КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

От начала начал. Антология шумерской поэзии [Автор неизвестен -- Древневосточная литература] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

От начала начал. Антология шумерской поэзии

Вступительная статья, перевод, комментарии, словарь В. К. Афанасьевой

ДРЕВНЕЙШАЯ В МИРЕ

Памяти моего деда Владислава Романовича Лобанова и матери Нины Владиславовны Лобановой, античника и санскритолога, хранителей древнего слова

«Древнейшая в мире» — так по праву называют шумерскую литературу: из всех известных ныне литератур она с наибольшей полнотой донесла до нас древнее письменное слово. Более четырех тысяч лет насчитывают записи шумерских преданий, рассказов о подвигах героев, хвалебных гимнов и даже пословиц, притч и поговорок — явление и вовсе уникальное в истории письменности.

Однако в этом почетном эпитете таится опасность. Подчас мы смотрим на произведения древности как на лепет младенца и заранее готовы умиляться и восхищаться всем, что увидим и услышим, — «Подумать только, древнейшая!» Но, искушенные длительным опытом общения со словом, как с живым, так и письменным, нашими с ним играми, мы не можем не признаться себе, что порой знакомство со словом древним пас разочаровывает. Смущают длинноты, скучные повторы, однообразие приемов, наши эмоциональные центры не включаются — мы привыкли к быстрому воздействию и столь же быстрой реакции, а их нет. Тогда мы откладываем текст и снисходительно говорим: «Что поделаешь, древнейшая...» И вот мыслям и чувствам когда-то полного жизни человека выпадает участь быть достоянием специалистов и снобов или ожидать нового взрыва меды на древность. А ведь в этой древней литературе заложены возможности стать ощутимой и быть понятой, надо лишь эти возможности отыскать. Она может и должна обогатить нас, надо только ее разбудить и… проснуться самим.

Еще в начале нашего века некоторые востоковеды утверждали, что шумерского языка не существовало, что это тайнопись вавилонских жрецов. Сейчас об этом вспоминают как о курьезе. Опубликована не одна шумерская грамматика, а в самом шумерском языке обнаруживают следы еще более древнего языка, влившегося в него, а может быть, даже и двух.

О шумерийцах мы знаем ныне, что именно они заложили основы цивилизации в долине Тигра и Евфрата, в Двуречье, хотя и не были самыми первыми жителями этой долины. Многие древние цивилизации развивались в благоприятных окружающих условиях — мягкий климат, богатство природных ресурсов давали возможность относительно сносного существования человека и способствовали развитию общества. Шумерскую культуру скорее можно назвать цивилизацией «от недостатка» — природа здесь была враждебна человеку. Сырой, нездоровый климат, катастрофические, нерегулярные разливы рек, песчаные бури. Почвы заболочены. Земля может стать плодородной, но требует неимоверного труда, чтобы она могла дать пропитание. Строительных материалов — камня, дерева — нет. Зато есть тростник и глина. Шумерийцы отвели воду в каналы, осушили болота и превратили заболоченные заросли в урожайные поля и цветущие сады. Стали строить из тростника и глины, изобрели кирпич, начали писать тростником на глине. Многие великие открытия древности, в том числе и изобретение искусства письма на глиняных табличках, принадлежат шумерийцам. Археологи обнаружили в Шумере предметы, свидетельствующие об очень раннем развитии обмена и торговли, о связях с далекими странами, о сильном шумерском влиянии — от северной Сирии (город Эбла), Малой Азии и вплоть до Индии. Интенсивное напряжение человеческого ума, изобретательность, способность к контактам, жизненная активность — вот качества, которые должны были неминуемо развиваться и стимулироваться.

Археологическими исследованиями и письменными источниками история шумерийцев — «черноголовых», как они сами себя называли, — прослеживается примерно с середины четвертого тысячелетия до н. э. Это время, когда шумерийцы оказались в долине Евфрата и Тигра и постепенно ассимилировали местные племена, обитавшие здесь еще в пятом тысячелетии. Расцвет шумерской культуры падает на первую половину третьего тысячелетия до н. э. Шумерский город-государство представлял собой поселение с храмовым комплексом в центре и группирующейся вокруг него сельскохозяйственной округой. Такие города — Эредуг, Ур, Урук, Лагаш, Ниппур, Киш и другие — возникали на кис и севере Двуречья и находились в постоянных конфликтах между собою, сражаясь за пограничные территории, за право контроля нал ирригационными сооружениями, в конечном счете — за превосходство в стране. Об одном из таких конфликтов рассказывает шумерское сказание «Послы Аги ...» Между Агой, правителем Киша, города, являвшегося центром северною военного союза, и Гильгамсшем, верховным жрецом Урука, кого мы долгое время считали исключительно мифологическим персонажем, возникает спор, перешедший в войну, закончившуюся победой Урука. Обломок алебастровой вазы с посвятительной надписью Мебарагеси, отца Аги, найденный археологами, и другие свидетельства подтверждают подлинность событий, о которых говорится в сказании, а также доказывают, что Гильгамеш — реальное историческое лицо. Два других сказания — об Энмеркаре и Лугальбанде — повествуют о далеком поенном походе в легендарный город Аратту, расположенный, по-видимому, где-то в горах современного Ирана, ближе к Афганистану и, вероятно, по дороге в Индию. А надпись на глиняном конусе правителя Энметены (или, как прежде читали, Энтемены) — подлинный исторический документ, один из многих памятников шумерской письменности, которые составили основу наших знаний об истории Шумера, о ходе ее развития. В тексте второй половины третьего тысячелетия до н. э. говорится о борьбе двух соседствующих городов. Легаша и Уммы, за нейтральную территорию — небольшой клочок плодородной земли. Помимо рассказа о самом конфликте, излагаются и история его возникновения, и события, предшествующие ситуации, описанной современником Энметены, так что мы с полным правом можем назвать это произведение предтечей жанра историографической литературы.

В середине третьего тысячелетия до н. э. на историческую арену Двуречья выступают аккадцы — один из семитских народов, обитавший по соседству с шумерийцами, преимущественно в северных областях. Об аккадцах нам известно примерно с того же времени, что и о шумерийцах, но, судя по многим данным, культура их была в значительной степени шумеризована, первые надписи на аккадском языке в системе письма, изобретенной шумерийцами, появляются начиная с середины третьего тысячелетия до н, э. Саргон аккадский, или Шаррукен (2316–2261 гт. до н. э.), чье имя означает «истинен царь» (явно принятый им впоследствии титул, а не имя собственное), был первым правителем в истории Двуречья, кому удалось объединить страну. Человек нецарского рода, необычайно одаренный полководец и талантливый политик, Шаррукен, не нарушая шумерских религиозных и культурных традиций, сумел внести в политический и социальный уклад Двуречья много перемен, которые, конечно, сказались во всех областях жизни. Наибольшего могущества Аккадская династия достигла при втором ее царе — Нарам-Суэне, внуке или племяннике Шаррукена. Личность Шаррукена (Саргона) несла в себе что-то легендарное — о кем и складывались легенды. Одна такая легенда-сказка, к сожалению очень плохо сохранившаяся, рассказывает о чудесном избрании на царство богами Аном и Энлилем, при содействии богини И манны, простого чашеносца, слуги царя города Киша, о царских кознях и о том, как удалось герою избежать уготованных ему ловушек. В тексте «Дабы... храм, что подобно ладье...» действие развивается по законам волшебной сказки, сюжет которой хорошо известен в мировом фольклоре, в том числе и в русском. Другое эпическое произведение, один из шедевров шумерской поэзии «Когда разгневанный взгляд Энлиля...» повествует о падении Аккада. Текст несправедливо связывает гибель царства с именем царя Нарам-Суэиа, объясняя это падение и нашествие горных племен кутиев, чье господство в стране продолжалось более ста лет, гневом Энлиля за разрушение его храма царем.

Новый расцвет Шумера приходится на время правления третьей династии города Ура (2112–1997 гг. до н. э.). Царство распадается и гибнет под натиском амореев, эламитян, субареев. О тяжелых бедствиях людских, о разорении Ура и о падении Шумера рассказывают драматические плачи — «Он покинул свое стойло...» и «Времена изменяя...» Плачи о разрушенных храмах и городах — самобытнейшее создание шумерского поэтического творчества. Как правило, они слагались в период восстановления города или храма.

Последние правящие династии Двуречья в третьем тысячелетии до н, э. Исина (2017–1985 гг. до н. э.) и Ларсы (2025–1763 гг. до н. э.) были уже только частично шумерскими, а второе тысячелетие в Южном Двурьечье — это уже история исключительно семитских народов. Шумерийцы, а также и аккадцы, были ассимилированы еще одной группой семитских племен, постепенно просачивавшихся в Двуречье. Наследниками шумерийцев стали вавилоняне.

Кончилась история шумерийцев, но не шумерской культуры. Вавилоняне переняли, подобно многим народам Древнего Востока, шумерскую письменность и приспособили ее для своего языка. Но и язык шумерский они сохраняли в течение всей своей полуторатысячелетней истории. Шумерский язык изучался в школе, шумерские сочинения — научные, религиозные, литературные — неоднократно переписывались, копировались, переводились на аккадский, снабжались аккадскими подстрочниками (мы называем язык древних вавилонян аккадским или вавилоно-ассирийским, потому что это практически один и тот же семитский язык в своем историческом развитии). Шумерский язык сохранялся и почитался как язык религии, литературы, а также и канцелярии. Существовала поговорка: «Что за писец, если он не знает шумерского языка!» А в поучительно-юмористическом рассказе про одного жителя города Ниппура обыгрывается такая ситуация: шумерийца, укушенного собакой, излечил жрец богини врачевания Амель-Бау. Имя у жреца наполовину семитское. Исцеленный предлагает жрепу прийти в город Ниппур за вознаграждением. Когда тот приходит и справляется о своем знакомце у женщины, торгующей овощами на улице, она отвечает ому по-шумерски. Жрец же говорит только по-аккадски (сам текст чередует шумерский и аккадский) и не понимает, что говорит ему женщина. Ему кажется, что она его ругает. Женщина снисходительно переводит на аккадский свой ответ. Диалог продолжается. Жрец задает вопросы по-аккадски, получает ответ по-шумерски, снова возмущается, и торговка снова переводит ему свой ответ, уверяя, что она и не думала бранить его. Из заключительных строк выясняется, что это текст учебный, и ученикам писцовой школы предлагается выпихнуть неуча за городские ворота. Мораль и педагогическая направленность притчи ясны, но великолепны и образы героев, и острота положения — в шумерском городе даже простая торговка овощами свободно владеет двумя языками, а жрец-целитель, видимо выходец из слоев семитского населения, оказывается невеждой. Судя по всему, этот жрец был неграмотным, т. е. принадлежал к традиции глубокой древности, передававшей знание устным путем. Сравнительно новая традиция письменности, конечно, должна была развиваться в противостоянии старому, и писцы, стремившиеся к элитарности и подчеркивавшие свою ученость, не упускали случая продемонстрировать свое превосходство. Возможно, тема эта начала быть злободневной для самого конца третьего — начала второго тысячелетия до н. э. Однако текст сохранился и дошел до нас в копии первой половины первого тысячелетия до н. э, Вплоть до второго века до н. э. в городах Уруке и Вавилоне копировались шумерские памятники и даже создавались новые композиции, хотя к этому времени мертвым был уже и аккадский язык, и видно, что шумерские тексты понимались плохо: в них много грамматических неправильностей.

Только благодаря тому, что вавилоняне так старательно изучали шумерский язык, смогли научиться ему и мы, современные люди. Шумеро-аккадские словари-силлабарии, грамматические справочники, двуязычные тексты — основные пособия в нашем изучении шумерского. Однако это великое преимущество несет и главное затруднение: мы поневоле смотрим на шумерийцев глазами аккадцев и вавилонян, так сказать, «сквозь вавилонские очки». Так, шумерская фонетика полностью скрыта от нас. Вавилоняне в своих записях пытались воспроизвести звуки чужого языка, совсем иной языковой системы, так же, как они записывали слова своего родного языка. При помощи исторической сравнительной лингвистики можно, хотя бы в общих чертах, составить представление о произношении мертвого языка, если сохранились живые носители его современной формы. Аккадский входит в большую семью современных семитских. Шумерский язык такой возможности нам пока не предоставляет. Ибо шумерийцы до сих пор остаются одними из наиболее загадочных жителей земли. Мы знаем, что они пришли в Двуречье, но не знаем откуда. Мы знаем их богатейшую литературу, но до последних лет ни среди мертвых, ни среди живых языков не удавалось отыскать для них не то что близкого, даже далекого родственника. Все же исследования и изыскания продолжаются, изучение фонетики медленно, кропотливо и неуклонно движется, и, возможно, в этой области нас ожидают в недалеком будущем большие открытия. Так, удалось наметить возможности типологического (но только типологическою!) сближения шумерского с кетским на Енисее и с языком одного из племен горного Афганистана. Появилось предположение, что, скорее всего, шумерийцы пришли откуда-то с Востока и, возможно, долгое время местом их обитания были глубинные области Иранского нагорья. Насколько справедливы эти гипотезы, покажет будущее.

Шумерскую литературу открыл для нас в пятидесятых годах замечательный американский ученый Самюаль Крамер. Его исследования явились результатом многолетних трудов, начало которым положили его немногочисленные, но блестящие предшественники, такие, как Ф. Тюро-Данкен, А. Даймель, А. Пёбель, Э. Киера. Профессор Крамер не только обнаружил и прочел в многочисленных хранилищах музеев мира огромное число шумерских литературных текстов, труднейших для расшифровки и понимания, он, кроме того, был учителем многих, ныне уже маститых ученых Америки, Европы и Азии. Сейчас изучением шумерской литературы занята на Западе большая группа исследователей, постоянно пополняющаяся именами молодых специалистов.

В России одним из первых начал заниматься клинописной литературой Вольдемар Казимирович Шилейко, ученый, переводчик и поэт, основоположник традиции поэтического перевода с аккадского языка. В. К. Шилейко публиковал и шумерские тексты; до сих пор исследователи пользуются его трудом о вотивных надписях шумерских правителей и рядом других работ. Но шумерские литературные памятники в пору его деятельности (Вольдемар Казимирович умер в 1930 г., не дожив до 40 лет) почти не были известны. И. М. Дьяконов, основатель ассириологической школы в Советском Союзе, и его ученица И. Т. Канева плодотворно работают над изучением шумерской грамматики и фонетики, их труды серьезно расширили наши знания шумерского языка. Однако не было до сих пор попыток подойти к шумерскому тексту как к памятнику поэзии, как к некоему художественному единству. Вопросы шумерской поэтики, художественного стиля, особенностей стихосложения начали теоретически разрабатываться в течение двух последних десятилетий, но за исключением попыток создания ритмизованных подстрочников (например, профессор С. Н. Крамер, профессор Т. Якобсен — на английском, Ж. Боттеро — на французском, Г. Комороци — на венгерском и др.) никто не пробовал передать художественные особенности шумерских литературных текстов средствами родного языка. Настоящее издание, равно как и опубликованные в нескольких поэтических сборниках отдельные переводы автора с шумерского, является практически первым, а потому и в значительной мере субъективным (как и любая поэзия) опытом, но при этом в его основу легло научное исследование памятников шумерской литературы.

Закономерен вопрос — как можно говорить о поэтическом переводе с языка, о звучании которого мы не имеем почти никакого представления? Если мы находимся еще в стадии интерпретации текстов, если мы «спотыкаемся» на непонятных реалиях, не рано ли браться за перевод поэтический? В грамматическом или любом ином научном исследовании мы можем ограничиться ссылкой на непонятное место, пока еще расшифровке не поддающееся. Но н поэтическом переводе весомо и значительно каждое слово; смысл, интонация, оттенок зависят от толкования переводчиком того или иного места. Эти вопросы не новы. Они давно стоят перед переводчиками, и не только с древних, почти неизвестных языков. Так, например, мы до сих пор сомневаемся, прозой или стихами написано «Слово о полку Игореве», и все же существует несколько поэтических вариантов перевода этого произведения. Мы не имеем точного представления о стихотворном размере русских былин; впрочем, в отношении любой древней поэзии мы никогда не уверены в правильности передачи звуков мертвого языка. Не буду касаться здесь и другого немаловажного вопроса — о возможности точного перевода поэтического текста в принципе с любого языка. Ибо все время спорят, но все время и переводят. Попробую на некоторых примерах показать читателю свой подход к шумерскому поэтическому тексту (то есть объяснить ту часть работы, что объяснению поддастся, ее «допоэтическую» стадию).

Графическое написание помогает выделить в шумерском произведении логическую единицу, которая заключает в себе законченную мысль, как правило занимающую целую строку. Рассмотрим начальные строки некоторых произведений:

зн-е кур-лу-ти-ла-шё гештуг-га-ни на-ан губ.
Жрец к «горе живого» обратил помыслы.
ша-га-не ир им-си эден-ше ба-ра-э.
Его сердце полно слез, и бежит он к степи.
тур-ра-на муш-ни-ин-га амаш-а-на лил-ле.
Он покинул свое стойло, в его закон вошел ветер.
ан-галь-та ки-галь-ше гештуг-га-ни на-ан-губ.
С Великого верха к Великому низу помыслы обратила.
Эта мысль последовательно развивается добавлением определения к субъекту действия, и загадочность первой фразы постепенно раскрывается. Так, в последующих строках мы узнаем, что к «горе живого» обратил свои помыслы жрец Гильгамеш, что с тоскою в сердце бежит по степи пастух Думузи, что покинул свое стойло бык, в последующей строке — верховный жрец-владыка, он же бог Энлиль, который оставил свой храм, что к «Великому низу», то есть к подземному миру, обратила помыслы богиня Инанна. Так образуются ритмически-; комплексы, которые построены по принципу нарастания звукового ряда.

Другим способом образования логико-ритмического единства является объединение двух смежных строк или полустрок описанием в каждой из них близкого, параллельного действия:

Раки в реке, плачьте-рыдайте,
Лягушки в реке, громко вопите!
Орел сверху глядит — видит войско урукское.
Лугальбанда снизу глядит — видит пыль от войска урукского.
Пламенем взовьюсь, молнией ударю!
По принципу развернутого сравнения объединяются и несколько строк; тогда мы получаем строфу, в которую входит от трех до пяти и более строк. Таким образом, мы видим, что основой стиля шумерской поэзии является структурный и композиционный прием, который подчеркивает связь нескольких элементов. В литературоведении он носит название принципа параллелизма и различаются синтаксический, строфический, ритмический, композиционный параллелизмы. Использование этого приема дает богатые возможности поэтической интерпретации лексики, смысла и даже ритмики произведения. Более того, в ряде случаев удавалось восстановить и объяснить совсем непонятные абзацы; впоследствии реконструкция подтверждалась другими свидетельствами. Так, в частности, прояснились строки 37–39 в сказании о нисхождении богини Инанны в подземный мир, описание злых демонов и их поступков в тексте «В жалобах сердца...» и другие.

Графически близкое или идентичное обозначение звуков, повторение однородных звуков в параллельных комплексах заставляют предполагать одинаковое или близкое звучание. Сами особенности словообразования в шумерском языке способствует развитию поэтической игры с аллитерированными согласными. Богатое употребление омонимов, чередование глагольных корней создают прихотливый и разнообразный звуковой рисунок. Вот образцы характерных чередований, взятых из текстов:

галь-галь, губ-габ, иль-тиль, куш-у-де — ку-ку-де.
нен-ша-га-ра — не-ен-му-ла-ра, гиш-би на-му-ун-ду и.
не-би на-мун-суб.
А вот две фразы из плача о разрушении города Ура:

у-ма-ма-ал-ла и-си-иш-би ма-ла-ла.
у-да у-гиг-га ма-ра ма-ма-ал-ла.
День мне присужден... О нем мой стон.
День, черный день. Он ныне мне присужден.
уру-му ки-галь-ба хе-ан-га му-да-гуль.
ури ки-на-би-а хе-ен-га му-да-тиль.
Но городу моему разрушену быть — до основания.
Но Уру моему погублену быть — лечь развалинами.
В шумерском языке явно наблюдается тенденция к рифме, вернее к рифмоидным повторам, причем могут комбинироваться конец и начало строки, две, три, четыре строки подряд, рифмоваться две полустроки, естественно, чаще всего за счет глагольных окончаний. Может возникать свободный, спонтанный, не ограниченный особым стихотворным размером рисунок. Вполне вероятно, что в действительности, в живом языке эта игра была еще богаче и разнообразнее, ибо, по всей видимости, в шумерском языке наряду с силовым ударением существовало музыкальное, когда звуки различаются по высоте тона. Не могли же шумерийцы говорить «э-второе», «э-третье» или «э-одиннадцатое», как обозначают современные исследователи.

Распространены в шумерской поэзии стереотипные формулы-клише, которые, как это легко может заметить читатель, кочуют из одного произведения в другое.

Во многих шумерских произведениях почти нет действия, оно заменено пересказом, главным образом в виде диалогов или монологов, неоднократно повторяющихся разными лицами. Это позволяет думать, что большинство шумерских произведений исполнялось хором или двумя хорами, с ведущим или ведущими, что текст был записью действа, разыгрывавшегося либо как священная мистерия, либо как светское представление, в зависимости от ситуации. Об этом же говорят и «подписи» под шумерскими текстами. Не все они понятны, но ясно, что речь идет о каких-то музыкальных инструментах, сопровождавших исполнение партий. Некоторые такие «подписи» расшифрованы: «песнь под литавры», «песнь под барабаны», «плач на флейте». О многочисленных формах напевов, о разнообразнейших музыкальных инструментах неоднократно упоминается в шумерских произведениях, есть их изображения на шумерских рельефах и печатях, не говоря уже о найденных вполне реальных арфах, лирах, барабанах. А в последние десятилетия успешно ведется работа над расшифровкой основ «музыкальной грамоты» Двуречья, нотных знаков, записанных клинописью.

Итак, шумерская литература предстает перед нами как творчество, рассчитанное на восприятие слухом, на исполнение вслух. Все приемы, которые мы только что рассмотрели, являются хорошо известными и изученными приемами устного жанра — фольклора. Не парадоксально ли это? Литература, имеющая многотысячелетнюю письменную традицию, оказывается словесностью в самом прямом смысле. Не заблуждаемся ли мы? Письменный текст, рассчитанный на восприятие глазом и мыслью, подвержен иным закономерностям. Сам способ письма на глиняной табличке, материале довольно громоздком, должен был наводить постепенно на мысль об экономном подходе к содержанию, компоновке и размещению материала. Зачем нужны были эти бесконечные повторы? Ведь в некоторых текстах абзацы по двадцать строк повторены до шести раз. В тексте о нисхождении богини Инанны одна и та же строка с небольшой вариацией повторяется тринадцать раз, в плаче о разрушении Ура — тридцать пять!

Письменность возникла в Двуречье на рубеже четвертого и третьего тысячелетий до н. э. Первые тексты были хозяйственными записями. Самые ранние памятники литературного содержания, которые сейчас известны, датируются XXVI веком до н. э. Основная масса литературных произведений дошла до нас в поздних копиях конца третьего — начала второго тысячелетия до н: э., от так называемого «старовавилонского периода». Некоторые шумерские памятники сохранились и в архаическом варианте, и в более поздней версии, например поучения мудреца Шуруппака или гимн городу и храму Кеша. У нас есть возможность сравнить два варианта одного текста, разделенных более чем восьмисотлетним промежутком времени. И что же оказывается? Структура текста практически не изменилась, он расширился, добавились новые строфы, но сложенные в том же стиле и по тому же принципу, что и в более древнем варианте. Удивительное уважение к слову запечатленному, причем, заметьте, запечатленному не на своем родном языке! Удивительная стойкость письменной традиции. А за ней стоит чуткость и внимание к еще более древней могучей традиции — к слову произнесенному, к поэтическому слову, к «языку богов». Письменная традиция, которая как бы перерезала развитие традиции устной, но отнюдь не уничтожила ее, донесла до нас только часть словесного богатства древних. Об этом свидетельствуют многие факты. Так, в первом тысячелетии до н. э. возникают (или воспроизводятся) записи плачей в их архаизированной форме, с употреблением так называемого «женского языка», эмесаль. Отдельные обрывки такого рода текстов сохранились от начала второго тысячелетия до н. э., и полный разрыв более чем в тысячелетие заставляет думать, что эти памятники, бывшие частями ритуала, регулярных богослужений, сохранялись в устной традиции. Так древняя письменность обнаруживает и демонстрирует нам длительный человеческий опыт общения с поэтическим словом, и это слово оказывается отнюдь не «детским лепетом» — ни по мысли, ни по форме. О том, что же такое шумерская литература — фольклор или письменное творчество, сейчас более всего спорят ее исследователи, и, по-моему, совершенно напрасно... Ибо с каких бы позиций ни велся этот спор, несомненно одно: шумерская литература в первую очередь поэзия, а поэзия — это то, что изначально рассчитано на наш слух и чувства, а потом уже обращается к нашим глазам и разуму.

* * *
Непривычные нам свойства шумерской литературы проявляются сразу же, как только мы пытаемся подойти к ней с привычными мерками. Перед составителем встала задача — в какой последовательности расположить шумерские произведения в этой книге? При публикации древних текстов обычно стараются придерживаться хронологического принципа. Но для шумерских памятников, как это явствует из вышесказанного, этот путь пока неприемлем. Ранние памятники все равно приходится излагать по более полным и лучше сохранившимся версиям позднего времени. В тех случаях, когда произведение кажется архаичным, как, например, сказания об Энки и Ниихурсаг и Энки и Нинмах, более поздние вставки и следы поздней обработки все равно не дают возможности воспринимать эти тексты как самые ранние. Или серия сказаний о героях — группа Урукского цикла. По стилистическим особенностям, по недостаточной разработанности эпического сюжета наиболее ранней из них, скорее всего, можно считать сказание о Гильгамеше и Аге. Но в шумерской традиции последовательность правления царей этой династии, потомков солнечного бога Уту, вполне определенная: Энмеркар, Лугальбанда, Гильгамеш.

Сказание о Гильгамеше, волшебном дереве и нисхождении Энкиду в подземный мир — единственное шумерское произведение, излагающее основы шумерской космогонии в целом, включая сферы всех трех миров. Может быть, имело бы смысл начать сборник именно с него? Однако памятник этот — сравнительно поздний, и отрывать его от других сказаний, повествующих о подвигах Гильгамеша, не целесообразно. Лучше всего было бы, наверное, расположить тексты так, как распределяли сами шумерийцы: до нас дошло несколько каталогов с названиями шумерских памятников, данными по первой, заглавной строке произведения. Но это не классификационные списки, а, скорее всего, своды наличия — деловые письма перемежаются с заклинаниями, тексты на шумерском языке — с аккадскими памятниками, на одной табличке при переписке может оказаться и судебный казус, и литературное сочинение. Рубрики-подписи в конце многих сочинений позволяют выделить некоторые группы, например споры-соревнования (адаман-дуг-га), или плачи, или заклинания, но в большинстве случаев они указывают, как уже говорилось, на характер исполнения. Однако самое большое фиаско мы терпим, когда пытаемся распределить шумерскую литературу по знакомым нам жанрам: скажем, эпос, сказка, лирические произведения, гимны. По этому принципу и составлялись обычно те немногие сборники шумерских произведений, о которых мы упомянули, причем предпочтение отдавалось мифам, эпосу и лирическим произведениям. Но шумерская литература никак не хочет укладываться в то прокрустово ложе, которое мы ей предлагаем. В этом читатель может легко убедиться, внимательно прочитав любой шумерский текст. Скажем, сказание об Энлиле и Нинлиль. Текст этот по своему назначению был литургическим. Он включает в себя гимнический отрывок-введение, затем обычный зачин волшебной сказки — запрет и его нарушение, действо-разговор, видимо разыгрывавшееся, и заключается снова хвалебным гимном Энлилю как богу плодородия. Рассказ об Энмеркаре и Энсухкешданне самими шумерийцами называется и «спором» и «хвалебном песнью». С нашей точки зрения, первая часть его близка эпическому повествованию, вторая же часть разработана как типичная волшебная сказка. Гимн городу Кешу — рассказ о постройке храма и описание его красот в эпическом стиле. Гимн богине пива Нинкаси содержит рецепт изготовления пива и включает в себя заздравную песнь-тост. Рассказ о сватовстве к богине Инанне — спор о преимуществах скотоводства и земледелия. Он начинается диалогом между богом солнца Уту и его сестрой Инанной в форме обрядово-трудовой песни, рассказывающей о разных этапах обработки растения, из которого будет соткано брачное покрывало. Заклинание против вздутия живота содержит в себе и рецепт от болезни и, кроме того, включает всё действие в общий космический процесс — сперва рождается образ, идея «вони», затем средство излечения от нее создается богом Энки, который в глубине подземного Мирового океана должен сотворить заклинание, уже от него воспринятое целителем на земле. Если мы обратимся к чисто историческому тексту, такому, например, как одна из многочисленных строительных надписей правителя города-государства Лагаша Гудеи, то и этот памятник обнаружит прямое родство с произведениями литературными как в мировоззренческом, так и в формальном планах. Текст ритмизован, пролог (очень краткий) сразу же вводит город Лагаш в мировую историю, соединяет его судьбу с судьбой Вселенной. В эпически пространном описании событий, связанных с построением храма бога Нингирсы, покровителя Лагаша, чудесное свободно и естественно перемежается с реальным: выбор деревьев для постройки, разговоры с ними, поездка в храмы божеств за благословением, общение с богами, обряды, сопутствующие постройке, сами строительные работы, изготовление кирпичей и т. д. Центральный мотив — сны Гудеи и их толкование богиней-пророчицей — играет важную роль во многих крупных шумерских поэтических произведениях, но в первую очередь заставляет вспомнить сновидение бога-пастуха Думузи и толкование его сестрой Думузи Гештинанной, с тою разницей, что в одном случае сон благоприятен, в другом — предвещает беду. Словом, все происходящее в этой исторической надписи столь же правдоподобно, или, если хотите, неправдоподобно, как почти любое событие из рассказа о шумерском божестве или полулегендарном герое.

Наиболее приемлемым и удобным оказался в данном случае принцип распределения памятников по основным категориям действующих персонажей и событий: боги и их деяния, героические личности, исторические лица, простые смертные; устроение мира богами, как его представляли шумерийцы, и ответ людей — хвала воплощениям высших сил. В отдельный раздел выделены произведения, освящающие главный для Шумера обряд — укрепление и восстановление плодородных сил природы с помощью действа священного брака. В каждом городе эту роль осуществляли правитель и верховная жрица как воплощения божеств-покровителсй города. В конце третьего тысячелетия до н. э. правители третьей династии Ура выступали в образе бога Думузи, заключая брак с богиней Инанной.

Принцип распределения явился, таким образом, весьма условным, чисто литературным приемом: в нем нет обязательности. Так, сказание о потопе, помещенное в разделе «Судьбы Шумера», было бы также уместным в разделе «Устроение мира»; гимн храму Кеша можно было бы присоединить к гимнам, восхваляющим богов; рассказ о возвышении Шаррукена, личности исторической, может быть, не стоило отрывать от текстов, связанных с именами других исторических правителей Двуречья. Но раздел «Судьбы Шумера» — дань идее судьбы, как ее представляли сами шумеры, и в этом смысле он, может быть, самый шумерский. Его можно было бы назвать еще более «по-шумерски» — «Сути Шумера». И главное, благодаря этому принципу оказалось подчеркнуто еще одно свойство шумерской литературы: каждый раздел обладает целостностью и законченностью, он может восприниматься самостоятельно, представляя все жанровые особенности шумерских композиций. Более того, почти про каждое большое шумерское произведение можно сказать, что оно представляет собой шумерскую литературу в целом: элементы всех знакомых нам по европейским категориям жанров присутствуют в нем. Но нет никакого однообразия и трафарета в комбинации этих элементов, и именно такая особенность делает шумерскую литературу столь живой и привлекательной. В этом сборнике не хватает многих весьма интересных произведений: рассказа о создании мотыги богом Энлилем и об отделении ею неба от земли, о сражениях Инанны и Нинурты с воплощением гор, каменным чудовищем, о мести богини жителям Шумера за осквернение ее садовником; скромно представлены выразительнейшие споры божеств, вещей и животных о преимуществах (они одни могли бы составить, целый сборник), нет диалогов-споров философско-нравоучительного направления. Издание полного свода памятников шумерской литературы с ее более чем двух тысячелетней историей — труд весьма тяжелый и, видимо, дело будущего, Но и в том виде, в каком удалось довести его до читателя переводчику и составителю, собрание это достаточно разнообразно, И оно заставляет задуматься о создателях этих произведений.

Ими были ученые писцы, поэты шумерской Эдубы — «дома табличек», «сокровищницы мудрости», как называли ее сами шумерийиы, ибо их литература вышла из Эдубы.

Шумерские тексты, как правило, не называют автора, но это не значит, что его не было. Безымянность произведений говорит нам не о коллективном авторе, как одно время думали литературоведы, но об ином понимании роли автора. Слово для древних было языком богов, оно внушалось и вдохновлялось высшей силой, поэт был воспринимающим и передающим звеном. Необязательно было указывать свое имя, если можно было сослаться на авторитет более высокий, на заветы и традиции отцов, на божественную силу — источник вдохновения. В конце текста можно было поблагодарить инициатора творения — бога, который побудил создать о нем произведение: «Дева Инанна, хороша хвала тебе!», «Бог Энки, славься!» Можно было поблагодарить богиню-покровительницу письма — «Хвала тебе, богиня Нисаба!» — которая помогла выполнить тяжелый труд и закончить произведение. Даже и в вавилонское время, когда чаще стали называть свои имена авторы и составители, переписчики, представители писцовых династий, можно было встретить и такую «ссылку» — «все, что здесь рассказано, увидел в сновидении, посланном богом, и записал, не изменив ни одного слова». Но вот перед нами сборник шумерских гимнов, где в конце сказано, что составила его жрица Энхедуана, дочь Шаррукена. Несколько молитв, где в середине и конце текста снова идет обращение от имени Энхедуаны, которая называет вдохновительницей своего творчества богиню Инанну — ей и посвящены две большие молитвы-сказания. Тексты, сочиненные Энхедуаной, отличаются особой экспрессивностью, своеобразной лексикой, необычными эпитетами. Сказание о борьбе богини Инанны с горой-чудовищем Эбих не имеет подписи Энхедуаны, но почти все шумерологи единогласно приписывают авторство ей. Энхедуана жила во второй половине третьего тысячелетия до н. э. и не только ощущала источник вдохновения, но и сознавала свою авторскую роль в создании поэтического произведения (в этот сборник произведения Энхедуаны не вошли, гак как автор надеется посвятить ей отдельный труд). Мы смело можем сказать, что и шумерские писцы, создавая свои композиции, работали над ними как авторы — именно поэтому каждая вещь несет отпечаток индивидуальности. Эта индивидуальность ощущается не только в свободной компоновке сюжетов, мотивов: она в интонации, которая окрашивает каждое произведение. Простодушно-самоуверенный рассказ царя Шульги о себе самом не спутаешь с патетическим тоном «Проклятия Аккаду» или драматически напряженным, как бы прерываемым рыданиями, монологом текста «Он покинул свое стойло...» Если нельзя с уверенностью выделить определенного автора в каждом произведении, то можно говорить о направлениях и тенденциях отдельных групп, может был. — о разных школах. Так, близки по стилистике два известных нам сказания о Лугальбанде и об Энмеркаре, где автор (или авторы) уделяет много внимания описаниям пейзажа, явлению довольно редкому в клинописной литературе. Три (из пяти сохранившихся) рассказа о Гильгамеше, публикуемые здесь, напротив, весьма разнородны по форме и стилю. Но как будто на одном дыхании создан цикл драматических сказаний об Инанне и Думузи.

А как остроумно обыгрываются шумерскими писцами формулы стандартных документов! До нас дошло довольно большое количество деловых, царских и частных писем, построенных по определенной схеме: «такому-то скажи, говорит такой-то». Далее излагается дело, в конце может быть приписка — амару-кам — буквально: «потоп», в зависимости от содержания — «дело, не терпящее отлагательства, угрожающее положение, беда». В точности по этой формуле построено письмо голодающей обезьянки своей матери. Сохранилось акадское письмо (скорее всего, не подлинное, но образец для «письмовиика») некоего отца сыну, где тот жалуется на бедственное положение и заканчивает словами: «...хоть корочку хлеба пришли своему голодному отцу», — что эго, литературная аллюзия? Из общего тона письма отнюдь не явствует, что отец буквально умирает от голода.

Послание Лудингиры — длинное цветистое сочинение, формула письма служит рамкой, обрамляющей текст. Все его содержание сводится к передаче привета матери от любящего сына. Сам текст представляет собой описание примет, по которым посланец должен отыскать мать: они более соответствуют образу молодой прекрасной девушки, нежели почтенной матроны, какой может представляться мать взрослого сына, находящегося в отлучке.

Письма можно было адресовать не только людям, но и богам. Обычно обращался к богу правитель или знатный человек с какой-нибудь просьбой, часто она составлялась в форме молитвы. Молитвы, заклинания, как и славословия богам, — наиболее стереотипные памятники шумерской литературы. Их форма была настолько стандартной, что на табличках оставлялось место для имени просящего, которое можно было вставить по желанию. Именно эти тексты составляют тот фон, на котором выделяются замечательные произведения шумерской «письменной» литературы. Так, достаточно официозное и стандартное восхваление бога Энки из гимна царя династии Исина Ур-Нинурты с набором постоянных эпитетов, с подчеркиванием верховной роли Энлиля (особенно чтившегося в Ниппуре, шумерском религиозном центре, откуда до нас дошла большая часть памятников литературы) контрастирует с произведениями, где Энки предстает как главное действующее лицо и где создается образ лукавого и мудрого, изворотливого и действительно всемогущего в своей изобретательности божества.

Шумерская литература, таким образом, отразила процесс становления нового вида искусства, она показывает нам, как медленно и постепенно словесность становится «словом написанным, запечатленным». Слияние слова звучащего со знаком, символом, облачение его в одежды письменности рождает новые композиционные и структурные законы, подчиняя себе автора незаметно для нею самого. Степень индивидуальности шумерских сочинений зависит от того, в какой мере свободно их автор владел словом живым, сколь удачно использовал обкатанные, ставшие подчас стереотипами, комбинации приемов из сокровищницы устной традиции, но в первую очередь — от его чутья, интуиции, от степени его личной одаренности.

* * *
Религиозная идеология шумерского общества складывалась из верований многих общин — в каждом го роде-государстве был свой бог-покровитель, который считался божеством плодородия. Поэтому в образе любого шумерского бога можно найти следы этой его функции. Но уже в ранних шумерских списках богов выделяются несколько основных божеств, олицетворяющих стихии космоса, Ан — небо, он же покровитель города Урука, Энлиль — ветер, воздух, буря. Его же почитали в Ниппуре, центре военного племенного союза, а впоследствии — крупнейшем культовом центре Шумера. Энки, главное божество самого древнего в шумерской традиции города Эредуга, — владыка подземных вод и Мирового океана (по шумерским представлениям, земля плавала в этом океане, как плат); он наделен особой мудростью, ему подвластны тайное знание и искусство врачевания. Инанна — богиня любви, распри, планета Венера, центром ее почитания также был Урук. Уту — солнце, мудрый и справедливый судья, брат Инанны, чтился в городе Сиппаре, позднее в Ларсе. Бог луны Нанна был покровителем города Ура, он часто изображался в виде быка с лазуритовой бородой и рогами. В подземном мире хозяйничала Эрешкигаль, «владычица большой земли». Ее послом и советчиком был Намтар — судьба. В шумерской мифологической литературе каждый бог наделен качествами и характером в соответствии со своими функциями: Ан — безразличен и далек, как небо: Энлиль — переменчив, грозен и капризен, его желаний не узнать людям. Часто кажется, что онвраждебен по отношению к ним, и идеи гибели рода человеческого, как правило, исходит от него. Между ним и богом Энки существует негласное соперничество. Оно ощущается в произведениях аккадской литературы (чьи корни уходят в шумерскую), таких, например, как эпос об Атрахасисе или всемирно известный эпос о Гильгамеше, и совершенно недвусмысленно сформулировано в тексте так называемого «заклинания Энки», маленького эпического отрывка, вставленного в шумерское сказание об Энмеркаре и владыке Аратты. Здесь причиной возникновення раздоров и непонимания среди людей прямо называется ревнивое чувство Энки по отношению к Энлилю. Все же в основном Энки, чье имя буквально означает «господин-земля», — защитник и помощник созданных им человеческих существ. Собственно говоря, он не прямой создатель, он творец замысла. Но в шумерском мировоззрении замысел — начало и основа действия, он всегда первичен. Все происходящее на земле предварительно решается высшими существами, и события первоначально «проигрываются» в небе, что так хорошо видно из «Плача о разрушении Ура». Энки и Инанна — самые живые и самые очеловеченные персонажи шумерской мифологии. Инанна капризна, непостоянна, она почти всегда находится в конфликте с существующим порядком вещей, деятельна и энергична. Она требует у Ана и Энки дополнительных привилегий, потому что ей кажется, будто ее обошли другие богини, хитростью добывает Сути у захмелевшего Энки. Впрочем, может быть, Энки и сам, в подпитии, желая сделать богине приятное, необдуманно подарил ей святыни. Вообще мотив захмеления, особенно Энки, обыгрывается во многих шумерских текстах. Так, Энки и Нинмах, богиня-мать, после сотворения людей устраивают пир, пьянеют и начинают создавать новых людей, которые получаются уродами и нежизнеспособными существами, однако благодаря изобретательности Энки судьба их устраивается. Энки тоже может быть непостоянен и капризен, а также необычайно любвеобилен, тогда его приходится урезонивать; как правило, это делает богиня-мать, фигурирующая в шумерской литературе под разными именами. Но и целом он доброжелателен и снисходителен, к людям ли, к богам ли. В мифе о нисхождении Инанны в подземный мир он единственный из богов, кто откликается на мольбы Инанны о помощи. Он выскребает грязь из-под ногтей, окрашенных красным», и создает фантастические существа, спасающие Ипанну. Рассказы о земных слабостях бога как бы роднят его с людьми, делают более понятным и близким. И живут шумерские боги если не вместе с людьми, то где-то по соседству, совсем недалеко. «Когда земля от небес отделилась» — так рассказывают о возникновении земли шумерские прологи к нескольким большим сказаниям. Но есть в шумерской космогонии еще одно понятие — ан-ки — буквально «небо-земля». Оно означает Вселенную, мироздание. Так вот, все, что описывается в шумерских сказаниях, происходит как раз в «небе-земле». Богиня Инанна находит гибнущее дерево и пересаживает его в свой сад-цветник. Где он находится, на небе? Нет, в Уруке. В дереве заводятся чудовища, и она обращается за помощью к своему брату, солнцу, тот не отвечает; тогда она просит помочь ей героя Гильгамеша, который и спасает ее от беды. «Небесная ладья» Инанны, в которой она увозит от Энки символы культуры, Сути, движется как бы одновременно и в небесах и в реальном земном пространстве (а может быть, параллельно в обоих мирах?). В погоне за Думузи демоны подземного мира приходят в тот же Урук. Гильгамеш подносит в молитве «руку к устам» и кричит на небо богу солнца Уту, прося у него совета. Действие мифа «Энки и Нинхурсаг», где главные герои — боги, разыгрывается среди болот. Нерасчлененность божественного и земного как во времени и пространстве, так и в характерах — одна из привлекательнейших черт древних литератур. Так же как способность легко и естественно соединять возвышенное и низменное, вводить одно в другое. Грязь из-под ногтей (причем не просто ногтей, но празднично выкрашенных!) служит для спасения богини, рецепт от вздутия живота создается во глуби Мирового океана, описание физиологического процесса — органическая часть поэтического текста. Нет ни малейшего сомнения во взаимозависимости и связанности великого и малого, где самым малым управляют высшие силы.

При этом от Древнего Шумера до нас пока не дошло ни одного мировоззренческого трактата. В мифологических прологах-запевках излагается история начальных дней мира, рассказывается о первозданной стихии, о зарождении (в одном из вариантов явно — о самозарождении) божеств, об отделении неба от земли, о сотворении людей из глины, дабы они трудились на богов. Большинство известных нам шумерских сказаний подходит под определение «этиологический миф», то есть произведение, где в образной форме объясняется происхождение природных явлений или отраслей человеческой деятельности. В рассказе об Энки и Нинмах рождение на земле неполноценных, увечных людей о&ьясняется тем, что этих людей лепили пьяные боги. В мифе об острове Дильмун объяснено превращение острова в цветущий край, происхождение разного рода божеств-покровителей, появление боли во время родов и многое другое. В сказании об Энлиле и Нинлиль повествуется о рождении бога луны Нанны и трех богов, связанных с подземным миром. История, рассказывающая, как богиня Инанна хитростью увезла от бога Энки из Эредуга в Урук Сути, делает попытку объяснить распространение в мире явлений культуры. О происхождении земледелия и скотоводства говорит миф о деве-зерне Ашнан и об овце Лахар. Эти примеры из произведений, включенных в книгу, — только часть известных нам шумерских «этиологических» мифов, зафиксированных литературой. Пространное, до пятисот строк, сказание «Энки и мировой порядок» дает полную картину благоустройства земли, Энки, путешествуя по миру, благословляет страны, в первую очередь Шумер, и вверяет попечениям второстепенных божеств разнообразные отрасли хозяйства, выступая таким образом как типичный носитель культуры. Иногда происхождение важного культурного явления или события объясняется мимоходом, будучи включенным в большое эпическое произведение. Так, лукавству бога Энки приписывается, как уже упоминалось, происхождение на земле многих языков. Таким же способом сообщается и об изобретении письменности, в том же произведении об Энмеркаре и владыке Аратты: гонец Энмеркара курсирует между Уруком и Араттой, передавая послания своего господина, и когда наконец это послание становится столь длинным, что гонец не в состоянии запомнить его и повторить, Энмеркару приходится изобретать письменность, человечеству до той поры неизвестную.

Культура как проявление человеческого отношения к природе возникает в ходе истории. Стремление «укатегорить и понять» — безусловно, свидетельство определенной стадии развития человеческого мышления, когда человек создает свое описание мира. И понятно, почему в этом каталогизированном мире для проявленности его главная творческая роль отводится Слову. Назвать Словом — это значит вызвать вещь, явление из небытия, ввести в мир реального, закрепить и тем самым понять и объяснить. Не отсюда ли такое количество «объясняющих» мифов? Но все же во весь период шумерской истории уровень сознания был таков, что даже объясняя, оно предпочитало выражать себя в форме слова поэтического, скрываясь за метафорой, не доводя описание до создания специального трактата, до рассуждения на тему о «Начале начат» — о происхождении, о сотворении. Более того, поэтическая формула может в шумерском мифе как бы противостоять описанию-объяснению, и тогда она настолько загадочна, что ее смысл приходится извлекать, подобно ядрышку ореха из скорлупы. Вот, скажем, в мифе о Энлиле и Нинлиль главный герой совершает странные и непонятные нам поступки — трижды вступает в брак с собственной возлюбленной, будущей супругой, под видом других лиц, имеющих прямое отношение к подземному миру. И происходит все это или в самом подомном мире, или где-то на его границе. Нинлиль зачинает трех богов. В момент соединения с пей Энлиль произносит таинственную формулу: «Семя моего господина — к небу, семя мое в землю воистину пусть идет! Семя мое за семя моего господина в землю воистину пусть идет!» Совершенно ясно, что для шумерийца в ней заключался особый смысл, и для развития действа мифа она необычайно важна. Поведение Энлиля и его слова становятся понятными, когда мы обращаемся к другому мифу, повествующему о подземном мире — о нисхождении богини Инанны. Оживленная травами и водами жизни Инанна собирается выйти из подземного царства, но судьи подземного мира, Ануннаки, хватают ее со словами: «Кто из спустившихся в мир подземный выходил невредимо из мира подземного? Если Инанна покинет Страну без возврата, за голову голову пусть оставит!» И Инанна отдаст заменою за себя в подземный мир своего супруга Думузи. Не то же самое сделал и Энлиль. Он выкупил из подземного мира себя, Нинлиль и своего будущего первенца, бога луны Нанну. Взамен он оставил три божества, зачатых как бы существами подземного мира и потому этому миру обреченных. Троих за троих — все трое богов останутся там, в подземном царстве, ибо таков закон мироздания. Сопоставляя эту идею с другими месопотамскими взглядами, так же рассыпанными в виде отдельных фраз-формул в поэтических текстах, мы встречаемся с представлениями о равновесии между миром живых и миром мертвых, о необходимости некоей гармонии для поддержания мирового порядка. Таким же образом из текстов шумерских прологов извлекается представление о возникновении жизни. Современные исследователи склонны считать, что в истории человечества эти представления развивались В двух направлениях — статичном, когда за основу и первопричину бытия берется состояние абсолютного покоя, и динамичном, полагающем первоначальное в огненном движении. По традиции первое возводят к Пармениду и элеатам, второе — к Гераклиту, то есть начинают историю философии с рассмотрения греческого мировоззрения. Шумеро-вавилонские взгляды на абсолютный покой ках основу бытия продлевают злу традицию по крайней мере на полторы тысячи лет, если не больше, при том что шумерское мировоззрение сохранилось в памятниках письменности, не выделяя себя в особую отрасль знания. Эти мысли, даже скорее ощущения, не постулировались и не доказывались, они наполняют ткань шумерской литературы как ее незримая основа, и, может быть, лучше их называть не мировоззрением, но мирочувствованием или мироощущением. Основа этого мироощущения, а следовательно, и глубинного смысла мифа — в медитирующем сознании, то есть в способности «внимать неслышимому» и «узревать невидимое». В шумерских статуях с их широко раскрытыми огромными глазами и руками, сложенными особым образом, прекрасно уловлен и передан момент этого напряженного внимания, страстного ожидания Знака Бога. А этиологические «ратья сиятельные и объясняющие» мифы есть перевод «языка высших сил» на язык человеческий в понятиях и образах, на том уровне, на котором находился человеческий социум. И если определить работу рассудка как усилие понять незнаемое, а интуицию — как состояние, когда незнаемое случается, то должна быть понятна разница между формулой-мифологемой «за голову — голову» и этиологическим мифом. Последний всегда вторичен по отношению к первой.

Но это разговор с позиций нашего современного восприятия. Если такая разница обусловлена нашими представлениями, то ее и следует рассматривать как некую теоретическую абстракцию. Однако вот еще один шумерский рассказ об отношениях Энлиля и Нинлиль. Он в какой-то мере помогает рассеять наши сомнения. Для удобства изложения обозначим тексты ЭI (тот, в котором мы обнаружили мифологему «за голову — голову») и ЭII. В ЭII говорится о том, как Энлиль, обойдя всю Вселенную в поисках супруги, остановился в городе Эреше, увидел на улице прекрасную юную Суд и сразу же воспылал к ней любовью. Перед этим рассказано о рождении Суд от благороднейших родителей, бога Хайи и богини мудрости и письма Нидабы, она же Нисаба, Нунбаршегуну и Нанибгаль. Энлиль заговаривает с Суд, та, как и подобает молодой девице, отказывается разговаривать и направляет его к своей матери. Энлиль возвращается в Ниппур, вызывает своего посланника-советчика и посылает его к Нидабе с просьбой руки дочери и предбрачным даром. Получив согласие, он отправляет богатые брачные дары в сопровождении посланника и своей сестры, богини Аруру, которая должна играть важную роль при совершении брачной церемонии. Суд получает благословение матери и становится Нин-лиль, «госпожой Лиль», супругой всемогущего бога. Заключительные строки текста — величание богини. В них, в частности, сказано, что та, кто «имени не имела, получила великое имя», кроме того, Суд названа не то чужестранкой, не то «женщиной пустынного места» (то есть подземного мира). Когда и в какой среде мог появиться этот рассказ и, главное, почему он был создан? Напрашивающийся ответ — изменение социальной структуры, взглядов, вкусов общества — может удовлетворить только отчасти. Да, конечно, явно что-то изменилось в представлениях людей, которые не желают больше признавать правильным соединение бога с юной богиней без совершения торжественных брачных церемоний, не хотят допустить и мысли о том, что невеста Энлиля взошла на брачное ложе, не будучи девственной. В ЭII непорочность и невинность Суд всячески подчеркивается и обыгрывается. А также настойчиво утверждастся, что цель брака богов — расцвет растительного и земного плодородия (причем в ЭII это звучит гораздо более отчетливо, чем в ЭI) и что соединение молодых богов — любовное. Радость любви на праздничном ложе в богатом покое, после свершения обряда как бы противопоставлена загадочному трехкратному сближению под чужой личиной, в неизвестном (явно пустынном) месте, сопровождаемому странными словами. Первый вариант забыт и откинут. Впрочем, забыл ли? Когда посланец Энлиля передает слова бога Нидабе, та соглашается, но в ее ответе чувствуется некоторая напряженность, она упоминает о какой-то обиде, которая будет смыта принесением брачных даров и свадьбой. Об обиде, клевете говорится и в другом месте текста, когда дары уже принесены. Что же это за оскорбление? Оказывается, что при встрече Энлиль принял юную Суд за ту, «кто стоит на улице», то есть за блудницу. Профессия эта, однако, отнюдь не считалась зазорной в древнем Шумере, особенно если то была храмовая блудница, подобная той, которая описана в заклинании «Дева сладостны». Да и Энлиль, видимо, сразу же осознал свою ошибку, если, после того как Суд хлопнула у него перед носом дверью, отправляет свата прямо к Нидабе. Что же так беспокоит автора и вынуждает его старательно объяснять, «как на самом деле было»? Видимо, он на свой лад пытается трактовать то, что было для него неприемлемо и непонятно. Принцип сказания ЭI — не обменять, ЭII — объяснить и доказать, что все, случившееся в ЭI, на самом деле происходило иначе. Вторичность ЭII, зависимость его от ЭI очевидна, но удивительнее всего то, что, судя по числу сохранившихся копий, обе версии были достаточно популярны в течение достаточно длительного промежутка времени — более тысячи лет. Судя по всему, здесь сталкиваются эзотерический и экзотерический планы, тайное знание и массовое сознание. ЭI — миф космического сознания, ЭII — земного, а в категориях социальных — стремление ранней государственности к упорядочению свободных брачных отношений, характерных для архаических обществ.

Естественно, что массовое сознание не воспринимало всю глубину и сложность сознания мифотворческого, да и не стремилось к тому. Заботы и сны земледельца, с утра до ночи работающего в поле, или владельца корчмы были иными, нежели жреца-целителя, провидца, толкователя сновидений. Да и в этой категории существовали большие градации. Эзотеричность, замкнутость знании составляла основу его сохранения. Вера не является предметом раздумий, и высокая мудрость потреблялась обществом, реализуясь и воплощаясь в обрядах-действах, совместно исполняемых гимнах, плачах и всенародных празднествах, таких, например, как праздник плодородия.

Но коль скоро мы употребили слова «высокая мудрость», необходимо обратиться и к тому, что принято называть «мудростью житейской», а также сказать о знаниях, составляющих смысл человеческой деятельности на земле, о тех практических знаниях, без которых было бы невозможно существование людей. Необходимость совместной жизни и общения вырабатывала нормы поведения, которые воспринимались как «заветы отцов» и формулировались заповедно: «Не убий, не укради, не солги, не сотвори ссоры, пс насилуй, не заглядывайся на замужнюю, не суесловь, чти отца и мать, старших братьев и сестер». Эти наставления рассыпаны среди многих других поучений и притч в тексте одного из самых древних литературных памятников — «Поучений мудреца Шуруппака», произведения, о котором уже упоминалось. Но и те основы знания и шумерской мысли, которые кок будто бы лежат на поверхности и которые ныне составляют главный предмет изучения, так же трудны для понимания исследователя, как и тайное, скрытое знание. Мешает плохое понимание реалий, специфических терминов, ускользают многие аллюзии и сравнения. А материал воистину велик. Шумерская школа оставила нам себя в огромном количестве учебных пособий, содержащих сведения по основным отраслям знания своего времени — того, чему обучали в школе, — в географических, ботанических, биологических, сельскохозяйственных И других списках-перечнях, словарях, грамматических справочниках, математических задачах и упражнениях, школьных «тетрадях» — глиняных ученических табличках с пробой «пера» — тростниковой палочки, — с текстами, перечеркнутыми рукой учителя, со списком экзаменационных вопросов. Оставила себя и текстах, переписанных по многу раз учениками, в прекрасных копиях, сделанных рукой мастера-писца. Шумерский «дом табличек» был воистину домом знания, как с гордостью неоднократно подчеркивали шумерские писцы. Вышедший из стен Эдубы ученик после долгих лет обучения мог написать деловой документ, сделать землемерный расчет, знал основы музыкальной грамоты. Раскопки храмового комплекса в Ниппуре обнаружили следы школьного помещения, расположенного при храме, хотя обучение в целом носило светский характер. Учились в школе и девочки; по многим свидетельствам, грамотность в Древнем Двуречье была распространена весьма широко. В развалинах частных домов среднего достатка находят литературные тексты, а простейшую отчетную ведомость мог составить лаже пастух.

И снова, как в случае с текстом об Энлиле и Нинлиль, мы можем затянуть вглубь и попытаться найти то, что не лежит на поверхности, что составляет суть, обнаруживает дух Эдубы.

Почему от столь древнего периода дошло до нас так много текстов народной мудрости? Они служили учебным материалом. Короткие выразительные афоризмы, где особенно наглядна игра слов, видна меткость наблюдения, где образы выпуклы и живы, хорошо воспринимались и хорошо запоминались. Мы располагаем не только «Поучениями мудреца Шуруппака», сохранились сотни афоризмов, басен, притч, коротких рассказов, поговорок, пословиц. Многие из них сочинялись тут же в школе, потом уходили в широкое бытование и, возможно, снова возвращались в стены школы, уже как образцы мудрости народной. Или возьмем текст, называющийся «Рыба моя...» Он может быть и монолитом божества, берущего под свое покровительство рыбу, и заманиванием рыбы в ловушку рыболовом, и рассказом эпического характера о постройке «дома для рыбы», а скорее всего, он и то, и другое, и третье. Но кроме того, это учебный текст. Он дает перечень и описание многих пород рыб и птиц, причем в живой и увлекательной форме, и такой текст не единственный. Список Сутей (ме) — воплощении всех отраслей шумерской культуры и всех представлений о ней шесть раз повторен в сказании об Энки и Инанне и похищении ею ме. При таком количестве повторов текст вполне может уложиться в голове ученика. Однако он не просто механически повторен, а каждый раз он обрамлен разными формулами, произносимыми от имени то Инанны, то Энки. Текст, который мы назвали «экзаменационным», составлен как живой диалог-спор между отцом-писцом и учеником-сыном. Это и рассказ о том, как могут проводиться испытания, и перечень экзаменационных вопросов.

В диалогах-спорах, а также в произведениях явно нравоучительного и морализирующего характера победа часто оказывается на стороне не сильнейшего, но более слабого, и уж ко всяком случае, спор решается «по справедливости». В тексте «Школьные дни» неудачливый ученик приглашает учителя к себе домой и одаривает его — естественная для Древнего Шумера ситуация, где учителя оплачивались родителями. Но подчеркивается важность более интимных, дружеских контактов — мальчик, который в школе не мог себя показать, стесненный суровостью школьной атмосферы, в спокойной домашней обстановке свободно демонстрирует свои знания, а обласканный учитель в благодарственной речи говорит: «Нечто ты смог мне дать, так, что я смог это принять...» Пожалуй, ни один текст не доносит до нас с такой свежестью дыхания давней жизни, как этот рассказ о неурядицах маленького ученика.

И тут мы подходим к самому главному, без чего все наши рассуждения об особенностях шумерской литературы окажутся напрасными и о чем мы попросту забываем. Об ином течении времени вокруг древнего человека и в нем самом. С самого своего рождения шумериец вступал в иной ритм и жил иным чем пом, чем мы. Сколько времени нужно на то, чтобы раздробить на каменной зернотерке зерно на день? Вырезать цилиндрическую каменную печать немудреным инструментом, заполнить убористым почерком глиняную табличку, которую надо предварительно подготовить? Попробуйте представить себе. Неважно, что все эти действия древний шумериец выполнил бы раз в двадцать быстрее нас или что одному и тому же человеку не приходилось, скажем, молоть зерно (это делала домашняя рабыня) и вырезать печать. Важно, что человек жил в атмосфере длительных действий, у него было время ноши в это действие, вдуматься в него, ощутить его вкус, Походя ничего не делалось. По девять-десять дней длились праздники в Двуречье, на которых исполнялись и большие произведения. Сколько надо времени, чтобы прочесть вслух девятьсот, тысячу строк текста, да еще и сложном музыкальном сопровождении? А это только одна часть празднично-культового действа. Эмоциональное включение в такое действо, при всей его привычности, было иным, чем наше, — не столь быстрым, но зато и более глубоким, основательным. И об это нам сказали сами тексты, их структура и внешняя форма.

Обратимся еще раз к повторам и длиннотам шумерских памятников и еще раз рассмотрим шумерский способ начинать рассказ. «Княжий престол, княжий престол, он вывел его из храма». Кто «он» и что за «княжий престол»? Загадка «включает» внимание, как бы ударяет нас. Но вот образ обрастает подробностями. «Энлиль княжий престол вывел из храма». Образ приблизился к нам, мы его узнали. В третьей фразе «Энлиль княжий престол царственности вывел из храма». Наше внимание сосредоточивается только на новых гранях образа, повторы уже опущены, они влились в сознание раньше. Они помогают рассказчику распеться, слушателю лучше их воспринять и запомнить, они помогают установлению единства исполнителя, исполняемого произведения и слушателя. И каждое новое слово, определение наделяет образ еще одной гранью, делает его выпуклым и приближает к слушателю постепенно, путем последовательного эмоционального включения. Образ как бы теряет свою абстрактность, он делается все конкретнее и конкретнее, за время повторов вы успеваете сжиться с ним, постичь основную мысль и сосредоточить внимание на главном. Чередования двух-трех слов в одинаковых отрывках подобны ритмическому узору на керамике или фризу на каменной цилиндрической печати, они задают определенный ритм всему произведению. И нас уже не должно удивлять и смущать, что в тексте о нисхождении Инанны до тринадцати раз утверждается одна мысль, ее главное содержание — в перечислении тех храмов, из которых Инанна ушла одновременно. В плаче о разрушении Ура тридцатипятикратное повторение подчеркивает масштабы и размер катастрофы. Можно же было просто сказать: «Все боги покинули храмы». Но каждый раз с включением все новых имен нарастает ужас, создается тревожное предчувствие неисчислимых бедствий.

Поэтому читатель, который захочет «включиться» в шумерскую поэзию, должен в первую очередь запастись терпением; надо попробовать, войдя в состояние внутреннего покоя, взять текст и начать читать его не очень громко, монотонно, ритмично, нараспев, не опуская ни одного повтора, а ожидая их и радуясь им. Еще лучше, если один будет читать, а другой слушать: чувство общности, единого эмоционального состояния — важное условие восприятия шумерской поэзии. Не стоит забывать и о том, что «окутанным, как покрывалом», течением времени хочет быть каждое шумерское произведение, особенно крупное, эти тексты не желают, чтоб их читали «оптом», и любят, когда к ним возвращаются В своей прекрасной книге «История начинается в Шумере» (пер. с англ., 2-е изд., М.: Наука, 1991), известной многим русским читателям, профессор Крамер с захватывающей увлеченностью показал нам шумерийца с позиций современности. Сами названия глав — «Первый парламент в мире», «Первая война нервов» — вводят Древний Шумер в современный круг понятий. Для таких сопоставлений есть веские основания — Крамеру хотелось показать сходство многих библейских и других всемирно известных мифологических и сказочных сюжетов с более ранними шумерскими, и подчеркнуть, насколько близки и понятны могут быть нам древние. Это один способ познания древности — взять ее в свою современность, присвоить и усвоить ее. Другой путь — попытаться на некоторое время войти в древность, взглянуть на мир глазами человека той эпохи, что, безусловно, сложнее.

Тем не менее я постаралась наметить возможности обоих путей, и остается только пожелать читателю этой книги с успехом воспользоваться любым из них.

Хвала тебе.

Богиня Нисаба!


В. Афанасьева

РАЗДЕЛ I. УСТРОЕНИЕ МИРА

Меж градов пресветлых... (Сказание об Энки и Нинхурсаг){1}

Меж градов пресветлых — ей ее отдайте —
Дильмун есть страна, страна пресветлая.
В Шумере пресветлом — ей ее отдайте —
Дильмун есть страна, страна пресветлая.
Дильмун страна пресветлая, Дильмун страна непорочная,
Дильмун страна непорочная, Дильмун страна воссиянная.[1]
А он там сам, в Дильмуне он возлег.
Энки вместе с супругою там возлег,
Та земля непорочная, та земля воссиянная, —
А он там сам, в Дильмуне он возлег,
Энки с Нинсикилою — с «Непорочною»[2] — он возлег, —
Та земля непорочная, та земля воссиянная.
А там, в Дильмуне ворон не каркает.
Птица смерти не накликает смерти.[3]
Там лев не бьет.
Волк ягненка не рвет.
Там собака сторожевая, как козлят стерегут, не знает.[4]
Там свинья зерна не пожирает.
Вдова на крыше солод не рассыпает.
Птица небесная солод тот не склевывает.[5]
Там голубь головою не вертит.[6]
Там хворь глазная — «я хворь глазная» — не говорит.
Там хворь головная — «я хворь головная» — не говорит.
Там старица не говорит — «я старица».
Там старец не говорит — «я старец».[7]
Там девушка не умывается, водой из окна не плещется.[8]
Там перевозчик — «навались!»[9] — не кричит.
Там страж[10] вокруг зубцов не кружит.
Там певец песнопений не распевает,
Плачей за городом не заводит.[11]
Нинсикила Энки, отцу своему,[12] так молвит
«Вот дал ты мне город, дал ты мне город, а что мне в твоем дарении?
Вот дал ты мне Дильмун-город, дал ты мне город, а что мне в твоем дарении?
О отец мой, ты дал мне город, дал ты мне город, а что мне в твоем дарении?
В моем городе нету воды в каналах![13]
Вот дал ты мне город, вот дал ты мне город, а что мне в твоем дарении?
В моем городе нету воды в каналах!
Его колодцы с водою горькой[14] не дают расти зернам-злакам на полях, в бороздах, на нивах!
Город мой не "Дом прибрежный, пристань всей страны!"[15]
Да станет Дильмун "Домом прибрежным, пристанью всей страны"»!
Отец Энки Нинсикиле так отвечает:
«Отныне и вовеки под солнцем,
Когда солнце-Уту в небесах восстанет,
От... перед Эзеном — "местом празднеств",
От "дома рыбы рогатой" месяца-Нанны,[16]
Устами воды прибрежной, бегущей воды, злаки из земли для тебя подымутся,
По путям твоим просторным вода да выбежит.[17]
Город твой водой изобилия тебя напоит.
Дильмун водой изобилия тебя напоит.
Твои колодцы с водою горькой да станут колодцами с водою сладкой!
Город твой "Домом прибрежным, пристанью всей страны" да станет!
Дильмун "Домом прибрежным, пристанью всей страны" да станет!
Страна Тукриш золото Харали,[18]
Светлый лазурит да переправит.
Страна Мелухха сердолик желанный, драгоценный,
Дерево Магана морское, ценнейшее
На кораблях пусть тебе доставит!
Страна Марахши горный хрусталь драгоценный светлый
Да переправит!
Страна Маган крепкую медь,
Диорит, сосуды из камня доставит!
Страна заморская дерево эбен роскошное,
Царское да переправит!
"Страна шатров" лучшую шерсть, порошок рудный
Пусть тебе доставит!
Страна Элам свой груз — шерсть тончайшую
Да переправит!
Храм Ура, град священный, святыня царства,
Зерно, масло, наилучшие ткани на больших судах
Пусть тебе доставит!
Просторное море изобилие это пусть тебе переправит!
О город! Его жилища прекрасными жилищами будут!
О Дильмун! Его жилища прекрасными жилищами станут!
Зерно его чистое-чистое,
Его финики — крупные-крупные,
Свой урожай соберет он трижды!
Деревья его — великаны-деревья!
<...>
Отныне и вовеки под солнцем!»[19]
И вот солнце-Уту в небесах встало.
От... перед Эзеном — «местом празднеств»,
От «дома рыбы рогатой» месяца Нанны,
Устами воды прибрежной, бегущей воды, злаки из земли для нее поднялись, вышли,
По путям просторным вода побежала,
Город водой изобилья ее поит,
Дильмун водой изобилья ее поит,
Колодцы ее с водою горькою стали колодцами с водою сладкою.
Вода в полях, вода на нивах, в борозде рост дает зерну-злакам, стал ее город «Домом прибрежным, пристанью всей страны»!
Стал Дильмун «Домом прибрежным, пристанью всей страны»!
Так от дней от тех под солнцем, отныне и вовеки воистину так да будет!
А сам он. Разум Премудрый, перед Нинту, что страны матерь,
Он, Энки, Разум Премудрый, перед Нинту, что страны матерь, —
Его корень рвы наполнил семенем,[20]
Его корень тростники окунул в семя,
Его корень дал жизнь покрову могучему.[21]
Он вскричал: «По болотам никто да не ходит!»
Энки вскричал: «По болотам никто да не ходит!»
Жизнью небес он поклялся.
Ту, что возлежит в болотах, ту, что возлежит в болотах, ее,
Дамгальнуну — "Супругу великую" свою,[22] он ее оросил своим семенем,
Нинхурсаг в утробу он излил семя.
Нинхурсаг в утробу приняла семя, семя Энки.
И один ее день — словно месяц.[23]
Два ее дня — словно два месяца.
Три ее дня — словно три месяца.
Четыре дня — что четыре месяца.
Пять ее дней — это пять месяцев.
Шесть ее дней — это шесть месяцев.
Семь ее дней — это семь месяцев.
Восемь дней — это восемь месяцев.
Девять дней — это девять месяцев, девять месяцев материнства.
Словно по маслу, словно по маслу, по прекрасному нежнейшему маслу
Нинту, матерь страны,
Породила Нинсар.[24]
На брегах реки взрастала Нинсар.[25]
А Энки — он затаился в болотах, он в болотах затаился.
Советчику своему Исимуду так он молвит:
«Отроковицу милую я ли не поцелую.
Нинсар милую я ли не поцелую?»
Советчик его Исимуд так ему отвечает:
«Отроковицу милую, поцелуй ее!
Нинсар милую, поцелуй ее!
Господин поплывет, я буду править, он поплывет, я буду править!»
Он поставил ногу в лодку,
А другой уж коснулся земли твердой.[26]
Он к груди прижал ее, он поцеловал ее.
Энки излил семя в ее утробу.
Она приняла его семя, семя Энки.
И один ее день — словно месяц,
И второй ее день — словно два месяца.
Девять дней ее — девять месяцев, девять месяцев материнства.
Словно по маслу, словно по маслу, по прекрасному нежнейшему маслу,
Нинсар, словно по маслу, словно по маслу, по нежнейшему прекрасному маслу,
Родила Нинкур.
На брегах реки взрастала Нинкур.
А Энки — он затаился в болотах, он в болотах затаился.
Советчику своему Исимуду так он молвит:
«Отроковицу милую я ли не поцелую?
Нинкур милую я ли не поцелую?»
Советчик его Исимуд так ему отвечает:
«Отроковицу милую, воистину поцелуй ее,
Нинкур милую, воистину поцелуй ее!
Господин поплывет, я буду править, он поплывет, я буду править!»
Он поставил ногу в лодку,
А другой уж коснулся земли твердой.
Он к груди прижал ее, он поцеловал ее.
Энки излил семя в ее утробу.
Она приняла в утробу семя, семя Энки.
И один ее день — словно месяц.
Девять дней ее — что девять месяцев, девять месяцев материнства.
Словно по маслу, словно по маслу, по прекрасному нежнейшему маслу,
Нинкур, словно по маслу, по прекрасному нежнейшему маслу.
Утту, крепышку-толстушку,[27] породила.[28]
Нинту речи обращает к Утту:
«Совет тебе дам, прими совет мой,
Слово скажу, слова мои выслушай!
Некто — он затаился в болотах, он в болотах затаился,
Энки — он затаился в болотах, он в болотах затаился»,
<...>
(Разрушено около 15 строк.)

«Принеси огурцов спелых,
Принеси абрикосов в связках,
Принеси виноград в гроздьях.
Пусть он в доме узду мою схватит,
Путь Энки узду мою воистину схватит!»[29]
И дважды водою их наполнив,[30]
Он водою канавы наполнил,
Он рвы водою наполнил,
Земли нетронутые[31] водою наполнил.
Садовник тут, полный радости,[32]
На шею к нему кинулся, с ним обнимается.
«Кто же ты, кто сад мой полил?»
Энки садовнику отвечает:
(Строка 161 разрушена.)

«Принеси огурцов спелых,
Принеси абрикосов в связках,
Принеси виноград в гроздьях».
Он принес огурцов спелых,
Он принес абрикосов в связках,
Он принес виноград в гроздьях, он подол ему наполнил.
Энки глаза себе зеленым подвел, посох взял,
Энки шаги свои к Утту направил.
В дом ее он постучал: «Открой двери!»
«Кто это, кто это здесь?»
«Я садовник, огурцы, абрикосы, виноград я принес тебе!»
Утту радости полна, дверь ему она открывает.
Энки Утту, крепышке-толстушке,
Огурцы спелые ей дает он,
Дает абрикосы в связках,
Дает виноград в гроздьях.
Дает ей пиво в больших сосудах.
Утту, крепышка-толстушка, руками всплеснула, руками от радости всплеснула.
Энки опьянел от радости, Утту увидев.
Он груди ее взял, он на лоно ее возлег.
Он бедер ее коснулся, он их рукой коснулся.
Он за грудь ее схватил, он на лоно ее возлег.
Он в девочку корень вложил, он ее поцеловал.
Энки в Утту, в ее утробу излил семя.
Семя в утробу она приняла, семя Энки это!
Утту, прекрасная женщина, — «О бедра мои, о тело мое, о утроба моя!» — кричит![33]
Нинхурсаг семя с бедер ее вытерла.[34]
«Трава лесная» выросла.[35]
«Трава медовая» выросла.
«Трава садовая» выросла.
«Трава семенная» выросла.
«Трава колючая» выросла.
«Трава густая» выросла.
«Трава высокая» выросла.
«Трава целебная» выросла.
А Энки затаился в болотах, он в болотах затаился.
Советчику своему Исимуду так он молвит:
«Травы, судьбу им я не решу ли?
Что это, что это?»
Советчик его Исимуд так ему отвечает:
«Господин мой, это "трава лесная"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
«Господин мой, это "трава медовая"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
«Господин мой, это "трава садовая"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
«Господин мой, это "трава семенная"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
«Господин мой, это "трава колючая"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
«Господин мой, это "трава густая"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
«Господин мой, это "трава высокая"» — так он молвит.
Он ее ему срезает, тот ее съедает.
Энки решил судьбу растений, он познал их сердце.
Нинхурсаг прокляла имя Энки.
«Не взгляну на него взглядом жизни до самой смерти его!»
Ануннаки во прах уселись.
Лиса одна была там, так Энлилю она молвит:
«Если я верну тебе Нинхурсаг, что дашь ты мне в награду?»
Энлиль лисе так отвечает:
«Если ты мне вернешь Нинхурсаг,
В моем граде тебе посажу дерево,[36] имя твое да будет прославлено!»
И вот лиса почистила шкурку,
Хвост, волоски свои распушила,[37]
Румяна на лицо наложила.
<...>
(Строки 229–232 разрушены.)

«Я пошла к Энлилю, но Энлиль не помог мне.[38]
Я пошла к Нанне, но Нанна не помог мне.
Я пошла к Уту, но Уту не помог мне.
Я пошла к Инанне, но Инанна не помогла мне».
<...>
(Строки 237–244 разрушены.)

Нинхурсаг кинулась...
Ануннаки схватили свои одеянья.
... они сделали.
... судьбу решили.
<...>
Нинхурсаг Энки на матку свою посадила.[39]
«Брат мой, что у тебя болит?»[40]
«Макушка моя болит».
«"Абау — отец растений" будет рожден для тебя».[41]
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Корни волос моих болят».
«"Нинсикила — владыка волос" будет рожден для тебя».
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Нос у меня болит».
«"Нинкируту — госпожа, что рождает нос" будет рождена для тебя».
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Рот у меня болит».
«"Нинкаси — госпожа, что рот наполняет" будет рождена для тебя».
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Горло мое болит».
«"Нази — та, кто держит горло в порядке" будет рождена для тебя».
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Рука у меня болит».
«"Азимуа — та, кто добрую руку растит" будет тебе рождена».
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Ребро мое болит».
«"Нинти — владычица жизни-ребра" будет тебе рождена».
«Брат мой, что у тебя болит?»
«Бока мои болят».
«"Эншаг — владыка доброго бока" будет тебе рожден».
«Крошкам этим, что я породила, определи ты им судьбы».[42]
«Да станет Абау владыкой растений.
Нинсикила господином Магана да будет!
Нинкируту супругою Ниназу да станет.
Нинкаси ублажающей желанья да станет.
Нази супругою Умундара да будет.
Азимуа супругою Нингишзиды да станет!
Нинти владычицей месяцев станет.
Эншаг господином Дильмуна будет!»
Отец Энки, тебе хвала!

От начала начал, от дней сотворения мира... (Сказание об Энки и Нинмах){2}

От начала начал, от дней сотворения мира,
От начала начал, от ночей сотворения мира,
От начала начал, от годов сотворения мира,[43]
Когда установили Судьбы,
Когда Ануннаки-боги родились.[44]
Когда богини в брак вступили.
Когда богинь в земле и небе распределили,
Когда богини, сойдясь с богами, затяжелели, дали рожденье,[45]
Тогда боги из-за пищи, пропитания ради, трудиться стали.
Старшие боги верховодить стали,
Младшие боги корзины на плечи взвалили.
Боги реки, каналы рыли, под надзором[46] насыпали землю.
Боги страдали тяжко, на жизнь свою роптали.[47]
А Он в то время. Разум Творитель, великих богов он всех созидатель[48]
Энки во глуби тихоструйной Энгуры, в чьи недра никто из богов заглянуть не смеет,
Он возлежал на своем ложе, он спал, не подымался.
В голос боги заголосили, с горькими воплями зарыдали.
Тому, кто лежит, тому, кто спит, тому, кто с ложа не подымается,
Намму-праматерь, прародительница, всех великих богов она созидательница,
Она плачи всех богов принесла своему сыну.
«Ты лежишь, ты спишь, со своего ложа ты не встаешь,
А боги, твои творенья, слезно о смягчении доли молят.
Встань же, сын мой, со своего ложа, поднимись, покажи свою искусность и мудрость!
Создай нечто, что богов заменит[49] пусть оставят свои корзины!»
По слову матери своей Намму Энки поднялся с ложа.
Бог козленка светлого жертвенного[50] в созерцании глубоком взял в руки.
Он, Великий Премудрый Разум, он, вещий заклинатель,
Он задумал то, что из женского выйдет лона.title="">[51]
Энки все силы свои собрал, разум свой всемерно расширил.
Энки образ себе подобный в сердце своем разуменьем создал.[52]
Своей матери Намму так он молвит:
«Мать моя! Создание, что сотворишь ты, оно воистину существует.[53]
Бремя богов, их корзины, на него да возложим.
Когда ты замешаешь глины из самой сердцевины Абзу,
Подобно женскому лону, затяжелеет глина.[54]
Ты сотворишь это созданье.
Нинмах помощницей твоею да станет.
Богини Нинимма, Шузианна, Нинмада, Нинбара,
Нинмуг, Шаршаргаба, Нингуна,
Вкруг тебя они да встанут, когда ты будешь давать рожденье.
Мать моя, когда судьбу ему ты назначишь.
Нинмах корзины на него да возложит.
Род человечий да будет создан».
Человечество... из своего лона (?)...
Созданье твое... в твоем водоеме...
...подняла к свету... род человечий...
...семя... рожденного омыла (?)... очищенье (?)
Энки приумноженьем трудов... возрадовался сердцем.
Для матери Намму, для Нинмах он устроил пированье.
(Строка 46 опущена.)[55]

Для Ана и Энлиля владыка Нудиммуд зажарил чистого козленка.
Все бога толпою его восхваляли:
«О владыка. Обширный Разум, кто мудростью тебе равен?
Государь великий Энки, кто повторить твои деянья сможет?
Словно отец родимый, ты присуждаешь Сути, ты сам — великие эти Сути».
Энки и Нинмах выпили пива, божья утроба возликовала.
Нинмах так Энки молвит:
«Человеческое созданье — хорошо ли оно, дурно ли оно —
Как мне сердце подскажет, такую судьбу ему присужу — или добрую, или злую».
Энки Нинмах так отвечает:
«Судьбу, что ты присудить пожелала, — благую ли, злую ли — я назначу!»
Тут Нинмах отщипнула рукой от глины Абзу.[56]
И первый, руки его слабы — дабы что-то взять, он согнуть их не может, — вот кого она сотворила.
Энки взглянул на того, чьи руки слабы — дабы что-то взять, он согнуть их не может,
Определил ему судьбу — царским стражем[57] его назначил.
А второй — он плохо видел свет, щурил очи — вот кого она сотворила.
Энки, на него взглянув, на того, кто щурил очи,
Определил ему судьбу, искусством пения его наделил он.
Ушумгаль, владыка великий, перед царем[58] его поставил.
Третий — нога его, словно червяк,[59] кривая и слабая — вот кого она сотворила.
Энки, взглянув на того, чья нога, словно червяк, кривая и слабая,
Определил ему судьбу — серебряных дел мастером сделал.
Четвертый — он не мог выпускать свое семя[60] — вот кого она сотворила,
Энки, на него взглянув, на того, кто не может выпустить семя,
Он окропил его водой, он произнес над ним заклинанье, он дал жить его телу.
Пятая женщиною была, той, кто родить не может, — вот кого она сотворила.
Энки, на женщину взглянув, на ту, кто родить не может,
Определил ее судьбу — в женский дом ткачихою[61] ее устроил.
Шестое — оно не имело мужского корня, оно не имело женского лона, вот кого она сотворила.
Энки, взглянув на существо, что не имело мужского корня, что не имело женского лона,
В Кигале, что по имени Энлилем назван
Слугою дворцовым его сделал, такую судьбу ему назначил.[62]
Нинмах глину, что отщипнула, на землю бросила, повернулась резко.[63]
Господин великий Энки так молвит Нинмах:
«Тем, кого ты сотворила, я определил судьбы,
Я придумал им пропитанье — я дал им вкусить хлеба.[64]
Ныне же я пред тобой сотворю, а ты назначишь им судьбы».
Энки начал лепить формы — внутри и снаружи — голову, руки, части тела.
Нинмах так он молвит:
«Корень вздымая, да испустит семя в женское лоно, эта женщина получит зачатье в лоно.
Нинмах, рождению, что я сотворил,
Этой женщине, когда...»[65]
А второй, Умуль — «мой день далек»[66] — голова его была
Слаба, глаза его были слабы, шея его была слаба,
Жизнь дрожала, трепетала.[67]
Легкие слабые, сердце слабое, кишки его были слабы.
Руки, голова трясутся, поднести ко рту хлеба он не может, его спина была слаба;
Его плечи дрожат, его ноги дрожат, по ровному месту[68] ходить он не может, — вот кого он сотворил!
Энки Нинмах так молвит:
«Тем, кого ты создавала, я определил судьбы, я придумал для них пропитанье.
Теперь ты тому, кого сотворил я, определи ему судьбу,
Придумай для него пропитанье».
Нинмах, посмотрев на Умуля, к нему обратилась.
Она к Умулю подошла, она вопрос ему задала, а он и говорить не умеет.
Хлеба поесть ему дает, а он руку за ним протянуть не может.[69]
На кровати он не лежал спокойно, он совсем не хотел спать,
Сесть не умел, встать не умел, он лежать совсем не хотел.[70]
В дом войти он не может, он пропитать себя не может.
Нинмах Энки говорит снова:[71]
«Человек, кого ты создал, он ни жив, он ни мертв, он ноши вести не может».
Нинмах Энки так отвечает:
«Тому, чьи руки были слабы, я судьбу определил, я придумал ему пропитанье.
Тому, кто плохо видел свет, чьи очи щурились, я судьбу определил, я придумал ему пропитанье.
Тому, чья нога была, словно червяк, я судьбу определил, я придумал ему пропитанье.
Тому, кто задерживал семя, я определил судьбу, я придумал ему пропитанье.
Женщине, что не могла рождать, я определил судьбу, я придумал ей пропитанье.
Тому, кто корня мужского не имел, женского лона не имел, я определил судьбу, я придумал ему пропитанье.
Сестрица...»
<...>
(Строки 110–111 разрушены.)

Нинмах так молвит Энки:
<...>
(Строки 113–122 разрушены.)

«О, горе! В небесах ты не жил, на земле ты не жил![72]
О, глаза твои проклятые![73] Из Шумера ты не уйдешь!
Там, где ты сидеть не будешь, — о, дом мой построенный!
О, слова твои бессмысленные![74]
Там, где ты жить не будешь, — о, град мой построенный!
О, сама я, ложью разбитая!
Град мой разрушен, дом мой погублен, дитя мое в плен попало!
Я сна лишилась, я ушла из Экура,
Я от руки твоей не ушла!»
Энки Нинмах так отвечает:
«Слова, что из уст твоих вышли, кто отменит?[75]
Умуль... из лона твоего да будет исторгнут![76]
Нинмах, труды свои прерви, негожи они, против меня кто выступить может?[77]
Творенье по образу моему, что вслед за тобою я создал,
Словом склонено да будет![78]
А когда мой корень повсюду достойно прославят,
Да будет на то твое согласие мудрое!
Энкум и нинкум, дворцовые стражи.[79]
...да возгласят твое величье!
Сестрица, в тебе могучая сила...»
...Умуль мой дом да построит!
(Строки 138–139 разрушены.)[80]

Нинмах не соперница владыке великому Энки.
О отец Энки, хвала тебе хороша!

К Эредугу в Абзу помыслы обратила (Инанна и Энки){3}

Таблица I
I.1'
<..>
(Первые 6–7 строк разрушены.)

К Эредугу в Абзу помыслы обратила.[81]
Богиня к Эредугу в Абзу помыслы обратила.
Инанна к Эредугу в Абзу помыслы обратила.
... она... в степи...
Шугур, венец Эдена, на главу возложила,
К пастуху, в загон его овечий вошла,
Воистину пред нею да склонится, лону ее да подивится.
Жена, воистину пред нею да склонится, лону ее да подивится.
И, сама лону своему радуясь, хвалу себе она возносит.
Жена, лону своему сама радуясь, хвалу себе она возносит.
Взор свой на него устремила.
На лоно взор свой устремила.
Жена на лоно взор устремила.
«... Я, дабы жречеству верховному благо сотворить,
... Я, дабы сияя совершить,
... дабы великолепно сотворить,
... дабы прекрасно совершить,
... дабы заново сотворить,
... дабы полностью совершить,
... дабы радостно сотворить,
... дабы благостно совершить,
... малостоящее совершить,
... полновесное сотворить,
... дабы жречество в сиянии возвеличить,
... дабы жречество во блистании возвеличить,
Воистину я к нему, в Абзу, к Эредугу-граду путь направлю,
Воистину я к Энки в Абзу, к Эредугу-граду стопы направлю.
В Абзу, в Эредуге-граде слова улещивающие ему скажу.
I.1
Воистину я Энки в Абзу, в Эредуге-граде слова улещивающие скажу».
«Я воистину царица небес, в Абзу стопы направлю.
Я, царица небес, к Энки мольбы мои обращу.
К дому его, где столько добра хранит он...»
<...>
И тогда дева Инанна
В Абзу, в Эредуг, к Энки
Светлая Инанна воистину одна путь направила.
А в то время он. Разум обширный, в мироздании Сути ведающий,
Все, что у богов на сердце, в жилье своем сидя, знающий, —
Светлая Инанна к Эредугу и на версту не приблизилась,
А Энки, владыка Абзу, уже знает про то, —
Советчику-посланцу своему Исимуду так молвит,[82]
I.1
Наставление дает:
«А ну, Исимуд, советчик мой, к слову моему склони ухо,
Наказ, что дам, со вниманьем выслушай!
Слова, что скажу тебе, да не преступишь!
Дева к Абзу, к Эредугу близится,
Инанна к Абзу, к Эредугу близится.
Когда дева к Абзу, к Эредугу приблизится,
Сладких яств медовых да отведает,
Воды прохладной, что сердце освежает, да испробует,
Перед Львами Эредуга пива дай ей испить.
Задушевно ее да встретишь, по-дружески поприветишь!
В застолье священном, застолье Ана,
С радостью да примешь светлую Инанну».
И так, как он ему приказал,
Советчик его Исимуд слова своего государя исполнил.
Дева к Абзу, к Эредугу приблизилась,
Инанна к Абзу, к Эредугу приблизилась.
Когда дева к Абзу, к Эредугу приблизилась,
Когда Инанна к Абзу, к Эредугу приблизилась,
Яства сладкие медовые с ним вкушает,
Воду прохладную, что сердце освежает, пробует,
Перед Львами Эредуга[83] пива испить он ей дает,
Задушевно ее он встречает, по-дружески привечает.
В застолье священном, застолье Ана,
Радостно принимает светлую Инанну.
Энки с Инанною вдвоем, сам-друг
В Абзу пиво пьют, сладким вином услаждаются.
Сосуды бронзовые великолепные до краев полны,
Из-за сосудов бронзовых богини Ураш спор затевают.
<...>
(Более 30 строк разрушено.)

I.3
«Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
Доблесть, Могучесть, Неправедность, Праведность,
Градов ограбление. Плачей устроение,
Сердечную радость.
Светлая Инанна в обладанье получит
Именем моей силы, именем моего Абзу!
Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
Лживость, Земель мятежность. Мирность,
Бегство поспешное. Жилье надежное.
Светлая Инанна в обладанье получит
Именем моей силы, именем моего Абзу!
Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
Плотничество, Медничество, Ремесло грамотейное,
Кузнечное дело, Шорничество,
Стирку-мытье, Построение домов,
Тростниковых циновок плетение.
Светлой Инанне даю в обладанье
Именем моей силы, именем моего Абзу!
Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
Разумение, Познавание, Святое рук омовение,
Домы пастушьи,
Горячей золы сгребание. Загоны скотьи,
Почитание безмолвное,
Молчание благоговейное. Благоговение молчания.
Светлой Инанне даю в обладанье
Именем моей силы, именем моего Абзу!
Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
Пение братское. Огня возгорание[84]
Огня угасание. Рук трудом
Утомление, Молчаливость,
Семью соединенную, Потомственность.
Светлой Инанне даю в обладание
Именем моей силы, именем моего Абзу!
Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:
Ссоры зачинание. Кличи победительные, Советование.
Обсуждение, Закона говорение. Решение.
Светлой Инанне даю в обладанье
Именем моей силы, именем моего Абзу!
Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей…»
I.4
<...>
«Доблесть он мне дал,
Могучесть он мне дал,
Неправедность он мне дал,[85]
Праведность он мне дал,
Ограбление градов он мне дал,
Устроение плачей он мне дал.
Сердечную радость он мне дал,
Лживость он мне дал,
Земель мятежность он мне дал,
Мирность он мне дал,
Бегство поспешное он мне дал,
Жилье надежное он мне дал,
Плотничество он мне дал,
Медничество он мне дал,
Ремесло грамотейное он мне дал,
Кузнечное дело он мне дал,
Шорничество он мне дал,
Стирку-мытье он мне дал,
Домов построение он мне дал,
Тростниковых циновок плетение он мне дал,
Разумение он мне дал,
Познавание он мне дал,
Святое рук омовение он мне дал,
Домы пастушьи он мне дал,
Горячей золы сгребание он мне дал,
Загоны скотьи он мне дал,
Почитание безмолвное он мне дал,
Молчание благоговейное он мне дал,
Благоговение молчания он мне дал,
Пение братское он мне дал,
Огня возгорание он мне дал,
Огня угасание он мне дал,
Рук трудом утомление он мне дал,
Молчаливость он мне дал,
Семью соединенную он мне дал,
Потомственность он мне дал,
Ссоры зачинание он мне дал,
Кличи победительные он мне дал,
Советование он мне дал,
Обсуждение он мне дал,
Закона говорение он мне дал,
Решение он мне дал».
I.5
Энки советчику своему Исимуду так молвит:
«Исимуд мой, советчик мой, имя небес благое!»
«Государь мой Энки! Стою пред тобою!
Скажи желание!»
«Пока к Уруку, к Кулабу она не отправилась,
Мест, где Уту встает, не покинула,
То, что она промолвила, да будет оно оспорено!»
«Но светлая Инанна Сути собрала, в ладью погрузила,
Ладья небесная от пристани уже отплыла!»
И тогда у того, кто пиво пил, у того, кто пиво пил. — охмеление его прошло![86]
Отец Энки, он, кто пиво пил, охмеление его прошло!
Государь великий Энки, просветлел его разум!
Он к Абзу поднял взоры. —
Энки, владыка, к Эредугу он направил помыслы.
Энки советчику своему Исимуду так молвит:
«Исимуд мой, советчик мой. Имя небес благое!»
«Государь мой Энки! Стою пред тобою! Скажи желание!»
«Первосвященство, Высокосвященство, Божественность,
Венец святой могучий. Царственности престол — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Скипетр могучий. Жезл и поводья. Одеяния могучести,
Пастырство, Царственность — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Святые деяния "жриц одеяния",
Жриц-владычиц, "божьих супружниц",
Жрецов помазывающих. Жрецов указывающих,
Жрецов-дарителей, Храмослужителеи действа-деяния — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Постоянство, Устойчивость, Праведность,
Уход из мира подземного, Спускание в мир подземный,
Скопство священное — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Кинжал и дубинка, Блудодеев храмовых действо,
Одеяния черные. Одеяния пестрые. Косы, на затылке свитые,
Власы завитые — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
<...>
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Значки-эмблемы, Бури-потопы, Соитие, Целование,
Блудодейство священное. Беготня суетливая — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Громкогласие, Злоязычие, Улещивание,
Любовнослужение, Ночлежища культовые — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
«Блудилища прихрамовые,
Блудодейство жреческое небесное,
Струн громкогласие. Голосов благозвучие. Старчество — где они?»
«Мой господин все отдал своей дочери».
<...>
(Более 25 строк разрушено.)

I.6
Дом Энки словами его не пренебрегал,
Многомудрому, кто решения принимал, кто громко вопил,
«Там, у засова ворот лягушка квакала» — так ему сказали.[87]
Место она, мол, показала.
Энки схватил лягушку за правую лапу.
В покои светлые свои вошел.
Он взял в руки дубинку сосновую, самшитовую.
Он швырнул ее птицам небесным.
Он швырнул ее рыбам бездны.
— он разбил.
... он разбил.
<...>
Таблица II
II.1
Государь советчику своему Исимуду так молвит,
Энки к Имени небес благому обращает речи:
«Исимуд мой, советчик мой. Имя небес благое!»
«Государь мой Энки! Стою пред тобой! Скажи желанье!»
«Ладья небесная как далеко ушла?»
«Да вот ныне к пристани...[88] подплывает».
«Ступай! Пусть Энкумы[89] ладью небесную возвратят!»
Советчик Исимуд светлой Инанне так молвит:
«Госпожа, твой отец меня к тебе послал,
Инанна, твой отец меня к тебе послал!
Отец твой, слова его могучи,
Энки, его речения прочны,
То, что он молвил, нельзя нарушить!»
Светлая Инанна ему отвечает:
«Отец мой, что он сказал, что промолвил?
Что за слова его, что нельзя нарушить?»
«Государь мой так мне сказал,
Энки так мне изрек:
"Инанна в Урук пускай идет, ты же ладью небесную к Эредугу веди"».
Светлая Инанна советчику Исимуду так говорит:
«Отец мой мне сказанное изменил?[90]
Слова свои праведные преступил?
Слова великие свои обесчестил?
Отец мой неправду сказал, неправду изрек!
Ложно именем силы своей, именем Абзу клялся?
Ложно тебя ко мне послал!»
Она еще речи своей не кончила,
А уж Энкумы ладью небесную схватили,
Светлая Инанна советчице-посланнице своей Ниншубуре[91] так молвит:
«Ну, посланница святой Эанны моей!
Вестница слов справедливых моих,
Посланница слов летящих моих,
Вода руки твоей не коснется, вода ноги твоей не коснется!»
Инанна Сути — дары свои — в ладье небесной дальше везет.
Второй раз государь советчику своему Исимуду молвит,
Энки к Имени небес благому обращает слово:
«Исимуд мой, советчик мой. Имя небес благое!»
«Государь мой Энки! Стою пред тобой! Скажи желанье!»
«Ладья небесная как далеко ушла?»
«Пристани...[92] она достигла».
«Ступай, и пусть Великаны Эредуга, все пятьдесят, ладью небесную возвратят!»
Советчик Исимуд светлой Инанне так молвит:
«Госпожа, твой отец меня к тебе послал,
Инанна, твой отец меня к тебе послал!
Отец твой, слова его могучи,
Энки, его речения прочны,
То, что он молвит, нельзя нарушить!»
Светлая Инанна ему отвечает:
«Отец мой, что он сказал, что промолвил?
Что за слова его, что нельзя нарушить?»
«Государь мой так мне сказал,
Энки так мне изрек:
"Инанна в Урук пускай идет, ты же ладью небесную к Эредугу веди!"»
Светлая Инанна советчику Исимуду так молвит:
«Отец мой реченное мне изменил?
Слова свои праведные преступил?
Слова великие свои обесчестил?
Отец мой неправду сказал, неправду изрек!
Ложно именем силы своей, именем Абзу клялся?
Ложно тебя ко мне послал!»
Она еще речи своей не кончила,
А Великаны Эредуга, все пятьдесят, ладью небесную схватили.
Светлая Инанна своей посланнице Ниншубуре так молвит:
«Ну, посланница святой Эанны моей,
Вестница слов справедливых моих,
Посланница слов летящих моих,
Вода руки твоей не коснется, вода ноги твоей не коснется!»
Инанна Сути — дары свои — в ладье небесной дальше везет.
II.2
В третий раз государь советчику своему Исимуду молвит,
Энки к Имени благому небес обращает слово:
«Исимуд мой, советчик мой. Имя небес благое!»
«Государь мой Энки! Стою пред тобою! Скажи желанье!»
«Ладья небесная как далеко ушла?»
«Холма Ульма она достигла».[93]
«Ступай, и пусть Лахаму, чудовища Бездны, ладью небесную возвратят!»
Советчик Исимуд светлой Инанне так молвит:
«Госпожа, твой отец меня к тебе послал!
Инанна, твой отец меня к тебе послал!
Отец твой, слова его могучи,
Энки, реченья его прочны,
То, что он молвит, нельзя нарушить!»
Светлая Инанна ему отвечает:
«Отец мой, что он сказал, что он промолвил?
Что за слова его, что нельзя нарушить?»
«Государь мой так мне сказал,
Энки так мне изрек:
"Инанна в Урук пускай идет, ты же ладью небесную в Эредуг веди!"»
Светлая Инанна советчику Исимуду так молвит:
«Отец мой реченное мне изменил?
Слова свои праведные преступил?
Слова великие свои обесчестил?
Отец мой неправду сказал, неправду изрек!
Ложно именем силы своей, именем Абзу клялся?
Ложно тебя ко мне послал!»
Она еще речи своей не кончила,
Как Лахаму, чудовища Бездны, ладью небесную схватили.
Светлая Инанна своей посланнице Ниншубуре так молвит:
«Ну, посланница святой Эанны моей,
Вестница слов справедливых моих,
Посланница слов летящих моих,
Вода руки твоей не коснется, вода ноги твоей не коснется».
Инанна Сути — дары свои — в ладье небесной дальше везет.
(То же действие повторяется в четвертый, пятый и в шестой раз. В четвертый раз ладья оказывается у «Холма поля» и Энки посылает «огромных рыб всем скопом», дабы они схватили судно, в пятый раз — «стражей Урука (?)», название пристани не сохранилось, и. «шестой раз она достигает «канала (?) Итурунгаль», где ее должны схватить «стражи (?) Итурунгаля (?)».

Конец абзаца сохранился плохо.) (9–14 строк разрушено, сохранились лишь отдельные слова: «Урук», «Ниншубура», «ладья небес» и др.)

II.4
Жилых мест ладья небес достигла.
Ниншубура, вестница Инанны, ладью ведет своею рукою.
Ладью небесную ведет своею ногою.
В седьмой раз дабы избежать погони...
<...>
Светлая Инанна ладью небес привела.
Когда светлая Инанна прекрасно все совершила,
Посланница ее Ниншубура
Светлой Инанне так молвит:
«Госпожа моя, сегодня ты привела ладью небесную к древним воротам Урука, Кулаба.
Отныне изобилие придет в наш город.
В Урук, Кулаб придет изобилие.
Суда груженые в канале Итурунгаль будут плавать».
Светлая Инанна ей отвечает:
«Я сегодня ладью небесную
К древним воротам Урука, Кулаба воистину привела1.
На улицах пусть столпятся люди,
Народ да побежит по улицам
<...>
Старцам града мудрость я подарю,
Старых женщин града советами мудрыми одарю.
Воинам града оружие дам.
Малым детям града радость сердца дам.
<...>
(Строки 37–42 разрушены.)

В честь возвращения ладьи небесной да будет празднество устроено!
Молитвы святые да сотворят!
Пусть царь быков убьет, пусть много овец заколет!
Пиво из кубка да изольет!
Барабанам пусть повелит греметь,
Звонкогласным литаврам согласно петь!
Пусть могучесть мою все чужеземные страны славят,
Пусть народ мой мне хвалу возносит!»
Когда она ладью небесную
К древним вратам Урука, Кулаба привела,
Люди на улицах столпились.
«Храма чистоты» она достигла, там место ладье определила.
Возле колодца святых омовений, возле главного своего колодца установила
Инанна Сути — дары свои из ладьи небесной выгрузила.
У врат гипара выложила,
В покоях энуна разместила.
Светлая Инанна ладье небесной место установила[94]
Государь советчику своему Исимуду так молвит,
Энки к Имени небес благому обращает слово:
«Исимуд мой, советчик мой, Имя небес благое!»
«Государь мой Энки! Стою пред тобою! Скажи желанье!»
«Ладья небесная как далеко ушла?»
«"Сверкающей пристани" достигла!»
«Ступай и дивись на ладью небесную!»
«Стоять и дивиться на ладью небесную?»
<...>
(Около 6 строк разрушено.)

II.5
«Инанна, первосвященство ты привезла![95]
Высокосвященство ты привезла!
Божественность ты привезла!
Венец святой могучий ты привезла!
Царственности престол ты привезла!
Скипетр могучий ты привезла!
Жезл и поводья ты привезла!
Одеянья могучести ты привезла!
Пастырство ты привезла!
Царственность ты привезла!
Святые деяния "жриц одеяния" ты привезла!
Действа-деяния жриц-владычиц, "божьих супружниц" ты привезла!
Действа-деяния жрецов помазывающих ты привезла!
Действа-деяния жрецов указывающих ты привезла!
Действа-деяния жрецов-дарителей ты привезла!
Действа-деяния храмослужителей ты привезла!
Постоянство ты привезла!
Устойчивость ты привезла!
Праведность ты привезла!
Уход из мира подземного ты привезла!
Спускание в мир подземный ты привезла!
Скопство священное ты привезла!
Кинжал и дубинку ты привезла!
Блудодеев храмовых действо ты привезла!
Одеяния черные ты привезла!
Одеяния пестрые ты привезла!
Искусство кос, на затылке свитых, ты привезла!
Искусство волос завитых ты привезла!
<...>
Значки-эмблемы ты привезла!
Бури-потопы ты привезла!
Соитие ты привезла!
Целование ты привезла!
Блудодейство священное ты привезла!
Беготню суетливую ты привезла!
Громкогласие ты привезла!
Злоязычие ты привезла!
Улещивание ты привезла!
Любовнослужение ты привезла!
Ночлежища культовые ты привезла!
Блудилища прихрамовые ты привезла!
<...>
Блудодейство жреческое небесное ты привезла!
Струн громкогласие ты привезла!
Голосов благозвучие ты привезла!
Старчество ты привезла!
Доблесть ты привезла!
Могучесть ты привезла!
Неправедность ты привезла!
Праведность ты привезла!
Градов ограбление ты привезла!
Плачей устроение ты привезла!
Сердечную радость ты привезла!
(Далее перечислены еще 35 Сутей в той же последовательности, в какой они названы в предыдущих строках повествования, где сперва Энки дарит их Инанне (68,1, след.), а затем Инанна еще раз называет Сути, полученные ею в обладание (ст. 102.1, след).)

II.6
В честь того, что ты привезла
воистину пиво пусть изольют!»[96]
<...>
Жена место, куда в радости вступила,
«Дом Ганзира построен», так она его назвала.
А там, где разносчик пятьдесят сиклей просил,
Тот, кто взвешивает, кто обвешивает,
То место «Осколки и обломки» она назвала.
А там, где ладья небесная к земле пристала,
Место то «Изнутри... полно» она назвала.
А там, где ладья небесная у пристани встала,
Место то «Белою пристанью» она назвала.
А место, где груз она выгрузила,
То место «Лазурною пристанью» она назвала.
Энки светлой Инанне так молвит:[97]
«Именем моей силы, именем моего Абзу,
Жена, что Сути увезла, в Абзу их я да поставлю!»
«Зачем это он ко мне вошел?
Отчего он Сути у меня забирает?»
... да будет![98]
... да будет!
... да будет!
... воистину во имя твое... да будут они заколоты!
... да будет!
... да будет!
... да будет!
<..>
... празднество да устроят!
Жители града твоего, жители Урука... жить да будут!
А ты — во град твой, в Эредуг, —
Пусть он скажет, пусть он добавит —
На место да не верну я их!

Связь земли и неба город... Сказание об Энлиле и Нинлиль{4}

Связь земли и неба город,[99] и мы живем в нем.
Ниппур-город, воистину город, и мы живем в нем.
«Пальмовой Ограды» город, и мы живем в нем.[100]
Там «Женский Поток», поток светлоструйный бежит.
«Виноградная Пристань», городская пристань, стоит.
И «Соседняя Пристань», причальная пристань, стоит.
Там «Медовый Источник» водой своей сладкой поит.
Там «Княжий Поток», чьи сверкают воды, течет.
А полям, что протоки его орошают, по сотне саженей им счет идет.[101]
Там Энлиль юный — отрок града — живет.
Там Нинлиль юная — дева града — живет.
Нунбаршегуну — матерь града — живет.
Как в те дни деве мать-родительница совет давала.
Нунбаршегуну Нинлиль совет давала:
«Светлы воды "Потока Женского", чисты его струи, но ты не купайся в них.
И на берег "Потока Княжьего", Нинлиль, ты не ходи.
Ясноглазый, Повелитель, Остроокий — око его тебя узреет.
Утес Могучий, Отец Энлиль, Остроокий — око его тебя узреет.
Пастырь, Судеб вершитель, Остроокий — око его тебя узреет.
Он корень воздымет, тебя он обнимет,
Радость сердца, семя блаженства в утробу твою испустит, а потом покинет».[102]
Так она ее наставляла, так она ее вразумляла.
Светлы воды «Потока Женского», чисты его струи, и она купается в них.
Нинлиль, на берег «Потока Княжьего» она идет.
Ясноглазый, Повелитель, Остроокий — око его ее узрело.
Утес Могучий, Отец Энлиль, Остроокий — око его ее узрело.
Пастырь, Судеб вершитель, Остроокий — око его ее узрело.
Владыка — «С тобою да сближусь!» — ей говорит, а она не желает.
Энлиль — «С тобою да сближусь!» — ей говорит, а она не желает-
«Мое лоно мало, сближенья не знает,
Мои губы юны, целовать не умеют.
Проведает матушка, меня ударит,
Прознает батюшка, меня погонит,
Скажу подруге — проговорится».[103]
Энлиль советчику своему Нуску молвит:
«Советчик мой Нуску!» — «К твоим услугам!
Строитель великий Экура, к твоим услугам, о мой повелитель!»
«Эта дева... столь пленительна, столь прельстительна...[104]
Эта Нинлиль... столь пленительна, столь прельстительна...
Не целована, не милована...»[105]
Советчик своему господину нечто, подобное ладье, приносит.[106]
Канат для лодочки ему приносит,
Плот большой ему приносит.
Господин... под парусами плывет.
К нецелованной, к немилованной.
Отец Энлиль... под парусами плывет.
К нецелованной, к немилованной.
Отыскав, за руку берет ее,[107]
Нецелованную, немилованную.
В месте укромном[108] с собою рядом кладет.
Целует ее, милует ее.
Корень вздымая, ее обнимая,
Семя Зуэна, бога сияющего, он излил в ее утробу.
Энлиль через двор Киура проходит.
Когда Энлиль через двор Киура проходит,
Все пятьдесят великих богов
И семь богов, вершителей судеб,
Энлиля в Киуре они хватают.
«Энлиль, нарушитель запретов,[109] покинь город!
Нунамнир, нарушитель запретов, покинь город!»
Энлиль — он сам вершитель судеб,
Нунамнир — он сам вершитель судеб,
Энлиль уходит, Нинлиль следует.
Нунамнир уходит, дева преследует.
Энлиль привратнику главных ворот,[110] он так ему молвит:
«О мой привратник, хранитель засова,
Хранитель притвора, хранитель засова,
Госпожа твоя Нинлиль сюда придет.
Когда она обо мне тебя спросит,
Не говори ей, где я укрылся».
Нинлиль привратнику главных ворот, так она ему молвит:
«О мой привратник, хранитель засова,
Хранитель притвора, хранитель засова,
Энлиль, твой повелитель, куда пошел он?» — так она молвит.
Энлиль за привратника главных ворот ей отвечает:
«Мой господин, о прекраснейшая, не соизволил сказать об этом.
Энлиль, о прекраснейшая, не соизволил сказать об этом».
«Слово сказано, дело сделано.
Утроба моя тяжела, о том промолчишь ли ты?
Энлиль, владыка всех стран, наполнил утробу мою.
Энлиль — твой господин, а я — твоя госпожа».
«Если ты моя госпожа, дай мне тебя коснуться».
«Семя моего господина, семя сверкающее, в моей утробе.
Семя Зуэна, семя сверкающее, в моей утробе».
«Семя моего господина — к небу, семя мое — в землю воистину пусть идет!
Семя мое за семя моего господина в землю воистину пусть идет!»
И Энлиль под видом привратника в опочивальне с нею возлег.
Ее целовал он, ее миловал он.
Корень вздымая, ее обнимая,
Семя Нергала-Месламтеа он излил в ее утробу.
Энлиль идет, Нинлиль следует.
Нунамнир идет, дева преследует.
К стражу реки подземного мира, людей пожирающего потока,
Энлиль подходит.
«О страж реки подземного мира, людей пожирающего потока!
Госпожа твоя Нинлиль сюда идет.
Когда она обо мне тебя спросит,
Не говори ей, где я укрылся».
К стражу реки подземного мира, людей пожирающего потока,
Нинлиль подходит.
«О страж реки подземного мира, людей пожирающего потока,
Энлиль, твой повелитель, куда пошел он?» — так она ему молвит.
Энлиль за стража подземного мира ей отвечает:
«Мой господин, о прекраснейшая, не соизволил сказать об этом.
Энлиль, о прекраснейшая, не соизволил сказать об этом».
«Слово сказано, дело сделано.[111]
Утроба моя тяжела, о том промолчишь ли ты!
Энлиль, владыка всех стран, наполнил утробу мою.
Энлиль — твой господин, а я твоя госпожа».
«Если ты моя госпожа, дай мне тебя коснуться».
«Семя моего господина, семя сверкающее, в моей утробе.
Семя Зуэна, семя сверкающее, в моей утробе».
«Семя моего господина — к небу, семя мое — в землю воистину пусть идет!
Семя мое за семя моего господина в землю воистину пусть идет!»
И Энлиль под видом стража реки подземного мира в опочивальне с нею возлег.
Ее целовал он, ее миловал он.
Корень вздымая, ее обнимая,
Семя бога Ниназу, владыки поля измеряющей веревки, он излил в ее утробу.
Энлиль идет, Нинлиль следует.
Нунамнир идет, дева преследует.
К Силуиги, перевозчику, Энлиль подходит.
«Силуиги, перевозчик мой!
Госпожа твоя Нинлиль сюда идет.
Когда она обо мне тебя спросит,
Не говори ей, где я укрылся».
Нинлиль к Силуиги-перевозчику подходит.
«О Силуиги-перевозчик!
Энлиль, твой повелитель, куда пошел он?» — так она ему молвит.
За Силуиги-перевозчика Энлиль ей отвечает:
«Мой господин, о прекраснейшая, не соизволил сказать мне об этом.
Энлиль, о прекраснейшая, не соизволил сказать мне об этом».
«Слово сказано, дело сделано.
Утроба моя тяжела, о том промолчишь ли оты?
Энлиль, владыка всех стран, наполнил утробу мою.
Энлиль — твой господин, а я — твоя госпожа».
«Если ты моя госпожа, дай мне тебя коснуться».
«Семя твоего господина, семя сверкающее, в моей утробе.
Семя Зуэна, семя сверкающее, в моей утробе».
«Семя моего господина — к небу, семя мое — в землю воистину пусть идет!
Семя мое за семя моего господина в землю воистину пусть идет!»
Энлиль под видом Силуиги-перевозчика в опочивальне с нею возлег.
Ее целовал он, ее миловал он,
Корень вздымая, ее обнимая,
Семя Энбилулу, владыки каналов и дамб, он излил в ее утробу.
Ты властелин, ты господин!
Ты властелин, ты господин, Энлиль!
Ты властелин, ты господин, Нунамнир!
Ты победитель, ты покоритель, воистину это ты!
Ты хозяин льна, господин зерна, что им рост дает, воистину это ты!
Властелин небес, плодородие, господин земли, воистину это ты!
Властелин земли, плодородие, господин небес, воистину это ты!
Энлиль небесный, Энлиль владычный!
Слова, что он молвит, нельзя преступить,
Дела, что творит он, нельзя изменить!
Хвала за дела, за матерь Нинлиль,
Отче Энлиль, хвала!

Госпожа Сутей праведных... (Женитьба Энлиля){5}

Госпожа Сутей праведных — чудо чудное, диво дивное.
Господин — благородный сын, возле Ана, возле
Энлиля кто, подобно ему, стоит?
Хайя семя святое испустил в ее лоно.
Нунбаршегуну благостно породила деву.
Взрастила ее,[112] взлелеляла
Молоком сладчайшим своей груди выкормила.
Дева прелестью полна, статью дивна,
На подворье Нилабы,[113] в воротах Эзагана,
Словно телка холеная, гладкая, всем на радость красуется.
А Энлиль в Экуре живет без супруги.
Имя Нинлиль в Киуре не восходит я сиянии.
Всю Вселенную пройдя до самого края, он приближается к Шумеру.
Энлиль, Утес могучий. Страну обрыскав, в Эреше делает остановку.
Его лик источает сиянье силы,
И взгляд его находит деву — ту, что сердце его избрало.
Полный радости, он приближается к ней, дабы с ней обменяться словами.
«Одеяньем владычиц, тебя достойным, да одену тебя, в переулке стоящую,
Почета и знатности ты достойна, ты, кто ничего не имеет!»[114]
В юном неведенье своем Суд гордо отвечает Энлилю:
«Оттого что, блистая, стою я в воротах, скажет ли кто обо мне дурное?
А ты кто таков? Что ты здесь делаешь?
Каковы твои желанья?
Юноша! Кончай разговоры! Уходи, не стой предо мною!
С матушкою дела решают, дабы печень ее успокоить".
В ответ так Энлиль молвит[115]
На то, что Суд ему сказала,
Вот что он ей отвечает, подойдя и став с нею рядом:
«Дай-ка я скажу тебе, обменяемся словами, воистину будь мне супругой!
Поцелуй же меня, сестра прекрасноликая, в твоих руках дело!"
Он еще речи своей не кончил, а ее уже нет пред ним — она в доме!
Громогласно взревел владыка, желание сердца своего познавший.
Он зовет: «Скорее, Нуску!» Он дает ему порученье:
«В Эреш ступай, во град Нидабы, во град Киур ее престольный!
Не медли и то, что я скажу, ей передай слово в слово:
"Я неженатый муж и весть шлю тебе о моем желанье!
Дочь твою хочу взять в супруги, да будет на то твое согласье!
Моим именем дары тебе шлю, прими же ныне то, что прислал я![116]
Я — Энлиль, отпрыск, порожденье Аншара, я всемогущий властелин Вселенной!
Нинлиль — будет имя твоей дщери, по всем странам оно разнесется!
Гагишуа — дар мой брачный, как сокровищницу ей подарю я!
Киур воистину подарю ей, да станет ее любимым домом!
В Экуре на престоле моем могучем со мною вместе да воссядет, ей Судьба определена будет!
Меж Ануннаков, богов великих, да будет присуждена ей доля!
Тебе отдаю, в твои руки, жизнь черноголового народа![117]
Придя к избраннице моей прекрасной, с ее матерью встань рядом.
Не с пустыми руками пред нею будешь — левою рукою дар вручишь ей![118]
Не медли же — поспеши, ответ ее принеси мне!»
Глава верховного собранья, Нуску, с порученьем Энлиля
Поспешно в Эреш шага направляет.
В Эзаган, где живет Нанибгаль, вступает.
Пред Нанибгаль, пред ее престолом ниц распростерся?
Она Энлилева посланца — с чем пришел он? — вопрошает.
Нуску Нанибгаль отвечает:
«Владыка Экура меня послал, велел передать слово в слово:[119]
"Я неженатый муж и весть шлю тебе о моем желанье.
Дочь твою взять хочу в супруги, да будет на то твое согласье!
Моим именем дары тебе шлю, прими же ныне то, что прислал я!
Я — Энлиль, отпрыск, порожденье Аншара, я всемогущий властелин Вселенной!
Нинлиль будет имя твоей дщери, по всем странам оно разнесется!
Гагишуа — дар мой брачный, как сокровищницу ей подарю я!
Киур воистину ей подарю, да станет ее любимым домом!
В Экуре на престоле моем магу чем со мною вместе да воссияет, ей Судьба определена будет!
Меж Ануннаков, богов великих, да будет присуждена ей доля!
Тебе отдаю, в твои руки, жизнь черноголового народа!
Так ты ей скажи и ответ мне скорей принеси!
Нанибгаль гак отвечает посланцу, молвит ему приятные речи:
«Советчик, слуга, пред царем стоящий!
С кем же, как не с тобою. Могучий Утес совет держит?
Весть цареву, что раб получит, кто ее оспорить может?
Если истинно, не ложно то, что ты мне промолвил,
Всемогущему кто откажет? Кто ответит злом на милость?
Послание твоего Дома сердцу, печени принесло радость!
Дарами от имени твоего воистину смоется обида![120]
Итак, скажи ему — моим зятем да станешь, желание сердца да исполнишь.
Утесу Могучему, Энлилю скажи — исполняй свое желанье!
С его стороны да придет сестра его, с его стороны — да пойдет с нами.[121]
Да станет Аруру сестрою зятя,[122] да узреет своихдомочадцев!
Твоему господину во престольном Киуре, именно так ему скажи!
Энлилю в покое его пресветлом со всею весомостью произнеси!»
Когда Нидаба со своего престола дала посланцу те наставленья,
Кресло почетное принести повелела, Нуску в него усадила.
Праздничный стол перед ним поставила.
Нанибгаль дочь свою кличет, так она ей молвит:
«Малышка, в материнском доме хорошо живется, сладко спится!
Но дом мудрости Нидабы — ныне ты его оставляешь.[123]
Посланец завершил дело, он, кто мудрость знает, великое разумеет.
Встань же перед ним с приветом, излей для него пива».
Как мать ей велела, она руки ему омыла, она подала ему кубок.
Левую руку посланец раскрыл, дар сокровенный ей вручил.
То, что принес, он поставил; он пред нею положил.
Кончиком пальцев коснулась дара.
Нуску в Ниппур возвращается.
Пред Энлилем поцеловал землю.
«Вот что великая госпожа сказала,
Такие дала она ответы:
"Советчик, слуга, пред царем стоящий!
С кем, как не с тобою, Могучий Утес совет держит?
Весть цареву, что раб получает, кто ее оспорить может?
Если истинно, не ложно то, что ты промолвил,
Всемогущему кто откажет? Кто ответит злом на милость?
Послание твоего Дома сердцу, печени принесло радость!
Дарами от имени твоего воистину смоется обида!
Итак, скажи ему — моим зятем да станешь, желание сердца да исполнишь.
Утесу Могучему, Энлилю скажи — исполняй свое желанье!
С его стороны да придет сестра его, с его стороны — да пойдет с нами.
Да станет Аруру сестрою зятя, да узреет своих домочадцев.
Своему господину во престольном Киуре, именно так ему скажи!
Энлилю в покое его пресветлом со всею весомостью произнеси!»
Когда он вымолвил те слова, как плоть Энлиля возликовала, как возрадовалось сердце!
Он главу воздел — и они побежали.
Он главу воздел к долинам — и к нему побежали твари.[124]
Козлы-ослы — четвероногие, что вольно множатся по степи,
Кому нет числа в горах высоких, кого своим выбором он коснулся.
Быки, олени, зубры красные, антилопы со своими козлятами,
Медведи, горные козлы, кабаны,
Рыси, лисы, горные козы, горные овцы, водные буйволы, обезьяны,
Толстый жирный рогатый скот с крутыми боками, с громким ревом,
Дикие коровы со своими телятами, быки пряморогие[125] на лазуритовой веревке.
Овцы с ягнятами, козы с козлятами дерутся-бодаются, прыгают, скачут,
Большие козлы бородатые бьют копытами, землю царапают,
Стадо, достойное владыки,
Энлиль прямо в Эреш направил.
Большие сыры горчичные, сыры малые ароматные,
Изделия из молока — круглые, печеные, квашеные,
Золотистый мед душистый, мед бочонками, мед сладчайший,
Всю тяжесть того груза Энлиль прямо в Эреш отправил.
Финики, фига, большие гранаты...
Вишни, сливы, орехи всех видов, фисташки, желуди,
Финики Дильмуна в больших корзинах, «небесный лазуритовый» финик,[126]
Зерна гранатов, что брызжут соком, большие гроздья винограда,
Редчайшие фрукты деревьев горных, плоды диковинные садов зимних,
Изобилие садов фруктовых Энлиль прямо в Эреш направил.
Драгоценные камни из Харали, страны далекой, ларцы сокровищ,
Топазы, злато, серебро чистейшее —
Груз тяжелый Страны нижней,
Всю тяжесть того груза Энлиль прямо в Эреш направил.
За дарами от имени его вслед, за караваном, что в путь двинулся,
Аруру,[127] Могучая Госпожа, и посланец Нуску двинулись
Пыль походная, как дождевые тяжелые тучи, глуби высоких небес достигает.
Когда огромность даров брачных пред Нанибгаль в Эреше сложили —
Заполнили град внутри и снаружи, по всему граду распространились.
Что не вместилось, на дороге грудами, кучами лежало.
<...>
(Строки 134–136 разрушены.)

Энлилева теща, что была в обиде[128]
Нанибгаль ласково молвит,
Госпожа, церемонии все отбросив, так она говорит с нею:
«Да станешь супругой-избранницей Энлиля, да будет на то благословенье!
Да сплетется прекраснейший с тобою шеей.[129]
"Открой лоно, любимая" — тебе да скажет!
Не прерывайте радость желания, наслаждайтесь друг другом долго!
Вновь и вновь до предела любитесь друг с другом — и рождайте и умножайтесь!
В Дом войдешь, дабы жить в нем, — пред тобой изобилие да встанет!
За тобой — наслажденье да встанет!
Да сделают люди прямыми пути твои, да будут в объятиях сближаться!
Да не переменится, свершится Судьба, что я тебе определила,
В дом престольный входи с воздетой главою!»
Аруру за руку ее взяла, во Храм престольный ее ввела.
В Экур лазурный ее ввела, ароматное масло на лик излила!
В Экур Энлиля ее ввела.
В покое на ложе, ложе цветенья — наслажденье, что леса кедрового благоуханье.[130]
Энлиль корень воздел, супруге своей блаженство дал, радость доставил,
На престоле господства с нею воссел, благословение ей произнес.
Владыка слов благих определил Судьбу госпоже, жене-избраннице своего сердца.
«Да будешь ты Нинту — госпожа рождений, та, кто раскрывает колени» — таким именем ее нарек он.
Господин Бадтибиры[131] облик Сутей ее сделал цветущими, сотворенье определил ей
Сан ну-гиг — достоинство жрицы, долю женщин, то, что мужчина зреть не смеет,[132]
Дал ей назначенье, ее достойное, дал ей богиню-хранительницу.[133]
«Отныне жена пустынного места, чужестранка[134] — хозяйкою в Доме станет!
Супруга цветущая моя, та, кого родила Нидаба,
Ашнан, зерном произрастающим, жизнью Шумера воистину станет,[135]
Деве, в борозде восходящей, подобна, когда ты воздымаешься в сиянье!
Да станет Ишкур пресветлый твоим кормильцем, воды земли тебе изольет он!
В Новый год — льна твоего цветенье, зерна твоего произрастанье![136]
Энлиль и Нинлиль да порождают в желании!
Кто обо мне дурное скажет — да исчезнет сила его народа!
Урожай, великий праздник Энлиля, — воистину людям праздник.
Вся писцовая искусность, пестрозвездные таблички, стило, доска для сглаживания табличек,[137]
Исчисление счета, сложение-вычитание, лазуритовая веревка — для измерения,
Землемерного колышка глава, границ-полей межевание, каналов-рвов устроение —
Как то надлежит тебе — в твоих руках!
Правитель бразды правления отдает в твои руки!
Жена с воздетою главою, превыше гор превознесенная, избранница своих желаний!
Прежде Суд, отныне Энлиль — владыка и Нинлиль — владычица!
Божество, что имени не имело, отныне великое имеет имя, великие дарения жертвует!
Ты, сидящая на престоле, великие хлебные жертвы дарующая,
Страж-хранитель благоденствия, да решаешь ты отныне судьбы!»
Когда в Ниппурской святыне жертвы праведно принесены были,
Сладкогласная песнь хвалебная, песнь священная —
Энлилю и его Нинлиль — слава!

На горе Небес и Земли... (Ашнан-Зерно и Лахар-Овца){6}

На Горе Небес и Земли,
Когда Ан сотворил Ануннаков,
Тогда еще имени Ашнан-Зерна не зародилось, не было создано.
Нитей Утту-Ткачихи в Стране не сотворили.
Уток и основу[138] для Утту не очертили.
Овец не было, ягнята не множились.
Коз не было, козлята не множились.
Овца не рождала двойню.
Коза не рождала тройню.
Имени Ашнан, Изумрудносверкающей,[139] Лахар-Овцы
Ануннаки и великие боги[140] не знали.
Зерна тридцатидневки тогда не было.
Зерна сорокадневки тогда не было.
Зерна пятидесятидневки тогда не было.
Зерна мелкого, зерна горного, зерна отборного священного[141] не было.
Одежды — того, чем прикрываются, — не было.
Утту-Ткачиха не рождена — повязка царственности[142] не вознесена.
Владыка Вестник, владыка сиятельный не рожден.
Бог Шаккан на безводные земли не вышел.
Человечество тех далеких дней
Хлеба для пропитанья не знало,
Как обернуться одеждой, не знало.
Голыми по Стране бродили.
Словно овцы, ртами траву щипали.
Водою канав утоляли жажду.
Тогда на Земле Первоздания божьей,
В доме том, на Холме Священном,
Лахар-Овца и Зерно-Ашнан созданы были.
И в божьей трапезной собрав
Изобилие Овцы и Зерна,
Ануннаки Священного Холма
Вкушают и не наполняются.
Молоко загонов священных — эту сладость —
Ануннаки Священного Холма
Выпивают и не наполняются.
Священных загонов эта сладость[143]
Человечеству для поддержания силы жизни.
Тогда-то Энки и промолвил Энлилю:
«Отче Энлиль, Зерно с Овцою,
На Священном Холме сотворенные,
Со Священного Холма да будут спущены!»
И, согласно светлым словам Энки и Энлиля,
Овца и Зерно со Священного Холма были спущены.
Овцу они оградили загоном,
Взрастили ей богатые травы.
Для Зерна они устроили поле,
Даровали ей плуг, ярмо и упряжку.
Стоит Овца в своем загоне —
Пастырь загона, изобилие прелести.
Стоит Зерно в своей борозде —
Статная дева, излучение прелести,
От полей главу святую вздымая,
Благодатью небес наливается.
Восходят Овца и Зерно в сиянии,
Для народа они — благоденствие,
Для Страны — поддержание силы жизни.
Сути божьи исполняют праведно.
Ими житницы Страны наполнились,
Закрома Страны от них разбухли.
И когда в домы бедные, во прахе лежащие,
Они вступают — изобилием одаряют.
Куда вдвоем стопы они направляют —
Щедрость, груз их, нечто в дом прибавляет.
Там, где встанут они, — приумножение, там, где сядут они, — украшение.
Сердца Ана и Энлиля радуются.
Вино, что так сладко, они пили.
Пиво, что так вкусно, они пили.
Когда вина, что так сладко, они испили,
Когда пива, что так вкусно, они испили,
Средь полей орошенных затеяли ссору.
В трапезной в спор они вступили.
Зерно Овце так молвит:
«Сестра, я главная, я тебя превосходней!
Средь украс Страны я тебя блистательней!
Герою героев я даю мою силу,
Дабы он дворец наполнил славой,
В Стране безгранично простер свое имя.
Я — дар Ануннаков,
Я — нутро престолов.
Когда я даю мою силу герою,
Он отправляется на битву.
Он не чувствует своего тела,[144]
Когда он, играя, идет по полю.
Я поддержка соседства и дружбы,
Я примиряю соседей в ссоре.[145]
А когда я вхожу к плененному мужу,
Я судьбу ему решаю:
Свое сердце разбитое он забывает,
Его цепи и узы я разрываю.
Я Ашнан-Зерно, Изумрудносверкающая, я воистину дитя Энлили!
В овечьем загоне, пастушьей хижине, под небом пустыни, я — повсюду!
Что можешь ты возразить на это? Что ответить? Говори!»
В ответ Овца Зерну молвит:
«Сестрица, что это ты сказала?
Ан, всех богов владыка,
С земли священной, с земли драгоценной воистину дал мне спуститься!
Нити Ткачества, грозное свечение царства, мне воистину он доверил!
Шаккан, гор повелитель,
Свои Сути-знаки пестро разукрасил!
Свое хозяйство ведет исправно.
От могучих кряжей до горных цепей страны враждебной он крутит нити,
Он направляет пращу, лук великий.
Я охрана войск отборных.
Я в полях мужей пропитанье.
Я мешок из кожи с водою прохладной, я — кожаные сандалии.
Я сладкое масло, богам воскуренье,
Я в растертом масле, в давленом масле, в кедровом масле, в постоянных жертвах!
В моем одеянье сияющей белой шерсти
Царь веселится на своем престоле.
Мой облик — радость богам великим, сиянье и веселье их плоти.
Я вместе со жрецом очищающим, со жрецом-заклинателем, жрецом омывающим,
Когда они облачаются для святого обряда,
Я шаги мои с ними направляю к святому светлому застолью!
А борона, а лемех, а вожжи —
Орудия всепоглощающей топи!
Что можешь ты возразить на это? Что ответить? Говори!»
Тогда Зерно Овце отвечает:
«Когда пивной хлебец в печке прожарится,
Когда сусло в печке проварится,
Сама Нинкаси их для меня смешает!
И все козлы твои, все бараны
Окончат жизнь на моем застолье!
От моих даров зависит, как на столе их расставят!
К моим дарам под небом пустыни твой пастух вздымает очи!
А когда я встаю в борозде посредь поля,
Мой земледелец твоего подпаска дубинкою изгоняет!
С полей тебя отправляют в места безлюдья,
И тебе оттуда не выйти[146]
Скорпионы, змеи, разбойные люди — все, что есть в пустыне, —
Твой приговор под небом пустыни!
Каждый день твой там сосчитан,
И палка с зарубками воткнута в землю!
И сколько б ни повторял твой пастух:
"Как много овец, как много ягняток,
Коз как много, как много козляток,
Когда пролетит ветерок, играя,
Когда промчит ураган, сбивая, —
Тростниковую хижину ты себе строишь!
Но когда пролетит ветерок, играя,
Но когда промчит ураган, сбивая,
Поднимаюсь, Ишкуру-грому равна я!
Я, Зерно, возрождаюсь героем[147]
Остаюсь, стою не склоняясь!
А маслобойка, котел на ножках — украсы пастырства, твое достоянье!
Что можешь ты возразить на это? Что ответить? Говори!»
В ответ Овца Зерну молвит:
«Ты! Подобно Инанне небесной,
Ты возлюбленная коней![148]
Когда вражий пленник вместе с горным рабом[149]
И с тем мужем, что бедных жену и детей оставил,
Веревкою связанные за локоть,[150]
На гумно подымаясь,[151]
С гумна спускаясь,
Палками глаза твои бьют, уста твои бьют,
Когда колосья твои точно в ступке разбиты,
И ты вздымаема южным и северным ветром,
И каменные жернова по тебе гуляют,
И лик твой ручными камнями перетирают,
А потом ты собою квашню заполняешь,
Пекарь рубит тебя и швыряет,
Пекарка[152] раскатывает тесто.
А потом тебя ставят в печку
И вынимают тебя из печки.
А когда на стол тебя поставят,
Я пред тобою, ты за мною!
Зерно, поразмысли-ка сама получше —
Ты, как и я, — для поеданья!
Итак, на Сути твои взглянув,
С чего бы это мне быть за тобою?
Мельник, это ли не зло?
Что можешь ты возразить на это? Как ты мне ответишь?»
Тогда сердце Ашнан-Зерна наполнилось горечью,
Она обратила голову к ссоре.
Зерно Овце так молвит:
«Ты! Гром-Ишкур твой владыка, Шаккан пастух твой,
Твое ложе — безводная пустыня!
Словно огонь, пожирающий дом и ниву,
Как воробей, влетающий в дом и ворота,
Входишь ты в нищих и слабых Страны.
Ну, склоню к земле я шею!
Но когда в деревянных мерках[153]
Твои внутренности несут на рынок,
Когда твое собственное горло обернуто твоею же набедренной повязкой,
То один говорит другому: "Отвесь-ка мне мерку зерна для моей овцы!"»
Тогда Энки Энлилю так промолвил:
«Отче Энлиль, Овца и Зерно,
Пусть обе они ходят вместе.
Серебра три доли их союз да упрочат — да не прервется,
Но две из них Зерну причитаются.
Пусть пред Зерном преклонят колени,
Дабы поцеловать ей ноги.
От восхода и до заката Солнца
Да будет имя Зерна прославлено,
Под ярмо Зерна да склоняют выи.[154]
И пусть тот, кто серебром владеет, каменьями дорогими владеет,[155]
Быков имеет, овец имеет,
В воротах того, кто Зерном владеет, пусть постоит,
Так денек проведет!»
Спор между Овцой и Зерном.
Овца осталась. Зерно вышло.[156]
Отец Энки, тебе хвала!

О, Мотыга, Мотыга, Мотыга!.. (Спор Мотыги и Плуга){7}

О, Мотыга, Мотыга, Мотыга головастая![157]
Мотыга тополиная, зубастая,
Мотыга тамарисковая, зубастая![158]
Мотыга-двузубка, Мотыга-четырехзубка!
Мотыга, дитя бедняка, его льняная повязка,
Мотыга бросает вызов Плугу.
Мотыга спор затевает с Плугом.
Мотыга так говорит Плугу:
«Плуг, ты борозду удлиняешь, но что твое удлинение?
Плуг, ты борозду прорезаешь, но что твое прорезание?[159]
Бегущую воду ты не запрудишь,
Корзину землею ты не наполнишь,
Ты глину не уминаешь, ты кирпичи не лепишь.
Ты основанья не заложишь, ты дома не построишь.
Обветшалой стены основу не укрепишь.
Благородному кровлю ты не ставишь.
Плуг, ты просторную улицу не выпрямишь!
Плуг, ты борозду удлиняешь, но что твое удлинение?
Плуг, ты борозду прорезаешь, но что твое прорезание?»
Плуг Мотыге так отвечает:
«Я Плуг, что создан рукою великой,
Я великой десницею собран!
Я землемер могучий Энлиля,
Я истинный пахарь человеков.
Когда в поле в месяц Шунумун[160]
Мой начинают праздновать праздник,
Царь колет быков для меня,
Режет много овец для меня.
Разливает в сосуды пиво.
<...>
Царь держит мою руку.[161]
Моих быков в ярмо впрягает.
Вся знать по сторонам толпится.
Вся страна радостно ликует.
Народ взирает на меня в веселье.
Мое становление в борозде воистину — великий праздник!
За зернами моих полей
Низко склоняются, радуясь, твари Шакиана.
<...>
Град мой — изобилие степи!
Гора зеленеющая, трепет благоговения!
Я житницы наполняю Энлилю!
Пшеницу, горох сгребаю в кучи![162]
Закрома человечества я полню.
Даже бедняк не знает убытка:
Когда бороною[163] закончат работы,
Мои колоски они подбирают.[164]
Солому с полей — мои остатки —
Люди в дело употребляют.[165]
Ты же, Мотыга, кто в грязи копошится,
Чья голова увязла в поле,[166]
Мотыга и кирпичная форма —
Постоянно вы в грязи живете!
Копай колодцы, рой канавы,
Ты, пуп землекопанья![167]
Ты для царской руки не годишься!
Для руки раба лишь пригодна твоя рукоятка!
И ты еще меня оскорбляешь!
Ты со мною себя равняешь!
Ступай же в поле, с меня довольно,
Воистину, где предо мной твоя сила?»
Мотыга Плугу так отвечает:
«Плуг, мала ли я — в том ли дело?
Велика ли я — в том ли дело?
В грязи ли я — в том ли дело?
Но в земле Энлиля я тебя превосходней,
В доме Энлиля я стою пред тобою!
Я рвы копаю, строю каналы,
И вода поля заполняет,
В тростниковые рощи льется.
Мои корзиночки там работают.
Прорезаю реку, отвожу протоки,
Для Великой Реки расширяю воды.[168]
Осушаю, убираю болота,
Я, Мотыга, возвожу ограды,
Дабы ни южный, ни северный ветры не могли бы их уничтожить.
Птицелов собирает птичьи яйца.
Рыбак вылавливает рыбу.
Люди для птиц силки расставляют.
Мое изобилие заполняет все страны.
А когда я с полей удалю воду,
Когда я осушу землю,
О Плуг, пред тобой выхожу я на поле!
Я для тебя готовлю поле.
Я поле для тебя взрыхляю.
Я борозды рвов для тебя ровняю,
Я убираю комья и корни,
Для твоих трудов я готовлю поле.
Ты ж — быков твоих шесть, людей твоих четверо,
И сам ты одиннадцатым выступаешь![169]
<...>
Одна-единственная твоя борозда —
И уж все на тебя с восторгом взирают!
<...>
А потом ломается твой язык,[170]
И твой пахарь: "О, этот плуг, он снова сломался!"
И опять к тебе приступает плотник,[171]
Работяги тебя толпой окружают.
Шорник, скребет сырую кожу.
<...>
Зловонная шкура главу твою покрывает.
Да, труды твои коротки,[172]
Зато отдых твой велик.
Время трудов моих — двенадцать месяцев.
Твоего ж восхождения — четыре месяца,
Зато исчезания — восемь месяцев!
Твой простой вдвое больше твоей работы!
А когда ты едешь работать в поле —
Ты же тяжел! — ты валишься в воду!
И пред тобою — я, словно кувшин с вином! — я убираю эту воду!
Из рукоятки выбираю землю!
Мой огонь я раздуваю, это я тебя осушаю!
Я же и возле слуг царевых,
Я дома для царей строю!
Я увеличиваю стойла, приумножаю овечьи загоны,[173]
Я глину мну, кирпичи вылепляю,
Я закладываю основанья, я строю домы.
Обветшалой стены основу, я ее укрепляю.
Я благородному кровлю ставлю.
Просторную улицу я выпрямляю, я. Мотыга!
Я огораживаю грады, я возвожу их стены.
Я богам великим прекрасные строю храмы.
Я красную глину мешаю с зеленой, я их смешиваю с простою глиною.
<...>[174]
А когда построены все домы, труженики со мной отдыхают
Пред огоньком — а мотыга рядом,
И уходить не торопятся вовсе.
<...>[175]
А мореходу я вар добываю.
Я смолу в огне для него вывариваю.
Ладьи тяжелые, суда быстроходные воистину я для него строю.
Мореходу, его жене и ребенку, я им всем даю пропитанье.
Я и сады царям разбиваю.
А когда сады я обнесу оградой, огорожу, разрыхлю землю,
Снова люди берут меня, мотыгу,
И тогда я рою им колодцы, тогда я укрепляю балки,
Я строю водяные колеса, выравниваю рвы и канавы,
Те рвы и канавы водой наполняю,
Дабы яблони цвели-плодоносили,
Дабы плоды во храмы божьи, как то подобает, относили.
Я садовника, детей его кормлю плодами.
О Плуг, я берега реки ровняю, я тропинки обновляю!
На берегах речных я строю беседки,[176]
Дабы тот, кто днями на полях трудился,
Труженик, что не уходит с поля и ночью,
В ту беседку мог бы подняться —
Отдохнуть, как в благоустроенном граде.
Дабы труженика напоить водою,
Дабы там внутри отдохнуть бы мог он —
Плуг, ты норы кротовые роешь, ты солому оставляешь!
Ни полей-лугов, ни земель орошенных ты не имеешь! —
Свежую воду я добываю![177]
Пастуха, путника утоляю жажду!
Дабы у огонька собравшись,[178]
О Мотыге рассказы им послушать,
О Мотыге с одним-единственным зубом,
Что Энлиль сотворил — отделить землю».
<...>
Тут Энлиль вскричал Мотыге:
«Мотыга, не будь такой злобной!
Не дери глотку так сильно!
Мотыга! Нисаба да станет ее надсмотрщиком![179]
Нисаба ее надзирателем станет!
<...>
О Мотыга! Пять сиклей, о Мотыга, десять сиклей
Воистину ценою твоею да станут!
О Мотыга! Треть мины, о Мотыга, полмины
Воистину ценою твоею да станут!
Подобно служанке, всегда готовой.
Свой урок ты выполняешь».
В споре между Мотыгой и Плугом
Мотыга превосходнее Плуга.
Хвала тебе, богиня Нисаба!

Владыка в сиянье великом! (Сказание о подвигах бога Нинурты. В отрывках){8}

Владыка в сиянье великом!
Нинурта, вождь, кто в могучей силе один проносится над горами,
Потоп ревущий, неустающий, кто низвергается на вражьи страны,
Герой, кто отдается битве,
Повелитель, кто, крепкой рукой зажав булаву боевую,
Дробит, подобно зерну, затылки людей непокорных.
Нинурта, царь, сын отца, радующегося сыновней силе,
Воитель, кто, южному вихрю подобный, обволакивает горы!
Нинурта, тиара твоя — радуга, взор твой молниями блещет!
Семя князя с лазурною бородою, дракон, кольцом себя свернувший,
Лев, чья пасть со змеиным жалом яростно ревет по странам![180]
Нинурта, царь, кого Энлиль над собою возвеличил,
Герой, кто врагов уловляет большою сетью,
Нинурта, тень твоих ужасающих нимбов
Шумер защищает,
Ярость мятежным странам приносит, войско вражье накрывает!
Когда Нинурта, царь, сын, кто печется о том, дабы отца его чтили повсюду,
Восседал на престоле во блеске власти, в сиянии нимбов, вводящих в трепет,
На празднестве в свою честь, привольно, радостно возвышаясь,
С Аном, Энлилем по обе стороны, сладкими винами услаждаясь,
Когда богиня Баба передавала владыке царские молитвы,
Когда Нинурта, сын Энлиля, начал устанавливать Судьбы,
Тогда его боевое оружье обозревало сверху горы,
Шарур — «Накрыватель множеств»[181] — возопил царю своему с неба:
«Господин, повелитель неба, охранитель высоких престолов,
Нинурта, слово твое неизменно, благостна Судьба, что ты присуждаешь!
Царь мой, небо излило семя на зеленеющую землю!
Нинурта, она породила могучесть, Асага, не ведающего благоговенья,[182]
Дитя, что не материнской грудью, вскормлено молоком диких тварей,
Царь мой, это отродье, отца не знающее, гороубийца!
Воитель с бесстыжим ликом,[183] сотворенный из испарений,
Нинурта, это самец вздымающийся, идол, собою весьма довольный!
О мой герой, быку подобный, да встану я с тобою рядом,
О царь мой, кто о своем граде заботится, как мать родная.
Он в нутро Горы проник, он разбросал там свое семя,
Вся эта каменная поросль его своим царем избрала,
Он среди них, словно дикий бык, воздымает свою силу!
Гранит, Базальт, Диорит, Камень "гусиный". Гематит,[184]
Алебастр-воитель — вот его воинство, что грабит грады!
В гору зубы драконьи они вонзили, деревья они погубили.
Боги градов пред его силой на сторону его склонились.
О царь мой, себя на престол он возвел, он не тратит времени даром!
Нинурта, владыкою, тебе подобным, в Шумере он себя считает!
Асаг, его жуткие Сути кто уничтожит?
Его мощные брови кто ощиплет?
Вся дрожа, наполнена страхом,
Она пред ним, ему принесла,
О царь мой. Гора дары ему принесла!
Воин, он об отце твоем узнавал,
Сын Энлиля, о господстве, о силе твоей расспрашивал,
О царь мой, о мощи твоей совет держал,
Нинурта, о том, что героя, тебе подобного, не существует, ему сказали!
С тобою он хочет помериться силой!
О воин, он принимал решенья о захвате твоего царства,
Нинурта, он тянет свои руки к твоим отличьям, к Сутям Абзу!
С глазами шныряющими, жилища сменяющий,
Асаг ежедневно границы ширит, силою забирая земли.
Ты кольца богов не хватаешь,[185]
Ты, дикий козел небесный, ты копытами топчешь горы.
Нинурта, владыка, чадо Энлиля, кто отразит его натиск?
Нет руки против силы Асага: сколь непомерна его тяжесть!
Идет молва о его воинстве, те полчища неохватимы глазом,
Так велика его могучесть — ее не пробьет никакое оружье,[186]
Нинурта, ни мощный топор, ни копье не расколют его поверхность!
Герой — кто, словно он, сотворен?
О владыка, насытивший силой могучие Сута,
Вздымающий свет, как то богам подобает,
Бык, проявлением — зубр могучий, познающий сладость великой мощи,
Нинурта, я гляжу на твой лик, как на Энки,
Утаулу, владыка, чадо Энлиля, что же мне делать?»
«Уа-а-а», — взревел владыка, вздрогнуло небо, земля застыла под его ногами!
Силою этою обращенный, смутился Энлиль, Экур оставил.
Гора развалилась, день затмился, задрожали Ануннаки.
Герой начал бить кулаками по ляжкам — рассыпались, рассеялись боги,
Ануннаки, словно овцы, скрылись за чертой окоема.
Властелин, его вздыманье до неба,
Нинурта, спешащий на битву, — рывок его груди — верста двойная![187]
Ураган свирепый на восьми ветрах, он в непокорную страну несется!
Его руки копье сжимают,
Булава на Гору пасть раскрывает,[188]
Дубинка вражьи затылки молотит.
Злобный шквал с южным вихрем к себе привязал,
Взъяренный потоп у ног поставил,
Герой пред собою неукротимую бурю нестись заставил.
Вздымая пыль, опуская пыль,
Холмы с низинами перемешал, все впадины засыпал.
Он уголь сгрудил, он раздул пламя — радостно костры запылали.
Он деревья могучие с корнем вырвал, он леса и рощи губит.
Земля руки к груди прижала, горьким заливается плачем.
Тигр смешался, заволновался, воды его помутнели.
На ладье «Выступленье из пристани княжьей» он устремляется на битву,
Люди не знают, куда бежать, стены защитные возводят.
Птицы, взлетая, вздымают головы, но крылья их падают на землю.
Рыбы в глубинах от жара всплывают, ртами раскрытыми воздух глотают.
Газели, дикие ослы от голода гибнут, степь опустела, будто ее саранча пожрала.
Потоп, его вздыманье могучее рушит и рушит горы.
Герой Нинурта по стране мятежной идет походом.
Людей без счета в горах он губит, он грады их разобщает.
Бычьих погонщиков, как мотыльков, он прокалывает,
Черепа швыряет на землю.
Руки, словно пучки сорняков, все разом он им вырвал,
Их головы были разбиты о стены.
Гора огней не зажигала, ни единого не светилось.
Вверх уходило дыханье их груди.
У людей от слабости опускались руки.[189]
На земле писали проклятья.
День, когда Асаг родился, воистину стал днем их погибели.
Господин в стране мятежной излил весь яд, всю горечь желчи.
(Сражение, однако, на этом не кончается. Нинурта отправляет Шарура на разведку и тот, пораженный количествам и силой врагов, советует отступить. Нинурта не обращает внимания и готовится к бою.

Асаг поднимает смерч — столбы пыли, которые начинают душить Нинурту. Шарур тем временем летит в Ниппур к Энлилю и просит помощи. Боги в отчаянии, но Энлиль советует смести пылевой вихрь потоками воды — дождем и потопом. Нинурта одерживает победу и убивает Асага так, как указал Энлиль — схватив его за плечо и проткнув печень. Боги и Шарур приветствуют победителя. Прославлением Нинурты заканчивается первая часть сказания, состоящая из семи таблиц и содержащая 322 строки. Конец первой части и начало второй разбиты. Восьмая таблица начинается рассказом об изменении природы Асага и далее посвящена созидательной деятельности Нинурты.)

<...>
Как бороною пробуравив землю,
Он Асага в стране мятежной, как сорняк, уничтожил, словно колючку вырвал,
Владыка Нинурта свое оружье, булаву боевую, поставил в угол,
Непревзойденный в своем сиянии, провозгласил от всего сердца:
«Отныне Асагом он зваться не будет, он камнем зваться будет.
Он камнем, камнем Залагом зваться будет, он камнем зваться будет,
Бока гробничными плитами станут,
Геройство — господину послужит».
Оружию, что в углу стояло, он судьбу определил такую:
«"Могучая битва, что Страну распрямила,[190]
От врагов, словно буря, освободила" — пусть так в Шумере его называют».
А тогда благостная вода из земли шла, на поля не изливалась,
Льдом день за днем копилась, разрушая горы, подымалась.[191]
Боги Страны оттуда бежали
Лопаты, корзины побросали,[192]
<...>[193]
Тигр в своем могучем разливе к небесам не воздымался,
Его устье не изливалось в море, не приносило сладкие воды,
На причалах не трудились люди.
В злом голоде ничего не рождалось.
Никто не чистил мелких протоков, не поднимал из них землю,
Не лилась вода на поля благодатно, каналов никто не строил.
Борозды не прорезали земли, неубранным зерно валялось.
Владыка напряг могучий разум.
Нинурта, Энлиля сын, великое творить начал.
Он камни в горе собрал кучей,[194]
Как огромное облако пустил их с силой,
Могучей стеной пред Страною поставил.
Он поправил ось земную.[195]
Герой все грады удержал искусно на своем месте.[196]
Вода побежала сквозь камни бурным потоком.
Отныне и навеки вода из земли в гору не поднималась.
Все рассеянное он собрал,
Болота, что пожирали горы,
Соединил и отдал Тигру.
Вода излила на поля изобильное половодье.
Отныне и навеки, блеск окоема
Царь Страны владыка Нинурта радостью до краев наполнил.
Полям пестрый ячмень он дал.
Садам орошенным плоды подарил.
Житницы до краев нагрузил.
Владыка в Стране причалы возвел.
Он утробы богов насытил,
Нинурту, отца своего, они достойно восхвалили.
В те дни святую жену охватила великая жалость,
Нинмах на ложе, где был он зачат, спать не может.
Волосами всю себя окутала, словно овца большая мохнатая,
О горах, где нога не ступала, громко-громко она плачет.
(Нинмах горюет о том, что ее возлюбленный сын Нинурта, занятый сражениями и подвигами, подвергается опасности, что он забыл свою мать. Поэтому она решается сама отправиться к нему.)

«Я сама разрублю узел,[197] я отправлюсь к господину!
Я, госпожа, я пойду одна к доблестному господину!
Ибо я должна его увидеть,
Его, прямодушного сына, сына судьи Энлиля,
Героя могучего, любимца отца, кого он так возвеличил!»
Жена святую молитву запела.
Нинмах пред Нинуртой ее спела.
Он взглянул на нее глазами жизни, он ей так промолвил:
«Госпожа, ты ко мне пришла в горы,
Нинмах, ты ради меня во вражью страну вступила,
Ужасов грозной битвы не убоялась —
А я, герой, я воздвиг Гору,
Отныне Хурсаг ее нарекаю, тебя же, Нин, — госпожой ее возглашаю!
И судьбою, что решил Нинурта,
Нинхурсаг в Стране тебя нарекут, воистину так оно и будет!
Да взрастят ее недра тебе ароматные травы,
Виноградом сладким порастут террасы,
Да вырастят тебе ее склоны кедр, кипарис, самшит вечнозеленый,
Для тебя да разукрасится она плодами, словно сад фруктовый,
Пусть Хурсаг воскуренья божьи тебе доставляет,
Злато, серебро пусть там копают, в горах лесистых добывают,
Медь, олово пусть тебе там копают, пусть как дань тебе приносят,
Пусть Гора козлов, диких ослов тебе множит,
Пусть в Лесистой Горе четвероногие твари потомство тебе приносят,
Ты, госпожа, лишь одна мне равна, словно небо несешь сияние нимбов!
Дингирмах — Богиня Великая, та, кто громких слов не терпит,
Жена святая, Хурсаг пречистая,
Нинту — госпожа-рождение, льды прошедшая,
Приблизься же, госпожа. Великие Сути тебе вручаю, да будешь вознесена повсюду!»
Когда господин Горе судьбу решил, в святилище Ниппура пошел.[198]
Жена святая, чьи превелики Сути, госпожа — плотник женских маток,
Аруру, старшая сестра Энлиля, перед ним предстала.
«Великим героям, тобою повергнутым героям,
О господин, чьи, подобно словам отца твоего, неизменны
Реченья, ты еще не определил им судьбы!»
Владыка к камню-поросли[199] воззвал, его пути обрисовал,
Владыка в Стране гневное молвил ему слово,
Нинурта, сын Энлиля, его проклятью обрек.
«Ты, камень-поросль, ты в горе против меня поднялся,
Ты схватить меня, заточить пытался,
Ты убить меня старался,
Против меня, господина, против престола моего могучего восстал во злобе,
Оттого-то отныне тебя, могучесть, героя, каменную стену, напоминает в твоих размерах,
Ты, яростный лев, в своей силе уверенный, да будет она на куски разбита,
Силач в своей мощи к тебе да протянет руку,
Ты, молодец, поросль камня, твои братья тебя, как муку, размелют,
На свое же потомство ты взъяришься — ты вонзишь зубы в их трупы.
Ты, воитель, твой крик потонет в твоих осколках!
Как бык огромный, что людскою стаей убиваем, на куски разделан,
Поросль камня, ты будешь, как пес, кого в драке палкой гонит подпасок,
Да, господин, "Тот, кто сверлит сердолик" — так отныне твое будет имя!»[200]
И с тех пор судьбою, присужденной Нинуртой,
И поныне поросль камня —
«Тот, кто сверлит сердолик» — так все его называют.
Герой обратился к базальту и граниту.
(Базальт и гранит, поскольку они также выступали против Нинурты, подвергаются его проклятью (436–447). Подобную же участь разделяют три камня неизвестной породы (448–462). Затем настает очередь диорита.)

Мой царь встал перед диоритом,[201]
И в порыве сердечном, прямодушно, напевно ему промолвил,
Нинурта, сын Энлиля, такую судьбу ему назначил:
«Диорит, ты в битве изменил направленье,
Как густой туман предо мною развеялся,
Ты против меня не вздымал оружья —
"То ложно, есть лишь один господин,
Кто соперник Нинурте, сыну Энлиля?" — так воистину ты молвил.
И за то с северных гор тебя подымут,[202]
Из страны Маган тебя да вывезут,
Острой медью тебя, как кожу, обрежут.
Я, владыка, для возвышенья моего геройства тебя предназначу!
И царь, кто далеко свое имя прославил,
Изваянье свое навеки мне изготовит,[203]
В Энину, в храме великолепном поставит,
В местах омовенья установит, достойным образом тебя устроит!»
(В тексте определена судьба 49 (47) камней, из которых 30 благословляются, остальные подвергаются проклятью {416–646, табл. X–XIV). Последние две таблицы — XV и XVI — посвящены торжественному возвращению Нинурты на своей ладье и хвалебным гимнам. Первое славословие поют мореходы его судна. Оно включает пожелания для правителя (видимо, Гудеи). Затем героя приветствуют боги Ануннаки, благословляет отец его Энлиль и перечисляет его подвиги. Заканчивается поэма гимном, прославляющим богиню Нисабу и произносимым от имени автора произведения. В самых последних строках автор снова обращается к Нинурте.)

Государя великого Энлиля сын, Нинурта, дитя могучее Экура,[204]
Нинурта, пресветлый землепашец небесный, управитель Утеса могучего,
Отца-родителя своего слава, сколь хвала тебе величава!
Это — песнь шир-суд Нинурты.

Э-гей, жи-вей!.. (Песнь пашущего быка){9}

Э-гей, жи-вей!
Ты, бык,[205] ша-гай, шею под ярмом склоняй!
Царский бык, шагай, шагай, шею под ярмом склоняй!
Это я, страны землепашец,
Это я, Энлиля сын,
Я — Шумера господин
Э-гей, жи-вей! Окликам моим внимай,
К понуканьям привыкай![206]
<...>
(Строки 10–13 разрушены.)

Ныне к матушке я пойду.
К матушке Нанше я пойду.[207]
Хлеб в суму мою вложу.
Воду в мехе припасу.
К виденью во сне да буду готов.
«Вот, землепашец, хлеб твой — ешь!» так воистину мне скажет.
«Вот, землепашец, вода твоя — пей!» — так воистину мне скажет.
Э-гей, жи-вей!
У матушки Нанше во храме возлег.
Нанше доброй ночи сказал.
Хлебом он суму наполнил.
Мехи он водой наполнил.
Он к виденью во сне готов.
Землепашец виденье узрел:
Бык молод ой заговорил,
Бык копытами забил.
Землепашец матушке молвит:
«Еда готова — в суме мой хлеб.
Вода готова — наполнен мех.
Я к виденью во сне готов».
( Строки 34–42 разрушены.)[208]

Кто в полях разрыхлит комья!
Кто с полей отгонит птиц?
Кто за плугом справа встанет?
Кто у плуга слева пойдет?
<...>
(Строки 47–50 разрушены.)

Бык речам его внимает.[209]
Землепашцу слово молвит:
«Я есмь бык, молодой бычок.
Шерсть на морде моей не густа.
Спина от пыли рабочей чиста.[210]
Отчего ж, господин мой, я избран тобою?
«Теленочек мой, несмышленочек мой,
Слово первое мое да промолвлю тебе,
Ты ж внимательно его выслушай![211]
В том ярме — да твой батюшка — вчетвером они шли.[212]
То ярмо — твоя матушка — восьмером волокли.
Уту-солнце ярмо твое радостное воистину да выпрямит!»
Э-гей, жи-вей!
Землепашец, в трудах он сызмальства, он, пастырь загонов светлых.
Молодец, он с ранних лет жену содержит.
Онсынов растит, он один не ходит.
Э-гей, жи-вей!
«Звезды небесные, я зрю виденье.
Свет поднебесный, я зрю виденье.
На крыше постлавший, я зрю виденье.»[213]
(Строки 70–91 разрушены.)

Э-гей, жи-вей! Энкимду, хозяин запруд и плотин,
Он жрецу верховному молвит:
«Мой господин, тебе пособлю,
Поля благие да орошу!
Дожди спозаранку да призову!
Пусть зерно в полях твоих зародится!»
(Строки 99–118 разрушены.)

Э-гей, жи-вей!
«Борона-гребень по моей ниве
Зубами огромными да будет готова
Поле святое глодать-бороздить.
Да будет пригодною мотыга края копать, пли корчевать.
Да будет пригодною мотыга края копать.
А плуг твой священный, что висит на брусе,
Воистину с бруса да будет снят!
Твой плотник искусный концы его свяжет,[214]
Края его дерева да закрепит!»
<...>
(Строки 127–138 разрушены.)

Заклинание да промолвит[215]
В деснице ее — тростник в одну меру![216]
Энкимду, хозяин запруд и плотин,
Воистину будет тебе опорой!
Э-гей, жи-вей, ты, бык, ша-гай, шею под ярмом склоняй!
Царский бык, шагай, шагай, шею под ярмом склоняй!
В бороздах плодородного поля гуляй»
По краям его прямо ступай!
В доме пива, радости пьющих...[217]
В доме Инанны, в месте решений...
Сердце ее да взвеселится...
Пастушья песнь Нинурты это.[218]

РАЗДЕЛ II. ВОССЛАВИМ БОГОВ НАШИХ

Энлиль! Повсюду... (Гимн-восхваление Энлилю){10}

Энлиль! Повсюду могучие кличи его, священные речи его!
То, что из уст его, — ненарушимо, что присудил он — дано навечно.
Он взоры вздымает — колеблет горы!
Он свет излучает — пронзает горы!
Отец Энлиль восседает державно в священном капище, в могучем капище!
Он — Нунамнир! Совершенно его правление, его княжение!
Боги Земли перед ним склоняются,
Ануннаки-боги к нему стекаются,
С верою в мудрость его стекаются!
Исполин! Владыка! Он велик во Вселенной!
Он мудрец, в законах всесведущ
Могучий разумом! Своим жилищем избрал священный округ Дуранки.
Он Киуру, месту величья, дал воссиять в княженье и блеске!
Его обиталище — Ниппур-город, козел-вожак небес и земли!
Город! Лик его излучает ужас!
Его стены! К ним и бог не подступится!
За стенами — гул, кличи жаждущих битвы, кличи военного становища!
Он — западня для стран враждебных, он их ловит ловушкой и сетью
Спорщикам он не продлит жизни,
В суде хулы не позволит молвить.
И внутри и снаружи — речей неверных,
Слов вражды, нарушений, споров,
Злобных судей и угнетенья,
Злобных взглядов, насилья, доносов,
Наглости, измены слову —
Подобной мерзости не знает город!
Руки Ниппура — великие сети![219]
Орел по городу гуляет свободно!
Враг и злодей от них не скроется!
Дар города Ниппура — правда:
Правосудие вершит навечно!
На набережных — нарядные люди.
Старший воспитывает младшего, наставляет его, выводит в люди,[220]
Словам отца покорно внимая, дитя берет табличку в руки.
В кротости мать свою почитая, сын до старости доживает.
В городе, священном селенье Энлиля,
В Ниппуре, святая святых Отца, Могучего Утеса,
Цветущее капище, Экур, храм лазурный, из праха вознес он,
Как гору высокую, на чистом месте его возвел.
И он, его князь. Могучий Утес,[221] Отец Энлиль,
В Экуре, в могучем святилище; в капище восседает!
Таинства[222] храма не отменят боги,
Обряды чисты, как земля бесконечны,
Его тайные силы недоступны взору,
Его покои, как море, бескрайни,
Его символы-знаки — звезды,
Его владыка сотворил безупречно таинства вечные!
Все слова его — реченья,
Его заклинания — молитвы,
Его дела — предсказанья благие.
Его алтари прочны и могучи,
В праздник масло и сливки льются обильно!
Предначертания его прекрасны, его намеренья полны величья!
На закате — праздник, на восходе — праздник,[223]
Храм Энлиля — гора изобилья,
Принимают там жертвы, грехи отпускают!
Верховный жрец возвеличен с храмом,
Источники храма сильны в исцеленье,
Его жрецы совершенны в обрядах,
Его служители чисты в молитвах,
Могуч его пахарь, верный пастырь Шумера,
В добрые дни рожден с надеждой!
Пахарь, создавший поля обширные,
Пройдет по полю — хлеба колосятся.
Не грозит битва Экуру лазурному!
Энлиль! Когда своею рукою на земле начертал святое селенье,
Когда город Ниппур себе сам построил,
То Киур, громаду, твою чистую землю, напоил сладкою водою,
В средоточье всех сторон света, в округе Дуранки себе построил!
Твердь его — душа чужедальних и ближних стран,
Кирпичи его — глянцево-красные, основанье его — лазурита синего!
Как бык, вознес он в Шумере рога сиянья!
Чужеземные страны перед ним склонились!
В великих праздниках, в изобилье дни свои там проводят люди!
Энлиль! Небо и Земля щедро одарили тебя!
В Абзу могучее капище поставили тебе!
В глуби горы, в темной кумирне — чтить тебя.
В Экуре лазурном, храме величья — сиять тебе!
Блеск храма достигает неба!
Тень его пала на все страны!
Зубцы его пронзают небо!
Жрецы храма, служители храма,
Приносят в храме священные жертвы,
Со словами молитвы в нем склоняются!
Энлиль! Пастырю, коего узришь,
Избраннику, кого в стране возвысишь,
Страну — ему в руки, страну — ему под ноги,
Склонишь перед ним далекие страны!
Как вода, что льется повсюду в мире,
Дары стекаются в хранилище,
Жертвы скапливаются в сокровищнице,
Дань на главном дворе слагают,
Приношенья Экуру, храму лазурному.
Энлиль! Добрый пастырь Вселенной.
Пастух, что ведает всеми жизнями,
Чье княженье восходит в сиянье!
Тиарой священной себя венчал он!
Когда он в горах восседает на троне,
Он, как радуга, обнимает небо,
Как плывущее облако, парит в поднебесье!
Князь небес — только он, дракон земли — только он!
Величайший среди Ануннаков — он!
Он сам называет судьбы,
И никто из богов его не видит!
Его посол и советник Нуску
Слова и дела, что Энлиль замыслил,
Ведает с ним, совет с ним держит,
Наказов Энлиля он исполнитель,
К нему воздевает в молитве руки!
Без Энлиля, Могучего Утеса,
Не выстроен город, не заложен поселок,
Не выстроен хлев, не заложен загон,
Вождь не возвышен, жрец не рожден,
Не избран оракулом служитель храма,
Нет в отрядах начальников войска.
Потоки воды не отводят в каналы,
Мол хвостом не врезается в море,
Море насыпи не рождает.
Глубоководные рыбы в тростниковых зарослях икру не мечут,
Небесные птицы на земле просторной не вьют гнезда,
В небесах грозовые тучи не раскрывают пасти.
На ниве и в поле пестрый ячмень не колосится,
В степи — краса ее — злаки и травы не зацветают,
В садах деревья тяжелых плодов не рождают.
Без Энлиля, Могучего Утеса,
Богиня Нинту людей не косит,
Корова в хлеву не приносит теленка,
Овца в загоне не приносит ягненка,
Люди, что множатся постоянно,
Не изливают семя в слиянье,
Звери, четвероногие твари,
Не покрывают друг друга в случке.
Энлиль! Твое совершенство заставляет умолкнуть![224]
Суть твою не понять, не распутать нити,
Нити в скрещенье, незримые смертным.
Во славу божью твою — сражаться!
Ты себе сам — господин и советчик!
Твои замыслы кто угадает?
Твои тайные силы никому не подвластны!
Твой лик невидим ни одному богу!
Верховный жрец, бог, Энлиль — ты!
Верховный судья небес и земли — ты!
Твое несравненное Слово! Могуче оно!
Как небеса оно! Как туча оно!
По Слову твоему Ануннаки-боги создают плодородие!
Слово твое небесам — опора,
Слово твое земле — основа!
Небесам опора, небесам поддержка,
Земле — основа неразрушимая!
К небесам приближаясь, оно плодородно:
Льет дождем с небес изобилие!
К земле приближаясь, оно плодоносно:
Плоды земли растут в изобилье!
Слово твое! Плоды — оно! Слово твое! Зерно — оно!
Слово твое — полноводный поток, жизнь всех поднебесных стран!
<...>
(Строки 150–152 разрушены.)

Мать Нинлиль, твоя супруга, на небо похищенная тобою,
В одеждах чистых, прекрасных, светлых,
Избранница верная, тобой возвышенная!
Ласковая, заботливая хозяйка Экура!
Твоя советница с речами мудрыми,
Многомудрая, сладкоречивая,
В чистом святилище, священном капище, восседает рядом с тобою,
С тобой говорит, подает советы,
Там, у солнечного восхода, определяет с тобою судьбы!
Нинлиль! Владычица Вселенной!
Всех поднебесных стран хозяйка!
Вместе с Могучим Утесом воспетая!
Вершина, слово которой прочно,
Помощница, чьи нерушимы речи,
Чьи изречения мгновенны,
Чьи намерения — слова твердые!
О Могучий Утес, Отец Энлиль!
Хвалебная песнь тебе — вот что превыше всего!

В стародавние времена... (Заклинание Энки-Нудиммуда. Отрывок из сказания об Энмеркаре и владыке Аратты){11}

В стародавние времена змей не было, скорпионов не было.[225]
Гиен не было, львов не было.
Собак и волков не было.
Страхов и ужасания не было.
В человечестве распри не было.[226]
В те дни страны горные Шубур-Хамази — Восток,
Многоязыкий Юг — Шумер, гора Сутей государевых превеликая.
Ури — Север, гора вседостойная,
Запад — Марду, страна горная, что безмятежно покоится, —
Вся Вселенная, весь смиренный народ
Восхваляли Энлиля на одном языке.
И тогда государь ревнивый, князь ревнивый, господин ревнивый,
Энки, государь ревнивый, князь ревнивый, господин ревнивый,[227]
Ревнитель владык, ревнитель князей, ревнитель царей.
Энки, господин изобилия, властелин красноречия,
Всеразумнейший попечитель Страны,
Мудрец-предводитель всех богов,
Наимудрейший Эредуга владыка,
В их устах языки изменил, разногласие установил,
Когда речь человечья единой была.

Властелин остроглазый... (Гимн богу Энки){12}

Властелин остроглазый,[228] составитель замыслов, всеведатель, сердце просторное!
Энки, Разум Обширный, Ануннаков предводитель могучий,
Ясномудрый, заклятий творитель, Слова даритель, планов провидец,[229]
В решеньях судебных от восхода солнца и до заката мудрых советов податель,
Энки, владыка всех истинных слов, как то подобает, Тебя да восславлю!
Ан — отец твой, царь-владыка, семени испускатель, он, что все на земле для людей устроил,
Мироздания Сути тебе доверил, для княжения тебя возвысил.
Евфрата и Тигра чистые устья отворить, веселием усладить,
Тучам тяжелым изобилия воды излить, нивы зеленые напоить,
Ашнан-зернышку голову в борозде поднять, травам душистым — да расцветут в степи,
Садам орошенным, рощам плодовым, на земле взрыхленной, что буйным лесам расти —
Ан, владыка богов, созидать тебе поручил.
Энлиль имя свое высокое, тиару священную, лучи сиянья ужасающие, всепоглощающие
В руку твою вложил — властелин, что все порождает, юный Энлиль воистину ты,[230]
Он один бог мирозданья, его брат меньшой воистину ты!
Подобно ему судьбы решать и внизу и вверху — это в руку твою он вложил.
Предсказания священные, что из уст твоих исходят, подхвачены, истолкованы,[231]
И когда решением возвышенным[232] человеков бесчисленных до краев земли расселил ты
О питье-пропитании их печешься, воистину отец их праведный — ты,
Владыка, как бога-защитника величие твое они славят достойно![233]
Это — сагидда-часть.
<...>[234]
Оборот:

Властелин могучий, что небо и землю забрал, имя твое да взойдет, сияя,
<...>[235]
В обители твоей священной, той, что сердце твое избрало, в твоей возвышенной святыне Абзу,
Сути ее ты расширил, ее начертанья похвально устроил,
Тень ее от восхода солнца и до заката на все чужеземные страны пала,
Лучи сиянья, нимбы могучие, словно тяжелые тучи, светлых небес достигли,
Экур, жилище Ана и Энлиля, священным трепетом наполнили.
И там, скипетром данным, дабы Сути великих богов распределить,[236]
Человеков[237] бесчисленных ты созидаешь, людям рожденным жизнь даруешь,
Отче Энки, когда на престоле решения Судеб ты восседаешь!
Это — сагарра-часть.
<...>[238]
Отче Энки, устрашением великим осиянный!
Дабы всем твоим речениям, повелениям,
Ануннаки-боги, твои братья, с тобою бы вместе радовались,
Силы грозные даны тебе, сыну Ана, тебе!
Воистину хороша хвала тебе!
Это — песнь под литавры для Энки!

Богу Энки, Вседержителю мира (Письмо-молитва писца){13}

Богу Энки, вседержителю мира,
Чья мощь несравненна,
Так скажи:
«Княже Нудиммуд, Разум Обширный,
Кто вместе с Аном решает судьбы,
Кто Ануннакам назначает в долю
Сути благие, ненарушимые,
Познаваньем могучий,
Кто разум дарует
От восхода и до заката солнца,
Владыка знания,
Повелитель Энгуры,
Бог-вседержитель, меня сотворивший!»
И далее вот что ему добавь:
«Зуэн-Шамух, писец, сын Ур-Нины,[239]
Раб твой, так тебе молвит:
"Со дня, что меня ты сотворил,
К человечеству присоединил,
Именем, что мне ты избрал,
Воистину я не пренебрегал,
Словно отец, ты его мне дал!
Не скупился на праздничные жертвы тебе,
Но призрачно было то хожденье![240]
Что же ныне содеяно мною?
Нет суда справедливого над моею виною!
Судьба на мою стезю пришла,
К разрушению меня привела,
Благах предсказаний не дала!
Воистину бог враждебный принес ту скверну,
Когда благополучию дома
Свой приговор изрекло небо!
Нет греха во мне для столь тяжкой кары,
А меня перед ним — грудь к груди поставил!
Вздыхая, стеная, лежу я на ложе,
Заливаюсь слезами.
Мое тело дородное бьет поклоны —
К земле клонюсь и снова сажусь,
Слюна изо рта уходит в землю,
Черты мои исказились.
Лежанье ослабило мои ноги,
Жизнь моя от меня уходит!
Сияющий день мешается с ночью,[241]
Воистину ждет меня могила!
Писец я, так отчего же
Мое знанье ядом в меня входит?
Мои руки письма убегают,
Уста оставили разговоры.
Не старец я, а слышу плохо,
Глаза мои зоркие потускнели!
Словно ученик пивовара,
Я печать не могу поставить,
Словно повозка на крутом подъеме,
Чье разбито дышло, на дороге брошен.
Словно тот подмастерье, что секрет хозяйский
Унес из дому, так я поруган!
Мой знакомец ко мне не подходит,
Слова доброго мне не скажет!
Друг мой не дает мне совета,
Сердца мне не успокоит.
Злословец доводит меня до петли,
О, сколь судьба моя враждебна!
Боже, на тебя уповаю,
Что делать человеку?
Муж я, так отчего же
Меня во лживости поселили?
Гнездо плетеное — мой дом,
Не для меня его услады!
Мой дом, что я строил и строил,
Кирпичом не облицован!
Словно деревце чахлое, что взросло в дурном месте,
Плодов не приношу я ныне,
Словно пальма, что выросла у преграды,[242]
Я не раскинул мои ветви.
Молод я, а дней моих нету,
Доколе может такое длиться?
Доколе мне во прах катиться?
Без отца-матери я оставлен,
Кто принесет тебе мои молитвы?
Где родни моей нет, там я раздавлен,
Кто воздаст тебе мои жертвы?
Дамгальнуна, любимая твоя супруга,
Как родимая матушка, пусть тебе принесет,
Пусть войдет к тебе с моим плачем!
Асалимнуна, дитя Энгуры,
Как родимый батюшка, пусть тебе принесет,
Пусть войдет к тебе с моим плачем!
Вопли сердца мои пусть тебе перескажет,
Пусть войдет к тебе с моим плачем!
Вот грех мой я тебе несу —
Очисти же меня от скверны!
Там, где ныне я ниспровергнут,
Взгляни на меня, возврати дом отчий!
Когда же из тьмы поведешь меня к свету —
Во вратах твоих, где грехи отпускают,
Я воистину поселюся,
О, как я буду тебе молиться!
Я выдерну грех мой, словно нитку,
Твое могущество я восславлю!
Там, где тяжкие прегрешенья
Ты прощаешь, тебе взмолюся.
Вырви ж меня из могильной пасти,
Убереги жизнь от погребенья!
К людям да поднимусь, сияя,
Пусть вся Страна про то проведает!
Боже, я в трепете благоговейном
Под сверканьем твоих излучений!
Милостив будь к моему посланью,
Что пред тобою положил я!
Да возвратится на свое место
Сердце моего бога!»

Госпожа Аруру, что во храме Кеша... (Восхваление, богини Аруру){14}

Госпожа Аруру, что во храме Кеша,
Во горе пречистой[243] уродилася, —
Нинту, матерь всех земель всемогущая!
Матерь Нинту, госпожа Аруру, что во храме Кеша,
Во горе пречистой уродилася, —
Нинту, матерь всех земель всемогущая!
Львиною гривою нимбов сияет,[244]
Верховнослужителя порождает, храмослужителя порождает,[245]
Царя для престола его могучего
Нинту воистину порождает.
Нинту львиною гривою нимбов сияет,
Верховнослужителя порождает, храмослужителя порождает.
Царя для престола его могучего
Нинту воистину порождает.
Отец твой, что нимбы в сиянье вознес,[246]
На главу Нинту возложил,
Излучение чар ее установил.
Матерь Нинту, отец твой, что нимбы в сиянье вознес,
На главу Нинту возложил,
Излучение чар ее установил.
Это — сагидда.
Госпожа — соревнительница во вселенском княжении,
Госпожа — рождение-порождение,[247]
Княжье из глуби Абзу решение —
Энлилю, Могучему Утесу, соперница.
Нинту, госпожа-соревнительница во вселенском княжении,
Госпожа-рождение-порождение,
Княжье из глуби Абзу решение —
Энлилю, Могучему Утесу, соперница.
Корова о теленочке громко кричит,
Матерь Нинту по плачу тому ей его пошлет.
Матерь Нинту, госпожа всевышняя кешская,
Энлилю, Могучему Утесу, соперница.
Нинту, корова о теленочке громко кричит,
Матерь Нинту по плачу тому ей его пошлет,
Матерь Нинту, госпожа всевышняя кешская,
Энлилю, Могучему Утесу, соперница.
Жилища престольные, светлодостойные сама себе множит она,
Матерь Нинту, часовни — ее проживание,
Ее Сути могучие — злато чистое, украса людей многочисленных,
Верховнослужение, царствоустроение — Энлиля установление.[248]
Нинту, жилища престольные, светлодостойные сама себе множит она,
Матерь Нинту, часовни — ее проживание,
Ее Сути могучие — злато чистое, украса людей многочисленных,
Верховнослужение, царствоустроение —
Энлиля установление.
Это — сагарра.
Песнь под литавры для Нинту,
Колофон:...... и пусть Ашшур и Нинлиль ниспровергнут,[249] имя его, потомство его пусть в стране уничтожат.
В Ниппуре написано и сверено.

Как много овец, как много коров! (Гимн-песнь богу луны Зуэну){15}

Как много овец, как много коров!
В загонах Зуэна как много их!
Черные — словно камень синий, сияют.
Белые — лунным лучом сверкают.
Маленьких — словно зерно, ты рассыпал,
Больших — как быков, ты себе умножил.
В стадах несметных, в хлевах бессчетных
Он блеск небес стрекалом[250] бычьим раскрыл.
Он молоко коров удойных[251] на стол излил.
Он молоко руками-лучами высоко вознес.[252]
Мой господин, те дела закончив,
Зуэн лазуритовым стрекалом коров погоняет.
Коров он бьет, он коров оживляет.[253]
Он пастырство над ними правит.
Родимая матушка его, Нинлиль,[254] Ниппура хозяйка,
Во поле чистом господину, она творит ему моленье:
«Вот моленье, пастырь, вот моленье!
Чисто поле доброе, оно тебе коров да множит!
Когда ночное покинешь ложе,
В Экуре, святыне великолепной, воистину дашь ты там рожденье!»
Ибо он его любимец, ибо он его любимец,[255]
Владыка, он Экура любимец,
Он Энлилева услада,
Зуэн, вопль матушки родимой!
Родимая матушка от любови
Нежно так Зуэну молвит:
«Любимец, сердца утешитель,
Зуэн, теленочек лазурный, что на коленях святых разросся!
Все, что сердцем ты возжелал,
Все лучшее в сердце ты сложил.
Ночи страж,[256] подпорка Экура,
На коленях святых Энлиля пожелай ты себе, что хочешь!
Ты в небе рождаешь великолепье,
Песнь твою пусть Экур произносит,
Жизнь твою пусть народ измеряет,[257]
Когда ты, Зуэн, плывешь в мирозданье».
Молоко коров отборных[258] он на стол излил.
Зуэн порядки в омовениях пречистых вывел:
«Вот все, что я, сияя, сотворил,
Энлиль, отец мой, благостно да вкушает!»
Владыке, что в небе ладьею святою плывет,
Матушка радостно, нежно молвит:
«Бык мой, Аном избранный праведно,
Имя твое всем странам сладостно,
Владыка хлевов-загонов пресветлых, омовений святых пречистых!
Семя ты святыни пречистой, ты лазурное стрекало!
Дитя богатырское, Нинлиль рожденное,
Нанна, нивы семя излитое, небесами любимое.[259]
Ан Шумер пасти тебе доверил,
Энлиль призвал твое имя доброе.
Сын колен Энлиля благостных!
Ан тебе царство дал своим сердцем возвышенным!
Город твой Ур, нутром твоим верно избранный,
Рыб-птиц несет тебе поток его могучий.
Ты первенец Энлиля, Страны верховнослужение,
Небес господство-владычество тебе он даровал!
Боже, прелестью какой наполнил небо ты!
Лунный твой луч искрист, блескуч!
Словно солнышко ты, пастушок страны!»[260]
Нанне, царю что сиять будет вечно,
Это песнь баль-баль Зуэна!

Нанне, первородному сыну Энлиля... (Письмо шумерскому богу луны Нанне){16}

Нанне, первородному сыну Энлиля, молитвы любящему,
Так скажи:
«Владыке, чей лунный свет далеко распростерт, властелину венца небес и земли, —
О господин, ты, кто любит жизни людские, черноголовых отец,
Царь милосердный,
Бог милосердный, себя изменяющий,[261] молитве внимающий!»
И так ему дальше скажи:
«Совершенен во власти, ты истинно носишь венец господства!
О, сколь княжен устрашающий лик твой и весь твой облик прекрасный!
Величье твое покрывает чужедальние страны,
Блеск твой лучистый чистое небо покрыл,
Твой сияющий свет сверкающим блеском наполнен,
Над страною Шумером разносится!
От заката до солнечного восхода ты царишь безраздельно![262]
Ан, могучий владыка, дал тебе небо, небо вложил в твои руки!
Ты владыка небес и земли, ты решаешь судьбы людские!»
<...>

Герой, дракон, жуткий, свирепый... (Восхваление бога Нинурты){17}

Герой, дракон жуткий, свирепый, сверканием ужасов осиянный,[263]
Нинурта, ураган воздымающийся, шквал бушующий.
Богатырь, кто геройскую силу имеет, от кого враг не уходит,
Кто геройскую мощь получил с утробы, кто соперников не имеет.
Эта часть — бар-суд.
О, град, где нету живой души, стран мятежных ты разоритель,[264]
Нинурта, когда, словно яростный дикий зверь,
Ты идешь — от солнечного восхода до заката солнца небо и земля сотрясаются,
Приговор, когда, словно величайший герой, на мятежные страны ты напускаешься,[265]
Днем ли бьешь или ночью вздымаешься — ты мятежные страны во прах кладешь,
Ты взор поднимаешь — великих гор основания содрогаются.
Эта часть — шаба-тук.
Энлилева царственность, знак жизни отчей,
Нинурта, десница Могучего Утеса, от кого жизнь получил ты.
Ты реченное им толковать умеешь,[266] движение мысли его знаешь.
Это — вторая бар-суд.
Владыка престолов устрашающих, путь указующий...[267]
Ты враждебности и насилию не дашь уйти...
Но воистину и страна далекая, куда взор
Дружелюбный твой падет, изобилием расцветет,
Ур-Нинурте, герою младому, кто к тебе стремится, тебе внимает,
Кому ты четыре стороны мирозданья со всем населенным на земле народом подарил,
Кого Энки разумом наделил, чье уст движение ты знаешь,
Черноголовых, что овец многочисленных, дай ему в долю, твое водительство им уделом да будет!
Это — сагидда.
Герою великому Ур-Нинурте все, что ему не покоряется, грудою ты сложи ему!
Повторение строки сагидды да будет.
Утаулу, владыка, чадо Энлиля, ты, кто из гор вышел,
Нинурта, геройство твое многовесное достойно повсюду прославляют.
Геройство, мощь твоя величайшая в сердце всех земель чужедальних
Шквалом яростных излучений от восхода до заката солнца народ многочисленный покрывает.
Отец твой родитель, пастырь божий, владыка Нунамнир,
Сути великие мирозданья тебе поручил, вложил в твою руку.
Геройство, обладание тебе дал, соперников тебе не дал.
Ты — желание сердца Нинлиль, бесконечно ею любимый,
Путям возрастания твоего радуясь, лучи устрашения возносить дала тебе.
Есть ли тебе подобный бог, кто, как ты, сияя, восходит, чье имя краев небес достигает?
Герою праведному, многочисленным народом избранному, созданию Утеса Могучего,
Ур-Нинурте... в радости праведно возглашать,[268]
В покорности на тебя взирать... ты воистину дал,
Престол лазурный сияющий истинно подарил,
Ур-Нинурте, к правлению коего годы праздничные добавил,
Города его и селения, всюду, где живая душа имеется, что изобилием ты наполнил, —
Черноголовые, как на солнце, на тебя воистину да взирают!
Оружие, что непокорные страны истребляет, что небо и землю дрожать заставляет,
Ты воистину дал ему, всех неуступчивых да пожрет оно, —
Утаулу, дай Ур-Нинурте руку к тебе в молитве воздеть!
Это — сагарра.
Герою могучему Ур-Нинурте даятелем помощи воистину будь!
Повторение строки сагарры да будет.
Господин, Судьбы решение твое ниспровергнуто да не будет,
Слова твои светлые да сбудутся!
Нинурта, господин, судьбы решение твое ниспровергнуто да не будет, слова твои светлые да сбудутся!
Ур-Нинурте жребий жизни добрый,
Судьбу прочную, неизменную, присуди ему на веки вечные!
Это — адаб для Нинурты.

Госпожа — звезда небес сиянием (Прославление богини Нисабы богом Энки){18}

I
Госпожа — звезда небес
Сиянием.
Лазуритовой таблички ты хранительница.
Нисаба,
Ты в загоне
Матери-Земли порождена.
Дикая коза, священно вспоенная,[269]
Молоком благословенным
Вскормленная,
Струй благих
Ты разом семь
Пила.
Сутей главных,
Всех пятидесяти достойная,
Госпожа моя,
Вельможна ты
В Экуре.
Ты дракон,[270]
Что в празднество,
Блистая, появляется,
Ты Стране — Аруру,
Что от глины
Отщипывает,[271]
Что покои водою прохладной
Успокаивает.
II
Щедростью Горы,
Жена праведная,
Ты изречена,[272]
Светлым Разумом
Могучего Утеса[273]
Ты порождена,
Жена праведная, грамотейка в небесах изрядная,
Летописица
Энлилева,
Премудрейшая,
Среди всех богов —
Дабы в борозде
Травы-злаки[274]
Вырастить,
Ашнан-хлебом,
Чудом царственным
Восхитить,
Престолы великие,
Семерицу всю
Напитать,[275]
Всякая бы травушка в рост пошла,
Всякое бы зернышко да взошло —
К жатве-празднику престольному
Энлилеву.
III
Во княжении
Вельможном своем
Тело омовением она очистит,[276]
Одеянием священным праздничным
Благостно
Да покроется,
Дабы жертвы,
Коих прежде не было,
Упредить,
Дабы урожая первого
Вино
Возлиять,
Дабы бога Ку...[277]
Дабы бога Эн-...
Поутешить,[278]
Зерно, Хлеб,
Богов милостивых
Поутешить,
Жреца Великого
Верховного
Она назначит,
Празднество Эзен она назначит,
Жреца Великого
Верховного
В Стране
Посадит,
О дева Нисаба,
Дабы он тебя молитвою восславил!
IV
Жертву
Чистую
Праведно да подготовит,
Дом премудрости[279]
Нисабы
Воистину он откроет.
Он табличку лазуритовую[280]
На колени
Ей положит.
По табличке звездной неба,
Испросив у звезд совета,
Как в Аратте
Эзагин — храм лазурный[281]
Для нее он поставил,
Так Эреш[282]
Великолепно
Ей воистину он построит
А Нисаба кирпичики
Маленькие ровные
На места кладет,
Мудростью,
Искусностью
Щедро
Одаряет
Абзу, корону великую
Эредуга-града,
Где кумирни божий расставлены.[283]
V[284]
Он, князь-государь,[285]
Княжею долей наделяющий,
Землепашец великий во княжении,
Во храме великолепия,
Плотник Эредуга-града,
Государь омовений очищающих,
Жрец Верховный великого Образа Жречества,[286]
Энки,
Во храме Энгуры
Восседающий,
Себе Абзу в Эредуге
Построивший,
И Халанку,[287]
Где советы держит он,
Храм самшитовый
Топором себе вырубивший,
Князь премудрости
Со власами струйно-клубящимися,[288]
Дом премудрости
Открывающий,
Двери мудрости
Настежь распахивающий,
Барабан великий
Кедровый завершающий,
Палочки пальмы финиковой[289]
Прикрепляющий,
Во литавры
Ударяющий.
VI
О Нисаба,
Матерь величайшая,
Семь благословений
Тебе он вымолвил.
Нисаба,
Жена праведная,[290]
Жена благостная,
Горою рожденная,
Нисаба,
В загоне сливки воистину ты,
Во стойле млеко воистину ты,
Во сокровищнице —
Печатехранительница.
Во Доме Великом —
Домоправительница,
В амбарах,
В зернохранилищах —
Грудами зерна собирательница!
А что. Государь,
Ты Нисабу
Ласково восславлял,
Отец Энки,
Хвала тебе,
Пресветлая!

Светлоструйнорожденная (Гимн богине пива Нинкаси){19}

Светлоструйнорожденная, ты вода светлоструйная,
Нинхурсагою взлелеянная,
О Нинкаси, светлоструйнорождениая, ты вода светлоструйная,
Нинхурсагою взлелеянная.
Град твой, что на мягком воске стоит,[291]
Воздвиг тебе стены могучие.
О Нинкаси, град твой, что на мягком воске стоит,
Воздвиг тебе стены могучие.
Энки-Нудиммуд — родитель твой,
Нинти, Абзу госпожа, — родительница.
О Нинкаси, Энки-Нудиммуд — родитель твой,
Нинти, Абзу госпожа, — родительница.
Ты зерно проросшее большой лопатой сгребаешь,
С травами душистыми закваску в чане мешаешь.
О Нинкаси, ты зерно проросшее большой лопатой сгребаешь,[292]
С травами душистыми закваску в чане мешаешь.
Ты закваску ту в печи большой печешь,
Зерно для солода в кучи собрано, очищено.[293]
О Нинкаси, ты закваску в печи большой печешь,
Зерно для солода в кучи собрано, очищено.
То зерно для солода ты землей покрываешь, водой поливаешь,
Псам-сторожам стеречь его доверяешь.[294]
О Нинкаси, то зерно для солода ты землей покрываешь, водой поливаешь.
Псам-сторожам стеречь его доверяешь.
Ты в котлы пивоварные солод с водой кладешь,
Волны падают, волны вздымаются.
О Нинкаси, ты в котлы пивоварные солод с водой кладешь,
Волны падают, волны вздымаются.
На подстилки из тростника ты сусло кидаешь
Ты спеченное сусло прохладою обдаешь.
О Нинкаси, на подстилки из тростника ты сусло кидаешь,
Ты спеченное сусло прохладою обдаешь.[295]
Ох и знатное пиво готовишь ты,
Мед, вино смешав, ты по капле льешь,
О Нинкаси, ох и знатное пиво готовишь ты.[296]
Мед, вино смешав, ты по капле льешь.
Пивоваришь воистину отменно ты[297]
Для цежения пива ты чаны берешь.
О Нинкаси, пивоваришь воистину отменно ты,
Для цежения пива ты чаны берешь.
А цедильный чан[298] так славно журчит,
На дне кадки огромной воистину ты сама.[299]
О Нинкаси, цедильный чан так славно журчит.
На дне кадки огромной воистину ты сама.
Пивом цеженным в могучую кадку изливаешься ты —
Тигра и Евфрата наводнение,
О Нинкаси, пивом цеженным в могучую кадку изливаешься ты —
Тигра и Евфрата наводнение.[300]
Пузатый жбан,[301]
Жбан-чан-кувшин,
Жбан, что печень веселит,
Кувшин, что сердце радует.
Расписной горшок — украшенье дома,[302]
Поливной горшок — для хранения пива,
И горшок-бычок, что хорош для слива из кувшина пива.
Трубочки камышовые, кружечки тростниковые,
Черпаки и ковши, вся кувшинная братия,
Все пригодно для пития.
Пусть бог твой всегда о тебе хлопочет![303]
Отверстия кружки — наши очи,
Сердца наши — на дне чаши,[304]
Что тебе услада,
То и нам отрада,
Смеется печень, и сердце радо.
На кирпич судьбы изольешь возлияние,[305]
А в душе своей храм возведешь ликования!
Нинкаси, только ты и даешь эту жизнь![306]
Вино, пиво пусть всегда для тебя журчит!
Медовуха[307] пусть звонко тебе поет!
Через трубочки сладкою струею бежит.[308]
А вы, мальчики, пивовары и кравчие, — со мною в круг,
Пока, пивом наполненный, я кружусь, кружусь,
Кружусь, блаженствуя, блаженствую, кружась,
Да, пива испив, я в веселии,
Медовухи хватив, я в охмелии,
Сердце я взвеселил, печень я ублажил,
Да, сердце радостью я наполнил,
Печень свободную — одеянием царским кутал.
Пусть же и сердце Инанны возрадуется,
Сердце царицы небес да возрадуется!
Песнь баль-баль для Нинкаси.

РАЗДЕЛ III. ЛЮБОВЬ БОГИНИ

Разговор. Он сестре говорит ласково… (Спор между скотоводством и земледелием){20}

Разговор. Он сестре говорит ласково,
Уту сестре говорит ласково:
«Хозяюшка,[309] лен расцвел чудесно.
Инанна, лен расцвел чудесно.
Зерно в борозде взошло роскошно.[310]
Сестра, покрывало из льна пробуждает желанье.
Инанна, покрывало из льна пробуждает желанье.
Царь да подарит тебе радость.[311]
Владыка загона да подарит радость.
Хозяюшка, стебли льна принесу тебе.
Инанна, стебли льна принесу тебе».
«Брат, когда стебли льна принесешь мне,
Кто отобьет их для меня, кто отобьет их для меня?[312]
Стебли эти, кто отобьет их для меня?»
«Сестра, того, кто отобьет, приведу.
Инанна, того, кто отобьет, приведу».
«Брат, когда приведешь того, кто их отобьет,
Кто спрядет их для меня, кто спрядет их для меня?
Стебли эти, кто спрядет их для меня?»
«Сестра, того, кто спрядет, приведу.
Инанна, того, кто спрядет, приведу».
«Брат, когда того, кто спрядет, приведешь,
Кто удвоит их для меня, кто удвоит их для меня,[313]
Нити эти, кто удвоит их для меня?»
«Сестра, того, кто удвоит, я приведу.
Инанна, того, кто удвоит, я приведу».
«Брат, когда приведешь того, кто удвоит,
Кто натянет их для меня, кто натянет их для меня?
Нити эти, кто натянет их для меня?»
«Сестра, того, кто натянет, я приведу.
Инанна, того, кто натянет, я приведу».
«Брат, когда приведешь того, кто натянет,
Кто соткет их для меня, кто соткет их для меня?
Нити эти, кто соткет их для меня?»
«Сестра, того, кто соткет, приведу.
Инанна, того, кто соткет, приведу».
«Брат, когда приведешь того, кто соткет,
Кто окрасит их для меня, кто окрасит их для меня?[314]
Нити эти, кто окрасит их для меня?»
«Сестра, того, кто окрасит, я приведу.
Инанна, того, кто окрасит, я приведу».
«Брат, когда приведешь того, кто окрасит,
Кто ляжет со мною, кто ляжет со мною?»
«С тобой да возляжет, с тобой да возляжет,
Твой супруг с тобой да возляжет.
Амаушумгальанна с тобой да возляжет,
Кули-Энлиль с тобой да возляжет.
Отпрыск лона святого с тобой да возляжет.
Семя царского дома с тобой да возляжет».
«О нет, избранник моего сердца, избранник моего сердца,
Мой избранник, о ком мое сердце сказало,
Он без лопаты зерно сгребает.
Он закрома зерном заполняет.
Землепашец, он горы зерна взгромождает.
Пастух же в загоны овец загоняет».
«Как малая девочка, ты неразумна.[315]
Дева Инанна, загон пастуха — священен.
Над бороздой кто склоняется — тебе ли он пара?
Инанна, тот, кто следит за канавами, — тебе ли он пара?
(Окало 5 строк разрушено.)

Супругом твоим пастух да станет!»[316]
Брат ее, герой Уту, воин,
Чистой Инанне так он молвит:
«Сестрица,да станет пастух тебе мужем!
Дева Инанна, отчего ты не хочешь —
Хороши его сливки, его молоко превосходно.
Все, что рука пастуха производит, — прекрасно.
Инанна, да будет Думузи тебе супругом!
Ты, кто сияющими каменьями вся изукрашена, отчего ты не хочешь?
Хороши его сливки, ты будешь их пить с ним вместе,
Ты, сень царей, отчего же ты не согласна?»[317]
«Да не будет пастух мне супругом!
Покрывалом из новой шерсти меня не покроет!
С ним вдвоем дабы лечь — не промолвлю ни слова!
Я, дева, да возьмет меня земледелец!
Землепашец, кто растит изобильные травы!
Землепашец, кто растит изобильные злаки!»
(Более 15 строк разрушено.)[318]

<...>
«Землепашец и я, землепашец и я.
Чем это лучше меня землепашец?
Энкимду, хозяин борозд и канав,
Чем это лучше меня землепашец?
Если он даст мне муки своей белой,
Я ему, землепашцу, дам овец моих белых.
Если он даст мне лучшего пива,
Я ему, землепашцу, молока дам густого.[319]
Если он даст мне сладкого пива,
Я ему, землепашцу, дам моей простокваши.
Если он даст мне пива цеженого,[320]
Я ему, землепашцу, дам взбитых сливок.[321]
Если он даст мне легкого пива,
Я ему, землепашцу, молока дам с травами.
Если он даст мне своих сладких фруктов,
Я ему, землепашцу, молока дам смешанного, ото всех от тварей.[322]
Если он даст мне хлебов своих сладких,
Я ему, землепашцу, дам сыров медовых.
Если он даст мне фасоли мелкой,
Я ему, землепашцу, дам сыров своих мелких.
Больше, чем сможет он съесть, больше, чем сможет он выпить,
Сливок дам я ему в избытке,
Молока густого дам в избытке!
Чем же лучше меня землепашец?»
По орошенным, по увлажненным, по холмам-полям орошенным,
Пастух по полям орошенным,
Овец провел по полям орошенным, пастух — по полям орошенным.
К пастуху на полях орошенных,
К пастуху землепашец подходит.
Землепашец Энкимду к нему подходит.
К Думузи хозяин канав и каналов подходит.
В степи пастух на равнине, он хотел завести с ним ссору.
Пастух Думузи в степи на равнине, он хотел завести с ним ссору.
«Я и ты, о пастух, я и ты, о пастух,[323]
О чем нам с тобою спорить?
Да едят траву твои овцы на земле орошенной,
Твои овцы по нивам моим пусть проходят.
Хлеб едят, на нивах Урука пасутся.
Твои ягнята, твои козлята в канале моем Исуругале да напьются».
«Я пастух, и на моей свадьбе
Землепашец воистину другом мне станет!
Землепашец Энкимду — моим другом, землепашец — моим другом,
Воистину он мне станет!»
«Я принесу тебе пшеницы, я принесу тебе фасоли,
Чечевицы, зернышек ее чистых, воистину я тебе принесу!
Тебе, дева, все, что приносят[324]
Деве Инанне смол драгоценных для благовоний я принесу».
В споре пастуха с землепашцем,
Дева Инанна, сладка хвала тебе![325]
Для исполнения.

Если бы не мать моя... (Песня о любви Инанны и Думузи){21}

Если бы не мать моя, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
Герой! Если бы не мать моя, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
Если бы не мать моя Нингаль, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
Если бы не Нингикуга, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
Если бы не брат мой Уту, на улицу и в степь тебя бы прогнали!»
«Девушка, не заводи ссоры!
Инанна, обменяемся речами достойно!
Инанна, не заводи ссоры!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!
Мой отец твоего не хуже!
Инанна, обменяемся речами достойно!
Мать моя твоей не хуже!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!
Гештинанна сестры твоей не хуже!
Инанна, обменяемся речами достойно!
Сам я бога Уту не хуже!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!
Бог Энки Зуэна не хуже!
Инанна, обменяемся речами достойно!
Богиня Туртур Нингаль не хуже!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!»
Речи, что сказаны, — речи желанья!
С ссорою в сердце вошло желанье!
«Драгоценный камень! Драгоценный камень! Пусть он просверлит драгоценный камень!
Амаушумгальанна! Пусть он просверлит драгоценный камень!
Драгоценный камень! Драгоценный камень! Он просверлил драгоценный камень!
Драгоценный камень! Драгоценный камень! Он просверлил драгоценный камень!
Он наполнил влагой кровлю, он наполнил ей влагой кровлю!
Он наполнил влагой стены, он наполнил ей влагой стены!»
Его супруга, владычная жрица, Амаушумгальанне молвит:
«Камни просверлены, камни просверлены, кто ей просверлил драгоценный камень?
Амаушумгальанна, кто ей просверлил драгоценный камень?
Драгоценные камни, их мелкие зерна — дивным ноздрям?
Драгоценные камни, их крупные зерна — дивной груди?»
Амаушумгальанна владычной жрице отвечает:
«Отныне она — владычная жрица! Отныне она — моя супруга!»
Светлая Инанна, могучая жрица! Он ей просверлил драгоценный камень!
Драгоценный камень! Драгоценный камень! Пусть он сверлит драгоценный камень![326]
Амаушумгальанна! Пусть он сверлит драгоценный камень!
Камни просверлены, камни просверлены, кто ей просверлил драгоценный камень?
Амаушумгальанна, камни просверлены! Кто ей просверлил драгоценный камень?
«Он, созданный для меня! Он, созданный для меня!
Темно-синий камень — его борода![327]
Дикий бык, Аном созданный для меня! Темно-синий камень — его борода!»
«О дикий бык! Его борода — темно-синий камень! Его борода — темно-синий камень!»
Эта песнь-дургар Инанны!
Написана палочкой из тростника!

Когда я, Госпожа... (Песня о любви Инанны и Думузи)

Когда я, госпожа, в небесах сияла,
Когда я, госпожа, в небесах сияла,
Когда я сияла, когда я плясала,
От рассвета до заката песни распевала,
Напротив меня, напротив меня,
Господин Кулианна встал напротив меня!
Господин мою руку сжал,
Ушумгальанна обнял меня!
«Оставь меня. Дикий Бык! Я должна идти домой!
Оставь меня, Кули-Энлиль! Я должна идти домой!
Что я матушке моей скажу-солгу,
Нингаль, матушке моей, скажу-солгу?»
«Дозволь научить тебя, дозволь научить тебя!
О Инанна, хитрейшая! Дозволь научить тебя! —
"Подруга моя завлекла меня гулять,
Попеть-погулять, под бубен поплясать!
Ах, как песни ее хороши — она распевала для меня!
Ах, веселилась я от души — до рассвета веселилась я!"
Родимой матушке своей ты так скажи, ты так солги!
А мы с тобою в лунном сиянье будем ласкать-обнимать друг друга!
Я приготовлю светлое ложе, роскошное ложе, царское ложе!
Ах, настанет сладкое время, ах, придет веселье-радость!»
Сагидда — песня эта!
Я, дева, хожу по улице,
Хожу по улице в сиянии дня,
Я, Инанна, хожу по улице,
Оборот:

Хожу по улице в сиянии дня!
(Строки 2–3 разрушены.)

К воротам матушки пришла,
И вот я в радости хожу.
К воротам матушки пришла,
И вот я в радости хожу.
К воротам Нингаль подошла,
И вот я в радости хожу.
Матушке он скажет слово,
Кипарисовое масло изольет на землю.
Матушке Нингаль он скажет слово,
Кипарисовое масло изольет на землю!
Ароматов полно жилище его!
Ласки полно слово его!
Мой господин достоин светлого лона!
О Амаушумгальанна, зять Зуэна!
Владыка Думузи достоин светлого лона!
О Амаушумгальанна, зять Зуэна!
О господин, как сладко твое желание для души!
В твоей степи твои травы, твои злаки как хороши!
Амаушумгальанна, сладко желанье твое для души!
В твоей степи твои травы, твои злаки как хороши!
Сагарра — песня эта, под барабаны песня эта — Инанне!

Я становлюсь все бледней и бледнее… (Диалог брата и сестры){22}

(Первые 13 строк разрушены.)

становлюсь все бледней и бледнее...
(Строка 15 разрушена.)

О брат мой, только я вышла, только я вышла,
Только я на улицу вышла,
Только я на улицу вышла,
Инанна моя меня увидала.
О брат мой, и что она молвила мне, и что она добавила мне!
Это — радость! Это — сладость! Это — милость!
Светлая Инанна моя сама мне открылась!
"Послу очей моих — передай!"
О прекрасный мой, она дала ответ!
Прелесть свою к тебе приблизит, сама она тебе возрадуется!
О братец, в дом свой меня ввела!
На ложе сладкое меня возложила!
Рядом, у сердца, со мной возлегла!
И мы болтали — одна за другой, одна за другой!
О брат мой прекрасный, она тосковала!
Слабость ее я узнала!
Свое волненье она выдала!
Братец, к бедрам ее обрати взоры!
О мой ясноликий! Проведи с ней время!»
«Пусти меня к ней, о сестра, пусти меня к ней!
Сестра любезная, к ней во дворец, пусти меня к ней!
Для отца моего я всего лишь мальчик!»
«Пусть богиня узнает, что ты мужчина, — иди!»

Сестричка, зачем ты закрылась в доме? (Любовный диалог){23}

Сестричка, зачем ты закрылась в доме?
Малышка, зачем ты закрылась в доме?»
«Я водою омылась, мыльным корнем натерлась.
Я водою в чане блестящем омылась.
С мыльным корнем в сверкающем чане я мылась.
Благовонием из каменного сосудика я с наслаждением умастилась.
Одеяние царское, Инанне милое, я надела.
Вот зачем я сокрылась в доме.
Я глаза подвела душистою краской.
На затылке прическу привела в порядок.
Кудри распущенные уложила.
Мое оружие власти сладостной он ныне знает,
Мои губы дрожат, я их успокоила.
Принарядилась, прихорошилась,
Сзади и спереди приукрасилась.
Золотыми браслетами унизала руки.
Маленькими бусинками обвила шею.
Изнутри жилкою их скрепила».
«Сестра, я несу для сердца сладость.
Твоему сердцу — влюбленное сердце.
Твоя Инанна дала тебе женские чары,
Сестра сияющая, сладость родимой матушки.
О, сестра моя, кому пять хлебов я принес.
Сестра моя, кому десять хлебов я принес.
Твое изваянье, что тебя достойно,
Сестра сияющая, тебе принесу на радость».
«Брат мой, что из дворца вышел,
Пусть певцы начнут свои песни.
...мое питье, мое пиво...
Оттого да возрадуется он сердцем,
Оттого да возрадуется он сердцем!
Пусть он принесет, пусть он принесет,
Масла и сливок самых лучших, давай, пусть он принесет!»[328]
«Сестричка, да войду я в дом со всем этим!
Словно овце, что приносит ягненка, дозволь мне принести все это!
Сестричка, да войду я в дом со всем этим!
Словно козе, что приносит козленка, дозволь мне принести все это!
Сестричка, да войду я в дом со всем этим!
Как овца с ягнятами самыми лучшими это будет!
Сестричка, да войду я в дом со всем этим!
Как коза с козлятами пестроцветными это будет!
Сестричка, да войду я в дом со всем этим!»
Как сразу же грудь моя затрепетала,[329]
Волоски поднялися на лоне разом!
Дабы лоно желанного дарением возрадовать,
О, давайте возвеселимся!
Пляшите, пляшите!
Бау, ради твоего лона,
Давайте же возвеселимся!
Пляшите, пляшите!
А завершение — ему да в радость, ему да радость.
Это — песнь баль-баль Инанны.
Пусть он принесет, пусть он принесет,
Масла и сливок самых лучших, давай, пусть он принесет!»
Повторенье строки да будет.

О моя луби-луби-люба... (Диалог влюбленных)

О моя луби-луби-люба[330]
О моя лаби-лаби-лада, родимой матушки услада!
О вино мое живящее, мед пьянящий мой, о ты, сладость уст своей матушки!
Очей твоих взгляды пристальные приятны мне, приди, сестра моя любимая!
Твоих уст приветы приятны мне, о ты, сладость уст своей матушки!
Твоих губ поцелуи на груди моей приятны мне, о, приди, сестра моя любимая!
О сестра моя, зерна пива твоего хороши, о ты, сладость уст своей матушки!
Хмель вина твоего жгучего мне хорош, о, приди, сестра моя любимая!
Дом услад твоих приятен мне, о, ты, сладость уст своей матушки!
О сестра, услады твои хороши, о, приди, сестра моя любимая!
Дом твой, истинный дом моих радостей, о ты, сладость уст своей матушки!»
«О ты, царский сын, брат с прекраснейшим ликом,
О, пока ты живешь, о, пока ты живешь, злой судьбе тебя обрекаю![331]
О брат, кто на окраине городской живет, злой судьбе тебя обрекаю!
Чужак, кого взмахом руки не приветят, злой судьбе тебя обрекаю!
Чужак, кого словом уст не приветят, злой судьбе тебя обрекаю!
Ты, кто с лона новую мою совлек одежду,
Мой любимый, человек моего сердца,
Воистину злую, воистину злую судьбу на тебя навлекаю,
О мой брат с прекраснейшим ликом!
О брат мой, злую судьбу на тебя навлекаю,
О мой брат с прекраснейшим ликом!
Свою правую ты возложил мне на лоно,
Твоя левая под моей головою,[332]
Уста твои к моим стремятся,
Мои губы твоим упиваются ликом.
О ты! Оттого-то злой судьбе тебя обрекаю!
Оттого-то, о дракон женщин, о мой брат с прекраснейшим ликом!»
«О, сладость моего наполнения, о, сладость моего наполнения!»[333]
«О, желание твое сладко!»
«О, сладость моего наполнения, о, в абрикосовом саду!»
«О, желание твое сладко!»
«О, в абрикосовом саду, о, воздымания моего плод!»
«О, желание твое сладко!»
«Она сама Думузиабзу!»
«О, желание твое сладко!
О, острие золотое мое, о, острие золотое мое.
О, желание твое сладко!
Острие-алебастр, лазурита печати крепленье,
О, желание твое сладко!»
Это песнь баль-баль Инанны.

С Великих Небес к Великим Недрам... (Нисхождение Инанны в подземный мир){24}

С Великих Небес к Великим Недрам помыслы обратила.[334]
Богиня с Великих Небес к Великим Недрам помыслы обратила.
Инанна с Великих Небес к Великим Недрам помыслы обратила.
Моя госпожа покинула небо, покинула землю, в нутро земное она уходит.
Инанна покинула небо, покинула землю, в нутро земное она уходит.
Жреца власть покинула, власть жрицы покинула, в нутро земное она уходит.
В Уруке храм Эану покинула, в нутро земное она уходит.[335]
В Бадтибире Эмушкаламу покинула, в нутро земное она уходит.
В Забаламе Гигуну покинула, в нутро земное она уходит.
В Адабе Эшару покинула, в нутро земное она уходит.
В Ниппуре Барадургару покинула, в нутро земное она уходит.
В Кише Хурсанлкаламу покинула, в нутро земное она уходит.
В Аккадэ Эульмаш покинула, в нутро земное она уходит.
Свои тайные силы — их семь — собрала.
Собрала силы, в руке зажала.
Свои тайные силы у ног сложила.
На ее голове — венец Эдена, «Шугур».
На ее челе — налобная лента «Прелесть чела».[336]
В ее руках — знаки владычества и суда.[337]
Ожерелье лазурное обнимает шею.
Двойная подвеска украшает груди.[338]
Золотые запястья обвивают руки.
Прикрыты груди сеткой «Ко мне, мужчина, ко мне».
Прикрыты бедра повязкой, одеяньем владычиц.
Притираньем «Приди, приди» подведены глаза.
Инанна в подземное царство идет.
Ее посол Ниншубур с нею рядом идет.[339]
Светлая Инанна говорит Ниншубуру:
«Гонец мой, гонец!
Глашатай слов милосердных моих!
Вестник слов быстрокрылых моих!
Когда в подземный мир я сойду,
Когда в подземный мир я войду,
На холмах погребальных заплачь обо мне,
В доме собраний забей в барабан,
Храмы богов для меня обойди,
Лицо расцарапай, рот раздери,
Тело ради меня изрань,
Рубище, точно бедняк, надень!
В Экур, храм Энлиля, одиноко войди.
Когда в Экур, храм Энлиля, войдешь,
Перед Энлилем зарыдай:
"Отец Энлиль, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!"
И когда Энлиль на эти слова не отзовется, в Ур иди![340]
В городе Уре, в Эмудкаламе,
В Экишнугаль, к Нанне войдя,
Перед Нанной зарыдай:
"Отец Нанна, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!"
И когда Нанна на эти слова не отзовется, в Эреду иди!
Когда в Эреду, в храм Энки войдешь,
Перед Энки зарыдай:
"Отец Энки, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!"
Отец Энки мудр и могуч,
Травы жизни знает он, воды жизни знает он,
Он меня и оживит!»
Инанна в подземное царство идет,
Ниншубуру, послу своему, говорит:
«Ступай, возвращайся, Ниншубур!
Моих наказов не забывай!»
Инанна ко дворцу, лазурной горе, подходит,
Ко вратам подземного царства спешит, полна гнева,
У врат подземного царства кричит гневно:
«Открой дворец, привратник, открой!
Открой дворец. Нети, открой, и к единой моей я да войду!»
Нети, главный страж царства,
Светлой Инанне отвечает;
«Кто же ты, кто?»
«Я — звезда солнечного восхода!»[341]
«Если ты — звезда солнечного восхода,
Зачем пришла к "Стране без возврата"?
Как твое сердце тебя послало на путь, откуда нет возврата?»
Светлая Инанна ему отвечает:
«К великой владычице, Эрешкигаль,
Ибо мертв Гугальанна, ее супруг, —
Погребальные травы ему воскурить.
Погребальное пиво ему возлить.
Воистину так, воистину так!»
Нети, главный страж царства,
Светлой Инанне отвечает:
«Постой, о Инанна, моей госпоже о тебе доложу!
Моей госпоже Эрешкигаль о тебе скажу, о тебе доложу!»
Нети, главный страж царства,
К Эрешкигаль, своей госпоже, приходит и так говорит:
«О госпожа моя! Там дева!
Богам подобна величьем и статью.
Перед вратами "Страны без возврата".
В Эане оставила свои владенья.
<...>
Свои тайные силы — их семь — собрала.
Собрала силы, в руке зажала.
Свои тайные силы у ног сложила.
На ее голове — венец Эдена, "Шугур".
На ее челе — налобная лента "Прелесть чела".
В ее руках — знаки владычества и суда.
Ожерелье лазурное обнимает шею.
Двойная подвеска украшает груди.
Золотые запястья обвивают руки.
Прикрыты груди сеткой "Ко мне, мужчина, ко мне".
Прикрыты бедра повязкой, одеяньем владычиц.
Притираньем "Приди, приди" подведены глаза».
Эрешкигаль ударила себя по ляжкам,
В лице изменилась, за голову схватилась.
Нети, главному стражу царства, дает наказы:
«О Нети, главный страж царства,
То, что скажу я, да не преступишь!
Подземного мира семь отодвинь засовов,
Во дворце Ганзира, что пред подземным миром первый, врата раствори!
И ее, когда она войдет
И, склонясь, приблизится, сама я встречу».
Нети, главный страж царства,
Слова своей госпожи славит.
Подземного мира семь отодвинул засовов,
Во дворце Ганзира, что пред подземным миром первый, врата растворил.
Светлой Инанне молвит так:
«Войди же, Инанна!»
И у нее, когда вошла,
Венец Эдена. «Шугур», снял с головы.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»[342]
И когда вошла во вторые врата,
Знаки владычества и суда у нее отобрал.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»
И когда вошла она в третьи врата,
Ожерелье лазурное с шеи снял.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»
И когда в четвертые вошла врата,
Двойную подвеску с груди ее снял.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»
И когда в пятые вошла врата,
Золотые запястья с рук ее снял.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»
И когда в шестые вошла врата,
Сетку «Ко мне, мужчина, ко мне» с груди ее снял.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»
И когда в седьмые вошла врата,
Повязку, одеянье владычиц, с бедер снял.
«Что это, что?»
«Смирись, Инанна, всесильны законы подземного мира!
Инанна, во время подземных обрядов молчи!»
И она вошла и, склонясь, приблизилась.
Сестра ее вскочила с трона.
Затем снова на трон уселась.
Семь судей-Ануннаков пред нею суд вершат.
На Инанну взглянула — взгляд ее смерть!
Слова изрекла — в словах ее гнев!
Крик издала — проклятья крик!
Ту, что вошла, обратила в труп.
Труп повесила на крюк,
Когда прошло три дня и три ночи.[343]
Ниншубур, ее посол,
Глашатай слов милосердных ее,
Вестник слов быстрокрылых ее,
На холмах погребальных заплакал о ней,
В доме собраний забив в барабан,
Храмы богов для нее обошел,
Лицо расцарапал, рот разодрал,
Тело изранил ради нее,
Рубище, точно бедняк, надел.
В Экур, храм Энлиля, одиноко побрел.
Когда в Экур, храм Энлиля, вошел,
Перед Энлилем зарыдал:
«Отец Энлиль! Не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!»
Отец Энлиль Ниншубуру отвечает:
«Дочь моя Великих Небес возжелала,
Великих Недр возжелала,
Инанна Великих Небес возжелала,
Великих Недр возжелала,
Подземного мира всесильны законы, вековечны ему приношенья,
Кто же здесь о ней скажет, за нее замолвит слово?
Отец Энлиль на мольбы его не отозвался, и в Ур он пошел.
В Уре, в Эмудкаламе,
В Экишнугаль к Нанне войдя,
Перед Нанной зарыдал:
«Отец Нанна, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!»
Отец Нанна Ниншубуру отвечает:
«Дочь моя Великих Небес возжелала.
Великих Недр возжелала,
Инанна Великих Небес возжелала,
Великих Недр возжелала.
Подземного мира всесильны законы, вековечны ему приношенья,
Кто же здесь о ней скажет, за нее замолвит слово?
Отец Нанна на мольбы его не отозвался, и в Эреду он пошел.
В Эреду, к богу Энки войдя,
Перед Энки зарыдал:
«Отец Энки, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!»
Отец Энки Ниншубуру отвечает;
«Дочь моя! Что с ней случилось? Я тревожусь!
Инанна! Что с ней случилось? Я тревожусь!
Владычица стран! Что с ней случилось? Я тревожусь!
Жрица небес! Что с ней случилось? Я тревожусь!»
Из-под ногтей своих грязи достал, кургара сделал,
Из-под ногтей своих, крашенных красным, грязи достал, галатура сделал.[344]
Кургару травы жизни дал.
Галатуру воды жизни дал.
Отец Энки молвит кургару и галатуру:
«Ступайте, в подземный мир отправьтесь!
У врат подземных, как мухи, летайте,
У оси дверной, как змеи, вейтесь!
Мать-роженица в муках родов,
Эрешкигаль лежит и страждет![345]
Ее белые бедра не покрыты одеждой,
Ее груди, как чаши, ничем не прикрыты,
Ее голос, как звонкая медь, звенит,
Растрепаны косы, как лук-порей.
И когда она скажет: "Увы, утроба моя!" —
"О ты, кто страждет, госпожа наша, увы, утроба твоя!" — так ей скажите!
И когда она скажет: "Увы, о лик мой!" —
"О ты, кто страждет, госпожа наша, увы, о лик твой!" — так ей скажите!
"Кто вы, откуда?"
"От моей утробы — к твоей утробе, от моего лика — к твоему лику!" — так ей скажите![346]
"Если вы боги — наделю Словом,
Если вы люди — награжу Судьбою!"[347]
Душою небес, душою земли ее закляните,
Душою недр ее закляните!
Воду речную вам дадут — а вы не берите!
Зерно полевое вам дадут — а вы не берите!
"Труп с крюка отдай!" — скажите!
И один — травой жизни, и второй — водой жизни тела ее коснитесь —
Восстанет Инанна!»
Галатур и кургар слова Энки славят.
У подземных врат, как мухи, летают,
У оси дверной, как змеи, вьются.
Мать-роженица в муках родов,
Эрешкигаль лежит и страждет,
Ее белые бедра не покрыты одеждой,
Ее груди, как чаши, ничем не прикрыты.
И когда застонала: «Увы, утроба моя!» —
«О ты, кто страждет, госпожа наша, увы, утроба твоя!» они сказали.
И когда застонала: «Увы, о лик мой!» —
«О ты, кто страждет, госпожа наша, увы, о лик твой!» — они сказали.
«Кто вы, откуда?
Вы сказали: "От моей утробы — к твоей утробе!"
Вы сказали: "От моего лика — к твоему лику!"
Если вы боги — наделю Словом!
Если вы люди — награжу Судьбою!»
Душою небес, душою земли ее закляли!
Душою недр ее закляли.
Воду речную им дают — а они не берут!
Зерно полевое им дают — а они не берут! «Труп с крюка отдай!» — сказали.
Светлая Эрешкигаль кургару и галатуру отвечает;
«Тело это — вашей госпожи!»
«Тело это нашей госпожи, воистину, отдай!» — они сказали.
Труп с крюка они взяли.
И один — травой жизни и второй — водой жизни ее тела коснулись.
Инанна встает.
Инанна из подземного мира выходит.
Ануннаки ее хватают.
«Кто из спускавшихся в мир подземный выходил невредимо из мира подземного?
Если Инанна покинет "Страну без возврата",
За голову голову пусть оставит!»
Инанна из подземного мира выходит.
И малые демоны «гала», как острые стрелы,[348]
И большие демоны «гала», как разящие копья,
Со всех сторон ее окружили.
Тот, кто пред ней, — не гонец, но жезл у него в руке.
Тот, кто за ней, — не боец, но оружье у него на боку.
Они, что за нею идут,
Они, что за Инанной идут,
Не ведают голода, не ведают жажды.
Муки просеянной не едят,
Воды проточной они не пьют.
Из объятий человека вырывают жену.
От груди кормилицы отрывают дитя.
Инанна из подземного мира выходит.
Инанна из подземного мира вышла.
И посол Ниншубур к ногам ее пал.
В пыль повалился, рубищем рваным одет.
Демоны светлой Инанне молвят:
«Что ж, Инанна, вернись в свой город, а его мы схватим!»
Светлая Инанна демонам отвечает:
«Глашатай слов милосердных моих.
Вестник слов быстрокрылых моих,
Мои наказы не преступал.
Мои приказы не забывал.
На холмах погребальных рыдал обо мне,
В доме собраний бил в барабан.
Храмы богов дня меня обошел,
Лицо расцарапал, рот разодрал.
Тело изранил ради меня,
Рубище, точно бедняк, надел,
Был в Экуре, доме Энлиля,
Был в Уре, доме Нанны,
Был в Эреду, доме Энки,
Он вернул мне жизнь!»
«Что ж, пойдем в Умму, в Зигкуршаггу пойдем!»
И вот в Умме, в Зигкуршагге,
Бог Шара к ногам ее пал,
В пыль повалился, рубищем рваным одет.
Демоны светлой Инанны молвят:
«Что ж, Инанна, вернись в свой город, а его мы схватим!»
Светлая Инанна демонам отвечает:
«Песни пел мне мой Шара,[349]
Стриг мне ногти, чесал кудри.
Оставьте его, не берите его!»
«Что ж, пойдем в Бадтибиру, в Эмушкаламу пойдем!»
В Бадтибире, в Эмушкаламе,
Бог Лулаль к ногам ее пал.
В пыль повалился, рубищем рваным одет.
Демоны светлой Инанне молвят:
«Что ж, Инанна, вернись в свой город, а его мы схватим!»
Светлая Инанна демонам отвечает:
«Бог Лулаль, великий князь! Со мною справа, со мною слева!
Оставьте его, не берите его!»
«Тогда пошли в Хашхургулэдену, в Кулабе!»
За нею в Хашхургулэдене, в Кулабе идут по пятам.
Думузи в одежде власти в царском покое сидит на троне.
Демоны-«гала» его схватили.
Семеро их — его грудь разодрали, его кровь излили.
Семеро их — словно в горячке на него напали.
Пастушью флейту, свирель его на глазах его разбили!
Она па него взглянула — взгляд ее смерть!
Закричала она — в словах ее гнев,
Крик издала — проклятья крик:
«Его, хватайте его!»
Светлая Инанна пастуха Думузи отдала в их руки.
А они, те, что за нею шли.
Те, что за Думузи шли.
Не ведают голода, не ведают жажды.
Муки просеянной не едят,
Воды проточной они не пьют,
Радости лону жены не дают.
Милых детей не целуют они,
Себе сыновей не рожают они.
Невесток от свекров уводят они!
Думузи рыдает, позеленел!
«Я к Уту на небеса в мольбе взываю!
О Уту, шурин ты мой, а я твой зять!
В храм твоей матери я масло носил,
В храм Нингаль молоко я носил!
В лапы ящерицы руки мои преврати,
В лапы ящерицы ноги мои преврати.[350]
От демонов моих ускользну я, не утащат они меня!»
И Уту внял его мольбам,
Как благодетель, оказал милость,
В лапы ящерицы руки его превратил,
В лапы ящерицы ноги его превратил.
Он от демонов ускользнул, не утащили они его.
<...>
В погоне за ним обходят страны,
Место его укрытия ищут,
Демоны руками размахивают,
Разверстые пасти исходят крином.
<...>
Малые демоны открывают пасти, большим демонам молвят слово:[351]
«А ну, пойдем-ка к светлой Инанне!»
Демоны в Урук ворвались, светлую Инанну они хватают.
«Ну-ка, Инанна, вернись на путь, что сама избрала, — в подземное царство отправляйся!
Куда сердце тебя посылало, вернись — в подземное царство отправляйся!
В жилище Эрешкигаль вернись — в подземное царство отправляйся!
Повязку светлую, одеянье владычиц, не надевай — в подземное царство отправляйся!
Тиару светлую, венец приветный, сними с головы — в подземное царство отправляйся!
Краску на глаза не накладывай — в подземное царство отправляйся!
Сандалии на ноги не надевай — в подземное царство отправляйся!
Когда из подземного мира ушла, себе замены ты не нашла!»
С такими словами к светлой Инанне они ворвались!
Инанна в страхе в руку Думузи вцепилась.[352]
«О юноша! Ноги свои в кандалы продень!
О юноша! В ловушку бросься! Шею в ярмо продень!»
И они крючья, шилья и копья подняли на него!
Медный огромный топор подняли на него!
О, юноша! Схватили ею, повалили его,
Одежду его сорвали с него,
О, юноша! Руки скрутили ему, веревкою злой обмотали его![353]
Тканью страха закрыли лицо!
И юноша к Уту на небеса руки воздел:
«Уту, я же друг тебе! Меня, героя, знаешь ты!
Твою сестру я в жены брал,
А она в подземный мир ушла,
Она в подземный мир ушла,
Меня заменою отдала!
Уту, ты справедливый судья, да не схватят меня!
Руки мои измени, облик мой измени!
Из рук моих демонов ускользну я, не утащат они меня!
Горной змеею средь гор скользну,
К Гештинанне, сестре моей, душу мою принесу!»
Уту внял его мольбам,
Изменил его руки, изменил его лик.
Горной змеей он средь гор заскользил.
Думузи! Он соколом-птицей, быстрою птицей понес свою душу,
И к Гештинанне принес свою душу.
Гештинанна взглянула на брата —
Расцарапала щеки, рот разодрала,
Оглядела — порвала на себе одежды,
Над стонущим юношей заголосила:
«О, брат мой, о, брат мой! О, юноша!
Пусть бы те дни не вернулись!
О, брат! О, пастух! Амаушумгальанна!
Пусть бы те дни не вернулись.
О, брат мой! Юноша! Без жены, без сына!
О, брат мой! Юноша! Без друга-товарища!
О, брат мой, юноша! Мать печалящий!»[354]
А демоны-«гала» ищут Думузи, окружают его.
Малые демоны большим демонам молвят слово:
«Демоны без-роду-без-племени, без-отца-матери, без-сестры-брата, без-жены-сына!
Великое воинство, в часы заката ужас сеющее в мире!
Вы, демоны, человека хватающие!
Доброты-милосердия вы не знаете, радости сердца вы не ведаете!
А ну, пойдем-ка! На его страхи, на его душу, на его здравие кто хочет глянуть?
К другу его мы не пойдем, к его шурину мы не пойдем,[355]
К Гештинанне за пастухом пойдем!»
Демоны размахивают руками, ищут Думузи.[356]
Разверстые пасти исходят криком.
Демоны к Гештинанне явились.
«Где брат твой, скажи?» — спрашивают, а она молчит.
Близится небо, уплывает земля, а она молчит.
Земля приближается, небо ломается, а она молчит!
Земля приблизилась. Сорвали одежду, а она молчит!
Смолу на лоно ее излили, а она молчит!
Думузи в доме Гештинанны демоны не нашли.
Малые демоны большим демонам так молвят:
«А ну, пойдем-ка в священный загон!»
Нашли Думузи в священном загоне.
Окружили его, схватили его! Разыскали его, увидали его!
На юношу с криком накинулись, топором огромным на землю повергли?
Чрево ножами вспороли ему, со всех сторон окружили его!
Сестра за брата к жертве готова,[357] птицею вокруг брата кружится.
«О брат мой! На великие муки за тебя пойду!
Мошкой слечу!»
<...>
Дева Инанна так решила.[358]
<...>
По приговору Инанны свершилось.
Дева Инанна горько рыдает:[359]
«Герой мой ушел, погублен!
Как теперь решать судьбы?
Твой срок — половина года, твоей сестры — половина года!
День твой да придет, и в день тот вернешься!
День твоей сестры придет, и в день тот она вернется!»
Светлая Инанна за свою голову отдала голову Думузи!
Светлая Эрешкигаль!
Хороша хвалебная песнь тебе!

В жалобах сердца... (Сон Думузи){25}

В жалобах сердца он бежит по равнине.
Юноша в жалобах сердца бежит по равнине.
Думузи в жалобах сердца бежит по равнине.
Посох за плечи закинул, начинает плач:
«Плачь, о, плачь, о, плачь, равнина!
Плачь, равнина, рыдай, болото!
Раки в реке, плачьте-рыдайте!
Лягушки в реке, громко вопите!
Матушке моей голосить по мне!
Матушке Туртур — голосить по мне!
Матушке — где ее пять хлебов? — голосить по мне!"[360]
Матушке — где ее десять хлебов? — голосить по мне!
Если о смерти моей не узнают,
Скажи, равнина, родимой матушке!
С меньшою сестрою меня да оплачет!»
Как в забытьи, как в забытьи,
Пастух лежал, как в забытьи,
Пастух лежал, как в забытьи, — он видел сны.
Он вскочил — то сон! Он дрожит — виденье!
Он трет глаза. В тиши — смятенье.
«Приведите ее, приведите ее, сестру мою, приведите ее!
Гештинанну мою, приведите ее, сестру мою, приведите ее!
Грамотейку мою, приведите ее, сестру мою, приведите ее!
Певунью мою, приведите ее, сестру мою, приведите ее!
Чародейку мою, меньшую мою, сестру мою, приведите ее!
Ведунью мою, вещунью мою, сестру мою, приведите ее!
Мой сон! Я расскажу мой сон!
Во сне, сестра моя, во сне, мне во сне — виденье!
Тростники вокруг меня взошли, тростники вокруг меня взросли!
Одинокий тростник надо мною верхушкой склонился!
Из четы тростников, что растут вдвоем, один удалился!
Деревья толпой обступили меня!
На очаг мой священный льется вода!
Маслобойку священную рубит топор!
Мой кубок священный свалился с гвоздя!
Мой посох пастуший бежит от меня!
Орел схватил ягненка в загоне!
Ястреб схватил воробья на плетне!
В пыли влачат мои козлята бородки синие![361]
Бьют в овчарне мои овцы кривым копытом!
Маслобойка цела, но молоко не льется,
Кубок цел, но не живет Думузи!
Тростниковый загон развеян ветром!»
Гештинанна Думузи отвечает:
«Брат! Твой сон нехорош! Вот мое толкованье!
Думузи! Твой сон нехорош! Вот мое толкованье:
Тростники вокруг тебя взошли, тростники вокруг тебя взросли —
То убийцы тебя подстерегли!
Одинокий тростник над тобою верхушкой склонился —
То родимая матушка над тобою склонится!
Из четы тростников, что растут вдвоем, один удалился —
Это ты и я, и один из нас удалится!
Деревья толпой обступили тебя —
То злодеи в укрытии схватят тебя!
На очаг твой священный льется вода —
Домом молчания станет загон!
Маслобойку священную рубит топор —
То злодеи руки тянут к ней!
Твой кубок священный свалился с гвоздя —
С колен матушки родимой падешь!
Твой посох пастуший бежит от тебя —
Малые "гала" его разломают!
Орел схватил ягненка в загоне —
Злодеи тебя по щеке ударят.
Ястреб схватил воробья на плетне —
Большие "гала" из хлева тебя утащат!
Маслобойка цела, но молоко не льется.
Кубок цел, но не живет Думузи.
Загон тростниковый развеян ветром!
Кисти твои охватят оковы!
Руки твои опутают путы!
В пыли влачат твои козлята бородки синие —
В вихре до небес разметаю косы!
Бьют в овчарне твои овцы кривым копытом —
Ногтями, словно острым гребнем, из-за тебя расцарапаю щеки!»
Как только так она сказала,
«Сестра моя, взойди на холм!
Сестра моя, взойди на холм!
Сестра, когда взойдешь на холм,
Подобно тем, что взошли на холм,
Сердце свое, свой лик успокой,
Одежду на бедрах своих оправь.
Сестра моя, взойди на холм!
Сестра, когда взойдешь на холм,
Глянь с холма, кругом оглянись!
Ненавистных людям злодеев моих,
Плывущих рекою, не видно ль вдали?!
Колодки для рук они несут!
Колодки на шею у них с собой! Снять-развязать их никто не может!»
Амагештинанна на холм поднялась,[362]
Гештинанна вытянула шею.
Гештиндудуа, подруга его, она дает ему советы.
«Те, что хватают за горло, они толпою несутся!»
«Подруга моя, советчица, они несутся?»
«Тех, что хватают за горло, я их вижу!
Брат! Твои демоны пришли за тобой, скройся в зарослях!
Думузи! Твои демоны пришли за тобой, скройся в зарослях!»
«Сестра! Я скроюсь в зарослях, не выдавай меня!
Я скроюсь в частом кустарнике, не выдавай меня!
Я скроюсь в густой листве, не выдавай меня!
Я скроюсь в каналах Арали, не выдавай меня!»
«Если я скажу, где ты, пусть псы твои меня пожрут!
Твои черные псы, пастушьи псы,
Твои злобные псы, хозяйские псы,
Пусть псы твои меня пожрут!
Другу своему о том скажи,[363]
Пусть друг твой даст тебе совет!»
«Брат мой, друг, товарищ мой!
Да не станет друг мой моим врагом!
Мои демоны пришли за мной!
Слово хочу тебе сказать!
Друг мой! Я скроюсь в зарослях, не выдавай меня!
Я скроюсь в частом кустарнике, не выдавай меня!
Я скроюсь в густой листве, не выдавай меня!
Я скроюсь в каналах Арали, не выдавай меня!»
«Если я скажу, где ты, пусть псы твои меня пожрут!
Твои черные псы, пастушьи псы,
Твои злобные псы, хозяйские псы,
Пусть псы твои меня пожрут!»
А они, те, что за царем[364] шли, великим множеством за ним шли,
Не ведают голода, не ведают жажды,
Муки просеянной не едят,
Воды проточной они не пьют,
Даров смягчающих не берут,
Радости лону жены не дают,
Милых детей не целуютони,
Горький чеснок не жуют они,
Рыбу и лук не едят они.
К жителям Адаба за царем их двое пришло.
Шипы в обмелевших водах они, колючки в вонючих водах они.[365]
Руки — столы, язык — дом большой.
К жителям Акшака за царем их двое пришло.
Каменный идол у них на шее висит.
К жителям Урука за царем их двое пришло.
Меч — голова с плеч — на бедрах висит.
К жителям Ура за царем их двое пришло.
Одежды битвы быстрой на них.
К жителям Ниппура за царем их двое пришло.
Друг другу говорят: «Пошли-ка в загон и хлев!»
Схватили Гештинанну у загона и хлева.
Воду речную ей дают, а она не берет.
Зерно полевое ей дают, а она не берет.
Малые демоны большим демонам молвят:
«Мудрые демоны, живые демоны!
Великие демоны в расцвете жизни!
(Строки 136–137 разрушены.)

Сестра, открывшая убежище брата! —
Кто и когда видел такое?!
А ну, пойдемте к его другу!»
И вот они его другу
Воду речную дают, и он берет.
Зерно полевое дают, и он берет.
«Друг мой скрылся в зарослях, но я не знаю, где он!»
В зарослях искали они Думузи, они не нашли его.
«Он скрылся в частом кустарнике, но я не знаю, где он!»
В частом кустарнике искали они Думузи, они не нашли его.
«Он скрылся в густой листве, но я не знаю, где он!»
В густой листве искали они Думузи они не нашли его.
«Он скрылся в каналах Арали, но я не знаю, где он!»
В каналах Арали отыскали они Думузи.
Думузи рыдает, позеленел:
«Моя сестра спасла мне жизнь, мой друг взял мою жизнь!
Сестра пошлет сына на улицу, каждый встретит его приветом!
Друг пошлет сына на улицу, никто не встретит его приветом!»
Окружили его, в лужу швырнули.
Аркан набросили, сеть накинули,
Крепкой веревкою обвязали,
Пастуший жезл его сломали.
Идущий первым его колотит,
Последний — под локти схватил и волочит.
Кисти его охватили оковы.
Руки его опутали путы.
Юноша к Уту на небеса воззвал:
«Уту, ты мой шурин, я — твой зять!
В храм Эану я травы носил,
Свадебный дар в Урук приносил.
Светлые губы я целовал!
Светлое лоно Инанны ласкал!
Преврати мои руки в ноги газели,
Преврати мои ноги в ноги газели!
Я от демонов убегу!
В Кубиреш-Дильдареш душу мою принесу!»[366]
Уту мольбам его внял благосклонно.
Как благодетель оказал ему милость.
Превратил его руки в ноги газели.
Превратил его ноги в ноги газели.
И он от демонов убежал,
В Кубиреш-Дильдареш принес свою душу.
Демоны ищут его, демоны не находят его.
«А ну, пошли в Кубиреш!»
В Кубиреше схватили они Думузи.
Окружили его, в лужу швырнули,
Аркан набросили, сеть накинули,
Крепкой веревкою обвязали,
Пастуший жезл его сломали.
Идущий первым его колотит,
Последний — под локти схватил и волочит.
Кисти его охватили оковы.
Руки его опутали путы.
Юноша к Уту на небеса взмолился:
«Уту! Ты мой шурин, я — твой зять!
В храм Эану я травы носил,
Свадебный дар в Урук приносил.
Светлые губы я целовал,
Светлое лоно Инанны ласкал.
Преврати мои руки в ноги газели,
Преврати мои ноги в ноги газели,
К Белили-матушке душу мою принесу!»
Уту мольбам его внял благосклонно.
Превратил его руки в ноги газели,
Превратил его ноги в ноги газели.
И он от демонов убежал,
К Белили-матушке душу свою принес.
К храму Белили подошел.
«Матушка, я не простой смертный, я супруг богини!
Воды проточной кабы я выпил!
Муки просеянной кабы я съел!»[367]
Налила воды, просеяла муки, и он внутри храма сел.
Белили-матушка из храма вышла.
Когда матушка из храма вышла,
Демоны-«гала» ее увидели.
Если бы матушка убежища Думузи не знала,
Она так бы не взглянула,
Она так бы не закричала.
«А ну, пошли в храм Белили-матушки!»
В храме Белили-матушки схватили они Думузи.
Окружили его, в лужу швырнули.
Аркан набросили, сеть накинули,
Крепкой веревкою обвязали,
Пастуший жезл его сломали.
Идущий первым его колотит,
Последний — под локти схватил и волочит.
Кисти его охватили оковы,
Руки его опутали путы,
Юноша к Уту на небеса взмолился:
«Уту! Ты мой шурин, я — твой зять!
В храм Эану я травы носил,
Свадебный дар в Урук приносил.
Светлые губы я целовал,
Светлое лоно Инанны ласкал.
Преврати мои руки в ноги газели,
Преврати мои ноги в ноги газели,
В священный загон, в загон к сестре моей душу свою принесу!»
Уту мольбам его внял благосклонно,
Превратил его руки в ноги газели,
Превратил его ноги в ноги газели.
В священный загон, в загон к сестре душу свою он принес.
К священному загону, к загону сестры подошел.
Гештинанна подняла взор к небесам.
Гештинанна склонилась к земле.
Громким воплем небо и землю
Как плащом покрыла, обвила покрывалом.
Лицо расцарапала, рот разодрала,
Уши, щеки — взорам открытые — истерзала,
Лоно, чрево — взорам сокрытые — повредила.
«Брат! В переулок беги, сокройся!»
Если бы Гештинанна убежища брата не знала,
Она так бы не взглянула,
Она так бы не закричала.
«А ну, пошли в загон и хлев!»
Первый демон вошел в загон и хлев,
Засовы хлева предал огню.
Второй демон вошел в загон и хлев,
Посох пастуший предал огню.
Третий демон вошел в загон и хлев,
Маслобойку священную бьет топором.
Четвертый демон вошел в загон и хлев,
Кубок священный сбросил с гвоздя.
Пятый демон вошел в загон и хлев.
Маслобойка цела, но молоко не льется.
Кубок цел, но не живет Думузи.
Тростниковый загон развеян ветром.
Песнь каль-каль о смерти Думузи.

Владыке заката — горе! (Плач по Думузи){26}

Владыке заката — горе! По супругу,
Госпожа восхода — по супругу,
Госпожа Урука — по супругу,
Госпожа Забалама — по супругу —
О, горе супругу, о, горе другу!
О, горе Эане, о, горе другу!
О, горе Эане, о, горе Уруку!
По супругу взятому, другу взятому!
По супругу убитому, другу убитому!
По супругу, в Уруке убитому, павшему
В Кулабе, в Уруке убитому, павшему.
Кто в водах священных залива Эреду омывался недолго,
Кто мыльным корнем в энуне натирался недолго,[368]
Кто матерь богов как мать почитал недолго,[369]
Кто радостный долг перед девами города выполнял недолго,
Кто с могучими города состязался недолго,
Кто кургаров города оскоплял недолго,[370]
Кто, благодарный, был могучим недолго —
Инанна по юному избраннику рыдает!
«Мой сладкий супруг, мой брат-супруг ушел!
Мой сладкий друг, мой брат и друг ушел!
Супруг мой с первыми травами ушел!
Друг мой с последними травами ушел!
Супруг мой, в поисках трав ходивший, травами взят!
Друг мой, в поисках вод ходивший, водами взят!
Мой юный избранник, как тростник, жестокой рукой из города вырван!
Мой светлый, как соцветье травы, жестокой рукой из города вырван!»
В те дни, когда в Уруке светлом,[371]
В загоне священном скрылся Думузи.
Козленка светлого в жертву принес,
Хлеба светлые в жертву принес,
Большие и малые демоны собрались,
Семеро демонов могучих собралось,
Семеро демонов на Думузи напало.
Первый демон вошел в загон, осмотрел загон, загон расшатал,
Второй демон вошел в загон, молоко свежее землей закидал,
Третий демон вошел в загон, воду свежую землей закидал,
Четвертый демон вошел в загон, кувшины разбил, загон повалил!
Пятый демон вошел в загон, пыль взметнул, вихрем прошел,
Шестой демон вошел в загон, загон тростниковый разметал.
Седьмой демон вошел в загон, а он, благородный, лежал, стонал.
Думузи в углу лежал и стонал.
Светлый супруг Инанны лежал и стонал.
«Господин! Мы за тобой! Подымайся, иди за мной!
Думузи-супруг! Мы за тобой, подымайся, иди за мной!
Друг Инанны, чадо Туртур, подымайся, иди за мной!
Ты, чей ложен сон,[372] брат Гештинанны, подымайся, иди за мной!
Твои овцы схвачены, ягнята похищены, подымайся, иди за мной!
Твои козы схвачены, козлята похищены, подымайся, иди за мной!
Тиару светлую на голову не надевай, подымайся, иди за мной.
Повязку светлую на бедра не надевай, подымайся, иди за мной!
Посох пастуший священный не хватай, подымайся, иди за мной!
Сандалии на ноги не надевай, подымайся, иди за мной!»
Пастух в мольбе руки простер:
«Я к Уту на небеса взываю!
О Уту, ты брат моей жены, я супруг твоей сестры,
В дом твоей матери я сливки носил,
В храм Нингаль молоко носил,
Свадебный дар в храм приносил.
Светлые губы я целовал,
Светлое лоно Инанны ласкал.
Преврати мои руки в ноги газели,
Преврати мои ноги в ноги газели,
От демонов моих ускользну я, не утащат они меня.
У плотин в степи спрячусь я, не утащат они меня,
У каналов в степи спрячусь я, не утащат они меня».
Уту мольбам его внял благосклонно.
Как благодетель оказал милость.
Превратил его руки в ноги газели,
Превратил его ноги в ноги газели.
Демоны на демонов взглянули.
Малые демоны большим молвят,
Демоны своим сотоварищам молвят:
«Юноша! Он убежал от нас,
Думузи! Он убежал от нас!
У плотин в степи схватим его!
Сторож плотин поможет нам!
У каналов в степи схватим его,
Сторож каналов поможет нам.
Пред стадом овечьим схватим его.
Пред стадом газельим схватим его.
Меж овец на привале схватим его.
Меж овец его друга схватим его.
За стадом овечьим схватим его.
У друга его схватим его!
Схватим его, свяжем его!
(Строки 87–88 разрушены.)

У колен его матери схватим его!
Мать его Туртур поможет ему!
У доброй сестры его схватим его!
Сестра его поможет ему!
В доме светлой Инанны схватим его!
Инанна в ярости выдаст его!»
(Строки 95–101 разрушены.)

Светлый супруг Инанны так сказал:
«Нет травы — пожрали траву!
Нет воды — выпили воду!
Нет загона — развеян загон!
Нет овец — отвязаны овцы!»
Его, у кого не было крова, схватили его демоны-гала.
108 строк плача о Думузи и Инанне на свирели «шем».

К тому, кто далеко... (Плач-заклинание){27}

К тому, кто далеко, понесу мольбу мою слезную.
Я к сыну, к тому, кто далеко, понесу мольбу мою слезную.
К моему Даму, к тому, кто далеко,
К служителю храма,[373] к тому, кто далеко.
От кедров священных, где зарожден был,[374]
В Эане-храме, к земле и небу понесу мольбу мою слезную.
В доме героя вознесу мольбу мою слезную, вознесу мольбу мою.
Во граде героя вознесу мольбу мою слезную, вознесу мольбу мою.[375]
Эта мольба — мольба о льне — в новолунье да вызреет.[376]
Эта мольба — мольба о зерне — в борозде да вырастет.
О житницах и закромах мольба — наполняясь, да множатся.
О погибшем супруге, о погибшем сыне — в новых ликах да проявятся.[377]
Эта мольба — к могучей реке — вы, бурные воды, неситесь![378]
Эта мольба — о нивах-Полях — отборные злаки, рождайтесь![379]
Мольба к водоемам — рыбы всякие, во множестве да плодитесь![380]
К зарослям тростниковым — тростники да камыши, урождайтесь![381]
К чашам лесным мольба — дикие горные овцы, плодитесь!
К степи просторной мольба — кустарники, травы, родитесь![382]
К садам орошенным мольба — мед и вино приносите!
К грядам садовым мольба — огородные травы, растите![383]
Эта мольба о дворце — долгую жизнь даруйте!

Странник мой близится (Заклинание из серии "эдин-на-у-саг-га"){28}

Странник мой близится. — Готовься в страхе!
Девушка, странник твой близится, готовься в страхе![384]
Милый странник твой[385] близится, готовься в страхе!
Странник, о, странник!
Тот, кто бредет из краев далеких, твой странник!
С полей чужедальних, краев чужеземных, твой странник!
Твоя ласточка дней невозвратных далеких,
Твоя стрекоза над рекою широкой,
Твой туман над грядою горной,[386]
Трава-плывун твоя в речке горной.
Твой козел-бегун в горах недоступных,
Бурный дождь весенний непрерывный,
Буйный ветер, что клубится вихрем.[387]
Он твоя дурная примета, твой странник!
Твой странник, с полными слез очами!
Твой странник, чье сердце полно печали!
Он, чьи кости сожраны потопом, твой странник!
Чья глава плывет, кружась в потоке, твой странник!
Чья насквозь пробита грудь, твой странник!
«Вот как мой странник придет, великое я для него сотворю!
Сладкие хлебцы — зерно я очищу и размелю![388]
Плодов полевых для него соберу[389]
Жареных зерен и фиников ему припасу.
Свежайшего пива ему приготовлю.
Вина виноградного ему припасу.
Абрикосы — щедрость земли[390] — припасу
Фиги — щедрость земли — соберу.
Фиг душистую мякоть[391] ему приготовлю.
Финики гроздьями ему соберу.
Садового меду душистого я для него припасу.
Вот как мой странник придет, великое я для него сотворю!
Горячей воды и холодной воды я для него припасу.
Поводья и кнут я ему приготовлю.
Головную повязку, благовонное масло я ему приготовлю.[392]
Деревянное кресло, подставку для ног я ему приготовлю.
Деревянное ложе роскошное я ему приготовлю.
Молоко, масло хлевов и загонов ему приготовлю.
Мой странник, двигаясь, не ходит!
Он, двигаясь, не ходит!
Есть глаза у него, но они на меня не смотрят!
Есть уста у него, но они со мною не молвят!
Странник мой близится. Подойди же!
Воистину близится. Подойди же!»
Хлеб дала. Положила в руку.
Из чистого кубка, откуда не пили,
Тростниковою трубочкою незасоренной[393]
Излила воды там, где льют излиянья, — его напоила.
Душистым маслом помазала стену.
Новой тканью деревянное кресло покрыла.
Ветер пронесся, ветер унесся.
Страх пришел, страх ушел.[394]
Мой странник в горах, в сердце гор сражен.
Там он лежит.[395]

Сестра любимая Думузи (Гештинанна и певцы){29}

Сестра любимая Думузи,
Дочь возлюбленная Туртур,
Семя быка благородное, в утробу излитое,
О госпожа моя, для господства рожденная!
Кто лучшими сливками заполняет загоны,
Кто молоко умножает в овчарнях,
Ты, госпожа моя в степи небесной, Гештинанна!
О дева, брат твой — ...нет его боле![396]
Твой младшенький — ...нет его боле!
В Уруке — ...нет его боле!
В Кулабе — ...нет его боле!»
«Я, супруга... (?) ...о его гибели...!»[397]
Тогда дева из-за брата
Глаза расцарапала, рот разодрала,
Лоно, чрево, людям сокрытые, повредила.
К храму Эшдам,[398] ко дворцу направилась.
Посланца, того, кто из дворца выходит,
О брате дева вопрошает.
Посланец, тот, кто из дворца вышел,
Так деве отвечает:
«Твоему брату, высшим жречеством сохраненному,
Жречество урукское присудило —
Обряды — Сути — распределило:
Десять жрецов помазывающих
Поклонения, омовения, очищения —
От месяца к месяцу, каждый месяц
В святилищах да не прекращают!
Твоему брату, высшим жречеством сохраненному.
Тогда семеро их, семеро их,
Зачинателей песен из Урука — семеро их,[399]
Исполнителей плача из Забалама — их пятьдесят,[400]
Они, те, кто знаки звезд небесных знают,
Те, кто пути земные знают,
Глуби небес просторных достигают,
Они, дабы начать песню,
Они, дабы подхватить песню,[401]
Чистого первого тона найти не могут,[402]
Запевалы — установить его не могут.[403]
Сестра меньшая, что стоит посредине,[404]
Так она им молвит,
Тем, кто поет громко, тем, кто поет тихо,[405]
Так она им молвит:
«Когда мы начнем песню,
Вы подхватывайте песню,
И тогда то, что не звучит,[406]
Воистину соединится — в плач-эршему превратится!
Эршема в серебряном, лазурном тоне,[407]
В соединении заживет!»

РАЗДЕЛ IV. ГЕРОИ ШУМЕРА

Стены вздымаются в лазурном сиянии... (Сказание об Энмеркаре и Энсухкешданне){30}

Стены вздымаются в лазурном сиянии[408]
В Кулабе-граде, что в мироздании вырос,
В Уруке, чье имя подобно радуге,
Что небес коснулся дугой пестроцветною,
В небесах стоит, словно юный месяц.
Чьи Сути великие устроены царственно,
Чьи выси пречистые[409] в день благой заложены,
Чье сиянье в стране — словно лунный свет,
Чье блистанье в стране — словно ясный день,
Как телец молодой, как козленочек, изобилием порожденные.[410]
Урук — его слава над горами раскинулась,
Его излучения — серебро чистейшее, благостное —
Аратту словно плащом покрыли, словно покрывалом окутали.
Тогда, давным-давно, когда день был властелином, ночь — господином, и царило солнце,[411]
Ансигариа — таково его было имя — был советчиком-посланцем жреца верховного Арапы,
Наменатумма — таково его было имя — был
Советчиком-посланцем Энмеркара, жреца верховного Кулаба.
А верховный жрец — он воистину был господин.[412]
Он от века воистину был господин.
От начала начал он воистину был господин.
Богоравен по рождению — вот каков он был.
Богоравен по избранию — вот каков он был.
И с таким человеком, властелином Урука, властелином Кулаба,
Жрец верховный Аратты, Энсухкешданна, в спор вступил.
Вот что об Уруке он гонцу своему промолвил:
«Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет!
А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится, то и он и я:
Он воистину с Инанною в Эгаре проживает.
Но и я буду жить с Инанною в Эзагине, храме лазурном, в Аратте.[413]
Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.
Но и я с нею возлягу в сладком сне на изукрашенном ложе.
Он в ночных сновидениях Инанну видит.
Я же лик к лику с Инанною буду вместе при ясном свете.
Воистину съест он жирного гуся.[414]
А я не съем жирного гуся.
Я гусиные яйца соберу в корзину, я птенцов его сложу в короб:
Маленьких — для моего котелочка, больших — для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Все правители мне подчинятся, трапезовать я с ними буду».
Вот какое он послал Энмеркару слово.
Гонец, словно горный баран, пустился, полетел, словно дикий сокол.
Днем он шел, в сумерки на ночлег становился.
Словно птичья стая,[415] средь ясного дня он несся по плоскогорью.
Словно птичья стая, с наступлением ночи во глуби гор он укрывался.
Как палка, брошенная в цель,[416] он достигал своего места.
Точно дикий осел Шаккана, он карабкался на кручи.
Словно огромный могучий осел, полный сил, так он мчался.
Словно гибкий, годный к гонкам осел, он неуклонно вперед стремился.
Лев в поле на дневной охоте — так бежал он неустанно.
Волк, догоняющий ягненка, — так без устали он несся.
Достигая малых его селений, он наполнялся яростным гневом.
Достигая больших его селений, он готовился к своей речи.
Он к жрецу верховному в покой его священный входит.
«Мой повелитель меня к тебе послал.
Верховный жрец Аратты Энсухкешданна меня к тебе послал.
Господин мой так тебе молвит:
"Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет.
А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится, то и он и я:
Он воистину с Инанною проживает в Эгаре,
Но и я буду жить с Инанною в Эзагине, храме лазурном, в Аратте.
Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.
Но и я с ней возлягу в сладком сне, на изукрашенном ложе.
Он в ночных сновидениях видит Инанну.
Я же буду с Инанною вместе лик к лику при ясном свете.
Воистину съест он жирного гуся.
А я не съем жирного гуся.
Я гусиные яйца соберу, я птенцов его сложу в короб:
Маленьких — для моего котелочка, больших — для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Все правители мне подчинятся, трапезовать я с ними буду"».
Владыка Урука — он их весло-правило.
... он их опорная свая.[417]
... он к месту его основанья...
Он сокол, что летает в небе, он их силок-ловушка.
Он к кирпичам храма Аратты...
Он к Аратте... к ее величью.
Он в Аратту ответ готовит.[418]
Он тщательно изучил табличку, он внимательно прочел табличку.[419]
«Он с Инанною хочет жить в Эзагине, храме лазурном в Аратте!
Но я, со мною живет она, когда с небес на землю сходит.[420]
На изукрашенном ложе в сладком сне он хочет лежать с нею вместе!
Но я — на сверкающем ложе Инанны, осыпанном лазурными травами!
А в ногах там — могучий лев.[421]
В изголовий там — свирепый лев.
Могучий догоняет свирепого.
Свирепый настигает могучего.
Могучий со свирепым в движении.
Свирепый с могучим в кружении.
Дня не пройдет, не пройдет и ночи,
А уж я к Инанне в путь на пятнадцать двойных часов отправлюсь.
Уту на подворье мое священное[422] еще глаз не кинет,
А уж она в покой мой священный светлый взойдет.
Мне Энлиль венец святой, скипетр царственный даровал.[423]
Нинурта, чадо Энлиля,
Словно мех с водой, меня лелеял.[424]
Аруру, сестрица Энлиля,
Правой грудью меня кормила, левой грудью меня кормила.
А когда я к покою направлялся брачному,[425]
Жрица, словно птенец Анзуда, кричала.[426]
Повторяю, когда туда я шел,
Не утенок она, но так кричала.
Из города, места ее рожденья...[427]
Какой другой был подобно цитадели воздвигнут?
Воистину в Уруке Инанна живет, а что такое Аратта?
В твердыне Кулаба она проживает — на что ей чужедальние чистые Сути?
И пять лет пройдет, Я десять пройдет — она в Аратту не пойдет!
Да и зачем ей идти в Аратту,
Ей, великой светлой госпоже Эаны?»
Так вместе совет они держали, все речам его вняли.
Она в Аратту не идет.
«Он, кто ничего не имеет, он не ест жирного гуся!
Но я дам ему съесть жирного гуся![428]
Я гусиные яйца соберу в корзину, я птенцов его сложу в короб:
Маленьких — для моего котелочка, больших — для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Мне правители подчинятся, я с ними трапезовать буду».
Гонец Энмеркара к Энсухкешданне,
К его священному светлому покою, к его святыням,
К его твердыням, где он проживает, приближается.
Энсухкешданна совета просит. Слов для ответа ищет.
Жрец-заклинатель, жрец-прорицатель, жрец помазывающий и прочие люди храма
Собираются вместе, совет держат.
«Что я скажу ему? Что я скажу ему?
Жрецу верховному Урука, жрецу верховному Кулаба,
Что я скажу ему?
Его бык пред моим быком занесся.
Бык Урука ведет себя надменно.
Его люди над моими кажут силу.
Урукит ведет себя надменно.
Его пес над моим псом занесся.
Пес урукский раскрыл свою глотку».
Собрание, созванное им, прямодушно ему отвечает:
«Ты урукита превосходней.
Свои великие деянья Энмеркар гонцу перечислил.
Энмеркар совершать их не должен.
Это ты совершать их должен.
Пусть будет сердцем принято решенье.
Поступай, как понимаешь».
«Холмом пусть город мой станет, я сам черенком его стану —
Перед владыкою Урука, перед владыкою Кулаба да не склоню я выи!»
Один чародей — ремесло его — ремесло хамазитское.
Ургирнунна, его ремесло — ремесло хамазитское.
Когда град его Хамазу разрушен был, он в Аратту переселился.
Он в покоях потаенных колдовством своим занимался.
Ансигариа-советчик так говорит:
«Господин мой, великие отцы града!
Старцы-основатели собрания!
Отчего в покоях совета дворца совет не дают, совета не держат?
Я урукские каналы разрою,
К святыне Аратты склоню их выи!
Слова Урука да будут смешаны.
С армией моей великой, с запада и до востока, от моря и до гор кедровых,
К востоку до гор благовонных кедров я заставлю их склонить выи.
Урукиты, пусть ладьи с добром они тянут,[429]
Пусть ладьи к Эзагину Аратты привяжут».
Ансигариа — советчик своего града встал, главу склонил смиренно.[430]
(Строки 151–152 полностью разрушены.)

«Господин мой, великие отцы града!
Старцы-основатели собрания.
Отчего в покоях совета дворца совет не дают, совета не держат?
Я урукские каналы разрою,
К святыне Аратты склоню их выи!
Слова Урука да будут смешаны.
С армией моей великой с запада и до востока, от моря и до гор кедровых,
К востоку до гор благовонных кедров я их заставлю склонить выи.
Урукиты, пусть ладьи с добром они тянут,
Пусть ладьи к Эзагину Аратты привяжут».
Как возрадовало это владыку!
Пять мин злата ему он отвесил.[431]
Пять мин серебра ему он отвесил.
Сладкие яства вкушать повелел, вот что он ему сказал.
Напитки сладкие пить повелел, вот что он ему сказал.
«А когда люди его разбиты будут,[432]
... в руке твоей они да будут!» — вот что он ему сказал.
Чародей, сеятель семян отборных,[433]
К Эрешу, граду Нисабы, путь держит.
В просторный загон, где живут коровы, входит.
Корова в загоне тревожно затрясла головою.
Он молвит корове слово, он говорит с ней, как с человеком.
«Корова, кто ест твои сливки, кто молоко твое выпивает?»
«Мои сливки ест богиня Нисаба.
Молоко мое пьет богиня Нисаба.
Мой сыр, что превосходно для священного подворья изготовлен,[434]
Большого, великого застолья, застолья Нисабы воистину достоин.
Мои сливки из светлых загонов жрецу верховному отнесут.
Мое молоко из светлых загонов жрецу верховному отнесут.
Нисаба, дикая святая корова, дочь первородная
Энлиля, воистину встать не даст человеку».
«Корова — сливки твои — в голову,
Твое молоко — в твое чрево!»
Корова — сливки ее ушли в голову, ее молоко ушло в чрево.
К хлеву чистому, хлеву Нисабы он подходит.
Коза в хлеву тревожно затрясла головою.
Он козе молвит слово, он говорит с ней, как с человеком.
«Коза, кто ест твои сливки, молоко твое кто выпивает?»
«Мои сливки ест богиня Нисаба.
Молоко мое пьет богиня Нисаба.
Мой сыр, что для священного подворья превосходно изготовлен,
Большого, великого застолья, застолья Нисабы воистину достоин.
Мои сливки из светлых загонов жрецу верховному отнесут.
Мое молоко из хлева святого жрецу верховному отнесут.
Нисаба, дикая священная корова, дочь первородная
Энлиля, воистину встать не даст человеку».
«Коза, сливки твои — в голову,[435]
Твое молоко — в твое чрево!»
Коза — ее сливки ушли в голову, ее молоко ушло в ее чрево.
В тот день загон и хлев домом молчания он сделал, опустошение там произвел.
Нет молока в коровьем вымени, померк день для ее теленка.
Теленочек, голоден он, горько-горько он плачет.
Нет молока в козьем вымени, померк, день для ее козленка.[436]
Нечего есть козе с козленком, жизнь их к концу подходит.
Корова печально говорит теленку:
«У козы умер ее козленок...»
Пуста священная маслобойка. Наступил голод.
Они с голоду умирают.
В те дни загон и хлев домом молчания он сделал, опустошение там произвел.
Коровий пастух выбросил посох. Лицо его позеленело.
Пастух-козопас жезл пастуший закинул, плачет горькими слезами.
Не спешит к загону и хлеву подпасок, по дальним дорогам он бродит.
Молочник не выкликает, незнакомыми он бредет путями.
Погонщик скота и пастух Нисабы,
Сыны, одной матерью рожденные,
Из загона и хлева они вышли.
Первый — Машгула — таково его было имя.
Второй — Урэдина — таково его было имя.
Вдвоем, пред солнечным восходом, у главных ворот, там, где хранят чудеса страны,[437]
Во прахе они распростерлись, к Уту небесному они повернулись.
«Чародей из Аратты появился в загоне.
Он увел молоко из загона, теленочку нечего было есть.
В загоне и хлеве навел он порчу, он увел молоко и сливки.
В хлев и загон колдовство напустил он, он произвел опустошенье».[438]
... он подошел
... вокруг огляделся.
... по направлению к Эрешу.
На берегу реки Евфрата, реки богов, потока могучего,
Возле града, чью судьбу Ан и Энлиль решили, она сидит, скрестив ноги.
Старая Сагбуру ему протянула руку.
Нун волшебный[439] они оба бросили в воду.
Выудил чародей огромного карпа.
Старая Сагбуру орла из воды достала.
Орел схватил огромного карпа и утащил его в горы.
Второй раз они бросили нун в воду.
Чародей вытащил овцу с ягненком.
Старая Сагбуру вынула волка.
Волк схватил овцу с ягненком и поволок их в просторные степи.
Третий раз они бросили нун в воду.
Чародей выудил корову с теленком.
Старая Сагбуру льва из воды достала.
Лев схватил корову с теленком и потащил в тростниковые заросли.
В четвертый раз они бросили нун в воду.
Чародей выудил из воды горного козла с козою.
Старая Сагбуру леопарда из воды достала.
Леопард схватил козла с козою и поволок их в горы.
Пятый раз они бросили нун в воду.
Чародей выудил козленочка дикой газели.
Старая Сагбуру тигра и льва из воды достала.[440]
Тигр и лев козленка схватили, в лесную чащу его потащили.
Чародей! Потемнел его лик, смешался разум.
Старая Сагбуру так ему молвит:
«Чародей, в чародействе ты разумеешь, но где твой рассудок?
Как в Эреш, град Нисабы,
Град, кому Ан и Энлиль решают судьбы,
Изначальный град, что Нинлиль возлюбила,
Как мог ты прийти колдовством заниматься?!
Меня не уведомив, ты это сделал!
Знаю силы твои, воистину сотворил ты горечь!»[441]
Он пал на колени, он молил о пощаде:
«Отпусти, отпусти меня, сестрица!
С миром вернусь я к своему граду,
В Аратту, страну чужедальних пресветлых Сутей, понесу спасать мою душу.
Твою мощь по всем странам да прославлю!
В Аратте, стране чужедальних пресветлых Сутей, я твою возвеличу славу!»
Старая Сагбуру так ему отвечает:
«В загоне и хлеве ты навел порчу, ты увел молоко и сливки.
Утренней трапезы ты лишил их, полдневной трапезы ты лишил их, вечерней трапезы ты лишил их.
Ты отобрал молоко и сливки большого вечернего застолья.
Воистину черное ты сотворил дело.
Вот твой грех — ты не принес молока и сливок.
Владыка Нанна в загоне и хлеве воистину молоко дает он.
Он устанавливает вину. Он, кто есть податель жизни».
Старая Сагбуру чародея за язык потянула.[442]
На брегу Евфрата его бросила тело.
Дыханья жизни его лишила, сама же в град свой Эреш вернулась.
Энсухкешданна, про дела те прослышав,
К Энмеркару послал человека:
«Ты владыка — возлюбленный Инанны.
Только один ты возвышен.
Инанна праведно тебя избрала для своего святого лона,
Воистину ты ее любимый.
От запада до востока ты всех великий владыка, я твой подчиненный,
От сотворенья не был тебе я равен, ты воистину брат мой старший.
Мне вовеки с тобой не сравниться».
Так в споре между Энмеркаром и Энсухкешданной
Энмеркар превзошел Энсухкешданну.
Хвала тебе, богиня Нисаба!

Царь в те дни... (Лугальбанда во мраке гор){31}

<...>
Царь в те дни поход на град замыслил.[443]
Энмеркар, сын Уту,
В Аратту горную, страну пречистых Сутей, решил отправиться.
Страну непокорную погубить он идет.
Он призыв объявил по градам.
Вестники трубят в рога по всем странам.[444]
Призыв Урука идет с господином.
Призыв Кулаба идет с Энкеркаром.
Урук! Вздыманье его призыва — буря!
Кулаб! Вздыманье его призыва — тяжелые тучи!
Облака грозовые, что земли достигают,
Могучею бурей уходят в небо.
Как саранчу, что летит на посевы,
Он людей своих собирает.
Брат брату подает знаки.
Царь, что во главе их идет,
Во главе отряда своего идет.
Энмеркар, что во главе их идет,
Во главе отряда своего идет.
<...>
Сгрудились у края гор, словно овцы.
На плоскогорье, словно быки, толпятся.
Дорогу высматривают, пути выискивают.
По горам рыщут. Пять дней прошло,
На шестой — переправились через реку.
Дней седьмой пришел — ив горы они вступили.
Горы, где никто не ходил, пересекают.
Над потоком, от болота змеиного подымаются слева.
Их владыка, бури седлающий, —
Бога Уту сын, серебро драгоценное чистое,
От небес до земли его простирание.[445]
Над головой его — лучи сияния.
Стрела на шлеме сверкает, что молния.
Урук топор боевой бронзовый знаком его дал ему в сиянии.
С этим знаком, как пес, пожирающий трупы,[446] выступает он горделиво.
Их в те дни было семеро, воистину было их семеро.
Питомцев, потомков Кулаба-града, воистину было их семеро.
Семеро их, что богинею Ураш созданы, молоком дикой коровы вспоены.
Герои могучие они, порождение Шумера они, семя государево они.[447]
В застолье Ана вскормлены, в руке его взрощены.
Семерица эта — главари главарям,[448]
Вожаки вожакам,
Всем верховодам они верховоды.
Над тремя сотнями главари — на каждого по три сотни.
Над шестью сотнями вожаки — на каждого по шесть сотен.
Над великим множеством верховоды — на каждого великое множество.[449]
С войсками своими отборными пришли к господину жрецу верховному.
И восьмой среди них — Лугальбанда.
<...>
Он едва прошел половину пути, половину пути,
Как болезнь в него вошла, боль головная в него вошла.
Как змею, что топор настиг, разрубая, так она его догнала,[450]
Как газель, что в капкан попала, лицом к земле его прижала.[451]
Свои хваткие руки повернуть он не может.
Свои ловкие ноги он не может поставить.
К призыву царскому ему не подняться.
На великие горы опускаются тучи.
В Урук отнести его — как отнести не знают.
В Кулаб отнести его — как отнести не знают.
В горах от холода клацают зубы.
В укромное теплое место его приносят.
<...>
Стоянку, словно гнездо, ему устроили.
Финики, фиги, сыры во множестве,
Хлебцы сладкие, чем больные питаются,
В корзинку из пальмовых листьев уложенные.
Жир нежнейший, свежие сливки — провизию хлевов и загонов,
Яйца с маслом, яйца, запеченные в масле,
Пред ним, как на столе накрытом, чистом, они расставили.
Пиво сладкое, с сиропом из фиников смешанное,
На подставке, запасы первосортного масла,
Как на стол, перед ним поставили.
Провизию, в ведро из кожи положенную,
Пищу в мешок из кожи запрятанную,
Братья его, други его,
Как на судно, урожаем груженное,
В головах у него в ущелье горном мрачном поставили.
В мехах узких кожаных — да не выльется, —
Пиво темное, питье пьянящее, пиво из эммера,
Вино сладкое, что небу на вкус приятно,
В головах у него в ущелье горном мрачном поставили,
Ложе, словно дом, из мехов узких кожаных, ему сделали.[452]
Травы, воскурения смолистые, смолы душистые
Вкруг него они расставили,
В головах у него, в ущелье горном мрачном разбросали.
Его топор боевой, чей металл сверкающий — железо небесное,
Что в белых горах был выменен,[453]
В головах у него положили они.
Его филигранный железный кинжал,[454]
Что в черных горах был выменен,
К боку его они привязали.
Свои очи — колодцы, полные водою,
Светлый Лугальбанда широко раскрыл.
Свои губы — створки дверные солнца,
Братьям своим он не открыл.
Приподняли затылок — нет дыхания.
Братья его, други его
Держат совет, советуются:
«Если брат наш с ложа, словно Уту, встанет.
Бог, что его поразил, удалится.
Если все это он съест, если все это он съест.
То сила к ногам его возвратится.
Дабы цепи горные он перешел, дабы гряды горные он пересек.
Но если Уту нашего брата
Отзовет к чистому сокровенному месту,
То здоровье члены его оставит,
И когда из Аратты возвращаться будем,
Отнесем его тело к кирпичам Кулаба».
И как средь светлых коров разбросанных Нанны,[455]
И как месячного бычка, что для возрастания за загородкою оставлен,
Так братья его и други его
Светлого Лугальбанду в ущелье горном мрачном оставляют.
Со слезами и стонами,
С воплями и рыданьями,
В печали и в горести
Старшие братья, старшие братья Лугальбанды дальше в горы отправились.
Прошло два дня, как занемог Лугальбанда,
Два дня, и еще половина,
Когда Уту взгляд на его стоянку бросил,
Дабы степные четвероногие твари головы к нему воздели.
Исполнился день, спустилась прохлада,
И тело его будто смазали маслом,
Но болезнь еще его не отпустила.
На небо к Уту воздел он очи,
Словно пред отцом родным, пред ним заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к нему поднял:
«Уту, приветствую тебя, да не буду я больше болен!
Герой, сын Нингаль, приветствую тебя, да не буду я больше болен!
Уту, с братьями в горы ты дал мне подняться!
В мрачном горном ущелье, в ужасающем месте, да не буду я больше болен!
Там, где матери нету, где нету отца,
Где нет знакомых, где нету близких,
Там, где мать моя — "О, дитя мое!" — мне не скажет,
Братец мой — "О, мой брат!" — мне не скажет,
Соседка, что к матери в дом придет, обо мне не заплачет,
Боги-хранители материнские, боги-хранители отцовские об уходе,
Боги-хранители ограды — "Вот, исчез он!" — скажут!
Незнакомый пес — плохо, человек незнакомый — ужасно,
На путях неизведанных, что по краю гор вьются.
О Уту, человек незнакомый — человек страшный!
В месте гиблом да не растекусь водою,
Землю горькую вместо зерна есть да не стану!
В степи неизвестной, подобно палке, да не буду брошен![456]
Дабы братья меня не дразнили, да не буду брошен!
Дабы друзья надо мной не смеялись, да не буду я больше болен!
Не явлю горам моей слабости!»
И Уту внял его слезам,
Жизненной силе его в ущелье горном мрачном вернуться дал.
Та, кто бедным радость там, где поют и пляшут,
Благородная блудница, что из ворот святого блудилища выходит,
Та, что ложе, делает сладостным,
Она бедняку — пища радости,
Инанна, дочерь Зуэна.
Что ему в стране, как быку, главу воздела,
Ее блески-сиянья, словно яркие звезды,
Ее звездный ликосветил горы,
И к Инанне, к небу воздел он взоры,
Словно пред отцом родным, он пред нею заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к ней поднял:
«О Инанна, дом родной мне возврати, град родной мне возврати!
Град где мать меня породила, со мною да будет,
Как змее — пустынное место, со мною да будет,
Как скорпиону — земная расселина, со мною да будет!
Великой царице, моей госпоже, тебе да несу мои плачи,
О госпожа моя, одетая пламенем...
<...>
Среди малых камней, драгоценных камней, среди их блистания,
От вершин каменистых до земли каменистой
В когтях плоскогория Сабум,
В пасть-расщелину, в клюв ее брошенный,
Да не оставлю руки-ноги мои в горах хашура-абрикоса».[457]
Инанна вняла его слезам.
Силы жизни его, словно спящего Уту, укрыла,
Как платком шерстяным, в тихой радости сердца закутала.
А сама к Кулабу отправилась.
Бык, пожирающий черное поле.
Светило, чистый телец, что встает на стражу,
Что, как утренняя звезда, освещает небо,
Свет сияющий в ночь проливает,
Зуэн, кого чтят как новый месяц,
Отец Нанна, что Уту-солнцу выпрямляет дорогу,
Владыка света, что сотворен для тиары,
Зуэн, дитя любимое Энлиля,
Бог, что украсой встает средь неба.
Чьи лучи сиянья чисты и святы,
Чей лик освещает светом горы,
К Зуэну на небо глаза воздел он,
Как пред отцом родным заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к нему поднял:
«Господин, кто в небе далеком к тебе не приходит?
Зуэн, кто в небе далеком к тебе не приходит?
Владыка, кто истину любит, кто зло ненавидит,
Зуэн, кто истину любит, кто зло ненавидит!
Истина в радости сердца к тебе праведностью приходит,
Тополь евфратский,[458] ствол великий, словно скипетр, для тебя возрастает,
Справедливость, оковы ее развяжи!
Зло, оковы его не развязывай!
Зло пусть спереди уходит, пусть сзади унесено будет!
Когда сердце твое встает во гневе,
То подобно змее, что яд выпускает, ты на зло слюною плюешься!»
Зуэн внял его слезам, жизнь ему подарил.
Вернул крепость его ногам.
Второй раз бык на горизонте появился.
Бык над деревьями хашур встал.
Тот, кто щитом земли касается, чье око — око-близнец собранья,
Тот, кто щит из дома выносит, чье око — око-близнец мужа,
Герой Уту свое сиянье, свой чистый блеск простер на небе.
Лугальбанда, его добрый гений, с небес излился,
Его добрая Лама на стороне его стала,
Дабы бог, что терзал его, удалился.
Он очи воздел на небо к Уту,
Как пред отцом родным заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к нему поднял.
«О Уту, пастырь ты страны, ты отец черноголовых!
Когда спать ты уходишь, люди с тобою спать уходят,
Герой Уту, когда ты встаешь, люди с тобою вместе встают!
Уту, пока нет тебя,
Птица не уловлена сетью, раб не спешит трудиться.
Тому, кто один идет, ты тому товарищ-брат,
О Уту, там, где двое идут, там воистину ты третьим идешь!
Тому, кто схватил узду, ты — охраняющие шоры.
Бедняка, слабого, кому нечем прикрыться,
Словно длинная ткань, свет лучей твоих кутает,
Покрывает тело рабыни-должницы, словно одеяние белой шерсти.
И старикам, как и самым первым старцам,
Пирование — свет лучей твоих,
И ныне, как издревле, нежит их
Свет твоих лучей, словно лучший елей.
Бык величайший, прекрасный, могучий
<...>
Герой, сын Нингаль, свет источающий,
Ты судья человеков, бык шагающий,
<...>
Плуги их ты направляешь, ты устанавливаешь их на место,
Песнопенья во славу твою сладки, они достигают тебя в небе!
Герой, сын Нингаль, тебя прославляют, воистину так, как тебе подобает».
И тогда он, справедливый, тот, кто советуется с Энлилем,
Травам жизни расти повелел,
В быстром потоке, матери гор,[459] воды жизни ему принес.
Травы жизни он ртом жует,
Воды жизни рукой зачерпывает.
Когда травы жизни в рот он взял,
Когда воды жизни рукой зачерпнул,
То, как из ловушки выскочивший,
С земли, словно жеребец, рванулся,
Словно отборный жеребец Шаккана, по горам несется,
Словно огромный могучий осел, он скачет,
Словно стройный осел, быстрый в беге, мчится.
С ночи и до наступления дня он идет.
Горы, страну пустынную Зуэна, пересекает торопливо.
В одиночестве полном — ничье око, ни один человек его не видит.
Свою провизию в кожаном мехе,
Свое имущество в мешке из кожи,
То, что братья его и други его —
Воду холодную, как и хлеб засохший, — положили ему,
Светлый Лугальбанда с собою из мрака гор поднял.
Камень-огневик он взял.
Днище деревянного сосуда расколол, пред собою поставив, расщепил,
Затем другой камень взял,
И, друг о друга их ударив,
Искры яркие[460] получил, в поле их понес.
Кремень-камень огонь взрастил.
Тот огонь плоскогорье, словно солнечный свет, озарил.
Хлеба сладкого печь не умея, печки пред собой не имея,
На семи углях тесто жертвенное он спек.
Хлеб сам он ныне пек.
Камыш горный он с корнем вырвал, он стебли его оборвал,
Тесто сладкое для выпечки хлеба белого он на него нанизал.
Так, хлеба сладкого печь не умея, печки пред собой не имея,
На семи углях тесто жертвенное он спек.
Тот хлеб сам он ныне спек.
Зубр косматый, желтоватый, бык с воздетыми рогами,[461]
Бык усталый отдыхал.
Зубр рогатый горную землю, чистое место, копытом рыл.
Лениво траву черную, словно ячмень, жевал.
Абрикосы, словно семена, подбирал.
Листву дерев, словно траву, перемалывал.
В быстрых потоках воду пил.
Корень «мыльной» травы, чистой горной травы, объедал.
Когда пестрый зубр, горный бык по луговине брел,
Он, Лугальбанда, сам, один, его деревянным орудием своим пленил.
Он кустарник горный вырвал с корнем, он ветки его оборвал,
Корни, что длинному камышу подобны,
Светлый Лугальбанда ножом отрезал.
Зубра бурого, быка горного, он веревкою привязал.
Пестрый козел и козочка, вдвоем, козлы утомленные, козлы мохнатые,
Лениво черную траву, словно ячмень, жуют.
Словно семена, абрикосы глодают.
Листву дерев, словно траву, перемалывают.
В быстрых потоках воду пьют.
Корень «мыльной» травы, чистой горной травы, объедают.
Когда козел с козочкою по луговине брели,
Лугальбанда один деревянным орудием своим их схватил.
Он кустарник горный с корнем вырвал, он ветки его оборвал,
Корни, что длинному камышу подобны,
Светлый Лугальбанда ножом отрезал.
Пестрого козла с козочкою, обоих их, им колени согнув, он веревкою привязал.
В одиночестве полном — ничье око, ни один человек его не видел.
И тут одолел царя сон.
Сон, страна склоненья затылка.
Словно искусный указ страны, словно рука, что рушит стену,
Чье касанье искусно,
Кто землю объемлет,
Кто пределов достигнет,[462]
Кто не знает начальников и надзирателей,
Нечто, дающее силу герою,
Как из чана Нинкаси, богини пива,
Лугальбанда! Воистину сон его одолел,
Травы «мыльные», чистые травы гор, ложем ему он сделал,
Одеялом чистейшей шерсти накрыл, белым льняным покрывалом окутал,
Без служанки для омовений на месте свалил.
Царь не во сне лежит — сновиденьем объят.
В сновидении дверь не поворачивается, дверной колок не вращается.[463]
Ложному — ложное, правдивому — истинное,
И для радостей, и для горестен,
Это он, запечатанная корзина богов,
Это он, брачный чертог Нинлиль,
Это он, советчик Инанны,
Бык одомашненный огненный, лев, человеками
Схваченный, дикий зубр, кто не живет,
Анзакар, бог сновидений,
Лугальбанде сам, словно бык, ревет,
Словно теленок чистой коровы, мычит:
«Кто мне пестрого тельца заколет?
Жир овечий кто мне изольет?
Мой топор боевой, чей металл сверкающий —
Железо небесное, да возьмет он,
Мой набедренный железный филигранный кинжал да схватит,
Зубра пестрого, быка горного, словно силач, поднимет, словно борец повалит,
Пусть внутренности[464] его вырвет, повернувшись к восходу солнца,
Козла пестрого, вместе с козочкой, пусть головы им обоим, словно горный ячмень, раздробит,
Дабы кровь их в яму излить,
Дабы жиру дать по равнине растечься.
Тогда змеи, в горах скользящие, запах жира того учуют».
Лугальбанда из сновидения вышел, от сна дрожит.
Глаза открыл — молчанье вокруг.
Он топор боевой, чей металл сверкающий — железо небесное, берет.
Зубра пестрого, быка горного, словно силач, поднимает, словно борец, его склоняет.
Его внутренности вырывает, восходящему Уту их кладет.
Козлу пестрому вместе с козочкой, им обоим, словно ячмень, головы раздробил,
Дабы кровь их в яму излить,
Дать жиру по долине растечься.
И змеи, в горах скользящие, запах жира того учуяли.
На самом восходе Уту-солнца...
Лугальбанда, Имя Энлиля призвав,
Ана, Энлиля, Энки, Нинхурсаг,
Он их пред ямою приглашает к пиру.
Там, в горах, где он выбрал место,
Жертвенный пир он устроил, он излил там возлиянья.
Пиво черное, медовуху, светлого эммера напиток,
Вино, что на вкус для питья столь сладко,
В поле, словно воду прохладную, излил он.
В пестрого козла он нож вонзил.
Печень, черный хлеб в огонь он бросил.
Воскурение черным дымом, словно фимиам, взлетело.
Затем доброму жиру, дару Думузи, дал он вытечь.
Из этих приношений Лугальбанды
Ан, Энлиль, Нинхурсаг, все лучшее они вкусили.

Лугальбанда в далеких горах блуждает (Сказание о Лугальбанде и орле Анзуде){32}

Лугальбанда в далеких горах блуждает,
В горах Забуа бродит отважно.
Матери нет с ним — не даст совета,
Нет с ним отца — не даст наставленья,
Разумного друга нет с ним рядом,
Помощника мудрого в размышленье.[465]
Сам себе Лугальбанда помощник мудрый:[466]
«Как бы орлу доставить радость,
Орлу Анзуду доставить радость,
Угодить бы его супруге,[467]
С его орлицей, с его орленком,
Вместе с ними попировать бы!
Да будет со мною Нингуэна,[468]
Та, что Ан в горах похитил!
Хозяюшка — украшение матери!
Нинкаси-хозяюшка, украшение матери!
Чан ее — лазурита зеленого,
Кувшин ее — серебра и злата,
Глоток ее пива — удовольствие![469]
Застольное пиво ее — наслажденье!
Один кубок бодрящего пива — и мчишься без устали!
Нинкаси с чаном[470] да будет рядом,
Бесподобный напиток приготовить поможет,
Орел, напившись, возвеселится,
Анзуд, напившись, возвеселится,
В стан урукитов меня направит!
О Анзуд, подари мне путь к моим братьям!»
Издревле благородное дерево Энки
Среди пестрокаменных гор Инанны,
Как великан, стоит на вершине.
Великан волосатый, заросший шерстью.[471]
Его тень могучая далекие горы
Плащом покрыла, обвила покрывалом,
Его корни — гигантские змеи,
Семь рек Уту их питают.
А вокруг — безлесые горы.[472]
Там змеи не вьются, скорпионы не ползают.
Там в листве «малая пташка»[473]
Свила гнездо, отложила яйца,
Там в ветвях орел Анзуд
Гнездо устроил, орленка вывел,
А из чистых веток можжевельника и самшита
Орел над гнездом укрытие сделал.
Когда орел на рассвете расправляет крылья,
Когда Анзуд кричит при восходе солнца,
Земля в горах дрожит от крика...
Когти орла у него, зубы — акулы,[474]
Дикий бык от него спасается в горы,
Горный козел несется в страхе!
Лугальбанда смекалист, поступает мудро:
В сладкую пищу — божье яство,[475]
Раденье к раденью добавляя,
Мед вливает, мед добавляет.
В гнезде орлином перед орленком угощенье расставляет.
Птенец пожирает жир овечий,
А тот ему яство в клюв толкает.
Сидит орленок в гнезде орлином,
Он глаза ему сурьмою подкрасил,
Голову душистым можжевельником украсил,
Венец «Шугур»[476] возложил на голову.
Выбрался Лугальбанда из гнезда орлиного,
Затаился, стоянку в горах безлесых устроил.
Гонит орел горных быков стадо.
Гонит Анзуд горных быков стадо.
В живого быка когти вонзил[477]
Быка убитого на шею взвалил.
Воды в бурдюк, десять гуров влил.
Взмыл орел ввысь с ношей,
Взмыл Анзуд ввысь с ношей.
Подлетая, крикнул орел у гнезда,
Подлетая, крикнул Анзуд у гнезда,
Птенец не откликнулся из гнезда.
Второй раз крикнул орел у гнезда,
Птенец не откликнулся из гнезда.
Раньше кричал орел у гнезда,
Птенец откликался в ответ из гнезда.
Теперь кричит орел у гнезда,
Не откликается птенец из гнезда.
Застонал орел, несутся стоны к небу,
Завопила орлица, пронзают вопли бездну.
Орел стенаньями своими,
Орлица рыданьями своими,
Загнали горных богов Ануннаков,[478]
Как муравьев, в земные расселины.
Говорит орел своей орлице,
Говорит Анзуд своей орлице:
«В моем гнезде дыханье страха, как в великих загонах Нанны.[479]
Мое гнездо предвещает ужас, как хищники, свившиеся в драке!
Кто птенца из гнезда похитил?
Моего орленка из гнезда похитил?»
Вот орел к гнезду приближается,
Вот Анзуд к гнезду приближается,
Как жилище богов, гнездо сияет.
Сидит в гнезде его орленок,
Глаза сурьмой ему кто-то подкрасил,
Голову душистым можжевельником украсил,
Венец «Шугур» возложил на голову.
Орел хвалу себе возносит,
Анзуд хвалу себе возносит:
«Я — вершитель судеб быстротекущих потоков!
Я — око истины, светлый советчик Энлиля![480]
Мой отец Энлиль меня поставил,
Привратником гор меня назвал он![481]
Я судьбы решаю — кто их изменит?
Я слова изрекаю — кто их изменит?
Тот, кто гнездо мое изукрасил,
Если ты бог — одарю тебя Словом,[482]
Другом моим навеки станешь!
Если ты смертный — наделю Судьбою,
Да не встретишь в горах соперников,
Могучий герой, одаренный Анзудом!»[483]
Лугальбанда в страхе и в радости,
В страхе сердца, в радости сердца,
Орлу вкрадчиво отвечает,
Анзуду вкрадчиво отвечает:
«О орел, в зеленых рощах рожденный![484]
О Анзуд, в зеленых рощах рожденный!
В водоемах плещешься, омываясь![485]
Предок твой Ан, вершитель судеб,
Вложил небо в твои руки, положил к твоим ногам землю!
Раскинул ты крылья по небу сетью!
В горные стада вонзаешь когти!
Твоя спина — таблицы в знаках![486]
Бока — Змеебог, рассекающий воды![487]
Нутро — сад, цветущий на радость!
Со вчерашнего дня я здесь обретаюсь, тебя дожидаюсь![488]
Орлица мне матушка, — говорит. —
Ты мне батюшка, — говорит. —
Да станут мне братьями твои орлятки.
Со вчерашнего дня я тебя ожидаю в горах безлесых.
Твоя орлица! Да осмелюсь ей пожелать здоровья!
Да осмелюсь тебе пожелать здоровья!
Да попрошу у тебя Судьбы!»
Орел сам вышел к нему, радуется ему,
Анзуд сам вышел к нему, радуется ему.
Говорит Анзуд светлому Лугальбанде:
«Ну что ж, мой Лугальбанда,
Как ладья с серебром, как ладья с зерном,[489]
Как ладья, плодами груженная,
Как ладья, овощами полная,
Как ладья урожая богатого,
К кирпичам Кулаба победно вернись!»
Лугальбанда, кто смотрит в корень, не принимает дара.[490]
«Как у Шары, любимого сына Инанны,
Заблестят твои стрелы лучами солнца,
Засияет лук, как ясный месяц!
Да разят твои грозные стрелы, как змеи!
Как топор рассекает рыбу, заклинанием их направишь,[491]
Как балки для плота, соберешь их в связку!»
Лугальбанда, кто смотрит в корень, не принимает дара.
«Подобно Нинурте, сыну Энлиля,
Шлемом "Лев Битвы" главу покроешь!
Щитом-защитой, горой могучею, свою мощь удвоишь!
Вражьи страны сетью накроешь,
Во град вернешься с даром победным!»
Лугальбанда, кто смотрит в корень, не принимает дара.
«Изобилье светлых маслобоен Думузи!
Жир всего мира да будет с тобою!
Молоко всего мира да будет с тобою!»
Лугальбанда, кто смотрит в корень, не принимает дара.
Словно птичка речная, что облетает болото, орлу отвечает.[492]
Орел слух к нему склоняет.
Говорит Анзуд светлому Лугальбанде:
«Что же ты, мой Лугальбанда!
Одари же меня заветным желаньем!
Бык — упрямец идет по следу.
Хромой осел на верной дороге. Не нарушу слова!
Судьба твоя — в твоих желаньях!»[493]
Светлый Лугальбанда ему отвечает:
«Да бегут мои ноги без утомленья!
Да будут руки полны силой![494]
Раскину их в беге, и не ослабнут!
Как солнечный луч, как звезда восхода,[495]
Как семь огненных бурь Ишкура,
Пламенем взметнусь, молнией спущусь!
Куда взоры смотрят, хочу отправиться,
К желанному краю стопы направить!
Добраться до мест, куда сердце влечет!
Развязать сандалии, где сердце велит!
И если Уту пожелает, чтобы в Кулаб, мой град, я вернулся,
Мой супротивник да не возрадуется.
Мой супостат — "Он вернулся!" — воскликнет!
Твой образ в дереве на диво всем изготовлю!
Твое имя в Шумере да будет прославлено![496]
Достойно в храмах великих богов установлено».
Отвечает Анзуд светлому Лугальбанде:
«Да бегут твои ноги без утомленья!
Да будут руки полны силой!
Раскинешь их в беге, и не ослабнут.
Как солнечный луч, как звезда восхода,
Как семь огненных бурь Ишкура,
Пламенем взметнешься, молнией опустишься!
Туда, куда взоры смотрят, отправишься,
К желанному краю стопы направишь!
Куда сердце влечет тебя, доберешься!
Где сердце велело, там развяжешь сандалии!
И когда пожелает Уту, и в Кулаб, твой град, ты вернешься,
Твой супротивник да не возрадуется.
Твой супостат — "Он вернулся!" — воскликнет!
Мой образ в дереве на диво всем изготовишь!
Мое имя в Шумере да будет прославлено!
Достойно в храмах великих богов установлено!
Как скороход, зашнуруешь сандалии,
Над Евфратом и рвами понесут тебя ноги».
Хлеб в дорогу ему не нужен,
Только оружье берет он с собою.
В поднебесье Анзуд несется,
По земле Лугальбанда несется.[497]
Орел с небес озирает землю, высматривает войско урукское.
Лугальбанда с земли следит за пылью, вздымаемой войском урукским.
Говорит орел светлому Лугальбанде:
«Послушай меня, мой Лугальбанда,
Совет тебе дам, прими совет мой,
Слово скажу, со вниманием выслушай!
Все, что я тебе говорил. Судьбу, которой тебя одарил,
Друзьям своим не открывай,
Братьям своим не передавай!
В сердце добро со злом живет.[498] Так-то вот!
Ну, я — к своему гнезду, ты — к войску своему!»[499]
Орел к гнезду своему возвращается.
Лугальбанда к братьям держит путь.
Как птица из светлых тростниковых зарослей,[500]
Как боги Лахама из бездны Абзу,[501]
Как тот, кто с небес на землю спустился, —
Лугальбанда средь войск отборных, среди собратьев появился.
Завопили, закричали братья.
Братья его, други его
Пристают с расспросами к Лугальбанде:
«Ах, наш Лугальбанда, как же ты здесь очутился?
Словно воина, в битве павшего, войско тебя оставило.[502]
Жира свежего ты не ел,
Молока чистого ты не пил,
Кто одиноко в горах неприступных скитается,
Не возвращается. Как ты вернулся?»
Снова братья и други его
Приступают с расспросами к Лугальбанде:
«Изобильные горные реки,
Где от берега берега не увидишь,
Как пересек ты? Выпил воду речную?»
Светлый Лугальбанда им отвечает:
«Изобильные горные реки,
Где от берега берега не увидишь,
Бедрами едва касаясь, что воду из бурдюка выпивал.
Как волк яростен, я рычал, травы речных долин поедал.[503]
Как голубь тучный, землю топтал,
"мыльные" травы гор пожирал».
О, Лугальбанда! Братья его, други его
Россказни эти приняли с верою.
Как воробьи, что держатся стаей,
Обнимали его, целовали его,
Как птенца «длинноножки»,[504] что сидит в гнезде,
Кормили его, поили его,
Светлого Лугальбанду, излечили они его.
Затем все, как один, за ним в Урук двинулись.
Как поле на ветру, змеясь, горы пересекают.[505]
В двух двойных часах пути до города,
Перед укреплениями Аратты,
Окопались войска Кулаба и Урука.[506]
Из города дротики — что дождь из тучи,
Как тяжелый град, летят камни,
За стенами Аратты — гам и кличи.[507]
День проходит, истекает месяц, уж и год к матери своей вернулся,
Новый урожай дарует небо.
Они же злобно на поля смотрят, страх забирается под самую кожу.
Как тяжелый град, летят камни,
Загромоздили пути-дороги,
Горные деревья стеною встали.
Драконами свились друг с другом[508]
Как к городу подойти, никто не знает.
И в Кулаб пойти никто не отважится.
Тогда Энмеркар, сын Уту,
Задрожал, зарыдал, исторг вопли.
Кого в город послать, он разыскивает,
Посланца в Кулаб он отыскивает.
Но никто не скажет: «Пойду в город!»
Никто не скажет: «В Кулаб отправлюсь!»
К отрядам наемников он обращается.[509]
Но никто не скажет: «Пойду в город!»
Никто не скажет: «В Кулаб отправлюсь!»
К отрядам лазутчиков он обращается.[510]
Но никто не скажет: «Пойду в город!»
Никто не скажет: «В Кулаб отправлюсь!»
Вновь к отрядам наемников он обращается.
Но никто не скажет: «Пойду в город!»
Никто не скажет: «В Кулаб отправлюсь!»
К отрядам лазутчиков он обращается.
Один Лугальбанда средь всех подымается, так он молвят:
«Вождь мой! Я в город пойду!
Пусть никто не идет со мною!
Я один в Кулаб пойду! Пусть никто не идет со мною!»
«Ну что ж, иди в город, пусть никто не идет с тобою.[511]
Один в Кулаб пойдешь — иди! Пусть никто не идет с тобою!
Клятву небес и земли призываю —
Великие Сути Кулаба да будут с тобою!»
В справедливом собрании воинов,
Во дворце, воздвигнутом как твердыня,[512]
Энмеркар, сын Уту,
Твердое слово Инанне послал:
«С тех пор, как владычица-сестра моя, светлая Инанна,[513]
В горах камней драгоценно сияющих[514]
Светлым сердцем своим меня избрала,
К кирпичам Кулаба вступить дозволила,
Воистину был Урук болотом, водой покрытым,
Воистину были сухие кочки, тополями заросшие,
Воистину сухой тростник в зарослях с зеленым мешался.
Милостью Энки, владыки Эреду,
Я тростник сухой вырвал, воду я отвел.
Полвека я строил, полвека трудился.
И во всем Шумере и Аккаде
Поднялись Марту, племена кочевые, что не ведают хлеба.[515]
Стена Урука, как птичья сеть, распростерлась над степью.
Но ныне Большая Земля погребла мое ликованье.[516]
Как корова с теленочком связана, войско мое со мною связано.
Но, как дитя, что, на мать разгневавшись, город покинуло,
Владычица-сестра моя, светлая Инанна,
У кирпичей Кулаба меня покинула.
Если город она любит, а меня не любит,
То зачем город ко мне привязала?
Если город не любит, а меня любит,
То зачем меня к городу привязала?
Жрица небес![517] Как Анзуд птенца,
Меня оставила,
Светлый лик отвратила!
Да дозволит к кирпичам Кулаба вернуться!
Копье мое к тем дням готово,
Но щит мой она разбила!
Владычице-сестре моей, светлой Инанне так скажи!»
Светлый Лугальбанда из дворца выходит.
Братья его, други его,
Как пса-чужака в стае диких псов, хватали его, рвали его!
Как осел-чужак, из стада ослов ловко выскользнул он!
«Ну, ступай в Урук за господина,[518]
За Энмеркара, за сына Уту».
«Да, в Кулаб я пойду один, совсем один,
И никто не пойдет со мною» — так он молвит им.
«Отчего один-одинешенек кладешь голову на дорогу?
Словно воина, в битве павшего, войско тебя не бросило ли?
Если добрый Удуг наш не встанет рядом,[519]
Наша добрая Лама не пойдет с тобою,
На нашей стоянке тебе не стоять,
В нашем жилище тебе не жить,
По нашим дорогам тебе не бродить!
Тот, кто в горах неприступных скитается,
Не возвращается! И ты не вернешься!»
«Да уж, издавна известно, и доподлинно,
Что со мною вы в Земле Большой не встанете!»[520]
О, Лугальбанда! Сердца его братьев рвутся,
Сердца друзей беспокойно бьются.
Хлеб в дорогу ему не нужен,
Только оружье берет он с собою.
От подошвы горы к вершине и в низину,
От границ Аншана до «главы Аншана»[521]
Пять гор, шесть гор, семь гор пересек
И к полночи к трапезе светлой Инанны поспел.
К кирпичам Кулаба приблизился в радости.
Госпожа его, светлая Инанна,
Восседает там в своем покое,
Перед ней склонился, на земле распростерся.
Как она на пастуха Амаушумгальанну[522] смотрит.
Так на светлого Лугальбанду она посмотрела,
Как она с сыном своим Шарой разговаривает,
Так со светлым Лугальбандой заговорила:
«О мой Лугальбанда!
По какому делу из города пришел?
Как один из Аратты прибрел?»
Светлый Лугальбанда ей отвечает:
«Вот, что твой брат сказал, вот, что прибавил,
Вот, что Энмеркар, сын Уту, сказал, вот, что прибавил:
"С тех пор, как владычица-сестра моя, светлая Инанна,
В горах камней драгоценно сияющих
Светлым сердцем своим меня избрала,
К кирпичам Кулаба вступить дозволила,
Воистину был Урук болотом, водой покрытым,
Воистину были сухие кочки, тополями заросшие,
Воистину сухой тростник в зарослях с зеленым мешался.
Милостью Энки, владыки Эреду,
Я тростник сухой вырвал, воду я отвел.
Полвека я строил, полвека трудился.
И во всем Шумере и Аккаде
Поднялись Марту, племена кочевые, что не ведают хлеба,
Стена Урука, как птичья есть, распростерлась над степью.
Но ныне Большая Земля погребла мое ликованье.
Как корова с теленочком связана, войско мое со мною связано.
Но, как дитя, что, на мать разгневавшись, город покинуло,
Владычица-сестра моя, светлая Инанна,
У кирпичей Кулаба меня покинула.
Если город она любит, а меня не любит,
То зачем город ко мне привязала?
Если город не любит, а меня любит,
То зачем меня к городу привязала?
Жрица небес! Как Анзуд птенца,
Меня оставила,
Светлый лик отвратила!
Да дозволит к кирпичам Кулаба вернуться!
Копье мое к тем дням готово,
Но щит мой она разбила!
Владычице-сестре моей, светлой Инанне так скажи!"»
Светлая Инанна ему отвечает:
«Ныне в сверкающих водах, в сверкающих реках,
В потоках лазурных струй Инанны,
У истоков вод, на лугах-берегах долинных,
Рыба, мохнатая, как козленок, сладкую луговую траву пожирает,[523]
Маленькая крапивница-рыбка
"мыльную" горную траву пожирает,
Исполинская рыба, что, как бог между рыбами,
Среди них резвится, хвостом играет.
Блестит чешуя ее хвоста в священном месте, средь сухих тростников.
А вокруг тамариски растут в изобилии.
Пьют тамариски воду болот.
И стоит одиноко, стоит одиноко,
Тамариск в стороне стоит совсем одиноко.
Если Энмеркар, сын Уту,
Тамариск тот срубит, из ствола его чан выдолбит,
Сухой тростник в священном месте, с корнями он его вырвет,
Исполинскую рыбу, что, как бог между рыбами, играет-плещется,
Эту рыбу поймает, сварит, украсит,
На мече боевом Инанны съест,[524]
Войска его сдвинутся с места[525]
Жизнь Аратты поглотит пучина,[526]
Серебро очищенное он захватит,
Лазурит шлифованный он захватит,[527]
Мечом и огнем ее завоюет,[528]
Все литейные формы Аратты возьмет с собою.[529]
Зубцы Аратты — лазурит зеленый,
Стена и башни — глянцево-красные,
Глина ее — оловянные слитки — "небесная глина"
Что добыта в горах лесистых».[530]
Светлый Лугальбанда! Хвалебная песнь — тебе!

Послы Аги... (Гильгамеш и Ага){33}

Послы Аги, сына Эн-Мебарагеси,
Из Киша в Урук к Гильгамешу явились.
Гильгамеш перед старцами своего города
Слово говорит, слова их ищет:
«Чтобы нам колодцы вырыть, все колодцы в стране вырыть,
Большие и малые в стране вырыть,
Чтобы работу завершить, ведро веревкой прикрепить,
Перед Кишем главы не склоним, Киш оружием сразим!»
Собрание старцев города Урука
Гильгамешу отвечает:
«Чтобы нам колодцы вырыть, все колодцы в стране вырыть,
Большие и малые в стране вырыть,
Чтобы работу завершить, ведро веревкой прикрепить,
Перед Кишем главу склоним, Киш оружием не сразим!»
Гильгамеш, верховный жрец Кулаба,
На Инанну он надеется,[531]
Слова старцев не принял сердцем.
И второй раз Гильгамеш, жрец Кулаба,
Перед мужами города слово говорит, слова их ищет:
«Чтобы нам колодцы вырыть, все колодцы в стране вырыть.
Большие и малые в стране вырыть,
Чтобы работу завершить, ведро веревкой прикрепить,
Перед Кишем главы не клоните, Киш оружием разите!»
Собрание мужей города Урука
Гильгамешу отвечает:
«О стоящие, о сидящие!
За военным вождем идущие!
Бока осла сжимающие!
Кто для защиты города дышит?[532]
Перед Кишем главы не склоним, Киш оружием сразим!
Урук — божьих рук работа,[533]
Эана — храм, спустившийся с неба:
Великие боги его создавали![534]
Великой стены — касание грозных туч,
Строенья могучего — созиданье небесных круч,[535]
Отныне хранитель, военный вождь-предводитель — ты!
Отныне воитель,[536] Аном любимый князь — ты!
Как можешь ты страшиться Аги?
Войско Аги мало, редеют его ряды,
Поднять глаза его люди не смеют!»
Тогда Гильгамеш, жрец Кулаба, —
Как взыграло сердце от речей воинов, взвеселилась печень! —
Говорит слуге своему Энкиду:
«Ныне мотыгу секира заменит![537]
Боевое оружье к бедру твоему вернется,
Сияньем славы его покроешь!
А Агу, как выйдет он, мое сиянье покроет!
Да смешаются мысли его, помутится рассудок!»
И пяти дней нет, и десяти дней нет,
А уж Ага, сын Эн-Мебарагеси, на подступах к Уруку.
Смешались мысли Урука,
Гильгамеш, верховный жрец Кулаба,
Мужам своим доблестным молвит слово:
«Герои мои! Острогляды мои![538]
Отважный да встанет, к Аге пойдет!»
Гиришхуртура, главный советчик вождя,[539]
Вождю своему хвалу возносит!
«Воистину я к Аге пойду!
Да смешаются мысли его, помутится рассудок!»
Гиришхуртура из главных ворот выходит.
Гиришхуртуру у главных ворот, при выходе,
При выходе у главных ворот схватили.
Тело Гиришхуртуры они истязают.
К Аге его приводят.
К Аге он обращается.
Он говорит, а кравчий урукский поднимается по стене.
Через стену голову свесил.
Ага его там приметил,
Гиришхуртуре говорит:
«Слуга! Муж сей — вождь твой?»
«Муж сей не вождь мой!
Ибо вождь мой — воистину муж!
Чело его грозно, воистину так!
Гнев тура в очах, воистину так!
Борода — лазурит, воистину так!
Милость в пальцах, воистину так!
Разве он не поверг бы людей, разве он не вознес бы людей?[540]
С пылью он не смешал бы людей?
Страны враждебные не сокрушил бы?
Прахом "уста земель" не покрыл бы?
Ладьи груженой нос не отсек бы?[541]
Агу, вождя Киша, средь войска его в плен бы не взял?»
Они его бьют, они его рвут,
Тело Гиришхуртуры они истязают,
Вслед за кравчим урукским Гильгамеш на стену поднялся.
На малых и старых Кулаба пало его сиянье.
Воины Урука схватились за оружье свое боевое,
У ворот городских и в проулочках встали.
Энкиду вышел из городских ворот.
Гильгамеш через стену голову свесил.
Ага его там заметил.
«Слуга! Муж сей — вождь твой?»
«Муж сей — вождь мой!
Верно сказано, воистину так!»
Людей он поверг, людей он вознес,
С пылью он людей смешал,
Страны враждебные он сокрушил,
Прахом «уста земель» покрыл,
Ладьи груженой нос отсек,
Агу, вождя Киша, средь войска его в плен забрал.
Гильгамеш, верховный жрец Кулаба,
Обращается к Аге:[542]
«Ага — староста у меня, Ага — смотритель работ у меня!
Ага — начальник в войсках у меня!
Ага, птицу-беглянку ты кормишь зерном!
Ага, ты беглецов возвращаешь домой![543]
Ага, ты вернул мне дыханье, Ага, ты вернул мне жизнь!»
«Урук — божьих рук работа![544]
Великой стены — касание грозных туч, —
Строенья могучего — созиданье небесных круч, —
Ты хранитель, вождь-предводитель
Воитель, Аном любимый князь!
Пред Уту прежнюю силу себе вернул,
Агу для Киша освободил!
О Гильгамеш, верховный жрец Кулаба,
Хороша хвалебная песнь тебе!»

Жрец к «Горе Бессмертного»... (Гильгамеш и Хувава){34}

Жрец к «Горе Бессмертного»[545] обратил помыслы,
Жрец Гильгамеш к «Горе Бессмертного» обратил помыслы.
Рабу своему Энкиду молвит слово:
«Энкиду, гаданье на кирпиче не сулит жизни![546]
В горы пойду, добуду славы!
Среди славных имен себя прославлю!
Где имен не славят, богов прославлю!»
Раб его Энкиду ему отвечает:
«Господин, если в горы пойдешь, Уту оповести!
Бога Уту, героя Уту оповести!
Горы! Они — творение Уту, Уту оповести!
Горы, где рубят кедры, — творенье героя Уту,
Уту оповести!»
Вот Уту в небесах диадемой лазурной себя венчал,
С воздетой главой по небу пошел.
Гильгамеш козленка чистого, светлого взял,[547]
Козленка рыжего, жертвенного к груди прижал,
Руку к устам в молитве поднес,
Богу Уту на небеса кричит:
«Уту, в горы стремлю я путь, ты ж помощником мне будь!
В горы кедров стремлю я путь, ты ж помощником мне будь!»
Уту с небес ему отвечает:
«Могуч и почитаем ты, зачем же в горы стремишься ты?»
Гильгамеш ему отвечает;
«Уту, слово тебе скажу, к моему слову ухо склони!
О моих замыслах скажу, к моим надеждам слух обрати!
В моем городе умирают люди, горюет сердце!
Люди уходят, сердце сжимается!
Через стену городскую свесился я,
Трупы в реке увидел я,
Разве не так уйду и я? Воистину так, воистину так!
Самый высокий не достигнет небес,
Самый огромный не покроет земли,
Гаданье на кирпиче не сулит жизни!
В горы пойду, добуду славы!
Среди славных имен себя прославлю!
Где имен не славят, богов прославлю!»
Уту мольбам его внял благосклонно,
Как благодетель оказал ему милость:
Семь дивных героев, порождение единой матери;[548]
Первый — старший брат, лапы льва и когти орла у него,
Второй — змея ядоносная, пасть раззевающая...
Третий — змей-дракон, змей яростный,
Четвертый — огнь поедающий...
Пятый — дикий змей, удушающий...
Шестой — поток разрушающий, горы и скалы разбивающий,
Седьмой — скорпион жалящий, пути назад не ведающий.[549]
Семеро их, семеро их, тех, кого воин, герой Уту дал Гильгамешу.
Они — звезды небесные,
Пути на земле знающие,
Среди звезд в небесах сияющие,
К Аратте пути указующие,
В дороге купцов направляющие.
Вражьи страны обозревающие,
Над землей голубями порхающие,
Горные страны знающие...
На шестах пред горою их установят.
Кедры срубающий берет их радостно,
Жрец Гильгамеш берет их радостно.
Всех горожан до единого кличет.
Как близнецы, откликнулись люди.
«Семью имеющий — к семье своей!
Мать имеющий — к матери своей!
Молодцы одинокие — ко мне! Пятьдесят из них за мною да встанут!»
Семью имеющий — к семье своей!
Мать имеющий — к матери своей!
Молодцы одинокие — к нему, пятьдесят из них за ним встало.
К дому кузнеца он держит путь.
Медный топор[550] по руке богатырской отлили ему.
В темный средь поля сад он держит путь.
Крепкое древо — яблоню, самшит срубили ему.[551]
Его сограждане, его сопутники берут их в руки.
И вот первый, старший брат, лапы льва и когти орла у него,
На шесте к горе воистину его приносят.
Первую гору перевалили, кедров в горах не увидали.[552]
Семь гор перевалили.
Гор, где кедры рубят, не достигли.
Жрец Гильгамеш, срубающий кедры,[553]
Кедры! Их рубить Гильгамешу, —
Жрец Гильгамеш привал устроил.
<...>
Как мгла пустыни, охватил его сон.
Удел человека, объял его сон.
Его сограждане, его сопутники,[554]
У подножья горы бьют в барабаны!
Это сон, и во сне — виденье!
Спроси его — молчанье в ответ!
Коснись его — он не встанет,
Зови его — он не ответит.
«О ты, кто спит, о ты, кто спит!
Гильгамеш! Жрец! Сын Кулаба! Доколе ты будешь спать?
Нахмурились горы, бросили тени,
Заря бросила свет вечерний,
Уту к матери своей Нингаль, главу воздев, домой ушел.
О Гильгамеш, доколе ты будешь спать?
Твои сограждане, твои сопутники,
У подножья горы вкруг тебя столпились.
Мать-родительница твоя да не пожалуется на тебя на улицах города твоего!»
Светел разумом, он проснулся.[555]
Своим Словом геройским как плащом покрылся.
Одеянье дорожное легкое берет, грудь свою им покрывает.[556]
Как бык «Земли великой» встал.[557]
Лицо к земле склонил, зубами заскрежетал.
«Жизнью матери-родительницы моей Нинсун, отца моего светлого Лугальбанды клянусь!
Не взрастал ли я, удивляя всех, на коленях Нинсун, моей матушки-родительницы? Да свершу сие!»
И второй раз воистину он сказал:
«Жизнью матери-родительницы моей Нинсун, отца моего светлого Лугальбанды клянусь!
Доколе муж тот — муж ли он, бог ли он, — доколе не будет схвачен он,[558]
В горы буду стремить мой путь, от города — прочь стремить мой путь!»
Верный раб произносит слово, жизнь сохраняющее слово.
Своему господину молвит слово:
«Господин, ты мужа того не видел — не трепетало сердце![559]
Я мужа того видел — трепетало сердце!
Богатырь! Его зубы — зубы дракона!
Его лик — лик львиный!
Его глотка. — поток ревущий!
Его чело — жгучее пламя! Нет от него спасения![560]
Господин мой, тебе — в горы, а мне — в город!
О закате светоча твоего матери родимой твоей скажу, заголосит она,
О гибели твоей затем скажу, завопит она!»
«Никто другой за меня не умрет![561]
Лодка с грузом в воде не тонет!
Нить тройную нож не режет!
Один двоих не осилит!
В тростниковой хижине огонь не гаснет.
Ты мне стань подмогой, я тебе стану подмогой, что можетнас погубить?
Когда затоплена, когда затоплена,[562]
Когда ладья Магана была затоплена,
Когда ладья Магалума была затоплена,
То в ладью "Жизнь дающая" все живое было погружено!
Давай-ка твердо встанем здесь, на него мы глянем здесь!
Если мы встанем здесь,
Увидишь блеск, увидишь блеск — тогда вернись!
Услышишь вопль, услышишь вопль — тогда вернись!»
«За тебя воистину встану я! Одного тебя не оставлю я!»...
Он шестидесяти шагов не сделал —
Перед ним Хувава средь кедрового леса.
Взглянул на них — во взгляде смерть!
Чело повернул — гибель в челе!
Крик издал — проклятия крик!
Герой-богатырь! Крик его — буря!
Гильгамеш осторожно к нему придвигается
С речами лукавыми к нему обращается,[563]
(Разбито около 6–8 строк.)

«Жизнью матери-родительницы моей Нинсун, отца моего светлого Лугальбанды клянусь!
Воистину горы — жилище твое, горы — логовище твое!»
«Воистину он знает!»[564]
«Ради потомства моего я в горы твои да войду,[565]
В плоть твою да войду! В твои владения вступлю![566]
Для ног твоих, малых ног,
Сандалии малые сделаю я!
Для ног твоих, больших ног,
Большие сандалии сделаю я!»
Луч ужаса, луч сияния, первый свой, Хувава сбросил им.[567]
Сограждане Гильгамеша, сопутники Гильгамеша,
Срубили ветви его, связали ветви его,
К подножью горы сложили его.
Луч ужаса, луч сияния, свой второй, Хувава сбросил им.
Сограждане Гильгамеша, сопутники Гильгамеша,
Срубили ветви его, связали ветви его,
К подножью горы сложили его,
И в третий раз он сказал:
«Жизнью матери моей Нинсун и отца моего Лугальбанды клянусь!
Горы — место жилья твоего — неизвестны,
Горы — место жилья твоего да узнает он!
Муки тончайшей — пищи богов великих, воды свежайшей в кожаном мехе
Да принесу тебе я в горы!
К плоти твоей не могу я приблизиться!
Лучи сияния, лучи ужасающие твои отдай ты мне, и в плоть твою да войду!»
Луч ужаса, луч сияния, третий свой, Хувава сбросил им.
Сограждане Гильгамеша, сопутники Гильгамеша,
Срубили ветви его, связали ветви его,
К подножью горы сложили его.
Луч ужаса, луч сияния, четвертый свой,
Хувава сбросил им.
Сограждане Гильгамеша, сопутники Гильгамеша,
Срубили ветви его, связали ветви его,
К подножью горы сложили его.
Луч ужаса, луч сияния, пятый свой, Хувава сбросил им.
Сограждане Гильгамеша, сопутники Гильгамеша,
Срубили ветви его, связали ветви его,
К подножью горы сложили его.
Луч ужаса, луч сияния, свой шестой, Хувава сбросил им.
Сограждане Гильгамеша, сопутники Гильгамеша,
Срубили ветви его, связали ветви его,
К подножью горы сложили его.
Когда же последний, седьмой, сбросил им, в покои Хувавы вступил Гильгамеш.
Лик Хувавы подобен змее, что в винограднике свернулась![568]
Как огнем палящим, Гильгамеш пощечиной его ожег![569]
Хувава лязгает зубами!
Как пойманному быку, связали ноги,
Как плененному воину, скрутили локти!
Хувава рыдает, позеленел!
«Гильгамеш, дозволь обратиться к тебе!
Господин мой, слово дай сказать!
Родимой матери я не ведаю, отца-родителя я не знаю!
В горах я родился, воистину ты — родитель мой!»
Гильгамеша душою небес заклинал, душою земли заклинал, душою недр заклинал!
За руку его хватал: «Перед тобою склонюсь!»
Тогда Гильгамеш, сын Нинсун, смягчился сердцем,
Рабу Энкиду молвит слово:
«Пусть, Энкиду, плененная птица к гнезду своему вернется?
Воин плененный к материнскому лону вернется!»
Энкиду Гильгамешу отвечает:
«Если самый высокий не сознает деяний,[570]
Если самый огромный не сознает деяний,
Если самый мудрый не сознает деяний,
Судьба пожирает его, судьба, что не знает различий!
Если плененная птица к гнезду своему вернется,
Если воин плененный к материнскому лону вернется,
То к матери, тебя породившей, ты не вернешься!
Героя плененного освобожденного, эна плененного, в гипар возвращенного,
Жреца плененного, весельем полного, — издревле кто подобное видел?
Он преградит тебе горные тропы,
Разрушит тебе пути-дороги».
Хувава слышит слово Энкиду,
Хувава молвит Энкиду слово:
«Злые речи сказал обо мне Энкиду!
Наймит, что за пищу себя продает,[571]
Позади соперника идет,
Сказал обо мне злые речи!»
Как только это он сказал,
Его судьбу они решили.
Сам Энкиду в гневе своем
Срубил ему голову, обвернул тканью.
К богу Энлилю, к богине Нинлиль они пришли.[572]
Когда Энлиль и Нинлиль к ним повернулись,
Когда перед Энлилем поцеловали землю,
Покров развернули, голову вынули,
Перед Энлилем положили.
Голову Хувавы Энлиль увидел,
На Гильгамеша воспылал гневом.
«Зачем вы совершили это?
<...>
Перед вами пусть бы сел он!
Вашего хлеба пусть бы поел он!
Воды вашей чистой пусть бы попил он!»
И Энлиль оттуда, где жил Хувава, убрал лучи сиянья.
Луч его первый великой реке отдал.
Второй его луч полям отдал.
Третий луч потокам отдал.
Четвертый луч могучему льву отдал.
Пятый луч «камню проклятия»[573] отдал.
Шестой луч Великой горе[574] отдал.
Седьмой луч богине Нунгаль (?)[575] отдал.
Владыке лучей Гильгамешу, дикому быку, до гор дошедшему, к морю сошедшему,
Могучему богу Энлилю — слава! Богу Энки — слава![576]
Гильгамеш, верховный жрец Кулаба!
Хороша хвалебная песнь тебе!

В предвечные дни, в бесконечные дни… (Гильгамеш, Энкиду и подземный мир){35}

В предвечные дни, в бесконечные дни,
В предвечные ночи, в бесконечные ночи,
В предвечные годы, в бесконечные годы,
В те времена былые, когда все насущное в сиянии выявилось, вот когда,
В те времена былые, когда все насущное нежно вымолвилось, вот когда,[577]
Когда в домах Страны хлеб вкушать стали, вот когда,
Когда в печках Страны плавильные тигли делать стали, вот когда
Когда небеса от земли отделились, вот когда,
Когда земля от небес отодвинулась, вот когда,
Когда имя человеков установилось, вот когда,
Когда Ан себе небо унес, вот когда,
А Энлиль себе землю забрал, вот когда,
Когда Эрешкигаль подарком брачным миру подземному подарили, вот когда,[578]
Когда в плаванье он отправился, когда в плаванье он отправился, вот когда,
Когда Отец миром подземным поплыл, вот когда,
Когда Энки миром подземным поплыл, вот когда, —
К господину маленькие кидаются,[579]
К Энки огромные мчатся,
Маленькие эти есть камни руки,
Огромные — камни, что заставляют плясать тростники.
Вокруг киля ладьи Энки
Они рассыпаются, как черепахи,
Перед носом ладьи господина
Вода, словно волк, все пожирает,
За кормою ладьи Энки
Вода, словно лев, свирепствует, —
Тогда, в те дни, одно древо, единственное древо, хулуппу-древо,[580]
На брегу Евфрата чистого посажено,
Воды Евфрата пьет оно, —
Ветер южный с силою налетает, корни его вырывает, ветви его ломает,
Евфрат волною его сбивает.
Жена, Ана словам покорная, идет,
Энлиля словам покорная, идет,[581]
Древо рукою своею берет, в Урук приносит.
В сад цветущий Инанны его вносит.
Жена рук не покладает, древо опекает
Жена глаз не спускает, рук не покладает, древо опекает.[582]
«Когда на престол великолепный — да воссяду?» — вопрошает.
«Когда на ложе великолепное — да возлягу?» — вопрошает.
Пять лет прошло, десять лет прошло.
Древо взросло, кору его не расколоть.[583]
В корнях его змея, заклятий не ведающая, гнездо устроила.
В ветвях его Анзуд-птица птенца вывела.[584]
В средине его Лилит-дева жилье себе соорудила.
Дева белозубая, сердце беззаботное.
Светлая Инанна, как горько она плачет!
На рассвете, когда небосвод озарился,
Когда на рассвете зашумели птицы,
Уту из опочивальни вышел,
Сестра его светлая Инанна,
К Уту-герою она взывает:
«Брат мой, в те предвечные дни, когда присуждали судьбы,[585]
Когда изобилие излилось над Страною,
Когда Ан небеса унес, вот когда,
А Муллиль[586] себе землю забрал, вот когда,
Когда Гашангаль[587] подарком брачным в Кур подземный подарили, вот когда,
Когда в плаванье он отправился, когда в плаванье он отправился, вот когда,
Когда Отец в Кур подземный поплыл, вот когда,
Когда Аманки[588] в Кур подземный поплыл, вот когда, —
Ко владыке малые кидаются,[589]
К Аманки великие мчатся,
Малые эти есть камни руки,
Великие — камни, что заставляют плясать тростники.
Вокруг киля ладьи Аманки
Они рассыпаются, как черепахи,
Пред носом ладьи владыки
Вода, словно волк, все пожирает,
За кормою ладьи Аманки
Вода, словно лев, свирепствует, —
Тогда, в те дни, одно деревце, единственное деревце, хулуппу-деревце,
На брегу Евфрата чистого посажено,
Воды Евфрата пьет оно, —
Ветер южный с силою налетает, корни его вырывает, ветви его ломает,
Евфрат волною его сбивает,
Женушка, Ана словам покорная, идет,[590]
Муллиля словам покорная, идет.
Деревце рукою своею взяла, в Урук принесла,
В сад цветущий Гашанны[591] его внесла.
Я, женушка, рук не покладала, деревце опекала,
Я, Гашанна, рук не покладала, глаз не спускала, деревце опекала.
"Когда на престол великолепный — да воссяду?" — вопрошала.
"Когда на ложе великолепное — да возлягу?" — вопрошала.
Пять лет прошло, десять лет прошло.
Деревце возросло, кору его не расколоть.
В корнях его змея, заклятий не ведающая, гнездо устроила.
В ветвях его Анзуд-птица птенца вывела,
В средине его Лилит-дева жилье себе соорудила.
Дева белозубая, сердце беззаботное».
Светлая Инанна, как горько она плачет![592]
Брат ее, герой Уту, на эти слова ее не отозвался.
На рассвете, когда небосвод озарился,
Когда на рассвете зашумели птицы,
Уту из опочивальни вышел,
Сестра его светлая Инанна,
К Гильгамешу могучему она взывает:
«Брат мой, в те предвечные дни, когда присуждали судьбы,
Когда изобилие излилось над Страною,
Когда Ан небеса унес, вот когда,
А Муллиль себе землю унес, вот когда,
Когда Гашангаль подарком брачным в Кур подземный подарили, вот когда,
Когда в плаванье он отправился, когда в плаванье он отправился, вот когда,
Когда Отец в Кур подземный поплыл, вот когда,
Когда Аманки в Кур подземный поплыл, вот когда, —
Ко владыке малые кидаются,
К Аманки великие мчатся,
Малые эти есть камни руки,
Великие — камни, что заставляют плясать тростники,
Вокруг киля ладьи Аманки
Они рассыпаются, как черепахи,
Перед носом ладьи владыки
Вода, словно волк, все пожирает,
За кормою ладьи Аманки
Вода, словно лев, свирепствует, —
Тогда, в те дни, одно деревце, единственное деревце, хулуппу-деревце,
На брегу Евфрата чистого посажено,
Воду Евфрата пьет оно,
Ветер южный с силою налетает, корни его вырывает, ветви его ломает,
Евфрат волною его сбивает.
Женушка, Ана словам покорная, идет,
Муллиля словам покорная, идет,
Деревце рукою своею берет, в Урук приносит,
В сад цветущий Гашананны его приносит,[593]
Женушка рук не покладает, деревце опекает,
Гашанна рук не покладает, глаз не спускает, деревце опекает.
"Когда на престол великолепный — да воссяду?" — вопрошает.
"Когда на ложе великолепное — да возлягу?" — вопрошает.
Пять лет прошло, десять лет прошло.
Деревце выросло, кору его не расколоть.
В корнях его змея, заклятий не ведающая, гнездо устроила,
В ветвях его Анзуд-птица птенца вывела.
В средине его Лилит-дева жилье себе соорудила.
Дева белозубая, сердце беззаботное.
Я, Гашанна светлая, как горько я плачу!»[594]
На слова, что сестра его промолвила,
Брат ее, Гильгамеш могучий, на слова ее отозвался.
Пудовым[595] поясом стан опоясал,
Что пуд ему, что пушиночка.[596]
Бронзовый топор, твой топор дорожный,
Что в двадцать пудов, да и с четвертью, в руку взял.[597]
В корнях змею, что заклятий не ведает, он убил.
В ветвях Анзуд-птица птенца своего схватила, в горы полетела.
В средине Лилит-дева дом свой разрушила,[598]
В разорении бегством спасается.
А древо — корни его он разрубил, ветви его он расщепил.
Сограждане его, что с ним вместе были,
Ветви его отрезали, повязали,
И сестре своей, чистой Инанне, для престола ее он дал,
Для ложа ее он дал.
Он же из корней барабан себе сделал волшебный, Пукку.
Из ветвей барабанные палочки сделал волшебные, Микку.[599]
Барабан громкоговорливый, он барабан на просторные улицы выносит,
Громкоговорливый, громкоговорливый, на широкую улицу его он выносит.
Юноши его града заиграли на барабане.
Они, отряд из детей вдовьих, что без устали скачут.[600]
«О, горло мое, о, бедра мои!» — так они громко плачут.
Тот, кто мать имеет, — она сыну еду приносит,
Кто сестру имеет — она воду изливает брату.
Когда же наступил вечер,
Там, где стоял барабан, он место то пометил.
Он барабан пред собою возвел, он в дом его внес.
Когда же наступило утро, там, где место его он пометил, там, где они плясали,[601]
От проклятий, от вдовьих,
От воплей маленьких девочек — «О, Уту!» —
Барабан вместе с палочками барабанными к жилью подземного мира упали.[602]
Он пытался, он не достал их.
Он руку тянул, он не достал их.
Он ногу тянул, он не достал их.
Там, пред вратами входными Ганзира, пред вратами подземного мира они лежат.
Гильгамеш роняет слезы, позеленел от горя.
«О, мой барабан, о, мои палочки!
Барабан, его роскошью я не насытился,
Его полнозвучием я не натешился!
Когда б барабан мой в доме плотника еще был![603]
Плотника жену словно мать родную бы возлюбил!
Дочку плотничью что сестру меньшую бы возлюбил!
Барабан мой в подземный мир провалился, кто мне его достанет?
Мои палочки в подземный мир провалились, кто мне их достанет?»
Слуга его Энкиду ему отвечает:
«Господин мой, как ты горько плачешь![604]
Сердце свое зачем печалишь?
Ныне я барабан твой из мира подземного тебе верну,
Твои палочки из Ганзира я воистину тебе достану!»
Гильгамеш так Энкиду молвит;
«Если ныне ты в мир подземный спустишься,
Совет тебе дам, прими совет мой,
К словам, что я тебе скажу, обрати свой разум![605]
В одежду светлую не облачайся —
Они тебя примут за странника-духа.[606]
Свежим жертвенным маслом не натирайся —
На его ароматы они вкруг тебя соберутся.
Копья[607] в Кур брать ты не должен —
Копьем убитые вкруг тебя соберутся.
Кизиловый жезл не бери в свою руку —
Духи мертвых тебя непременно схватят.
Обуви не надевай на ноги —
Не сотвори шума в подземном мире.[608]
Не целуй жены своей любимой,
Не бей жены, тобой нелюбимой,
Не целуй дитя свое любимое,
Не бей свое дитя нелюбимое, —
Вопли мира подземного тебя схватят.
У той, что лежит, у той, что лежит,
У матери бога Ниназу, у той, что лежит,[609]
Ее бедра прекрасные не покрыты одеждой,[610]
Ее светлая грудь льном не прикрыта.
Ее голос как чистая медь звенит.[611]
Волосы треплет, словно солому, она».
Энкиду словам своего господина не внял.[612]
В одежду чистую светлую он облачился —
За духа-странника его принимают.
Свежим жертвенным маслом из каменного сосуда он умастился[613]
На ароматы вкруг него они собралися.
Копье в мир подземный он бросает —
Копьем убитые его окружают.
Жезл кизиловый в руку свою берет он —
Духи мертвых его хватают.
Обувь на ноги он надевает —
Трещины в мире подземном делает.[614]
Жену любимую он целует,
Жену нелюбимую он побивает,
Дитя любимое он целует,
Дитя нелюбимое он ударяет, —
Вопль подземного мира его хватает.
Та, что лежит, та, что лежит, матерь бога Ниназу, та, что лежит,[615]
Ее светлые плечи не покрыты одеждой,
Не покрыты ее светлые груди, сосудам для благовоний подобные.
Когда Энкиду из мира подземного хотел подняться,
Намтар не схватил его, Азаг не схватил его,
Земля схватила его.[616]
Нергала страж беспощадный не схватил его.
Земля схватила его.
На поле сраженья мужей он не пал. Земля схватила его.
Гильгамеш, могучий сын Нинсун,
В храм Экур к Энлилю одиноко бредет,
Перед Энлилем он рыдает:
«Отец Энлиль, мой барабан к подземному миру упал, мои палочки к Ганзиру упали.
Энкиду вернуть их спустился, мир подземный его схватил.
Намтар не схватил его, Азаг не схватил его, мир подземный его схватил.
Нергала страж беспощадный его не схватил, мир подземный его схватил.
На поле сраженья мужей он не пал, мир подземный его схватил».
Отец Энлиль на слова его не отозвался, и в Эредуг он побрел,
В Эредуг к Энки одиноко побрел,[617]
Перед Энки он рыдает:
«Отец Энки, мой барабан к миру подземному упал, мои палочки к Ганзиру упали.
Энкиду вернуть их спустился, мир подземный его схватил.
Намтар не схватил его, Азаг не схватил его, мир подземный его схватил.
Нергала страж беспощадный его не схватил, мир подземный его схватил.
На поле сраженья мужей он не пал, мир подземный его схватил».
Отец Энки на слова его отозвался,
К могучему Уту-герою, богинею Нингаль рожденному сыну он обратился:
«Давай-ка, дыру подземного мира открой!
Слугу его из подземного мира к нему подними!»
Он открыл дыру подземного мира.
Порывом ветра слуга его из подземного мира поднялся.[618]
Обнимаются, целуются.[619]
Вздыхают, разговаривая.
«Законы подземного мира видел?»
«Да не скажу тебе, друг мой, да не скажу![620]
Если скажу тебе о подземного мира законах,
Ты сядешь, рыдая». — «Пусть я сяду, рыдая».
«Тело мое, к которому ты прикасался, свое радовал сердце,
<...>[621]
Словно старую тряпку, заполнили черви,
Словно расщелина, забито прахом».
«О, горе!» — вскричал он и сел на землю.[622]
«Того, у кого один сын, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Он тот, кто перед колышком, в стену вбитым, горько рыдает».
«Того, у кого два сына, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Он тот, кто на двух кирпичах сидит, хлеб вкушает».
«Того, у кого три сына, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Он подобен тому, кто пьет воду в степи из бурдюка, слабеньким отроком принесенного».
«Того, у кого четыре сына, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Подобно тому, кто запряг четырех ослов, веселится сердцем».
«Того, у кого пять сыновей, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Словно добрый писец, чья рука искусна, кто во дворец вступает смело».
«Того, у кого шесть сыновей, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Подобно доброму землепашцу, он весел сердцем».
«Того, у кого семь сыновей, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Словно друг богов, сидит в кресле, музыкой танцев наслаждается».
«Того, кто наследника не имеет, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Хлеб, кирпичу, разбитому ветром, подобный, он ест»,[623]
«Дворцового евнуха видел, каково ему там?»
«Словно надсмотрщик, погоняющий криком, стоит в углу».
«Жену нерожавшую видел?»
«Да, видел».
«Каково ей там?»
«Словно дурнем разбитый горшок, брошена жизнь ее, никому не приносит радости».[624]
«Отрока юного, кто с лона супруги не срывал одежды, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Веревку в помощь я ему дал, над веревкою он рыдает».[625]
«Девушку юную, кто с супруга не срывала одежды, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ей там?»
«Тростинку в помощь я ей дал, над тростинкою она рыдает».
<...>[626]
«Он пищи лишен, он воды лишен, отбросы он ест, помои он пьет, за городскою стеною живет».
<...>
«Он покрыт язвами, словно бык, которого едят слепни».[627]
«В битве павшего видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Его отец голову ему охватил, над ним рыдает».[628]
«Духа того, о ком позаботиться некому, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Кусками подобранного хлеба, что на улицу брошены, он питается».
«Человека, опорною сваею сбитого и ею накрытого, видел?[629]
"Горе матушке моей!" — он кричал, когда свая его разрезала!»
«Дубинкою крошки своего хлеба он разбивает».
«Того, кто в расцвете умер, ты видел?»[630]
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Там, где ложе богов, и он лежит там».
«Моих младенцев мертворожденных,[631] кто себя не знает, видел?»
«Да, видел».
«Каково им там?»
«Вкруг столов из злата и серебра, где мед и прекрасные сливки, резвятся».
«В огонь брошенного видел?» — «Нет, я его не видел.
Духа-призрака у него нет, дым его на небо вознесся».
Хвала![632]
Дополнения по аккадской версии и по шумерскому фрагменту[633]

«Того, чье тело брошено в поле, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Его дух не спит в подземном мире».
«Того, кто с крыши упал, видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Его кости, руки его не...»
«Того, кто наводнением Ишкура сбит, ты видел?»[634]
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Словно бык, он трясется, едят его слепни».
«Того, кого в прах бросили, видел?»[635]
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Он пищи лишен, он воды лишен, отбросы он ест, помои он пьет,
За городскою стеною живет».
«Того, кто слов матери и отца не чтил, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Воду мутную он пьет, воду горечи он пьет, насыщенья не получает».[636]
«Того, кто проклят матерью и отцом, ты видел?»
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Он наследника не имеет, его дух одиноко блуждает».
«Того, кто в расцвете умер, видел?»[637]
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Его слова...»
«Духа того, о ком позаботиться некому, видел?»[638]
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«Кусками подобранного хлеба, что на улицу брошены, он питается».
«Моих младенцев мертворожденных, кто себя не знает, видел?»[639]
«Да, видел».
«Каково им там?»
«Вкруг столов из злата и серебра, где мед и прекрасные сливки, резвятся»
«В огонь брошенного ты видел?» — «Нет, я его не видел».[640]
«Его дым к небесам вознесся, его призрак в Земле не живет».
«Того, кто ложной клятвой Сумукана клялся, нарушил клятву, ты видел?»[641]
«Да, видел».
«Каково ему там?»
«В местах водопоев подземного мира... он пьет».
«Сынов Гирсу в Земле... отцов их, матерей их, видел?»
«Да, видел».
«Каково им там?»
<...>
«Марту сынов, что по вершинам гор рыскают, — там, в Земле, видел
Шумерийцев, аккадцев ты видел?»
«Да, видел».
«Каково им там?»
«Воду лживых мест, воду темную они пьют...»
«Отца моего, мать мою... ты видел?»
«Да, видел».
«Каково им там?»
«... они пьют (?)»

РАЗДЕЛ V. ХРАМЫ ШУМЕРА, ВЛАДЫКИ ШУМЕРА

Энлиль, Всех Стран Господин. (Надпись Энметены){36}

I
Энлиль
Всех стран господин,
Всех богов отец,
Словом верным своим
Для Нингирсу
И Шары
Разграничил землю.
Месилим, царь Киша,
По Слову Иштарана
Поля измерил
И на месте том воздвиг Камень.
Уш,
Правитель Уммы,
То Слово,
Преступил,
Тот Камень
Вырвал,
В степи Лагаша
Двинулся.
Нингирсу,
Энлилев герой,
Словам своим верный,
С Уммою
Сражение устроил.
И по Слову Энлиля
Великую сеть на нее набросил.
Горы трупов
Устлали степи.
II
Эаннатум,
Правитель Лагаша,
Дядя[642]
Энметены,
Правителя
Лагаша,
С Энакалле,
Правителем
Уммы,
Вместе с ним установил границы.
Пограничный ров от Инун-канала
К полю Гуэден,
Он его провел.
Поле для Нингирсу,
210 с половиною эше длиною,[643]
В сторону Уммы
Он отрезал,
Поле, царя не имеющее,
Установил.
Камень-стелу у этого рва
Он написал.
Камень-стелу Месилима
На прежнее место он вернул.
Поля Уммы
Он не забрал.
Возвышение глиняное[644]
Для Нингирсу
В Намнундакигарре,
Престол[645] для Энлиля,
Престол для Нинхурсаг,
Престол для Нингирсу,
III
Престол для Угу
Он построил.
Зерно Нанше,
Зерно Нингирсу
По целому гуру[646]
Люди Уммы
Как мзду брали.[647]
Присудили подать —
144 000 больших гура
Внесены были.
Но дабы росту зерна помешать,
Урлумма,
Правитель
Уммы,
Из рва пограничного
Нингирсу,
Из рва пограничного
Нанше
Воду отвел,[648]
А тот Камень-стелу
Огню предал
И расколол.
Престолы, воздвигнутые богам,
В Намнундакигарре
Сооруженные,
Он разрушил.
Он чужеземные страны нанял,
И ров пограничный
Нингирсу
Он пересек.
Энанатум,
Правитель
Лагаша,
На поле Угигга,
На поле Нингирсу,
IV
С ним в битву вступил.
Энметена,
Сын возлюбленный
Энанатума,
Оружием его поразил,
Урлумма от него бежал,
В самой Умме
Его он убил[649]
Войско его — 60 их осталось —
На брегах канала Илумгирнунта
Он оставил.
Людей его
Те кости
В степи он оставил.
Горы трупов
В пяти местах
Насыпал.
Тогда Иль,
Храмоправитель Забалама,
Из Гирсу
В Умму
Вероломно
Пошел.
Иль
Правление
В Умме
Захватил.
Из рва пограничного
Нингирсу,
Из рва пограничного
Нанше,
Возвышения глиняного
Нингирсу,
Что на берегу Тигра поставлено,
Возле Гирсу,
В Намнундакигарре
Энлиля, Энки
И Нинхурсаг, —
Воду он там отвел.
Из зерна для Лагаша лишь 3600 гур
Он возместил.
V
Энметена,
Правитель
Лагаша,
Из-за рвов тех
К Илю
Людей посылал.
Иль,
Правитель
Уммы,
Поля забравший,
Злобно заявил:
«Ров пограничный
Нингирсу,
Ров пограничный
Нанше —
Мои!»
Так он сказал.
«От Антасурры
До Эдимгальабзу
Я его протяну!»
Так он сказал.
Но Энлиль
И Нинхурсаг
Ему не дозволили.
Энметена,
Правитель
Лагаша,
Чье имя назвал
Нингирсу,
По Слову истинному Энлиля,
По Слову истинному Нингирсу,
По Слову истинному Нанше,
Рвы эти от реки Тигра
До Инун-канала
Вырыл.
В Намнундакигарре
Его основание камнем одел.
Своему господину, кто его любит,
Нингирсу,
Своей владычице, кто его любит,
Нанше,
Он возвратил на свое место.
Энметена,
VI
Правитель
Лагаша,
Одаренный скипетром
Энлилем,
Мудростью наделенный
Энки,
Сердцем избранный
Нанше,
Правитель великий
Нингирсу,
Тот, кто божьим словам
Послушен,
И пусть его бог-хранитель,
Шульутуль,
За жизнь
Энметены
Во веки веков
Нингирсу
И Нанше
Молит.
А тот уммиец,
Кто ров пограничный
Нингирсу,
Кто ров пограничный
Нанше
Силою,
Дабы поля отнять,
С севера[650] перейти захочет,
Будь то уммиец,
Будь то чужеземец,
Энлиль
Его да уничтожит!
Нингирсу
Сеть свою великую
Воистину на него набросит!
Свою длань могучую, стопу могучую
Сверху на него поставит!
Пусть люди его града
Руку на него подымут!
Среди его собственного града
Воистину пусть его заколют!

Когда во вселенной решали судьбы... (Отрывки из строительной надписи правителя Гудеи (цилиндр "A")){37}

I
Когда во Вселенной решали судьбы,
Великие Сути Лагаша главу к небесам воздели,
Энлиль на владыку Нингирсу посмотрел благосклонно.
«В нашем граде вседостойное да взойдет в сиянье!
Ко брегам своим паводок вернулся.
Энлиля паводок ко брегам вернулся.
Паводок ко брегам своим вернулся.[651]
Пусть искрятся высокие темные воды сверканием трепета благоговейного.
Воистину паводок Энлиля — Тигр, воду сладкую пусть приносит!»
Владыка храма так молвит:
«Энинну, Сути его во Вселенной воистину я сотворю в сиянье!»
Правитель, разумом мудрый, напрягает разум.
О великом деянии молится.
Быка совершенного, козленка достойного находит праведно,
На кирпич судьбы возлагает.
К построению храма пресветлого выю вздымает — готовится.
Господина своего в сновидении —
Гудеа владыку Нингирсу узрел.
О построении храма его тот ему сказал.
Энинну — Сути его огромны —
Он ему показал.
Гудеа смысла не понимает,[652]
Словами теми тревожится.
«А ну-ка, расскажу я ей, а ну-ка, расскажу я ей. —
Да будет в том деле она со мной!
Я — пастырь, она меня возвышала!
Нечто мне в сновиденье явилось —
Смысла его я не понял.
Матери моей да принесу мой сон!
II
Прорицательница, всемудрейшая, вседостойная,
Нанше, сестрица моя из Сирары,
Пусть смысл его мне растолкует!»
На ладью магур свою он вступает.[653]
К ее граду, к Нанше по протоку бегущему ладью направляет,
Протоку, что радостно гору высокую пробивает.
К Багаре, храму, что у протока стоит, приближается.[654]
Жертву хлебом принес, воду свежую холодную излил.
Ко владыке Багары подходит, молитву ему произносит:
«Герой, лев яростный, соперников не имеющий!
Нингирсу, в Абзу ты могуч,
В Ниппуре ты велик!
Герой, то, что ты мне сказал, воистину да сотворю для тебя!
Нингирсу, да построю тебе твой храм!
Сути его воплощу совершенно!
Сестра твоя, что рождена в Эредуге,
Достойновеликая, богов прорицательница,
Нанше, сестрица моя из Сирары,
Пусть воистину путь к тому укажет!»
Мольбы его тот услышал.
Господин молитвы и жертвы Гудеи,
Владыка Нингирсу их принял.
Гудеа в Багаре устроил праздник.
Правитель к Гатумдуг, к опочивальне ее светлой подходит.[655]
Жертву хлебом принес, воду свежую холодную излил.
К Гатумдуг пресветлой он подходит.
Моление ей он произносит;
«Госпожа, дитя, рожденное Аном!
Достойновеликая, что главу к небесам воздымает,
III
Что в стране проживает,
Все, что граду ее потребно, — ведает,
О госпожа, ты — мать-основатель Лагаша!
На Страну ты глянешь — изобилие!
На благочестивого посмотришь — жизнь его удлиняется!
Нет у меня матери — ты мне мать,
Нет отца у меня — ты мне отец!
Мое семя в утробе ты взрастила, во святилище меня породила,
Гатумдуг моя светлая, добрая!
В ночи мне явлено:
Ты — меч мой большой, со мною рядом стоить!
Ты зерно молодое в высокие воды ставишь,
Жизнь оно мне дает!
Ты — просторная сень, твоею тенью
Да буду храним, тебя почитая!
Рукою могучею власяницу справа,
Госпожа Гатумдуг моя, воистину сбрось мне!
Пойду я ко граду, мое знаменье да будет добрым,
К горе, что из воды вздымается, к Нанше.
Твой добрый Удуг да идет предо мною,
Твоя Лама благая пусть пойдет за мною,
Давай, пусть я ей расскажу,
Давай, пусть я ей расскажу,
В этом деле да будет она со мною,
Матушка, мое сновиденье пускай я ей принесу!
Прорицательнице достойномудрой,
Нанше, сестрице моей из Сирары,
Пусть она смысл мне его растолкует!»
Его мольбы она услыхала.
IV
Госпожа молитвы его и жертвы
У Гудеи пресветлая Гатумдуг взяла.
На ладью магур свою он вступает,
У града Нанше, у причала Сирары он ладью свою ставит.
Правитель во дворе Сирары главу к небесам воздымает.
Жертвы хлебом приносит, воду свежую холодную изливает.
К Нанше подходит, творит моленье.
«Нанше, госпожа-владыка, госпожа Сутей, в небесах превеликих,
Госпожа, подобно Энлилю присуждающая судьбы,
Моя Нанше, слова твои воистину праведны,
Надо всеми они воздымаются.
Ты — прорицательница божья,
Госпожа надо всеми странами, мать-толковательница сновидений!
Во сне человек один явился. Рост его подобен небу,
Земле подобны его размеры.
По венцу на главе его, он — бог!
На руке — Анзуд,
У ног — потоп!
Справа и слева львы лежат.
Храм его построить он мне приказал,
Но смысла сна я не понял.
Солнце взошло над окоемом,
И жена одна — кто она? Кто она?
Воздымаясь, расчищала место.
Стило серебряное держит в руке,
Табличку звезд доброго неба
V
И советуется с табличкой.[656]
И второй герой появляется.
Руку согнул, лазурита табличка в руке.
Он план храма чертит.
Предо мною священная корзина стоит.
Кирпичная форма святая готова.
Кирпич судьбы в той форме лежит.
В водоеме святом, предо мною стоящем,
Птицы, щебеча, свои дни проводят.[657]
Могучий осел у правого бока моего царя скребет землю».
Правителю мать его Нанше молвит:
«Пастырь мой, твое сновиденье я ныне тебе растолкую!
Человек, чей рост подобен небу, чьи размеры земле подобны,
Кто бог по венцу на главе его,
На руке — Анзуд, у ног — потоп,
Справа и слева львы лежат, —
То воистину брат мой Нингирсу есть,
Храм Энинну построить тебе повелел он.
Солнце, взошедшее над окоемом,
То твой бог Нингишзида, подобно солнцу
Для тебя с ним взошел над окоемом.
Дева, что, вздымаясь, расчищала место,
Что стило серебряное в руке держала,
Табличку звезд доброго неба,
Что с нею совет держала, —
То воистину сестра моя Нисаба,
VI
Храм построить в благом предсказании звезд —
Вот что она тебе сказала.
И второй герой, что согнул руку,
Лазурита табличку в руке державший, —
Это бог Ниндуба воистину есть. Он чертил план храма.
Корзина священная, пред тобою стоящая,
Кирпичная форма, что приготовлена,
Кирпич судьбы, что в нее уложен, —
Это священный кирпич Энинну.
Водоем священный, перед тобой стоящий,
Птицы, что в щебетании там дни проводят, —
Пока храм строишь, очей не сомкнешь, сладкий сон к тебе не придет.
Могучий осел, что у правого бока твоего господина царапает землю, —
Это ты, и, словно конь ретивый,[658] на земле обведешь очертанья Энинну.
Совет тебе дам, прими совет мой!
В Гирсу, в храм в округе Лагаша отправься,
В сокровищнице печать поменяй, вынеси драгоценные деревья.[659]
Своему господину колесницу сладь.
Осла в нее запряги,
Колесницу ту серебром, лазуритом изукрась,
Стрелы быстрые, словно солнечный луч, пошли,[660]
Слова нежные оружию, силе геройства скажи,
Любимый знак его изготовь,[661]
Имя твое на нем напиши,
Его любимую арфу "Дракон Страны",
Что звучит, поет, что имеет имя, что совет подает,
Герою, любящему дары,
VII
Господину твоему владыке Нингирсу
В Энинну — сиянье Анзуда — внеси![662]
Малость, содеянная тобой, — велика, и он у тебя ее примет!
Сердце владыки, что небо просторно,
Сын Энлиля Нингирсу о тебе позаботится,
Очертания храма тебе объяснит.
Герой — Сути его огромны,
Он к тебе протянет руку».
Пастырь благостный Гудеа
Много ведает, быстро делает.
К словам, что Нанше ему промолвила,
Он главу склоняет в покорности.
В сокровищнице печать меняет,
Драгоценные деревья из нее выносит,
Гудеа меж дерев ходит,
С деревьями нежно разговаривает.
С дерева мес кору обтесал,
Халуб-древо топором расщепил.
К колеснице лазурит прикрепил.
Осла быстроногого, для бега годного,
Он в нее запряг.
Знак любимый его он изготовил,
Имя свое на нем написал.
Любимую арфу «Дракон Страны»,
Что звучит-поет, что имя имеет, что совет подает,
Герою, любящему дары,
Своему господину владыке Нингирсу
В Энинну — сияние Анзуда —
Он с этим туда вошел.
С ним радость в храм вошла,
VIII
Гудеа из часовни[663] Энинну, сияя, выходит.
Дважды в день он к храму подходит.
Ночами вокруг нее ходит.
(Далее надпись рассказывает о том, как Гудеа готовился к постройке храма, и о самом строительстве: Гудеа произвел очистительные обряды, принес жертвы "убрал чародейство", устранил тяжбы и т. д.), совершил молитвы; во втором его сновидении снова появился Нингирсу, вознес себе хвалу и обещал Гудее помощь при строительстве. Гудеа приносит жертвы, совершает очистительные обряды и созывает население на постройку храма. Он отмеряет строительный участок и снова приносит жертвы, творит молитвы. Далее говорится об изготовлении первого кирпича, определении плана храма, об исследованиях предзнаменований — благоприятных знаков для строительства, о божественной помощи. Произносится семь благословений храму. Постройка продолжается — рассказывается о возведении стен, строительстве отдельных зданий комплекса, о символах бога Нингирсу: конкретные факты перемешиваются со сведениями мифологического характера. Гудеа устанавливает шесть стел, и начинается восхваление храма. После восхваления Энинну говорит о внешней отделке храма. Вся надпись занимает тридцать столбцов по 25–29 (30) строк каждый, исключая два последних, значительно более коротких.)

Заключение:
XXIX
<...>
Экур Энлиля — великий праздник!
Могучая сила его излучений
Священным трепетом в Страну ударяет.
Сиянье его почитанья
Ко всем чужеземным странам близится.
Храм Энинну — трепетанье его излучений все страны, словно тканью, покрыло!
XXX
Чудесно возвел он храмгосударя.
Нингишзиде
Он кигаль построил.[664]
Гудеа, правитель Лагаша,
Он заложил его основанье.
Храму, что над Страною, словно солнце, встает,[665]
Словно бык великий, над горой возвышаясь,
Что сверканием радостным
Наполняет собрание,
Что, подобно горе лесистой зеленой,
Высится в великолепии,
Установлен на удивление,
Храму Энинну, на место свое возвращенному
Богом Нингирсою, — хвала!
Храму Нингирсы, возведенному,
Ото всей души — хвала!

Княжий престол, княжий престол... (Гимн храму города Кеша){38}

Княжий престол, княжий престол он вывел из храма.
Энлиль княжий престол вывел из храма.
Княжий престол царственности он вывел из храма.[666]
Энлиль окинул взором страны.[667]
Страны к Энлилю потянулись.
Перед Энлилем углы небес, словно сад зеленеющий, раскрылись.
Город Кеш поднял голову.
Когда Кеш средь стран поднял голову,
Энлиль Кешу хвалу промолвил,
Нисаба, владычица решений, она для Кеша[668]
От тех речений, словно сеть, раскинула
На таблицах начертанное, ею охраняемое.[669]
Храм — страны лик, Аратта, яростный бык.[670]
Кеша храм — страны лик, Аратта, яростный бык.
До гор, что обнялись с небесами, дорос,
До Экура, что главу над страною вознес, дорос.
Словно Абзу, пестротою убрался,[671] словно горы лесистые, в зелень оделся.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот первый храм.
Вот добрый храм, что на добром месте поставлен.
Кеша храм, что на добром месте поставлен.
Словно ладья груженая княжья, что по небу плывет,[672]
Словно серебряная ладья, вздымает рога ворот.
Слово ладья небес — всех стран лик.
Сиянье от берегов лучистое льет,
Словно ковчежец в лодочке, невелик.[673]
Храм, точно бык, мычит, точно бык племенной, ревет.
Сердце страны в его нутре,
Жизнь Шумера в его спине.
Храм — великий чертог[674] — коснулся небес!
Храм — десница могучая — коснулся небес!
Храм — могучий венец — коснулся небес!
Храм — радуга — коснулся небес!
Храм! Его лик в сердце небес висит,
Его основанье — во глуби Абзу, его тень над странами всеми лежит.
Храм, что Ан поставил, Энлиль прославил,
Нинту-матери устами благовещущий,
Кеша храм — плод созревающий.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот второй храм.
Храм! Вершиною что шестьсот мер, подошвою — триста.[675]
Храм! Вершиною что десять мер, подошвою — пять мер.
Храм! Вершиною — зубр, подошвою — тур.[676]
Храм! Вершиною — баран горный, подошвою — олень дикий.
Храм! Вершиною — баран горный пестрый, подошвою — дикий олень пятнистый.
Храм, чья глава — восходящего солнца сиянье, основание — месяца молодого мерцание.
Храм, чья глава — булава, основанье — топор,
Храм, чья глава — гора, основанье — родник.[677]
Храм — воистину третья часть небес и земли.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот третий храм.[678]
Храм, чьи нимбы — трепет благоговейный, — Ан могучим Словом нарек.[679]
Храм, чьи Сути Энлиль. Великая Гора, Судьбою одарил,
Чья могучая власть — от Ануннаков, что разум народу дают.
Храм — великим богам отдохновения приют.
Храм, чьи замыслы в мирозданье начертаны, чьи Сути пречисто украшены.
Храм — Шумера опора, чертогов поддержка.[680]
Храм — гора изобилия, светлопраздничного веселия.
Храм Госпожи горы лесистой, что жизнь Шумера на место ставит.
Храм — гора большая лесистая,[681] что обряды дает, суть вещей меняет.
Храм, без коего решений чистых не принимают.
Добрый храм, что страну обширную в руках несет.
Храм, что народ без числа рождает, семя, что ростки дает.
Храм, что царя рождает, Шумеру судьбу присуждает.
Храм, чьи святыни везде почитают.[682]
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот некий храм.
Это город, воистину это город, кто нутро его познает?
Кеша храм — воистину это город, кто нутро его познает?
В нутро его мужи могучие дорогою праведности вступают.
Предначертания свои пречистые храм достойно сотворяет.
Храм стада несметные быков отборных собирает.
Храм много быков поглощает.
Храм много овец поглощает.
Слоено стройные кедры, его стены очищены.
Его святыни престольные собраны.[683]
Словно букс, крону несет в поднебесье.
Словно тополь, ветви стремит в поднебесье.
В поднебесье горой зеленеет могучей.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот четвертый храм.
Храм льва рождает, в его чертоге герой возрастает.[684]
Кеша храм льва рождает, в его чертоге герой возрастает.
В чертог — нутро его — герои дорогою праведности вступают.
Нинхурсага, дракон, там внутри восседает.
Нинту, матерь рождений великая, там обитает.[685]
Шульпае, бог-правитель, там судьбу владычью решает.
Ашир, герой, яства жертвенные поглощает,[686]
Урумаш, великий вестник равнины, туда спешит,
К храму стада оленей, быков сгоняет.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот пятый храм.
Храм, чье строенье подобно солнцу,[687]
Быком сверкающим стоит на равнине.
Храм, основанный Государем,[688] кому тимпаны поют славу.
Сердце страны в его нутре.
Жизнь Шумера в его спине.
У врат его лев на лапах лежит.
У врат владычица судьбы вершит.[689]
Его двери — гора, что не знает равных,
Болты — быки племенные могучие.
Его покои — углы мирозданья,
Его чертоги[690] держат Лахама,
Его стены княжьи, как святыни Ура, надежны.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот шестой храм.
Вот храм пригожий, престол его — дом княжий,[691]
Кеша храм пригожий, престол его — дом княжий.
Храм! Владыки его — Ануннаки,
Первослужители — жертвователи Эаны.[692]
Ко храму божьи слуги[693] стопы направляют.
Его жрец верховный веревку — знак владычества — держит.[694]
Жрец сановный скипетр — знак господства — берет,
К омовенью собранные несут воды.[695]
Служители[696] на местах святых восседают.
Служки подготавливают молитвы.
Жрецы помазывающие бьют по кожам.
Громко, громко говорят их палки.[697]
Рога зазвенели,
Барабаны взгремели,
Сладкозвучно тимпаны запели.[698]
Храм возведен, изобильем наполнен.
Кеша храм возведен, изобильем наполнен.
Его госпожа там поселилась.
Нинхурсага, его госпожа, там поселилась.
Великость, Кешу равную, кто, когда содеет?
Мужа, Аширу, его богу равного, где, какая мать рождала?
Госпожу, госпоже его Нинту равную, где, какие очи зрели?
Вот седьмой храм.
Ко граду, ко граду никто подступивший да не подойдет.[699]
Ко храму, ко граду никто подступивший да не подойдет!
К Аширу, мужу его, никто подступивший да не подойдет!
К Нинту, его госпоже, никто подступивший да не подойдет!
За Кеш сотворенный Аширу слава!
Кешу хвала сладкая, Нинту хвала славная!
Вот восьмой храм.

Я — царь. С материнской утробы — герой (Гимн "Шульги А"){39}

Я — царь. С материнской утробы[700] — герой. Вот кто я.
Я — Шульги. От рожденья могучий муж. Вот кто я.
Свиреполикий я лев, кто драконом рожден. Вот кто я.
Всех четырех стран света я царь. Вот кто я.
Пастух, черноголовых пастырь. Вот кто я.
Всех земель осиянный славою бог. Вот кто я.
Рожденное Нинсун-богиней дитя. Вот кто я.
Светлого сердца Ана избранник. Вот кто я.
Кого судьбою Энлиль наградил. Вот кто я.
Шульги, богини Нинлиль любимец. Вот кто я.
О ком Нинту ласково молвит.[701] Вот кто я.
Кого разумом Энки одарил. Вот кто я.
Бога Нанны правитель могучий. Вот кто я.
Солнца Уту ревущий яростно[702] лев. Вот кто я.
Шульги, Инанны желания страстного избранник.
Вот кто я.
Осел отборный,[703] для трудной дороги годный. Вот кто я.
Конь, чей хвост по дорогам вьется. Вот кто я.
Жеребец Шаккана, вожак бега.[704] Вот кто я.
Нисабы писец искуснейший. Вот кто я.
Геройству моему равен, удали моей равен,
Разум мой воистину славен.
Слова правдивые я ищу,
Правду люблю,
Ложь не терплю.
Слова лживые ненавижу.
Я — Шульги, могучий я царь с главою воздетою.[705]
Вот кто я.
В радости великой от силы мышц моих,[706]
Я ногами задвигал, по дорогам страны я мой путь направил.
Я меры путей определил, я дворцы там построил.[707]
По краям дорог я сады насадил, отдохновенья места устроил.
Людей сведущих я там поселил.
Кто с гор идет, из долин идет,
Там в тени прохладной да отдохнет.
Путник, что ночами по дороге бредет,
Словно в доме своем, здесь приют найдет.
Дабы имя мое на дни вечные установить, на устах удержать, дабы славу мою в стране Шумере сотворить,
Молву обо мне по всем землям распространить,
Я — бегун, в полной силе моей поднялся, и, дабы выдержать испытанье,
Из Ниппура к кирпичам Ура,
Как если бы одну версту всего лишь, сердце мое бежать побудило.
Лев я, в удали неутомимый, в силе своей стоящий твердо.
Одеяньем легким я окутал бедра,
Словно голубь, что от змеи разъяренной мчится, раскинул руки,
Словно Анзуд, когда взоры он устремляет в горы, я широко расставил колени.
Жители городов, построенных мною, толпами вышли мне навстречу.
Черноголовые, числом что овцы, в восхищенье на меня смотрели.
Словно горный козленок, что к родному жилью стремится,
Уту надо всякою тварью едва лишь сияние дня пролил,
А я уж — в Экишнугаль вступаю.
Храм Зуэна, изобильное стойло, я обилием наполнил.
Я быков для него забил, я овец ему в жертву принес.
Барабанам я приказал греметь,
Музыке сладко велел играть.
Я — Шульги, я главный кормилец, я принес здесь хлебные жертвы.
Словно лев, я на месте царском окутался Одеяньем сияний Ужаса.[708]
Во дворце могучем Нинэгаллы
Я склонился, водою прозрачной омылся.
Там я преклонил колени, там пир я устроил.
А затем, словно сокол Ниншара,[709] поднялся
И, полный радости, повернул в Ниппур.
А тогда завыла буря, ветер западный закружился,
Северный ветер, южный ветер — каждый сам свой поднял голос.
Молния семишквального вихря — она все в небесах пожрала.
Гром рыканьем сотряс землю.
Ишкур взревел в огромном небе.
Хляби небесные с водами тверди смешались.
Камни-градины, большие и малые,
На меня, молотя, посыпались.
Но я — царь. Я страха не знаю, боязни не ведаю.
Словно львенок, яростью я наполнился.
Словно осел степной, поскакал,
Словно дикий осел, вожак бега,
В великой радости сердца помчался.
И прежде, чем к дому лик повернул Уту,
Путь в сто пятьдесят верст я покрыл.[710]
Потрясенные, взирали на меня жрецы мои.
Так в один день и в Уре, и в Ниппуре мой праздник эшеш я отпраздновал.[711]
Брат мой, друг мой, Уту-герой!
Во дворце, что Ан основал, я там воистину с ним пива испил![712]
Певцы мои пели, семь барабанов били.
Невеста моя, дева Инанна, госпожа, радость земли и неба,
На пиру со мною рядом сидела.
Воистину сам я себя не хвалил.[713]
Куда очи глядели, туда и шел.
Куда сердце влекло, там и ступал.
Ан короной могучей меня венчал.
В Экуре лазурном я скипетр взял.
Во дни сияющие, на престоле, что основан праведно, я главу к небесам вознес.
Царствование я укрепил.
Чужеземные страны я подчинил. Шумер я могучим сделал.
Во всех четырех странах света среди охраняемого мной народа мое да объявят имя!
В песне святой меня да восславят,
Удаль мою да восхвалят;
О доблести царской скажут ласково.
О том, что Зуэн из Экишнугаля
Отвагу, геройство, жизнь даровал благую.
О силе, что наделил Нунамнир!
Шульги — чужеземных стран губитель, страны Шумера созидатель,
Первослужитель земли и неба, что соперников не имеет![714]
Шульги, за кого сын благородный Ана[715] слово ласковое замолвит.
Нисаба, хвала тебе!

Светочу дала рожденье... (Любовные восхваления царя Шу-Суэна){40}

Светочу дала рожденье, светочу дала рожденье,
Госпожа дала светочу рожденье,
Абисимти дала светочу рожденье,
Госпожа дала светочу рожденье!
О, куст ее душистый одеяний моего блаженства, моя Абисимти!
О, древо могучее одеяний моего геройства, жизнь моя,
Госпожа моя Кубатум!»
«О, власы роскошные, о, моя опора, повелитель мой Шу-Суэн![716]
О, слова мои, для тебя сказанные, тебе, сыну Шульги!
Оттого, что я так сказала, оттого, что я так сказала,
Одарил меня повелитель!
Меня, оттого, что я песнь пропела, одарил меня повелитель!
Острием златым, лазуритовой печатью одарил меня повелитель!
Кольцами злата-серебра одарил меня повелитель!
Повелитель, сколь желанен для меня твой дар!
Очи твои да не нарадуются!
Шу-Суэн, сколь желанен для меня твой дар!
Очи твои да не нарадуются!
<...>[717]
Да пошлет твой град привет тебе, ничтожася,[718] повелитель мой Шу-Суэн,
Львенком пусть у ног твоих уляжется, пред тобою, сын Шульги!»
«Небес любимица, моя шинкарочка, пиво ее сладостно![719]
И как пиво ее сладостно, лоно ее сладостно,
О, сколь пиво это сладостно!
И устам ее подобно, лоно ее сладостно,
О, сколь пиво это сладостно!
Брызжущее пиво ее сладостно!»
«Шу-Суэн, желанный мой,[720]
Желанный мой, хороший мой,
Шу-Суэн, желанный мой,
Любимец Энлиля, Шу-Суэн мой,
Хозяин мой, бог страны своей!»[721]
Это песнь баль-баль для Бау.

Ты, пьянящий сердце мое (Любовная песня Шу-Суэну){41}

Ты, пьянящий сердце мое,[722] любимый мой.
Что за краса твоя радостная, сладостная — душистый мед.
Ты, пронзивший сердце мое,[723] любимый мой,
Что за краса твоя радостная, сладостная — душистый мед.
Ты захватчик мой, все дрожит во мне,
Желанный, влеки же скорее на ложе,
Ты захватчик мой, все дрожит во мне,
Победитель, влеки же скорее на ложе.
Желанный, что делаешь ты в любови[724]
Всею силою ласк моих тебя заласкаю![725]
Здесь, на ложе, до самых глубин услады
Желаньем твоим наполнимся в радости.[726]
Победитель, что делаешь ты в любови —
Все силою ласк моих тебя заласкаю!
Желанный, ты прелесть мою забрал.
Скажи о том матушке — пусть одарит тебя,[727]
И батюшке — пусть наградит тебя.
Все услады — знаю, чем усладить тебя,[728]
О желанный, до зари на ложе.
Твое сердце — знаю, как веселить его,
Победитель, до зари на ложе.
Ты же мне, если ты любишь,
Победитель, желанье даруй мне навеки.[729]
Господин мой, мой бог, мой бог-хранитель,
Шу-Суэн, радость сердца Энлиля, мой повелитель!
То, что сладость тебе, того касайся.[730]
Ту медовую сладость ищи руками.
Сминай, словно ткань, своими руками.
Словно ткань дорогую, рви руками.
Песнь баль-баль для Инанны.

Колесница могучая! (Гимн о постройке колесницы богу Энлилю){42}

Колесница могучая! О твоем сотворении
Энлиль, Отец богов премудрый,
В Экуре, во храме преславном, промолвил.
Ишме-Даган, твой верховный пастырь, нарек тебя именем достойным.
Утробой сиятельною рожденный, он, водитель Шумера,
Сути твои святые пречистые истинно выявить повелел.
К твоему сотворению приложил он руку, он трудов не жалел.
... воистину краса твоя явлена.
... для обозрения ты поставлена.
... для познавания воистину создана.[731]
Ты строение могучее, кедровому лесу подобное![732]
Перекладины твои — поле с бороздами раскрытыми, изобилие зерна спелого.[733]
Ярмо твое — туча, твои дуги —
Склон, там, где небо с землю сливаются.[734]
Не сбежать от дышла, столба твоего могучего.
Ты грешника заставляешь умолкнуть.
Твои колышки-чеки, что сеть, уложены...[735]
(Строки 16–28 разрушены.)

Передок твой — ... очам восхищение[736]
Все убранство твое — ... очарование.
Обкладка твоя[737] — поле колышущееся поток изливающийся.
Кнутохранилище твое с плетьми-стрекалами ослы несут.[738]
Оси твои — сеть великая, грешник от них не скроется.
Грудь твоя[739] — Сути могучие, мощь их славно сработана.
Днище твое[740] — герои-воины, что бок о бок сражаются.
Оси-опоры твои боковые — то бык с коровою, ношу тяжелую вздымающие.
Поперечины твои — добры молодцы, твое тулово обнимающие.[741]
(Строки 38–62 разрушены.)

Царь его ...
Златом-серебром, каменьями самоцветными... изукрась ее (?).[742]
Это — сагидда.
Труды великие закончил Энлиль, в Экур направился.[743]
С матерью Нинлиль, своей супругою, обнялся.
Нинурта-воин к нему явился[744]
Ануннаки гурьбою столпились сзади.
Колесница, словно светоч, сияет, рык ее хода — услада сердцу!
Ослы боевые, что в ее упряжке, — словно львы ревущие.[745]
Энлиль! Твоя колесница! Ее мощь воздымается, ее сияние изливается.[746]
Ее тайные знаки... указуют дорогу.
Услада печени, вместилище радости...
(Строки 75–83 разрушены.)

<...>
«Пусть мотыга и плуг, труда людского созданья,[747]
Спор пред тобою да затеют.»
Внял владыка наставленьям Энлиля.
Плуг святой свой Нинурта наладил, поле священное распахал.
Дабы Энлилевы склады и крытые житницы[748]
С верхом наполнить, бросал благодатные зерна.
Воин-герой в Экур лазурный с главою подъятою вступает
Жрец верховный Нинурта перед Энлилем слова моленные произносит:
«На Ишме-Дагана, превосходного пастыря,
Что для служения тебе пригоден,
На царя, что тебе колесницу сладил, взор твой сияющий обрати!
Инанну, старшенькую, твою дочь любимую,
Отдай ты ее ему в супруги.
Навеки шеями да сплетутся.
Нега и сладость, лоно святое
В его жизни наполненной да пребудут с ним вечно!»
Это — сагарра.
Песнь-тиги для Энлиля.

РАЗДЕЛ VI. СУДЬБЫ ШУМЕРА

Дабы... Храм, то, подобно ладье... (Сказание о Саргоне){43}

Дабы... храм, что, подобно ладье груженой, вознесся,[749]
Плавильные печи града, что мощно пылают,
Реку его, что рекою радости течет извечно,
Нивы и долы его, где мотыга роет, в поля пустынные обратить,
Дабы дом Киша, град, подобно призраку, в поселение возвратить,
Царя его, пастыря Урзабабу,
Что в доме Киша, подобно солнцу, восходит,
Царствие его, власть его изменить, дабы пышность, роскошь дворца его удалить,
Ан и Энлиль словами своими светлыми праведно повелели.
И тогда Шаррукена — «царя истинного», — а град его — Азупирану,
Отец его — Лаипум, мать его — жрица,
Шаррукена сердцем благостно они избрали,
Ибо так от рождения суждено ему было.
<...>
Когда день ушел, а вечер пришел,[750]
Шаррукен жертвы во дворец доставил:
А тот возлежал в жилище светлом, в потаенном покое для сновидений.
Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.
Шаррукена же, что жертвы во дворец приносит,
Чашеносцем-прислужником он его сделал, о питейной утвари поручил заботы.
А светлая Инанна свой лик не явила.[751]
Прошло пять дней и десять,
Царь Урзабаба укрывался в жилье своем, дрожал от страха.
Словно лев гонимый, непрерывно мочился, гноем и кровью нутро исходило.
Словно большая морская рыба, что попала в сети, трепыхался, бился.
А в это время чашеносец в «доме вина, в доме хлеба»,[752]
Шаррукен, он спать не спал, в забытьи лежал.
Светлая Инанна в сновиденье в кровавую реку его окунает.
Шаррукен кричит и стонет, рот землею набивает.
Царь Урзабаба, те крики услышав,[753]
Велит в покои пресветлые к нему — царю — его доставить.
Шаррукен предстал пред Урзабабой.
«Что тебе, чашеносец, привиделось ныне, мне расскажи-ка!»
Шаррукен царю своему так молвит:
«Господин мой, о виденье своем да поведаю!
Дева некая, до небес она ростом, что земля обширна,
Что стена основаньем поставлена прочно,
В реку могучую, в реку кровавую меня окунула».[754]
Урзабаба закусил губу, нутро его затрепетало.
Советнику своему так он молвил:
«...вот сестра моя, светлая Инанна,[755]
В кровь палец мой окунула,
Чашеносца же Шаррукена в реке могучей она потопит».
Белиштикалю, главе плавильщиков, тому, кто мое потаенное знает:[756]
«Слово скажу тебе, пойми мое слово.[757]
Совет тебе дам, прими со вниманьем.
Когда чашеносец тебе мою бронзу доставит,
В очищающем доме, где судьба свершится,[758] словно статую, брось в печь плавильную».
Белиштикаль слова своего господина принял.
В очищающем доме, где судьба свершится, плавильные печи он подготовил.
Царь Шаррукену так молвит:
«Иди и бронзу мою главе плавильщиков отнеси-ка!»
Шаррукен из дворца Урзабабы вышел.
А светлая Инанна со стороны своей правой лика своего она не явила.
Но к очищающему дому, дому, где судьба свершится, он и ста шагов не сделал[759]
Светлая Инанна пред ним оказалась, ногу свою пред ним поставила.[760]
«Или дом очищения — не дом пресветлый?
Тот, кто в крови, его не преступит!»
В воротах дома, где судьба свершится, глава плавильщиков его встречает.[761]
Когда бронзу царскую главе плавильщиков он отдал,
Белиштикаль, глава плавильщиков, скрылся, словно статую, бросил в печь плавильную.
Шаррукен, когда пять дней истекло и десять,
К Урзабабе, царю своему пришел.
Во дворец, что, подобно горе, возвышается, вошел.
Царь Урзабаба укрывался в жилье своем, дрожал от страха.
Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.
В своем жилище, в покое светлом для сновидений, царь Урзабаба дрожал от страха.
Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.
А тогда глину для таблички знали, для покрытья таблички глину не знали.[762]
Царь Урзабаба Шаррукена, избранника божьего,[763]
С табличкой, где о смерти того написано было,
В Урук, к Лугальзагеси отправил.
Оборот:

И вот супруга Лугальзагеси...[764]
Ее женская честь ей щит-опора...
Не узнал Лугальзагеси посланца.
«Ступай! к кирпичам Эаны отправься!»
Лугальзагеси смысла посланья не понял, о посланце ничего не молвил.
Жрецу верховному о посланце не молвил, зато княжьего сына обрек смерти.
Жрец верховный — увы! — воскликнул и в прах уселся.
Лугальзагеси посла возвращает.
«Посланец, Шаррукен не подчинится?»
Склонившись, Шаррукен Лугальзагеси...
Шаррукен Лугальзагеси так молвит:
«Почему Шаррукен...
(Конец разрушен.)

Когда разгневанный взгляд Энлиля... (Проклятие Аккада){44}

Когда разгневанный взгляд Энлиля.
Словно быка небесного,[765] царствие Киша свалил,
Словно быка могучего, домы Урука в прах повалил,
Когда Шаррукену, царю Аккада,
Энлиль от юга до севера
Пастырство и престол ему даровал,[766]
В те дни Инанна пречистая в Аккаде святилище —
Дом свой женский просторный построить задумала,
В Ульмаше престол поставила.
Словно юноша, что новый дом себе строит,[767]
Словно юная девица, что свой женский покой устраивает,
Дабы закрома полны были,
Дабы дома строить можно было,
Дабы люди сладко поесть могли,
Дабы люди сладко попить могли,
Омовеньям во дворце бы радовались,
Дабы в людных местах по праздникам бы толпились,
Вместе трапезу праздничную бы вкушали,[768]
Дабы, словно птицы диковинные в небе, чужеземцы вокруг сновали,
Дабы жители Мархаша подчинились[769]
Дабы обезьяны, слоны могучие, буйволы — звери невиданные[770]
На улицах просторных друг друга толкали бы, —
Псы породистые, сторожевые псы, козлы каменные, овцы горные длинношерстные,[771]
Инанна пречистая ночи не спала.
В те дни она житницы Аккада златом наполнила,[772]
Зернохранилища сияющие серебром наполнила.
В склады зерновые медь очищенную, олово, пластины лазуритовые собирала грудами,
В ямах силосных запечатывала.
Матерей советами она одарила.
Отцов словами мудрости наделила.
Девушкам песни-пляски дала.
Юношам мощь оружья дала.
Малышам радость-веселье дала.
Кормилица дитя знатное ведет.[773]
Барабаны деревянные бьют.
Из города — звон литавров,[774] пред городом флейты поют.
Гавань, где суда у причала, ликованья полна.
Все чужеземные страны спокойны.
Все чужие народы довольны.[775]
А владыка града, Нарамсуэн, пастырь,
Словно солнце на светлом престоле Аккада, сияя, восходит,
Града стена, словно гора, до небес доходит.
А ворота града, подобно Тигру, когда он в море вливается,
Инанна пречистая створки их широко распахнула,
И в Шумер добро само лодками потекло.[776]
Марту, жители гор, те, что зерна не знают,
Отборных быков, горных козлов туда приводят.
Мелухиты, жители черных гор,
Диковины стран чужедальних привозят.
Эламиты и субарейцы, словно вьючные ослы, добро несут.
Управители, храмослужители,
Полевые надзиратели[777]
Жертвы праздничные новолунные и новогодние
Постоянно отправляют.
Но в Аккада дворцах как они брошены?[778]
Жертвы те Инанна пречистая принять не смеет,
Словно сын послушный при устройстве дома, все изобилие принять не может.
Слово Экура подобно Сутям установлено.
В ужас Аккад оно повергло,
В Ульмаш страх с ним вступил.
Град, жилище свое, она покидает.
Словно девушка, что свой материнский дом оставляет,
Инанна пречистая святыню Аккада оставляет.
Словно герой, что к оружью стремится,
На град сраженье и битву кидает,
Вражеским людям его отдает.
Не прошло и пяти дней, не прошло десяти дней,
Украшения верховного жречества, царствования венец,[779]
Знаки власти, престол царственности, дарованные,
Бог Нинурта в свой Эшумеш ввел.
Решения града Уту увел.
Разум града Энки увел.
Лучи сияния, что небес касались,
Ан во глубине небес замкнул.
Столб-опору священную прочную
Энки в Абзу погрузил.
Оружье града Инанна увела.
Аккада святилище! Жизнь его, словно карп-малютка, в бездну вод опущена!
Град единым взглядом глянул.[780]
Словно могучий слон, шею к земле склонил.
Словно могучий бык, вверх рога задрал.
Словно дракон умирающий, головой заскользил.[781]
Словно битву, тяжесть свою поволок.[782]
А что царскому дому Аккада в истине и добре не жить,
Что сзади недоброе за ним стоит[783]
Рассыпаны домы, развеяны житницы, —
То в сновидении Нарамсуэну явлено было.
Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.
Из-за Экура он в траур оделся.
Колесницы циновками тростниковыми покрыл.
С грузовых судов шерстяные подстилки убрал.
Сокровенное[784] царства своего расточил.
Нарамсуэн семь лет без движения был.
Чтобы царь семь лет голову рукой подпирал — непотребное совершал,[785]
Кто когда-либо подобное видел?
Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.
О храме он вопросил оракул.
Дабы храм построить, ему нет оракула.
И второй раз о храме вопросил он оракул.
Дабы храм построить, ему нет оракула.
Дабы решение переменить,
Энлилем сказанное он нарушил.
Он покорность свою преступил.
К войскам своим призыв бросил.
Как силач, что во двор большой входит,
К Экуру руки в кулаках он тянет.
Как бегун, что силу, бег начиная, рассчитывает,
Он святилище в тридцать сиклей оценивает.[786]
Как разбойник, что город грабить сбирается,
Лестницы высокие ко храму ставит.
Дабы Экур, словно корабль могучий, порушить,
Словно в горе, где серебро роют, пыль поднять,
Словно гору, где лазурит добывают, прокопать,
Дабы град, словно Ишкуром затопленный,[787] дабы шею его к земле склонить,
Для храма Экура — но он не гора, где рубят кедры![788]
Топоры огромные он отлил.[789]
Секиры обоюдоострые заточил.
К корням его он лопаты приставил[790]
Основанье Страны он всколыхнул.
К ветвям его он топор приставил,
И храм, словно воин убитый, шею к земле склонил.
И всех стран чужедальних шеи к земле склонились.
Трубы дренажные он сорвал[791]
Хлынул поток дождей небесных.
Сорвал деревянную обшивку ворот — уничтожена мощь Страны.
Во вратах, где зерно не срезают, зерно он срезал,[792]
От рук Страны зерно отрезал.
Во врата Благоденствия топором ударил —
Благоденствие чужедальних стран уничтожил.
Как в просторный водоем, где резвятся карпы,
Погрузил он большие лопаты в плавильные печи Экура.
Покой священный для сновидений, что света не видел, люди увидели.[793]
Сосуды священные богов Аккад увидел.[794]
Статуи лахама, что у главного входа во храм стояли,
Те, что запретного не совершали, —
А Нарамсуэн огню их предал.[795]
Кедр, кипарис, можжевельник, самшит —
Дерево покоев священных содрал он.
Злато храма в ящики сложил,
Серебро в кожаные мешки уложил.
Медь, словно кучи зерна у привоза, на пристани он насылал.
Над серебром храма серебряных дел мастер работает,
Над его лазуритом гранильщик трудится,
Медь его кузнец кует,
А ведь это все — не имущество завоеванного града![796]
Большие суда у причала пред храмом встали.
Большие суда у причала пред храмом Энлиля встали —
Добро храма ушло из града.
И когда добро храма ушло из града —
О, Аккад! — разум от него ушел.
Корабли пристань покинули, рассудок Аккад покинул.
Ураган ревущий, что страну охватил,
Потоп встающий, что не знает преграды,
Энлиль, за гибель Экура любимого — что ныне он погубит?
Он к стране Губин направил взоры,
Он бескрайние горы обрыскал взглядом, —
Нелюдей, несметные орды,[797]
Гутиев, что не знают запретов,
Поведением — люди, да разуменьем — собаки, обликом — сущие обезьяны,
Их Энлиль из гор вывел!
Словно полчища саранчи покрыли землю.
Руки, словно сети-ловушки, по приказу его над полями простерли.
Из-под руки их ничто не уходит.
Их руки никто не избегнет.
Гонцы по дорогам больше не ходят.
Перевозчики через реку не перевозят.
Коз прекрасных Энлилевых из загонов угнали,
Подпасков с ними вместе погнали.
Коров из хлевов они угнали,
Пастухов вместе с ним погнали.
Колодники ныне несут стражу,[798]
Разбойники засели на дорогах.
Створки всех городских ворот
Страны брошены в грязь.
Из-за стен городских всех далеких стран горькие плачи раздаются.
В городе, где полей просторных нет, они насаждения сажают.[799]
Когда города застроенные они разрушили,[800]
Поля просторные зерна не рождали,
Водоемы глубокие рыбы не приносили,
Сады меда-вина не давали,
Тучи дождей не изливали, травы в степи не вырастали.[801]
В те дни масла — за сикль серебра полсила давали.[802]
Зерна — за сикль серебра полсила давали.
Шерсти — за сикль серебра полмины давали.
Рыбы — за сикль серебра один бан давали.
И так на всех рынках всех городов продавали!
На крыше лежавший — на крыше и умер.
В доме лежавший — землей не засыпан.
Люди себя разрывали от голода.[803]
В Киуре, великой священной ограде Энлиля,
Псы бездомные собирались в молчанье.[804]
Двое входили — их всех вместе сжирали.
Трое входили — их всех вместе сжирали.
Лица раскрошены, головы расколоты.
Лица раскрошены, головы размолоты.
Праведник с неправедным перемешались.
Герой повалился на героя.
Кровь лжеца на кровь честного истекает.
Тогда Энлиль на месте святилища своего огромного
Маленький храм тростниковый построил.
От восхода и до заката их запасы он уменьшает.[805]
Тогда старухи, что те дни пережили,
Старики, что те дни пережили,
Певцы-плакальщики,[806] что пережили те годы,
На семь дней и семь ночей
Семь барабанов, чей голос до края небес доходит, поставили.[807]
Литавры, кимвалы, громогласные барабаны[808] гремят для него, Энлиля, в плаче.
Старухи — о, град мой! — крика не прерывают.
Старики — о, народ его! — вопля не прекращают.
Плакальщики — о, Экур! — не оставляют плачей.
Его девушки волосы на себе рвут непрестанно.
Его юноши кинжалами колют себя непрерывно...[809]
Их плачи, материнские плачи — Отче Энлиль! —
Над холмом священным сияющим воздымаясь, у светлых колен Энлиля звучат.[810]
Оттого-то Энлиль в опочивальню свою святую вошел и там неподвижно залег.
Тогда Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур, Уту, Нуску, Нисаба — великие боги,[811]
Дабы сердце Энлиля водою прохладною остудить, молитвенно ему молвят:
«Энлиль, град, что твой град разрушил, твоему граду подобен да станет!
Кто святыню твою осквернил — как с Ниппуром с ним да поступят!
О, град! Твои головы да наполнят колодцы.[812]
Пусть никто в том граде да не выберет друга!
Братья друг друга пусть не узнают!
Его девы в женском своем покое воистину да будут зверски убиты!
Пусть старик рыдает в своем собственном доме над убитой супругой!
Пусть, словно голуби, вопят в своих гнездах![813]
Словно воробьи, разметаны будут,
Словно голуби, в страхе неподвижно застынут!»
И второй раз Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур, Уту, Ниску, Нисаба — великие боги
Ко граду взгляды свои обращают,
Аккад злым проклятием проклинают:
«О град, ты против Экура пошел, а ведь это сам Энлиль есть!
Аккад, ты против Экура пошел, а ведь это сам Энлиль есть!
Городские священные стены твои на всю высоту их да наполнятся плачем!
Словно пыль, да развеют твои святыни![814]
Пусть твой главный портал, где стоят фигуры лахама,[815]
Словно воин напившийся, шеей к земле склонится!
Пусть вся глина твоя возвратится в Абзу,
Да станет глиною, что проклял Энки!
Пусть зерно твое в борозду возвратится,
Станет зерном, что прокляла Ашнан!
Все твое дерево в леса пусть вернется,[816]
Деревом станет, что проклял Нинильдума!
Пусть твой скотобоец убьет супругу,
Тот, кто режет овец, пусть зарежет сына!
Пусть толпа ребенка, для святости избранного, в реку бросит![817]
Пусть блудница твоя в воротах постоялого дома повесится!
Пусть жрицы-матери от детей своих отвернутся![818]
По цене серебра пусть идет твое злато,
По цене колчедана серебро продается,
По цене свинца твою медь путь купят!
Твой силач, Аккад, пусть свою потеряет силу,
Кожаный мех с подставки да не подымет![819]
Пусть осел твой отборный своей силе не радуется, целый день пусть лежит покрытый!
Пусть вымирает от голода город!
Пусть дитя лелеемое, к тонким яствам привыкшее, на траве валяется!
Пусть благороднейший житель твой[820]
Покрытие крыши пожирает!
Петлю ременную, что в доме отца его,
Пусть разгрызает своими зубами!
Во дворце, что на радость построен, пусть поселится унынье!
Пусть вопит злой дух степей безмолвных![821]
В местах откармливания птиц, скота, что очищаются обрядами,[822]
Пусть лисы, жители руин, хвостами размахивая, шныряют.
В твоих главных вратах страны
Птица ночная, вестник печали, пусть гнездасвивает.
Пусть град твой, что в былое время от звуков музыки не спал,
От веселья не уставал,
Ныне же сотрясется от рева
Стад могучих загонов Нанны, подобно духу степи безмолвной.[823]
По берегам твоих каналов, где лодки тащили бечевою,[824] пусть трава высокая растет ныне.
На дорогах твоих проезжих, что для колесниц построены были,
"трава плача" пусть растет ныне.
И еще раз так — на берегах, на бечевниках, на отложениях ильных каналов[825]
Дикие овцы[826] да горные змеи пусть никому не дадут проходу!
В степи, где добрые травы росли, отныне пусть "тростник слез" вырастает.
Аккад, сладкие воды твои отныне пусть солеными водами льются!
"Поселюсь в этом граде!" — тому, кто скажет, да не будет пригодно ему жилище!
"В Аккаде да переночую!" — тому, кто скажет, да не будет уютным место ночлега.
И когда Уту взойдет, так же будет!»
Берега его каналов, где лодки тащили бечевою, травой зарастают.
Пути, что для колесниц предназначены были,
«травою плача» зарастают.
И еще раз так — на берегах, на бечевниках, на отложениях ильных каналов
Дикие овцы да горные змеи никому не дают проходу.
В степи, где добрые травы росли,
«тростник слез» растет отныне.
Сладкая вода Аккада горькою потекла водою.
Кто сказал: «В том граде да поселюсь я!» — жилище его ему неуютно.
Кто сказал: «В Аккаде переночую!» — место ночлега ему неудобно.
За то, что Аккад разрушен, Инанне хвала!

Времена изменяя... (Введение к плачу о разрушении Шумера и Ура){45}

Времена изменяя, предначертания сокрушая,[827]
Все пожирают злые дни, подобно потопу.
Дабы тайные Сути Шумера переменить,
Дома его правленье благое перевернуть,
Грады порушить, домы порушить,
Хлевы порушить, загоны развеять,
Быки в стойлах бы не стояли,
Овцы бы в овчарнях не множились,
Несли бы протоки горькую воду,
Поля пшеничные сорняком поросли бы,
Степи плакун-травой заросли бы,
Матерям о детях не заботиться,
Мужьям супруг не окликивать,
Супругам юным лоном не радовать,
У колен младенцам не возрастать,
Нянюшкам колыбельных песенок не певать,
Дабы царственность переместить,
Предсказания оракулов связать,
Царственность у Шумера отнять,
К стране враждебной ее склонить,
Дабы замыслы, все решения приказами
Ана и Энлиля погубить, —
Тогда Ан на все страны взглянул гневно,[828]
Энлиль обратил свой взор на страну вражью,
Нинту обратила во прах свои творенья,[829]
Энки направил Тигр и Евфрат по другому руслу,[830]
Уту проклял пути и дороги.[831]
Дабы Сутям Шумера отныне не быть,
Дабы Сути Страны и царства Ура погубить,
Дабы княжий сын к Экишнугалю нечистую руку протянул,
Дабы Нанна народ свой, что овцы бесчисленный, не почтил,
Дабы из Ура святыни великих жертв переместить,
Дабы людям в местах их насиженных не жить,
Земли те в места враждебные превратить,
Сутиев,[832] эламитов — чужаков — там поселить,
Дабы пастырь, царь их, во дворце своем в страхе живущий, врагом схвачен был,
Дабы Ибби-Суэн в Элам в оковах приведен был,[833]
От подножья Забуа-гор по грядам горным через Аншан побрел,[834]
Дабы, словно воробей, что домой стремится, он бы в свой град не возвратился,
Дабы на брегах опустелых Евфрата и Тигра злая трава бы взошла,
Дабы ноги на дорогу никто не поставил, пути не искал бы,
Дабы грады и села богатые, где люди живут, руинами стали,
Черноголовых бессчетных в жилищах их убивали,
Полям пшеничным мотыгою вскопанными да не быть,
Пастухам овец и коз не выпасать, по степи не гулять,[835]
Дабы загоны маслом-млеком бы не снабжали, землю навозом не удобряли,
Не плел бы пастух тонкий тростник в священном загоне,
Маслобойки жужжание не раздавалось бы в стойле,
В степи живность бы уменьшилась, жизнь живая уничтожилась,
Дабы твари Шаккана четвероногие[836] землю навозом не удобряли,
Дабы в болотах ничто живое[837] имени бы не имело,
Дабы в зарослях тростниковых мертвоголовый тростник рождался,[838] своим зловонием задыхался,
Дабы сады фруктовые, где ныне живых побегов нет, водоем не поил бы,[839]
Дабы Ур, могучий дикий бык, что идет вперед, наполнен силою,
Град мой престольно-княжеский, что на земле священной построен,
Дабы он, подобно быку, на землю сваленному веревкою, сквозь ноздри пропущенною, шею к земле бы склонил, —
То Ан, Энлиль, Энки и Нинхурсаг как судьбу ему присудили.
Судьбу, что они ему решили, нельзя изменить, кто ее опровергнет?
Слово, что Ан и Энлиль как приказ изрекли, кто его оспорит?
Ан заставил дрожать людей в их жилищах, люди в страхе.
Энлиль отверз горечь дней, поверг град в оцепенение.
Нинту, матерь страны, связала свои творения.
Энки у Тигра и Евфрата отнял воды.
Уту отнял правду и право от уст человечьих.
Инанна сражение и битву в страны вражьи увела.
Нингирсу осушил Шумер, как молоко.
Пало безмолвие на страну, доныне неведомое людям.

Он покинул свое стойло... (Плач о разрушении города Ура){46}

Он покинул свое стойло, в его загон вошел ветер.
Бык покинул свое стойло, в его загон вошел ветер.
Владыка стран покинул, в его загон вошел ветер, —
Энлиль жилье в Ниппуре покинул, в его загон вошел ветер.
Нинлиль покинула,[840] в ее загон вошел ветер,
Нинлиль Киур, свой дом, покинула, в ее загон вошел ветер.
Госпожа Могучая Кеш, дом, покинула,[841] в ее загон вошел ветер.
Госпожа Исина покинула, в ее загон вошел ветер,
Нининсина Эгальмах, дом, покинула, в ее загон вошел ветер.
Госпожа Урука покинула, в ее загон вошел ветер,
Инанна Урук, дом, покинула, в ее загон вошел ветер.
Нанна Ур покинул, в его загон вошел ветер.
Зуэн Экиширгаль покинул, в его загон вошел ветер.
Нингаль покинула, в ее загон вошел ветер,
Жена его Нингаль свой Энункуг покинула, в ее загон вошел ветер.
Бык Эредуга покинул, в его загон вошел ветер,
Энки Эредуг, дом свой, покинул, в его загон вошел ветер.
Нинаштэ Лараг, дом свой, покинула, в ее загон вошел ветер.
Шара Эмах свой покинул, в его загон вошел ветер.
Усахара дом свой в Умме покинула, в ее загон вошел ветер.
Баба свой город святой покинула, в ее загон вошел ветер.
Багару святыню, свое материнское лоно, покинула, в ее загон вошел ветер.
Абаба покинул, в его загон вошел ветер,
Абаба, сын ее, Магуэну покинул, в его загон вошел ветер.
Защитница дома святого покинула, в ее загон вошел ветер,
Лама Эсильсирсир покинула, в ее загон вошел ветер.
Матерь Лагаша покинула, в ее загон вошел ветер,
Гатумдуг Лагаш, дом свой, покинула, в ее загон вошел ветер.
Госпожа Нины покинула, в ее загон вошел ветер,
Нингула Сирару, дом, покинула, в ее загон вошел ветер.
Госпожа Киниршага покинула, в ее загон вошел ветер,
Думузиабзу в Киниршаге дом свой покинула, в ее загон вошел ветер.
Госпожа Гуабы покинула, в ее загон вошел ветер,
Нинмар в Гуабе свой дом покинула, в ее загон вошел ветер.
Это первая песнь.
В ее загон вошел ветер, плач по нему она заводит.
Корова твоя не имеет стойла, княжий загон ей не пригоден.
Повторение строк да будет.[842]
Город! Горестный плач, начинай свой плач,
Горький плач свой, о город, начинай свой плач,
О разрушении города праведного, о, горький тот плач,
О разрушении Ура-города, о, горький тот плач.
Горестный плач свой, город, начинай свой плач,
О разрушении Ура-города, о, горький тот плач.
Горестный плач по тебе, обливаясь слезами, твоя госпожа не прекратит доколе?
Горестный плач по тебе, обливаясь слезами, твой господин Нанна не прекратит доколе?
Кирпичи-основание Ура![843] Горький плач, начинайте свой горький плач.
Экиширгаль, храм! Горький плач, начинай свой горький плач.
Энункуг, святыня! Горький плач, начинай свой горький плач.
Киур, великое место! Горький плач, начинай свой горький плач.
Святыня Ниппура, город! Горький плач, начинай свой горький плач.
Кирпич Экура! Горький плач, начинай свой горький плач.
Гагишуа! Горький плач, начинай свой горький плач.
Убшукинна! Горький плач, начинай свой горький плач.
Кирпичи священного города! Горький плач, начинайте свой горький плач.
Эсильсирсир! Горький плач, начинай свой горький плач.
Магуэнна! Горький плач, начинай свой горький плач.
Кирпичи Исина! Горький плач, начинайте свой горький плач.
Эгальмах, святыня! Горький плач, начинай свой горький плач.
Кирпичи Урука! Горький плач, начинайте свой горький плач.
Кирпичи Эредуга! Горький плач, начинайте свой горький плач.
Горестный плач по тебе, обливаясь слезами, твоя госпожа не прекратит доколе?
Горестный плач по тебе, обливаясь слезами,
Нанна, твой господин, не прекратит доколе?
Город! Имя твое прославлялось, ныне ты разрушен.
Город! Стены твои возвышались, край твой погублен.
Город мой что овца непорочная! Отнят твой ягненок.
Ур что коза непорочная! Сгублен твой козленок.
Город, обряды твои — страх и ужас врага,
Тайные силы — Сути твои, ныне — силы врага.
Горький плач по тебе, обливаясь слезами, твоя госпожа не прекратит доколе?
Горький плач по тебе, обливаясь слезами, Нанна, твой господин, не прекратит доколе?
Это вторая песнь.
О разрушении города праведного горький тот плач.
О разрушении Ура-города горький тот плач!
Повторение строк да будет.
С госпожою, дому чьему беда,[844]
Город вопли испустил,
К Нанне, краю чьему погибель,
Ур свои плачи обратил.
Дабы женщина святая, госпожа, из-за града покоя не знала,
Дабы Нингаль-госпожа ради Страны очей не смыкала,
К ней ради судеб града подошел он и плач заводит.
К госпоже, из-за дома в беде, подошел он и плач заводит.
Из-за разрушения града он к ней пришел и горько плачет.
Из-за разрушения дома ее он к ней пришел и горько плачет.
Вместе с ней он горько плачет.
Жена, госпожа, ради града, лиру плача на землю поставила,[845]
Тихонечко горестный плач начинает:
«День мне присужден. О нем мой стон.
День бед. Этого дня горечь льется в меня.
Мне, жене, день присужден. О нем мой стон.
День мне присужден. О нем мой стон.
День, черный день. Он ныне мне присужден.
Я дрожу от близости этого дня.
День бед — от руки его мне не уйти.
С тех пор ни единого светлого дня в правленье моем нет у меня.
Ни единого светлого дня, я не видала светлого дня.
И в ночи горек плач. Он
Мне присужден.
Я от близости ночи той дрожу.
Ночь — от руки ее мне не уйти.[846]
День — словно буря, его разрушенья меня покрыли.[847]
С тех пор на ложе моем ночном, нет мне покоя на ложе ночном.
Отныне из-за этого дня ложе покоя мое — место метания моего.
Ибо стране моей горький плач присужден.
Словно корова теленка, я землю эту лижу[848]
Но освобожу ли от страха мою страну?
Ибо городу моему горький плач присужден.
Словно птица, я коснулась руками небес,
К городу моему я лечу,
Но городу моему разрушену быть — до основания.
Но Уру моему погублену быть — лечь развалинами,
Ибо руки бури сверху к нему потянулись.
Я воплю — в степь, назад, уходи, буря! — я кричу.
Но буря груди своей не повернула.
Ибо мне, жене, в Энункуге, доме пресветлом, доме господства моего,
Где правление долгих дней даруется,
Гореванье горькое присуждено.
В доме — обители ликований, где веселились черноголовые,
Ныне не праздники множатся — гнев и печали.
Об этом дне к моем доме благостном,
Непорочном доме моем загубленном — сколько видят очи,
Мне в оракуле — горькие вопли и плачи.
Присудили мне горькие слезы и стоны.
Дом мой, что праведным мужем устроен,
Словно беседка садовая, сломан.
Экиширгалю, моему царству, моему дому,[849]
Непорочному, дому слезному, дому моему построенному,
Чье ложно построение, чье истинно — разрушение,
Вот что жребием и долею они присудили.
Как шатер луговой, словно стан полевой,
Словно стан полевой временный, дождям и ветрам его открыли.[850]
Ур, мое большое материнское лоно,[851]
Дом во граде моем порушенном, от меня оторванном,
Как пастуший загон, разломан ныне.
Добро мое, богатство великое пожирает трясина.
Это третья песнь.
Ур, ему присудили плачи.
Повторенье строки да будет.
Тогда, когда бурею господин[852] — к разрушению,
С госпожою, город ее — к истреблению,
Тогда, когда бурею господин — к исполнению,
Когда они город мой к разрушению полному приговорили,
Ур к разрушению полному приговорили,
Гибель людям его присудили,
В день тот город мой я не оставила,
Страну мою я не покинула.
Я пред Аном потоки слез проливала,
К Энлилю я сама мольбы обращала.
«Да не будет град мой разрушен» — так говорила.
«Да не будет Ур мой разрушен» — так говорила.
«Да не будет люд его загублен» — так говорила.
Но Ан на слова мои не обернулся.
Энлиль своим: «Ладно, быть по сему» не успокоил сердца.
И второй раз собрание главу к земле склонило.
Ануннаки остались при слове, которым себя связали.
Колени свои я пред ними склоняла[853] руки свои к ним простирала.
Пред Аном потоки слез проливала,
К Энлилю сама мольбы обращала.
«Да не будет град мой разрушен» — так говорила.
«Да не будет Ур мой разрушен» — так говорила.
«Да не будет люд его загублен» — так говорила.
Но Ан на слова мои не обернулся.
Энлиль своим: «Ладно, быть по сему» не успокоил сердца.
Мой город к разрушению полному приговорили.
Ур к разрушению полному приговорили.
Гибель людям его присудили.
И меня, как если б я слово давала,[854]
С моим городом меня связали,
С моим Уром меня связали.
Ан не изменил решенья.
Энлиль не отменил приказа.
Это четвертая песнь.
Ее город вместе с нею загублен, ее Сути стали ей враждебны.[855]
Повторенье строки да будет.
Энлиль призвал бури. Рыдает народ.
Изобильные ветры[856] из края увел. Рыдает народ.
Добрые ветры из Шумера увел. Рыдает народ.
Злобным ветрам отдал приказ. Рыдает народ.
Кингалуде, кто злыми ветрами правит, дал их в руки.
Рыдает народ.
Вихрь, что страну уничтожит, позвал. Рыдает народ.
Злые ветры скликал. Рыдает народ.
Энлиль призвал Гибила на помощь.
Великую кличет с небес бурю. Рыдает народ.
Великая буря с небес завывает. Рыдает народ.
Ураган, что страну уничтожит, ревет на земле.
Рыдает народ.
Злобный ветер, неодолимый, словно могучий поток,
Городские суда на причале разрушает и пожирает.
К основанью небес их сгоняет. Рыдает народ.
Энлиль бурею огонь зажигает. Рыдает народ.
Огонь с диким ветром объединяет.
Тучи, что дождем дождят, ныне огнем огнят.
Дня сияющие лучи, добрый свет он убрал.
В стране не сияние дня восходит, а словно звезда пламенеет заката.
От ночи, что радость несет и прохладу, южный ветер он убрал.
Кубки людей наполнены пылью. Рыдает народ.
Черноголовые! Ветры по ним гуляют. Рыдает народ.
Шумер в охотничьей ловушке.[857] Рыдает народ.
Могучие стены Страна возводит — буря их пожирает.
Бурю ночную не умолить слезами.
Буря, что все сокрушает. Страну потрясает.
Буря город, словно потоп, разрушает.
Буря, что Страну погубила, легла на город тяжким безмолвьем.
Буря, что все загубила, пришла, беременная злобой.
Буря, что огнила, принесла народу голод.
Буря, ярости Энлиля приказ, что Страну разделила,
Ур как покрывалом покрыла, покровом его одела.
Это пятая песнь.
Буря, словно лев,[858] бьет, рыдает народ.
Повторенье строки да будет.
Когда день озарил город, этот город лежал в руинах.
Отец Нанна, этот город в руинах. Рыдает народ.
Когда день озарил страну — рыдает народ,[859]
Его люди — не черепки битые — вокруг лежат.
Его стены насквозь пробиты — рыдает народ.
В главных воротах, где прежде ходили, лежат трупы.
На его площадях, где праздники были, навалены люди.
В переулках и улицах, где раньше гуляли, лежат трупы.
В местах, где праздники прежде справляли, людей навалены груды.
Кровь страны, словно медь и свинец в плавильные печи текущие, льется.
Ее мертвецы, словно жир овечий, на солнце тают.
Мужи, что сражены топором, шлемы[860] свои надеть не успели.
Словно олени,[861] ловушкою пойманные, земли наглотались своими ртами.
Мужи, что были копьем пробиты,[862] перевязи надеть не успели.
Вот гляди, как будто там, где мать их рожала, лежат, своею залитые кровью,
Те, что дубинками[863] сражены были, их руки перевязь повязать не успели.
Без опьяняющего питья пьяны, головы набок они склонили.[864]
С оружием стоявший, оружьем сражен. Рыдает народ.
От оружья бежавший, бурей сметен. Рыдает народ.
Бедняков и богачей Ура[865] — всех их охватил голод.
Старики и старухи, что из дома не вышли, в пламени они погибли.
Малышей, что на материнских коленях лежали, словно рыбок, унесло водою.
Кормилицы! Опустели их полные груди.[866]
Решенья Страны удалены. Рыдает народ.
Разум Страны трясина сосет. Рыдает народ.
Отец от сына отвернулся. Рыдает народ.
В городе супруга брошена, дитя покинуто, добро рассеяно.
Черноголовые с мест насиженных сорваны.
Госпожа их, подобно вспугнутой птице, из града вылетела.
Нингаль, подобно вспугнутой птице, из града вылетела.
На добро, что Страною накоплено было, грязная рука легла.[867]
Над богатством, что Страною приумножено было, огненный дождь идет.
Вдоль каналов Страны Гибил очищающий дела свои творит.
Экиширгаль, гора его неприступная, разуму недоступная,
Дом сей непорочный, топорами огромными до основания срыт.
Субареи и эламиты, грабители, в ничто его превратили.[868]
Храм святой лопатами срыли. Рыдает народ.
Город в развалины превратили. Рыдает народ.
Госпожа его — «а-а, дом мой» — вопит.
Нингаль — «а-а, город мой» — вопит.
«Я госпожа, а град мой разрушен, а дом мой погублен!
О Нанна, Ур разрушен, народ его раскидан!»
Это шестая песнь.
В своем загоне, в своем стойле сказала жена горькое слово:
«Город бурею снесен».
Повторенье строки да будет.
Нингаль, матерь своего града, точно враг-неприятель, стоит под стеною.
Госпожа о доме своем разрушенном горючие льет слезы.
Царица о своей святыне, об Уре загубленном, горько рыдает:
Воистину Ан мой город проклял, разрушил мой город!
Энлиль дом мой погубил, лопатою срыл!
Над теми, кто из долин ко мне поднимался,[869] он зажег огонь, — а-а-ай, город мой, он и впрямь разрушен!
На тех, кто с гор ко мне спускался, пламя Энлиль швырнул.
Пред городом он мне предместье разрушил, — а-а-ай, город мой, — я кричу.
В городе внутренний город разрушил, — а-а-ай, дом мой, — я кричу.
В предместье все дома разрушены, — а-а-ай, город мой, — я кричу.
В городе все дома разрушены, — а-а-ай, город мой, — я кричу.
Словно добрые овцы, мой город не множится[870] — ушел его верный пастырь.
Словно добрые овцы, Ур не множится — ушел его подпасок.
Мой бык не живет в загоне[871] — ушел его загонщик.
Не живут в хлевах мои бараны — ушли их стражи.
Протоки города песком засыпаны, убежищем лис они стали.
Вода проточная по ним не бежит — водохранитель их ушел.
В полях города зерно не всходит — ушел их пахарь.
В полях, что словно лопатою срыты, сорные травы ныне всходят.
Сады и рощи мои, что мед и пальмовое вино приносили, колючки горные ныне приносят.
Степи мои цветущие, благоуханием пьянящие, словно печи, дочерна сожжены.
Мое добро, словно могучим натиском саранчи сметено, — мое добро! — я кричу.
Мое добро, кто с долин вышел, в долины унес, — мое добро! — я кричу.
Мое добро, кто с гор спустился, в горы унес, — мое добро! — я кричу.
Серебром моим серебра не знающие ныне руки свои наполнили.
Моими каменьями каменьев не знающие ныне шеи свои украсили.
Все птицы, все твари крылатые улетели из города,[872] — а-а-ай, город мой, — я кричу.
Рабыни мои, сыны мои уведены,[873] — а-а-ай, люди мои, — я кричу.
Горе, мои рабыни в чужих городах оковами схвачены![874]
Горе, мужи и жены мои веревками скручены!
Горе, города моего нет, я в нем больше не царица!
Нанна, Ура больше нет, я в нем больше не хозяйка!
В развалины дом мой превращен, город мой разрушен.
Мне, доброй женщине, мой город чужим стал.
В развалины город мой превращен, дом мой разрушен.
Мне, Нингаль, мой дом чужим домом стал.
Горе, город совсем разрушен, и дом с ним разрушен.
Нанна, святыня Ура разрушена, и люди его убиты!
Горе, где мне жить, где мне встать?
Горе, город мой чужим городом мне стал.
Мне, Нингаль, мой дом чужим домом стал.
Оттуда, издали, из-за стены, — а-а-ай, город мой, — я кричать буду.
Вдали от города, от Ура, — а-а-ай, дом мой, — я кричать буду.
Волосы, словно тростник, на себе она рвет.
По груди, словно по барабану, бьет,[875] — а-а, город мой! — кричит.
Глаза ее слезы льют, горько-горько она рыдает:
Горе мне! Город мой чужим городом мне стал!
Мне, Нингаль, мой дом чужим домом стал!
Горе, загон мой разломан, коровы мои рассеяны,[876]
Я, Нингаль, словно нерадивый пастух, что дубинкою овец погоняет.
Горе, из города ушедшей, нет отныне мне покоя!
Мне, Нингаль, из дома ушедшей, где присесть мне, я не знаю.
Видишь, как странник в чужом городе, я сижу, подняв голову.
К дому оракулов, где во главе, на престоле была я поставлена,
К дому оракулов, где на престоле слов враждебных я не множила,[877]
К этому месту ради града — я подошла и горько плачу.
Ко владыке,[878] из-за дома его злосчастного, подошла и горько плачу.
Из-за дома его злосчастного, подошла и горько плачу.
Из-за града его злосчастного подошла и горько плачу.
Горе, о судьбе моего града скажу, о черной его судьбе![879]
Я, госпожа, о доме разрушенном моем скажу, о черной его судьбе.
О кирпичах Ура моих, разбитых, опрокинутых,
О доме непорочном моем, городе моем разрушенном, что в развалины превращен.
Средь мусора дома твоего непорочного, что разрушен ныне, я лежу.[880]
Словно сваленный бык, от стены твоей не могу подняться.
Горе! Призрачно твое возведение было, пагубно твое разрушение.
Я госпожа, а в святилище Ура моем в хлебных жертвах мне отказано![881]
Энункуг, мой новый, новый дом, чьей прелестью я не успела насытиться,
Город, что будто никогда и не строили, — за что они тебя погубили?
Разрушенный мой, злополучный мой, — за что они тебя погубили?
Видишь, натиску злой бури по приказу грозному,[882] этой силы ты не избегнул.
О Ур мой, дом Зуэна мой, горька твоя погибель!
Это седьмая песнь.
А-а, город мой, а-а, дом мой![883]
Повторенье строки да будет.
Госпожа, как сердце твое вынесет это, как сможешь ты жить?[884]
Нингаль, как сердце твое вынесет это, как сможешь ты жить?
Госпожа непорочная, чей город разрушен, как можешь ты это перенести?
Нингаль, чья страна погублена, как сердце твое вынесет это?
После того как твой город разрушили, как можешь ты это перенести?
После того как дом твой разрушили, как сердце твое вынесет это?
Город твой чужим городом стал, как можешь ты это перенести?
Дом твой домом плача стал, как сердце твое вынесет это?
Твой город, что ныне стал развалинами, ты в нем больше не хозяйка.[885]
В непорочном доме твоем, что лопатою срыт, на престоле его ты не восседаешь.[886]
Твой народ, что на резню был согнан, — не госпожа ты ему боле.
Плач твой вражеским плачем стал, страна твоя больше не плачет.
Без слез в умоляющих плачей живет народ твой в чужих странах.[887]
Страна твоя, как будто ей тошно, уста рукою закрывает.[888]
Город твой стал развалинами, как можешь ты это перенести?
Дом твой опустел ныне, как сердце твое вынесет это?[889]
В святыню Ура вошел ветер, как можешь ты это перенести?
Жрец[890] его в радости там не расхаживает, как сердце твое вынесет это?
Жрец верховный не живет в священном покое, как можешь ты это перенести?
Жрец, что творит обряд очищенья, не творит тебе ныне обрядов.[891]
Отец Нанна, твой жрец, молитвы святые тебе не возносит.
Твой прорицатель в покое священном твоем не надевает льняные одежды.
Праведный жрец верховный твой, что в радости сердца тобою был избран в Экиширгале,
Из святилища в покой сокровенный[892] к жрице радостно не входит.
В Аху, доме празднеств твоем, праздников не празднуют больше.
На барабанах и тамбуринах в радости сердца, на тимпанах для тебя больше не играют.[893]
Черноголовые омовений на твоих праздниках не совершают.
Конопляные траурные одежды ныне им присуждены.
Облик их переменился.
Твои песни плачами стали. Доколе будет это длиться?
Веселая музыка жалобой стала.
Доколе будет это длиться?
Быка твоего в загон не приводят.
Жир его тебе не готовят.
Твои овцы не живут в овчарне. Молока тебе не приносят.
Масло носящие из загонов больше его тебе не носят.
Доколе будет это длиться?
Молоко носящие из овчарни больше его тебе не носят.
Доколе будет это длиться?
Рыбак, что носил тебе рыбу, злое нынче поймал в сети.
Доколе будет это длиться?
Птицелов, что приносил тебе птицу, странником ныне бродит.[894]
Каналы, что для судов грузовых годились, ныне заросли камышами.
На дорогах твоих, что для колесниц устроены были, горные колючки растут ныне.
Госпожа моя, словно по матери, город твой по тебе рыдает.
Ищет Ур тебя, словно ребенок, что на улицах потерялся.
Дом твой тянет к тебе руки, как человек, тебя зовущий.[895]
Кирпичи дома твоего святого, как живой человек, —
«ты где?» — восклицают.
Госпожа моя, ты из дома ушла, ты из города ушла.
Доколе за городом своим, словно враг, ты стоять будешь?
Матушка Нингаль, словно враг, возле города ты стоишь.
Госпожа, свой город ты любишь, а все же ты его оставила.
Матушка Нингаль, свой народ ты любишь, а все же ты его покинула.
Матушка Нингаль, словно бык — к своему стойлу, словно овца — к своему загону.
Словно бык к своему стойлу, где была ты прежде, словно овца — к своему загону.
Словно дитя к своей матери, госпожа — к своему дому.[896]
Ан, царь всех богов, — «довольно!» — воистину пуста скажет.
Энлиль, владыка всех стран, пусть назначит судьбу благую.
Твой город пусть он тебе вернет, да будешь ты снова в нем хозяйкой.
Ур твой пусть он тебе вернет, да будешь ты снова в нем хозяйкой.
Это восьмая песнь.
Мои Сути от меня удалились.
Повторенье строки да будет.
Горе! Все бури и грозы все сразу на Страну напали!
Великая буря небес, грозно завывающая буря,
Злобная буря, что так долго над Страною реет,[897]
Буря, что город разрушила, буря, что домы разрушила,
Буря, что загон разрушила, буря, что хлев разрушила.
На обряды святые наложила руку,
Решенья достойные[898] грязной рукой схватила,
Буря, что благо Страны уничтожила,[899]
Буря, что черноголовых опутала.
Это девятая песнь.
Буря, что все пред собою губит[900]
Повторенье строки да будет.
Буря, что матери не щадит, буря, что отца не щадит.[901]
Буря, что жены не щадит, буря, что родни не щадит.
Буря, что сестры не щадит, буря, что брата не щадит.[902]
Буря, что слабого не щадит, буря, что сильного не щадит.[903]
Буря, что жену настигает, буря, что дитя настигает.
Буря, что свет с земли сгоняет.[904]
Буря, что по приказу гневному над Страною долго реет.[905]
Отец Нанна, пусть этой бури в твоем городе больше не будет!
Люди твои, черноголовые, пусть ее больше не увидят.
Пусть эта буря, подобно дождю, в эти места не возвратится.
Она, что жизнь небес и земли — черноголовых — разбивает,[906]
Да будет вовсе она уничтожена.
Как городские ворота ночью, да будет дверь для нее закрыта.
Пусть решенье об этой буре никогда не будет составлено.[907]
Пусть отныне на гвозде у Энлиля висит решенье об этой буре.
Это десятая песнь.
На дальние дни, на другие дни, на дни, что будут после.
Повторенье строки да будет.
От тех дальних дней, когда была сотворена Страна,
О Нанна, люди, что смиренно пошли по стезе твоей,
Ныне плачи о доме разбитом твоем к тебе несут, пред тобою творят.
Черноголовые, что тобою покинуты, пусть они молятся тебе ныне!
Город, что был тобою разрушен, пусть обратит к тебе плачи.
Нанна, да воссияет во славе твой возвращенный на место город![908]
Подобно сияющей звезде, да не будет он загублен, пред тобою жить да будет.
Пусть люди дом твой снова построят.
Пусть молитвы и жертвы тебе приносят,
Тебе, Нанна, царю Ура тому, кто всех стран владыка.
... грехи его да уничтожит.
... и сердце его да успокоят.[909]
На того, кто с жертвами пред тобой стоит, устреми взоры,
О Нанна, чей проникающий взгляд во все сердца проникает.
Людей от злых помыслов очищает.
Сердца тех, кто в Стране живет, да будут светлы перед тобою,
Нанна, когда город на место его возвратишь, вечно в мольбах тебя будут славить!
Это одиннадцатая песнь.

О, жилье твое гневное... (Плачи и гимны к Энлилю. В сокращении){47}

I
О, жилье твое гневное, о, сердце твое взъяренное, доколе не охладится оно?
Отец Энлиль, всех стран владыка,[910] доколе не успокоится он?
Отец Энлиль, доколе не успокоится он, владыка благоречивый, доколе не успокоится он?
Отец Энлиль, доколе не успокоится он?
Энлиль, Страны Отец,[911] доколе не успокоится он, черноголовых пастырь, доколе не успокоится он?
Отец Энлиль, доколе не успокоится он, себя проницаюший, доколе не успокоится он?
Отец Энлиль, доколе не успокоится он, дикий бык, предводитель войска, доколе не успокоится он?
Отец Энлиль, доколе не успокоится он, тот, кто мнимым спит сном, доколе не успокоится он?
<...>[912]
От начала дней, с тех дней предвечных, доколе не успокоится он?
От начала ночей, с тех ночей предвечных, доколе не успокоится он?
От начала веков, с тех веков предвечных, доколе не успокоится он?
От поры, как недругам жен отдали, доколе не успокоится он?
От поры, как младенцев врагам отдали, доколе не успокоится он?
Друг в его покрове мнимом,[913] от поры, как жена убита, доколе не успокоится он?
Дитя убито, от поры, как дитя убито, доколе не успокоится он?
Дитя убито, от поры, как дитя убито, доколе не успокоится он?
Дабы град разрушить, в потаенном покое пастырь, словно дикий бык, ярится, доколе не успокоится он?
Ниппур дабы разрушить, в потаенном покое пастырь, словно дикий бык, ярится, доколе не успокоится он?
Вавилон[914] дабы разрушить, в потаенном покое пастырь, словно дикий бык, ярится, доколе не успокоится он?
От поры, когда башню храмовую, что большую циновку тростниковую, смел, доколе не успокоится он?
Взирающий — о, дом, где он? — молвит, — О, град мой, где он? — молвит. Доколе не успокоится он?
Взирающий — о, дитя мое, где оно? — молвит, — О, сынок старший, где он? — молвит. Доколе не успокоится он?
О, вражда черная, о, вопли и слезы, доколе продлятся они, доколе не успокоится он?
Доколе, Энлиль, доколе?
Доколе, Энлиль, доколе? Доколе молитвами не будет он успокоен?
Словно гроза над небосклоном,[915] Утес Могучий, Энлиль, когда ты утихнешь?
О, доколе? Словно гроза над небосклоном. Утес Могучий, Энлиль, когда ты утихнешь?
Утес Могучий, Энлиль, когда ты утихнешь?
Все, что изрек, ты совершил, о ком промолвил, тех ты убил.
Все, что промолвил, ты исполнил. Когда ты утихнешь?
То, что промолвил, ты превысил. Когда ты утихнешь?
Место твое приговоренное[916] ты порешил. Когда ты утихнешь?
Пастыря несогбенного он над овцами поставил. Когда ты утихнешь?
Пастыря недремлющего[917] он назначил стражем. Когда ты утихнешь?
Травы негодные[918] в степи вырастил он. Когда ты утихнешь?
Отец Энлиль тростниковых флейт плачи[919] по степи высокой разносит. Когда ты утихнешь?
Словно гроза над небосклоном Отец Энлиль, Когда ты утихнешь?
Плачи, о, плачи, не удержать рыданий![920]
Горе, о, горе, не прекратить стенаний!
Не прекращаются вопли, не унимаются стоны.
Владыка града моего. Утес Могучий, Энлиль, о-о, горе, горе!
Владыка града моего, о блеске града твоего те плачи!
Юноша к степи рыдает, горючие льет он слезы, о-о, горе, горе!
Дева у башни сторожевой[921] горюет, стонет, о-о, горе, горе!
Этот юноша горько рыдает, о-о, горе, горе!
Эта дева горько стенает, о-о, горе, горе!
Эта дева кричит.
II
Дикий бык, благородный дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,
Всех стран господин, дикий бык,
Благоречивый владыка, дикий бык.
Утес Могучий, Энлиль, дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,
Энлиль. Страны Отец, дикий бык,
Черноголовых пастырь, дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,
Владыка речей безупречных, дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,
<...>[922]
Когда имя твое встает над горами.
Когда имя твое встает над горами, содрогается небо, когда имя твое надо всеми странами.
Содрогается небо, трясется земля, когда имя твое надо всеми странами.
Когда над Эламом горным встает оно, когда имя твое надо всеми странами,
Когда у подошвы земли встает оно, когда имя твое надо всеми странами.
Когда по краям земли встает оно, когда имя твое надо всеми странами.
Когда над грудью земли встает оно, когда имя твое надо всеми странами.
Когда над горою сверкающею встает оно, когда имя твое надо всеми странами.
Когда над горой высочайшею встает оно, когда имя твое надо всеми странами.
Когда над горой величайшею встает оно, когда имя твое надо всеми странами.
Когда над горою, над небом встанет оно, встанет оно,
Небо само собою расколется, когда имя твое надо всеми странами!
О, сколь ты могуч, о, сколь ты могуч!
Ты, благородный Отче, о, сколь ты могуч!
Энлиль, сколь ты могуч!
<...>[923]
Владыка суда справедливого, о, сколь ты могуч!
Горький плач вылетает из горла птицы.
Из горла птицы, птицы гиргирлу,[924] горький плач вылетает из ее горла.
Горькие плачи, горькие вопли вылетают из ее горла, вылетают из горла птицы.
Ибо господин от Страны отвернулся.
От черноголового народа.
Шея его между плеч повисла.
<...>[925]
О, доколе, доколе?
Энлиль, о, доколе?
Утес Могучий, Отец Энлиль, доколе?
Черноголовых пастырь, доколе?
Ты, кто главу окутал тканью, о, доколе?
Ты, кто шею склонил к коленам, о, сколь ты могуч, доколе?
Кто лишь свое вопрошает сердце, о, сколь та могуч, доколе?
Кто закрыл свое сердце, словно корзину, о, сколь ты могуч, доколе?
Благородный, кто уши склонил меж бедер, о, сколь ты могуч, доколе?
Благородный, кто пальцами заткнул уши, о, сколь ты могуч, доколе?
От Ниппура вран[926] отдалил свое сердце.
Вран по приказу Энлиля отдалил свое сердце.
Господин благородный, кем Страна порушена,
Энлиль благородный, черноголовые его брошены,
Энлиль, нет руки, руке твоей равной, доколе?
Энлиль, нет ноги, ноге твоей равной, доколе?
Того бога нет, чтоб тебе был равен!
Благородный, никого нет, кто б тебе был равен!
Отец Энлиль, вернись в страну!
<...>
Черноголовые покорены. Ниппура девы истреблены.
<...>[927]
Поверни свое сердце,[928]
Энлиль, поверни свое сердце!
Энлиль всех стран, поверни свое сердце!
<...>[929]
Поверни свое сердце, повели ему повернуться!
Усмири свое сердце, повели ему усмириться!
Пусть молители промолвят тебе молитвы,[930]
Пусть просители просьбами тебя упросят!
В небесах и земле, месте злаков пестрых,[931]
Твои сотворители Энки и Нинки,
Супруга возлюбленная, матерь Нинлиль,
Сестрица старшая, госпожа Кеша,[932]
Глашатай твой Нинибру,
Твой воин могучий, владыка Нинурта,
Твой советчик главный, предводитель Нуску,
Дитя любимое Гашананна,[933]
Правитель великий Умунгуруша.[934]
Дикий бык лежит. Что не встает он?[935]
Энлиль лежит. Что не встает он?
Благородный лежит. Что не встает он?
Над Ниппуром, над Дуранки что не встает он?
Над Ниппуром, где даруются судьбы, что не встает он?
Над Храмом, что для жизни Страны он возвел, что не встает он?
Что для жизни всех стран он воздвиг, что не встает он?
Над Экуром, сердцем благостным Энлиля избранным?
Дикий бык, что лежит, да встанет.[936]
Энлиль, что лежит, да встанет,
Энлиль, дикий бодливый бык, да встанет,[937]
Благородный, дикий бодливый бык да встанет,
Отец Энлиль, всех стран владыка,
Благородный, Ниппура владыка,
Средь быков откормленных буйных да встанет,
Меж овец отборных упитанных,[938] что у жрецов льнотканоокутанных, да встанет,
Меж козлов зернокормленых[939] да встанет,
Меж овец жирнохвостых меченых[940] да встанет,
... да встанет,
... в Ниппуре, связи небес и земли,[941]
Благородный, могучий, что возлежит вместе с бурею, да встанет.[942]
Вот словаего: «Плачи, о-о, плачи!»
Дикий бык поднимется, вокруг глянет,
Энлиль поднимется, вокруг глянет,
Отец Энлиль поднимется, вокруг глянет,
Благородный дикий бык поднимется, вокруг глянет,
На Ниппур, связь небес и земли глянет,[943]
На Ниппур, где судьбы даруются, глянет,
Ты сокрушил нас, ты раздавил нас.
Дикий бык, его вздымание достигает неба.
Энлиль, поднявшийся дикий бык, его вздымание достигает неба.
Отец Энлиль, всех стран владыка,
Благородный, Ниппура владыка,
Он владыка, его Слово небо удержать не может.
Энлиль, его Слово земля нести не может.
Владыка, одну руку его небо удержать не может.
Энлиль, одну ногу его земля удержать не может.
Благородный, рук его охват достигает неба.
Энлиль, подошвы ног его попирают землю.
Дикий бык, его вздымание достигает неба.
Ты промолвил, ты промолвил,[944]
Владыка всех стран, о, воистину ты промолвил!
Нечто кто разрушил? Ты разрушил.
Нечто кто сгубил? Ты сгубил.
Энлиль, дом, прекрасно устроенный, в тростниковую хижину ты превратил.
Сын благородного прочь бежал.[945]
Энлиль, одетого роскошно хладом ты склонил.
Того, чьи поля обширны, градом ты согнул.
У того, кто мотыгою роет землю,[946] землю ты отрезал.
У того, кто воду достает из колодца,[947] колодцы ты отрезал.
О, воистину ты промолвил, но реченное ты превысил.
III
<...>[948]
Благородный, обернись и взгляни на град свой да скажу я![949]
Энлиль, благородный, обернись и взгляди на град свой, да скажу я!
Всех стран владыка, обернись и взгляни на град свой, да скажу я!
<...>[950]
Во граде твоем, загубленном, затопленном,
В Ниппуре твоем, загубленном, затопленном,
Во граде твоем, загубленном, затопленном,
<...>[951]
Во граде твоем, где ныне ячмень по зернышку вешают,
Тот, кто сытым был, голодает, отец мой! — плачет.
Супруга юная — о, супруг мой! — вослклицает[952]
Мальчик юный — о, сын мой! — плачет
Дева — о, брат мой! — плачет,
Во граде кормилица-мамушка[953] — о, дите мое!— плачет,
Девочка малая — о, отец мой! — плачет.
И мал и стар — все удалились.[954]
В Ниппуре мал и стар — все удалились.
В Вавилоне мал и стар — все удалились.
В Исине мал и стар — все удалились.
Кто на улицах стоял — побиты лежат.
Их члены и матки псы грызут,[955]
Их останки в огне горят[956]
По местам ликований ветер гуляет,[957]
По улицам, что радостью не насыщались.[958]
<...>

Истребление моих человеков (Отрывки из сказания о потопе){48}

I
(Первые 37 строк разбиты.)

Истребление моих человеков...
Мной сотворенное богине Нинту... воистину я возвращу ей.[959]
Я верну народ к местам их обиталищ.
Да будут их грады построены, да будут их беды рассеяны.
Кирпичи во всех своих градах на места священные воистину пусть они поставят.
На святых местах пусть собраны будут.
Святость воды — огня гашение — да будет в праведности установлена.
Обряды, могучие Сути совершенными воистину будут,
Землю вода да оросит, благостный мир я им дам».
Когда Ан, Энлиль, Энки, Нинхурсаг
Черноголовый народ сотворили,
Живность[960] в земле начала множиться буйно,
Всевозможные четвероногие твари узором достойным покрыли долины.
<...>
(Более 30 строк разрушено.)

II
<...>
«Труды их усилий хочу я направить.[961]
Строитель Страны[962] да прокопает землю, да заложит основы».
Когда Сути царственности с небес спустились,
Могучий венец и царственности престол с небес спустили,
Он сотворил их обряды, он могучие Сути совершенными сделал.[963]
Он основал селенья и грады.
Он имена им нарек, доли им он распределил.
Первый из них — Эредуг, вождю Нудиммуду его он дал.
Второй — жрице небес[964] — Бадтибиру он ей дал.
Третий — Лараг, Пабильсагу его он дал.
Четвертый — Сиппар, герою Уту его он дал.
Пятый — Шуруппак, Суд он его дал.
Этим градам он дал имена, он столицами их назначил.
Он не прекратил разливы, он прокопал землю, он принес им воду.[965]
Малые речки он очистил, провел оросительные протоки.
(40 строк разрушено.)

III
В те дни Нинту... свои творенья...[966]
Светлая Инанна за своих человеков плач заводит.
Энки сам с собою советуется.
Ан, Энлиль, Энки, Нинхурсаг,
Боги Вселенной именем Ана поклялись, именем Энлиля поклялись.
В те дни Зиусудра, помазанник божий...
Навес овальный себе построил...
В покорности, благоговейно, со смиренными, праведными словами...
Каждый день он стоял, склоняясь...
То не сон, то выход его речений...
Дабы заклясть небо и землю.
IV
В Киуре боги... стена...
Зиусудра, у края встав,[967] слышит...
«Край стенки слева, ну-ка, послушай!
Край стенки, скажу тебе слово, прими мое слово!
Будь внимателен к моим наставленьям!
Потоп пронесется надо всем миром,[968]
Дабы семя человечества уничтожить.
Окончательное решенье, слово божьего собрания...
Решение, реченное Аном, Энлилем, Нинхурсаг,
Царственность, ее прерывание...»
<...>
(Около 40 строк, разрушено.)

<...>
Все злобные бури, все ураганы, все они собрались вместе.
Потоп свирепствует надо всем миром.
Семь дней. Семь ночей.
Когда потоп отбушевал над Страною,
Злобный ветер высокой волною отшвырял огромное судно,[969]
Солнце взошло, осветило небо и землю,
Зиусудра в огромном своем корабле отверстие сделал,
И солнечный луч проник в огромное судно.
Царь Зиусудра
Пал ниц перед солнцем-Уту.
Царь быков заколол, много овец зарезал.
<...>
(Разрушено около 40 строк.)

<...>
Жизнью небес и жизнью земли они поклялись,
Ан и Энлиль жизнью небес и земли поклялись о том, кто укрылся,[970]
Дабы живое из земли поднялось, дабы оно для них вышло.
Царь Зиусудра
Пред Аном, Энлилем смиренно простерся.
Энлиль с Зиусудрою ласково заговорили.[971]
Когда жизнь, словно богу, ему присудили,
Жизнь долгую, словно богу, ему изрекли,
Тогда они царя Зиусудру,
Кто имя жизни сберег, человечества семя спас,
Поселили его в стране перехода, в стране Дильмун, там, где солнце-Уту восходит...
«Ты...»
(Конец разрушен.)

РАЗДЕЛ VII. ЛЮДИ ШУМЕРА: ДУХ ЭДУБЫ

В давние дни, в стародавние дни… (Поучения Шуруппака){49}

В давние дни, в стародавние дни,
В давние ночи, в стародавние ночи,
В давние годы, в стародавние годы.
Во время оно некий мудрец, хитроумных слов он был составитель.
Сведущий в слове, Шумера житель,
Шуруппак наставлял своего сына.
Шуруппак, сын Убартуту,
Наставлял сына своего Зиусудру.
«Сын мой, совет хочу дать, прими совет мой.
Зиусудра, слово скажу, со вниманием выслушай.
Советом, что дам я, не пренебрегай.
Слов, что скажу я, не переступай.
Всемогущи наставленья отцов, будь им послушен.
Осла крикливого не покупай — стоит его крик в твоем затылке.[972]
Поля у дороги не разбивай — затопчут.
Поля на ослиных тропах не возделывай — загубят.
Колодца посредь поля не выкапывай — водою зальет.
Дом на улицу широкую не выпячивай — пусть в ряду стоит.[973]
Не ручайся — да не будешь зависим.[974]
Да, ни за кого не ручайся — кто ручается, неблагоразумен.
И свидетельствовать не надо — за человека говорит его город.[975]
Не иди туда, где спорят, —
Да не будешь свидетелем в споре.
Лучше пусть спор тот сам собою угаснет.
Сам не затевай споров.
<...>
Спор что огонь — сам не вспыхнет.[976]
Споров избегай, иного пути не знай.[977]
Не кради — себя не губи.
В дом не врывайся, на сито чужое не зарься[978]
Вор-то — лев, а схватили его — раб.
Дитя мое, не соверши убийства!
Топора сам не воздымай!
Мужчину сватом не посылай, себя не...[979]
С молодицей замужнею не болтай, злословье всесильно.
О дитя мое, с молодицею замужнею в комнате не рассиживайся.
Ссоры не разжигай, себя не роняй.[980]
Лжи не допускай, голову от шеи отличай.[981]
Слова не нарушай, твое слово — основа.[982]
Слова не возвращай, взгляда злого не привлекай.[983]
Краденым не прельщайся
Рук своих не марай.[984]
Много прибыли не получишь.
Слов неискренних не говори[985]
Словно в ловушку, в них потом попадешься.
Овцу на пастбище незнакомое не гони.
Быка на земле ненадежной не заставляй пахать.
Основанье надежно — и путь надежен.[986]
Пути черного не избирай, добро его — злое[987]
Степного осла не покупай — погонщики по обе стороны за ним должны бежать.[988]
Не спи с рабынею — зазнается.[989]
В ярости не проклинай — к тебе возвратится.[990]
Не пытайся воду хватать рукою — ослабеешь[991]
То, что ты с силою бросишь, тебя же потом сбросит.[992]
Не гони должника — наживешь врага.
С высокомерным не устраивай дома,[993]
Словно рабыню, тебя погонят,
И когда подойдешь к жилью мужа,
"Побегай, побегай!" — тебе скажут.
Сладкий тростник в саду не обламывай —
"Возмести, возмести!" — так тебе скажут,
Врага не приваживай,[994] споров не сглаживай.
Дитя мое, силой не надо брать, раздоров не надо рождать.
Дочь человека да не осилишь, во дворе она это скажет.
Силу имеющего не отдаляй, степ крепостных не разрушай.
Крепкого молодца не отдаляй, от города его не отвращай.
Бесчестный, словно веретеном, глазами вертит.
Уклончив взглядом — переменчиво сердце.[995]
Не сори словами, словно лжец в пивнушке,
В собраньях мужей не маши руками.[996]
Герой — один, один средь людей.
Солнце — одно, одно средь людей.
С героем встать рядом — вот удел!
С солнцем встать рядом — вот удел!»
Шуруппак наставлял своего сына.
Шуруппак, сын Убартуту,
Наставлял сына своего Зиусудру.
Второй раз Шуруппак наставлял сына.
Шуруппак, сын Убартуту,
Наставлял сына своего Зиусудру.
«Сын мой, совет хочу дать, прими совет мой.
Зиусудра, слово скажу, со вниманием выслушай.
Советом, что дам я, не пренебрегай.
Слов, что скажу я, не переступай.
<...>
(Строки 88–96 разрушены,)

<...>
Тот, кто твое тебе не восполнит, —
Что козел вороватый, блудливый,[997] в его сердце — слова лживые.
Дворец — это поток могучий, чье нутро, словно бык бодучий,[998]
Что в него входит, ни с чем не сравнимо.
Что выходит, конца не имеет.
Вот даю тебе хлеб к отборному пиву.[999]
Но пока даю — далеко то пиво.
Не даю тебе хлеба — он далеко,
Вот отдаю другому пиво —
Нет, с имуществом надежным,
Мой малыш, ничто не сравнится!
Льстивый рот — блудливый рот.
Злобный рот печати ждет.
Сладкогласный рот собирает мед.
О лжеце судит мешок для пищи.
Болтун заполняет пустой мешок.
Хвастун заполняет пустой рот.
Кожевник одет своей собственной кожей.[1000]
Власть имущий может избегнуть руки человека.[1001]
Дурак всегда что-то теряет.
Удивляясь, дурак что-то теряет.
"Да не свяжешь меня!" — он делает жест молитвы.[1002]
"Да буду жив!" — он делает жест молитвы.
Пустоголовый решает судьбы.
Бесстыжий поучает другого:
Воистину я восхищенья достоин!
(Строка 123 разрушена.)

Твой наемник мешок для еды с тобою делит.
Из одного мешка с тобою ест он.
Когда он с тобою мешок тот закончит,
То работу он у тебя оставляет,
"Воистину я у тебя поел!" — И у дворца остановится.
Твой наследник — для твоего дома.
Твоя дочь — для ее женского дома.
Выпил пива — не изрекай суждений.
Что ушло из дома, пусть не гложет сердца.
Небеса далеки — земля драгоценна,
Но с небес ты получаешь много —
Все страны дышат небесами.
В дни жатвы каждый день дорог[1003]
Собирай, как рабыня, вкушай, как хозяйка,
О да, дитя мое, именно так, собирай, как рабыня, вкушай, как хозяйка.
Проклятья ранят только внешне.[1004]
Но подаяния убивают.
Насилие чревато ложью.
Проклятия вздымают злобу.
Многословие — чирей, трава черная, жгучая:
"С именем ярким да озарю тебя светом,[1005]
Слова молитвы моей — изобилие.
Молитва водою прохладною освежает сердце!"»
Надсмотрщик города — главный мудрец страны.[1006]
Шуруппак поучал своего сына.
Шуруппак, сын Убартуту,
Наставлял сына своего Зиусудру.
В третий раз Шуруппак поучал сына.
Шуруппак, сын Убартуту,
Наставлял сына своего Зиусудру.
«Сын мой, совет хочу дать, прими совет мой.
Зиусудра, слово скажу, со вниманием выслушай.
Советом, что дам я, не пренебрегай.
Слов, что скажу я, не переступай.
Драгоценны советы отцов, будь им послушен.
Сына земледельца не бей — протоку оросительную тебе разобьет.
Гулящую женщину не покупай — это терн колючий.
Раба, в доме рожденного, не покупай — это трапа черная, жгучая.
Свободнорожденного не покупай — постоянно на стену он будет лезть.[1007]
Рабыню дворцовую не покупай — ноги плоские у нее.[1008]
Но если ты раба-чужеземца с гор спустил.
Того, кто из мест неведомых, ты привел, —
О дитя мое, там, где солнце встает,[1009]
Воду для тебя он будет пить, перед тобою он пойдет.
Дома нет у него — к дому он не пойдет.
Родного города нет у него — в город свой он не пойдет, —
Он не веселее тебя, он не сильнее тебя.
Сынок, путешествуя на Востоке,
Один в дорогу не отправляйся —
Земляк может оказать помощь.[1010]
Имя на имя — можно поднять человека.[1011]
Гору на гору не громозди.[1012]
Воистину судьба — это зыбкий берег.
Скользит по нему человек ногами.
Старший брат — воистину отец, старшая сестра — воистину мать.
Старшего брата своего почитай.
Пред сестрою старшею, как пред матерью, склони голову.
Не работай одними глазами.
На словах-то ты много делаешь.[1013]
Лентяй слоняется по постоялому двору.
Ради хлеба человек поднимется в гору.[1014]
Лжец собьет с пути человека.
Ради хлеба человек спустится с гор.
Малый город даст царю быка.
Большой город домы построит, каналы пророет.
Имущий хорошо устроен.
Имущий дает неимущему полбу.[1015]
Женатый хорошо устроен.
Неженатый спит на соломе.
Кто рушит домы, будет домом раздавлен.
Кто на людей подымется, на того люди подымутся.
Кто быка мощного на шею взвалит.
Тому через реку не переправиться.
Если ты к сильным своего города примкнешь,
Дитя мое, безусловно вверх ты поднимешься.
Рабыню с гор ты приводишь,
Благо она тебе приносит.
Но и зло тебе принесет.
Благо в руках, зло — в сердце.
Добро не освобождает сердца.
Но и зло не освобождает сердца.
Добро что сырость — не откроет сердца,[1016]
Но и зло — копилка, его не заглотит.
От злобы и корзина в реке тонет.
Кожаный мех в степи рвется,[1017]
Ибо сердце в любови — строит дом.
Сердце злобное — дом рушит.
Геройство и обладание — защита Сутей княжества.
Перед геройством ты склонишь голову.
Власть имеющему ты подчинишься.
Дитя мое, тогда и перед злым человеком ты устоишь.
В праздники не выбирай жену:[1018]
И внутри все у нее напоказ, и снаружи все у нее напоказ.
В серебре напрокат — напоказ, в лазурите напрокат — напоказ.
В шерстяной ткани напрокат — напоказ, в ткани льняной напрокат — напоказ.
О мой малыш, как все это назвать!
Не покупай быка во время жатвы...[1019]
Хитрого быка не покупай — разобьет стойло.
На жену добрую, как на поле плодородное, надеется муж.
Не покупай осла во время жатвы.[1020]
Осел, который жрет... с другим ослом...
Коварного осла ты привяжешь за шею.
Но, дитя, лжец коварный за бок тебя схватит.[1021]
Повитуху ищи на дворе постоялом.[1022]
Пьяница топит свой урожай.
Рыбачку и два мужчины на пороге не задержат,
В дом, словно муха, она влетает.[1023]
Ослица на улице подает голос.
Свинья детенышей кормит на улице.
Женщина, которая укололась, начинает кричать,
Но веретено, что ее укололо, держит в руке.
Из дома в дом она бегает.
Во все переулки тянет шею,
...она говорит и выскакивает.
Во все чердаки заглядывает.
Там, где споры, туда бежит.
<...>
(Строки 237–243 плохо сохранились.)

<...>
Сердце обширное, радостное[1024]
Что ценнее для жизни сладостной?
То, что ты ценишь, то и тебя ценит.
Сынок, как ярки глаза яркие![1025]
Зерну не мешай расти — размножит побеги.[1026]
Не кляни овечку — родится девочка.
Комья земли не просеивай — родится мальчик.[1027]
Супругу из дома не удаляй, голоса на нее не возвышай.
Место, откуда изгнали супругу, — погибло.
"О, бедра мои, о, горло мое!" — будем вместе скакать.[1028]
Мужа могучего одной силой вместе да осилим!
Мастера-искусника да не убей — дитя искусное родится.
Господина, как дикий дракон,[1029] не убей, рук ему не связывай.
Кормилица из женского дома определяет судьбу своего хозяина.
С матерью дерзко не разговаривай — она на тебя рассердится.[1030]
Слов матери твоей и бога-хранителя твоего не оспаривай.
Мать — словно бог солнца Уту, она рождает человека.
Отец — словно бог, он свет дает.
Отец — словно бог, его слово твердо.
К совету отца да будь внимателен.
Дома за городом построить — изнутри город построить.
Дитя мое, папе, которое оросили,[1031]
Влажно — это поле, о котором заботятся.
Но когда оно сухое — это тоже поле, о котором заботятся.
Потерянное — это то, чему не перестаешь удивляться.
Незнакомый пес — плохо, незнакомый человек — ужасно.[1032]
На путях неизвестных на краю плоскогорья —
Боги плоскогорья, людей пожиратели.
Люди, в горах живущие.
Зерна, как люди, они не едят,
Домы, как люди, они не строят, города, как люди, они не строят.
Ночью с гор они спускаются,
Когда люди работу закончили, когда овцы в стойла загнаны,
Когда плужные труды закопчены,
Они спустятся — подберут колосья.
Дар слова — освежитель сердца.
Дворца достоин, освежитель сердца.
Дар словесный, что звезды небесные».
За наставления Шуруппака, сына Убартуту,
Коими наставлял Шуруппак, сын Убартуту,
Кои Владычицы Таблиц Великих достойны,[1033]
Хвала тебе, дева Нисаба!

Рыба моя... (Дом рыбы){50}

Рыба моя, я тебе дом построил.[1034]
Рыба моя, я тебе дом построил, прибежище тебе приготовил.
При доме том двор широкий, загон просторный тебе построил.
Там, внутри, ложе тебе поставил,
В этом месте веселья журчащую воду течь для тебя заставил.
К дому сеть не приблизится,[1035] от канала подземного не протянется.
В доме есть пища, отборная пища.
Да, в доме есть пища, свежайшая пища.
В дом, там, где пиво тебе поставлено, туда и муха не просочится.
Ликование не прекратится, как только имя твое там послышится.
И порог, и засов, и мука для жертвы, и курильница — все готово.[1036]
А благоухание этого дома — что ароматы кедрового леса.
В доме есть пиво, отличное пиво.[1037]
Да, есть сладкое пиво, и лепешки медовые, как тростниковая изгородь, длинные.
Все знакомые твои — да войдут они.
Все близкие твои — да войдут они.
И отец, и глава рода твоего — да войдут они.
Сыновья твоего большего брата, сыновья твоего меньшего брата — да войдут они!
И малые твои, и большие твои — да войдут они.
И супруг, и дети твои — да войдут они.[1038]
Друзья-приятели твои — да войдут они.
Зять и свекор твои — да войдут они.
Пусть толпою, бок о бок с тобою войдут!
Ни одного из них не оставь, никого из них не оставь снаружи!
Войди же, дочь моя любезная,
Войди же, дочь моя хорошая.
День пройдет, и ночь придет,
Сияние лунное в дом войдет,
Когда день пройдет, когда ночь придет,
Кто туда войдет, там и отдохнет — место твое тебя ждет.
Там внутри тебе подготовил я ложе,
Да не будет сон моей рыбы встревожен!
Там живущие да не рассорятся.
Войди же, дочь моя любезная,
Войди же, дочь моя хорошая.
Словно у канала засоленного, которому нет течения,
Словно у потока засоренного, которому нет движения,
Для воды струящейся твое ложе будет расчищено.
Лунный свет войдет — твое ложе будет расширено.
А когда ты войдешь — обрати свои взоры к укрытию.
Когда, словно бык, ты пойдешь к месту, тебе приготовленному, — обрати свои взоры к укрытию.
Когда, словно пес, ты пойдешь к месту, тобою учуянному, — обрати свои взоры к укрытию.
Когда, словно овца, ты пойдешь к жилью своему постоянному — обрати свои взоры к укрытию.
Да, когда, словно бык в свой загон, а овца в овчарню, пойдешь — обрати свои взоры к укрытию.
Да, войди, словно бык, в свой загон,
А когда войдешь, пусть Зуэн тебе порадуется!
Да, войди, словно овца в овчарню.
А когда войдешь, пусть тебе Думузи порадуется.
Когда, словно бык, к загону голову ты подымешь,
Пусть тебе господин Ашимбаббар-Зуэн порадуется!
Когда, словно овца к овчарне, голову ты подымешь,
Пусть тебе Думузи-пастырь порадуется!
<...>
(Около 14 строк разрушено.)

Рыба, кто же с тобою к жилью пойдет?[1039]
О, рыба моя, пусть все рыбы, что есть, с тобою пойдут!
Та, что бородку мягкую имеет, что травы сладкие поедает,
Пусть большая моя усач-рыба с тобою войдет, о моя рыба![1040]
Та, что тростник изнутри изгрызает, ко рту своему его тянет,
Пусть и малая моя усач-рыба с тобою войдет, о моя рыба!
И та, толстогубка, что сосет тростники живые,
Что сбирается в стаи,
Чья пища...[1041]
Пусть моя рыба-карп с тобою войдет, о моя рыба!
И та, черная, словно жердь, круглая,
Свинья опоросная, что у речных берегов себе пищу находит,
Пусть моя угорь-рыба с тобою войдет, о моя рыба!
И та, чей хвост рогат, чей бок рогат, рыба, что из зарослей тростников выплывает,
Большая моя усачовая рыба, пусть с тобою войдет, о моя рыба!
Рыба, что, словно дитя плачущее, в зарослях тростниковых всхлипывает,
Моя ше-сухур-сум-рыба, пусть с тобою войдет, о моя рыба![1042]
Голова — мотыга, зубы — ущелье.
Кости ее — еловые ветки,
Пузырь[1043] ее — мех для воды пастуха Думузи.
Мешок, пищей набитый, мешок недвижимый,[1044]
Бич рыбаков — хвост ее тонкий,
Рыба-прыгун, мешок, что жрет себе подобных,
Внутренностей в голове не имеет,
Соперников руками-ногами хватает,
Ее жало что шипы-когти,[1045]
Рыба запретная — в городах, во святилищах
В жертву ее богам не приносят,
Но пусть и моя хрящеперая скат-рыба, пусть с тобою войдет, о моя рыба!
И та, что плавниками пенит бурные воды,
Быстрая, сверкающая чешуею.[1046]
Моя кин-рыба морская пусть с тобою войдет, о моя рыба!
С головою что мельница ручная,
Бьющая-колотящая, в разгон молотящая,[1047]
Рыба, что трав не ест,[1048]
Акула молотоголовая, пусть она с тобою войдет, о моя рыба!
Шелест нутра ее на поверхности,[1049]
Моя рыба акулья, пусть с тобою войдет, о моя рыба!
Рыба, что на дне прячется, сетей рыбацких избежать умеет,
Бунтовщица-рыба, противная, мерзкая,
Моя гур-рыба, пусть с тобою войдет, о моя рыба![1050]
Рыба, что может пробить бреши, что яд в челюстях своих копит,
Моя агаргара-рыба, пусть с тобою войдет, о моя рыба!
Торговцы обычно ее избегают,[1051]
Но пусть моя саг-гур-рыба с тобою войдет, о моя рыба!
Кочевники ее не покупают,
Но пусть моя тур-хар-рыба с тобою войдет, о моя рыба!
Рыба, что трав съедобных не ест,
Моя азаг-рыба пусть с тобою войдет, о моя рыба![1052]
Мешок тяжелый, что как бы сам крутится,
Моя змея-рыба пусть с тобою войдет, о моя рыба!
<...>
(Разрушено около 20 строк.)

<...>
Малыши сачками ее таскают.[1053]
Моя соль — рыба пусть с тобою войдет, о моя рыба!
С глазами змеиными, что в речных берегах гнездится,
Что лежит на боку (?)...
Пусть с тобою войдет, о моя рыба!
<...>
(Большая лакуна.)

<...>
Та, что средь рек и болот кричит зловеще,[1054]
Моя акан-птица, в когтях ее, о рыба моя, ты повиснешь.[1055]
И та, что над водами, где сети раскинуты, кружит,
Моя убур-птица, в когтях ее, о рыба моя, ты повиснешь.
И та, длинноногая, та, что хохочет,
По водам бежит, что по глине пишет,
Моя анше-бар-птица, о рыба моя, в когтях ее ты повиснешь.
И та, что вовсе не нарядна,
У птицы этой — ноги рыбы,[1056]
Моя ки-иб-птица, о рыба моя, и в ее когтях ты повиснешь.
И тот, что в болотах, что хватает четвероногих, бегущих мимо,
Мой крокодил, о моя рыба, и в его лапах ты повиснешь.[1057]
Но нет, в когтях их ты не повиснешь, ноги их тебя не погубят,
О рыба моя, день наступает — ко мне, смелее, ну давай же,
Настало время — ко мне, смелей!
И владычица всех рыбарей,
Богиня Нанше, как тебе будет рада![1058]

Тростниковые заросли что говорят? (Рассказ о цапле и черепахе){51}

Тростниковые заросли что говорят?
Они растут на славу.
Могучие заросли возле Тутуба — они растут на славу.
У болот Киритаба — они растут на славу.
В болотистых заводях[1059] Акшака — они растут на славу.
В болотцах Энки, что цепочкою вьются,[1060] — они растут на славу.
В болотцах маленьких, болотцах Энки — они растут на славу.
Камышовые побеги[1061] Энки — они растут на славу.
Тростники возле Ура, отросточки жизни[1062] — они растут на славу.
Возле Ура, где коров и овец, где телят изобилие, — они растут на славу.
В те дни воду от тростников отвели, загон тростниковый, сияя, вознесся.
Из зарослей тростниковых ардадиллу-трава свое семя пустила.
Травы-крошечки-звездочки[1063] из земли побежали, что малые детушки, — хороши!
Тростники юные распустили волосы, что красные девушки, — хороши!
Камыши возросшие окружили город, что добрые молодцы, — хороши!
Тростники-молодушки из земли вверх головки тянут,[1064] что невестки-сношеньки, — хороши!
Тростники-молодцы, из земли поднявшись, головами крутят, что сыны меньшие, — хороши!
Камыши могучие землю роют, словно отцы-родители, — хороши!
Тростники живучие себя сами питают, словно матери, — хороши!
Тростниковые заросли в своей буйной зелени главу возносят, что Гудеа-пастырь, — хороши![1065]
Травы водоемов в своих водоемах главу возносят, словно царь-батюшка, — хороши!
Травы рослые в их сиянии, что сыны царевы, — хороши!
В те дни та, что на краю зарослей тростниковых в земле сидит, мольбы возносит,
Цапля — «яйца отложу, пойду, кто сохранит их?»
Птица, дары приносящая, даров не приносит.
Цапля, дары приносящая, даров не приносит.
Рыба их хватает, яйца разбивает, во все стороны их толкает.[1066]
Рыба, что в траве сладкой сидит, во все стороны их толкает.
Карп болотный, что в тростниках негустых сидит, во все стороны их толкает.
Жаба, что в зарослях травы сидит, во все стороны их толкает.[1067]
Агаргара-рыба жизнь живую от края к краю, во все стороны их толкает.
Цапля яйца швыряет, в море их разбивает.
Птица, дары приносящая, мольбы возносит.
Цапля к Энки, своему господину, в храм его входит и так молвит:
«Господин мой, места свободные дай мне, яйца да отложу!»
Владыка Энки места свободные, просторные дал ей.
... да будут яйца там отложены,[1068]
... воистину в море места не дал,
... в тростниках птице месте дал.
В тростниковых зарослях кладет она яйца.[1069]
В могучих зарослях возле Тутуба кладет она яйца.
У болот Киритаба кладет она яйца.
В болотистых заводях Акшака кладет она яйца.
В болотцах Энки, что цепочкою вьются, кладет она яйца.
В болотцах маленьких Эредуга кладет она яйца.
Средь камышовых побегов Энки кладет она яйца.
Возле Ура, где тростники, отросточки жизни, кладет она яйца.
Возле Ура, где коровы и овцы, где телят изобилье, кладет она яйца.
В те дни черепаха, склочница, полная черных помыслов —
«О, цапля, с цаплею да разожгу ссору!
Я, черепаха, с цаплею да разожгу ссору!»
Она, глаза ее — глаза змеиные —
«Да разожгу с ней ссору!»
Зубы ее — зубы змеиные — «Да разожгу с ней ссору!»
Язык ее — язык змеиный — «Да разожгу с ней ссору!»
Ее укус — укус собачонки — «Да разожгу с ней ссору!»
С ручонками слабыми, с ножонками слабыми —
«Да разожгу с ней ссору!»
Черепаха — кирпич печной — «Да разожгу с ней ссору!»
Из канав-садов — «Да разожгу с ней ссору!»
Что, словно лопата, все время в земле копошится —
«Да разожгу с ней ссору!»
Корзина с землею неумытая — «Да разожгу с ней ссору!»
Черепаха, птицам силок, ловушка,
Цапли дом тростниковый она рушит,
Гнездо, ею устроенное, ломает,
Детей ее в воду швыряет.
Птица — глаза ее почернели,
Черепаха ей темя рвет когтями,
Кровь грудь ее заливает!
Цапля криком кричит, позеленела:
«Я, птица, а гнездо мое порушено, труды мои погублены![1070]
Пусть господин мой нас рассудит, пусть решит мое дело!
Пусть Энки нас рассудит, пусть решит мое дело!
Мольбы мои господин Эредуга да примет!»
И вновь[1071] птица, дары приносящая, даров не приносит.
Цапля, дары приносящая, даров не приносит.
Рыба их хватает, яйца разбивает, во все стороны их толкает.
Рыба, что средь зарослей сладкой травы сидит, во все стороны их толкает.
Карп болотный, что в тростниках негустых сидит, во все стороны их толкает.
Жаба в зарослях травы во все стороны их толкает.
Агаргара-рыба жизнь живую от края к краю, во все стороны их толкает.
И вот на суд цапля к небу голову воздымает,
Господину своему Энки так молвит:
«Господин мой, заросли тростников просторные ты мне дал, там я яйца отложила.
В могучих зарослях Тутуба, там я яйца отложила.
В болотах Киритаба, там я яйца отложила.
В болотистых заводях Акшака, там я яйца отложила.
В болотцах Энки, что цепочкою вьются, там я яйца отложила.
В болотах маленьких Эредуга, там я яйца отложила.
Средь камышовых побегов Энки, там я яйца отложила.
Возле Ура, где тростники, отросточки жизни, там я яйца отложила.
Возле Ура, где коров и овец, где телят изобилие, там я яйца отложила.
В те дни черепаха, склочница, полная черных помыслов,
Глаза ее — глаза змеиные, полная черных помыслов,
Зубы ее — зубы змеиные, полная черных помыслов,
Язык ее — язык змеиный, полная черных помыслов,
Ее укус — укус собачонки, полная черных помыслов,
С ручонками слабыми, с ножонками слабыми, полная черных помыслов,
Черепаха, кирпич печной, полная черных помыслов,
Из канав-садов, полная черных помыслов,
Что, словно лопата, вечно в земле копошится, полная черных помыслов,
Корзина с землею неумытая, полная черных помыслов,
Черепаха, птицам силок, ловушка,
Мой, цапли, дом тростниковый рушит,
Гнездо, мною устроенное, ломает,
Детей моих в воду швыряет!
Я, птица, глаза мои почернели,
Черепаха мне темя рвет когтями,
Кровь грудь мне заливает!»
Государь советчику своему Исимуду так молвит:
«Исимуд, советчик мой. Имя благое небес мое,
Тот, кто пред Энки владыкой стоит, поддержка-опора молений ко мне,
... слева да будет зажато (?),[1072]
... с краю да будет излито (?),
... да будет повешено (брошено?)
<...>
... перед Энки... установи!»
<...>
(Конец разрушен.)

В доме, где есть пиво... (Наставление женщине){52}

I
В доме, где есть пиво, есть и трубочки для питья.
В доме, где есть кувшины, есть для них и подставки.
В доме, где есть пища, хозяюшка его — умелица.[1073]
О доме, где хватает припасов, это ты о нем позаботилась.[1074]
С такою хозяйкою[1075] води дружбу,
В такой дом входи смело.
Дом тот ты направляешь,[1076] ты кропишь его водою.
Приказать ты умеешь, услужить ты умеешь.
Рабыне, служанке, невестке, дочке —
Всем им ты раскрываешь утробы.[1077]
Все, что имеете, все от меня — так им ты молвишь.
И воистину ты живешь человеческой жизнью.[1078]
II
Оборот:

По улицам ты шатаешься, по переулкам слоняешься.
Пороги людей обиваешь ты, дела людей обсуждаешь ты.[1079]
Горожанкам почтенным — дочерям, супругам — воистину нет от тебя житья им.[1080]
Соседку на соседку ты науськиваешь.
Уши твои подслушивают, глаза твои подсматривают.
Вот двоих ты друг с дружкой стравила.[1081]
Ссору меж ними ты сотворила.
Они слова не молвят — ты за них тараторишь:[1082]
«Ты сказала — докажи!» — так и катится во лжи.[1083]
И это ты, женщина?!

Намзитара... (Энлиль и Намзитара){53}

Намзитара — «Благополучие» — случая: встречи с Энлилем ищет.[1084]
Речи ведет с ним.
«Откуда идешь ты, Намзитара?»
«Я из храма Энлиля.
Труды завершил я.
Я овец пасу у жреца при храме.[1085]
А ныне я направляюсь к дому.
Я тороплюсь.
Спешат мои ноги.
А кто же ты, кто меня вопрошает?»
«Я Энлиль есмь...»
А Энлиль обличье свое поменял,
Вороном обратился
И каркает.
«Ты не ворон, ты Энлиль!»
«Я Энлиль-Намутара[1086] — "Благодеяние"! Но как узнал ты меня?»
«А когда Энмешару, праотца твоего, схватили,
Власти лишили, он и промолвил: "Вот теперь-то, словно владыка,
Судьбу-птицу я узнаю".[1087]
И пусть хоть кто серебром владеет,
Драгоценными каменьями владеет,
Быков имеет, овец имеет,
Если люди придут,[1088]
Что с добром твоим станет?»
«Я Энлиль-Намутара — "Благодеяние".
Твое как имя?»
«Намзитара — "Благополучие"».
«Воистину ныне благо получишь, имени твоему согласно,
Оставив храм твоего господина,
Да найдут твои потомки справедливость в моем храме!»[1089]

Лев схватил козу беззащитную (басня){54}

Лев схватил козу беззащитную.
«Отпусти! Овцу-подругу вместо себя я тебе приведу!»
«Если я тебя отпущу, скажи мне свое имя!»
Коза льву так отвечает:
Ты имени моего не знаешь?!
"Покличь-ка ту, что ты отпустил" — моя кличка».[1090]
Когда лев подошел к загону,
«Я ж тебя отпустил!»[1091] — так прорычал он.
Из-за ограды она ему отвечает;
«Ты меня отпустил — ты умно поступил,[1092]
Что до овец, то их здесь не бывает».

Птицелов, имея с собою пиво (Сценка из жизни)

Птицелов, имея с собою пиво,
Отправился поболтать с другом.
Не найдя своего друга дома,
Он с прохожим завязал дружбу.
Жена птицелова зовет мужа:
«Вот большая птица лежит в твоей сети!
Вот малая птичка попалась в сети![1093]
Эй! Все уносит ветром!
В твоем садочке вода иссякла,
Твою лодку выкинуло на берег!
Птицелов, закрепи-ка сети, поймай птицу!»
Он супруге своей так отвечает:
«Пусть служанка[1094] твоим черепком в твоем садочке толчет воду!
Место свое пусть она знает![1095]
Пусть сама себя поймает!»

В нору вбегает лисица... (Пословицы, поговорки, загадки){55}

I
В нору вбегает лисица.
У входа собакасадится.
«Выходи!» — «Я выхода не знаю!»
«С другого конца!» — «И зачем это я пойду!»
«Ну вот, пока ты не побежишь, я здесь посижу».[1096]
II
Все спешит, спешит,[1097]
Все бежит, бежит...
Ах, бегун, бегун —
Вот и имя ему.
III
Дворец — сегодня родимая матушка.
Завтра — по тебе плакальщица.
IV
Господин мой, сколь много у тебя радостей!
Сколь много у тебя горестей!
V
Лисица помочилась в море.
«Вот море! Все море сделала я!»
VI
Лисица помочилась в реку Тигр.
«О, какие я подняла волны!»
VII
Не режь по уже отрезанной шее.[1098]
VIII
Не говори Нингишзиде — дай жизни![1099]
IX
Гибель от бога,
Непредотвратима.[1100]
X
О том, что нашел, ты не говоришь.
О том, что потерял, ты кричишь.
XI
Имущество — птица крылатая, дома не выбирает.
XII
Что день пожрал, человек дал.
Что человек дал, день пожрал.
XIII
Как слепец он действует.
XIV
Взглядом выбирай жену.
Желанием сердца рождай дитя.
XV
Тот, кто не любит правый суд,
Тот, кто любит неправый суд,
Черен тот перед солнцем-Уту.[1101]
XVI
Днем болтаю,
Вечером болтаю —
Лиру плача настраиваю.
XVII
Мой рот равняет
Меня с людьми.
XVIII
«Ура!» — кричит он, а лодка тонет.
«О ля-ля!» — восклицает, а руль поломан.
«О, горе, боже!» — человек стонет,
А лодка плывет благополучно.
XIX
Дом, что основан подобно небу.
Дом, что корзина, покрытая тканью.
Дом, словно гусь, поставлен в кигале.
С очами закрытыми в него входят.
С очами отверстыми выходят.
И вот ответ: это школа.

Некий старец к царю обратился... (Рассказ о старике и девушке){56}

<...>
Некий старец к царю обратился:
«Воистину муж я с могучею грудью.[1102]
И кровь во мне горяча, и сад мой что рога сиянья, и воистину цена мне
Красная, да зерно мое пересушено, не имеет бога-защитника».
Царь на слова его не ответил.
К мудрецу-зикруму обратился.
Зикруму слова его повторяет:
«"Воистину муж я с могучею грудью.
И кровь во мне горяча, и сад мой что рога сиянья, и воистину цена мне
Красная, да зерно мое пересушено, не имеет бога-защитника.
Вот что мне он молвил».
Зикрум царю так отвечает:
«О царь мой, пусть ныне же этот старец
Девушку юную возьмет в жены!
И тогда — сколько веку его хватит —
Войдет старец вновь в свое мужество,
Войдет девушка в материнство».
Когда зикрум из дворца удалился —
«Эй, приведите ко мне того старца!»
Царь так молвит старцу:
«О чем твои печали-заботы?»
Царю так отвечает старец:
«Молодец я! Да вот бог мой защитник, да сила моя, да богиня-защитница[1103]
Мое мужество, словно осла сбежавшего,
От чресел моих они забрали!
Гора моя черная зарастает белым.
Моя мать привела человека из леса,
И он схватил меня в оковы.
Моя мышка,[1104] что лакомилась пахучим,
Ни к пиву, ни к сливкам не тянет шею.
Мои зубы, что крепкое разгрызали,
Ныне крепкое грызть не могут.
Моя моча, что могучим била потоком, —
Ныне струйка твоя колышется ветром.
Моего сына кормил я молоком и маслом,[1105]
Ныне мне кормить его нечем.
Продал я мою рабыню-малютку.
Черную немочь послал мне злой демон».
Царь внял словам старца.
Юной девушке царь так молвит:
«Когда я тебе его отдам,
Юным молодцем в лоне твоем да возляжет!
Ступай, и пусть раб твой о том все расскажет!
В дом твой да войдешь с ним вместе!»
Когда девушка из дворца вышла,
«Пляшите, пляшите,
Девы юные, веселитесь!..»
(Конец, приблизительно 8 строк, разрушен.)

Цареву посланцу, что в путь отправляется (Послание Лудингиры){57}

Цареву посланцу, что с путь отправляется,
В Ниппур, нечто важное — слово это скажи:
Ты, что дальнею пойдешь дорогою,
К матушке моей — спит ли она или бодрствует,
Прямо к дому ее путь держи!
Ты, посланец, приветы мои не разглядывай,
В руки ее слова моего привета вложи,
Матушке моей, что так радостна,
Что украшеньями изукрашена.
А если ты матушки моей не знаешь,
Приметы ее я тебе назову:
Имя ей — Шат-Иштар, по нему и ищи.
Облик, тело, члены ее соразмерные,
Благосклонна к ней ее богиня-защитница,[1106]
Что с младенчества судьбу подарила ей.
В дом свекра вошла в покорности праведной.
Пред богиней, госпожой своей, стоит почтительно.
Как за кумирней Инанны[1107] присмотреть, ей ведомо.
Не ослушна словам своего господина,
Деятельна, прикопить умеет.
Любима, приветлива, с отзывчивым сердцем.
Овечка она, добрые сливки и сладкое масло она источает.
И другую матушкину примету тебе укажу:
Мать моя ясному свету подобна,[1108]
Что от края земли освещает горы.
Звезда восхода, что сияет и в полдень.
Сердолик драгоценный, топаз из Мархаша.
Диадема для царской дочки,[1109] источающая прелесть.
Печать драгоценного камня[1110] — украшение, подобное солнцу.
Оловянный браслет, кольцо антасуры[1111]
Слиток золота, серебра чистейшего,
Существо живое, вся полна дыхания жизни.
Алебастровое изваянье богини[1112] на лазуритовом пьедестале.
Статуэтка слоновой кости[1113] ожившая, весь ее облик так и дышит очарованьем.
И третью матушкину примету тебе укажу:
Мать моя — дождь благодатный небесный.
Вода — орошенье семян отборных.
Изобильная нива с двойным урожаем.
Сад наслаждения, радости полный.
Сосна орошенная,[1114] что покрыта душистыми шишками.
Ранние фрукты,[1115] цветок весенний,
Полноводные струи, что на сады изливаются.[1116]
Финик Дильмуна сладчайший, отборный, наилучший финик.[1117]
И четвертую матушкину примету тебе укажу:
Мать моя полна песнопений, полна радостных молений.
Ее сияние сверкает в светлый праздник Урожая.[1118]
Великолепна[1119] — царская дочка в пении об изобилье.
Приносит радость она хороводам.[1120]
Любящее, любящее сердце — открытое, богатое сердце.[1121]
Она — насыщение человека, что к родимой своей из плена вернулся.
И пятую матушкину примету тебе укажу:
Мать моя — стройная благоуханная пальма.
Колесница сосновая, паланкин из букса.
Тончайшая, светлейшая мука — та, что идет на ароматы.
Связка фруктов, пышная гирлянда.[1122]
Хрупкой раковины фиал, что ароматами заполнен.[1123]
И когда ты, по этим знакам,
По сиянью ее узнаешь,[1124]
«Лудингира, твой сын любимый, шлет приветы тебе!» —
Так ты ей скажешь.

Лудилуди, матери моей, так скажи... (Письмо обезьяны){58}

Лудилуди, матери моей,
Так скажи:
Говорит Укуби, обезьяна.
Ур — роскошный город Нанны.
Эредуг — град изобилья Энки.
А я — на задворках главного дома,
Где обучаются песнопеньям.
Я сыта одним гляденьем.
Как я только не подохла
Без свежего хлеба, без свежего пива.
Что-нибудь с гонцом мне вышли!
Ка-ра-ул!

Вонь проросла, как пахучие травы (заклинание вони){59}

Заклинание
Вонь проросла, как пахучие травы.
Словно козлиха, голову вздела.
Словно козел, плюется белым[1125]
Змеей водяною жало тянет.
Змеей огневою вонь разрывает.[1126]
Ты, вонь, что сама собой зародилась,
Как горшок, разбейся,
Как огонь, угасни.
Как огонь среди пальм, сама угасни!
Заклинание, что Нингирима промолвила,
Волхование Эредуга,
Пусть Энки в покоях своих, в Энгуре,
Да выпустит он его на волю.
Тогда возьмешь ты шепотку соли,[1127]
Тогда больному дашь заклинанье,[1128]
Тогда в рот его соль ты положишь.
И да вытолкнет он ее в испражненье,
По частям из себя да исторгает.
Ветром да выпустит ее сзади.
Это — заклинание против вони.
Согласно словам, извлеченным из таблички, эта копия каменной таблички из "скорпионова камня" написана и сверена Бел-Ушаллимом, сыном Дабиби.

Дева сладостная стоит на улице. (Любовное заклинание){60}

Дева сладостная стоит на улице,
Дева-блудница, дочерь Иначны.
Дева, дочерь Инанны, стоит у ночлежища.[1129]
Масло и сладкие сливки она,
Телица могучей Инанны она,
Кладовая богатая Энки она.
О, дева! Сядет — яблонею цветет,
Ляжет — радость взорам дает,
Кедров тенистой прохладой влечет!
К ней прикован мой лик — лик влюбленный,
Мои руки прикованы — руки влюбленные,
Мои очи прикованы — очи влюбленные,
Мои ноги прикованы — ноги влюбленные.
Ах, серебром пороги под ней, синим камнем ступеньки под ней,
Когда по лестнице она спускается!
Когда милая остановилась,
Когда милая брови сдвинула —
Милая с небес ветром повеяла,
В грудь юноши стрелою ударила.[1130]
Бог Асаллухи это увидел,
К Энки-отцу идет и молвит:
«Отец! Дева сладостная на улице!»
И второй раз он молвит:
«Что сказать, не знаю я, чем помочь, не знаю я!»
Энки отвечает своему сыну:
«Сын! Чего не знаешь ты? Что я мог бы тебе сказать?
Асаллухи! Чего не знаешь ты?
Что я мог бы тебе сказать?
Все, что знаю я, воистину это знаешь и ты!
Молоко, масло коровы священной,
Сливки, масло коровы белой,
В желтый сосуд алебастровый вылей,
Деве на грудь каплями брызни![1131]
И дева открытую дверь не запрет,[1132]
Друга в тоске его не оттолкнет,
Воистину следом за мною пойдет!»
Заклинание из заклятий «Энури».

На жену герой, словно бык могучий... (Заклинание для роженицы){61}

Заклинание[1133]
На жену герой, словно бык могучий, в загоне светлом, яслях священных возлег.
Семя творенья заронил в ее лоно.
В лоно ее заложил рожденье.[1134]
Сладкие травы поедает жена —
Она зачала.
Сладкие травы, любимые ею, поедает жена —
Она зачала.
Начинаются роды — она гнется к земле.
К небесам потянулась — к земле согнулась.
Громким воплем, как покрывалом, небо и землю она покрыла.
Как священная барка, окутана тканью,
Как царская барка, что хранит ношу,
Как ладья супруга, где цветные каменья.
Ее лоно трепещет, ее чрево полно.
Бог Асаллухи это увидел.
К Энки, отцу своему, в дом его входит,
Так ему молвит:
«Отец! Бык могучий в загоне светлом, яслях священных возлег.
Семя творенья заронил он в лоно.
Рождение заложил он в лоно.
Сладкие травы поедает жена —
Она зачала.
Сладкие травы, любимые ей, поедает жена — она зачала.
Начались роды — она гнется к земле.[1135]
К небесам потянулась — к земле согнулась.
Громким воплем, как покрывалом, небо и землю она покрыла.
Как священная барка, окутана тканью,[1136]
Как царская барка, что хранит ношу,
Как ладья супруга, где цветные каменья.[1137]
Ее лоно трепещет, ее чрево полно.[1138]
Что сказать, я не знаю, чем помочь, я не знаю».
Энки отвечает своему сыну:
«Сын мой! Чего ты не знаешь?
Что я мог бы тебе сказать?
Асаллухи! Чего ты не знаешь?
Что я мог бы тебе сказать?
Что знаю я, знаешь и ты, что знаешь ты, знаю и я.
Масло белой коровы, сливки священной коровы,
В жилье прохладном стоящие, возьми,
Пред лоном трепещущим,
Пред чревом наполненным
Заклинанья Эредуга произнеси.
Как ливень небесный, прольются воды.
Как воды потока, что хлынут на крышу.[1139]
Как воды реки, что к болотам стремятся.[1140]
Как сосуд, разломившись, разломится лоно.
Если это мальчик, то топор и дубинку — геройства знак —
Пусть рука его схватит.
В руки девочки вложат веретенце и прялку.
Гула, жизни хозяйка, точной рукою
Пуповину обрезав, назначит судьбы».[1141]
Заклинание из заклятий «Энури».

У-а, а-у-а, сон, плыви... (Колыбельная){62}

У-а, а-у-а, сон, плыви, приплывай![1142]
В песне радостной моей пусть толстеет он скорей,
В песне радостной моей пусть растет он поскорей,
Словно дерево сумах, его корень будет толст,
Словно кустики шакир, ветви он раскинет вширь.
Господин, к нам, к нам, ты знаешь, куда,
Там, где яблоня цветет по-над берегом реки.
Пусть ему, бегуну, ручки он ему раскинет,
Пусть ему, кто улегся, ручки он ему закинет.
Вот, сыночек, входит, входит сон.
Сон вошел, вошел, вошел.
Сон, приходи, сон, приходи.
Приходи, сон, к сынку моему,
Прилетай, сон, к сынку моему.
Глазки, глазки, глазки ты ему закрой,
Глазки блескучие ты ему рукой прикрой,
И язычок его, болтунок,
Усмири, сон, его болтунок,
Он же пшенички в подол твой насыплет.[1143]
А я тебе сделаю малые сырочки,
Малые сырочки, сладкие сырочки,
Врачеватели всех человеков,
Всех человеков, сына господина,
Сына господина, господина Шульги.
Ах, сад мой, салат, водою политый,
Салат мой, сосуд, листьями увитый,
А тот мой салат господин да поест.
В песне радостной моей дам жену ему скорей,
Дам жену ему скорей, дам сыночку поскорей.
Мамушка радостно будет с ним болтать,
Мамушка радостно даст ему сосать.
Я ж сыночку моему, я дам ему жену,
Сына сладкого такого пусть родит она ему.
Жена, на коленях его жарких полежит она,[1144]
Дай срок, уж понежится в ее объятиях сынок.
Жена, вот будет миловаться с ним,
Сынок, вот будет миловаться с ней,
Женка, сколько сладости от него возьмет,
Сыночек, как радостно в ней он расцветет.[1145]
А ты все кричишь,
А ты все шумишь!
Стало тихо вокруг, я на звезды гляжу,
Новый месяц взошел, я гляжу на него.
Вот кости твои на стенку бросят!
Человек на стене тебя да оплачет!
Музыкант в тоске над тобой заиграет!
Ящерка щеку себе расцарапает — из-за тебя!
Муха бороду свою выщиплет — из-за тебя!
Саламандра язык свой прикусит — из-за тебя!
Кто лепечет — у-а — пусть, пусть он лепечет,[1146]
Кто лопочет — у-а — пусть, пусть он лопочет.
Когда ты лепечешь, когда ты лопочешь,
<...>
Сладкий сон, сладкий сон,
Он тебя найдет, найдет...
Воистину всей радости ты достигнешь,
Жена опорой-поддержкой твоею да станет,
Сыночек в долю тебе достанется,
Ячмень отборный будет твоею невестой,
Ашнан, что зерно рождает, будет твоею защитой,
Сладкоречивым да будешь,
Ламу-хранительницу получишь,
Под властью, под праведной вырастешь,
Для праздников радостных вызреешь.
Мой сыночек-пастушочек, ничего-то он не знает,[1147]
Чисел-счета он не знает[1148]
Дома своего не знает,
Сон, ты все ему расскажешь...
<...>
... пусть к тебе приплывет,[1149]
... пусть к тебе приплывет,
... на престоле (?) ... пусть к тебе приплывет, и овечки, и ослята пусть к тебе приплывут,
И Нинкаси с ее чаном... пусть к тебе приплывет,
<...>
И бог Нанна... приплывет,
И женка приплывет,
И пастушка, жена пастуха, на бережок приплывет,
Метельщик (?) с метелкою приплывет,
Ветки пальмовые принесет,
А ты спи, а ты спи...[1150]
Твоя пальма ветки тебе раскинет,
Ликованьем, словно ароматом, наполнит.
Возле Ура заклинатель с кнутом стоит
За Уруком страж с жаровней стоит.[1151]
Собаку, морду ее, как врага, схватит,
Как сетью тростниковою, лапы ее охватит.[1152]
У-у, собака! Впереди тебя пусть от страха она корчится,
Позади тебя, как мешок кожаный, пусть она съежится...
<...>
(Конец песни разрушен.)

Злой день захватил ее...(Плач Лудингиры по своей жене Навиртум){63}

Злой день захватил ее, на чистую пал.
На женщину сладостную, чистую, в цвету, злой взгляд пал.
На пташку, покинувшую гнездо, наброшена сеть.
Плодоносная мать, мать многих сынов попалась в силки.
Корова желтая, священная, дикая разбита, словно сосуд.[1153]
Навиртум, корова священная, дикая разбита словно сосуд.[1154]
Та, что «больна я» не говорила, о себе не заботилась.
Места божественные... не покидала...
На ложе ее, ложе тяжком ее...
Небо Ниппура — в тяжелых тучах, в городе — стоны.
Толпы людей охвачены горем.
(Строки 12–13 разрушены.)

К той, чей окончен срок, — к ней тянется горе.
Что статуей чистого злата лежит — над нею скорби.
Каждый, кто взглянет, — разве не в горе?
Плакальщицам — рыдать и плакать...
Лучшие песни певцов сладкогласных
Песнопеньями стали плачей и стонов.
........ произносят они для нее погребальную песню
Ибо мало...
Камен...
Ибо в лоне супруга ее дни не продлились — длятся рыданья.
Ибо... рукою своею Нинурта не вернул радость.
Ибо его любимая жрица в свое святилище, в гипар не входит.
(Строка 26 разрушена.)

Ибо...
Вот он встает в своем величье и песнь погребальную ей слагает.
Ради матери-родительницы своей плач ей слагает...
... он... воистину для нее это делает.
Эта душа ушла на глазах его...
(Около 5 строк разрушено.)

Подобно охваченным яростью... камни черны.
Из ее града свет небесный не льется...
Тогда возлюбленный супруг ее... в своем одиночестве воссел
В граде своем, в Ниппуре, в граде печали воссел.
Лудингира, возлюбленный супруг ее, в своем одиночестве...
В граде своем, в Ниппуре, граде печали воссел.
К месту скорби его подошли, за руку взяли — воистину это сердце разбито!
Тело его от пищи бежит, душа разбита.
Словно корова, испускает он стоны, он, не имеющий одежды супруга,
... по ней горько плачет.
О, где ты? О, как я зову тебя!
Меме! Лама прелестная! О, как я зову тебя!
Уста сладкогласные, уста прекрасные, уста сладостные!
О, как я зову тебя!
Оружье мое драгоценное![1155] Колчан мой, на славу исполненный!
О, как я зову тебя!
Очи мои... сияющие! Разум мой царственный!
О, как я зову тебя!
Где ты, алмаз мой сверкающий? О, как я зову тебя!
Песни мои прекрасные, песни радости сердца мои!
О, как я зову тебя!
Оружье мое устрашающее, колчан золотой мой сверкающий, дух озаряющий!
О, как я зову тебя!
Пляшущая, руки вздымающая! Душу мою веселящая!
О, как я зову тебя!
Дороги твои да не исчезнут! Имя твое да будет вечно!
Грехи твои да сотрут! Долги твои да простят!
Супруг твой да будет здрав! Старости своей да достигает!
Судьба детей твоих да благостна будет! Благополучие да пребудет с ними!
Дом (?) да живет впредь! Его будущее да будет обширно!
Уту-солнце из мира подземного свет свой тебе да вынесет![1156]
Нинкура радость да установит, да вознесет тебя высоко![1157]
Ибо черный день к тебе обернулся — небо-земля к тебе да вернутся!
Демон, что руку на тебя поднял, — проклятье злое ему да скажут!
Благая и чистая, в великолепии, как бык, лежащая, — песнь тебе скорбная!

Боги-похитители... (Заклинание духов мертвецов){64}

Заклинание
Боги-похитители[1158] из могил
Выходят.
Духи злобные из могил
Выходят.
За приношеньями, за возлияньями из могил
Они выходят.
Злобность великая — всей семерицею,[1159]
Словно потоп, они поднялися.
Гнева полны, они поднялися, нет соперников
Для их разбоя...[1160]
(Строки 17–23 (в нумерации издателя) разрушены.)

Горы высокие они прошли[1161]
В город вошли.
Безмолвие мертвое принесли.
Игиги, великие боги
В поднебесье скрываются.
Ануннаки, великие боги,
В Экур устремляются.[1162]
Жители праха, похитители,
Просторные площади заполняют.
Улицы заполняют.
Переулками шныряют.[1163]
Жителей города они хватают.
...злобный демон Алу...[1164]
(Разрушены строки конца столбца (строки 47–48?) и значительная часть лицевой стороны таблички — столбцы II и III?)

(Столбцы IV–V и начало столбца VI разрушены, однако понятно, что идет перечисление имен богов, которыми заклинаются духи мертвых.)

Жизнью Наннара, владыки венца,
Воистину будут они закляты!
Жизнью Сумукана, хозяина степи,[1165]
Воистину будут они закляты!
... рождающей травы[1166] да будут они закляты!
Жизнью великих богов да будут закляты!
Воистину уйдите-исчезните!
Заклинание для жертвоприношений духам мертвых.[1167]

Лугальмуруб, сын Зузу... (Посвятительная надпись){65}

Лугальмуруб, сьш Зузу, ниппурский искусный мастер,
Тунилуша-пса, ее посланца,[1168]
Нинтинугге — «владычице жизни-смерти» — для нее сотворил.
Оттого-то пес пред своей хозяйкой
Хвостом виляет и так ей молвит:[1169]
«Вселенной владычица, пищи подательница,
Энлиля домоправительница!
Грудь благодатная, страны все насыщающая, изобилье несущая!
Злую болезнь из нутра уводящая,[1170]
Кости все насквозь провидящая,
Жилы жизни, жилы смерти крепящая,
Связь ты их благостная.
Об убиении говорящая горестно,
Все места больные ты ведаешь,[1171]
Исцелительница добрая, болезни заклинательница,[1172]
Нутро человеков всех ты видишь».
Госпожа моя! Мое творение
Тунилуша — «Ее заклинания человеку благо» — таким именем я назвал,
Ураншага — «Пес небес благой» — таким именем я назвал.
То, что во благо сотворено, да будет одобрено тобою оно.
Демон-хранитель добрый...
<...>
Госпожа моя, то, что именем твоим создано...
(Конец текста разрушен.)

Человека по имени Нинурта-Сагэнтарби-Заемен...(О том, кого укусила собака){66}

Человека по имени Нинурта-сагэнтарби-заемен
(Что означает: «Бог Нинурта, надзирающий ты еси»),[1173]
Брата Нинурта-мизидеш-киагтани
(Что означает: «Нинурта за сладкоречив возлюбит его»),
Племянника Энлиль-Нибру-кибеги
(Что означает: «Бог Энлиль град Ниппур на место вернул»),
Его укусила собака, и в Исин, город Владычицы Жизней, исцеления ради, он путь направил.
Амель-Бау, исинец, жрец Гулы, богини,[1174] чей зверь — собака, заклинанье над ним прочитал и его исцелил.
«За исцеление это Энлиль, владыка Ниппура, да благословит тебя![1175]
О, если б ты в Ниппур, город родной мой пришел!
Одежды светлые для тебя припасу я, пирогов отборных тебе нарежу, лучшего пива — две чаши полных тебе поднесу я!»[1176]
«В Ниппуре, городе твоем родном, куда мне идти?»
«Когда в Ниппур, город мой, ты придешь, в ворота главные ты войдешь.
Переулочком, улицей главной — большою дорогой — ступай.[1177]
Улочка Тилла-зида, улицы бога Нуску и богини Нинимма по левую руку твою стоят.
Жена по имени Нинлугальабзу, дочь Киагги-Энбилулу,[1178]
Жена из квартала уличных заклинателей под названием
"Богу Эйя доверься",
Садовница садов изобильных Энлиля,[1179]
Что на улочке Тилла-зида сидит, овощами торгует,[1180] вот у ней ты спроси обо мне, и она укажет».
Амель-Бау, исинец, жрец-заклинатель богини Гулы, приходит в Ниппур.
В ворота главные входит, переулочек, улицу главную — большую дорогу — проходит.
Улочка Тилла-зида, улицы бога Нуску и богини Нинимма по левую руку его стоят.
Жена по имени Нинлугальабзу, дочь Киагги-Энбилулу,
Жена из квартала уличных заклинателей под названием «Богу Эйа доверься»,
Садовница садов изобильных Энлиля,
Что на улочке Тилла-зида сидит, овощами торгует, он к ней обратился.
«Нинлугальабзу?»
«Анни-лугаль-му».[1181]
«Ты что бранишь меня?»
«Да с чего ты взял, что тебя браню я?
"Это я, господин мой" — я тебе отвечаю».
«Дом Нинурта-сагэнтарби-заемен,
Брата Нинурта-мизидеш-киаггани,
Племянника Энлиль-Нибру-кибега, ты мне укажешь?»
"Нам-туш-мен".
«Ты что бранишь меня?»
«Да с чего ты взял, что тебя браню я?
"Господина нет дома" — вот что я сказала».
«Куда же пошел он?»
«Э-дингир-би Шу-зианна сискур габари му-ун-бала».
«Ты что бранишь меня?»
«Да с чего ты взял, что тебя браню я?
"В храме бога своего Шузианны он приносит жертву" — вот что я сказала...»
(Строка 33 разрушена.)

И пусть ученики писцовой школы, всею толпою вместе собравшись,
Да выпихнут, толкая его ногами, за главные ворота города Ниппура![1182]
Для чтения учениками писец Урука написал это.
В год правления первый Мардука-балатцу-икби, государя могучего, царя Вавилона.

Школьник, куда ты сызмальства ходишь? (Сочинение о школьном обучении){67}

«Школьник, куда ты сызмальства ходишь?»
«Я хожу в школу».
«Чем же ты занимаешься в школе?»
«Я табличку мою изучаю, завтрак мой потом съедаю.[1183]
Вот я табличку мою сделал, написал ее, закончил.
Копии мои поставив,[1184]
К полудню заданья мои подготовив,
Школьные занятья окончив — я могу идти домой.
Я спешу домой, где отец меня ждет.
Вот заданье мое я ему рассказал,
Табличку мою ему прочитал — очень доволен мой отец.
Пред отцом моим я встал:
"Пить хочу — напои меня.
Есть хочу — накорми меня.
Ноги помой мне, уложи в кровать — я лягу спать.
Утром пораньше мне надо встать.
Опаздывать не хочу я — не то учитель побьет меня".
Вот поутру пробудился я,
Матушку увидел я.
"Приготовь мне поесть — я в школу иду!" — вот что я ей сказал.
Матушка мне два хлебца дала — прямо пред нею я и поел.[1185]
С собою[1186] мне матушка два хлебца дала — и в школу я побежал.
А в школе наставник:[1187] "Ты что опоздал?" — так он сказал.
Все внутри у меня затряслось.
Вот я к учителю подошел, вот ему поклонился я.
Школьный "отец" мой табличку мою просмотрел
И, ее поломав, ударил меня.[1188]
Час принятья еды наступил, наспех голод мой я утолил.[1189]
Учитель, за школьными правилами следя,
С надзирателем вместе: "Ты на улицу глядишь, ты не почистил своего платья!"[1190]
И меня ударил.
Вот мой школьный "отец" мне табличку поставил.[1191]
А присматривающий во дворе: "Пиши! Отвечай!
На месте трудись..."[1192]
Табличку мою я взял...
Табличку мою он перечеркнул...
И, не просмотрев: "Ты меня не слушаешь!.."[1193] — И меня ударил.
А тот, кто за поведеньем следит:[1194] "Без разрешения моего что ты болтаешь?" — И меня ударил.
А староста школьного собрания (?):[1195] "Что головы не поднимаешь?" — И меня ударил.
А учитель черчения:[1196] "Без разрешения моего почему встаешь?" — И меня ударил.
А сторож, что в воротах стоит:[1197] "Без разрешения моего почему выходишь?" — И меня ударил.
А другой надзиратель: "Без разрешения моего что берешь?"[1198] — И меня ударил.
А учитель шумерского: "По-шумерски плохо ты говоришь!" — И меня ударил.
А мой учитель: "Твоя рука нехороша!" — И меня ударил».
«Я ученье ненавижу! Я к ученью неспособен.[1199]
Учитель мой слова со мною не молвит!
Писцовую грамоту да осилю![1200]
Среди младших учеников школы,[1201]
Среди "старших братьев" учиться да разрешат мне!
Дай ты ему его плату, пусть найдет к тебе дорогу![1202]
От счетов-расчетов да освободит он!
Да будет принято решенье о школе!
Учеников школы считая, пусть и меня к ним присчитает!» —
Так школьник сказал, и отец словам его внял.
Учителя школьного он позвал.
В дом пригласил, на место почета его посадил.
Школьник служил ему, пред ним он встал,
И все, что в грамоте он постиг,
Отцу своему он показал.
Отец его с ликующим сердцем
«Отцу» Эдубы радостно молвит:
«Вот малыш мой руку раскрыл, и ты мудрость свою в нее вложил.
Грамотейную мудрость, всю искусность ее ты ему открыл.
Все решения, все вычисления, все толкования ты ему объяснил.
Познание, сокровенность его,[1203] тем сиянием ты его озарил.
Словно доброго пива, ароматов излейте, за стол да воссядешь![1204]
Добрый елей на живот и спину, словно воду, да изолью![1205]
В новое платье обряжу, хлебом-пищей одарю, кольцами руки его украшу!»
Словно доброе пиво, ароматы излили, за столом он воссел.
Добрый елей на живот и спину, словно воду, ему излили.
В новое платье обрядили, хлебом-пищей одарили, кольцами руки его украсили.
Учитель в радости сердца молвит:
«Малыш, ты слов моих не отбрасывал, не отшвыривал.
Грамотейной мудрости вершины достигнешь, в совершенстве ее изучишь!
Нечто ты сумел мне дать, так, что я мог это принять.[1206]
Хлеб — мое пропитанье — сверх меры ты дал, честь большую мне оказал.
Нидаба, владычица защитниц, твоей покровительницей да станет!
В тростниковую палочку удачу да вложит,[1207]
Из копии глиняной зло да изымет,
Перед братьями своими да встанешь,
Над сверстниками верховодить будешь,
Будешь средь школьников лучшим из лучших признан,
Из дворца вышедшему да ответишь.[1208]
Малыш! Отца своего ты знаешь.
Я вторым тебе за ним буду,
В речах, что ныне тебе скажу, в судьбе, что ныне тебе предрешу, —
Воистину отец твой и мать в делах этих светлых — твоя опора.
А что Нидабе, твоей госпоже, причитается, равно как твоему богу, —
Воистину принесут им жертву с молитвой.
А что учителю твоему подобает, равно как твоему родителю, —
Воистину вознесешь молитву.
... пред учителем, пред "старшими братьями"
... воистину ты установишь.[1209]
Родичи твои твоими доблестями воистину облагорожены будут!»
Он блистательно закончил школу, он получил хорошую должность.[1210]
Нидаба, владычица школьного дела, об успехах его похвалу сказала.
Славься, Нидаба!

Подойди же ко мне! (Наставление непутевому сыну){68}

«Подойди же ко мне!»
«Вот подошел я».
«Куда ты собрался?»
«Никуда не собрался».[1211]
«Если ты никуда не ходишь, как ты дни свои проводишь?
В школу иди. В школе сиди.
Заданье читай. Задачки решай.[1212]
Табличку глиняную пиши.
Новую глиняную табличку "старший брат твой школьный" пусть тебе напишет.
Как домашнее заданье свое закончишь,
Старосте своему ответишь,[1213] вот тогда ко мне иди.
Заданье свое мне говори.[1214]
Слоняться по улицам прекрати!
Ну, отвечай же!
Что сказал я, ты понял?»
«Да, я понял и могу ответить».
«Так отвечай».
«Ну и отвечу».
«Так говори же».
«Ну и скажу».
«Быстрей скажи же».
«Чтобы в школу я ходил, ты мне говорил.
Чтоб уроки отвечал. Уравнения решал.
Табличку глиняную писал.
Чтоб мой "старший школьный брат" мне табличку начинал.
Чтоб, когда я задание сделаю, к трудам моим возвратившись,
Когда старосте расскажу его, то к тебе бы шел, вот что ты сказал».
«Ну так ступай же, будь человеком.[1215]
На площадях не торчи, не шляйся.
По улицам не слоняйся.
Переулком идешь, по сторонам не пялься.
Сам-то будь посмиреннее, со старостою повнимательнее.
Будешь к нему повнимательнее, станет он с тобою любезнее.
Но имей честолюбие — по товарищам выравнивайся.
О будущем ты не заботишься!
О роде не беспокоишься![1216]
<...>[1217]
Для тебя же я стараюсь![1218]
Если уж я тебя наставляю,
То наставлениям, что даются,
Не должен ли младший им подчиниться?[1219]
Вот для тебя только и живу я,[1220]
А ты по улицам шатаешься!
Имей же честолюбие — в обращении к старшим.[1221]
Хождение в школу да обернется благом!
Учись у меня, учись у старших!
Пока полностью ты не стал взрослым,
Сердцем, печенкой ты рассуждаешь, но плоть твоя еще не созрела.[1222]
Так, как я о тебе забочусь,
Никто о сыне своем не заботится.
По одаренности природной никто ведь не может с тобою сравниться!
Ты поступаешь как бездельник, рука твоя тебя недостойна.[1223]
Ведь если среди семьи нашей сравнивать,
Тебе подобного и не найдется!
Ведь то, что ныне я тебе говорю,
Воистину глухоту проясняет.
Змея-колдунья тебя, что ли, схватила?![1224]
Бить и бить тебя и слезы лить — ну уж нет, уволь, пожалуйста!
Лень твою, ложь твою не принимаю!
Мое сердце полно, полно сверх меры,
Оттого что я гневаюсь на тебя.
Столько из-за тебя беспокойства.
Уж твое беспокойство я отбросил.
Ведь я же — от твоих стуков сердца — к твоим стукам сердца.[1225]
Ведь я же — от твоих домыслов — к твоим домыслам!
Твоя человечность! Да не глядел бы я! Сердце мое наполнил злой ветер![1226]
Твоя человечность! Одна болтовня! Уши мои да не слушали б этого!
Твои заботы меня приканчивают.
Ты пустил мое сердце бродить по степи!
А ведь никогда я тебя на тростник, тростник носить не отправлял.
В тростниковых зарослях, там, где все малолетки его таскают,
Ты никогда в своей жизни тростника не таскал.
Вслед за моими быками идти — я тебе не приказывал.
Да уж, трудиться — вслед за моими быками идти, тебя я не заставлял.
Да и в полях моих трудиться с мотыгой тебя я не заставлял.
Да, этот труд — поля мотыжить, — к нему я тебя не принуждал.
Да и к какой-либо иной работе никогда я тебя не принуждал.
"Иди, мол, трудись, хлеб для меня добывай!"
Да ни разу в жизни такого тебе не сказал!
А живут по-иному тебе подобные — своим трудом.
Для отца с матерью хлеб добывают!
Стоит лишь посмотреть мне, как дети родных моих трудятся![1227]
Ведь они, равно как все прочие, по десять гуров зерна добывают!
Малыши, а слуги отцов своих, по десять гуров зерна добывают!
А иные отцам своим и добавят —
Зерно, масло, шерсть овечью приносят!
Вот это люди, они тебя превосходят.
Да ты рядом с ними и не человек.
Да, в умении выполнять работу ты не можешь с ними сравниться!
Да, да, с сыновьями тех родителей,
Что сынов своих научили трудиться»..
«Что? Я не сумею так, как они, трудиться?!»
«Да ведь больше, чем я о тебе пекусь,[1228]
Кто из людей о сыне своем печется?
Да никто из родичей моих[1229] смотреть на это бы просто не смог!
Вот же слова, что тебе говорю:
Стыд поимей, поимей совесть![1230]
Твои ровесники, что одно ярмо
С тобой волокут, ты на них не смотришь — отчего по ним ты не равняешься?
Друзья-сотоварищи твои, ты на них не смотришь — отчего по ним ты не равняешься?
Вот! По "старшим братьям своим" равняйся!
Вот! По "младшим братьям своим" равняйся!
Средь премудростей человеческих, существующих в мире,
Из тех, что Энки по имени названы,
Столь тяжелого дела, как грамотейная мудрость, то что я избрал,
Не было названо. Разве что искусство пения.
Подобно морским берегам, что далеки друг от друга,
Сердце искусства пения так же удалено.
О деле писцовом[1231] моем ты не думаешь вовсе,
"К делу отца моего обращусь" — ты так не скажешь!
А то, что Энлиль судьбою людям определил —
Дело отца своего да изберет наследник,
Путь почитания благостный,[1232] — ты по нему не следуешь!
К столь незначительной малости — словам, что здесь говорятся,
Тебе тяжело обратиться, а ведь, кажется, можно
У отца своего хоть чему-нибудь научиться.
Из-за тебя все мое тело и днем и ночью как будто разбито — все ребра поломаны,[1233]
А ты — денно и нощно все веселишься!
Как пиво разбавленное, сочусь я по капле, мое тело обмякло!
А ты с деяньями твоим великими и вовсе распух!
Стал ты толстым, стал ты жирным,
Весь расползся, весь расплылся![1234]
Вся родня твоя думает, что плохо ты кончишь!
Почему ты не хочешь стать человеком, чему веселишься?
А меня веселье твое доконало!
Когда с шутами, с певцами бродячими,[1235]
С ними и вокруг них ты крутишься,
То вся работа твоя — скакать и прыгать,
Для этого только ты и пригоден!
Но я заставлю тебя возвратиться!
Да смирись же! Они же с тобой несравнятся![1236]
За ложь не сочти, что мною тебе говорится!
Это что мера зерна! Или не то говорю я?
Вот, дабы переменить реченное,
Тебя похвалить, кто будет столь благосклонен?
Лентяй ты на веки вечные!
Сила мнимой свободы твоей да порушена будет![1237]
Да и кто тебя не поносит!
Слов плохих о тебе не молвит?!»
«Что, они меня хулят? Такое говорят?![1238]
Что ж теперь делать?»
«Если я так привязан к тебе,[1239]
А ты, что я делаю, не понимаешь!
Обманщик ты, лжец, ты насквозь неверен![1240]
Обманщик, грабитель, что в дом ворвался!
Сквернословец, вонючка,
Тупица, дикарь!
Слюнтяй отвратительный![1241]
Разбойник, уродец![1242]
Зловонец, хулитель,
Прогорклое масло, вонючка!
Грязнуля вонючий и злобный,
Отвратительный изверг!
Молоко, что прокисло, вонючая задница,
Пес, что мордой нюхает землю, обманщик!
Служака, что для своего пропитанья, попрошайничая,
По переулкам рыщет!
И есть-то как надо он не сумеет, злодей!
Пес, что член свой постоянно лижет!
Осел, что жрет свою же подстилку!
В лохмотья одетый, у печки валяющийся![1243]
В колодец брошенный, портомоем брошенный!
Дикарь, что жрет всякую гадость![1244]
Овца параличная, что трясет головою!
В голодных судорогах, вот, все на него пальцем кажут!
В колодец брошенный, в дыру уроненный, черепок разбитый, что на земле валяется!
В колодец брошенный, ямою погребенный![1245]
С головою, наполовину обритой![1246]
Полный низости, бахвал подлый!
Хромец кривобокий,[1247] фигура премерзкая!»
«Долго ли ты оскорблять меня будешь?»[1248]
«Да тот, кто тебя оскорбит, пусть на три тысячи шестьсот верст от тебя держится!
Тот, кто тебя проклянет, на три тысячи шестьсот верст от тебя пусть держится!
Найди же милость своего бога!
Подними голову, грудь распрями — человек же ты!
Среди мудрецов городских ты должен быть лучшим!
Город твой, место прекрасное, имя твое да назовет!
Имя честное, слово доброе да будет богом твоим тебе дано!
У Нанны, бога твоего, ищи милости!
Матерью Нингаль да будешь ты обласкан!»
Нисаба, хвала тебе!

Писец хочет проверить сына... (Экзаменационный текст «А»){69}

Писец хочет проверить сына
В собранье наставников, во дворе школы.
«Иди-ка, сынок, у ног моих сядь.
Я скажу тебе нечто, раскрой свои уши.
С малолетства до зрелости сидишь ты в школе.
Грамотейную мудрость ты постигаешь, сокровенного смысла ее ты не знаешь».
«Почему это я не знаю?»
«А что же ты знаешь?
Вот я спрошу тебя, а ты мне расскажешь, я скажу, а ты мне ответишь»
«Спроси — и скажу, говори — я отвечу».
«Да не сможешь ты мне ответить».
«Почему это я не отвечу?»
«В основе мудрости грамотейной клин стоит. Шесть значений имеет.[1249]
Число шестьдесят он также значит. Знаешь ли ты названия клина?
Язык шумерский изучая, как сокрытое раскрыть-изобразить ты знаешь?[1250]
Как слова переводить, подставлять-переставлять:
Вверху по-аккадски, внизу по-шумерски,
Вверху по-шумерски, внизу по-аккадски — это ты знаешь?
Несогласованное согласовать, три шумерских синонима по-аккадски назвать — это ты можешь?
Совершенный вид, настоящее время, инфиксы, удлиненные формы, суффиксы, сокращенные формы — их ты знаешь?
Что такое "я", "ты", "он", "она", "они", ты знаешь, послелоги ты знаешь?
Если на табличке сверху аккадский, другой способ перевода с шумерского на аккадский знаешь?
Обычное, измененное, утонченное, закругленное письмо ты знаешь?
К шумерскому аккадские соответствия знаешь?
Язык жрецов-заклинателей, язык жрецов-прорицателей, язык жрецов помазывающих[1251] — это ты знаешь?
<...>
(Строим 22–23 разрушены.)

В искусстве пения — пение хоровое, жреческое, многоголосие, повторы, антифоны, пение вокальное, пение финальное ты знаешь?
Перевод на аккадский специальных слов — золотых, серебряных дел мастеров — как их понять, ты можешь узнать?
Язык ораторов-говорунов, язык погонщиков ослов, язык пастухов, язык моряков — как те выражения передать, ты можешь сказать?
Умноженье, обратные величины, коэффициенты, подведенье итогов, хозяйственные расчеты, выделение доли, полей межеванье — ты все это знаешь?
Арфы, лиры, лютни знаешь? Показать, как ты играешь, можешь?»[1252]
«Слов учительских я не слыхал, к сердцу их не принимал..
Ты о том мне не говорил. "Старший брат" меня не научил.
Что же ныне знаю я? Что теперь отвечу я?»
«Вот к чему ты пришел! И для чего ты здесь сидел?
Ты почти уже возмужал, зрелого возраста ты достиг.
Но воистину, словно старый бык, ты поучениям не внемлешь.
Словно высохшее зерно, ты пропустил свои сроки.
Перед старшими не трепетал,[1253] товарищей не уважал.
С мудрецом беседы ты не ведешь, со знающими не говоришь.
Ученье с трудом дается тебе.
<...>
(Строки 39–41 разрушены.)

Доколе же будешь себя губить?[1254]
Доколе же будешь людей дразнить?
Бабою крикливою быть?[1255]
Дураком доколе будешь слыть?
Словно в горячке — доколе бродить?[1256]
Не имеешь покоя, не знаешь страха.
Головою упрямой ничего не приемлешь!
Будь же мужествен, не трясись.
Ты на экзамене, не возражай!
Не ерзай, горла не прочищай,
Недостойным уста свои не наполняй,
Ухо к двери не наставляй.[1257]
Пред мудростью грамотейной склонись.
Дни и ночи сердцем ты к ней влекись.
Грамотейное дело — добрая доля.
Верный глаз писца — его бог-хранитель.
Писец — воистину дворца служитель».

Грамотейная мудрость... (Восхваление писцового искусства){70}

Грамотейная мудрость — мать словесам, отец мастерам.
Грамотейная мудрость украс полна,[1258] не прискучит тебе она.
Грамотейную мудрость не разом осилишь, но коли осилишь, не пожалеешь.
Грамотейную мудрость постичь влекись — прибылью тебе обернется.
Над грамотейной мудростью во тщании трудись — богатством к тебе возвратится.[1259]
Грамотейной мудростью не пренебрегай, мастерство свое не запускай.
Грамотейная мудрость — вместилище Сутей, хранилище бога Энки.[1260]
Взор со вниманием устреми, сокровенное да узри.
Коли ж ты ею пренебрежешь, и она тобою пренебрежет.[1261]
Грамотейная мудрость — добрый удел, изобилие и богатство.
В детстве твоем сердила тебя, по возмужании да прельстит тебя.
Грамотейная мудрость есть связь всего, есть князь всего.[1262]
Во словесности да усерден будь — благоденствия избираешь путь.
В языке шумерском грамотеть, стиль высокий изучать, слог изящный познавать,[1263]
На стелах писать, поля измерять, задачи решать,
Во дворце служить[1264] — не в том ли она, грамотейная мудрость?
Писец-грамотей — слуга ее, бремя писцово — для нее.[1265]

КОММЕНТАРИИ

Заглавия текстов даны по первой строке произведения, как это практиковалось в шумерских и вавилонских каталогах-списках. Вторым названием дастся заглавие, условно принятое в науке. Курсивом выделены спорные и темные места, по которым в науке нет единомыслия, а также не бесспорное восстановление разрушенных мест. Фрагмент, с уверенностью восстанавливаемые по эпических повторам, а также по другим данным, как правило, специально не отмечаются. Нумерация в переводе соответствует строкам (или столбцам-колонкам) оригинала. В ряде случаев введена двойная нумерация или нумерация дополнительных строк (1а и т. д.) — для сохранения единообразия с имеющимися публикациями. Ради удобства набора шумерские слова приводятся в транскрипции не общепринятой — латиницей, а русскими буквами, но с употреблением диакритических знаков, традиционно используемых в шумерологии, и курсивом (галь, ги4 и т. д.).

Приношу глубокую благодарность Ирине Трофимовне Каневой за помощь при разборе особо сложных грамматических конструкций и неясных мест, а также Наталии Викторовне Козловой за участие в составлении словаря.

Бесконечно благодарю всех зарубежных коллег, чьими автографиями и транскрипциями я могла воспользоваться и без трудов которых не могла бы состояться эта книга.

СОКРАЩЕНИЯ

БВЛ — Библиотека Всемирной Литературы.

ВДИ — Вестник Древней Истории.

ЭЛ — Wilcke С, Das Lugalbandaepos. Wiesbaden, 1969.

АГО — Archiv fur Orientforschung.

AJAr — American Journal of Archaeology.

CAD — Chicago Assyrian Dictionary.

CT — Cuneiform Texts from the Babylonian Tablets in the British Museum.

JAOS — Journal of the American Oriental Society

JCS — Journal of Cuneiform Studies.

Labat — Labal R. Manuel d'epigraphie accadienne. 1-е ed. Paris, I948.

PAPS — Proceedings of the American Philosophical Society.

SL — Beimel A. Sumerisches Lexicon. Rom, 1928–1933.

WdO — Die Welt des Orients. Gottingen, 1947 Ff.

ZA — Zeitschrift fur Assyriologie.

ZANF — Zeitschrift fur Assyriologie, Neue Folge.

СЛОВАРЬ

исторических и мифологических имен, географических названий и терминов
Абаба (Абау, Аба-У) — «Отец растений, травы» — божество-покровитель Магуэны, поселения в округе города-государства Лагаш, сын лагашской богини Бабы (Ба-У); идентифицируется с богом Нинуртой и, возможно, с Думузи.

Абау — см. Абаба.

Абзу (Апсу, Энгур(а)) — «Бездна», подземный пресноводный океан, на котором покоится земля, а также название чертогов бога Энки-Эйн; в храмах «апсу» назывался бронзовый котел для ритуальных действий с водой.

Абисимти — царица, мать Шу-Суэна.

Ага — правитель первой династии шумерского города Киша, соперник Гильгамеша в тексте «Послы Аги...» (ок. XXVI в. по н. э., второй раннединастический период).

Адаб — шумерский город на среднем течении Евфрата, к юго-востоку от Ниппура, древнейшего культового центра и центра шумерского племенного союза.

Азаг — демон болезни.

Аэнмуа — «Растящая благую руку» — богиня подземного мира, супруга бога Нингишзиды.

Ааупираву — «Шафрановый городок» или «Городок крокусов» — город, где, по преданию, родился Шаррукен (Саргон Аккадский). Известен только из аккадского эпоса о Саргоне.

Ак(к)ад — часть Месопотамии, лежавшая между Тигром и Евфратом (около совр. Багдада). В III тыс. до н. э. Аккад и области к северу от него были заселены преимущественно семитоязычным населением (восточными семитами, аккадцами), в отличие от юга страны, Шумера.

Ак(к)адэ — город на Евфрате, возвысившийся и ставший столицей при Саргоне, точное местонахождение не установлено. По имени города получил название Аккад.

Акшак — город в районе реки Диялы в Северном Двуречье, точно не локализован. Возможно, известный из греческого Опис (Упи?).

Алу — злой демон, демон болезни.

Амагештинанна» — «Матушка Гештинанна» — возможно, имя-обращение к Гештинанне с ласкательным оттенком.

Аманки — см. Энки.

Амаушумгальанна — одно из имен бога Думузи. Букв, значение имени — «Мать (его) — дракон небес» (?),

Амель-Бау — «Человек Ба-У» _ шумеро-аккадское имя главного действующего лица текста «Человека по имени...».

Ан (Ану) — бог неба, в шумеро-аккадском пантеоне — глава верховной триады богов, в которую входили также Энлиль н Энки. Бог города Урука в Шумере.

Анзакар — бог сновидений.

Анзу д — мифологический огромный орел, иногда мыслившийся с львиной головой, — персонификация грозового облака, страж пограничных миров: земли (подземного мира) — неба.

Ансигарна — советчик-везир правителя Аратты Энсухкешданны в тексте «Стены вздымаются...»

Антасур(р)а — филиал храма 5-й округи Лагаша. В тексте «Цареву посланцу...», возможно, не географическое название, как нередко предполагают, но указание на материал, какой-то металл (так, встречаются выражения «топор антасуры», «звезда Антасура», где отмечается качество: блестящий, сверкающий).

Ануннаки — божества шумеро-аккадского пантеона, действовавшие пренмущественно на земле и в подземном мире. Они определяли судьбы людей и были судьями подземного царства.

Аншан — горная страна в юго-западном Иране, в восточной части древнего Элама.

Аншар — «Небо-круг» или «Круг неба». Его супруга Кишар — «Круг земли». Божество-первопредок. Самостоятельных сказаний о нем неизвестно.

Арали — одно из названий подземного мира, но, возможно, также было и названием какой-то местности.

Аратта — «город за семью горами» (по выражению одного шумерского текста) в глубине Иранского нагорья или в Индии. Соперник шумерского Урука. В литературе — символ особой сакральности, средоточие таинственных волшебных сил. В этом смысле особено часто сравнивается с Араттой город Кеш.

Аруру — богиня-прародительница, одна из древнейших богинь шумеро-аккадского (и, вероятно, еще дошумерского) пантеона, создательница людей, отождествлялась с богиней-прародительницей Мами и некоторыми другими богинями, в том числе с Нинхурсаг, олицетворявшей плодородие.

Асалимнуна — один из эпитетов Асаллухи.

Асаллухи — первоначально бог маленького города Куара близ Эредуга в Южном Шумере; ко времени Хаммурапи был отождествлен с богом Мардуком; призывался при заклинаниях.

Аху — часть храмового^комплекса, где совершались праздники

Ашимбаббар-Зуан — эпитет бога луны Нанны.

Ашир (Аширги) — бог-покровитель города Кеша. Также фигурирует в списках божеств города Адаба.

Ашнан — воплощение богини зерна в образе молодой девушки.


Баба (Бау, Ба-У ) — богиня-покровительница города Лагаша, проявляющая себя как богиня плодородия; дочь Ана и Гатумдуг, супруга Нингирсы, мать «семи дочерей». Также была богиней-целительницей.

Багара — храм бога Нингирсу у ответвления канала от Тигра между поселениями Гирсу и Сираран в округе города-государства Лагаш. Возможно, отождествляется с северной частью города Аль-Хибба.

Бадтибира (Бад-Тибира) — «Крепость медников» — одно из древних, «допотопных» шумерских поселений в Южном Двуречье (совр. Мадайн). С ним нередко связывается богиня Аруру.

Барадургара — святилище Инанны в Ниппуре.

Белили-«матушка» — богиня, которую первоначально отождествляли с Гештинанной и называли на этом основании сестрой Думузи. В шумерской мифологии это два совершенно разных лица.

Белиштикаль — «Надейся на господина» — семитское имя собственное в шумерском эпосе о Шаррукене.


Вавилон — шум. Ка-дингира («Врата бога»)— город в Двуречье на среднем Евфрате. Во II и I тыс. до н. э. — столица Вавилонского царства, центр месопотамской культуры и религии.


Гагишуа — святилище богини Нинлиль в Ниппуре.

Гала — злобные демоны, духи подземного мира, уродливого и устрашающего вида, бесстрастные исполнители законов подземного царства.

Ганзир — дворец подземного мира перед входом в него; одно из названий подземного мира.

Гатумдуг — на «женском языке» — Масисиб — богиня-покровительница Лагаша, дочь Ана. Наиболее частые эпитеты: «Матерь Лагаша», «Священная корова».

Гашангаль — см. Нингаль.

Гашанна (Гашананна) — см. Инанна.

Гештинанна — «Виноград небес (?)» — богиня, олицетворяющая таинственные силы, заключенные в винограде и вообще в растительности, сестра бога Думузи, покровителя скотоводства; поочередно с ним (по полгода) пребывает в подземном царстве.

Гештиндундуа — «Делающая вино» или «Разводящая виноградник» — имя-эпитет Гештинанны(?).

Гибил (Гирра, Гирру) — бог огня.

Гигуна — здесь: святилище Инанны в Забаламе, округе Урука.

Гильгамеш— пятый правитель первой династии Урука (XXVII—XXVI вв. до н. э.), популярнейший шумеро-аккадский мифо-эпический герой.

Гипар — покой в храме, где совершался обряд священного брака.

Гиргилу — птица-посланец бога Энлиля, по-видимому относящаяся к семейству вороновых.

Гиришхуртура — имя персонажа в тексте «Послы Аги...».

Гирра — см. Гибнл.

Гирсу — одно из крупных поселений города-государства Лагаш.

Гуаба — одно из поселений города-государства Лагаш.

Губин — горная страна в районе Загроса.

Гугальанна — «Великий бык небес» — Нергал(?), имя супруга Эрешкигаль в тексте «С великих небес...».

Гудеа (?—2123 гг. до н. э.) — второй правитель второй династии Лагаша (2136—2104 гг. до н. э.).

Гула — богиня врачевания; ее эмблемой была собака.

Гувден, Гуэдеина — небольшое пограничное поле, спорная область между Лагашем и Уммой, участок с особо плодородной землей, «любимое поле бога Нингирсу».


Дамгальнуна — «Супруга Великая Государя», жена бога Энки.

Даму — бог здоровья, сын богини Нининсины, божество, почитавшееся в городе Исине. Кроме того, известен бог Даму, которому поклонялись в Уруке; этот Даму очень напоминает Думузи.

Дильмун (Тильмун) — остров Бахрейн, в древности важнейший центр морской торговли с Индией и Аравией.

Думузи — шумерский бог, покровитель скотоводов, возлюбленный богини Инанны (Иштар); пребывает полгода в подземном царстве поочередно со своей сестрой Гештинанной.

Думузиабзу — «Истинное дитя Абзу» — богиня-покровительница Кнниршага, культового местечка в окрестностях Лагаша.

Дуранки — «Связь небес и земли» — святилище Энлиля в Ниппуре.


Забалам — шумерское поселение в окрестностях города-государства Урука.

Забардибунуга — «Держащий медь Урука» — имя собственное или название должности — казначей, кравчий (?).

Забуа (Забум, Сабум) — горная страна, условно локализируемая в предгорьях Загроса, между Персидским заливом и Пушт-и-Кухом, но дороге в Элам.

Зигкуршаг(г)а — храм бога Шары в Умме.

Зиусудра — «Жизнь (нашедший) дней долгих» — мифический царь города Шуруппака, герой шумерского сказания о потопе.

Зузу — шумерское имя собственное в тексте-посвяшении собачьей статуэтке «Лугальмуруб, сын Зузу...».

Зуан (Син) — см. Нанна.


Иббии-Суэн (2027—2003 гг. до н. э.) — пятый, и последний, правитель третьей династии Ура.

Игиги — особая категория (род или фратрия?) божеств шумеро-аккадского пантеона, боги-обитатели небес (кроме Нергала, бога подземного мира, тоже принадлежавшего к Игигам).

Идигиа — река Тигр.

Иль — жрец обшины Забалама, подчиненный правителя Лагаша Энметены (см.).

Инанна — богиня любви, распри и войны, одно из важнейших божеств шумеро-аккадского пантеона. Инанна считалась дочерью бога луны Нанны (акк. Сии), сестрой бога солнца Уту (акк. Шамаш); по другой традиции Инанна — дочь Ана. Отождествлялась с аккадской богиней Иштар.

Исимуд — посол-советчик бога Энки. Изображался двуликим.

Исин — город, расположенный к юго-западу от Ниппура, в начале II тыс. до н. э. и снова в конце II тыс. до н. э. — столица значительного государства и один из известнейших центров клинописной культуры; совр. Бахрият.

Исуругаль — канал в окрестностях Урука.

Ишкур — шумерское божество грома и бури.

Ишме-Даган (1953—1935 гг. до и. э.) — четвертый царь династии Исина, последней шумерской династии в Двуречье.

Иштаран (Сатаран ) — бог-покровитель города Дера, божество-разрешитель конфликтов.


Кеш — неидентифицированный город в Двуречье, важный культовый центр.

Киагги-Энбилулу — «Возлюбленный (любимый) богом Энбилулу» — шумерское имя собственное в тексте «Человека по имени...».

Кигаль — основание, платформа храмового сооружения (букв, «большая земля»). Эпитет Кнура, части храма Энлиля в Ниппуре; одно из названий подземного мира.

Кингалуда — злое божество, демон ветра.

Киниршаг — см. Думузиабзу.

Киритаб (Гиритаб) — шумерский город в северной части Южного Двуречья, возможно западнее города Казаллу, между поселением Нахр-Ниндия и Евфратом.

Киур — большой открытый двор перед святилищем Энлиля Экуром в Ниппуре.

Киш — крупный город-государство в северной части Южного Двуречья, в первой половине III тыс. до н. э. соперник Урука.

Кубатум — супруга или наложница Шу-Суэиа.

Кулаб — пригород Урука, место культа Инанны и Думузи.

Кулнанна (Кули-Ан(н)а) — «Друг Ана» — имя-эпитет бога Думузи.

Кули-Энлиль — «Друг Энлиль» — имя-эпитет бога Думузи.

Кур — подземный мир; чужеземная, враждебная страна; большая гора.


Лагаш — крупный шумерский город-государство, включавший более десятка больших и маленьких поселений, в том числе и собственно Лагаш, или Урукугу — «Священный город».

Ламнум — имя отца Шаррукена (Саргона Аккадского) в аккадском эпосе Саргоне.

Лама — добрая богиня-покровительница, защитница людей.

Лараг — одно из древних шумерских поселений; назван в числе пяти допотопных городов.

Лахама — демоны вод, созданные Энки и населяющие Мировой океан пресных подземных вод. Обычное их число — пятьдесят.

Лахар — «овца», воплощение богини-покровительницы скотоводства в образе молодой девушки.

Лахму и Лахаму — старейшая пара богов, порожденная древнейшими богами Тиамат и Апсу; может быть, персонификация наносов ила в первозданном океане; также прозвище божеств Эйи и Дамкины.

Лилит — злая демоница (сукхуба), посещающая по ночам мужчин.

Лугальбанда — один из правителей первой династии Урука, отец Гильгамеша и его родовой бог.

Лугальзагеси — царь третьей династии Урука (2336—? гг. до н. э.), современник Шаррукена.

Лугальмуруб — «Господин нутро» — шумерское имя собственное в тексте-посвящении собачьей статуэтке.

Лудилуди — шумерское имя собственное в тексте «Лудилуди, матери моей...».

Лудингира — «Человек бога» — шумерский литературный персонаж, условный составитель ряда шумерских литературных произведений.

Лулаль — божество-покровитель Бад-Тибиры.


Магаи — страна на аравийском побережье Персидского залива, в районе совр. Омана.

Магилум — древняя страна; не локализована.

Магуана — святилище Абабы.

Марахши — см. Мархаш.

Мардук-балацу-икби (ок. 818—813 гг. до н. э.) — вавилонский царь, восьмой правитель так называемой «династии Э».

Марту (Марду) — акк. Амурру — божество западносемнтского пантеона, деификация Запада (букв, значение слова).

Мархаш (Марахши, Мархаши, Барахсум) — страна на Иранском нагорье, область Элама.

Машгула — шумерское имя собственное персонажа текста «Стены вздымаются...».

Me — см. Сути.

Мебарагеси — см. Энмебарагеси.

Мелухха — отдаленная страна, с которой шумеры вели морскую торговлю. Находилась на западном побережье Индостанского полуострова. В позднюю эпоху этим термином обозначали Нильскую Эфиопию.

Меме — одно из имен богини-целительницы Гулы, часто употреблявшееся как ласкательное.

Месилим — могущественный правитель династии Авана (?), первой половины III тыс. до н. э. (ок. 2615—2500 гг. до н. э.). Был гегемоном над правителями Адаба, Уммы, Лагаша.

Микку — см. Пукку.

Мулл иль — см. Энлиль.


Навиртум — «Светлая», «Сияющая» — аккадское (семитское) имя героини в тексте «Злой день...».

Нази — «Горло», «Глотка», а также «Право», «Порядок» — богиня правосудия.

Наменатума — советчик Энмеркара в тексте «Стены вздымаются...».

Намзитара — «Благая судьба» — шумерское имя персонажа в тексте «Намзитара...».

Намму — богиня морских вод, мать бога Энки, сотворившая людей для того, чтобы облегчить жизнь богов. Возможно, отождествлялась также с древней богиней Тиамат. Персонификация первозданных вод.

Намнундакигар(р)а — один из крупных каналов на территории государства Лагаш.

Намтар — «Судьба» — посланец богини Эрешкигаль, являющийся умирающему и уводящий его в подземный мир.

Намутара — «Дарующий благую судьбу» — эпитет Энлиля.

Наньбгаль — одно из имен Нисабы, супруги бога Хайя. По другим свидетельствам — супруга бога Эннуги (Урумаша) (см. также Нунбаршегуну).

Навва (Суэн, Зуэн) — бог луны, шумерское имя бога Сина, также Наннар — аккадская народная этимология, букв. «Светоч».

Нанше — богиня-предсказательница и толковательница снов, одна из покровительниц Лагаша с главным местом культа в районе округи Лагаша Нина-Сирара. Идеограмма имени включала в себя знак рыбы.

Нарамсуэн (Нарам-Суэн) (2236—2200 гг. до н. э.) — четвертый царь Аккадской династии, герой шумерских и аккадских эпических произведений.

Нергал — бог подземного мира, супруг богини Эрешкигаль; считался сыном

Энлиля и Нинлиль.

Нергал-Месламтеа — эпитет бога Нергала, означающий «Нергал, вышедший из храма Меслам» (храм Меслам — главное святилище бога в городе Куте, центре его почитания).

Нети — страж-привратник подземного мира.

Нидаба — см. Нисаба.

Нина — см. Сирара(н).

Ниназу — божество подземного мира, сын богини Эрешкигаль, по другим версиям — Энлиля и Нинлиль, бог-целитель и покровитель ритуальных омовений.

Нинаштэ — божество-покровитель Ларага.

Нинбара — одна из семи богинь-помошниц Намму при сотворении человека в сказании об Энки и Нинмах: Нинбара, Нингуна, Ниним(м)а, Нинмада, Нинмуг, Шаршаргаба, Шузнан(н)а.

Нингаль — супруга бога луны Нанны.

Нингикуга — «Госпожа серебряного (светлого) тростника» — эпитет Дамгальнуны, супруги Энки.

Нингирима — покровительница заклинаний.

Нингирсу — бог-покровитель общины Гирсу, одного из поселений, образовавших Лагаш. Идентифицируется с поенным божеством Нинуртой.

Нингишзида — одно из божеств подземного мира, «Носитель трона» в подземном царстве.

Нингула — божество-покровитель Сирары, округи города-государства Лагаш.

Нингуэн(н)а — «Госпожа Гуэнны» — эпитет владычицы богов, также, возможно, в контексте «Лугальбанды...» — эпитет богини пива Нинкаси.

Нинильдума — одно из божеств растительности.

Нинисниа (Нининсина) — «Госпожа Исина» — богиня врачевания Гула.

Нинкаси — «Госпожа, наполняющая рот» — богиня-покровительница пивоварения.

Нинки — «Госпожа-земля» — параллельное образование к Энки — «Господин-земля», один из эпитетов супруги бога.

Нинкируту — «Госпожа, рождающая нос» — богиня, иногда ассимилирующаяся с богиней врачевания Гулой.

Нинкум и энкум — дворцовые должности, типа дворцовых интендантов или дворцовых стражей.

Нинкура — одна из богинь, рожденных Энкн в болотах, видимо связанная с растительностью.

Нинлиль — богиня зерна, супруга бога Энлиля (она же Суд).

Нинлугальабзу — «Госпожа-владыка Абзу» — шумерское имя собственное героини в тексте «Человека но имени...».

Нинмар — богиня-покровительница Гуабы, округа города-государства Лагаш.

Нинмах — «Госпожа могучая» — одно из имен-воплощений богини-матери.

Нин-Нибру (Нинибру) — «Госпожа Ниппура» — обычно эпитет Нинлиль, но также, судя по тексту «О, жилье твое гневное...», — имя герольда-глашатая Энлиля.

Нинсикил(л)а — «Госпожа чистоты» или «Госпожа-девственница» — имя супруги Энки; возможно, один из эпитетов Дамгальнуны или Нинхурсаг.

Нинсуи — «Владычица диких коров», «Владычица загона» — богиня, считалась матерью героя Гильгамеша; к этой же богине возводили свое происхождение цари третьей династии Ура — Ур-Намму и Шулын.

Нинти — «Госпожа-жизнь», «Госпожа-ребро» — имя богини, рожденной Нинхурсаг для утоления болей Энки.

Нинтинуг(г)а — «Госпожа жизни-смерти» — одно из имен богини-целительницы Гулы.

Нинту — «Госпожа рождающая» — богиня-мать, покровительница рожениц, отождествлялась с богиней-прародительницей Мами, Аруру и рядом других. Имя могло быть эпитетом практически любой богини.

Нинурта — бог войны, сын Энлиля и Нинлиль, супруг богини Бабы.

Нинурта-мизидеш-киаггани — шумерское имя собственное в тексте «Человека по имени...».

Нинурта-сагэитарби-Заемен — шумерское имя собственное в тексте «Человека по имени...».

Нинхурсаг(а) — «Госпожа лесистая гора» — одно из имен супруги бога Энки.

Ниншубура — «Госпожа-свинья» — имя советчика (советчицы?) Инанны; возможно, первоначально гермафродит.

Нинэгалла — «Хозяйка (Госпожа) дворца» — один из эпитетов Инанны.

Ниппур — древний город на Евфрате; был религиозным центром Шумера, а также центром шумерского племенного союза (совр. Ннффер).

Нисаба (Нидаба) — богиня растительности, хлеба и тростника; покровительница искусства письма.

Нугиг — категория храмовых жриц высокого ранга, в обязанности которых входило и занятие храмовой проституцией. Инанну часто именуют «нугиг небес».

Нудиммуд — «Созидающий», «Рождающий» — эпитет бога Энки (Эйа).

Нунамнир — «Князь могучий (?)» — эпитет Энлиля.

Нунбаршегуну — мать богини Нинлиль, она же Нидаба, Нанибгаль.

Нунгаль — богиня подземного мира, дочь Эрешкигаль.

Нуску — бог полуденного солнца, жары, огня; «Великий везир Энлиля».


Пабильсаг — божество-покровитель города Ларага.

Пукку и Микку — барабан и барабанные палочки волшебного свойства; возможно, имена собственные названных предметов.


Сагбуру — имя колдуньи в тексте «Стены вздымаются...».

Саргон — см. Шаррукен.

Силунги — перевозчик в подземном мире.

Син — см. Нанна.

Сиппар — древний город Двуречья на севере Вавилонии, немного южнее совр.

Багдада (совр. Абу-Хабба).

Сирара(н) (Нина, Нанше) — древнее шумерское поселение; возможно, совр. городище Зургуль в восемнадцати километрах восточнее Лагаша (Телло).

Страна (Калам) — имеется в виду Шумер.

Суд (Шуруппак, Суккуру) — богиня-покровительница города Шуруппак. Становится Нинлиль, супругой Энлиля.

Сумукан (Сак(к)ан, Шак(к)ан) — бог-покровитель степных животных.

Сути (ме) — одно из главных мировоззренческих шумерских понятий. Сутями обладают города, царства и боги. они средоточие внутренних сил и могущества, воплощены и воплощаются во всем сущем, могут из дружественных стать враждебными.

Суэн (Зуэн) — см. Нанна.


Тилла-зида — название улицы в городе Ниппуре (в тексте «Человека по имени...»).

Тукриш — страна на Иранском нагорье; возможно, в районе совр. дороги из Керманшаха на Хамадан.

Тунидуша — имя пса в тексте-посвящении собачьей статуэтке.

Туртур (Сиртур) — шумерская богиня, мать бога Думузи. Самостоятельное значение в мифологии не отмечено.

Тутуб — шумерский город в районе реки Диялы в северной части Двуречья (совр. Хафадже).


Убартуту — отец мудрого Шуруппака, основатель династии ученых мудрецов.

Угиг(г)а — пограничное поле между Лагашем и Уммой.

Удуг — демон, обычной злой, но может быть и демоном-хранителем.

Укуби — обезьяна (текст «Лудилуди, матери моей...»).

Ульмаш — храм Инанны п Аккаде.

Умма — шумерский древний город в Южном Двуречье, в дельте Евфрата и Тигра (совр. Джоха).

Умуль — «Мой день далек» — непонятное человеческое существо, вылепленное из глины богом Энки, возможно младенец.

Умунгуруш а (Энгуруша) — «Господин молодец» или «Могучий владыка» — титул божества.

Умундар (Эндар) — божество, известное как супруг богини Нази, возможно связанное с добрыми духами-хранителями «шеду» и «ламассу».

Ур — древний шумерский город на берегу Персидского залива, важный культовый центр, столица объединенного царства; наиболее значительные династии: первая (2500—2425 гг. до н. э.) и третья — «царство Шумера и Аккада» (ок. 2112— 1997 гг. до н. э.).

Ур(ан)шага — «Пес(Небес)благой» — шумерское имя собственное.

Ураш — богиня, супруга Ана(?).

Ургириун(н)а — шумерское имя волшебника из города Хамазу в тексте «Стены вздымаются...».

Урзабаба (до 2316 г. до н. э.) — правитель города Киша, современник Шаррукена.

Урлум(м)а — правитель города Уммы, современник Энанатума I.

Ур-Нинурта (1923— 1896 гг. до н. э.) — шестой царь первой династии города Исина.

Урук — важный шумерский город на юге Двуречья, место культа бога небес Ана и богини Инанны.

Урумаш — шумерское божество растительности, выступает как «Управляющий равнин и полей», «Гузала» (носитель трона, управляющий) бога Энлиля.

Урадина — шумерское имя собственное, персонаж текста «Стены вздымаются...».

Усахара — возможно, написание имени богини Ишхары на «женском языке».

Утаулу — эпитет бога Нинурты.

Утту — богиня льна и ткачества.

Уту (Шамаш) — в шумеро-вавилонской мифологии бог солнца и правосудия, а также предзнаменований, сын бога Ана и брат богини Инанны.

Уш — правитель города Уммы, современник Эанатума.

Ушумгаль — «Дракон» — зверь бога Мардука.

Ушумгальанна — «Дракон небес» — эпитет бога Думузи.


Хайя — божество, идентифицировавшееся с Энки (Эа), вариант имени Эйя. Однако в начале II тыс. до н. э. в Вавилонии Эа и Хайя — два различных божества.

Халанку (Э-Халанку) — «Дом, где распределяются доли» — возможно, название святилища Энки.

Хамазу, Хамази — город, предположительно локализуемый недалеко от Аратты. По мнению А. Берлин, восточнее Керкука, вблизи Султании. Видимо, его жители славились умением колдовать.

Харали — страна, возможно к востоку от Шумера, куда путь шел через Иранское нагорье. Идентифицировалась с Арали как далеким, труднодоступным местом (подземным миром).

Хашхургулэдена — «Большая яблоня (абрикос?) степи» — видимо, название местности.

Хувава — дух дерева, страж кедрового леса, представлялся в виде многорукого и многоногого (многоветвистого) чудовища, окруженного лучами-аурами.

Хурсангкалама — «Гора лесистая Страны» — святилище Инанны в Кише.


Шак(к)ан — см. Сумукан.

Шара — сын или возлюбленный Инанны, почитался в Умме; божество войны, родственное Нинурте; имел также черты умирающего и воскресаюшего божества.

Шаррукен (Саргон) (2316—2261 гг. до н. э.) — аккадский царь-реформатор, основатель Аккадской династии, объединивший Шумер и Аккад, герой шумерских и аккадских мифо-эпических произведений.

Шат'Иштар — «Принадлежащая богине Иштар» — семитское имя героини в тексте «Цареву посланцу...».

Шугур — культовая повязка из колосьев и веток; могла делаться из драгоценных металлов.

Шульги (2093—2046 гг. до н. э.) — второй и наиболее могущественный царь третьей династии Ура.

Шульпае — букв. «Светлый герой» — астральное божество (планета Юпитер).

Шульутуль — родовой (?) бог Энметены.

Шуруппак — мудрец, мифический герой, отец Зиусудры, героя шумерского сказания о потопе.

Шуруппак — один из древнейших городов на юге Шумера.

Шу-Суэн (2036—2028 гг. до н. э.) — четвертый царь третьей династии Ура.


Эан(н)а — «Дом небес» — главный храм в Уруке, посвященный богу Ану и его дочери, богине Инанне.

Эан(н)атум (ок. 2400 г. до н. э.) — правитель города-государства Лагаш.

Эгальмах — «Дом большой могучий» — храм Гулы (Нинисины) в Исине.

Эгар — «Дом возведенный (построенный)» — храм в Уруке, где совершался обряд священного брака.

Эден — «Пустынная земля, степь». Слово служило и для обозначения подземного мира.

Эдимгальабзу — храм Димгальабзу (?). Возможно, помещался в районе поля Гуэден.

Эзагин — «Дом из лазурита» — главный храм города Аратты; имя могло употребляться как эпитет по отношению к любому храму.

Эйа — старое чтение Эа; шумер. Энки — бог мировых пресных вод, владыка мудрости и хранитель человеческих судеб. Вместе с Ану и Энлилем составлял верховную триаду богов в шумеро-аккадском пантеоне.

Экиширгаль и Экишнугаль — святилища Нанны в Уре.

Экур — храм бога Энлиля в Ниппуре.

Элам — древнее государство на юге Ирана, восточный сосед и извечный враг Шумера, Вавилонии и Ассирии.

Эмах — храм бога Шары.

Эмудкалама — священный округ города Ура или один нз храмов Нанны в священном округе.

Эмушкалама — храм Инанны в Бадтибире.

Энакалле — правитель города Уммы, современник Энметены.

Энанатум I — правитель города-государства Лагаш, брат Эанатума, правивший после него.

Энбилулу — божество оросительных сооружений, бог подземного мира.

Энгур(а) — см. Абзу.

Энинну — «Храм пятидесяти» — храм бога Нингирсу в округе Гирсу, составлявшей часть города Лагаша.

Энки — см. Эйа.

Энкиду — мифический персонаж, «дикий человек», в шумерских произведениях слуга Гильгамеша, в аккадском эпосе — его друг-побратим. Идентифицируется с Энкимду.

Энкимду — «Энки-имду» («Энки создал») — хозяин каналов и дамб, божество-покровитель земледелия.

Энкум — см. Нинкум.

Энлиль (Эллиль), на «женском языке» — муллиль — «Господин-дуновение ветра (?)» — бог воздуха н земли, верховный владыка всего, что находится между небом и Мировым океаном, на котором покоится земля.

Вместе с Аном и Энки составляет верховную триаду богов в шумеро-аккадском пантеоне.

Энлиль-Нибру-кибеги — шумерское имя собственное.

Энмебарагеси (Эн-Мебарагеси) (ок. XXVII—XXVI вв. до н. э.) — правитель города Киша, отец Аги, соперника Гильгамеша.

Энмеркар — правитель города Урука, сын Мескиаггашера, сына бога солнца

Уту, легендарного основателя первой династии города Урука.

Энметена (ок. 2380—2340 гг. до н. э.) — правитель города-государства Лагаш; прежнее чтение Энтемена.

Энмешара — «Господин всех ме (Сутей)»— хтоническое (?) божество, бог-первопредок Ана и Энлиля.

Энсухкешдан(н)а — правитель Аратты, соперник Энмеркара.

Энун — «Княжий дом» (?) — священное пространство, часть храмового комплекса.

Энункуг — храм Нингаль в Уре (или один из эпитетов ее храма).

Эншаг (Энзаг) — «Господин бок» или «Благой господин» — божество-покровитель острова Дильмун.

Эреду(г) (Эриду) — один из древнейших городов на юге Двуречья, место культа бога Энки (совр. Абу-Шахрайн).

Эреш — город богини Нисабы, место рождения Суд, будущей жены Энлиля. Современные исследователи предположительно отождествляют его или с Абу-Салабихом, или с Джарин, поселением между древним Уруком и Шуруппаком.

Эрешкигаль — богиня, царица подземного мира.

Эриду — см. Эредуг.

Эсильсирсир — храм в Лагаше, место обитания доброй Ламы, богини-защитницы.

Эульмаш — «Дом Ульмаша», см. Ульмаш.

Эшар(р)а — храм, построенный Мардуком как точное подобие чертога бога Эйи; см. Абзу.

Эшумеш — храм бога Нинурты в Ниппуре.

Э-Энгура (Агруна или Даг-Агруна) — храм бога Энки (Эйи) в Эредуге (позже, по-видимому, в городе Уре).

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Рис. 1. «А когда мой корень повсюду достойно прославят...»

Глиняная скульптурная голова с фаллообразным головным убором, из Ура. Сер. Vt-ыс. до н. э. (Проп., XI).

Рис. 2. «Человеческое созданье — хорошо ли оно, дурно ли оно...»

Алебастровые фигурки из Тель-ас-Саввана. Нач. VI тыс. до н. э. (Проп., 53).

Рис. 3. «Стены вздымаются в лазурном сиянии...» Развалины зиккурата в Уруке. (П. Сум., 82).

Рис. 4. «А тогда глину для таблички знали...»

Табличка с пиктографическими знаками — один из древнейших образцов шумерской письменности. Кон. IV–нач. III тыс. до н. э. Гос. Эрмитаж. В сильном увеличении.

Рис. 5. «Кто же ты, кто?» — «Я — звезда солнечного восхода»

Скульптурная женская голова (богиня Инанна?) из Урука. Нач. III тыс. до н. э. (Проп., 74а).

Рис. 6. «Сердца наши — на дне чаши»

а. Керамическая расписная чаша, из Арпачии.

Ок. 5000 г. до н. э. (Мее, 25).

б. Каменный кубок с инкрустацией, из Хафаджи.

Ок. 3000 г. до н. э. (Мее, 58).

Рис. 7. «И горшок-бычок, что хорош для слива из кувшина пива...»

Культовый сосуд с двумя горлышками, с лепными украшениями — фигурками львов и бычков, из Урука. Нач. III тыс. до н. э. (В. Мее, 48).

Рис. 8. «А когда я к покою направлялся брачному...»

Фрагмент изображения на ритуальном алебастровом сосуде, из Уруха. Кон. IV–нач. III тыс. до н. э. (П Сум., 88).

Рис. 9. «Пока храм строишь, очей не сомкнешь...»

Фрагмент плакетки с изображением правителя Ур-Нины из Лагаша, идущего на закладку храма. Нач. III тыс. до н. э. (П. Сум., 159).

Рис. 10. «Нинкаси, только ты и даешь эту жизнь!..»

Фрагмент мозаичного штандарта с изображением пирующих людей, из раскопок гробниц 1-й династии Ура. Сер. III тыс. до н. э. (П. Сум., 178).

Рис. 11. «Царь, что во главе их идет, во главе отряда своего идет...»

Изображение шумерского войска; фрагмент стелы * Коршунов* правителя Лагаша Эанатума. 1-я пол. Ш тыс. до н. э. (П. Сум., 164).

Рис. 12. «Эта дева... столь пленительна... столь прельстительна...»

Скульптурная женская голова, из Хафаджи. Нач. Ш тыс. до н. э. (В. Мее., 56).

Рис. 13. «Дева прелестью полна, статью дивна... словно телка холеная, гладкая, всем на радость красуется»

Женская скульптура, из р-на р. Диялы. 1-я пол. III тыс, до н. э. (П. Сум., 140).

Рис. 14. «Я глаза подвела душистою краской...»

Женская скульптура, из Мари.

1-я пол. Ill тыс. до н. э. (П. Сум., 153).

Рис, 15. «Свою правую ты возложил мне на лоно, твоя левая под моей головою...»

Терракотовый рельеф с изображением лежащих на ложе мужчины и женщины. Нач. II тыс. до н. э. (И. 3., 27).

Рис. 16. «Властелин остроглазый...»

Скульптурное изображение божества — ипостаси бога Энки, из Тель-Асмара. Нач. III тыс. до н. э. (П. Сум., 137).

Рис. 17. «Лик Хувавы подобен змее, что в винограднике свернулась/»

Скульптурная голова-маска демона Хувавы. Нач. II тыс. до н. э. (П. Сум,, 370).

Рис. 18. «Раскинул ты крылья по небу сетью/ В горные стада вонзаешь когти...»

Деталь фриза с изображением львиноголового орла из храма в Тель Убайде.

Нач. Ш тыс. до н. э. (П. Сум., 187).

Рис. 19. «Мои сливки ест богиня Нисаба!»

Изображение сцен доения животных, фрагмент фриза из храма в Тель-эль-Убайде.

1-я пол. III тыс. до н. э. (П. Ас, 277).

Рис. 20. «Шаррукена сердцем благостно они избрали, ибо так от рождения суждено ему было»

Бронзовая скульптурная голова Шаррукена (?), из Ниневии. XXIII в. до н. э. (В. Мее, 82).

Рис. 21. «С армией моей великой, с запада и до востока...»

Стела аккадского царя Нарам-Суэна с изображением его похода на непокорных лулубеев. Ок. 2300 г. до н. э. (П. Сум., 213).

Рис. 22. «Рога зазвенели...»

Скульптурная группа —играющие музыканты, из Мари. 1-я пол. III тыс. до н. э. (П. Ас, 390).

Рис. 23. «Навеки шеями да сплетутся...»

Скульптурная группа — обнявшаяся пара, из Ниппура. Сер. III тыс. до н. э. (И. 3., 8).

Рис. 24. «Ты, бык, ша-гай!»

Плакетка с изображением погонщика на быке, из р-на р. Диялы. Нач. II тыс до н. э. (П. Сум., 360).

Рис. 25. «Лев схватил овцу беззащитную»

Рельеф с изображением льва, нападающего на оленя, из Киша. 1-я пол. III тыс. до н. э. (П. Сум., 162).

Рис. 26. «Говорит Укуби обезьяна...»

Скульптурная фигурка обезьяны, из Суз. Нач. III тыс. до н. э. (П. Сум., 103 с).

Рис. 27. «Духи злобные из могил выходят... За приношеньями, за возлияньями из могил они выходят...»

Фигура звероголового демона с жертвенным животным в руках, из Лагаша. XXII–XXI вв. до н. э, (П. Сум., 298).

Рис. 28. «Колесница, словно светоч, сияет, рык ее хода — услада сердцу/»

Глиняные модели колесниц из Ашшура. 2-я пол. III тыс. до н. э. (ФОР., 154).

Рис. 29а. «Слов учительских я не слыхал, к сердцу их не принимал...».

Школьное упражнение, перечеркнутое рукой учителя. Нач. II тыс. до н. э. Гос. Эрмитаж.

Рис. 296. «Заданье читай, задачки решай/»

Шкальная табличка с задачей на вычисление площади трапеции. Нач. II тыс. до н. э. Гос. Эрмитаж.

Рис. 30. «А меня веселье твое доконало/ Когда с шутами, с певцами бродячими, с ними и вокруг них ты кружишься/»

Терракотовые плакетки с изображением музыкантов, бродячих актеров, кулачных бойцов Нач. II тыс. до н. э. (П. Сум., 359).

Рис. 31. «Арфы, лиры, лютни знаешь?»

Музыкальные инструменты из Ура.

1-ая пол. III тыс. до н. э. (П. Ас, 369–371).

Рис. 32. «А-у-а, сон, приплывай...»

Терракотовые рельефы из Телло (Лагаша). XXII-XXI вв. до н. э. (П. Сум., 294-295).

Примечания

1

Смысл строк в том, что в повествование вводится страна Дильмун и определяется ее положение в Шумере. Строки построены в характерном для шумерской поэтики стиле, когда главное действующее лицо (в данном случае страна Дильмун) вводится в предложение постепенно и называется своим полным именем во второй-третьей строке предложения, отчего первая строка всегда звучит несколько загадочно: «ей ее отдайте» — то есть страну Дильмун Нинсикиле, о которой речь пойдет ниже. Буквально строки 1 и 3 звучат: «города пресветлые есть» (и есть страна Дильмун), «Шумер пресветлый есть» (И есть страна Дильмун). Грамматически фраза сложна, возможны и другие интерпретации.

(обратно)

2

Нинсикила — букв. «Госпожа чистоты» или «Госпожа-девственница», т. е. «Непорочная». Значение имени раскрыто, ибо безусловно обыгрывается параллель с землей (страной) чистой, «непорочной».

(обратно)

3

Букв. «птица дар криков дар не издает». Порода птицы не установлена, но известно, что это птица, чьи крики предвещают несчастье, смерть.

(обратно)

4

Букв. «там собака (желтая (?) собака) не знает, как склонить козленка», то есть заставить его слушаться. Такова общепринятая трактовка строки. Но поскольку знак гам может читаться также и гур — «мертвый», то может быть — «там желтая собака (гиена?) мертвого козленка не знает (то есть не касается)». Трактовка, однако, сомнительна из-за отсутствия параллелей в других литературных текстах, чего нельзя сказать о первой интерпретации.

(обратно)

5

Букв. муну4 — хлебная масса, которая после прорастания становится зеленым солодом, необходимым ингредиентом при приготовлении пива, Из этого текста видно, что ее раскидывали на крыше.

(обратно)

6

Букв. «не склоняет, не бросает», т. е. не важничает, не охорашивается кокетливо.

(обратно)

7

умма и абба означает и «мать-отец» и «старуха-старец».

(обратно)

8

Букв. «воду чистую в город не кидает». Точное значение не очень ясно — идет ли речь об опрыскивании улиц или просто о выплескивании на улицу воды после умывания.

(обратно)

9

Букв. ми-не! — ритмический звукоподражательный возглас в такт качания лодки? Русский эквивалент взят как наиболее известный. Альстер переводит: «полночь!» (ми может означать «ночь», цит. соч., с. 63).

(обратно)

10

Букв. нимгир, что означает, скорее всего, «герольд» или какую-то административную должность при дворце. Наш перевод по контексту. У Аттингера: «герольд вокруг самою себя не кружит».

(обратно)

11

В этих строках дастся не описание райской блаженной жизни, как иногда предполагали некоторые исследователи, но, как мы уже отмечали, состояние как бы небытия и неведения. Представление о цивилизации, об организации природы и общества было очень конкретным у шумеров, и отсутствие, скажем, насилия, не есть райское состояние, но некий непорядок. Все, что есть в Дильмуне, может восприниматься и как несуществующее или не умеющее назвать и обозначить себя и оттого уже несуществующее — только после обозначения, называния именем начинается жизнь, и она, жизнь эта, должна происходить и развиваться по законам божественным и человеческим, в независимости от того, дурны они или хороши с человеческой точки зрения.

(обратно)

12

Обращение Нинсикилы к Энки не обязательно означает, что она ее дочь. «Отец» — постоянный эпитет Энки.

(обратно)

13

Или «в реках», но обычно ид — «река» обозначает большой канал, если речь идет о городе, тем более что неизвестны большие реки на Бахрейнских островах.

(обратно)

14

Т. е. с водою соленой.

(обратно)

15

Возможно, титул, официальное почетное звание.

(обратно)

16

Значение отдельных слов понятно, но общий смысл отрывка неясен. Возможно, речь идет о благоприятном расположении созвездий (ср. су-хур-маш — созвездие Рыбы?). Эзен — букв. «праздник».

(обратно)

17

Перевод сложен; видимо, речь идет об источниках с пресною водою, которые должны забить из-под земли.

(обратно)

18

«Гимн о торговле Дильмуна» дошел до нас в версии из Ура и отсутствует в основной, ниппурской версии, в целом являющейся более полной, чем урская. Место его в тексте точно установить не удалось. Обычно исследователи помещают его после строк 50— 51 или после строки 64. Это или продолжение речи Энки с обращением к Нинсикиле, или самостоятельный гимн торговле Лильмуна, вставленный в текст. Как доказал Комороци, этот отрывок датируется довольно точно — последней третью XIX в. до н. э,, периодом правления Рим-Сина (1822—1763 гг. до и. э.), последнего правителя династии Ларсы (см. Комороци Г. «Гимн о торговле Тильмуна» (Интерполяция в тексте шумерского мифологического эпоса «Энки и Нинхурсаг»), — Древний Восток. № 2. Ереван, 1976. С. 5 — 36). Анализ этого отрывка профессором Комороци показал, что в тексте в поэтической форме излагаются важные явления экономического порядка и обрисовывается картина внешнеторговых сношений Шумера через остров Дильмун, который в обозреваемый период был перевалочным пунктом, выполнявшим роль посредника: с одной стороны партнеры Месопотамии ввозят свои товары в Дильмун, те, которые всегда в Двуречье были импортными, — золото, лазурит, драгоценные породы дерева и т. д., а с другой — Двуречье (город Ур) и «страна палаток» ввозят в Дильмун традиционные экспортные товары страны — зерно, шерсть, льняные ткани, асфальт. Характерно, что все это представлено в тексте как бы «данью», «подарком» — т. е. таким образом еще раз подчеркивается изобилие и богатство Дильмуна. Такой способ изображения типичен как раз для литературных текстов.

О локализации стран, перечисленных в отрывке, ведутся научные споры, и интерпретация многих названий различна (подробнее см. Комороци, цит. соч.), однако, по-видимому, Тукриш — страна, расположенная на Иранском нагорье, севернее Элама (Комороци локализует ее в районе современной дороги от Керманшаха до Хамадана), Марахши — также страна на Иранском нагорье, «страна палаток» — возможная область обитания кочевников-овцеводов. Мелухха и Маган — страны по ту сторону Персидского залива, и в разные исторические периоды под этими названиями, по-видимому, понимались разные страны. Чаще всего Мелухху локализуют в Индии. Харали — страна египетского направления.

(обратно)

19

Не совсем ясно, окончание ли это речи Энки или же начало эпического рассказа об исполнении его пророчества — дара Нинсикиле. Возможны оба варианта.

(обратно)

20

Букв. «прорыл, прокопал рвы (канавы)».

(обратно)

21

Букв. «могучему доброму одеянию»: видимо, в смысле буйной растительности.

(обратно)

22

Дамгальнуна — букв. «Супруга великая государя» — жена Энки. Судя по этому тексту, в рассказе идет речь об одной богине под разными именами, а не о нескольких: Нинсикила — «Госпожа чистоты» или «Госпожа-девственница», Нинту — «Госпожа-рождение» (или «Госпожа рождения»), Дамгальнуна — «Всликая супруга государя» и Нинхурсага — «Госпожа лесистой горы» (или «Госпожа — лесистая гора») — эпитеты супруги Энки. Подобный прием, когда один и так же действующий персонаж в каждой последующей строке назван разными именами, характерен для шумерской литературы (ср., например, эпитеты Думузи в цикле любовных песен о Думузи и Инанне). Персонификация каждого имени в отдельную личность, видимо, произошла позже.

(обратно)

23

В этом отрывке подчеркивается быстрота и безболезненность родов как этой богини, так и последующих.

(обратно)

24

Нинсар (или Нинму) — госпожа-растение (сад, трава). Все имена рождающихся богинь значимы, и таким образом объясняется в мифе появление или отдельной отрасли хозяйства, или отдельных видов растительности.

(обратно)

25

Грамматически фраза не совсем ясна, перевод условный.

(обратно)

26

Т. е. так быстро доплыл до Нинсар. Характерный прием сказочного изложения.

(обратно)

27

Букв. «женщину крепкую (жирненькую?) рослую (большую)». Аттингер оставляет выражение без перевода, но ср. «Шумерскую колыбельную», где малыш определяется подобными же эпитетами (строки 2— 5). Ср. Также &L 231, 9, 25, где ни — «сильный, крепкий, жирный, плотный» и булуг (§L 60, 37) — «б. большим, расти».

(обратно)

28

В варианте С богиня Нинкура рожает богиню Нинимму, и вся история повторяется еще один раз, причем о вынашивании младенца рассказывается полностью, как в начале эпизода рождения — перечислены все девять дней. Нинимма производит на свет Утту.

(обратно)

29

По-видимому, речь Утту, обращенная к садовнику. Значение строк 151— 152 неясно. Аттингер трактует их в том смысле, что Утту выражает пожелание, чтобы Энки стал главою дома. В таком случае следует думать, что Нинту учила Утту, как привлечь Энки.

(обратно)

30

Видимо, смысл строк раскрывался через предыдущие несохранившиеся.

(обратно)

31

Букв. «невозделанный участок». Может быть, пустошь?

(обратно)

32

Крамер восстанавливает: «садовник в земле/в пыли».

(обратно)

33

Судя по этой строке, Энки взял Утту силой или обманом и причинил ей боль.

(обратно)

34

Несмотря на то, что о сближении Энки и Утту говорится в тех же фразах, что и о сближении с другими молоденькими богинями — дочерьми-внучками Энки, видимо, соитие их было неполным, либо не совсем естественным, ибо Нинхурсаг явно сажает «семя» Энки в землю, и из него вырастают те восемь растений, о которых идет речь в последующих строках.

(обратно)

35

Точные названия растений неизвестны. В большинстве случаев дан описательный перевод. В строке 194 название растения разбито и прилагательное сочинено.

(обратно)

36

Букв. «дерево кишкану». Это дерево обычно каким-то образом было связано с Энки и Эредугом и играло важную роль в культе. Не очень ясно, для чего лисе было важно это дерево, может быть в магических целях?

(обратно)

37

Существительное отсутствует, но глагол бур-(бур) в значении «освободить», «распустить» и т. д. засвидетельствован (см. SL 11, 37).

(обратно)

38

Текст разбит, восстановление условное, по аналогии с формулами-клише в других текстах (ср. «С Великих Небес...» — просьбы ее визиря Ниншубура перед разными божествами, или хождения Гильгамеша по храмам разных богов в «В предвечные дни...»).

(обратно)

39

Действие Нинхурсаг не совсем ясно — сажает ли она больного Энки на свою матку или просто на колени или, может быть, даже помещает в свою матку. Болезнь Энки — видимо, беременность съеденными растениями (ср. практикующийся в ряде индейских племен обычай кувады, когда мужчина во время родов жены имитирует родовые боли).

(обратно)

40

Этот отрывок построен на постоянной игре слов: имя рождаемого божества и больной части тела близки по созвучиям. Также и само имя большей частью может быть обыграно — Нин-сики-ли (или Нин-тул-ла) — «владыка шерсти, волос» звучит почти так же, как Нинсикила. Он — «хозяин страны Маган», она — «хозяйка Дильмуна»; Нин-кири-уту — «рождающая нос» (а также и «сад») — супруга бога врачевания и сама ассимилируется с богиней-целительницей Гулой; Нинкаси — «наполняющая рот» — богиня пива (отсюда ее эпитет — «удовлетворяющая желанья» или «ублажающая сердца»); Нази — «глотка», «горло», но и «право», «порядок» (она богиня права): Ти — не только «ребро», но и «жизнь» (отсюда догадка Крамера, что миф о создании Евы из ребра восходит к этому сказанию); Эншаг/Энзаг — «господин бок» и «добрый/благой господин».

(обратно)

41

Или «я рожаю для тебя» (?).

(обратно)

42

Восстановление условное, возможно: «Да будет определена им судьба» или «Я (то есть Нинхурсаг) определю им судьбы».

(обратно)

43

Уже при восстановлении несохранившейся глагольной формы в начальных строках этого, как будто бы вполне стереотипного введения возникают проблемы. Показатель исходного падежа послелог -та дает возможность восстановить текст аналогично началу сказания о Гильгамеше, Энкиду и подземном мире: «Когда небеса отделились (отошли) от небес». Но сохранившиеся в начальной части текста аккадские строчки дают: «небо и земля», тем самым указывая что и в шумерском тексте можно читать не -та, но -да (комитативный падеж, обозначение совместного действия). Интерпретация будет зависеть от выбора чтения знаков.

(обратно)

44

Или «были зарождены». И в том и в другом случае некая неопределенность в моменте появления на свет богов Ануннаков отражает общую и для других шумерских текстов тенденцию.

(обратно)

45

В одной из версий порядок строк изменен — вступление в брак предшествует распределению богинь. В строке приведены сразу два варианта из разных версий — богини сходятся с богами, богини становятся беременными.

(обратно)

46

Вместо выражения «под надзором» возможна интерпретация — «в Харали», т. е. указание на местность. Харали может быть понято как Арали «подземное царство».

(обратно)

47

Тема, развитая в аккадском эпосе об Атрахасисе.

(обратно)

48

Или «он — кровь богов» ( муд-дингир). См. коммент. к строке 28,

(обратно)

49

Интерпретация существительного, обозначающего будущее создание, сложна, его переводят «слуги» (очень условно), а также и «замена», хотя для этого значения есть другое шумерское слово. Однако смысл фразы ясен и близок соответствующему месту текста об Атрахасисе — речь идет о создании существа, которое бы могло заменить богов в их тяжком труде.

(обратно)

50

Слово «жертвенный» добавлено: маш-ку — «козленок светлый (чистый, непорочный)» и есть жертвенный козленок.

(обратно)

51

Значение слова, которое Бенито оставляет как имя собственное, — «матка, женское лоно». Но и эта строка, и последующие, где говорится о первотворении человеческого существа, неясны.

(обратно)

52

Есть разные интерпретации этой строки в зависимости от толкования слова муд (см. выше) — «кровь», «образ-создание» и т. д., а также местоимения ните-ани, которое может быть и относительным, и притяжательным; фразу, таким образом, можно понимать в трояком смысле: создать по своему образу и подобию, создать (саму форму, т. е. без всякой посторонней помощи) «его собственное создание и творение». Мое предпочтение первой точке зрения основано на толковании последующей строки 133 (см.).

(обратно)

53

Оно уже существует, потому что оно обмыслено и решено. Намму, которая предложила Энки создать замену богам для работы, тем самым уже совершила в какой-то мере творческий акт. Характерно, что и в этой строке употреблено слово муд.

(обратно)

54

Смысл этой фразы, по нашему мнению, в том, что глина будет иметь форму женского лона, однако эта интерпретация очень спорна. Бенито переводит: «Сигенсигду (женская матка?) отщипнет глины». Глагол кир-(кир) означает и «отщипывать» и «быть тяжелым». Возможна игра слов. Возможно, Намму имитирует рождение, оперируя с глиняной маткой.

(обратно)

55

Смысл строки мне неясен, поэтому в переводе она выпущена. Бенито переводит: «Вождь царственного Сигенсигду взял свою судьбу (принял) и ел нежный тростник и хлеб». Мне кажется, что с очень большой осторожностью можно отнести эту фразу к существу, созданному «из матки», судьба которого — быть в тростниковых зарослях и вкушать хлеб.

(обратно)

56

Букв. «глины над (с поверхности, с угла) Абзу». Плохим качеством глины — не из глубин, а с поверхности, возможно, объясняется неудача Нинмах.

(обратно)

57

Должность, указанная в строке, обычно трактуется как «дворцовый офицер».

(обратно)

58

иги-лугал-ла может быть не «перед царем», как в нашем переводе, но и какая-то дворцовая должность, однако обычное ее значение — «дворцовый офицер», как нам кажется, по контексту не подходит.

(обратно)

59

гир-диба — аблу — червеподобное создание, см. САД А, 48. У Бени то иначе.

(обратно)

60

Или мочу.

(обратно)

61

«Ткачихою» вставлено по одному из вариантных текстов. В основной версии просто «в дом женщин», возможно в гарем.

(обратно)

62

Здесь то же выражение, что и в строке 65. Бенито переводит 77: «Когда Энлиль дал имя в "Великом месте"». Кигаль — «Великое место» — часть комплекса храма Энлиля в Ниппуре.

(обратно)

63

В вариантном тексте фраза относится к Энки, а не к Нинмах. Для лулаш — «сильно, резко», см. §L 355, 2.

(обратно)

64

В тексте только одна фраза — «я дал им есть хлеб».

(обратно)

65

Судя по этим строкам, Энки лепит женщину, пригодную для деторождения. Конец строки 87 разбит.

(обратно)

66

У Бенито, скорее, «мой день ушел», в том смысле, что речь идет полностью нежизнеспособном существе. Не все знаки в строке сохранились, поэтому непонятно, какие другие члены, кроме головы, глаз и шеи были слабы (букв. «черны» — гиг) у существа, созданного Энки. По мнению Анны Килмер, речь идет не о слабом, беспомощном человеке, но о новорожденном младенце (см. Kilmer A. Dr. The Mesopotamian Concept of Overpopulation and its Solution as Reflected in the Mythology. — Orientalin. 4.1. 1972. P. 160—175). Она также считает, что этот младенец был произведен (или должен был быть произведен) на свет женщиной, созданной Энки перед ним (строки 85— 87).

(обратно)

67

В тексте одна строка. В первой половине строки параллелизм слов и словосочетаний, букв. «дыхание кончено (замирает), жизнь улетает» — зи-тиль-тиль-ти-сур-сур.

(обратно)

68

Букв. «по равнине, полю».

(обратно)

69

Возможно, здесь подчеркнуто, что выражение Энки: «Дай ему вкушать хлеба», т. е. «Придумай для него пропитание», Нинмах понимает буквально.

(обратно)

70

Точное значение фраз неясно, передан только общий смысл.

(обратно)

71

Фраза подчеркивает смятение Нинмах, букв. «слова повторяет». Обычно выражение му-на-гил-гил — «она ему отвечает» употребляется без прямого дополнения.

(обратно)

72

Содержит проклятие или часть проклятия Нинмах, которое не столько имеет реальную силу (ср. проклятие Нинхурсаг в тексте «Меж градов пресветлых»), сколько выражает эмоции бессилия богини, проведенной, как ей кажется, ловким богом. Фразы построены таким образом, что угрозы по адресу Энки прерываются возгласами обиды и жалости к себе самой.

(обратно)

73

Букв. «глаза твои поднятые» (текст на эме-саль — женском диалекте). Выражение усилено в свете общего тона отрывка.

(обратно)

74

гиш-туку — «иметь разум», «слышать».

(обратно)

75

Тон ответа Энки изысканно издевательский. Он боится угрозы Нинмах, как всякого произнесенного в гневе слова, и пытается ее умилостивить, но одновременно не может отказать себе в удовольствии подчеркнуть свое могущество.

(обратно)

76

Или «из лона твоего да возвратится». Знаки в середине нечитаемы. По мнению Килмер, Энки предлагает Нинмах взять Умуля в лоно, чтобы затем его родить.

(обратно)

77

Бенито переводит: «Кто может выступить против тебя?»

(обратно)

78

Может быть, «да будет омолено»? По мнению Килмер, эта строка означает, что Умуль вырастет большим и будет выглядеть подобно Энки.

(обратно)

79

Энкум и нинкум — не имена собственные, но наименование каких-то дворцовых должностей, обычно что-то вроде дворцовых интендантов, что в данном случае по контексту не годится. Иногда означают какой-то род дворцовых охранников. В данном случае могло бы подойти «герольд». Может быть, стражи, стоящие перед воротами дворца?

(обратно)

80

138. Полностью разрушена.

139. Полуразрушена и малопонятна. Отдельные слова и выражения: «боги, имеющие дома(?), Умуль, строить (?)... дом твой пусть он сделает».

(обратно)

81

Рассказ о том, как Инанна отправляется в загон к «пастуху», видимо ее супругу Думузи; ее любовные настроения, скорее всего, связаны с тем намерением, которое она излагает в своей речи, а именно отправиться в Абзу, Неясно, собирается ли она обольстить своего «отца Энки» или просто набирается сил и привлекательности, готовясь к своему трудному путешествию, — возможно и то и другое.

(обратно)

82

Премудрый Энки знает не только о путешествии Инанны, но и о ее намерениях, однако настроен дружелюбно и, видимо, считает, что сумеет предотвратить опасность, если она будет ему угрожать. В конце столбца 2 разрушено более 30 строк, поэтому можно только предполагать, что сильно захмелевший Энки под влиянием просьб или тайных желаний Инанны одарил ее сам.

(обратно)

83

«Львы Эредуга» — скорее всего, скульптурные украшения перед воротами города, но, возможно, и магические стражи, охранники входа.

(обратно)

84

Возможен перевод: «огня зажигание» и «огня тушение». В конце столбца 3 первой таблицы разрушено около 40 строк и в начале столбца 4 — также около 40. Видимо, в разбитых строках перечисляются все Сути в том порядке, в каком они будут названы в конце текста (см. ниже).

(обратно)

85

Восстановление по II.5, 53— 55. Неясно, кому Инанна рассказывает о получении ею Сутей, может быть — стражам Эредуга, дабы спокойно покинуть город? В конце столбца 4 разрушено 3—4 строки, а в начале столбца 5 — более 30.

(обратно)

86

Букв. «пиво из него вышло».

(обратно)

87

Столбец 6 содержит, по-видимому, рассказ о гневе Энки и о его попытке найти виновного, давшего Инанне возможность уйти из Эредуга. Ему указывают на лягушку. В полуразбитых и несохранившихся строках (более 25), возможно, говорится о наказании лягушки — Энки разбивает ее чем-то деревянным (дубинкой?) и швыряет птицам и рыбам.

(обратно)

88

Название пристани разрушено.

(обратно)

89

Энкумы — название придворной должности в шумерских дворцах; возможно, какой-то род дворцовой стражи (ср. текст «От начала начал»).

(обратно)

90

Знаки вопроса поставлены произвольно, по контексту и интонации. Возможно, весь абзац содержит негодующие восклицания Инанны.

(обратно)

91

Ниншубур(а ) — посол-посланница Инанны: есть данные, что это гермафродит. В строке 33 речь идет о какой-то магической формуле, благодаря которой Инанна и Ниншубура спасаются от нападения энкумов и ускользают от них.

(обратно)

92

Название пристани не сохранилось.

(обратно)

93

Букв. Ду6-ульма (т. е. «холма Ульма»), Шумерская пристань с таким названием неизвестна, но, по предположению американского шумеролога Якобсена, с первой по пятую пристани перечислены места вдоль канала Эредуга. На шестой пристани Инанна оказывается на Евфрате, между Ларсом и притоком канала Эредуга, и на седьмой — вступает в Урук, на пристань «Кар-Биббар» (II, 4, 64), букв. «Сверкающая пристань».

(обратно)

94

Рассказ о выгружении Сутей из небесной ладьи и подготовке праздника заканчивается, и действие тут же переносится в Эредуг, где Энки отправляет Исимуда в Урук наблюдать (?), что там происходит.

(обратно)

95

Неясно, кто перечисляет ме на этот раз — царь, народ или Ниншубура.

(обратно)

96

205— 216 неясны по смыслу, может быть из-за фрагментарности текста. Называние именем играет важную роль в сотворении, но не всегда понятно соотношение названий, даваемых Инанной, с событиями в тексте, хотя строки 209—210 явно ироничны.

(обратно)

97

Из этой строки ясно, что Энки сам прибывает вслед за Исимудом и далее — пытается отобрать у Инанны ме.

(обратно)

98

Полуразрушены и, видимо, включают препирательство Энки и Инанны и проклятие богом как Инанны, так и жителей Урука. В конце текста появляется еще один божественный персонаж, скорее всего Энлиль, который выносит решение по поводу ме (по мнению Г. Флюгге, он отдает приказ об их возвращении). Однако плохая сохранность строк не позволяет сказать с уверенностью, чем закончился и закончился ли спор. Если последняя строка содержит слова Инанны, то, возможно, она отказывается вернуть ме.

(обратно)

99

Во всех версиях, кроме НВ, строка 1 начинается иначе: «Это город, воистину это город»; однако не только начальная строка, но и колофон НВ даст: дур-ан-ки-уру-на-нам — «это есть город — связь неба и земли». Возможен также перевод: «Не город ли это? Это ли не город?»

(обратно)

100

Названия каналов и пристаней Ниппура раскрыты переводом.

(обратно)

101

Букв. «Измеряя отсюда, его (т. е. канала) оросительная площадь по 50 cap с каждой стороны». 50 cap — ок. 1/6 га, однако возможно, что здесь дан счет на буры (1 бур = 6,35 га). В любом случае речь идет не о конкретной площади, но сказочной, условной.

(обратно)

102

Возможен иной вариант: «Когда он удачно (радостно) наполнит твое нутро (чрево) плодородным семенем, он тебя покинет».

(обратно)

103

Перевод спорен, букв. «И тогда (и вот ныне) я скажу моей подруге, и она им откроет» (на основе значения шилиг — аккадское — пету — «открывать»).

(обратно)

104

Многоточия обозначают предполагаемые паузы в речи Энлиля.

(обратно)

105

Букв. «Никто ее еще не лишал девственности, никто ее не целовал».

(обратно)

106

Вызывают ряд сложностей, несмотря на четкое параллельное построение. «Подобно ладье» — так букв. в тексте; ма-гим. «Большой плот» — букв. «Большая ладья», но ср. строку 41. Смысл, однако, тот, что Энлиль плывет на лодке (или на чем-то, что подобно лодке) к Нинлиль, находит ее и обладает ею.

(обратно)

107

Букв. «В долгом искании» (?).

(обратно)

108

Перевод первой половины строки спорен.

(обратно)

109

Букв. смысл выражения: «Тот, кто находится под запретом в связи с делами пола».

(обратно)

110

Речь идет о привратнике подземного мира.

(обратно)

111

Текст плохо сохранился, перевод условный.

(обратно)

112

Начало строки разрушено, возможно: «Взрастила ее в своем чреве».

(обратно)

113

Восстановление начала разбитой строки условно, грамматически лучше было бы: «Порождение Нидабы...» или что-то подобное.

(обратно)

114

12-27 Расскрывают тему: «Ошибка Энлиля».

(обратно)

115

Букв. «Во второй раз...».

(обратно)

116

Букв. «Нечто от моего имени...».

(обратно)

117

Смысл этой фразы, по нашему мнению, не в том, что Нидаба получает жизнь черноголовых в качестве дара, как это обычно толкуется, а в том, что жизнь Энлиля, владыки черноголовых, зависит от ее ответа.

(обратно)

118

Букв. «Не стой перед ней пустым». Левая рука, букв. «нижняя» (что обозначает ее положение в молитвенной позе), у шумеров обычно считалась менее важной, чем правая, и даже нередко называлась «грязной». На этом основании Сивиль предполагает, что Энлиль по-прежнему принимает Суд за проститутку, за особу не очень высокого ранге, однако если эта поза не связана каким-то образом с событиями первого рассказа («Энлиль и Нинлиль»), можно думать, что передача дара левой рукой, «рукой сердца», — знак особой сердечности.

(обратно)

119

50—59. Восстановление условное.

(обратно)

120

Неясно, о чем говорит Нидаба — об ошибке Энлиля или же еще о каких-то обидах. Глагол, употребленный в этой строке, — тот же, что и в строке 18, и означает «говорить о чем-либо дурно», «марать чью-либо репутацию», «грязнить» (и даже в физическом смысле слова). Но маранье репутации произошло в тексте первого рассказа.

(обратно)

121

Эта строка говорит о роли сестры жениха в брачной церемонии. Не исключено, что здесь конкретное указание на место: «С того берега на этот (?)»; историческое местоположение Эреша неизвестно, и тогда можно было бы предположить, что оба города — Ниппур и Эреш — располагались на противоположных берегах Евфрата.

(обратно)

122

«Сестра зятя» или «сестра супруга» — Нидаба отсчитывает родство по отношению к самой себе, что указывает на счет родства по женской линии.

(обратно)

123

Строка переведена условно, так как плохо сохранилась. У Сивиля — «я (т. е. Нидаба?) его оставляю», что грамматически убедительно, но не подходит по контексту.

(обратно)

124

Букв. «К нижней Стране».

(обратно)

125

Букв. «С широко расставленными рогами». «Лазуритовая веревка» — веревка, на которую нанизаны лазуритовые бусы.

(обратно)

126

Неясно, что значит «лазуритовый финик» — особый сорт или драгоценность в форме финика, скорее первое.

(обратно)

127

Имя Аруру вставлено перед именем Нинмах условно. По шумерологической традиции, Нинмах («Могучая госпожа») — одно из проявлений Аруру. Но возможно, что здесь это имя употреблено просто как эпитет богини. Если интерпретация верная, значит, и Аруру сопровождала брачные дары.

(обратно)

128

По мнению Сивиля, Нуску обращается к Нанибгаль, «женщине, оклеветанной Энлилем». Но мотив клеветы может быть только в связи с первым рассказом. В нашей интерпретации субъектом предложения является сама Нанибгаль-Нидаба.

(обратно)

129

Благословение Нанибгаль.

(обратно)

130

Как бы ответ на описание сближений Энлиля с Нинлиль в первом рассказе.

(обратно)

131

«Господин Бадтибиры» (в других текстах обычно «царь Бадтибиры») — неизвестное по имени божество, но возможно, что здесь употреблено как эпитет Энлиля.

(обратно)

132

Судя по этой строке, мужчина не должен был видеть, как рождается ребенок.

(обратно)

133

Возможно, речь идет о конкретной административно-хозяйственной должности. Не совсем ясно, что означает в таком случае «дух-покровитель» («богиня-хранительница»). В значении китиль (акк. ламассу) следую Сивилю.

(обратно)

134

Сивиль понимает все выражение как «женщина-чужестранка». Однако речь может идти и о подземном мире.

(обратно)

135

Сравнением с Ашнан — девой в борозде — заканчивается разговор о Суд-Нинлиль в третьем лице и начинается обращение к ней лично («ты воздымаешься в сиянье...» и далее). Неясно только, кто произносит это последующее славословие: сам Энлиль или обращающийся к ней с приветствием хор.

(обратно)

136

Ср. строки заключительного гимна-славословия Энлилю в первом рассказе.

(обратно)

137

Перечисленное — сфера деятельности Нидабы. Суд, таким образом, получает права и обязанности своей матери.

(обратно)

138

В тексте употреблены термины, обозначающие деревянные колышки, очерчивающие, ограничивающие часть священной арены. В данном случае подразумевается ткацкий стан.

(обратно)

139

Эпитет с определителем божества, возможно, является именем собственным. Означает или спелое зерно, или блистающий свежестью стебель зерна.

(обратно)

140

Может быть, «Ануннаки, Великие боги».

(обратно)

141

Букв. «зерно силы поселений», видимо — в противопоставление «горному» зерну. Эпитет ку-га — «священный, светлый» — может в данном случае относиться ко всем видам зерен.

(обратно)

142

Имеется в виду повязка из ткани как знак царственности, хотя употреблен термин, обозначающий и корону из металла.

(обратно)

143

Сложное для понимания место, которое можно трактовать двояко: 1) человечество получает зи-иш-галь — «жизнь (дыхание) — сердце», то есть истинное существование по сравнению с как бы призрачным существованием, которое описано в строках 20— 25; 2) человечество получает возможность заботиться о добывании пищи, чтобы иметь продукцию, которую можно приносить в жертву богам и таким образом кормить их. Наш перевод — попытка объединить оба плана.

(обратно)

144

Букв. «Он кожи (?) не знает (не ощущает), он мускулов (?) не ощущает». Возможно, основной смысл выражения — игра звуков: су-ей.

(обратно)

145

Букв. «Я объясняю (растолковываю) рост ссоры соседям».

(обратно)

146

Или «Твой страх от тебя не уходит».

(обратно)

147

В вариантной строке «Я вхожу в героя (к герою?)».

(обратно)

148

Образ Инанны, любящей лошадей и стремящейся стать их возлюбленной, встречается как в шумерской, так и в аккадской литературе (ср. эпос о Гильгамеше, VI таблица).

(обратно)

149

У издателей — «злоумышленник (?) и его товарищ, горный раб».

(обратно)

150

Знак в начале строки может читаться как «тридцать», тогда «партиями по тридцать (?) человек».

(обратно)

151

Чтение полуразбитых строк недостоверно. Судя по сохранившимся словам, речь идет о молотьбе и веянии. «Ручные камни» (букв. «камни руки») — может быть, зернотерка?

(обратно)

152

В тексте «девушка».

(обратно)

153

Букв. «Когда тебя распределяют по деревянным сосудам, мерою в один бан». Бан — мера емкости сыпучих тел, ок. 8 кг.

(обратно)

154

Или «Пусть Овца склонится перед Зерном» (так же в строках 184— 185).

(обратно)

155

В тексте, видимо, приведена распространенная пословица (ср, притчу «Намзитара»).

(обратно)

156

Фразеология, необычная для текстов адаман-дуг-га. Обычно: «Такой-то превосходнее (больше, значительней)».

(обратно)

157

У первых издателей, в том числе и у Крамера, — «завязанная узлом», т. е. мотыга, чье острие привязано к ручке.

(обратно)

158

В тексте «рот» или «зубы», т. е. острие. Мотыга с «одним-единственным зубом» была создана Энлилем из золота и лазурита для отделения неба от земли. В нашем тексте указаны определенные породы деревьев, их названия не выяснены, — так, у Крамера вместо тополя — шелковица.

(обратно)

159

В тексте игра слов, включающая два значения и дающая возможность перевести строку иначе: «Плуг, ты длинен, но что есть твоя длина? Плуг, ты велик, но что есть твоя обширность?» Здесь намек на распространенную шумерскую пословицу: «Кто столь велик (обширен), чтобы достать до неба, кто столь обширен, чтобы покрыть землю?»

(обратно)

160

Шу-нумун — «рука-зерно» — месяц Думузи (Ду'зу), соответствующий июню-июлю.

(обратно)

161

Т. е. рукоять.

(обратно)

162

В тексте — эммер — полба (?) и какой-то вид бобовых.

(обратно)

163

Букв. «борона с корзинкою (?)»

(обратно)

164

Букв. «Сверху (?) — мое пропитание...»,

(обратно)

165

Букв. «Солома полей — мое сгребание кучи». Вторая половина строки 53 разбита и досочинена.

(href=#r165>обратно)

166

Нумерация условна.

(обратно)

167

Есть две грамматические возможности перевода трех однородных синтаксических единиц: повелительным наклонением (как это сделано в 59) или отглагольным существительным (причастием) — вторая часть строки. Лу-ли-дур-ра — «человек пупка (?)».

(обратно)

168

Великая Река — Евфрат.

(обратно)

169

В отрывке, где пропущены две строки, содержится ответ-насмешка на самовосхваление Плуга (ср. строки 24— 25).

(обратно)

170

Плохо сохранились, мало понятны.

(обратно)

171

букв. «Второй раз к тебе приступает...».

(обратно)

172

Букв. «Твое становление в борозде (т. е. установка плуга) — твое исчезновение».

(обратно)

173

Мотыга перечисляет все действия, которые не может выполнить Плуг (ср. строки 13— 17), а она может еще много больше.

(обратно)

174

В этих опушенных строках продолжается описание строительной деятельности Мотыги.

(обратно)

175

Опущены.

(обратно)

176

Беседка, видимо, была в форме башни или, может быть, просто глинобитная башня.

(обратно)

177

Букв. «Вода, ее свежесть (сладость, благость), я ее прокапываю».

(обратно)

178

Нумерация строк условная, строки 165— 168 досочинены, Весь отрывок 167— 180 посвящен рассказу о том, как Энлиль, кончив гневаться и придя в доброе настроение, начал копать землю Мотыгой (отделяя небо от земли).

(обратно)

179

В тексте угула и ну-банда — административные сельскохозяйственные должности.

(обратно)

180

Если верна наша интерпретация, эта строка раскрывает изображен символа божества в виде льва со змеиным языком или хвостом, оканчивающимся змеей, — образ, связанный с божеством гроты и позднее ставший символом бога Мардука, превратившись в дракона-мушхуша.

(обратно)

181

Характер персонифицированного оружия Нинурты, имеющего определение «буря, потоп битвы», до конца не выяснен. Есть тенденция связывать этот образ с львиноголовым орлом Анзудом и с палицей, завершающейся львиной головой. Однако этим оружием может быть и боевая сеть, накрывающая врагов, с которой изображен бог Нингирсу на стеле Эанатума. Полет сети в виде большого облака по воздуху, равно как и накрывание ею пространства, символическое обозначение ею бури, потопа, также не противоречит контексту.

(обратно)

182

Слово Асаг, по-аккадски асакку, обычно трактуется как «болезнь». Асаг считается воплощением злого демона, болезни. Космическая природа его, однако, гораздо сложнее и с трудом поддается полной расшифровке. Некоторые исследователи считают его огромным деревом необычайной крепости, родившимся от небесного дождя, павшим на землю и пустившим свои семена в горе (ср. строку 34). Однако, с нашей точки зрения, скорее всего, природа Асага изначально каменная, и в первую очередь он связан с камнями. Камень-скала, который действует как антропоморфная сущность, порождающая камни (в тексте «камни-растения», в нашем переводе «камень-поросль», «поросль камня»), — одна из важнейших мировых мифологем. Порожденные Асагом, камни растут, засоряя гору и не давая расти ничему живому, — вот в чем сущность нападения «каменного войска» Асага. Они — живые существа. После победы Нину рты над врагами Асаг превращается в Залаг — «блестящий камень» (?), т. е. окончательно затвердевает и становится камнем мертвым. Подобную же участь разделяет с ним и все его каменное войско (см, ниже).

(обратно)

183

Возможен перевод «воитель, глаз не имеющий» — слепой камень (?).

(обратно)

184

Не все породы камней определены, значение многих из них спорно. Так, возможен перевод не «гранит», но «лава»: значение для знака, переводящегося как «диорит», читают «долерит» и т, д.

(обратно)

185

Точное значение фразы неясно; возможно, Шарур хочет сказать, что Нинурта свободен по самой сути своей облачно-громовой природы (но, может быть, речь идет о кольце — знаке божественной власти, которое Нинурта, подобно Мардуку, получит за свои особые заслуги). У Ван Дийка иначе.

(обратно)

186

Возможна интерпретация: «дерево не пробьет никакое оружие» (?), но можно толковать и «ни одно оружие, пробивающее дерево, его не пробьет».

(обратно)

187

Букв. данна — расстояние, равное пути, проходимому за два часа по ровной дороге. В данном контексте исключительно метафорический образ.

(обратно)

188

Другое боевое оружие Нинурты митту — булава, чья рукоять часто завершалась изображением львиной головы.

(обратно)

189

Или «Люди больные скрещивали руки (?), произносили проклятья против (?) земли».

(обратно)

190

Т. е. в Шумере.

(обратно)

191

В нашей интерпретации — вода не изливались на поля, и подымалась вверх, потому что в результате битвы и стихийных бедствий сместилось положение земли, по-видимому земной оси. Возможно, поэтому же солнце стало освещать землю иначе, и льды накапливались в горах. В других толкованиях причиной земных бедствии указывается потоп. Но необъяснимо в таком случае описание засухи на полях и отсутствие воды в Тигре.

(обратно)

192

Не исключена возможность противоположной трактовки: «Боги взяли лопаты, корзины, и там (т. е. в горах) собрались». Однако тогда становится неясным следующим отрывок — описание бедствий и необходимость деятельности Нинурты.

(обратно)

193

Строки выпущены, ибо их смысл для меня неясен. Ни с одной из имеющихся интерпретаций не могу согласиться.

(обратно)

194

По нашему мнению, речь идет о камнях, проросших в горе и ее засоривших (ср. строки 34— 35). Именно они забили землю настолько, что не давали воде свободно течь.

(обратно)

195

Букв. «Веретено (7) круга земли он установил».

(обратно)

196

Именно эта строка, по нашему мнению, указывает на то, что речь шла о некотором наклоне оси земли, вследствие чего важно было удержать строения на месте. Возможно, для этой же цели служила и каменная стена-преграда.

(обратно)

197

Букв. «Нить эту я разрежу».

(обратно)

198

В нашей интерпретации решение судьбы камней происходит в горах, когда Нинурта только собирается идти в Ниппур, и богиня Аруру (его божественная тетка) призывает его определить судьбу камней, поймав, так сказать, «по дороге». В других трактовках Нинурта произносит это определение в своем святилище в Ниппуре.

(обратно)

199

Не совсем ясно, к какой категории камней обращается здесь Нинурта. Скорее всего, к группе, упомянутой в начале текста.

(обратно)

200

Судя по определению судьбы, речь идет о превращении камня в порошковую пыль, при помощи которой обрабатывались твердые камни.

(обратно)

201

Или «долеритом».

(обратно)

202

Букв. «с гор верхних».

(обратно)

203

Намек на Гудею и его статуи?

(обратно)

204

Или «Нинурта, могучий владыка, Энлиль (воплощением)...».

(обратно)

205

В тексте — гуд — «бык». Возможно, правильнее было бы перевести «вол», поскольку пашут на волах, но речь идет о ритуальной пахоте с участием божества и подчеркивается молодая сила животного, поэтому оставлен перевод «бык».

(обратно)

206

Сохранился только глагол, чье значение можно передать и выражением «внимать словам, крикам», «кричать» и «продвигаться вперед» — в зависимости от чтения первого знака составной формы. Перевод условный, основная задача была — сохранение ритма.

(обратно)

207

Перевод по варианту, основной текст не дает слова «мать, матушка».

(обратно)

208

Сохранились отдельные слова, которые позволяют предположить вопросительный тон отрывка: что? (39—40), кто? (41—44), справа-слева (45—46) и т, д. Восстановление строк 45—46 условное, в соответствии с наиболее распространенным топосом текстов, повествующих о сельских работах.

(обратно)

209

Строка плохо сохранилась, но буквальное ее значение звучит приблизительно: «[Бык] свой язык бросил (повесил)», т. е. подчеркивается необычное состояние быка, заговорившего по-человечьи.

(обратно)

210

Букв. «На мои плечи (грудь) пыль не брошена», т. е. подчеркивается молодость животного.

(обратно)

211

Землепашец объясняется с быком загадками-притчами, смысл которых в том, что предполагаемая работа необходима и почетна, а также не столь тяжела, как можно думать.

(обратно)

212

По аналогии со строкой 61 предлагаю читать гиш-ше — букв. «дерево» (что может означать любое деревянное сельскохозяйственное орудие, соответственно, детали бычьей упряжки), ше — инструментальный падеж. М. Сивиль читает гиш-ку (орудие).

(обратно)

213

Вторая часть строк разбита, перевод условный.

(обратно)

214

По данным изобразительного искусства, месопотамский плуг, скорее всего, не сбивался, но скреплялся, связывался веревками и колышками.

(обратно)

215

Половина строк разбита, восстановление условное.

(обратно)

216

По-видимому, речь идет о богине Нанше, которая держит в руках нечто вроде измерительной линейки из тростника. Аналогичный образ нередок в шумерской поэзии.

(обратно)

217

Праздник эзэн-шу-нумун-на упоминает и питье пива, по-видимому как заключительную часть празднества. Строки плохо сохранились, восстановление условное.

(обратно)

218

Текст подписан как улулума для бога Нинурты. Крайне редкий жанр. Тип песни и перевод «пастушья песнь» определяются на основании содержания других текстов с подобной подписью и добавлением: «Эти песни поют пастухи».

(обратно)

219

Образ Ниппура, который раскидывает свои огромные руки, как сети, ассоциируется с другим распространенным образом шумерской поэзии — воином, нападающим на врага с сетью, боевым оружием шумеров. Не исключено, что строки 27 и 28 переставлены местами при переписке. Орел, гуляющий но городу «в радости, свободно», — символ победы и отваги.

(обратно)

220

Старшие и младшие братья, отец — скорее всего, не члены семьи, но учитель-наставник, учителя и ученики (ср. шумерские «школьные тексты»).

(обратно)

221

«Могучий Утес» — букв. «Могучая, Великая Гора» — постоянный эпитет Энлиля. «Святая святых» — букв. «Возлюбленное (любимое) святилище».

(обратно)

222

«Таинства, тайные Силы» — ме, или Сути.

(обратно)

223

«Праздник при восходе солнца» в тексте определен более точно — это праздник большого урожая.

(обратно)

224

Отрывок толкуется исследователями противоречиво. Смысл его, скорее всего, в том, что сущность бога настолько непонятна смертным, что это заставляет их благоговейно замолкнуть.

(обратно)

225

Строки 1— 5 136— 140 являются введением ко всему отрывку и содержат краткое описание первозданного состояния мира, когда как будто бы не существовало зла. В шумерской литературе есть параллель данному отрывку — в сказании об Энки и Нинхурсаг («Меж градов пресветлых...»), где об этом первозданном состоянии человечества рассказано более пространно. Причем не совсем понятно, находится ли мир в «недеянии зла» или же лежит в неведении о действии природных законов (в том числе и несущих зло) — «...там собака сторожевая, как козлят стерегут, не знает» (строка 17). Кроме того, если в нашем тексте это мир, где что-то отсутствует — «гиен не было, львов не было, собак и волков не было» (строки 137— 138), в мире сказания об Энки и Нинхурсаг «лев не бьет, волк ягненка не рвет». Как будто бы заклинание Нудиммуда предполагает более глубокую стадию древности, чем сказание «Меж градов пресветлых...».

(обратно)

226

140— 146. Последняя строка предшествующего отрывка — 140 — одновременно и заключительная строка первой темы (отсутствие зла) и вводная к следующему абзацу, развивающему тему одноязычия — «...восхваляли Энлиля на одном языке...» Этот отрывок представляется мне наиболее важным местом во всем заклинании и наиболее таинственным. В моем переводе я ввела в текст названия четырех сторон света, хотя только названия двух стран — Ури (Аккад) и Марду служат обозначением Севера и Запада. Две другие страны — Шубур-Хамази и Шумер расположены по отношению к этим странам одна на востоке, другая соответственно на юте. Обычно переводчики рассматривают эти имена как перечисление географических местностей, но, по моему глубокому убеждению, они должны быть раскрыты в данном тексте именно как четыре страны света, составляющие целокупность мира. Также считаю, что детерминатив-определитель кур (гора, чужеземная страна), предшествующий или сопровождающий каждое обозначение, несет здесь важную смысловую нагрузку. Шумер, как известно, не является горой и в данном контексте не может считаться «чужеземной страной». Коэн связывает выражение кур-галь этого контекста — «Гора великая» с постоянным эпитетом бога Энлиля и считает, что здесь может подразумеваться Ниппур, главный культовый центр Шумера, где находилось святилище Энлиля. Тем не менее такая возможность не исключает толкования названных местностей как четырех стран света и обозначенных при этом «горами», что должно было соответствовать в целом древнему мифологическому мировоззрению или даже скрывало в себе эзотерическое общение с «другой реальностью».

(обратно)

227

Мотивировки поведения Энки в тексте нет, отсюда и трудности в понимании этого отрывка. Некоторый свет на поступки Энки, возможно, проливают строки 147— 149, где есть выражение «ревнивец», «соревнователь» (а-да), тем не менее перевод условен и толкование отрывка остается небесспорным. Строки 150— 153 содержат постоянные эпитеты Энки-Нудиммуда, подчеркивающие его мудрость и всезнание.

Таким образом, можно вы делить два наиболее существенных момента в этом тексте:

1. Постулирование некоего раннего состояния одноязычия. Но что очень важно, речь идет не просто об одноязычии, но о молитвенном обращении на одном языке к одному богу.

2. Изменение богом, соперничающим с главным божеством, «языка в устах людей». Для чего? На этот вопрос в тексте нет ответа.

Сколько бы ни пытались объяснить это место с сугубо местных, локальных идеологических позиций создателей эпоса — как стремление подчеркнуть зависимость перечисленных местностей от Шумера и его главного культового центра, — мне этот отрывок представляется мифологемой, смысл которой нами не раскрыт, а возможно, уже и не был раскрываем авторами, включившими заклинание в текст с идеологическими намерениями. Возможно, вторая часть отрывка — изменение языка — и является в какой-то мере объяснением и толкованием этой мифологемы, но и тут мы пока в нес не проникли.

Но интересно другое — библейское сказание в сопоставлении его с шумерским преданием может рассматриваться как одна из наиболее ранних из известных нам попыток объяснить и раскрыть шумерскую мифологему.

(обратно)

228

Букв. «Властелин искусного или возвышенного глаза». Глаз, как и ухо,— вместилище мудрости, разумения. Особая острота зрения предполагает глубину внутреннего видения.

(обратно)

229

В тексте еш-бара — «наблюдать предзнаменования, толковать знамения», см. SL 472, 30.

(обратно)

230

Данные строки отнюдь не означают умаления Энки. Обычно некоторое суверенное отношение Энки по отношению к Энлилю подчеркивается ниппурской традицией, поскольку Ниппур, древнейший центр шумерского племенного союза, был и культовым шумерским центром, а Энлиль — главным божеством этого города. Большинство литературных памятников, дошедших до нас, относятся к так называемому «ниппурскому канону», известному нам, поскольку в Ниппуре была раскопана большая библиотека. «Лучи сиянья» — нечто вроде нимбов (в современной терминологии «биополя»), окружающих каждое существо и выражающих его силу.

(обратно)

231

Фалькенштейн переводит «святые решения», но в тексте — еш-бар, ср. строку 3, Соответственно и глагольная форма «схвачены» толкуется в смысле «поняты, усвоены». Значение слова уру-шуб (7) часто связывается со светом, ясностью, но точный смысл его неизвестен.

(обратно)

232

Фалькенштейн оставляет слово Дибара (в нашем переводе — «возвышенное решение») без перевода, но в комментарии трактует как «божественный определитель (человек, создающий судебное решение) права». В строке явная параллель с предыдущей еш-бар — ди-бар; SL 4 5 7, 44 дает для ан-ди-бар — «судебные решения (бога, главным образом, Энлиля)».

(обратно)

233

Местоимение социально-пассивного класса — би может относиться и слову «величие», и к понятию «народы», тогда перевод будет звучать: «как их бога» (т. е. бога этих народов). У Фалькенштейна — «как их бога (покровителя, т. е. личного бога)».

(обратно)

234

22— 24 выпущены — они обращены к Ур-Нинурте и составляют рефрен.

(обратно)

235

Строка 2 полуразбита, сохранились слова: «Энки, где ... ты имеешь (?), ... на... ты установил замыслы (?)».

(обратно)

236

Или «наделить Сутями великих богов». Наделение долей, распредление доли, в том числе и Сутей, — привилегия верховного бога.

(обратно)

237

Первый знак неясен, восстановление условное.

(обратно)

238

Выпущены строки, относящиеся к Ур-Нинурте.

(обратно)

239

Шумерское имя отца звучит условно, так как последний знак разбит и может стоять любое имя, включающее знак нин.

(обратно)

240

Букв. «Я иду ложно (обманно, призрачно)»; издатель даст иную интерпретацию строки.

(обратно)

241

Букв. «День сияющий стал для меня как день смешанный».

(обратно)

242

Букв. «Словно молодая финиковая пальма, что выросла возле (у горла) лодки».

(обратно)

243

«Гора, пречистое место» — храм Кеша; это определение — общепринятый шумерский топос.

(обратно)

244

Букв. «Восходит во вздыбленной коже льва в сиянии». Видимо, эту строку следует понимать как описание внешней и внутренней силы нимбов богини.

(обратно)

245

Букв. Эн — «верховный жрец»; «жрец лагаб» — жреческая должность более низкого ранга. Точные функции его мне неизвестны,

(обратно)

246

Начальные знаки всех трех строк разбиты, восстановление «отец» условно, по аналогии с гимном Нинкаси. Смысл всей строфы может кардинально измениться при другом восстановлении знаков.

(обратно)

247

Раскрыто значение имени Нинту, начальные знаки разрушены, восстановление недостоверное.

(обратно)

248

Или «для Энлиля установление». Скорее всего, однако, здесь смягчяется слишком смелое для ниппурской традиции утверждение: «соперница Энлиля»: замечание, возможно указывающее на древность происхождения богини.

(обратно)

249

Колофон I тыс. до н. э., не сохранившийся полностью, содержал проклятие тому, кто сотрет или изменит написанное.

(обратно)

250

«Стрекало» — букв. «бычий повод, набрасываемый на быка». возможно, здесь подразумевается и нечто вроде палки-погонялки, ибо в дальнейшем и сам Зуэн именуется «лазуритовым (лазурным) стрекалом» (см. строки 12, 46).

(обратно)

251

«Удойных» — букв. «желтых» или «прекрасных, хороших».

(обратно)

252

В отличие от Шеберга, считающего глагол тум4-(тум4) графическим вариантом тум — «приносить», читаю и перевожу: тум4-(тум4) в значении шаку — «уносить, возносить» (ср. также ним-элу — «быть высоким») с редупликацией корня. Если этот перевод правилен, то, несомненно, речь идет о сотворении Зуэном Млечного Пути.

(обратно)

253

Значение строк не совсем понятно, но, возможно, речь идет о звездах, появляющихся и исчезающих как бы по воле Зуэна.

(обратно)

254

Имя Нинлиль дано только в одной из версий, в тексте Б.

(обратно)

255

Об особом отношении родителей Энлиля к своему первенцу, которое подчеркивается этим текстом, см. миф о рождении Нанны.

(обратно)

256

Начало строки разбито. «Ночной страж, бодрствующий» — аккадск. деку — шум. [лу]-зи-зи восстанавливается условно. «Подпорка» на основании значения хе-дул с детерминативом гиш (здесь опущен) — «дверной карниз», «наличник». Общее значение — «нечто подходящее, прибор, принадлежность, арматура», SL 143, 53.

(обратно)

257

аг в значении «мерить, измерять», см. SL 183, 14. Связываю со строкой 36, где дириг — не только «быть великим» (как у Шёберга), но и «плыть» (см. ниже строку 41).

(обратно)

258

Букв. «коров одетых (?)». Возможно, имеется и виду какая-то особая порода коров.

(обратно)

259

Перевод первой половины строки по вариантному тексту Б.

(обратно)

260

В тексте слово «пастух» дано в форме эме-саль, что должно подчеркнуть нежное, смягченное обращение к Нанне.

(обратно)

261

Фалькенштейн переводит «укрощающий, смиряющий себя», однако прямое значение глагола — «поворачиваться, изменяться». Скорее всего, имеется в виду свойство луны увеличиваться и уменьшаться.

(обратно)

262

Букв. «От солнечного восхода до заката». Восстановление имени бога Ана — условно, по аналогии с другими гимнами к богам, в частности и к Нанне.

(обратно)

263

Порядок прилагательных в строке в переводе переставлен. галь-ди — у Фалькенштейна «могучий», имеет также значение «бушевать, свирепствовать, неиствовать», что, как кажется, в данном случае больше годится по контексту.

(обратно)

264

Неясно, определение ли это Нинурты, или упоминание о разоренном и городе. В нашем переводе принят первый вариант.

(обратно)

265

В данном случае эпитет Нинурты, букв. «Отрезающий (решающий) суд». Фалькенштейн переводит «судья», но подчеркивает, что к контексту этот перевод подходит мало.

(обратно)

266

Букв. «Ты его реченные (высказанные) знамения» (у Фалькенштейна «решения»), см. также «Властелин остроглазый...», строки 3, 17).

(обратно)

267

Концы строк разбиты.

(обратно)

268

Строки 38— 40, 44— 45 сохранились плохо, восстановления на основании отдельных сохранившихся слов.

(обратно)

269

Сравнение молодого божества или царя с детенышем дикого животного очень характерно для шумерской поэтики. Некоторые исследователи предлагают иное чтение знака и перевод «тамариск», который пьет священные семь струй, — также излюбленное шумерское сравнение: однако в данном случае рушится вся система образов строфы: «загон», «молоко» и т. д.

(обратно)

270

Букв. «дракон (ушумгаль), который выходит, делая (создавая) роскошным (блистающим) праздник урожая (эзен)».

(обратно)

271

В шумеро-аккадской мифологии богиня Аруру творит людей, отщипывая глину, ср. эпос о Гильгамеше, табл. 1, 33—35, где Аруру создает человекоподобное существо-героя Энкиду. Глагол переведен по смыслу, в тексте букв. «откусить, отклюнуть».

(обратно)

272

Наречение именем предшествует рождению.

(обратно)

273

Могучий Утес (или Великая Гора) — бог Энлиль.

(обратно)

274

В тексте гу-ше — растение бобовое и ячмень.

(обратно)

275

Букв. «снабдить» (?).

(обратно)

276

Возможно, речь идет об одевании статуи.

(обратно)

277

Восстановить имена богов нет возможности, так как этими знаками начинаются имена многих богов.

(обратно)

278

Букв. «успокоить».

(обратно)

279

Т. е. школу.

(обратно)

280

Видимо, речь идет о статуе богини.

(обратно)

281

Эзагин — букв. «дом из лазурита» — главный храм Аратты. Аратта как символ тайной премудрости, тайного знания — распространенный топос шумерской литературы (ср. гимн храму Кеша). «Для нее» — букв. «для руки ее» или даже — «рукой ее».

(обратно)

282

Эреш — место культа Нисабы (не идентифицирован).

(обратно)

283

Букв. «(Где) святилища распределены».

(обратно)

284

Не совсем ясно, кто произносил строфу IV — по-прежнему Энки или автор (хор). Во всяком случае несомненно, что строфу V (105—132) произносит уже не Энки: эта строфа состоит из эпитетов-определений Энки, являющихся распространенным придаточным определительным предложением к главному предложению, начинающему строфу VI, строки 133—136.

(обратно)

285

Строка полуразрушена, восстановление условное.

(обратно)

286

Или «великой Маски Жречества», как переводит Халла, ссылаясь на Фалькенштейна и Рэнгера.

(обратно)

287

Буквальное значение названия — «(дом?), распределение (доля) светлого неба».

(обратно)

288

Букв. «Чьи власы по бокам раскинуты (разбросаны)».

(обратно)

289

Часть знаков в этих строках разрушена, восстановление условное.

(обратно)

290

Если счесть парные строки 142— 143 за одно благословение, то можно рассматривать отрывок как те семь благословений, что Энки вымолвил Нисабе. Число благословений, впрочем, не обязательно должно точно соответствовать семи — сакральной цифре.

(обратно)

291

Неясно, что значит «город твой, основанный на воске», хотя значение «воск» подтверждается Сивилем рядом контекстов. Может быть, смысл символический — город твой незрим, неуловим, как бы эфемерен, но зато имеет мощные крепостные стены. Возможность, что упоминается конкретный город, где почиталась Нинкаси, сомнительна из-за грамматического построения фразы. У Сивиля: «Она (Нинхурсага) воздвигла тебе могучие стены». Однако и наш перевод грамматически правомерен.

(обратно)

292

Значение си ниг-сила как «проросшее зерно» взято условно. Видимо, речь идет о прорастании зерна для приготовления закваски. Букв. не «в чане», а «в водоеме». Может быть, речь идет о замачивании зерна для прорастания прямо в колодце или в озере, как это делается иногда в деревнях: мешок с зерном опускается в озеро. Но тогда непонятно шим-лал — «ароматические травы».

(обратно)

293

Букв. «Кучи (очищенного) зерна надлежащим образом подготовлены».

(обратно)

294

Покрытие зерна тонким слоем земли и поливание имело целью его прорастание. Видимо, собаки должны были стеречь зерно, предохраняя от затаптывания.

(обратно)

295

Строка 30 не очень хорошо сохранилась, и не все знаки понятны. Видимо, речь идет об охлаждении навара сусла, еще не разбавленного водой. Может быть, здесь говорится об ином способе приготовления пива, что не очень согласуется с предшествующими строками 25— 26.

(обратно)

296

О значении дида см. выше. По нашему мнению, речь идет о первичном настое пива, куда для вкуса по каплям добавляется мед и вино. «Знатное пиво» — букв. каш-дида-галь — «большое пиво дида».

(обратно)

297

Строфа почти не сохранилась, досочинена по отдельным оставшимся словам.

(обратно)

298

Возможно, букв. «чан (сосуд) для ферментирования пива».

(обратно)

299

Букв. «Твое место подходяще в большом сосуде».

(обратно)

300

У Сивиля: «Ты — та, кто изливает процеженное пиво. Оно (подобно) натиску вод Тигра и Евфрата». Наш перевод связывает строфу со строкой 44.

(обратно)

301

Букв. «Сосуд-гаккуль, сосуд-гаккуль». Большой жбан «пузатой» формы с узким отверстием, из глины, реже металлический, иногда в тростниковом сплетении. Второй сосуд, упоминаемый в строфе, ламсаре, кажется, также имел форму кувшина.

(обратно)

302

Названия сосудов и всей «пивной братии» даны условно, частично — описательно, частично — с подбором приблизительных русских эквивалентов, позволяющих восстановить интонацию строфы.

(обратно)

303

Букв. «Пусть сердце твоего бога (хранителя) будет расположено к тебе (позаботится о тебе)».

(обратно)

304

Букв. «Глаза сосуда гаккуль — да будут нашими глазами, сердце (внутренность) сосуда гаккуль — воистину есть (да будет) нашим сердцем». «Глаза» — имеется в виду узкое, «глазообразное» отверстие сосуда с широкими боками («пузатого»).

(обратно)

305

«Возлияние на кирпич судьбы» — упоминаемый и в других шумерских текстах обрядовый акт. Здесь, видимо, в переносном смысле, так же как и последующая строка, букв. «Благополучие и мир — основание (или "святилище") твое».

(обратно)

306

Фразу можно перевести и: «Пусть Нинкаси живет всегда с тобой», что и дает Сивилю основание считать, что продолжается тост.

(обратно)

307

«Медовуха» — букв. сладкий (медовый) напиток.

(обратно)

308

Здесь, как. и в строке 56, по мнению Сивиля, назван какой-то тростниковый сосуд для питья. Однако аккадский эквивалент в тексте «Дом, где есть пиво...» позволяет перевести «трубочка для питья».

(обратно)

309

Букв. «госпожа, владычица», «не хозяйка». В тексте не «лен», но гу-сар-ра — «садовая нить», какое-то волокнистое растение, искусственно выращиваемое. Лен также культивировался в Двуречье, по обозначался другим знаком (ср. строку 5, где гада значит «лен» или «льняная ткань»).

(обратно)

310

Конец строки разбит, восстановление по смыслу.

(обратно)

311

Ван Дийк дает другое восстановление этих полуразбитых строк, считая, что именно здесь вводятся в текст оба героя. Но поскольку Уту все время говорит о Думузи, естественно ожидать от него упоминания только одного имени.

(обратно)

312

У Ван Дийка «причесывать», однако значение глагола ри — «бить». Лен или другие льноподобные растения после того, как их выдергивают, отбивают, бьют.

(обратно)

313

«Удваивать» или «умножать» — не совсем ясная операция; может быть, имеется в виду рассучивание нитки на прялке, прежде чем перенести процедуру на ткацкий стан?

(обратно)

314

Глагол, обозначающий действие, не сохранился. Ван Дийк и Фалькенштейн переводят: «Кто разрежет?»

(обратно)

315

Плохо сохранились, восстановление и перевод условны.

(обратно)

316

Как будто бы две последующие строки противоречат тому, что строку 63 также произносит Уту, однако такое фразоупотребление, когда речь говорящего прерывается формулой нового введения речи, встречается в шумерских текстах.

(обратно)

317

У Ван Дийка: «Царь охраняет (?) — почему ты не хочешь?». Однако здесь параллелизм, грамматический и смысловой, со строкой 71.

(обратно)

318

Возможно восстановление: 88. Я дева, землепашец да будет моим супругом. 89. Слова, что она сказала... 90. Для пастуха. 91. Владыка канав и запруд (?)... 92. Пастух Думузи к деве Инанне обращает слово...

(обратно)

319

Букв. «желтого».

(обратно)

320

Букв. «ухоженного, тщательно выделанного пива».

(обратно)

321

Букв. «моего взбитого молока».

(обратно)

322

Ти-ир — аккад. манзаз па-а — «совокупность всех животных». Имеется в виду смесь молока от многих животных?

(обратно)

323

Поскольку непонятно мирное настроение землепашца, можно предположить, что сцена борьбы разыгрывалась мимически, и землепашец, признав превосходство пастуха, готов уступить ему невесту и принести дары на свадьбу.

(обратно)

324

Видимо, все, что положено приносить в качестве брачного дара. Перевод строк 139 и 141 недостоверный.

(обратно)

325

Таким образом, в тексте имеется как бы две рубрики: адаман и баль-баль.

(обратно)

326

Видимо, как рефрен, исполнял хор.

(обратно)

327

Вероятно, снова слова Инанны. Темно-синяя, т. е. иссиня-черная борода, дословно — «борода из лазурита», один из частых эпитетов шумерской поэзии (но, может быть, речь идет и о привязанной лазуритовой бороде?).

(обратно)

328

«Масло и сливки» понимаются не в буквальном (или не только в буквальном) смысле, но как образ тех любовных ласк, которые должен принести любимый. Отсюда и его настойчивое: «Дай мне внести это в дом», с нажимом на неопределенность того, что будет внесено, и сравнение с реальными дарами: «подобно ягнятам, козлятам» и т. д. Оттого и начинает трепетать возлюбленная.

(обратно)

329

Ср. «Песнь Песней», 5:4: «Мой милый руку просунул в щелку — от него моя утроба взыграла» (БВЛ, т. 1, с. 632).

(обратно)

330

Луби-лаби — ласкательные словосочетания, переданы русскими «люба-лада».

(обратно)

331

Намек на бедственную будущую судьбу Думузи, возможно, сочетается с кокетством девушки, которая обещает ему злую судьбу своими ласками.

(обратно)

332

Ср. «Песнь Песней», 2:6; 8:9: «Его левая — под моей головою, а правой он меня обнимает...» (БВЛ, т. 1, с. 627, 636).

(обратно)

333

Диалог любовников в разгаре страсти. Слова женщины в подлиннике на «женском языке» (эме-саль).

(обратно)

334

Букв. «С Великого Верха к Великому Низу она послала мысли (обратила разум)». Почему Инанна решила покинуть «Верх», в тексте не объясняется — древнему слушателю причина была известна и ясна.

(обратно)

335

Т. е. перечисляются семь главных храмов семи городов Двуречья, которые Инанна покидает одновременно. Всюду в них она почиталась, и там стояли ее статуи.

(обратно)

336

«Прелесть чела» может быть и прической, и налобной повязкой. Ритуальные драгоценные украшения из золота, лазурита и сердолика, в их числе короны и налобные повязки, дошли из раскопок так называемых «царских гробниц» города Ура и похожи на те, что описаны в шумерских мифах, в частности и в этом сказании.

(обратно)

337

«Знаки суда и власти» — жезл из лазурита и свернутая кольцом (?) веревка.

(обратно)

338

Букв. «Двойные камни-глазочки» — возможно, украшения из пестрого агата — подобные также были обнаружены в урских гробницах.

(обратно)

339

Ниншубур — та же Ниншубура текста «Инанна и Энки» (см. выше), существо, которое, скорее всего, было гермафродитом. В данном тексте предпочтен мужской род: в дальнейшем развитии событий Ниншубур выступает, скорее, как мужчина, чем как женщина (ср. конец текста — строки 293— 330, где он падает в пыль перед Инанной, а вслед за ним — два других бога).

(обратно)

340

Инанна хорошо знает, что ни Энлиль, ни, далее, Нанна не помогут ей. Смысл выполнения ритуала состоит не столько в необходимости соблюдения субординации, сколько в сохранении магического значения формулы троекратного действия.

(обратно)

341

Букв. «Я Инанна места, где восходит Уту». Инанна — звезда солнечного восхода, планета Венера (шумерское Дильбат или Нинсиана). Вариант текста дает просто ан-на — звезда.

85— 88 частично разрушены. О смерти Гугальанны, видимо Нергала, больше нет никакого упоминания, и создастся впечатление, что истинная причина появления Инанны перед воротами подземного мира ею скрывается.

(обратно)

342

Так букв. Обычно в шумерологии распространена интерпретация: «Инанна, не возражай против законов подземного мира (не оспаривай)». Однако представление о характере обряда и его значении изменится в зависимости от того, какой смысл мы вложим в это выражение.

(обратно)

343

В варианте: «И вот прошло семь лет, семь месяцев и семь дней».

(обратно)

344

Кургар и галатур — существа культа Инанны. Кургар, по-видимому, евнух и шут. Галатур («маленький певчий»), также, наверное, был евнухом.

(обратно)

345

224— 263 дополнены по вариантной версии. Образ Эрешкигаль, мучающейся родовыми болями, распространен в шумерской мифологической литературе (ср. текст о Гильгамеше, Энкиду и подземном мире).

(обратно)

346

Смысл пожелания посланцев Энки: «От меня да перейдет к тебе мое здоровье» (ср. «Да буду я жертвой за тебя» и др.).

(обратно)

347

Наделение Словом и Судьбой — обычное обещание награды у жителей Двуречья в шумерской мифологической литературе.

(обратно)

348

Речь идет о каких-топредметах из тростника, причем подразумевается их многочисленность — «лес стрел, лес копий», но это все же не стрелы и не копья: перевод условный, создающий образ.

(обратно)

349

Хотя в тексте думу — «сын», не исключено, что Шара был возлюбленным Инанны, так как этим словом часто обозначался любимый.

(обратно)

350

В тексте Думузи просит превратить его руки и ноги в руки и ноги змеи, но, возможно, что словом муш («змея») обозначали весь класс пресмыкающихся, и речь идет о ящерице.

(обратно)

351

Начало вариантного текста «Малые демоны раскрывают пасти». Можно предположить, что демоны, не поймав Думузи, снова хотят схватить Инанну.

(обратно)

352

По тексту плача о Думузи можно думать, что Думузи, ускользнув от демонов, снова вернулся к Инанне, но возможно и иное течение событий; вариации рассказов могли быть очень разнообразны.

(обратно)

353

Букв. «веревкою шерстяною зла». Может быть, «колючей, режущей веревкой» (?).

(обратно)

354

«Мать печалящий» — один из постоянных эпитетов Думузи.

(обратно)

355

О друге Думузи — см. текст «В жалобах сердца...»

(обратно)

356

Имя Думузи вставлено по смыслу.

(обратно)

357

Восстановлены по отдельным сохранившимся словам: «сестра», «из-за брата», «мошка (?)» и т. д., однако реконструкция спорна.

(обратно)

358

Окончание текста было опубликовано лишь в 1963 году, до этого шумерологии существовало мнение, что Думузи умер и не воскрес.

(обратно)

359

Условная интерпретация этих строк основана на плачах, где Инанна скорбит о судьбе Думузи, как бы забывая о том, что она сама судила ему смерть. Не исключено, что плачет по Думузи не Инанна, но Гештинанна, но выносит окончательное решение безусловно Инанна.

(обратно)

360

Выражение «пять (соответственно "десять") хлебов» следует понимать как помощь (погребальную жертву '?) сына. Вариант даст: «Ее пять хлебов не будут ей принесены».

(обратно)

361

Эта фраза может иметь двойной смысл: иссиня-черные бородки козлят сравниваются с лазуритом; фигурки священных козлят обычно делались из алебастра, и к их головам прикреплялись бородки из лазурита.

(обратно)

362

Возможно, что во всех трех строках речь идет об одной Гештинанне и оба других имени — ее эпитеты: первое «матушка (?) Гештинанна», возможно, с ласкательным оттенком, и второе — «Разводящая виноградник» или «Делающая вино». Прием раскрытия образа через последовательный ряд эпитетов распространен в шумерской литературе (ср. «Меж градов пресветлых...» и другие). В первом издании текстов я, следуя Альстеру, перевела: «ее подруга» (БВЛ, т. 1, с. 158).

(обратно)

363

«Друг» Думузи, в отличие от подруги Гештинанны не названный по имени, упоминается и в тексте о нисхождении Инанны: «Малые демоны...», 54.

(обратно)

364

«Царь» или «господин», по-видимому, относится к Думузи.

(обратно)

365

Отрывок труднопонятен. В переводе, отличающемся от общепринятой трактовки, передан общий смысл — демоны попарно ищут Думузи в разных городах, при этом каждый раз дается их описание: отвратительный внешний вид, грозное оружие, боевые одежды и т. д.

(обратно)

366

Название местности, куда отправляется Думузи, не идентифицировано. Чтение условное.

(обратно)

367

Видимо, речь идет о жертвенной муке и воде, предназначенной для либации (жертвенного излияния). Думузи садится и окружает себя тем, что дает ему Белили, стараясь предохранить себя.

(обратно)

368

Купание в священных водах Эредуга (т. е., скорее всего, в лагуне Персидского залива) и в Энуне (святилище Эредуга), возможно, часть ритуала, связанного с культом Энки.

(обратно)

369

В этом плаче, видимо, подчеркнуты и материнские чувства Инанны как божества плодородия,

(обратно)

370

Если толкование строки 17 верно, речь идет об очень важной части ритуалов (обычно наиболее эзотерических), связанных с культом Инанны как богини жестокой любви.

(обратно)

371

С этого места начинаются как бы совершенно новый рассказ. Текст сильно фрагментирован и восстановлен при помощи близких мест произведений «С Великих Небес...» (часть 2-я) и «В жалобах сердца...».

(обратно)

372

Выражение «ты, чей ложен сон» нередко встречается в текстах именно по отношению к Думузи.

(обратно)

373

Букв. «жрец-гуда» — храмовая жреческая должность, связанная с жертвоприношениями, в частности с возлиянием маслом,

(обратно)

374

Букв. «где мать его породила».

(обратно)

375

Букв. «В доме (граде)» или «К дому (граду) человека».

(обратно)

376

У Фалькенштейна — «конопля» с вопросом. Перевод «лен» также условен, имеется в виду какое-то нитеподобное огородное растение, из которого можно делать ткань; «новолунье» — также условный перевод, основанный на предположении, что знак sir (sar) ошибочно написан в начале идеограммы sag-ud-sar — «новолунье».

(обратно)

377

У Фалькенштейна— «женщина (?) и мужчина да родятся». Строка не очень ясна, так как вариант дает не ме-саг (что Фалькенштейн понимает как ме — «женщина» и саг — «голова», то есть «женщина»), но ни-саг. Однако, может быть, это сокращение от ни-саг-га-ил-ла — «замена, обмен, второй облик»? (см. Deimel A. Sumerisches Lexicon. Roma, 1925— 1937. 597, 196). «Супруг погибший, сын» (часто в значении «друг, возлюбленный») — распространенный поэтический топос плачей о Думузи, его постоянный эпитет.

(обратно)

378

В тексте нет повелительного наклонения. Возможно: «Пусть половодье (бурная вода) народится». В варианте силлабическом на эме-саль; «Пусть река принесет половодье (огромное количество) карпов».

(обратно)

379

Букв. ше-гуну — «пестрый ячмень» или какой-то другой, отборный сорт зерна.

(обратно)

380

В тексте определенные породы рыб: да и сухур.

(обратно)

381

Букв. «мертвый (?) тростник» и «молодой, зеленый тростник». Видимо, также определенные породы тростника или камыша. Выражение «мертвый» (?) или «полностью зрелый» (тиль может означать и «законченный, завершенный») встречается во многих текстах.

(обратно)

382

В тексте «степь небесная». Во второй части таблички упоминается «степь неба» и «степь земли», «кустарники, травы».

(обратно)

383

Букв. «салат и кресс-салат».

(обратно)

384

Исходя из характерной для шумерских литературных текстов формулы запевки следовало бы ожидать: «твой странник — готовься в страхе» букв. «страх свой подготовь» или «сама приготовься» — знак означает и существительное «страх» и возвратное местоимение.

(обратно)

385

Букв. «твой драгоценный странник».

(обратно)

386

Перевод по контексту.

(обратно)

387

Понимание сложно, но по многократному повторению глагольной формы ясно, что речь идет о каких-то интенсивных действиях.

(обратно)

388

Букв. значение глагола неясно, однако см. SL 375, 11; 461, 936, где утир означает размолотую, очищенную от шелухи массу, а ки-таг — место, где очищают зерно.

(обратно)

389

Чередование глагольных форм условное, по контексту.

(обратно)

390

Букв. ки-дагаль-ля — «плоды земли обширной»,

(обратно)

391

В тексте существительное, чье значение связано с приготовлением какого-то растительного масла. Поскольку упомянуты фиги (инжир), даю перевод: «мякоть фиг».

(обратно)

392

Букв. «одежда (ткань, покрывало?) тиары». У Крамера; «чистая(?) одежда».

(обратно)

393

Значение «тростниковая трубочка для питья» предполагается по контексту. «Незасоренной» букв. «незапачканной». Соединяю с последующей строкой по смыслу.

(обратно)

394

Приведены два возможных варианта перевода, так как существительное им означает и «страх», и «ветер».

(обратно)

395

Заключительная часть текста, сохранившаяся на другой табличке композиции, показывает, что плач этот велся по Думузи-Амаушумгальанне и что, следовательно, плачущая девушка — богиня Инанна,

(обратно)

396

Полуразрушенные строки могут быть близки аналогичному отрывку текста «Владыке заката — горе!».

(обратно)

397

Эти слова может произносить богиня Инанна.

(обратно)

398

Эшдам — букв. «постоялый двор» — святилище богини Инанны. Имеется в виду постоялый двор, около которого прогуливаются священные блудницы Инанны.

(обратно)

399

Букв. «Тех, кто говорит песню». Видимо, имеются в виду солисты.

(обратно)

400

Букв. «Тех, кто крик (вопль) (?) называет (обозначает)».

(обратно)

401

Букв. «дабы посадить (установить) песню».

(обратно)

402

Букв. «Песню, головы ее (т. е. начала) выбрать не могут».

(обратно)

403

Букв. «Отцы (главари) места стояния ее установить не могут».

(обратно)

404

Т. е. Гештинанна, ср. ее эпитеты в тексте «В жалобах сердца...». По мнению проф. Т. Якобсена, речь идет о другом персонаже.

(обратно)

405

Букв. «Тем, у кого могучая грудь, тем, у кого маленькая (?) грудь».

(обратно)

406

Букв. «То, что в середине (внутри ее) не живет (?)».

(обратно)

407

Восстановление разбитых знаков и интерпретация условны.

(обратно)

408

Букв. «Кирпич (кирпичная стена), что возвышается (выходит) над мушем из лазурного камня». Значение слова муш многопланово, это и поле, и некое пространство, в частности пространство, на котором воздвигался храм, возможно большая платформа, на которой строили раннешумерские святилища.

(обратно)

409

Букв. кур-сикил — «гора чистая». Речь идет об акрополе.

(обратно)

410

Передан общий смысл не вполне ясного выражения.

(обратно)

411

Начинается сказочная запевка, аналогичная русскому «давным-давно», английскому «once upon a time» и т. д. Любопытно, что в этом тексте она отлична от распространенных шумерских запевок — ср. тексты «В предвечные дни...», «В давние дни...», и др.

(обратно)

412

В тексте стоят слова, позволяющие допустить возможность данного толкования, по буквальное значение выражений неизвестно.

(обратно)

413

Эзагин — букв. «лазуритовый дом». Считалось, что в Аратте было много лазурита — ср. текст «Лугальбанда...».

(обратно)

414

В ассирийской «Книге сновидений» встречаем сведения, что съесть гуся считалось дурной приметой: «Если он съест гуся — нападение врага, злые напасти» (см. Oppenheim A. The Interpretation of Dreams. — Ancient Near East. Transactions of the American Philosophical Society. 4673 (1956). P. 316. K6611:7). Хотя А. Берлин считает этот источник слишком далеким по времени, чтобы на него опереться, и дает иной перевод и интерпретацию этих строк, я полагаю возможным толковать данный отрывок в соответствии с ассирийскими предсказаниями. Зная стойкость письменной традиции в Двуречье, мы не можем игнорировать поздние сведения, если нет противоречий в раннем памятнике. В нашем же тексте нет ни грамматических, ни смысловых противопоказаний этому толкованию — Энсухкешданна хочет сказать, что Энмеркару придется съесть гуся и подчиниться ему. В этом же смысле, видимо, надо понимать и последующие строки, в частности строку 38: «есть с кем-либо совместно пищу» — значит признать его власть, «вкушать от его стола». Энсухкешданна хочет сказать, что когда малых и больших правителей он подчинит себе, то даст им есть.

(обратно)

415

Или «стая насекомых (саранчи)»: выражение имеет оба значения.

(обратно)

416

Метательный дротик, может быть копье, но, возможно, и палка для бросания.

(обратно)

417

Сохранились только отдельные фразы и слова, из которых видно, что речь идет об Энмеркаре. В образе, создаваемом поэтом, подчеркиваются его мощь, величие, мудрость и ведущая роль в государстве.

(обратно)

418

Строка полностью разбита, домыслена по контексту,

(обратно)

419

Передано общее содержание строки, буквальный смысл не ясен.

(обратно)

420

Энмеркар не хочет терпеть соперничества и утверждает свое единоличное право на обладание Инанной, на общение с ней. В строках 27—28 и, соответственно, далее глагольные формы таковы, что могут быть переведены и утвердительно, и пожелательно: «он воистину живет (хочет жить)», «но и я живу» (в смысле «хочу жить»). Опорным пунктом является строка 26, где Энсухкешданна говорит: «он и я», т. е. ему, так же как и мне. В ответе Энмеркара сохраняются те же глагольные формы, когда речь идет об Энсухкешданне, но меняются, когда он говорит о себе, — Энсухкешданна только желает, а он, Энмеркар, уже осуществил и будет и далее осуществлять эти действа.

(обратно)

421

Удивительно точное описание чередующихся фризовых изображений, хорошо известных по шумерской глиптике и изобразительному искусству. В тексте не эпитеты львов, а, возможно, названия пород. Некоторые исследователи считают, что слово «лев» чередуется со словом «зверь, животное», однако точный зрительный образ требует конкретности в описании животных.

(обратно)

422

Букв. «на мой муш».

(обратно)

423

Вторая половина строки разбита.

(обратно)

424

Букв. «держал (?) в своем лоне», т. е. нянчил. Выражение встречается и в других литературных текстах.

(обратно)

425

Букв. «к моему великому святилищу», т. е. туда, где находился брачный покой.

(обратно)

426

Имеется в виду или Инанна, или жрица, исполняющая ее роль в обряде священного брака.

(обратно)

427

Конец строки разрушен.

(обратно)

428

Букв. «А я — жирного гуся, воистину пусть он его съест». Последующие строки 110— 113, как и в предыдущем случае, должны символизировать победу над врагом.

Эти фразы Энмеркара дают основание толковать выражение «съесть гуся» как нечто дурное для совершающего этот поступок.

(обратно)

429

Судя по этим строчкам, до Аратты можно было добраться водным путем, что контрастирует с трудным путешествием гонца, а также войска Энмеркара в тексте «Царь в те дни...» (см. ниже). Но может быть, мы имеем здесь распространенный литературный топос? (ср. строку 45 «Когда разгневанный взгляд Энлиля...»).

(обратно)

430

Букв. «лоб свой бросил», т. е. склонил голову.

(обратно)

431

Мина — около 2,5 кг.

(обратно)

432

Перевод по контексту, точное значение фразы неясно.

(обратно)

433

Т, е. знаток своего дела.

(обратно)

434

Или, может быть, «изготовлен на священном подворье (муш)?»

(обратно)

435

Букв. «к рогам». Ср. «молоко бросилось и голову»,

(обратно)

436

201— 205 частично разрушены. Восстановление по смыслу.

(обратно)

437

Букв. «в месте чудес (удивления) страны». Что это означает — неясно.

(обратно)

438

221—227 полуразрушены, поэтому не очень понятно, когда кончается мольба пастухов и начинается действие. Также неясно, кто выходит на берег Евфрата и кто сидит, поджав ноги; это может быть и колдун («он») и колдунья («она»). Но так как несомненно, что речь идет о встрече колдунов, условно отношу часть строчек к «нему», часть — к «ней».

(обратно)

439

Слово нун многозначно: основные значения «князь» и «рыба». Может означать также предмет из меди. Ясно, что речь идет об амулете, может быть медном, в форме рыбы?

(обратно)

440

Порода животных точно не установлена; возможно, речь снова идет о разных видах львов, может быть, о каких-то других хищниках, чья мощь подчеркивает силу Сагбуру.

(обратно)

441

Или «дерзость, наглость».

(обратно)

442

Восстановление предложено Т. Якобсеном на основании вариантного текста.

(обратно)

443

Букв. «направил к городу боевое оружие».

(обратно)

444

Или «Жрец верховный призыв объявил по странам».

(обратно)

445

Букв. «С верху (с небес?) до "великой земли" его стояние».

(обратно)

446

«Пес, пожирающий трупы» — распространенное сравнение в шумерской поэзии. Так, в частности, названа Инанна в одной из популярных молитв к ней.

(обратно)

447

«Семя государево» — судя по контексту, имеется в виду бог Энки.

(обратно)

448

В этих строках приведены конкретные названия должностей: надсмотрщик, староста и т. д. Точные функции их, применительно к данному контексту, не совсем ясны, и, возможно, их надо понимать метафорически.

(обратно)

449

Букв. «над 25200».

(обратно)

450

Перевод по контексту.

(обратно)

451

Букв. «морду газели».

(обратно)

452

Видимо, имеется в виду подстилка из кожаных мехов, типа надувного матраца.

(обратно)

453

«Белые» и «черные» горы вряд ли в данном контексте точные топонимы, но, скорее всего, образ.

(обратно)

454

Имеется в виду филигранная резьба на рукоятке и ножнах.

(обратно)

455

«Рассеянные (разбросанные) коровы Нанны» — звезды.

(обратно)

456

Возможно, имеется в виду оружие типа бумеранга.

(обратно)

457

Хашур — абрикос или яблоня.

(обратно)

458

Этот тополь отличен от дерева халуб (хулуппу), принадлежит к очень редкой породе тополей, растущих на берегах Евфрата и обладающих твердой корой и рыхлой древесиной, которую легко выдолбить (см. текст «В предвечные дни...»).

(обратно)

459

Может быть, «в быстром потоке Тигра»?

(обратно)

460

Может быть, «раскаленные угли».

(обратно)

461

Или просто «дикий бык». В тексте нет чередования понятий «зубр» и «бык».

(обратно)

462

Значение знаков в первой половине строк непонятно, но, судя по глагольным формам, речь может идти об известной шумерской пословице: «Кто столь велик, чтобы объять землю, кто столь высок, чтобы достигнуть (превысить) неба?» Сон как раз способен и на то, и на другое.

(обратно)

463

Двери в Двуречье вращались, а не открывались, так как делались на деревянных шарнирах (колках).

(обратно)

464

Букв. липиш — печень или сердце животного, приносимого в жертву.

(обратно)

465

Букв. «Кого бы он знал и ценил ("знакомого", "мудрого") с ним нет(не находится рядом) и того, кто мог бы дарить его добрым словом ("человека доброго слова", "человека слов сердца его"), с ним нет».

(обратно)

466

Букв. «С самим собою в мудрости сердца он советуется».

(обратно)

467

Букв. «С его супругой бы да связаться, соединиться» (глагол гу-ла значит «быть связанным, согласованным»). Вильке дает другое значение и перевод: «Я обниму его жену» (ЭЛ, с. 91). Речь идет, видимо, о выражении каких-то братских, родственных чувств всей семье орла, но как явствует из последующего контекста, Лугальбанда подчеркивает свое подчиненное положение по отношению к семейству птицы. Эстонский фольклорист Уку Мазинг считал, что, скорее всего, здесь речь идет об обряде усыновления, таком, например, как поцелуй левой 1 руди приемной матери. Птенец Анзуда, таким образом, становится братом Лугальбанды (из замечаний У. Мазинга в частном письме).

(обратно)

468

Нингуэн(н)а или «Госпожа Гуэнны» — видимо, богиня пивоварение Нинкаси — «Госпожа, наполняющая рот». Начиная со строки 13 и по 21 идет гимнический отрывок, восхваляющий богиню Нинкаси, богиню пивоварения, по одним версиям дочь Энки и Нинхурсаг, по другим — Энки и Нинту. Почему она названа в этом тексте «владычицей Гуэнны, похищенной в горах богом небес Аном», неясно, может быть, здесь намек на какую-то неизвестную нам версию мифа о Нинкаси. В гимнах и застольных песнях, обращенных к ней, восхваляется ее искусство пивоварения (ср. текст «Светлоструйнорожденная...»). В данном случае Лугальбанда призывает ее себе в помощницы-покровительницы, собираясь задобрить Анзуда с помощью опьяняющего напитка. Дословный (строки 14— 16) перевод: «(Когда) Ан Нишуэнну из гор умчал, хозяйку, доставляющую матери радость, Нинкаси — хозяйку, доставляющую матери радость...»

(обратно)

469

У Вильке: «Если она около пива стоит, оно роскошно, если она около пива сидит, оно приносит радость. Если держа в руке сосуд в одну силу, она разливает пиво, то не утомляешься при ходьбе». Наш перевод основан на толковании строк 19—20 как построенных на принципе параллелизма и конструктивно тождественных предыдущим строкам 17— 18: «ее то-то есть то-то».

Формы губ-ба-ни (строка 19) и туш-и-ни (строка 20) можно понимать как отглагольные существительные, тогда перевод дословно будет звучать «пиво стояния ее» — такое-то и «пиво сидения ее» — такое-то, т. е. то пиво, которое принимаешь, сидя за столом, и пиво, которое пьешь стоя, может быть одним глотком. По этому же принципу должна, по нашему мнению, строиться и строка 21, включающая дополнительное определение: «сила», то есть сосуд, вмещающий одну сила пива (около 0,75 л), которую она держит в руке, — пиво, приводящее в смятение, то есть бодрящее пиво.

(обратно)

470

Букв. «с чаном бугин» — в данном случае (судя по детерминативу определителю перед названием сосуда) сосуд для размешивания хлебной массы при приготовлении солода.

(обратно)

471

В более раннем издании текста мною был дан другой перевод, по скольку фраза казалась мне непонятной, так же как и первому издателю текста.

(обратно)

472

Букв., кажется: «Горы, где нет кипарисов»(?). Вильке переводит: «В его близи, в той (части) гор, которые не знают дерева хашур, не ползают змеи».

(обратно)

473

«Малая пташка» — ср. строку 246, где братья, радующиеся возвращению Лугальбанды, сравниваются с воробьями (буру). Птица, о которой говорится в строке 38, пишется буру-аз и означает какую-то маленькую птицу. Вильке переводит условно «птица-медведь».

44, Букв. «Когда птица в часы рассвета удлиняется».

(обратно)

474

Букв. «когти акулы и орла». Видимо, слово «зубы» пропущено.

(обратно)

475

Мазинг считал, что «божье яство» (букв. «сладкая пища богов») — название определенного блюда, которое должно было показаться птенцу гораздо вкуснее; чем сырая пища, обычно приносимая Анзудом.

(обратно)

476

«Венец Шугур» — ср. текст о нисхождении Инанны в преисподнюю (строка 17 — шугур, «венец равнины») — культовый, ритуальный венец (в данном случае — из веток светлого, священного можжевельника). Что значит слово му-ду-ли-а, предшествующее слову шугур неизвестно.

(обратно)

477

Перевод условный. Вильке строку 67 оставляет без перевода. Букв. «Живого быка схватил руками (т. е. когтями). Мертвого быка вокруг горла повесил». 10 гуров воды (гур — в это время более 250 л) влил в ад-бе. Что такое ад — трудно сказать, ибо обычное значение этого слова, явно не подходящее по контексту, «дерево, ствол». Не совсем ясно, о скольких быках идет речь — о двух или об одном, который был живым до тех пор, пока орел не вонзил в него свои когти. Может быть, 10 гуров воды были влиты в кожу (бурдюк) мертвого быка?

(обратно)

478

Мотив ужаса Ануннаков распространен в шумерской литературе: сила и могущество божества часто подчеркивается реакцией Ануннаков на его действия: так, Ануннаки дрожат от взгляда и слова бога Ана, дрожат при имени верховного божества Энлиля и его супруги Нинлиль, как мыши забиваются в щели от чарования какого-то демона.

(обратно)

479

Смысл сравнения неясен; ср. строку 129 текста «Царь в те дни...»: там темное, мрачное место, где братья оставляют Лугальбанду, также сравнивается с загоном для коров (звезд) бога Нанны (ср. также тексты «Как много овец...» и «Когда разгневанный взгляд Энлиля...», строка 263). Может быть, имеется в виду ужас ночной тьмы?

(обратно)

480

У Вильке: «Я — наглазник истины...» Весь отрывок (по строку 110) подчеркивает могущество и силу божественного орла и помогает выяснению его мифологических функций.

(обратно)

481

Букв. «Мой отец Энлиль меня принес, горы, как двери, запирать меня поставил».

(обратно)

482

Ср. коммент. к тексту «С Великих Небес...», строка 239. Словом, может быть, даром особого Слова, которое у шумеров магическая субстанция, включающая понятие души, наделяли богов, смертных — Судьбою.

(обратно)

483

Букв. «Да станешь ты героем, которого наделил силой Анзуд».

(обратно)

484

Букв., возможно: «О орел, в зеленых подножиях (гор), по соседству (с горами) рожденный».

(обратно)

485

Букв., может быть: «В водоемах (болотах)— местах твоих ритуальных омовений, в них ты плещешься».

(обратно)

486

Вильке переводит несколько иначе. Наш перевод основан на толковании всех трех строк как сравнения частей тела орла с какими-либо предметами или существами, построенного по принципу параллелизма. Лугальбанда начинает со спины (мургу), которую сравнивает с клинописными табличками, затем переходит к бокам — ти-ти (у Вильке — «грудная клетка», однако словарь Даймеля дает для этого слова значение «сторона, бок»: SL 73, 17) и кончает выражением ша-зу— «то, что у тебя внутри», т. е. «твое нутро» (у Вильке — «твое нагое тело»).

(обратно)

487

«Змеебог» — букв. «Нирах». Нирах — божество, представляемое виде змеи. В шумерских литературных текстах и надписях нередко встречается сравнение: «Нирах, рассекающий воды Абзу» (мировые подземные воды), так же как и в изобразительном искусстве, владыка Абзу Энки изображается плывущим на лодке, имеющей вид змеи с человеческим торсом.

(обратно)

488

Букв. «Со вчерашнего дня (7) я принес мою жизнь под твою защиту, примкнул к тебе».

(обратно)

489

Речь идет о дарах, предлагаемых Анзудом Лугальбанде, и соответствует этот отрывок распространенному сказочному мотиву одаривания смертного за какие-то заслуги (ср. известный фольклорный мотив, в том числе и в русских народных сказках, — «он будет предлагать тебе то-то и то-то, а ты проси маленькую шкатулочку», каталог Аарне-Томпсон, N° 313(5). Сложность заключается, однако, в том, что точного перевода мы здесь предложить, не можем, так как текст местами плохо сохранился, местами трудно поддается толкованию. Ясно, однако, что орел предлагает Лугальбанде богатство, военную мощь, власть.

(обратно)

490

Букв. «Лугальбанда, любящий семя (свое), руку за этим не протягивает». Что означает выражение «любящий семя», которое в данном случае производит впечатление постоянного эпитета, неясно.

(обратно)

491

Букв. «Как рыбу, (рассеченную) топором, да (разделишь) разрежешь (их) заклинанием, как плот (балки, стволы), топором (обтесанный), связку их сделаешь».

(обратно)

492

В тексте говорится о какой-то определенной породе птиц. Возможно автор сравнивает Лугальбанду не с одной, а с двумя типами. Слово «орел» вставлено по смыслу.

(обратно)

493

Орел, прекрасно понимая состояние Лугальбанды, подбадривает его, намекая, что он на верном пути. У Вильке несколько иная трактовка. (Подробнее см.: Афанасьева И. К проблеме толкования шумерских литературных текстов. — Сборник памяти В. Г. Луконина. СПб., 1995. С. 114— 120.)

(обратно)

494

Букв. «Послушные (?) ноги мои да станут быстрыми; не утомлюсь (отныне). Руки мои да наполнятся силой (да станут сильными)».

(обратно)

495

В тексте «как Инанна», Но Инанна — планета Венера, звезда восхода, и, судя по контексту, здесь имеется в виду именно эта ее роль — космического светила.

(обратно)

496

В вариантном тексте — «имя мое», вероятно, описка. Явно, что Лугальбанда обещает Аизуду изготовить его статую в благодарность за чудесный дар. В строках 201—202, сильно разрушенных, Анэуд, видимо, усиливает значение своего дара.

(обратно)

497

Из этих строк явствует, что Лугальбанда не летал на орле, подобно аккадскому герою Этане, но был наделен им волшебной силой, чем-то вроде сапогов-скороходов (может быть, разбитая 201 строка, где сохранились слова «сандалии» и «зашнуровывать» об этом и говорила?).

(обратно)

498

Или «Добру присуще зло». Видимо, распространенная шумерская пословица.

(обратно)

499

В тексте «Я отношусь к своему гнезду, ты — к своему войску».

(обратно)

500

В тексте названа определенная порода птицы.

(обратно)

501

«Бога Лахама из бездны Абзу» — божества, демоны вод, созданные богом Энки и населяющие Мировой океан пресных подземных вод. Обычное их число (по мифу «Энки и мировой порядок») — пятьдесят.

(обратно)

502

Эти строки понятны только при знании первого сказания о Лугальбанде. «Жира свежего ты не ел...» и т. д. — речь идет о пище, оставленной братьями Лугальбанде.

(обратно)

503

Эти строки не совсем понятны в деталях, хотя общий смысл таков, что Лугальбанда даст объяснение своему чудесному появлению, но при том он говорит правду, а братья ему не верят, думая, что он фантазирует. Вильке переводит строку 241: «Как только земля коснулась моих бедер и я выпил воду, как из водной кишки, то рычал я там, как волк...» и т. д.

(обратно)

504

В тексте какая-то определенная порода птиц. При переводе использовано буквальное, описательное значение термина.

(обратно)

505

Букв. «Как змея вороха хлеба».

(обратно)

506

У Вильке: «У сваи и рвов Аратты сели (войска) Урука и Кулаба на землю». Урук и Кулаб, видимо, воспринимались как два отдельных поселения. Позднее Кулаб стал пригородом Урука.

(обратно)

507

У Вильке: «Метательные камни, как дождь, выпадающий за целый год, громко отскакивают от стен Аратты». Разница в переводе строки 258 основывается на возможности толковать глагол гу-нун-ди (по вариантному тексту) как «кричать, шуметь».

(обратно)

508

Букв. «Драконы (чудовища) ловят (о значении глагола таг-таг см. SL 126, 52) одиночек», т. е. отбившихся от войска. У Вильке: «Драконы теснились там вместе».

(обратно)

509

Букв. «К войскам чужих стран». Обычно это были войска наемников.

(обратно)

510

Может быть, «к своим лучшим войскам» (как у Вильке), В тексте: ка-кешда-иги-бар — «отборные отряды смотрящих».

(обратно)

511

Видимо, произносятся Энмеркаром. Строка «а» дополнена по варианту. Но возможно и толкование этой фразы с вопросительной интонацией (по предложению Д. Эдцарда, см. строку 198, ЭЛ): «Ты хочешь сегодня идти в город и никто с тобой не пойдет? Ты хочешь сегодня идти в Кулаб и никто с гобой не пойдет? Тогда следи только, чтобы ты не выпустил из рук ме (тайные силы) Кулаба».

(обратно)

512

Под дворцом здесь, по-видимому, понимается палатка походного лагеря, воздвигнутая как крепостное укрепление. У Вильке: «Внутри дворца, что, как великая гора, касается земли».

(обратно)

513

Выражение следует понимать не в прямом, но в переносном смысле. Энмеркар в этом тексте назван сыном солнечного бога Уту, который был родовым богом и правителем первой династии Урука. В царском списке сыном бога Уту назван Мескиаггашер, отец Энмеркара. Инанна во всех шумерских мифологических текстах — сестра бога Уту.

(обратно)

514

Горы здесь имеют имя собственное (Муш — возможно, сокращение или описка, впереди опущено За). Совершенно такое же место встречается в тексте об Энмеркаре и владыке Арапы (строка 34). Может быть, следует переводить «в стране Замуш (?)» — название одной из областей, недалеко от Урука, где почиталась богиня Инанна (см. Канева И. Т. Шумерский героический эпос. — Вестник Древней Истории. 1964. № 4. Стр. 206).

(обратно)

515

В этом месте текст обнаруживает явный анахронизм, показывающий время составления (или записи) текста или копии текста: племена западно-семитских кочевников-скотоводов амореев (марту) появились в южном Двуречье не раньше конца III тыс. до п. э. Стена Урука, которая была воздвигнут, чтобы хоть как-то воспрепятствовать распространению кочевников, видимо, контаминируется со стенами Урука, построенными, по преданию, Гильгамешем (ср. с «О все видавшем...»). Термин «Шумер и Аккад» («Киенги и Киури») — также значительно более позднего времени.

(обратно)

516

Имеется в виду подземный мир?

(обратно)

517

В тексте: ну-гиг — священная блудница, один из эпитетов Инанны (см. тексты «Если бы не мать моя...» и «С Великих Небес...»). Вильке не переводит глагол в 316 строке, так же как и бар в строке 317, которое мы по аналогии с текстом о нисхождении Инанны, переводим как «лик, облик» (букв. «внешняя сторона»). Букв. перевод: «В светлом лике своем меня покинула». Значение глагола «отвратила» берется по контексту.

(обратно)

518

Вильке переводит: «Для господина (ради господина) посылай (людей) в Урук». Смысл фразы, однако, при этом переводе непонятен, так как, судя по всему, она относится к Лугальбанде.

(обратно)

519

Демон Удуг, который назван здесь «добрым демоном», обычно фигурирует как злой демон, против которого известно много заклинаний (серия «злые демоны утукку» в вавилонский период). Однако в отдельных случаях, как и в нашем тексте, Удуг выступает как добрый демон-хранитель, нечто вроде ангела-хранителя, но олицетворяющего жизненную силу. Лама — добрая богиня-покровительница. Каждый человек имел свою богиню-защитницу и покровительницу.

(обратно)

520

Вильке переводит: «Прошло время с тех пор, как стало известно, что со мной на Великую Землю вы не вступите», предполагая, что это говорит Лугальбанда. Выражение «Большая (Великая) Земли» снова вызывает ассоциации с подземным царством.

(обратно)

521

Аншан — горная страна в Эламе, к востоку от Вавилонии (на юге современного Ирана). Неподалеку проходят хребты Загроса, о пересечении которых и говорится в тексте. Низиной (в тексте ма-ду-ум — аккадизированная форма от матум) может быть аллювиальная долина Сузианы, центра Элама.

(обратно)

522

Обращение «Амаушумгальанна» подчеркивает особенно ласковое отношение Инанны, так как Думузи называется этим именем главным образом в текстах, повествующих об их любви.

(обратно)

523

Все рыбы названы по породам. Для перевода использованы описательные названия рыб. Начиная с этого отрывка идет сказочный мотив объяснения условия победы Энмеркара: Инанне мешают выросшие тамариски и огромная рыба, которые должны быть принесены Инанне в жертву.

(обратно)

524

Точный перевод фразы дать трудно. Возможно, Энмеркар должен преподнести Инанне перед битвой рыбу на оружии.

(обратно)

525

Букв. «Будут его войска победоносны».

(обратно)

526

Букв. «Жизнь Аратты поглотит Энгура» — синоним Абзу мировой бездны.

(обратно)

527

В этих строках ясно видна цель похода на Аратту урукитов, жителей страны, бедной полезными ископаемыми.

(обратно)

528

У Вильке: «Если он, после того, как он ее (т. е. Аратту) обновит...».

(обратно)

529

У Вильке: «Он со всеми формами литья из Аратты удалится...». Однако наш перевод возможен на основании значения глагольной формы шу-ни-гии — «охватывать, схватывать».

(обратно)

530

Букв. «оловянный камень»; видимо, подчеркивается не только прочность, но и ценность глины, добытой в «горах кипарисовых» (конкретное место, противопоставленное «горам безлесым» ха-шу-ур-ну-зу-кур-ра). Несомненно, определенную роль играет и звуковое словосочетание: им-ан-на (олово) звучит как «глина небес».

(обратно)

531

Или «Тот, кто сражается во славу Инанны».

(обратно)

532

Букв. «Кто это дыхание имеет?» (подразумеваются все способные носить оружие, ср. песнь Деворы, Книга Судей, 5:10).

(обратно)

533

Гимнический отрывок, восхваляющий Урук и его главный храм Эану и завершающийся выбором военного вождя.

(обратно)

534

Перевод спорен, букв.«Великие боги его (храма), тайные божественные Сути (ме) его создали». Другие интерпретации: «Великие боги создали его (храма) части».

(обратно)

535

Букв. «...что установлено Аном», то есть Небом.

(обратно)

536

Букв. не «воитель», но «разбивающий, дробящий головы», «главодробитель».

(обратно)

537

Букв. «Ныне шу-кара (общее обозначение сельскохозяйственных орудий) воистину пусть "силу (руку) битвы" заменит, оружие битвы (?) на бок твой да вернется».

(обратно)

538

Букв. «змееглазые», т. е. с быстрыми, зоркими глазами,

(обратно)

539

Букв. «человек головы», «главный человек».

(обратно)

540

Видимо, речь идет о том впечатлении, которое должен произвести выход Гильгамеша и на собственное, и на вражеское войско.

(обратно)

541

Речь, по-видимому, идет о потоплении вражеских кораблей.

(обратно)

542

Вариантный текст дает возможность перевести: «Гильгамеш Агу схватил (полонил)».

(обратно)

543

Даны в переводе по вариантному «тексту Б», который отличается от основного порядком строк (106, 105, если сравнивать с основным), а также глагольной формой. Последняя дает возможность перевести глагол вторым лицом вместо третьего (так в основном варианте), что придает отрывку, содержащему речь Гильгамеша, большее стилистическое и смысловое единство.

(обратно)

544

Заключительные строки, по-видимому, произносит хор воинов Гильгамеша и снова восхваляет Урук, защищенный вождем, а затем и самого вождя-победителя.

(обратно)

545

Букв. «Гора человека живого (жизни)» или: «Страна человека жизни». Хувава, как показывают события, не бессмертен, тем не менее именно таковым он представляется Гильгамешу, задумавшемуся о жизни и славе, Жизнь Хувавы зависит от его семи лучей — аур, а также от жизни вечнозеленых деревьев, чьим духом он является. Погубить его можно, лишь срубив вечнозеленые (бессмертные) кедры, что и делает Гильгамеш, стремясь добыть себе вечное имя и славу.

(обратно)

546

О гаданье на кирпиче известно из других шумерских текстов, в частности правителя Гудеи из Лагаша.

(обратно)

547

Крамер переводит: «В руке его был светлый посох (?)». Наш перевод основан на явной близости описания в тексте изображениям на каменных печатях, когда молящийся обращается к божеству, подняв руку к губам и держа у груди жертвенного козленка.

(обратно)

548

Видно, что эти дары Уту — с одной стороны, существа одушевленные, возможно какие-то чудовища, с другой стороны — некие фетиши, которые надо куда-то принести и где-то установить. Возможно, речь идет об амулетах-помощниках, магических оберегах. Кроме того, это могут быть и созвездия и, соответственно, их воспроизведения-символы (ср. строки 44а—3, а также 27— 28 «Сестра любимая Думузи...»).

(обратно)

549

Эдцард дает вариант: «Седьмой сверкает, как молния...» (цит. соч., с. 37).

(обратно)

550

В тексте — два медных орудия, точное значение одного из них не установлено.

(обратно)

551

У Эдцарда — «иву, абрикос (?), самшит...».

(обратно)

552

Похоже, что первая гора была преодолена с помощью первого дара Уту. Тогда вероятно, что подобным способом дружина одолела и остальные шесть.

(обратно)

553

«Срубающий кедры» — постоянный эпитет?

(обратно)

554

Эдцард дает несколько иное восстановление полуразбитых строк: всю речь произносит Энкиду, также впавший в сон, но проснувшийся раньше Гильгамеша (Эдцард, цит. соч., с. 38—39).

(обратно)

555

Букв. «В светлом (чистом) разуме своем он обернулся». У Эдцарда эта и последующая строка относятся к действиям Энкиду.

(обратно)

556

Букв. «Одеянье в тридцать сиклей на грудь свою (набросил)», т. е. надел легкую одежду (тридцать сиклей — двести пятьдесят граммов). У Эдцарда иначе.

(обратно)

557

Или «Бык подземного мира», т. е. Гугальанна, супруг Эрешкигаль.

(обратно)

558

Первое упоминание о страже кедрового леса Хуваве. Возможно, видение, о котором говорится в тексте, было божественным приказом убить Хуваву (ср. аккадский эпос).

(обратно)

559

Слова Энкиду, сближающие шумерский текст с аккадским эпосом, заставляют думать, что мог существовать пока нам неизвестный и шумерский рассказ о диком человеке Энкиду, бродящем в горах.

(обратно)

560

Букв. «От его лба, пожирающего (сжигающего) деревья и тростники, никто не может спастись».

(обратно)

561

Начинается ответ Гильгамеша. Явная близость Екклезиасту (4: 9 — 12 ).

(обратно)

562

Явно упоминается потоп, когда все было погублено, но в ковчеге жизнь все же сохранилась (имя ковчега в одном из шумерских текстов — «сохраняющая (дающая) жизнь ладья»).

(обратно)

563

Восстановление условное. Последующие строки 128— 135 Эдцард реконструирует как речь Хувавы, обращенную к Гильгамешу. Нумерация строк не совпадает с нашей и конец речи Хувавы у него звучит: «Не бойся! Протяни руки к земле» (135), что Гильгамеш и делает (136).

(обратно)

564

Видимо, эти слова произносит хор сограждан Гильгамеша.

(обратно)

565

Гильгамеш начинает заклинать Хуваву, предлагая ему дары (см. ниже). «Ради потомства» — вставлено условно.

(обратно)

566

Строка малопонятна. Видимо, смысл ее в том, что Гильгамеш хочет овладеть силой семи лучей Хувавы, что и происходит в дальнейшем, Но это — вариант основной, «сокращенной» версии (см. ниже).

(обратно)

567

Начинается дополнение текста Лейденской версии и двойная нумерация строк. Лейденская версия дает подробное описание борьбы с Хувавой, который бросает поочередно на врагов свои лучи — ауры. Но есть еще один отрывок, хранящийся в Филадельфии и проливающий новый свет на описание этой борьбы (см. Jong Ellis М. de. Gilgamesh' Approach to Huwawa: A New Text. — Archiv fur Orientforschung. Bd. XXVIII. 1981—1982. P. 123—131).

Судя по этому тексту, Гильгамеш побеждает Хуваву не только и не столько силой, но в основном хитростью и магическими заклинаниями. Прежде чем подступить к нему, он произносит клятву и обещание что-то подарить Хуваве, а взамен просит дать ему его лучи сияния с тем, чтобы он мог войти в его владения. Из-за фрагментарности отрывка не все дары, которые предлагает Хуваве Гильгамеш, известны, но среди них: младшая сестра Гильгамеша, обещанная Хуваве в качестве жрицы-наложницы, тончайшая мука и свежая холодная вода (обычное жертвоприношение богам, ср. другие тексты), большие и малые сандалии, драгоценные камни. Непонятно, почему так доверчив Хувава, но по этой версии получается, что он сам, добровольно отдаст свои лучи сияния и постепенно теряет свою силу. Его «плоть», видимо, и составляют эти семь лучей-оболочек, и Гильгамеш произносит свои заклинания семь раз. И после того, как Хувава скидывает поочередно свои лучи-оболочки, Гильгамеш и его отряд все ближе и ближе подступают к нему, каждый раз срубая ветви дерева и все более и более ослабляя Хуваву. О том, что Хувава может быть лишен жизни, при этих переговорах нет и речи, и тем коварнее выглядит последующее убийство Хувавы. В нашем переводе мы вставили речь-заклинание Гильгамеша только один раз, начиная с третьего его восклицания, поскольку фрагментированный отрывок начинается именно с этих строк (см. 4—10). В сокращенной основной версии нет семикратного перечисления действий сограждан Гильгамеша, поэтому основная нумерация прервана до строки 142.

(обратно)

568

Перевод основан на изобразительном материале.

(обратно)

569

У Эдцарда «он сделал так, как будто хотел его поцеловать, но вместо этого ударил его по щеке», что, возможно, точнее.

(обратно)

570

Речь Энкиду в данном переводе составлена из комбинации трех версий.

(обратно)

571

Букв. «Человек-наем ник, который нанимается за пропитание».

(обратно)

572

В ЛВ герои приходят к одному Энлилю.

(обратно)

573

Вероятно, имеется в виду камень, которым закидывали прелюбодеек, В других интерпретациях: «варварству».

(обратно)

574

У Эдцарда — «дворцу».

(обратно)

575

Чтение имени богини Нунгаль в этой строке недостоверно. У Эдцарда — «лесам» (взято из другого варианта).

(обратно)

576

Восстановлены по смыслу. В 119 возможно имя не Энлиля, но какого-либо другого божества.

(обратно)

577

Шэффер переводит: «Когда все необходимое было должным образом произведено.,,», «Когда все необходимое было должным образом обеспечено», однако глагол строки 5 mi-du\\ означает «говорить ласково, нежно» (досл. «как женщина»); скорее всего, в соответствии с шумеро-вавилонской космогонической концепцией имеется в виду называние именем всего, что должно быть создано, — обязательный акт, предшествующий сотворению любой сущности.

(обратно)

578

Возможна трактовка «подарили Куру», как персонифицированному существу. Однако в целом грамматическая интерпретация фразы затруднительна.

(обратно)

579

Здесь повествование прерывается описанием плавания Энки по водам — мотив, типичный для текстов, посвященных Энки, и часто изображаемый в глиптике. Данное описание — самое выразительное по точности и экспрессии образов. «Камни руки» и «камни, что заставляют плясать тростники» — маленькие и большие волны, буруны и бурунчики, которые бурлят под килем лодки. Первые подобны кругам на воде, когда бросаешь камушек, вторые — волны, от которых начинают качаться тростники (возможно, тоже образовывающиеся от бросания камней, но уже крупных). Так же точно и выразительно рассказано и показано, как быстро несется лодка, рассекая воду носом и оставляя пену за кормой.

(обратно)

580

Описывается, что случилось с деревом хулуппу, когда Энки пронесся по Евфрату.

(обратно)

581

«Жена», как это явствует из дальнейшего, — богиня Инанна. «Покорная словам» — может быть, Инанна забирает дерево по приказу Ана и Энлиля? Мотив покорности Инанны словам и приказам Энлиля известен — ср. текст «Когда разгневанный взгляд Энлиля...».

(обратно)

582

Букв. «Жена дерево рукой не делала, ногой делала, рукой не поливала, ногой сажала (?)». Возможно, речь идет о каком-то особенном ритуальном действии, но, может быть, здесь кроется идиома, означающая усиленную заботу Инанны.

(обратно)

583

Может быть, «его кора не имеет трещин»?

(обратно)

584

Или «птенцов».

(обратно)

585

Здесь начинается рассказ Инанны о том, что произошло, и, как полагается женщине, она говорит на языке эме-саль («женском языке»), что отражено в нашем переводе. «Женский (или "тонкий") язык» предполагает другое, возможно более мягкое, «нежное», произношение для ряда имен собственных и отдельных слов. На языке эме-саль, или с употреблением эмесальных форм написаны и другие приведенные в нашем сборнике тексты, но я посчитала достаточным показать различие произношения только на одном примере.

(обратно)

586

Т. е. Энлиль.

(обратно)

587

Т. е. Эрешкигаль.

(обратно)

588

Т. е. Энки.

(обратно)

589

Для слова «господин (владыка)» в эме-саль также есть другое произношение (ср. «Он покинул свое стойло...», строка 244 и «Когда разгневанный взгляд Энлиля...», строка 105).

(обратно)

590

Здесь возможна игра слов, ибо Инанна называет себя нунуз («яйцо», что в сочетании с определителем, знаком камня, означает «жемчужина») — оно созвучно с мунус («женщина, жена»).

(обратно)

591

Т. е, Инанны.

(обратно)

592

Судя по употреблению имени богини в обычной форме, а не в эме-саль, а также третьему лицу глагольной и местоименной форм, прямая речь кончилась.

(обратно)

593

Гашананна — вариант написания Гашанны.

(обратно)

594

Ср. со строкой 89, где написание имени заставляет думать (если это не описка писца), что прямая речь Инанны не включает эту фразу, в отличие от строки 133.

(обратно)

595

В тексте — 50 мин, около 25 кг.

(обратно)

596

Букв. «50 мин сделал, как 30 сиклей».

(обратно)

597

В тексте: «7 гу и 7 мана (мин)», т. е. 350 кг+ 3,5 кг.

(обратно)

598

з-ри-а-з-ри-а нар-бу (ак.) — «разбитый, разрушенный». В тексте — послелог «ше», имеющий значение творительного падежа и часто переводящийся деепричастием или наречной формой (букв. «разбито, разрушено»). Смысл выражения — «в разорении она убегает», бежит разоренная, в разбитом состоянии.

(обратно)

599

В тексте прямо не сказано, что барабан волшебный, это явствует из дальнейших событий. Пукку и Микку — возможно, имена собственные барабана и палочек.

(обратно)

600

Из этого описания видно волшебное действие барабана — юноши поют и пляшут и не могут остановиться.

(обратно)

601

Очевидно, имело значение то обстоятельство, что место барабана было помечено, и проклятья произносились именно на этом месте.

(обратно)

602

Очень важно, что барабан и палочки провалились не в подземный мир, а легли где-то у его входа, вероятно, даже были видны, поэтому можно было попробовать достать их и отправить за ними Энкиду (см. также строку 167). Первая половина строки 164а разрушена, восстановление по смыслу.

(обратно)

603

Начиная с этой строки, текст дублируется аккадской версией (XII табл.).

(обратно)

604

Или «Господин мой, как горько он плачет!»

(обратно)

605

Букв. «Слово да скажу тебе, к слову моему — твои уши». Уши и разум пишутся одним знаком, и уши у шумеров — вместилище разума.

(обратно)

606

Букв. «Чтобы они тебя не приняли (вывели) за знак (примету) гира». Гир5 s — «странник, блуждающий дух мертвого» (ср. текст «Странник мой близится...» ).

(обратно)

607

Или «Метательной палки».

(обратно)

608

Можно понять эту строку и иначе: «Не говори слов в подземном мире», однако строка 216, равно как и аккадский текст, делает предпочтительным принятый перевод.

(обратно)

609

Мать бога Ниназу — Эрешкигаль, царица подземного мира. Судя по аналогичному отрывку из текста «С Великих Небес», она лежит в муках родов.

(обратно)

610

В аккадской версии — «плечи» (ср. строку 2216).

(обратно)

611

Строка полуразбита, восстановление по аналогии с текстом «С Великих Небес...».

(обратно)

612

Букв. «Энкиду на слова своего господина руки не тянет». Совершенно ясно, что Гильгамеш боится, что в подземном мире Энкиду примут за мертвого и там оставят, поэтому он советует ему постараться проскользнуть незамеченным. Энкиду же, как мы увидим ниже, ведет себя как мертвен (одевается в чистую одежду, общается с умершими и т. д.), возможно, надеясь, что если его примут за своего, он будет в большей безопасности.

(обратно)

613

Т. е. маслом из жертвенного сосуда, которым умащают мертвы (ср. текст «Странник мой близится...»).

(обратно)

614

Т. е. оставляет следы.

(обратно)

615

Этих строк в шумерском тексте нет, они добавлены по аккадскому варианту, соответствуют строкам 47— 53.

(обратно)

616

Т. е. его схватил подземный мир.

(обратно)

617

В аккадской версии эпизоду с Энки предшествует эпизод с еще одним божеством (имя разрушено), возможно богом луны Сином (ср. «С Великих небес...»).

(обратно)

618

В аккадском тексте более определенно: «Дух Энкиду подобно духу мертвых (закику) из мира подземного поднялся».

(обратно)

619

Букв. «Шею (горло) с шеею сплели (кинули)».

(обратно)

620

Или «Ныне (вот) скажу тебе...» Но аккадский вариант дает формул отрицания.

(обратно)

621

Строка 251 и часть строки 252 разрушены. В 251 сохранился только глагол: «говорил». Восстановление 252 по аккадской версии. В шумерском тексте не «черви», но «паразиты», «мелкие насекомые».

(обратно)

622

Ср. полностью совпадающую по грамматическому обороту строку в эпосе о Саргоне, где, возможно, также не «жрец верховный», но просто «он» (ен-е).

(обратно)

623

Точное значение отглагольного прилагательного (саг)-гиш-кид-ра неизвестно, перевод по буквальному значению корней.

(обратно)

624

Во 2-й половине строки возможен перевод: «Мужчине не дает она радости».

(обратно)

625

Смысл строк не очень понятен; может быть, что-то близкое поговорке: «утопающий хватается за соломинку»?

(обратно)

626

В первых пяти строках сохранились остатки фраз: «Да, видел». — «Каково ему там?» Но о ком идет речь, неизвестно.

(обратно)

627

В тексте не «слепни», но «мелкие паразиты» (ук). В аккадской версии этой строки нет.

(обратно)

628

Аккадская версия дает более полный вариант: «Отец и мать его несут (держат) его голову, и супруга его над ним плачет». В шумерском варианте неясно, чью голову обхватил отец — погибшего сына или свою собственную, от горя.

(обратно)

629

По нашему мнению, строка 296 произносится Гильгамешем, а о судьбе этого человека в подземном мире сообщает строка 297, в других переводах эту строку относят к ответу Энкиду.

(обратно)

630

Букв. «Умершего человека, кто в голове (начале) умер». Возможно толкование «человека совершенного (?)», ибо глагол тил имеет также значение «быть полным, законченным», но в аккадской версии нет этого оттенка.

(обратно)

631

Возможен перевод «моих зародышей...», ибо нигину (У.УД.КИД) имеет оба значения, но смысл и концепция разительно изменятся.

(обратно)

632

Непонятно, кому в данном случае посвящено произведение, ибо формула за-ми — «хвала» не имеет адресата.

(обратно)

633

Нумерация аккадской версии (150—151) и фрагмента И 16878 дана дополнительно под буквой А + порядковый номер. Цифры в скобках указывают номера строк лицевой и оборотной сторон фрагмента, соответственно изданию Шэффера.

(обратно)

634

Судя по строке Аб, мог соответствовать несохранившейся строке 289 и 290.

(обратно)

635

Соответствие 287— 288 (7).

(обратно)

636

Перевод условный, какая именно вода, неясно: им-ди — глина (?), но также и личное местоимение, тогда: а-ИМ-ДИ — «вода самого себя (моча?)»: а-гиш-рен-на — «вода растения "чернильный орешек"» (?); может быть, «горькая вода»?

(обратно)

637

Первая часть соответствует 298, но начало строки как будто отличается, рисуя иное положение умершего в подземном мире.

(обратно)

638

Соответствие 293— 294.

(обратно)

639

Соответствие 300— 301.

(обратно)

640

Соответствие 302—303, но с вариантом: ки — «земля», здесь и дальше, видимо, в значении кур — «подземный мир» (ср. аккадскую версию).

(обратно)

641

А22— 29 плохо сохранились, и многие места совсем непонятны, однако можно определить перемену направления разговора — от общих ситуаций Гильгамеш переходит к конкретным лицам, народам и к своим родственникам. Глагол в А25 (9) досочинен.

(обратно)

642

Букв. «предок».

(обратно)

643

Около 12 500 м в длину.

(обратно)

644

В тексте: «Имдуба» — имя собственное (?) — букв. «Насыпь глины». Глиняный обелиск или специфической формы маленькое святилище?

(обратно)

645

Бара — алтарь или постаменты?

(обратно)

646

Гур — мера емкости жидких и сыпучих тел. Размеры его в разные периоды колебались от 252 до примерно 300 л.

(обратно)

647

Из этого отрывка видно, на каких условиях уммийцы должны были обрабатывать поле, «которое в сторону Уммы он отрезал».

(обратно)

648

Умма расположена по течению выше Лагаша, в этом и состоит суть конфликта и постоянная зависимость лагашитов от уммийцев. Отсюда и стремление урегулировать конфликт мирным путем.

(обратно)

649

В других переводах — «он (то есть Энметена) гнал его (Ур-Лумму) и его войско вплоть до самой Уммы». Глагол газ, однако, означает «закалывать, убивать топором».

(обратно)

650

Букв. «сверху», (ср. примеч. к строкам III, 15— 19).

(обратно)

651

Смысл отрывка в том, что Энлиль, чье сердце, подобно полным бурным водам, принимает великое решение. Слово «паводок», «половодье» пишется тем же знаком, что и «сердце».

(обратно)

652

Как явствует из дальнейшего рассказа, Гудеа, поняв общий смысл сна, не видит его деталей и подробностей, именно их уточняет ему в последующем толковании сна богиня-пророчица.

(обратно)

653

Магур — букв. «груженая ладья», часто встречается в шумерских текстах (ср. «Лугальбанда в далеких горах блуждает...», заклинание для роженицы и др.). По-видимому, речь идет о судне специфической конструкции.

(обратно)

654

Или «новая протока» (канал). Тогда надо перевести: «Храм Багара, от которого новый канал берет свое начало». Подробнее о местоположениях храмов и путешествии Гудеи см.: Дьяконов И. М. Общественный и государственный строй Древнего Двуречья. Шумер. М., 1959.

(обратно)

655

Гудеа строго соблюдал субординацию. Поняв, что он должен обратиться за объяснением сна к Нанше, он идет сперва к верховному богу Нингирсу, затем к Гатумдуг и только после разрешения последней отправляется к храму Нанше.

(обратно)

656

«И советуется с нею».

(обратно)

657

В тексте названа, по-видимому, порода птиц или, может быть, говорится об особых священных птицах. Общий смысл отрывка понятен, но ни конкретный обряд, возможно скрывающийся за описанием, ни значение реалий неизвестны.

(обратно)

658

Мурниску — «жеребец отборный». Аккадское заимствование.

(обратно)

659

В тексте просто «дерево» или «деревья». Об их ценности можно судить по строкам VII, 14— 19 (см. ниже). Видимо, в сокровищнице хранились стволы ценных пород деревьев.

(обратно)

660

Параллель к тексту «Лугальбанда в далеких горах блужает...», строка 143 и далее. Точное значение терминов неясно.

(обратно)

661

Шу-рин — значок-эмблема, своего рода штандарт.

(обратно)

662

Из этой строки явствует, что речь идет о постройке нового храма на месте уже построенного. «Сиянье Анзуда» или «Светел Анзуд» — имя-эпитет храма. Ср. текст посвятительной надписи на глиняном гвозде эрмитажного собрания (инв. N 7383): «Нингирсу, герою могучему Энлиля, господину своему, Гудеа, правитель Лагаша, нечто достойное светло возвел; Энинну — сияние Анзуда — ему построил, на место его вернул (т. е. восстановил)».

(обратно)

663

Букв. эм — маленькое святилище? Возможно, что речь идет об одном из строений храмового комплекса или же здании временного характера, воздвигнутого на тот период, пока строится большой храм,

(обратно)

664

Букв. «Нингишзида построил кигаль» — часть храмового здания — основание, первый этаж (?), Нингишзида, личный бог Гудеи, как явствует из этой надписи, получает кигаль как божество подземного мира.

(обратно)

665

Обычно конец текста переводят как хвалу богу Нингирсу, а не храму, однако развернутая система параллелизмов дает возможность для подобной интерпретации.

(обратно)

666

Обычно слова, выделенные здесь курсивом, переводчиками не интерпретируются или рассматриваются как эпитет Энлиля и переводятся выражением «возвышенный князь» с вопросом. По данной интерпретации трехстрочие представляет типичное для шумерских поэтических текстов введение, где субъект, а частично и объект, раскрывается постепенно, с нарастанием определений, чем придается некоторая загадочность тексту. Тем не менее перевод условный, ибо в таком случае предполагается совершенно иная концепция царской власти, чем в традиционном царском списке, где «царственность» спускается с неба (а именно — выведение, то есть происхождение царской власти из храма или, может быть, отделение царской власти от храмовой?).

(обратно)

667

Букв. «все четыре стороны (угла) стран света».

(обратно)

668

Слов «она для Кеша» в тексте нет, но они предполагаются послелогом -би.

(обратно)

669

Букв. «таблички, исписанные письменами, которые ею хранимы».

(обратно)

670

Аратта, сказочный, таинственный город, соперник Урука, сравнивается и сопоставляется с Кешем и в других текстах.

(обратно)

671

Перевод «пестрота, пестрый» (гун) дан по одной из версий.

(обратно)

672

Видимо, храм сравнивается с месяцем, который часто ассоциируется с лодкой. Ладья Наннара, бога луны, груженая и сияющая, — распространенный образ шумерской гимнической литературы.

(обратно)

673

«Ковчежец» — в тексте буквально «каютка» или «каютка лодочки».

(обратно)

674

Букв. эб-галь — «большой угол» — часть храмовой постройки или какое-то храмовое строение.

(обратно)

675

Сравнение неясно и, видимо, имеет не реальное значение, но скорее гиперболическое: бур — около 324 000 км (в переводе: «мер»). Характерно, однако, что соотношение 2: 1 сохраняется в обоих случаях. Также неясно ан-шё — «наверху», «к небу» и ки-ше — «внизу», «к земле», которые выдерживаются по всему абзацу: строки 45— 52. В нашем переводе: «вершина-подошва» и «глава-основание».

(обратно)

676

В тексте не «тур», но «олень». «Тур» взят для сохранения аллитерирующей рифмы алим—люлим.

(обратно)

677

Предполагается чтение не идим (тяжелый), но и-дим — «ключ, родник». Возможно, имеется в виду родник Абзу.

(обратно)

678

Строки 1'—18' относятся к вводной строфе одной из версий, вставленной на табличке между строфами 3 и 4, но специального номера не сохранившей. Поскольку нумерация строф при этом не нарушена, в переводе строфа обозначена как «некий храм».

(обратно)

679

Перевод условный, начало строк разрушено.

(обратно)

680

заг-гар-ра — храмовая целла (аккадское аширту).

(обратно)

681

В тексте явно обыгрывается имя собственное богини Нинхурсаг — «Госпожа лесистая гора», оттого в переводе имя дано в раскрытой форме.

(обратно)

682

Возможно, не «святыни» (бара-бара), но «знатные» или «официальные персоны» — «сидящие на тронах», «живущие во дворцах». Ср. аналогичную строку 66 «четвертого храма».

(обратно)

683

У Грэга: «Сидящие на тронах склоняют свои шеи». Составной глагол гу-галь, однако, имеет значение пахару — «собирать», см. SL 106, 62.

(обратно)

684

Может быть, подразумевается Ашир, главный бог храма?

(обратно)

685

Нинхурсаг может идентифицироваться с Нинту, но может восприниматься и как самостоятельная богиня.

(обратно)

686

В тексте мезем — сосуд определенного вида (ритуальный?). Час встречается вместе с глаголом ку — «есть, поедать». Общее значение строки, таким образом: бог поедает целый сосуд жертвенных яств.

(обратно)

687

В тексте ки-гал-ла — часть конструкции храма, иногда трактуется как «яма основания» (аккадское беруту). Имеются другие варианты перевода.

(обратно)

688

В тексте нун, частый эпитет бога Энки.

(обратно)

689

Перевод ун-галь — «владычица, царица» дан по Эдцарду (у Грэга «правитель») (см. Edzard D. О. Zur Sumerischen Hymne auf das Heiligtum Ke§. —

Orientalia. Vol. 43. Fasc. 1. 1974. S. 103— 113).

(обратно)

690

В тексте — гигуну — какая-то часть храмовой постройки, возможно связанная с террасой храма. Лахама — видимо, имеются в виду статуи божеств Лахама, но не совсем ясен субъект и объект фразы.

(обратно)

691

Ср. строки 1—3.

(обратно)

692

В тексте: жрецы ну-эш — жрецы высокого ранга. Букв. «носящие (бросающие) кинжалы».

(обратно)

693

Лугаль-бурра — категория жрецов, возможно, параллель к сагбурра — жрец, участвующий в храмовом празднике.

(обратно)

694

В изобразительном искусстве Двуречья божество часто держит в руках символы власти — жезл и свернутую веревку, которые он вручает (или просто показывает) правителю.

(обратно)

695

Букв. «Жрец ту несет собранную воду».

(обратно)

696

В тексте названы другие храмовые должности, чей круг обязанностей не вполне ясен. Так, энкум (112) — известная официальная должность и при дворце — род дворцовой стражи. Здесь, однако, их функции иные.

(обратно)

697

Перевод спорен. Имеется ли в виду, что жрецы бьют в кожаные барабаны, как предполагает Грэг, или просто речь идет о подготовке кожаных мехов? Слово «палки» добавлено по смыслу. У Эдцарда: «Громко, громко (при этом) говорят» — т. е. жрецы (см. Edzard, op. cit.).

(обратно)

698

У Эдцарда «литавры».

(обратно)

699

Букв. «подошедший». Перевод по архаической версии. По Грэгу, в старовавилонской версии, в большей части экземпляров — «человек, приблизься (?)», однако интерпретация во многом зависит от разбивки на слоги. В настоящем переводе значение «подступивший» может предполагать врага, напавшего на храм-город. Но сохраняется и значение особой сакральной неприкосновенности храма.

(обратно)

700

Букв. «из нутра, от нутра». Для выражения «материнская утроба» в шумерском языке чаще используется другой термин. Но из параллелизма со строкой 2 ясно, что имеется в виду утроба матери.

(обратно)

701

«Ласково (нежно, "по-женски") молвит» — буквальное значение глагола, здесь и далее, в строках 95, 101. Но возможно, что производное от него — «взлелеивать, воспитывать, опекать», как переводит Клейн.

(обратно)

702

Букв. «с яростными (свирепыми), широко открытыми устами». Ср. аккадское кадухху.

(обратно)

703

В других переводах — «мул», что, видимо, точнее. Однако обычно мул не ассоциируется с физической силой и мощью, которою здесь похватяется царь.

(обратно)

704

Возможен перевод «ищущий (соревнования, состязания?)», ср. SL 538, Кин-ги4-а — «посол, гонец, идущий вперед».

(обратно)

705

«Воздевать голову» — буквальное значение глагола саг-е. В переносном смысле может означать «быть превосходным, превосходить».

(обратно)

706

Букв. «от боков (бедер?) могучей силы».

(обратно)

707

Букв. «Я определил данна». Данна — акк. берру — мера, равная двум часам ходьбы по ровной дороге. Речь, видимо, идет о распределении дороги на равные отрезки и об установлении дорожных станций — мест отдыха. «Дворцы там построил» — по-видимому, преувеличенный образ.

(обратно)

708

«Царское место» — помещение во дворце, где царь сидел или стоял во время культового действа. «Одеянье сияний Ужаса» — букв. «Одеяние сияющих (и) ужасающих блесков-лучей». Судя по всему, речь идет о царской ауре.

(обратно)

709

Клейн считает, что Ниншара не имя собственное, но какая-то порода птиц и переводит: «словно ястреб и сокол», указывая, однако, в примечании, что речь может идти о какой-то совиной породе.

(обратно)

710

Букв. «Путь в 15 данна». Реальное расстояние между Уром и Ниппуром — около 160 км.

(обратно)

711

Эшеш — ежемесячный праздник, устраиваемый в «день благоприятный», который во время III династии Ура обычно приходился на 1-й, 7-й или 15-й день месяца. Обычно в этот день приносились обильные жертвы. Праздник мог посвящаться отдельному богу.

(обратно)

712

Общий смысл строчек: «Я (Шульги) испил пива с моим братом, богом солнца Уту, во дворце, основанном Аном». Разбивка строк восклицательным знаком произвольная (хотя и следует шумерской грамматической конструкции) и служит цели подчеркнуть эмоциональное состояние царя.

(обратно)

713

Клейн переводит: «Я не похвалялся (в вине)», считая, что речь идет о поведении Шульги на пиру. Однако подчеркивание царем его искренности и скромности в данном случае, возможно, связано с исключительностью совершенного им подвига.

(обратно)

714

Букв. «жрец-ишиб», т. е. жрец, совершающий обряд. Очищения, «помазывающий» (акк. паши му).

(обратно)

715

Под «благородным сыном Ана» следует понимать Зуэна-Нанну, покровителя города Ура.

(обратно)

716

Слова Кубатум.

(обратно)

717

15— 16 разбиты.

(обратно)

718

Букв. «...приветствует тебя, подобно калекам (?)».

(обратно)

719

Можно было бы думать, что это партия царя, но текст дан на «женском языке», следовательно, должен быть исполняем женщинами.

(обратно)

720

Снова вступает Кубатум.

(обратно)

721

Или «господин мой».

(обратно)

722

Букв. «Ты вино моего сердца». Му-тин — форма эме-саль для геш-тин — «виноградная лоза, вино». В дальнейшем это обращение, без определительного дополнения ша-ма («моего сердца») будет передано словом «желанный». Вторая часть строки плохо сохранилась, перевод условный, по Крамеру.

(обратно)

723

Крамер и Дьяконов переводят слоговую форму ги-ру словом «лев». Однако такое написание предполагает и другое чтения, в частности гир — «кинжал», то есть «кинжал, (пронзивший) сердце мое». В дальнейшем это обращение, без определенного дополнения ша-ма, будет передано словом «победитель».

(обратно)

724

Фраза построена так, что можно понять ее и как выражение от второго лица ед. числа, т. е. «Что ты со мною сделал своими ласками?» У Крамера и Дьяконова она переводится первым лицом — «Дай, я окажу тебе ласку».

(обратно)

725

Букв. «Мои ласки сильные — мед — да принесу тебе»; га в значении «давать, приносить» см. §L 319, 5. Форма не эме-саль, но не все слова даны в эме-саль.

(обратно)

726

Букв. «В доме, месте лежания, меду колодца (глубины) сладости во всей полноте (прелести, пышности, завершении) твоей прекрасной да будем мы радоваться с тобой».

(обратно)

727

Перевод по аналогам со следующей, 17-й строкой.

(обратно)

728

Букв. «Место радости печени (?) твоей я знаю».

(обратно)

729

В этой строке и далее употреблена частица ну-уш, что означает постоянство действия, «всегда» и т. д. То есть возлюбленная просит о том, чтобы ее любили постоянно.

(обратно)

730

Четверостишие построено строго параллельно: в строках 26 и 28 — главный объект предложения, в 27 и 29 — он же с определением: глаголы употреблены по нарастанию, усилению действия, причем в первой (26) строке это глагол «делай мне», в остальных трех — составные глаголы со слоном шу — рука: «трогай рукою, ищи рукою» (27), «ходи, двигай рукою» (28), «рви, разрывай (?) рукою» (29). Последнее значение взято условно на основании значения глагола дар — «разрывать, разламывать, бить».

(обратно)

731

Наполовину разбиты, восстановление условное, у6-ди (9) имеет наряду со значением «узреть» (перевод Сивиля) — «узнавать, познавать», см. SL 453, 26.

(обратно)

732

Начиная со строки 10 идет перечисление разных частей и деталей колесницы в технических терминах, значение которых не всегда ясно. Подробнее см. публикацию Сивиля, с. 99— 106. Придерживаясь в основном его терминологии, в ряде случаев я от нее отступала — там, где нужно было дать более условный или обобщенный художественный образ, или там, где ясно было, что речь идет о какой-то другой детали повозки, ибо перечисление не хаотично, но построено таким образом, что создается ощущение последовательного зрительного обзора по частям. Охватывая зримый образ в целом, взор сосредотачивается далее на деталях, снова переходязатем к наиболее впечатляющим частностям. На этом основании я перевожу шу-кар строки 10, что буквально означает «некое сельскохозяйственное орудие» словом «строение», ибо ясно, что первая строка описания содержит целый образ.

(обратно)

733

У Сивиля — «дышло», но о дышле речь пойдет впереди: кроме того, сравнение с полем, пересеченным возвышающимися («раскрытыми», так дословно: аккадское значение идеограммы пету — «открывать») говорит о множественном, но не единичном образе.

(обратно)

734

су-дин скорее не «ярмо» («хомут»?), но перекладина между ярмом и основной осью. Однако последующий термин пан — безусловно, дуга, и общий образ говорит о какой-то волнистой линии. Слово «склон» дополнено в разбитое место на том основании, что речь явно идет о зримой линии горизонта.

(обратно)

735

Речь идет о колышках, прикрепленных веревках, чеках, т. е. стержня вкладываемых в отверстие на концах оси для предотвращения смещения посаженных на ось колес, и т. д.

(обратно)

736

Конец строки восстановлен условно, параллель к строке 30.

(обратно)

737

У Сивиля «ось». Однако при объяснении термина он приводит и другие значения, в частности аккадское зару, что может значить «обкладка». Поскольку в предыдущей строке речь идет об убранстве колесницы, а середина этой строки разбита, слово «колышущееся» вставлено условно.

(обратно)

738

Речь, видимо, идет об изображениях ослов, украшающих э-су-лум-ма — ящик для хранения кнутов и погонялок для животных. То же в строке 36, где две главные боковые перекладины-опоры кончаются изображениями быка и коровы. Изобразительный материал и находки урских гробниц дают хорошие аналогии.

(обратно)

739

Букв. габа-галь — передняя предохранительная часть колесницы.

(обратно)

740

Букв. кикаль — платформа повозки, но, возможно речь идет и о кузове, так как для этого слова такое значение также засвидетельствовано.

(обратно)

741

Речь идет о поперечных перекладинах тулова колесницы, в то время как в предыдущей строке говорится о двух главных брусьях по обеим сторонам тулова, на которых эти поперечные брусья крепились.

(обратно)

742

Восстановление конца строки условное.

(обратно)

743

Слова «Энлиль» и «Экур» вставлены по смыслу, однако вместо Экура речь может идти о месте, где была поставлена колесница.

(обратно)

744

Строки дополнены условно.

(обратно)

745

Сравнение с рыкающими львами характерно для эпической поэзии Шумера: так, в тексте о Липит-Иштаре и плуге говорится о львином могучем хвосте пашущего быка, однако совсем необязательно, что данная строка несет именно это сравнение.

(обратно)

746

Восстановление условное. В строке 73 сохранилась часть имени: может быть, следует восстановить имя Нинлиль, однако это может быть и Нинурта. Также неясны роль и действие божества в этой строке: может быть, «Тайные знаки, что Нинлиль освятила»?

(обратно)

747

Видимо, разбитые строки содержали прямую речь: наставления Энлиля (?).

(обратно)

748

Точное значение слов, обозначающих помещения для хранения зерна здесь неясно, но кажется, что в обоих случаях подчеркивается, что это закрытые помещения. У Сивила иначе.

(обратно)

749

1'— 13'. Восстановлены условно, по аналогии с другими шумерскими литературными произведениями. Название родного города Саргона, а также обозначение сословной принадлежности его матери (жрица) восстановлено по тексту аккадского эпоса о Саргоне, хотя совсем не обязательно думать, что аккадский эпос буквально воспроизводил шумерские версии.

(обратно)

750

Основной текст. Неизвестно, сделал ли Урзабаба Саргона своим чашеносцем, желая приблизить и погубить его или по каким-то другим причинам.

Ясно одно: Урзабаба раньше Саргона осведомлен об ожидающей его гибели — возможно, в итима, покое для сновидений, он видел свой вещий сон.

(обратно)

751

Значение глагола муш-тум — «лика (своего) не явила», т. е. не начала действовать, не проявилась, взято условно, по контексту.

(обратно)

752

Неясно, что означает «дом вина, дом хлеба». По Хаймпелю, дело происходило в какой-то харчевне, далеко от места действия. Но может быть, это также было какое-то особое место для сновидений.

(обратно)

753

Букв. «По услышании царем Урзабабой тех криков, они поспешно к царю в покои его светлые его вводят (доставляют). Шаррукен к Урзабабе поспешно входит (доставляется?)».

(обратно)

754

Фраза составлена так, что можно толковать ее: «Она меня (т. е. Саргона) потопила (окунула)» и «Она тебя (т. е. Урзабабу) ради меня (Саргона) потопила». Наша интерпретация основана на понимании строки 42 (см. ниже) как предупреждения Инанны с намеком на сновидение Саргона.

(обратно)

755

Начало строки разбито. Толкование сна Урзабабой показывает, что он знает нечто иное — гибель грозит ему, Урзабабе, а не Саргону, — но хочет представить события в благоприятном для себя свете.

(обратно)

756

Букв. «Пишет (записывает) движение нутра моего».

(обратно)

757

Это первая ловушка Саргону. Она построена на игре слов — царь приказывает Белиштикалю, чье имя буквально означает «Надейся на господина» или «Доверься господину», кинуть в печь «как для статуи» («словно статую») все, что переступит за порог, т. е. самого Саргона. Двусмысленность приказания в том, что по форме к нему нельзя было бы придраться, но Белиштикаль должен понять скрытый в приказе намек.

(обратно)

758

ё-сикил-ла, е-нам-тир-ра — «дом очищения», «дом судьбы решения» — может быть и названием храма, но обязательно должна учитываться предполагаемая игра слов и двойной смысл приказа Урзабабы.

(обратно)

759

Букв. ниндан — около 12 локтей длины. Наш перевод передаст меру условно. Кулер и Ханмнель толкуют это место иначе: они читают: гар, что может означать срок, но истечении которого Саргон не появился в храме, т. е. нарушил приказ Урзабабы.

(обратно)

760

Наконец, после типично сказочного приема, на третий раз (ср. строки 7, 39) Инанна начинает действовать. Саргон не смог бы понять смысла ее предупреждения, если бы не увидел пророческий сон.

(обратно)

761

Именно потому, что Саргон не вошел в «дом очищения», с ним ничего не случилось.

(обратно)

762

Здесь ключ к следующей ловушке — Урзабаба посылает незапечатанное послание, видимо не предполагая, что оно попадет в руки к Саргону или что тот умеет читать.

(обратно)

763

Не исключено, что отправлен с посланием не Саргон, а кто-то другой, так как текст не полностью понятен.

(обратно)

764

Текст почти полностью разрушен и восстановление условное. Но, видимо, важную роль должна играть упоминаемая жена Лугальзагеси (по сказочному сюжету она должна стать невольной помощницей героя, неправильно поняв смысл переданного ей послания). Ясно, что Лугальзагеси также не понял послания и отдает какое-то приказание, связанное с неверной трактовкой письма. Совершенно неясно, сам ли Саргон в виде посланца предстал перед Лугальзагеси (в таком случае тот его не узнает) или же посланный не имеет представления, с каким поручением его отправляли к Лугальзагеси. По историческим данным, царствование Киша было свергнуто в результате похода Лугальзагеси на Киш, и внезапное возвышение Саргона было косвенным результатом этого похода. Но одним из первых действий Саргона после того, как он обеспечил себе гегемонию на севере и подчинил Киш, был поход против Лугальзагеси — по надписям, Саргон нанес Лугальзагеси поражение и взял его в плен. Как интерпретированы эти события в сказании и как они связались со сказочным сюжетом, естественно, судить трудно.

(обратно)

765

Небесный бык — мифологическое чудовище, созданное богом Аном по просьбе Иштар и уничтоженное Гилыамешем и Энкиду (эпос о Гильгамеше, табл. б), Существует шумерская версия борьбы Гильгамеша и Энкиду с небесным быком, но в сильно фрагментированном виде.

(обратно)

766

Букв. «верховное жречество и царственность».

(обратно)

767

Купер дает иной перевод: «Подобно новейшей постройке — дом в первое время». Однако строки 10— 11 образуют хорошее параллельное построение как грамматически, так и поэтически, и нам кажется нет смысла в новой, усложненной интерпретации строки.

(обратно)

768

Видимо, речь идет о праздничных омовениях, праздничной трапезе и праздничных гуляньях, хотя слово «праздник» есть только в строке 17.

(обратно)

769

Строка сложна для перевода и передан общий смысл. «Жители страны Мархаш» — или Барахсум — жители эламского царства, неоднократно восстававшего и устраивавшего мятежи против Двуречья, от которого оно периодически находилось в вассальной зависимости. В тексте букв. «Чтобы жителей Мархаша в горных быков обратить», или: «(Как) горных быков подчинить». Купер переводит: «Чтобы (даже) жители Мархаша были внесены в податные списки», основываясь на интерпретации слова лиум — «бык» как ле'ум — «список, документ», и предполагает здесь омонимичную игру слов. Однако, с нашей точки зрения, этому весьма правдоподобному толкованию противоречит одна из копий текста, где вместо лиум стоит гуд-ан-на — «небесный бык».

(обратно)

770

Букв. «водяные буйволы» — порода буйволов, не распространенная в Двуречье. Может быть, имеется в виду зебу.

(обратно)

771

«Овцы горные длинношерстные» — в тексте указана и порода овец — алу, особым образом откормленная благородная овца.

(обратно)

772

В тексте перечислены специализированные зерновые склады: для полбы, ячменя, силосные ямы (или башни). Таким образом подчеркивается огромное количество богатств, которые Инанна собирала.

(обратно)

773

Купер относит эту строку по смыслу к предыдущему абзацу и переводит: «Знатных детей (букв. детей шагина — наместников) кормилицами она наделила», однако грамматически эта строка ближе не предыдущему, но последующему абзацу. С нашей точки зрения, с этой строки начинается описание праздничного вида и состояния города.

(обратно)

774

Или «гром барабанов» (тиги). Возможно, употребление названий музыкальных инструментов в тексте — не терминологическое, но образно-описательное.

(обратно)

775

В варианте: «Народы исполняют (знают) погребальные обряды».

(обратно)

776

По нашему толкованию, речь идет необязательно о том, что лодки перевозят в Шумер добро, но о продолжении сравнения ворот, куда льется поток имущества, с рекой, подобно Тигру, вливающемуся в море.

(обратно)

777

В тексте перечислены разные виды храмовой, городской и сельской администрации, чиновников-регистраторов. Речь идет об изобилии и благополучии в стране.

(обратно)

778

Первая строка сложна и вызывает споры в интерпретации. По нашему мнению, смысл отрывка 54— 59 состоит в том, что Инанна не смеет принять в свой новый храм жертвы, которые превышали бы жертвы Экура, храма верховного божества в Ниппуре — Энлиля. Соответственно с этой трактовкой строка 57 переведена нами отлично от перевода других исследователей — она должна подчеркивать, насколько нерушимо, неизменно решение (Слово) верховного в Двуречье храма. Основное значение ме — не «молчание», как переводят обычно, но Сути, таинственные мистические нерушимые силы, которые присущи явлениям и вещам.

(обратно)

779

Видимо, в этих строках перечисляются те основные регалии власти, которые являются символами господства. Слово ма-ан-си-ум передано здесь выражением «знаки власти» условно, ибо точное значение его неясно, Речь опять-таки идет о противопоставлении увеличивающейся мощи Аккада Ниппуру и опасениях Энлиля на этот счет.

(обратно)

780

Смысл строки в том, что город рисуется единым существом, и далее описывается его состояние в сравнениях-образах, где каждый раз он уподобляется какому-либо могучему зверю.

(обратно)

781

У Купера: «словно дракон яростный», но знак бе/идим может означать и «мертвый».

(обратно)

782

Перевод строки сложен. Знак lah-lah означает и «грабить», и «идти», и «тащить».

(обратно)

783

Букв. «За ним нечто неблагоприятное (стоит)» — т. е. в будущем его ожидает что-то плохое. Жители Месопотамии представляли себе будущее как догоняющее человека, в то время, как прошлое убегает вперед и потому может быть обозримо. Человек, таким образом, движется как бы по течению «потока времени», а не против его.

(обратно)

784

«Сокровенное» или «желаемое» — гак буквально, но непонятно, имеет ли выражение какой-то иной смысл. У Купера — «личное имущество, царские принадлежности».

(обратно)

785

Буквальный смысл выражения — «голову на руку класть» или «голову рукой поддерживать», переносный — «совершать нечто ненормальное, непотребное». В данном случае как непотребное действие рассматривается семилетнее бездействие царя. Для усиления образности в тексте приведено и само выражение, и его раскрытие.

(обратно)

786

Обе фразы построены по принципу параллелизма и несут сравнение со спортом и состязаниями: в первой строчке — силач, входящий во двор, где, видимо, будут происходить соревнования (кулачные игры), и второй образ — бегун, склоняющийся перед стартом и готовящийся к бегу. Однако буквальный смысл обеих фраз не очень понятен: так, буквальный перевод строки 105 — «перед гигуну, т. е. потаенным покоем святилища, он сотворил его (сделал) как 30 сиклей», т. е., видимо, очень низко оценил его. Эта фраза — довольно распространенный литературный топос текстов, близких и по времени, — ср. плач о разрушении Ура или эпос о Гильгамеше и дереве хулуппу.

(обратно)

787

«Затопленный Ишкуром» — т. е. пораженный бурей.

(обратно)

788

Здесь парафраз строк 12 и след, эпоса о Гильгамеше и Хуваве.

(обратно)

789

В тексте более конкретное обозначение разного рода строительного инструмента и боевого оружия.

(обратно)

790

Хотя в строке 112 поэт утверждает, что храм — не гора, где рубят кедры, в следующих строках он переходит к сравнению храма со срубленным деревом, причем пользуется эпитетами и образами из текста о Гильгамеше и Хуваве в тех строках, где описывается, как жители Урука рубят кедры. В этом же отрывке и далее, включая строку 126, дается последовательное описание конкретных действий Нарамсуэна по разрушению храма и мистических результатов этих действия — с каждой новой стадией разрушения он уничтожает благоденствие и силы собственной страны, Шумера, а вместе с тем и других, видимо зависимых от Двуречья областей.

(обратно)

791

«Дренажные трубы» — перевод условный. Может быть, речь идет о каких-то водных резервуарах.

(обратно)

792

Возможно, речь идет о каком-то жертвоприношении зерном, которое Нарамсуэн совершил не там, где полагается. Купер считает, что «Ворота, где зерно не срезают (не носят для срезания)» — имя собственное ворот.

(обратно)

793

Здесь говорится о сокровенных, священных частях строения, в которые непосвященные и простые люди не допускались.

(обратно)

794

Эдцард считает, что речь идет не о священных сосудах, но о ваннах для омовений (см. цит. соч., комментарий, с. 247—248).

(обратно)

795

Статуи лахама — видимо, изображения божественных спутников-чудовищ бога Энки, обитающих в Абзу. Смысл фразы, по-видимому, связан с текстами, сообщавшими, что лица, нарушившие запрет (определенное табу), должны быть преданы огню.

(обратно)

796

Хотя Нарам-Суэн разрушает храм, для того чтобы восстановить его впоследствии, вся картина рисуется так, как будто бы происходит ограбление города, и к концу описания создается впечатление, что и сам Нарам-Суэн забывает о своих первоначальных намерениях и грабит город. Возможно, что в строках 146—148, заключающих описание разрушения храма, проводится именно эта мысль.

(обратно)

797

Первая часть строки букв. «народ, (на других) непохожий» или «на народ непохожих (существ)». Вторую часть строки некоторые исследователи переводят: «кого нельзя присчитать к стране» (т. е. «цивилизованной стране»). Глагол шид, однако, означает «считать» в значении арифметического действия и с отрицанием может быть переведен как «те, кого нельзя в стране сосчитать», т. е. бессчетное число людей.

(обратно)

798

Перевод по контексту. Строка образует параллель с 157. Возможна интерпретация: «Те, что носят колодки на шее, тюрьмы (?) строят». Общий смысл — бедствия и разруха в Шумере, причиненные нашествием гутиев.

(обратно)

799

Фраза сложна и громоздка грамматически, букв. как будто бы значит: «(Хотя) город не есть внутри — поле, снаружи — просторов (не имеет), сады (посадки плодовые?) они развели».

(обратно)

800

Купер переводит: «...города были построены и основаны...».

(обратно)

801

Букв. «растения маш-гурум». Из других контекстов явствует, что это растения, произрастающие в эден — высокой степи.

(обратно)

802

Текст рисует картину крайней инфляции, обесценивания сикля, но, как считают западные исследователи, не в реальных, а фантастических соотношениях, показывающих вздорожание от двенадцатикратного до шестидесятикратного увеличения: так, в среднем в периоды, близкие к описываемому, за сикль серебра можно было купить 10 сила масла или 13,5 сила растительного масла, один гур зерна (в период третьей династии Ура), 6 мин шерсти, 600 сила свежей рыбы. 1 сикль равен примерно 8,4 г в наших мерах, мина — 0,5 кг, сила — ок. 800 г. (обычно сыпучих тел), 1 бан равен 10 сила.

(обратно)

803

Или «Люди были разрываемы голодом».

(обратно)

804

Возможно, что здесь имеются в виду гутии, так как обычное их прозвище: «собаки, псы».

(обратно)

805

Возможно, «от востока до запада», как у Купера.

(обратно)

806

Гала-мах — категория жрецов, выполняющая функции плакальщиков.

(обратно)

807

Букв. «Барабаны балаг, семь их, как поставленные на краю горизонта, на месте размещены». Хотя первоначальное значение термина балаг — арфа, в литературных текстах, как справедливо указывает Купер, оно часто употребляется для обозначения барабанов (см. Cooper J., op. cit., p. 252, а также примеч. к строкам 35— 36). Смысл фразы параллелен последующей строке 201: ср. «медные барабаны лилиссу, подобные Ишкуру» (т. е. грозе), и речь идет о том, что звуки этих барабанов доходят до небес.

(обратно)

808

В тексте: уб — еще один вид барабанов, мезе — род литавров, лилиссу — видимо, большой медный барабан. Кимвалы вставлены для благозвучия.

(обратно)

809

Букв. «Его юноши (быстро?) работают кинжалами». О быстрых вращательных движениях кинжалами и, видимо, нанесении себе мелких ранений упоминается и в других текстах, где описываются оплакивание и выражение горя.

(обратно)

810

«Холм священный» du(,-ku — небесное жилище Энлиля. «Колена (лоно) Энлиля» — du6-ku (светлые, священные). В тексте явно обыгрывается синонимическое созвучие.

(обратно)

811

Со строки 210 начинается новая тема — проклятие богами Аккада.

(обратно)

812

Т. е. колодцы будут наполнены головами погибших жителей Аккада?

(обратно)

813

Возможно: «Пусть их (т. е. жителей Аккада) голуби вопят в своих гнездах». Более обычно, однако, «словно голуби», что хорошо согласуется с 220— 221. Но в тексте нет гим — «как, словно». Пропущено писцом?

(обратно)

814

«Святыня» — гигуну.

(обратно)

815

Ср. строку 131 и коммент. к ней. Купер считает, что субъект действия не дублаль — «главный портал», но сами статуи лахама, что, однако, грамматически сложнее и, главное, противоречит единственному числу образа последующей строки.

(обратно)

816

Как и в предыдущих строках, речь идет о том, что все строительные материалы города (глина, дерево) примут свой первоначальный вид, возвратятся к своим истокам, т. е. возвратятся в хаос.

(обратно)

817

У Купера: «ребенка, которого посылают искать серебро (монеты) нищие...»

(обратно)

818

В тексте: «жрица ну-гиг и ну-бар» — категория жриц, в чьи обязанности входила храмовая проституция и которые могли иметь детей. В тексте, возможно, не «отвернутся», но «убьют» (?).

(обратно)

819

В тексте — мешок из кожи, в котором обычно носят провизию воины или поденщики. Купер предполагает, что речь может идти о мешке, в котором силач-атлет носит свои спортивные принадлежности. Слово «подставка» переведено по контексту.

(обратно)

820

У Купера — «аристократ», здесь и в других аналогичных местах.

(обратно)

821

Видимо, подразумевается душа мертвого, не получившая погребальных жертв. Слово ки-си-га — «безмолвное, пустынное место» означает также и «погребальные жертвоприношения». То же и в строке 263.

(обратно)

822

Обычно ки-уз-га переводят как «место откармливания скота», но уз значит также и «гусь», и вполне возможно, что речь идет об откармливании гусей как священных птиц (ср. текст об Энмеркаре и Энсухкешданне).

(обратно)

823

Ср. аналогичные выражения в текстах о Лугальбанде («Царь в те дни...», строка 129, «Лугальбанда в далеких горах...», строка 86).

(обратно)

824

Букв. «Берега каналов, где тянут лодки твои». То же в 266, 273, 275.

(обратно)

825

Букв. «места грязевых (ильных) отложений (?) каналов твоих».

(обратно)

826

В тексте шег бар — особая порода горной овны и муль — «дикая овца».

(обратно)

827

Своеобразие этого текста составляет последовательное употребление глагольной формы с -е-де, которой заканчивается почти каждая строка текста и которая, как правило, на русский язык переводится инфинитивной (или деепричастной) конструкцией с союзом «дабы». Текст представляет собой, таким образом, как бы два больших абзаца-предложения, которые подытоживаются в строках 26 и 56. Первые две строки текста, однако, выпадают из общего стиля и образуют маленькое введение.

(обратно)

828

Возможен перевод; «Когда...».

(обратно)

829

Восстановление окончания строки Фалькенштейном предполагает общераспространенный мифологический топос: богиня Нинту — создательница людей. «Связала все созданное ею» — значит привела к гибели, приняла решения об их уничтожении.

(обратно)

830

Букв. «Энки Тигр и Евфрат повернул».

(обратно)

831

26— 30 восстановлены Крамером на основании аналогичных кусков в других плачах. Дальнейшая нумерация соответствует тексту Крамера, а не Фалькенштейна: поскольку тот не дает восстановления, начинается расхождение (строка 30 Фалькенштейна = строке 32 Крамера и т. д.).

(обратно)

832

Сутии — семиты-кочевники (букв. лу-су), или субарейцы/хурриты? или какое-то иное племя в горах к северу от Элама. У Фалькенштейна «субарейцы».

(обратно)

833

Как подчеркивает Фалькенштейн, восстановление этих строк требует особой ответственности, ибо от них зависят ключевые моменты в интерпретации исторических событий. Следы сохранившихся знаков, однако, как будто бы делают реконструкцию убедительной (см. подробнее публикацию, с. 382).

(обратно)

834

Букв. «от подножия гор Забуа, через (по) груди гор. до конца Аншана».

(обратно)

835

Букв. «быкам»; видимо, в общем значении крупного рогатого скота. Буквальное значение глагола ки-таг в 42а — «касаться», «посадить» (?) не очень подходит по контексту.

(обратно)

836

«Четвероногие Шаккана» — степные животные, чей бог-покровитель Шаккан или Сумукан.

(обратно)

837

Перевод середины строки условный, по аналогии с предыдущими строками. Что означает су-кин-лу — непонятно.

(обратно)

838

Букв. «Чтобы в болотах рос тростник со злою головой».

(обратно)

839

У Фалькенштейна: «Чтобы овощные растения и сады, в которых нет никаких растений, сами погибли бы». Однако значение для слова ну — «колодец», «водоем» подтверждается многими контекстами.

(обратно)

840

Букв. «Супруга его Нинлиль».

(обратно)

841

«Госпожа Кеша покинула (8)... Госпожа Могучая Кеш покинула...» В первой фразе «Кеш» стоит в родительном падеже, являясь определением к подлежащему, во второй — в винительном, будучи прямым дополнением — что покинула?

(обратно)

842

Обычная интерпретация и перевод: «Ее антифон».

(обратно)

843

Букв. «Кирпичная форма». Здесь и далее принят перевод «кирпич» или «кирпичи» в зависимости от ритмического звучания строки.

(обратно)

844

Толкование отрывка сложно, Видимо, говорится о том, что город Ур идет к Нингаль с плачем и вместе с нею плачет: он хочет, чтобы она начала ради него и его судеб плач. Следующий отрывок — плач Нингаль из-за города и ее рассказ о решении верховными богами «судеб» (нам) города.

(обратно)

845

«Лира плача» — образ. В тексте, скорее, арфа.

(обратно)

846

Или «от силы его».

(обратно)

847

Или «меня саму», или «этим страхом», оба варианта равнозначны.

(обратно)

848

Перевод по контексту.

(обратно)

849

Букв. «Экиширгалю, дому моего царствования».

(обратно)

850

Видимо, имеется в виду, что постройки эти оказались непрочными, как навесы и палатки, сооруженные в поле на время уборки.

(обратно)

851

Или «мой покой, нечто большое мое».

(обратно)

852

Не совсем ясно, о каком «господине» идет речь. В нашем переводе подразумевается Энлиль, но речь может идти о Нанне, и тогда перевод должен быть иным. Также неясно, что означает «с госпожой» (гак буквально). Обычно переводят «вопреки (?) госпоже», то есть вопреки ее желанию, но грамматически это плохо согласуется. Возможно, что субъект действия — буря.

(обратно)

853

Перевод по контексту.

(обратно)

854

Фалькенштейн переводит строку 165: «И хотя я возражала(?)», но буквально там этого нет. Видимо, речь идет о том, что, когда принимается решение в совете богов, все боги должны связать себя клятвой (ср. общую клятву богов при решении о всемирном потопе). Нингаль с ее мольбами, видимо, воспринималась как возражающая собранию.

(обратно)

855

Принятие решения о гибели города практически равно его гибели Возможен перевод: «его (т. е. города) Сути (ме) переменились».

(обратно)

856

Или «дни изобилия».

(обратно)

857

Букв. «капкан», охотничья ловушка из дерева для газелей.

(обратно)

858

В варианте «дикий бык».

(обратно)

859

В одном из вариантов (Аа) вместо этой строки — две другие: «Когда день озарил страну, рыдает народ, добрый день из Шумера ушел, рыдает народ». Крамер переводит не «день», но «буря, шторм».

(обратно)

860

Может быть, не шлемы, но какие-то головные повязки.

(обратно)

861

Букв. «Словно самцы газели».

(обратно)

862

У Фалькенштейна: «пробиты луками». «Перевязь»: может быть, речь идет о какой-то головной повязке.

(обратно)

863

Букв. «оружием митум».

(обратно)

864

У Фалькенштейна: «...шатаются люди», т. е. речь идет о раненых.

(обратно)

865

Букв. «Слабый и сильный». Имеется в виду социальное положение.

(обратно)

866

Перевод по контексту.

(обратно)

867

Это выражение употребляется в смысле: «быть запятнанным, оскверненным».

(обратно)

868

Букв. «сделали его как бы равным 30 сиклям», т. е. поступили с ним как с ничего не стоящей вещью (ср. текст «Когда разгневанный взгляд Энлиля...», строку 105).

(обратно)

869

Букв. «кто снизу ко мне приходил... кто сверху ко мне приходил».

(обратно)

870

В ряде других переводов: «город мой не пасется» (по контексту), но глагол лу имеет значение «увеличивать, умножать».

(обратно)

871

Беру для глагола шуб значение «жить, сидеть».

(обратно)

872

У Фалькенштейна: «Мои мужчины уведены» — по принципу параллелизма с последующей строкой, однако текст дает глагол «улетать» и существительное бур5-мушен-мушен — «птицы, разные породы птиц» (много птиц).

(обратно)

873

У Крамера и Фалькенштейна: «Мои девы (дочери), мои сыновья...».

(обратно)

874

У Фалькенштейна: «под чужими знаменами», однако перевод «в оковах (?)» предпочтительнее, ибо есть близкое по звучанию слово: шу-кур-кур («оковы для рук»), и образуется хорошее параллельное построение со следующей строкой.

(обратно)

875

Перевод по Фалькенштейну.

(обратно)

876

Варианты дают возможность переводить: «Я есть та, чей загон разломан», или даже: «Я — загон, который разломан...».

(обратно)

877

Перевод условный.

(обратно)

878

В тексте «к Госпоже»(?). Крамер считает, что речь все же идет о Нанне. Вариант текста дает: «Госпожа моя...» В таком случае весь отрывок 311— 314 надо переводить третьим лицом: «Она подошла...» — и т. д., как это и делает Фалькенштейн. Однако тогда получается несогласование со строкой 310, где первое лицо обозначено четко. Возможно, что смысловой абзац заканчивается в строке 310 и с 311 начинается новая тема.

(обратно)

879

Или «Горе, о судьба города моего, — я воистину кричу. — О судьба моего города черная!»

(обратно)

880

Букв. «Я есть та, кто положила себя вдоль тебя». Подразумевается город Ур. С этой строки и до конца седьмой песни Нингаль обращается к Уру.

(обратно)

881

Букв. «мои хлебные жертвы (мне) отрезаны».

(обратно)

882

Имеется в виду приказ Энлиля. Букв. «черному приказу».

(обратно)

883

В варианте: «А-а, дом мой, а-а, дом мой».

(обратно)

884

Перевод Крамера: «Госпожа, сделай твое сердце подобно воде...»; а-гим, однако, одновременно и наречие «как»; оно же употреблено и во втором полустишии, и думается, перевод должен быть одинаков.

(обратно)

885

В тексте «ты не его птица». Крамер объясняет это как один из вариантов написания эме-саль.

(обратно)

886

Или «ты не живешь в этом (его, т. е. дома) жилище».

(обратно)

887

Или «...живут там (т. е. в твоей стране) враги».

(обратно)

888

Букв. «Твоя страна, как будто бы она нечто большое съела (т. е. переела), хватает рог рукой», т. е. зажимает его, чтобы не вырвало.

(обратно)

889

У Крамера: «Твой дом превратился в пастбище».

(обратно)

890

Букв. «жрец-гуду», акк. пашишу — «помазывающий жрец».

(обратно)

891

Восстановление условное. Могло быть и «в святилище», однако, кажется, для такого восстановления слишком мало места.

(обратно)

892

Букв. «в гипар».

(обратно)

893

Названия музыкальных инструментов условны.

(обратно)

894

У Матоуша; «...его (т. е. птицелова) увел враг» (см. В. Hruska, L. Malous, J, Prosecky, J. Souckova, Myty stare Mezopotamie. Sumerska, akkadska a chetitska literature na klinopisnych tabulkach. Odeon, Praha, 1977, S. 63). Однако гир-гир может по значению быть связанным с понятием странствий, дороги, ср. ир в заклинании странника.

(обратно)

895

У Крамера и Фалькенштейна: «как человек, который все потерял».

(обратно)

896

Так в одном из вариантов. В основной версии: «дева, к своему дому». Фалькенштейн: «точно дева к своему дому».

(обратно)

897

В конце строки стоит знак РИ, что может указывать на то, что строку следует повторить два раза. Эти же знаки повтора стоят в строках 393— 396, 398, 400—406.

(обратно)

898

Букв. «Решенья (установления), нечто Аратты...» Название Аратты часто упоминается в сравнениях как символ мудрости и таинственности; ср. «Княжий престол...».

(обратно)

899

Букв. «отрезала».

(обратно)

900

Строка плохо сохранилась. У Фалькенштейна: «Буря... в облике которой нет никакого стыда».

(обратно)

901

Букв. «не знает».

(обратно)

902

В обеих строках стоит слово шеш — брат. Крамер и Фалькенштейн в строке 401 дают перевод «дитя».

(обратно)

903

У Фалькенштейна и Матоуша: «Буря, что не знает подруги, буря, что не знает друга».

(обратно)

904

Букв. «что свет с земли заставляет исчезнуть».

(обратно)

905

Т. е. по приказу Ана и Энлиля.

(обратно)

906

Букв. «Нечто жизни (может быть, святое, чистое?) небес-земли, черноголовых».

(обратно)

907

Букв. «счет (или запись счета)» и «нечто счета». Смысл строки в том, что решение, принятое о буре, не должно более повторяться, и приказ Энлиля должен оставаться висящим на гвозде, дабы более не приниматься.

(обратно)

908

Т. е. восстановленный.

(обратно)

909

Видимо, Энлиля.

(обратно)

910

Или «владыка чужеземных стран».

(обратно)

911

«Страны», т. е. Шумера.

(обратно)

912

Перечисляют героические эпитеты Энлиля, где он сопоставляется с другими богами; Асаллухи, Энки, Энбилулу, Набу, Уту-Шамашем (не включены).

(обратно)

913

Перевод спорный; по нашему мнению, эпитет относится к самому Энлилю.

(обратно)

914

«Вавилон»— позднее добавление. В старовавилонском варианте этой строки нет.

(обратно)

915

Букв. «грозовая туча». Вместо общепринятого перевода глагола саль беру его в значении пашаху — «успокаиваться» (см. SI. 80, 15), Переход от третьего лица ко второму и от второго к третьему типичен для этого текста. Возможно, в ряде случае он совершался неосознанно, ибо писцы I тыс. уже не выписывали многочисленные повторения, но ставили знак мин — «повторить», и уже не следили за тем, сохраняется ли единство личного обращения в строке.

(обратно)

916

Букв. «Место твое отрезанное».

(обратно)

917

Может быть: «Пастырь, который не дает спать». В переводе сохранен параллелизм с предыдущей строкой.

(обратно)

918

Букв. «трава, которая не растет (на пользу?)», т. е. сорняк.

(обратно)

919

В тексте ги-ди, что значит и «тростник», и тип флейты из тростника, на которых исполнялись плачи.

(обратно)

920

Объединяют вариантные версии.

(обратно)

921

Букв. га-нун — сторожевой дом (башня?) или часть жилого района храма или дворца.

(обратно)

922

Перечисление эпитетов Энлиля.

(обратно)

923

Повторение эпитетов Энлиля (не включены). Характерно, что и внутри этих рефренов идет ритмическое чередование: так, определение «господин такой-то» чередуется с эпитетом «герой такой-то». То же самое происходит с эпитетами «господин» и «благородный».

(обратно)

924

Порода птицы (гиргирлу) не выяснена.

(обратно)

925

Строки являют собою целую стансу (по Кутчеру VII), которая состоит из вариации рефрена «когда имя твое надо всеми странами» и эпитетов Энлиля.

(обратно)

926

Ворон — птица Энлиля, и даже сам бог может выступать в его обличье.

(обратно)

927

Повторение рефрена «дикий бык, когда имя твое — надо всеми странами», с развернутой цепочкой эпитетов Энлиля (не включены).

(обратно)

928

Или «Возврати (нам) свое сердце».

(обратно)

929

Развернутая цепочкаэпитетов Энлиля с рефреном «Поверни свое сердце...».

(обратно)

930

В нашей интерпретации молители и просители за Энлиля — это разные боги, перечисленные ниже: боги на Небе (Ан) и Земле-матери (Ураш).

(обратно)

931

Букв. «пестрый ячмень» — особо ценящийся сорт ячменя.

(обратно)

932

«Владычица Кеша» идентифицируется с богиней Нинхурсаг, которая обычно также выступает как супруга Энлиля.

(обратно)

933

«Гашананна» — «Владычица небес» на эме-саль, обычно эпитет богини Инанны, которая в традиции считается дочерью бога луны Зуэна, И Энлиль, таким образом, — ее дед.

(обратно)

934

Имя написано на эме-саль и означает: «господин молодец (молодой человек)».

(обратно)

935

Вариант: «Когда же он встанет?»: идет рефреном всей стихотворной стансы. Возможен также перевод: «Дикий бык спит...».

(обратно)

936

след. Вариант: «что не встает он?» Возможен перевод: «Дикий бык, что спит...».

(обратно)

937

Строка — вариант строки (174) другой версии текста.

(обратно)

938

Слово «упитанных» добавлено из другой версии текста.

(обратно)

939

Вариант: «меж жирных овец...».

(обратно)

940

Букв. «связанных».

(обратно)

941

127— 128 (181— 182) наполовину разбиты.

(обратно)

942

Перевод по предположениям Т. Якобсена (в примечаниях к цит. соч.).

(обратно)

943

Возможен вариант: «Из Ниппура...».

(обратно)

944

Возможен перевод, как у Кутчера: «Ты грозен» или «Ты угрожаешь» (грозишь).

(обратно)

945

Перевод глагола по аналогичным контекстам, но в целом вызывает сомнение.

(обратно)

946

Может быть: «Там, где копае/ют мотыга/ой...».

(обратно)

947

Букв. «Для тянущих (вытаскивающих) воду из колодца...».

(обратно)

948

(213— 224). Не включенная станса, варьирующая тему «Ты могуч, воистину ты могуч!» Характерен и важен финал, где подчеркиваются качества Энлиля как бога плодородия: «Дождь небесный, вода земная, Энлиль, ты воистину держишь скипетр божий, господин, ты рост льну даешь, ты рост зерну даешь. Энлиль, блески твоих сияний спекают рыбу во глуби Бездны».

(225— 236). Плохо сохранившаяся станса, из которой Кутчер приводит всего пять строк: текст повествует о горе и плачах (не включена).

(обратно)

949

С этой строки начинается плач-обращение к Энлилю эршемма.

(обратно)

950

Не включены. Содержат перечисление эпитетов Энлиля с рефреном: «Повернись и т. д.», а также городов и их главных храмов, которые Энлилю надлежит снова принять в свое сердце (или же откуда взывающий к богу предлагает взглянуть и оглянуться). Из городов перечислены Ниппур, Борсиппа, Вавилон, Исин, Сиппар и их главные храмы.

(обратно)

951

Не включены. Содержат перечисление вышеназванных городов с рефреном: «Во граде твоем загубленном, затопленном...»,

(обратно)

952

Смысл строк в том, что молодые люди горюют о невозможном, о том, что могло бы у них быть, но не будет.

(обратно)

953

Или «мать-родительница...».

(обратно)

954

Так в буквальном значении глагола — «выходить, уходить». Кутчер переводит: «в неистовстве, в гневе». Но скорее всего, смысл фраз в том, что все умерли.

(обратно)

955

«Их половые органы висят (вываливаются, вытягиваются) из собак», т. е. из их пастей.

(обратно)

956

Перевод глагола спорен. Вариант дает: «Их остатки волки грызут», так же, как и в предыдущей строке.

(обратно)

957

Букв. «Их площадки для игр наполнены ветром». В аккадском переводе: «Его (т. е. Энлиля) игры наполнены привидениями (призраками)».

(обратно)

958

Не исключено, что фраза относится не к предыдущей (как в нашем переводе), но к последующей разбитой строке.

(обратно)

959

Или «Нечто, мною сотворенное, ради Нинту я хочу предотвратить их уничтожение».

(обратно)

960

Букв. «Нечто живое». У Сивиля — «животные».

(обратно)

961

Неясно, от чьего лица ведется речь, но не исключено, что это Энлиль.

(обратно)

962

Букв. «каменщик», «предприниматель строительных работ».

(обратно)

963

Возможно, подразумевается Энлиль.

(обратно)

964

Возможно, что здесь под именем «жрицы небес» подразумевается Инанна, поскольку город Бадтибира связан с ее супругом Думузи.

(обратно)

965

Имеются в виду ежегодные сезонные разливы рек.

(обратно)

966

В предшествующей строке сохранился обрывок фразы — «когда он так совершил...». Видимо, речь идет о принятии советом богов решения о потопе. Инициатором гибели людей обычно выступает бог Энлиль.

(обратно)

967

Или «Он стоял у края стенки слева» (так у Сивиля; разница в переводах зависит от разделения знаков на слова). По всем клинописным вариантам весть-предостережение о потопе подает Энки. Он же учит Зиусудру строить корабль.

(обратно)

968

Букв. «надо всеми столицами». Часть строки разбита и, возможно, восстанавливается: «надо всеми селеньями и градами».

(обратно)

969

Букв. «ладья груженая-перегруженая».

(обратно)

970

Смысл конца обеих строк совершенно неясен грамматически, однако, судя по глаголу, а также исходя из вавилонских аналогий, боги обнаруживают того, кто прятался (остался жив), и дают клятву не причинять ему вреда.

(обратно)

971

Строка полуразрушена, в тексте речь могла идти о том, что боги дали Зиусудру жену: сохранившийся знак саль — знак женщины; но он может быть также первой частью составного глагола «говорить нежно (ласково)».

(обратно)

972

14— 18 объединены по принципу практических хозяйственных наставлений.

(обратно)

973

Букв. «Дом на широкую улицу (площадь) не выбрасывай (выкидывай) — имеется соединение (связь)».

(обратно)

974

Букв. «Не ручайся — тот человек тебя схватит (т. е. возьмет над тобою власть)».

19— 25 призывают к осторожности и невмешательству, к тому, что можно передать русской пословицей: моя хата с краю — ничего не знаю; но общая идея, звучащая и в других шумерских нравоучительных произведениях: стремись к миру и мирному разрешению всех дел.

(обратно)

975

Есть возможность перевести: «Не подглядывай за человеком (не выслеживай)». Вильке дает совсем иную интерпретацию строки: «Не приноси приветственного дара, поток унесет его от человека» (см. Wilcke С. Philologische Bemerkungen zum Rat des Suruppag und Versuch einer neuen Ubersetzung. — Zeitschrift fur Assyriologie. Bd. 68. 2 Halbband. 1978. S, 196—232).

(обратно)

976

Букв. «сам не поднимется (?)». Возможно, вместе с разбитыми предыдущими строками развивала тему ссор и споров.

(обратно)

977

Букв. «Стой в стороне от споров (ссоры), вот, другой улицы (дороги) ты не должен брать».

(обратно)

978

Значение «сито», хотя и подтверждается другими контекстами, вполне достоверно. В тексте «Когда разгневанный взгляд Энлиля...», 136, то же самое слово появляется как обозначение тары для золота и в параллели к слову кожаный мешок». Возможно, смысл выражения здесь — ничего чужого, даже милости, не бери. «Чужое» вставлено по смыслу.

(обратно)

979

Конец строки разрушен.

(обратно)

980

Букв. «Ссору дабы учинить, себя самого не бросай». У Вильке — «не вводи себя в стыд».

(обратно)

981

Вторая часть строки, возможно, скрывает неясную идиому, букв. голова-шея-смотреть (?) (расширять?) есть»,

(обратно)

982

Букв. «Слова не отрезай, твое слово — прочное (устойчивое) есть».

(обратно)

983

Возможно: «Советов не давай». Вторая половина строки букв. «да не будет на тебя поднят тяжелый взгляд».

(обратно)

984

Перевод далек от точной передачи фразы, букв. «С человеком нечто пищи краденой да не вкусишь, / рука твоя — темна (в крови?), да не опустишь ее туда (в грязь, черноту? в кровь?), / осел за проценты быка воистину тебе умножит, овцу воистину тебе умножит (?)».

(обратно)

985

Букв. «Обманного (фальшивого) не говори».

(обратно)

986

Выражает, по-видимому, общий смысл строфы — необходимость действовать основательно и осмотрительно.

(обратно)

987

Возможен и другой вариант: «Ночью не путешествуй — там внутри и добро (и) зло». Первая интерпретация сближает фразу с предыдущими тремя строками, как бы подытоживая их и подкрепляя смысл строки 51.

(обратно)

988

Видимо, речь идет об особенно дурном характере и строптивости степных ослов. Вторая половина строки сохранилась плохо и не очень понятна.

(обратно)

989

В тексте явная, но непонятная игра слов. Значение кирихур — «морщить, вздергивать нос», то есть «задаваться», взято у Вильке; он, однако, оставляет вторую половину строки без перевода.

(обратно)

990

Ср. «что посеешь, то и пожнешь» или «не плюй на ветер...».

(обратно)

991

Т. е. не берись за непосильное, не стремись к недостижимому.

(обратно)

992

Возможен перевод: «То, чем ты пренебрежешь, это же самое затем тобою пренебрежет».

(обратно)

993

В строке 60 употреблена форма эме-саль, что должно предполагать речь женщины. Все выражение также, по-видимому, обращено к женщине. Вильке считает, что целый ряд поучений, составляющих сборник, или обращен к женщинам, или произносится от лица женщины.

(обратно)

994

Может быть, «Собаку (врага, чужака?) не корми...».

(обратно)

995

Букв. «Взгляд (?) не поставишь — сердце (в сердце) переменишь (?)», Также возможен смысл: не верти глазами, как бесчестный человек, смотри прямо. У Альстера и Вильке — иначе.

(обратно)

996

Букв. «К месту мужественности (мужей) когда ты подходишь...» Возможно значение «битва», тогда — «в битве не размахивай руками».

(обратно)

997

Букв. «козел, траву поедающий в роще (?)».

(обратно)

998

По-видимому, определение «словно бык бодучий» относится к бурному потоку, но в основе сравнения, видимо, лежит представление о непредсказуемости поведения обитателей дворца.

(обратно)

999

Видимо, смысл сентенции в том, что ничто не прочно по сравнению с обеспеченным, твердым благополучием.

(обратно)

1000

Ср. «сапожник ходит без сапог».

(обратно)

1001

Возможно, составляет пару с предыдущей строкой, по принципу противопоставления.

(обратно)

1002

«Жест молитвы»: букв. «поднеси руку к носу»— ритуальный молитвенный жест, известный и по памятникам изобразительного искусства, но непонятно, почему дураку уделено столько внимания.

(обратно)

1003

Так же, как и 59—62, по-видимому, адресованы женщине.

(обратно)

1004

Перевод по Вильке.

(обратно)

1005

Не исключено, что эти фразы раскрывают смысл строки 143, иллюстрируя порок многословия.

(обратно)

1006

Альстер относит эту строку к Шуруппаку и переводит: «Первый человек своего города, знаменитый (?), мудрейший...».

(обратно)

1007

Т. е. будет стремиться убежать.

(обратно)

1008

Т. е. она избалованна, мало ходит, может быть «плоскостопая». Альстер переводит: «Вскоре дом будет зависеть от нее (?)».

(обратно)

1009

Можно перевести: «там, на Востоке...».

(обратно)

1010

«Земляк тебя не поработит (?)». Тогда смысл сентенции может быть: а стоит ли тогда путешествовать?

(обратно)

1011

Перевод крайне недостоверен. Букв. «Когда имя поднимается на имя, то голову человек тянет (?)». У Альстера: «Когда ты среди (знакомых) имен, то можешь положиться на человека (довериться человеку)», но также с вопросом.

(обратно)

1012

174 Возможно, каким-то образом связана с 173.

(обратно)

1013

Букв. «Ты от глаз твоих работу не делаешь. От слов твоих нечто умножаешь (увеличиваешь)». Видимо, смысл — в призыве к делу.

(обратно)

1014

Возможно, смысл сентенции шире, чем близкое «нужда плясать заставит».

(обратно)

1015

«Полбу — по лбу». Попытка передать игру слов: гиг — «болезнь, горечь», но и «пшеница».

(обратно)

1016

Для знака таг4 беру значение пету — «открывать». SL 63, 10.

(обратно)

1017

Букв. значение глагола дар — «расщеплять(?)». Перевод по контексту.

(обратно)

1018

Перевод по Вильке. Альстер отделяет строку 213 от последующего отрывка и переводит: «Со спокойным (надежным) сердцем, с надежным настроением, с надежным серебром, с надежным лазуритом, с надежным деревом, с надежным скипетром, о мой малыш, ничто не сравнится».

(обратно)

1019

Конец строки разрушен.

(обратно)

1020

Видимо, запрет покупать осла во время жатвы (ср. строку 217) связан с важностью дел, которые нельзя совершать одновременно, однако конкретная причина (поверье?) скрыта в полуразрушенной строке 221.

(обратно)

1021

Букв. «лживый (?) человек делает приятное твоему боку (?)».

(обратно)

1022

У Вильке: «Женщина с собственным имуществом правит домом».

(обратно)

1023

Так буквально, Альстер переводит слово «рыбачка» как «женщина-грабительница», соответственно иначе интерпретируя всю строку.

(обратно)

1024

Вторая половина строки разрушена, дополнена условно.

(обратно)

1025

Букв. «пестрые» (часто «ярко-красные»), но возможно и иное толкование, знак гун также имеет значение «сурьмовая паста»; в таком случае речь идет о подведенных глазах. Возможно, эту строку не надо присоединять к предыдущим.

(обратно)

1026

Перевод условный. Буквальный смысл строки малопонятен.

(обратно)

1027

Видимо, имеются в виду какие-то народные поверья, смысл которых от нас скрыт.

(обратно)

1028

Явная параллель с текстом «В предвечные дни...», строка 155.

(обратно)

1029

Или, может быть, «как дикого дракона» (?).

(обратно)

1030

Перевод по Вильке, Альстер не восстанавливает плохо сохранившегося отрывка.

(обратно)

1031

Перевод по Вильке.

(обратно)

1032

Аналогична строке 158 текста «Царь в те дни...». Также и две последующие строки, хота и не дают точной параллели, ассоциируются с этим текстом.

269— 275 очень плохо сохранились, восстановлены частично Вильке и Альстером, но в различной интерпретации. 269— 269 6 — интерпретация Вильке, 270 (у Альстера 269)— 275 — восстановление Альстера, однако отдельные фразы дополнены мною.

(обратно)

1033

«Владычица Великих Таблиц»— покровительница письма Нисаба, к которой и обращена хвала в 282.

(обратно)

1034

По существу, фраза должна звучать иначе, ибо сохранившееся начал строки звучит: «Рыба моя, дом построенный...»; может быть, «я тебе подготовил» (?) или «тебя ожидает» (?).

(обратно)

1035

Букв. «нить деления твоего». Обычно для слова «сеть» употребляется знак са.

(обратно)

1036

Характерно, что «дом» описывается как человеческое жилище и должен быть освящен при заселении.

(обратно)

1037

Это второе упоминание пива, первое в строке 8; но там о нем говорится как бы мимоходом, а здесь эта тема подчеркнута, что особенно похоже на завлечение, заманивание рыбы.

(обратно)

1038

И здесь, и дальше перемена по смыслу: не «супруга», но «супруг», не «сын», а «дочь», не «тесть», а «свекровь».

(обратно)

1039

Восстановление условное.

(обратно)

1040

Здесь и далее все породы перечисленных рыб даны по Сивилю, который проделал большую работу по определению рыб, консультируясь с ихтиологами.

(обратно)

1041

Конец строки разбит.

(обратно)

1042

Здесь и далее названия тех пород, что не удалось определить, даются по-шумерски.

(обратно)

1043

Выражение не очень понятно. Сивиль переводит с вопросом: «кожа ее желудка».

(обратно)

1044

У Сивиля: «Мешок (кожа), покрытый волосами, которому не нужно движения».

(обратно)

1045

Видимо, подразумеваются острые шипы электрического ската.

(обратно)

1046

Букв. «сверкающая, блещущая взгляду».

(обратно)

1047

Фраза дополнена по смыслу.

(обратно)

1048

Текст полуразбит, дано какое-то конкретное название травы.

(обратно)

1049

Смысл фразы плохо понятен.

(обратно)

1050

Значение глагола неясно, перевод по аналогии со строкой 111, параллельной по смыслу.

(обратно)

1051

тум-тум может означать «бегать», «избегать»: следовательно, буквально может быть: «избегают, отказываются» (?).

(обратно)

1052

Может быть, «серебряная рыба(?)»; азаг — «серебро».

(обратно)

1053

3'— 7’. Так отмечены строки, дополненные из другой версии; их положение в тексте не очень понятно.

(обратно)

1054

После перечисления разнообразных пород рыб начинается новая тема — описание разных пород птиц, которые могут угрожать нашей рыбе. Характерно, что и здесь сохранен принцип списка-справочника.

(обратно)

1055

Породы птиц не установлены.

(обратно)

1056

У птицы этой — ноги (т. е. плавники-конечности) рыбы. Может быть, это тюлень?

(обратно)

1057

Нет полной уверенности, что это крокодил; может быть, какая-то определенная порода небольших крокодилов.

(обратно)

1058

Имя богини восстанавливается с уверенностью, ибо в тексте — гашана (эме-саль) — «госпожа всех рыбаков», а известная покровительница рыб — богиня Нанше, чье имя включает знак рыбы.

(обратно)

1059

В тексте: а-дар — по-видимому, тоже разновидность болота: букв. «вода в трещине, расщелине».

(обратно)

1060

Букв. «В болотах связанных (соединенных)».

(обратно)

1061

Букв. «Молодые побеги тростника». Камыш — здесь и далее — для разнообразия, ибо в тексте (строки 13— 20) явно подразумеваются разные виды и породы болотных растений.

(обратно)

1062

Букв. «Тростники жизни, малыши».

(обратно)

1063

Вид растения, названного в тексте, неизвестен, название описательное.

(обратно)

1064

Букв. «от корней верхушками».

(обратно)

1065

Имя правителя Гудеи (чтение предложено Кл. Вильке) может дать основание для датировки текста.

(обратно)

1066

Названия рыб большей частью условные и описательные, ср. текст «Рыба моя...».

(обратно)

1067

Возможно, что не жаба, но какая-то порода рыбы средь густых зарослей — букв. «Маленькая рыба кин в траве лигилиги».

(обратно)

1068

36— 38 полуразбиты.

(обратно)

1069

39— 40 восстановлены по контексту.

(обратно)

1070

Возможно: «гнездо мое построенное (устроенное)».

(обратно)

1071

Букв. «второй раз».

(обратно)

1072

Колофон таблицы основной версии дает число строк: 115. На другой стороне таблички идет текст, почти полностью разрушенный, который упоминает черепаху, Энки, посадку какого-то растения, однако степень связанности с предыдущим текстом установить пока трудно.

(обратно)

1073

В аккадском варианте: «В доме, где есть пища (хлеб), хозяйка его — булочница (женщина-пекарь)». В шумерском букв. «Большое имя есть».

(обратно)

1074

В шумерском род не подчеркнут, в аккадском — женский род.

(обратно)

1075

В шумерском — мужской род, букв. «с таким человеком», что может носить, как и далее, обобщающий характер: лу — не только «мужчина», но и «человек» вообще. В аккадском — женский род.

(обратно)

1076

В шумерском: са-ла — «освобождать», но также и «прекращать»: в аккадском: «направлять»; общий смысл фразы: ты содержишь дом в порядке.

(обратно)

1077

У Ван Дийка: «Ты надуваешь (даешь дышать) нутро (утробу)...». Глагол дуб-дуб, однако, в преобладающем значении имеет смысл: «разрывать, разбивать, давить» и т. д., см, §L 352, 4,28. Эта строка, по нашему мнению, наиболее ясно свидетельствует, что все сказанное относится к женщине.

(обратно)

1078

Шумерский текст предоставляет два варианта: 1. «Ты воистину есть человеческое существо (имеешь человеческую сущность)»: 2. «Ты есть житель этого города» (без обозначения женского рода). Аккадский вариант: «Ты воистину есть жительница этого города».

(обратно)

1079

Начало шумерского текста разрушено, перевод по аккадскому варианту. Букв. «Ты сидишь на порогах мужчин, ты даешь советы дому человека».

(обратно)

1080

Начала строк шумерского текста разбиты, перевод по аккадскому варианту.

(обратно)

1081

Букв. «Этих двоих ты заставляешь хватать друг друга».

(обратно)

1082

Букв. «Дело еще не сказано, а ты уже доносишь на них (обвиняешь их)».

(обратно)

1083

Шумерский текст сложен для перевода, поскольку часть текста разбита, однако сохранившийся глагол уру означает: «боронить, долбить, пробивать, бить». Перевод по контексту.

(обратно)

1084

Букв. «Намзитара об Энлиле грезит/мечтает (?)». Глагольный корень заль, условно переведенный Сивилем «идет, следует» (Намзитара за Энлилем идет), такого значения не имеет и перевод дан по контексту. Перевод первой строки — интерпретационный, разъяснительный, ибо в противном случае текст останется непонятным. Таким же способом раскрывается прямо в переводе имя Намзитары и, соответственно, в строке 18 — эпитет Энлиля — Намутара.

(обратно)

1085

Букв. «Я пасу овец у жреца гуда (храмовая жреческая должность)». Судя по дальнейшему, речь идет о работе Намзитары у жреца не в храме Энлиля, а в каком-то ином, и строку 4 следует понимать, что Намзитара посетил храм Энлиля, может быть для молитвы.

(обратно)

1086

Букв. «тот, кто решает (определяет) судьбы». Грамматически должно звучать му-нам-тар-ра. Неправильное образование, видимо, взято специально, чтобы подчеркнуть близость не только смысла, но и звучания: нам-зи-тар-ра — нам-му-тар-ра.

(обратно)

1087

Букв. «Когда Энмешару, брата отца твоего (общее значение: "предка"), поволокли на веревке (?), от "энлильства" (т. е. господства) отставили, — "вот, отныне, словно господин (верховный жрец?), судьбу (птицу) я узнаю" — (он сказал)».

(обратно)

1088

Следует, видимо, понимать: придут для грабежа или воровства.

(обратно)

1089

Сивиль видит в си-са нечто близкое пребендарию: в католической церкви — земля, дающая доход (пребенду), при должности, передающейся по наследству.

(обратно)

1090

Игра слов и словосочетаний: умум (дим6 — «кричать, звать», но и «обманывать»?) и му-ум-мум — «мое имя». Слова стоят в начале и в конце строки, обрамляя ее.

(обратно)

1091

Новая игра слов, основанная на значениях глагола бур — «обход вокруг» и «освобождать».

(обратно)

1092

Обыгрывает значения бур и умум, что не удалось передать в переводе.

(обратно)

1093

В тексте е-сиг — «птица» и буру5 — «воробей» или «ласточка».

(обратно)

1094

Неясно, относятся ли эти строки действительно к служанке или к жене.

(обратно)

1095

Знак в начале строки неясен. Альстер читает ете (?) — «язык», В ком случае значение фразы может быть близким нашему: «прикуси-ка язык».

(обратно)

1096

Неясно, кто произносит эти слова — собака или лисица. И тот и другой вариант возможны.

(обратно)

1097

По-видимому, относится к ребенку. Имя ба-ан-ду («он бежит», «бегун») и выражение ба-ан-дуг («его назвали», «говорят») обыгрываются по созвучию.

(обратно)

1098

Русский аналог — «не бей лежачего».

(обратно)

1099

Нингишзида связан со смертью (с подземным миром).

(обратно)

1100

Букв. «Не знает задерживающей (останавливающей) руки».

(обратно)

1101

Пословица записана на табличке круглой формы, следовательно ученической. На одной стороне — запись текста, на другой — цифры.

(обратно)

1102

В нашем толковании (у Альстера иначе) старец задает царю загадку, выражаясь иносказательно. Именно поэтому царь вынужден обратиться к мудрецу. В тексте зикрум (аккадское слово) — «муж», однако он выступает в функции мудреца, что и добавлено в переводе.

(обратно)

1103

Старец уже более откровенно раскрывает всю бедственность своего положения, однако все еще говорит загадками и образами, возможно оттого, что ему неловко говорить прямо.

(обратно)

1104

Или мангуста (так у Альстера). Знак, однако, обозначает род мыши.

(обратно)

1105

Скорее всего, речь идет не о сыне и не о служанке, а о потере старцем сексуальной силы, о чем он опять-таки говорит иносказательно.

(обратно)

1106

Букв. «Милостивая (добрая) богиня ее городского квартала, с ранних дней (малолетства) установила (определила) ей судьбу».

(обратно)

1107

Букв. «за местом Инанны...».

(обратно)

1108

Эпитет, употребленный здесь, в фигуративном смысле означает «ясный (сияющий, сверкающий) свет», а в буквальном — или какой-то драгоценный камень, или металл, по мнению Сивиля — электр, сплав золота и серебра, и, возможно, смысл сравнения именно с электром, добывающимся в далеких горах; тем более, что весь перечень признаков «второй приметы» построен на конкретных драгоценных и редких ископаемых, добываемых в конкретных местах: «топаз из Мараша» и т. д.

(обратно)

1109

Знак в строке неясен и спорен, Сивиль восстанавливает шеш — «брат» с вопросом, Купер — думу-саль («дочка»), также под сомнением. Гиль-са оба исследователя переводят как «сокровище, приз». Однако знак гиль имеет значение «корона, диадема», см. SL 67, 1. В сочетании с са, может быть, «сетчатая диадема» (?), ср. золотую сетку-шапочку — украшение из царских гробниц Ура.

(обратно)

1110

Букв. «печать из камня нир» — какого-то драгоценного камня.

(обратно)

1111

хар — «браслет» — предмет весом от 5 до 10 сиклей; шу-гур — «кольцо» — предмет весом в 1 сикль, следовательно, такой маленький предмет может быть надет только на палец. Кольцо антасуры упоминается и в других шумерских текстах, где имеет магическое значение; буквальное значение неизвестно, но, возможно, какой-то камень или металл (есть «топор антасуры»). Иногда Антасура понимается как географическое название.

(обратно)

1112

Букв. лама, здесь в значении «статуя, фигурка», а не «богиня-хранительница».

(обратно)

1113

В тексте КА — «зубы, кость» (?).

(обратно)

1114

Может быть, «белый кедр» (?), «ель» (?).

(обратно)

1115

Возможно, «ранние фрукты — рождение первого (весеннего) месяца».

(обратно)

1116

Букв. «Канал, несущий роскошные (полные) воды к садам».

(обратно)

1117

Видимо, финики с острова Дильмун отличались особым вкусом, В текстах упоминается «финиковая пальма острова Дильмун».

(обратно)

1118

Букв. «на празднике Акиту» — новогодний (осенний) праздник урожая.

(обратно)

1119

Начало строки не очень понятно, перевод по контексту. Может быть, букв. «роскошна обликом» (?), ср. для лу-лу — «роскошный, богатый», SL 537, 142, для гу — «взгляд, облик», SL 559, 2.

(обратно)

1120

Букв. «Она приносит радость в место плясок».

(обратно)

1121

Возможно, «Любимая, любимое сердце».

(обратно)

1122

Букв. «Связка фруктов, гирлянда (?), растущая великолепно».

(обратно)

1123

Букв. «Фиал устричной (?) раковины, залитый благовониями».

(обратно)

1124

Букв. «Когда ты встанешь в ее сияющем (присутствии) благодаря знакам (приметам), которые я назвал тебе».

(обратно)

1125

Букв. «поднимает (поворачивает) белое (?)».

(обратно)

1126

Букв. «Подобно змее сожженного (горелого?) места...». В других переводах — «грязного(7) места». Может быть, «Подобно змее, корчащейся на огне» (?).

(обратно)

1127

С этой строки начинается конкретная рекомендация врачу.

(обратно)

1128

Слов «больному» и «соль» в тексте нет, они добавлены по смыслу. Другие переводы дают несколько иную интерпретацию текста.

(обратно)

1129

Кар-кид — букв. «ходящая, шляющаяся по рынку». «Ночлежище» — постоялый двор. В обязанность жриц этого рода входило занятие проституцией в общественных местах. Профессия эта, как подчеркивает текст, почиталась священной и благородной, и эпитет «сладостная» включает также значение «благородная», «необычайно прекрасная». Кроме того, любовь девы нужно заслужить, добиться ее благосклонности.

(обратно)

1130

Букв. «тростником ударила», т. е. тростниковой стрелой.

(обратно)

1131

Глагол добавлен по смыслу.

(обратно)

1132

Возможно, эти слова произносит уже сам молодой человек, добивающийся любви жрицы Инанны. Выражение думу-эр-пад-да — букв. «тоскующий, горюющий ребенок» — можно читать как тур-эр-пад-да — «тоскующий юноша».

(обратно)

1133

Слово «Заклинание» стоит в тексте не как заглавие, но как первая строка, что характерно для литературных текстов Двуречья (см. «Заклинание вони» и др.).

(обратно)

1134

Букв. «Внутрь (в лоно) оплодотворил связью/членом, человеку данным».

(обратно)

1135

Плохо сохранилась, перевод по контексту.

(обратно)

1136

Букв. «как ладья жреца». Смысл сравнения в том, что, как ладья натягивает паруса, так женщина натянула на себя одежду.

(обратно)

1137

Букв. «ладья руки человека». Перевод «супруга» — предположительный. «Цветные каменья» — лазурит и сердолик.

(обратно)

1138

Точное значение глаголов неясно, возможно, из-за малоупотребительности терминов и специфичности значения; перевод по смыслу и по контексту (пап-халь — «волновать, дрожать», холь — «открывать», а также «то, что открывается», «то, что между ног», «промежность»).

(обратно)

1139

Букв. «на крышу/верх стены».

(обратно)

1140

Сравнение, типичное для болотистого Шумера, Общий смысл — сравнение потока вод с предродовыми водами, отходящими перед выходом плода.

(обратно)

1141

49— 50 Сложны лексически и грамматически, но общий смысл ясен и подтверждается другими контекстами, и частности аккадским эпосом об Атрахасисе, где рассказывается о сотворении человека (см. «Я открою тебе сокровенное слово». — Литература Вавилонии и Ассирии / Пер. с аккад., сост. В. К. Афанасьева и И. М. Дьяконов. М., 1981. Строка 58).

(обратно)

1142

Первая строка звучит: y5-a, а-у-а, где знак у5 означает глагол «плыть, скакать верхом» и т. д., но может быть и просто подражательным укачивающим звукосочетанием; так же и у — «сон». В переводе переданы обе возможности.

(обратно)

1143

Букв. эммера(1). Мать, стараясь задобрить сон, даст обещания от имени сына.

(обратно)

1144

Букв. «Жена, на коленях его горячих, воистину она будет там лежать, сын, на руках ее раскинутых, воистину он будет там лежать».

(обратно)

1145

Букв. «Сынок, в лоне сладком ее воистину он будет увеличиваться».

(обратно)

1146

Значение глагольных форм плохо понятно, однако ясно, что фраза построена на комбинации и чередовании звуковых сочетаний — лам-лум и звукоподражательного у-a, что и передано в переводе.

(обратно)

1147

Крамер переводит «загон», но знак имеет также значение «пастух».

(обратно)

1148

Полуразрушены.

(обратно)

1149

Плохо сохранившийся отрывок, с уверенностью восстанавливается лишь глагольная форма у5 («приплывать», «приезжать»). Возможно, малыш должен увидеть по сне перечисленное матерью.

(обратно)

1150

Букв. «А ты лежи во сне...». У Якобсена: «А ты, сон, лежи...».

(обратно)

1151

Крамер и Якобсен дают иное толкование строк. Однако глагольная форма может рассматриваться не как императив (так у них), но в параллель с предшествующей строкой 93 как инфинитив с частицей би — «в этом стоянии». «Заклинатель с кнутом» и «страж (дополнено по смыслу) с жаровней» — для отпугивания злых духов.

(обратно)

1152

Неясно, имеется ли в виду реальная, только что залаявшая собака или собака как образ зла — развитие темы строк 96— 97 — отпугивание от младенца злых духов.

(обратно)

1153

В тексте дается название чана: гаккуль. Сравнение женской груди или тела с сосудом-чаном — распространенный прием шумерской литературы.

(обратно)

1154

Корова шилом — «священная корова» (?).

(обратно)

1155

Сравнение любимой жены с драгоценным оружием, приведшее С. Н. Крамера в недоумение, кажется нам в устах древневосточного мужчины, потенциального воина, вполне естественным и традиционным: покойника принято сравнивать с самым лучшим и дорогим, а также и близким по духу предметом.

(обратно)

1156

Видимо, имеется в виду путешествие бога солнца ночью по подземному миру.

(обратно)

1157

По-видимому, речь идет о пожелании покойнице благополучия в подземном мире.

(обратно)

1158

Традиционный перевод (его придерживается и Шрамм) «скованные, связанные боги». Основное значение глагола диб, однако, «похищать», «хватать», что больше соответствует смыслу: речь идет именно о духах-похитителях, хватающих, уносящих положенные им жертвы, а в случае отсутствия последних — живых людей. Отсюда тот ужас, который они вызывают, и необходимость их умилостивить.

(обратно)

1159

В аккадском переводе — «все вместе», «всем скопищем». Есть особая злобная семерка злых духов, которая действует сообща, но в данном случае речь может идти и о группе духов большей численности.

(обратно)

1160

Шрамм не переводит эти строки. Наш перевод пробный, основан на чтении последнего знака строки (15) как еш, обозначающем исходный падеж — ше с утерей конечного гласного; интерпретацию идеограммы шу-ха в ее значении «грабеж, разбой» см. SL 354, 40Ь—е;восстановление в конце строки 10(16) глагольного корня -PH- для составного глагола габа-ри «соперничать», «иметь соперников», на основании следов знака габа.

(обратно)

1161

Перевод глагола по контексту. Может быть, последний знак строки — не идеограмма, но фонетический вариант глагола «ходить»? Тогда троекратное повторение корня ду — явление редкое, но встречающееся, может подчеркивать интенсивность действия.

(обратно)

1162

Восстановление условное. Так как первый знак строки 15 уль (если это первая часть составного глагола) встречается н глаголах со значением «восседать в радости, восседать высоко, возносить, радоваться» — уль-ака, уль-туш, уль-сиг и т. д., то вряд ли в этих и последующих строках речь идет об обычном мифологическом топосе: боги Игиги и Ануннаки дрожат и приходят в ужас от какого-либо явления, дрожат, забиваются в расселины скал, в земные щели; хотя и такая возможность не исключена (тогда надо будет восстановить в строке 17 что-то вроде: «В Экуре столпились (сгрудились)», т. е. от страха).

(обратно)

1163

Восстановление разбитых мест условное, по контексту, с опорой на строку 19 и часть сохранившихся знаков в строке 20; сир (?) — «улочка, переулок».

(обратно)

1164

Возможно, начиная с этой строки идет перечисление и описание демонов, вышедших из земли.

(обратно)

1165

Имя Сумукана восстановлено условно, хотя за ним следует его обычный эпитет, Возможно также Шаккан (Саккан).

(обратно)

1166

Имя богини-покровительницы растений (видимо, написанное в начале строки) может быть любым: от общей покровительницы всего живого (в том числе и растительности) — Нинту, Нисабы и т. д. до какой-нибудь менее значительной богини, например Утту.

(обратно)

1167

Строки выделены горизонтальными линиями в тексте.

(обратно)

1168

Издатель переводит: «Оракул, предсказание», однако ср. лу-кин-гил-а — «посол, гонец». Смысл фразы может быть двояким: собака — посланец богини, и, кроме того, к богине посылается статуэтка собаки.

(обратно)

1169

Возможно, описывается поза собаки. Восстанавливаю конец строки; гу \де\ — «говорить, сообщать, звать».

(обратно)

1170

Текст дает варианты: а-заг-гиг и а-гиг-гиг. В первом случае это Азаг, демон болезни, т. е. сама болезнь, во втором — «сила болезни черная» или просто «черная сила». Глагол бар-аг, букв. «отставлять в сторону», «уводить», вопреки мнению Ф. Али, мне кажется, в данном случае соответствует контексту.

(обратно)

1171

Букв. «Место черное это ты знаешь» или «Ты, знающая место их черноты (т. е, болезни) в большой степени». У Ф. Али — иначе.

(обратно)

1172

Букв. «заклинательница больного». Восстановление второго имени собаки условное. Ср., однако, имя Уршага — «пес благой» в письме № 6 этой же коллекции. Следы знака похожи на ур.

(обратно)

1173

Имя героя и его родственников не случайны и известны по уже опубликованному ранее Лэмбертом тексту (см. JCS. 11. 1957), где они указаны в списке редких шумерских имен родоначальников писцовых семей, — перечислены все три имени подряд с аккадским переводом, но без указаний родства, как в нашем тексте. Именем героя, таким образом, текст включается в литературную традицию, Перевод значений имен сделан нами для подчеркивания торжественности сведения (что и обыгрывается в тексте) по сравнению с незначительностью последующего события — «укусила собака».

(обратно)

1174

В тексте — «жрец-заклинатель богини Меме» — второе имя богини Гулы, чьим священным животным была собака; «чей зверь — собака» — вставлено в текст, чтобы была очевидна ассоциация, придающая соль событию.

(обратно)

1175

Кавиньо считает, что фразу произносит жрец, однако Хирш и я независимо друг от друга пришли к мнению, что ее должен говорить исцеленный.

(обратно)

1176

Кавиньо не переводит этой строки. Однако см. прекрасное значение для шуку (шуг) — «печеный хлеб, пирог» (Labat, 469). шуку-рад-да — «отборный (лучший) пирог».

(обратно)

1177

Ниппурец все время переводит жрецу с шумерского на аккадский; си-ла-дагаль (шум.) — рибетум (акх.) — «главная улица, большая дорога». «Ступай» добавлено по смыслу.

(обратно)

1178

У Кавиньо и Хирша — «дочь любимая бога Энбилулу», но я предполагаю, что это имя собственное.

(обратно)

1179

У Кавиньо — «садовница садов Хенун-Энлиля», т. е. он предполагает имя собственное. Однако значение хё-нун — «изобильный, плодородный» подходит сюда в качестве прилагательного.

(обратно)

1180

Вслед за Хиршем читаю: «сидит (sus-ma) и торгует (bur-ra) овощами (?)» или «семенами (?)» — нумун. У Кавиньо: «Что на земле Тилла-зида раскинуты, в округе нумун-бурру», т. е. он предполагает тут название местности.

(обратно)

1181

Чтобы у читателя создалось представление о диалоге, мы даем ответы Нинлугальабзу по-шумерски, тем более что в последующих строках она сама переводит их.

(обратно)

1182

Издатель и другие исследователи не читают строки, отсюда неясно, чем закончилась история. Но в клинописном тексте, приведенном Кавиньо, можно разобрать: ина шар-ри ДУ10БАД-шу-ну — «собравшись все вместе (толпою), пинками ног их» (шар-ри — толпою, ДУ10БАД — аккадское пит пуриди). Последняя идеограмма встречается в литературных текстах I тыс. до н. э., к тому же текст постоянно чередует шумерский и аккадский.

(обратно)

1183

Глагол шед значит и «считать», и «произносить вслух, исполнять, т. е. читать». В зависимости от контекста мы даем разные переводы: здесь и в строке 25 «изучить-просмотреть», поскольку явно речь идет о каком-то общем обзоре текста, подготовке к конкретной работе, в строке 11 — «прочитать». Вторую часть строки можно было бы, следуя предложению Ландсбергера (см. публикацию Крамера, 214), понимать в значении «пищу я мою вкушаю» (т. е. принятие пиши духовной). Однако поскольку в строке 20 то же существительное употреблено в конкретном значении, а также исходя из того, что текст составлен явно от лица малолетнего ученика (ср., в частности, строки 13— 15, где речь идет о том, что ребенка надо накормить, помыть ему ноги и уложить в кровать), предпочтительнее, по нашему мнению, придерживаться конкретного значения.

(обратно)

1184

В тексте употреблены специальные выражения, обозначающие разные виды заданий и упражнений, чье точное значение неясно. По мнению Ландсбергера, му-губ-ба — «модель таблички», сар-губ-ба (пример из другого контекста) — «школьное упражнение», им-шу — «параграф, секция», в нашем переводе — «задание», букв. — «глина руки». По-видимому, речь идет об установлении (губ) копии (?) глиняной таблички перед учителем с тем, чтобы подготовить ее для копирования на следующий день.

(обратно)

1185

Букв. «я утолил мой голод».

(обратно)

1186

«С собою» вставлено по смыслу.

(обратно)

1187

«Наставник» — буки, «человек должности». Может быть, должность, близкая нашему классному воспитателю, присматривающему за поведением детей? Фалькенштейн думает, что это сторож, привратник.

(обратно)

1188

Букв. «для отрезания», «отрезано». Знак в начале строки неразборчив, перевод условный.

(обратно)

1189

Перевод приблизительный, не все слова понятны и сохранились, но слово «еда, завтрак» упоминается дважды, а также «ветер» (?).

(обратно)

1190

У Крамера иначе. Наш перевод учитывает замечания Ландсбергера. «Надзиратель» — в соответствии со значением таг-таг — «ловить», «поймать» (SL 126, 52).

(обратно)

1191

У Крамера — «принес» — тум, но чтение губ кажется более подходящим.

(обратно)

1192

31—34 Плохо сохранились.

(обратно)

1193

Букв. «Слов рта моего не знаешь».

(обратно)

1194

Название должности не сохранилось, перевод по контексту.

(обратно)

1195

Значение должности предложено Ландсбергером, однако его чтение и интерпретация условны. Во второй части фразы кажется более приемлемым предложение Крамера.

(обратно)

1196

Букв. гиш-хур — «планы, замыслы, предначертания», также и «чертежи». У Крамера — «тот, кто заботится о рисовании (черчении)».

(обратно)

1197

Букв. «человек ворот», «привратник». Судя по этой строке, а также по предыдущим, часть занятий происходила на открытом воздухе, может быть в школьном дворе.

(обратно)

1198

Знаки неразборчивы, перевод условный.

(обратно)

1199

Восстановление по контексту.

(обратно)

1200

Глагол не сохранился: букв. «писцовое искусство, грамоту, силу ее»; нам-дуб-сар-ра — «искусство писца» перевожу в строке 42 словом «ученье».

(обратно)

1201

Глагол не сохранился; общий перевод строк — по смыслу.

(обратно)

1202

Перевод с учетом коррекций Ландсбергера.

(обратно)

1203

Ландсбергер предлагает переводить и толковать первый комплекс строки как «наука».

(обратно)

1204

Перевод условный, исходя только из значения знака ир — «пахнуть, благоухать, обонять» (SL 232, 7) и из явного параллелизма с последующей 64 строкой.

(обратно)

1205

В подлиннике 3-е лицо претеритума вместо ожидаемого императива. Ошибка писца?

(обратно)

1206

У Крамера: «Ты дал мне то, что никоим образом не должен был давать». Дословно, однако: «То, что не заставило меня противостоять (не было причиной трудностей для меня), ты есть (дающий)».

(обратно)

1207

Букв. «Она принесет тебе милость в твоей сделанной (изготовленной) тростниковой палочке».

(обратно)

1208

Строка не очень понятна. Может быть, смысл ее в том, что ученость и мудрость школьника будут настолько велики, что и человеку, вышедшему из дворца, где не смогли решить его дело, он сумеет дать совет?

(обратно)

1209

Наполовину разрушены, восстановление сложно.

(обратно)

1210

В словаре Даймеля указанная в тексте должность переводится как «профессиональный плакальщик» (§L 338, 29), но нет уверенности, что контекст имеет в виду именно эту должность.

(обратно)

1211

Первые две строки разбиты, сохранились лишь фрагменты знаков. Повелительное наклонение в строке 1 предполагает качало диалога, Шёберг предлагает иное восстановление. Строки 3— 4 дают параллель глагольных форм к тексту «Школьник, куда ты сызмальства ходишь?» (строки 1— 2), так что, возможно, надо было бы сохранить несовершенный вид в переводе: «Куда ты ходишь?», т. е. «Где ты шляешься?». Однако из дальнейших сетований и упреков расстроенного и раздраженного отца можно понять, что юноша собирался уходить и отец задержал его.

(обратно)

1212

Или «Отвечай уроки», «Решай уравнения» Ср. строку 23.

(обратно)

1213

См. коммент. к строке 3 текста «Школьник...». Здесь дается иной термин: угула, что буквально и означает «староста», обычно сельский.

(обратно)

1214

Начало каждой строки разрушено.

(обратно)

1215

Возможен перевод: «Так будь же мужчиной».

(обратно)

1216

Знаки конца строк плохо сохранились, перевод по смыслу. Шёберг переводит слово ги-ме-а — «коллега», «товарищ», но значение — «род, семья» — кажется вполне подходящим и здесь, и далее.

(обратно)

1217

Сохранились наполовину: реконструкция, даже приблизительная, по смыслу, затруднена.

(обратно)

1218

Букв. «Ради тебя мое тело (плоть) схвачено». Кажется, Шёберг понимает это выражение в том смысле, что отец изнуряется плотью, страдает из-за сына. В общем контексте отрывка, однако, речь скорее идет об усилиях, которые прилагает отец, чтобы сын учился. В противном случае скорее ожидался бы послелог -та, а не -ше. О страданиях и мучениях отца см. дальше, строки 66— 73.

(обратно)

1219

Строка частично разбита, восстанавливается по контексту с предыдущими двумя.

(обратно)

1220

Букв. «Я для тебя стоящий воистину есть».

(обратно)

1221

Строки сложны, перевод по смыслу.

(обратно)

1222

Букв. «От незнания (непонимания) твоей плотью человечества, сердце гневное (липиш), семя, печенка (?) рассуждают (действуют, соображают?), а плоть твоя (еще) не положила (не сделала, не закончила)».

(обратно)

1223

Отрывок сложен и грамматически и лексически.

(обратно)

1224

Строка плохо понятна, переведена условно.

(обратно)

1225

Строки построены по принципу параллелизма, однако значение саг-ДУ,, условно переведенное как «домыслы», неясно.

(обратно)

1226

Видимо, составляют единый смысловой комплекс с более или менее параллельным построением двух первых строк. Может быть, точнее будет: «Из-за неглядения твоего на человечность, мое сердце наполнил злой ветер, о, твоя человечность! — чтобы не слышать твою болтовню, я твои заботы (беспокойство) бросаю (оставляю)». «Заботы» — то же слово, что и выше переведенное как «беспокойство» — зарах, акк. ниссату.

(обратно)

1227

Вариант отрывка эрмитажного экземпляра таблички.

(обратно)

1228

Крамер и Канева читают глагол шур — «быть в гневе, ярости», Шеберг предлагает чтение куш — «печься, заботиться». Кажется, что контекст предпочитает последнее.

(обратно)

1229

У Шеберга, так же, как и прежде, — «коллеги».

(обратно)

1230

Вульгаризм выражения подчеркивается частицей, по-видимому разговорной: инну — «вот, ну, теперь!». Обилие подобных частиц и междометий в тексте отражает, передает эмоциональное состояние человека, крайне взволнованного, не следящего за своими выражениями.

(обратно)

1231

В тексте гиш-гид-да (то же и в 114) — видимо, какой-то профессиональный термин. Канева (ВДИ. № 2. М., 1966. С. 76; см. также примечание на с. 78) переводит «профессия», Буквально слово значит «копье, палка». Возможно подразумевается деревянная палочка для письма как символ писцового дела.

(обратно)

1232

Перевод первой половины строки сложен.

(обратно)

1233

Букв. «Я — из-за тебя — денно и нощно — ребра из-за тебя сломаны».

(обратно)

1234

Обе строки построены параллельно — и грамматически, и лексически, употреблено несколько синонимов слова «толстый, жирный» и т. д.

(обратно)

1235

А-тар-ду, акк. алузинну — нечто вроде бродячих фокусников, клоунов, шугов-скоморохов. Ашталу — род музыкантов или певцов.

(обратно)

1236

Отрывок малопонятен. Перевод по контексту и по значению отдельных понятных слов.

(обратно)

1237

Не все знаки сохранились, перевод условный.

(обратно)

1238

По нашему мнению, эти фразы произносит сын. Шёберг относит их к писцу-отцу.

(обратно)

1239

Шеберг сомневается в возможности перевести глагол ки-аг в его прямом значении «любить, нравиться, быть привязанным» и дает иной перевод.

(обратно)

1240

Со строки 147 идет длинный, почти в 20 строк, абзац с перечислением ругательств, которыми потерявший самообладание отец осыпает своего сына. Многие из ругательств синонимичны, в большинстве преобладают оскорбления, связанные с дурным запахом; употребление эпитетов и перечисление и логически непоследовательно, часто соединяются как будто бы не связанны между собой по смыслу эпитеты, что характерно для чисто эмоционального состояния, отнюдь не для педагогического нравоучения; но тем не менее и этот абзац носит обучающий, «филологический» характер, содержа список общеупотребительных ругательств.

(обратно)

1241

Возможно, не «слюнтяй», а «глупец, бестолковый». Вторая часть фразы тоже может быть переведена крепче: «тот, кто ест свой помет» (?).

(обратно)

1242

В тексте ага-уш — обозначение военной и, видимо, непочитаемой должности, букв. «человек, тебе подобный (делающий тебе подобное), кто для своего пропитания (брюха, утробы) кружит по улицам». У Шеберга — жандарм.

(обратно)

1243

Может быть, даже не просто в тряпье (лохмотья) одетый, а «обмотанный менструальными тряпками».

(обратно)

1244

Букв. «ест вонючую пищу».

(обратно)

1245

Не все знаки понятны, перевод по контексту и аналогии со строкой 164.

(обратно)

1246

Т. е. пленный.

(обратно)

1247

Букв. «Одно бедро которого разбито (короткое?)».

(обратно)

1248

Эта фраза, по нашему мнению, принадлежит не отцу, а сыну (у Шеберга иначе). Соответственно с таким толкованием, и две последующие строчки — 174— 175 — приобретают иной смысл и означают эмоциональный спад ругающегося. Он еще реагирует на замечание с раздражением, но пыл его начинает остывать, он приходит в себя. Выражение «3600 миль» — в смысле «держаться от него подальше» — распространено в литературе Двуречья. Конец несет не только и не столько психологическую и дидактическую нагрузку — нельзя заканчивать нравоучение руганью, — но и магическую: ругань должна смениться благо пожеланием, дабы не превратиться в проклятие.

(обратно)

1249

Речь идет о вертикальном знаке диш и его разнообразных значениях, которых больше шести, но основных именно шесть.

(обратно)

1250

Перечисление требований, предъявляемых будущим писцам в разнообразных отраслях знания. Не все понятно в этих предложениях, поэтому перевод не всегда точен, хотя ясно, что речь идет о достаточно усложненных понятиях и абстрактных категориях, особенно в области математики и музыки.

(обратно)

1251

Из всех перечисляемых жреческих должностей точно передано лишь «жрецы помазывающие».

(обратно)

1252

Точное значение некоторых перечисленных инструментов неизвестно, поэтому перевод условный: в тексте упоминаются лиры (за-ми), какие-то виды арф (?) и струнные инструменты (лютня?).

(обратно)

1253

Шумерский текст наполовину разрушен, перевод условный.

(обратно)

1254

Шёберг на основании полусохранившегося аккадского текста восстанавливает: «Как долго еще играть?»

(обратно)

1255

В шумерском варианте стоит знак саль (МИ) и глагол с этим же знаком, что указывает на какое-то сравнение с женщиной, на аккадский переводится как пеццату (м), что Шёберг сравнивает с пецу — «быть седым». Ср., однако, пеццату (м) с детерминативом мй, что означает «роженица»; отсюда наш перевод.

(обратно)

1256

Сохранился только аккадский текст. Пашашу — «быть возбужденным, разгоряченным».

(обратно)

1257

В нашем толковании и переводе речь в этих строках идет о том, что ученик должен во время испытания (экзамена) соблюдать правила приличия. «Ухо к двери не наставляй» — «не слушай подсказок» (?).

(обратно)

1258

«Украса», букв. «восхитительный, очаровательный», дается по аккадскому переводу, гак как значение шумерского слова неизвестно. То же относится к ряду некоторых других выражений, далее специально не оговариваемых.

(обратно)

1259

Параллелизм строк подчеркивается внутренней рифмой в полустишиях ир-паг — бар-даг.

(обратно)

1260

В тексте имя бога Энки дано на языке эме-саль — Аманки.

(обратно)

1261

У Шёберга: «Они выскажут дурные замечания о тебе». Букв. «Ударение (битье) будет высказано (произведено) по отношению к тебе, ты получишь дурную славу».

(обратно)

1262

Восстановление условное, по контексту.

(обратно)

1263

Букв. «Изучать (познавать) шумерский язык, язык (?) ...», далее разбито — может быть, «язык эме-саль...»?

(обратно)

1264

Сохранилось только слово э-галь — «дворец». Может быть, «дворцу служить»?

(обратно)

1265

Букв. писец — «слуга (раб) его (т. е. писцового искусства), в тяжелых корзинах...», далее разбито. У Шеберга: «Он (писец) призван (предназначен, назван) для таскания корзин». Наш перевод — по аналогии со строками 3-4 эпоса об Атрахасисе; ношение тяжелых корзин как символ бремени, тяжести — традиционный образ месопотамской литературы.

(обратно)

Комментарии

1

МЕЖ ГРАДОВ ПРЕСВЕТЛЫХ... Сказание об Энки и Нинхурсаг

Перевод по изданиям: Kramer S. N. Enki and Ninwursag. — Bulletin of the American

Schools of Oriental Research. Supplementary Studies. N 1 (1945). P. 3—35; Atiinger P. Hnki cl Ninhursaga. — Zeitschrift fur Assyriologie. Bd. 74. 1984. S. 1—52.

Действие сказания о деяниях бога Энки происходит на острове Дильмун, ныне идентифицированном с островом Бахрейн в Персидском заливе. Остров Дильмун примерно в середине III тыс. до н. э. и на протяжении всей истории Шумера был известен как важный торговый пункт и арена политического влияния Двуречья. В литературных текстах он часто изображается местом изобилия и процветания, отчего существовала тенденция рассматривать его как остров вечной блаженной жизни и сопоставлять с библейскими преданиями о рае, ассоциируя его с Эдемом. Однако текст сказания об Энки рисует картину более сложную, чем представление о золотом веке.

Только в первый момент может возникнуть ассоциация с «райской жизнью» — «там лев не бьет» и т. д. Уже через несколько фраз выясняется, что речь идет о некоем состоянии небытия, неведения, незнания: все, о чем рассказывается, в этом городе существует относительно, например голубь не клюет зерно для солода (в тексте — «солодовая масса») то ли потому, что не знает, как это делается, то ли оттого, что вдова на крыше этот солод не рассыпает. Старуха не говорит о себе «я старуха», то ли оттого, что не понимает, что такое состояние старости, то ли оттого, что она в этом качестве не находится, единственно, чего там нет в реальности, — это свежей пресной воды (воды жизни?). И как только вода появляется, Дильмун становится таким городом, каким хочет видеть его хозяйка Нинсикила. Но далее на острове происходят еще более поразительные и необычные события, которые в конце концов сводятся к тому, что появляется на свет божество Эншаг/Энзаг, который и делается главным богом Дильмуна. Таким образом, как будто бы намечается основная концепция сказания: ввести остров Дильмун в круг шумерской культуры, связав его с культом Энки, важнейшим шумерским богом-творцом, показать генеалогию бога-покровителя Дильмуна, опять-таки соединив ее с Энки, и прославить Дильмун как остров благополучия, центр культуры и торговли. Но это лишь та рамка, которая позволяет датировать отдельные отрывки текста (в частности, гимн дильмунской торговле) и предположить относительно позднее (конец III— начало II тыс. до н. э.?) время окончательного оформления сказания. Произведение предстает перед нами как сочинение с явно выраженной идейно-политической окраской. Так же поздними, во всяком случае стадиально поздними, видятся нам черты этиологического мифа, т. е. объяснение и раскрытие имен и происхождения различных божеств — покровителей отдельных областей хозяйства и культуры: богини льноводчества и ткачества Утту, богини пива Нинкаси, «отца растений» Аба-У и других. Но все же самое главное в этом сказании — загадочная и причудливая история рождения на свет последовательных поколений богинь, вперемежку с рождением трав; безболезненные роды; беременность (?) самого бога, к как бы мучающегося родовыми болями, и рождение не то этим богом, не то богиней восьми богов взамен съеденных богом восьми растений. Ситуация рисуется следующим образом:

I. Бог Энки оплодотворяет болота, и вырастают тростники и травы. Но делает он это перед богиней.

II. Бог Энки не то изливает семя на богиню, не то она сама каким-то образом берет его семя из болот (глагол, употребленный в тексте, необычен для определения половых сношений в шумерском языке). Она беременеет, но рожает быстро и безболезненно, как бы еще не по-настоящему.

III. Снова в тех же болотах, где вырастают одна за другой прекрасные юные богини, не то девушки, не то растения, происходит их оплодотворение семенем Энки (опять употреблен тот же глагол), и снова они беременеют и рожают безболезненно.

IV. Появляется юная, особо привлекательная Утту, и действие переносится и дом. Хотя отношения Энки с Утту рассказаны со многими подробностями, не очень ясно, что же произошло, — во всяком случае, не похоже на обычное соитие.

V. Богиня-супруга Энки опять берет семя Энки и сажает его в землю. Появляются восемь растений, которые Энки поедает, «познав их сердца». Таким образом, Энки поедает собственных детей, за что мучается болями и проклят богиней. Это, по существу, нарушение какого-то запрета, причем в этом тексте второе нарушение: первый запрет произносит он сам, никого не желая впустить в болота.

VI. Энки разрешается от бремени (болезни) при помощи все той же богини, в результате чего на свет появляются парные существа — мужского и женского пола, которые уже, видимо, способны нормально вступать в брак.

Звучит тот же мотив неведения, что и во вступлении. Бог и богиня как будто еще не осознают, что это за явление — парная половая жизнь, они будто бы не понимают, что рождение происходит в результате полового соединения — богу все равно, куда излить свое семя, свою бурную энергию, главное, что он создатель жизни, буйной растительности. От этого и роды богинь-растений быстры и безболезненны. То обстоятельство, что действие происходит в болотах и как будто бы в болотистых устьях Тигра и Евфрата, а не на Дильмуне (который, как описывает текст, к этому времени уже «Дом набережной страны», крупный торговый порт), только помогает обнаружить швы, по которым соединялась композиция при ее составлении — первоначальным местом действия, скорее всего, был Эредуг, город Энки в болотистом устье Евфрата.

Но Дильмун, по преданиям, был островом, где совершался обряд священного брака, этого важнейшего в Шумере праздника плодородия, и можно догадываться, почему миф об упорядочении процесса рождения связывается именно с Дильмуном. И еще одна линия, уже явно фольклорного характера, прослеживается в сказании (к сожалению, нельзя угадать, в каком направлении развиваются эти мотивы: именно в этих отрывках текст наиболее фрагментарен) — это история с садовником, под видом которого Энки появляется в доме Утту, и приключение с лисой, добывшей Нинхурсаг с помощью каких-то волшебных и хитроумных действий.

Но именно соединение всех таких столь разнородных и, видимо, первоначально самостоятельных мотивов, в одну историю со сложным и занимательным сюжетом и делает этот текст занимательным литературным произведением.

(обратно)

2

ОТ НАЧАЛА НАЧАЛ, ОТ ДНЕЙ СОТВОРЕНИЯ МИРА… Сказание об Энки и Нинмах

Перевод по изданию: Benito С. Enki and Ninmah. Dissertation. 1969. Ann Arbor Microfilms: 70— 16. 124.

Текст сказания об Энки и Нинмах, произведения необычайно важного для представления о шумерской мифологии, к сожалению, настолько сильно поврежден, что не позволяет нам понять его содержание полностью. Любое восстановление может оказаться натяжкой и увести далеко в сторону от изложения материала шумерскими авторами — слишком много соблазнов для толкования по ассоциациям. Так, как будто бы ясно, что первая часть сказания близка вавилонскому мифу об Атрахасисе, и, видимо, правы те исследователи, которые считают, что вавилоняне взяли за основу вводной части своего произведения шумерский рассказ. Но в какой мере можно пользоваться вавилонским текстом для реконструкции шумерского мифа? Эпос об Атрахасисе — вполне самостоятельное произведение, вавилонский автор скомпоновал и обработал шумерский материал вполне свободно, в соответствии со взглядами и вкусами своей эпохи. Близкие параллели дает сказание об Энки и Нинхурсаг, помещенное выше, но и это произведение не может служить опорой для сколько-нибудь надежного восстановления: пока не обнаружен полный вариант текста, придется ограничиваться лишь острожными предположениями. Поэтому надо помнить, что все курсивные реконструкции и дополнения именно этого текста условны в большей мере, чем восстановления в других шумерских памятниках.

Сказание, в том виде, в каком оно сейчас нам доступно, повествует о первозданном состоянии мира и о происхождении человека, Очень важная роль в самом акте творения отведена богу Энки, мудрейшему из богов. В кратком введении-запевке говорится о самозарождении божеств (?) — тема, развитая вавилонянами в другом аккадском мифе о мироздании — «Энума элиш» — «Когда вверху...» Далее развивается тема труда богов и их ропота, хорошо известная по аккадскому эпосу об Атрахасисе. Сон Энки в глубинах Мирового океана снова сближает этот мотив с вавилонской поэмой «Энума элиш»: в ней в состоянии неподвижности и покоя — символе начала начал — находится первозданный хаос, матерь Тиамат.

Богиня Намму, матерь всего живого, шумерская персонификация первозданных вод, будит своего сына и требует, чтобы он «создал нечто», напрягая свой разум, Энки встает, совершает жертвоприношение, погружается в глубокое созерцание, начинает размышлять. Создание мыслью, прежде чем сотворение действом, как уже подчеркивалось, — мировоззренческий принцип Древнего Двуречья. В творческих актах роль исполнителя падает на долю женщины, и в этом тексте кроме Намму в процессе создания человека принимает участие богиня Нинмах, одно из воплощений образа богини-матери. Она творит в сопровождении семи богинь-помощниц. Творение создано и освящено. В большинстве вавилонских сказаний человек создается из глины, замешенной на крови специально для этой цели убитого бога. Есть возможность для аналогичной интерпретации и в этом тексте, благодаря многозначности слова муд — «кровь» и «творение». По мнению некоторых исследователей, сам Энки дает свою кровь для создания человека. Другие же считают, что шумерский мотив близок библейскому и что человек был слеплен из одной глины, а добавление крови — чисто вавилонская концепция.

После пира, обязательно сопутствующего в шумерских сказаниях любому значительному событию, интонация и содержание текста резко меняются: происходящее как бы зеркально отражает события первой части, но в более подробном изложении и с сатирическими элементами. Захмелевшие Энки и Нинмах снова начинают лепить из глины, но под влиянием опьянения создают нечто неполноценное: бесполых уродов, людей полуслепых, хромых людей, бесплодных женщин и т. д. При этом ловкий Энки ухитряется и этим несчастным «определить судьбу». То, что вылепил Энки, настолько слабо и беспомощно, что у Нинмах ничего не получается — существо даже не может ответить на ее вопросы. Происходит конфликт, и Нинмах проклинает Энки. Исследователи видят ключ ко всему сказанию в предпоследней, 140-й строке сказания: «Нинмах не соперница великому Энки», считая, что все произведение создано с целью превознести Энки и умалить роль Нинмах как воплощения женского древнего начала. Однако действительно ли неудачное существо вылепил Энки? По мнению американской исследовательницы Анны Килмер, Энки создал новорожденного младенца, тем самым гениально решив проблему продолжения человеческого рода, ибо отныне не надо будет лепить из глины новые существа, но каждая женщина будет индивидуально рождать из матки человеческое существо. Чем отличен этот способ рождения от способа Нинмах, мы из-за плохой сохранности текста судить не можем. Наш перевод следует трактовке Килмер, отличной от большинства интерпретаций (Крамер, Бенито и др.), ибо грамматические формы допускают такое толкование (подробнее см. коммент. к строкам 88 и далее).

(обратно)

3

К ЭРЕДУГУ В АБЗУ ПОМЫСЛЫ ОБРАТИЛА Инанна и Энки

Перевод по изданию: Flugge G. Der Mythos «Inannn und Enki» unier besonderer

Berulcksichtigung der Lisle der me. Roma, 1973.

Название условное (по аналогии с текстом о «нисхождении Инанны в подземный мир»), поскольку начальные строки не сохранились. В целом от этой большой композиции дошло две таблицы, по четыреста с лишним строк каждая, из которых в первой таблице поддастся восстановлению около 290 строк, вторая сохранилась много лучше. По-видимому, существовала и третья таблица текста, так как в конце второй таблицы отсутствует заключительная стандартная формула за-ми.

Судя по многократным ссылкам в других литературных сочинениях на события, о которых рассказывается в тексте, произведение это пользовалось большой популярностью у шумерийцев. Есть основания полагать, что текст разыгрывался как литургическое, может быть даже ежегодное, действо — намеки на это встречаются в вышеупомянутых цитатах, да и само построение текста с его резкой насыщенностью диалогами и повторами, превышающими обычные шумерские нормы (так, свыше ста названий ме повторены четыре раза, а рассказ о преследовании Инанны чудовищами — шесть раз), с мгновенными перенесениями действия без предупредительных ремарок позволяет предполагать сценическое воплощение.

Текст очень важен для понимания шумерских представлений о культурных ценностях. Ме — в нашем переводе Сути — емкое и многозначное слово, включающее характеристику всего того, что шумерами мыслилось как проявление цивилизации, а также конкретное обозначение разного рода человеческой деятельности. При этом в понятии ме содержалось и представление о внутренних силах, своего рода энергии, которая этой деятельностью управляла.

Перенесение ме из древнейшего культурного шумерского центра Эредуга в другой древний город — Урук символизировало развитие последнего как центра культуры. Из текста в том виде, в каком он дошел до нас, остается неясным, были ли возвращены ме в Эредуг или снова попали в Урук — видимо, об этом и должна была повествовать несохранившаяся часть текста. Но возможна и такая интерпретация: сам факт того, что ме побывали в Уруке, делает этот город значительным центром культуры. В таком случае ежегодным действом мог быть обряд выведения Сутей из Эредуга в Урук и возвращение их обратно в Эредуг.

Текст построен как авантюрный рассказ с включением элементов волшебной сказки, что разбивает монотонность повторов. Можно также предполагать, что текст использовался и как учебное пособие в шумерской школе, причем именно форма повторов с разнообразным их оформлением (одни и те же названия вкладываются в уста разным персонажам и перебиваются формулами-клише) должна была более живо восприниматься и способствовать лучшему запоминанию текста.

В нашем переводе в таблице I две версии текста, Ниневийская и Ниппурская, сведены вместе и объединены сквозной нумерацией. Второй столбец цифр обозначает нумерацию таблиц, столбцов и строк в каждой из версий Число пропущенных строк отмечено приблизительно. Нумерация таблиц I и II раздельная: с таблицы II начинается новая сквозная нумерация.

(обратно)

4

СВЯЗЬ ЗЕМЛИ И НЕБА ГОРОД... Сказание об Энлиле и Нинлиль

Перевод по изданию: Behrens Н. Enlil und Ninlil. Rome, 1978.

Текст дошел от начала II— I тыс. до н. э. в трех версиях: старо-, средне- и нововавилонской (НВ).

Хвала городу Ниппуру и заключительный гимн-восхваление главного его бога Энлиля составляют рамку произведения, где лаконично и выразительно изложены основные события, и троекратный повтор не утяжеляет действия, но сосредоточивает на нем внимание слушателя-зрителя. В заключительных строках «хвала за дела, за матерь Нинлиль» ощущается едва уловимая ирония автора.

(обратно)

5

ГОСПОЖА СУТЕЙ ПРАВЕДНЫХ... Женитьба Энлиля

Перевод по изданию: Civil М. Enlil and Ninlil. The Marriage of Sud. — Journal of the

American Oriental Society. 103 |1]. 1983. P. 43—66.

Текст, рассказывающий о женитьбе центрального божества шумерского пантеона, известный с 1964 г. в отрывках, в 1983 г. был составлен американским шумерологом Сивилем из большого числа разновременных фрагментов (от начала II до начала I тыс. до н. э.), обнаруженных главным образом в Ниппуре, Сузах (столице Элама) и Ассирии (Султан-тепе и Куюнджик). Большое число копий (одних ниппурских — 20), равно как и широкий территориальный охват свидетельствуют о необычайной популярности памятника в древности. История сватовства бога Энлиля к Суд, дочери богини растительности и письма Нидабы, закончившегося свадьбой и возвышением второстепенной богини, по древним спискам известной как божество города Шуруппака, объясняет появление Нинлиль, «госпожи-воздух (ветер?)», покровительницы рождений, растительности, земного плодородия. Привлекательность сюжета — в подробном описании церемониала сватовства: встреча и разговор на улице, отказ девушки продолжать общение, посылка свата, разговор с будущей тещей, принесение предбрачного дара и богатых брачных даров, роль сестры будущего мужа в исполнении брачной церемонии, величание молодой супруги как царицы-повелительницы, Некоторая повышенная щепетильность матери невесты и упоминание об «обиде» объясняются в рассказе тем, что Энлиль при первой встрече принял юную Суд, стоящую на улице, за проститутку (персону, отнюдь не презираемую в шумерском обществе, — ср. текст «Дева сладостная...») и обратился к ней со словами любви. Однако истинная мотивация произведения раскрывается при сопоставлении его с первым сказанием об Энлиль и Нинлиль; рассказ о сватовстве — явный ответ и попытка объяснить то, что стало непонятным и уже не принимались в Шумере, В рассказе неоднократно подчеркивается «законность» отношений Энлиля и Суд и опровергается даже намек на сближение их до законного брака, тем более — рождение младенцев.

Многие фразы первого текста цитируются и тут же опровергаются: «ничего этого не было» — как бы пытается уверить своих читателей (слушателей) автор. В этих рассказах сталкиваются и противопоставляются друг другу не только и не столько стадиально бытийные формы развития общества, сколько эзотерический и экзотерический мифологические пласты.

Некоторые строки с дополнительной нумерацией вставлены из других версий, если они придают новый оттенок образу или событию рассказа. В исключительных случаях перевод дается по версии на аккадском языке.

(обратно)

6

НА ГОРЕ НЕБЕС И ЗЕМЛИ... Ашнан-Зерно и Лахар-Овца

Перевод по изданию: Alsler В., Vanstephoul Н. Lahar and Ashnan. Presentation and Analysis of a Sumerian Disputation. — Acta Sumerologica. June 1987. P. 1— 43.

Текст распространенного в шумерской литературе жанра адаман-дуг-га — «споры-диалоги» занимает важное место среди таких памятников, как «Мотыга и Плуг», «Лето и Зима», «Серебро и Медь», «Дерево и Тростник», «Птица и Рыба», и ряда других. Традиционное для этого жанра композиционное строение включает космогоническое введение, сам спор, в данном случае состоящий из трех монологов Зерна (в образе молодой девушки) и двух Овцы, и приговор-решение, выносимое богом Энки, в других случаях — Энки и Энлилем или одним Энлилем.

Более пространное, чем обычно, введение искусно связывает тему мироздания с главным предметомдальнейшего спора: основным недостатком первозданного мира оказывается отсутствие продуктов питания и одежды, и этот ущерб восполняется созданием Овцы и Зерна. Человеческий род, упоминаемый в рассказе, как бы попутно также поставлен в зависимость от деятельности этих богинь: кроме того, он оказывается неким промежуточным звеном, посредником между божествами и воплощением животных и растительных сил природы, Овцой и Зерном, что также характерно для шумерских этиологических мифов.

Преимущества Зерна, победительницы спора, подчеркнуто уже в прологе — и детерминативом-определителем божества, который у Овцы появляется только в конце текста, и большим количеством превосходных эпитетов. И даже в чисто формальном отношении, в самой технике построения речей главных персонажей эти преимущества также искусно обыграны — Зерно оказывается и умнее, и красноречивее своей соперницы, она ловко использует в споре все промахи партнерши и возвращает ей ее же аргументы в более убедительной и остроумной подаче, Тем не менее судьба их — быть всегда вместе, нераздельно одна от другой, и Овце приходится преклониться перед Зерном. Споры-диалоги подобного рода, по-видимому, разыгрывались, и не только как ритуальные, но и как светские представления. Кроме того, они играли важную роль в системе школьною обучения.

(обратно)

7

О, МОТЫГА, МОТЫГА, МОТЫГА!.. Спор Мотыги и Плуга

Перевод по изданию: Vanstephoul Н. On the Sumerian Disputation between the Hoe and Plowgh. — Aula Orientalis. Vol. II. Barselona, 1984. P. 239—251.

Спор Мотыги с Плугом в живой и выразительной форме рассказывает о соревновании этих сельскохозяйственных орудий и дает яркое представление об отношении шумерийцев к одной из самых важных сфер их деятельности — земледельческой. Преимущество Мотыги подчеркивается не только на техническом уровне, но и на литературном — ее аргументы убедительнее и находчивее, ее речам уделено больше места, а приговор Энлиля, высказанный в ее пользу, обнаруживает и личные симпатии бога. Это тем удивительнее, что в образах спорщиков как бы противопоставлены друг другу аристократичность и демократичность, и победу одерживает Мотыга, «дитя бедняка». В тексте созданы и два вполне антропоморфных образа — неповоротливый, напыщенный Плуг и грубоватая, резкая, быстрая Мотыга. Спор начинается без традиционного мифологического вступления, но мифотворческая импликация присутствует в тексте — она отнесена почти в конец и оформлена как рассказ отдыхающих людей о первых днях сотворения мира и о том, как Энлиль делил землю Мотыгой, возможно специально для этого созданной.

Текст дается в сокращении.

(обратно)

8

ВЛАДЫКА В СИЯНЬЕ ВЕЛИКОМ! Сказание о подвигах бога Нинурты

Перевод по изданию: Van Dijk J, Lugal lid ME-LAM-bi NIR-OAL. Le recil epique el didactique des Travaux de Ninurta du Deluge et de la Nouvelle Creation. T. 1—II. Leiden, 1983.

Композиция, написанная на 16 таблицах и содержащая 728 строк текста, дошла до нас в версии старовавилонского времени и двух двуязычных версиях — среднеассирийского и нововавилонского периодов, т. е, середины II и первой половины I тыс. до н. э. Большинство найденных табличек происходит из Ниппура, и этим объясняется то обстоятельство, что первоначальный герой сказания лагашский бог Нингирсу заменен божеством Ниппурского пантеона, сыном Энлиля, Нинуртой. На лагашское происхождение текста (скорее всего, время правления Гудси) указывает ряд данных — имя супруги героя богини Бабы (божество лагашского круга), упоминание храма Энинну, построенного Гудеей, рассказ о диоритовых статуях правителя и т. д. Сказание многопланово, соединяет разновременные темы и мотивы; его древнейший пласт составляет идея борьбы стихий, оледенения, смещения (?) мира, коррекция Нинуртой земной оси (если верна наша интерпретация), роль каменной природы в мироздании. Этиологический миф о происхождении камней, их действия как антропоморфных существ, «окаменение» и определение божеством их роли в магической и реальной сферах, занимают почти треть произведения.

Текст, необычайно сложный, имеющий несколько противоречащих одна другой интерпретаций, в том виде, как он дан в настоящем издании, является предварительной попыткой создать представление об этом богатейшем источнике информации, выраженной в поэтических образах.

(обратно)

9

Э-ГЕЙ, ЖИ-ВЕЙ!.. Песнь пашущего быка

Перевод по изданию: Civil М. The Song of Ihe Plowing Oxen. — Kramer Anniversary Volume. Cuneiform Sfudies in Honor of Samuel Noah Kramer. Neukirchener Verlag. Neukirchen-Vluyn, 1976, P. 83—95.

Текст относится к началу старовавилонского периода, возможно — к правлению Липит-Иштара (1934— 1924 гг. до н. э.), или несколько более раннему времени и построен как эпический рассказ о выборе пахарем быка для пахоты. Он включает, с одной стороны, песню-погонялку животного — то, что принято называть «трудовой поэзией», а также несет следы ритуально-обрядового действа, связанного с праздниками плодородия, где церемонию проведения первой борозды осуществлял царь или верховным жрец (часто в одном лице). Царь-жрец мог выступать не от собственного имени, но от лица божества плодородия, чьим воплощением он являлся во время совершения ритуала. Фрагментарность текста не позволяет судить определенно о том, кто главное действующее лицо повествования: царь или бог. М. Сивиль на основании некоторых параллелей с текстом «Лилит-Иштар и плуг» (см. цит. соч., с. 84—85) предполагает, что и в нашем тексте речь идет об этом царе. Но и связь с богом Нинуртой в поэме явная: заключительная строка песни посвящает ее Нинуртс. Постоянный эпитет Нинурты «землепашец, пахарь страны Шумер» традиционен. Скорее всего, текст подразумевает обоих персонажей — в первую очередь бога, а затем царя как его воплощение. Подготовка молодого бычка к пахоте и сама пахота приравниваются, таким образом, к космическому творческому акту, регулярно воспроизводящемуся.

Горизонтальными линиями песня разделена на секции-стансы неравной величины — от четырех до двадцати четырех строк каждая. По содержанию текст распадается на части, не совпадающие с делением на абзацы-стансы (последние начинаются восклицанием — запевкой эль-лю-ма-аль-лю, видимо привычным окриком работающего животного, в нашем переводе «э-гей, жи-вей»): введение — призыв быка к работе и самопредставление землепашца; рассказ о подготовке к ритуальному сновидению и далее — о самом сновидении, что, видимо, также входило в обрядовую часть празднества; диалог между Энкимду, богом-покровителем земледелия и землепашцем, включающий наставления божества о подготовке к пахоте сельскохозяйственных орудий; и, наконец, заключение, повторяющее вводные строки, а также упоминающее неясные действия, связанные с распиванием пива (заключительная часть праздника?) и ублаготворением богини Инанны, Несохранившаяся часть рассказа о сновидении пахаря включала, по-видимому, более пространный диалог с бычком, а также с богиней Нанше, покровительницей обрядовых сновидений.

(обратно)

10

ЭНЛИЛЬ, ПОВСЮДУ... Гимн-восхваление богу Энлилю

Перевод по изданию; Falkenstein A. Sumerishe Gotterlieder, I, Heidelberg, 1959. S. 11— 19.

Одно из наиболее пространных и, видимо, наиболее популярных среди многочисленных произведений, обращенных к богу Энлилю. Возможно, гимн исполнялся в связи с коронацией правителей в Ниппуре при третьей династии Ура. Для удобства восприятия части-главки в переводе отделены друг от друга.

(обратно)

11

В СТАРОДАВНИЕ ВРЕМЕНА... Заклинание Энки-Нудиммуда

Перевод по изданию: Cohen S, Enmerkar and Ihc Lord of Araila. — Dissertation. University of Pennsylvania, 1973.

Сказание об Энмеркаре и не названном в этом тексте по имени владыке (верховном жреце) Аратты рассказывает о распре обоих правителей. Инициатором оказывается Энмеркар, которого поддерживает богиня Инанна. Храмы Урука обветшали, а нужные для их обновления строительные материалы имеются в Арапе. Основное содержание поэмы заключается в том, что гонец Энмеркара курсирует между обоими городами и передает от одного владыки другому послания, превращающиеся в задачи-загадки. Заклинание Нудиммуда (Энки) передается Энмеркаром в самом первом его послании — видимо, как объяснение причин возникновения распри среди людей. 1-й столбец цифр — последовательная нумерация строк отрывка, 2-й соответствует нумерации произведения.

(обратно)

12

ВЛАСТЕЛИН ОСТРОГЛАЗЫЙ... Гимн богу Энки

Перевод по изданию: Falkenslein A. Sumerische religiose Texte. I. Drei «Hymnen» auf

Urinurta von Isin. — Zeitschrift fur Assyriologic. 49 (HM9), S. HO— 150.

Гимн богу Энки принадлежит к числу типичных шумерских официальных произведений, это хвалебная песнь божеству. До пас дошло большое количество текстов, обращенных как к главным шумерским богам — Энлилю, Энки, Инанне, Нинурте, так и к второстепенным. Обычно такие произведения имеют шумерский подзаголовок (подпись в конце текста) адаб или тиги. Значение первого слова неясно, второе означает музыкальный инструмент, по всей вероятности литавры или барабаны. Оба вида песен близки по композиции, но тиги составлены менее сложно, чем адаб. Отличие — в количестве частей-подразделов, на которые распадается произведение: в адабе их бывает больше, чем в тиги. Точное значение названий этих подразделов не установлено, так же как. и разница в музыкальном сопровождении; не исключено, что тиги «песнь под литавры» — включает и другие музыкальные инструменты в разных своих частях. Начиная с середины III тыс, до н. э. в гимнах богам помещают разного рода царские просьбы, молитвы за них или составленные от царского имени. К концу III тыс. до н. э. появляются и собственно царские гимны: тексты, где царь говорит от своего имени, являясь главным героем произведения.

Восхваление бога Энки произносится от имени Ур-Нинурты, шестого царя первой династии города Исина, последней собственно шумерской династии в Двуречьи (нач. II тыс. до н. э.). До нас дошло девять гимнических сочинений, связанных с именем этого царя и обращенных к главным божествам Шумера.

Последние шумерские правители Двуречья особенно старались подчеркнуть свою преемственность и верность шумерской древности, они выступали как хранители старых традиций и форм. Стиль официальных памятников этого так называемого «позднешумерского периода» в истории культуры Двуречья, как правило, не отличается особой выразительностью, он монументален, торжественен и довольно стандартен: стереотипные образы, устоявшиеся эпитеты-сравнения, по мнению их составителей, должны были создать впечатление нерушимости традиции, верности старинным формам и образцам.

(обратно)

13

БОГУ ЭНКИ, ВСЕДЕРЖИТЕЛЮ МИРА... Письмо-молитва писца

Перевод по изданию: Hallo W. Individual Prayer in Sumerian: the Continuity of a Tradition. — Journal of the American Oriental Society. 88 (1968). P. 71—89.

Среди многочисленных форм обращения к божеству молитва в виде письма может рассматриваться как один из предшественников жанра покаянных псалмов, столь распространенных в литературах вавилоно-ассирийской и библейской. У исследователей бытует даже название «Шумерская псалтырь». Письмо, обращенное к богу Энки, составлено от имени шумерского писца, носящего аккадское имя: «Зуэн-Шамух» — «Возрос Зуэн» (лунный серп), что может указывать на время рождения ребенка Характерно, однако, что имя его отца — шумерское, как это часто встречается в новошумерский период (конец III тыс. до н. э.), — отсюда датировка памятника. Два несчастья, которые обычно служили причиной составления подобных молитв, волнуют и нашего писца — тяжелая болезнь и отторжение от общества (обычно результат клеветы). Все беды, обрушившиеся на человека, воспринимаются как кара за неизвестный грех; страдалец жаждет очищения независимо от причин, его породивших. По содержанию поэма разбивается на одиннадцать стансов. В тексте двойная нумерация; нумерация издателя дана в скобках: при реальной разбивке на строки учитывалось ритмическое членение памятника.

(обратно)

14

ГОСПОЖА АРУРУ, ЧТО ВО ХРАМЕ КЕША... Восхваление богини Аруру

Перевод по изданию: Wilcke С. Formale Gesichtspunkle in der Sumerischen Literatur, Sumerological Studies in Honor of Th. Jacobsen. — Assyriological Studies, 20. 1974. S. 235—236.

Небольшой гимн, прославляющий одну из древнейших шумерских богинь (а возможно, и дошумерскую) Аруру как «матерь Нинтуу» («Госпожа-рождение»), сохранился в копиях начала II (старовавилонского времени) и начала I (ассирийского, из библиотеки царя Ашшурбанапала) тыс. до н. э.

Текст являет собой прекрасный типичный образец шумерской строфики и ритмики. Произведение состоит из двух частей, по три строфы в каждой. В основе первой части лежит трехстрочие, в основе второй — четырехстрочие, повторенные дважды. Каждая начальная строка второй части строфы расширена дополнением-восклицанием «Нинту» и «Матерь Нинту», ритмично чередующимися.

(обратно)

15

КАК МНОГО ОВЕЦ, КАК МНОГО КОРОВ! Гимн-песнь богу луны Зуэну

Перевод но изданию: Sjdberg Ake W. Der Mondgott Nanna-Suen in der Sumcrinchen Oberlieferung, n. 1, Balbal-Lied auf Suen. Stockholm; Uppsala, 1960. S. 13—34.

Гимн-песнь лунному божеству Нанне-Зуэну, главному богу-покровителю города Ура, — одно из многочисленных произведений, посвященных ему. Значительная часть их датируется концом III тыс. до н. э., временем возвышения третьей династии Ура. Эпические рассказы о путешествии Нанны за благословением к своему отцу Энлилю, гимны-восхваления, просьбы-молитвы, жалобы-плачи, письма — вот далеко не полный перечень текстов, обращенных к астральному светилу, чей культ занимал особое место в шумерском календаре и которое представлялось шумерийцам и вавилонянам могучим быком, постепенно вырастающим из молоденького тельца, или груженой ладьей, плывущей в небе. Для данного текста характерно именно соединение всех этих образов: Зуэн назван здесь и тельцом, который «толстеет» на коленях своей матери-родительницы, и груженой чистой (священной) лодкой, плывущей в небе. Но он еще и пастырь своих многочисленных стад, как небесных (звезд, светил), так и земных, и, соответственно, страны Шумер. Этот двойной смысл, где коровы и овцы — звезды, планеты, а молоко, изливаемое Зуэном, не только действо священного обряда, но и сам Млечный Путь, разлитый им в небе, необходимо учитывать при чтении текста.

(обратно)

16

НАННЕ, ПЕРВОРОДНОМУ СЫНУ ЭНЛИЛЯ... Письмо шумерскому богу Луны Нанне

Перевод по изданию: Falkcnsiein A. Ein sumeruher Brief an dem Mondgolt. — Analecta lliblica. 12. Roma, 1950. S. 69—77.

Образцов писем к богам до нас дошло сравнительно немного, и все же есть основания полагать, что этот жанр был распространен в культуре Двуречья. Возможно, письма в какой-то мере выполняли функцию молитвы — как правило, обращение к божеству с письмом соединяет восхваление адресата с просьбой о здоровье, благополучии, иногда даже включает жалобу на то, что забыл пишущего (ср. письмо-молитву писца...).

Данная табличка представляет собой школьное упражнение, в котором по неизвестной нам причине вторая часть — просьба — отсутствует. Табличка была обнаружена среди группы учебных текстов в Уруке. Часть текста переведена на аккадский язык — как обычно, аккадские строки подписаны внизу под шумерскими, строчка за строчкой.

(обратно)

17

ГЕРОЙ, ДРАКОН, ЖУТКИЙ, СВИРЕПЫЙ... Восхваление бога Нинурты

Перевод по изданию; Falkenstein А, Sumerische rellgiose Texte. 1. Drei «Hymnen» auf 1 Irninurla von Isin. — Zeitschrift fur Assyriologie. 49 (1949), S. 80— 150.

Адаб для бога Нинурты с просьбой за царя Ур-Нинурту (1864— 1837 гг . до н, э.) интересен как характерный образец гимна, прославляющего божество (см. также коммент. к тексту «Властелин остроглазый...»), но уже с включением личности царя, образ которого в ряде других шумерских произведений вытесняет божество и царь становится единственным или почти единственным героем произведения (ср. гимны царя Шульги). Для Ур-Нинурты— «человека Нинурты» — этот бог был особенно важен и, возможно, был его личным божеством-покровителем. В гимне Нинурта восхваляется в стереотипных сравнениях как божество войны, а также и бури, как любимый сын верховного бога Энлиля, и часть постоянных эпитетов Энлиля распространяется и на него.

Текст дробится на несколько частей, видимо отличающихся характером напева, а также и музыкальным аккомпанементом. Не совсем ясно, что имеется в виду, когда указываются повторы (антифоны): должна ли повторяться одна строка или целая часть.

(обратно)

18

ГОСПОЖА — ЗВЕЗДА НЕБЕС СИЯНИЕМ Прославление богини Нисабы богом Энки

Перевод по изданию: Hallo W. The Cultic Setting of Sumerian Poetry. — Actes de la XVII Rencontre Assyriologique Internationale. Bruxelles 30 juin— 4 juillet, 1969. P. 116— 134.

Богиня Нисаба (Нидаба) — одно из наиболее почитаемых божеств шумерского пантеона. Сохранилось несколько посвященных ей гимнов, надписей и сказаний, она упоминается в большом количестве литературных текстов. Принято считать, что Нисаба в первую очередь зерно, так, ее имя пишется знаком зерна (ше), и богинею писцов она становится много позже. Но поскольку связь Нисабы с писцовым искусством шла по линии растительности — через тростник, из которого изготовлялись палочки для письма, то не исключено, что она первоначально почиталась в образе тростника, а не зерна. Интересно, что в архаический и даже классический периоды письменности знаки тростника (ги) и зерна ше), столь различные по написанию в ассирийской письменности, были гораздо Более близки и отличались тем, что у знака ги была «головка» (пушистая верхушка тростника?), позднее обозначавшаяся двумя клиньями, сходящимися под углом друг к другу, т. е. один вертикальный, другой наклонный. Не исключено, что две первоначально различные богини позднее слились в один образ, т. е. на Нисабу были перенесены некоторые свойства богини зерна Ашнан или какой-то другой, более специфической покровительницы зерновых злаков.

Гимн, изданный Хэлло, представляет собой наиболее полный экземпляр текста, известного в других версиях и отрывках с 1910 года и частично публиковавшегося. Самая ранняя версия текста была найдена в Лагаше. Она написана на каменной табличке и датируется примерно периодом Гудеи. Гимнические тексты богам могли составляться по многим поводам, но, видимо, чаще всего — в связи с освящением новой статуи божества и проведением церемоний «омовение уст» и «открывание уст», игравших важную роль в ритуале.

Большое значение придавалось также праздничным процессиям — путешествиям божеств (соответственно, их статуй) в гости друг к другу, как правило — младшего божества к более главному. Прием, использованный в нашем гимне, — восхваление богини старшим божеством, богом-покровителем, также распространен в шумерской литературе. В данном случае Энки выступает не только как один из верховных богов Шумера, но как божество мудрости и знания, высший покровитель наук и письма. Текст состоит из двух частей — хвала Нисабе, произносимая от лица Энки, и авторский рассказ о мудрости Энки и его восхвалении Нисабы. Вторая часть могла исполняться ведущим и хором — заключительные строфы гимна интонационно отличаются от эпической повествовательной части. Табличка Иелльской вавилонской коллекции, опубликованной Хэлло, по которой и сделан русский перевод текста, состояла из шести столбцов-колонок с укороченными стихами, что и передано в переводе. Обычно подобное распределение текста характерно для старовавилонского периода. Нумерация строк по Хэлло дается в скобках. Распределение на строфы — по смыслу.

(обратно)

19

СВЕТЛОСТРУЙНОРОЖДЕННАЯ... Гимн богине пива Нинкаси

Перевод по изданию: Civil М, A Hymn to the Beer Goddess and a Drinking Song, Studies Presented to A. Leo Oppenheim. University of Chicago, 1964. P. 67—87.

М. Сивиль, издатель текста, считает, что мы имеем дело с двумя различными произведениями, хотя и объединенными общей темой и всегда помещаемыми на одной табличке, а именно: гимном богине пива Нинкаси, где описывается технический процесс изготовления пива (1—48), и застольной песней-тостом (49— 79), обращенной, скорее всего, к женщине, видимо содержательнице шинка, или кабачка, — явление довольно распространенное в старовавилонский период, ибо сведения о женщинах-шинкарках в литературе того времени мы находим в самых разнообразных источниках.

В переводе на русский язык дана, однако, совершенно иная интерпретация памятника. Во-первых, представляется несомненным, что мы имеем дело с одним произведением, хотя и выдержанным в разных ритмах, чему доказательством, по нашему мнению, служит общая и единственная «подпись» в конце песни: «Песнь баль-баль для Нинкаси». Далее, не должно смущать употребление очень немногих форм эме-саль — не всегда они выделяют женщину как действующее лицо текста, но могут служить и стилистическим приемом, украшающей фигурой — ср., например, текст «Грамотейная мудрость...», строку 7. Последняя, заключительная фраза строки 78 действительно может быть произнесена женщиной или даже хором женщин, принимающим участие в застолье. Таким образом, перед нами может быть текст, созданный как сакральный и эти функции свои не потерявший, но переработанный и дополненный писцом-поэтом и введенный в светское употребление.

Структура текста в ритмическом и смысловом отношении, таким образом, видится разделенной на следующие части:

I. 1— 48. Двенадцатистрофная часть, где каждая строфа состоит из четырех строк, причем две вторые оказываются повторением двух первых с добавлением обращения: «О Нинкаси». Это песня-гимн богине пивоварения, содержащая эпический рассказ о разных этапах процесса приготовления пива, впрочем, хотя они перечислены довольно точно, это — не подробный рецепт, но выделение наиболее характерных и важных этапов, обобщение на поэтическом, а не строго техническом уровне, отчего даже возможно соединение разных способов готовки пива в одном тексте. Размеренный, монотонный, подчеркивающийся повторами ритм вызывает в воображении хор уже подвыпивших людей, еще пытающихся держать лад и строй и четко выговаривать торжественные, как бы освященные действом изготовления напитка славословия богине. Характерно, что Нинкаси, как и любое божество, отвечающее за какую-либо область хозяйства, не только создательница процесса, она сама — пиво, пьянящая жидкость, что явственно вычитывается из строк 41— 48, Пиво готово, излито в сосуды для питья, теперь его можно начинать пить, и ритм меняется.

II. 49—57. Перечисление всех возможных сосудов, горшков, ковшей, кружек, имеющихся в доме, а также тростниковых трубочек, ич которых жители Двуречья тянули хмельные напитки, как то многократно изображено на шумерских печатях и рельефах. По существу, это второй гимн — посуде, где хранятся опьяняющие напитки и из которой можно пить.

III. 58— 65. Новая тема и новый ритм — заздравный тост, обращенный к собеседнику (другу-пивопийце), совсем не обязательно к женщине, так как в тексте нет каких-либо грамматических показателей женского рода. Если перед этим речь шла о хоровом исполнении, то тут можно предположить сольную партию.

IV. 66— 79, Новый ритм и новая тема — описание блаженного состояния опьянения и благодарность Нинкаси. Возможно, призыв к пляске, создание общего круга. Также, по-видимому, исполнялось солистом, а две последние строчки могли подхватываться хором или двумя хорами — мужским и женским. Обращение к богине Инанне в конце текста представляется естественным, ибо в некоторых гимнах второстепенным божествам в заключительных строках упоминаются и восхваляются и главные божества: Ан, Энки, Энлиль, Инанна.

Технология приготовления пива, описываемая в тексте, подробно изучена и разработана М. Сивилем в комментариях к тексту, с приведением аналогий из специальных хозяйственных документов разных периодов истории Двуречья. Не все этапы ясны и понятны, равно как и назначение ряда компонентов, названных в тексте. С нашей точки зрения, технологический процесс, приведенный в гимне, близок описываемому Лукасом процессу изготовления одного из сортов деревенского пива, и ныне готовящемуся в Египте (см. подробнее: Лукас А. Материалы и ремесленные производства Древнего Египта. М., 1958. С, 45—55).

Основные ингредиенты, из которых готовится пиво (по Сивилю):

1. баппир — строки 14, 17 — печеная смесь теста (ферментированного?) и ароматных трав. Иногда формуется в «кексы» и измеряется по штукам, чаще по массе. Неясно, использовалась ли для его приготовления солодовая каша. В словаре Labal, однако, баппир — просто «хлеб для пива», В нашем переводе — «закваска».

2. мунуз — строки 21, 23 — хлеб, хлебная масса, которая после прорастания становится зеленым солодом. Это необходимые ингредиенты пива, как явствует из всех месопотамских рецептов пива.

3. сун — 25, 27 — раздробленный или толченый солод, превращаемый в солодовый настой перед вывариванием.

4. титаб — 29— 30, 32 — сваренное (спеченное) сусло. Неизвестно, могло ли это сусло жариться без предварительной поливки водой или весь титаб сперва проходил стадию толчения.

5. дида — 33, 35 — душистое растение или настой сусла с беловатой водой с добавлением субстанции, обогащенной сахаром. Но есть и значение дида как самостоятельного напитка, чего-то вроде «первичного» непроцеженного пива. В нашем переводе принято последнее.

(обратно)

20

РАЗГОВОР. ОН СЕСТРЕ ГОВОРИТ ЛАСКОВО... Спор между скотоводством и земледелием

Перевод по изданию: Van Dijk J. La sagesse sumero-accadienne. Leiden 1953. Chapitre

IV, Dumuzi et Enkimdu: Le pasteuret le labourcur. P. 65— 85.

Рассказ о выборе жениха богиней Инанной сохранился на двух табличках, первоначально воспринимавшихся как два самостоятельных текста, пока в 1952 году А. Фалькенштейн, объединив оба фрагмента, не доказал, что это одно произведение. Полный текст содержит около ста сорока пяти строк, причем, по мнению Ван Дийка, не хватает около пятидесяти строк, а именно мифологического пролога, который обычно предшествует памятникам такого рода, как бы включая все происходящее в события общемирового порядка. Сохранившееся начало представляет собой диалог бога солнца Уту и его сестры Инанны в форме народных предсвадебных («а мы просо сеяли...»), игровых, а также рабочих песен, где рассказывается о производстве растения типа льна, причем, как и в гимне богине пива, процесс выделки и обработки растения представлен суммарно, основными своими этапами. Это, скорее, рассказ об обработке растения, чем подробный рецепт. Следующий поворот событий — Инанна отказывается от кандидатуры своего брата, ибо у нее уже есть суженый — она хочет выйти за земледельца, а не за пастуха Думузи, которого ей предлагает брат. Появляется сам Думузи и начинает перечислять свои преимущества перед земледельцем. И в этой части рассказ отличается от типичного построения «споров», где обычно представлены обе стороны, отправляющиеся в конце концов на суд к верховному божеству, как правило к Энлилю. В данном же тексте земледелец Энкимду как будто бы отказывается от спора и уступает добровольно Инанну своему сопернику (состояние текста не дает возможно ти для более определенных выводов — конец плохо сохранился и трудно разбирается).

Игровой, безусловно требующий мимического представления характер произведения обнаруживает себя и непосредственными переходами от одной сцены к другой, которые без мимического сопровождения просто непонятны, и заключительной рубрикой — «для исполнения» (представления?). По мнению Ван Дийка, текст носит не столько культовый, сколько светский характер и мог разыгрываться перед одним из правителей третьей династии Ура, подобно аналогичным произведениям, имеющим более точные указания на этот счет (например, текст об Эмеше и Энтене).

(обратно)

21

ЕСЛИ БЫ НЕ МАТЬ МОЯ... КОГДА Я, ГОСПОЖА... Песни о любви Инанны и Думузи

Перевод по изданию: Kramer S. N. The Sumerian Sacred Marriage Texts. — Proceedings of the American Philosophical Society. Vol. 107. N б. P. 493—495 . 499—501.

Обе песни состоят из диалогов Инанны и Думузи, а также, по-видимому, включают партии хора и ведущего (ведущих). Каждый из текстов имеет приписку: «Это песнь Инанны», но относятся они к разным категориям, то есть зависели от характера исполнения и от музыкального аккомпанемента.

Первая песня распадается на две части: разговор-ссора между влюбленными сменяется сложным по содержанию текстом, где реплики ведущего чередуются с возгласами-распевами и снова перемежаются диалогом. Ссора между Инанной и Думузи, несмотря на крайнюю внешнюю агрессивность партнеров (особенно девушки Инанны), — ссора любовная: «Речи, что сказаны, — речь желанья...» Вторая часть текста, сплошь построенная на метафорах и иносказаниях, давала описание обряда священного брака и, возможно, включала слова, произносившиеся при вступлении в брак. (Подробнее о возможностях такой интерпретации см. Afanasieva V. Zu den Metaphern in den Sumerischen Text UM29— 16—37 (PAPS 107), eincm Lied des «Heiligen Hochzeit». — Studies in Honour of I. M. Diakonoff. 1982. S. 15— 21.) Повествование о свершении священного брака начинается со строки 25 и построено на игре слов. Драгоценные камни шуба, которые надо просверлить, по всей видимости, представляли собою разновидность амулетов в форме цилиндрической печати, очень распространенных в Двуречье.

Вторая песня, называемая тиги, делится также на две части, но уже не только по содержанию; она имеет два подзаголовка, смысл которых не очень ясен (букв. «струна протянутая» (?) и «струна поставленная» (?); возможно, речь идет о ладах). Вся песня ведется от лица Инанны, и в рассказ ее вставлены диалоги с Думузи. Последние четыре рифмующиеся строки могли исполняться (или подхватываться) хором.

(обратно)

22

Я СТАНОВЛЮСЬ ВСЕ БЛЕДНЕЙ И БЛЕДНЕЕ... Диалог брата и сестры

Перевод по изданию: Jacobsen Th. The Sister's Message. — The Journal of the Ancient Near Society of Columbia University. Vol. 5. 1973. P. 199—212.

Очень фрагментированный и трудный для понимания текст был вначале понят американским шумерологом Крамером как диалог богини Инанны и Думузи. Настоящий перевод основан на интерпретации текста другим крупнейшим знатоком шумерского языка американским ученым Т. Якобсеном, который считает, что есть основания толковать этот текст как разговор Думузи с его сестрой Гештинанной, в данном случае наперсницей Инанны, поверяющей той свои помыслы. Однако в интерпретации отдельных строк, а также в делении реплик диалога автор данного перевода расходится и с Якобсеном, предлагая свою, пока еще также спорную трактовку. Подробнее о расхождениях в переводе см.: Лирика Древнего Ближнего Востока. М., 1982 (Ахматова, Афанасьева, Дьяконов, Шилейко, с. 157— 159).

(обратно)

23

СЕСТРИЧКА, ЗАЧЕМ ТЫ ЗАКРЫЛАСЬ В ДОМЕ?.. О МОЯ ЛУБИ-ЛУБИ-ЛЮБА... Любовные диалоги

Перевод по изданию: Alster В. Sumerian Love Songs. — Revue d’Assyrioiogie el d'Archeologie orientale. 79. Paris, 1985. P. 142— 152.

Любовные песни-диалоги в шумерских рубриках озаглавлены «песни-разговоры Инанны», однако намек на Инанну и Думузи в этих текстах может восприниматься как реминисценция культового действа, В реальности песни могли иметь хождение и в быту, являясь частью светского брачного обряда, и даже просто исполняться как любовные песни. Оба текста поражают близостью с библейской «Песнью Песней», и не только общим настроением, характером эпитетов и сравнении, что вполне естественно, но и буквальными построчными совпадениями.

(обратно)

24

С ВЕЛИКИХ НЕБЕС К ВЕЛИКИМ НЕДРАМ... МАЛЫЕ ДЕМОНЫ РАСКРЫВАЮТ ПАСТИ... Нисхождение Инанны в подземный мир

Перевод по изданиям: Kramer S, N. Inanna's Descent. — Journal of Cuneiform Studies, 4 (1950), P. 199—214: 5 (1951). P. I — 17; Kramer S. N. Cuneiform studies and the History of Literature: the sumerian sacred Marriage Texts. — Proceedings of the American Philosophical Society. Vol. 107. N 6. 1963. I1. 514—515; Kramer S. N. Dumusi's Annual Resurrection; an important correction to «Inanna's Descent». — Bulletin of the American Schools of Oriental Research. 183. October 1966. P. 31.

Рассказ о нисхождении богини Инанны в подземное царство, ее гибели, воскрешении и возвращении на землю связан с идеей умирания и оживания сил природы. Каждое божество-покровитель отдельной шумерской общины было божеством плодородия, и в этом плане — умирающим и воскресающим богом, Инанна же являлась непосредственным воплощением жизненных сил на земле, любовью, смертью, В шумерской интерпретации эта общемировая мифологема связана, кроме того, с идеей замены: «За голову — голову», а также с необходимостью жертвы. Думузи, а затем и сестра его Гештинанна оказываются такими жертвами, и окончательный приговор, выносимый Инанной (полгода — Думузи, полгода — Гештинанна должны проводить под землею), подчеркивает незыблемость представления о невозможности покинуть «страну без возврата» без замены — правило, пронизывающее шумерскую мифологию.

В русском переводе сделана попытка соединить в один цельный рассказ разновариантные части нескольких версии мифа, во многих своих местах фрагментарного, дабы у читателя могло возникнуть цельное представление о развитии действия (см. подробнее БВЛ, т. 1, с. 667— 670).

(обратно)

25

В ЖАЛОБАХ СЕРДЦА... Сон Думузи

Перевод по изданию: Alster В, Dumusi's Dream. Copenhagen, 1972.

Текст, посвященный Думузи и сестре его Гештинанне, толкующей мрачный сон Думузи и пытающейся спасти его от злобных демонов подземного мира, примыкает к циклу сказаний о нисхождении Инанны в подземное царство и, видимо, является центральным эпизодом рассказов о преследовании Думузи демонами и его трагической гибели, Гештинанна выступает не только как любящая и преданная подруга, антипод Инанны, но и как певица, пророчица, вещая дева.

(обратно)

26

ВЛАДЫКЕ ЗАКАТА — ГОРЕ! Плач по Думузи

Перевод по изданию: Scheil V. Nouveau chant sumcrien en I'honneur d'lstar et de Tamuz. — Revue d'Assyriologie et d'Archeologie orientale. 8. Paris, 1911. P. 161— 169.

Один из многочисленных плачей по погибшему Думузи, что сближает его образ с богом-ребенком Даму, утонувшим в болотах (см. текст «К тому, кто далеко...»). Если по Даму плачут мать и сестра, то здесь по Думузи рыдает богиня Инанна, приобретая, таким образом, материнские чувства в отношении к супругу, которого она сама и отдала на гибель. Произведение распадается на две части — плач Инанны по Думузи и рассказ о преследовании его демонами-гала. После публикации в 1911 году сильно фрагментированный текст издавался только в отрывках. Среди переводов, представленных в этой книге, текст, в основу которого положено только несколько достоверных фрагментов, является одним из наиболее условных и общих приближений к подлиннику. Памятник представляет, однако, несомненный интерес как вариант многочисленных сказаний на одну тему, содержащий к тому же важные мифологические сведения. Выразительное эмоциональное вступление, тонкость и богатство оттенков позволяют догадываться о высоком поэтическом качестве оригинала.

(обратно)

27

К ТОМУ, КТО ДАЛЕКО... Плач-заклинание

Перевод по изданиям: Cuneiform Texts from the Babylonian Tablets in the British Museum. XV 26,1—21; Falkenstein A. Untcrsuchungen zur sumerischen Grammatik (Forsetzung). — Zeitschrift fur Assyriologie, Neue Folge. 13 (47). 1942. S. 197—200: Falkenstein A.

Zu einem syllabisch geschriebenen Emesal-Text. — Archiv fur Orientforschung. 16 (1952/53). S. 60—64.

Текст на лицевой стороне таблички коллекции Британского музея (СТ 2365, копия начала П тыс. до н. э?), возможно, учебная школьная запись, извлечение из более обширного плача о боге-целителе Даму, выступающем здесь как ипостась бога Думузи. Оборотная сторона таблички содержит только частично соотносящийся с первой частью рассказ о священном браке с Даму и плач о его гибели. От чьего имени ведется этот рассказ — неясно. Скорее всего, от имени богини Нининсины (Гулы), покровительницы города Исина, матери Даму. Сохранился ряд копий старовавилонского времени, представляющих варианты плача-моления о плодородии, большей частью па языке эме-саль, и один, изданный А. Фалькенштейном, написанный силлабически, что позволило ему установить точные соотношения между основным диалектом и эме-саль, определив значение многих непонятных слов. Стилистика текста приближает его к заклинаниям, хотя последние строятся по другой форме. В самом тексте дается обозначение жанра: «плач-песнопение».

(обратно)

28

СТРАННИК МОЙ БЛИЗИТСЯ Заклинание из серии «эдин-на-у-саг-га»

Перевод по изданию; KramerS, N. The GIRj and Ki-sikil: a New Sumerian Elegy.— Ancient Near Eastern Studies in Memory of J. J. Finkelstein. 1977. P. 139— 142.

Заклинание мертвого духа девушкой представляет собой часть культового плача из серии эдин-на-у-саг-га — «в пустынной степи, в первой траве...» (см. Alster В. Edin-na u-sag-ga, Reconstruction, history and interpretation of a Sumerian cultic lament. Keilschriftliche Literaturen. Berlin, 1986 S. 19— 31), Эти плачи, по всей видимости, были связаны с ритуалом, совершавшимся раннею весною в степи, дабы способствовать возрождению природы. В этих текстах пастуший бог Думузи, разрываемый демонами, как бы объединяется и идентифицируется с богом-ребенком, божеством растительности Даму, который утонул в болотах и о котором плачут его мать и сестры. Однако наш текст, точнее отрывок, в том виде, в каком он сохранился на табличке старовавилонского времени, может рассматриваться как самостоятельное произведение, составленное писцом в учебных целях. В тексте происходит встреча девушки с мертвым духом, «странником», или, как предпочитают переводить некоторые исследователи, «посланным, посланником», который появляется как ветер или даже в форме ветра (букв. — «идущий; тот, кто идет» — в тексте дана только глагольная основа).

Он объект и страха и тоски девушки. Она его ждет, чтобы принести погребальные жертвы и произвести действия, возможно имитирующие похоронный обряд, который поможет ему вернуться в горы, где лежит его тело, а ей освободиться от него. Композиционно текст распадается на три части: 1) поэтический рассказ об ожидании странника, составленный в виде диалога девушки и автора; 2) подготовка к приходу странника-духа, где подробно перечислены все дары-жертвы, которые будут ему принесены. Монотонность перечисления разбивается фразой, вводящей список этих даров и повторенной дважды — в строках 20 и 31; 3) описание самих действий, совершаемых по прибытии странника, причем они уже перечисляются в сокращенном виде. Как и во многих шумерских текстах, где действующее лицо — женщина, в тексте употреблены формы эме-саль.

(обратно)

29

СЕСТРА ЛЮБИМАЯ ДУМУЗИ... Гештинанна и певцы

Перевод по изданию: Alster В. Gestinanna as Singer... — Journal of Cuneiform Studies.

37/2. 1985. P. 219—228.

Небольшой законченный текст в копии старовавилонского времени, возможно, является извлечением из более обширной композиции. Такого рода извлечения обычно служили школьными упражнениями. Текст, во многом близкий жанру плачей-эршема, рассказывает о том, как создавался плач о гибели бога Думузи и о роли богини Гештинанны, его сестры, в создании этого плача. Произведение содержит крайне важные сведения о культовых действах, связанных с умиранием и воскресанием Думузи, а также о технике музыкального исполнения, К сожалению, однако, понимание его дается с трудом, поэтому приведенную интерпретацию следует считать предварительной. За помощь в понимании музыкальной части песни благодарю Н. Ф. Боровскую.

(обратно)

30

СТЕНЫ ВЗДЫМАЮТСЯ В ЛАЗУРНОМ СИЯНИИ... Сказание об Энмеркаре и Энсухкешданне

Перевод по изданию: Berlin A. Enmerkar and Ensuhkcsdanna. Philadelphia, 1979.

Три последовательно царствовавших в Уруке полумифических правителя — Энмеркар, Лугальбанда и Гильгамеш — являются героями девяти литературных шумерских произведений. Энмеркар, прямой потомок солнечного бога Уту (в так называемом «царском шумерском списке», тексте исторического характера, он — сын Мескиаггашера, основателя первой династии Урука, сына Уту, а в произведениях литературных — просто «сын Уту»), действует в четырех сказаниях, и в двух из них он главный герой. Эти тексты — «Энмеркар и владыка Аратты» и «Энмеркар и Энсухкешданна» — объединены общей темой и жанром: шумерийцы называли их адаман-дугга, что означает «спор-состязание» (главным образом словесного характера). В обоих текстах речь идет о взаимоотношениях города Урука с Араттой, городом, в реальности, видимо, существовавшим и расположенным где-то на Иранском нагорье или даже дальше на пути в Индию, но в шумерских текстах описывавшимся и воспринимавшимся как таинственный, сказочный и в то же время, судя по реалиям, шумеризованный город. Правитель Аратты — постоянный соперник Энмеркара, но если в тексте «Энмеркар и владыка Аратты» их отношения более или менее мирные (речь идет о спорах в виде задаваемых загадок, и говорится даже об обмене дарами), то текст «Энмеркар и Энсухкешданна» прямо подчеркивает превосходство властителя Урука над агрессивным и бестолковым господином Аратты. Причина спора серьезна: кто из правителей будет партнером Инанны в одном из важнейших обрядов Двуречья — обряде священного брака. Спор начинает Энсухкешданна, который претендует на эту роль и хочет отнять ее у Энмеркара, представленного в тексте возлюбленным богини, Обмен посланиями на эту тему и составляет первую часть сказания. Вторая часть решает вопрос соперничества в совершенно ином плане: на сцену выступают колдун и колдунья, представители враждующих сторон. Состязание волшебников построено по сказочной формуле, широко распространенной в мировом фольклоре, и кончается победой «старой Сагбуру», представительницы Урука. Несмотря на мольбы о пощаде посрамленного ею колдуна, она предает его смерти. Узнав о случившемся, верховный жрец Аратты признает себя побежденным.

В тексте свободно и причудливо скомпонованы исторические, мифологические, эпические и сказочные элементы, живые и выразительные диалоги сменяются повествовательными описаниями, торжественное введение гимнического характера предваряет рассказ.

(обратно)

31

ЦАРЬ В ТЕ ДНИ... Лугальбанда во мраке гор

Перевод по изданиям: Wilcke С. Das Lugalbandaepos. Wiesbaden, 1969; Hallo W Lugalbanda Excavated. — Journal of the American Oriental Society. Special Issue. Studies in Literature from the Ancient Near East. Dedicated to Samuel Noah Kramer. Vol. 103. N I.

1983. P. 165—180. О Лугальбанде известны два сказания: 1) о походе царя Энмеркара и «сем братьев-героев» в далекую Аратту, болезни Лугальбанды, его чудесном исцелении с помощью великих богов и странствиях в далеких мрачных горах Хуррум (?): 2) о приключениях, которые выпали ему на долю, — встрече с волшебным орлом Анзудом, получении им от орла дара скорохода, соединении с братьями, выполнении поручения Энмеркара, отправившего Лугальбанду с посланием к богине Инанне. Оба сказания соединены не только общими героями, но и общим действием и сюжетом, однако неясно, составляли ли эти рассказы в древности единую эпопею. В этом случае можно было бы представить весьма обширную композицию, размером более девятисот строк.

Первое сказание,около пятисот строк или даже более (конец текста разрушен), полностью не опубликовано, но примерно две трети его доступны для обработки. В настоящей публикации отсутствует начало произведения, содержащее пролог гимнического характера, типичный для шумерских эпических текстов и рассказывающий о начальных днях сотворения мира.

Затем рассказ переходит к изложению событий в Уруке: Энмеркар готовится к походу на Аратту и собирает войско. Описание участников похода является также своего рода введением к рассказу о самом походе Лугальбанды и его болезни. Самый конец текста повествует о принесении жертв главным богам, появлении месяца, солнца, Инанны-Венеры и сил тьмы из мировой бездны Абзу. Лугальбанда, свидетель и участник этих событий, может рассматриваться как герой, прошедший испытательный обряд, получивший сверхъестественную силу-энергию высших стихий и наделенный неким знанием, позволившим ему искать и найти волшебного орла-помощника, что составляет уже вторую часть сказания, или второй эпос.

Характерно, что испытания, которым подвергается Лугальбанда, входят в набор проверок-испытаний членов охотничьих общин: голодание, молитвы-медитации, направленные на достижение благорасположения небесных планет: солнца, месяца и Венеры, получение от них живительной силы, питание особой пищей (трава и вода жизни — силы), совершение действ, составляющих открытие и «порядок» мира: ловля жертвенных животных, высечение огня, выпекание хлеба, принесение жертвы. Каждое действие исполняется не только как бы в первый раз, оно для Лугальбанды и есть то самое первое действо, которое приводит его к «знанию» — общению с волшебной птицей и ее птенцом, обретению помощника в ее лице и т. д.

Первый столбец цифр дает сквозную нумерацию, второй — совпадает с нумерацией издателей текста. Строки комментируются согласно нумерации второго столбца, то есть по изданию.

(обратно)

32

ЛУГАЛЬБАНДА В ДАЛЕКИХ ГОРАХ БЛУЖДАЕТ... Сказание о Лугальбанде и орле Анзуде

Перевод по изданию: Wilcke С. Das Lugalbandaepos. Wiesbaden. 1969.

Основные варианты текста происходят из Ниппура (но есть отрывки из Ура и Киша) и датируются старовавилонским временем, а также и новоассирийским (из библиотеки Ашшурбанапала).

Лугальбанда представлен в тексте не могучим эпическим героем, но скорее лукавым и сметливым юношей-молодцем из волшебной сказки, что гармонирует и с чисто сказочной ситуацией, в которую он попадает: ублажение птенца, предложение даров и отказ от них. выбор желанного дара, исполнение желаний. Однако и эпические мотивы, равно как и система эпитетов-определений эпического характера, разработаны в произведении. Своеобразие и неповторимость этому тексту придают описания природы, а также лукавый юмор, сквозящий в интонации рассказчика, когда он описывает колебания Лугальбанды, лицемерное беспокойство братьев перед отправкой его к Инанне, облик счастливого орленка, украшенного и наряженного Лугальбандой, и т. д.

(обратно)

33

ПОСЛЫ АГИ... Гильгамеш и Ага

Перевод по изданию; Kramer S. N, Gilgames and Agga. — American Journal of Archaeology. 53. N 1. 1949. P. 1— 19.

Историчность Гильгамеша, героя пяти известных нам эпико-мифологических сказаний, косвенно подтверждается рядом письменных и археологических свидетельств (в частности, находкой обломка алебастровой вазы с именем правителя (эна) Киша Мебарагеси, отца Аги, соперника Гильгамеша в нашем тексте). Но только в предании о Гильгамеше и Arc Гильгамеш выступает и действует как историческое лицо. Во всех остальных шумерских сказаниях о Гильгамеше герой носит имя исторического лица, но действует как персонаж эпоса или мифологизированной волшебной сказки.

Текст сказания, видимо, отражает важнейшие политические события истории Двуречья раннединастического периода: победу Гильгамеша, правителя древнейшего шумерского политического и культурного центра — Урука, над Агой, вождем политического объединения северных областей нижнего Двуречья, возглавляемых городом Кишем. Возможно, это произведение явилось (во всяком случае, в какой-то первоначальной форме) непосредственным откликом на реальное событие и представляет собою победную песнь, сложенную в честь Гильгамеша в ознаменование победы и освобождения Урука от власти города Киша. В таком случае ее можно датировать примерно XXVI в. до н. э. Жанр этого сказания условно можно определить как историко-героический или даже дружинно-героический, и этот текст, пожалуй, более всего соответствует шумерской рубрике-подписи зами — «хвалебная песнь».

Короткая и хорошо сохранившаяся композиция составлена из речей-диалогов, перемежаемых краткими ремарками, рассказывающими о действиях или их комментирующими, что наводит на мысль об исполнении произведения партиями хоров и, возможно, группой солистов. Повторы одних и тех же смысловых и ритмических частей песни-поэмы не занимают, однако, столь большого места, как в других литературных памятниках.

Наиболее интересные для исторических иггудий сведения содержатся во введении: активная роль совет старейшин и народного собрания, данные о функциях правителя, совмещающего должности верховного жреца и предводителя войска (видимо, в случае военной ситуации). Именно выборы вождя заключают вводную часть, и слова, обращенные воинами к Гильгамешу: «Ты — военный вождь, предводитель (герой)», возможно, были формулой, освящающей выбор. Как видно из текста, и обязанности эна наряду со жреческими функциями входило руководство постройкой каналов и колодцев, а также и другими общественными работами.

Толкование заключительной части текста спорно, существует целый ряд интерпретаций окончания.

(обратно)

34

ЖРЕЦ К «ГОРЕ БЕССМЕРТНОГО»... Гильгамеш и Хувава

Перевод по изданиям: Kramer S. N. Gilgames and ihe Land of Living. — Journal of Cuneiform Studies. 1 (1947). P. 3— 4fi; Van Dijk J. Le denouement de «Gilgames au Bois de Cidres» selon LB2116. — Garelli P. Gilgames el sa legende. Paris. 1960. P. 69— 81.

Текст, издававшийся с 1947 г., в настоящем переводе соединяет две основные версии, дополненные вариантными отрывками. В отдельных случаях учтены варианты последней публикации текста: Edzard D. О. Gilgames und Huvvawa. Munchen, 1993 (издание версии «В»). Общее число реальных строк этой составной версии 233; Лейденская версия (ЛВ) обозначена цифрами в скобках.

Сказание о походе верховного жреца Урука Гильгамеша за кедрами и убиении им вместе с дружиною стража кедрового леса Хувавы по духу и настроению близко примыкает к вавилонскому эпосу о Гильгамеше, Обычно считается, что именно этот шумерский текст был главным источником аккадского произведения, тем ядром, вокруг которого сгруппировалась эпопеи. Действительно, мечтания Гильгамеша о славном имени, размышления о жизни и смерти очень близки аналогичным эпизодам в аккадском тексте. В то же время сама композиция рассказа, отдельные мотивы, такие как поход молодых неженатых людей, магический сон вождя, описание убиения Хувавы, позволяют обнаружить в памятнике следы весьма архаических моментов и сближают произведение с мифологизированной волшебной сказкой.

(обратно)

35

В ПРЕДВЕЧНЫЕ ДНИ, В БЕСКОНЕЧНЫЕ ДНИ... Гильгамеш, Энкиду и подземный мир

Перевод по изданию: Shaffer A. Gilgames, Enkidu and the Nether World. Sumerian

Sources of Tablet XII of the Epic of Gilgames, Dissertation. — Oriental Studies. University of Pennsylvania. 1963. Ann Arbor Microfilms: 63—7085.

Известный ассириологам во фрагментах и многократно издававшийся частями текст рассказа о дереве хулуппу и о спуске слуги Гильгамеша Энкиду в подземный мир за провалившимися туда барабаном и барабанными палочками только после 1963 г. получил свое полное оформление благодаря трудам Якобсона, Крамера, Гэдда, Шэффера и ряда других специалистов, упорно работавших над памятником. В своем полном виде текст являет собой уникальным образец шумерской космогонической поэмы, где представления о трех мирах — небе, земле и подземном мире — связаны и объединены в нечто цельное и целое.

До сих пор такого памятника у шумерийцев не было известно, и предполагалось, что взгляды на сотворение, мира, земные и небесные порядки излагались только в коротеньких прологах-заставках, предшествующих эпическим произведениям. Эта поэма также начинается большим прологом о мироздании и распределении мировых владений между богами: пролог искусно переходит в рассказ о дереве хулуппу, чуть было не погибшем из-за бурного проплыва бога Энки в подземный мир (а скорее, мимо подземного мира в свои владения — глубины Мирового океана). История с деревом — это уже история земных событий, где дерево осуществляет связи неба и земли и где наравне с богами действуют люди. Героический подвиг во имя бога — завидный удел героя, и Гильгамеш, откликнувшийся на призыв Инанны вместо ее брата, солнечного бога, получает достойное вознаграждение — чудесный барабан и палочки, сделанные из дерева хулуппу (к какой породе относится это дерево, неизвестно, но чаще всего его переводят как «ива», иногда — «тополь»).

Связь земли с подземным миром также осуществляется при помощи дерева — по проклятию женского населения Урука волшебные предметы проваливаются в подземный мир, и слуга Гильгамеша за ними спускается.

Очень важной представляется третья часть, где развивается тема, связанная с обычаями подземного мира, отражающая шумерские представления о смерти и, вероятно, содержащая сведения также и о погребальных обрядах. Она распадается в свою очередь как бы на две части — наказы Гильгамеша Энкиду и разговор Энкиду со своим господином. Все запреты Гильгамеша основаны на том, что Энкиду не должен уподобиться мертвому, иначе он не сможет вернуться. Энкиду, нарушивший запреты, действительно не может вернуться — его хватает не Намтар — судьба, не Азаг — болезнь, его хватает сам подземный мир, как свою добычу. Он поднимается при помощи Энки на поверхность уже в виде духа и должен будет спуститься обратно. Вопросы Гильгамеша, насколько можно судить по сохранившимся вариантам версий, касаются главным образом трех тем — судьба людей, имеющих потомство и не имеющих его, участь людей, погибших насильственной смертью, главным образом от несчастных случаев — тема фатума, рока, и, наконец, личная тема, ибо Гильгамеш в конце переходит постепенно в своих вопросах к более конкретным ситуациям и случаям, спрашивая о своих родителях и о жителях своей страны. В этой части звучат нравственные мотивы — наказания за нарушения моральных устоев тех, кто не чтил отца и мать, видел?» «того, кто солгал, видел?»). Необыкновенно важными кажутся нам представления об отсутствии духа у сожженного человека и о детях (нерожденных или умерших?), играющих за золотым и серебряным столами.

(обратно)

36

ЭНЛИЛЬ, ВСЕХ СТРАН ГОСПОДИН... Надпись Энметены

Перевод по изданиям: Steible Н. Die altsumerischen Bau- und Weihenschriften, Teil I. Inschriften aus LagaS, Wiesbaden, 1982; Sarzec E. de. Decouvertes en Chaldee Paris, 1884-1912.

Так называемый «Конус Энметены» (дошедший до нас и в копиях на глиняных цилиндрах) — надпись на глиняном конусе, один из текстов, дающий представление о шумерской историографии и позволяющий судить о развитии исторического мышления шумерийцев. Надпись дает материал для восстановления истории Двуречья в первой половине III тыс. до н. э. Повествование, изложенное историком-писцом города-государства Лагаш, посвящено довольно длительному конфликту между Лагашем и Уммой. Суть его сводится к следующему:

I. Месилим (царь города Киша, гегемона северной части Двуречья в нач. III тыс. до н. э.), «царь Вселенной», определяет границу между Лагашем и Уммой (видимо, конфликт уже старый), для чего обращается к оракулу Иштарана, бога, ведающего разрешением споров. Дабы предотвратить дальнейшую усобицу, он воздвигает памятную стелу.

II. Правитель Уммы, Уш, нарушает соглашение, повергает стелу и вторгается на спорную территорию — Гуэдену, возможно особенно плодородный участок, «любимое поле» бога Нингирсу, покровителя Лагаша. По-видимому, речь идет о периоде, непосредственно предшествующем времени основания династии Ур-Нанше Лагашского.

III. Эанатум, внук Ур-Нанше, нападает на Умму, побеждает ее и заключает новое соглашение. Он воздвигает ряд памятных стел, прорывает новый пограничный канал, устанавливает нейтральную пограничную территорию и, видимо, прирезает кусок земли уммийцам для обработки, за что те обязаны отдавать часть дохода в качестве подати. По словам летописца, это необычайно выгодное для уммийцев соглашение.

IV. Судя по дальнейшим событиям, уммийцы придерживались другого мнения, и правитель Ур-Лумма снова идет на конфликт с Лагашем. Лагашское войско вступает в сражение с уммийцами и побеждает их. В тексте сказано, что сражение начинает Энанатум, отец Энметены, а затем рассказывается о победе последнего. Возможно, правитель Энанатум был уже в преклонных летах, и осуществлял военные действия его сын. Ур-Лумма бежал, преследуемый лагашитами и, возможно, даже был убит Энметеной.

V. Иль, верховный жрец и правитель Забалама, становится правителем Уммы (может быть, он ставленник Энметены, во всяком случае его данник). Он снова нарушает границу, отводит воду из пограничного канала и не выплачивает зерновую подать в том размере, как это было установлено, претендуя на всю спорную территорию.

VI. Тем не менее конфликт снова разрешен, ибо «боги не дозволили» свершиться притязаниям Иля. В конце текста описываются восстановительные действия Энметены — все возвращается на прежние места. Надпись по традиции заканчивается предостережением и проклятиями будущим нарушителям перемирия.

Кроме исторического материала надпись дает представление о стилистике вотивных (посвятительных) и повествовательных текстов — монументальной и выразительной, а также об их связи с памятниками художественными.

Нумерация текстов дана по глиняному цилиндру (Эн. 29). В переводе воспроизведено графическое расположение строк, подчеркивающее ритмику произведения, что способствует лучшему восприятию памятника.

(обратно)

37

КОГДА ВО ВСЕЛЕННОЙ РЕШАЛИ СУДЬБЫ... Отрывки из строительной надписи правителя Гудеи (цилиндр «А»)

Перевод по изданиям: Thureau-Dangin F. Les Cylindres de Goudca, Cyl. A. Paris, 1925;

Falkenstein A., Von Soden W. Sumerische und Akkadische Hymnen und Gebete. Zorich: Stuttgart, 1953.

Гудеа, чье имя означает «молящийся» (?), букв. «зовущий, кричащий», — один из наиболее значительных правителей города-государства Лагаш. В историю Двуречья он вошел как храмостроитель: раскопки в Лагаше обнаружили большое количество портретных статуй правителя, исписанных пространными строительными надписями, где подробно рассказывалось о бурной деятельности правителя по обновлению старых храмов округи Лагаша, возведению новых, о торговых экспедициях по вывозу драгоценных пород дерева и других строительных материалов, об устройстве и протекании празднеств, ритуальных действ, связанных с построением «домов божьих». Кроме пространных надписей на статуях дошли до нас и другие строительные и посвятительные надписи правителя — на глиняных гвоздях, табличках, а также на двух больших глиняных цилиндрах — цилиндры «А» и «Б». Цилиндр «А» сообщает о восстановлении, практически построении заново Энинну — «храма пятидесяти», главного храма бога-покровителя Лагаша, Нингирсу. Зять своего предшественника Ур-бау (первая жена Гудеи была его дочерью), Гудеа принадлежал к верховной жреческой аристократии, будучи отпрыском «священного брака». Своей божественной матерью он почитал, как о том неоднократно указывается в его надписях, богиню Гатумдуг.

Стилистика и композиция текста сближает его с памятниками художественной литературы гораздо в большей степени, чем, например, с исторической надписью на конусе Энметены.

(обратно)

38

КНЯЖИЙ ПРЕСТОЛ, КНЯЖИЙ ПРЕСТОЛ... Гимн храму города Кеша

Перевод по изданию: Gragg Gene В. 1Ъе Ке5 Temple Hymn. — Sjoberg А., Bergmann E. The Collection of the Sumerian Temple Hymns. New York. 1969.

Гимн святилищу города Кеша, или большому храмовому округу под названием «Кеш», — один из наиболее полных и хорошо сохранившихся литературных памятников начала II тыс. до н. э. (старовавилонский период), представленный 36 экземплярами, 24 из которых происходят из Ниппура. Раскопки в местечке Абу-Салабих 70-х годов принесли новые фрагменты этого гимна, датируемого так называемым «периодом Фары», или вторым раннединастическим периодом; таким образом, вновь обнаруженная версия старше основной почти на восемь столетий. При этом архаическая версия почти не отличается от более поздней, из чего становится ясным, что писцы старовавилонского времени не создавали нового произведения, используя старый материал, но тщательно копировали древний текст, добавляя новые стансы в том же стиле и сохранив прежнее как основное ядро.

Несмотря на то что о Кеше известно со столь раннего времени и из разнообразных исторических и литературных источников, до сих пор неясна его роль в истории Шумера, равно как и его местоположение. Есть попытка идентифицировать его с Абу-Салабихом, городом северо-западнее Ниппура: несомненна связь Кеша с другим важным шумерским центром — Адабом, городом, расположенным к юго-востоку от Ниппура, а также с не идентифицированным городом Урусагриг, тоже, видимо, соседствовавшим с Адабом. Предполагают, что Кеш — религиозный округ или просто пригород Адаба. Если исходить из текста самого гимна, а также других свидетельств, становится очевидным, что роль Кеша в религиозной жизни страны была значительнее его политического влияния в шумерской истории. Кроме того, на всем облике Кеша лежит отпечаток некой таинственности и мистичности, какой-то особой сакральности — «кто нутро его познает?» (строка 58, след.). Конец гимна (строки 126—129) позволяет толковать этот отрывок как некий ритуальный запрет приближаться к городу простому смертному, непосвященному, что заставляет думать об эзотеричности культа. В тексте подчеркивается зависимость Кеша от Экура, главного храма Энлиля в Ниппуре, а также связь с Эаной, священным округом Урука.

Как главные боги Кеша в тексте названы Ашир, или Аширги, божество, фигурирующее в списках Адаба и тесно связанное с Адабом, а также богиня Нинхурсаг-Нинту, «мать рождений», «Госпожа лесистая гора» — именно отсюда многократные сравнения святилища с образом лесистой зеленеющей горы; кроме них в тексте упоминаются и другие божества шумерского пантеона — см. строки 77—81.

В художественном отношении текст представляет собой стройную композицию, разделенную на стансы под названием «храмы»; что это означает, не вполне ясно, но скорее можно предположить нечто аналогичное кируга (ср. «Он покинул свое стойло...»), чем песнь, относящуюся к определенному храмовому строению округа (число этих «храмов» в разных версиях разнится от восьми до десяти). Каждая «песнь-храм» заканчивается единым трехстрочным припевом, славящим храм, его бога и его богиню, что объединяет композицию. Система образных сравнений, параллелизмов удивительно богата и выразительна, но представляет значительные трудности для перевода: неизвестны многие реалии, ускользают символы, невольно смещаются ассоциации.

(обратно)

39

Я — ЦАРЬ. С МАТЕРИНСКОЙ УТРОБЫ — ГЕРОЙ Гимн «Шульги А»

Перевод по изданию: Klein J. Three Sulgi Hymns. Ramat-Gan, 1981. P. 188—217.

Так называемый гимн «Шульги А» посвящен одному событию из жизни царя, а именно его спортивному подвигу: после эпического введения рассказывается о решении Шульги продемонстрировать свою силу и мощь однодневным пробегом из Ура в Ниппур и обратно при праздновании ритуального праздника эшеш в обоих городах в один и тот же день. Датировочная формула седьмого года правления этого царя сообщает: «Год, когда царь из Ура в Ниппур бежать отправился», из чего можно судить, что гимн отражает реальное событие. Неясно лишь, бежал ли царь только из Ура в Ниппур, как то сказано в формуле, или же в оба конца, как он утверждает в гимне.

Расстояние, которое он должен был преодолеть, за один день пробежать практически невозможно, поэтому иногда предполагают, что он скакал на коне, хотя из текста это никоим образом не вытекает. Во всяком случае, гимн дает явно мифологизированную трактовку события. Судя по дошедшим в каталогах заглавиям, текст составлен не в период правления Шульги, но после его смерти, скорее всего при его преемниках.

(обратно)

40

СВЕТОЧУ ДАЛА РОЖДЕНЬЕ... Любовные восхваления царя Шу-Суэна

Перевод по изданию: Alster В. Sumerian Love Songs. — Revue d’Assyriologie et d’Archeologie orientale. Paris, 79 (1985). P. 138— 142.

Трудный для понимания текст, имеет несколько трактовок. В интерпретации переводчика текст является восхвалением, произносимым несколькими хорами и солисткой царю Шу-Суэну. Введение — строки 1—6а — могло произноситься и самим Шу-Суэном, но, скорее, мужским хором, рассказывающим о рождении «светоча» — Шу-Суэна царицею Абисимти и предваряющим сольную партию Кубатум — супруги или наложницы царя. Могло быть и сильной мужской партией, но не самого царя, а ведущего.

(обратно)

41

ТЫ, ПЬЯНЯЩИЙ СЕРДЦЕ МОЕ... Любовная песня Шу-Суэну

Перевод по изданию: Kramer S. N.. Kizilyay Н., Qig М. Five New Sumerian Literary Texts. — Turk Tarih Kurumu Bellelen. 16 (63). P. 362.

Исследователи обычно рассматривают этот текст как обрядовую песнь, часть обряда священного брака. Однако не исключено, что в данном случае мы имеем дело с любовной песней, где влюбленная девушка обращается к царю.

Предположительно называется и имя составительницы-поэтессы — ею могла быть Кубатум, наложница Шу-Суэна (2038—2030 гг. до н. э.). То, что текст составлен на эме-саль, затрудняет понимание песни, поэтому ряд мест переводится условно, по контексту.

(обратно)

42

КОЛЕСНИЦА МОГУЧАЯ... Гимн о постройке колесницы богу Энлилю

Перевод но изданию: Civil М. The Chariot of Enlil's. — Journal of the American Oriental Society. 88 . 1968. P. 95—106.

Культ священной повозки, колесницы в шумерских религиозных представлениях играл большую роль; соответственно, дошли до нас модели колесниц из глины или драгоценных металлов, нередки и описания и восхваления колесниц разных богов в шумерских литературных текстах. Публикуемый памятник состоит из небольшого гимнического введения — рассказа о замысле постройки колесницы, из подробного, выполненного в эпическом стиле описания колесницы, ее красоты и совершенства. Далее рассказ ведется исключительно на мифологическом уровне — бог Энлиль, кому колесница была предназначена, принимает ее вместе со своей супругой, сыном и сонмом богов-Ануннаков. Из текста ясно, что обряд принятия (освящения) колесницы тесно связан с праздником плодородия (праздником первой борозды?), ибо по случаю постройки колесницы бог-землепашец воин Нинурта вспахивает поле. Текст кончается просьбой Нинурты за Ишме-Дагана (правил с 1953 по 1935 гг. до н. э.) перед Энлилем: выступая как божество-посредник между царем и верховным божеством, Нинурта просит для Ишме-Дагана в жены богиню Инанну, которая здесь, возможно, образно названа дочерью Энлиля. Так обозначается ещё одна связь с сельскохозяйственными праздниками, ибо царь должен будет выступить как воплотитель сил плодородия, партнер богини в обряде священного брака.

Гимн принадлежит к категории тиги, т. е. песнь «под литавры» делится на две части: сагидда и сагарра (тип довольно распространенный в шумерской литературе).

(обратно)

43

ДАБЫ... ХРАМ, ЧТО, ПОДОБНО ЛАДЬЕ... Сказание о Саргоне

Перевод но изданию: Cooper J. S., Heimpel W. The Sumerian Sargon Legend. — Journal of the American Oriental Society. 103, 1 (1963). P. 67—82.

Шаррукен, или Саргон Аккадский, — «царь, кому Энлиль не дал иметь соперников» — один из наиболее легендарных правителей Двуречья, с чьим именем связаны предания как на шумерском, так и на аккадском языках. Тем не менее сомнений в реальности этого персонажа нет — до нас дошли и подлинные надписи Саргона. Два фрагмента шумерского сказания о Саргоне, дополняющих один другой, дают возможность восстановить около 80 строк текста, вероятно только малую часть сказания. Сохранившиеся строки содержат важный и весьма занимательный материал. В повести действуют исторические лица — кроме Саргона это Урзабаба, правитель Киша, и Лугальзагеси, царь Урука. Коллизия, развернувшаяся в рассказе, связана с воцарением Саргона и падением Урзабабы, что произошло, как подчеркивается в тексте, по воле верховных богов Энлиля и Ана и при участии богини Инанны (аккадской Иштар, покровительницы Саргона и в аккадском эпосе). Однако при таком ярко выраженном историзме текст построен по законам композиции другого жанра: он воспроизводит сказочный сюжет, хорошо известный в мировом фольклоре, а именно: преследование определенным лицом новорожденного, которому предсказано быть заместителем или даже причиной гибели этого лица, политика ловушек герою и счастливое избежание опасности — так, в русских народных сказках этот сюжет известен по сказке о купце (см. «Русские народные сказки» в сборнике Афанасьева, N 305, 305а). Цепь мотивов следующая — письмо + ловушка (плавильная печь) + предупреждение в форме предсказания богини (мотив чудесного помощника) + второе письмо («подателя сего предать смерти» — ср. библейское письмо Урии и письмо Гамлета). Именно в такой интерпретации обнаруживается связь шумерского сказания с аккадским эпосом: рассказ о найденном в корзинке чудесном младенце, подобранном садовником (мотив Моисея, Эдипа, Персея и т. д.), — органичное начало, завязка истории аккадского эпоса, и не исключено, что существовала полная редакция всего сказания, соединяющая как шумерские, так и аккадские эпизоды.

(обратно)

44

КОГДА РАЗГНЕВАННЫЙ ВЗГЛЯД ЭНЛИЛЯ... Проклятие Аккада

Перевод по изданиям: Falkenstein A. Fluch Uber Akkade. — Zeitschrift fur Assiriologie, Neue Folge. 23 (57). 1965. S. 43— 124; Cooper J. S. The Curse of Agade. Baltimore: London.

1983.

Текст, который можно датировать концом III — началом II тыс. до н. э., о возвышении и падении одной из могущественнейших династий Двуречья, Аккадской империи, был в свое время, судя по числу дошедших до нас списков, одним из популярнейших сочинений писцовых школ старовавилонского периода. В центре событий — мифологизированный рассказ, безусловно возникший в жреческой среде, о разрушении главного храма Ниппура — Экура царем Нарам-Суэном, проклятии его за это преступление Энлилем, верховным шумерским божеством, и нашествии на Двуречье диких племен из Элама — кутиев. Часть событий, о которых говорится в тексте, совпадает с исторической действительностью: Саргон стал царем Двуречья, уничтожив царства Киша и Урука; нашествие кутиев началось в конце царствования Нарам-Суэна (2236—2200 гг. до н. э.), четвертого правителя Аккадской династии, видимо внука (по легендарной традиции — сына) Саргона; Аккад — город, который был разрушен и больше не восстанавливался. Но из исторических надписей также известно, что Нарам-Суэн восстанавливал (перестраивал) святилище Экур в Ниппуре, что при третьей династии Ура все цари Аккадской династии были почитаемы и что город Аккад существовал и при последующих царях династии Аккада и погиб в самом конце правления Аккадской династии. Текст, таким образом, ни в коей мере не может служить надежным источником для восстановления истории Двуречья, как это иногда пытались представить некоторые исследователи. Что касается политических, идеологических и религиозных тенденций составителей памятника, то они прослеживаются довольно отчетливо: текст начинается с рассказа о постройке богиней Инанной святилища Ульмаш в Аккаде. Инанна — богиня-покровительница Урука и Киша, пред тем уничтоженных, следовательно она остается как бы без жилья. Блеск и роскошь нового жилья и нового города вызывают раздражение Энлиля, и Инанна оставляет храм и город, предчувствуя нарастающую враждебность Энлиля. Нарам-Суэн, который видел вещие сны и впал по этой причине в прострацию, думает исправить положение, перестроив Экур (строка 97), и для того нарушает даже волю бога, который уже твердо пришел к решению погубить Аккад и Нарам-Суэна. Дальнейшее разрушение храма описывается как его разграбление и уничтожение, и автор как бы забывает, для чего Нарам-Суэн начал рушить храм. Похоже, что забывает об этом и сам Нарам-Суэн, который вывозит на кораблях имущество храма. И как месть бога — нашествие чудовищных варваров, разгром страны и проклятие богами города-святотатца. Текст, таким образом, в высокопоэтической форме проводит мысль о предначертании, судьбе и воле богов, которой нельзя не подчиниться, даже если бы она и казалась капризом с точки зрения смертного.

(обратно)

45

ВРЕМЕНА ИЗМЕНЯЯ... Введение к плачу о разрушении Шумера и Ура.

(Плач о пленении царя Ибби-Суэна)

Перевод по изданию; Falkenstein A. Die Ihbisin-Klage.— Die Well des Orients. 1/5. 1950. S. 337— 384.

Текст с плачем о пленении царя Ибби-Суэна, известный шумерологам еще с 1914 г., представляет собой фрагментарный отрывок или сокращенное извлечение из гораздо более пространной композиции, а именно плача о разрушении Шумера и Ура, памятника более чем в 500 строк (Ур II). Это произведение публиковалось в отрывках Гэддом, а также в переводе С. Н. Крамера, но без транскрипции.

Ибби-Суэн (2027—2003 гг. до н. э.) — пятый, и последний, царь могущественной третьей династии Ура. Его трагическая судьба — одна из вех последовательной истории падения царства, которое долго мнилось несокрушимым. Событие это, видимо, столь сильно и остро переживалось современниками, что нашло отражение в последующих предсказательных текстах (омен) и в датировочных формулах шумерских хроник: «год, когда царь Ибби-Суэн в цепях был уведен в Аншан». Общее настроение и отдельные выражения сближают этот памятник с жалобой-плачем о разрушении Ура, событии, произошедшем еще при жизни Ибби-Суэна.

(обратно)

46

ОН ПОКИНУЛ СВОЕ СТОЙЛО... Плач о разрушении города Ура

Перевод по изданиям: Kramer 5, N. Lamentation over the Destruction of Ur. —

Assyriologica) Studies. N 12. Chicago, 1940: Falkenstein A. Klage um die Zerstorung von

Ur. — Sumerische und akkadische Hymnen und Gebete. Zurich; Stuttgart. 1953.

Среди текстов, посвященных плачам о разрушении древних шумерских городов (пока известно пять таких текстов), плачи о разрушении города Ура занимают особое место: две большие композиции, одна в 436 строк, другая более пятисот, развивают эту тему. Падение в конце IV тыс. до н. э. царства, просуществовавшего свыше ста лет, славного своим могуществом, произвело впечатление катастрофы, всеобщего разрушения и нашло отражение в памятниках необычайной эмоциональной силы. Социальные и стихийные бедствия, которые пали на Шумер, объясняются волей богов, но вины города здесь нет: Энлиль, владыка богов, говорит Нанне, защитнику и покровителю Ура: «Кто когда-либо видел правление столь длительное?» (плач о разрушении Шумера и Ура, 366).

Согласно шумерской теологической концепции, ничто не может существовать вечно, и царственность переходит от одного города-государства, от одного царства к другому. Плач о разрушении города Ура состоит из одиннадцати песен-стансов разной длины: самая пространная — седьмая песнь (76 строк вместе с рефреном) и самая короткая — девятая, в ней всего десять строк, включая рефрен. Десятая песнь составлена таким образом, что первые девять строк продолжают тему девятой песни, а последующие семь начинают развивать новую тему, которая продолжается в последней, одиннадцатой песни.

Первые две песни составлены на «женском языке» (эме-саль), встречаются написания этого диалекта и в других песнях плача. В нашем переводе все названия и имена на эме-саль переданы как написанные в обычном, главном литературном диалекте. В конце каждой песни помещен рефрен из одной-двух строк, где подчеркнуто основное эмоциональное настроение песни и где есть фраза, переведенная мною условно «повторенье строки», ко которая может быть и указанием на характер исполнения или музыкального сопровождения текста. Несмотря на кажущееся внешнее несовершенство композиции, она необыкновенно стройна с точки зрения передачи состояний: рассказ о горе и о том, как это горе переживается, создан с удивительно психологической тонкостью.

Первые две песни еще как будто ничего не говорят о горестных событиях и его причинах, они только подготавливают слушателей к нему, создавая тревожное настроение. Тридцать пять строк (песнь первая) построены по одной схеме — называется божество главного храма одного из шумерских городов и говорится, что это божество покинуло «свое стойло, свой дом (храм)». Два эпитета бога чередуются, образуя ритмический узор, подобный росписям на шумерской керамике или цилиндрических каменных печатях. Вторая песнь состоит из призывов начинать плач, обращенных к святилищам или к кирпичам перечисленных вначале храмов и городов. Только из нее мы узнаем, что это будет плач о разрушении города Ура, но что именно произошло — все еще неизвестно. Тем не менее монотонное, ритмически-мерное повторение тревожных строк «в его (ее) загон вошел ветер» (первая песнь) и «начинай плач» (вторая песнь) уже эмоционально подготовили слушателя к трагическому известию.

Третья и четвертая песни — плач-рассказ богини Нингаль, супруги лунного божества Нанны, «матери города». Она вспоминает о своих давних ужасных предчувствиях и о совете богов, где было принято решение о гибели города. После этого решения город как бы уже погиб, и никакие мольбы Нингаль перед богами не могли изменить приказа. Пятая и шестая песни посвящены описанию бури, напавшей по воле Энлиля на город, точнее многих бурь и ураганов. Слово «буря, ураган» здесь, по всей видимости, надо воспринимать не только в буквальном, но и в фигуральном смысле — это все беды и несчастья, которые пали на людей. Этот рассказ, сопровождаемый рефреном «рыдает народ», ведется как бы от лица автора повествования. Уже в конце шестой песни напряжение, вызванное перечислением ужасной картины бедствий, возрастает до предела: Нингаль, сообщает автор, вопит и кричит. Но кульминации это состояние достигает в седьмой песни, которая начинается с известия, что Нингаль «точно враг стоит под стенами своего города». Она не может поверить своим глазам — действительно, ее город разрушен до основания, предчувствия сбылись, и приказ Энлиля приведен в исполнение. Она начинает перечислять все, что погублено, и картины былого благополучия медленно проплывают перед ее глазами, бередя сердце. Ближе к концу этого рассказа снова вступает автор — он описывает вид Нингаль, ибо самой ей уже не под силу продолжать плач. Когда она начинает снова, она способна только рассказывать о том, как она плачет, силы выражать горе уже почти нет, и она может лишь повторять причитания. Восьмую песнь опять начинает автор (или горожане), обращаясь к Нингаль. Все начало построено так, как будто основная цель обращения — растравить Нингаль, не успокоить ее боль, но разбередить раны: при чередованиях рефренов «как сможешь ты жить» и «как твое сердце вынесет это» снова и снова перечисляются все ужасные картины разрушения города, все сцены, чей вид и воспоминание о которых лишили ее силы. И в конце песни мы начинаем понимать, что это не случайно — Нингаль должна вернуться в разрушенный город и помочь его восстановлению, дать ему возможность ожить. В включении плача еще раз перечисляются бури, напавшие на город, но это уже заклятие: больше эти бури в город войти не должны, «запись», решение о гибели города отныне должно висеть «на гвозде» в храме Энлиля и впредь больше не приниматься. Кончается текст обращением к Нанне и призывами мочиться ему — город должен быть восстановлен, буквально «возвращен на свое место», и жертвы «царю города», Нанне, должны так же исправно приноситься, как и в былые времена.

Известно, что юрод Ур действительно был восстановлен, хотя никогда уже больше не играл столь значительной роли, как в период его третьей династии.

Плачи о разрушении храмов в Шумере обычно составлялись именно в период их реконструкции: ведь прежде чем построить новый храм, его сначала надо было снести, и вот, чтобы испросить прощения у бога-покровителя храма, надо было сперва оплакать храм и уже только после этого начать возведение святилища. Имя бога в стандартном тексте можно было заменить. Но оба плача о разрушении Ура — самостоятельные авторские произведения, созданные конкретно на определенное событие — на восстановление города Ура и, видимо, впервые исполненные по случаю празднества возрождения города. Они могли послужить и литературными образцами для других плачей, и, может быть, даже стать родоначальниками жанра, столь любимого и распространенного в Шумере, что составление плачей на шумерском языке происходило и в эллинистическое время.

(обратно)

47

О, ЖИЛЬЕ ТВОЕ ГНЕВНОЕ... Плачи и гимны к Энлилю

Перевод по изданию: Kutscher R. Oh Angry Sea. The History of a Sumerian Congregational lam ent. New Hawen; London. 1975.

Серия общенародных плачей и гимнов к богу Энлилю известна под общим названием: «О, морс гнева...» (а-аб-ба ху-лух-ха), о чем свидетельствует колофон одного из поздних текстов, гласящий: «Вторая таблица (произведения) "О, море гнева", неоконченная». Начало текста до нас не дошло или пока не опознано. Сохранилось девять текстов, представляющих собой девять различных версий одной и той же композиции от четырех различных периодов: старовавилонского, новоассирийского, нововавилонского и селевкидского, т. е. от конца П до конца I тыс. до н. э. и начала I тыс. н. э. Многие строки имеют аккадский перевод-подстрочник. Издатель текста Р. Кутчер в результате тщательного изучения всех версий и сопоставления редакций текста составил общую цельную композицию, дающую представление о последовательных этапах эволюции памятника. Композиция относится к жанру балаг — произведению, исполняемому под музыкальный инструмент балаг и являющемуся ритуальным плачем о всенародном бедствии. В I тыс. до н. э. тексты такого рода регулярно включали другой тип музыкальных плачей — эршемма, и наша композиция в ее окончательном виде состоит из трех частей: I. Молитвенный плач к Энлилю (1— 48);

II. Гимн к Энлилю (49— 236); III. Плач-эршемма к Энлилю (237— 296), по-видимому неоконченный. Произведение, возможно, исполнялось двумя хорами: один хор пел основной текст, другой повторял рефрены.

В настоящем издании текст дан в сокращении. В основном опушены цепочки эпитетов бога Энлиля. Монотонное нарастание ритма путем повторов, с введением новых оттенков при помощи последовательного добавления или изменения отдельных слов и фраз по возможности сохранено, ибо позволяет представить эмоциональное состояние исполнителей, в которое они должны были входить медленно и постепенно.

Слева дана последовательная нумерация строк, в скобках порядок строк, как он дан у составителя общей композиции. Нумерация отдельных «стансов», приведенная Кутчером, здесь опущена, сохранено лишь трехчастное деление композиции (I, II, III).

(обратно)

48

ИСТРЕБЛЕНИЕ МОИХ ЧЕЛОВЕКОВ... Отрывки из сказания о потопе

Перевод по изданию: Civil М. The Sumerian Flood Story. — Lambert W. Ci. and Millaid A. R. Atra-Hasis, the Babylonian Story of Flood. Oxford, 1969.

Единственный экземпляр таблички в шесть столбцов, на которой сохранилось только около одной трети текста, содержит древнейший из известных нам вариантов сказания о потопе. Судя по отрывкам сказания, в нем говорится не только о потопе, но и о других бедствиях, которым по воле богов подвергался

«черноголовый народ». Можно думать, что произведение имеет общие черты с вавилонским сказанием об Атрахасисе, где потоп оказывается третьей напастью после чумы и голода. Сохранившаяся часть столбца I содержит речь какого-то божества, видимо обращенную к другим богам, — оно обещает вернуть или сотворить заново то, что было погублено. Далее рассказывается о том, как была спущена с неба «царственность», — тема, развиваемая в другом шумерском произведении, так называемом «Царском списке»: затем нарекаются имена городам, они распределяются среди божеств — так мы узнаем о существовании по крайней мере пяти допотопных городов. История решения богов устроить потоп и спасения жизни царя-праведника Зиусудры также очень фрагментарна, однако видно, что она содержит все основные линии сюжета обоих вавилонских и библейского вариантов. В тексте двойная нумерация: слева порядковый номер реального числа строк, справа — нумерация издателей.

(обратно)

49

В ДАВНИЕ ДНИ, В СТАРОДАВНИЕ ДНИ... Поучения Шуруппака

Перевод по изданию: Alster В. The Instruction of Suruppak. — Mesopotamia. 2. Coppenhagen, 1974.

Текст, содержащий наставления, приписываемые мудрецу Шуруппаку, дошел до нас в четырех разновременных версиях, охватывающих промежуток времени примерно в тысячу четыреста лет, что говорит о необычайной популярности памятника в древности. Самая ранняя версия была найдена в Абу-Салабихе и датируется ок. 2500 г. до н. э., наиболее поздняя (в аккадском переводе)— ок. 1100 г. до н .э. За основу настоящего перевода взята самая полная и лучше всего сохранившаяся старовавилонская версия (ок. 1800 г. до н. э.).

Пословицы, притчи, поучения, басни, записываемые шумерийцами почти с того времени, когда появилась письменность, использовались главным образом в учебных целях как наглядный и легко усваиваемый материал. Одни брались писцами-учителями из фольклорного источника, другие сочинялись ими и затем уходили в народ и становились фольклором. До нас дошли большие серии-своды, включающие десятки и сотни таких изречений. «Поучения Шуруппака» отличаются от других сводов тем, что орамлены: они излагаются от лица мудреца Шуруппака, наставляющего своего сына Зиусудру, и рамка «Шуруппак наставлял своего сына...» не только начинает и в видоизмененном виде кончает текст, но как рефрен вводится дважды в его середину. Поучения связываются с еще «допотопной» древностью, что должно было придавать особенную авторитетность сказанному. Есть основания считать, что первоначально семья мифических мудрецов Убаргуту — Шуруппак — Зиусудра не имела отношения к герою сказания о потопе и отождествление произошло позднее. Сами наставления, как убедится читатель, очень разнородны и специально не сгруппированы. Есть поучения, произносящиеся от лица женщины и обращенные к женщине, Житейские и практические советы перемешаны с философскими сентенциями, встречаются аллюзии на эпические сказания, видимо наиболее популярные, Произведения такого рода сложны для понимания и передачи их на другой язык, от нас ускользают реалии, игра слов, часто наше понимание таких текстов иллюзорно. Поэтому и настоящий перевод следует рассматривать только как попытку заглянуть в жизнь и мир древнего человека, уловить то, что мыназываем «духом народа». Общность человеческих привычек иногда помогает нам, и в ряде пословиц и поговорок мы обнаруживаем знакомые параллели. Деление на строфы — условное, часто по смыслу.

(обратно)

50

РЫБА МОЯ... Дом рыбы

Перевод по изданию: Civil M. The Home of the Fish. New Sumerian Literary Composition. — Iraq. 23 (1961). P. 154— 175.

По мнению Сивиля, издателя текста (копия начала II тыс. до н. э.), это — монолог от лица божества-покровителя рыб, рассказывающего рыбе о заботах, которые проявлены по отношению к ней, и приглашающего ее и всех других рыб поселиться в этом доме-убежище, чтобы избежать опасности, грозящей рыбам от хищных птиц. Божество это — богиня Нанше, покровительница рыб и птиц, о которой говорится, что она «та, кто любит рыб и птиц», и чье имя Сивиль восстанавливает в конце разбитых строк текста. Однако о божестве в конце произведения говорится не в первом, а в третьем липе, да и из самого текста никак не ясно, что речь ведется именно от лица божества. Действительно, лицо, приглашающее рыбу войти в построенное для нее жилье, проявляет себя как существо, заботящееся о ней, именует рыбу «любимой дочерью» (в тексте «сыном», ибо обращаются к рыбе-мужчине, главе рода). Но это может быть не обязательно бог, а, скажем, человек, заманивающий рыбу в какой-нибудь искусственный водоем, где разводят рыбу. В пользу этого предположения говорит то обстоятельство, что при перечислении опасностей, угрожающих рыбе, ничего не сообщается о возможности быть пойманной человеком, а божество, упоминающееся в третьем лице в тексте, названо здесь не «покровительницей рыб», но «покровительницей рыбарей», тех, кто ловит рыбу. Несколько смущает при подобной трактовке, что в перечислении рыб, которые приглашаются в «дом», встречаются явно несъедобные и даже опасные рыбы, как-то: скат (по-видимому, электрический), акула и т. д. Однако этому явлению могут быть свои объяснения: текст «Дом рыбы», как и ряд других текстов, читался, переписывался и изучался учениками Эдубы, вероятно, входил в учебную программу, и список рыб был, таким образом, учебным пособием, а весь текст помогал в живой и образной форме заучить сложные названия рыб.

Итак, текст, если мы правильно его понимаем, является обращением к некоей «рыбе» (в отличие от других, ни к какой породе рыб не относящейся, так сказать «образ рыбы») с приглашением прийти в подготовленное для нее убежище и там поселиться, по сути — заманиванием рыбы в ловушку, что придает совершенно иную лукаво-ироническую окраску произведению.

(обратно)

51

ТРОСТНИКОВЫЕ ЗАРОСЛИ ЧТО ГОВОРЯТ? Рассказ о цапле и черепахе

Перевод по изданию: Gragg Gene В. The Fable of the Heron and of the Turtle. — Archiv fur Orientforschung. 24 (1973). P. 51—72.

Фрагментарный текст рассказа о цапле и черепахе — один из интереснейших памятников шумерской литературы. Состояние сохранившихся версий и частей версий пока не дает никакой возможности судить об окончании рассказа, мы не можем даже сказать, являются ли эти обрывки продолжением истории или частью совершенно другого текста, записанного на той же табличке, содержащей историю цапли и черепахи. Неясен и жанр произведения, хотя и носящего черты споров адаман-дугга, но в то же время существенно отличающегося от последних по построению.

Композиционно рассказ составлен изящно и искусно, что особенно ощущается в распределении ритмических повторов, образующих как бы стройный орнаментальный узор. Текст разбивается на отдельные отрывки, каждому из которых соответствует припев-восклицание, повторенное от пяти до одиннадцати раз в строках: 1— 9; 12— 21; 26— 30; 39— 47; 49— 59; 73— 77; 80— 88; 90— 99. Любопытным и необычным оказывается и то обстоятельство, что действие, развертывающееся в болотистых областях Шумера и по традиции связываемое с южной его частью, в этом рассказе распространено и на северные его области: Тутуб (совр. Хафадже в районе реки Диялы) и точно не идентифицированные Акшак и Киритаб (см. подробнее Gragg, op. cit., p. 70— 72).

(обратно)

52

В ДОМЕ, ГДЕ ЕСТЬ ПИВО... Наставление женщине

Перевод по изданию: Van Dijk J, La sagesse sumero-accadienne. Leiden, 1953. P. 90—97.

Миниатюра (двуязычный шумеро-аккадский текст начала II тыс. до н. э.) относится к группе распространенных среди памятников Эдубы текстов, которые приближаются к жанру наставлений, поучений, притч, побасенок, басен и т. д. и часто представляют собой живые, выразительные сценки из жизни или метко изображают, как в данном рассказе, человеческие характеры. Издатель текста считает, что первая часть рисует образ мужчины. С нашей точки зрения, смысл произведения — в противопоставлении образа идеальной женщины-хозяйки женщине-склочнице; суть наставления — вот, женщина, какова ты можешь и должна быть и какою ты быть не должна. Ни одна строка ни шумерской, ни аккадской версии (исключая указанные Ван Дийком) не противоречит такому толкованию. То, что варианты в одной строке не подчеркивают женский род, может быть небрежностью писца или просто объясняется тем обстоятельством, что писец не счел нужным в этой строке выделить женский род, считая само собой разумеющимся, что речь идет о женщине.

(обратно)

53

НАМЗИТАРА... Энлиль и Намзитара

Перевод по изданию: Civil М. Enlil and Namzitarra. — Archiv fur Orientforschung. 25 (1974— 1979). P. 65—71.

Текст (начало II тыс. до н. э. — старовавилонский период), содержит распространеннейший в мировом фольклоре рассказ о встрече с переодетым (преобразившимся) богом, умершим предком и т. д. и получении от него каких-то благ, награды или за сообразительность, или за добропорядочность (смирение, скромность), или же за оказание каких-то услуг. Намзитара («Благая судьба») встречает преобразившегося в ворона бога Энлиля-Намутару («Дарующий благую судьбу») и благодаря своей сметливости и смирению перед богом получает награду — по толкованию М. Сивиля, постоянную должность при храме и некую земельную собственность, важный источник семейного наследственного владения в старовавилонском Ниппуре, откуда происходит текст, Характерно, что Энлиль подчеркивает, что си-са («справедливость») получат (букв. «схватят») потомки Намзитары. Обыгрываются имена главных действующих лиц, слова «судьба-птица» — нам; возможно также уга — «ворон» и у4-га-зу — «когда я воистину узнаю», «(узнаю) ворона». Совершенно неясен намек на Энмешару — «господина всех Сутей», мифологического предка Энлиля, однако из других источников известно, что каким-то образом он был захвачен, пленен (неизвестно, правда, кем) и лишен власти. По-видимому, текст принадлежал к числу сочинений, которые изучались в школе. По нашей трактовке, в первой части рассказа реальная встреча с Энлилем необязательна. Намзитара лишь грезит о нем, и первый диалог происходит лишь в воображении Намзитары. Тогда о встрече Энлиля и Намзитары рассказывается начиная с 12-й строки: «Энлиль обличье свое поменял, вороном обратился и каркает». Возможно, Энлиль подслушал заветное желанье Намзитары.

(обратно)

54

ЛЕВ СХВАТИЛ КОЗУ БЕЗЗАЩИТНУЮ... ПТИЦЕЛОВ, ИМЕЯ С СОБОЙ ПИВО... В НОРУ ВБЕГАЕТ ЛИСИЦА...

Перевод по изданиям: Alster В. Paradoxical Proverbs and Satire in Sumerian Literature. — Journal of Cuneiform Studies. 27 (1975). N 39, 40, 38, 31, 19, 20. 32, 33: Kramer S. N.. M. Cig, H. Kizilyag. Five New Sumerian Texts. — Bellelen 16. Ankara, 1952, P. 363—365, N 1—7, 10; Young G. D. Utu and Justice. — Journal of Cuneiform Studies. 24 (1972). P. 132; Alster B. Sumerian Proverb Collection Seven. — Revue dAssyriologie et d’Archeologie orientale. 72. N 2. 1978. N 24, 48, 77: Sjdberg A. The Old Babylonian Edubba. Sumerological Studies in Honor of Th. Jacobsen. — Assyriological Studies. 20. 1975. P. 159.

В дополнение к сборнику «Поучений Шуруппака» приводится еще ряд басен и пословиц из многочисленной сокровищницы дошедших до пас памятников народного творчества. Игра слов, меткость непосредственных наблюдений, богатое употребление риторических и звуковых фигур отличают эти миниатюры. Как и в случае с «Поучениями Шуруппака», интерпретация их не бесспорна и часто субъективна, поэтому многие выражения переведены иначе, чем у других издателей текста, что в комментариях не всегда оговорено — интересующийся читатель может обратиться к соответствующим изданиям.

(обратно)

55

Пословицы, приведенные здесь, взяты из разных сборников, и нумерация не соответствует порядку расположения в сборниках.

(обратно)

56

НЕКИЙ СТАРЕЦ К ЦАРЮ ОБРАТИЛСЯ... Рассказ о старике и девушке

Перевод по изданию: Alster В. A Folktale in Studies in Sumerian Proverbs. — Mesopotamia. 3. Copenhagen, 1975. P. 90— 96.

Сказка-притча демонстрирует нам сюжет, распространенный в мировом фольклоре, где даны задача-загадка, мудрец-толкователь (нередко им бывает мудрое дитя) и получение желаемого, часто магического, объекта, в данном случае — молодой девушки престарелым мужчиной. Также обыгрывается популярная в мировом фольклоре (см. Каталог Аарне-Томпсон (AaTh875 + 921) = AaTh915), особенно часто— восточном, тема омоложения с помощью девушки. Однако начало и конец текста разрушены, и поэтому нет возможности классифицировать его более точно, хотя, насколько можно судить по настроению памятника, в конце речь должна будет пойти о счастливом исходе, а не об осмеянии героя, как то иногда дает фольклор. Подробнее см. Афанасьева В. Шумерский литературный текст с фольклорными мотивами. — Сб. Памяти В. Г. Луконина. СПб., 1995. С. 55—59.

(обратно)

57

ЦАРЕВУ ПОСЛАНЦУ, ЧТО В ПУТЬ ОТПРАВЛЯЕТСЯ... Послание Лудингиры

Перевод по изданию: Civil М. The «Message of Ludingirra to His Mother...». — Journal of Near Eastern Studies. Vol. 23. N 1. 1964. P. 2— 11.

Сохранилось четыре шумероязычных таблички старовавилонского периода текста «Послания Лудингиры», причем один из колофонов содержит имя царя Самсуилуны (1749—1712 гг. до н. э.), а также два очень фрагментарных трехъязычных текста из архива Богазкёя — шумеро-аккадо-хеттская версии. Этот литературный памятник составлен в форме письма, и введение начинается стереотипным обращением частных писем: «Такому-то передай (скажи)...» Посол, отправляющийся в Ниппур, получает от некоего Лудингиры поручение — найти его мать Шат-Иштар и передать ей от него, нежно любящего ее сына, приветы. Содержание самого текста составляет перечисление пяти групп признаков, по которым посланец должен узнать мать и каждая из которых представляет собой маленький гимн-восхваление. Лудингира — «человек бога», распространенное шумерское имя и, возможно, в данном случае литературное имя определенного героя, принятое в писцовых сочинениях: сравни плач Лудингиры по супруге Навиртум и по отцу (см. ниже). Характерно, что имя матери уже аккадское: «Шат-Иштар», что означает «принадлежащая богине Иштар».

Описание матери Лудингиры изобилует сравнениями и выражениями, более приличествующими описанию юной возлюбленной, чем матери, и на это уже обращено внимание исследователей: Купер (см. Cooper J. S. New cuneiform Parallels to the Song of Songs, — Journal of Biblical Literature. Vol. 90. Pt. 2. 1971. P. 157—162) приводит параллели с библейской «Песнью песен», а также с рядом других текстов явно эротического содержания — например, сравнение в строке 35 — «сад наслаждения» и название песни № 26 в каталоге любовных песен из Ашшура: «Сад твоих прелестей (наслаждения) он ищет». Исследователями высказывалось предположение, что речь идет не о реальной матери Лудингиры, но о богине Инанне, со ссылкой на имя матери. Нам все же представляется, что именно имя матери, равно как и строка 16 текста: «Как за кумирней Инанны присмотреть, ей ведомо», может говорить о какой-то связи женщины с богиней Инанной, о выполнении службы в культе богини, но не о том, что речь идет непосредственно об Инанне. Скорее другое — автор текста для описания достоинств матери воспользовался набором эпитетов и признаков из стереотипного арсенала обрядово-любовной или просто любовной лирики, отсюда и аналогии с библейским произведением, автор которого также воспользовался характерным для древневосточной поэзии топосом: так, сопоставляемые Купером строки 22—31 шумерского текста и 5:10—16 «Песни песен» дают: первое — описание матери, второе — возлюбленного невесты.

(обратно)

58

ЛУДИЛУДИ, МАТЕРИ МОЕЙ, ТАК СКАЖИ... Письмо обезьяны Перевод по изданию: Powell М. A. Ukubi to Mother... The Situation is desperate. — Zeitschrift fur Assyriologie. Bd. 68. 1978. P. 163— 195.

Письмо обезьяны своей матери построено по типу частных и служебных писем, с помощью которых обычно передавили срочное сообщение: вводная формула, где за именем адресата идет имя пишущего, а точнее, диктующего письмо: «Говорит такой-то», содержание письма и заключительная формула, как ее принято называть, амару-формула. Амару — букв. «буря, ураган, потоп» — писалась в конце письма, когда надо было подчеркнуть срочность дела или катастрофическое, угрожающее положение, в котором находится посылающий весть. В царских письмах, скажем, Шульги, эту фразу можно перевести словами — «дело срочное» или «немедленно», в данном случае русское выражение «караул» представилось наиболее адекватным ситуации, описанной в тексте. Письмо составлено от имени обезьянки, сидящей где-то на задворках учебного заведения, возможно типа нашего музыкального училища, и умирающей, по ее словам, от голода. Писец-автор произведения явно задался целью составить пародийный юмористический текст и взял за образец обычный деловой документ, Укуби, переведенное здесь как имя собственное, и означает «обезьяна». Для шумерской литературы характерно обращение к стереотипным, формульным жанрам (письмо, заклинание) с перенесением содержания в иную плоскость — ср. любовные заклинания, послание Лудингиры своей матери и др.

(обратно)

59

ВОНЬ ПРОРОСЛА, КАК ПАХУЧИЕ ТРАВЫ Заклинание вони

Перевод по изданиям: Alster В. A Sumerian Incantation against Gall. — Oriental» Vol. 41. Fasc. 3. 1972. P. 349 — 358; Michailovski P. Carminative Magic: Towards an Understanding of Sumerian Poetics. — Zeitschnft fur Assyriologie. Bd. 71. 1981. P. 1 — 18.

Заклинание против горечи во рту (желчи) и газов, вздутия живота и т. д. тем не менее не является специфически медицинским текстом. В шумеро-аккадской мифологической традиции конкретное событие — заболевание человека — включается в общий космический порядок и проявляется как часть его. Соответственно и лечение требует не просто конкретных мер, но и обращения к высшим силам через бога-посредника. Текст состоит, таким образом, из трех частей: описание желчи — зе, которая рисуется в поэтических образах-сравнениях и одновременно является описанием состояния больного: обращение к персонифицированной желчи (вони) с заклинанием, а также к божествам, обладающим над ней властью, а в конечном счете — к богу Энки, владыке мудрости, отцу и покровителю богов-врачевателей; и наконец, заключительная часть — обращение к лекарю с описанием способа исцеления и лекарства, которым оказывается обыкновенная соль. Заклинание составлено в стихотворной форме с ритмическим построением каждой части, с образными сравнениями, применением параллелизмов и является законченным поэтическим произведением. Из шести ныне известных нам копий три — старовавилонского периода (начало II тыс. до н. э.) и три — от начала I тыс. до н. э.: две из библиотеки ассирийского царя Ашшурбананала и одна — нововавилонского времени.

(обратно)

60

ДЕВА СЛАДОСТНАЯ СТОИТ НА УЛИЦЕ... Любовное заклинание

Перевод по изданию: Fatkenstein A. Sumerishe religiose Teste. — Zeitschrift fur Assyriologie, Neue Folge. 22 (56). 1964. S. 119 — 129.

Любовное заклинание в помощь влюбленному юноше составлено по типу стандартных шумерских заклинаний от болезней, с небольшими отклонениями.

Место, отведенное описанию злых демонов болезни, занимает описание прекрасной девушки, священной проститутки, жрицы богини Инанны, на месте больного — молодой человек, охваченный любовным недугом. Бог Энки и сын его Асаллухи — главные действующие лица в подобных заклинаниях, помощники людей в их нуждах и горестях, причем постоянно подчеркивается преемственность знания и мудрости богом-целителем, сыном верховного божества мудрости.

(обратно)

61

НА ЖЕНУ ГЕРОЙ, СЛОВНО БЫК МОГУЧИЙ... Заклинание для роженицы

Перевод по изданию: Van Dijk J. Incantations accompagnant la naissance de femme. — Orientalia. Vol. 44. Fasc. I. 1975. P. 52—79.

Заклинания, назначение которых — помочь роженице во время родов, были очень распространены в клинописной литературе. Обычно такие заклинания сочетают в себе мифологический план с конкретным, часто натуралистическим описанием процессов зачатия и родов. Основой мифологического сюжета служит, как правило, рассказ о боге луны Нанне (Зуэне), который спускается в священный загон, чтобы оплодотворить священную корову, нередко носящую имя «раба (служанка) Зуэна». Мужчина в родовом заклинании часто может быть назван быком, а женщина — коровой. Другой мифологический мотив, обыгрываемый в заклинаниях, — сравнение рожающей женщины с ладьей, наполненной драгоценным грузом и хранящей сокровища. Как и в прочих заклинательных текстах, первым богом-помощником в таких случаях является Асаллухи, и обязательным компонентом оказывается получение им разрешения на действия от его отца Энки.

(обратно)

62

У-А, А-У-А, СОН, ПЛЫВИ... Колыбельная

Перевод по изданию: Kramer S. N. u5-a а-u-а: A Sumerian Lullabei (With Appendix by Thorkild Jacobsen). — Studi in Onore di Edoardo Voderra. 6. 1071. P. 191—205.

Текст из раскопок Ниппурской археологической экспедиции в конце XLX века, был определен его издателем, профессором Крамером, как колыбельная песнь. Судя по характеру письма, он датируется началом послешумерского периода, но упоминание в тексте имени второго правителя третьей династии Ура царя Шульги дает возможность датировать если не создание, то запись временем этого правителя. Текст, частично на языке эме-саль, по всей вероятности, входил в программный курс обучения Эдубы и неоднократно переписывался. По мнению профессора Крамера, слова колыбельной вложены в уста жены Шульги, и Крамер предполагает даже, что это могла быть царица Абисимти. Укачивающая ребенка молодая женшина поет колыбельную, то обращаясь к ребенку, то ко сну, который она призывает. Крамер видит прямые указания на то, что речь идет об одном из не названных по имени сыновей Шульги, не только исходя из строки 23 текста, но и строк 95— 97, где мать, по его мнению, обращается к сыну как к будущему царю и призывает его к защите городов Ура и Урука.

Профессор Т. Якобсен, комментировавший текст и давший свой перевод отдельных мест, и интерпретирует текст несколько иначе — он считает, что слова колыбельной обращены исключительно ко Сну, который в тексте персонифицирован, но не деифицирован. Мать призывает его, прославляет, обещает принести ему жертвы, проклинает его и т. д. О сыне, по мнению проф. Якобсена, она говорит только в 3-м лице, Слова «господин» и даже «господин Шульги» употреблены здесь в общем смысле и не несут конкретного указания именно на царского сына.

Колыбельная, сохранившаяся примерно на три четверти, имеет явные следы «сочинительства», авторства. Песня представляет собою как бы рассказ о процессе укачивания ребенка, о смене состояний его и матери и, соответственно с этим, включает разные ритмы (мелодии), передающие разнообразную гамму чувств, которую обычно испытывает молодая мать, укачивая младенца, — нежность, радость, потерю терпения, если малыш не засыпает, новую попытку укачать ребенка и т. д, Как нам представляется, колыбельная распадается на следующие части:

1—9. Обычная при укачивании мелодичная запевка — призыв сна, обращение ко сну, просьба усыпить ребенка.

10—14, 15—19. Продолжение укачивания. Как обычно в таких «укачках», обращение к ребенку и ко сну чередуются. Ребенку говорится, что сон приходит к нему, и тут же обращаются ко сну, который, таким образом, отчетливо персонифицируется для ребенка. И мать, и ребенок, и сон делаются как бы участниками общего дела — «засыпания».

20— 23. Скорее всего, обращение ко сну, но, может быть, и к сыну. Главное здесь уже не смысл того, что говорится, а набор звуков, игра словосочетаний, монотонное повторение одних и тех же (или близких по звучанию) слов, что должно способствовать убаюкиванию; и здесь фраза «сыну господина, господина Шульги» звучит скорее как забалтывающая фраза.

24—26. Такая же припевка, где поющая может и не следить за смыслом и один образ рождает другой. Обычно такого типа запевки импровизируются на ходу, и можно думать, что автор либо повторил слышанную припевку, либо же искусно воспроизвел ее.

27—38. Возможно, ребенок затих, и мать, продолжая укачивание, позволяет себе помечтать — эта часть колыбельной предназначена исключительно для нее, а не для сына, и в образ своего выросшего сына и его будущей жизни она привносит себя, свои нынешние ощущения.

39—48. Пока она размечталась, ребенок снова забеспокоился. Мать потеряла терпение — и начинается запугивание ребенка. Все угрозы, которые высказываются, шуточные и несерьезные — и запугивание ведется не всерьез («Муха бороду свою выщиплет»), чтобы не напугать малыша.

49— 53. Новое укачивание, возможно более энергичное, это не столько укачивание, сколько «утряска» ребенка.

54— 63. Частично продолжение укачивания, но заодно и благопожелания.

64— 67. 78— 94. Похоже, что ребенок задремал и мать старается своим ритмичным напевом и повторением одних и тех же слов («приплывет, приплывет») поддержать это состояние дремоты.

95— 100. Возможно, залаяла собака, и начинается пугание собаки. Разбудила или нет собака ребенка, неизвестно, так как конец песни не сохранился.

(обратно)

63

ЗЛОЙ ДЕНЬ ЗАХВАТИЛ ЕЕ... Плач Лудингиры по своей жене Навиртум

Перевод по изданию: Крамер С. Н. Две элегии на табличке Музея им. А. С. Пушкина. М., 1960.

Табличка с текстами литературного содержания была подарена музею в 1927 г. шумерологом В. К. Шилейко, который, по-видимому, сам не успел заняться ее изучением, и впоследствии опубликована американским исследователем С. Н. Крамером.

Текст происходит из Ниппура и датируется приблизительно 1700 г. до н. э. Есть все основания считать, что две погребальные песни, записанные на этой табличке, являются не подлинными плачами, но литературными упражнениями, составленными педагогами и поэтами шумерской писцовой школы. Есть и свидетельства о том, что эти тексты изучались в школе — до нас дошли начальные строки текстов, по нескольку раз переписываемые учениками. В первой «элегии» Лудингира оплакивает своего отца, неожиданно скончавшегося, во второй — свою супругу. Текст, содержащий плач по Навиртум, менее фрагментарен, и хотя его нельзя отнести к полностью понятным памятникам, все же содержит меньше темных и спорных мест, чем текст плача по отцу. Характерно, что, как и в первом тексте о Лудингире, имя героя — шумерское, а его жены — кому посвящено произведение — аккадское.

Нумерация текста двойная: слева порядковое число реальных строк текста, справа — издателя, поскольку плач по отцу и по жене объединены общей нумерацией.

Большую часть песни занимает пролог, начинающийся сообщением о смерти Навиртум и посвященный описанию ее прекрасных качеств. Затем в образных выражениях рассказывается о горе жителей города Ниппура.

Далее, по-видимому, описывается заупокойный обряд, но отрывок этот (132— 138) очень фрагментарен. Меньшая часть песни содержит собственно плач по Навиртум, а также несколько молитв за покойную и ее семью.

(обратно)

64

БОГИ-ПОХИТИТЕЛИ... Заклинание духов мертвецов

Перевод по изданию: Schramm W. Ein Bnichstflck einer zweisprachigen Beschwurang gegen Tolengeister. — Orienlalia. 26. S. 405—408.

Фрагмент двуязычного заклинания против духов мертвецов состоит из описания злобной, пагубной деятельности духов усопших, вышедших из могил за жертвоприношениями, и почти полностью разрушенной молитвы-литании, которая должна ослабить их влияние и заставить вернуться в могилу. Духи мертвых заклинаются всеми богами неба и земли — обычно идет довольно подробный список-перечисление, восстанавливать который, однако, мы не считаем возможным, ибо каждый круг городов, кроме общегосударственных и общекосмических богов — Энлиля, Ана, Уту, Наннара, Энки, Инанны и др., — имел свой собственный пантеон чтимых божеств.

Двойная нумерация текста отражает: 1) порядковый номер строк; 2) номер реальных строк текста, где пропущенные строки соответствуют строкам аккадского перевода, включенным составителем в общее число строк (поставлены в скобки). Комментирование по порядковому номеру.

(обратно)

65

ЛУГАЛЬМУРУБ, СЫН ЗУЗУ... Посвятительная надпись

Перевод по изданию: ЛИ Fadhil A. Dedication of a Dug to Ninlinugga. — Archiv Orientalni. 34 (1966). P. 289—293.

Надпись-посвящение богине-целительнице Нинтинугге (одной из ипостасей богини врачевания Гулы) входила в число двадцати текстов, помещенных на одной большой глиняной табличке, включавшей собрание писем — царских и частных, юридических документов (в их числе — объявление об утере печати), а также произведений религиозного характера. Сохранились копии этого текста и на отдельной табличке. В сборнике посвятительная надпись была помещена после литературного текста, где к Нинтинугге обращалась за помощью больная по имени Инаннака. Имя уммиа (ремесленника высокой категории) Лугальмуруба также встречается среди текстов этого собрания: дважды в письмах к царю (или к хозяину?), по имени не названному, и один раз в письме к сыну Энлильмассу. В посвятительной надписи мастер сообщает, что он сделал статуэтку собаки и посвятил богине. Собака была священным животным Гулы. Не исключено, что первоначально надпись помещалась на самой фигурке, а впоследствии была скопирована и вошла в группу текстов, служивших учебными пособиями. «Письмо обезьяны» также входило в группу текстов этой таблички.

(обратно)

66

ЧЕЛОВЕКА ПО ИМЕНИ НИНУРТА-САГЭНТАРБИ-ЗАЕМЕН... О том, кого укусила собака

Перевод по изданию: Cavigneaux A. Texte und Fragmente aus Warka. — Bagdader Mitteilungen. 10. 1979. S. 111— 117.

Текст был обнаружен в слоях I тыс. до н. э.; судя по колофону, датируется первым годом правления царя Мардука-балацу-икби, что соответствует примерно 818 г. до н. э. Однако ситуация, обрисованная в нем, заставляет предположить иное время составления произведения, а именно конец III — начало II тыс, до н. э. Одна из исследовательниц текста — Эрика Райнер относит все же время его составления примерно к 1200 г. до н. э. (Reiner Е. «Why Do You Cuss Me?». — Proceedings of the American Philosophical Socicty. Vol. 130. N 1. 1986. P. 1— 6). В тексте рассказывается, как некий шумериец, укушенный собакой, был исцелен жрецом города Исина и, желая отблагодарить его, пригласил в свой родной город Ниппур. Найдя по описанию женщину, у которой жрец должен был осведомиться о хозяине, — садовницу, торговку овощами, — жрец не понял ее шумерского языка и решил, что та над ним смеется. В противоположность «ученому» жрецу простая торговка свободно владела и шумерским, и аккадским языками. Такая языковая ситуация могла иметь место в период, когда шумерский начинал выходить из употребления и уступать свое место как разговорный язык аккадскому. Вполне вероятна ситуация, когда выходец из провинции, выбившийся «в люди» и не освоивший шумерского языка, служил объектом насмешек и презрительного к нему отношения. Но кроме того, здесь еще сталкиваются две традиции: «ученая», «грамотейная» и передача знаний устным путем. Жрец мог быть просто неграмотным. Текст, как следует из колофона, — учебный, и его дидактический, поучительный характер проявляется в ярком и живом сопоставлении: вот, простая торговка, но из Ниппура, древнейшего центра культуры, знает шумерский язык, а «ученый» человек, но не шумериец, не знает. Наглядность примера, таким образом, должна была воздействовать на воображение учеников и доказать необходимость изучения шумерского языка не только из-за преимуществ последнего, но из-за боязни оказаться в смешном положении. Таким образом, юмористическая окраска текста связана, в первую очередь, с его воспитательными, поучительными тенденциями. (Об этом см. также Hirsch Н. Spas mit der Sprachc. — Meqor Hajim. Festschrift fur Georg Molin ги т 75 Geburstag. Graz. S. 1 — б; Афанасьева В.

«О том, кого укусила собака». — Сб. Памяти В. Г. Луконина. СПб, 1995. С. 77— 81).

(обратно)

67

«ШКОЛЬНИК, КУДА ТЫ СЫЗМАЛЬСТВА ХОДИШЬ?» Сочинение о школьном обучении

Перевод по изданиям: Falkensiein A. Der Sohn des Tafelhauses. — Die Well des Orients.

1/3 (1948). S. 172— 176: KramerS. N. Schooldays: A Sumerian Composition Relating to the

Education of a Scribe. — Journal of the American Oriental Society. 64 (1949). P. 199—215.

Один из первых по публикации текстов, рассказывающие о процессе школьного обучения в шумерской Эдубе. Композиция была составлена профессором Крамером из 21 отрывка и фрагментов, хранящихся в музеях Пенсильвании, Стамбула и Парижа (в Лувре). Время создания текста — первая половина II тыс. до н. э. Сочинение посвящено начальному этапу жизни ученика в школе.

(обратно)

68

«ПОДОЙДИ ЖЕ КО МНЕ!» Наставление непутевому сыну

Перевод по изданию; Sjdberg А. Н', Der Vater und sein missratener Sohn. — Journal of Cuneiform Studies. 25 (1973). N 3. S. 105— 109.

Текст, составленный А. Шебергом из 57 более мелких текстов и фрагментов, в отдельных отрывках публиковался начиная с 1957 года и еще раньше — в автографиях. Судя по количеству копий и сокращенных вариантов, эта композиция была особенно популярна среди учителей Эдубы. Один из сокращенных вариантов текста хранится в Эрмитаже и в 1966 году был издан И. Т. Каневой (см. Канева И. Новая табличка с отрывком из шумерской поэмы «Писец и его непутевый сын». — ВДИ. N° 2. М., 1966. С. 68— 78); в 1973 г. мною был выполнен поэтический перевод отрывка, опубликованный в БВЛ (с. 140— 141, примеч., с. 665— 666). Этот отрывок соответствует строкам 86— 116 большой композиции.

(обратно)

69

ПИСЕЦ ХОЧЕТ ПРОВЕРИТЬ СЫНА... Экзаменационный текст «А»

Перевод по изданию: Sjdberg A. W. Der Examentexl А. — Zeitschrift fur Assyriologie. Bd. 64. 1975. S. 137— 176.

Так называемый «Экзаменационный текст "А"» — один из многих шумерских текстов, связанных с жизнью Эдубы, с процессом обучения в ней. Самая ранняя версия этого шумеро-аккадского текста происходит из Ашшура (XIV в. до н. э.), одиннадцать экземпляров — из библиотеки Ашшурбанапала, один текст нововавилонского времени — из Вавилона и один селевкидского — из Урука.

Издатель текста А. Шёберг считает, что составитель этого текста был хорошо знаком с композицией «Наставление непутевому сыну», более ранней по времени. Как отмечают все исследователи, занимавшиеся текстом, он безусловно передает учебные планы и процесс обучения в Эдубе старовавилонского периода. Однако несомненно и то, что перед нами не просто экзаменационный список, но скорее литературная композиция о школьных экзаменах, что видно из рамки-введения и нравоучительного заключения. В таком живом виде — сценки из школьной жизни — композиция должна была легче восприниматься учащимися, а знания, необходимые для заучивания, — легче запоминаться.

Нравоучительный тон произведения ненавязчив и благожелатен. Некоторые строчки, перечисляющие набор необходимых знаний, рифмуются.

(обратно)

70

ГРАМОТЕЙНАЯ МУДРОСТЬ... Восхваление писцового искусства

Перевод по изданию: Sjoberg A, W? A Praise of the Scribal Art. — Journal of Cuneiform Studies. 24. 4. 1972. P. 126— 131.

Двуязычный шумеро-аккадский текст из библиотеки Ашшурбанапала.

(обратно)

Оглавление

  • ДРЕВНЕЙШАЯ В МИРЕ
  • РАЗДЕЛ I. УСТРОЕНИЕ МИРА
  •   Меж градов пресветлых... (Сказание об Энки и Нинхурсаг){1}
  •   От начала начал, от дней сотворения мира... (Сказание об Энки и Нинмах){2}
  •   К Эредугу в Абзу помыслы обратила (Инанна и Энки){3}
  •   Связь земли и неба город... Сказание об Энлиле и Нинлиль{4}
  •   Госпожа Сутей праведных... (Женитьба Энлиля){5}
  •   На горе Небес и Земли... (Ашнан-Зерно и Лахар-Овца){6}
  •   О, Мотыга, Мотыга, Мотыга!.. (Спор Мотыги и Плуга){7}
  •   Владыка в сиянье великом! (Сказание о подвигах бога Нинурты. В отрывках){8}
  •   Э-гей, жи-вей!.. (Песнь пашущего быка){9}
  • РАЗДЕЛ II. ВОССЛАВИМ БОГОВ НАШИХ
  •   Энлиль! Повсюду... (Гимн-восхваление Энлилю){10}
  •   В стародавние времена... (Заклинание Энки-Нудиммуда. Отрывок из сказания об Энмеркаре и владыке Аратты){11}
  •   Властелин остроглазый... (Гимн богу Энки){12}
  •   Богу Энки, Вседержителю мира (Письмо-молитва писца){13}
  •   Госпожа Аруру, что во храме Кеша... (Восхваление, богини Аруру){14}
  •   Как много овец, как много коров! (Гимн-песнь богу луны Зуэну){15}
  •   Нанне, первородному сыну Энлиля... (Письмо шумерскому богу луны Нанне){16}
  •   Герой, дракон, жуткий, свирепый... (Восхваление бога Нинурты){17}
  •   Госпожа — звезда небес сиянием (Прославление богини Нисабы богом Энки){18}
  •   Светлоструйнорожденная (Гимн богине пива Нинкаси){19}
  • РАЗДЕЛ III. ЛЮБОВЬ БОГИНИ
  •   Разговор. Он сестре говорит ласково… (Спор между скотоводством и земледелием){20}
  •   Если бы не мать моя... (Песня о любви Инанны и Думузи){21}
  •   Когда я, Госпожа... (Песня о любви Инанны и Думузи)
  •   Я становлюсь все бледней и бледнее… (Диалог брата и сестры){22}
  •   Сестричка, зачем ты закрылась в доме? (Любовный диалог){23}
  •   О моя луби-луби-люба... (Диалог влюбленных)
  •   С Великих Небес к Великим Недрам... (Нисхождение Инанны в подземный мир){24}
  •   В жалобах сердца... (Сон Думузи){25}
  •   Владыке заката — горе! (Плач по Думузи){26}
  •   К тому, кто далеко... (Плач-заклинание){27}
  •   Странник мой близится (Заклинание из серии "эдин-на-у-саг-га"){28}
  •   Сестра любимая Думузи (Гештинанна и певцы){29}
  • РАЗДЕЛ IV. ГЕРОИ ШУМЕРА
  •   Стены вздымаются в лазурном сиянии... (Сказание об Энмеркаре и Энсухкешданне){30}
  •   Царь в те дни... (Лугальбанда во мраке гор){31}
  •   Лугальбанда в далеких горах блуждает (Сказание о Лугальбанде и орле Анзуде){32}
  •   Послы Аги... (Гильгамеш и Ага){33}
  •   Жрец к «Горе Бессмертного»... (Гильгамеш и Хувава){34}
  •   В предвечные дни, в бесконечные дни… (Гильгамеш, Энкиду и подземный мир){35}
  • РАЗДЕЛ V. ХРАМЫ ШУМЕРА, ВЛАДЫКИ ШУМЕРА
  •   Энлиль, Всех Стран Господин. (Надпись Энметены){36}
  •   Когда во вселенной решали судьбы... (Отрывки из строительной надписи правителя Гудеи (цилиндр "A")){37}
  •   Княжий престол, княжий престол... (Гимн храму города Кеша){38}
  •   Я — царь. С материнской утробы — герой (Гимн "Шульги А"){39}
  •   Светочу дала рожденье... (Любовные восхваления царя Шу-Суэна){40}
  •   Ты, пьянящий сердце мое (Любовная песня Шу-Суэну){41}
  •   Колесница могучая! (Гимн о постройке колесницы богу Энлилю){42}
  • РАЗДЕЛ VI. СУДЬБЫ ШУМЕРА
  •   Дабы... Храм, то, подобно ладье... (Сказание о Саргоне){43}
  •   Когда разгневанный взгляд Энлиля... (Проклятие Аккада){44}
  •   Времена изменяя... (Введение к плачу о разрушении Шумера и Ура){45}
  •   Он покинул свое стойло... (Плач о разрушении города Ура){46}
  •   О, жилье твое гневное... (Плачи и гимны к Энлилю. В сокращении){47}
  •   Истребление моих человеков (Отрывки из сказания о потопе){48}
  • РАЗДЕЛ VII. ЛЮДИ ШУМЕРА: ДУХ ЭДУБЫ
  •   В давние дни, в стародавние дни… (Поучения Шуруппака){49}
  •   Рыба моя... (Дом рыбы){50}
  •   Тростниковые заросли что говорят? (Рассказ о цапле и черепахе){51}
  •   В доме, где есть пиво... (Наставление женщине){52}
  •   Намзитара... (Энлиль и Намзитара){53}
  •   Лев схватил козу беззащитную (басня){54}
  •   Птицелов, имея с собою пиво (Сценка из жизни)
  •   В нору вбегает лисица... (Пословицы, поговорки, загадки){55}
  •   Некий старец к царю обратился... (Рассказ о старике и девушке){56}
  •   Цареву посланцу, что в путь отправляется (Послание Лудингиры){57}
  •   Лудилуди, матери моей, так скажи... (Письмо обезьяны){58}
  •   Вонь проросла, как пахучие травы (заклинание вони){59}
  •   Дева сладостная стоит на улице. (Любовное заклинание){60}
  •   На жену герой, словно бык могучий... (Заклинание для роженицы){61}
  •   У-а, а-у-а, сон, плыви... (Колыбельная){62}
  •   Злой день захватил ее...(Плач Лудингиры по своей жене Навиртум){63}
  •   Боги-похитители... (Заклинание духов мертвецов){64}
  •   Лугальмуруб, сын Зузу... (Посвятительная надпись){65}
  •   Человека по имени Нинурта-Сагэнтарби-Заемен...(О том, кого укусила собака){66}
  •   Школьник, куда ты сызмальства ходишь? (Сочинение о школьном обучении){67}
  •   Подойди же ко мне! (Наставление непутевому сыну){68}
  •   Писец хочет проверить сына... (Экзаменационный текст «А»){69}
  •   Грамотейная мудрость... (Восхваление писцового искусства){70}
  • КОММЕНТАРИИ
  • СОКРАЩЕНИЯ
  • СЛОВАРЬ
  • ИЛЛЮСТРАЦИИ
  • *** Примечания ***