Время добрых дел. Рождественский рассказ [Александр Гарран] (fb2) читать онлайн

Александр Гарран Время добрых дел. Рождественский рассказ

Глава 1. Странник

Когда Жозеф закончил свой рассказ, низкое утреннее солнце уже светило в окно. Я удивился, что зимняя ночь прошла так быстро. Было прохладно и, если бы я не был так занят нашим разговором, я бы непременно подбросил в камин пару хороших поленьев.

– Жозеф, я могу поспорить, что эта история – самое невероятное и удивительное, что произошло за долгое время в наших краях. Более того, об этом надо обязательно написать рассказ, – произнёс я, запахивая куртку.

– Надо, кто ж против. Да писатель из меня, как из нашего капрала певец, – сказал Жозеф, закуривая трубку. Жозеф был другом моего отца и отличным рассказчиком, но писать не любил даже письма. Когда-то давно он был солдатом, был ранен, и не раз, но его бойкий характер ничуть не пострадал от тех бед и трудностей, что выпали ему. Он выпустил кольцо серого дыма, посмотрел немного на потолок и резко перевёл свой взгляд на меня. – Ты и напиши. Я к тому линию и веду, – он прищурился, как будто испытывал меня, не струшу ли.

– Времени нет, – я попытался оправдаться. – Много работы в газете.

– Это сейчас-то? В третий день Рождества?

– В наш век паровой тяги и телеграфа работают несмотря на праздники.

– Отступаешь, – ворчливо ответил Жозеф и отвернулся.

– Такую историю разве за неделю напишешь? Тут уйма времени нужна.

– Отступаешь, – повторил он уже настойчиво и сердито. – Ладно, зря выходит старался, душу открывал. Ты, небось, больше пяти строк и писать-то разучился, куда ж тебе. Вот был бы жив твой отец, он бы понял, он бы уважил, – Жозеф добавил к этому тяжелый вздох. Вообще, он всегда сравнивал меня с отцом. Но я не любил такие сравнения, потому что во всём я получался хуже, чем мой отец, во всём уступал ему.

– Жозеф! Я пишу сейчас статью о забастовке в одном городе, на другом конце страны. Через десять дней мне надо её сдавать, это должна быть длинная статья. Когда я допишу её, я найду, вернее, я попытаюсь найти время для этой повести.

– Обещаешь? – Жозеф слегка улыбался сквозь усы, но брови были всё еще сдвинуты, как у строгого учителя. Наверное, он думал, что я не замечаю его улыбку.

– Обещаю, что постараюсь, – ответил я уклончиво.

– Тьфу! – Жозеф не сдержался и плюнул, выражая полное отвращение к моей нерешительности. – Что нужно, чтобы с тебя не требовали эту статью?

– Всего ничего. Чтобы требования бастующих выполнили, – сказал я шутя.

– Понятно. Ладно, иди уж, потом договорим. У меня тоже, представь себе, дела.

На этом мы расстались в тот день, но мысли о той истории не выходили у меня из головы.

Я сидел за столом в редакции на втором этаже. Низкое декабрьское солнце светило в окно, будто извиняясь за дождливые и ветреные недели, за суровый мистраль и вольную трамонтану, не дававшие покоя морякам много дней подряд. Я пытался думать о том северном городе, где снег, где люди пытаются отстоять свои права в забастовках. Пытался заставить себя написать хоть строчку, но голова моя отказывалась думать обо всём этом. Вдруг дверь скрипнула, и в проёме показался кривой нос Альберта, наборщика. У него была привычка не заходить полностью, а только просовывать свой нос в щель и разговаривать с людьми через дверь. В редакции даже шутили, что когда-то дверь закрыли резко, и оттого его нос стал кривым.

– К главному. Что-то срочное по телеграфу.

Я поднялся со стула и побрёл к редактору. Обычно телеграф сулил новую работу, поэтому я не очень торопился. Но в этот раз я был не совсем прав.

– Много успел написать про бастующих? – главный стоял у своего стола. На стуле напротив сидел незнакомый мне человек.

– Ну, немало, – здесь я соврал, потому что не написал ни строчки.

– Бросай. Есть история получше. Кроме того, требования бастующих приняли; то ли в честь Рождества, то ли чтобы другие не присоединились к забастовке.

– Я очень рад, – я действительно был рад, что избавился от наскучившей мне статьи. – Я рад за них, – добавил я тише.

– Что? – главный вместе с незнакомцем повернулись ко мне, как будто не поняли о чём я.

– Я говорю: это очень хорошая новость для обездоленных, – повторил я громче.

– Пожалуй, – было видно, что тема далекого города их не интересовала уже совершенно. – Этот человек… – главный вышел из-за стола и подошёл к незнакомцу, будто оглядывая его. – Этот человек принёс мне историю, которая случилась буквально у нас на глазах. Помнишь то происшествие в трактире, в рыбацкой деревушке?

– Конечно помню, – кивнул я.

Я помнил не только эти события, которые были известны любому, кто читал газеты. Я знал всю эту историю от начала до конца, со всеми подробностями и нюансами. Эта та самая история, которую мне рассказывал Жозеф со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра. Я бы мог пересказать её всю, хоть прямо сейчас.

– Он вот напишет текст, а ты пройдись потом по готовому, ну, поправь может быть немного, – главный перелистывал разрозненные листки на столе, исписанные неразборчивым почерком.

Я не мог поверить в то, что слышу. Что значит «по готовому»? То есть этот выскочка напишет текст, а я, тот, для кого это является профессией, должен исправлять чьи-то жалкие литературные эксперименты, делать из него писателя? Но вслух я этого не сказал.

– Позвольте узнать, откуда вы знаете об этих событиях? – я обратился к незнакомцу.

– А, забыл вас представить. Это Шарль, помощник комиссара полиции. Он пробует себя в написании небольших рассказов, – главный положил руку на плечо Шарлю, который всё ещё сидел, поэтому Шарль протянул мне руку не вставая со стула.

Я ушёл из редакции пораньше. Солнечный день и ясное небо снова сменилось облаками и сильным ветром с моря, пронизывающим и звенящим. Это даже соответствовало моему настроению. Я был весьма зол, но злость моя была деятельная. Я шёл в деревушку, к Жозефу, чтобы написать эту историю лучше, чем помощник комиссара, лучше, чем любой, кто умеет держать перо в руках. Пройдя мимо кустов сирени и каштанов, я посмотрел вдаль, и моему взору предстало неспокойное море с силуэтами рыбацких лодок. Главным образом это были изящные тартаны и маленькие баркетты. Баркетт в последнее время становилось всё больше, и их треугольные латинские паруса часто были видны вдалеке на горизонте.

– Ну как там? – Жозеф спросил с порога. Он снова был с трубкой и снова улыбался сквозь усы.

– Сильный ветер, думаю, ночью будет дождь, – ответил я оглядываясь на улицу.

– Дурак. Я говорю, в том городе, который мешал тебе заняться стоящим делом. Что там с забастовкой? – Жозеф сердился, когда его не понимали с полуслова.

– Да, действительно там всё решилось. Им пошли на уступки. Передавали по телеграфу.

– Считай, что первая преграда взята, – его глаза хитро блеснули.

– Только мне нужна ваша помощь. Нужно уточнить кое-какие подробности, – я оглянулся, но в комнате не нашёл ни одного места, где было бы удобно писать.

– Не найдёшь. Пером скрипеть не люблю. Кабы сам был в этом деле ловок, так не унижался бы, не просил тебя вот, – он показал трубкой на меня.

Я предпочёл не обижаться. Жозеф сердился часто, мог обругать крепким словом, но по-настоящему меня никогда бы не обидел, потому что мой отец был для него большим другом. И в отличии от меня, простого газетчика, мой отец был немного писателем. Вот и я тоже начал сравнивать с отцом, и тоже не в мою пользу.

– Давайте, вы ещё раз всё перескажете, я пока буду делать записи, потом дома нужно будет ещё литературно обработать.

– Разбавить враньём? – переспросил Жозеф хрипло.

– Нет, добавить красок, оживить действие. Это надо, без этого читать не будут. Уж поверьте мне, я не понаслышке…

– Ладно, знаем мы вашу литературу, читал, – Жозеф вытащил из-под кресла мятую газету. – Вот например: «На бульваре пьяный кучер наехал на кухарку лошадью, после чего она, к неожиданности прохожих, родила здорового первенца, назвали Клод». Кто родила, лошадь? – Жозеф сердито стучал трубкой о кресло.

– Это от спешки. А мы торопиться не будем. У нас лошади отдельно, кухарки отдельно.

– Смотри, я небрежности не терплю. Ты либо пиши как следует, либо сейчас увольняйся.

– Пожалуйста, давайте начнём, мне самому уже интересно.

– Ладно. Только схожу за табачком, – Жозеф вздохнул, скрипнул креслом и вышел из комнаты. Ветер гремел на крыше, звенел в окнах и выл в трубе, заставляя огонь в камине дрожать и метаться. Жилище Жозефа представляло довольно скучный образец холостяцкого дома. Да, он был женат давным-давно, но его жена умерла, когда он был далеко отсюда, а детей у них не было. Дом был слишком мал, чтобы сдавать хоть часть его людям, так что жил он в одиночестве. Но нелюдимым или угрюмым не стал, редких гостей встречал радушно. Да, все эти едкие шуточки, словечки, от которых в приличном обществе краснеют щеки даже у юношей, не говоря уже о девицах, споры до потери голоса, да, всё это и было его радушием, это понимали мы, его ближний круг знакомых, его старые друзья или дети его друзей.

– В общем, если с самого начала, то так, – Жозеф кашлянул. – Это не пиши, это не надо.

– Я понимаю, вы продолжайте, Я потом напишу, как надо.

– В нашей деревушке появился один человек… можно назвать его странником. Никто его не знал, даже не знали откуда он, поэтому понапридумали про него в деревне таких небылиц, что смешно…

Жозеф начал рассказ. Не всё из этого он видел своими глазами, но обо всём знал довольно точно со слов других людей, достаточно уважаемых, чтобы им верить. Кроме того, я тоже являлся участником этих событий, так что кое-что знаю не понаслышке.

Странник этот действительно появился в рыбацкой деревушке некоторое время назад, в разгар осени, и сразу пошёл про него слух, что он обладает какими-то секретами, древними тайными знаниями. Отчасти эти небылицы можно было бы списать на необыкновенную сентябрьскую жару, которая мучала жителей деревни и напрочь отбивала охоту мыслить здраво. Кроме того, когда видишь, что у человека нет при себе ничего ценного, но он держится, не как бедняк или нищий, а с чувством собственного достоинства, то возникает зависть ещё большая, чем если бы он и вправду был богач. А зависть порождает сплетни, в этом-то жителям деревни нет равных.

При себе у странника было несколько мелочей – бумажка, будто из старинной книги, с текстом на языке, который никто здесь не знает, медное колечко, стеклянный шарик размером с вишню, сухой корешок, да семечко, неизвестно от какого растения. С этим богатством странник пришёл в деревню, стал проситься на ночлег.

– Не помню, кто первый это придумал, но сказали про него, будто он знает секрет вечной жизни, – продолжал Жозеф, сдержанно кашляя. – Да мало ли чего придумают люди от скуки и от жары, но нашлись те, кто поверил…

Жозеф продолжил рассказ, а я продолжил записывать.

* * *

– Мартин, иди открой дверь! Не слышишь, остолоп? – усталая женщина лет сорока отвлеклась от стирки и крикнула своему сынишке, чтобы поторопился открыть дверь. – Если по поводу долга, скажи – отдам не раньше, чем послезавтра; пусть хоть что говорят, сегодня отдавать нечем.

– Не-е, это к нашему новому постояльцу, – ответил Мартин и стал с грохотом подниматься на второй этаж вместе с хорошо одетым человеком. – Здесь! – он ударил кулаком в дверь так, что щеколда звякнула.

– Добрый день, – хорошо одетый человек стоял в дверях и оглядывал с любопытством комнату, сжимая в руках свою шляпу. – Добрый день, – повторил он в задумчивости. – На улице духота, сил нет.

– Доброе утро, так было бы точнее, – странник ответил вежливо. Его голос звучал тихо, но совершенно ясно.

– Понимаю, понимаю. Но я уже обедал, а когда я пообедал, я говорю людям «добрый день». Такой у меня порядок, – незнакомец продолжал искать что-то глазами в комнате.

– Ну, если порядок, то добрый день. Я не из тех, кто спорит по пустякам.

– А когда ж спорить, если не по пустякам? – весело парировал незнакомец.

– По пустякам спорить неинтересно, впрочем, мы уже спорим, и как раз из-за пустяка.

Незнакомец зажал свою шляпу под мышкой и подошёл к страннику.

– Меня зовут Лешад. Я – торговец, – Лешад протянул руку и слегка кивнул, и, будто спохватившись, добавил немного суетливо: – Не их тех торговцев, которых вы встретите на улице, я человек успешный, у меня есть магазин, у меня большая торговля.

– Очень приятно познакомится. Но чем обязан встрече? Я не продаю, не покупаю.

Лешад лукаво улыбнулся, как улыбаются, когда поймают кого-то на неискренности.

– Но не говорите, что у вас нет ничего, что не могло бы заинтересовать меня.

– Разве? Не понимаю.

– Люди говорят, – многозначительно произнёс Лешад.

– Одни люди говорят, другие верят, третьи от этого страдают.

– Правильно заметили, мне нравятся ваш прямой ход мысли. Если ближе к делу, то я человек, в общем-то, счастливый, но одно беспокоит меня – время. Его мало, как у всех людей. А сколько бы я мог сделать, если бы жил вечно, – Лешад вытащил шляпу из-под мышки и стал искать глазами место, куда бы он мог её положить, но всё в этой комнате казалось ему недостаточно чистым, как бы недостойным того, чтобы там лежала его шляпа. – Я говорю, разумеется, о делах благих, которые нам завещано творить, насколько хватит сил.

Странник по-доброму улыбнулся.

– Вы о вечной жизни? – спросил он.

– Да. Если вы обладаете таким секретом, то, наверное, хотели бы вручить его человеку достойному, чтобы умножать добро, а не зло.

– Верно. Но как отличить человека достойного?

– Это не так трудно, – его лицо стало ещё более довольным, красный румянец распространился уже на пол лица. – Вот поглядим на кого-то, кого мы знаем. Скажем, Марта, у которой вы снимаете эту комнату. Я ничего не имею против бедности, но вы видели, сколько она подаёт нищим? Я подаю вдвое от её милостыни. Видели, со сколькими людьми она не в ладах? Я не буду вам все подробности рассказывать, но умножь её года, умножится ли добро? Я лично не уверен.

– Вы ожидаете, что она будет помогать другим в её нынешнем положении? А если предположить, что у неё появились деньги и возможность помогать другим?

Лешад не ожидал такого поворота и на мгновение смутился.

– Знаете… Поверьте моему опыту, люди, которые никогда не имели больших денег в своей жизни, не сумеют ими распорядиться, даже для помощи другим. Тут нужен особый склад ума, ловкость, если хотите.

– Ловкость, чтобы помогать другим? О чём вы?

– Нет, я не это хотел сказать. Я стараюсь распорядиться деньгами так, чтобы всем было хорошо. Я эти деньги заработал, своим, заметьте, честным трудом, это не возбраняется, иметь много денег. Ведь так? – Лешад вопросительно посмотрел на странника.

– Не спорю. Продолжайте.

– Я подаю милостыню, но не просто так. Я никогда не подаю много за один раз, это часто не приносит никакой пользы, у людей бывает такая жадность, когда дело касается денег.

– Да, бывает, это точно.

– Вот. Когда я подаю, я хочу, чтобы мои деньги послужили нищему, чтобы он был сыт в этот день, а сыт, значит и благодарен дающему. Если я вижу, что мои деньги не будут на пользу нищему, то уж, извольте, я подавать не буду, поскольку не хочу вредить ему. Такой у меня порядок. Если я начну подавать без всякого порядка, если нищий сможет купить что-то кроме еды на мои деньги, то кто разберёт, где я, где нищий, не будет никакой благодарности, всё смешается. Я ведь говорю разумно? – казалось, что Лешад мог рассуждать об этом вечно, но время от времени ему необходимо было чьё-то одобрение.

– Я не мастер таких рассуждений, я оставляю вам решать, что для вас разумно, а что нет, – странник встал и прошёлся по небольшой комнате. – А что, если дать нищему больше денег, столько, скажем, сколько вы бы подали ему за полгода, но одной суммой? На эти деньги он смог бы устроить свою жизнь, купить одежду, возможно, найти работу. Это не меньшее доброе дело, чем давать ему каждый день, но это бы принесло ему большую пользу в будущем.

Странник, говоря эти слова, ходил по комнате, так что гость иногда вынужден был оборачиваться или пересаживаться на стуле, чтобы видеть собеседника.

– Позвольте, то есть вы просите меня сделать одно благое дело вместо ста восьмидесяти? Я внимательно слушаю нашего аббата, но ни разу, никогда, ни в одной проповеди он не говорил, что нужно делать из нищего богача. Кроме того, если не будет нищих… – тут он запнулся.

– Что будет, если не будет нищих? Будет плохо для кого-то? – с укором произнёс странник и наклонил голову, чтобы заглянуть в лицо гостю.

– Не считайте, что поймали меня на слове. Я ничего такого не говорил, – лукаво погрозил пальцем гость. – Я просто хочу сказать, что наш мир так устроен, есть люди богатые, есть бедные. Так было всегда, так есть и так будет.

– Да, пожалуй, ничего не изменится, – с лёгким вздохом подтвердил странник. – Расскажите лучше о себе, о том, как вы пришли к тому, что имеете сейчас? Это было бы интересным продолжением разговора.

– О, я рад, что вам это интересно, – Лешад оживился настолько, что начал ёрзать на стуле и наконец положил свою шляпу на край стола. – Я родился в большой семье, далеко от этих мест. Эта была такая большая, дружная семья, где все держатся вместе. И в нашей семье принято было помогать друг другу, я думаю, от этого идёт моя щедрость, – Лешад начал вертеть в руках свою запонку. – Мои родители были небогатыми, но знали толк в экономии. Вырос я в семье моей тёти, сестры моей матери, хотя оба мои родителя были живы. Я жил у тёти и её мужа лет десять, нет, четырнадцать, пока не женился и не уехал сюда.

– Почему они взяли вас к себе? – странник говорил тихо, так что гостю иногда приходилось наклоняться чуть вперед, чтобы расслышать.

– Не знаю, – Лешад задумался, будто бы первый раз размышлял об этом, – может, им хотелось больше детей. У них было только две дочери. Я им нравился, они баловали меня, дарили подарки. Я чувствовал себя у них свободнее, чем в своём доме, где всегда было много чужих людей, ведь мои родители сдавали комнаты постояльцам, – Лешад снова взял шляпу со стола и слегка смял её. – Деньги мои родители копили, чтобы я хорошо устроился в жизни, – с некоторой гордостью добавил он. – Я у них единственный сын.

– А как вы начали торговать? – странник перебил гостя, но тот не обиделся, он был рад разговору о себе.

– Да, позвольте я вам расскажу, это тоже интересно. Я думаю, у каждого человека есть какой-нибудь талант. У одного талант сапожника, ему судьба сапоги делать, другому служить сподручнее, третьему – прислуживать, – гость повеселел. – А мой талант в большой торговле, я это сразу понял. Начал я ещё подростком, меня взяли помощником в лавку. Какой я ловкий был тогда. Я очень старался, я выучился многим хитростям, которые составляют успешную торговлю. Но однажды произошло то, чего я боялся. Я перепутал кое-что и в лавке случился убыток. Разницу я должен был вернуть за месяц, иначе бы меня сдали полиции. Моя мать обошла тогда всех родственников, собрала нужную сумму. Помнится, тётя тоже дала какие-то деньги. Не знаю, наверное, моя мать ещё до сих пор не отдала те долги.

– А деньги, которые копили ваши родители?

– Нет, это другое, мы никому не говорили о них, на эти деньги я потом закупил первую партию товара, когда начал торговать от себя, – сообщил гость с довольным лицом. – Первый год приходилось очень трудно, знаете, нужно заслужить доверие у людей, накопить капитал. С капиталом мне повезло, там произошла забавная история. Я должен был поставить восемьсот пятьдесят метров сукна одному человеку, который внёс оплату вперёд. Финансовое положение его было так плохо, что все говорили о его скором банкротстве. Я понял, что сукно ему может уже не понадобиться, откладывал поставку сколько мог, придумывал поводы, и вот читаю в газете, что он объявил о банкротстве, и что его имущество уйдёт с молотка. Так что я продал это сукно другому, с большой выгодой.

– А как же этот человек?

– Он потом застрелился. Неприятная история, для тех, кому он был должен.

– Это и есть те хитрости, которые составляют успешную торговлю?

– О, это только один пример. Свои хитрости есть у каждого. Шляпник надрывает ленту на шляпе, чтобы она раньше пришла в негодность и нуждалась в починке. Я, бывает, продаю испорченный товар как новый. Или могу взять товар на продажу весной и отдать деньги только осенью. Чем больше денег в обороте, тем лучше для торговли.

В комнату громко постучал мальчишка, сын Марты, хозяйки.

– Пришло время обедать, спускайтесь к столу, – после паузы он добавил: – Пожалуйста.

– Как думаете, это будет прилично, если я тоже сейчас отобедаю с вами? Я ещё не закончил свой рассказ, тем более, пусть дети Марты послушают меня, им было бы полезно, вдруг, кто-то из них захочет стать торговцем.

– Думаю, после вашего рассказа они расхотят заниматься торговлей, – странник встал и приготовился проводить гостя.

– Почему? – Лешад сильно удивился.

– Вы же сами говорили, что у каждого свой талант. Я общался с ними, с Мартином, с Теодором, с Луи, и я считаю, они не способны на многое из того, что делаете вы каждый день, – странник открыл дверь на лестницу.

– Жаль, – Лешад встал на верхней ступеньке.

– Не стоит их жалеть, они найдут другое занятие, более подходящее их душе.

– Ну а как насчёт обеда? Я чувствую отменный запах, – гость помахал шляпой, привлекая к себе воздух и потягивая его носом.

– Я думаю, в другой раз, – странник отвечал одновременно вежливо и холодно.

– Думаете?

– Уверен. До свидания.

Лешад стал спускаться по крутой лестнице, странник спускался за ним.

– Стойте! Мы не обговорили самого главного, – спохватился гость и развернулся на лестнице, так, что его лицо оказалось близко к лицу странника.

– Вы о чём? – непонимающе спросил странник.

– О секрете бессмертия. Я был убедителен, когда рассказывал о себе? Вы откроете мне секрет? – Лешад схватил странника за рукав.

– Вы были очень убедительны, с этим трудно спорить. Но никакого секрета у меня нет. Это всё слухи, ничего более.

– Слухи? А листок из древнего манускрипта? Я видел его у вас между книгами. И колечко, такое же, как описывали. Люди врать не будут, – Лешад зло погрозил пальцем.

– Боюсь вас огорчить, люди врут часто и много, значительно больше, чем можно себе представить, – странник попытался освободить рукав, но Лешад схватился крепко своей мясистой рукой.

– Я могу предложить вам деньги, – он оглянулся вниз, где Марта хлопотала у стола. – Вернёмся в комнату, я не хочу называть сумму при них.

– Мне не интересно, сколько вы можете отдать денег за то, чего у меня нет. Раздайте эти деньги бедным и попросите их помолиться о вашем здоровье и долголетии, это всё, что я могу посоветовать вам.

– Мне не нужны молитвы бездельников, мне нужный верный способ, и вы не хотите мне его дать, стало быть, вы обманщик! – лицо гостя покраснело от злости и обиды.

– Вы гордитесь тем, что помогаете людям. Но подумайте, сколько помогли вам, сколько люди отдали вам вольно или невольно. Вам нужно ещё очень и очень много добра сделать людям, чтобы закрыть этот ужасный долг, с которым вы идёте по жизни.

– Если бы вы знали, сколько я могу заплатить, вы бы не отказались, – Лешад наконец начал спускаться по лестнице. – Вы бы не отказались, – повторил он громче, сжимая руку в кулак. – Запомните!

Глава 2. Время вопросов

– Что ты там всё пишешь? – Жозеф нервничал, что я пишу уже долго, не спрашивая его ни о чём. – Ты давай не отклоняйся от курса. Это твоему болвану-редактору не важно, что написано, лишь бы всю страницу замарать, пустого места не оставить. А мне стыдно будет, если мы с тобой враньё напишем, – Жозеф встал с кресла, чтобы размяться, мельком глянул на исписанные листы и подошёл к окну. – Глянь, уже ночь почти, марш домой! – приказным тоном Жозеф начал спроваживать меня.

– Я сегодня у вас переночую, идти мне в город долго, на улице холодно, да и зачем? – ответил я, продолжая писать.

– Приказы не обсуждать! У меня места на меня одного мало, куда уж нам вдвоём поместиться, – ворчливо продолжал он.

– А я вот в вашем кресле могу переночевать. Молодость неприхотлива.

– Неприхотлива? Это ты называешь неприхотлива? – казалось, он хотел вначале посмеяться, но сменил тон на суровый. – Да я в твоём возрасте… А пробовал ты на сырой земле ночь поспать? – Жозеф старался пристыдить меня. – Когда ни кровати, ни подушки, ни кресла во всей округе нет?..

– Вы выгоняете меня декабрьской ночью на сырую землю? – я попытался изобразить обиженный тон.

Жозеф постоял немного у окна, глядя на меня.

– Да ну тебя, ложись, где хочешь, – Жозеф сдался быстро. – Сил нет с тобой спорить. Свечу погаси, когда спать будешь, не забудь, я ж тебя знаю! – тут он стал устраиваться на ночлег, тихонько приговаривая себе под нос не то молитву, не то что-то о былой службе и закалке. Через минуту он уже храпел могучим баритоном, а я стал вспоминать свою часть истории.

Я вдруг вспомнил, что не описал внешность странника. Конечно, внешность мало что даёт для понимания всей истории, и ровно те же события могли произойти с человеком, выглядящем совершенно иначе, но всё же напишу хотя бы кратко.

Странник был человеком невысокого роста, ни полный, ни худой. Держался он прямо, оттого казался выше. Волосы его начали уже седеть, но в его выражении лица, в светло-серых глазах не было ещё ничего от старика. Он отличался от всех жителей этого побережья, будто прибыл издалека. Ещё, у него было очень мало вещей с собой, что только подтверждало догадку о том, что он аскет, пилигрим, член древнего ордена, алхимик, и так далее, кому что приходило на ум.

Я встретился с ним по совету одного знакомого, который рассказал мне все версии его происхождения сразу, и предложил разобраться самому, как человеку городскому и, в известной степени, образованному. Из нашей встречи я мог сделать заметку, если найдётся пара интересных фактов, так что я пришёл к Марте, надеясь застать странника у неё.

Когда я пришёл, у странника уже был гость – местный лудильщик. Он был бездетный, лет сорока с лишним, но весёлого нрава, любитель читать статейки о диковинных изобретениях. Он, видимо, тоже пришёл поинтересоваться секретом вечной жизни, поскольку я застал следующий разговор:

– Думаете только молодым жить интересно? Мне тоже, представьте. Время сейчас интересное. Я читал, на Луне можно золото самородное добывать. Государств-то на Луне нет, чиновников нет, налогов, представьте себе, тоже нет. Луна, конечно, она поменьше будет, чем земля, но и старателей на ней пока не наблюдается. Мне бы годков тридцать-сорок впрок иметь, я бы сколотил туда экспедицию, прииск бы основал.

– А как думаете добраться до луны? – странник спросил с любопытством.

– Самую суть ухватили. Я об этом днём и ночью думаю, но есть уже кое-какие идеи.

– Очень любопытно.

– Представьте, что я раскручу верёвку с привязанным яблоком, а потом резко обрежу верёвку, яблоко улетит?

– Улетит.

– Верно. Делаем так: запускаем большой воздушный шар, привязанный к земле, но даём ему подняться как можно выше. Земля наша вращается, а наш шар как яблоко на веревке раскручивается. А как увидим Луну напротив нас, так режем верёвку. Нас физическая сила толкает к Луне, будто то яблоко.

– А как будете тормозить?

* * *

Странник спустился по лестнице, провожая своего гостя. Он не выглядел высокомерным, хотя глупые люди могли так подумать. Он выглядел, как человек, который знает, кто он, и, главное, знает, кто перед ним.

Вскоре после знакомства я подумал, что страннику трудно придётся здесь, потому что обыватели не любят людей, которые не хотят опуститься до их уровня.

– Можете сказать несколько слов о себе? Откуда вы родом, кто вы? – продолжил я разговор, запоминая его ответы для газетной статьи.

– Вы спрашиваете, потому что это интересно вам, или вы пишите статью? – странник спросил меня, глядя в глаза. Признаться, он смотрел на меня так, что если бы я захотел солгать ему в лицо, то не смог бы.

– Это интересно всем здесь. Кроме того, про вас придумали много разного, пора бы уже определить, что правда, а что вымысел, – я придумал хороший аргумент и разговор, казалось, стал идти легче.

– А что про меня говорят? – с интересом спросил он.

– Ну, многое, – мне не хотелось пересказывать ему все сплетни, поскольку ни в одну из них я не верил. – Что обладаете разными знаниями.

– А вы, конечно, не верите.

– Ну, речь же не обо мне.

– Или верите?

– Я сторонник научной трактовки явлений. Вот если мне врач скажет, что, выпив, скажем, эту или ту микстуру можно продлить жизнь года на три на пять, я поверю. А что стеклянный шарик может сделать человека бессмертным, это ненаучно.

– А может, я врач?

– Нет, вы не врач, – я улыбнулся. – Не похожи на врача.

– Врачи так не живут? – странник развёл руками, будто показывая мне то, как он живёт в этой коморке с маленьким окном и одним стулом.

– Пожалуй.

– А если я никогда не беру денег с тех, кому оказываю помощь?

– Ну, сам я таких врачей не встречал, хотя допускаю, что такие существуют.

Странник прошёлся по комнатке, достал стеклянный шарик и протянул его мне.

– Берите, раз вы в него не верите, то он бесполезен. Дарю его вам.

– Не стоит, пусть будет у вас. Для меня это просто шарик, а для вас он может что-то значит, – я смотрел пристально на шарик, на отражения солнечного света в нём, на блики, которые он отбрасывал на стол и книги. В этом было что-то завораживающее, граничащее с гипнозом. Тут я поймал себя на мысли, что чуть-чуть, но всё-таки верю во что-то такое. Точнее, я не был твёрдо уверен в обратном. Я знал, что наука не подтвердила ничего из былых суеверий, но, если быть точным, то и не опровергла их все. Уверен, что странник почувствовал мои сомнения. Он поставил шарик на стол и отпустил руку, хотя и не сразу. Шарик покатился к краю. В последний момент я подставил ладони и тёплый шарик упал мне в руки. Я покрылся мелким потом от какого-то странного испуга. Странник смотрел на меня внимательно, взглядом экспериментатора. Я положил шарик на стол, но дальше, к книгам, где ему некуда скатиться. Между книг я заметил листок старой книги, точно, как рассказывали. Буквы на нем почти не читались от времени. У меня появилось странное ощущение. Я, конечно, не хотел быть дураком, который поверил в какие-то нефизические силы, но, одновременно, не хотелось быть дураком, который не поверил.

– Вот видите, я ещё не показал вам ни одного чуда, а вы уже почти поверили, – странник добро улыбнулся, взял шарик, подбросил его и поймал без труда.

Может он просто шутит? – подумалось мне. – Да, шутит надо мной, проверяет мою доверчивость. Настроение мое поменялось кардинально. Теперь я перестал опасаться странника, стал более веселым и даже раскованным.

– И всё-таки, кто вы? Маг? Алхимик? Монах древнего, забытого ордена? Просто человек с чувством юмора?

– Просто человек. Со своими знаниями, умениями, – странник едва заметно пожал плечами.

– Да, я видел, как вы умело подбросили и поймали шарик, – легкомысленно добавил я. – Может, умеете жонглировать? – В душе я смеялся над своей глупостью.

Странник посмотрел на меня серьезно.

– Люди приходят ко мне за тем, чего у меня нет, и совершенно не интересуются тем, что у меня есть для них.

– Например?

– Вы опять спрашиваете для газеты?

– Почему? Может я сам бы хотел продлить себе жизнь.

– Зачем?

– Странный вопрос. Каждый хочет жить дольше.

– Да, многие. Но многие ли достойны?

Тут я немного обиделся за себя. Я считал себя вполне порядочным человеком, достаточно хорошим, чтобы встать в очередь на вечную жизнь.

– Я помогаю людям. Я не делаю зла никому. Что ещё нужно?

– Это уже хорошо. Расскажите, как вы помогаете людям.

Я набрал воздуха в легкие, чтобы навскидку перечислить десятки людей, которые обязаны мне. Но имена улетучились у меня из головы. Я выдохнул.

– Меня часто просят о помощи жители деревни, я всегда стараюсь откликнуться. Вот недавний пример – Лаура, сирота, ей требовались деньги на отъезд к бабушке, на север, меня попросили, я сразу откликнулся, – я сказал это с некоторой гордостью.

– Что вы сделали?

– Я дал объявление в газету. Люди собрали деньги за три дня. И это не один раз, я часто помогаю таким образом.

– Каких усилий это вам стоило?

– Пустяки. Сотрудникам газеты редактор разрешает размещать объявления без оплаты.

– А ещё какие добрые дела вы делали?

– Недавно я написал письмо нашему мэру с просьбой дать пособие одному едва мне знакомому человеку, я приложил подписи многих уважаемых людей. Мэр пошёл навстречу, – подумав, я добавил: – Это стоило мне одну марку. Я понимаю, к чему вы клоните. Я не трачу много денег на добрые дела.

Да, – подумалось мне, – вот так делаешь добрые дела, а потом оказывается, что они ничего не стоят.

– Нет, я не об этом. Доброе дело тогда ценно, когда вы становитесь ответственным за то, чтобы это дело свершилось; за то, чтобы жизнь человека стала лучше, хоть немного. Но люди часто становятся только посредниками в этих делах, передавая дальше ответственность, как эстафету, предоставляя другим действовать или, чаще, бездействовать.

– Понимаю. Ну что ж, тогда я и не претендую на вечную жизнь. Пусть другие, кто помогал своими руками, получают желаемое.

– Не отчаивайтесь, в добрых делах всегда есть к чему стремиться. Ваш отец писал об этом, это мысль была ему близка.

– Вы знали моего отца? – я был удивлён, ведь странника здесь никто не знал, он, вероятно, никогда не был в этих краях. – Вы виделись с ним? Когда? Где?

– Давайте поговорим об этом в следующий раз, – странник встал. – Извините, но вынужден вас оставить, у меня дела, которые нельзя отложить.

Я спустился по лестнице и увидел Марту. После разговора со странником у меня осталось ощущение, будто бы я обязан…, да нет, не обязан, но будет лучше, если я сделаю что-то сам, не перекладывая на других. Не то что бы я вдруг решил коллекционировать добрые дела или и вовсе поверил, что за них дают бессмертие, но порыв души есть порыв души. Марта возилась с керосиновой лампой.

– Добрый день, Марта. Сегодня душный день, – сказал я для начала разговора.

– Да, пожалуй, весь месяц такой, – Марта не отвлекалась от своего занятия.

– Марта, я давно смотрю, как трудно вам живётся. Чем бы я мог вам помочь? – я попытался вплести это в разговор естественно, но, судя по реакции Марты, у меня это не получилось.

Она перевела свой тяжелый взгляд на меня и поставила одну руку себе на талию, так что вид у неё стал весьма сердитый. Я стал оглядывать дом, чтобы не чувствовать на себе её взгляд.

– Господин газетчик, вот у меня муж со вчера не приходит домой, валяется в канаве или пьёт с дружками в трактире. Вы мне что, советуете к нему через газету обращаться?

– Нет, конечно, не через газету, он её сейчас не прочитает. Я ведь могу помочь сам, – на слове «сам» я сделал такой акцент, что самому стало неприятно от своего бахвальства.

– Ну если сам, то валяй, только мне не мешай. Вон младшенький задачку решает, помогай, если осилишь, – Марта махнула полотенцем в сторону мальчишки хулиганского вида, сидящего в углу. Он грыз орехи над книжкой, то и дело смахивая скорлупу со страниц.

Я, конечно, ожидал не этого. Нет, не поклона и благодарностей, но чего-то похожего на толику уважения и готовность получить эту самую помощь от доброго человека. Впрочем, теперь я уже не был уверен, что числюсь добрым человеком в этой деревне.

Я спешно покинул их дом и направился в редакцию. Узнал бы об этом Жозеф, назвал бы меня дезертиром. А я бы с ним согласился.

* * *

Глава 3. Время скитаний

– Господин д’Альтье, человек, за которым вы послали, пришёл, – служанка стояла у двери, из-за которой пробивался неяркий вечерний свет.

В самой комнате окна были наглухо закрыты, так, что едва ли возможно было угадать время суток или время года. В кресле с подушками сидел человек, одетый в халат. Он производил впечатление больного и действительно, хозяин дома, господин д’Альтье переселился в деревню по совету своего врача много лет назад. Врач велел ему дышать влажным воздухом, но избегать солнца. Послушный пациент выполнял рекомендации буквально – велел ставить тазы с горячей водой для влажности и занавешивать в большинстве комнат окна, которые открывались только с наступлением полной темноты.

– Да, конечно, пусть войдёт, – хозяин дома отложил подушку, которую держал до этого на коленях.

Человек, с которым искал встречи д’Альтье – странник – вошёл в комнату. Он ничему не удивлялся, будто зная заранее, что его ждёт в этом доме.

– Добрый вечер. Я много наслышан о вас, – д’Альтье с трудом поднялся. Его голос звучал очень рассеянно и тихо.

– Добрый вечер, рад буду ответить на ваши вопросы.

Д’Альтье предложил сесть страннику и сам вернулся в кресло.

– Да, у меня множество вопросов, на которые я не знаю ответы. А так хочется знать если не всё, то многое. Со знаниями приходит мудрость, с мудростью – уверенность.

– С новыми знаниями чаще приходят новые сомнения, – ответил странник.

– Да, сомнений у меня много. Оттого и искал встречи с вами. Кто вы?

Странник медлил с ответом так, что образовалась долгая пауза.

– Одним словом не скажешь. Как часто люди спрашивают «кто», имея в виду лишь положение, которое человек занимает в обществе.

– Но что ещё можно спросить у человека, которого совсем не знаешь и которого тебе не представили должным образом?

– Я вижу, что у вас есть ко мне более конкретные вопросы, но вежливость и правила вашего круга не дают вам задавать их сразу. Давайте отбросим условности и будем говорить о тех вещах, которые интересуют вас более всего.

Хозяин дома перевёл взгляд на занавешенное окно. Пальцами он рассеянно перебирал бахрому на подушках.

– Мне сорок два года. Я изучал философию и историю в Париже, я совершил путешествие по всем странам Европы без исключения, я вёл переписку с философами, писателями и дипломатами, лучшими людьми моего времени. Мне казалось, я даже был уверен, что я могу всё, в том смысле, что я управляю своей жизнью, – д’Альтье опустил голову и коснулся рукой седого виска. – И я действительно управлял своей жизнью, до некоторого момента.

– Что же произошло? – странник спросил тихо, чтобы не нарушить ход мыслей д’Альтье.

– Мне было тридцать четыре. Раньше я никогда не считал себя азартным человеком, но как мы мало понимаем себя… У меня появился друг, он был офицер… знаете, такого рода друзья сразу становятся самыми близкими, вовлекают тебя в невиданные, безумные истории, всегда знают, чем заняться, чем развеять скуку. Мне вдруг показалось, что я жил скучной жизнью, отвратительной в своём однообразии. Я знаю, сейчас это горько признать, но за два года я буквально изменился во всём. У моего друга было столько знакомых, что я растерял своих бывших друзей, умнейших друзей, которые понимали меня по-настоящему. Я вспоминаю это время, как один длинный, страшный сон, когда ночь и день, лето и зима слились воедино. Вместо всего были карты, шампанское, дикие забавы за гранью добра.

Хозяин дома взял паузу, чтобы справиться с эмоциями.

– Но потом произошёл случай, который встряхнул меня. Был с нами один молодой офицер. Он хвалился тем, что имеет превосходный слух и всегда знает, что происходит в комнате, даже если не смотрит. И ему придумали испытание: завязали глаза, а за его спиной встали два офицера. Один из них зарядил пистолет и положил на стол, а другой положил незаряженный. Ему предложили выбрать незаряженный, но он был так уверен, что выстрелил себе в висок. Но он ошибся, слух его подвёл… В комнате не было ни одного трезвого человека, понимаете, никого, кто бы мог остановить это безумство, – рука д’Альтье начала дрожать. – Я совершенно не помню, что было дальше, я вдруг очнулся в дешевой гостинице, один. Мне стало так противно, противно за себя, за других. Я бежал, буквально бежал от такой жизни. Я переехал сюда, где меня никто не знает. О, я даже не представляю, чем могло закончиться моё отчаяние. Но здесь я встретил женщину, молодую вдову. И у меня появились силы, я позволил себе жить. Не быть счастливым, но хотя бы жить. Я дал себе слово, что никогда больше не буду таким безответственным, в первую очередь к себе, к своей жизни. Но я не смог стать таким, каким был раньше. У моей жены был знакомый доктор, он стал помогать мне, но моё состояние стало ухудшаться с каждым годом, пока я не поселился здесь.

– Где ваша жена сейчас?

– В городе, конечно. Она не переносит деревенской жизни. Она бы упала в обморок от одного вида этой комнаты. Но как я могу винить её? Я люблю её.

– Вы думали о детях?

– Нет, мы решили об этом не думать. Я болен. У неё есть ребёнок.

– Почему бы вам не поехать навестить её в городе?

– Я же говорю, я болен… – голос его звучал совсем слабо.

Странник внимательно взглянул в глаза господину д’Альтье.

– Я рискую навлечь на себя ваше недовольство, но разрешите мне говорить с вами прямо. Вы здоровы. Это совершенно ясно, что вы здоровы сейчас и были здоровы до этого.

Д’Альтье встрепенулся и взглянул на странника с подозрением и злостью.

– Зачем вы мне говорите этот вздор? Доктор, очевидно, имеет намного больше понятия о моём здоровье, чем вы.

– Вы здоровы, – ответил ему странник чётко и громко. – Я могу судить о таких вещах, и я говорю вам, что вы не больны. Я вижу у вас длительное нервное истощение, которое мешает вам решиться на полноценную жизнь, но физически вы здоровы. Вы думаете, что совершенно переменились с того случая, однако, вы так же зависимы от чужого мнения, так же не можете найти в себе решимость изменить что-то. Я знаю, зачем вы пригласили меня. И отвечу так: я не в силах дать вам то, что вы ищете, никто на земле не может повлиять на это, что бы кто ни говорил. Но вы сами в силах сделать свою жизнь лучше прямо сегодня. Вы ожидаете, что волшебное зелье прибавит вам лет, но подумайте, как вы распоряжаетесь теми годами, которые вам уже отпущены.

– Я не просил у вас совета. Тем более не давал права вам оскорблять меня своими домыслами. Пришло время мне принимать лекарства. Я вас больше не задерживаю.

На следующий день к д’Альтье приехал его кузен, который давно его не навещал. Он был очень похож на хозяина дома внешне, но был полной противоположностью во всём остальном.

– Говорят, у вас тут живёт человек, которому открыты секреты мироздания. Мне во что бы то ни стало надо поговорить с ним. У меня есть много вопросов к моему будущему и к мирозданию тоже. Устрой нам встречу.

– Да, этот человек был у меня вчера, – спокойно ответил ему д’Альтье.

– Как? Ты говорил с ним? Я догадываюсь, ты спрашивал его о прошлом. Ты всегда интересуешься прошлым, как будто там происходит что-то новое. Он развеял твои сомнения?

– Пустое. Не о чем и говорить.

– В чём дело? Он оказался мошенником? – кузен округлил глаза. – Я так и знал. Он, верно, разъезжает по деревням и ищет доверчивых людей сденьгами.

– Он сказал мне, что я здоров. И что я не изменился.

– Именно так и сказал? – кузен застыл с чашкой кофе в руках.

– Да, именно так, – улыбнулся д’Альтье. – И он спрашивал о моей жене.

– Но тогда мне нужно с ним поговорить.

– Зачем? Ты же сам сказал, что он мошенник.

– Я? Нет, я только предположил. Но раз он попал в самую точку…

– О чём ты?

– Ну ты же знаешь, твой доктор любит перестраховаться. Укрепляющие порошки, микстуры для хорошего сна, смена климата. Особенно смена климата. Это то, на чём настаивала твоя жена. Мы все думали, что это именно то, что тебе нужно, отгородиться от мира. Мы думали, пройдёт время, ты успокоишь свои мысли, вернёшься к той жизни, которая у тебя была.

– То есть ты хочешь сказать, что доктор прописывает мне разнообразные порошки, микстуры и настои без всякой причины?

– Почему без причины? Причина есть, ты же не желаешь иметь ничего общего с миром вокруг тебя. А лучшее средство для этого – сказаться больным. По крайней мере так говорила твоя жена. Честное слово, мы думали, что ты не против этого. Твоя жена предпочитает жизнь в городе, в свете, она не может без этого. Ты предпочитаешь жить вдали от всех. Вот она и нашла отличное решение, неужели ты принимаешь разговоры о своей болезни всерьёз?

Д’Альтье откинул голову назад, на спинку высокого кресла и закрыл глаза дрожащими веками.

– Я хотел разгадать, кто такой странник, но вместо этого он разгадал всю мою жизнь… Но я это так не оставлю. Я немедленно приму все необходимые меры.

Марта, стоя на лестнице, торопливо стучала в дверь страннику.

– Добрый вечер. У вас оплачено ещё два дня, но я бы вас попросила освободить эту милую комнатку, ко мне приезжает один мой родственник. За эти два дня я могу вам вернуть деньги завтра же. Уж простите меня, для меня самой это неожиданность, – у Марты было хорошее настроение, что было редкостью в её положении.

Странник собрал свои вещи, которых набралось на один маленький свёрток. Пока он сходил вниз по лестнице, мальчишки в гостиной Марты шептались друг с другом о его нехитром скарбе. Это были двое младших сыновей Марты и пара мальчуганов с их улицы, которые часто бывали здесь.

– Вечно живёт, а добра не нажил, – вдруг громко и даже нахально сказал соседский мальчишка в грязной кепке, глядя на странника. Все мальчики разом засмеялись.

Марта шикнула на них, и они выбежали во двор, продолжая живо обсуждать и передразнивать.

– Какие-то новые небылицы про меня? – поинтересовался странник.

– Люди всегда болтают, а вы не слушайте, – Марта махнула рукой и улыбнулась. На столе в гостиной лежали свежие продукты – колбасы, булки, сыр.

– Уходи! Я знаю, кто ты, – грубый голос прогонял странника. Это Берт, бывший рыбак срывал объявление о сдаче комнаты через приоткрытую дверь.

– И кто я? – странник искренне удивился.

– Лгун и прохвост. Такие, как ты наплетут про себя невесть что, да мутят потом воду.

– Ради чего мне мутить воду? Я никого не обманул.

– Знаете, на вид вы можете быть каким угодно святошей, а людей не проведёшь! Люди слушают, люди думают, люди делают выводы. Уходи, моя комната не сдаётся, – Берт грозно погремел замком, запирая дверь. – Ищи себе другое пристанище, но у меня ты не получишь ничего, – добавил он через дверь, звякнув замком, проверяя, прочно ли он заперт.

Так было и в других домах, где странник спрашивал о комнате или о ночлеге, словно вся деревня в один момент стала видеть в нём мошенника и лгуна. Это так отличалось от той доброжелательной заинтересованности и даже тайного восхищения, которое было вначале, что странник должен был сильно удивиться. Но, видимо, он понимал, что происходит. Он пошёл дальше по улочке, круто спускающейся к морю. Также он снова увидел дом д’Альтье, как всегда наглухо занавешенный, который особенно уныло смотрелся среди других домов. Выйдя к морю, странник подошёл к морякам, вытаскивающим свою лодку на берег. Глядя на их усталые лица, странник не торопился с разговором, терпеливо выжидая, когда они закончат свою нелёгкую работу.

– Добрый вечер, – странник заговорил только после того, как один из них, моряк с израненной рукой, сел закурить.

– Добрый вечер.

– Я прошёл, кажется, по всем улицам, но никто не сдаёт комнаты. Не знаете ли вы кого-то, кто мог бы сдать хотя бы угол?

– У Берта были? – другой моряк спросил странника.

– Был. Ничего.

– У Клода?

– То же.

– Я могу пустить вас к себе, но честное слово, вы не сможете сомкнуть глаз, у меня в доме кроме троих взрослых ещё пятеро ребятишек, один из них грудной, – моряк заявил это с гордостью, отмерив в воздухе рост малыша. – Лучше спросите в трактире.

– Я был и там. Трактирщик сказал, что места нет.

– Вы, верно, спрашивали у сына. Спросите у отца, у старого Луиджи, он всегда держит комнату на втором этаже на всякий случай. Скажите, что знаете, что у него есть свободная комната, да назовите цену, которую можете дать за неё. Он жадный человек, думаю, вы договоритесь.

– Спасибо вам за совет. Я так и сделаю.

– Да не за что. Приходите ко мне, если трактирщик откажет. Придумаем что-нибудь.

– А вы и есть тот самый… – тут моряк запнулся, потому что не хотел показать неуважение, – …тот самый человек? – спросил моряк вдогонку, но странник уже скрылся на узкой извилистой улочке.

Трактирщик не отказал. Его карие глаза так блестели при виде монет, которые протянул ему странник за его комнату, что, казалось, он не мог бы отказать никому на этом свете. Комната, которую он держал про запас, была ещё меньше, чем комната у Марты, но отсюда было близко к морю, что не забыл упомянуть старый трактирщик.

– Вы не боитесь меня пускать жить здесь? Про меня говорят разные вещи, – странник смотрел на трактирщика, туго перевязывающего мешочек с монетами.

– Я не боюсь никого, ни закона, ни беззакония, ни отповеди, ни проповеди. А то, что про вас говорят… мне до этого нет никакого дела. Одно бы остановило меня, если бы про вас говорили, что вы даёте фальшивую монету. А коль монета настоящая, и платите вы вперёд, на прочее мне наплевать.

В этой комнатке стола не было. Была старая кровать, стул, когда-то крашенный синей краской, и простая тумбочка, неумело сколоченная из дерева. На двери был замок, ключ от которого трактирщик положил на тумбочку, но дверь, как оказалось, могла быть открыта и без ключа, стоило только приподнять её и надавить чуть сильнее.

Шум из трактира не был таким уж громким, и странник крепко заснул после целого дня скитаний.

Ночью старый Луиджи расспрашивал у других людей, что говорят о страннике. После каждой небылицы, рассказанной очередным хмельным посетителем, трактирщик поправлял седые усы и говорил:

– Враки всё это, – но его глаза с жадным блеском говорили о том, что он запоминает каждое слово.

Днём, как только странник покинул своё новое жилище, старый трактирщик поднялся на второй этаж, и тщательно обыскал комнатку, не найдя ничего из тех сокровищ, о которых всю ночь рассказывали ему пьяницы. Ни стеклянного шарика, позволяющего видеть сквозь время. Ни медного колечка, дарящего богатство и власть. Ни клочка бумаги с древними, как мир заклинаниями. Ни семечка, которое даёт пищу и достаток. Ни корешка, который исцеляет мертвых и продлевает жизнь. Впрочем, в другой версии корешок был тайным ядом, который не поддавался самым дотошным экспертизам. Любая из этих вещиц могла бы стоить целое состояние, думал Луиджи, главное, найти подходящего человека, который оценит их по достоинству и купит за честную цену. Он понял, что странник держит эти вещи при себе, так что следующей ночью он прокрался к страннику и, отворив дверь без ключа, принялся искать заветные сокровища.

Сразу после полуночи Луиджи направился к аптекарю, человеку надежному и проверенному, а главное, способному оценить магические свойства его добычи. Под мышкой трактирщик держал свёрток – кусок красного шёлка, в котором находились украденные предметы. Аптекарь вышел к нему через боковую дверь и провёл сразу на второй этаж, в свою комнату.

– Что тебе надо, старый Луиджи? – аптекарь не очень уважал трактирщика, хотя тот, бывало, поставлял ему нужные сведения.

– Доброй ночи, Гильбер, – Луиджи снял шляпу. Он всё ещё крепко держал красный свёрток. – Сегодня у меня к тебе особенное дело, – затем он стал медленно разворачивать шёлк и выкладывать на стол предметы по одному, бережно, словно это были королевские драгоценности.

– В мои руки попали вот это вещи. Прошлый их хозяин, да ты верно слышал, странствующий чародей, или вроде того, и в этих вещах его сила.

Аптекарь надел очки и склонился над столом. Внимание его привлек фрагмент манускрипта.

– Это на древнеегипетском, или ассирийском, – пояснил трактирщик. – Пергамент старый, как само время.

Гильбер протянул руку, чтобы рассмотреть текст поближе.

– Сперва говори, умеешь ли ты читать эти буквы? – Луиджи отстранил руку аптекаря от манускрипта и сгрёб всё на своей половине стола.

– Я сразу прочитал всё, можешь не прятать этот клочок, – пренебрежительно ответил Гильбер. – Это написали древние этруски. Так что, говоришь исцеляет людей? – он прищурил глаза за очками.

– Именно. Так люди и говорили, я им верю. Да ты и сам, наверное, понял из текста, – Луиджи аккуратно разгладил мясистой рукой клок бумаги. – Хочешь купить? Только готовься отдать мне целое состояние, на этот раз я не продешевлю.

– Я не буду у тебя покупать эти вещи, ищи другого покупателя или пользуйся сам. Но учти, что тебе нужен человек знающий язык этрусков, чтобы соблюсти все ритуалы, иначе эти артефакты будут не лечить, а калечить, не даровать богатство, а ввергать в нищету, – Гильбер пугал своего гостя, чтобы набить цену себе.

– Ты же говоришь, что знаешь их язык. Так скажи прямо сейчас.

– А что ты мне дашь за то, что я скажу тебе, что написано в манускрипте? Учти, в Риме и Париже ты не сыщешь лучшего знатока древних языков, чем стоит перед тобой. Так что я тоже не продешевлю.

Луиджи не был готов к такому, он медлил с ответом.

– У меня нет денег заплатить тебе. Давай поделим эти предметы.

– Ладно. Этруски говорили про корень, дарующий бессмертие и нечеловеческую силу. Его нужно залить водой, настоять ровно один час и выпить залпом, не останавливаясь. Но только в одиночку и в запертой комнате. Это даст выпившему силы на сто лет жизни.

Лицо Луиджи покраснело от жадности, его вены вздулись на висках.

– Сто лет… – прошептал он. – Что ты хочешь за свою помощь, за то, что прочёл эти слова?

– Всего лишь один раз настоять воду и выпить. Корень я отдам тебе, ты сможешь жить вечно, стоит только повторять процедуру раз в сто лет.

– А корень не теряет силу оттого, что его настаивать на воде? – с подозрением спросил старый трактирщик.

– Нет. Про это тут тоже написано, – заверил его Гильбер. – Смотри, я могу передумать, и взять деньгами.

– Ладно. Будь по-твоему. Одно я не могу понять, зачем тебе жить ещё сто лет? – Луиджи расхохотался. Его лицо стало ещё краснее.

– Надо, – сухо отрезал Гильбер.

– А что, в других предметах нет никакой силы? – трактирщик стал перебирать пальцами шарик, колечко и семечко, недоверчиво поглядывая на Гильбера.

– Совершенно. В этом и хитрость, что тот, кто не умеет читать по-этрусски, не поймёт, в каком предмете скрыта сила.

– Да, я понимаю, – старый Луиджи согласился с доводами аптекаря, которые показались ему убедительными. – Что ж, я согласен, только настаивай корень при мне, я не терплю обмана, – он собрал остальные вещи странника в шелковый свёрток.

Аптекарь принёс стакан воды и песочные часы.

– Первый раз я делаю, потом повторяешь ты, – аптекарь поднёс стакан прямо к лицу Луиджи, готовясь опустить корень в него. – Смотри, без всякого обмана, всё на твоих глазах.

Внезапно старый трактирщик упал на пол со стула с изрядным грохотом. Аптекарь быстро убрал стакан с хлороформом и подменил корешок.

– Это магическая сила так действует на неподготовленного человека, – успокаивал аптекарь приходящего в себя Луиджи, который первым делом убедился, что на столе стоял стакан с водой, в котором настаивался корешок.

Старый прохвост Луиджи, как называли его в деревне, вернулся к себе в трактир, аккуратно положил остальные вещи на место, налил себе стакан воды и приготовился настаивать корешок. Он показался ему немного другим, чем был вначале, но он не придал этому значения, подумав, что он изменил цвет от воды. Его сын, молодой Луиджи пришёл на шум, посмотреть, что делает отец, но тот выгнал его за дверь и заперся на замок.

* * *

Глава 4. Время справедливости

Жозеф встретил меня суровым взглядом из-под густых седых бровей.

– Доигрался. Гляди! – он швырнул мне газету. – Что, стыдно?

Я пробежал глазами статьи и наткнулся на следующий анонс:

«В следующем номере ждите рассказ очевидца и участника событий, Шарля Д., помощника комиссара, о приключениях загадочного человека в рыбацкой деревеньке»

– У них, поди, уже всё готово, раз обещают, – продолжал Жозеф. – А ты где со своими сочинениями? Копаешься, а толку нет. Да и где тебе свинью подкладывают, в твоей же родной газете!

– Да, я знал, что он тоже пишет, но думал, что успею первым.

– А главное читай: «в рыбацкой деревеньке». Вот мы кто для них. Мне уже сейчас больно от того, что они наплетут.

– Ну что я могу сделать… – я развёл руками.

– Конечно, только отступить. Забиться в угол, а лучше сжечь всю эту напрасную писанину, – сказал Жозеф вполне серьезно, размашисто махнул рукой и кашлянул.

– То есть как отступить, как сжечь? Да вы что, не видели, сколько я исписал страниц? Я не бывал в редакции уже давным-давно, я вкалываю, как лошадь, а вы советуете сжечь? Я сейчас же пойду к этому Шарлю Д, и объясню ему… – тут я запнулся, не зная, что именно я должен ему объяснять.

– Отступить, отступить, только и остаётся, – Жозеф вздохнул и глянул в угол комнаты. Наконец, я заметил хитрую улыбку, спрятанную в его усах.

– Я понял. Вы первые посоветовали мне сдаться, чтобы я сказал, что не отступлю. Это такая тактика?

– И что, разве не сработало? – он заулыбался, уже не скрываясь.

– Мне самому нужны сведения, которые есть только у полиции, так что я иду к нему завтра же, – я попробовал изобразить решительность, хотя былой запал прошёл после шутки Жозефа.

– Завтра выйдет газета.

– Ну тогда сегодня, сейчас, – уже нехотя добавил я.

– Вот теперь дело говоришь. Только скажи ещё раз, да так, чтобы я понял, что говорю с человеком, который умеет добиваться своего, – настаивал Жозеф, который иногда, словно по старой привычке, начинал меня воспитывать. Но спорить с ним не имело смысла, так что я встал, вытянулся в струнку и отчеканил твёрдым голосом:

– Отправляюсь к помощнику комиссара за особо важными сведениями. К ужину не ждать, съем ужин на завтрак. Или на обед, смотря по обстоятельствам.

Помощник комиссара оказался славным парнем. Он родился в соседней деревне, на другой стороне залива, в пяти километрах отсюда. Но уехал в город рано, вернее его увезли родители в самом начале его романа с некой Жанетт. Ему было шесть лет, избраннице – на полгода меньше. Напоследок он выкрал для прекрасной Жанетт в чьём-то саду букет ароматных цветов, точно в цвет её платья. Но владельцы сада его выследили, и за преступлением последовало суровое наказание. Это, вероятно, определило его дальнейшую профессию.

Историей про странника он заинтересовался ещё и потому, что это было первое дело, которое он вёл сам, хотя и под ленивым присмотром комиссара. Я был настойчив, и не уходил от него даже в то время, когда приличные гости обязаны разойтись по домам. Кажется, я ему надоел, но, главное, сумел убедить его в том, что преждевременная публикация его рассказа ничего не даст читателям. Лучше, если мы объединим усилия, поскольку у меня больше собрано сведений от разных людей деревни, мой давний друг много говорил со странником, и это много ценнее, чем аккуратно собранные, но всё же краткие сведения помощника комиссара, в которых недостаёт живых эмоций. Потом мы поспорили, и решили, что тот, кто написал больше, будет публиковать своё творение, а другой – нет. Мы подсчитали страницы его рукописи, но потом у него появилась здравая мысль, что нужно считать слова, потому что разный почерк может сильно испортить точность подсчета. Глубокой ночью мы, сбиваясь и начиная заново, пересчитывали слова в его рукописи, попутно обсуждая детали. К раннему утру он был согласен отказаться от публикации и обещал, что пойдёт в редакцию и сам скажет об этом. В дальнейшем я пользовался его записями, пообещав с благодарностью сослаться на его сведения.

* * *

Сын трактирщика утром не мог достучаться до отца. Его комната была заперта изнутри на большой и надежный замок, один из тех, что поддается только грубой силе. Он часто запирался по ночам, когда считал деньги или покупал у воров награбленное, но теперь было ясно, что произошло что-то страшное. Дверь выбили. Луиджи сидел на стуле без движения, перед ним на столе стоял стакан и блюдце. На блюдце – корешок неизвестного растения. Стакан пуст.

Этот же вид предстал перед помощником комиссара, который прибыл на место. Он осмотрел тело, дотошно расспросил всех, кто находился в трактире, проверил надежность двери и замка, даже повредив руку в попытке отпереть разными предметами, выглянул в окно, изъял стакан, блюдце и корешок, описал скудную обстановку во всех деталях, скрупулезно проверил версию ограбления. В общем, сделал всё то, что делает человек, расследующий своё первое дело, когда молодой задор и азарт ещё преобладают над зрелой ленью и зашоренностью.

Младший Луиджи заметил, что корешок похож на тот, что был у странника, это убедило его в том, что странник нарочно дал ему этот корень. Он кричал на Шарля, помощника комиссара, грозился поднять людей и прессу и настаивал, чтобы странника задержали на месте, обвинив его в убийстве трактирщика.

Шарль не хотел начинать карьеру со скандала, и был вынужден согласиться с младшим Луиджи. Он приставил к комнате странника сержанта и начал задавать ему вопросы.

– У вас, говорят, есть при себе предметы… как бы сказать, особого свойства. К примеру, корень растения.

– Да, – странник улыбнулся, – есть такие. И корешок есть.

– Не откажите полюбопытствовать, покажите этот корень.

– Конечно. А ваше любопытство ботанического свойства? Или магического? А то люди придумывают всякое, что я уже и сам не знаю, на что способны мои безделицы.

– Мое любопытство скорее полицейского свойства. В доме убийство. Или самоубийство, – поспешил добавить Шарль.

– Старый Луиджи? Да, слышал. Жаль. Я почти не знаком с ним, но он приютил меня в то время, как другие отказывали. Он отравлен?

– Да. А откуда вы знаете? Вам кто-то сказал? – настороженно спросил помощник комиссара.

– Если в доме находят тело, а потом ищут корень растения, а не нож, то можно предполагать отравление.

– Действительно. Вы делаете правильные выводы, – согласился Шарль, смутившись, что не догадался сам.

– Корешок пропал, – вдруг заявил странник, вывалив на кровать содержимое свертка. – Всё есть, кроме него.

– Сержант, живо сбегайте вниз, принесите корень, – скомандовал Шарль. – Я, возможно, не так силён в логике, но могу предположить, что в этом деле появился первый подозреваемый. Я вынужден сообщить комиссару, что при вас не нашли корень, а в прошлую ночь Луиджи был отравлен некой настойкой в комнате внизу, в то время как он был один в комнате. Возможно, вы могли продать ему этот корень, обещая чудо, а старый, доверчивый человек выпил яд, сам приготовив себе настойку.

– Но зачем мне травить единственного человека, давшего мне кров в этой деревне? Какой мотив у меня?

– Мотив? Я не знаю. Деньги – отличный мотив, почему нет? Сын убитого уверяет, что в доме пропали деньги. Они хранились в очень надежном месте, никто бы не смог найти их без хозяина. А обмануть его, поманить вечной жизнью, заставить самого открыть тайник – вот хитрое преступление, на которое не способны все те воры, которые ежедневно заливают в себя бутылки вина в этом трактире.

– То есть вы ищите умного преступника?

– Да. Если бы Луиджи нашли с проломленной головой, а его тайник разорённым, я бы даже не поднимался к вам, я бы нашёл первого пьянчугу и с его помощью нашёл бы и наводчика, и исполнителя. Местные преступники – сплошные трусы, они предают других и сами не ждут, что другие будут с ними поступать честно и по-братски. Но если есть преступление, какое совершают люди не здешнего круга, то и надо искать тех, кто здесь проездом, – Шарль размашисто махнул рукой. – Впрочем, довольно тратить время на разговоры, пойдёмте вниз, вы теперь арестованы. Извините, если это не то, что вы ожидали от нашего Богом забытого места.

Наутро, когда из города пришли результаты экспертизы корешка, найденного при Луиджи, помощник комиссара вызвал странника для разговора. После ночи, проведённой в камере, странник не был подавлен или сломлен, напротив, его взгляд стал немного острее и проницательнее, как будто заглядывал ещё глубже в душу. И не просто заглядывал, а понимал, почему, по какой такой пустяковой причине люди поступают так, как не поступили бы еще вчера.

– Дела становятся хуже, ваш корень – яд, это подтвердил анализ, проведённый знающим человеком, – без вступления начал Шарль, прохаживаясь по кабинету и держа левую руку в кармане. – Ошибки быть не может, – тихо добавил он.

В словах помощника комиссара всё равно звучало сомнение, и не важно, насколько он был уверен в непогрешимости исследования. Он подошёл к своему столу и не садясь начал перебирать страницы разных дел.

– Вы знали, что это яд? – вдруг наклонился он к страннику, будто именно его ответ расставит всё по местам, укажет на виновных и оправдает невинных.

– Я получил этот корень от другого человека, – странник наконец ответил.

– От кого? – оживился помощник комиссара, вынув руки из кармана и потянувшись за письменными принадлежностями.

– Мальчика лет семи.

– Когда? Где? Укажете на него?

– Вы считаете, что я желал бы, чтобы он оказался на моем месте?

Шарль вернул руку в карман и начал новый круг по периметру кабинета.

– Вы спрашивали про мотив… – начал он, глядя в окно. – Я справлялся о вас у разных людей. Что о вас только не говорили. Одни преклоняются перед вами, готовы отдать за ваши зелья всё состояние, другие имя ваше слышать не хотят. Говорят, вы всё придумали про себя. Вы придумали про мальчика?

– Нет. Зачем?

– Преступники часто втягивают в дело других людей. Но неважно. Мотив… Я всё равно ничего на знаю о вас. Я потратил всего час, и я уже знаю всё о Луиджи, об этом бессовестном перекупщике, старом и жадном торгаше, готовом ради денег на любую подлость. Да, мы, полицейские, имеем право говорить об убитых не только хорошее. Про Луиджи все люди говорят одно и тоже. Цветочница, одноглазый пьяница, пропивающий деньги жены в трактире, священник, все говорят ровно одно и тоже, даже его подельники. Про вас все говорят разное, – Шарль отошёл от окна и стал вглядываться в стеклянную дверцу старого шкафа с бумагами.

– Кто-то говорит хорошее?

– Да. Вы удивлены? – он обернулся.

– Меня мало знают здесь.

– А где вас знают?

– Я нигде не задерживаюсь надолго.

– Почему вы не такой, как все? – резко спросил помощник комиссара, но запал его быстро угас. – Впрочем, ваши ответы ничего о вас не говорят, кроме того, что вы не хотите, чтобы вас узнали поближе.

– Я сам стараюсь узнать людей ближе. Я ищу у них хорошие стороны.

– Но чаще к вам поворачиваются плохими… Верно?

– Люди часто кажутся не такими, какие они есть на самом деле. Внешне плохие люди поступают хорошо, а хорошие – плохо.

– Какой я на самом деле? – вдруг спросил Шарль. – Нет, не отвечайте, – тут же перебил он сам себя. – Вы ответите, и опять станет больше вопросов, чем ответов.

– Задавать правильные вопросы нужно, в них уже есть ответы.

– Какой вопрос задать, чтобы получить ответ, виновны вы или нет?

– Сколько преступлений совершено в ту ночь?

Помощник комиссара остановился и наклонил голову, будто рассматривал свои туфли.

– Я не понимаю, какой должен быть ответ. Одно, два, больше? – пожал плечами Шарль. – Погодите, совершено убийство, это вроде очевидно. Ещё кража денег. Взлом? Нет, взлома не было. Получается два. Это верный ответ?

– Не спешите с ответом, подумайте ещё над вопросом.

– Деньги пропали из запертой комнаты. Это легко объяснить, деньги он мог отдать вам, за зелье, за корешок, за вечную жизнь. Странно то, что вы оставались в доме до утра, имея возможность уйти. Это не похоже на преступника.

– Каждый преступник гораздо больше похож на порядочных людей, чем на других преступников.

– Да, пожалуй, – согласился он. – Ещё один вопрос, с вашего разрешения, – торопливо и как бы между делом добавил Шарль.

– Конечно.

– Что было в других предметах? Семечко, кольцо, шар.

– Ничего.

– Но люди верят, что…

– Спросите у людей, – странник перебил его. – Люди верят потому, что им страшно не верить. Вытащите вашу правую руку из кармана, – вдруг велел он.

Шарль вытащил кулак из кармана и разжал его над столом. Маленькое медное кольцо упало из его ладони на ворох бумаг.

* * *

Жозеф со знанием дела утрамбовывал табак в трубке, причмокивая губами.

– Почитал бы мне, что там пишешь, а то сидишь, молчишь, мочи нет, – ворчливо пробубнил он по своему обыкновению и чихнул.

– Я пишу, используя записи Шарля, вот только что дописал сцену допроса, – отвечал я, не отрываясь от письма.

– Много пишешь. Небось, два слова правды, две страницы выдумки.

– Вы же сами попросили меня написать, я делаю, как умею. Попросили бы Уго, он бы написал кратко.

– Уго болван и недоумок. Он и правду напишет так, что хуже неправды, – он снова чихнул. – Глянь, какое нынче небо? Не ждать ли опять дождя? Жара – плохо, дождь тоже не в радость.

– Погоду обещали холодную, ветреную на всю неделю, – процитировал я сводку. – Временами дожди. И местами.

– Какими местами? Да чихал я на твои сводки. В городе небось и на небо не взглянут, барометры понаставили, а толку чуть. Мой хребет погоду лучше показывает, чем их барометр.

* * *

Шарль снова неспешно ходил по кабинету, напряжённо думая о том, почему деньги пропали из запертой комнаты. Луиджи мог отдать деньги страннику за корень, но при обыске у него их не нашли, а ночью сойти по лестнице со второго этажа так, чтобы тебя не заметили, нельзя. Да и вообще глупо оставаться в доме, где наутро будет полиция и не замести следы в виде корня и стакана, которые ясно укажут на яд и его владельца. Странник для Шарля, равно как и всех остальных, был человеком непонятным, всё в нём составляло загадку, всё в нём не поддавалось обычной логике. Так что, следовало признать, преступление, совершенное таким человеком, тоже должно было выходить за рамки обычных, однообразных до скукоты дел. Но преступление это должно было отличаться в сторону большего совершенства плана и реализации, чего Шарль не наблюдал.

Нужно было искать другого преступника. А, ещё этот странный вопрос – сколько преступлений совершено. В этом что-то должно быть, думал Шарль. Какая разница, сколько преступлений совершил человек, отравивший старого негодяя и опустошивший его тайник? Или эти преступления совершили разные люди? Шарль на мгновение отвлёкся, когда в коридоре громко зазвучал чей-то голос, требующий справедливости, и эта мысль почти ускользнула из его памяти. Ему потребовалось большое усилие, чтобы снова выловить эту идею среди хаоса мыслей и предположений.

– Слышишь, ты как сюда попал? – спросил голос тихо.

Странник, задремавший за минуту до этого, проснулся. После паузы он ответил:

– Сюда попадают все одной дорогой. Выходят двумя.

Собеседник снял панаму со своего лица, чтобы ещё раз взглянуть на лицо странника.

– Умно. Как ты хочешь выйти? На волю ведь?

– Я хочу, чтобы правосудие всегда оставалось правосудием.

– Правосудия нынче не дождаться. Виновных оправдывают, а безвинных приговаривают. Жестокие времена…

– Жестокие, да не самые. Хуже, когда из слова «правосудие» уберут не только «право», но и «суд».

– Это как?

– Будет время, когда приговор будет вместо обвинения, казнь вместо суда, а кляп вместо последнего слова.

Собеседник сел и задумался.

– Не хочу я до таких времён дожить, – испуганно сказал он. – Страшные времена… Простите, я не знал, кто вы. Теперь я догадываюсь. Меня зовут Джованни. Я расскажу свою историю. Вы не против? Я бы хотел рассказать именно вам.

– У нас есть время до ужина. Я с удовольствием послушаю.

– Вы знали пекарню Антонино на углу перед зданием больницы Святого Георгия?

– Нет. Я не бывал там.

– Жаль. Я был там много раз, покупал булочки для моего хозяина. Неделю назад, на следующий день после дня всех святых, в доме пекаря, что возле пекарни, произошёл пожар. Вся семья Антонино благополучно избежала огня, только вот Лукреция, глупая женщина, взялась причитать, что сгорит всякое добро. Мату, помощник Антонино, бросился тогда в дом и стал выносить вещи, а Лукреция всё подсказывала ему, где что лежит, да обещала отблагодарить. А если не послушается – кричала, что уволит.

Джованни прервался и опустил голову, сжав губы в бессилии.

– И в очередной раз он не вернулся? – спросил странник.

– Да. Я его хорошо знал. С его дядей мы когда-то работали на шахтах. Мату – безотказный парень, вчерашний мальчишка, но такой умный. Он и должен был вырасти умным, у него не было другого выхода, потому что на него была вся надежда. Вся их семья – это больная мать, крохотная сестра и сам Мату, готовый терпеть вздорных хозяев ради скупой монеты и куска вчерашнего хлеба, который он приносил в семью.

– Что было потом?

– Его мать приходила к ним, просила дать ей немного денег из тех, которые они задолжали Мату, но они её прогнали. Прогоняла Лукреция, а трус Антонино заперся в кладовке, чтобы не видеть этого. Потом мне приснился сон, будто Антонино даёт ей много денег. Я проснулся и подумал, что должен воплотить этот сон в жизнь. Справедливость – это же не пустое слово в этой стране?

– Теперь понимаю, как вы попали сюда.

– Да, здесь не ценят справедливость, если она делается с применением хоть какой-нибудь силы. А главное, меня обвиняют во взломе, когда я ничего не ломал, и в краже, хотя я ничего не взял себе. Я тихо вошёл в пекарню ночью через дверь, у них очень слабая дверь, отсчитал обещанное, а утром отдал матери Мату всё до последней монеты. Разве можно меня судить за это?

Помощник комиссара и два сержанта стояли в дверях трактира. Младший Луиджи, которого ещё пять лет назад ласково называли Луиджино, и который мечтал о военной службе, рассматривал бумагу. Казалось, он хотел найти там ошибку, помарку, хотя бы кляксу, что угодно, лишь бы отложить обыск. Тщательный обыск всего трактира с прилегающими постройками. В последнюю очередь Луиджи хотел, чтобы полиция заглядывала во все комнаты и постройки. Главное, зачем понадобился обыск, если они уже схватили виновного, этого странного человека?

– Обеспечьте выполнение предписания, – Шарль устал ждать и резко оборвал затянувшееся молчание. Нового хозяина трактира отстранили и планомерный обыск начался с комнаты старого Луиджи наверху, неумолимо перемещаясь из комнаты в комнату по всему дому.

Молодой сержант с усиками и распахнутыми глазами нерешительно выдвигал ящики, озираясь то на Луиджи, то на Шарля, будто испрашивая у них разрешения на то, чтобы копаться в чужих вещах. Было видно, что на обыск Шарлю не дали опытного сержанта, и этот обыск был для него чуть ли не так же неприятен, как и для хозяев дома.

Шарль поначалу только руководил, указывая на вещи, которые нужно проверить особо тщательно, но, видя, что дело не продвигается быстро, сам стал выкидывать вещи из ящиков, вскрывать шкафы, простукивать стены и половицы. В кармане у него была маленькая книжка, знаменитая работа заслуженного криминалиста о том, как следует проводить хороший обыск. Шарль спешил применить свои знания на практике. Он запасся линейкой, которой измерял глубину ящиков и шкафов в надежде найти тайник. Он исследовал с лупой поверхность вещей, не нарушено ли пыльное запустение чьими-то пальцами, нажимающими на секретный кирпич. Если в таком доме был один тщательно скрываемый тайник, то почему не может быть второго? Этой семейке есть что прятать, думал Шарль, инспектируя кухню. На вертел была насажена целая туша свиньи, но огонь под ней не был зажжён. Здесь готовили обед, когда начался обыск? Не похоже, остальных признаков готовки не было. Шарль повернул свинью и обнаружил тяжелый тряпичный свёрток, спрятанный в ней. Подозвав других, он выложил свёрток на кухонный стол и стал медленно его разворачивать. В нём были золотые монеты. Не мало, но и не много. Не похоже на то, что он искал, очевидно, что их наскоро спрятали, пока Луиджи вчитывался в ордер. Может, их спрятали здесь, почти на виду, чтобы не искали дальше?

Обыск дошёл до комнаты, бывшей когда-то детской для Луиджино. Сейчас она не использовалась, но кое-какие вещи напоминали о том, какое детство было у сына трактирщика. Глобус с подпаленным пятном в индийском океане, часы в форме бригантины, теперь неработающие, деревянная лошадь, стоящая за шкафом и покрывшаяся бурой лохматой пылью за многие годы. Около лошади – сабля в ножнах, такой не было даже у Шарля, чья семья жила не в пример лучше трактирщика. На полу были заметны следы, возможно недавние. Вернее, Шарль заметил следы, потому что искал их. Следы вели к стене и оттуда же возвращались.

Глава 5. Время истины

– Вы невиновны, – выпалил Шарль, как только суровый сержант открыл дверь камеры. – Вы не-ви-нов-ны! – повторил он, сделав театральный жест рукой и открыл дверь ещё шире, будто бы в этом был какой-то смысл.

Странник, убрав руку с лица, встал и начал неторопливо собирать вещи. Шарль, который был более нетерпелив, начал помогать ему.

– Вы меня опять удивляете. Десять из десяти людей, побывавших здесь торопятся покинуть это страшное место как можно быстрее, а вы, кажется, не прочь остаться до обеда.

– Разве это страшное место? – возразил странник. – Здесь хотя бы ищут правду, страшнее, когда её не ищут вовсе.

– Почему вы не хотите расспросить меня, что произошло?

– В любом случае я должен поблагодарить вас. А дела решаются в двух случаях, когда подтверждается правда или опровергается ложь. Думаю, здесь второй случай.

– Вы опять правы. Вы опять чертовски правы. Как это у вас получается? Неважно. Вы свободный человек. И, мой вам совет, уезжайте первым же дилижансом куда глядят глаза, а лучше, куда хватит денег. Такой человек, как вы, для местной публики – загадка. И отгадывать вас, как вы уже убедились, никто не будет. Здесь простые, открытые, эмоциональные люди.

– Нет, у меня есть здесь ещё дела, я не могу уехать. Кроме того, я не тороплюсь бежать от неприятностей, особенно если знаю, что окружающие люди в них не виноваты или почти не виноваты.

– Разумно. Хотя и трудно.

Приготовившись уже уйти, странник посмотрел на Шарля и сказал:

– Впрочем, расскажите, как вы нашли настоящего убийцу и настоящего вора. Надеюсь, вы не будете наказывать того, кто взял деньги?

– Что вы. Во-первых, это не относится к делу, а во-вторых, я ему не судья. Постойте, вы знали, кто взял деньги?

– Да. Младший Луиджи. Точнее средний.

– Вы и это знаете… Ну тогда мне нечего вам рассказывать. Или, пожалуй, я начну, а вы дополните.

– С удовольствием.

– Началось с того, что у младшего Луиджи родился сын. Точнее, он родился ещё год назад, но узнал он об этом только недавно. Позвольте, мы немного прогуляемся? Не знаю как вы, но я неуютно себя чувствую в камере. Луиджи попросил денег у отца, старого трактирщика, но тот закатил скандал и велел больше никогда не заговаривать об этом. Он даже заявил, что не оставит ему ничего и отпишет всё своему брату, живущему в ста милях отсюда. Младший Луиджи страдал, ходил каждый день к своему сыну. Он даже обещал жениться на женщине, родившей ему ещё одного кареглазого, пухлощёкого Луиджи. Он соврал ей, будто бы отец не против их свадьбы, стоит только выбрать время и разобраться с делами. Не знаю, на что надеялся Луиджи, но тут прибываете вы. У старого Луиджи нюх на ценности, и он примечает ваши сокровища.

– В этот раз его нюх его подвёл, – заметил странник.

– Ещё как. Он решает выкрасть у вас ваши вещицы. Это первое преступление. Для этого он опаивает вас снотворным и ночью вскрывает вашу дверь. Это ещё два преступления.

– Одно. Моя дверь открылась без сопротивления, так что взлома не было.

– Не оправдывайте его, – засмеялся Шарль. – Он относит эти вещи кое-кому в городе, но тот человек ещё больший прохвост, чем наш Луиджи. Он подменяет корень на яд и велит выпить залпом настойку, как только трактирщик вернётся к себе. Луиджи так и делает, возвращается к утру и запирается в комнате, чтобы пересчитать деньги и принять живительную настойку. Но вместо вечной жизни на земле бедолага получает вечную жизнь на небе… Это четвёртое преступление. Но самое интересное. Когда утром младший Луиджи, новоиспеченный отец, видит деньги на столе перед отцом он понимает, что должен взять их для того, чтобы они не достались ни полиции, ни дяде. Так что он прячет эти деньги и только потом вызывает полицию. А главное, требует арестовать вас, как отравителя. Это ещё одно преступление.

– Живите, сколько хотите. Последние два месяца у меня всё равно не было постояльцев, мой дом старый, а в этих сырых комнатах даже здоровяк через неделю кашляет, как чахоточный – говорила Эва, показывая страннику комнаты, чисто прибранные, но бедные.

Её дом был на окраине деревни, в старой её части, отделенной от справных домов ручьем и острыми серыми скалами. Узкая, петляющая тропинка, проложенная здесь очень давно, могла привести обитателей этой части деревни прямо на берег, к пристани.

Эве не было ещё тридцати пяти, она была красива, но, казалось, она совершенно об этом не думала, держалась просто.

– Люди говорили, что у вас не бывает гостей. А родственники ваши не будут приезжать на лето?

– Родственники? – она засмеялась. – Родственники бывают у тех, кто живёт сыто и при деньгах. Посмотрите на меня, кто захочет иметь такую родню? Был у меня муж, да море забрало. Сейчас уже пять лет, как.

– Простите, – вежливо сказал странник. – Трудно вам.

– Ничего. Ко всему можно привыкнуть. Я вот шью, а другим и того хуже, у кого мужья в море пропали, – Эва набрала воздуха, будто хотела вздохнуть, но передумала. – Море милует, море судит… – спокойно, немного безразлично сказала она.

Хозяйство Эвы выглядело бедным, но не заброшенным. Большая часть дел по дому, та необходимая их часть, без которой не обойтись, была сделана на совесть. Но многое также не делалось вовсе, особенно то, что требовало мужского участия.

На деревянных полках поблескивали пуговицы, лежали нитки и отрезы материи, виднелись почти вышитые наволочки.

Четверо детей Эвы, особенно двое младших, которые были близнецами, смотрели на странника не по-детски серьезно, но без страха. Было видно, что и при живом отце они не получали еды вдоволь. Старшая девочка отвела детей в свою комнату. Пришла мать Эвы. Она оглядела странника с жалостью, о чем-то пошепталась с дочерью и обратилась к нему:

– Я знала, что вас оправдают, – начала она громко. – Это полицейские – сущие псы, им бы только схватить живого человека. Где правда? – задала она вопрос, и сама же ответила, наклонив голову – нету правды. Видели детей? Ангелочки, им бы жить без забот, куски хлеба не считать. А кто их кормит? Её руки, да мои ноги. Больше некому. Да что ты, дочка, ему же умыться надо, он с дороги.

После обеда странник взялся за написание писем. Он отвечал людям, которые писали ему. Он помнил адреса, имена и, самое главное, чужие горести.

Мать Эвы собиралась в город, продавать ягоды, так что он попросил купить марки и отправить письма. Она спрятала стопку писем в сумку, и странник протянул ей монеты.

– Я знаю, сколько стоят марки, – холодно отрезала она, выложив лишние монеты на стол.

В следующий полдень в дом кто-то постучался, аккуратным четким ритмом отстучав какой-то мотив. Странник, чьё окно выходило на крыльцо, увидел, что на пороге стоял офицер лет сорока, держа в руках большой свёрток. Он стоял очень прямо, лишь его голова была наклонена, будто он прислушивался к звукам дома. А в доме действительно началась суета. Мать Эвы, накидывая на ходу шаль, которую носила в любую погоду, торопливо прибирала самую большую комнату, сгребая нехитрые детские игрушки. Она шипела на детей, чтобы те не показывались на глаза пока гость не уйдёт.

– Пришёл капитан Бартез! – по секрету сказала страннику одна из дочерей Эвы и еще больше округлила свои большие небесно-голубые глаза. – Прячемся по комнатам! Я покажу вам рисунки, которые делал мой папа. Представляете, он рисовал углём!

Капитан Бартез сам был не рад тому, сколько хлопот доставляет он этой семье своими визитами. Но и приходить реже он был не в силах. Не так много было радости в жизни тридцативосьмилетнего служаки, прошедшего несколько войн, чудом оставаясь живым после тяжелых ранений. Он был начитан, умён, был отличным собеседником. Приходя под пустяковым предлогом, он заводил разговоры о том, что происходит в мире, восхищался прогрессом, меняющим облик городов, вспоминал о случаях в полку, мог обсудить какую-нибудь пьесу и к месту процитировать лучшие романы своей молодости.

В этот раз он принёс отрез голубого шелка, спросить, качественная ли ткань, и годится ли в подарок племяннице на именины.

Мать Эвы, обычно хозяйничающая на кухне, в этот раз осталась в комнате. Она, перекладывая посуду из одного шкафа в другой, украдкой посматривала на капитана, на его румянец, вспыхивающий, когда он говорил что-то особенно интересное о своей жизни. Эва слушала внимательно и не перебивала его, хотя эти разговоры ей казались очень однообразными.

– А помнишь, Эва, свадьбу прелестной Кати с капитаном Пэлгрейвом? – мать Эвы будто невзначай завела разговор, услышав упоминание о тяжелом ранении капитана Пэлгрейва. – Какая это была красивая свадьба! А цветы какие были, цветочница Беатрис превзошла тогда саму себя! Они венчались в большом соборе в городе, капитан Пэлгрейв был так добр, что забрал их семью в город.

– Мама, для чего это? – смущенно перебила её Эва.

– К чему же я говорю? Ах, не слушай меня, вспомнилось, а к чему не знаю.

– Рана была очень тяжела, да? – продолжила Эва разговор с капитаном, который был растерян и даже немного смущён.

– Да, я не мог и пошевелить ногой, – рассеянно ответил Бартез, потеряв нить рассказа. – Я хотел сказать, он не мог и пошевелить плечом, капитан Пэлгрейв. А сколько крови было… Впрочем, к чему эти пустые разговоры, вам, право, не интересно это.

– Напротив, мне оченьинтересно, – поспешила заверить его Эва.

Капитан Бартез вскоре ушёл, ссылаясь на дела. Мать Эвы смотрела, как он шёл, задумчиво глядя на тропинку и прихрамывая на левую ногу. Он щурился, глядя на море и в сотый раз давал себе слово, что не будет больше таким нерешительным и выберет наконец между привычной, монотонной, но безрадостной жизнью холостого офицера в отставке и переменами, смысл которых ещё сам не осознавал ясно. Он, как всегда, проходил мимо двух домов – дома моряка Лотера и ещё одного, поменьше. Этот загадочный дом не первый раз привлекал его внимание порядком и красотой. Мелкие и крупные, густо-красные и нежно-голубые цветы росли здесь чинно и аккуратно, будто по какому-то строгому цветочному уставу.

Мать Эвы, забирая очередную пачку писем и отсчитывая монеты, объявила страннику, что не в этот, так в следующий месяц капитан сделает предложение Эве и они переедут в город к январю. Так что странник должен заранее искать себе новое пристанище, если не хочет остаться на улице.

Странник начал прохаживаться по комнате, то вглядываясь в стопку книг, то подходя к окну в серьезной задумчивости. Потом он, будто решившись в один момент, прошёл в комнату, где была Эва.

– Эва, то, что я сейчас скажу, изменит вашу жизнь очень сильно. И я не знаю, к лучшему это будет или нет. Но и промолчать я не вправе.

– О чём вы? – отстранённо спросила Эва.

Странник серьезно посмотрел на неё, выжидая паузу.

– Ваш муж жив, – наконец произнёс он.

– Где он? – спросила Эва, медленно и аккуратно поставив тарелку на стол и взявшись за спинку высокого стула.

– Он живёт в нескольких милях отсюда. Если вы поедете сейчас же, то застанете его на рынке, там он продаёт вырезанные из дерева поделки. Спросите, как найти калеку Паскаля, сейчас он так себя называет.

Её взгляд, казавшийся ещё минуту назад потухшим и безразличным, без единого намёка на надежду, вдруг стал одновременно печальным, напряженным и решительным. Нет, она не плакала, как обычно плачут женщины, хотя в её душе всё перевернулось. Разом пробежали у неё перед глазами и четверо детей её, о Боже, как же они выросли, пока не видели отца! И капитан Бартез, прямой, как шпага, с маленькими усиками на румяном, добром лице. Вспомнились неукротимые бури, море, готовое выплеснуть свой гнев на всякого, кто посмеет усомниться в его величии, в его праве вершить судьбы и забирать жизни. Море милует, море судит… А другие так и остались там, не вернулись, об этом тоже подумала она.

Через три часа Эва уже была на рынке, у рядов с рождественскими украшениями, и обнимала своего мужа, пока тот закрывал глаза грязной от красок рукой. Он молчал, не в силах сказать ни слова, и не понимая, наяву ли это происходит. С Эвой была её старшая дочь, которая стояла в стороне, робкая и всё понимающая. Как она не верила пять лет назад, что отец погиб, мечтала, что однажды придёт и всё изменится, станет лучше, чем без него и даже лучше, чем было с ним. Потом, с той же горячностью она верила, что капитан Бартез вот-вот сделает матери предложение, что проявит наконец решительность, неужели военные могут быть такими нерешительными? – думала она. Каждый раз, когда она видела свадебное платье в доме, она в тайне мечтала, что это для её матери. Сейчас же она не знала, что думать. Она ругала себя за то, что не могла всей душой откликнуться на счастье, поблагодарить Бога за чудо, но не могла ничего с собой сделать. Она видела ещё долгие годы бедности впереди, возможно, ещё более тяжелой.

Оглянувшись на людей вокруг, Эва объяснила:

– Думала, мужа море забрало. Пять лет как. А теперь нашла его. Слава Богу! Ничего, всё будет, – добавила она. – Заживём.

– Почему не сказал? – обратилась она ласково и одновременно строго к мужу. – Почему таился? Покажи ноги. Ничего, всё будет.

Вокруг них стала собираться небольшая толпа. Тут были и деревенские, и люди из города в дорогих шляпах, и мальчишки, почуявшие новости и старухи, всхлипывающие в платки.

В толпе показалась мать Эвы. Она не торопилась подходить к дочери и её мужу, смотрела на них с болью в глазах.

– Пустите! Там моя дочь, – наконец решилась сказать она.

– Мама! Флоран мой здесь, – кинулась к ней Эва.

Сам Флоран не отрывал руки от глаз, было видно, что по его руке текли слёзы, растворяя свежие пятна краски.

– Эва! Я ищу тебя целую вечность! – громко сказала мать Эвы, потом перешла на шёпот: – Пришёл капитан Бартез. Он хочет с тобой поговорить, – она сделала упор на слове «поговорить», будто вкладывала в него совсем другой смысл. – Каролина сказала, что он был сегодня у ювелира, – добавила она, довольно запрокинув голову, поправляя красивые каштановые волосы дочери.

– Мама, сегодня ли думать о капитане Бартезе?

– Не то главное, когда ты о нем думаешь, а когда он о тебе думает, – начинала сердиться её мать. – Послушай разум свой, а разума нет, меня слушай!

– Пойди, скажи капитану, что мой муж нашёлся, – отвечала ей Эва, крепче прижимая руку мужа к своей груди. – Уберёг Господь от греха, – добавила она и перекрестилась.

– Я не Флоран. Моё имя Паскаль. Простите. Я не знаю вас, – отрывисто и хрипло ответил он. – Должно быть, вы ошиблись.

Наконец он убрал руку от лица. Все увидели его глаза – чистые голубые глаза, морщины с въевшейся сажей, обветренное лицо бывалого моряка.

– Я Паскаль. Извините, – повторил он твёрже, густо кашляя через каждое слово.

– Вот видишь! – победно заявила мать Эвы, поправляя шаль. Потом добавила, повернувшись к толпе: – Она спутала, спутала. Совсем горем себя извела. И не он это, не он.

Толпа вокруг заохала, кто-то продолжил прерванный сценой воссоединения разговор, старухи наспех стали вытирать слёзы, будто стыдясь своей доверчивости. Остальные вдруг вспомнили о своих делах, вернувшись к торговым рядам и придирчиво подбирая что-то для украшения своих домов на праздники. Человек, назвавший себя Паскаль, отвернулся от Эвы и её матери, вытащив из мешка обрубок древесины, над которым только начал работать. Дрожащей рукой он взял нож и начал старательно стесывать тонкие слои, задавая форму будущей фигурке.

– Идём, девочка моя, идём, – мать Эвы положила ей руки на плечи и увела.

После заката две фигуры появились на пляже. Так происходило каждый день. Высокий, прямой человек опирался на трость и смотрел на исчезающий закат, его сопровождал слуга с небольшим саквояжем.

– Господин д’Альтье. Завтра приезжает доктор, какие будут распоряжения? – спросил слуга.

– Что? Нет, никаких распоряжений. Доктор будет показывать чертежи, – бегло ответил д’Альтье. – Ты, верно, хочешь спросить, что за чертежи привезёт доктор?

Слуга, конечно, не хотел ничего спрашивать, он был молчалив и угрюм и никогда не хотел знать больше, чем нужно, но, как много раз прежде, он задал вопрос, который от него ожидал хозяин.

– Да. Какие чертежи? – со скукой спросил он, перехватив саквояж другой рукой и вглядываясь в яркие окна трактира.

– Это будет лечебница. Моя жена нашла место неподалёку, – он показал тонкими пальцами на запад и задумался. – Я думаю, будет трудно построить всё так, как мы задумали. Но мы справимся. Как справляемся со всем тем, что свалилось на нас… Крест тяжёл, но это наш крест… Доктор оказывает нам неоценимую помощь, он готов взяться за все финансовые дела, он говорит, что есть много нюансов… Я рад, что мы строим больницу. Я чувствовал, что мне нужно сделать ещё больше, создавать, а не разрушать, отдавать, а не брать.

– Господин д’Альтье, так вы и так всё отдаёте, ничего не осталось.

– Человек и должен отдавать больше, чем получает сам, только так добрые дела приумножатся.

– Ну значит кто-то берет себе больше, чем отдаёт, – заметил слуга.

Д’Альтье оставил его комментарий без внимания. Он жадно смотрел на дорожку лунного света на спокойных волнах, дышал ночным воздухом и строил планы.

Глава 6. Время добрых дел

После ночного штиля подул легкий предутренний ветер. С рассветом он окреп, начал меряться силами с тяжелыми облаками, то разгоняя их, то принося с северо-запада новые серые громады. Когда солнце поднялось над колокольней церкви, начали подрагивать стекла и новые облака стали прибывать чаще, чем уносились прежние. Небо заволокло густой пеленой и стало ясно, что непогода пришла надолго.

– Мой Лотер сейчас в море, – угрюмо сказала Агата, кивая на южное окно. – Надеюсь, ему хватило ума не идти дальше мыса.

– С ним Тибо, он его остановит, он благоразумен до скукоты, – рассеянно отвечала Беатрис, её соседка. – Как быстро налетела буря, а ведь было так тихо.

– Так всегда бывает, ветер срывается в один момент. Ты не уходи пока, я хотела с тобой поговорить. Дай только вспомню о чём.

– Конечно, я никуда не тороплюсь.

Цветочница Беатрис, или, как её ещё называли, сиротка Беатрис, жила в соседнем доме. Её воспитывала пожилая пара. Воспитывали не в достатке, которого у них и не было, но и не в нищете, выполняя свой долг честно, хотя и без родительской нежности. Они понимали, что не смогут обеспечить Беатрис хорошим приданым, поэтому учили её всему, что знали, старались, чтобы она умела делать всё лучше других и хорошо ладила с людьми.

Буря нарастала. Вот уже час не видно было ни одного, даже самого малого, отблеска солнца в плотных облаках. С каждым часом в доме становилось всё темнее, только временами небо прочерчивала молния, освещая донышки туч сиреневым светом. Было видно, что далеко на западе высокие волны ударяют в скалы, на которых стоит новый маяк. Пока они ещё не доставали до домика смотрителя, но буря, похоже, и не думала стихать.

– Я хотела спросить, что делает твой Габриэль? – вдруг произнесла Агата, стараясь отвлечься.

– Он обещал пойти в город, сделать наконец все приготовления для нашей свадьбы. Он сказал, что у него появятся кое-какие деньги и теперь дело со свадьбой пойдёт быстрее. Он такой ответственный стал. Ты заметила, его теперь не называют «болтун Габриэль». Клод недавно сказал, что Габриэль хороший моряк, один из лучших среди молодых.

– Клоду можно верить. Он чувствует, у кого удача, – сказала Агата, потом добавила со вздохом: – Море любит удачливых.

– Ты знаешь, я его очень люблю. Я даже не могла себе представить, что можно так любить кого-то. Раньше я любила. Но это было так, будто любишь ванильное мороженое. Я люблю мороженое только когда вспоминаю о нём. Без мороженого же можно жить? Конечно. А теперь я люблю, как любят жизнь, высокое небо, рассветное солнце… как любят море при любой погоде…

– Ты счастливая. Говорят, счастлив тот, кто любит, а не кого любят. Вот так жизнь проживешь, и получается, что счастье мимо прошло…

Вдруг начался дождь, шумный и упрямый. Начался внезапно, обрушивая всю силу стихии на землю. Порывом ветра открылось окно, и вода хлестнула на пол. Кошка, сидевшая до того в углу на сундуке, поднялась и выгнула спину, будто готовясь сражаться с водяным потоком.

– У меня пятеро детей, – продолжала Агата всё громче. – Тебе не понять. Что будет, если он не вернётся? Кто прокормит их? Кто отдаст долги? Посмотри на других, у кого мужей нет, на Женевьеву, на Сильвию, на Эву, я не хочу так.

– Не отчаивайся. Помнишь, Берт спасся, когда уже никто не надеялся? Нужно ждать. Поверь, это будет лучше и для тебя, и для него. Представь, что он видел бы тебя сейчас, он бы рассмеялся оттого, что ты такая пугливая.

– И всё же я хотела что-то спросить у тебя. Память меня подводит… Я всегда боюсь, когда он в море. Вот уже пятнадцать лет боюсь.

– И за эти пятнадцать лет ничего же не случилось!

– И я знаю, почему. Каждый раз, когда он попадал в бурю, я обещала, что отнесу в Церковь Святого Николая пятьдесят франков. И он возвращался. А я всегда сдерживала обещание.

– Пообещай и сейчас. Только не переживай.

– Но в доме нет таких денег. Последний год мы едва сводим концы с концами. А я не могу обещать Святому Николаю того, чего у меня нет. Откуда мне взять такие деньги, если Лотер не выходил в море больше трёх месяцев?

– Ты можешь пообещать сделать что-то хорошее, какое-то доброе дело для людей, как делал когда-то сам Святой Николай. Я думаю, что это даже лучше, чем просто отдать пятьдесят франков.

Агата торопливо махнула рукой по глазам, потом продолжила:

– Ты, как всегда, права, Беатрис. Знаешь, эти три месяца мы ссорились каждый день. Я с трудом терплю его характер, он бывает просто невыносим. Он ступит на порог дома, и я уже жду, когда он уйдёт в море. А когда он в море – я жду, когда он наконец вернётся, потому что отчаянно переживаю за него, но больше за себя. Он смеётся надо мной, говорит, что море не тронет удачливых и смелых. А я знаю, что он только кажется смелым…

Ветер стал такой силы, что, казалось, мог сокрушить любое здание в деревушке, но, будто бы из жалости, только трепал крыши, неистово хлопал незапертыми ещё дверями и поднимал в воздух корзины и доски. Люди опасались выходить из своих домов, а те, кто уже был в пути, спешили добраться до ближайшего убежища, порой стуча в чужие дома. Волны захлестывали берег, омывали камни, многие месяцы не тронутые морем, разбивались о дома на самом берегу за ручьём, грозя снести самые ветхие из них, включая дом Эвы. Природа, молчаливая в другие дни, издавала тысячи звуков, не похожих ни на один другой, и все они сливались в общий рокот неумолимой бури. Несмотря на полдень, небо отдавало свинцовой чернотой от туч, шествующих одна за одной, быстро меняющихся, будто в кипящем котле. Все окрестности были завешаны белёсым туманом от дождя, который, это было видно вблизи, постоянно менял направление с порывами ветра. Здание маяка, всегда видневшееся вдалеке на западе, совершенно скрылось за плотным дождём, и теперь уже не было видно волн, упрямо рвущихся по скалам к этому стоящему на самом краю строению.

– Не уходи, прошу, – в который раз повторила Агата, хотя Беатрис сидела рядом и совершенно не собиралась покидать её. – Смотри, смотри! Там, за маяком разбился Франсуа… Год назад. А сейчас буря ещё сильнее. Он был опытный моряк. Один из лучших. Так говорил Клод. Море – это страшное чудище, ненасытное чрево, оно манит к себе самых лучших, – стонала Агата, теряя самообладание. – Почему, почему людям мало суши? Ответь мне, не молчи. Почему Лотер выбрал меня, чтобы ждать его, любить и ненавидеть?

– Агата, молю тебя, не думай так много о море. Оно поглотит тебя и здесь, в твоём доме, не замочив и платья, если сейчас же не перестанешь думать о нём! – Беатрис обняла её и готова была плакать вместе с ней, если от этого ей стало бы легче. – Если всё время думать о плохом, оно будто бы случается, только по чуть-чуть.

– О чём же мне думать? Куда я ни гляну, я вижу его, я вижу разбитую лодку, я слышу его крик. Он вспоминает меня в эти последние минуты. Боже, как это вынести? Я погибну вместе с ним. Я не смогу.

– Возьми себя в руки, прошу тебя. Нужно обязательно занять себя чем-то, чтобы изгнать дурные мысли. Посмотри, уже минул день Святого Николая, а у тебя дом ещё не украшен. Давай будем украшать дом к Рождеству. Право же пора. Позови детей. Им тоже страшно, а ты думаешь только о себе.

Упоминание детей, казалось, привело её в чувство. Верно, дети так же боятся бури, но сидят в своей комнате, и никто их не успокаивает. Надо утешить детей, подумала Агата, и решительно пошла в соседнюю комнату.

На кроватях лежали одеяла. Одеяла подрагивали – дышали. Это четверо младших детей сделали себе укрытие, надеясь, что оно защитит их от всех бед сразу. Старшая же дочь Агаты, Агнес, сидела на стуле, поджав ноги, и читала им книгу. Читала прерываясь, оглядываясь, пропуская слова и даже целые страницы, когда не могла дрожащей рукой разделить листы бумаги. При каждом раскате грома одеяла шевелились, будто пытаясь сжаться ещё сильнее, а Агнес только начинала громче и назидательнее читать книгу.

– Дети, тот, кто знает больше всех рождественских гимнов, получит цветки пуансеттии и украсит ими дом! – предложила Беатрис. – Только нужно петь громко, чтобы все слышали!

Дождь едва моросил, постукивая по стеклу. Ветер уже не подбрасывал доски и даже не испытывал черепицу на прочность. В небо вернулись птицы, осторожно осматривая окрестности после сильной бури.

В конце концов дом был украшен так основательно, что уже сейчас мог соревноваться с лучшими домами на побережье. Беатрис обладала отличным вкусом, она умела малыми силами создать произведение искусства, часто из подручных материалов. Агата с детьми запоздало мастерили адвент-календарь и лакомились орешками, которые принесла Беатрис, а сама цветочница ловко управлялась с лестницей для того, чтобы никакие уголки дома не избежали праздничного настроения.

Несколько мальчишек сбежали с пригорка и, не сбавляя хода, навалились на окно большой комнаты. Они отчаянно стучали в стекло, жестами показывая то ли на маяк, то ли на трактир. Агата, к этому моменту совершенно успокоившаяся, снова почувствовала тревогу.

– Бежим, скорее. Там, на берегу…

– Я прошу у тебя прощения, – Лотер, обессиленный и измотанный, едва стоял на ногах. Его поддерживали другие моряки. Он был спасён, но только он один.

– Я прошу прощения, – повторил он и отказался от помощи друзей, медленно упав на колени.

Агата, плача от радости, благодаря всех святых сразу, бросилась к нему, но он отстранил её.

– Я прошу у тебя прощения, Беатрис, – обратился он к девушке, стоящей позади Агаты.

– О чём ты? – спокойно и безмятежно спросила цветочница, державшая необычайно большой красный цветок пуансеттии. Из толпы моряков выступил молодой человек, склонивший голову.

– Ты, Тибо? Ты здесь? Разве ты не должен был?..

– Нет, это был Габриэль, – тихо сказал Лотер.

Вечером в трактире сидел Лотер – рослый моряк с седой прядью среди чёрных волос. Он сжимал израненными пальцами горячую кружку и молчал, глядя на дощатый стол. Его шумное, тяжелое дыхание было отчетливо слышно. Он долго не выходил в море из-за болезни, а сразу как поправился, попал в бурю.

– Расскажи толком, – Жюльен хлопнул Лотера по плечу и это немного привело его в чувства. – Почему ты не вышел в море с Тибо, ты же всегда выходил с ним?

– Тибо остался. Я взял Габриэля, сына Юрбена, – с натугой произнёс Лотер.

– Почему Тибо остался? – спросил другой моряк и придвинул к нему овощную похлебку, которой славился трактир Луиджи, но Лотер уже погрузился в свои воспоминания, делая долгие паузы, во время которых никто не нарушал тишины.

– Мы вышли в море перед рассветом… Я смелый человек, никто не может упрекнуть меня в обратном, но то, что случилось, требует чего-то большего, чем смелость. Стальное небо сомкнулось со свинцовым морем и нигде для нас не было спасения. Мы вовремя убрали парус, но наша лодка, наша маленькая баркетта, была бессильна устоять против ветра и волн. Мы боролись… и уповали на чудо. Но чуда не было. Было только отчаяние… Даже время перестало существовать для нас. Я был убеждён, что первая же большая волна закончит наши земные дни… Потом я оказался в воде, но Габриэль сумел как-то втащить меня обратно. Он кричал мне, но… что-то поменялось во мне, оборвалось… Я громко прощался с семьёй, я будто пытался перекричать море. Я оплакивал Агату, мою вдову, называл по имени пятерых сирот, которые там, в деревне плачут по мне, я был уверен, что плачут, я вспоминал друзей… Я знал, вы тоже вспоминали меня.

Лотер поднял кружку к губам, но руки его дрожали.

– Потом наша лодка простонала в последний раз и разломилась на части. Обломки разметало волнами, остался один, кусок левого борта, узкий, в две доски. Я понял, что нам на двоих выпал только один шанс… Честное слово, я готов был остаться там вместо Габриэля. Но Габриэль решил за нас двоих… «О тебе некому плакать», сказал я ему, он улыбнулся и тоже произнёс что-то. А дальше… Я потерял его из виду. Я просто хотел жить. Это же не зазорно, да? Я просто воспользовался шансом, – прошептал Лотер, оглядываясь вокруг и ища поддержки и прощения в глазах других моряков.

* * *

– Пишешь всё и пишешь, сгорбился уже. Отдохни уж, и так много сделал, – Жозеф отложил мои рукописи и протёр глаза. – Посмотри, не осталось ли там ещё чего-нибудь с Рождества? Я проголодался от всей нашей возни. Если много думать, тоже силы тратятся, вот как бывает.

– Что было дальше?

– Вечером ко мне постучали. Признаться, я не сразу понял, почему кому-то понадобилось снимать угол у меня. Неужто других домов мало? Но это был странник. Я расчистил сундук, притащил ему для ног ящик с дровами для камина и устроил ему постель на кухне. Он мне подсказал средство от бессонницы, но я воспользовался им только раз, уж очень интересные разговоры мы с ним вели по ночам.

– О чём вы с ним говорили? – спросил я.

– Каюсь, я тоже спросил у него про вечную жизнь. Но не сразу.

* * *

– В чудеса я не верю, – Жозеф улыбнулся и поправил усы. – Они, видать, в древние времена ещё закончились. А новых люди ещё не заслужили.

Жозеф потянулся за трубкой, издав тоскливый вздох.

– А что такое чудо? Вот ответьте мне, – сказал странник с интересом, подавая ему короткую трубку.

– Да вы и сами, верно, знаете. Чудо словами не опишешь, – пожал плечом Жозеф. – Что-то невозможное в нашей жизни, что само собой не сделается. Да, ещё от чуда должно быть кому-то лучше.

– Верно.

– А добро ведь тоже разное бывает, многоликое, как и зло. Дал бедному человеку монету – добро сделал, это понятно. Капрал не высек – тоже добро, знаю. Это просто. Это и ребёнок скажет. А если подумать дальше? К примеру, на фабрике в городе люди работают по четырнадцать часов, им фабрикант Морель благодетель или обидчик? Закрой он сегодня же свою жестокую, дымящую фабрику, где люди вместо механизмов, людям станет лучше? Нет, только хуже. Выходит, он тоже какое-то доброе дело делает, даже платя им грошики, ведь без него его работники от голода бы поумирали. А ведь доброе дело, сделанное чуть-чуть, на пшеничное зёрнышко, так, что меньше уже нельзя, оно бывает хуже зла. Не было б совсем таких Морелей, жили бы эти люди в своих деревнях, может и к лучшему бы. Вы не удивляйтесь, что я об этом вдруг заговорил. У Юрбена младший сын в город уехал, письмо отцу вчера прислал. Юрбен приходил ко мне, плакал. Знаете, если Юрбен заплакал, то это уже не просто беда, это бедствие! Другое думаю. Вот станет сегодня подлец Морель вдруг честным и щедрым, долго он в фабрикантах проходит? То-то и оно, что недолго, свои собаки загрызут. Не может он один ничего сделать, даже если б захотел. А как тогда делать добрые дела, когда ты по своей должности сволочь и по профессии подлец? Вот об этом думаю. А от мыслей этих тяжело становится, – Жозеф помедлил немного, поглядел на свою трубку и добавил: – Надо б чтоб люди не по-отдельности добрые дела делали, а вместе. По-отдельности солдат что может? А полком, да с хорошим командиром? То-то, – повеселел он.

– И всё-таки один человек может многое. А главное, человек, делающий добро, подаёт пример другим, показывает, что, даже будучи связанным обязательствами и живя в жестоком мире, можно создать достойные условия труда, хотя бы лучше, чем у других. Когда-нибудь люди поймут, что кроме витрины, на которую они, в погоне за покупателем, выставляют лучший товар, можно гордиться тем, как живут твои работники; что не только результат важен, но и процесс; не только люди, отдающие свои деньги, но и люди, отдающие свой труд. И это важное понимание тоже начнётся с отдельных людей. Уже началось. Кроме Мореля есть фабрикант Бернар, человек с чувствующим сердцем.

– Как заставить их понять это как можно скорее?

– Это вряд ли возможно раньше срока. По пути добра, как и на подвиг, не идут ровной шеренгой по окрику командира. Каждый в меру своей смелости делает шаг вперёд, творя добро от своего имени. И это очень важно, чтобы кто-нибудь сделал этот первый шаг против существующего порядка. И здесь совершенно уместно, оглядываясь на других, самому совершать такие же хорошие поступки. Пусть даже не от глубокого собственного понимания и сочувствия, а из-за чьего-то мнения, с той лишь целью, чтобы прослыть хорошим человеком. Добро, которое творится не от сердца, а от ума, тоже ценно, тоже делает чьи-то жизни лучше.

– Точно. Так д’Альтье добрые дела делает, – улыбнулся Жозеф сквозь усы. – От ума. И оттого, что его жёнушка в бок толкает, да прошлым его пугает. Про это все знают, кроме него самого. Но нет в этих добрых делах никакой души, один страх.

– Д’Альтье слишком доверяет другим людям. В том числе в добрых делах. Но это не приносит много пользы, ни людям, ни его душе.

– Ну вот, а вы говорите о чудесах. Нет их и не предвидится.

– А если говорить о тех чудесах, которые люди могут творить сами? Ведь, как вы говорили, чудо – это всего-навсего добро, притом невозможное, которое само не сделается.

– Это какие ж чудеса?

– Представьте, что скупой пекарь, который ещё недавно выгонял мать своего погибшего помощника, сам относит ей деньги, да ещё и с поклоном. Это чудо?

– Не бывает такого. Сколько живу на свете, а люди через свой характер не переступают. Хорошие плохими становятся, это видал, а вот из плохих хорошие не делаются, хоть ты что.

– Даже под Рождество?

– А при чём здесь Рождество? Все люди справляют Рождество так, как они привыкли, совершенно одинаково год из года. Те, что побогаче, едят гуся и тринадцать десертов. Остальные едят то, что в море выловили, да хлеб. Каждый год одно и то же, всё расписано загодя. То есть ничего невозможного, необычного от них не дождёшься. Стало быть, и чудес не жди.

– А вы как празднуете Рождество? Вы украшаете дом?

– Дом? – засмеялся Жозеф. – Это в других домах ёлки, игрушки, песни. Мне эта карусель не по нраву. Я вдовец, я к тишине привык.

– А подарки?

– Давно не дарил подарки, – Жозеф сказал это одновременно и с отвращением к каким-то глупостям и с затаённой завистью.

– Тогда нужно менять традиции. Если сделать что-то хорошее спонтанно и от души, это будет хоть немного похоже на чудо. Рукотворное чудо – звучит очень интересно.

– Тогда нужно поторопиться. Рождество совсем близко.

– Если говорить о добрых делах, то Рождество всегда близко. Время добрых дел не начинается и не заканчивается в эти зимние дни.

– Не удивлюсь, если кто-то здесь всерьёз думает, что в подарках у вас вечная жизнь припасена. Кому бы подарили её на Рождество? Так, шутки ради допытываюсь.

Странник тяжело вздохнул.

– Знал ли я здесь людей, по моему мнению, достойных этого? Кому бы жить ещё целую вечность и только добро от них и ждать? Да, знал.

Жозеф оживился.

– Кто же они, счастливцы?

– Мату, помощник пекаря и Габриэль, молодой моряк.

– Да… – протянул Жозеф тихо, отложил трубку и кашлянул в кулак. – Вот какой сюжет жизнь-то закрутит.

– Не отчаивайтесь, – сказал странник. – Их несомненно много и в городе, и в деревне. Просто про них ещё никому на земле неизвестно, на что они способны, а на что нет, готовы ли всегда и везде творить одно только добро; неизвестно о них, как поступят на самом краю, когда от твоих решений зависит жизнь – твоя ли собственная, чужая ли… Они и сами этого не знают о себе. Как не знал и Габриэль перед выходом в море, какие испытания его ждут. Той ночью я встретил Лотера и разговорился с ним. Я предупредил, что к рассвету будет буря. Я видел бури на море и на океане, я знаю, что это такое. Тибо, второй моряк, слышал это и сразу отказался. А Лотер, смелый человек, про него все так скажут, взял вместо Тибо другого моряка, Габриэля, ничего ему не сказав. Лотер был смел тогда, когда рассчитывал на себя. А когда случилась такая буря, что он ничего не мог сделать, он сник, а когда шторм ещё усилился, страх овладел его разумом. Он желал выжить. И это желание перебороло всё, что в нём было до этого.

– Страх он съедает человека. Уж я-то насмотрелся, как от первой пушечной канонады теряют разум.

– Да. И это случилось с опытным Лотером. Но молодой Габриэль был не такой. Он остался человеком и в последние минуты. Лотер в помрачении прощался уже со своей вдовой, оплакивал своих сирот, а спросил ли он, какой жизни лишался в эти минуты Габриэль? Представлял ли он слёзы Беатрис, невесты Габриэля, не думал, сколько румяных и счастливых ребятишек могло у них родиться?

Странник прошёлся по крохотной кухне и выглянул в окно.

– Впрочем, уже так поздно, что пора спать. Такая погода пришла с гор, что того и гляди пойдёт снег.

– Снег? – усмехнулся Жозеф. – Тогда будет настоящее Рождество.

– Значит, настало время думать о подарках, и не только о таких, которые можно положить в чулок у камина.

Глава 7. Рождество

Утро было ветреным и прохладным. Тучи, огромные, как небесные горы, неторопливо плыли с севера, скользили будто лебеди на пруду. Черно-синий цвет ночи сменился на сиреневый свет утренних сумерек, а кромка неба на юго-востоке окрасилась розово-оранжевыми тонами. Старый моряк Юрбен вышел из дома и остановился на возвышенности, в двадцати шагах от своей лачуги. Он вышел безо всякого повода, просто посмотреть на рассвет. Ветер трепал его куртку. Он хотел было взять трубку, но забыл и не стал возвращаться из-за такого пустяка. Одну руку он держал привычно, будто в ней действительно была дымящаяся трубка, а другой сжимал письмо от младшего сына. Он пишет, что фабрику, на которую он устроился, купил некий Бернар, и всё вскоре будет по-новому, только вот не хуже ли… Он впервые будет отмечать Рождество не дома.

* * *

Капитан Бартез собирался нанести визит Эве, поздравить её, заговорить в сотый или тысячный раз о какой-либо безделице, только чтобы ещё раз увидеть её. Он любил то, как был устроен дом Эвы. Он, привыкший к спартанским условиям, к сырым стенам казарм и безликим комнатам временных квартир, к пустоте во всех её проявлениях, всякий раз поражался тому обилию мелких предметов, несомненно, важных, которые занимали свои места на полках, столах и комодах в доме Эвы. Он был уверен, что женщина, так хорошо знающая, что такое порядок, обязательно сможет привнести разнообразие и радость в его простую и пустую как казарма холостяцкую жизнь. Глядя как заворожённый на горстки бесчисленного бисера и стекляруса, подсчитывая сотни и тысячи мелких вещиц, пуговиц, бусин, мотков ниток, пряжек, с которыми ловко управлялась Эва, он испытывал к ней такое же уважение, как к командиру дивизии, или по меньшей мере полка, способному управлять тысячами подопечных.

Мать Эвы открыла ему дверь. Она замешкалась, будто раздумывая, пускать ли капитана дальше. В глубине дома плакала Эва. Перед ней лежал свёрток, который принесли незадолго до этого. В этом свёртке были дорогие краски и кисти для Флорана, а главное – письмо-рекомендация к известному по всему побережью торговцу картинами.

– Счастливого Рождества, капитан Бартез! – мягко сказала мать Эвы.

– Может, сейчас неподходящее время? Когда же я могу зайти? – переспросил обеспокоенный капитан, услышавший сдержанный плач.

– У моей Эвы нашёлся муж. Мы сейчас поедем за ним. Приходите к обеду, мы все будем рады видеть вас. Вы стали большим другом для нашей семьи.

* * *

Пекарь Антонино, разбирая бумаги перед концом года, неожиданно заметил, что в списке получателей ренты значилось новое имя. Он надвинул очки на самый кончик носа, запрокинул голову и взял в вытянутые руки список. Щурясь, он перечитывал имя снова и снова, и не мог поверить своим глазам. Его переполняло чувство сродни благоговейному восхищению, будто он стал свидетелем чуда, непонятного, но зримого.

– Антонино! – позвала его Лукреция. – У тебя лицо, будто ты увидел чудище морское, танцующее кадриль.

Оглянувшись, пекарь в спешке сгрёб бумаги в одну кучу и закрыл бюро на ключ.

– Мне просто вспомнился один анекдот, – он отчаянно расхохотался и снял очки.

– Только попробуй рассказать ещё раз про фокусника и монахинь.

* * *

Лешад, торговец, в который раз ударял своим уже красным кулаком по столу и едва сдерживал слезы. Он уже гневно отчитал своего управляющего, прогнал его, успел дважды уволить его и столько же раз принять обратно. На его столе лежала бумага, полностью оправдывающая управляющего – распоряжение пожертвовать пять тысяч франков на строительство школы, написанное слабой рукой самого Лешада. Но дело в том, что распоряжение было написано восемь месяцев назад, когда Лешад свалился с жестокой лихорадкой и не знал, выкарабкается ли. Смятая бумага тогда всё время находилась в липком от болезненного пота кулаке борющегося с недугом Лешада. По своей привычке он тогда цинично выбирал время, когда сможет получить наибольшую выгоду от доброго дела при наименьшем убытке. Лихорадка тогда отпустила неожиданно и полностью, и Лешад, позабыв о распоряжении, сунул непонятный клок к другим бумагам. Эти бумаги перед Рождеством разбирал его управляющий и, прослезившись от неожиданной щедрости торговца, поспешил выполнить распоряжение со всей возможной аккуратностью и скоростью. Настолько, что письмо с благодарностью за пожертвование пришло точно к Рождеству, застав Лешада врасплох.

– А ведь они взяли деньги. Значит ли это, что они торопились присвоить то, что попало к ним по ошибке, или они всерьёз поверили, что я в здравом уме могу дать им эти деньги? – сказал вслух Лешад. – Нет, кто в такое поверит. Меня здесь знают. Да, меня хорошо здесь знают. Или подумали, что лихорадка снова настигла меня? Тогда могли поверить и принять деньги, как можно скорее, чтобы доброе дело зачлось. Но пять тысяч франков… Что же за растяпа этот Дюбуа. И всё же нельзя было его увольнять в Рождество, тем более два раза. Нехорошо. Или они там подумали, что это Рождество так повлияло на меня? Время такое, волшебное что ли. И не думаешь, а доброе дело сделаешь. Нет, никогда такого не было, чтобы я, Лешад, так бездарно тратил деньги. Этих пяти тысяч хватило бы на сотни добрых дел на годы вперёд, даже на десятилетия.

Он взял письмо со стола и перечитал его.

– Будет учиться до сотни детей. Неплохо для одного доброго дела. А школа, думается мне, простоит не один десяток лет. А может?.. Нет, это будет совсем неприлично, если потребую деньги назад. Главное, в совете этот надменный гусь Роже. Ох, как я его ненавижу. Уверен, он уже заключил пари, что я потребую деньги назад, как только смогу снова трезво мыслить. Я знаю, он всегда спорит на один франк, на один пошлый и вульгарный франк, при его-то деньгах! Но я не могу своими руками отправить этот франк ему в карман. У меня связаны руки. Я не могу забрать своё доброе дело назад. Разве это справедливо? Но нет, Роже не победит. Его кислое лицо так и останется кислым и апатичным, я не подарю ему торжествующую улыбку. Пусть он поднимет свою тонкую бровь в крайнем удивлении, когда ему скажут, что я подтвердил своё пожертвование. Вот так сюрприз ему будет, старому снобу. Задам я им задачку, головы сломают…

* * *

Новый помощник пекаря, Жан-Пьер, нескладный парень с костлявыми плечами, зашёл в полдень к Жеральдин, матери Мату. Они долго разговаривали о Мату, о пекарне, о болезни; много о прошлом и немного, осторожно, о будущем. Когда он ушёл, она обратилась к дочке.

– Ангелочек, иди сейчас же к Изабель, к Кати, к Женевьеве, к дяде Клоду-Анри, нужно отдать им долги.

– Мам, что случилось?

– Теперь у нас есть деньги.

– Сегодня?

– Не только сегодня, и завтра, и через месяц. Слава Богу! Есть люди с добрым сердцем. Подойди ко мне, я поцелую тебя. Вытри слёзы, Ангелок. По такой красивой, нежной щечке не должны течь слёзы, и больше никогда не плачь, слышишь? Когда по щеке ребёнка текут слёзы, материнское сердце утопает в слезах.

– Я не буду.

– Помоги мне встать. У нас теперь много дел. Видишь, сколько мы теперь можем? Мы теперь можем помочь другим. Завтра Рождество, нужно купить всего-всего в дом, а главное, нужно купить хорошие подарки всем, кто нам помогал, всем добрым людям.

– Всем-всем на земле?

– Нет, добрых людей в мире очень много. Не всех мы знаем по имени, но всех чувствуем по их поступкам.

– Тогда завтра, в рождественскую полночь, я помолюсь за всех добрых людей, которых мы не знаем. Пусть у них будет счастливое Рождество!

Жан-Пьер, выходя из дома Жеральдин, остановился, чтобы записать людей, которым она велела отнести самую лучшую выпечку и десерты на Рождество. Это были люди, которые помогали их семье в трудные времена.

На крыльце соседнего дома стояла девочка лет семи болезненного вида. Худенькая, она стояла очень неуверенно, удивлённо глядя на свои новые блестящие ботиночки, а за обе руки её поддерживала бабушка, наклонившаяся к самой головке девочки.

– Анжелика, какая красивая, какая хорошая, какая сильная девочка! – причитала бабушка, радуясь каждому крохотному шажку маленькой внучки.

Какая слабая девочка, – подумал Жан-Пьер, глядя на её худые ножки и неуверенную поступь. Поймав его взгляд, полный жалости, боли и сочувствия, бабушка Анжелики повторила ещё раз, уже с горделивыми нотками в голосе:

– Сильная девочка!

А потом обратилась к Жан-Пьеру:

– Не смотрите так. Она сильная, это я вам говорю, я, которая видела её слабой. Сильная, потому что она сегодня сделала больше шагов, чем за весь последний год. Сильная, потому что не остановится на этом. Сильная, потому что пройдёт весь путь, который ей выпал, много труднее, чем другим. Мы недавно вернулись от доктора. Знаменитый детский доктор принимал в городе. Вы, верно, хотите спросить, как мы к нему попали? Сами не знаем. Я получила письмо, там было сказано, куда подъехать. И всё. Там уже знали про нас и провели к самому доктору.

– А от кого письмо? – спросил Жан-Пьер.

– Не знаю от кого. Подписи не было.

– А кто принёс?

– Старый солдат принёс. Усатый такой, важный, как адъютант. Он сам слегка хромал, кажется на обе ноги. Видно, раненый был. Да только письмо не он писал, с доктором не он договаривался, он сам сказал. Но не назвался. Ещё ботиночки вот подарил от себя, пригодились. Вот какие бывают подарки на Рождество.

* * *

Д’Альтье, задремав по своей привычке после обеда, проснулся от звука осторожно открывающейся двери.

– В чём дело? – тихо спросил он, чтобы служанка поняла, что он не спит. Он протер глаза рукой и указал ей на крохотную щель, через которую теперь пробивалось солнце.

– Господин д’Альтье, к вам некий господин Жаме. Говорит, по поводу лечебницы, – ответила служанка и беспощадно расправилась с узким лучом полуденного света, задёрнув шторы наглухо.

– Почему он пришёл ко мне? Пусть идёт к доктору Дюри, он в городе занимается всеми вопросами. Так и скажи ему.

– Слушаюсь.

Служанка удалилась, но вскоре послышались уверенные до нахальства шаги и громогласная тирада господина Жаме:

– Зачем мне доктор? Я хочу поговорить с тем, кто всё решает. У кого деньги – к тому мне и надо. Что значит «нет»? Я не терплю этого.

Служанка в последний раз попыталась помешать посетителю нарушить послеобеденный покой своего хозяина, но крепкий господин Жаме всё же ворвался в комнату. Это был загорелый, но хорошо одетый человек лет сорока пяти, с недлинной чёрной бородой. По новизне его одежды, смешению манер и подчёркнутому следованию моде, можно было сделать вывод о новизне его денег. Такие люди действительно привыкали, что слова «нет» для них не существует.

– Господин д’Альтье! Доктор Дюри, которого вы поставили на такое дело, как строительство лечебницы, просто никуда не годится! Он не может решить ничего. Да и что от него ожидать? Он просто не знает, что нужно приличным людям.

– Не говорите так громко. В этом доме не говорят так громко, – поправил его д’Альтье, которому с первого мгновения не понравился визитёр.

– Я думаю, мы с вами найдём общий язык, стоит только вам выслушать меня, – Жаме не сбавлял напор, хотя стал говорить чуть тише. – Доктор Дюри не разборчив. Он не имеет собственного представления о том, что делает. Вам нужен кто-то совершенно иного круга и уровня мысли. Кто-то, кто понимает потребности и желания будущих постояльцев и пациентов. Осмелюсь предложить свою персону для этого дела.

– В каком качестве вы себя предлагаете?

– Я бы мог быть посредником между вами и теми людьми, для которых строится ваша лечебница. Я могу принять должность управляющего, если…

– Но это будет лечебница для бедных, – перебил его д’Альтье.

Глаза Жаме забегали, он судорожно пытался понять, что только что услышал. Затем он лукаво улыбнулся.

– Для бедных? Это какая-то шутка? – Жаме посмотрел на д’Альтье и вдруг громко расхохотался. – Этот анекдот стоит рассказать моим друзьям, двум банкирам и промышленнику, они оценят ваше чувство юмора, когда будут отдыхать на этом берегу, подлечивая подагру и несварение, – Жаме продолжать улыбаться и даже расстегнул пуговицу своего жилета, чтобы лучше дышалось.

– Нет никакой причины для смеха. Лечебница действительно строится для бедных, если бы у меня было больше времени, я непременно рассказал бы вам о причинах, которые побудили меня дать обещание построить лечебницу.

После этого д’Альтье сухо раскашлялся и потянулся за стаканом с водой, который тут же уронил неловким движением. Вода попала на брюки Жаме, отчего тот вскочил и выругался как лавочник.

– Бросьте эти высокие слова, – продолжил Жаме. – Все хотят построить что-нибудь в этом живописном месте, вы тоже строите. Все зарабатывают деньги, вы тоже. Я вас не осуждаю за это, мы не на проповеди. Мы с вами люди дела и давайте поговорим о деле.

– Единственное, что я могу сказать вам – вас обманули, – сдавленно произнёс д’Альтье и снова раскашлялся.

– Кто-нибудь! Подите сюда, – закричал Жаме, испуганно глядя на д’Альтье. – Воздуха, побольше воздуха и света!

Затем двумя прыжками Жаме пересёк комнату и резко отдёрнул шторы с двух окон. Яркий полуденный свет впервые за долгое время ворвался в комнату, побеждая царствующие здесь сумерки. Стало видно комод, аккуратную стопку старых писем на нём, маленький портрет жены д’Альтье, кушетку, на которой доктор Дюри обычно проводил осмотр. Стены, обитые дорогой тканью и освещённые теперь солнечными лучами, готовы были ослепить человека, давно не видевшего света.

Д’Альтье ещё раз громко кашлянул и соскочил со своего кресла, запахнув халат. Он встал напротив Жаме, немного нависая над ним, так как был заметно выше ростом, и начал неожиданно громко:

– Кто вам дал право хозяйничать в моем доме, пересказывать грубую ложь, придуманную, чтобы очернить моё имя? Кто вам вообще сказал, что я строю для разжиревших бездельников и хамоватых выскочек? Вы видите мой дом, я похож на человека, склонного к показной роскоши? Кто вам это сказал, я вас спрашиваю?

Горничная со стаканом воды на подносе и другие слуги столпились у двери, становясь свидетелями невиданного ещё в этом доме скандала.

– Ваш милейший доктор Дюри. Представьте себе такой анекдот! И я сам уже видел здание. Я смотрел, какая будет отделка. Уже заказаны мраморные ванны. Уже шьют портьеры. Вы хотите в прекрасную спальню с альковом поместить дюжину бедняков? Так что мы ещё поглядим, кто кого обманывает. Вы удивлены, что толстосумы облюбовали этотберег? Здесь много солнца и хороший воздух. Да, господин, вдохните глубоко, теперь вы можете оценить его прелесть! Вы дали доктору денег на строительство. Но денег много не бывает, появился один богач, потом другой, и у всех он брал деньги, и все они диктовали свои условия, усложняя и без того сложное дело. Почему для вас это является какой-то новостью? Вы чем-то лучше них?

– Я не лучше. Но я вправе решать, на что тратятся мои деньги, – твёрдо сказал хозяин дома.

– Ах, вы не знали?

– С первого дня я хотел построить здесь лечебницу для бедняков. Я должник этого мира и я отдаю долг так, как могу. И я намерен совершить еще много полезных людям дел, построить еще не одну лечебницу, насколько хватит сил. Я многому обязан… впрочем, кому я говорю? Вы не поймёте, у вас на уме одни деньги, а от денег, я убеждён, всё зло.

– Деньги? Вы против денег? Ха-ха. Почему же вы делаете добрые дела с их помощью? – кричал Жаме. – Вы же не вышли из этого склепа и не сделали сами ни одного доброго дела, только посылали деньги, ведь так?

– Я не отчитываюсь перед вами.

– О добрых делах отчитываются не людям.

– Что вы знаете о добрых делах? Что вы знаете обо мне?

– Я знаю ровно то, что знают другие. Что в этом доме живёт рак-отшельник, скрывающий свою уязвимую натуру даже от самого себя. И его не интересует то, что делается за стенами его дома, даже то, что делается на его деньги и от его имени. Так не только доброе, так никакое дело не сделаешь! Что ж, оставайтесь здесь. Позвольте, я занавешу окна, чтобы вернуть мрак и сырость в ваш дом и умиротворение в вашу душу.

– Ждите, – коротко сказал Жаме извозчику и начал наблюдать за домом д’Альтье. Минут через десять высокая фигура в плаще появилась в дверях. Слуга с саквояжем прошёл следом.

– Как звали доктора, о котором писал тот человек? – спрашивал д’Альтье.

– Доктор Филибер Бюллан, – ответил слуга, устраивая саквояж в коляску. – Молодой доктор, я справлялся, многие о нём отзываются весьма уважительно.

– Да, точно. Пусть приедет, как только сможет. Я напишу ему.

– В лечебницу. Потом в город, – торжественно произнёс слуга кучеру. – К Дюри, потом к поверенному. А потом, господин д’Альтье куда прикажете?

– Потом домой. На этот раз домой. К жене.

Жаме, выжидавший в стороне, улыбнулся и сказал извозчику:

– Теперь трогай!

* * *

Капитан Бартез сидел у окна и уныло, исподлобья смотрел на пасмурное небо, вытянув ноги вперёд. Его подбородок касался груди и в таком печальном положении он пробыл уже не менее часа. Он, несомненно, просидел бы так до самого обеда, но ему передали письмо, которое принёс некий старый солдат. Конверт был не надписан.

– Загадка какая-то. Поглядим, – сказал капитан. В конверте на листе дорогой бумаги был написан один только адрес. Без имени и безо всяких пояснений. – Поглядим, – ещё раз пробормотал капитан Бартез и на его щеках вспыхнул легкий румянец. Он не хотел идти по этому адресу сразу, поскольку загадка всегда интереснее отгадки, но, выйдя прогуляться, он невольно пошёл по улочкам в нужном направлении. Завернув за угол, он вдруг увидел знакомый дом. Было слышно, как Лотер ссорился со своей Агатой. Послышался женский плач и тут же успокаивающий голос Лотера. А вот дом с цветами, соседний. Дом-загадка, как магнит притягивающий взгляд капитана не один день.

– Вот так штука, – сказал себе под нос капитан, когда сверил адрес. Да, ошибки быть не может. Указан именно адрес этого чудного дома. Что ж, если само провидение велит, даже настаивает твёрдым почерком на встрече… – Только о чём же говорить? Я совсем не умею говорить, – бормотал капитан, стоя в нерешительности и разглядывая бесчисленные цветы.

– Добрый день, – сказала обитательница дома, белокурая Беатрис, одетая в скромное чёрное платье, которое так контрастировало с её молодостью.

В одно мгновение капитан вспомнил, что Габриэль, его друг, рассказывал о своей невесте, цветочнице, живущей по соседству с Лотером. Боже мой, подумал капитан, как я мог забыть зайти к ней, сказать доброе слово.

– Добрый день. Я капитан Бартез, я друг Габриэля.

* * *

Наконец наступило Рождество. После торжественной полуночной службы семьи возвращалась из деревенской Церкви.

В радостной процессии шли Эва, её муж Флоран, опиравшийся на палку и сильные руки жены, с ними шли их дети и мать Эвы. Флоран, хорошо одетый, помолодевший, с радостно-печальными глазами, но такой же загорелый и обветренный. Их сын шёл чуть впереди, с гордостью держа фонарь, освещавший дорогу. С ними шли другие жители деревни, рыбаки, плотники, торговцы, их жены и дети.

Агата и Лотер неожиданно нежно держались за руки, было видно, что Агата, никогда прежде не любившая своего мужа, начала если уж и не любить его, то дорожить им и жалеть его.

Капитан Бартез, румяный и взволнованный, искал кого-то в толпе, оглядывая других с высоты своего роста.

С края процессии шёл старый солдат, прихрамывающий на обе ноги, который то ли шептал себе под нос молитву, то ли ворчливо сетовал на погоду. Он слушал разговоры других людей, изредка улыбаясь сквозь усы.

* * *

Жозеф скрипнул креслом, будто хотел что-то сказать, но выбирал момент. Я поднял голову и вопросительно посмотрел на него.

– Ты не пиши про меня много. Так, чтобы фабулу общую обрисовать и довольно с меня.

– Но вы же тоже причастны?

– К чему ещё?

– Ну, к волшебству, можно так сказать.

– Я в волшебники не набиваюсь. Я, если хочешь, ординарцем послужил. Экое волшебство – письма разнести. Я, представь себе, сначала вовсе не соглашался. Но странник мою натуру насквозь распознал, люблю я на чужое счастье вполглаза…, радуюсь я, когда у людей всё хорошо складывается. Вот, бывает, что чужое счастье – вовсе не чужое. Только он сразу сказал мне, что те, к кому я буду приходить с письмами и свёртками, будут плакать. Но эти слёзы не от горя, а наоборот, от того, что горе их закончилось, или, по крайней мере, уменьшилось. Знаешь, не все подарки умещаются в чулок перед камином…

* * *

Эпилог

На рассвете мальчик лет девяти в суконной куртке деловито шёл по дорожке, когда его остановил невысокий человек со светло-серыми глазами, с проседью в чёрных волосах. Человек, который понимал людей лучше, чем они его.

– Мальчик, желаю тебе счастливого Рождества! – сказал человек.

– И вам счастливого Рождества, господин, – ответил мальчишка, прищурив глаза.

– Представь, парень, у меня завалялась золотая монета. И я дам её тебе в обмен на бесценные безделицы из твоего кармана. Ты ведь не против?

Мальчик нахмурился, будто рассчитывая выгоду этой случайной сделки, потом шмыгнул носом, и, наконец, стал важно выкладывать разные вещицы на скамейку. Это были: гвоздь, якорь, вырезанный из дерева, сломанный рыболовный крючок, сухарик и пуговица с гербом заморского государства.

– Отличная коллекция – восхитился странник и передал золотую монету мальчику.

– Вы волшебник? – с детской прямотой спросил мальчик, крепко сжав монету в кулаке.

– Сегодня, думаю, каждому легко стать добрым волшебником.

– Как вас зовут? – спросил мальчишка, когда странник уже собрался идти.

– У тебя в кармане есть четыре литеры. Ты можешь собрать из них моё имя.

Дома мальчишка выложил на сундук четыре литеры из своего кармана – заглавные E, N, L и O. Повертев их немного, он собрал имя Леон. Делать было нечего, так что, добыв в камине немного сажи, он сделал тут же на стене оттиск. Но надпись, к удивлению мальчика, получилась отражённая. Вместо имени странника получилось слово:

NOËL

(Рождество)

Оглавление

Глава 1. Странник

Глава 2. Время вопросов

Глава 3. Время скитаний

Глава 4. Время справедливости

Глава 5. Время истины

Глава 6. Время добрых дел

Глава 7. Рождество

Эпилог