В стране кенгуру и эму [Василий Федорович Червинский] (fb2) читать онлайн

В. Ф. Червинский
В СТРАНЕ КЕНГУРУ И ЭМУ

*

Ответственный редактор

И. Ф. КУРДЮКОВ

М., Наука, 1964

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга В. Ф. Червинского, названная им «В стране кенгуру и эму», прежде всего интересна тем, что, читая ее, мы видим современную Австралию глазами наблюдательного очевидца, посетившего все штаты и многие районы страны и встречавшегося с представителями общественных и деловых кругов, а также различных слоев населения этого далекого от нас материка. За время своего пребывания в стране автор книги стремился как можно больше увидеть, а также узнать об австралийском опыте освоения природных ресурсов, об экономике, технике. В книге содержится интересный материал по этим вопросам.

Отдельные явления описываются автором без видимой логической связи, в той последовательности, в какой они предстают взору наблюдателя, разъезжающего по стране. Поэтому изложение носит характер путевых заметок.

Автора интересуют не только специальные сельскохозяйственные и экономические проблемы. Он знакомит нас с жизнью, настроениями, повседневными заботами и общественно-политическими взглядами различных социальных групп населения Австралии. Здесь и капиталисты, представители всесильных монополий, и крупные скотоводы, владеющие огромными стадами мериносовых овец и мясного скота, и труженики, работающие на пшеничных полях и скотоводческих фермах, — батраки и арендаторы. В. Ф. Червинский встречается и беседует с учеными университетов и работниками научно-исследовательских центров, с мелкими служащими, шоферами и фермерами, впервые увидевшими советского человека. Автор посетил несколько резерваций аборигенов — коренных жителей австралийского материка и имел возможность воочию увидеть, как живут эти бесправные, обреченные на постепенное вымирание люди.

В книге приводятся интересные и полезные с практической точки зрения данные об экономике, о современном австралийском мериносовом овцеводстве, о мясном и молочном скотоводстве, об урожаях отдельных культур, о технике, применяемой в сельском хозяйстве страны.

Автор рассказывает о природных особенностях разных районов Австралии, об устройствах на пастбищах колодцев и водоподъемных сооружений, позволяющих обеспечивать скот водой почти без использования труда человека, а также дает краткие зарисовки жизни больших и малых городов страны, характерных пейзажей и пр.

Разумеется, автор не всегда был волен в выборе собеседников и объектов осмотра. Как правило, ему приходилось смотреть то, что показывали, и беседовать с лицами, которые были рекомендованы. Тем не менее ему удалось увидеть и подметить многое из того, что не входило в официально составленную программу.

* * *

Автор книги профессор В. Ф. Червинский — действительный член Молдавской Академии наук, известный советский ученый в области размещения и развития производительных сил, изучения природных ресурсов и их комплексного использования. Ему приходилось возглавлять ряд крупных экспедиций Академии наук СССР. В частности, в 1951–1953 годах он руководил Арало-Каспийской комплексной экспедицией, занимавшейся исследованиями природных ресурсов и их освоением в полупустынной и пустынной зонах Средней Азии и Казахстана. Ему принадлежит ряд работ в этой области^[1].

В 1961 году В. Ф. Червинский был выдвинут Академией наук СССР стипендиатом ЮНЕСКО по изучению опыта освоения природных ресурсов в засушливых зонах зарубежных стран и в конце года был направлен в Австралию.

За несколько месяцев пребывания в стране автор посетил многие сельскохозяйственные станции, животноводческие фермы, предприятия перерабатывающей промышленности, научно-исследовательские организации и опытные станции. Ввиду огромного интереса населения Австралии к Советскому Союзу автору пришлось выступать с лекциями и сообщениями о нашей стране перед различными аудиториями: фермерами, учащимися школ и др. Все это, естественно, получило отражение в книге, которая, несомненно, представит интерес для самых широких кругов советских читателей.

* * *

Австралийский Союз — единственное государство в мире, занимающее целый материк. Он простирается на 3200 километров с севера на юг и на 4100 километров с запада на восток. Территория страны превышает 7700 тысяч квадратных километров — в двадцать с лишним раз больше Англии и почти равна США.

Большая часть территории Австралии расположена в тропическом и субтропическом поясах. Ее растительный и животный мир весьма своеобразен. Здесь сохранились породы животных, давно вымершие в других частях земного шара или вообще неизвестные на других континентах. Часто можно видеть специфические для Австралии всевозможные виды сумчатых животных, наиболее характерным представителем которых является кенгуру.

Австралия как материк была открыта в начале XVII века, а освоение и заселение ее началось только в конце XVIII века. В 1788 году на месте современного Сиднея англичане основали колонию каторжников и этим положили начало заселению страны. Позднее группы каторжников были высажены в районах современных крупнейших городов Австралии — Мельбурна, Аделаиды, на острове Тасмания, превратившихся постепенно в колонии, во главе которых стояли губернаторы, назначаемые правительством Англии. В 1901 году пять бывших колоний объединились в союз и образовали единый доминион Британской империи.

До середины XIX века Австралия заселялась главным образом политическими и уголовными преступниками из Англии. Лишь во второй половине XIX века, когда в различных районах материка были открыты богатые месторождения золота, из Англии и других стран Европы в Австралию хлынул поток эмигрантов.

Первые колонисты, начавшие прибывать в Австралию в конце XVIII века, встретились там с незнакомым типом людей, отличавшимся от людей, которые населяли острова Океании и Юго-Восточной Азии. Эти коренные жители континента были темнокожи, мускулисты и очень энергичны. Они занимались охотой, рыбной ловлей, собиранием съедобных кореньев и плодов диких растений. Аборигены не знали земледелия, не имели постоянных поселений и жилищ и пребывали на уровне развития людей каменного века.

Приход в страну европейцев нисколько не содействовал развитию хозяйства, культуры или государственности австралийских аборигенов. Более того, они оказались вне закона на своей собственной земле. Их стали сгонять с плодородных земель и оттеснять в пустынные голодные степи. Если же эти мирные и доверчивые люди пытались оказывать сопротивление, их безжалостно истребляли. Никто точно не знает численности аборигенов; когда появились первые поселенцы, по данным западных исследователей, их насчитывалось примерно 300–500 тысяч. С тех пор число аборигенов сильно сократилось, в настоящее время, по официальным данным, их осталось лишь 75–80 тысяч.

Из них около 55 тысяч человек проживает в специальных резервациях, а остальные оттеснены в пустынные, бедные растительностью и водой районы и обречены на медленное вымирание. Немногим лучше и положение аборигенов, находящихся в резервациях. Часть их работает батраками на скотоводческих фермах за мизерную плату, а иногда только за питание. Дискриминация аборигенов закреплена конституцией страны. Аборигены не участвуют в общественной жизни страны. Более того, при проведении переписи населения Австралии аборигены не учитываются.

С конца XIX века в Австралии стала проводиться политика так называемой «белой Австралии», имеющая целью ограничить иммиграцию из Азии. Вначале ограничения были направлены только против китайцев. Позднее эта политика стала проводиться и в отношении других «цветных» народов — эмигрантов из Японии, Индии и районов Юго-Восточной Азии. В результате этой расистской политики большинство населения Австралии — английского происхождения.

Австралийский Союз является доминионом Британского содружества наций. В Австралийский Союз входят шесть штатов: Новый Южный Уэльс, Виктория, Южная Австралия, Квинсленд, Западная Австралия и Тасмания, а также Северная Территория и Территория столицы. Британскую королевскую власть в стране представляет генерал-губернатор, когда-то пользовавшийся неограниченной властью. В настоящее время пост генерал-губернатора является фактически традиционным.

В Австралии проживает 11 миллионов человек. Основная часть населения сосредоточена в штатах и городах восточного и юго-восточного побережья. Так, только в четырех крупнейших городах юго-восточной части страны: Сиднее (2183 тысячи человек), Мельбурне (1912 тысяч человек), Бризбене (621 тысяча человек), Аделаиде (587 тысяч человек) — проживает почти половина всего населения Австралии.

Такое неравномерное размещение населения объясняется прежде всего неравномерным размещением производительных сил страны. В районах указанных городов сосредоточена почти вся промышленность, а также значительная часть сельскохозяйственного производства, но в нем занято лишь 17,9 % населения страны.

* * *

Благоприятные климатические условия Австралии содействовали развитию сельского хозяйства, продукция которого занимает важное место в экономике страны. Ведущая отрасль сельского хозяйства — животноводство, а в нем выделяется мериносовое овцеводство. Ни одна капиталистическая страна мира не может соперничать с Австралией по поголовью овец и по количеству настригаемой шерсти. Ежегодно Австралия экспортирует за границу более 700 тысяч тонн шерсти, что составляет около 30 % мирового производства шерсти. В 1963 году в стране насчитывалось свыше 150 миллионов голов овец.

Велико значение мясного и молочного скотоводства в сельском хозяйстве страны. В 1963 году в Австралии насчитывалось 12 400 тысяч голов крупного рогатого скота и 4901 тысяча молочных коров. Ежегодно производится около 180 тысяч тонн сливочного масла, более 1300 тысяч тонн мяса. Сильно развито также птицеводство, садоводство и виноградарство; значительные земельные площади заняты под основной культурой Австралии — пшеницей.

Австралия не только полностью обеспечивает себя важнейшими сельскохозяйственными продуктами и сырьем, но и значительное их количество экспортирует в Англию и другие страны Европы и Азии. Так, за границу вывозится 90 % мериносовой шерсти, 65 % пшеницы, 60 % мяса, различные молочные продукты, фрукты, овощи, виноградное вино и т. п. По производству и экспорту зерна, мяса, мясопродуктов Австралия соперничает с США. Экспансия США на мировых рынках, особенно на рынках стран бассейна Тихого океана, вызывает серьезное беспокойство деловых кругов Австралии.

Свыше половины всех сельскохозяйственных угодий страны находится в руках крупных землевладельцев и компаний. В сельском хозяйстве, особенно в области закупки и сбыта сельскохозяйственных продуктов, господствуют монополистические объединения и крупные землевладельцы, связанные с промышленными монополиями. Устанавливаемые ими низкие продажные цены на сельскохозяйственную продукцию и высокие цены на промышленные изделия, применяемые в сельском хозяйстве, а также высокие налоги приводят к тому, что мелкие фермерские хозяйства не выдерживают конкуренции и разоряются.

Возможности расширения производства продуктов и сельскохозяйственного сырья в Австралии далеко не исчерпаны. Согласно последним данным, занятые под посевами и пастбищами площади составляют лишь около 3 % территории страны. По мнению многих австралийских ученых, в сельском хозяйстве Австралии можно было бы свободно разместить 50–60 миллионов человек без больших капитальных затрат на землеустройство. Однако в связи с разорением мелких фермерских хозяйств население уходит из сельскохозяйственных районов в города, хотя в промышленных центрах постоянно имеется резерв безработных в 70–80 тысяч человек. До недавнего времени Австралия оставалась поставщиком на международные рынки Европы и Азии мериносовой шерсти, пшеницы, мороженого мяса, масла и других сельскохозяйственных продуктов. В период между первой и второй мировыми войнами страна сделала значительные успехи в области Промышленного производства. Этому способствовали открытые крупные месторождения различных полезных ископаемых, развитое сельскохозяйственное производство, благоприятные климатические условия.

За последние два-три десятилетия Австралия из сырьевого придатка Англии превратилась в развитую индустриально-аграрную страну.

В настоящее время ведущее место в экономике страны занимает промышленность. Важную роль в австралийской промышленности играет тяжелая промышленность и прежде всего металлургия и машиностроение. По официальным данным, ежегодно в стране производится до 3 миллионов тонн чугуна, от 3,5 до 4 миллионов тонн стали, добывается около 40 миллионов тонн каменного угля, выпускается от 225 до 250 тысяч автомобилей.

Австралия располагает почти всеми видами полезных ископаемых, необходимых для развития промышленности. В стране имеются богатые запасы железной руды, меди, цинка, свинца, серебра, каменного угля, урановой руды.

Австралия никогда не испытывала разрушительных последствий войн и военных оккупаций или опустошительных стихийных бедствий, которые бы серьезно сказывались на экономическом развитии страны.

Правда, Австралия принимала участие в двух последних мировых войнах, но на экономике страны это не сказывалось отрицательно. Находясь далеко от центров международных конфликтов и районов активных военных действий в период первой и второй мировых войн, Австралия снабжала союзников сырьем, промышленной продукцией, и, следовательно, экономика страны развивалась. Характерно, что за годы второй мировой войны (1939–1945) число крупных промышленных предприятий в стране увеличилось более чем на четыре тысячи. Экономическому развитию Австралии способствовал также огромный приток иностранного капитала, особенно из Англии, а после второй мировой войны — из США.

В промышленности и сельском хозяйстве Австралии доминирует крупное высокотоварное капиталистическое производство, господствуют монополистические объединения. Концерны-гиганты «Брокен-Хилл пропрайтери», «Империал Кемикл Индастрис оф Остралия энд Нью-Зиланд», «Коллинс Хаус», «Колониал Шугар рефайнинг», «Бритиш Табакко» почти полностью контролируют металлургическую, машиностроительную, горнодобывающую, пищевую и некоторые другие важнейшие отрасли экономики страны. Засилием монополий объясняются многие странные явления в развитии производительных сил и отдельных отраслей экономики. Так, Австралия импортирует почти 90 % потребляемого в стране хлопка, 100 % чая, 80 % табака. Она импортирует джут, пряности и многие другие продукты и сырье, которые успешно могли бы производиться в самой Австралии.

В течение многих лет английские и американские монополии, господствующие на австралийском рынке нефтепродуктов, сдерживали развитие национальной нефтяной промышленности, хотя Австралия и имеет значительные запасы нефти.

* * *

Население современной Австралии в основном состоит из потомков англичан. Однако австралийцы создают свою самобытную национальную культуру. Имена многих деятелей культуры, писателей и художников Австралии известны далеко за пределами континента.

Произведения Катарин Сусанны Причард, Г. Лоусона, Фрэнка Харди, Алана Маршала, Джуды Уотена, Д. Кьюсак и некоторых других австралийских писателей хорошо знакомы советскому читателю. В Советском Союзе широко известны такие современные художники Австралии, как Н. Кунихан, В. О’Коннор, Д. Виглей, Мак-Клинток, Добелл, а оригинальные национальные произведения художника-аборигена Намаджира славятся на весь мир.

Нормализация дипломатических отношений между Советским Союзом и Австралией в 1959 году открыла возможности для развития всесторонних и взаимовыгодных связей между двумя странами. Советские и австралийские ученые успешно сотрудничают в Антарктике, обмениваются опытом научных исследований. Развивается торговля. Советский Союз является крупным потребителем австралийской шерсти и некоторых других товаров. Австралийские фирмы закупают в Советском Союзе пушнину, промышленное оборудование, фабричные изделия и некоторые другие товары. Советский Союз и Австралия не имеют друг к другу никаких территориальных претензий, не конкурируют на рынках сбыта своей продукции и между ними нет неразрешимых противоречий, несмотря на различие социальных систем.

Достижения Советского Союза, его успехи в развитии науки, культуры, последовательная мирная внешняя политика Советского правительства вызывают симпатии в самых широких кругах населения Австралии, о чем свидетельствуют многие факты, приведенные в настоящей книге.

В нашей стране издается немало произведений австралийских авторов. Публикуются книги и различные работы советских ученых и писателей об Австралии. Книга «В стране кенгуру и эму» — еще один источник информации о современной Австралии.

И. КУРДЮКОВ

На гербе Австралии изображены кенгуру и эму, поддерживающие щит с гербами шести штатов, входящих в состав страны Казалось бы, этим животным в стране должно оказываться уважение. Но увы! Кенгуру здесь не в почете: наоборот, их повсеместно и безжалостно уничтожают. Ведь кенгуру едят траву, ту самую, которую едят и овцы, а овцы — это шерсть, мясо, кожи — все то, что легко переводится в доллары, фунты, франки, лиры…

НАЧАЛАСЬ ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

Завтра я улетаю в Австралию. Готовясь к отъезду, несколько раз перечитал литературу об этой далекой, незнакомой мне стране.

В правящих сферах Австралии считают достоверным и безупречным все исходящее из США, и официальная пропаганда страны зачастую тенденциозно освещает факты о Советском Союзе. Поэтому я хорошо представляю себе трудности, с которыми мне придется столкнуться. Ведь я буду жить среди людей, которые не знают правды о нашей стране. Как-то они встретят меня, советского человека?

Аэропорт Шереметьево… Последние формальности, прощание с родными, и я в самолете «Каравела» индийской компании «Эйр-Индия».

Молодая, стройная и очень красивая стюардесса Бишмара (что значит «цветок») на английском языке предлагает леденцы и просит нас пристегнуть ремни.

Летим! Теперь можно отдохнуть и позабыть о предотъездных волнениях.

Стены и потолок самолета разрисованы абстрактными фигурками. Нельзя сказать, что для пассажиров здесь предусмотрены большие удобства. Полки над головой забиты одеялами и матрацами, некуда повесить пальто и шляпу. Кресла неудобные, а в них придется провести немало часов.

Все места заняты. В передней части самолета, в первом классе, расположились богатые пассажиры. Там кресла шире и удобнее, да и кормят лучше, чем у нас, во втором классе. Среди пассажиров — семнадцать советских инженеров. Они летят в Джакарту помогать молодой Индонезийской Республике осваивать дорожные машины, купленные в Советском Союзе.

Мой сосед-индиец, врач, возвращается из Москвы на родину. Он много рассказывает мне об Индии.

Семь часов ночного полета — и мы в Ташкенте.

На аэродроме звучит музыка: играют гимны Индии и Советского Союза. Все пассажиры-иностранцы столпились на балконе и наблюдают церемонию проводов господина Неру.

Стоявший рядом с нашим самолетом красавец ТУ-104 с находящимся на его борту главой правительства Индии взревел мощными моторами, покатился по бетонированной дорожке, легко оторвался от земли и стал быстро набирать высоту.

Через несколько минут нас тоже приглашают занять места в самолете.

Показались бескрайние голые скалы Гиндукуша. Мой сосед нервничает, говорит, что лететь над такими горами опасно. Вскоре тучи заволокли все просветы, и над самолетом стали видны лишь фантастические, округлые контуры белых облаков.

Пассажиры читают предложенные стюардессой английские, американские, индийские и любые другие — только не наши, русские — журналы. А ведь самолет летит из Москвы! Нам раздают и предлагают заполнить по две анкеты на английском, французском и немецком языках. Спустя некоторое время большинство пассажиров уже дремлет.

Время в полете бежит быстро. Но вот самолет начал снижаться. Опять зажглись зеленые огоньки с надписью на английском языке, предлагающей пассажирам пристегнуть ремни. Офицер — помощник капитана воздушного корабля — сообщает, что самолет прибывает в Дели. В окнах замелькали зеленые рисовые, залитые водой поля, пальмы и множество луж. Мой сосед поясняет, что сейчас в Индии период дождей.

Аэропорт в Дели маленький, не похожий на столичные аэродромы. Хотя солнца нет, но в воздухе очень душно.

После завершения необходимых формальностей в аэропорту нам предлагают «кока-кола» или апельсиновый сок со льдом. Наши советские паспорта вызывают уважение у индийских чиновников таможни и у полицейских.

Мы снова в воздухе. Через два часа — Бомбей.

Залитый электрическими огнями, огромный город сверху выглядит очень красивым. В аэропорту нас поразило множество различных самолетов и огромное здание с конторами и отсеками авиационных компаний.

Ночевать нам предлагают в городе, расположенном в тридцати километрах от аэропорта. По пути туда нам несколько раз попадались небольшие стада коров, мирно лежавших на улицах и площадях. Машины спокойно объезжали их. В Индии насчитывается около 150 миллионов коров и 43 миллиона буйволиц, т. е. примерно четвертая часть всего мирового поголовья этих животных. Однако удои в Индии очень низки: 200–300 литров молока от коровы в год.

В Бомбее мне предстоит расстаться с соотечественниками. Их самолет улетает в три часа ночи, а мой — в одиннадцать часов дня.

Несмотря на глубокую ночь, в аэропорту много народу. Куда-то увозят и привозят на ручных тележках чемоданы. Одни пассажиры входят в зал, другие выходят из него. Чаще всего слышится английская речь, по выговору можно легко узнать американцев. Их здесь особенно много.

Приближается время отлета. До свидания, дорогие земляки! Крепко жмем друг другу руки. Я остался один. Как-то немного не по себе. Трудно отделаться от чувства, будто оборвалась последняя связь с родиной. Чтобы развеять грустные мысли, поднимаюсь на второй этаж, в зал ожидания транзитных пассажиров. Здесь на низеньких кожаных диванах, поджав ноги, сидят несколько степенных индийцев. Некоторые из них потягивают из маленьких чашечек черный, очень крепкий кофе.

Утром с балкона хорошо видна панорама всего аэродрома и дальше, за ним, часть города.

Вот приземлилась огромная четырехтурбинная «Комета-4» — самолет английской трансконтинентальной линии. На нем мне предстоит следовать дальше.

В новом самолете соблюдается еще более строгое деление на «первый» и «второй» (туристский) классы. Мимо нас проплывают будто сошедшие с рекламных картинок стюардессы с подносами, полными яств и напитков для «избранных». У них большие удобные кресла, а у нас — обыкновенные, «экономичные». Пассажиры в основном англичане, американцы, немцы, только я один — русский.

Через два часа самолет начал снижаться. В разрывах облаков опять замелькала земля. Открывается очень красивый вид. Это Цейлон. Все побережье покрыто лесом из кокосовых пальм, кое-где перемежающимся полями, а дальше — невысокие горы с квадратиками чайных плантаций.

Аэродром в Коломбо маленький, словно узкая поляна среди пальмового леса. Посадить на него огромный самолет, должно быть, не так-то легко. Но наш экипаж сделал это блестяще.

Одноэтажное здание аэропорта окружают раскидистые, широколистные растения с огромными белыми, будто восковыми цветами — орхидеями.

За проволочной изгородью толпится группа людей, видимо, прибывших встречать родственников и знакомых, а может быть, просто посмотреть на самолет. Стоянка в Коломбо всего сорок минут, но время тянется медленно.

Следующая посадка должна быть почти через шесть часов, в Сингапуре.

Рослые, очень похожие друг на Друга англичанки-стюардессы с холодной, «дежурной», улыбкой просят нашего внимания. Предстоит шесть часов лететь над океаном. Вот почему одна из стюардесс объясняет, как пользоваться спасательным поясом. Это не внушающее особого доверия приспособление находится под каждым сиденьем, в специальном мешке. Все внимательно слушают, но, кажется, как и я, не очень доверяют столь сомнительному «спасителю».

Вскоре внизу показывается безбрежное бирюзовое море с бессчетными догоняющими друг друга белыми барашками-волнами.

Мужское население нашего лайнера потягивает пиво и виски и рассматривает красочные журналы, в которых половину иллюстраций составляют снимки женщин в различных позах, видах и одеждах. Женщин-пассажирок мало. Одна из них, очевидно журналистка, стучит на портативной машинке.

В Сингапур мы прибыли ночью. У всех забрали на просмотр паспорта. Примерно через час документы нам возвратили.

Вблизи Сингапура вдоль побережья на многие километры тянутся деревянные заборы, а в заливе виднеются подобия шалашей. Это приспособления для ловли рыбы. Рыба, идя с глубины моря к берегу, натыкается на эти заборы и попадает в расставленные ловушки.

После Сингапура наш самолет приземлился в Джакарте. Была темная и, несмотря на то что недавно прошел дождь, очень душная ночь. Небо затянулось тучами, но погода считалась летной, и через сорок минут нас пригласили в самолет. Опять предстоит шесть с половиной часов лететь над морем.

ВОТ ОНА, АВСТРАЛИЯ!

В Дарвин, самый северный город Австралии, мы прилетели рано утром. За окном мелькают необычные деревья с белыми, словно голыми, стволами.

Несмотря на ранний час, жарко, сухо и пыльно. Ведь здесь в течение семи-восьми месяцев не выпадает дождя. А солнце расточительно шлет на эту лежащую едва не на экваторе землю свои палящие лучи. Правда, в остальные четыре-пять месяцев здесь почти через день, а случается и каждый день (во второй его половине) льет дождь. А какие ночные грозы тут бывают! За этот период выпадает свыше 1500 миллиметров осадков. Это почти в три раза больше, чем в Москве за целый год. Высохшая растительность буквально воскресает. Быстро поднимаются травы, деревья покрываются листвой. Отъедается изголодавшийся скот. Леса, образовавшиеся озера, наполнившиеся водой реки оглашаются криками птиц.

Небольшое скромное здание аэропорта как-то не вязалось с моим представлением о главных воздушных воротах Австралии, через которые этот далекий материк поддерживает связь с Европой, Азией, Африкой. Только самолеты, летящие в Америку и Новую Зеландию, отправляются из Сиднея и Мельбурна.

В зале здания аэропорта за столами сидели представители различных банков, предлагающие обменять иностранную валюту на австралийскую. К сожалению, я, будучи не в курсе дела, тут же обменял на австралийские фунты выданные мне на дорогу доллары. Но вот когда понадобилось осуществить обратный обмен, это оказалось куда сложнее.

Возле аэропорта я впервые увидел людей, черных, как негры, но отличающихся от них формой лица и какими-то еще трудно передаваемыми особенностями фигуры. Это были аборигены — коренные жители Австралии. Они робко посматривали на выходивших из самолета пассажиров.

Вновь приглашают занять места в самолете.

Теперь из окна хорошо видна земля, почти сплошь покрытая лесом, отдельные деревья и кустарники с рыжевато-желтоватой травой между ними, затем появившиеся голые холмы Симпсоновой пустыни.

Вскоре под крыльями самолета вновь потянулся редкий лес с расчищенными квадратами пастбищ и полей, с отдельными усадьбами фермеров. Промелькнуло несколько небольших городков. Ближе к побережью стали выделяться горы, не похожие на встречавшиеся ранее: когда смотришь сверху, создается впечатление, что под тобой приподнятое плоскогорье, изрезанное долинами и оврагами.

Неожиданно перед глазами возникает огромная территория, застроенная одноэтажными домиками с красными черепичными крышами, а затем стали появляться многоэтажные дома. Это Сити — центр Сиднея, огромного города, в котором проживает более двух миллионов жителей, т. е. почти пятая часть населения Австралии. В городе много зелени, парков. По дорогам снуют вереницы машин, сверху кажущиеся маленькими жучками.

Итак, позади почти 20 тысяч километров. И это всего за каких-нибудь сорок два летных часа, половина из которых проделана на относительно тихоходной «Каравеле»! Раньше на такой путь пришлось бы затратить почти месяц. И далекая Австралия теперь не так уж далека!

В Сиднее яркое солнце встретило нас по-весеннему приветливо. Здесь уже не было палящих лучей, как в Дарвине. Ведь Сидней почти на 2,5 тысячи километров южнее. Здесь значительно прохладнее, чем на севере. Сейчас здесь ранняя весна. Начали цвести фруктовые деревья, кругом зеленеют клумбы.

Огромный аэропорт состоит из нескольких зданий. Самолеты, прибывающие из-за границы, принимаются у особого здания, где помещаются полицейские власти и расположена таможня.

Большая площадь возле аэропорта забита машинами различных марок мира. В основном это американские машины: «форды», «шевроле», «доджи» и австралийские «холдены».

Снова отобрали документы; предложили заполнить анкеты. Чиновники таможни приступили к тщательному осмотру содержимого чемоданов, сумок, свертков и прочей поклажи.

После осмотра все мои основательно перерытые вещи были мне возвращены, кроме… колбасы. Правда, мне разъяснили, что она должна пройти анализ, а затем будет также возвращена.

В аэропорту меня встретила уполномоченная по работе со стипендиатами Австралийского комитета ЮНЕСКО мисс Вероника Булл. Мой шеф очень внимательно осмотрела меня: она впервые встречалась с советским гражданином. Мне показалось тогда, что она даже удивилась, увидев обыкновенного человека. Она подробно расспросила меня, как прошло путешествие, не устал ли я.

В шутливой форме я рассказал мисс Булл об анализе, которому должны подвергнуться мои продукты в таможне. Она улыбнулась. А стоявший рядом чиновник в белом кителе заметил, что анализ безусловно будет произведен… но только желудками таможенных чиновников и полицейских. Таким образом они соблюдают «карантинные законы».

Мисс Булл пригласила меня поехать с ней в штаб-квартиру ЮНЕСКО, находящуюся в центре города.

…Сразу же за аэропортом потянулись многочисленные загоны для скота, склады шерсти, небольшие фабрики и множество гаражей с десятками продающихся подержанных автомашин «секонд-хэнд» («из вторых рук»). Часто можно было видеть по две-три бензоколонки подряд с эмблемами различных компаний. Владельцы этих колонок зазывают клиентов вертящимися флажками или же плакатами с надписями: «Автомобиль любит «Shell^[2]» и т. п.

Корпуса фабрик и складов вдоль шоссе перемежаются небольшими строениями, в которых размещаются мелкие магазины. Одноэтажные и двухэтажные дома ближе к центру постепенно сменяются многоэтажными каменными громадами. Нескончаемый поток автомобилей, автобусов, толпы пешеходов на перекрестках улиц ждут сигнала полицейского-регулировщика.

В первый день моего приезда в Сидней со мной произошел забавный случай. На одном из перекрестков я начал переходить улицу, когда поток пешеходов уже схлынул. По улице помчались машины. Огромный полицейский знаком подозвал меня и с высоты своего роста начал пробирать за невнимание к его жестам. Я попытался разъяснить ему, что только сегодня приехал в страну и не успел изучить правила. «На кой черт ездить в Австралию, если не знаете, как ходить по улицам с большим движением, — последовал выразительный и безапелляционный ответ. — Если еще раз попадетесь мне, тогда уж достанется по-настоящему». Возразить было нечего. В дальнейшем я неукоснительно следовал правилам уличного движения. Грозный блюститель порядка научил меня этому.

В СТОЛИЦЕ

Осмотреться в Сиднее в первый день мне не пришлось. Я попросил своего шефа из ЮНЕСКО разрешить мне слетать в Канберру. Там находится советское посольство, и мне хотелось повидаться с нашими товарищами, расспросить о жизни в Австралии.

Из Сиднея до Канберры самолет летит 45 минут.

Этот город не имеет ни промышленного, ни экономического значения. Мне рассказали о том, как Канберра стала столицей Австралии. В 1900 году, когда бывшие до этого самостоятельными штаты Австралии объединились, встал вопрос о выборе столицы. Долго продолжался спор вокруг трех городов — Сиднея, Мельбурна и Аделаиды. Но договориться так и не смогли. И тогда было решено выделить часть территории на стыке штатов Нового Южного Уэльса и Виктории и на месте небольшого селения начать строительство столицы. Так была создана австралийская столичная территория с центром Канберра. Сейчас здесь проживает около 70 тысяч человек.

Канберра — это живописно расположенный в долине зеленый город. Многие улицы обсажены декоративными фруктовыми деревьями. Канберра больше похожа на курортный город, чем на столицу государства.

Улица в Канберре

Товарищи из нашего посольства очень тепло меня встретили, и я почувствовал себя словно на родине. А мои соотечественники рады были человеку, только что прилетевшему с «Большой земли».

Но побыть в посольстве мне пришлось совсем недолго. Вскоре туда прибыли два представителя Бюро обслуживания и стали выяснять, что меня интересует и каковы мои желания. Они ознакомили меня с программой моего пребывания в стране. В ней предусматривалось посещение ферм, опытных станций, университетов, отделов департаментов сельского хозяйства в четырех штатах. Решив, что при таком плане я мало что увижу, а тем более узнаю, я попросил разрешить мне посетить больше ферм, овцеводческих станций и других предприятий, а также попросил включить в программу поездки по Западной и Южной Австралии.

Посетить Южную Австралию мне разрешили не особенно охотно. Вначале это меня удивило. Но вскоре я узнал, что в этом штате расположен полигон для атомных испытаний и находится много крупных урановых рудников. Я поспешил заверить, что не буду интересоваться этими объектами. И все же разрешение из Бюро обслуживания пришло только после того, как там убедились, что я действительно являюсь специалистом по экономике. Тем не менее мое пребывание в Южной Австралии было сокращено до минимума. В дальнейшем программа корректировалась по моим предложениям, но все посещения были хорошо организованы и вполне меня удовлетворяли.

На второй день моего пребывания предусматривалась встреча с руководителями отделов Австралийской организации по научным и промышленным исследованиям (КСИРО).

На одном из холмов Канберры расположен городок, состоящий из деревянных домиков барачного типа. Это и есть КСИРО. По дороге мое внимание привлекло странное круглое здание, напоминающее цирк. Мне объяснили, что это — здание Австралийской академии наук и что сама академия научных работ не ведет, а лишь координирует выполнение отдельных научных проблем. Существует она на своего рода «общественных» началах, являясь чем-то вроде ассоциации ученых. Члены академии время от времени собираются и обсуждают различные проблемы.

Основная научная работа в стране осуществляется КСИРО. Эта организация имеет разветвленную по всей Австралии сеть институтов, лабораторий, опытных станций и осуществляет примерно 80 % всех научных исследований (исключая военные). Содержится КСИРО ассигнованиями государства и отчислениями компаний, для которых выполняются исследования.

Неоднократно мне приходилось слышать положительные отзывы фермеров, ученых университетов, работников департаментов о деятельности КСИРО. В частности, эта организация много сделала для борьбы с кроликами. В свое время переселенцы завезли в Австралию кроликов. Отсутствие хищников, а также благоприятные климатические условия способствовали размножению этих зверьков. Они быстро распространились по всей стране и стали причинять большой вред сельскому хозяйству, поедая траву и посевы. В 1953–1954 годах насчитывалось 750–800 миллионов кроликов. По подсчетам австралийских ученых, они съедали столько же травы, сколько поедают 150 миллионов овец.

Борьба с кроликами долгое время была для Австралии одной из актуальных проблем. Их травили фосфором, мышьяком и другими ядами. Для ограждения полей и пастбищ строили многокилометровые проволочные изгороди, стоящие миллионы фунтов стерлингов. Но кроличье «население» не только не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось. И вот в 1954 году для борьбы с кроликами КСИРО предложила культуру фильтрующегося вируса — максиматозиса. В течение нескольких месяцев 96–98 % кроликов, зараженных этой культурой, погибло. Сейчас только изредка, ночью, при свете автомобильных фар можно увидеть перебегающего дорогу кролика. Но опасность возобновления кроличьего нашествия не миновала. Оставшиеся кролики приобрели иммунитет к максиматозису и передали его потомству, в результате чего они могут опять быстро размножаться. Сейчас КСИРО продолжает работать над выведением новой культуры вирусов, которая помогла бы окончательно избавиться от кроликов.

В КСИРО меня познакомили с несколькими работниками департаментов сельского хозяйства — профессорами и докторами наук. Мои собеседники старались узнать, чем я интересуюсь, спрашивали о Советском Союзе. Я рассказал им, что у нас, как и в Австралии, многие земли находятся в засушливой зоне. Сейчас они осваиваются: строятся электростанции, оросительные системы, бурятся артезианские колодцы. Хорошо бы, подчеркнул я, нам обменяться опытом по освоению и использованию таких земель.

Ученые показали мне несколько научных фильмов, много диапозитивов, фотографий. Подарили брошюры и книги и выразили желание и в дальнейшем поддерживать научные контакты.

Как-то во время моего посещения КСИРО заместитель директора отдела растениеводства профессор Гарнет-Смит представил мне одну сотрудницу-лаборантку из перемещенных лиц, родом из Курска. Она оказалась в Австралии в 1948 году. Как жадно расспрашивала она меня о родине, о жизни наших людей! Рассказала также о своей семье, о родных. Чувствовалось, что, несмотря на относительно обеспеченную жизнь, она тоскует по родине.

Наш консул рассказал мне однажды такой анекдотичный, но реальный случай. К сыну (родом с Украины), проживающему в Австралии, из Советской России приехала мать. Сын имеет небольшую ферму и материально неплохо обеспечен. Встретили старуху хорошо. Казалось бы, матери о лучшем и мечтать нечего. Но прошло полгода, и женщина пришла к нашему консулу. «Ты, сынок, отправь меня домой, не могу я больше здесь жить», — просила она. Консул сказал, что для этого необходимо получить разрешение соответствующих организаций. Она настаивала, уверяя, что жить здесь больше не хочет: «Ни украинских песен не слыхать, ни родной молвы. Хочу домой, хочу умереть на родной земле!» Консул обещал ей начать оформление документов, но в душе думал, что старуха привыкнет и останется у сына.

Спустя некоторое время женщина снова приехала и еще более настойчиво потребовала отправить ее домой. Так она приезжала к консулу несколько раз. Вскоре в консульстве стало известно, что старуха купила билет на самолет и, обойдя все инстанции, улетела на ее рiдну Україну. Так закончился заграничный вояж одной нашей соотечественницы.

Позднее я узнал, что многие русские, различными путями оказавшиеся после войны в Австралии, страстно желают вернуться на родину. Так, незадолго до моего приезда уехал домой с семьей инженер — крупный специалист по строительству мостов. В Австралии он хорошо зарабатывал, купил дом, машину. Получив разрешение на выезд, он все продал, забрал жену, детей и уехал. «Я согласен понести любое наказание за свои грехи перед родиной, согласен на любую работу, в любом месте, но только быть дома, в своем отечестве», — говорил он.

В воскресенье товарищи из посольства решили показать мне окрестности Канберры. День выдался солнечный. Хорошая асфальтированная дорога быстро вывела нас за пределы города. Потянулись невысокие холмы, проволочными изгородями разгороженные на участки. Это пастбища для знаменитых мериносовых овец, которые приносят стране почти половину национального дохода. Овцы круглый год без пастухов выпасаются на пастбищах. Для них не заготовляют кормов, не строят помещений. В жаркое время они располагаются в тени эвкалиптовых деревьев. Овцы, пасущиеся у дорог, не пугаются машин: они привыкли к ним. Но, если из машины выходит человек и хочет подойти к ним, они, как дикие, пускаются в бегство.

Изредка попадаются усадьбы. Обычно это одноэтажные, реже двухэтажные дома, обсаженные декоративными деревьями и кустарниками.

Проезжаем мимо соснового леса. Это посадки американских видов сосны. Она растет здесь быстро, но древесину дает непрочную.

По крутой, серпантином вьющейся дорожке поднимаемся на довольно высокую гору. Она также засажена молодым и густым сосняком. Кое-где цветут большие деревья мимозы. С высоты горы открывается красивый вид: холмы, покрытые лесом, пастбища, поля. Здесь же расположена метеорологическая станция.

Вечером, в девять-десять часов, на улицах пусто и безлюдно. В шесть часов закрываются магазины. Только в паблик барах (публичных барах), возле стоек, густо облепленных мужчинами, шумно. По официальной статистике, каждый житель Австралии выпивает в год 86 литров пива. Если исключить женщин и детей, то, по мнению австралийцев, на каждого мужчину приходится в три раза больше.

Один авторитетный деятель в шутку сказал мне: «Если бы австралийское правительство вздумало закрыть паблик бары, то на другой день произошла бы революция». Позже, путешествуя по стране, я убедился, что даже в самых маленьких городах при всех гостиницах имеются паблик бары. Интересно, что на вывесках отдел, где продаются более крепкие напитки, именуется боттл департамент (бутылочный департамент).

src="/i/32/563832/i_005.jpg">
Рынок в Канберре

Как-то я пошел побродить по городу. Прежде всего мне бросилась в глаза какая-то его игрушечность. Так, на многих улицах столицы нет тротуаров и предусмотрено лишь движение автотранспорта. Проезжая часть некоторых улиц чересчур узка. Большинство строений города — одноэтажные кирпичные домики под красной черепицей. Неотъемлемая принадлежность такого домика — площадка-газон с аккуратно подстриженной травой и цветниками. Их владельцы как будто соревнуются друг с другом — у кого красивее и оригинальнее цветы.

На одном из каменистых холмов, заросшем деревьями и кустарниками, выделяется резиденция генерал-губернатора — представителя английской королевы. Это скорее мифическая фигура, нежели лицо, наделенное какой-либо реальной властью.

Город состоит из отдельных застроенных участков. Кое-где остались рощи эвкалиптов с белесыми мохнатыми стволами. В центре города построены и строятся современные здания. В субботний день, когда население съезжается за покупками, поставить здесь машину — задача довольно сложная. Все обочины забиты автомобилями.

Почти во всех крупных городах на улицах, на железных столбиках, установлены специальные автоматы, в которые опускаются монеты за право поставить машину на улице, и то на определенное время. Если этого не сделаете, полицейский вас заметит, и тогда не обойтись без штрафа.

Австралийцы мне рассказывали, что стоянка машины в городе в течение рабочего дня обходится в десять шиллингов (один рубль). Поэтому многие служащие, живущие за городом, хотя и имеют машины, но предпочитают пользоваться городским транспортом. Это стоит значительно дешевле.

Канберра — сугубо административный город. Здесь находятся парламент, большинство министерств и другие учреждения. Торговые компании, банки, промышленные предприятия расположены в Сиднее, Мельбурне, Брисбене, Аделаиде и других крупных городах.

Здание парламента в Канберре

НЕМНОГО ИСТОРИИ

Пребывание мое в Канберре закончилось, и я самолетом возвращаюсь в Сидней.

Аэропорт в Канберре небольшой: маленькое, летнего типа деревянное здание, небольшие взлетно-посадочные полосы.

Я подошел к регистратору, чтобы оформить билет. Взвесил свой чемодан. Но, к моему удивлению, меня тоже пригласили стать на весы. Я подумал было, что это шутка. Но нет, регистратор настаивал, и я вынужден был согласиться. На мой вопрос, для чего это, он ответил, что летчик должен точно знать степень загрузки самолета. И действительно, всех пассажиров ставили на весы, и их вес тщательно фиксировался в ведомости.

Турбовинтовой самолет компании ТАА («Трансастрэлиэн Эйрлайнс») с нарисованной на хвосте эмблемой, изображающей кенгуру, вмещает около 40 человек. Через Канберру проходит несколько авиалиний, и потому, должно быть, не все места в самолете заняты.

Погода хорошая. Самолет постепенно набирает высоту, из окошка отлично видны зеленые поля и огороженные квадраты пастбищ с ползающими букашками — овцами и коровами. Кое-где на горах поля и пастбища сменяются лесом. Горы здесь какие-то особенные, с плоскими вершинами. Видимо, раньше тут было плато, а потом реки размыли глубокие русла.

Сидней раскинулся на многие десятки квадратных километров. Чудесный залив, врезающийся почти на 30 километров в глубь материка, как бы делит город на несколько частей. Этот залив носит имя одного из матросов с корабля капитана Кука. Позже профессор Мак-Магон рассказал мне об одной далекой истории, которой залив обязан своим наименованием.

Корабль капитана Кука бросил якорь в Ботаническом заливе — далеко не лучшей гавани для судов. Спустя некоторое время Куку доложили, что матрос Джексон, стоявший на вахте на мачте корабля, невдалеке увидел бухту, вдающуюся глубоко в сушу. Капитан, считавший, что он хорошо знает берега Австралии, был убежден, что побережье мало изрезано, и очень удивился. Однако все же приказал плыть по направлению к замеченной бухте. Вход в нее не был найден (он довольно узкий), но матрос продолжал утверждать, что видел бухту. Убежденный, что никакой бухты нет, Кук в шутку приказал офицеру занести в бортовой журнал эту бухту и назвать ее именем матроса. Уже позже капитан Филипп действительно нашел узкие ворота, ведущие в великолепную гавань, не уступающую лучшим гаваням мира. Вокруг этой гавани впоследствии и раскинулся Сидней, а гавань была занесена во все карты мира под названием «порт Джексон». Так было увековечено имя простого матроса.

В Сиднее рассказывают еще об одном случае, связанном с путешествием капитана Кука.

Вдоль восточных берегов Австралии на две тысячи километров тянутся коралловые рифы. Местами ширина их достигает 150 километров. Из-за этих рифов подходы к восточным берегам страны почти на всем протяжении весьма опасны. Несколько севернее теперешнего Сиднея маленькое парусное судно капитана Кука водоизмещением 460 тонн наскочило на коралловый риф и получило большую пробоину. Но капитан, как здесь говорят, родился под счастливой звездой, а то не миновать бы ему стать добычей акул. Кусок коралла, протаранивший деревянное судно, обломился и, как пробкой, заткнул пробоину. Кораблю удалось достичь берега, и там он был отремонтирован. Сейчас на этом месте находится город Куктаун.

Острые коралловые рифы были могилой для многих больших и малых кораблей, пока не были точно изучены проходы в них и не нанесены на навигационные карты. Однако и в наши дни в этих подводных лабиринтах нередко гибнут суда. Только против устьев рек, несущих пресную воду и илистые частицы, которые не нравятся кораллам, остались узкие и извилистые проходы. По ним и проходят суда к берегам. Но эти рифы приносят и некоторую пользу, защищая восточные берега Австралии от волн Тихого океана. На побережье всегда тихо и тепло.

Сидней основан в 1788 году. Возле бухты порта Джексон была создана колония английских каторжников. Вместе с каторжниками на корабле капитана Филиппа сюда доставили быка и четырех коров. Хорошие пастбища, теплый климат, отсутствие хищников — все эти благоприятные условия способствовали тому, что через семь лет здесь уже паслось целое стадо хорошо упитанного скота.

Шестьдесят лет спустя в Австралии насчитывалось около 1,5 миллиона голов крупного рогатого скота, свыше 15 миллионов овец, около 100 тысяч лошадей, 45 тысяч свиней, много птицы и других животных. Весь скот выпасался круглый год на естественных пастбищах.

Много прекрасно выполненных экспонатов, рассказывающих об открытии Австралии, ее заселении и быте аборигенов собрано в Центральном городском музее. По выставленным экспонатам складывается впечатление, что аборигены — это люди с непривлекательной внешностью и фигурой, что в их среде широко бытовал каннибализм, что это люди, не способные воспринимать культуру. Однако первая же встреча с коренными жителями страны убедила меня, что это все не так.

Сейчас коренных австралийцев насчитывается всего 75–80 тысяч. Большинство их проживают в резервациях, расположенных в Западной Австралии и на Северной Территории, а также в Квинсленде; незначительное число — в других штатах. Для резерваций аборигенов отведены самые худшие по климатическим и природным условиям территории.

Большинство из них жили в лучших по климатическим условиям, а также наиболее богатых дичью и рыбой юго-восточной и южной прибрежных частях Австралии. Свои орудия производства они делали из дерева и камня. У них не было скота, ибо на территории Австралии из более или менее крупных млекопитающих жили только кенгуру. Не знали коренные жители и земледелия.

Но они были прекрасными охотниками, рыболовами, собирателями трав и кореньев. Аборигены Австралии сделали бумеранг. Это очень музыкальный народ. Не раз мне приходилось слышать их музыку, исполняемую на трубе длиной около двух метров, сделанной из ствола нетолстого эвкалипта, с выжженной сердцевиной. Своеобразно и интересно исполняют коренные австралийцы свои оригинальные танцы.

Аборигены на охоте

Белые переселенцы-колонисты пытались превратить аборигенов в рабов и использовать их для работы на фермах. Но аборигены предпочитали жить по-старому. Изгнанные белыми поселенцами из прибрежных районов в голодные пустыни, аборигены пытались «охотиться» на овец, которых начали разводить колонисты. Это, вероятно, и послужило предлогом массового физического уничтожения коренных жителей. На них устраивали облавы, в них стреляли, их травили ядами, загоняли в отдаленные пустынные и безводные места, в дебри тропических лесов, где они вымирали от голода и недостатка воды. И уже в конце XIX века коренное население Австралии уменьшилось почти в десять раз.

Позже на смену политике вытеснения (а вернее, физического уничтожения аборигенов) пришла политика изоляции. Она продолжается и поныне. Аборигены не имеют права участвовать в общественной жизни, они не могут зайти поесть в кафе, выпить стакан пива в паблик баре. Им почти не оказывается медицинской помощи, а их повышенная восприимчивость к болезням приводит к большой смертности. Некоторые официальные представители пытались убедить меня в том, что с аборигенами у правительства много хлопот, что на их содержание в резервациях тратится уйма денег.

Значительную часть коренного населения страны составляют метисы. В первом поколении у них превалируют черты аборигенов, а уже во втором — черты европейцев.

Так постепенно уничтожается, а частично растворяется, ассимилируется этот некогда многочисленный народ. Австралийцы мне рассказывали о доверчивости аборигенов, их непосредственности и наивности. Они очень подвержены действию спиртных напитков: одной бутылки пива обычно достаточно для опьянения взрослого мужчины. Часто аборигены, работающие пастухами, получив отпуск, а иногда и просто бросив работу, уходят в леса и там проводят время на лоне природы, охотясь на кенгуру и эму. Некоторые так и остаются жить в лесах, как жили их предки.

Аборигены, живущие вблизи городов, овладели английским языком и работают поденщиками на самых грязных и тяжелых работах, на которые не соглашаются белые. Аборигены легко осваивают английский язык; это безусловно способные люди.

Среди коренных австралийцев встречается немало талантливых художников, скульпторов. Широко известно в стране творчество выдающегося художника-пейзажиста, певца австралийской природы Альберта Намаджира. Это самый популярный художник Австралии. Репродукции его картин украшают квартиры фермеров, гостиницы, правительственные учреждения. Его оригиналы ценятся в сотни и тысячи фунтов стерлингов.

Видел я и прекрасные скульптуры, выполненные самоучками-аборигенами.

В СИДНЕЕ

В каком бы месте города вы ни оказались, вас невольно тянет к морю, посмотреть залив. Он здесь изумителен! Живописные берега то круто обрываются к морю, то образуют пологие песчаные пляжи. Залив называют жемчужиной Сиднея. Через залив построен огромный и красивый мост, соединяющий восточную и западную части города. Огромные морские суда, тысячи разнообразных шлюпок, байдарок, малых и больших яхт снуют во все стороны.

В Австралии очень развит водный спорт. Некоторые смельчаки катаются по заливу на водных лыжах. Нередко при повороте такой «лыжник» погружается в воду, и иногда даже становится жертвой акул. Вот почему пляжи огорожены сетками и пестрят надписями: «Будьте осторожны— акулы!» Часто акулы следуют за маленькими лодками, и бывает опасно свесить ноги или опустить руку в воду.

Любителям иногда удается поймать акулу специальной удочкой. Для этого требуется особое мастерство.

Гигантская акула, пойманная спортсменами-любителями

В Сиднее мне был заказан номер в гостинице «Канберра Ориентал», одной из худших гостиниц города, но на лучшую у меня не было средств. Расположена она на Кинг-кроссе, однако этот район пользуется нехорошей репутацией: по вечерам здесь ходить не рекомендуется. В маленьком, почти без дневного света номере стояли двуспальная кровать и столик, на котором лежала Библия. Но даже за такую комнату мне приходилось платить два фунта в день, т. е. больше половины моей стипендии. В плату, как и во всех гостиницах, входит завтрак (довольно, впрочем, скверный).

В Сиднее в часы пик проехать и даже пройти по улицам — задача нелегкая. Все мостовые и тротуары бывают забиты машинами и людьми. Но через час-два поток уменьшается. Теперь над всем властвуют витрины да рекламные огни. Они мигают, сверкают, на все лады зазывая богатых и бедных отдать свои деньги. Вечером на улицы выкатываются походные столовые-возки для тех, кто имеет за душой жалкие гроши.

А из окон ресторанов, ночных кафе, танцхоллов, расположенных на центральных улицах, несется громкая музыка, которую сами австралийцы называют музыкой для обезьян. На некоторых домах светятся вывески: «Вход только для членов клуба». Самая фешенебельная улица Сиднея — Элизабет-стрит.

На берегу залива раскинулся красивый городской парк. Огромные, часто в несколько обхватов, фикусы, пальмы и другие деревья придают ему величественный вид. Густым зеленым мягким ковром покрыта земля. Берега залива выложены гранитом. Здесь собираются рыболовы. Они забрасывают лески с наживленными креветками и довольно часто вытаскивают рыбок, похожих на некрупных лещей. Однако с наступлением темноты гуляющая публика спешит покинуть парк. Говорят, что вечером здесь лучше не бывать, ибо легко можно остаться не только без кошелька, но и без костюма.

Как-то я встретил здесь любителя-рыболова, русского, приехавшего из Маньчжурии почти двадцать восемь лет назад, в годы, когда КВЖД захватили японцы. Вначале он не поверил, что я недавно прибыл из Москвы, — подобных приезжих здесь можно видеть не часто. Он с жадностью буквально допрашивал меня о нашей стране, о советских людях.

На берегу морского залива можно увидеть множество разнообразных растений — представителей флоры Африки, Азии, Америки, Европы и, конечно, Австралии. Встречаются здесь и среднеазиатские тамариски, саксаулы, хотя, кажется, для них здесь слишком много влаги. Неплохо чувствуют себя в этих местах и русские березки. Правда, они несколько темнее, чем у нас. Обилие тепла и влаги, отсутствие зимы позволяют здесь выращивать различного вида пальмы, фикусы, панданусы, казуарины и другие теплолюбивые растения. В Австралии имеется несколько сотен видов эвкалиптов с различными цветами, плодами, листьями, различной формой и размерами стволов. Эвкалипт — это специфически австралийское дерево. До открытия Австралии о нем никто ничего не знал. У эвкалиптов крепкая древесина, в их листьях и коре содержится много эфирных масел, используемых в медицине и технике. Но эвкалипты могут причинять и вред, сильно иссушая почву. Вот почему на пастбищах стараются уничтожить эти деревья. Вокруг стволов на коре делается надсечка, и деревья засыхают.

В воскресные дни в ботаническом саду отдыхают целыми семьями. Отдыхающие обычно приходят сюда с детьми. Детей в австралийских семьях, как правило, по четыре, пять, а то и по восемь. По данным официальной статистики, более четверти всего населения страны составляют дети и подростки до 15 лет, а ежегодный прирост населения равен 2,54 %.

В Сиднее есть и свой Гайд-парк. Но если в лондонском парке растут преимущественно огромные дубы, то здесь главным образом — гигантские, в несколько обхватов, корявые фикусы. В центре парка возвышается величественный памятник капитану Джеймсу Куку. А на лавках или даже прямо на траве, ночуют те, у кого нет крыши над головой.

Возле Гайд-парка огорожена и размечена на площадки небольшая территория. Около десяти пар мужчин (все в специальных белых костюмах) чинно, не спеша катают шары. Это игра в бол. Происходит она в такой торжественной обстановке, что кажется, будто здесь решаются важнейшие мировые проблемы. Каждый бросок, каждое движение игрока детально обсуждаются.

САМАЯ СЕВЕРНАЯ, САМАЯ ЖАРКАЯ ЧАСТЬ АВСТРАЛИИ

Мое путешествие по Австралии и изучение страны должны начаться с города Дарвина, названного именем великого ученого Чарльза Дарвина, побывавшего здесь во время плавания на корабле «Бигль». От Сиднея до Дарвина почти 3200 километров и лететь около семи часов. Самолет отправляется рано утром.

До городской станции приходится добираться на автобусе, а оттуда на специальном автобусе-экспрессе в аэропорт. Дорога проходит мимо довольно длинного сквера, в центре которого много пальм. Они здесь не приносят плодов, но растут хорошо.

На аэродроме расположено несколько зданий различных авиакомпаний.

Конкурируя между собой, каждая авиакомпания стремится привлечь как можно больше пассажиров. Возле аэродрома светится огромная рекламная панорама, на которой изображена склоненная фигура индийца в национальной одежде, приложившего руку к сердцу, а надпись гласит: «Летайте со мной!».

Путь от Сиднея до Дарвина лежит строго на северо-запад и пересекает по диагонали почти весь материк. Горные, покрытые субтропическими лесами районы сменяются холмистой местностью с пшеничными полями и пастбищами для овец: это знаменитые австралийские саванны. Здесь, в Новом Южном Уэльсе, выпасается почти 70 миллионов голов овец. Ближе к центру материка саванны переходят в полупустыню, покрытую мелкими деревьями, чаще всего акацией (мальгой), которая совсем не похожа на акацию, растущую у нас. Австралийская акация почти без листьев, а ее тоненькие веточки напоминают ветки саксаула. Акацию сменяют кустарники, а затем появляются огромные площади, покрытые шаровидными кустами спинифекса (так называемой чертовой травой). В пустыне, покрытой спинифексом, жизни нет. Еще западнее широко раскинулась песчаная Симпсонова пустыня. Так в течение шести-семи часов перелета можно проследить смену нескольких природных зон.

Первая наша остановка была в небольшом городе Маунт-Айса (Горная Айса), расположенном в полупустыне. Здесь находится горняцкий город, в котором проживает 75 тысяч жителей. Маунт-Айса известен богатыми полиметаллическими рудами; здесь добывают медь, цинк, золото и уран. Маленький аэропорт ничем особенно не примечателен. Не так много и желающих лететь в Дарвин.

На огромных просторах Северной Территории площадью около 1,5 миллиона квадратных километров живет всего около 30 тысяч человек. В этих малообжитых местах много полудикого крупного рогатого скота.

Прибрежная полоса — зона сильно увлажненных эвкалиптовых лесов. Пролетая над ними, я видел во многих местах огромные клубы дыма. Это фермеры поджигают траву и лес. Они считают, что с наступлением дождей выжженная трава скорее отрастет и скот быстрее получит пищу. Кроме того, считается, что вместе с травой выгорает много клещей, причиняющих большой вред скоту. Но одновременно выгорают и молодые деревья. От этого усиливается эрозия почв, и деревья здесь больше не растут. Однако владельцев ферм не волнует, что будет потом. Для них главное — сейчас вырастить и продать побольше волов. Ведь цена каждого вола 40–45 фунтов стерлингов.

В дарвинском аэропорту меня встретил директор департамента земледелия Северной Территории Австралии мистер В. Кортис. После первых приветствий и обычных вопросов о том, как я себя чувствую, ощущаю на себе его внимательный взгляд. Очевидно, он впервые видит советского человека. В его представлении я, наверное, обязательно должен быть коммунистом и, вероятно, приехал совсем не с теми целями, которые указаны в моих официальных документах. На его машине едем вначале в департамент сельского хозяйства, где он представил меня некоторым специалистам и познакомил с работами, проводимыми департаментом, а затем — в гостиницу «Черный лебедь».

Завтра мы с мистером Кортисом условились поехать по Северной Территории. Он обещал познакомить меня с работой сельскохозяйственной опытной станции, занимающейся выращиванием риса, разведением буйволов и т. п.

Гостиница одноэтажная, но состоит из двух частей. Одна часть благоустроенная, с комфортабельными номерами. В них размещаются бизнесмены и крупные фермеры. Другая часть — барачного летнего типа с жаркими, довольно грязными номерами. В моей комнате на потолке прикреплен большой вентилятор. Ночью в комнате очень жарко и без вентилятора уснуть невозможно. Во всех комнатах над кроватями висят пологи. Стоит лишь погасить свет, как комары и москиты бросаются на вас в атаку, и беда, если вы не очень тщательно заправили полог под матрац.

Мое внимание привлекла маленькая ящерица, ловко и быстро бегающая по стенам и потолку комнаты. Ящерицы здесь в большом почете, так как они уничтожают мух, комаров и других неприятных насекомых. На лапках у них нечто вроде подушечек, которые позволяют им держаться на стене и даже бегать по потолку.

Гостиницу окружает множество пальм, во дворе растет несколько пышных банановых пальм с огромными листьями и с большими кистями плодов. Привлекает внимание растение с клещевидными листьями и зеленым стволом, на котором виднеется что-то, напоминающее зеленоватые небольшие кабачки. Это папая — дынное дерево.

Дарвин расположен на берегу залива. У города почти весь берег моря обрывистый, заросший бамбуковыми деревьями, акацией и другими растениями. Гуляющих здесь нет; лишь долговязые матросы с военных кораблей, одетые в какие-то уродливо удлиненные костюмы, спешат на берег. Вечерами в прибрежных зарослях и окружающих лесах слышны дикие звуки, напоминающие то хохот пьяного, то плач ребенка, то крик женщины. Это кричит, плачет, хохочет небольшая, величиной с голубя, птица, называемая Смеющийся Джак. Она ловко расправляется со змеями, за что и пользуется большим почетом.

Небо, хоть и усеяно звездами, но совсем незнакомое. Нет привычной Полярной звезды. Ночь здесь наступает быстро. На газонах мирно шипят небольшие дождевальные установки.

В городе нет многоэтажных зданий, нет промышленных предприятий. Имеется лишь порт, узкоколейная железная дорога, по которой доставляют скот и лесопиломатериалы, небольшой мясоконсервный завод и кое-какие мастерские.

Во время второй мировой войны японцы неоднократно бомбили Дарвин, и австралийцы даже опасались, как бы не был высажен вражеский десант. Вдоль дорог на юг, в глубь материка, были заготовлены посадочные площадки для самолетов, запасены десятки тысяч бочек горючего. Глубоко в гранитных прибрежных скалах были оборудованы огромные склады для оружия и горючего. На побережье вокруг Дарвина были сосредоточены англо-австрало-американские войска. Война окончилась, а военная база осталась.

ПО ЛЕСАМ, ПОЛУПУСТЫНЯМ И ПУСТЫНЯМ СЕВЕРНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АВСТРАЛИИ

На следующий день, в половине девятого утра, мистер Кортис подъехал к гостинице.

Удобная машина быстро мчит нас по шоссе на восток. Утро, но уже жарко. По дороге мой спутник рассказывает о здешних местах, природе, хозяйстве. Район он знает прекрасно.

Несмотря на то что Северная Территория занимает почти пятую часть всей площади Австралии, здесь проживает всего 0,2 % населения страны. В лесах, в специально отведенных резервациях, живет еще около 15 тысяч аборигенов.

Посмотрев на карту, увидишь, что вся Северная Территория разбита на прямоугольные площади по 300–500, а в некоторых местах 1,5 и даже 5–6 и 11 тысяч квадратных миль. Это пастбища для скота. На каждое животное приходится от 30 до 50 гектаров земли. Худшие земли, с плохой травой или безводные, малопригодные для скотоводства, отведены под резервации аборигенов. Здесь они ведут первобытный образ жизни — охотятся на кенгуру и других животных, собирают гусениц.

По обе стороны шоссе за городом начинается тропический лес. Эвкалипты растут вперемежку с пандусами, низкорослыми пальмами, но все деревья сейчас наполовину высохли. Ведь полгода здесь не выпадало ни капли дождя, а термометр даже в тени каждый день поднимается до 40° и выше. Трава и небольшие деревья во многих местах выгорели. Несколько раз нам попадались группки исхудалого скота. Я пытался было подойти к животным, чтобы лучше рассмотреть их, но, как только машина останавливалась, они, словно дикие, убегали в лес.

Эти леса площадью свыше 500 тысяч гектаров используются как пастбища крупными фермерами братьями Герберт. На пастбищах выпасается всего около 8 тысяч голов (т. е. на голову скота приходится почти 60 гектаров).

Вот показались деревянные домики на сваях, а за ними длинное, барачного типа здание. Это и есть опытная станция.

В домиках на сваях живут служащие опытной станции, а в длинном здании размещены канцелярии и лаборатории. Директор станции мистер Вильсон Джемс — энергичный англичанин лет сорока — только два года назад приехал из Англии. Мистер Вильсон охотно рассказывает нам о работе станции, показывает лаборатории, кабинеты станции, а затем мы едем на поля, подготовленные под посев риса. Урожаи станция получает в среднем две тонны с акра, или около пяти тонн с гектара.

Директор станции рассказал о большом дефиците фосфора в почве и в воде. Для получения высоких урожаев под посевы необходимо вносить фосфорные удобрения. Недостаток фосфора в Северной Территории Австралии ощущается не только в почве, но и в воде, овощах, фруктах и других продуктах. Людям здесь рекомендуют принимать медицинские препараты, содержащие фосфор, иначе могут возникнуть различные тяжелые заболевания, выпадать зубы. Скоту в воду также добавляют растворы солей фосфора.

Орошаемые поля опытной станции расположены по живописным берегам реки Аделаиды. Даже в засушливый период Аделаида в низовьях несет в океан, пожалуй, столько же воды, сколько Сыр-Дарья в Средней Азии. Сыр-Дарья поит и орошает миллионы гектаров земли Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, которые дают стране почти три четверти всего хлопка. А Аделаида бесплодно несет свои воды в океан, и это в то время, как земля и все живое изнывают от жажды. Напоив эту красную землю водой, на ней можно вырастить любые, самые требовательные культуры. Меня удивило, что в то время как почти 90 % потребляемого в Австралии хлопка ввозится из-за границы, по обочинам дорог и каналов в виде сорняка растет дикий хлопок, очень похожий на культурный.

Я спросил своих провожатых, почему эти богатства не используются, почему вода бесполезно течет в океан? «А куда девать рис или хлопок? — удивились они. — Кто будет покупать? Проще выращивать мясной скот, а рис и хлопок покупать». Маркет (рынок) определяет все производство страны.

Спутники рассказали мне, что в реке здесь часто встречаются крокодилы. Поэтому люди, как бы они ни изнывали от жары, купаться в ней не осмеливаются. Возле реки установлено два мощных насоса, подымающих на высоту около шести метров три кубических метра воды в секунду для полива полей опытной станции.

Когда мы возвратились с полей, директор опытной станции показал мне небольшую долину, где построена невысокая плотина, метров двести длиной. За время дождей здесь скопилась вода и образовалось довольно большое озеро. Почти вся поверхность воды, а также берег озера покрыты бессчетным количеством водоплавающей и неводоплавающей птицы; здесь гуси, и черные лебеди, и утки, и цапли, и пеликаны, и какие-то необыкновенно красивые журавли. Картина поистине экзотическая.

Особенно запомнились мне черные птицы, похожие на нырков, но более крупные и с более длинной шеей. В воду они погружают все туловище и лишь голову да небольшую часть шеи оставляют на поверхности.

На берегу озера бегают, прыгают, кричат белые, розовые, черные, зеленые, всех цветов радуги, попугаи, какаду и другие представители этого вида. Наше вторжение в долину, конечно, помешало им, но они не испугались и даже подпустили нас близко. Большинство птиц охраняется законом, и охота на них запрещена. Кстати, австралийцы лишь недавно стали охранять природу.

Интересно, например, что на гербе Западной Австралии изображен черный лебедь, ибо первые колонисты, приехав в Западную Австралию, на месте, где теперь расположена столица этого штата город Перт, увидели широкую и глубокую реку с живописными берегами, по которой плавали тысячи черных лебедей. Эту реку назвали лебединой — Сван Ривер. Название реки сохранилось, но теперь на ней не видно ни одного лебедя.

Закончив осмотр озера, мы поехали на усадьбу станции. Возле небольшого полевого стана мы увидели закопанную в земле старую ванну, наполненную водой. Сверху ванна была затянута проволочной сеткой. В ванне находился молодой крокодил, которого поймали как раз в том месте реки, где мы были. Директор опытной станции потихоньку поддел животное палкой, и из воды показался крокодил метра полтора длиной. Зашипев и обдав нас брызгами грязной воды, он снова скрылся в ванне.

День близился к вечеру — солнце садилось. Сумерек в Австралии не бывает, а сразу становится темно. Возвращались мы по лесной дороге. И вдруг в лучах фар показалась стая кенгуру. Величиной они были с небольшую собаку, с конусообразным, заостренным к голове туловищем, с длинным мясистым хвостом, длинными задними ногами и очень короткими передними. В Новом Южном Уэльсе и в Западной Австралии водятся гигантские кенгуру, а здесь встречаются только средние и мелкие — валаби. Кенгуру не теряются при свете фар автомобиля, как некоторые другие животные, но все же довольно часто попадают под колеса мчащихся с бешеной скоростью машин. И это довольно опасно для сидящих в автомобиле людей. Днем кенгуру на дорогу не выходят. Кстати, теперь мало кто охотится на кенгуру из-за их меха. Особого спроса на него нет. Из шкур кенгуру делают лишь чучела коала — маленького сумчатого австралийского медведя. Туристы считают, что не привезти чучела коала — значит не иметь доказательства, что ты действительно побывал в Австралии.

Мелкие кенгуру-валаби

На обратном пути директор опытной станции приглашает зайти к нему. Нас встречают жена и несколько детишек. Девушка-служанка из аборигенов накрывает на стол и подает кушанья. А жена тем временем укладывает спать самого младшего из детей. Ужин состоит из холодного жареного мяса, фруктов, сладкого и, конечно, пива. Хозяин спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь покрепче, и был несколько удивлен моим отказом. Рассказываю, что у меня на родине многие люди средних лет предпочитают не ужинать, придерживаясь пословицы: «Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу». Поговорка находит одобрение, однако ужин все с аппетитом уплетают.

Вскоре подошло еще несколько сотрудников станции. Гости буквально засыпали меня вопросами. Чувствовалось, что они мало знают о нашей стране. Спрашивали меня и о моих впечатлениях об Австралии. Мое высказывание, что Австралия располагает богатыми природными ресурсами, но пока, образно выражаясь, австралийцы снимают только сливки, очень понравилось присутствующим. Расстались мы далеко за полночь.

ПО ПУТИ СТЮАРТА

Почти строго на юг от Дарвина до Алис-Спрингса, находящегося в географическом центре материка, протянулось широкое асфальтированное шоссе. Машины мчатся со скоростью 100–150 километров в час. Через каждые 150–200 километров устроены заправочные станции, оснащенные оборудованием для технического осмотра машин; вдоль шоссе расположены гостиницы, кафе и т. д.

Сто лет назад Джон Мак-Дауэль Стюарт на верблюдах отправился путешествовать с южного побережья на северное через неведомую, безлюдную пустыню. Это было не только невероятно трудно, но и опасно.

Известна трагическая судьба другого исследователя центральных районов Австралии — Роберта О’Гора Берка. Несмотря на прекрасное снаряжение, вся его экспедиция погибла от истощения, недостатка воды и жары. Только один участник экспедиции, Кинг, примкнул к бродячей группе аборигенов и выжил. Его обнаружила спасательная экспедиция через несколько месяцев. Этот случай противоречит утверждению англо-австралийцев о каннибализме аборигенов.

Участники экспедиции Стюарта вырыли глубокую яму и в ней спасались от нестерпимого зноя. Лишь после наступления периода дождей они смогли двинуться дальше на север и достигли берега Тиморского моря, невдалеке от современного порта Дарвин.

Исследования Стюарта позволили в 1870–1872 годах проложить трансконтинентальную телеграфную линию от Аделаиды до Дарвина. В настоящее время от Дарвина до Алис-Спрингса больше чем на 1600 километров протянулась трансавстралийская дорога.

По этой дороге мы с мистером Кортисом и отправились в Алис-Спрингс. Ближайшим пунктом на нашем пути должен быть районный центр Катерин. Мистер Кортис рассказывает, что там вокруг опытной станции расположены крупные скотоводческие фермы, которые здесь называют стансии.

Дорога проходит через те же тропические леса. Но по мере удаления от побережья осадков выпадает меньше, и облик лесов меняется. Деревья растут реже; исчезают пальмы и пандусы. Под многими деревьями виднеется, хотя и засохшая, но, очевидно, съедобная для скота трава. Это преимущественно лесное сорго и кенгуровая трава. Часто под деревьями видны массивные постройки термитов, достигающие два-три роста человека. Отковырнуть кусок от такой постройки, сооруженной из глины, невероятно трудно. Она не размывается даже тропическими ливнями. Многие сухие деревья и кусты тоже облеплены глиной. Обычно, прежде чем начать поедать дерево или валяющуюся на земле ветку, термиты облепляют свою жертву глиной. Я обратил внимание, что на протяжении всего пути телеграфные столбы металлические. Мистер Кортис пояснил, что деревянные столбы ставить невозможно, так как термиты их съедят.

Во всей Австралии, особенно на Северной Территории, много неприятностей человеку доставляют маленькие, очень проворные и невероятно назойливые мухи. Стоит лишь выйти из помещения, как целый рой их облепляет вас и каждая норовит залезть в глаза, рот, уши. Поймать их почти невозможно.

Далее наш путь лежит мимо нескольких заброшенных урановых рудников. Возле них стоят покинутые небольшие города. Урановую руду извлекли, и теперь все эти постройки никому не нужны. По дороге довольно часто встречаются асфальтированные (а кое-где уже заросшие) посадочные площадки-аэродромы, оборудованные во время войны.

Мистер Кортис пригласил меня заехать на ферму одного его приятеля. Сворачиваем с главной дороги и едем по хорошо накатанной проселочной. По пути несколько раз нам попадались небольшие группы скота и лошадей. Но как только машина останавливалась и я выходил, чтобы сфотографировать их, эти «домашние» животные стремительно убегали в чащу.

Наше внимание привлекла стая коршунов, сидящих возле дороги. Выходим посмотреть. В высохшей траве, возле дороги, лежит только что родившийся жеребенок. Он еще так слаб, что не может подняться, а мать оставила его одного. Наверное, это была еще молодая, с неразвившимся инстинктом материнства неопытная мать. Во всяком случае это было явно рискованно. Маленькому грозила опасность не только от коршунов, ожидавших, чтобы он окончательно ослаб. В лесах водится много динго — одичавших потомков собак, также представляющих серьезную опасность.

Динго наносят большой вред сельскому хозяйству. Забежав в овцеводческие районы, они за ночь уничтожают сотни овец. Сильному, хорошо упитанному скоту динго не страшны, но для только что родившихся телят они очень опасны. Динго — очень хитрые и осторожные животные. Увидеть динго, а тем более убить, даже если наверняка знаешь, что животное находится где-то совсем близко, весьма трудно.

Дикая собака динго

Коровы обычно пасутся в нескольких километрах от колодца, где трава лучше. Здесь же рождаются телята. Но раза два в сутки коровы уходят пить воду, а телята пройти такое расстояние не могут. И коровы собирают по нескольку телят вместе и оставляют их под охраной одной-двух наиболее опытных и сильных коров. Когда возвращаются первые, уходят пить «дежурные». Очевидно, такое инстинктивно рациональное поведение выработалось у животных за многие годы полудикого существования.

Динго, однако, изучили повадки скота. В основном они нападают на телят в возрасте от восьми-девяти месяцев до полутора лет. Таких телят коровы уже не так тщательно опекают, ибо матери к этому времени ждут или уже имеют новое потомство, а молодняк начинает вести самостоятельную жизнь. Четыре-пять динго окружают теленка. Обычно один старается схватить его зубами за нос, а другие — за бока и сзади. Если не подоспеет подмога, от теленка остаются одни рожки да ножки. Вот почему в Австралии от 100 коров в год обычно получают 20–25 телят (в три-четыре раза меньше, чем у нас).

Пастбища-леса разгорожены проволокой на участки площадью около 15–20 тысяч гектаров. На каждом участке свой колодец. Иногда колодец расположен в углу участка. Тогда он снабжает водой скот двух или даже трех участков. Ветряк подымает воду из колодца в железобетонный или металлический чан (иногда в земляной резервуар), а оттуда по трубам она поступает в корыта, где поплавок регулирует ее уровень. Такие же поплавки установлены в резервуарах. По мере заполнения резервуаров выключается ветряк.

Ветряк, накачивающий воду в резервуар

Скот пасется круглый год почти без присмотра. Уход за ним в основном сводится лишь к наблюдению за состоянием изгородей, ветряков, корыт. На это требуется не так много времени и материальных затрат. Вот почему мясное скотоводство дает здесь в год 10–12 % дохода на вложенный капитал. Но такое животноводство весьма экстенсивное, и нередко вследствие засухи оно приносит убытки.

Когда мы проехали около 35 километров по проселочной дороге, мотор нашей машины заглох. Пробуем завести его — не получается. Мистер Кортис открывает капот, возится с мотором, но безрезультатно. А солнце палит немилосердно. Очень хочется пить, но воды у нас нет, и поблизости, конечно, ее нигде не найти. К счастью, в Дарвине я купил сочных груш. Съев по нескольку штук, нам удалось немного утолить жажду. Пытаюсь помочь мистеру Кортису, мобилизовав свои познания о моторе, но машина австралийская — «холден» — мне мало знакома. Мистер Кортис хорошо водит машину, но мотор, очевидно, знает неважно. Положение скверное. От главной дороги мы отъехали около 35 километров, до фермы осталось примерно столько же. Три-четыре часа мы провозились с машиной, и наконец — о радость! — мотор завелся. Но после такого «сюрприза» мы решили возвратиться на главную дорогу.

По пути мы забрали несчастного жеребенка, решив пристроить его на опытной станции животноводства.

К вечеру мы наконец добрались до опытной станции. Она существует всего три года. Станция мало похожа на научное учреждение, а скорее напоминает хорошо устроенную ферму. Весь научный персонал состоит из одного человека — директора. Кроме него станцию обслуживают десять рабочих. На станции насчитывается около тысячи голов мясного крупного рогатого скота.

Несмотря на засуху, скот прекрасно упитан. Для него запасен сорговый силос, арахисовое сено. Станция имеет и улучшенные пастбища. Урожай на полях убран, но часть зерна оставлена птицам. На станции я увидел много сорных кур, или, как их здесь называют, диких индеек, тысячи розовых какаду, черных попугаев. Привольно чувствуют себя на полях и сотни кенгуру. Они питаются молодыми побегами сорго, которое благодаря сильно развитой корневой системе растет и в засушливый период. Дотемна мы ездили и ходили по полям опытной станции. А рабочие тем временем занимались спасенным жеребенком. Его напоили разбавленным и подсахаренным молоком, и он почувствовал себя бодрее.

Снова едем ночевать в гостиницу. А утром двинемся дальше в путь.

Машина проносится мимо нескольких гостиниц с заправочными станциями. Кое-где поодаль от дороги, за деревьями, возвышаются ветряки, без устали качающие из земли воду. Хотя вода в колодцах довольно жесткая, а иногда и соленая, приходится довольствоваться и такой.

По мосту переезжаем через небольшую реку Катерин. Сейчас это тихая речушка, но какой буйной она становится во время дождей! Она заливает шоссе, сносит мосты, несет вырванные с корнями деревья, добирается иногда до жилищ людей. Нигде на ее пути нет плотин. Мистер Кортис сказал мне, что в окружности 150 километров это единственная река.

Вот и Катерин — маленький городок, хотя и считается центром скотоводческого района. В городе проживает всего 800 человек. Но в нем есть несколько паблик-баров, костел, почта, полиция, кино, магазины. По субботам фермеры всего района приезжают сюда за покупками.

Вокруг Катерин, особенно к западу от него, расположено около пятнадцати довольно крупных скотоводческих ферм. Леса здесь не такие густые, как в окрестностях Дарвина. Их называют открытыми. Солнечные лучи свободно проникают через листву эвкалиптов и позволяют расти высоким злаковым травам: лесному сорго, кенгуровой траве, а в некоторых местах — буйволовой траве. Во время дождей эти травы растут быстро. Скот отъедается после длительной голодовки в период засухи и восстанавливает упитанность. Но дождаться этого времени могут лишь сильные и выносливые животные. За время летней голодовки взрослый вол теряет около четверти живого веса, а многие животные подыхают.

В конторе районного агронома мистера Вальтера меня, что называется, передают из рук в руки. За время трехдневного путешествия у нас с мистером Кортисом установились дружеские отношения, и мне жаль с ним расставаться. Мистер Кортис сказал мне, что агроном, с которым мне придется работать, — голландец. Он хорошо разбирается в своем деле и отлично знает район. От души благодарю своего бывшего шефа, и, тепло распрощавшись, мы расстаемся.

Мистер Вальтер сразу же предложил мне поехать на одну из стансий. Эта ферма принадлежит компании, состоящей из трех скотовладельцев-бизнесменов. Кроме официально закрепленной за фермой земли, ею используютсятакже простирающиеся к западу государственные земли. Стансии принадлежит около 15 тысяч квадратных миль пастбищ (почти 400 тысяч гектаров). Земли фермы считаются одними из лучших, но на этой площади держат не больше 15 тысяч голов крупного рогатого скота. Усадьба фермы, как и большинство пастбищ, расположена в эвкалиптовых лесах. Здесь выпадает свыше 900 миллиметров осадков в год и леса растут хорошо. На усадьбе выделяется хозяйский дом, кухня, столовая, а в стороне, за изгородью из высокой проволочной сетки, виднеется десять-двенадцать маленьких сараев-домиков пастухов-аборигенов.

Управляющий стансией мистер Воррен, молодой энергичный человек, охотно рассказал нам о стансии, о том, как трудно вести хозяйство на таких крупных фермах. Прежде всего надо огородить стансию. Но изгороди требуют больших затрат: на 1,6 километра в среднем затрачивается 300 фунтов стерлингов (600 рублей). Однако хорошие проволочные изгороди сохраняются в течение сорока лет. Кроме того, каждая стансия должна быть обеспечена водой. Оборудованный ветряком и корытами колодец обходится около тысячи фунтов стерлингов (2 тысячи рублей).

Мистер Воррен рассказал мне, что весь скот, выпасающийся на этой огромной территории, обслуживают всего пять старших ковбоев-белых, которым платят 18 фунтов в неделю, и пятнадцать пастухов-аборигенов, получающих вдвое меньше. В то же время директор и мистер Вальтер подчеркнули, что аборигены — незаменимые пастухи. Разве может кто-либо так хорошо знать окружающую природу, как абориген, выросший среди нее? Но так как аборигены неграмотны, считается, что их жизненный уровень должен быть гораздо ниже уровня жизни белых.

Большинство пастухов-аборигенов всю жизнь живут без семей. На каждого пастуха приходится по нескольку сменных верховых лошадей: ведь им целыми днями приходится ездить по лесам, проверять изгороди, следить за скотом, за водой в корытах и т. д. Управляющий говорит, что лошадь выдерживает на такой работе только два-три дня, а абориген… абориген не лошадь, он несравненно более вынослив.

Из-под деревьев то и дело выскакивают кенгуру. У некоторых из мешка на животе выглядывают детеныши. Мне рассказывают, что по утрам кенгуру приходят на газоны под окна дома и лакомятся сочной травой. Маленькие кенгуру легко приручаются.

В одном месте, под деревьями, мы увидели не менее пятидесяти-шестидесяти кенгуру. Они сидели на задних лапах и смешно жестикулировали передними. Мой спутник в шутку сказал, что у них «митинг». Но, когда я попытался приблизиться к ним и сфотографировать их «митинг», они тотчас разбежались.

Управляющий подвез нас к развесистому кусту, под которым виднелась небольшая, около квадратного метра, утрамбованная площадка, по краям украшенная маленькими красивыми раковинами, кусочками цветного стекла, жести, цветными перьями и т. д. Я подумал, что, наверное, здесь играли дети аборигенов, но управляющий сказал, что эти площадки устраивают птицы величиной немного больше скворца, а затем забавно танцуют на них.

Около часу дня мистер Воррен предложил прервать поездку — наступило время завтрака.

В небольшой, отдельно построенной столовой уже сидели механик и бухгалтер фермы. Жена управляющего колокольчиком дала сигнал начинать завтрак. Две девушки-аборигенки внесли на противне большой кусок зажаренной говядины, вареные овощи, масло, приправу. Хозяин отрезал каждому по солидному куску мяса. Мясо ели почти без хлеба и запивали Холодным пивом. После мяса на стол подали сладкое — фруктовый салат, сыр и печенье. Беседовали мало, и в основном о еде.

Поблагодарив гостеприимных хозяев, мы собрались обратно в Катерин, но мистер Вальтер предложил мне посетить неплохую ферму одного русского, мистера Иванца, приехавшего сюда в 1925 году. Я принял предложение.

На ферме нас встретили несколько русских. Все они после революции бежали из России и потом разными путями оказались здесь.

Хозяин пригласил нас зайти в дом, выпить чего-нибудь холодного. Завязалась оживленная беседа. Каждый наперебой расспрашивал меня и рассказывал о себе.

Ферма Иванца занимает около 150 гектаров земли (площадь, по здешним масштабам, ничтожная). На орошаемых землях выращиваются помидоры, перец, капуста, салат и другие овощи. Кроме того, хозяин имеет около ста голов свиней, которых продает живыми. На ферме высевается арахис, дающий около двух-четырех тонн бобов с гектара; им и откармливают свиней.

Кроме Иванца на ферме работают еще трое русских — по найму. Хозяин рассказал, что раньше, когда в Северной Территории стояло много войск, овощи высоко ценились, и ферма давала хороший доход. Теперь доход не превышает 800—1000 фунтов стерлингов в год.

Разговариваем мы по-русски, и мистер Вальтер, заскучав, напоминает, что пора ехать: ведь сегодня суббота. Условившись еще встретиться в воскресенье, мы попрощались и уехали.

На другой день, после обеда, четверо русских пришли ко мне в гостиницу и долго расспрашивали меня о родине, спорили. Много говорили мы об успехах Советского Союза в развитии экономики, техники, культуры, науки.

Расстались мы друзьями, и я посоветовал им приехать в Советский Союз и своими глазами увидеть, чего достигла наша страна. Из разговоров с этими людьми я почувствовал, как тоскуют они по родине.

В воскресенье, в первой половине дня, приехал мистер Вальтер и пригласил меня отправиться с ним посмотреть, как живут аборигены. Большинство из них — рабочие-пастухи опытной станции или батраки окрестных ферм. Живут они в специально отведенном для них месте за пределами городка, в небольших сарайчиках без окон, стены и крыши которых сделаны из гофрированного железа, а пол — из цемента.

Возле домиков, прямо на земле, сидели мужчины и играли в карты. Рядом с ними расположились женщины и старики; некоторые из них на руках держали грязных ребятишек с воспаленными глазами и носами. Мистер Вальтер объяснил, что я приехал из далекой России и интересуюсь, как они живут. Но по их лицам я понял, что эти темные люди никогда ничего не слышали о России.

В жалких лачугах аборигенов нет никакой мебели. Всю их обстановку составляет куча рваного тряпья. Большинство аборигенов довольно свободно говорят на английском языке. Но наше присутствие их явно стесняло, и в основном они молчали.

Тяжелый осадок оставило у меня это посещение. И ведь так живут рабочие опытной станции, где их интересы в какой-то мере защищаются законом, а на частных фермах аборигены полностью предоставлены милости хозяев.

Во второй половине дня я пошел посмотреть погрузку скота для отправки. Из Дарвина через Катерин и дальше до поселка Бирдум протянулась железная дорога длиною почти 600 километров, специально построенная для перевозки животных. Каждый день из Дарвина прибывает специальный эшелон за скотом. Из окрестных ферм на специальных автопоездах скот подвозят на станцию Катерин и отсюда по железной дороге направляют в Дарвин, а из Дарвина — на пароходах — на Филиппины и в другие страны.

Автомашина с прицепами,

предназначенная для перевозки скота

Возле станции построено несколько больших загонов, Сюда на огромном грузовике с двумя прицепами подвозят скот. В открытые двери загона буквально влетают обезумевшие животные. Когда я попытался зайти туда сфотографировать их, на меня сразу же бросилось несколько быков.

У рабочих-ковбоев на плече висит ящичек с электрическими батареями, а в руках они держат палку, вроде стека, соединенную с ящичком проводами. Прикосновение этого электрического стека заставляет быков послушно бежать в вагоны.

Вечером мистер Вальтер пригласил меня к себе. В шесть часов у моей гостиницы уже стояла машина. За рулем сидела миссис Вальтер. В автомобиле я увидел шестерых ребятишек: старшей девочке было лет 12–13, а самому маленькому — чуть больше года. Каждый из них важно протягивал мне руку и называл свое имя. По именам определяю, что пятеро из них девочки и только младший, отрекомендованный Джоном, — «мужчина». Одна из девочек, лет четырех, спрашивает меня, почему я без рогов. Ее приятельницы говорили, что у всех «красных» растут рога. Объясняю ей, что это неправда, и подставляю свою голову: пощупать и убедиться, что их у меня нет. Она охотно это делает. Мать, смутившись, поясняет, что такие «подробности» девочке сказали дети соседей.

Вся семья собралась ехать купаться на реку Катерин. После жаркого дня искупаться очень заманчиво. По дороге миссис Вальтер рассказывает, что дальше к югу, куда мне предстоит ехать, многие сотни миль рек не будет, и поэтому я должен выкупаться до отъезда. Немного проехав, мы увидели среди заросших огромными эвкалиптами и пальмами берегов небольшую речку с чистой водой. Весь берег был так заставлен машинами, что пристроиться было нелегко.

На берегу и на мелководье водится много разнообразных птиц. Они не боятся людей и выискивают пищу рядом с купающимися. Только собаки заставляют их перелетать с места на место.

Чувствуется, что семья мистера Вальтера живет дружно. Старшие ребятишки опекают младших братьев и сестер. Старшие девочки скоро со мной подружились и без конца расспрашивали о жизни в России. Дома они стали показывать мне свои альбомы с марками и при этом не забыли сказать, что русских марок у них очень мало. Я понял их маленькую хитрость и обещал увеличить их коллекции. После чая с сендвичами дети попрощались, а мы остались беседовать.

Мои собеседники впервые в жизни заполучили русского и быстро выпустить меня не собирались. Супруги расспрашивали меня о состоянии науки в Советском Союзе, о жизни людей, заработной плате, ценах на товары и т. д. Охотно рассказывали они мне об Австралии, о себе. Миссис Вальтер во время войны была в Индонезии и при японской оккупации ей пришлось сидеть в концентрационных лагерях.

Как бы подводя итог нашей беседы, мистер Вальтер начинает хвалить Австралию. Он говорит, что в их стране каждый человек — и богатый и бедный — счастлив. Он волен работать или не работать, говорить все, что ему захочется, может жить, где хочет и как хочет, единственно, что ему запрещено, — это совершать преступления. Чувствую, что у меня еще слишком мало фактов, чтобы парировать его утверждения.

Я спрашиваю его, действительно ли мистер Нести, имеющий 100 тысяч голов крупного рогатого скота и получающий доход около 300 тысяч фунтов стерлингов в год, может прожить эти деньги. Ведь 2–3 тысячи фунтов в год обеспечивают сравнительно высокий прожиточный минимум. Однако такие средства имеют далеко не все. Почему бы за счет мистера Нести не прибавить тем, кто зарабатывает намного меньше, почему бы не построить школы, больницы? Почему бы не запретить таким мистерам иметь сверхшикарные дворцы, растрачивать в ночных ресторанах сотни и тысячи фунтов? А ведь мистер Нести — мелкая рыбешка по сравнению с некоторыми настоящими акулами, получающими многие миллионы фунтов стерлингов дохода в год. Он отвечает мне, что пока к таким мыслям они не привыкли. Они считают, что каждый человек живет на те доходы, которые получает, и не зарится на чужое. Я отвечаю ему, что мы, русские, целиком стоим за то, чтобы не зариться на чужое. Но ведь свое — это то, что каждый заработал своим трудом. А разве честным трудом, не эксплуатируя других, мистер Нести может заработать 300 тысяч фунтов стерлингов в год? Какими особыми талантами он обладает?

В заключение нашей беседы мистер Вальтер говорит, что, хотя он и не согласен с идеями, проповедуемыми коммунистами, но он восхищен убежденностью коммунистов в своей правоте. И он очень доволен, что познакомился с русским человеком.

Поздно вечером прощаюсь с гостеприимными хозяевами и возвращаюсь в гостиницу. Испытываю какое-то особое чувство радости, гордости за свою родину, за ее успехи.

В ПУСТЫНЯХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АВСТРАЛИИ

Утром меня встретил мистер Вальтер. Его сопровождал высокий молодой человек. Мистер Вальтер назвал его Джери Педж и отрекомендовал как представителя Отдела животноводства департамента сельского хозяйства. Он должен был приехать еще вчера, но почти на сутки опоздал. Я сказал ему, что о нарушении графика вынужден буду доложить его начальству. Он извинился, но я почувствовал, что мое замечание ему не понравилось. С новым провожатым мне предстоит путешествовать двое суток и проехать почти тысячу километров. По дороге я смогу посетить несколько хозяйств.

Сразу же за городом начались леса. Осадков здесь выпадает много, и поэтому леса довольно густые. Чем ближе к полудню, тем становится жарче. Высунешь руку из окна машины — и кажется, что где-то рядом полыхает пожар. Багровое солнце жжет немилосердно и слепит глаза. Когда машина мчится со скоростью 120–150 километров в час, в ней еще можно сидеть, но стоит ей остановиться, как кузов превращается буквально в душегубку.

Постепенно лес редеет. Во многих местах видны большие пространства, покрытые высокой высохшей травой. Это австралийские прерии — травяная страна, как ее называют. Здесь растет кенгуровая трава с колосками, напоминающими овес, лесное сорго, буйволовая трава и другие злаки. В зеленом виде это прекрасный корм для скота, но во время засухи травы становятся почти несъедобными.

Изредка над деревьями возвышаются ветряки. Возле колодцев обычно располагаются огромные стаи птиц, особенно много розовых какаду. Величиной они немного меньше голубя, с очень красивым серо-розовым оперением и смешным хохолком на голове. Часто, перелетая огромными стаями через дорогу, эти птицы разбиваются о мчащиеся автомобили. Австралийцы считают какаду глупой птицей и о некоторых людях говорят, что ум у них, как у какаду.

В полдень подъехали к загонам, забитым скотом. Возле дома-сарая, построенного из гофрированного железа, стоит потрепанный полугрузовик со скарбом. Пять-шесть пастухов-аборигенов, босых, грязных и оборванных, загоняют волов в цементированный ров, наполненный вонючим раствором. Волов перегоняют в другой район, где лучше корма, и перед этим их подвергают профилактической купке, чтобы не заводились клещи. Операция сопровождается дикими возгласами и криками пастухов.

В тени домика молодой симпатичный парень, отрекомендовавшийся Джонни, на куске фанеры месит тесто для лепешек. Он, как белый, здесь за старшего. В его функции входит варить пищу и водить автомашину. Джонни охотно рассказал мне, что уже четвертый год работает старшим скотником и получает 20 фунтов в неделю. Ему опостылела такая жизнь, но 20 фунтов не так просто заработать, а дома у отца-водопроводчика еще много детей. Он очень хотел учиться, но для этого нужно иметь не меньше тысячи фунтов в год, а разве отец может ему их предоставить? Рассказываю, что в Советском Союзе способные студенты в высших школах не только ничего не платят, но еще и получают стипендию. «Да, я об этом знаю. Как бы я хотел родиться, жить и учиться в вашей стране!» — говорит Джонни.

Разговаривая со мной, он не забывал класть лепешки в походную печь.

Подходят пастухи-аборигены. Каждый получает по лепешке, намазывает ее тушонкой и ест. Джонни предлагает и мне отведать лепешек. Чтобы не обидеть его, охотно соглашаюсь.

Возле загонов лежат два вола. Они не могут пройти процедуру и, как видно, не способны следовать дальше. Джери вынимает из машины «винчестер», целится и посылает по пуле каждому волу в лоб. В поведении моего молодого шефа чувствуется желание порисоваться. Несколько похвал его удали — и наши отношения как будто начинают налаживаться.

Подписав свидетельства о том, что скот прошел профилактику и может следовать дальше, Джери приглашает меня в машину. Прощаемся с Джонни и снова едем на юг.

Теперь Джери более разговорчив, чем раньше. Он рассказывает мне, что большая часть скотоводческих районов Северной Территории, Квинсленда и частично Западной Австралии уже четвертый год охвачена засухой. Травы уродились плохо. За время дождей скот не отъелся, и теперь много животных погибло.

И, действительно, по дороге то и дело попадаются трупы и скелеты павших волов.

Картину огромного бедствия в связи с засухой образно описала газета «Санди Телеграф» от 12 ноября 1961 года:

СМЕРТЬ В «ЧАШЕ ПЫЛИ»

Голод и разорение свирепствуют на иссушенной земле.

Дарвин. Суббота. Тысячи голов скота подохли или подыхают. Некоторые животные застряли в грязи около водохранилищ… другие валяются в пыли…

Аборигены прилагают огромные усилия, чтобы защитить свои немногочисленные источники воды… голодающие кочевые туземцы ломятся в миссии за пищей… разрывающее сердце опустошение хозяйств… пыль.

Такая картина наблюдается на 80 тысячах квадратных миль Северной Территории в результате сильнейшей за ее историю засухи.

Если не пойдет дождь, то к концу месяца многие усадьбы превратятся в мертвые города.

Тысяча голов скота пала, еще больше погибает каждый день…

Даже оптимистически настроенное Управление животноводства Северной Территории описало зону, подвергнувшуюся засухе, как огромную «чашу пыли».

СЕМЬ ЛЕТ НЕТ ДОЖДЯ

В некоторых из наиболее засушливых мест уже семь лет не было сколько-нибудь стоящего дождя.

Скот приходится гонять за 7 миль от скважин До мест, где сохранился какой-либо пастбищный корм, и этот путь усеян трупами животных.

Ферма «Деламер Стейшн», находящаяся в одной из наиболее засушливых зон, уже потеряла 10 % скота.

Фермер Джоннотт считает, что, если в ближайшие три недели не будет дождя, у него погибнет половина поголовья…

В районе Катерин впервые за многие годы не выпал дождь в сентябре и октябре. На прошлой неделе на ферме «Элеей Стэйшн» управляющий Петер Маккрэкен насчитал 200 трупов животных на трех квадратных милях.

Впервые в истории Северной Территории даже буйволы гибнут от голода. На прошлой неделе около реки Хэйес скотник нашел у пруда четыре павших буйвола. Через три дня там оказалось уже 400 трупов…

Пять месяцев назад на ферме «Виктория Ривер Даунз Стейшн» один из старейших поселенцев Северной Территории, управляющий Джордж Люис, сказал, что за последние сорок лет такая засуха случилась второй раз. На своем земельном участке он насчитал 20 тысяч трупов ослов. А Нотт сказал, что на его участке — 4 тысячи.

Недостаток рынков сбыта усугубляет проблему, возникшую в связи с засухой.

В центральных районах, если бы для переброски животных использовать транспорт, можно было бы сократить эти фантастические потери. Но дороги там очень плохи.

Секретарь Ассоциации скотоводов Джим Мартин подсчитал, что падеж скота, который везут через Катерин на автомашинах, достигает 20 %.

Мистер Джери рассказывает мне, что скот, который мы только что видели, принадлежит мистеру Нести. В связи с засухой владелец перегоняет его на восток — ближе к побережью, где корма якобы лучше. Через каждые 50 миль скот подвергается купке.

Мистер Джери толково и со знанием дела все мне объясняет. Спрашиваю его, какое он получил образование. Оказывается, он закончил лишь шестимесячные курсы. Заметив некоторое мое разочарование, он тут же добавляет, что высшее образование имеет лишь один работник департамента в Алис-Спрингсе. Мало кто соглашается работать в таких тяжелых условиях.

Перегон мясного скота

Невольно сравниваю условия жизни и работы животноводов в полупустынях и пустынях Казахстана и Средней Азии со здешними. У нас профессия животновода уважаема и почетна. Труд животноводов высоко оплачивается. А здесь это, пожалуй, презренная работа, на которую идут только бедняки, в первую очередь аборигены и лишь немногие белые.

Сколько ни едем, вокруг не видно ни одного живого существа. Повсюду простирается мертвая, безжизненная пустыня. Постепенно красные супесчаные почвы сменяются каменистыми, а взору представляется все более однообразная пустыня. Местами она напоминает наши среднеазиатские или казахстанские пустыни. Даже форма кустарников похожа на саксаульники или тамарискники. Много голых засоленных мест — тоже совсем как наши такыры или солончаки.

Кое-где попадаются кусты малый и другие незнакомые мне кустарники. Эти кустарники здесь называют скребами. На многие километры простираются сизо-зеленые скребовые пустыни, и лишь желтые или синие бессмертники иногда скрашивают безжизненный пейзаж. Сколько раз я подходил к лужайкам, покрытым этими цветами, тщетно надеясь, что они живые! Увы, они тоже давно засохли и только не потеряли своего цвета. А листья кустарников повсюду здесь либо превратились в тонкие прутики, либо стали очень узкими, жесткими и повернулись ребром к солнцу.

Позже, будучи в Западной Австралии, я очень удивился, узнав, что скребовые пустыни успешно используются как пастбища для овец. Оказывается, мальга дает обильные урожаи семян, которые овцы ловко подбирают. Охотно поедают они и молодые ветки кустарников.

Еще южнее голые каменистые пространства стали перемежаться зарослями серых приземистых шаровидных кустов. Это знаменитый австралийский спинифекс, который растет в самых безводных и безжизненных местах, даже там, где осадков выпадает всего 25–50 миллиметров в год. Мистер Джери пояснил мне, что различают два основных вида этого злака — мягкий с острыми колючими листочками и твердый спинифекс. Растения первого вида, хотя и не очень хорошо, все же поедаются скотом, второго — совсем непригодны для этой цели.

В Канберре ботаники мне рассказывали, что до переселения европейцев в Австралии не было ни одного растения, которому суждено было бы сыграть сколько-нибудь значительную роль в земледелии, садоводстве или овощеводстве. Переселенцы очень изменили естественную растительность континента. Они завезли хлебные злаки, дубы, тополи, фруктовые деревья и другие растения. Но завезли они и такие растения, которые потом причинили немало хлопот. Например, кактусу (опунции) так понравились условия в Квинсленде и Новом Южном Уэльсе, что он засорил и иссушил (т. е. полностью вывел из сельскохозяйственного пользования) 20 миллионов гектаров плодородных земель.

Долгое время не могли найти способов борьбы с кактусом, пока наконец в 1925 году на заросли кактусов не выпустили свыше трех миллиардов гусениц южноамериканской бабочки Кастобластус. За 15 лет маленькие гусеницы почти полностью справились с кактусами.

К вечеру мы подъехали к одинокому, стоящему у края дороги мотелю. Он состоит из заправочной станции с эмблемой нефтяной компании Шелл, небольшой столовой и магазина, в котором можно найти многое, необходимое путнику. Ну и, конечно, есть сколько угодно холодного пива и других напитков.

Здесь мне предстояло переночевать, а утром за мной должен приехать инспектор района Теннант Крик. Прощаемся с лихим ковбоем, и он, с места рванув машину, уезжает.

В мотеле, кроме меня, пока никого нет. Хозяйка приглашает ужинать, подает на стол консервированную ветчину с подливкой, сладкий пудинг и чай.

После ужина я решил побродить по окрестности. Невдалеке увидел ветряк и по еле заметной дороге направился к нему. На ровной площадке оборудован водопой для скота. Мерно вращаются крылья ветряка, высасывая воду из глубин земли. По трубе вода стекает в огороженный проволокой круглый насыпной водоем, где хранится некоторый запас ее на случай безветрия. Из водоема по трубам вода поступает в корыта.

Спустя немного времени к водоему подъехал пикап. В кузове сидели два мальчика лет десяти-одиннадцати и две собаки. Едва машина остановилась, собаки, завидев чужого, ринулись ко мне. Но из машины тут же вышел старик и без особого усилия вернул собак в кузов. Я спросил старика, можно ли осмотреть колодец. Он охотно разрешил. И, должно быть, сразу определив во мне иностранца, спросил, откуда я. Мой ответ, что я русский и приехал ознакомиться с методами разведения и содержания скота в Австралии, очень его удивил, а его внуков в особенности. Старик открыл вентиль трубы, дождался, пока корыта заполнятся водой и, пожелав мне счастливого путешествия, вместе со своими спутниками уехал.

Возле колодца, как и в других местах, валялось несколько полуистлевших трупов и скелетов скота. Да, засуха стоит немало коровьих жизней! А ведь высокие травы, которые я видел во многих местах, можно было бы скосить на сено или засилосовать и тогда, возможно, такого бедствия не произошло бы. Но для этого нужны деньги и рабочая сила.

Когда я возвратился в мотель, возле него уже стояло несколько грузовых и легковых машин, а у прилавков около десятка человек потягивали пиво. Это «драйверы» — водители грузовых машин, доставляющих грузы в горняцкий поселок Теннант Крик, известный своими богатыми рудами цветных металлов и особенно золота.

Багровое солнце спустилось за абрис, предвещая назавтра такую же жару. Душно, хотя и дует довольно сильный восточный ветер. В моей комнате на подоконниках, на кровати — везде ветром нанесло много песка и пыли.

Разговор возле моих окон становится все громче. То и дело пьяные голоса затягивают что-то вроде песни. Было уже около часу ночи, но здесь, в пустыне, нравы более свободные, чем в городах. Хозяйка мотеля несколько раз пыталась угомонить гуляк, говоря им, что в комнате ночует «представитель Организации Объединенных Наций» (так отрекомендовал меня мистер Джери) и он может обо всем написать в газетах и на весь мир ославить доброе имя таверны. Но они продолжали веселиться почти до утра.

В 7 часов я встал и пошел немного побродить. Кругом виднелся мелкий лес да редкие высохшие травы. Через час я возвратился в мотель. Хозяйка встретила меня на пороге моей комнаты, любезно поздоровалась и выразила уверенность, что я хорошо отдыхал. Поблагодарив, я сказал, что, конечно, спал хорошо.

После завтрака привожу в порядок свои записи и невольно вспоминаю молодого ковбоя Джонни, перегонявшего вместе с пастухами-аборигенами волов. Вижу перед собой его энергичное, умное, красивое лицо, высокую, хорошо сложенную фигуру, вижу его босые, все в грязи ноги. С каким старанием он лез по трубе, чтобы по моей просьбе достать воды непосредственно из скважины! Вряд ли он счастлив и доволен своей жизнью. А как вы считаете, мистер Вальтер?

В 9 часов подъехала машина. Из нее вышел небольшого роста коренастый джентльмен лет тридцати пяти. Я догадался, что он приехал за мной, а он сразу же определил, что я и есть тот русский, которого ему приказали сопровождать. Он отрекомендовался Редом Диксоном — инспектором по животноводству района Теннант Крик.

Мистер Диксон охотно рассказал мне об экономике района. Здесь, преимущественно к востоку от главной шоссейной дороги, где расположены лучшие пастбища, находится около 100 скотоводческих станций. Каждая из них занимает примерно 5 тысяч квадратных километров пастбищ, на которых и выпасается скот. На станции содержится 10–15 тысяч голов крупного рогатого скота. Раньше животноводство в этом районе было единственным занятием населения, но не так давно недалеко от Теннант Крика были открыты богатые залежи рудного золота, меди, вольфрама. Теперь здесь животноводство отступило на второй план. Очень мне хотелось посмотреть, как добывают золото, но это не входило в мою программу.

Мистер Диксон рассказал, что восточнее шоссе простирается каменистая пустыня, почти лишенная растительности. Только изредка от шоссе отходят дороги на фермы. У каждой такой дороги на столбиках лежит железная бочка, на которой написано название фермы. Эти бочки выполняют и функции почтовых ящиков. Изредка по шоссе проносятся огромные автомашины с прицепами, перевозящие скот и различные грузы для рудников и ферм.

Вот уже несколько дней дует сильный восточный ветер. В воздухе стоят тучи мелкой пыли. Отличная, насыпанная из мелкого щебня и залитая битумом дорога позволяет вести машину с бешеной скоростью, которая здесь считается нормальной. Нередко по обочинам дорог можно видеть разбитые остовы грузовых и легковых машин. Ближе к Теннант Крику равнинная местность сменяется невысокими голыми рыжими холмами. Во многих из них залегают различные полезные ископаемые, в том числе и золото. Но пока австралийцы (а вернее, капиталисты Америки, Англии и Австралии) разрабатывают те из них, которые дают двойной, а то и тройной доход.

Теннант Крик — небольшой городок с пятью тысячами жителей, хотя и считается центром скотоводческого и горнометаллургического района.

В своем служебном помещении мистер Диксон познакомил меня с картой района, расположением ферм, картой растительности, залеганием грунтовых и артезианских вод, а также скотопрогонными дорогами. На книжных полках разложено много различных брошюр, большинство из них посвящено результатам работ опытных станций. Обильно снабдив меня этой литературой, мистер Диксон предложил поехать по окрестностям.

И снова потянулась бескрайняя, с небольшими рыжими холмами пустыня. Только у дороги, где сохраняется немного влаги, скапливающейся во время дождей, мальга образует как бы живую изгородь.

От Теннант Крика до Алис-Спрингса почти 500 километров. Вначале взору представляется поросшая мелким кустарником, а во многих местах голая пустыня красного цвета. Красный цвет почвы свидетельствует о большом количестве железа. И действительно, во многих местах Австралии были открыты крупные месторождения железа. И, должно быть, в этих пустынях, ревностно оберегаемых природой, таится еще много различных полезных ископаемых.

Мой новый сопровождающий спрашивает меня, как используются такие земли у нас в Туркестане. Рассказываю ему об огромных оросительных работах, выполненных при Советской власти, которые позволили выращивать ежегодно около 4,5 миллиона тонн хлопка и много других сельскохозяйственных культур. В самых знойных пустынях Кызылкумах и Каракумах обнаружены крупные запасы природного газа и нефти, которые подаются по трубопроводам в промышленные районы страны. Рассказал я также о проекте переброски вод великих сибирских рек в безводные районы Средней Азии.

Мистер Диксон сообщил мне, что в этих местах, до Алис-Спрингса, находятся пять резерваций аборигенов, из которых окружающие скотоводческие фермы получают почти бесплатную рабочую силу. Но большинство аборигенов в резервациях ведут первобытный образ жизни. Однако, если раньше они могли свободно передвигаться в поисках мест с большим количеством дичи, то сейчас они лишены такой возможности. Охота в этих местах плохая, кенгуру и эму ушли в лучшие места. Имеющиеся при резервациях благотворительные миссии не удовлетворяют даже минимальные потребности этих несчастных, вечно голодных людей. Выходить же за пределы резерваций им не разрешено. Многие из них умирают от голода и болезней, не достигнув преклонного возраста.

На резервации, расположенные возле Алис-Спрингса и в других местах, где бывают туристы, корреспонденты или представители каких-либо организаций, правительство отпускает некоторые суммы денег. В этих резервациях имеются школы для детей, жителям оказывается кое-какая медицинская помощь, построены жилища, хотя и весьма примитивные. Но таких относительно благоустроенных резерваций немного.

Горный ландшафт в районе города Алис-Спрингс

К часу дня мы подъехали к небольшой придорожной гостинице. Подходим к стойке. Мой шеф пьет холодное пиво, я предпочитаю лимонный сок. Обычно его подают со льдом, и мне кажется, что он лучше утоляет жажду, чем пиво. Обед для нас заранее заказан. Меню состоит из протертого овощного супа, холодной консервированной говядины и сладкого.

Поблагодарив хозяев за обед и расплатившись, мы снова продолжаем путь.

Вскоре дорога начинает петлять, дорожные знаки показывают то спуск, то подъем. Довольно крутые холмы состоят из красного песчаника. Холмы, и особенно долины пересохших рек, покрыты различными деревьями, чаще всего крупными белесыми эвкалиптами. В период дождей здесь некоторое время держится вода, часть которой впитывается в землю.

В районе Алис-Спрингса выпадает 200–250 миллиметров осадков в год, но при огромном испарении и высокой температуре этого количества недостаточно. Небольшой горный хребет создает здесь более благоприятные условия для растительности. Во многих местах растут кенгуровая трава, лесное сорго, буйволовая трава и др. Кое-где можно видеть рощи, состоящие из огромных, толщиной в несколько обхватов, корявых эвкалиптов. Вокруг Алис-Спрингса расположено 120 скотоводческих ферм. А в целом район представляет собой как бы оазис среди двух огромных пустынь: Симпсоновой на юго-востоке и Гипсовой на северо-западе и западе.

Холмы из красного песчаника и долины пересохших рек.

На переднем плане — эвкалипты

Много туристов посещают Алис-Спрингс — этот экзотический центр материка, окруженный пустынями. От Алис-Спрингса до Аделаиды проложена железная дорога. По ней скот отправляется на доращивание и откорм в штаты Южная Австралия и Виктория. Другие грузы почти не перевозятся. Туристы и местные жители, как правило, ездят на автомашинах.

По дороге мистер Диксон рассказывал мне о фермах, которые нам приходилось проезжать. Среди десятка английских фамилий два раза встретились украинские. Эти два фермера поселились здесь более тридцати лет назад. Фермы у них небольшие, и владельцы живут скромно. В период засухи мелким фермерам приходится очень тяжело, и многие из них в результате падежа скота разоряются.

Но вот из-за поворота выглянули домики, длинные сараи и открылся вид на Алис-Спрингс, расположенный в небольшой котловине горного массива. Через нее протекает река Тод Ривер (что значит «мертвая река»). Она действительно почти мертвая. Только пять-шесть дней после сильных дождей по этому песчаному руслу течет довольно много воды. Но под слоем песка, на глубине 15–20 метров, находятся обильные и хорошие грунтовые воды, обеспечивающие потребности города, а также окружающих ферм.

Вдоль русла реки тянется роща, состоящая из огромных эвкалиптов. Во дворах и палисадниках растут различные пальмы. Для городка, расположенного в центре пустыни, здесь много зелени. На восточной окраине города, на высоком крутом холме, выделяются огромные резервуары, в которые вода подается из скважин.

В Алис-Спрингсе пока нет никаких промышленных предприятий, но невдалеке от города недавно найдено довольно богатое месторождение рудного золота.

Меня поместили в лучшей и очень дорогой гостинице — «Бридж Отель». Вечером за одним столиком со мной ужинали три молодых американца, скорее всего студенты. Они обменивались впечатлениями о поездке от Аделаиды до Алис-Спрингса и не раз «прокатывались» по адресу австралийцев за их косность и нежелание делать деньги (имея в виду неиспользованные природные богатства страны).

После ужина, как обычно, я пошел немного побродить. Город небольшой, и можно легко выйти за его пределы. На гору, где установлены огромные резервуары для воды, вьется узкая асфальтированная дорожка, по которой можно даже проехать на автомобиле. По ней я и поднимаюсь. Взору открывается оригинальная панорама. В котловине, как в гигантском гнезде, звездочками рассыпаны огоньки. Крутые склоны горного массива в одном месте разорваны рекой, а на юге котловина теряется в дымке. В разных направлениях бегают маленькие светлячки-автомашины с парой светящихся глаз. В провинциальных городах люди обычно рано ложатся спать. И этот маленький, заброшенный за тысячи километров городок в 10–11 часов уже засыпает.

Возвращаюсь в отель. Вереницы машин окружают его со всех сторон. У некоторых из них сзади прицеплены походные домики. Здесь на дорогах часто можно видеть мчащиеся машины с такими прицепами-домиками. Несмотря на ночь, очень душно. В номере включаю огромный ветряк на потолке и залезаю под полог.

Утром горничная с каким-то маленьким музыкальным инструментом ходит по коридорам и будит заспавшихся. Второй такой сигнал означает, что пора завтракать.

В столовой уже много народу. Большинство мужчин в белых сорочках с галстуками, а многие даже в пиджаках. Позже, после завтрака, редко кто носит галстук, но появиться к завтраку без него считается неприличным. В то же время даже в учреждениях нередко можно видеть служащих в шортах и рубахах с открытым воротом и короткими рукавами. Вообще многие обычаи и традиции англичан в Австралии соблюдаются, пожалуй, более строго, чем в самой Англии.

Каждый занимает свое место. Я пока не очень хорошо изучил названия австралийских блюд и поэтому обычно выбираю стэйк — кусок говяжьего мяса, поджаренный на листе.

После завтрака мой новый сопровождающий мистер Эриот, ветеринарный врач, сообщил уточненную программу. Мне предстояло ознакомиться с работой, проводимой на опытной станции и в лабораториях КСИРО, посетить экспериментальную станцию, расположенную в пустыне. С особой торжественностью он сообщил мне, что меня приглашает на завтрак старший государственный чиновник — представитель центрального правительства, осуществляющий административную власть в районе. Я поблагодарил мистера Эриота, и мы отправились осматривать опытную станцию.

Здесь на орошаемых землях выращивают люцерну, сорго и многие другие культуры. Без орошения даже местные, казалось бы, акклиматизировавшиеся травы растут плохо.

К полям опытной станции примыкает редкая акациевая роща. Я обратил внимание сопровождающего меня научного сотрудника на то, что старые деревья постепенно отмирают, а молодых что-то не видно, и это может привести к изменению природных условий. Он согласился с тем, что эта проблема заслуживает внимания.

Лаборатории КСИРО хорошо оборудованы, научные сотрудники производят впечатление высококвалифицированных специалистов. Они охотно и обстоятельно рассказывали мне о своих работах.

Мистер Эриот все время меня поторапливал, напоминая, что к часу дня мы приглашены на завтрак. Наконец он решительно заявил, что пора ехать. Благодарю руководителей станции за то, что они показали мне интересные опыты и материалы и за дружеское ко мне расположение.

Подъезжаем к одноэтажному приземистому дому, огороженному густой живой изгородью. У калитки нас встречает высокий мужчина лет пятидесяти с живыми глазами. Господин Коунри приветствует нас и приглашает в дом. Я поблагодарил его за то, что в районе меня хорошо встретили и показали много интересного. Он заверил, что и впредь я могу рассчитывать на его помощь. Господин Коунри знакомит меня со своей женой. В гостиной он спрашивает меня, что бы я хотел выпить перед обедом, и добавляет, что, к сожалению, не может предложить мне русской водки. Этому напитку, как он слышал, русские отдают предпочтение перед всеми другими. Я ответил, что многим англичанам водка нравится не меньше, чем русским. А сейчас я предпочитаю выпить бокал холодного пива. Во время обеда разговор шел о природных условиях, богатствах района и перспективах его развития. Я высказал мысль относительно того, что на западной окраине города есть очень хороший створ для постройки плотины. Господин Коунри сказал, что этот вопрос поднимался уже не раз, но пока правительство не отпускает денег. Кроме того, некоторые фермеры считают, что, если не пустить воду, в низовьях этой мертвой реки понизятся грунтовые воды, питающие колодцы на пастбищах.

После обеда мне предстояло поехать на юго-запад — в горный район, где находится что-то вроде заповедника. Вначале дорога шла по ровной местности, заросшей мальгой, а километров через двадцать показалась типичная для Центральной Австралии пустыня. Голые, без всякой растительности, каменистые пространства сменялись очагами серого твердого спинифекса.

Примерно километров через шестьдесят местность изменилась. Появились невысокие гранитные горы, долины, поросшие эвкалиптами. Еще дальше стали встречаться стройные хвойные деревья, должно быть, какой-то вид сосны. В долинах теперь кое-где можно было видеть невысокие барханы из красного песка.

Подъехали к небольшому ущелью. В одном месте обрыв с нависшими гранитными глыбами образовал большой грот. На дне его виднелось маленькое озеро. Вода здесь сохранилась с периода дождей. Наше приближение заставило убежать от озера около десятка крупных кенгуру. Вблизи озера расположилось несколько групп черных эму. Завидев нас, эти огромные птицы на сильных длинных ногах бросились в прилегающие заросли. Мистер Эриот сказал, что ударом ноги такой страус может убить большую собаку или сломать ногу человеку.

От озера поднялись тысячи серо-розовых какаду, черных попугаев, коршунов и других птиц. Возле самого озера мы заметили множество следов различных животных. Мое внимание привлекли следы лошадей или других похожих на них животных и собачьи следы. Мистер Эриот пояснил, что это следы динго и одичавших лошадей.

Немного в стороне от озера мы увидели несколько шалашей, сделанных из веток. Вокруг них валялись обглоданные кости кенгуру и эму, были следы костров, но мы не обнаружили никаких следов так называемых предметов цивилизации, обычно остающихся после пребывания путешественников. Мистер Эриот предположил, что здесь жили аборигены, убежавшие из резервации. Пробыв здесь, очевидно, дней десять, они ушли куда-то в другое место. Я спросил мистера Эриота, можно ли мне побывать в одной из резерваций. Он сказал, что для этого нужно получить специальное разрешение у правительственного чиновника, ведающего делами аборигенов, и обещал на следующий день этим заняться.

Когда мы немного отъехали, за выступом открылась широкая ровная лощина. Метрах в двухстах от нас, высоко подняв головы и навострив уши, стояли и смотрели на нас четыре хорошо упитанные красивые рослые лошади. На задних лапах стояли огромные, почти в рост человека, кенгуру. Они очень любопытны, и этой их особенностью обычно пользуются охотники. Я вышел из машины, чтобы сфотографировать лошадей, но жеребец тут же умчался, увлекая за собой своих подруг. Это и были одичавшие лошади, следы которых мы видели у озера. Мистер Эриот рассказал мне, что в более пустынных местах живут одичавшие верблюды, ослы, козы.

Той же дорогойвозвращаемся назад. То и дело попадаются кенгуру. Они свободно перепрыгивают проволочные изгороди свыше полутора метров высотой. Вдоль дороги гнездами растут арбузы. Здесь они маленькие, величиной с дыню «колхозницу», но в районе Катерин я видел и крупные, внешне ничем не отличающиеся от арбузов, растущих у нас на бахчах. Это дикие арбузы. Их особенно много в песчаных местах у дорог, возле колодцев. Есть их нельзя, они очень горькие и ядовитые. Позже, в штате Виктория, директор опытной станции рассказал мне, что дикие арбузы — это злостные сорняки и бороться с ними нелегко.

Доезжаем до города. Мистер Эриот приглашает меня вечером посетить его дом. Хотя я и устал, но соглашаюсь. Благодарю его за очень интересную поездку, и мы уславливаемся встретиться в 8 часов вечера.

Точно в назначенный час мистер Эриот постучался и спросил, готов ли я.

До его дома мы доехали за пять-семь минут. Но это уже была окраина города. Мистер Эриот сказал мне, что дом обошелся ему в 4 тысячи фунтов стерлингов. Дом состоит из трех комнат и кухни. Такие дома сооружает строительная компания и потом продает за наличные деньги или же в рассрочку на два-три года, но в таком случае взимает около 7–8 % годовых.

Семья мистера Эриота состоит из жены и троих детей. Невысокого роста моложавая женщина с приятным лицом встретила меня приветливо. Обратившись ко мне, она сказала, что я, должно быть, очень голоден, муж, наверное, замучил меня долгим путешествием по пустыням и поэтому прежде всего нужно поужинать.

Едва мы закончили ужин, стали приходить знакомые моих хозяев. Собралось около пятнадцати человек. Как рассказал мне потом мистер Эриот, им очень хотелось повидать русского, узнать о России, об этой, как он выразился, гигантской стране, задающей тон всему миру. Началась оживленная беседа. Я сказал, что целый день обо всем расспрашивал мистера Эриота, а теперь готов сам отвечать на любые вопросы. Меня расспрашивали о школах, высшем образовании, медицинском обслуживании населения в Советском Союзе, о ценах на продукты, одежду, о заработной плате рабочих и служащих. Можно ли купить и пользоваться автомобилем, о размерах квартплаты, о театpax, кино, печати. Особенно много вопросов было задано об отношении к религии в нашей стране, о частной собственности, о пенсиях, о системе управления, о выборах.

Наша беседа затянулась далеко за полночь. Расстались мы очень дружелюбно и условились с мистером Эриотом утром поехать смотреть резервацию аборигенов.

Утром мистер Эриот сообщил мне, что хотя сегодня и воскресенье, но чиновник по делам аборигенов любезно согласился сопровождать нас в одну из ближайших резерваций и показать все, что меня заинтересует. По дороге мы должны заехать за ним. Возле одного из домиков у калитки стоял среднего роста плотный человек лет тридцати пяти-сорока. Это и был мистер Гарнет, районный чиновник по делам аборигенов. Он сообщил, что удобнее всего нам поехать посмотреть ближайшую резервацию, расположенную в 15 километрах от Алис-Спрингса.

В резервации, как сообщил мистер Гарнет, живет около 350 аборигенов. Некоторые из них работают на фермах, но большинство никаких определенных занятий не имеют. Их содержит государство.

Резервация расположена в широкой долине, заросшей редкими развесистыми деревьями малый и эвкалиптов. Среди них виднеются небольшие домики из гофрированного железа и несколько длинных бараков со сферической крышей. В них помещаются школа, больница, столовая. В стороне, в домиках-коттеджах, живут белые служащие резервации. Вся территория резервации огорожена плотным и высоким проволочным забором. Однако, как поясняет мистер Гарнет, несмотря на запрет, аборигены ухитряются проносить в резервацию спирт и другие крепкие напитки.

Возле кухни, прямо на земле, сидят взлохмаченные, грязные молодые женщины-аборигенки. Не обращая на нас внимания, они камнями разбивают миндальные орехи и едят зерна. Очевидно, они привыкли к таким посещениям. Мы зашли в довольно длинный сарай из гофрированного железа, в одной части которого была оборудована кухня. Толстый, небольшого роста повар-абориген открыл кастрюлю и показал большой кусок мяса, как бы подчеркивая этим, что питаются они хорошо.

Мистер Гарнет почему-то не повел нас в школу и больницу, хотя они были рядом, а предпочел увести на огород — небольшой участок, занимающий около четверти гектара. Здесь выращиваются капуста, свекла, морковь, горох и другие овощи, которые используются для кухни резервации. Невдалеке находится молодой апельсиновый сад. Мистер Гарнет объяснил, что огород и сад обрабатывают сами аборигены. Здесь им стараются привить трудовые навыки, но они занимаются этим не очень охотно.

Возле домиков и на дороге, прямо на пыльной земле, сидели и лежали грязные, взлохмаченные мужчины, женщины с детьми, старики. Все маленькие дети были голые, с невероятно грязными носами. Мистер Гарнет объяснил, что дети аборигенов почему-то болеют хроническим насморком и что процент детской смертности очень высок.

Я пытался поговорить с аборигенами, но они меня не понимали, так как не знали английского языка. И только жалко, заискивающе улыбались тусклыми гноящимися глазами.

Спрашиваю своего сопровождающего, так ли аборигены живут в других резервациях. Он говорит, что примерно так же, но там значительно меньшую помощь оказывает правительство, да и природные условия хуже, чем здесь.

Возвратившись в город, вежливо прощаемся с чиновником по делам аборигенов. Сегодня еще предстоит поездка на экспериментальную базу, расположенную в глубине пустыни.

Снова дорога, вдоль которой тянется низкорослый негустой кустарник мальга и эвкалипты. Скоро между зарослями показались большие плешины голой земли, очень похожей на наши такыры Кызылкумов или Каракумов. Такие же мелкие кустарники, редкая травянистая растительность, твердая, с мелкими камнями почва, такое же злое, раскаленное солнце, сжигающее все, что попадает под его лучи, если нет воды. Пока мы ехали, несколько раз поднимались огромные пыльные смерчи. Мистер Эриот сказал, что их называют вили-вили. Они могут поднять в воздух скот, машины, разрушить дома. По краям дороги валяются скелеты и трупы кенгуру. Почти каждый проезжающий здесь имеет при себе «винчестер» и считает своим долгом пустить пулю в перебегающего дорогу кенгуру. Многие фермеры убитыми кенгуру кормят свиней.

Экспериментальная база — это довольно просторный и удобный жилой дом, сделанный из прессованных соломенных плит. Возле дома возвышается ветряк, накачивающий воду в железобетонные баки, а рядом стоят бочки, из которых в корыта одновременно с водой поступает раствор фосфорных солей и некоторых микроэлементов. Установить, какие именно микроэлементы, мне не удалось. Несмотря на то что это гипсовая пустыня и вода, конечно, очень дорога, все же и здесь крутится несколько маленьких автоматических дождевальных установок, поливающих газон с тщательно подстриженной травой.

Хозяева дома, молодые супруги, уехали в Алис-Спрингс. Квартира открыта. Очевидно, они уверены, что никто к ним не заедет и ничего не тронет. Но оказалось не так. Мистер Эриот достал из холодильника бутылку пива, и мы жадно его выпили. Правда, на столе он оставил записку, в которой сообщил хозяину о нашем вторжении и похищении пива.

Во дворе, у корыт, толпятся тощие коровы. Здесь же под навесами, за специальными загородками находятся подопытные животные, которые не получают дополнительных солей. Они выглядят карликами, хотя и не очень тощими. Но подробно рассказать о результатах опытов некому, и потому, немного побродив, мы уезжаем.

По дороге мистер Эриот показывает несколько огороженных участков, куда скот и кенгуру попасть не могут. Там растительность намного лучше. Это опытные участки, где изучается влияние выпаса на состояние травостоя.

На обратном пути мистер Эриот рассказал о жизни в Алис-Спрингсе. Она очень однообразна: работа, еда, сон, посещение баров. Молодежь не стремится к учебе, а больше интересуется развлечениями. Читают мало и то главным образом различные комиксы или романы модных американских и английских писателей. Политикой мало кто интересуется, считая, что Австралия находится в стороне от других континентов и грозные мировые конфликты не сразу коснутся ее. В дальнейшем подобные мнения мне не раз приходилось слышать от многих деловых людей Австралии. События, происходящие в мире, большинство австралийцев воспринимают так, как их излагают буржуазные газеты, радио, не вникая в их существо.

Мое пребывание в центре Австралии заканчивается, и завтра я лечу в город Маунт-Айса, расположенный в штате Квинсленд, почти у самой границы Северной Территории. Этот город вырос в пустыне, после того как там были открыты богатые месторождения меди, серебра, цинка, золота, урана.

Последний вечер провожу я в этом экзотическом городке. Из памяти не исчезают картины убогой жизни аборигенов. Мне, человеку, выросшему в условиях советского строя, где все нации, независимо от цвета кожи и формы глаз, имеют равные права, было очень странно и больно видеть этих несчастных, бесправных, обреченных на жалкое существование людей. В нашей стране, как только установилась Советская власть, отсталым народностям были созданы все необходимые условия для их развития. До революции на Севере, Дальнем Востоке некоторые национальности по уровню развития немногим отличались от австралийских аборигенов, но сейчас они стали культурными народами, равными в большой и единой братской семье народов Советского Союза. А в Австралии проводится политика расовой дискриминации, физически уничтожается целая раса. Ведь капиталистическому строю не привыкать к подобным «методам». На соседней Тасмании было уничтожено все коренное население. Подобных примеров в истории немало.

Утром я был поражен размером платы за гостиницу. За очень скромный номер без ванной с меня взяли по 4,5 фунта в день. А квалифицированный рабочий в Австралии зарабатывает примерно 2–2,5 фунта стерлингов в день. Оказалось, что в счет была включена не только стоимость завтрака, но и плата за обеды и ужины, хотя я ими не пользовался. Мне разъяснили, что плата взимается за полный рацион, независимо от того, пользовались вы им или нет. Впоследствии в других гостиницах я заранее выяснял условия.

ПРОЩАЙ, АЛИС-СПРИНГС, ЗДРАВСТВУЙ, МАУНТ-АЙСА!

На небольшом аэродроме мало пассажиров. Большинство из них туристы. Из Алис-Спрингса самолеты направляются в Дарвин, Аделаиду, Брокен-Хил, в некоторые пункты Западного побережья и в другие места.

В точно назначенное время приземлился маленький самолет. Прощаюсь с мистером Эриотом и направляюсь к самолету. В нем может разместиться четыре человека, включая самого пилота. Но сегодня я единственный его пассажир, а пилотов два. Застегиваем ремни, и наш самолет начинает быстро подниматься.

Летим невысоко. Летчик показывает мне на карте маршрут. От Алис-Спрингса самолет летит на северо-восток. Вдоль долины и сухих русел рек, по которым в период дождей, очевидно, течет вода, заметны темные полосы эвкалиптового леса, более возвышенные места покрыты мелким кустарником, а слева желтеет Симпсоновая пустыня. Кое-где видны домики с ветряками. К домикам ведут дорожки, протоптанные скотом. Здесь много скотоводческих ферм. Однако система скотоводства здесь иная, чем на севере. Большинство молодняка в десяти-двенадцатимесячном возрасте отправляют в западные и южные районы штатов Квинсленд и Южная Австралия, где его доращивают и откармливают на богатых клеверных и люцерновых пастбищах.

Наш маленький самолет основательно побалтывает, но, хотя и медленно, он уверенно продолжает свой путь. Почти до самой Маунт-Айсы пейзаж внизу не меняется: те же красно-бурые, невысокие холмы, изредка чередующиеся с долинами мертвых рек, поросших серыми эвкалиптовыми рощами.

До Маунт-Айсы почти 720 километров, и нашему самолету для перелета потребовалось около шести часов. Пробыть столько времени в воздухе в неудобном кресле и при довольно сильной болтанке было весьма утомительно не только для меня, но и для пилотов. Но вот летчик показывает мне виднеющийся вдалеке аэродром и кричит, что это Айса.

Самолет ловко приземлился. Прощаюсь с летчиками и осматриваюсь, немного сомневаясь, встретит ли меня кто-нибудь. Но ко мне уже спешит высокий пожилой человек. Отрекомендовавшись представителем департамента земледелия, он называет свою фамилию. Кстати сказать, правильно записать австралийскую фамилию довольно трудно, и я давно уже стал просить новых знакомых писать свои имена в моей записной книжке.

Мой опекун в Маунт-Айсе, мистер Данбованд, сразу же сообщил мне, что в городе происходит общая забастовка. В шутку ответил, что я к ней непричастен. О, конечно, он в этом уверен, но весь город находится под впечатлением текущих событий, поэтому он и рассказал мне о них. Он считает, что у рабочих не было оснований объявлять забастовку. Они получают 25 фунтов в неделю, и этого вполне достаточно. Но они хотят 30 фунтов, им, видите ли, не хватает на пиво, вот они и бастуют. Далее он рассказал, что на металлургических предприятиях Маунт-Айса работает почти 25 тысяч рабочих, и все они забастовали. Предприниматели не согласны увеличивать заработную плату, и, вероятно, забастовка продлится долго. Его прогноз оправдался: спустя месяц газеты все еще сообщали, что забастовка продолжается, несмотря на вмешательство правительства.

Проезжаем мимо огромной конусообразной горы. Мистер Данбованд пояснил, что это вынутая на-гора руда, перерабатываемая фабрикой. Далее виднеются различные фабричные строения, механизмы, трубы. Но сейчас все это замерло.

В здании гостиницы, где мне забронирован номер, внизу расположен паблик бар. В нем очень оживленно. Небольшими группами толпятся рабочие, вертятся под ногами ребятишки. Невдалеке прохаживаются несколько полицейских.

Мне показали комнату 13. Именно этот номер достается мне чаще всего: австралийцы в комнате с таким номером стараются не поселяться. В некоторых гостиницах номер 13 именуется 12-А.

С мистером Данбовандом уславливаемся выехать завтра утром. Он хочет показать мне искусственное водохранилище, обеспечивающее город и промышленные предприятия водой, небольшой мясокомбинат и пастбища близлежащих ферм.

Вечером я пошел познакомиться с городом. Выглядит он пыльным и грязным. Зелени почти нет. Только вдоль небольшой речки растут огромные эвкалипты и группы высоких стройных пальм. Здесь же расположен городской парк, но в нем темно и безлюдно. Зато возле паблик баров, и особенно в самих барах, светло и шумно. Возле одного из них двое молодых людей усердно бьют друг друга по физиономиям. Зрители, столпившиеся вокруг, наблюдают драку и обсуждают ее ход, словно находятся на спортивном состязании по боксу.

Присматриваюсь к ценам на выставленные в витринах магазинов промышленные товары и продукты. Здесь они значительно выше, чем в Других городах. Поэтому номинально высокая заработная плата в действительности отнюдь невелика.

На другой день во многих газетах появилось сообщение, что компании, владеющие рудниками, собираются прекратить подвоз в магазины продовольственных и промышленных товаров. Но осуществить свою угрозу хозяева все-таки не решились: вероятно, побоялись общественного негодования.

Утром, после завтрака, едем на мясокомбинат. Это бойня, на которой трудятся пятнадцать рабочих. Они забивают в день около пятидесяти голов крупного рогатого скота, около двухсот овец и пятьдесят-шестьдесят свиней. Бойня просто, но хорошо устроена, и, вероятно, такого типа бойни можно было бы применить во многих наших скотоводческих районах. При бойне имеется небольшой, но хорошо оборудованный холодильник. Электромотор в 10 лошадиных сил гоняет аммиачный компрессор и поддерживает температуру около нуля. Эта бойня и снабжает город мясом.

Рабочие, узнав, что приехал русский ученый, очень дружелюбно меня встретили, охотно рассказали о своей работе, заработках, жизни. Они показали мне все производственные процессы, начиная от забоя скота. Скот забивается в возрасте пяти-шести лет. Чистый вес туши около 300 килограммов. Это значит, что поступившие волы имели живой вес около 550–600 килограммов. Мясо хорошее, не очень жирное, но не костлявое. Я поинтересовался заработками рабочих. Квалифицированные рабочие получают 27 фунтов в неделю, а молодые помощники — 20 фунтов. Но поступить работать на бойню очень трудно. Здесь профессия передается по наследству. Беседа с рабочими продолжалась около часа, работа приостановилась, но директор проявил выдержку.

Осмотрев бойню, едем на водохранилище, расположенное примерно в 15 километрах от города. Дорога пересекает несколько небольших гор, а затем идет вдоль поросшей мелкими деревьями и кустарниками долины. По обочинам дороги виднеются глыбы красного гранита. Но вот машина выскочила на один из наиболее крутых подъемов, и взору представилась большая лощина, в которую рукавами сходится несколько меньших лощин. Здесь построена огромная плотина. В период дождей сюда по лощинам стекалось много воды. Через два года лощина заполнилась и образовалось водохранилище. Теперь этой водой обеспечиваются рудники и город. Сейчас в связи с засухой воды в водохранилище мало, но потребности города и промышленных предприятий удовлетворяются. На мое замечание, что такое же водохранилище можно построить и в Алис-Спрингсе, мистер Данбованд ответил, что здесь его сооружали компании, ведущие разработку руд, а там строить некому.

Поднимаемся на плотину. Она поражает своей грандиозностью. На поверхности водохранилища плавают десятки разных лодок, а на одном из берегов оборудован хороший пляж. И пустыню можно сделать чудесным уголком! Мистер Данбованд рассказывает, что дальше на север простираются пастбища с хорошей для крупного рогатого скота травой. Природные условия позволяют держать здесь и овец, и, вероятно, они были бы выгоднее мясного скота, но до сих пор не могут справиться с динго. Их здесь очень много.

На обратном пути мистер Данбованд предлагает заехать на одну из ферм, где разводят скот породы санта-гертруда. Эти потомки зебу и обычного крупного рогатого скота от первых унаследовали способность прекрасно себя чувствовать в условиях тропического климата, не бояться клещей и болезней крови, а от крупного рогатого скота — хорошие мясные качества. Их привезли сюда из США, здесь они чувствуют себя хорошо.

На ферме в загородке, возле корыт с сеном, несмотря на сильный зной, мирно жуют сено около тридцати упитанных темно-вишневых бычков. Владелец фермы говорит, что, по его мнению, порода санта-гертруда значительно лучше приспособлена к местным условиям, чем шортгорны или герофорды, которые здесь разводятся, но в период засухи животные все же нуждаются в дополнительном корме.

Окрестные фермеры проявляют большой интерес к этой новой породе, и бычки охотно раскупаются. Шортгорны и герофорды, говорит хозяин фермы, хотя и давно разводятся в Австралии, выведены в Англии, где природные условия иные, чем здесь. Они плохо переносят жару, очень подвержены нападению клещей, страдают болезнями крови, поздно созревают. Поэтому он считает, что разведение новой мясной породы несравненно более выгодно.

К вечеру возвращаемся в город. Забастовка в разгаре. В газетах ей уделяется много внимания, сообщается, что компании отказались удовлетворить требования рабочих, а они настаивают на них. Шум возле гостиницы продолжался далеко за полночь.

Моя программа в Маунт-Айсе завершена. Завтра утром вылетаю в Брисбен — столицу штата Квинсленд.

Квинсленд — это второй после Западной Австралии крупнейший штат материка. Его площадь составляет почти четвертую часть всей Австралии. Но не на всей территории штата природные условия благоприятны для жизни. Вся западная часть расположена в зоне пустынь и полупустынь. Из-за тропических ливней и непроходимых лесов северная часть, особенно полуостров Кейп-Иорк, мало заселены. Только в восточной прибрежной полосе развиты промышленность и сельское хозяйство.

Возле Брисбена добывается свыше двух миллионов тонн угля в год. В Маунт-Айсе работает крупный полиметаллический комбинат, в районе Клонкарри и Маунт-Морган добывается медь; в районе Тимпи и Маунт-Морган разрабатывается золото. Но в полупустынях и в других малообжитых местах этого штата многие клады еще таятся в земле. Примером может служить Маунт-Айса. Она еще далеко не полностью разведана, но здесь уже найдены многие месторождения золота, серебра, олова, свинца, цинка, меди, урана, бокситов и других полезных ископаемых.

Земли и благоприятный климат этого штата позволяют выращивать свыше 90 % сахарного тростника, 75 % табака, почти весь хлопок, производимых в стране. Посевная площадь штата превышает 800 тысяч гектаров. Свыше 30 тысяч гектаров земель орошается. В полупустынях круглый год на подножном корму выпасается 25 миллионов мериносовых овец, 3 миллиона мясного скота, выращивается хлеб — пшеница, кукуруза.

На базе сельскохозяйственного сырья в штате выросла крупная обрабатывающая промышленность — молочная, мясная, сахарная, табачная, кожевенная, хлопчатобумажная и др.

В сельском хозяйстве выделяются две отрасли: мясное скотоводство и выращивание сахарного тростника.

Брисбен — огромный промышленный город и крупный порт. В нем насчитывается более 600 тысяч жителей.

Из Маунт-Айсы в Брисбен летят турбовинтовые самолеты. Прощаюсь с мистером Данбовандом и направляюсь к самолету. Самолет хотя и летит высоко, но земля видна хорошо.

Расстояние от Маунт-Айсы до Брисбена почти 1600 километров. Лететь более четырех часов. Примерно через два часа картина под крыльями самолета начала меняться. Местность стала более волнистой, ее покрыл редкий, как бы парковый лес. Снова появились фермы с ветряками и разгороженными на квадраты пастбищами. Холмы постепенно стали перерастать сначала в невысокие, а затем уже в настоящие горы, сплошь покрытые лесом. Среди леса показались расчищенные места. Это пастбища и поля. И вот уже вдали город, вокруг него — поля, пастбища, апельсиновые и лимонные сады.

В аэропорту много встречающих. Тщетно всматриваюсь в лица, но мною, кажется, никто не интересуется. Стал со своими вещами в стороне в надежде, что кто-нибудь меня все же встретит. И вдруг диктор по радио назвал мою фамилию и сообщил, что возле кассы меня ожидает мистер Янг — представитель Бюро обслуживания.

Мистер Янг сообщил, что для меня забронирована комната в гостинице «Канберра». Это первоклассный отель с хорошим рестораном, скоростными лифтами и прочими атрибутами современного комфорта. Расположена гостиница на одной из центральных улиц города. Мой номер находится на восьмом этаже — он маленький и плохой, но меня вполне устраивает. Долго засиживаться в этой гостинице мне не придется, так как сегодня же вечером мне предстоит лететь на север, в Рокхемптон — один из наиболее значительных городов штата. Там находится крупная комплексная лаборатория КСИРО. С ее работами мне и предстоит ознакомиться.

Прошелся по городу. Знаю, что он не такой большой, как Сидней, но, кажется, лучше спланирован.

Мне понравились помещения оптовых магазинов овощей и фруктов. Это огромные склады, внутри которых имеются холодильные отделения. Овощи и фрукты поступают сюда от фермеров или в виде комиссионных товаров, или уже приобретенные оптовыми фирмами. Если овощи недостаточно подготовлены для продажи, здесь их обрабатывают, и розничные магазины получают их чисто промытыми, упакованными в стандартную пластмассовую или бумажную тару и тщательно подобранными. По утрам сюда съезжаются пестрые грузовики, пикапы и просто ручные тележки.

Здесь командует миддлмэн (посредник). Пока продукты от фермера доходят к потребителю, цена их увеличивается в два-три раза. То же происходит и с другими товарами. Холодное молоко в молочном баре стоит почти шиллинг (десять копеек) за стакан, а фермер продает четыре литра за три шиллинга. Один профессор-экономист Брисбенского университета говорил мне о миддлмэне как страшном зле капиталистической системы.

На улицах Брисбена и во дворах растет много пальм, фикусов и других декоративных деревьев. По городу протекает очень красивая, широкая и глубокая река. Вечером Элизабет-стрит, Куин-стрит и еще две-три улицы сверкают разноцветными огнями реклам.

Возле моей гостиницы возвышается большое здание, напоминающее молитвенное заведение. Это дом Армии спасения^[3]. По вечерам оттуда доносится нудное пение религиозных песен, а по улицам под звуки оркестра в форменных одеждах и с пением шествуют члены этой организации.

Вечером с городской авиастанции «Терминал» еду в аэропорт, а оттуда лечу в Рокхемптон. Встретивший меня директор лаборатории мистер Грин сообщил, что для меня заказан номер в гостинице, но сейчас он приглашает меня к себе. У него собралось шесть докторов наук и профессоров с женами, среди них один — из Сиднея, а другой — из Канберры, и они ждут меня.

Дом доктора Грина — довольно просторный коттедж. Хозяйка дома — высокая моложавая белокурая женщина — знакомит меня с гостями.

В гостиной на низких столиках расставлены блюда с закусками. Хозяин спросил каждого, что бы он хотел выпить. Меня сразу же забросали вопросами: где я уже успел побывать, что видел, как мне нравится Австралия, что особенно интересует меня и т. д. Просят меня поделиться впечатлением об австралийцах и рассказать о моих соотечественниках. Отвечаю, что австралийцы мне нравятся за деловитость, трудолюбие, организованность, но, на мой взгляд, слишком много времени они проводят в паблик барах. Рассказываю о Советском Союзе, в частности об образовании в нашей стране, привожу данные о численности учащихся у нас и в Австралии. В процентном отношении получилось, что в Австралии учащихся почти вдвое меньше, чем в Советском Союзе. Чувствую, что мой ответ пришелся не по вкусу собеседникам. И они перевели разговор на обсуждение научных вопросов. Женщины образовали свой кружок. Попрощались мы с учтивостью, но довольно прохладно.

Утром мне предстояло посмотреть лабораторию, ознакомиться с ее работами. Лаборатория считается одной из лучших в стране: она занимает хорошее помещение, имеет прекрасное новейшее оборудование, преимущественно японское и немецкое.

В лаборатории работают два доктора, приглашенных из Англии, и один ученый, приехавший из Южно-Африканского Союза. Сотрудники лаборатории охотно и подробно знакомят меня со своими работами и полученными результатами. Я изучил тематику лаборатории, высказал свои замечания (в частности, заметил, что такие темы, как «Значение цвета шерстного покрова крупного рогатого скота» или «Состав и количество тироидина», вряд ли имеют большое научное и практическое значение). За осмотром и беседами с сотрудниками лаборатории время незаметно подошло к обеду. Меня пригласили в комнату, где обычно пьют чай и едят сендвичи. Собралось человек двадцать-двадцать пять. Расспрашивали меня об образовании в Советском Союзе, об организации научно-исследовательских работ, оплате труда научных работников, о гидротехническом строительстве и т. д. Видно было, что мои ответы их интересуют и воспринимаются доброжелательно.

Невольно сравниваю эту беседу со вчерашней. Там была настороженность, холодная, почти враждебная вежливость, а здесь — непринужденная, интересная и живая беседа. Давно закончился обеденный перерыв, а наша беседа становилась все интереснее. Расстались мы тепло.

Меня пригласил на обед доктор Вильсон, англичанин, работающий здесь по договору. Он и жена, больше у них никого не будет. Вечер, проведенный с этими милыми, культурными людьми оставил о себе приятное воспоминание. Наша беседа была простой и искренней. Утром предстояла поездка на опытную станцию «Бальмонт», которая занимается выведением новой породы мясного скота, пригодной для содержания в тропическом и субтропическом климате.

Станция расположена всего в 20 километрах от Рокхемптона. Сопровождает меня один из ее сотрудников. Дорога идет через эвкалиптовый лес. Многие деревья, высотой в несколько десятков метров, стоят мертвые. На их коре сделали кольцевую надрезку, чтобы они засохли и освободили землю для полей и пастбищ. Жутко смотреть на эти мертвые гиганты и на бесхозяйственное использование древесины.

За поворотом дороги виднеется вывеска станции. Проезжаем через несколько ворот. В одном загоне возле корыт с водой толпится стадо молодняка крупного рогатого скота. По характерному внешнему виду заметно, что их родители были зебу и шортгорны. В других корытах лежат черные, величиной с двойной кирпич, куски какой-то соли. Мой спутник объясняет, что это смесь солей фосфора, меди, цинка и микроэлементов и обычной поваренной соли.

Среди леса, на берегу реки, показался коттедж — дом директора станции, а рядом — легкое деревянное здание конторы. Директор станции мистер Джон Кеннеди, высокий худощавый человек лет за пятьдесят, уже ожидал нас. Он подробно знакомит меня с работами, проводимыми станцией. Суть опытов сводится к тому, чтобы путем сложного скрещивания африканского скота, шортгорнов и зебу, при строгом подборе желательного типа животных, вывести мясную породу скота, которая довольствовалась бы грубым подножным кормом и давала при этом хорошую продукцию, была устойчивой к кровепаразитарным болезням и в то же время хорошо приспособлена к тропическому и субтропическому климату.

Мистер Кеннеди сказал, что он уже получил немного таких животных. Затем он повел меня к своим питомцам. Тут были палевые быки и коровы-зебу, вишнево-красные африканцы и тоже красные, но несколько отличающиеся от них шортгорны, а также их потомки различных мастей. О каждом животном мистер Кеннеди, кажется, мог бы прочитать целую лекцию, и, если бы я его не поторапливал, визит затянулся бы не на один день.

Хотя мистер Кеннеди не оканчивал высшего специального учебного заведения, чувствовалось, что он большой знаток своего дела, я бы сказал, прекрасный скульптор, лепящий на живых животных задуманный тип.

Зебу-производитель

Пастбища станции представляют собой редкий парковый лес, в котором хорошо растут естественные, главным образом злаковые, травы. Среди засохших высоких трав паслись крупные упитанные коровы с телятами. Завидев нас, коровы поспешили к телятам и вместе с ними пустились наутек. Под деревьями и в кустах, как вылепленные, поводя ушами, на задних лапах сидели кенгуру.

Река, протекающая здесь, во многих местах заросла бамбуком, но кое-где берег чистый. Сейчас река обмелела, однако в период дождей она бывает очень грозной, рассказывает мистер Кеннеди.

Обедать поехали к мистеру Кеннеди. Нас встретила немолодая стройная женщина. В уголке, увешанном игрушками, играл двухлетний малыш. Мистер Кеннеди пояснил, что старшие дети разъехались по разным школам, а самый младший пока дома.

Завершив обед холодным пивом, мы снова отправились осматривать станцию. Она занимает примерно 500 гектаров земли. В штате станции два научных сотрудника и несколько рабочих.

К вечеру начался долгожданный дождь. Шутя мистер Кеннеди заметил, что в Австралии часто говорят, будто русские — враги австралийцев, а вот ведь русский привез счастье: дождь, который стоит многих миллионов фунтов. Я ему также шутя сказал, что на этом примере он может убедиться, как мы хотим жить в дружбе со всеми людьми.

Мой провожатый, привезший меня из Рокхемптона, уехал еще утром, и обратно меня будет сопровождать молодой помощник мистера Кеннеди.

Рокхемптон славится еще мясокомбинатом. По пути на опытную станцию мы видели его. Но, к сожалению, на комбинате недавно закончился сезон работы, и теперь почти три месяца он будет бездействовать.

В Рокхемптоне я взял свои вещи и тут же отправился в аэропорт. Сегодня же вечером я должен возвратиться в Брисбен. О билете беспокоиться не приходится: все поездки проходят по строгому расписанию, и билетами еще в Сиднее меня снабдила мисс Вероника Булл. Не раз с благодарностью вспоминаю ее деловитость, предусмотрительность и доброжелательное ко мне отношение.

Ночью лететь неинтересно: ничего не видно. Но зато когда подлетаешь к большому городу, освещенному тысячами огней, открывается поистине изумительная картина. Вот и сейчас внизу в разные стороны потянулись цепочки огней, а кое-где они словно рассыпаны в беспорядке, и выделяются большие светящиеся шары. На темной ленте реки, у берегов, видны иллюминированные силуэты кораблей. Забавно бегут по дорогам светлячки-автомашины. Ближе к центру города огни сливаются в сплошное море. Хорошо видно и поле аэродрома. Самолет приближается к Брисбену!

Автобусом аэропорта добираюсь до городского аэровокзала, а оттуда в гостиницу «Канберра».

С улицы доносятся пение и музыка. Это продолжаются обряды «Армии спасения». Снизу, из ресторана, слышатся дикие завывания джаза. Вызываю лифт. В нем, кроме лифтера, никого нет. Высокий худощавый человек, лет около сорока, одетый в серую форменную одежду, спрашивает меня, какой я национальности и откуда приехал. По-английски говорит он, как мне кажется, хорошо, но все же в его произношении улавливается иностранный акцент. Отвечаю, что я русский и недавно приехал из Москвы. Мой собеседник сразу же переходит на русскую речь и рассказывает, что он тоже русский и оказался здесь после войны. Он очень хотел бы побеседовать со мной, но сейчас он на дежурстве, и сменят его через час. Я ответил, что собираюсь примерно час погулять, а после этого могу с ним поговорить.

Когда я возвратился с прогулки, лифтер уже ожидал меня. Он рассказал, что до войны работал инженером на одном крупном заводе в Киеве. Родился и получил образование он тоже в Киеве. Во время войны оказался у немцев, а после войны уехал в Австралию. Здесь он обзавелся семьей, купил в пригороде небольшой домик. «Не могу вернуться в Россию, — говорил он, — но до сих пор не могу забыть рiдну неньку Україну. Очень интересуюсь тем, что происходит на родине, но не часто удается что-либо узнать. Здесь, в городе, живет много русских. Иногда мы собираемся и беседуем о жизни в России. Кое-кто мечтает вернуться домой. Но для этого нужны деньги, а заработать их не так легко. Вот видите, я инженер, с высшим образованием и в своей области неплохой специалист, но смог найти лишь место швейцара. Горько мне, инженеру, подносить чемоданы».

Он рассказал, что в гостинице уборщицами работают несколько русских женщин. Все они, так же как и он, очень жалеют о сделанной ошибке, но не знают, как теперь ее исправить. Наша беседа затянулась. Поблагодарив меня, он ушел.

Я слушал исповедь этого человека, и противоречивые чувства боролись во мне. С одной стороны, было жаль его, а с другой — возникал вопрос: почему же, когда родине было тяжело, он, быть может, помогал гитлеровским захватчикам, а теперь кается? Но я не стал ему ничего говорить.

Завтра воскресенье — день, свободный от различных мероприятий.

Утром отправляюсь бродить по улицам. Город еще спит. Все магазины закрыты. На улицах пусто. Только газетчики на углах выкрикивают новости и каждому предлагают свой товар. Улица выводит меня на берег реки, которая носит то же название, что и город. До устья реки — залива Мортон — почти 40 километров, но и здесь она многоводна, широка и глубока. Океанские пароходы с осадкой 10 метров свободно плавают по ней. И сейчас здесь я вижу большие и малые океанские суда.

В городе есть несколько высших учебных заведений, в том числе университет со многими факультетами. Брисбен известен как крупнейший порт, через который вывозятся за границу мясо, шерсть, сахар, фрукты и многие другие продукты и сырье. Здесь имеются химические, металлургические, машиностроительные, автомобильные и другие заводы.

Высокие здания сосредоточены главным образом в центре города. На большой площади по периферии разбросаны тысячи одноэтажных домиков под красными черепичными крышами. Улицы и скверы украшены тонкими стройными пальмами. По некоторым улицам громыхают открытые трамваи. Повсюду прямо на столах торгуют фруктами, кое-где — рыбой, мясными продуктами.

Воскресенье большинство жителей города проводят у моря. Здесь оно теплое и ласковое. Ведь температура воды в море даже зимой не опускается ниже 20°, а летом обычно 25–28°. Это одно из самых теплых морей на земном шаре. Барьер из коралловых рифов принимает на себя океанский прибой, и на побережье волн почти нет. Только акулы страшат купающихся. Большой залив даже носит название Шарк (акула). Поэтому купаются здесь только в специально огороженных местах.

На берегу реки Брисбен расположен ботанический сад. В нем представлено много видов различных деревьев, кустарников, травянистых растений, цветов. Но все же он, как мне кажется, уступает сиднейскому ботаническому саду.

К обеду я возвратился в гостиницу. Проходя по коридору, услышал русскую речь. Это разговаривали горничные — две пожилые женщины и одна молодая. Они наперебой стали рассказывать мне о себе. Всех их судьба забросила сюда после войны. Английский язык они знают плохо и лучшую работу найти не могут. Молодая женщина на ломаном русском языке с жаром стала просить меня помочь ей вернуться на родину в Югославию. Я посоветовал ей поехать в Сидней и обратиться в югославское консульство.

Тяжело было видеть этих обездоленных людей, заброшенных в далекую и чужую для них страну.

Утром мне предстояло отъехать на 100–120 километров северо-восточнее Брисбена и познакомиться с работой двух молочных ферм: производящей молоко для снабжения города в цельном виде и перерабатывающей молоко на масло и сыр. Мне обещали также показать несколько ферм, на которых выращиваются ананасы, табак, овощи, апельсины.

В восемь часов утра мой новый спутник, правительственный служащий, ботаник, был уже у меня. Пока движение было небольшое, и нам удалось быстро выбраться за город. Хорошая асфальтированная дорога углубилась в горы, покрытые лесом. Во многих местах стеной стоят гигантские эвкалипты, а под ними растет непроходимый кустарник. Это тропические леса горного хребта Ачвилар. Горы здесь поднимаются всего на 900—1000 метров над уровнем моря. По пути попадаются небольшие лесопильные заводы. Иногда проезжаем и мимо мертвого леса. Уныло торчат огромные мертвые деревья. Некоторые из них уже свалились. Фермеры, имеющие специальные машины, корчуют лес. Некоторые фирмы берут подряды на очистку земли от леса. Очистить гектар земли от не очень крупного и густого леса стоит 130–140 фунтов стерлингов.

На очищенных участках пышным ковром зеленеют пастбища. Чтобы пастбище было хорошим, землю перепахивают и засевают или окультивированным белым клевером, или так называемым подземным клевером. Посеянный один раз, он, подобно земляному ореху, прячет свои семена в землю и засыхает. Как только наступает период дождей, семена прорастают и дают новый густой травяной покров. Но и в засохшем состоянии травостой охотно поедается любым скотом, особенно овцами.

На таких пастбищах пасутся серые джерзейские коровы. Их здесь довольно много. Все они безрогие: в трехнедельном возрасте специальным электрическим прибором телятам прижигают места, где должны вырасти рога. Так что эти коровы не бодаются. Джерзейские коровы приобрели мировую славу. В их молоке содержится почти в два раза больше жиров, чем в молоке коров других пород. Такая корова дает около 150 килограммов молочного жира в год. Поэтому в районах, где вырабатывают масло, фермеры, как правило, держат коров этой породы. Ближе к крупным городам больше предъявляется спрос на цельное молоко. Процент жира в молоке здесь не играет столь большой роли. Вот почему здесь держат коров-метисов — молочных шортгорнов и джерзеев. Они дают в полтора раза больше молока, чем джерзеи, но жира в нем меньше. Однако для молока, потребляемого в цельном виде, этого количества достаточно.

Коровы джерзейской породы на искусственном пастбище

Цельномолочная зона простирается в радиусе около 90—100 километров от города. Здесь насчитывается примерно 500 молочных ферм. Затем тянется зона производства масла и сыра. Еще дальше к западу, где начинаются более засушливые степные районы, молочные фермы постепенно уступают место овцеводческо-зерновым и мясным скотоводческим хозяйствам. Молочные фермы здесь в основном небольшие, насчитывающие 20–50 дойных коров. Такую ферму обычно обслуживает один человек, — как правило, владелец фермы.

Мистер Эверест предложил посетить молочную ферму, сбывающую молоко в цельном виде в Брисбен.

И вот мы на ферме. На горке стоит одноэтажный, приземистый дом под черепичной крышей. Возле него расположены надворные постройки: навес для механической дойки коров, помещение для приема и охлаждения молока, склад для концентрированных кормов и т. д. Владелец фермы, мистер Брайс, высокий худощавый человек лет около сорока пяти, встретил нас довольно приветливо.

Мистер Брайс рассказал, что он владеет 80 гектарами земли. Вся она засеяна белым клевером и райграсом и используется в качестве пастбищ. Проволочной изгородью пастбища разделены на двадцать один участок — паддок. В каждом из них коровы пасутся только один день, а затем их переводят на другой участок. Через 21 день трава в паддоке вырастает, и там опять может пастись скот. На пастбище вырыты колодцы, возле них установлены насосы, которые нагнетают воду по трубам. При помощи таких труб пастбища орошаются в сухую погоду. Земли удобряются суперфосфатом, навозной жижей. Сорняки систематически выпалываются. Высокоудойным коровам кроме пастбищного корма на ферме выдается молотое зерно и жмых.

На ферме имеется 120 коров, 40 нетелей и телок и бык. В доильном помещении за 2,5 часа один человек выдаивает 120 коров. Коровы-метисы дают в среднем за год три тысячи литров молока, в котором содержится около 4,5 % жира. Кроме мистера Брайса на ферме работает его четырнадцатилетний сын. Дойка коров механизирована, но приходится поддаивать и руками.

Молоко с фермы забирает одна из фирм по 3,5 шиллинга за галлон, а продает потребителю более чем в два раза дороже.

Фермер имеет всего 5–7 % годового дохода на вложенный капитал. Это почти столько же, сколько владелец мог бывыручить, продав ферму и вложив деньги в банк. Но любовь к своему делу заставляет его трудиться. Прощаясь, мистер Брайс сказал нам, что когда подрастет его сын и он скопит денег, то обязательно поедет посмотреть, как поставлено молочное хозяйство в Советском Союзе.

Снова мчимся на запад. Кое-где по обочинам дороги встречаются склады огромных эвкалиптовых бревен. В Австралии строительного леса не так много, а потребности в нем все возрастают. В долинах раскинулись светло-зеленые плантации бананов, сахарного тростника и сизоватые плантации ананасов. Возле дороги частенько встречаются небольшие деревья, густо увешанные крупными оранжевыми апельсинами. И в то же самое время на ветках много розоватых, как бы восковых цветов. А на лимонных деревьях наряду с крупными желтыми спелыми плодами с веток свешиваются маленькие темно-зеленые, которым зреть, вероятно, не меньше полугода, и даже еще начинают распускаться цветы.

В небольшом городке я попросил остановиться у сыроваренного завода. Моей программой посещение этого завода не предусматривалось, и поэтому мистер Эверест пошел искать владельца или директора, чтобы спросить разрешение. Вскоре он вернулся и сообщил, что директор охотно нас примет.

Завод принадлежит кооперативу фермеров. Обычно такой кооператив объединяет 300–400 фермеров. На его заводах молоко перерабатывается в сыр и масло. Кроме того, эти заводы снабжают фермеров машинами, кормами и т. д. Очевидно, такая форма организации помогает избежать зависимости от миддлмэна.

Завод, который мы посетили, небольшой, за смену он перерабатывает 25–30 тонн молока, но оборудован хорошо. Директор ведет нас в цеха. В специальном отделении молоко принимают, в другом отделении пастеризуют и охлаждают, в следующем — при помощи сычужного порошка из молока выделяют казеин. Сычужный порошок приготовляется из высушенного желудка маленьких (не более чем трехнедельных) телят. Незначительного количества этого порошка достаточно, чтобы молоко свернулось, но не скисло. Из такого свернувшегося молока выделяют казеин для изготовления разных сортов сыра. В зале установлены большие зубчатые барабаны, медленно вращающиеся в длинных чанах. Они дробят и обезвоживают казеин.

Сыр созревает и хранится в складе-холодильнике. Стеллажи, подобные огромным пчелиным сотам, заставлены бесчисленным количеством головок сыра. На килограмм сыра в среднем идет 10 килограммов молока с жирностью 4,5 %.

Директор завода с гордостью рассказал, что их сыры экспортируются и пользуются большим спросом за границей. Прощаемся с директором; сегодня нам надо побывать еще на двух фермах.

Опять едем по лесу, перемежающемуся пастбищами и усадьбами фермеров. Посевов зерновых культур здесь не видно. Встречаем лишь пастбища, плантации ананасов, табака, бананов, сахарного тростника. Мистер Эверест рассказывает, что дальше к западу начинается покатый склон. Там царство пшеницы и овец.

Плантация ананасов

Заезжаем во двор небольшой фермы, расположенной среди леса. Здесь стоит приземистый домик, вокруг которого растет несколько апельсиновых деревьев, а дальше начинается плантация ананасов. Владелец фермы, хороший знакомый мистера Эвереста, встретил нас очень гостеприимно. «О, понимаю, вам хочется посмотреть, как растут эти сосновые яблоки», — сказал он.

И действительно, ветка ананаса напоминает сосновую ветку с огромной шишкой наверху. Но ананас — это травянистое растение с жесткими узкими и острыми листьями. Разводят их черенками. На одном месте ананас растет всего четыре года и за это время дает два урожая. Первый раз с гектара снимают 25–30 тонн плодов-ананасов. Вот второй урожай несколько беднее. В дальнейшем растения заболевают и урожая не дают. Снова нужно глубоко перепахать землю, хорошо ее удобрить, рассадить черенки, а затем очистить ее от сорняков, и только на третий год начинают появляться плоды. Вначале они ярко-зеленые, но постепенно буреют и тогда становятся спелыми. Почва для культивирования ананасов должна быть супесчаная.

На ферме ананасами занято 6 гектаров земли, которые обрабатывает сам владелец. Хотя земли у фермера достаточно, чтобы расширить плантацию, он этого не делает, так как предпочитает иметь такую плантацию, с которой может управляться сам.

Ферма дает 10–12 % дохода на вложенный капитал, а за свой труд фермеру приходится примерно еще 100 фунтов стерлингов в месяц.

Прощаясь, хозяин подарил нам три огромных, чудесных ананаса.

Снова мчимся по шоссе через холмы, покрытые лесом. Мистер Эверест посматривает на часы— время ленча. Выбрав в стороне от дороги лужайку, он останавливает машину и достает из багажника корзинку. Посмотрим, что нам положила миссис Эверест! Сендвичи, кофе, фрукты на лоне природы кажутся особенно вкусными, и мы уничтожили почти все содержимое корзины.

Сегодня нам предстоит посетить еще одну ферму, на которой выращивают табак и ананасы. По рассказам мистера Эвереста, это довольно крупная ферма. У ее владельца около 15 гектаров земли занято табаком и 10 гектаров — ананасами. На ферме работают сам владелец, его два взрослых сына и четыре рабочих по найму.

Нас встретил пожилой полный мужчина. Он был очень польщен тем, что его ферма привлекла внимание русского ученого. Чтобы доставить ему еще большее удовольствие, я сообщил, что приехал к нему поучиться, как выращивать табак.

Сначала фермер повел меня на участок, где выращивается табачная рассада, и сказал, что успех урожая решается именно здесь. Большие неприятности приносит так называемая «синяя болезнь» табака. В длинных рассадниках с разновозрастной рассадой сыновья фермера расставляли на специальных треногах противни, наполовину наполненные бензолом. Затем рассадник закрывается толстой пластмассовой пленкой. Края ее присыпают землей. Бензол легко испаряется, и под пленкой, над рассадой, создается высокая концентрация его паров. Они-то и убивают споры болезни. Такая операция проводится через день с момента появления всходов до высадки.

Посадка рассады, ее полив на ферме полумеханизированы. Но обрывание цветов и ломка листьев производятся вручную. Для просушивания табака построены длинные сараи и круглые, напоминающие силосные башни, сушилки. В них нагнетается теплый воздух, высушивающий табак.

Фермер показал нам применяемые на ферме машины, рассказал об их устройстве. Он сказал, что хотя табак и очень привередливая культура, но доход дает хороший: в среднем 12–15 % годовых на вложенный капитал. Однако производство его ограничивают, устанавливают квоты. Фабриканты предпочитают импортировать американский табак, ссылаясь на то, что потребителям он больше нравится. «А я думаю, что у них сговор с американцами, поэтому они и не дают развивать собственное табаководство», — заключает фермер.

И это правда, ведь Австралия ввозит из США почти 70 % потребляемого табака. Кстати, мистер Эверест сказал, что табак выращивают чаще всего югославы и греки, а овощи — преимущественно итальянцы.

Осматривая фермы и поля, мы и не заметили, как наступил вечер. Хозяин приглашает нас к себе выпить чаю.

За длинным столом собралась вся семья (человек пятнадцать). Маленькая сухонькая старушка с добрыми, ласковыми глазами радушно встретила нас. На столе — сыр, масло, мед, колбаса и крепкий пахучий индийский чай. Чай Австралия тоже ввозит, а ведь климат, почвы позволяют выращивать его здесь во многих районах. Хозяйка настойчиво предлагает попробовать ее домашних изделий — кекса, печенья. Но я уже сыт и вынужден отказаться, хотя и чувствую, что этим огорчаю ее. Говорю ей, что своим гостеприимством она напоминает мне русских матерей. Ей приятно слышать это.

Вся семья радушно прощается с нами.

Около Брисбена при въезде на мост через реку мистер Эверест вынул книжечку билетов, наподобие наших автобусных и, замедлив ход машины, отдал талон человеку, стоявшему у въезда на мост. Оказывается, за проезд по мосту необходимо платить.

В гостиницу я возвратился поздно вечером. Я был доволен поездкой, так как смог хорошо ознакомиться с природными условиями и хозяйством этой тропической части Австралии.

Утром мне предстояло поехать в Квинслендский университет— один из лучших университетов страны.

Университет занимает трехэтажное здание. Аудитории рассчитаны на семьдесят человек. В университете имеются факультеты филологии (несколько лет назад открыто отделение русского языка), истории, географии, физики, химии, агрономии, животноводства, ветеринарии и др.

В университетской библиотеке много американской и английской литературы, есть французские и японские книги, но почти нет нашей, советской литературы. Только у одного профессора на кафедре ветеринарии я увидел около десяти томов сочинений академика К. И. Скрябина. Его авторитет здесь очень высок. Я беседовал со многими профессорами университета. Большинство из них приветливо и дружелюбно встречали меня, делились опытом работы. Но всем им поразительно мало известно о достижениях советской науки, о трудах наших ученых. Мне не довелось встретить ни одного профессора или преподавателя университета, знающего русский язык.

Много мне говорили о профессоре Франке как о крупном специалисте по генетике и разведению скота. Но, встретившись со мной, он только иронически спросил меня: «Ну, как там дела у мистера Лысенко?» И тут же добавил: «Самовар, водка». Я его спросил, знает ли он о России еще что-нибудь. Он обиделся и, бросив на ходу «гуд-бай», ушел. Профессора говорили, что им известна ведущая роль русской науки в ряде отраслей. Но они не знают русского языка, а кроме того, по традиции австралийцы всегда следовали за наукой Англии и США. «Теперь для многих из нас ясно, что о России нужно знать намного больше, чем мы знаем», — признавались они.

Декан сельскохозяйственного факультета и несколько профессоров пригласили нас вместе с ними пообедать в столовой. Большой летнего типа зал уставлен столиками. Он не особенно отличается от наших студенческих столовых. В зале много студентов, и стоит легкий гул. Часть зала отделена для преподавателей, здесь обслуживают официантки. Стол для нас был уже заказан. Обед состоял из овощного супа, мяса, а кто хотел — рыбы и сладкого.

После обеда у меня состоялась интересная беседа с экономистом— доктором Маккарти. Он написал несколько работ о структуре затрат на различные сельскохозяйственные продукты и о доходе, который получают разные группы фермеров. Проанализировав данные о действительных затратах миддлмэнов и получаемом ими доходе, он пришел к выводу, что эта, как он выразился, паразитическая группа, мало затрачивая, получает значительно больше дохода, чем сами производители — фермеры. Он сказал, что советская система в этом отношении более совершенная и справедливая.

— Только ли в этом? — поинтересовался я. — А частная собственность на средства производства и присвоение результатов труда рабочих и фермеров?

Далее доктор Маккарти рассказал об экономике мясного экстенсивного скотоводства. Оно имеет очень низкие производственные показатели. Так, в стаде всего 20–22 % коров, а телится из них меньше половины. Доходность же мясного скотоводства довольно высокая благодаря минимальным затратам труда и средств на содержание животных.

Важнейшая отрасль сельского хозяйства штата Квинсленд — мериносовое овцеводство. На каждого жителя здесь приходится около двенадцати овец. Кроме мериносовых овец вблизи города содержится около полумиллиона мясных овец. Старых пяти-шестилетних мериносовых маток, которые не могут дальше жить в экстенсивных условиях на бедных полупустынных пастбищах, покупают за бесценок и привозят на богатые клеверные пастбища, куда доставляют также английских мясных баранов. Через два-три года каждая овца дает два-три ягненка. В шестнадцати-двадцатинедельном возрасте ягненок достигает 30–35 килограммов живого веса и дает тушу почти в 20 килограммов. Такие ягнята пользуются хорошим спросом не только в Австралии, но и в Англии.

Мясное овцеводство в Австралии приносит фермерам хороший доход: 10–15 % прибыли на вложенный капитал. Занимаются мясным овцеводством обычно некрупные фермы. Кое-где мясное овцеводство сочетается с молочным скотоводством и производством зерна. В штате Квинсленд пять тысяч ферм содержат 25 миллионов овец. Мелкие фермы имеют не более двух тысяч голов овец, а на стансиях поголовье мериносовых овец достигает 50 тысяч и более. Но чаще встречаются фермы, в которых насчитывается пять-восемь тысяч голов. Доход от шерстного овцеводства составляет от 5 до 10 %. В овцеводстве производительность труда очень высока. На одного человека приходится не менее двух тысяч овец.

В Квинсленде для одной овцы в среднем требуется почти гектар пастбищ. Но в полупустынной, и особенно в пустынной, зоне, где пастбища намного хуже, овце необходимо три и даже шесть гектаров пастбищ.

На гектаре клеверного пастбища в течение недели можно держать восемь-десять голов крупного рогатого скота. За год такое пастбище используется десять раз. В сухой траве клеверного пастбища содержится 25 % протеина. С гектара получают до 500 килограммов протеина. Считается, что клеверные пастбища могут обеспечить коров с удоем 22–24 литра в день. Но на гектар клеверного пастбища ежегодно требуется 100–120 килограммов суперфосфата и столько же калийных удобрений.

Благодарю доктора Маккарти за интересный рассказ и приглашаю его приехать в Советский Союз. Мне очень понравился этот простой, с живым, критическим умом человек.

Программа моего пребывания в штате Квинсленд завершается. Собираюсь возвращаться в Сидней, но теперь уже для того, чтобы подробно ознакомиться с экономикой штата.

Снова лечу на самолете с эмблемой кенгуру на хвосте, снова знакомый отель «Канберра Ориентал». Здесь меня помнят и опять предоставляют тот же номер 125. Он, кажется, ничем не отличается от других в гостинице, но почему-то меня вновь помещают именно в него.

Утром предстоят встречи со специалистами в департаменте земледелия. Обычно их собирается целая группа, и они засыпают вас вопросами. Все время уходит на ответы, а расспросить их не удается. Но на этот раз директор департамента мистер Паддингтон, встретивший меня, попросил своих специалистов по очереди побеседовать со мной и рассказать обо всем, чем я буду интересоваться. Затем он подошел к шкафу и торжественно протянул мне довольно толстый фолиант в старом переплете. Это была книга Н. А. Крюкова «Австралия», изданная в Москве в 1906 г. на русском языке. Мистер Паддингтон сказал, что ему переводили эту книгу, и он очень высокого мнения о ней, и что желает мне написать лучшую. Я ответил, что читал эту книгу и для того времени она действительно была хорошей, но сейчас многое изменилось и расценивается по-другому. Я в свое время довольно внимательно ее читал, но после того как многое повидал сам, прочитать ее еще раз, конечно, было бы интересно. Мистер Паддингтон любезно предложил мне ее на пару дней.

Интересные и содержательные беседы со специалистами департамента земледелия продолжались весь день. Много нового и полезного рассказали они мне.

В 7 часов утра мне предстояло отправиться на вокзал и ехать в Гонедан, расположенный в трехстах шестидесяти километрах северо-западнее Сиднея. Билет в кармане, поезд уходит в 9 часов, и впереди уйма времени!

…Огромный вокзал напоминает ангар или огромный склад, в котором много перегородок, закоулков и т. п. Народу мало. Мои часы, хотя и тикают, но стрелки двигаются как-то необычно медленно. Встаю, иду разыскивать часы и… О, ужас! Огромные круглые часы показывают пятнадцать минут десятого. Бегу на перрон. Навстречу идет какой-то человек в железнодорожной форме. Спрашиваю его, не ушел ли поезд на Гонедан. Посмотрев мой билет, он покачал головой и сказал, что поезд ушел пятнадцать минут назад, а следующий будет только вечером. Что делать? Сажусь в троллейбус и еду к своему шефу в ЮНЕСКО. Завидев меня, мисс Вероника (она просила называть ее по имени) очень удивилась. Рассказал свои злоключения. Видя, как я растерян и огорчен, мисс Вероника искренне расхохоталась: «Билет мы возвратим, а вы отправитесь самолетом. Сейчас позвоню в аэропорт и в Гонедан», — успокоила она меня.

Я поблагодарил мисс Веронику и через полчаса поехал в аэропорт.

В Гонедан летают самолеты компании «АНА», напоминающие «ИЛ-14». И вот уже потянулись голубые горы — хребет Ливерпул. Затем горы стали ниже, они как бы распадались на небольшие группы, а между отдельными, словно насыпными, конусами появились широкие долины, засеянные хлебами.

Примерно через полтора часа полета показался небольшой городок Гонедан. Теперь под крыльями расстилались зеленые квадраты полей с холмами, покрытыми редким эвкалиптовым лесом.

Район Гонедан и обширная территория к западу от него славятся плодородными черноземными землями — это край пшеницы и мериносовых овец. По полям медленно передвигаются маленькие комочки серо-грязного цвета. Это и есть знаменитые австралийские мериносы. В штате Новый Южный Уэльс их насчитывается 71 миллион (почти половина всего поголовья овец в Австралии). Таким образом, на каждого человека, проживающего в этом штате, приходится по 20 овец. Каждая из них дает по пять килограммов прекрасной тонкой шерсти. В полупустынных районах на содержание одной овцы расходуется в среднем один фунт стерлингов (два рубля) в год, и она дает чистого дохода тоже один фунт. Это немало.

Самолет подруливает к небольшому деревянному зданию аэропорта. Меня не встречают, так как предполагают, что я приеду поездом только к вечеру. На такси еду в департамент сельского хозяйства.

Молодой, энергичный человек, начальник агродепартамента района, мистер Кен Видон встретил меня радушно. После первых приветствий он спросил меня, с чем бы я хотел ознакомиться в районе. Контора его состоит из одной большой комнаты, разделенной перегородками на несколько частей. Но только в одной из них о чем-то хлопочет мисс. Остальные работники на полях.

Вошел загорелый среднего роста человек. Это старший агроном мистер Рели. Ко мне он обратился, как к старому знакомому: «О мистер (называет меня по фамилии), вы уже здесь, а я ожидаю вас с поездом только к вечеру».

Мистер Рели присоединяется к нашей беседе. Оба они рассказывают, что в их районе 4292 фермы, которые владеют 5,8 миллиона гектаров. В среднем на ферму приходится 1358 гектаров. Однако засевается около 15 % площади. Остальная земля или заросла лесом, или представляет собой неудобные гористые места. Основная отрасль сельского хозяйства в районе — выращивание пшеницы. Агроном рассказывает, что почвы здесь — главным образом тучные черноземы. Называет он и другие разновидности почв, встречающиеся в районе и прилегающих к нему территориях. Обращаю его внимание, что он употребляет русские названия: чернозем, подзол, глей, суглинок и т. д. Он говорит, что весь мир пользуется классификацией почв, предложенной русскими учеными.

Вторая отрасль сельского хозяйства в районе — овцеводство. Но когда цены на шерсть и мясо на мировом рынке повышаются, овцеводство выходит на первое место. Пшеничные поля засеваются клевером или люцерной, численность овец увеличивается, и на рынок все больше выбрасывается шерсти. Это неизменно тянет цены вниз, и снова овцам приходится уступать место пшенице.

Цилиндрические башни из металла для хранения зерна

Мистер Рели предлагает мне посмотреть ферму мистера Риордана, расположенную в 30 километрах отсюда. Мчимся по грейдерной дороге. Возле большого поля, засеянного пшеницей, стоит автомобиль. Мистер Рели останавливает машину, и мы подходим к молодому человеку, сыну владельца соседней фермы. Он выехал посмотреть, как реагирует пшеница на только что прошедший дождь. Дело в том, что весна была засушливая, и пшеница выглядит неважно. Мистер Рели и молодой фермер руками выкапывают корешки пшеницы и тщательно их рассматривают. Фермер внимательно слушает предположение агронома, что пшеница может пустить еще новые корни, но ожидать хотя бы среднего урожая от такой пшеницы нельзя, ибо она уже наливает зерно.

Побродив по полю, прощаемся с расстроенным молодым фермером и едем дальше.

Мистер Риордан встречает нас у ворот. Высокий, богатырского сложения, красивый загорелый человек лет сорока пяти крепко пожимает нам руки своей огромной огрубелой рукой.

Ферма мистера Риордана, хотя и небольшая, но считается одной из лучших. Фермер владеет 500 гектарами земли, большую часть которой засевает пшеницей, овсом, люцерной и ячменем, а меньшую использует в качестве пастбищ для овец. На ферме есть два трактора, комбайн и другие машины. Хорошо оборудован сарай для стрижки овец. Хозяин рассказывает, что он держит 900 маток овец. Ягнят-баранчиков в четырехмесячном возрасте продает на мясо. Кроме того, на ферме имеется еще 60 голов крупного рогатого скота, из которых 5 молочных коров, а остальные мясные. Люцерну фермер поливает из колодца и косит ее десять раз в год. От продажи прессованного сена фермер выручает солидные деньги. Но пшеница на его поле тоже неважная.

После пшеницы и люцерны хозяин показал нам овец. «Чудесные, прекрасные овцы», — похвалил я. На следующий же день мои слова были напечатаны в газете под заголовком: «Русский ученый нашел, что овцы у мистера Риордана прекрасные». Это для фермы, как сказал мистер Рели, отличная реклама, и стоит она немало фунтов.

Хорош также мясной скот на ферме. Особенно понравился мне бык-производитель герефордской породы.

Все работы на ферме, кроме стрижки овец, выполняет сам хозяин. Правда, ферма хорошо механизирована. С одиннадцати утра до пяти вечера мы осматривали ферму, а мистер Риордан рассказывал. Выдался жаркий день, но этот человек, казалось, не знал устали. Ну, а нам тоже не подобало отставать. Мы обошли и объездили всю ферму.

В среднем мистер Риордан получает от фермы десять-двенадцать тысяч фунтов валового дохода; тысяч семь-восемь из них он расходует на производство и примерно три-четыре тысячи имеет чистого дохода. Это шесть-семь тысяч рублей. Конечно, от 500 гектаров земли не так уж много!

На обратном пути мы заехали в маленький ресторанчик, перекусили и поехали дальше. На сегодня программой был предусмотрен осмотр еще одной фермы, расположенной в 43 километрах от Гонедана. Этой фермой владеют три брата Хит. Они имеют 1,5 тысячи гектаров прекрасной черноземной земли. Примерно половину ее засевают пшеницей, ячменем, сорго, овсом, а другую используют в качестве пастбищ. Братья держат три тысячи мериносовых овец и 200 мясных коров. На ферме работают шесть человек (по два из каждой семьи), и только на стрижку нанимают стригалей.

Вдоль дороги непрерывно тянутся проволочные заборы, на которыми или зеленеют посевы, или пасутся овцы, и кажется, нет конца этим картинам.

Но вот мистер Рели сворачивает от главной дороги, и машина упирается в железные ворота. До фермы еще несколько километров, а проволочная изгородь с воротами как бы подчеркивает, что въезд сюда разрешается только с согласия хозяина.

Дорога на ферму слегка поднимается в гору и идет мимо недавно вспаханных полей. Земля настолько черная, что даже отблескивает на солнце. Поперек склонов полукругами тянутся длинные валы больше полуметра высотой. Такие валы сооружают для борьбы с распространенной в Австралии водной эрозией. Но применяют эти меры далеко не все фермеры, и поэтому многие тысячи гектаров плодородной земли ежегодно смываются и становятся непригодными для посевов или теряют плодородие.

За поворотом дороги, в небольшой долине, виднеется несколько домов, около которых посажены декоративные деревья. Тут же растут большие развесистые деревья с ярко-зеленой листвой и крупными золотистыми апельсинами и лимонами. А рядом с домами возвышается около десятка металлических цилиндрических башен для хранения зерна. Их, правда, тоже называют силосными, но силоса в них никогда не бывает.

Собаки загоняют овец в стригальню

У цветника нас встретил один из хозяев. Он уже знает о нашем приезде и предлагает посмотреть вновь оборудованную стригальню. Устроена она очень оригинально. Собаки загоняют овец в небольшие загончики, и они попадают, что называется, в руки стригалей. После стрижки овцы опускаются вниз через специальный люк, откуда их выгоняют на пастбища. Шерсть подается на сортировочные столы, и гидравлический пресс превращает ее в туго спрессованные тюки. Отсюда на огромных грузовиках она отправляется в Сидней, а дальше на судах — в Англию, Италию, Японию, Германию и в Советский Союз.

На пастбищах пасутся крупные, упитанные овцы, с прекрасной шерстью. Развернешь руно на овце — и миллионы тонких шерстинок, хорошо смазанных жиропотом, мягко пружинят под руками. Пять-пять с половиной килограммов шерсти носит на себе каждая овца.

Фермер сетует, что и у него в этом году неважный урожай пшеницы. Осадков выпало значительно меньше обычного, а для среднего урожая нужно 350 миллиметров. Я ему рассказываю, что в нашей стране агроном Мальцев применяет безотвальный способ пахоты, позволяющий даже при 300 миллиметрах осадков и меньше получать хорошие урожаи. И я подробно рассказал своим сопровождающим о методе Мальцева. Мистер Хит благодарит меня за интересное сообщение, а я его — за показ хорошей фермы. Только вечером возвращаемся в город.

Завтра предстоит посетить опытную станцию, разрабатывающую способ борьбы с эрозией. Мистер Рели рассказывает, что из-за угрожающего распространения водной и ветровой эрозии правительство вынуждено было организовать много таких опытных станций. Только в Новом Южном Уэльсе основано шесть подобных станций.

Утром мы с мистером Рели были уже на станции, расположенной в 15 километрах от Гонедана.

По обеим сторонам дороги, ведущей к станции, протянулись ряды кипарисов. Сама станция находится у подножия нескольких довольно крупных холмов. Их склоны основательно подверглись водной эрозии. Неприглядны были эти земли. Но за семь лет работы станции картина изменилась. Засыпаны овраги, построены каменные перемычки на пути горных потоков, пахоту полей стали производить поперек склонов, а часть из них засеяли бобовыми и злаковыми многолетними травами, ввели севообороты — и эрозия отступила.

По крутой дороге въезжаем на высокий холм, и взору открываются хорошо обработанные и выровненные поля, засеянные травами и хлебами. Директор станции с гордостью рассказывает нам о результатах своих трудов. О размерах ущерба, наносимого эрозией, можно судить хотя бы по таким данным. В Новом Южном Уэльсе насчитывается 73 тысячи землевладельцев. Почти 50 % их земель подвержено эрозии; полмиллиона гектаров наиболее плодородных земель в той или иной мере вышло из строя. А всего в Австралии свыше двадцати двух миллионов гектаров пахотных земель и пастбищ, находящихся в относительно обеспеченных осадками районах, однако очень пострадавших от эрозии. Не от хорошей жизни австралийцы организовали сеть опытных станций, учредили специальную службу по сохранению почвы и даже основали специальное министерство.

Замечаю директору станции, что, как мне кажется, было бы целесообразно внедрить еще один метод борьбы с эрозией: посадки лесных полос. У нас они широко применяются, и это дает хорошие результаты. Он соглашается со мной, но говорит, что этому способу они не уделяют достаточного внимания. Затем директор станции ведет нас к питомнику трав, которые здесь испытываются и лучшие из них рекомендуются. Далее он показал весьма оригинальные устройства, сооруженные из бетона, и приспособления, сделанные из жести, измеряющие количество стекаемой воды с поверхности земли, скорость движения сносимой земли во время дождей.

Устройства для измерения количества воды, стекаемой ^[4] с поверхности земли, и скорости движения земли, сносимой во время дождей

Наш осмотр затянулся; вижу, что мои провожатые поглядывают на часы, как бы намекая, что наступает время ленча. Прекращаю свои расспросы, и мы уезжаем на усадьбу станции. Здесь меня снабдили брошюрами по борьбе с эрозией. Прощаемся и уезжаем в Гонедан.

По дороге мистер Рели рассказывает, что район Гонедан считается одним из наиболее плодородных. Урожай здесь обычно значительно выше, чем в среднем по Австралии. Он вынимает свой блокнот и говорит, что в рекордном по урожайности 1948 году в Австралии было засеяно 5552 тысячи гектаров под пшеницу и собрано 8122 тысячи тонн зерна. Но это немногим больше четырнадцати центнеров с гектара. В прошлом году в Австралии собрано 7215 тысяч тонн зерна. Средний урожай составил всего около двенадцати центнеров с гектара. А ведь часть посевов была произведена на орошаемых землях, где урожай в несколько раз выше. «Главная причина низких урожаев пшеницы, — говорит Рели, — недостаток влаги».

Но это не совсем так. В районе Гонедан выпадает 540 миллиметров осадков, столько же, сколько выпадает в Подмосковье. Правда, испарение здесь гораздо больше, но все же во многих районах южной Украины, Северного Кавказа, Казахстана колхозы и совхозы получают хорошие урожаи даже при 300 миллиметрах осадков и меньше. Мистер Рели рассказывает, что большие неприятности посевам приносят некоторые очень злостные сорняки, особенно хондрила и овсюг. Если со многими сорняками борются при помощи гербицидов, то для этих двух видов сорняков гербицидов пока нет. Чтобы уничтожить эти сорняки, раз в три года землю пускают под черный пар. Конечно, в Австралии, где еще остаются огромные пространства неосвоенных и вполне пригодных для распашки земель, такую роскошь позволить можно.

Утром, еще раз поблагодарив гонеданских провожатых, тепло прощаюсь с ними и улетаю в Сидней.

НА ФАБРИКЕ ЯИЦ И ПТИЧЬЕГО МЯСА

Программой в тот же день было предусмотрено посещение птицеводческих ферм. Большинство их расположено в прибрежных гористых местах, покрытых лесом.

Сразу за городом вдоль шоссе тянутся небольшие фермы, на которых выращиваются овощи, апельсины, лимоны и другие фрукты. Тут же, прямо у дороги, на лотках выставлено все это богатство. Фермы сменяются белесым эвкалиптовым лесом. Кое-где он вырублен, и крутые холмы покрыты зеленым ковром клевера и райграса. На этих искусственных пастбищах мирно пасутся джерзейки. Обычно в загоне их содержится 20–30 штук. Здесь, в горах, выпадает много дождей, и вода, стекая с бугров в овраги, образует многочисленные живописные ручьи и небольшие речки.

Вот, наконец, и небольшая черная вывеска: «Команела» — это и есть ферма, которую нам предстоит посетить.

Мой провожатый из департамента земледелия был несколько удивлен, не встретив во дворе хозяина. Спустя некоторое время на пороге появился толстый, с заплывшими маленькими глазками владелец фермы — мистер Вальш. Едва поздоровавшись со мной, очевидно, уверенный в том, что я не понимаю английского языка, он буркнул: «Я буду показывать этому красному, а он приедет к себе и, может быть, сбросит на меня бомбу».

Мистер Рели тщетно делает ему знаки, чтобы он замолчал, но тот не унимается. Наконец он повернулся и ушел. Смущенный мистер Рели объясняет, что, когда договаривались с мистером Вальшем о посещении его фермы, ему сообщили, что приедет стипендиат ЮНЕСКО, ученый, и не сказали, что русский. Он обрадовался, решив, что приедет американец, а позже каким-то образом узнал, что стипендиат ЮНЕСКО — русский. Вот он и рассвирепел. Я говорю, что в таком случае не стану смотреть ферму, но мистер Рели убеждает меня не обращать внимания на мистера Вальша и самим посмотреть его очень интересную ферму. На ней выращивают племенных цыплят, и другой такой фермы вблизи нет. Жаль потерянного времени, поэтому решаю остаться. Это первый случай такого враждебного ко мне, русскому, отношения.

Птичник

В небольшой долине, среди эвкалиптового леса построено десять птичников; в каждом из них — тысячи проволочных клеток. В каждой клетке помещены две курицы — темно-вишневая и белая. Первые — это австралопы — мясная порода; вторые — леггорны — яйценосная порода. Вдоль клеток тянутся желобки с кормом — дертью, состоящей из размолотого зерна, морских ракушек, люцерновой муки. Все эти корма доставляются на ферму и здесь на небольшой молотковой мельнице размалываются и из них составляются различные кормовые смеси. Над кормушкой но маленькому желобку тоненькой струйкой течет вода. Проволочный пол клеток немного наклонен, и снесенные яйца выкатываются наружу. Собирают яйца дважды в день.

Около двадцати тысяч кур находится в этих клетках. Верхняя часть клюва у кур обрезана. Это делается для того, чтобы цыплята не лакомились своими же братьями и сестрами. На воле этого не бывает, а вот у цыплят, содержащихся в закрытых помещениях, такие дурные навыки «каннибализма» нередко проявляются. Даже взрослые куры, находясь в клетках, ухитряются расклевывать и выпивать собственные яйца. И вот в трехнедельном возрасте цыплятам специальной машинкой делают эту операцию. Проходит она безболезненно.

В среднем каждая курица за год несет 200–210 яиц. Нестись они начинают в шесть месяцев, а в полтора года их убивают на мясо. Держать их дольше считают невыгодным: в следующем году они дадут уже на 30 % меньше яиц, а их мясо становится жестким.

В большом дощатом сарае помещается около пяти тысяч цыплят. Таких сараев четыре. Каждый из них внутри разделен несколькими перегородками. На полу стоят длинные корыта, в них медленно вращается винтовой вал, передвигающий корм из находящегося у входа большого ковша по корытам. Здесь же расположены автоматические поилки; имеются специальные электрические устройства для обогрева цыплят во время дождя и при похолодании.

Инкубаторий напоминает большой склад, в котором установлены ряды огромных шкафов-инкубаторов. Яйца в них переворачиваются автоматически. Здесь идеальная чистота и прохладный воздух. Температура тщательно регулируется; мощные вентиляторы все время обменивают воздух.

Тысячи желтых комочков пищат, бегают, клюют корм в специальном отделении цыплятника — питомнике-яслях. Здесь они находятся одиннадцать первых дней, а затем их переводят в сарай-цыплятник. Это племенные цыплята. В однодневном возрасте они уже продаются по 3 шиллинга (30 копеек), а в двенадцатидневном — по 9 шиллингов (цена хорошей взрослой курицы).

Осмотр окончен. Хозяин так и не появился.

Нам предстоит еще ознакомиться с фермой, поставляющей яйца и мясо. Эта ферма находится недалеко отсюда, но уже наступило время ленча, и мы заезжаем в паблик бар. По австралийскому обычаю перед обедом выпиваем пиво, съедаем протертый овощной суп и стейк, расплачиваемся и едем на ферму, расположенную на окраине городка.

По постройкам видно, что хозяин небогат. Мой сопровождающий говорит, что у владельца фермы мистера Бернса всего четыре тысячи кур-несушек. Чистый доход его в год составляет около трех-четырех тысяч фунтов стерлингов. Ферму обслуживает сам владелец и его пятнадцатилетний сын.

Владелец фермы, высокий, сухощавый человек лет пятидесяти, приветливо нас встречает. Здороваясь, говорю ему, что я, хотя и стипендиат ЮНЕСКО, но русский, и, если мое посещение для него в какой-то мере нежелательно, готов извиниться и уехать.

«О нет, что вы! Я очень польщен вашим визитом и с удовольствием покажу вам все, что вас интересует», — говорит он.

И действительно, он охотно показал нам ферму, станок, изготовляющий проволочные клетки для кур. Вдоль проходов в специальном углублении напротив каждой клетки лежит по одному-два яйца. Сын владельца проходит с корзинкой и собирает их. Затем он относит их в соседнюю комнату, сортирует по размеру, упаковывает по дюжине в коробки, а вечером яйца отвозят в город.

Для увлажнения и охлаждения воздуха в курятниках по крыше и вдоль проходов протянуты металлические трубки с маленькими дырочками. Вода, пущенная по трубкам, под напором распыляется, увлажняя крышу и проходы. В жаркое время это приспособление снижает температуру на 8—10°. Мистер Бернс утверждает, что это приспособление стоит ему очень дешево, а прибавки яиц дает до 10 %.

Автоматические устройства для поения цыплят

Когда осмотр был закончен, мистер Бернс пригласил нас зайти к нему.

Дом обставлен просто и удобно. В гостиной хозяин открывает шкаф и спрашивает, что каждый из нас хотел бы выпить. Пьем пиво. Фермер просит рассказать о птицеводческих фермах России. Мои познания в этой области не очень обширны, но я рассказываю ему об огромной Братцевской птицефабрике, о птицеводстве на Северном Кавказе.

Встреча с мистером Бернсом была очень полезной, интересной и приятной.

Утром следующего дня министерский черный кэб со вчерашним шофером стоял у гостиницы. Шофер получил подробные указания, куда меня везти. Смуглолицый, разговорчивый, с живым, веселым характером, он охотно рассказывает о себе. Его отец женился на итальянке. От отца он получил только английскую фамилию, а от матери унаследовал все: внешность, характер.

На экспериментальной базе университета нас встретил специалист по орошению доктор Гедис, седой, сухощавый, очень подвижный человек среднего роста. Он обещает показать мне много интересного.

Установка для орошения искусственного пастбища

Действительно, построенные по его рекомендациям водоотводные каналы и пруды дают прекрасные результаты. Зигзагами под небольшим уклоном они вьются по склонам холмов. Дождевые потоки медленно стекают по ним в долины, и здесь образуются пруды, а из этих прудов при помощи труб орошаются поля и пастбища. Доктор Гедис рассказывает о затратах, экономическом эффекте предложенных им технологических схем сбора осадков. Он показывает разные конструкции на различных склонах и холмах, пруды, созданные по его чертежам. Забыв о времени обеда, а потом спохватившись, доктор Гедис просит извинить его за то, что он заговорился и едва не уморил меня голодом.

После обеда мистер Гедис показал мне еще несколько интересных схем. На прощание он снабдил меня своими брошюрами, обещал прислать мне свою книгу, как только она выйдет из печати.

Только вечером мы расстались с этим приятным человеком, ученым, влюбленным в свое дело. «Буду рад видеть вас моим гостем в Советском Союзе», — говорю ему на прощание.

В САВАННАХ АВСТРАЛИИ

Если посмотреть на карту природных зон Австралии, а еще лучше, если поехать от реки Мэррумбиджи (приток главной реки Австралии Муррея) на север, взору представятся огромные равнины, где посевы пшеницы и ячменя перемежаются небольшими эвкалиптовыми рощами и пастбищами для овец. Такие саванны тянутся более чем на тысячу километров — с востока на запад. Еще недавно здесь царствовали кенгуру и эму. Они, правда, и сейчас здесь встречаются, и, проезжая на машине, нередко можно видеть гигантских кенгуру, скачущих огромными прыжками. Но теперь этими местами завладели мериносовые овцы и пшеница.

Земли здесь каштановые и бурые, но при достаточном количестве осадков дают неплохие урожаи хлебов.

Первый город в саваннах на моем пути — Ковра. Он знаменит садами и овощными плантациями; особенно он славится черешнями и сливами. Различные фрукты транспортируются отсюда в свежем виде и в виде разнообразных консервов, соков, джемов в Сидней и в другие города страны.

С агрономом мистером Джонсоном мне предстоит доехать до города Лейк Каргелиго (Озеро Каргелиго), расположенного приблизительно в пятистах километрах от Ковры.

По дороге мистер Джонсон предлагает заехать посмотреть ферму, специализирующуюся на производстве люцерновой муки. Она пользуется большим спросом у фермеров, содержащих различную птицу, свиней, крупный рогатый скот.

Хозяин фермы Аллан Сержент, хотя и не был предупрежден о нашем приезде, охотно соглашается показать все, что нас заинтересует. На хороших пойменных землях у него посеяно примерно 80 гектаров люцерны. Посевы чистые, густые. Фермер рассказывает, что он косит люцерну шесть-семь раз в год, как только на ней появляются бутоны цветов. Накашивает он 16–18 тонн сухой массы с гектара.

В хорошую погоду сено сушится под навесами, а в сырую — на специальных сушилках. Подсохшая люцерна размалывается на мельнице, упаковывается в мешки и отправляется в Сидней, где ее продают по 25 фунтов стерлингов за тонну. Такой муки на заводе Сержента за восемь часов приготовляется 12 тонн. Муку можно хранить не дольше 6 месяцев; после этого срока теряется каротин.

Конвейер, по которому сухая люцерна подается на мельницу

На заводе работают одиннадцать рабочих. За восьмичасовой рабочий день им платят по 15–17 фунтов в неделю.

Мистер Сержент с гордостью показал нам прекрасное стадо мясного абердино-ангусского скота, насчитывающее 600 голов. Полуторалетние телята весят 400–450 килограммов.

С увлечением и гордостью рассказывал нам фермер о своих успехах и прибылях.

Осмотр интересной фермы затянулся, и мой сопровождающий, посматривая на часы, напомнил, что нам пора ехать.

Снова по обе стороны дороги мы видим бесконечные поля и пастбища. Во многих местах пшеница уже сжата, но срезаны только верхушки — колосья, а солома остается почти нетронутой, и издали создается впечатление, что хлеб не убран. Среди высокой стерни «работают» овцы — выискивают оставшиеся колосья. На стерне овцы хорошо откармливаются и потом долго сохраняют упитанность. Вот почему стерню сразу после уборки не выжигают и не запахивают.

Проезжаем мимо нескольких маленьких станций. На каждой из них возвышается по шесть спаренных огромных башен. Это элеваторы. Сюда поступает зерно с окружающих ферм, а затем по железной дороге вывозится в порты. Здесь по длинным рукавамзернопровода оно пересыпается в огромные трюмы пароходов, которые везут его в Англию, Японию и другие страны.

Только к вечеру нам удалось добраться до Лейк Каргелиго. У этого маленького городка река Лахлан образует огромное озеро. Недалеко от Лейк Каргелиго расположена резервация аборигенов. Сюда приезжает много туристов полюбоваться озером и посмотреть, как живут аборигены.

Но сегодня к вечеру погода испортилась: пошел дождь, поднялся сильный ветер, и у озера стало безлюдно. Избалованные теплым климатом, австралийцы в такую погоду предпочитают сидеть в паблик барах, в кино или у каминов.

На берегу, под крутым обрывом, нашли себе убежище утки и гуси. Их сюда выгнали волны. При моем приближении они, не торопясь, покинули свое убежище.

Утром, с восходом солнца, я снова был на берегу. Дождь перестал, ветер стал намного слабее. По небу быстро мчались облака. Изредка сквозь них проглядывало солнце. Вдали виднелся обрывистый высокий берег, и волны с шумом наскакивали на него. На озере и на берегу расположились стаи птиц. Среди различных видов уток и гусей гордо плавали черные лебеди. Они держались подальше от берега. За свою доверчивость их предки расплачивались жизнью, и немногочисленные потомки научились быть осторожными.

Возле города раскинулся хороший песчаный пляж с купальнями, но сейчас здесь пусто.

Пристанционный элеватор

Я еще вчера просил мистера Джонсона выяснить, возможно ли посетить резервацию аборигенов, и сегодня он сообщил, что разрешение получено. От города резервация находится в десяти километрах, но после дождя ехать по грейдерной дороге трудно. Машину то и дело заносит, стекло залеплено грязью, несколько раз мы едва не оказались в кювете.

Но вот и ворота резервации. На белой деревянной доске крупными буквами написано ее название. По бокам надписи изображены кенгуру и эму. Вся территория резервации представляет собою редкий эвкалиптовый лес. Огромные, развесистые, с белесыми стволами эвкалипты, небольшая полувысохшая речка и голая гора создают типично австралийский ландшафт. На просторной поляне расположен небольшой поселок. Впереди виднеется множество деревянных домиков, а позади стоят жилища из гофрированного железа. Их около тридцати-тридцати пяти.

Въезд в резервацию аборигенов, расположенную в Новом Южном Уэльсе

У въезда на территорию резервации мы увидели длинное барачного типа здание школы, а немного поодаль, также похожее на барак, здание клуба. Клуб был заполнен детьми самого разного возраста. Отмечался какой-то праздник. Дети декламировали стихи, хором пели песни. Наш приход вызвал некоторое замешательство. Дети с любопытством стали рассматривать нас.

К нам подошел учитель школы — небольшого роста, сухощавый, подвижной человек с живыми глазами. О нем, как об энтузиасте просвещения аборигенов, рассказал присоединившийся к нам по дороге молодой агроном. Учитель очень обрадовался, узнав, что я из России, и попросил меня рассказать детям о Советском Союзе. На уроках географии он говорил ученикам о Советской России, но было бы гораздо интереснее послушать, как рассказывает о ней русский человек. Говорю ему, что я недостаточно хорошо владею английским языком, чтобы выступать, но учитель так настойчиво просит, что делать нечего — приходится согласиться.

Учитель торжественно сообщает детям, что к ним на праздник из Советской России прибыл русский человек и что он согласился рассказать о своей стране. Все захлопали. Слух о приезде необычных посетителей молниеносно распространился по резервации, и в клуб пришло довольно много взрослых.

Я рассказывал, как далеко от их страны находится Россия, как велика она, как разнообразна ее природа, как много миллионов людей различных национальностей и рас проживает на ее территории, учится в школах, техникумах, университетах.

Как зачарованные слушали ребятишки и взрослые мой рассказ, хотя он и оказался довольно длинным. Учитель и слушатели тепло поблагодарили меня.

Идем осматривать поселок. В жилищах аборигенов нет электрического света, нет водопровода, канализации. Многие домики сделаны из фанеры. Дома обставлены грубой неудобной мебелью. Грязно. У порогов жилищ нас молчаливо провожают глазами их обитатели. Учитель говорит, что в этой резервации следовало бы создать кооператив и чем-то занять людей, а главное, дать им средства к жизни. Ведь сейчас, чтобы как-то прожить, они вынуждены ходить на поденные заработки в расположенные поблизости фермы.

Заходим в деревянное здание школы. Учитель с гордостью показывает тетради своих учеников. Дети аборигенов не отличаются по способностям от детей метисов и белых, рассказывает учитель. Этим он как бы опровергает утверждение некоторых австралийских этнографов, в том числе такого знатока, как профессор А. А. Элькин, что мозг аборигена в среднем на 20 % меньше мозга европейца.

Почти полдня провели мы в резервации. В памяти у меня надолго сохранится образ учителя-энтузиаста.

Тепло прощаемся с ребятишками, провожающими нас, их учителем и уезжаем.

Чтобы больше увидеть, прошу мистера Джонсона обратно ехать другим маршрутом. Он, правда, говорит, что тогда около двухсот километров придется ехать по грейдерной дороге, а сейчас, после дождя, это будет трудно, но все-таки соглашается. Проезжаем с противоположной стороны озера. Здесь у его берегов расположено только несколько ферм. Разлившаяся река затопила часть прибрежного леса, и многие деревья стоят в воде. Вокруг много диких птиц.

Указывая на затянутое облаками небо, мистер Джонсон предвещает сильный ливень. А по грейдерной дороге предстоит еще ехать много километров! Хорошо, если мы благополучно доберемся. И, действительно, вскоре потемнело, и разразился тропический ливень. Сверкали молнии и сильнейшие раскаты грома сотрясали все вокруг. Машину швыряло в разные стороны. По ветровому стеклу сплошными потоками текла вода. Пришлось остановиться и ждать, пока ливень стихнет, но он продолжался. Мистер Джонсон рассуждал о том, сколько пользы принесет этот дождь и сколько принесет убытка в связи с эрозией почвы, гибелью не убранного в поле зерна.

На следующий день таким же подсчетам была посвящена статья в сиднейской газете. Предположения моего спутника мало отличались от расчетов, опубликованных в. газете.

Спустя часа полтора начало светлеть, дождь уменьшился. Пробуем ехать, но теперь дождь не смывает грязь со стекла. Не помогают и включенные стеклоопрыскиватели. С трудом доехали до небольшого городка. Подъезжаем к колонке, чтобы заправиться. Молодой парень быстро обмыл шлангом машину, проверил уровень масла, механизмы, залил бензин. Его расторопность и сноровка произвели на меня большое впечатление. Прощаясь, я сказал ему об этом, а мистер Джонсон пояснил, что это говорит ему русский. Парень, что называется, вначале оторопел, а потом еще раз горячо потряс мне руку. Он стоял под дождем до тех пор, пока мы не отъехали.

Многотрудное наше путешествие по грейдерной дороге продолжалось еще несколько часов. Только к вечеру, усталые, на невероятно грязной машине добрались мы до Ковры. А ночью мне предстояло лететь в Сидней…

В гостинице я привел себя в относительный порядок и отправился к мистеру Джонсону. Гроза все еще продолжалась.

Ужин в кругу семьи мистера Джонсона завершился оживленной беседой. Незаметно пробежало время. Пора ехать на аэродром. Мистер Джонсон не позволил мне вызвать такси и, несмотря на поздний час и усталость, сам отвез меня на аэродром. Гроза не утихала, но самолет должен был отправиться вовремя.

В самолете много пассажиров: здесь и старушки, и женщины с детьми. Едва самолет поднялся, его стало изрядно швырять, а примерно через полчаса мы попали в грозовые облака. За окном непрерывно сверкали молнии. Сквозь шум моторов и герметические стенки самолета прорывались раскаты грома. И это продолжалось почти два часа, пока мы летели до Сиднея. Казалось, испытаниям мужества и нервов не будет конца. Время как бы остановилось. Небесная канонада не утихала.

В Сидней самолет прибыл с большим опозданием. Как выяснилось, летчики пытались обходить особенно опасные грозовые облака. Когда самолет приземлился, пассажиры мало-помалу начали приходить себя. Высокий сухопарый старик встал и попросил внимания. «Леди и джентльмены, — сказал он. — Мне кажется, мы обязаны поблагодарить капитана и его помощников за то, что мы сейчас можем разговаривать. Он мастер своего дела. Сегодня он доказал это». Все пассажиры крепко пожали руку капитану.

Эта сценка была подробно изложена во многих утренних сиднейских газетах. Неплохой рекламой обернулось все для компании «Ансент-Анна».

В Сиднее тоже лил дождь. Поздно ночью на такси добрался до отеля «Канберра», где мне был предоставлен все тот же номер 125.

Утром дождь продолжался. Я спустился вниз, купил у подъезда газеты. Они были заполнены сообщениями о необычных ливнях. За сутки в Сиднее выпало около 200 миллиметров осадков. Во многих местах началось наводнение. В газетах были помещены снимки затопленных городов, ферм, разрушенных дорог, но сообщалось и о большой пользе дождя для сельского хозяйства.

К полудню дождь почти перестал. Еду в аэропорт, чтобы лететь в Канберру. Лететь до нее столько же, сколько требуется времени, чтобы съесть пару сендвичей и выпить чашку кофе.

В Канберру я всегда еду с радостью — приятно встретиться с соотечественниками. Здесь можно узнать новости, почитать наши газеты. Ведь уже больше двух месяцев, как я уехал из дому.

К концу дня в посольство позвонил работник Бюро обслуживания мистер Гогин, и мы, как было предусмотрено программой, договорились ехать на автомашине в город Гриффит. Это крупный орошаемый район в засушливой части Австралии. Его называют Мэррумбиджи (по имени протекающей здесь реки). Там мне предстоит подробно ознакомиться с орошаемым земледелием, техникой орошения, гидротехническими сооружениями, переработкой фруктов и овощей на консервных заводах.

В районах городов Гриффита и Лютона мне предстоит пробыть около десяти дней. Эти районы интересны ирригационной культурой, высокой агротехникой орошаемого земледелия, существующей свыше пятидесяти лет.

В 8 утра мистер Гогин с машиной уже у подъезда нашего посольства. На карте он показал подробный маршрут путешествия. От Канберры до Гриффита мы проедем на машине почти 400 километров.

Комфортабельный правительственный «холден» быстро вывозит нас за пределы Канберры. Пасмурно. По небу бегут облака. Но это уже не те облака, из которых льет тропический ливень, хотя и из них нет-нет да и полоснет обильный косой дождь. Но на гладком, чистом асфальтированном шоссе дождь не страшен. Местность холмистая. По обеим сторонам дороги тянутся проволочные изгороди, за которыми на клеверных пастбищах пасутся группы хорошо упитанных овец, иногда мясного скота и изредка — палевых джерзейских коров.

Кое-где пастбища сменяются полями дозревающей пшеницы или ячменя, реже овса. Здесь выпадает достаточно осадков и хлеба растут хорошо. Однако овцам отдается явное предпочтение.

Проехали несколько маленьких городков-близнецов. Но вот местность становится менее холмистой. Кое-где в эвкалиптовых рощах появляется австралийская сосна. Мистер Гогин рассказывает, что там, где растет сосна, по мнению фермеров, хорошо родится пшеница.

Полям пшеницы, ячменя, кажется, нет конца. Среди них, обычно на бугре или возвышенности, видны дома владельцев небольших ферм и их арендаторов, окруженные рощицами или садиками. Примерно в восьмидесяти-девяноста километрах от Гриффита потянулись орошаемые поля с ярко зеленеющими посевами риса. Важно вышагивают на них белые ибисы и аисты. Им здесь раздолье. На влажных рисовых полях в изобилии водится всякая съедобная для них живность.

Рисовые поля сменяются апельсиновыми и лимонными садами. Шароподобные кроны апельсиновых деревьев густо увешаны крупными золотистыми плодами. На темнозеленой листве оранжевые плоды выделяются особенно ярко. За апельсиновыми и лимонными садами простираются персиковые и абрикосовые сады.

Земли здесь нуждаются в искусственном орошении, хорошей обработке и удобрении. Кроме того, их приходится обессоливать.

Подъезжаем к Гриффиту. Это небольшой городок. В нем есть лишь несколько винодельческих заводов да фабрика, на которой изготовляется лимонный и апельсиновый соки, сортируются и упаковываются фрукты.

Остановились мы в небольшой старомодной гостинице. Номера для нас были уже заказаны. В моем номере полкомнаты занимают две огромные кровати. Иду к директору, говорю ему, что я путешествую один и на двух кроватях спать не собираюсь, поэтому хотел бы получить обычный одноместный номер. Директор уверяет меня, что все важные путешественники всегда останавливаются в этом номере. Однако я настаиваю, и директор с неохотой ведет меня в другой номер, стоящий вдвое дешевле.

Наскоро умывшись, едем на ферму, выращивающую персики, апельсины, яблоки, а также некоторые овощи. Среди сада стоит небольшой легкий домик. Нас встречает владелец фермы итальянец мистер Эно Гатто — небольшого роста, сухощавый, подвижный человек лет около сорока. Он говорит, что его ферма очень маленькая: занимает всего около 12 гектаров орошаемой земли. Из них 10 гектаров засажено апельсинами и лимонами, около 1,5 гектара — персиками и яблонями. В междурядьях сада выращиваются морковь, дыни, помидоры. Зимой здесь высевается сладкий турнепс. Всю землю фермер обрабатывает сам.

Мистер Гатто охотно показывает свое хозяйство, просит попробовать крупные апельсины, ведет нас в молодой яблоневый сад. Он рассказывает, что с января по март он убирает морковь, апельсины и дыни, с апреля по сентябрь собирает яблоки, сливы, персики и сладкий турнепс, а в сентябре — апельсины. На ферме имеется тридцатисильный трактор, две грузовые машины и одна легковая. Свою продукцию мистер Гатто отправляет в Сидней, где агент перепродает ее в магазины и за это получает 25 % ее стоимости.

Фермер показывает нам систему дренажных устройств. Прокладка дренажа стоит больших денег. На гектар расходуется около двух с половиной тысяч фунтов. Но без дренажных устройств обойтись здесь невозможно.

Прокладка дренажа

Затем хозяин пригласил нас зайти к нему в гости. На пороге небольшого уютного и чистого домика нас встретила черноглазая подвижная веселая жена фермера, сопровождаемая вереницей ребятишек. Старшим из них я подарил значки. Хозяйка предложила нам закусить и выпить. Закусить мы отказались, но по стакану пива выпили с удовольствием. Фермер и его жена внимательно слушали мой рассказ об орошаемых районах Советского Союза. По их вопросам чувствовалось, что они хорошо разбираются в технике орошения.

Мистер Гогин напомнил мне, что сегодня в пять часов предстоит встреча с мэром города. Тепло распрощавшись с мистером Гатто и его семейством, мы тронулись в путь.

На возвышенной части города в двухэтажном, довольно большом здании, построенном в стиле модерн, размещается городская управа. В просторном кабинете мэра собралось около тридцати членов городской управы. Большинство из них богатые фермеры или владельцы фабрик, магазинов, разного рода бизнесмены. Мэр города, тучный высокий человек лет пятидесяти, поздоровавшись со мной, по очереди знакомит со всеми присутствующими. Чувствую их внимательные, изучающие взгляды.

Мэр говорит, что его и его коллег интересует, почему я прибыл в их район. Отвечаю, что их район известен как край высокой культуры орошаемого земледелия и я приехал кое-чему у них поучиться.

Беседа продолжалась полтора часа. Вначале она носила несколько сдержанный, даже натянутый характер, затем стала более оживленной и теплой.

Члены городской управы расспрашивали меня о технике орошения, применяемой в Советском Союзе, о возделывании различных культур, задавали всевозможные вопросы.

Поблагодарив мэра за то, что в его районе мне предоставляют возможность увидеть много интересного, отправляюсь в гостиницу. А вскоре мы уже спешим на собрание-митинг клуба виноградарей и виноделов, куда меня заранее пригласили.

Клуб находится недалеко от гостиницы, но за нами заехал один из его вице-президентов.

Меня представили президенту клуба и его помощникам. На лацкан моего пиджака тут же прикололи круглую картонную эмблему клуба, на которой были написаны моя фамилия, звание и то, что я являюсь гостем-докладчиком. Последнее меня несколько смутило, ибо быть докладчиком я не собирался.

Как почетного гостя меня посадили по правую руку президента и официально представили членам клуба. До открытия заседания президент познакомил меня с мистером Терещенко, немолодым и, очевидно, преуспевающим врачом. В 1918 году он эмигрировал из Одессы и после долгих скитаний по миру оказался здесь. Из разговора с ним я понял, что он читает советские газеты, литературу и лояльно относится к своей прежней родине. В его поведении, в манере разговаривать с членами клуба чувствовалась чрезмерная предупредительность, если не сказать угодливость. Я попросил его помочь мне во время моего выступления, если у меня встретятся затруднения. Он охотно согласился и несколько раз подсказывал мне нужные слова.

Когда мне предоставили слово для выступления, я спросил президента, каким временем могу располагать. Большинство присутствующих ответили, что готовы слушать сколько угодно, но президент сказал, что обычно доклады у них продолжаются 20–25 минут.

Я рассказал собравшимся, зачем приехал в их страну и, в частности, в их район, что особенно мне здесь понравилось. Рассказал об огромных размерах гидротехнического строительства в Советском Союзе и прежде <сего в Средней Азии, о проектах, предусматривающих переброску великих рек Сибири в засушливые районы Казахстана и Средней Азии. Проговорив 20 минут, я поинтересовался, должен ли я заканчивать, но все присутствующие дружно ответили, что с удовольствием будут слушать дальше. Доклад продолжался больше часа, и столько же времени заняли вопросы и ответы на них. Закончив, я услышал горячие аплодисменты.

Затем начался коллективный ужин, дегустация и оценка вин, которые производят владельцы винодельческих заводов и отдельные фермеры.

За вечер меня попросили выступить еще дважды. Мои слова, что русские в часы веселья и отдыха также любят выпить хорошего вина и что еще князь древней Руси Владимир-Красное Солнышко сказал, что «веселие Руси есть пити», вызвали бурное одобрение.

На следующий день в местной газете была помещена большая статья о моем визите в Австралию, написанная в очень дружелюбных тонах.

Утром мы с директором опытной станции мистером Кросби отправились на аэродром, где нас ожидал маленький самолет. Восемнадцатилетний пилот мистер Дефф, очевидно, очень гордился порученной ему миссией и важно ее выполнял. Летим на высоте 200–350 метров. Внизу простираются темно-зеленые квадраты виноградников и ярко-зеленые рисовые поля, тянутся прямые ленты каналов, дорог.

Мистер Кросби порекомендовал летчику начать облет с окраин орошаемой территории. Здесь резко выделялась граница неорошаемой темно-бурой, с редкими эвкалиптами, пустынной земли и земли, преображенной заботами человека.

Еще по дороге на аэродром мистер Кросби рассказал мне историю возникновения этого орошаемого района.

В 1897 году полковник Хеум предложил заняться орошением, использовав реку Мэррумбиджи. В 1903 году инженер Роберт Джибсон представил в парламент Нового Южного Уэльса проект-доклад о развитии орошения. Несколько лет проект согласовывался, обсуждался и только в 1906 году был утвержден. Началось строительство оросительных систем, и в июне 1912 года вода пошла по каналам.

Правительство предоставляло переселенцам кредиты на постройку жилищ, на покупку фруктовых деревьев. Большие льготы были установлены и на проезд по железной дороге. Но немногие соглашались ехать на новые земли. К 1914 году здесь поселились всего 622 семьи, освоившие немногим более 10 тысяч гектаров земли.

Лишь после того как было доказано, что новые земли приносят немалый доход, сюда устремились крупные капиталисты. Они быстро освоили большие площади, построили разветвленную ирригационную сеть, промышленные предприятия и т. п.

В 1924 году здесь орошалось свыше 50 тысяч гектаров, а в настоящее время орошается свыше 200 тысяч.

Выросли города Лютон и Гриффит, построены консервные, винодельческие заводы и фабрики, создана разветвленная дренажная система, понижающая уровень грунтовых вод и одновременно предотвращающая засоление почв. Этот сравнительно небольшой район ежегодно дает фермерам около 200 миллионов фунтов стерлингов дохода.

Вдали показались знакомые очертания города, и самолет начал снижаться. Облет орошаемой территории продолжался два часа.

Благодарю юного пилота и говорю, что ему под стать летать на больших самолетах.

После обеда отправляемся осматривать виноградники мистера Вильямса. Кстати сказать, эта фамилия очень распространена в Австралии.

Подъезжаем к приземистому домику, утопающему среди больших апельсиновых деревьев, густо увешанных плодами. Нас встречает среднего роста, сухощавый, седой старичок.

Я рассказал ему, что в России тоже был Вильямс — крупный ученый, академик. Мистер Вильямс попросил подробно рассказать ему о его однофамильце. Он внимательно выслушал меня, и ему очень захотелось, чтобы и супруга его услышала рассказ: «Пусть знает, что Вильямсы и в России что-нибудь да значат, а то она частенько со мной ссорится», — сказал он. Пришлось повторить все его жене.

Мы выпили по стакану пива, и хозяин повел нас на свои виноградники, расположенные вокруг дома. Толстые штамбовые, хорошо развитые растения, прикрепленные к проволочным шпалерам, образуют зеленые коридоры. Почва в междурядьях хорошо обработана, расчищена от сорняков. Это поливные виноградники. Каждые три-четыре недели в междурядьях нарезаются борозды, и по ним поступает вода. Кроме того, в почву вносятся фосфорные и азотистые удобрения.

Под крупными листьями висят большие кисти еще мелкого винограда. Он недавно отцвел и созреет в феврале, а сейчас только ноябрь. Виноградник заложен тридцать восемь лет назад, и сейчас кусты в самой поре плодоношения.

Плодоносящие виноградники у мистера Вильямса занимают 20 гектаров. Сам фермер не работает, а нанимает семью итальянцев, которая живет в маленьком домике среди виноградника. Во время уборки урожая мистер Вильямс нанимает рабочих.

Под всеми виноградниками на глубине 60–80 сантиметров уложен дренаж, состоящий из гончарных труб. Через каждые 150–200 метров устроены водосборные колодцы. Вода из труб поступает в колодцы. В каждом из них на поверхности воды плавает поплавок. Как только вода в колодце поднимается до нужного уровня, включается электрический насос, откачивающий воду в специальную канаву.

Затем хозяин повел нас на заложенные в этом году виноградники. Ряды молодых, еще слабеньких кустиков винограда аккуратно подвязаны к натянутой проволоке. К нам присоединился высокий черноволосый сильно загорелый итальянец — батрак мистера Вильямса. Это его трудами наведен здесь образцовый порядок. На ходу мистер Вильямс отдает ему распоряжения.

После обеда едем осматривать рисовые поля. Сопровождающий нас инженер водного управления рассказывает о технике полива, о расходах воды. На гектар риса, так же как и у нас, расходуется 20–25 тысяч кубических метров воды; урожай при этом получают 8—10 тонн риса. Оросительные каналы здесь слишком широкие, но не глубокие, поэтому они быстро зарастают и меньше пропускают воды.

Недалеко от рисовых полей, на землях, которые вскоре также собираются орошать, высятся одинокие довольно крупные эвкалипты, напоминающие о былом ландшафте этого края.

Почти до вечера мы осматривали системы гидротехнических сооружений, поля, засеянные рисом, клевером, пшеницей. А вечером мне надо было присутствовать на собрании интеллигенции города (членов Ротари-клуба). Опубликованная в газете статья заинтересовала многих жителей, и к мистеру Гогину обратилась делегация с просьбой попросить меня выступить на собрании. Он обещал, еще не согласовав со мной. И пришлось идти, опять быть гостем-докладчиком.

Я рассказал о достижениях Советского Союза в области науки, техники, экономики, о нашей культуре, искусстве. Большое оживление и смех вызвал рассказ о том, как местные жители представляют себе русских людей.

Один из ответственных научных работников опытной станции, сопровождавший нас в поездках на фермы, пригласил как-то меня к себе на ужин. Когда он сообщил об этом жене, та пришла в ужас. Состоялся примерно следующий разговор: «Несчастный, что ты наделал. Ведь ему нужно не меньше двух бутылок водки или по крайней мере четыре бутылки виски. Неужели ты надеешься напоить его вином?» На всякий случай к уже имеющимся запасам муж приобрел изрядное подкрепление. А вечером, когда я выпил лишь небольшую рюмку слабого вина, хозяин поведал присутствующим о своем разговоре с женой. Все смеялись, а жена, смущенно оправдываясь, рассказала, что после разговора с мужем советовалась с приятельницами и те полностью с ней согласились.

Утром пришлось выступать перед учащимися старших классов школы. Их называют студентами. Мистер Гогин опять принял приглашение без моего согласия.

Большой школьный двор был заполнен юношами и девушками от 13 до 18 лет. Директор школы представил меня учащимся и спросил, о чем они хотели бы услышать, предупредив, чтобы политических вопросов не задавали. Поднялось несколько десятков рук.

Вот некоторые вопросы. С какого и до какого возраста дети учатся в школах? Когда начинают изучать иностранные языки и какие? Сколько часов в день учатся? Что изучают по математике? Занимаются ли в школах спортом и играми? Работают ли ученики в школе? Учатся ли вместе мальчики и девочки? Платят ли за учебу?

Я подробно рассказал им, как организована учеба в советских школах, как живут, учатся и отдыхают наши школьники.

Один юноша, лет 17–18, спросил меня, почему в русских школах из всех иностранных языков отдается предпочтение именно английскому. Ответил, что английский язык один из наиболее распространенных в мире. Он необходим в науке, технике, международных связях, торговле.

После посещения школы мы поехали в город Лютон. Он знаменит крупным консервным заводом, выпускающим 30 миллионов банок в год. Конечно, по нашим понятиям, он не настолько уж крупен. Например, завод имени 1 Мая в городе Тирасполе в год производит около 120 миллионов банок.

Завод хорошо оборудован, почти все процессы механизированы. Принадлежит он кооперативу фермеров, производящих сырье.

Сопровождающий нас директор рассказал, что в период пик (январь — март) на заводе работает около девятисот человек, а сейчас занято всего двести. Завод вырабатывает джем из апельсинов, а также апельсиновый и лимонный соки.

Свыше 60 % продукции завода экспортируется в Англию, Венесуэлу, Канаду, Италию. Консервы упаковываются только в жестяные банки с отпечатанными этикетками. В жестяные банки наливаются даже пиво и соки. Банки изготовляются здесь же, на заводе, специальными автоматами.

Едем на ферму мистера Джонсона. Проезжаем мимо посевов риса, люцерны, овса, ячменя, пшеницы. Останавливаемся возле одного поля пшеницы, которую осматривает хозяин. Стеной стоит она, колос длинный, зерно хорошо налилось. Пшеница почти созрела, и через несколько дней ее можно будет убирать. Фермер рассказывает, что он затратил около пяти тысяч кубометров воды на каждый гектар, 150 килограммов двойного фосфора и столько же селитры. И теперь надеется собрать не менее сорока центнеров зерна с гектара.

Вот и ферма мистера Джонсона. На пороге одноэтажного, но просторного дома нас встретил хозяин — седой, высокий, плотный мужчина. Он приветливо здоровается со мной, как со старым знакомым. Оказывается, он был на собрании «Ротари-клуба» и уже считает меня своим приятелем.

Так как время обеденное, он приглашает зайти в дом. Стол уже накрыт. В доме, кроме супругов и молодой девушки-прислуги, никого нет. Я уже успел убедиться, что на фермах живут обычно только старики, а их дети предпочитают уезжать в город.

Супруги Джонсоны оказались веселыми и разговорчивыми. Они много расспрашивали о России, шутили. Обед прошел очень оживленно. Здесь же, за столом, мистер Джонсон дал мне, что называется, полный экономический обзор по своей ферме.

Он засевает 35 гектаров рисом и получает 80 центнеров с гектара; держит на искусственных пастбищах 3600 мясо-шерстных овец и 250 голов мясного скота — герефордов и абердино-энгусов. После риса на поля обычно высевается овес с подсевом люцерны или средиземноморского клевера. Бычков-кастратов держат до пятнадцати-восемнадцатимесячного возраста и сдают живым весом в 400–450 килограммов. Все работы на ферме выполняются двумя батраками.

На полях рис только что поднялся из воды, а овес и пшеница уже созревают. Трудно сориентироваться в сезонах года и сельскохозяйственных периодах в этой стране. Ведь зимы не бывает — сеять и убирать можно почти в любое время.

Мистер Джонсон слышал мои замечания на собрании клуба, что при производстве кукурузы на поливных землях можно получить в несколько раз больше кормовых единиц с гектара. Он с этим согласен, но не представляет себе, как можно механизировать обработку кукурузы, а нанимать еще батраков вряд ли выгодно.

Незаметно пробежало время. Стало темнеть. Пора ехать в Лютон. Там сегодня тоже собрание «Ротари-клуба», и опять я гость-докладчик. На этот раз с просьбой выступить ко мне обратилась делегация клуба во главе с редактором местной газеты. Они сказали, что раз я выступал в клубе Гриффита, то должен выступить и у них. Понял, что между этими клубами своего рода соперничество, и если я откажусь выступить в Лютоне, — значит, отдал предпочтение клубу Г риффита.

В своем сообщении я охарактеризовал научный и технический прогресс в нашей стране, лестно отозвался о фермах мистеров Джонсона, Рона, консервном заводе и об орошаемом районе в целом. Но высказал и некоторые критические замечания по ведению сельского хозяйства. Они очень заинтересовали присутствующих. Посыпалось множество вопросов.

Утром мне, по программе, предстояло ознакомиться с работой винодельческого завода, расположенного в десяти километрах от Гриффита.

Это небольшой, но хорошо оборудованный завод. В год на нем перерабатывается семь тысяч тонн винограда. Владелец его мистер Ганвуд рассказал нам, что вначале он перерабатывал виноград только своих плантаций, а так как на вине он получал до 15 % чистого дохода, то в дальнейшем расширил производство. Хозяин показывает нам завод и рассказывает о технике изготовления вина, его хранении.

На заводе работает около двадцати рабочих. После осмотра мистер Ганвуд ведет нас в небольшой, но хорошо оборудованный, расписанный в аллегорическом стиле погребок отведать вин. Признаться, я не очень хороший ценитель вин, но, казалось, что те сорта, которыми он нас угощал, были действительно отличными.

Сегодня последний день моего пребывания в Гриффите. Завтра улетаю в Мельбурн, а мистер Гогин возвращается в Канберру.

Вечером пошел пройтись по городу. На улицах пусто. Лишь в одном из тихих переулков группа подростков-аборигенов играла в какие-то только им известные игры.

Побродив около двух часов, возвращаюсь в гостиницу. Предстоит еще повоевать с комарами. Для этой цели в каждом номере имеется маленькая спринцовка-пушка, к которой прикреплен бочонок с приятно пахнущей жидкостью. Действует это приспособление хорошо: комары или подыхают, или прячутся.

На следующий день, около 12 часов, мы приехали на небольшой аэродром, спустя некоторое время приземлился самолет частной компании «Ансет-Анна». Эта авиалиния второстепенная, и на ней летают старые винтовые самолеты типа ЛИ-2.

В самолете много свободных мест. В Гриффите, кроме меня, сел еще один пассажир.

Погода хорошая, но очень жарко. Соседи поглядывают на часы, начинают прикреплять к своим стульям столики. Время близится к часу дня. Вскоре стюардессы стали расставлять подносы с едой на специальную тележку.

Обед, хотя и не обильный, но горячий и вкусный. Мне рассказывали, что на авиалиниях частных компаний кормят значительно лучше, чем на государственной. Теперь я и сам в этом убедился.

Вдали показался огромный город. Он так же, как и Сидней, расположен на берегу морского залива. По численности населения Мельбурн немного уступает Сиднею.

Мельбурну недавно исполнилось 125 лет. Для города возраст не столь уж большой, но Мельбурн за это время вырос в крупный промышленный центр страны.

До 1927 года Мельбурн был столицей Австралии и считался крупным торгово-финансовым и административно-политическим центром. Но затем в городе было построено много заводов, производящих сельскохозяйственные машины, моторы, станки, текстильных фабрик, автозавод и другие промышленные предприятия.

Центр Мельбурна

Как и в Сидней, в Мельбурн заходят огромные океанские корабли. Здесь их нагружают шерстью, мясом, маслом, фруктами, зерном, экспортируемыми во многие страны мира. Сейчас Мельбурн — столица штата Виктория, самого маленького штата Австралии. Он в четыре раза меньше Нового Южного Уэльса и в двенадцать раз меньше Западной Австралии. Но в экономическом отношении штат Виктория занимает второе место после Нового Южного Уэльса.

Вечером светло и людно только на центральных улицах города. Ярко освещены и хорошо оформлены витрины магазинов. На многих из них — широкие аншлаги: «распродажа». Такую картину можно видеть и в других городах, но здесь почему-то наблюдается это значительно чаще.

Мне рассказывали, что распродажу по сниженным ценам устраивают крупные владельцы магазинов, стремясь сбыть залежалые товары, но часто распродажа вызывается и банкротством владельца магазина. В этих случаях дешево распродаются и хорошие товары.

Из всех видов городского транспорта наиболее распространен трамвай. Троллейбусов не видно.

Одна из достопримечательностей города — красивые парки. Их очень много.

В гостинице, в помещении, отведенном под бар, собралось много любителей пива. В моем номере на столе приготовлена Библия — кто-то уже позаботился о спасении моей души. Но предпочитаю прочитать газеты.

Завтра утром предстоит лететь в Перт, расположенный в трех тысячах километрах от Мельбурна. Лететь до Перта около восьми часов.

В девять утра я был уже на городском аэровокзале «Сити Терминал», а оттуда на полутораэтажном автобусе приехал в аэропорт.

Аэропорт в Мельбурне, пожалуй, даже больше, чем в Сиднее. Отсюда самолеты летят во все концы страны и за границу. На летном поле десятки различных самолетов, принадлежащих разным компаниям.

Пока мы ожидали наш самолет, с востока стало быстро приближаться темное облако. Вдруг над летным полем взвился сильный вихрь, небо потемнело, грянул гром. Как раз в это время невдалеке стал садиться вертолет. Порывы ветра подбрасывали его и швыряли в разные стороны. Казалось, он вот-вот грохнется о землю и от него останутся лишь обломки, но вертолету удалось благополучно приземлиться.

Вместе с новым порывом ветра хлынули потоки сильного дождя. Через 10–15 минут ливень прекратился так же неожиданно, как и начался, оставив после себя потоки воды.

Мельбурн находится ближе к южному полюсу, а это значит, что здесь прохладнее, чем в других местах Австралии. И все же среднегодовая температура здесь поднимается почти до 20°, а зимой термометр не опускается ниже + 11°. На улицах Мельбурна так же, как и в Сиднее, растет много пальм, вечнозеленых фикусов и других тропических деревьев. Поэтому и после дождя в городе очень душно.

..Диктор объявляет, что сейчас начнется посадка в самолет, летящий в Аделаиду и Перт. Около тридцати пассажиров выстроились гуськом, приготовившись идти на посадку.

В ПЕРТЕ

На четырехмоторном турбовинтовом самолете «Вискон» нам предстоит пересечь весь материк с востока на запад.

Самолет легко отрывается от земли. Внизу простирается панорама огромного города. Высокие коробки в центре сменяются тысячами маленьких одноэтажных и двухэтажных домиков с красными черепичными крышами, и вот уже потянулись сады, огороды, поля, пастбища.

Через два часа предстоит посадка в Аделаиде — столице Южной Австралии.

Так же как Сидней и Мельбурн, Аделаида расположена на берегу большого залива.

Аэропорт Аделаиды значительно меньше мельбурнского, но оборудован тоже хорошо.

Стоянка в Аделаиде окончена, и нас приглашают в самолет. Лететь предстоит долго. Погода чудесная. Чистое голубое небо кажется особенно красивым на фоне моря, по которому бегут бесчисленные серебристые барашки-волны. Скоро море сменилось ровной желтой землей. Это великие песчаные австралийские пустыни. Их здесь три. На юге на тысячи километров, на север, запад и восток тянется пустыня Виктория. Эти земли ни для чего не пригодны. Там нет ни оазисов, ни овцеводческих ферм. Но на карте отмечены большие площади почти в центре пустыни, отведенные под резервации аборигенов. Невероятно, как там могут жить люди! Воды почти нет ни на поверхности, ни в земле. Животных мало.

Мы летим недалеко от морского побережья, и я имею возможность убедиться, что пустыня здесь подходит почти к самому берегу. Дальше на север она переходит в пустыню Гибсона, а еще севернее — в большую песчаную пустыню, кое-где покрытую кустарником. Пустыни Австралии занимают свыше трети всей площади материка. Австралийцы называют центральные пустыни материка Мертвым сердцем.

Летим уже около двух часов. Стюардессы налаживают тележки, собираясь нас кормить. Они разносят подносы, на которых в целлофановой обертке лежат два сендвича (маленький кусочек хлеба, переложенный нарезанными помидорами и листьями салата), и предлагают чай или кофе.

Стандартный вопрос: «Вам чай или кофе? С молоком или черный?» Полушутя говорю, что охотно отказался бы от чая, если бы мне предложили поднос с обедом. «Да, но обед полагается только пассажирам первого класса, — отвечает стюардесса, — а у вас «экономический класс». Делать нечего, проглатываю четыре ломтика хлеба.

До Перта лететь еще далеко, а самолет вдруг начал снижаться. Зажглись огни: «пристегнуть ремни» и «не курить», хотя по расписанию посадки быть не должно. Вдали показались огромные рыжие разрытые холмы, дымящие трубы, жилые постройки. Сосед объяснил мне, что это Калгурли — знаменитый австралийский центр добычи золота, а рядом расположен несколько меньший городок и прииск Кулгарди. Сверху Кулгарди производит неприглядное впечатление: повсюду видны нагромождения камней, разрытая глина, а среди них возвышаются дымящие фабричные трубы и жилые дома. Все это покрыто облаком пыли, застилающим солнце, отчего оно кажется багровым.

В конце XIX века здесь было открыто золото. Тысячи колонистов устремились в эти края. Вот как описывают современники эту погоню за золотом: «Тщетны были все прокламации; народ хлынул к золотым источникам, и не было возможности остановить это лихорадочное движение… Жены, дети и даже старцы взялись за лом, казавшийся им золотым скипетром».

Здесь на сотни километров протянулась голая безводная пустыня. За ведро воды платили полтора-два фунта стерлингов. А без воды нельзя было и думать о добыче золота. Возле Перта обнаружили хорошие артезианские воды с большим дебитом. Однако до Перта пятьсот с лишним километров. И вот две огромные трубы протянулись от города к месторождениям золота. По пути пришлось построить несколько водоподъемных станций, так как Перт лежит почти на 380 метров ниже Кулгарди.

Западная Австралия дает до 70 % всего золота, добываемого в стране, а в год его добывается свыше 30 тонн (почти столько же, сколько в США). Правда, в 1903 году добыча почти в три с половиной раза превышала современную. Но и в настоящее время Австралия по добыче золота занимает четвертое место в мире среди капиталистических стран. В Австралии в основном добывается рудное золото, и его извлекают или амальгамированием, или при помощи синильной кислоты.

Шесть тысяч рабочих заняты в золотодобывающей промышленности Австралии, из них в Западной Австралии работает 5400 человек.

Наш самолет садится на бетонную дорожку и подруливает к деревянным домикам. Стюардесса объявляет, что стоянка будет продолжаться 30 минут.

Несмотря на сильный ветер, очень жарко и пыльно. Возле небольших деревянных домиков разбросаны маленькие цветники, поливаемые автоматическими вертушками, растет несколько чахлых эвкалиптов. А дальше виднеются развороченные холмы.

Но вот пассажиры гуськом потянулись к самолету. Через полтора часа мы должны быть в Перте.

Перелет из Мельбурна в Перт продолжался почти весь день. Правда, мы все время летели на запад, и разница во времени в итоге составила три с половиной часа.

Город весь в электрических огнях. Шофер такси — разговорчивый молодой человек — интересно рассказывает о городе и даже решает показать его главные улицы. Они хорошо освещены, красиво оформлены витрины магазинов. Висят искусно сделанные елки, развешаны сверкающие звезды, снежинки. Австралийцы начинают готовиться к рождественским праздникам. Странно было видеть эти атрибуты зимнего праздника в жаркое время.

В вестибюле гостиницы меня встречает дежурный и ведет в номер. По дороге спрашивает, приготовить ли ужин. Но я предпочитаю поужинать где-нибудь в кафе: там это будет стоить вдвое дешевле.

Город по-настоящему красив. Нигде не видно обычных для больших городов фабрик, не слышно шума. Только изредка на широкой реке Сван (что значит «лебедь»), похожей на морской залив, эхом прокатывается гудок парохода.

Вспоминается слышанный от кого-то рассказ. В начале XIX века англичанам стало известно, что французы хотят захватить часть Западной Австралии. Губернатор Нового Южного Уэльса Раньер Дарлинг срочно снарядил морскую экспедицию на запад.

В 1829 году,обогнув материк с юга, английский корабль «Пармелия» под командованием капитана Фримантла вошел в устье этой живописной реки. Тысячи гордых красавцев — черных лебедей плавали по ней. Однако вскоре лебедей не стало. Хоть мясо их никто не ест — оно жесткое и несъедобное, — но забавы ради лебеди были уничтожены.

Противоположный берег реки также утопает в сиянии тысяч огней. Декабрь, а на улице около 25° тепла. И это вечером. Как и в других австралийских городах, вечерами на улицах пусто. Магазины закрыты, только возле кино и у паблик баров людно и шумно.

Еще более нарядно выглядит город днем. Вокруг пологих берегов залива в садах и парках утопают красивые белые дома. Берега реки окружены чудесными парками.

Утром снова пошел побродить по городу. Еще только семь часов, и на улицах почти никого нет. У причалов пристани стоят пароходы. Позже, часов около девяти, они повезли пассажиров кататься вдоль морского побережья, на пляж.

У берега плавают тысячи медуз. Кое-где на камнях сидят любители-рыболовы. Я остановился возле одного из них, небольшого сухощавого человека лет тридцати. По всему его облику видно, что рыбу он ловит не только ради удовольствия. Он ловко забрасывает удочку-донку далеко в море и сразу же тащит ее с трепыхающимся морским карасиком на крючке. Молодой человек объяснил, что караси ходят стаей (косяком) и сейчас как раз здесь стоит такой косяк. На хороший ужин наловить рыбы вполне можно.

Узнав, что я приехал из Советской России, рыболов очень удивился. «Сюда часто приезжают туристы, бизнесмены, ученые из Америки, Англии и других западных стран, — сказал он, — а вот, чтобы кто-нибудь приехал из СССР, не слышал». По его акценту, да и по внешности видно, что он тоже не австралиец. Он охотно рассказал о себе. Он итальянец и живет здесь уже около десяти лет. Специальности у него нет, поэтому зарабатывает он мало, а семья состоит из шести человек.

Солнце стало палить немилосердно. Рыба ушла от берега, и рыболов заспешил домой.

В вестибюле гостиницы дежурный предупредил меня, что мистер Гвелин (декан агрономического факультета университета) просил встретиться с ним в 10 часов в гостинице. В назначенное время спускаюсь по лестнице. Ко мне подходит среднего роста сухощавый джентльмен лет около пятидесяти. Он приветствует меня, как старого знакомого, предлагает провести день в его семье, поездить по окрестностям города. Благодарю его и охотно соглашаюсь.

По дороге, протянувшейся вдоль залива, мчимся за город. Сворачиваем в парк. Возле дороги на специальной бетонной подставке в качестве экспоната лежит огромное бревно. На прикрепленной к нему табличке написано, что это был эвкалипт высотой в 170 метров и диаметром 12 метров. Бревно лежит тут уже многие годы.

По дороге мистер Гвелин решил показать мне лодочную станцию. Там собралось много молодых людей. Несколько лодок, сверкая на солнце белыми парусами, уже мчались по водной глади залива. Мистер Гвелин объяснил мне, что все присутствующие здесь — члены водного клуба.

К нам подошли небольшого роста худощавый молодой человек лет двадцати и синеглазая светловолосая девушка лет семнадцати в купальных костюмах. По их загару видно, что они здесь частые посетители. Это сын и дочь мистера Гвелина. Узнав, что я русский, они с любопытством стали рассматривать меня. Отец предлагает им поехать с нами, но они предпочитают остаться на пляже, обещав прийти к обеду.

Подъезжаем к университету. Длинные двухэтажные, густо обвитые плющом корпуса, построенные в старом английском стиле. Правда, поодаль стоит несколько трех- и четырехэтажных зданий современного типа. Сегодня воскресенье, кругом пусто. И университет можно осмотреть только снаружи.

Мой спутник, взглянув на часы, говорит, что если мы не хотим вызвать гнев миссис Гвелин, то должны ехать.

К обеду пришли дочь и сын хозяина. Едва мы закончили обед, как начали подходить гости. И снова посыпались вопросы о жизни в нашей стране, об образовании, о науке и т. п. До вечера продолжалась оживленная и дружеская беседа.

Поздно вечером возвратился в гостиницу. В вестибюле терпеливо дожидались репортеры местной газеты. Пришлось ответить им, зачем приехал, чем интересуюсь, куда собираюсь ехать и т. д. А утром под дверь моего номера была просунута газета с моим портретом и статьей, смысл которой сводился к тому, что вот, мол, мы какие, даже русские посылают своих специалистов учиться у нас.

По плану, предстояла поездка, вернее полет, на север, в район Джералдтон. Это значительный для Западной Австралии портовый город. Через него вывозятся шерсть, мясо, зерно и другие продукты и сырье.

За 10–15 минут такси доставило меня в аэропорт. Еще очень рано, и мои соседи, устроившись в креслах самолета, продолжают досыпать. Спустя некоторое время стюардесса начала разносить свежие газеты, в том числе и ту, в которой была напечатана моя фотография. Стюардесса что-то сказала пассажирам, и все стали разворачивать газеты.

Второй пилот пригласил меня в кабину к летчикам. Капитан и оба его помощника представляются мне и говорят, что рады видеть русского ученого на борту своего самолета. Усадив меня, они стали рассказывать обо всем, что можно было видеть с высоты полета. Чтобы было лучше видно, капитан даже снизил самолет.

Летим вдоль береговой полосы. От побережья моря тянутся песчаные дюны, заросшие зеленеющим кустарником. Дальше холмы дюн сменяются полями пшеницы и пастбищами. Кое-где они перемежаются эвкалиптовыми лесами, возле которых виднеются красные черепичные крыши ферм. Слева простирается голубая гладь безбрежного Индийского океана. Капитан рассказывает, что все побережье Западной Австралии представляет собою прекрасные песчаные пляжи. Круглый год здесь стоит теплая погода. Акул в этих местах почти нет, поэтому купаться можно спокойно.

Самолет подлетает к Джералдтону, и я возвращаюсь на свое кресло. Прощаюсь и благодарю экипаж самолета за интересное путешествие.

В аэропорту меня встретил местный ветеринарный врач, веселый, добродушный молодой человек. Он назвал себя мистером Вильямсом. Пришлось и ему рассказать о его знаменитом однофамильце в России. Впоследствии он не раз повторял мой рассказ с некоторыми добавлениями.

Мистер Вильямс предлагает посетить две овцеводческие фермы, содержащие мериносовых овец в пустыне, побывать на фабрике, рафинирующей золото из руды, а затем возвратиться в Джералдтон и поехать на крупнейшую в Западной Австралии ферму компании «Эрик Смерс», выращивающую пшеницу, ячмень, овес, люпин и содержащую около 60 тысяч прекрасных мериносовых овец. Эта программа в основном составлена раньше и лишь уточнена мистером Вильямсом.

Мериносы перед стрижкой

Через час мистер Вильямс на казенном «холдене» подъехал к гостинице. И мы едем на восток. По обеим сторонам дороги, возле города, тянутся фермы, на которых выращиваются овощи, их сменяют бескрайние поля почти созревшей пшеницы.

Несколько раз прошу мистера Вильямса остановиться, чтобы вблизи посмотреть, как растет хлеб здесь, на другом конце планеты. Пшеница не очень высокая и не очень густая, но колос с хорошо налитым зерном.

В последние годы Западная Австралия значительно увеличила посевы пшеницы. В 1960 году здесь засевалось около полутора миллионов гектаров земли, дававших урожай в полтора миллиона тонн пшеницы. Это, конечно, не так много, но лимитирует влага. Прекрасно растет здесь люпин. Он обогащает почву азотом, а его зерна охотно поедаются овцами. Обычно фермер два года сеет пшеницу, а затем оставляет землю под люпин, который самосевом может расти восемь-девять лет. Как сорняк люпин растет по границам полей, обочинам дороги.

Чем дальше от побережья, тем меньше выпадает осадков и больше земли остается необработанной и заросшей мелким лесом или кустарником. Фермеры считают, что в местах, где выпадает менее 300 миллиметров осадков, сеять пшеницу невыгодно.

За полями потянулась типичная австралийская скребовая пустыня. Местность стала слегка холмистой. От шоссе изредка отходят дороги на фермы. Кругом безлюдно. В Западной Австралии проживает всего примерно 730 тысяч человек, причем больше половины населения сосредоточено в Перте.

Проехав по шоссе почти 250 километров, сворачиваем на боковую грейдерную дорогу. Она насыпана из каменистого грунта и хорошо укатана. Вдоль дороги тянутся проволочные изгороди. Это начались так называемые пастбища, покрытые низкорослыми деревьями малый. Осыпавшиеся семена акации поедают овцы. Не оставляют они, конечно, и зеленых веток. Кроме акации здесь встречаются низкорослые виды эвкалиптов с маленькими сероватыми, как бы покрытыми восковым налетом листьями. Всюду синеют и желтеют цветы, правда, сухие.

На одном из поворотов быстро перебежал дорогу огромный черно-бурый эму. А поодаль я увидел их целое стадо. Мистер Вильямс сказал мне, что, если я хочу увидеть эму поближе, надо осторожно выйти из машины, встать с противоположной стороны и посвистывать сначала тихонько, а потом громче. Выполняю его совет. И действительно, отбежавший метров на двести страус вдруг остановился и начал медленно подходить, важно вышагивая огромными ногами и высоко подняв голову. За ним последовали другие. Эму подошли метров на 50–60, но затем любопытство, очевидно, было побеждено инстинктивным страхом. Стоило мне пошевелить рукой, чтобы навести фотоаппарат, как страусы тут же исчезли.

Дорога привела нас к воротам. Но сама ферма еще далеко. Бывает, что от ворот до фермы приходится ехать многие километры. Мы проехали еще около десяти километров и снова оказались у ворот, теперь уже ведущих во двор фермы Гибион, или, как ее здесь называют, стансии Гибион.

На стансии содержится около 130 тысяч мериносовых овец, и принадлежит она овцеводческой компании, имеющей шесть таких стансий.

Нашему взору представился просторный двор с довольно большим одноэтажным домом, несколькими домиками поменьше и небольшими помещениями складского типа. Во дворе на столбах установлены две большие цистерны, куда вода накачивается двумя ветряками. У дома нас встретил директор стансии, молодой смуглый человек, мистер Джои Джозеф Мали. Он говорит, что рад помочь мне узнать все, чем я буду интересоваться, а пока с дороги просит нас зайти принять душ и выпить по стакану холодного пива. И то и другое как нельзя более кстати. Ведь стоит сорокаградусная жара. На небе ни облачка, ни один листик на дереве не шелохнется.

Директор рассказал нам, что на ферме работает шестнадцать человек, включая его самого и бухгалтера. Один человек обслуживает около пяти тысяч овец. Один механик осматривает и ремонтирует 70 ветряков. Только раз в году на стрижку нанимает «стригалей». Каждая овца дает около двух фунтов стерлингов дохода, а затрачивается на нее один фунт. Следят за овцами десять пастухов-аборигенов. Они живут недалеко от усадьбы, в деревянном бараке.

Позже, когда мы с директором ездили по пастбищам стансии, мы повстречали пастуха, ехавшего на лошади. Торопливо спешившись, он подобострастно выслушал указания директора. Я спросил директора, есть ли у этих пастухов семьи. Он ответил, что живут они холостяками, а потом, смеясь, добавил, что они сообща содержат одну женщину-повариху, исполняющую обязанность их общей жены.

Последние два года стояла сильная засуха, но поголовье овец на ферме все же почти удвоилось. Кроме овец на ферме содержится около 600 голов мясного крупного рогатого скота.

Много неприятностей причиняют одичавшие козы. На территории фермы их водится несколько тысяч. Они поедают лучшую траву на пастбищах, выпивают из корыт воду, в жаркую погоду даже купаются в этих корытах. Мистер Мали рассказывает: лет 40–50 назад в этих местах добывали золото, и шахтеры держали здесь коз. Некоторые из них предпочли свободную жизнь, и вот теперь их потомки досаждают овцеводам.

Все пастбища на ферме разгорожены на участки. В каждом из них площадью 800—1000 гектаров содержится 150–200 голов овец. В центре четырех участков построен колодец с ветряком и резервуарами для воды. Когда мы подъехали к одному из колодцев, от него поднялась целая туча розовых хохлатых попугаев-какаду, убежало несколько эму и около десятка коров с телятами. Так у воды мирно сосуществуют дикие и домашние животные. «Домашние» так же боятся человека и убегают от него не менее торопливо, чем дикие.

Варан в пустыне Западной Австралии

Гигантские кенгуру

Я заметил, как перебежал дорогу огромный, длиною около двух метров, варан. У большой норы под кустом акации он остановился. Медленно приближаюсь к этому «сухопутному крокодилу», чтобы сфотографировать. Повернув ко мне голову, варан настороженно наблюдает за мной, чуть-чуть шевеля толстым, мясистым хвостом. Мистер Мали предупреждает, что особенно близко подходить к нему не стоит: ударом хвоста он может сломать ногу. Все же делаю еще несколько шагов, — и «крокодил» проворно ныряет в глубокую нору. По дороге нам несколько раз попадались вараны, но поменьше. Довольно часто встречались и небольшие группы кенгуру.

Чем дальше мы углублялись в пустыню, тем мельче и реже становился лес.

У пресных озер и водоемов встречались тысячи разнообразных уток, гусей, цапель и других птиц. Они ныряли, ходили по отмелям, оглашали местность криком.

Мы отъехали от усадьбы в глубь пустыни километров на сто. Кругом простирались пастбища фермы. Чем дальше на восток, тем меньше выпадает осадков, скуднее растительность, и все большие площади покрывают шарообразные кусты твердого, колючего спинифекса.

Мистер Мали рассказывает о нелегкой жизни в этих пустынях. Невольно сравниваю их с нашими пустынями в Казахстане и республиках Средней Азии. И думается, что использование ветряков, постройка проволочных изгородей и у нас могли бы дать хороший результат.

На обратном пути мистер Мали предлагает заехать к мистер Гопкинсу — фермеру, имеющему 8 тысяч мериносовых овец и арендующему около 200 тысяч гектаров пустынных пастбищ.

Владельца фермы мы застаем в стригальном сарае. Здесь же работает вся его многочисленная семья — восемь детей. Старшей дочери — восемнадцать лет, младшему «фермеру» — три года. На стрижку наняты только три стригаля. Они и должны остричь все восемь тысяч овец, а подсобные работы выполняются самими членами семьи. Наш приезд на время прервал работу. Хозяева были очень удивлены, когда узнали, откуда я. Ведь сюда мои соотечественники никогда не заезжали, да и никто здесь нас, русских, не видал.

Невысокого худощавого, с живыми глазами, до черноты загорелого хозяина прошу рассказать подробно о стрижке. Он ведет меня к стригальным приспособлениям, рассказывает о технике стрижки, о сортировке шерсти, показывает несколько овечьих рун. В одном из них в шерсть набились колючки, семена растений, и все это вместе с песком и грязью превратилось в твердый, словно бронированный щит. Такая шерсть ничего не стоит, но ее не более 5–6 %. Любуюсь умелой и быстрой, прямо-таки ювелирной работой стригалей-профессионалов. Шесть-восемь месяцев в год они кочуют с одной фермы на другую и стригут овец. Руки у них в ссадинах, огрубелые, грязные.

Хозяин рассказывает, что его чистый годовой заработок составляет около четырех тысяч фунтов стерлингов. «На десять человек семьи это не так уж густо, но прожить можно», — заключает он.

День клонится к вечеру, но, кажется, работающие и не собираются прерывать свое занятие. Благодарю хозяина, жму натруженные руки стригалей. Мистер Гопкинс просит извинить его, что не может пригласить нас в дом выпить чего-нибудь холодного: нужно закончить стрижку уже загнанных в сарай овец. Жажда мучит, но ничего не поделаешь. По дороге я уже несколько раз просил подъехать к колодцам, но почти везде ветряки извлекали из земли теплую и солоноватую воду. Без привычки пить ее трудно.

Широкая грейдерная дорога тянется на сотни миль и выходит к порту Хетленд, на побережье Тиморского моря. Проехав по ней несколько километров, мистер Мали сворачивает на боковую дорогу, и мы мчимся на запад. Время от времени приходится останавливать машину и открывать ворота, перегораживающие дороги. Быстро стемнело, и в свете фар то и дело появляются кенгуру. Ночью, когда спадает жара, они выходят на пастбища. Несколько раз мистер Мали вынужден был тормозить машину, чтобы пропустить перебегающих животных.

Но вот и знакомые ворота у колодца, слышна мерная дробь мотора на электростанции, которая освещает усадьбу. Приняв после пыльной и жаркой дороги душ, собираемся на открытой веранде выпить по стакану холодного пива, закусить холодной ветчиной и поговорить.

Мистер Вильямс с нами не ездил. Вместе с несколькими рабочими он целый день делал операции молодым овцам. Большие зеленые мухи откладывают возле хвоста овцы личинки. Они разъедают кожу под шерстью и вгрызаются в мясо. В Советском Союзе для борьбы с ними овец смазывают дезинфицирующими растворами или периодически купают, а здесь им обрезают хвост и вырезают кожу. На обрезанных местах появляется новая кожа, а на ней растет уже не шерсть, а короткий жесткий волос, к которому мухи не могут прикрепить личинки.

Наша беседа продолжалась около двух часов. Собрались все белые жители фермы, посыпались вопросы о Советском Союзе. Особенно много спрашивали о заработной плате в нашей стране, о ценах на промышленные товары, продукты и т. д. Очень заинтересовал слушателей рассказ о бесплатном лечении, стипендиях студентам, интернатах, пенсиях, плате за квартиру и т. д. Мои ответы тут же комментировались и сопоставлялись с условиями жизни в Австралии. И видно было, что люди очень мало знают о Советском Союзе, а если и слыхали что-нибудь, то в извращенном виде.

Вечер прошел незаметно. Впервые в Австралии мне пришлось ночевать не в гостинице, а в частном доме.

В 6 часов утра все были уже на ногах; в 7 часов позавтракали, а через полчаса, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, мы отправились на другую ферму — станцию Налбара. Она принадлежит той же компании, но пока на ферме содержится только 13 тысяч овец. У этих овец более грубая шерсть, и, конечно, стоит она дешевле. Но зато животные крупнее, крепче и лучше переносят условия пустынь. Директор фермы мистер Локей, или, как он себя назвал, Старый Том, огромного роста, тучный седой весельчак с добродушным лицом, крепко пожимает нам руки и спрашивает, что бы я хотел посмотреть. Говорю ему, что приехал к нему поучиться, как вести хозяйство в пустынях и, в частности, как выращивать овец.

«О, этому я вас научу, — громко и раскатисто смеясь, говорит директор. — Пойдемте на ферму. Там вы увидите овец, а мистер Вильямс начнет делать операцию».

Проходим мимо загородок. В одной из них, в тени эвкалипта, лежат несколько больных овец. Старый Том наклоняется к ним и кричит пастуху-аборигену, почему он не отнес овец в сарай, а теперь вороны выклевали у них глаза. Действительно, у каждой овцы вместо глаз — кровоточащие раны. Вдали на деревьях сидело несколько коварных птиц, очень похожих на наших грачей. Старый Том рассказал, что вороны очень хитрые. Убить их чрезвычайно трудно. Стоит появиться с ружьем, как они тут же исчезают.

В сарае все уже было приготовлено к операциям. На вертящемся, вроде небольшой карусели, станке прикреплены шесть металлических корытец, куда кладут овец. Врач обрезает полоски кожи возле хвоста и смазывает раны креолином. Через две недели они заживают. Операция продолжается несколько минут.

Мистер Вильямс остается делать операции. Ему помогают два рослых богатыря — сыновья Старого Тома. Оба они окончили восьмилетние школы и сейчас трудятся на ферме. Дальше учиться нет денег. «На две тысячи фунтов стерлингов, которые я имею в год, сыновей в высшей школе не продержишь, — говорит Старый Том. — Ведь чтобы содержать сына в колледже, нужно платить тысячу фунтов в год. Денег я не накопил, наследства им не оставлю. Пусть привыкают сами зарабатывать хлеб».

В одном из сараев мы увидели крупную свинью с поросятами, а рядом, за перегородкой, виднелось еще несколько подсвинков. Хозяин поясняет, что они Предназначены для питания его семьи. Свиньи откармливаются мясом кенгуру и больных, но незаразных овец. Правда, в корм приходится добавлять и немного ячменя.

А теперь едем смотреть пастбища овец и колодцы. Старый Том свистом подзывает двух небольших собак, и они вскакивают в пикап. В машине, за спинкой, прикреплен «винчестер».

Снова на многие километры потянулись проволочные изгороди, окаймляющие десятки и сотни тысяч гектаров серо-бурых, заросших мелким кустарником земель. Немилосердно палит солнце, но Старый Том словно не замечает этого: ведь всю жизнь он провел в пустыне. Чтобы показать мне, как много здесь водится кенгуру, он сворачивает на полевую петляющую деревьями дорогу. Действительно, вскоре сотни кенгуру стали выбегать из-под деревьев. Некоторые из них, немного отбежав, с любопытством рассматривают нас. Собаки как наэлектризованные стоят передними лапами на бортах пикапа и умоляют подстрелить хотя бы одного кенгуру.

Медленно отстегнув «винчестер», Старый Том вставляет патрон в ствол и целится в огромного, в рост человека, самца кенгуру. Как только грохнул выстрел, обе собаки бросились к животному. И хотя пуля попала в грудь кенгуру, он яростно отбивается от собак передними короткими лапами с острыми когтями. Быстро выскочив из машины, Старый Том хватает из кузова небольшой железный лом, подбегает к кенгуру и наносит несколько ударов ему по голове. Немного отдышавшись, фермер поясняет, что раненый кенгуру может распороть живот собаке. Он подводит машину к убитому животному, и мы с трудом втаскиваем в нее огромную тушу. Дважды Старый Том повторил ту же операцию. Погрузив в пикап еще двух кенгуру, он сказал, что теперь на пару дней свиньи обеспечены кормом.

Фермер рассказывает, что динго в этом районе нет, но дальше на северо-восток, километрах в трехстах отсюда, их водится много, и там держать овец нельзя. Поэтому в тех местах выращивают крупный рогатый скот. Он говорит также, что на его памяти в этих местах только три раза были сильные засухи, от которых погибло много овец.

Вечером вся семья расположилась на мягком зеленом ковре подстриженного газона. На низких столиках расставлены стаканы, а рядом стоит ящик с бутылками пива.

И снова меня спрашивают о жизни в нашей стране, о советских людях и, конечно, об овцеводстве в наших пустынях. Допоздна продолжалась наша интересная беседа.

Утром, позавтракав, отправляемся на расположенную недалеко от фермы фабрику, добывающую золото. По хорошей гравийной дороге едем к фабричному поселку Маунт-Магнет. От главной магистрали отходит несколько дорог, ведущих на другие фабрики. Вдали виднеются фабричные трубы, здания. Мы едем на наиболее крупную фабрику этого района.

Посередине фабричного двора — огромная неогороженная глубокая яма. Здесь начали строить новую шахту. Дальше видны шахтные постройки, котельная, здания обогатительной фабрики и т. п. Из шахты по транспортеру плывут черные груды породы. Это железистые кварциты, в которых содержится около 30 % железа. В тонне такой породы — около 20 граммов золота. Руду добывают на глубине свыше 650 метров. Только что вынутая, мокрая, холодная, она Непрерывным потоком движется на мельницу, где превращается в мелкий порошок, похожий на цемент.

Мистер Вильямс пошел к директору фабрики (он же главный инженер) договориться о разрешении посмотреть фабрику. Я тем временем решил побродить по территории. Рабочий, стоящий на мостике у начала транспортера, узнав, что я из Советской России, радушно пожимает мне руку. Он предлагает мне посмотреть другие цехи фабрики, но я говорю, что лучше подождать разрешения. А ждать пришлось около часа: директор был в шахте и к нему с трудом дозвонились.

Долго наматывается на огромный барабан стальной трос, подымающий из шахты клеть с людьми. В клети несколько человек в грязных шахтерских костюмах. Мистер Вильямс обращается к невысокому плотному человеку и знакомит меня с ним: главный инженер и директор. Он извиняется за свой вид и говорит, что через полчаса будет готов нас выслушать. За это время мы обошли еще один цех, где огромные шаровые мельницы размалывают руду, перед тем как та поступит в химический цех.

Директор встречает нас у входа в свой кабинет, приглашает зайти чего-нибудь выпить. Мой спутник предпочитает пиво, я прошу лимонный сок.

Золото на фабрике, рассказывает директор, добывается способом амальгамирования. Годовая добыча золота составляет 80 тысяч унций, т. е. около 3 тонн. На фабрике работают 250 рабочих и служащих. Унция золота обходится компании 6 фунтов стерлингов, а продают ее государству по 15 фунтов. В 1960 году чистый доход фабрики составил около 700 тысяч фунтов стерлингов. Каждый затраченный фунт приносит в год полтора фунта чистой прибыли.

Директор вынимает из сейфа три бруска золота, каждый из которых весит почти пятнадцать килограммов и стоит 6 тысяч фунтов стерлингов. Он рассказывает, что найдены новые золотоносные площади, в которых породы содержат еще больше золота, и в будущем предстоит расширить добычу. Правда, это золото залегает глубже, чем тот пласт, из которого добывают руду в настоящее время.

Заметил, что директор слишком твердо выговаривает некоторые английские слова и внешне мало похож на англичанина-австралийца. Говорю ему об этом. «Вы не ошиблись, — отвечает он, — моя родина — Прага, но оттуда я уехал тридцать лет назад. Попал на золотые разработки. Вначале работал поваром в столовой, а затем спустился под землю. Работал и учился понимать золото».

Спрашиваю его по-чешски, не забыл ли он свой родной язык? «Конечно, нет, — отвечает он, — но я давно не слышал чешской речи. Семья моя говорит на английском языке, и разговаривать на родном языке мне теперь трудно».

Директор выражает сожаление, что не может сопровождать меня при осмотре фабрики, так как очень занят, и поручает меня своему помощнику.

Молодой инженер показал нам все цехи фабрики. Он подвел нас к огромным нефтяным двигателям, которые в это время как раз устанавливали. Их продали бельгийские компании. Печи, в которых мытый золотой порошок сплавляется в слитки, и вообще все установки, где сосредоточивается золотой порошок, тщательно изолированы. Свободного доступа к ним нет.

Помещения фабрики в отличие от помещений большинства других промышленных предприятий Австралии неважно отделаны и построены, что называется, на скорую руку. Сопровождающий нас инженер говорит, что вначале думали, будто запасы золота здесь небольшие, но потом были обнаружены еще более богатые пласты.

Интересуюсь заработком рабочих. Инженер говорит, что за восемь часов подземного труда рабочий получает на фабрике 25–30 фунтов стерлингов в неделю. Жизнь, конечно, здесь дорогая, а работа тяжелая.

Невдалеке виднеются домики рабочих и служащих. Я хотел было пойти и туда, но сопровождающий сказал мне, что с ним договаривались показать мне только фабрику. Он добавил, что мы можем пойти и туда, но без него.

Полдень. Стоит невыносимая жара. Наша машина превратилась поистине в огненную печку. Выезжаем на дорогу. Раскаленный воздух врывается в кабину мчащейся машины.

Проезжаем мимо небольшой железнодорожной станции, которая обслуживает главным образом золотодобывающие предприятия.

Около придорожного кафе в тени мистер Вильямс ставит машину. Есть не хочется, тем более что, кроме консервированной ветчины, здесь ничего не дадут, но утолить жажду, конечно, неплохо.

Мистер Вильямс выпивает две большие бутылки пива, с аппетитом съедает обед. И мы едем дальше, на запад. Заметно меняются природные зоны. В районе золотодобывающей фабрики Маунт-Магнет кругом простирается мелкоскребовая, каменистая пустыня. Ближе к побережью океана она переходит в полупустыню, где на красных песках растут более крупные кусты и деревья малый, эвкалипты, а примерно в 50–60 километрах от побережья появляются поля пшеницы.

Вечером меня опять пригласили на собрание «Ротари-клуба». Выступление мое было принято очень тепло. Один из фермеров от имени всех присутствующих поблагодарил меня за сообщение и преподнес памятный подарок — целлулоидную табличку с правилами клуба.

Утром за мной заехал агроном департамента земледелия. Предстояло посетить крупнейшую ферму Эрика Смерса. Эта ферма засевает 25 тысяч гектаров преимущественно пшеницей и держит 55 тысяч прекрасных мериносовых овец. Всего ферма арендует у государства около 250 тысяч гектаров земли.

От Джералдтона до фермы 120 километров. Дорога петляет между грядами дюн. Очевидно, некогда океан намыл их, а затем отступил. Так образовалось около десятка песчаных гряд. Дюны подальше от берега заросли кустарником.

Управляющий фермой мистер Маршалл уже ожидал нас. Он крепко пожимает нам руки и приглашает зайти в контору, состоящую из двух комнат. В одной сидит бухгалтер, в другой — секретарь-машинистка. Это весь штат конторы.

Сейчас разгар уборки. Предстоит убрать 12 тысяч гектаров пшеницы и 8 тысяч гектаров ячменя и овса. На ферме трудится всего 46 рабочих и служащих. Уборка пшеницы продолжается 40–50 дней.

Кругом простирается желтое море созревшей пшеницы. Несколько комбайнов срезают и обмолачивают колоски, а солома остается на корню. К комбайну подъезжает машина с высоким железным кузовом, и комбайн насыпает в него зерно. На другом поле стоят мешки с семенной пшеницей.

Комбайны за уборкой пшеницы

Мистер Маршалл поясняет, что здесь почвы песчаные и на одном участке пшеницу можно сеять максимум два года.

После пшеницы сеют ячмень, и в него добавляют несколько килограммов семян люпина. Люпин созревает раньше ячменя, до уборки его стручки растрескиваются, и на другой год все поле бывает покрыто люпином. Так люпин самосевом возобновляется в течение 8–9 лет. В эти годы на каждом гектаре такого поля выпасается по шестнадцать овец, т. е. гектар люпина почти без затрат дает 7–8 тонн кормовых единиц. Кроме того, каждый год он оставляет в почве 30 килограммов фиксированного азота. Без люпина невозможно получить хороший урожай пшеницы.

Для того чтобы уничтожить люпин в посевах пшеницы, поле с самолета опрыскивают гербицидами, причем пшеница от этого не страдает. Но в люпине содержится вредный для животных алкалоид, и, поедая его, овцы иногда заболевают и даже дохнут. Ежегодно погибает примерно 2–3 % овец. Однако экономический эффект от использования люпина с лихвой возмещает убыток.

Подъезжаем к полю, покрытому сухими высокими стеблями люпина. Мистер Маршалл разгребает опавшие листья и стручки — под ними земля густо усыпана семенами люпина. Невдалеке на люпине пасется отара крупных, упитанных, с хорошей шерстью овец. Таких овец в хозяйстве 55 тысяч.

Овцы пасутся без пастухов, на водопой ходят сами. Всех овец обслуживают шесть человек. Только на стрижку, как и повсюду, нанимают работников.

Ежегодно ферма распахивает 6–7 тысяч гектаров целины. Осваивать такие земли не составляет особого труда: они представляют собой относительно ровные заросшие кустарником и травами участки с супесчаной почвой.

На прощание мистер Маршалл подарил мне несколько брошюр о ферме.

Солнце уже садилось, а мы еще ничего не ели. Для пунктуальных австралийцев это чрезвычайное происшествие. Заезжаем в кафе при станции. Подкрепившись, возвращаемся в Джералдтон.

В порту, у причалов, пришвартовано около десятка огромных океанских кораблей. К ним от элеваторов подведены трубы-шланги, по которым поступает пшеница. Невдалеке высятся громады элеваторов. Сюда из основных зерновых районов Западной Австралии стекается зерно для вывоза за границу. Снова любуюсь неповторимыми красотами побережья океана. Здесь, в Западной Австралии, пока немного людей, а природа щедра. Да и не только здесь. Сами австралийцы говорят: «Мы пока снимаем сливки, ну а наши внуки и правнуки доберутся и до остального».

Очень остро для многих районов страны стоит проблема воды. Много воды реки Австралии несут в океаны, а ее так не хватает на землях этого засушливого континента. В пустынных районах фермы и промышленные предприятия обеспечиваются артезианскими водами. При этом часто вода хищнически расходуется, бесполезно испаряется, а уровень вод артезианских бассейнов непрерывно понижается. Во многих местах запасы артезианских вод иссякли, колодцы высохли.

Мое пребывание в Джералдтоне закончилось. Чтобы больше повидать, обратно решил поехать на автобусе. От Джералдтона до Перта больше пятисот километров, и дорога с остановками займет одиннадцать часов.

Огромный автобус с довольно удобными креслами мчит меня на юг. По обе стороны дороги тянутся поля созревшей пшеницы. Иногда они сменяются кустарником. Изредка попадаются поселки. Рядом с шоссе проходит железная дорога. Кое-где пшеница уже убрана, и по высокой стерне пасутся овцы. Им здесь раздолье: попадаются колоски, да и в соломе встречается хороший корм. Фермеры откармливают овец на пожнивье.

В автобусе не все места заняты, на остановках выходят и подсаживаются новые пассажиры, несколько раз садились бедно и грязно одетые женщины-аборигенки с детьми. Пожилой шофер мастерски ведет машину, автобус мчится с бешеной скоростью. Мелькают поля, пастбища, овцы, изредка фермы. И везде очень сухо, речки высохли, только ветряки качают воду в огромные баки.

Едем уже почти пять часов. Подъезжаем к небольшому кафе. Время ленча. Шофер останавливает автобус и объявляет, что стоянка будет 40. минут.

Пассажиры устремляются к стойке выпить холодного пива. Кое-кто заказывает обед, а большинство достают сумочки с сендвичами.

Недалеко от дома, в небольшом загоне, обнесенном проволокой, я увидел несколько кенгуру. Они совсем ручные и протягивают головы, выпрашивая поесть. Я предложил им хлеба — отказались, дал кусок апельсина — тоже не пришлось по вкусу. Пошел и нарвал травы. Ее они стали охотно есть. Стоявший возле меня пожилой человек сказал, что кенгуру очень разборчивы в еде и выбирают наиболее вкусные травы.

Шофер приглашает нас занять свои места. Вскоре местность стала меняться. Бескрайние поля и пастбища сменились эвкалиптовыми лесами. Огромные эвкалипты с ровными, гладкими стволами поднимаются на многие десятки метров. Это прекрасный строевой лес. Кое-где попадаются разработки леса. Невдалеке от дороги свалены огромные лесные великаны. Тракторами и автомашинами их стволы подвозят к лесозаводам, окруженным большими штабелями досок, брусьев, деталей домов. Проезжаем мимо молодых посадок леса.

Автобус с ревом берет крутой подъем и по петляющей дороге быстро съезжает в долину. Склоны холмов покрыты рядами виноградников и шарообразными низкорослыми деревьями.

Проезжаем несколько небольших городков. Вот и пригород Перта. Кирпичные домики с красными черепичными крышами, с цветниками у входа, похожи один на другой, как близнецы. Автобус подвез нас к автобусной станции. От нее пешком добираюсь до гостиницы.

Мысленно воспроизвожу в памяти все виденное в Западной Австралии. Места сказочно богаты полезными ископаемыми, но пока огромные запасы железной руды, меди, серебра, золота, урана, асбеста лежат почти нетронутыми. Добывается лишь золото, да и то в малом количестве.

Миллионы гектаров земли можно было бы еще засеять пшеницей и другими хлебами, засадить виноградом, апельсиновыми и лимонными деревьями.

В омывающих материк морях — неисчерпаемое количество различной рыбы. На дне прозрачных вод — раковины, содержащие драгоценный жемчуг. Это ли не дары природы, которые еще не использованы?

В ЮЖНОЙ АВСТРАЛИИ

Утром прощаюсь с дежурным гостиницы и еду в аэропорт.

До Аделаиды лететь свыше четырех часов. В самолете сидят люди самых различных возрастов и занятий. Тут и упитанные, холеные бизнесмены, и чопорные худые старухи, и загорелые, втиснутые в неловко сидящие на них костюмы фермеры, и молодые парочки. В одном из передних рядов сидят две молодые монашки в белых, туго накрахмаленных головных уборах.

Большинство пассажиров летят дальше Аделаиды — в Мельбурн, Сидней.

Из Перта мы вылетели в 8 часов утра, а прилетели в Аделаиду в 2 часа дня. Сказалась разница во времени: Аделаида ведь намного восточнее Перта.

На аэродроме меня встретил мистер Томсон из Бюро обслуживания. Он же отвез меня в гостиницу. Между прочим, он спросил, не соглашусь ли я провести день в семье мистера Джеральда. Тот, узнав, что приезжает русский ученый, Хочет пригласить меня к себе на завтрак, показать город, побеседовать. Я попросил передать мистеру Джеральду, что принимаю его приглашение. Мистер Томсон тут же позвонил мистеру Джеральду и условился, что тот подъедет за мной через час.

В назначенное время к гостинице подъехала старая машина. Выхожу к подъезду и сталкиваюсь с небольшого роста, сухощавым, подвижным, просто одетым пожилым джентльменом. Он встречает меня, как знакомого, и ведет к машине представить супруге.

Мистер Джеральд усаживает меня рядом с собой, а его жена устраивается на заднем сиденье. Он спрашивает, что бы я хотел посмотреть в их городе. Говорю, что мне трудно ответить на этот вопрос, ведь он лучше знает, чем знаменит город.

Центр города утопает в зелени. Широкие улицы обсажены пальмами, фикусами и другими тропическими растениями.

Недалеко от моей гостиницы расположены большой ботанический сад и зоопарк. Кстати сказать, ботанический сад — обязательная принадлежность столицы каждого штата.

Стены многих домов обвиты плющом, диким виноградом. В городе много костелов, высоко в небо устремивших свои готические шпили. Из белого мрамора построены не только церкви, но и многие правительственные и частные здания, фирмы, магазины. Они придают городу особенно нарядный вид.

В восточной части залива Сент-Винсент расположен порт. Здесь у причалов грузятся десятки океанских судов. На них вывозятся шерсть, пшеница, фрукты, виноград, вина, мясо, консервы.

В Аделаиде имеются десятки консервных и винодельческих заводов. А за высоким забором виднеется ряд длинных корпусов. Мистер Джеральд поясняет, что это военный завод. Мой разговорчивый гид рассказывает, что в Аделаиде построено и строится много военных химических и машиностроительных заводов.

От Сиднея, Мельбурна и даже Брисбена Аделаида отличается более спокойным ритмом, меньшим движением на улицах. В Аделаиде изумительный пляж. Когда мы подъехали к нему, берег был забит сотнями машин, и найти местечко, где можно было бы поставить свою машину, оказалось весьма непросто. На наше счастье, одна из машин уезжала, и мистер Джеральд быстро занял ее место.

Побродив по пляжу и налюбовавшись морем, мои хозяева приглашают меня к себе домой. Приближается время диннера — дословно обеда, а по существу ужина.

Мистер Джеральд останавливает машину возле небольшого и довольно старого домика. Миссис Джеральд удаляется готовить ужин, а ее супруг торжественно приносит своего рода книгу посетителей. Дорогой переплет, прекрасная бумага. Около половины ее листов исписано. Каких только путешественников не побывало в этом доме!

Хозяин просит меня написать что-нибудь на английском языке и обязательно указать, кто я и откуда. Мне сразу стало ясно, что именно ради этого и пригласила меня чета Джеральд.

Кроме моего автографа старику нужны были еще и подробности, чтобы блеснуть своей осведомленностью о Советском Союзе.

Миссис Джеральд приглашает нас к ужину.

После ужина подошли еще несколько пожилых мужчин и женщин. Мистер Джеральд просит меня рассказать о Советской России. Рассказываю, что у нас все принадлежит народу, что нет богатых, нет голодных и безработных, и еще о многом другом, что у нас считается обыденным, а слушателей моих удивляет. Им трудно понять, как можно не платить врачу, бесплатно поехать в санаторий, не платить за учебу в институте, получать стипендию, в три-четыре раза меньше, чем здесь, платить за квартиру. Беседа затянулась допоздна. Все присутствующие тепло прощаются со мной, и на том же допотопном автомобиле мистер Джеральд отвозит меня в гостиницу.

Утром я уже был в Институте виноградарства и виноделия. В большой комнате на длинном столе стопками разложены труды института. Директор института мистер Фар-нач и его заместитель мистер Ранкин рассказывают, что в институте кроме них работают еще один научный сотрудник и пять лаборантов. Они исследуют различные сорта винограда, разрабатывают технику его возделывания, изыскивают способы борьбы с вредителями и даже выводят новые культуры винных дрожжей для винодельческих заводов.

В Южной Австралии выпадает всего около 500 миллиметров осадков, что позволяет получать в среднем 3,75 тонны урожая винограда с гектара. Значительно доходнее поливное виноградарство: оно дает до 15–20 % чистого дохода.

В час дня мистеры Фарнач и Ранкин приглашают меня пообедать в ближайшем кафе. После обеда мистер Ранкин везет меня на комфортабельной машине смотреть виноградники, расположенные в ста километрах от института.

Подъехали к огромному винограднику, принадлежащему компании. Возле довольно большого утопающего в зелени дома размещается маленькая конторка. Из нее выходит пожилой загорелый сухощавый человек — это управляющий мистер Вильямс.

На ферме свыше 200 гектаров занято виноградниками, рассказывает мистер Вильямс. Здесь постоянно трудятся девять рабочих, а во время уборки урожая нанимают еще двадцать человек. Работают на уборке сдельно. За тонну собранного винограда рабочий получает 4 фунта стерлингов (8 рублей). Уборка продолжается с конца февраля до начала мая. После уборки около четырех месяцев осуществляется обрезка и культивация виноградников. В междурядьях виноградника сеют клевер, а затем его запахивают, это обогащает почву азотом. Правда, приходится вносить и фосфорные удобрения.

Виноградники хорошо обработаны, и все лозы подвязаны на шпалеры из трех проволок. Установка шпалер стоит 125 фунтов стерлингов (250 рублей) на гектар, но зато урожай увеличивается на 12–15 центнеров с гектара. Расходы окупаются в три-четыре года. Шпалеры, установленные на деревянныхэвкалиптовых опорах, без особого ремонта служат пятьдесят лет и более, а сам виноградник— до ста лет. Но случается, что после сорока лет кусты начинают плохо плодоносить, и их приходится выкорчевывать.

После осмотра виноградников управляющий пригласил нас зайти попробовать вина, сделанного из выращенного им винограда.

На столе стоит около десятка длинных темных бутылок. Хозяин спрашивает, какого бы вина я хотел попробовать. Говорю ему, что не знаю сортов австралийских вин. Но мистер Вильямс отвечает, что у них европейские сорта винограда. И он наливает в длинные тонкие бокалы искрящийся напиток. Сам он не пьет его, а только пробует буквально по нескольку капель.

Виноделы в обиде на своих земляков, говорит мистер Вильямс. Каждый австралиец в год выпивает свыше 80 литров пива, а вина употребляет только около 7 литров. Поэтому приходится проникать на мировые рынки, конкурировать с Францией и другими странами, снижать цены, много средств затрачивать на транспортировку. И, конечно, доход получается небольшой.

Австралия производит около 15 миллионов литров вина в год. Примерно половина всего количества экспортируется в Англию. Литр в среднем стоит около 30 копеек. Однако потребитель платит за него в четыре-пять раз дороже. По дороге «руку прикладывает» не один миддлмэн.

Во двор въезжает шикарный «форд». В машине сидят три пожилых выхоленных господина. Мистер Вильямс торопливо покидает нас и направляется к машине. Владельцы фермы долго говорят что-то мистеру Вильямсу, а затем садятся в машину и уезжают.

Управляющий возвращается расстроенный. Беседа не налаживается. Мы благодарим мистера Вильямса и уезжаем.

На следующее утро мистер Ранкин, как условились, уже был с машиной у гостиницы, и мы поехали знакомиться с крупным винодельческим заводом фирмы «Орландо», расположенным в 20 километрах от Аделаиды.

В Сиднее, Мельбурне, Аделаиде мне не раз приходилось видеть световые рекламы «Орландо». Я видел магазины, гостиницы, различные заводы, принадлежащие этой фирме. Она владеет и несколькими винодельческими заводами. Однако мистер Ранкин говорит, что «Орландо» не только не самая крупная, но даже и не средняя фирма.

Сразу же за городом потянулись виноградники. Все они на шпалерах, хорошо обработаны. Проезжаем несколько небольших городков. Мистер Ранкин рассказывает, что значительная часть виноградарей, живущих здесь, — немцы, переселившиеся из Рейнской области Германии. Они и обучили англичан мастерству возделывания винограда.

В широкой долине показались большие серые корпуса с огромной надписью: «Орландо». Возле подъезда завода разбит цветник, а у стен здания растут пышные темно-зеленые кусты винограда.

Спустя несколько минут выходит мистер Ранкин в сопровождении двух джентльменов — директора завода и главного винодела.

Главный винодел после первых же слов переходит на русский язык. Он рассказывает, что его отец югослав, а мать русская. Она его обучила русскому языку и привила любовь к России, о которой он знает лишь по рассказам матери и книгам.

Завод действует со второй половины февраля до половины мая. Перерабатывает 30 тонн винограда за десять часов. Каждый сорт винограда перерабатывается на отдельной машине, чтобы не ухудшался вкус и цвет вина. Мои сопровождающие подробно рассказывают о всех тонкостях производства вина. Большое внимание уделяется процессу брожения. Заквашивают сусло специальной культурой дрожжей, а дикие дрожжи убивают. При этом большую роль играет температура. Все процессы автоматизированы.

По конвейеру нескончаемым потоком под стеклянным колпаком движутся бутылки. На них не наклеены бумажные этикетки, а нанесена краска, что придает им более эффектный вид. Бутылки попадают как бы под стеклянный колокол, где быстро наполняются янтарным вином, а затем так же автоматически закупориваются, обертываются бумагой и уже готовыми попадают в проворные руки работниц, дюжинами укладывающих их в картонные ящики.

Путешествие по заводу заняло почти три часа. По традиции виноделов всего мира, соблюдаемой и здесь, хозяева приглашают попробовать их продукцию. Опасаясь, что это может занять много времени, по-русски спрашиваю у главного винодела, нельзя ли обойтись без соблюдения этой традиции. Но он меня уверяет, что директор хочет иметь в книге запись русского посетителя, и если я сейчас уеду, то обижу его.

В красиво оформленном зале на стенах размещена целая выставка полученных заводом премий; здесь же представлены образцы продукции завода. Мистер Ранкин, большой знаток вин, характеризует каждый сорт.

Мне предстоит еще познакомиться с опытной станцией виноградарства, расположенной в двадцати пяти километрах от завода. Снова проезжаем несколько небольших городков и въезжаем во двор опытной станции. Посреди виноградников стоит небольшое здание летнего типа, состоящее из нескольких комнат. В комнатах пусто. Только под навесом, невдалеке от трактора, на старом матраце спит тракторист. Разбудив его, мистер Ранкин узнает, что директор станции будет примерно через 40–50 минут. Чтобы использовать время, идем осматривать виноградники.

Мистер Ранкин рассказывает, что станция занимается испытанием сортов винограда. Их здесь около двухсот. Кроме того, здесь исследуется агротехника, разрабатываются способы борьбы с вредителями винограда и его болезнями. На станции работают директор станции и рабочий. Виноградники занимают 16 гектаров; они хорошо обработаны, и под крупными листьями прячутся большие кисти наливающегося винограда.

К дому подъехала машина, и из нее вышел молодой человек— директор станции мистер Домбровский. Родители его поляки, но он считает себя австралийцем. Мистер Домбровский говорит, что он с одним рабочим вполне справляется со всеми делами. Правда, обрезка винограда продолжается три месяца. Только на время уборки нанимают двенадцать человек на каждый гектар. Для высококачественных крепких вин виноград держат на ветках до тех пор, пока он слегка завянет. Много интересного рассказал мне ученый-виноградарь. Но пора ехать.

На обратном пути мистер Ранкин расспрашивал меня о жизни в нашей стране, о различных научных исследованиях, о политике, проводимой нашим правительством, о положении в сельском хозяйстве. Попутно он высказывал и свои замечания по этим вопросам. Мы дружески с ним распрощались и условились впредь поддерживать научные связи.

Утром у двери я нашел газету. На первой странице были помещены итоги только что закончившихся выборов в парламент. Этим событиям были посвящены газеты, о них говорили в ресторанах, в парках. Но прошло несколько дней, и снова все стало, как раньше. Все опять было подчинено бизнесу. Все стремились «делать деньги», которые здесь всесильны.

ПРОЩАЙ, АВСТРАЛИЯ!

Мысленно воспроизвожу тысячи километров, наезженных по дорогам Австралии, сотни встреч с людьми, многие из которых надолго останутся в памяти. Среди них были люди, смотревшие на меня с наивным изумлением, и такие, которые считали, что я приехал из отсталой, полудикой страны, где по улицам городов чуть ли не ходят медведи и волки. Но подобных людей встречалось сравнительно мало. Многие знали об огромном научном, техническом и экономическом прогрессе нашей страны, но не представляли себе, каким образом это достигнуто. Ведь американская, английская, а за ними и австралийская печать систематически писала о преимуществах «свободного мира», о преимуществах частной инициативы, предпринимательства. Печати и многим идеологам «свободного мира» было особенно трудно объяснить запуск первых советских спутников и космических кораблей. Ведь каждому человеку было ясно: для того чтобы запустить в космос корабль с человеком на борту, требуются огромные научные и технические знания. И вдруг в буржуазной печати появилось вынужденное признание, что США далеко отстали в технике и науке от России.

Я приехал в Австралию как раз в то время, когда многие австралийцы были под впечатлением сенсационных сообщений о славных советских космонавтах. Бесчисленное количество раз мне приходилось рассказывать о достижениях советской науки и техники.

Довелось мне повстречаться и с людьми, не скрывавшими враждебного отношения ко мне как к представителю другого мира — смертельного врага существующих здесь отношений, уклада жизни, классового неравенства. Но, к счастью, их было не так много. В большинстве случаев я чувствовал доброжелательное и даже дружеское к себе отношение. Меня приветливо встречали, охотно рассказывали обо всем, чем я интересовался, помогали больше узнать об их стране, о способах ведения различных отраслей сельского хозяйства.

Много раз мне приходилось выступать перед различной аудиторией. Иногда вначале атмосфера бывала весьма напряженной, но доводы, которые приводились в моем выступлении, были настолько объективно убедительны, что большей частью слушатели соглашались с ними.

Как-то один профессор Сиднейского университета пригласил меня провести пару дней в его доме. Мы катались на его прекрасной собственной яхте по заливу, ездили в горы на машине, обедали у него дома. Он показал мне университет, лаборатории. В общем мне были продемонстрированы все блага, которыми он пользовался. После этого он задал мне вопрос: «Как бы вы отнеслись к предложению читать курс экономики в нашем университете?» При этом он добавил, что у них работает много профессоров из Англии. Я спросил, его ли это личное предложение или оно исходит от руководства университета. «Меня просили поговорить с вами об этом в ректорате университета», — сказал он. Я ответил, что положительно отношусь к такому предложению, но только по этому вопросу следует официально обратиться в Академию наук СССР, где я работаю, и если там дадут согласие, то готов принять предложение. Конечно, если удовлетворят условия работы. «Ну, на это вряд ли пойдут ваши власти», — сказал он. «А другого пути быть не может», — ответил я. На этом мы и расстались с уважаемым профессором.

Вспоминаются встречи и с русскими людьми. Я видел, что некоторые из них гордились своей прежней родиной, тяжело переживали разрыв с нею. Трудно им. Хоть и имеют они кусок хлеба, но горек он.

Перед моим отъездом из Австралии в ЮНЕСКО пришли два корреспондента газет и попросили поделиться впечатлениями об их стране, рассказать о каких-нибудь интересных приключениях. Увы, никаких сенсационных случаев рассказать я им не мог. Их не было.

Один из корреспондентов спросил меня, как я переносил австралийский климат. Ответил, что неплохо. И добавил, что я очень благодарен австралийской авиационной компании ТАА. Она помогла мне избавиться от лишнего веса. Мне часто приходилось пользоваться самолетами этой компании, и так как там пассажирам второго класса, кроме чая, ничего не давали, то у меня довольно часто бывали разгрузочные дни. И вот теперь, улетая, я имею нормальный вес, чем очень доволен.

На следующий день в газетах под заголовком «Если хотите избавиться от лишнего веса, летайте на самолетах компании ТАА» появился мой рассказ. Не знаю, как восприняли эту статью бизнесмены из ТАА, но в самолете разговоры и смех по этому поводу мне довелось слышать.

Попрощался и с моими шефами из Бюро обслуживания. Они добросовестно и пунктуально выполняли составленную в ЮНЕСКО программу.

Последние формальности в конторе ЮНЕСКО. Сотрудницам мисс Булл преподношу на память сувениры, альбомы, привезенные из дому. А затем достаю из чемодана несколько бутылок вина и говорю им, что по русскому обычаю перед отъездом полагается выпить. Девушки одобрили этот обычай и сказали, что постараются привить его в ЮНЕСКО. Они достали из своих сумочек завтрак, добавив его к тем запасам, которые сохранились у меня. Мы пригласили и шефа ЮНЕСКО мистера Бартелса. Я поблагодарил присутствующих и пожелал им всего наилучшего.

Итак, прощай, Австралия!

Документы оформлены, билет взят, и вечером я лечу.

В аэропорту опять тщательно проверили содержимое чемоданов, документы. Усаживаюсь в свое кресло «экономического» класса. В самолете летят индийцы, арабы, японцы, англичане, американцы, австралийцы. Чаще всего слышится английская речь.

Самолет легко отрывается от бетонной дорожки. Все успокоились. Кое-кто дремлет, большинство читают толстые журналы, которыми стюардессы снабдили всех пассажиров.

За окнами виднеются черные тучи. Нет-нет да и тряхнет наш огромный самолет. Изредка тучи прорезаются огненными стрелами молний. Стрелки высотомера показывают почти 9,5 километра. Иногда перед самолетом вдруг возникает сплошная стена облаков, и тогда он старается уйти в сторону. Но как ни хитрили наши летчики, им все-таки не удалось избежать черных густых облаков. Самолет поминутно швыряет вниз, вверх, вниз, вверх. Казалось, вот-вот он развалится на куски. Особенно жутко было видеть, как рядом, за окном, сверкают молнии.

Время будто остановилось, а тучам, грозе и ливню не было видно конца. Я не очень хорошо представлял себе, насколько реальна была опасность, но, судя по взволнованным лицам пилотов, очевидно, больше шансов было навечно остаться где-нибудь в песках Центральной Австралии, чем долететь до Дарвина.

Обычно от Сиднея до Дарвина самолет летит шесть часов, но в эту ночь наши пытки продлились на целых два часа. Только утром, когда самолет стал приближаться к Дарвину, гроза прекратилась. Как только самолет приземлился, к нему поспешили санитарные машины. Для медицинского персонала работа нашлась: многих пришлось выносить на носилках.

Дождь прекратился, но было пасмурно и душно. Однако как преобразилась природа! Зеленела трава, воздух был напоен ароматом цветов. Из леса доносился птичий гомон. А изредка выглядывающее солнце было ласковым и приятным. Как все это не похоже на мертвые, сухие пустыни, которые я недавно видел!

Но особенно любоваться природой некогда. Наш самолет уже заправлен, и по радио сообщили, что скоро начнется посадка. Расписание должно быть выдержано.

Еще несколько минут, и я навсегда покину этот далекий от моей родины экзотический континент. Я радовался возможности повидать Австралию, узнать ее, а теперь не меньше радуюсь, оставляя ее. Я увожу с собой много полезных знаний о передовой технике, о сельском хозяйстве, экономике, постановке научных исследований, которыми щедро поделились со мной австралийские ученые и практики, рядовые труженики.

INFO

В стране кенгуру и эму / Предисл. И. Ф. Курдюкова. Москва: Наука, 1964. 167 с. ил.

Василий Федорович Червинский

В СТРАНЕ КЕНГУРУ И ЭМУ

Утверждено к печати

Секцией восточной литературы РИСО

Академии наук СССР

*

Редактор Л. С. Каленова

Художник Р. А. Вольский

Художественный редактор И. Р. Бескин

Технический редактор Л. Т. Михлина

Корректоры В. М. Гаспаров и Е. А. Мамиконян

*

Сдано в набор 28/IX 1964 г.

Подписано к печати 21/XII 1964 г.

А-10861. Формат 84 X 108 1/32. Печ. л. 5,25. Усл. п. л. 8,61. Уч. изд. л. 8,88. Тираж 39 000 экз. Изд. № 1275. Зак. № 2548. БЗ № 37 1964 г. — № 15. Цена 45 коп.

*

Главная редакция восточной литературы

издательства «Наука»

Москва, Центр, Армянский пер., 2

Типография «Красный пролетарий»

Политиздата. Москва, Краснопролетарская, 16.

…………………..

FB2 — mefysto, 2022

Примечания

1

В. Ф. Червинский, Пути сельскохозяйственного освоения земель в полупустынной и пустынной вонах СССР; В. Ф. Червинский, Проблемы комплексного изучения засушливых вон СССР, М., 1963.

(обратно)

2

«Shell» — известная английская фирма, торгующая нефтепродуктами.

(обратно)

3

Армия спасения (Сэльвэшн Арми) — реакционная религиозно-благотворительная организация, основанная в 1865 г. в Лондоне методистским священником Бутсом.

(обратно)

4

Так в тексте. Возможно, имелось в виду стекающей. — Примечание оцифровщика.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

НАЧАЛАСЬ ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

ВОТ ОНА, АВСТРАЛИЯ!

В СТОЛИЦЕ

НЕМНОГО ИСТОРИИ

В СИДНЕЕ

САМАЯ СЕВЕРНАЯ, САМАЯ ЖАРКАЯ ЧАСТЬ АВСТРАЛИИ

ПО ЛЕСАМ, ПОЛУПУСТЫНЯМ И ПУСТЫНЯМ СЕВЕРНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АВСТРАЛИИ

ПО ПУТИ СТЮАРТА

В ПУСТЫНЯХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АВСТРАЛИИ

ПРОЩАЙ, АЛИС-СПРИНГС, ЗДРАВСТВУЙ, МАУНТ-АЙСА!

НА ФАБРИКЕ ЯИЦ И ПТИЧЬЕГО МЯСА

В САВАННАХ АВСТРАЛИИ

В ПЕРТЕ

В ЮЖНОЙ АВСТРАЛИИ

ПРОЩАЙ, АВСТРАЛИЯ!

INFO

*** Примечания ***