Мне, рядовому красноармейцу – разведчику Владимиру Кузнецову, попавшего прямо со студенческой скамьи на Ленинградский фронт, часто снится одно и то же: Москва, Кремль, чествуют первое лицо нашего государства. Нет это не Иосиф Виссарионович! Наш Сталин в солдатской шинели, в фуражке, в сапогах идёт отнюдь не спортивным шагом и вечно придерживает больную левую руку. Это кто то другой, тоже невысокого роста, но одетый с иголочки в гражданское, идёт бодро, подтянуто, со спортивной осанкой. Неужто кроме Сталина может быть ещё кто то первым лицом в Кремле? Расскажи я об этом кому-нибудь, меня 23 летнего студента механического факультета, комсомольца и отличника учёбы, который за всю жизнь лишь однажды на первомайском параде видел Сталина на мавзолее Ленина, вмиг бы арестовали.
Я, находясь в разведке около села Мартышкино, случайно наткнулся на завязший в болоте немецкий танк. Я тут же нырнул в реку и, дыша через соломинку, подобно подводной лодке издали, тайком стал наблюдать.
Дышать под водой через соломинку – это давняя традиция пацанов нашего села Мартышкино, что находится под Питером. До войны мы таким образом выслеживали на речке купальщиц, скорее не для того чтобы засечь их голышом, а чтобы, внезапно выскакивая из воды, страшно их напугать. Представляете какой ор и визг стоял тогда на речке! Девки жаловались своим отцам и старшим братьям и нам за подобные шалости крепко доставалось.
Но сейчас уже несколько месяцев шла война, а я сидел под водой в засаде и наблюдал за немецким танком. Очевидно, что застрявшую в болоте технику немцы просто так не оставят. Должна прибыть подмога и она скоро появится. Вопрос в другом – ушли за подмогой ведь не все? Наверняка остался кто то и вот этот кто то не подавал признаков жизни, во всяком случае до сих пор себя ничем не выдал. Долго сидеть и ждать в холодной осеней воде мне тоже не с руки, к тому же скоро и подмога нагрянет, наше село Мартышкино, где давеча засели немцы близко находится от болот, просто они не знали про их существование вот и полезли с дуру, да застряли.
Я решаю выйти из засады и внезапно нагрянуть в танк. То, что там есть кто то я не сомневался, вопрос сколько их?
У немцев танковые экипажи как и у нас по четверо – командир, наводчик, водитель-механик и стрелок-радист. Думаю в Мартышкино ушли двое – командир и ещё кто то. Значит там осталось двое. Если я использую фактор внезапности то их численный перевес потеряет свою значимость. Но с другой стороны, если их там действительно двое, то почему словоохотливые немцы, пока я мёрз в воде, до сих пор не перекинулись хотя бы пол словечком. Это на них не похоже. Ладно – скоро всё выяснится. Оружием моим был пистолет ТТ и я осторожно дёрнул затвор.
Места вокруг нашего села Мартышкина самые настоящие, дачные, и это актуально до сих пор. Вокруг реликтовые дубовые леса, усадьба Мордвинова стояла тут ещё с царских времён. Но самое главное это наличие морского побережья и песчаного пляжа. После войны Мартышкино настолько выросло, что достигло того места куда угодил осенью 1941 немецкий танк. Болотце удалось высушить и теперь на его месте рабочие вырыли глубокий котлован для нашей будущей двухэтажной дачи. Отцовский дом с кузницей в Мартышкино после войны настолько стал ветхим что уже не годился для современного жилья.
Пока техника рыла котлован мой внук, подросток Колька со своим школьным товарищем Мишкой бегали в опасной близости вокруг ямы.
– Эй вы! Непоседы. А нельзя ли играть чуть подальше от ямы? Не дай Бог, ещё скатитесь вниз или под ковш угодите.
– Ты деда не волнуйся, не скатимся. Не такие уж мы недотёпы, правда Мишка?
– Ну смотрите у меня. Во время войны тут немецкий танк застрял. Так что яма эта заговорённая.
– Мы байку про танк 100 раз слышали.
Ну конечно, нынешнему поколению наша далёкая война становится с каждым годом всё неинтересней. А жаль. Ведь столько было выстрадано нами, чтобы грядущие поколения жили счастливо и мирно.
Итак, я впервые в жизни собирался вступить в ближний бой с противником. По правде говоря было немного боязно. На фронте я пробыл без малого месяц и за это время научился пользоваться боевым оружием. Надо было спешить, ведь скоро прибудет подмога с тягачом.
В моём возрасте всегда любопытство берёт верх над инстинктом сохранения. Я – атакующая сторона и у меня больше шансов выиграть поединок с врагом и захватить хотя бы одного из них в плен.
Я скрытно, по-кошачьи подкрался к танку. Боевая машина была наполовину затянута в болото, так что взбираться уже не пришлось и я украдкой заглянул вовнутрь. Там был всего один танкист. Ни о чём не подозревая он перечитывал письмо, вероятно из дому и с умилением рассматривал фотокарточки. На фронте нет ничего слаще того момента когда ты получаешь весточку из дому и зачитываешь письмо до дыр. Мой пистолет готов был в любой момент застрелить фашиста, но я не осмелился это сделать. Война только началась и немцы ещё не успели сделать тех зверств от которых впоследствии холодели наши души. Для меня убить солдата, который читал письмо из дома было настоящим кощунством.
– Hände hoch!
Немец от неожиданности выронил всё из рук и со словами Nicht schießen (не стреляй) поднял руки вверх. За 2 года обучения в университете я успел выучить сносно немецкий язык и теперь мне это пригодилось.
– Медленно вставай и также медленно выйди из танка. Но сперва выкинь ружьё в болото.
Немец покорно повиновался.
Это был высокий парень лет 25-27, рыжеволосый и огромными красными ручищами.
«Такой детина меня вмиг раздавит даже без оружия», – подумал я.
– Иван! Ты сильно рискуешь. Очень скоро сюда придут ремонтники на тягаче. Так что советую не делать глупостей и по-быстрому отсюда исчезнуть.
А ведь прав этот немец. Убивать его нету никакого смысла. Звук выстрела услышат его товарищи и прибудут ещё быстрее.
– А ты за меня решения не принимай. Лучше повернись спиной ко мне и руки назад.
В следующее мгновение я ловко завязал его ручища кожаным ремнём да так его затянул, что тот застонал от боли.
– Давай топай вперёд.
– Куда мы пойдём?
– Ты мой пленник и я отведу тебя в штаб полка.
Немец поморщился.
– До ваших позиций идти далеко. Километров 10 точно.
– Ну и что, спешить нам некуда.
– А то что я проголодаюсь. Если я твой пленник, то ты не имеешь права морить меня голодом. Там в танке у меня есть рюкзак с хлебом и тушенкой. Если не против то давай заберём его с собою.
По правде говоря я тоже оголодал и потому дал согласие на забор провианта.
– Давай, забирай. Только без глупостей.
Мы прошагали 5 километров и решили наконец утолить голод. Для этого мне пришлось на свой страх и риск развязать немцу его огромные ручища.
– Как тебя зовут, Иван?
– Я не Иван, я Владимир Кузнецов. А ты наверное вовсе не Фриц?
– Моё имя Вальтер Шмидт.
– Ух ты! Да мы с тобою тёзки. Ведь Шмидт на немецком означает кузнец? А судя по твоим ручищам ты и вправду кузнец.
– Да ты угадал Вольдемар – мы потомственные кузнецы уже в третьем поколении. Чего не скажешь про тебя. У тебя ручонки нежные как у пианиста.
– Да! Я студент, ещё не успел поработать.
– И что ты студент потерял на этой войне? Учился бы в своём университете.
– Я пошёл добровольцем защищать свой город от врагов.
– Твоему городу всё равно не устоять. Большевики организовали его оборону так неумело, что мы возьмём Питерсбург не позднее чем через 2 недели.
– Откуда такая уверенность?
– Разве ты не слыхал, что мы взяли Шлиссельбург – Ключ –город, а неделю назад захватили последнюю железнодорожную станцию Мга. Мга был важнейшим узлом, после взятия которого Питерсбург теперь полностью отрезан от внешнего мира. И похоже ваше неумелое командование так и не осознало всю первостепенность этой крохотной станции.
– Почему ты так решил?
– Если бы осознали то постарались бы выбить нас буквально на следующий день. Вместо этого дали нам возможность закрепиться, окопаться, подтянуть войска и снаряжение и теперь сдвинуть нас оттуда уже не представляется возможным. В блокированном городе скоро начнётся голод, мор, разруха и тогда жители сами без боя впустят нас.
– Этого не будет никогда! Ленинград – город с богатыми традициями, умрёт, но никогда не сдастся врагу.
Тогда город был недавно заблокирован и никто не мог даже в страшном сне представить какие несчастья и трагедии придётся пережить его жителям.
– Запомни Вальтер – дух Ленинграда вам никогда не сломить.
В это время до моего слуха стал доноситься собачий лай. Это был шум погони. Немцы не найдя танкиста на месте, сразу догадались что могло случиться и организовали погоню с собаками.
– Вольдемар! Тебе надо спешно уходить. Собаки взяли след и скоро будут здесь. Так что поспеши. И меня отпусти, больше не завязывай. Я простой танкист-механик и для вашего командования никакого интереса не представляю. Так что расходимся – ты идёшь к своим, а я к своим. Поверь мне так будет правильно.
По правде говоря, мне вовсе не хотелось снова пленить немца и бежать с ним от погони ещё десяток километров. Пользы особой я не видел от подобного мероприятия. Но и убивать его тоже не хотелось. Почему тогда мне это показалось убийством.
Немец снял с себя свой жетон и протянул мне.
– Вот держи. Скажешь своим, что застрелил меня при попытке к бегству. Поверят однозначно.
– Ну тогда прощай тёзка. Даст Бог ещё свидимся.
– Согласен, но только в мирное время.
– Звучит жизнеутверждающе, но маловероятно.
– Не зарекайся Вольдемар. Мы ещё очень молоды. Нам ещё рано погибать. Ты думаешь я бы не мог тебя лишить жизни даже с завязанными руками? Достаточно было бы прыгнуть тебе на шею и задушить бёдрами. Ты не сомневайся я бы так и поступил.
– Ну и что тебе помешало осуществить задуманное?
– Пойми Вольдемар. Твоя смерть была бы полна абсурда.
– Ну почему же? Убить врага – это главный смысл войны.
– Но ты же первым не убил меня, хотя мог бы сделать это одним выстрелом.
– Нет, не сделал сам не знаю почему.
– Очень просто. Наши с тобою мировоззрения сильно разнятся от общей логики войны, которую придумали люди с ущербной психикой. Мы ещё нарожаем с тобою сыновей, внуков и они сделают этот мир намного добрее.
На этом мы с ним и расстались. Я потом очень часто вспоминал эту сцену. Я не убил врага, который пришёл уничтожить меня и мой дом. Это было настолько неправдоподобно, что в штабе мне безоговорочно поверили в то что я убил танкиста и оставили жетон на память.
– Стало быть ты дед не убивал танкиста, но жетон его забрал?
– Да вот он.
Я достал из своего ящика жетон солдата вермахта и показал подросткам. На нём были выгравированы имя, фамилия владельца и номер части.
– Ух ты! И ты всё время хранил эту реликвию у себя? А знаешь дед за этот жетон могут отдать приличное вознаграждение.
– Знаю.
– А хочешь мы с Мишкой найдём родственников твоего танкиста, а ещё лучше его самого?
– Вряд ли он сейчас жив. Он же был старше меня лет на 5. А может вообще погиб в бою. Вон их тут сколько полегло на Невском пятачке. А как вы его найдёте?
Колька и Мишка переглянулись с загадочными улыбками.
– Эх дед! При современном развитии коммуникаций и доступности социальных сетей найти человека очень просто.
В сентябре 1941 года советское командование, поняв, что в городе начинается катастрофа решило предпринять попытку прорвать блокаду Ленинграда. Немцы разбомбили Бадаевские склады с продовольствием и население ринулось туда чтобы откопать под руинами хоть что-нибудь съестное. Вперемежку с землёй и грязью находили кусочки шоколада, крупицы пшенки или гречки. А ведь это были только первые блокадные дни.
Начались ожесточённая бои в том самом месте которое впоследствии войдёт в историю под названием «невский пятачок». Именно здесь на левом берегу Невы шла взаимно истребляющая бойня. Даже есть поговорка – солдат побывавший на том пятачке видел свою смерть, ибо считалось что средняя продолжительность жизни бойца на пятачке составляла 52 часа. Оттуда либо выносили вперёд ногами, либо полумёртвого на носилках.
Лично для меня, тяжело раненого в плечо и в грудь, не нашлось даже носилок. Меня выволок с поля боя один красноармеец, имя которого я не забуду до конца жизни. Звали его Михаил Зорин, и он является ещё одним участником моего жизненного предназначения.
Попав в госпиталь, я кровохаркал, а потом сильно лихорадил и был несколько дней в беспамятстве. Всё это время мне снились, то немецкий танкист Вальтер Шмидт, то неизвестный хозяин Кремля – этот постоянный герой моих наваждений. В один из снов он подошёл ко мне так близко, что я смог бы прикоснуться к его лицу. Он был с прямыми редкими волосами, а чертами лица был схож с моей женой Глафирой. Посмотрев на меня, он произнёс:
– Отец! Какое счастье что ты жив остался. Ведь убей тебя тот танкист, не родился бы я.
В ленинградском госпитале меня прооперировали и залатали лёгкое.
Как только я очнулся ко мне сразу подошёл капитан из особого отдела.
– В беспамятстве ты часто выкрикивал имя «Вальтер». Кто это?
Я был ошарашен этим вопросом. Стало быть медсёстры зафиксировали мои бредни и донесли аккуратно в особый отдел.
– Наверное я имел ввиду пистолет системы «Вальтер».
Капитану такое объяснение явно не пришлось по душе.
– Я проверял – твоё оружие вовсе не «Вальтер». У тебя ТТ советского производства.
– Товарищ капитан. В бредовой горячке немудрено напутать марку пистолета, тем более в университете, на военной кафедре мы хорошо изучали типы немецкого оружия.
– Возможно, возможно, – нехотя согласился особист, – я буду ходатайствовать, чтобы после выздоровления тебя оставили в городе для борьбы с фашистскими диверсантами. Такие как ты, хорошо знающие немецкий язык, очень пригодятся именно тут. Заодно и закончишь своё высшее образование в разведшколе.
Нельзя сказать, что я огорчился. Меня берут в контрразведку ловить шпионов, которые буквально наводнили Ленинград. Но главным преимуществом было то что я буду жить в городе вместе со своей семьёй.
В один декабрьский день 1941, когда в городе начался настоящий голод и мор, в палату ко мне явилась, о чудо, моя жена Глафира, а вместе с нею и наш сынок Генка. Первое что бросилось мне в глаза – это потрясающая худоба 3 летнего ребёнка. Глафира тоже сильно изменилась, осунулась, под глазами легли тёмные круги. Было сразу видно, что жили они впроголодь, и если меня в госпитале, как раненого, сносно кормили, то жена и ребёнок по-настоящему голодали. Ко всему этому прибавьте нашу неотапливаемую квартиру в середине питерской зимы.
Мне как раз в палату принесли поесть и я всю порцию хлеба и перловки отдал жене и сыну и те с невероятной быстротой поглотили еду. Я был только рад, ведь мой сын в эту ночь смог уснуть не на голодный желудок. Но оказывается руководству госпиталя это пришлось не по душе.
– Впредь не смейте отдавать съестное семье.
– Так они же на моих глазах умирали с голоду.
– Для них государство выделяет иную норму. Вам же как раненому красноармейцу положено для скорого выздоровление усиленный паёк. Если вам опять взбредёт в голову поделиться своей нормой с семьёй, то знайте это будет расценено как умышленное членовредительство.
Но не подкармливать голодающую семью я, несмотря на угрозы, не смел, и в один прекрасный день меня вызвали к зам. начальнику госпиталя.
– Для скорого выздоровления вам необходимо калорийное питание, а вы отдаёте свои калории семье. Это может быть расценено как умышленное уклонение от военной службы. Или вы собрались до конца войны оставаться тут на усиленном питании? С сегодняшнего дня я запрещаю визиты родственников к вам в госпиталь.
Прошло ещё 2 недели и от моей семьи не было никаких известий. Капитан-особист не забыл меня, и сразу после выписки я был зачислен в штат контрразведки. Но до того как приступить к новой работе мне дали недельный отпуск и я тут же помчался домой.
Блокадный Ленинград представлял зловещую картину. Холод и голод повсюду оставляли свои страшные следы. Не работал общественный транспорт, и я в жуткий мороз шёл пешком, но чем дольше я шагал тем сильнее сжималось моё сердце в дурном предчувствии.
Оно меня не обмануло. Уже во дворе нашего дома мне сообщили трагическую весть – умер от голода мой сынишка Гена, а жена Глафира лежала в холодной квартире при смерти. У нашего подъезда стояла медицинская «карета» и в неё загружали мертвецов. Я подошёл очень вовремя – в одном из умерших я узнал свою жену Глафиру. Я наклонился над ней и заплакал от отчаяния. Соседи подходили и сочувствовали, несмотря на то, что от избытка всеобщего горя души горожан успели достаточно зачерстветь.
Вдруг я почувствовал лёгкое дуновение из ноздрей Глафиры.
– Она дышит, она ещё жива!
Я кричал и было не понятно своим ором я хотел оживить жену или привлечь внимание медицинского персонала.
– Считай, что она уже мертва. Мы даже не успеем до морга довезти, как она перестанет дышать, – сказали они.
– И тем не менее я требую, чтобы вы занесли её обратно в квартиру.
– Да пойми ты! Ты ей ничем уже не поможешь, а наша служба сюда приедет не раньше чем через 2 недели и эти 2 недели тебе придётся провести рядом с окоченевшим трупом.
– Не ваше дело. Верните мою жену обратно в дом.
– Ну как знаешь. Тебе же хуже будет. Но не наша вина, что ты такой упёртый.
Тело Глафиры понесли наверх, и я побежал вслед за нею.
В квартире стоял жуткий холод. Было видно, что буржуйку не топили с тех пор, как умер Генка. Да и топить было некому и нечем. С наступлением холодов было сожжено всё, что могло гореть и приносить тепло. Вся деревянная мебель, книги и даже местами паркет всё пошло на растопку. Одна железная кровать одиноко стояла в углу да пару ветхих стульев рядышком.
Первое, что я сделал это начал выкорчёвывать паркет откуда не могла это сделать Глафира, и вскоре буржуйка загудела, нехотя согревая ледяной воздух в квартире. В моём вещь мешке был солдатский паёк: сухари, 2 банки тушёнки, горсточка перловки, чай и пара кусков сахарина. Этот убогий список продуктов был целым богатством и даже спасением для жителя голодающего города.
Первое что я сделал это сварил из тушенки и перловки настоящий горячий супец, которым стал медленно кормить Глафиру. Она настолько обессилела от голода и холода, что едва открывала рот, с трудом глотая живительную пищу. По мере поглощения еды чувствовалось что силы постепенно возвращаются к ней. Она хотела что то высказать, но я приложил палец к губам и не дал выговорить.
– Ты ещё очень слаба, моя душа. Вот когда окрепнешь станем мы с тобой болтать с утра до вечера. Но самое главное, обещай, что родишь мне ещё сыновей. Не сейчас конечно, а сразу после того как прогоним фашистов из нашей страны поганой метлой.
С каждым днём жизнь возвращалась в молодое тело Глафиры. Она уже могла сама топить буржуйку и стряпать еду. Постепенно стали исчезать голодные отёки, и это был явный признак скорого выздоровления.
Отпуск мой кончился и я приступил к новой работе, на которой, к нашей радости давали приличный продуктовый паёк с помощью которого нам удалось пережить самую страшную зиму блокадного Ленинграда 41-42 годов…
– Вот, так вот Коля. Если я не настоял тогда, то не было бы твоей бабушки, не родился бы после войны твой отец, а затем и ты.
– А ещё мы все обязаны жизнью тому немецкому танкисту?
– Представь себе что да. Интересный был мужик. Он частенько приходит мне на ум.
Лето подходило к концу и скоро Колька с Мишкой должны переехать в Питер чтобы быть готовым к 1 сентябрю. Мы продолжали ютиться в старом отцовском доме в Мартышкино, но каждый день шли смотреть как строится наша новая дача.
Во дворе стройки рабочие соорудили навес со столом и скамейкой для обеденного перерыва, где я частенько любил отдыхать, но по мере приближения осени я перебрался в отцовский дом.
Но в один из дней произошло настоящее чудо.
В комнату зашли Колька с Мишкой, а с ними очаровательная девушка-подросток, явно нездешняя.
– Кто это ребята?
– Дед! Это Бригита. Красивая правда?
– Она просто чудо! Откуда она?
– Из самой Германии! Бригита – вот это и есть тот солдат который не убил твоего деда, в далёком 41 году и в результате чего родилась такая красавица как ты! Знакомься, это и есть мой дед Владимир.
Я стоял словно онемевший. В голове крутился только один вопрос, который я боялся задать. Но оказывается в этом не было никакой необходимости. Ребята ввели в комнату статного старика с огромными красными ручищами.
Это был танкист Вальтер Шмидт. Он конечно сильно постарел, ведь прошло так много времени, но главным его отличием был завязанный чёрной лентой левый глаз.
– Глаза я лишился сразу после нашей встречи. Осколок от снаряда настолько повредил левый глаз, что пришлось его удалять. Слава Богу, что отделался только этим и избежал повреждения мозга. С тех пор война для меня была окончена и я благополучно вернулся домой. В итоге, Вольдемар, я не убил ни одного твоего товарища и не причинил никакого вреда населению твоей страны и сейчас с чистой совестью приехал в Россию, которую мы тогда хотели завоевать. Ну а ты как служил, как воевал, рассказывай?
– Я был тяжело ранен, долго лечился в госпитале, ну а потом был зачислен в контрразведку и ловил шпионов.
Если честно, то я утаил от Вальтера, что до госпиталя, во время очередной вылазки на разведку мне пришлось забросить гранату в открытую дверь немецкого блиндажа и наверняка, все кто там находились погибли.
– Стало быть ты сейчас агент КГБ?
В глазах немца был неподдельный страх.
– Успокойся. Вместо КГБ сейчас ФСБ, организация намного демократичней и не такая политизированная. Да к тому же я давно на заслуженном отдыхе.
Весь день мы гуляли вокруг котлована куда завяз в далёком 41 ом танк Вальтера и до мельчайших подробностей вспоминали этот знаковый день.
Был уже поздний вечер. Мы сидели вокруг деревенского самовара и каждый с восторгом рассказывал о своём. Вскоре молодёжь пересела на диван и включила телевизор, оставив нас с Вальтером в сторонке.
– Ну что Вольдемар. На твоего чудесного внука я уже насмотрелся. А где твой сын?
– О, мой сын известная личность.
– Дед смотри – по телику отца показывают.
Мы с Вальтером дружно обернулись к экрану.
Из Георгиевского зала Кремля стройной спортивной походкой выходил тот, которого я видел всю жизнь во сне. Это был мой сын Володя, которого спасённая мною Глафира родила после войны.
Это и было нашим с Глафирой главным предназначением жизни – выжить в эту страшную войну, избежать голодной смерти и родить Президента!
Голова моя закружилась от радости и гордости.
– Вальтер, это и есть мой сын! В далёком 41 году мы, не поддавшись смертоносной логике войны, не убили друг друга, и жизнь отблагодарила нас за это.
– Теперь ты понял Вольдемар в чём было наше предназначение, о котором я тебе тогда говорил, – ответил Вальтер.
Мы оба встали со стульев и сделали то о чём мечтали долгие годы – заключили друг друга в тесные объятия.
