Персонажи:
ЛХБ – лабораторная мышь с раковыми клетками в мочевом пузыре
АБК – лабораторная мышь с раковыми клетками в желудке
Эпиграф
Не множьте в аду воображаемые ужасы, в Писании сказано о тоске по утраченному счастью, о боли, о бесконечной муке забвения Божьего. Как бледны все чудища воображения перед этой ужасной истиной.
Отец Бандевиль.
Сцена 1 ЛХБ один в клетке.
ЛХБ:
Неравный век большой печали
Как много тех, что замолчали
В борьбе за жизнь не за свою
Ввергаясь в ужас преданы огню
Как жаль что белые те рожи
Один на всех мы так похожи
И крепнем в бедствии своем
Покуда в клетке не умрем
Но эта жизнь нам лишь порог
Для тех, кто вынес бренный рок
И все же сделал нечто явно
Пусть и покинул мир бесславно
Быть может жизни их важней
Бывалых крыс свиней мышей
Один их душит, а другой несет
Спасая души сам уж не живет
Сцена 2. К первой мыши подсаживают еще одну. Новая мышь АБК.
АБК:
А ты поэт оказывается. Не думал, что тут такие еще водятся.
ЛХБ:
Отчего же им не водиться, тут бывают очень даже гуманитарные лаборанты.
АБК:
Вот потому и поэты переводятся, что пускают всяких гуманитариев. Дохнут из-за неряшливой поэтической души.
ЛХБ:
Ну а не будь их я бы тут дох подольше, но без стишков. Так себе забава. Уж лучше пусть приходят.
АБК:
Ну, давай знакомиться что ли, у тебя что?
ЛХБ:
Папиллярная переходно-клеточная карцинома T4a, между прочим. А у тебя-то хоть что?
АБК:
Тубулярная адемокарценома, знаете ли…
ЛХБ:
Слышал, серьезно конечно, серьезно.
АБК:
Серьезно влипли, да?
ЛХБ:
Это точно. А это первое или еще что пробовали?
АБК:
Ну почему же, еще биодобавки испытывали. Видишь, какой я упитанный?
ЛХБ:
Заметно. Ну, у меня тоже история длинная, по большей части депрессивная фармакалогия, что-то вроде прозака только наше.
АБК:
Ох уж это наше. Вот жили бы где-нибудь в Швейцарии, например, так, наверное, не дохли бы целыми пачками. Но ты я вижу тоже крепыш, даром, что худоват немного.
ЛХБ:
И не знаю уже, честно говоря, крепыш или нет. Зато почти слепыш. Мне как-то катаракту сделали, потом вроде вылечили, но я все равно чувствую, что оттенки уже другие.
АБК:
Это может от депрессантов твоих, оттенки-то.
ЛХБ:
А ты бы и вправду хотел в Швейцарию?
АБК:
Конечно, там хорошо, я от людей слышал.
ЛХБ:
Так ведь они там не дохнут. Это мы с тобой уникально живучие и уже все клянем, на чем свет стоит. А там, сколько мучиться надо. Я вот не знаю, но мне кажется всяко больше.
АБК:
А ты что уже мучиться не хочешь? Нет, я понимаю, что вопрос дурацкий, но все-таки, это ведь жизнь.
ЛХБ:
Мучения-то. Да, жизнь. Только ты знаешь ведь не у всех же. Ну, скажи честно, ты ни разу не думал, что лучше бы препарат не сработал?
АБК:
Думал. А кто не думал? Тут ты прав, может оно и лучше совсем крякнуть, чем продолжать гнуться под болью подсаженных клеток.
ЛХБ:
Клетки в клетке, а мы только так, промежуточное звено.
АБК:
Ну почему же сразу звено. Мы их возим.
ЛХБ:
Смешно! Рад, что тебя подсадили.
АБК:
На что?
ЛХБ:
Да не на что, а куда.
АБК:
А куда?
ЛХБ:
Ко мне балбес, тебя ведь ко мне подсадили. Я уж было обрадовался твоей компании.
АБК:
Ну, ты знаешь, тоже мне умник. Сейчас как хвачу за хвост.
ЛХБ:
Ты чего это буйный что ли?
АБК:
Да нет, это я так чтоб ты не думал что я балбес.
ЛХБ:
Довольно странный способ доказать обратное.
АБК:
Я между прочим всякие квесты выполняю на ура, так что нечего тут ля ля.
ЛХБ:
А. и какие же?
АБК:
Например «сыр в мышеловке». Это он так называется, нужно при помощи подлапных средств привести в работу механизм мышеловки, а затем съесть сыр. Как-то раз я даже сыр есть не стал, чтобы показать, что для меня важнее работа ума, нежели желудка.
ЛХБ:
И все-таки именно желудок тебя и подвел.
АБК:
Будет тебе, сам-то хоть что умеешь? Ну, помимо твоих стишков.
ЛХБ:
Моя стезя это лабиринты, я проходил их четырнадцать раз или бесконечное множество. Особенно сложные те, что с зеркалами, там сам черт голову сломит.
АБК:
Кто там чего сломит?
ЛХБ:
Черт.
АБК:
Ты чего ругаешься?
ЛХБ:
Ты и чертей не видел?
АБК:
Ты будто бы видел.
ЛХБ:
Представить себе могу.
АБК:
И каков он по-твоему?
ЛХБ:
С рогами, пятачком как у свиньи. Ну и хвост у него есть вроде, наверное, гладкий, но тут я точно не упомню.
АБК:
То есть рога от козы, пятак свиной, хвост, стало быть, наш – мышиный. Это что же получается, всех кого сюда не попрут целиком один черт.
ЛХБ:
От лягушек только ничего. Хотя может язык, язык я его не видел.
АБК:
Что и представить себе не можешь?
ЛХБ:
Ага, твой черед смеяться полагаю?
Сцена 3. Поочередно унесли и вернули обоих. В целом все тоже.
ЛХБ:
Куда тебя носили?
АБК:
На анализы.
ЛХБ:
Ввели препарат?
АБК:
Пока решили что рано.
ЛХБ:
Тебе очень больно?
АБК:
Если можешь себе представить.
ЛХБ:
Мне тоже не ввели, даже не знаю, зачем носили.
Молчат, долго.
АБК:
Ты говори что-нибудь, а то мы с ума так сойдем. Мне всегда легче, если можно поболтать. Ждать сущая мука. Ждать смерти мука адская.
ЛХБ:
Не, не, не, так не может быть, ад ведь потом. Значит мука предадская. Так говорят?
АБК:
Так только ты говоришь. Ну, пусть будет вот эта, как ты назвал ее? Вот, она.
ЛХБ:
Жутковато здесь, даже если не знать что бывает иначе.
АБК:
Сущий ад согласен.
ЛХБ:
А я не согласен.
АБК:
С чем, что мы в аду? Да тут и думать нечего, где еще могут намеренно мучить живое существо кроме как там. Есть ли еще место ужаснее.
ЛХБ:
Ну, подумай, может, что и всплывет. Как же Данте, у него ведь есть.
АБК:
Данте, Данте. Это который комедию сочинил, Алегъери? Да, у него там есть пострашнее, хоть и не везде. Но у нес все равно ад, просто круг другой.
ЛХБ:
Какой еще круг? Ты не про то думаешь. Я тебя к тому веду, что если ты смог придумать что-то страшнее, то значит мы не в аду.
АБК:
Но разве ты не согласен, что эти людишки просто изверги, перед которыми цербер милейший песик.
ЛХБ:
Может, согласен, что милейший, но ты подумай, будь у тебя родной человек…
АБК:
Это как ты что ли?
ЛХБ:
Нет, нормальный хороший такой мышь, которого ты любишь. Плюсом у тебя есть человек, не особенно нужный, понимаешь да? Неужели ты не подверг бы его пытке лишь бы твой прекрасный мышь жил и радовал тебя дальше?
АБК:
Мысль ясная, даже пусть у меня и нет такого мыша. И все равно от одной мысли здоровее не станешь.
ЛХБ:
Понять то их можно?
АБК:
Можно, да только толку то.
ЛХБ:
Сознавать, что твое дело благое уже есть счастье, ну может один из его компонентов. Ты думаешь, зачем они не повалятся все на бок и не станут греться на солнышке? Им пострадать надо, они и сами не видят, как хотят этого, а оно так и есть. Может, кто осознает и не хочет, но остальные как есть этого хотят.
АБК:
Они что мазохисты что ли?
ЛХБ:
Не обязательно. Факт остается фактом, что чуть ли не половина всей поэзии и всего романтического искусства сплошная война. Они горюют о ней, помнят, как было плохо и все равно ее воспевают. Продолжают воевать, в конце концов. Может и не так все плохо там на этой войне. Мне вообще кажется, что плохо на ней тому, кто не воюет, а тем, кто сидят и ждут. Погибшие не плачут по себе, по ним плачут те, кто остался дома.
АБК:
И откуда ты нахватался этого всего?
ЛХБ:
Говорю же лаборантка.
АБК:
Точно, я забыл.
ЛХБ:
Когда тебе в следующий раз на анализы?
АБК:
Через несколько дней.
Сцена 4. Через несколько дней.
ЛХБ:
Ну что ввели?
АБК:
Пока еще ждут, выжимают до последнего. Ты как?
ЛХБ:
Наверное, как ты несколько дней назад, может чуть хуже.
АБК:
Чего это ты решил, что чуть хуже? Ты ведь не знаешь, как мне было.
ЛХБ:
Когда-нибудь обязательно узнаю. А вообще знаешь, было бы здорово, если бы каждый мог узнать, каково другому. Наверное, никто бы никого не мог осуждать и ад не придумали бы вовсе. Как можно если каждый уже наказан?
АБК:
Все бы только и говорили о рае? Не думаю что так, много ли мы сказали о небесах с тех пор как увиделись? В муках и виден-то один только ад, мечтать хорошо, когда и так все не плохо.
ЛХБ:
Ну и что ж, ты придумал себе самый адский ад?
АБК:
Чего думать-то вот он, теперь, уже. Знал бы ты как мне тяжко.
ЛХБ:
Но ведь хуже быть может? Мне кажется, всегда может.
АБК:
Не знаю
ЛХБ:
Раз может быть хуже, значит не ад. Я думаю, что ад это когда ничего нет, когда ты хотел бы увидеть хоть даже черное, когда ты желал бы чувствовать боль или даже вину, но не можешь.
АБК:
Пройдет время, я погляжу, что ты скажешь. Пусть это и в самом деле не ад, но и ада я уже не боюсь. Если б было возможно даже проверить, соглашусь.
ЛХБ:
И каким образом? Мне кажется, нас не плохо здесь устроили. У нас своя доля, но она может не хуже чем у других. Есть ведь мыши что мерзнут в холодной земле или в пустом бетонном сарае, есть те кого травят, а есть и те чьи мышата… Вот именно что мы заперты здесь и согрешить не можем, в этом наше счастье.
АБК:
Это почему еще не можем? Еще как можем. Если я убью тебя или ты меня. Можно и просто прелюбодеянием.
ЛХБ:
Вот только давай без прелюбодеяния.
АБК:
А что?
ЛХБ:
Да ничего. Ты ведь так гипотетически предположил?
АБК:
Ну…
ЛХБ:
Ну-ка
АБК:
Да шучу, ну смешно же.
ЛХБ:
Не очень. Тоже мне пострадавший – «как мне плохо», а сам еще шуточки непристойные отпускает.
АБК:
Шутки или нет, а в голове у меня стоят такие ругательства, еще непристойнее. Ужас как хочется кричать, и я даже не знаю, зачем держусь. Одни сквернословия на уме, а с тобой говорю еще и вполне ведь человечно. Чем им мыши не угодили?
ЛХБ:
Ты о том же или уже про другое?
АБК:
Про человечность. Почему именно человечность, вот наличие гладкого хвоста и пушистой шерстки делает меня мышью, как и любую другую мышь, но и без этих атрибутов я мышь. Почему же бесчеловечная людская особь все равно остается человеком? Есть это или нет, все равно человек. Есть, например собаки, которые поголовно, почти что все, обладают лучшими качествами. Назвали бы собачность, так нет – это вроде как даже наоборот плохо.
ЛХБ:
Пусть, будет мышиность. Ты не сквернословишь и говоришь мышино. Никто ведь не запрещает тебе так сказать. Просто ты пользуешься термином, который изобрели другие, точно так же как называешь что-то иностранным словом, если нет такого в твоем языке.
Сцена 5. Про чет и нечет.
ЛХБ:
Ты вернулся.
АБК:
Да мышиный брат, я вернулся.
ЛХБ:
От чего-то ты уже не такой пушистый. Как прошло?
АБК:
Препарат ввели. Говорят, что действует на каждом втором мыше, для фармакологии это прогресс.
ЛХБ:
Ну а ты, какой мышь? Первый или второй?
АБК:
Пока не точно, но знаю что если после первых суток не сдох, должен идти на поправку. Некоторые прям на столе и отбрыкиваются.
ЛХБ:
По нечетным значит везет.
АБК:
Уж извини друг, если я выживу. Выйдет ведь так, что тогда ты будешь четным.
ЛХБ:
Не думай об этом так. Статистику придумали жулики. Всяко ведь может быть, может у тебя был один шанс из ста и ты им воспользовался, тогда как другому дадут девяносто девять шансов против одного и он выберет не верный. Жулики, все вместе с Эйнштейном.
АБК:
Эйнштейн голова.
ЛХБ:
Угу, пророк двадцатого века. Правда, про ад ничего не сказал.
АБК:
Опять ты за свое. Может, нет его вовсе или как я говорил, тут он. Не хочется тебе этого, придумаю еще. Может у нас тут чистилище?
ЛХБ:
А это мне нравится. Очень подходит. Только где тогда рай?
АБК:
Рай вон у них, у людей. Разве это не ясно.
ЛХБ:
Это даже смешно, зачем бы они держали нас тут под опытами? если б у них все было так хорошо? Ради забавы если только, так их бы с этого рая мигом бы и выкинули.
АБК:
Ты очень много думаешь обо всем этом, не уж то собрался помирать? Ты ведь сам говорил, что не хочешь?
ЛХБ:
Нет, не хочу. Впрочем, я говорил обратное, но ведь действительно не хочу. Капризная штука жизнь, ведь у всех почти плохая, а все равно нужна.
АБК:
Ну, тут два варианта либо тебе действительно жалко саму жизнь, либо ты боишься смерти.
ЛХБ:
Мне очень хочется отнести себя первым, но понимаю что все равно причастен ко вторым.
Сцена 6. Утро перед осмотром.
АБК:
Думаешь, тебя заберут?
ЛХБ:
Боюсь, что иначе уже смысла не будет. Как я тебя понимаю теперь, как хочется мне тебя послать. Вот просто, не важно, что ты сказал.
АБК:
А ты знаешь мне уже лучше.
ЛХБ:
Иди к черту козел.
АБК:
Я не козел
ЛХБ:
Ты точно скоро договоришься, и мне придется из-за тебя идти в ад.
АБК:
И ты до сих пор думаешь, что есть что-то хуже?
ЛХБ:
Да, до сих пор и даже после. Нет ничего страшнее, чем прожить жизнь и ничего после не чувствовать.
АБК:
Ты ведь про хорошие чувства, да?
ЛХБ:
Когда станешь вспоминать наши беседы, вспоминай иногда и стихи. Если бы у меня был свой человек, я бы обязательно пожертвовал им ради тебя. Прощай друг.
Рука достает мышь ЛХБ и уносит из клетки.
Адольфо Биой Касаресу и Луису Хорхе Борхесу посвящается.
