Пролог
Скупое и тусклое освещение луны падало в окно прямо у изголовья ее кровати. Стояло хмурое ноябрьское утро поздней осени, было еще темно. В этот час умирала вдова Масгута, девяностопятилетняя женщина, носящая прекрасное имя – Зайнаб, что в переводе означало: красота, свет и украшение. Она пережила своего мужа на шестьдесят с лишним лет. Сейчас она лежала в постели маленькой спальной комнаты, где жила у младшей дочери ни один десяток лет. Зайнаб чувствовала, как к ней медленно подбирается смерть, но ей не было страшно, ведь она давно ждала этого момента. Внезапно она почувствовала запах ароматных цветов, пыталась сорвать красное яблоко с ветки дерева…. Вдруг чей-то нежный и знакомый голос произнес: – Зайнаб! Она открыла глаза и увидела, что к ней приближается молодой, высокий и красивый человек с черными, как уголь, глазами. Она узнала его. – Масгут! – Пойдем со мной, радость моя!– сказал он и нежно взял ее за руку. Из ее глаз потекли слезы. – Почему ты так долго не приходила? Я ждал тебя «целую вечность». Идем со мной. Мы больше никогда не расстанемся. Не спрашивая его ни о чем, она пошла за ним…. И в тот же миг ее младшая дочь начала читать заупокойную молитву над бездыханным телом матери.
Часть 1
Только в то самое мгновение,
когда мы понимаем, чего и
кого лишились, когда потеря
«кровоточит», а сознание еще
не начало чисто понимать,
значение потерянного человека
предстает перед нами уже
со всей ясностью…
Питер Хёг.
История эта началась ранним утром 1912 года, в месте под названием Быково (Угез аулы), что являлось частью Кушнаренковского района маленькой точкой на карте Башкирии. Вся деревня еще спала, никто из жителей еще не знал о том, что этой ночью скончалась в своем доме самая обычная сельская женщина – Самига. Напрасны были труды бабки – повитухи, что жила по соседству с ней. Она питала огромное уважение к своей подруге, и, желая помочь, несколько раз в день поила ее отваром из разных трав и кореньев.
– Девочки, просыпайтесь, пора вставать,– тихим голосом разбудила соседка еще спящих в постели детей. Первой проснулась Зайнаб. Она широко открыла глаза, потянулась и спросила:
– Где мама?
– Тихо! Не шуми! Она спит.
Старуха произнесла это дрожащими губами, упорно скрывая и сдерживая слезы, стараясь хоть немного продлить время…
– Мама!– крикнула Зайнаб и, соскочив с постели, бросилась к матери. Она поняла одно: они остались сиротами. Девочка казалась старше своих лет. Ее, пока еще детское тело, явственно различалось под тонким льном ночной рубашки. Отец тоже любил дочь. Еще при жизни он называл ее «маленькой умницей». Два года назад, зимним вечером он замерз в лесу. Зайнаб унаследовала от отца быстрый логический ум и тонкую интуицию. Что – то напоминало ему в ней его собственную мать – утонченные черты лица, кожа цвета густой сметаны, нежные щечки, которые заливались ярким румянцем. Волосы у Зайнаб темные, цвета дорогого отполированного дерева. Длинные ресницы прикрывали изумительно карие глаза. Внезапно эти глаза широко открылись и посмотрели прямо в морщинистое лицо старухи.
– Давай не будем говорить сестренке! Пусть в ее памяти мама будет вечно живой.
– Я хотела скрыть от вас обеих, отправив вас к сестре в гости, на другой конец деревни. Но у меня ничего не получилось,– говорила она, перебирая одежонку девочек.
–Мадина, вставай, мы идем в гости,– строгим громким голосом произнесла Зайнаб. Она быстро растормошила еще спящую сестричку, которая нехотя, потягиваясь и зевая, уселась на высокой кровати, свесив ноги и не понимая происходящего. Ей было четыре года, но, несмотря на столь малый возраст, она во всем старалась походить на сестру. Не задавая лишних вопросов, Мадина оделась, умылась во дворе дома из умывальника, наскоро причесалась и первой стояла у калитки, ожидая сестру. Она любила ходить в гости, поэтому сегодняшний день не был для нее исключением.
На следующий день хоронили мать. Зайнаб все время находилась рядом с неподвижным телом. Молча, слушала она молитвы старого муллы, а лицо девочки бледнело от мысленного напряжения и солнечного зноя. Она запомнила все: от момента обмывания покойной до ее выноса из ворот старенького дворика. Народу было не очень много. Пришли, в основном, люди пожилого возраста, ведь время сенокосной поры не позволяло отвлекаться от работы. На кладбище женщин не пустили – таков суровый обычай мусульман – прощаться с покойником дома.
Зайнаб молчала, ничем не обнаруживая страха – страха перед будущим. Ей не нужны были слова утешений, теперь она была в ответе за младшую сестру. Девочкам – сироткам было десять лет на двоих: старшей – шесть, младшей – четыре. Недолго пришлось Зайнаб заботиться о своей сестре. Ровно через полгода ушла из жизни маленькая Мадина. Это крохотное создание, не выдержав смерти матери, увядало как сорванный цветок.
Взрослые долго и мучительно скрывали от нее смерть матери, а она продолжала верить, что мама обязательно вернется. Судьба распорядилась так, что им суждено было встретиться в потустороннем мире. Иногда жизнь приносит удары, справиться с которыми бывает практически невозможно даже взрослому человеку. Каково же должно быть ребенку, если уже в раннем возрасте ему знакомо слово «смерть». Зайнаб стала жить в доме старого деда по отцовской линии. Раньше она редко бывала у них: заглядывала к нему только по необходимости и из-за детского любопытства. Дед бывал у них чаще, а после смерти отца тесная родственная близость была потеряна. Только теперь – маленькая ниточка, соединявшая две семьи – эти девочки, заставила забыть прошлое. Дед, усаживаясь на скамью, что стояла у печки, поговаривал:
– Нельзя нам чуждаться друг друга. Не враги мы. Сына нет, его не вернуть с поля сражения, зато растут внучата – вот радость!
Дед по своей натуре был серьезен, большее время молчалив, трудолюбив и пунктуален, однако часто болел, поэтому нахождение его в постели – это обычное его состояние в последние годы жизни. Многое повидал он на своем пути: воевал, голодал и трудился не покладая рук. Жена его, старая бабка, передвигающая еле-еле свои ноги, почему – то сразу не понравилась Зайнаб. Она как то пристально смотрела на нее, отчего девочке казалось, что когда – нибудь она ее съест. Именно поэтому Зайнаб старалась реже оставаться с ней наедине.
Постепенно сиротка стала привыкать к жизни в новом доме. Все, что требовали от нее, девочка выполняла безукоризненно. Зайнаб помогала по дому, ходила за водой, расположив большие ведра с двух сторон деревянного коромысла. Порой хотелось просто поиграть с ровесниками, забыть обо всем, остаться наедине с природой. В один из жарких летних дней она с подругой решила искупаться. Раздевшись догола, они долго плескались в прохладной речке. И даже не заметили, как дед, взяв длинную палку, подтолкнул одежду Зайнаб в самую гущу зеленой крапивы. Долго скакала она, прежде чем смогла одеться. Позже дед говорил ей:
–Ты мусульманка, дочка. А мусульманской женщине негоже показывать свое тело. Запомни это. Это может довести тебя до распутства…
Зайнаб не придавала его словам особого значения, но слушала деда внимательно. Скоро деда не стало. Не успела внучка привыкнуть, как вдруг опять тяжелый удар судьбы. Ровно через три месяца после похорон деда ушла из жизни и бабушка. Люди жалели Зайнаб, но ей не нужна их жалость. Жизнь приготовила ей борьбу испытаний. Но слишком уж в раннем возрасте.
Но она – человек! А человек тем и отличается от животного, что может регулировать все свои инстинкты. Подавлять их, а не отдаваться их власти.
Зайнаб осталась одна – одинешенька, как не спиленная еще березка в поле, как последний листок на ветке, колыхающийся осенью на ветру. Но она нашла в себе силы. Зайнаб «запретила» смерти являться в ее дом и дала клятву в том, что не позволит себе поддаваться власти насилия со стороны невзгод.
Ее определили в детский приют, что располагался в маленьком ветхом здании на окраине центральной усадьбы. Бревенчатые стены, ставшие серыми от времени, деревянные кроватки, неуклюже стоявшие на неровном, покосившемся полу, косые рамы окон, лампадка посреди комнаты – все это приводило в ужас маленькую Зайнаб при мысли о том, что ей придется провести здесь немало времени. Ее кровать стояла у самого окна. Часто вечерами, укладываясь в постель, она любила наблюдать, как луна превращалась в тонкий месяц. Избавившись от забот дня, она часто с тоской вспоминала маму: ее нежные руки, голос, улыбку. Совсем еще недавно теплом и лаской веяло от всего ее мягкого, женственно хрупкого облика. И отлетали куда-то прочь все неприятности дня, обиды и боли сердечные утихали, таяли в тихом сумраке вечера, в томлении воспоминаний… Последние слова матери до сих пор согревали сердце Зайнаб. Дорогие эти слова – они сказаны ей, лишь ей одной.
– Будь счастлива, дочка!
Прожив в приюте несколько месяцев, Зайнаб решила бежать домой, в деревню. Ей казалось, что никакой приют, где кормят, обувают и одевают, не заменит родную деревню, улицу, дом. Она ушла ранним утром, когда все ещё спали. Тихо, спокойно ступая на старые скрипящие половицы некрашеного пола, она вышла на крыльцо, взмахнула узелок за спину и гордо зашагала по знакомой ей дороге, ступая босыми ногами по камешкам и легкой пыли.
Шли дни, месяцы, годы. Зайнаб казалось, что часы стали быстрее тикать, что солнце и луна хотели быстрее сменить друг друга. Теперь она жила в доме своего дяди также по отцовской линии. Её приняли в свою семью из жалости, ведь в доме и без неё народу хватало. У дяди было восемь детей – все мальчики. Зайнаб должна была честным трудом зарабатывать кусок хлеба. Она могла делать всё: стирать, доить корову, делать уборку, работать на огороде. А вечерами, под яркий лунный свет, взяв в руки спицы и клубок пряжи, садилась она вязать. Это было её увлечением, когда она уходила в воспоминание. Надо сказать, что если бы отцу или матери было суждено её увидеть, они не узнали бы свою дочь. Зайнаб повзрослела, стала красавицей с тонкой талией, стройными ногами, которые скрывались под подолом длинного платья. Фигуру выделяла высокая, упругая грудь. Несмотря на летнее жаркое солнце, её кожа сохранила молочный цвет, а мягкие волосы, заплетённые в две косы падали на точеные плечи. И, конечно же, глаза, её карие глаза, светились душевной чистотой и нежностью. Зайнаб хотела учиться, но её школой стала сама жизнь. Правда она посещала иногда уроки мудрого муллы в близлежащей мечети, но это не удовлетворяло её. Она выучила почти все молитвы на арабском языке, неплохо владела навыками письма и свободно могла читать старые потрепанные книги мусульманской молитвы.
Многие люди думали, что с приходом 1917 года свет одолеет тьму. Но светлое и святое вытравлялось в стране всеми возможными и невозможными способами: детей публично заставляли отказаться от родителей, записывая их в пионеры, взрывались дороги к храмам и мечетям, да и сами мечети. С родной земли изгонялись лучшие люди. Через братоубийственную войну прозвучал лозунг: «Вся власть Советам!» Могли ли неучи управлять страной, осознавая трагические уроки безумной революции. Итак, Советская власть запретила мечети распространять пропаганду мусульманской веры, поэтому это маленькое «учебное» заведение было закрыто. Позже здание мечети было сожжено.
Вскоре Зайнаб почувствовала, что надо «повернуть» судьбу в другое русло – есть же в ней что-то единственно правильное в стремлении бороться. И счастье, когда эта борьба не за кусок хлеба, не за право жить и выживать, а за свою душу, за своё право быть человеком. Намного позже люди скажут о ней: «Вот она, наша героиня – уникальность человеческой души!». И ещё много лет спустя внучка Зайнаб возьмётся за перо и появится в литературе ещё один новый персонаж – героиня маленькой повести….
А пока, она ещё раз взвесила все «за» и «против» и решила уйти из дома. Зайнаб была помолвлена ещё двенадцатилетней девочкой с неким Галимзяном. Она видела своего наречённого всего лишь несколько раз и была шокирована: он не выделялся особой красотой. К тому же она обнаружила, что его губы не закрывают зубов. Поэтому её отношение к этому браку было скорее чисто прагматическим, нежели романтическим. Избранник влюбился в эту розовощёкую полногрудую девушку, бросившую на него благосклонный взгляд. Её замужество было лишь поводом того, как бы поскорее уйти из дома дяди, где она была самой настоящей служанкой.
Стояла осенняя пора, когда Зайнаб первый раз переступила порог дома будущего супруга. Свекровь, стоявшая в центре просторной комнаты, держала в руках круглый каравай на красиво вышитом полотенце. Слегка волнующимся голосом она произнесла:
– Проходи, дочка. Давай помолимся о том, чтобы стать такими, какими нас хочет видеть Аллах. Может быть, в нём наша добродетель.
Так, в жизни Зайнаб наступила следующая ступень её испытаний – она стала замужней женщиной.
Часть II
Мать Галимзяна относилась к Зайнаб с ответной симпатией. Свекровь сразу же поняла, что жена её сына не испорчена жизнью, её борьбой за власть, в общем, тем, чем занимались жёны многих мужей на селе.
В доме находились две комнаты: в одной из них, что была побольше, прямо посередине стоял стол самодельного происхождения, рядом скамья длиной в три метра, сбоку – огромная белая печь; в другой комнате – две деревянные кровати, одна из которых была покрыта, синей занавеской прямо с потолка. Пол, натёртый воском, не оставлял никаких мелких щепок, поэтому на него можно было ступать босиком без всякой боязни. Зайнаб заменила свекрови родную дочь, которая умерла при родах два года назад.
Самолюбие у Галимзяна заметила Зайнаб с первых же дней совместной жизни. У неё возникло несколько серьёзных возражений, но она не знала с чего начать. Затем, соединив все факты, Зайнаб пришла к выводу, что Галимзян примет все меры, чтобы призвать её к молчанию. Супруг был старше Зайнаб на восемь лет. Слова – грубые, бестактные, непродуманные и совершенно бессмысленные. Круг его мировоззрения заключался в собственном «я».
– Зайнаб, как ты можешь не придавать мне особого значения? Я очень стараюсь понравиться тебе,– говорил он ей, когда они оставались вдвоём,– Наскучило мне сидеть в деревне. Скоро я уеду в город, на заработки.
– А как же я? – спросила испуганно Зайнаб.
– Ничего, я ведь не навечно уезжаю… когда-нибудь вернусь. Привезу тебе красивое платье, о котором ты мечтаешь.
– Спасибо. Мне ничего не надо. Что же скажут люди? Ведь ты бросаешь меня,– в её голосе прозвучало волнение.
– Я знаю, что делаю!
Зайнаб поняла: если муж собрался в путь, то намерения своего не изменит. Посидев немного молча, она тяжело вздохнула, но потом, метнув Галимзяну взгляд своих карих глаз, пошутила:
– Тебя, как я погляжу, совсем не заботит, что оставляешь жену. Ведь её всякие домовые могут напугать.
Галимзян громко рассмеялся. Однако он тут же спохватился – понял, что перегнул палку. Зайнаб не могла предвидеть будущего, но она знала, что её настоящее – это идея простой жизни, которая воплотилась в «идеальную несвободу». Разве об этом мечтала она?
Стояла зимняя пора. Под ногами скрипел снег, над головой сияло солнце. В этот день провожали Галимзяна в город на заработки. В тот момент он чувствовал себя батыром, оставившим в дураках всяких чертей и прочую нечисть. Галимзян крепко прижал к себе молодую жену, поцеловал в щёчку и вышел за ворота. В ту ночь Зайнаб видела хороший сон: будто бы расстелила она на зелёной поляне большой кусок белого полотна. Но для чего, не могла вспомнить. Проснувшись утром, она по-своему истолковала этот сон: белое полотно означало благополучный путь для Галимзяна. И он, если будет угодно Аллаху, вот-вот вернётся…
Очередной раз в жизни Зайнаб стало не по себе. Её вдруг потянуло к добрым людям, захотелось человеческого участия. Всё это всколыхнуло в каком-то дальнем уголке души светлое и невыразимое чувство душевной полноты и покоя. И что-то подсказывало Зайнаб, что такое же состояние духа уже было у неё в детстве, давным-давно. Её охватило властное стремление ещё полнее окунуться в мир радости. Но возможно ли это? Что же держит её здесь? Она не раз задавала себе этот вопрос и останавливалась на мысли – ничего. Иногда, стараясь хоть немного скрасить свой жизненный путь, она просто напевала песни. Зайнаб имела хороший певческий голос от рождения. Часто рифму частушек сочиняла сама. Ей это было необходимо для любой деятельности. Песня как бы очищала её духовный мир.
Наступил 1928 год. Тяжёлое время, когда страна отреклась от старого мира, строила новый социалистический мир. Зайнаб долго жила в ожидании мужа. Люди поговаривали, якобы он стал семейным в городе и домой в деревню не вернётся. Если бы, даже, и вернулся, вряд Зайнаб смогла быть счастливой с ним. Да, она оптимистка: подумала, решила, сделала – ушла из этого дома. В очередной раз собрала в узелок самое необходимое, взмахнула его на плечо и отправилась пыльной дорожкой далеко, в неизвестность….
Недалеко от Кушнаренковского района (власть переименовала уезды в районы) соседствует Чишминский район, в котором тоже очень много деревень. Именно сюда судьба привела Зайнаб. Попала она в деревню Арсланово, что в переводе означало « Львиное», хотя никто этого слова и не переводил. Деревня не выделялась чем-то особенным, она была похожа на десятки и сотни других российских деревень.
– Может быть, здесь я найду своё счастье, – подумала Зайнаб.
Она остановилась на одном из подворьев, чтобы наняться в работницы. Её приняли, но она и не подозревала, что через некоторое время судьба преподнесёт ей новый сюрприз. Тут же неподалёку жил молодой человек вместе со своим братом, который был младше на два года. Звали парня просто и напевно – Масгут. Он и стал поглядывать на Зайнаб. Любовь проснулась в нём: Зайнаб была именно тем идеалом женщины, который нужен был ему. И она не отвергла его.
Масгут – работящий, жизнерадостный, спокойный и добрый юноша. Так же как и Зайнаб, он рано познал боль утраты – у него умерли родители. Так же, как когда-то Зайнаб, он остался с братом. Да, схожи их судьбы. Но разница лишь в том, что она не смогла спасти свою сестру. Как два листочка, сорванных с дерева холодным ветром, и кружащихся в воздухе в ритме плавного вальса, Зайнаб и Масгут решили соединить свои сердца. Так Зайнаб стала своей среди чужих людей. Поначалу соседи осуждали её, сами не зная за что. Да, наверно просто за то, что она не такая, как все. С течением времени они становились всё ближе и роднее. В тот день, когда они расписались в сельском совете, Зайнаб повязала на голову свой новый красивый платок с крупным цветами по углам. Это подарок теперь уже бывшей свекрови. Даже в самом простом платье она была прекрасна. Масгут и не ожидал увидеть её такой красавицей. Зайнаб приятна его по-детски наивная восторженность. Многие девушки в деревне поглядывали на него и оказывали восторженное внимание. Зайнаб, сердце которой, то замирало, то колотилось с бешеной силой, видела во взгляде Масгута пугающее и желанное наслаждение.
Строгий, одноногий председатель не стал задавать лишних вопросов. Он был уверен – эта пара достойна его записи в журнале регистрации. Зайнаб вычеркнула три года из своего возраста. Скрыла это лишь потому, что супруг был моложе её.
Жизнь в доме изменилась после того, как в дом пришла хозяйка. Чистота и уют создавали в доме приятную тёплую обстановку. Масгут понимал жену с полуслова. Зайнаб любила и была любима, она жила необыкновенной мирской жизнью на ставшей ей родной улице и была довольна. Казалось бы: вот оно – счастье! Вскоре Зайнаб забеременела. Она сразу же почувствовала что-то неладное с собой: то голова закружится, то затошнит. Никогда ещё не видела Зайнаб на лице мужа такого радостного ликования. Он не находил себе места: казалось, что мир перевернулся под его ногами.
Зайнаб рожала дома, ночью. Рядом молилась за неё старая бабка-повитуха, в руках которой побывал уже не один десяток новорождённых.
– Слава Аллаху! Всё обошлось, – произнесла она, обрезая пуповину ножом. Услышав детский плач, с улицы тотчас влетел в дом Масгут.
– Как она? Как ребёнок?
Судьба не обделила его возможностью стать отцом. У них родилась дочь. Зайнаб сама придумала имя – Минниса, что означало «родная». Бабка завернула девочку в приготовленную заранее пелёнку и уложила на кровать рядом с Зайнаб. Близился утренний час, никто в доме так и не сомкнул глаз за всю прошедшую ночь….
Сидеть с ребёнком дома не было возможности: надо было идти работать в поле. Иногда Зайнаб брала дочь с собой. Колхозу не хватало рабочих рук. О выходных не было и речи. Покормит Зайнаб ребёнка, уложит её в тени, а сама догоняет ушедших вперёд женщин. Да и не одна она с ребёнком в поле ходила, были и другие женщины. Всем нужны были отработанные трудодни.
Не успела ещё окрепнуть маленькая Минниса, как Зайнаб родила второго ребёнка. Сыну-богатырю имя дал отец. Его назвали Милгат. Наверно не столько важно само имя, как то, кто его носит. Минниса стала старшей сестрой. В народе говорят: «Где один ребёнок, там и два». Зайнаб с этим твёрдо была не согласна. Ведь за одним ребёнком и ухода меньше, нежели их два, то и работы в два раза больше. Масгут обрадовался сыну, он был очень благодарен жене за его появление на свет. Всё та же внешняя хрупкость и та же сила духа. При одном только взгляде вспоминаются мандельштамовские слова: «Человек должен стать твёрже всего на земле и относиться к ней, как алмаз к стеклу».
Спустя четыре года Зайнаб стала трижды матерью. Снова радость пришла в их дом с первыми лучами весеннего солнца. Дочь назвали Мавлидой. Имя на этот раз придумывали вместе. Масгут сказал: «Да», Зайнаб не стала противоречить. Хлопоты в доме утроились. Работы хватало всем. У маленькой Миннисы вдруг проснулось чувство ревности. Ведь отец теперь чаще брал на руки малышку Мавлиду, сажал на колени Милгата.
– Убери её с моей кровати. Поверни лицом к стенке! Пусть не смотрит на меня противными глазами! – кричала в ярости Минниса, когда мать просила присмотреть за ней. – Я не люблю её! Она не нужна нам!
Её маленькие глазки горели детской ненавистью, но всё это исчезало, стоило только Зайнаб обнять и погладить свою дочь. Успокоить так может только мать…
Шел тридцать восьмой год. Томительное, серое время. Время неопределённости, время перемен. Не знал Масгут, не ведала Зайнаб, что ещё недолго осталось им быть вместе. Какой-то внутренний голос часто предсказывал ему разлуку. Одна радость – дети. Мавлида набиралась силы, менялась с каждым днём. «Помощница матери», – думал Масгут, поражаясь её спокойствию, – Она даже не умеет плакать. Дай Аллах здоровья и счастья этому ребёнку. Сын и две дочки. Разве когда-нибудь Зайнаб думала об этом? Разве это не счастье? А через год, почти всех мужчин деревни вызвали в сельсовет. Домой Масгут вернулся уже к вечеру. Переступив порог дома, он спокойно заявил:
– Вот…повестку дали… Ухожу воевать. Не идти нельзя. Расстреляют.
На финской границе неспокойно. Не бойся, это ненадолго. Вот разобьем врага, и я вернусь…
В ту ночь Зайнаб не спала. Как только не пыталась она уснуть. Не спал в ту ночь и Масгут. Ему приходили в голову разные мысли. И дом нужно было подремонтировать. Вон, ставни на окнах покосились. Дрова на зиму не заготовлены. Кормов нет. Забор скоро начнет валиться. Как же управится Зайнаб? Одна – одинешенька, помочь некому. Как вырастит детей? Как поставит их на ноги? – от одних только вопросов у Масгута начинала кружиться голова. Утром он завел разговор:
– Я не знаю русский язык. Даже не смогу понять, чего от меня хотят. Я не знаю, как буду воевать. Быть может случиться такое, что я … не вернусь.
– Не говори так! – перебила его Зайнаб, – только вчера вечером ты твердил другое. Теперь ты говоришь о смерти. Гони прочь эти мысли. Аллах с тобой, он поможет.
– Да, крепись. Ты останешься с тремя детьми. Дай Аллах тебе силы, здоровья, терпения и удачи. Я чувствую, что твоей главной надеждой и опорой станет наша маленькая Мавлида. Цени её.
Зайнаб слушала мужа и в первый раз не знала, что сказать. Ведь Масгут говорил очень твердо, уверенно, словно знал правоту своих слов. Он взял на руки малышку Мавлиду и долго подкидывал её под потолок. Та же, не понимая ничего, заливалась звонким раскатистым смехом.
Сборы были короткими. В вещевой мешок положили только самое необходимое: ложку, кружку, пару шерстяных носков, полотенце, да разную мелкую утварь, что могла всегда пригодиться. Зайнаб наготовила еды, чтобы дома поесть и с собой прихватить. Девять с половиной лет они прожили вместе, и теперь проклятая война забирает её мужа. О, судьба, если бы ты хоть немного была благосклонна к ним, ты бы не допустила этой разлуки! Последний раз, взглянув в карие очи жены, крепко обняв её на прощание, Масгут ушел на фронт защищать Родину.
Зайнаб вскоре получила весточку от мужа – письмо, а в нем маленькая фотография черно-белого изображения. С фотографии серьезным взглядом смотрел Масгут. Он стоял в полный рост, одетый в грубую серую шинель с красными петлицами, но на фото они были черными. На голове – буденовка из толстой шерстяной ткани, заправленная и застегнутая на затылке. О себе он писал кратко: жив, здоров, воюю. Не знала тогда Зайнаб, что это первое письмо будет так же и последним, не ведала, что в то время, когда она читала письмо, его уже не было в живых. Масгут попал под пулю во время очередной перестрелки. Очевидцы – односельчане, которым удалось выжить, позже расскажут Зайнаб о том, что видели. Пуля, посланная из винтовки девушкой-снайпером, попала прямо в лоб Масгута.
Вскоре Зайнаб отправили похоронку, но желтый лист бумаги ей не вручили. Специально потеряли! Так распорядился председатель колхоза, чтобы лишний раз не травмировать женщину. Похоронку принесла в сельсовет девушка-почтальонка. Дрожащими руками она протянула пожелтевший от времени лист бумаги, на котором бросались в глаза первые строчки: «Ваш муж…» За что Аллах преподнес такое страдание?
Муж оставил её одну с детьми не по своей воле, но она ляжет костьми, чтобы только вырастить детей. Пусть все знают об этом!
Часть III
После того, как Зайнаб почувствовала своим сердцем похоронку, можно было заметить, как она изменилась. Немного постарела, пережитое оставило глубокую рытвину – складку на лбу, а виски посеребрила седина.
Но она знала, что теперь она нужна детям как никогда. Она должна заменить им и отца, которого дети никогда больше не увидят. «Надо положиться на Аллаха, – думала Зайнаб, – он поможет». Потеря отца своих детей, любимого мужа, а теперь дети повторяют её судьбу. «Но у детей есть я! Я жива! Значит, будут жить мои дети!» – рассуждала она, укладывая ребятишек спать поздним вечером.
И снова время пошло своим чередом. Шел 1941 год, на родную землю пришла самая жестокая и кровопролитная война. Нельзя вычеркнуть из воспоминаний первые дни начала войны. Раньше было трудно, а теперь вдвойне трудней. В деревне начали сбор отрядов из мужчин среднего возраста. Пешим ходом добирались они до железнодорожной станции, что находилась в тринадцати километрах от их деревни. Станция под названием Чишмы, что в переводе означало «Родник». Здесь солдат грузили в товарные вагоны и точно так же, как в недалеком тридцать девятом, отправляли далеко, в неизвестность, а Зайнаб приняла новое решение.
Поднявшись вместе с первыми лучами солнца, оправилась она в соседний Шемякский совхоз, что находился в десяти километрах от деревни. Она уже не раз слышала, что там живут русские, которые научились выращивать огородные культуры: лук, помидоры, огурцы. Они сажали очень много картофеля. И действительно ее взяли на работу. Зайнаб носила воду с реки огромными ведрами, повисшими с двух сторон на крючках деревянного коромысла. Заполняли большие бочки, высотой с ее роста. Работала, как могла, отдавая все силы труду. Вскоре многие стали обращать на нее внимание. Стоило только появиться ей на совхозной улице, как с ворот то одна, то другая женщины кричали:
– Зоя, Зоя! Заходи ко мне!
С приближением зимы огородные работы кончились, но все равно Зайнаб приглашали совхозницы для работы в доме. Ходить стало труднее, порой снег заметал все дороги по колено. В один из таких дней шла Зайнаб по не раз уже исхоженной дороге. Вдруг её взгляд упал на круглую лепешку, что лежала прямо посередине колеи. Подняла ее Зайнаб и подумала: «Видно, путник, какой – то потерял, а Аллах решил мне подбросить». Пройдя по дороге ещё шагов двадцать, она подняла вторую лепешку, затем третью. И так ровно пять штук. В тот вечер на душе у неё был праздник.
Близилось окончание войны. Вот уже и маленькая Мавлида стала ученицей. Школа находилась на другом конце деревни, в небольшом деревянном доме. Худощавый учитель средних лет, что вернулся в деревню после ранения, решил продолжить свой фронт здесь – в тылу, ведь обучение детей – великое, благородное дело.
Минниса после окончания семилетней школы, решила податься в Уфу на заработки. «Вот подучусь где-нибудь и буду работать», – мечтала она. Главное – помочь матери. Устроилась на завод ученицей, жила в женском общежитии. На выходной и праздники ехала домой, в родную деревню. Милгат возмужал: из мальчишки, что бегал босиком по улицам, превратился в гордого юношу-подростка. Он имел красивое телосложение и часто напоминал Зайнаб родного мужа. От отца Милгат унаследовал спокойствие, работоспособность, интуицию и логическое мышление. Он всегда защищал маленькую Мавлиду, никто не смел тронуть её, ведь она имеет такого брата.
Радостное известие об окончании войны пришло весной, когда Зайнаб вместе с детьми сажала картошку возле дома. Она давно мечтала об этом. Ей было ненавистно это проклятое слово «война», которая унесла жизнь любимого мужа. Объявились в деревне и те, кто хотел стать для Зайнаб супругом. Приходили сватать. Она спокойно выслушивала и отрицала:
– Я не хочу, чтобы страдали мои дети. Если для вас это способ прожить жизнь со мной, то для меня – это видеть беспомощные страдальческие лица моих детей, которые к тому времени уже подросли.
Мавлида уже пользовалась доверием матери и тоже старалась внести свою лепту в семью. Вместе с подругой Зулейхой они ездили в город, чтобы продать кислое молоко горожанам. Катык брали у соседей, которые держали корову. Иногда везли березовые веники, грибы (полевые опята); прежде чем сесть в поезд, надо дойти до станции пешком, с перекинутым через плечо коромыслом, на котором болтались из стороны в сторону огромные ведра. Чтобы хоть как то сэкономить, они ехали «зайцем» на подножке вагона старой электрички. Довольные и счастливые возвращались они домой. Бывало, что Мавлида везла из города сахар, чай или карамельки.
Вскоре, как и двенадцать лет назад, в сельский совет пришла повестка. В ней коротко и ясно говорилось о призыве в армию. Обычный клочок бумаги, но как много он значил. Милгату подошел срок службы в армии. С тревогой приняла это известие Зайнаб. Было жалко сына, хотя в глубине души таилось чувство гордости за него. «Видел бы это отец», – промелькнуло у неё в голове и слезы прильнули к глазам так, что даже комок застрял у неё в горле. На следующее утро перед правлением колхоза собралась большая толпа. Человек в военной форме руководил молодежью. Зайнаб вспомнила, как отправляла мужа на войну и вдруг почувствовала, как в глубине души защемило сердечко. Не прошло и двух недель, как Зайнаб получила первое письмо от сына. Оно пришло из Германии.
Минниса в то время встречалась с молодым человеком по имени Мидхат. Он «положил глаз» на неё, как только увидел. Поначалу она скрывала от матери о своих встречах, но когда Мидхат предложил ей замужество, то воля судьбы уже не могла скрывать эту тайну. Вскоре Зайнаб стала бабушкой. Вроде бы сама недавно вышла замуж, а сегодня уже имеет внучку. Мавлида заканчивала семилетку в сельской школе и уже частенько поговаривала о работе в городе. Она завидовала старшей сестре, которая теперь уже считалась городской.
Радости Зайнаб не было предела после возвращения сына из армии. Ещё бы, ведь она получила новую белую шаль из нежного шелка и синтетического волокна. Подарок из Германии… подумать только, она об этом и не мечтала. А однажды зимним вечером неожиданно для Зайнаб привел он в дом девушку и заявил матери:
– Познакомься, это моя жена… Её зовут Миндида.
Как гром среди ясного неба обрушились на голову Зайнаб эти слова. Она стояла и не знала, что сказать. От неожиданности на какие-то секунды отнялись ноги, язык онемел и стал словно деревянный. Ведь она ждала в невестки ту, к которой сын ежедневно бегал в соседнюю деревню. На следующий день Зайнаб сделала ещё одно большое дело – сама сходила к матери Диды. Женщина, ставшая теперь уже свахой, только руками развела: она тоже заранее ничего не знала.
Жизнь в их маленьком деревенском доме изменилась. Изменилось и отношение Милгата к матери. Невзлюбила невестка свою свекровь, хотя Зайнаб ничего дурного не предпринимала. Она лишь старалась помочь во всем. Зайнаб особо не хотела выяснять отношения, ведь этим она могла навредить сыну. Стены дома становились для неё как бы чужими. Теперь она старалась реже бывать дома: чаще ездила в город к дочерям. Младшая Мавлида, окончив школу, устроилась в городе на работу. Её приняли в одну из строительных организаций. Она старательно таскала за инженером измерительный прибор – треногу с длинной линейкой, в то время как на пустыре планировалось то или иное строительство. Но вскоре Мавлиде наскучило это дело. Она решила перейти учеником штукатура-маляра.
Зайнаб молилась и просила Аллаха об одном:
– Пусть у моих дочерей никогда не будет сыновей. Ведь дочь – это радость в доме. А сыновья… да что сыновья, одно расстройство и обида.
На выходные из города приезжала Мавлида. Она уже познакомилась в городе с парнем из их района. Звали его совсем просто – Ришат. Его деревня Калмашево была расположена чуть дальше от города и её родной деревни- Арсланово. Зайнаб ждала этого момента. Она знала, что рано или поздно дочь выйдет замуж. Лишь бы Аллах выбрал ей хорошего супруга.
Прошла зима, затем весна. Зайнаб решила перебраться к знакомой подруге, что жила одна в соседней деревне Ириково. Милгат не стал препятствовать ей. Он сам вынес и взвалил на телегу сундук матери, посадил её рядом и отвез туда, куда она хотела.
Часть IV
Испытание, опять испытание. Зайнаб уже привыкла к ударам судьбы, но до сих пор не могла понять, что очередной удар она получила от родного и единственного сына. Как жить? Государство определило ей пенсию – двенадцать рублей. Мавлида и Минниса, конечно же, не одобряли переезд матери и считали, что все еще образуется и мать вернется назад, в родной дом. А у дочерей рождались дочери, видимо Аллах услышал молитвы Зайнаб.
Зайнаб, приезжая к дочери и пытаясь хоть помочь, бывало, часами ходила по узкому коридору коммунальной квартиры с ребенком на руках. Тогда у него возникла мысль: « А не взять ли нам тещу к себе, пусть живет с нами». Сказано – сделано. Недаром же семьи, в которых чтут стариков, куда сильнее других перед испытаниями. Но для Зайнаб эти годы не были глубокой старостью. Она энергична, жизнерадостна, отзывчива и по-своему счастлива. Приход Зайнаб в семью дочери не был каким-то милосердием. Вскоре Ришату предложили однокомнатную квартиру в центре поселка Чишмы их родного района.
Стереотип многих женщин – сила, но быть сильнее ещё не значит быть лучше. Она пользовалась авторитетом повсюду и это многое для неё значило. Иногда она думала, почему Аллах создал её именно человеком, а не каким-нибудь животным или мелкой букашкой. Значит, Аллаху было так угодно. И в этом она тоже видела кусочек счастья. Зайнаб часто перебирала в мыслях события из её жизни. «Ах, если бы Масгут был жив… , может, все было бы иначе» – думала она, представляя себе свою старость. Но она не думала о своем возрасте, хотя организм часто давал о себе знать. Вот уже и зубов во рту не осталось: вместо них пластмассовые протезы, для чтения молитв – очки. Для печени и сердца – лекарства. Иногда просто болела голова, ныли суставы. Уже и внуки подрастали на глазах. У троих её детей было по четыре ребенка. Теперь Зайнаб жила в трехкомнатной квартире, той, что получила Мавлида за много лет работы в строительной организации. После того, как она перевалила девяностолетний рубеж, врачи поставили диагноз – старческая деменция. Несмотря на то, что Мавлида старательно ухаживала за ней, изменения шли не в лучшую сторону. Зайнаб перестала узнавать людей.
Говорят: «Что старый – что малый…» Беззащитны и те, и другие. Чаще болеют, скучают, обижаются. Больше других нуждаются в радости. Тоскуют по ласковому слову, легко плачут и легко успокаиваются. А что ближние? Они заняты. Редко откликаются на жалобы – жизнь вон как крутит! Сердце на бегу защемит: чье там старичье печалится? Да наши они, наши. Людская вина в том, что честное, изработанное, скудно доживающее век поколение редко дожидается благотворительного слова и внимательного присмотра. Хороши же мы будем, оставшись без стариков на белом свете. Кто их добром помянет? Да, именно их, когда-нибудь состарившихся.
С каждым днем, с каждым часом и с каждой минутой к Зайнаб приближалась смерть, которая ее ничем не пугала. Для неё это был час освобождения. К этому времени она имела богатое наследие: троих детей, двенадцать внуков, двадцать пять правнуков и одну праправнучку.
– В добрый час мои внуки вытеснят меня в мир иной, – думала она.
Да разве можно назвать «добрым часом» скорбный, по сути, час, когда приходится прощаться с жизнью…. Аминь.
