло, это были единственные продукты крохотного поместья. Я его ни разу не видел, потому что он редко бывал в городе, но Чарли Гардинг хорошо его знал.
— Сколько ему лет? — спросил я Чарли.
— Лет пятьдесят, наверное, замечу, что я в своей жизни еще не видел мужчины красивее его.
— Неужели?
— Ты, Бесси, могла бы лучше описать его. Он ведь стал за тобой ухлестывать сразу, как появился у нас. Я даже не знаю, насколько далеко это у вас зашло.
— Перестань болтать глупости, Чарли, — сказала миссис Гардинг и рассмеялась.
Она посмотрела на мужа тем долгим взглядом, какой только бывает у женщин после многих лет счастливой брачной жизни.
— Успех у женщин ему всегда обеспечен, и он, конечно, знает об этом, — сказала она. — Когда он говорит с вами, то такое впечатление, что, кроме вас, для него нет никого на свете, какая из женщин устоит против этого. Конечно, это всего лишь игра, и надо быть круглой дурой, чтобы ей поверить. Ну а красив он необыкновенно: высокий, стройный, держится прекрасно, большие черные глаза блестят, как у юноши, а седые, густые волосы и молодое, бронзовое от загара лицо создают такой контраст, что просто захватывает дух. Я думаю, так должна, наверное, выглядеть романтическая личность…
— Ты знаешь, по-моему, мальчик безумно влюблен в Лору.
— Сколько ему? — спросил я.
— Двадцать шесть.
А спустя несколько дней вернувшийся к ленчу из города Чарли сообщил, что он встретил миссис Клейтон, и она сказала, что они все втроем едут сегодня после обеда к графу на виллу.
— Как ты думаешь, что все это значит? — спросила Бесси. — Я думаю, это означает, что Тито хочет показать Лору старику, и, если она ему понравится, они поженятся.
— Ни за что на свете.
Но Чарли ошибся.
После того как мать и дочь осмотрели дом, все вышли в сад, и как-то так получилось, что граф и миссис Клейтон остались одни. Она не говорила по-итальянски, но граф был когда-то атташе в Лондоне и сносно говорил по-английски.
— Ваша дочь само очарование, миссис Клейтон, — сказал он, — я не удивляюсь тому, что Тито влюблен в нее.
— Молодые итальянцы так впечатлительны — не все их поступки можно воспринимать серьезно.
— Я все-таки надеюсь, что она не относится к моему сыну совершенно равнодушно.
— У меня, во всяком случае, нет достаточных оснований думать, что она относится к нему более горячо, чем к другим молодым людям, которые приглашают ее танцевать, — сказала миссис Клейтон довольно сухо, — и я считаю своим долгом вам сразу сказать, что у нее очень скромные средства и ей не на что рассчитывать до тех пор, пока я не умру.
— Я тоже буду с вами вполне откровенен. У меня нет ничего, кроме этого дома да нескольких акров земли. Мой сын, конечно, не может позволить себе жениться на бесприданнице, но и он не из тех, кто помешался на деньгах, он горячо полюбил вашу дочь.
Аристократические манеры и необыкновенное обаяние графа, несомненно, подействовали на миссис Клейтон, и она смягчилась.
— Не знаю, как и быть. У нас в Америке не принято устраивать браки, дети сами это делают. Если ваш Тито так ее любит, то он должен просить ее руки, ну а она должна сама решать, идти ей за него замуж или нет.
— Думаю, я не далек от истины, если скажу, что именно этим он сейчас и занимается, и дай ему бог добиться успеха.
Они продолжали идти дальше по дорожке, как вдруг увидели идущих им навстречу, взявшихся за руки Тито и Лору. Все стало совершенно ясно. Тито поцеловал руку у миссис Клейтон и, горячо обняв, расцеловал отца в обе щеки.
— Миссис Клейтон, папа, Лора дала согласие быть моей женой.
Рисунок Вячеслава Лосева
Помолвка наделала много шума — в честь влюбленных было устроено несколько вечеров. Всем бросилась в глаза безоглядная любовь Тито, его восхищение и преданность, его красота. Что касается Лоры, никто, конечно, не сомневался в ее любви к Тито, но она осталась такой, какой и была, — спокойной, любезной, несколько сдержанной.
Говорят, что на свадьбе, которую справляли на вилле у Гардингов, был весь город и что было выпито море шампанского. Тито и Лора сняли квартиру, а старый граф по-прежнему жил один на вилле. Прошло три года, прежде чем мне удалось на недельку опять заглянуть во Флоренцию. Как и тогда, я остановился у Гардингов. Пошли разговоры о друзьях и знакомых, и я спросил о Лоре и ее матери.
— Миссис Клейтон уехала в Сан-Франциско, — сказала Бесси, — а Лора и Тито живут на вилле вместе с графом. Они очень счастливы. Они съехали с той квартиры, которую снимали. Лора потратила много денег на виллу, ведь там не было ни центрального отопления, ни даже ванны и совершенно никакой мебели. А тут еще Тито проигрался, и за него пришлось платить.
— Он ведь, кажется, где-то работал?
— Да, но там он почти ничего не зарабатывал, и он бросил работу.
— Бесси имела в виду, что его выгнали, — вставил Гардинг.
— Короче говоря, они решили, что гораздо экономнее жить на вилле, да и Тито, наверно, думала Лора, будет подальше от соблазна. Она влюблена в свой сад и очень много в нем работает. Тито чуть не молится на нее, граф тоже боготворит ее. Как видите, все обернулось очень хорошо.
— Быть может, вам будет интересно знать, что Тито был в прошлый четверг в клубе, — сказал Гардинг, — и играл, как сумасшедший. Сколько он проиграл, я даже не знаю.
— Как это ужасно, Чарли. Ведь он обещал Лоре, что никогда больше не сядет за карточный стол.
— Ну, если бы такие обещания выполнялись, давно бы наступил конец света. Все кончится тем, что он со слезами бросится к ее ногам, скажет, что это долг чести, что он пустит себе пулю в лоб, если не заплатит его, ну и она даст ему денег, как давала и раньше.
— Да, он очень слаб, бедняжка, но зато это его единственный порок. Он сама олицетворенная доброта и нежность, и не в пример прочим итальянцам он никогда не изменял своей жене. — Сурово посмотрев на мужа, что очень комично выглядело, она закончила: — Да и мне пора поискать мужа без недостатков.
— Начинайте, начинайте, дорогая, пока не поздно, — парировал он с улыбкой.
Я уехал в Лондон. Мы с Чарли не слишком-то любим писать письма, и вот спустя примерно год я получил от него письмо. Как обычно, он писал о том, чем занимался в это время: ездил принимать ванны в Монтекатини, навестил в Риме своих друзей. Он сообщал также разные светские новости: такой-то купил квартиру Беллини, такая-то поехала в Америку, чтобы получить развод с мужем. И вдруг я читаю: «До вас уже, наверное, дошли слухи о Сан-Пьетро. Мы здесь так поражены, что ни о чем другом не можем говорить. Лора, бедняжка, глубоко потрясена. Она ждет ребенка, а тут ее еще все время выспрашивает полиция. Она, конечно, живет у нас. Суд над Тито состоится в следующем месяце».
Я, разумеется, ничего не понял и просил в ответном письме объяснить, что все это значит. Скоро я получил от Чарли большое письмо. То, что я узнал, было ужасно. Дальнейшие подробности мне стали известны два года спустя, когда я опять побывал у Гардингов.
Лора и граф сразу пришлись друг другу по сердцу, и Тито, как любящий сын, конечно, был только рад этому. Отец теперь стал часто бывать в городе и всегда останавливался у них — они даже отвели ему отдельную комнату. Он и Лора часто теперь ходили по антикварным лавкам и покупали разные вещи для виллы. Граф показал при этом отменный вкус и знания, и мало-помалу заброшенная вилла начала превращаться в дом, где живут люди. Лора сразу полюбила старый сад, и вот она и граф стали проводить целые часы в саду, обдумывая, планируя и давая указания рабочим, которые трудились над тем, чтобы вернуть саду его былую красоту. Лора отнеслась очень легко к тому, что из-за долгов Тито они были вынуждены съехать с квартиры. Откровенно говоря, флорентийское общество начало ее утомлять, и ей давно хотелось жить на вилле, где все говорило о великом прошлом. Тито, напротив, любил городскую жизнь, и ему совсем не улыбалась нелюдимая жизнь на вилле, но что тут поделаешь, если он был виноват во всем сам. Единственной его радостью стали долгие прогулки на машине, когда Лора занималась хозяйством. Он изредка играл в клубе — она делала вид, что ничего не знает. Так прошел год.
Откуда пришло к нему предчувствие беды, он и сам не мог сказать. Ведь все было, кажется, так хорошо. Правда, ему было неприятно, что Лора уже не заботилась о нем так нежно, как это было вначале, ему было неприятно, что и отец иногда говорил с ним каким-то раздраженным тоном, что он и Лора иногда беседовали друг с другом так, как будто его не было рядом в комнате, как будто он был маленький ребенок, который должен сидеть тихо и не вмешиваться в разговоры взрослых, но, пожалуй, самым неприятным было ощущение, что он лишний, что они радостно вздохнут, когда он уйдет.
Он знал своего отца и знал, какая идет о нем слава, но то, что мучило его, было таким ужасным, что он отмахнулся от него. Но оно вновь оживало в нем, если ему вдруг случалось перехватить их взгляды, нежный и властный — отца и чувственный, полный довольства — Лоры, которые в любом другом случае убедительно бы доказывали, что они счастливые любовники.
Но он не мог, он просто не желал верить в то, что между ними что-то есть. Мало кто из женщин мог устоять против любовных чар графа, они наверняка действовали и на Лору, но жгучий стыд охватывал Тито всякий раз при мысли, что между этими двумя людьми, которых он горячо любил, могла существовать преступная, почти что кровосмесительная связь. Он был уверен, что Лора не способна на это, что это естественная нежная привязанность. Тем не менее он решил прекратить их ежедневные контакты и предложил ей опять переехать в город. Лора встретила его предложение возгласами изумления и протеста, стала убеждать, что она все деньги вложила в виллу и не в состоянии снимать квартиру в городе, граф сказал, что это верх глупости — бросить прекрасную благоустроенную виллу и жить на жалкой квартире в городе. Тито был не согласен, начал спорить и разнервничался. Его особенно вывел из себя брошенный Лорой намек: его потому так тянет в город, что он не может жить без карт.
— Тебе, видно, нравится бросать мне свои деньги в лицо, — выкрикнул он, — так знай же, если бы я искал денег, то уж, конечно бы, нашел кого-нибудь, у кого их гораздо больше, чем у тебя.
Лора вдруг очень побледнела и взглянула на графа.
— Ты не имеешь никакого права разговаривать с Лорой в таком тоне, — сказал он, — ты ведешь себя, как грубый, невоспитанный олух.
— Я веду себя так, как считаю нужным.
— Ошибаешься, пока ты в моем доме, будь добр вести себя по отношению к своей жене так, как она того заслуживает, и на что она имеет полное право.
— Когда мне понадобятся уроки хорошего тона, отец, я сообщу вам об этом.
— Это просто невыносимо. Я попрошу тебя, Тито, покинуть комнату.
Граф был само достоинство и непреклонность, и, хоть Тито был взбешен, он вдруг чего-то испугался и тотчас вышел из комнаты, хлопнув дверью. Он сел в машину и поехал в город. В тот день он выиграл в клубе кучу денег (известно, кому не везет в любви, тому везет в картах) и, решив отметить это событие, здорово напился. На виллу он вернулся на другой день утром. Лора была, как всегда, мила и приветлива, отец держался с ним холодно и настороженно. О вчерашней сцене не было сказано ни слова. Но с того дня все покатилось, как говорится, под гору. Тито ходил мрачный и подавленный, и когда граф делал ему какое-нибудь замечание, то почти никогда не обходилось без грубых, резких слов с обеих сторон. Лора в их споры не вмешивалась. У Тито сложилось впечатление, что всякий раз, как их спор переходил границы вежливости, она умоляла графа быть к нему снисходительным, и граф стал вести себя с ним, как терпеливый родитель с упрямым, непослушным ребенком. Он видел, что они действуют заодно, и его подозрения разгорелись с новой силой. А тут еще Лора в своем обычном милом тоне сказала, что ему, наверное, надоела деревня и что, если он хочет, он может чаще навещать своих друзей.
Он сразу решил — она сказала это, чтобы избавиться от него, — и начал следить за ними. Вдруг неожиданно зайдет в комнату, где они сидели вдвоем, стал подглядывать за ними, когда они были в саду. Но он не нашел ничего подтверждающего его мучительные подозрения — они сидели далеко друг от друга, болтая о каких-нибудь пустяках, и Лора всегда приветствовала его милой, доброй улыбкой. Его нервы были напряжены до предела — он начал пить. Да, у него не было никаких, ни малейших доказательств, но где-то глубоко-глубоко в его сердце жила твердая уверенность — они грубо и нагло обманывают его. Он чувствовал, что вот-вот сойдет с ума. Огромное темное пламя пожирало его душу. В одну из поездок он купил в городе пистолет. Он твердо решил, что, как только у него будет доказательство, он убьет их обоих.
Никто не знает, как разразилась катастрофа. На суде стало известно, что однажды ночью совершенно измученный Тито пришел в комнату к отцу, чтобы выяснить все до конца. Тот расхохотался ему в лицо и начал издеваться над ним. Страшная ссора вспыхнула между ними, и Тито, выхватив пистолет, выстрелил. Когда разбуженные выстрелами слуги и Лора вбежали в комнату, Тито, истерически плача и крича, обнимал тело отца, лежавшее на полу. Он вскочил, увидев слуг, схватил пистолет (хотел застрелиться, говорил он впоследствии), но чуть замешкался, и проворные слуги вырвали у него пистолет. Потом вызвали полицию, и его увезли в тюрьму.
Говорили, что он, находясь в тюрьме, все время плакал, отказался принимать пищу, и его пришлось кормить насильно. Следователю, который его допрашивал, он сказал, что убил отца, потому что тот жил с его женой. Лора на каждом допросе, а их было не один и не два, клятвенно заверяла, что между нею и графом ничего не было.
Убийство графа потрясло все флорентийское общество.
На всех допросах Лоры присутствовали и Гардинг и адвокаты, вызвавшиеся защищать Тито.
Тот факт, что он купил пистолет за три месяца до совершения преступления, свидетельствовал также в пользу обвинения. Кроме того, было установлено, что он совершенно погряз в долгах и что развязаться с наседавшими на него кредиторами можно было только, если продать виллу, и, значит, смерть отца была ему на руку, так как он был единственный наследник. В Италии высшей мерой наказания за предумышленное убийство является пожизненное тюремное заключение. В ходе подготовки к суду однажды Лору посетили адвокаты. Они просили ее признать в суде факт любовной связи, так как тогда Тито не получил бы высшей меры наказания. Услышав это, Лора сильно побледнела. Гардинг не выдержал, возмутился и заявил адвокатам, что они оказывают на Лору давление и тем самым склоняют ее дать в суде ложные показания и навсегда запятнать себя — ради чего, позвольте спросить, ради того, чтобы пьяница и игрок, за которого она имела несчастье выйти замуж, вышел сухим из воды.
— Хорошо, — сказала Лора после долгого молчания, — я согласна, раз ничего другого не остается.
Гардинг пытался ее разубедить, но она была тверда.
— Я не найду себе ни места, ни покоя, если буду знать, что Тито навеки погребен в тюремной камере.
На том и договорились. Вскоре состоялся суд. Вызванная в качестве свидетеля, она заявила в суде, что в течение года находилась с графом в любовной связи. Тито был признан невменяемым и помещен в больницу. Лора хотела немедленно покинуть Флоренцию, но, во-первых, надо было дождаться решения суда, которое в Италии выносится довольно не скоро, ну а, во-вторых, подошло и ее время. Все оставшееся до родов время она прожила у Гардингов. У нее родился мальчик, который прожил только сутки. Она решила вернуться в Сан-Франциско, жить вместе с матерью и устроиться на работу, потому что все ее средства ушли на виллу, на долги Тито и на судебные издержки.
Все это я узнал в основном от Гардинга. И вот однажды, когда его не было дома, мы сидели с Бесси за чашкой чая. Речь опять зашла об этих трагических событиях, и она вдруг сказала:
— Вы знаете, Чарли все-таки не все рассказал вам. Ведь он всех подробностей так и не знает. Да я бы никогда не сообщила их ему. У мужчин есть одна особенность — их все потрясает в гораздо большей степени, чем нас, женщин.
У меня невольно поднялись брови от изумления, но я ничего не сказал.
— Перед тем как Лоре уехать, у меня с ней был разговор. Она была в очень подавленном состоянии, и я подумала, что ведь так понятно — она только что потеряла ребенка. Мне захотелось немножко приободрить ее. «Не надо так сильно расстраиваться, — сказала я ей. — Быть может, так даже лучше». «Почему?» — спросила она. «А ты подумай, какое будущее ждало бедную крошку, как бы он был потрясен, если бы узнал, что его отец — отцеубийца». Она посмотрела на меня своим характерным долгим взглядом, и что вы думаете, она мне сказала?
— Понятия не имею, — сказал я.
— Она мне сказала: «А откуда вы знаете, что его отцом был отцеубийца?» Я не знала, куда деваться, покраснела, как рак, и не верила своим ушам. «Ради бога. Лора, что ты имеешь в виду?» — спросила я. «Вы ведь были в суде, — ответила она, — и слышали, что я признала Карло своим любовником».
И Бесси Гардинг посмотрела на меня тем долгим взглядом, каким, наверное, Лора тогда смотрела на нее.
— Ну и что вы ей сказали? — спросил я.
— А что я ей могла сказать? Конечно, ничего. Я была скорее поражена, чем шокирована. А Лора все смотрела на меня, и, поверите ли, в глазах у нее появился какой-то странный блеск. Я выглядела, наверное, круглой дурой.
— Бедная, бедная Бесси, — сказал я и улыбнулся.
Бедная Бесси, повторил я, после того как эта история прошла у меня перед глазами. И она, и Чарли давно были в земле, и с ними я потерял своих лучших друзей. Я повернулся на бок и заснул.
Мы были приглашены к Гринам на семь часов вечера. Джаспер приготовил, как обычно, коктейль, в котором вермута оказалось несколько больше, чем принято, и мы, выпив его, сели за стол. Все трое, Джаспер, Эмери и Фанни, говорили громко и весело, хохотали и острили, перебивая и высмеивая друг друга, говорили, между прочим, об очень серьезных вещах — об искусстве, о музыке, о театре и о литературе. Нам с Уайменом лишь изредка удавалось вставить словечко.
Лора сидела во главе стола, спокойная и довольная, не принимая участия в разговоре, и легкая, снисходительная усмешка играла на ее губах, точно она всем своим видом хотела сказать, какая это легковесная чепуха — нет-нет, поймите правильно, мнения были очень современные и отнюдь не глупые, но дела это не меняло, и чепуха оставалась чепухой. Странное дело, она мне напоминала холеную таксу, которая лежит лениво, греясь на солнышке, но внимательно и сторожко наблюдает за возней щенков возле нее. И я задал себе вопрос: а не думает ли она сейчас, какая все-таки ерунда все эти разговоры об искусстве по сравнению с событиями живой жизни, наполненными страстью, кровью и смертью? Но, быть может, она уже все забыла? Ведь все было так давно и забыто, как тяжелый, дурной сон. И, быть может, вся эта тривиальная обстановка выбрана совершенно сознательно.
Наверное, потому, что Уаймен был специалистом по английскому Возрождению, зашел разговор и о елизаветинской драме.
— Наш театр прогорает потому, что современные драматурги боятся показать на сцене те горячие страсти, которые и есть предмет трагедии, — бубнил он, — а в шестнадцатом веке драматурги не стеснялись дать на сцене кровь и мелодраму и благодаря этому создавали великие произведения.
Мне очень хотелось знать, что думает об этом Лора, но я боялся посмотреть ей в глаза. Кто, как не она, мог рассказать о запретной любви, о ревности и страсти, об отцеубийстве, словно сошедших со страниц одного из современников Шекспира и отличающихся только финалом, — ведь современник Шекспира закончил бы пьесу грудой трупов, а здесь все закончилось несколько гротескно и весьма прозаично. Наверное, в современной жизни все, как правило, кончается хныканьем и скулежом, а не взрывом. И мне теперь очень хотелось знать, почему она решила возобновить старое знакомство. Она, конечно, была уверена, что я не знаю всей правды, но я бы и так ее никогда не выдал. Я изредка посматривал на нее, она спокойно и внимательно слушала болтовню молодых людей, и я так ничего и не заметил в ее все еще красивом лице. Казалось, ее жизнь протекла буднично и бессобытийно, и в ней никогда не было никаких бед и несчастий.
Вечер подошел к концу, а с ним — и моя история, но я все-таки хочу ее закончить рассказом об одном занятном событии, которое произошло, когда мы с Уайменом вернулись к нему домой. Мы решили перед сном выпить по бутылке пива и пошли на кухню. Часы пробили одиннадцать, и в этот момент зазвонил телефон. Уаймен подошел к нему и вскоре вернулся, посмеиваясь.
— Что-нибудь смешное? — спросил я.
— Звонил один мой студент. Вообще-то им запрещено звонить преподавателям после одиннадцати тридцати, но он был очень взволнован и хотел знать мое мнение. Он спросил меня, как зло пришло в мир.
— Ну и что ты ему сказал?
— Я ему сказал, что это тот самый вопрос, который волновал еще Фому Аквинского, и что ему придется самому найти ответ. Я еще сказал, что, если он найдет ответ, пусть позвонит мне, хотя бы было два часа ночи.
— Ну я думаю, ни сегодня ночью, ни в ближайшее время он тебя не обеспокоит, — сказал я.
— У меня тоже сложилось такое впечатление, — сказал он и усмехнулся.
Предисловие и перевод с английского Юрия ДУБРОВИНА.
Примечания
1
Речь идет о первой мировой войне (1914–1918).
(обратно)
Оглавление
*** Примечания ***
