Арабы Аравии. Очерки по истории, этнографии и культуре [Игорь Петрович Сенченко] (fb2) читать онлайн

Игорь Петрович Сенченко Арабы Аравии. Очерки по истории, этнографии и культуре

Московскому государственному институту международных отношений (alma mater российских дипломатов) ПОСВЯЩАЕТСЯ

Автор и издательство благодарят господина Пареша Шаха, главу компании «Бриллиант Даймонд», производителя брендовых ювелирных изделий "La Marquise",за помощь в издании серии книг, посвященных историческому и культурному наследию стран и народов Аравийского полуострова

Книга, предлагаемая вниманию читателя, шире распахнет перед ним завесу неизвестности, столетиями скрывавшую ушедшую в сказания и предания народов мира Древнюю Аравию, «прародину арабов» и «колыбель ислама».

Человек, взявший в руки эту книгу, откроет для себя «диковины и чудеса Аравии» прошлого и настоящего, совершит увлекательное историко-этнографическое путешествие в легендарные царства Древней Аравии, «проникнет» в запретную для христиан Мекку, побывает в Мохе и Бейт-эль-Факихе, некогда «кофейных столицах» мира, с их неповторимым колоритом и ароматом кофейных ярмарок и базаров.

Перелистывая страницы этой книги, любознательный читатель ознакомится с малоизвестными донесениями дипломатов Российской империи о «жемчужных шейхствах» Прибрежной Аравии. Соприкоснется с увлекательными, но забытыми, к сожалению, работами российских священников об истории христианства в «землях благовоний». Посетит вместе с первооткрывателями Аравии Катар и Бахрейн, Кувейт и Йемен, земли Эш-Шамал (современные Объединенные Арабские Эмираты) и Оман, Неджд и Хиджаз. Присоединившись к караванам русских купцов и негоциантов из Европы, понаблюдает вместе с ними за сделками с кофе и благовониями, золотом и «драгоценными камнями моря» — жемчугом, перламутром и кораллами — на древних, как сама Аравия, рынках Мекки и Саны, Маската и Адена, Рас-эль-Хаймы (Джульфара в прошлом) и Сохара.

Знания об истории, культуре и этнографии арабов Аравии, почерпнутые из этой книги, помогут всякому, прочитавшему ее, несколько по-иному взглянуть на Аравию и заново открыть ее для себя.

ЧАСТЬ I ЗНАКОМСТВО С ДРЕВНЕЙ АРАВИЕЙ Сказания и предания, загадки и тайны прошлого

Люди и легенды. Исторические миниатюры.

По следам древних цивилизаций.

Лики городов «Счастливой Аравии».

Хадрамаут: забытые страницы истории.

Оман и земли Эш-Шамал: путешествие по лабиринтам времени.

Аден и Ходейда: факты и лица.

Вожделенная Сокотра.

Люди и легенды. Древнегреческие географы делили Аравию на три части: «песчаную, каменистую и счастливую»; а арабские историки и «землеописатели» прошлого — на пять провинций: Йемен (в него включали Хадрамаут, Махру, Оман, Эш-Шихр и Над- жран), Хиджаз, Наджд (Неджд), Тихаму (Красноморское побережье полуострова между Йеменом и Хиджазом) и Йамаму.

Знаменитый арабский географ ‘Абд ар-Рашид ал-Бакуви (вторая половина XIV — начало XV в.), описывая, в частности, Йамаму, отзывался о ней, как об «одной из самых красивых земель Аллаха», «богатых финиковыми и другими деревьями». Кстати, главный город этой провинции, печально известен в истории ислама тем, что после смерти Посланника Аллаха сделался столицей лжепророка Мусайлимы ибн Хабиба, поднявшего мятеж при первом «праведном» халифе Абу Бакре (632–634).

Мусайлима, «человек некрасивый и даже уродливый», как пишут о нем арабские историки, «искусством обольщения женщин» владел в совершенстве. Уклониться от ухаживаний любвеобильного и сладострастного Мусайлимы не удалось, будто бы, ни одной из понравившихся ему женщин (1).

Сегодня, когда коренной житель Аравии ведет речь о чем-то имевшем место в далеком прошлом, то часто приговаривает, что произошло это, дескать, давным-давно, еще во времена ’адитов (древние обитатели полуострова). Принадлежали ’адиты к «арабам первичным» или «арабам первородным». В преданиях племен Аравии о них говорится как об «арабах потерянных» или «арабах угасших» (’араб ал-байда). На смену автохтонам Аравии, народам «исчезнувшим с лица земли», пришли «арабы вторичные» (мут’ариба) или «арабы чистые» (’араб ал-’Араба). Последними из древних народов Аравии были, по словам собирателей древностей, «арабы третичные» или «арабы натурализовавшиеся» (’араб ал-муст’ариба), то есть те, кто «смешался с арабами чистыми».

К «арабам первичным» хронисты прошлого относят племена людей-великанов: ’ад и самуд, тасм и джадис, ’амалик и джархум. Родоначальником ’адитов легенды арабов Аравии называют ’Ада, сына ’Уза, рожденного ’Аримом, внуком Ноя. ’Адиты поселились в Хадрамауте (Южная Аравия) и сделались первыми колонистами «Острова арабов». Шаддад, сын ’Ада, основал там «царство могучее, раскинувшее со временем власть свою на многие земли в Аравии и даже в Двуречье» (Месопотамии). «С войском великим, — гласят сказания аравийцев, — он победно дошел до границ Хинда» (Индии). В царстве своем заложил Шаддад ибн ’Ад город-сад, легендарный Ирам, «ставший зримым символом величия и славы, могущества и богатства рода его, древнего и знатного». Город этот, «красоты дивной, необыкновенной», арабы прозвали «осколком Рая на земле». Но обуяла ’адитов гордыня безмерная. Не прислушались они к словам пророка Худа, посланного к ним Господом. За что и были повержены «ураганом страшным, ревущим и свирепым». И когда стих он, то валялись повсюду ’адиты, подобно стволам деревьев пальмовых, срубленных (2).

Самудиты, гордый народ Хиджра (асхаб ал-Хиджр), который упоминается в Коране, произошли от Самуда, сына Гетера, сына ’Арима, сына Сама (Сима), сына Нуха (Ноя). Потомки Самуда расселились в землях Хиджаза, «высекли себе дома в скалах» и занялись посредничеством в торговле между Хиджазом и Недждом. Когда впали самудиты в идолопоклонство, то послал к ним Творец пророка Салиха, дабы вернуть их на путь истинный. Но не вняли они проповедям и наставлениям Салиха, за что и пали, погубленные ветром буйным, ниспосланным на них Господом (3). И «исчезли с лица земли» самудиты, и повторили судьбу ’адитов — стали еще одним «угасшим народом» Аравии.

Племена тасм и джадис (их «обиталища», как следует из сочинений ’Абд ар-Рашида ал-Бакуви, находились в Йамаме) считались потомками Лаваза ибн ’Арима ибн Лаваза ибн Сама (Сима). Родом оттуда — вошедшая в предания арабов Аравии ал-Зарка’ ал-Йамама, женщина, отличавшаяся, по выражению знаменитого арабского географа ал-Идриси (1100–1165), «остротой зрения и прелестью глаз», «видевшая опасность на расстоянии одного дня пути». В честь нее сначала главный город тех земель (Джав в прошлом), а потом и весь край тот, известный прежде как ’Аруд, что значит «лежащий поперек», пишет арабский принц-интеллектуал и географ Абу-л-Фида’ (1273–1331), арабы Аравии стали называть Йамамой. Царствовал над племенами тасм и джадис, сообщает ал-Бакуви, павшими в межплеменной борьбе, человек по имени ’Амлик (в других источниках — ’Амликан), «жестокий тиран, вершивший суд над ними по своему усмотрению». «Как рассказы о тасме», скажет сегодня коренной житель Аравии, услышав нечто такое, во что трудно сразу поверить. О человеке же дальновидном и предусмотрительном заметит, что «видит он лучше, чем ал-Зарка’ ал-Йамама» (4).

К «арабам первичным» собиратели арабских древностей причисляют также ’амаликитов и джархумитов. Первые, племя ал- ’амалик, «титаны Аравии», люди-гиганты, произошли от ’Амлака, внука Сама (Сима), сына Нуха (Ноя). Вторые, джархумиты, — от Джархума, который был вместе с Ноем в ковчеге. В отличие от ’адитов, поселились джархумиты в Аравии не сразу. Проживали вначале в Месопотамии. Потом мигрировали в Хиджаз и в Йемен. Однако, как и ’адиты, «не сохранились» (5).

Когда «первичных арабов» не стало, то историю Аравии продолжили писать «арабы вторичные». Эту группу древних народов «Острова арабов», рассказывает арабский историк Ибн Халдун (1332–1406), составляли племена, ведущие свою родословную от Кахтана (библейского Иоктана), потомка Сима, сына Ноя. Кахтан сделался родоначальником кочевых племен Южной Аравии, а его брат, Химйар, — оседлых. Химйар, кстати, — это не имя, а прозвище, что значит Красный. Тринадцать сыновей Кахтана дали начало группе южноаравийских племен, йеменитов, известных под именем мут’ариба («арабов чистых»).

Согласно легендам, бытующим в племенах Южной Аравии, потомки Й’араба ибн Кахтана, памятуя о великом предке своем, прозвали одно из мест их обитания в Тихаме землей Й’араба (ард ал-Й’араб), или просто ’Араба, а самих себя — арабами, то есть людьми рода Й’араба. Расселившись со временем по всей Аравии, они стали именовать все эти земли «Островом арабов» (6).

В преданиях южноаравийцев говорится о том, что внук Й’араба, мудрый и могучий ’Абд аш-Шам, прозванный Сабой, «установил власть свою» над всеми землями Южной Аравии. Подчинив себе Хадрамаут, «поставил на колени» последних из потомков ’Ада. Столицей царства своего сделал Ма’риб, город, где была возведена знаменитая Ма’рибская плотина, одно из величайших сооружений Древнего мира. Кстати, строительство ее некоторые из арабских историков прошлого приписывают именно Сабе, а не Лукману, легендарному мудрецу из ’адитов, кто «внял наставлениям пророка Худа, и в Бога единого уверовал». За что Творец «даровал ему жизнь долгую, равную жизни семи коршунов» (560 лет), и «кратно усилил мудрость его». Властвовал Лукман, а потом и дети его, «с честью удерживая царское достоинство свое», в течение тысячи лет (7). Именно тогда в племенах Аравии и прослыл Йемен, включавший в себя Хадрамаут, «краем счастья и благополучия».

Шли годы. Малик, один из потомков Химйара, «удалился с родом своим» в земли, соседние с Хадрамаутом. Поселился там, создал «независимый удел», и именовал его Оманом, то есть «пристанищем безопасным» (8). Так, к слову, называлось одно из мест у Ма’рибской плотины. По древнему обычаю йеменитов, семейно-родовые кланы и родоплеменные группы, отпадавшие от своих племенных союзов и уходившие жить в «чужие края», часто давали их новым поселениям «имена родных земель».

И, наконец, к последней группе древних народов Аравии — к «арабам натурализовавшимся» (муст’ариба) — историки прошлого причисляют исма’илитов, племена Северной Аравии. Из трудов Ибн Халдуна (1332–1406), к примеру, известно, что 12 сыновей Исма’ила, сына Ибрахима (Авраама) от египтянки-наложницы Хаджар (библейской Агари), смешавшись с ’аднанитами, потомками ’Аднана, брата Кахтана, и джурхумитами, потомками Джурхума, сына Кахтана, образовали северную группу племен — «арабов третичных».

Одним из величайших владык-воителей Древнего Йемена был царь Абу Кариб Тубба’ (385–420). С войском своим, сообщают сказания арабов Аравии, он прошел через Хиджаз в Месопотамию, и захватил Мосул. Затем «обрушился на земли» современного Азербайджана и «поставил на колени» тамошнего владыку. Добрался до границ Индостана. Оттуда «шагнул в Тибет». В целях освоения завоеванных им земель оставил там 2 тыс. воинов-поселенцев. Из Тибета вторгся в пределы Китая. Побывал в Туркестане, взял Самарканд и Бухару. Вернулся в Йемен спустя семь лет, через Индию и Персию (9). Во времена Халифата, когда войска арабов вошли в Бухару, то на воротах этого древнего города воины обнаружили надпись на химйаритском языке, оставленную легендарным царем-воителем Древнего Йемена, Абу Карибом Тубба’.

Властвовавший под титулом Тубба’ Второй, Абу Кариб Ас’ад, «владыка Химйара, Хадрамаута, Сабы и Йаманита, повелитель арабов в горах и на равнинах», известен в истории «Острова арабов» тем, что принял иудаизм. Произошло это во время похода йеменских войск на Йасриб (Медину), где один из сыновей Абу Кариба, посаженный им там наместником, «пал жертвой злодейства», как повествует в своей увлекательной «Истории иудейства в Аравии» священник Андрей Светлаков. Окружив Йасриб, пишет он, «Абу Кариб пригласил к себе в лагерь начальников племен, будто бы для дружеских переговоров». Но когда явились они к нему, «велел их обезглавить». Одному из них, «мужу ученому», удалось бежать и под покровом ночи пробраться в Йсриб. Он-то и поведал йасрибинцам о случившемся. «Чтобы довести их до невозможности защищаться», Абу Кариб распорядился «срубить в округе все пальмовые деревья, служившие жителям тех мест главным источником пропитания». Вскоре, однако, нужду в воде и продовольствии стали испытывать не только оказавшиеся в осаде горожане, но и войско Абу Кариба. Тогда-то два раввина из племени бану курайз воспользовались возникшей ситуацией, явились к шатру Абу Кариба и попросили принять их, имея в виду «склонить его к миру». В ходе состоявшегося разговора сказали Абу Карибу, что если «он не оставит своих намерений в отношении Йасриба, то подвергнется гневу небесному». «Почему это?», — спросил царь. «Потому, — отвечали мужи иудейские, — что город этот назначен служить убежищем Пророка, который, переселившись в него из родного города, сделает Йасриб своей резиденцией». «Откуда знаете это?», — поинтересовался царь. «Из Торы», — отвечали они. На вопрос же о том, что такое Тора, поведали Абу Карибу о «писании Моисея». «Под впечатлением от разговора с мудрецами иудейскими», пересказывает сказание йеменцев священник Андрей Светлаков, Абу Кариб «снимает осаду с города, внемлет их проповеди об иудействе, и заключает с ними пожизненный договор». Абу Кариб, «человек ученый, воинственный, с поэтическим духом и воображением», не только принял иудейство сам, говорит русский священник-интеллектуал, но и «склонил к тому же все войско химйаритское» (10).

Из Йасриба, сообщает арабский историк Ибн Хишам (ум. 833), автор «Жизнеописания Пророка Мухаммада», Абу Кариб проследовал в Мекку. Ка’абу (Каабу) не тронул. Священники-иудеи объяснили ему, что Дом Бога построил Авраам, отец Исма’ила, и что «идолопоклонники надругались над Храмом, окружив его идолами». Исполняя заветы Авраама, Абу Кариб обошел Каабу, принес в жертву верблюда, побрил голову. Все шесть дней пока находился в Мекке, «резал животных, кормил мясом жителей города и его гостей, угощал их медом». В одну из ночей «услыхал во сне голос, повелевший ему укрыть Дом Творца покрывалом». Что он и исполнил, «обернув Каабу толстой рогожиной», сплетенной из пальмовых листьев. Однако следующей ночью тот же голос, прозвучавший во сне, сказал, что «одеяние Каабы» должно быть лучшим. И тогда Абу Кариб распорядился набросить на Каабу покрывало из полосатой ткани. И, сделав это, «наказал охранителям Храма поступать так и впредь». Повелел содержать Каабу в чистоте, не осквернять ее кровью, чтобы «не было внутри Дома Бога ни мертвечины, ни тряпья» (11).

Когда же Абу Кариб вернулся из похода, продолжает Ибн Хишам, то прибыли с ним в Йемен и два священнослужителя-иудея из Йасриба. Химйариты встретили владыку прохладно. Резко воспротивились воле его, когда призвал он их «последовать за ним и принять новую веру». Даже «грозили ему войной», если он отменит «культ их отцов».

Тогда, по обычаю предков, решили прибегнуть к «суду огня». В те далекие времена, когда йеменцы в чем-либо расходились во мнении, рассказывает Ибн Хишам, то «суд над ними вершил огонь»: он «пожирал несправедливого и не вредил потерпевшему», сжигал того, чье мнение было неверным, и не приносил вреда тому, кто был прав. Священный огонь тот «исходил из земли»; «источник его располагался в одном из красивейших мест» в окрестностях Саны. Для древних йеменцев он был единственным в их землях, непререкаемым никем, «решателем в важных делах». Так вот, химйаритов из числа ярых защитников «культа предков», вышедших на «суд огня» с их идолами в руках и попытавшихся, было, пройти сквозь него, «огонь сожрал», и идолов, и людей, кто нес их. Иудейских же священников с их свитками огонь не тронул, «никого из них не повредил». Прошли они через огонь, и вышли из него здоровыми и невредимыми. Чудо это и решило спор. Химйариты приняли новую веру, а древнейшее в Йемене капище идолопоклонников в Риаме по настоянию еврейских священников и с согласия людей было разрушено. Когда делали это, то, будто бы, «вышел оттуда демон в виде черной собаки», зло взглянул на людей, и скрылся.

Исторические хроники свидетельствуют, что после первого размыва Ма’рибской плотины (середина II в.) произошло переселение обитавших в округе племен на север и на юго-восток полуострова. Впоследствии Ма’рибскую плотину прорывало еще несколько раз. Когда это случилось в 450 г., отмечает в своем сочинении «История арабов» блистательный российский востоковед А. Е. Крымский (1871–1942), то, «выставив 20 тыс. рабочих», царю удалось поправить запруду. В 542 г. ее опять размыло. Восстановительные работы заняли 58 дней. После первого разрыва плотины одни из йеменитов, во главе с шейхами Бакром, Мударом и Рабиа’, ушли из родных земель и обосновались сначала в Северной Аравии, в Хиджазе. Затем некоторые из них «отодвинулись» в Месопотамию. Прожив какое-то время в Двуречье, крупная ветвь племени ’азд мигрировала в Сирию. Поселившись у реки Гассан, эти йемениты стали именовать себя со временем гассанидами. Легендарное царство, основанное ими (царство Гассанидов), просуществовало 500 лет. Сделавшись вассалами Римской империи, гассаниды верно служили ей на восточных рубежах ее обширных владений. Йемениты, пустившие корни в Месопотамии, заложили в Хире царство Лахмидов, подвластное персам (12).

Исторические миниатюры. Яркими страницами в истории Древнего Йемена арабские хронисты называют времена правления химйаритов и сабейцев, а черными — годы царствования Зу Нуваса.

Зу Нувас печально прославился жестокими гонениями на христиан, их поголовным, зверским, можно сказать, истреблением в Наджране (центр христианства в Аравии). «Опрокинувшая» его Абиссиния оставила свой след в памяти народов «Острова арабов» попыткой «сокрушить Ка’абу», предпринятой Абрахой, наместником негуса Абиссинии в Йемене. Мекканская экспедиция Абрахи вошла в анналы истории Аравии как «вторжение абиссинцев в Хиджаз со слонами» (570 г.).

В христианском Наджране, где в 25 г. до н. э. побывала 11-тысячная римская армия во главе Элием Галлом, префектом (наместником) Египта, проживала, к слову, большая еврейская колония. И что интересно, отношение к евреям в Наджране, над которым так жестоко в свое время надругался Зу Нувас, писал французский путешественник Джозеф Халеви, посещавший Наджран в 1870 г., было, пожалуй, самым доброжелательным, чем где-либо еще в Аравии (13).

Насчет того, как пришло христианство в Наджран, бытует следующее предание. Некто Файмиун, повествует Ибн Хишам, «приверженец веры Иисуса», странствовавший по Сирийской пустыне, «от одной деревни к другой», попал в плен к бедуинам; и оказался в рабстве, в Наджране, «вместе с последователем своим», Салихом. «Строго блюдя заветы Иисуса», скрытно вставал по ночам и совершал молитвы. И когда делал это, то место, в котором он ютился, озарялось светом и «освещалось без светильника». В ответ на соответствующий вопрос своего хозяина, однажды заставшего его за этим занятием и удивленного увиденным, поведал ему о «следуемой им вере». В состоявшемся затем откровенном разговоре сказал, что от той пальмы, которой, как божеству, поклоняются жители Наджрана, нет, дескать, по его мнению, «ни вреда, ни пользы». Пальма эта, заявил он, — всего лишь дерево. И как все другое на земле, «живое и неживое», она подвластна воле Господа, который «в силах сделать с ней, если возжелает, все, что захочет». Проговорив всю ночь, раб и хозяин, бывший, кстати, шейхом одного из племен Наджрана, договорились о следующем. Если случится так, что Бог, в которого верует Файмиун, как-то «покажет над пальмой свою силу», то население Наджрана «примет веру Иисуса».

С наступлением утра встал на колени Файмиун, и, помолившись, призвал Господа помочь ему обратить наджранцев в истинную веру. Творец, услыхав слова Файмуна, «ниспослал на землю ураган», дотоле в тех краях неведомый. Налетел он на Наджран, вырвал пальму с корнем, и забросил высоко в горы. Хозяин Файмиуна видел все происшедшее собственными глазами. И когда он, человек в Наджра- не авторитетный и уважаемый, известил соплеменников о том, кто и почему сокрушил их священное дерево, то тогда жители Наджрана и «уверовали в Иисуса, и приняли новую веру». Так, дескать, христианство, по словам Ибн Хишама, и пришло в Аравию (14).

Случилось это где-то в году 445-м, рассказывает в своих «Записках о мученичестве св. Арефы (’Арафы) и других с ним в городе Негране» (Наджране) архимандрит Арсений. И оговаривается, что Симеон Метафраст (византийский писатель и государственный деятель, автор свода житий святых, ум. ок. 960) полагал, что христианство туда было привнесено «Феофилом, епископом, посланником императора Констанция» (337–361), направленным им в Аравию «около 344 г.» (15). Той же точки зрения придерживался и Филосторгий (ок. 368-ок. 439), автор «Церковной истории». На Феофила, отмечает он, отправленного «около 350 года» к народу, жившему в Аравии, близ океана, император возложил важную миссию. Цель ее состояла в том, чтобы «завязать мирные сношения» с тамошним народом, «гомеритами, называвшимся некогда савеями», и «выхлопотать разрешение на постройку церкви». Дабы «путешествующие купцы римские», находясь по делам торговым в «землях благовоний», могли иметь возможность для «христианского назидания». Имелась у Феофила и «достаточная к тому сумма». В числе подарков, взятых с собой Феофилом, император Констанций «назначил 200 лучших лошадей каппадокийских». Несмотря на козни и «упорство евреев», «сильных в той стране», посольство Феофила имело «великий успех». «Владыка гомеритский» (царь химйаритов), «пораженный святостью Феофила, склонился к христианству», и «распорядился построить три церкви». В том числе в столичном граде своем, Зуфаре (Зафаре), и в Адене, где проживало много торговцев римских. Побывал Феофил и в Наджране, «граде великом и многонаселенном».

Масштабные преследования и избиения христиан устроил в Йемене Зу Нувас, химйаритский царь, рожденный наложницей- иудейкой (правил 517–525). Приняв иудаизм и взяв еврейское имя Иосиф (Йусуф у арабов), он подверг христиан насилиям и притеснениям. Войдя с войском в Наджран, предложил общине христиан сделать выбор: «между его верой, иудаизмом, и смертью». Наджранцы предпочли смерть, повествует Ибн Хишам. Тогда Зу Нувас приказал вырыть глубокий ров посредине города, и сжег их там, «предав прежде пыткам». Число христиан, павших от рук Зу Нуваса в Йемене, составило более 20 тыс. чел. (16)

Зу Нувас, «еврей, беззаконнейший и кровожаднейший из всех людей народа гомеритов» (химйаритов), как о нем отзывается архимандрит Арсений, развязал «бесчеловечное гонение на всех чтите- лей имени Христа» в Йемене, были ли то греки или персы, римляне или эфиопы. Вначале организовал побоище христиан в Зафаре. Ставя об этом в известность одного из «царей арабов на границах Западной Месопотамии» и призывая его поступить также, информировал его о том, что, овладев царством химйаритским, захватил в Зафаре «всех веровавших в Христа, грозя им смертью, если не сделаются евреями… Избил 180 священников, которых нашел. Вместе с ними истребил и эфиопов, которые оберегали церковь, а церковь обратил в синагогу.». Затем «двинул войско» в направлении «христолюбивого Наджрана, чтобы разорить его» (518 г.).

Окружив город, Зу Нувас выслал глашатаев, дабы возвестили они, что тот, кто не станет «порицать Распятого, тот погибнет от огня и меча». Кто же «будет одних мыслей» с ним, «отрекшись от Троицы, как ее называют ученики Галилеянина, тот удостоится почестей многих и преимуществ великих» в царстве его. Оповестили наджранцев глашатаи и том, как обошелся Зу Нувас с не принявшими его предложение христианами Зафара и Адена: «предал огню и мечу», и их самих, и монахов; церкви же христианские во всех его владениях, «сжегши и разрушивши до земли, обратил в прах».

Многие дни, пишет в своих «Записках» архимандрит Арсений, держал Зу Нувас в осаде наджранцев (смысл названия Наджран — Оплот неодолимый). «Всех живших в предместьях выгнал; одних погубил, других раздал в рабы вельможам своим и военачальникам». Когда же город взять не смог, то объявил его жителям, что хотел бы «решить дело миром». Пообещал им «вреда никому не чинить» и «к оставлению чтимой ими веры не принуждать». Что явился, дескать, в Наджран лишь с одной целью: для «сбора подобающей дани, взимаемой, по обычаю, с каждой души, живущей в городе», в размере «один елкас» (около 3 рублей серебром). Ежегодная дань с Наджрана, составляла, по подсчетам архимандрита Арсения, «130 талантов золотом» (около 519 тыс. рублей серебром).

Горожане «поверили словам змея коварного, — продолжает свое повествование архимандрит, — обещавшего им с клятвою безопасность, и отворили врата города. Старейшины Наджрана вместе с Арефою (‘Арафой) вышли к царю и поклонились до земли». В ответ «Зу Нувас приказал всех их схватить; расхитить имущество их»; и «привести к нему, без промедления, Павла, епископа города». Не ведал он, замечает архимандрит, что епископ к тому времени уже умер. Узнав же об этом, отправил на «место, где покоилось тело Павла», нескольких своих подданных. И приказал, придя на могилу и «выкопавши кости Павла, сжечь их огнем, а пепел лопатами развеять по ветру».

На следующий день велел войску собрать как можно больше дров, зажечь костер и «побросать туда всех священников городских, дьяконов и остальных служителей Церкви». Женщин же, «избравших монашескую жизнь», а также канонисс (принявших пострижение), а заодно и певиц (клирошанок), найденных в городе и его окрестностях, — сжечь, имея в виду запугать тем самым остальных христиан. «Таковых сожженных», говорит архимандрит Арсений, ссылаясь на византийские хроники тех лет, из числа священников, клириков, монахов и монахинь «было числом 427 душ».

По сообщениям некоторых арабских историков, христиан сжигали не в самом городе, а за его стенами, в огромном рве, куда бросали живыми. Поэтому-то в преданиях племен Йемена Зу Нувас (Тот, кто с локонами) известен еще под прозвищами Государя ямы и Владыки горящего рва. «Убиты будут владетели рва, — сказано в Коране, — огня, обладающего искрами. Вот они сидят над ним и созерцают то, что творят с верующими» (17).

Св. Арефу (’Арафу) и прочих старейшин города, встречавших Зу Нуваса у городских ворот, а вместе с ними и многих других именитых горожан, «всего числом 340», как следует из «Записок» архимандрита Арсения, «еврей кровожаднейший велел заковать в железо». Глашатай, вставший перед ними, призвал: «Отрекитесь от Христа, иудействуйте, примите веру Зу Нуваса, и будете жить!». Но «мученики святые, — рассказывает архимандрит, — отказались отречься от Христа». Тогда Зу Нувас, собрав «жен и детей первенствующих горожан, поставил их супротив мужей их, увещая склонить мужей своих к отречению от Христа». Действа сии сопровождал словами: «Покоритесь, иудействуйте, и сохраните жизнь, вместе с детьми вашими». Но и жены отказались исполнить волю Зу Нуваса. Тогда царь распорядился подвести к яме сначала мужчин, «избить их мечом», обезглавить, а тела «оставить в пищу птицам небесным и зверям земным». Потом к месту с телами убиенных мужей «слуги мучителя поволокли за волосы и жен мучеников», где и обезглавили.

Финальной сценой издевательств Зу Нуваса над христианами Наджрана стала казнь «знатной во всем городе женщины и ее двух дочерей». Когда и они, люди богатые, а значит любившие жизнь и дорожившие ею, как он полагал, отказались принять иудейство, то Зу Нувас повелел «поставить женщин с позором» перед войском своим, «сняв с их лиц покрывала» и «распустив волосы их». В известном уже читателю письме к владыке Хирского царства Зу Нувас приводит детали этой, воистину, зверской казни. Женщину, уведомляет Зу Нувас своего адресата, он «велел растянуть на земле, а дочерей казнить близ матери, но так, чтобы кровь из порезанного горла текла в рот ее». Таким же образом «обошелся потом и с самой этой женщиной».

Всего в Наджране Зу Нувас предал мученической смерти 4252 человек во главе с 95-летним старцем Арефой (’Арафой), старейшиной Наджрана, «правителем города и всего округа его». Предки Арефы (’Арафы), говорится в «Записках» архимандрита Арсения, «приобрели княжеское достоинство в Наджране около 100 г. до н. э., изгнав оттуда прежних властителей из рода Афа ал-Кагин». Ссылаясь на житие мученика, священник Андрей Светлаков упоминает в своем сочинении «История иудейства в Аравии» о том, что память старца Арефы (’Арафы), причисленного к лику святых, празднуют 24 октября (18).

Творя бесчинства в отношении последователей учения Христа в Йемене, отмечается в трудах историков христианства, Зу Нувас, «призывал к тому же царей Персии и Хиры» (столица царства Лахми- дов в Месопотамии). В своем послании к властелину Персии, например, советовал «избить христиан», притом непременно, и «как можно скоро». «Возбуждал поступить также и правителя Хиры, — пишет архимандрит Арсений. — Обещал 4 тыс. динариев, если только воздвигнет он гонение на подвластных себе христиан». При этом не преминул заметить, что церковь в Наджране, вместе со священниками и всеми укрывшимися в ней горожанами, «не отвернувшимися от Христа», он лично «предал пламени». Затем казнил старейшину и вельмож, и «великое множество освященных жен и дев».

Распространению христианства в Йемене сопутствовали годы владычества в этой стране христианской Абиссинии. Она захватила Йемен в 525 г., придя туда в ответ на обращение йеменских христиан о помощи и защите от злодеяний Зу Нуваса. Дело было так. Житель Сабы, человек по имени Даус Зу Су’лубан, чудом спасся от неожиданно подошедших к Сабе и плотно окруживших ее войск Зу Нуваса. Выскользнув из города, добрался до самого властелина Византии. Происходило это в 523 г. Приняв его и выслушав рассказ о зверствах Зу Нуваса, император Юстин I (518–525) тут же надиктовал два письма. Одно — негусу Абиссинии, «приверженцу, — как он выразился, — одной с ним веры», союзнику Византии в бассейне Красного моря. Другое — Тимофею, епископу Александрийскому, чтобы и он обратился к царю эфиопскому с просьбой «собрать войско и смирить гонителя». Сделав это, объяснил Даусу, что Абиссиния, поскольку она «ближе к Аравии», чем Византия, сможет помочь христианам Йемена быстрее, чем Константинополь (19).

3 апреля 525 г., повествует архимандрит Арсений, собрал епископ Тимофей в Александрии, в церкви св. апостола Марка, «всех православных и множество монахов из пустыни Ливийской, совершил всенощное бдение, в том числе литию; и на следующий день, по окончании литургии, послал к царю эфиопов святую просфору в серебряном сосуде через пресвитера, и настоятельно побуждал его собрать войско против нечестивца и поразить его огнем и мечом» (20)

Когда негус Абиссинии ознакомился с посланиями, доставленными ему из Византии, то незамедлительно, по словам Ибн Хишама и архимандрита Арсения, стал готовиться к походу. Собрал 70 судов и «войско великое, числом до 70 тыс. человек». Пятнадцать тысяч воинов «направил в Йемен сухим путем», чтобы, «когда подошли корабли его с запада, эти эфиопы неожиданно появились с востока». Известно, что передвигались они вдоль африканского побережья Красного моря; и планировали, достигнув мыса Гвардафуй (оконечность Сомали), перебраться оттуда, используя надутые воздухом кожаные мешки, через цепь мелких островов у Баб-эль-Мандебского пролива в Йемен. Однако исполнить задуманное не смогли — «полегли в пути от безводья».

Перед выходом эскадры в море «царь эфиопов, — как следует из сочинения архимандрита Арсения, — помолился в главном храме Аксума, а потом пешком, в простой одежде, сходил к старцу- затворнику Панталеону», дабы получить его благословение. Прибыл он в Абиссинию из «пределов византийских» (первые христианские миссионеры появились в Аксуме еще в IV в.). Находился «в затворе, в столпе»: «45 лет стоял в малой башне, шириной в 2 локтя и высотой в 5 локтей», с небольшим отверстием в основании башни, через которое общался с посетителями; для «отдохновения имел камень». Выслушав царя и приняв от него «семь благовонных курений», старец- затворник дал благословение на поход.

В самой узкой части Баб-эль-Мандебского пролива, через который намеревалась пройти эскадра негуса, между островом Перим и побережьем Йемена, Зу Нувас устроил ловушку: «поставил металлическую цепь с 50-ю кольцами, с бревном в каждом из них». Задумка с цепью сработала: «10 кораблей невредимо достигли берегов химйаритских», рассказывает архимандрит Арсений, а вот «60 других, на одном из которых и царь находился», напоровшись на цепь, «волнами и силою ветров отброшены были назад». На берегу эфиопов поджидал Зу Нувас с отрядом всадников.

Поскольку стояли они с утра до ночи под солнцем, покрытые латами, а лошади их — по колено в воде, то «измотались вконец» Тогда-то «сын дьявола», как его называет архиепископ Арсений, велел устроить на верблюдах сооружения из плотно сплетенных пальмовых листьев, «прикрывавших воинов сверху и с боков», от солнца и стрел. Передвигаясь вдоль побережья, они исключали возможность неожиданной высадки противника; более того, делали ее для абиссинцев небезопасной, сопряженной с большими потерями.

Зу Нувас со своим отрядом располагался на побережье, напротив самой большой группы эфиопских кораблей, полагая, что именно на одном из них и находится негус. На самом же деле царь эфиопов под покровом ночи перебрался на лодке в то место, где, в трех днях пути от Зу Нуваса, стояли десять других его кораблей. Там-то и произошла первая схватка. Разбив йеменцев, негус двинулся в Зафар, и взял этот древний город, «вместе с женами Зу Нуваса» и «богатствами великими». Помог, как водится, случай. Дорогу абиссинцам показали «сродник царский и евнух». Охотясь на побережье, в том месте, где высадились эфиопы, они попали к ним в плен, и, чтобы сохранить жизнь, «открыли дорогу» на Зафар.

Воины-эфиопы, находившиеся на судах, стоявших напротив лагеря Зу Нуваса, «терпели голод и жажду». Более «пятисот человек погибли и были брошены в море». Тогда остальные решили действовать. «Связав корабли, скрепив их друг с другом мачтами», «пошли тараном к берегу». К тому времени туда подоспел из Зафара и отряд негуса. И «сошлись абиссинцы в схватке жестокой» с поджидавшей их армией Зу Нуваса. Победителями из той «сечи кровавой», сообщает Ибн Хишам, вышли абиссинцы (сентябрь 525 г.). «Видя поражение свое неминуемое и неизбежность пленения, направил Зу Нувас коня в море». «Продвигаясь на нем по мелководью, достиг пучины моря», и «скрылся под волнами», найдя на дне морском «пристанище свое последнее». Священник Андрей Светлаков, ссылаясь на исламского историка ат-Табари (839–923), автора знаменитой «Истории пророков и царей», и выдающегося исламского богослова ан-Новави (1234–1278), приводит следующее, слышанное ими от йеменцев, предание о гибели Зу Нуваса. Видя, что все потеряно, что войско разбито и город Зафар пал, а царица его и сокровища оказались в руках врагов, «бросился Зу Нувас со своим конем со скалы в море и потонул в нем» (21).

Архимандрит Арсений, к слову, пересказывает эту историю несколько по-другому. В его «Записках» говорится о том, что Зу Нувас узнал о захвате эфиопами Зафара за день до битвы. «Боясь, чтобы кто-нибудь из семи сродников его не присоединился к царю эфиопскому, железной цепью связал и их, и себя. И сидел в покрытой колеснице своей, на золотом кресле, а родственники — на золотых седалищах». Зу Нуваса, взятого в плен, и всех, кто был рядом с ним, владыка Абиссинии приказал обезглавить, а на месте казни «поставить жертвенник» (22).

Возвратился затем в Зафар. «Копая землю, собственными руками, в течение семи дней, заложил в царствующем граде том церковь». Возвестил об этом архиепископа Александрийского; и тот вскоре послал в Зафар «православного епископа, который и освятил храм».

Вместе с этим священником побывал негус и в Наджране. Восстановил там поруганную Зу Нувасом церковь, а участок земли, где «были повержены тела мучеников, сделал местом чтимым, с правом убежища». Старейшиной города назначил сына убиенного старца- мученика Арефы (’Арафы).

Возвратился негус на родину только в мае 526 г. Править Йеменом оставил Сумйфа’, одного из представителей йазанитов, верховной знати, выступившей против Зу Нуваса. Но реальная власть в стране находилась в руках эфиопского военачальника Арьята, который со временем и вовсе отстранил от дел Сумйафа’(23).

Вернувшись в Эфиопию, негус, со слов архимандрита Арсения, в знак благодарности Богу за помощь в походе «принял монашескую жизнь». Венец свой царский, сложенный с себя, «сделанный из золота и драгоценных камней, посвятил Христу, послав его в Иерусалим». Сам же, ночью, «без спутника», отправился в «монастырь на высокой горе» (монастырь св. Панталеона близ Аксума), «вошел в келью и заключился в ней, положив, что не выйдет оттуда, и пребудет там до самой смерти». Ежедневную пищу его составляли «три паксиматия (сухой хлебец), без вина, масла и каких-либо овощей». Прожил он в уединении, «передав престол сыну», около 15 лет (скончался в 555 г.)

Вскоре, однако, «власть Арьята в Йемене стал оспаривать Абраха». Эфиопы, пришедшие в Йемен вместе с негусом, и военачальниками его, Арьятом и Абрахой, раскололись на две противоборствующие партии. Вражда их переросла в ненависть, ненависть вылилась в вооруженное противостояние, и «стороны сошлись с оружием на поле брани». Прежде чем начать сражение, Абраха предложил Арьяту «решить дело поединком». Абраха, в описании Ибн Хишама, был «человеком низкорослым и тучным», хотя и слыл воином отважным. По силе и стати мужской явно уступал Арьяту, «человеку телосложения крепкого, ростом высокого и обличьем красивого». Арьят вызов принял. Когда противники обнажили мечи, то первым нанес удар Арьят, и рассек Абрахе копьем нос, бровь и губу. Отсюда и прозвище, закрепившееся впоследствии за Абрахой, — Ал-Ашраф (Человек со шрамом). Под ним он и фигурирует в преданиях арабов Аравии. От верной гибели в единоборстве с Арьятом спас тогда Абраху его слуга- оруженосец Атуда. По правилам поединков тех лет, слуга находился рядом со своим господином. Увидев угрозу смерти, нависшую над Абрахой, он, не задумываясь, убил Арьята. Сделал это то ли стрелой, пущенной из лука, то ли ударом кинжала. Как бы то ни было, но после гибели Арьята армия присягнула Абрахе, и власть в Йемене перешли (534 г.) в его руки (24).

В годы правления в Йемене абиссинца Абрахи, гласят сказания племен «Острова арабов», возведен был в Сане христианский храм. Глашатаи, дежурившие у въездных ворот города, призывали всех, кто прибывал в Сану, непременно побывать в нем. И люди шли к нему, сообщает Ибн Хишам, подталкиваемые любопытством и слухами о «величественном сооружении Абрахи». Увидев же Божий дом христиан, искренне восторгались и внешней красотой храма, и пышностью его внутреннего убранства, и службой в нем.

Освятил храм священник Иоанн, отправленный в Йемен патриархом Александрийским. По словам Феофана Исповедника (ок. 760–818), монаха-летописца, император Византии предоставил послам Абрахи право «самим выбрать для себя епископа из кого угодно». Выбор их пал на Иоанна, «благочестивого мужа, девственника, 62 лет от роду», пономаря при александрийской церкви св. Иоанна Крестителя. Сведений о его деятельности не сохранилось.

Больше известно о преемнике Иоанна, отце Грегентии, рассказывает в своем увлекательном сочинении «История иудейства в Аравии» священник Андрей Светлаков (в работе под названием «Судьба христианства в Южной Аравии от времен апостольских до утверждения в ней магометанства», опубликованной в «Православном сборнике» за март 1868 г., игумен Арсений именует этого священника Грегенцием). Упоминаем здесь о нем еще и потому, что имя этого человека, «усердного пастыря и ревнителя православия», причисленного после смерти к лику святых, вошло в предания племен Йемена в связи с «яркими словесными состязаниями христиан с иудеями» Наджрана. Вели их епископ Грегентий и «еврейский ученый законник» Гербан. Один из таких публичных диспутов, инициированных иудеями, продолжался в течение трех дней, в «присутствии царя, знати и народа». На третий день Гербан, чтобы «покончить спор», сказал, что если «Иисус Назарянин, действительно, жив и на небе, пусть явится, и тогда мы уверуем в него». По молитве Грегентия «послышался ужасный громовой удар, блеснула молния», и на небе предстал Иисус Христос — «в облаке пурпурного цвета, держа в руке меч. На главе Его была корона, а на раменах бесценная диадема». К находившимся на диспуте иудеям Он обратился со следующими словами: «Вот, Я явился вам, — Я, которого отцы ваши распяли». После этого облако сразу же «скрыло Его с глаз собравшихся», а иудеев «поразила слепота. И увидели свет они только после крещения».

Следствием диспута сего, продолжает пересказ предания священник Андрей Светлаков, стало «обращение иудейского законника к вере Христовой и крещение большой части иудеев йеменских» (25).

«Число последователей веры Иисуса в Йемене, — по выражению Ибн Хишама, — ширилось и росло». Тогда-то один человек, «истовый идолопоклонник», совершил грязный поступок, повлекший за собой цепь событий, навсегда оставшихся в памяти племен Аравии. Был им тот, кого арабы называли «определителями месяцев», кто устанавливал тогда, в эпоху джахилийи (неведения, язычества), время наступления «запретных месяцев», когда арабы прекращали межплеменные войны, воздерживались от кровной мести и совершали паломничество в Мекку, на поклонение своим идолам. Этот человек проник ночью в храм, возведенный Абрахой в Сане, и «измазал его нечистотами». Притом испачкал не только пол храма, но и алтарь, и Святой Крест. Ручка кинжала осквернителя, которым он орудовал, чтобы открыть окно и пробраться в храм, точно описанная видевшим его случайным прохожим, помогла установить, что надругался над христианским храмом представитель племени бану кинана. Проживало оно на юге Мекки и контролировало торговый путь, шедший из Мекки в Йемен.

Случившееся повергло жителей города в шок; люди негодовали. В кварталах расквартирования солдат-абиссинцев и в излюбленных ими винных погребках, располагавшихся в местах компактного проживания евреев в пригородах Саны, то и дело раздавались призывы к отмщению, «скорому и справедливому». Сам Абраха буквально пылал от ярости. Масла в огонь подлило сообщение о смерти Ибн Хоза, брата Абрахи, направленного им для усмирения одного из взбунтовавшихся йеменских племен,проживавшего в вади (долине) Давасир. Абраха, свидетельствуют арабские хронисты, извещенный об осквернении храма и гибели брата, поклялся, прилюдно, стоя на ступенях храма, что «уничтожит святилище идолопоклонников в Мекке», разрушит Каабу, покарает курайшитов, господ Мекки, и «предаст мечу злодеев-кинанитов» (26).

И вскоре, «собрав войско великое», двинулся Абраха на Мекку. Слух о его походе быстро разнесся по всей Аравии. Солдаты, покидавшие город, «распаленные жаждой отмщения» и речами своих командиров об «ожидавшей их в Мекке добыче богатой», рвались в бой. Шествие войск возглавлял Абраха, гордо восседая на огромном белом слоне. Тело «чудища абиссинского», чтобы защитить его от стрел неприятеля, «укрывали пластины из чистого золота». На голове Абрахи красовался «высокий полотняный колпак, украшенный золотым шитьем». Со всех четырех сторон его на спину и плечи Абрахи спадали пришитые к колпаку «массивные золотые цепи». Мощное тело Абрахи укрывала красивая туника, богато расшитая жемчугом и йеменскими полудрагоценными камнями ’акик. Его мускулистые руки и короткую шею «украшали золотые цепи и браслеты абиссинского образца». За Абрахой следовала группа музыкантов, а за ними — знатные люди города, сопровождавшие войско до выездных ворот. Шествие замыкали воины во главе с их командиром, «храбрым и отважным Кайсом».

Абраха буквально «пылал от гнева». Будучи «оскорбленным осквернением храма и опечаленным смертью брата», Ибн Хоза, павшего, к тому же, не в открытом бою, а от стрелы предателя Орва, переметнувшегося к арабам-повстанцам, Абраха «жаждал мести». Такие же настроения царили и в армии. Двигалось «воинство Абра- хи» в направлении Мекки стремительно. И даже тогда, когда земли Йемена остались позади, и армия в сопровождении боевых слонов вышла на просторы бескрайней пустыни, ни страшная аравийская жара, ни вязкие пески не сломили боевой дух воинов.

Курайшиты, прослышав о «нашествии на Мекку Абрахи со слонами», тоже не сидели, сложа руки. Собравшись у Каабы, «противостоявшей в то время Кресту», как пишет известный американский миссионер-исследователь Аравии С. Цвемер, они постановили, что надо бы попытаться остановить Абраху. Первыми в схватке с ним сошлись племена хамадан и часама во главе с их отважными шейхами Зу Наффаром и ибн Хабибом. Мало того, что силы противников оказались неравными, так еще лошади и верблюды арабов, пугаясь слонов Абрахи, «ломали ряды»; и, как следствие, — сражение это аравийцы проиграли (27). Выдержать натиск воинов Абрахи, хорошо обученных и до зубов вооруженных, с мощным тараном в виде слонов, они, как ни старались, не смогли.

Весть о поражении потрясла курайшитов. ’Абд ал-Мутталиб, дед будущего Пророка, хранитель ключей от Каабы, срочно созвал совет старейшин Мекки; пригласили на него и шейхов союзных мекканцам племен. После долгих и горячих дебатов собравшиеся высказались за то, чтобы отрядить к Абрахе гонца с предложением о готовности «выкупить мир и Ка’абу» за «одну треть богатств Хиджаза», что означало тогда — домашнего скота жителей этого края.

«На решении своем повергнуть Ка’абу Абраха стоял твердо», и предложение курайшитов о выкупе не принял. Воины Абрахи придерживались того же мнения. Требовали отмщения за осквернение Святого Креста, и ни о каком выкупе даже слышать не хотели.

Тогда ’Абд ал-Матталиб сам отправился в стан абиссинцев. В сказаниях арабов Аравии он предстает мужчиной «заметным», «лицом и статью красивым», «человеком мудрым и обходительным». Представившись, кто он и зачем пожаловал, был допущен к Абрахе. Когда пересек порог шатра, прошел внутрь и поклонился, то Абраха, сойдя с трона и усевшись на разостланный рядом ковер, пригласил присесть на него и своего высокого гостя.

Во время состоявшейся беседы ’Абд ал-Мутталиб просил Абраху лишь об одном, утверждают предания, — вернуть захваченных верблюдов и освободить погонщиков. Ни о Мекке, ни о Каабе не обмолвился при этом ни словом. На соответствующий вопрос Абрахи, крайне удивленного таким поведением ’Абд ал-Мутталиба, тот ответил, что он — всего лишь владелец верблюдов. Что же касается Каабы, то у «нее есть свой хозяин». Он и защитит, если потребуется, и сам Храм, и хранителя ключей от него (28). Абраха, будучи впечатленным смелостью Абд ал-Мутталиба, силой духа его и глубиной веры в могущество Священной Каабы, верблюдов и погонщиков ему возвратил; и отпустил с миром.

На следующий день абиссинцы под предводительством Кайса вошли в лежащие у Мекки горы. И попали в засаду. Отвесные склоны ущелья, где на них напали мекканцы, хорошо скрывали прятавшихся в скалах лучников. Град стрел и камней, обрушившихся на воинов Абрахи и его слонов, явился для них как гром среди ясного неба. Слоны, обезумевшие от боли и страха, метались по узкому ущелью, давили и топтали всех и вся, — и коней, и солдат. Количество раненых и больных, подхвативших по пути в Мекку лихорадку, не оставляло ни малейшей надежды на возможность реванша. Осознав, что он повержен, Абраха отступил, и бесславно ушел из земель Священной Мекки.

Со временем сражение это обросло множеством легенд. В одной из них говорится о том, что спасти Достопочтимую Мекку, родной город Мухаммада, Посланника Аллаха, помогли птички абабиль, «мстители Господа», стаями налетевшие на воинов Абрахи. Камни, что несли они в своих клювах и лапках, и роняли на врагов мекканцев, а также «перья их острые, как стрелы», что сбрасывали они на них, и повергли, дескать, «пришельцев незваных», и «обратили их вспять». В ущелье, где Абраха попал в засаду, действительно, гнездилось много птиц. И когда там началось сраженье, то тучи их, покинув гнезда, буквально закрыли собой солнце. Стаи этих птиц и град камней, валившихся на головы воинов Абрахи со склонов ущелья, и породили легенду о «крылатых спасителях Мекки».

«Нечестивец Абраха, покусившийся на Достопочтимую Мекку», возвратился в Сану, «битым и опозоренным». Помимо мук душевных, его «терзали и рвали на части» боли физические. Пораженный болезнью неизлечимой, он вскоре скончался. Тело этого человека, «пошедшего с мечом на Мекку», разлагалось так быстро, повествует Ибн Хишам, что «сгнивавшие части отваливались прямо кусками». Когда остатки войск Абрахи входили в Сану, то сам он, по свидетельствам очевидцев, неспособный уже передвигаться и уложенный на носилках, походил на «общипанного цыпленка».

«После того как Абрахи не стало», властвовали в Йемене сыновья «Человека слона», как прозвали Абраху арабы Аравии. Сначала Йаксум ибн Абраха, а после его смерти — Масрук ибн Абраха.

Собиратели древностей арабов Аравии называют абиссинцев кушитами, потомками Куша, сына Хама. За грехи свои перед отцом, Нухом (Ноем), он вынужден был покинуть родные земли, перейти море и удалиться в «чужие края». Искренним и горячим желанием Хама было победно вернуться назад, в оставленную им когда-то, но не стершуюся в памяти Аравию. Вторжение абиссинцев в Йемен, во владения потомков Сама (Сима), родного брата Хама, и стало, дескать, исполнением, в какой-то мере, предсмертной воли Хама.

В 1882–1894 гг. в Йемене несколько раз побывал австралиец Эдвард Глейзер, человек, внесший весомый вклад в открытие миру культурного наследия древних цивилизаций Йемена. Исследовав легендарные, руинированные уже к тому времени дворцы и храмы, в том числе те из них, что располагались в Ма’рибе, он скопировал более трехсот обнаруженных там надписей. На одной из них, датированной 542 г., упоминалось о подавлении восстания, поднятого йеменцами против абиссинцев, согнавших их со всей страны на тяжелые работы по восстановлению прорванной Ма’рибской плотины. Эти надписи, отмечал в своих путевых заметках Глейзер, да руины знаменитого храма Абрахи в Сане, — вот и все, что осталось от времен христианства в «Счастливой Аравии».

Деспотизм абиссинцев и трудовые повинности, наложенные ими на население Йемена, порождали вспыхивавшие, то и дело, мятежи и восстания местных племен. Из сочинений йеменского историка XII в. Нашвана ибн Саида ал-Химйари и арабского хрониста и мыслителя XIV в. Ибн Халдуна известно, что один из потомков царей славной династии химйаритов, принц Сайф ибн Зу Йазан ал-Химйари, по прозвищу Абу Мурра (Силач), посетил Константинополь. Добившись аудиенции у властелина Византии, императора Юстина II (правил 565–576), попросил его о содействии в «усмирении бесчинств» абиссинцев в Йемене. Отреагировали в Константинополе на такое обращение принца, мягко говоря, прохладно.

Тогда Сайф решил попытать удачу в другом месте, в империи Сасанидов, и отправился в Ктесифон (располагался на реке Тигр, на территории современного Ирака). Встреча Хосрова I Ануширвана (правил 531–579), владыки персов, со знатным гостем из Йемена проходила в тронном зале. Золотая корона Хосрова, богато инкрустированная «яхонтом, хризолитом и жемчугом», свисала над его головой, как вспоминал потом Сайф, на «массивной золотой цепи, прикрепленной к козырьку трона»; и походила на «огромную чашу». Выдержать тяжесть такой короны шея человека едва ли смогла бы. На просьбу Сайфа о помощи в освобождении Йемена от абиссинцев правитель Персии ответил отказом. Вместе с тем, принял принца с почетом, «как подобает». Прощаясь, щедро одарил гостя: богатым парчовым халатом и «десятью тысячами полных дирхамов», суммой по тем временам, надо сказать, немалой.

Покинув властелина персов, Сайф тут же, за воротами дворца, начал раздавать серебряные монеты, полученные им от Хосрова, всем проходившим мимо него людям. Об этом тотчас стало известно Хосрову, который, как свидетельствуют хроники тех лет, по достоинству оценил поступок принца, наделенного, по его словам, качествами мужа благородного. Затем, по совету своего ближайшего окружения, впечатленного, не менее чем владыка их, поступком йеменского гостя, Хосров изменил принятое им ранее решение, и распорядился направить в Йемен, в помощь принцу в его борьбе с абиссинцами, вооруженный отряд, составленный из заключенных в тюрьмах смертников. Смысл такого решения, подсказанного Хосрову его советниками, состоял в том, что людей этих, посылаемых в Йемен, откуда они могли и не вернуться, и так ждала смерть. В случае же успеха кампании наградой им стали бы свобода и военная добыча. Самого же Хосрова при таком развитии событий ожидали бы слава и богатства перешедшего в его руки Йемена (29).

Смертников из тюрем освободили, вооружили, посадили на корабли, и они вместе с принцем выдвинулись к берегам Йемена. Возглавил эту команду «людей отчаянных, не боявшихся смерти», некто Вахриз, «старший по возрасту и самый достойный среди них по происхождению». Во время морского перехода отряд в составе восьми кораблей попал в шторм, и «два из них затонуло».

Когда персы, бросив якорь в бухте Адена, высадились на берег, то их там уже поджидали абиссинцы во главе со своим вождем, Масруком, сыном Абрахи. Сам он восседал на белом слоне. Между глаз его красовался огромный яхонт, прикрепленный к головному убору золотыми цепочками. Вахриз, заметив сиявший на солнце яхонт, взял в руки боевой персидский лук, тетиву которого, как рассказывают, мог натянуть только он один, и выстрелил. Стрела, пущенная Вахризом, насквозь прошила голову Масрука, и вышла из затылка. Смятение, охватившее абиссинцев, переросло в панику; «воины отступили и рассеялись».

Из Адена персы двинулись на Сану. Приблизившись к ее въездным воротам, Вахриз сказал, что «знамени персов входить в Сану склоненным не пристало». И приказал: ворота с петель снять, а верхнее перекрытие в проеме стены, где они смонтированы, — убрать. Когда работы закончили, то Вахриз торжественно въехал в этот древний город Аравии «верхом на лошади, с расчехленным знаменем в руках, поднятым вверх».

Интересными эпизодами из жизни Сайфа ибн Зу Йазана поделился с читателями журнала Министерства народного просвещения (№ 5, 1845) профессор Казанского университета М. А. Казем-бек. У отца Сайфа, потомка химйаритских царей, Зу Йазана, говорит он, ссылаясь на сказания арабов, была жена, молва о красоте которой облетела всю Аравию. Абраха, воспылавший страстью к ней, пригласил к себе Зу Йазана и потребовал, чтобы он развелся с женой. «В противном случае грозил неминуемой смертью». Зу Йазан повиновался. «Боязнь за жизнь взяла верх над опасениями бесчестного поступка». Однако тоска по жене и позор бесчестия, довлевшие над ним, вынудили Зу Йазана покинуть Сану и удалиться в пустыню. Сын- младенец, «оторванный от груди матери», скитался вместе с ним. Зу Йазан пробовал обращаться за помощью и к императору Юстиниану I Великому (527–565), и к тогдашнему шаху Персии. Первый отказал в просьбе сразу, прямо и решительно. Второй — под предлогом «отдаленности Йемена от Персии». Зу Йазан поселился с сыном в Йасрибе (Медине), где спустя 10 лет и умер. Сайф же подрос, возмужал и, спустя 20 лет после бегства с отцом из Йемена, с помощью персов, изгнал абиссинцев из земель своих предков (29*).

Абиссинцы Йемен покинули, но на смену им пришли персы. После Вахриза правили в этой стране, сменяя друг друга, его сыновья — Марзубан, Тайнуджан и Базан (принял впоследствии ислам и присягнул Мухаммаду). Летопись персидского владычества в Йемене заслуживает отдельного повествования.

По следам древних цивилизаций. Йемен — это земля ушедших в легенды царств и народов Древнего мира, о которых с восхищением отзывались многие именитые историки и географы прошлого. Там властвовали великие правители, жили и творили знаменитые поэты и собиратели древностей, оставившие потомкам увлекательные рассказы об истории становления таких красивейших городов Аравии, как Ма’риб и Сана, Забид и Таиз.

Ма’риб — обитель «арабов утерянных», людей-гигантов, к потомкам которых предания арабов относят племена бану шаддад и бану науф. Родоначальником бану шаддад называют могучего Шаддада ибн ’Ада. Прославился он тем, что заложил Ирам, «город колонн». Величественный дворец, возведенный им в Ираме, окружал сад Джаннат ’Адн, «сказочной, неземной красоты», поражавший гостей Шаддада разного рода «диковинками и чудесами». Такими, например, как фруктовые деревья с искусственными плодами и птицами на ветвях, а также клумбы с цветами, сделанными с использованием рубинов, изумрудов и других драгоценных камней. Подрагивая от дуновений ветра, «будто живые», они, наполненные благовониями и сладкими ароматами, источали запахи дивные, проникавшие далеко за ограду замка. Слухи о неземной красоте сада Шаддада будоражили воображение жителей царства. Поэтому и стали они называть его райским, подобным Эдему.

Легенды гласят, что, отстроив Ирам, «осколок Рая на земле», возгордился Шаддад без меры. Возомнил себя, смертного человека, Богом. И возжелал, чтобы и люди поклонялись ему как Богу. За что и был наказан Господом — «сражен молнией, пущенной в него с небес». Притом прямо у ворот Ирама, когда, в окружении народа, намеревался торжественно въехать в чудный город свой (30).

Бану науф, другое древнее и знатное племя Ма’риба, славилось доблестью и отвагой своих воинов. В случае объявления войны, говорится в сказаниях, оно в течение суток могло «собрать и выставить под седлом не менее 12 тыс. мужчин». Женщины племени отличались «внешностью необыкновенно яркой»; были высокими и стройными. Носили на себе много дорогих украшений. Особенно браслетов, золотых — на руках и серебряных — на ногах.

Интересные воспоминания о Ма’рибе оставил французский офицер Луи дю Куре (1812–1867), состоявший на службе в армии египетского паши, Мухаммада Али (1769–1849). В 1844–1845 гг. он совершил путешествие в Йемен и Оман. Начал его с Саны. Оттуда с караваном в «350 верблюдов и 280 мужчин, в том числе 150 рабов», проследовал в Ма’риб, в земли Белой Сабы, как именовали это блистательное в прошлом царство «Острова арабов» народы Древней Аравии. «Ма’риб, — сообщает Абу-л-Фида’, — есть город Саба. Был назван так по своему основателю», Сабе, сыну Йашаба, отцом которого был Йараба, сын Кахтана (31). После Ма’риба Луи дю Куре побывал в Хадрамауте и Сухаре (Сохар). Приняв ислам и взяв имя ’Абд ал-Хамид, посетил Мекку. В своих увлекательных записках «Счастливая Аравия» и «Паломничество в Мекку», которые, будто бы, редактировал Александр Дюма, ярко описал традиции арабов Аравии, а в книге «Жизнь в пустыне» — повседневную жизнь и нравы бедуинов.

Суверен Ма’риба, сообщает Луи дю Куре, называл себя потомком рода Абу Талиба, дяди Пророка Мухаммада. Под властью его находилось «50 небольших деревень». Замок правителя представлял собой «большую, хорошо укрепленную башню». На первом ее этаже располагалась охрана, на втором проживали слуги, на третьем размещалось семейство шейха, и на самом верхнем, четвертом, находилась канцелярия или диван эмира. Углы и стены этого помещения украшало оружие: шлемы, боевые топоры, колчаны со стрелами, обоюдоострые мечи, седла и сбруя для лошадей и верблюдов. Эмира во время его встречи с Луи дю Куре и раисом (главой) каравана, с которым путешественник передвигался по землям Ма’риба, окружала большая свита, человек 50, не меньше. Все, как на подбор, — «мужчины стройные и крепкие», по словам Луи дю Куре, «типичные арабы Южной Аравии». Вооружение «старших среди них по возрасту» составляли мушкеты с фитильными замками и длинные обоюдоострые мечи; те же, «кто помоложе», имели при себе боевые топорики и обтянутые кожей щиты. За поясом у каждого из них торчал кривой аравийский кинжал джамбия. Складывалось впечатление, пишет Луи дю Куре, что все представшее перед глазами в Ма’рибе, — и замок правителя, и церемониал аудиенции, — это волшебным образом ожившая картина повседневной жизни одного из древних царств Аравии, описанных в Библии (32).

После представления Луи эмиру, у него сразу же поинтересовались, кто он и зачем пожаловал в земли Ма’риба. При этом недвусмысленно дали понять, что говорить надлежит правду и только правду; что «ложь здесь карается смертью». Луи ответил, что путешествует по Йемену, краю ушедших в легенды царств и народов Древнего мира, дабы воочию узреть «чудеса прошлого», в том числе Ма’риб, символ величия и могущества Древнего Йемена. Тут же, однако, его спросили: «Зачем ему все это нужно?». Ответ на этот вопрос, парировал нерастерявшийся Луи, известен одному Аллаху. Как и то, почему одним людям, согласно воле Аллаха, по душе шум, а другим — тишина и спокойствие, одним — «хождение по лицу земли», а другим — одиночество. Мне же лично, заключил он, как человеку, принявшему ислам, захотелось побывать в землях «колыбели ислама», и полюбоваться великими творениями Аллаха на прародине арабов, в Аравии.

Удивившись такому красивому ответу из уст франка, суверен Ма’риба повелел провести, в соответствии с традициями предков, обряд приветствия почетного чужестранца. Заключался он в следующем: Луи, поставленного в центр круга, образованного сидевшими вдоль стен приближенными эмира, раздели. Затем слуги эмира умастили тело Луи ароматизированными маслами, и одели в национальные одежды, предварительно опрыскав их духами и окурив благовониями. После чего последовал церемониал аравийского гостеприимства. Путешественника усадили на ковер, разостланный на полу, рядом с правителем; и щедро угостили местными деликатесами: мясом, финиками, медом, верблюжьим молоком и, конечно же, знаменитым йеменским кофе (33).

После трапезы, обильной и сытой, последовало широко практиковавшееся в тех землях с незапамятных времен «испытание мужских качеств» гостя-чужеземца. Луи препроводили на крышу замка, подвели к ее краю — и приказали прыгать. Столь неожиданную команду предварили словами о том, что если гость не лукавил, и те красивые и восторженные слова, что он говорил о землях йеменцев, были сущей правдой, то Аллах непременно спасет его. Решив, будь что будет, рассказывает Луи, он шагнул вперед, но слуги-рабы эмира, стоявшие рядом, подхватили его под руки.

Однако и на этом приключения горемыки-француза в замке владыки Ма’риба не закончились. Предстояло новое испытание — дикими животными. Ибо не удалось понять, как выразился правитель, поддалось ли во время первого испытания сердце Луи страху, или нет, оставалось ли оно спокойным, как у истинного мужчины-воина, или «трепетало, как у пугливой куропатки». Только схватка с дикими животными, сказал эмир, и могла продемонстрировать, как учили предки, твердость и решимость человека, его характер и волю, иными словами, — «истинное лицо мужчины».

Это испытание проходило в подземелье замка. Сопроводив туда Луи, гвардейцы эмира вложили в его правую руку саблю, а в левую — кольцо с прикрепленной к нему лампой. И распорядились, чтобы двигался он только вперед, до тех пор, пока не упрется в клетку с пятью пантерами. При этом, что бы там ни случилось, с указанного ему пути не сворачивал, и назад, ни в коем случае, не оглядывался. Путь к клеткам с дикими животными, повествует Луи, «устилали» кости и черепа людей, что, конечно же, «наводило страх и ужас». Добравшись, наконец, до пантер, Луи начал, было, открывать дверцу одной из клеток, но металлическая решетка, неожиданно опустившаяся сверху, отгородила его от хищника (34). «Испытание дикими животными» бравый офицер, судя по всему, выдержал с честью.

Вскоре выяснилось, что и это был еще не конец подстерегавших Луи в Ма’рибе сюрпризов и неожиданностей — последовало «испытание словом». Местные мудрецы-судьи начали задавать ему вопросы, так или иначе связанные с паломничеством в Святые земли ислама. После чего попросили удалиться, и, оставшись наедине, долго совещались. Затем двери отворились, и церемониймейстер пригласил чужеземца проследовать в зал. По сигналу эмира туда сразу же вошел и стражник, неся в руках саблю в дорогих ножнах и с рукояткой, инкрустированной драгоценными камнями. Приказав Луи опуститься на колени, владыка Ма’риба подошел к нему, вынул из ножен внесенную саблю и передал ее в руки человеку, «похожему на палача». В это самое время дверь в помещение неожиданно распахнулась, и на пороге появился один из провожатых каравана. Размахивая руками, стал громко кричать, что чужеземец — слуга Иблиса (шайтана). И подтверждением тому служит, дескать, то, что по пути в Ма’риб франк взбирался на печально известную в народе Гору шайтана, но почему-то остался жив. Хотя прежде, кто бы туда не забредал, будь то человек или животное, то непременно погибал. Поэтому-то он лично хотел бы расправиться со слугой шайтана, сразив его выстрелом из пистолета. Получив на то разрешение, — выстрелил. Пуля, к счастью, прошла мимо, лишь слегка оцарапав шею Луи. Хладнокровие путешественника возымело эффект; и шейх, попрощавшись с ним и подарив на память тот самый меч с драгоценной рукояткой, которым палач намеревался снести ему голову, отпустил, наконец, франка с миром (35).

Ма’риб, по воспоминаниям Луи дю Куре, окружала мощная оборонительная стена. В городе насчитывалось около 400 каменных домов и несколько мечетей. Торговые караваны, двигавшиеся через Ма’риб в направлении Саны, проходили через Санские ворота (Баб

Сана), а паломнические, направлявшиеся в Мекку, — через Мекканские (Баб Мекка). Большинство населения, численностью около 7–8 тыс. человек, составляли коренные ма’рибцы, потомки сабейцев. Проживала в городе и небольшая коммуна торговцев-евреев. О величии Ма’риба времен блистательной царицы Билкис напоминали лишь руинированный дворец бывших владык этого края из легендарной династии Тубба’, да тронутый рукой времени, практически полностью занесенный песками Храм солнца, заложенный Билкис, известной больше среди народов мира под именем царицы Савской. Караваны, проходившие через Ма’риб, жители города встречали тепло и радушно. Ведь они приносили им доход, и немалый, приобретая у ма’рибцев продукты питания и воду.

Главное богатство жителя Аравийской пустыни, утверждал Луи дю Куре, — не золото и серебро, а верблюд. Лучшую породу верблюдов в Аравии разводили в то время в Маскате. Ступенью ниже стоял неджский верблюд.

Лики городов «Счастливой Аравии». Богатейшим и красивейшим городом Южной Аравии прошлого была Сан’а (Сана). Европейские путешественники, посещавшие Йемен в XV–XIX столетиях, отмечали, что на горе Никкум, в окрестностях Саны, они видели развалины древнего замка, заложенного, по преданиям, чуть ли не самим Симом, сыном Ноя. В толстых глинобитных стенах с круглыми сторожевыми башнями, писал в своих очерках о Сане снимавший ее в 1929 г. кинематографист Владимир Шнейдеров, насчитывалось девять ворот, выходивших на тракты, связывавшие столицу с важнейшими торговыми пунктами страны, в том числе знаменитые Баб-эль-Йемен и Баб ас-Саба. С восходом солнца ворота отворяли, а с заходом — наглухо запирали. Торговцы, прибывавшие в город, размещались в караван- сараях. Товары свои выставляли для продажи на десяти специализированных рынках: хлебном, к примеру, фруктовом или золотом. Товары в Сане и продавали, и обменивали, один на другой.

Заморские купцы называли Сану не только крупным центром коммерции, но и «пристанищем ремесленников», а также «обителью книготорговцев и писцов». Город славился крепко спаянными профессиональными артелями золотых дел мастеров и оружейников, кожевенников и сапожников, изготовителей седел и сбруй, резчиков по камню и кузнецов. Писцы, рассказывали европейские негоцианты, передвигаясь по улочкам города, несли письменные принадлежности, убранные, порой в серебряные футляры, столь же горделиво и величаво, как воины-бедуины свои доспехи и оружие.

Описывая Сану, ’Узал в прошлом, американский миссионер С. Цвемер отзывался об этом городе, с населением в 1893 г. в 50 тыс. человек, как об одном из самых живописных и зеленых мест Аравии. Помимо множества базаров, кварталов артельщиков, 12 общественных бань и госпиталя на 200 коек, был в Сане тогда и так называемый административный район с располагавшимися в нем самыми красивыми и уютными в городе кафе. В некоторых из них, по словам С. Цвемера, имелись даже биллиардные столы. Одной из отличительных особенностей Саны миссионер считал наличие в этом городе множества мечетей и синагог, «числом 48 и 39 соответственно» (36).

С. Цвемер, которого заслуженно причисляют к числу лучших исследователей-портретистов Аравии XIX столетия, посещал Сану дважды, в 1891 и 1893 годах. В его увлекательных заметках об Аравии говорится, что город этот, окруженный мощной защитной стеной, поражал воображение путешественников своими пяти и даже семиэтажными домами, с балконами и окнами, убранными резными деревянными решетками и красочно разрисованными алебастровыми пластинами вместо стекол. В окрестностях города проживало больше 20 тыс. евреев, первые из которых мигрировали в Йемен в глубокой древности, еще до разрушения храма Соломона и вавилонского пленения иудеев. Имелась достаточно многочисленная коммуна греческих купцов. Самое же интересное в Сане, считал С. Цвемер, — это даже не ее роскошные дворцы, окруженные великолепными садами, не величественные развалины древнейших на земле замков-фортов, возведенных на пиках гор, окружающих со всех сторон этот живописный город, а его жители и «колорит повседневной жизни». Здесь, как нигде в другом месте Южной Аравии, утверждал он, — «необыкновенно яркое смешение рас, языков и костюмов» (37).

Красочные зарисовки пятничных торгов на рынках Саны оставил в своих очерках «Эль-Йемен» кинематографист В. Шнейдеров. По базарной площади, куда мы отправились для съемок, делится он воспоминаниями с читателем, бродил «ободранный старик-глашатай», оповещавший о прибытии и отбытии караванов. Его смело можно было бы назвать «живой местной газетой», информировавшей жителей Саны о важнейших событиях в городе. «Под стенами главной городской мечети располагались мастерские шлифовальщиков ценных камней», богатые залежи которых (агата, оникса и халцедона) хранила в своих недрах гора Джабаль Никкум. Отдельными рядами шли «мастерские медников, шорников, портных, матрасников и оружейников». Дальше следовали лавки фруктовщиков, зеленщиков, мясников, старьевщиков и галантерейщиков. В центре базара размещались склады оптовиков, «вершителей судеб базара». Вокруг них — «стойки менял и ростовщиков». В местах торговли сельскохозяйственными продуктами продавали «жареную в масле саранчу», считавшуюся в тех краях «неплохим лакомством», а также «дрова» для очага — «высушенный и спрессованный в круглые лепешки навоз — по копейке за четыре штуки». Парами расхаживали по базару полицейские, украшенные «медными бляхами» с выбитой на них надписью «Канун» («Закон») (37*).

Если по тесным улочкам, переполненным народом, передвигался сановник, то впереди него, разгоняя толпу, бежали скороходы; сбоку от его лошади семенил «слуга, державший в руке саблю хозяина». Замыкали процессию несколько пеших солдат- телохранителей.

Местечко в окрестностях Саны, где прожили евреи, называлось Деревней иудеев (Карйа ал-Йахуд). Занимались они в основном торговлей, а также ювелирным и гончарным ремеслами. Поскольку и Сана, и земли вокруг нее славились своими виноградниками, то иудеи делали вина, а в зимний период — настойки на изюме и меде. Торговать хмельными напитками в мусульманском Йемене не разрешалось. Еврея, уличенного в продаже вина, наказывали строго.

Крупнейшим предпринимателем среди евреев-торговцев Саны слыл во времена посещения Йемена С. Цвемером иудей Ораки. Хроники тех лет свидетельствуют, что он «пользовался благосклонностью» самого имама, правителя Йемена. Занимал хлебную, как теперь бы сказали, должность в городской администрации — отвечал за деятельность местной таможни и вопросы, связанные с содержанием недвижимой собственности имама, его домов и садов. Попал в немилость. Оказался в темнице. Заплатил штраф в 50 тысяч крон, и вышел на свободу. Но вот одеваться с тех пор должен был, согласно повелению имама, как и все другие, проживавшие в Йемене, евреи. Иными словами, в одежды, «закрепленного за иудеями цвета», идентифицировавшего их расу; и на голове носить обязательную для всех них небольшую синюю шапочку.

Немилость имама в отношении Ораки обернулась невзгодами, и довольно тяжелыми, для еврейской общины Саны в целом. Все синагоги в городе имам повелел разобрать. Дома евреев, «высотой свыше 14 сажень», то есть 2,5 метров, снести; и жилища сверх этой, «установленной для иудеев, нормы», впредь не возводить. Каменные емкости для вина, в случае их обнаружения во время обысков, разбить. За проживание в своих домах, но на землях Йемена, платить специальный налог, в размере 125 крон в месяц. Недвижимую собственность, покидая Йемен, передавать в его личное владение (38).

По подсчетам В. Шнейдерова, в 1929 г. в Деревне евреев в окрестностях Саны жительствовало 19 тыс. евреев. Это было отдельное поселение, «со своим базаром, маленькими огородами и узкими чистыми улицами, застроенными двух и трехэтажными домами, но без внешних украшений», считавшихся привилегией коренных йеменцев. Лиц своих еврейские женщины не скрывали. Как и у местных арабов, у евреев Йемена «существовало многоженство». Жен еврей мог иметь сколько угодно, «в зависимости от толщины кошелька». Женились евреи, как и арабы, «на девочках 12-ти, 10-ти и даже 8-и лет. Сплошь и рядом можно было встретить молодую мать — почти ребенка».

Несмотря на материальное благополучие, жилось евреям в Йемене, по словам В. Шнейдерова, непросто. Они обязаны были носить «отличную от арабов одежду» и пейсы; уступать им при встречах дорогу; «обгонять их только с правой стороны». Евреи не имели права иметь при себе оружие и ездить на лошадях, а в городах — даже на ослах и мулах. Им не разрешалось сидеть в присутствии мусульман. Занимать какие-либо чиновничьи должности они не могли, но вот торговать — сколько угодно. Сам имам Яхья, владыка Йемена, о котором В. Шнейдеров отзывается как о богатейшем человеке в своем королевстве, крупнейшем землевладельце и маститом купце, и тот не гнушался вести торговые операции «через своих королевских евреев» — опытных коммерсантов и банкиров из Карйа ал-Йахуди.

Никаких статистических данных о бюджете королевства В. Шнейдеров, как ни пытался, собрать не смог. Все деньги поступали непосредственно в кассу имама, в том числе «налоги с урожая (10 %), с золотых украшений, с наличного капитала», а также «подушный налог с евреев» и особый торговый налог с купцов-евреев — от одного до четырех талеров в год («сообразно с имущественным положением коммерсанта»). Все ценности и сокровища страны хранились в подземельях дворца правителя, «в кованых железом сундуках». В собственном монетном дворе имама чеканили «медную и серебряную разменную монету». Основной денежной единицей Йемена считался серебряный талер Марии Терезии (38*)

Одной из самых запоминающихся сцен повседневной жизни Саны прошлого европейские путешественники и негоцианты назвали пятничные посещения имамом главной мечети города. Великий исследователь «Острова арабов» Карстен Нибур (1723–1815), к примеру, наблюдавший в 1763 г. за церемониалом возвращения имама из мечети во дворец после пятничной молитвы, отмечал в своем «Описании Аравии», что подобного зрелища он нигде больше не видывал. Имама, облаченного в парадные одежды, сопровождала огромная свита. Она включала в себя всех принцев, не менее 600 знатных и богатых людей Саны, а также военных и гражданских чиновников городской администрации. По обеим сторонам имама, «справа и слева от него», шли «богато убранные гвардейцы». На верхушках древков знамен, которые они держали в руках, имелись небольшие деревянные сундучки. В них, как рассказывали К. Нибуру горожане, хранились амулеты, обладавшие силой даровать имаму, во что он свято верил, силу и богатство, процветание и непобедимость. Позади имама и принцев следовали слуги с огромными раскрытыми зонтами, защищавшими членов королевского семейства от солнца. По бокам пышной процессии и сзади нее двигались всадники, «беспрестанно паля из ружей в воздух» (39).

Гарем имама Йемена в начале 1800-х годов насчитывал, к слову, 400 абиссинских наложниц; дворцовая охрана состояла из 600 конных и 300 пеших гвардейцев.

Наблюдениями о том, как проходила пятничная молитва имама в соборной мечети Саны, но уже в 1929 г., то есть спустя 166 лет после Нибура, делится в своих заметках о Йемене и В. Шнейдеров. Городская площадь, всегда днем «многолюдная и крикливая», пишет он, перед выходом имама из мечети замолкает. «Войска берут на караул». Из-под крытой галереи мечети «вываливается толпа телохранителей». За ними, «прикрытый от солнца шелковым зеленым зонтом с золотой росписью», выходит имам. По правую руку от него — визирь; тут же — министр иностранных дел. Вслед за имамом и сановниками выкатывает «людская волна в ослепительных чалмах». Лица мужчин украшают бороды, черные и седые. К ступеням мечети подают «единственную в Сане карету», приобретенную в Лондоне для имама известным местным купцом-англичанином. Имам садится в карету. Гремит военный оркестр, колышутся знамена. Впереди телохранители; за ними — правитель в карете, сопровождаемый «виднейшими сановниками, едущими верхом на породистых лошадях». Далее — отряд всадников, личная гвардия короля. За ними — отряды регулярных войск местного гарнизона и артиллерия. По бокам пышной процессии — жандармы (39*).

Численность регулярной армии, согласно информации, полученной В. Шнейдеровым от министра иностранных дел Рагиба-бея, «составляла 30–35 тыс. чел.»; в случае объявления войны имам в течение нескольких суток мог собрать «100–150 тыс. стрелков». Сам Рагиб-бей, турок по национальности, «дипломат французской школы», каким его рисует В. Шнейдеров, был когда-то, «очень давно», одним из секретарей турецкого посольства в «старом Петербурге». Затем служил послом «старой Турции» (то есть до прихода к власти младотурок) в Сербии. Свободно говорил по-французски; помнил несколько слов и выражений по-русски.

Заслуживает упоминания интересное сообщение В. Шнейдерова насчет действовавшего в Йемене в 1929 г. «института заложников» (рахина), считавшегося, как и в далеком прошлом, одним из эффективных инструментов «по обеспечению спокойствия в стране». Тюрьмы Йемена, свидетельствует В. Шнейдеров, посещавший некоторые из них, были «переполнены заложниками из семей шейхов племен», крупных феодалов-земледельцев, коих насчитывалось тогда в стране «около двух тысяч».

Йемен, повествует в своем географическом сочинении «Таквим ал-булдан» знаменитый арабский историк и географ Абу-л-Фида’ (1273–1331), — «страна широкая и огромная. Причина, почему ее назвали Йеменом, заключается в том, что для лиц, находящихся в Мекке и стоящих лицом к востоку, она лежит по правую руку» («йа- мин» в переводе с арабского значит «правый»; правая сторона у арабов — счастливая, отсюда и еще одно название Йемена — Счастливая земля). Сан’а (Сана) очень «походит на Дамаск, и обилием воды, и множеством древесных насаждений». Здесь некогда размещалась резиденция йеменских царей. Замок-дворец их с древним языческим храмом внутри возвышался на большом холме Гумдан, давшим название и самому замку (дворцово-храмовый комплекс Гумдан, вошедший в предания племен Южной Аравии, разрушили по указанию халифа ’Усмана) (40).

Возвращаясь к начатому выше разговору об истории еврейского народа в Аравии, следует сказать, что самые ранние гонения на иудеев (ал-йахуд) в исламе имели место еще при жизни Пророка Мухаммада. Наиболее жестким из них подверглись евреи Хайбара, выступившие на стороне мекканцев во время их «мединской кампании» против Мухаммада. Толчком к началу этих гонений, развернувшихся после захвата мусульманами Хайбара (628 г.), крупного торгового центра Аравии прошлого, где проживала многочисленная еврейская община, стала дерзкая попытка девушки-иудейки по имени Зайнаб умертвить Посланника Аллаха поданным ему на обед «мясом, пропитанным ядом». Вкус блюда показался Пророку странным, и Мухаммад сразу же выплюнул взятую в рот пищу. А вот мусульманин ал-Бишр, обедавший вместе с Пророком, мясо съел — и тут же скончался. Виновницу случившегося, Зайнаб, потерявшую в сражении за Хайбар мужа и брата, и решившую отомстить за смерть родных убийством Мухаммада, отдали на суд родственникам умершего мусульманина (41).

Овладев Хайбаром, мусульмане евреев не пощадили. Вырыли на центральном рынке города несколько глубоких рвов, куда и побросали обезглавленные тела захваченных в плен мужчин-иудеев. В работах историков говорится, что насилие, учиненное мусульманами над евреями, длилось весь день и часть ночи. И что явилось оно следствием того, что не сдержали они своих обязательств и нарушили достигнутые с мусульманами договоренности о мире.

После взятия Хайбара и случившегося там инцидента, связанного с попыткой отравить Пророка, отношение мусульман к евреям в целом изменилось кардинальным образом. Их обложили тяжелыми налогами. Обязали, сталкиваясь на улицах с арабами, опускать лица. Повелели, чтобы в местах проживания арабов в землях ислама они селились впредь исключительно на окраинах, и только в отдельных от арабов кварталах. Распорядились, чтобы воду отныне иудеи брали только из «своих колодцев»; и к источникам мусульман не приближались (42). Тогда же убили (во сне, как рассказывают) «острого на язык», популярного среди иудеев-хайбарцев еврейского поэта-старца Абу Афика. Причиной тому послужили его едкие эпиграммы на Пророка, сподвижников (мухаджиров) и приверженцев-последователей (ансаров) Посланника Аллаха.

Надо сказать, что захватить Хайбар было непросто. Со всех сторон его защищали хорошо укрепленные форты. С них отлично просматривались и простреливались сходившиеся к центру города узкие улочки. Главную цитадель Хайбара, отстроенный на скале замок- крепость Каср ал-Йахуди, мусульмане брали в течение 20 дней. Над гарнизоном Хайбара «начальствовал иудей Мархаб, исполин, обладавший необыкновенной силой». Его победил, в поединке, ’Али, муж дочери Пророка, Фатимы. При разделе военной добычи Пророку досталась красавица Сафиййа. Одни историки называют 17-летнюю Сафиййу женой погибшего главы евреев Хайбара; другие — женой иудейского поэта, павшего при обороне Хайбара. После смерти Пророка она оказалась, к слову, самой состоятельной из вдов; и это, думается, говорит о многом.

За отступление от договоренностей о мире и оппозицию мусульманам жестким гонениям еще до хайбарских событий подверглись и главные еврейские племена Медины: бану кайнука’ (более 2,5 тыс. чел.), бану ан-надир и бану курайза (около 3 тыс. чел.). Племя бану кайнука’ после изгнания из Медины переселилось в Сирию, «оставив Посланнику Аллаха свое имущество и оружие». Что касается племени бану ан-надир, то практически все его семейно-родовые кланы с «шестьюстами верблюдами» также ушли в Сирию, «получив разрешение взять с собой все, что может нести верблюд, кроме оружия». Бану курайза, тоже нарушивших договор и ставших союзниками врагов Пророка, «наказали смертью семисот мужчин» и «пленением детей и женщин» (43).

Спор иудеев с мусульманами, спровоцировавший всплеск вражды, закончившийся выселением евреев из Йасриба, вызвал неблаговидный поступок группы молодых израильтян из племени бану кайнука’. Арабскую девушку, как-то пришедшую торговать молоком на рынок, окружила группа молодых иудеев. Наслышанные о ее «красоте неземной», они начали настаивать на том, чтобы она «открыла лицо». Один из них, некий «золотых дел мастер», державший неподалеку лавку, незаметно привязал конец спадавшей сзади чадры девушки к скамейке, на которой та сидела. Когда оно встала, — паранджа соскочила, и «лицо ее открылось». Молодые люди стали подшучивать над ней. Проходивший мимо мусульманин выхватил меч и убил «золотых дел мастера». В завязавшейся драке погиб и сам. Мусульмане, жившие по соседству, «бросились к оружию»; израильтяне, оказавшиеся в меньшинстве, укрылись за стенами домов. Мухаммад после случившегося потребовал, чтобы виновники происшедшего извинились, а племя их приняло новую веру или «готовилось к войне». Решению этому евреи бану кайнука’ не повиновались, за что и подверглись гонениям. Так, сообщают хронисты прошлого, началась священная война Мухаммада за веру.

Известно, что племена бану курайза и бану ан-надир пришли в Йасриб из Сирии после завоевания ее Византией. Первыми из еврейских племен-поселенцев Йасриба историки ат-Табари (ум. 923) и Ибн Исхак (ум. 762) считают племя бану кайнука’ (появилось в Йасрибе еще до Рождества Христова, славилось своими ремесленниками и ювелирами; артель последних насчитывала более 300 человек). Работы известных собирателей арабских и еврейских древностей свидетельствуют, что массовый исход евреев в Хиджаз имелместо во времена правления Навуходоносора, царя Вавилона, захватившего Палестину и пленившего «народ иудейский» (587 до н. э.). Определенное количество евреев пришло и поселилось в оазисе Тима’ (Тайма), что на северо-западе полуострова, с войском Набунида (Навунохида), правителя Нововавилонского царства (правил 555–539 до н. э.). Происходил он из жреческой семьи, был человеком любознательным и начитанным. В покоренном им оазисе Тима’ отстроил красивый город с великолепным дворцом и поражавшими воображение современников высотными зданиями. Вошел в историю тем, что, собрав вокруг себя группу блестящих «мужей ученых», с увлечением занимался изучением прошлого своего народа.

Впоследствии активное переселение евреев в Аравию наблюдалось после завоевания Палестины римлянами и превращения ее (при Помпее) в провинцию Римской империи. Огромную волну переселенцев подняли, в частности, жесткие преследования евреев императором Адрианом (136 г.). В годы его правления (117–138), отмечают историки церкви, «было уничтожено само имя Иерусалим». На месте разрушенного Иерусалима Адриан повелел построить римскую колонию Элия Капитолина (название Иерусалим восстановил Константин Великий, в 325 г.). Вход в город он «дозволил евреям не иначе как за известное число денежной пени», — пишет в «Истории иудейства в Аравии» священник Андрей Светлаков (44).

Столкновения мусульман с иудейскими племенами Медины (624), положившие начало разлому их отношений, венчались, как видно из сказанного выше, событиями, связанными с взятием Хай- бара (628). Эти события, по мнению американского миссионера и исследователя Аравии С. Цвемера, привели к четко обозначенной Пророком линии на «размежевание мусульман с людьми Писания», евреями и христианами.

Вместе с тем, отношение мусульман к христианам, в отличие от евреев, еще долгое время оставалось в целом доброжелательным. Пророк даровал им (отмененную, правда, впоследствии, после Его смерти) свободу вероисповедания. Храмов их предписал не трогать; монахов из монастырей не изгонять; от веры силой отказываться не принуждать. Со своей стороны, христиане Аравии, проживавшие в основном в Наджране, в соответствии с договором, заключенном ими с Мухаммадом в Медине, «скрепленном клятвами обеих сторон», обязались не «оказывать гостеприимства врагам мусульман», «не давать им безопасность в своих домах», «ни покровительствовать им, ни тайно, ни явно». В тоже время должны были «укрывать в своих домах мусульман, преследуемых неприятелем». В случае же нападения на них врагов, могли «защищать себя с оружием в руках (44*).

Экспатриация христиан из Аравии началась лишь при ’Умаре, втором «праведном» халифе (634–644), лично принявшим капитуляцию Иерусалима (638 г.). При этом никаких обвинений, как это имело место с иудеями, христианам предъявлено не было. Но поскольку «не следовали они вере Мухаммада», то должны были покинуть земли «Острова арабов», родину Пророка и мусульман, «очистить от себя», по выражению халифа ’Умара, «колыбель ислама». В «Записках» архимандрита Арсения упоминается о том, что в 634 г. халиф ’Умар «выслал из Наджрана всех христиан с их епископом». Поселились они в «Ираке Арабском (в Древней Вавилонии), под властью персов и в зависимости от несторианского католикоса в Селивкии». Когда в 637 г. ’Умар «покорил Персию, то католикос Исаия 2-й приходил к нему со Свидом, князем Наджранским, с дарами богатыми, и умолял заключить мирные условия между подчиненными ему христианами и аравитянами». Халиф «откликнулся, и грамотой оградил христиан от враждебных действий со стороны мусульман» (44**).

По оценке С. Цвемера, численность евреев в Аравии в 1893 г., составляла 200 тыс. человек (45). Если общины христиан проживали в основном на юге полуострова (с центром в Наджране), то коммуны иудеев — практически повсюду, в том числе в Йемене, на Бахрейне и в Хиджазе, прежде всего в Джидде и в районах Мекки и Медины. При этом евреи, селившиеся на севере Аравии, были вовлечены и в оазисное земледелие, и в торговлю. Евреи же, оседавшие в Южной Аравии, специализировались на тонких ремеслах (ювелирном, в частности), торговле и ростовщичестве; занимались (по поручению правителей княжеств) чеканкой монет. Подвизались, как теперь бы сказали, на кредитовании коммерческих сделок йеменцев и оманцев со странами и народами бассейнов Красного моря, Индийского океана и Персидского залива.

Евреи Шибама, к примеру, города, внесенного в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, слыли в Йемене торговцами маститыми. В 1844 г. в их квартале в Шибаме имелись две синагоги с 12 священниками (46). «Показывать свое богатство», то есть демонстрировать его, будь то одеждой, либо «убранством жен своих», было у них не принято, да и недозволительно. Свадьбы, вместе с тем, евреи гуляли пышно и весело. Согласно существовавшему у них обычаю, рассказывает французский путешественник Луи дю Кюре, за несколько дней до свадебных торжеств родные и подруги невесты начинали заниматься, как тогда говорили, «наведением красоты» девушки: удаляли волосы с ног, расписывали хной руки, «до самых предплечий», и т. п. (47). Обязательно заказывали у ювелиров пряжки-застежки на пояса свадебных платьев, дорогие и массивные, сделанные из серебра, в форме длинных шпилек с кольцами по обоим концам. В качестве свадебных подарков невестам женихи обычно дарили кольца с бриллиантами и ожерелья из кораллов. Думается, что ювелирные украшения с бриллиантами первыми в Аравии стали носить женщины в еврейских общинах Йемена (прежде всего Шибама, тогдашней столицы Хадрамаута) и Омана.

Кстати, другим знатным городом Хадрамаута, где также проживала влиятельная община евреев, арабский историк и географ Абу-л-Фида’ называет Тарим (шибам и тарим — имена двух крупных родоплеменных кланов, занимавших эти земли в древности).

Описывая Шибам с «сильной цитаделью на склоне горы того же названия», ал-Идриси не преминул рассказать и о «покоящейся подле Шибама гробнице пророка Худа». По словам Плиния, в его время в Шибаме насчитывалось 60 храмов (в сочинениях Плиния этот древний город фигурирует как Сабота, а в работах Арриана — как Саббата). Тарим славился своей уникальной библиотекой и мечетью Эль-Михдар, с самым высоким в южной части Аравии минаретом (65 метров).

Делясь своими наблюдениями об обычаях и нравах аравийцев, путешественники отмечали, что мужчины и женщины в еврейских семьях в Южной Аравии, также, кстати, как и в арабских, принимали пищу раздельно. Отцы и старшие сыновья — на мужской половине дома, матери с дочерьми и малолетними сыновьями — на женской. Когда еврей умирал, то их обряд похорон предусматривал, опять-таки, как у арабов, «ритуал оплакивания». Исполняли его «профессиональные плакальщицы».

Повествуя в своих книгах о древних городах Йемена, которые он посещал, С. Цвемер писал, что Таиз в конце XIX века являлся центром культуры ката, откуда этот легкий, широко распространенный в Йемене и сегодня наркотик поступал в Аден (’Адан) и Ходейду (Эль-Худайду), Сану и Моху. Таизом, с населением в то время 5 тыс. чел., управлял наместник имама; в ведении его находились также два порта на Красном море — Моха и Ходейда. Действовали почта и телеграф. Турецкий гарнизон, расквартированный в Таизе, насчитывал 1 300 человек. На местном рынке, «пестром и богатом», имелись лавки греков и евреев, «поселившихся в Таизе с незапамятных времен».

О Таизе в прошлом знали, по выражению С. Цвемера, «все ученые мужи Востока», ибо славился он своей уникальной библиотекой с хранившимися в ней прижизненными сочинениями великих арабских историков и географов, мореплавателей и собирателей древностей. Неслучайно в Таизе жил и творил одно время великий Мухаммад ибн Йакуб Фирузабади (1329–1415), арабский лексикограф, составитель толкового словаря арабского языка «Ал-Камус ал-Мухит». С. Цвемер, к слову, величает его «Вебстером арабского языка». Ной (Ноа) Вебстер (1758–1843) — автор американского словаря английского языка (48).

Почти все ремесла в Таизе, по свидетельству С. Цвемера, находились в руках евреев. В «иудейском квартале», на окраине города, где в 1891–1893 гг. их, по его подсчетам, проживало не менее 7 тыс. человек, действовала синагога (49). В ней хранились древние подсвечники и тексты Священного Писания, попавшие в Йемен вместе с первыми евреями-переселенцами. Помимо Саны и Таиза, еврейские общины существовали также в Иббе (крупный торговый пункт на караванном пути из Адена в Сану), Йариме (Яриме) и Даммаре.

Описывая Забид, еще один древний и знатный город Йемена, многие из европейских исследователей-портретистов Аравии сообщали, что славился он, прежде всего, своей исламской академией, где обучались многие, ставшие со временем именитыми, муфтии и кади (судьи) Йемена. Михлаф (провинция) Забид управлялся «династией эфиопского происхождения» из племени бану наджах.

Моха, откуда во все концы света уходили когда-то корабли с грузами кофе (отсюда — и широко известное в мире название сорта кофе «мокка»), являлась в период своего расцвета ведущим торговым портом бассейна Красного моря и его главной судоверфью. Дома в этом городе, по воспоминаниям путешественников, все без исключения, фасадами обращены были к морю.

В начале XX столетия, когда часть Йемена все еще находилась под властью турок, впервые появившихся там и захвативших Таиз в 1516 г., в Мохе располагался небольшой турецкий гарнизон, «численностью в 200 человек, с 80 лошадьми и двумя орудиями». Небезынтересным представляется тот факт, что оружие себе солдаты-турки приобретали сами, на собственные деньги. Оклад рядового, как следует из записок С. Цвемера, составлял 2,5 долл. США в месяц.

О Мохе в Европе заговорили, когда в Красном море появились португальцы. В 1506 г. португальская флотилия во главе с Тристаном да Кунья и герцогом Афонсу д’Альбукерки захватила Сокотру. Во время второй морской экспедиции к берегам Южной Аравии (1515) великий «конкистадор Востока», легендарный д’Альбукерки, в борьбе с «непокорными маврами» Мохи и Адена, пытался привлечь на свою сторону ненавистную йеменцам Абиссинию, когда-то «пленившую» их страну. Надо сказать, что след, оставленный в Йемене абиссинцами в VI веке, хорошо просматривался и в XIX столетии. Должности чиновников в некоторых провинциях, по рассказам путешественников, занимали потомками тех абиссинцев, кто во главе с Абрахой ходил со слонами на Мекку, а также отпущенные на свободу рабы-абиссинцы. В 1823 г. наместником владыки Йемена в Мохе, к примеру, служил абиссинец, бывший раб-слуга имама. Добившись благосклонности своего господина, он получил свободу и «жалован был высоким местом». Вместе с тем, деятельность таких, «выбившихся в люди», абиссинцев находилась под пристальным надзором. Так, секретарем-писцом (катибом) у наместника-абиссинца в Мохе состоял приставленный к нему доверенный человек имама, его «глаза и уши» в провинции. Судебные разбирательства среди местных жителей вел назначаемый имамом кади. Все трое они и составляли диван Мохи, то есть администрацию провинции.

В самом городе, что тоже небезынтересно, жительствовали (речь идет о начале XIX столетия), только коренные йеменцы. Иноземцы, к какой бы национальности они не принадлежали, селились, «согласно их ремеслу», в одном из трех кварталов в окрестностях Мохи. В одном из них проживали простые рабочие, в другом — торговцы и моряки. Среди последних насчитывалось много абиссинцев; местные арабы называли их сомалисами. Третий квартал населяли евреи, приторговывавшие, со слов путешественников, алкоголем, скрытно, из-под полы. Даже в 80-е годы XX столетия алкоголь в Йемен, в страну со строгими мусульманскими порядками и правилами жизни, все также нелегально ввозили через Моху. Морем его доставляли туда потомственные контрабандисты Красного моря, деревни которых с незапамятных времен существовали на побережье Сомали и Эфиопии.

В очерках о Йемене, принадлежащих перу Карстена Нибура, одного из лучших портретистов Йемена, говорится о том, что евреям в Мохе, славившимся, кстати, своими золотых дел мастерами, не дозволялось носить тюрбан, то есть чалму, иметь при себе оружие и ездить по городу верхом. Речь, заметим, шла только об осликах и мулах. Передвигаться на лошадях, где бы то ни было, им запрещалось изначально и категорически. Вместе с тем, пишет он, в еврейском квартале Мохи отрыто действовала синагога (50).

Из истории Мохи известно, что в 1538 г. там размещался штаб Сулеймана-паши, руководившего турецко-египетским флотом в Красном море. В 1609 г. Моху, игравшую в то время важную роль в торговле Индии с Египтом, впервые посетили британские корабли.

Самым ходким экспортным товаром Йемена в XVIII веке был кофе. На крупнотоннажных аравийских парусниках доу его доставляли сначала в Джидду, а оттуда — в Константинополь, либо же в Александрию (как по суше, с торговыми караванами, так и на судах, через Суэц). И уже из Александрии и Константинополя кофе попадал в Европу. С течением времени кофе в Европу стали завозить из Мохи напрямую, минуя Египет и Турцию, морским путем, вокруг мыса Доброй Надежды. Естественно, это сразу же негативно отразилось на таможенных сборах турецких властей в Египте. Турки незамедлительно направили в Сану своих уполномоченных представителей, и потребовали от имама соблюдения договоренностей насчет поставок кофе в Европу через Египет.

Хроники тех лет свидетельствуют, что в XVIII веке из Джидды в Египет ежегодно поступало «не менее 16 тыс. тюков с кофе» (1 тюк кофе приравнивался к 138,32 кг.). Так продолжалось до 1803 г., когда в Мохе бросило якорь первое американское торговое судно, и американцы напрямую начали закупать кофе в Йемене. Их примеру последовали европейцы: сначала — французы, потом — англичане. Это привело к тому, что вывоз йеменского кофе в Европу через Египет сократился наполовину (51). Увидев стремительно растущий спрос на кофе, йеменцы подняли на него цены и увеличили таможенные сборы. Реакция европейцев не заставила себя долго ждать. Французы, к примеру, используя военную силу (прибегнув к бомбардировке Мохи орудиями палубной артиллерии специально направленной туда эскадры), добились от йеменских властей снижения для себя таможенных пошлин на кофе до 2,5 %.

В Мохе, помимо кофе, торговали также аравийскими благовониями из Хадрамаута, рабами из Африки, алоэ и камедью драконового дерева с острова Сокотра. Таможенные пошлины на все товары, ввозимые в Моху, составляли в конце XIX века 3 %, а на грузы, вывозимые через нее, — 7 %.

Еще один знатный город Йемена — Даммар. Он славился разведением лошадей чистой арабской породы и своим медресе, где «искусству чтения и толкования айатов Корана» ежегодно обучали более 500 юношей. Проживала там и довольно крупная коммуна торговцев-евреев (52).

Бейт-эль-Факих, куда обязательно наведывались все бывавшие в Йемене путешественники, долгое время являлся ключевым центром оптовых сделок с кофе. Заложил город и основал торговлю кофе в нем, как гласят легенды, широко почитаемый в «кофейных горах» Йемена мудрец Ахмад ибн Муса. Гробница его находится в красивой мечети, возведенной на месте захоронения мудреца, — на небольшой горе, расположенной вблизи города, где, по преданию, он «любил встречать рассветы и закаты».

В турецких владениях в Йемене, стране, известной своими школами, библиотеками и одной из древнейших на земле письменностей, рассказывал американский миссионер С. Цвемер, существовал при турках дикий для йеменцев закон, запрещавший ввозить книги. Столкнувшись с перипетиями, связанными с этим законом, С. Цвемер лично в целях их урегулирования обращался за помощью к самому губернатору Таиза. И даже тогда, когда разрешение на ввоз книг получил, мытарства его на этом не закончились. Дело в том, что таможенники не знали, какую пошлину им надлежит взимать. Ведь никаких разъяснений и предписаний на этот счет не последовало. После долгих раздумий выход, все же, нашли. В квитанции об уплате таможенной пошлины, выданной на руки С. Цвемеру, значилось, что оплата пошлины, в размере обязательных 7 % на все ввозимые в страну товары (на самом деле она составляла, как говорилось выше, только 3 %), произведена из расчета суммарного веса имевшегося при миссионере груза книг. За «200 килограммов еврейских книг (так арабы-таможенники черным по белому вывели в квитанции категорию груза) на общую сумму в 4000 пиастров, при ставке 20 пиастров за килограмм, взыскана пошлина в размере 288 пиастров». Таможенники, как видим, во избежание каких-либо недоразумений с фискальными органами, не только более чем в два раза увеличили размер пошлины, но и еще слегка при этом «ошиблись», в свою, конечно же, пользу. Владелец груза, Сэмюэл Цвемер, назван в квитанции, «евреем Исма’илом». Позже выяснилось, что такие умозаключения йеменцев основывались на том, что на ящике с книгами значилось, что прибыл он в свое время из Хеврона; имя же Сэмюэл у арабов — это Исма’ил.

Владения свои в Йемене, замечает С. Цвемер, турки-османы держали под неусыпным надзором. Свободно передвигаться по стране иностранцам не дозволяли. В города, расположенные внутри страны, пускали крайне неохотно. В Ибб, к примеру, пройти вообще не разрешили. Остановили прямо на въезде, у городских ворот, — дабы «не узрел чужестранец», как заявили С. Цвемеру стражники, оборонительных сооружений. Слугу его и вовсе арестовали, предъявив обвинения в том, что он, дескать, не только показал чужеземцу дорогу в Ибб, но и назвал населенные пункты, через которые они проезжали (53).

Хадрамаут: забытые страницы истории. Широко известные в Древнем мире земли Южной Аравии — это Хадрамаут, Эш-Шихр и Дуфар (Дофар). Великий арабский историк, географ и путешественник ал-Мас’уди (ок. 896–956) отмечал, что большинство королей Хадрамаута имели летние резиденции в Дофаре. Кстати, в числе предков ал-Мас’уди, сообщает Абу-л-Фида’, «был некто Мас’уд, сын которого сопровождал Пророка Мухаммада» во время Его хиджры (переселения) из Мекки в Медину в 622 году. Финикийцы, избравшие Хадрамаут своим форпостом в Южной Аравии, называли его Зеленым побережьем, а древнегреческий историк и географ Арриан (ок. 89 — ок. 175) — «вместилищем торговцев».

В Хадрамауте, в этом, по выражению негоциантов прошлого, «царстве благовоний», выращивали, кстати, и кофе. Урожай собирали в мае. Зерна сушили на солнце. Потом с помощью деревянных или каменных скалок очищали от скорлупы и продавали заезжим заморским купцам. Сами же жители Хадрамаута предпочитали пить кофе, доставленный из Мохи и Бейт-эль-Факиха, находя его более ароматным и освежающим. Помимо кофе, в Хадрамауте произрастали виноград, абрикосы и инжир.

Хадраматиты, которых сами арабы Южной Аравии до сих пор величают хадрами, — это потомки древних йеменцев, кахтанитов, «арабов чистых» или «арабов вторичных». Родоначальником их был Хадрама (библейский Дарама), один из 13 сыновей Кахтана (Иокта- на), внука Сима, сына Ноя.

Если у других коренных жителей Аравии, скажем, Хиджаза или Неджда, писал французский путешественник Луи дю Куре, глаза в основном темные, то у хадраматитов они — голубые. Если у первых шеи длинные, то у последних — короткие. Хадраматиты, по его словам, отличались «примерным трудолюбием и исключительной честностью», славились своими ремесленниками. Деньги расходовали экономно и разумно. Подзаработав, приобретали сначала оружие, потом — верблюда, затем обзаводились домом, и только после этого женились. Обязательно прикупали «клочок земли у дома, где разбивали сад». Хадраматиты, говорится в работах историков прошлого, — это «врожденные воины». Поэтому и правители княжеств Южной Аравии, и шейхи племен Хиджаза и Неджда охотно принимали их на военную службу — в отряды личной гвардии (54).

У всякого истинного араба Аравии, сказывал известный итальянский путешественник-предприниматель Карло Гуармани, посещавший Неджд в 1864 г., — наследственная страсть к лошадям. На чистокровного арабского жеребца он, не задумываясь, может потратить все свое состояние. Если расстояние до нужного для араба места не превышает и 10 метров, то и тогда он предпочтет не пройти его пешком, а преодолеть верхом. Неважно — на лошади или на ослике, главное — верхом. Прекрасно осознавая при этом, что если передвигаться, допустим, придется на ослике, то — хочешь не хочешь — ноги всю дорогу нужно будет держать поджатыми. Что, согласитесь, не совсем комфортно. В наши дни, к слову, картина — та же самая; только речь, конечно, идет уже об автомобиле. Так вот, хадраматиты, в отличие от любого другого коренного араба Аравии, любили ходить пешком.

Как любой аравиец, хадраматит питал пристрастие к оружию. Согласно обычаям предков, «украшая себя оружием», обязывался искусно владеть им. Поэтому постоянно, в течение всей жизни, оттачивал «мастерство обращения с мечом и кинжалом».

Будучи воинственным и хорошо обученным мастерству рукопашного боя, хадраматит обнажал оружие только в том случае, если подвергался нападению, и когда в земли его вторгался враг. В обожаемых арабами набегах (газу) на недружественные племена и торговые караваны не участвовал. Если же вступал в схватку, то дрался отчаянно. Отступить, «показать спину» противнику, ассоциировалось у хадраматитов с потерей чести. Поступить так, заявляли они, значит покрыть себя величайшим позором, а «позор — длиннее жизни», так гласит поговорка предков.

Жены хадраматитов, вспоминал французский офицер-путешественник Луи дю Куре, в соответствии с традицией, уходящей корнями в глубину веков, сопровождали мужей своих в военных походах. Во время сражений не только всячески подбадривали их, будь то выкриками, песнями или стихами, но и часто, с оружием в руках, мужественно сражались вместе с ними. Над теми, кто, случалось, перед противником пасовал, вел себя «не как мужчина», — насмехались, едко и громко. Более того, на шерстяные плащ-накидки таких «немужчин», как они их называли, женщины наносили хной «знаки женского презрения» (55). Убрать «постыдную метку» с плаща могла только поставившая его женщина. Поэтому воины, дабы поскорей освободиться от «женского клейма позора», буквально рвались в бой.

Хадраматита, по наблюдениям Луи дю Куре, отличали благородство и честность, скромность и простота в общении, а также душевное, искреннее гостеприимство, как бы богат или беден он ни был. Предсказателям судеб и гадалкам он верил мало. Уповал больше не на амулеты и обереги, а на собственные силы, знания и опыт. Вместе с тем, испытывал страх перед джиннами. Поэтому, отправляясь в «темноту неизвестности», то есть в путь, непременно взывал к джиннам с просьбой «не чинить ему в дороге препятствий». Передвигаясь по ночам, избегал тех мест, где, как он знал, «пролили кровь». Ибо, согласно чтимому им поверью предков, полагал, что именно там по ночам «пируют джинны, ратники Иблиса» (шайтана).

Бедуины Аравии, рассказывает Луи дю Куре, обрушивались на лагерь соперника или врага неожиданно. Как правило, на рассвете. И уходили до того, как те, кто подвергался нападению, успевали выбраться из заваленных на них шатров и взяться за оружие. Хадраматиты, в отличие от бедуинов, набегов не совершали. Если же вступали в бой с бросавшим им вызов противником, то дрались до тех пор, пока не уничтожали его полностью, руководствуясь правилом предков, гласящим, что «дерущийся должен победить или умереть». Поверженных в бою воинов, чтобы продать их в рабство, в плен не брали. Но тут же, на месте, обезглавливали, дабы имя воина, сражавшегося, но побежденного, оставалось в памяти его потомков «не испачканным позором поражения» (56).

Еще одной характерной чертой хадраматитов, отличавшей их от других арабов Аравии, было отсутствие у них такого понятия, как пожизненное, «с рождения и до смерти», привилегированное положение человека в племени лишь в силу его принадлежности к тому или иному знатному знатному семейно-родовому клану, из которого издревле избирали шейхов. Знатность у хадраматитов, как и у других арабов Аравии, наследовалась, переходила от отца к сыну. Но вот сохранялась за ними, в отличие от других племен, только до тех пор, пока «сын следовал примеру отца». Иными словами, походил на ушедшего из жизни шейха-предка, то есть проявлял себя воином доблестным и отважным, а человеком — отзывчивым, честным и щедрым.

Соплеменник, оказывавшийся в беде, забвению у хадраматитов не предавался. Один на один с наваливавшимися на него невзгодами не оставался, и забытый всеми не умирал. Если кто-либо из хадраматитов попадал в нужду, то его более удачливые соседи помогали ему, чем могли — одеждой и продуктами. Огороды и сады хадраматитов для нуждавшегося соплеменника считались «открытыми», днем и ночью. Он мог свободно посещать их и есть там все, и сколько захочет. Но вот брать что-либо с собой, на вынос, строжайше запрещалось. Бытовало еще одно интересное правило: косточки съеденных фиников надлежало оставлять под деревом, «накормившим» человека.

В трудные, неурожайные годы хлеб и финики для неимущих людей хадраматиты выставляли у порогов своих домов, а вот приготовленную на огне пищу приносили в специально отведенные для этого места при мечетях. Существовал обычай, по которому неимущие во время войн обязаны были с оружием в руках защищать дома тех людей, кто «спасал их от нужды», «проявлял человечность», кормил и одевал в мирное время (57).

Бедность хадраматиты воспринимали как «временную невзгоду», которая могла подстеречь всякого из них; и принимали ее как «печальную данность судьбы». Человек обездоленный, без крыши над головой, презираем и гоним никем не был. Напротив, встречал со стороны соплеменников сострадание и готовность прийти на помощь. Отзывчивость по отношению к бедным и обездоленным, не на словах, а на деле, считалась у хадраматитов проявлением одного из высших достоинств человека, делом богоугодным.

Обыденные нарушения установленных норм и правил жизни, драки на рынках, к примеру, наказывались у хадраматитов наложением штрафов: от одной до ста серебряных монет. Лиц же, замешанных в грабежах и убийствах, что случалось крайне редко, предавали смерти — обезглавливали или четвертовали. Мелких воришек, пойманных на кражах продуктов на рынках, сначала штрафовали (на десять монет), а затем выставляли на пару дней в «местах позора». Располагались они на центральных площадях. И всякий горожанин, проходивший мимо, имел право оплевать вора. Грабителя, залезавшего в дом, штрафовали и нещадно пороли. Притом прилюдно. Порке подвергали не только в целях наказания, но и для того, чтобы «изгнать шайтана» из тела провинившегося человека, проникшего, дескать, в него и побуждавшего на дела недостойные, поступки мерзкие и грязные. Мужчину, переспавшего с чужой женой, и женщину, уличенную в адюльтере, от племени отлучали. Дом такого мужчины сравнивали с землей. Имущество изымали и передавали на нужды общины. Затем, провезя «с позором» по улицам города, то есть со связанными руками, лицом к хвосту ослика, выставляли за стены города, навечно.

Была у хадраматитов, как в свое время и у карматов, захвативших в 930 г. Мекку и «пленивших» Черный камень Каабы, обязательная воинская повинность (начиная с 15 лет). Уклонение от нее каралось штрафом — в сто монет. В каждом населенном пункте, будь то в городе или деревне, формировались группы молодых людей, численностью от 25 до 100 человек. В свободное от работы время их обучали военному делу: навыкам рукопашного боя, владению мечом и кинжалом, стрельбе из лука и ружья. В течение срока исполнения воинской повинности они обязаны были находиться «под рукой», то есть в зоне доступности, днем и ночью. И по первому сигналу стражников на сторожевых башнях оперативно собираться в установленных местах, чтобы дать отпор подошедшему к городу неприятелю и позволить горожанам предпринять необходимые для обороны меры (58).

В отличие от других земель Оманского побережья, жители Хадрамаута находились в более тесных торговых сношениях не с Индией и Африкой, а с Явой и Суматрой. Проживавшие там большие и влиятельные коммуны хадраматитов пользовались в конце XIX века таким же, пожалуй, влиянием и авторитетом, как и маскатцы на ЮгоВосточном побережье Африки.

Одной из отличительных особенностей дворцов правителей Хадрамаута и домов простых жителей этого края Луи дю Куре называл массивные деревянные двери с вырезанными на них стихами из Корана. Замки, запиравшие их, и ключи к ним тоже мастерили из дерева. Красивыми деревянными решетками «занавешивали» окна и балконы домов.

В 1843 г. Хадрамаут обстоятельно исследовал Адольф фон Вреде, баварский барон. Из Адена на самбуке (вид местного парусника) он добрался до одного из небольших портов на восточном побережье. Оттуда попытался, было, попасть на могилу пророка Худа, которого, как уже говорилось в этой книге, Господь посылал к ’адитам, «арабам первородным», дабы наставить их на путь истинный. Когда до заветной цели оставалось всего несколько часов пути, путешественник напоролся на бедуинов, заставивших его вернуться назад. По суше фон Вреде прошел вдоль побережья Эш-Шамал (ОАЭ). Побывал в землях крупного племенного объединения бану йас, то есть на территории нынешнего эмирата Абу Даби (ОАЭ). По пути в Аден, в городке Сиф, что на побережье Омана, будучи заподозренным в шпионаже, чуть не лишился жизни. Оказался в тюрьме. Смог выбраться; за деньги, конечно. Путевые заметки, изъятые у него при обыске, бесследно исчезли. Чудом удалось сохранить, спрятав на теле, список химйаритских царей, полученный от одного из «просвещенных местных шейхов», а также надписи, сделанные им «с одной из царских гробниц». Возвратившись в Аден, фон Вреде составил обстоятельную записку о своем путешествии по Южной Аравии. Столкнувшись в порту Адена с неким господином Хайнсом, капитаном судна «Palinurus», попросил его передать все эти материалы в лондонское Королевское Географическое Общество. Что тот и сделал. Более того, лично выступил с докладом на заседании этого общества от имени фон Вреде, чем и прославился. Сам же фон Вреде, завербовавшись в турецкую армию, побывал с ней в Асире и в Джидде. Затем перебрался в Константинополь, где и умер — в бедности, на больничной койке.

Первым из европейцев Вреде описал, к слову, белые «песчаные топи» Большого Нефуда — самые вязкие и непроходимые места в этой пустыне. Бедуины Аравии величали их «царством духов-хранителей пустыни», местом для всего живого — «запретном», и для людей, и для животных. Одна из таких «топей» — Море Сафи. Легенда гласит, что жил когда-то царь Сафи, воинственный и отважный. И задумал он пройти великую аравийскую пустыню, и неожиданно напасть на врагов оттуда, откуда его никто не ждал — со стороны «песчаных топей». Но как только ступил он во владения духов и потревожил их, белые пески тотчас разверзлись и заволокли в недра свои и его самого, а с ним и все войско.

Кстати, упомянутое выше судно «Palinurus» довольно часто фигурирует на страницах рассказов исследователей-портретистов Южной Аравии. В 1834 г. оно побывало у берегов Омана с миссией сбора сведений о землях, подконтрольных султану Маската, и обитавших в них племенах. Занимался этими вопросами лейтенант Дж. Уэлстед, оставивший заметный след в истории научных исследований Омана. Некоторое время он прожил с бедуинами племени абу ’али, возле города Сур. Побывал в оазисе Бурайми, где располагался в то время форпост ваххабитов в Омане. Исследовал и описал Хисн эль-Гураб (Воронье гнездо), крупный некогда торговый центр Оманского побережья. В 1835 г. в одном из городов Омана столкнулся на улице с лейтенантом Уайтлоком, еще одной яркой личностью из списка исследователей земель Южной Аравии, занимавшимся в Омане изучением арабского языка, а также обычаев и традиций южноаравийцев.

Те места на побережье, где высадился фон Вреде, управлялись султанами из семейства Аль Кайти. Их тесные торговые отношения с Индией, пишет он, отражались даже на внешнем виде султанов, походивших больше — и одеждой, и оружием, и убранством дворцов — не на арабов, а на индусов. Кинжалы султанов, богато украшенные драгоценными камнями, «составляли, порой, целые состояния». Самыми влиятельными людьми в той приморской местности фон Вреде называет индусов-мумбайцев. Местные жители, по его словам, говорили на хинди также свободно, как и на своем родном, арабском языке. Под управлением семейства Аль Кайти находилась в то время и область Эш-Шихр, место «лучшей в мире амбры»; так отзывался о ней в своей «Книге стран» известный арабский географ IX в. ал- Йа’куби. Так вот, правитель Эш-Шихра (в то время старший сын главы семейства Аль Кайти) посылал в Бомбей специальные «бельевые парусники»: для сдачи в стирку грязного постельного белья и запачканных одежд членов семейства (59)

В 1870 г. в Хадрамаут из Йемена пытался проникнуть французский еврей-путешественник Джозеф (Иосиф) Халеви. В том же году на побережье Омана высадился и известный английский исследователь этого края капитан С. Б. Майлс. В 1893 г. Шибам, где находилась резиденция султана Хадрамаута, посетил мистер Бент. Из работ арабских историков следует, отмечал он, что заложили этот город древние арабы-переселенцы из йеменитов. Отсюда еще в древности караваны с ладаном уходили в земли фараонов, в Аш-Ша’м (Сирию), Месопотамию и порты финикийцев. У стен древнего Шибама размещались известные на всю Аравию мастерские по изготовлению краски индиго, широко востребованной в племенах «Острова арабов», а у въездных ворот в город — таможенный пост. Впоследствии археологи обнаружили там печать таможенной службы, датируемой III в. до н. э., с выгравированным на ней словом «Шибам». Из древнего свода преданий арабов Аравии «Айам ал-араб» известно, что грузы благовонных смол — ладана и мирры — верблюжьи караваны из Сабы и Хадрамаута регулярно доставляли в земли Средиземноморья уже в VIII в. до н. э.

Знатным «пристанищем купеческим» слыла среди негоциантов Древнего мира Махра, где торговали амброй. Даже во второй половине XIX века коренные жители Махры, по свидетельствам европейских путешественников, разговаривали на древнем химйаритском языке. Основал Махру, сообщает арабский историк и географ Абу-л-Фида’, легендарный Хуза’а, потомок Химйара, сына Сабы. В крови коренных махрийцев, говорил француз Луи дю Куре, посещавший те края в 1844 г., имелась кровь древних греков. Скот свой они кормили сушеной рыбой, которой было в Махре «видимо невидимо». И сами питались ею, а также финиками и верблюжьим молоком. Несмотря на то, что источников пресной воды имелось в их землях предостаточно, пили они ее мало. Воду им заменяло молоко. Когда же, сопровождая торговые караваны, покидали родные края и меняли рацион питания, то нередко заболевали. Чаще всего — расстройством желудка (60).

Жители Прибрежной Аравии практиковали торговлю в море; занимались ею с экипажами проходивших мимо судов. Заметив корабль, двигавшийся вдоль побережья, садились в небольшие лодки- ялики, и, подойдя к нему, обменивались товарами. Согласно существовавшей тогда традиции, прежде чем начать торг с «людьми моря», как называли арабов «Океанской Аравии» иноземные купцы и мореплаватели, они оказывали им знаки внимания — делали подарки в виде емкостей с мукой или рисом. Существовало поверье, что, не облагодетельствовав встретившихся в пути «людей моря», можно было вызвать недовольство их покровителя — Океана.

Оман и земли Эш-Шамал: путешествие по лабиринтам времени. Самыми именитыми портами Южной Аравии считались среди мореходов Древнего мира Маскат и Джульфар, Су- хар (Сохар) и Хисн-эль-Гураб, ’Адан (Аден) и Вадан (располагался у Баб-эль-Мандебского пролива; до наших дней не сохранился).

Захватив в 1508 г. Маскат, португальцы превратили его в место для стоянки и ремонта судов. Город основательно укрепили; отстроили мощные фортификационные сооружения. Когда в 1622 г. шах Персии Аббас I заставил португальцев уйти с Ормуза, форпостом их деятельности в зоне Персидского залива сделался Маскат. В 1650 г. восставшие племена Омана подошли к Маскату и осадили располагавшийся в нем гарнизон португальцев, последний к тому времени в Южной Аравии. Взять Маскат оказалось непросто. Помог, как водится, случай. Ворота в город, подпоив стражу, отворил арабам еврей-торговец, дочь которого обесчестил губернатор. Португальцев «поставили на мечи». Не спасся никто. В одном из отстроенных ими храмов «сарацины», как следует из сочинений португальских историков, открыли таможенный склад; другой превратили то ли в рабочий дворец имама, то ли в его резиденцию.

В середине XVII столетия все земли от Маската до Джульфара (эмират Рас-эль-Хайма, ОАЭ) находились под управлением оманского султана. Даже Бахрейн платил дань Оману. Власть Маската простиралась тогда на все сколько-нибудь крупные города-порты на восточном побережье Африки, от нынешнего Сомали до Занзибара.

Много забавных историй из жизни Омана прошлого связано с именем правителя Сайфа ибн Султана ал-’Арраби ал-’Азди. Гарем этого южноаравийского владыки хронисты описывали как «умопомрачительный». Ни одна женщина во владениях Омана не чувствовала себя защищенной от притязаний «сластолюбца-султана». Единственное, чем дорожил и что обожал этот «аравийский Казанова», были золото, вино и женщины. Гвардия монарха, состоявшая из преданных ему рабов, имела право вторгаться в жилища жителей Омана, когда хотела, и доставлять во дворец любую из понравившихся ему женщин. Долго так продолжаться не могло, и народ «взроптал». Отстранил от власти любвеобильного владыку Омана его кузен, Султан ибн Муршид.

Гавань Маската, по рассказам М. Расченбергера, врача корабля, на котором в Маскт в 1835 г. прибыл Эдмунд Робертс, особый правительственный агент президента США Эндрю Джексона, опоясывала цепь возвышавшихся над ней сторожевых башен. С моря хорошо просматривались дворец султана и располагавшаяся рядом таможня. Надо сказать, что до середины 70-х годов XX столетия таможни в шейхствах, султанатах и эмиратах Прибрежной Аравии обустраивали, как правило, вблизи дворцов правителей. День их начинался с посещения таможен и выслушивания отчетов о доходах за прошедшие сутки. Так вот, жара в тот день, когда в бухте Маската бросило якорь американское судно, стояла, вспоминал М. Расченбергер, невыносимая. Создавалось впечатление, что ты — у раскаленной печи, и дышишь полыхающим из нее жаром.

На следующий день по прибытии Эдмунда Робертса и его свиту пригласили на аудиенцию к султану. Суть миссии посланца президента США сводилась к тому, чтобы вручить правителю Омана подписанный президентом США и ратифицированный сенатом (30.06.1834) Договор о мире и торговле, заключенный Э. Робертсом с султаном двумя годами ранее (21.09.1833 г.), во время его первой экспедиции в Оман. Встреча проходила на открытой веранде дворца. Двадцать человек американской делегации церемониймейстер поименно представил султану. Голову правителя, облаченного в черный парадный халат с широкими рукавами, венчал высокий тюрбан. За поясом красовался кинжал в черных ножнах, богато инкрустированных драгоценными камнями. На мизинце левой руки сверкал огромный рубин, вставленный в массивное серебряное кольцо. Ноги султана, что поразило американцев, были босыми, как и у всех других, присутствовавших на аудиенции, лиц из его ближайшего окружения. При входе в помещение, предназначенное для приема иностранных гостей, снять обувь попросили и американцев. Властелин Маската, возраст которого не превышал 50 лет, отличался, по выражению М. Расченбергера, ясным умом и «манерами отточенными». Появление американцев в Маскате совпало по времени с подготовкой к свадьбе одного из сыновей правителя, «юноши лет 13–15», о чем султан не преминул упомянуть в беседе с гостями. Аудиенция продолжалось недолго. Американцев угощали крепким аравийским кофе с финиками, а перед возвращением на судно показали конюшню султана с «29 жеребцами чистой арабской породы».

В городе, по словам М. Расченбергера, проживали в то время многочисленные общины купцов-персов и ростовщиков-индусов из касты банйан. Последние выделялись на улицах тем, что на головах они носили высокие красные тюрбаны. Им принадлежала и единственная тогда на всем побережье Омана страховая компания (61). Местные арабы расхаживали по городу хорошо вооруженными: кинжалами (ханджарами) и ружьями, мечами и щитами. Оружие являлось неотъемлемым атрибутом костюма оманского мужчины.

Большое впечатление, судя по всему, произвели на американцев рынки Маската. Особенно те из них, что торговали ювелирными изделиями, парфюмерией и сладостями. В Маскате гости из далекой Америки впервые в жизни полакомились халвой.

Обратил внимание М. Расченбергер и на то, что при колодцах с пресной водой, принадлежавших султану, денно и нощно дежурили «рабы-водовозы, с мулами». За пользование этими колодцами жители платили специальный налог, чаще всего финиками и просом. Воду на суда, бросавшие якорь в бухте Маската, доставляли на верблюдах, в огромных кожаных бурдюках, и все из тех же «колодцев султана».

По договору, заключенному Эдмундом Робертсом с правителем Омана, американцы получили право на торговлю в его землях, в том числе в доминионах в Африке, «всеми видами своих товаров». Предметами их вывоза из владений султана в Южной Аравии были финики, кофе, ювелирные изделия и лошади чистой арабской породы.

В зону влияния Маската на восточном побережье Африки (по состоянию на 1835 г.) входили Софала, Момбаса, Малинди, Могадишо и Брава, а также острова Занзибар, Пемба и Сокотра. Города- порты Могадишо и Браву заложило, к слову, племя умм аз-зади, мигрировавшее в Африку с Бахрейна. Впоследствии там укрепились оманцы. Первые их торговые коммуны появились в Могадишо и Со- фале. Специализировались на коммерческих операциях с золотом. Со временем, обосновавшись в крупных городах-портах вдоль африканского побережья Индийского океана, оманцы взяли в свои руки всю торговлю в этом обширном крае. Под контроль Маската перешли Занзибар и Мадагаскар.

Представляется, что о договоре, заключенном между США и султаном Маската, следует рассказать более обстоятельно, так как документ этот хорошо отражает те нормы и принципы торговли, которых придерживались в XIX столетии правители княжеств Южной Аравии в отношениях с крупными мировыми державами. Во вступительной статье договора фиксировалось положение о «вечном мире». Отмечалось, что граждане США получали «свободу доступа в порты султаната с товарами любой категории», равно как и «свободу их продажи или обмена». При этом им предоставлялось право беспрепятственного въезда во владения султана и выезда из них; гарантировалось невмешательство в вопросы, связанные с установлением цен на реализуемые ими товары. Отдельнооговаривалось положение о том, что на Занзибаре «огнестрельные ружья, порох и дробь» американцы могли продавать только представителям местной власти, в то время как во всех других землях султаната, включая Маскат, — свободно, без каких-либо ограничений (ст. 2 договора).

Подчеркивалось, что торговым судам США, приходящим в порты Маската и подвластных ему земель, надлежало выплачивать «единую и все включающую в себя таможенную пошлину», в размере «5 % от стоимости выгруженного на берег груза». Если же американское судно заходило в любой из портов султана в целях ремонта или пополнения запасов продовольствия и воды, то в этом случае никаких сборов и пошлин не предусматривалось (ст. 3).

Выделялось положение о том, что США в торговле с Оманом подпадали под категорию стран наибольшего благоприятствования, то есть тех, кого «привечали особо», как тогда говорили. Притом как с точки зрения ведения торговли, так и в плане уплаты таможенных пошлин (ст. 4).

В случае если в портах Омана суда США «подвергались какой- либо, независящей от них, порче», то расходы по содержанию экипажей и ремонту таких судов оплачивала принявшая их сторона. Случись, что суда американцев вследствие такой «порчи» тонули, то султан обязывался содержать экипажи за свой счет до изыскания возможности для их отправки на родину. Спасенные грузы с таких судов должны были оставаться в полной неприкосновенности: передаваться в распоряжение американских консулов, либо агентов американских компаний в Маскате и его владениях (ст. 5).

Если граждане США и/или их собственность становились добычей пиратов и выставлялись для продажи, будь то в землях султаната в Южной Аравии, либо во владениях Маската в Африке, то они подлежали «безусловному высвобождению и незамедлительной передаче» американским консулам или официально уполномоченным торговым агентам американцев на местах.

Президент США получал право «назначать консулов в любой из портов султаната и подвластных ему земель», а консулы — «позволение на решение всех, без исключения, вопросов, связанных с деятельностью американских граждан во владениях султана». Имущество американцев, умиравших в землях султаната, подлежало передаче в распоряжение консулов; и после погашения долгов, случись, такие имелись, беспрепятственной пересылке родным и близким умерших (ст. 9).

Ни консулы, ни другие работники американских консульств, ни члены их семей, равно как и принадлежащая им собственность, ни арестам, ни задержаниям, ни при каких обстоятельствах, не подвергались. Если же поведение консула не соответствовало, как считал султан, принятым во владениях Омана законам и порядкам, то на основании его соответствующего письма-уведомления на имя президента США такой консул должен был незамедлительно заменен (62).

Рассказывая о суверене Маската, Саиде ибн Султане (правил 1804–1856), М. Расченбергер замечает, что признавался он всеми, и врагами, и друзьями, личностью неординарной. Славился отвагой и щедростью. Выступал в союзе с ваххабитами против турок, и в компании с англичанами против племен кавасим из Рас-эль-Хаймы (эмират на территории современных ОАЭ). О его щедрости арабы Омана слагали легенды, и называли своего правителя новым Харуном ар-Рашидом (халиф из династии Аббасидов, правил 786–805). Однажды он послал в Бомбей, в подарок Ост-Индской компании, новый большой корабль, назвав его «Ливерпуль». Компания подарок почему-то не приняла. Тогда султан, ничтоже сумняшеся, отослал этот корабль в подарок самому королю Британской империи. Монарх подарок принял, и в знак благодарности назвал судно «Имамом».

В 1835 г. военный флот властелина Маската состоял, как следует из заметок М. Расченбергера, из 75 судов, «ходивших под красным флагом». Офицеры на кораблях обучались своему ремеслу в Бомбее. Сыновей султан имел семерых, жен — две (одна из них — дочь шаха Персии); наложниц — двадцать.

Маскат, в описании бывавших в нем европейцев, — это город рынков. В 1844 г. их там, по словам французского офицера- путешественника Луи дю Куре, насчитывалось тринадцать: десять — внутри города, и три — за его пределами. Население Маската составляло не менее 20 тыс. чел., в том числе 13 тыс. арабов, около 4 тыс. рабов, по одной тысяче торговцев-индусов и купцов-персов, а также 100 семей евреев. Рабов в Маскат завозили в основном из Сомали, Абиссинии, Занзибара и Мадагаскара. Самыми привлекательными из рабынь, говорит Луи дю Куре, считались у оманцев абиссинки. Нубийки, «стройные и высокие, с такими же красивыми, как у абиссинок, формами тела», стоили, тем не менее, дешевле. По «самой низкой цене» продавали рабынь-грузинок (63).

Колония персов, проживавшая в Маскате, специализировалась на торговле шелком и коврами. Индусы из клана банйан занимались ростовщичеством и оптовыми операциями с товарами из Индии; евреи — коммерцией, связанной с ювелирными изделиями, опиумом и красителями. «Замуж еврейки выходили рано, но с охотой», сообщает Луи дю Куре, ибо замужество «освобождало их от жизни за закрытыми дверями». Дело в том, что по традиции, существовавшей тогда в общине иудеев Маската, «домов своих незамужние еврейки практически не покидали» (64).

Одним из главных богатств жителей Оманского побережья Луи дю Куре называет рыбу. Ею кормили скот, и даже удобряли землю в садах и огородах. Широко использовали акулье мясо. Вяленое, к примеру, брали с собой во время торговых экспедиций в Индию, за специями, или морских походов в Африку, за «черной и белой костью», то есть за рабами и за бивнями слонов.

Среди природных ископаемых Омана исследователи Южной Аравии упоминали в своих работах о залежах меди и свинца. Неподалеку от Маската располагался известный еще со времен финикийцев источник горячих целебных вод. В стране в обилии водились в то время львы и леопарды, обезьяны и страусы, а также орлы, огромных, непривычных для европейцев размеров.

Об Омане писали многие путешественники и искатели приключений, торговцы и дипломаты. О небольшой христианской колонии, к примеру, некогда проживавшей в Маскате, поведал миру побывавший там (в 1549 г., по пути в Ормуз) иезуит Гаспари. Итальянский авантюрист Маурици, служивший в начале XIX века в качестве личного врача султана и даже руководивший одно время, вы не поверите, армией владыки Омана, составил интересные заметки об истории этого края. В Маскате в его время (1809 г.) насчитывалось не мене четырех тысяч индусов-банйанов, ростовщиков и торговцев. Яркие зарисовки повседневной жизни Маската оставили английский капитан С. Б. Майлс, неоднократно посещавший Оман в начале 1870-х годов, и известный уже читателю американский миссионер С. Цвемер, прошедший в 1900 г. с караваном от эмирата Абу-Даби до Сухара (Сохара). Поделились своими впечатлениями об Омане археолог Хирш (1839), майор Перси Кокс (1902), Бертрам Томас (1931) и многие другие.

Самые увлекательные, пожалуй, воспоминания о Маскате принадлежат Эмиле Рюте (1844–1924); она же — принцесса Сальма, дочь владыки Маската и Занзибара. Выйдя в 1867 г. замуж за немецкого купца Рюте, принцесса переехала жить в Германию, в Гамбург, где и опубликовала нашумевшую в свое время книгу под названием «Воспоминания арабской принцессы» (1886). В ней Эмиле рассказала об обычаях и традициях оманцев, в том числе о положении арабской женщины, о ее роли и месте в семье и в обществе.

Дворцовый комплекс правителя Маската на Занзибаре, повествует Эмиле Рюте, Бейт-эль-Мтони, названный так в честь протекавшей неподалеку речушки Мтони, располагался прямо на побережье. Только одних ванных помещений в нем насчитывалось одиннадцать, включая любимые султаном бани, турецкую и персидскую. Проживало там, включая прислугу, не менее одной тысячи человек. Рабочий кабинет султана находился в городе, во дворце Бейт ас-Сахль (Дом на побережье). В обоих дворцах имелись специальные запасники для сокровищ, буквально «ломившихся от скопленных в них богатств». В одном из них хранился символ власти султана — золотая корона, богато инкрустированная бриллиантами.

Мать принцессы, черкешенка, в рабство попала в возрасте семи лет. Оказалась на Занзибаре. Когда владыка Омана и Занзибара умер, то оставил после себя большое потомство — «36 сыновей и дочерей», рожденных наложницами, в основном черкешенками и абиссинками (65). На полках в стенных шкафах-нишах богатых апартаментов наложниц, коих было в гареме султана 75 человек, красовались дорогие фужеры из венецианского стекла, изящные кофейные и чайные сервизы из китайского фарфора, а также резные статуэтки из слоновой кости.

С раннего возраста, лет с пяти, принцев уже обучали езде на лошадях, а принцесс — передвижению на осликах. Пищу к столу подавали исключительно арабскую, персидскую или турецкую. При этом масло завозили на Занзибар только с острова Сокотра, в огромных, в человеческий рост кувшинах.

Когда в семье султана появлялся на свет новый ребенок, то на седьмой день после его рождения султан навещал покои матери- роженицы, и буквально осыпал ее драгоценностями. Если рождалась дочь, то дорогие украшения получала и она, в специальном ларце. Тогда же новорожденной принцессе прокалывали уши — по 6 отверстий в каждом; и вдевали в них шелковые нити. Золотые и серебряные сережки, подаренные отцом, принцесса начинала носить в возрасте двух месяцев. И что интересно, серьги эти, вдетые ей в уши в детстве, она не снимала до самой смерти. Считалось, что сережки из рук отца-владыки даруют дочери-принцессе счастье, богатство и радость семейной жизни (66).

О появлении на свет принца или принцессы тут же оповещали все население Занзибара — многократными залпами из ружей. До двух лет у каждого из детей было по две няни, которые находились при них неотлучно. На 14 день после рождения ребенка волосы ему сбривали и бросали в море, либо зарывали в землю, или засовывали в щели полов и стен в его комнате. Бытовало поверье, что волосы ребенка «обратят на себя глаза шайтана», и защитят его, где бы он ни был, на суше или на судне в море, от козней Иблиса (дьявола). В течение первых 14 дней после рождения, чтобы «уберечь ребенка от сглаза», с ним общались только его мать, отец и няни. По истечении этого времени к малышу допускали остальных членов семьи и всех других обитателей дворца (67).

На ночь вещи новорожденных принцев и принцесс обязательно накрывали ветками жасмина или окуривали благовониями, — дабы не допустить к ним джиннов, «ратников шайтана». В тех же целях на них сразу же после появления на свет надевали несколько амулетов- оберегов. Детям из правящего семейства и высших слоев общества такие амулеты, в виде золотых пластинок с начертанными на них изречениями из Корана, прикрепляли к золотым цепочкам и вешали на шеи. Детям же из простых семей амулеты привязывали кожаными ремешками к верхней части левой руки. Их обереги были, конечно же, не золотыми. Чаще всего они представляли собой написанные на бумаге айаты (стихи) из Корана, аккуратно свернутые и спрятанные в миниатюрные кожаные мешочки.

Новорожденного ребенка с амулетом, содержавшим упоминание Господа, вносили в его комнату только после «очищения» ее благовонными дымами. День, когда ребенок с помощью ручек впервые сам усаживался в кроватке, торжественно отмечали — устраивали праздничное застолье. Интересно, что носить обувь мальчики начинали раньше девочек, так как их башмачки, целиком сшитые из кожи, были намного легче сандалий (кубкаб) девочек, имевших деревянные подошвы.

При рождении принцессы под голову ей, по существовавшей тогда традиции, клали большой золотой гребень, дабы «придать тыльной стороне головы правильную, округлую форму» (68). До семи лет девочки проживали вместе со своими матерями. По достижении же этого возраста, позволявшего выдавать принцесс замуж, их переселяли в отдельные апартаменты дворца.

В возрасте 6–7 лет принцев и принцесс принимались обучать грамоте. При этом мальчиков — чтению, письму и счету, а девочек — только чтению. Читать учили по Корану. «Тетрадью» им служила верблюжья лопатка, «чернилами» — зола, «ручкой» — тростниковая палочка. Для занятий по счету использовали финиковые косточки. По вечерам матери занимались с дочерьми рукоделием. Принцам же в это время гвардейцы султана давали уроки рукопашного боя.

Неизгладимые впечатления в памяти принцессы оставили, судя по всему, вояжи султана из Занзибара в Маскат. Переход морем занимал в среднем десять недель. Свита, сопровождавшая султана, насчитывала не менее тысячи человек. Багаж султана и взятых им с собой членов семьи и наложниц едва-едва умещался на трех большегрузных судах. Сам султан, в сопровождении, как правило, всех сыновей, нескольких дочерей и двух-трех наложниц, занимал самое большое судно. Называлось оно, к слову, «Китория», то есть «Виктория», в честь английской королевы. Продовольствие, в том числе коров для дойки молока, голов 12, не меньше, и овец — для свежего мяса к столу, перевозили на специально обустроенных грузовых баркасах. Морской караван сопровождали десятка два хорошо оснащенных в военном отношении боевых кораблей, способных защитить его от набегов «хищных людей моря», то есть пиратов (69).

По дворцовому протоколу, в честь офицеров отрядов боевых кораблей и капитанов караванов торговых судов, заходивших в Маскат, султан давал обеды. Описывая один из них, устроенный по случаю прибытия в Маскат в 1835 г. упоминавшегося уже выше Эдмунда Робертса, специального представителя президента США Эндрю Джексона, М. Расченбергер сообщал следующее. Офицеров на берег перевезли «на убранных коврами» трех больших парусных лодках. В сопровождении гвардейцев, одетых в парадные мундиры, с почетом препроводили во дворец. Поприветствовав гостей и переговорив с ними, султан удалился. На обеде присутствовали двое из его сыновей. Поскольку вилок и ножей во дворце не оказалось, то их заблаговременно доставили туда с одного из американских кораблей. Еды было столько, говорит М. Расченбергер, что «ее вполне хватило бы не менее чем на 200 любящих поесть людей». Стол украшали два целиком зажаренных ягненка, нашпигованных финиками и орехами, а также блюда с рыбой, различных сортов, лепешки, овощи и фрукты. В качестве напитков предлагали верблюжье молоко и шербет. После обеда гостей угощали кофе. Затем, щедро окурив благовониями и обрызгав при выходе из дворца ароматами (руки и носовые платки), сопроводили до судна.

Спустя несколько дней с ответным визитом корабль правительственного агента США посетил султан. В честь него произвели салют: в 21 выстрел из орудий палубной артиллерии (70).

Рапортуя об аналогичном протокольном мероприятии, имевшем место во время захода в Маскат российского крейсера 2-й категории «Боярин» (март 1903 г.), командир корабля, капитан II ранга В. Сарычев, докладывал, что правитель Маската очень внимательно ознакомился с русским судном. Особенно понравилась ему показная стрельба по надводным целям из скорострельной пушки «Максим». «Тронул султана» и церемониал встречи: салют из орудий и громкое приветственное «ура» команды. В качестве памятного подарка командир корабля преподнес владыке Омана «русский чайный сервиз работы гжелевских мастеров с самоваром» (71).

Не менее знатными, чем Маскат, слыли у иноземных купцов города Сухар (Сохар) и Рустак (Ростак). В 1844 г. во время пребывания в Сохаре французского путешественника Луи дю Куре треть населения города, численностью семь тысяч человек, составляли рабы (72). В горах Ростака водились арабские леопарды, охота на которых издревле была одним из любимых развлечений правителей Омана.

Еще один широко известный среди мореходов и негоциантов прошлого город Омана — это Матра. В середине XIX века Матра (с населением в 18 тыс. человек) являлась штаб-квартирой оманской общины индусов-ростовщиков из касты банйанов. Славилась Матра и своими кузнецами-оружейниками, ковавшими лучшие в Омане мечи, а также мастерами-кондитерами, изготавливавшими самую вкусную на побережье халву. Обращали на себя внимание женщины, ходившие по улицам города с открытыми лицами, в длинных желтых рубахах и белых шароварах. У каждой из них имелось по несколько

массивных золотых цепочек на шее и по золотой серьге в носу. Принадлежали они к общине индусов-банйанов.

Значительную часть населения Матры, не менее двух тысяч человек, составляли арабы-билоги. Рассказать М. Расченбергеру что-нибудь толком об этом небольшом племени, о том, откуда и когда оно пришло в Оман, никто ничего не мог. Жили билоги обособленно, своей, тесно спаянной общиной. Другие племена Омана в родственные отношения с ними не вступали; «женщин своих замуж за их мужчин не выдавали» (73).

В отдельном, наглухо огороженном со всех сторон месте, на окраине Матры, жительствовало еще одно, загадочное, по выражению М. Расченбергера, даже для самих матрийцев, арабское племя — бану лаватис. Пройти туда, кроме них самих, не смел никто, так как женщины этого племени лиц своих, по традиции предков, выходя из домов, не скрывали; и прятали их лишь тогда, когда, покидая «запретный квартал», отправлялись по делам в город (74).

Коренное население Омана и поныне составляют два крупных родоплеменных клана: кахтани и ’аднани, или хинави и гафири. Первые, кахтани или хинави, — это племена, мигрировавшие в земли Омана непосредственно из Йемена, то есть «арабы чистые», как о них говорится в преданиях арабов Аравии. Вторые же, то есть ’аднани или гафири, — это племена, пришедшие в Оман из Центральной и Северной Аравии, где их предки (йемениты), обосновавшиеся там, смешались с исма’илитами, потомками Исма’ила, сына Авраама. Иными словами, гафири — это арабы нечистокровные. Коренное население Омана, а также примыкающих к султанату Объединенных Арабских Эмиратов, разделенное на два указанных выше родоплеменных клана, состоит сегодня из более 200 племен (75).

В начале XIX века владения Омана простирались от Занзибара до Бахрейна; одно время охватывали даже Бендер-Аббас и Линге, что на побережье Персии. Именно оманцы заложили в Аравии торговлю рабами из Африки. Столицей этого мощного государства Аравии прошлого была вначале Низва, потом Рустак (Ростак) и, наконец, Маскат (с 1779 г.). Численность населения Маската, как следует из сообщения «члена-соревнователя Общества ревнителей военных знаний», чиновника по особым поручениям Сергея Николаевича Сыромятникова, посещавшего Маскат в 1900 г., не превышала в то время 30 тыс. чел. (Омана в целом — 1,6 млн. чел.). Жил Маскат торговлей. Ввоз оценивался (1900 г.) в 3 360 000 руб., вывоз — в 1 340 000 руб.; доходы таможни — в 200 000 рублей. Близость Маската к Индии, отмечал в своих заметках «По берегам Персидского залива» профессор Московского университета Николай Васильевич Богоявленский, проведший в Маскате более семи дней (июнь 1902 г.), проявлялась в «большом наплыве индусов, мало-помалу захвативших в свои руки всю местную торговлю». «Кроме индусов, довольно значительную массу населения составляли, — по его словам, — белуджи и негры». Сам город «производил впечатление небольшого итальянского городка» на побережье Средиземного моря. Сторожевые башни «на вершинах скал», да «две крепости, возвышавшиеся над городом с целым рядом пушек в амбразурах стен, придавали городу облик далекого средневековья» (75*)

Бойкими местами торговли на Пиратском берегу (так с подачи англичан именовали одно время земли Эш-Шамал, что к востоку от Омана, входящие сегодня в состав ОАЭ) считались у заморских купцов Дубай, Рас-эль-Хайма и Шарджа.

Рас-эль-Хайма — это не только «обитель мореходов», потомственных лоцманов и матросов, но и известное в прошлом «логово пиратов», как отзывались об этом шейхстве средиземноморские негоцианты. В 1809 г., к примеру, флотилия проживавших в тех местах племен кавасим насчитывала более 100 быстроходных парусников. Нападая на торговые суда, проходившие вдоль побережья, пираты забрасывали их градом стрел, захватывали и нещадно грабили. Завладев любым из них, первым делом обрызгивали его морской водой, «очищая от духа неверных». Понравившееся судно изымали, а экипаж, усадив на лодки, отпускали восвояси.

Ситуация коренным образом изменилась, когда англичане силой стали прокладывать себе путь в Аравию и в бассейн Персидского залива, когда под предлогом борьбы с пиратством начали топить и сжигать все без разбора суда племен кавасим, главных своих конкурентов в этом крае в торговле товарами из Индии. Лишь тогда, и только в ответ на силовые действия бриттов изменили поведение в отношении экипажей английских судов и кавасим. Моряков-англичан, попадавших к ним в плен, по одному выводили из трюма на палубу, отсекали головы, а обезглавленные тела сбрасывали в море.

Аден и Ходейда: факты и лица. «Знатным пристанищем торговым» и «удобной стоянкой корабельной» издревле слыл среди мореходов и негоциантов ’Адан (Аден). До того как Аден перешел в руки англичан (1839 г.), побывал он под властью римлян, абиссинцев и персов, ощутил на себе четырехдневный штурм португальской флотилии (1513), пережил времена владычества в Йемене турок-османов.

Население Адена, как следует из работ историков, «отличалось необычайной пестротой». В начале XX столетия, к примеру, в городе проживали многочисленные торговые коммуны персов и индусов, турок и египтян, китайцев и евреев. Одной из достопримечательностей города были огромные каменные резервуары для сбора дождевых вод, построенные еще в 600 г. н. э. (сохранились до наших дней); другой — могила Каина. По воспоминаниям путешественников, лиц своих женщины Адена, в отличие, скажем, от жительниц Саны, не скрывали. Головы от жгучих лучей солнца, передвигаясь по улицам, защищали широкополыми шляпами, сплетенными из пальмовых листьев.

Аден являлся крупнейшим транзитным пунктом древности. Клавдий Птолемей (ок. 100–170), автор свода географических сведений античного мира, называл Аден «городом купцов и товаров из всех частей света», «знатным рынком Аравии», а Плиний (22/24— 79) — ее «торговыми воротами», «местом обмена» индийских и китайских товаров на изделия из «земель египетских и финикийских». Отзываясь об Адене, известный арабский географ Закариа’ ал-Казвини (1203–1283) говорил, что товары и торговцы «стекались» туда отовсюду: из Индии и с Цейлона, из Китая и Персии, из Ирака и «страны зинджей» (Африка). Из рассказов греческого географа Агатархида (II в. до н. э.) известно, что товары свои из Адена в «земли фараонов» купцы из сабейцев и минейцев (III в. до н. э.) регулярно доставляли по морю и по суше, судами и караванами.

Описывая корабельные стоянки Йемена, арабский историк и географ ал-Йа’куби (ум. 897), упоминал об Адене как о «гавани Саны», куда «приходили корабли из Индии и Китая» (76). В Аден поступали, складировались, а потом широко расходились во все концы света самые «вожделенные товары» Древнего мира. Из Индии — пряности, перец и корица, а также драгоценные камни; из Африки — золото и слоновая кость; с Бахрейна — жемчуг, с острова Сокотра — алоэ и камедь драконового дерева.

Аден, повествует в своей «Географии» Абу-л-Фида’ (1273–1331), — это порт в Южной Аравии, где «пристают корабли, плавающие в Индию и в Китай». Город имеет двое ворот: одни — с выходом на море, другие — на сушу. «Последние называются Воротами носильщиков воды (Баб ал-сакиин)», поскольку именно оттуда, со стороны гор, до сооружения водоводов доставляли в город пресную воду (77).

Рассказывая об Адене в своей «Книге о разнообразии мира», великий венецианский путешественник Марко Поло (1254–1324) писал, что в Адене регулярно швартовались суда с товарами из Индии. Везли же на них обратно, в земли индийские, «скакунов арабских, дорогих и красивых». От товара того купцы имели «прибыль большую». Что касается султана аденского, то торговля бойкая, шедшая через города и порты его, приносила ему «богатства неисчислимые». Пошлины, что собирали с купцов и судов заморских, замечает Марко Поло, делали его «самым богатым царем на свете» (78).

Об интересном способе, к которому прибегали таможенники для взыскания портовых сборов в Адене, сообщает в своих воспоминаниях Лодовико ди Вартема (ум. 1517), итальянский путешественник. Как только судно заходило в порт, на него сразу же наведывались офицеры таможенной службы султана. «Внимательно ознакомившись со списками товаров и осведомившись об экипаже», снимали парус и руль, дабы судно не вышло в море, «не сделав надлежащие платежи в казну султана» (79).

В Адене Лодовико, чуть было, не казнили, заподозрив в нем лазутчика «ненавистных португальцев». Смерти удалось избежать чудом, — благодаря содействию жены султана, доставшей Лодовико пропуск на выход в город. Со слов ди Вартема, «желая иметь сына с белой кожей», она «всячески опекала его», чем он и не преминул воспользоваться.

Интересные сведения о «морском пристанище ’Адан» (Аден) содержатся в работах известного арабского географа ал-Бакуви. Аден — это «обитель купцов», свидетельствует он. Название свое город получил, по преданиям, в честь ’Аднана ибн Исма’ила ибн Ибрахима, одного из потомков прародителя племен Северной Аравии.

Хорошо знали мореходы и торговцы мира Эль-Худайду (Ходейду), крупный йеменский порт на побережье Красного моря. Американский миссионер С. Цвемер отзывался о Ходейде как о месте, «похожем на Джидду», с такими же, как и в городе «праматери человечества», узкими и кривыми улочками, и пронырливыми торговцами. Лучший дом в Ходейде, стоявший прямо у моря, принадлежал, по его словам, торговцу-еврею Аарону; и был известен всем коммерсантам края, то и дело обращавшимся к нему за кредитами.

На восточной окраине Ходейды располагался район, куда, кроме проживавших в нем людей да любознательных чужеземцев, не хаживал никто. Дело в том, что в то время (начало XX столетия) его населяли отпущенные на свободу рабы-африканцы и небольшое арабское племя, о происхождении которого не ведал никто. Коренные жители Ходейды называли обитателей этого района «слугами арабов» (ах- дам ал-араб). Считали их париями, людьми отверженными. Браков с ними не заключали и всячески их сторонились. Работы в городе они выполняли, действительно, самые грязные и тяжелые; носить оружие им запрещалось (80).

В начале XX столетия, говорится в аналитических записках МИД Российской империи, когда «Императорское правительство признало необходимым начать новую политику в Персидском заливе — политику дела», особую актуальность для Санкт-Петербурга приобрел вопрос о свободном доступе России к морским коммуникациям в том районе мира (81). Персидский залив, отмечается в специальном исследовании российских специалистов, посвященном разработке перспективной программы военно-морской деятельности Российской империи, «уже и ныне является важным торговым путем, значение которого со временем, весьма вероятно, удесятерится. Вполне естественно, что для русской торговли доступ к этому пути мирового значения представляется делом весьма важным» (82).

Из документов Архива внешней политики Российской империи видно, что для успешного осуществления этих целей русские дипломаты считали необходимым «прямое дипломатическое присутствие» России в Южной Аравии, «скажем, в Ходейде». Получение своевременной и правдивой информации о положении дел на морских торговых путях у побережья Южной Аравии, не говоря уже о защите там коммерческих интересов русского купечества, подчеркивается в донесениях российских дипломатов, без «дипломатического поста» в данном крае «едва ли возможно». Управляющий консульством России в Джидде Дмитриев, например, высказывался в том плане, что такую работу могло бы выполнять консульское учреждение в Ходей- де. Именно оттуда, писал он, дипломаты внимательно следили бы за тем, что происходит в Адене, «региональном центре морских перевозок». Располагаясь в Ходейде, «вдали от пристального внимания англичан, всячески и повсюду мешающих работе российских дипломатов», консул в Ходейде, по мнению Дмитриева, «мог бы добывать, и без всякого труда», сведения, нужные для торговых и морских интересов России в зоне Персидского залива. И поставлять их, что важно, — своевременно.

Следовало иметь в виду и то, докладывал Дмитриев, что проживавшие в Ходейде «купцы из числа русскоподданных бухарцев (150 чел.)» и экипажи пароходов Добровольного флота и Русского общества пароходства и торговли, регулярно посещавшие Ходейду, имели «постоянную надобность в русском консульском представителе». Ведь совершавшиеся в Ходейде «различного рода акты по торговым сделкам» пересылались «для перевода» в Джидду, что было сопряжено с «большой потерей времени». И это, не говоря уже о «необходимости выдачи разного рода свидетельств русскоподданным, которые постоянно проживали в Ходейде» (83)

В конце 20-х — начале 30-х годов XX столетия (начиная с 1928 г.) пароходы Совторгфлота, принимавшие участие в перевозке паломников-мусульман, доставляли в Джидду и пилигримов-йеменцев из Ходейды. В 1930 г., по данным, представленным в работе Е. Вейта «Аравия», через Ходейду прошло «до 70 % импорта и 80 % экспорта Йемена». Ежегодно порт Ходейду посещало тогда «до 200 пароходов иностранных компаний, главным образом английских». Торговля была «в руках евреев». В городе ходили австрийские талеры Марии Терезии, английские золотые фунты, турецкие золотые лиры и «собственная монета амади (приравнивалась к 1 руб.), выпущенная в 1926 г.». Население города насчитывало 8 тыс. чел. (Йемена в целом — 2 млн. чел.). Взимался налог с имущества и ценностей, «включая женские украшения», в размере 2,5 %. Все жители, достигавшие 15-летнего возраста, платили в казну (в пересчете на рубли) около 2 рублей подушных податей, «евреи — 3 руб. с человека» (83*).

В то время когда Москва вплотную занималась вопросом «революционного разогрева трудящихся масс Востока» (работа велась по линии ГПУ), Ходейде принадлежало заметное место в соответствующей деятельности резидентов ГПУ в Аравии и на Ближнем Востоке в целом. Задачи «восточной политики» партии большевиков применительно к Арабскому Востоку, сориентированные на «развязывание национальных сил арабов», определяли и цели резидентов ГПУ. В русле такой политики одна из ключевых установок резидентов ГПУ в Ходейде состояла в том, чтобы не просто «ослабить и пошатнуть», а кардинальным образом изменить позиции на Ближнем Востоке двух ведущих в то время «антагонистов Москвы» — Англии и Франции (84). Йемен вообще и Ходейда в частности рассматривались в те годы Москвой в качестве ключевого «опорного пункта» для такого рода деятельности ГПУ в Аравии и Абиссинии. Агенты ГПУ, как можно заключить из воспоминаний бежавшего из Советской России известного разведчика-чекиста Г. С. Агабекова, были нацелены на то, чтобы подкупить влиятельных вождей племен и даже попытаться завербовать их. И в случае войны с Англией задействовать в целях «дезорганизации военного тыла Великобритании», а именно: для создания различного рода трудностей в работе принадлежащих ей нефтяных промыслов в Аравии, Месопотамии и Персии.

Ходейда, куда в 1929 г. советские кинематографисты прибыли на пароходе из Одессы, чтобы снять фильм о Йемене, рассказывает В. Шнейдеров, являлась главным портом страны. Примерно 70 % товарооборота Йемена, оценивавшегося в то время в 2,5–3 млн. фунтов стерлингов, обеспечивала Ходейда. В Йемен СССР поставлял строевой лес, керосин и сахар, а импортировал кофе, кожсырье и хну. Генерал-губернатор Ходейды и всей прибрежной области Тихама, принц Мухаммад, «красивый, воспитанный и культурный молодой человек», лет 28-и, управлял краем «трезво и умело». Был неплохим купцом и «крепким проводником» политики своего отца, жестко расправлявшимся с его противниками.

Резиденция принца, где проходила аудиенция с кинематографистами, вспоминал В. Шнейдеров, располагалась на набережной города. Охраняли ее «полуголые черные рабы, суданцы и абиссинцы», увешанные оружием и патронташами, с головы до ног. В большой светлой комнате на четвертом этаже здания, «с окнами в резных деревянных решетках и раскачивавшимися опахалами на потолке», кроме самого принца, находилось еще человек десять, в том числе кади (судья) и главный мулла Ходейды. При приближении гостей принц встал, сделал несколько шагов навстречу и поприветствовал их, «здороваясь по-европейски». Обычно, как обмолвился потом в разговоре с В. Шнейдоровым церемониймейстер, чужеземцев принц принимал сидя. Угощали гостей кофе и прохладительным напитком — гранатовым соком. В подарок принцу, еще до посещения его резиденции, кинематографисты послали «роскошный письменный прибор из серого уральского камня (изделие треста «Самоцвет»)» и два ящика «Нарзана». Во время аудиенции передали ему проекционный киноаппарат с набором фильмов.

По просьбе принца, тут же, не откладывая, устроили кинопросмотр. «Бурю восторгов», по словам В. Шнейдерова, особенно у женщин, «сидевших за ширмой», вызвала лента, снятая в 1928 г., в ходе экспедиции на Памир, — с кадрами о бурных горных реках, «снегопадах и ледяных гротах»; а также документальный фильм о Москве и параде войск на Красной площади.

По городу «москопы», так йеменцы называли москвичей-кинематографистов, перемещались на предоставленном в их распоряжение стареньком «Рено» принца. По запруженным людьми улочкам Ходейды машина двигалась медленно, «неистово гудя под лай собак и визг мальчишек».

Городской базар, с узкими проходами, прикрытыми сверху — для защиты от солнца — плетеными навесами, работал «чуть ли не круглые сутки», и охранялся «специальной стражей». Имелся там и магазин «Востгосторга» с товарами, поступавшими в Йемен из Советской России. Лавки, ларьки и палатки на рынке были «разбиты по товарному признаку». На главной улице хозяйничали мусульмане- индусы, приторговывавшие мануфактурой. В массе своей они являлись агентами индийских фирм, экспортные филиалы которых размещались в Адене. Неподалеку функционировали меняльные конторы. Большинство менял-ростовщиков составляли тоже индусы. Основной денежной единицей в Йемене считался в то время (1929 г.) австрийский серебряный талер Марии Терезии, «выпуска 1794 г.». В «дворцовом монетном дворе» имама, в Сане, чеканили разменную серебряную и медную монету. Жили индусы-торговцы обособленно; выписывали английские и индийские газеты; содержали — для встреч и бесед — свой, открытый только для них, клуб, прозванный в народе «индийским».

Посещая ряды, торговавшие керосином, В. Шнейдеров обратил внимание на то, что там «успешно шел советский керосин». Тара от него, «жестяной бидон с серпом и молотом», попадалась ему на глаза буквально «сплошь и рядом». Завозили советский керосин в бидонах, упакованных в деревянные ящики. Так вот, ящики эти йеменцы использовали в качестве строительного материала: им крыли крыши в домах горожан; притом только знатных и богатых.

Продовольственные ряды выделялись свисавшими на крюках, у входов в лавки, тушами баранов, и сложенными у стен, «штабелями», мешками с импортным сахаром и с мукой. Сахар, поступавший из Советского Союза, слыл среди горожан лучшим.

Богатства прилавков рыбного ряда, местоположение которого можно было определить совершенно точно по шедшему оттуда «особо сильному зловонию», не поддавались описанию. Именно там чаще всего мелькали в толпе «пейсы йахудов», то есть местных евреев, проживавших в Ходейде в отдельном квартале (всего же их в Йемене насчитывалось в то время, свидетельствует В. Шнейдеров, 40 тыс. человек).

В так называемых промышленных рядах кожевенники шили сандалии, патронташи и пояса для кинжалов. Базар заканчивался воротами, выходившими на площадь, усыпанную кофейнями. Всегда наполненные народом, они считались лучшими местами для отдыха и деловых встреч. Там, за чашечкой кишра, потягивая наргиле, часами просиживали и горожане, и заезжие гости. Время от времени туда заглядывали музыканты. Устраивал представления старик-заклинатель змей, местная «знаменитость». Стайками, то и дело, проносились мимо «нагие ребятишки, украшенные голубыми бусинками на кожаных ремешках, — средством от сглаза».

За городской чертой располагались кузницы, где «остатки рельс, — как следует из очерков В. Шнейдерова, — когда-то начатой французами железной дороги, переделывались мастерами на гвозди, кинжалы и ножи».

На берегу моря, «выстроившись шеренгой», высились строившиеся и ремонтируемые парусные суда, самбуки. Здесь же дымились печи, «обжигавшие на известь выломанные в море коралловые рифы».

Пресной воды в городе не было. Ее доставляли из колодцев, что «километрах в трех» от Ходейды. Продавали дорого; поэтому использовали очень экономно. Европейцы, в том числе служащие «Востгосторга», предпочитали брать питьевую воду на заходивших в порт пароходах.

Нравы в городе царили строгие. Женщин, пойманных на занятии проституцией, и мужчин, уличенных в употреблении алкогольных напитков, нещадно пороли, притом публично, на самой людной площади города, базарной.

Погода в Ходейде стояла жаркая, круглый год. Не приносили облегчения и ночи. Они «насылали на жителей города», отдыхавших на крышах домов, «мириады комаров и стаи летучих мышей».

Зажиточное население Ходейды, представленное купцами, чиновниками и офицерами, жительствовало в «квартале знати», у моря, в глинобитных домах в три и четыре этажа, «замкнутых со всех сторон, как крепости, мощными стенами».

В окрестностях города, в соломенных хижинах, ютилась беднота: рыбаки, ремесленники и портовые грузчики, хаммалы. Со слов В. Шнейдерова, хаммалы являлись потомками рабов-африканцев, суданцев и абиссинцев, завезенных в Аравию работорговцами. Смешавшись с арабами, они «создали особую расу метисов, из которой и формировались кадры хаммалов». Почти голые, «прикрытые только тканью, обернутой вокруг бедер», в белых вязаных шапочках, они вереницами передвигались по порту, «перетаскивая на себе огромные тюки». Зарабатывали за 12 часов работы, в удачный, заметим, день, 60–70 копеек в пересчете на наши деньги, что «едва позволяло им сводить концы с концами». За каждый «рейс» — от пристани до склада — хозяйские приказчики, «с мешками медных денег» у ног, прятавшиеся от солнца под навесами, выплачивали проходившему мимо них хаммалу (с грузом на спине) по 2–3 копейки. Тот из них, у кого руки были заняты, «брал монету в рот, закладывая ее за щеку языком». Хаммалы представляли собой одну из низших каст в местном обществе; и поэтому права на ношение оружия, говорит В. Шнейдеров, не имели.

Помимо хаммалов, существовали артели плотников, водовозов, лодочников, дубильщиков, рыбаков, работниц и работников кофейных факторий, то есть сортировщиц кофе и тех, кто очищал кофейные зерна от кожуры. Во главе каждого цеха стоял выборный старшина. Цехом сортировщиц управляла «отвратительная», по выражению В. Шнейдерова, негритянка: «развратница, наркоманка и сводница».

Промышленности, как таковой, в Ходейде в 1929 г. не существовало, как, впрочем, и машинного производства. Кустарным способом мастерицы ткали в своих хижинах цветастые паласы, а «женщины- кофейницы» сортировали вручную кофе. На окраине Ходейды изредка попыхивала маленькая мельница, приводимая в действие керосиновым моторчиком. Автомобилей насчитывалось три: два из них, «ломаных», принадлежали принцу, и третий — торговцам-итальянцам. По особо торжественным случаям автомобили принца приводили в порядок; но через некоторое время они опять выходили из строя.

Побывали кинематографисты и на «кофейных факториях» Ходейды. Самые крупные из них, по рассказам В. Шнейдерова, принадлежали греческой фирме «Братьев Ливрато», экспортировавшей йеменский кофе во все страны мира, и шейху ’Умару, родственнику правителя Йемена, «владельцу нескольких лучших домов в Ходейде». Двор итальянской фирмы был буквально завален «горами кофейных зерен». Кофе поступал сюда сразу же из мест его сбора, в зеленой кожуре. Зерна от нее очищали с помощью огромных каменных жерновов. Профессия «чистильщиков» кофейных зерен считалась «высокооплачиваемой»; зарабатывали они в день до 80 копеек.

Очищенными от кожуры кофейными зернами, сваленными в кучи, занимались сортировщицы. Работу эту выполняли жены и дочери хаммалов, то есть портовых грузчиков, а также рыбаков и лодочников. Руки и ноги некоторых из них украшали дешевые серебряные браслеты, носы — серебряные кольца, а копошившихся рядом с ними голых детишек — простенькие амулеты. Бритые головы ребятишек венчали «курчавые чубы», считавшиеся у йеменцев лучшими «оберегами от сглаза».

Заработок сортировщицы кофе за полный рабочий день, «от восхода до заката», составлял всего 10–15 копеек. Сортировали кофе вручную, с помощью плетеных подносов-решет. Отсортированный кофе собирали в корзины, буквально по зернышку, и относили в специально обустроенные для ссыпки и хранения места. Там его взвешивали и расфасовывали по мешкам, весом по 100 кг. каждый. Из Ходейды йеменский кофе поступал на ведущие кофейные биржи мира — в Нью-Йорк, Геную и Гамбург.

Когда в гости к советским кинематографистам, проживавшим в доме-фактории «Востгосторга», приезжал принц, то первым в помещение, согласно протоколу, входил начальник местной полиции, держа на вытянутых руках «отделанный золотом ятаган принца».

Если обедали у принца, то под окнами его резиденции непременно играл военный оркестр, состоявший из «15 одетых в белые одежды музыкантов, во главе с турком-капельмейстером». Надо сказать, что музыка, исполняемая ими, замечает В. Шнейдеров, переносилась с трудом. Даже верблюды, стоявшие у ограды, и те ее едва выдерживали и начинали «истошно орать».

Ели руками, «предварительно вымыв их розовой водой из специальных кувшинов». Целиком зажаренного барашка, «начиненного рисом, изюмом и фисташками», которого, как правило, подавали к столу, разрезал и раздавал гостям шут. За барашком следовал «с десяток других блюд, круто приправленных перцем, имбирем и прочими пряностями». Затем переходили в кофейную комнату, где всем присутствовавшим на трапезе предлагали кофе с кальяном. При этом кофе угощали только гостей-чужестранцев; арабы попивали кишр.

Жить в Ходейде европейцу, заключает В. Шнейдеров, было, судя по всему, непросто, а для здоровья — и вовсе опасно. Свидетельством тому — довольно обширное кладбище за стеной города, «приютившее», по его выражению, тех из них, кто все же отважился приехать туда на работу. По словам двух сотрудников «Востгосторга», жили они в Ходейде, как на «необитаемом острове»; газеты получали с большим опозданием, и «не могли дождаться смены». Рискнули как-то вызвать семьи. Жены с детьми, оказавшись в Ходейде, практически сразу же заболели. И их пришлось срочновывозить. Сначала «на африканский берег, в итальянскую колонию Эритрея», а оттуда, морем, — в Одессу (85).

Автор этой книги, работавший во второй половине 1970-х годов в советском консульстве в Ходейде, подтверждает, что многое из того, что видел там В. Шнейдеров в 1929 г., не изменилось и спустя полвека.

Вожделенная Сокотра. Совершая историко-этнографическое путешествие по землям Южной Аравии, нельзя не сказать, хотя бы пару слов, о Сокотре, острове таинственном, загадочном и вожделенном в прошлом всеми державами- конкистадорами Востока, месте «лучшего в мире алоэ». Из листьев алоэ, собранных в начале осени, выжимали сок, заполняли им глиняные формочки. И уже в затвердевшем виде сок растения алоэ, при участии торговцев, расходился по всему белу свету. Его широко использовали в медицине — для заживления ран и облегчения пищеварения.

Из трудов древнеримских и древнегреческих историков известно, что Аристотель, учитель Александра Македонского, настоятельно рекомендовал ему «разыскать Сокотру», остров-царство «важнейшего лекарственного снадобья», что тот и сделал.

Мореходы «Океанской Аравии» почитали Сокотру местом, приносящим удачу посетившим ее морякам. Поэтому, отправляясь в «земли зинджей» (черных людей), то есть Африку, непременно останавливались там.

Бывавший на этом острове Марко Поло отзывался о нем, как о месте, где, наряду с арабами, жили и христиане, где было «много амбры, алоэ и рыбы соленой». В те времена Сокотра представляла собой довольно бойкое место торговли и коммерции. Приставали к этому острову, сообщает Марко Поло, и суда купцов-индусов, шедшие в Аден, и парусники (самбуки) арабов, возвращавшиеся с товарами из земель Восточной Африки. Часто «стояли там станом» и пираты на своих кораблях разбойничьих после набегов на караваны морские, купеческие, и распродавали богатства, ими награбленные (86).

О поселенцах-христианах Сокотры упоминает арабский историк и географ Абу-л-Фида’ (1273–1310), называя их потомками «тех греков, которые пересекли море на кораблях» и основали там поселение.

Кстати, название острова произошло от арабских слов «сук» («рынок») и «кутра» («капля»). В переводе с арабского Сокотра — значит Рынок капель, то есть рынок камеди «драконового дерева». По преданиям южноаравийцев, на Сокотре обитала легендарная среди мореходов «Океанской Аравии» гигантская птица Рухх, способная поднять и унести в когтях слона.

ЧАСТЬ II «ОСТРОВ АРАБОВ» Запечатленное время

Дневник памяти. Язык и время. Мудрость древних.

Жилище аравийца.

Национальная одежда арабов Аравии.

Болезни, лекарства и врачеватели прошлого.

Калейдоскоп фактов.

Аравия — это земля, где поступают зачастую не так, как в Европе, рассказывали известные путешественники-портретисты «Острова арабов». Входя в жилище, европеец снимает головной убор, аравиец — обувь.

В Европе читают справа налево, в Аравии — слева направо. В Европе едят за столом, с ножом и вилкой в руках, в Аравии — на полу, с помощью пальцев правой руки, главного и единственного «столового прибора» аравийцев. В Европе говорят: «Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня»; в Аравии, напротив, заявляют, что «не стоит делать сегодня то, что можно сделать завтра». В Европе, подзывая кого-либо, пальцы руки поднимают вверх; в Аравии, наоборот, — опускают вниз. Домашний скот в Европе кормят травой и сеном, в Аравии — сушеной рыбой и финиками; и все потому, что и того, и другого там больше, чем травы.

Названия морей и заливов, омывающих Аравию, в большинстве своем, едва ли отвечают тем отличительным признакам, в соответствии с которыми они их получили. Возьмем, к примеру, Красное море. На самом деле оно — голубое, отмечал такой авторитетный исследователь Аравии как американский миссионер С. Цвемер. В Персидском заливе редко встретишь корабли персов; там их в разы меньше, чем судов англичан, не говоря уже об арабах (1).

Отличалась Аравия от Европы еще и тем, что в былые времена большинство княжеств на полуострове не имело собственных денежных знаков. Случалось, и довольно часто, по словам путешественников, что в одном и том же эмирате в одной его провинции были в ходу испанские монеты, а в другой — австрийские или английские.

Интересные наблюдения об арабах Аравии прошлого содержатся в заметках дипломатов Российской империи. Встречаясь на рынках, сообщали они, представители племен приветствуют друг друга словами: «Мир тебе!». При этом, не переставая, враждуют друг с другом. Чужеземцу, путешествующему по землям «Острова арабов», безопаснее столкнуться в пути с шакалом и даже с аравийским леопардом, нежели с «сыном пустыни», поскольку иностранец для кочевника — «дичь»; и грабит он его нещадно, до нитки. В то же время странник, кем бы он ни был, забредший на стоянку бедуинов, — их гость; и «все лучшее — гостю». Таков один из нерушимых законов пустыни.

Если в Европе с соседями знакомятся после того, как обустроятся на новом месте, то в Аравии — наоборот: сначала знакомятся с людьми, которые могут стать соседями, и лишь потом, и только в том случае, если сходятся с ними, — селятся рядом. «Сначала найди соседа, затем строй дом», — гласит народная мудрость арабов Аравии. «Вначале разыщи спутника, потом отправляйся в путь», — вторит ей поговорка-присказка бедуинов-кочевников.

Европеец считает, что ноги следует держать в тепле, а голову — в прохладе. Бедуин убежден, что делать все нужно с точностью до наоборот: голову надо «хранить» в тепле, а вот ноги — в прохладе. И, действительно, ноги у бедуина, как бы ни было жарко или холодно в пустыне, всегда босые, а голова прикрыта.

Если европеец, здороваясь, приподнимает свой головной убор, то араб Аравии похлопывает по нему рукой (сегодня, правда, уже не везде, как прежде, а только в самых глухих уголках полуострова).

Если европеец ведет себя со своими родителями свободно, даже, можно сказать, бесцеремонно, то аравиец — подчеркнуто уважительно, писал в своих путевых заметках французский путешественник Луи дю Куре. В присутствии отца и старшего брата он никогда первым не сядет, не заговорит и не притронется к пище (эта норма аравийского этикета в силе и поныне) (2).

Если европеец, притом испокон веку, держал двери дома постоянно закрытыми, замкнутыми на ключ, то жилища арабов Аравии до середины 1980-х годов замков на дверях вообще не имели. Если европеец во время еды пил воду, когда хотел, то араб Аравии, где вода в прошлом ценилась на вес золота, только после приема пищи. Если европеец в былые времена путешествовал, как правило, ради развлечения, а заодно и «познавал мир», то араб Аравии отправлялся в «чужие края» лишь по надобности — с торговым или паломническим караваном, морским или верблюжьим. Но уж если оказывался за пределами своих земель, то времени зря не терял: старался увидеть и услышать как можно больше.

Если европеец точно знал, сколько ему лет, то араб Аравии — лишь приблизительно. Если аравиец женился как можно раньше, то европеец связывал себя узами Гименея значительно позже.

В отличие от европейца, постоянно чем-то обеспокоенного и вечно взволнованного, араб Аравии, как правило, всегда спокоен; по натуре он — фаталист. «Того, что предначертано судьбой, — утверждает аравиец, — не избежать. Жизнь человека — в руках Аллаха!».

В Европе, встретившись на улице, первое, что делают знакомые, поздоровавшись, так это интересуются друг у друга тем, как обстоят у них дела, на работе и дома, как чувствуют себя члены их семей, жены и дети. Так вот, в Аравии задавать вопросы знакомым насчет здоровья жен не принято. Там это считается бестактным, и подпадает под категорию харам, то есть дел и поступков недозволительных.

Представляется, что даже из того немногого, что сказано выше, хорошо видно, что жить и работать в Аравии европейцу непросто. Чтобы преуспеть в делах и быть принятым аравийцами, стать среди них своим, нужно очень постараться. Сделать это можно, но только познав культуру арабов Аравии. По-другому, с кондачка, как говорится, открыть для себя Аравию едва ли удастся.

Коренной житель Аравии чтит обычаи и традиции предков, и в отношениях с соплеменниками, и в общении с чужеземцем. Руководствуется ими в повседневной жизни и сегодня. Нисколько не изменилась с течением времени и его национальная одежда. Все это, однако, ни в коем случае, не должно вводить европейца в заблуждение насчет того, что перед ним — все тот же «аравиец прошлого», редко умевший читать и писать даже в середине 1970-х годов.

Дневник памяти. В Европе арабов долгое время называли сарацинами. Древние греки, кто ввел это слово в обращение, подразумевали под сарацинами арабские племена, обитавшие на территории от Мекки до Евфрата.

Клавдий Птолемей (85-165) в сочинении «Руководство по географии» делил Аравию на три части: «Аравию Пустынную» (Arabia Deserta), «Аравию Каменистую» (Arabia Petra) и «Аравию Счастливую» (Arabia Felix). В описании Страбона (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.) Аравия состоит из пяти провинций: Йемена, Тихамы, Хиджаза, Нед- жда и Йамамы (3). В трудах других известных историков и географов Древнего мира в качестве еще одной значимой территориальной единицы Аравии прошлого указывается Бахрейн.

Хадрамаут, местность в Южной Аравии, известная в Древнем мире как «страна благовоний», получила свое название от имени одного из владык этих земель — ’Амра ибн Кахтана по прозвищу Хадрамаут (Смерть пришла). Согласно преданиям, был он правителем доблестным и мудрым. Прославился подвигами на поле брани, равно как щедростью и добросердечностью по отношению к соплеменникам.

Смысл названия Йемен — страна, что лежит по правую руку человека, смотрящего на Восток из Мекки. Хиджаз в переводе с арабского языка значит преграда или барьер; Наджд (Неджд) — возвышенность. Бахрейн — земля двух морей (моря пресных вод, расположенного под островом, и моря соленых вод, что вокруг него). Древние персы, а за ними и турки, так же, к слову, как и русичи, именовали Аравийский полуостров Арабистаном.

Население своих земель сами арабы Аравии подразделяли оседлое и кочевое. Первых величали «жителями стен» и «людьми глины» (агль ал-мадар), одного из главных строительных материалов прошлого. Вторых — «жителями пустыни» (агль ал-бадави), «людьми шерсти» (агль ал-вабар), или же «людьми вымени», то есть скотоводами-кочевниками.

Много бед народам Древней Аравии доставил персидский шах Шапур II (правил 309–379). Дабы усмирить «арабские племена и заставить их платить дань», он предпринял военную экспедицию. Морем добрался до Бахрейна и разграбил его. «Предал мечу», как тогда говорили, все мужское население острова-королевства, не пощадил никого.

После Бахрейна «армада Шапура», состоявшая, к слову, из 30 транспортных судов и трех быстроходных кораблей, проследовала в Эль-Хасу (северо-восточная часть Арабского побережья Персидского залива). Там Шапур устроил кровавую резню, рассказы о которой сохранились в памяти племен Аравии до наших дней. Захваченных в плен арабов персы либо тут же казнили, либо превращали во вьючных животных. Самых рослых и крепких из мужчин, собрав в одном месте, «сковали оковами Шапура» — веревкой, продетой сквозь отверстия, проткнутые копьями в плечах пленных. Затем, нагрузив на них военное снаряжение, воду и продовольствие, погнали вслед за армией Шапура, двинувшейся на Хиджаз (4).

По пути следования из Эль-Хасы в Йасриб (Медину) персы «сотворили зло», которое в племенах Аравии запомнили также надолго, как и «оковы Шапура», — засыпали песком колодцы с водой. Захватив и разграбив Йасриб, «дикий хищник из Персии», как прозвали Шапура арабы Аравии, устремился в Аш-Ша’м (Сирию). Наводя страх и ужас, «сея горе и беды», «смертельным смерчем» пронесся по землям финикийцев на побережье Средиземного моря, сжигая все попадавшие ему на глаза корабли. На обратном пути, в одном из красивейших мест в Месопотамии, на берегу реки Тигр, где остановился на отдых, заложил город-крепость, форпост персов в «опрокинутых» им землях арабов.

Племена Аравийского полуострова, отмечается в справочноинформационном документе «Аравия», подготовленном Историческим департаментом внешнеполитического ведомства Великобритании для английской делегации на Парижской мирной конференции (январь 1919–1920), не приемлют никакой формы ограничения свободы. Они гостеприимны, обладают обостренным чувством собственного достоинства, и в то же время — подозрительны и мстительны. Одни из них, жители Хиджаза, к примеру, миролюбивы. Другие, такие как племена горных районов Йемена, напротив, — воинственны. Йеменские горцы любят сражаться. Воюют отчаянно; и представляют собой «крепких бойцов» (5).

Арабам Аравии присущи такие качества, как проницательность и сообразительность, писал известный русский востоковед П. Цветков, находчивость и воображение, красноречие и «умение облекать мысли в поэтическую форму… Ум араба легок и подвижен…» (6).

Бедуины, подчеркивал П. Цветков, в отличие от «людей стен», горожан, «не знали смешанных браков» (древней традиции этой кочевники следуют и в наше время). Поэтому, думается, можно смело утверждать, резюмировал он, что бедуины Аравии «сохранили первородную чистоту арабской расы». Уберегли они и нисколько не тронутые временем многие из обычаев их далеких предков. Особая гордость бедуина — генеалогия его рода и племени, а также родословная «преданного друга» — лошади (7).

Бедуин, повествует в своих увлекательных «Рассказах о земле Аравийской» (1898) россиянин П. Деполович, «хорошо сложен, силен, ловок и проворен». Он — «самый свободный человек в мире». Жители городов, «народ глины», «внушают бедуину сожаление, почти презрение». Честь племени для бедуина — его честь. «Где раскинет бедуин шатер, там и дом его». «Отчизна бедуина — пустыня», — вторит П. Деполовичу в сочинении «Культурная жизнь арабов» (1869) В. К. Надлер. «Постель бедуина — земля; небо — его кровля; лошадь — его крепость». Он с презрением взирает на «людей стен», горожан (7*).

Бедуин, как его характеризует в своей работе «История иудейства в Аравии» священник Андрей Светлаков, «дорожит независимостью и свободой», смотрит на оседлые места «как на темницу». Гордится древностью своего рода и племени, ратными делами предков, и свято чтит унаследованные от них обычаи.

Чужеземец, вспоминали путешественники, хоть однажды побывавший в шатре кочевника в качестве гостя, с которым «настоящий араб», как отзывались о себе бедуины Аравии, «переломил хлеб», становился лицом, которому он доверял. Чужеземец, выпивший с бедуином кофе в его шатре и выкуривший с ним кальян, мог смело потом обращаться к нему за помощью — и получал ее.

Бедуины — «люди старомодные», приверженные обычаям и традициям предков, утверждал С. Цвемер, не изменившимся, похоже, со времен Исма’ила, сына ветхозаветного Авраама (8). Одна из таких традиций — проведение еженедельных ярмарок. В прошлом на них обменивались не только товарами, но и «познаниями мира», как выражались арабы. Торговцы, возвращавшиеся из «чужих земель», делились с соседями и членами своего сообщества за чашечкой кофе по вечерам впечатлениями и наблюдениями о странах, где им довелось побывать, и о людях, живущих там, их обычаях и нравах.

Издревле повелось так, что в каждой деревне в Аравии, не говоря уже о крупных населенных пунктах на перекрестках караванных дорог и городах-портах Прибрежной Аравии, то есть в местах бойкой торговли и обмена товарами, один день недели предназначался для ярмарок. Отсюда — и такие странные для европейца наименования некоторых из них, как деревня Пятница (Карйа ал-Хамис), к примеру, или город Суббота (Мадина ас-Сабт).

Кстати, названия дней недели (начинается она у арабов, заметим, опять-таки, не с понедельника, как у других народов мира, а с воскресенья) — абсолютно понятные, с точки зрения их смысла. Судите сами: воскресенье — это день первый (йвм ал-ахад), понедельник — день второй (йвм ал-иснейн) и т. д., вплоть до пятницы. Она у арабов — выходной. Но, в отличие европейцев, предназначение нерабочего дня у арабов — совершенно иное. Это — день уммы, то есть мусульманской общины, будь то, скажем, какого-то квартала в городе, либо целого села, собирающейся в мечети для совместной молитвы и коллективного прослушивания проповеди. Отсюда — и обозначение пятницы на Арабском Востоке словосочетанием «день сбора» (йвм ал-джум’а).

Интересным представляется тот факт, что и во времена джа- хилийи (язычества) пятница, фигурирующая в словаре древних аравийцев под словом «’уруба», считалась днем собраний. В этот день семейно-родовые кланы и племена собирались вместе для решения тех или иных важных для них вопросов.

Календарный год древние аравийцы делили на 12 месяцев; четыре из них именовали «запретными» (11-й и 12-й текущего года и 1-й и 7-й следующего года). В течение этих месяцев воздерживались от межплеменных войн и кровной мести, от набегов на торговые караваны и селения, отправлялись в Мекку на поклонение своим идолам- истуканам, установленным вокруг Каабы (числом — 360, по количеству дней в году).

Язык и время. Арабы Аравии — гордая и благородная раса людей, утверждали такие великие исследователи-портретисты «Острова арабов», как Карстен Нибур и Сэмюэл Цвемер. Они гордятся унаследованными ими обычаями и традициями предков, богатой историей их земель, но больше всего — своими корнями, уходящими во времена первых патриархов, и языком, одним из древнейших на земле. Рассказывают, что Пророк Мухаммад называл его «языком ангелов» (9). Арабы Аравии верят в то, что на нем разговаривали в Раю Адам и Ева. Будучи же изгнанными из Рая, за ослушание, и оказавшись на Земле, они передали его своим потомкам. Утвердившись среди народов и племен «Острова арабов», он широко разошелся оттуда по всему белу свету.

Арабский язык — это, по выражению аравийцев, «язык божественных откровений»; Бог общался на нем с Пророком Мухаммадом. Некоторые именитые востоковеды называли его «латынью Ближнего Востока». Следует отметить, что турки, властвовавшие над Аравией в течение четырех столетий и державшие в своих руках центры культуры тогдашнего арабского мира, Багдад, Дамаск и Каир, не только не смогли потеснить арабский язык из обихода подвластных им народов, но, напротив, заимствовали из него много слов, пословиц и поговорок.

Зримым проявлением мудрости Господа миров и Творца вселенной, говорят арабы Аравии, предки их считали «три вещи», а именно: «мозги франков» (европейцев), руки китайцев и язык арабов. И поясняли почему. Франки добились выдающихся достижений в «изобретениях и науках»; и плодами их открытий, «силой ума», стали пользоваться все люди на земле. Китайцы удивили мир «тонкими ремеслами», особенно производством фарфора и шелка. Арабы же обогатили речь людей словами, а «многие из народов — и языком своим, образным и поэтичным»; ведь не случайно среди арабов так много поэтов, ораторов и златоустов.

Язык арабов, не без гордости заявляют аравийцы, также как и язык англичан, тоже далеко шагнул за пределы своих родных земель, Аравийского полуострова. И способствовали тому — мореплавание и торговля, эти две доминанты жизни арабов Аравии прошлого. Он невероятно богат словами. У многих из них — несколько смысловых значений. У слова «камус», к примеру, — два: «словарь» и «океан».

Две религии борются сегодня за господство в мире, писал в начале XX столетия один из ярких портретистов Аравии, миссионер американской протестантской церкви С. Цвемер, — христианство и ислам. Две расы соперничают в схватке за черный континент — англосаксы и арабы. Два языка получили наибольшее распространение в мире — английский и арабский, подарившие миру блистательные произведения литературы и поэзии (9*).

Арабский язык, отмечали в своих воспоминаниях известные путешественники-открыватели Аравии, — поэтичен и образен. Так, если в Европе человека, скитающегося по городам и весям, именуют бродягой, то в Аравии — «сыном дороги» (что, согласитесь, не так прозаично и прямолинейно, как у европейцев). Или другой пример: отражение голоса в горах. В словаре европейцев это — «эхо», у арабов Аравии — «голос девушки гор».

Насчет происхождения слова «эхо» у древних греков и арабов Аравии бытуют, кстати, очень схожие мифы и легенды. В древнегреческой мифологии именем Эхо звалась нимфа, иссохшая от безответной любви к Нарциссу настолько, что от нее остался лишь голос. У арабов эхо — это голос истомленной от любви девушки по имени Савта («савт» в переводе с арабского значит «голос»). Проживала она в «кофейных горах» Йемена. По вечерам, истосковавшись за день по возлюбленному, занимавшемуся выращиванием кофе, пела песню, усевшись на краю ущелья. В этой песне, звучавшей ежедневно в одно и то же время, содержались слова, напоминавшие любимому человеку о том, что наступает, дескать, вечер, а значит — настает время, чтобы, разместившись у камина, отдохнуть за чашечкой кофе, и насладиться беседой с любимой. Жители тех мест настолько привыкли к ее голосу, разносившемуся по округе, что вскоре стали называть все отзвуки в горах «голосом девушки гор», Савты. От йеменцев словосочетание это, обозначающее такое природное явление как эхо, вместе с легендой о девушке Савте перекочевало в Хадрамаут и Хиджаз, а оттуда — и в другие горные районы Аравии.

Встречаясь, здороваясь и интересуясь, как обстоят дела, аравийцы, нередко используют «выражения предков». Точный перевод с арабского языка вопроса «Как дела?», к примеру, звучит так: «Какого цвета состояние твоей души?» (Шу лявн халяк?). Знаменитые путешественники-открыватели Аравии рассказывали, что вино в прошлом бедуины Аравии часто называли «матерью порока» (умм- эль-хабайс или умм-эль-’иб), а шакала — «сыном воя».

Испокон веков в почете у бедуинов Аравии — сила: ума и оружия. Искусству владения клинком и словом учили с детства. Время, открывшее миру таинственную некогда Аравию, отразилось, к сожалению, и на языке арабов, и на манере их речи. Палитра красок слова, если так можно сказать, обеднела. Вне времени осталась только поэзия.

В прошлом поэзия в Аравии была ничем иным, как передаваемой из уст в уста и пополняемой из поколения в поколение изустной повестью временных лет «Острова арабов». Слава поэта или златоуста, как его еще называли в племенах Древней Аравии, ширила среди них и добрую молву о племени, к которому принадлежал тот или иной прославившийся поэт. Победителя «турнира златоустов» на легендарном рынке ’Указ, где ежегодно собирались, чтобы «помериться силой слова», лучшие поэты, сказатели и ораторы Аравии, и куда послушать их и обменяться товарами стекались люди со всех концов Аравии, встречали в племени как героя. И вот почему. Ведь касиду такого поэта, то есть поэму в стихах, посвященную своему племени, его деяниям и героям, по кусочкам разносили по всем уголкам Аравии слышавшие ее в ’Указе представители других племен.

По возвращении домой поэту, громко заявившему о себе в ’Ука- зе, устраивали пышный прием. Девушки, по существовавшей тогда традиции, наряжались в брачные одежды, как бы демонстрируя тем самым, что все они готовы были бы стать невестами златоуста, победившего в «поединке речи», открытом и честном, всех других «витязей слова». Соседние племена направляли на торжества в честь поэта депутации старейшин во главе с представителями тех или иных знатных семейно-родовых кланов, либо самих шейхов. Поэзия в те времена, замечает П. Цветков, известный российский знаток жизни и быта арабов Аравии прошлого, была и на устах людей, и в архивах их памяти, и в хранилищах их сердец (10).

Юношей посещал ’Указ и Пророк Мухаммад. Биографы жизни и деяний Посланника Аллаха сообщают, что в ’Указе Мухаммад слушал выступление христианского епископа Коса из Наджрана, известного проповедника и знаменитого оратора своего времени. Речь его, пламенная и образная, судя по всему, запомнилась Пророку. Впоследствии яркие впечатления об этом человеке и его мастерстве воздействия на людей словом нашли выражение в добром отношении Мухаммада к христианам Наджрана, сохранявшим, как известно, при жизни Пророка «свободу их веры» (10*).

Отношение Пророка Мухаммада к поэтам было неоднозначным. Подтверждением тому — факты из жизни некоторых из них. Возьмем, к примеру, ’Амра ибн ал-’Ааса, сына известной в Мекке красавицы-куртизанки и ее любовника, знатного и богатого купца ’Ааса. По рассказам историков, пародии и сатиры ’Амра отличала «едкость слова», а песен и баллад — о доблести, любви и чести — «пленительная трогательность строк». Судьбе угодно было распорядиться так, что именно ’Амр ибн ал-’Аас первым из поэтов Аравии выступил с острыми пасквилями и едкими эпиграммами в стихах против Мухаммада, возвестившего в Мекке о своей миссии Посланника Аллаха. Хроники тех лет свидетельствуют, что сочинения ’Амра, придясь по вкусу мекканцам, препятствовали распространению ислама больше, чем жесткие преследования Пророка курайшитами, «хозяевами Мекки». Впоследствии ’Амр принял ислам, стал одним из заметных его поборников, был признан Пророком и удостоен всевозможных почестей (11).

Знаменитый поэт Ка’аб ибн Ашраф, открытый и ярый противник учения Пророка, знатный и богатый к тому же, пользовавшийся влиянием в еврейской общине Йасриба, также как и ’Амр, доставил много неприятностей Мухаммаду. Чтобы помешать пророческой деятельности Посланника Аллаха, развернутой в Йасрибе, Ка’аб специально отправился в Мекку, где стал «возбуждать курайшитов», как говорится в работах историков ислама, к решительным действиям против Мухаммада и его последователей. В стихах, что он декламировал на площадях Мекки, восхвалялась доблесть воинов-курайшитов, оплакивалась смерть тех из них, кто пал в схватках с мусульманами, и содержался призыв к отмщению. По возвращении из Мекки, докладывали Пророку его сподвижники, Ка’аб, не переставая, «сеял среди мединцев раздор и смуту», старался, как мог, натравить их на Мухаммада и его сторонников. И делал это настолько талантливо и умно, что однажды Пророк будто бы задался вслух вопросом, смысл которого состоял в том, что когда же, дескать, найдется человек, который избавит мусульман от «грязного языка сына Ашрафа». Прошло несколько дней — и Ка’аба, рожденного матерью-иудейкой, но от отца-араба, убили (12). Та же участь постигла, к слову, и знаменитую поэтессу Асму, дочь Марвана, сочинявшую едкую сатиру на Мухаммада.

Поэт Аббас ибн Мадрас, хотя и менее именитый, чем Ка’аб, но тоже достаточно известный, стихи которого были на слуху, вошел в историю арабов Аравии одним забавным эпизодом. Будучи неудовлетворенным наградой за участие в одной из битв за веру, он излил свое недовольство в стихах, притом в весьма язвительной форме. Узнав об этом, Пророк будто бы изрек, что злой язык Аббаса следовало бы, пожалуй, укоротить. Некоторые из сподвижников Мухаммада, во главе с ’Умаром, восприняли слова Пророка в буквальном смысле, и были уже готовы лишить поэта его языка. Другие, во главе с ’Али, понимали, что Аббас ибн Мадрас — это «не полукровка Ка’аб», а мусульманин. И подвергать наказанию, хотя и заслуженному, члена их уммы (общины) путем причинения ему физической боли — негоже. Что слова Пророка следует понимать не буквально, а иносказательно. На том и сошлись. Поэта вытащили из дома, привели в то место, где содержалась подлежавшая разделу военная добыча, и предложили «самому выбрать все, что захочет, будь то верблюдов, или одежды». Поэт, осознав, что «ни пороть, ни калечить» его не собирались, а просто хотели дать понять, что говорить на людях надлежит по уму, трезво и рассудительно, брать что-либо сверх того, что ему уже досталось, отказался. Слух о случившемся дошел до Мухаммада. И тогда Пророк распорядился отдать Аббасу тех 60 верблюдов, что причитались из захваченной мусульманами добычи Ему самому. С тех пор щедрость Мухаммада, доброта и мудрость Посланника Аллаха сделались главными темами произведений Аббаса (13).

Одним из именитых «витязей слова» времен Пророка Мухаммада слыл Лабид ибн Рабиа’ (ок. 560–661). Достаточно сказать, что он выиграл «турнир златоустов» в ’Указе и получил право вывесить свою поэму у дверей Каабы. Мечтали об этом все поэты Аравии, но удостоены были такой чести немногие, а именно: Зухайр, Зафара, Имр ал-Кайс ал-Кинди, ’Амр ибн Кулсум, ал-Харис, ’Антара и Лабид. Произведения этих столпов поэзии Древней Аравии, вышитые золотыми нитками на шелке и помещенные на Каабе, получили у арабов название «Му’аллака», то есть «Подвешенные», или «Музаггаба», то есть «Позолоченные». Так вот, когда Лабид ознакомился со второй сурой Корана, то прилюдно заявил, что такие проникновенные слова, как в этой суре, могли быть только божественным откровением, и ничем иным, ниспосланным Пророку. Сказав это, он во всеуслышание признал, что уверовал в Аллаха и Пророка Мухаммада. С тех пор, как мог, Лабид стал защищать Мухаммада и проповедуемое им учение, составляя остроумные ответы на язвительные памфлеты острых на язык противников Посланника Аллаха из числа мужей ученых и поэтов, будь то арабов или евреев (14).

К числу таковых предания причисляют, например, Пинхаса ибн ’Азура из племени кайнука’, обладавшего язвительным умом и искусно пользовавшегося всяким подходящим случаем, чтобы осмеять Мухаммада. Много нелесных слов по своему адресу пришлось выслушать Мухаммаду и от ’Абдаллаха ибн Саураса, «иудея ученого», ставившего Мухаммаду в упрек «пристрастие к красивым женщинам».

Широко известны среди арабов Аравии слова Лабида, сказавшего однажды человеку знатному и богатому, но скупому, что «все мы исчезнем со временем, между тем как звезды, ходящие по небосклону, да дела добрые останутся вечными и переживут нас». Кстати, сестра Лабида, Фатима бинт Рабиа’, была матерью Имр ал-Кайса, величайшего поэта Аравии VI века (ум. в 530-х годах).

Яростным противником учения Мухаммада, а потом его горячим сторонником историки ислама называют меккакского златоуста Ибн Зухайра. Поэт плодовитый и человек по тем временам хорошо образованный, Ибн Зухайр написал на Мухаммада множество сатирических памфлетов, едких и запоминающихся. Когда мусульмане вошли в Мекку, и население города приняло ислам, Ибн Зухайр, опасаясь возмездия, ударился в бега. Скрывался долго. Затем явился в Священный город. Встретив у мечети Мухаммада, поинтересовался, может ли поэт, нелицеприятный для Пророка, но раскаявшийся и принявший ислам, быть прощен Посланником Аллаха. Получив утвердительный ответ, — открылся и прочел сочиненную им экспромтом оду, прославляющую великодушие и мудрость Пророка. Плененный красивой речью поэта, его благородными в свой адрес словами, Мухаммад тут же продемонстрировал справедливость слов Зухайра о воспетой им справедливости и щедрости Посланника Аллаха — снял с себя плащ и накинул на плечи поэта.

Рассказывают, что плащ этот, как зеницу ока, Ибн Зухайр хранил до самой своей смерти и завещал детям поступать также. Впоследствии плащ Пророка приобрел у потомков Ибн Зухайра халиф Му’авиййа ибн Абу Суфйан (правил 661–680) — за 10 тысяч драхм. И сам он, и другие халифы после него, говорится в преданиях арабов Аравии, облачались в плащ Пророка по особо торжественным случаям. Последним, кто надевал его, был ал-Муста’сим (1213–1258), последний халиф династии Аббасидов (750-1258). Плащ Пророка собственноручно снял с ал-Муста’сима и сжег на огне захвативший Багдад (1257) монгольский хан Хулагу (15). По одной версии, он казнил плененного им халифа, бросив, завернутым в ковер, под копыта конницы; по другой — уморил голодом и жаждой, заперев в его же собственной сокровищнице. Но до того как сотворил это, заставил «полюбоваться» со стен дворца на разрушенный им Дом мудрости, гордость просвещенного Багдада. Тигр, свидетельствовали очевидцы, после разорения Багдада ханом сделался местами черным от чернил, смытых с брошенных в него древних рукописей, хранившихся в Доме мудрости, а местами — красным от крови живших и трудившихся в Багдаде ученых, безрассудно и зверски погубленных ханом.

Упоминают летописцы и о поэте Хасане, который проживал в Медине во времена Мухаммада и сочинял на Него памфлеты. Не было тогда, по их словам, поэта язвительнее него. Обращал он на себя внимание не только острым языком своим, но и необычным внешним видом. Волосы носил не зачесанными назад, а «спущенными наперед, между глаз». Усы красил в красный цвет, чтобы походить, по его выражению, «на льва с окровавленной мордой», как бы напоминая тем самым жителям Медины, что его недовольства стоило бы поостеречься. Впоследствии принял ислам; сделался поэтом Пророка. В награду за верную службу и ранения в битвах за веру, ярко воспетых им в стихах, получил одно из поместий самого Пророка, выкупленное впоследствии халифом Му’авиййей.

Интереснейшим эпизодом в истории ислама времен Пророка Мухаммада, связанным с поэтами, многие исследователи «Острова арабов» называют «чернильную войну», вошедшую в предания и поговорки аравийцев. Дело было так. Знатное и гордое племя бану тамим, славившееся своими третейскими судьями, решений которых в племенах Аравии не оспаривал никто, не захотело платить мусульманам джизйю (подушную подать с иноверцев за покровительство) и прогнало сборщиков налогов. Тогда-то и послан был к ним отряд, захвативший и приведший в Медину заложников. В ответ на это тамимиты направили к Мухаммаду делегацию с просьбой освободить соплеменников. По обычаю тех лет, были среди посланцев и известные златоусты, то есть поэты и ораторы. Прибыв в Медину, они ежедневно стали приходить на центральную площадь города, декламировать стихи и произносить зажигательные речи в защиту своих собратьев по роду и племени. Каждое выступление заканчивали словами, суть которых сводилась к вызову мусульман на «поединок речи». Дело в том, что боям на мечах в те времена предшествовали «схватки на словах».

Мусульмане — хочешь не хочешь — вызов приняли; ведь дело касалось их чести и свято чтимых традиций. Так и разразилась, вошедшая в легенды, «чернильная война». Побежденными в ней признали себя тамимиты, притом открыто, во всеуслышание. Такое благородное поведение тамимитов, а главное — сам способ ведения войны, без человеческих жертв и крови, настолько пришелся по душе Пророку Мухаммаду, что Посланник Аллаха распорядился не только тотчас освободить заложников, но и щедро одарить послов тамимитов (16).

Превыше всего в племенах Аравии ценили в прошлом гостеприимство, щедрость, красноречие и мастерство верховой езды. Ораторы были, можно сказать, нарасхват. Они состояли членами ближайшего окружения шейхов, эмиров и султанов. Случалось, что племя златоуста, терпевшего поражение в ораторском поединке с противником, признавало себя побежденным, и покидало поле брани без боя. Знатные и образованные аравийцы старались непременно обучиться «искусству нанизывания жемчуга слов», то есть стихосложению. Владыки древних царств Аравии находили для себя не только почетным, но и обязательным иметь при дворе именитых поэтов, способных увековечить и донести потомкам подвиги и деяния предков, и «не позволить времени пройти пером забвения по их жизни».

Самым известным в Аравии местом, где проходили поединки златоустов, то есть ораторов и поэтов, и куда, чтобы послушать их выступления, стекались люди со всех концов полуострова, считался уже упоминавшийся выше рынок в ’Указе. Так вот, большим спросом на нем пользовались также астрологи, сказатели легенд и преданий племен, исполнители песен, гадалки-вещуньи и толкователи снов. Ибн Исхак (704–767), первый описатель жизни и деяний Пророка Мухаммада, отмечал, что вначале Посланник Аллаха относился к поэтам резко отрицательно, так как их сатирические памфлеты и едкие эпиграммы на мусульман негативно отражались на результатах пророческой деятельности Мухаммада. Поэтому-то в одной из сур Корана и (26:224) говорится о том, что за поэтами «следуют заблудшие», те, кто сбивается с пути праведного, то есть богоугодного. Согласно одному из преданий, Пророк будто бы сказал однажды, что если живот человека набит гнильем, так это для него, дескать, во сто крат лучше, чем голова наполненная поэзией. Когда же поэты начали переходить в ислам, сообщают Ибн Исхак (704–767) и Ибн Хишам (ум. 833), авторитетные биографы Пророка, то сердце Посланника Аллаха в отношении них смягчилось. Тогда-то Мухаммад и произнес фразу, сделавшуюся впоследствии в племенах Аравии крылатой. «Поэзия, — молвил Пророк, — это склад ума; если он хорош, то хорош, а если же плох, то плох» (17).

Следует сказать, что муаллаки, то есть лучшие из поэтических произведений Древней Аравии, удостоенные чести быть вывешенными на Каабе, написаны поэтами-бедуинами, «витязями песков»; иными словами, не горожанами, а кочевниками. Будь то, к примеру, любовная лирика ’Антары, посвященная его девушке Абле, или героическая поэзия Шанфары, все эти творения, как и стихи других столпов древней арабской поэзии, отличала чистота арабского языка и удивительная яркость и утонченность слова. Не случайно, думается, придворные поэты время от времени покидали дворцы правителей и выезжали в племена, чтобы «пропитаться» сохраненным бедуинами, по их глубокому убеждению, чистым и образным языком предков, богатым и выразительным.

Почитанием и уважением в Древней Аравии пользовались не только поэты, но и хранители-чтецы стихов (равии). Жизнь свою они проводили в странствиях. Рассказывают, что халиф ал-Валид (705–715) как-то спросил одного из них, Хамада, сколько произведений арабских поэтов он знает наизусть. Сто касид (поэм) на каждую букву алфавита, не считая небольших стихов и песен из языческих времен, и столько же из времен ислама, ответил Хамад. Когда же «подвергся испытанию», то будто бы прочел 2900 касид, за что получил в награду 100 тыс. дирхамов.

Мудрость древних. Мудрость арабов Древней Аравии хорошо отражается в их пословицах и поговорках, широко используемых аравийцами и в наше время. «Не руби голову языком», — скажет торговец сыну, натаскивая его своему ремеслу. Помни, что «язык глупца — причина его разорения». Прежде чем что-то молвить, поучает араб своего отпрыска, стоит хорошо подумать. Ведь «плод торопливости, в делах и словах, — это сожаление и раскаяние». «Поспешность, — добавит он, — это от дьявола, а вот осмотрительность — от Бога». Человеку надлежит быть осмотрительным, всегда и везде; особенно в разговорах с «людьми силы и власти». «Тот, кто, не думая, говорит им всю правду, может потерять голову», — так утверждает народная мудрость.

«Бедность — мать хитрости и находчивости, — вспомнит араб по случаю присказку предков, — а вот богатство и сытость — спутники лености и дремоты ума». Развивая эту мысль, подкрепит ее словами о том, что «бедность — не порок», поскольку заставляет человека думать и находить пути-выходы; изыскивать способы для того, как прокормить семью.

«Когда судья — жестокий, то и атмосфера вокруг него — гнетущая», — поделится араб с сыном, собирающимся обзавестись семьей, крылатым выражением предков. В семье, будучи в ней главой и судьей, подчеркнет он, вести себя надо справедливо и великодушно; руководствоваться при принятии того или иного решения следует не только умом, но и сердцем.

«Человек этот — как Кааба, — отзовется аравиец о соплеменнике родовитом и мудром; — за советом ни к кому не ходит, все приходят за тем же к нему». «Слова его — слаще фиников, — тихо промолвит араб Аравии, указывая глазами сыну на проходящего мимо скупого торговца, — но вот руки тяжелы, как посох великана». И процитирует к месту слова великого поэта Тарафы о том, что «могильные холмы скупца и сквалыги, весельчака и нелюдима одинаковы: все их покрывает груда камней».

«Счастливые дни гроздьями не валятся», — заявит поутру бедуин своим домочадцам. Поэтому «день, как учили предки, нужно начинать с улыбки, а закат встречать с друзьями, за чашечкой кофе».

«Счастлив тот мужчина, кто наверняка знает, кто ему враг, а кто — друг, — повторит отец в разговоре с сыном поговорку арабов Аравии, — ибо лукавый друг — скрытый враг».

Обсуждая же с ним вопрос о долгах, заметит, что «одежда, взятая взаймы, — не греет», что «долг, — как поучал Пророк Мухаммад, — пятнает человека». Напомнит ему и о словах предков о том, что «долг — это позорное знамя на плече человека». И, чтобы не одалживаться и не краснеть перед людьми за вовремя невозвращенные долги, посоветует трудиться, честно и не покладая рук. Наставляя сына на поступки и дела достойные, непременно процитирует мудрое изречение предков насчет того, что «как одно крапивное семя может испортить вид всей клумбы, так и человек взбалмошный и недалекий — испачкать и очернить поступком недостойным имя и честь рода и племени».

«Жизнь не должна покоиться на одной надежде», — говорят преуспевающие арабы-бизнесмены. Нужно ставить цели и добиваться их, ибо «ясная цель придает смысл жизни». Жить же надлежит по совести, чтобы, «уходя в мир иной, достойно пройти порог вечности».

«Все люди разные, не мерь их по своей гребенке», — заметит бедуин в разговоре с европейцем, заносчивым не в меру и горделивым. И продолжит: «Представь, как странно выглядел бы мир, если бы вся шерсть была красного цвета».

«Она носит семь вуалей, но лишена скромности», — выскажется араб о женщине, укрытой чадрой, но обращающей на себя внимание находящихся вокруг людей громким разговором по телефону. Если же женщина, не отличающаяся скромностью, к тому же и не укрыта, то сошлется на поговорку предков о том, что «женщина без стыдливости, что пища без соли».

«В отсутствие льва резвятся гиены», — такие слова можно услышать из уст коренного жителя Дубая по адресу чиновника нерадивого и несправедливого, нисколько не похожего, в делах и поступках, на шейха Мухаммада, правителя Дубая, человека благородного, мудрого и щедрого.

Видя, как человек никчемный, не пользующийся уважением среди соплеменников, ругает своего отпрыска, араб молвит: «Будет ли тень прямой, если ствол кривой».

«Жилище человека — его крепость, — гласит свято чтимая в племенах «колыбели арабов» заповедь предков; — и защищать ее он должен до последней капли крови». В прошлом у арабов Аравии, было, к слову, три типа жилищ. Шатер — у бедуинов, людей, ведущих кочевой образ жизни. Хижина из пальмовых ветвей, либо дом из камня, но чаще из коралловых блоков, известняка и глины — у горожан, людей оседлых.

Шатер бедуина Аравии (исключительно черного цвета) разделен внутри (шерстяным покрывалом) на две половины: мужскую и женскую. Внутреннеубранство — простое: кухонные принадлежности, верблюжьи седла (хаулани), циновки для отдыха и приема пищи, емкости для воды, и все те же, как и в прежние времена, сплетенные из пальмовых листьев, корзины и корзинки: для риса, зерна, фиников и кофе.

В одном из углов шатра, обычно напротив входа, — небольшой очаг. Справа от него — почетное место; его занимает хозяин шатра, сюда же усаживают гостя.

Лепешки по утрам бедуины как пекли, так и пекут только из свежепомолотого зерна, а кофе варят только из свежемолотых зерен; при этом предпочтение отдают кофемолкам не механическим, а ручным, — все тем же медным «ступкам предков».

Барасти, хижин-плетенок цилиндрической формы с остроконечными крышами, которыми когда-то было усеяно все побережье полуострова, нет сегодня и в помине. В наши дни эти «жилища прошлого» можно увидеть только в облюбованных туристами музеях под открытым небом, размещенных в старых кварталах приморских городов. Стоимость барасти, по подсчетам упоминавшегося уже в этой книге американского миссионера С. Цвемера, не превышала в его время пребывания на Бахрейне 7-10 долл. США; использовали такой, с позволения сказать, «дом» в течение 2–3 лет, не больше.

Каменные дома, строившиеся в те времена, имели (в зависимости от того, где их закладывали, в каком из уголков Аравии), свои отличительные архитектурные особенности. В Йемене, к примеру, возводили, выражаясь современным языком, «многоэтажки», а также роскошные дворцы в городах, «центрах власти и торговли», и замки на вершинах гор.

На юго-востоке и востоке Прибрежной Аравии «каменные» дома сооружали из коралловых блоков, с ветряными башнями на крышах. Выходили они окнами не на улицы, а во дворы, окруженные со всех сторон высокими глухими стенами. По краям крыш отстраивали парапеты, в человеческий рост, надежно скрывавшие обитателей домов и сцены их семейной жизни от любопытных глаз прохожих.

Одежда арабов Аравии — это зримый идентификатор их групповой национальной принадлежности. Мужчины и сегодня носят все те же диш-даши, длинные до пят белые рубахи с широкими рукавами и высокими воротниками. На головы надевают легкие шапочки-тюбетейки (куфийи, та’аджийи, такиа или кахфы), а сверху — платки (гутры). Удерживают их на головах игалы — двойные нитяные обручи, обмотанные черной козьей или овечьей шерстью. В холодное время года и по официальным случаям набрасывают на плечи бишты или мишлахи — шерстяные накидки без рукавов, черного, коричневого или бежевого цвета.

В недалеком прошлом, даже в 1970-е годы, у многих коренных жителей Аравии за поясом можно было видеть кинжал (джамбию или ханджар) или нож (йарзд или каттару), а за спиной — огнестрельное оружие (чаще всего — автомат Калашникова). Сегодня эти атрибуты мужского костюма «дней ушедших» продолжают украшать только бедуинов-кочевников и горцев Йемена и Омана.

В поясе (хизаме) каждого араба Аравии имелись в те времена следующие предметы: кожаный кошелек для монет, курительная трубка, миниатюрная серебряная ложечка для чистки ушей, щипчики для сахара, и палочки из акации для чистки зубов (мисуак).

Кстати, к уходу за собой, к вопросам личной гигиены арабы Аравии относятся внимательно. Соблюдение физической чистоты перед Аллахом — одно из требований ислама. Наставляя мусульман, Пророк Мухаммад поучал их омываться перед молитвой и чистить (мисуаком) зубы после еды. В хадисах о Пророке Мухаммаде, то есть в рассказах о поступках и высказываниях Посланника Аллаха, имеется достаточно много свидетельств тому, что вопросам личной гигиены Пророк придавал большое значение: по утрам обязательно промывал водой нос и горло, а бороду и волосы на голове умащивал благовониями.

Еще одна характерная деталь мужского костюма в Аравии — легкие, сделанные из тростника, палки. Горожане называют их шун, и используют при ходьбе, как европейцы трость. Бедуины управляют ими верблюдами; и известны они у них как ’аса, миш’аб или ба’кура.

Национальный костюм аравитянки, скрывающий ее тело «до кистей рук и стоп ног», составляют: длинная рубаха (кандура), шаровары (сирваль), легкая накидка (абайа) и, конечно же, чадра либо лицевая маска (бурга). Глаза, как и раньше, коренные жительницы Аравии обводят черной краской (кохль), а руки и стопы ног расписывают хной. Абайю надевают только при выходе на улицу, и исключительно черного цвета.

Главный атрибут костюма женщины — чадра. Их в Аравии — несколько типов. Самая элегантная — милфа (тонкая черная вуаль, скрывающая только нижнюю часть лица). Носят милфы в Йемене, Омане и на севере Саудовской Аравии, в Неджде и Хиджазе. Плотные черные вуали, длиной до пояса (тараха, шайла или маханна), надевают женщины Кувейта, Бахрейна и Катара.

Маски (бурги), нисколько, мягко говоря, не красящие лиц женщин, — непременный элемент их костюма в целом ряде племен в Объединенных Арабских Эмиратах. По отдельным элементам бурги можно без труда определить и племенную принадлежность ее владелицы, и район ее проживания. Состоятельные женщины расшивают свои бурги старинными золотыми и серебряными монетами; случается, и довольно часто, имеющими нумизматическую ценность. В наши дни, когда девушка выходит замуж и переезжает жить в дом мужа, то надевает на себя простую черную вуаль, тараху, а бурги оставляет в доме отца.

Еще один тип аравийской чадры — «вуаль Мекки». Мастерят ее из легкого и красиво расшитого газа. Жестко накрахмаленная и ниспадающая с головы до пола, она придает женщине некую таинственность. Испокон веку такую чадру носят женщины Мекки; отсюда и ее название. В прошлом, вспоминали путешественники, некоторые из «вуалей Мекки», в которые облачались богатые и знатные женщины города, были богато расшиты серебряными нитями и жемчугом.

Кстати, традиция носить чадру пришла в Аравию из Месопотамии, от ассирийцев. Национальные костюмы арабов Аравии нисколько, к слову, не изменились со времен их далеких предков. Даже цвета и орнаменты одежд, мужских и женских, формы поясов и рисунки- метки на оружии остались такими же, как и много веков назад, четко указывающими на племенную принадлежность их владельцев.

Что касается музыкальных инструментов арабов Аравии, то, как и во времена седой старины, главные из них и сегодня — это все те же лютня (рабаба) и барабан (табл). Самыми же распространенными песенными композициями по-прежнему являются любовные (хаджайни) и походные (хадду); их еще называют военными. Песни аравийцев по тональности — заунывные и монотонные. Предания гласят, что ’Антара, один из столпов древнеаравийской поэзии, как-то сказал, попивая в таверне вино с друзьями, что песни арабов Аравии подобны жужжанию мух на рынках.

Болезни, лекарства и врачеватели прошлого. Уважением и почетом во все времена пользовались в племенах Аравии знахари. Арабы величали их словом «хаким», что значит «мудрый». Человека же сообразительного, хорошо разбиравшегося в людях, именовали словом «хатир». В переводе с арабского «хатир» значит «опасный». Однако в данном конкретном случае смысл этого слова — «проницательный». Иностранец, знающий арабский язык, услышав слово «хатир», сказанное в его адрес, не должен смущаться. Так арабы Аравии отзывались и отзываются о человеке умном, способном говорить аргументировано, акценты расставлять верно и выводы делать правильные. Иными словами, о том, с кем во время встреч и бесед «ухо надо держать востро».

Возвращаясь к разговору о болезнях и лекарях-врачевателях, следует отметить, что в прошлом многие коренные жители Аравии страдали заболеваниями печени, селезенки и желудка. Болезни, связанные с этими органами, называли просто и ясно: ал-кибд, к примеру, то есть печень; аррих — кишечные газы; тухал — селезенка.

Для обозначения снадобий, всех без исключения, к которым причисляли тогда и амулеты-обереги, и Коран, использовали слово «даваа», то есть «лекарство». Самым эффективным из них считали прижигание (кай). Редко кто из арабов Аравии, вспоминали бывавшие на полуострове врачи-европейцы, не имел на теле следов, оставленных этим «универсальным медикаментом Аравии прошлого».

Лучшее средство от постигшей человека тяжелой болезни, говорили бедуины, — это Коран. Когда бессильны и знахари, и лекарства, поможет только Коран. Священную книгу мусульман клали на грудь больному и произносили слова-заклинания, цитируя соответствующие айаты из Корана. Только так, полагали бедуины, и можно было изгнать шайтана из тела больного, «причину всех бед и несчастий, невзгод и болезней человека».

Практиковали «лечебные настойки», приготовленные на листах бумаги со стихами из Корана. Заказывали их у тех же знахарей. Тексты из Корана наносили на бумагу специальными чернилами, настоянными, в свою очередь, на растворе шафрана. Затем бумагу с изречениями из Священной книги опускали в ковш с водой с лепестками роз или других почитаемых арабами цветов и растений. Спустя сутки «настойку» процеживали, и полученное «снадобье» употребляли вовнутрь; три раза в день: утром, в полдень и на ночь (18). «Лечебные» письмена-заклинания с изречениями из Корана, случалось, просто разжевывали и проглатывали, запивая водой.

Чтобы избавиться от продолжительной болезни, несносно, порой, мучавшей и терзавшей человека, ему, по обычаю предков, «меняли» имя.

Универсальное средство лечения больных в старые времена в Аравии — это кровопускание. Занимались им, также как и прижиганием, стригуны-брадобреи, они же — «дантисты». На любом из рынков в городах-портах Прибрежной Аравии, по словам путешественников, можно было видеть мужчин, сидящих на корточках, с разложенными на циновках ножницами, бритвами и ножами разной величины, готовых к оказанию широкого спектра услуг: от бритья и стрижки до кровопускания, прижигания и удаления больных зубов (19).

К лучшим «лекарствам», дарованным людям природой, арабы Аравии относили мед, ссылались при этом на Коран (в суре «Пчелы» сказано, что «выходит из внутренностей пчел питье разного цвета, в котором лечение для людей») (20).

Европейцы, путешествовавшие по Аравии в начале XX столетия и гостившие в племенах Хиджаза, рассказывали, что если в арабской семье заболевал ребенок, то под подушку ему клали на ночь семь лепешек (цифра семь у арабов Аравии — счастливая), а наутро скармливали ими собак. Бытовало поверье, что вместе с этими лепешками собаки пожирали и тех злых духов, которые переселялись в них, будучи голодными, из тел мучимых ими детей.

Если человек заболевал, то, по разумению бедуинов, это был верный признак того, что в шатре его поселился шайтан со своими ратниками, злыми джиннами. И чтобы выпроводить их из жилища, у постели больного зажигали в курильнице благовония. В городах в этих целях чертили на стенах домов унаследованные от предков магические символы-заклинания. Так поступали, к примеру, в Йемене и в Омане.

Лечением больных детишек занимались знахарки-повитухи. Как правило, те, кто принимал их роды. При самих же родах, что интересно, аравитянки предпочитали пользоваться услугами повитух со «слабым зрением», памятуя о притче, гласящей, что «остроглазая» повитуха, невзлюбившая по какой-то причине роженицу, могла сглазить и рожденного ею ребенка (21).

На Бахрейне, писал американский миссионер С. Цвемер, где пулевые ранения лечили припарками, состоявшими в основном из фиников и тамаринда, существовал интересный обычай. Чтобы уберечь себя от таких ранений в будущем, мужчина, оправившись от болезни, надевал на шею амулет-оберег с вставленными в него кусочками свинцовой дроби, вынутой из его тела (22).

Калейдоскоп фактов. Жители доисламской Аравии, свидетельствуют известные арабские историки прошлого, поклонялись гробницам святых старцев, обладавших даром излечивать тяжелобольных. Старцам, говорили они, доступно видеть прошлое и будущее. Им открыта воля Божия, и поэтому они могут дать правильный совет. Надолго отлучаясь из дома, арабы складывали у гробниц святых старцев домашнюю утварь и запасы продуктов. Араб, отправлявшийся, к примеру, с торговым караваном на ярмарку, располагавшуюся вне границ земель его проживания, мог спокойно оставить у такой гробницы свернутый шатер, корзины с финиками, зерном и рисом, и по возвращении найти все в полной сохранности и неприкосновенности.

Аналогичная картина наблюдалась, кстати, и во времена раннего ислама. В отдельной комнате сокровищницы мечети Масджид ан-Наби, к примеру, где находится Гробница Пророка Мухаммада, состоятельные мединцы хранили свои сбережения и богатства. Из сочинений арабских историков и воспоминаний путешественников известно, что мечеть эту разграбили в свое время ваххабиты, захватившие Город Пророка.

Вот что сообщает об этом испанский путешественник Бадия-и- Леблих Доминго (1766–1818), посетивший в 1807 г. Мекку под видом одного из «потомков» славной династии Аббасидов (750-1258), «принца» Али-бея Аль Аббаси. По пути в Медину он повстречал караван, в котором были служители храма Масджид ан-Наби. Они, дескать, и поведали ему о том, что ваххабиты завладели несметными богатствами Храма, что цена одних только драгоценных камней и жемчуга, накопленных там, «не могла быть определена никакой, даже самой высокой суммой».

В Храме с Гробницей Пророка, скрытой от глаз паломников занавесом, пишет в своих путевых заметках знаменитый английский исследователь Аравии Ричард Бертон (в 1853 г. инкогнито посещал Мекку и Медину), он видел (через окно) висевшее на этом занавесе «дивное украшение». Арабы называли его «Созвездием жемчужин». А среди множества даров, оставленных там, приметил великолепные жемчужные четки.

Когда ваххабиты захватили Медину (1803), то их предводитель, вломившийся в Храм с Гробницей Пророка и заглянувший за занавес, воззреть на саму Гробницу не осмелился. Вместе с тем, сокровищницу Храма безжалостно разграбил. Именно тогда бесследно исчезли хранившиеся в ней бесценные драгоценности, в том числе и украшение «Созвездие жемчужин». Все их доставили в разное время в Медину — с почетными паломническими караванами — в качестве даров от владык и правителей стран и народов исламского мира. Священные чаши Храма (те из них, что сохранились, конечно), выкупил впоследствии (1815) у ваххабитов египетский генерал Туссун-паша, и с почетом возвратил на место.

По одному из сказаний, ваххабиты намеревались даже содрать с Храма Пророка полумесяц, ошибочно полагая, что он — золотой. Двое грабителей забрались с этой целью на крышу Храма, но, поскользнувшись, свалились и разбились. Остальные сочли случившееся недобрым предзнаменованием, и быстро удалились.

Животный мир Древней Аравии именитые арабские географы описывают как необыкновенно богатый. Склоны гор утопали в лесах. На полуострове водились львы и пантеры, песчаные кошки и волки, лисы и шакалы, дикие свиньи и козы, газели и антилопы, обезьяны и змеи (кобры и гадюки), дрофы и страусы, ястребы и канюки (ловчие птицы). В горных районах Омана, Джульфара (эмират Рас-эль-Хайма, ОАЭ) и полуострова Мусандам, выходящего на Ормузский пролив, «судоходные ворота» Персидского залива, до сих пор встречаются арабские леопарды. Сегодня их насчитывается на полуострове, в основном в горах Дофара (Оман), не более двухсот.

Рассказывая о полезных ископаемых Аравии прошлого, землеописатели Древнего мира называли знаменитые медные рудники в Джульфаре (Рас-эль-Хайме), золотые прииски в Йемене и в северозападной части Аравии (легендарные копи царицы Билкис), а также шахты агата, сердолика и оникса в горах Саны.

Земли «Острова арабов», говорится в работах известных исследователей-портретистов Аравии, славились своими ремесленниками. В Йемене, в провинции Забид и в районе Бейт-эль-Факих, где располагались главные плантации кофе, выращивали также индиго. Изготовлением самого красителя занимались в Ходейде. Там же находились и известные на всю Аравию дубильные мастерские. Из йеменских кож в Южной Аравии шили в старину не только сандалии, сбруи и кожуха для воды, но и мастерили практичные надувные кожаные лодки для прибрежного лова рыбы и транспортировки товаров по морю.

Лучшие кожаные пояса и патронташи делали в Асире (Красноморское побережье Йемена), верблюжьи седла (хаулани) — в Низ- ве (Оман), золотые и серебряные украшения — в Маскате. Самыми именитыми ювелирами в Омане слыли золотых дел мастера племени рама из местечка Айн-эль-Рама. Сана славилась своими кузнецами и оружейниками. Йеменские мечи, ножи и кинжалы пользовались у бедуинов Аравии повышенным спросом. Ремесло это находилось в руках проживавшей в Сане коммуны мастеров-индусов (23).

Низва считалась центром Южной Аравии по изготовлению халвы. Аден — главным рынком табачной торговли. Еврейские и греческие общины Адена первыми в Аравии занялись выпуском папирос и сигарет (начало XX столетия). Табак для этих целей завозили из Персии и Египта.

На побережье Хадрамаута, а также в Кувейте, Мохе, Ходейде, Рас-эль-Хайме, Маскате и Сухаре (Сохаре) работали крупные судостроительные верфи, где сооружали легкие парусники самбуки и большегрузные суда доу.

Основными источниками жизни арабов Аравии на протяжении столетий были верблюдоводство и выращивание фиников, рыболовство и жемчужная ловля, торговля и мореплавание. Довольно часто один и тот же человек — в зависимости от времени года — выступал то ловцом жемчуга, то рыбаком, то садоводом- сборщиком фиников, то фермером-скотоводом. Вместе с тем, каждое отдельно взятое племя в Аравии специализировалось в прошлом на чем-то одном. На скотоводстве, скажем, или на выращивании фиников. В землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, племя румайсат испокон веку занималось рыбной ловлей, а племена китаб и манасир — выращиванием фиников и разведением верблюдов. Племена рашид, манахиль и ал-мурра, входящие в крупный межплеменной союз ’авамир, являлись и являются, по признанию самих арабов, лучшими в тех краях скотоводами.

Особое место в профессиональной иерархии, если так можно сказать, в землях Южной Аравии занимали артели строителей водоводов (фаладжей). Именовали такие сооружения по-разному, в одних местах — фаладжами или даудиями (в честь легендарного царя иудеев, посылавшего в помощь сабейцам своего известного инженера-ирригатора), а в других — гхайлийами.

Сколько людей проживало в Аравии, довольно долго не знал точно никто. Одним из первых свои соображения на этот счет высказал Сэмюэл Цвемер (1867–1952), миссионер американский протестантской церкви. Известно, что девять лет он прожил на Бахрейне. Дважды бывал в Йемене (1891, 1894). Посещал земли Эш-Шамал, входящие сегодня в состав ОАЭ; прошел с караваном (1900–1901) от Абу-Даби до Сухара (Сохара, Оман). Перу этого увлеченного Аравией человека принадлежит одна из интереснейших, пожалуй, книг об аравийцах — «Аравия: “колыбель ислама”». Так вот, по его подсчетам, в Аравии к началу XX века проживало около 11 млн. человек, в том числе в районах, подвластных Турции, 6 млн. человек (из них 3,5 млн. чел. — в Хиджазе и 2,5 млн. чел. — в Йемене). Население «независимых», по его выражению, шейхств (княжеств) Аравии составляло 5 млн. человек. К ним он относил Оман (1,5 млн. чел), а также Бахрейн, Катар, Кувейт, Эш-Шамал и Джабаль Шаммар (3,5 млн. чел.) (24).

Основу пищи арабов Аравии составляли в прошлом финики, верблюжье молоко, лепешки и рыба. Рассказывают, что Пророк Мухаммад питался финиками и ячменным хлебом с молоком и медом (25). Рыба служила главной пищей для арабских племен, населявших побережье Аравии. Мелкую рыбу солили, сушили и брали с собой в торговые экспедиции; кормили ею домашний скот. При этом в ход пускали даже высушенные на солнце рыбьи головы: их толкли, перемешивали с просом, листьями акации и финиками, и добавляли в корм скоту. Размельченной в порошок сушеной рыбой сдабривали почву в садах.

Племена, занимавшиеся рыбной ловлей, выходили в море на надувных кожаных лодках; потом стали сооружать из стволов пальмовых деревьев легкие парусники шуши. Встречаясь в море с торговыми судами, обменивали рыбу (особым спросом пользовались у купцов акульи плавники) на чай, рис и муку (26).

Лучший в году сезон рыбной ловли в бассейне Персидского залива — с сентября по март. В это время бесчисленные стаи рыб «бегут» через Ормузский пролив из холодных вод Индийского океана в теплые воды Залива. Рыбы в нем становится тогда, вспоминал С. Цвемер, видимо-невидимо.

В некоторых шейхствах Юго-Восточной Аравии, в Рас-эль-Хайме, к примеру, побережье и финиковые рощи находятся на небольшом расстоянии друг от друга. Поэтому жители сельских районов Рас-эль-Хаймы традиционно совмещают рыболовство с выращиванием фиников и разведением домашнего скота. Прибрежная полоса Объединенных Арабских Эмиратов, включающих в себя и Рас-эль-Хайму, составляет 540 км. Многие островки у побережья эмирата Абу-Даби (ОАЭ) испокон веков заселены рыбаками из племен румайсат и кубайсат, входящих в крупный межплеменной союз бану йас.

Разрешения на рыбный промысел в прежние времена выдавали правители эмиратов. За их получение рыболовецкие артели обязаны были расплачиваться с ними одной пятой своего улова (27). Использовали два типа парусников: небольшие по размеру шуши (о них упоминалось выше) — для прибрежного лова; и более крупные ’амла (с экипажем не менее 40 чел.) — для «рыбной охоты» в открытом море.

Гостю в шатре бедуина вместе с верблюжьим молоком и сегодня обязательно предложат свежеиспеченную лепешку и кувшин с животным маслом. Так вот, масло, которое из-за жары в Аравии моментально таит, и поныне едят в кочевых племенах не так, как принято у горожан, у которых есть холодильники: не намазывают на хлеб, а пьют из кувшина. Разжеванный во рту кусок лепешки с маслом, проглотив, запивают молоком.

В этой книге уже говорилось о том, что в прошлом в племенах Аравии широко употребляли в пищу саранчу. Питательную ценность саранчи составляло высокое содержание в ней белка (46 %) и жира (4,5 %), а также наличие многих важных минеральных веществ: кальция, фосфора и других. Согласно хадисам, Пророк Мухаммад сказал однажды, что «тот, кто не ел саранчи, тот не из моего народа» (28).

Бедуины называли саранчу «креветками пустыни». Вареную саранчу ели с хлебом и с маслом. Сушеную — толкли, добавляли в нее молоко, муку, масло и соль, и делали из всего этого, по ироничному замечанию путешественников-европейцев, «аравийскую питательную массу».

Арабы Аравии подразделяли саранчу на четыре вида (по цвету и размеру): большую и маленькую, серую и желтую. Вожака «саранчовой стаи» величали «султаном». От других насекомых он отличался тем, что имел совершенно другую окраску тела; «носил», по выражению бедуинов, «султанский кафтан» светло-синего цвета, «расшитый» зелеными, белыми и красными полосами (29).

Заметив удивленно-вопросительный взгляд иностранца, наблюдавшего за сценой поглощения арабом саранчи в пустыне, бедуин- проводник говорил: «Когда еды мало, как в песках Аравии, то любая еда — вкусная».

Впечатлениями о том, как он в 1902 г. «лакомился» саранчой на одном из кувейтских рынков поделился в своих увлекательных заметках «По берегам Персидского залива» профессор Московского университета Н. В. Богоявленский. Заметив палатку, где торговали сушеной рыбой и сушеной саранчой, пишет он, «мне захотелось попробовать этого библейского кушанья. На один шай (персидская монета, равная приблизительно 1 коп.) торговец отвесил мне чуть ли не четверть меры. Я спросил, как ее едят. Араб с охотой взял одну саранчу, оторвал ей голову, крылья, лапки, а остальное с наслаждением съел. Я сделал то же самое. На вкус саранча оказалась довольно приятной, солено острой…» (29*).

По этикету аравийцев руки после еды надлежит споласкивать. В прошлом в этих целях гостей в жилищах арабов обносили чашей с водой. После рыбы, к примеру, подавали воду с дольками лимона (30). Принимать пищу стоя считалось и считается в Аравии неприличным. «Еда в пустыне, где ее не хватает, — всегда желанная», говорят бедуины; и требует к себе должного отношения — подчеркнуто внимательного и уважительного, а значит — и должного церемониала. Поэтому и сегодня аравийца, стоя жующего сандвич во время официального приема, едва ли увидишь. В лучшем случае в руке он будет держать стакан с прохладительным напитком.

Большое внимание при приеме гостей арабы уделяют наличию специй на столах; их там — масса. «Специи — помощницы трапезы, — гласит поговорка аравийцев; — и лучшая из них — соль».

В прежние времена еду в семьях готовили из расчета на день. Муку мололи ежедневно, по утрам; лепешки подавали только свежие. Масло взбивали тоже каждый божий день, после утренней дойки верблюдиц. Пищу в одной и той же семье мужчины и женщины принимали раздельно. Вначале — мужчины, потом — женщины; остатки доедали рабы.

Неизгладимое впечатление на любого иностранца, попадающего в Аравию и становящегося участником охоты, производит «ужин в пустыне». Трапезничают на открытом воздухе, «под луной», в «компании со звездой-султаншей» (наджм салтана), как ее называют бедуины. Рассевшись вокруг костра, моют руки. При этом один из слуг, обслуживающих гостей, держит кувшин с водой; другой — таз и мыло; и третий — полотенце. По завершении туалета читают фатиху, то есть первую суру Корана, содержащую краткое изложение основных догматов ислама. И только потом приступают к еде. Если вечеря проходит под патронажем шейха, на территории племени которого и при его участии велась охота, то на разостланный у костра ковер выставляют блюд двадцать, не меньше. Едят руками. Пьют охлажденную воду и свежее верблюжье молоко. На десерт предлагают фрукты и традиционные аравийские сладости: халву и финики. Напоследок угощают кофе с шишей (кальяном).

Алкоголь не подают. Хотя хмельные напитки у мусульман строго- настрого запрещены, сообщал в одном из своих номеров за 1815 г. популярный среди российской интеллигенции журнал «Вестник Европы», «арабы имеют к нему страстную охоту, и пьют скрытно, по вечерам, у себя дома… На границах Аравии, где живут христиане, еще можно найти вино и водку; но вот в самой Аравии достать их никак нельзя, кроме как у жидов санских, которые делают сих напитков большое количество и доброты отменной; и снабжают ими своих соотечественников». Приобрести хмельные напитки в Йемене можно было также в Мохе и в Адене, куда их завозили, порой, из Индии, на английских судах, наведывавшихся в эти порты за кофе и другими товарами (31).

Запрет на вино, введенный исламом, «охраняет, — по выражению мусульман, — разум человека и покой его ближних». Вместе с тем, надо сказать, что жители Аравии — древнейшие виноградари и виноделы. Известно, что в доисламской Мекке питейные заведения имелись повсюду. Распознать их можно было по реявшим над ними красным штандартам. Об этом упоминает в своих стихах сам ’Антара, легендарный поэт и воин Древней Аравии. Вино, восклицал он, «растворяет врата сердца» и «придает крылья коню речи». «Воспеватель вина», поэт Абу Мухджан (ум. 637), наказанный за употребление вина самим халифом ’Умаром, от «напитка радости» так и не отказался, и завещал похоронить себя под «виноградной лозой». Первым человеком среди арабов-язычников, поклявшимся не употреблять вино, был, по свидетельству Ибн Кутайбы (828–889), выдающегося исламского богослова, известного толкователя Корана и знатока хадисов, некто Валид ибн ал-Мугира, имя которого тотчас же «сделалось меж ними нарицательным».

Главный и основной прохладительный напиток жителя Аравии — вода. «Для аравийца, томимого жаждой, охлажденная вода столь же приятна, как и хорошие новости», — заявляют бедуины. Для того чтобы охладить воду, ее в прошлом наливали в специальные глиняные горшки и выставляли в окнах домов, на верхних этажах, с подветренной стороны; или же подвешивали на веревках к крышам, опять-таки с подветренной стороны.

К воде в Аравии отношение особое. В местах обнаружения источников пресной воды возникали поселения людей. В сельской местности сполна использовали дождевые воды. Притом как для орошения садов и огородов, так и для питья. Собирали воду в специальные каменные резервуары. Самые известные из них, сохранившиеся до наших дней, находятся в йеменском порту Аден. Из водосборников в горах и бивших там природных источников воду подавали в поселения — по системе водоводов (32).

Человек, повествует в своих путевых заметках французский путешественник-исследователь Аравии Луи дю Куре, оказывавшийся в пустыне, мог просуществовать без воды в течение 2–3 дней, не больше. Если во время перехода запасы воды в караване заканчивались, и до ближайшего источника оставалось не менее трех дней пути, то для того, чтобы утолить жажду, забивали верблюда; и доставали воду из желудка животного, хранящуюся в специальной кишке. Поэтому желудок верблюда, замечает он, бедуины называли в шутку «источником воды в пустыне» (33).

ЧАСТЬ III «САД АЛЛАХА» И ЕГО ОБИТАТЕЛИ Метроном пустыни

Перелистывая сморщенные страницы времени. Обычаи войны.

Особенности быта: традиции повседневной жизни арабов Аравии.

Пески, бедуин, верблюд и время.

Кратко кое о чем в Аравии важном, а для читателя небезынтересном.

Двойной портрет: бедуин и Аравия.

Пустыню бедуины называют «Садом Аллаха», а себя — его счастливыми обитателями. В пустыне только небо над головой, да море песка под ногами, до самого горизонта, говорят они. Здесь человек — наедине с Аллахом.

Бедуин — истинный рыцарь пустыни, отмечали путешественники, человек гордый и свободолюбивый. Он беззаветно предан своему роду и племени. Мерило богатства бедуина — количество имеющихся у него лошадей, верблюдов и другого домашнего скота. Гордость бедуина — его родословная, сказания и предания о подвигах предков.

Страсть бедуина — оружие и лошадь. В прошлом вооружение бедуина составляли копье в руках, щит и меч за спиной, да кинжал за поясом. Копье шейха племени обязательно украшали перья страуса; пучок или два, подвешенные под наконечником. Наездниками бедуины Аравии слыли искусными, к лошадям своим относились как к членам семьи, вспоминали русские купцы, любили их и холили. Кнут не использовали, удила — редко.

Особое отношение у бедуина Аравии, нисколько, к слову, не изменившееся и в наше время, — к петуху, «муаззину пустыни», как они его величают. Одно из сказаний о Пророке Мухаммаде повествует, что при вознесении к престолу Аллаха, при прохождении «семи небес», на первом из них, «состоящем из чистого серебра», Пророк видел бесчисленное количество разного рода животных и растений, и среди них — гигантского, «ослепительной белизны петуха», с гребнем, касавшимся «второго неба». Каждое утро чудная птица эта, сказывал Пророк, пением своим приветствует Аллаха. И тогда петухи земные, созданные Господом по образу и подобию петуха небесного, подражая ему, громким призывным «аллилуйя», пробуждают все живые существа на Земле, и оповещают человека о наступлении времени утренней молитвы.

Аллах, заявляют бедуины, благосклонно прислушивается к трем голосам: голосу человека, читающему вслух Коран; голосу мусульманина, просящему о прощении грехов во время молитвы; и голосу петуха небесного, поющего во славу Творца, Милостивого и Милосердного. За день до наступления конца света, гласит одно из поверий арабов Аравии, Аллах прикажет этой птице сложить крылья и перестать петь. Примеру ее последуют петухи земные. Молчание их на рассвете и будет означать, что Судный день настал (1).

В хадисах о Посланнике Аллаха имеется упоминание о том, что Пророк Мухаммад «держал при себе петуха». Если вы слышите крик петуха, поучал своих последователей Мухаммад, то тут же просите Аллаха о милости, потому что петух криком своим оповещает человека, что он узрел одного из спустившихся с небес ангелов. Если же вы слышите крик осла, то ищите у Аллаха защиты, ибо осел наделен даром видеть дьявола.

Самые оскорбительные слова для бедуина это: «сын собаки», «неверный», «христианин» и «еврей». Самые лестные: «следопыт» и «рыцарь пустыни». Следопыт или «человек, познавший науку следа», как говорят бедуины, — лицо в прошлом в племенах Аравии востребованное и уважаемое. След на песке (если, согласитесь, его вообще можно назвать следом) — совсем не одно и то же, что след на земле. Обнаружить и «прочесть» след в пустыне непросто. В прежние времена только следопыт мог помочь разыскать в океане песка уведенных из племени во время газу (набега) верблюдов и лошадей (2).

Бедуины-следопыты, сопровождавшие торговые караваны, безошибочно выявляли по следам на песке, рассказывали такие известные исследователи Аравии как Иоганн Людвиг Буркхардт (17841817), Карстен Нибур (1723–1815), Луи дю Куре (1812–1867) и Дж. Пэлгрев (1826–1888), не только состав каравана или стада, но и «друг друга», то есть любое из кочевых племен Аравии. Все племена, живущие в аравийской пустыне, имеют, по словам бедуинов, отличную друг от друга «походку», или «манеру передвижения».

И опытному следопыту, сопровождающему караван или охотящемуся в пустыне на газелей, не составляет труда определить, кто и когда прошел в том или ином месте. Более того, маститый следопыт способен отличить на песке женские следы, что кажется вообще невероятным, от мужских; и сказать, был ли у женщины ребенок на руках, или нет, шел ли верблюд груженым, или налегке. Взглянув на финиковые косточки, оставленные людьми на местах стоянок караванов, следопыт может назвать сорт съеденных фиников и район их произрастания в Аравии. По следу дромадера, или «рисунку его походки», бедуин в состоянии высчитать расстояние, пройденное животным, и количество дней, проведенных им в пути (3).

Располагаясь на отдых на открытом воздухе, бедуин и сегодня расстилает на песке шерстяную накидку (бишт), а под голову кладет «аравийскую подушку» — горку мягкого песка, покрытого головным платком. Полковник Луи дю Куре, автор увлекательной книги «Жизнь в пустыне», наблюдавший за повседневной жизнью арабов Ма’риба, Саны и Хадрамаута, указывал на такую интересную особенность жителей этих мест, как сон на открытом воздухе исключительно на спине, лицом вверх. Дело в том, что поворачиваться во время отдыха спиной к небу, как он узнал, считалось в племенах «Счастливой Аравии» неприличным. Отворачивать лицо от звездного неба, освещающего по ночам сиянием луны «просторы океана песков» и помогающего караванщикам, капитанам «кораблей пустыни», определять по звездам нужный им маршрут, являлось, по мнению аравийцев, «поведением неблагодарным» по отношению к «дружелюбным небесам» (4).

Спать в пустыне, отдыхая, скажем, после охоты на газелей, бедуин предпочитал на шкуре льва, аравийского или африканского, неважно, но именно на шкуре этого животного. Существовало поверье, что шкура льва обладает способностью отпугивать от расположившегося на ней человека злых джиннов, ратников Иблиса (шайтана), непримиримых недругов людей. В тех же целях женщины в кочевых племенах Аравии носили на себе сделанные из клыков львов амулеты-обереги (5).

По температуре песка бедуины-проводники довольно точно устанавливали время дня и ночи. Место нахождения каравана, как это не покажется странным, распознавали по «вкусу песка», касаясь его языком. Расстояние до источника просчитывали по тем или иным редко, но попадавшимся на пути, растениям (6).

В походной сумке бедуина-проводника, либо в специальном карманчике на его широком кожаном ремне, имелся, как правило, небольшой кусочек коры орехового дерева. Макнув его в порошок, приготовленный из растертых в пудру листьев табака, долек чеснока и мускусного ореха, бедуин чистил им зубы. Этот «зубной порошок» Аравии, как следует из путевых заметок полковника Луи дю Куре, бедуины называли словом «бурдугал» («португал») (7).

Обратил внимание любознательный француз и на то, что если в пустыне бедуин, случалось, и сплевывал слюну на песок, то на улицах города, тем более на рынках, не делал этого никогда. Плеваться, где бы то ни было, считалось и считается у аравийцев поведением в высшей степени неприличным.

Перелистывая сморщенные страницы времени. Неизгладимое впечатление на русских путешественников, бывавших на Арабском Востоке, оказывали верблюжьи караваны. Инок Варсонофий, дважды хаживавший в Иерусалиме (1456, 14611462), упоминал о караване христианских паломников, насчитывавшем десять тысяч верблюдов.

В сказаниях о царице Савской, владычице блистательного царства в Древней Аравии, говорится о том, что караван ее во время знаменитого путешествия ко двору царя Соломона состоял из 797 верблюдов, не считая мулов. Сама царица передвигалась, по существовавшей тогда традиции, на «богато убранном белом верблюде».

По пути следования караванов, а также в пунктах их назначения, в городах или портах, располагались места для отдыха и временного проживания. Назывались они караван-сараями. Эти «аравийские отели», писал останавливавшийся в них в 1844–1845 гг. известный уже читателю полковник Луи дю Куре, не походили ни на какие другие в мире. Там можно было встретить торговцев и пилигримов, путешественников и разбойников. В караван-сараях совершали торговые сделки, играли в азартные игры, стриглись и брились, обменивались информацией, и слушали по вечерам, попивая кофе и покуривая кальян, профессиональных рассказчиков, делившихся с постояльцами историями о племенах Аравии и их героях, о мифах и легендах, преданиях и сказаниях древних арабов.

Луи дю Куре, хорошо знакомый с нравами, царившими в караван-сараях, отмечал, что пребывая там, надо было быть предельно собранным и внимательным, руководствуясь известным выражением Лафонтена, что «предосторожность — мать безопасности». Чужестранцу, на которого арабы Аравии взирали как на «дичь», и грабить которого, по их пониманию, «было не только можно, но и должно», следовало держать в караван-сарае ухо востро, замечает путешественник. Спать надлежало чутко, прижав карман с кошельком одной рукой, а оружие — другой. Расслабившись и отдавшись магии сна, запросто можно было лишиться и того, и другого (8).

Нигде в мире вода не имеет такой ценности как в Аравии; никто не относится к ней так бережно и не использует так расчетливо, как бедуин. Житель пустыни не тратит воду, почем зря, ни капли. И с удивлением посмотрит на иноземца, когда тот, прежде чем выпить, сполоснет чашку водой и выльет ее на землю, вспоминал американский миссионер С. Цвемер (9).

В прошлом лучшей емкостью для хранения воды в пустыне признавался всеми бурдюк, сшитый из кожи горной козы. Будучи притороченным к седлу верблюда, он во время передвижения обдувался ветром, по ночам в пустыне довольно прохладным, охлаждался — и студил воду. В состав групп проводников больших торговых караванов, ходивших из Маската и Хадрамаута в Багдад, к примеру, или в Дамаск, включали специальных хранителей воды, состоявших при так называемых верблюдах-водоносах. Каждый из них нес на себе по два больших меха с водой. Мастерили такой мех (гарби) из шкуры целого верблюда; вмещал он в себя 50–60 галлонов воды (1 галлон =4, 546 литра). Продукты во время передвижения по пустыне укладывали в большие плетеные корзины (хурдж) с отделениями для зерна, риса, фиников, кофе, масла и меда — традиционной еды кочевников (10).

Если еда заканчивались, то подкрепиться в пути аравиец мог испеченной в горячем песке саранчой, или поджаренной на костре пустынной ящерицей и даже тушканчиком.

У себя дома, в своем шатре, разбитом на месте стоянки племени, рассказывала известная английская путешественница леди Блант (1837–1917), внучка лорда Байрона, «сын пустыни» беспечен и ленив. У него только и дел, что вовремя накормить лошадей, да напоить и подоить верблюдов. Если бедуин оставался не удел, то есть не участвовал в сопровождении торговых караванов или в выпасе скота, то посиживал в тени шатра, покуривал наргиле и попивал кофе с друзьями. Всеми домашними делами занималась жена. По утрам она молола зерно и толкла кофейные зерна в ступке, чтобы испечь лепешки и приготовить кофе. Затем взбивала масло; притом столько, чтобы хватило только на день. Ходила за водой к источнику. После завтрака и до обеда вязала из верблюжьей шерсти плащ- накидки или плела корзины и рогожки из пальмовых листьев.

Порой кажется, говорил С. Цвемеру верблюдовожатый во время передвижения каравана из Абу-Даби в Маскат, что ислам, вера Пророка Мухаммада, которой мы следуем, — вовсе не жителя аравийской пустыни. Так, ислам требует ритуальных омовений перед молитвой, но вода у кочевника — на вес золота. Ислам предписывает совершать паломничество в Мекку, чтобы поклониться Каабе, Дому Аллаха, но бедуин и так постоянно в пути, и, «живя в пустыне, в Саду Аллаха, он всегда наедине с Господом» (11).

«Слава и позор наследуются прежде нищеты и богатства», — гласит поговорка бедуинов Аравии. Некоторых великих владык- воителей Древнего мира в племенах «Острова арабов» величали почетным среди аравийцев прозвищем «Двурогий» (Зу-эль-карнайн), то есть обладателем сразу двух главных у кочевников качеств мужчины — мудростью и отвагой. К ним причисляли Александра Македонского и царя Соломона, Нимрода и Набукаднезара (Навуходоносора II), и некоторых других. Иными словами, тех, кто, как они считали, был наделен «властью над умами и сердцами людей», «мужей мудрых и воинов отважных», покрывших себя славой громких военных побед и удивительных дел в мирное время, в том числе возведением широко известных среди народов мира «сооружений, дивных и чудных».

Александра Македонского арабы Аравии почитали за то, что «умом и мечом» создал он величайшую империю в мире. Захватил земли фараонов и вавилонян, сокрушил могучих персов, вторгся в пределы Индии. Когда же «опрокинул и поставил на колени» все эти народы, сильные и богатые, то властвовал над ними по уму, совести и чести.

Кстати, меч в культуре арабов Аравии прошлого занимал почетное место. Мечи, освещенные Пророком Мухаммадом, которыми он лично награждал своих сподвижников и последователей, проявлявших чудеса мужества и храбрости в битвах за веру, почитались особо; легенды о них и их владельцах живы в Аравии и поныне. Один из таких мечей носил ’Али, муж Фатимы, дочери Пророка, первый мужчина, принявший ислам из рук Пророка, ставший впоследствии четвертым «праведным» халифом (12).

Нимрод, герой эпоса древних народов Месопотамии, представлен в легендах и преданиях арабов Аравии как воитель храбрый и царьмогучий, охотник опытный и отважный, стрелок из лука и наездник славный. Именно ему, сыну Куша, внуку Хама (сын Ноя), арабы Аравии приписывают возведение Вавилонской башни, одного из архитектурных чудес Древнего мира.

Набукаднезар, он же Навуходоносор II (605–562 до н. э.), завоеватель Иерусалима (597 до н. э.) и организатор «великого пленения евреев», заставил заговорить о себе арабов Аравии не только громкими военными кампаниями, но и делами мирными. Основанием Тередона (Басры), к примеру, а главное — строительством поражавших воображение бедуинов Аравии «стен с садами», вошедших в историю человечества под именем Висячих садов Семирамиды.

С подчеркнутым уважением бедуины Аравии относятся к имени Наполеона. Называют его «человеком-гигантом», по силе духа, конечно, и победам на поле брани. Сравнивают с легендарными вождями исчезнувших с «лица земли» людей-титанов, таких как Шаддад, властелин ’адитов. Неважно, что ростом Наполеон был мал, заявляют они, зато велик и славен делами.

Обычаи войны. Согласно традиции, существовавшей в племенах Древней Аравии, бедуина, «становившегося на тропу войны» и отправлявшегося на схватку с врагом, могла сопровождать одна из его жен — та, на которую падал жребий. Обязанность женщины во время военного похода состояла не столько в том, чтобы готовить мужу еду, сколько в том, чтобы «воспламенять его во время боя», «воодушевлять на подвиги».

Когда вспыхивали войны между племенами, свидетельствует в одной из своих поэм Антара, величайший поэт Древней Аравии, то женщины первыми «призывали мужчин идти на сражения», «возбуждали их на дела ратные» во имя защиты своих родных и близких.

Когда два племени брались за оружие и сходились на поле брани, сообщают историки прошлого, то с той и с другой стороны среди воинов присутствовала девушка из знатного семейно-родового клана, «отличавшаяся мужеством и красноречием». Богато одетая, верхом на белой верблюдице, окруженная плотным кольцом всадников, каждая из них представляла собой «центр своего войска». Задача ее состояла в том, чтобы «устыжать трусов и воодушевлять храбрых». Воины побежденного племени, те из них, кто стоял в оцеплении «девушки-знамени», дрались до последнего. Высочайшей честью для араба, его долгом было защитить эту девушку, олицетворявшую собой всех женщин племени, хранительниц семейного очага. Если войско того или иного племени оказывалось побежденным, а мужчины, охранявшие «девушку-знамя», — поверженными, то она «ломала себе шею», дабы не попасть в руки врага.

В войсках курайшитов, рассказывает в своей книге «Рыцарь пустыни. Халид ибн ал-Валид» генерал-лейтенант А. И. Акрам, численностью 3000 человек, выдвинувшихся в марте 625 г. из Мекки на Медину, ехали в паланкинах 15 курайшиток — для укрепления боевого духа воинов. Женщин сопровождали «несколько певиц, которые везли с собой тамбурины и барабаны». Та же картина наблюдалась и у мусульман. Когда курайшиты и мусульмане встретились и скрестили мечи в битве при Ухуде (март 625 г.), что в четырех милях к северу от Медины, «за мусульманами расположились 14 женщин». Они поили жаждущих и выносили с поля боя раненых. Находилась среди них и Фатима, дочь Пророка (13).

В случае объявления войны женщина призывала мужчину незамедлительно взяться за оружие, и «опрокинуть врага», не допустить того, чтобы надругался он над шатром семейства, «местом любви и счастья». Если мужчина проявлял в бою трусость, «показывал врагу спину», женщина имела право бросить его и вернуться в дом отца. Такой поступок считался тогда в племенах Аравии во всех отношениях достойным, отвечавшим понятиям чести и благородства истиной аравитянки (14).

Оказавшись на поле боя, женщина вела себя храбро. Повествуя о поведении Хинд, одной из тех 15 курайшиток, кто участвовал в сражении при Ухуде, А. И. Акрам пишет следующее. Высыпав на поле боя, где остались лежать поверженные тела мусульман, женщины во главе с Хинд накинулись на них, как стервятники. Хинд нашла тело Хамзы, убившего раньше, в битве при Бадре, ее отца, и павшего, в свою очередь, от рук нанятого ею убийцы. Уселась на него, вынула кинжал, «выпустила кишки и вычленила печень Хамзы. Отрезав от нее кусок, положила в рот и попыталась проглотить! Затем отрезала уши и нос Хамзы, и заставила остальных женщин поступить также с телами других погибших мусульман». Когда к Хинд подошел Вахши, нанятый ею убийца Хамзы, она сняла с себя все свои украшения и отдала их ему, как и обещала. Более того, поклялась отблагодарить Вахши по возвращении в Мекку еще 100 динарами (древняя золотая монета). Затем, неистово работая ножом, сделала себе «ожерелье» и «ножные браслеты» из отрубленных ушей и носов поверженных мусульман, и надела их на себя. Сотворив все это и взгромоздившись на тела мертвых воинов-мусульман, громко продекламировала сочиненный ею стих в благодарность Вахши. В нем говорилось о том, что, предав смерти убийцу ее отца, Вахши изгнал, наконец, боль из сердца дочери, нестерпимо мучавшую и терзавшую ее, днем и ночью. За что и будет она, дескать, благодарна Вахши до тех пор, пока «кости ее не истлеют в могиле» (15).

Вахши, воспетый в стихах Хинд раб-исполин, родом из Абиссинии, сражался копьем, оружием своих предков-африканцев. Владел им мастерски. Случаев, чтобы он промахнулся, метнув копье, не было.

Хамза, дядя Пророка Мухаммада, поверженный копьем, пущенным в него Вахшей, слыл воином сильным и отважным. Мусульмане называли Хамзу «Львом Аллаха и Его Пророка». Кстати, убить Хамзу просил Вахши и его хозяин, так как тот «забрал жизнь» (в сражении при Бадре) и у его дяди. Повергнув Хамзу, Вахши выполнил обе просьбы: и своего хозяина, и курайшитки Хинд. За что и получил щедрые вознаграждения: от хозяина — свободу, а от Хинд — дорогие украшения и деньги.

После убийства Хамзы вольноотпущенник Вахши по прозвищу Свирепый, будучи объявленным «военным преступником» самим Мухаммадом, бежал в Та’иф, к сакифитам. Когда же сакифиты подчинились Пророку, принял ислам и Свирепый. В этих целях прибыл в Медину и принес присягу лично Посланнику Аллаха. Выслушав рассказ Вахши об убийстве Хамзы, Пророк сказал, что не хотел бы его больше видеть, никогда и никогда. В течение ряда последующих лет Свирепый скрытно жил в разных небольших поселениях в окрестностях Та’ифа. В Медине, где память о Хамзе чтили особо, не показывался и вовсе.

Во времена ридды, то есть отступничества арабских племен от ислама и возвращения к язычеству, охватившего Аравию после смерти Пророка (632), остался верен присяге, и сражался в войсках Халида ибн ал-Валида, Меча Аллаха. Прославился тем, что убил (опять-таки, ударом копья в живот) лжепророка Мусайлиму. Участвовал в Сирийском походе Халида. Поселившись в Сирии, дожил до глубокой старости. Пил беспробудно. Остаток дней своих провел в алкогольном дурмане. За пьянство получил 80 ударов плетью от самого халифа ’Умара; и стал первым, по словам арабского историка Ибн Кутайбы (828–889), в Сирии мусульманином, наказанным за этот грех. Однако от вина так и не отказался. Пребывая в пьяном угаре, и вспоминая в разговорах с соседями, как он сразил Хамзу и убил Мусайлиму, Свирепый хватал свое копье, и, потрясая им, восклицал: «Этим самым копьем в дни моего неверия я убил лучшего из людей (Хамзу), а в дни моей веры — худшего из людей (Мусайлиму)» (16)

В легенды и предания арабов Аравии вошло участие мусульманских женщин в сражении при Йармуке (Сирия, август 636 г.), «величайшей битве века», как отзывается о ней А. И. Акрам, «самой гигантской, возможно, схватке за всю историю средневековых войн», ставшей одним из решающих поединков на Востоке мусульман с римлянами. Так вот, мужчины, видя, что женщины, «вооруженные мечами и шестами от шатров», сражаются наравне с ними, «а некоторые даже впереди них», превращались в «неистовых демонов». Дрались на «пределе человеческих сил», и опрокинули римлян (17).

Выступая в военный поход, бедуин давал клятву «не смачивать благовониями бороды и не прикасаться к женщине» до тех пор, пока, встретившись с врагом, лицом к лицу, не отомстит противнику за пролитую им ранее кровь своего сородича (18).

Если по какой-то причине бедуин отказывался идти на войну, то, по правилам тех лет, должен был заплатить штраф — 20 овец. Если бедуин во время войны не передавал на нужды племени имевшееся у него огнестрельное оружие, то, опять-таки, обязан был уплатить штраф — 10 овец. Если во время войны бедуин переходил на сторону врага, то тут же отлучался от племени: шатер его «подвергали позору», то есть прилюдно сжигали, а скот изымали на нужды войны. Если предателя ловили, то сначала драли бороду, а потом придавали мучительной смерти — живьем закапывали в песок. В отличие от «выкупа крови», понятия «выкуп предательства» в племенах Аравии не существовало и в помине; откупиться за предательство было невозможно (19).

Во времена джахилийи (язычества) в Аравии пленных в войнах не брали. Исключение составляли женщины и рабы, но только те из них, кого захватывали на поле боя. Противников, раненых в сражении, не трогали, надругательств над ними не чинили, но оружие изымали. Если кто-то из окруженных и разбитых врагов и подвергался смерти от рук кого-либо из своих победителей, обязательно обходивших и осматривавших поверженных противников, то все знали, что этого требовал от него обет отмщения.

Бедуинов, возвращавшихся в лагерь «с победой», будь то после схватки с врагом, или после набега на «несоюзное племя», встречали с почетом — песнями и плясками. На следующий день после гулянья делили добычу. С принятием ислама одна десятая от нее шла на нужды мечетей; одна пятая выделялась шейху племени; одна треть — главам родов; одна четвертая — женщинам, принимавшим участие в военном походе или в набеге, а также особо отличившимся воинам; остаток делили поровну между всеми остальными (20).

Бедуины никогда не совершали газу (набега ради добычи) в темное время суток, чтобы, напав на лагерь, случайно не оказаться на женской половине шатра. Посягать на стариков, женщин и детей, ни в войнах, ни в набегах, во времена джахилийи (язычества) вообще было нельзя. Захватывали и уводили с собой только скот, в первую очередь верблюдов и лошадей. Газу являлось тогда одним из проявлений межплеменных раздоров, вспыхивавших, то и дело, из- за пастбищ и колодцев. Перемирия между враждовавшими племенами заключали в шатрах шейхов племен, не состоявших с ними «ни в союзе, ни во вражде, ни в ссоре». В знак заключения мира гладили рукой бороду.

«Знамя войны» бедуин защищал в бою мужественно. Вручал его знаменосцу лично шейх племени, хранитель знамени. По традиции, знаменосцем выступал самый прославленный воин племени. Обычай этот перешел в ислам. Рассказывают, что в одном из сражений за веру, в битве при Му’те (630 г.), Джа’фар, знаменосец Пророка, «оберегал знамя с отчаянной храбростью». Потеряв кисть одной руки, перехватил знамя другой. Когда же и эту руку ему отсекли, он сжал древко знамени окровавленными обрубками обеих рук. Когда меч противника рассек Джа’фару череп, и знаменосец рухнул на землю, то, падая, прикрыл знамя телом. Его перехватил у него поэт ’Абдаллах, тоже вскоре сраженный ударом меча. И тогда знамя поднял Халид ибн ал-Валид. За мужество и доблесть, отвагу и стойкость в этом бою Пророк Мухаммад нарек Халида почетным прозвищем Меч Аллаха (21).

Имя Халида, ставшего со временем прославленным полководцем, не проигравшего ни одного сражения, вписано золотыми буквами в историю ислама. Все свои победы Халид одерживал под Знаменем Орла. Одно время оно принадлежало Пророку Мухаммаду. Впоследствии Посланник Аллаха лично вручил его своему талантливейшему полководцу, Халиду ибн ал-Валиду.

Поверх кольчужного шлема Халид носил красный тюрбан, расшитый золотыми нитками и драгоценными камнями, снятый им с побежденного в поединке военачальника-перса, а под шлемом — простую красную шапочку. Так вот, ею он дорожил намного больше, чем дорогущей чалмой. Причиной тому — вплетенные в шапочку волосы Пророка. По словам Халида, они оберегали его от смерти и приносили победы в сражениях. Делясь с друзьями историей обретения волос Пророка, Халид говорил, что Посланник Аллаха, услыхав от него, что он собирается с ними делать, благословил его и, воздав хвалу Аллаху, предрек, что он, Халид, Меч Аллаха, врагов ислама будет побеждать и впредь, всегда и непременно (22).

Известно, что после рождения Халид находился на воспитании у бедуинов, в пустыне. Таков был тогда обычай. Ему следовали все знатные семейно-родовые кланы курайшитов. Вернулся в родительский дом, когда ему исполнилось шесть лет. Отец Халида, носивший почетное прозвище Ал-Вахид (Единственный), входил в совет племени бану махзум, одного из трех самых знатных среди мекканцев, наряду с бану хашим и бану ’абд ад-дар. В клановой иерархии курайшитов, объединявших все эти племена, существовало в те времена четкое распределение обязанностей. Племя Халида отвечало за вопросы, связанные с войной; занималось подготовкой воинов, разведением и объездкой лошадей. Мужчины бану махзум считались одними из лучших наездников в Аравии. Халид обучился умению верховой езды и мастерству боя.

Приняв ислам, Халид стал одним из лучших военачальников своего времени. «Искусством войны» владел в совершенстве. Все свои сражения с противниками предварял поединками. Особенно зрелищной сказания арабов Аравии называют его схватку с персидским богатырем по прозвищу Хазармард, что значит Могучий, «равный по силе тысяче воинам». Сразив его мечом, пишет исламский историк и богослов ат-Табари (839–923), Халид уселся на грудь гиганта и приказал подать еду (23).

Отмечали арабские историки и такую черту прославленного полководца, как неугасимую тягу к красивым женщинам. Особую страсть, по словам генерал-лейтенанта А. Акрама, одного из лучших исследователей военного искусства Халида, этот «рыцарь пустыни» испытывал к женщинам сражавшихся против него и побежденных им неприятелей-военачальников (24).

Халид — это военный гений (так его характеризует А. Акрам), один из двух, наряду с Чингисханом, полководцев в истории человечества, не знавших поражений. Он «обладал стратегическим чутьем Чингисхана и Наполеона, тактическим гением Тимура и Фридриха Великого, силой и доблестью полулегендарного Рустама Могучего (Персия)». Халид ибн ал-Валид дал 41 сражение (не считая мелких боев), и не потерпел ни одного поражения.

Меч Халида, лучшего полководца мусульман времен раннего Халифата, «убрал в ножны», по выражению историков ислама, халиф ’Умар. После отстранения от дел Халид прожил менее 4 лет. Страшная эпидемия чумы, охватившая Аравию в 639 г., лишила его 40 потомков. Судьбы трех других, оставшихся в живых сыновей, трагичны и печальны. Двое из них погибли на поле боя. Третий пал от рук наемного убийцы, в годы правления халифа Му’авиййи, опасавшегося авторитета сына Меча Аллаха среди арабов.

Умер Халид в 642 г., возрасте 58 лет. На день кончины все его имущество состояло из оружия, доспехов, коня, да преданного раба Хамама. Наследником своего скромного состояния он назначил халифа ’Умара, друга детства, а впоследствии, по иронии судьбы, — гонителя. ’Умар, которого, сообщает ат-Табари, «терзала болезнь Халидом», незаслуженно отстранил полководца от ратных дел; так считали многие из соратников Пророка (25). Мусульмане осуждали то, как ’Умар обошелся с Халидом; порицали его за это, притом открыто и повсеместно. В основе неприязненного отношения халифа к Мечу Аллаха, которого воины-мусульмане любили и почитали, лежали смешанные чувства. С одной стороны, ’Умар отдавал себе отчет в том, кто такой Халид и что он значит для ислама, а с другой, как халиф, — болезненно реагировал на невероятную популярность полководца среди арабов, раздражавшую, надо полагать, и пугавшую его.

Согласно традиции предков, начиная сражение с неприятелем, сильным и воинственным, шейхи племен Аравии времен джахилийи (язычества), а потом и многие великие полководцы ислама, приказывали воинам «ломать ножны». Обычай «ломать ножны» являлся знаком-выражением решимости, настроенности на то, чтобы сражаться до смерти — погибнуть или победить (26).

С принятием ислама бой с врагом предваряли цитированием стихов (айатов) из Корана. Оглашая их перед воинами, офицеры напоминали правоверным, что сражаться надо достойно, что мученикам, павшим в бою за веру, обещан Рай; трусов же ожидает геенна огненная. По жестоким законам войны, драться надлежало до тех пор, пока противоборствующая сторона не признавала себя побежденной, притом прилюдно, при свидетелях. Поэтому недруга, хотя и «опрокинутого», но бежавшего, обязательно преследовали.

Армия арабов времен Халифата представляла собой мощную боевую машину, потеснившую на Востоке Византию и Персию. Воин-мусульманин всегда имел при себе меч, копье, лук, колчан с 30 стрелами и две, как минимум, запасных тетивы. Вешал их, переняв этот обычай у персов, по бокам шлема.

Сражению предшествовало единоборство военачальников. Стать им в те времена, в «эпоху рыцарства и отваги», не овладев искусством войны, не проявив себя на поле брани, не представлялось возможным. Начинали поединки на мечах. Если они показывали, что в мастерстве владения этим оружием противники равны, то мечи отбрасывали и сходились врукопашную. Все имущество соперника, поверженного в бою, переходило победителю. Особо ценились холодное оружие и головные уборы. Были они у лиц, стоявших во главе армий, как правило, наградными, инкрустированными и расшитыми соответственно драгоценными камнями; и стоили, порой, целые состояния.

После этого — по тем же правилам — сходились в схватке лучшие воины. Кроме имущества своего соперника, побежденного каждым из них в противоборстве, обоим им полагалась еще и обычная доля трофеев, захваченных в сражении.

Практиковался в исламе и выкуп пленных. Размер выкупа колебался от 1000 до 4000 дирхамов (серебряная монета). Человек, знавший грамоту и оказавшийся в плену, мог обрести свободу путем обучения детей мусульман чтению и письму (27).

Если арабы отступали, то верблюдов своих, как бы ни складывалась ситуация, никогда не бросали. Если противник неожиданно подступал к становищу, то сдерживали его натиск до тех пор, пока семьи с домашним скотом не удалялись на безопасное расстояние.

Во времена джахилийи (язычества) все без исключения договоры в Аравии — между людьми, семьями, родами и племенами — скрепляли кровью. В Древней Мекке, например, это происходило следующим образом. Договаривавшиеся стороны наполняли своей кровью «клятвенную чашу», опускали в нее руки и, попробовав кровь на язык, обменивались рукопожатием. В других землях Аравии договоры объявляли вступавшими в силу окроплением кровью семи камней, у которых вели переговоры. Впоследствии стали использовать в этих целях кровь животных (28).

Договоры в Аравии нужно читать, кстати, очень внимательно. Двойных пониманий текста тех или иных статей и нечетких формулировок не допускать, ни в коем случае. Приобретая, к примеру, дом с участком земли, обязательно указывать в договоре, что вместе с землей в собственность нового владельца переходит и все то, что находится на этой земле (сад, допустим, или колодец) и в ее недрах, включая «сокровища природы», то есть природные ископаемые. В противном случае недоразумений, неприятностей, судебных исков и финансовых издержек, поверьте на слово, не избежать.

Особенности быта. Традиции повседневной жизни арабов Аравии. Рассказывают, что Пророк Мухаммад не выносил наружного великолепия, этого, по Его словам, «предмета тщеславия ограниченных умов»; притом ни в каком из «обличий», ни в костюме человека, ни в убранстве жилища. По воспоминаниям сподвижников (мухаджиров) и приверженцев (ансаров) Посланника Аллаха, был Он человеком дюжим, мускулистым, роста среднего, сложения плотного; обладал «необыкновенной силой» и голосом звучным и приятным. Нос имел орлиный, глаза — темные. Волосы Пророка, черные и волнистые, ниспадали на плечи. Бороду Мухаммад носил длинную и густую. (29).

Заботился о чистоте телесной, уделял этому вопросу должное внимание. Умащивал себя благовониями; окуривал ими бороду и волосы. При молитвах зажигал мирру в курильницах. Мирра, говорили в те времена в Аравии, цитируя строки известных поэтов, — это «аромат Рая» и «острые стрелы женщин, мужчин наповал разящие». Греки, кстати, также как древние вавилоняне и аравийцы, возжигали мирру в храмах, принося благоуханные дымы в жертву богам. Добавляли ее и в напитки, полагая, что настойки на мирре «возбуждают аппетит и любострастие».

Из других благовоний, весьма востребованных у арабов Аравии и широко использовавшихся ими в повседневной жизни, следовало бы назвать ладан и кассию. На основе всех этих благовоний изготавливали в старину чудные аравийские ароматы, мужские и женские, в том числе миск. Мужчины, отправляясь на пятничные молитвы в мечети, или в гости к друзьям и соседям, душили им бороды. Один килограмм ладана стоил, к сведению, столько же, сколько 30 кг. муки, лучшего, заметим, сорта. Поэтому ароматы, то есть духи, считались у аравитян подарком дорогим и желанным.

Большое место в повседневной жизни араба Аравии прошлого занимала военная подготовка: обучение приемам рукопашного боя и мастерству владения мечом и кинжалом. Мало кто знает сегодня, что одним из самых крепких и сильных мусульман своего времени был Пророк Мухаммад. Согласно преданиям, на раннем этапе пророческой деятельности Мухаммада, во время развернутых курайшитами жестких гонений на мусульман в Мекке, неверующему дяде Пророка, Руккану ибн ’Абд Йазиду, пришла в голову мысль, что если он вызовет Мухаммада на рукопашный поединок, то сможет прилюдно унизить, а значит — и серьезно навредить делу Мухаммада. Надо сказать, что Руккан слыл в Мекке борцом искусным. Одержать верх над ним не удавалось никому. Поэтому-то он и решил, что способ нанесения удара по престижу Мухаммада избран им верный. Откажется ли Мухаммад от поединка, выйдет ли на него, полагал Руккан, для Мухаммада все закончится одним и тем же — унижением и позором. Однако произошло то, чего не ожидал никто: Мухаммад вызов Руккана принял, и в последовавшем затем единоборстве трижды швырнул противника на землю, и одержал победу. Руккан же слова, данного им перед поединком, что в случае победы Мухаммада он признает Его Пророком, не сдержал, и сделался посмешищем в глазах мекканцев (30).

Обязательный элемент одежды бедуина прошлого — оружие. Владел им кочевник в совершенстве. Объяснением тому — объективная реальность времени, обязывавшая жителя пустыни всегда быть готовым к защите своего жилища, стада и колодца от налетов враждебных племен, с одной стороны, и к совершению ответных набегов на них — с другой.

По словам российских дипломатов, работавших в Джидде в конце XIX столетия, многие из ружей, что «украшали тогда бедуинов», представляли собой «музейные экспонаты»; мушкеты, к примеру, с фитильными замками времен Бонапарта. Известный уже читателю американский миссионер С. Цвемер вспоминал, что только у одного из 20 йеменцев, с которыми он передвигался в караване из Таиза в Сану (1891), имелось самострельное ружье, у всех остальных — фитильные (31).

Приклад ружья и рукоятка кинжала джамбийи у «бедуина- щеголя», отмечал в своих заметках «Жизнь в пустыне» полковник Луи дю Куре, посещавший земли Южной Аравии в 1844–1845 гг., были обязательно инкрустированы слоновой костью и кораллами, а ножны расшиты серебряными нитками (32). Вооружение воина, отправлявшегося в набег или выдвигавшегося на войну, составляли: стальной шлем с наушниками, кольчуга, три боевых дротика, копье, кинжал, два пистолета и ружье.

С особым почтением аравийцы относились к оружию Пророка, а также к мечам, которыми Посланник Аллаха награждал своих выдающихся последователей и полководцев за доблесть и отвагу в битвах за веру. В сражении при Бадре (624 г.), ставшем поворотным пунктом в борьбе мусульман против курайшитов, Пророку в числе военной добычи достался меч, известный в истории ислама под именем Зу-л-Факар. С мечом этим, рассказывала Фатима, дочь Пророка, ее отец не расставался до самой смерти. Когда умер, то меч перешел к ’Али ибн Абу Талибу, зятю Посланника Аллаха.

С учетом роли и места ’Али в истории ислама представляется уместным упомянуть здесь, хотя бы в нескольких словах, и о нем самом, и о Фатиме. Современники описывают ’Али как мужчину крепко сложенного, среднего роста и «замечательной силы», на красивом лице которого, окаймленном густой бородой, «закрывавшей грудь от плеча до плеча», постоянно «светилась улыбка». Он отличался веселым нравом, острым умом и «рвением в вере». Стал халифом (656 г.) в 57 лет. Правил Халифатом с 656 по 661 годы. Имел 8 жен, 9 сыновей, 15 дочерей и еще 3-х приемных сыновей. Будучи раненым при входе в Куфийскую мечеть, через два дня скончался (23 января 661 г.). Смертельный удар ’Али нанес один из хариджитов, приверженцев самой ранней в исламе религиозно-политической партии, образовавшейся в Халифате в ходе борьбы за власть между сторонниками ’Али и Му’авиййи (33).

Фатима, дочь Пророка Мухаммада, вышла замуж за 22-летнего ’Али, когда ей шел 16-й год. Девушка отличалась яркой красотой и умом. Арабские историки отзывались о ней как об одной из «четырех совершенных женщин, которыми Аллах осчастливил землю». Приданое невесты состояло из двух юбок, одного головного убора, двух серебряных браслетов, чаши для питья, ручной мельницы, двух кувшинов для воды и горшка для масла. ’А’иша, одна из жен Пророка, утверждала, что Фатима, как никто другой из детей Мухаммада, походила на своего отца «добротой сердца и мягкостью характера». Пророк относился к ней с нежностью и вниманием. Когда Фатима входила в комнату к отцу, то Мухаммад обыкновенно вставал, шел к ней навстречу, брал ее за руку, целовал и усаживал на свое место (34).

Возвращаясь к рассказу об оружии арабов Аравии, следует сказать, что бедуины Аравии, слывшие искусными стрелками из лука, предпочтение отдавали арабскому луку, и никакому другому. Предания гласят, что и Посланник Аллаха, также, к слову, как и великий Исма’ил, прародитель племен Северной Аравии, пользовался в бою только арабским луком и арабскими стрелами; персидские лук и стрелы не признавал (35).

Много легенд у арабов Аравии связано со щитами Пророка Мухаммада. По одной из них, во время столкновений мусульман с евреями Медины Пророку в качестве военной добычи достались два серебряных щита, фигурирующих в былинах аравийцев под именами ал-Фадха и ас-Са’дийа. Так вот, последний из них, согласно сказаниям иудеев, проживавших в Йасрибе (Медине), Саул, дескать, преподнес Дауду (Давиду) перед его единоборством с Голиафом (36).

Клинки холодного оружия мусульман украшали айаты из Корана и изречения Пророка Мухаммада. На сабле самого Посланника Аллаха имелись выгравированные слова, известные всем воинам ислама. Мусульмане повторяли их, как девиз, вступая в бой с неприятелем. Звучали они в переводе с арабского языка так: «Страх ведет к бесчестию. Слава всегда впереди. Трусость никогда не спасет человека от его судьбы» (37).

С особым пиететом арабы Древней Аравии относились к кольчугам предков. Их бережно хранили, вывешивали на самых видных местах в жилищах, и обязательно надевали, как талисманы-обереги, «становясь на тропу войны». Касиды (поэтические произведения) о таких кольчугах и прославленных воинах, носивших их, представляют собой важную часть антологии древней арабской поэзии. Присутствуют в стихах поэтов времен джахилийи (язычества) и восторженные слова о кольчугах легендарного царя Дауда (Давида). Аравийцы чтят его и как отважного воина, и как славного потомка их общего праотца, Ибрахима (Авраама), и как мудрого владыку, оказавшего арабам Южной Аравии помощь в сооружении первых на «Острове арабов» водоводов, названных в его честь даудийами. Тексты древних храмовых надписей и «глиняных книг», прочитанных учеными, подтверждают, что иудеи-ирригаторы времен Давида, действительно, руководили работами по строительству водоводов в Хадрамауте.

Шейха кочевого племени в Аравии распознать в прошлом было довольно просто. Его выделяло копье, украшенное двумя- тремя пучками страусиных перьев. Такое копье, воткнутое в песок у одного из шатров на стоянке племени, означало, что здесь — «место племенной власти», жилище шейха. По существовавшему тогда обычаю, дважды в день, утром и вечером, там проходили маджалисы, то есть встречи старейшин семейно-родовых кланов. На них обсуждали и решали все злободневные вопросы, связанные с повседневной жизнью племени, рассматривали жалобы и «вершили суд».

Шейха, главу племени, выбирали из семей, «прославленных доблестью, богатством и щедростью». Шейх являлся «примирителем» и непререкаемым никем судьей племени. Споры решал по обычаям предков. Но всегда осмотрительно и осторожно. Ведь о каждом его вердикте тут же становилось известно всем семейно-родовым кланам. Шейху важно было, чтобы соплеменники говорили о нем как о человеке мудром и справедливом, так как слава такого судьи-предводителя не позволяла никому из числа его влиятельных завистников и недоброжелателей плести против него интриги и «сеять смуту».

Поведав читателю об отличительном знаке шейха на его копье (перьях страуса), уместным представляется проинформировать его и о том, что страусов в Аравии водилось когда-то, действительно, много. Но уже к началу 1917 г. популяция страусов на полуострове сократилась примерно на две трети, а в наши дни исчезла, можно сказать, и вовсе.

В прошлом должность шейха племени не считалась в Аравии наследственной, как в наши дни, хотя иногда и сохранялась за одной семьей на протяжении целого ряда поколений. Выбор шейха зависел от волеизъявления всех членов племени. Им становился, как правило, лучший из мужчин, отличавшийся доблестью и «крепким умом», заслуги которого перед племенем оспорить не мог никто. Прерогативами шейха являлись: ведение переговоров о мире и войне; командование воинами во время боевых действий; прием знатных чужеземцев и разбирательство ссор и раздоров между соплеменниками.

В чести у кочевников Аравии — щедрость. «Лучшая щедрость — быстрая щедрость», — говорят бедуины. И добавляют: «Проявляй щедрость делами, а не словами». Однажды, пишет в своем сочинении «Исламизм» П. Цветков, три человека, встретившись у Каабы, заспорили о том, кто из мекканцев — самый щедрый. Один из них настаивал на том, что таким является ’Абдалла, сын Джа’фара, дяди Пророка Мухаммада. Другой отдавал предпочтение Кайсу ибн Са’ду, а третий — ’Арабе из племени авситов. Спорили долго, доводы приводили разные, но сойтись во мнении так и не смогли. Тогда договорились, что каждый из них отправится к тому человеку, о котором он рассказывает, и обратиться к нему со словами о помощи. Затем, встретившись и обсудив их реакцию, и принять окончательное решение. Так и поступили.

Друг ’Абдаллы ибн Джа’фара пришел к нему, когда тот, собираясь в дорогу, садился на верблюда. Услышав, что друг нуждается в помощи, он вынул ногу из стремени, и предложил ему взять животное со всей навьюченной на него поклажей. Оставить попросил только меч, пристегнутый к седлу верблюда. Меч тот принадлежал, по его словам, ’Али, сыну Абу Талибу, двоюродному брату Пророка. Друг ’Абдаллы, поведавший эту историю двум другим спорщикам, отметил, что обнаружил в поклаже на верблюде несколько дорогих шелковых халатов и 4000 золотых монет. Обсудив происшедшее, спорщики заключили, что самую ценную вещь, находившуюся на верблюде, меч, ’Абдалла другу все же не отдал.

Второй из спорщиков, явился в дом Кайса, когда тот спал. Слуга, узнав, в чем дело, сказал, что будить хозяина не станет. Вместе с тем угостил гостя кофе и вручил ему кошелек с 7 000 золотых монет, подчеркнув, что это все, что есть в доме. Затем сопроводил его к другому слуге, заведовавшему в хозяйстве Кайса верблюдами, и условным знаком показал, чтобы тот дал гостю верблюда с рабом. Когда, проснувшись, Кайс выслушал рассказ слуги о происшедшем, то тотчас даровал ему свободу. Слегка, правда, упрекнув в том, что тот не разбудил его. И пояснил, что он дал бы гостю больше денег, достав их из заначки, о которой слуга ничего не знал.

Третий пришел к ’Арабе, когда этот, немолодой уже человек, совершенно слепой к тому же, опираясь на двух рабов, выходил из дома, чтобы отправиться в мечеть. Выслушав просьбу о помощи, он предложил другу своих рабов, единственно ценное, что у него было. Друг, конечно же, отказался. Тогда ’Араба заявил, что если тот не возьмет их, то он тотчас же отпустит невольников на свободу. Друг принял рабов, а ’Араба продолжил путь к мечети. Передвигался медленно, держась рукой за стены домов.

Встретившись в назначенный час у Каабы и поделившись историями, которые с ними приключились, все трое единодушно признали, что самым щедрым из всех названных ими лиц был, конечно же, ’Араба (38).

Жить среди легенд — это, по выражению П. Цветкова, — участь народов-старцев, таких, как арабы Аравии (39). Много легенд и преданий аравийцев связано со щедростью и отзывчивостью Пророка Мухаммада. Богатства, поступавшие к Посланнику Аллаха, вспоминали сподвижники, в виде дани и военной добычи, Он употреблял на дела веры, на помощь бедным и неимущим мусульманам, оставаясь, и довольно часто, без единой монеты. После смерти Мухаммада в Его доме не нашлось ни одного золотого динара, ни одного серебряного дирхама, ни одного раба или рабыни. Наследство Пророка составляли только верный седой мул Далдал, да оружие (40).

Свято чтут в Аравии обычай гостеприимства. В былые времена даже «кровник», то есть человек, проливший кровь кого- либо из рода хозяина шатра, к которому он приблизился, прикоснулся рукой, и произнес слова «Ана тахта дахлак!» («Я — под твоей защитой!»), сразу же подпадал под категорию гостя. И принимали его по всем правилам бедуинского гостеприимства, гласящего, что «гостю — последнюю овцу». Гостеприимство для бедуина — священный долг, а гость — священное лицо.

Человеку, который оказывался в становище бедуинов и подходил к любому из разбитых там шатров, тут же предлагали кувшин с молоком или с водой. И уже потом интересовались, кто он, и куда держит путь. Вечером того же дня его потчевали барашком и представляли соплеменникам.

В далеком прошлом человек, становившийся гостем бедуина Аравии, мог оставаться в его жилище «три дня и еще треть дня». Затем, если изъявлял желание продолжить жить в приютившем его племени, то опеку над ним принимал другой член племени, начиная с самого богатого и знатного из соплеменников. И так далее. Случалось, что чужеземец, обычно путешественник-исследователь, знакомый с этим обычаем бедуинов, оставался в племени, переходя из рук в руки, довольно длительное время. И что интересно, пока он гостил в жилище аравийца, тот именовал себя не иначе, как слугой гостя.

Если приезжий был персоной важной, человеком, скажем, благородных кровей, пожаловавшим в Аравию для закупки лошадей, или же врачом, то хозяин дома, где останавливался такой чужеземец, устраивал в его честь дийафу. Иными словами, застолье, с участием друзей, родных и близких. Следует отметить, что и к верховому животному такого гостя, лошади или верблюду, бедуин относился также внимательно, как и к самому гостю. Ежедневно чистил, отменно кормил, и перед подачей к порогу шатра перед отъездом гостя из племени обязательно, если это был верблюд, смачивал шею животного обожаемой им шафрановой благовонной настойкой (41).

В честь любого другого гостя устраивали мансаф — праздничную трапезу в кругу семьи. Забивали и целиком зажаривали барашка. Подавали его на огромном медном блюде, обложенном по краям финиками. После приема пищи наслаждались, как водится, беседой. Непременно за чашечкой кофе с шишей или с хаббл-баббл (трубкой, пускающей пузыри), как, порой, называли кальян бедуины Аравии. В беседе с гостем, сообщали путешественники, бедуин весел и остроумен, любит рассказы о том, кто что видел и слышал, находясь в «чужих землях». Речь его образна. Незамужнюю девушку, к слову, он называет «несмятой розой», «замком без ключа» и «необъезженным конем», а молодую вдову — «ослабевшей тетивой лука».

Если чужеземец становился «гостем дворца властелина», с которым тот «вкусил финики с кофе», или «переломал хлеб», то его обязательно сопровождал до границ племени кто-либо из доверенных лиц правителя. Подарок чужеземцу, чаще всего в виде кошелька с серебряными монетами, или «деньгами на кофе от щедрот владыки», вручали при расставании.

В пустыне гостя размещали в самом почетном месте шатра — в секции для маджалисов, то есть в кофейной комнате. Мужчины племени собирались там по вечерам, наведываясь, друг к другу, чтобы поговорить и поделиться новостями. Эту традицию «людей шатров» переняли впоследствии «жители стен», горожане. Сегодня в доме любого коренного аравийца есть мужское и женское помещения для маджалисов, иными словами, — для бесед и разговоров за кофе с друзьями и знакомыми.

Отзываясь о ком-либо из соплеменников, бедуин Аравии чаще всего судил о нем по тому, как тот обходился с гостем. Знаком-меткой жилища гостеприимного был не снимаемый с огня кофейник. Кофе гостю, по традиции, подносили дважды. Если предлагали третью чашку, то на языке этикета бедуинов это означало, что покинуть шатер и оставить лагерь гостю надлежало как можно быстрее. Ибо для этого имелись серьезные основания, как-то: ожидаемое с минуты на минуту распоряжение шейха о выступлении в набег (газу), или начавшиеся уже приготовления к встрече с противником (42).

Кофе, кстати, готовили только мужчины: либо сам хозяин жилища, либо его слуга-раб. Женщины варкой кофе не занимались. Приготовление кофе и дойка верблюдиц в доме аравийца — это унаследованные от предков обязанности мужчины.

Непременный атрибут церемониала гостеприимства в Аравии — беседа с гостем за чашечкой кофе с шишой (кальяном), и только в помещении для маджалисов (мужских или женских соответственно), либо в кабинете-библиотеке (в наши дни) хозяина дома.

Надо сказать, что маджлис (множественное число — маджалис) — это не просто форма организации встречи, а древний социально-племенной институт пустыни, утвердившийся со временем и в городах. Маджлис — это зримая демонстрация равенства членов той или иной уммы, то есть общины. В прежние времена на маджалисы, к кому бы то ни было, будь то к шейху племени или к богатому и знатному торговцу, мог прийти любой, кто пожелает из членов их родоплеменной общины. Даже маджалисы правителей княжеств были открыты для всякого из соплеменников, для всех без исключения, богатых и знатных, бедных и неименитых. Маджлис — это встреча членов уммы (общины), людей свободных, с одинаковым правом голоса, вне зависимости от их знатности и богатства.

В культуре арабов Аравии сохранилась традиция праздничных маджалисов, проходящих во дворцах королей и эмиров. В такие дни с поздравлениями к ним может пожаловать всякий житель, вне зависимости от его статуса в умме или семейно-родовой принадлежности.

Когда участников маджлиса начинают окуривать благовониями, это означает, что маджлис завершен, и пришло время покинуть дом. На выходе гостей обрызгивают духами — руки и головные уборы.

Во время маджалисов отвечать на задаваемые вопросы надлежит обдуманно и осторожно. Следует отдавать себе отчет в том, что хотел бы услышать человек, задавший тот или иной вопрос, только наедине, а что могло бы стать достоянием гласности всех других участников маджлиса.

«Маджлис без кагвы (кофе) и шиши (кальяна), что султан без дорогих одежд», — говорят бедуины Аравии. «Табак без кофе, — вторят им горожане, — что мясо без соли». Лучшие сорта аравийского кофе, согласно информационно-справочным материалам, подготовленным внешнеполитическим ведомством Великобритании для английской делегации на Парижской мирной конференции (январь 1919 — январь 1920), выращивали в Йемене, в горном районе между Мохой и Ходейдой, а также в местечке Раза, что в окрестностях Таиза. Годовая продукция кофе сорта «мокка» в 1930 г. оценивалась где-то в объеме 6 тыс. тонн. Поскольку зерна кофе экспортировали из Йемена очищенными от шелухи, на которую приходится примерно 50 % веса собираемого кофе, то шелухе нашли применение — стали варить из нее кофейный напиток кишр (43). «Отцом кишра» — пьют его в Йемене, покуривая шишу (так в Аравии называют кальян или наргиле) — йеменцы считают мудреца- старца Абу ал-Хасана Шадали, похороненного в Мохе.

В Йемене, в отличие от других стран Аравии, вечерние маджалисы, то есть встречи-посиделки мужчин за кальяном с чашечкой крепкого кишра, сопровождаются жеванием ката, растения, содержащего легкое наркотическое вещество, обладающего одурманивающими свойствами. За это йеменцы называют кат «цветком Рая». Культивируют кат в Йемене издревле. Кустарник ката (внешне он похож на чайный), как и кофейный куст, завезли в Йемен из Абиссинии (Эфиопии). Сегодня примерно 72 % населения Йемена жуют кат. В индустрии выращивания и торговли катом, практически полностью потеснившей кофейный бизнес, занято 14 % трудоспособного населения Йемена (44).

В горных районах Йемена и Омана, где выращивают кофе и употребляют кишр, готовят этот напиток, как и в былые времена, следующим образом. Размельченную в пудру шелуху кофейных зерен заливают водой и варят. Получается тягучая смесь. Если сваренному в турке кофе дают осесть, а потом разливают по чашечкам, то напиток, приготовленный на шелухе кофейных зерен, разливая по чашечкам, напротив, встряхивают. Внешне он похож на жидкий шоколад.

Кофе в Аравии подают в маленьких чашечках (финджанах). Пьют в полной тишине; и это надо помнить. Разговаривать при употреблении кофе у аравийцев не принято. Церемониал этот в племенах Аравии блюдут строго. Глоток кофе, отпитый из чашки (что тоже знать небесполезно), вначале смакуют во рту, и только потом проглатывают. Есть в культуре кофепитий в Аравии еще одно важное правило. И соблюдать его, дабы произвести должное впечатление на араба-собеседника, иностранцу, конечно же, надо. Сводится оно к следующему. Выпив кофе, пустую чашку гость должен поставить на поднос только после того, как это сделает тот человек, у которого он находится в гостях, либо присутствующий на их встрече и представленный гостю знатный и уважаемый всеми человек, либо старший по возрасту участник встречи. Чтобы не ошибиться, ориентироваться нужно на хозяина дома, либо владельца компании, в офисе которогопроходит встреча.

Кофе в Аравии употребляют без сахара, но с кардамоном. В популярных среди местных жителей, особенно стариков, маленьких уютных кафе на узких улочках старых кварталов по-прежнему в почете профессиональные рассказчики. Осталось их немного. И там, где они работают, всегда полно народу, особенно иностранных туристов с гидами-переводчиками. Причиной тому — знание ими множества легенд и преданий, забавных историй из жизни города и его обитателей, стихов знаменитых поэтов, пословиц и поговорок. Такой рассказчик — неплохой источник интересных и полезных сведений для иностранца о стране и людях, где он собирается работать, живая капсула времени, если так можно сказать.

Кофе в жилищах коренных арабов Аравии подают только свежий, отмечала в своих увлекательных «Воспоминаниях арабской принцессы» (1888) дочь владыки Омана и Занзибара, принцесса Сальма. Правило это соблюдают и поныне. Молят кофейные зерна не загодя, а перед приготовлением напитка. В ее время невостребованный гостями кофе отдавали слугам (45). К кофе традиционно предлагают орешки и финики. Кагваджи, то есть мастера-кофевары, — люди на улочках старых кварталов древних городов Аравии узнаваемые. Налить кофе в маленькую чашечку (финджан), держа при этом кофейник (дуллю) на приличном от нее расстоянии (чем длиннее струя льющегося кофе, тем маститее кагваджи) весьма не просто; без навыка и сноровки — не обойтись. Ко всему прочему кофейник при обслуживании посетителей кафе находится у кагваджи в левой руке, а чашечки, притом три или четыре одновременно, — в правой.

Кофе, попавший в Йемен из Абиссинии (Эфиопии), первым стал культивировать в этой стране один мудрец-старец. Известные исследователи Аравии, тот же миссионер С. Цвемер, рассказывали, что поклониться могиле основателя кофейного дела в Йемене приходили все жители гор (46).

Личностью Сэмюэл Цвемер (1867–1952) был, судя по всему, интересной и любознательной. Проведя много лет в Аравии, хорошо изучил обычаи и традиции аравийцев. Открыл первую школу на Бахрейне, где с увлечением занимался обучением грамоте бахрейнских детишек. Помогала ему в этом благородном деле его жена, Эмили. Вместе они написали две увлекательные книги об Аравии: «Земля наоборот» и «Зигзагообразные путешествия по стране верблюдов».

Секрет выращивания кофе жители Йемена долгое время держали в строжайшем секрете. Чужеземцев, кто осмеливался проникать в «кофейные горы» Йемена, отлавливали и казнили. Но вот в 1690 г. служащий датской Восточно-индийской компании Ван Хюрье (Van Hoorue) умудрился достать в Мохе несколько кофейных кустов. Тайно, с риском для жизни, вывез их и посадил в Ботавии (современная Индонезия), бывшей некогда голландской колонии.

Кофейни на узких улочках в старых кварталах древних городов-портов «Острова арабов» русские дипломаты называют в шутку «перекрестками культур» народов Аравии, Америки и Индии. И вот почему. Встречаясь там для беседы за чашечкой крепкого аравийского кофе, собеседники покуривают табак, привнесенный на Восток из Америки, но из широко разошедшихся по белу свету, изобретенных в Индии, наргиле, то есть кальянов.

В аравийских кофейнях, работающих на рынках, когда варят кофе, то добавляют в него (по желанию посетителя) кардамон или шафран. Кофейные зерна предпочитают не молоть, а толочь, в ступке, как в старину. И надо признать, что кофе, приготовленный из толченых зерен, — вкуснее и ароматнее, чем из молотых.

Из познавательной «Истории кофе и кофеен», опубликованной в Санкт-Петербурге, в 1914 г., в журнале «Дамский мир», следует, что кофе в Европу завезли венецианцы. Случилось это в 1614 г.; а годом позже открылась и первая в Венеции кофейня. Папе Римскому кофе пришелся по вкусу, и он его «благословил».

Весомую лепту в популяризацию кофе в странах Старого света внес королевский двор Франции. В числе подарков, доставленных в Париж в 1669 г. посольством турецкого султана Магомета IV (1642–1691), был и кофе. Напиток, здесь же приготовленный кофе- варом посла и поданный королю, настолько ему понравился, что Людовик XIV (1643–1715) распорядился включить его в меню Лувра. Более того, сочинил трактат, в котором, отметив взбадривающее и освежающее воздействие кофе на человека, рекомендовал его к употреблению своим подданным. Кофе во Франции моментально обрел популярность. В борьбу за монопольное право торговать им в самом Париже, вступили бывший повар турецкого посла, получивший величайшее дозволение самого султана на распространение «напитка мусульман» среди французов, и пронырливый негоциант из Сицилии, Франческо Прокопио. Именно он первым в Париже начал предлагать посетителям своего кафе не только кофе, но и шоколад к нему.

Фридриху Великому, правителю Германии, кофе, напротив, не понравился. Монарх обожал пиво, напиток истинных немцев, как он говорил. Известно, что повар короля, зная о пристрастиях своего владыки, готовил ему фирменный «суп» из пива, своего рода «окрошку по-немецки». Кофе в Германии оказался под запретом. Нарушителей наказывали. Доносчиков на любителей кофе — поощряли; они получали четвертую часть штрафа, взимавшегося с нарушителей закона о запрете на употребление кофе.

В Австрии, куда кофе попал в качестве военного трофея, захваченного австрийцами у турок после снятия ими осады с Вены (1683), он сделался таким же популярным, как и во Франции. Но если французы приняли «напиток турок» целиком и полностью, то в Вене к нему отнеслись творчески. Сохраняя чувство собственного достоинства, стали готовить кофе по-венски, то есть с молоком; и подавать его с круассаном, булочкой в форме полумесяца. Таким образом, патриотические чувства венца, жующего круассан, то есть отображенный в тесте государственный символ ненавистных турок, пытавшихся завладеть Веной, и запивающего его кофе по-венски, посрамлены не были (47).

Хроники тех лет свидетельствуют, что первым круассан изготовил известный венский пекарь Питер Вендлер — в честь победы Австрии над Османской империей; а вот попробовать круассан с кофе предложил своим посетителям хозяин первого в Вене кафе, шляхтич с Украины пан Кульчицкий.

Кофе в Аравии любят пить, покуривая кальян. В тамошних городах кальян называют шишей, а в сельской местности — наргиле. У слова «наргиле» — индийские корни. И означает оно название одного из сортов кокосового ореха. В прежние времена в качестве сосуда с водой, через который во время курения проходит дым, применяли в Индии, а потом и в Аравии, куда кальян завезли торговцы-индусы, тщательно вычищенный изнутри кокосовый орех наргиле. Ничтоже сумняшеся, аравийцы именовали этим словом и саму курительную трубку, необычной, невиданной ими дотоле формы. Наряду с кокосовым орехом сорта наргиле, арабы Аравии использовали в тех же целях и яйца страусов, в обилии водившихся прежде на полуострове (48). Если у аравийцев в ходу все три названия — шиша, наргиле и кальян, то у персов и турок, перенявших культуру арабских кофепи- тий, сопровождаемых курением, только одно из них: у первых — кальян, а у вторых — наргиле.

В аравийском кафе посетителю, наряду с кальяном, могут предложить и чубук (длинную курительную трубку). Имейте в виду, что чубук в прошлом курили низшие слои общества, а вот шишу — только люди богатые и знатные (49). Поэтому коренной араб Аравии, посещая кафе, никогда не закажет чубук.

Посетитель кафе в Аравии, также как и гость араба в его доме или офисе, сам шишу не раскуривает. В кафе это делает официант, в доме араба — слуга, а в офисе — секретарь. Подавая подготовленный для курения кальян или чубук, обязательно меняют мундштук, и только в присутствии человека, которому он предназначен. Старый мундштук стерилизуют. Почетному посетителю кафе и знатному гостю в доме аравийца кальян раскуривает и подает, по традиции, не слуга, а сам хозяин дома или кафе.

Табак для шиши, который и в наши дни арабы Аравии называют по старинке словом «тумбак», привозят из Персии, из Шираза. Дым изо рта, когда курят, выпускают, помахивая ладонью руки, на бороду и на одежду. Некоторые аравийцы, направляясь в «царство кофе, табака и шиши», то есть в кафе, приносят табак с собой — в «табакерках предков», в доставшихся им в наследство расшитых жемчугом кожаных мешочках.

Страстной собирательницей табакерок была, к слову, Екатерина Великая. Подарки в виде табакерок, богато инкрустированные драгоценными камнями, императрица любила дарить своим фаворитам и иностранным послам, но только тем из них, кто «оправдывал ее доверие».

Пески, бедуин, верблюд и время. Повествуя об Аравии и бедуинах, нельзя не упомянуть о верблюдах; без них рисуемая нами картина повседневной жизни кочевника будет неполной.

Согласно легенде, бытующей в племенах Аравии, когда Аллах захотел создать лошадь, самое красивое и благородное животное в своем «земном саду», в аравийской пустыне, то вначале у него получилось нечто странное: существо с мягкими кожаными подушечками на коленях и копытах, и с горбом на спине. Так вот, убрав и добавив кое-что на нем, Аллах и сотворил, дескать, верблюда. Притом из той же самой глины, что и первого человека, Адама, как, впрочем, и финиковую пальму. И лишь потом Аллах создал лошадь — из горсти самума, раскаленного зноем и перемешанного с песком ветра Аравии.

Бедуины убеждены, что «верблюд — это лучшее, чем Аллах облагодетельствовал жителя пустыни». Без верблюда, заявляют они, и язык араба Аравии был бы другим: намного беднее на слова, пословицы и поговорки. Верблюд — это истинное сокровище, заметит по случаю кочевник. Животное хорошо сохраняет в памяти места, где его поили; «далеко чует воду». Вместе с тем, верблюд мстителен, запоминает человека, причинившего ему зло. Подолгу, бывает, таит злобу, с упорством поджидая случая, чтобы выхлестнуть ее наружу, и отомстить обидчику. Верховой верблюд сразу же чувствует неопытного всадника — по тому, как тот на него садится; и относится к его командам с пренебрежением. «Я — сын пустыни и терпения, — говорит о себя бедуин, — таков и мой верблюд». Оскорбление, нанесенное его верблюду, бедуин воспринимает как личное, и мстит за это.

В прошлом в племенах Аравии существовал обычай, по которому, воздавая почести воину, павшему на поле боя, или ушедшему из жизни человеку, мудрому и щедрому, в знак скорби по ним их верховым верблюдицам обрезали уши. После чего животное, подвергшееся ритуалу «выражения печали», получало полную свободу: могло беспрепятственно блуждать повсюду, где и когда захочет. «Возлагать на него ярмо» и питаться его молоком считалось поступком недостойным.

Лучший аравийский верблюд — оманский дромадер. Известный описатель «Острова арабов», Чарльз Даути, величал его «принцем верблюжьей расы». Цены на оманского дромадера на ведущих верблюжьих рынках Аравии были, по его словам, примерно в три раза выше, чем на верблюдов любых других пород. Кто хотел полюбоваться красивейшими на земле верблюдами, «кораблями пустыни», должен был непременно навестить их «центральную гавань» — Аравию, писал известный исследователь Аравийского полуострова Дж. Пэлгрев. И непременно побывать в Омане, в месте, столь же широко известном на Востоке своими дромадерами, как Неджд — лошадьми чистой арабской породы, а Кашмир — овцами. Кстати, бедуины и сегодня называют Оман «любимым краем верблюдов».

Лучшие друзья кочевника, заявляют жители аравийской пустыни, — это верблюд и лошадь. Они делят с ним все радости и горести его нелегкой жизни. Поскольку верблюд сотворен Аллахом из того же куска глины, что и человек, то он для них — брат.

Разводили быстроногих верховых верблюдов не только в Омане, но и в Джабаль Шаммаре (север Аравийского полуострова), и в шейхствах Эш-Шамал (ОАЭ), а также в ряде оазисов Внутренней Аравии. Верблюдами из Джабаль Шаммара торговали на известных верблюжьих рынках в Месопотамии, а дромадерами из Омана и шейхств Эш-Шамал — на рынках Сирии, Египта и Палестины. Закупали верблюдов непосредственно в племенах, специализировавшихся на их разведении. Затем перегоняли на верблюжьи базары, главные из которых располагались в Багдаде и Дамаске. Занимались этим делом представители артели, сформированной племенем бану ’укайл, единственным, пожалуй, на Арабском Востоке сообществом в данной сфере деятельности, признанным всеми, без исключения, племенами. Отделения артели имелись в ведущих торговых центрах Арабского Востока.

Артель племени бану’укайл включала в себя и представителей нескольких других племен Центральной Аравии и района Эль-Хаса. В силу их замкнутого образа жизни и труднодоступности мест обитания долгов кровной мести, что для Аравии тех лет было чрезвычайно важно, они не имели. Хорошо знали пустыню, все мало-мальски известные в ней караванные пути и тропы.

Старшинами этой клановой, крепко спаянной артели и ее отделений в основных местах торговли верблюдами избирались те из них, кто «преуспел в жизни», то есть открыл собственное дело в Бурайде (Борейде), самом известном в Аравии центре верблюжьей коммерции. Такой человек располагал доверительными связями и с шейхами племен, наведывавшимися по делам в Бурайду, и с торговцами из других стран Арабского Востока, время от времени лично навещавших главную верблюжью ярмарку Аравии. Старшина артели после своего избрания перебирался жить в Багдад, а его заместитель — в Дамаск. Именно они хранили и вели списки артели, заключали сделки с торговцами и выступали гарантами выполнения артелью взятых на себя договоренностей. К ним, и только к ним обращались торговцы верблюдами на Арабском Востоке, желавшие приобрести партию породистых аравийских дромадеров. Заказы выполнялись точно и в срок.

Членов артели ’укайл в племенах Аравии и Сирийской пустыни знали в лицо; у шейхов они пользовались абсолютным доверием. Присутствие члена артели ’укайл среди погонщиков-проводников каравана являлось зримым свидетельством того, что характер данного каравана — чисто коммерческий, и что маршрут его продвижения с шейхами племен согласован и оплачен. Продвижение такого каравана через владения племен проходило без сучка и задоринки (50). Ответственность за безопасность каравана на территории того или иного племени брали на себя рафики, проводники-компаньоны, авторитетные и известные в своих племенах люди, находившиеся в партнерских отношениях с артелью ’укайл.

Верблюдов, приобретаемых в племенах Аравии, закупщики артели ’укайл собирали в одном месте — в провинции Касим. Формировали из них крупные караваны, и с началом весны перегоняли в места назначения — на главные верблюжьи рынки Востока: в Багдад и Дамаск. И уже оттуда дромадеров поставляли в другие торговые центры, в том числе в Каир и Александрию. Верблюдов, попадавших из Аравии в Египет напрямую, минуя Сирию, насчитывалось немного.

Племя бану ’анайза, обитавшее на севере Аравии, специализировалось на разведении вьючных верблюдов, предназначавшихся для перевозки грузов. Быстроходных верблюдов для верховой езды и для участия в престижных в Аравии верблюжьих бегах разводили в землях Внутренней Аравии. Занимались этим племена бану ’атайба и бану кахтан. Дромадеров-быстроходов из Омана закупали племена, обитавшие в шейхствах Эш-Шамал (ОАЭ), а также торговцы- оптовики из Персии. Скорость грузового верблюда в караване не превышала 2,5 мили/час (более 4 км/час), а верхового — около 10 милей/час (свыше 16 км/час).

Согласно данным, приведенным в документах английской делегации на Парижской мирной конференции, племена в Аравии, занимавшиеся разведением верблюдов, владели в 1917 г. стадами, насчитывавшими 720 тысяч голов. Ежегодный суммарный объем продаж верблюдов в Аравии в период 1916–1919 гг. составлял в среднем не менее 45 тыс. голов (51).

Отправляясь с торговым караваном, скажем, в Дамаск или Багдад, караванщик-аравиец непременно брал с собой изготовленную из глины статуэтку верблюда — как талисман удачи. Случалось, что во время передвижения по пустыне заканчивалась вода. И если взять ее каравану, застигнутому в пути самумом или многодневным хамсином, то есть песчаными бурями Аравии, было неоткуда, то вспарывали желудок одного из шедших налегке верблюдов, специально предназначенных для подобного рода целей, и брали воду из ячеистых капсул, где она хранится в желудке животного. Так, к слову, поступали и в войсках карматов, и ваххабитов, совершавших многодневные переходы по самым глухим уголкам пустыни и неожиданно обрушивавшихся на города в Месопотамии и Сирии с той стороны, откуда их никто не ждал.

Каждый верблюд на Аравийском полуострове имеет метку (васм), свидетельствующую о его принадлежности к тому или иному племени. Ставится васм на левом предплечье дромадера, реже — на шее (клеймят им и некоторых других домашних животных). Культура васм занимала и занимает чрезвычайно важное место в жизни арабов Аравии. Как и в прошлом, васм и сегодня — это, выражаясь современным языком, и «торговая марка» животноводческой продукции того или иного кочевого племени, и унаследованный от предков «герб племени». Многие из рисунков в культуре васм напоминают по форме знаки-буквы химйаритской письменности. В былые времена такой знак имело не только племя, но и его любой, отдельно взятый род, и каждая семья в нем. Крупных домашних животных метили, как правило, двумя васмами: семейно-родовым и племенным. Васм племени ставили, кстати, и на животных, и на финиковых пальмах, и на колодцах, и даже на скалах у принадлежавших племенам пастбищ (52).

Некоторые племена в Аравии сдавали верблюдов в наем: организаторам сезонных торговых караванов и владельцам земельных угодий. Наем одного верблюда, скажем, в оазисе Тима’ (Тайма), сроком на месяц, стоил сто мер фиников (53).

Многие из земель на Востоке, отмечал в своих увлекательных книгах об Аравии американский миссионер С. Цвемер, можно было бы назвать обителью того или иного животного. Персию, к примеру, — королевством коз. Египет — царством крокодилов. Кашмир — княжеством овец. Индию — империей тигров. Аравию — страной верблюдов. Сами коренные жители «Острова арабов», замечает С. Цвемер, отзывались о своем крае, как о «матери-земле верблюдов» (умм-эль-ибл) (54).

Аравия, бедуин и верблюд — это портрет «Острова арабов» прошлого. Правильно понять и должным образом оценить некоторые крылатые фразы и выражения аравийца, не будучи осведомленным о роли и месте верблюда в его повседневной жизни, сложно. Не будь верблюда, язык арабов Аравии, широко разошедшийся по свету, отчасти с теми же верблюжьими караванами, был бы намного беднее — и метафорами, и пословицами, и поговорками.

Верблюд — самое удивительное животное на свете, заявляют арабы Аравии; и называют его словом «джамиль», то есть «красавец». В арабском языке слова «верблюд» и «красота» имеют один и тот же языковый корень. Когда правоверные отрекутся от своих верблюдов, говорится в сказаниях о пророках, — свершится Божий суд, и наступит конец света. «Клянусь верблюдом», — часто выкрикивают в пылу споров коренные жители Аравии и в наши дни. Нарушить такую клятву — значит лишиться благоволения судьбы, считают бедуины. «Счастье человека, — утверждают они, — шествует нога в ногу с верблюдом». И добавляют, повторяя слова почитаемого в Аравии «праведного» халифа ’Умара (634–644), произнесшего их в 638 г., в Иерусалиме, куда он лично прибыл на своем верблюде, чтобы принять капитуляцию города пророков, Давида, Соломона и Авраама, что «араб торжествует только там, куда ведет его верблюд» (55).

О путешествии халифа ’Умара (сорокового по счету человека, принявшего ислам) на своем любимом верблюде из Аравии в Иерусалим бытует много преданий. Рассказывают, что, въехав в Иерусалим, ’Умар проследовал к месту Священного храма Соломона, разрушенного римлянами (70 н. э.). И совершил там молитву. Впоследствии, при халифе ’Абд ал-Малике (VII в.) из династии Омейядов (661–750), на том месте, где молился халиф ’Умар, построили Купол скалы. Веком спустя рядом возвели мечеть Ал-Акса, закрепив за Иерусалимом положение третьего по рангу, после Мекки и Медины, города мусульманского мира.

Человеком ’Умар слыл суровым и строгим, но великодушным и щедрым по отношению к людям обездоленным и неимущим, вдовам и сиротам. Часто отдыхал на ступенях мечети, вместе с бедняками. По ночам имел обыкновение бродить по улочкам Медины с кнутом в руке. Мусульмане страшились кнута его больше, чем меча любого другого человека. Питался ’Умар ячменными лепешками, сухими финиками и оливковым маслом. Одежду носил из самой дешевой ткани, латаную-перелатаную, порой, во многих местах. Требовал от других только того, что от самого себя. Известен в истории ислама как ревностный хранитель веры и яростный гонитель нарушителей ее норм и правил. По одному из сказаний, он прилюдно подверг бичеванию собственного сына, ’Убайда, за то, что тот пригубил спиртное. До принятия ислама, сообщает Ибн Хаджар (ум. 1449), ’Умар занимался в общине мекканцев «посольскими делами» (56).

«Бедуин, — гласит древняя поговорка арабов Аравии, — паразит верблюда». Действительно, мясо и молоко верблюда идут в пищу. Шерсть — на изготовление пледов, теплой одежды и шатров. Кожа — на шитье кожухов для воды, сбруи для домашних животных, и т. д. Помет — на поддержание огня в очаге. Даже урина верблюда в прежние времена и та не пропадала почем зря; ею, к примеру, промывали глаза после песчаной бури. Верблюд — это твердая «валюта» Аравии прошлого. Верблюда можно было обменять на рис и кофе, оружие, одежды и ювелирные украшения.

Бедуин и верблюд — извечные обитатели бескрайних песков Аравии, ее самые яркие и не меркнущие с течением времени символы. «Каков верблюд — таков и хозяин», — любят повторять арабы Аравии присказку предков. Мальчиков в семьях учат быть такими же работящими, как верблюд, а девочек — такими же, как верблюд, терпеливыми, умеющими, как он, приспосабливаться к тяготам и невзгодам жизни, кочевой и семейной.

С восходом солнца верблюд впрягался в работу, тяжелую и монотонную. Перевозил на себе людей и грузы, таскал из колодцев воду, наполняя ею каналы оросительных систем в пальмовых рощах. Двигался при этом по одному и тому же кругу, вращая весь день огромные жернова. Удаляясь на отдых вместе с хозяином, вставал перед ним на колени, помогая взобраться себе на спину, демонстрируя тем самым покорность и смирение, вошедшие в поговорки арабов.

Аллах проявил благосклонность ко всем племенам Аравии, говорят бедуины в беседах с иностранцами; и при сотворении мира никого не обошел вниманием. Арабов Песчаной Аравии осчастливил верблюдом и финиковой пальмой. Жителей Прибрежной Аравии облагодетельствовал дарами и сокровищами моря: рыбой, жемчугом и кораллами. Людей юга «Острова арабов» одарил благовониями и кофе; севера — породистыми лошадьми; запада — торговыми караванными путями; востока — морским сообщением с богатыми рынками Индии и Китая, Персии и Месопотамии. Народы сегодняшней Аравии — нефтью и газом, повсюду и всеми востребованными.

Верблюд — это и «корабль пустыни», не терпящий крушений в «океане песка», и «грузовой экспресс» Аравии прошлого, и самое быстрое и надежное средство по доставке почты, — так отзывались об этом животном именитые исследователи «Острова арабов». И были правы. Судите сами. Если торговые верблюжьи караваны, двигавшиеся с грузами благовоний, жемчуга, кофе и алоэ из Аравии в Дамаск, находились в пути не более 6 часов в сутки, то верблюды- почтальоны — в два раза дольше. И доставляли срочные депеши из Мекки в тот же Багдад, некогда блистательную столицу халифата Аббасидов (750-1258), всего за три дня.

В 1844–1845 гг. Луи дю Куре (1812–1867), состоявший на службе в армии египетского паши Мухаммада Али (1769–1849), предпринял путешествие в Йемен и Оман. Посетил Сан’а (Сану). Оттуда с караваном, «насчитывавшим 350 верблюдов и 280 человек, в том числе 180 рабов», проследовал в Ма’риб, в земли Белой Сабы, как называли это блистательное царство «Острова арабов» народы Древней Аравии. Побывал в Хадрамауте и Сухаре (Сохаре). Приняв ислам и взяв имя ’Абд ал-Халид, совершил паломничество в Святые земли ислама. В своих книгах «Паломничество в Мекку» и «Счастливая Аравия» (редактировал их, якобы, Александр Дюма) ярко описал обычаи и традиции арабов Аравии, а в книге «Жизнь в пустыне» — нравы бедуинов.

Главное богатство бедуина, отмечал Луи дю Куре, — не золото и серебро, а верблюд, «корабль пустыни». Маскатский дромадер, считавшийся в те времена самым лучшим в Аравии, имел красноватый окрас, обладал изрядной быстротой бега, выносливостью и силой. Ступенью ниже стоял недждский верблюд; за ним шли хиджазский и йеменский. Цена на животное напрямую зависела от его места в этом списке (57).

Путешествуя по Аравии, отдыхая, к примеру, в Эмиратах, следует обязательно съездить на один из верблюжьих ипподромов. Особой популярностью, притом повсюду на полуострове, пользуются верблюжьи бега, устраиваемые в эмиратах Дубай и Умм-эль- Кайвайн. Проводятся они по пятницам (выходной день), утром, и только в прохладное время года. Участвуют в них верблюды двух пород: ’анафи (цвет шерсти — белый и золотой) и бушари (окрас — коричневый и черный). Подготовкой бегового верблюда начинают заниматься, когда ему исполняется 6 месяцев; с трех лет животное уже участвует в бегах. Карьера бегового верблюда, что интересно, заканчивается в возрасте 10 лет, а вот верблюдицы — значительно позже, случается, что и в 20 лет.

Кормят бегового верблюда специальными отрубными смесями и финиками; регулярно поят молоком. За несколько суток до бегов рацион животного сокращают. До конца 1990-х годов жокеями на бегах выступали мальчишки, в возрасте не старше 6 лет; а в наши дни — специально сконструированные роботы.

Кратко кое о чем в Аравии важном, а для читателя небезынтересном. Сначала, буквально в двух словах, о том, что бедуины называют словом «харам», то есть о делах и поступках недостойных, «чернящих лицо» араба Аравии, как выражаются жители пустыни. К таковым они относят нарушение данного человеком слова, воровство и некоторые другие.

По сложившейся традиции, воровство ложится позором не только на вора, но и на все племя, в котором он вырос. Поэтому и сегодня в монархиях Аравии, где основу жизни, ее фундамент, составляют все те же родоплеменные отношения, при которых тот или иной род отвечает за порученный ему конкретный участок торгово-экономической или социально-общественной деятельности, воровства среди чиновников из числа коренных жителей нет и в помине. Не дают воровству пускать корни в Аравии обычаи и традиции предков.

Жестко карали в прежние времена конокрадов и воров охотничьих птиц. О месте сокола в жизни арабов Аравии прошлого говорит то, что сокол считался достойным выкупом за попавшего в плен сородича. Человеку, пойманному на краже охотничьей птицы, тут же отсекали руку, без суда и следствия. В кочующих племенах Аравии до сих пор бытует поверье, что если беременная женщина увидит во сне парящего в небе сокола, то в семье родится мальчик.

В долине Мина, где исполняется перешедший в ислам обряд жертвоприношений, торговцы-иноземцы наблюдали очень интересный обычай древних аравийцев. Здесь во время хаджжа разводили костер и над огнем, прилюдно, объявляли имя человека, нарушившего слово, клятву или договор. Для араба Аравии это было смерти подобно. Ибо никто с таким человеком, совершившим «грязный» и «вероломный», по понятиям бедуинов, поступок, ни общаться, ни каких-либо дел иметь уже не хотел.

Нувейри (ум. 1332), автор знаменитой исторической энциклопедии, рассказывает об этом так. Когда кто-либо «поступал грязно» — нарушал клятву или данное им слово, — то арабы во время хаджжа зажигали огонь на Ашабе (гора в долине Мина), и объявляли о его «вероломном» поступке, всем и вся.

Теперь — об охоте. Соколиная охота — непременный атрибут повседневной жизни арабов Аравии дней ушедших, а в наше время — норма протокола королевских семей, принимающих у себя почетных гостей из числа правящих династий в других странах мира. Наездник с соколом на руке — это не меняющийся с течением времени образ-символ араба Аравии. Прежде с ловчими птицами охотились, чтобы добыть мясо обожаемой аравийцами хубары (дрофы). Сегодня соколиная охота — развлечение людей богатых и знатных.

Соколов на полуостров либо завозили из других стран (существовали специализировавшиеся на этом деле артели), либо отлавливали в сезон их миграции через Аравию. Более достойным у аравийца считалось сокола не купить, а поймать, и самому же обучить охоте. Таких соколов кочевники почитали особо, относились к ним как к членам своих семей; даже их охотничьи принадлежности называли теми же словами, что и некоторые атрибуты костюма человека. Кожаную шапочку, к примеру, которую надевают на голову ловчей птице, закрывая ей глаза во время передвижений, бедуин и поныне именует словом «бурга», то есть так же, как и женскую лицевую маску, скрывающую от «чужих глаз» лицо его женщины.

В Аравию, на зимовку, прилетают два вида соколов — сапсаны и балабаны. Самка (ал-хурр) — крупнее и мощнее сокола-самца (гармуш). Самка сапсана, к примеру, шахин или бахри шахин — сильнее самца (шахин тиба), и поэтому для охотника представляет больший интерес, чем самец. Открытие сезона охоты в аравийской пустыне приходится на конец ноября, когда идет миграция дроф через полуостров. Сокола во время охоты держат на руке: либо на деревянном бруске, выточенном в виде гриба (ал-вакр), либо на длинном, до локтя, кожаном чехле цилиндрической формы. Главная добыча охотничьей птицы в аравийской пустыне — это дрофа (хубара) и куропатка (’арван или хириван).

Имеются в Аравии и специализированные ветеринарные клиники для ловчих птиц. Первая из них появилась в Дубае (1984). Репутация у нее — высокая. В день она принимает не менее 15 «пациентов», в том числе и из других стран Аравийского полуострова. В ней имеются специальные аппараты для анестезии, рентгеноскопии и снятия электрокардиограммы, а также лаборатория для анализа крови.

Из истории Государства Российского известно, что соколиной охотой увлекался царь Алексей Михайлович. Его соколиный двор насчитывал более 3 000 ловчих птиц, «экипированных золотыми и серебряными колокольчиками», украшенными, порой, драгоценными камнями.

Часто для охоты на зайцев и газелей бедуины Аравии используют, наряду с соколом, и быстроногую собаку масти салюки, обладающую острым зрением и чутким нюхом. Ведя речь о салюки, бедуин Аравии никогда не назовет ее собакой, животным в исламе нечистым, а использует один из устоявшихся для нее среди аравийцев имен-терминов, а именно: «ловец ветра», «гончая газелей», «дочь шатра» или «глаза пустыни». Салюки в Аравии встречаются двух видов: ал-гасса — с короткой шелковистой шерстью, и ал-райши — с пушистыми ушами и мехом на хвосте и задних лапах. Чаще всего салюки охотятся в паре с соколом, служащим для них «наводчиком». Чтобы салюки во время охоты не повредили лапы на раскаленном аравийском песке, их смазывают хной или ореховым маслом. В Эмиратах для них устраивают бега на специально построенных треках, и проводят конкурсы красоты. Самым большим питомником салюк владеет в наши дни шейх Рашид ибн Ахмад, представитель правящей в эмирате Дубай династии Аль Мактум. Триста принадлежащих ему салюк живут в кондиционированных помещениях и имеют в своем распоряжении семидесятиметровый бассейн.

Одним из популярных видов развлечений у бедуинов Аравии считалась некогда охота на страусов. Из кож этих птиц арабы шили модные в то время сандалии и ремни для женщин. Обтягивали ими щиты шейхов, копья которых непременно украшали нескольким пучками страусиных перьев. Жир использовали для лечения ран (58).

В сказаниях и легендах племен Аравии о древнейших царствах и народах «Острова арабов» содержатся упоминания о посещении некоторыми из владык сабейских «мест охоты на слонов». Притом не только в близлежащих к Аравии «владениях зин- джей», в Абиссинии, к примеру, но и в землях Аш-Ша’м, в царстве Катна, располагавшемся на территории, входящей сегодня в состав Сирии. Катна, обнаруженная археологами не так давно, выступала даже когда-то соперником Египта в Средиземноморье. Речь идет о временах фараонов Тутмоса III (XV век до н. э.; за масштабы военных действий получил у египтологов прозвище Наполеона Египетского) и его сына Аминхатепа II. Имеются в летописях сведения о том, что поохотиться на слонов в местечко Нийи, что неподалеку от Катны, завоеванной Тутмосом III, фараон приглашал и подвластных ему правителей из арабских царств на Красноморском побережье «Острова арабов». И это не случайно. Дело в том, что в древности охота на слонов на нынешнем Арабском Востоке являлась одним из любимых развлечений царей, а предметы, инкрустированные слоновой костью, в первую очередь троны владык и их оружие, — элементом царского престижа. Популярным среди венценосных особ местом охоты на слонов как раз и слыла (невероятно, но факт) — Катна. Славилась она, кстати, и торговлей янтарем, шедшим на Восток из нынешней Балтии.

Лучшим охотниками среди бедуинов Аравии, европейские путешественники-первооткрыватели «Острова арабов» называли сулейбов, самое загадочное и закрытое, пожалуй, племя аравийских кочевников. Отличались они от коренных арабов во всем: в одеждах и привычках, в обычаях и нравах, а главное — в вере. Женщины их выделялись красотой, мужчины — мастерством лучников и следопытов, охотников на дроф и газелей. Славились сулейбы и своими кузнецами, и медниками-лудильщиками. Одевались в одежды, скроенные из шкур газелей и других диких животных.

Некоторые исследователи полагают, что сулейбы (их еще называли слейбами) являлись потомками первых христиан Аравии. Тех, кто некогда проживал в Наджране и не захотел во время их вынужденного исхода из страны в Месопотамию оставить родные земли. Храня свою веру и не желая раздражать мусульман, они укрылись в песках. Обид и вреда никому не чинили. И их никто не трогал. Существует, правда, и другое мнение насчет корней сулейбов. Говорят, что они, дескать, — потомки не возвратившихся на родину крестоносцев. Разбитые Салахом ад-Дином и изгнанные из Иерусалима и других городов Арабского Востока, откатываясь по Сирийской пустыне все дальше и дальше на Восток, они мигрировали в Аравию. Как бы то ни было, но на древках своих копий сулей- бы крепили кресты, а название их племени в переводе с арабского означает — «люди креста» (59).

Поскольку лошадь и Аравия — понятия неразделимые, то уместным представляется сказать несколько слов и об этом животном. Лошадь у арабов Аравии вообще, притом во все времена, являлась атрибутом знатности и богатства, а у бедуинов в частности — символом свободы. По существовавшей в Аравии традиции, рабам и евреям передвигаться на лошадях в землях «Острова арабов» строго-настрого запрещалось.

В племенах Аравии, испокон веков занимающихся разведением лошадей, на каждую из них ведется родословная. Ее вручают покупателю вместе с приобретенной им лошадью. «Беспаспортных» лошадей чистой арабской породы на полуострове нет.

Самой желанной военной добычей у арабов Аравии считались в прошлом кобылицы (за ними шли верблюдицы). В глазах бедуинов они имели такую ценность, что если племя, окруженное сильным противником, добровольно отдавало ему своих кобылиц, то, согласно обычаю тех лет, оно нападению и разграблению не подвергалось (60). Только на лошади направлялся в стан «несоюзного племени» гонец, заблаговременно, в былые времена, извещавший его о разрыве «отношений мира» и вступлении на «тропу войны».

В арабском языке слово «лошадь» («хайль») имеет тот же корень, что и слова, значения которых связаны с воображением и фантазией, очарованием и гордостью.

В Аравии традиционно разводили две породы лошадей: для тяжелых работ (кадиши) и для верховой езды (кохлани). Обеими породами занимались, например, в Джабаль Шаммаре. Лошадей породы кадиши торговцы вывозили для продажи в Месопотамию, Индию и Персию, где они пользовались повышенным спросом. В знаменитых конюшнях Джабаль Шаммара ездовых лошадей чистой арабской породы кормили пустынными травами и финиками, а поили, особенно в раннем возрасте, верблюжьим молоком (61). Закупали лошадей в Джабаль Шаммаре (как правило, зимой) и для конюшен королевских дворов Франции, Англии и Испании, а также для знатных семейств Российской империи.

Упомянув о княжестве Джабаль Шаммар, следует отметить, что своего расцвета и могущества оно добилось при правлении в нем рода Рашидитов (1834–1921). Династию Рашидитов заложил ’Абдаллах ибн ’Али Аль Рашид, потеснивший от власти в тех землях (1834) род Аль ’Али. Принадлежали Рашидиты к племени бану таййа’, переселившемуся в земли Неджда еще во II в. до н. э.

По одному из преданий, прародительницей лошадей чистокровной арабской породы была лошадь, дарованная арабам Аравии царем Соломоном по случаю его договора о дружбе и торговле с царицей Савской (62).

Араб, вспоминали путешественники, обращался со своим конем как с родным братом. Лошадь обучал терпеливо, не говоря ей ни одного сердитого слова. Делясь своими соображениями по вопросу о воспитании лошадей с чужестранцем, повторял присказку предков о том, что «молодая ветка гнется как угодно, а вот крепкого сука не согнешь». Заявляя, что лошадь после человека — самое лучшее создание Бога на земле, бедуин добавлял, что это животное, как человек, понимает все. И не достает ему, дескать, только одного — языка.

В племенах Южной Аравии бытует легенда о том, что первая лошадь, спустившись с небес, явила себя роду людскому именно на «Острове арабов». Когда Аллах задумал создать коня, говорится в ней, он будто бы сказал ветру, что хочет, чтобы от него, от ветра, родилось существо, с которым не в силах было бы справиться ни одно другое животное, чтобы оно «умело летать без крыльев и побеждать без меча». И взял Аллах горсть южного аравийского ветра, и сотворил из него лошадь. И сказал: «Имя тебе — арабская. Предназначение твое — носить на себе верных Мне людей, и топтать врагов их!». Отсюда — и непоколебимая убежденность аравийца в том, что лошадь может быть счастлива только в руках араба, более того, только на его прародине — в Аравии.

Купить лошадь у аравийца непросто, рассказывали работавшие в Джидде дипломаты Российской империи. Продавая породистого скакуна, бедуин торговался часами. И все потому, что заранее завидовал покупателю, который хотел «увести его сокровище». Особенно дорожили аравийцы кобылицами, ибо считали, что чистота крови лошадиной аристократии передается именно через них. Если дарили лошадей «могущественным государям-магометанам, тому же турецкому султану, шаху персидскому или хедиву Египта», то посылали им жеребцов, никак не кобылиц.

Скачки на лошадях в Аравии проходят только в зимний период времени. Лучшие ипподромы на полуострове — в эмиратах Дубай и Умм-эль-Кайвайн (ОАЭ).

Бич аравийской пустыни, по общему мнению пересекавших ее путешественников, — это самум, ветер с песком, раскаленный и обжигающий, как огонь. В переводе с арабского языка слово «самум» значит «отравляющий», «убивающий все живое». Бедуины Аравии называют его «ядом пустыни». Особенность самума в том, что он проносится над землей, передвигая с собой в воздухе горы песка. Между поверхностью земли и покрывалом самума над ней остается нетронутым небольшое пространство. Оно-то и становится убежищем и для человека, и для животного. Бедуин, заметив надвигающийся на него самум, ложится на землю, лицом вниз, и, с головой укрывшись биштом, шерстяной мужской накидкой, прячется за тело укладывающегося рядом с ним верблюда. Если верблюд бредет по пустыне один, то, будучи застигнутым самумом, порой, и не ложится вовсе, а, широко расставив лапы, опускает морду на землю, закрывает глаза и приводит в действие имеющиеся у него на такой случай, созданные природой, специальные защитные ушные и ноздревые перепонки.

Двойной портрет: бедуин и Аравия. Каждый бедуин — араб, утверждал в своей увлекательной книге «Приключения среди арабов» американский миссионер Арчибальд Фордер, но не всякий араб — бедуин. А. Фордер знал, о чем говорил. Много лет он прожил в Палестине. Дважды (1899, 1900) пытался попасть в Неджд, побывать в Хаиле и Хиджазе, повстречаться с Ибн Рашидом и Ибн Саудом, лидерами двух враждовавших за власть в Неджде знатных семейно-родовых кланов.

Время в Аравии, отмечал он, арабы не ставят ни в грош. Дни там — долгие и жаркие, жизнь — простая и размеренная. Никто никуда не торопится. «Бог дал, Бог взял, — часто приговаривают аравийцы. — Спеши, не спиши, что предначертано судьбой, то и сбудется». Предотвратить того, что предначертано судьбой невозможно, полагают они; Волю Аллаха изменить нельзя! Отсюда, по-видимому, и популярная среди них присказка-поговорка, сообщал своим читателям А. Фордер, гласящая: «Не спеши сразу браться за то, что можно сделать завтра». Наслаждайся дарованным тебе беззаботным днем.

Жилище жителя пустыни, каким его видел А. Фордер, не изменилось, по его выражению, со времен Кедара, «отца бедуинов», одного из 12 сыновей Исма’ила, прародителя племен Северной Аравии. Могучий Нибайджус, первый сын Исма’ила, обосновался сначала в пещерах, в которых проживали прежде «арабы потерянные», первые обитатели Аравии из легендарного племени самуд. Затем построил, в ближайших к пещерам землях, каменные дома и заложил поселения. Брат же его, Кедар, рожденный после него, удалился в пустыню, и дал начало племенам кочевников (63). И сегодня бедуины Северной Аравии, упоминая в разговоре о чем-либо темного цвета, грозового облака, скажем, над головой, молвят, что оно «такое же темное, как шатры Кедара».

Бедуины, подчеркивал А. Фордер, гордятся чистотой своей крови и знают, что многие их них, в отличие от горожан, «смешавшихся с чужаками», принадлежат к «чистым арабам», ведущим родословную от Кахтана, библейского Иоктана, потомка Ноя. Согласно преданиям арабов Аравии, у Кахтана было 13 сыновей. Так вот, тот из аравийцев, коллективная память рода которого сохранила и донесла до наших дней сведения о генеалогическом древе рода, по которому можно проследить его до Кахтана, имеет право говорить о себе, что он — дальний потомок народа ал-’араб, то есть араб чистых кровей.

«Жители шатров», бедуины, писал А. Фордер, считают, что они — лучшие из обитателей «Острова арабов», так как абсолютно свободны и не стеснены ничем. Подчинены только обычаям и законам пустыни,традициям своего племени, да приказам выбранных ими шейхов. «Жителей стен», горожан, всех тех, кто ведет оседлый образ жизни, они кличут «лишенцами». Иными словами, людьми, лишенными счастья свободного и здорового образа жизни в пустыне; людьми, стесненными в передвижении каменными стенами своих поселений.

В отношении врагов бедуины вероломны и жестоки, в отношении соплеменников и друзей — надежны и добры, свидетельствовал А. Фордер, ссылаясь на свои знания об арабах Аравии. Завоевав доверие кочевника-аравийца, чужеземец обретал в его лице верного друга на всю оставшуюся жизнь (64).

Бедуины любят своих детей, отмечал А. Фордер; добры к ним и внимательны; мальчиков просто обожают. Появление первого сына в семье — событие для араба не только радостное, но и важное. Притом настолько, что отражается даже на имени отца. Когда в семье бедуина рождается мальчик-первенец, то соплеменники начинают уважительно величать отца малыша, более того, на протяжении всей оставшейся жизни, не только именем, полученным им при рождении, но и приставкой к нему, состоящей из слов «отец такого-то», отец ’Абдаллаха, к примеру. И обращаются к нему уже не просто по имени, скажем, Исма’ил, а Исма’ил Абу ’Абдаллах, что значит — Исма’ил отец ’Абдаллаха.

Тельце ребенка, рожденного в пустыне, и сегодня, порой, обтирают тряпкой, смоченной уриной верблюдицы; и присыпают пудрой, заблаговременно приготовленной из растолченных в порошок косточек фиников и коры финиковой пальмы. Веки малыша (мальчика и девочки) непременно обводят черной женской краской для ресниц, а руки пеленают. На голову надевают специальный чепчик, скроенный из легкой ткани, с пришитыми к нему, спереди, несколькими бусинками синего цвета — дабы уберечь новорожденного от «очей шайтана». Случается, что и в наше время к такому чепчику прикрепляют еще и амулет-оберег тамима. Представляет он собой небольшой кожаный мешочек с вложенным в него, написанным на бумаге, одним из стихов (айатов) из Корана. В прошлом ребенок носил его до тех пор, пока не подрастал и не начинал ходить (65).

У бедуинок бытовало в старину поверье, что если на новорожденного посмотрит чужеземец, то ребенок может заболеть. Поэтому малышей в становищах кочевников, где оказывались чужеземцы, от глаз их скрывали.

В день наречения ребенка именем (на седьмой день после рождения) в племенах, обитающих в пустыне, как и прежде, режут овцу или барана. Во времена джахилийи, то есть язычества, кровь животного, забитого по этому случаю, приносили в жертву идолу племени. Мясо съедали за вечерней трапезой. Перед тем как произнести имя ребенка, — состригали волосы на его голове (обряд ал-’акика); и по весу волос раздавали милостыню бедным. На руку или на шею новорожденного — сразу же после наречения его именем — надевали амулеты-обереги.

В эпоху Пророка Мухаммада, сообщают историки ислама, в семьях асхабов (сподвижников Мухаммада), проживавших в Медине, существовал обычай ат-тахник, другими словами — «обряд вложения в рот» (от арабского слова «ханак» — «рот»). Заключался он в том, что новорожденного приносили к Пророку и просили, чтобы Посланник Аллаха совершил обряд ханак, то есть разжевал финик и положил его в рот ребенка. После чего малыша нарекали именем (66).

Всем мальчикам и девочкам, кстати, делали тогда обрезание (хитан). Также как бритье волос на голове, стрижку ногтей, удаление волос под мышками, обрезание считали «природными свойствами», отвечавшими «естественной природе человека». Обрезание, согласно обычаям предков, являлось в Древней Аравии «обязательным для мужчин и похвальным для женщин». Об этом упоминали в своих сочинениях и древнегреческий историк Диодор Сицилийский (ок. 90 — ок. 30 до н. э.), автор знаменитой «Исторической библиотеки», и прославленный еврейский историк Иосиф Флавий (37-100), собиратель «Иудейских древностей». Имеются сведения на этот счет и у церковного историка Филосторгия (ок. 368 — ок. 439), написавшего «Церковную историю». Установление обряда обрезания в одних племенах Аравии приписывают Ибрахиму (Аврааму), в других — самому Адаму. Сказывают, что в эпоху Мухаммада в Мекке проживала известная на весь Хиджаз женщина, занимавшаяся обрезанием мальчиков и девочек.

Один из самых ужасных обрядов арабов Древней Аравии, бытовавший, правда, не повсеместно, а только среди некоторых родоплеменных кланов (киндитов, курайшитов и тамимитов), — это погребение живьем малолетних дочерей в дар своему божеству. Когда девочке исполнялось лет пять-шесть, отец говорил ей, что берет с собой на прогулку. Нарядив ее, как на праздник, он вел малышку к заранее вырытой яме. Сталкивал ее туда, и хоронил живьем. Возвратившись в поселение, случалось, даже похвалялся тем, что содеял (67). Курайшиты совершали этот обряд на горе Абу Далама, близ Мекки.

В сказаниях арабов Аравии фигурирует человек по имени Са’с’а ибн Нахийа, дед знаменитого арабского поэта ал-Фараздака (641–732). Однажды он выкупил девочку, которую готовили к тому, чтобы принести в жертву, заплатив ее отцу двух верблюдиц и верблюда. И с тех пор, взяв себе за правило «спасать девочек на такой основе, уберег от смерти 280 невинных душ».

Для подавляющего большинства семей в Аравии образование для детей было долгие годы малодоступным. Школ на побережье Эш- Шамал (ОАЭ), к примеру, до начала XX столетия не существовало и вовсе. Вместе с тем, в семьях, проживавших в городах и сколько- нибудь обеспеченных, делали все возможное, чтобы хотя бы одного из детей обучить грамоте — умению считать, писать и читать. «Занятия» с детьми проводили священнослужители, прямо во дворах мечетей. «Искусству чтения» учили по Корану. Для овладения «искусством письма» использовали намазанные сажей верблюжьи лопатки; буквы на них выводили тростниковыми палочками. Когда во время занятий раздавался призыв муаззина на молитву, ученики гурьбой высыпали из дворов мечетей и мчались к морю, чтобы омыться перед молитвой. Мечети в городах Прибрежной Аравии располагались на расстоянии метров 100 от воды, не больше. Кстати, ночью минареты мечетей с зажженными на них емкостями с «черной водой» (нефтью) служили маяками-ориентирами для мореходов. По вечерам «школьники» вынимали свои тростниковые «ручки» из корзинок-портфелей, сплетенных из пальмовых листьев, и, усевшись на берегу, тщательно очищали их корочкой кокоса с песком. Школы назывались куттабами. Образование считалось законченным, если ученик самостоятельно, без запинки, мог прочесть любую из 114 сур (частей) Корана. Окончание школы отмечали в семьях громко и пышно. Детишек-выпускников одевали в лучшие одежды, усаживали верхом на лошадей (в случае отсутствия таковой брали напрокат) и провозили по домам соседей, друзей, родных и близких, где их щедро одаривали сладостями.

Магометане, вспоминали дипломаты Российской империи, работавшие в Джидде в начале XX столетия, строго следили за тем, чтобы книги для их детей, попадавшие в Аравию с паломническими или торговыми караванами из Сирии и Египта, не содержали иллюстраций. Картинки в книгах они считали идолами, похожими на тех, что были уже «повергнуты» однажды Пророком Мухаммадом. Поэтому и живописи, как таковой, в Аравии не знали. Живопись по- аравийски, — это арабески, то есть изящно написанные на бумаге строки из Корана, расположенные в виде того или иного символа мусульман: полумесяца, к примеру.

Важное событие в семье бедуина — свадьба. Свадебный церемониал у кочевников Аравии, по наблюдениям известных описателей жизни и быта народов «Острова арабов», в том числе Чарльза Монтегю Даути (1843–1926) и Сэмюэла Цвемера (1867–1952), был намного проще, чем у горожан. Бедуин, желавший взять в жены дочь одного из своих соплеменников, встречался с ним и предметно обсуждал статьи брачного договора. Если договаривались, то в тот же день жених приходил с ягненком к шатру своего будущего тестя и оглашал перед собравшимися там свидетелями положения брачного договора. Суть его состояла в перечне обязательств, что брал на себя мужчина перед своей будущей женой. Сколько, к примеру, и каких драгоценностей он обязывался ей купить. Затем жених доставал из-за пояса кинжал и перерезал горло ягненка. Как только капли крови заколотого им животного падали на песок, брачный договор считался скрепленным и вступившим в силу. Сразу после этого разворачивалось праздничное гуляние, с песнями и плясками. На него собиралось все племя. В тот же день, где-то в середине ночи, невесту препровождали в специально разбитый для новобрачных шатер, к жениху (68).

Значительно проще подходили кочевники и к вопросу о махре (калыме). В пустыне, среди бедуинов, он был в разы меньше, а по составу — несравнимо скромнее, чем у горожан. Платили калым в основном домашними животными.

Руку на жену, рассказывал знаменитый путешественник- исследователь Аравии Иоганн Людвиг Буркхардт (1784–1817), бедуин поднимал редко. Это считалось делом постыдным, не достойным чести мужчины. Женщину свою бедуин оберегал и почитал, величал ее «владычицей шатра». На ней лежала забота по дому и воспитанию детей.

Женились и женятся в племенах Аравии, по традиции, зачастую на родственницах (обычно на двоюродных сестрах). Причин тому — несколько. Во-первых, господство в социальной структуре общества родоплеменных отношений; с давних времен и до наших дней заключение брака внутри рода — это способ увеличения численности племени, а значит — усиления его роли и места в системе межплеменных отношений. Во-вторых, незыблемость канонов ислама. В данном случае — в социально-семейной сфере. Знание друг друга с детства, считают арабы Аравии, есть залог нерушимости семьи, на чем делается акцент в исламе.

ЧАСТЬ IV ЖИТЕЛИ СТЕН Дневник памяти.

Портреты городов и горожан на фоне времени.

За аравийской чадрой.

Традиционные ремесла арабов Аравии прошлого.

Аравия торговая.

Портреты городов и горожан Аравии на фоне времени. В старину въездные и выездные ворота в городах Аравии на ночь запирали. Делали это после вечернего намаза. Отворяли же сразу после утренней молитвы. Во дворцах правителей, больше походивших на хорошо укрепленные, отдельно стоявшие крепости, располагались арсенал и тюрьма. Имелись в них и специальные помещения, где жители городов хранили свои сбережения и драгоценности (1).

День в жилище аравийца, будь то горожанина или кочевника, начинался с того, что женщина с помощью небольшой ручной мельницы молола зерно и толкла в ступке кофейные зерна, чтобы испечь к завтраку лепешки и сварить кофе. Поэтому ручная мельница и кофейная ступка воспринимались арабами Аравии как символы семейного очага. Воровство этих предметов строго каралось — отсечением руки. Даже брать их в залог считалось неприличным. Когда кто-то из жителей того или иного квартала говорил, что «ручная мельница соседа молчит», это означало, что человек попал в беду, что «нет в его доме ни зерна, ни хлеба». И настало, дескать, время оказать горемыке помощь.

Зерно, кстати, мололи только женщины. Мужчины этим не занимались. Зато доили верблюдиц, и женщин к ним не подпускали (2).

Если сосед — человек гостеприимный и щедрый, то араб Аравии заметит, что «живет он возле сосуда с медом». Если же сосед — мужчина нелюдимый, то аравиец скажет: «Человек он — тяжелый, и имя ему — камень, и семья его — скала».

В прошлом сады и огороды в городах и селах Аравии были открыты для всех нуждавшихся, днем и ночью. Неимущий и обездоленный мог войти туда и съесть все, что захочет, столько фруктов и овощей, сколько сможет. Но вот брать с собой, выносить что-либо не разрешалось.

Узкие улочки в старых кварталах древних городов-портов Аравии практически полностью укрыты балконами стоящих друг напротив друга домов. Делалось это со смыслом. Такая форма застройки улиц, с «балконным покрывалом» над ними, давала столь желанную в Аравии тень. По обоим концам улочек располагались мощные деревянные двери-калитки. В прежние времена их по ночам запирали. Потолки в домах «кварталов прошлого» — непременно резные. Так же, кстати, как и входные двери, искусно «расшитые» мастерами- резчиками изображениями животных, растений и затейливыми арабесками.

Прогуливаясь по старым кварталам приморских городов, будь то в Дубае или Рас-эль-Хайме, в Кувейте или Шардже, и, сталкиваясь на узких улочках с арабами, едущими навстречу на осликах, хочешь не хочешь, но надо прижаться к стене, иначе не разойтись. Улочки эти (арабы Аравии называют их словом «сикка», что значит «проход») буквально усыпаны небольшими лавчонками. Находятся они в нишах оград плотно прижавшихся друг к другу домов, с прилавками, выходящими прямо на улицу. Товар, разложенный в них на полках, покупатель рассматривает прямо с мостовой, внутрь не входит.

Лавки на любой отдельно взятой сикке специализируются, как правило, на продаже одного и того же товара. Дело в том, что арабы Аравии ужас как любят поторговаться. «Покупка без торга, что шиша (кальян) без кофе и свадьба без веселья», — приговаривают они. Выбрать и купить нужный товар, переходя от одного торговца к другому, а заодно и «позабавиться в торге», веселой словесной схватке-перепалке с торговцем, удобнее всего в местах сосредоточения лавок с одним и тем же товаром.

Рынки в Аравии, вспоминали путешественники, чутко реагировали не только на потребности покупателей, но и на их привычки. Они являлись едва ли не единственным в прошлом местом времяпрепровождений аравийцев. Там можно было сделать покупки и поторговаться, то есть «показать себя». Послушать сказания и предания из уст профессиональных рассказчиков, покуривая шишу в «домах кофе». Понаблюдать за поркой чужеземных моряков, попавшихся на употреблении хмельных напитков.

Древние арабы, отмечал известный российский востоковед П. Цветков, были «большие любители до вина и развлечений» (3). И то, и другое в избытке предлагали им таверны. Там же трудились и кайны, аравийские гетеры, развлекая подвыпивших посетителей песнями и танцами. Великий исследователь-портретист «Острова арабов» Иоганн Людвиг Буркхардт, посещавший Мекку в 1815 г. под видом купца-мусульманина из Индии, упоминал о многочисленной общине обитавших в городе темнокожих африканцев. Многие из них, рассказывал он, находились прежде в рабстве. Попадая в Мекку, во время хаджжа, получили свободу от своих хозяев. Женившись и обзаведясь семьями, оставались жить в Мекке. Так вот, жены их готовили из сорго отменный хмельной напиток — бузу. Делали его, порой, с добавлением пряностей (4). Пользовались спросом, по словам путешественника, и настойки на изюме; их в Мекку завозили из Та’ифа и из Йемена.

С приходом ислама, и то не сразу, вино оказалось вне закона. Правоверный не должен был произносить слова молитвы и упоминать имя Господа «грязными», то есть пьяными устами. Запретил употребление хмельных напитков «праведный» халиф ’Умар ибн Хаттаб (634–644). Чтобы искоренить пьянство в мусульманской общине (умме), он приказал не только вырубить виноградники, но и повелел не использовать впредь в росписях дворцов и храмов популярные среди арабов орнаменты с изображениями виноградной лозы (5).

Находясь в аравийских странах и посещая рынки в старых кварталах приморских городов, невольно обращаешь внимание на то, что некоторые продукты кое в каких лавках там по-прежнему продают так же, как и в старые добрые времена. Сахар, к примеру, головками, упакованными в корзинки-плетенки. Висят они прямо у входа, на огромных крюках. Делается это для того, чтобы экзотическим видом выставленных в лавках товаров привлечь в них туристов, жаждущих впечатлений, а также местных горожан пожилого возраста, испытывающих, как они признают, необъяснимую тоску по безвозвратно ушедшему прошлому. Буквально впритык к таким лавкам располагаются старые кофейни. Заказав «по чашечке кофе с кальяном», старики любят посидеть в них и поболтать о том времени, когда «такой сытости», по их выражению, как сегодня, не существовало и в помине; зато свято чтилась верность данному слову и «царила чистота нравов». Двери домов тогда если и запирали, говорят они, то только в том случае, если надолго уходили по делам; и не на замки, как сегодня, а на простые деревянные задвижки-щеколды.

Продукты в лавках на рынках (опять-таки, чтобы привлечь туристов) тоже кое-где взвешивают по старинке — на огромных старинных весах. Вместо гирь используют камни, абсолютно точно, впрочем, соответствующие обозначенному на них краской весу.

В былые времена, отлучаясь ненадолго из лавки, торговец дверь на ключ не запирал, а лишь опускал над ней простенький занавес, чаще всего — кусок вышедшей из употребления рыболовной сети. И мог быть абсолютно уверенным в том, что на переполненном людьми базаре никто в «закрытые» двери его лавки даже не сунется.

Человек, оказывавшийся на рынке, делились своими наблюдениями путешественники, шел вначале туда, где располагались лавки-мастерские парфюмеров и ювелиров. Притом делал это непроизвольно. Влекли его в их сторону запахи духов и благовоний. И уже оттуда, «порадовав глаза» изящными ювелирными изделиями, и «покрыв одежды ароматами благовоний», отправлялся в те места, где торговали нужными ему товарами.

Исследователи-открыватели «Острова арабов», посещавшие рынки Аравии, обращали внимание на сумки и обувь аравитянок. У любой из женщин имелась тогда в руках небольшая сумка-корзинка, искусно сплетенная из листьев пальмовых деревьев, покрытая изнутри битумом, а на ногах — сандалии, состоявшие, порой, только из деревянной дощечки-подошвы, искусно подогнанной под ногу, и прихваченной к ней кожаным ремешком. Наружная простота обуви имела, вместе с тем, практический смысл — оберегала ступни ног женщины от раскаленных солнцем «песчаных мостовых».

Рынки в городах, что интересно, как и сами города, окружали мощные высокие стены. С внутренней стороны они были сплошь усыпаны нишами-лавками, без дверей, но с широченными окнами, через которые проходивший мимо горожанин без труда мог рассмотреть выставленные в них товары. С внешней стороны, в верхней их части, находились бойницы для лучников. На ночь ворота в оградительных стенах рынков, где такие имелись, затворяли. Сами же лавки с товарами стерегли хорошо натренированные собаки. Человека, тайком проникавшего ночью на рынок, они рвали на части. С призывом муаззина к утренней молитве собак с рынка уводили (6). Защитные стены вокруг рынков внутри городов служили своего рода еще одним поясом безопасности для горожан на случай прорыва врага через главнее, въездные ворота города.

На рынках трудились цирюльники, «живые газеты Аравии», как о них в шутку отзывались негоцианты-европейцы. И вот почему. К каждому своему клиенту цирюльник подходил как к возможному источнику свежих новостей. Собираемые и пересказываемые им новости, переходя из уст в уста, быстро распространялись по городу. Чужеземцев, что интересно, рыночные стригуны обслуживали бесплатно. Просили лишь взамен, чтобы чужестранец поделился с ними тем, что видел и слышал в местах, где бывал по пути в их город (7).

Только в старых кварталах древних городов-торжищ Аравии можно увидеть сегодня, опять-таки вблизи рынков, сохранившиеся кое-где популярные некогда среди горожан общественные бани (хамам). Свет в них проникает через небольшие оконца в потолке, забранные цветными стеклами. Мужчины и женщины пользовались такими банями поочередно: по утрам — мужчины, по вечерам — женщины (8).

Особое отношение у аравийцев, притом повсюду, и в городах, и в селах, к журавлю и к аисту. В Аравии до сих пор бытует поверье, что журавль и аист — это принявшие их облик души переселившихся в Рай добрых людей. В сезон миграции этих птиц они, дескать, прилетают вместе с ними на «Остров арабов», чтобы, обернувшись на время в людей, пожить среди них и согнать грусть-тоску по родным землям. Посягать на аистов и журавлей, «почтальонов добрых вестей и хороших предзнаменований в семейной жизни», как их называют арабы Аравии, нельзя. Поэтому журавлей и аистов, умирающих во дворах жилищ, коренные аравийцы обязательно хоронят, и непременно под кронами деревьев.

Реакция арабов Аравии на ворона — прямо противоположная. Появление ворона при выходе из дома до сих пор воспринимается аравийцами как знак грядущего бедствия и разлуки. По одной из легенд, первой птицей, которую Нух (Ной) выпустил с ковчега, чтобы она осмотрелась вокруг на предмет обнаружения суши, был не голубь, а ворон. Так вот, покинув ковчег, он на него не вернулся. С тех пор арабы Аравии, ведущие свое начало от Сима, сына Ноя, считают ворона «недобрым предвестником»; с ним в племенах «Острова арабов» связывают предзнаменования о «скитальчестве и долгом расставании с родными землями».

Помимо широко известных в Древнем мире аравийских властительниц и владычиц, таких, как царица Савская, предания сохранили имена женщин-купчих и судей. Набатейские надписи, обнаруженные археологами, свидетельствуют, что в Северной Аравии во времена джахилийи, то есть язычества, были среди женщин и такие, кто занимал важные должности в структурах власти, и кто владел большими поместьями и снаряжал торговые караваны в Йемен и Сирию. Возьмем, к примеру, Хадиджу, первую жену Пророка Мухаммада, считавшуюся одной из самых знатных и богатых женщин Мекки.

За аравийской чадрой. «Женщина без мужа, что конь без узды», — часто повторяют аравийцы присказку предков. До ислама в Аравии существовало два типа семейных отношений: мута’а (смысл слова — «предмет наслаждения») и накаа (в переводе с арабского языка — «чистота»). В первом случае женщина не становилась женой в полном смысле этого слова. На основании договоренности о временном сожительстве (при ее заключении свидетели не требовались) мужчина и женщина начинали «жить вместе». Зачастую женщина даже не переселялась в дом к мужчине, а только время от времени «наведывалась» к нему. Дети, рождавшиеся при такой форме взаимоотношений, считались «детьми женщины».

Во втором случае женщина становилась полноправной женой. Сговорившись с отцом невесты о женитьбе и заключив соответствующий договор (обязательно при свидетелях), мужчина брал на себя конкретные обязательства; притом как по отношению к самой женщине, так и к создаваемой им семье. Несоблюдение мужчиной договорных обязательств являлось для женщины основанием для развода (9).

Надо сказать, что в наши дни примерно 80 % разводов в Саудовской Аравии, например, инициировали женщины. Причем в течение первого года замужества; и именно потому, что муж не выполнил взятых на себя обязательств. Вопрос этот сделался настолько актуальным, что обсуждался даже на специальном заседании религиозных авторитетов, занимающихся подготовкой брачных договоров (10).

В прошлом жители приморских городов и поселений в Аравии мылись перед сном в море; притом в строго отведенных для мужчин и женщин «банных местах». Жители сел, располагавшихся на берегах горных ручьев, поступали также (11).

В 1950-е годы в Дубае, где все население крохотной в ту пору столицы этого цветущего сегодня эмирата проживало на небольшой прибрежной полосе у входа в бухту, у женщин имелись свои «пляжные ночи». Ими считались те, что приходились на начало каждого нового месяца по мусульманскому лунному календарю. В такую ночь женщины собирались в одном из облюбованных ими мест на берегу бухты и купались. «Места отдыха женщин» мужчины обходили за версту. Любопытство строго каралось: поркой, притом прилюдно (12).

Один из интереснейших социальных институтов арабов Аравии прошлого и настоящего — институт харим, регламентирующий положение женщины в семье и в обществе (слово «харим» — производное от слова «харам», что в переводе с арабского значит «запрещать»). В границах данного института женщина чувствует себя в полной безопасности. Его зримые атрибуты — это закрывающая лицо женщины шайла, то есть чадра, или бурга — лицевая маска, а также скрывающая фигуру женщины черная до пят накидка абайа. Лицо женщины в Аравии, отмечала в своих «Воспоминаниях арабской принцессы» (1886) дочь правителя Омана и Занзибара, даже в ее доме, могли видеть только муж, отец, братья, сыновья, дяди, племянники и принадлежавшие ей рабы. Должны были быть прикрыты также, всегда и везде, за исключением покоев мужа, шея, подбородок и лодыжки женщины (13).

В Аравии до сих пор сохраняется полигамия, то есть многоженство. Мусульманин вправе иметь четыре жены. Взять в жены еще одну женщину он может только в случае смерти одной из его четырех официальных жен, или же после развода с одной из них. При этом любовниц-наложниц (сарири) мусульманин мог содержать в прошлом столько, сколько хотел.

Рабыня-наложница, рожавшая ребенка своему хозяину, делалась свободной. Когда ее господин умирал и она, по обычаям тех лет, «становилась женщиной» брата умершего или кого-либо из его родственников-мужчин, то уже не в качестве наложницы, а законной жены.

Глава семьи — мужчина, заявляют арабы Аравии; так повелось со времен Адама. Жена должна принимать все, что делает и говорит муж; притом безропотно и безоговорочно. Вместе с тем, если женщина, по ее мнению, «подвергается несправедливостям» со стороны мужа, то она имеет право напрямую обратиться по этому вопросу к кади (судье).

В прежние времена, когда муж покидал жилище, отправляясь по делам, женщина надевала на него оружие. Когда же он возвращался домой, то, сняв с него щит и пояс с мечом, подавала ему сосуд с водой. Притом делала это, хотя и в соответствии с традицией, но исключительно по своей доброй воле. Женщина, недовольная поведением мужа, выражала это не словами, что у аравийцев не принято, а действиями, в том числе уклонением от описанного выше повседневного церемониала проводов и встреч мужа. Мужчина понимал, что допустил ошибку, и делал все возможное, чтобы «восстановить радушие» женщины (14).

Согласно высоко чтимым в Аравии «правилам жизни предков», женщина — «госпожа жилища», хранительница домашнего очага. В старые времена, когда мужчина надолго отлучался из дома, отправляясь на «жемчужную охоту», либо с торговым караваном в «чужие земли», именно женщина несла на своих плечах все заботы по дому и по хозяйству: растила детей, обучала их «навыкам жизни», ухаживала за финиковыми пальмами. На ведение домашнего хозяйства брала из «семейной казны» столько денег, сколько требовалось, не спрашивая разрешения у мужа. Если мужчина имел несколько жен, то все средства, зарабатываемые им, он делил между ними поровну. Поэтому отношение мужчин к женщинам в племенах Аравии было и остается теплым и подчеркнуто внимательным.

Интересно, что, выходя замуж, женщина в Аравии сохраняет свою фамилию, а вместе с ней и статус ее семейно-родового клана в родоплеменной общине. Женщину в Аравии — с рождения и до смерти — величают дочерью своего отца, добавляя эти слова к ее имени (Фатима бинт Мухаммад, к примеру). Когда в разговоре даже с родным и близким ему человеком араб Аравии ведет речь о своей жене, то имени ее не называет. Вместо этого говорит: дочь такого-то, либо «мать моей семьи» (умм усрати).

Интересными наблюдениями о женщинах Омана делится в своей увлекательной книге «Вояж вокруг мира» врач М. Расченбергер, сопровождавший в 1835 г. американскую посольскую миссию в Маскат. Женщина, по его выражению, представляла собой довольно «затратную статью» в бюджете любого оманского мужчины. Жена «аравийского джентльмена», пишет он, должна была иметь не менее двух десятков платьев и четырех нарядных, разных цветов, кашемировых накидок-вуалей, а также золотые и серебряные кольца с драгоценными камнями, непременно рубинами и бриллиантами, притом на каждом из пальцев ног и рук.

Помимо четырех жен, у состоятельного оманца имелось, как правило, около трех — четырех наложниц, абиссинок в основном и черкешенок (15).

Лицо своей избранницы, с семьей которой оманец хотел породниться, он видел только после свадьбы. Вместе с тем, прежде чем посвататься, обязательно «наводил справки» о том, как выглядит девушка и «какой у нее характер». Помогали мужчине в этом деле его сестры, мать и их рабыни-служанки. В том случае, если их отзывы о девушке совпадали, и, что не менее важно, соответствовали вкусу мужчины, то он делал предложение: встречался с отцом девушки и сообщал ему, что хотел бы взять его дочь в жены.

Если молодой человек или уже женатый мужчина по каким-то соображениям не устраивал отца девушки, то ему деликатно, но сразу же давали понять это. Фраза насчет того, что требуется, дескать, время, чтобы обдумать поступившее предложение, означала, что к предложению жениха в этом доме относятся прохладно. Если же отец девушки положительно реагировал на предложение о женитьбе, то прежде чем сообщить дочери об этом, как бы невзначай, говорил ей, что собирается устроить обед в честь такого-то семейства. И внимательно наблюдал за ее реакцией. И только после этого ставил дочь в известность о том, что такой-то человек хочет взять ее в жены. На языке семейного обихода тех лет это означало, что договоренность насчет женитьбы состоялась, и надо готовиться к свадьбе.

Знакомых и друзей обоих семейств оповещали о предстоящей свадьбе служанки-рабыни. Обряженные в нарядные одежды, они обходили их дома и сообщали о дне свадьбы. Делали это, надо сказать, охотно, так как получали за свою работу вознаграждение — и от обоих семейств, и от приглашенных на свадьбу людей.

Свадьбы в городах, где проживали семейно-родовые кланы одного и того же племени, тесно переплетенные между собой родственными узами, гуляли подолгу — от 3 до 7 дней. Много времени занимала и сама подготовка к свадьбе. Одета невеста, к какой бы семье она не принадлежала, к бедной ли, или богатой, должна была быть во все новое, с головы до ног. Более того, иметь «достаточное», как тогда говорили, количество нарядов, и менять их в течение свадебных торжеств не менее двух раз в день.

За восемь дней до свадьбы выходить из дома девушке не полагалось. В это время происходило «наведение красоты» невесты: ее подвергали довольно болезненной тогда процедуре удаления волос с ног; расписывали хной кисти рук и ступни ног. Заказывали у парфюмеров свадебные духи (рхийа) в специальных флаконах.

Играть свадьбу начинали вечером, в доме отца невесты. Сам акт бракосочетания проходил прямо накануне пиршества. Проводил его судья племени (кади). Если по какой-то причине кади в это время в племени отсутствовал, то церемониал исполнял (с обоюдного согласия семейно-родовых кланов жениха и невесты) кто-либо из старейшин племени. Невеста на нем не присутствовала, ее представлял отец.

Подарки, полученные невестой на свадьбу, считались ее исключительной собственностью. Если невеста была из семьи богатой и знатной, то, помимо драгоценностей, ей могли подарить и рабов, и крупные объекты недвижимости. Дом, к примеру, или сад финиковых пальм.

На третий день после акта бракосочетания, часов в 9-10 вечера, подруги новобрачной окуривали ее благовониями, опрыскивали духами и торжественно препровождали в «брачные покои» (в племенах кочевников это происходило в тот же день). Муж с друзьями встречали ее у дверей. Пожелав молодоженам счастья, друзья и подруги удалялись. Вступив в «брачные покои», куда женщина входила, заметим, первой, мужчине надлежало соблюсти, согласно традиции, следующие правила. Во-первых, если место семейно-родового клана жены в родоплеменной общине было выше, чем у мужа, то первым с женщиной должен был заговорить мужчина. Затем он подходил к женщине и клал у ее ног подарок. На языке свадебного церемониала это означало, что мужчина просит женщину снять чадру, открыть лицо и предаться любви. Люди небогатые делали такой подарок в виде небольшой суммы старинных серебряных монет в кожаном мешочке, а состоятельные преподносили ларцы с драгоценностями и расшитые жемчугом кошельки с теми же монетами, серебряными и золотыми.

После первой брачной ночи свадебные торжества перемещались из жилища отца невесты в дом ее мужа, где продолжались (в зависимости от «толщины его кошелька») 3, 7 или 14 дней. Новобрачных в это время мог навестить и поздравить любой из горожан. Всех гостей непременно угощали: сладостями и прохладительными напитками.

Особым вниманием пользовались на свадьбах сказатели легенд и преданий. Они развлекали гостей тем, что доставали из бережно хранимой ими коллективной памяти племен малоизвестные истории, связанные с именами породнившихся семейных кланов.

Медовый месяц молодожены проводили у себя в доме. В течение первой недели после свадьбы никуда не выходили и нигде не показывались; и их никто не навещал. По истечении этого времени дом вновь наполнялся шумом и гамом. Молодожены принимали друзей и подруг; жена — на женской половине жилища, а муж — на мужской (16).

Довольно часто в былые времена отцы выдавали дочерей замуж за своих кредиторов, чтобы разделаться с долгами.

Если замужняя женщина-горожанка намеревалась навестить подругу или знакомую, то заблаговременно оповещала ее об этом, послав к ней (вместе со своим кальяном) рабыню-служанку. Отправляясь в гости, надевала лучшие одежды. Центральное место в наряде занимали драгоценности, подаренные мужем. Тем самым женщина демонстрировала подруге или знакомой доброе к себе отношение «ее мужчины»; показывала, что муж ее любит, и не жалеет средств ни на наряды, ни на драгоценности. Ходили женщины в гости и принимали у себя званых на посиделки либо по утрам, когда мужья, отправляясь по делам, покидали жилища, либо же по вечерам, когда мужчины собирались у кого-нибудь из них в доме на маджалисах, традиционных встречах за кофе с кальяном.

По тому, где женщины, разуваясь, ставили обувь при входе в дом, можно было довольно точно определить положение каждой из них в племенной общине. Представительницы знатных семейно-родовых кланов снимали обувь прямо у порога, чтобы, переступив через него, сразу же шагнуть на ковер, разостланный на полу. Остальные оставляли ее справа или слева от порога. Обувь, входя в жилище, снимают в Аравии, руководствуясь теми же правилами, и сегодня.

Гостя в доме араба Аравии непременно угощают финиками и кофе, фруктами и сладостями. Кофе подают всякий раз, как в помещение входит новое лицо. Хозяин жилища, где встречаются женщины, если он в это время находится в доме, на глаза им не показывается. В том случае, если он захочет переговорить с кем-либо из своих родственниц, присутствующих на встрече, то попросит служанку или дочь пригласить ее в другую комнату. Также поступит и женщина, если ей вздумается переброситься парой слов с кем-либо из ее родственников, присутствующих на маджлисе, проходящем на мужской половине дома (17).

Когда муж умирал, рассказывала в своих «Воспоминаниях арабской принцессы» дочь владыки Омана и Занзибара, то жены и наложницы облачались в траурные одежды, «закрывались в темных комнатах и несли траур на протяжении четырех месяцев» (в доисламской Аравии — в течение года). На дневной свет не выходили. Пользоваться парфюмерией и благовониями им это время запрещалось категорически. Двери жилища умершего неделю, а то и две, оставались открытыми, для всех и вся, днем и ночью. Всякий мог войти, выразить соболезнования и пригубить пищу со стола, выставленного во дворе дома.

По окончании срока траура жены-вдовы исполняли церемониал очищения: тщательно омывались, с головы до ног. При этом рабыни- наложницы умершего господина с его мечами и кинжалами в руках стояли позади вдов. И, издавая звон ударами клинков, оповещали, по верованиям тех лет, человека, «ушедшего в мир иной», что траур по нему исполнен. После этого вдовы надевали на себя обычные одежды, и могли снова выходить замуж (18).

Ритуал траура и обычай оплакивания умершего соблюдались строго. Наемные «плакальщицы» и близкие родственницы посыпали головы пеплом и пылью, стригли волосы, громко рыдали и рвали платья на груди. В случае смерти главы семьи, вспоминал Буркхардт, женщины окрашивали руки и ноги синей краской. Этот «видимый знак печали» сохраняли в течение восьми дней, воздерживаясь, все это время, от употребления молока. Даже вносить его в дом не разрешали, ибо белизна молока «не соответствовала цвету скорби и печали».

Приготовлением тел умерших к погребению занимались и занимаются в Аравии «мойщики покойников» (мурдишуры). В прошлом такие люди назначались, к слову, шейхами; настолько эта работа считалась ответственной. По сложившейся традиции, об умершем человеке сразу же ставили в известность кади (судью); затем приглашали «мойщика усопших» (мужчину или женщину соответственно). Одежда и все другое, что имелось на человеке в момент его смерти, включая драгоценности, становились собственностью «мойщика». Такие вещи считались у арабов Аравии «нечистыми»; к ним никто из родных и близких усопшего не прикасался. Даже драгоценности покойницы, хранившиеся в ларце в ее покоях, и те, как правило, либо распродавали, либо просили ювелиров основательно их переделать. Носить и дарить ювелирные украшения покойников, по существовавшему тогда поверью, было не принято (обычай этот в силе и поныне).

Вымыв тело покойника, «мойщик» и в наши дни заворачивает его в саван с вышитыми на нем изречениями из Корана; окуривает благовониями и опрыскивает духами. Саван — непременный и обязательный атрибут погребения. Почетным среди мусульман считается быть «облаченным» после смерти в саван, привезенный из Мекки по возвращении из хаджжа (там его мочат в воде из Священного источника Замзам и высушивают у стен Каабы). Умереть и лечь в могилу без савана — это в глазах арабов Аравии величайший позор. Поэтому, отправляясь с торговым караваном в «чужие земли» или выступая против врага, бедуин в старину обязательно брал с собой и погребальный саван.

При похоронах «государева человека», чиновника, к примеру, или писца, в могилу с телом усопшего клали тогда, с одной стороны, тюрбан и пояс, а с другой — оружие. О смерти человека, пользовавшегося уважением и почетом среди соплеменников, возвещали с горы.

Над могилами простых людей насыпали холмы и воздвигали камни; над захоронениями владык и правителей, равно как и шарифов Мекки (избирались из потомков Пророка Мухаммаде), возводили склепы из камня, с колоннами по всем четырем углам. На каменном столбе-стеле над погребением усопшего или усопшей наносили рисунок тюрбана или вуали, даты жизни и изречения из Корана. Покойников из высшего сословия зачастую хоронили неподалеку от могил мусульманских мудрецов или отшельников (марабутов) (19). Во времена джахилийи (язычества) на могиле умершего приносили в жертву животное. Оставляли на ней, порой, привязав к камню, верблюдицу покойного; и умертвляли ее голодом (голову верблюдицы, накрыв ее чепраком, поворачивали к хвосту и закрепляли в таком положении к телу). После исполнения всех обрядов погребения устраивали тризну.

Процедура разводов у арабов Аравии, отмечал уже упоминавшийся нами в этой книге М. Расченбергер, врач американской посольской миссии в Оман, — «простая донельзя». В присутствии свидетелей мужчине достаточно сказать, что он разводится — и развод признается состоявшимся. В 2012 г. в Дубае, например, имело место 1129 официально зарегистрированных разводов, то есть по три, а порой и по четыре в день. Треть из них приходилась на коренных жителей; и это притом, что их доля среди населения Дубая не превышала и одной пятой (20).

Традиционными ремеслами арабов Аравии прошлого историки называют гончарное, дубильное и кожевенное, кузнечное, ювелирное и плетельное, а также ткачество. Центрами ткачества в землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, считались оазис Ал-’Айн и эмират Рас-эль-Хайма. Именно там, по словам торговцев, изготавливали отменные полотна для шатров, плащ-накидки и одеяла.

В тех же районах, богатых хорошей глиной, процветало гончарное ремесло. Вместе с тем, глиняные сосуды, предназначавшиеся для приготовления риса или варки мяса, зачастую завозили в Прибрежную Аравию из Персии, где их делали из особых, огнеупорных и водостойких сортов глины, которых в Аравии не имелось.

В оазисах занимались плетельным ремеслом (хус): вручную мастерили из пальмовых листьев циновки и корзинки, шляпы и веера, а из волос животных и пальмовых волокон — веревки и канаты. Центрами по изготовлению золотых и серебряных ювелирных украшений в тех же землях Эш-Шамал выступали Дубай и Шарджа. В особой чести у горожан были в те времена «дверных дел мастера» или «резчики лиц дома», а также кузнецы-оружейники и корабелы, артели которых представляли собой дружные, хорошо спаянные профессиональные сообщества.

Аравия торговая. Торговцы в Аравии — люди уважаемые и влиятельные. В старину, возвращаясь из «чужих земель», будь то из Дамаска или Багдада, Тира или Александрии, Византии или Андалусии, они, по традиции, обязательно делились с соплеменниками, сидя по вечерам за чашечкой кофе, рассказами обо всем увиденном и услышанном.

Крупным центром коммерции Древней Аравии являлась Мекка. В сезон паломничества туда стекались купцы с товарами со всего Востока. Особенно славилась Мекка торговлей ювелирными изделиями, ароматами и хной. Практически каждый второй из паломников увозил из Мекки, в подарок родным и близким, флаконы с розовой водой (ее поставляли в Священный город мастера-парфюмеры из Та’ифа).

Главным центром торговли верблюдами в Аравии в начале XX столетия слыла Бурайда, кожами — Риджал (Асир), лошадьми чистой арабской породы — Хаиль (Джабаль Шаммар), камедью — Хамис Абида (Асир), огнестрельным оружием — Бирк (Оман) (21). В местечке Бирк находился огромный оружейный склад, откуда оружие вывозили во все шейхства Аравии и даже в Южную Персию.

Медина (Йасриб до переселения в него в 622 г. Пророка Мухаммада), лежавшая на караванном пути между севером и югом полуострова, выступала важным центром транзитной торговли, через который осуществлялась доставка благовоний из Йемена в Сирию (Аш-Ша’м). Город располагал разветвленной сетью рынков с «разнообразной специализацией». Сук Кайнука’ (принадлежал племени бану кайнука’) был широко известен своими лавками оружейников и ювелиров; Сук Хабаш — торговлей рабами. Поскольку Медина обладала обилием источников, пальмовых деревьев и земель, пригодных для выпаса скота, то на рынках города активно торговали продуктами сельского хозяйства, в том числе финиками и домашними животными. Община ювелиров-евреев, проживавшая в Медине и державшая лавки на рынке Сук Кайнука’, насчитывала 300 человек.

Еще до ислама, сообщает Ибн Исках, Медина обреластатус «важной торговой станции» для купцов, возвращавшихся в Аш-Ша’м (Сирия) из своих поездок в Хиджаз и Йемен. Способствовала торговле в Медине и гавань Ал-Джар, что на берегу Красного моря, в трех днях пути от города. Туда «прибывали и бросали якорь» суда с товарами из Абиссинии (Эфиопии), Адена, Египта, Китая и «всех городов Индии».

В эпоху Пророка Мухаммада на рынках Медины ходили серебряные и золотые монеты, дирхамы и динары соответственно. Дирхамы — двух видов, так называемые полные (ал-вафийа) и старинные (ат-табарийа). Выпускали эти монеты в Персии и Византии. На одной из сторон византийского золотого динара имелось изображение императора Восточной Римской империи. Серебряный дирхам попал в Аравию из Персии. Этим объясняется и изображение на нем Хосроя, древнего царя персов. Так продолжалось до тех пор, пока халиф ’Умар ибн Хаттаб (правил 634–644) не основал первый в Аравии монетный двор, ставший чеканить дирхамы персидского образца (с изображением царя персов Хосроя), но со словами «Слава Аллаху» на одной стороне монеты и «Нет Бога, кроме Аллаха» — на другой.

Встречались на рынках Аравии во времена джахилийи (язычества) и в годы раннего ислама деньги Набатейского царства и Пальмиры. Попадались и самые ранние денежные знаки арабов Аравии — химйаритские: с изображениями совы (след влияния древних греков, активно торговавших с «землями благовоний») и кинжала (символ арабов Древней Аравии), а также именем царя, его полным титулом и названием города, откуда «родом» монета (21*).

Что касается названия города Йасриб, переименованного впоследствии в Медину, то, по мнению нескольких арабских историков, связано оно с человеком по имени Йасриб ибн Хузайл ибн ’Арим, род которого переселился в те места после отпадения от племени ’ад, «арабов утерянных».

Основными статьями аравийского экспорта в 1910–1912 гг., к примеру, арабы-торговцы называли шкуры домашних животных, жемчуг, кофе, финики, благовония и раковины. Пошлины в портах взимали разные. В Джидде, скажем, притом на все ввозимые в Хиджаз товары, она составляла 11 % от стоимости груза. Если он поступал в Джидду на судне из турецкого порта, то от пошлины освобождался. В Ходейде (Йемен) предметы импорта обкладывались пошлиной в 11 % (8 % брали товарами, 3 % — деньгами), а экспорта — сборами в размере 10 % (оплачивались исключительно товарами). Если грузы уходили в порты Турции, то пошлина не предусматривалась. На Бахрейне таможенные сборы на предметы ввоза — в размере 5 % от их стоимости — покрывались товарами. В Маскате и других портах Омана таможенная пошлина на импорт любых, за исключением оружия, товаров составляла 5 % от их стоимости. Ввозимое в страну оружие облагалось пошлиной в 6 %, а также дополнительными портовыми сборами в размере (в пересчете на американские доллары) 0,5–1 долл. США за единицу товара, то есть за ружье или пистолет. Единственной беспошлинной зоной (с 1850 г.), если так можно сказать, в Прибрежной Аравии являлся Аден; под таможенные пошлины там подпадали только алкоголь и табак (22).

В 1903 г., по данным британского внешнеполитического ведомства, через Аден было вывезено товаров на сумму 2 621 780 фунтов стерлингов, а через Бахрейн — 1 169 471 фунтов стерлингов. Объем экспорта через Ходейду составил 400 700 ф. ст. (в том числе 2365 тонн кофе, на сумму 151247 ф. ст.; и 977 тонн выделанных кож, на сумму 84700 ф. ст.); а через Маскат — 277580 ф. ст. Суммарный объем аравийских товаров собственного вывоза, прошедших в 1903 г. через порты Аден, Ходейда, Джидда, Маскат и Манама, оценивался в 2 573 543 ф. ст. (1909 г. — около 3 млн. ф. ст.) (23).

Рассказывая об Аравии торговой, следует отметить, что в течение продолжительного времени порты Южной Аравии служили местами оптовой торговли самыми ценными товарами Древнего мира. Из Индии через них поставляли сандаловое дерево, перец, корицу, драгоценные камни и олово; из Африки — черное дерево, перья страусов, золото, слоновую кость и рабов. Из самой Аравии (из Йемена и Омана) вывозили мирру, ладан и амбру; с острова Сокотра — алоэ и камедь драконового дерева, а из Персидского залива и Красного моря — жемчуг и кораллы (24).

Один из оживленных торговых маршрутов Аравии пролегал между Хадрамаутом, «обителью благовоний», как отзывались об этом крае сами аравийцы, и Саной с ее 10 крупными специализированными рынками. Из Хадрамаута в Сану везли ладан и мирру, кассию и индийский кардамон, зерно и масло, шерстяные одеяла и женские накидки абайи, войлок для шатров, шкуры домашних животных и перья страусов. Из Саны в Хадрамаут вывозили (речь идет о середине XIX столетия) холодное оружие, оковы для рабов, ружья и гвозди, золотые и серебряные монеты и ювелирные украшения с ними, кофе, золото и серебро, бумагу и порох, сухофрукты и табак. Транспортные расходы — «за одного верблюда в день с одним человеком и багажом при нем, не превышающим нормы установленного веса для перевозки на вьючном животном», — равнялись 3 франкам (25).

Торговый караван, передвигавшийся по землям Аравии, должен был платить племенам за прохождение их территорий установленную ими денежную сумму, либо останавливаться и торговать с ними (в этом случае плата за проход не взималась) (26).

Во главе каравана стоял раис. Им выступал один из членов артели погонщиков верблюдов, специализировавшихся на обслуживании того или иного конкретного торгового пути, хорошо знакомый с раисами аналогичных общин, работавших на других маршрутах. Все участники каравана находились под личной защитой раиса. Случалось, что человек, настигнутый в дороге теми или иными важными для него новостями, будь то семейного характера или делового, вынужден был срочно менять маршрут передвижения. Тогда его передавали, из рук в руки, как говорится, раису другого каравана. Происходило это в местах пересечения дорог, где находились ханы для отдыха. Если нужный караван к тому времени уже снимался с места стоянки, то раис посылал ему вдогонку — вместе с «клиентом» — своего слугу. Подтверждением подлинности, как теперь бы сказали, обращения о помощи служило личное оружие раиса (нож или кинжал с «гербами» рода и артели). Слуга предъявлял это оружие раису другого каравана, и излагал ему просьбу своего господина (27). Система работала безотказно.

Для того чтобы получить звание раиса, погонщику необходимо было иметь безупречную репутацию и среди членов своей артели, и всего профессионального сообщества в целом; слыть человеком честным, умным, решительным и ловким. Владеть «искусством вождения караванов» по пустыне в ночное время, ориентируясь по звездам и «запахам пустыни» (оказывается, есть и такие), «цвету и вкусу песка». Знать, «как пальцы на руке», все «караванные тропы в море песка», места расположения колодцев, стоянок для отдыха, а также «способы ухода от опасностей». Быть лично знакомым с шейхами племен, через земли которых передвигался ведомый им караван; более того, пользоваться их доверием. Обладать навыками врачевания: «умением лечения» ран, расстройств желудка, снятия лихорадки и оказания помощи при вывихах и переломах рук. Располагать набором медикаментов от укусов змей и скорпионов.

Раису в его команде подчинялось несколько наибов, то есть помощников-охранников, и секретарь-писарь (хруджа). Обязанности последнего заключались в том, чтобы должным образом, в соответствии с требованиями земель и царств, через которые передвигался караван, оформлять «свидетельства о смерти», а также информировать родных и близких умерших об их предсмертной воле. Раис лично отвечал за безопасность каждого члена своего каравана и за ущерб, причиненный его грузу. Если караван подвергался нападению, и кого-либо ранили, то раис выплачивал потерпевшему так называемую страховку (диа), заранее оговоренную и скрепленную договором, притом как за полученные раны, так и за порчу или утрату имущества и груза.

Предъявлять какие-либо претензии раису в пути строго- настрого запрещалось, вплоть до прибытия каравана в пункт назначения. В каждом из них имелись так называемые представительства артелей погонщиков, где и разбирались все жалобы и претензии, связанные с обслуживанием каравана (28).

Имущество умиравшего в пути участника каравана, включая личные вещи и груз с товарами, распродавали, а деньги, вырученные от продажи, возвращали его семье. Если ни родных, ни близких у него в Аравии не находилось, то деньги поступали на нужды мечети, прихожанином которой он состоял (29), и о чем непременно информировал раиса каравана и писаря при заключении договора.

Всем чужеземцам-неарабам своего каравана раис выдавал выписанные его секретарем анайи, то есть удостоверения личности. В них обязательно указывались имя владельца документа, имя раиса и маршрут передвижения каравана.

Основу коммерции Древней Аравии составляла торговля благовониями — ладаном и миррой; земля благовоний — Южная Аравия. Благовоний этих росло там так много, писал древнеримский энциклопедист Плиний Старший (22/24-79), что сабеи даже варили себе кушанье на кострах из ладана и мирры. И поэтому от городов и селений их шел такой же дивный запах, как от алтарей храмов, греческих и римских. Владыки-воители Древней Персии и властелины царств в Месопотамии брали дань с покоренных ими народов «страны благовоний» ладаном и миррой. Дарий, к примеру, — в размере 1 тысячи талантов ежегодно (один талант приравнивался к 25, 902 кг.).

Согласно легенде, бытующей в племенах Хадрамаута, Мирра, дочь одного из царей Древнего Кипра, страшно прогневала отца своего, когда сошлась со слугой-рабом. Узнав, что царь-отец решил казнить ее, она бежала в земли далекой и загадочной «страны благовоний». Там, тоскуя по дому, по родным и близким, и обливаясь горькими слезами, иссохла настолько, что стала походить на тень дерева. Боги, благоволившие к ней, заметили это сходство, и превратили ее в дерево, но непростое, а благовонное. И назвали его миррой (30). И вот почему. Сок, стекающий с порезов на этом дереве, как слезы со щек девушки-беглянки, — горькие на вкус (слово «мирра» в переводе с арабского значит «горький»). Но вот кусочки застывшей камеди мирры, будучи зажженными в курильнице, источают сладкий и приятный запах, такой же, как в свое время волосы и кожа красавицы Мирры.

Из истории благовоний известно, что пристрастием к ним отличалась Клеопатра. На ладьях этой удивительной женщины- властительницы Египта, ходивших по Нилу, ставили надушенные паруса, чтобы запах, источаемый ими, «стелился по ее пути» и оповещал и простых подданных, и служилый люд на царских стоянках вдоль реки о скором явлении им себя царицей. Клеопатра принадлежала к Дому Птолемеев. Знала латинский, арамейский и греческий языки. Много времени, по свидетельствам древних историков, проводила в александрийском Мусейоне, в этом известнейшем в Древнем мире «центре мудрости», где работали многие именитые ученые прошлого. Покорила своей красотой и умом таких ярких личностей, как Гай Юлий Цезарь (100-44 до н. э.) и Марк Антоний (83–30 до н. э.). В 51 г. до н. э. вместе с братом стала править Египтом. В 48 г. до н. э. руками Цезаря, разбившего флотилию Помпея, защитила Египет от Рима.

Клеопатра регулярно отправляла в «страну благовоний» специальные торговые экспедиции. Уходили они из современного Суэца, бывшего Клеопатриса. Оттуда, кстати, в 25 г. до н. э. римляне предприняли не увенчавшийся успехом знаменитый «аравийский поход», которым руководил префект Египта Элий Галл. Возвращаясь из «земель сабейских», торговцы везли Клеопатре не только благовония, но и широко известные в Египте женские аравийские ароматы, а также тушь для ресниц, коралловые заколки для волос и «царственный», как сама она его называла, аравийский жемчуг.

Принятие Клеопатрой ванн с лепестками роз и умащение тела благовониями и ароматами являлось обязательным атрибутом «церемониала подготовки к ночам любви». Проходить они должны были, по ее словам, в обрамлении букета незабываемых запахов. По поверьям, пришедшим в Египет из Аравии вместе с благовониями, дымы ладана и мирры изгоняют из домов злых духов, усмиряют гнев повелителей и помогают женщинам «пленять сердца мужчин».

Таким же высоким спросом, как и благовония, пользовался среди иноземных купцов аравийский жемчуг. В 1896 г., например, суммарный объем продаж жемчуга на Бахрейне оценивался 303941 ф. ст. или 1,5 млн. долл. США. В «жемчужной охоте» в водах вокруг Бахрейна в 1896 г. участвовало 5 тысяч парусников, в том числе 900 с Бахрейна, и 30 тысяч чел. Стоимость снаряжения одного парусника не превышала, к слову, 1600 долл. США (31).

Отличительная особенность аравийского парусника того времени, будь то самбуки или баккары, шуа’йи (шуи) или баттилы, — это вырезанное из дерева носовое украшение (кубайт), покрытое кожей животного, принесенного в жертву при спуске судна на воду. Экипаж парусника, выходившего на «жемчужную охоту», насчитывал, как правило, 18–20 чел. Состоял из восьми ловцы-ныряльщики (гаса); девяти-десяти подъемщиков (сайюбов) и ученика (валида), отвечавшего за уборку парусника. Имелся на нем и так называемый ал-мусалла, то есть истовый правоверный, совершавший намазы вместо тех членов экипажа, кто в установленное для молитвы время занимался ловлей жемчуга, и не мог поклониться Богу, исполнить одну из священных обязанностей мусульманина. Между собой ловцы обзывали такого человека словом «ал-джиллас», то есть «сидак», так как на нем лежала еще и обязанность по приготовлению пищи и кофе.

В экипаж большого парусника включали, порой, и наххама. Его роль на судне заключалась в том, чтобы ритмичными напевами во время работы и увлекательными рассказами о прошлом арабов Аравии, их героях-воинах и поэтах, легендах и преданиях, «скрашивать по вечерам нелегкую жизнь людей в море».

За все вопросы жизнедеятельности команды отвечал нахуда (капитан). Он контролировал процесс лова и сортировки жемчуга; заключал сделки с торговцами-скупщиками.

К работе приступали, выпив кофе, через час после восхода солнца. Первым делом вскрывали раковины, собранные за предыдущий день. Крупные жемчужины отсортировывали тут же, в присутствии всех ныряльщиков. Дело в том, что такие жемчужины приносили солидную прибыль (их продавали поштучно); поэтому ловцов «королев- жемчужин» поощряли особо.

Работали до захода солнца. В течение дня питались финиками и кофе. После ужина, на который подавали рыбу, рис, кофе и финики, слушали истории своих судовых сказателей, и ложились спать, прямо на палубе.

В экипировку ныряльщика входили: зажим для носа (фита’м), восковые ушные пробки-беруши, кожаные перчатки, хорошо предохранявшие его руки от порезов при сборе раковин, и специальные кожаные напальчники (хаба’т). За сезон лова ныряльщик использовал два комплекта напальчников, по 5 штук в каждом. К ногам — для быстрого погружения на дно — привязывал камень (хаджар), а к поясу — специальную корзину для сбора жемчужных раковин (даджин или диййин). Под водой (при каждом спуске на дно) находился 2–3 минуты.

Много неприятностей ловцам жемчуга доставляли акулы. Однако больше они опасались не их, а небольших рыбок, прозванных ими «морскими дьяволами». От такой рыбки, впивавшейся в человека, избавиться было непросто. Для этого требовалось подняться на палубу. Отдирали «дьявола» от тела с помощью ножа, срезая, порой, куски кожи. Чтобы защититься от «морских дьяволов», ныряльщик надевал на себя плотную рубаху, покрытую специальной смазкой, запах которой отпугивал рыбок-кровососов.

Если вода на паруснике заканчивалась и торговцы, занимавшиеся ее продажей в море, воду к судну вовремя не доставляли, то капитан шел за ней к ближайшему острову, где ее можно было приобрести. Многие из ныряльщиков страдали от нагноений в ушах; глухих людей среди них насчитывалось достаточно много.

Жемчужные раковины вскрывали специальными ножами (мифлакат). До появления в бассейне Персидского залива англичан, их практически не использовали, выбрасывали за борт. Затем стали продавать — на вес, «ящиками или плетенками», и в основном торговцам из Германии и Австрии. В 1897 г., например, суммарный объем продаж жемчужных раковин на Бахрейне составил 28 тыс. долл. США (32).

Тавваши, оптовые торговцы жемчугом, сортировали жемчужины по весу, размеру, форме, цвету и даже «блеску на солнце». Помимо белых и черных жемчужин, встречались также желтые, золотые, розовые, серые, лазурные, голубые и зеленые. Самые большие по величине жемчужины подпадали под высшую размерно-ценовую категорию — ра’с («голова»). Вторую группу называли батн («живот»); третью — дхайл, что значит «хвост» (33).

Прежде чем предъявить товар покупателю, жемчужины промывали в мыльном растворе (ракта), и протирали чистой полотняной тряпочкой. Иногда капитаны продавали жемчуг прямо в море — оптовикам-торговцам (таввашам), регулярно наведывавшимся на места «жемчужной охоты». Но чаще заключали с ними сделки на весь улов. За это тавваши оплачивали снаряжение парусника и ловцов, стоимость воды и продуктов, а также выдавали членам экипажа определенные денежные суммы авансом — на нужды их семей на период лова. Подобная схема финансирования затрат жемчужной ловли (’амил) предусматривала вычет из стоимости сезонного улова как полученного командой аванса, так и фиксированной прибыли тавваша за выданную ссуду. Остаток заработка с улова распределялся между нахудой и ловцами. Подъемщики и ученик получали заранее оговоренные с ними суммы, вне зависимости от стоимости улова; и в дележе заработанных денег не участвовали. Такую систему оплаты труда арабы называли словом «ихлави» («сладкой»), иными словами, — справедливой.

Жемчужные отмели вдоль Арабского побережья Персидского залива не принадлежали какому-либо отдельно взятому шейхству, у земель которого они располагались, а являлись собственностью «всех арабов Залива»; считались «открытыми» для всех «жемчужных флотилий», прописанных в портах Прибрежной Аравии.

Парусники, выходившие на «жемчужную охоту», покидали порты и возвращались в них только в строго определенное время. Устанавливал его «адмирал». Им выступал один из самых именитых и маститых капитанов, досконально знавших воды Залива, отмели и рифы. Назначали «адмиралов» лично шейхи племен (с одобрения совета старейшин), на территории которых располагались порты прописок «жемчужных флотилий».

Открывали «охоту на люулю» (жемчуг) в середине мая и заканчивали в сентябре. Капитан парусника сам решал, где ею заняться, на какой из известных ему жемчужных отмелей. Подойдя к выбранному им месту, он приказывал одному из лучших своих ловцов, не раз проверенному в деле, погрузиться на дно и обследовать отмель. Если ловец находил место стоящим, капитан давал команду снять парус, укрепить якорь и «начать охоту».

Лучшим для жемчужной ловли судном сами арабы признавали быстроходную и маневренную самбуку. Название ее произошло от двух английских слов: «сан» — «солнце» и «боут» — «лодка». Использовали аравийцы и некоторые другие типы парусников, как-то: джалибат и баттила, бахара и шу’айа.

По сведениям внешнеполитического ведомства Великобритании, у побережий Бахрейна, Катара и земель Эш-Шамал (ОАЭ) в начале XX столетия насчитывалось 217 жемчужных отмелей. В водах Персидского залива вылавливали тогда 24 вида жемчуга. В 1905 г. в жемчужном промысле участвовало 3411 парусников (из них 2395 находились под британской защитой); общая численность экипажей составляла 64390 чел. (34). В 1915 г. «жемчужный флот» Бахрейна насчитывал 900 парусников; Кувейта — 461, Катара — 350, Дубая — 335, Шарджи — 200 (35).

В период 1903–1911 гг. с Бахрейна в сезон «жемчужной охоты» ежегодно выходило в море 18–20 тыс. чел.; экспорт жемчуга оценивался в (ф. ст.): 1903 — 685020; 1909 — 732666; 1910 — 928533; 1911 — 1 929 000. Практически весь бахрейнский жемчуг, крупными покупателями которого в те годы были Австрия и Франции, поступал в Бомбей (в 1909 г. Франция закупила в Бомбее бахрейнского жемчуга на сумму 253 тыс. ф. ст.).

Жемчуг, что вылавливали у побережья Эш-Шамал (ОАЭ), поставляли в Бомбей через Дубай (36). Центром жемчужного промысла в землях Эш-Шамал (ОАЭ) считался остров Дальма, принадлежащий Абу-Даби. «Жемчужный флот» этого эмирата состоял из 400 парусников (37). В начале XX столетия из шейхств Эш-Шамал (ОАЭ) на «жемчужную охоту» в море ежегодно выходило около 1200 парусников с экипажами, численностью не менее 22 тыс. чел. Ежегодный улов жемчуга не превышал в среднем 1,5 млн. ф. ст. (38).

В середине мая, перед началом «жемчужной охоты», племена эмирата Абу-Даби покидали оазисы, где они проживали, и стекались на остров Абу-Даби, давший название всем землям этого богатейшего сегодня эмирата Аравии. Со временем там основали и нынешнюю одноименную столицу данного эмирата, ставшую впоследствии столицей ОАЭ, федерации семи княжеств. По завершении сезона жемчужной ловли, племена возвращались в Ал-’Айн и другие оазисы, так как наступало время сбора фиников.

В 1890 г. Бахрейн, сообщает живший и работавший там в то время американский миссионер С. Цвемер, располагал 3500 парусниками для ловли жемчуга, с численностью экипажей от 3 до 30 человек. Капитаны судов, равно как и тавваши, торговцы жемчугом, прозванные так потому, что использовали при сортировке жемчуга и его оценке медное сито тас, все дорогие жемчужины всегда носили с собой. Сейфов в те времена в Прибрежной Аравии не было. И поэтому владельцы драгоценных жемчужин предпочитали постоянно иметь их при себе, «под охраной собственных глаз», как тогда говорили (39).

Один крупный торговец жемчугом на Бахрейне, к которому у меня имелось рекомендательное письмо, рассказывал упоминавшийся уже в этой книге профессор Н. В. Богоявленский, исполнил мою просьбу, и показал мне все сорта вылавливаемого в Персидском заливе жемчуга. Дело было так, сообщает Н. В. Богоявленский. Явился он ко мне часов, эдак, в девять вечера, в кафтане, «увязанном понизу узелочками». Усевшись, стал развязывать их и «высыпать прямо передо мной целые пригоршни жемчуга», разных размеров и цветов. «Побеседовав часов до двенадцати, снова завязал свои узелочки», и, нисколько не страшась наступившей темноты, отправился домой, один, заметим, по безлюдным улочкам ночного города (39*).

Затрагивая тему жемчужной ловли в своих записках «По берегам Персидского залива», Н. В. Богоявленский отмечал, что бахрейнский жемчуг высоко ценился и в далекой древности. Так, среди товаров халдейских купцов, которые вели активную торговлю с Индией, Аравией и странами Средиземноморья, «одно из первых мест занимал жемчуг». О ловли жемчуга на «хотя и обитаемом, но неизвестном, — по выражению греков, — острове в Персидском море», названном ими Тилосом, докладывали Македонскому и его капитаны- разведчики (речь шла о Бахрейне). Они исследовали Арабское побережье в рамках готовившегося Александром Великим, но не состоявшегося, «аравийского похода». Жемчужный промысел имел место и в Красном море. Вылавливали его, к примеру, и около Суэца, и возле Джидды. Но именно Персидский залив, по словам Н. Богоявленского, можно было смело считать «первым местом на земном шаре по богатству, красоте и ценности добываемого жемчуга», а Бахрейн — «главным местом» его промысла в Персидском заливе.

Во время сезона ловли, писал в заметках о Бахрейне Н. В. Богоявленский, на самом острове, «кроме купцов, оставались только женщины, дети, да кули, то есть носильщики тяжестей». Число «собиравшихся у острова лодок превышало 4 тысячи». Выручка от продажи жемчуга распределялась так: половина отходила владельцу судна; половину оставшейся части (т. е. четверть) получал нахуда (капитан парусника); все остальное делилась между ловцами и другими членами экипажа. Главным посредником в торговле бахрейнским жемчугом с Европой выступала Индия. Прямых отношений с арабскими купцами-оптовиками жемчуга, таввашами, «европейские фирмы, как ни старались, завязать не смогли». На всем побережье функционировала только «одна немецкая контора»; и та специализировалась на коммерческих операциях с жемчужными раковинами. «Вывоз их за истекший год (1901) составил 15 тыс. тонн».

Во времена португальского господства в Персидском заливе, приводит интересные факты профессор Н. В. Богоявленский, «каждая лодка», занимавшаяся ловлей жемчуга, должна была платить португальцам «15 аббасисов, т. е. три рубля». Парусники без документа об уплате этого налога, а значит и разрешения на жемчужный промысел, «подлежали потоплению». Более того, португальцы «силой заставляли продавать жемчуг», выловленный в Персидском заливе, по сниженным ценам, конечно, «в их факторию в Гоа» (39**).

Самая «пожилая» в мире жемчужина, возраст которой составляет не менее 7500 лет, обнаружена археологами в эмирате Умм- эль-Кайвайн (ОАЭ), в 2012 г. Исследования найденных там древних захоронений показали, что жемчуг на «Острове арабов» широко использовали в прошлом в ритуально-похоронных обрядах (жемчужины клали на лица умерших, над верхней губой) (40).

До 1-ой мировой войны в «жемчужной охоте» в Персидском заливе участвовало не менее 74 тыс. чел., в том числе 22 тыс. чел. из шейхств Договорного Омана, входящих сегодня в состав ОАЭ. Потеснив к началу 1920-х годов Бахрейн и Линге (Персия), претендовать на ведущую роль в региональной торговле жемчугом стал Дубай (41).

Надломили жемчужный промысел в Аравии годы Великой депрессии (1930-е); они, по выражению работавших в Аравии английских дипломатов, нанесли ей нокаут. Производство же искусственного жемчуга, развернутое в Японии, послало эту ключевую некогда отрасль экономики Прибрежной Аравии в нокдаун. После чего подняться на ноги она уже не смогла.

Аллах, однако, не оставил в беде «колыбель ислама», заявляют аравийцы, и открыл народам «Острова арабов» спрятанные в их землях богатейшие «кладовые черного золота», положив тем самым начало продолжающейся и поныне эпохи нефти. В 1930-х годах компания D’Arcy Exploration Company, главный акционер Англо-персидской нефтяной компании, занимавшаяся разработкой месторождений нефти в Южной Персии, получила права на поиск и добычу нефти в ряде шейхств Договорного Омана (нынешние ОАЭ), а также в Катаре и Омане. Первым шейхством, заключившим на Договорном побережье нефтяной контракт с D’Arcy, историки Аравии называют Абу-Даби. Случилось это в 1939 г. Но прошло еще 23 года, прежде чем нефть стала приносить доходы Абу-Даби. Схватку с D’Arcy за нефтяные богатства Прибрежной Аравии вела Иракская нефтяная компания. В 1935 г. она основала дочернее предприятие Petroleum Concessions Ltd. (с офисом на Бахрейне) — специально в целях концессионной деятельности в шейхствах Аравии. Годом позже, чтобы потеснить D’Arcy из Договорного Омана, Petroleum Concessions создала Petroleum Development (Trucial Coast).

Геологоразведочные работы в Абу-Даби датируются 1946–1947 гг.; а экспорт нефти — 1962–1963 гг. Нефть в Дубае (в море) обнаружили в 1966 г. (экспорт начался в 1969 г.). Шарджа приступила к экспорту своей нефти, найденной на острове Абу-Муса, в 1974 г. Девятью годами позже (1983 г.) геологи открыли небольшое месторождение нефти в Рас-эль-Хайме.

Подтвержденные суммарные запасы нефти в ОАЭ, составлявшие в 1985 г. 31 млрд. баррелей, увеличились к 2014 г. до 98,2 млрд. баррелей.

Главным символом «Острова арабов» и предметом особого почитания среди народов и племен Аравии можно смело назвать финиковую пальму. Для аравийца финики, писал в своих увлекательных «Рассказах о земле Аравийской» П. Деполович (СПб, 1898), — это то же самое, что для русского крестьянина хлеб. Посадить финиковую пальму на собственном клочке земли означало для араба Аравии «положить начало богатству». Согласно легенде, Аллах сотворил финиковую пальму из остатков той глины, из которой создал вначале человека, вдохнув в него жизнь. Поэтому финиковая пальма, говорят арабы Аравии, приходится «прародителю человечества» сестрой, а всем его потомкам, всем людям на земле, — теткой. Финики, отмечал великий исследователь-портретист «Острова арабов» Дж. Пэлгрев, — это «хлеб» Аравии и «нерв» ее торговли.

«Финики и верблюжье молоко — лучшая пища для здоровья, — гласит поговорка арабов Аравии. — Сомневаешься, отдай их бедуину, а потом испытай его силу». О финиковой пальме упоминает, кстати, и знаменитый «Кодексе Хаммурапи», древнейший на земле свод законов, многие из которых переняли арабы Аравии. Так вот, во времена Хаммурапи за «погубленную финиковую пальму», как свидетельствуют документы «глиняных архивов», взимали штраф, в размере, ни много ни мало, 225 грамм чистого серебра. В Древней Аравии человек, «надругавшийся над финиковой пальмой», то есть срубивший или поджегший ее во время газу (набега), считался лицом, очернившим честь племени, и подвергался остракизму.

Жителей оазисов аравийцы называли «людьми пальм» (агль ан-нахль). Саму финиковую пальму величали деревом-кормилицей. Все что на ней есть, использовали в былые времена целиком и полностью. Плодами ее питались. Финиковыми косточками дети играли в шашки; «доски-шашечницы» чертили на песчаной полосе у моря. Из ветвей пальмы сооружали легкие жилища (барасти). Из листьев пальмы плели корзины и веера, скатерки для еды и циновки. Из стволов пальмовых деревьев выдалбливали лодки для прибрежного лова рыбы. Кора шла на изготовление канатов; корни — на приготовление различных лечебных примочек и настоек; все, что оставалось, — на поддержание огня в очаге. Из-за недостатка травы финиками в Аравии кормили даже домашний скот.

Финики — это тонизирующий, если так можно сказать, продукт жителей Аравии прошлого, бедуинов-кочевников и ловцов жемчуга; они давали человеку силу и энергию. Экипаж крупного парусника во время «жемчужной охоты» съедал в сутки 80-100 кг. фиников. Финики — обязательный в Аравии атрибут кофепитий. Из них готовят традиционные аравийские сладости — шабал.

Центры финиковых хозяйств в землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, находятся в эмиратах Фуджайра и Рас-эль-Хайма. На их долю приходится до 80 % всех фиников, собираемых в Эмиратах (1986 г. — 20 тыс. тонн). Финики подразделяются на два основных типа — желтые и красные. Желтые (сорта «нигал», «фардах» и «бахал»), едят сушеными. Красные (сорта «хинайзи», «хисаб» и «мусалли») — употребляют свежими.

Главный рынок торговли финиками располагался в свое время в Басре (Ирак). Если в России говорят, что «в Тулу со своим самоваром и своими пряниками не ездят», то в Аравии туже мысль выражают словами, что «в Басру со своими финиками не ходят». В сентябре месяце, вспоминали дипломаты Российской империи, в сезон сбора фиников, иностранные суда, уходившие из Басры, доверху были набиты одними финиками.

Неслучайно, замечает известный американский миссионер- исследователь Аравии Сэмюэл Цвемер, жизнь человека достойного сравнивается в Библии с плодоносящей пальмой. Кстати, ветвь финиковой пальмы у арабов Аравии — это символ славы и победы (42).

Пересекать пустыню бедуины советовали европейцам-путешественникам только тогда, когда «поспеют финики», что означало — не ранее первой недели сентября; иными словами, — «в начале года по здешнему исчислению», писал в своем «Путешествии по Средней и Восточной Аравии» Дж. Пэлгрев (42*).

Отдельная страница истории коммерции на полуострове — торговля рабами. Завозили их из Африки. В портах Южной Аравии разбивали на партии, мужские и женские, и отправляли на невольничьи рынки в Неджд и Хиджаз, Ирак и Египет, Сирию и Палестину. Отряды гуамов или «охотников на черную кость», то есть на рабов, базировались на Занзибаре. Этот остров, подвластный одно время Оману, считался крупнейшим центром аравийской работорговли. Время от времени гуамы высаживались на побережье Восточной Африки, именуемой ими «большой страной черных людей» или «землей зинджей», и устраивали охоту на «черную кость» (рабов).

Проводниками у них состояли те же африканцы из числа освобожденных рабов. Действовали не с кондачка. Располагали точной информацией относительно численности населения в планируемых к захвату поселениях, мужчин, женщин и детей, их возраста, и даже имевшегося у них на руках оружия. Налет совершали, как правило, на рассвете. В селении, подвергавшемся нападению, каждая из семей защищалась до тех пор, пока не погибал, либо не попадал в руки «охотников» хозяин семейства. Как только это случалось, сопротивление «обезглавленного» жилища тут же прекращалось, и все его жильцы делались добычей работорговцев.

Женщин и детей, прятавшихся в подземных укрытиях, просто- напросто выкуривали. Делали это следующим образом: открывали входы, ведущие в подземелья, и палили в них из ружей патронами со специальными зарядами из пороха, перемешанного с красным перцем. После чего люди, задыхаясь, сами выбирались наружу (43). Их тут же разбивали на группы, по 5–6 человек в каждой; надевали на шеи ошейники, и пристегивали к цепи, со связанными и заломленными за спину руками.

«Охотников», возвращавшихся домой с «добычей», встречали торжественно. Их прохождение по улицам с «трофеями» препровождали громкими криками и звуками труб фанфани, которые мастерили их из рогов буйволов. Маршрут процессии пролегал мимо дворца правителя Занзибара. «Ловцы рабов», состоявшие у него на службе, демонстрировали своему владыке доставленный ими «товар» — «черную кость». Внимательно осмотрев рабов, правитель отбирал себе двух- трех понравившихся ему зинджей; и процессия двигалась дальше, к местам содержания невольников (44).

Джаллаб (так называли купца-аравийца, специализировавшегося на оптовых продажах рабов) разбивал свой «товар» на «мужской» и «женский». Первый из них составляли:

— «зинджи с бородой», то есть африканцы в возрасте (’аджуз); их продавали по «200–300 франков за голову»;

— «молодые зинджи» (’амра) — за них просили по «400450 франков за голову»;

— «мальчики» — цена на любого из них не превышала 200250 франков;

— «рабы высшего сорта» — к ним относили рослых и крепких абиссинцев; они стоили «от 1500 до 2000 франков за голову»;

«Женский товар» также подвергали «сортировке», а именно:

— «высший сорт» представляли девушки в возрасте 11–13 лет; за каждую из них давали по 400–500 франков;

— ступенью ниже стояли девушки в возрасте 13–18 лет; стоили они уже не дороже 300–350 франков каждая;

— за ними шли чернокожие рабыни в возрасте 18–25 лет (по цене 200–250 франков за женщину);

— за девочку до 11 лет платили 140–160 франков (45).

Раба и рабыню при покупке осматривали, как говорится, с пристрастием, с головы до ног, раздев и исследовав все интересовавшие покупателя части тела. Существовал даже своего рода «гарантийный срок», когда в течение трех дней с момента приобретения раба, его можно было обменять (46).

Крупным в Аравии центром работорговли арабские историки называют остров Фарсан, что в Красном море, напротив побережья Йеменской Тихамы. Именно там, как гласят сказания арабов Аравии, базировалась штаб-квартира знаменитой флотилии работорговцев-южноаравийцев, матросами на судах которой служили рабы-зинджи, то есть чернокожие африканцы (47).

Невольников, попадавших в Маскат, прежде чем выставить на продажу зачастую обучали какому-либо ремеслу. Это занимало время, и требовало дополнительных расходов. Но так как «обученные рабы» стоили дороже, то деньги, вырученные за них, покрывали все издержки (48).

На рынках, где велась торговля рабами, имелись «дома наслаждений и услад». Над ними вывешивали специальные флаги (райа) (48*)

Важными статьями торговли в Аравии были и остаются золото, серебро, драгоценные камни и ювелирные изделия с ними. Женские украшения — обязательная часть свадебного подарка жениха невесте. В Аравии, кстати, они все еще играют, порой, роль амулетов-оберегов; особенно те из них, что выполнены в форме ладони (хамса), рыбки или полумесяца. Хамса или «Рука Фатимы» — это амулет от сглаза, талисман семейного счастья. Рыбка — оберег от всякого рода напастей, амулет-эгида семейного благополучия.

Золотые и серебряные амулеты-подвески в виде ладони или рыбки часто инкрустируют сердоликом и кораллами. Сердолик, по поверьям аравийцев, наделен свойствами приносить своим владельцам покой и изобилие. Кораллы, особенно ярко красные и светло синие, способствуют, дескать, «укреплению памяти» и усилению «женской плодовитости». Питают аравийские женщины пристрастие и к бирюзе. Верят в то, что ювелирные украшения с бирюзой помогают женщине в ее усилиях по «поддержанию тишины в семье и в доме», «усмиряют гнев и гасят ссоры».

Интересными, притом как в плане ознакомления с жизнью и бытом бедуинов, так и с нумизматической точки зрения, являются старинные ювелирные украшения, выполненные с использованием золотых и серебряных монет, некогда ходивших в Аравии. В горных племенах Йемена, к примеру, в моде и сегодня нагрудные и головные подвески с серебряными талерами Марии Терезии (1717–1780), австрийской эрцгерцогини (с 1740). Выйдя из употребления во владениях Габсбургов, монета оказалась в Йемене, где ею, случалось, расплачивались и в 1970-х годах с работавшими там советскими специалистами. Вес монеты составляет 23,386 гр., а содержание серебра в ней — 21,0474 гр.

Иностранные золотые и серебряные денежные знаки, однажды попадавшие в Аравию, из нее уже не возвращались, писал французский офицер-путешественник Луи дю Куре, посещавший земли «Счастливой Аравии» в 1844–1845 годах. Монеты эти, будь то английские золотые суверены или австрийские серебряные талеры, арабы применяли как по их прямому назначению, то есть для расчетов за товары и услуги, так и в создаваемых ювелирами женских украшениях в виде монист, ожерелий или бус (49).

Среди оберегов, популярных в племенах Оманского побережья и Йемена, выделялся амулет-подвеска мишкаш, выполненный с использованием старинной венецианской монеты. На одной ее стороне имелось изображение герцога Венеции, преклонившего колено перед Святым Марком, а на другой — Священный Крест в обрамлении звезд. Женщины Южной Аравии свято верили в то, что такой амулет, пришедший, кстати, из христианского Наджрана (Северный Йемен, центр христианства Древней Аравии), помогает «увеличению семьи», то есть «дарует им желанное количество детей». При этом мусульманок нисколько не смущало то, что мишкаш, амулет целомудрия, который носили на себе девушки на выданье и только что вышедшие замуж, содержал христианскую символику. Согласно сказаниям, амулеты мишкаш делали женщин Наджрана «необыкновенно плодовитыми», а рожаемых ими детей — здоровыми и умными (50).

Брелки-обереги и амулеты-подвески от сглаза прикрепляли также к дверям жилищ, надевали на шеи верблюдов, осликов и лошадей, цепляли на мачты рыболовецких парусников. Вешая амулет-оберег на шею верблюда, бедуин верил в то, что шайтан (Иблис), взглянув на него, отведет свой дьявольский взгляд от животного, что убережет верблюда от болезней. Функции амулетов-оберегов на шеях верблюдов могли выполнять, по существовавшей тогда традиции, хвост пустынной лисицы, лапа шакала, зубы льва или гиены. Однако самым эффективным оберегом считался почему-то сандалик ребенка (51).

Амулет, подвешенный на серебряную цепочку, представлял собой важный, если не центральный атрибут женского костюма Аравии прошлого. Одной из самых распространенных форм таких амулетов- оберегов был серебряный футляр с вложенным в него миниатюрным Кораном. Небогатые женщины вместо серебряных футляров вешали на шеи кожаные мешочки на тонких ремешках. А вместо миниатюрных копий Корана, стоивших довольно дорого, помещали в них письмена с айатами (стихами) из Корана, либо с именами Пророка Мухаммада и его ближайших сподвижников из так называемой Благословенной десятки, то есть тех, кого Пророк задолго до их смерти оповестил о том, что они попадут в Рай. Кстати, именовали этих десятерых сподвижников Пророка ал-ашара ал-мубашара («десятью, получившими благую весть») (52). В сельской местности амулеты изготавливали из глины (в виде крошечных кирпичиков), с насыпанной в них землей из Священной Мекки. Жены крупных купцов, в первую очередь таввашей, оптовых торговцев жемчугом, применяли в качестве амулетов-оберегов драгоценные камни в серебряной оправе с выгравированными на ней словами-заклинаниями.

Письмена для амулетов-оберегов старались привозить из Святых мест, из Мекки и Медины. Дело в том, что чернила для написания изречений из Корана писцы в Святых землях разводили на воде, взятой из Священного источника Замзам, с добавлением в нее благоуханной шафрановой настойки. Порой такие чернила делали и на крови людей из числа тех мусульман, кто совершил паломничество, поклонился Дому Аллаха, припал устами к Священному Черному камню, очистился от грехов и мог поделиться своей чистой кровью с писцами в целях начертания на бумаге священных текстов для амулетов-оберегов.

Важно было, чтобы человек, писавший тексты для амулетов- оберегов, и сам «очистился» перед началом работы. В понимании арабов Аравии тех лет таковым считался тот, кто перед написанием текстов совершал «обряд самоудержания», то есть не употреблял в пищу те или иные продукты. Если писец воспроизводил тексты с гневными, устрашающими словами Господа, отражавшими Его недовольство неблаговидными поступками людей, то воздерживался от мяса, рыбы, яиц, меда и мускуса. Если же передавал в текстах слова Господа доброжелательные, то отказывался от молочнокислых продуктов, в том числе от масла и творога, а также от соли и уксуса (53).

Помимо «Руки Фатимы», другой популярный у женщин Аравии вид амулета — «Магический квадрат». По древнему поверью аравийцев, «земля людей» состоит из четырех главных элементов, а именно: земли, воды, воздуха и огня. Рисуя амулет-квадрат земли, они изображают его, собранным из квадратов-гнезд, символизирующих эти элементы (располагают числом по 4 единицы по вертикали и горизонтали). Затем заполняют их цифрами так, чтобы в сумме, как ни считать, по вертикали, скажем, или горизонтали, они складывались в одну и ту же цифру — 34. Она, в свою очередь, представлена цифрами 3 и 4; а они при сложении образуют священную у арабов Аравии цифру 7 (семь океанов, семь континентов, семь цветов радуги, семь ритуальных обходов вокруг Каабы, наречение ребенка именем на седьмой день после рождения и т. д.).

В Прибрежной Аравии, чтобы защитить своего малыша от «дурного глаза», мать вешала ему на шею амулет с белоснежной морской раковиной, а во Внутренней Аравии — лапку зайца на кожаном ремешке.

Лучшим амулетом-оберегом у мужчин считалось «кольцо- печатка Соломона». Согласно преданиям арабов Древней Аравии, царьСоломон носил волшебное кольцо с печатью, «сделанное наполовину из меди, наполовину из железа». «Медной стороной кольца мудрый Соломон припечатывал указы, что давал духам добрым, а железной — духам злым». Благодаря этому кольцу, царь имел власть над джиннами, птицами, зверями и ветрами; и все они помогали ему в сооружении его великого храма.

Кроме амулетов, каждая аравитянка, скрытая от «чужих глаз» черной накидкой абайей и чадрой, надевала на себя множество ювелирных изделий. Ноги и руки женщины украшали серебряные браслеты (по три на каждой) и кольца; уши — сережки; шею — коралловые бусы и жемчужные ожерелья; голову — шелковые или кожаные повязки, унизанные старинными серебряными монетами, достойными внимания крупнейших музеев мира. Количество и величина золотых и серебряных изделий на женщине являлись зримым свидетельством степени любви и внимания к ней мужа, а также демонстрацией финансового состояния семьи.

Вместе с ювелирными украшениями женщины носили на себе и все семейные ценности, скопленные на черный день: те же золотые и серебряные монеты, драгоценные камни и золотые слитки. Прятали их в расшитых жемчугом кожаных поясах цилиндрической формы, с множеством отделений (54). Пояс женщины был ничем иным, как хранилищем семьи, банковской ячейкой прошлого, если так можно сказать. Дело в том, что во времена джахилийи (язычества) посягать на женщин ни в межплеменных войнах, ни в набегах не смел никто. Такой поступок «чернил честь и достоинство мужчины», и рассматривался арабами Аравии как «наисквернейший».

«Венец красоты женщины — ее волосы», говорят аравийцы. Девушки в Аравии плели косы или носили волосы распущенными, украшенными гребешками-заколками из слоновой кости. Замужние женщины собирали волосы в пучки и скрепляли их заколками из кораллов, красного и оранжевого цветов.

Обувь аравитянок-модниц в старину — это легкие шелковые шлепанцы на кожаной подошве. Притом исключительно желтого или черного цвета, расшитые золотыми и серебряными нитками или коралловыми бусинками (в зависимости от родоплеменного статуса женщины и финансового состояния ее семьи).

Уши для сережек аравитянка прокалывала в двух местах. В отверстия в мочках ушей вдевала большие кольца-серьги, а в те, что над ними, — изящные сережки-гвоздики (пуссеты) с жемчугом или драгоценными камнями.

Дополнением к «наружным украшениям» женщины, ее одеждам и ювелирным изделиям, служили «украшения тела» — росписи хной рук и ног. Бытовало поверье, что хна, равно как и благовония, «притягивает удачу», дарует незамужним женщинам мужей, а замужним — детей. Стареющие женщины скрывали хной «накатившие годы», то есть седину волос. Лучшую в Аравии хну, йеменскую, вывозили в Персию и в Европу.

Хной, к слову, красили в прошлом ноги и хвосты верховых животных шейхов и королей (белого окраса лошадей и верблюдов). Применяли хну и в медицинских целях — для лечения кожных заболеваний.

Для «усиления женских чар» широко использовали благовония, ароматы и тушь для ресниц. Веки и ресницы обводили кохлем, специальным черным порошком. Хранился он в длинных тростниковых палочках, инкрустированных серебром и жемчугом. Волосы посыпали душистым порошком, приготовленным из сушеных лепестков цветов и листьев мирта. Пудру для лица делали из растолченных в порошок сушеных листьев шафрана и ладана, а крем для тела — на той же самой цветочной основе, что и пудру, с добавлением гвоздичного масла, алоэ и благовонных смол.

Имелись в распоряжении женщин Древней Аравии и специальные ароматические мази-пасты для удаления волос с ног. Легенда гласит, что придумала их царица Билкис, длинные и красивые по форме ноги которой портили пробивавшиеся на них волосы. «Пастой Билкис» пропитывали куски материи, обматывали ими на ночь ноги, а утром снимали, вместе с прилипавшими к ним волосами (процедура, мягко говоря, — не из приятных).

Росписи хной рук и ног тоже требовали от женщины немалой выдержки и терпения. Судите сами. Чтобы «закрепить» рисунок на коже, ладони рук и стопы ног заворачивали пальмовыми листьями и укутывали шерстяными одеялами. Всю ночь женщина, не двигаясь, лежала на спине. Чтобы придать рисунку яркость и «продлить срок его жизни», процедуру повторяли в течение трех дней подряд. Женщина практически не спала. Помимо всех тех неудобств, что она испытывала при этом, ее донимали еще и вездесущие москиты. В состоятельных семьях женщин во время процедур «наведения красоты тела» оберегали от москитов рабыни. С веерами и хлопушками в руках, расположившись по обеим сторонам кроватей своих хозяек, они отгоняли от них проникавших в жилища москитов. Рисунки, нанесенные хной, сохранялись на теле около четырех недель (55).

Для «удержания красоты лица» и «свежести кожи» парфюмеры предлагали женщинам шафран, рекомендованный в этих целях самой царицей Клеопатрой. Кстати, стоимость шафрана, одной из самых древних пряностей на земле, доходит до одной тысячи долларов за килограмм. Цветет шафран (название специи происходит от арабского слова «сафраа», что значит «желтый») лишь неделю в году; обрабатывается только вручную. Производится его ежегодно всего около 300 тонн. Из сочинений арабских историков известно, что в средние века фунт шафрана можно было обменять на арабского жеребца. Название «пряности любовника» шафран получил в силу своих уникальных свойств афродизиака.

Уместным представляется сказать несколько слов и о мужских ювелирных изделиях: серебряных перстнях и четках (ношение мужчинами колец из золота Пророк Мухаммад порицал). Рассказывают, что Посланник Аллаха имел серебряный перстень, служивший Ему печатью, с выгравированными на нем словами: «Мухаммад, Посланник Аллаха».

Следуя примеру Пророка Мухаммада и царя Соломона, араб Аравии тоже носил кольцо-печатку с именем владельца и гербом-меткой (васм) племени. Кольцо являлось, таким образом, своего рода «удостоверением личности» мужчины Древней Аравии. На кольце-печатке шейха содержался еще и васм межплеменного союза, к которому принадлежало возглавляемое им племя. Данные о человеке и его племенной принадлежности (имя и васм) размещали также и на холодном оружии его владельца — на рукоятке кинжала (джамбии) (56).

Важный элемент национального костюма араба Аравии и сегодня — четки (сабха). Главное их предназначение — помочь мусульманину не сбиться со счета при произношении священных имен Аллаха во время молитвы. В Коране их — 99; такое же количество бусин и в четках. Есть четки с 33 бусинами; их во время молитвы перебирают трижды. Самыми престижными среди аравийцев считаются четки, бусины которых сделаны из янтаря или ажурного серебра (57).

Непременный атрибут торговли — деньги. Они в Аравии, по воспоминаниям путешественников, ходили разные, как местные, так и завезенные из других стран мира. В Хиджазе, например, — турецкие монеты: золотая лира, серебряный пиастр и серебряный меджедие. В Йемене — австрийский серебряный талер Марии Терезии. В Омане — персидские краны. В Мокалле, что на Оманском побережье, городе, известном еще со времен Птолемея бойкой торговлей лошадьми (поставлялись туда из Неджда и Персии) — австрийский талер и испанский доллар. За каждый из них давали 24 мелких серебряных оманских монеты харф (одна из древнейших, кстати, денежных единиц Омана, отчеканена из чистого серебра). Повышенным спросом пользовались золотые гинеи и рупии, выпускавшиеся Ост-Индской компанией. А вот французские и египетские монеты в городах Оманского побережья и Прибрежной Аравии в целом не признавались и не обменивались, поскольку содержали в себе много сплавов. Если говорить об упоминавшихся выше персидских и турецких деньгах, то их использовали в основном в местах компактного проживания персов-переселенцев (на Бахрейне, в Дубае, Кувейте и Омане) и в так называемых турецких владениях на Аравийском полуострове: в Йемене и на севере Аравии (58).

В Маскате, отмечал М. Расченбергер, врач посольской миссии президента США Эндрю Джексона, посещавшей в 1835 г. Занзибар и Оман, он видел оманские серебряные и медные монеты: махомеди, така и гази. За один серебряный махомеди давали 20 мелких медных монет гази. Один американский доллар в меняльных конторах индусы-банйаны оценивали в 11 серебряных махомеди или в 70–80 медных така (59).

Нелегко давались европейцам-торговцам, по их же словам, существовавшие когда-то в Аравии старинные меры длины и веса. В 1844 г. в Джидде и Мохе, к примеру, в двух крупных портах бассейна Красного моря, капитаны измеряли расстояние, пройденное судами, заммами (один замм равнялся 12 английским милям или 18,276 км).

Торговцы тканями на местных рынках, отпуская товар, пользовались так называемым аравийским дюймом (арабы называли его английским словом «инч»); он равнялся «12 выложенным в длину линиям», что составляло 2,5 метра (1 линия = 1/12 дюйма = 0,21 см.), или длине «6 волос» с хвоста лошади (60).

Причудливыми и диковинными казались для европейцев, попадавших в Аравию, и применявшиеся арабами меры веса:

— ратл равнялся 14 унциям или 396,9 г.;

— уккийа — 1/12 ратла или весу 72 перечных зерен;

— гвиасс — 6 английским унциям (170 г.) или весу 6 испанских долларов (61).

Крупными центрами транзитной торговли в древности, через которые осуществлялись коммерческие связи Европы с Персией и Индией, и где активно торговали аравийцы, были Ормуз, лежащий у входа в Персидский залив, и Беренике, египетский порт на Красном море. Посетив Ормуз в 1863 г., известный путешественник-исследователь Аравии Дж. Пэлгрев рассказывал, что остров этот, некогда известный во многих странах мира «богатой торговлей», представлял собой жалкое зрелище. Его мощные фортификационные сооружения, воздвигнутые португальцами, и здания храмовых сооружений, упоминаемых в работах историков, «сокрушило время». Знаменитый Ормузский маяк, который иноземные купцы величали «Фаросским маяком Ормуза», стоял наполовину разрушенным. До завоевания Ормуза португальцами здание это, превращенное ими в маяк, служило минаретом находившейся рядом мечети. На знаменитом Ормузском рынке, «где все, что на свете родится, есть», как говаривали бывавшие на острове в период его расцвета знаменитые путешественники, имелся лишь один навес. Разместившись под ним, несколько человек продавали финики и табак. Вот и все, что осталось от легендарного Ормуза, восклицает Дж. Пэлгрев (62).

Кстати, Ормузский пролив арабы Аравии называли вначале Аз-Зукак, что значит Проход (в Бахр ал-Фарис, Море персов, нынешний Персидский залив). После образования на лежащем у его входа острове Хурмуз (Ормуз) города-царства Хурмуз (Ормуз) переименовали в Мидйак Хурмуз (Теснину Хурмуза).

Не устоял под натиском времени и египетский порт Беренике, заложенный Птолемеем II в честь его матери. Из сочинений древних историков следует, что ежегодно объем индийских товаров, что доставляли через этот порт в Египет торговцы-аравийцы, составлял (в пересчете на английские фунты начала XIX в.) не менее 400 тысяч. Когда Птолемей Эверег захватил Эфиопию, то Беренике сделался на время центром всей восточной торговли Древнего мира.

Торговые суда арабов, шедшие через Ормузский пролив в Индию и Восточную Африку, бросали в воду у побережья полуострова Мусандам цветы и фрукты, задабривая богов Океана и прося их о добром к себе отношении. Иногда сооружали миниатюрные лодки фалуки, клали в них образцы имевшихся на судне продуктов, и в тех же целях пускали на воду. Если фалука достигала побережья целой и невредимой, то, согласно поверью, можно было смело идти дальше; считалось, что в этом случае и судну, и людям на нем будет сопутствовать удача (63).

Тесные и насыщенные торговые отношения арабы Аравии поддерживали с Цейлоном. Главными статьями их вывоза оттуда хронисты прошлого называют драгоценные камни, жемчуг и корицу. В одной из легенд племен Южной Аравии говорится о том, что первым выращиванием специй на Цейлоне занялся Адам, оказавшийся там после изгнания из Рая. До 1832 г. торговля корицей всецело находилась в руках Ост-Индской компании.

Славился Цейлон и своим жемчужным промыслом. По данным одного из участников посольской миссии Эдмунда Робертса, особого правительственного агента президента США Эндрю Джексона, в 1833 г. в жемчужной ловле в прибрежных водах Цейлона участвовало 1250 ловцов, в том числе 150 с самого Цейлона и 1100 — с побережья Индии. Ныряльщик зарабатывал в день около 3 ф. ст., в то время как любой другой цейлонец, трудившийся на земле, — не более 6 пенсов (1 ф. = 100 пенсам) (64).

Цейлон издревле слыл среди купцов крупным центром торговли драгоценными камнями: топазами, аметистами, рубинами, изумрудами и др. Специи, драгоценные камни и жемчуг делали Цейлон лакомым кусочком для европейских держав-конкистадоров прошлого. В 1506 г. Цейлон захватили португальцы. Потом им завладели голландцы (1658–1796). Их, в свою очередь, потеснили с острова англичане. С 1796 по 1802 гг. Цейлон находился в руках Ост-Индской компании, затем сделался колонией Британской империи. Археологи обнаружили на острове монеты, выпущенные во времена императора Гая Юлия Цезаря Октавиана Августа (63 до н. э. — 14 н. э.). На острове с незапамятных времен проживала коммуна торговцев- аравийцев.

Венецианский негоциант-путешественник Марко Поло, бывавший на Цейлоне в 1294 г., вспоминал, что ему там предлагали «корзины с жемчугом». Большой белый жемчуг продавали поштучно; мелкий (купцы-арабы называли его «жемчужной пылью»), сбывали оптом, на вес.

Очерк об Аравии торговой без упоминания, хотя бы вкратце, об аравийских корабелах едва ли можно считать полным. «Аравия — это антииндустриальный центр мира», писал в своем знаменитом географическом произведении «Земля и Люди» К. Риттер. Аравия, выражал ту же мысль, но другими словами, великий исследователь-портретист «Острова арабов» американский миссионер С. Цвемер, — это земля кочевников, верблюдозаводчиков и ремесел, связанных с этим животным. Никакой промышленности там нет и в помине. За исключением, пожалуй, древних, как сама Аравия, легендарных судостроительных верфей на побережье. Суда на них строят из леса, доставляемого из Малабара (Индия); мачты к ним завозят с Цейлона; а вот паруса — с Бахрейна.

Конфигурация у аравийских парусников — разная, сообщали путешественники, в зависимости от их предназначения. Один тип судов арабы Аравии используют для доставки грузов: из Индии и Африки, Индонезии и Китая. Другой — для «жемчужной охоты»; третий — для рыбной ловли. Нос любого из аравийских парусников обязательно покрыт кожей животного, которого, по обычаю предков, забивают при спуске судна на воду. Корабелы работают и руками, и ногами, чего не увидишь на верфях в Европе.

Транспортные суда Аравии прошлого — это большегрузные доу и баггала (или багла). Быстроходные самбуки, маневренные и уверенно чувствующие себя на отмелях, использовали для ловли жемчуга. Кстати, стоил такой парусник (самый небольшой по размеру) около 400 рупий, что в ценах начала XX столетия в пересчете на доллары составляло примерно 130 долл. США.

Называли суда, по существовавшей традиции, либо именами их владельцев, либо прозвищами легендарных арабских мореходов, либо же одной из их основных характеристик, лучшей из которых обладало то, или иное спущенное на воду судно; «быстротой бега», к примеру, как выражались корабелы.

На каждом аравийском паруснике, выходившем в Индийский океан, имелся лоцман. На тех из них, что использовали только в Персидском заливе либо в Красном море, обязанности лоцмана исполнял капитан. «Маститые капитаны, — гласит поговорка арабов Аравии, — подобны искусным наездникам, которые прежде чем стать такими, не раз падают с лошади».

О мореходах Южной Аравии высоко отзывались Агатархид и Артемидор, Арриан и Страбон, ал-Идриси и ал-Казвини. Мореплавание в былые времена было делом нелегким, а в водах, омывающих Аравийский полуостров, богатых песчаными отмелями, коралловыми рифами и буйными ветрами, и вовсе опасным. Даже легендарные финикийцы, «короли морей» Древнего мира, и те, отправляясь в «темные воды» к «Острову арабов», обязательно приносили жертву богам. По возвращении из «страны благовоний», живыми и здоровыми, возжигали в храмах ладан и мирру. Их с почетом препровождали туда, притом сразу же по прибытии, украсив головы венками, родные и близкие. Воскурив благовония, привезенные из «страны ладана», мореходы выражали тем самым благодарность богам за дарованное им избавление от «опасностей большой воды», то есть морей и океанов (65).

Особо коварным считалось у мореплавателей прошлого Красное море. Оно, повествует знаменитый арабский географ ал-Идриси (1099–1161), печально известно своими бурями и коралловыми рифами. Безмолвно и зловеще. Поэтому даже острова в нем пустынны и безжизненны. Для неопытных моряков Красное море таит в себе угрозу гибели судна и смерти его экипажа.

Насчет происхождения самого названия бытует несколько преданий. По одному из них, названо оно так в честь легендарного царя Эритра, покинувшего некогда с народом своим Дильмун (Бахрейн), и ушедшего морем в земли Леванта. В переводе с древнегреческого языка Эритр — значит Красный (под названием Эритра это море фигурирует в сочинениях Страбона). Кстати, древние аравийцы тоже называли Красное море Эритрейским; впоследствии верхнюю его часть стали именовать Бахр-эль-Кулсум, а нижнюю — Бахр-эль- Йемен. По другому преданию, нынешнее название дала морю древняя Идумея (Эдома), окруженная красными песками, где во времена Соломона действовала гавань, и куда приходили суда из земель царицы Билкис. В переводе с языка древних евреев Идумея (Эдом) значит Красноватая земля.

На подступах к Нижнему морю, то есть к Персидскому заливу (Верхним морем у древних аравийцев было Средиземное), и в нем самом водилось много кашалотов. Об этом упоминал в своих записках легендарный Неарх, великий флотоводец Александра Македонского, первооткрывателя Востока.

Вплоть до 1930-х годов крупным центром кораблестроения в землях Эш-Шамал (ОАЭ), к примеру, являлось шейхство Умм-эль- Кайвайн. В год там спускали на воду до 20 судов (в Дубае, для сравнения, — только 10). Затем пальму первенства перехватил у него эмират Аджман. Дерево для строительства тех или иных частей судна завозили из разных стран. Тик или садж на языке корабелов Аравии, шедший на обшивку бортов судна, доставляли из Индии. Мит — для шпангоутов, то есть «ребер» судна, — из Индии, Сомали и Ирака. Канаты — из Занзибара; а вот паруса — с Бахрейна и из Кувейта. Из стволов манговых деревьев, поступавших, опять-таки, из Индии, вытесывали небольшие лодки-челноки хури. И только легкие шаши, предназначавшиеся для прибрежного лова рыбы, мастерили из местного материала — из пальмы.

Маститого корабела в Прибрежной Аравии величали устазом, то есть учителем-наставником. На сооружение большегрузного судна уходило обычно 9-10 месяцев. Меньшие по размеру парусники строили в течение 1–4 месяцев. Самым крупным по тоннажу судном считалась багла, а самым длинным (от 15 до 36,5 метров) — бум. Для «жемчужной охоты» аравийцы использовали известные уже читателю самбуки, а также шу’айи (шуи). Выдолбленные из стволов пальм хури, равно как и сплетенные из пальмовых ветвей шаши, применяли для прибрежной ловли рыбы. Для осуществления морских торговых экспедиций в дальние страны, в Индонезию и Китай, у арабов Аравии имелись еще несколько типов судов (в зависимости от места назначения экспедиции), а именно: баттила и джалибут.

ЧАСТЬ V ХИДЖАЗ Хождения во времена

Джидда — «Город праматери человечества». Достопочтенная Мекка.

Посланник Аллаха. Самозванцы-отступники и лжепророки.

Коран — Священная книга мусульман.

Жены Пророка Мухаммада, их жизни и судьбы.

Ат-Та’иф (Таиф) — «Город роз».

Джидда — «Город праматери человечества». Древние, широко известные за пределами Аравии города Хиджаза — это Джидда, Медина, Мекка и Та’иф. Одно из лучших описаний Джидды прошлого принадлежит перу Бадья-и-Леблих Доминго (1766–1818), знаменитого испанского путешественника, посещавшего Святые земли ислама в 1807 г. под видом Али-бея Аль Аббаси, «потомка» славной династии Аббасидов (правила Халифатом в 750—1258). Рассказывая о Джидде, он отмечал, что город в сезон паломничества буквально захлестывали волны пилигримов со всех концов света. Воды «катастрофически не хватало». Пили в основном дождевую воду. Собирали ее в каменные резервуары, располагавшиеся в горах, и на верблюдах доставляли в Джидду.

Свое название, согласно преданиям, город получил в честь Евы (Хаввы), «праматери человечества»; смысл слова «джадда» или «джидда» в просторечии — «бабушка». Когда за непослушание Адам и Хавва (Ева) были изгнаны из Рая, то Адам оказался на Цейлоне, а Ева — в окрестностях Джидды. Встретились они только через сто двадцать лет после разлуки, у горы ’Арафа (Арафат), возле Мекки. В то место, где, спустившись с горы в долину, Адам, на коленях, благодарил Бога за дарованное ему счастье воссоединения с любимой женой своей, и где находится сегодня Кааба, Господь ниспослал Адаму храм с небес; и «стал он первым на земле».

Джидда — «паломнические врата» Мекки, писал известный исследователь Аравии, американский миссионер С. Цвемер, автор нескольких интересных работ, посвященных истории, этнографии, обычаям и традициям арабов Аравии. Город, окруженный крепостной стеной, насчитывал в его время около 20 тыс. жителей (речь идет о конце XIX столетия). Население жило в основном за счет обслуживания паломников. «Стригли» и «трясли» их там, по выражению С. Цвемера, основательно. В 1893 г. число пилигримов, прибывших в Святые земли морем, через Джидду, составило, по его сведениям, 92 625 чел. (1).

В Джидде находится фонтан имени короля Фахда. Примечателен он тем, что водяной столб, выбрасываемый им, — самый высокий в мире (312 метров). Из Джидды экспортируется сегодня пришедшийся по вкусу коренным жителям полуострова аравийский финиковый «чай». «Чайную новинку» Аравии начали выпускать совсем недавно, в 2013 г.; представляет она собой расфасованные по пакетикам истолченные в пудру финики с кардамоном.

Достопочтенная Мекка. Клавдий Птолемей (II в. н. э.), знаменитый географ, автор свода географических сведений античного мира, называл Мекку Макаробой, а древние аравийцы — Беккой. Некоторые арабские историки прошлого считали, что Меккой арабы Аравии именовали город, а Беккой — место Храма в нем. Название же Макараба произошло, дескать, от слов «макан» и «рабб», что значит — «Место Господа». Мекка — крупный торговый центр и главное святилище племен доисламской Аравии. «Сердце» Мекки — Кааба (Ал-Ка’ба), «место окруженное почетом и уважением». Кааба — старейший на земле храм, помещенный, как гласят легенды, «точно под небесным троном Господа».

Еще за две тысячи лет до сотворения мира, повествуют собиратели арабских древностей, создал Господь храм на небесах. «Стоял он на четырех столбах из яшмы, покрытый крышей из драгоценных камней, — яхонтов и рубинов». Увидев чудное творение это, ангелы обошли храм семь раз, воспевая хвалу Господу. И установили тем самым обычай, известный в исламе как таваф, то есть семикратный обход вокруг Каабы. Так вот, копию первозданного храма Творец ниспослал на землю Адаму. Но был храм тот, дескать, не из камня, а из «лучезарного света»; и исчез с лица земли в день смерти Адама. Выполняя предсмертную волю Адама, потомок его, Шис (Сиф, предок Ноя), своими руками построил из камня, извести и глины но-

вый храм, «по образу и подобию храма отца своего, Адама». Однако и он не сохранился; храм Шиса разрушил «потоп Ноя». Тогда Господь повелел Ибрахиму (Аврааму) и сыну его, Исма’илу, рожденному наложницей-египтянкой Хаджар (Агарь), возвести на том же самом месте новый храм. Так и «явила себя людям нынешняя Кааба», неоднократно впоследствии «поправлявшаяся».

Камни, что Исма’ил подавал Аврааму во время строительства Каабы, «чудом Божьим выходили из земли, совершенно готовыми для укладки, ровно обтесанными в четырехугольники». Стоял Авраам при возведении стен храма на камне, который «вырастал и смещался сам собой настолько, насколько нужно было Аврааму». В знак «воссоединения людей с Богом» ниспослал Господь с неба, с архангелом Джабра’илом (Гавриилом), «Камень прощения», известный сегодня как Священный Черный камень Богоугодной Мекки. И повелел Аврааму, чтобы вложил он его в стену Каабы, и, окончив работу, взошел на соседнюю с Каабой гору, и возвестил оттуда людям, «обращаясь на все четыре стороны света», чтобы поклонялись они Господу, и приходили совершать молитвы к Дому Его (2).

В сказаниях арабов Аравии говорится о том, что Черный камень — это «око Господа» на земле, и что почернел он якобы только снаружи — от прикосновений уст грешников. Внутри же «Камень прощения» по-прежнему белый, то есть такой, каким и был ниспослан с небес на землю. В день Страшного суда он «получит язык», заговорит, и будет свидетельствовать перед Творцом в пользу тех, кто уверовал в Бога единого, поклонился Дому Его и целовал «око Господа на земле» чистыми устами. Когда прозвучат в день Страшного суда призывные трубы, тотчас ангелы, охраняющие Каабу, поднимут Дом Бога и отнесут его в Рай (3).

Первым главой Мекки и хранителем Каабы, восстановленной Ибрахимом (Авраамом) и сыном его, Исма’илом, летописи временных лет «Острова арабов» называют Исма’ила, прародителя племен Северной Аравии (исма’илитов). Из преданий народов Древней Аравии известно, что второй раз он женился на дочери Мудада (Мадада), вождя автохтонов Мекки, джурхумитов, потомков Джурхума, брата Кахтана, родоначальника южноаравийских племен (кахтанитов или йеменитов). Долгое время после смерти ’Аднана, а потом и Набита, сыновей Исма’ила, охраной Каабы ведали именно джур-хумиты (’Аднан, старший сын Исма’ила, также как и отец его, взял в жены одну из дочерей вождя джурхумитов). В те времена, когда они являлись хранителями Каабы, случилось сильное наводнение, от которого серьезно пострадали стены Храма. Восстановительные работы велись «под присмотром» Амира ибн ’Амра, получившего от соплеменников прозвище Ал-Джидар (Стена).

Потеснило джурхумитов из Мекки пришедшее с юга Аравии сильное племя кахтанитов — бану хузаа’. Покидая город, джур- хумиты разрушили Каабу и засыпали Священный источник Замзам. Восстановили Каабу хузаа’иты. Они охраняли Каабу в течение последующих 200 лет; их изгнали из Мекки курайшиты.

Основал племя бану курайш Фир, по прозвищу Курайш (сын Ма’адда, сына ’Аднана по линии Исма’ила). Кусай, потомок Фира, женился на дочери Хулайлы, последнего вождя хузаа’итов, хранителей Мекки и Каабы. Умирая, Хулайла передал ключи от Каабы Абу Губшану, старейшему мужчине из рода бану хузаа’. Человек этот питал пристрастие к вину. И во время одной из вечеринок напился до такой степени, что, потеряв рассудок, променял Кусайу ключи от Каабы на мех с вином. Случилось это где-то в году 440-м. Хузаа’иты, видя, что теряют власть в Мекке, «взялись за оружие». Курайшиты, поддержанные родственными семейно-родовыми кланами из Йасриба (Медины), одолели хузаа’итов и изгнали их Мекки (4). После этого у арабов Аравии и родилась бытующая и поныне поговорка насчет «торга Абу Губшана», подразумевающая крайне невыгодную сделку. О человеке же недалеком в Аравии с тех пор говорят, что «он — глупее Абу Губшана».

Выпроводив хузаа’итов из Мекки, сообщают древние арабские историки, Кусай «поправил и обустроил» Каабу (445–450), «прибрал, укрепил и придал ей лучший наружный вид». Первым из мекканцев возвел рядом с Каабой (445) большой каменный дом, дверь которого выходила к Храму, и обозвал его домом собраний (дар аннадва). Именно там и стали с тех пор решать все вопросы, связанные с делами Мекки, и получать из рук Кусайа — в случае объявления войны — учрежденное им Священное знамя. Мекку при нем разбили на районы; каждый из них возглавил один из 25 родов курайшитов. Институт власти в Мекке, созданный им, «сделался незыблемым». За собой и своими потомками Кусай сохранил обязанности хранителей Каабы, а также управление всеми колодцами в Мекке, включая Священный источник Замзам.

Призывая курайшитов следовать его примеру и строить жилища вокруг Каабы, Кусай объяснял: «Если вы поселитесь вокруг Дома Господа, то люди будут почитать вас, и война с вами, и нападения на вас станут запретными» (4*). Со временем, как и полагал Кусай, арабы Аравии начали величать мекканцев «попечителями дел Каабы», людьми неприкасаемыми и достойными уважения.

Верховная власть в Мекке после смерти Кусайа (480 г.) перешла к его сыну ’Абд ад-Дару, а от него — к ’Абд аш-Шамсу, племяннику. Впоследствии тот передал бразды правления Меккой в руки своего брата ’Амра, по прозвищу Хашим, что значит Крошитель (прозвище это он получил за то, что раздавал нуждавшимся паломникам похлебку, кроша в нее хлеб). Умер Хишам во время торговой экспедиции в Аш-Ша’м (Сирию). Шайба, малолетний сын Хишама, о ком никто из мекканцев и слыхом не слыхивал, проживал в Йасрибе (Медине). Поэтому общину Мекки возглавил Мутталиб, брат Хашима; он-то и привез Шайбу в Мекку. Мекканцы, не ведая, кем ему приходится этот мальчуган, приняли его за раба Мутталиба, и дали ему прозвище ’Абд ал-Мутталиб (Раб Мутталиба).

Мутталиб ушел из жизни в 520 г., находясь по торговым делам в Йемене. Один брат его, На’уфал, скончался в Ираке, куда прибыл с торговым караваном, а другой умер в Мекке. Поэтому старейшиной племени курайшитов стал ’Абд ал-Мутталиб, дед Пророка Мухаммада (5).

Всеми делами Мекки при ’Абд ал-Мутталибе занимался совет старейшин из рода Кусайа (в составе 10 человек). Каждый из них отвечал за те или иные вопросы жизнедеятельности города, возглавлял, как теперь бы сказали, тот или иной департамент городской администрации: сафару, к примеру, то есть представительство Мекки в сношениях с другими племенами и «чужими землями»; или хазину — управление финансами, и др.

Памятники арабской древности свидетельствуют, что ’Абд ал-Мутталиб прославился не только мудрым правлением, но и тем, что раскопал и восстановил Священный источник Замзам, засыпанный джурхумитами. Во время этих работ обнаружил на дне источника две золотые статуэтки с изображениями газелей, а также пять мечей и несколько кольчуг, производства сирийских мастеров-оружейников.

Легенды гласят, что отрыть «колодец предков» ’Абд ал-Мутталибу повелел услышанный им во сне голос. Он-то и поведал ему, что место «утерянного колодца» находится, дескать, «между пометом и кровью», у «муравейника, где поутру каркает ворон». Приметы эти привели ’Абд ал-Мутталиба к стоявшим у Каабы ритуальным камням, где курайшиты закалывали животных, принося их в жертву своим идолам. Наиболее достойным жертвенным животным у них считался верблюд. Если дромадера в семье не было, то его заменяли семью овцами. Выливая кровь заколотого животного на голову идола, «испрошали через него увеличения стад своих».

В дар своим богам-истуканам аравийцы-мужчины времен джахилийи (язычества) приносили, кстати, и оружие поверженных ими врагов, а женщины — драгоценные украшения. В одном из сказаний мекканских племен говорится о том, что некая Марйам «пожертвовала Каабе серьги с двумя большими жемчужинами, стоимость которых была выше всякой цены». Отсюда — и дошедшая до наших дней поговорка насчет приобретения человеком чего-то для него крайне важного любым путем, во что бы то ни стало, «даже ценой серег Марйам».

На находки, обнаруженные ’Абд ал-Мутталибом на дне колодца, стали претендовать несколько оказавшихся рядом курайшитов. Чтобы избежать ненужных обид и распрей, решили гадать на стрелах: «Каабе выпали две золотые статуэтки с изображениями газелей», ’Абд-ал-Мутталибу — оружие и доспехи, а тем нескольким курайшитам — ничего. Статуэтки ’Абд-ал-Мутталиб сразу же поставил у входа в Каабу, один меч повесил на двери Храма, а другое оружие и доспехи отдал кузнецам, чтобы выковали они из них пластины для отделки двери Дома Бога.

По словам арабского ученого ал-Казвини (ок. 1203–1283), на двери Каабы будто бы висел когда-то рог того самого барана, которого Авраам, по преданиям, принес в жертву вместо сына своего, Исма’ила. Внутри Каабы насчитывалось шесть колонн. Когда мекканцы клялись друг другу в чем-то, то приходили к Каабе, клали на нее руки, и приносили клятву. В тех же целях стали использовать и воду из Священного источника Замзам. Набрав ее, шли к Каабе, выливали часть воды на камни Храма, а остаток допивали, подтверждая тем самым нерушимость клятвы.

Где-то в то же время зародилась и традиция снимать обувь при входе на территорию Храма; сказывают, что первым это сделал мекканец Валид ибн Мугира.

Во времена джахилийи, сообщают историки, у Каабы «имелось два покрова — для зимы и для лета», то есть две кисвы (покрывала). Часть покрывала над дверью Храма аравийцы называли бургой, как и лицевую маску женщины. Внутри Каабы, справа от входа, подле идола Хубала, располагалась сокровищница Каабы, «глубиной в три локтя», где хранились драгоценные дары, поднесенные Храму шейхами племен и владыками царств аравийских. Дабы «предотвратить» возможность кражи сокровищ, Абд ал-Мутталиб «снабдил двери Храма металлическим замком».

Основание Мекки, места «великого стечения людей», легенды арабов приписывают ’амаликам, потомкам ’Амлака (’Имлака), внука Сима, сына Ноя. Рассказывают, что, разыскивая потерявшегося верблюда, племя их, кочевавшее в тех краях, наткнулось на Исма’ила с Хаджар (Агарью). Сидели они у спасшего их от смертельной жажды, дарованного им Господом источника Замзам. Приняв в свое племя женщину с ребенком, ’амалики разбили там становище, где и возник впоследствии город.

В 569 г. ’Абд ал-Мутталиб женил своего любимого сына ’Абдаллаха на Амине, девушке из благородной семьи. Через год у них родился мальчик. Назвали его Мухаммадом. Им был будущий основатель ислама, Посланник Аллаха, «Печать пророков», «Последний пророк истинной веры».

Одна из интереснейших страниц в истории Мекки — шарифат, время управления Священным городом и принадлежавшими ему землями шарифами, старейшинами из клана потомков Пророка Мухаммада. Сами мекканцы величали шарифа своим господином (сейидом), владыкой-правителем, эмиром Мекки. Возник шарифат вслед за переносом столицы Халифата в Дамаск (661). Реакция на его появление в землях тогдашнего исламского мира была спокойной. Все мусульмане, от правителей и знати до простых людей, сходились во мнении, что в управлении Священным городом потомками Пророка ничего предосудительного нет, и быть не может. Под юрисдикцией шарифата долгое время находились город Та’иф (Таиф), где располагалась летняя резиденция шарифа, и порт Джидда.

Шариф Мекки, отмечал известный исследователь Аравии, советник Датского министерства колоний, чиновник Голландской Ост- Индской компании (базировалась на территории современной Индонезии) Христиан Снук Хюргронье (1857–1936), всегда имел над собой сюзерена. Шарифат Мекки неизменно находился под чьей- то эгидой или чьим-то протекторатом: сначала халифов из династий Омейядов (661–750) и Аббасидов (750-1258), затем египетских Мамлюков (до 1517), а потом — турецких султанов (6).

В 1517 г. Египет перешел в руки турецкого султана Селима, взявшего титул «Слуги двух Святых мест — Мекки и Медины». Военный гарнизон турок-османов, расквартированный в Мекке, являлся зримым напоминанием правоверным о главенствующей роли мусульманской Турции среди стран ислама, о ее силе и могуществе. Впоследствии турецкие султаны закрепили за собой и титул халифа, то есть главы исламского мира, и стали величать себя «Тенью Аллаха на земле».

Вместе с тем, ни один из них паломничества в Мекку не совершил. От имени турецких султанов хаджж исполняли их наместники в Египте, Дамаске и Багдаде. По свидетельствам историков, они постоянно оспаривали между собой право на сопровождение махмаля, то есть почетного паломнического каравана с дарами султана для Священной Мекки.

Первыми шарифат покачнули ваххабиты, захватившие Мекку и выдавившие из нее на какое-то время турок. Легендарный Мохаммад Али, хедив Египта (наместник султана), восстановил status- quo Османской Турции в Мекке и протекторат Константинополя над шарифатом. Однако шарифом поставил представителя другой ветви потомков Пророка Мухаммада. В период 1813–1840 гг. протекторат над шарифатом осуществлял хедив Египта. Власть султана непосредственно в Мекке представлял назначаемый им губернатор Хиджаза со штаб-квартирой в Священном городе. Султан утверждал и кандидатуру самого шарифа (до 1813 г. его избирали из членов своего клана сами потомки Пророка, без какого-либо вмешательства извне). Так продолжалось до 1880 г.

Турки-османы, рассказывает Снук Хюргронье, воспринимали шарифат как «неизбежную данность». Уклоняясь от превращения Хиджаза в простой вилайет (провинцию) своей империи де-юре, плотно контролировали его де-факто. Обязательно держали в заложниках в Константинополе одного из членов семьи шарифа. Таким путем решали сразу несколько важных для себя задач. Во-первых, обретали действенный рычаг воздействия на шарифа. Во-вторых, создавали устойчивость власти утверждаемого ими шарифа, так как брали в заложники того человека из его семьи, кто способен был оспорить полномочия шарифа-протеже турок. И, в-третьих, имели под рукой лицо, которое можно было бы использовать, как говорится, с пользой для дела в случае возникновения какой-либо экстремальной ситуации, диктующей необходимость быстрой и гладкой замены действующего шарифа.

Шариф ’Аун (1882–1905), к примеру, характеризовался современниками как человек властолюбивый и энергичный. Турецкие губернаторы Хиджаза во времена его шарифата в Мекке «оставались в тени». Губернатор Ратаб (с 1892), не желая ссориться с кланом потомков Пророка, вообще закрывал глаза на действия шарифа, всем и всякий раз подчеркивавшего, что истинный «хозяин Мекки» — он, а не «пришлый губернатор» Хиджаза. Терпеть такое поведение шарифа Константинополь не мог; и султан принял решение заменить шарифа ’Ауна на его брата ’Абдаллу, проживавшего в Константинополе. Но тот неожиданно скончался. И тогда шарифом Мекки султан утвердил ’Али, племянника ’Ауна (1905).

Великая турецкая революция 1908 г. сказалась и на обстановке во владениях османов в Аравии, в том числе и в Хиджазе. Губернатора Ратаба, уличенного в финансовых махинациях, сослали в ссылку. Шариф ’Али бежал в Египет, и поселился в Каире. Место ’Али занял энергичный и амбициозный Хусейн, задавшийся мыслью восстановить в Мекке прежний статус шарифата (7).

Аравия в ходе итало-турецкой войны 1911–1912 гг. доставляла младотуркам немало хлопот; и, дабы не обострять ситуацию, они решили предоставить шарифу Хусейну свободу действий в Мекке. Взамен попросили оказать помощь в подавлении мятежа племен в Асире (Йемен) и в освобождении блокированного там повстанцами турецкого гарнизона. Шариф Хусейн просьбу турок выполнил: вошел со своей армией в Асир и погасил антитурецкое выступление йеменских племен.

Кампания, успешно проведенная Хусейном в Асире, подвигла его к мысли об «отложении от Турции»; и он буквально загорелся идеей о создании «независимого удела». Такие настроения Хусейна всячески подпитывали англичане. И тогда турки решили провести политическую рокировку: убрать Хусейна и поставить на его место ’Али. В ответ на это восставший шариф Хусейн объявил себя (2 декабря 1916 г.), ни много ни мало, «королем арабов». Для Англии такое «самопровозглашение» явилось полной неожиданностью. Как бы то ни было, но Хусейну дали понять, что в Лондоне его готовы были бы признать (что, кстати, и сделали) лишь «королем Хиджаза» и «вождем восстания арабов против турок».

Антитурецкое выступление, поднятое Хусейном в Хиджазе при поддержке Англии и последующее его признание Британией королем Хиджаза, усилили подозрения ’Абдель ’Азиза Аль Са’уда, лидера ваххабитов Неджда, насчет «тайных намерений» англичан в отношении Хашимитов не только в Аравии, но и в Месопотамии и в Трансиордании. И такие подозрения оправдались. В 1921 г. англичане сделали сыновей Хусейна, Фейсала и ’Абдаллаха, правителями Ирака и Трансиордании соответственно.

В марте 1924 г., после провозглашения Турецкой Республики, Хусейн Аль Хашими, мечтавший вернуть себе титул халифа и персонифицировать собой главу мусульманского единства, счел для этого момент подходящим, и объявил себя халифом. Для него такой шаг стал роковым. Посягнув на титул верховного повелителя мусульман, он восстановил против себя имама Йемена и вызвал раздражение у всех, без исключения, правителей шейхств и эмиратов Аравии; не говоря уже о взрыве негодования среди ваххабитов, поклявшихся «низложить самозванца». Эмир Неджда объявил ему войну — и выиграл ее. Третьего октября 1924 г. король Хиджаза Хусейн отрекся от престола в пользу своего сына ’Али, а год спустя (декабрь 1925) ’Абдель ’Азиз сверг и его, захватив до этого Мекку (октябрь 1924) и Медину (декабрь 1924).

Хусейн Аль Хашими, шариф Мекки (1908–1916), король Хиджаза (1916–1924), основатель династии Хашимитов, правящей и ныне в Иордании, после отречения жил на Кипре и в Трансиордании (8).

Христиан Снук Хюргронье, автор «Восстания в Аравии», работы с глубоким анализом истории шарифата, по праву считается одним из лучших исследователей-портретистов Аравии. Известно, что он окончил Лейденский университет, где защитил впоследствии докторскую диссертацию, посвященную Мекке, истории паломничества и его ритуалам. В 1884–1885 гг. побывал в Священных землях ислама в Аравии (написал книгу «Мекка»).

В интересном сочинении «Аравия: сведения по географии, истории и топографии», принадлежащем перу известного британского издателя и писателя Джозайи Кондера (1789–1855), приводятся собранные им воспоминания путешественников о Священной Мекке, ее святынях и достопримечательностях, обычаях жителей города и ритуалах хаджжа. Пилигримы, отмечает он, входили в Мекку пешком (больных дозволялось ввозить в город на верблюдах). Перед главными воротами (Баб-эс-Салам) Большой мечети снимали обувь и ступали на территорию Священного Храма босыми ногами. Двери Каабы были богато инкрустированы золотом и серебром, а сам Хрампокрыт изящным черным покрывалом (кисвой), расшитым серебряными нитями. Первую кисву поднес Храму владыка Химйаритского царства (Йемен), одного из самых могущественных в Древней Аравии. Стены внутри Каабы, забранные красным занавесом, благоухали. В отличие от кисвы, наружного покрывала, внутренний занавес меняли (речь идет о временах турецкого владычества в Хиджазе) не один раз в году, а только тогда, когда на трон в Константинополе восходил новый султан (9).

Рассказывая читателю о Священном источнике Замзам, воды которого, по поверьям арабов, «смывают грехи с правоверных», Д. Кондер приводит следующий интересный факт. Как только становилось известно, что в Мекку прибывал знатный паломник, его имя тут же заносили в специальную книгу хранителя источника, фиксировавшую имена всех титулованных мусульман, когда-либо совершавших хаджж в Мекку. Порученец хранителя незамедлительно отправлялся в дом, где останавливался почетный паломник, с дарственным кувшином с водой из источника, и получал взамен щедрые пожертвования. Такой кувшин (с начертанным на нем именем его владельца), наполненный водой из Священного источника, обязательно увозили на родину. Там его берегли пуще ока, передавая из поколения в поколение. Когда же именитый паломник шел на поклонение к Дому Аллаха, то хранитель источника лично встречал его у дверей Каабы с серебряной чашей, наполненной водой из источника. Пилигрим, получавший чашу с водой из рук самого хранителя источника, выпивал ее до последней капли; за что неизменно и щедро благодарил хранителя. Ведь происходило все это на глазах у тысяч людей. Возвращаясь из Святых мест, они разносили истории обо всем виденном и слышанном ими в «колыбели ислама» во все концы света (10).

Живо рисует Д. Кондер в своих заметках о Мекке, ссылаясь, в том числе, на свидетельства знаменитого испанского путешественника-исследователя Аравии Бадья-и-Леблих Доминго, и церемониал омовения Священной Каабы. В один из дней перед началом сезона паломничества, сообщает он, через два часа после восхода солнца, во двор Священного Храма входила торжественная процессия во главе с шарифом Мекки. Его сопровождала свита, численностью не менее 30 человек из ближайшего окружения, и 12 гвардейцев. Дверь Каабы ко времени появления у Храма шарифа уже отворяли. Поскольку лестницу к дверям Храма не приставляли, дабы предотвратить возможность заполнения Каабы пилигримами до начала омовения Дома Аллаха, то шариф «проходил к дверям Каабы буквально по плечам и головам паломников». У дверей его ожидали шейхи племен и представители знатных семейно-родовых кланов Мекки. Страже с трудом удавалось сдерживать натиск людей, стремившихся попасть внутрь Каабы и стать очевидцами церемониала. Тех из них, кто взбирался по плечам друг друга и ломился в двери Каабы, стража отгоняла, пуская в ход палки.

У стен Каабы в день омовения Храма собирались все водоносы Мекки и так называемые раздатчики воды паломникам. На них лежала почетная обязанность по доставке воды из Священного источника. Как только шариф проходил в двери Каабы, они начинали передавать емкости с водой (пуская их по рукам паломников) тем стражникам, что дежурили у дверей Храма, а вслед за этим — и маленькие метелочки, сплетенные из пальмовых листьев. Мраморный пол Храма, и так уже тщательно вымытый к тому времени, вновь поливали водой, на сей раз — из источника Замзам. После этого, получив из рук служителей Храма метелочки, шариф и сопровождавшие его лица «сгоняли ими воду наружу, где ее бережно собирали паломники» — либо в сосуды, либо просто в сложенные ладони рук. И благоговейно споласкивали ею лица.

После омовения Храма почетные участники священного церемониала брали в руки серебряные чаши, наполненные порошком сандалового дерева, замешанным на ароматных цветочных маслах, и натирали им выложенную мрамором нижнюю часть стен внутри Каабы. Самые именитые и титулованные из них зажигали курильницы с благовониями, дабы наполнить Дом Аллаха благоуханными дымами.

Лиц, впервые участвовавших в церемониале омовения Каабы, шариф провозглашал служителями Дома Аллаха (хаддам Бейт Аллах). Помолившись в трех углах Храма, участники церемониала покидали Каабу, и следовали к макаму Ибрахима (месту Авраама). Совершив молитву и там, покидали территорию Большой мечети (11).

Улицы Мекки, по словам бывавших в ней известных исследователей Аравии, украшали колоритные фасады 3-4-этажных зданий с балконами, забранными изящными деревянными решетками. У входных дверей в воротах оградных стен жилищ мекканцев стояли небольшие приставные деревянные лестнички. По вечерам хозяева домов, сидя на них, болтали с соседями и прохожими.

Крепостных стен Мекка, по выражению историков, «не знала». Ими ей служили стоящие вокруг горы, увенчанные башнями-фортами. На востоке — гора Джабаль Кубайс, на юге — Джабаль Джийад, на западе — Джабаль ’Умар и на севере — Джабаль Хинди.

Продукты на мекканский рынок завозили отовсюду. Мука, например, поступала в Мекку из Египта, рис — из Индии, фрукты и «столовые травы» — из Та’ифа (Таифа). Дождевую воду, что собирали в каменные цистерны в горах и доставляли в город, продавали по цене «два турецких пиастра за одну стандартную емкость, перевозимую на верблюде». Женщины ходили по рынкам с прикрытыми лицами. Однако прорези для глаз на шайлах некоторые из них делали такими большими, что лиц их, они, можно сказать, практически не скрывали (12).

Пилигримы, повествует Д. Кондер, прибывали в Мекку отовсюду. Из стран Арабского Востока, Персии и Индостана, Явы и Суматры, Индонезии и Африки. Вступали в Священный город, будучи вконец изможденными и уставшими. К окончанию же хаджжа и вовсе превращались в «ходячие скелеты», в этакие «анатомические модели». И приходилось только удивляться тому, как они вообще умудрялись в таком состоянии передвигаться по Святым местам и совершать нелегкие ритуалы хаджжа (13).

Практически у всех мекканцев, за исключением служителей храмов и некоторых торговцев, имелось оружие. Мужчины-горожане носили на голове красные шапочки или чалмы, а бедуины — головные платки. В руках держали длинные тонкие палки с металлическими наконечниками. Некоторые из них — «прекрасной отделки, стоимостью до 120 франков». Йеменцев среди них легко можно было отличить по щитам и мечам за спинами; щиты, как правило, — деревянные, но непременно обтянутые кожей гиппопотамов (14).

В Мекке, сообщает Д. Кондер, в некоторых родоплеменных кланах бытовал обычай наносить на лица мужчин (на обе щеки) по три перпендикулярных насечки-надреза. Лицо мужчины, покрытое такими метками-шрамами, являлось своего рода объявлением, всем и вся, что он — «раб Господа», поклявшийся кровью принести себя в жертву, когда потребуется, ради утверждения среди людей веры в Аллаха, Милостивого и Милосердного. Арабы взирали на этих людей и их лица, исполосованные «шрамами присяги в верности Господу», с таким же восхищением, как и на затейливые рисунки, выполненные хной, на красивых женских руках с длинными тонкими пальцами (15).

По существовавшей тогда в Мекке традиции, продолжает Д. Кондер, тело покойника относили сначала к Каабе, совершали там молебен за упокой его души, а затем хоронили на кладбище. Располагалось оно за чертой города, но вблизи дороги.

Д. Кондер отзывается о Мекке, как о месте, «свободном от ремесел». Сандалии и шлепанцы туда завозили из Египта, пишет он, уздечки и седла — из Йемена и Омана. Чтобы починить оружие и обувь, отправлялись в Джидду. Двери в домах запирали огромными деревянными ключами, торчавшими за поясами мужчин как кинжалы.

С приходом в Мекку каравана богомольцев, говорит Д. Кондер, улицы города превращались в сплошной базар; двор Большой мекканской мечети наполнялся торговцами. Купцы везли в Мекку платки, шали и ковры из Персии; табак и шелковые ткани из Дамаска; благовония и ювелирные изделия из Йемена. Бывало, что паломнические караваны, приходившие в Мекку (до открытия Суэцкого канала) из Дамаска, Египта или Багдада, насчитывали сто, а то и сто двадцать тысяч верблюдов. «Во главе их стояли государи; с ними шли целые армии, множество священнослужителей и торговцев».

С открытием Суэцкого канала (1869) и развитием пароходства в Красном море количество паломнических караванов и их численность заметно уменьшились. По словам пилигримов-мусульман из России, только «усерднейшие из богомольцев» исполняли повеление Господа и совершали паломничество в Мекку трудным сухопутным путем, будь-то пешком или на верблюдах. Прочие же прибывали в Святые земли ислама на пароходах, через Джидду.

Одно из ярких описаний процесса формирования паломнического каравана, проходившего в Дамаске, содержится в «Рассказах о земле Аравийской» (СПб, 1898) россиянина П. Деполовича. «Богомольцы, — повествует он, — сходятся на главной площади города. Закупают провиант». Сюда же прибывают и турецкие чиновники, которым поручено сопровождение каравана; они представляют «походную полицию, походное казначейство и походный суд». На спине красивого дромадера высится «зеленый махмаль — бархатная палатка с золотой бахромой со сложенными в ней дарами для Каабы». В ней же во время передвижения каравана хранится и Священное знамя Пророка, не раз уже «осенявшее шествие богомольцев» к Святым местам. «Верблюда под махмаль стараются найти с белой шерстью, происходящего от верблюдицы самого Посланника Аллаха». Вокруг махмаля становятся начальник охранной стражи и другие турецкие чиновники. За ними — конвой, «выстроенный в боевом порядке». Турецкие солдаты — в пестрых нарядах. Приданные им «бедуины из племени руала — в полосатых красно-желтых головных повязках, с копьями в руках. Восседают все на рослых верблюдах, приученных ходить строем». Тут же — и «верблюды с пушками на спинах». Дальше — богомольцы. За ними — толпы народа, собравшегося проводить караван.

Все ждут прибытия гвардейцев со Священным знаменем Пророка. Хранится оно в Дамаске в специальном помещении, у стен и дверей которого «горит множество лампад, курятся благовония». К знамени «приставлена почетная стража». Выносит его из этого помещения «сераскир, старший воинский начальник Дамаска». И в «сопровождении городских властей» доставляет на площадь, где находится караван. Сераскир торжественно вручает знамя начальнику конвоя. Тот «подходит к святыне, низко кланяется ей, проводит ладонью по знамени, а потом той же ладонью себе по лицу, как бы для освещения своей особы, и принимает знамя в руки».

Выстрел одной из пушек у городских ворот оповещает, что караван к выступлению готов. «Раздается барабанный бой, гремит музыка, и караван трогается с места». Бедный идет пешком. Тот, кто побогаче, — едет на осле или на муле; кто еще побогаче — на хорошем верблюде. «Знатные богомольцы не только сидят на дромадерах под раззолоченными навесами, так за ними еще ведут оседланных лошадей, чтобы они могли проехаться и верхом, когда захотят». Путников-пилигримов, «не имеющих сил продолжать путь, заворачивают в холст и кладут в яму, в стороне от дороги. Тут же собираются на добычу шакалы, коршуны и вороны».

Колодец с водой, попадающийся на пути, «сразу же оцепляют солдаты конвоя; без подачки им — к воде не пробиться». Бывает, и часто, что в пути караван «подвергается нападению бедуинов». Восторг богомольцев при виде Мекки такой искренний и сильный, что «покрывает все невзгоды и лишения» их далекого и нелегкого пути в Святые земли.

До вступления в Мекку «богомольцы облачаются в ихрам, обрезают ногти, обривают головы, приглаживают усы, умащивают себя благовониями». Ихрам, одежда паломника, «налагает на него строгие обязанности: не ссориться, не произносить бранных слов, воздерживаться от пустой болтовни, не спугивать и не лишать жизни ни одной живой твари», и многие другие. Закон «повелевает облаченному в ихрам, беречь растения, не ломать и не рвать их; не чесать тело, так как почесывая его, можно убить насекомое или вырвать волос из тела». Каждое нарушение любого из этих правил-предписаний «паломник обязан искупить принесением в жертву ягненка». Совершив все обряды хаджжа, и сняв ихрам, пилигрим «обретает право на ношение почетного среди мусульман звания хаджи».

Дамасский караван, отмечает П. Деполович, обходится турецкому правительству дорого. И главным образом — «из-за расходов на чиновников». В 1851 г., например, в караване насчитывалось «не многим больше 20 тыс. чел., а обошелся он султану на наши деньги более чем в 800 000 рублей». И все потому, что для чиновников «выставили в нем 2490 верблюдов; для одного только начальника каравана — 226» (15*).

Пилигримов, заболевавших в Мекке, «лечили» молитвами. Происходило это следующим образом. В строго определенное время «врачеватели» являлись к Каабе. К ним тут же стекались больные. Взыскав с них плату за оказание «целебных услуг», приступали к «лечению», зачитывая вслух те или иные суры из Корана (16).

По завершении хаджжа паломники, у которых оставались деньги, приобретали в Мекке погребальные саваны. Смачивали их водой из Священного источника Замзам, просушивали у стен Каабы, и увозили с собой на родину, где их в этих саванах после смерти и погребали. Покидая Мекку, пилигримы обязательно совершали прощальный таваф (обход) вокруг Каабы.

Достопочтенная Мекка и Пресветлая Медина, делает интересное замечание Д. Кондер, — это не только «колыбель ислама», но и «обитель чистого арабского языка». Славятся Святые места ислама, сообщает он, и своими муаззинами (муэдзинами), теми, кто призывает правоверных на молитву. Обычай этот зародился в Медине. В преданиях арабов Аравии говорится о том, что после того, как в Медине заложили мечеть Масджид ан-Наби (Мечеть Пророка) Посланник Аллаха стал раздумывать над тем, как созывать мусульман на молитву: звуком ли трубы, как это принято у иудеев; зажжением ли огней на возвышенных местах; игрой ли на тамбурине, или как- то иначе. Сын Зайда, одного из первых последователей Пророка, подал мысль насчет того, чтобы делать это громкими призывами с башен при мечетях (минаретов). Так появилась профессия муаззинов, служителей мечетей, пять раз в день провозглашающих азан, то есть призыв мусульман на молитву. Кстати, слово «минарет» происходит от арабского слова «манара», что значит — «маяк». К числу самых известных в Медине муаззинов в эпоху Пророка Мухаммада современники относили Билала ал-Хабаши (первого муэдзина в истории ислама), Ибн Мактума (слепец этот, свидетельствуют историки ислама, обладал дивным голосом) и Са’да ал- Кирза, муэдзина в мечети Куба’(17).

Истинный араб в душе — кочевник. Он никогда не строит планов на завтра, утверждала в своих «Воспоминаниях арабской принцессы» Эмиле Рюте, дочь правителя Омана и Занзибара, вышедшая замуж за немецкого купца Рюте (1867) и перебравшаяся жить в Гамбург. Араб определяет время дня по призыву муаззина на молитву. Если совершает намаз надлежащим образом, целиком и полностью выполняя все предписания и ритуалы, то на молитвы у него уходит не меньше трех часов в день (18).

В разное время в Мекке побывали и ярко описали ее такие великие исследователи-портретисты Аравии, как Лодовико ди Вартема (1504) и Джозеф Питтс из Экстра (1678), Бадиа-и-Леблих Доминго (1807) и Иоганн Людвиг Буркхардт (1814), Ричард Бертон (1853) и другие. Жители Мекки, где стоит Кааба, Дом Аллаха, вспоминали многие из них, называли себя «соседями Господа», а жители Медины, где находится Гробница Пророка Мухаммада, именовали себя «соседями Пророка».

По одной из легенд арабов Аравии, охранять Дом Господа на земле, Каабу, Творец назначил ангелов. Однако службу они несли нерадиво; ведь Кааба неоднократно подвергалась разрушениям — и вследствие наводнений, и от рук людей. Когда же во времена Ибрахима (Авраама) Каабу основательно размыло постигшим Мекку наводнением, дотоле там невиданным, то Ибрахим и сын его, Исма’ил, восстановили Дом Бога. Тогда же в Восточном углу Храма заложил Ибрахим и Священный Черный камень.

Великий арабский ученый-энциклопедист, историк и географ Ибн ал-Хаик (ум. 946) ссылается в своем повествовании о Мекке на следующее предание арабов Аравии. Когда при восстановлении Каабы, говорится в нем, Ибрахим (Авраам) вложил в стену Святилища Черный камень, то «все четыре угла Храма засветились, и все пространство вокруг озарилось ярким светом». В тех местах, где лучи света, шедшие от каждого их четырех углов Каабы, обрывались, и установили границы Священного города, территорию харам, запретную для неверных, обозначенную каменными столбами (19).

В Йеменском углу Каабы имеется еще один почитаемый арабами Аравии священный камень. Если Черный камень, расположенный в Восточном углу, мусульманин, совершающий таваф (ритуальный обход вокруг Каабы), целует устами, то камень в Йеменском углу приветствует, касаясь правой рукой.

Во времена джахилийи (язычества) аравийцы обходили Каабу, сняв с себя одежды, как бы демонстрируя тем самым, что вместе с ними сбрасывали они с себя и грехи свои, и представали перед Святилищем в первородном обличье, чистые и непорочные, как новорожденные.

Упоминавшийся уже в этой книге знаменитый исследователь Аравии Снук Хюргронье первым из европейцев запечатлел (18841885) Мекку на фотографиях. В своих интересных очерках о Священном городе он обстоятельно рассказал о ритуалах хаджжа. Обслуживание пилигримов приносило мекканцам, по его словам, неплохие доходы (20).

Кааба во времена джахилийи (язычества) — это центральный пантеон идолов племен Аравии. Насчитывалось их там, как свидетельствуют историки прошлого и собиратели древностей, триста шестьдесят: «по одному истукану на каждый день в году». Племена Древней Аравии (вначале только Хиджаза, а потом и других земель), ежегодно стекались к Каабе для исполнения ритуала поклонения своим истуканам. Во-первых, чтобы очиститься от грехов, совершенных ими. И, во-вторых, чтобы «испросить богов» — через поклонение в Каабе идолам — о помощи в исполнении тех или иных намерений. В благодарность за будущее содействие и помощь в делах мазали их медом, вешали на них оружие, драгоценности или что-либо из своих одежд. В знак же признательности за спасение их жизней в межплеменных войнах приносили им в жертву свои волосы.

Надо сказать, что у арабов Древней Аравии был своего рода культ волос. Мужчины в некоторых племенах волосы вообще не стригли, с рождения до смерти, а носили, заплетая их в косы. У воинов побежденного племени победители волосы обрезали; и подвешивали их к седлам своих верховых животных.

Наряду с Каабой, существовали у арабов Древней Аравии и так называемые племенные тагуты (капища); почитали они их также ревностно, как и Каабу. Капища, где арабы Древней Аравии поклонялись своим богам, они помечали либо изваяниями-идолами, либо просто нагромождениями из камней. Объектами поклонений могли быть и источники воды, и вершины гор, и даже одиноко стоявшие пальмы, как это имело место в Наджране до утверждения там христианства. Первые фрукты, вызревавшие в садах, люди подносили своим истуканам; выливали у их подножий и первые ковши с виноградным вином, приготовленным из нового, только что собранного урожая.

При капищах, где сооружали храмы, несли службу привратники. Должность таких храмовых служителей-стражей, как следует из повествований Ибн Исхака, удерживалась, как правило, за родом, стоявшим у основания того или иного капища, и передавалась по наследству. Стражниками-хранителями идола Ал-Лат, например, в Та’ифе, были представители клана бану муттаб из племенного союза сакифитов. Надзор за языческими храмами, которые посвящались женским идолам, таким как Ал-’Узза и другие, исполняли женщины. Нередко хранители капищ выступали в роли непререкаемых никем третейских судей в тех племенах, которым принадлежали эти капища.

Доживший до наших дней обычай ставить знаки-метки (васм) на принадлежащей аравийцам собственности, в том числе на домашних животных, — это не что иное, как тотемизм, форма религии родоплеменного строя древних арабов Аравии. В те далекие времена на телах и лицах людей делали жертвенные надрезы ножом, символизировавшие собой их скрепленную кровью близость с тем или иным животным, то есть тотемом. Впоследствии «гербы» (васм) племен с изображениями их тотемов стали наносить хной. Притом только на тела животных и женщин, отмечая, таким образом, их семейно-родовую и родоплеменную принадлежность. Росписи хной рук и ступней ног женщин современной Аравии, то есть тату по-аравийски, — это не что иное, как отголосок старых времен, имеющий в наши дни совершенно иной смысл и абсолютно другое предназначение.

Подтверждают существование тотемизма в Аравии и названия некоторых племен, произошедшие от тех или иных животных, издревле считавшихся в этих племенах священными. Татуировки на руках, как знаки-символы поклонения тотемам во времена джахилийи, запретил Пророк Мухаммад (21).

Среди тотемов арабов Древней Аравии упоминаются историками прошлого, и довольно часто, финиковые пальмы; такие священные деревья обозначались у аравийцев словом «манахиль», что значит «пчельники (ульи) ангелов». Бытовало поверье, что время от времени ангелы спускались на них с небес, чтобы понаблюдать за жизнью людей, и «помочь им, если они воззовут об этом», в их бедах и горестях, просьбах и пожеланиях. Ни один листик с деревьев-тотемов не мог быть сорван просто так. Вопрошая пальмы-тотемы о помощи и поддержке, люди оказывали им знаки внимания и почитания: вешали на них одежды и ювелирные украшения. Обычай этот долгое время сохранялся в Аравии и с приходом ислама. Так, особой популярностью у коренных мекканцев и пилигримов, вспоминали путешественники, пользовалась пальма, росшая за Мекканскими воротами Джидды, у которой постоянно скапливались толпы народа.

Великий арабский историк Ибн Хишам (ум. 835) рассказывает, что до утверждения в Наджране христианства арабы Наджрана «поклонялись одиноко стоявшей высокой пальме», росшей в окрестностях города. Каждый год жители Наджрана «собирались у той пальмы, и справляли праздник в ее честь»; женщины развешивали на ней свои лучшие платья и украшения (22).

Пантеон идолов в Каабе во времена джахилийи насчитывал 360 истуканов. Идол Хубал, привезенный в Мекку из Сирии, почитался аравийцами богом дождя; по форме он напоминал собой мужчину. Именно перед ним мекканцы гадали на стрелах, когда хотели выяснить, к примеру, можно ли отправляться с тем или иным торговым караваном в путь, будет ли ему сопутствовать удача, или стоит повременить. На гадательных стрелах было написано: «да», «нет»; «делай», «не делай»; «медленно», «скоро». Собиратели древностей сообщают, что «обычай стрелогадания» пришел в Аравию из Вавилона.

Идол Сувах, привнесенный в Мекку из Йемена, походил по форме на женщину и считался божеством плодородия земли и плодовитости женщин. Идол Вадд (Вудд) слыл божеством небесного свода, покровителем купцов и мореходов. Идол Йа’ук, похожий по форме на лошадь, являлся божеством успеха; широко почитался в племенах Йемена. Присутствовал в этом пантеоне идолов Древней Аравии и могучий Васр, бог-орел; и Ал-’Узза, богиня стойкости и выносливости (ее изображали в виде акации); и идол девственности Дувар. Холмы Сафа и Марва венчали идолы Исаф и Найла. Идол Хабхаб, представлявший собой огромный камень, был тем местом в долине Мина, где древние арабы приносили жертвы богам, забивая животных. Над всеми этими идолами имелось высшее божество; о нем упоминают в своих стихах поэты Древней Аравии (23).

В седом прошлом жители «Острова арабов» давали детям имена идолов, которым поклонялись. Мальчиков называли рабами, а девочек дарами того или иного из них: Абд-ал-Вадд (Раб Ал-Вадда), например, или Дар-ал-Лат (Подарок Ал-Лат).

У древних арабов, к слову, существовал обычай совершать паломничества к святым местам целыми родами и племенами. Помимо Каабы, йеменцы, к примеру, предпринимали такие хождения- поклонения к храму идола-хранителя Саны (Эль-Макага), или к идолам в капище Риам. Финикийцы, выходцы с Бахрейна, — к храму Малькарта в Тире. В своей «Исторической библиотеке» Диодор Сицилийский пишет, что обычай этот, соблюдавшийся и среди набатеев, потомков Набита, сына Исма’ила, помог Атенею, военачальнику Антигона, захватить и разграбить блистательную Петру, непреступный город в скалах, одну из караванных столиц Древнего мира (23*). Антигона Одноглазого (384/382-301 до н. э.) историки Древнего мира считали одним из лучших полководцев Александра Македонского, получившего после его смерти (323 г. до н. э.) в управление часть Малой Азии. Впоследствии в борьбе с диадохами Антигон захватил Сирию, а 306 г. до н. э. принял царский титул.

Первым человеком, «изменившим веру Исма’ила и отца его, Ибрахима» (Авраама), веру в Господа единого, Ибн Хишам называет мекканца по имени ’Амр ибн Лухаййа ибн Кам’а. Отправившись в Аш-Ша’м (Сирия), чтобы поправить здоровье на водах горячего источника в районе Ма’аб, что в землях Ал-Балка’а, где обитали в те времена ’амалики, потомки ’Имлака (’Амлака) ибн Луза ибн Сима ибн Нуха (Ноя), он увидел, что они поклоняются вырубленным из камней идолам. ’Амр выяснил, что, отдавая почести идолам, люди взывают через них о «ниспослании дождя». Тогда, говорит Ибн Хишам, попросил он, чтобы дали они ему одного из своих идолов, которого ’Амр обязался «представить своему народу». Так попал к нему в руки идол Хубал, которого он и «привнес в Мекку».

О том, откуда взялись у арабов идолы в форме человека, одно из преданий арабов Аравии повествуют следующее. Сыновья Адама, Йакут, Идук и Насрин, родившиеся после Каина, Авеля и Сифа (Шиса), «были дружны между собой» и чтили истинного Бога. Когда один из трех братьев умер, то «печаль настигла других». Дьявол, видя скорбь их, явился к ним, и «убедил поставить в храме изображение того, кого они оплакивали». Братья последовали совету дьявола. Когда умер второй брат, то и его изображение, «сделанное из свинца и меди», тоже поместили в храме. Также потом поступили и после смерти третьего брата. Примеру тому начали подражать и другие дети Адама и их потомки. Таким путем, дескать, дьявол и «отвратил ум людей от почитания Бога единого». Но «настал потоп. Он уничтожил язычников и погреб в своих волнах идолов». Дьявол, однако, «разыскал этих идолов», и «подвиг новые народы к поклонению им».

По другому преданию, первые идолы в форме человека появились среди арабов как знак уважения по ушедшим из жизни благочестивым людям, Йагусу, Йагуку и Насрину, «жившим между Адамом и Ноем». По совету дьявола и «движимые желанием сохранить память о них», потомки этих людей высекли их изображения. Последующие же поколения, «забыв о причине появления этих изображений, стали чтить их за богов».

Арабы Аравии времен джахилийи (язычества), отмечает мусульманский философ и теолог Абу-л-Фатх аш-Шахрастани (1075–1153), поклонялись семи планетам. Звезды подразделяли на «счастливые» и «несчастливые» (воспринимали их как «жилища божеств»). Юпитер и Венеру, например, именовали «двумя счастливыми звездами», а Сатурн и Марс — «двумя гибельными». Семи планетам этим посвящали и дни недели; делили их тоже на «счастливые» и «несчастливые». Пятницу, главный день, установленный, по сказаниям предков, самим Авраамом в память о сотворении Богом человека, величали не иначе как «господином дней» (сейид ал-айам); и свято верили в то, что именно в этот день и свершится Страшный суд. Вечер пятницы (счастливого дня) считался у них лучшим временем для бракосочетаний. Среду же, особенно если она приходилась на последний день текущего месяца, воспринимали как «время несчастий»; и когда она наступала, то старались не покидать свои жилища.

Верили жители Древней Аравии во сны и предзнаменования. С вороном, зеленым дятлом и верблюдицей пепельного цвета связывали грядущие несчастья. О чем-то наводящем на человека страх, замаячившем на «горизонте жизни», аравийцы и сегодня говорят, что это, дескать, — «зловещее верблюдицы пепельного цвета и зеленого дятла, вместе взятых». В силу сказанного выше в особом почете у жителей доисламской Аравии были толкователи снов. К лучшим из них Шахрастани причисляет, кстати, и Абу Бакра, ближайшего сподвижника Пророка Мухаммада, ставшего после Его смерти первым «праведным» халифом.

Сыновья Исма’ила, рассказывает Ибн Хишам, покидая Мекку и уходя жить в другие земли, брали с собой на память о Каабе камень из ограды Храма. Где бы они потом не селились, ставили этот камень, и, совершая обход, поклонялись ему, как делали это в Мекке, у Каабы. Со временем они забыли, чему поклонялись раньше, «сменив веру Исма’ила и Ибрахима на другую», веру в Бога единого — на веру в истуканов-идолов, символизировавших собой множество выдуманных ими богов (24).

После смерти Исма’ила присматривали за Каабой его старшие сыновья, сначала ’Аднан, потом — Набит, а после них — Ибн ’Амр Аль Джурхуми. Происходил он из рода джурхумитов, заложенного Джурхумом, двоюродным братом Катура (оба рода пришли в земли Мекки из Йемена, и поселись там). Род джурхумитов возглавил Мудад ибн ’Амр; шатры свои они разбили в районе горы Куайкинан, что на северной окраине Мекки. Род Катура, во главе с богатырем ас-Самайдой, обосновался в районе горы ’Адй’ад, на южной окраине Мекки. Мудад брал установленную обоими родами плату за посещение Каабы с тех паломников, кто входил в Мекку с севера, а ас- Самайда — с тех, кто являлся с юга. Со временем оба рода начали враждовать между собой, претендуя на обладание абсолютной властью в Мекке. Вражда переросла в войну, венцом которой историки называют вошедшую в легенды арабов Аравии схватку в Фадихе, небольшом местечке вблизи Мекки, у горы Абу Кабис. Род Катура потерпел поражение. Богатырь ас-Самайда пал в бою. Согласно условиям мира, заключенного между родами, вся власть в Мекке перешла к джурхумитам, и сосредоточилась в руках Мудада (Мадада), главы этого рода.

С течением времени джурхумитов потеснили из Мекки племена бану кинана и бану хуза’а. Покидая Мекку и возвращаясь в Йемен, Мудад Аль Джурхуми и род его забрали с собой из Ка’абы (Каабы), две из нескольких хранившихся в Храме фигурок с изображениями газелей, надругались над Каабой и засыпали Священный колодец Замзам. Шли годы, и заведовать Каабой, а потом и управлять всей Меккой стало племя хуза’а, отстранив от дел племя кинана, своих сторонников и соратников в борьбе с джурхумитами. Один из потомков Исмаила, ’Аднан, женился на дочери вождя хуза’аитов, а его правнук, Фир, по прозвищу Курайш, стал родоначальником нового племени — бану курайш.

Прошло еще двести лет и знатный род курайшитов, «богатый числом мужчин в нем и скотом», окреп настолько, сообщают арабские хронисты, что начал претендовать на власть в Мекке. Сговорившись с племенем кинана, обиженным хуза’аитами, курайшиты вытеснили из Мекки племя хуза’а. Кампанию по изгнанию хуза’аитов возглавил Кусай, потомок Фира в седьмом колене.

Впоследствии за заслуги Кусайа перед курайшитами знамя войны хранили и «разворачивали», выступая против врага, только в доме Кусайа. Более того, делал это один из потомков Кусайа, и никто другой. Там же, в доме Кусайа, «держали совет» по тому или иному злободневному для курайшитов вопросу.

Законы и правила жизни, установленные Кусайем, блюли в Мекке строго. Злодеяний и несправедливостей не терпели. Мекканца за совершенный им недостойный поступок из города изгоняли. Все брачные договоры среди курайшитов скрепляли «под сводом обители Кусайа». Когда курайшитка достигала совершеннолетия, то есть 12-ти лет, ее одевали в сарафан, строго определенной формы и цвета, что указывало на то, что эту юницу можно было брать в жены. И делали это, опять-таки, в доме Кусайа. После чего он лично препровождал ее по улицам Мекки, как бы оповещая мекканцев, что она — на выданье. Традиции, заложенные Кусайем, соблюдались курайшитами и после его смерти.

Кусай ввел и такой обычай, как оказание помощи паломникам, «водой и пищей»; и отвечал за это при своей жизни. Ежегодно каждая семья в Мекке обязана была выделять на нужды пилигримов определенную часть домашнего скота, который забивали в целях приготовления еды для них. Кусай сам варил в котле мясо и раздавал его им на улицах Мекки. «Богомольцы, — заявлял он, — гости Дома Господа», а значит — и курайшитов, «слуг Дома Господа» (25).

Шло время, гласят предания мекканцев, и людские пороки, такие как зависть и ненасытность, образовали трещину и в монолите сплоченности курайшитов. Права на хранение ключей от Каабы и знамени войны, на управление источником Замзам и сбор скота на нужды паломников начали жестко оспаривать между собой два именитых клана: бану ’абд манаф и бану ’абд ад-дар, во главе с Хашимом, заложившим род Хашимитов, к которому принадлежал Пророк Мухаммад. Понимая, что дальнейшее противостояние может привести к утрате контроля над Меккой, стороны заключили договор. Обязательства, взятые по нему, сводились к тому, чтобы спорные вопросы, возникающие между ними, решать только миром; «с оружием в руках друг против друга не выступать, и друг друга не предавать».

После исполнения обряда клятвы, проходившего у стен Каабы, участников одной из двух заключивших договор сторон стали называть в народе ал-мутаййабун (надушенными), а другой — ал-ахлаф (союзниками). Первое прозвище закрепилось за членами клана бану ’абд манаф. И вот почему. Сойдясь у стен Каабы, они и их сторонники в лице нескольких других влиятельных родов из племени бану ку- райш, следуя обычаю предков, скрепили между собой союз, опустив руки в блюдо с благовониями. Затем, касаясь надушенными руками стен Каабы, поклялись в верности друг другу и в соблюдении договоренностей, заключенных с бану ’абд ад-дар.

Членов другого родоплеменного клана, бану ’абд ад-дар, в голос поклявшихся у стен Каабы в том, что друг друга они ни при каких обстоятельствах не предадут, и своих договоренностей с бану ’абд манаф не нарушат, начали именовать союзниками (ал-ахлаф).

Затем обе партии встретились вновь и, договорившись между собой о разделе полномочий в Мекке, объявили о «вечном мире». За бану ’абд манаф закрепили права на управление источником Зам- зам и сбор скота для приготовления пищи для паломников, а за бану ’абд ад-дар — права на хранение знамени войны, ключей от Каабы и Дома совета старейшин. Так, пишет Ибн Хишам, удалось сохранить фундамент власти курайшитов, заложенный в Мекке Кусайем.

Некоторое время спустя уже между всеми кланами курайши- тов был оформлен вошедший в сказания арабов Аравии знаменитый «Союз чести». Старейшины кланов собрались в доме ’Абдаллаха ибн Джуда’на, «самого пожилого из них», и при нем, как признанном всеми свидетеле, объявили о заключенном ими «Союзе чести». Суть его состояла в «клятве честью», друг перед другом, в том, чтобы не допускать в Мекке никаких притеснений, ни в отношении коренных жителей, ни гостей города, прибывающих в Мекку, будь то по делам торговым, либо на поклонение Каабе. Случись же такое, обязались делать все от них зависящее, чтобы не оставалось вследствие этого ни одного обиженного или притесненного человека, за которого они бы не заступились, все вместе и решительно.

Тогда же курайшиты постановили, что исполнять таваф, ритуальный обход вокруг Каабы, пилигримам надлежало впредь в «одеждах паломников», то есть в ихрамах, а при отсутствии таковых — без одежд. После этого мужчины, не имевшие ихрамов, действительно, обходили Каабу обнаженными. Женщины при подобных обстоятельствах совершали таваф в нижних рубахах.

Рассказывая о Мекке, уместным представляется упомянуть о длительном споре между иоктанидами, южанами-йеменцами, и исма’илитами, северянами-мекканцами, двумя крупными, знатными и древними народами «Острова арабов», относительно того, какой город «земли арабов», Аравии, должен почитаться у них в качестве главного: Мекка или Сан’а’ (Сана). Исма’илиты аргументировали право на главенство Мекки «значением Каабы», ее ролью и местом в жизни племен Аравии. Иоктаниды — «древностью земель и народов Йемена», потомки которых, переселившись в Хиджаз, заложили, дескать, и там поселения великие, и даже являлись смотрителями Каабы.

Дошло до того, говорится в преданиях племен Южной Аравии, что йеменцы попытались «устроить противовес мекканской Каабе». Дело было так. Химйаритские князья, сыновья Ас’ада ибн ’Амра, задумали заложить в Сане такой же храм как в Мекке, дабы «возымел он перевес над мекканским». И поэтому задались мыслью похитить Черный камень. Предприняли набег, но до Мекки не добрались. На пути туда «кинаниты остановили и опрокинули их». В Йемене, уже во времена ислама, правоверные разрушили (по приказу Пророка Мухаммада) древний языческий храм, называвшийся, к слову, Каабой Йемена.

Посланник Аллаха. Матерью ислама, рожденного в пустыне, был, по выражению американского миссионера и исследователя Аравии Сэмюэла Цвемера, сабеизм, отцом — иудаизм, а вот акушеркой и сестрой-сиделкой — Восточное христианство (26). Рождение ислама совершалось на глазах истории, на Аравийском полуострове.

В 570 г. Амина, жена мекканского торговца ’Абдаллаха, сына ’Абд ал-Мутталиба, самого влиятельного члена курайшитов, «господ Мекки», родила мальчика, нареченного Мухаммадом. И уже сто лет спустя, отмечает С. Цвемер, имя этого человека произносили с минаретов 10 тысяч мечетей пять раз в день муаззины на трех континентах, где утвердился ислам, религия, которую начал проповедовать в Аравии Мухаммад (27). Быстрому распространению ислама, по мнению С. Цвемера, способствовали гений Пророка Мухаммада и талант его преемников-последователей, четырех «праведных» халифов. Содействовали широкому утверждению ислама и слабость Восточного христианства, и шаткость позиций Римской и Персидской империй в землях Востока вследствие их острого противостояния там, и, конечно же, «сила меча арабов» и их «любовь к сражениям».

«Произрастание ислама на мекканской почве», говорит С. Цвемер, подготовили люди, отрицавшие идолопоклонство и верившие в единобожие, которое проповедовал Ибрахим (Авраам). Они считали, что веру Ибрахима извратили, и что явление нового пророка среди мекканцев непременно случится. Имена некоторых из этих людей названы в работах древних арабских историков и собирателей древностей. Ибн Хишам, к примеру, упоминает в своих сочинениях четверых из них. Варака ибн На’уфаль, сообщает он, двоюродный брат Хадиджи, первой жены Мухаммада, слыл человеком хорошо образованным, знал несколько языков, «разбирался в иудаизме и христианстве»; и, «укрепившись в христианстве», последовал Писанию. ’Убайдуллах ибн Джахил, человек «круга Вараки», принял ислам, бежал от преследований курайшитов в Абиссинию, где «переменил веру, перешел в христианство и умер христианином». ’Усман ибн Хувайрис, «влекомый желанием познать веру христиан», прибыл в Константинополь, и удостоился чести побеседовать с самим императором Византии. Впоследствии, став христианином и оставшись жить в Константинополе, служил при дворе императора. Не менее интересна и судьба Зайда ибн ’Амра, четвертого из друзей-единомышленников. Он не уверовал ни иудаизм, ни христианство, но отрекся от идолопоклонства, заявив, что поклоняется Богу Ибрахима.

Мухаммад принадлежал к курайшитам, к правящему клану Мекки, религиозно-культурного центра Аравии. Ядром созданной Мухаммадом уммы (общины мусульман) стали:

— жена Пророка, знатная купчиха-курайшитка Хадиджа, женщина волевая, с «сильным умом и характером», как писали о ней арабские историки;

— богатый купец Абу Бакр ас-Сиддик, друг Мухаммада и преданный сподвижник (считался самым сведущим человеком в области родственных связей курайшитов);

— Зайд, приемный сын Мухаммада, и ’Али, двоюродный брат Пророка (кстати, он первым из мужчин «принял ислам из рук Посланника Аллаха») (28).

Проповедовать ислам, веру в единого Бога, Пророк Мухаммад начал в возрасте сорока лет. Отмеченный Богом и историей Его народа, отличался многими талантами, в том числе монарха и полководца. Роста, по свидетельствам современников, был выше среднего, сухощавого телосложения, «повелевающей наружности», с острым, буквально пронзавшим человека насквозь взглядом. Массивную голову Пророка украшали раскидистые брови, ярко-черные волосы и длинная густая борода. Передвигался Пророк походкой уверенной и твердой.

Где-то в году 605 Каабу перестроили: подняли и укрепили стены, впервые за всю историю существования Храма накрыли крышей. И сделали это потому, что Каабу обокрали. Воры проникли в Храм ночью. Ограбление Каабы явилось происшествием из ряда вон выходящим, и не могло не шокировать мекканцев. Часть похищенных сокровищ вскоре обнаружили — в доме вольноотпущенника Дувейки. Наказание последовало незамедлительно: вору отрубили кисть правой руки и на десять лет изгнали из города.

Плотницкие работы, связанные с сооружением крыши Храма, выполнял нанятый мекканцами плотник с одного из зашедших в Джидду судов. В качестве строительного материала использовали обломки византийского корабля, потерпевшего крушение вблизи Джидды. Руководил работами, согласно преданиям, то ли капитан того самого судна, «знакомый с архитектурой» и согласившийся помочь курайшитам, то ли некий «копт, проживавший тогда в Мекке».

По завершении работ надлежало водрузить на место Черный камень. Тут-то между кланами и начались перепалки из-за того, кто из курайшитов более достоин того, чтобы сделать это. Когда спор, казалось, зашел в тупик, старший по возрасту среди курайшитов, присутствовавший на собрании старейшин, созванном для обсуждения данного вопроса во дворе Храма, предложил довериться решению третейского судьи в лице первого из вошедших в ограду Храма курайшитов. Судьба распорядилась так, что им оказался Мухаммад. Надо сказать, что к тому времени Мухаммад пользовался уже среди соплеменников репутацией человека исключительно честного, порядочного и надежного. Имея в виду не допустить возникновения ненужных обид и распрей между соплеменниками, Мухаммад поступил следующим образом. Снял плащ со старшего по возрасту курайшита из числа собравшихся у Храма старейшин, расстелил его на земле и поместил на него Черный камень. Затем выбрал из всех двадцати пяти кланов курайшитов четверых самых уважаемых в Мекке мужчин и предложил, чтобы они, взявшись зачетыре угла плаща, поднесли Священный камень к Восточному углу Храма. Там Мухаммад снял Черный камень с плаща и установил его на прежнее место (29).

На сороковом году жизни, когда Мухаммад, уединившись в пещере на склоне холма неподалеку от Мекки, предавался раздумьям и размышлениям, Он получил первое откровение. Произошло это в понедельник, в августе 610 года. Так родилась новая вера — ислам, которую Мухаммад, внимая наставлениям Господа, переданным ему через архангела Джабра’ила (Гавриила), стал «распространять среди своего народа».

Бытует легенда, что оригинал Корана Господь начертал на «скрижали огромной величины», названной «сохранной доской» («лявх ал-махфуз»), содержащей «определения Божии, относящиеся к настоящему, прошедшему и будущему». Копию с этого самого оригинала, написанную на папирусе, архангел Джабра’ил перенес «на самое нижнее небо», в месяц Рамадан. Оттуда, в ночь того же дня, известную в исламе как «ночь могущества» (лейлат-ал-кадр), он и начал «ниспосылать слова Господа», то есть Коран, Мухаммаду, отрывками, по обстоятельствам, в продолжение 23 лет — «в руководство для людей» (29*).

Годы, посвященные Мухаммадом утверждению новой веры в Мекке, были для Посланника Аллаха не только тяжелыми, но и опасными для жизни. Вначале над Мухаммадом и его сподвижниками мекканцы только насмехались, притесняли и оскорбляли. Швыряли, например, если встречались с ними на улицах, пыль в лица; забрасывали нечистотами их жилища. Затем, утратив надежду на возможность переубедить Мухаммада и заставить последователей Посланника Аллаха отказаться от своего Учителя, решили физически расправиться с Мухаммадом. Пророк, которому исполнилось к тому времени 53 года, бежал в Йасриб (сентябрь 622 г.), переименованный впоследствии в Мадину (Медину), Город Пророка. В Йасрибе Мухаммад открыто занялся проповедью нового учения. Оттуда ислам распространился по землям Аравии; и со временем, перешагнув моря и океаны, сделался религией многих государств и народов мира.

Йасриб, фигурирующий в сочинениях Птолемея под названием Ятриппа, заложил, разбив там свой шатер, Йасриб ибн Кабиа’, внук ‘Арима, сына Сима, сына Ноя. У Лучезарной Медины, к слову, 95 названий, в том числе: Владычица стран, Купол ислама, Сердце веры, Убежище истины и др. Легенда гласит, что на одной из возвышенностей в окрестностях Медины, на горе Ухуд, Моисей захоронил своего брата Аарона, скончавшегося там, когда они проходили по тем землям. Во времена Пророка Мухаммада численность населения Медины не превышала 17–19 тыс. человек, включая 9 тыс. арабов и 7–8 тыс. иудеев.

В Медине есть колодец ’Арис, куда халиф ’Усман, по одному из сказаний, уронил печать Пророка. Пытался отыскать ее, но все попытки оказались тщетными, не увенчались успехом: «колодец не отдал ’Усману печать Посланника Аллаха». С тех пор вода в нем считается наделенной свойствами излечивать людей от болезней, телесных и духовных.

Главная святыня Медины — Масджид ан-Наби, Мечеть Пророка, где стоят четыре гробницы: Пророка Мухаммада, «праведных» халифов Абу Бакра и ’Умара. Четвертая гробница — пустая; уготовлена для Иисуса Христа. В сочинениях собирателей арабских древностей упоминается о поверье ранних мусульман во второе пришествие Христа. Произойдет это, дескать, перед Страшным судом, когда Иисус еще раз возвратится на землю. Спустившись с небес к людям, возвестит им о близком наступлении суда. Умрет, и будет погребен в уготовленном Ему месте, близ Пророка Мухаммада. Когда наступит всеобщее воскресение, оба пророка восстанут из гробниц и вознесутся на небо. И там Бог, Единый и Всемогущий, повелит Иисусу «отделять людей верных от неверных».

Из работ историков ислама известно, что, утвердившись в Медине, Пророк направил посольства в ряд крупных стран тогдашнего мира, состоявших в тесных торговых отношениях с Аравией, с личными письмами к их владыкам, содержавшими призыв обратиться в ислам. Все они, скрепленные личной печатью Пророка, начинались словами: «От Мухаммада, Посланника Аллаха…». Реакция на них властелинов Египта, Византии и Персии, к примеру, хотя и была по форме разной, но по сути — одной и той же: отрицательной. Правитель Египта встретил посольство, как подобает, с почестями. Однако от прямого ответа на призыв принять новую веру уклонился. Мотивировал это тем, что данный вопрос — чрезвычайно важный, чтобы отвечать на него незамедлительно, не обдумав все связанное с ним досконально. В подарок Мухаммаду послал дорогие одежды; ларец с драгоценными камнями; белую ослицу, белого мула и белого жеребца — верховых животных древних пророков и царей; и двух красивых девушек — Марйам и Ширану. Впоследствии наложница Марйам (коптянка) родила Мухаммаду сына, названного им Ибрахимом, — в честь пророка Ибрахима (Авраама) (30).

Так же повел себя и император Ираклий. Содержание послания, адресованного ему и зачитанного послом, внимательно выслушал; письмо из рук посла принял… и положил на подушку, рядом с троном. Обсуждать затронутую в нем тему насчет обращения в ислам никак не стал. К послу и сопровождавшим его лицам отнесся благосклонно. Устроил в их честь обед, щедро одарил и отпустил с миром. Больше к этому вопросу не возвращался.

Отношения с Аравией у Флавия Ираклия Геракла (Августа Младшего), императора Византии (правил 610–641), складывались, к слову, непросто. Хроники тех лет свидетельствуют, что вскоре после восшествия на престол он назначил некого ’Усмана, араба, принявшего христианство, «правителем Мекки в провинции Аравия», о чем официально уведомил курайшитов в письме, доставленном в Мекку тем же ’Усманом (31). Ничего, кроме улыбки, оно у курайшитов не вызвало. Аналогичным образом Ираклий отреагировал и на обращение к нему Мухаммада с призывом о переходе в ислам.

Письмо Пророка шаху Хосрову чуть было не стоило жизни послу, доставившему его владыке персов. Дело в том, что ко времени прибытия посольской миссии ко двору шаха, армия Хосрова, которую персы называли «пятьюдесятью тысячами золотых пик», отвоевала у Римской империи Палестину, Каппадокию, Армению, захватила Египет (619) и Ливию, и распространила власть Персии до Карфагена. Шах сделался властелином Иерусалима, и перенес Святой Крест в Персию. Именно в это время, на пике триумфа, славы и военных побед, к нему вдруг пожаловал какой-то мусульманин из далекой Аравии с посланием от Мухаммада, начинавшимся словами: «От Мухаммада, Посланника Аллаха, Хосрову, шаху персидскому.». Неужели этот араб смеет ставить свое имя впереди имени шаха Персии, владыки мира? — взревел разъяренный Хосров. Выхватил письмо из рук посла и «разорвал в клочья», не пожелав даже узнать его содержание. Отпустив посла, надиктовал распоряжение своему наместнику в Йемене. «До сведения моего дошло, — говорилось в нем, — что в Йасрибе появился сумасшедший из племени курайшитов, возомнивший себя пророком. Образумь его. Если это невозможно, то пришли мне его самого, или его голову».

Мухаммад, узнав, что Хосров письмо разорвал, даже не ознакомившись с тем, что в нем написано, произнес слова, ставшие пророческими. Точно также, сказал Пророк, Аллах поступит и с его царством, которое распадется на клочки (32). И действительно, в 627 г. византийский император Флавий Ираклий Геракл, сын известного полководца, экзарха Африки, захватил Персию, а в 628 г. взял Дастагерд, резиденцию «царя царей», как величал себя Хосров. Шаха убили; созданная им империя распалась. Армения, Месопотамия, Сирия и Египет вновь подпали под власть Византии, а Животворящий Крест Господень возвратился в Иерусалим.

Персидская империя, заметим, являлась одно время величайшей империей мира; процветала с VI в. до н. э. по VII в. н. э., и простиралась от Северной Греции на западе до Пенджаба на востоке.

Аллах, гласит предание арабов Аравии, предрек «падение надменных персов» еще при рождении Мухаммада. Земля в их владениях при появлении на свет Мухаммада «колыхалась так сильно», что дворец персидского царя, «потрясенный до основания», едва не развалился на части; несколько башен дворца рухнуло на землю. В ту тревожную для персов ночь владыка персов видел во сне «дикого могучего верблюда, укрощенного арабским всадником». Так вот, верблюд этот, «тяжело нагруженный, с арабом на спине», передвигался по караванному пути так быстро, что опередил даже «лошадь, не имевшую поклажи, и вошел в город первым, загородив ей дорогу». Утром шах рассказал о своем сне прорицателю Сатиху (древние арабы называли таких людей ’аррафами). Внимательно выслушав, он поведал царю, что сон этот есть не что иное, как весть о великой грядущей опасности, грозящей Персии со стороны Аравии (33). Что «возвысится там вождь, который возвеличит арабов»; что «появится потом из числа их много царей великих»; и что земли арабов «кратно расширятся». Впоследствии мусульмане, действительно, вторглись в Персию и одержали там победу.

Трагично сложилась судьба посланца Пророка с письмом к вождю гассанидов. До цели он так и не добрался. Был убит в городе Му’та; пал от руки Шурахбила ибн ’Амра, вассала императора Ираклия (34).

Надо сказать, что все посланцы Пророка, отправлявшиеся в «земли другой веры» (отбирали их из разных племен, среди которых историки ислама упоминают курайш, дамра, калб, лахам, асад, хузайма, баджила и некоторые другие), слыли среди соплеменников людьми умными и образованными, блестяще владели «искусством слова». Каждый из них «говорил на языке народа, к которому его посылали» (34*).

Ислам в Аравии тем временем набирал силу. Число последователей учения Пророка Мухаммада день ото дня «ширилось и росло». На восьмом году хиджры (630 г. н. э.) к ногам Посланника Аллаха склонилась Мекка, из которой некогда Мухаммад бежал в Йасриб, преследуемый курайшитами. Армия мусульман, насчитывавшая, по словам Ибн Исхака (ум. 762 н. э.), около десяти тысяч человек, взяла город почти без боя. Вступив в Священную Мекку, Пророк направился к Каабе. Совершил таваф, семикратный обход Дома Аллаха, вошел в Храм и принялся очищать Каабу от символов язычества. Каменные идолы, находившиеся внутри Каабы и вокруг нее, низвергли и разбили, а деревянные — сожгли. Рисунки на стенах Храма с изображениями ангелов в образе красивых женщин — стерли. Очистив Каабу и выйдя из нее, Пророк произнес вошедшие в Коран слова о том, что «Пришла истина, и исчезла ложь; поистине, ложь исчезающая!». Затем Пророк подозвал к себе Билала, вольноотпущенника Абу Бакра и первого муаззина мусульман, и распорядился призвать мусульман к молитве. Что тот и сделал, взобравшись на крышу Каабы (35).

Билал стал со временем одним из самых уважаемых среди мусульман сподвижников Пророка. Однако после смерти Посланника Аллаха «замолчал, и больше к молитве правоверных не призывал». Нарушил обет молчания по усопшему Пророку только однажды, в апреле 637 г., когда мусульмане захватили Иерусалим. Тогда халиф ’Умар, прибывший в Священный город для принятия капитуляции, лично обратился к Билалу с просьбой «нарушить молчание» и провозгласить азан, напомнив воинам-мусульманам о временах их Пророка (36).

Итак, очистив Каабу от идолов, Пророк Мухаммад прошел к колодцу Замзам, где совершил омовение, а оттуда — к холму Сафа. Расположившись на нем, принял от жителей Мекки клятву в верности.

Годы борьбы за утверждение и распространение новой веры, полные лишений, невзгод и опасностей, сказались на здоровье Мухаммада. Чувствуя, что слабеет, Пророк предпринял прощальное паломничество в Мекку. В этом хаджже Посланника Аллаха сопровождали 9 жен. По свидетельствам современников и историков ислама, за Пророком в Мекку последовали десятки тысяч пилигримов. Вместе с процессией двигалось огромное количество верблюдов, разукрашенных гирляндами цветов; их вели для исполнения обряда жертвоприношения. Не имея сил, чтобы обойти Каабу, Пророк семь раз объехал ее на своей любимой верблюдице, каждый раз прикасаясь тростью к Священному Черному камню. Отдохнув, выдвинулся к холмам Сафа и Марва; после чего помолился у подножья горы ’Арафа (’Арафат). Затем отправился к горе Муздалифа, где обратился к паломникам с прощальной речью, призвав мусульман строго следовать заповедям Аллаха, и непременно совершать хаджж и ’умру (37).

Соблюдая ритуал паломничества, Пророк исполнил обряд жертвоприношения — собственноручно заколол 63 верблюда (число принесенных в жертву животных соответствовало возрасту Пророка). Затем обрил голову, вначале правую сторону, потом — левую. Обрезанные пряди волос разошлись между сподвижниками и приверженцами Посланника Аллаха; и с тех пор хранились ими как священные реликвии, переходя из поколения в поколение. Халид ибн ал-Валид, легендарный полководец ислама, прозванный Мечом Аллаха, попросил вплести волосы Пророка в шапочку, которую носил под чалмой; и утверждал, что они придают ему силы и приносят удачу в битвах (38).

Перед смертью Пророк, согласно хадисам, отдал несколько распоряжений, в том числе насчет того, чтобы наделять всех обращенных в ислам одинаковыми правами, и неустанно молиться Аллаху, Милостивому и Милосердному.

Скончался Пророк в возрасте 63 лет (июнь 632 г.). Тело Пророка, омытое и умащенное благовониями, завернули в «три покрова»: два из них были по цвету белыми, а третий — «полосатым, изготовленным из йеменской ткани». Над телом Пророка прочли 72 молитвы.

Мухаджиры (сподвижники) хотели, чтобы похоронили Посланника Аллаха на Его родине, в Мекке. Ансары (приверженцы) ратовали за то, чтобы погребение состоялось в Медине, где Мухаммад прожил последние 10 лет своей жизни. Были и такие, кто предлагал перенести тело Пророка в Иерусалим, и погрести рядом с другими пророками. Однако Абу Бакр, ставший халифом в день смерти Пророка, напомнил сподвижникам слова Мухаммада о том, чтобы Его захоронили там, где Его застигнет смерть. Что и было исполнено, притом буквально. Могилу Пророку выкопали в доме А’иши, Его жены, прямо под ложем, на котором Он умер. Над ней возвели впоследствии гробницу. Находится она в мечети Масджид ан-Наби, в огороженном решеткой пространстве, которое называется худжрой. Над Гробницей Пророка возвышается величественный купол с позолоченным шаром и полумесяцем (39).

Самозванцы-отступники и лжепророки. Еще в эпоху Посланника Аллаха на полуострове появились два лжепророка: Мусайлима ибн Хабиб в ал-Йамаме, в племени бану ханифа, и Асвад ал-’Анси (Абхала ибн Ка’аб), в племени ’анситов, проживавшем в западной части Йемена. После смерти Пророка весь Аравийский полуостров оказался охвачен отступничеством, которое «распространялось как степной пожар, — пишет И. А. Акрам, — угрожая поглотить Мекку и Медину, духовные и политические центры молодого исламского государства» (40). Вожди и старейшины некоторых племен начали «отпадать» от исламской общины и отказываться платить налоги. Они возжелали вернуться к язычеству, когда можно было иметь любое количество жен, и не надо было молиться по пять раз в день и поститься. Отступничество арабских племен от ислама, известное как движение ар-ридда, обернулось для Аравии расколом и смутами, войнами и пожарищами. Большую роль в подавлении мятежей сыграл величайший исламский полководец Халид ибн ал-Валид. Именно он наголову разбил при Акрабе, в 633 г., многотысячную армию лжепророка Мусайлимы.

Первая волна отступничества прокатилась по Йемену. Поднял ее вождь племени ’анситов Абхала ибн Ка’аб, больше известный среди арабов Аравии под прозвищем Асвад (Черный). В тот год, когда Пророк совершал свое последнее паломничество в Мекку, и когда об ухудшении состояния здоровья Посланника Аллаха стало известно во всех уголках полуострова, Асвад и затеял мятеж. Собрав совет старейшин своего племени, выступил перед ними с пламенной речью, облаченной в стихотворную форму. После чего заявил, что слова, произнесенные им, есть не что иное, как «откровения Всевышнего», ниспосланные ему Богом. Сам же он — «новый посланник Аллаха».

В доказательство того, что он, дескать, и есть «избранник» Аллаха, Асвад предъявил соплеменникам своего осла, обученного им выполнять некоторые команды, в том числе кланяться своему господину и становиться перед ним колени. Отсюда еще одно прозвище Асвада — Зу-л-Химар (Повелитель осла). Некоторые арабские хронисты утверждают, что второе прозвище Асвада не Зу-л-Химар, а Зу- л-Хумар, то есть Пьяница. Предания гласят, что напивался он, порой, в стельку, и слыл в народе горьким пропойцей (41)

Как бы то ни было, но Асваду, который обладал, как говорят, даром прорицателя, все же удалось поднять и повести за собой несколько крупных йеменских племен. Объявив себя «пророком», он обрушился с войском на Наджран. Оттуда двинулся на Сану. В кровопролитной схватке в окрестностях города наголову разбил Шах- ра, мусульманского наместника в Йемене, погибшего в этом бою. Жену же Шахра, прелестную Азад, вынудил стать его женой. Подверг жесточайшим преследованиям семью Шахра, а также знатных и именитых мусульман-йеменцев. Гонения и репрессии, развернутые им в отношении мусульман, пьяные оргии, надругательства над молодыми девушками и другие бесчинства привели к тому, что в Сане сложилась партия противников Асвада, готовая к решительным действиям. Проблема заключалась в том, как добраться до него. Жил он во дворце, за высокими стенами, под охраной лично отобранных им воинов. Сам, как рассказывают, был человеком рослым, мощного телосложения, отличался незаурядной силой, свирепым нравом и «звериным чутьем». С помощью Азад одному из заговорщиков, ее родственнику, мусульманину по имени Фируз ад-Далами, удалось все же пробраться в покои Асвада и отсечь самозванцу голову. Случилось это где-то дней за шесть до смерти Пророка Мухаммада. Гонец, направленный к Пророку с вестью о падении в Сане власти Асвада, прибыл в Медину уже после кончины Посланника Аллаха (42).

Пламя отступничества, разгоревшееся в Йемене, хотя и погашенное вскоре, все же успело опалить некоторые другие земли и племена Аравии. Чтобы устранить угрозу дальнейшего раскола, действовать надлежало решительно и жестко. Качествами, необходимыми для этого, халиф Абу Бакр, принявший после смерти Пророка бразды правления молодым исламским государством, не обладал. Человеком он был, по воспоминаниям современников, нрава кроткого и добросердечного. И хотя репутацию, как третий по счету мужчина, обратившийся в ислам, имел среди мусульман исключительно высокую, в накатившие смутные времена этого явно не хватало; требовались решительность и умение вести войны. И вот тут-то, уже в который раз, проявил себя прославленный мусульманский полководец Халид ибн ал-Валид, прозванный Мечом Аллаха.

После смерти Асвада пожар ар-ридды, неверия и отступничества, некоторое время раздували в Аравии еще два лжепророка (Тулайха ибн Хувайлид и Мусайлима ибн Хабиб), и пророчица- самозванка Саджах бинт ал-Харис.

Тулайха являлся вождем племени бану асад. За ним последовали также племена гатафанитов, таййитов, хавазинитов и сулаймитов, обитавшие в центральной части Аравийского полуострова. Из сказаний аравийцев известно, что Тулайха обладал острым умом, слагал стихи, считался в своем племени прорицателем и ясновидящим. Арабы верили в то, что он может предсказывать будущее, и следовали за ним. Опрокинул Тулайху в битве при Бузаке легендарный полководец Халид ибн ал-Валид. Потерпев поражение, Тулайха распустил остатки своей армии и бежал к сирийской границе, где его приютило племя бану калб. Со временем принял ислам и вернулся к своему племени, вновь перешедшему в ислам; и даже совершил паломничество в Мекку. Впоследствии участвовал в военной кампании мусульман в Ираке. Воевал отважно. Погиб на поле боя.

Халид, одержав победу над Тулайхой, выдвинулся с войском в Зуфар, где силами отступников руководила женщина по имени Салма. Отец ее, вождь племени гатафанидов, «поднял оружие» против мусульман еще прижизни Пророка. Мать Салмы, принимавшая участие в схватках с мусульманами вместе с мужем, попала в плен и умерла. Сама Салма, также плененная и оказавшаяся в Медине, сделалась рабыней А’иши, жены Пророка, которая даровала ей вольную.

Характером эта женщина обладала твердым и решительным. По возвращении домой сделалась (вопреки обычаям и традициям бедуинов Аравии) «полноправным вождем своего племени» и непримиримым врагом ислама. В сражении при Зуфаре (октябрь 632 г.) лично командовала войсками мятежников, восседая на верблюде покойной матери. Облаченную в латы Салму охранял отряд отважных воинов. Халид понимал, что, Салма — это живой символ отступников, что устранить ее надлежит непременно, и как можно быстрее, чтобы подорвать боевой дух их войска. Прорвавшись с группой всадников к тому месту, откуда Салма руководила сражением, он завалил верблюда, на котором она восседала, и смял центр сопротивления. Тело убитой Салмы, погибшей в открытом бою с самим Халидом ибн ал-Валидом, окружали тела ста защищавших ее мужчин, сраженных мусульманами. Никто из них не дрогнул, и дрался до последнего (43).

Фигурирует в работах арабских хронистов, повествующих о временах ридды и лжепророков, и Мусайлима ибн Хабиб, представитель крупного племени бану ханифа, проживавшего в районе Йамамы (историки ислама называют его Мусайлимом-лжецом). Он входил в состав посольства своего племени, посещавшего Медину для принесения клятвы Пророку в принятии ислама. Впоследствии сделался отступником, более того — объявил себя «пророком». Человеком Мусайлима был неординарным; «обладал многими талантами», в том числе мага и златоуста. Мог «ошеломить людей фокусами и зажечь их стихами», в которых непременно воспевал превосходство его племени, бану ханифа, над курайшитами.

Благодаря своим качествам, приобрел среди соплеменников непререкаемый никем авторитет, и, по сути, подчинил их своей власти. Разрешил употреблять спиртное. Внешность, со слов хронистов, «имел преотвратительную», но искусством обольщения женщин владел в совершенстве. Ни одна из них, оставаясь с ним наедине, не могла не подпасть под воздействие его дьявольских чар. Соблазнил Мусайлима и упоминавшуюся уже выше пророчицу-самозванку Саджах бинт ал-Харис. После чего она объявила своему войску, что признала Мусайлиму «пророком» и стала его женой. Ат-Табари сообщает, что когда Саджах поинтересовалась, какой свадебный подарок приготовил ей Мусайлима, то лжепророк будто бы ответил, что в качестве такового «и ей, и народу ее» он отменяет, дескать, две из пяти введенных Мухаммадом молитвы: «рассветную и ночную» (44).

Впоследствии Саджах приняла ислам, перебралась в Куфу, сделалась добродетельной мусульманкой и умерла в преклонном возрасте. Лжепророк Мусайлима погиб в битве при Йамаме (октябрь 632 г.) (45). В своем исследовании, посвященном жизни Халида ибн ал-Валида, величайшего полководца времен раннего ислама, И. А. Акрам, говорит, что битву при Йамаме можно смело называть «самым ожесточенным и кровопролитным сражением за всю предшествовавшую историю ислама». Потери, понесенные в нем отступниками, оценивались в «21 000 человек убитыми» (46).

Коран — Священная книга мусульман. После битвы при Йамаме, где пали на поле боя многие именитые знатоки-чтецы Корана, ’Умар ибн Хаттаб, второй в истории ислама «праведный» халиф (634–644), предложил тогдашнему главе Халифата, Абу Бакру (632–634), «придать Книге Господа постоянную форму». Иными словами, собрать воедино все откровения, ниспосланные Пророку через архангела Джабра’ила (Гавриила), и «положить Коран на бумагу». Заняться этим важным делом попросили Зайда ибн Сабита, личного секретаря Пророка Мухаммада, лучшего знатока Корана. Хранились записи откровений разрозненно. Оберегать их удостоились чести две жены Посланника Аллаха, Зайнаб и Хафза, а также некоторые из ближайших сподвижников Пророка. Мусульмане передавали друг другу строки откровений устно. Священный текст Корана, сведенный воедино Зайдом, вычитывала Хафза бинт ’Умар, дочь ’Умара, вдова Пророка и хранительница сундука с текстами многих из откровений Посланника Аллаха. Оригинал текста Корана, составленного Зайдом, перешел потом к халифу ’Умару, а от него — к Хафзе.

Десятью годами спустя, при третьем «праведном» халифе ’Усмане ибн ’Аффане (644–656), текст Корана еще раз тщательно сверили со свидетельствами мусульман, слышавших те или иные суры и айаты (главы и стихи) из Корана из уст самого Пророка, и заново переписали, притом на мекканском диалекте, на языке Мухаммада (47). Списки с него разослали во все крупные центры Халифата; старые изъяли и сожгли. Дело в том, что в границах земель Халифата, невероятно разросшихся к тому времени, ходило множество разных списков Корана, не совпадавших, иногда, даже по содержанию. Слова некоторых айатов, произносили в отдельно взятых землях Халифата настолько, порой, по-разному, что менялся оригинальный смысл айатов (48).

Один из канонических списков Корана, созданных по повелению халифа ’Усмана («Коран ’Усмана»), хранится в Ташкенте. Попал он в Узбекистан из Дамаска; привез его в Самарканд Тимур.

Тамерлан (1335–1405), Великий монгол, Повелитель 27 царств, прошел по Азии как «разрушительный ураган», писал знаменитый английский историк Эдвард Гиббон (1737–1794), автор «Упадка и разрушения Римской империи», оставляя за собой «пепелища городов и пирамиды, сложенные из человеческих голов». Невероятно жестокий по отношению к врагам, ненавидевший ложь, не был лишен любви к знаниям. Интересовался преданиями народов Востока, сказаниями о легендарных воинах и полководцах прошлого, «уважал астрономию и презирал астрологию». Первым желанием и главной целью жизни Тимура историки прошлого называют стремление «завоевать мир и властвовать над ним», а вторым — «остаться жить в памяти потомков», чтобы «не провело время пером забвения по имени его и делам ратным» (48*).

Уместным представляется сказать несколько слов и о самом ’Усмане ибн ’Аффане, одном из первых последователей Пророка, третьем «праведном» халифе, время правления которого (644–656) ознаменовалось подготовкой окончательного свода текста Корана, существующего и поныне. До принятия ислама ’Усман торговал одеждой (ал-базз), слыл одним из лучших в своей профессии (ал- баззаза). В период гонений на мусульман находился в изгнании в Эфиопии. Женившись на двух дочерях Пророка, Рукайи и Умм Кул- сум, получил почетное среди мусульман прозвище Зу ан-Нурайн (Обладатель двух светочей). Став халифом, прославился пристрастием к роскоши и неге. Дела в государстве при нем велись так, по мнению народа, что «знатные и богатые люди становились еще богаче, а бедные — еще беднее». Не добавляло уважения халифу среди мусульман и поведение его родственников, сделавшихся ближайшими советниками халифа.

Недовольство правлением ’Усмана ширилось и росло. В 656 г. группа представителей населения Египта отправилась в Медину, чтобы выразить «несогласие с положением дел в стране» от имени всех египтян. По пути следования к ним присоединились аналогичные посольские миссии из Куфы и ряда других городов. Встретившись с ними, ‘Усман взял на себя, притом при свидетелях, целый ряд обязательств. Смысл их сводился к тому, что халиф обязывался строго руководствоваться впредь буквой закона, и не расходовать средства уммы (общины) на себя и своих родственников.

Переговорщики, удовлетворенные результатами встречи с ’Усманом и достигнутыми с ним договоренностями, покинули Медину. Однако спустя сутки, по дороге домой, перехватили гонца с письмом халифа к наместнику Египта — с повелением наказать «смутьянов». Содержание письма заставило их вернуться в Медину. Окружив резиденцию ’Усмана, они потребовали объяснений. Встречаться с ними халиф не захотел. Это привело к тому, что дом его полностью «отрезали от мира», как тогда говорили. На просьбу халифа разрешить подвезти воду и продовольствие ответили отказом. Жители Медины на все происходившее никак не реагировали; оставались «сторонними наблюдателями».

Терпение обеих сторон таяло день ото дня. И когда один из мужчин, стоявших в окружении дома халифа, попытался проникнуть вовнутрь, то погиб от пущенной в него стрелы. Убийцу не выдали. И разъяренная толпа, ворвавшись в покои ’Усмана, предала его смерти, не обратив внимания даже на то, что в руках он держал Священный свиток со списком Корана. Обагренный кровью ’Усмана, список упал рядом с рухнувшим на пол халифом. Одна из его жен, Найла, попыталась, было, отвести сабельный удар от мужа, но он пришелся ей по пальцам, и отсек их. Женщина бросилась бежать, но ее настигли и убили. После того как голову ’Усмана отсекли, другие его жены прикрыли труп халифа своими телами. Во время грабежа, учиненного в доме ’Усмана ворвавшейся туда толпой, забрали все, даже то, что было на женах халифа, отмечает в своем сочинении «Фахри» Мухаммад Табатаба. Когда ’Усмана несли хоронить, повествует он, то народ хотел бросать в покойника камнями, но «был удержан ’Али, который выслал к ним нарочного, чтобы отвратить их от этого намерения».

Так, бесславно, закончил свой жизненный путь ’Усман ибн ‘Аф- фан, третий «праведный» халиф (правил 644–656). Впоследствии Му’авийа, основатель династии Омейядов, правившей Халифатом в 661–750 гг., повесил те самые, отсеченные пальцы жены ’Усмана вместе с окровавленной рубахой халифа на мимбаре (нечто вроде кафедры, с которой читаются проповеди) в центральной мечети Дамаска (48**). Смысл акции состоял в том, чтобы «разжалобить народ» Сирии и склонить его на свою сторону в борьбе за власть в Халифате, которую он начал оспаривать у ’Али.

Следует упомянуть, пожалуй, и об интересном предании, связанном с именем халифа ’Усмана. В нем говорится, что на стене языческого храма в величественном замке Гумдан, одном из архитектурных чудес Древнего Йемена, разрушенном по приказу ’Усмана, будто бы имелась следующая надпись: «Гумдан, разрушивший тебя будет убит!».

Жены Пророка Мухаммада, их жизни и судьбы. Многоженство для Аравии — явление характерное. Полигамия закреплена шариатом, исламским правом. О женах Посланника Аллаха обстоятельно рассказал в своем «Жизнеописании Пророка Мухаммада» Ибн Хишам (ум. 833). Яркие устные воспоминания о женах Пророка оставил Са’ад ибн Абу Ваккас (595–674), сподвижник Посланника Аллаха.

Первой из них историки ислама называют Хидиджу бинт Хувайлид, знатную купчиху из рода курайшитов. До того как стать женой Мухаммада, она дважды успела побывать замужем. Мухаммад и Хадиджа, по свидетельствам сподвижников Пророка, испытывали друг к другу чувства искренней симпатии и глубокого уважения. Мухаммад слыл среди курайшитов человеком честным и порядочным. Его часто выбирали посредником при решении споров; отсюда и прозвище, данное Мухаммаду мекканцами, — Ал-Амин (Справедливый). Прослышав о честности и благородстве Мухаммада, Хадиджа предложила Ему водить ее торговые караваны. Выполняя поручения Хадиджи, Мухаммад побывал на рынке Сук Хабаш, что на Красном море, к юго-западу от Мекки, где абиссинцы торговали рабами и другими товарами из земель зинджей. Посетил Джараш, большой рынок кож, к югу от Мекки. Ходил с караванами в Дамаск за тканями и в Басру за хлебом. Торговлю вел честно, действовал изобретательно и находчиво. О чем и рассказал Хадидже ее слуга, Майсара, приставленный ею к Мухаммаду. Лично убедившись в справедливости слов мекканцев о высоких профессиональных и человеческих качествах Мухаммада, Хадиджа предложила Мухаммаду стать ее мужем.

Хадиджа первой уверовала в пророческую миссию Мухаммада, и приняла ислам. Была она, как следует из работ историков ислама, женщиной умной, решительной и «очень красивой»: белокожей, стройной и высокой. «Знала грамоту»: умела читать, писать и считать. Оставалась единственной женой Мухаммада до самой своей смерти. Прожила в супружестве с Мухаммадом 24 года. Умерла в 619 г, в возрасте 65 лет. Год ее кончины мусульмане назвали «годом скорби». За присущие Хадидже высокие человеческие качества, за помощь, что она оказывала людям, за доброе отношение к бедным, неимущим и нуждавшимся ее прозвали в народе Чистой (Ат-Тахира).

Хадиджа родила Мухаммаду всех Его детей, за исключением Ибрахима, рожденного Марией (Марйам), любимой египтянкой- наложницей Пророка. Уважение, которое Мухаммад питал к Хадидже, проявилось и в том, что Он включил ее в число «совершенных женщин», к коим причислял Азию, жену фараона Египта, деву Марию, Хадиджу и Фатиму, свою дочь. Единственным утешением в постигшем Мухаммада горе, как гласят сказания о Пророке, было сообщение архангела Джабра’ила (Гавриила) о том, что Хадиджа будет пребывать в Раю в тиши и в покое, не знать ни трудов, ни усталости (49)

Сыновья Пророка (Касим, Абдаллах и Ибрахим) умерли в раннем детстве. Дочери же (Зайнаб, Рукайа, Умм Кулсум и Фатима) дожили до торжества ислама в Аравии и явились свидетелями его триумфа в других странах Востока.

Отзываясь о Хадидже, Пророк, по словам Его авторитетных биографов, говорил, что когда Он был беден, она обогатила Его; когда был гоним своим народом, оставалась Ему верна; и чем больше Он страдал, тем больше она любила Его.

Следующей женой Мухаммада (после Хадиджи) стала А’иша (612–678), дочь Абу Бакра, ближайшего друга и сподвижника Пророка, избранного после смерти Посланника Аллаха первым «праведным» халифом. Среди курайшитов он пользовался уважением; почитался ими как лучший знаток их семейно-родовых колен и родоплеменных кланов. Свадьбу сыграли, когда А’ише исполнилось девять лет. Готовя дочь в жены Пророку (сосватали А’ишу в возрасте семи лет), Абу Бакр дал ей хорошее образование.

К тому времени Мухаммад уже имел одну жену — женщину по имени Савда, вдову мусульманина Сакрана, умершего в Эфиопии. Женитьбу Пророка на 30-летней Савде историки ислама считают не более чем проявлением Мухаммадом внимания по отношению к вдове своего ушедшего из жизни последователя. По воспоминаниям сподвижников, Пророк «томился этим браком», и даже намеревался развестись с Савдой, пообещав, что будет заботиться о ней. Савда, однако, смогла уговорить Пророка не объявлять о разводе, позволить жить в семье и называться женой Посланника Аллаха. Взамен этого отказалась от супружеских прав на брачное ложе в «положенные ей дни», уступив их А’ише. Мухаммад согласился, и Савда продолжала оставаться номинальной женой Пророка. Умерла в Медине, дожив до глубокой старости (50).

Что касается А’иши, свидетельствует Ибн Хишам, единственной, к слову, девственницы из всех тех женщин, кого Пророк взял в жены, то Мухаммада с ней связывали самые теплые отношения. А’иша отличалась красноречием, обладала «даром слова». Умела читать и писать; «имела сведения о генеалогии семейно-родовых кланов мекканцев, арабских преданиях и сагах»; любила стихи поэта Лабида. Внимательно относилась к своей внешности. Ухаживала за собой; «волосы натирала благовонной мазью». Пальцы рук и ног ее украшали золотые кольца.

После смерти Пророка, А’иша, женщина властная и энергичная, продолжала интересоваться делами Халифата. Несмотря на выделенную ей внушительную пенсию, достаточную для «спокойной и сытой жизни», принимала активное участие в политической борьбе. После убийства «праведного» халифа ’Усмана, состояла в числе тех, кто требовал от нового халифа, ’Али Абу Талиба, срочной поимки и наказания всех лиц, причастных к убийству ’Усмана. Поскольку ’Али, по их мнению, медлил с наказанием виновных, А’иша и ее сторонники подняли мятеж. Стали вершить правосудие по своему усмотрению, без суда и следствия.

Захватили Куфу и двинулись на Басру. В 656 г. там состоялась знаменитая «Верблюжья битва». Названа она так потому, что во время сражения А’иша находилась в самом центре войск мятежников, восседая на белом верблюде, «в паланкине, прикрытом кольчугами и железными сетками». Верблюд ее, которому во время боя «подсекли жилы», рухнул на землю, вместе с паланкином. А’иша осталась жива. Мятежники потерпели поражение.

’Али распорядился препроводить оказавшуюся в его руках А’ишу в Басру. Исполнить это приказал брату А’иши, Мухаммаду, сыну Абу Бакра. На следующий день, переговорив с А’ишей, позволил ей вернуться в Медину. И даже избрал для нее, как пишет Та- батаби, известный больше под именем Ибн Тиктака, сорок знатных среди горожан Басры женщин, которые «должны были исполнять обязанности собеседниц А’иши во время дороги». Более того, сыновей своих послал «сопровождать ее на целый день пути, и сам провожал ее на расстоянии нескольких миль».

А’иша отправилась вначале не в Медину, а в Мекку. Пробыла там до сезона паломничества, исполнила все обряды хаджжа и только потом вернулась в Медину. После этого полностью отошла от дел в Халифате, жизнь вела тихую и неприметную. Умерла в возрасте 67 лет (13 июля 678 г.). Также как и Фатима (дочь Пророка), А’иша считалась у мусульман лицом компетентным в том, что касалось ответов на возникавшие у них вопросы, связанные с жизнью и деяниями, высказываниями и поступками Пророка и его сподвижников (51).

Об отце А’иши, Абу Бакре, первом из четырех «праведных» халифов (632–634), арабские историки отзываются как о человеке щедром и честном, получившим у мусульман прозвище Ас-Сиддик (Честнейший). Все свои сбережения он передал на нужды мусульманской общины (уммы) и помощь бедным. Мас’уди характеризовал Абу Бакра как «самого воздержанного из людей», как человека скромного и благородного. Будучи халифом, он одевался в простые одежды. Умер от простуды, полученной после бани, 23 августа 634 г. В том же возрасте, кстати, что и Пророк Мухаммад. Было ему в ту пору 63 года. Мусульманские хронисты усмотрели в этом предначертание Аллаха, свидетельствовавшее о праведности первого халифа.

Рассказывают, что как-то в пятницу Абу Бакр, неожиданно нагрянув в дом сына, ’Абдаллаха, «застал его с юной женой, Ахтикой», когда тот забавлялся с ней, позабыв о времени молитвы в мечети. В наказание за прегрешение Абу Бакр повелел сыну немедленно развестись, что тот и исполнил, хотя любил жену, горячо и искренне. По прошествии некоторого времени, «видя печаль ’Абдаллаха», позволил ему «возвратить ее».

После А’иши Пророк взял в жены 18-летнюю Хафзу, дочь ’Умара, своего сподвижника, избранного впоследствии вторым «праведным» халифом. Когда муж Хафзы пал на поле боя в битве при Бадре, одном из сражений за веру, то ’Умар предложил свою овдовевшую дочь в жены ’Усману ибн Аль ’Аффану. ’Усман, сам к тому времени сделавшийся вдовцом после смерти его жены, Рукайи, дочери Пророка, ответил отказом. Примирил поссорившихся сподвижников Мухаммад. ’Усману, сказал Пророк, предназначена лучшая жена, а дочери ’Умара — лучший муж. После чего сам женился на Хафзе (январь 625 г.), а за ’Усмана выдал другую свою дочь, Умм Кулсум.

Хафза отличалась «пленительной красотой», но невероятно строптивым, по воспоминаниям современников, характером. Не раз становилась зачинщицей ссор среди жен Пророка. Учинила, в частности, громкий скандал (о нем долго потом судачили в мусульманской общине), застав в «свой день» Мухаммада с наложницей Марйам. Как бы то ни было, но именно Хафзе доверил Мухаммад хранение сундука, в который складывали — по мере их получения Пророком в видениях — ниспосланные Ему и записанные писцами откровения (52).

’Умар ибн Аль Хаттаб, отец Хафзы, человек, небогатый и простых нравов, выделялся среди мусульман недюжинной силой и неустрашимой отвагой. Дикий вид его «смущал» даже людей смелых, сообщают арабские историки. Посох ’Умара внушал мекканцам больше ужаса, чем меч иного воина. Резко отрицательно отнесся ’Умар вначале и к мусульманам, и лично к Пророку. Намеревался даже убить Мухаммада. Говорил, что Мухаммад разобщил общину курайшитов и посеял среди них вражду и раздор, за что называл Мухаммада сабейцем (53). Приняв же ислам, стал одним из Его ближайших сподвижников, и, что не менее важно, — «могучим защитником» Мухаммада. Когда ’Умар сопровождал Пророка во время передвижений по городу, то никаких поползновений со стороны курайшитов к тому, чтобы открыто посмеяться над Мухаммедом не наблюдалось. О силе ’Умара и его диком нраве многие мекканцы знали не понаслышке. Придя к власти, издал указ о выселении евреев и христиан из Аравии, заявив о необходимости очистить «колыбель ислама» от иноверцев.

В годы правления ’Умара (634–644) мусульмане захватили Иерусалим (апрель 637 г.). ’Умар отправился туда, чтобы принять капитуляцию и подписать соответствующий договор с Патриархом Иерусалимским Софронием. По прибытии сразу же проследовал к Храмовой горе (арабы Аравии называют ее Ал-Харам или Ал-Шариф), где совершил намаз. Молился в том месте, откуда Пророк Мухаммад, как гласят легенды, доставленный в Иерусалим из Мекки на крылатом мифическом Бураке, совершил, вместе с архангелом Джабра’илом, восхождение (мирадж) к небесному трону Аллаха (620 г.).

Помолившись на Храмовой горе, ’Умар проинспектировал войска; и остался крайне недовольным тем, что мусульмане слишком уж быстро, по его выражению, переняли образ жизни «барственного Иерусалима». Известно, что, будучи халифом, ’Умар нисколько не изменил свои правила жизни. Сторонился роскоши; иногда спал по ночам прямо на ступенях храма.

Примечательным аспектом пребывания ’Умара в Иерусалиме явилось заключение им договора с христианами Священного города, гарантировавшего неприкосновенность и им самим, и их храмам (договор засвидетельствовали Халид ибн ал-Валид, ’Амр ибн ал-’Ас, ’Абд ар-Рахман ибн ‘Ауф и Му’авиййа ибн Абу Суфйан). После этого Иерусалим официально капитулировал, и в городе воцарился мир. Подписав договор, ’Умар в сопровождении патриарха Софрония и мусульманского коменданта Иерусалима досконально осмотрел Священный город, побывал на месте ветхозаветного храма. Расчистив, собственными руками, небольшой участок земли, и помолившись, распорядился заложить там мечеть. Пробыв в Иерусалиме 10 дней, вернулся в Медину (54).

Пал ’Умар, повелитель Аравии, Вавилонии и Месопотамии, Сирии и Египта, Палестины и половины Персии, от руки убийцы: умер 7 ноября 644 г., спустя несколько дней после смертельного удара клинком, нанесенного ему в мечети. Похоронили ’Умара рядом с усыпальницами Посланника Аллаха и Абу Бакра.

После Хафзы еще одной женой Пророка стала 25-летняя Хинда, вдова мусульманина, скончавшегося в Эфиопии, где они вместе с другими первыми мусульманами-мухаджирами скрывались от преследований курайшитов. Была она дочерью Омейи, влиятельного члена знатного семейно-родового клана махзум, дальней родственницей Абу Суфйана, главы курайшитов, «господ Мекки». Отличалась «яркой красотой» и кротким нравом.Женскими чарами своими пленила Абу Бакра и ’Умара. Оба хотели взять ее в жены, но получили отказ. Когда Хинда переехала в дом, построенный для нее Мухаммадом, то все ее имущество состояло лишь из нескольких платьев, мешка ячмени, ручной мельницы для помола муки, да горшка с маслом (55).

Хронисты ислама рассказывают интересную историю о женитьбе Посланника Аллаха на Зайнаб. Однажды Мухаммад зашел в гости к своему приемному сыну, Зайду, «как отец входит в жилище сына», — и увидел Зайнаб, жену Зайда, «во всей ее красе». Сидела она без паранджи; и Мухаммад не смог удержаться от «удивления и восторга». Зайд понял, что Пророк пленился красотой Зайнаб. Поэтому вскоре развелся с ней. Когда положенный срок после развода истек, Мухаммад взял Зайнаб в жены.

Зайд, араб-кочевник, попавший в плен к курайшитам, при дележе добычи достался Хадидже. Впоследствии она подарила его своему мужу, Мухаммаду. Когда отец Зайда, приехавший в Мекку, чтобы выкупить сына из неволи, обратился с этой просьбой к Мухаммаду, то Пророк предложил Зайду либо вернуться к отцу без выкупа, либо продолжить жить в Его доме. Зайд решил остаться при Мухаммаде. После чего Пророк не только освободил Зайда из рабства, но и усыновил его. Одним из первых, третьим по счету (после Хадиджи и ’Али, двоюродного брата Мухаммада), Зайд принял ислам.

В сказаниях аравийцев говорится о том, что Зайнаб «отличало трудолюбие», что она «знала кожевенное мастерство и шитье башмаков». Прибыль от продажи своих изделий раздавала бедным. Когда халиф ’Умар «положил ей вдовью пенсию в 12 000 золотых дирхамов», то, получив эти деньги, Зайнаб прикрыла их сукном. Затем, повернувшись к гостившей у нее подруге, попросила, чтобы та, бывая у нее, время от времени засовывала руку под сукно, набирала горсть золотых монет и раздавала их на улице бедным и неимущим. Так Зайнаб и израсходовала все дарованные ей ’Умаром деньги, оставив себе только 85 дирхамов.

Умерла Зайнаб в 53 года. Перед смертью попросила лишь об одном, — чтобы отнесли ее к могиле на тех же носилках, на которых покоился при погребении ее муж, Пророк Мухаммад. После этого случая взяли за правило использовать носилки Пророка только при захоронениях лиц, известных среди мусульман и почитаемых.

С именем Зайнаб связано введение еще одного, не существовавшего у мусульман прежде, элемента похоронного церемониала. Рассказывают, что в день похорон Зайнаб стояла сильная жара. Поэтому над тем местом, где работали могильщики, ’Умар повелел разбить шатер. Так, дескать, и вошло в обычай воздвигать шатры над могилами усопших.

В арабских источниках содержатся упоминания еще об одной жене Пророка по имени Зайнаб, 30-летней Зайнаб бинт Ха- займа, вдове мусульманина, которую Пророк взял в жены весной 626 г. Умерла она через 18 месяцев после свадьбы. Известно о ней лишь то, что за внимание к людям и помощь нуждавшимся и обездоленным ее прозвали в народе Матерью бедных.

Следующей женой Пророка стала попавшая в плен к мусульманам двадцатилетняя Барра, дочь ал-Хариса, шейха племени, проживавшего на побережье Красного моря. При разделе добычи она досталась одному из мусульман. Когда же тот потребовал за нее большой выкуп, то пленница обратилась за посредничеством к Мухаммаду. Женщиной она была красивой, «не имевшей, — как гласит молва, — соперниц по грации и веселости». Поговорив с ней, Пророк предложил Барре стать Его женой, и, получив согласие, заплатил за нее выкуп (56).

В 627 г., после отражения нападения курайшитов на Медину и подавления выступившего на их стороне племени бану курайз, Пророк обратил в свою веру Рихану, дочь богатого и знатного еврея Симеона, доставшуюся Ему при разделе военной добычи; и женился на ней.

После взятия мусульманами Хайбара, крупного центра еврейской оседлости на севере Аравии (май 628 г.) к Пророку в качестве военной добычи перешла Сафийа, 17-летняя вдова иудейского поэта, убитого во время сражения. Свадьбу сыграли в небольшом местечке, располагавшемся в четырех часах от Хайбара. Умерла Сафийа в возрасте 52 лет.

К слову, законы, регулировавшие семейную жизнь еврейских коммун в Древней Аравии, смело можно было бы назвать очень строгими. За блуд и супружескую неверность женщину наказывали плетью. После чего голову ее обливали грязью, и весь день возили «с позором» по городу, то есть на осле, посадив лицом к хвосту животного.

В 629 г. в доме Пророка появилась еще одна жена — Маймуна, 51-летняя вдова-мусульманка, свояченица Аббаса, женщина знатная, связанная родственными узами со многими именитыми семействами Мекки. Племянником Маймуны был Халид ибн ал- Валид, прославленный полководец ислама. Свадьбу с ней Мухаммад хотел сыграть в Мекке, по завершении паломничества, которое предпринял вместе с двумя тысячами мусульманами-последователями. Однако приглашение Мухаммада на свадьбу мекканцы, по сути, бойкотировали. По истечении трех дней со времени входа мусульман в Мекку попросили их оставить город. Мотивировали это тем, что три дня, отпущенные им по договору на совершение паломничества, истекли; и мусульманам надлежит покинуть город (мекканцы приняли ислам в 630 г.). Свадьбу сыграли за пределами Мекки, в кругу своей общины. Умерла Маймуна в возрасте 80 лет (57).

Умм Хабибу, пишет Ибн Хишам, дочь Абу Суфйана, сосватал Пророку сам негус Эфиопии. Жила она там вместе другими мухаджирами, «бежавшими в земли абиссинские» от преследований курайшитов. Муж ее, Убайда, принял христианство, и умер в Эфиопии. Мухаммад женился на Умм Хабибе, как говорится, per procura, то есть на основании рекомендаций доверительных лиц. Браком этим связал себя родственными узами с богатым и влиятельным родом Омейядов, заложившим впоследствии династию Омейядов, правившую Халифатом в период 661–750 гг.

Некоторые арабские авторы называют имена еще нескольких жен Пророка, а именно: Джувайрийу (о ней вообще ничего неизвестно), а также Умм Саляму, ’Асму из царственного колена киндитов, Фатиму и ’Амру. С тремя последними, Пророк, будто бы, и не жил вовсе; и практически сразу «вернул» этих женщин их отцам.

Что же касается красавицы Умм Салямы, скончавшейся в возрасте 84 лет, то историки ислама, сообщая об этой жене Пророка, приводят два интересных факта из ее жизни. Во-первых, что, начиная именно с нее, Мухаммад установил для мусульман правило: три дня проводить с новой женой, затем — по одному дню со всеми другими, по очереди. И, во-вторых, что четвертый «праведный» халиф ’Али назначил сына Умм Салямы от первого брака, ’Умара, правителем Бахрейна (тогда это островное шейхство входило в состав Халифата).

Абу-л-Фида’ упоминает в своих сочинениях о 15 женах Пророка. Были и такие, кто утверждал, что их у Посланника Аллаха насчитывалось не мене 25. Достоверно известно, что у смертного одра Пророка присутствовало девять вдов.

Ат-Та’иф (Вах в древности) — «Город роз». Согласно легенде, через расположенную вблизи Та’ифа долину Вади ал-Нахиб, которая когда-то называлась Вади ан-Намл (Долина муравьев), проезжал царь Соломон, когда двигался с караваном в Йемен, на встречу с гостившей у него царицей Савской, пленившей его мудростью и красотой.

Та’иф, будучи расположенным к Йемену ближе, чем Мекка, имел преимущество в торговом обмене с выходившими из пустыни караванами. Знатные родоплеменные кланы Мекки и Та’ифа поддерживали между собой тесные и доверительные отношения. Из работ арабских историков известно, что во времена утверждения ислама в Аравии Та’иф являлся одним из крупных очагов сопротивления. Первая попытка мусульман захватить Та’иф (февраль 630 г.) не увенчалась успехом. Впервые в исламе во время осады Та’ифа, которая, к слову, продолжалась 18 дней, мусульмане применили даббабы, то есть мощные осадные машины-катапульты, а также тестудо — огромные деревянные щиты, служившие им прикрытием от стрел лучников. В осаде Та’ифа принимал участие ’Абдаллах, сын Абу Бакра. От полученных там ран он вскоре скончался. Спустя десять месяцев после этих событий сакифиты, жители Та’ифа, все же отреклись от язычества и приняли ислам (58).

Вблизи Та’ифа есть загадочный холм, весь изрытый пещерами. По преданию, — это могилы одного из колен народа ’ад, «арабов утерянных». Во времена джахилийи (язычества) в Та’ифе находилось святилище богини Ал-Лат. В переводе с химйаритского языка Ал-Лат значит богиня; древние арабы подразумевали под ней Венеру (арабы, сообщает Геродот, Афродиту называли Алиттой). Некий сакифит, говорится в сказаниях жителей Та’ифа, варил на костре, прямо у изваяния Ал-Лат, ячменную похлебку, и кормил ею всяк приходившего поклонится идолу-богине.

Проживала Та’ифе тогда и большая еврейская коммуна, многие из семей которой переселились в земли Та’ифа из Йемена в 525 г.; занимались виноделием и торговлей.

Неподалеку от Та’ифа располагался известный на всю Аравию рынок Сук ’Указ. Знаменитый арабский мыслитель Абу Хаййан ат- Таухиди (ум. ок. 1023) рассказывает, что на ярмарку в ’Указ стекались купцы и поэты со всех уголков Аравии. Там соревновались в мастерстве поэты, певцы и музыканты, разрешали споры и совершали сделки-выкупы по обмену пленными (59). На ярмарке в ’Указе, на широко известной в племенах Аравии площадке «поединков и единоборств поэтов», они демонстрировали свой талант «златоуста», сочинителя касид (стихов, воспевающих деяния племен и их героев), а, случалось, — и мастерство воина. Дело в том, что по прочтении стихов поэт, скрывавший свое лицо под маской, вступал в дискуссии со слушателями. И имел право отвечать на насмешки, звучавшие по его адресу, «мечом и кинжалом», честно сразившись с насмешником; тут же, в присутствии всех собравшихся (60).

В 1803 г. Та’иф подвергся нападению ваххабитов, разграбивших город, можно сказать, до нитки; погибло более 4 тыс. мирных жителей.

Сегодня, как и в прошлом, Та’иф регулярно посещают парфюмеры Аравии, использующие при изготовлении знаменитых аравийских ароматов эфирные масла та’ифских роз. Отсюда и второе название Та’ифа — «Город роз». В наше время там проводится известный на всем Арабском Востоке фестиваль роз. Эти цветы арабы Аравии обожают. Роза, по выражению бедуинов, «благоухает потом Пророка Мухаммада». По бытующему среди них поверью, самые красивые белые розы на Земле произрастают там, куда упали капли пота Пророка Мухаммада во время его вознесения к престолу Аллаха. Капли пота сопровождавшего Посланника Аллаха архангела Джабра’ила оросили те места, где растут самые великолепные красные розы, а капли крови Бурака, крылатого мифического существа, доставившего Пророка из Мекки в Иерусалим и обратно, увлажнили земли, где встречаются самые восхитительные желтые розы. Окрестности же Та’ифа, обрызганные каплями пота каждого из них, коренные жители «Острова арабов» называют «аравийской оранжереей роз».

Ат-Та’иф, отмечал в своей «Книге о «памятниках» и чудесах царя могучего» известный арабский географ ал-Бакуви, — это город с прекрасным климатом; в окрестностях его много растительности и животных. Водятся знаменитые та’ифские куропатки. Край настолько живописный, пишет он, что Пророк запретил там не только охотиться, но и косить траву. Повествуя о ремеслах ат-Та’ифа, ал-Бакуви упоминает, в частности, о том, что в городе насчитывалось много дубилен, а местные жители славились мастерством выделки кож (61).

Свое наименование, рассказывает другой именитый арабский географ, Абу-л-Фида’ (1272–1331), ссылаясь на легенды и предания древних аравийцев, Та’иф получил от того, что «во время потопа, при Ное, земли, где стоит Та’иф, оторванные от Сирии, долго блуждали по поверхности воды, пока, наконец, не остановилось там, где находятся и ныне». Отсюда, дескать, и «обилие воды для орошения и прочие выгоды, благодаря которым, это место сравнимо с самыми лучшими частями Сирии». Кстати, название Та’иф происходит от слова «тафа», что в переводе с арабского значит «потоп» (62).

ЧАСТЬ VI НЕДЖД Капсула времени.

Ваххабизм.

Хаиль и Эр-Рияд: странички из истории противостояния за власть в Неджде.

Именитые путешественники-портретисты Аравии прошлого, посещавшие Неджд, отмечали, что этот район Северной Аравии был известен не только своими лошадьми чистой арабской породы, но и богатым животным миром. Там обитали дикие козы и кабаны, газели и зайцы, быки и антилопы, и даже страусы. Кстати, мясо страусов в племенах Древней Аравии считалось деликатесом. Сраусиные перья и кожи нарасхват раскупали торговцы Дамаска и Багдада; за одну кожу страуса, сообщает С. Цвемер, давали сумму, равнявшуюся 40 американским долларам. Половинка маленькой кофейной чашечки (финджана) со страусиным жиром (его использовали в Аравии как лекарство) стоила половину турецкого меджидие.

Особо гордились бедуины Неджда вообще и Джабаль Шаммара в частности своими лошадьми чистой арабской породы. Слава о них гремела по всему Востоку. Закупать лошадей в Джабаль Шаммар приезжали торговые агенты-представители правящих династий практически всех крупных держав Европы, включая Российскую империю.

Знаменитые открыватели-описатели земель Северной Аравии это:

— капитан английской армии Дж. Ф. Сэдлер; он первым среди европейцев пересек Аравийский полуостров (1819);

— финский путешественник Георг Август Валлин (1811–1852); дважды посещал Медину (1844, 1845) и ярко описал Город Пророка;

— английский путешественник Дж. Пэлгрев (1826–1888); побывал во владениях Рашидитов и Саудитов, на Бахрейне, в Катаре и Омане (1862, 1863);

— итальянский предприниматель-путешественник Карло Гуармани; совершил поездку в Джабаль Шаммар (1864), о чем рассказал в своих увлекательных записках;

— полковник Пелли, британский резидент в Бушире; в 1865 г. с торговым караваном прошел из Кувейта в Неджд; видел и описал Эр-Рияд, нынешнюю столицу Саудовской Аравии;

— Чарльз Монтегю Даути (1834–1926); впечатления об «Острове арабов», который он исследовал в 1876–1878 гг., нашли отражение в его интересных воспоминаниях под названием «Проникновение в Аравию»;

— леди Блант (1837–1917); английская путешественница, внучка лорда Байрона, автор увлекательной книги «Паломничество в Неджд» (1881).

Ваххабизм часто называют «ренессансом ислама». Основатель этого религиозно-политического течения, проповедующего возвращение к «первоначальной чистоте ислама» времен Пророка Мухаммада, — ’Абд ал-Ваххаб (1703–1791), образованный богослов. Родился он в Неджде, в семье пастуха из племени бану тамим. Обучался в религиозных школах Басры, Багдада и Дамаска. Выступал «за очищение ислама от поздних нововведений и наслоений».

Учение ’Абд ал-Ваххаба принял и поддержал знатный в Неджде род Аль Са’уд. В лице Мухаммада ибн Са’уда, эмира Дарайи, ’Абд ал- Ваххаб нашел (1750) сильного покровителя и стойкого приверженца своего учения (шейх Мухаммад женился на дочери ’Абд ал-Ваххаба). Актом официального признания ваххабизма семейно-родовым кланом Аль Са’уд явилось вручение главой Са’удитов почетного меча ’Абд ал-Ваххабу.

На ваххабитов, рассказывал известный русский дипломат- востоковед А. Адамов, «напоминавших своим поведением карма- тов, многие смотрели как на продолжателей вероучения последних». И это неправильно, так как ваххабиты, «в противоположность карматам, были строго правоверными мусульманами, и опирались на Коран и сунну» (1). Заявляли, что «Коран ниспослан на землю прямо с неба»; не допускали «никаких посредников между Богом и людьми». Поэтому считали «идолопклонством вошедшее среди мусульман во всеобщее употребление почитание гробниц святых и пророков, не исключая самого Мухаммада». Воздание почестей, «подобающих одному Аллаху», кому бы то ни было еще, тем же святым и пророкам, нарушало, по их мнению, саму идею о «едином Боге, Всемогущем и Всемилостивом».

Развернув борьбу за утверждение своей власти среди племен Северной Аравии, ваххабиты во главе с родом Аль Са’уд приобрели со временем такую силу, что стали представлять реальную угрозу для Османской империи в ее владениях в Аравии и Месопотамии. В 1749 г. наместник Турции в Египте, а также губернатор Джидды и шариф Мекки получили предписание, повелевавшее сообща принять меры к тому, чтобы уничтожить ваххабизм, «искоренить эту нечистивую ересь», подтачивающую «основные устои ислама».

Обеспокоенность Турции можно было понять. Ведь в стремлении создать самостоятельое арабское царство, подчеркивал А. Адамов, род Аль Са’уд невольно придавал движению ваххабитов «характер пробуждения нации», а открытым выступлениям против турок — «облик беспощадной и кровопролитной борьбы за независимость» (2).

К концу XVIII столетия под властью ваххабитов, говорится в сочинении А. Адамова «Ирак Арабский», «оказалась вся пустыня», огромная территория «от Неджда до границ Алеппо и Дамаска и от Красного моря до Персидского залива». Переход в руки ваххабитов Эль-Хасы, восточной провинции Северной Аравии, расположенной неподалеку от Басры, создал уже угрозу власти турок в самом Ираке Арабском.

В 1796 г. из Константинополя в Багдад поступило следующее указание: в союзе с имамом Маската двинуться на Дарайю, столицу Са’удитов, и «смести ее с лица земли». Поход состоялся в 1798 г.; в нем участвовало 15 тыс. солдат. Однако для турок, он успехом не увенчался. Подойдя к Хуфуфу, главному городу провинции Эль-Хаса, взять его турки не смогли, и отступили. «Часть солдат погибла от голода, жажды и меча неприятеля». Провал этой экспедиции, по словам А. Адамова, лишь «усилил славу непобедимости» и авторитет среди арабов Аравии тогдашнего ваххабитского эмира ‘Абдель ’Азиза (наследовал власть в 1765 г.). Поражение, нанесенное туркам, подвигло к союзу с ним ряд новых влиятельных племен Арабского побережья Персидского залива, «которые упорно отказывались дотоле признать над собой власть ваххабитов» (3).

В 1803 г. шейх Са’уд ибн ’Абдель ’Азиз (правил эмиратом 18031814) водрузил стяг ваххабитов во дворе Большой мекканской мечети, у стен древней Каабы. Там же приказал свалить в кучи и сжечь изъятые у жителей города табак с курительными трубками, шелковые одежды и многое другое, что подпадало под запрет учения ваххабитов. Улицы и мечети Мекки «наполнились бичевальщиками». Эти «люди рвения» нещадно, по свидетельствам современников, пороли кожаными плетьми мусульман-ленивцев. Так они называли тех, кто, на их взгляд, «клал молитвы» не столь подобострастно, как подобало.

Из Мекки шейх Са’уд направил свое знаменитое письмо турецкому султану Селиму III (правил 1789–1807). Было оно кратким и предельно лаконичным. Начиналось словами: «Сауд — Салиму», то есть без упоминания титулов и регалий. Я вошел в Мекку (следовала дата), и привнес мир ее жителям. Я уничтожел все то, что идолизировали. Снял все налоги, за исключением тех, что требует священный закон веры. Утвердил кади (судью), которого ты назначил. И хотел бы, чтобы ты дал распоряжение своим наместникам в Каире, Дамаске и Багдаде не слать больше в Священный город махмаль с кисвой (то есть почетный караван с покрывалом для Каабы) (4).

В конце 1804 г. ваххабиты овладели Мединой, разграбили сокровищницу Мечети Пророка и разрушили позолоченный купол над Усыпальницей Посланника Аллаха. Мусульманский мир, писал известный российский востоковед М.А.Боголепов, содрогнулся. Мекка и Медина были поруганы, Гробница Пророка Мухаммада и захоронения других почитаемых лиц в исламе — осквернены, хаджж, один из столпов ислама, фактически приостановлен (5).

К слову, тремя годами ранее ваххабиты захватили Кербелу (Ирак), Святое место мусульман-шиитов, и осквернили мавзолей шиитского имама Хусайна ибн ’Али, прозванного мусульманами- шиитами «великим мучеником» (Хусайн — сын ’Али ибн Абу Талиба, рожденный его женой, Фатимой, дочерью Пророка). Пытались даже разрушить мечеть «с ее грандиозными минаретами», но «остановленные крепостью постройки, ограничились лишь повреждением минаретов и… купола», медную позолоченную обшивку которого они приняли за «чистое золото».

Произошло это в апреле 1801 г., когда многие из жителей Кербелы отправились в Неджеф (еще одно Святое место шиитов), на поклонение к гробнице имама ’Али. Двадцатого апреля шейх Са’уд, сын эмира ’Абдель ’Азиза, «с войском на семи тысячах мардуфэ», то есть беговых верблюдах, «с двумя вооруженными всадниками на каждом из них», нагрянул в Кербелу. Город подвергся двухдневному тотальному грабежу. Погибло более четырех тысяч мирных жителей. Сокровища, вывезенные ваххабитами из Кербелы, сообщают арабские историки, «не поддавались счету»; они едва поместились на двухстах веблюдах. Среди военной добычи имелись золотые и серебряные вазы; шелковые персидские ковры; ювелирные украшения с драгоценными камнями и жемчугом; бесчисленное количество богато инкрустированного оружия. Хроники повествуют, что ваххабиты вывезли из Кербелы, помимо сказанного выше, четыре тысячи кашмирских шалей; 6 000 испанских золотых монет (дублонов); 350 000 венецианских серебряных монет; 400 000 голландских дукатов; 250 000 испанских долларов; 500 позолоченных медных плит, снятых с купола над гробницей Хусайна (6).

Турецкий наместник в Ираке, рассказывает А. Адамов, опасаясь за сохранность сокровищ гробницы имама ’Али в Неджде, и «в предупреждение их разорения ваххабитами, распорядился перевезти их в городок Казмеин, что близ Багдада, и сложить в тамошней мечети имама Муссы».

Са’уд ибн ’Абдель ’Азиз пришел к власти в 1803 г., после смерти отца, заколотого в мечети его слугой-персом. Этот человек «принял ваххабитство» и втерся, по выражению А. Адамова, в доверие к своему господину с одной единственной целью, — чтобы «отомстить за гибель трех сыновей, убитых при разграблении ваххабитами Кербелы». Скончался эмир Са’уд в 1814 г., от лихорадки, в возрасте 45 лет. Был, по воспоминаниям современников, человеком мудрым и решительным. Споры между соплеменниками «решал умно». Обладал даром полководца. Набеги на владения турок совершал дерзкие. В 1810 г., к примеру, неожиданно обрушился на Хауран (Сирия), находившийся в 35 днях пути от Аравии. Передвижными дозорами паши Дамасского во время перехода с войском замечен нигде не был. Появился у стен Хаурана, как гром среди ясного неба. И пока турки собирали войско, чтобы отразить набег, сжег и разграбил 35 сирийских поселений.

Дерзость Са’уда и масштабы его «наскоков» на турок ширились и росли, день ото дня. Он смог объединить под своим знаменем ряд крупных племен Северной Аравии, придав, таким образом, движению ваххабитов, как докладывали российские дипломаты, «характер пробуждения арабской нации». Справиться с ваххабитами, пишет в своем очерке о них известный российский востоковед Агафангел Ефимович Крымский (1871–1942), были не в силах ни паша Дамасский, ни паша Багдадский. И тогда султан поручил это дело Мухаммаду ’Али, своему наместнику в Египте. Осенью 1811 г. Мухаммад ’Али направил в Аравию — на подавление «мятежа ваххабитов» — целую армию во главе со своим сыном, Туссуном-пашой. Пехота добиралась до Аравии морем, на судах из Суэца, а конница — по суше, вдоль побережья. В октябре войска прибыли в Янбо; город взяли штурмом. Затем отбили у ваххабитов Джидду, Мекку и Медину (1812, 1813).

Египетская армия под руководством Туссуна-паши начала теснить ваххабитов дальше. Решающая схватка произошла недалеко от Та’ифа. Чтобы расколоть ряды противника, умелого и воинственного, Мухаммад ’Али, прибывший в Аравию и лично возглавивший эту операцию, повелел, как гласят сказания арабов Аравии, оповестить обитавшие в округе племена, что за каждую голову ваххабита, бедуину, доставившему ее, будет выплачена денежная награда (где-то в размере 6 долларов). И уже к вечеру того же дня у порога его шатра будто бы лежало 5 000 голов ваххабитов. В последовавшей затем схватке попали в плен еще 300 ваххабитов. Под конвоем их провели через Мекку и отправили в Джидду. Несмотря на обещанную пощаду, 50 пленников закололи до того, как караван с ними достиг въездных ворот Мекки; 12 человек скончались в пути, истекая кровью от полученных ран. Всех остальных по прибытии в Джидду казнили, прилюдно, а телами обезглавленных пленных скормили собак и стервятников.

Если при освобождении занятых ваххабитами городов успех сопутствовал туркам, то, оказавшись в пустыне, они стали нести ощутимые потери. И тогда ваххабитам предложили мир. Заключили его в Касиме. Однако в августе 1816 г. Мохаммад ’Али, вернувшийся уже к тому времени в Египет, организовал новую военную кампанию против ваххабитов, бросив на них свежие силы во главе со своим вторым сыном, Ибрагимом-пашой. Дарайа, цитадель ваххабитов, пала. Город разграбили и разрушили до основания. Плененного турками имама ваххабитов, ’Абдаллу ибн Са’уда (пришел к власти в 1814 г.), «сдавшегося на милость» Ибрагима-паши (сентябрь 1817 г.), отправили в Каир. Мухаммад ’Али готов был помиловать имама, но Порта, по словам А. Е. Крымского, «потребовала высылки главы ваххабитов в Константинополь», где его и обезглавили (публичная казнь состоялась 18 декабря 1818 г.).

«Походы египетских пашей в Аравию, — отмечал в своих информационно-справочных материалах управляющий консульством Российской империи в Багдаде А. Круглов, — на некоторое время значительно ослабили власть ваххабитов, и эмиры их вынуждены были платить дань Египту» (7).

Так продолжалось до 1820 г., когда в борьбу с османами вступил сын ’Абдаллы ибн Са’уда, шейх Турки (руководил ваххабитами в период 1820–1834 гг.). Движение ваххабитов под его главенством «стало оживать». Сплотившись, ваххабиты «почувствовали себя настолько оправившимися от нанесенного им удара», что сочли возможным «показать туркам силу». Что и сделали, в 1822 г., когда «произвели избиение египетского гарнизона» в Эр-Рияде. Получив «второе дыхание», движение ваххабитов вновь окрепло и усилилось, и в 1824 г. «вылилось в настоящее восстание». Завершилось оно «изгнанием египетских гарнизонов из Центральной Аравии» и провозглашением шейха Турки эмиром Неджда.

Новый повелитель ваххабитов, подчеркивал А. Адамов, вел себя по отношению к Каиру расчетливо и осторожно. Демонстрировал покорность. Выплачивая — в поддверждение своих «подданнических чувств» — дань Каиру, он в то же время, не покладая рук, восстанавливал позиции и влияние ваххабитов «во владениях своего отца». И вскоре «основательно и широко укрепился»: и в Центральной Аравии, и в Эль-Хасе, и на Арабском побережье, на территории от Рас-эль-Хадда (Оман) до Кувейта. Действуя гибко, удерживал за собой власть до 1831 г., пока не пал от руки убийцы, нанятого его племянником, которого самого вскоре убили сторонники Фейсала, сына Турки.

Фейсал ибн Турки (1785–1865), взойдя на трон (1834), не последовал мудрой политике отца, за что и поплатился. В 1838 г. египетская армия вновь вторглась в Неджд, и наголову разбила войска Фейсала. Эмир бежал. Скрывался сначала в Эль-Хасе, потом в Катифе, где и был пойман, и сослан в Каир. Возвратился из изгнания на родину в 1843 г., совершив побег из ссылки; и вскоре опять сделался эмиром Неджда. За время правления восстановил власть рода Аль Са’уд над всей территорией, «принадлежавшей его отцу». Дважды пытался захватить «жемчужное царство», Бахрейн, но оба раза безуспешно. Реализовать задуманное, всякий раз, мешала поджидавшая его у берегов Бахрейна английская эскадра. По истечении некоторого времени, пишет А. Крымский, «даже тени египетских притязаний на Неджд не осталось» (8).

Яркие воспоминания об эмире Фейсале оставили известный уже читателю путешественник Дж. Пелгрэв, встречавшийся с ним в 1863 г. в качесте тайного эмиссара Наполеона III, и представитель британского правительства полковник сэр Льюис Пелли, посещавший Эр-Рияд и беседовавший с эмиром в 1865 году. Кстати, обоим им шейх Фейсал предлагал «примкнуть к ваххабитам». Число подданных эмира Фейсала Дж. Пергрэв определял в 1 219 000 чел; численность жителей Эр-Рияда — в 30 000 чел., а состав войска — в 47 300 чел.

После смерти Фейсала ибн Турки (1865) между его сыновьями, ’Абдаллой и Са’удом, сообщал А. Круглов, «начались раздоры, вылившиеся в острое противостояние за власть». Воспользовавшись этим, некоторые племена, подвластные Эр-Рияду, особенно в Прибрежной Аравии, «стали отказываться от уплаты дани, а потом и вовсе отмежевываться и отпадать от ваххабитов». Принц ’Абдалла, побежденный в борьбе за власть Са’удом, бежал в Джабаль Шаммар и обратился за помощью к туркам. Багдадский вали, Мидхад-паша, назначив ’Абдаллу (от имени султана) каймакамом Неджда, морем направил ему в поддержку 5-тысячный военный отряд под началом Нафиза-паши. Высадившись у мыса Таннура, турки заняли вскоре всю провинцию Эль-Хаса. Са’уд не смог дать отпор туркам, бежал и укрылся в Катаре (9).

В то время когда турки укреплялись в Эль-Хасе, владыка Катара обратился к ним «с изъявлением желания встать под эгиду Порты». В ответ на это обращение «два булюка (200 человек) регулярных войск турок во главе с Мидхадом-пашой» высадились на побережье Катара и заняли Эль-Бида’а. С тех пор (1871), говорится в записках российских дипломатов, «Эль-Хаса и Эль-Катр стали считаться вошедшими в сферу турецкого влияния в Аравии» (10).

Правитель Катара вел тогда «постоянные войны с шейхом могущественного племени бану йас (Абу-Даби) Заидом ибн Тахнуном ибн Халифой», писал в своих «Заметках о местности Эль-Катар» А. Круглов. В одной из стычек с этим племенем погиб любимый сын катарского шейха, что еще больше разожгло его ненависть к бану йас, и привело к тому, что раздоры, то и дело возникавшие между ними, вылились в острое и масштабное противостояние (11). «Встав на тропу войны» с шейхом Заидом, владыка Катара столкнулся с необходимостью поддержки извне; и поэтому попробовал, было, поискать ее у турок.

Прохладная реакция Константинополя на его обращение о помощи в борьбе с бану йас, показала, что ждать ее от турок не приходится; и шейх Катара «поднял против них оружие». Восстание приобрело серьезный характер. Для подавления «бунта катарских племен» туркам потребовалось перебросить войска из Багдада.

«То что в этом восстании играют роль англичане, — отмечается в Отчете о деятельности Российского Императорского Консульства в Багдаде за 1892 г., подготовленном кавалером ордена св. Станислава 3 степени, титулярным советником А. Кругловым, — не подлежит сомнению уже по одному тому, что границы Эль-Катара совершенно не определены. Следовательно, дают возможность широко толковать вопрос о пространстве, входящем в сферу влияния англичан. В подобном случае они вряд ли останутся безучастными зрителями» (12).

Хаиль и Эр-Рияд. Странички из истории противостояния и борьбы за власть в Неджде. Вторая половина XIX столетия ознаменовалась острой схваткой за власть в Неджде между Рашидитами и Са’удитами. Самой яркой и неординарной личностью семейно-родового клана Рашидитов конца XIX столетия историки называют Мухаммада ибн Рашида. Всех, кто хоть как-то противился его воле, он уничтожал физически. Ослушников и бунтарей привязывали к верблюдам и раздирали на части. Кровь на мечах палачей в годы его правления не высыхала, обагряла их постоянно. Вместе с тем, дороги в «землях Рашидитов» считались среди торговцев, и местных, и иноземных, самыми безопасными во всей Аравии. Грабежей на них не случалось, ибо это строго каралось.

Вошла в предания племен Неджда и щедрость Мухаммада ибн Рашида. Во дворе своего дворца он приказал установить огромную каменную цистерну, доверху наполненную лакомством бедуинов — маслом дихн. Оно в ней «никогда не переводилось»; раздавали его людям бесплатно, днем и ночью.

Забегая немного вперед, скажем, что умер Мухаммад ибн ’Аб- далла ибн Рашид в 1897 г., оставив по себе добрую память. Отзывались о нем в народе, как о шейхе «справедливом, щедром и беспредельно гостеприимном». Поскольку потомства у прославленного эмира Хаиля не было, рассказывает А. Адамов, то власть наследовал его племянник, ’Абдель ’Азиз ибн Мит’аб, который «во многом уступал своему знаменитому дяде» (13).

Два крупных родоплеменных клана, боровшихся за власть в Неджде, Рашидиты и Са’удиты, действовали в отношении друг друга изворотливо и изобретательно, прибегали к подкупам и убийствам. Вначале успех сопутствовал Рашидитам. В 1886 г., воспользовавшись представившейся ему благоприятной возможностью, появившейся вследствие разгоревшейся схватки за власть внутри рода Аль Са’уд, Мухаммад ибн Рашид подчинил себе Эр-Рияд, цитадель Са’удитов, и «наложил руку на весь Неджд». Дело было так. Племянники тогдашнего эмира Неджда, ’Абдаллы ибн Фейсала Аль Са’уда, свергли своего дядю и заключили его в темницу. Старший из них, Мухаммад ибн Са’уд, объявил себя правителем Эр-Рияда. Мухаммад ибн Рашид, будучи в то время вассалом свергнутого эмира, немедленно выдвинулся с войском в Эр-Рияд. По прибытии туда казнил всех зачинщиков мятежа, сыновей Са’уда, за исключением малолетнего ’Абдель ’Азиза, увезенного в Хаиль. Сразу же выпустил из заточения ’Абдаллу ибн Фейсала, и «восстановил в звании повелителя Неджда». Вместе с тем, возвращаясь в Хаиль, «не забыл прихватить с собой» и спасенного им эмира ’Абдаллу. Наместником в Эр-Рияде поставил преданного ему человека. Таким образом, говорит А. Адамов, династия Аль Са’уд «фактически прекратила свое самостоятельное существование». Зелено-пурпурное знамя Рашидитов, как вторит ему С. Цвемер, заменило собой в Неджде красно-белое знамя Са’удитов (14). Ко времени смерти ’Абдаллы ибн Фейсала (1889), которому Мухаммад ибн Рашид разрешил впоследствии вернуться в Эр-Рияд, власть эмира Хаиля «признавалась уже, — по выражению А. Адамова, — не в одном только Неджде, а во всей пустыне, от пределов Сирии до Нефудов, и от Евфратской долины до границ Йемена и Омана» (15).

В 1890 г. ’Абдуррахман ибн Фейсал, брат покойного эмира ’Абдаллы, попытался, было, восстановить власть Са’удитов в Эр- Рияде, и даже изгнал из города ставленника-наместника Мухаммада ибн Рашида. Однако Рашидиты, свидетельствует лорд Керзон, быстро «усмирили» мятеж Са’удитов, и вновь подчинили себе Эр- Рияд (16).

После смерти Мухаммада (1897) власть Рашидитов покачнулась и ослабла; и, в конечном счете, верх в острой схватке за первенство в Неджде одержали Са’удиты. Со временем они основали Королевство Саудовская Аравия.

Делясь впечатлениями о Хаиле, столице Джабаль Шаммара, британский путешественник и исследователь Чарльз Даути отмечал, что в 1877 г. дворец эмира находился в центре города. Численность населения не превышала 10 тыс. чел. Рядом с дворцом стояла большая мечеть, напротив нее располагался базар. Прием иностранных гостей эмир проводил в так называемом кофейном зале дворца, «большом и богато убранном», длиной около 80 футов, с «высокими стенами и мраморными колоннами, подпиравшими деревянный резной потолок, чудной работы».

Мухаммад ибн Рашида, по словам Ч. Даути, владел сорока тысячами верблюдов; тремястами чистокровными кобылами и ста жеребцами; «бесчисленным количеством» крупного рогатого скота и богатыми земельными угодьями. Хранилище его дворца ломилось от золота, серебра и драгоценных камней.

Джабаль Шаммар — это земля потомков Кедара, одного из 12 сыновей Исма’ила, прародителя 60 племен Северной Аравии. Описывая становища кочевников, виденные им в тех местах, Ч. Даути рассказывал, что если и людей, и шатров на момент обустройства стоянки насчитывалось мало, то шатры разбивали кругом. Если же много, то ставили рядами. Шатер шейха — всегда впереди; притом обязательно с той стороны, откуда, как полагали бедуины, вероятнее всего мог прибыть гость или появиться враг.

Шатры бедуинов — исключительно черного цвета; у каждой семьи — по шатру, вспоминал Ч. Даути. Если устанавливали рядом еще один, это означало, что глава семейства обзавелся очередной женой; и все женщины, включая малолетних детей, перебрались жить во второй шатер.

Семейные обычаи у бедуинов — строгие, не в пример горожанам. Разводы среди кочевников не в чести. Семьи распадаются только в том случае, если жена не может родить ребенка, или же рожает одних девочек. Племена постоянно враждуют друг с другом — за колодцы с водой и пастбища. Закон кровной мести чтится свято.

Интересные заметки о Джабаль Шаммаре оставил барон Эдвард Нольде, прибалтийский немец, офицер русской службы, потом — «податной инспектор в Витебской губернии». В январе 1895 г. он прибыл в Аравию. Цель предпринятой им поездки в земли «колыбели арабов» состояла в том, чтобы побывать в Хаиле и лично познакомиться с эмиром Мухаммадом ибн Рашидом, «создавшим в неспокойной Северной Аравии, — как говаривал Дэвид Хогарт, соратник Лоуренса Аравийского, — оазис мира и безопасности» (17). Дэвид Хогарт называл Э. Нольде «фантастическим солдатом удачи». И был прав. Этот человек в одиночку пересек Нефуд и постучал в ворота форта Хайан, что в самом «сердце» великой аравийской пустыни, буквально повергнув в шок его обитателей (18). Дело в том, что наместник эмира Хаиля следил оттуда за поведением племен-данников, гонявших весной в тамошние оазисы свои стада на выпас. Иноземцев, да еще европейцев, там сроду никто не видовал.

Эмир Мухаммад ибн Рашид умер естественной смертью, в собственной постели, в 1897 г. Празды правления в подвластных ему землях держал твердо. Весной 1892 г. «поставил на колени» могучее племя ’аназа, заставил его признать верховенство своего рода. Достаточно сказать, что в решающей схватке с обеих сторон сошлись тогда до 50 тыс. воинов. Победу одержали Рашидиты (19).

Выступление в 1891 г. племени ’аназа и присоединившихся к нему некоторых других племен и жителей ряда городов, таких, к примеру, как Бурайда (Борейда), спровоцировали представители династии Са’удитов. Бедуины, подстрекаемые потомками Са’уда, сообщал русский консул в Багдаде А. Круглов послу Российской империи в Константинополе А. И. Нелидову (в докладе о положении дел в Неджде от 12.10. 1892 г.), «взялись за оружие». Имея в виду выйти из-под власти «рожденных ими» Рашидитов, Са’удиты постарались «вернуть себе хотя бы часть прежней независимости». Однако вскоре «восставшие вынуждены были сложить оружие перед более сильным противником. Мухаммад ибн Рашид жестоко расправился с зачинщиками восстания». Эта победа показала силу и влияние в Неджде династии Рашидитов. Она «дала возможность Мухаммаду ибн Рашиду еще выше поднять престиж рода Рашидитов и упрочить его власть среди арабского населения пустыни». Вместе с тем, резюмировал А. Круглов, из-за постоянных племенных междоусобиц и непрекращающихся попыток Са’удитов вернуть прежнее их величие, «едва ли можно быть уверенными в стабильности и нерушимой прочности власти нынешнего правителя Неджда» (20).

Последующие события продемонстрировали, что оценка А. Кругловым перспектив развития обстановки в Неджде оказалась правильной. Главным сторонником Са’удитов в их схватке с Рашидитами выступил шейх Кувейта Мубарак. Борьба Мубарака с шаммарами, то есть с племенами Джабаль Шаммара, подконтрольными Рашидитам, — одна из стержневых тем донесений консула Российской империи в Басре Г. В. Овсеенко (21). Датировать ее начало, писал он, можно октябрем 1900 г., когда ’Абдель ’Азиз ибн Рашид, имея в виду «отомстить кувейтцам за набеги на его земли» и помочь Са’удитам, решил «обрушиться на Кувейт». Во главе «трехтысячного отряда вооруженной конницы» он внезапно, со стороны пустыни, напал на охранные посты кувейтцев, «представленные племенем бану мтайр», и захватил их. Заградительным отрядом в той части владений Кувейта руководил шейх Хамуд, брат шейха Мубарака. Не в силах устоять перед натиском противника, он отступил. Набег принес шаммарам неплохую добычу: около 200 верблюдов и несколько сот голов мелкого домашнего скота.

Требования, предъявленные ’Абдель ’Азизом ибн Рашидом шейху Мубараку в качестве предварительного условия для начала переговоров, носили ярко выраженный ультимативный характер. Ибн Рашид решительно настаивал на «немедленной выдаче» ему «укрывшихся в Кувейте» представителей рода Са’удитов, «претендовавших на Неджд», а также «на признании Мубараком границ Кувейта до местности Джагура, что всего в пяти часах пути к западу от Кувейта».

Ответом шейха Мубарака явилось решение «нанести удар по Неджду»; и правитель Кувейта «стал собирать племена». Симпатии русских дипломатов, как подтверждают документы Архива внешней политики Российской империи, были на стороне шейха Мубарака. По свидетельству российского консула Г. В. Овсеенко, благодаря доверительным связям родов Аль Сабах и Аль Са’уд с шейхами ряда крупных племен Аравии и авторитету, которыми они пользовались среди части коренного населения Неджда, им удалось «поднять жителей Эр-Рияда» против Рашидитов. И уже в январе 1901 г. их войска «без всякого сопротивления» заняли этот город. К началу февраля на сторону Мубарака и Са’удитов перешло более 15 племен, «отпавших от Рашидитов». 10 марта шейх Мубарак известил генерал-губернатора Басры о том, что «Неджд взят и передан Са’удитам». В «походе на Неджд» принимали участие брат и племянник шейха Мубарака, шейхи Хамуд и Халифа, а также легендарный ’Абдель ’Азиз Аль Сауд, будущий основатель Королевства Саудовская Аравия (22).

Завладев Недждом, шейх Мубарак и примкнувшие к нему племена из числа стронников рода Аль Са’уд двинулись на Хаиль, столицу Джабаль Шаммара, и встали лагерем на расстоянии не более трех дней пути от него. Для заключения мира шех Мубарак потребовал от Рашидитов выполнения трех условий. Во-первых, покрытия всех издержек, связанных с его походом на Неджд, а также выплаты контрибуций за ущерб, нанесенный кувейтским племенам во время набегов, предпринятых Рашидитами на Кувейт. Во-вторых, признания Неджда за родом Аль Са’уд. В-третьих, немедленной выдачи всех членов рода Аль Са’уд, которых Рашидиты удерживали в заточении в Хаиле (23).

Ситуация для турок делалась трудно предсказуемой, а значит — опасной. Из Стамбула в Неджд срочно направили Казыма-пашу. Ему вменялось в обязанность тщательно разобраться в обстановке, в настроениях и симпатиях племен. Во время беседы с главой Рашидов тот показал посланнику султана «письменное завещание своего отца насчет того, чтобы жить с Турцией в мире и согласии». Заявил о своем желании и готовности «подчинить строптивый Кувейт Высокой Порте». Особо подчеркнул при этом, что, «поставив Кувейт на колени», готов был бы сразу же «сдать его в аренду Юсуфу Ибрагиму и его племянникам за 40 тыс. турецких лир в год» (24).

Юсуф Ибрагим, как следует из донесений российскихдипломатов, один из родственников шейха Мубарака, «стоял во главе интриг, которые плели против него» бежавшие в Басру, а потом в Персию, сыновья смещенного Мубараком прежнего правителя Кувейта. Учитывая обширные торговые интересы Юсуфа Ибрагима в Индии, информировал Санкт-Петербург А. Ф. Круглов, есть все основания полагать, что заговорщики пользовались серьезной поддержкой не только Рашидитов и стоявших за ними турок, но и англичан, готовившихся, по-видимому, к тому, чтобы «половить рыбку в мутной воде».

В июне 1897 г. Юсуф Ибрагим «завербовал в Персии 1200 белуджей, снабдил их ружьями и несколькими пушками, посадил на парусные баркасы, коих насчитывалось не менее двадцати, и организовал вторжение в Кувейт». Цель кампании состояла в низложении шейха Мубарака. Надо сказать, что англичане не оказали шейху Мубараку, в то время «каймакаму турецкому», никакого содействия. Напротив, — обещали помощь заговорщикам. Более того, «всячески торопили их с организацией набега». Подстрекали к мятежу и шейхов некоторых племен в самом Кувейте. Когда суда наемников подходили к побережью Кувейта, британцы, как бы поощряя последних, провели в Кувейтской бухте учебные артиллерийские стрельбы по наземным целям со своего военного судна. Несмотря на все усилия заговорщиков и старания поддержавших их англичан, затея с отстранением шейха Мубарака от власти не удалась.

Интересно, что в августе 1902 г., то есть после сближения шейха Мубарака с англичанами и заключения с ними секретного договора (1899), Юсуф Ибрагим (теперь уже в обход англичан) предпринял еще одну попытку свергнуть шейха Мубарака. Заручившись согласием «20 человек из окружения Мубарака», недовольных его правлением, Юсуф Ибрагим спланировал ночное нападение на дворец с целью убийства шейха. Завербовал «120 отчаянных бедуинов, хорошо вооружил их и на пяти парусниках перебросил в Кувейт». Наемники были экипированы всем необходимым, включая веревочные лестницы для преодоления крепостных стен. Один из заговорщиков, однако, проговорился, и шейх сумел заблаговременно поставить в известность о готовившейся акции английского генерального консула в Бендер-Бушире. Экипажу военного корабля, направленного им к побережью Кувейта, удалось перехватить наемников и предотвратить готовившуюся ими акцию (25).

Так вот, продолжая начатый нами рассказ о походе шейха Мубарака против Рашидитов, следует отметить, что соотношение сил перед решающей схваткой с Рашидитами складывалось в пользу шейха Мубарака. В распоряжении ’Абдель ’Азиза ибн Рашида находилось 20 тыс. воинов, в том числе 5–6 тыс. конницы. Ружья (винтовки Мартини) имелись не более чем у 10 тыс. человек. Войско же шейха Мубарака насчитывало 35 тыс. чел., включая 10 тыс. всадников (26). Аравия, затаив дыхание, следила за исходом схватки за Неджд между знатным родом Рашидитов и альянсом древних родоплеменных кланов Аль Сабах и Аль Са’уд.

Судьбе, однако, угодно было распорядиться так, что победу одержал ’Абдель ’Азиз ибн Рашид. В письме, отправленном турецкому наместнику в Басре, он признавался в том, сообщал раздобывший копию этого письма консул в Бендер-Бушире, титулярный советник Гавриил Владимирович Овсеенко (1870–1916), что «выиграл битву совершенно для себя неожиданно». «Поставленный в трудное положение изменой всего Неджда», писал он, и «начав сражение с мыслью о неминуемой гибели своих слишком малочисленных воинов», — победил. Помог случай (27).

Ситуация для Рашидитов накануне сражения складывалась, действительно, критическая, нисколько не свидетельствовавшая о возможности успеха. Их поддержало лишь небольшое племя бану сахра (малочисленная ветвь крупного племенного союза ’аназа) и «две ветви месопотамских шаммаров из родоплеменного клана ал- джанбар».

Причина неудачи, постигшей шейха Мубарак в четырехчасовом сражении в горах между городами Кусайба и Хаиль, состояла в том, что его не поставили в известность о развале аръергарда, вовремя не предупредили о том, что свои позиции одновременно оставили несколько бедуинских племен. Предательство этих племен объяснялось русскими дипломатами, с одной стороны, затянувшимся походом, а с другой — подкупом их Рашидитами. Как стало известно впоследствии, накануне сражения ’Абдель ’Азиз ибн Рашид подослал к ним своих эмиссаров, и те просто-напросто купили шейхов, как говорится, с потрохами. Не получив в критический момент боя поддержки со стороны аръергарда, шейх Мубарак, ввязавшийся в схватку с преследуемыми им шаммарами, потерпел поражение от подошедшей им на подмогу конницы ’Абдель ’Азиза ибн Рашида. В этом бою с обеих сторон полегло до шести тысяч воинов, включая брата шейха, Хамуда, и его сына Сабаха. Сам Мубарак, раненый в бедро, упал с лошади, и едва не угодил в плен. Прикрываемый гвардейцами, смог вырваться из окружения. Спасаясь от преследования, и имея в виду сбить противника с толку, умышленно оставил на месте падения пояс со своими метками и бедуинский головной платок.

Сообщения русских дипломатов о борьбе правителя Кувейта шейха Мубарака с эмиром ’Абдель ’Азизом ибн Рашидом чрезвычайно важны. Они свидетельствуют о значительном вкладе рода Аль Сабах в восстановление позиций рода Аль Са’уд в Неджде. Выступление шейха Кувейта Мубарака совместно с родом Аль Са’уд против Рашидитов, сторонников турок-османов, знаменовало собой открытие новой страницы в истории Аравии — страницы зарождения на полуострове национально-освободительного движения.

Мнения турок насчет того, «как быть с Мубараком дальше», разделились. Наместнику Басры, Мухсину-паше, удалось убедить Стамбул «оставить… мысль о насилии по отношению к шейху Мубараку». И готовившуюся карательную операцию, предусматривавшую высадку турецкого десанта с моря одновременно с проведением ’Абдель ’Азизом ибн Рашидом кавалерийского рейда с суши, свернули. Турецкие генералы, докладывал в Санкт-Петербург Г. В. Овсеенко, не были уверены в том, что во время этой операции «из-за спины кувейтского шейха не появятся английские канонерки».

3 мая 1901 г. генерал-губернатор Басры лично отправился в Кувейт для проведения переговоров с шейхом Мубараком. Изменившиеся настроения в правящем семействе Аль Сабах в отношении Турции почувствовал сразу. Шейх Мубарак, отличавшийся гостеприимством и «умением срезать острые углы», то и дело появлявшиеся во взаимоотношениях с турками, встретил генерал- губернатора Басры «лишь на лестнице дома, ведущей на второй этаж». Войдя в сопровождении шейха в зал, увидел расположившихся в нем офицеров со стоявшей на рейде в Кувейтской бухте английской канонерки «Сфинкс». На вопрос о том, зачем, дескать, англичане пожаловали к Мубараку, тот в присутствии капитана английского корабля, как бы в шутку, ответил, что они, вероятно, «намерены в случае его столкновения с турками взять Кувейт под свою защиту» (28).

Переговоры проходили непросто, доносил Г. В. Овсеенко. Генерал-губернатор Басры потребовал от шейха Мубарака (в присутствии скрывавшегося в Кувейте главы семейства Аль Са’уд) взять на себя одно конкретное письменное обязательство, а именно: «не выпускать» укрывшихся в Кувейте Са’удитов и не начинать борьбы с

Рашидитами первым, «если только со стороны последних не последует на то вызова» (29).

’Абдель ’Азиз Аль Сауд (1880–1953), будущий основатель Королевства Саудовская Аравия, находившийся в изгнании в Кувейте, подружившийся с шейхом Мубараком и многому научившийся у него, внимательно наблюдал оттуда за всем происходившим в турецких владениях в Аравии. Так вот, почувствовав, что власть турок в Неджде зашаталась, он собрал небольшой отряд, в количестве 40 человек, и выступил из Кувейта (середина 1901 г.). Шейх Мубарак, как рассказывает востоковед А. М. Васильев, «дал ему 30 винтовок с патронами и 200 риалов золотыми монетами». Воспользовавшись фактором внезапности, проявив смелость, решительность и отвагу, он со своим немногочисленным отрядом захватил Эр-Рияд (январь 1902 г.). Создав там плацдарм для последующих действий, начал целенаправленно расширять свое влияние в племенах Неджда и Хиджаза. В 1904 г. завладел уже большей частью Неджда; во владениях Рашидитов остался только один округ — Джабаль Шаммар. Попытки турок оказать Рашидитам вооруженную поддержку, сообщал А. Адамов, серьезного успеха не возымели. Даже поход самого мушира, то есть командующего VI Багдадского корпуса, маршала Фейзи-паши, и тот окончился неудачей (30).

Население «турецких областей на Аравийском полуострове, — говорится в записке российского посла в Константинополе (июль 1905 г.), — было уже весьма слабо связано с Турцией». Бедуины Аравии ненавидили турок, и, «в сущности, никогда не признавали… над собой власть Порты». Власть эта проявлялась тогда разве только в том, что в городах Мекка, Медина, Та’иф и Джидда имелись «небольшие турецкие гарнизоны». Платить туркам подати, какие бы то ни было, бедуины вообще перестали; и хиджазский вали «не имел в крае никакого значения» (31).

В связи с тем, что сведений о роде Рашидитов в российской востоковедческой литературе содержится гораздо меньше, чем о Са’удитах, представлеется обоснованным упомянуть в этом разделе книги, хотя бы вкратце, о зарождении их династии и о приходе к власти в Джабаль Шаммаре.

Хаиль, главный город Джабаль Шаммара, пишет в своем увлекательном «Путешествии по Средней и Восточной Аравии» известный уже читателю исследователь «Острова арабов» Дж. Пэлгрев, принадлежал вначале роду ’Али из племени бану тамим. Борьбу с ним за власть начал ’Абдалла ибн ‘Али Аль Рашид из рода Джа’фар, «молодой, предприимчивый вождь» из племени бану таййа. Однако потерпел неудачу (события эти имели место в 1818–1820 гг.).

Покинув город и передвигаясь по пустыне, род Рашидитов подвергся нападению бедуинов из племени ’аназа, «последовательных», по выражению Дж. Пэлгрева, врагов шаммаров. Перебили всех. ‘Абдалла, тяжелораненый, выжил, можно сказать, чудом. Проезжавший мимо купец из Дамаска обратил внимание, что на кровоточившие раны одного из воинов, лежавшего на поле боя (им был ’Абдалла), кружившая вокруг него саранча бросала, «крыльями и лапками», горячий песок; и этот «пластырь пустыни» чудесным образом останавливал кровь. В то же самое время птички, похожие на куропаток, защищали его от лучей палящего солнца. Увиденное им купец счел знаком-предзнаменованием «необыкновенной будущности» этого человека; подобрал его, перевязал и увез с собой в Дамаск.

’Абдалла ибн Рашид выздоровел, окреп и вернулся в Аравию. Добрался до Внутреннего Неджда, и предложил свои услуги — «в качестве наемного воина» — шейху Турки из рода Аль Са’уд. В то время Турки «деятельно», по свидетельствам хронистов, занимался восстановлением «королевства своего отца, разрушенного египетским вторжением»; отвоевывал, одну за другой, провинции, находившиеся некогда под владычеством ваххабитов. Проявив мужество и отвагу, ’Абдалла ибн Рашид обратил на себя внимание шейха Турки. Поверив ему, Турки поставил его во главе крупного воинского соединения, принимавшего участие в походе на Эль-Хасу, «богатую провинцию, принадлежавшую в свое время Неджской короне». Возглавлял экспедицию Фейсал, сын шейха Турки.

Во время похода Фейсал получил сообщение о том, что его отец, шейх Турки, убит (1834), в мечети, своим двоюродным братом, захватившим власть. ’Абдалла ибн Рашид посоветовал Фейсалу прервать кампанию и, неожиданно напав на Эр-Рияд, вернуть законно принадлежащий ему трон. Племена, объединившись под знаменем Фейсала, подошли к городу и взяли его без боя; ворота им отворили сами горожане.

Дядя Фейсала и его сторонники укрылись во дворце, окруженном мощными крепостными стенами. Оснащенными, к тому же, артиллерийскими орудиями. Большой запас продовольствия, имевшийся там, позволял им выдержать длительную осаду. По истечении 20 дней безуспешных попыток овладеть дворцом-крепостью ’Абдалла ибн Рашид с двумя воинами попробовал ночью разыскать какое-нибудь плохо защищенное место в оборонительной стене и пробраться вовнутрь «логова мятежников». В одном из окон дворцовой стены увидел свет, случайно. Бросил в него камень. В старике, высунувшем оттуда голову, узнал слугу отца шейха Фейсала. По веревке, сброшенной им, Ибн Рашид и два сопровождавших его воина взобрались наверх, и проникли во дворец. Старик провел их к спальне дяди Фейсала. Взломав дверь, они ворвались в его покои и в завязавшейся схватке’Абдалла ибн Рашид собственноручно сразил убийцу отца Фейсала. Отрубив ему голову и убедившись, выйдя на свет, что это именно тот, за кем он пришел, ’Абдалла высунулся из окна, подозвал находившихся неподалеку всадников из пикета Фейсала, бросил им голову и приказал, чтобы все войско немедленно выдвигалось к воротам дворца. Узнав о гибели своего предводителя, гарнизон сложил оружие.

В благодарность за помощь в возвращении трона шейх Фейсал назначил ’Абдаллу ибн Рашида «неограниченным правителем» провинции Джабаль Шаммар, с правом наследования власти его потомками и «чеканки собственной монеты». ’Абдалла ибн Рашид победно вернулся в Хаиль. Род ’Али, некогда изгнавший его из города, бежал в Касим. Акт отмщения в отношении этого рода ’Абдалла ибн Рашид поручил исполнить своему брату ’Убайду, отличавшемуся крайней жестокостью и вероломством (соплеменники прозвали его за это Волком). Разыскав семейство ’Али, укрывшееся в Касиме, тот истребил его полностью, «с корнем, — как говорят арабы, — и ветвями». Выжил только один мальчуган. Когда к власти в Джабаль Шаммаре (после смерти ’Абдаллы ибн Рашида) пришел его сын, Талал, то поселил этого парнишку, единственного оставшегося в живых представителя семейно-родового клана ’Али, рядом с собой, в Хаиле, «одарив поместьями и богатствами».

’Абдалла ибн Рашид, снователь династии правителей Джабаль Шаммара, оставил после себя трех сыновей: Талала, Мут’аба и Мухаммада. Расчеты брата ’Абдаллы ибн Рашида, 50-летнего ’Убайда, на переход власти в Джабаль Шаммаре в его руки не оправдались. Притязания на трон человека, которого, по меткому выражению Дж. Пэлгрева, «ненавидели многие и боялись все», знатные семейнородовые кланы Хаиля не поддержали. Законным наследником короны ’Абдаллы ибн Рашида они признали шейха Талала. Надо сказать, что ’Абдалла ибн Рашид, наделенный мужеством, непреклонной решимостью и предчувствием опасности, что позволяло ему «избегать заговоры и покушения», передал Талалу лучшие свои качества.

Шейх Талал, сообщает Дж. Пелгрэв, владел искусством управления народом в совершенстве. Отзывчивый и внимательный в отношении нужд простых людей и строгий в ведении дел в своих землях, щедрый и верный данному им слову, храбрый и искусный в войнах, он представлял собой именно тот тип владыки, каким, в понимании арабов Аравии, и должен был быть истинный властелин. Поэтому неудивительно, что вскоре к нему захотели присоединиться все племена Джабаль Шаммара.

Помятуя наказ отца, он регулярно платил дань роду Аль Са’уд и непременно информировал эмира Фейсала обо всех своих отношениях с племенами Джабаль Шаммара. Так поступил и после обращения к нему некоторых уделов Неджда с просьбой о переходе под его опеку. Фейсал, пишет Дж. Пэлгрев, «почувствовав несвоевременность ссоры, проглотил пилюлю».

Шейх Талал, рассказывает Дж. Пэлгрев, предпринял более 40 военных экспедиций, в том числе против Таймы и Хайбара; и «его оружие всегда имело успех». «Отвращение к кровопролитию» и надругательствам над побежденными, городами и племенами, только укрепляло его репутацию правителя мудрого и справедливого; и авторитет шейха Талала в племенах Северной Аравии «ширился и рос».

Главной целью шейха Талала, свидетельствуют хронисты прошлого, было «обогатить свои земли и народ». И прежде всего путем получения соответсвующих выгод от свободной торговли, защитив коммерсантов и дороги в Джабаль Шаммаре от «опасностей и насилий», от каких бы то ни было притеснений, разбоев и грабежей. Усилия шейха увенчались успехом: Хаиль стали называть «оазисом безопасности торговли». Здесь начали селиться купцы из Басры и Йемена, открывать свои конторы торговцы из Мекки и Медины. Одним из них шейх Талал давал привелегии и льготы в торговле, с другими заключал выгодные «казенные контракты». Хаиль сделался центром коммерции и ремесел Верхней Аравии, как называли арабы земли Неджда.

Все это, конечно же, вызывало зависть и раздражение у Са’удитов. Масла в огонь подливали нескончаемые наветы-доносы шейха ’Убайда, проваххабитски настроенного дяди эмира Талала, доносившего в Эр-Рияд о «распущенности» Талала — об употреблении им табака и ношении шелковых одежд, запрещенных для истинных правоверных учением ваххабитов. Чтобы успокоить эмира Фейсала, главу рода Са’удитов, шейх Талал посылал ему богатые подарки, женился на одной из его дочерей, запретил продажу табака на рынках и в городских лавках.

Все спорные вопросы и раздоры между племенами, торговцами и соплеменниками решал лично, «по совести и по уму». Был необыкновенно щедрым. О гостепреимстве шейха Талала говорили во всех племенах, «от Акабы до Адена». За обедом и ужином у него ежедневно бывало не менее 50–60 человек (32).

Шейх Талал основательно укрепил заложенный его отцом фундамент власти рода Рашидитов, «навел спокойствие и безопасность» в землях Джабаль Шаммара, расширил их пределы. Еденственное, чего не переносил и не прощал шейх Талал, так это ложь. Каждый житель Джабаль Шаммара, отмечали в своих воспоминаниях путешественники, знал, что, солгавши Талалу, хотя бы раз, человек навсегда лишался надежды на его дальнейшую к нему благосклонность. О «подвигах щедрости и гостеприимства» шейха Талала, а именно так о его человеческих качествах отзывались арабы Аравии, слагались легенды.

Дальнейшая траектория судьбы рода Рашидитов читателю уже известна; о ней сказано в начале данного раздела книги.

ЧАСТЬ VII ПОБЕРЕЖЬЕ ШЕЙХОВ Траектория судьбы

«Жемчужный пояс Аравии».

Объединенные Арабские эмираты: мозаика времен.

«Жемчужный пояс Аравии». Справочно-информационные материалы, подготовленные Историческим департаментом внешнеполитического ведомства Англии для британской делегации на Парижской мирной конференции (январь 1919 — январь 1920), содержат в себе массу интересных сведений о жизни арабских шейхств Прибрежной Аравии начала XX столетия. С легкой руки русского консула в Багдаде А. Ф. Круглова они вошли в историю российско-аравийских отношений под названием «Жемчужного пояса Аравии» (1).

Кувейт, одно из богатейших и бурно развивающихся сегодня государств мира, представлен в этих материалах («Персидский залив», «Аравия») небольшим княжеством, с землями, протяженностью «лишь одного дня пути в любую из сторон от побережья». Жил Кувейт в основном за счет торговли, морской и сухопутной; был хорошо связан караванными путями с Центральной Аравией. Располагал глубоководным портом, «пригодным для стоянки большегрузных судов». Занимал важное место в системе морских и сухопутных коммуникаций Аравии прошлого, считался «торговыми воротами» Внутренней Аравии. Являлся одним из центров судостроения «Острова арабов» (2).

Объем торговли Кувейта в 1913 г. оценивался английским внешнеполитическим ведомством в 570 558 фунтов стерлингов, в том числе импорт (в основном из Индии) — в 370 817 фунтов стерлингов (3).

Численность населения всего Арабского побережья Персидского залива в 1913 г. не превышала 300 тыс. человек. В Кувейте насчитывалось 50 тыс. чел. (оседлое население составляло 37 тыс. чел., кочевое — 13 тыс. чел.). В Катаре — 25 тыс. жителей, а в шейхствах Договорного Омана — 80 тыс. чел. (в том числе 8 тыс. кочевников). Одна треть населения побережья приходилась на Бахрейн (100 тыс. чел.) (4). В центральных населенных пунктах, где находились главные рынки Арабского побережья зоны Персидского залива, проживало (тыс. чел.): Манама — 25; Эль-Кувейт — 35; Абу-Даби — 6; Дубай — 20; Шарджа —15; Маскат — 10; Сур — 12; Сухар (Сохар) — 7,5; Матра — 11 (5).

Самые многочисленные колонии торговцев-индусов были в Маскате и Матре, а коммуны купцов-персов — в Кувейте (1 тыс. чел.), Абу-Даби и Дубае (2,5 тыс. чел.), а также на Оманском побережье, во владениях султана Маската. В Абу-Даби жительствовала крупная и влиятельная среди местных торговцев община белуджей (1,4 тыс. чел.).

В справочно-информационном материале под названием «Аравия», подготовленном Историческим департаментом внешнеполитического ведомства Англии, отмечается, что в 1913 г. численность населения Хиджаза (северо-западная часть Аравии) и Йемена составляла по 1 млн. человек, а Асира (северо-восток Арабского побережья Красного моря) — 1,5 млн. чел. Население Адена не превышало 100 тыс. чел., Хадрамаута — 150 тыс. чел., Султаната Оман — 500 тыс. человек. Крупнейшим городом Аравии того времени названа в этом документе Мекка, с населением 70 тыс. чел., включая 12 тыс. индусов (6).

Активно функционировал «небольшой, но стремительно набиравший силу порт Дубай», поставлявший товары в земли Внутреннего Омана и Центральной Аравии. Ритмично работал «морской причал» в Эль-Бида’а, что «на мысе Эль-Катар» (7)

Дубай, подчеркивалось в документах внешнеполитического ведомства Великобритании, являясь главным портом шейхств Договорного Омана, начинал постепенно «отбирать у Линге» (Иран) пальму первенства в обслуживании торговых судов, направлявшихся в зону Персидского залива, и играть роль «главного в регионе дистибьюторского центра товаров для Внутренней Аравии». Известный исследователь Аравии, американский миссионер С. Цвемер, посещавший Дубай в 1901 г., отзываля о нем как о «быстро растущей метрополии Оманского побережья» вообще и земель Эш- Шамал в частности, особенно с точки зрения «масштабов торговли и размаха коммерческой деятельности».

Описывая побережье Эш-Шамал, С. Цвемер сообщает, что на песчаных просторах от Абу-Даби до Дубая не было в то время «ни одного деревца, ни одного жилища». Бросалась в глаза лишь одна единственная песчаная возвышенность, высотой не более 200 футов, служившая ориентиром для мореходов; они называли ее Высокой горой (8). Дорог, связывавших Дубай с Шарджей на западе и с АбуДаби на востоке, не существовало и в помине.

Жителей Абу-Даби С. Цвемер называет людьми радушными и приветливыми, а правителя эмирата — человеком гостеприимным и щедрым. Остановившись в доме, любезно предоставленном им в наше распоряжение, говорит С. Цвемер, мы чувствовали на себе его заботу. Ежедневно нам оказывали знаки внимания. Чаще всего — в форме «пищи со стола владыки», как выражались слуги эмира, внося огромные медные блюда с мясом и рисом, обложенные по краям финиками. При расставании эмир преподнес гостям памятные подарки: по сундучку с благовониями и по флакону с розовой водой.

В Аравии, пишет в своих воспоминаниях о путешествиях по «стране верблюдов» С. Цвемер, гость-чужеземец, особенно тот, «багаж которого состоит из книг и медицинских инструментов», не ведает покоя. В жилище, где он останавливается, всегда полно народа. Гостеприимство, в понимании арабов Аравии, есть постоянное присутствие с гостем, тем более с чужестранцем, который может поведать принявшим его у себя людям, их соседям и соплеменникам много интересного и о том месте, откуда он родом, и о других «чужих землях». Если окажется, что гость-чужеземец к тому же — и врач, то такой человек вообще «никогда не остается один». В течение дня он осматривает «потоком идущих к нему больных», а по вечерам, сидя у костра с чашечкой кофе, «потчует бедуинов историями» о странах, где ему довелось побывать, и о народах, с кем ему посчастливилось повстречаться (9).

Располагаясь для вечерней беседы под открытым небом, во дворе дома, делится своими наблюдениями С. Цвемер, араб Аравии, считающий собаку «животным нечистым», никогда не присядет там, где она лежала; и прежде чем расположится в том месте, тщательно прометет его.

Рассказывая о землях Эш-Шамал, С. Цвемер упоминает об острове Абу Муса, что неподалеку от побережья Шарджи. Также как и Бахрейн, информирует С. Цвемер, он богат источниками пресной воды. Тамошние жители приторговывают ею во время ежегодных сезонов «жемчужной охоты». По сути, пресная вода да рыбная ловля и есть их основной источник жизни.

О Шардже С. Цвемер отзывается как о широко известном среди иноземных купцов месте бойкой торговли на Побережье пиратов (так, с подачи англичан, называли одно время земли, входящие сегодня в состав ОАЭ). Свидетельствует, что Шарджа поддерживала тесные коммерческие отношения с оманским портом Сухар (Сохар), что все шейхства Договорного Омана, равно как Бахрейн, Катар и Кувейт, зависели от жемчужной ловли. Большая часть жемчужного промысла принадлежала бахрейнской общине ловцов и торговцев жемчугом. В начале 1900-х годов она насчитывала около 20 тыс. человек (10).

Крупной статьей коммерции Прибрежной Аравии прошлого, как следует из донесений российских дипломатов, была работорговля. О формах и методах ее ведения говорится в специальном отчете консула Российской империи в Багдаде П. Е. Панафидина («О работорговле на побережье»), направленном в январе 1892 г. послу в Константинополе А. И. Нелидову. Английский агент, докладывал П. Панафидин, упомянул в разговоре с ним об имевшей место «попытке провезти 25 рабов на французском пароходе из Адена». Сообщил также о том, что перевозкой невольников занимались оманские суда, «прикрываясь французским флагом и патентами» (11).

Информации на этот счет посвящено, кстати, несколько страниц и в материалах британского внешнеполитического ведомста. В подготовленном им справочном материале «Персидский залив», опубликованном в Лондоне в 1920 г., указывается, что, несмотря на неоднократную постановку Лондоном данного вопроса перед Парижем, в 1917 г. «двенадцать оманских парусных судов доу все еще ходили под французским флагом», и использовались, порой, для перевозки рабов (12).

«Образ действий самих англичан в том, что кается прекращения торга невольниками в этих краях», подчеркивает консул П. Панафи- дин, несмотря на их громкие заявления о борьбе с работорговлей, вызывает, однако, много вопросов. «Все их мероприятия ограничиваются только осмотром судов». Из рабства «освобождаются ежегодно лишь по нескольку человек». И те «в большинстве случаев разбираются семейными англичанами, находящимися на англо-индийской службе, под предлогом обращения их в христианство». Даже «британские агенты в Маскате, Басре, Багдаде и других местах не стесняются иметь прислугу из таких, с позволения сказать, “освобожденных” невольников» (13).

Отстаивая за собой (под благородным предлогом борьбы с работорговлей) право на досмотр судов в зоне Персидского залива, Великобритания, пишет П. Панафидин, в то же време «игнорирует факт наличия невольничьих рынков на обоих побережьях Персидского залива». Известно, что «главным невольничьим рынком является Маскат». Торговля рабами проходит там «на глазах английского резидента». На рынках Мекки и Маската, Багдада и Басры, к примеру, «мусульманин без затруднений может приобрести невольника или невольницу за сходную цену». Небезынтересным представляется тот факт, замечает П. Панафидин, что «в Багдаде невольники, желая высвободиться из рабства, чаще всего прибегают к покровительству российского или французского консульств». Мне самому, заключает П. Панафидин, «выпало на долю» участие в освобождении трех человек (14).

Объединенные Арабские Эмираты: мозаика времен. Более пяти тысяч лет тому назад земли, входящие сегодня в состав Объединенных Арабских Эмиратов, были частью Великого Магана, легендарного древнего царства Южной Аравии. У подножья гор Хаджар найдены орудия человека каменного века. На острове Умм ан-Нар (принадлежит Абу-Даби), который древние месопотамцы называли центром торговли медью в царстве Маган, сохранились могильники, относящиеся к III в. до нашей эры. В захоронении Ал-Каттара, что в провинции Ал-’Айн (эмират Абу-Даби), обнаружены золотые украшения, датируемые II в. до нашей эры. Археологи, проводившие раскопки на острове Умм-ан-Нар, подтвердили, что в бронзовом веке в южной части этого острова проживала крупная торговая коммуна. Поселение их окружала оборонительная стена, длиной 1760 метров.

Самым знатным городом периода эллинизма в истории земель Эш-Шамал арабские историки называют Ад-Дур, что в эмирате Умм-эль-Кайвайн. Лежал он на перекрестке крупных караванных путей, по которым проходил обмен товарами между Персией, Аравией, Набатеей (царство на территории современной Иордании) и Римской империей. В I тысячелетии процветала Млейха (Шарджа). Этот крупный центр аравийской коммерции прошлого располагался на караванном пути, что пролегал вдоль западной части гор Хаджар.

Во II веке ’аздиты, входившие в крупный межплеменной союз кахтани (Йемен), мигрировали из родных земель на северо-восток полуострова, в горы Джабаль ал-Ахдар, в местечко Батина. Несколько йеменских племен, из другого влиятельного межплеменного союза, ’аднани, переселились на юго-восток полуострова.

До 600-х годов нашей эры в землях Эш-Шамал в той или иной форме присутствовали персы. С приходом туда ислама и до XVII века главными городами побережья Эш-Шамал считались Дибба и Джульфар. Дибба печально прославилась тем, что в 632 г., после смерти Пророка Мухаммада, там вспыхнул мятеж, в подавлении которого участвовала армия мусульман. Победа, одержанная ими в Диббе, знаменовала собой утверждение ислама в землях Эш-Шамал.

Упоминания о Диббе и Джульфаре, двух древних городах Прибрежной Аравии, довольно часто встречаются на страницах хроник времен и событий земель Эш-Шамал. Дибба оказала героическое сопротивление д’Альбукерки, известному «конкистадору Востока». Расстреляв город из орудий палубной артиллерии, и захватив Диббу, он заложил там одну из первых крепостей португальцев на юге Аравийского полуострова (аналогичные форты были возведены на острове Сокотра, в Хор Факкане, Маскате, на Ормузе и Бахрейне). Присутствие Португалии в этом районе мира продолжалось до 1653 г.

Джульфар прославился своими выдающимися мореплавателями. Дуарте Барбоса, повествуя об истории открытия морского пути в Индию (1498), не преминул отметить, что решающую роль в успехе экспедиции Васко да Гамы сыграл лоцман из Джульфара Ахмад ибн Маджид. Джульфар в описании Дуарте Барбоса предстает как «знатное пристанище корабельное» и «обитель маститых навигаторов и мореходов». Здесь располагалась известная на всем побережье судоверфь, использовавшаяся португальцами для ремонта их кораблей.

Фигурирует Джульфар и в хрониках событий, связанных с колониальной политикой Англии в зоне Персидского залива. В 1819 г. британская военно-морская эскадра во главе с Уильямом Грантом Кейром, направленная из Бомбея к берегам Южной Аравии для «усмирения племен кавасим», не желавших мириться с диктатом британцев, сожгла Джульфар дотла. С помощью военной силы, буквально под жерлами орудий, Британия навязала правителям арабских шейхств на побережье Эш-Шамал печально известный среди южноаравийцев кабальный Договор о мире, надолго превративший их в вассалов Англии.

Повышенное внимание к зоне Персидского залива англичане стали проявлять в XVII веке, вслед за тем, как Ост-Индская компания, утвердившаяся в Индии, квалифицировала Персию как емкий потенциальный рынок для английских товаров. Головной болью англичан и главным препятствием на пути укрепления их влияния в этом районе мира являлся в то время крупный морской флот племен кавасим, базировавшийся в Рас-эль-Хайме. Англичане предприняли в отношении кавасим три масштабных карательных операции (1809, 1810 и 1819 гг.). В ходе них флот кавасим был сожжен, фортификационные сооружения разрушены, а свобода — утеряна. За соблюдением договоров, навязанных Англией племенам Эш-Шамал, сообщали российские дипломаты, «зорко следил» британский политический резидент в Бендер-Бушире.

В 1830 г. англичане оказались втянутыми в войну племен бану йас (Абу-Даби) и кавасим (Рас-эль-Хайма), «перекинувшуюся и на море». Капитану Сэмюэлю Хеннелю, британскому политическому резиденту в Бендер-Бушире удалось добиться согласия враждовавших племен на «исключение жемчужных отмелей из сферы военных действий» и объявления их «общим достоянием народов Залива». Договор, подписанный Британской империей на этот счет в 1835 г. со всеми шейхствами Договорного Омана, просуществовал до 1843 г. По окончании срока действия англичане продлили его еще на 10 лет, а в 1853 г. заменили на так называемый Вечный договор о морском мире.

Жесткое поведение Англии в бассейне Персидского залива, искусно использовавшей для реализации своих целей в Аравии межплеменные распри арабов, диктовалось огромным спросом на жемчуг, или, по выражению русских купцов, «жемчужной лихорадкой», охватившей в конце XIX-начале XX столетий все страны и континенты мира.

Эмират Абу-Даби заложило племя бану йас (1761) — на острове Абу-Даби, названном так потому, что на нем обитало много газелей (Абу-Даби в переводе с арабского языка — Земля газелей). На том месте, где шейх племени из рода Аль Бу Фалах обнаружил на этом острове во время охоты источник пресной воды, построили крепость, а потом — и город вокруг нее, нынешнюю столицу ОАЭ. В 1775 г. был основан эмират Умм-эль-Кайвайн, а в 1800 г. — эмират Аджман. В 1833 г., вслед за переходом власти в Абу-Даби в руки шейха Халифы, великого предка шейха Заида, первого президента ОАЭ, род Аль Бу Фаласа отложился от племени бану йас, переселился в небольшую деревушку на входе в глубоководную бухту и объявил об образовании нового эмирата. Так возник Дубай. В 1866 г. из-за острых внутриклановых противоречий произошло разделение межплеменного союза кавасим, следствием чего стал выход Рас-эль-Хаймы из состава Шарджи (и поныне оба эмирата управляются семейными кланами из рода Касими). Плямя шаркиин, отделившись, в свою очередь, от Шарджи (1901), объявило о создании эмирата Фуджайра.

Эмират Абу-Даби — это земля широко известного в Аравии древнего межплеменного союза бану йас, состоящего из 15 племен, объединенных в четыре межплеменные группы. Каждая из них компактно проживает сегодня в той или иной провинции эмирата, управляет ею, и, по сути, контролирует тот или иной сектор экономики Абу-Даби.

Первая группа племен межплеменного союза бану йас во главе с семейно-родовым кланом Аль Бу Фалах, мигрировав в земли Юго-Восточной Аравии, поселилась вначале в оазисе Ал-‘Айн. Со временем заложила город Абу-Даби, ставший столицей одноименного эмирата, а впоследствии и ОАЭ, федерации семи княжеств. Из этого рода происходит правящее в эмирате семейство Аль Нахайан. Вторая группа племен — румейсат, во главе с семейно-родовым кланом Аль Румейси, — традиционно специализируется на жемчужном и рыбном промыслах. Третье межплеменное объединение межплеменного союза бану йас — кубейсат, под управлением рода Аль Кубейси — проживает в оазисе Лива. В прошлом оно занималось выращиванием фиников и «жемчужной охотой». Владело самым большим в эмирате Абу-Даби «жемчужным флотом». Четвертой межплеменной группой, мазари, руководит род Аль Мазру’и.

Заметную роль в родоплеменном обществе эмирата Абу-Даби играют племена судан во главе с родом Аль Сувейди, хавамих (им управляет род Аль Хамали), манасир (шейхи племени избираются из рода Аль Мансури; племя проживает в районе Бафра, что на границе с Саудовской Аравией), завахир во главе с родом Аль Захири (племя обитает на востке эмирата), авамир (местами расселения племени, руководимого родом Аль Амири, являются оазис Бурайми и провинция Ал-Дафра).

Одним из самых выдающихся правителей в истории эмирата Абу-Даби исследователи Аравии называют шейха Заида ибн Халифу, прозванного в народе Заидом Великим (правил 1855–1909). Для удержания в повиновении крупного союза воинственных племен бану йас с изначальным центром оседлости в оазисе Ал-’Айн он умело применял присущий ему талант посредника и переговорщика. В интересах поддержания мира и спокойствия в своих землях, равно как и на побережье Эш-Шамал в целом, использовал «жемчужные богатства» эмирата. Резиденция шейха располагалась в сохранившемся до наших дней форте, в самом «сердце» Абу-Даби.

Крепостей и цитаделей в землях Эш-Шамал, входящих сегодня в состав Объединенных Арабских Эмиратов, насчитывается, к слову, довольно много. Некоторые из них возведены португальцами. Другие появились вследствие острой межплеменной борьбы, что велась как между самими племенами, так и между шейхствами Эш-Шамал и их ближайшими соседями, Катаром и Оманом. Об остром противостоянии Абу-Даби с Катаром, имевшем место в 1880-х годах, напоминают фортификационные сооружения в северо-восточной части Абу-Даби. Истории крепостей в оазисе Ал-’Айн могут поведать, в свою очередь, много интересного о временах кровопролитной вражды между племенами на’им и завахир, а также об их сопротивлении ваххабитам (в той или иной форме ваххабиты присутствовали в Ал-’Айне с 1800 по 1869 годы).

Сегодня, спустя почти сто лет после публикации упоминавшихся выше информационно-справочных материалов об Аравии, подготовленных внешнеполитическим ведомством Великобритании, представляется небезынтересным сравнить картину столетнего прошлого Прибрежной Аравии с ее настоящим, и зримо представить себе все те, воистину, огромные и впечатляющие изменения, что произошли за это время в землях «Острова арабов».

Джеффри Бибби, автор увлекательной книги «В поисках Дильмуна», пишет, что когда в 1958 г. он прибыл на самолете в Абу-Даби, в один из богатейших в наши дни город мира, то не увидел там ни таможенного поста, ни пункта паспортного контроля. Не было и самого аэропорта, как такового, поскольку воздушного сообщения в эмирате тогда не существовало. Взлетно-посадочная полоса, если ее так можно назвать, представляла собой неширокую, выложенную из соляных плит дорожку. Соорудила ее — исключительно для собственных нужд — английская нефтяная компания, занимавшаяся в Абу-Даби геологоразведочными работами. Ступив с нее, человек по щиколотки погружался в песок. Центр Абу-Даби, нынешней красавицы-столицы ОАЭ, украшали лишь несколько каменных строений: Белый форт, где размещалась резиденция правителя Абу-Даби; а также здания полиции, английской нефтяной компании и британской дипломатической миссии (15).

Много интересного из жизни Абу-Даби 1970—1980-х годов рассказала журналистам миссис Джозелин Хендерсон, супруга мистера Эдварда Хендерсона, последнего английского политического агента в землях Эш-Шамал. Прибыл он в Аравию в конце 1940-х годов. Свободно говорил по-арабски. В 1959 г. стал политическим агентом в АбуДаби, где, кстати, и прожил до конца своей жизни (умер в 1995 г.). Джозелин Хендерсон поселилась в Абу-Даби в 1968 г. В городе, по ее словам, имелся только один-единственный магазин, торговавший кое-какими импортными товарами из Европы. «Пахучие сыры из Англии» получали с дипломатической почтой, вместе с документами и газетами. Зато морепродуктов было много, и очень дешевых. Один килограмм отборных свежих криветок, к примеру, стоил всего три дирхама (50 центов).

Свободное время женщины английской колонии в Абу-Даби проводили в основном на территории британского посольства, где дипломаты разбили небольшой парк и обустроили теннисный корт. Англичанок нарасхват приглашили к себе в гости местные знатные дамы, желавшие услышать что-нибудь интересное и о самой Англии, и об ее колониях. Сегодня, когда аравитянки свободно путешествуют по всему свету, говорила миссис Джозелин (сами англичане величали ее, к слову, «Дамой Абу-Даби»), они уже не проявляют прежнего интереса к британкам, их единственному некогда источнику новостей о «мире женщин в чужих землях».

Супружеская пара Хендерсон, которую автору этой книги довелось знать лично, искренне любила Абу-Даби. И местные арабы чувствовали это. Неслучайно, думается, с 1975 г. супруги Хендерсон, очевидцы происшедших в жизни жителей Абу-Даби, воистину, фантастических изменений, проживали в эмирате в качестве почетных гостей правящего семейства Аль Нахайан, людей гостеприимных и щедрых, высоко ценящих в иностранцах открытость, честность и желание понять арабов, их нравы и обычаи.

Подлинным творцом нынешнего великолепия Абу-Даби стал шейх Заид ибн Султан Аль Нахайан (1918–2004). Можно смело утверждать, что именно он, отец-основатель федерации семи эмиратов, придал «державную поступь» и землям своих предков, АбуДаби, и современным ОАЭ в целом. Жизненное кредо шейха Заида: «Мудрость — в терпении и в познании жизни». Еще он любил повторять, что «без прошлого у народа нет настоящего, и не может быть будущего». Шейх Заид, заявляют коренные жители ОАЭ, любил свой народ и заботился о нем, чтил и соблюдал заветы и обычаи предков; «был настоящим сыном Аравии, знал толк в верблюдах и соколиной охоте» (16).

По инициативе шейха Заида в Абу-Даби, в провинции Дафра, ежегодно проводится единственный сегодня в мире «конкурс вер- блюжей красоты». В декабре 2013 г., к примеру, в нем участвовало 25 тысяч верблюдов. Суммарный призовой фонд составил порядка 14 млн. долл. США.

Одновременно с ним проходит в Дафре и известный на всю Аравию аукцион верблюдов. Устраиваются верблюжьи бега, скачки на лошадях чистокровной арабской породы, забеги охотничьих собак масти салюки, соревнования с ловчими птицами. Состязаются в мастерстве гончары, плетельщицы и ткачи. Оказавшись в это время на отдыхе в Эмиратах, посетить «верблюжий фестиваль» в Дафре стоит непременно.

Проводится в Абу-Даби, опять-таки по инициативе шейха Заида, и ежегодный «финиковый фестиваль». Финиковую пальму коренные жители эмирата называют символом Абу-Даби, а финики — главным богатством своих предков.

В 2005 г. в «Книгу рекордов Гиннеса» попал портрет шейха Заида, размером 4 х 6 м., составленный из местных почтовых марок. В 2013 г. вышел в свет самый большой в мире фотоальбом, также включенный в «Книгу рекордов Гиннеса» (5,5 м. шириной и 4,5 м. высотой), с 210 редчайшими фотографиями шейха Заида на фоне картин из жизни прошлого Абу-Даби. В том же 2013 г. почтовое ведомство эмирата выпустило крупнейшую в мире марку (размером 1,17 х 1,34 м.) с портретом шейхи Фатимы, супруги шейха Заида. Впечаляющие размеры марки, со словами «Мать нации» (так эмиратцы величают шейху Фатиму), послужили основанием для того, чтобы и ее занести в «Книгу рекордов Гиннеса» (17).

Фигурирет в этом «сборнике мировых рекордов» и роскошный абудабийский отель Emirates Palace, где в 2010 г. установили самую дорогую в мире новогоднюю елку, разукрашенную золотыми исеребряными шарами, но главное — 181 драгоценным камнем, общей стоимостью 11 млн. долл. США. Известен отель и тем, что в нем имеется автомат, торгующий золотыми слитками (еще один такой есть в Германии).

Не могут не восхищать туристов и архитектурные шедевры АбуДаби. Главная мечеть, например, носящая имя шейха Заида, третья, кстати, по величине в мире (после Большой мекканской мечети и мечети Масджид ан-Наби в Медине). Она занимает 13 место в список 25 самых посещаемых туристами мест на нашей планете. В 2012 г. с этим архитектурным шедевром современной Аравии познакомилось 4,7 млн. туристов. Сооружение мечети, названной журналистами «новым чудом света» (вмещает в себя 40 тыс. чел.), продолжалось в течение 12 лет; строительство ее обошлось в 680 млн. долл. США. Центральный зал мечети украшает одна из самых больших люстр в мире; диаметр ее составляет 10 метров, высота — 15 метров, а вес — 12 тонн (кристаллы для люстры изготовила фирма «Сваровски»). Пол мечети украшает самый большой в мире ковер ручной работы.

В 2015 г. на острове Саадийат должно состояться открытие нового музея — Лувра Абу-Даби (площадь — 64 тыс. кв. метров, проектная стоимость — 665, 4 млн. долл. США). Постоянную экспозицию составит коллекция экспонатов, позволяющих проследить историю цивилизации человечества, в том числе народов земель Эш-Шамал, с древнейших времен до наших дней. В 2016 г. на территории этого острова планируется к открытию и Музей шейха Заида, с собранными в нем уникальными историческими документами, посвященными жизни и деятельности человека, сотворившего, казалось бы, в Аравии нечто невозможное, — «сделавшего пустыню зеленой», как говорят сами эмиратцы. За годы правления шейха Заида (1971–2004) на песчаных просторах ОАЭ посадили 250 млн. деревьев.

Одно из старейших и красивейших зданий Абу-Даби — дворец Ал-Хосн, символ многовековой истории эмирата (построен в 1795 г.). Когда смотришь на него рано утром, на восходе солнца, то создается впечатление, что перед тобой — выплеснутая на берег гигантская морская раковина. Отсюда и другое название дворца — Белый форт (отображен на денежной купюре ОАЭ достоинством 1 000 дирхам). Первая сторожевая башня на месте нынешнего дворцового комплекса появилась еще в 1761 г. Легенда гласит, что возвели ее по приказу вождя племени бану йас, чтобы защитить обнаруженный им там во время охоты источник пресной воды. Форт существенно расширили и укрепили в период правления шейхов Тахнуна ибн Шахбута (18181833) и Халифы ибн Шахбута (1835–1845). Заметное усиление роли и места Абу-Даби в политической и экономической жизни земель Эш-Шамал произошло при шейхах Саиде ибн Тахнуне (1845–1855) и Заиде ибн Халифе (1855–1909), прозванном в народе Великим. Именно при нем дворец Ал-Хосн стал «местом власти», куда люди обращались для решения тех или иных вопросов. Рассматривал их шейх на проходивших там ежедневных вечерних встречах (маджалисах) с населением. В присутствии своих советников выслушивал просьбы и жалобы соплеменников, разбирал споры и тут же, на месте, принимал решения. Рассказывают, что сидел он во время маджалисов на невысокой деревянной ступенчатой лестнице, специально сооруженной в этих целях с внешней стороны северо-западной башни дворца.

В годы правления шейха Шахбута ибн Султана (1928–1966) дворец реконструировали. В 1980-х годах в нем разместили Государственный архив и Центр исторических исследований.

Интересное место в эмирате Абу-Даби — оазис Ал-’Айн, включенный в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Первые поселения человека в Ал-’Айне датируются 5000 г. до н. э. В оазисе насчитывается более 133 тысяч пальмовых деревьев. Вода туда поступает, как и много столетий назад, по системе древних водоводов (афладж), сооруженных еще в I веке нашей эры. У подножья раскинувшейся рядом горной цепи Хаджар и возвышающейся над оазисом горы Хафит обнаружено более 500 древних захоронений, относящихся к 3200–3000 гг. до н. э. Оазис Ал-’Айн, говорят ученые, — это «место хранения» нескольких «археологических жемчужин» ОАЭ, таких, как Археологический парк Хили с каменным могильником, возраст которого — более 4000 лет. Само селение Хили, где издревле занимались гончарным промыслом, обнесено 20 сторожевыми башнями, построенными в период цивилизации Умм-ан-Нар (2700–2000 гг. до н. э.).

В оазисе Ал-’Айн находится один из самых больших фортов ОАЭ — Ал-Джахили (возведен в 1891 г.). Оазис Ал-’Айн — это часть другого, еще более крупного оазиса, Бурайми, расположенного на границе Абу-Даби с Оманом. На него серьезно в свое время претендовали ваххабиты. Чтобы защитить оазис от их набегов, владыка АбуДаби, шейх Заид Великий (1855–1909), и султан Омана Фейсал ибн Турки заключили оборонительный союз. Впоследствии свою часть полномочий по контролю над Бурайми султан Азан ибн Кайс передал шейху Заиду, обязавшемуся оберегать восточные границы Омана от ваххабитов. В 1871 г. султан Азан ибн Кайс погиб в ходе сражения с Сайидом Турки, правителем Сухара (Сохара), сделавшимся со временем правителем Маската. При нем и его сыне Фейсале взаимодействие Маската с Абу-Даби по отражению нападений ваххабитов на оазис продолжилось.

В середине 1880-х годов в оазисе Бурайми вспыхнула острая межплеменная война. Главными ее участниками стали проживавшие там племена давахир и бану йас. Селения Джимми, Каттара и Хили перешли к бану йас. Племя на’им из родоплеменного союза гафири поставило под свой контроль форт Бурайми и прилегавшие к нему земли. Бану на’им поддержало несколько соседних племен. В это смутное время деревню Ал-Айн, центр одноименного оазиса, захватил Са’уд ибн Харар. Племенам бану йас и на’им с трудом удавалось сохранять в оазисе баланс власти. Так продолжалось до 1891 г., когда шейх Заид при поддержке дубайского шейха Хашира ибн Мактума вошел с войсками в Ал-’Айн и силой вытеснил оттуда шейха Са’уда ибн Харара. Тогда же началось и строительство форта Ал-Джахили, форпоста Абу-Даби в провинции Ал-’Айн.

Особый интерес археологи проявляют сегодня к району у селения Бида’ бинт Са’уд, что в 15 км. к северу от г. Ал-’Айн, считающемуся одним из центров земледелия прошлого. Названо оно так в честь женщины, открывшей в том месте (в XII столетии) источник пресной воды. Там уже найдены бронзовые, медные и гончарные изделия, относящиеся к 1100-600 гг. до н. э., и обнаружены две ирригационные системы времен железного века.

В 25 км. к востоку от Ал-’Айна, на границе ОАЭ с Оманом, возвышается форт Мизйад, построенный в начале XIX столетия в стиле аравийского романтизма. В XX веке его использовали скауты Договорного Омана (первые регулярные военизированные формирования в землях Эш-Шамал; руководили ими английские офицеры; штаб- квартира располагалась в Шардже).

Интересным для туристов местом в одноименной столице эмирата Дубай, который в наши дни по праву называют «Жемчужиной Залива» и «Драгоценным камнем аравийской пустыни», является старый квартал Бастаки. Отличительная особенность домов в нем, сложенных из коралловых блоков и обмазанных снаружи глиной с ракушками, — ветряные башни на крышах (баджир), аравийские «кондиционеры» прошлого. Привнесли их в архитектуру города торговцы-иранцы, мигрировавшие в свое время в Дубай из персидского города Бастаки, и заложившие здесь, на берегу бухты, одноименное поселение.

До середины 1970-х годов жили в Дубае небогато. Новую, вернее сказать, неизношенную одежду надевали только по пятницам, отправляясь в мечети. В остальные дни недели мужчины, к примеру, носили визар, кусок истлевшей от пота хлопчатобумажной ткани, обернутый вокруг талии, да легкую дешевую рубаху на теле. Обуви практически ни у кого не было. Ходили босиком. Простенькие шлепанцы (флип-флопы) считались роскошью.

Люди, проживавшие в районе Джумайра, переполненном сегодня комфортабельными отелями, добирались до рынков Дубая часами, либо по песчаным дюнам — на верблюдах и осликах, либо по морю — на лодках вдоль побережья. Где-то в годах 1960-х проложили «дорогу», представлявшую собой узкую песчаную полосу, покрытую глиной. Чтобы она оставалась пригодной для передвижения, ее ежедневно поливали.

Питьевую воду в жилые кварталы доставляли из колодцев, располагавшихся в окрестностях города. Водоснабжения как такового в Дубае до начала 1980-х годов не существовало. Во дворах некоторых горожан имелись собственные колодцы; воду из них доставали подвешанными на веревках кожаными бурдюками. Хранили в специальных глиняных кувшинах, но не больше двух дней, так как в противном случае в ней заводились черви.

Жили в основном в шалашах, сплетенных из ветвей пальмовых деревьев (барасти). В зимний период времени, чтобы утеплить их, вешали на стены (с внутренней стороны, на ночь) циновки-плетенки (хасирс); днем их использовали в качестве ковриков-подстилок. Летом же, чтобы хоть как-то проветрить помещение внутри барасти, плели для них решетчатые стенки-стойки (’ариш).

Мылись либо на берегу моря, либо у источника пресной воды в районе Хамрийа. Огонь в очаге поддерживали с помощью высушенного на солнце помета домашних животных. Улочки по ночам освещала луна; жители Дубая называли ее «лампадой бедуинов». Электричество в домах состоятельных горожан-дубайцев появилось где-то в середине 1950-х годов. Подарила его им английская компания «Маккензи», поставившая в Дубай три движка по три киловатта каждый. Первый электродвижок в фешенебельном сегодня районе Джумайра установили лишь в середине 1960-х годов. Работал он часа два в день, не больше.

До начала 1970-х годов жизнь в Дубае, протекала, по выражению старожилов, «исключительно в черно-белом цвете: в цвете дня и ночи». К небогатой палитре природных красок Аравии того времени можно было бы причислить, по их словам, еще два цвета: песков пустыни и вод моря (желтый и голубой), двух доминант природы Аравии прошлого и настоящего. Время тогда сверяли по азанам, иными словами, по призывам на молитву, пять раз в день раздававшимся с минаретов во всех концах города. «Сердцем» Дубая была бухта. Здесь, в небольших кофейнях на ее берегу, вблизи от рынков, устраивали деловые встречи и заключали торговые сделки, встречались с друзьями и делились новостями. Негоцианты из Индии и Персии, с Цейлона и из Египта называли Дубай «торговыми глазами» Прибрежной Аравии. Городское население занималось в основном торговлей, рыбной ловлей и «жемчужной охотой», а сельское — разведением домашнего скота и выращиванием фиников.

До 1971 г., то есть до образования ОАЭ, федерации семи княжеств, нынешних эмиратцев звали оманцами, так как земли их входили в состав Договорного Омана. Ни свидетельств о рождении, ни паспортов, ни удостоверений личности здесь до начала 1960-х годов не выдавали; не существовало ни больниц, ни госпиталей. Медицинские услуги оказывали на дому. Как правило, знахари-самоучки; и так продолжалось до конца 1960-х годов.

Большую помощь Дубаю в то непростое для него время оказывали Кувейт и Египет. Кувейт финансировал начавшееся в Дубае в 1960-х годах строительство школ и больниц; присылал учебники, учителей и врачей, а Египет — инженеров. В 1974 г. дипломы о начальном образовании, что вручали выпускникам дубайских школ, предоставил Кувейт (с государственной символикой этой страны).

Следует отметить, однако, что первая (и долгое время единственная) в нынешних Эмиратах школа открыла двери для учащихся в 1912 г., в Дубае. Построил ее известный торговец жемчугом Ахмад ибн Дальмук. Отсюда и название школы — «Ахмадийа». Образование в ней, притом только для мальчиков, предоставляли вначале бесплатно; затем стали взимать по 3–5 рупий с учащегося. Обучение детей из бедных семей, вне зависимости от текущей экономической ситуации в крае, всегда оплачивало семейство Дальмуков.

Кувейт построил в Дубае первую на территории ОАЭ телевизионную станцию, получившую в народе название Кувейтского телевидения из Дубая. На всю Джумайру, вспоминают старики, имелся тогда только один телевизор. Когда транслировали выступления Гамаль Абдель Насера, то послушать речь «живого Гамаля», символа национальной независимости арабов, собиралось все мужское население Джумайры; телевизор выносили во двор. Первые кинотеатры в землях Эш-Шамал, то есть на территории нынешних Объединенных Арабских Эмиратов, появились в 1960-х годах.

Первую автомобильную дорогу в Дубае проложили в середине 1970-х годов. Сегодня парк автомобилей в этом эмирате насчитывает 1 млн. единиц. Первый автобусный парк в Дубае — в составе 5 машин — заработал в 1968 г. В 2013 г. в нем уже было 1571 единиц тех- нихи (автобусов), а количество пассажировов, перевезенных на них, составило 112 млн. чел. Сегодня все районы Дубая связаны между собой не только линиями общественного транспорта, но и широкой сетью наземного метро. Дубай, кстати, занимает первое место в мире по протяженности веток метро с автоматическим, электронным режимом управления поездов. Открытие Дубайского метро состоялось в сентябре 2009 г. Количество пассажиров, воспользовавшихся его услугами, выросло с 1,8 млн. чел. в октябре 2009 г. до 5 млн. чел. в мае 2011 г. (18).

Первым видом общественного транспорта в Дубае можно считать весельные лодки абра. На них жители и гости Дубая, разрезанного бухтой на две половины (Бур Дубай и Дайра Дубай), перебирались из одной части города в другой. Год рождения абры — 1892; в 1968 г. на смену весельным абра пришли моторные. Сегодня в распоряжении туристов и горожан Дубая имеется комфортабельное водное такси.

При входе в бухту раскинулся старейший район Дубая — Шиндага. Там много интересных музеев, повествующих об истории города, быте дубайцев, их промыслах и ремеслах, морской торговле и кораблестроении. Обустройством порта в Дубайской бухте для обслуживания торговых судов начали заниматься в 1822 г. В то время население города составляло 1 200 человек. В 1908 г. оно уже насчитывало 10 тыс. чел., а в 2013 г. превысило 2 млн. чел. Сегодня Дубайская бухта принимает до 25 тысяч судов в год.

Скоро в одном из мест на берегу Дубайской бухты появится новый жилой и торгово-развлекательный комплекс Аладдин-Сити. Три многоэтажных башни этого комплекса, похожие по форме на аравийский кофейник дулля, известный еще со времен Синдбада-морехода, свяжет скоростная ветка наземного метро. Своим внешним видом комплекс призван напоминать туристам о славном прошлом земель Эш-Шамал, их коммерсантах и мореходах, совершавших торговые экспедиции к берегам Индии и Цейлона, Восточной Африки и Китая (19).

Самое раннее из описаний Дубайской бухты (длина ее составляет 14 км., а ширина — от 100 до 500 м.) содержится в путевых заметках посещавшего эти края (1587) известного венецианского торговца жемчугом Гасперо Бальби. В 1787 г. на южной стороне бухты заложили сохранившийся до наших дней форт Ал-Фахиди. С его башен хорошо просматриваются прибрежная полоса и прилегающие к форту земли (отображен на денежной купюре достоинством 100 дирхам).

Основание эмирата Дубай местные краеведы датируют 1833 г. Появился он вследствие разногласий, возникших в межплеменном союзе бану йас, в эмирате Абу-Даби. Знатный и влиятельный род Аль Фаласи, насчитывавший 800 человек, во главе с шейхами Обейдом ибн Саидом и Мактумом ибн Бутти покинул Абу-Даби и поселился на пустынной прибрежной полосе у входа в бухту, в месте, названном переселенцами «ртом бухты», где и заложил новый эмират. После смерти шейха Обейды единолично управлять Дубаем стал шейх Мактум, основатель правящей там и ныне династии Аль Мактум.

Дубай наших дней величают «городом чудес». Здесь находятся самое высокое здание в мире — Бурдж Халифа (828 метров) и вошедший в «Книгу рекордов Гиннеса» самый высокий отель в мире — 72-этажный “JW Marriott Marquise”. Анонсированы планы по сооружению копии знаменитого мавзолея-мечети Тадж-Махал, что в индийском городе Агра. Стоимость проекта — 12 млрд. долл. США. Новое «чудо Аравии» под названием Тадж-Арабийа появится на территории строящегося уже фешенебельного района Falcon City of Wonders, где планируется возвести также копии Эйфелевой башни и Великой китайской стены.

В другом, только готовящемся к застройке, жилом районе Дубая, Mohammad ben Rashid City, намечено построить крупнейший в мире торговый центр — Mall of the World, стоимостью 2,8 млрд. долл. США. Это будет первый в мире кондиционированный мини-город, способный принимать до 180 млн. посетителей в год, связанный кондиционированными переходами (длиной 7 км.) со ста расположенными вокруг него жилыми зданиями и отелями. Величина «архитектурного гиганта» (200 футбольных полей) впечатляет. Для сравнения скажем, что площать торгового центра Dubai Mall, крупнейшего на сегодняшний день в мире, равняется 50 футбольным полям (20).

В 2009 г. в Дубае открыли самый большой и самый дорогой в мире фонтан, вернее, целый фонтанный комплекс, размещенный на территории, равной по величине трем футбольным полям (стоимость объекта — 218 млн. долл. США). В 2013 г. в отеле «Бурдж ал-Араб», одном из самых роскошных в мире, напоминающим по форме парус, гостям представили обновленный аквариум, установленный в главном фойе отеля (емкостью 500 000 литров, с улучшенной системой подводного освещения и искусственным коралловым рифом). В этом отеле три аквариума; два расположены в вестибюле, а третий — вокруг знаменитого подводного ресторана «Ал-Махара». В аквариумах обитает более 4 000 экзотических рыб, в том числе рыба-клоун и рыба-хирург, зебровая и бамбуковая акулы.

Еще одно архитектурное чудо Дубая — отель «Атлантис» (введен в строй в 2008 г.). Расположен на искусственном острове, похожем по форме на гигантскую пальму, «принцессу аравийской пустыни».

Заканчивается строительство Парка бабочек. Площадь этого уникального объекта с пышной тропической растительностью и тремя прудами с озерными рыбами, где посетители смогут полюбоваться 24 видами бабочек из разных стран мира, — 4 000 кв. м.

Дубай — крупнейший в Аравии центр туризма. В 2011 г. эмират посетило 9,3 млн. туристов (2010 г. — 8,49 млн.). Доходы от гостиничного бизнеса составили 4,35 млрд. и 3,7 млрд. долл. США соответственно. Первое место по числу зарубежных гостей занимают саудовцы; в 2011 г. их в Дубае побывало 873 152 чел. (россиян, для сравнения, 255 746 чел.) (21).

В Дубае установлен, к слову, гигантский рекламный щит, попавший в «Книгу рекордов Гиннеса». Высота его составляет 10 м., а длина — 100 м. На нем содержится информация о строительстве в Дубае рыбной фермы по разведению семги и хамура (стоимость проекта — 27, 2 млн. долл. США; площадь — 500 тыс. кв. м.; проектная «мощность» — 4 000 тонн рыбы в год) (22).

Дубай — это аравийская столица золота и ювелирных изделий. Эмират занимает второе место в мире по обороту золота в слитках и второе место в мире по реэкспортным операциям с золотом. В 2013 г. суммарный объем торговых операций с золотом составил 75 млрд. долл. США или 40 % мировой торговли (2002 г. — 6 млрд. долл.; 2006 г. — 14,75 млрд. долл.; 2008 г. — 21 млрд. долл.; 2012 г. — 70 млрд. долл.) (23).

Золото — символ власти и богатства. Из преданий и легенд арабов Аравии известно, что своими золотоносными шахтами славился Офир, земли древнего загадочного царства Южной Аравии с уделами на обоих побережьях Красного моря. В сказаниях о царице Савской говорится, что среди подарков, привезенных ею царю Соломону, было 120 талантов золота (4500 кг.). Кстати, на языке халдеев, на котором говорили народы Древней Палестины, Офир значит «богатство». Один из крупных в прошлом золотых приисков Аравии — Махд аз-Захаб (Золотая колыбель) — располагался между Меккой и Мединой. Золото там добывали со времен глубокой древности. Потом прииск забросили. Разыскал его (1932 г.) и заново запустил в производство американец Кеннет Твитчелл. Компания, организованная им (под названием «Рудники царицы Савской»), за 14 лет работы извлекла из недр земли 60 тонн золота.

На Золотом рынке Дубая, в витрине ювелирного магазина «Канза» выставляют, время от времени, самое большое золотое кольцо в мире — «Звезду Тайбы», весом 63, 856 кг., стоимостью 3 млн. долл. США (занесено в «Книгу рекордов Гиннеса»). Выпустила его (2000 г.) саудовская ювелирная фирма «Тайба». Кольцо инкрустировано драгоценными камнями, общим весом 5,17 кг.

Ведущая в Дубае и крупнейшая на Арабском Востоке ювелирная компания «Дамас» изготовила самую большую в мире монету: весом 185, 88 кг., стоимостью 271 739 долл. США. Гигантская серебряная монета, диаметром 1 метр и толщиной 2,3 см., признанная специалистами «Книги рекордов Гиннеса» самой крупной в мире, покрыта толстым слоем 22-каратного золота.

Дубай по праву называют аравийской столицей не только золотого, но и бриллиантового бизнеса. На долю Дубая приходится 80 % оптовой торговли бриллиантами в Аравии. По оценке «Де Бирс», шесть монархических стран Аравийского полуострова (Саудовская Аравия, Бахрейн, Катар, Кувейт, ОАЭ, Оман) представляют собой сегодня четвертый по величине потребительский рынок в структуре мировой торговли бриллиантами и третий — по объемам продаж ювелирных изделий с ними (после США и Японии).

Слово «алмаз», которым называют сырье для производства бриллиантов, происходит от греческого слова «адамас», что значит «непобедимый». Работы по поиску алмазных кимберлитов ведутся сегодня в Саудовской Аравии. Оливковый аквамарин, гранат и хром, найденные в королевстве, свидетельствуют о том, по мнению ученых, что могут быть обнаружены и алмазные месторождения. Австралийские геологи высказывают гипотезу о наличии алмазов в Восточной Антарктиде, а английские специалисты-астрономы предполагают, что ими богата поверхность недавно обнаруженной новой планеты в созвездии Рака (находится на расстоянии 40 световых лет от земли).

Рассказывая об алмазах и бриллиантах, уместным представляется упомянуть и о том, что в 2012 г. украинские ювелиры попали в «Книгу рекордов Гиннеса» как создатели украшения с самым большим числом бриллиантов. На инкрустацию кольца «Царевна Лебедь», стоимостью 1,3 млн. долл. США, мастера киевского Ювелирного дома «Лобортас» пустили 2525 мелких бриллиантов, общей массой 10,48 карат. Поставщиком бриллиантов выступила известная индийская компания «Шренудж» из Мумбая, имеющая офис продаж в Дубае. Кстати, И. Ю. Лобортас является личным ювелиром главы Российского Императорского Дома Е. И. В. Великой Княгини Марии Владимировны Романовой, а также Патриарха Московского и всея Руси Кирилла.

Ювелирная группа «Смоленские бриллианты», принадлежащая «Кристаллу», крупнейшему в России ограночному предприятию, создала в 2013 г. реплику Большой императорской короны. Произведена она из белого золота; инкрустирована более чем 11 тыс. бриллиантами (страховая стоимость изделия — 100 млн. долл. США).

В том же году британский дизайнер Кристофер Шеллис изготовил «туфельки Клеопатры» — босоножки из платины с бриллиантами, стоимостью 83 тыс. евро; а английские кондитеры и ювелиры — торт, стоимостью 50 млн. долл. США. Полутораметровый шедевр ювелирнокондитерского искусства, представленный ими на свадебной выставке в Ливерпуле (март 2013 г.), украшали 2 000 бриллиантов (признан самым дорогим в мире). Годом раньше в прессе прошло сообщение о том, что компания Blac Astrum начала выпуск визитных карточек, инкрустированных бриллиантами (Signature Card). В салонах компании их продают сегодня в наборах по 25, 50 и 100 штук; говорят, что они пользуются спросом.

Конечно же, не остался в стороне от подобного рода бриллиантовых «чудес» и Дубай, «столица диковинок современного мира». Стоматологи эмирата изготовили золотые накладки на зубы, инкрустированные бриллиантами. Стоимость новинки со 160 мелкими бриллиантами — 153 тыс. долл. США. В прессе сообщалось, что в июне 2014 г. два человека уже выразили желание приобрести такие накладки (делаются по индивидуальному заказу).

В 2013 г. газета «Ювелирные известия» информировала своих читателей о том, что знаменитый источник голубых алмазов, рудник Куллиан в ЮАР, подарил миру новое сокровище — 25,5-каратный голубой бриллиант, проданный вскоре за 16,910 млн. долл. США. Томас Куллиан, имя которого носит этот рудник, вошел во всемирную историю бриллиантов и как первый владелец самого большого из добытых в мире алмазов — «Куллиан» (назван в его честь), весом 3016 карат (621 грамм). Извлек его из карьера «Большая дыра» (1905 г.), расположенного в районе южноафриканского города Кимберли, старатель Томас Пауэр, работавший на Томаса Куллиана. Спустя два года Т. Куллиан продал алмаз Республике Трансвааль — за 150 тыс. долл. США. Потерпев поражение в войне с Англией за независимость, власти Трансвааля преподнесли алмаз «Куллиан» в качестве подарка английскому королю Эдварду VII по случаю его 66-летия; вручен монарху 9 ноября 1907 г. В том же году огранщик из Антверпена Йозеф Ассшер сделал из него 9 крупных и 105 мелких бриллиантов. Самый большой из них, весом 530,2 карата, названный «Звездой Африки», украсил королевский скипетер, а следующий по величине, весом 317,2 карата, — королевскую корону.

Кстати, первый алмаз на Руси обнаружили в 1829 г., в Пермской губернии. Нашел его, как следует из записей владельца тех мест, графа Полье, 14-летний крепостной мальчишка, Павел Попов, получивший за это вольную.

Правит эмиратом Дубай (с января 2006 г.) шейх Мухаммад ибн Рашид Аль Мактум — десятый по счету владыка Дубая из династии Аль Мактум. Родился шейх Мухаммад, которого справедливо называют сегодня одним из компетентнейших политиков Арабского Востока, в 1949 г. Детство его прошло в Шиндане, старинном районе Дубая, в родовом гнезде правящего семейства Аль Мактум. В 1969 г. шейх Мухаммад возглавил полицию Дубая, а в 1973 г. — Министерство обороны ОАЭ. В настоящее время он является вице-президентом и премьер-министром ОАЭ.

В 2014 г., объявленном ЮНЕСКО Годом культуры, эмират Шарджа обрел титул «Столицы исламской культуры». В 1998 г. ЮНЕСКО присвоило Шардже высокое звание «Культурной столицы Арабского мира». По случаю Года культуры на острове Маджаз (расположен в Шарджийской бухте) введен в строй амфитеатр римского стиля, вмещающий в себя 4,5 тысяч зрителей (занимает площадь 7238 кв. м.). Остров связан с набережной ажурным каменным мостом, уже ставшим любимым местом отдыха для горожан.

Шарджа — это древняя Млейха, археологическая сокровищница Аравии, богатейший город «Океанской Аравии», громко заявивший о себе в период с 300 г. до н. э. по 250 г. н. э. Жители Млейхи специализировались на караванной торговле и тонких ремеслах; поддерживали торговые связи с народами Сирии и Египта, Персии и Месопотамии.

На территории эмирата имеются захоронения каменного века (5000–3000 гг. до н. э.). У подножья гор Джабаль Бухайс найдены древнейшие в Прибрежной Аравии могильники, датируемые пятым веком до нашей эры, с более чем одной тысячей скелетов; обнаружены также и хорошо сохранившиеся ювелирные изделия с жемчугом. В начале весны племена, обитавшие в округе, пригоняли туда на выпас стада домашних животных; там же предпочитали хоронить и усопших соплеменников. Существовало поверье, что горы Джабаль Бухайс даруют человеку, ушедшему в мир иной, долгожданный покой, жизнь без забот, тревог и лишений.

У восточного подножья гор Млейха, давших первое название этим землям, есть захоронения, относящиеся к IV тысячелетию до н. э. Млейха, говорят ученые, — это археологический артефакт, свидетельствующий о динамичных сношениях земель Эш-Шамал с древними царствами Месопотамии уже в третьем тысячелетии до н. э.

Во времена бронзового века (3000–1300 до н. э.) в ряде мест на территории Шарджи бурно развивались ремесла: ювелирное, гончарное и медеплавильное. С учетом высокого и повсеместного спроса на аравийскую медь, которую вывозили в Персию и царства Месопотамии, поселения мастеров-медильщиков в местечках Телль Абрак и Кальбу процветали.

На территории раскопанного археологами древнего дворцового комплекса в Млейхе, датируемого II веком до н. э., имеется мастерская по чеканке монет.

Железный век (1300-300 до н. э.) в Шардже ознаменовался строительством водоводов (фалладжей), приручением верблюда, развитием ирригационного земледелия и морской торговли. В то время Шарджа заявила о себе как о крупном центре южноаравийской коммерции, молва о котором разнеслась далеко за пределы «Острова арабов». В Шардже найден, кстати, монетный двор времен Александра Македонского (356–323 до н. э.). Известно, что монеты в землях Востока, завоеванных Македонским, чеканили, как правило, в местах проживания его наместников. Есть основания полагать, что Шарджа могла быть форпостом греков в Прибрежной Аравии. Неарх, знаменитый флотоводец Александра Великого рассматривал Шарджу в качестве одного из мест, пригодных для создания «королевства мореходов». После смерти Александра Македонского, своего друга и великого первооткрывателя Востока, Неарх мечтал заложить такое королевство в Нижней Аравии, как называли арабы южную оконечность полуострова, на пролегавшей вдоль его побережья крупнейшей водной торговой магистрали Древнего мира.

Начиная с 300 г. до н. э. Шарджа — важное звено торговой цепочки, по которой осуществлялись поставки жемчуга, ювелирных изделий и ароматов в Египет и другие царства Средиземноморья. Во времена Великой Аравии (300 г. до н. э. — 611 г. н. э.) Шарджа считалась коммерческим центром этого края, специализировавшимся на производстве ювелирных изделий.

Свое название эмират Шарджа получил от арабского слова «шарк», что значит «восток». Смысл названия (в литературном языке — Шарика) — «Земля, лежащая на востоке», или «Земля восходящего солнца». Основал Шарджу (1727) шейх Рашид ибн Матар ибн Рахман Аль Касими (правил 1727–1777). История жизни этого мудрого человека сохранилась в легендах и преданиях племен. Некоторые из его высказываний, передаваемые из уст в уста, сделались крылатыми; и, кочуя во времени, добрались до наших дней. «Уходя в мир иной, — поучал он потомков, — нужно достойно пройти порог жизни, оставив по себе память добрую делами славными и благородными». Цель, которую ставит перед собой человек, высказывался он, придает смысл жизни. «Жизнь не должна покоиться на одной надежде». «Жизнь без цели, что охота без азарта».

Выезжая на отдых в Шарджу, надлежит помнить, что поцелуи в общественных местах там строго-настрого запрещены; что за пределами отелей женщинам носить юбки выше колен, а мужчинам шорты — нельзя. Покидая пляж, даже тот, что при отеле, нужно обязательно одеться. Нарушение всех этих правил чревато серьезными неприятностями. Посетив бар, из отеля и вовсе лучше не выходить. Попав в подвыпившем состоянии в руки полиции, можно испытать на себе все «прелести» показательной порки, более того, — на центральной площади города.

У побережья Шарджи находится удивительный остров — Сир Бу Найр. Ученые-биологи отзываются о нем как об оазисе флоры и фауны Прибрежной Аравии, как об одном из главных в бассейне Персидского залива мест размножения птиц и черепах.

Обязательно, если представится случай, надо посетить крепостные сооружения Шарджи. В первую очередь форт Ал-Хисн. Расположен он в центре одноименной столицы эмирата (заложен в 1820 г.). Там экспонируются торговые принадлежности негоциантов Шарджи и собрана уникальная коллекция экспонатов, рассказывающая о жемчужном промысле шарджийцев и их торговых экспедициях в дальние страны. Непременно следует побывать также в Кальбе и в Диббе (часто фигурируют в хрониках времен, связанных с утверждением ислама в землях Южной Аравии, а также с периодом португальского владычества в Прибрежной Аравии).

В список объектов исторического наследия ОАЭ, представленный на рассмотрение ЮНЕСКО правительством этой страны, включен город Ад-Дур, что в эмирате Умм-эль-Кайвайн. В период с 200 г. до н. э. по 200 г. н. э. Ад-Дур занимал важное место в системе торговых коммуникаций, находился на перекрестке дорог, связывавших такие крупные рынки, как Шракс, что в Южной Месопотамии, и Млейха (Шарджа), куда поступали товары из Идии. Археологи обнаружили в Ад-Дуре занесенный песками древний форт с башнями по углам, а также хорошо сохранившийся в нем храм с алтарем. Стены храма расписаны рисунками в виде геометрических фигур. Вблизи храма найдены древние гончарные изделия и медные монеты. Ученые считают, что Ад-Дур являлся крупной караванной стоянкой прошлого, снабжавшей водой и продовольствием караваны, занимавшиеся перевозкой товаров между землями Эш-Шамал и Месопотамией.

Основал эмират Умм-эль-Кайван (1775 г), что в переводе с арабского значит «Мать двух сил», то есть двух главных доминант природы Аравии прошлого, пустыни и моря, шейх Маджид Аль Муалла, глава племени аль ’али, родоначальник правящей в эмирате династии Аль Муалла.

Одна из достопримечательностей Умм-эль-Кайвайна — доисторическая бойня крупных морских животных на острове ’Акаб, единственная, пожалуй, в своем роде на планете, где разделывали дюгонь (морское млекопитающее, похожее на тюленя; изысканное лакомство древних народов Прибрежной Аравии).

Находясь на отдыхе в ОАЭ, к совету турфирм насчет того, чтобы съездить на экскурсию в Умм-эль-Кайвайн и посетить там местный форт (построен в 1768 г., в нем находится Национальный музей эмирата) стоит прислушаться.

Известным «пристанищем корабельным» слыла среди негоциантов Древнего мира Рас-эль-Хайма (Джульфар в прошлом) — «родина мореходов» и «обитель торговли». Именно отсюда мореплаватели-аравийцы стали совершать первые в истории «Острова арабов» морские торговые экспедиции к берегам Индии и Восточной Африки, Цейлона и Китая. Родом из этих мест — Ахмад ибн Маджид, «лев южных морей», прославленный мореплаватель «Океанской Аравии». Автохтонами земель нынешней Рас-эль-Хаймы краеведы называют «арабов чистых», ведущих свое начало от Кахтана, внука Сима, сына Ноя. В горных районах Рас-эль-Хаймы и по сей день проживает племя бану ал-шухух, одно из племен-старцев, если так можно сказать, Прибрежной Аравии. Англичане, проводившие карательные операции в тех краях, вспоминали о нем, как о самом, пожалуй, воинственном народе «империи кавасим», с которым им доводилось сталкиваться.

Земли, входящие сегодня в состав эмирата Рас-эль-Хайма, сами арабы Аравии именовали одно время Страной племен кавасим, или Шейхством Аль Касими, то есть именем основателя нынешнего эмирата Рас-эль-Хайма (заложен в 1760 г.). Яркие страницы истории Рас-эль-Хаймы, написанные рукой времени, хранят восхищенные отзовы о ней известных историков и путешественников, таких как Агатархид и Йакут, Марко Поло (посещал Джульфар в 1272 г.) и Дуарте Барбоса, рассказавший об экспедиции Васко да Гамы в Индию. В своих знаменитых путевых заметках португалец отзывался о жителях Джульфара, где ему довелось побывать в 1517 г., как о «великих навигаторах» и непревзойденных никем коммерсантах.

В персидских рукописях XVIII столетия Рас-эль-Хайма, столица племенного союза кавасим, упоминается как центр «арабской силы» Прибрежной Аравии. И неудивительно. «Морской кулак» племен кавасим насчитывал в то время 60 большегрузных парусных судов, 800 быстроходных парусных лодок и 20 тысяч хорошо обученных моряков. Располагая столь внушительным флотом и владея торговыми факториями на обоих побережьях Персидского залива, кавасим не только плотно контролировали коммерцию и судоходство в этой части мира, но и оказывали заметное воздействие на ход его исторического развития, вплоть до 20-х годов XIX столетия. Отсюда — и острое противостояние Англии с кавасим, ее многочисленные карательные экспедиции против «строптивых кавасим», не желавших мириться с диктатом британцев в зоне Персидского залива. О том времени в истории племен Рас-эль-Хаймы, когда они упорно, с оружием в руках, противились воле «пришлых инглизов», напоминает сохранившийся до наших дней форт Дхайа (заложен в XVI столетии).

В 1950-х годах в Рас-эль-Хайме не было ни школ, ни больниц. Сыновей на учебу отправляли, исходя из финансового состояния той или иной семьи, либо к родственникам и знакомым в Шарджу, либо в Кувейт, тогдашний центр образования Прибрежной Аравии. По словам пожилых жителей эмирата, окончив школу, научившись читать Коран и овладев «искусством письма и счета», они неплохо, порой, зарабатывали. Так, за декламирование айатов из Корана в домах соплеменников, куда их приглашали, будь то в связи с рождением ребенка или по случаю смерти члена семьи, им давали по «четверти, а иногда и по полрупии».

За годы, прошедшие с начала образования ОАЭ, федерации семи княжеств, жизнь в Рас-эль-Хайме и в землях Эш-Шамал в целом коренным образом изменилась. Там, где еще в конце 1960-х годов не было ни электричества, ни шоссейных дорог, ни медицинского обеспечения, туристы могут видеть сегодня роскошные отели и яхт-клубы, представительства именитых мировых компаний и банков, крупнейшие на Ближнем Востоке «парки солнечной энергии», и многое другое.

Главная достопримечательность эмирата Фуджайра — мечеть Ал-Бидийа в селении Ал-Бадйа (правительство ОАЭ находит обоснованным внесение ее в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО). Отличительная особенность этой мечети (заложена в 1450 г.), в сравнении с другими, возведенными в то же время, — куполообразная крыша, поддерживаемая изнутри стоящей посередине храма каменной опорой. По своему внешнему виду здание мечети напоминает храмовое культовое сооружение Древнего Йемена. Легенда гласит, что в земли Фуджайры, где, кстати, располагалось в прошлом одно из поселений великих финикийцев, мигрировавших с Дильмуна (Бахрейна) в Средиземноморье, пришли и осели племена, покинувшие Йемен. Шейх-старец одного из них, последний из первых йеменцев-переселенцев, захотел построить храм, подобный тому, что был на его прародине, в Йемене, вблизи Ма’риба. Для этого пригласил известного йеменского мастера. Когда храм воздвигли, а скрывавшие его строительные леса разобрали, то перед взором собравшихся людей предстало невиданное там никем дотоле сооружение с куполом. Удивленные способностью мастера «поднимать своды в небо», обитатели тех мест обозвали его гордецом, посягнувшим, дескать, на то, что под силу одному только Богу. И доброе имя искусного зодчего, как это часто случается, незаслуженно опорочили (24).

В Фуджайре находится один из старейших на Аравийском побережье фортов, построенный более 300 лет тому назад.

Фигурирует Фуджайра и в «Книге рекордов Гиннеса», притом несколько раз. Впервые эмират попал в эту «скрижаль мировых достижений» в 2009 г., когда представил специалистам «энциклопедии Гиннеса» национальный флаг ОАЭ, нарисованный на крышах 413 автомобилей (по случаю 38-й годовщины со дня образования ОАЭ). В 2010 г. — очередной рекорд. На сей раз — в связи с исполнением на сцене, то есть на ограниченном пространстве, бедуинского танца йала, с участием 285 мужчинами. Тогда же зафиксировали еще один рекорд. Его установил участник танца, житель Диббы, древнейшего города в землях Эш-Шамал (сам Неарх, легендарный флотоводец Александра Македонского, считал его главным перевалочным пунктом морской и караванной торговли негоциантов Южной Аравии). Меч, подброшенный в воздух диббийцем (обязательный элемент военных танцев аравийцев), взлетел на высоту 21,275 метров. И, наконец, рекорд 2011 г., когда в центре Фуджайры появился памятник символу мужества и доблести арабов Аравии — мечу. Монумент-меч, воздвигнутый в центе Фуджайры, — самый большой в мире, высотой в 14,94 м. (25).

Следует сказать, что холодное оружие — это непременный атрибут национального костюма араба Аравии прошлого. «Кинжал, — заявляют бедуины, — символ чести мужчины; как имя человека, он шествует с ним по жизни». Кстати, самый большой в мире кинжал — весом 120 кг, длиной 2,7 м. и шириной 23 см. — изготовил мастер в

Дубае; ожидается, что скоро его предъявят для экспертной оценки специалистам «Книги рекордов Гиннеса». В настоящее время в ней фигурирует аравийский кинжал ханджар, длиной 91,5 см. и шириной 21,6 см.

Туристическая «жемчужина» Аджмана, самого загадочного эмирата в землях Эш-Шамал, — это хорошо сохранившийся форт XVIII столетия, где в наши дни находится Национальный музей. Эмират основало (1800 г.) правящее в нем и поныне семейство Аль Нуэйми, поселившееся в этих краях вместе со своим племенем (бану наим) в конце XVII столетия. Аджман, к слову, тоже претендует на то, чтобы попасть в «Книгу рекордов Гиннеса». В 2013 г. по случаю празднования 42-й годовщины со дня образования ОАЭ в Аджмане вывесили приветственный плакат, скомпонованный из 5500 выпущенных в ОАЭ почтовых открыток (площадь плаката — 121 кв. м.) (26).

К месту, думается, будет упомянуть о том, что в ОАЭ проживает обладатель самого маленького в мире Корана. Длина миниатюрного списка Священной книги мусульман — 5,1 см., ширина — 8 см. Владелец раритета — христианин Мухаммад Амиль Исса, поселившийся в ОАЭ в 1989 г. По его словам, данный список Корана его предки обнаружили в Ал-Кудсе (Иерусалиме), лет 400 тому назад.

Объединенные Арабские Эмираты — это первая в арабском мире федерация, не распавшаяся с течением времени (образована 2 декабря 1971 г.), уверенно перешагнувшая 40-летнюю черту «зрелости» и имеющая достаточно прочный фундамент для дальнейшего наращивания ткани взаимодействия семи ее участников во всех областях жизни. В ранней античности земли ОАЭ (Эш-Шамал) принадлежали Магану. Объединенные Арабские Эмираты, говорил первый президент федерации, шейх Заид, это — «дерево, которое год от года становится плодороднее, и все глубже пускает корни».

В седом прошлом всю Прибрежную Аравии в зоне Персидского залива древние мессопотамцы делили на две части — Дильмун и Маган. Первая включала в себя территории, входящие сегодня в состав Бахрейна, Кувейта, Катара и Эль-Хасы (северо-восточная провинция Саудовской Аравии), а вторая — нынешние Оман и ОАЭ. К своему легендарному прошлому аравийцы относятся с подчеркнутым уважением и вниманием. Изучению истории края и полуострова в целом уделяют повышенное внимание в школах. На цели образования в ОАЭ расходуется 20 % государственного бюджета федерации (27).

Интересная история — у национального флага ОАЭ. Представлен он четырьмя цветами: белым, черным, красным и зеленым. Автором идеи краеведы называют 19-летнего ’Абдаллу Мухаммада ал-Ма’ина, ставшего впоследствии дипломатом (занимал должность посла ОАЭ в Чили). Цвета на знамени символизируют благородные качества аравийцев, воспетые в одной из поэм широко известного в Прибрежной Аравии поэта Сафи ад-Дина ал-Хилли. Храбрость и доблесть, составляющие основу муравы, кодекса чести бедуинов, отображены красным цветом. Любовь к жизни — зеленым. Гостеприимство — белым. Способность преодолевать тяготы жизни в пустыне и стойкость в схватках с врагом представлены черным цветом.

Гиды, правда, приводят туристам и другую трактовку цветов национального стяга ОАЭ. Зеленый, помимо того,что является официальным цветом ислама, ассоциируется у арабов Аравии еще со счастьем и плодородием. Белый цвет символизирует такие, издревле высоко чтимые здесь, человеческие ценности, как чистоту помыслов и поступков. Черный отображает главное богатство страны и основной источник стремительного роста благосостояния народа — нефть. Красный — это символ независимости.

В 1960-х годах, рассказывал журналистам один из пожилых членов племени хассани, проживающего в горах Диббы и Фуджайры, дорога из Диббы в Рас-эль-Хайму, куда ездили для продажи фиников, занимала на ослике 4 дня, а из Диббы в Шарджу и Дубай — 8 дней. Стоимость сезонного урожая фиников, что он собирал в своем саду, составляла 20–30 рупий. Мешок муки или риса стоил тогда, для сравнения, 2 рупии (28).

Со времени образования ОАЭ многое в жизни эмиратцев изменилось: 93 % процента коренного населения страны, практически полностью в 1960-х годах не умевшее ни читать, ни писать, сегодня — грамотное. ОАЭ занимают 29 место в списке 142 самых процветающих наций мира (2012); Кувейт, к слову, — 38, а Саудовская Аравия — 52.

Примечание.

ОАЭ — 17-я крупнейшая экономика мира. Эмираты находятся на 23 месте в списке самых безопасных для жизни человека стран планеты, и на 32-м по уровню оказания медицинских услуг населению. В период с 1971 по 2011 годы ВВП ОАЭ увеличился с 20 млрд. долл. до 230 млрд. долл. США (2012 г. — 295, 782 мрд. долл.; 2013 г. — 280, 272 млрд. долл.). По расчетам специалистов, ВВП ОАЭ в 2018 г. может составить 462 млрд. долл. США. ВВП на душу населения в эмирате Абу-Даби оценивался в 2013 г. в 109 000 долл. США. Власти ОАЭ ставят перед собой задачу увеличить ВВП на душу населения к 2021 г. на 65 %, и войти в десятку ведущих стран мира по этому показателю. На долю экспатриантов приходится 88,5 % населения ОАЭ (2006 г. — 85 %). Суммарный объем внешней торговли ОАЭ в 2012 г. превысил 136 млрд. долл. США (29).

ОАЭ — третий по величине в Западной Азии получатель прямых иностранных инвестиций. В 2012 г. они оценивались в 9,6 млрд. долл. США (2007 г. — 14 млрд. долл.). В 2012 г. в страны «аравийской шестерки» в целом было вложено 26 млрд. долл. США. Более 83 % этих инвестиций аккумулировали ОАЭ и Саудовская Аравия (30).

Динамично развивается банковский сектор. Активы Национального банка Абу-Даби, к примеру, занимающего 50-е место в списке 500 самых безопасных банков мира, превысили 82 млрд. долл. США (2012 г.)

Дубай удивляет ростом алмазной торговли. В 2011 г. суммарный объем операций с алмазным сырьем в Дубае составил 39 млрд. долл. США (31).

ОАЭ занимают 9 место в мире по плотности миллионеров среди населения страны (40 человек из каждой тысячи). Эмиратам принадлежит 15 место в мире по количеству очень богатых людей на одну тысячу человек (три из каждых ста тысяч обладают состояниями в размере более ста млн. долл. США). В 2013 г. суммарный размер семейного богатства 57 тыс. семей в ОАЭ составлял 400 млрд. долл. США (32).

20 из 100 самых высоких зданий в мире находятся в ОАЭ, в Абу-Даби и Дубае. О богатстве жителей этих аравийских эмиратов говорит и то, что в Абу-Даби, к примеру, общественным транспортом пользуется сегодня лишь один процент населения (33). Минимальная заработная плата для коренных жителей эмирата Абу-Даби установлена властями в размере 3,562 тыс. долл. США в месяц.

ЧАСТЬ VIII ОМАН Странички из дневника времен одного древнего султаната Аравии.

Путешествие по лабиринтам времени.

Великие исследователи-портретисты Омана.

Россия и Маскат: устраняем пробелы.

Путешествие по лабиринтам времени. Португальцы, появившиеся в Прибрежной Аравии в 1506 г., удерживали Маскат до 1650 г. Силой уйти из земель Омана заставила их правившая в то время в стране династия Йа’руба. Сплотив и объединив оманские племена, она смогла создать к 1699 г. могучую морскую империю, «раскинувшую власть свою», по словам арабских историков, от Бахрейна до побережья Восточной Африки. Просуществовала династия Йа’руба более 120 лет (1624–1748). На смену ей пришла властвующая в Омане и поныне династия Аль Бу Саид. Заложил ее (1744) Ахмад ибн Саид из рода Аль Бу Саид, человек удивительной судьбы. Будучи простым погонщиком верблюдов, он, благодаря своим врожденным талантам воина и дипломата и присущим ему мужеству и отваге, смог стать (1741) правителем Сухара (Сохара), одного из крупнейших в прошлом торгово-портовых центров Оманского побережья, а потом и Маската. К 1749 г. возглавляемая им коалиция племен нанесла сокрушительное поражение персам, приглашенным в свое время (1737) в земли Омана для содействия имаму в прекращении межплеменных войн. После избрания его главой крупного межплеменного союза хинави, честно служил тогдашнему владыке, принадлежавшему к другому, равному по силе хинави, межплеменному союзу оманцев — гафири. Получив поддержку со стороны местного духовенства, сделался правителем Омана.

Ахмад ибн Саид удерживал бразды правления в Омане в течение 40 лет. После кончины имама (1783) власть в стране перешла к его сыну, Саиду ибн Ахмаду, а от него — к Султану ибн Ахмаду, погибшему в одном из морских сражений с пиратами кавасим (1804). Дело было так. Отправившись в Персию, чтобы проверить работу серных шахт, арендованных его семьей у шаха Персии, и встав на стоянку у острова Томб, он решил идти дальше без военного сопровождения. Пересел на небольшой парусник и проследовал в направлении побережья Персии практически без охраны. В тот же день, ночью, на его парусник напали пираты. Наскочили совершенно случайно: волею судеб, в одно и то же время оказались на одном и том же отрезке морского пути из Рас-эль-Хаймы в Линге, куда направлялись на свадьбу к родственникам. Завязавшаяся схватка, скоротечная и жестокая, закончилась гибелью имама. Некоторое время после смерти Султана ибн Ахмада страной правили (1804–1806) два его сына, Саид и Салим (совместно, но при регентах). В 1806 г. единовластным владыкой земель Омана стал Саид ибн Султан (Сайид Саид), и властвовал в Омане до 1856 г.

Сайид Саид, прозванный в народе Саидом Великим, отличался щедростью и экстравагантностью, любил оказывать разного рода «знаки внимания» главам дружественных государств. В 1833 г. послал в подарок президенту США Эндрю Джексону шахматы — с фигурками, вырезанными из рога носорога, богато инкрустированные драгоценными камнями. В 1842 г. отправил из Маската в Лондон, в подарок королеве Виктории (1819–1901), жеребца чистой арабской породы с приложенной к нему родословной, вышитой на шелке золотыми нитками. В 1844 г. аналогичный подарок сделал и президенту США Джону Тайлеру.

В 1840 г. Сайид Саид построил на принадлежавшем Маскату (до 1890 г.) острове Занзибар резиденцию, а в 1840 г. перенес туда столицу (с 1784 по 1856 гг. Маскат и Занзибар управлялись султаном Маската). В соответствии с распоряжением, сделанным им незадолго до смерти (1856), один сын, Тувайни ибн Саид, получил во владение Оман, а другой, Маджид ибн Саид, — Занзибар. Спор, возникший впоследствии между братьями по данному вопросу, рассматривал вице-король Индии, граф Чарльз Джон Каннинг (1812–1862), в ведении которого находились тогда подпавшие под влияние Англии территории Омана. В 1861 г. он утвердил «раздел», произведенный Сайидом Саидом, и обязал «владетеля Занзибара» выплачивать властелину Маската 7200 рупий в месяц (около 7000 фунтов стерлингов в год) в качестве компенсации за «самостоятельность на Занзибаре».

Печально прославился в истории Омана султан Баргаш ибн Саид. Сделавшись в 1870 г. властителем Занзибара (путем насильственного отстранения от власти брата Маджида), он тут же упек в темницу другого своего брата, Халифу, где тот провел, закованным в цепи, целых три года (1).

Под властью Маската, и довольно долго, находились такие крупные острова в зоне Персидского залива, как Бахрейн, Кишм и Ормуз, а также обширные владения в Бар аз-зиндж (в «землях черных людей», то есть в Африке). На договорной с персами основе султан распоряжался одно время и рядом территорий в Южной Персии (вдоль побережья от Бендер Аббаса до Линге; в 1868 г. шах Ирана аннулировал права султана на аренду этих земель) (2).

Примечание.

Нынешний султан Омана Кабус бен Саид родился 18 ноября 1940 г., в г. Салала (провинция Дофар на юго-западе страны). Начальное образование получил в частной школе в Англии. Там же, в г. Сандхерст, закончил Королевскую военную академию (1964 г.). Полугодовую стажировку проходил в Германии (ФРГ), в составе английского военного контингента. По возвращении домой проживал в г. Салала (отец Кабуса опасался, что образованный и деятельный сын может отстранить его от власти), где и провел около шести лет, находясь, по сути, под домашним арестом.

23 июля 1970 г. в стране произошел организованный англичанами дворцовый переворот. Саид бен Таймур отрекся от престола и покинул родные земли. Правителем Омана стал султан Кабус (26 июля 1970 г.). После прихода к власти приступил к осуществлению широких преобразований. Сразу же отменил все нелепые ограничения, такие, например, как еженощный комендантский час в Маскате, запрет на прослушивание радио и др.

Рассказывают, что в одном из окон дворцовых покоев его отца, Саида бен Таймура, стояла громадная подзорная труба. С ее помощью султан наблюдал за поведением подданных. Заметив курильщика или человека с запрещенным транзисторным приемником, отдавал распоряжение о немедленном задержании и наказании ослушника.

В Салале в годы правления Саида бен Таймура лишь один из жителей города «имел дозволение» передвигаться на мотоцикле — лечащий врач султана, иранец по происхождению. Велосипед и приемник коренной житель мог купить только с личного разрешения правителя.

Когда султан Кабус пришел к власти, в Омане насчитывалось 3 школы, 2 больницы; протяженность шоссейных дорог не превышала 10 км. Сегодня в стране 1000 школ, а медицинские посты — в каждом населенном пункте.

Султан Кабус бен Саид интересуется классической музыкой и военной историей. Увлекается верховой ездой.

У 74-летнего султана нет детей-наследников. Поэтому следующего правителя изберет совет правящего семейства. Если он не сможет прийти к единому мнению (правитель должен быть назван в течение трех дней), тогда решением данного вопроса займется Совет обороны. На специальном заседании председатель Совета в присутствии всех членов этого органа вскроет два оставленных султаном Кабусом (в разных, заметим, местах страны) опечатанных конверта с изъявлением его воли насчет нового владыки, и публично объявит об этом народу Омана (2*).

Самым экстравагантным правителем Омана XIX столетия арабские историки считают султана Фейсала бен Турки (1888–1913). В его старинном замке в Маскате имелась огромная клетка со львом. Туда, как и во времена кровожадного Салманасара, владыки древнего ассирийского царства, о жестокости которого были наслышаны и народы Южной Аравии, бросали провинившихся подданных султана. Так же расправлялись и с пойманными капитанами пиратских судов, грабившими в море торговые караваны оманцев, шедшие из Индии, Восточной Африки и с Занзибара.

Над замком этого правителя каждую пятницу поднимали красный флаг. Он оповещал жителей Маската о наступлении дня уммы (общины), времени отдохновения от трудов и посвящения себя радости совместной пятничной молитвы в соборной мечети.

Фейсал бен Турки первым из владык Маската завел паровой катер. По его распоряжению во дворце установили и первый в Омане электрический движок. Купол дворца, подсвеченный по ночам с помощью движка, служил маяком для входивших в гавань судов. Вскоре, однако, все эти «игрушки» султана, как о них отзывались жители Маската, вышли из строя. Починить их было некому, и от них тут же освободились, как от состарившейся и развалившейся мебели.

Во времена султана Фейсала бен Турки в Омане ходили самые, пожалуй, необычные в Аравии денежные знаки — медные монеты пайс и тавила. Первую из них, пайс, завезли в Маскат из Индии, где ее в свое время запустила в оборот Ост-Индская компания (оттуда же, кстати, попала в Оман и шейхства Эш-Шамал и рупия). Другая монета, тавила, представляла собой согнутую пополам простую медную полоску. Появилась в землях Омана еще во времена воинственных карматов (920), наводивших некогда страх и ужас на всю Аравию.

В 930 г. карматы захватили Высокочтимую Мекку и вывезли оттуда Священный Черный камень Достопочтимой Каабы, который удерживали в «плену», в Эль-Хасе, в течение более 20 лет. Карматы были мужественными, дисциплинированными и хорошо обученными воинами. Царство их с центром в Эль-Хасе и форпостом на Бахрейне многие исследователи Аравии называли «Аравийской Спартой». Когда Абу Тахир, вождь карматов, подошел к Багдаду всего с 500 всадниками и предложил жителям города «сдаться или умереть», то в ответ услышал ядовитые насмешки стражников. Смысл их сводился к тому, что, «наскочив» на крепостные стены Багдада, Кармат (прозвище Абу Тахира) «расшибется о них также, как разбиваются о камень капли дождя, не оставляя на нем ни следа, ни царапины». Переговорщик, выехавший из города на встречу с Абу Тахиром, сообщил ему, что Багдад, окруженный глубокими рвами и высокими стенами, защищают 30 тыс. бойцов, справиться с которыми 500 ратникам, даже таким, как карма- ты, едва ли под силу, ибо это — выше человеческих возможностей. То, что Багдад обороняет сильное войско, — это правда, ответил Абу Тахир. Правда, однако, и то, что среди защитников Багдада нет и трех таких латников-конников, как те трое, что за моей спиной. Сказав это, он повернулся к всадникам и приказал одному из них вонзить себе в грудь кинжал; другому — войти в стремительные воды реки, и добраться вплавь до противоположного берега, усеянного лучниками противника; а третьему — броситься головой вниз с близлежащей скалы на находившуюся под ней сторожевую башню. И все трое, не задумываясь, тотчас выполнили приказ своего военачальника. Поведай горожанам обо всем, что ты видел и слышал, сказал Абу Тахир. И предупреди их, что «если к наступлению ночи город не будет сдан, то поутру он будет взят», а защитники посажены на цепь и уведены в рабство. Багдад, как и говорил Абу Тахир, карматы, действительно, захватили и разграбили, а старшин города собрали на центральной площади и казнили (3).

Великие исследователи-портретисты Омана. Одним из них смело можно назвать лейтенанта Дж. Уэлстеда. Во время службы в Индии его направили на полуостров с заданием тщательно, насколько можно, исследовать южные и юго-восточные земли Аравии. В ноябре 1835 г. он высадился в Маскате, имея в виду пройти оттуда вдоль побережья и добраться до Дарайи, столицы ваххабитов. Султан Маската, Сайид Саид, принял офицера английского флота тепло. На память о встрече подарил ему меч. Посоветовал оптимальный маршрут передвижения. Предоставил лошадь и вручил рекомендательные письма, адресованные шейхам племен, по землям которых пролегал дальнейший путь исследователя, — с обращением об оказании содействия «отважному и любознательному инглизу».

Первым, кто в землях Эш-Шамал приютил у себя лейтенанта во время его путешествия, было племя бану абу амр. Несмотря на то, что оно в свое время пострадало от действий англичан вследствие предпринятой ими карательной экспедиции против племен кавасим, встретили чужеземца в племени приветливо. Надо сказать, что Уэлстед умел находить общий язык с арабами, искренне интересовался их обычаями, что не могло не остаться у них незамеченным. Для гостя разбили шатер, поставили у входа почетный караул, а вечером устроили дийафу, то есть празднество (высший у бедуинов знак внимания к чужеземцу). Неизгладимое, судя по всему, впечатление произвел на лейтенанта мужской военный танец — с «подбрасыванием в воздух обоюдоострых мечей, длиной не менее 3 футов» (около 92 см.).

Сопроводив гостя до границ своих земель, племя бану абу амр передало его под опеку бедуинов из племени бану джанаба. Число воинов в нем составляло, по подсчетам лейтенанта, не менее 3500 человек; состояло оно их двух профессиональных кланов — рыбаков и проводников караванов. Кланы эти, что абсолютно не характерно для плотно спаянных внутри себя аравийских племен, друг с другом практически не общались. «Сыны пустыни», то есть бедуины-кочевники, «людей, живших морем», сторонились. Браков между собой не заключали; совместных маджалисов (встреч) и гуляний не устраивали.

Главным открытием, сделанным лейтенантом Уэлстедом в Южной Аравии, стали обнаруженные им, в Хадрамауте, в 100 милях от Адена, развалины древнего замка (Накаб ал-Хаджр). Камни в окружавшей его мощной защитной стене, высотой 30–40 футов, с двумя сторожевыми башнями, были уложены так плотно, что между ними не проходило даже лезвие ножа. Замок имел два входа: на севере и на юге. Так вот, на его стенах лейтенант увидел и скопировал старинные письмена. Буквы неизвестного ему алфавита (химйаритского, как потом выяснилось), величиной в 8 инчей (20 см), позволили лейтенанту воспроизвести их с абсолютной точностью (4).

Владения Омана, рассказывает лейтенант Уэлстед, простирались тогда вдоль побережья до нынешнего эмирата Абу-Даби. Коренное население представляли два крупных межплеменных союза — хинави и гафири.

Интересные воспоминания о Маскате, Оманском побережье и об Ормузе первой половины XIX столетия оставил Джеймс Фрейзер (1738–1856). В начале 1821 г., находясь в Бомбее, он познакомился с доктором Эндрю Джуксом, назначенным вскоре главой миссии Ост-Индской компании для проведения коммерческих переговоров в Персии. Он-то и предложил Джеймсу присоединиться к его миссии. К тому времени Джеймс Фрейзер уже довольно долго пробыл в Индии, куда приехал из Шотландии (1813 г.). Успел поработать в торговой компании в Каликуте (Калькутте) и поучаствовать в научной экспедиции, организованной его братом, Уильямом Фрейзером, в целях поиска истоков рек Ганга и Джамны. Предложение доктора Э. Джукса принял охотно.

Судно «Френсис Верден», на борту которого находилась миссия Ост-Индской компании, вышло из Бомбея 14 мая 1821 года. По пути в Персию побывало в нескольких портах Омана, в том числе в Маскате, о чем Джеймс Фрейзер и поведал в своем увлекательном «Описании путешествия в Хорасан в 1821 и 1822 гг.». 5 июля 1821 г. достигло побережья Омана, и бросило якорь у мыса Ра’ас ал-Хадд (Мыс оконечности земли), где находился небольшой одноименный городок. Заложили его в целях защиты земель Омана от набегов ваххабитов.

8 июля шхуна вошла в бухту Маската, на берегу которой красовался древний город. Самым большим зданием в нем был стоявший у воды дворец владыки Омана. На северо-западной стороне города, на скале, возвышался форт с несколькими сторожевыми башнями, соединенными между собой высокой оборонительной стеной с 2–3 батареями орудий на ней. Напротив этого форта располагался еще один. Первый назывался Великолепный (Джаллалли), второй — Превосходный (Камалли). Скалы, свисавшие над бухтой, пишет Дж. Фрейзер, венчали небольшие фортификационные сооружения со сторожевыми башнями. Население города насчитывало 10–12 тыс. чел., в том числе около 1 тыс. индусов, выходцев из Синда, Катча и Гуджарата (5). Улочки Маската «кишмя кишели рабами», рослыми, как на подбор, и крепко сложенными.

Упоминая о местных женщинах, Дж. Фрейзер отмечает, что сообщить что-либо конкретно о них, об их внешности, он не может, так как с головы до ног их «укрывали длинные черные покрывала, служившее им и мантией, и паранджой одновременно». Выглядели женщины, по его словам, как «монахини, сбежавшие из своих келий».

Повествуя о проживавшей в Маскате общине индусов, Дж. Фрейзер говорит, что ее роль в торговых делах Маската с Индией являлась для Омана настолько важной и значимой, что имам взял купцов-индусов под личную опеку и защиту. Им разрешалось свободно исполнять свои религиозные обряды и иметь собственные храмы, посвященные в том числе богине Кали Деви, убившей, по легенде, шайтана. Службу, однако, надлежало проводить «без лишнего шума», как подчеркивалось в указе имама. Двумя влиятельными артелями торговой общины индусов в Маскате Дж. Фрейзер называет ювелиров из клана джейнитов и ростовщиков из касты банйанов.

Центром коммерческой деятельности купцов-индусов на Оманском побережье считалась тогда, Матра, небольшой, в описании Дж. Фрейзера, городок в трех милях от Маската, где они держали торговые ряды, меняльные конторы, отделения «денежных домов» и ювелирные мастерские.

Маскат, замечает Дж. Фрейзер, — одно из самых «облюбованных моряками» мест на Аравийском Побережье. Здесь мореходы пополняют запасы воды и продовольствия. В горных районах Омана — множество финиковых рощ, фруктовых садов и виноградников. Оттуда в Маскат регулярно подвозят свежие фрукты: виноград, белый и черный; персики и плоды манго, сладкие и сочные; гранаты и лимоны, и, конечно же, финики. Они в Омане — в изобилии, восклицает путешественник.

Маскат, продолжает Дж. Фрейзер, богат рыбой; сортов ее в прибрежных водах такое количество, что и не счесть. Есть устрицы, мелкие, правда, но вкусные. Рынки отменно снабжаются мясом. Коз в стране — бесчисленное множество, коровы — двугорбые, молока дают много. Масло — в избытке, и разных сортов. Домашний скот в окрестностях ряда городов, где пастбищ недостает, кормят сушеной рыбой, слегка приправленной истолченными в порошок финиковыми косточками. Много домашней птицы. Быстро портящиеся продукты — рыбу, мясо, фрукты и овощи — поставщики, имеющие на то специальные разрешения от городских властей, завозят на рынки Маската ежедневно. Сбывают оптом, владельцам лавок. Что не удается реализовать в течение дня, распродают по вечерам, по минимально низким, символическим, можно сказать, ценам; и только в специально отведенных для этого местах, за городской стеной (6).

Погода летом — несносно жаркая. Состоятельные маскатцы проводят это время года в горной деревушке Сардаб, а правитель Омана — в летней резиденции в местечке Буркха, расположенном в 50–60 милях к востоку от Маската.

Деньги в султанате, вспоминал Дж. Фрейзер, ходили разные. За сто немецких крон, например, в меняльных конторах давали 217 бомбейских рупий. Вместе с тем, цены на товары на местных рынках торговцы устанавливали только в местных мухамиди; 20 медных монет мухамиди равнялись одному испанскому доллару. Мелкие местные медные монеты назывались гузами; 20 гуз, составляли один мухамиди, а полтора мухамиди приравнивались к 1 франку (7).

Важной статьей собственного вывоза Омана были финики. В Маскате их ежегодно продавали на сумму 90-120 тыс. долл. США, а в других портах Омана — еще на 40 тыс. долл. Неплохой доход в казну давала торговля солью, поступавшая в Оман с принадлежавших тогда Маскату «соляных полей» Ормуза. Хороший спрос имела сера. Ее добывали в шахтах Хумира, что в Южной Персии, находившихся в то время в управлении Маската (8).

Основу жизнедеятельности составляла торговля. Маскат традиционно являлся важным местом складирования товаров и обмена ими. В 1821 г. в личном распоряжении правителя Омана насчитывалось пять военных судов, в том числе два фрегата: «Шах Аллум» с 50 орудиями на борту, и «Керолайн», оснащенный 40 пушками. Личный транспортный флот имама состоял из 6 большегрузных судов (2 буггало и 4 баттила), совершавших в сопровождении боевых кораблей торговые экспедиции в Индию и на Цейлон, на Мадагаскар и в земли Юго-Восточной Африки.

Полицейские функции в городах выполняли группы бедуинов- наемников из приграничных районов страны. Основные средства из казны расходовались на содержание правящего семейства и королевских конюшен, а также на проведение карательных акций против бунтующих племен на суше и пиратов на море. Ежегодные доходы имама превышали его расходы примерно на сто тысяч долларов.

В собственности у имама имелись обширные земельные угодья, пригодные для ведения сельского хозяйства, а также крупные стада верблюдов и другого домашнего скота. За сдачу земли в аренду имам брал 1/10 с собранного на ней урожая; в дела арендаторов не вмешивался. Немалый доход приносила торговля верблюдами. Процветала работорговля. Невольников доставляли из Занзибара («охотники на рабов» свозили их туда со всей Африки).

Славился Маскат своими ткачами, оружейниками и кондитерами. Знаменитые оманские шерстяные плащи аббас пользовались повышенным спросом у племен Прибрежной Аравии. Также, к слову, как холодное оружие, порох и халва (в переводе с арабского слово «халва» значит «сладость»), а у заезжих купцов — сушеная рыба и акульи плавники.

За время нахождения миссии Ост-Индской компании в Маскате стороны обменялись протокольными визитами. Аудиенция англичан у имама проходила на открытой веранде дворца, обращенной на бухту. Угощали гостей фруктами, сладостями и кофе. В качестве памятного подарка британцы поднесли владыке Омана меч в дорогих ножнах.

Спустя несколько дней с ответным визитом на английский корабль пожаловал и сам правитель — на 10-ти весельной самбуке, в сопровождении министра своего двора и племянника. Пробыл на судне около часа. В Омане тогда свирепствовала холера, жертвами которой, как следует из путевых заметок Дж. Фрейзера, стало более 10 тыс. чел.

Увлекательные очерки о Маскате первой половины XIX столетия и подвластных султанату землях в Африке принадлежат перу М. Расченбергера, хирурга американской дипломатической миссии, направленной в 1832 г. в страны Азии президентом США Эндрю Джексоном. Миссию возглавил особый правительственный агент Эдмунд Робертс. С султаном Маската ему удалось заключить договор о торговле, с зафиксированным в нем размером таможенной пошлины на товары, завозимые американскими торговыми судами в порты Омана и его доминионов (договор вступил в силу 30.06.1834).

Описывая Занзибар, куда миссия прибыла в сентябре 1835 г. на шхуне «Enterprise» по пути в Оман, М. Расченбергер сообщает, что поскольку султан находился в Маскате, то принимал миссию его 16-летний сын, в сопровождении Хасана ибн Ибрахима, начальника военного флота султана. Он лично посетил судно главы американской миссии, а затем прислал в подарок парусник, «доверху груженный финиками, с тремя откормленными овцами в придачу».

Первое, что бросилось в глаза, говорит М. Расченбергер, когда мы сошли на берег, так это огромная деревянная клетка у таможни со 150 рабами. Торги невольниками проводились там, пишет он, ежедневно. Как правило, по вечерам, после захода солнца. Ежегодно на Занзибар доставляли из Африки не менее 7 тысяч рабов. За ввоз их на остров для последующей продажи взималась пошлина: от полдоллара до 4 долларов «за голову», в зависимости от «порта отгрузки раба». Некоторые жители Занзибара владели тогда, по словам М. Расченбергера, двумя тысячами невольников и более, по цене от 3 до 10 долларов «за голову» (9). Пять дней в неделю рабы трудились на хозяев, и два — на себя, возделывая выделенные им участки земли.

Весомое место в торговле на Занзибаре, также как и в Маскате, принадлежало общине индусов-вегетарианцев из клана банйан. Занимались они тем же, что и евреи в Сане и в портах Южной Аравии, а именно: ростовщичеством и коммерцией. Давали под процент деньги в ссуду, владели торговыми лавками и меняльными конторами на рынке и складскими помещениями в порту. Насчитывалось их в ту пору на Занзибаре человек 350. Проживали на острове посменно, в течение 4–5 лет; на место отъезжавших сразу же прибывали новые представители этого клана. Кстати, когда Васко да Гама оказался в Индии, то вся торговля там, как он вспоминал, находилась в руках ба- нйанов; конкуренцию им составляли только купцы-южноаравийцы.

Делясь впечатлениями о Занзибаре, М. Расченбергер рассказывает, что дворец султана, сооруженный из коралловых блоков, располагался вблизи небольшого форта, возведенного еще португальцами и оснащенного пушками тех лет. Стражники-африканцы, дежурившие при входе, были вооружены копьями, а гвардейцы-арабы, которые несли службу внутри дворца, — мечами, щитами и «кинжалами искусной работы». Рукоятки их холодного оружия, сделанные из рогов диких животных, «украшали драгоценные камни».

Обратил внимание М. Расченбергер и на «подчеркнуто уважительное» отношение арабов к Корану. Брали они Священную книгу только «чисто вымытыми и надушенными руками». «Прибегали к Корану за советом», когда нужно было принять решение по тому или иному, важному для них вопросу. Писали изречения из Корана на бумаге и, вложив записки со священным текстом в кожаные мешочки, вешали на двери своих жилищ в качестве амулетов-оберегов. В тех же целях надевали их на шеи, отправляясь на войну. Изречения из Корана вышивали на боевых знаменах (10).

Неизгладимое впечатление, судя по всему, произвел на М. Расченбергера обычай арабов снимать при входе в жилище не головной убор, как это принято в Америке или в Европе, а обувь. Необычной ему показалась и «система судопроизводства» на Занзибаре. Состояла она в том, что каждый вечер, перед заходом солнца, жители острова собирались у ворот форта, где в присутствии трех судей султан разбирал жалобы своих подданных и выносил по ним решения.

Остров, отмечает М. Расченбергер, богат источниками пресной воды. Повсюду — продавцы бананов и кокосов. По традиции, сложившейся на Занзибаре, приглашенного в жилище островитянина, встречают у порога, с кокосовым орехом в руках. Испив сок кокоса, гость входит в дом (11).

Очень понравилось М. Расченбергеру и другим членам миссии поданное им во время обеда блюдо из крабов. Местные жители, замечает он, обзывали крабов «пиратами», так как те «изгоняли рыб из щелей в подводных скалах и селились там сами».

Когда в 1449 г. Васко да Гама останавливался на Занзибаре, то, по свидетельствам португальских хронистов, «взял на заметку» бойкую торговлю золотом, которое завозили на остров из Момбасы и Софалы. По этой причине Занзибар часто навещали иностранные негоцианты. В период с сентября 1832 г. по май 1834 г., согласно отчету американской миссии, остров посетило 40 торговых судов, в том числе 32 американских, 7 английских, одно французское и одно испанское (12).

Неизменными «постояльцами» удобных бухт острова М. Расченбергер называет крупнотоннажные арабские парусники доу, водоизмещением до 400 тонн. Эти суда, говорит он, не изменившиеся, похоже, со времен Римской империи, встречались в Индийском океане повсюду.

Россия и Маскат: устраняем пробелы. Первые официальные контакты России с Маскатом можно датировать 90-ми годами XIX столетия. Отчеты об этом уголке Аравии, подготовленные консулами Российской империи в Бендер-Бушире, Багдаде и Басре, помогают проследить хронологию разворачивавшихся там политических событий, связанных с действиями Англии по подчинению Маската британской короне (13).

Изучение первого российского дипломатического отчета о Маскате, составленного консулом в Багдаде А. Ф. Кругловым, показывает, что интерес англо-индийских властей к Маскату определялся не столько их заинтересованностью в прекращении пиратства и ликвидации рабства в зоне Персидского залива, как они заявляли, сколько долгосрочными интересами Британии в данном районе мира (14). Англия стремилась к тому, чтобы, подчинив себе Маскат, использовать его обширные владения на Аравийском побережье для установления полного контроля Британской империи над морскими коммуникациями на подступах к Персидскому заливу, а также для проникновения в земли Прибрежной Аравии, а оттуда — в Центральную Аравию (15). Англичане, докдадывал А.Ф. Круглов, «не упускали ни одного случая, который можно было бы использовать для того, чтобы подчинить султана Маската своей власти окончательно» (16).

Реализуя цели и задачи британской политики на Оманском побережье, англичане вначале (до 1894–1895 гг.) чаще использовали в отношениях с Оманом политико-дипломатические средства. Задаривая султана ценными подарками, выделяя ему крупные финансовые субсидии, присваивая всевозможные титулы и осыпая орденами, они целенаправленно, но без применения военной силы, подводили Маскат под опеку Британской империи, превращая султана в послушное орудие своей политики в Аравии. После широких антианглийских выступлений населения Оманского побережья, имевших место в 1895 г., в аравийской политике Британской империи произошли кардинальные изменения (17). Этап «мирного наступления» Англии на Прибрежную Аравию через Маскат закончился. Началась фаза ярко выраженной силовой политики, сориентированной на подчинение турецких владений на полуострове британской короне (18).

Для Российской империи такое развитие событий не явилось неожиданностью. Симптомы того, что Англия «может встать в стойку кулачного бойца», отмечались российскими дипломатами еще в 1894 г., когда с назначением в Маскат французского консула «англичане будто бы сразу открыли глаза и двинулись вперед», демонстрируя «суровую, озлобленную жестокость».

«Англичане смотрят на этот край, — сообщал А. Ф. Круглов послу в Константинополе И. А. Зиновьеву, — как на свою собственность, подготавливаясь к его занятию, когда наступит благоприятный момент раздела, считая подобный раздел как бы решенным для них вопросом; и надо удивляться лишь тому, каким образом все эти ветхие, оставленные на защиту провидения кусочки арабо-персидского побережья Залива до сих пор не захвачены англичанами окончательно» (19).

Для реализации своих планов, доносили российские дипломаты, английскими агентами «умело подогревалась» ненависть арабов Аравии к туркам. В этих целях они широко использовали такие средства, как распространение среди аравийских племен красочных пропагандистских брошюр едкого антитурецкого содержания, а также снабжение бедуинов оружием.

Брошюры, которые издавали на арабском языке в Индии, ввозили в Аравию, в частности в Неджд и Хиджаз, большей частью через Маскат, торговцы-мусульмане из числа влиятельной мекканской общины купцов, сторонников Великобритании, имевших, ко всему прочему, английское подданство (20).

Что касается поставок оружия в Аравию, то центром торговли им в зоне Персидского залива, писал в 1910 г. российский консул в Басре С. Тухолка, выступал Маскат. Покровительствовал «оружейной коммерции» сам султан. С каждого ружья, ввозимого в Маскат, он «взимал в свою пользу известную пошлину» (21).

Оружие, по сведениям российских дипломатов, поступало в Маскат на британских судах, шедших из Англии и из Индии (22). Затем с торговыми караванами его доставляли в земли Арабского побережья Персидского залива. Часть оружия складировали на Бахрейне и в Кувейте. И уже оттуда на парусных лодках бутрах перебрасывали в Месопотамию. Через Маскат, Кувейт и Бахрейн оружие сбывали в Неджд и Хиджаз. Одними из крупнейших посредников-оптовиков в торговле оружием в Аравии русские дипломаты считали агентов английского торгового дома «Дерби и Эндрюс». Ввоз оружия и амуниции в Маскат в 1902 г., например, составил, по оценке генерального консула Российской империи в Бендер-Бушире Н. Пасека, 471 104 руб., в том числе Англией — 380 078 руб. (23).

Вооружая племена во владениях Порты на полуострове, Англия имела целью «подготовку бедуинов к восстанию против турецкой власти» (24). «Если и при настоящем вооружении аравийских племен, находящихся в постоянном брожении, — отмечается в документах МИД России за 1896 г., — авторитет турецкого и персидского правительств нельзя признать удовлетворительным, то с улучшением вооружения кочевников положение названных правительств в этих краях станет еще более затруднительным, что, несомненно, вполне согласуется с видами англичан» (25).

«Дальнейшее бесконтрольное утверждение англичан в Маскате, — говорится в документах Архива внешней политики Российской империи, — а через него, следовательно, и на всем Аравийском побережье Персидского залива должно быть нами, и теперь же, мирными способами задержано».

Русская дипломатия, как видим, внимательно следила за действиями Британской империи в Южной Аравии. Осуждая силовую политику Англии в Маскате, Россия в то же время дистанцировалась от открытого выступления в англо-французском споре за Маскат на стороне Парижа, умело обходила дипломатические ловушки Германии, вовремя разгадывая хитроумные комбинации Берлина, нацеленные на то, чтобы поссорить ее с Францией и столкнуть с Англией.

Рассказывая в своей «Географии» о Маскате и землях Омана в целом, Абу-л-Фида’ (1273–1331), знаменитый арабский географ, повествует следующее. Страна Оман «занятая коленом ’азд», богата животными, рыбой и деревьями. Недаром бытует в Аравии поговорка насчет того, что если «кто не может добыть пропитание, тот пусть идет в Оман». Маскат — «красивый город с гаванью, в которой кишмя кишат суда из Синда, Индии, Китая и страны Занджав (Африки)».

Много лавок торговых; есть и такие, полы которых устланы листами из бронзы (26).

Маскат, докладывал в своем выступлении «Мировое значение Персидского залива и Кувейта» на заседании Общества ревнителей военных знаний (ноябрь 1901 г.) действительный статский советник, чиновник по особым поручениям и один из первых русских открывателей-исследователей Аравии Сергей Николаевич Сыромятников (1864–1933), живет торговлей. Доходы от таможни в 1900 г. составили около 200 тыс. руб.; ввоз — 3 360 000 руб., вывоз — 1 340 000 рублей. Население города — 30 тыс. чел. (Омана в целом — 1,6 млн. чел.); есть английский и американский консулы (27).

В Персидском заливе, делится своими наблюдениями профессор Московского университета Н. В. Богоявленский, посещавший Маскат в 1902 г., доминировали в политическом отношении три государства: Персия, Турция и Англия. «Последняя, ничем не владея de jure, de facto взяла под свое покровительство ту часть береговой Аравии, которая считает себя независимой, т. е. начиная от Маската и до Эль-Катара. Многим местным правителям, арабским шейхам, Англия платит субсидии, и с одним только условием — не сообщаться с другими государствами Европы без ее ведома… Для большего престижа… англичане имеют здесь несколько военных судов, которые постоянно стоят в Маскате, Бушире и Кувейте, и в случае надобности являются всюду, где нужно поддержать интересы британского правительства» (28).

Негласными английскими агентами, информировал МИД Российской империи титулярный советник, управляющий российским генеральным консульством в Бендер-Бушире Гавриил Владимирович Овсеенко (1870–1916), «буквально усеяны» оба побережья Персидского залива. Исключительно одни только английские корабли беспрепятственно крейсируют в местных прибрежных водах. Английские коммерсанты владеют почти всей торговлей края. С помощью подкупов, задабриваний и запугиваний «держат в своих руках буквально всех правителей» (29).

Используя широкую сеть соглядатаев, писал в «Рассказах о земле Аравийской» (1898) П. Деполович, Англия, утвердившись в Маскате и в Адене (1839), «зорко» следила за всем, что делалось на полуострове, чтобы «захватить, а где и удержать уже захваченную торговлю» (30). В делах Омана «путалась давно»; и страстно желала подмять под себя весь Аравийский полуостров.

Интересные заметки о Маскате содержатся в отчетах российских дипломатов, посвященных заходу в Маскат легендарного крейсера «Варяг» (1901) во главе с его не менее прославленным командиром, капитаном 1-го ранга Владимиром Осиповичем Бэром, геройски погибшим 14 мая 1905 г. в морском сражении в Цусимском проливе. Ночью 27 ноября «Варяг» при включенных прожекторах вошел в живописную бухту Маската. Военно-дипломатическая миссия крейсера началась на рассвете следующего дня — салютом в 21 выстрел. Первый министр правительства, прибывший на корабль, пригласил В.О. Бэра с офицерами на прием к правителю, во дворец. На другой день, утром, султан со свитой посетил «Варяг», и внимательно осмотрел «Крейсер». Русский гимн, исполненный военным оркестром, выслушал, приложив руку к сердцу, стоя напротив выстроившегося на палубе экипажа корабля. Неизгладимое впечатление на правителя Маската и его жителей, отмечал в донесении в Париж французский консул, произвели мощные прожекторы крейсера, его 42 орудия на борту и оркестр духовой музыки. Незадолго до того, как «Варяг» снялся с якоря, подвезли подарки от султана: 4 коровы и 20 пудов овощей. Коров доставили на крейсер живыми, — дабы гости из России, как, улыбаясь, сказал командиру «Варяга» посланник султана, «не сомневались в свежести подарка-угощения» (31).

Бывали в Маскате и другие корабли славного Военно-морского флота Российской империи. По словам русских послов в Персии, посещавших Маскат во время их морских путешествий-командировок в Бомбей, на скальных отвесах в бухте Маската они видели начертанные краской названия заходивших туда русских военных кораблей. Особенно отчетливо выделялась надпись с датами пребывания в Маскате крейсера 1-й категории «Аскольд» (ноябрь 1902 г., командир — капитан I ранга Николай Карлович Рейценштейн).

Упоминает о таких надписях и известный уже читателю профессор Московского университета Н. В. Богоявленский (в заметках «По берегам Персидского залива»). На скале, у моря, пишет он, «резали глаза» названия судов, когда-либо посещавших Маскат. Оставили их и русские моряки. Следуя традиции, они тоже начертали на этой «мемориальной скале», белой краской, названия заходивших в Маскат кораблей Военно-морского флота России (32).

Маскат, являясь крупным торговым портом Южной Аравии, представлял собой «лакомый кусочек» и для «хищных людей моря», как арабы Аравии называли пиратов, и для шаек «хищников пустыни», как они отзывались о разбойниках-кочевниках. В 1897 г., рассказывает Н. В. Богоявленский, бедуины подвергли Маскат тотальному, можно сказать, грабежу. Небольшими группами, человек по 5-10, под видом мирных жителей, явившихся, дескать, в Маскат, чтобы поторговать, они открыто прошли через въездные ворота вовнутрь города. Укрылись в нем, и, собрав мощный кулак, человек в триста, в «условленную ночь перебили весь гарнизон». После чего отворили ворота, впустили в город около полутора тысяч бедуинов, и учинили разбой. Продолжался он неделю. Султан все это время укрывался в крепости.

О «шалостях пиратов» у берегов Аравии и Персии говорили, кстати, и тверской купец Афанасий Никитин, отпраздновавший в Мошкате (Маскате, весной 1468 г.), «шестую за время своего хождения за три моря Пасху», и купчина «гостиной сотни» Семен Мартынов Маленький. Возвращаясь в 1695 г. «со товарищи» из Индии, с грузом имбиря, орехов и чая на двух судах, Семен лично «узрел», как следует из отчета по результатам этой экспедиции, что представляют собой на деле «пираты мошкатские», лихо захватившие «одно из их судов в Белом море» (Аравийском море) (33).

Примечание:

В 2012 г. ВВП Омана оценивался в77 млрд. долл. США (2010 г. — 74,4 млрд. долл.). Инфляция была на уровне 4 % (2007 г. — 14 %). Сбережения в иностранной валюте составляли (2010 г.) 18 млрд. долл. США.

Численность населения Омана — 4 млн. чел. (2013), в том числе 1,77 млн. экспатриантов, из которых 700 тыс. — индусов. Суммарный объем денежных переводов индийской колонии в Омане на родину в 2013 г. превысил 3 млрд. долл. США; объем двусторонней торговли Омана с Индией достиг 5,7 млрд. долл. США (34).

Индия, к слову, — ведущий торговый партнер не только Омана, но и других монархических стран Аравийского полуострова, объединенных во влиятельную региональную организацию Совет сотрудничества (ССАГПЗ). На Индию приходится 50 % торгового оборота «аравийской шестерки» с внешним миром. Объем торговли между Индией и странами-членами ССАГПЗ увеличился с 16,9 млрд. долл. в 2004 г. до 91,6 млрд. долл. США в 2008 г. (2006 г. — 47,4 млрд. долл.; 2007 г. — 66, 9 млрд. долл.). В 2013 г. суммарный объем коммерческого сотрудничества Индии с участниками Совета сотрудничества приблизился к 200-м млрд. долл. США, включая свыше 30 млрд. долл. США денежных переводов на родину, сделанных семью миллионной индийской колонией в странах «аравийской шестерки». Участники ССАГПЗ покрывают около 65 % потребностей Индии в нефти (35).

ЧАСТЬ IX КУВЕЙТ Линия жизни

Исторические записки. Путешествие во времени.

Россия и Кувейт: забытые страницы истории.

Крупным планом: портреты правителей Кувейта.

Исторические записки. Название Кувейт (Эль-Кут в прошлом), произошло от арабского слова «кут», что значит «форт», отмечал в первом информационно-справочном документе, посвященном этому шейхству Арабского побережья Персидского залива (1899 г.) консул Российской империи в Багдаде А. Ф. Круглов. В случае объявления войны правитель Кувейта мог собрать в течение суток «от двух до трех тысяч вооруженных всадников на верблюдах» (1).

Арабы Кувейта, сообщал А. Круглов, пиратством не занимались. Главной сферой их деятельности была торговля. «Кувейтские моряки выделялись отвагой, ловкостью, верностью данному слову и принятым на себя обязательствам» (2). Жили кувейтцы морем, писал российский консул в Басре А. А. Адамов в своем интереснейшем сочинении «Ирак Арабский. Бассорский вилайэт в его прошлом и настоящем», и считались «одними из самых отважных моряков на всем Персидском заливе». Парусники их можно было встретить и в Бомбее, и в других портах Индии, куда они отправлялись за рисом, «тиковым деревом для постройки судов на собственных верфях» и другими товарами. Помимо каботажной торговли и рыболовства, кувейтские племена принимали «деятельное участие в ежегодной жемчужной ловле у Бахрейнского архипелага», а некоторые из них — даже на Цейлоне и в Красном море (3).

Кувейту принадлежало важное место в системе региональной торговли. По мнению А. Адамова, Кувейт являлся «главным портом Внутренней Аравии». Почти ежедневно «караваны с разным товаром уходили из Кувейта в Неджд и Хаиль». Осуществлялась через Кувейт и поставка во Внутреннюю Аравию контрабандных грузов, в частности оружия. В 1899 г., например, в «арсенале шейха Кувейта» насчитывалось, по сведениям российских дипломатов, около 10 тыс. ружей (4).

Племена Кувейта, информировал Министерство иностранных дел российский консул в Багдаде А. Круглов, чувствовали себя под управлением своего шейха достаточно хорошо. Он умел неплохо лавировать во взаимоотношениях и с турками, и с ваххабитами, и с англичанами, склонявшими шейха Мубарака «отдаться под покровительство Британской короны». «В продолжение всего XIX столетия вожди этого маленького государства, опираясь то на ваххабитов для отпора туркам, то на турок для предотвращения опасности со стороны ваххабитов, искусной политикой сумели оградить свою независимость от поползновений обоих этих могущественных сил». Устояли они и от притязаний персов. Достаточно ловко долгое время уходили и из-под давления англичан. Отзывчивость и внимание правящей династии к людям, подчеркивал А. Круглов, «отеческий характер по отношению ко всем обитавшим на территории Кувейта племенам», привлекали в земли этого шейхства многие соседние племена, искавшие «покоя и безопасности» (5).

Документы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что за помощь, оказанную в 1870–1871 гг. семейством Аль Сабах багдадскому вали Мидхаду-паше при занятии Турцией Катара и провинции Эль-Хаса, что на северо-востоке Арабского побережья Персидского залива, шейху Кувейта, ’Абдалле Аль Сабаху, «турки пожаловали титул каймакама, то есть турецкого вицегубернатора». Более того «правитель Кувейта с братьями получили подтверждение прав на владение громадными садами финиковых пальм на правом берегу р. Шатт-эль-Араб, что в 5–6 часах езды от Басры» (6).

В 1892 г., после смерти шейха ’Абдаллы, правителем Кувейта стал шейх Мухаммад ибн Сабах (правил 1892–1896). Он также был признан турками в качестве каймакама, притом не только Кувейта, но и «ряда районов на территории от Кувейта до Катара»; где — с согласия Турции — «мог распространять впредь свою юрисдикцию».

Шейха Мубарака, пришедшего к власти в Кувейте в результате дворцового переворота (17 мая 1896 г.), турки не только «подтвердили в правах каймакама», но и наградили (по представлению генерал- губернатора Басры Мухсина-паши) орденом Меджидие 2-й степени; более того, «облагодетельствовали вскоре титулом паши» (7). Проникнув во дворец правителя, рассказывает в «Очерках по истории Кувейта» В. Л. Михин, шейх Мубарак со своими сыновьями Джабиром и Салимом, и семью бедуинами разоружили стражу и физически расправились над шейхом Мухаммадом, братом шейха Мубарака, прямо в его спальне (8).

Шейх Мубарак, отмечал консул А. Круглов, искусно использовал в его отношениях с турками, в этой «дружбе сквозь зубы», женитьбу своей родственницы на вице-губернаторе Басры Раджабе-эфенди. Обладая талантом переговорщика, еще при дяде своем, ’Аб- далле Аль Сабахе, «служил для турецких властей в Аравии специальным агентом-посредником в сношениях с племенами», в том числе с «правителями крайне важных для Турции шейхств Прибрежной Аравии», таких, к примеру, как Бахрейн (9).

Шейх Мубарак, по отзывам встречавшегося с ним известного уже читателю профессора Н. В. Богоявленского (1902 г.), был «умным, интересным человеком и тонким восточным дипломатом», ловко лавировавшим между своими врагами и остававшимся независимым. Шейх Мубарак, к слову, — это седьмой эмир Кувейта из династии Аль Сабах (интересный факт: цифра семь у арабов Аравии — счастливая; даже имя ребенку аравийцы дают на седьмой день после рождения).

Переход Кувейта из рук персов под власть арабских племен датируется началом XVII столетия. Кувейт, как самостоятельное княжество в Восточной Аравии, активно участвовал в региональных делах, торговых и политических. На это указывают, в частности, дошедшие до наших дней хроники тех далеких времен. В них говорится о том, что в 1730 г., когда имам Омана обратился к шейху Кувейта с просьбой о предоставлении помощи в борьбе против португальцев, кувейтцы незамедлительно снарядили в Маскат два судна с оружием и амуницией (10).

Путешествие во времени. Тремя главными семейнородовыми кланами племени ал-’утуб, отделившегося от племенного союза ’анза и переселившегося из Северной Аравии в Кувейт (1716 г.), историки называют Аль Сабах, Аль Халифа и Аль Джала- хима. Со временем, сообщал консул А. Круглов, «в Кувейте остался проживать род Сабахов, заложивший княжество Кувейт»; два других «отодвинулись к Бахрейну» (11). Шейх Сабах ибн Джабир Аль Сабах, родоначальник династии Аль Сабах и основатель эмирата Кувейт пришел к власти на волне острой межплеменной борьбы, развернувшейся в Кувейте после смерти шейха Сулаймана, последнего владыки из династии Аль Хамид, правившей землями Кувейта с 1669 по 1756 гг.

Кувейтяне, доносил А. Круглов, «дорожат своей свободой»; они готовы к тому, чтобы «отстаивать ее с оружием в руках». Шейх Мубарак «в управлении Кувейтом от турок самостоятелен», «строго следит за всем, что творится не только в его владениях, но и далеко кругом». И очень «заботиться о том, чтобы иностранные агенты не свили у него гнезда». Один из таких агентов, индус по происхождению, уличенный в «политической переписке», был «немедленно выслан за пределы Кувейта» (12)

В Кувейте, докладывал А. Круглов, «существует лишь одно лицо, носящее феску, — карантинный чиновник, выполняющий заодно обязанности турецкого шпиона». Явных «признаков подчинения» туркам или англичанам там нет. Турецкий флаг, развивающийся иногда над дворцом Мубарака, он «волен и не поднимать». «Жители Кувейта настолько привыкли к самостоятельности, что на вопрос, есть ли в городе иностранцы, отвечают: есть человек 15 турецкоподдан- ных, да несколько персов».

Переход Кувейта в руки англичан, чего они так добиваются, резюмировал А. Круглов, «с точки зрения наших непосредственных интересов в бассейне Персидского залива, представлялся бы крайне нежелательным». Это стало бы «важным шагом бриттов» в направлении «расширения сферы их влияния в Аравии». Такое развитие событий дало бы Британской империи реальную возможность для того, чтобы «приблизиться к исполнению своей заветной мечты о превращении Персидского залива в Mare clausum (Закрытое море)» (13).

Шейх Мубарак, отмечается в одном из документов Архива внешней политики Российской империи за 1904 г., соблюдал все приличия статуса «лояльного вассала Турции», отведенного ему Константинополем. И едва бы решился нарушить сложившиеся отношения с Портой, «если бы последняя не задалась мыслью усилить воздействие Турции на Кувейт» в целях превратить «свою номинальную власть в Кувейте — в реальную». Если бы не стала открыто вмешиваться в этих целях в межплеменные розни кувейтских племен и «подстрекать против шейха Мубарака племена Джабаль Шаммара». Когда же Порта «предприняла попытку ввести в Кувейт небольшой турецкий гарнизон», а потом выслали туда «канонерскую лодку, командир коей передал Мубараку Сабаху распоряжение султана явиться в Константинополь», тогда шейх Мубарак и принял решение о переориентации на Англию (14).

В конце XIX столетия численность населения города ЭльКувейт, информировал российский консул в Басре А. Адамов, не превышала 10–12 тыс. чел. Функционировала судоверфь. Дом консула Великобритании, «оштукатуренный и окрашенный снаружи», издалека бросался в глаза «белым пятном своего фасада». Был даже «более заметен, чем дворец самого шейха», отличавшийся от других, «разбросанных вокруг построек», лишь одним — «флагштоком, да вечным присутствием у ворот нескольких оседланных коней, доставлявших во дворец гостей шейха» (15). На острове Фао действовал телеграф, установленный там англичанами (1864 г.).

Кувейт, писал А. Круглов, «слыл бойким местом торговли». Бедуины Эль-Хасы, к примеру, «пригоняли туда для обмена на финики, одежду и ружья своих овец, лошадей и коз». Многие товары попадали из Кувейта — контрабандным путем — в Неджд и Хиджаз, и даже в Багдад, «один из центров религиозно-политической жизни Арабского Востока», где, как следует из сообщений российских дипломатов, в конце XIX столетия насчитывалось 68 мечетей, 6 церквей и 22 синагоги.

Благодаря торговле, Кувейт быстро разрастался. Известный уже читателю чиновник по особым поручениям С. Сыромятников, посещавший Кувейт в 1900 г., отмечал в своем сообщении на заседании членов Общества ревнителей военных знаний, что в 1900 г. население Кувейта составляло 30 тыс. чел., а торговый флот шейхства насчитывал «200 барок от 200 до 300 тонн». Рост торговли способствовал развитию образования. Кстати, первая в истории Кувейта школа (Ал-Мубаракийа), открыла двери для детей (для мальчиков) в 1912 г. Первая школа для девочек (Ал-Шаркийа) появилась в 1936 г.

Увлекательные воспоминания о Кувейте оставил английский полковник Х. Диксон. Он был очевидцем и участником многих событий, имевших место в Прибрежной Аравии в конце XIX столетия. Занимал должность политического агента Великобритании в княжествах Восточной Аравии, а затем — политического резидента в Кувейте. Две книги Х. Диксона («Арабы пустыни», «Кувейт и его соседи»), посвященные арабам Аравии, содержат в себе много интересных сведений об обычаях и нравах народов «Острова арабов».

Россия и Кувейт: забытые страницы истории. Начало дипломатических контактов России с Кувейтом можно датировать 1896 г., когда Кувейт посетил секретарь российского консульства в Багдаде В. Ф. Машков. Начиная с 1899 г., то есть со времени прихода к власти шейха Мубарака (1896), контакты эти приобрели регулярный характер. Документы Архива внешней политики Российской империи сохранили отчеты о встречах с шейхом Мубараком русских дипломатов и командиров кораблей Военно-морского флота Российской империи, заходивших в Кувейт в период 1900–1903 гг. в рамках новой политики Санкт-Петербурга в Персидском заливе — «политики дела».

Шейх Мубарак, к которому 5 марта 1900 г. консулы А. Круглов и Г. Овсеенко прибыли на встречу вместе со старшим офицером канонерской лодки «Гиляк» лейтенантом Сарычевым (капитан судна барон Индрениус болел, и сойти на берег не смог), встречал русских гостей на улице, у ворот дворца. Всех нас, докладывал А. Круглов, поразили «умные глаза шейха». Состоявшаяся затем беседа показала, что «человеком он был проницательным», «переговорщиком изощренным», «прекрасно осведомленным о положении дел среди арабов всего Аравийского полуострова». Шейх Мубарак, по словам А. Круглова, пользовался авторитетом и влиянием среди бедуинов Аравии. Не раз предлагал им «свои услуги» для решения тех или иных вопросов, «касавшихся не только пустыни, но также и Бахрейна, и Эль-Катара», шейхов которых знал издавна, и «неоднократно посещал их прежде для улаживания разных споров» (16).

Принимали русских во дворце шейха Мубарака в лучших традициях аравийского гостеприимства. Среди огромных блюд с рисом и разными восточными сладостями на разостланном на полу ковре красовались два целиком зажаренных ягненка. Шейх Мубарак, по арабскому обычаю, разорвал мясо руками, и, разложив его по тарелкам гостей, пригласил всех присутствовавших принять участие в трапезе. В качестве подарка офицерам корабля распорядился доставить на борт «Гиляка» 30 домашних животных.

Деловая беседа, состоявшаяся после обеда на открытой веранде дворца, «проходила на глазах» офицеров находившейся в то время в кувейтской бухте английской канонерской лодки «Сфинск», непрерывно, по выражению А. Круглова, наблюдавших в бинокли за «каждым движением» русских.

Визит в Кувейт легендарного крейсера «Варяг» (9-11 декабря 1901 г.) еще больше укрепил «обаяние России» и в Кувейте, и в других шейхствах Аравии, докладывал в МИД русский консул Г. Овсеенко (работал в дипломатических миссиях в Багдаде и Бендер-Бушире; умер в Персии, в 1916 г., будучи генеральным консулом в Реште). Внушительные размеры крейсера, его величественный внешний вид, оркестр духовой музыки, впервые, к слову, зазвучавший в этих краях, и именно с борта русского корабля, приветливость матросов и доступность «Варяга» для кувейтян в целях ознакомления с ним — все это, сообщал Г. Овсеенко, «очаровало арабов». «Варяг» сделался темой «нескончаемых бесед» среди населения обоих побережий Персидского залива.

Впечатление, произведенное на жителей Кувейта, равно как и на население других портовых городов Прибрежной Аравии, канонерской лодкой «Гиляк» и крейсером «Варяг», подкрепил визит в бассейн Персидского залива крейсера 1-й категории «Аскольд» (бросил якорь в Кувейтской бухте 28 ноября 1902 г.). Численность экипажа (580 чел.), количество орудий (35) и оснащенность крейсера мощными прожекторами произвели должный эффект. Акции военной дипломатии, предпринятые кораблями Военно-морского флота России, подчеркивали в своих донесениях русские дипломаты, явились «лучшим напоминанием об истинном могуществе географически отдаленной от этого края России» (17)

Миссия в Персидский залив крейсера 2-й категории «Боярин» (февраль-март 1903 г.), посетившего и Кувейт, также принесла России неплохие политические дивиденды. Притом как в плане дальнейшего упрочения авторитета России в Кувейте и в Прибрежной Аравии в целом, так и с точки зрения налаживания прямых связей с влиятельным в Неджде (Северная Аравия) родом Аль Са’уд, в частности, шейхи которого укрывались в то время в Кувейте.

Интерес к русским на всем Арабском побережье Персидского залива после посещения его кораблями Военно-морского флота Российской империи, писал русский посланник в Тегеране П. М. Власов, ссылаясь, в том числе, на отчеты Н. В. Богоявленского о его поездках в Кувейт, на Бахрейн и в Маскат, — очень большой. Главное желание арабских шейхов, — чтобы русские, особенно их Военно-морской флот, как можно чаще посещали Персидский залив, и «сдерживали тем самым произвол инглизов».

Деятельная политика Российской империи в зоне Персидского залива не на шутку встревожила англичан. Путешествовавший недавно по Индии с научной целью коллежский асессор Н. Богоявленский, докладывал представитель России в Индии, статский советник Клемм, рассказывал, что в Бомбее агенты сыскной полиции ходили за ним буквально по пятам, «следили за каждым его шагом». Стоило ему с кем-нибудь заговорить, как филер тотчас после него подходил к тому же человеку, и дотошно расспрашивал его, о чем с ним беседовал «приехавший сааб» (господин). «Традиционный страх перед русскими», заключает Клемм, у англичан, по-видимому, не только не уменьшился, но, напротив, — усилился; в Индии это чувствуется.

Одна из малоизвестных страниц истории Кувейта и его отношений с Россией — обращение шейха Мубарака за покровительством к российскому самодержцу. «Стремясь выйти из того тревожного и беспокойного положения, в котором Кувейт, — по словам шейха Мубарака, — находился вследствие действий, с одной стороны, вероломных турок», а с другой — «докучливых англичан» с их «навязчивыми предложениями о протекторате», он попытался довести до сведения российских дипломатов «мольбу о помощи». Просил (март 1901 г.), через посредника, русского подданного Аббаса Алиева, ежегодно совершавшего из Басры поездки в Кувейт по торговым делам, передать русским консулам в Багдаде, Бендер-Бушире и Басре, «просьбу о русском покровительстве». Более того, о «готовности предоставить русским возможность принять меры, необходимые для безопасности Кувейта», а, если потребуется, то и «водрузить в этих целях русский флаг на территории Кувейта, искони принадлежащему роду Мубарака Аль Сабаха, независимому и несвязанному никакими договорами» (18).

По общему настроению шейха было видно, делился своими наблюдениями и соображениями А. Алиев с русским консулом А. Ф. Кругловым по возвращении из Кувейта, что «в случае отказа русских шейх Мубарак — при неблагоприятном для Кувейта развитии событий — обратиться за помощью к англичанам». В письме А. Ф. Круглову, переданном с А. Алиевым, правитель Кувейта писал, что «в своей стране» он «самостоятелен… и ни одно государство не вмешивается в его дела». В конце послания отмечалось, что снова, как и в 1900 г., когда во время захода в Кувейт русского корабля «Гиляк» он устно оповещал консула, что «не может обойтись без России», то и теперь, этим письмом, «умоляет обратить на него внимание». Примечательно, что, подписывая данное обращение к русскому консулу, шейх Мубарак указал свой титул («независимый правитель Кувейта»), тогда как во всех предыдущих письмах к нему ставил лишь подпись и печать (19).

Шейх Мубарак, умело, по выражению российских дипломатов, лавировавший между «турецкой Сциллой и английской Харибдой» дабы «оградить свою независимость» от «притязаний Турции» и от «покровительства Англии», не скрывал заинтересованности в России. Документы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что шейх Мубарак, «правитель умный, осторожный и фантастически предусмотрительный» (так его характеризовали русские дипломаты), «взирал на Россию как на союзника в деле отстаивания независимости Кувейта».

Решение в отношении ходатайства шейха Мубарака приняли в Санкт-Петербурге в мае 1901 г. В директиве министра иностранных дел В. Н. Ламздорфа российскому послу в Константинополе указывалось: «Благоволите передать А. Круглову, что какое бы то ни было вмешательство в кувейтское дело нежелательно ввиду неопределенности положения на месте, грозящего осложнениями» (20).

В инструкции по этому вопросу посла Российской империи в Константинополе И. А. Зиновьева консулу в Басре А. А. Адамову от 31 августа 1901 г. говорилось следующее: «Весьма вероятно, что Вам представится случай войти в сношения с кувейтским шейхом или непосредственно, или же при посредстве его доверенных лиц, проживающих в Басре.

В апреле текущего года шейх адресовал нашему генеральному консулу в Багдаде письмо, коим просил «обратить на него внимание». Согласно объяснению лица, через которого доставлено было коллежскому советнику А. Круглову означенное письмо (речь идет о русском подданном Аббасе Алиеве), шейх Мубарак Аль Сабах желал бы быть принятым под наше покровительство, но из боязни себя скомпрометировать не решился вполне ясно выказать свое желание.

Ввиду изложенных выше соображений мы лишены возможности удовлетворить такому ходатайству… но при всем том было бы нежелательно лишать шейха надежды на наше сочувствие.

На тот случай, если бы шейх пожелал узнать о результате своего ходатайства, предлагаю Вам разъяснить ему, что, пользуясь нашим влиянием в Константинополе, мы всегда будем готовы защитить его законные интересы и ходатайства перед турецким правительством, и удерживать последнее от посягательств на самостоятельность, которой пользуется ныне Кувейт. С другой стороны, мы советуем ему в его собственных интересах не портить своих отношений с Турцией, и не поддаваться внушениям англичан, ожидающих лишь благополучного случая, чтобы наложить руку на все побережье Персидского залива. Слабая Турецкая империя менее опасна для независимости арабских владетелей, нежели Англия, честолюбивые замыслы которой могут принять под влиянием обстоятельств весьма широкие размеры» (21).

Как бы то ни было, но теплые чувства шейха Мубарака в отношении России были, думается, искренними. Так их характеризовал и посещавший Кувейт (весной 1902 г.) член Императорского общества любителей естествознания и антропологии Н. В. Богоявленский. «Прибыв в Кувейт, — рассказывает он, — шейха в городе не застал. Он находился в лагере на расстоянии пяти часов езды от города. Его сын, Джабир, наследник, принял меня в высшей степени любезно. Поселил во дворце, и тотчас известил обо мне своего отца», который приехал из пустыни «специально для свидания со мной». Мало того, когда я сказал ему, что уезжаю через четыре дня, он посетил меня во второй раз, — «для того, чтобы проститься».

Во время прощальной встречи и состоявшейся в ходе нее беседы шейх, по словам Н. Богоявленского, заявил, что «считает русских за своих братьев». Очень рад, когда они бывают у него; и «всегда готов оказать им все, что в состоянии». В заключение беседы просил передать русскому генеральному консулу Г. В. Овсеенко о «пожелании состоять с ним в переписке», а также «довести до сведения Государя Императора в Петербурге», если такая возможность представится, что «он — друг русских» (22).

«Огромное впечатление» на шейха Мубарака (также, кстати, как и на правителя Бахрейна) произвела «величина России на карте земного шара». Шейх Мубарак, сообщает Н. Богоявленский, «несколько раз просил меня показать границы России, Англии и Франции. Громадные пространства России, занимающие половину Европы и Азии, произвели на шейха Мубарака прямо ошеломляющее впечатление» (23).

Много времени, говорит Н. Богоявленский, шейх Мубарак уделил во время встреч и бесед с ним расспросам о том, «где базируются русские военные суда»; «как быстро они могут прибыть в Кувейт из своей теперешней стоянки, если даст на то приказ русское правительство»; где «теперь находится русский крейсер «Варяг», посещавший Кувейт. Относительно «Варяга», отмечает в своем отчете Н. Богоявленский, «я должен заметить, что впечатление на жителей Арабского побережья Персидского залива он произвел невероятно громадное», и славу о нем они «разнесли и в те места, где он не был» (24).

Англичане внимательно следили за действиями русских в зоне Персидского залива, и «явно нервничали» в связи с «усилением обаяния России среди населения этого края», докладывали российские дипломаты. Цель, преследуемая англичанами в отношении Кувейта, была, по их мнению, вполне понятной. «Бритты осторожно, но настойчиво подготавливали почву для закрепления Кувейта, а, следовательно, и устья р. Шатт-эль-Араб за Англией» (25).

Реализовывая свои планы в отношении Кувейта и «подводя его под опеку Британии», говорится в отчетах российского консульства в Басре, «англичане не спускали глаз с шейха Мубарака». Английский консул в Кувейте, капитан Шекспир, «следил буквально за каждым шагом Мубарака», писал в записке о результатах своей поездки в Кувейт российский консул С. Тухолка (26).

Цель дипломатических замыслов России в зоне Персидского залива состояла в том, как видно из сказанного выше, чтобы, с одной стороны, «мирным способом парализовать дальнейшие своекорыстные действия англичан в крае», а с другой — «развить и укрепить русское влияние среди местного населения». И, что не менее важно, — содействовать «более широкому, насколько можно, торговоэкономическому общению» России с Южной Персией и Прибрежной Аравией (27). Факт же исключительного преобладания Великобритании в бассейне Персидского залива, подчеркивал министр иностранных дел России В. Н. Ламздорф в письме русскому послу в Константинополе И. А. Зиновьеву, «отнюдь не может почитаться достаточным основанием для… полного воздержания от действий с нашей стороны» в данном районе мира (28).

В заключение краткого очерка о Кувейте обоснованным представляется поделиться с читателем теми яркими впечатлениями, что вынес из своей поездки туда профессор Н. В. Богоявленский. День у арабов разделен на две половины, повествует он в своих заметках «По берегам Персидского залива». «Первая начинается еще задолго до восхода солнца, и продолжается часов до 10–11 утра». После чего вся жизнь в городе замирает. Закрываются базары. Все расходятся по домам, спасаясь от зноя. Вторая половина дня — после трех часов. Ближе к вечеру оживают базары, начинается бойкая торговля в лавках. Местных товаров в них мало; практически все — привозные, большей частью из Индии. Самое интересное на рынках — это люди. «Женщины, судя по грациозности мужчин, должны быть верхом грации». Но об этом «можно только догадываться», так как все они — «закрыты»; лица — «в полумасках». Щегольством у них считается длинный, тянущийся по песку «хвост платья». Рядом с женщинами играют дети, притом «совершенно голые»; тела их сплошь усеяны «болячками от укусов москитов». Неподалеку расположились мужчины, с длинными, заплетенными в косы волосами. Повсюду — масса верблюдов.

Жители Кувейта — приветливы и гостеприимны. Во дворце шейха, где я поселился, продолжает Н. Богоявленский, каждый день два рослых, атлетически сложенных галласа (раба-африканца) приносили мне обед на двух подносах. «Состоял он из громадного блюда вареного риса, которым можно было бы накормить десяток людей, жареной рыбы, вареной баранины и похлебки, приготовленной из лимона, красного перца, какого-то желтого порошка и бульона».

Описывая свою встречу с шейхом Мубараком, проходившую «на открытой площадке дворца, облитой лунным светом», Н. Богоявленский говорит, что правитель Кувейта показался ему человеком мудрым, этаким «замечательным восточным дипломатом». Очень интересовался строительством Багдадской железной дороги; «просил показать на карте ее направление», а также «путь от Бендер-Аббаса в Россию».

Во время путешествия по землям Аравии, рассказывает Н. Богоявленский, он проявлял любопытство ко всему, в том числе и к тому, что и как едят арабы. Так вот, матросы парусника, на котором он шел в Кувейт, расположившись как-то пообедать, разослали циновку, сплетенную из листьев финиковых пальм. Разложили на ней лепешки, «толщиной с лист газетной бумаги», лук, «поставили котелок с похлебкой из рыбы, с массой перца и всяких пряностей». И ни одной ложки! Интересно было посмотреть, как они справятся с этой похлебкой, замечает Н. Богоявленский. Оказалось — просто. «Каждый опускал в котелок руку и, изловив кусок рыбы, клал ее на хлеб». Затем «отрывал луку и помещал его на рыбу». Сделав из куска хлеба тюрячек (так на Руси называли выдолбленную из дерева чашу), «зачерпывал им супу и отправлял все в рот».

Свою поездку в бассейн Персидского залива Н. Богоявленский предпринял на пароходе Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ) «Корнилов». Эта компания, информирует своего читателя Н. Богоявленский, установила — при поддержке Министерства финансов — прямую линию: Одесса — порты Персидского залива. Цель ее состояла в том, чтобы «дать возможность русским произведениям конкурировать с английскими», притом как в Южной Персии и Прибрежной Аравии, так и в Месопотамии. Суда РОПиТ совершали в бассейн Персидского залива четыре рейса в год. На борту «Корнилова» с Н. Богоявленским находились «трое представителей одной московской мануфактуры», направлявшихся в Персию, чтобы «открыть склады товаров» в Ширазе и Исфахане.

Реализовывая в бассейне Персидского залива «политику дела», Россия довольно успешно теснила из Персии Англию. Русское консульство в Бендер-Бушире, как следует из заметок Н. Богоявленского, занимало «громадный дом, принадлежавший прежде генерал- губернатору Бушира». Войска в Тегеране «находились в заведовании» русских. Солдаты, набиравшиеся в них «из тюрков и курдов», представляли собой «грозную военную силу», считаться с которой должны были и англичане.

Престиж России в бассейне Персидского залива возрос настолько, что даже пираты, по словам Н. Богоявленского, регулярно грабившие торговые суда у входа в Шатт-эль-Араб, притом все, без разбора, пароходы под русским флагом — особенно после посещения вод Персидского залива кораблями Военно-морского флота России — старались обходить стороной. Поэтому во время нашего морского перехода в Кувейт, пишет он, мы решили «обезопасить себя от пиратов», вывесив на паруснике русский флаг. Поскольку такового у капитана не оказалось, его тут же, на месте, и смастерили: из моего белого полотенца, красной чалмы состоявшего при мне переводчика и окрашенной в цвет индиго наволочки, снятой с подушки какого-то месопотамского турка, находившегося на борту нашего судна. Задумка, по выражению Н. Богоявленского, сработала; и все они спокойно добрались до Кувейта (29).

Крупным планом: портреты правителей Кувейта. После смерти шейха Мубарака (1916) Кувейтом управлял его старший сын, шейх Джабир II (1915–1917); затем — младший сын, шейх Салим I (1917–1921), отличавшийся, как сообщает в своих «Очерках по истории Кувейта» В. Л. Михин, «живым словом и хорошей памятью на стихи». Шейх Ахмад ибн Джабир Аль Сабах (правил 1921–1950), десятый по счету эмир Кувейта, был, по свидетельствам историков, страстным поклонником британского военного флота. Не раз подвергался критике со стороны крупных, националистически настроенных семейно-родовых кланов Кувейта за присвоение и растранжиривание денежных средств, поступавших от Великобритании в уплату за нефтяные концессии.

Шейх Джабир ибн Ахмад Аль Джабир Аль Сабах (1926 г. р., правил 1978–2006 гг.), тринадцатый правитель, известен своими широкими знаниями в областях арабской и английской литературы, экономики и исламского права. Заняв в 1963 г. пост заместителя премьер-министра (с сохранением портфеля министра финансов и нефти), взял курс на диверсификацию внешних связей и развитие отношений с СССР. В ноябре 1964 г. по приглашению Министерства финансов и Государственного комитета Совета Министров СССР по внешнеэкономическим связям посетил Советский Союз. Этот визит явился одним из первых послевоенных советско-заливных контактов на таком высоком уровне. Результатом его стало подписание (февраль 1965 г.) советско-кувейтского соглашения об экономическом и техническом сотрудничестве.

Будучи эмиром Кувейта (с 4 января 1978 г., под именем Джабира III, после смерти эмира Сабаха III), — прославился мудрым правлением, целевым расходованием поступлений от нефти на нужды экономического развития страны и повышения благосостояния народа, щедростью, а также пристрастием к знаниям. «Книга, — говорил он, — это лучший друг в часы досуга в уединенном уголке. Зеркало человека — его язык. Пока человек не скажет слова, до той поры его достоинства и недостатки сокрыты». «Знания — это почва разума», — цитировал эмир мудрость древних.

Обращали на себя внимание — и подтверждением тому слова автора этой книги, работавшего в советском посольстве в Кувейте и имевшего честь присутствовать на встречах и беседах эмира с совпослом, — советники и секретари шейха, люди необыкновенно яркие и неординарно мыслившие. Умный советчик, реагировал эмир на лестные характеристики в адрес начальника его канцелярии, для правителя — человек чрезвычайно важный и нужный. «Ведь огонь горит светлее, — повторял он к месту присказку предков, — когда подольешь в него масла». Главной установкой своих деяний эмир Джабир III называл благо родины и ее народа. «Ось прогресса и его цель — человек», — заявил он с трибуны ООН, принимая участие в работе 43 сессии Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 1988 г. (шейх Джабир III был, к слову, первым из монархов Аравии, кто участвовал в работе высшего органа ООН).

Следующий эмир, шейх Саад ибн Абдалла Аль Салим Аль Сабах, правил Кувейтом девять дней: с 15 января по 24 января 2006 г.

Нынешний эмир, 15-й по счету, шейх Сабах Аль Ахмад Аль Джабир Аль Сабах (1929 г. р.), — один из самых именитых политиков современного Арабского Востока. За долгое пребывание на посту министра иностранных дел Кувейта, за ум, проницательность и способность отстаивать собственную точку зрения российские дипломаты-арабисты прозвали его «ближневосточным Громыкой». Шейх Сабах — человек необычайно работоспособный, мудрый и щедрый. Правит страной в соответствии с заветом легендарного предка, Мубарака Великого, поучавшего сыновей и внуков своих, как гласят предания, что «государство процветает при щедрости правителя, благоденствует при его правосудии и стоит твердо при его уме».

Согласно правилам престолонаследия, властвовать в Кувейте могут только потомки Мубарака Великого (правил 1896–1915): через две ветви семейно-родового клана Аль Сабах, поочередно сменяющих друг друга на троне. Первая ветвь, Аль Джабиров, — это потомки шейха Джабира Аль Мубарака, старшего сына Мубарака Великого; а вторая ветвь, Аль Салимов, — потомки другого его сына, Салима Аль Мубарака

Примечание.

Численность населения Кувейта (2014 г.) — 3, 965 млн. чел., в том числе коренного — 1,25 млн. чел. (31,3 %). В стране проживает — 2,434 млн. иностранцев, включая 670 тыс. индусов и 520 тыс. египтян. Добыча нефти не превышает 2,7 млн. баррелей в день. Поступления от продажи нефти, составляющие главную статью доходов государства, выросли с 45,9 млрд. долл. в 2005 г. до 106 млрд. долл. США в 2013 году. Размер государственных субсидий населению (на основные продукты питания, автомобильное топливо и проч.) увеличился за это время с 4,1 млрд. долл. США в 2005 г. до 18 млрд. долл. США в 2013 году. Размер суверенного фонда страны (Sovereign Wealth Fund) оценивается (2013 г.) в 500 млрд. долл. США (30).

ЧАСТЬ X БАХРЕЙН Фрагменты истории.

«Жемчужное царство». Зигзаги судьбы.

Бахрейн в воспоминаниях великих путешественников- открывателей Аравии.

Бахрейн и Россия: времена и люди.

Малоизвестные факты из глубин прошлого.

«Жемчужное царство». Находясь на перекрестке древних морских коммуникаций, Бахрейн (Дильмун в прошлом) вобрал в себя культуры многих цивилизаций — шумерской и ассирийской, персидской и греческой, римской и византийской. Историки Древнего мира отзывались о Бахрейне как о крупном центре мировой торговли — жемчугом, медью и предметами роскоши. Негоциантов этого легендарного острова-царства они величали не иначе как «титанами торговли». Раскопки, проведенные на Бахрейне датскими археологами в 1950-х годах, впервые приоткрыли миру, занесенное песками времени богатое прошлое некогда величественного и знатного Дильмуна. В ходе работ в местечке Саар, что в 10 км. от Манамы, ученые обнаружили руинированные сооружения (полагают, что мастерские по изготовлению изделий из меди), возведенные там около пяти тысяч лет тому назад.

Одно время Бахрейн являлся морским форпостом могущественного царства карматов. В истории Аравии карматы известны дерзким набегом на Мекку, похищением и удержанием в течение более двадцати лет Священного Черного камня Каабы. Будучи своего рода «аравийской Спартой», с блестяще организованной военной подготовкой молодежи, Бахрейн времен карматов (X–XI вв.) успешно противостоял величественному Багдаду. Карматы совершали военные экспедиции в Нижнюю Месопотамию, грабили суда в Персидском заливе, хозяйничали на торговых путях, шедших в Аравию из Петры и Пальмиры, тогдашних караванных столиц Арабского Востока. Власти Халифата, несмотря на имевшийся в их распоряжении мощный военный потенциал, были не в состоянии защитить от карматов ни направлявшихся в Аравию паломников, ни двигавшихся туда для обмена товарами торговцев из Багдада, Дамаска и Александрии.

Царство карматов, просуществовавшее до второй половины XI века, управлялось специальным советом во главе с правителем. Регулярные военные силы карматов насчитывали 20 тыс. хорошо обученных воинов, которые, в свою очередь, владели 30 тыс. рабами-исполинами, специально отобранными и подготовленными ими для ведения рукопашного боя. В случае объявления войны карматы в течение суток могли собрать и выставить под седлом 107 тыс. воинов. Никакие налоги с населения в их государстве не взимались. Ответственность за благосостояние подданных целиком и полностью лежала на совете старейшин. Для нужд внутренней торговли карматы чеканили собственную монету (1). Во владения карматов, помимо Бахрейна, входили Эль-Хаса, Катар, Катиф и Хаджар, то есть вся береговая полоса вплоть до Кувейта.

Абу Тахир Сулайман, самый прославленный предводитель кар- матов, отличался щедростью и храбростью, мужеством и отвагой, то есть лучшими качествами, которые, по понятиям бедуинов, должны «украшать истинного витязя пустыни». Полностью соответствовал характеру и духу бедуинов, и поэтому смог привлечь под свои знамена многие племена Аравии. В 919 г. захватил Басру, в 925 г. разграбил Куфу. Затем подступил к стенам Багдада и овладел и им. В 930 г. совершил набег на Мекку, в разгар паломничества; перебил тысячи богомольцев. Черный камень, вывезенный им в Эль-Хасу, удалось вернуть на место только в 951 г. (при деятельном участии фатимидского халифа Мансура) (2).

Побывав под властью Сасанидов (IV–VI в.), а также в составе арабского Халифата (VII в), Бахрейн в 1507 г. оказался в руках португальцев. Оставался их владением в зоне Персидского залива до 1662 г., когда португальцев с острова потеснил персидский шах Аббас I (3). И для Португалии, и для Персии Бахрейн представлял интерес как центр мировой торговли жемчугом и перламутром. По свидетельствам русских путешественников и дипломатов, в сезонном промысле ловли жемчуга у берегов Бахрейна участвовало до 25 тыс. чел. и 4 тыс. парусных лодок. Бахрейнский шейх, получавший 15–20 % со стоимости улова, а также специальную подать с судов, по праву считался одним из богатейших людей Востока (4).

Зигзаги судьбы. Родоплеменной клан Аль Халифа из племени ал-’утуб, во главе с шейхом Ахмадом ибн Аль Халифой, уйдя из Кувейта, переселился в земли, что на северо-востоке от Бахрейна (с центром в Зубаре), где-то в годах 1770-х. Активно участвуя в торговых обменах народов Персидского залива с Индией, Южной Аравией и землями бассейна Красного моря, клан этот, заложивший правящую ныне на Бахрейне династию Аль Халифа (существует c 1872 г.), окреп, разбогател и серьезно заявил о себе как о «важном центре силы» на Восточном побережье Аравийского полуострова.

Правитель Бендер-Бушира, шейх Наср, под властью которого находился тогда Бахрейн, обеспокоенный «ростом военной силы соседних арабов», а также укреплением их позиций в торговле, решил «опрокинуть Зубару». Военная кампания, организованная им против Зубары под руководством его племянника, наместника на Бахрейне, провалилась. Более того, арабы во главе с родом Аль Халифа захватили Бахрейн (1784), и удерживали его за собой до 1800 г., когда Бахрейн сделался вассалом Омана.

Причиной для развязывания Маскатом военной кампании против Бахрейна послужил отказ племени бану ал-’утуб платить таможенные пошлины Оману. Дело в том, что с незапамятных времен со всех парусников арабов Прибрежной Аравии, ходивших по торговым делам в Индию, в Африку или в бассейн Красного моря и возвращавшихся оттуда с грузами, в казну имама Маската взималась пошлина в размере 1,5 % со стоимости завозимого ими в свои земли товара. Арабы Бахрейна выплачивать ее отказались. Возникла ссора, повлекшая за собой военную экспедицию оманцев и захват ими Бахрейна.

Однако никаких дальнейших мер по укреплению своей власти на Бахрейне Маскат не предпринял. Заложников из местных крупных семейно-родовых кланов, как это практиковалось в те времена, с собой в Маскат оманцы не увезли, парусный флот бахрейнцев не конфисковали и не сожгли. Наместником Омана на Бахрейне султан поставил своего 12-летнего сына, а советником и министром двора при нем назначил шейха Мухаммада. Он-то и предал оманцев; и помог арабам во главе с родом Аль Халифа вновь захватить власть на Бахрейне, которую те удерживали впоследствии на протяжении целого ряда лет, не встречая никаких контрмер со стороны Маската.

В 1807–1808 гг. Бахрейном овладели ваххабиты, взяли в заложники представителей всех ключевых семейно-родовых кланов 15 бахрейнских племен, и отправили их в Дарайю. По пути туда один из них, шейх Абдул Рахман ибн Рашид, умудрился бежать; добрался до имама Маската. Заключив между собой союз, они организовали военную экспедицию и выпроводили ваххабитов с Бахрейна. Поверив Абдул Рахману, его словам насчет вечной дружбы Бахрейна с Маскатом, владыка Омана вверил емууправление островом. Однако вскоре Абдул Рахман вошел в сношения с родственным ему племенем ал-’утуб, и снял с себя все обязательства в отношении имама Маската.

Опасаясь новой военной кампании со стороны Маската, бахрейнцы решили заручиться на такой случай развития событий поддержкой своих бывших противников, ваххабитов. За оказание протекции и военной поддержки, если таковая потребуется, обязались платить им дань.

В 1816 г., утвердившись во мнении о необходимости предпринять карательную экспедицию против Бахрейна, правитель Маската обратился за помощью к персам. Затянувшееся молчание шаха воспринял, как нежелание властелина Персии вмешиваться в разногласия Омана с Бахрейном, и поэтому решил действовать самостоятельно. Однако успех ему не сопутствовал. Имело место предательство. Бахрейнцам стали известны некоторые важные детали готовившегося похода, что и предрешило печальный для правителя Маската исход дела. Войско его попало в западню. Сам он спасся чудом. Пробившись с гвардейцами-телохранителями к поджидавшему его у побережья быстроходному судну, едва-едва смог уйти от погони.

Вернувшись в Маскат посрамленным, потеряв в бесславной кампании брата, горел желанием отомстить арабам Бахрейна, притом непременно и чего бы это ему не стоило. Вступил в переговоры по этому вопросу с сэром Уильямом Кейром Брантом, находившимся в то время с эскадрой английских боевых кораблей у побережья Эш-Шамал.

Бахрейнцы, обеспокоенные военными приготовлениями имама и возможностью выступления на его стороне персов и англичан, решили, что дешевле будет откупиться. И предложили имаму мир на условиях ежегодной уплаты дани, в размере 30 тыс. долл., и признания обязательств в отношении злосчастных таможенных пошлин, из-за чего, собственно, и разгорелся весь этот сыр-бор. Что касается Персии, которую они также раздосадовали, перестав платить ей дань, то бахрейнцы поступили следующим образом: направили в Шираз, где наместником был персидский принц, наследник престола, послов «с подношениями». И попросили его содействовать тому, чтобы персы не помогали имаму, если тот захочет, вдруг, вновь напасть на них. Заверили принца в том, что «будут почитать Персию, и ни в какие сговоры, враждебные интересам Персии, не вступать».

Посланцев принца, посетивших вскоре Бахрейн, принимали пышно. Одарили подарками богатыми: «корзинами с жемчугом и халатами, расшитыми золотыми и серебряными нитями». Принц, впечатленный щедростью и гостеприимством бахрейнцев, сообщил шаху, что Персия вновь, дескать, обрела в лице Бахрейна «щедрого данника и покорного вассала». Однако уже в следующем году стало ясно, что такое подобострастное в отношении Персии поведение эмира Бахрайна — это всего лишь политико-дипломатическая игра. Опасность миновала, и бахрейнцы сбросили маску покорности. И когда на следующий год посланник принца прибыл на Бахрейн дабы собрать дань, то не удостоился вообще никакой официальной встречи. Жил не во дворце правителя, как в предыдущий раз, а в снятом им самим же доме. Иными словами, арабы Бахрейна ясно дали понять персам, что видеть их впредь на Бахрейне не хотели бы.

Начало взаимодействия Бахрейна с Англией можно датировать 1820 г., временем заключения соглашения с Ост-Индской компанией. Серия последующих договоров, подписанных Англией с Бахрейном, привела к тому, что в 1861 г. Бахрейн подпал под протекторат Англии де-факто, а в 1871 г. — де-юре. К 1900 г. управление Бахрейном полностью перешло в руки англичан. Подтверждением тому — арест англичанами в 1904 г. «свободолюбивого», по их выражению, шейха Али ибн Хамада ибн Халифы, двоюродного брата шейха Исы, и ссылка его на поселение в Бомбей (на судне вице-короля Индии). Конфискованное имущество опального шейха, сообщали российские дипломаты, бритты «подвергли аукционной распродаже». В следующем, 1905 г. английский консул на Бахрейне издал распоряжение, согласно которому бахрейнцам надлежало впредь — в силу трактата правителя Бахрейна с королевой Викторией от 1892 г. — «испрашивать его позволение на случай продажи или залога земель чужестранцам» (5).

Небезынтересным представляется тот факт, что автором герба Бахрейна (появился в 1930-е годы) стал англичанин: сэр Чарльз Белгрейв, британский советник тогдашнего правителя Бахрейна. Около 30 лет он прослужил представителем Великобритании в Персидском заливе (1926–1957). Его перу принадлежит интересная книга под названием «Добро пожаловать на Бахрейн» (1955). В ней он рассказал об обычаях и традициях бахрейнцев, их ремеслах и промыслах. Отметил, в частности, «способности арабов Бахрейна к торговле» и к ткачеству (мастера-бахрейнцы прославились изготовлением популярной на Арабском побережье тонкой шерстяной ткани аббас).

Бахрейн в воспоминаниях великих путешественников- открывателей Аравии. Делясь впечатлениями о Бахрейне второй половины XIX столетия, известный исследователь «Острова арабов» Уильям Джиффорд Пэлгрев (1826–1888), побывавший в 1862–1863 гг. в Центральной и Восточной Аравии, писал, что если Манама (нынешняя столица Бахрейна) считалась «центром коммерции» островного княжества, то Мухаррак — «центром власти» (6). Именно там располагался тогда дворец правящего семейства Аль Халифа, «символ власти Бахрейна». Неподалеку находилось широко известное среди аравийских мореходов «пристанище кофейное» — «Дом моряков». Кофе в нем подавали непременно с наргиле, «щедро набитым крепким табаком». Путешественника удивило то, что посетители кафе, будь то арабы-негоцианты или мореходы, в ходе бесед делились друг с другом не только новостями торговли и историями о заморских землях, где им довелось побывать, но и мнениями о стихах популярных в Аравии поэтов, декламируя, то и дело, части понравившихся им поэм (7).

Если англичане и французы, говорит Пелгрэв, которых аравийцы называли инглизами и франсисами, были известны в Манаме, так как торговали с Бахрейном, то немцы и итальянцы, чьи суда тогда крайне редко заходили в воды Персидского залива, «не имели места в бахрейнском словаре». Португальцы и датчане, некогда всесильные хозяева бассейна Персидского залива, — «преданы забвению». Русские же (московиты), громко заявившие о себе в Персии, в землях сильного соседа арабов Прибрежной Аравии, «столько же известны, сколько и страшны» (8).

Сэмюэл Цвемер, миссионер американской протестантской церкви, девять лет проживший на Бахрейне, отзывался о нем как о «великом жемчужном острове Залива». Одно из «чудес» Бахрейна, отмечал С. Цвемер, — обилие на нем пресной воды. Что и послужило тому, что остров этот, известный прежде как Дильмун, арабы переименовали в Бахрейн, что значит — «место двух морей»: моря соленых вод вокруг него, и моря пресных вод под ним. Согласно легенде, слышанной им на Бахрейне, «чистыми пресными водами» Бахрейн питает таинственный Афтан, великая подземная река Аравии, впадающая в Персидский залив. В том месте, где первые люди, высадившиеся на остров, обнаружили источник пресной воды, и возник Старый город (Билад ал-Кадим), древняя твердыня Бахрейна. Неподалеку от нее заложили впоследствии Манаму, нынешнюю столицу Бахрейна (9).

Напротив нее лежит принадлежащий Бахрейну остров Мухаррак (Место сжигания). Назван он так потому, гласят предания, что индусы-торговцы, ходившие с товарами в Месопотамию на судах «извозчиков моря» из Южной Аравии, сжигали там тела умиравших в пути соплеменников. В одном из мест на этом острове археологи обнаружили руины древнего храма Ад-Дайр, фигурирующего в сказаниях арабов Аравии.

В прошлом основу жизни Бахрейна, как и других шейхств Прибрежной Аравии, составляла жемчужная ловля. Предельно сжато и в то же время максимально полно, по словам Дж. Пэлгрева, эту мысль сформулировал в беседе с ним правитель Катара шейх Мухаммад ибн Тани. «Все мы, — как-то сказал он, — арабы Залива, от вельмож до простых людей, — рабы одного господина — жемчуга».

Чужеземцев-путешественников, повествует С. Цвемер, попадавших на Бахрейн, интересовали, как правило, жемчужная ловля, источники пресной воды и руины строений древней цивилизации в деревне ’Али; сами бахрейнцы называли их «домами первых людей» (буйут ал-аввалин) (10).

Местоположение деревни ’Али, как следует из заметок миссионера, скрытой песчаными барханами, обозначали дымы, шедшие из труб все еще работавших в его время огромных печей в тамошних гончарных мастерских. На южной и западной окраинах села возвышались могильные холмы, числом не менее трехсот. Некоторые — высотой до 40 футов. Три из них в 1889 г. впервые исследовали Теодор Бент и его жена. В одном из захоронений они обнаружили древние золотые монеты. Французский ассиролог Ю. Опперт (Jules Oppert), сообщает своему читателю С. Цвемер, первым из европейских ученых назвал Бахрейн центром древнейшей цивилизации бассейна Персидского залива. Помимо богатых жемчужных отмелей и развитого гончарного производства, славился Бахрейн и своими ткачами. Шерстяные бахрейнские накидки и паруса для судов пользовались у торговцев Аравии повышенным спросом.

Бахрейн — это крупный центр транзитной торговли Аравии. Главные товары, шедшие в земли Восточной Аравии из Индии, прежде всего «рис, древесина и ткани в кусках», поступали туда транзитом с Бахрейна. Южный Неджд получал через Бахрейн рис, сахар и кофе. Процветание острова обеспечивала тогда транзитная торговля. И прежде всего, как пишет в своей увлекательной книге «В поисках Дильмуна» Джеффри Бибби, предметами роскоши, которые поставляла индская цивилизация, а также медью из Магана.

Владели Бахрейном карматы и португальцы, оманцы и персы, турки и англичане. В 1867 г. британцы сделали правителем Бахрейна Ису ибн ’Али, сместив с трона его отца, Мухаммада ибн Халифу, «поощрявшего», как они говорили, пиратство и укрывавшего у себя пиратов. Шейха Мухаммада с родными и близкими сослали в Индию, где и продержали (в одной из крепостей) более дести лет. Практически все изгнанники, включая шейха, умерли на чужбине. Тех немногих, кто остался в живых, переселили потом в Аден. В 1887 г. последнему из них позволили перебраться в Святые земли ислама, где он вскоре и скончался.

Новый правитель Бахрейна, вспоминали гостившие на острове путешественники, был «типичным арабом». Большую часть времени проводил на соколиной охоте; увлекался игрой в шахматы. Законом, в соответствии с которым он вершил суд, служили ему Коран и традиции предков.

Во времена С. Цвемера на Бахрейне ходила медная монета с примесью серебра, отчеканенная еще при карматах (в 920 г.). Арабы, замечает С. Цвемер, называли ее словом «тавила», то есть «длинная». Попадались на глаза и очень древние золотые и серебряные монеты. Одна из них содержала выгравированные на ней следующие слова: «Честь человеку рассудительному, здравому и в желаниях умеренному. Позор человеку горделивому». Торговцы на рынках принимали любые денежные знаки: от «денег карматов» и серебряных австрийских луидоров Марии Терезии до индийских серебряных рупий и турецких монет.

При турках-османах санджак (провинция) Эль-Хаса, откуда они контролировали Арабское побережье Персидского залива, вплоть до Кувейта, состоял из трех каз (районов): Неджд, Катар и Катиф (попал под власть турок в 1871 г.). Губернатор провинции, муташарриф-паша, проживал в Эль-Хасе, а вице-губернаторы, каймакамы, — в казах.

С. Цвемер полагал, что Катиф в настоящем — это Герра в прошлом. В наши дни, когда исторический туман, долгое время окутывавший земли Древней Аравии, стал понемногу рассеиваться — явила себя миру и Герра, крупный торговый центр «Острова арабов» далекого прошлого. Один из «утерянных» ныне городов, Герра, «град великий и белоснежный», как отзывались о ней древние греки и римляне, прославилась своими баснословными богатствами. Великолепие домов геррейцев, двери, стены и потолки которых «пестрели инкрустацией из слоновой кости, золота, серебра и драгоценных камней», вошло в предания арабов Аравии. Герра, заявляют востоковеды, — это интригующая археологическая загадка Древней Аравии. Исчезнувший с лица земли легендарный город, с его несметными, по мнению ученых, сокровищами, все еще ожидает своего открывателя.

О богатствах Герры упоминал Страбон (64/63 г. до н. э. — 23/24 г. н. э.) и более ранние историки и географы прошлого. Ар- темидор (II в. до. н. э.), к примеру, характеризовал жителей Герры как «самых богатых среди всех племен» Аравии, владевших «множеством изящных изделий из золота и серебра». Историк Полибий (ок. 200 — ок. 120 до н. э.), рассказывая о морском походе на Герру царя государства Селевкидов Антиоха III (205 г. до н. э.), тоже не преминул обмолвиться в нескольких словах о несметных богатствах этого города. Жители Герры, сообщает он, откупились от царя Антиоха «дарами богатыми в виде серебра и драгоценных камней». В III–I вв. до н. э. Герра, говорит Страбон, слыла «одним из самых процветавших городов мира». Жили в нем выходцы из Вавилона; и богатством своим были обязаны «торговле аравийскими и индийскими произведениями».

Центром мира у бахрейнцев, делает интересное замечание С. Цвемер, слыл Бомбей. Бахрейнец, побывавший в Бомбее, воспринимался его соплеменниками как человек, «познавший мир». Мальчишки мечтали попасть в Бомбей на учебу. Тесные связи Бахрейна с Индией вообще и с Бомбеем в частности привнесли, по его наблюдениям, в речь бахрейнцев много индийских слов, также, кстати, как и персидских. Надо сказать, что персидский язык на Бахрейне был тогда в широком употреблении; объяснением тому — проживавшая там крупная и влиятельная колония персов (мигрировали на остров из Линге), их место и роль в торговле Бахрейна (11).

Бахрейн и Россия: времена и люди. Первым русским человеком, ступившим на землю Бахрейна, можно считать известного уже читателю профессора Московского университета Николая Васильевича Богоявленского, члена Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Направленный в Персидский залив (апрель — май 1902 г.) для «зоологических исследований», он оставил о Бахрейне очень интересные заметки. Бахрейн, этот «небольшой островок» у Арабского побережья Персидского залива, играл, как следует из его слов, исключительно важную роль в жизни «всего населения» Прибрежной Аравии. В сезон «жемчужной охоты», с мая по октябрь, «там собирались тысячи парусных лодок».

Прибыл Н. Богоявленский на Бахрейн на английском почтовом судне «Simla». «Без билета, без места в каюте», расположившись, по его выражению, «между палубой и каютами». Но, как водится у англичан, всегда готовых к тому, чтобы поживиться на всех и вся, — «с оплатой по тарифу первого класса».

Княжества Прибрежной Аравии Н. Богоявленский посещал, имея на руках рекомендательные письма российских консулов. Путешествовать без таковых на Востоке, утверждал он, а тем более в Персидском заливе, — «совершенно невозможно», так как рискуешь остаться без крова над головой, а главное — без защиты и протекции. Шейха Мухаммада, одного из крупнейших на Бахрейне торговцев жемчугом, к которому у него имелось рекомендательное письмо, Н. Богоявленский разыскал в центральном караван-сарае Манамы, в здании, окруженном амбарами, у дверей которых, на лавочках, «сидела масса индусов». Войдя в его контору, находившуюся на втором этаже, Н. Богоявленский увидел в правом углу, расположившегося на ковре, пожилого человека в окружении слуг и грудой наваленных перед ним писем. В другом конце комнаты примостились «несколько индусов с сундуками, наполненными рупиями» (индийская серебряная монета, равнявшаяся тогда, в пересчете на русские деньги, 64 коп.). Секретарь торговца, разместившийся рядом со своим господином, писал под его диктовку письма, «тростниковой палочкой». По их прочтении шейх «прикладывал к ним свою печать, вырезанную на камне и вставленную в кольцо», которое носил на пальце.

Принимал гостя-россиянина шейх радушно. Пригласил на обед в свой загородный дом, «верстах в трех от Манамы». Доставили туда Н. Богоявленского на присланной за ним «чудной арабской кобылице», то есть по всем правилам аравийского гостеприимства. Обедали прямо на берегу моря, «на разостланных коврах с мягкими подушками», в компании с приглашенным на встречу «начальником турецкого гарнизона из Катифа» (провинция на Восточном побережье полуострова).

Вскоре подали угощения, притом все сразу, делится своими впечатлениями Н. Богоявленский. И в таком количестве, что ими можно было бы накормить, пожалуй, «целую сотню народа». На громаднейшем блюде принесли «с пуд жареного в бараньем сале риса, целиком запеченного барана, арабскую похлебку из вареных кур и что-то вроде сладкого киселя. Ни вилок, ни ножей не полагалось». Ели руками. «Деятельное участие в истреблении пищи» принимала разместившаяся неподалеку прислуга.

Городок Манама, сообщает Н. Богоявленский, — «довольно невелик», с «узкими и кривыми улочками». Почти половина населения живет в окрестностях, в простых, сплетенных из пальмовых ветвей жилищах. По составу своему оно — чрезвычайно пестрое. «Здесь поселилось много всякого народа: индусов, персов, белуджей и арабов». Объяснением тому, конечно же, — жемчужный промысел. Финиковых рощ и источников воды на острове — масса. Обращают на себя внимание веселые игры детишек, во дворах и на улицах. Уши у девочек «истыканы по краю дырочками, в которые вставлены кольца с бриллиантами (в каждом ухе до восьми колец)». По такой же дырочке имеется и в обеих ноздрях, «с вдетыми в них жемчужинами или бриллиантами» (12).

Во время пребывания на острове русскому ученому, несмотря на все «козни англичан», все же удалось (при содействии его протеже, шейха Мухаммада) повстречаться с местным правителем, и, таким образом, «пробить небольшую брешь в монополии английского влияния на Бахрейне». Встречи и беседы с бахрейнцами и с их шейхом, который, как писал Н. Богоявленский, «сам по себе ничего не имел против русских», показали, что Бахрейн плотно контролировался англичанами. Английский консульский представитель «брал на себя разбор тяжб бахрейнцев»; более того, выдавал им — в случае выезда с острова — специальные, «особого образца разрешения».

Бахрейнцы, отмечал Н. Богоявленский, выражали заинтересованность и готовность к развитию отношений с Россией, высказывали пожелания насчет заходов на Бахрейн русских торговых судов. Интересовались отношениями Санкт-Петербурга с Турцией, а главное — жизнью мусульман в России, в том числе в Москве, наличием там мечетей. И это не случайно. Пытаясь не допустить распространения на Бахрейне влияния России, англичане, как узнал Н. Богоявленский, «пустили слух», что русские, дескать «душат ислам», насильно обращают мусульман в христианство (13).

По донесениям российских дипломатов, население Бахрейна, составлявшее в 1910 г. не более 60 тыс. чел., отличалось «способностями к торговле», а сам Бахрейн «славился своим жемчужным промыслом». Русские коммерсанты, наведывавшиеся по торговым делам на остров, «подмечали такую национальную черту бахрейнцев», как присущее им «обостренное чувство собственного достоинства» (14).

Малоизвестные факты из глубин прошлого. В «Географии» Абу-л-Фида’ (1273–1331), знаменитого арабского ученого, упоминается печально известный среди арабов бахрейнский замок Ал-Мушаккар, где, по преданиям, «закончил свой жизненный путь» Тарафа, величайший поэт Древней Аравии, живший и творивший в VI веке (15).

Согласно сказаниям народов и племен Аравии, Тарафа вместе со своим дядей Муталаммисом, тоже поэтом, гостил как-то при дворе царя Лахмидов. Случилось так, что во время одной из пирушек Тара- фа не сдержался и сочинил едкую эпиграмму на царя. Оскорбленный правитель вида не подал, но задумал отомстить поэту. И месть его была коварной. Он отправил поэтов с посольством на Бахрейн. Проводил с почестями. Каждому из них вручил по письму, адресованному своему наместнику на Бахрейне. И взял с них «слово чести», что послания эти, для него, дескать, чрезвычайно важные, ими будут доставлены адресату непременно, чего бы это посланцам не стоило.

Дядя заподозрил что-то неладное и поделился своими соображениями на этот счет с Тарафой. Письма вскрыли и узнали о подлом замысле царя. В каждом из них содержались всего три слова: «Подателя письма казнить». Муталаммис имевшееся у него письмо уничтожил. Посоветовал сделать то же самое и Тарафе. Однако известный и любимый в племенах Аравии «златоуст», один из немногих, чьи произведения широко цитировались среди народов «Острова арабов», последовать примеру дяди просто не мог. Он неоднократно восхвалял в стихах унаследованный арабами кодекс чести предков, включавший в себя такое понятие, как верность данному слову. Поступи так, поэт покрыл бы себя позором. Поэтому поручение исполнил. И был убит во дворце Ал-Мушаккар. Говорят, что самим наместником царя на Бахрейне, боявшегося «грозного лахмида пуще самума», смертельного урагана пустыни. Глядя в глаза убийце, Тарафа просил лишь об одном: известить царя, что «слово чести», данное ему прилюдно, он, Тарафа, сдержал.

Примечание.

Независимым государством Бахрейн стал 15 августа 1971 г. Численность населения королевства составляет 760 тыс. чел.; 2/3 из них — шииты. ВВП страны — 27 млрд. долл. США. Государственный бюджет — 5,3 млрд. долл. США. Госдолг — 13,3 млрд. долл. США (1012 г.). На нефтяной сектор экономики приходится 85 % доходов (16).

ЧАСТЬ XI КАТАР Прошлое и настоящее.

Открываем Катар заново.

Катар глазами русских дипломатов.

Правители Катара: личности и судьбы.

Открываем Катар заново. Рассказывая о Катаре, Дж. Пэлгрев, один из именитых исследователей-портретистов Аравии, отмечал, что для того, чтобы зримо представить себе это полуостровное шейхство, «нужно нарисовать в воображении мили и мили бесплодных песчаных холмов, лишенных какой-либо растительности». Все населенные пункты в своих землях, даже крохотные деревушки и поселки, вспоминал он, местные жители горделиво величали городами (1).

«Жили катарцы в основном морем»: одну половину года занимались жемчужным промыслом, другую — ловлей рыбы и морской торговлей. Вдоль побережья сновало бесчисленное количество лодок и парусников. Все мысли и разговоры местных жителей были об одном и том же — о жемчуге, главном источнике их жизни. Правитель Катара шейх Мухаммад ибн Аль Тани (правил 1850–1878), по словам Дж. Пэлгрева, беседуя с ним, как-то сказал, что «все мы тут рабы одного господина — жемчуга» (2). Самого шейха Дж. Пэлгрев характеризовал как человека мудрого и гостеприимного, интересовавшегося сказаниями и преданиями арабов Аравии, их пословицами и поговорками (3).

Правящая в Катаре династия Аль Тани, основателем которой считается шейх Тани ибн Мухаммад, принадлежит к племени бану хаджр. До миграции в Катар (начало XVIII столетия) оно входило в крупный межплеменной союз бану тамим — с центром оседлости в оазисе Джабрин, в Южном Неджде (Саудовская Аравия). Вначале род Аль Тани проживал на севере Катара, в небольшой деревушке Фувайрат, а в 1847 г. перебрался в Доху. Бразды правления племенем после смерти шейха Тани перешли в руки его сына, шейха Мухаммада, который и заложил шейхство Катар. В целях обеспечения его безопасности вошел в военный союз с главой ваххабитов Фейсалом ибн Турки, который лично в этих целях посещал Катар (1851 г.). Именно шейх Мухаммад установил доверительные отношения с англичанами. 12 сентября 1868 г. он заключил договор с полковником Льюисом Пелли, британским резидентом в Персидском заливе, в соответствии с которым Англия признала Катар в качестве «самостоятельного» шейхства. В 1871 г. Катар подпал под протекторат Оттоманской империи (4).

В 1876 г. власть в Катаре перешла в руки шейха Джасима ибн Мухаммада ибн Тани (1825 г. р.), пожалованного турками титулом каймакама (вице-губернатора) Катара (правил шейхством до 1913 г.). В Эль-Бида’а, тогдашней столице Катара, размещался небольшой турецкий военный гарнизон. Турки попытались, было, усилить свое присутствие в Катаре (путем учреждения турецкого таможенного поста в Дохе и назначения турецких чиновников в администрации Зубары, Вахры, Дохи и Хор ал-Удайда), но встретили жесткое сопротивление со стороны шейха Джасима. Противостояние переросло в военное столкновение, в ходе которого (в марте 1893 г., в 15 километрах от Дохи, в местечке Вабах) турки потерпели поражение.

Катар глазами русских дипломатов. «Провинция Эль-Катар», докладывал управляющий консульством Российской империи в Багдаде А. Круглов, «не отличаясь спокойствием населения, служила предметом заботы турецких военных властей и в Багдаде, и в Константинополе». Шейх Джасим ибн Мухаммад АльТани, правитель «ловкий и изворотливый», «чутко улавливал ситуацию», складывавшуюся в турецких владениях в Аравии, и, «сообразно обстоятельствам, заигрывал то с турками, то с англичанами». Несмотря на «звание каймакама турецкой службы, не нес почти никаких обязанностей перед Портой, и смотрел на это звание как на лишнюю обузу» (отказался от него в 1898 г.). Оставаясь «практически полновластным хозяином своей страны», доносил А. Круглов, шейх Джасим «распоряжался в ней по своему усмотрению. Податей никаких не платил», а турецких чиновников «попросту третировал». Занимаясь сбытом жемчуга в Индию, выражал «заинтересованность в поддержании добрых отношений и с бомбейскими властями, и с английским генеральным консулом в Бушире» (5).

В 1886 г., говорится в документах Архива внешней политики Российской империи, шейх Джасим «изъявил желание предоставить себя под протекторат английского правительства». Согласно соглашению, подписанному с англичанами еще его отцом, мог — в случае угрозы со стороны турок — «поднять английский флаг» и «прибегнуть к военной помощи англичан» (6).

Поселки на полуострове Эль-Катар, сообщал российский консул в Басре А. Адамов, представляли собой «разбросанные на далеком друг от друга расстоянии небольшие группы убогих землянок и еще более жалких шалашей из пальмовых ветвей». Вместе с тем, их окружали оборонительные стены — в целях охраны населения от «разбойничьих нападений бедуинов». На холмах вокруг каждого из этих поселков возвышались «особо укрепленные башни, высотой до 30 футов», служившие «убежищем для поселян, застигнутых врасплох бедуинским набегом». Поднявшись по «веревочной лестнице до половины башни, где устроено входное отверстие, поселяне убирали лестницу, отрезая доступ свое убежище бедуинам-налетчикам».

Численность жителей Эль-Бида’а, столицы Катарского полуострова, как следует из депеш А. Адамова, не превышала тогда 6 тыс. человек. Посреди Эль-Бида’а, возвышался, «похожий на тюремную башню, замок правителя». Население Эль-Катара, «ввиду исключительной бесплодности полуострова» жило в основном морем; «оно доставляло катарцам пищу в виде рыбы и средства к безбедному существованию в виде заработка от жемчужной ловли» (7).

На «жемчужную охоту» в море выходило более двухсот парусников. Расквартированных в Эль-Бида’а турецких солдат, заболевавших малярией, отправляли на лечение в Багдад. По ночам, после захода солнца, находиться вне стен населенных пунктов было небезопасно (8).

Правитель Катара, шейх Джасим, писал в «Заметках о местности Эль-Катр» управляющий российским консульством в Багдаде А. Круглов, — «человек практичный». Занимаясь «сбытом жемчуга в Бомбей и на Бахрейн», «быстро обогатился, составив себе значительное состояние». В сезон лова жемчуга, когда у берегов Катара скапливалось до одной тысячи парусников, с каждого из них «взимал в свою пользу» установленную им «произвольную пошлину» (9).

Полуоседлые и кочевые племена Катара, информировал А. Круглов, все еще не утратившие «свои разбойничьи наклонности», активно занимались, «подобно своим сородичам в пустыне, корсарством, дерзко грабя в море торговые суда». С награбленной добычей сразу же уходили в прибрежные бухты, и молниеносно скрывались внутри полуострова, где отыскать их было практически невозможно.

Из всех обитавших в Катаре племен «более или менее значительными», по оценке А. Круглова, являлись сбэ, ад-давасир, ал-мурр’а, ал-’аджман и бану хаджр. Племя сбэ, пришедшее из Южного Неджда, А. Круглов характеризовал как «истинных бедуинов-кочевников», которые «с презрением относились к земледелию». «Владели многочисленными стадами верблюдов, и жизнь их проходила в постоянных набегах (газу) на соседние племена» (10).

О племенах ал-’аджман и ал-мурр’а, проживавших во «внутренней части Катара», А. Круглов также отзывался как о бедуинах- кочевниках. «Обработкой земли они не занимались»; располагали «довольно большим количеством породистых лошадей, и считались хорошими наездниками» (11).

Что касается племени бану хаджр, рассказывал А. Круглов, то оно контролировало северную часть полуострова. «Лошадей у них насчитывалось мало; зато имелось большее количество верблюдов». Славилось племя «разбоем и набегами». «Расселившись по побережью деревнями», бану хаджар принимали участие в жемчужной ловле, также, кстати, как племена ал-мурр’а и ал-’аджман (12).

Упоминает в заметках А. Круглов и о том времени в истории Катара, когда он входил (в XIX веке) в состав «ваххабитского царства» под управлением эмиров из рода Аль Са’уд. Ваххабиты контролировали тогда, замечает А. Круглов, «почти всю центральную часть Аравийского полуострова, подчинив себе как Неджд, Джабаль Шаммар и восточные земли Омана, так и весь Арабский берег Персидского залива, начиная от мыса Рас-эль-Хайма и почти до Бассоры, владея, в том числе Катаром». «Походы египетских пашей» в Центральную Аравию (Туссун-паши и Ибрагима-паши) «на некоторое время ослабили власть ваххабитов, и эмиры их принуждены были платить дань Египту». Так продолжалось «с небольшими переменами» до 1865 г., до ухода из жизни тогдашнего ваххабитского эмира Фейсала ибн Турки ибн Са’уда (13).

Раздор, возникший после смерти эмира Фейсала между его сыновьями Са’удом и ’Абдаллой, «дал возможность племенам Аравийского побережья отказаться от уплаты дани, а потом и вовсе отложится от ваххабитов». Принц ’Абдалла, бежавший в Джабаль Шаммар, обратился оттуда за помощью к туркам; и они не заставили себя долго ждать. «Губернатор Багдадского вилайета морем направил ему в поддержку военный отряд под началом Нафиза-паши». Турки высадились у мыса Таннура, и в 1871 г. заняли всю провинцию Эль-Хаса.

В это же время и правитель Катара шейх Джасим обратился к турецким властям «с изъявлением желания подчиниться Оттоманскому правительству». «Взяв с собой два булюка (ок. 200 чел.) регулярных войск, — сообщал А. Круглов, — Мидхад-паша выдвинулся в Эль-Бида’а, главный порт Эль-Катара, и занял его». С тех пор и «Эль- Хаса, и Эль-Катр стали считаться вошедшими в сферу турецкого влияния» в Аравии. Шейх Катара «назначенный турками каймакамом, начал получать от них жалование».

В 1888 г., свидетельствуют документы Архива внешней политики Российской империи, турки, обеспокоенные активизацией деятельности Англии в Катаре, увеличили свой военный гарнизон в Эль-Бида’а до 250 чел., и направили туда — для пребывания на постоянной основе — турецкое военное судно. Когда турки предпринимали все эти действия в отношении шейха Джасима, его официально посетил (на канонерке «Сфинкс») английский резидент в Бендер- Бушире полковник Росс. Одним из результатов их встречи явилось подтверждение шейхом Джасимом позиции уважения Катаром «мира на море» и соблюдения нейтралитета в англо-турецких делах на Аравийском полуострове.

Правители Катара: личности судьбы. Время правления в Катаре шейха ’Абдаллы ибн Джасима Аль Тани (1913–1948) ознаменовалось полным выходом Катара из-под власти турок (1915) и подписанием договора об английском протекторате (03.11.1916). Взамен на обязательства шейха ’Абдаллы не вступать ни в какие договоренности, ни с одной иностранной державой, без предварительных консультаций на этот счет с британским правительством англичане гарантировали правителю Катара протекцию и защиту от любой «внешней угрозы» (документ от имени английского правительства подписал Перси Кокс, политический резидент Великобритании в Персидском заливе).

Шейх ’Абдалла заключил и первое в истории Катара соглашение о нефтяной концессии (17 мая 1935 г.). Первая нефтепоисковая вышка заработала на полуострове в октябре 1938 г.; открытие залежей нефти в Катаре датируется январем 1940 г.

Первый танкер с нефтью, вследствие начавшейся 2-ой мировой войны, ушел из Катара только 31 декабря 1949 г., уже во времена правления шейха ’Али ибн ’Абдаллы Аль Тани (родился в 1896 г., правил в 1948–1960 гг.). При нем состоялось подписание (01.09.1952) и нового договора с Иракской нефтяной компанией, согласно которому 50 % прибыли от экспорта нефти отходило Катару.

При шейхе Ахмаде ибн ’Али Аль Тани (правил 1960–1972) был аннулирован англо-катарский договор от 1916 г. и провозглашена независимость Катара (03.09.1971).

Годы правления шейха Халифы ибн Хамада Аль Тани (правил 1972–1995) ознаменовались открытием и началом разработки крупнейшего в мире газового месторождения (Северное поле), с подтвержденными запасами природного газа на нем в 250 трлн. куб. футов.

При шейхе Хамаде ибн Халифе ибн Хамаде Аль Тани (правил 1995–2013) Катар стал одной из самых развитых в экономическом отношении стран Арабского Востока. Незадолго до передачи власти своему сыну, наследному принцу шейху Тамиму ибн Хамаду Аль Тани (25.06.2013), шейх Хамад приобрел шесть островов в Ионическом море (планирует использовать их в качестве частного курорта для своей многочисленной семьи, состоящей из 24 детей и трех жен). Среди крупнейших проектов, реализация которых началась при шейхе Хамаде, можно назвать, к примеру, строительство наземного метро, стоимостью 8,4 млрд. долл. США (14).

В феврале 2013 г. Катар официально объявил о создании специального инвестиционного фонда — в размере 12 млрд. долл. — для покупки активов по всему свету. Известно, что Катарский фонд национального благосостояния активно наращивал в последние годы инвестиции в зарубежные компании. На сегодняшний день, он имеет, к примеру, в своем портфеле 12 % акций англо-швейцарской горнодобывающей компании Xstrata, доли во французских компаниях LVMH (Louis Vuitton Moet Hennessy — предметы роскоши) и Lagardere (средства массовой информации), и в американской компании Tiffany (5,2 %), занимающейся производством ювелирных изделий.

В рамках проводимой Катаром «инвестиционной экспансии» состоялось приобретение (у семьи Марзотто) дома высокой моды Valentino (стоимость сделки — 700 млн. евро) (15). В начале 2012 г. правящая династия Катара купила у греческого миллиардера картину П. Сезанна «Игроки в карты» за 250 млн. долл. США.

Нынешний 34-летний правитель Катара шейх Тамим ибн Хамад Аль Тани получил начальное образование в Англии, в Шерборне (Sherborne). Затем закончил военный колледж в Сандхерсте (Sandhurst). Служил в вооруженных силах Катара и в национальной службе безопасности. Имеет двух жен и шестерых детей.

Примечание.

В 2014 г. ВВП Катара оценивался в 202 млрд. долл. США (2011 г. — 196 млрд. долл.). Подтвержденные запасы газа составляли 890 трлн. куб. футов (около 15 % общемировых). Доходы от экспорта газа, нефти и нефтепродуктов увеличились до 56,6 млрд. долл. США (2012 г.) (16). В соответствии с восьмилетней программой развития нефтегазового комплекса Катара (2012–2018) на эти цели предусмотрены ассигнования в размере 130 млрд. долл. США.

Численность населения страны — 907 тыс. чел. (коренного — 300 тыс. чел.). Катар занимает первое место в мире по плотности миллионеров среди коренных жителей: 14,3 % процента из них обладают состоянием в размере не менее 1 млн. долл. США.

ЧАСТЬ XII ОТ СУЛТАНАТОВ НЕДЖД И ХИДЖАЗ ДО КОРОЛЕВСТВА САУДОВСКАЯ АРАВИЯ: ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ, ВРЕМЕНА И СУДЬБЫ. Перелистывая сморщенные страницы времени

«Хиджазский вилайет, как и другие турецкие области на Аравийском полуострове, — сообщал в одном из своих донесений за 1902 г. посол Российской империи в Константинополе, — весьма слабо связаны с Турцией. Население Хиджаза состоит из бедуинов, которые, как и все вообще арабы, ненавидят турок, и, в сущности, никогда не признавали и не признают ныне над собой власти Порты. Власть эта проявляется разве только в том, что в городах Мекка, Медина, Таиф и Джидда имеются небольшие турецкие гарнизоны. Бедуины не платят никаких податей»; «выдавать денежные пособия своим войскам в Аравии и снабжать их продовольствием султан вынужден за счет государственной казны» (1).

Хиджазский вали, отмечал посол, «не имеет в крае никакого значения». «Красноречивым доказательством бессилия валия служит нападение, которому он подвергся со стороны бедуинов, следуя в июле 1901 г. из Мекки в Таиф, с сильным конвоем и четырьмя орудиями». Впоследствии одно из них, захваченных бедуинами, валий, по слухам, выкупил (2).

«Несмотря на наличие в Таифе турецкого наместника», говорится в сборнике информационно-справочных материалов «Аравия и европейские державы», власть его «признавалась лишь проживавшими в Джидде и Ямбо таможенниками». Хиджаз, как часть Аравии, «населенная независимыми друг от друга племенами кочевников», оставалась, по сути, вне юрисдикции Порты (3).

О шаткости позиций Турции в Северной Аравии свидетельствовало, по мнению российских дипломатов, и имевшее место, в январе 1904 г., «восстание жителей Медины во главе со знатными гражданами города». В петиции, предъявленной ими турецким властям, указывалось, что если их требования не будут удовлетворены, и «смены турецкого наместника в крае не последует», то они «обратятся за помощью к английскому правительству, и объявят себя подданными Англии» (4).

Одна из интереснейших страничек в истории образования на севере Аравии независимого национального государства, известного сегодня как Королевство Саудовская Аравия, связана с участием русских белоэмигрантов в создании саудовской авиации. Первые двое русских авиаторов, летчик Николай Найденов и авиатехник Максимов, прибыли в Джидду 3 июня 1934 г. (по приглашению правительства Саудовской Аравии) для проверки технического состояния оказавшихся в распоряжении молодого государства трофейных самолетов. В ноябре 1934 г. в Та’иф, где началось строительство первой в королевстве базы ВВС, приехали еще двое русских специалистов из числа белоэмигрантов, которые занялись подготовкой национальных летных кадров. Как сложились судьбы авиаторов-россиян, стоявших у истоков саудовской авиации, неизвестно. Вместе с тем, в ходе исследования, проведенного по этому вопросу журналом «Русские Эмираты», журналисты обнаружили имя Николая Филипповича Найденова в списке россиян, захороненных на кладбище греческого монастыря Святого Георгия в Старом Каире (скончался 28 марта 1947 г., в возрасте 56 лет) (5).

Полеты русских авиаторов на отремонтированных ими самолетах из Джидды в Та’иф, наделали, надо сказать, столько же шума в Хиджазе и также сильно потрясли воображение бедуинов, как тридцатью годами ранее строительство в Мекке обсерватории. В 1900 г., докладывал консул Российской империи в Джидде В. Циммерман, бедуины «захватили и изломали на куски» присланный шарифу Мекки из Лондона очень ценный телескоп для устроенной им первой в Аравии обсерватории. Бедуины почему-то сочли, что это «деяние» шарифа может обернуться для них напастями, и решили избавиться от телескопа, «детища шайтана» (6).

В 1930 г. главным транспортным средством в Хиджазе были все те же верблюды. Общее количество аравийских дромадеров, поддерживавших караванную торговлю в крае, составляло примерно 13 тыс.; автомобилей, к слову, насчитывалось тогда в Хиджазе около 900. Радиостанции имелись в Джидде, Мекке, Медине и Табуке (6*).

Малоизвестные и практически неизученные страницы истории Саудовской Аравии — это отношения Эр-Рияда с фашистской Германией. Согласно материалам, опубликованным в 2011 г. Международным фондом «Демократия», фашисты начали проявлять внимание к Арабскому Востоку году где-то в 1933. Именно тогда ’Абдул Джаббар, бывший директор саудовской таможенной службы в Эр-Рияде, посетил по поручению короля ’Абдель ’Азиза Багдад, где встретился с уполномоченным немецким представителем и попросил довести до сведения германского правительства готовность семейства Аль Са’уд предоставить немцам нефтяную концессию в Эль-Хасе (7).

Из архивных документов, посвященных деятельности Третьего рейха на Арабском Востоке, следует, что в декабре 1935 г. некий капитан Штольце, сотрудник Абвера, получил указание приступить к налаживанию прямых связей с лидерами национально-патриотических организаций в Сирии и в Палестине, а также направить специального агента в Багдад — для поддержания оттуда доверительных отношений с семейством Аль Са’уд. За контакты Эр-Рияда с немецким послом в Багдаде и работавшими в Ираке немецкими агентами отвечал Юсуф Гуссейни, личный секретарь ’Абдель Азиза Аль Са’уда. В январе 1939 г., когда немецкий посол в Багдаде посещал Эр-Рияд для вручения верительных грамот королю, то после официальной церемонии имел с ним продолжительную беседу. Тогда же были достигнуты и договоренности о поставках немецкого оружия в Саудовскую Аравию.

Основой дружбы Эр-Рияда с Берлином, по словам известного английского разведчика Филби-старшего, служившего при дворе ’Абдель Азиза, была их обоюдная ненависть к евреям. Оружие, поступавшее из Германии, нелегально переправлялось в Палестину, которую в Эр-Рияде хотели видеть только арабской, и никак не еврейской. ’Абдель Азиз обещал Третьему рейху начать бесперебойные поставки саудовской нефти в Германию через Испанию, сразу же после прихода к власти Франко.

Национально-патриотическими движениями на Арабском Востоке во времена Третьего рейха занимались СД, Абвер и Бюро Риббентропа; последнее напрямую, непосредственно из Берлина, финансировало арабских националистов (сирийских, в частности).

В наши дни Королевство Саудовская Аравия представляет собой удивительную мозаику прошлого и настоящего. Там процветают науки, функционируют высокотехничные отрасли экономики; есть даже свой космонавт — Султан ибн Салман Аль Са’уд, член королевской фамилии, внук основателя Королевства Саудовская Аравия (первый арабский космонавт и первый мусульманин, побывавший в космосе, в 1985 г.). Вместе с тем, сохраняются такие атрибуты далекого прошлого этих земель, как публичные казни осужденных через отрубание голов на площадях. В XXI столетии в этом богатейшемгосударстве планеты, с бурно развивающейся экономикой, имеется официальная должность главного палача. Исполняет ее, как и много веков назад, один из членов семейства ал-Баши; и передается она строго по наследству.

Примечание.

Подтвержденные запасы нефти в Саудовской Аравии оцениваются в 264,5 млрд. бар. (2012 г. — 260,2 млрд. бар.; 2011 г. — 259,7 млрд. бар.), что составляет более 22 % от общемировых; Королевство дает 12 % суммарных объемов мировой добычи нефти (10,05 млн. бар./сутки) (8).

На долю нефти и нефтепродуктов приходится около 60 % ВВП страны и более двух третей доходной части бюджета. В 2010 г. ВВП Саудовской Аравии превысил 410 млрд. долл. США; доходы от экспорта сырой нефти составили 163 млрд. долл. США (9).

Подтвержденные запасы природного газа превышают 6,7 трлн. куб. метров.

К 2030 г. Саудовская Аравия планирует построить 16 атомных станций; на цели реализации этого проекта имеется в виду выделить 100 млрд. долл. США.

В 2013 г. безработица среди коренного населения страны приблизилась к 11,5 % (10). В течение первого полугодия 2013 г. в шести монархических странах Аравийского полуострова в строительном секторе экономики было заключено контрактов на общую сумму в 39 млрд. долл. США. В списке 10 крупнейших из них фигурировали медицинский комплекс Министерства внутренних дел в Эр-Рияде (6,1 млрд. долл. США) и башня Кудай в Мекке (3,5 млрд. долл. США) (11).

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Среди государств-конкистадоров прошлого, оставивших кровавый след в истории племен и народов Аравии, следовало бы назвать Португалию и Голландию, Турцию и Англию. Установление своего господства в зоне Персидского залива португальцы начали с захвата острова Сокотра (1506), лежащего напротив Южного побережья Йемена. Превратив его в сторожевой пост Лиссабона у Баб-эль-Мандебского пролива, и блокировав, таким образом, движение судов из Красного моря в Индийский океан для венецианцев и других своих конкурентов в торговле, португальская флотилия разделилась. Один отряд кораблей, руководимый Тристаном да Кунья, проследовал в Индию, а другой, во главе с д’Альбукерки, легендарным «конкистадором Востока», двинулся в направлении Ормуза. По пути туда д’Альбукерки захватил и разграбил практически все крупные портовые города Южной Аравии: Аден, Маскат, Хор Факкан и Джульфар. Стремясь раздвинуть на Востоке границы Португалии как можно шире, он огнем и мечом подавлял любое сопротивление сарацинов (арабов), даже ничтожно малое. Пленных из числа молодых и крепких мужчин использовал в качестве гребцов на кораблях. Всем другим, остававшимся в живых, даже пожилым мужчинам и женщинам, отрезал носы и уши — ставил «клеймо Афонсо», как говорили в племенах Южной Аравии (1). В сентябре 1507 г. отряд д’Альбукерки появился у побережья Ормуза.

Слух о зверствах д’Альбукерки, о сожженных им дотла арабских городах, дошел до Ормуза еще до прибытия туда д’Альбукерки. К встрече с португальцами ормузцы готовились. Правитель Ормуза Сайф эд-Дин собрал на острове большое войско, численностью не менее 30 тыс. чел. Сосредоточил у острова более 400 парусников, включая весь свой военный флот, насчитывавший 60 кораблей. Количество матросов на судах составляло не менее 2,5 тыс. чел. (2).

Д’Альбукерки располагал всего лишь 7 кораблями и 460 матросами. Несмотря на это, отряд его смело вошел в бухту Ормуза и бросил якорь в центре группы военных кораблей арабов. Один из них, «Мири», оснащенный самыми современными для того времени боевыми орудиями, оказался прямо напротив флагманского корабля д’Альбукерки. Переговоры, начатые сторонами, шли медленно. Д’Альбукерки понял, что Сайф эд-Дин просто-напросто тянет время, поджидая подхода новых сил; и отдал приказ готовиться к бою. Решение было смелым и даже дерзким. Капитаны португальских кораблей, немало повидавшие на своем веку, и те вначале зароптали, но д’Альбукерки смог убедить их начать сражение. Шквал огня, обрушенный палубной артиллерией португальцев на парусные суда арабов, сразу же пустил на дно два стоявших рядом военных корабля ормузцев. Двадцать арабских парусников, подошедших к кораблю, на котором находился д’Альбукерки, и осыпавших его градом стрел, португальцы расстреляли в упор, и буквально разнесли их в щепки. «Мари», флагман ормузского боевого флота, взяли на абордаж. В ходе разгоревшейся схватки португальцам удалось поджечь еще 30 парусников ормузцев (3).

Видя, что военный флот Ормуза практически выведен из строя, а город — в огне, Сайф эд-Дин распорядился прекратить сражение, и направил к д’Альбукерки посла с предложением о мире. Ормуз сдался и перешел в руки португальцев. Сайф эд-Дин, некогда «всесильный сюзерен Персидского залива», сделался вассалом Португалии.

Отстроив на Ормузе хорошо укрепленный форт, Лиссабон удерживал за собой этот важный в стратегическом отношении остров, контролирующий вход в Персидский залив, до 1622 г. Вытеснил португальцев с Ормуза персидский шах Аббас I (правил 1587–1629).

В 1650 г. португальцев изгнали из Маската, где оставалась единственная их на тот момент цитадель в Южной Аравии. В 1720 г. они навсегда ушли и из бассейна Персидского залива, покинув упорно удерживаемый ими остров Кишм, или Длинный остров, как его называли арабы Аравии.

Известно, что Мир Бахадур Ийас Сайфин, пятнадцатый суверен Старого Ормуза, крупного торгового центра прошлого, располагавшегося на Персидском побережье, в 20 километрах от Ормузского пролива, «дабы уберечь народ свой от новых набегов татар», перенес его с суши на остров Джарун, переименованный впоследствии в Ормуз. На протяжении последующих 200 лет островной Ормуз играл заметную роль в обмене товарами между Европой и Азией. Под властью Нового Ормуза находились одно время многие прибрежные города на территории, простиравшейся от мыса Ра’ас-эль-Хадд, что на границе Омана с землями Эш-Шамал (ОАЭ), до полуострова Мусан- дам, упирающегося в Ормузский пролив. Даже Бахрейн платил тогда дань Ормузу.

Повествуя о Новом Ормузе, известный арабский путешественник Ибн Баттута (посещал остров в 1332 г.) отзывался о нем как о «большом красивом городе с рынком, наполненном товарами со всего света». Русский купец-путешественник из Твери Афанасий Никитин, бывавший на Ормузе в 1469 г., называл его «великой пристанью», где «все, что на свете родится, есть».

Судьба д’Альбукерки, «дьявола-португальца», как о нем говорится в сказаниях арабов Аравии, захватившего Ормуз и сделавшего его короля данником португальской короны (1507), складывалась непросто. Оклеветанный завистниками и недоброжелателями, он некоторое время пребывал в опале. Но деятельная натура и связи в высшем свете помогли ему выпутаться из сложившейся ситуации и получить пост генерал-губернатора португальских владений в Азии. В 1515 году д’Альбукерки вновь появился у берегов Аравии. На сей раз — во главе крупной эскадры, в составе 26 кораблей с полутора тысячами солдат. Цель похода состояла в «усмирении мятежного Ормуза» и восстановлении вассалитета острова по отношению к португальской короне.

«Поставив Ормуз на колени», д’Альбукерки не на шутку испугал персов. Шах Исмаил поспешил направить к нему послов с заверениями о мире и дружбе с Португалией. В качестве ответного шага д’Альбукерки послал в Персию свое посольство. Было оно, свидетельствуют хроники тех лет, более пышным, чем персидское. А подарки, доставленные властелину Персии, — в разы богаче тех, что он получил от шаха.

Погасив «мятеж сарацинов» на Ормузе, и уничтожив флот арабов неподалеку от Адена, д’Альбукерки возвратился в Индию, где вскоре и умер (1515 г.)

В 1521 г. король Ормуза, власть которого являлась к тому времени лишь номинальной, попросил португальского губернатора помочь ему заставить правителя Бахрейна, бывшего — до завоевания острова Португалией — вассалом Ормуза, вновь стать его данником, чтобы, в свою очередь, «надлежащим образом платить дань», возложенную на него португальцами. И такая помощь последовала. Бахрейн в ходе предпринятой военной кампании захватили, шейхов племен, оказавших сопротивление, схватили и казнили. Однако по завершении экспедиции сбором таможенных пошлин на Ормузе, равно как и в некоторых портах Прибрежной Аравии и Персии, некогда подвластных Ормузу, но перешедших в руки Лиссабона, португальцы стали заниматься сами. Такое решение мотивировали тем, что дань, наложенная ими на Ормуз, выплачивалась не полностью и не вовремя, что требовало, дескать, установления прямого контроля над сбором таможенных пошлин в портах, иными словами, — над главным источником доходов короля Ормуза. Аналогичные правила ввели португальцы и в подконтрольных им шейхствах Прибрежной Аравии.

Эти действия спровоцировали новую волну мятежей. Вспыхнули они одновременно, в одну и ту же ночь, на Ормузе, в Маскате и в Диббе. И вскоре опалили Бахрейн и Катиф. Расправившись с мятежниками (1522), португальцы взяли себе за правило «выявлять и устранять среди сарацинов шейхов-смутьянов заблаговременно». Притом непременно и с пристрастием.

После подавления мятежа португальцы заставили короля Ормуза перебраться на остров Кишм, где он вскоре и пал от руки убийцы. Офицеры его личной гвардии, организовавшие заговор, возвели на трон утерянного уже, по сути, королевства принца Махмуда, сына убиенного ими короля. С ним португальцы тут же подписали новый договор, увеличив размер дани до 60 тыс. золотых монет в год. В 1543 г. обязали платить 100 тыс. дукатов. Вынести такое бремя подати король Ормуза был уже не в силах. И тогда все таможенные пошлины, собираемые на Ормузе и в некогда подвластных ему землях в зоне Персидского залива, стали напрямую поступать в руки португальцев, минуя казначейство вассального им короля Ормуза. Блистательная и славная некогда династия правителей Ормуза окончательно сошла со сцены истории и угасла.

Турки впервые появились в Персидском заливе в 1509 г., практически вслед за португальцами. В отличие от первых, активных военных действий до 1538 г. не предпринимали. В 1538 г. турецкий флот под руководством самого наместника Порты в Египте вышел из Суэца и взял курс на Маскат. Это был ответ Константинополя на блокаду Лиссабоном Красного моря. Захватить Маскат турки, однако, не смогли. Не удалось сделать это им и во время второго морского похода к берегам Южной Аравии, предпринятого в 1546 г. Овладели они Маскатом только в 1552 г., после 18-дневной осады города мощной турецкой эскадрой, в составе 30 боевых кораблей и 16 тысяч янычар. Последовавшая затем военно-морская экспедиция против Ормуза успехом не увенчалась. Португальцы разузнали о планах турок, успели подготовиться — и отразили морскую атаку турецкой эскадры во главе с Пири-беем.

Место Пири-бея занял Мурад-паша, бывший корсар. Султан поручил ему «сделать все возможное и невозможное», но «неверных из Персидского залива изгнать». Выполнить высочайшее распоряжение не удалось и ему. Разбитый португальцами под Маскатом, он с жалкими остатками своей флотилии бежал в Басру, где его схватили и предали смерти.

Руководство военно-морскими действиями турок в зоне Персидского залива возглавил Али Шалаби, больше известный под прозвищем Кятиби Руми, блестящий офицер, участник многих сражений в Средиземном море. Однако и его постигла неудача. Два морских сражения, которые он имел с португальцами, закончились не в его пользу. Во второй раз, например, португальцы, извещенные о выходе турецких кораблей из Басры, устроили им засаду в районе Маската. Практически все корабли турок, попав под обстрел, затонули. Оставшиеся из них буря угнала в Индию, откуда Али вернулся в Константинополь после трех лет скитаний.

В 1559 г. турки сделали еще одну попытку овладеть Ормузом, — и попали в ловушку, устроенную им португальцами. Чтобы «высвободить свои корабли из плена» и вернуть их в Басру, им пришлось выплатить португальцам огромную контрибуцию, золотом и оружием.

Последняя схватка турок с португальцами в зоне Персидского залива произошла в 1581 году. Тогда, чтобы потеснить турок из временно захваченного ими Маската (операцию предпринял наместник турецкого султана в Йемене), к берегам Южной Аравии пришла из Индии мощная португальская эскадра. Неожиданно появившись у побережья, она наглухо блокировала Маскат с моря. Осознав невозможность удержания города имевшимися у них силами, турки Маскат оставили (4).

Попытки Порты вырвать гегемонию в бассейне Персидского залива из рук Португалии закончились ничем.

Шах Аббас I, выбивший — при поддержке англичан — португальцев с Бахрейна (1611) и потеснивший их с Ормуза (1622), за помощь, оказанную ему Британской империей в борьбе с Португалией, освободил англичан от уплаты таможенных сборов в Бендер-Аббасе. Более того, закрепил за ними часть от этих сборов. Цель шаха состояла в том, чтобы с помощью британцев превратить Бендер-Аббас во «второй Ормуз». Надо сказать, что преференции и льготы, предоставленные им англичанам в Бендер-Аббасе, действительно, способствовали резкому росту коммерческой активности в этом порту. Позже, когда англичане оставили Бендер-Аббас (Гомберун) и перебрались в Бендер-Бушир (Абу Шихр), где открыли штаб- квартиру английского резидента в Персидском заливе, главным портом в этом районе стал Бендер-Бушир.

Ормуз же угас окончательно. Когда в 1821 г. на нем побывал упоминавшийся уже в этой книге, Дж. Фрейзер, то остров представлял собой жалкое зрелище. Сохранились только минарет, переделанный португальцами в маяк, стены руинированного форта, крепостной вал, испещренный снарядами, да каменные резервуары для сбора воды. О временах былого владычества Лиссабона там напоминали две пушки. На обеих из них имелись выбитые на металле даты изгнания португальцев с острова. Рядом лежали «снаряды прошлого» — каменные ядра. Действовал соляной промысел. Гарнизон Ормуза насчитывал «80 солдат маскатского имама». Вооружены они были, говорит Дж. Фрейзер, также, думается, «как и 200 лет тому назад, — обоюдоострыми мечами, изготовленными частью в Йемене, а частью в Египте, и щитами». Прежде чем вступить в рукопашную схватку с врагом, воины, по словам Дж. Фрейзера, поднимали свои мечи вверх, заставляя клинки, содрогаясь, издавать звук, и только потом бросались на врага. Чтобы не поранить себя обоюдоострыми мечами, надевали на руки длинные перчатки, сшитые из кож гиппопотамов. Кожи эти попадали в мастерские ремесленников Маската с Занзибара.

В ряде городов во владениях турок в Аравии, включенных при Сулеймане Великолепном (1520–1566) в состав Турецкой Азии, функционировал телеграф. Регулярное телеграфное сообщение поддерживалось, как следует из донесений российских дипломатов, между Меккой и Джиддой на севере полуострова, и между городами Сана, Таиз и Ходейда — на юге.

Острая борьба за господство в зоне Персидского залива после ухода из него Португалии развернулась между Англией и Голландией. Впервые голландцы громко заявили о себе в регионе в 1625 году. И, по иронии судьбы, — в совместной с англичанами военно-морской операции против португальцев. Последнюю факторию голландцев в бассейне Персидского залива, располагавшуюся на острове Харк, арабы захватили в 1765 г.

Начало целенаправленного и планомерного продвижения Англии в бассейн Персидского залива можно датировать 1622 г., временем изгнания португальцев с Ормуза. Реализовывая в данном районе мира план Pax Britanica, Англия постепенно сосредоточила в своих руках все полномочия по обеспечению и поддержанию там порядка, а с 1864 г. — санитарного контроля и карантинной службы. До появления в водах Персидского залива судов других иностранных компаний, в том числе русских и немецких, Англия сохраняла за собой и монополию на пароходное сообщение с этим краем (5).

История проникновение Англии собственно в Аравию открывается 1798 г., когда англичанам удалось заключить выгодный для них договор с султаном Маската. По нему Маскат обязался «держать строну Англии» во всех возникавших тогда в зоне Персидского залива межгосударственных спорах. Более того, не предоставлять — ни голландцам, ни французам, ни кому бы то ни было другому, кроме Англии, — ни баз, ни льгот, ни преференций. В 1839 г. в руки Англии перешел Аден.

История «подпадания Адена» под власть Британской империи свидетельствует, что первую разведывательную миссию в этот крупный порт Южной Аравии англичане предприняли еще в 1609 г. Выполнял ее некто капитан Шарки (Sharkey), на судне Ост-Индской компании. Встретили его там вначале приветливо. Затем, заподозрив в дурных намерениях, поместили в тюрьму, вместе с двумя другими офицерами судна. Заплатив выкуп, капитан смог выбраться из нее. А вот его коллеги, не имевшие денег, чтобы откупится, оказались в Сане, в темнице; и вышли на свободу годом позже.

В 1610 г. Аден в тех же целях посетило еще одно судно Ост-Индской компании. В 1820 и 1829 годах там побывал капитан Хайнис (Xaines), звезда военного флота Ост-Индской компании. И, наконец, в 1839 г. два британских военных корабля бомбардировали Аден. Англичане взяли город штурмом и сделали его форпостом Британской империи в Южной Аравии.

В 1867 г. под протекторат Англии перешел Бахрейн. В 1799 г. англичане заняли остров Перим, что у входа в Красное море, но вскоре оставили его. Вновь высадились на нем в 1857 г., а в 1861 г. разместили там постоянный военный гарнизон, поставив, таким образом, под свой контроль судоходство в Красном море.

В 1839 г., когда англичане овладели Аденом, через Суэцкий канал, находившийся под их контролем, прошло 3341 судно, в том числе 2405 — английских. Суммарный объем грузов, перевезенных в 1839 г. через Суэцкий канал, составил 10 753 798 тонн; из них 7 977 728 тонн — под английским флагом. Иными словами, четыре пятых суммарных объемов торговли в Красном море приходилось тогда на Британскую империю (6).

Безраздельно хозяйничая в регионе, Англия болезненно реагировала на любые проявления активности в нем других государств. Особенно — на сокращение ее дивидендов от торговли и морских перевозок (грузовых и пассажирских) в связи с активизацией в зоне Персидского залива в конце XIX — начале XX столетий деятельности России, Франции и Германии. Статистические данные, приведенные внешнеполитическим ведомством Англии по данному вопросу, наглядно демонстрируют роль и место Англии в морских перевозках в зоне Персидского залива. Так, из 1528 торговых судов (с суммарным тоннажем 3 924 524 тонны), заходивших в Аден в период с марта 1913 г. по март 1914 г., количество английских пароходов составило 767 (немецких, к примеру, — 180) (7).

По информации английских дипломатов, Джидду, ведущий порт бассейна Красного моря, в 1910–1911 гг. посетило 374 торговых судна; в 1911–1912 гг. — 322, а в 1912–1913 гг. — 287, в том числе 222 английских, 39 — русских и 26 —датских (8).

Манама (Бахрейн) в 1911–1912 гг. приняла 52 иностранных торговых судна (с 82 561 т. грузов); 47 из них были английскими (с грузом в 79 181 т.). Суммарный ежегодный объем торговли Бахрейна с внешним миром в 1911–1914 гг. оценивался в среднем примерно в 4,2 млн. ф. ст. (1903 г. — 1 892 897 ф. ст.; 1907 г. — более 2 млн. ф. ст.). В 1909 г. он составил более 3 млн. ф. ст., а в 1911 г. — 4 349 093 ф. ст. Примерно 45 % суммарного объема торговли приходилось на жемчуг (в 1911 г. на сумму в 1 928 000 ф. ст.) (9).

Катар и Катиф (порт на северо-восточном побережье Аравии) в те годы прямыми связями с бомбейскими купцами, через которых и осуществлялась в основном торговля аравийским жемчугом, не располагали. Свой жемчуг они сбывали через Бахрейн.

Количество пилигримов, прибывавших в Джидду морским путем, по данным внешнеполитического ведомства Англии, составляло (тыс. чел.): 1909 г. — 71 254; 1910 г. — 90 051; 1911 г. — 86 024; 1913 г. — 83 295. При этом английскими пароходами ежегодно перевозилось примерно по 50–60 тыс. паломников (10).

Маскат в 1912–1913 гг. посетило 113 судов (с 168 516 т. грузов), в том числе 98 английских, 14 немецких и одно русское. Если в 1906–1907 гг. на долю британских пароходов приходилось 93 % суммарного тоннажа доставленных в Маскат грузов, то в 1912–1913 гг. этот показатель упал до 75 %. В то же время доля немецких судов в суммарном грузопотоке увеличилась с 2 % в 1906–1907 гг. до 23 % в 1912–1913 гг. (11).

Кувейт в 1913 г. принял 63 парохода (с 121 482 т. грузов); из них 62 — английских (12). В список 18 иностранных пароходных компаний, совершавших в начале 1900-х годов рейсы в порты зоны Персидского залива и квалифицировавшихся англичанами в качестве их конкурентов, они включили и три российских:

— «Русскую пароходную компанию»: осуществляла 1–2 рейса в год по маршруту Одесса — Ходейда (Йемен);

— «Русское общество пароходства и торговли» (РОПиТ): выполняло рейсы в Маскат и в порты бассейна Персидского залива;

— «Русский добровольный флот»: занимался перевозкой войск и грузов из Одессы на Дальний Восток; суда компании посещали порты Южной Аравии, в том числе Аден и Маскат (13).

Характеризуя деятельность бриттов в зоне Персидского залива, шейх Бахрейна, как вспоминал американский миссионер С. Цвемер, говорил ему, что «инглизы подобны муравьям». Стоит одному из них найти кусочек мяса, то есть поживиться чем-то, как за ним тут же устремляется сотня других (14).

Деятельность англичан в зоне Персидского залива координировали два британских резидента (в Бендер-Бушире и в Адене), исполнявшие также обязанности английских генеральных консулов. Наиболее инициативными из них арабские историки называют сэра Льюиса Пелли и полковника Росса.

Рассказывают, что Льюис Пелли лично решил в свое время посетить Эр-Рияд, встретиться с эмиром ваххабитов, и составить о нем собственное представление. В 1864 г. на одном из имевшихся в его распоряжении английских военных кораблей (дислоцировался в Бушире) Льюис Пелли прибыл в Кувейт, и трижды оттуда обращался к эмиру ваххабитов с просьбой разрешить ему побывать в Эр-Рияде. Настойчивость и терпение возымели успех: на третий по счету запрос Льюис Пелли получил положительный ответ; и 18 февраля 1865 г. выехал в Неджд. В течение первых 10 дней пути передвигался, по его словам, по голой и безмолвной пустыне, не встретив ни одного поселения. Верблюдов за это время удалось напоить только один раз. Пятого марта прибыл в Эр-Рияд. На второй день получил аудиенцию у эмира Фейсала; и, судя по всему, смог расположить его к себе. Подтверждением тому — состоявшаяся вскоре еще одна встреча. На ней уже обсуждались конкретные вопросы. Вели разговор и о национально-патриотических выступлениях арабов против турок и об экономике края, в том числе о сельском хозяйстве в Нед- жде, и способах сбора воды. Л. Пелли заявил о готовности Англии оказать помощь Неджду в налаживании телеграфного сообщения. Увидев в Л. Пелли человека решительного, имевшего собственную точку зрения на все происходившее в Северной Аравии и способного, к тому же, «постоять за себя», что особо ценят бедуины, эмир проникся к англичанину уважением и установил с ним доверительные отношения. Проявлением расположения эмира к Пелли стало приглашение английского резидента посетить конюшни эмира на пастбище в Хардже, в Йамаме (у арабов Аравии это считается знаком- демонстрацией доверия и уважения к иностранцу) (15).

Большая заслуга в укреплении влияния Англии на Арабском побережье Персидского залива принадлежит полковнику Россу. Занимая этот пост в течение 15 лет (1876–1891), он, по выражению российских дипломатов, «установил полный контроль Англии над Бахрейном и Маскатом», сделал вассалами британской короны шейхов Эш-Шамал (ОАЭ). В 1887 г. добился от правителей шейхств в землях Эш-Шамал письменных обязательств, что ни при каких обстоятельствах они не станут входить ни в какие соглашения и договоренности ни с кем, кроме Англии. Более того, не будут разрешать представителям других иностранных держав, не проконсультировавшись на этот счет с Англией, находиться и действовать на территориях их шейхств. Не проходило и недели, говорил лорд Керзон, вице-король Индии, чтобы к Россу в Бендер-Бушир не обращались за содействием и арбитражем либо арабы, либо персы. «Полковник Росс, — отмечается в отчете русского консульства в Багдаде за 1891 г., — успел до некоторой степени распространить свое влияние и на центральную часть Аравийского полуострова, и даже на Неджд». Насколько весомыми были авторитет и влияние этого человека в крае, подчеркивается в отчете, видно из того, что сами англичане называли его «некоронованным королем Персидского залива» (16).

Сохраняя за собой преобладающее положение в бассейне Персидского залива, и разворачивая наступление на владения Порты в Аравии, Англия в то же время стремилась не допустить расширения там влияния Российской империи. Политико-дипломатические и торговые акции Санкт-Петербурга являлись предметом пристального внимания Лондона. Деятельность России в этих краях, как следует из докладных записок российского МИД, имела целью «наблюдение за действиями англичан, заботу о развитии нашей торговли и оказание содействия мусульманам-паломникам» (17). Архивные документы свидетельствуют, что акцент в своих практических делах в данном регионе Россия ставила на конкуренции с иностранными державами в торгово-предпринимательской деятельности, и, заметим, мирными средствами. От акций военно-силового характера, «чреватых воспламенением региональных конфликтов», Россия дистанцировалась.

Однако английская дипломатия характеризовала политику Российской империи в зоне Персидского залива как однозначно «враждебную британским интересам». В информационно-справочных материалах, подготовленных Историческим департаментом внешнеполитического ведомства Англии для британской делегации на Парижской мирной конференции (январь 1919-январь 1920), сказано, что российская дипломатия стала проявлять внимание к зоне Персидского залива вообще и к Аравии в частности, начиная с 1881 г., то есть со времени открытия в Багдаде российского консульства.

Особенно болезненно англичане восприняли свой проигрыш в противостоянии с Россией в Персии. Влияние России на Тегеран в 1880-х годах увеличилось настолько, говорится в документах МИД Англии, что Санкт-Петербургу удалось даже блокировать реализацию Британией проекта по строительству железной дороги в Южной Персии, «предпочтительные права» на сооружение которой она получила от шаха в 1888 году. По соглашению с Россией от 1889 г., которое иностранные дипломаты, в частности французские, квалифицировали не иначе как «звонкой пощечиной», нанесенной русскими бриттам в Персии, персидское правительство отошло от своих договоренностей с Англией насчет прокладки железной дороги. Обязалось не заниматься ее строительством в течение 10 лет (впоследствии срок действия соглашения пролонгировали до 1910 г.).

Другими, по признанию самих английских дипломатов, весьма болезненными для британских интересов акциями русских в данном районе мира были следующие:

— демонстрация Андреевского флага кораблями Военноморского флота России (1900–1903);

— создание в 1900 г. «Русского общества пароходства и торговли» (РОПиТ);

— открытие в 1903 г. субсидированной российским правительством пароходной линии «Одесса — порты Персидского залива» (что содействовало «продвижению там коммерческих интересов России»);

— направление «чумовых миссий» в Южную Персию и Аравию (оказали эффективную помощь арабам и персам в борьбе с эпидемиями чумы) (18)

С началом XX столетия, говорится в аналитических записках МИД Российской империи, «Императорское правительство признало необходимым начать новую политику в Персидском заливе — политику дела» (19). В контексте такого подхода оно установило с этим регионом непосредственные торговые сношения, открыло банк в Бендер-Бушире, осуществило акции военной дипломатии, направив в воды Персидского залива (1900–1903) корабли Военно-морского флота Российской империи «Гиляк», «Варяг», «Аскольд» и «Боярин», и, наконец, учредило там сеть своих дипломатических представительств.

Возросшую активность русских в зоне Персидского залива в Лондоне восприняли как однозначно угрожающую английским интересам. Активизация торгово-промышленного капитала России в Персидском заливе, успехи там русской дипломатии были настолько для англичан ощутимыми, что данный вопрос специально рассматривали в палате общин английского парламента (январь 1902 г.). Дискуссии велись под углом зрения необходимости разработки эффективных контрмер по обеспечению в регионе политических, военно-стратегических и коммерческих интересов Англии, «недопущению дальнейшего упрочения в бассейне Персидского залива позиций России», ее «обаяния среди местного населения».

Особое внимание акцентировалось на том, что наибольшую опасность этим интересам представляло бы «приобретение Россией порта в Персидском заливе». Высказывались мнения о необходимости жестких мер по защите торговых интересов Англии. Верх одержала точка зрения, изложенная министром иностранных дел Великобритании виконтом Кранборном. Указав на то, что Лондон ни при каких обстоятельствах «не может уступать своего первенства в Персидском заливе», он заявил, что английское правительство «будет зорко охранять здесь британские интересы». Рельефно прозвучала мысль о том, что создание Россией или любой другой европейской державой порта в Персидском заливе явится серьезной угрозой британским интересам в этом крае, противиться чему Лондону надлежит решительно, притом всеми имеющимися у него средствами. Данную точку зрения Лондон официально довел до сведения Санкт-Петербурга через английского посла в России, подчеркнув, что английское правительство предпримет все усилия по сохранению status quo в Персидском заливе и поддержанию там интересов британской торговли (20).

В контексте такой политической установки Лондон начал предпринимать в отношении России в зоне Персидского залива демарши политико-дипломатического и торгово-экономического характера.

«Английские негоцианты, — докладывал посол России в Константинополе И. А. Зиновьев, — твердо решили сделать все, что от них зависит, чтобы помешать успеху наших коммерческих предприятий»; и, действуя в данном направлении через своих представителей в Персидском заливе, «проводят соответствующую обработку шейхов арабских племен» (21).

Приняв на вооружение тактику гибкого реагирования, России удалось парировать направленные против нее действия Англии. Русский торгово-промышленный капитал уверенно завоевывал позиции на новых для него рынках зоны Персидского залива. Повышенным спросом пользовался там русский ситец. Некоторые его виды, по сообщениям российских дипломатов, английские коммерсанты «начали даже подделывать и реализовывать в Аравии под именем русских» (22).

Благодаря совместным усилиям министерств иностранных дел, финансов, военно-морского ведомства, а также русского торговопромышленного капитала, России к 1904 г. удалось установить достаточно динамичные торговые связи с Аравийским побережьем Персидского залива. Русские товары стали проникать далеко в глубь Аравии. Представление местного населения о военно-морском могуществе Англии как исключительном было серьезно подорвано демонстрацией в Персидском заливе мощи русского Военно-морского флота.

Отрицательно сказались на «политике дела» Российской империи в зоне Персидского залива драматические события русско- японской войны. Ослабленная поражением в войне с Японией, нуждавшаяся в иностранных займах, Россия оказалась перед неизбежностью политических компромиссов с прежними соперниками в «персидско-аравийском регионе», в том числе с Англией, которая настойчиво ставила перед Санкт-Петербургом вопрос о «размежевании сфер влияния в Азии», о сворачивании действий России в Персидском заливе.

31 августа 1907 г. в Санкт-Петербурге состоялось подписание англо-русского соглашения, знаменовавшего собой поражение России в схватке с Англией за расширение своего влияния в зоне Персидского залива. Английской дипломатии не удалось, однако, включить в это соглашение специальное положение о Персидском заливе и, таким образом, добиться от Санкт-Петербурга официального признания Россией монопольного положения там Великобритании. Вместе с тем, англичане смогли разломать жесткий каркас соперничества в данном регионе в треугольнике Англия-Германия-Россия. Выведя из игры Санкт-Петербург, они сузили возможности для политикодипломатического маневрирования Германии и основательно упрочили позиции Великобритании (23).

Надо сказать, что со времен правления Императора и Самодержца Всероссийского Павла I (властвовал 1798–1801) Британская империя видела именно в России своего главного потенциального соперника за доминирующее влияние в регионе Ближнего Востока в целом. «В настоящее время, — говорил депутатам английского парламента премьер-министр У. Питт-младший, — русский царь командует в Средиземноморье, как у себя дома. Его войска господствуют как в Европе, так и на Востоке» (24).

Особенно пугала англичан возможность совместного русско- французского похода в Индию. Серьезные опасения на этот счет, появившиеся в Лондоне в связи с вторжением экспедиционного французского корпуса под командованием Наполеона Бонапарта в Египет и Сирию (1798–1801), хотя после убийства Павла I (12 марта 1801 г.) и воцарения Александра I и исчезли, но вот испуг остался. И с тех пор деятельность России на Арабском Востоке вообще и в зоне Персидского залива в частности непременно оставалась в сфере повышенного внимания Англии.

ПРИМЕЧАНИЯ

Часть I

1. Акрам А. И. Рыцарь пустыни Халид ибн ал-Валид. СПб, 2012. С. 176, 177.

2. Цветков П. Исламизм. Асхабад, 1912. Т.1. С. 11–19, 82.

3. Вашингтон Ирвинг. Жизнь пророка Мухаммеда. М., 2012. С. 27. Коран 15:80–84.

4. Абд ар-Рашид ал-Бакуви. Сокращение книги о «памятниках» и чудесах царя могучего. Второй климат. Ст. 42. www.vostlit.info/ Texts. Восточная литература. Средневековые источники Востока и Запада. Авторы и источники на букву «Б»; Географическое описание Аравии. Из глав «Географии» (Таквим-аль-больдана) Абульфеды. Казань, 1891. С. 14, 57; Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. СПб, 2014. С. 58.

5. Цветков П. Указ. соч. С. 16.

6. Там же. С. 3, 17.

7. Сенченко И. П. Указ. соч. С. 56, 57.

8. Ленорман Франсуа. Руководство к древнейшей истории Востока до Персидских войн. Киев, 1878. Т. 2. Арабы. С. 43.

9. Conder Goziah. Arabia: Comprising Its Geography, History and Topography. Philadelphia, 1833. P. 24, 25.

10. Священник Андрей Светлаков. История иудейства в Аравии. Казань, 1875. С. 37, 43–46.

11. Сенченко И. П. Аравийский полуостров: «колыбель арабов». СПб, 2014. С. 30, 31.

12. Conder Goziah. Op. cit. P. 27; Крымский А. История арабов. Часть вторая. История от древнейших времен. М., 1912. С. 16.

13. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. New York, 1900. P. 145, 146.

14. Ибн Хишам. Жизнеописание пророка Мухаммеда. М., 2003. С. 21–23. Машанов М. Очерк быта арабов в эпоху Мухаммеда, как введение к изучению ислама. Казань, 1885. С. 353, 354.

15. Архимандрит Арсений. Записки о мученичестве св. Арефы и других в городе Негрене, служащия к пояснению истории христианства в Южной Аравии VI века. СПб, 1873. С. 5; Журнал Министерства Народного Просвещения. 1845. Май. С. 125.

16. Ибн Хишам. Указ. соч. С. 23.

17. Коран, 85: 4–7.

18. Архимандрит Арсений. Указ. соч. С. 7—28; Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 53, 55.

19. Странник. 1873. Июнь. С. 247, 248; Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 56; Архимандрит Арсений. Указ. соч. С. 31, 32.

20. Архимандрит Арсений. Указ. соч. С. 33.

21. Ибн Хишам. Указ. соч. С. 24; Архимандрит Арсений. Указ. соч. С. 39–41; Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 58.

22. Архимандрит Арсений. Указ. соч. С. 42.

23. Там же. С. 44; Лундин А. Г. Южная Аравия в VI веке. (автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук). Л., 1957. С. 7.

24. Ибн Хишам. Указ. соч. С. 25.

25. Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 59, 60.

26. Zwemer S. M. Op. cit. P. 308–311.

27. Там же. С. 312.

28. Ибн Хишам. Указ. соч. С. 26, 27.

29. Нашван ибн Саид ал-Химйари. Извлечения из «Истории Йемена». Лейден, 1916; Абд ар-Рахман ибн Мухаммад ибн Халдун. История. Бейрут, 1980. Т. 2 (на араб.); Мухаммад ибн Джарир Табари. История пророков и царей. Бейрут, 2001. Т. 1. С. 446–449 (на араб.); Абу Фарадж ал-Исфагани. Книга песен. Бейрут, 1997. Т. 14. С. 308–311 (на араб.).

29* М. А. Казем-бек. О некоторых политических переворотах Востока, приготовивших поприще Мухаммеда в Аравии. Журнал Министерства народного просвещения. 1845. № 5. С. 126, 127.

30. Сенченко И. П. Указ. соч. С. 55, 56; Colonel L. du Couret. Life in the Desert or Recollections of Travel in Asia and Africa. N.Y., 1860. P. 156, 157.

31. Географическое описание Аравии. Указ. соч. С. 52, 53.

32. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 57–59.

33. Там же. С. 61, 62.

34. Там же. С. 63, 64.

35. Там же. С. 65–67; П. Деполович. Рассказы о земле Аравийской. СПб, 1898. Изд. 2-е. Кн. 49-я. С. 94–105.

36. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 67.

37. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Arabia in Picture and Story. London & Edinburg, 1911. P. 40.

37* Владимир Шнейдеров. Эль-Йемен. М., 1931. С. 150–155.

38. Conder Goziah. Op. cit. P. 323.

38* Владимир Шнейдеров. Указ соч. С. 144, 145, 184–188.

39. Conder Goziah. Op. cit. P. 325.

39* Владимир Шнейдеров. Указ. соч. С. 169, 170.

40. Географическое описание Аравии. Указ. соч. С. 42, 49.

41. Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты: лицом к лицу с новым чудом света. СПб, 2012. С. 201; Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 91–94.

42. Zwemer A. E. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 43.

43. Ал-Балазури. Ансаб ал-Ашраф. Каир, 1959. С. 19; АтТабари. Та’рих. Каир, 1960–1966. Т. 2. С. 481, 488; Ибн Исхак. Си- рат ан-наби. Каир, 1923. С. 350; Крымский А. История арабов. Часть вторая. История от древнейших времен. М., 1912. С. 99.

44. Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 26–28.

44* Игум. Арсений. Судьба христианства в Южной Аравии. Православное обозрение (март 1868). М., 1868. С. 323, 324.

44** Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 46; Игум. Арсений. Указ. соч. С. 324–325.

45. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 43.

46. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 184.

47. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 367, 368.

48. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 62, 63.

49. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 29.

50. Conder Goziah. Op. cit. P. 296–307.

51. Там же. С. 307.

52. Там же. С. 316, 344.

53. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 65.

54. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 308.

55. Там же. С. 309, 310.

56. Там же. С. 310.

57. Там же. С. 311.

58. Там же. С. 312.

59. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 75, 76.

60. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 306; Географическое описание Аравии. Указ. соч. С. 62, 63.

61. W. S. W. Ruschenberger M. D. A Voyage Around the World Including an Embassy to Muscat and Siam in 1835, 1836 and 1837. Philadelphia, 1839. P. 68–70.

62. Там же. С. 91–93.

63. Colonel L du Couret. Op. cit. P. 452–460.

64. Там же. С. 454, 460.

65. Ruete Emily. Memoirs of an Arabian Princess. An Autobiography. New York, 1888. P. 6, 7.

66. Там же. С. 62, 63.

67. Там же.

68. Там же. С. 70.

69. Там же. С. 96–98.

70. W. S. W. Ruschenberger M. D. Op. cit. P. 78–90.

71. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. М., 1991. С. 50.

72. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 495–500.

73. W. S. W. Ruschenberger. Op. cit. P. 75, 76.

74. Там же. С. 78.

75. Сенченко И. П. Персидский залив: прошлое и настоящее. Указ. соч. С. 79–80; Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 78, 79; Lorimer V. G. Gazetteer of the Persian Gulf, Oman and Central Arabia. England, 1970. P. 403.

75* Сыромятников С. Н. Мировое значение Персидского залива и Куэйта. Сборник Общества ревнителей военных знаний. № 52, 23 ноября 1901. СПБ, 1901. С. 2; Богоявленский Н. В. По берегам Персидского залива. Полный текст см.: Горячкин Г. В., Кислова М. А. Поездка Н. В. Богоявленского в арабские княжества Персидского залива в 1902 г. М., 1999. С. 40, 70–72.

76. Ал-Йа’куби. Книга стран (Китаб ал-булдан). М. 2011. С. 80.

77. Географическое описание Аравии. Указ. соч. С. 48.

78. Сенченко И. П. Аравийский полуостров: «колыбель арабов». СПБ, 2014. С. 40.

79. Пирен Ж. Открытие Аравии. М., 1970. С. 29; Bayard Taylor. Travels in Arabia. New York, 1892. P. 8–10.

80. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 70.

81. АВПРИ. Ф. Политархив. Оп. 482. Д. 354. Л. 122.

82. Основные вопросы внешней политики России в связи с программой нашей военно-морской политики. Одесса, 1910. С. 461–463.

83. АВПРИ. Ф. Турецкий стол (новый). Оп. 502 б. Д. 226. Л. 2, 3.

83* Вейт Е. Аравия. М., 1930. С. 91–97; АВПРФ. Ф. 88. Оп. 1. П. 1. Д. 1. Л.85, 113.

84. Агабеков Г. Секретный террор. М., 1996. С. 372; Вестник МИД СССР. М., 1990. № 21. 15 ноября. С. 44.

85. Владимир Шнейдеров. Эль-Йемен. М., 1931. С. 40–80.

86. Сенченко И. П. Аравийский полуостров: «колыбель арабов». Указ. соч. С. 40, 41.

Часть II

87. Zwemer A. e & S. M. Topsy-Turvy Land. New York, 1902. P. 15–17, 22–25.

88. Colonel L. Du Couret. Life in the Desert. Op. cit. P. 362, 363.

89. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 166.

90. Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. Указ. соч. С. 89, 90.

91. Arabia. Handbooks prepared under the direction of the Historical section of Foreign Office. London, 1920. P. 6.

92. Цветков П. Указ. соч. Т. 1. С. 63.

93. Там же. С. 64.

7* Деполович П. Рассказы о земле Аравийской. СПб, 1898. С. 26–30; Надлер В. К. Культурная жизнь арабов в первые века геджи- ры (622—1100) и ея выражение в поэзии и искусстве. Харьков, 1869. С. 30, 38.

94. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 32.

95. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P. 69; Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 66.

9*. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 238.

96. Цветков П. Указ. соч. Т. 1. С. 66.

10*. Там же. С. 7, 83.

97. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 51, 108.

98. Там же. С. 110, 111; Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 66, 67.

99. Там же. С. 166.

100. Цветков П. Указ. соч. С. 384, 385.

101. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 170.

102. Там же.

103. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 164.

104. Ruete Emily. Op. cit. P. 209, 210.

105. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 281.

106. Коран, 16:71

107. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 283.

108. Там же. С. 284.

109. Там же. С. 86, 87.

110. Там же. С. 29.

111. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 92.

112. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 82.

113. Peter Vine. Paula Casey. Arab Gold. Heritage of the UAE. London, 1989. P.90.

114. Бибикова О. П. Арабы. Историко-этнографические очерки. М., 2008. С. 242.

115. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 115.

29* Богоявленский Н. В. По берегам Персидского залива. Указ. соч. С. 59, 60.

116. Бибикова О. П. Указ. соч. С. 246, 247, 249.

117. Вестник Европы, 1815. Часть 83. № 18.

118. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 78, 79.

119. Colonel L. du Couret. Op. cit. 251.

Часть III

1. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 71, 75.

2. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 279.

3. Colonel L. du Couret. Life in the Desert. Op. cit. P. 163.

4. Там же. С. 22.

5. Там же. С. 181.

6. Там же. С. 22.

7. Там же.

8. Там же. С. 69.

9. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P. 61.

10. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 20.

11. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P. 63.

12. Ибн Са’д. Ат-Табакат ал-кубра. Каир, 1939. С. 572; Ибн Хишам. Ас-Сира ан-набавийа. Каир, 1955. Т. 1. С. 245; Мас’уди. Му- рудж аз-захаб. Каир, 1958. Т. 2. С. 283.

13. Акрам А. И. Указ. соч. С. 43, 45.

14. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 226.

15. Акрам А. И. Указ. соч. С. 61; ИбнХишам. Ас-Сира. Указ. соч. Т. 2. С. 61, 62; Вакиди. Магази расул аллах. Каир, 1948. С. 222.

16. Ибн Хишам. Указ. соч. С. 72, 73; Ибн Кутайба. Ал-Ма’ариф. Каир, 1960. С. 330; Акрам А. И. Указ. соч. С. 199–202.

17. Акрам А. И. Указ. соч. С. 428.

18. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 107.

19. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 226.

20. Там же. С. 232.

21. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 148; Вакиди. Магази. Указ соч. С. 322.

22. Акрам А. И. Указ. соч. С. 316.

23. Ат-Табари. Та’рих ал-умам ва-л-мулук. Каир, 1939. Т. 2. С. 560; Абу Йусуф. Китаб ал-харадж. Каир, 1962. С. 142; Акрам А. И. Указ. соч. С. 429; Вакиди. Магази. Указ. соч. С. 151.

24. Акрам А. И. Указ. соч. С. 285.

25. Ат-Табари. Та’рих. Указ. соч. Т. 4. С. 171; Исфагани. Ал-Агани. Каир, 1905. Т. 15. С. 12, 13.

26. Ибн Хишам. Указ. соч. Т. 2. С.438, 439.

27. Акрам А. И. Указ. соч. С. 43, 45.

28. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 166.

29. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 202, 203.

30. Акрам А. И. Указ. соч. С. 35, 36.

31. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Arabia in Picture and Story. Op. cit. P. 27.

32. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 21.

33. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 138.

34. Там же. С. 92, 196.

35. Там же. С. 112.

36. Там же. С. 111.

37. Там же. С. 114.

38. Цветков П. Указ. соч. Т. 1. С. 63, 64.

39. Там же. С. 10.

40. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч.

41. Colonel L. Du Couret. Op. cit. P. 81.

42. Forder Archibald. ’Ventures among the Arabs in desert, tent and town. Boston, 1905. P. 265.

43. Arabia. Handbooks prepared under the direction of the Historical section of Foreign Office. London, 1920. P. 69.

44. Бибикова О. П. Указ. соч. С. 162; Сенченко И. П. ОАЭ: лицом к лицу с новым чудом света. Указ. соч. С. 67.

45. Ruete Emily. Op. cit. P. 59.

46. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P. 34.

47. Азия и Африка сегодня, 1995. № 3. С. 58–60.

48. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 82.

49. Там же. С. 317.

50. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 91.

51. Arabia. Handbooks. Op. cit. P. 73, 90, 91.

52. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 280; Бибикова О. П. Указ. соч. С. 351–357; Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты. Указ соч. С. 45.

53. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 110.

54. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 18.

55. Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты. Указ. соч. С. 40, 41; Сенченко И. П. Аравия: общество, традиции и нравы. Указ. соч. С. 20, 21.

56. Ибн Хаджар. Ал-исаба фи тамйиз ас-сахаба. Каир, 1910. Т. 2. С. 452.

57. Colonel L. du Couret. Life in the Desert. Op. cit. P. 17.

58. Там же. С. 264.

59. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P. 61.

60. Сенченко И. П. Аравия: общество, традиции и нравы. Указ. соч. С. 28, 29.

61. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 74.

62. Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты. Указ. соч. С. 51.

63. Forder Archibald. Op. cit. P. 27.

64. Там же. С. 29.

65. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 20.

66. ’Абдаллах ’Абд ал-’Азиз б. Идрис. Общество Медины в эпоху Пророка Мухаммада. М., 2013. С. 388.

67. Акрам А. И. Указ. соч. С. 29, 30.

68. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 268; Dougty C. M. Travels in Arabia Deserta. Cambridge, 1865. Vol. I. P. 238.

Часть IV

1. Colonel L. du Couret. Life in the Desert. Op. cit. P. 383.

2. Forder Archibald. Op. cit. P. 277.

3. Цветков П. Указ. соч. Т. 1. С. 65.

4. Аравия. Материалы по истории открытия. М., 1981. С. 135.

5. Бибикова О. П. Указ соч. С. 233.

6. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 302.

7. Там же. С. 79.

8. Там же. С. 302.

9. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 162.

10. Gulf News (UAE). 2013. August 20.

11. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 132.

12. Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты. Указ. соч. С. 95.

13. Ruete Emily. Op. cit. P. 149–154.

14. Там же. С. 154.

15. W. S. W. Rushenberger M. D. Op. cit. P. 73.

16. Ruete Emily. Op. cit. P. 168–170.

17. Там же С.171, 175, 176.

18. Там же. С. 110.

19. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 119–121.

20. Gulf News. 2013. Sept. 4.

21. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 88–90.

21* Общество Медины в эпоху Пророка Мухаммада. Указ. соч. С. 348–353.

22. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 104, 105.

23. Там же. С. 93, 94.

24. Ленорман Франсуа. Указ. соч. Т. 2. С. 32.

25. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 26.

26. Там же. С. 159, 160.

27. Там же. С. 23, 24.

28. Там же. С. 25.

29. Там же. С. 42.

30. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P. 98, 99.

31. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P.100–102.

32. Там же. С. 103.

33. Там же. С. 104.

34. Arabia. Handbooks prepared under the direction of the Historical section of Foreign Office. Op. cit. P. 82, 83, 97.

35. Там же. С. 83.

36. Там же. С. 97.

37. Peter Vine. Paula Casey. Op. cit. P. 28.

38. Там же. С. 87.

39. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 75–77.

39* Богоявленский Н. В. О жемчужных промыслах Персидского залива. Дневник отдела ихтиологии Императорского Русского Общества акклиматизации животных и растений. М., 1905. Кн. 2, вып. 5–6. С. 35–42; Горячкин Г. В., Кислова М. А. Указ. соч. С. 81.

39** Богоявленский Н. В. О жемчужных промыслах в Персидском заливе; По берегам Персидского залива; Горячкин Г. В., Кислова М. А. Указ. соч. С. 69, 70, 76–81.

40. Gulf News. 2012. June 9.

41. Peter Vine. Paula Casey. Op. cit. P. 37.

42. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvey Land. Op. cit. P. 50.

42* Джиффорд Пальгрэв. Путешествие по Средней и Восточной Аравии. СПб, 1875. С. 59.

43. Colonel L. du Coret. Op. cit. P. 99–103.

44. Там же. С. 104, 105.

45. Там же. С. 98.

46. Там же.

47. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 19.

48. Ruete Emily. Op. cit. P. 81.

48*. Ибн Хабиб. Китаб ал-Мухбир. Хайдарабад, 1964. С. 263–265, 340.

49. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 25.

50. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 50; Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 42, 43.

51. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 19.

52. Акрам А. И. Указ. соч. С. 470.

53. Zwemer A. E. & S. M. Zigzag Journeys in the Camel Country. Op. cit. P. 50.

54. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 299, 300.

55. Ruete Emily. Op. cit. P. 191.

56. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 203.

57. Бибикова О. П. Указ. соч. С. 49, 50.

58. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 410.

59. W. S. W. Rushenberger M. D. Op. cit. P. 87.

60. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 410.

61. Общество Медины в эпоху Пророка Мухаммада. Указ. соч. С. 436, 437; ал-Йакуби. Книга стран (Китаб ал-булдан). М., 2011. С. 301.

62. Palgrave William Gifford. Personal Narrative of a Year’s Journey through Central and Eastern Arabia (1862–1863). London and New York, 1871. P. 398.

63. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 461.

64. W. S. W. Ruschenberger M. D. Op. cit. P. 187–200.

65. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 415–424.

Часть V

66. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 32, 33.

67. Деполович П. Рассказы о земле Аравийской. СПб, 1898. С. 140–142; Машанов М. Очерк быта арабов в эпоху Мухаммеда как введение к изучению ислама. Миссионерский противомусульманский сборник. Выпуск XVII. Казань, 1885. С. 554; Попов А. Полная история ислама и арабских завоеваний. СПб, 2008. С. 27–29.

68. Цветков П. Указ. соч. Т. 1. С. 48; Машанов М. Указ. соч. С. 386–388.

69. Цветков П. Указ. соч. С. 52.

4*. Ал-Азраки. Ахбар Макка. Бейрут, 1969. С. 103–115.

70. Цветков П. Указ. соч. С. 53, 54.

71. Dr. C. Snouck Hurgronje. The Revolt in Arabia. New York and London, 1917. P. 9–18.

72. Там же. С. 24–27.

73. Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. Указ. соч. С. 274–276.

74. Conder Goziah. Op. cit. P. 220.

75. Там же. С. 230, 231.

76. Там же. С. 234–238.

77. Там же. С. 241–243, 249.

78. Там же. С. 246, 247.

79. Там же. С. 252.

80. Там же. С. 253.

15* Деполович П. Указ. соч. С. 154–166.

81. Conder Goziah. Op. Cit. P. 253–255.

82. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 86; Община Медины в эпоху Пророка Мухаммада. Указ. соч. С. 358.

83. Ruete Emily. Op. cit. P. 51, 52.

84. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 31.

85. Dr. C. Snouck Hurgronje. Mekka. Op. cit. Vol. II. P. 5, 6164, 102.

86. Zwemer. S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 166.

87. Ибн Хишам. Жизнеописание Пророка Мухаммада. М., 2003. www.sunna.biz/books/ibnhisham/ibn-hisham. С. 21, 23.

88. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 167.

23* Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Пер. Ив. Алексеев. Ч. V. С. 401–404.

89. Ибн Хишам. Указ. соч. С. 30, 31.

90. Там же. С. 36–38.

25* Машанов М. Указ. соч. С. 611; Священник Андрей Светлаков. Указ. соч. С. 15, 46.

91. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 169.

92. Там же. С. 179.

93. Ибн Хишам. Ас-Сира ан-набавиййа. Каир, 1955. Т. 1. С. 245; ат-Табари. Та’рих ал-умам ва-л-мулук. Каир, 1939. Т. 2. С. 56; Ма- суди. Мурудж аз-захаб. Каир, 1958. Т. 2. С. 283.

94. Цветков П. Указ. соч. С. 86; Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты: лицом к лицу с новым чудом света. Указ. соч. С. 193, 194.

29* Коран, 2:181; 97:1.

95. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 143, 144.

96. Там же. С. 143; Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 160.

97. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 142, 143.

98. Там же. С. 19.

99. Акрам А. И. Указ. соч. С. 95.

34*. Ибн Сад. Ат-Табакат ал-кубра. Бейрут, 1960–1968. Т.2. С.258–266.

100. Коран 17:83; Акрам А. И. Указ. соч. С. 108; Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 155, 156.

101. Акрам А. И. Указ. соч. С. 445.

102. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 188, 189.

103. Там же. С. 189.

104. Попов А. Указ. соч. С. 167; Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 197, 200, 201.

105. Акрам А. И. Указ. соч. С. 139.

106. Балазури. Футух ал-булдан. Каир, 1959. С. 113.

107. Ат-Табари. Указ. соч. Т. 2. С. 461; Балазури. Указ. соч. С. 113, 125.

108. Акрам А. И. Указ. соч. С. 166, 167.

109. Ат-Табари. Указ. соч. Т. 2. С. 499.

110. Ибн Хишам. Указ. соч. Т. 2. С. 73; Акрам А. И. Указ. соч. С. 173, 176, 201.

111. Акрам А. И. Указ. соч. С. 205.

112. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 188.

113. Там же.

48* Остроумов Н. Уложение Тимура (Тамерлана). Казань, 1894. С. 1, 3, 21.

48** Мухаммад Табатаба. Фахри. Правила для государей и рассказы о мусульманских династиях. Пер. П. Холмогорова. Казань, 1863. С. 114–116.

114. Вашингтон Ирвинг. Указ соч. С. 169; Цветков П. Указ. соч. С. 84, 85, 105.

115. Цветков П. Указ. соч. С. 65.

116. Али-заде А. А. А’иша бинт Абу Бакр. Исламский энциклопедический словарь. М., 2007; Spellberg D. A. Politics, Gender and the Islamic Past: the Legacy of A’isha bint Abi Bakr. Columbia University Press, 1994. P. 40; Мухаммад Табатаба. Указ. соч. С. 102, 103.

117. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 112.

118. Там же. С. 117.

119. Попов А. Указ соч. С. 95, 96, 187, 189, 191, 196–198; Акрам А. И. Указ. соч. С. 443–446.

120. Вашингтон Ирвинг. Указ. соч. С. 112.

121. Там же. С. 122, 123.

122. Там же. С. 145, 146.

123. Акрам А. И. Указ. соч. С. 121–125.

124. Абу Хайан ат-Таухиди об арабах и персах. Народы Азии и Африки. № 5. 1984. С. 100–110.

125. Сенченко И. П. Аравия: общество, традиции и нравы. М., 1991. С. 8, 9.

126. Абд ар-Рашид ал-Бакуви. Китаб талхис ал-асар ва ’аджа’иб ал-малик ал-хаккар. М., 1971 (См. Второй климат).

127. Географическое описание Аравии. Из глав «Географии (Таквим-аль-больдана) Абульфеды. Казань, 1891. С. 50, 51.

Часть VI

1. Адамов А. Ирак Арабский. Бассорский вилайэт в его прошлом и настоящем. СПБ, 1912. С. 392.

2. Там же. С. 373, 392.

3. Там же. С. 393, 394.

4. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 194.

5. Боголепов М. А. Мусульманские страны. Ислам, Аравия и Турция. М., 1917. С. 34.

6. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 195; Lady A. Blunt. A Pilgrimage to Nejd. London, 1881. Vol. II. P. 256–261.

7. АВП РИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 230.

8. Адамов А. Указ. соч. С. 463–465; Aitchison C. U. A collection of treaties, engagements etc. Calcutta, 1892. Vol. X. P. 102, 103; Крымский А. История арабов. Часть II. М., 1912. С. 192–197 (См. очерк «Ваххабиты»).

9. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 231–235; Адамов А. Указ. соч. С. 465, 466; Curzon G. N. Persia and the Persian Question. London, 1892. Vol. II. P. 453; Lady Anne Blunt. Op. Cit. P. 266; Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P.199.

10. АВП РИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 221–235 (См.: А. Круглов. Заметки о местности Эль- Катръ от 26.10.1892).

11. Там же.

12. АВП РИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 270, 271.

13. Адамов А. Указ. соч. С. 470.

14. Zwemer S. M. Op. cit. P. 201; Адамов А. Указ. соч. С. 469.

15. Адамов А. Указ. соч. С. 469.

16. Curzon G. N. Op. Cit. Vol. II. P. 462

17. David George Hogarth. The Penetration of Arabia: A Record of the Development of Western Knowledge Concerning the Arabian Peninsula. New York, 1904. P. 252.

18. Там же. С. 255.

19. Там же. С. 288.

20. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д.1236. Л.212–215.

21. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517. Д. 1245. Л. 141–165; Whigham H. J. The Persian Problem. London, 1903. P. 93–99.

22. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. М., 1991. С. 57–59.

23. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517. Д. 1245. Л. 151, 152.

24. Там же. Л. 150.

25. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. Указ соч. С. 55, 56.

26. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517. Д. 1245. Л. 154, 155.

27. Там же. Л. 162.

28. Там же. Л. 175.

29. Там же. Л. 178.

30. Адамов А. Указ. соч. С. 472; Васильев А. М. Личность в истории Аравии. Азия и Африка сегодня. № 11, 2012. С. 62–64.

31. АВПРИ. Ф. Турецкий стол (нов.). Оп. 502б. Д. 239. Л. 11–13.

32. Джиффорд Пальгрэв. Путешествие по Средней и Восточной Аравии. СПб, 1875. С. 88–102.

Часть VII

1. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. Указ. соч. С. 82.

2. Persian Gulf. Handbooks prepared under the direction of the Historical section of the Foreign Office. № 76. London. 1920. P. 5, 9; Arabia. Handbooks prepared under the direction of the Historical section of the Foreign Office. № 61. London, 1920. P. 22.

3. Arabia. Op. cit. P. 62.

4. Persian Gulf. Op. cit. P. 30, 31; Arabia. Op. cit. P. 10–12.

5. Persian Gulf. Op. cit. P. 31, 32.

6. Arabia. Op. cit. P. 10–12.

7. Persian Gulf. Op. cit. P. 11; Arabia. Op. cit. P. 62.

8. Zwemer A. E & S. M. Zigzag Journeys in the camel Country. Op. cit. P. 84, 85.

9. Там же. С. 81–83.

10. Arabia. Op. cit. P. 64.

11. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 70–74; The Times of India, 1891. Dec. 12.

12. Persian Gulf. Op. cit. P. 43.

13. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 71, 72.

14. Там же.

15. Geoffrey Bibby. Looking for Dilmun. Penguin, 1980; F. Heard- Bey. From Trucial States to UAE. Longmans, 1981.

16. Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты: лицом к лицу с новым чудом света. Указ. соч. С. 240, 241.

17. Gulf News (Dubai, UAE). 2013. June 4, Nov. 2.

18. Gulf News. 2013. Nov. 27.

19. Gulf News. 2014. April 10.

20. Gulf News. 2012. Nov. 26; 2014. July 9.

21. Gulf news. 2013. March 7.

22. Gulf News. 2013. Nov. 27.

23. Gulf News. 2013. June 19.

24. Сенченко И. П. Объединенные Арабские Эмираты: лицом к лицу с новым чудом света. Указ. соч. С. 284.

25. Gulf News. 2012. July 13.

26. Gulf News. 2013. Dec. 3.

27. Russian Emirates. 2012. Issue № 52/6. See: Heritage.

28. Gulf News. 2014. Feb. 3.

29. Gulf News. 2012. Oct. 31; 2013. May 5; 2014. April 29, June 8.

30. Gulf News. 2013. June 28.

31. Rough & Polished. 2013. Dec. 3.

32. Gulf News. 2013. June 5.

33. Gulf News. 2014. March 19.

Часть VIII

1. Ruete Emily. Op. cit. P. 300.

2. Persian Gulf. Handbooks. Op. cit. P. 41, 42.

2*. Gulf News. 2013. July 24.

3. Zwemer A. E. & S. M. Topsy-Turvy Land. Op. cit. P.77.

4. Bayard Taylor. Travels in Arabia. New York, 1892. P. 4042, 55.

5. Frazer James B. Narrative of a Journey into Khorasan in the Years 1821 and 1822. London, 1825. P. 67.

6. Там же. С. 9, 10.

7. Там же. С. 9.

8. Там же. С. 16.

9. W. S. W. Rushenberger M. D. A Voyage Round the World including Embassy to Muscut and Saim in 1835, 1836 and 1837. Philadelphia, 1838. P. 34.

10. Там же. С. 41.

11. Там же. С. 42.

12. Там же. С. 47.

13. Сборник консульских донесений. Год 9-й. СПб, 1906. С. 99–128; АВПРИ. Фонд 147. Консульство в Бушире. Оп. 623. Д. 3. №. Л. 32, 33; АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 11–66; АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 45–47.

14. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1242. Л. 41–56; Peterson J. E. Oman in the Twentieth Century. London & New York, 1986.

15. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1785. Л. 9.

16. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1242. Л. 42.

17. АВПРИ. Ф. Политархив. Оп. 482. Д. 346. Л. 30–33; Kumar R. India and the Persian Gulf region… Op. cit. P. 78; Kelly J. B. Sultanate & Imamate in Oman. L., 1939. P. 6, 7.

18. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1785. Л. 11; АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1233. Л. 37–50.

19. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1242. Л. 44, 49.

20. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1785. Л. 11; Д. 1233. Л. 37–50.

21. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1272. Л. 7–9.

22. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 45, 179, 180.

23. Сборник консульских донесений. Год 9-й. Указ. соч. С. 114, 115.

24. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1785. Л. 9.

25. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1240. Л. 102.

26. Географическое описание Аравии. Из глав «Географии» (Таквим аль-болдана» Абульфеды. Казань, 1981. С. 60.

27. Сыромятников С. Н. Мировое значение Персидского залива и Куэйта. Общество ревнителей военных знаний. № 52, 23 ноя- бря1901 г. СПб, 1901. С. 2.

28. Богоявленский Н. В. По берегам Персидского залива. Полный текст см.: Горячкин Г. Н., Кислова М. А. Указ. соч. С. 43.

29. АВПРИ. Ф. 210. Консульство в Бендер-Бушире. Оп. 623. Д. 156 (Персидский залив в 1901–1913 гг.).

30. Деполович П. Рассказы о земле Аравийской. СПб, 1898. Изд. 2-е; кн. 4-ая. С. 90.

31. Архив МИД Франции. Политическое управление, 1901 г. Бендер-Буштр. Серия «Д». Папка 18. Досье 1. Л. 71–78 (Культурный фонд ОАЭ); Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. СПб, 2014. С.181–184.

32. Богоявленский Н. В. Указ. соч. Полный текст см.: Горячкин Г. Н., Кислова М. А. Указ. соч. С. 40.

33. Горячкин Г. В. Указ соч. С. 8; Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. Указ соч. С. 264, 265.

34. Gulf News. 2014. June 3

35. Gulf News. 2010. June 8; 2014. Feb. 28.

Часть IX

1. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 68–97.

2. Д-р Руир. Англо-русское соперничество в Азии в XIX в. М., 1924. С. 32.

3. Адамов А. Ирак Рабский. Бассорский вилайэт в его прошлом и настоящем. СПб, 1912. С. 49, 50.

4. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 74.

5. Д-р Руир. Указ. соч. С. 33.

6. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 82, 83.

7. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517. Д. 1244. Л. 114, 115.

8. Михин В. Л. Очерки по истории Кувейта. От древней истории до завоевания Кувейтом независимости. М., 2014. С. 214.

9. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 200.

10. Михин В. Л. Указ. соч. С. 5, 127.

11. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 75.

12. Там же. Л. 90.

13. Там же. Л. 96, 97.

14. АВПРИ. Ф. Персидский стол. Оп. 488. Д. 4033. Л. 20, 21.

15. Адамов А. Указ. соч. С. 49.

16. АВПРИ. Ф. Политархив, 1901. Д. 364. Л. 80.

17. АВПРИ. Ф. 147. Консульство в Бендер-Бушире. Оп. 623. Д. 4. Л. 61; Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. Указ. соч. С. 43–50.

18. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517. Д. 1245. Л.194–197.

19. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517. Д. 1245. Л. 189, 204.

20. АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 56. Л. 98.

21. АВПРИ. Ф. Политархив, 1901 г. Д. 364. Л. 3–8.

22. АВПРИ. Фонд 147. Консульство в Бушире. Оп. 623. Д. 3. Л. 27.

23. Там же.

24. Там же. Л. 28.

25. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Д. 1240. Л. 58–65.

26. АВПРИ. Ф. Политархив, 1910 г. Д. 373. Л. 35

27. АВПРИ. Ф. Персидский стол. Оп. 488. Д. 4033. Л. 15.

28. Там же.

29. Богоявленский Н. В. По берегам Персидского залива. СПБ, 1903. С. 59; Горячкин Г. В., Кислова М. А. Указ. соч. С. 39, 40. 49, 52–54.

30. Gulf News. 2014. June 10, July 3.

Часть X

1. Г. Э. Грюнебаум. Классический ислам. Очерк истории (6001258). М., 1986. С. 106.

2. Мюллер А. История ислама. Перевод под редакцией Н. А. Медникова. СПб, 1895. Ч. II. С. 287.

3. АВПРИ. Ф. Персидский стол. Оп. 488. Д. 4044. Л. 18–21.

4. Д-р Руир. Указ. соч. С. 35.

5. АВПРИ. Ф. Персидский стол. Оп. 488. Д. 4033. Л. 43.

6. Palgrave William Gifford. Personal Narrative of a Year’s Journey through Central and Eastern Arabia (1862–1863). L. & N.Y., 1871. P. 380.

7. Там же. С. 381, 383.

8. Там же. С. 382.

9. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 97–99.

10. Там же. С. 105.

11. Там же. С. 109.

12. Богоявленский Н. В. По берегам Персидского залива. Полный текст указ. соч. см.: Горячкин Г. В. Поездка Н. В. Богоявленского в арабские княжества Персидского залива в 1902 г. М., 1999. С. 62–67.

13. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. М., 1991. С. 84.

14. АВПРИ. Фонд 147. Консульство в Бушире. Оп. 623. Д. 3. Л. 22–33.

15. Географическое описание Аравии. Из глав «Географии» (Таквим- аль- больдана) Абульфеды. Казань, 1891. С. 30.

16. Gulf News. 2014. January 25, Feb. 19.

Часть XI

1. Palgrave William Gifford. Op. cit. P. 381–383.

2. Там же. С. 387.

3. Там же. С. 383.

4. Curzon G. N. Persia and the Persian Question. London, 1892. Vol. II. P. 453. & Gulf News. 2013. June 24.

5. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д.1236. Л.221–235;

АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1242. Л. 81–84, 166.

6. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1243. Л. 41–44, 255.

7. Адамов А. Указ. соч. С. 63.

8. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 110, 111.

9. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 229.

10. Там же. Л. 227.

11. Там же. Л. 228.

12. Там же.

13. Там же. Л. 230.

14. Gulf News. 2013. June 25.

15. Gulf News. 2012. July 13.

16. Gulf News. 2013. March 10; 2014. June. 30.

Часть XII

1. АВПРИ. Ф. Турецкий стол (нов.). Оп. 502б. Д. 239. Л. 11.

2. Там же. Л. 12.

3. Аравия и европейские державы (Сборник под редакцией Ф. Ротштейна). М., 1924. С. 27.

4. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1785. Л. 6.

5. Русские Эмираты. 2009. Выпуск 5/33 (Ст. В. Лебедева «Русские летчики саудовского короля»).

6. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1785. Л. 13.

6* Вейт Е. Аравия. М., 1930. С. 63, 64.

7. Тайны дипломатии Третьего рейха. М., Международный фонд «Демократия», 2011. С. 110–124.

8. Gulf News. 2013. May 28.

9. Gulf News. 2012. May 6, July 28, Nov. 28.

10. Gulf News. 2014. May 3.

11. Gulf News. 2013. June 25.

Послесловие

1. Wilson A. T. The Persian Gulf. An Historical Sketch from the Earlist Times to the Beginning of the Twentieth Century. Oxford University Press, 1928. P. 112–114; Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. Указ. соч. С. 70–73.

2. Wilson A. T. Op. cit. P. 116; Владимирский М. М. Рассказ про великие дела маленького государства. СПб, 1876. С. 202–204.

3. Colonel L. du Couret. Op. cit. P. 479–483; Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. Указ. соч. С. 70–73.

4. Wilson A. T. Op. cit. P. 126; Адамов А. Указ. соч. С. 329, 330; Сенченко И. П. Аравия: прошлое и настоящее. СПб, 2014. С. 73–76.

5. Persian Gulf. Op. cit. P. 67, 68.

6. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 226.

7. Arabia. Handbooks prepared under the direction of the Historical section of Foreign Office. № 61. L., 1920. P. 55.

8. Там же. С. 58.

9. Там же. С. 59.

10. Там же. С. 57.

11. Там же. С. 61.

12. Там же. С. 62.

13. Там же. С. 63, 64.

14. Zwemer S. M. Arabia: The Cradle of Islam. Op. cit. P. 218.

15. David George Hogarth. The Penetration of Arabia: A Record of the Development of Western Knowledge Concerning the Arabian Peninsula. New York, 1904. P. 308.

16. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. М., 1991. С. 21.

17. АВПРИ. Ф. Персидский стол. Оп. 488. Д. 4033. Л. 10.

18. Persian Gulf. Op. cit. P. 66.

19. АВПРИ. Ф. Политархив. Оп. 482. Д. 354. Л. 122.

20. Persian Gulf. Op. cit. P. 69.

21. АВПРИ. Ф. Политархив, 1901. Д. 364. Л. 3–8.

22. АВПРИ. Ф. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1236. Л. 18.

23. Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие. Указ. соч. С. 89; АВПРИ. Ф. Персидский стол. Д. 4077. Л. 5–9.

24. Кобищанов Т. Ю. Политика России на Ближнем Востоке в годы экспедиции Наполеона Бонапарта в Египет и Сирию (17981801). Вестник Московского университета. 2013. № 1, январь-март. С. 18, 19.

Оглавление

ЧАСТЬ I ЗНАКОМСТВО С ДРЕВНЕЙ АРАВИЕЙ Сказания и предания, загадки и тайны прошлого

ЧАСТЬ II «ОСТРОВ АРАБОВ» Запечатленное время

ЧАСТЬ III «САД АЛЛАХА» И ЕГО ОБИТАТЕЛИ Метроном пустыни

ЧАСТЬ IV ЖИТЕЛИ СТЕН Дневник памяти.

ЧАСТЬ V ХИДЖАЗ Хождения во времена

ЧАСТЬ VI НЕДЖД Капсула времени.

ЧАСТЬ VII ПОБЕРЕЖЬЕ ШЕЙХОВ Траектория судьбы

ЧАСТЬ VIII ОМАН Странички из дневника времен одного древнего султаната Аравии.

ЧАСТЬ IX КУВЕЙТ Линия жизни

ЧАСТЬ X БАХРЕЙН Фрагменты истории.

ЧАСТЬ XI КАТАР Прошлое и настоящее.

ЧАСТЬ XII ОТ СУЛТАНАТОВ НЕДЖД И ХИДЖАЗ ДО КОРОЛЕВСТВА САУДОВСКАЯ АРАВИЯ: ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ, ВРЕМЕНА И СУДЬБЫ. Перелистывая сморщенные страницы времени

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ПРИМЕЧАНИЯ