Ковчег для Кареглазки [Евгений Леонидович Наседкин] (fb2) читать онлайн

Евгений Наседкин Ковчег для Кареглазки

Пролог

.

А о чем возмечтаете вы, когда мир падет?

Мир изменился.

Раньше нам говорили, что ядерная война – это самое ужасное, что может произойти. Вечная зима, ночь, которую сменяют сумерки, вымершие города и радиоактивный пепел…

Все это оказалось неправдой. Было кое-что и похуже.

И, конечно, нам всем стало не до любви. Да, я тоже так решил – любовь больше не имеет права на существование.

Я ошибся и в этом.

****

Когда произошла Вспышка, я пребывал в затяжной депрессии. Само по себе происшествие было крайне любопытным и шокирующим – а его видеозапись, несмотря на зацензурированные части, стала вирусной сразу же, набрав за первые сутки больше миллиона просмотров. Мне кажется, там и миллиард вскоре был – еще бы, это ведь были концентрированные кровожадность, безумие, зверство… и это было подлинной аномалией даже для нашего свихнутого мира 2023 года.

Вскоре от человечества не осталось камня на камне. Рожки да ножки. Ну, или почти…

А тот вирусный ролик я до сих пор помню – наизусть.

****

Меня зовут Гриша Менаев, и последнее время я стал думать, что мы с Танюшей, да калугинская шайка ублюдков – последние люди на Земле.

Последний месяц на нашем северном пути мы не встретили ни единого человека. И это радовало. Я всегда умел находить плюсы в безлюдности – как изначально, пять лет назад, когда Вспышка добралась до моего маленького городка и забрала в небытие всех неприятелей. Еще бы не встречать вас, мои дорогие, лет сто!

Тогда именно так я и выкарабкался из депрессии. Чтобы погрузиться в безысходность постапокалипсиса. Насколько хорош был этот обмен?

Одиночество, конечно, не было моим приоритетом. Наоборот, мои планы включали в себя много-много девушек. Хотели бы вы стать Адамом, получившим сотню Евочек для восстановления рода человеческого? То-то же. Но, как часто наши мечты сбываются? Увы…

Глава 1. У каждой истории есть несколько начал

Возможно, было бы в чем-то правильным начать эту историю с того, как я лежу на горе трупов в сыром подземелье – искалеченный и умирающий. И тем самым сразу перейти к финалу – ведь для моего рассказа он основополагающий. А если, все же, начать с самого начала – с самой первой Вспышки, изменившей мир? Я не уверен… а потому просто начну с того пути, который наиболее молниеносно приведет нас к смертельной кульминации. С того самого шоссе, по которому я устало тащился вместе с ублюдками посреди промозглого апреля 2028 года. В тот самый город, в котором все началось. Межник.

Оледеневшее дорожное полотно. Туман. Капли дождя падают с мрачного неба и, кажется, замерзают еще в воздухе. Справа и слева от трассы едва различимы черные остовы деревьев на выгоревших холмах. В густой мгле не видны даже высотные горные конусы, но я знаю – они там, в сотне километров на юге.

Чертов сапог так натер левую пятку, что боль невыносима, и каждый шаг приходится ее превозмогать. Кроме того, я сильно хочу есть, и адски замерз. От тяжелого рюкзака на спине уже давно ноет в шее и грудине. Но, можно сказать, что я к этому привык. Поэтому продолжаю упорно, из последних сил идти вперед, как груженый осел.

Наконец, мы достигли города. Прямо на краю видимости показался покосившийся знак «Добро пожаловать в Межник – ворота Горноречья». Краска на нем облупилась, под ней виден ржавый металл. Еще чуть-чуть, и мы стоим у основания большого арочного моста, беспорядочно перегороженного машинами. Здесь был импровизированный блокпост: мешки с песком, остроконечные «ежи» из сосновых кольев, валяются деревянные и пластмассовые ящики, лопаты, несколько съеденных ржавчиной винтовок.

На обочине лежит перевернутый школьный автобус. На одном из окон висит выцвевший Копатыч из Смешариков. Удивительно понимать, что игрушечный медведь висит здесь не первый год. Не сразу замечаю россыпь костей под ногами. Судя по всему, детские. Их много – черезчур много, я бы сказал. Некоторые скелеты раздерибанены на части, другие – нет. В маленьких черепах зияют отверстия, как от пуль. Вангую, что дети превратились. Они подъехали к мосту инфицированными, или на них напали уже здесь, на блокпосте, и заразили. Хотя, я могу и ошибаться – детей могли просто расстрелять, а животные потом растащили их останки. Вспышка, как вулкан, выплеснула в мир слишком много безумия.

На одном из мешков наполовину в скорлупе стоит пингвин Хетчималс. Он так велик, что режет глаза – я думал, что эти глазастые игрушки делались более миниатюрными. Рядом с антарктической птицей стоит большой коричневый коробок, из которого выглядывают пластмассовые куклы лоллипоп, хэллоу китти и набитые ватой зайцы.

Я щурюсь от дождя и смотрю вверх, на потрепанный билборд, размещенный перед мостом. Там фотография ухоженного бородатого старика с надписью «Александр КРАСНОВ – твой ЧЕСТНЫЙ губернатор. Сделай ПРАВИЛЬНЫЙ выбор!», а внизу шрифтом поменьше «Выборы губернатора – 2023». Рядом приостановилась Танюша и тоже всматривается, пытаясь прочесть, шевелит губами и, наконец, говорит:

– Я думаю, что никогда не забуду последний год. Сколько мне тогда было?

– Девять, – отвечаю я, выпуская сигаретным дым колечком. – Тебе тогда было девять – ты закончила 4-й класс.

Ублюдки бросаются к ржавым машинам и роются в них. Я знаю, что шансы найти что-то полезное – ничтожные. Но все равно участвую в старательстве, вскрывая багажники Кракобоем.

Наш главный, Толик Калугин, сухопарый белобрысый тип с маленькой головой, в очках, в широких черных джинсах и в буро-зеленой брезентовой куртке с капюшоном, требует держаться кучно, и не сильно задерживаться, у нас нет на это времени. Он мне чем-то похож на смешного супермена-кузнечика. Особенно, когда он стоит вот так – скрестив ноги.

Сильвестр Латышев, этот черножопый садист, смотрит на меня. На нем хирургическая маска, на которой он вчера нарисовал красным маркером череп – как символ… не знаю чего… уебанства?

– Эй, поди сюда!

Я игнорирую его, вскрывая дверь и заглядывая в салон полуразрушенного авто из китайского металла.

– Эй, Гитлер? Я кому сказал?!

– Что? Ты мне? Селя, я не догоняю, что ты бурчишь под нос. Ты намордник зажевал? Так вытащи его изо рта.

Я ненавижу его, поэтому легко завожусь. А Латышев каждый раз сходит пеной, когда я так дерзок, а тем более, когда называю его Селей – он требует, чтоб его называли только полным именем. А сейчас, кажется, от ярости задвигалось даже слово «Спорт» на его раритетной шапке петушке.

– Иди сюда, гандон, я с тебя шкуру спущу! За метлой следи! Эй?!

С одной стороны, я уже привык к его угрозам. С другой – Латышев вполне может сделать то, что обещает. Садист, насильник и каннибал. Хотя он меня, все же, побаивается. Однажды он меня отмутузил до полусмерти. И получил заостренную вилку в плечо. Теперь Сильвестр знает, на что я способен. И видать, ему не особо хочется повторения. Не скажу, что не боюсь его – боюсь до усрачки, но с такими скотами приходится преодолевать страх. Каждый день – борьба со страхом, а иначе – никак. Каждый день – превентивное напоминание Латышу, что я не одержим моралью, и с удовольствием перережу ему горло глухой ночью. И сейчас я демонстративно показываю ему кукиш, отворачиваюсь и ухожу в другую сторону, а вслед мне несется аккомпаненмент проклятий и оскорблений: «Гитлер! Гриша, твою мать! Менаев, я тебя разделаю, как собаку!».

По колее от довольно свежих следов я иду к джипу, возле которого копошится Саня Щербинин. Здесь проехала машина – совсем недавно, и это меня напрягает. Прохожу мимо Марины, худой девушки с кривыми ногами, которую иногда трахаю. Она стоит у коробки с игрушками, и с идиотской улыбкой рассматривает найденную куклу «Монстер Хай» – Дракулауру, что-то бормочет под нос тонким гундосым голоском, похожим на мышиный писк.

Танюша стоит рядом с ней, с любопытством заглядывая в коробок. Она моя сестра, ей скоро 15, и Вспышка отняла у нее детство. Или наоборот, законсервировала. Танюша настолько чахлая и худосочная, что ей от силы дашь 12. Умственно она тоже не блещет – так как считает меня умным, и даже мудрым. В некотором роде это стало моей тюрьмой – по каким-то странным психическим законам я вынужден соответствовать ее ожиданиям, хотя я вообще-то хочу делать глупости – и нередко делаю их. Но часто и сдерживаюсь. Доверие – обязывает, будь оно неладно!

Пока что пусть Танюша тут постоит.

Слева от Щербинина валяется коробок с обувью – вот это уже что-то. Там разные размеры только одной модели: черные, стильные ботинки, на подошве красивый рисунок протектора в виде ящерицы, виляющей хвостом. Просто чудесные. Правда, размеров подходящих нет – или маленький 39-й, или большие – 43-44. Я хочу найти хоть что-то подходящее, роюсь в коробке, когда Калугин громко требует заканчивать. Еще светло, но скоро стемнеет. Хотя, мне кажется, Толю также напрягают следы от недавно уехавшей машины. Я замечаю рядом с коробком чьи-то следы – не мои, и не Щербинина. Кто-то тоже искал обновку.

Наконец, счастье – я нахожу 40-й размер, он хоть немного и давит, но в перспективе должен быстро разноситься – здесь кожа эластичная, тянется на носке. Ноги должны быть в тепле – это то, что я понял к своим 25 годам. Калугин напоминает, что у нас осталось минут 5-10. Готлиб подозрительно выглядывает из клетки – он выглядит обеспокоенным, как будто тоже не любит темноту. Хотя, скорее всего, это моя фантазия. Ну, как распознать эмоции на крысиной морде?

Ублюдки устали искать полезное и годящееся, замедлив свои движения с целью экономии энергии. Они находят много вещей, напоминающих об ушедшей жизни, но почти ничего, что могло бы пригодиться. Вот, правда, сумасшедшая Лариса, наряженная в шикарную норковую шубу и комнатные тапки-собаки, с триумфальным визгом обнаруживает в одном из автомобилей дешевый батончик, разворачивает и съедает остатки конфетной массы вместе с червями. Это было бы жутко, если бы не было так обыденно.

Когда я прохожу мимо, Лара вытягивает палец в мою сторону, привычно бормоча какую-то ахинею, из которой мне удается разобрать только: «ковчег рядом» и «бог не знает о тебе». Как я, бля, рад! – хохочу я, и заглядываю вниз, в овраг под мостом. И даже не сразу верю в свою удачу. Там что-то есть.

Я не разбираюсь в военной технике, поэтому трудно сказать, что это. Похоже на БМП – боевую машину пехоты. Оно стоит наискосок, наехав на большую иву, и прижав дерево к горизонту. Есть шансы, что там будет либо оружие, либо сухпайки, либо аптечка.

Я нахожу глазами тропинку, ведущую под мост, и лезу к этому чуду национального военторга, хотя там может быть и болото, и ловушка… Внизу все еще лежит снег, и идти тяжелей.

По большей части я либо скольжу по ледяной корке, либо проваливаюсь под нее. Я почти добрался к военной машине, когда увидел, что следом идет Танюша – она всегда как повторюха, лучше бы осталась наверху.

Я карабкаюсь на камуфлированный стальной корпус и вижу, что над ним торчит маленький человеческий череп – он надет на саперную лопатку, вставленную в щель люка. Юмористы, гля…

Открыть люк не получается, и верный Кракобой не помогает.

Вдруг слышится приглушенное урчание. Успеваю пересрать – хотя это никак не может быть трескун. И действительно, из тумана появляется животное – то ли волк, то ли одичавшая собака. Викрамова срань! Тихо окликаю сестру, почти добравшуюся ко мне. Вижу, что к первой собаке присоединилось еще две. И они резво бегут по снежному настилу, хотя их лапы и разъезжаются на гололеде. Танюша видит их, проваливается в снег и тормозит. Она паникует.

– Не беги, перекатывайся! – кричу ей.

Но Таня увязла в трех метрах от бронетранспортера. Собаки рядом. Внутри все холодеет, я пытаюсь вытащить лопату из щели и кричу на животных. Они притормозили, и снова рванули. Сверху глядит Латышев – мудло выжидает, что произойдет, но не помогает. И я знаю, почему – учитывая его людоедские замашки.

Первая псина уже подскочила к сестре и пытается ухватить ее. Танюша испугана, но молчит, она приучена к тишине. У нее – приступ, она задыхается и сопит, снимает рюкзак и ищет что-то, отбиваясь ногами.

Я мешкаю – в накатившем ощущении безысходности и предрешенности. Лишь спустя какие-то мгновения, я прекращаю дергать лопату, кидаю в собак детский череп, и по носу бронемашины съезжаю на снег, проваливаюсь, вылезаю и ползу к Тане. Она задыхается. Псина хватает меня за рукав – но рука предусмотрительно обмотана толстым картоном. Зато я попадаю по собаке, и проламливаю ей голову. Мозги расплескиваются, как жижа, а я подхватываю подыхающее животное и изо всех сил швыряю в других собак, ползу вслед и успеваю врезать Кракобоем еще одной псине по лапе. Та скулит, отскакивает, но не далеко. Я достаю Танюшин рюкзак и шарю в нем, понимая, что нужно. Твари выжидающе кружат. Поняли, что мы опасны. Затем одна из них начинает рвать погибшего сородича.

Внезапно я глохну – ББАХ! Вторая собака падает замертво. Я поднимаю голову и вижу Калугина на мосту, с ружьем. Господь Бог, наконец-то. Третье животное нехотя, но быстро убегает в ближний лесок. Я нахожу пшикалку и даю Танюше, которая судорожным движением прижимает ее ко рту – но там осталось совсем мало, хватает на один впрыск.

Я замечаю рваную штанину на Таниных джинсах – она укушена, и это проблема. Нужен антибиотик. Я обнимаю ее и успокаиваю, хотя сам подрагиваю. Сверху спускаются ублюдки. Марина сочувствующе поглядывает – она считает, что близка с нашей семьей. Пусть считает, пока это выгодно. Сам я прекрасно помню, что ничего ей не обещал – хоть слова и не имеют веса, я не люблю врать лишний раз.

Мужики рады, они забирают туши животных, чтоб позже съесть. Калугин похлопал меня по плечу, но не спросил, как дела. Никто не хочет помогать другим людям. Время такое. Латыш остыл, он доволен нежданными трофеями, и шутит, что в этот раз мне повезло – есть мясо получше, чем мои сухожилия. Я отвечаю ему средним пальцем.

Я помогаю Танюше и вместе мы поднимаемся обратно на шоссе.

– Ужин есть, пора прятаться, – Калугин ухмыляется. – Пошли, ублюдушки?!

И мы идем по мосту в мертвый город, обходя баррикады из автомобилей, и радостно улюлюкая. Как мало иногда людям нужно для счастья…

Щербинин не может стерпеть, и сразу отрезает у псины ухо – часть своей доли. Он его прижигает газовой горелкой (он всегда держит баллончик под рукой) и торопливо кладет в рот. Я иду рядом, и слышу, как под его зубами хрустит ушной хрящ. Мерзко. Но Саня доволен, он напевает, по-идиотски ухмыляясь: «Помельче порежу бульдога иль колли. Не знаю, ты любишь ли? Но будет прикольно. Обычно не знаешь, что будет на ужин. В меню, по секрету – собачьи котлеты…»

Я их ненавижу, и с удовольствием представляю, как однажды всех убью. Тогда говна на земном шаре станет еще меньше, но меня это не должно беспокоить. Последнее время мы вообще не встречаем выживших. Скоро совсем никого не останется.

Правда, сейчас есть более насущная проблема – Танюше нужен антибиотик и нитроглицерин. На ней лица нет. Конечно, она сама по себе бледная и худосочная… Последствия болезни и голодных лет. Хотя мы все измучены и вымотаны, естественно… Все эти годы я понимал, что наша участь предопределена. И смирился с этим. Но неужели ее время истекло именно сейчас?

Я надеялся, что в этом городе смогу разжиться всем необходимым. Этот день был не хуже, чем все остальные. Откуда же я мог знать, с чем там доведется столкнуться? Это ведь вы – новые люди – такие умные: преодолели две тыщи световых лет, и достигли созвездия Дракона… а я – обычный выродок, убивающий ради выживания, и насилующий, чтоб сохранить здравомыслие.

****

Он скоро будет здесь, он – совсем близко… ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ! – одна и та же мысль стучала набатом в висках, и Крылова застыла, не в силах оторвать взгляд от пожелтевшего фото, приклеенного к очередной морозильной камере. Мальчик делает селфи вместе с улыбающимися родителями на фоне аквапарка. Белокурый, со смешинками в глазах, он был счастлив в этот момент так, как больше никогда не будет… и никто не будет – все следующие пять лет. Ученая знала, как выглядит счастье, и знала, что распознать его можно лишь спустя время. Фотография – это все, что осталось и от того веселого пацаненка, и от того беззаботного времени.

– Елена Ивановна, работаем?! – Антонов, ее лаборант, был взвинчен – необходимость работать всегда его раздражала, вдобавок он замерз. – Вы здесь каждый раз становитесь, как вкопанная… не налюбуетесь никак. Может, хватит уже прохлаждаться?!

Виварий действительно был жутко холодным местом – при температуре минус 30 даже утепленный защитный костюм, выглядящий со стороны как скафандр для выхода в открытый космос, не согревал – по телу то и дело пробегала дрожь.

Бывший морг в подземельях военного лазарета, превращенный в рефрижератор. Ее изобретение для контроля активности подопытных. Она оглядела морозильные камеры – на каждой было что-то… вот брелок для ключей в виде кроличьей лапки, вот – обручальное кольцо, а там дальше – пластиковая паспортная карта. Но только на одной камере было полноценное фото. Лена вздохнула, отстраняясь, и лаборант поспешно, с радостью, выкатил стеллаж.

В камере было что-то небольшое, накрытое брезентом. Это было лишним, но девушка подняла покрывало. Оттуда таращились сумасшедшие оранжевые глаза. Объект «Виктор». Мальчуган с фотографии, совершенно не похожий на себя пятилетней давности.

Хищник еще был одурманен, но уже недостаточно – в его глазах появились признаки голода.

Артур в пути, спасение уже близко. Скоро все изменится… и прощай, гребаный INVITIS! Хоть бы Артур оказался прав… воодушевленно думала она, фотографируя ребенка для отчета.

Антонов уже держал наготове шприц-пистолет. Мороз, цепи, слоновьи дозы седативных и миорелаксантов – все, чтобы максимально обезопасить научные изыскания. Надо бы увеличить дозы, решила ученая, если муж проведает, что морфы просыпаются – он их убьет…

Она склонилась над Виктором, когда из предбанника донесся грохот закрывающегося входного люка. От неожиданности девушка дернулась, почувствовав в спине спазм от испуга. Она едва удержала фотоаппарат…

– Зараза! – выругалась она – именно сейчас в виварии никого не ждали.

Неужели Артур уже здесь? Лекарство – здесь?! Нет, не может быть…

Снова раздался грохот – не такой сильный, но ближе. Похожий на настойчивый, торопливый стук. Так тарабанят в дверь, чтоб быстрее открыли.

В ухе ожил наушник и прозвенел голосом ассистентки: «Елена Ивановна!».

– Что?! Зоя, кого ты пропустила? Кому там невтерпежь?!

Крылова разозлилась – волнение от предстоящего заставляло ее нервничать.

«Это важно! Там какое-то ЧП! Это Крез!», – не говорила – шумно выдыхала в ухо помощница.

Нет, не Артур… а тогда что? Что может быть важнее Артура и Ковчега?! Ученая поняла, что сумасшедший стук доносится от окошка-иллюминатора, и подошла – но в заиндевевшем стекле почти ничего не было видно. Сзади Антонов решился сам ввести препарат мальчику – голова морфа, уже начавшая дергаться, замерла, а вены побледнели – скоро отключится.

Крылова присмотрелась к окошку, и заметила среди изморози длинные седые бакенбарды коллеги-иммунолога – он тоже ее увидел, что-то закричал и стал жестикулировать. Тогда она протерла иней салфеткой, а Крез приложил к стеклу блокнотный листок с огромными словами: «СВЯЗЬ ПРОПАЛА». А затем – еще один лист с другой надписью: «ОН ИСЧЕЗ С РАДАРОВ».

– Что значит – связь пропала? В смысле – исчез?! – Лена растерянно смотрела на Креза через быстро запотевающее окно. – Это шутка такая? – пальцы утратили цепкость, и в этот раз фотоаппарат все же выскользнул, рухнул на покрытую изморозью метлахскую плитку, разлетевшись вдребезги.

****

Черный внедорожник подъехал к догорающим самолетным обломкам посреди сумрачного леса, и с визгом затормозил. Тощий ворон, сидевший на сосне, сощурился от света фар и нехотя улетел, тяжело маша ободранными крыльями.

Из машины вышли мужчины в темных монашеских плащах; на каждом висела цепь с подвеской – золотой треугольник с заключенным в него лучистым глазом. Лица под капюшонами были скрыты плоскими очками ночного видения. Пастырь Арго был единственным, кто вместо крупнокалиберного автомата держал в руках ребристый саквояж.

– Прочесать территорию! – приказал он. – Не тормозим, работаем!

Богобратья разошлись по пожарищу, водитель занял место у пулеметной точки на крыше джипа, а священник прошел к самолету, развалившемуся на две части.

Где-то здесь находится НЕЧТО, грозящее попрать Божий замысел. КОВЧЕГ. Наконец, наша охота закончилась… миссия будет выполнена, воодушевленно подумал пастырь, поочередно доставая из саквояжа дозиметры, и скрупулезно измеряя уровни всех известных видов излучения.

Правда, уже первые полчаса их разочаровали. С усердием голодной нечисти они перерыли всю поляну… но пока что Ковчегом и не пахло – лишь до тошноты воняло пластмассой и горелым мясом.

Богобрат Дарий нашел кулон, подтвердивший смерть Симона. Царствие Небесное – жаль его, поистине, но каждый синдик, участвующий в Священном мероприятии, знал, на что подписался. «Не щадите живота своего», – приказал им Тринадцатый перед тем, как Симон внедрился в окружение майора Мчатряна.

Но где Ковчег? И что это, ради Сурового Бога?! Как это выглядит, в конце-то концов? Озадаченно, уже даже встревоженно подумал Арго. Дьявол! Никто из нас не знает, что такое этот проклятый Ковчег!

Священник вдруг прикрыл глаза и сосчитал трижды до десяти, сопровождая это особым дыхательным ритмом. Все будет хорошо – ведь все под контролем. Миссия идет так, как надо. Синдики обязательно найдут Ковчег – они узнают его, как только наткнутся… не зря они лучшие из лучших, элита Божьего промысла…

И будто в ответ на нехитрую молитву-заклинание Добрый Господин даровал им удачу. Синдик Гермес, щуплый и скандальный, а потому мало кем любимый, расслышал слабый стон вдруг очнувшегося пассажира. Выживший?!

Судя по всему, он изначально был в хвосте самолета, и его выбросило ударом от столкновения с землей немного в сторону. Один из ученых, наверное. Среднего возраста, длинноволосый, с узкими скулами и воспаленными мутными глазами. Ему повезло, что он не составил компанию своим попутчикам, которые превратились в обугленные крабовые палочки, и все же – он был обречен.

Гермес подтащил пассажира с удивительной проворностью – юноша полностью оправдывал дарованное ему имя: посланник божьей воли… а сейчас даже – проводник умерших в загробный мир. Он многого достигнет… если его не сгубит гордыня, подумал пастырь. Гермесу всего 19, а как он упорен в достижении целей… каждый раз выкладывается на все сто и даже двести… словно от результата зависит сама его жизнь.

– Где Ковчег?! – Арго боялся, что ученый не успеет принести пользу.

Тот не понял вопроса.

– Ковчег? Где он?! У вас был Ковчег. Где он?! – повторял священник раз за разом, чеканя каждое слово.

Видя, что умирающий пребывает в шоке, он махнул Гермесу, и тот сделал пассажиру укол в бедро. Через несколько секунд затуманенные глаза прояснились.

– Помогите! – прошептал он, воздух со свистом вырвался из легких.

– Диявольская блудница! – выругался пастырь. – ГДЕ КОВЧЕГ?!

Ученый чуть подумал, при этом, казалось, что его умственные силы балансировали на пределе своих возможностей.

– Я не знаю, что это. Вы поможете мне?

– Майор Мчатрян нашел Ковчег. Вы летели с ним. Где Артур Мчатрян? Где Ковчег?!

Казалось, что пассажир что-то понял.

– Я не знаю ничего об этом. Майор спрыгнул. С парашютом. Его здесь нет.

– А вы?

– Парашюты были испорчены. Порезаны. Было опасно.

– А Ковчег?

– Не знаю. У майора был красный дипломат… – мужчина закашлялся, а затем вырвал кровью. Силы его оставили, глаза закатились, обнажив голубоватые белки.

Гермес выразительно посмотрел на пастыря.

– Большего мы не узнаем. Он труп.

Арго кивнул, он выглядел расстроенным.

– Согласен. Упокой его душу, Добрый Господин…

Гермес схватил умирающего в охапку и оттащил обратно к обломкам. Как сумасшедший, почувствовавший гибель, тот задергался, пытаясь освободиться. Но оперативник оказался жилистым и сильным, несмотря на видимую субтильность, он легко приподнял мужчину и швырнул к самолетному крылу. Шею синдика стянуло – как заарканенного жеребца. Некоторые покойники цепляются за жизнь крепко… и безуспешно.

Гермес пристрелил ученого, после чего вместе с богобратьями сжег огнеметами все трупы.

– Мы упустили Ковчег, – пастырь нервно переминал пальцы. – И Мчатрян исчез. Коллегия обвинит нас.

– Святые небеса! Но это ведь не наш промах! – не согласился Гермес, уже обтрусившись от пепельных хлопьев, и методично вытирая запачканные ботинки. – Виноват Буревестник.

– Приор первым нас и обвинит.

– Если бы он работал лучше, то и мы не опростоволосились бы, – юноша нахмурился, увидев царапину на новом ботинке. – Почему мы до сих пор не имеем понятия, что это такое – Ковчег? Как нам работать вслепую?!

– Гермес, довольно! Даже не вздумай обвинять приора в чем-либо! НИКОГДА! Ты слышишь?! – пастырь побагровел. – Ты не представляешь, на что способна Коллегия! У приоров – власть, а она ожесточает.

Парень просто не любит Буревестника… он винит его в смерти брата Сергея… Арго взял себя в руки – кто-то должен оставаться хладнокровным.

– Ну же, прекрати… – он примирительно положил руку на плечо синдика. – Мне жаль твоего брата. Но мы должны сконцентрироваться и найти Ковчег. Как можно скорее. Если он попадет не в те руки…

– Обязательно найдем! – Гермес вдруг встряхнулся и заулыбался ровными красивыми зубами. – Ничто не может противостоять промыслу Божьему.

Синдик почувствовал, что с шеей что-то не так. Нащупал цепочку и обнаружил, что подвеска исчезла. Покойник сорвал кулон Всевидящего ока! Он посмотрел в пламя, и понял, что его не найти – по крайней мере сейчас. Это было нехорошо, но пока что придется позабыть о нем.

Арго уже направился к машине. Вслед за ним сели все остальные. Последним был Птолемей, запустивший в небо беспилотник. Черная туша внедорожника взрыла колесами грунт и выехала. Дрон парил сверху и выдавал себя лишь маленьким красным огоньком.

Ковчег должен быть совсем рядом. Скоро мы его найдем. Мы – орудие Сурового Бога, и Апокалипсис не остановить. Таков промысел Божий, с надеждой подумал пастырь.

Вскоре на поляну вернулся ворон, желающий поживиться горелым мясом. Он, как завороженный, смотрел на пламя, лишь единожды посмотрев на место, где стояла машина. Среди множества следов на подмерзшей апрельской грязи остались отпечатки с силуэтом саламандры – следы от новой обуви Гермеса, накануне раздобытой им на заброшенном блокпосте.

****

Только страх вынудил Артура Мчатряна спрыгнуть с дырявым парашютом. А тем более, с низкой высоты, с собакой и кейсом. Но благодаря этому он выжил – огненное зарево от крушения самолета в мертвом лесу на севере подтверждало правильность его решения.

Фактически, я счастливчик. Друзья и коллеги погибли, а я выжил, чтоб стать новым прометеем. Это – маленькая жертва, учитывая важность моего открытия, констатировал майор. К сожалению, естественным последствием такого приземления стала травмированная нога, хотя могло быть намного хуже. В первое время он от боли даже не удержал собаку, и она убежала. Когда Мчатрян пришел в себя и приподнялся, он увидел собачьи следы, ведущие на юг – туда, где темнела громада заброшенного города.

У него не было ни рации, ни ракетницы. И даже если бы были, он не был уверен, что можно было бы ими воспользоваться. Не то время, и не то место, чтоб расслабиться и терпеливо ждать подмогу. И все же он надеялся, что Лена сможет его найти до того, как он умрет и унесет свой секрет в могилу. В действительности, только сейчас он осознал, насколько мало ей сказал… но у него есть оправдание – как он и подозревал, среди них оказался саботажник.

До Нового Илиона было не так уж и далеко, но он даже не рассматривал этот вариант. Больше 20 часов пешком, по весеннему бездорожью Горноречья, с подвернутой ногой, с преследователями на хвосте – его шансы были мизерными. Поэтому он решил, что в первую очередь нужно найти собаку, и пережить ночь. Нужно убежище.

Мчатрян сжал ручку красного дипломата, достал пистолет и пошел к городу через огромное чернеющее поле, усеянное военной техникой. Нога ужасно болела, а идти нужно было не меньше трех километров. И все же он упорно ковылял дальше – среди танков, бронетехники и пожарных машин. То тут, то там он видел раскрытые дверцы и люки, которые поскрипывали от ветра. Кажется, здесь произошло сражение. Давным-давно, правда. Пролетела черная тень и устремилась на юг. Летучая мышь. И больше никаких животных.

Периодически Мчатрян проходил через участки, где еще лежал снег – и тогда он подозрительно хрустел под ногами. В одном месте сапог провалился и застрял – опираясь на больную левую ногу, майор с трудом вытащил сапог, но не один, а вместе с костяным «мешком» – грудной клеткой с ребрами. Так вот куда все исчезли… как совестливые капитаны древних галеонов, вы остались рядом со своими «кораблями».

Как и все остальные люди. Последний рейд показал – выживших в необъятной стране почти не осталось. Если раньше еще попадались выродки с шатунами, то теперь – никого. Конец человечества близок, как никогда. Но у него есть ответ на это. Конец Света можно отменить.

Скоро стемнеет – нужно быстрее найти собаку. И спрятаться. Время поджимало.

Мчатрян поднял из-под ног попавшуюся корявую дубину и оперся на нее. С этим костылем он пошел к городу намного быстрее.

****

Крылова срочно нуждалась в муже, а он словно испарился. Сумасшедшей кометой она носилась по Новому Илиону, зажигая все вокруг огненно-рыжими волосами. Крез играл роль хвоста для ее небесного тела – ничуть не отставая, что было похвально, учитывая его почтенный возраст.

Полковника Горина не было в кинозале Одеона, армейского клуба, хотя там было полно солдат, неохотно уставившихся на экран с «Кориоланом» в постановке Джози Рурк. Один из любимых видеоспектаклей их командира – но, не их. Краснобородый лейтенант Степан Сидоров, правая рука мужа, активно размахивал конопатыми ручищами, комментируя бой на экране. А на Древе Войны, сваренном давно покойным капитаном Фогелем из автоматов и гильз, привычно на подушке восседал кот-альбинос Оскар. Только из-за болезненного пристрастия кота эта инсталляция до сих пор и стояла в Одеоне – сам Горин давно хотел выбросить груду металлолома, и освободить место под вешалку. Вешалка для полковника была совершенно сакральным элементом.

Ни Степан, ни солдаты не жаловали полковничью жену симпатиями, считая Елену Ивановну стервой и высокомерной выскочкой. Ученая, в принципе, отвечала им взаимностью, поэтому с превеликим удовольствием ретировалась из Одеона. Вот только и в пищеблоке мужа не было – хотя, по словам Сидорова, полковник должен был проверять, как замариновали мясо для шашлыка. Повариха Акопян, обычно называемая просто Ашотовной, нахмурила кустистые брови при виде расфуфыренной фифы в кожаных леггинсах.

– Илья Андреевич не приходил. Обещал, но не пришел. Сама жду его, – процедила Ашотовна, облокотившись на стол и теребя пальцами длинную черную косу.

Вместе с большинством женского населения Акопян рассматривала Елену Ивановну как вертихвостку, которой не место в Крепости. Крылова пыталась относиться к чужой критике здраво и признавала, что в чем-то женщины Нового Илиона были правы, и в чем-то – ошибались, как часто бывает, когда в чужом глазу видишь соринку, а в своем не замечаешь бревна. Личная жизнь прекрасного пола после Вспышки стала больше похожа на один из этапов гонки на выживание, но традиционно никто не винил себя, находя для своих половых связей миллион оправданий – а вот соперницы получали осуждение по полной программе. А Крылова даже заслужила расширенный бонусный план: она была чужачкой – и по времени появления в Илионе, и по своему духу; ее внешние данные вызывали зависть просто на инстинктивном уровне; и главное – она заарканила самого желанного и важного мужчину в радиусе тысяч километров.

Елена Ивановна осознавала, что является негласным врагом для всех женщин Илиона, но не заморачивалась. Давно прошли те годы, когда она боролась со всем на свете, включая восьмерых приемных родителей, нескольких детдомовских воспитателей-тиранов и бесчисленных сверстников-мудаков. Сейчас главное зло – INVITIS, а главная цель – спасение человечества. Каждого человека – желательно. Все остальное не важно, – пронеслось в ее голове.

Очередная дверь, за которой не было мужа. Блин! Крылова выскочила на площадь, растерянно озираясь, и свет фонарей на мгновение парализовал мозг. Плафоны превратились в раскачивающиеся детские головы, источающие ярко-оранжевое свечение. С фермы донеслись истошные вопли мартовских котов, напомнившие ей крики младенцев в роддоме перед тем, как их разорвали монстры. Двери заскрипели, как синхронизированная трещотка сотень кракловских хоботков. Огоньки вспыхнули красными лазерными указками на снайперских винтовках…

– Елена Ивановна! ЕЛЕНА ИВАНОВНА?! – запыханный голос настойчиво выдергивал ее из жутких воспоминаний…

Она пришла в себя и осознала, что ноги сами принесли ее на противоположную сторону площади – к Кубу. Это было черное здание соответствующей формы, обшитое железом, и являющееся штабом, фактически, главным зданием Илиона, его глазами, ушами и даже «руками». Центр оперативного управления, ощетиненный десятками антенн, нашпигованный электроникой, оружием и хранилищами. В Кубе всегда по ночам кто-то дежурил.

– Лена, ты куда? Ты в порядке?

Она узнала и силуэт, и хриплый баритон мужа, смешанный с шумными выдохами – Илья курил в компании с капитаном Шпигиным. Это огоньки от их подкуренных сигарет напомнили ей лазерные прицелы… Рядом стоял запыхавшийся Крез – за начальницей пришлось бежать.

Конечно, рядом с мужем все представители сильного пола терялись – и это было применимо не только к капитану или старому ученому. Полковник Горин был высоким, атлетичным мужчиной не старше 50, но выглядел он так, что легко дал бы фору и соперникам помоложе. На лысой выбритой голове гордо красовался римский профиль. Гибрид Брюса Уиллиса и Дуэйна Джонсона Скалы. Мужчина фетиш. Правда, сейчас Лена уже не считала, что схватила удачу за хвост – как в 26-м. Их супружеские отношения давно пошли трещинами, и чаша эта если и была наполнена, то лишь болью и разочарованиями.

Горин сделал затяжку, и вспыхнувший кончик сигареты осветил его губы. Раньше они сводили ее с ума, теперь же губы мужа вызвали лишь воспоминание, как он неделю назад поздравил ее с днем рождения. Илья поднял жену в воздух, удерживая ягодицы огромными ручищами, и вошел внутрь – грубо, как матрос в карибском порту. Его полные губы пожирали Лену, сделав уши и волосы мокрыми от слюны – хоть бери и выкручивай. На кухне до сих пор валяются сковородки и половники, сорванные со стены, куда он вдавил ее…

Это был примитивный секс с идеальным самцом, и в то же время – с грубым, раздражительным человеком, не контролировавшим свою агрессивность. Она кончила, но было больно, а внутри, кроме семени, остался неприятный осадок, как после унизительного изнасилования. Забудь! Нафиг! Он нужен тебе!

– С Артуром случилось что-то нехорошее. Илья, нужно срочно отправить за ним вертолет!

– Стой-стой… да погодь! – оборвал ее Горин. – Я знаю, что самолет Мчатряна пропал с радаров. Но рано вставать на дыбы – прошло-то минут десять.

– 50 минут, – вклинился Шпигин, взглянув на часы, но сразу же умолк, встретившись с раздраженным взглядом командира.

– Мы должны вылететь на его поиски! – настаивала Крылова, терроризируя на запястье браслет из ярких резинок.

– Где и как мы будем искать его посреди ночи?! – голос Горина возрос, но лицо сохраняло невозмутимость. – Я не буду рисковать своими людьми. Самое раньшее, когда сможем вылететь – за час до рассвета. Часов в 5-6. Если у Мчатряна проблемы – пусть свяжется с нами.

– Босс, там же Паркер передал, что спутник засек вспышку с огнем, – снова влез Шпигин, заискивающе заглядывая в глаза полковника. – Пламя от упавшего самолета, вроде. Я думал, что мы полетим…

Стив Паркер с форта Джефферсон, их давний друг, всегда помогавший с данными американских спутников. Горин метнул сердитый взгляд на капитана, и тот заткнулся, пока командир недовольно качал головой. Несомненно, это кошмар, если поблизости бродит маньяк с зениткой, сбивающий самолеты… но сейчас он не был готов уступить своей жене.

– Дорогая моя, ты же такая умная… – он сплюнул табак. – Неужели ты веришь во всю эту хрень под названием «ковчег»? Это что – корабль? Что за бред, елки-палки?!

Действительно, Крылова не знала, что такое Ковчег, но она верила Артуру. В голове снова прозвучали его утренние слова: «Я назвал его Ковчегом. Символически, конечно. Он необыкновенный, ты увидишь. Лена, с его помощью мы спасем человечество». Нет уж, мы обязаны лететь!

– Илья, нам нужно это! А Ковчег – это вместилище, в первую очередь. Что конкретно – я не знаю. Но, скорее всего, это лекарство. Чтобы это ни было, нам без него – крышка! Ледники тают – теперь и Колонии под угрозой. Нам срочно нужно это… хоть что-то…

– Вместилище-хренилище, – он с ухмылкой передразнил жену и ущипнул за задницу. А у нее от злости даже скулы свело.

– Илья, как ты уже достал! Если сейчас же не отправишь вертолет, то завтра я сама улечу. И ты меня больше не увидишь, – прошипела она. – Серьезно. Артур нашел способ победить фуремию – а ты думаешь… я даже не знаю, о чем ты думаешь? О своих осириях? О герберах? Или о Гамлете?

Она развернулась, чтоб уйти, но муж схватил ее за плечи и с силой прижал. Его наглый рот смял ее губы. Возмущение, злость и отчаяние смешались воедино – и она укусила его. Больше от неожиданности, чем от боли, Горин вскрикнул и отскочил.

Он покраснел от обиды, злости и унижения. В один широкий шаг достиг жены и врезал пощечину. Вряд ли он хотел бить сильно, но тяжелая мужская ладонь звонко опрокинула хрупкую девушку. Нижняя губа вспыхнула болью, едва сдерживая автоматический поток слез, Лена прикрыла ладонью окровавленный рот. Тяжело дыша, полковник всех оглядел.

– Нашу маленькую ссору, наверное, будет правильней оставить между нами. Моя супруга бывает не сдержана, что иногда имеет последствия. Я уверен, что с возрастом это пройдет.

Шпигин кивнул, Крез уставился в пол, а Крылова смерила мужа презрительным взглядом.

– Я вылечу с командой через час, – он уже испытывал досаду из-за произошедшего, хотя себя виноватым не считал. – Это в сотне километров от нас, возле Межника. Если ты летишь с нами – умерь свой пыл и успокойся. Мне не нужна на борту истеричка.

Все ушли, а Крылова застыла под дверью Куба. Межник? Теоретически где-то там сейчас находился Мчатрян и его Ковчег. Лишь бы он не погиб… лишь бы он дождался ее…

****

Мне приснилось, что мама жива, и пришла домой. Она очень красивая и нарядная – праздновала день рождения на работе. По тротуару стучат ее каблуки, ветерок колышет платье, а водители оглядываются на Ольгу Петровну из своих машин. Мама счастлива, как тогда, когда отец еще был преуспевающим редактором местной газеты, у нас была шикарная квартира в центре, «ниссан» в рассрочку, а фамилия «Менаев» еще не была подвергнута остракизму.

Она входит во двор и кашляет, будто поперхнулась. И, что странно, кашель не прекращается. Стук каблуков сменяется шорканьем. Внутри дома какой-то парень подскакивает к двери и закрывает ее на замок и засов. Мама дергает за ручку, стучит, но парень стоит и не шелохнется. Мама бьет в дверь изо всех сил, кричит и плачет, просить дать ей увидеть детей – но парень неумолим.

Я возмущен. Я хочу подойти и набить рожу этому наглецу. Но не могу этого сделать. Я вынужден бесконечно долго смотреть, как страдает моя мама.

Я хочу хотя бы посмотреть на него, но не вижу его лица, пока незнакомец не оборачивается на плач внутри дома – это рыдает Танюша, запертая в спальне. Я вижу его лицо, я вижу, как испуган этот парень. У него на глазах слезы, хотя это совсем не оправдывает его поступка.

Я вижу, что этот парень – я.

****

Кошмар вырвал меня из дремоты, и я опять возненавидел себя. А затем понял, почему вообще проснулся – Танюша задыхалась и кашляла на весь спортзал, при этом сотрясались и ее новая серьга, являющаяся, по сути, оторванной головой Дракулауры, и красные брови, непонятно чем нарисованные. Этот противный мейкап с серьгой сотворила Марина, и я уже даже не спорю с ними – этим курицам все равно, что брови словно намазаны менструальной кровью.

Прошло два часа после того, как солнце село, а Калугин торопливо упрятал нас в школу – ближайшее подходящее убежище. Мне так и не удалось найти лекарства для Тани – единственная аптека по пути давно была разграблена. Поэтому я перенервничал и щедро полил сестру отборной руганью из-за глупости, повевшей ее под мост.

Признаюсь честно, с одной стороны я надеялся, что она сможет выдержать, дотерпеть до утра, и тогда я смогу поискать лекарства в других аптеках этого города. Но была и другая сторона – темная, которая упорно нашептывала: так ей и надо, дебилке; ее песенка спета; она уже давно не жилец на этом свете; без нее будет проще и легче…

Не осуждайте меня. В 19 лет столкнуться с пандемическим армагеддоном, имея на шее малолетнюю сестру с проблемным здоровьем… я и так постарался изо всех сил – на славу, это точно. Выжил сам, и дал жить Танюше.

А теперь мои силы иссякли. Каждый день я ждал, что она умрет – или от приступа, или от кракла, или от какого выродка… наступит на гвоздь и скопытает от заражения крови. Она обязана была умереть, у нее не было шансов – я был уверен в этом.

Я уже полностью был готов к ее смерти, и пережил бы это без всяких сантиментов. Но я не был готов стать виновником ее смерти. Ни совесть, ни мама в моих кошмарах – они не простили бы мне такого. А потому я продолжал упорно тащить эту ношу. Нет-нет – не стоит сразу навешивать на меня ярлыки конченого брата. Такое отношение к родственникам было вполне обыденным и нормальным до последних полутора столетий. Цари убивали сыновей, сыновья – их, а матери сливались с детьми в экстазе аристократического инцеста. И больная сестра была бы в те времена наименее важным вопросом. Сбросить в пропасть, и делов-то. Как там кричат? СПААР-ТААА?!

Проклиная всех и вся, я вскакиваю с пенопласта, служащего ложем, и даю Тане аспирин. Она давится им, и рвет. Правда, от аспирина было бы не сильно много толку.

Ее дыхание тяжелое, с хрипами, но кашель немного поутих, и она прилегла. Я положил рядом альбом с собачьей выставки – ей нравится его рассматривать, она всегда успокаивается. Но сейчас Танюша не хочетего листать, видать, ей сильно худо.

– Гриша, только не бросай меня. Ты же знаешь, еще немного, и Колонии, – она бредит, ее обычно живой говор лесной птички превращается в пугающее хрипение. – Не бросай… мама хотела, чтоб мы были вместе…

Манипулирует. Такая мелкая, а давит. И это проклятое обещание… оно преследует меня как злой рок. Я пообещал Танюше довести ее до колоний в Арктике, чтоб она получила врачебную помощь, еще год назад, кажется, как раз в апреле 2027-го, когда мы встретились с Калугиным. Именно тогда, поддавшись ее уговорам, я и согласился присоединиться к путешествию ублюдков.

Сами того не желая, мы привлекли внимание Латышева, который скрупулезно вырезает крестики на пулях. Он приподнимается и поглядывает на Танюшу – его лицо невозмутимо, но это только на первый взгляд. Чтоб вы понимали, с кем я имею дело, я немного копну в его анамнезе.

Латышев – невысокий коренастый мужик лет сорока. Он смуглый и черноволосый, с крупными чертами лица, среди которых затесался длинный крючковатый нос. Он крепкий и сильный, его шея и руки испещрены вздутыми венами, а особенно ноги – они у него постоянно перемотаны эластичными бинтами. Варикоз, кажется. По ночам ноги болят, и тогда он сыпет проклятиями направо и налево. Еще он увлекается рисованием – по большей части, черно-белой графикой. Калугин учился с ним несколько лет в одном классе и говорил, что в детстве Сильвестр ходил на кружок рисования к какому-то известному художнику.

До Вспышки Латышев жил вместе со сварливой матерью, как раз по соседству с Зинаидой Дмитриевной, матерью Калугина. Он был холостым, запуганным охранником в местной тюрьме, любившим издеваться над собаками и кошками. А когда наступил Конец Света, Латыш слетел с катушек – задушил мать и бродил по городу, убивая выживших и насилуя женщин. Первое время он даже создал гарем, пленив несколько особей в подвале – пока не закончилась еда. И тогда он пошел на то, о чем другие боялись и подумать. Сначала он съел всех животных в своем родном мухосранске, а потом – и свой гарем. Он уже подыхал, доедая червей и личинок, когда его нашел Калугин – пожарный с комплексом супермена, вернувшийся за матерью. Зинаиды Дмитриевны уже не было, зато был сосед-одноклассник. Вскоре Сильвестр стал правой рукой Толика в шайке ублюдков. Кажется, именно он и придумал им такое название.

Мне неохота лишний раз пересекаться с Латышевым, но приходится – рядом с ним лежит Калугин. Толик еще не спит, слушая радио и разглядывая карту. Не знаю, что он там слышит в наушниках, возможно, передачу с Новой земли, но сомневаюсь. Они редко подают голос. Скорее всего, он мониторит эфир для выявления таких же выживших радиолюбителей.

– Толя, добрый вечер, – рядом с ним подкуриваю я. – У нас есть нитроглицерин? Вообще, что-нибудь от сердца?

Калугин поднял на меня свои глаза, поправляя очки. Его палец нащупал на приемнике кнопку громкости, и прижал, останавливая белый шум.

– Менаев, если бы было, то я бы уже дал.

– Мало ли. А вдруг ты забыл? Ты же меня недолюбливаешь.

– Нет, не чуди.

– Что, нет? Тогда нужна вылазка. Мужикам делов на пять минут.

Из-под фуфайки выдвинулась немецкая челюсть Феди Сорокина – он из-за нее получил прозвище «Фриц» – так звали всех фашистов в старых советских фильмах. Прислушивается. Латышев ухмыляется, также подслушивая наш разговор. Калугин снял наушники.

– Гриша, никто никуда не выйдет. Это правило, которое мы не нарушаем.

– В жопу правила. У меня сестра умирает. Ей нужны лекарства.

Калугин покачал головой, сжав губы, что на его мимическом языке означало категорический отказ. Латышев встал и с удивительной проворностью оказался рядом – он был так близко, что я рассмотрел на его носу короткие черные волоски, лоснящиеся от жира. Его мелодичный ругательный голос напомнил мне собачий лай.

– Гитлер, ты дебил?! Никто никуда не сдвинется. Если тебе надо – сам иди, – сообщил он.

– Селя, иди на хер! – огрызнулся я. – Я тебе и не предлагаю. Пойдут Щербинин и Сорокин.

Лицо Сильвестра свело судорогой, но его охладил взгляд Калугина. Фриц отрицательно замахал головой, а Щербинина не было – дежурил в фойе у дверей. Толик повторил свою ахинею.

– Мы никуда не ходим ночью. А вот утром ты сможешь обойти хоть все аптеки.

Ожидаемо, этот путь оказался ложным – я понял, что разшевелить этих конченых чертей не удастся. И я направился к Щербинину.

Я нашел Саню у темного окна, где он одновременно дежурил и наслаждался запахами кулинарных изысканий Иваныча и Марии Ивановны, тушивших собачатину неподалеку. В фойе было так темно, что я увидел только огромный силуэт и белки его глаз.

– Саш, нужно найти аптеку. Танюше плохо, она не доживет до рассвета, – я сразу перешел к делу.

– Нужно потерпеть до утра, – зевнул Саня, погладив жидкие серые волосы.

– Мы не видели никаких следов, кроме собачьих, поэтому теоретически там вполне безопасно. Я буду твоим должником, – я заискивающе заглядывал в то место, где были его глаза.

Щербинин ссутулился и заерзал на стуле, шурша пенопластом под задницей. Не доволен.

– А что Толик?

– Как обычно, – я замялся, чтоб зевнуть с ним в унисон. – Поверь, если бы такое было с его женой…

– Не, Гриш – без обид – но придется ждать.

– Саша, я тоже пойду!

Но Щербинин уже демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен.

– Сука, ты тоже меня что-нибудь попросишь! – не выдержал я, быстро исчезая в двери.

Я вернулся как раз к новому Таниному приступу, хотя надеялся, что мы протянем до утра – деваться было некуда. Но ее состояние не хотело стабилизироваться – минут 15 она задыхалась, рвала и покрывалась обильным холодным потом. Она посинела и была так слаба, что даже не могла перевернуться. С большой долей вероятности новый приступ станет и последним. Латышев зло выругался – видите ли, мы мешали ему спать. Калугин сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Ничего, ребятки, земля круглая, у меня тоже будет шанс отплатить вам такой же монетой.

Я не хотел выходить наружу. Танюша обречена, и я давно это знал. Но должна ли она умереть сейчас? От банального сердечного приступа – стенокардии, или как там оно называется? То, что я чувствую, похоже на совесть. Это мой редкий гость и то, что заставляет людей делать глупости во имя каких-то странных моральных принципов. Внутреннее ощущение добра и зла. У меня мандраж, я остро чувствую свою обреченность – ведь мне придется это сделать.

Танюша блюет и отключается. Лариса вскочила как ужаленная с фуфаек, на которых спала, и прокричала невнятное: «Он рядом! Суровый Боже!». Повторяется вчерашняя история. У нее бешенство матки и это уже всех достало. Даже Готлиб очнулся от своего сна и беспокойно выглядывает из клетки, нервно шлепая хвостом по прутьям. Иваныч и Галина Ивановна бросились успокаивать умалишенную. Лучшего момента не будет, поэтому я сказал Марине, что иду в сортир, и это будет серьезное длительное мероприятие. Я ей почти не соврал.

Для храбрости и чтоб заглушить глас разума, вопящий о моей невероятной глупости, я принял содержимое пузырька с эхинацеей. Хотите научиться разделять добро и зло – нажритесь.

На мне – почти пустой рюкзак и обычная экипировка. Вязаная черная шапка, кожаная куртка и утепленные штаны, толстый картон обмотан на предплечьях и лодыжках. В чехле на правой голени – старый Кракобой. И модные ботинки с ящерками на подошвах.

Я полностью обработал себя аэрозолем от насекомых и с печалью посмотрел на найденную дверь в кабинете трудового обучения. Железная, тяжелая, покрытая ржавчиной.

Страх никуда не делся, но пить больше нельзя – я должен оставаться внимательным. У меня дурное предчувствие, но так было всегда, когда я рисковал. Обыкновенная трусость. Все будет хорошо, если я подготовлюсь, буду собран и осторожен. Так было всегда после Вспышки.

Танюша – обуза. Она раздражает и бесит. Когда-то я прятал от нее найденные сухофрукты, а однажды втихаря слопал шоколадку – там на двоих было мало. Но она моя сестра. Она не сильно близка мне – но ближе никого и нет, я не завожу друзей пачками. Ладно, я сделаю это для нее. Снова. В память о маме. И это будет в последний раз – обещаю самому себе.

Я встряхнул головой, прогоняя тревогу, и с силой надавил на ржавую дверь. Она со скрипом поддалась, и я шагнул вперед, в темный безлюдный город. Волков бояться – в лес не ходить. Надеюсь, что аптека найдется где-нибудь неподалеку. Конечно, тогда я еще не знал, что мне той ночью действительно не следовало выходить. Ублюдки оказались правы.

Глава 2. Чудовища

Нога Мчатряна разболелась, реагируя на каждый пройденный шаг жуткой болью, каждый новый шаг – как выстрел в колено. Еще бы, он уже около двух часов на ногах, и прошел не меньше 5 километров. Уже довольно сильно углубившись в застройку.

Майор давно не гулял по пустынным ночным улицам. Здесь, среди холодных темных домов и их окон – пустых глазниц, которыми смотрел город, его прошиб холодный пот ужаса. Казалось, что город потерял самого себя, сошел с ума и спрятался за ширмами засохших тополей.

Периодически он звал собаку, но ее не было. При этом он вздрагивал при каждом шелесте, при каждом дуновении ветра. Пока что Бог миловал…

Теперь пришло время остановиться. Нога не давала выбора. Он еще брел по прямой широкой улице, опираясь на палку, но уже с надеждой искал взглядом достойное пристанище. Указатель говорил, что это была улица Ленина. Убежище… вот этот дом слишком мрачен, этот – совсем руина, скорее всего, был заброшенным еще до эпидемии. Еще в одном выломана дверь – тоже не годится. Наконец, он услышал стрекот на соседней улице и вбежал в первую же незапертую дверь.

Вернее, две стеклянные двери одна за другой – какой-то офис или магазинчик. Едва он оказался внутри, за окном мелькнула тень. Значит, не показалось. Мчатрян лег на пол и пополз. С одной стороны, ползать в незнакомом месте было небезопасно и неприятно с санитарных соображений, с другой – это минимизировало риск попасться.

Он уперся в шкаф и приподнялся, поглядывая в окно. Стало понятно, что он находится в аптеке. Появилась идея, и он осторожно перерыл ящики. Нашел какой-то флакон и вскрыл его. В нос ударил мощный аромат спирта, трав и химии. Отлично. Он разбрызгал содержимое, заглушая свой запах. Вернулся к двери и подпер ее стулом.

Снаружи снова проскочила тень. Раздался характерный треск – как шипит электричество, но многократно громче и трескучее. Сердце ускорилось, сбивая дыхалку. Мне нельзя умирать! Мчатрян доковылял к занавеске за кассой, скрывающей коридор с рядами кабинетов и чуланов. Он проверил несколько дверей – вот этот кабинет неплох, прочная дверь, диванчик за столом, окошко во внутренний двор. Он заперся на ключ, скорее всего, проторчавший в замочной скважине последние пять лет, и присел. Было жутко, поэтому он обложился пистолетами. Кто бы ни пришел – его рука не дрогнет. Хотя, в душе Артур надеялся, что пронесет – и применять оружие не придется.

Прислушиваясь к происходящему вокруг, он несколько задумался, вспомнив родные горы и поселок, в котором провел детство… теплый аромат свежеиспеченного хлеба, плов с курагой, запахи укропа и мяты. Я обязательно вернусь домой, женюсь, и у меня будет много детей. И я научу их столярному делу, охоте, рыбалке… мечтательно запланировал майор и тут же вернулся к реальности. Но это получится только тогда, когда я сделаю мир безопасней. Поэтому, сейчас я должен пережить ночь, должен найти собаку и доставить Ковчег в Илион.

Мчатрян открыл кейс, присвечивая фонарем. Достал сложенную карту, обнажив под ней старую фотографию с тремя молодыми людьми. Мгновение задержавшись взглядом на фото, он достал и его тоже. После чего уставился на место на карте под названием «Межник».

****

Вы не представляете, как до уссачки страшно ходить по ночам. Даже спустя пять лет к этому невозможно привыкнуть. Каждый вздох ветра, каждый звук, каждое движение в этом готическом городе – наполняло ужасом и поднимало шевелюру на дыбы.

Было скользко, но новые ботинки хорошо цеплялись за поверхность. И не так уж сильно давили – скоро расходятся и будут идеальными.

Я прошел уже около километра, но ни одной аптеки не было. Скрипя душой, я перешел через мост на другой берег. И здесь я столкнулся с этим.

Мерзкое существо выскочило из какой-то щели. Оно рычало и, кажется, пыталось кусаться, но я так был ошарашен, что точно не помню. Я отмахнулся Кракобоем, промазал, но мне удалось отшвырнуть его ногой, задев морду. Чудовище взвигнуло, но остановилось неподалеку, соблюдая дистанцию. Кажется, оно учуяло перегар.

– Ты что, дрянь!? – нарочито грубо спросил я.

Язык заплетался от алкоголя, принятого натощак. Но животное, услышав меня, тотчас успокоилось. Говорят, что собаки побаиваются пьяных людей. А может, оно соскучилось за человеческим голосом.

Даже в темноте было видно, насколько жуткая это собака. Тогда я даже подумал, что это не совсем и собака, а какая-то помесь, мутант, генетический эксперимент. Это нечто больше смахивало на горбатого шакала, или даже на гибрид шакала и козла. И все же это была собака. Скорее всего, даже пес, кобель светлого окраса, крупный и высокий, достигавший 70-80 см в холке, худющий как смерть. Вылитый Цербер – без иных вариантов. И в соответствии с пугающим внешним видом, адский пес имел непропорционально длинные ноги, длиннющий хвост на таком же длинном туловище, и огромные уши со сломанными верхушками.

– Иди к черту, Цербер! – скомандовал я, стараясь победить страх. – Бля! Латыш тебя на кусочки порежет!

Я ковылял, не поворачиваясь к псине спиной. Цербер двинулся вслед за мной. Он еще рычал, но тише, и как будто менее агрессивно. Меня таким не проведешь. Сначала я исподтишка зарядил в него тлеющим окурком – и почти попал. Любопытно было бы наблюдать истерику животного с горящей шерстью. Потом я схватил булыжник на тротуаре и швырнул в него. Промазал, правда. Но дистанция между нами увеличилась метров до шести.

Наверное, было бы правильней убить скотину: и избавиться от опасности, попутно заполучив десяток килограммов мяса. Но я не мог – страшная псина плелась за мной уже вполне мирно, прекратив даже рычать, и едва перебирая ногами от истощения. Мне даже стало ее жалко… но это ни в коем случае не означало, что я был готов взять ее себе, приютить или стать хозяином – как там еще говорят об этом.

Я не любил животных, хотя и ненависти к ним не испытывал. Я считал их источником грязи, микробов и паразитов: глистов, вшей и иже с ними. И вообще, взять пса, это было слишком опасно. Во-первых – собаки не понимают команду «заткнись», и быстро выдадут хозяина лаем. Во-вторых – придется помучиться, чтоб спрятать и себя, и ее: убирая один, и привнося другой, неодушевленный запах. И еще один аргумент против собаки, который я успел сочинить – животное съедят ублюдки, а мне это было противно.

Все это я размыслил, пока не наткнулся на аптеку. Первая дверь открылась простым поворотом ручки, а со второй пришлось повозиться – к ней был приставлен офисный стул. Но несколько нажатий хаотичной амплитуды, и стул отодвинулся, а дверь распахнулась. Я вошел с радостью и надеждой, оставив Цербера снаружи. Луч фонарика прорезал темень, выхватывая прилавок, витрины и шкафы. Это была крупная аптека. Супермаркет среди аптек. Фармацевтический рай.

В воздухе витал сильный запах, характерный для учреждений здравоохранения, на полу была разлита коричневая жидкость – и я напрягся. Вместе с подпертой дверью, было в этом что-то подозрительное. И я на цыпочках отравился к шкафам в дальнем углу.

Порывшись, я нашел нитроглицерин, а также атоксил, пачку просроченного бисопролола и пакет развесной ацетилсалициловой кислоты. Хотя, нет, не все – возле кассы под столом в ящике находилась большая бутыль со спиртом. Продегустировал. Небольшой бонус. А вот антибиотиков нигде не было.

Наконец, я заметил следы на вездесущих лужицах сиропа. Большие, от мужской обуви. Ведут за занавеску. Здесь точно кто-то недавно был. И, возможно, он еще здесь. Шатун? Поговаривали, что в последнее время некоторые личности стали намеренно скитаться по заброшкам, чтоб убить побольше трескунов. Их называли шатунами, и смысл их охоты заключался в погоне за лайками в Даркнете – куда они выставляли вычищенные челюсти монстров. Не знаю, правда ли это – за последние годы я не видел ни намека на существование интернета или одиноких чистильщиков. И все же, лучше уйти, пока не появились проблемы. Или выманить незнакомца, убить, и забрать все ценное. Трудный выбор. Для настоящего мужчины.

В то же время, за ширмой может быть что-то интересное – подсобки с лекарствами или еще что… это меня манило и мешало ретироваться. Я неуверенно заглянул за занавеску, и увидел коридор с множеством дверей. И здесь, как обычно, нерешительность привела к последствиям. Снаружи донесся лай, и я застыл, как был – между прилавком и внутренним коридором. Чертов Цербер, никогда – никакой – собаки! – подумал я, услышав звук повернувшегося ключа в одной из дверей.

Я впрыгнул в шкаф. Мой молот готов ко всему, а сам я покрылся гусиной кожей. И не стоит меня осуждать за мои намерения – если бы вы оказались на моем месте, то… поверьте, вы бы вряд ли оказались на моем месте. Большинство уже мертвы, так что не нужно ля-ля.

Послышались шаги, а затем в щели мелькнул силуэт. Крупный, высокий мужчина. Его правая рука была вытянута – возможно, пистолет. Внезапно он засмеялся, и что-то пробормотал под нос, кажись, уставившись на улицу. И полез в карман, как потом я понял, доставая фонарь.

Я обрушился, как смертоносный Тор. Кракобой задел его плечо, и он вскрикнул от боли. Отпрянул в сторону, и я снова лишь зацепил его. Но это было только прелюдией к настоящему действию. Мое орудие вернулось снизу и погрузилось в область печени. Он завопил и свалился на прилавок.

И тут уже я сглупил. Пока я переворачивал Кракобой острым краем – чтоб нанести реально смертельный удар – незнакомец вскочил, как на пружинах, и мощно врезал мне в челюсть. Я не буду даже предполагать, как он так сумел – никто бы не сумел. Возможно, он жить хотел…

Я чудом не отключился, но все же потерял равновесие и рухнул на соседний шкаф. Десяток коробков, лежавших сверху, с грохотом посыпались на меня. Я однозначно хотел жить не меньше врага, но сил сразу подняться и продолжить сражение не оказалось. Вдобавок, организм среагировал на боль давно забытым способом – мои глаза застлили обильные слезы. Незнакомец же нашел пистолет, уроненный на пол во время моей атаки, и наставил на меня.

– Успокойся. И лучше не двигайся, – приказал он властным тоном, и я уловил кавказский акцент.

Я кивнул, а потом, поняв, что мои кивки он может и не увидеть, проговорил подавленным голосом, который я так ненавидел.

– Да. Лежу, не двигаюсь. Что тебе нужно?

Он достал фонарь. Свет сначала ослепил меня, лишь потом я понял, что лежу на фоне упавшего плаката с кормящей женщиной, а передо мной – гигиенические прокладки. Но кого сейчас интересует профилактика рака молочных желез? А вот свалившиеся непонятно откуда пачки с эритромицином – это да, это было круто.

Незнакомец оперся на прилавок, от моих ударов ему было тяжело стоять. Он оглянулся на улицу, и немного отвел луч фонаря. Теперь и я мог его рассмотреть.

Мужчина казался высоким и статным, и был одет… в игре теней это было трудно понять, но было похоже на армейскую форму. Также у него был длинный острый нос, и густая светлая шевелюра.

– Ты из Синдиката?

Он одновременно поглядывал и на улицу, где Цербер продолжал лаять, и на меня. Кажется, он не был хладнокровным убийцей. Значит, не из выродков, и это радовало. Я не понял вопрос – какой синдикат? Преступный?

– Я не знаю никакого синдиката, – честно ответил я.

– Кто еще с тобой?

– Я сам. Дружище, давай не будем глупить, – попросил я дружелюбно. – Я тебе не враг.

Он хмыкнул. Поверил? Не поверил?

– Ты следил за мной? – снова спросил незнакомец, принюхиваясь ко мне.

– Мне просто нужны лекарства. Я их найду, и уйду.

– Значит, выродок, – констатировал он, окончательно поняв, что от меня несет спиртом.

– Я бы назвал себя сталкером, – поправил я.

Он засопел и снова бросил взгляд на улицу, так как Цербер затих. Но собаку он там не увидел.

– Будь здесь. Не вздумай даже шевелиться, – приказал он и, приглушив фонарь, похромал к выходу.

Приоткрыв дверь, военный вышел наружу. Он позвал собаку так тихо, что кличку было не разобрать. Я привстал, озираясь, и увидел, что мой победитель еще больше отошел от дверей, ближе к середине улицы.

Цербер был там, поскуливая и застыв в странной позе – как вздыбленная кошка. Кавказец обнял собаку, очевидно, что он был рад встрече. И Цербер тоже его знал – хотя радости у животного я не заметил. И тут я чуть не кинулся протирать глаза – думал, что показалось. Сзади от обнимающейся парочки вырос силуэт – человекообразный, но чрезвычайно тощий, длиннорукий и длинноногий.

Цербер сник, кажется, даже дышать перестал, он едва не вжался в асфальт. И тогда я допер, почему он вообще лаял все предыдущие пять минут. Он хотел меня предупредить. О кракле.

Вояка заметил монстра только тогда, когда услышал характерный стрекот. Опять со скоростью, уже удивившей меня ранее, он выхватил пистолет и несколько раз пальнул в трескуна, подхватил собаку и побежал назад в аптеку.

Но, я уже побывал возле двери, и теперь медленно отходил вглубь торгового зала. Кавказец дергал и дергал за ручку, пока не понял, что произошло. В ужасе он поднял глаза и встретился со мной взглядом.

– За что?! – заорал он, и я неловко ухмыльнулся – я не выработал другого ответа на такие глупые вопросы.

– Я ведь могу спасти всех нас! – донеслось с улицы.

– Себя спаси, дурак, – пробормотал я – щедро, но с печальным сердцем поливая пол спиртом из бутыли. Мне было некогда. Нельзя тратить время на покойников.

Мое боковое зрение засекло, как за спиной военного выросла тень. Снова выстрелы… но, все это уже было впустую – нелюдь вогнал в него когти. Из последних сил кавказец отпустил Цербера, и тот с поразительной проворностью испарился.

Монстр рвал вояку, и стрекотал – наверное, на полгорода. В лунном свете я разглядел на нем буквы – да-да, огромные черные буквы, татуировку на его бледно-серой груди – «ХТК». Буквы расплылись после метаморфозы, но все еще были узнаваемы. «Охотник», – нарек я его, произвольно добавив гласные между согласными. Я любил давать клички этим упырям – в моей жизни уже были встречи со Шрамом, лапоухим здоровяком Шреком, Кракеном с огромной пастью и прочими. Этого я бы назвал Фредди, учитывая его когти, но татуировка все изменила.

С краклами лучше не связываться. Именно так я выживал все эти годы. И именно поэтому, как только увидел это существо, я заблокировал дверь шваброй, вдобавок подперев ее шкафом, а теперь собираюсь сделать то же самое, что Нерон с Римом. Без жертв не обойтись.

Голова Охотника начала поворачиваться к аптеке, и мне стало не по себе. Не каждый раз увидишь, как кто-то крутит головой на 180 градусов… Время пришло – и я чиркнул спичкой, поджигая лужи спирта.

Я убегаю туда, где прятался вояка, заскакиваю в распахнутую дверь и вижу там окно с форточкой. На столе лежат вещи покойника, красный кейс, а на нем пистолет и бумажки. Я хватаю дипломат, пистолет и макулатуру запихиваю в карманы, и ныряю в форточку.

Падаю невысоко, но все равно ударяюсь, и чтоб не издавать лишних звуков, прикусываю язык до крови. Трусцой бегу через дворик в дальний проход между домами. От страха дрожат ноги – сейчас бы еще выпить.

Кажется, меня никто не преследует. Я выбираюсь из переулков и сворачиваю на север – к школе. Я внимательный и бесшумный, а в голове крутятся слова старой песни, всегда помогавшей успокоить нервы: «Когда твой друг в крови – а ля гер ком а ля геро! Когда твой друг в крови – будь рядом до конца…»

****

Майор Мчатрян лежал в крови и хрипел, пытаясь выругаться. Это было трудно – силы стремительно его покидали. Морф стоял над ним на четвереньках, и погружал челюсти в плоть, перекусывая кости как соломку. Затем он содрал мясо с ребер – и жадно сожрал. С крыши спрыгнули еще две твари и присоединились к поеданию.

Спустя минуты или секунды, кто знает, майор затуманенным взором увидел, как один из краклов приподнялся, прислушиваясь. А затем – исчез, устремившись куда-то за угол, во внутренний двор.

Последним, что увидел Артур, стало лицо племянницы – Милана смеется, и у нее одна ямочка на щеке, как у матери. Девочка дразнит его леденцом на палочке, и ее образ с золотыми локонами растворяется в темноте. Еще чуть-чуть и он спас бы ее. Спас бы их всех…

****

Крылова несколько раз оглядела дымящиеся остатки самолета Мчатряна. При падении старенький Як-40 переломался пополам, а его крылья отделились от фюзеляжа, как конечности от туловища. Сердце защемило… а на глаза навернулись слезы.

Оскар побродил и запрыгнул к Горину на руки. Ему здесь не нравилось – вокруг была сплошная грязь, а догоравшая пластмасса с резиной безумно все зачадили.

Прошло около часа, как они прилетели сюда. Ночь, неизвестная локация и непредсказуемая оперативная обстановка вынудили Горина организовать чуть ли не армаду для завоевания Горноречья. Муж взял более вместительный вертолет Ми-8, чтоб захватить с собой побольше солдат. Он хотел взять и второй вертолет, но тот был в ремонте из-за неисправной проводки.

Самостоятельно они могли бы искать борт Мчатряна неопределенно долго, хорошо, что Паркер помог, дав координаты лесного пожара к северу от Межника. Американцы засекли авиакатастрофу спутником, и это было огромной удачей.

Сразу по прибытию они обнаружили на поляне колею от автомобильных шин, а также следы обуви. Автомобиль был тяжелым, скорее всего, бронированным джипом, а людей было несколько – не менее четырех, предварительно определил Горин. Визитеры что-то искали, а потом пытались замести следы. Естественно, искать они могли только Мчатряна с его Ковчегом.

Причастны ли они к падению Яка? Или случайно оказались в нужный час в нужном месте? И куда, в конце концов, пропал Артур? Ответов не было, и это наполняло душу Крыловой тревогой.

– Илья, мы опоздали, – сказала Лена. – Где же Мчатрян?

Горин взглянул на жену и махнул Сидорову, чтоб тот забрал кота – из-за непривычной обстановки Оскар нервничал, впиваясь когтями в плечо. Лейтенант, в свою очередь, позвал пилота Егозина – внутри вертолета тепличному Оскару было бы спокойнее.

– А мы и не могли успеть, – полковник провел рукой по выпаленной лужайке, словно демонстрируя масштаб смертности. – Лена, не мы ведь в этом виноваты.

Она хотела поспорить насчет этого, но Сидоров закончил переговоры по рации с поисковой группой и, услышав упоминание фамилии Мчатряна, прервал их.

– Простите, Босс, но Мчатряна мы пока что так и не нашли. Но! – он сделал многозначительную паузу, а конопатое лицо приняло пафосный вид. – Кажется, один из пассажиров был застрелен. Крупным калибром. Я отойду ненадолго, посмотрю и сфотографирую.

Горин кивнул, отпуская его, и встретился с вопросительным взглядом супруги.

– Илья, и что? Ты до сих пор думаешь, что мы зря сюда прилетели?

Он пожал плечами.

– Я? Пока ничего не думаю. Но я знаю, о чем думаешь ты, – его губы расплылись в улыбке, обнажив мелкие зубы. – Конечно, вполне возможно, что самолет Мчатряна сбили преднамеренно. Это объясняет и скорость появления здесь тех людей, и застреленного пассажира. Но я не хочу делать поспешные выводы.

– Большего я от тебя и не ждала, – резко сообщила ученая. – Как ты думаешь, Артур может быть жив? Я слышала, что выродки едят людей. Друг друга.

Он развел руками.

– Ничего не могу сказать. Как я обещал, мы делаем все, чтоб найти Мчатряна, – полковник запнулся, а затем показал рукой на разваленный самолет и множество валяющихся коробок с грузом. – А вот насчет этого вашего ковчега, я не знаю. Сама смотри, может, ты поймешь, что это. Ты же видишь, кроме разбитого лабораторного оборудования мы ничего не нашли.

– Сделать все самой? Ладно, мне не привыкать, – Лена подняла брови, сжала губы и отвернулась. Муж опять раздражал, хотя новая ссора сейчас была бы некстати. В уме она уже просчитала, что если бы они вылетели раньше, то могли бы, как минимум, застать джип с убийцами. Да и оставался осадок от пощечины, полученной от него ранее.

Кроме холодильников, центрифуг и термостатов действительно ничего не было. Наверняка, Ковчег должен был быть вместе с Артуром. Вот только смогу ли я его найти?

Сидоров вернулся, принеся патронные гильзы.

– Да, один из пассажиров застрелен. Крупный калибр. Я думаю, это от штурмового автоматного комплекса. ШАК-12. Нам в часть привозили когда-то, для знакомства, так сказать. А вообще эти автоматы предназначались для спецназа. Для борьбы с террористами. Это оружие редкое, насколько знаю, его успели мало выпустить.

То есть, в опередившей их машине были профессионалы. Тем меньше вероятность того, что они оказались здесь случайно.

– Я пройдусь туда, – сказала она, имея в виду место, где обнаружили убитого.

– Будь аккуратнее, – попросил Горин – наверное, чувствуя угрызения совести.

Ничего не предвещало беды, но он все равно оставался настороже, и его взгляд постоянно искал часовых на своих местах. Крылова прошла по потухшим и еще тлеющим огонькам, бережно приподнимая меховые края пальто – дорогущей итальянской пихоры, подаренной мужем год назад. Место, где солдаты нашли застреленного мужчину, было несколько дальше от общей кучи с трупами, и там все уже успели вытоптать. Рядом валялось полусгоревшее пассажирское кресло, оно еще дымилось, и металл на нем был горячим. Ей показалось, что металл странно блестит…

Там действительно что-то было. Золотой кулон. Глаз в треугольнике, пылающий словно солнце. Как он здесь оказался?

Рядом были следы. Такие протекторы она не видела ни у кого. Большинство вообще носит сугубо солдатскую обувь. А от этих ботинок остались следы с изображением саламандры. Ее позвал Горин. Что ему нужно? Ладно. Она здесь бродит уже минут двадцать.

Лена направилась к мужу, решив пока не рассказывать о кулоне.

– Возвращаемся! – полковник сощурился, понимая, что она может быть против. – Мы сделали здесь все, что могли.

Крылова и правда фыркнула. А затем спросила.

– Ты говорил, что поблизости есть город. Межник… он рядом?

– Южнее, километров шесть, – Горин начал понимать ее мысль. – Это нам по пути. Мы можем пролететь над ним. Покружить даже немного.

– Тогда полетели, – она вскинула подбородок. – Почему мы до сих пор здесь?!

****

Я добрался до парковой зоны, где решил передохнуть. Вытер руки проспиртованной салфеткой, чтоб покурить – обожаю спирт и ненавижу грязь. Спрятался за беседкой и осмотрелся.

Наверное, заблудился. Нужно было найти Полярную звезду, а это оказалось не так просто. Деревья, даже без листьев, сильно затрудняли обзор. Лучше стало, когда я выбрался на площадь с помпезными беломраморными фонтанами, сразу за сквером. Оглядывая небо, я заметил мерцающий красный огонек прямо над головой. Интересно, это спутник? Они еще работают?

Я остолбенел, услышав автомобильный двигатель. Широкий луч света ослепил меня. Фары?! Машина остановилась метрах в тридцати, очевидно, что она подъехала бы и ближе, но дорогу ей преградили бордюры. Хлопнула дверца. И – мужской голос.

– Подними кейс над головой, и подойди!

Друзья Латыша? Вряд ли. Выглядело все это нехорошо. Смогу ли я снова улизнуть, или это конец? А как же моя суперспособность? А великое предназначение? Хотя, наверное, так думает каждый – перед отстроченной насильственной смертью. Так думал и вояка, погибший под аптекой.

– Зачем? – спросил я. – Мне кажется, что лучше убежать.

В машине включили ближний свет, и я увидел силуэт говорившего. Его лицо не было видно – из-за очков ночного видения. Длинный черный плащ с капюшоном, а в руках – что-то похожее на автомат, правда, я таких никогда раньше не видел. Оружие смотрело на меня.

Я шагнул вправо, и красная светящаяся точка на стволе последовала за мной. Лазерный прицел – наверное, прямо у меня на лбу. И, конечно, этот чувак выстрелит, если будет надо. Я поднял дипломат над головой и шагнул к нему.

– Я знал, что тебе это нужно больше, чем мне, – и еще один шаг к нему.

Из автомобиля появился еще один человек, мельче первого… Не знаю, но почему-то они вызвали у меня ассоциацию с монахами. Глядя в мою сторону, они обменялись парой фраз.

И как раз в этот момент я бросил кейс подальше влево, а сам бросился наутек – сначала вправо, к ранее замеченному вагончику быстрого питания, чтоб потом, под его прикрытием – назад в сквер. Я не думаю, что стоит объяснять, почему я так поступил. Горький опыт вселял категоричную уверенность, что живым меня никто не отпустит.

Раздались выстрелы и несколько пуль пронеслись рядом, наперегонки с лазерными лучами, рассекающими темноту. Это подтверждало правильность моих действий – монахи собирались убить меня, даже получив желаемое. Все еще несясь на всех парусах, я засунул пистолет под руку и несколько раз пальнул в них. Конечно, о прицельности речь не шла, нужно было просто угомонить стрелков.

Я как раз нырнул за вагончик, когда машина тронулась. Монахи пытались подъехать ближе к кейсу, но площадь не была предназначена для дорожного движения, и им было трудно лавировать между фонтанами, клумбами и скульптурами. По стуку каблуков и по голосам я понял, что кто-то пошел в сторону кейса, а кто-то – ко мне. Пока что я находился под прикрытием вагончика, но время истекало. И я рванул в парк.

Что-то вынырнуло навстречу, я упал – перекатываясь и изо всех сил затормаживаясь. Существо пронеслось мимо и фары на мгновение осветили его. А затем – еще несколько краклов… их мускусный запах, терпкий, как уксус, заставил меня сжаться от страха. В этот раз они были совсем близко. И меня ничего не защищало от них – ни стена, ни оружие, ни жертва. Хотя… из джипа открыли огонь, и монстры с разъяренным стрекотом бросились вперед.

Темп и масштаб пальбы возросли. Я почти ничего не видел, в отличие от монахов с их ночной оптикой, поэтому пребывал в неизвестности. Слышал крики за вагончиком и иногда мрак рассекался светом фар, по большей мере выхватывая пустые гротескные участки площади.

Стрелки занялись краклами, и я воспользовался этим. Другого выхода не было, я не мог просто дожидаться смерти. Пригнувшись, чтоб не привлекать внимание, я побежал влево. Возможно, это был и не лучший вариант, но я посчитал левую часть площади более безопасной – на тот момент. По моим наблюдениям, схватка была за вагончиком, то есть совсем рядом. А слева, за фонтанами, стоял джип, и где-то там валялся мой кейс. А еще я увидел, что слева был спуск к реке, а река вела куда? Логично – к мосту, дорогу к которому я потерял.

Даже в новых классных ботах я бегу с трудом, так как брусчатка подмерзла и оледенела, и один раз даже падаю – как раз в тот момент, когда за вагончиком взрывается граната. Машина едет туда, сбивая тварь, внезапно выросшую на пути. Вряд ли, что насмерть.

Я хватаю дипломат, намереваясь ускакать отсюда, как резвый арабский конь. Облом – меня сносит с ног кракл. Зубастая пасть стрекочет буквально надо мной, и я задыхаюсь от вонючего дыхания. Отталкивая упыря ногами, стреляю – снова и снова. И наверняка, даже попал, так как он пошатнулся. Но никуда не делся – и все также высился надо мной.

Спасло меня счастливое провидение. Красная звездочка, до того мирно светившая в небе, опустилась в виде дрона, застыв прямо перед тварью. Монстр свалил аппарат, раздирая металл и пластик, и в это время появился хлипкий монах с внушительным автоматом и стал накачивать тварь крупным калибром. Я вижу лицо – совсем юный, черноволосый парень, удивительно спокойный и уверенный в себе.

Этот юнец дает мне передышку, и я пытаюсь открыть канализационный люк. Он то ли подмерз, то ли заржавел, поэтому приходится использовать Кракобой. Я скрываюсь под крышкой как раз перед тем, как кракл бросается на монаха, и тот взрывает гранату. Безумный поступок – но, наверное, у него не оставалось другого выхода. Машина едет в мою сторону, наезжая на бордюры и врезаясь в бетонные чаши фонтанов. Но меня это уже не касается. «Жизнь полна неожиданностей, – подумал волк, проваливаясь в яму», – так любил говорить мой отец.

****

Путешествие в канализации оказалось едва ли не самым приятным событием этой ночи. Пока что, по крайней мере.

В коллекторе давно высохло, у меня был фонарь, я удачно выбрал направление, распылил аэрозоль для устранения своего запаха и, в итоге, неспешно пробежал не менее километра под землей. Тогда я перекурил, глотнул алкоголя, а заодно и оглядел дипломат с бумажками.

У кейса был кодовый замок, который я не смог открыть. Хотел уже вскрыть или разбить его Кракобоем, но удержался. Во-первых, выглядел он крепко и добротно, поэтому затея могла и не удаться. Да, пошумел бы, потратил силы и время, но результат не был гарантирован. С такими кейсами я еще не сталкивался. Это, фактически, стало второй причиной, почему я оставил этот минисейф в покое – в нем могло быть нечто, являющееся особо ценным… или опасным.

Бумажки я изучил. Удостоверение майора Артура Мчатряна – с фотографией того самого чувака, который помер под аптекой. Большая карта с изображением едва не половины страны, вкупе с Горноречьем и Межником. Тут меня привлекли рукописные пометки на карте. Некоторые города были обведены, возле них стояли плюсики, иногда от них расходились стрелки… а на юге, километрах в ста от меня, если я правильно оценил масштаб, красным фломастером был нарисован кружок с подписью «Новый Илион». Может, колония выживших?

Последнее – пожелтевшая фотография двух парней и девушки, стоявших на желто-горячем пляже на фоне темно-синего моря. «Анапа 2019». Парни были похожи между собой, но я смог их точно разделить. Майор Артур Мчатрян – постарше, высокий и носатый, а второй – и ростом поменьше, и мордаха у него послащавей. Два молодых мигранта. Я таких недолюбливал.

От вида девушки перехватило дыхание, а по телу пробежали «мурашки». Такое было лишь однажды, давным-давно, когда я сидел в зале на репетиции концерта, а Вероника танцевала на сцене. Я глядел и глядел на нее, пока не стал задыхаться – так редко я дышал, боясь пропустить хоть одно движение. Сейчас мне показалось, что девушка на фото была намного красивее Ники. Может, я просто относился к бывшей с меньшей симпатией, а может, блондинка на фото действительно была лучше.

У незнакомки были длинные пепельные волосы, исчезавшие ниже плеч, плоский спортивный живот, длинные крепкие ноги и аппетитные бедра. У нее были темные глаза, а ярко-алые губы улыбались той самой улыбкой, увидев которую на улице, обязательно улыбнешься в ответ. А острый вздернутый нос словно говорил – я люблю жизнь, а также мне нравится лезть везде, куда не просят…

Естественно, блондинке очень шел купальник, сочетавший в себе розовую часть с бело-голубыми полосами. В ней есть все, о чем я мечтаю, – подумал я. Фотография сразу приобрела ценность, поэтому я спрятал ее в карман, предварительно вытерев салфеткой и ее, и руки. Ясный пень, что красотка – это, фактически, икона с тупыми мозгами или невыносимым характером… 99%, что ее и в живых-то нет. Но как же она красива!

Достав просроченный детский крем, я дал себе пять минут «помечтать», а уж затем только продолжил путь.

Выйти на поверхность пришлось, пройдя еще около километра – туннель преграждала решетка из толстой арматуры, а совсем рядом был колодец, ведущий вверх.

Выход оказался немного правее от нужного мне моста. Почти идеально. Фактически, возвращение из канализации прошло тютелька в тютельку, как и было нужно.

Я еще не добрался «домой», но у меня были лекарства для Танюши – дай Бог, чтоб она еще была жива, и мои неимоверные усилия не оказались напрасными. А то, как я выбрался из двух передряг, настраивало на оптимистичный лад. В который раз проявилась моя суперспособность – ах да, вы же не знаете? У меня есть талант выживать всегда и везде. Может, мистика… может, нет. Но когда 8 миллиардов погибли, а ты до сих пор топчешь земельку, несмотря на всю свою несуразность и неприспособленность к жизни – это воспринимается как особый талант.

****

Крылова вынырнула из тревожного забытья, когда Пархоменко заорал, перекрикивая шум вертолета и гул солдат, набитых в салон: «Огонь, огонь! Смотрите, там пожар! На юге!».

Горин смотрел вперед, куда показывал второй пилот, но ничего не видел. Лена вгляделась в стекло, но с ее места также невозможно было что-либо разглядеть, кроме проносящихся внизу многоэтажных прямоугольников и темных артерий, ранее бывших запруженными улицами. Правее был большой арочный мост, соединяющий берега быстрой Катуни. На нем вкривь и вкось расположились легковые и грузовые машины, автобус и молоковоз. Все застыло в том же виде, как 5 лет назад. Она мысленно повторила детскую считалочку, во время которой все замирает: море волнуется раз, море волнуется два… Парализованный техномир. И почти ничего живого.

Ее глаза увидели, а разум не сразу осознал, что на мосту происходило движение. Темная фигура двигалась, огибая перманентную автомобильную пробку.

– Кто это? Стоп! СТОЙ! – она поймала на себе удивленные и насмешливые взгляды, но продолжала кричать – хотя и не верила своим глазам. Это Артур? Или нет?

– Лети над мостом, помедленней! – попросила она Пархоменко, и муж кивком разрешил пилоту выполнить ее просьбу.

Ми-8 резко вильнул вправо, целясь на мост, и солдаты недовольно загудели. Лене показалось, что тень приостановилась на капоте одной из машин и повернулась к ним. А затем снова побежала.

– Ты что-то увидела? Кого-то? – Горин озадаченно посматривал то в окошко, то на супругу.

– Ты не увидел? Там человек бежит, – ответила она. – Может, это Мчатрян?

Полковник прищурился, глядя на приближающийся мост. Он никого не увидел, но промолчал. Пилоты переговорили, и опустили вертолет пониже. Все уставились в окна, но на мосту было пусто. Сидоров улыбнулся солдатам, один из них кивнул ему, и все они внезапно захохотали.

Они летели вдоль дорожного полотна, на юг. И вдруг Крылова увидела его…

Молодой мужчина. Небритое уставшее лицо, насмешливый взгляд, потертая кожанка. Он стоял у молоковоза и смотрел прямо на нее, прилипшую к закаленному стеклу вертолетного иллюминатора. Ее сердце так заколотилось, что живот пронзила острая боль, а ладони покрылись испариной. Она позвала мужа, это заняло мгновение, но когда она снова посмотрела в сторону цистерны, парня уже не было.

– Там был парень! Но это не Артур, – сказала она Горину, с трудом выговаривая слова, и в этот момент вертолет оставил молоковоз позади. И быстро приближался к южному окончанию моста.

Полковник все также никого не видел, он скептически приподнял брови, но все же приказал Егозину развернуться и еще раз пролететь надмостом. Никого не было. Он неожиданно ласково улыбнулся жене, подумав, что она устала и перенервничала. Они все устали.

– Лена, это ведь не был Мчатрян? Тогда зачем это нам? Я предлагаю прекратить здесь кружить, и вернуться к нашему плану. Так что – на юг, к пожару?

Крылова согласно прикрыла глаза – она совсем не хотела говорить. Почему-то ей казалось, что мужчина на мосту, это важно. Почему-то он до сих пор стоял у нее перед глазами.

****

Вы же знаете эффект дежавю? Мне кажется, что в такие моменты люди ощущают себя игрушками судьбы. Явно и безапелляционно. По крайней мере, именно это я почувствовал на мосту.

Я бежал трусцой, когда услышал оглушительный рокот. Слева вынырнул большой вертолет, он летел в противоположную мне сторону. Вдруг он сделал вираж, и понесся ко мне.

Что я почувствовал? Сначала чистое удивление. Я не видел вертолетов с тех самих пор, как один из них разбился, рухнув на хлебозавод. Тогда, в конце июля 23-го, спасатели подобрали выживших, среди которых оказался зараженный. Они успели пролететь пару километров, и все время, пока вертолет летел, я терзался вопросом – правильно ли я сделал, не полетев с ними. Как оказалось, судьба ведет меня по жизни, главное – прислушиваться к ней.

И теперь винтокрылая махина мчалась ко мне. КО МНЕ?! Меня озарило, что именно я привлек внимание вертолета. Кто в нем? События сегодняшней ночи не оставили сомнений – лучше избежать этой встречи.

Я снова побежал, уклоняясь от удобного для незнакомцев угла обзора, прячась за автомобилями и железными опорами. И все же мне не удалось избежать прямого зрительного контакта – в тот момент, когда я стоял возле молоковоза, пытаясь сообразить, как незаметно перебежать через 10 метров открытого пространства, вертолет вынырнул прямо передо мной. Правда, я оказался немного в сторонке от траектории его полета, поэтому пилотам не было меня видно.

Но меня все равно увидели. В боковом иллюминаторе я увидел девушку, и даже встретился с ней глазами – на пару секунд, но в этой ситуации, это было много. Она была безумно красива – только так я могу ее описать. Длинные рыжие волосы, большие глаза и ровный вздернутый нос. Ни дать, ни взять, фея. Вот бы мне такую… второй раз за одну ночь, я испытал чувство восхищения, как то, когда наблюдал танец Вероники. Задохнуться я не успел, но сердце превратилось в отбойный молоток, крушащий грудь и душу.

Рыжая красотка отвернулась, а я шмыгнул к ближайшей машине. Как молния, преодолел 10 метров и скользнул под багажник, больно ударившись плечом о выхлопную трубу. Мне показалось, что незнакомка выглядывает меня – но я уже спрятался.

Вертолет долетел до опорной арки, а затем, развернувшись, повторил линию моста. И улетел. Я вздохнул: с облегчением и, что меня удивило, с огорчением. Хотя, наверняка, и это мое решение было единственно правильным. Правда, интуиция в этот раз решила промолчать.

Я продолжил путь к школе, совершенно не догадываясь, что за мной «хвост».

Глава 3. Вторжение

Я оставил кейс в шкафчике в школьном гардеробе, после чего заявился к ублюдкам. Сорокин сменил Щербинина на часах, и дремал у окна, поэтому я прошел не замеченным.

В полумраке спортзала было тихо. Я быстро преодолел расстояние от двери до баскетбольного кольца, где лежала Танюша. Она была плоха, но жива, слава Богу. Рядом была Марина. Я привел сестру в чувство, дал ей нитроглицерин.

– Где ты был?! – глаза Марины округлились. – Откуда у тебя лекарства?

Я приложил палец к губам, не желая привлекать внимание.

– Тише… мне пришлось выйти, – прошептал я.

Марина выглядела испуганной и восхищенной одновременно. В ее понимании, я был героем, рискнувшим покинуть убежище после заката. Вообще, она меня превозносила.

– Галина Ивановна накапала ей корвалола, где-то нашла, – сказала девушка, и будто невзначай прикоснулась плечом, одновременно проведя рукой по моему бедру. Наверное, ей хотелось близости, так мне показалось. Последнее время, после того как Латышев подробно рассказал о потребности женщин в физической близости, и последствиях отсутствия оной, Марина стала больше приставать ко мне. В свои 20 она страшно боялась заболеть по-женски, и тем более, раком. Вообще, я думаю, что в ее голове уже созрела мысль о необходимости беременности. Сейчас ее останавливал слишком большой риск – выжить с младенцем было бы невозможно.

– Ты пропустил мясо, – сообщила Марина. – Но у меня осталось немного гороха.

Собачье мясо… Я не был любителем таких блюд, однако меню не могло похвастаться разнообразием. Нужно было выживать, и все же мой организм зачастую отвергал пищу, которая казалась ему мерзкой. А вот консервированный горошек… Я посмотрел на ее тарелку, в которой осталось немного. Желудок заурчал, а рот наполнился слюной, не позволяя отказаться от предложения. Беда бедой, а еда едой.

Челюсть болела и, кажется, подпухла, поэтому прием еды прошел не так гладко, как хотелось бы. Гадский кавказец!

– Проведи меня в туалет, пожалуйста, – попросила Марина через минуту, когда я доел горошек.

Мне было не до того, но в этот момент я увидел взгляд Латышева. Он приподнялся с ватников и испепелял меня своей злостью телепатически. Мой главный враг. И он убил бы меня при первой возможности – изощренно и мучительно. Почему? Догадайтесь с трех раз. Официальным триггером нашего раздора стала Марина – единственная в группе детородная и свободная женская особь.

Если бы Марины не было, то ее стоило бы придумать. Невысокая, худосочная, с впалыми грудками и с весьма странной фигурой – квадратное туловище с маленькой головой на короткой шее, а ноги – длиннющие и кривые настолько, что кажется, они начинают расходиться в стороны еще там, где заканчивается лобок. Землистые, вечно грязные волосы, мутные зеленоватые глаза и обильные бурые конопушки, тонкий и гундосый голосок, похожий на мышиный писк… она напоминает мне робота из экранизаций Кира Булычева, но все равно, что-то в ней есть сексуальное. Рак на безрыбье? Не знаю… главное, что она безотказна – и что еще нужно для популярности?

Думаю даже, что Марина понимала, в чем ее ценность, и для чего она родилась. Мужчин она познала еще до того, как была спасена соцслужбой от непутевой матери и оказалась в интернате – в аккурат перед Мадурайским инцидентом. А после Вспышки она два года выживала, как могла, получая защиту и пропитание взамен на эякулят в родовых путях.

Потом она встретилась с ублюдками и переспала со всеми, кроме женатого Калугина (а не врет ли Толя?) и пенсионера Иваныча. Щербинин утверждал, что старый пердун тоже что-то пытался – но не смог. А затем Марина стала марионеткой Сильвестра.

Кажется, это была моя третья ночь с ублюдками… когда я понял, куда попал. Коварный замысел Сильвестра заключался в том, что Марина меня совратит, а он получит сатисфакцию – мою сестру, на которую уже положил глаз. Девчонка действительно меня соблазнила, Латыш устроил скандал, но я отказался отдать ему Танюшу. Старый извращенец и моя чахлая сестренка? Вот уж нет. Именно тогда Селя избил меня, а я вогнал ему в плечо вилку. А когда Калугин прекратил побоище, Марина вдруг отказалась быть с Сильвестром.

К сожалению, лишь потом я понял, какого врага себе нажил. Но, это не повод демонстрировать страх. Поэтому, я взглянул в черные глаза Латыша, ухмыльнулся и подмигнул ему.

– Окей, детка, – ответил я Марине, и мы вышли в дверь, покрытую облупленной синей краской.

Там я закурил, и удовлетворил ее желание.

****

Огонь почти дожрал аптеку на улице Ленина, 44 и теперь перекидывался на соседние здания. Наконец он добрался до этого города, и сожжет его без остатка! Как многие перед этим, как все – когда-нибудь потом. Огонь – свирепая стихия, а люди давно не ублажали прожорливого Молоха.

Горин волновался больше, чем в лесу, беспрестанно растирая пальцы. Вертолет посадили посреди улицы и, несмотря на выстроенную фалангу пехотинцев, чувства безопасности у него не было. Это усугублялось и найденными останками Мчатряна. Сомневаться не приходилось – подтаявшая грязь была забрызгана кровью, рядом валялась трахея, армейская форма превратилась в клочья, а в куче всего, что не было съедено тварью, были обнаружены жетон майора и армейские часы. Перед пожарищем остались следы: босые, похожие на человеческие, но с более широкими ступнями и длинными пальцами – следы морфов. И рядом – человеческие в обуви. И даже следы животного: одичавшей собаки или волка.

– Я больше не пробуду здесь и пяти минут, – сообщил полковник жене. – Мы не сможем войти в эти здания и осмотреть их. Мы не можем потушить огонь. Мы не пожарные.

Крылова рассеянно кивнула – сейчас ее мысли были далеко. Артур погиб. Ковчега не было. Да, Илья прав, сейчас они не попадут в дом… хотя там могут быть зацепки.

– Я прилечу сюда завтра, – она исподлобья посмотрела на мужа. – Я не могу сдаться.

Горин промолчал, с отвращением поглядывая, как Сидоров сгребает останки майора в большой пластиковый пакет. Затем он заорал:

– Пацаны, возвращаемся! Держим строй! Ерёмин… Олег, ТВОЮ МАТЬ, чему тебя учили!? Дурь должна быть там, где она должна быть – а не там, где она есть!

Лена по дороге к вертолету замерла, увидев в грязи знакомый узор. След. Ботинки с саламандрой на подошве.

Это меняло все. Если кто-то помог Мчатряну умереть, значит, кто-то заполучил Ковчег. Она почувствовала, как пульсирует вена на лбу.

****

Я снова пытался открыть кейс. Безуспешно. Это неумолимо приближало мои расшатанные нервы к варварскому вскрытию – которого, в то же время, я опасался. Я не мог позволить себе шуметь.

Это проблема. Если я не смогу достать содержимое дипломата и положить в рюкзак, то придется идти с ним – а это как будто ехать по средневековому Мурому на бугатти с мигалками. Ярко-красный кейс вызовет много вопросов. А учитывая, что «артефактом» интересуются монахи с бронебойными пулеметами – то мне грозила постоянная опасность, пока дипломат будет у меня.

Размышляя над решением дилеммы, я снова отвлекся на фотографию с блондинкой. Хороша ведь, чертовка! В голову пришли слова и рифмы. Я достал из рюкзака тетрадь с ручкой, и записал то, что получилось: коряво, конечно, но для этого уродливого мира даже такие строки – ляпота…

Что за вечер? Ночь безумна…

Вдруг! Смотрю в твои глаза.

Я в тебя влюблен по уши,

Мое сердце – твой вокзал…

Знаете, с детства мне хотелось писать. Самовыражаться, что ли. Наверное, это рвалось наружу наследственное, полученное в генах от отца-журналиста. И сначала родители умилялись моим опусам, хотя, естественно, в них не было ничего выдающегося. А спустя время, после того, как отца вышвырнули из редакции, а он вконец спился, я получил от него удар в спину. Он стал насмехаться над моими сочинениями, видимо, таким образом компенсируя горечь своих неудач, и самоутверждаясь за счет малолетнего сыночка. Конечно, это ведь он великий писака – не я.

Семейным мемом стала строка из моего стихотворения, изначально не имевшая смысловой нагрузки. Когда хотелось поржать, батя произносил нараспев: «На Марсе снова дождь со снегом…». В каких-то необъяснимых ситуациях констатировал – «На Марсе снова – дождь со снегом!». Или задавал риторический вопрос. Короче, понятно… для красного словца не пожалею и отца – с точностью наоборот.

Я прекратил позориться и писать, но лишь на время. Немного спустя пробил час подростковых влюбленностей, и я вернулся к рифмоплетству. А написанное скрупулезно прятал. Пока черт не дернул прочесть пару стихов Веронике. И она восхитилась (на самом деле, кажется, дело было не в качестве произведений, а в том, что они были посвящены ей). Впоследствии эта глупость привела меня к самому большому поражению. Ника сперла мою писанину для Тимура Алиева, и я стал посмешищем для всего универа. Все попытки вернуть тетрадь провалились, и только через год, когда началась Вспышка, стихи исчезли вместе со всеми свидетелями моего унижения. Кроме Танюши, конечно.

Это стало для меня своеобразной прививкой – и от стихов, и от чрезмерного доверия к людям. Никогда! Вы слышите, никогда! – не открывайте ваших тайн кому-либо. Будьте счастливы в одиночестве – ведь ваш лучший друг, это вы сам. А иначе рискуете самолично вскормить тот скромный ручей неприятностей и бед, свойственный каждому, и тогда он взрастет, как горный поток. И сметет остатки вашей жизни, вашего достоинства, и вашей психики, в конце концов.

За пять лет я не написал ни строчки. И лишь полтора года назад все-таки вернулся к поэзии. Видимо, не смог без этого – душа требовала. Правда, теперь я писал пошлости… и прятал новую тетрадку в заначке между слоями материи в рюкзаке.

Еще одна моя ценность – туристический каталог Ялты. В нем много красоток, но сегодня они не могут меня заинтересовать. Я возвращаю на стол блондинку и так долго смотрю на нее, что дыхание становится прерывистым и шумным. Я не могу сдержаться, да и зачем? У меня появляется чувство, что я ее люблю. Я хочу найти ее. Заполучить любой ценой – как я делаю, когда что-то нужно. Я роняю фонарь – что со мной? Неужели я пьян?

В замешательстве я поднимаю фонарь, проверяю его на повреждения, и ругаю себя за неаккуратность. Фонарь важен и нужен. Я немного сержусь на невероятную блондинку, но не позволяю себе смять фотографию – бережно помещаю ее в прозрачный пакетик, вкладываю в тетрадь и прячу в тайник.

Я знаю, что делать – дипломат покамест спрячу, а когда получится, вернусь за ним. В поиске подходящего места спускаюсь в подвал и прячу свое сокровище в электротехническом шкафу, который оригинально помечаю – рисую на дверце большой половой орган.

****

Гриша Менаев дал ему имя – Охотник – но сам он об этом не знал. Ему, в принципе, было на это наплевать, его интересы ограничивались поиском того, чем бы он смог утолить свой вечный голод. Вот и сейчас, он вдохнул сырой воздух и от возбуждения застрекотал, едва слышно, словно сломанная розетка. Горячая плоть рядом. Запах жертвы смешался с запахами земли и мокрого железа. След вел к запертой железной двери. Нужно найти другой вход. На четвереньках он пролез вдоль стены – сквозь узкий просвет в колючем кустарнике. Еще малость и влево… окошко: раньше в нем были толстые стеклоблоки, но сейчас здесь сияла дыра, окаймленная торчащими остатками стекла.

Охотник просунулся в окно. Осколки впились в обнаженное тело, когда он сделал рывок и попал внутрь. В ноги вонзилось битое стекло. Плечи, спина и живот покрылись густыми багровыми каплями, смешанными с потными мускусными выделениями. Но Охотник не издал ни звука – он почти не чувствовал царапин. Спустя немного от них не останется и следа.

Длинный мясистый язык слизал с плеча кровь – не то… но скоро он получит именно то, что нужно.

Один за другим в окно протиснулись еще трое голодных сородичей и спустились на пол, хрустя все тем же битым стеклом. Заброшенное помещение наполнилось лунным светом и сутулыми долговязыми тенями.

Едоки двигались так тихо, что в произведенном ими электрическом потрескивании можно было расслышать звуки падающих капель крови.

Сразу же за дверцей на свистящих петлях располагалось обширное подземелье, в котором запах еды стал настолько явственным, что запросто завладел обонянием, не позволяя отвлечься ни на секунду. ТУК-ТУК-ТУК… так здесь совсем недавно пульсировало человеческое сердце.

Взгляд Охотника упал на особь рядом – она также возбудилась от близости пищи, ее выпуклая грудь тяжело вздымалась, а облысевшая голова блестела от обильно выступившего пота. Он провел рукой по ее животу – скоро он накормит и ее, и всех остальных.

Аромат мяса сочился дымкой, указывая наверх, к лестнице, упирающейся в крепкую дверь с запахом ржавчины. Охотник черкнул по жестяному листу когтем, тихо стрекоча в унисон скрежету.

Голодный со шрамом, покрывающим всю голову, изо всех сил бросился на дверь, откатившись после удара. Затем дверь атаковали остальные… их натиск был подобен волнам цунами. Стрекотня стала раздраженней и громче, наполняя этажи и коридоры, как будто школу заполонила саранча или снова появилось электричество…

****

Готлиб принюхался и встал на задние лапы. Его мордочка исказилась, и он заметался по клетке. К сожалению, в спортзале этого никто не заметил – все крепко спали. Тогда грызун засунул нос между прутьями, одновременно царапая их мелкими коготками – словно пытаясь выбраться.

– Заткнись! Заткнись, будь ты проклят! – Латышев выглянул из-под пуховика, которым был укрыт, и швырнул в крысу пластиковую баночку из-под витаминов.

Животное застыло и выпучило глазенки, словно не веря своим органам чувств. К нему ведь всегда прислушивались – что не так этой ночью?!

Готлибу было невдомек, что ублюдки просто устали. Благодаря полоумной Ларисе, прошлая ночка выдалась бессонной, вконец измотав всех. Умалишенная пыталась сбежать, пронзительно вопя одно-единственное слово: «Ахамот!», «А-ХА-МОТ!». Она могла накликать беду на всех, поэтому, пока ее не утихомирили, вся шайка была на ногах – фактически, до рассвета.

Грызун снова заметался по клетке, а затем рухнул замертво. По помещению распространился едкий запах крысиных выделений. Готлиб был старым и мудрым. Если на пороге неминуемая смерть – притворись, что ты уже мертв. Вдруг проканает…

****

Бом-бом-бом… БОМММ! Словно кто-то пытается набивать тяжеленный, но сдувшийся мяч. Словно мяч наполнен слизью, и при каждом прикосновении к полу, он чвакает…

Последний раз я слышал подобный звук при не очень приятных обстоятельствах. Тогда мой антагонист в универе, мэрский сынок Тимур Алиев молниеносно (футболист ведь!) бросился за мной к пожарной лестнице, но не успел. Я отлично помню его глаза, наполненные ужасом. Из коридора выскочил кракл, содрал Алиева с нижних ступеней и утащил за угол. Оттуда просочилась алая струйка, затем – целый поток крови. Тогда я и услышал это: бом-бом-бом…

Показалась окровавленная рука, а затем голова. Тимур все еще был жив, хотя уже мертв. Его останки пытались ползти, но он просто плавал в крови и в кишечнике. Он пытался ухватиться за дверную лутку, а не мог. Наверное, это мерзко, но я почувствовал низменную радость от его смерти. Ведь это он всегда кричал мне вслед фразой из Нашей Раши: «Гриша, да ты лошара!».

Скоро рука прекратила безуспешные попытки вытащить тело. Лишь голова упрямо продолжала тянуться вверх – чтоб снова упасть на пол. Как тяжелый, но сдувшийся мяч. Бум-бум-бом-БОММ!

****

– Гриша! Гриш! Да проснись же, – я услышал взволнованный Танин голос на фоне этого «бом-бом-бум». Дремота улетучилась, и я придал спине вертикальное положение.

Удары перекочевали в реальность и теперь глухо звучали из дальнего крыла школы, резонируя с головной болью. Метрах в десяти от нас стояли Калугин, Иваныч и Щербинин, и что-то тихо, но с активной жестикуляцией, обсуждали. Неподалеку Галина Петровна и Марина копошились в сумках. Лара сидела посередине, покачиваясь, как маятник. Не было только Сорокина и Латышева. Стоп! Фриц как раз вошел – оглядел спортзал и ринулся к Калугину – узкие плечи приподняты, неандертальские скулы напряжены. Значит, Латыш дежурит в фойе… если еще не умотал к друзьям. Маньячелла обещал нам вскоре добраться к его знакомым, которые обеспечат нас транспортом для нашей экспедиции на север. Я ждал этого дня с некоторым опасением – зная Сильвестра, можно только догадываться, кто его друзья.

Все испуганные и нервные, а из коридора доносится «бом-бом-бум». Я глянул на Готлиба – крыса лежала в клетке вверх ногами. Срань викрамова! Краклы рядом! И они ломятся в наше убежище. Сердце сжалось в комок…

Я в спешке запихивался парацетамолом, чтоб унять мигрень, когда Калугин схватил громадную коричневую сумку, обычно таскаемую нами поочередно на тележке, и бросил в центре. Содержимое сумки звенело и лязгало.

– Разбираем оружие! – скомандовал Толик. – Придется драться. ДА БЫСТРЕЕ!

– Может, попробуем свалить? – спросил я, надевая рюкзак. – Чтоб не было массового суицида.

– Куда?! Не успеем… они нас по запаху вычислят, – Калугин вздохнул. – Будем обороняться. Все зависит от их количества, и от нашей удачи. Кто знает – вдруг продержимся до утра…

– Сектор «шанс», так сказать, – я полез в сумку. – Удастся – так коврижка, а не удастся – крышка.

Мне достался помповый дробовик со старым потертым прикладом. Иногда, если неприятность не избежать, ее нужно оседлать.

– Григорий-объегорий, – сзади появилась толстая волосатая рука и резко выдернула ружье.

– Эй?! – заорал я, оборачиваясь, но получил оплеуху.

Это пришел Латышев. Калугин с мужиками выжидающе глядели. Кровь вскипела, но я реально оценил обстановку. И челюсть после кавказца еще болела.

– Вооот… Ну, вот же, смотри, – Латышев покопошился левой рукой в сумке и достал оттуда старенький ТТ. – Бери!

Ладно, пока не время, – подумал я про себя. Месть вкуснее в холодном виде – а в моем холодильнике ничего не пропадает.

– На тебе, небоже, что мне негоже, – я хохотнул с пистолетом в руках, типа мне весело, и я не обиделся. Одна из ноздрей предательски не выдержала, и отправила в полет вдруг появившуюся соплю. Она приземлилась на черно-смоляных волосах Латышева. Высшая справедливость – как она есть. Я замер, как столп, но никто из всполошенных ублюдков этого не заметил.

К слову сказать, если не учитывать унизительность ситуации, то Латыш меня объегорил не так уж и грубо – токарев все же был неплохим пистолетом, если учесть, что получили остальные. Санек с Фрицем получили еще более старые стволы, а Иванычу достался охотничий карабин. Лучше всего был вооружен сам Калугин – трофейным охотничьим штуцером. Эта двустволка валила тварей, как ураган деревья, я сам был тому свидетелем.

Женская часть группы получила поржавевшие пистолеты Стечкина и заточенные кухонные ножи, только Марина захотела топорик для разделки мяса. Да, было в ней что-то первобытное…

Коричневая сумка опустела и осела. Все затихли, и в этом безмолвии еще сильнее был слышен грохот от разбиваемой подвальной двери. Монстры скоро будут здесь.

****

Согласно замыслу, бабы были отправлены баррикадировать лестницу на третьем этаже. Галина Петровна, Лариса, Танюша, Марина. В усиление к ним пошел Иваныч.

Это был второй рубеж обороны. Дальше, то есть, выше – была только крыша, но все надеялись, что к этому не дойдет. Там была возможность спуститься по канату под школу, к стадиону, сразу за которым находилась река. План был сомнительный, хотя Калугин и Латышев посчитали его вполне перспективным. Дебилы, @лядь! – как примерно изъяснился один известный чиновник в золотом 2015 году.

А первым рубежом стал коридор, ведущий в подвал. Мы захватили коногонку и наспех перегородили проем партами, поддонами и строительными подмостями – так называемыми «козлами». Дверь вовсю трещала, но каким-то чудом еще держалась, наверное, уже больше десяти минут.

Нашими джокерами стали пулемет Калашникова на двуногой подставке и десяток гранат, лежавших в сумке рядом. Неплохой арсенал в других обстоятельствах…

– Ребята, занимаем позиции, – отчеканил Калугин. – Сорокин и Латышев – пулеметом накрываете центр и всю ширину коридора. Менаев – рядом с пулеметом, стреляешь в центр и справа. Щербинин – накрываешь слева. Я – бросаю гранаты и контролирую возможные пробелы.

Мы ощетинились стволами. И как раз вовремя. Луч коногонки осветил вмятины на двери, которая в последний раз затрещала, а затем медленно-медленно, как в слоу-мо, свалилась на пол.

– Ждем моего сигнала, – прошептал Калугин.

****

Первый кракл впрыгнул в коридор и застыл на четвереньках, как паук. Его морковные глаза таращились в перегороженный проход, а мощные челюсти сочились слюной.

Это была взрослая особь с многочисленными шрамами. По спине пробежали мурашки. И, очевидно, я был не единственным. Кто-то закашлялся, и пулемет, не дожидаясь приказа, взревел. Это вызвало цепную реакцию – огонь открыли все ублюдки.

Смертоносный поток свинца разворотил трескуна и откинул на дверной проем. Но большинство пуль все же не попали, только изрешетив стену. Нелюдь зашевелился и стал выпрямляться.

«Эффективный механизм регенерации является следствием горизонтального переноса генов», – я дословно вспомнил фразу из телевизора, сказанную перед тем, как мир полностью погрузился во тьму. Нужно в голову! В ГОЛОВУ! – мысленно кричал я.

Кракл застрекотал и бросился на нас – как робот Т-1000 из старого фильма. Да-да! Там было еще одно сходство – «пуленепробиваемость». Хоть засыпь монстра ливнем из пуль – будет жить и ползти к мясу, пока не снесешь ему голову.

В этот раз первым пальнул Калугин, и я чуть не оглох. Трескунья башка дернулась в обратную сторону – а затем и тело свалилось замертво.

В коридор вскочили еще твари, и также ринулись к заграждению. Заработал пулемет. Подключился дробовик Латыша, а также мои стволы с Щербининым. Калугин перезаряжал двустволку.

Коридор наполнился выстрелами, вспышками и криками. Пули рвали штукатурку и вгрызались в бетон. Мы уложили пару-тройку краклов перед тем, как первый достиг баррикады.

– Сука, где патроны!? – Фриц выругался над умолкшим пулеметом, и в этот момент нелюдь приземлился на него, раскидав подмости и поддоны.

Монстр вогнал когтистую ладонь меж зубов Сорокина, и выдрал нижнюю челюсть. Я такого еще не видел – жуть просто! Федя обмяк, сползая по стенке, тварь присосалась к кровоточащей ране, а я засек, как что-то мелькнуло в воздухе.

– Граната! – рявкнул Калугин, падая на пол.

Я рухнул, как подкошенный, обхватив замешкавшего Щербинина. Неплохо, в нем есть задатки героя, вот почему он главный рассказчик в этой истории – наверное, подумаете вы. Разочарую – я Саней просто прикрылся. Человечество потому и существует до сих пор, что оставляет самосохранение на первом месте в списке приоритетов. Фак, а за кого еще я должен переживать? За эту шайку идиотов, метающих гранаты в замкнутом пространстве?!

Взрыв опрокинул всех. Меня с Щербининым, например, отбросило на метр от баррикады, а других… черт их знает, они полетели кто куда. Меня больше волновало адское жжение у правой лопатки, словно туда вогнали сотню раскаленных игл. Видать, полностью от осколков я не уберегся. Кофта на спине взмокла, а внутри похолодело от ужаса.

Сане досталось больше. Он кряхтел, и я с трудом отпихнул его – пора бы и честь знать. Коридор затянуло пылью, а нелюди уже пришли в себя – им много времени и не надо.

Сбоку завопил Латышев. Во время взрыва он умудрился прикрыться ящиком, но ущерба не избежал – багровое пятно под ключицей сильно кровоточило. Сильвестр пополз в мою сторону, но кракл запрыгнул сверху и вонзил когти как раз под окровавленную кость. Громыхнул выстрел, и монстр свалился. Разрывная пуля. Нехило. Используя передышку, Сильвестр перезарядил дробовик одной рукой, как Шварц в старом добром кино.

Передо мной тоже возник нелюдь. Коралловые глаза гипнотизировали, черные буквы на морщинистой груди плясали, как пьяные. Разрядил обойму в татуировку, так как не удалось в голову – но трескун лишь пошатнулся. Отдача вызвала острую боль в спине, и пистолет выпал с пальцев. Монстр урчал, возбужденно вдыхая мой аромат…

– Эй, урод! – я понял, кому принадлежит голос, лишь когда увидел заостренный штык лопаты, проехавшийся по ребрам кракла. Это был Семен Иваныч, оставленный с женщинами.

Поблагодарить старика не удалось. Упырь черкнул когтем по шее Иваныча, постскриптум, отделив голову от тела. Внезапно обретенное хладнокровие включило мозг, и я бросился улепетывать со всех ног. К черту, к черту… береженого Бог бережет. Не хочу умирать! Кракл с татуировкой сложились в нечто знакомое… ХТК? Меня озарило, и я понял – это тот самый «Охотник». Значит, это я привел тварей в убежище?

Снова грохотали выстрелы, а вопли смешались со взрывами гранат. Хаос поглотил здание.

****

Я выскочил в фойе с тем же криком, который курсировал в недрах души.

– Танюша, бежим!

Остальных баб я не звал, с целью использовать их в качестве приманки. Но меня услышали все – хотя и не все поняли. Галина Петровна фыркнула, Таня с Мариной вытаращились, а Лариса, потупив взгляд, в очередной раз заголосила о пришествии Дракона. Слава Богу, они остолбенели на ступеньках у третьего этажа, и никто не торопился прислушаться к моему предложению.

На втором этаже я остановился – по телу разлилась слабость из-за кровопотери, к тому же я опять засомневался в правильности побега на крышу. Возможно, лучше было бы выйти на улицу, а не лезть в эту ловушку? К сожалению, было поздно менять направление. Я слышал сзади пальбу и стрекот, и понимал, что обратного хода нет. Придется на крышу.

Сзади донеслось пыхтение – на лестничном марше показался Калугин. Штуцер висел на плече, длинные пепельные пряди прилипли к грязному лицу, глаза блестели как у полоумного. Он придерживал Латыша, который отстреливался в сторону вражеского прорыва.

– Гриша, помоги! – я оглянулся, и рванул вверх. – Менаев!

– Что посеешь, то и пожнешь! – крикнул я, подталкивая сестру к выходу на крышу.

И тут Таня наступила на мою ногу. Она застыла, как истукан, и требовала, чуть не плача – «наступи, а то поссоримся». Черт, но не сейчас же! Времени не было, и все же я легонько придавил ее стопу. Откуда я мог знать, что это суеверие правдивое?

Топтание на месте привело к тому, что я не успел захлопнуть дверь, и следом протиснулась Марина. От злости я даже пихнул ее локтем, но, наверняка, она в темноте ничего не поняла. Все остальные тоже вывалились на крышу, а Галина Петровна еще и помогла мужу затащить Латышева. Хорошо хоть, они успели закрыть дверь – прямо перед мордами тварей.

На крыше я ухватил Таню и на всех парах помчался к западному краю – туда, где мы вечером закрепили канат для «аварийного» побега. Шуршала пленка гидроизоляции, а от ног отскакивали куски пенопласта. 10 метров вниз, минимум. В лунном свете видны ивы, за которыми темнеет речная гладь – там причал с лодками. Там можно дождаться рассвета.

Мы все – и Калугин с женой, и Марина, и подбитый Латышев – неслись к канату, словно он был нашим якорем спасения. Только умалишенная Лара волочилась, бормоча шизофренический бред об алых цветах под высокой горой.

Видимо, кто-то впопыхах плохо закрыл дверь, так как она загремела, распахиваясь, уже через минуту, и трескуны выскочили к нам, хотя мы были только на полпути к цели. Странно, что краклы двигались медленно, не отходя далеко друг от друга. В горящих глазах ощущалось предвкушение, но они чего-то выжидали.

Марина с обезумевшими глазами неслась, почти перегнав нас… поэтому, как только она поравнялась со мной, я подсек ее – и она покатилась кубарем, визжа от ужаса. Я повернулся к Тане.

– Спускайся! – и сбросил канат вниз.

Она застыла, испуганная видом высоты.

На крыше появился Охотник и накинулся на Ларису, вслед ожили и остальные краклы. Вместе они разорвали ее в клочья.

Вдруг оказавшийся рядом Латышев грубо оттолкнул нас, и сам полез к земле, вопя от боли. Его хватило буквально на два метра, хотя и это меня удивило – ведь у него была выдрана ключица. Он сорвался вниз только после того, как я метнул в него вторую силикатную кирпичину. Падая, он проклинал меня – а чего ты ждал от меня, мудло?

Именно Латышев придумал мне прозвище «Гитлер». Прошлым летом мне пришлось убить одного мальчика, Никиту Солнцева – он и выглядел в соответствии с фамилией – яркий, солнечный. Но его укусил кракл, и в панике я сделал первое, что пришло в голову – схватил булыжник и вышиб подростку мозги. Так сделал бы каждый, и все равно, это выглядело жестоко. Менаев – ты чудовище. Просто Гитлер, – сказал тогда Латыш, очевидно, желая переложить на меня звание главного садиста.

– Попробуй съехать, – заорал я, стараясь перекричать крики и выстрелы. – Обхвати руками и ногами, и съезжай – главное, чтоб не слишком быстро.

Танюша вертела головой, отказываясь. А я не мог позволить ей остаться здесь.

– Спустись на Латыша – это смягчит приземление. Он где-то там, – я подтолкнул ее на край, боковым зрением наблюдая схватку между Мариной и двумя упырями.

Ухватившись за канат, и опираясь ногами о стену, она начала спуск. Миновала карниз и исчезла внизу, где ей приходилось ногами на ощупь искать выступы. А мне пришлось отвлечься, так как краклы стали ближе.

Я пригляделся к Калугину – он ссутулился, будто раздавленный прессом, а по лицу бежали слезы. Я проследил за его взглядом – Галина Петровна лежала в кровавой луже под тварью с атрофированными женскими атрибутами. Толик вытер слезы, прицелился – и палец сжал спусковой крючок.

Охотник проследил за пожарным, завалил соседнего трескуна, и молниеносно ногами швырнул сородича на траекторию полета пули. Крупный калибр встретил неожиданную преграду, и разнес тварь. Пока Калугин перезаряжал оружие, Охотник на четвереньках пронесся к нему – и через мгновение зубы кракла впились в плоть.

Я остался один. Рядом высился кирпичный дымоход, и я спрятался за ним. Возникшая идея была отчаянной, но другого выхода не было. Зря я сейчас был трезвым. Я подобрал крупные куски пенопласта, какие-то тряпки, и бросил их в жерло вентиляционного канала.

Совсем близко послышался характерный треск – так трещат провода на электроподстанции. Из-за этого твари и получили свое прозвище трескунов – или по-английски, краклов (crackle).

Я нырнул в дымоход, и меня поглотила чернота, вкупе с клубящейся пылью.

****

Для Готлиба эти чудовища были тем же, что и для человека Смерть с косой. Танатос. Олицетворение гибели… то, чего желает избежать любой живой организм. Поэтому, когда неиствующий кракл отбросил клетку с крысой, валяющейся в нечистотах, она использовала это для побега. Маленькие глазки заметили зияющую дыру в прутьях. И, пока монстр буйствовал, обнюхивая пропахший человечиной спортзал, грызун шастнул к ближайшей двери – то ли в раздевалку, то ли в кабинет физрука. Еще чуть-чуть, и он будет свободен. Жив и свободен.

Изо всех сил Готлиб пытался не запищать, побороть свое естество и остаться незамеченным. Вот уж наконец и дверь со щелью, вот спасительный порожек, через который перемахнуть и все…

Внезапно он оказался в мощных сжимающихся тисках. Мелкие кости захрустели, как перепаленные вафли, а тельце выдохнуло последний раз. И Готлиб исчез в пасти у чудовища.

Глава 4. Прасти… я тибя люблю

Приземление было похоже на аварию. Я согнул ноги. Удар. Скрежет. Колени черкнулись по стенке – больно. И опасно. Хлопок смятого пенопласта. Ударился головой. Я – поезд, несущийся в ночь по расшатанным рельсам. Раненная лопатка раскалилась. Так и сколиоз выровняю. В глазах потемнело. Кажется, я отключился – на несколько секунд.

Сверху сыпался мусор, и скрипели когти. Трескун лез в дымоход. Я пальнул – нелюдь фыркнул, но мусор сыпаться перестал. Я попытался Кракобоем продырявить стену, но из-за тесноты не мог эффективно его использовать. Тогда я вытащил тряпку под ногами и обмотал вокруг колен – чтоб попробовать выбить или хотя бы выдавить кирпичи. Сверху снова зашуршало.

Я надавил коленями на стяжку, но это не помогало. Превозмогая боль, я с силой врезал плечом чуть левее и ощутил, как шевельнулся один из кирпичей. Слава Богу!

Расковырял и вытащил кирпич. В дыру вставил Кракобой и стал раскурочивать стенку – еще и еще. Вскоре отверстие стало достаточно большим, чтоб я смог вылезть.

Я был на школьной кухне. После приземления появилась тупая боль в пятке, и я пошатывался, обходя столы с казанами и уворачиваясь от висящих половников со сковородами. Столовая… выход в коридор. Вот, наконец, выход наружу.

Я обошел школьное здание у стены, под карнизом, чтобы быть менее заметным с крыши. Мне казалось, что оттуда доносится стрекотня и чавканье, но я не был уверен – возможно, это было только мое воображение, подкрепленное завыванием ветра. За углом я так и не увидел Латыша, ни мертвого, ни раненного, хотя особо и не искал. Может, валяется где, а может, твари съели.

Причал оказался дальше, чем я думал. Я не видел Таню, но я еще и не везде посмотрел. За сараем с катамаранами я спустился по тропе, и только тогда заметил ее силуэт у воды.

– Ты в порядке? – я всматривался в нее, хотя в темноте почти ничего не было видно.

– Да, – она прижалась ко мне. – Последние метра три съехала – ободрала и руки, и ноги, и живот. Но я в норме.

Я отодвинул ее – нельзя было мешкать. Проверил каждую лодку, но все были прикованы. На одной из цепей обнаружил дефект – придется рискнуть. Уложив звенья друг на друга, я нанес по цепи несколько неуклюжих ударов Кракобоем.

Металл зазвенел, и издали донесся собачий лай. Я слишком привлекал внимание, и единственным выходом было ускориться – и я со всей дури колотил по цепи, пока одно из звеньев не разлетелось, высвобождая посудину. Наконец-то!

Собачий лай прозвучал совсем рядом, когда я впихнул Танюшу в лодку, и отчалил. А потом мы увидели его – бегущего к нам на всех четырех ногах – но я совсем не обрадовался этому «старому» другу. Ведь следом мчался кракл.

– Гриша, помоги ему! Мы должны спасти его!

Твою мать! Я никому не помогаю, а уж тем более, я не спасатель. Я оттолкнулся веслом, а Цербер выскочил на край настила и заскулил. Трескун уже был рядом, я слышал его шумное дыхание с присвистом. Пес прижался к доскам, жалобно заглядывая в глаза. В лунном свете я увидел татуировку на монстре. Вот уж дал Бог удачу…

Танюша махом выпрыгнула на причал.

– Не будь дурой! – заорал я. – ТЫ ДЕБИЛКА?! – но она не реагировала, склонившись над страхопудальной собакой. Кракл приближался, с опаской переваливаясь по скрипучим доскам.

Все произошло быстро – нелюдь ускорился, и я был вынужден подтянуть плоскодонку к причалу. Таня стала заводить Цербера на борт, а Охотник метнулся к ним. Первое, что было под рукой – весло – въехало упырю под ребра, лишь немного изменив его траекторию. Пока я достал пистолет, пес уже был в лодке, а вот сестра – еще нет. Кракл схватил ее, а я выстрелил последние патроны – куда-то в грудину и живот. И Таня вырвалась.

Под аккомпанемент чудовищного гавканья я подхватил сестру, и в этот миг трескун снова цапнул ее за лодыжку. Я не смогу вырвать ее из этих лап! – только и успел я подумать, когда Цербер выпрыгнул на причал, и свалил монстра.

Теперь пес барахтался в объятиях Охотника. Я забросил визжащую Таню в лодку, но она рвалась обратно. И тогда я заехал ей. В подбородок. Вырубил.

Одной ногой закрепившись на корме, а другой – на настиле, я что есть силы рассек воздух свистящим Кракобоем. Черепная коробка Охотника затрещала, и его потная голова отлетела в сторону, увлекая за собой жилистое тело. И нет, я не спасал собаку – я хотел избавиться от назойливого чудовища.

Цербер вскочил в посудину, и когда кракл приподнялся, мы были уже метрах в шести от него. Он разъяренно рычал, и хоть меня таким не удивишь – этот рык мне не понравился. Как обещание страданий. Луна осветила разбитую морду Охотника – и выбитый глаз. Но он не преследовал нас.

Мы чудом спаслись. Правда, с моей стороны это было продуманное чудо. Ведь я знал, что трескуны не умеют плавать.

****

Джип с включенным ближним светом свернул вправо от железнодорожных путей и подъехал к гаражу. Он спешно притормозил, и все равно наехал на опору. Лампы и плафоны, которыми столб был увешан, как новогоднее дерево, со звоном посыпались на капот.

С двери вывалился Гермес. Упав на холодный щебень, он с непривычным удовольствием пролежал несколько минут, прежде чем взобраться по машине, и принять вертикальное положение. Ключ никак не хотел проворачиваться в замочной скважине. Когда все же удалось отворить ворота, он вернулся на окровавленное водительское кресло, и въехал внутрь.

«Птолемей, Дарий, Иеремия… – шептал сзади обездвиженный пастырь Арго. – Птолемей, Дарий, Иеремия». Святой отец пока что был в «чистилище», в искусственном состоянии, в которое можно ввести зараженного в инкубационном периоде, в течение 5-10 минут после инфицирования. Для этого использовался «Армивир» – неудачная вакцина от фуремии. Единственное достоинство препарата – возможность отсрочить потерю разума. Ненадолго, максимально часа на четыре – и тогда сразу после чистилища стартовала метаморфоза.

Армивир давал семьям шанс попрощаться с заболевшим… Реальность оказалась суровей. Вспышка снесла цивилизацию слишком быстро, и прощаться оказалось не с кем. А разработка оказалась в руках Божьего промысла.

Уже внутри гаража Гермес включил фары и оглядел помещение, пыльное и затянутое паутиной. У стен лежали вещи, связанные с железной дорогой: светофор, ящики с шурупами, с уложенными сверху колесными парами, цепи и костыли. В дальнем углу слева стояли две пары шпал и старенькая дрезина. А в углу напротив – большой железный стол со шкафом, завешенным спецовками. Бывало и похуже. Сейчас бы продержаться. И выжить.

Он сделал себе укол. Суфентанил поможет остаться в сознании и в физической кондиции. Когда синдик вылез из авто, его стошнило кровью, но он даже не наклонился – сделал это стоя.

Инъекция начала действовать, и Гермес поволок пастыря как тряпичную куклу, перегибая и переламывая тело в самых неподходящих местах – священник не чувствовал боли, а уложить тело на стол иным способом не удалось бы. Под столом был спрятан ключ от шкафа: Гермес знал об этом, и достал оттуда герметично закрытую коробку. Скальпели, ножницы, жгуты, пластыри и бинты, шприцы и ампулы, наркотики, антибиотики и гемостатики… аптечка, намеренно оставленная здесь богобратьями. Укрытие Синдиката. На всякий случай.

Он разрезал одежду пастыря; штаны, нательное белье под кольчугой, и даже вериги – все в запекшейся крови. На бедре укус, шмат мяса просто вырван. Обширное место вокруг раны покраснело и блестело. Мастер был в невменяемом состоянии, его дыхание было тяжелым и редким, а температура достигла 42-43 градусов. Надо спешить, скоро от него не будет проку.

Синдик очистил лоб Арго от длинных слипшихся волос. Глаза восточного типа были прикрыты тяжелыми, иногда подергивающимися веками. И фарфоровые щеки, и лоб были покрыты татуировками – вплоть до небольшого носа. Всевидящее око на лбу, выглядящее сейчас особо пугающе из-за темной вздувшейся вены, пентаграмма в круге на правой щеке, и ороборос, гоняющийся за собственным хвостом – на левой. В Синдикате верят, что сигиллы – святые символы – защищают и приносят удачу, хотя оперативникам запрещено наносить такие обереги.

Гермес ввел в грудь очередную дозу Армивира, и лицо наставника порозовело. Его глаза с натугой приоткрылись, он пытался осознать, что происходит. Затем его взгляд опознал синдика.

– Мы потеряли Ковчег, упустили юношу-свидетеля. Мы провалили миссию, – он закашлялся.

– Нас застали врасплох, – Гермес присел на порожний бочонок, он уже надел респиратор.

– Нет. Ковчег – это главное. Мы обязаны заполучить его… – в безумных глазах Арго проскочило отчаяние, –пока он не пробудил Саморожденного.

– Саморожденный? О чем вы? – удивился Гермес, тем более, что он уже слышал такое раньше – вполуха, словно это секрет. Или великий обман.

– Забудь. Это выдумка. Ересь. Синдикат не допустит такого, – пастырь пришел в себя. – Надо сообщить Коллегии о произошедшем.

Синдик покачал головой.

– Отче, мы потеряли дрон, на связь выйти не получится.

– Ты знаешь, что делать. – Арго навел ладонь на оперативника в благословляющем жесте. – Будь честным с Синдикатом, будь верен Суровому Богу.

Гермес кивнул, отодвинув вериги на груди пастыря. Он предвидел это. Тем или иным способом, мастер умрет – но он еще может принести пользу. Богобрат достал сбоку пожарный топор – и изо всех сил вонзил орудие в грудь пожилого азиата. Тот закашлял, захлебываясь кровью. Гермес ударил еще раз, и еще раз – пока священник не затих. Под кожей на животе Арго вспыхнуло яркое красное пятно – включился экстренный датчик.

Гермес забрался под стол, скрутившись калачиком. Осталось дождаться эвакуации. Если он сумеет. Бинты протекли, и с одежды капает кровь. Он потерял много крови. Двигаться не хотелось, и все же минут через пять он попробовал снять одежду, чтоб лучше понять характер ранений. Это не получилось, одежда прилипла, и пытаться отдирать – себе дороже.

Он хотел облегчиться, но не смог это сделать даже по-женски. Тогда, несмотря на отвращение, он помочился прямо под себя, в одежду, так и лежа в позе зародыша. Синхронно с мочой боль растеклась по всем клеткам организма жгучей лавой, и он почувствовал себя пружиной, сжатой до предела. И когда она разожмется – Гермеса больше не будет.

****

Спустя несколько километров мы пришвартовались на противоположном берегу. Неподалеку громоздился большой дом с малиновой черепицей – настоящая вилла. Цербер выскочил на твердую землю, радостно виляя хвостом. Мы едва за ним поспевали, особенно я со своими пострадавшими ногами. Танюша молчала, она выглядела уставшей. Признаюсь, ее молчание было воспринято мной положительно – я сердился и всю дорогу пыхтел сигаретами.

Ворота были закрыты, но я смог взломать калитку, спрятанную в зарослях винограда. Во дворе все говорило о запустении – мусор везде, заполненный грязной водой и листьями бассейн, перевернутый теннисный стол и разбитые стекла на веранде. Цербер проявил то ли смелость, то ли глупость, сразу побежав изучать внутренности дома. Его костлявая корма появлялась то тут, то там, помахивая хвостом, как длинным шлангом. Чудовище.

Внутри особняка также все напоминало о Вспышке. Сломанный дубовый стол в гостиной, грязная ванна со следами чего-то коричневого и буро-желтого, спальня, в которой стена была увешана вырезками из газет: «Смертельный инцидент в Мадурайском аэропорту: ЧТО ЭТО БЫЛО?!», «Индийский грипп получил название», «Британские СМИ сообщили, что Россия изолировала целый город». На статье с заголовком «Религиозные фанатики считают, что Викрам Матхаи – Антихрист» были выведены маркером три сатанинские шестерки. А над «Китайские ВВС бомбардируют Шанхай» – коряво нарисованные самолетики с летящими вниз бомбочками. «Военный карантин: викрамия зафиксирована в Лондоне и Стамбуле»… «Агенты Секретной службы застрелили инфицированного вице-президента США Майкла Бара»… у меня прямо пробежала перед глазами хроника Конца Света. Одна из газетных вырезок сообщала об ядерных ударах по Нью-Йорку и Мехико – получается, что в августе 2023 года в Межнике еще была пресса.

В одной из спален был скелет застреленной девочки лет девяти – она так и осталась в кровати, связанная, в платье и с плюшевым львенком, в окружении капельниц и тазиков. На стене красовалась огромная черная надпись – «ПАДЛЫ! ЧТОБ ВЫ СДОХЛИ НА КАМЧАТКЕ!!!». Очевидно, речь шла об эвакуации правительства, проведенной в августе-сентябре 2023 года – так, фактически, поступили власти всех стран, у которых была такая возможность. Самое любопытное другое: получается, что хозяин этого дома выжил вплоть до сентября – не каждый тогда мог таким похвастаться. Все-таки, наличие денег и дома-крепости помогло его обитателям прожить дольше остальных. Что богатому брод, то бедному – пропасть.

Я по привычке задвинул шторы, Танюша упала на диван в гостиной.

– Что-то на тебе лица нет, – я обратился к ней впервые за это время.

Навел на нее фонарь, и нахлынувшее предчувствие проблемы заставило меня замедлить продвижение света. Черт! Так и есть! Левая штанина была разодрана.

– Мне плохо, – ответила она. – Нога болит, и как будто опухла.

Я разрезал одежду. Лодыжка воспаленная, на ней – багровый укус. Я машинально потянулся за пачкой сигарет, хотя уже успел напялить респиратор. Подсчитал в голове, сколько времени прошло после бегства с причала. Минут 15-20. Много, хотя инфицирование всегда проходит довольно индивидуально. Отрубить ногу? Не поможет, да и поздно.

Собака вернулась с экскурсии, учуяла беду, заскулила и полезла под стол – но так как ее рост был слишком велик, она лишь подвинула его по паркету. Она меня раздражала.

– Цербер, фу! Сядь, кому говорю! – и псина виновато спряталась за засохшей пальмой в горшке.

– Не называй его так. Он милый, – прошептала сестра.

– Хоть ты мне не указывай, а?! Какого викрама ты за ним выскочила? ДЕБИЛКА! – мои нервы были на взводе, хотя нужно было успокоиться. – Это на причале тебя кракл цапнул?

Таня кивнула, откинувшись на спинку дивана. Ей не нравился свет, бьющий в глаза, но тут уж простите – я должен был наглядно видеть, как инфекция лезет к ее изможденному лицу.

– Хватит светить в лицо! Себе посвети, мудак! Вали на хрен! СОЦИОПАТ! – она вдруг заорала, захрипела, что есть силы, ее бросило в пот: вонючий и липкий.

Танюша начала кашлять, а я схватил торшер и врезал ей по затылку. Она вырубилась.

Я запхнул ей в рот кофту бывшего жильца дома, валяющуюся тут же, на диване. Связал руки и ноги бечевкой.

Был ли я таким, как она говорила? Уверен, что нет. Да, я не испытывал какого-то особенного сочувствия к людям или животным – но и зла им не желал. Мне они были безразличны. Людей я бы с удовольствием не видел подольше, а животные… я бы предпочел, чтоб они и дальше жили в дикой природе. Я не умел и не хотел заботиться о ком-либо – с меня хватило и сестры.

Я свистнул Церберу, и он высунул морду из-за пальмы, виновато помахивая своим кнутом. Я еще злился на него, хотя злость в какой-то мере подавлялась ощущением предрешенности. Я знал, что этот день когда-то настанет, и сейчас уже не испытывал ничего. Чему быть – того не миновать. Я поищу псине жрачку – в то время, пока изучу поместье получше. Спина раскалилась от боли, толстовка пропиталась кровью, но перевязку я оставил на потом. У меня было мало времени.

****

Таня отключилась. Бессознательный мозг продуцировал расплывчатые визуальные образы, дымчатое воображение, четкие воспоминания и на удивление быстрые мысли… время текло совсем с другой скоростью. Но это не было сном или бредом – так функционировала нервная система, пораженная вирусом INVITIS.

Что теперь будет? Что будет с братом? Словно пазл из наэлектризованных частиц, разрозненные части соединились в одно целое. Улыбчивые ярко-голубые глаза, крупные черты лица, темно-русые вьющиеся волосы. Похож на папу, а глаза – мамины. Не красавчик, не урод, а его пухлые губы и нос с горбинкой даже нравились девушкам.

А вот его характер и образ мыслей вызывают отвращение. Гриша беспрестанно ворчит, и никогда не держит слово. Никогда не соглашается с коллективом. Трижды подумает, прежде чем рискнуть – и все из-за этого считают его трусом. Он обижается, но виду не подает, говорит: «Страх – это предохранитель для умных людей».

Обычный обиженный бунтарь. В обертке из хамства и грубости. Спрятавший все три тонны доброты глубоко-глубоко – в тетрадке с пошлыми стихами… «Если я вывалю на кого-то три тонны своей доброты – то он сразу умрет. Лопнет, как воздушный шарик. Разве это кому-то надо?», – говорит Гриша, смеясь. Или это было тогда – еще до Вспышки? Она запуталась…

Брату нужен человек, который никуда не уйдет… и ради которого он будет жить! – осознала Таня, открыв глаза. Подбежал пес – он лизал руки и лицо, жалобно тявкал…

Она поняла, что связана. В приступе ярости забилась в судорогах и освободилась от веревок. Ненадолго успокоившись, погладила Цербера, и надела на него свой ярко-радужный чокер. И зашлась безудержным кашлем.

– Береги Гришу, – наконец, прекратив кашлять, прошептала Таня, чувствуя, как разум погружается в холодную черную бездну. – И найди ему любовь, пожалу…

****

Я прошелся, изучая содержимое двора. В центре, возле самого дома, находился бассейн, с западной стороны – от реки – стояла беседка с мангалом и три абрикосовых дерева с ветхими качелями. В противоположной части подворья, у ворот, были какие-то хозяйственные постройки, а также – стоял бензовоз. Отлично – если я раздобуду машину, то у меня будет топливо.

Прошло уже минут десять, поэтому я вернулся в дом. Доли секунды я и Танюша смотрели друг на друга – парень в маске, с молотком-гвоздодером, приспособленным для пробивания черепушек, и – его сестра-зомби. По-научному – протоморф… таких еще называют горлодерами и прыгунами.

Танюша набросилась, но уцепиться ей не удалось – я скинул ее на тумбу с заплесневевшим аквариумом. Чуть ли не мгновенно, как сумасшедшая кошка, она вскочила. Именно из-за таких трюков, показанных по телику пять лет назад, инфицированные на этой стадии – до метаморфозы – и получили прозвище прыгунов.

Наперекор боли, пронзившей спину, я попятился к окну, заваливая все подряд: столик, горшок с пальмой и старинный высокий трельяж. Это задержало сестру, и она продолжила двигаться ко мне на четвереньках – как аллигатор с виляющим хвостом, спешащий к добыче.

Я уперся спиной в сервант. Таня снова была передо мной – лицом к лицу. Ее глаза, еще не получившие характерный оранжевый оттенок, были затуманены. Викрамия захватила мозг, и она уже не была человеком, а лишь голодным, невероятно алчным хищником. Пища была нужна ей для поддержания генетического преображения, запущенного INVITIS. Это был вопрос выживания.

Она накинулась на меня и повалила. Ее челюсти клацали возле моего горла, я с трудом ее удерживал – благо, что даже в состоянии звериного транса она была довольно слаба. По крайней мере, в сравнении с краклами, прошедшими через метаморфозу.

Подогнув ноги, я катапультировал сестру до заваленного трельяжа, а она тотчас встала на ноги, как была. Я лихорадочно выискивал взглядом что-либо, способное помочь, но так и не нашел. Зарядив Тане в голову тяжелой каменной пепельницей, я поспешил ретироваться наружу, но на полпути она запрыгнула на спину. Времени не было, и я воплотил в жизнь первое, что пришло в голову. Резко наклонился и сбросил ее – прямо в оконный проем.

Танюша влетела в окно, разбив стекло. Ее остановили запертые ставни. Свалившись, она сразу же поднялась в позе стартующего спринтера. Я поковылял, побежал, что есть мочи, буквально затылком слыша ее топот. Перед прыжком с порога я замешкался и услышал «клац» у шеи.

Таня настигла меня возле бассейна, я споткнулся и упал. Она перелетела, но схватилась за край моей толстовки и затормозила, во многом благодаря моему весу.

Махом она вскочила и оказалась сверху, капая слюной на мой респиратор. Я был слаб, а боль парализовала меня. Танины челюсти опустились, намереваясь поживиться, и я понял, что все закончилось, так и не начавшись – несуетливая жизнь на берегу моря, Спермоферма с пальмами и прекрасные жопатые красотки.

Случившееся было как неожиданно, так и неправдоподобно. Типа, «Бог из машины». Послышался гневный лай, и Цербер налетел на Таню. От его напора сестру снесло, наверное, метра на полтора.

Я увидел, что произошло, и все равно, это было, как во сне: Таня погрузилась прямо в загаженный бассейн, при этом ее голова грохнулась о кафельный бортик, смявшись как сырое яйцо. Я осторожно приблизился – из-под листьев и мусора в воде появилось пятно, и оно быстро расширялось. Я едва нашел фонарь, и луч света подтвердил мое предположение – это была кровь.

Через несколько минут Танюшино тело всплыло, и Цербер жалостливо прижался к моей ноге.

****

Бывает, что битый час лежишь в постели с сомкнутыми веками, а уснуть не можешь. Сердце вырывается из груди, как запертая в клетке птица… НО ЧТО МЕШАЕТ СПАТЬ?! Неужто мифическая вторая половинка, душа, стремящаяся сквозь мириады городов и столетия мгновений? Конечно, Крылова могла только предполагать, почему ей не спится. Об истинной причине, находившейся в ста километрах, она, наверное, никогда и не догадалась бы.

Ученая была не из тех людей, чтоб продолжать страдать и перекручивать простыню. Она использовала обстоятельства для максимальной пользы – оделась и ушла в Логос. Заварила кофейник, и связалась со штабом, попросив сообщить, вдруг будут какие-то новости по Межнику.

Страстная неделя перед Пасхой была для нее особенным периодом – словно везувий, заряженный воспоминаниями и скорбью, извергался каждый год в одно и то же время. Ее приемные родители – Леонид Васильевич и Надежда Семеновна – всегда приходили к ней в Христово воскресенье, еще перед рассветом, и звали разговиться. А она вертелась в постели и мечтала, чтоб они ушли. Голова после клуба раскалывалась, как бетон под сошедшим с ума перфоратором… А однажды она и ночевать не пришла, лишь бы не слушать эти разговоры о милосердии и вторых шансах.

Уже не было профессора Крылова с его всегда добрыми глазами, и не было неугомонной Надежды Семеновны – не осталось даже праха. Пасха уже не праздновалась, по крайней мере, с таким пафосом, а вот Страстная неделя осталась. И фамилия… после того, как приемные родители пожертвовали собой и спасли Лену в роддоме от морфов, девушка многое переосмыслила. И, как только попала на Новую землю, взяла себе их фамилию – «Крылова». На память…

Лена вытерла слезы как раз вовремя – телефон ожил, едва не подпрыгивая.

– Крылова, Логос, – ответила она.

– Елена Ивановна?! Это дежурный Куриленко, – сообщил громкий, возбужденный голос. – Я насчет Межника – вы просили. Американцы там пролетели. Засекли движение. Есть фото. Скоро пришлю.

Вскоре загудел факс, распечатывая снимки с укрупненной деталью. Крылова смотрела и не могла поверить такой удаче. Ночь еще не закончилась, а подсказки сыпали, как из рога изобилия.

Она выбежала, прихватив одну из фотографий. Мужской силуэт на краю бассейна. Он светил фонарем, что-то высматривая в воде. Свет отражался от стекол дома напротив и освещал следы от ботинок: саламандры на грязном кафеле виляли хвостами, будто живые – словно уже через секунду они бросятся в водоем.

****

Я проковылял в дом через вторую дверь – отдельный вход на кухню. Ох уж эти богачи! Скрупулезно протер спиртом лицо, разделся и обработал открытые поверхности: шею, уши, запястья. Нафигачил на волосы полведра Шанель №5. Хлебнул спирта с бутыли. Старые шмотки выбросил, надел новые из шкафа. Запер дверь и упал на замызганный диван.

Первой и главной эмоцией был страх – лишь бы не заразиться. Признаюсь, сначала о Тане я не думал – случилось то, что и должно было случиться. У меня были более насущные проблемы.

Что дальше? Если я останусь человеком, то нужно вернуться в школьный подвал за красным кейсом. В нем что-то ценное. Пойти днем? Возможно – смотря, как я себя буду чувствовать.

Куда дальше? Калугин уверял, что правительство спряталось от вируса на севере. Длительные холода, безлюдная ледяная пустыня мешали распространению викрамии. По словам Толика, там жило около миллиона человек. Целое государство, появившееся на фундаменте многочисленных военных объектов Арктики – там вроде были не только корабли и самолеты, но даже танки, беспилотники и роботы.

Конечно, можно было пойти на север – но надо ли это мне? Во-первых, дорога была слишком опасной, так как с каждым километром краклов становилось все больше. Они как будто чувствовали людей и шли вслед за ними. А во-вторых – что я там забыл? Меня не привлекал тоталитаризм со всеми соответствующими атрибутами – рабская работа по 16 часов в сутки, рабская дисциплина, рабская жизнь в вечном холоде. Куда лучше выглядела мечта о Спермоферме на горячем южном берегу. Мой организм был отравлен радиацией и токсинами, алкоголем и табачными смолами, истощен голодом и холодом – неизвестно, сколько мне осталось. Если немного – почему не прожить эти дни, как хочу я?!

И последний вопрос – наименее важный, но наиболее актуальный – что делать с Цербером? Прогнать? Убить? Это будет, наверное, самое правильное решение. Псина вообще заслуживала быть съеденной, но вряд ли я обреку ее на такую участь.

Спустя час я окончательно удостоверился в том, что и в этот раз мне удалось выйти сухим из воды. Или почти сухим. Приложился к бутыли. Суперспособность… ю-ху-уу!

Осталось похоронить Таню и обработать рану на спине, пока не помер из-за банального заражения крови. Этим я и занялся в первую очередь – снова хлебнул своего пойла и прибинтовал проспиртованный кусок ваты на вывороченное мясо под лопаткой. Согласитесь, место ранения не такое, чтоб я сумел самостоятельно вытащить осколок – хотя я там и поковырял. Плохо, но ничего не поделать – постараюсь что-то придумать позже. Напоследок принял тройную дозу просроченного эритромицина. Ох, и срать теперь буду!

Грабли помогли выудить труп из бассейна. Правда, я чуть не вырвал, пока тащил Танюшу по дорожке к абрикосовым деревьям… и вырыть глубокую яму не удалось – земля оказалась слишком твердой. Это я компенсировал изрядным количеством дикого камня, уложенного на могилке. Из двух досок получился корявенький крест, на котором жирным маркером было написано – «Таня Менаева. 05.06.2013 – 15.04.2028. Покойся с миром, сестра». Искренне считаю, что итог моих стараний был вполне приличным. Еще и Цербер повыл, когда тело скрывалось в могилке – пока я не заткнул его булыжником. Не хватало снова встретиться с краклами!

Пока я возился с похоронной церемонией, заметил на дорожке смятую мокрую бумажку, выпавшую из кармана Таниных джинсов. Корявым почерком, с ошибками (учебный процесс Тани закончился в 4-м классе), там было написано: «Прасти. Баялася тибе сказать, шо трискун укусил меня. Я тибя люблю».

Прасти… я тибя люблю… Как будто меня огрели моим же Кракобоем. Я почувствовал, что не знаю, как жить. Что делать дальше. Танюши не было, и не нужно было ее спасать, вести на север. Исчезла цель. Спермоферма? Она как-то совсем не взлетала сейчас, казалась выдумкой ополоумевшего разума. Это же не серьезно – как может быть взаправдишней мечта иметь гарем из десятка красоток, осеменяемых мной каждый день?!

Прасти, я тибя люблю… Нет, я уверен, что это не было чем-то особенным, связанным с Таней. Это было стандартное пугающее чувство, начавшее посещать меня вскоре после публикации моих стихов в Инсте Алиева. Господи, как этот чурбан ухахатывался! Тогда я хотел вскрыть вены – да ладно, чего таить, я на самом деле покоцался. Едва откачали.

А затем я не впустил в дом закашлявшуюся мать.

Это называется паникой, кажется. Трындец, это суперэмоция. И она приходит ко мне каждое утро, когда я просыпаюсь, и когда мое сознание еще находится так сильно под влиянием подсознания. Я еще называю это «чистым сознанием». И тогда я ненавижу себя… и боюсь. Вдруг кто узнает, что я сотворил?! Совесть и стыд – ужасные палачи, пытающие меня каждое утро.

А вам… бывает стыдно?

Я переклонил бутылку – этот привычный мне способ лечения – и вскоре тревога отступила. Уступив место пустоте. Она проникла в разум и распространилась, как чернила в воде. Я оперся на бензовоз и запустил бутылку в дерево, но промазал, и она разбилась о кирпичную ограду. Шатаясь, я вошел в гостиную, благо, что проветрил ее и был в респираторе – хотя это не точно. Едва вписался в дверной проем. Не сразу сообразил, что стою на втором этаже перед зеркалом. Увиденное троилось в глазах.

Волосы спускались до плеч грязными кущами, черными, с серебряными вкраплениями ранней седины. Худое лицо перекошено – то ли от алкоголя, то ли от удара вояки, то ли это уже было моим естественным обликом. Уши торчали в разные стороны так, словно насмехались над симметрией, а ноги и руки выглядели хилыми палками. Живот запал внутрь, и только ребра выпячивались, как плохо положенный асфальт. Отвратительное родимое пятно на правом предплечье – универсальный символ, сопровождающий меня по жизни: эта буква «М» словно подтверждает мою фамилию – «Менаев». Но часто она означает нечто другое: мизантроп, маньяк, меланхолик… Короче, МУДАК.

Хотите научиться разделять добро и зло – нажритесь.

ПРАСТИ, Я ТИБЯ ЛЮБЛЮ… Все вокруг чужое, я словно не от мира сего. Слезы катятся ручьем, и я чувствую, что разрыдаюсь, как конченый алкаш. НЕНАВИЖУ! Зарядив кулаком в зеркало, я стригусь ножницами. Спустя час голова болит от порезов, кровь запеклась в щетине на затылке, но мои патлы исчезли – теперь они лежат внизу вместе с осколками зеркала. Я совершенно изменился и чувствую себя однозначно лучше. Как человек, которому больше нечего терять.

****

Крез почему-то не спит в такую рань и стоит на крыльце своего домишко – едва ли не самого крохотного. «Доброе утро!» – кричит он, и Елена Ивановна на ходу машет в ответ рукой. Сквозь завывание предрассветного ветра Александр Борисович что-то весело декламирует. К ней доносится: «гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы…» – дальше слова растеряли свои части, а звуки смешались – так, что даже не поймешь, где человеческая речь, а где скрип старых балок на крыше. Что-то знакомое, из прошлой жизни…

Добежала – вот, наконец, и их дом… большой, капитальный, ведь это – будущее семейное гнездо. Перебор, но так всерьез решил Горин. Его идея – укрепиться и жить в Илионе вечно, для нее же это – лишь временное пристанище перед тем, как победить самую страшную чуму в истории. Тихо… бесшумно Крылова добралась до спальни. Кажется, что Илья спит крепко, но как только она склонилась над ним, муж открыл глаза и уложил ее в постель, оказавшись сверху.

– Привет, крошка! – засмеялся он, вдыхая ее жасминный аромат.

– Тише! Остынь! – ответила она, показывая в темный угол. – Надо поговорить. Это важно. Вставай.

Горин посмотрел на стрелки больших напольных часов, освещенные ночником, скривился, и с зарождающимся раздражением воззрел на нее.

– Что-то случилось? Половина пятого… елки-палки. Ты можешь будить меня в такое время, только если хочешь потрахаться.

Предчувствуя такой ответ, Лена взмахнула ладонью для пощечины. Но муж перехватил ее кисть.

– Стоп. Не надо здесь твоих суперэмоций. Встаю, – его сон улетучился, и он скоро вылез из-под одеяла и стал одеваться. – И Рыжего разбужу, нехер спать, когда Босс работает.

Крылова застыла, рассматривая мужа. Округлые, налитые банки бицепсов и рельефные трицепсы. Вздутые дуги мышц между шеей и плечами. Не плоский и без кубиков, но крепкий и пружинистый живот. Раньше он всегда вызывал у нее дикое желание, и будила она его иначе… но потом он стал другим. Красота без любви – ничто.

****

Есть еще одно незавершенное дело. Я врываюсь в хозяйскую спальню, как унюхавший поживу доберман. На огромной, когда-то белоснежной постели меня дожидаются вещи, вытащенные из комодов чуть ранее. Целая куча фотографий красивой глазастой брюнетки лет сорока, с мужем и дочкой, какой-то крем для рук со слабым цитрусовым ароматом (давно просроченный), и целый ящик соблазнительного белья. И фонарь, естественно.

Желание накатывает волнами, окутывает кисло-сладким женственным ароматом… я прижимаю трусы к лицу, фокусируя взгляд на брюнетке, и игнорируя маленькую дочь рядом, борюсь с крайней степенью опьянения – когда замечаю в дверях Цербера. Пес поглядывает виновато, но внимательно. Я бросаю в него пустую баночку, семейное фото в рамочке, и захлопываю дверь перед его носом. Скоро придет и твой черед!

Я выплескиваю свои отрицательные флюиды во все стороны – примерно через полчаса активной работы над этим. Не так уж и сильно я изменился. Тот же Гриша Менаев. Люди вообще не меняются так быстро – не верьте никому!

Самое время, чтоб решить последнюю из актуальных задач. Цербер.

****

Патроны и пистолет. Всё в сборе. Я смертоносный – и готов убивать. Однако чудище убежало от меня. Врешь – не уйдешь!

С одной стороны, Церберу некуда бежать – калитка, в которую мы вошли, была заперта. С другой – мое состояние не позволяло сконцентрироваться на задаче должным образом. Несколько раз я растянулся на неровностях дворового покрытия, единожды даже стукнувшись головой. А еще мне ветка чуть не выколола глаз. И каждый раз я видел лишь хвост, мелькающий где-то на горизонте. Не, так эту скотину не грохнуть.

Это только увеличило мою суммарную ненависть к блохастому гаденышу, ставшему причиной и заражения Тани, и ее последующей смерти. А еще болел глаз…

Моя охота на Цербера, это, конечно, было безответственно. Что вполне соответствует моему характеру и взгляду на жизнь. Безответственность вообще у меня в крови, передалась от отца. Он никогда не играл с детьми, фактически не интересовался нашими с Таней делами, вечно был занят. Наверное, именно его безответственность привела к тому, что он опубликовал непроверенные свидетельства о коррупции городских властей, что привело к краху всей его дальнейшей жизни. Потом он перебивался редкими мелочными заработками фрилансера, даже не задумываясь, как на это прокормить семью. А алкоголь помогал ему стереть остатки здравого смысла… Иногда я тоже поступаю, как он, и даже не знаю, что удерживает меня от полного уподобления отцу. Возможно, какая-то материнская часть, другие гены, полученные мной в результате их марьяжа.

Ладно, довольно самокопания! Наконец, в предрассветной игре лунного света я засек псину. Цербер, как обычно, смотрел взглядом, наполненным и виновностью, и сочувствием. Он нервно бегал в углу за домом, где был заблокирован еще и воротами с бензовозом на входе. Я же испытал облегчение. Всего лишь расстрелять. На черта его есть – не ем я собак. А вот казнить его я обязан.

Мой голос коварно прорезался и с горем пополам позвал животное: «Цер-бер! Цер-бе-рик, иди ко мне!». Пес выглянул из-под колес, и я спустил курок. Оглушительный грохот, отдача… а я вновь и вновь стреляю. Пламя взрыва застало меня врасплох и окутало ядовито-оранжевым жаром. Бензовоз разорвало на части, которые поднялись факелом и разнеслись во все стороны.

Последним чувством было, что я сгораю как спичка под напалмом – но перед этим взорвалась голова, вытек глаз, и передо мной мелькнул силуэт – как пума в прыжке… но это не точно.

Глава 5. Евнухам здесь не место

Ту-ту-тук, ту-ту-тук, ту… монотонный гул наполнял мозг спокойствием, убаюкивал, напоминая о далеких временах, когда Андрей-Гермес с классом ездил в Туапсе. Тепло и уютно, кажется. Спать бы и спать, но мозг уже очнулся и хотел быть полезным, словно не понимая, что не всегда эти мысленные изыскания приносят пользу.

Агент Синдиката открыл глаза, но было темно, и он ничего не увидел, кроме того, что он уже не в гараже. Ничего не болело – он вообще ничего не чувствовал. Как в тумане, в голове возникли образы и звуки, которые казались давно пережитым сновидением – человеческие голоса, ощущение невесомости, темный готический паровоз. Приятно осознавать, что твой разум способен на большее, чем просто существовать и считать до десяти.

Следуя дедукции – его эвакуировали. Сверху справа зажегся красный лазерный глаз, и просканировал синдика. Аппарат запищал, и зажегся свет – неяркий, мерцающий. Дверь распахнулась, пропустив троих мужчин. Гермес с облегчением заметил у высокого арийского блондина татуировку на правой щеке. Змея, кусающая себя за хвост. Уроборос.

– Как ты себя чувствуешь? – огромный сутулый детина в белом халате подошел ближе.

Гермес распознал в нем медицинского работника – по фонарику в руках и стетоскопу на груди. Нужно было ответить, но когда он попытался это сделать, губы слиплись – чтоб открыть рот, пришлось их разодрать.

– Я как под наркотой. Это лекарства? Все нормально?

Гигант улыбнулся, а блондин с уроборосом подошел к панели с экранами, что-то включая. Третий, похожий на богомола с огромной плешью на маленькой голове, пристально смотрел на оперативника. Казалось, что он никогда не моргает.

– Все нормально, Гермес, – успокаивающим тоном сообщил верзила. – Меня зовут Зенон. С нами в вагоне – сам священный приор Стикс, – он поклонился плешивому богомолу. – А это – пастырь Дионис, – он показал на блондина с уроборосом. – Расскажи нам, что произошло. Постарайся все вспомнить, это очень важно.

Гермес задумался, как подать информацию. Приоры были кормчими, они составляли Коллегию, управляющую Синдикатом. И сейчас вдруг оказалось, что он держит ответ перед одним из них. После провала. Фактически, это как пройтись по лезвию ножа, не порезавшись.

– Ну же! – пастырь Дионис нетерпеливо приподнял правую ладонь с огромным изумрудом на среднем пальце. – Клянусь Апокалипсисом, не всегда молчание – золото!

– Надо ведь думать, что говоришь…

– Вы с Арго умудрились провалить миссию, – высокий блондин занервничал. – И теперь нас интересует только то, где Ковчег.

Синдик попытался приподняться в постели и вдруг осознал, что не может этого сделать: не только из-за препаратов – он был «зафиксирован».

– Ковчег у парня. Высокий лапоухий выродок.

– Как его найти? – пастырь с уроборосом подошел ближе.

– Он где-то в Межнике. Там стая нечистых, поэтому он не мог уйти ночью.

Старейшина Стикс, плешивый богомол, подался вперед, его голос оказался красивым и высоким – что не могло утаить интонации властности и жесткости.

– Если Ковчег у него, то он может не бояться нечистых. Проклятье! Вы с Арго все испортили!

– Арго погиб! И я здесь привязан, как будто не оперативник Синдиката, а арестант! – возмутился Гермес. – Ищите крайних в другом месте. Буревестник, например, мог лучше спланировать эту часть миссии.

Стикс с Дионисом умолкли, синхронно подняв брови. В вагоне зашипело, и раздался громкий раздраженный голос.

– Трусливый пес, как ты смеешь обсуждать священных приоров, творящих промысел Божий? Как смеешь говорить богомерзкие вещи?! – Гермес с удивлением понял, что это был Буревестник. Так значит, блондин включил радиосвязь…

– Ты показал недостаточное усердие. Эгоизм и чрезмерное себялюбие, – голос за кадром с каждым словом все больше превращался в глас сурового проповедника, готового принести в жертву недостойного послушника.

Агент физически ощутил возмущение всех нервов. Он не доверял этому старейшине, давно отсутствующему в Синдикате, и творящему какие-то свои делишки черт знает где. «Буревестник» – это был его творческий псевдоним, так сказать. Официально он был «святым отцом Захарией».

– В произошедшем виноваты все. Не только наша группа. И Вы тоже, – возразил Гермес.

– Ты упорствуешь… – в голосе Буревестника просквозило раздражение. – Это гормоны, поверь. Они сводили с ума и более ответственных богобратьев. Я надеялся, что у тебя есть будущее.

– Будущее? Как у Сергея? Или как у Арго?! – Гермес почувствовал сладкий вкус бунтарства и даже пытался приподняться, чтоб показать, насколько он взбешен. – Конечно, проще винить во всем молодость и гормоны. Но и ваша дряхлость – не образец. Гормоны?! Наоборот, я думаю, что это маразматичным стариканам и безвольным евнухам не место в Синдикате!

«Евнухам здесь не место», – эта фраза приписывалась основателю Божьего промысла – Распутину. Верующий фанатик имел связь с Суровым Богом и паранормальные способности в разных сферах. Повисла тишина, радио шипело, а Буревестник все не отвечал. Прошло время, несколько минут, пока участники беседы смогли придти в себя от оскорблений синдика. Стикс глядел в угол, гневно сжав губы, Дионис неловко хрустел фалангами пальцев, а Зенон пытался подавить икоту задержкой дыхания. Наконец, Буревестник заговорил.

– Гермес, мне жаль, что твой брат погиб, – сожаление прозвучало вполне искренне. – Я ошибся, надеясь, что время излечит твою душу. Ты меня ненавидишь, но поверь, я сделал для Бога и Синдиката все, что было в моих силах. Считаешь… что старикам и евнухам нет места в нашем Богобратстве? Пути Господни неисповедимы, Гермес, и мне кажется, я знаю его план.

В динамике послышался щелчок, и телеком отключился. Плешивый Стикс и белокурый Дионис посмотрели на оперативника, как на виноватого ребенка, и вышли. Остался лишь Зенон.

– Что Буревестник имел в виду? – с некоторым беспокойством спросил у него Гермес.

Громила отвел глаза, покопошился в карманах и достал пачку сигарет.

– Покури.

– Это яд – я не курю. Скажи, мне ампутировали ногу? Поэтому я ничего не чувствую?

– Одна не повредит. Что там нашей жизни? – Зенон задумчиво разглядывал табак в сигарете, не желая отвечать. Наоборот, он достал из-за пазухи еще и флягу.

– Я не пью, – и Гермес упрямо закрыл рот, не давая медработнику вставить ему сигарету и отказываясь от спиртного.

– Хотел как лучше, – вздохнул верзила и накрыл его глаза огромной ладонью. Что-то острое вонзилось в плечо, хотя боли не было. Лишь нахлынувшая сонливость. Синдик попытался укусить Зенона, так как хотел контролировать все, что происходит. Тот больно шмякнул его по губам.

– Ты должен спать, скоро операция!

Сквозь пелену надвигающегося забытья Гермес с беспокойством подумал об этом. Какого дьявола? Какая операция?!

****

Я бегу по коридорам… Сворачиваю в галерейную переходку, и устремляюсь к двери. За ней находится универский спортзал, но выглядит он почему-то, как спортзал в школе, в которой ночевали ублюдки Калугина.

В середине – ребята, они склонились будто команда в перерыве между таймами. Одна из студенток оборачивается, и я вижу лицо Вероники. Хрустально чистые васильковые глаза, светло-русые волосы, словно шелк, нежный подбородок с чувственными губами. Боже, как же я скучал!

Что-то не так… она ковыляет ко мне. Свет играет, как во время грозы, и в какой-то момент я вижу, что половина ее лица… отсутствует. Ужас заставляет меня кричать, но голоса нет. Лишь кашель, сухой, раздирающий глотку до крови.

Ника склоняется и целует меня, лижет широким лопатовидным языком, как собака. Больно… боль настолько сильна, что веки наполняются жаром. В ушах жужжит. Я открываю глаза и не понимаю, что происходит.

Наверное, светает – судя по красным теням вокруг. Я двигаюсь. Вернее, тело меняет координаты в пространстве, но сам я ничего не делаю. Меня что-то куда-то тащит. По разбитому асфальту, который передает израненному телу все свои неровности. Мои плечи приподняты, и я пытаюсь повернуть шеей. Получается не очень, но я замечаю то, что нужно. Меня тащит Цербер.

Шум в ушах нарастает, превращаясь в рокот. Поднимается ветер. Прохлада приятно обдувает ожоги, словно я под вентилятором. Хоть погода радует. Я стараюсь посмотреть в ту сторону, откуда рокочет, но встающее солнце слепит правый глаз, а левый… почему-то ничего не видит. Грязный пакет пронесся как перекати-поле и залепил мне лицо. Я пытаюсь сдуть его, сбросить, но не получается. Цербер рычит.

Гремит выстрел. Мои плечи, приподнятые собакой в процессе передвижения, хряснулись на асфальт. А затем и пес шлепнулся, уставившись на меня грустными песочными глазами.

Как в тумане я вижу очертание чего-то огромного, перекрывающего собой восходящее солнце. Интуитивно понимаю, что это вертолет. А затем вижу бегущие силуэты – в грязно-зеленых брюках, в масках.

Перед единственным зрячим глазом возник человек и склонился надо мной. Это военный – лысый мужчина под пятьдесят, жилистый и подтянутый, в новехонькой форме. Его лицо закрыто респиратором, а глаза изучают меня. Он что-то говорит, однако его голос сливается в едином хоре с вертолетным рокотом. Я пытаюсь попросить воды, только вот пересохшее горло парализовало мою способность к речи.

За спиной вояки я вижу еще солдат с автоматами. Они рассредоточились и глядят по сторонам. А меня несут на носилках к огромному бело-голубому вертолету. По пути к нам присоединяется грузный неуклюжий толстяк, и что-то мне вкалывает. Жирдяй разговаривает, и мне кажется, что рядом взорвался ментоловый фейерверк.

Голова кружится, но, кажется, ко мне возвращается дар речи. Правый глаз расфокусировался, когда на горизонте появляется нечто, заставившее меня вздрогнуть. Эта красотка идет ко мне, как во сне, и ее янтарные глаза излучают всю любовь мира. Я вспоминаю кое-что, и машу левой рукой в сторону рюкзака, валяющегося между раскуроченными взрывом воротами и дорогой. Девушка трясет рыжими волосами, остановившись не слишком близко, а затем сочувствующе улыбается, поняв, чего я хочу. Потом показывает на усыпленного Цербера.

– Цербер? Да чтоб он сдох! – говорю я и удивляюсь, насколько изменился тембр моего голоса – как у ребенка.

Наверное, красотка не доперла – такие часто не догоняют – и взмахом руки скомандовала забрать псину. Один из солдат внес животное в вертолет следом за мной. Цербер ворочается во сне, и я засыпаю в полной уверенности, что псине не нравится летать.

****

Незнакомец захрапел, и Крылова испытующе оглядела его. Лицо исцарапано, из одного глаза сочилась кровь, поэтому его забинтовали. Ресницы и брови обгорели. И изодранная в клочья одежда обгорела – даже кровавая юшка на ней запеклась. Ливанов прокомментировал:

– Жить будет. Насчет глаза не знаю, возможно, потерял. А так, повреждения не критические.

Лена кивнула, задумавшись. Артур погиб, а Ковчег исчез. Теперь у них есть подозреваемый – везде, где был Мчатрян, был и этот парень. Но кто он такой, и как связан с происходящим?

Молодой парень, до 30 лет, высокий. Тощее тело. Черноволосый, с редкими торчащими клочками волос на плохо остриженном затылке. Крупные черты лица, пухлые губы… глаза большие и ярко-синие – это она заметила перед тем, как он уснул.

На запястьях шрамы, какие остаются после вскрытия вен. Она когда-то сама чуть не умерла от такого, поэтому испытала сочувствие. На правом предплечье – крупное родимое пятно, похожее на букву М. На ботинках – протекторы с саламандрой. То, что привело ее к нему.

Горин охнул, доставая из чехла на ноге выродка молот-гвоздодер – массивный, на длинной ручке, довольно необычный со своими заостренными штырями.

– Полезный инструмент в хозяйстве, – улыбнулся полковник. – Судя по засечкам и засохшей крови, пользовались этим часто.

Солдаты засмеялись, а Сидоров потрусил рюкзак парня. С лязгом на пол посыпались сигаретные пачки – пара десятков; ножи – охотничий и швейцарский; баллончик газовый с зажигалками; фильтр водный и респираторные маски; бруски мыла; лекарства – от атоксила и йода до цистамина, кетанова и ранитидина, а также – две фляги со спиртом; вилка и ложка, кружка маленькая в кружке большой; салфетки, книга, карта и туристический каталог… Брови лейтенанта взметнулись, когда он раскрыл карту.

– Босс, обратите внимание.

Посмотрев на развернутое полотно, Горин пристально оглядел выродка, уже пустившего слюну.

– Лена, ты была права. Юноша вызывает любопытство.

Крылова заглянула через плечо мужа – его палец уперся в название, выведенное на карте красной ручкой. «Новый Илион». Вокруг – все Горноречье со всеми уже мертвыми городами, некоторые из них также обведены красным, и между ними – вручную наведенные линии и стрелки. Она с изумлением поняла, что большая часть названий ей знакомы – там раньше были различные объекты медицинского и научного назначения.

– Лена, это, наверное, по твоей части. По научной, – полковник ухмыльнулся и протянул ей рюкзак. – Изучи, проанализируй. Может, будет что интересное.

****

Я проснулся в больничной палате. Ощущение, что продрых вечность – такое же испытываешь, когда ложишься спать в 8 часов утра, а просыпаешься в 17 часов вечера. Вроде и выспался, только спал не в своей тарелке. Воздух пропитан лекарствами, что напомнило мне аромат мартини – уж простите за ассоциации. Захотелось промочить горло.

Я лежу на боку. Прозрачная шлангочка соединяет руку с капельницей, на которой два пустых бутыля и один полный. Я в хлопчатобумажной пижаме и под легким синтепоновым одеялом. Тошнит. Тупая ноющая боль разливается по телу, и я не сразу осознаю главные очаги – голова, глаз, спина. Немного – в колене. Вспоминаю последние события и пугаюсь – куда я попал, и кто эти люди? Кажется, их интересовал Мчатрян?

Оглядываюсь единственным функциональным глазом и не вижу своих вещей. Где Кракобой? Где рюкзак?! Подтягиваю тело, чтоб приподняться, комната идет кругом, шланга натягивается как тетива, и капельница падает на тумбочку, звеня флаконами и с мясом выдергивая иглу из предплечья.

Дверь почти мгновенно распахивается, и в палату влетает парень, смахивающий на медика. Коротышка в белом халате и в голубой больничной маске. Он ругается и с силой укладывает меня на постель, придавливая грудь ладонью. Я стону от боли.

– Нельзя вставать, – заявляет коротышка, с брезгливостью на лице переворачивая меня набок. – Для твоего же блага.

У него грубый, глухой бас, а меня всегда удивляет, зачем природа дает такие голоса недоросткам. Я кряхчу как старик, вызывающе, как петух, приподнимаю голову над грязно-белой казенной подушкой и осознаю, что одной рукой прикован к тяжелому изголовью.

– Я у вас в плену? – дергаю наручниками.

– Вряд ли. Мы же спасли, – медик замешкал с ответом. – Хотя к тебе есть вопросы.

– Какие еще вопросы? Вы кто такие?

– Увидишь, – он улыбается, что заметно по образовавшимся складкам на голубой материи. – Не боись, мы работаем на правительство. А пока ты на лечении, то вдруг чего, я всегда рядом. Иван, – мимоходом представился он, подтягивая латексные перчатки.

– Я ничего не понимаю, – в голове застучало, к горлу опять подобралась тошнота. – Я больше не могу здесь лежать.

– А будешь! – отрезает он. – Как тебя называть, вообще-то?

– Гриша, – отвечаю я, сомневаясь, что стоит говорить правду. – Менаев, – и самопроизвольно кошусь на родимое пятно, которое своей формой словно подтверждает мои слова.

Иван проследил мой взгляд и присвистнул.

– Ух ты! От рождения такое? Круто!

Сам не знаю, зачем привлек внимание к моей кожной аномалии. Наверное, хотел как-то достичь его расположения – мое родимое пятно обычно вызывало удивление своей невероятной схожестью с буквой «М». Я же раньше его просто ненавидел – как подростки ненавидят свои дефекты – и явные, и воображаемые. Пока не понял, что некоторые виды уродства могут быть полезными. Но Ивана больше заинтересовало кое-что другое.

– Слушай, с тобой пес был. Страшный… как и ты… – он ухмыльнулся. – Можно его забрать?

Я вспомнил про Цербера и на мгновение обрадовался – он жив, и он здесь. Сейчас чудище было единственным известным мне существом в радиусетысячи километров. Я понял, что именно Цербер спас меня от взрыва, и именно он лизал мой нос перед тем, как явился вертолет.

– Так что? – переспросил медик, заметив, что мои мысли устремились куда-то далеко.

– Цербер – мой. Это мое животное.

– Как скажешь, – он вздохнул. – Правда, он с нашим котом подрался, и Сидоров теперь требует отправить его на блокпост. И на медчасть животных не пускают… ладно, отдыхай, – пожелал он, быстро что-то вкалывая мне в локтевую вену, хотя я пытался ему помешать.

Иван пошел к двери, и мое затухающее сознание отметило странность его походки – а затем и то, что одна из его ног является блестящим металлическим протезом. Я погрузился в темноту, наполненную стрекотом краклов. Казалось, что эти звуки доносились из вентиляции, но этого просто не могло быть. Уверен, что худшие из кошмаров просто питались моими воспоминаниями.

****

В лучах заката поместье выглядит богатым и роскошным. За конюшней, под развесистой липой, стоит турник, и отец поднимает его, чтоб он мог ухватиться. «Тянись, – говорит он мальчику, – тянись, что есть мочи. Иди напролом или навсегда останешься вязким вонючим дерьмом. Шаг за шагом иди к своей цели… ты либо молот – либо наковальня».

Мальчику девять. Он старается подтянуться, но тело слишком тяжелое, а железная перекладина выскальзывает из маленьких ладошек. Он срывается с турника и падает на утоптанный грунт – больно подвернув ногу. Отец не ловит его – наоборот, он снимает ремень и бьет три раза – по чем попало. Мальчик закусывает губу, чтоб не заплакать, иначе будет еще хуже.

«Слабак. Ты слабак. Ты хочешь вырасти неудачником? Размазня! Я вычищу твои мозги и заставлю тебя стать лучше! Самым крепким! Самым жестким! А если ты слабак – Я ВЫБРОШУ ТЕБЯ НА ПОМОЙКУ!»

Мальчик знает, что угрозы полностью реальны. Они давно остались одни с отцом, уже прошло две зимы, как мама умерла. И отец его убьет, рано или поздно, ибо мальчик никогда не сможет подтянуться на турнике.

Его зовут Саша, но он ненавидит это имя, потому что это бабское имя, и отец так его никогда не называет. Отныне ты Андрей – сказал отец, хотя это совершенно другое имя. – Ну и что? – ответил отец, – Александр – Алекс и Андр… конечно, откуда ты можешь знать? То мать тебя называла Сашулей – но это бабское имя. И вообще, ты что, споришь со мной?!

Нет, конечно, он не спорит. Он давно знает, что этого нельзя делать – чтоб не было больно. Он старается избегать боли изо всех сил, но все же боль преследует его по жизни. Как тогда, так и сейчас: когда он лежит связанный на операционной кушетке, напичкан морфином, и его называют уже не Александром-Сашулей, как и давнего маминого поклонника, и даже не Андреем, а Гермесом – из-за стройного, жилистого телосложения, изворотливости, скорости и ловкости, приобретенных в противостоянии с отцом.

Он не помнит и не понимает, что именно с ним делают. Много раз в нем колупаются чужие руки, режа и пришивая, выскребая и ломая. У него плохое предчувствие или это одурманенный разум говорит, что здесь что-то нечисто? Даже если его травмы являются опасными для жизни… почему он, верный агент Синдиката, связан? Почему мне ничего не объяснили?

«Никогда не сдавайся! СЛАБАК!» – слышит он внутри и открывает глаза – назло голосу и вопреки наркотику. Взгляд упирается во мглу, среди которой все плывет и прыгает, и его тошнит. Он рвет, захлебываясь собственными рвотными массами со сгустками запекшейся крови. Но он еще жив, и рвота дает ему знать об этом.

Появляется сухопарый старик в белом халате и с лицом садиста. Он бьет синдика и матерится. Вытирает блевотину. Надзиратель-маньяк. В ушах звенит, но Гермес различает голос громилы Зенона. «Эскул, хватит!». Голос сердитый и даже гневный. Зенон отталкивает старика, прогоняет его и склоняется над Гермесом. Глаза великана озабочены и наполнены сочувствием, а в его руках мелькает шприц. Гермес не хочет спать, но быстро погружается в темноту. И там его с нетерпением ждут видения, которые пугают еще больше, чем происходящее.

****

В этот раз пробуждение совпало с утром, а разум был менее затуманен болью и лекарствами. И я смог оглядеться получше.

Палата была более похожа на медицинский изолятор – или тюремную камеру. Железная дверь, решетки на окнах, мебель – спартанский минимум, да еще унитаз и рукомойник в углу.

В расстроенных чувствах я осознал, что менаевская борьба за выживание остается такой же острой, как и раньше. Покой нам только снится, как говорится. И я был скован не только решетками-замками-наручниками, но и собственной немощью. Теоретически, я мог дождаться исцеления, все разузнать и подготовиться – но смогу ли потом устроить побег? Пока что я не понимал, где оказался, хотя я был жив, за мной присматривали и лечили. При этом опыт, интуиция и понимание законов жизни однозначно кричали – БЕГИ!

В эти грустные размышления ворвались широкие тяжелые шаги, донесшиеся из коридора. Я нехотя приостановил строительство планов и вовремя – дверь распахнулась, и перед моим «одинским» глазом появился мужик в военной форме: высокий, с невероятно ровной спиной, словно натянутой на позвоночник, с блестящей лысиной и римским профилем.

За ним ввалился толстяк в белом халате и со слащавой улыбкой, которая, судя по морщинам в носогубной области, никогда не исчезала. И еще два вояки – жилистый аристократ с капитанскими погонами и юный викинг с лейтенантскими. У них были такие лица, словно они поели горькой редьки – лишь потом я понял, что они испытывали ко мне глубочайшее отвращение.

– Рассказывай, Свинкин – как он, очухался? – спросил лысый с полковничьими знаками отличия, но не у меня, а у Ивана, вошедшего в палату последним. – Без маски с ним можно, вообще?

Иван, который оказывается Свинкин, пожал плечами:

– Фуремии у него нет, однозначно. А так… я бы не рисковал – у выродков может быть куча разной заразы, – пошутил он басом, к которому я, наверное, никогда не привыкну, и я заметил, что недомерок единственный из всех остается в маске.

– Его зовут Гриша. Собака – Цербер. Больше ни о чем не говорили, – продолжил он отчитываться.

Полковник кивнул и рукой показал Ивану на выход – мол, иди. Что тот и сделал.

– Я – полковник Горин, полномочный руководитель Горнореченской карантинной зоны. Капитан Шпигин, лейтенант Сидоров… а это – доктор Ливанов, начальник моего медицинского кластера, – представил свою команду брюсвиллис.

– Итак, Григорий, не будем ходить вокруг да около. Ты подозреваешься в действиях диверсионного характера, – сообщил он и опустил руку на пояс рядом с кобурой. – Что ты делал в Межнике 14 и 15 апреля?

Бляха-муха, предчувствие меня не подвело – а лучше было бы наоборот. Как бы там ни было, ситуация требовала сохранять хладнокровие. Поэтому я тщательно продумывал каждое слово.

– Отмечал День космонавтики, – пошутил я. – Этот городок – известный центр ракетостроения, каждый год миллионы сталкеров бредут туда восславить Гагарина.

– Прекрати ерничать, – обрубил полковник. – Что произошло в Межнике?

Я преисполнился чувством попранного достоинства.

– Я что – арестован? Или в плену? Вы же представитель власти! Где полиция, где суд?

– Для тебя будет военный трибунал. И расстрел – если не будешь честным до конца. Так что, покрути головой – правильней все рассказать. Разумный глупец лучше глупого мудреца, – процитировал кого-то Горин – это стало понятно по его пафосной интонации.

Хорошо, хоть не суд Линча. С таким не пошутишь. Нужно сбавить обороты. Как это – быть честным до конца? До какого конца?! Признаюсь, меня всегда вышибали из колеи новые знакомства, я часто не мог понять, о чем говорят эти незнакомцы. Словно мы из совершенно разных миров.

– Хорошо, я постараюсь… вспомнить, – протянул я, пока заставлял свой разум сложить пазлы воедино. – Если получу кофе… – лысый кивнул, на его лице проскочила тень улыбки. – Так дайте мне кофе, пожалуйста, – настаивал я, так как мой опыт однозначно утверждал, что кивки головой – это совсем не кофе.

Полковник взглянул на Ливанова и тот нехотя, жирной гусеницей, выполз в коридор, где за дверью уже нарисовался Свинкин – видать, он не отходил далеко. Или был очень быстрым – киборг ведь. Горин выжидающе уставился на меня. Придется что-то сочинить… Я не знал, что он хочет услышать, хотя догадывался, что именно может представлять для меня опасность.

Жизнь научила меня, что ложь не должна быть явной, а правда может быть частичной – и это позволит рассказчику выглядеть искренним, а слушателям – безоговорочно верить сказанному. Поэтому я кратко пересказал произошедшее в Межнике, периодически делая экскурсы в прошлое, но упустив упоминания Мчатряна, красного кейса и монахов. Наконец Иван принес кофе, и я застыл с зелененькой чашкой, балдея. Эти райские десять минут я уделил рассказу о том, как получил свои травмы. Ароматный напиток, давно мной не испробованный, вдохновлял похлестче историй Мюнхгаузена, и поток слов лился и лился из меня. Так, я поведал о том, как сразился с ордой краклов – оттуда и все мои беды. При этом насчет спины я не соврал, а вот опухшую челюсть, заплывший глаз и травмированную ногу приплел паровозом. Пусть знают, что я не лыком шит. Хотя не уверен, что новые знакомые впечатлились – Свинкин скептически морщил нос, а остальные просто лыбились.

– Григорий Менаев, уроженец Первомайска 25-ти лет от роду. Выродки, морфы, поход на север – понятно. Но откуда же у тебя подробная карта Горноречья с указанием Нового Илиона? – оборвал мое фэнтези Горин.

Признаюсь честно, о карте я забыл. Карта-карта… память резко выгрузила первоисточник. Йоперный театр! Она у меня от Мчатряна, а про него и говорить нельзя – уже ведь все рассказал, и кавказца в этой истории не было. Я вообще не просчитал вероятность того, что рюкзак окажется у солдафонов. Как же я туп!

– Вот, короче, и все, – сообщил я, допив кофе и сделав вид, что не понял последнего вопроса. – Ребят, я благодарен за заботу, конечно, но все-таки… по правде сказать, я же здесь не пленник? У меня просто были затеи кое-какие… делишки, планы.

Я глянул на лицо Горина, но вояка оставался невозмутимым, а вот слащавый лекарь ухмылялся. Захотелось встать и навалять ему.

– Григорий, откуда карта? – повторил полковник.

– Я сейчас так сразу и не могу сказать, – решил я давить на контузию и амнезию. – Я искренне хочу помочь, но я все рассказал. У меня от вас секретов нет.

Последнее звучало наигранно, мне самому не понравилось – к сожалению, задним числом. К счастью, вояка не успел ничего сказать, так как нас прервали. Нагло, резко и впечатляюще.

Влетевшая в палату девушка была прекрасной – и разгневанной. Она еще что-то проворчала в дверях, но как только перескочила порог и увидела меня, смолкла.

Я думаю, она была старше меня, наверное, ей было лет под 30, хотя, уверен, этот возрастной порог еще не перешагнула. На лице были небольшие морщинки – как от смеха, я их называл «смешинками». Когда-то эти морщинки станут глубокими бороздами, испещряющими уставшее лицо – как когда-то у моей матери. Но не сейчас. Пока что эта девушка была свежа и мила, хотя уже выглядела взросло и женственно, как настоящая женщина. Изящная, хрупкая Кареглазка с ямочкой на правой щеке…

Ее карамельные глаза уставились на меня с явным ожиданием, что подтверждал и вздернутый носик. Я также не отводил взгляда и снова не дышал, каждую секунду изумляясь идеальным пропорциям лица, хрустальной чистоте светло-карих очей и прекрасным рыжим волосам, аккуратно собранным в хвостик. Кареглазка. Богиня. Мечта.

– Ого! – кажется, не сдержался я, на мгновение опустив взгляд ниже – на точеную фигуру с идеальными выпуклостями, да еще и заключенных в желтую блузку и бежевую узкую юбку.

Покраснев, она заговорила – и звонкий, нежный голос был самым прекрасным, что я слышал за все годы своей никчемной жизни.

– Эй! – Кареглазка щелкнула пальцами у моего носа, теряя терпение из-за того, что я слушаю ее речь как дебил – ничего не понимая. – Где твои подельники? Зачем вы убили Мчатряна?

Эти слова прозвучали холодным душем, вернув меня с неба на землю. Нужно прийти в себя, нужно собраться с мыслями…

– А разве его убили люди? – спросил я, желая съехидничать, и почувствовал, как язык во рту буквально налился свинцом.

Все в палате вытаращились на меня. Произошедшее погасило во мне всякие остатки самоуверенности. Меня раскусили так быстро и легко… Как же я мог так опростоволоситься?!

– А кто же его убил? – эту фразу девушка произнесла так мягко, словно смазав ее медом.

Твою же мать! Я в ловушке! Опять эта «жизнь полна неожиданностей»… баран, баран-баран… Нельзя признаваться о майоре и кейсе – они же меня убьют…

– У меня нет секретов, – только и смог произнести я, пытаясь унять дрожь и разведя руками.

– Ты видел Ковчег? – мило улыбнулась Кареглазка – где-то я уже видел такую улыбку. – Где он?

– Совершенно не понимаю, о чем речь, – ответил я, в этот раз наиболее близко к правде. – Обещаю, если я что-то припомню, обязательно расскажу. Простите, возможно, мне просто нужно немного придти в себя. Подлечиться, отойти от шока что ли. Очиститься от пережитых страданий. Вы же видите? – и я показал пальцем на забинтованный глаз.

Девушка начинала сердиться – и даже это не портило ее красоты.

– Прекрати паясничать, – она открыла папку, которую я только заметил. – Я знаю, что ты был там.

Достав из папки фотографии, она положила их рядом со мной. Сделав усилие, я посмотрел: незнакомый лес в отблесках пламени, аптека… похожая на ту, где я сбросил балласт в виде кавказца. Черт!

– Обрати внимание на следы, я их обвела фломастером.

Следы? Я приподнялся с постели и сфокусировал глаз. Что-то знакомое… ящерица, виляющая хвостом. Протектор на ботинках! И эти следы были возле аптеки, где их оставил я, и в лесу, где меня не было. Что за фигня? Душа ушла в пятки от коварства ситуации, в которую я угодил. Я был с Мчатряном – не отвертишься. И… я не был в лесу, только вот выглядит так, что я там был.

– А что в лесу произошло? – мой голос дрожал.

– Ты нам расскажи.

Внезапная тахикардия сотрясла тело, я вспотел, а голова закружилась. Меня стошнило рядом с кроватью – при Кареглазке, стыдобище! Экран запищал, фиксируя коллапс организма. Подскочил Ливанов, окинул взглядом датчики и меня.

– Илья Андреевич, давайте чуть позже? Это же контузия. Того гляди, и криз начнется. Пусть вспомнит, отойдет. Позже, хорошо? – он заглядывал в глаза вояке, пока тот, наконец, не согласился.

– Лена, пойдем, – полковник взял Кареглазку за руку. – Пусть наш Григорий отдохнет. Мы придем за ответами позже.

Идеальная девушка посмотрела на меня, на марлевую повязку, закрывавшую половину моего лица, и недовольно прикусила пухлые губы. Развернулась и выскочила из палаты. Господи, какая задница! Остальные поспешили за ней, только на выходе Горин обернулся и сказал, улыбаясь:

– Память – штука странная. То она есть, то – нет. То же самое с человеком, понимаешь? Ты вспомни, будь добр, нужные нам вещи. Понятно объясняю?

Я кивнул и улыбнулся в ответ, уже продумывая варианты побега. У полковника были мелкие и редкие, некрасивые зубы, а это мне понравилось – не люблю идеальных мужиков.

****

Пахло антисептиками и фенолом. Даже дышать было тяжко. Постель была мокрой, а тело противно липнуло. Глаза ничего не видели во мраке. Гермес хотел пить и попробовал позвать кого-нибудь, а вместо слов из глотки вырвалось лишь хрипение и бульканье.

– Тихо-тихо, – послышался голос, – тебе пока нельзя разговаривать. Но все скоро заживет.

Загорелся тусклый ночник, и он рассмотрел громилу Зенона.

– Что вы со мной сделали?

– Увы, парень… это не я придумал, – Зенон избегал встречи взглядов. – Не было другого выхода. Так решили приоры.

– Это против правил, но ты имеешь право, – продолжил громила и дал ему небольшое зеркало.

Гермес посмотрел на свое отражение – лицо изменилось, стало округлей. Он отвел зеркало дальше и увидел на шее небольшой шов.

– Про шрамы не переживай. Эскул говорит, что не останется и следа.

– Я чувствую… – синдик не мог объяснить, что именно его беспокоило. – Что со мной еще не так?

– Были сильные повреждения… случилась травматическая кастрация… – Зенон отвел огромные глаза-пуговицы и покраснел. – Буревестнику было видение, что ты должен стать Божьей невестой.

Зеркало медленно вывалилось из рук Гермеса, а достигнув металлического пола – с грохотом разбилось вдребезги.

Глава 6. Танцующая красотка

К полудню сделали перевязку, и Свинкин сказал, что на мне все заживает, как на собаке. По-моему, я с детства такой – несмотря на болезненность, все синяки и царапины проходили за считанные дни. Возможно, причина в том, что в детстве я засыпал песком свезенные от падений колени. Но не повторяйте этот трюк – кроме кошачьего дерьма и микробов, там может оказаться еще и столбняк.

Болела спина, но больше всего пугало состояние глаза. Пока Ливанов не рассказал, как мне повезло: глазное яблоко на самом деле пострадало не сильно, и это было удивительно, учитывая накрывший меня взрыв. Немного похожу с кровавым глазом. Неприятно, но хоть не ослепну.

После обеда Иван (который оказался всего-то санитаришкой – ХА-ХА!) притащил Цербера. Следом вошли Горин с лейтенантом, и я понял, что снова наступило время разговора.

Пес вошел на поводке, и видно было, как он несчастен. Отвыкло животное от цепей, кто ж винит… еще и морда расцарапана – наверное, тем самым сумасбродным котом. Мы с ним уставились друг на друга. Не сказать, что я ему был прям сильно рад, хотя определенную милоту он вызывал. Как дьявол, наверное – учитывая адскую внешность. Наконец, он завилял хвостом и потянул Свинкина ко мне. Я позволил себе улыбнуться. Почему-то я чувствовал, что псина еще пригодится.

Цербер рванул и запрыгнул на кровать, радостно облизывая мое лицо. Очевидно, что кто-то за ним ухаживал, так как он перестал вонять, стал осанистее и лощеней – если можно так сказать об его мерзкой соломенной шерсти. И я не удержался:

– Не лезь! Стой! Фу, место!

Я сбросил Цербера, а тот все равно с довольной миной облизывал пальцы на моих ногах, выглядывающих из-под одеяла. Я смирился и стал наблюдать за процессом с некоторым отстранением.

– Да ладно тебе, мой мальчик… не нужно таких нежностей, не стоит…

Горин наконец заговорил.

– Как дела с памятью?

– Где-то лучше, в чем-то – также, – я поднял глаза к потолку и развел руки, звеня наручниками.

Полковник вздохнул, растирая ладони.

– Это плохо, Гриша. Ты – единственный подозреваемый, – он пристально заглянул мне в глаза. – И ты должен рассказать все. Не бойся. Любая человеческая жизнь – это ткань из хороших и дурных ниток. Что было, то было. Но ответы мы должны получить – и мы их получим, так или иначе.

Он указал Свинкину на Цербера, и санитар забрал пса. Как только они скрылись за порогом, я подобрал ноги и обтер пальцы спиртовыми салфетками. В ближайшее время придется дать ответы. Но как минимизировать негативные последствия этого?

****

Крылова нервничала. Время шло, а результатов не было. Прошло больше суток, как они нашли этого «Гришу», но до сих пор было непонятно, что такое Ковчег, и где он есть.

Существовало несколько вариантов, как быть дальше. Первый – снова лететь в Межник и проводить более скрупулезное расследование. Второй – дожидаться, пока бродяга заговорит. А в целом она была сторонницей третьего варианта, который подразумевал комплексность: в Межник отправляется следственная группа, пока парня жестко допрашивают – это необходимо, хотя она и испытывала к нему странную жалость. Может, из-за этих порезов на запястьях? Почему-то в ее голове засело, что плохой человек никогда не будет всерьез вскрывать себе вены. Настоящие негодяи – не самоубийцы.

Расследование стопорил Илья. «Сначала допросим, затем решим, что делать», – обламывал муж ее инициативы. Так давай допросим! «Не гони лошадей. Пусть денек отлежится, ему изрядно перепало. Завтра…», – отвечал он.

Пока Лена думала, как изменить ситуацию в свою пользу, она то и дело поглядывала на кулон, найденный на месте крушения самолета. Чутье подсказывало, что это важная улика.

Иммунолог Александр Борисович Крез был интеллигентным мужчиной за семьдесят. Несмотря на это, и длинные седые бакенбарды, он выглядел значительно моложе, даже молодежь удивляя своей энергичностью. Греческий тип лица и проницательные глаза делали его похожим на античного философа. Крылова уже давно с ним работала и полностью ему доверяла.

Увидев кулон, Александр Борисович удивленно застыл. А затем рассмеялся.

– Ахахах! Где Вы это взяли?

– А что это?

Крез задумался.

– Вообще-то, это символ масонов. Видели американские доллары? Помните? Там на банкноте есть пирамида и вот такое Всевидящее око над ней.

– Почему это «око» на кулоне? – она, кажется, вспомнила такое, но ей нужно было больше.

– Да Бог его знает, – снизал плечами иммунолог. – Я думаю, что это нечто типа талисмана, чтоб притягивать деньги и благополучие.

– То есть, это просто талисман? Как кроличья лапка? – Лена испытала разочарование.

– Однозначно.

– А у нас есть масоны? – она не унималась, цепляясь за каждую подсказку.

– Когда-то были. Это же интернациональный символ. А сейчас… Елена Ивановна, откуда у нас сейчас масоны? – он хмыкнул и вынес окончательный вердикт. – Это ничего не значащая побрякушка.

– А вообще, что он значит? Почему для притягивания денег такое странное изображение? – сказанное коллегой не убедило девушку – наоборот, она возбудилась, почувствовав зацепку.

– Глаз… – Александр Борисович умолк, разглядывая кулон. – Гмм… как бы это сказать… Он не несет практической нагрузки. Не имеет смысла, так сказать. Люди дали ему такое свойство – притягивать деньги – только потому, что он из золота, и он был на долларах.

Крез засуетился, поглядывая на часы.

– Елена Ивановна, простите, надо в лабораторию. Антонов просил помочь с последними пробами.

– Сам сделает, – командным тоном отрезала ученая, но сразу же осеклась – старик не заслужил такого обращения. – Ладно, идите. Просто талисман? Игрушка?

Он кивнул, и она дала ему уйти. Вечером Крылова оставила кулон на тумбе, чтоб его увидел муж.

– Наверное, сектанты, – предположил Горин. – Могут, конечно, создавать проблемы. Я думал, что их не осталось.

– Типа, свидетели Иеговы?! – она изумилась.

– Нее… не эти. Более радикальные, – он присел напротив с чашкой какао и неожиданно разоткровенничался, вкратце рассказав все, что ему было известно о символе.

Всевидящее око было популярно в разных верованиях в разные эпохи. К примеру, это мог быть глаз египетского бога Ра либо христианский символ Провидения, либо вообще – символ масонов, что наиболее вероятно. И даже у вольных каменщиков Всевидящее око однозначно было связано с религией – с Архитектором, создавшим мир.

А посему владелец кулона также должен был быть связан с религией. Теоретически, он даже мог быть сектантом – членом какой-то апокалиптической церкви, коих расплодилось множество сразу же после Мадурайского инцидента. Но как резко они возросли, так же стремительно они и исчезли. Это естественно, учитывая, что INVITIS распространялся быстро, и также быстро население Земли сократилось до минимальных значений – вместе с сектантами.

– Этот выродок… я не верю, что он сектант, – задумчиво сказал муж. – Никаких следов религиозности и экстремизма я у него не увидел. Лживый и хитрожопый, вот и все.

– Мне кажется, что он ко мне подкатывает, – невзначай заметила девушка.

– Ерунда, – ответил Илья, и по нему было заметно, что он действительно не озабочивается этим.

– Ты вообще ревнуешь меня когда-нибудь?

– Не в таких случаях. У него ведь нет шансов, – он оскалился. – Или тебе хочется, чтоб я был ревнивым отелло?

Крылова натянуто улыбнулась в ответ и отрицательно помахала головой – ей и так было предостаточно его жестокости. Хотя раньше ей нравилось, когда муж ревновал, делая этим свою любовь к ней более осязаемой. Хотя, о какой любви речь?!

– Ты сможешь расколоть его? – спросила она, вдруг прижимаясь к Горину. – Так, чтоб скорее.

– Могу. Но зачем пытки? – заметил он, отстраняясь и справедливо подозревая, что она лишь хочет его использовать. – Поверь, скоро он сам все расскажет.

Она насупилась, закусив губу. Между ними давно пробежала черная кошка, и теперь каждый ход одного из супругов сопровождался соответствующей ответной реакцией. Когда она хотела примирения и нежности, он ее грубо отшивал. И наоборот. Замкнутый круг, из которого больше не было выхода. Разрыв на разрыве, разбитая чаша, которую не склеить…

Илья продолжал делать вид, что все в порядке – но это была больше дань каким-то своим принципам и привычкам. Не выносить сор из избы, не показывать подчиненным слабость, не унижать привселюдно члена семьи… Единственное, что еще вызывало у него муки совести – это его приступы ярости, когда он мог ее ударить. Боясь потерять молодую жену, он задаривал ее роскошными дорогими нарядами, добытыми разведчиками в экспедициях. Но она не бросала его – и постепенно страх потери исчез, а Горин привык к своим срывам – люди ко всему привыкают.

Поэтому, когда муж ушел спать, Лена уже привычно не проследовала за ним, а осталась на кухне, вспомнив о рюкзаке Менаева. Томик со стихами Бодлера, карта и туристический каталог… в принципе, только карта и представляла интерес.

Пока она не обнаружила в потайном кармашке тетрадь… вот это была находка! Заварив зеленый чай, она пролистнула несколько страниц, с трудом разбирая отвратительный почерк, когда ей удалось прочесть четверостишие:

Вдруг ты кися, то я котик,

Ласковый, и весь в пуху

Так что, кися? Возьмешь в ротик?

Мой стоячий куй…

Она поперхнулась и закашлялась, заплевав тетрадный лист… глаза стали квадратными, а брови полезли на лоб. ЧТО?! Крылова вытерла тетрадь салфеткой и перечитала стихотворение. Божечки, что же он сочиняет? Прочла другие подобные стихи. Какая-то вульгарная лирика с пошлыми акцентами. Возмутительная, грязная, извращенная. Она вернулась к четверостишию о котиках и почувствовала странный жар в животе. Нет – ДА НЕТ! Он совершенно не вызывает у нее каких-то эмоций, а тем более – желания. Этот бред… это просто бред собачий!

Она уже хотела убрать тетрадку, когда между смятых страниц наткнулась на старую фотографию. Юная белокурая девушка стояла между двумя смуглыми парнями. Кровь прилила к вискам и Крылова ощутила, как ее сердце остановилось.

****

Вечером Свинкин принес запеченную свинину, картофель и кулич – оказывается, сегодня была Пасха. Наверное, поэтому санитар и был подшофе, демонстрируя дивное дружелюбие. И, кстати, он сообщил, что мои анализы хорошие. Слава Богу – у меня отобрали столько крови и образцов ДНК, что можно было легко создать моего клона.

В целом, как оказалось, я пострадал не так сильно, как мог. Кроме контузии и неожиданно мелкого осколочка под лопаткой, у меня были многочисленные ссадины, гематомы и ушибы. Колено побаливало, но Ливанов сказал, что это вообще не проблема – само пройдет со временем. Еще были ожоги – не страшные и, конечно, поврежденный глаз. Периодические головные боли, тошнота и головокружения при резких сменах положения. Нормально.

Безусловно, важную роль в моем спасении сыграла степень моего опьянения – прямо скажем, до невменяемости. Хотя мысленно я признал и заслугу Цербера, выхватившего меня из взрывного облака. Цербер-спаситель.

Я давно так не питался, поэтому наполнял желудок как будто я – с голодного края. А когда тарелки опустели, еда тяжким балластом придавила меня к кровати.

– И… десерт! – скалясь отличными зубами, заявил Иван, доставая из почтальонской сумки планшет. – Когда в последний раз смотрел кино?

Он включил «Розовую пантеру». Признаюсь, даже не могу вспомнить, когда я последний раз так хохотал – аж начали болеть все увечья. Пользуясь случаем, я потихоньку расспрашивал Свинкина о месте, в котором оказался, и здешнем населении. И в этот раз он был более разговорчив. Естественно: все-таки, я не болею ничем заразным, у меня есть пес, и я был чуть ли не героем – по моим словам, конечно. Он в это не очень верил – но, а вдруг это правда?

Итак, я находился в Новом Илионе, который, правда, не всегда назывался так. Раньше это была важная военная база, предназначенная для защиты державных рубежей от угроз на юге и востоке. А рядом, буквально в двух километрах, находился городок Новогорск, население которого, в основном, обслуживало одноименную гидроэлектростанцию. До Вспышки, конечно – сейчас Новогорск был пуст.

В октябре 23-го, в разгар пандемии и даже, правильнее сказать, под ее конец, Новогорская воинская часть была усилена батальоном майора Горина, прибывшего из Екатеринбурга. Илья Андреевич быстро оттеснил от управления прежнего командира – полковника Калюжного, и возглавил оборону от краклов. Он инициировал дневные рейды по подземельям, чтоб уничтожать трескунов и, тем самым, снизил уровень опасности. Военные искали выживших и давали им приют в крепости – а в дальнейшем они были привлечены как обслуживающий персонал.

Кстати, о фортификации. В 2024 году Горин начал строительство стены, которая оградила базу от окружающего мира, и реализовал схему многоступенчатой защиты, которая начиналась еще на Катунь-реке, и продолжалась городской застройкой Новогорска. А учитывая, что Новый Илион с двух или трех сторон (толком я не понял) был окружен труднопроходимыми горными участками, то таким образом он полностью обезопасил это место. Конечно, угроза сохранялась, и периодически нелюди появлялись на горизонте, но люди обычно отслеживали их появление – и заранее истребляли.

Уже с 24-го Илион стал одним из немногочисленных объектов, где сохранилась человеческая цивилизация вместе со всеми благами и органами власти. А к 2027 году было завершено его превращение в неприступную крепость, имеющую на вооружении вертолеты, артиллерию, танки и бронетехнику. И постоянное население под 400 ртов.

Помимо прочего, с 2026 года Илион стал еще и центром по изучению фуремии с целью разработки вакцины. Руководила биоцентром Елена Ивановна Крылова – молодая ученая-вирусолог, прибывшая с Арктического Трилистника – с колонии, где укрылось правительство. Кроме того, оказалось, что Крылова – жена Горина. Пренеприятнейшее известие.

И да, Новый Илион так назван в честь Горина, которого зовут Илья Андреевич. Сначала название было шуточным, а затем генерал-президент присвоил объекту это название для официального документооборота.

– Ладно. Сейчас ты сам все увидишь! – улыбнулся Иван, а я подумал, что он восхищается своим Боссом, как современным Леонардо да Винчи.

Санитар перекрыл клапан на шнурке и ловко вытащил иглу из руки. Секунду с сомнением смотрел на наручники, затем достал из халата ключ и отомкнул их.

– Бежать тебе некуда, – констатировал инвалид, откидывая одеяло. – Держись за меня и пошли.

Он подтянул меня, как мешок, за спину, и потащил в сторону окна, шипя гидравлическим суставом своего протеза. Оказалось, что он в хорошей физической форме, я прямо чувствовал мышцы под халатом. Я было запротестовал, хотя его это не остановило. Еще чуть-чуть и мы оказались на балконе. Кажись, это было третьим этажом – не так уж и высоко, но для меня в моем состоянии сбежать отсюда было бы трудно.

Был поздний вечер, на базе тускло горели фонари, поэтому что-то рассмотреть я смог.

– Вот это и есть наша вторая Троя… а третьей – не бывать! Доволен? – с удовольствием протянул Свинкин, наблюдая за моей реакцией. – А там, справа, будка – в ней временно живет твой пес.

В ответ я только кивнул, обдумывая увиденное. Снизу пялились прохожие, и мне это не понравилось. Санитар подхватил меня, возвращая в палату, и я в этот момент умудрился тыкнуть им всем факью. Они оторопели, а мне аж на душе полегчало…

– А теперь отдохни, – пожелал Иван, быстро сделав укол в мою локтевую вену.

И я действительно задремал. Но перед этим предо мной снова пронеслись картинки этой современной крепости: маленькие и большие здания, танки и машины, люди. А больше всего поражала огромная стена на фоне чернеющих горных громад. Безопасно ли здесь для меня?

****

В понедельник зима окончательно выкинула белый флаг. Снаружи все щебетало и жужжало, а солнце щедро заливало палату. Я всегда считал, что не завишу от природных циклов, да вот сегодня что-то переменилось – даже кошмаров не было.

Я проснулся еще часов в семь утра. Мой Свинкин еще не пришел и, не поверите, стало скучно. Нет, я не желал общения – еще чего не хватало – просто надоело лежать в постели одурманенным бревном, иногда просыпаясь, чтоб поволноваться о будущем. Тем более, что вчера Иван забыл пристегнуть меня к кровати. И дверь в палату оказалась не запертой.

На полке стоял пузырек со спиртом, и я принял чуток, запив водой. Внутри обожгло пламенем, а я наполнился эндорфинами. Как же классно! Может, прогуляться? На моем этаже все двери были закрыты, и я поднялся этажом выше, а затем – еще выше, туда, откуда можно было выбраться на крышу. И вдруг мне захотелось обозреть Илион с более высокой площадки.

Пока я возился с люком, который не хотел открываться, за спиной послышалось шорканье, и мои безуспешные потуги были прерваны сердитым слащавым голосом.

– Милый мой, какого черта ты здесь делаешь?! – возмутился Ливанов, появившийся невесть откуда. – Ты не дома, чтоб шастать, где вздумается!

Бесформенная туша нависла надо мной, обдав ментолом, и мне показалось, что его опухшее лицо перекошено от злости и омерзения.

– А что, отец, – сделав серьезное лицо, спросил я. – Покемоны у вас здесь есть?

– Что!? – начмед застыл на месте, осмысливая вопрос. – Что ты сказал?

– Я говорю – я просто вышел погулять! – чеканя каждое слово, ответил я.

Гнев на лице доктора стал менее выраженным – он взял себя в руки.

– У тебя швы… могут разойтись. Иди к себе, пожалуйста, – Игорь Анатольевич сходу придумал объяснение своей ярости, как мне показалось.

Я поднял руки, сдаваясь, и пошел вниз, на свой этаж. Пройдясь по коридору, я вышел к лестнице с противоположной стороны, и пошел вниз. Еще какой-то жирдяй не указывал, что мне делать.

****

Я запутался. По моим расчетам, я уже должен был спуститься на первый этаж, но… лестничные марши продолжились, и я оказался черт-знает где. В итоге я вышел там, откуда доносилась музыка. По пути встретились бронированные двери, но они были открыты.

Музыка, которая привлекла меня, звучала дальше по коридору, и я поковылял туда, заглядывая во все открытые двери. Диспетчерская – с длинным предлинным столом-пультом, усеянным кнопками и датчиками. Зал с огромными черными шкафами, гудящими и бликующими – что-то похожее на серверную. Запертая массивная дверь. Еще одна дверь, за которой я обнаружил стеллажи со стеклянными резервуарами с законсервированной живностью. Крысы, кошки, собаки, и… голова кракла в здоровенной банке. Жуть!

Наконец, я доплелся до источника музыки. Двери распахнуты настежь – я заглянул, и замер. В сумрачном свете мониторов, среди компьютеров, центрифуг и микроскопов танцевала девушка. Грациозно кружась в такт с задорным, хоть и не слишком быстрым, ритмом, она порхала у экранов, а потому предо мной был только вид сзади – но и это было чудесно.

Пышные рыжие волосы струились по васильковому платью как волны огненного моря, бедра изгибались, как асинхронный маятник, задающий темп невероятного сексуального ритуала. Легкая и воздушная, она демонстрировала естественный кошачий изгиб позвоночника, упругие орехи ягодиц и хрупкие лодыжки, сжатые темным капроном колготок. Гостья из прошлого, Ким Бессинжер, только рыжая…

Ростом она была ниже меня – метр семьдесят, или чуть меньше, но этого было достаточно, чтоб подчеркнуть ее стройность и изящество – низкорослые девушки, даже красивые, таким похвастаться не могут, они несравнимы, как цветущее вишневое дерево и куст барбариса.

Эта девушка прекрасна, как самый чистый рубин в женском обличии. Женственна как Елена Троянская, обольстившая Париса. Свежа как нежный жасмин в султанском саду… и я хочу ее так сильно, как ничего больше, и никогда в жизни. Хочу взять соблазнительницу, сорвать запретный плод… хочу сдаться ей, ибо нет в нашем мире оружия сильней, чем женская красота. «Сегодня в белом танце кружимся, – протяжно поет мужской голос, – Наверно, мы с тобой подружимся»…

Рыжая богиня, пританцовывая, передвинулась к соседнему столу, и начала печатать на клавиатуре, не прекращая двигать бедрами. Вероятно, она засекла меня боковым зрением, так как вдруг развернулась и уставилась на меня, улыбнувшись.

– Гриша?! Ну, здравствуйте!

Я потерял дар речи, чувствуя, как подгибаются ноги. Это была Кареглазка. То есть – Елена Ивановна, жена Горина. Она подошла к проигрывателю и прикрутила звук. Я же таращился на нее, не в состоянии отвести взгляд от шелковистой кожи и пухлых губ, и одновременно с этим придумать ответ.

– Эй! Может, скажете, на что Вы так внимательно смотрите?! – нарочито серьезно спросила Кареглазка, теребя что-то золотистое между пальцами.

Бывает, что я говорю глупости – и даже очень часто бывает. И здесь я подтвердил амплуа.

– Сексуально! – выдавил я из себя.

Выражение ее лица изменилось, улыбка пропала.

– Ага! Вот так, значит. Ладно, молодой человек, поведайте, что же Вы вкладываете в это слово?

Я несколько секунд искал подходящее определение, но мозг словно заржавел. Поэтому сказал первое, что пришло в голову.

– Это когда хочется трахнуть.

Она прекратила моргать, и внимательно, с гадливостью, оглядела меня от ботинок до марлевого бельма на глазу.

– Вы мерзкий, – сообщила она. – Сходите в сортир, там фапайте. Или сочините еще одну дебильную поэму.

Не надо было ей этого говорить. Во мне словно переключился тумблер, выплескивая ярость, и активируя дерзость. ОНА БЕЗ СПРОСА ПРОЧЛА МОЮ ТЕТРАДЬ! Она издевается надо мной?!

Или нет? Я подковылял к Елене Ивановне, и с каждым моим шагом ее прекрасные глаза расширялись. Хороший знак. И тут меня осенило, что если хочу заполучить самую лучшую, то это – она. И для этого ее нужно сломать. Покорить. Заставить подчиниться сильному мужчине. Ведь все, что вам чешут женщины о любви, романтике и взаимопонимании – это бред, фантазия, приходящая в прелестные головки в моменты, обусловленные месячным циклом. А остальное время эти самые женщины проклинают вашу мягкость, нерешительность и занудность. Если баба захочет жить с бабой, она и будет с ней жить – но нормальной бабе нужен мужик.

Тетрадь я решил оставить на потом. Мне иногда казалось, что стихи могли бы быть моим козырем в отношениях с противоположным полом, но ясно, что Кареглазку мои сочинения не поразили.

– Выходи за меня замуж, – мне показалось, что в ее глазах промелькнула улыбка, а возможно, это было что-то иное. – Мы будем заниматься любовью дни и ночи напролет, на виллах и пляжах Средиземного моря, на заброшенных островах Карибского моря и в пустынных древних городах Леванта. А после тебе будет тяжело ходить, ты не сможешь свести ноги…

Я не успел договорить свою пошлую тираду, так как Крылова шагнула вперед и влепила мне пощечину, поцарапав мой нос своей золотой побрякушкой.

– Ах ты наглое быдло! – выкрикнула она, вдруг перейдя на оскорбительное «ты», и размахивая кулоном перед моим единственным глазом. – Говори – что это?! Где Ковчег, ты, ублюдок? Что произошло с Артуром?

– Отстань, дура! – я осознал, почему вызываю у всех отвращение – они воспринимали меня сугубо как выродка, человека самого низкого класса, отравленного токсинами человеческого мяса. – Не знаю ничего. Что за манеры?

Видать, такой ответ ей пришелся не по душе, так как она подхватила со стола штатив для пробирок и швырнула в меня. Не успев уклониться, я застонал, когда он врезался в грудь.

– Значит, сдохнешь! Я знаю, что ты был с Мчатряном, – она взмахнула перед моим лицом старой фотографией, забранной мной у майора, и спрятанной в тетради.

Черт! Естественно, она знает Мчатряна, знает его почерк, возможно, даже знает, как было сделано это фото… как получилось, что теперь у нее столько доказательств, что не отвертишься?

А Крылова уже тянулась за тяжелым микроскопом… я рванул к ней и схватил за руки. Пока она вырывалась, я прижал ее к столу, зажав ее ноги своими – как танцор ламбады. Жасминные ароматы волос, шеи, тела обволокли мой неокрепший разум… мельком я снова увидел это фото на столе, и понял – я все понял.

Блондинкой на фото БЫЛА ОНА! И я пропустил удар в промежность. Мне было очень больно. Ниже пояса, Бро!

****

Пока я приходил в себя на холодном кафельном полу, сбежались почти все, кого я здесь знал: Горин, Сидоров и Свинкин, выглядевший, словно с него сняли лицо – в наказание за мою бесконтрольную прогулку. Как они так быстро добрались, даже не представляю – я предполагаю, что полковничья жена в самом начале нашего разговора нажала какую-то тревожную кнопку.

Меня препроводили в какое-то мрачное помещение и Сидоров, сначала принятый мною за добродушного здоровяка, оказался совсем не таким – то подставляя мою голову под дверь, то толкая на выступы. В комнате с грубо оштукатуренными стенами стоял крепкий табурет, над которым висели петли, в углу – приоткрытый ржавый шкаф, из которого выглядывали щипцы.

Все это время полковник шел рядом и молчал, лишь когда я был брошен на табурет, он заговорил.

– Гриша, двигаясь по пути зла, добра не достичь. Если тебе есть, что сказать – пора это сделать.

Будут бить, будут пытать, будут делать больно, – осознал я с ужасом. Сразу признаюсь, чтоб не было недопонимания – я совсем не герой и не персонаж какого-нибудь древнего шпионского боевика. Я очень плохо отношусь к боли, не люблю ее терпеть, и само предвосхищение пыток наполняет мои штаны мочой – уж не обессудьте. Партизан – это не про меня.

– Сказать правду не так страшно, как кажется, – сказал Горин, зачем-то кивая конопатому лейтенанту за моей спиной. – Правда очищает – это путь к катарсису.

Сидоров задрал мои руки за спиной, вдевая в петли, и я почувствовал, как натягиваются веревки. Мое не зажившее тело ответило адской болью…

И тут меня озарило. Ведь это, фактически, был единственный приемлемый выход из скверной ситуации. Раньше я боялся рассказать правду, так как не был уверен в своей безопасности. Но сейчас… я должен продать информацию подороже, стать ценным свидетелем, дать нужное им в обмен на жизнь. А возможно, и на благополучие – Новый Илион мог одарить многими благами. И даже если не так – больше не было другого выхода.

– Я готов. У меня есть, что сказать, – сообщил я. – Илья Андреевич, я приношу искренние извинения – но мне действительно нужно было разобраться в своей голове. Что было реально, а что – фантазия. Те дни в Межнике – они былинасыщенными.

Я заглядывал ему в глаза, сделав преданное лицо и, казалось, сыграл эту роль неплохо. Горин отечески усмехнулся и потрепал меня по щеке – ненавижу такое!

– Хорошо, сынок. Надеюсь, что у тебя будут для нас хорошие новости, – он повернулся к Сидорову. – Степа, звони Ашотовне, пусть приготовит завтрак, такой – поплотнее, – и снова вернулся ко мне. – Отдохни, через полчасика встретимся.

Так и было – я отдыхал и совершенно не нервничал, изводя желудок до язвы. Конечно, ведь ситуация была совершенно безобидной. Очень смешно, полковник…

****

Мы покушали в офицерской столовой, хотя у меня кусок в рот не лез. Я заставлял себя – запасы энергии никогда не помешают. И рассказал обо всем, что знал. Помимо, естественно, моей роли в смерти кавказца.

Иногда полковник с женой задавали уточняющие вопросы. Только Сидоров хомячил за обе щеки, как будто никак не реагируя.

В столовой пополнился список моих знакомств: нас обслуживала «войсковый кашевар» – главная повариха Крепости Наталья Ашотовна. Видать, Горин ей доверял. Она была неплоха – простенькое зеленое платьице подчеркивало, какие у нее широкие бедра, полномерные ягодицы и большая грудь, при этом, она не была толстой, скорее – слегка полненькой. Такой ухоженный вариант жгучей брюнетки за тридцать. Она заинтересованно поглядывала, что было мной замечено и приветствовалось моими улыбками.

Ах да, чуть не забыл – дополнительными участниками мероприятия стали командирский кот Оскар и мой Цербер – его привела Елена Ивановна. Мое чудище сидело более-менее смирно, заколдованно уставившись на стол и иногда получая оттуда обглоданные ребра. Что меня возмутило – пес был с мордой, разукрашенной женской косметикой. Ну, ладно, чокер на шее – посмертный подарок Танюши… честно, я и его бы снял – не подобает адскому животному такая няшность. А разукрашивать бедную собаку по типу проститутки – это вообще перебор!

И Горина, и Кареглазку заинтересовали монахи с Фонтанной площади – оказалось, так она и называлась. Но главным откровением стал кейс, за которым велась охота.

– Илья, это Ковчег! – возбужденно сказала Крылова.

Он скептически щурился и почесывал красноглазого белого кота.

– Он что – в дипломате? Ты так это представляла?

– В дипломате что-то есть, – настаивала она. – Подумай сам. Те люди сбили самолет и охотились за Артуром. И они охотились за его красным кейсом. Но появился Менаев и забрал кейс. Спрятал. Я думаю, он до сих пор в школе. И нам нужно срочно его забрать.

Горин отложил вилку с ножом и откинулся на широком царском стуле, поглаживая Оскара.

– Мне уже надоело гоняться за неопределенностью. Это все чушь. Откуда мы знаем, что он, – и полковник бестактно тыкнул в меня грязным жирным пальцем. – Что он нам не врет?

Я сделал вид оскорбленного праведника, а Кареглазка надула чудесные губки.

– Он покажет, где кейс. Полетит с нами и проведет тебя за руку. Верно, Гриша?

Мои брови взметнулись вверх.

– Да я ногами едва хожу. Зачем я вам – как балласт?

Полковник раздраженно ухмыльнулся, выпустив кота прогуляться.

– Меня не надо за руку вести. Пусть сам и принесет.

От этой наглости я замер вместе с ребрышком, которое было наполовину сокрыто у меня во рту.

– Ребята, я вообще не с вами. Я покажу где – и это мой добрый поступок. Все, чао-какао.

Повариха поставила на стол мороженицы и улыбнулась – я ответил взаимностью, хотя настроение испарилось. Горин достал сигарету без фильтра и смачно закурил, наполнив помещение чадом. Его квадратная рожа повернулась ко мне.

– Здесь, в Горноречье, моя зона ответственности. Я здесь – единственный представитель власти. И хотя вы, выродки и бомжи, каждодневно убиваете друг друга и поедаете, только я могу это делать законно, – он кивнул поварихе, и она налила ему узвар. – Ты полетишь и сделаешь все, что будет нужно. А потом, даю слово офицера, ты будешь свободен. Останешься в Крепости или уйдешь – это будет твой выбор.

Он искоса глянул на жену.

– Лена, это в последний раз. Мы здесь выживаем, а не занимаемся ерундой. Мир изменился… природа самоочистилась. Хватит жить прошлым.

Кареглазка промолчала, хотя было видно, что ей есть, что сказать. Я, не пережевав, проглотил кусочек мяса и отдал кость Церберу – там еще осталось. Встретился с Леной глазами – в этот раз она не была злой. И тоже отдала собаке недоеденный кусок. Лишь Сидоров был прожорливым чревоугодником, не оставив после себя ничего. Откуда он берет аппетит, когда кусок в горло не лезет? Это дивное местечко с каждым разом радовало все меньше.

Кстати, на обеде стало явным, что Цербер не нашел общего языка с котом. Мое чудище погналось за альбиносом, а тот снова расцарапал ему морду. Пришлось вмешаться – пока кот был под столом, я со всей дури придавил его хвост, и он завопил сиреной на весь Илион. Я все спихнул на пса, и полковник выгнал его. Ничего, Цербер, главное, что я отомстил за тебя.

****

Пропасть была так близко к железнодорожному пути, что казалось, паровоз легко может сорваться. Вернее, он должен был сорваться – но благодаря дрону, парящему в вышине, машинист вовремя узнал об обвале. И остановился впритык к карьеру.

Зенон подхватил коляску с Гермесом и ловко покатил к пандусу в вагон.

– Оставь меня, – сопротивлялся синдик. – Я хочу побыть здесь. Еще хотя бы минут десять.

Спертый запах вагона, пропитанный фенолом и мочой, вызывал у него отторжение на уровне анафилактического шока. А снаружи он мог отвлечься от мыслей. Природа чувствовала смену положения планеты и отвечала на это возрождением – едва не впервые за последние годы. Выгоревшие горизонты уже не были пепельно-серыми, они покрывались низкой чахлой зеленью. Еще приятней было находиться на краю карьера – щебень сыпался из-под колес, низвергаясь прямо в жерло бездны. Еще чуть-чуть, и он может сделать рывок, погрузиться в грязь и набрать ее полные легкие… и забыться навсегда.

Он? ИЛИ ОНА?! Теперь не понятно, как правильно. Разум мужчины, тело… уже почти полностью женское. В него влиты десятки литров веществ, призванных перестроить организм. Гормональная терапия скоро добьет те остатки мужественности, которые сохранились. Хочется кричать и плакать, и теперь он не знает, почему. То ли от бессилия, то ли это эстроген с прогестероном.

– Мой друг, не падай духом, – сочувствующе сказал Зенон. – Вся наша жизнь – лишь смена оболочек. Бог определил твою новую историю. Не противься его воле, смирись.

Бывший оперативник грустно вздохнул, убирая ноги, которыми он упирался в вагонную дверь. В голову пришла мысль, что возможно медбрат снова даст героин. Это было бы чудесно…

Но внутри их ждал Дионис – он протянул длинную прямоугольную коробку.

– Начни с самого маленького, затем – по возрастающей, – сообщил священник, хладнокровно наблюдая, как Гермес открывает коробку и оторопевает от резиновых стержней разных размеров. – Все чистое и новое, так что, можешь не кривиться. Ты должна этим прорабатывать вагину. Дважды в день по 20 минут. Иначе срастется, и тебе же будет хуже.

Синдик встретился глазами с Зеноном, и тот виновато пожал плечами. А блондин продолжил напутственную лекцию.

– Используй лубриканты, держи себя в чистоте. Делай гимнастику для груди, как тебе показывали – соски нужно поддерживать в форме. А когда все полностью заживет, можно будет прекратить пользоваться расширителями. Но тебе придется вести регулярную половую жизнь. Сама выберешь, что по вкусу. Смирись с новой судьбой – ты теперь невеста Сурового Бога. Это Провидение, детка, – он снизил голос, в котором, казалось, проскочили жалостливые нотки, а затем строго посмотрел на медбрата. – А Зенон будет все контролировать, подсказывать.

От его рассказа синдик ощутил зуд в промежности, который усилился и стал распространяться по телу. Еще немного, и кожа прорвется миллионом личинок мокрецов, которые вихрем взвеются над паровозом.

– Я мужчина, – заговорил Гермес, почесывая живот, и ему стало противно от своего нового голоса – тонкого и немного гнусавого. – Вы смогли сделать со мной… эти невообразимые вещи. Но я был и останусь мужчиной!

Дионис смерил его взглядом, от пастыря не скрылось покраснение лица и шеи у Божьей невесты.

– Это прошлое. Не живи им. Ты прошла через операции… скажу так, мы применили китайскую методику, разработанную за несколько лет перед Вспышкой. Удивительная технология, которая использовалась в разведке. И теперь ты – полностью женщина. Только разумом ты цепляешься за прошлое, но это ошибка. Осознай новое «Я». Быть женщиной, да еще и красивой, умной, талантливой – вовсе не плохо. Поверь, многие мужчины раньше об этом только мечтали.

– Но не я.

Блондин словно не слышал Гермеса – он посмотрел на часы и, спохватившись, пошел на выход.

– Кстати, старейшина Стикс предложил тебе новое имя – Афродита. Коротко, Дита. Совсем не плохо, как думаешь? – и он исчез в дверном проеме.

Зенон отпер железный шкаф – оттуда глядело большое зеркало в полный рост. Затем громила включил дополнительное освещение, озарившее вагон, словно прожектора.

– Попробуй поработать… с вагиной, – смущенно попросил он. – Пока что сам… сама, то есть. А если не получится, – он столкнулся взглядом с разъяренными глазами Гермеса. – Я недалеко, если что.

И он вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Синдик с усилием поднялся и встал перед зеркалом, спустив с себя одежду. Он не видел себя – там стояла девушка. Невысокая, субтильная, довольно спортивная, что выдавали крепкие ноги и жилистые руки. Уродина, покрытая шрамами, хотя их было не так уж и много. «Экспериментальная китайская методика», «заживет, как на собаке», «вернее, как на суке», – обрывчатым калейдоскопом вспомнились фразы, звучавшие последние сутки. Урод – вот кто я…

Слова закружились в бешеной пляске, перемешиваясь с видениями и кошмарами, он склонился и застонал, прикрыв рот рукой, чтоб не услышал медбрат. Казалось, что это тело не принадлежит ему, просто его голову обтесали и приделали к женской фигуре. Утонченные скулы, маленькая торчащая грудь с выпирающими сосками, выбритый лобок над ярко-красным влагалищем… «Будет побаливать поясница – тебе сделали кошачий изгиб позвоночника, – говорил Зенон. – Хорошо питайся, принимай лекарства… гормоны, время и жир сделают свою работу очень быстро – у тебя будет такая задница – мама, не горюй! Все бабы обзавидуются». Голова пошла кругом, глаза затуманились от слез. Гермес схватил коробку с расширителями и с силой бросил на пол, а затем достал ножницы и стал отрезать грудь.

– Проклинаю тебя, Буревестник! – кричал он, отдирая кусок кожи. – УБЬЮ!

Дверь распахнулась, и вбежали Зенон с Эскулом. Они отобрали ножницы и сделали укол, после которого конвульсии прекратились. Гермес-Афродита уснул, и во сне его ждали кошмары.

Глава 7. Гиблое место

Вторник обещал быть пасмурным. Серые тучи бороздили небосвод, и явление светила было редким счастьем. Сегодня мы прилетели за дипломатом.

Мы приземлились у школы, и солдаты окружили вертолет, ощетинившись автоматами. Несмотря на недавно произошедшие здесь трагические события, я не испытал никакой ностальгии. Я просто не хотел участвовать в этой затее, и не хотел здесь быть.

Я с трудом соскочил с вертолета, стараясь меньше беспокоить ногу с больным коленом. Рядом оказались полковник с женой.

– Тебе оно надо? – Горин окинул взглядом Кракобой, спрятанный в чехле на голени, а затем – мое ружье. – Тебе выдали дробовик, лучшего и желать нельзя.

– Жизнь научила не бросать старых друзей, – ответил я, рассматривая вход в школу.

Звучало пафосно, и тут я, конечно, лукавил – друзей у меня не было вообще, а всех остальных я легко менял на спирт либо антибиотик. А вот Кракобой был очень полезным – я не раз спасался с его помощью. И хотя огнестрел незаменим, но когда закончились патроны, осечка, отсырел порох и прочее – мой клыкастый молот всегда под рукой.

– Пора, – сообщил полковник, махнув группе военных, сосредоточенных в сторонке. – Отряд готов, время начинать. Не вижу смысла здесь задерживаться.

Сидоров и трое солдат – мое сопровождение на всякий случай.

Горин пошел к вертолету, а я напоследок взглянул на его жену, чтоб набраться воодушевления. Сейчас она была единственным, что сглаживало весь негатив. Обычно она ходила в платьях и юбках, даже невзирая на холод или сырость – я успел это подметить. Ансамбль традиционно дополнялся колготами разной плотности – вот это уже регулировалось в зависимости от погоды и температуры. Сегодня же она изменила своему правилу – она была в кожаных штанах типа леггинсов, в короткой бронзово-коричневой куртке и в черных лакированных сапогах на низкой подошве.

Кареглазка встретилась со мной взглядом – и я сделал вид, что мысленно раздеваю ее. Покраснев, она махнула рукой на школу.

– Удачи, Гриша. Принеси его нам – ты сделаешь хорошее дело.

Тысяча викрамов! Вот только не нужно рассказывать о благородстве, – не ответил, но подумал я, поковыляв к школьному крыльцу, где солдаты рассматривали снаряжение. Кажется, там была лебедка, хотя я не уверен – если бы я во всем этом разбирался, то цены мне не было бы. Над солдатскими головами кружили вороны, и мне это показалось недобрым знаком. Подошел Сидоров, гадливо смяв конопатый нос в идиотской ухмылке, и я повел их внутрь.

****

Другого пути в подвал я не знал, поэтому шел по тому самому коридору, где и произошло вторжение краклов. Там, где погибли Саня Щербинин и Семен Иваныч. Сам коридор находился во внутренностях здания и не имел естественного освещения. А потому, освещался он единственно нашими фонарями, превращавшими его в жуткий тоннель. В проходе валялись поломанные козлы и доски, стены были испещрены пулями и осколками, на полу темные пятна от крови, а в конце – расстрелянная покореженная дверь. Но трупов не было – ни наших, ни трескунов.

Чем ближе к двери, тем страшнее, хоть солдаты и дышали мне в затылок. У лестницы я замешкался, поняв, что исполнилось мое дурное предчувствие – подвал действительно был без окон, а значит, и без солнечного света. Гиблые ямы, так прозвал эти места Калугин. Именно в таких подземельях спят краклы, хотя вряд ли, что сейчас они как раз здесь.

– Проходи, – сказал я Сидорову, «поощрительно» положившему лапу на мое плечо. Я бы предпочел пропустить его вперед. – Дипломат там. Прямо и направо. За панелью щитовой.

– Босс сказал, чтоб ты шел впереди, – лейтенант встряхнул бородой. – Сам спрятал, сам и вернешь.

– Что за бред? Горин сказал? – я водил фонарем в разные стороны, выхватывая светом подполье, железные ступеньки и хлам слева – парты, стулья, шкафы. – Никакой благодарности. Я сберег этот дипломат, а взамен получил тупость в человеческом облике.

Кто-то из солдат хихикнул сзади. Петров, кажись. Но Сидоров был непоколебим – это была еще одна черта характера, идеально сросшаяся с глупостью.

Если этого не избежать, то лучше выполнить задачу быстрее. Ступени поскрипывали, нагоняя саспенс, и вскоре ноги достигли бетонного пола. Сзади вереницей спускались вояки.

Воняло сыростью, резиной и пластмассой. Мои шаги были осторожными и почти беззвучными – все-таки, гиблая яма. Сидоров отстал, освещая дальние стены и сложенный возле них хлам – на нем была видеокамера, передававшая в реальном времени изображение и звук.

Я почти добрался к щитовой, когда лейтенант охнул и остановился. Я вполоборота глянул, где застыл луч его фонаря. В ближайшем правом углу колыхались головешки краклов, как вялое эскимо на палочках. Кажись, они дремали – даже потрескивания не было. Около десятка.

Душа ушла в пятки. Каждый шаг вперед приближал к ним. Любой шум, запах, дуновение могли пробудить их. И тогда… от ноги откатилась одна из многих валявшихся бутылок, и ударилась о сгнившее ведро. Твари прекратили раскачиваться.

– Сучий потрох! – вскрикнул один из солдат, идущих сзади, как раз увидев стаю.

Раздался щелчок, сопровождающий снятие автомата с предохранителя. Головешки зашевелились снова, но иначе – они просыпались. Глаза открылись. Спины потянулись вверх, выпрямляясь.

Я хотел, я мог еще рвануть назад, перебираясь через солдафонов, откидывая их набок и отдавая на поживу… спастись, не считаясь ни с чем. Вот только я знал, что так не получится. Мои враги были не только здесь, но и там, а смыться одновременно и от льва, и от коршуна – невозможно. Был единственный, хоть и рискованный вариант – и я доверился интуиции. А что еще я мог? Как я мог влюбить в себя Кареглазку, и отобрать ее у мужа? А что бы вы сделали?

Выдох произошел произвольно, и он же дал мне старт – прямо к щитовой. Сзади слышались проклятия, чей-то предсмертный вопль и оружейный залп. Вот она, дверца с нарисованным фаллосом. И красный дипломат! Целехонький, не тронутый ни одной грешной душой. Современная чаша Грааля, Ковчег Кареглазки…

Назад пути не было. Там – бойня. Если я только что покончил с собой, то зачем? А как же последний, самый важный трофей? Я обязан выбраться отсюда – к своей будущей девушке.

****

Подземелье наполнилось криками, стрекотом и стрельбой. Фонарь, прикрепленный к голове Сидорова, метался вправо-влево, как сумасшедший, выхватывая фрагменты ужасной мозаики.

– Кейс у выродка, – вслух проговорил Горин то, что Крылова и сама увидела на мониторе. – Молодец. Не ожидал такого от него.

– Да. Но смогут ли они отбиться от морфов? – она скосила глаза на мужа. – Как Менаев вынесет Ковчег?

****

Спереди оказалась какая-то гора мебели. Лучше рассмотреть я не мог, так как погасил фонарь. Это, конечно, не было гарантией неприкосновенности – трескуны легко могли учуять меня по запаху. Хотя поднятая пыль, дым и вонь позволяли отстрочить нашу встречу.

До выхода с подвала было метров 20-30, трудно сказать точнее. И они были непреодолимы. Солдаты матерились, отбиваясь от краклов, а те атаковали не напролом, естественно, не как пехота Наполеона – они скакали по подвалу, как огромные умалишенные блохи, периодически находя в обороне дыры, и врываясь в них. Только что раздался вопль еще одного бедняги и, насколько я понимал, Сидоров остался всего с одним бойцом. Сколько «клыков» потеряла стая, я не имел понятия – судя по прыгающим теням, их осталось еще предостаточно.

Из темноты рванул силуэт, и я разрядил в него дробовик. От отдачи все заболело. Пока доставал пистолет – еще одна тварь свалилась откуда-то сверху. Она клацнула челюстью совсем рядом, ее зубы прошлись по металлу дипломата, едва не цапнув меня за запястье. Я выстрелил в упор, разнеся упырю череп. Рядышком пронеслись два кракла.

Надо удирать. Я осознал, что солдаты здесь неспроста, а ради дипломата – этого их Ковчега. А я ведь его «носитель». Они прикроют меня любыми способами.

– Степан! Степан, я иду! – завизжал я. – Прикрой – у меня дипломат!

Присев и крича, что есть мочи, я расстрелял еще одного трескуна, пока Сидоров не откликнулся.

– Иди! По середине – мы прикроем!

Я рванул, хотя бегуном я был так себе, особенно из-за хромоты. Не успел я добежать до лейтенанта, как последний солдат исчез в груде мусора, увлеченный тварью.

Сидоров все еще заливал подвал свинцом, когда я услышал сзади стрекот и в подкате нырнул вниз, проехав и кувыркнувшись метра на два. Сам в шоке, как смог. Степан оказался сзади и начал отступать к выходу – в мою сторону. Я стартовал, но не проскочил и пары шагов – автомат лейтенанта смолк. До лестницы оставалось метра четыре…

****

Столп света рассеял темень: Сидоров копошился в подсумке, ища рожок с патронами, а рядом изготовились к прыжкам целых три твари. К счастью, им не дали сделать черное дело – вокруг меня засвистели пули. Степа выругался – ему оторвало ухо. А я ринулся к выходу. Чья-то рука подхватила меня, затаскивая выше и выше по лестнице, пока я не оказался в коридоре.

Я так и засел за луткой, уцепившись в дипломат. Мимо шли солдаты в защитном обмундировании и спускались в подвал. Сквозь выстрелы и взрывы слышались вопли, команды и стрекотня.

Рядом упал Сидоров – камуфляж на нем был изодран в клочья, на автомате согнуто дуло, а сам он выглядел так, будто повидал дьявола.

– Менаев? Живой? Валим на хрен! – лейтенант показал рукой на выход, он дрожал, как осиновый лист, и его жест больше походил на судорогу.

****

Горин вытер вспотевший лоб. Слишком много неожиданностей, черезчур много погибших. Слишком высокая цена…

Выродок спустился с крыльца с красным кейсом, и жена побежала к нему, а некоторые из солдат рукоплескали – никто не ожидал такой храбрости от быдла. Хоть Лена получила, что хотела. Он надеялся, что теперь она угомонится и выполнит обещание. Она должна будет родить.

– Ты как? Целый? – спросил полковник у подошедшего Сидорова, вскользь взглянув на металлический короб в руках жены.

Лейтенант кивнул, хотя его голова была залита кровью. Тогда Горин связался с подвалом.

– Сокол, говорит Альфа, прием! Задача выполнена, начинайте отход.

****

Поворот влево, вправо, здесь уже светло – лучи пробивались в окна, и Мычаев успокоился. Они палили в черноту, но уже так, для проформы. И напоследок, гранаты… они разорвались в глубине коридора, обрушив стены и подняв облако пыли. Сержант облегченно вступил в вестибюль и опустил автомат. Ох, и денек!

Налеткин пропал. Может, его убили? Было бы неплохо. Мычаев недолюбливал Налеткина – оба сержанта были из одной деревни и грызлись, как волк с бараном. А, нет – вот он…

Движение. Колебание воздуха. Вонь уксуса. Боковым зрением Мычаев даже не увидел – ощутил, что рядом кто-то есть. Стрекот. Он развернулся… и клыки вгрызлись в лицо. Налеткин напротив… и не стреляет. КАКОГО ВИКРАМА?!

****

Налеткин очень обрадовался смерти закоренелого врага, однако быстро взял себя в руки. Он выстрелил… мимо? Тварь шарахнулась к лестнице, чтоб укрыться под ступеньками, и продемонстрировала татуировку вдоль позвоночника. Судя по атрофированным половым признакам, когда-то, до заражения, это была молодая женщина. И сейчас она была необычно неуклюжей. То ли раненная, то ли больная. Странно – морфы не болеют.

Вторая пуля пробила грудину твари, третья – снова мимо – самка упала. От подвала донеслось рычание, и Коровин с Черданцевым разрядили туда по рожку.

Когда Налеткин с Самойловым зашли за лестничный марш, подстреленная особь лежала, выгнув спину и выпятив живот. Монстр хрипел и кашлял кровью. В ухе ожил наушник. Вместо Босса раздался взволнованный голос его жены Елены Ивановны.

– Воробей, прием! Что с морфом?

– Воробей слушает, прием. Похоже, объект умирает.

Возникла пауза, прервавшаяся шипением и разговором с той стороны. Налеткин понял, что Крылова о чем-то спорит с полковником. Наконец, она вернулась.

– Забрать морфа, живо!

Налеткин ошарашено посмотрел на тварь, а затем на ребят – у них была общая связь. Они тоже не обрадовались – каждый рассчитывал, что рейд закончен. И так перебор с приключениями.

– Как забрать? Где, вообще, Илья Андреич?!

Что за хрень? Им подопытных мало?

– Пацаны, используйте мешок с лебедкой, – в этот раз по рации отозвался Горин. Голос у него был суровый и недовольный. – Больше в морфа не стреляйте. Загарпуньте.

Сержант оглядел школьный холл, пытаясь сообразить. Лебедка… она была на вертолете на всякий случай. В рейдах бывали разные ситуации, и иногда лебедка оказывалась просто незаменимой. Коровин вывел его из ступора, поднеся брезентовый мешок и крюк с тросом – от лебедки, только что установленной снаружи. Быстро сработали…

– Окей, – нахмурился Налеткин. – Сделаем это, ребята, и домой.

Спустя немного они упаковали особь, напичкав седативными боеприпасами. В коридоре снова показались краклы – они продирались сквозь завал, как бешеные кроты. Налеткин с товарищами обильно нашпиговали коридор свинцом, а Коровин запулил пару гранат. Неймется сукам…

Черданцев загарпунил мешок, снаружи заурчал мотор лебедки, и трос потащил добычу. Тварь трепыхалась, как рыбешка в сачке, но вскоре полностью затихла.

****

Кареглазка попробовала открыть кейс, но безуспешно. Только теперь я сам рассмотрел его при свете дня, и понял, что он действительно необычный. Глянцевая поверхность оставалась блестящей и без царапин, несмотря на все перенесенные испытания. А возле кодового замка, под рогатым символом биологической опасности, были выведены серебряные буквы «BG».

– Спасибо, – поблагодарила она. – Мы, конечно, откроем его. Где-то я видела этот логотип…

Я улыбнулся, погладив ее по спине – ненавязчиво, дружески. Тише едешь – дальше будешь.

– Почему солдаты до сих пор возятся в школе?

Она подняла на меня свои огненные глаза. – Тебя это не касается, – и снова уставилась на дипломат. А скоро я сам увидел выбегающих солдат – они помогали двигаться тяжелому мешку, закрепленному на тросе. Судя по всему, в мешке был трескун.

– Зачем вам кракл? – спросил я у окровавленного Сидорова, присевшего рядом на лавке. Тот показал глазами на ученую.

– Для изучения.

– Чушь! – возразил я.

Он пожал плечами и ушел к вертолету, где Горин контролировал размещение «груза».

– Зачем вы это делаете? Они же опасны? – спросил я у Кареглазки, завороженно переворачивающей дипломат дак и эдак.

– Не лезь не в свое дело, – отрезала она, в сотый раз безрезультатно пытаясь подобрать правильный код. А затем все же сообщила. – С морфом что-то не так. Слабый. Увеличенные внутренние органы, вздутый живот, – она заметила мое недоумение и добавила, понизив голос. – Это может быть, что угодно: рак, паразиты, реакция иммунной системы. Нужно осмотреть.

– Беременность? – пошутил я.

– Исключено, – она снисходительно улыбнулась. – Морфы – это больные люди. Они не растут, не взрослеют, не развиваются. И они не могут давать потомство. Это ведь не новый биологический вид.

– Если бы все больные люди не могли оставлять потомство… – саркастически протянул я.

– Если бы ты не был таким дураком, – засмеялась она, хотя не продолжила, что произошло бы в этом случае.

– То встретил бы тебя пять лет назад? – продолжил я вместо нее. – И сделал тебя беременной?

– У тебя не было шансов, – отрезала Елена Ивановна, бурно покраснев на лице и шее.

Я взял ее ладонь и застыл, глядя в упор в медовые очи.

– Я умею быть очаровательным.

– Без шансов! – засмеялась Кареглазка. – Слишком молод. И вообще не в моем вкусе. Донжуан!

– Ты меня не убедила, – сообщил я. – Просто представь, как я целую и ласкаю тебя.

– Ты охренел?! – возмутилась она.

Боковым зрением я заметил приближение Горина. Надо прекращать флирт. Главного я достиг – понял, что Кареглазка любит кокетничать также, как и все девчонки, и заронил в ее разум теоретическое предположение о нашем интиме. Кто знает – вполне возможно, что в следующий раз, когда она будет спать с мужем, она представит меня?

– Ладно, – замял я тему в аккурат к подходу полковника. – Но если она беременна, то должен ведь быть источник беременности, – Горин пристально смотрел то на меня, то на жену, поэтому я сделал вид, что мы активно обсуждаем научную теорию. – Самец что ли. Кто-то ведь является отцом маленького чудовища?

– Что?! – удивленно спросил полковник, акцентировав букву «Ч». – Что ты мелешь, Менаев?

Ученая посмотрела на меня, а затем на мешок, который как раз укладывали в вертолет.

– Он выдвигает научные теории. Правда, бредовые и бесполезные, – она ехидно улыбнулась. – Думает, что он такой же умный, как и вирусологи, иммунологи и эпидемиологи.

– Шибко умный? – Горин неодобрительно уставился меня, в то время, как Крылова показала мне язык. – Хорошо, значит, я придумал, куда тебя поставить работать.

****

Крылова пылала счастьем, и ей было за это неудобно, ведь слишком много людей погибло. В то же время, Ковчег был у нее, и ей никак не удавалось скрыть радость. А вот на муже лица не было…

Из школы донесся разъяренный рев, и полковник насупился. Необычная активность для этих тварей. Обычно днем морфы прятались в подземельях. Ведь ультрафиолет был для них губителен: сжигал кожу, ослеплял, вызывал жуткую боль. Правда, сегодня люди потревожили тварей… Но как бы там ни было, здесь, снаружи, было безопасно.

– Пора улетать, – Горин раздраженно посмотрел на жену. – Нам дорого обошлась твоя коробка.

– Никто не знал, что здесь спит стая, – она сжала губы. – Илья, мне жаль.

– Надеюсь, теперь ты довольна.

– Хорошо, Илья, – девушка свела брови и прищурилась. – Я все поняла. Больше не будет никаких рейдов, потому что ты не можешь предусмотреть наличие морфов и оборону от них.

Ударила по больному месту. Полковник налился кровью, вытаращив глаза. Что?!

– А кто виноват? – продолжила Крылова. – Я? Я вроде делаю свою работу, и пытаюсь сделать лекарство. И Ковчег для этого необходим, – муж попытался что-то сказать, но Лена своей интонацией осадила его. – А ты? Ты что делаешь? Переводишь стрелки?

– Твою мать! – выругался он и повернулся к пилоту Куриленко. – Взлетаем. Мы только что сделали важное дело – потеряли десять пацанов и достали коробку.

Горина трясло от гнева, но он обуздал агрессию. Главное – выждать первые минут 10. Тогда гормон покинет мозг, и не сделаешь нечто, о чем потом будешь жалеть. Конечно, это срабатывало не всегда. Когда получалось, он чувствовал себя победителем левиафана. А если нет…

****

Мы взлетели, и Ми-8 завис на высоте третьего этажа, ненадолго, перед тем, как взять курс на Новый Илион. Все расстроенно поглядывали на пустые места, еще час назад занятые сослуживцами. Я взял руку Кареглазки, пользуясь грустным моментом. Она не отреагировала, уставившись на мешок с тварью под ногами – а ее муж сердито глядел в окошко.

– Эй! – воскликнул один из солдат. – Что это?

Окна напротив, в каком-то из классов, зазвенели и рассыпались. В образовавшемся проеме появился долговязый нелюдь со свежими рубцами на морде. Он ревел, клацая челюстями, пока солнечный свет обжигал его кожу, шипевшую, как на сковороде. Одного глаза нет. На груди дымятся буквы «ХТК». Охотник!?

– Расстреляйте, к чертовой матери! – приказал Горин.

Но кракл уже исчез. Налеткин огорченно вздохнул, откладывая автомат в сторону. Вдруг в классе что-то мелькнуло, и Охотник с разгона выскочил в окно. Его прыжком можно было бы восхититься, он был достоин олимпийских медалей. От школы до вертолета было не меньше 5 метров, для человека это было бы немыслимой дистанцией – но монстр преодолел ее. Под ураганный грохот двигателей и пропеллеров он ворвался в салон Ми-8 и ухватился за Налеткина. Сержант заорал, не удержался, и вывалился вместе с краклом. Он грохнулся на асфальт, пустив под себя лужу алой крови. Однако – не Охотник. Морф уцепился за полозок от шасси и стал подтягиваться наверх. Солнце обжигало его, покрывая серую кожу многочисленными язвами, но он был настойчив. Еще чуть-чуть, и он почти достиг салона.

Его нужно было сбить, расстрелять, вот только его позиция была довольно выигрышной. А если он проникнет внутрь…

– Чего тормозите?! – я дрожал от ужаса. – Он же сейчас будет здесь!

– А солнце? Свет? Он ведь должен сгореть! – ответил Самойлов, слинявший подальше от места, где он сидел вместе с Налеткиным.

Горин сжимал пистолет и казался невозмутимым, хотя его выдавала лысина, покрытая испариной. Коровин и Черданцев выставили автоматы, а Елена Ивановна уцепилась в дипломат. В это время Охотник достиг нужной зацепки и ворвался в салон. Полковник выстрелил, но морф оказался феноменально ловким – несмотря на ультрафиолет, уже почти превративший его в жаренного слепого карася, он умудрился уклониться. В итоге, пули погрузились в туловище и даже в голову, но мозги остались целы. Пошатываясь, он бросился к Кареглазке.

– Черт! ДА ЧТО СО ВСЕМИ ВАМИ?! – в моих руках уже блестел Кракобой, и как только монстр оказался на расстоянии подскока, я выпрыгнул, вмазав по черепушке что есть дури. У кракла в голове что-то треснуло, он отклонился назад – а я упал прямо на Елену Ивановну.

Вояки наконец поймали гада на мушку, и стали поливать свинцом. Охотник пытался удержаться, но ударная сила выбила его из салона, и он камнем упал – почти рядом с погибшим Налеткиным.

– Бляха-муха! – мимо пролез перепуганный Коровин и выглянул в окошко. – Что с этой тварью? Они же не должны так делать? – солдат поочередно смотрел на Горина, Крылову, и даже на меня, что мне льстило. – Скажите, что произошло?

– Батя объявился, – засмеялся я, пытаясь успокоить дыхание, и посмотрев на Кареглазку. Но никто не поддержал мою шутку, а ученая задумалась, кусая губы. Ее руки не прекращали дрожать, поэтому я снова накрыл их своими.

– Поехали домой, – приказал Горин, кидая вниз, к Охотнику, охапку гранат. Это ж надо было так – убить еще одного из его людей, когда все уже были в безопасности. Трагическая бессмыслица.

Ми-8 на крейсерской скорости направился на юг, и всю обратную дорогу мы молчали – настолько были потрясены этим ужасным и странным днем. А я грел руки полковничьей жены – война войной, но никогда не забывайте, из-за чего все эти заварухи начинаются…

****

Невысокий смуглый мужчина за сорок, сидящий на балконе, отложил бинокль и склонился над альбомом. Он спешил закончить последний рисунок – военный вертолет, улетающий к дальним горам. Перед этим он быстро заштриховал вертолет у школы, кракла в разбитом окне, Менаева, выходящего из дверей с дипломатом. Рисунки, в целом, черно-белые, графические. Но некоторые детали он навел фломастерами и цветными карандашами – красный кейс, рыжая девушка.

Все это пригодится ему, когда он доберется до Пирата – старый товарищ интересуется таким, ему всегда было любопытно, за что готовы умирать люди после Конца Света. В данном случае – почему столько военных погибли из-за дипломата. Он улыбнулся в предчувствии награды. Еда, пойло, лекарства… а самое главное – женщины, лучшие из выживших. Счастье, аж до дрожи!

****

Как и договаривались, я мог уйти, когда захочу, – так сказал Горин. Полковник держал свое офицерское слово, хотя его жена все еще имела ко мне вопросы – к примеру, о моих следах в лесу. Бог миловал, и пока что эта тема ушла на второй план, чему способствовало и то, что мозги Крыловой теперь были заняты Ковчегом.

Искушение смыться побыстрей было сильным. Несмотря на видимость благополучия, я прекрасно понимал, как функционируют такие сообщества – законом и справедливостью тут и не пахло. Все решала воля одного человека, окруженного кликой. Шерхан и его шакалы.

И все же, пока что я решил остаться. Честно – из-за Кареглазки. Хоть Елена Ивановна и была замужем за главным человеком в радиусе тысячи километров, я все же чувствовал, что между нами что-то происходит. Возможно, в зародыше, в виде нечеткой симпатии, но что-то есть. Это была игра с огнем, охота на тираннозавра, бой с богами – но я безумно сильно хотел эту девушку.

Итак, я остался, а так как в Крепости все чем-то заняты и приносят пользу (я щас лопну от сарказма!), у меня появилась работа. Не ахти какая, убирать в Логосе – в лаборатории под медчастью, обустроенной Крыловой. Уборка включала в себя мытье полов, панелей, уборку в виварии… чистку инвентаря, санузел и еще множество всякой херни, от которой меня тошнило. Но эта работа была не такой тяжелой, как например, в карьере, а вдобавок, я постоянно находился рядом с Кареглазкой.

Сразу же после рейда, мы пообедали, правда – без Елены Ивановны, улизнувшей к Ковчегу. А когда все ушли, я снова прошмыгнул в столовую, где выклянчил у Ашотовны добавку: котлету с пюре для меня и говяжьи кости для Цербера. На самом деле, просить и не пришлось – армянка с сочувствием отнеслась к моим выпирающим ребрам и, кажется, даже с радостью удовлетворила мой аппетит. Предположительно, она посчитала своей обязанностью устранить мою болезненную худобу. Вот и отлично, жирок в наше время – совершенно необходимый атрибут выживания. В условиях нерегулярного питания худоба становилась опасной – три дня без еды, и кирдык.

****

Достав кейс и выбросив кракла из вертолета, я произвел хорошее впечатление на полковника и его солдат. Я все еще оставался в их глазах выродком – но очень годным выродком, смахивающим на настоящего сталкера. Это одновременно и радовало, и удивляло – учитывая, что я остался таким же трусливым и эгоистичным.

Горин даже разрешил мне прогуляться по Крепости. Как полагается, я промочил горло перед экскурсией – чтоб победить тревожность и болевой синдром. Мое состояние улучшилось, с глаза сняли повязку, хотя спина с коленом еще болели. Как и чертовы ожоги.

Сначала со мной были только Шпигин и Свинкин с Цербером.

Пес почему-то невзлюбил капитана. Внешне так не выглядело, но я видел собаку насквозь. Цербер все время подлезал Шпигину под ноги, пытаясь заставить его потерять равновесие, запрыгивал на него, пачкая лапами, а однажды даже пометил ему берцы – пока офицер принимал по рации отчет от дежурного в штабе. В итоге, Шпигину пришлось покинуть нас. Почему-то я обрадовался, и даже позволил себе погладить горбатую спину страшилища.

С одной стороны, в Илионе все было интересно – я давно не видел очага цивилизации, да и для побега нужно было побольше разузнать. С другой – ничего экстраудивительного мне не показали. Почти обычная воинская часть. Признаюсь, за последние годы я побывал на нескольких, рыская в поиске чего-то полезного.

Кроме, разве что, Стены.

Стена была произведением искусства. Монолитная смесь камня, кирпича, бетона и железа, по большей части извлеченных из Новогорска. Высота фортификации в разных частях составляла от 6 до 9 метров, толщина – около 2 метров, расширяясь в некоторых местах для размещения тяжелого вооружения. Я поглядел: там были и катапульты, и огнеметы, и артиллерийские орудия, и просто пулеметные гнезда. Выглядело внушительно.

Жители Крепости обитали в казармах и в бывшей гостинице, а офицеры и семейные жили в небольших домиках в сосновом сквере на западе. На востоке, ближе к выезду в Новогорск, размещались склады и хранилища, ангары для техники и вертолетная площадка. В центре, вокруг плаца, находились штаб (он же Куб), армейский клуб Одеон, котельная, здания пищеблока и прачечной. Медчасть вкупе с биоцентром (Логос) находилась на противоположной от штаба стороне площади – их разделяло метров двести. Там же были бювет, ателье, оранжерея и немного на отшибе – церквушка с желто-лимонным куполом и громадным крестом горе. На севере – фермы со свиньями, коровами и курами, на юге – учебная площадка: крытый спортзал с тиром и стадион со стрельбищем.

Кладбище и взлетная полоса размещались за пределами Илиона.

Упомяну и пейзаж. С запада и севера Крепость была защищена горами, а на востоке и юге соприкасалась с городской застройкой – и все это было отделено от внешнего мира бурной речушкой, питающей гидроэлектростанцию.

Вы, наверняка, заметили, что слова Крепость и Стена я употребляю с большой буквы? Сам не знаю, как это выходит, просто местные произносят их так, что появляется стойкое впечатление, что Крепость – это топоним, как и Новый Илион, а Стена – отдельный географический объект. Какое-то особое уважение звучит… что я сам придаю заглавные буквы этим словам.

Нужно отметить, что пока я был заперт в палате, Цербер здесь полностью обвыкся. Он ловко гонял воробьев, рассекая километр на километр, и мне кажется, что его можно было бы использовать для побега. Если бы он был поумнее – хотя, будучи умным, он никогда бы не спас мою задницу.

Естественно, мне показали не все – я на это и не рассчитывал. А скоро мне оказалось совсем не до этого – по пути к нам присоединилась Елена Ивановна. Она снова расспрашивала о моей встрече с Мчатряном – не говорил ли он что-то, похожее на код от дипломата.

Кареглазка шла впереди, и я не мог оторвать глаза от раскачивающихся бедер. Иногда она будто случайно прикасалась рукой, несколько раз даже прижалась – и это меня каждый раз заставляло волноваться, как 15-летнего мальчишку. Такая тактильная активность сбивала с толку – из опыта я знал, что это могло быть как многообещающим признаком флирта, так и проявлением обычной симпатии, не имеющей ничего общего с соблазнением.

А затем все усугубилось еще и видом снизу, который открылся передо мной, когда мы поднимались по лестницам. Конечно, рядом был Свинкин, и я не позволял себе слишком много. И, все же, иногда мне удавалось заглянуть под юбку.

И хотя у меня был план изучить локацию, пока есть возможность – я был весь на иголках, и не мог сконцентрироваться на задаче. Сколько раз я ругал себя за проклятый переизбыток гормонов!

Как бы там ни было, мне все же удалось засечь кое-что полезное. К востоку от плаца, неподалеку от церкви, стояла кирпичная постройка – как склеп. Оказалось, что это вход в тоннель, соединяющий Илион с гидроэлектростанцией. А так как подземный ход совпадал с течением небольшой подземной речушки, обеспечивающей Крепость водой, то местные называли его Акведуком. Горин переживал о стабильном электрообеспечении и водоснабжении, поэтому тоннель стал его вторым крупным строительным проектом после Стены.

На массивной двери Акведука висел серьезный замок, а вот охраны я не заметил – наиболее вероятно, что солдаты просто периодически делали там обход.

****

Охотник укрылся от солнца, скатившись по ступенькам в подземный переход. Сейчас он больше походил на драную тряпку, чем на представителя племени, захватившего планету.

Время было на его стороне, оно не играло роли, и нонсенс – время поджимало. Сложно и необъяснимо, хотя он совершенно не задавался такими вопросами.

Охотник стойко переносил боль – несмотря на адский обжиг ослепляющим ультрафиолетом. В темноте боль стала тупой, хотя и всеобъемлющей. Его состояние было равно агонии, кожа представляла собой сплошной ожог – вернее, кожи не было, она сгорела дотла вместе с сетчаткой единственного глаза. Все органы были поражены дневным светом, а также сотней свинцовых зарядов. Разорванный, сожженный, уничтоженный… только мозг еще сохранял функционал, только нервная система снова и снова перезагружалась, пытаясь запустить разрушенные системы жизнедеятельности.

В эти моменты в сновидения, наполненные голодом, кровью и мясом, врывалось нечто – оно действовало на сердечный мускул как самый мощный электрошокер, как стартер, запускающий двигатель. Особь. Голодная, как и он. И их связывает невидимая нить. Он должен спасти, освободить ее – это единственное, что знал Охотник. ЧТО ТАКОЕ МАРГА?!

Скоро, совсем скоро, он восстановит силы, и найдет ее. Найдет их – и насытится ими. Прекратит существование их вида. Челюсть рефлексивно дернулась, пожирая пролезающую рядом сороконожку. Скоро, совсем скоро он снова будет готов к охоте.

Глава 8. О чем не знают мужья?

После экскурсии Елена Ивановна потянула меня на работу – в Логос. Мол, тоже на ознакомление. От мыслей о работе стало канудить, но после ее прикосновений я не могсопротивляться.

Лаборант по имени Валера Антонов, зануднейший из людей, с бегающим неудовлетворенным взглядом, словно его только что оторвали от просмотра порно, провел меня по лабораториям, а «ассистентка» Зоя Бергман выделила инвентарь. Я пробовал пошутить с ней, но горячая внешность и подкачанная задница оказались обманчивыми – она была редкой тупицей. Бергман вообще была из тех девушек, которые в соцсетях заносят незнакомых людей в черные списки. Профилактически – ведь она не имеет понятия, кто ты, и чего хочешь. Вернее, она думает, что знает все это – ты кобелина, и если она подтвердит запрос о дружбе, то ты напишешь ей уйму пошлых сообщений и будешь преследовать аки маньяк. Но, крошка, это ведь социальные сети! Не собираюсь я тебя преследовать (ха-ха!).

После знакомства с биоцентром я вернулся в диспетчерскую, где Кареглазка все так же возилась с комбинациями для дипломата. Можно было не заморачиваться, и вскрыть коробку – хоть ломом, хоть пулей, хоть чем, но она пока что не желала их использовать. По ее мнению, внутри могло быть что-то хрупкое, и его ни в коем разе нельзя было повредить.

Потом она переместилась в свежеоборудованный бокс, где содержалась пойманная тварь, и я пошел следом. А Цербер – за нами. Вообще, мне очень-очень нравилось ходить сзади нее – таких шикарных бедер я давно не наблюдал. Не то, чтоб они были габаритными – нет. Они были… я бы сказал, средними – довольно худенькие, аккуратные, и в то же время, достаточно широкие и округлые. А венчались эти божественные бедра такой же превосходной, аккуратной попой, похожей на аппетитные идеальные шарики. Все это так божественно покачивалось при ходьбе, что мое тело устремлялось вверх – ну, конечно, не все тело, и не к небесам, если вы меня понимаете.

Елена Ивановна ввела особи смесь препаратов, снова усыпивших ее, и взяла анализы. Показатели были несколько нестандартными, о чем она переговорила с бодрым пенсионером по фамилии Крез. Затем повернулась ко мне.

– Ты долго будешь ходить хвостом? – спросила она, подключая краклобабу к проводам.

– Это моя работа, – ответил я.

– Ты уборщик, а не шпион, – она улыбнулась. – Кстати, тебе нужно поселиться в казарме.

– В КАЗАРМЕ?! – я скривился.

– Ты же не семейный, и не офицер.

– Возможно, скоро буду, – я расстроился, жить в казарме не хотелось.

– Офицером? Я бы на это не рассчитывала, – она прилепила последний датчик на живот твари.

– Цербера я тоже возьму в эту богадельню? – напомнил я о питомце. – Вместе с ним я как семейный.

– Иди, Господи! – засмеялась Кареглазка. – Придумаем что-то и собаке.

– Пожалуй, я мог бы жить здесь, – предложил я вариант, вдруг осенивший меня. – Валера говорил, что нужно убраться в одной из кладовок – перебрать вещи, перенести.

Я даже готов был поработать, хоть уже и вечерело – так сильно не хотел в казарму.

– Да, там нужно поубирать, – согласилась она. – Но там жить ты не будешь, это будет новая кладовая – вместо вот этого бокса. Иди, я потом обсужу с мужем твой жилищный вопрос.

****

Чулан был завален хламом с медчасти, вероятно, оставшимся здесь еще с тех времен, когда я ходил в школу: матрасы и подушки, старое постельное белье, несколько разбитых коек, тумбочек и зеркал. Я должен был это переместить на свалку за бараками.

В качестве грузчика я вначале успешно использовал Цербера – привязывая к нему подушки и белье. Вскоре хитрожопая псина разленилась и куда-то умотала. Тем более, уморился я – мои силы еще недостаточно восстановились, да и какого викрама, в самом-то деле?! Присев на сломанном стуле на трех ножках, я переждал приступ тошноты, связанный с контузией, закурил и пускал кольца под потолок, когда увидел в стене проблеск света. Все, что было странным, нужно было обязательно проверить, поэтому я внимательно оглядел светящуюся щель.

В первое мгновение я опешил и отпрянул, а затем все же вернулся. Оказалось, что через брешь видно соседнее помещение. И там оказалась… Кареглазка. И Цербер. Так вот, куда ты сбежал, вражина!

Елена Ивановна чувствовала себя с собакой абсолютно раскрепощено, она насыпала уродцу в миску что-то, напоминающее плов, и поглаживала, пока он ел. Она присела с животным как раз напротив червоточины, и я увидел, как двигаются ноги, то открывая, то скрывая точку соединения. В темноте капрона просвечивало белое белье – и этого было более, чем достаточно.

Меня охватило вожделение, и я стал усердно и с упоением «трудиться», когда чертов пес стал крутить хвостом, мешая обзору. Я жадно ловил глазами каждый кадр, почти не мигал, чтоб завершить начатое, но собака стала меня злить. Следующий раз, когда Цербер прикрыл Кареглазкину промежность, совпал с тем, что она поднялась – ей стало невтерпеж сидеть на корточках. Я выругался – тихо-тихо, но пес как будто услышал. Он повернулся в мою сторону, и залаял. Ученая также уставилась на эту стену. Да черт же подери! Я ведь уже почти!

Неожиданно лай раздался прямо перед дверью в кладовку, при том, что она не запиралась – замка не было, а шпингалет был сломан. Дверь распахнулась, и вошла Елена Ивановна с Цербером за спиной. Увидев меня, они словно поменялись эмоциями: псина уже гавкала с радостью от встречи с хозяином, а вот моя начальница… ее лицо приобрело сердитый вид.

К сожалению, я ее понимаю. Она застала меня с расстегнутыми штанами, хорошо хоть, что я успел прикрыться. Конечно, будь я девушкой, мне бы польстило, что я вызываю такие чувства у мужчин, да только вот… настоящие девушки не такие. Почему-то им не нравится быть объектами первобытных желаний. Кареглазка прошла мимо, чураясь близко приближаться, словно я могу оплодотворять по воздуху, и заглянула в то светящееся пятно, к которому я был прикован последние минут десять. Ее лицо приобрело бордовый оттенок, и она посмотрела на меня, в то же время, избегая встречи наших глаз.

– Я не представляю, как ты будешь со мной работать!

Она выскочила, вильнув бедрами перед моим носом, и грохнув дверью, так что, я не уверен, услышала ли она ответ.

– А я прекрасно представляю! – крикнул я, и добавил уже тише. – Плохо, что это только фантазия!

****

Дионис ожидал увидеть отталкивающее зрелище, но – не настолько. Гермес-Афродита была прикована к постели цепями и накрыта двумя шерстяными одеялами. Зенон говорил, что она постоянно мерзла.

Если вы не видели умалишенных – явных, буйных, в стадии обострения – тогда вам не представить этого. Невольный трансгендер был безумцем. Глаза Божьей нареченной были залиты кровью, за которой не было белков, лишь черные расширенные зрачки. Красивое лицо, искусно созданное Эскулом, покрылось алыми пятнами – также как и шея, и все видимые части тела. «Чешется, – сообщил Зенон. – Чешется ужасно просто. Пытается содрать кожу. Кричит, что это не он. Не его кожа. Не его тело».

Все мышцы Афродиты были напряжены до предела, выкрутив тело в неестественную позу, шея вывернула голову на 130 градусов, словно это был не человек, а нечто, одержимое сатаной. И глаза – она не могла смотреть прямо, глаза выворачивались и закатывались под лоб. И еще она орала – безумным, противным голосом. Неужели все их труды насмарку?

– Афродита! – окликнул он затихшую девушку. – Дита!

Он, она или оно – подняло веки, пытаясь сфокусироваться на Дионисе. Не смогла, и зрачки снова исчезли наверх.

– Я вас всех убью! – выкрикнула Гермес-Афродита, и подавилась языком.

Зенон подбежал и извлек язык. Он незаменим сейчас. Что они натворили?

– Афродита, успокойся! – Дионис влепил ей пощечину по запавшей щеке. – Теперь ты невеста Сурового Бога! Ты должна быть послушной!

Из синдиков – в Божью невесту. В послушное человекообразное существо – рабыню Синдиката. Но пастырь не мог предложить другого варианта. В Божьем промысле женщины оставались на последних ролях. Наследие проклятой Ахамот. Афродита стала вырываться, вопя на весь паровоз. Затем она попробовала укусить блондина за лицо, а когда не получилось – плюнула.

– Будьте прокляты! – орала она. – Будьте прокляты! Прокляты! Вы умрете, когда я освобожусь! Будьте прокляты вместе со своим Суровым Богом!!! – последнее было оскорблением всего, на чем держался Синдикат, и это нельзя было игнорировать.

Священник огорченно уставился на энцефалограмму – неужели остается только этот выход? Буревестник сказал, что придется, если она сойдет с ума. На панели ожил телеком.

– Зенон, пастырь Дионис у тебя? – раздался четкий мелодичный голос Стикса.

– Да, священный приор, – ответил громила-медбрат.

– Пусть пройдет в первый вагон. Мы задержали выродка, он шпионил за нами, и повредил дрон.

Дионис кивнул медбрату и поспешил покинуть вагон, пугающий его похлестче пекла. Пастырь совершенно не подозревал, что наклонившись к Афродите, он кое-чего лишился. Иногда сумасшествие становится прекрасным прикрытием для ужасных проступков.

****

Казарма была отвратительным местом. Всю ночь я не сомкнул глаз от храпа и пердежа солдафонов. В сортире были похожие звуки, совмещенные с мерзкими запахами. Душевая выглядела так, словно в нее влетел слон и перебил всю плитку. Везде мерзко и противно. Честно говоря, я задолбался мыть руки. И хоть бы кто поддержал меня – ни одного единомышленника!

Наоборот, меня оборжали, когда я с тряпочкой и тазиком заходился дезинфицировать железную кровать, тумбочку и причитающуюся часть стены. Чертовы засранцы.

А, забыл – по соседству спит здоровенный толстый детина. Как только все захрапели – но не он, и не я – здоровяк засопел, двигая рукой под одеялом.

– Сука, прекрати фапать рядом со мной! – не удержался я. – Иди в парашу.

Детина заворочался, а затем приподнялся на постели.

– Ты меня не сучи, а то хребет проломлю, – просопел он.

– Не проломлю, а переломаю, – не унимался я. – А проломить можно череп.

– Слышь, шибко умный – заткнись, – огрызнулся толстяк. – А то утром проснешься в вафлях.

Я прекратил глупую перепалку и вышел – победить тут не удастся, а жирный имбецил вполне может привести свою угрозу к исполнению. Я плохо ладил с людьми. Ничего, я с ним еще поквитаюсь, – думал я, закуривая после опрокинутой соточки боярышника. Работа в Логосе помогает с алкоголем.

****

День обещал быть теплым, что конечно, не должно удивлять – все-таки 19 апреля на дворе – но, если бы вы знали, какими холодными были последние годы, то поняли бы – весна 28 года стала особенной в плане тепла. Просто-напросто, оно (тепло) внезапно вернулось, изгнав могильный холод, накрывший планету вскоре после Вспышки.

Несмотря на бессонную ночь, после которой я был, как побитый розгами, утром я поплелся на работу. Елена Ивановна уже была там – еще бы, великий Ковчег наконец у нее!

И все же, увидев Кареглазку, я значительно повеселел. На ней была черная плиссированная юбка выше колен, бежевая кружевная кофта и темные колготки с цветочным узором. Ярко-рыжие волосы были собраны в хвостик. Про обувь не спрашивайте, я в ней не разбираюсь, хватит того, что знаю названия некоторых юбок. Люблю я платья с юбками, это моя слабость… Так что, опять же про обувь – могу только сказать, что полковничья жена была в чем-то типа туфель-лодочек на низкой подошве – на мой взгляд, очень красиво для маленьких ступней.

– Как спалось на новом месте? – спросила она, не отрываясь от компьютера, в котором уже нашла тысяча триста второй способ взломать код на кейсе.

Я вознес хвалу небесам, что она не злится за вчерашнее. А может, это даже зашло мне в карму?

– Не издевайся, – я притворился сердитым. – Попробуй как-нибудь сама – сто кретинов вокруг храпят и мастурбируют, а еще хамят и угрожают.

Она улыбнулась, хотя глаза ее были прикованы к экрану. Интернет, в целом, прекратил существование, но некоторые сервера функционировали и были связаны спутниковой связью – скудные остатки илонмасковской задумки.

– Сегодня будет поминальный обед – по погибшим в Межнике, – сообщила ученая, пока я крутился вокруг ее кресла, вымывая шваброй пол. – Постарайся убрать в виварии до этого времени, – наконец, она посмотрела на меня. – Конечно, ты можешь вернуться и фламбировать лабораторный стол после мероприятия. Но мы не знаем, какой ты в пьянке.

Какой… какие же глупые вопросы могут терзать людей? Я любил выпить, пил часто и иногда напивался до усрачки. А что, разве есть смысл планировать жизнь? Ведь завтра может и не наступить. Однако Кареглазке я ничего такого не сказал.

– Это свидание?

– Что?! – она улыбнулась, но быстро снова надела маску суровости. – Нет. Уймись.

– Я не успокоюсь, пока не завоюю тебя. Ты должна быть моей, – затарахтел я самые романтичные слова самым привлекательным своим баритоном.

– Господи, да что же с тобой такое?! Молись, чтоб мой муж тебя не услышал, – на ее лице отобразилось непонятное чувство жалости и удивления. – Он с тебя шкуру сдерет.

– Так давай уедем! Что мы здесь забыли? Есть куча прекрасных мест…

Она грустно покачала головой.

– Нет. Прекрасных мест не осталось, Гриша. Некуда бежать, пойми. Без защиты стен и солдат выжить невозможно. Мы все – заложники фуремии.

Я ничего не ответил. Мне было что сказать, но я задумался. Судя по всему, ее жизнь тоже была омрачена дилеммами. Если я смогу их решить – она будет моей. Я понимал, что это может быть слишком затратным и опасным. Стоит ли прекрасная чужая жена того, чтоб рисковать всем ради секса с ней? Не факт. Но когда я загорался, я всегда шел до конца. А здесь вообще все было как-то иначе – я чувствовал, что умру, если не пересплю с ней.

****

Символические похороны (трупов ведь не было) собрали в столовой почти всех жителей Нового Илиона и, как полагается, сначала бабы порыдали под заунывное пение отца Киприана, а мужики с печальными минами произнесли прощальные слова. А затем… столы ломились от спиртного и еды: огромные кастрюли с капустняком, тарели с мясом и рыбой, картофель и яйца – внезапно все захотели праздника, и никакие смерти сослуживцев не могли бы их удержать…

Ожидаемо, я перебрал – как и многие; непривычное количество людей и танцевальная музыка действовали вдобавок опьяняюще. Было ощущение, что это свадьба либо на крайний случай – веселая вечеринка. Водка лилась, как в сухую землю, хотелось еще и еще.

Несколько парней выскочили в центр столовой и стали плясать прямо в своих камуфляжных штанах, к ним присоединился еще один талант в матросской тельняшке и стал показывать нижний брейк – а ему все хлопали и свистели. От такого мой Цербер не удержался, и тоже выскочил на танц-пол, забавно подергиваясь горбатым туловищем и виляя хвостом в сопровождении периодических завываний. Оскар смерил его презрительным взглядом.

Горин не пил, от слова совсем, хотя пребывал в довольно радушном расположении духа. Он испытывал странное чувство удовольствия от того, что видит своих людей в хорошем настроении. Его офицерский стол находился впритык к столу ученых, и он то и дело подходил к нам чокнуться со своим стаканом, наполненным виноградным соком. Я же все время тянулся с рюмкой напротив – к Елене Ивановне, чтоб чокнуться с ней последним. Кажись, она это просекла, и стала избегать меня, но я был настойчив… Хоть это и суеверие, но – почему бы и нет?

В какой-то момент на нашем столе появилось огромное блюдо с деликатесами: яблоки и груши, цитрусовые и порезанный арбуз. Подарок от полковника.

В какой-то адской ненасытности я напхнул полный рот фруктами, но, увидев вдруг рябого Сидорова, тянущегося к тарели, поспешил перед ним. Я склонился над столом, мои губы приоткрылись в предвкушении новой порции, и еще не пережеванная и непроглоченная фруктоза не удержалась. Что-то похожее на мандариновую дольку вывалилось обратно на блюдо, и было мгновенно сметено лейтенантом – он не увидел моего маневра, не понял, куда девался весь десерт, и был рад, что сумел заполучить хоть что-то.

Мне даже стало неловко – особенно, когда я встретился глазами с Кареглазкой и понял, что она все видела. Но она только хмыкнула, промолчав, и мне полегчало.

Музыка стихла, Сидоров вынес стул с гитарой, и там появился Горин. Признаюсь, несмотря на мои сопернические чувства, сразу появившиеся к нему, как к мужу моей Кареглазки, форма ему шла, особенно парадная, с полковничьими погонами. В мгновенно установившейся тишине он одну за другой исполнил несколько грустных солдатских песен, что-то из Любэ, затем Газманова. Закончив, он убрал руку с грифа, и устало склонил голову.

Кто-то за дальним столом заорал речитативом, и это взорвало столовую восторженным гулом:

– Сто! Дней! До приказа! – орал какой-то вояка. – Он! Был! Друг из класса!

Пальцы полковника ожили, перебирая струны, и наполняя помещение романтичной музыкой древнего шлягера. Люди выскакивали из-за столов и танцевали, и Крылова также исчезла в этой толпе. А я не должен был ее потерять – мой план состоял в том, чтоб находиться с ней поближе и почаще, бесконечно флиртуя и домогаясь. Удача любит смелых.

Я нашел Кареглазку в окружении вояк, лихо выплясывающих гопак, и брейкера в тельняшке. Сержант Кузьма, кажись. Нагло подвинув его, я пристроился напротив девушки, ритмично взбивая воздух руками, разводя плечи и пританцовывая ногами. Как оно выглядело со стороны, я не имел представления – наверное, смешно. Но не это главное – девушки любят наглых и самоуверенных, танцующих вместе с ними, и способных дать им чувство защищенности. Поэтому, ребята, забейте на все свои комплексы, и танцуйте! Пляшите, отдавшись грохоту музыки!

Песня сменилась, и это уже была не гитара, а звук из магнитофона. Мои усилия достигли результата и Елена Ивановна, до сих пор игнорирующая меня, и танцующая то напротив одного, то напротив другого, застопорилась со мной. А я крутился возле нее, иногда случайно и неслучайно проводя по ней руками, прижимаясь к бедрам и ловя ее сердитые взгляды.

Поэтому я вскипел, когда сладкий томный голос из колонок стал напевать «Ах, какая женщина», а сзади на мое плечо опустилась тяжелая рука. Я развернулся и встретился глазами с Гориным – и опал в осадок.

– Позволишь? – полковник ухмылялся. – Потанцевать с женой?

По сути, это было его право, но алкоголь и злость повлияли на меня не самым лучшим образом.

– Услуга за услугу, – сообщил я, мило улыбаясь.

– Смотря, что ты хочешь, – его глаза сузились.

Что я хочу? Хрен его знает – ну, помимо его жены. Этого ему не скажешь, если жить хочется, поэтому я сказал первое, что пришло в голову. Видать, оно там витало, так как тоже было необходимо – не в первую очередь, а так, на будущее.

– Хочу закончить вчерашнюю экскурсию, – ответил я. – Прогуляться по окрестностям, так сказать.

Полковник громко рассмеялся, так что все оглянулись, а туча над нами разошлась.

– Не вопрос, салага. Будет тебе экскурсия. Я сам хочу потом погулять – уже дышать не могу из-за вашего перегара.

Я снова сотворил улыбку, а сам нехотя отодвинулся, а затем и вовсе вернулся за стол. Там был Свинкин, который не танцевал – с протезом не подрыгаешься. С ним мы и хряпнули еще по стопарику.

****

Полковник курил что-то без фильтра возле мотоцикла. Фуражка была натянута, китель застегнут на все блестящие пуговицы. Лихой казак.

– Поехали? – прокричал он, перекрикивая секторгазовского «Атамана», оглушающего даже здесь, метрах в двадцати от столовой.

– Я, наверное, склонен передумать, – заметил я, так как ехать уже не хотел – меня подташнивало, да и легкомысленная танц-атака выходила боком: разболелось колено.

– Ты что, ссышь? – захохотал Горин, – ты же недавно уничтожил десяток морфов молотком, чего трусишь?

Подначивает. Ну, ладно. Я стал моститься в коляску «Юпитера» под его изумленный взгляд.

– Не, так не пойдет. Поедешь со мной – на сидении. С ветерком.

– А я? – раздался звонкий женский голос, и мы обернулись. – Мне нужно на ГЭС, обсудить с Кравцовым завтрашний эксперимент. Насчет повышения мощности…

В дверях столовой стояла Кареглазка в берете, и застегивала молнию на кофте.

– Дорогая, я всегда рад прокатить тебя, – отозвался Горин, хотя я в его голосе не уловил нежности.

Он выбросил в ведро еще тлеющий окурок, и уселся. Я остановился в растерянности, даже алкоголь не смог сделать меня храбрее.

– Так теперь можно в коляску?

– Успокойся ты! – отрезал полковник. – В коляску – собаку. А ты садись за мной.

– Я не смогу так, – растерялся я, ведь это означало, что Крылова прижмется ко мне сзади. – У меня же в спине осколок был, и ожоги еще заживают.

Полковник закатил глаза и сплюнул прямо перед колесом.

– А вы говорите – герой! Спина болит… Ладно, садись за моей супругой. Лена, а ты – за мной…

Цербер радостно вскочил в коляску, а Кареглазка села за мужем, обхватив его руками. Я, помявшись, сел за ней – места на сидении оставалось мало, поэтому я находился с самого края. Куда девать руки, я не представлял – пока что я взялся ими за бочины сидения.

Жжух! – и мотоцикл стартовал, чуть не сбросив меня, как норовливый конь. Я шатнулся и понял, что придется обхватить Елену Ивановну так же, как она своего муженька. Моя промежность съехала от вибраций и подскоков, прижавшись к Кареглазке, мои руки полезли между ней и полковником, она отодвинулась, понимая ситуацию… и мои ладони застыли где-то в области ее живота. Так мне сначала показалось.

На скорости мы проехали КПП, где дежурный наряд быстренько распахнул ворота, и по ухабистому асфальту понеслись в сторону Новогорска.

И тут, впившись руками в девушку, я осознал, что ладони мои находятся выше ее живота – на двух пульсирующих бугорках – да я слышал через кофту ее учащенное сердцебиение! От адреналина закружилась голова, спирт улетучился из мозга, и пришлось еще крепче ее обнять. Представляете – я держался за женскую грудь, и мял ее на каждой кочке, а в это время муж сидел совсем рядом?! Конечно, это произошло нечаянно, но, отбросив первый шок, я решил ничего не менять – тем более, что в нашей безумной поездке я все равно не смог бы отодвинуться – моя промежность словно прилипла к заднице Кареглазки.

Честно говоря, въезд в Новогорск и выезд из него запомнился мне плохо. Кроме грохочущего мотоцикла и меня с Крыловой, я потом с трудом смог вспомнить только гидроэлектростанцию, возле которой Цербер сделал огромную зловонную кучу, а мы с Гориным сходили помочиться – да так, что я свалился в овраг.

****

На следующий день Дионис снова пришел. Его появление застало Гермеса врасплох – он как раз приводил себя в порядок. Слава Богу, что Зенон прицепил в вагоне турник – как же он по нему соскучился! Теперь перекладина стала главным другом для новоявленной Божьей нареченной – она до изнеможения, до воспаленных мозолей насиловала новое тело… мышцы ощутимо ослабли после смены пола, но она была настойчивой.

Пастырь подошел, и похлопал бывшего оперативника по плечу.

– Отлично! Просто отлично, Афродита! – похвалил он.

Гермес взглянул с плохо скрываемой ненавистью, но Дионис знал: все проходит, и это пройдет тоже. Ненависть – одна из самых перегорающих эмоций. Просто нужно дать остыть. А силовые упражнения это прекрасное средство для очищения разума и снятия напряжения.

– Принимай лекарства, и скоро ты понадобишься Синдикату, – с улыбкой сообщил блондин. – Ты нам нужна – хладнокровная и эффективная, как раньше. С твоими талантами ты вполне можешь стать первой женщиной – наставницей в Доме невест. Через несколько лет…

Но Гермес-Афродита не улыбнулась в ответ, а вернувшись в исходное положение, снова повисла на турнике. Узкий хват, ладони внутрь – нужно быстрее вернуть силу бицепсам. Шаг за шагом.

После вчерашнего нервного срыва вагон был превращен в палату для умалишенных – только мягкие стены, ткань и вата, а все, что могло быть использовано для членовредительства – надежно спрятано в шкафах под замками. И захочешь, не убьешься.

– Ничего не говори, это нормально, – Дионис провел рукой по пояснице невесты, оценивая работу хирурга. – Мы скоро сможем выехать. Тренируйся пока что.

Пастырь вышел, оставив Афродиту с Зеноном. Нужно было проконтролировать работы по укладке нового железнодорожного полотна – в обход карьера. Из-за обвала паровоз торчал на одном месте. Также нужно было переговорить с плененным шпионом – тот внезапно вспомнил, что видел в Межнике военных с красным кейсом. Ковчег – это первоочередное задание. Хорошо, что мы узнали, где он, острожно подумал священник, даже мысленно боясь спугнуть удачу.

****

По возвращению с прогулки Горин сразу же потащил жену поговорить. Первое, что пришло ей в голову – муж заметил, как Менаев держался за ее грудь. Внутри похолодело от предчувствия беды, и пока они шли, она перебрала разные варианты для объяснения.

В принципе, и придумывать нечего – я виновата только в том, что сразу ничего не сказала. Ну, а что говорить? Пьяный парень, усаженный мужем позади, как и полагается, ухватился за меня – только не за плечи или живот, а за грудь. Вообще, как Илья докажет, что это была именно грудь? И даже если Гриша сделал это – как доказать, что это было неслучайно?

Хотя, возможно, что она тревожится зазря – последнее время Горин не был ревнивым. А если все же приревновал, то логикой его не убедить. Ревность не признает здравого смысла – она просто пожирает ревнивца, как Адриатическое море Венецию.

В памяти всплыл тот самый момент, когда Менаев воспользовался доступом к ее телу. По шее и вниз по спине пробежали мурашки. Снова нахлынуло то чувство испуга и необъяснимого тепла в животе, посетившее на мотоцикле.

Что это было? Подсознательно, именно в этом и была ее вина – в желании, появившемся совершенно неожиданно. Именно это ее терзало… потрясло и шокировало. Почему?! Откуда такая физиологическая реакция? Разве она хотела секса?

Нет. Тем более, не с Менаевым. Его похабные шуточки и сальной флирт по большей степени раздражали. Он – человек, который появился из ниоткуда, из сообщества выродков… хотя она стремилась не классифицировать людей таким образом. Он – моложе ее на 4 года, что в их случае значительно. Вдобавок, все в нем, вплоть до мерзкого онанизма – все говорило о несерьезности и безалаберности. Быдло, привыкшее использовать женщин для первобытного удовольствия.

Блин! О чем я вообще размышляю? Я замужем, у меня семья! Крылова испугалась и даже замотала головой, чтоб выбросить дурные мысли. Илья остановился.

– Ты в порядке?

– Ничего, – ответила она. – Куда мы идем?

– Да без разницы. Считай, пришли.

Они оказалась у Логоса, и муж отворил дверь, пропуская ее.

– Просто нам нужно поговорить.

– О чем?!

– О будущем… о семье, – он улыбнулся. – Дорогая, пора отдать долг.

****

Кареглазка с мужем исчезли, я даже не понял, как это произошло. Я передал псину для подкормки Свинкину, а сам за клубом в очередной раз вырвал и, сделав дело, засыпал свое деяние гравием с дорожки. Вовремя – меня чуть не засек отец Киприан, болтающийся неподалеку. Кажется, батюшка тоже неплохо нализался.

Мысли текли медленно, как джем, оставленный на солнце. Мне был нужен активированный уголь, какой-то абсорбент, чтоб придти в норму. В казарме его сто процентов не было, но у меня был атоксил – на работе в чулане. Поэтому, покурив у штаба, напротив столовой, где «медляки» уже указывали на затухание гулянки, я направился в Логос.

Войдя внутрь, я сообразил, что здесь кто-то есть. Одна из лестничных дверей была открыта, в коридоре горели лампочки. Я сбавил шаг, старался меньше шататься и падать на стены. Бронированные двери лишь прикрывал, так как от их закрытия поднялся бы жуткий грохот. Наконец, кладовка и мое лекарство. Запил водичкой – немного, чтоб не вырвать препарат. Пора ретироваться. Я уже чуть не скрылся в дверях, когда услышал знакомые голоса. Природное любопытство взяло вверх над пьяной ленью, и я вдоль стены проковылял туда, откуда доносился разговор. Это была рекреация – она же, «комната отдыха и приема пищи»: с магнитофоном и диваном, со столом, плитой и чайником. Мое любимое место, пока оно было безлюдным.

– Ты должна выполнить обещание! – чеканил слова Горин. – Я больше не буду ждать.

– Сейчас не время, – послышался голос его жены.

– Ты меня за нос не води! – полковник был зол. – Я сделал все, о чем мы договорились. Я помог тебе больше, чем Генштаб, я вообще вытащил тебя из-под Мечникова. И мне – такая благодарность? – что-то упало и разбилось. – Стой! Быдло уберет.

Ах ты козляра! – подумал я, чуть было не ворвавшись к ним выяснять отношения.

Елена Ивановна что-то ответила, но было плохо слышно.

– Ты же не тупая, что ты сейчас устраиваешь? Ты прекрасно знаешь, что тебе никуда не деться. Выполни обещание, и занимайся вакцинами дальше.

Возникла пауза, после которой снова загрохотали падающие вещи. К горлу подступила рвота, и я выблевал под стену – так беззвучно я еще не рыгал. Почему они замолчали? Я подобрался ближе к приоткрытой дверной щели.

Горин целовал жену в шею, одну руку запустив ей под волосы, а вторую – под бедро. Он что-то страстно шептал с явным намерением залезть под черную юбку. Но Кареглазка сидела не шевелясь, ее глаза уставились в пустоту, а на лице были написаны усталость и равнодушие.

– Ну же, нам нужна нормальная семья… нам нужен ребенок, – донесся ко мне шепот полковника. – Я ведь люблю тебя…

Елена Ивановна повела глазами и увидела меня. Ее брови вскочили вверх и, казалось, что она с трудом удержалась от вопля – губы уже сложились в трубочку.

– Давай, моя хорошая, – прошептал Горин, и поглотил своим ртом выпяченные губы жены, одновременно с этим засунув руку под юбку, и проникая под колготки, – ты же знаешь, как сильно я тебя люблю.

Его голова опустилась к расстегнутой блузке, нащупывая губами грудь, рука вернулась из-под юбки, чтоб расстегнуть брюки.

– Нет! – она отбросила его руки и отскочила. – Илья, не надо, пожалуйста, – помягче произнесла девушка, видя бурю эмоций на лице мужа.

Но разум вояки уже растворился в тайфуне гнева, и он влепил жене пощечину. Елена Ивановна свалилась на стол, а оттуда – на кафель. Я замер, даже прекратив моргать.

– Да пошла ты! – на одном выдохе выкрикнул Горин и выскочил, как ужаленный.

Слава Богу, я заранее спрятался в соседнем кабинете. Полковник чуть не растянулся в коридоре, поскользнувшись на моей блевотине. Он чудом удержался на ногах и выбежал с Логоса, с руганью захлопывая двери.

– Ты еще там?! – донесся сдавленный голос Кареглазки.

****

Гермес огляделся в зеркале. Мышцы горели аж до боли, в глазах темнело от чрезмерных нагрузок. Но – его девчачье тело было все таким же хилым и хрупким. Сейчас только короткие волосы на голове выдавали в нем нечто иное, отличное от обычной девушки. При этом в мозге творилось черт-те что. Он не мог признать в себе нового человека – все эти изгибы, округлости, нежный подбородок, выпирающий копчик… влагалище и грудь, в конце-то концов!

И вишенка поверх – цветастое короткое платье с белыми кружевными трусами. Уродище! Лучше бы я сдох на той площади…

Наверное, никто не желает судьбы, предопределенной кем-либо. И Гермес-Афродита не готов был рабски служить – ведь его амбиции сами требовали власти. Когда приступы ярости сошли на нет, и он перестал захлебываться слезами, появилась возможность подумать. А после – и принять важные решения. Шаг за шагом, кирпичик по кирпичику, – как учил отец.

Паровоз тронулся полчаса назад. Зенон куда-то запропастился, и это было только на пользу. Когда садист Эскул, у которого от доброго лекаря Эскулапа было лишь имя, вошел в вагон к Афродите, то не увидел привычной тренировки. На постели вздымалась гора белья, что удивило его. Но едва хирург поднял одно из одеял, как сзади его обхватили жилистые руки.

Эскул был не слабак, он вообще любил причинять боль, поэтому взять его голыми руками было трудно. Несколько оборотов, подножка и удар спиной о шкаф – и он почти освободился… когда Дита набросила что-то. Перламутровые шарики на грубой нити врезались в шею, передавливая жизненно важные дыхательные пути и кожу. Ручьем хлынула кровь, и Эскул внезапно обессилел. Все еще дергаясь, хирург свалился на железные половицы, и его тело обвисло, прекратив сопротивление. Гермес поднялся, брезгливо оглядел кровь на четках, украденных у Диониса, и хотел уже обтереть их о платье – но передумал. Он урод – но не замараха.

Глава 9. Отец, я достойный?!

Елена Ивановна скрутилась на диване, держась за живот, и я взял ее ладонь сразу же, как только вошел. Она пыталась выдернуть руку, но делала это слабо и неуверенно. Тогда я погладил ее волосы, нашептывая ласковые, успокаивающие слова. Это был мой шанс.

Я думаю, что не нуждается в пояснениях стремление всех девушек заполучить настоящего мужчину – сильного и храброго, мужественного и волевого. Благородного рыцаря из Средневековья. Только они забывают, что эти рыцари, даже их лучшие представители – трубадуры и менестрели – держали своих дам сердца взаперти в высоких замках, иногда сочиняя в их честь приторные любовные баллады. Горин был похож на них. Трубадур – только он не сочинял стихи самостоятельно, а преимущественно цитировал своего любимого Шекспира. Артист, как никак.

Полковник был таким, как мечтают все женщины. Дерзкий, уверенный в себе, и действительно имеющий за собой силу – и в характере, и в жизненном положении. Мачо, гладиатор, воин – в лучших значениях этих слов. И даже чувствительный – хотя, в свою сторону. Правда, на компромиссы с прекрасной женой он оказался не способен, а взаимные уступки – это главное в семейной жизни. И я понял, что предо мной открылось окно возможностей.

– Все рассмотрел? – с вызовом спросила Кареглазка, все же выдернув руку и отстранившись.

– Поверь, я хотел бы его остановить, но меня стошнило в этот момент, – я оправдывался, чувствуя странное полузабытое ощущение – угрызение совести.

– Брось! Я и не ожидала от тебя помощи, – она устало прикрыла глаза, на которых застыли слезы. А еще у нее запеклась кровь на разбитой губе. – А когда-то я его любила.

– Все будет хорошо, – повторил я заученную фразу, которая всегда срабатывала. – У тебя все получится. Не обращай внимания – ни на Горина, ни на кого. Иди к своей цели. А кто тогда, если не ты?

Она заплакала еще громче, правильнее даже – зарыдала.

– Я не могу его открыть! Не могу подобрать код!

Абсорбент быстро поглощал хаос в голове, возвращая мне привычную логичность.

– А где Ковчег? Где кейс?

– В сейфе, – она указала рукой в сторону своего кабинета по соседству.

– Доставай. Я сейчас, – и я унесся в чулан.

Когда я вернулся, дипломат уже лежал на диване возле Елены Ивановны. Только отреагировала она на мое возвращение не очень радостно.

– Что? Нет, так нельзя! – возмутилась она, широко распахнув глаза.

– Почему? Я аккуратно, – и в руках завизжала болгарка.

Кареглазка ахнула и вскочила, чтоб помешать – но я уже лихо работал. Металл оказался прочным, шлифмашина вибрировала и отскакивала, но я упорно прижимал ее к кодовому замку. Как бы диск не разорвался – эффект будет, как от гранаты, взорванной в замкнутом пространстве. Крылова верещала – там реально могло быть что угодно, вплоть до радиоактивных элементов или бактериологического оружия. Наверняка, она думала – как можно быть таким дебилом, как я?

Она скакала вокруг, желая остановить меня, но боясь одернуть во время работы болгарки. Внезапно бетонный круг погрузился внутрь, преодолев сопротивление замка. Я вздернул аппарат вверх, выключая его. Мы втупились в кейс, а затем одновременно посмотрели друг на друга.

****

Куртка Эскула была окровавлена, но привередливость была не к месту. Балахон, штаны, водолазка, ботинки – и Гермес преобразился. Нужно спешить – Зенон скоро вернется.

В тамбуре оказалось, что можно выйти только в следующий вагон, где, очевидно, и находился Зенон. Двери наружу были плотно запечатаны. Но не люк наверх. Синдик взобрался на крышу, и ночной ветер чуть не сдул его, хотя поезд еще не набрал крейсерскую скорость.

Железнодорожные пути шли по выжженным степям восточного Горноречья. Можно попробовать спрыгнуть. Его подготовка позволяла это сделать, хотя и не гарантировала отсутствие травм. Если он сломает ноги или даже подвернет одну – он станет уязвимым перед нечистыми и выродками.

Не годится. У нее слишком важные планы, чтоб умереть посреди чахоточной степи… У НЕЕ?! Нет – у него, у него – У НЕГО! Гермеса передернуло, он провел мозолистой ладонью по черным волосам, царапая когтями голову и пытаясь вернуться к разуму и логике. Он отомстит – когда наступит лучший момент. Сейчас она слишком слаба. Она? Он! Он-он-он, – запомни уже это!

Нужно найти подходящий способ сбежать. Он побежал по локомотиву, пока не спустился в один из незапертых тамбуров. Там курил юнец – подмастерье Диониса или Стикса – он успел лишь удивиться, увидев ноги, мелькнувшие в раскрывшемся люке. Гермес мог оставить парня в бессознательном состоянии, но к чему риски? Он его задушил. И вошел в вагон.

Сидевший там смуглый мужчина давно не стригся, не брился и, очевидно, не мылся. Длинные грязные волосы сливались с черной бородой, засученные рукава оголяли мохнатые руки. Под шеей был наложен окровавленный бинт. Мужчина был без сознания или спал, но самым любопытным оказалось то, что он был в наручниках. Очевидно, что это шпион, о котором говорилось. Выродок.

****

Трудно верилось, но красный кейс, он же Ковчег, лежал перед нами, как разверзнутое лоно девственницы. Внутри были выемки, окруженные амортизационным материалом, выглядевшим как темно-красный бархат, что усиливало ассоциацию с женским половым органом.

В дипломате оказался герметичный прозрачный пенал с волнообразным логотипом, который сразу же оказался в руках Елены Ивановны – в нем была заполненная ампула-контейнер, и она буровила ее взглядом, словно это был настоящий Грааль. То есть, это и есть Ковчег? Мне достались широкая тетрадь и круглая коробка с цифровыми дисками.

Прочесть тетрадь было невозможно – записи были сделаны на неизвестном языке. Единственный образец русской речи находился на листке, вероятно, выдранном из церковной книги. На обрывке кто-то желтым фломастером подчеркнул фрагмент текста: «Бог не только создал тварь, но и сохраняет свое создание. Укажешь ли ты на ангелов, или архангелов, или на высшие силы, и вообще на все видимое и невидимое – все находится под Его промышлением, и если бы стало вне Его деятельности, то распалось бы, разрушилось бы и погибло бы». В слове «промышлением» тем же фломастером была исправлена буква «п» – со строчной на заглавную. Я показал это Кареглазке, но она отмахнулась – мол, есть более важные дела.

Тогда я решил просмотреть диски. Их было девять, и я просто хотел понять, что там может быть. Уже первое видео дало знать, что просмотреть все диски вряд ли удастся. Я вставил второй диск, затем третий – но уже с другого конца стопки. Везде было одно и то же. Многочасовые записи с разных камер наблюдения. Понять, откуда записи, я не смог, хотя этим немного отвлек Крылову. Она как раз готовила оборудование, чтоб проанализировать содержимое ампулы.

– Что там? – она заглянула в монитор через мое плечо.

– Как видишь, – я дал ей возможность самой удостовериться в происходящем в начале видеоряда четвертого вставленного диска. Сквозь помехи из-за снегопада было видно, как трое мужчин с камерой, штативом и микрофоном проходят через КПП.

– Это какой-то научный центр? – спросила ученая, но не у меня. Так она пыталась разобраться в том, что видит. – Там Артур обнаружил Ковчег? Правдоподобно…

Она задумчиво кивнула сама себе.

– Ладно. Всем этим займемся потом. Сейчас нужно извлечь субстанцию из контейнера.

Да ладно! На часах уже половина первого. Не этим, совсем не этим я хотел бы заниматься в такое время. Учитывая насыщенность прошедшего дня и половины ночи – сейчас был едва ли не лучший момент, чтоб остаться с ней наедине. И не вздумайте что-то говорить мне о цинизме, это обычные вещи для всех людей.

– Брось, – сказал я. – Уже ночь, мы устали. Я – пьян. Как бы беды не натворить…

– Кто устал? Ты? Ну, иди, я сама поработаю. Я не могу спать! – возмутилась Елена Ивановна.

– И не спи, – мой голос приобрел монотонный успокаивающий эффект. – Просто не трогай сейчас то, что таит неизведанную опасность. Как там ученые говорят о человеческом факторе? Что там насчет Чернобыля?

– Успокойся, – отрезала она, складывая артефакты из кейса в черную джинсовую сумку. – Со мной все нормально. Я этого ждала всю жизнь.

Но ее пальцы предательски задрожали, и она уронила на пол пластиковую коробку из-под дисков – та лопнула и развалилась на части, а диски рассыпались в радиусе метра. Я подпер лицо ладонью и посмотрел на Кареглазку как можно суровей.

– А если бы это была ампула? Так, говоришь, все в порядке?

Ответом стал лишь ее виноватый, расстроенный взгляд. Даже диски были важны, мы еще не знали толком, что на них. Она присела на стуле, широко расставив ноги, но прикрыв брешь черной юбкой. Я весь набух от волнения.

– Давай с утра, – попросил я. – Будут Пенс, Бергман и Валерон. Нормально организуем процесс.

Пенс – это мое прозвище Креза, сокращенное от «пенсионер». Крылова вроде сдалась и только кивала в унисон с моими словами, одновременно с тем жадно следя, как я укладываю содержимое дипломата в сумку, а затем – водружаю в сейф.

****

Гермес врезал пощечину по щетинистой щеке, и веки мужчины поднялись. Выродок с недоумением воззрел иссиня черными глазами.

– Я не видел здесь женщин, – промурчал он. – Кто ты, крошка?

Синдик не горел желанием причинять страдания, но все зависело от того, насколько пленник будет полезен.

– Почему ты здесь? – спросил он. – Рассказывай все и быстро. Или убью.

Последнюю фразу он подкрепил четками, заброшенными оборванцу за шею. Для лучшего взаимопонимания он сдавил импровизированную удавку. Это действительно способствовало тому, что шпион осознал реальность угрозы.

– Стой! Я уже все рассказал!

– Я хочу сокращенную версию, – отрезал Гермес, – если не хочешь знакомиться со мной поближе, – он снова сдавил шею четками, грубо, неаккуратно, давая понять, что не намерен возиться.

В приоткрытой двери выродок рассмотрел убитого юношу, и наморщил крючковатый нос.

– Я не следил за поездом, нет! Я хотел заскочить на вагон и доехать к Путиловке – там мой товарищ, всего-то полста километров, – он увидел удивление на лице Афродиты. – Пират… его все называют Пиратом, у него нет глаза, и там повязка. Он с мужиками сейчас в Путиловке, это поселок неподалеку от Рудниковского арсенала.

– То есть, ты здесь прикован из-за того, что хотел прокатиться зайцем?! – уточнил Гермес таким тоном, что было непонятно: спрашивает или констатирует.

– Я кое-что видел недавно, и ваших командиров это заинтересовало, – объяснил мужчина. – В Межник прилетали военные, и посреди бела дня устроили замес с трескунами. А затем улетели с красным дипломатом. Мне показалось, что в нем что-то очень ценное, есливояки так хотели его заполучить. Человек десять положили.

Гермес ощутил, как сердце забилось быстро-быстро. Ковчег! Лучшая приманка для охоты на Буревестника!

– Куда они улетели? Военные?

– На юг. Там в горах у них форт. Крепость какая-то. Оттуда дезертир сбежал, и он Пирату многое рассказал о той крепости.

Гермес возбудился от внезапно открывшихся перспектив, и не мог думать – эмоции погружали разум в хаос. Чертовы гормоны! Как женщины вообще живут с таким?

****

Можно было сворачиваться и расходиться, но я обязан был воспользоваться случаем.

– А ведь у нас есть повод выпить по бокальчику! – я торжественно продемонстрировал Елене Ивановне шампанское, кем-то неосторожно оставленное в холодильнике в комнате отдыха.

– Еще и тебя надо подлечить, – улыбнулся я. – Тебе завтра на люди появляться. Можно к губе, можно – между губ, – я в шутку приложил бутылку себе под нос, показывая, что нужно сделать. – Я думаю, этот некрепкий дерзкий напиток – именно то, что сейчас нужно.

– Ты же сказал – отдыхать. Я не хочу пить, – ее лицо все еще выглядело, будто она – обиженный ребенок, у которого отобрали долгожданный слайм.

– Но я не сказал – спать. Позже, да. Но не прямо сейчас! День-то какой! У нас Ковчег, мы открыли дипломат. Просто выпьем шампанского. Где бокалы? Где они спрятаны на моей новой работе? – настаивал я.

Кареглазка закатила глаза, и все же достала два стакана из шкафа. Вино оказалось холодным, но приятно сладким. Она опустошила половину стакана и присела на стол, на ее глазах заблестели слезы, но уже оттого, что газы ударили в голову, наполняя нос.

– Класс! Щас бы сигу.

– Ты же не куришь? – удивился я и положил пачку на край стола.

Она неуклюже потянулась за сигаретой, и уронила всю пачку. Резко присела, чтоб поднять, и юбка поднялась, оголяя стройные бедра, заключенные в колготки. У меня перехватило дыхание, а ученая, как ни в чем ни бывало, вернулась на диван.

– Я хочу на тебе жениться.

Она поперхнулась дымом.

– Что?!

– Я же тебе это говорил. И не передумал, – я взял ее руку. – Ты самая лучшая девушка из всех, добрая, умная и красивая. Безумно красивая!

Кареглазка выдернула руку и отодвинулась.

– Я уже замужем. Нет. Такого быть не может. Это просто смешно…

Я выдержал паузу. Да, ее мнение не было сюрпризом, но я так просто не сдамся. Тем более, что сейчас был великолепный момент – она прошла через потребность в утешении, получила заряд эйфории, а теперь – была пьяна. Беспроигрышный план.

– Как случилось, что ты была с Мчатряном, а теперь – с Гориным?

– Просто, – она затянулась. – Отношения с мужчинами – это всегда очень просто. Начать – легко. Важно, как все закончится: кто-то станет брошенкой, кто-то – вдовой… а некоторые окажутся в темнице… – она увидела мое недоумение и поспешила объяснить. – Ты говоришь об Артуре? У меня с ним ничего не было, я встречалась с Арсеном, его братом. Как раз перед Вспышкой.

– Так это он на фото, с тобой и Мчатряном?

Она кивнула, я уставился на ее губы, и она это заметила – закусила нижнюю, и нахмурилась.

– Пора расходиться, – сообщила она.

– Давай еще по бокальчику.

– Нет. Надо встать пораньше, с ясной головой…

Я резко накрываю ее губы своим ртом, прижимаюсь сильно-сильно. Ощущаю привкус крови, чувствую, как сильно бьется ее сердце. Она оторопела сначала, а затем оттолкнула меня так сильно, что я свалился с дивана. Через мгновение я снова рядом, глажу ее плечи и пытаюсь повторить поцелуй.

– Нет! Нет же! Да что с тобой не так?! – Кареглазка отпихивает меня, а затем вскакивает и отходит подальше. – Не делай так больше.

Я с грустным лицом падаю на диван, где только что были ее ягодицы.

– А я хочу! Хочу тебя целовать! – заявляю я, как непонятливый упрямый ребенок.

– Ты перевозбудился, – остуживает она меня. – Не нужно было подглядывать, как муж со мной…

Она присаживается рядом. Ее рука на моем плече – по-дружески, ничего личного.

– Пора домой. Пошли спать, – предлагает Кареглазка.

– Пошли, – ободряюсь я. – Только я пока живу в казарме, там не сильно удобно.

– Прекрати, – она закрывает мой рот ладонью. – Каждый спит в своих кроватях.

Я огорченно вздыхаю, целую ее ладошку и раздеваю взглядом. Она смущается и краснеет.

– Как же я тебя люблю! – повторяю я в который раз, и гляжу, как кот из Шрека.

Кареглазка смеется и вдруг кусает меня за ухо.

– Еще раз это услышу, останешься без уха. Ты меня понял?!

****

В тамбуре возникло движение, и раздался выстрел. Гермес не успел среагировать, игла вошла под грудь и он упал. Спустя еще мгновение его разум отключился под действием снотворного. Зенон вошел в вагон первым, вслед за ним появился Дионис.

– Видите, пастырь, далеко он не сбежал, – заметил громила.

– Я сообщу Коллегии о твоей ошибке, – процедил блондин. – И никогда, ты слышишь? Никогда не называй ее так. Она – только «она»!

Зенон содрогнулся под ударом морщинистой руки. Он не смел противиться заслуженному наказанию. Он чуть не упустил Афродиту. Священник прав.

– Унеси ее! – приказал Дионис. – Как только сделаем остановку, проведем обряд. Я надеюсь, что Буревестник прав – и Нисхождение усмирит эту суку навсегда.

****

Сразу же после укуса Кареглазки мысли разлетелись, взорвались фейерверком, и я опрокинул в рот шампанское прямо «с горла» – гася бушующее пламя. Это трудно осознать – когда такое происходит, всегда трудно поверить. Так, ненароком, внезапно… моя мечта сбылась. Только что я преодолел барьер, и впереди было нечто необыкновенное. Я ликовал, как Герострат, сжегший храм Артемиды, как Ганнибал, разгромивший римлян под Каннами. Как ДиКаприо, получивший свой первый Оскар…

– Что ж за горе-то такое? – наигранно возмущаюсь я. – Я тебя люблю, но не должен это говорить…

– Никакого горя. А тем более – любви. Забудь эти слова, – улыбается Елена Ивановна, прикусывая мое ухо. – У нас есть Ковчег – все хорошо. И это – только начало.

Мы покидаем Логос, и я периодически обхватываю Кареглазку за талию, пока мы поднимаемся по лестничным маршам – прикидываюсь пьяным. Перед последней дверью обнимаю сильней, глажу ее ягодицы, а мои губы ловят ее рот… но девушка резво отклоняется и, смеясь, снова хватает меня за ухо зубами.

– Хватит! Откушу! – шепчет она, обдавая ухо теплым нежным дыханием.

Я не хочу ее отпускать, хочу еще и еще вдыхать жасминный аромат – но она отстраняется.

– А ты классная, когда пьяная! – шучу я.

– Знаешь, ты тоже классный, когда я пьяная, – улыбается Кареглазка и взъерошивает волосы на моей голове. – Все, пока. До завтра…

****

Я не выспался, ныло колено – и все же чувствовал себя великолепно. Даже казарма с онанистом под боком не могли помешать мне радоваться жизни. Быстренько собравшись, я поспешил в Логос. Прекрасная Кареглазка уже пришла, и она была еще прекрасней, чем обычно – если это вообще возможно. Цветастое льняное платье до колен, бежевые колготы, длинная розовая кофта на пуговицах, волосы собраны в странную, но привлекательную косу. Как же она хороша!

Я поздоровался, но она была увлечена Ковчегом, вернее тем, что она считала Ковчегом – веществом в контейнере. Пришлось подойти ближе, да я был и не прочь.

– Доброе утречко, Елена Ивановна, – я говорил тихо и официально, чтоб ни Бергман, ни Антонов не подумали лишнего. – Есть сподвижки?

– Доброе, – сухо ответила ученая, даже не подняв голову. – Пока ничего.

Я оторопел, ее холодность поразила меня так больно, как я не ожидал. Конечно, я хотел только поиметь ее – для начала. Возможно, я сделал бы ее царицей на Спермоферме, хотя думать об этом было рано.

– Что-то не так? – я положил руку на ее талию, и слегка прижал.

Она резко вскинула голову, чуть не задев мой подбородок. Ледяным взглядом уставилась на меня, а затем развернулась к выходу.

– Иди за мной.

Я послушно проследовал в подсобку, ответив недоумевающей мимикой на вопросительные физиономии Бергман и Антонова.

– Гриша, мы должны стереть произошедшее из наших мозгов, – помещение было настолько заставлено коробками, что Кареглазка вынуждена была прижаться ко мне. Я был совершенно не против, да и для нее это было удобно, можно было говорить самым тихим шепотом.

– К тому же, ничего такого и не было, – продолжала она, одурманивая духами и своим дыханием в мое ухо. – Просто прекрати вот этот «интим», пошлые шутки с улыбочками – и хватит меня лапать, в конце-то концов! – я неловко убрал руку с ее бедра.

– Гриша, ты неглупый парень и понимаешь, что это тупик. Тебя убьют. Казнят, если будешь выпендриваться, – она сделала паузу. – Пойми это. Я могу отшить тебя грубо, рассказать мужу. И никто о тебе даже не вспомнит.

– Мы можем сбежать, – предложил я. – Здесь, естественно, нам нельзя быть вместе. Нужно скрываться. Но я продумываю план побега.

Она фыркнула и закрыла мой рот ладошкой, наверное, чтоб самой не слышать чушь, и чтоб эту чушь случайно никто не подслушал.

– Что за вздор?! Прекрати, вообще! Я тоже виновата, конечно, и если бы могла повернуть время вспять… Давай закроем эту тему, и все.

Она вышла – а меня словно окатили ведром ледяной воды. Когда я вернулся в лабораторию, на меня уже никто не обратил внимания.

– Елена Ивановна! – позвал Антонов мою чужую жену. – Посмотрите! Я не совсем понимаю, что с этими показателями – аппаратура барахлит, верно?

Неужели они уже проанализировали вещество в ампуле? Не моя Кареглазка склонилась над компьютерным монитором и попервой лишилась дара речи.

– Зоя, зови Александра Борисовича! – наконец сказала она. – Два плода… это самка, ОНА БЕРЕМЕННА, и у нее двойня!

Ковчег… а тут еще это. Как я понимал – такого никогда не было. Захваченная в школе тварь была беременной. А ведь краклы не могли приносить потомство.

****

Дионис со Стиксом так долго стояли над кроватью, что Гермес устал притворяться спящей красавицей. Перед приходом визитеров Зенон усыпил пациентку, но в этот раз лекарство не взяло Афродиту. И она подслушала их разговор.

– Он не готов к ритуалу, – заметил медбрат. – Буревестник рискует. И нас подставляет. Это ведь против правил!

– Она! ОНА! – поправил громилу Дионис, и снова раздался звук пощечины.

– В том-то и дело, – гнул свое Зенон. – Он… она не стабильна.

– Для этого и нужна инкарнация, – отрезал Стикс. – Чтоб обуздать безумие. Все, довольно пререканий, я согласен со священным Захарией. Будет так, как мы решили.

Послышались удаляющиеся шаги, но Зенон скоро должен был вернуться. После произошедшего он изредка мог уйти на 5 минут – не больше. Гермес сел на кровати, выпучив глаза. Так вот, что они задумали. Забвение. Усмирение. Стирание. Инкарнация проводилась редко. Говорили, что человек становится сосудом для другой души, земным воплощением Бога. Зомби-аватар…

После того, как Синдикат отобрал у него мужское тело, его хотят лишить еще и разума, собственного сознания. Хотелось рыдать, вырвать им всем позвоночники – но возвратился Зенон, и силой уложил в кровать. Еще один укол, и нахлынувший дурман сменился пугающим сном… в котором отцовский голос говорил ему, как поступить. ОТЕЦ, Я ДОСТОЙНЫЙ!

****

После разговора с Кареглазкой день наполнился дерьмом, и как я не пытался изменить настрой медитациями, это никак не удавалось. Наоборот, внутренний голос только громче хрипел где-то возле гипоталамуса: «Дружок, да ты лошара – и не надейся на другое».

Елена Ивановна металась между изучением Ковчега и беременностью межниковской твари. И одновременно с этим была заметно раздражена, что отражалось, по большей мере, на всех, кроме меня. Меня она тупо игнорировала. Хотя, я могу и ошибаться, ведь я также старался сохранять дистанцию: 1) из-за обиды 2) из-за надежды, что она остынет и передумает. Возможно, она также как и я, была подавлена нашим утренним разговором, но вряд ли – она же его инициировала.

Я, как робот, мыл и убирал, стерилизовал ультрафиолетом и фламбировал – как зачарованный, подолгу застывая с огненным факелом для дезинфекции лабораторных столов; а часть спирта вперемешку с боярышником и эхинацеей похихоньку заливал в себя. Вскоре я настроился забыть о Кареглазке. Это было нелегко, так как после вчерашней ночи она совершенно не выходила из головы. В то же время, в романтических отношениях я уже проходил подобное. В печальном итоге мои детские помыслы о всеобщей справедливости и честности взрослых оказались всего лишь глупыми фантазиями. А женщины, поначалу показавшиеся девственному уму чистыми ангелами – медленно, но уверенно, раскрыли истинные обличья.

Бесконечно тасуя эти мысли в голове из одного полушария в другое, на обеде я оказался на плаце, где пытался наблюдать за воробьиной охотой Цербера. Потом там появились горлицы, и я решил их поймать. Еще недавно я практиковал такое, чтоб прокормить себя и Таню. Теперь хотелось это повторить, выплеснуть злость на что-то – пусть даже совсем безневинное. Хотя о чем это я? Даю зуб, что голубки тоже имеют скелеты в шкафах – например, гнезда, полные костей их птенцов. Невинных нет, есть только разное понимание вины.

Чтоб поймать птиц, я подсыпал зернышек под корыто, которое приподнял палкой с привязанной веревкой. И да, мне удалось поймать три или четыре голубя. Я пошел к корыту, а глупая псина бегала вокруг, радуясь моей удаче. Но как только я приподнял корыто, горлицы стали вылетать, а я запутался в веревке, которой Цербер меня обмотал. Я упал, проклиная собаку, а птицы кружились надо мной и срали с высоты.

Я же сказал – не день, а сплошное говно. И я решил не возвращаться в Логос. К вечеру я устал бороться с депрессией и вернулся к истокам. Тем более, что пока я думал о людях, женщинах и животных всякие гадости, в краешке мозга созрел план, как побороться за себя. Да, возможно, что эта затея была нашептана настойкой пустырника – боярышник закончился.

****

Признаюсь, это было дерзко. Горин имел одно увлечение, вызывающее у меня пренебрежительное презрение. Он любил цветы и выращивал их в Крепости в огромных количествах. Сам участвовал в их посадке, прополке, поливе и прочей хрени, с ними связанной. Короче, сходил с ума над ними, как юный Голлум над своей прелестью. Вместе с театром и актерским искусством, цветы были его главными ценностями в жизни, а все остальное – придаток.

В центре Илиона, рядом с плацем, произрастали самые ценные для полковника представители цветочного мира – герберы и розы «осирии». Он долго не мог их вырастить, но в этом году с помощью тепличного покрытия и трансваальские ромашки, и шипованое чудо немецкой селекции одарили Андреича, и теперь он каждый день рано с утра задумчиво усаживался на скамейку и наслаждался видом цветочков. Меня они также заинтересовали, но в другом смысле.

Как только стемнело, я дождался исчезновения с плаца последнего из зевак, и словно Зорро пробрался к оранжерее. Проникнул я, незатейливо по вертикали разрезав пленку. В темноте красота цветов была не так очевидна, но я понимал, что такими розами можно завоевать любое женское сердце. Молочно-малиновые бутоны напоминали возбужденные вагины, их сочно-зеленые листья были роскошней парчи, а герберы… я не цветовод, но мне они показались идеальными. Тем более, что сам Горин, специалист в этом деле, одобрил бы мой выбор.

Хотя он же, наверняка, и убил бы меня. Но ему не нужно знать. По моим сведениям, полковник сейчас заседал в Одеоне и смотрел запоем какие-то оцифрованные спектакли, буквально сегодня привезенные лазутчиками.

Три цветка мне показалось мало, как и пять. Семь? Девять? Да что мелочиться – красота без размаха – не совсем и красота. В итоге, я срезал все 12 бутонов осирий, которые были, щедро окружив их шикарными солнечными герберами.

Пожадничал. Оказалось, что я не рассчитал с фольгой для букета, поэтому пришлось повозиться и подумать, как впихнуть невпихуемое. Наконец, я сообразил для укрепления конструкции обмотать ее малиновой тканью – и, вуаля! У меня в руках был огромный, прекрасный букет.

Цербер, увидев цветы, тоже оценил, и даже завыл, счастливо виляя хвостом, так что даже пришлось влепить ему по морде плашмя ладонью. Все-таки, собака, это слишком большая ответственность, когда мир покатился в тартарары…

По Крепости я передвигался осторожно, засунув букет в целлофановый пакет и находясь в стороне от освещенных дорожек – ближе к кустарникам. У меня были не такие большие шансы встретить кого-либо… хотя нет, это произнесли спирты. По базе постоянно кто-то шоркался: шел с работы, на работу, дежурить, стрелять в тире и прочее. Если я хочу избежать расстрела, то нужно быть осторожнее.

Глава 10. Нисхождение

Паровоз остановился, и Гермес почувствовал неладное. Он до бессилия подтянулся на турнике – 4, 5 подход? Он потерял счет. На хрупких ладошках вздулись огромные болезненные мозоли. Неотъемлемый вред. Хоть не запретили заниматься после всего, что произошло. Жалел ли он об этом? Точно – нет. Понимали ли это его тюремщики? Определенно, да.

Дверь отворилась, и в вагон вошел Зенон с двумя странными типами. Что-то смутно знакомое… точно! Это были жрецы – юродивые, малочисленная обособленная каста внутри Синдиката. Гермес мало знал о них, лишь то, что каждый ранее был смертельно болен либо безнадежно безумен. И всех их излечил обряд.

После инкарнации Гермес тоже присоединился бы к их сонму, но его не прельщало стать роботом. Хотя нет, ошибочка – он теперь был женщиной, а наследие Ахамот не позволяло женщине стать жрецом. Зомби-невеста Сурового Бога, вот его единственная миссия в Синдикате.

В руках у бритоголовых старинный коричневый кувшин, запечатанный свежим сургучом, и деревянный короб с ароматными высушенными растениями. Зенон держит сосуд с элефиром – это мистическое зелье, сваренное по особому рецепту из горчицы, мирры, тростника, корицы и таинственного масла, добываемого в каком-то подземном источнике. Старейшины утверждали, что иносказательно рецепт элефира был указан еще в библейской книге Исхода.

Верзила протягивает чашу с элефиром Гермесу. Но это лучше не пить. Он запрыгивает на Зенона, и пытается душить его – расширителем для вагины. Медбрат сопит и хрипит, его огромное тело делает несколько оборотов по вагону, пока наконец жрецы не отдирают умалишенную, и не заливают напиток в глотку насильно. Пойло на запах как потные носки, на вкус – не лучше мочи. Словно кулисы, веки опустились, но спектакль только начался.

Он – в кровавом бассейне, и кровь покрывает его с головой. Он не может вынырнуть, он захлебывается, как вдруг оказалось, что это не кровь, а мелкие желтые муравьи. Они больно жалят, они быстрые, и они повсюду: в сердце, в печени, в костном мозге. Их миллионы и миллиарды.

Он просыпается – слава Богу – и он на каменистом пляже, усеянном лепестками роз, которые излучают горчичный аромат. В небе огромная черная дыра, струящаяся пурпурным светом и пытающаяся сожрать полную луну. Что-то не так – Гермес смотрит на себя и понимает, что уже он сам – огромный муравей, а цветочные лепестки забили рот, желудок, легкие… кишечник распирает, чтобы взорваться сгустками темной, загноившейся крови.

Он – в роскошном храме, прикованный и распростертый на прямоугольном жертвенном алтаре, а хмурый бритоголовый жрец бормочет чушь и пронзает его гениталии кривым ножом с широким лезвием. Из раны появляется младенец – корявый и беспомощный, черный как смоль. Гермес видит лицо младенца – это он сам. Пытается разглядеть, почему ему холодно, и понимает, что ребенок – не совсем и ребенок – это рыба, мерзкая и скользкая. Гермес пытается кричать, но жрец бросает монструозного ребенка наружу, в туман к гиенам, которые с хихиканьем рвут малыша на части. Он сам – одна из гиен… или нет? У всех тварей его лицо – не то, которое сейчас, и не то, которое было еще до операций. Это лицо женщины, выглядящей словно богиня из индуистского пантеона…

Совершенно неожиданно Гермес-Афродита выныривает из кошмара – что-то сыпется с потолка, а по соседству грохочут выстрелы. Но кто посмел напасть на поезд Божьего промысла?

****

Я приоделся – вчера на складе выдали обновки, и теперь я владел достаточно неплохим шматьем. Классические голубые ливайсы, белый джемпер, куртка бомбер, как у Тома Круза в Топ Ган, только салатовая, и все те же боты с саламандрами. Естественно, я обмылся, подстриг волосы в носу и полился парфюмом с запахом грейпфрута. Кажется, я неотразим.

Мой обходной путь лежал по самой нетронутой тропе – возле прачечной, мимо бювета, и к офицерским домикам – метров 800. По прямой туда метров 300 на запад, но так было нельзя.

На тропинке нарисовались двое военных. Патруль? Я не совсем разобрался в устройстве жизни Илиона, поэтому все возможно. Цербер залаял, и солдаты устремились ко мне. Я уставился на пакет, который при просвечивании фонарем однозначно выдаст цветы. Стремно.

И я выбросил пакет в заросли. Вовремя – вояки были рядом.

– Новенький? Менаев, кажется? – спросил старшина с длинным носом и дерзким взглядом. – Куда это ты идешь?

Его напарник, курчавый, как Пушкин, держал меня на мушке. Гребаный бабай!

– Ребят, я спешу в Одеон, – сообщил я, переминая пальцы. – Честно, не успеваю. Илья Андреевич меня пришибет.

Солдаты переглянулись.

– А что в Одеоне? – заинтересованно спросил Пушкин. – Жора, вечно мы в пролете, когда что-то интересное! – заметил он носатому старшине.

– Так вы не в курсе? – обрадовался я. – Боссу привезли диски со спектаклями. Так что сегодня у нас театральный вечер.

Я скромно улыбнулся носатому, и тот ответил улыбкой. Затем я посмотрел на его напарника, и Жора тоже – у Пушкина была такая кислая мина, что мы синхронно захохотали.

– Лады, иди, – разрешил старшина. – Не пропусти спектакль!

– А где же сочувствие и милосердие? – спросил я.

– Не, я тебя задерживать не буду, – Жора развернулся, чтоб идти дальше.

И мы засмеялись, непонятно, почему. Главное, что поняли друг друга – мы не любители театра. Вдруг в кустах зашуршало, и оттуда показался Цербер, пропавший минуту назад.

– Твой? – спросил старшина.

– Мой. Морока одна, – улыбнулся я, но недолго – в собачьей пасти был пакет с цветами.

– А это у него что? – заинтересовался Жора, передумав уходить.

– Не знаю. Таскает разную хрень, – как можно равнодушнее сказал я. – Цербер, фу! Брось!

Но старшина уже был рядом с псиной и попытался взять пакет – страшилище зарычало.

– Эй! Cкажи, пусть отдаст! А то рассержусь,– он тянул пакет в одну сторону, а собака – в другую.

Целлофан затрещал, разваливаясь и освобождая громоздкое содержимое. Букет вывалился на щебенку, шурша фольгой. Мы остолбенели, и даже Цербер ошарашено присел, виновато щурясь под лучом фонаря.

– А это что?!

Я зажал губы, сморщив лоб и пялясь на верхушки сосен.

– Это твое?

– Сомневаюсь, честно говоря. Если бы все, что принесла псина, было моим – я бы утонул во всяком дерьмище.

– Не твое? – переспросил старшина, озадаченно поглядывая то на меня, то на собаку, то на цветы.

Подсознательно он чувствовал, что здесь дурно пахнет. Цветы… все знали, что это зона особого внимания Андреича – и их трогать нельзя ни под каким предлогом. Единственное, что мешало принять правильное решение – он не имел понятия, какие именно это цветы. Жора пытался включить мозги, а зря – как я успел понять в этой жизни, многие не сильно умные люди умудряются нормально существовать и принимать правильные решения только благодаря развитой интуиции. Умные же, наоборот, лишены этой радости – их интуиция подавлена разумом и логикой.

Наконец, старшина решил, что не может в Илионе существовать человек, который посмел бы срезать горинские розы, а потому то, что он видит, является необъяснимым, но не преступлением. Да и я отрицаю причастность. И еще один аргумент – если над цветами полковника действительно надругались, то он накажет не только вредителя, но и того, кто принес плохую весть. А так как старшина был в патруле, он мог получить люлей и за ненадлежащую охрану цветов. Ядрена вошь! Как же все сложно и страшно! – думал Жора.

– Иди, – сказал вояка. – Уходи. Чтоб я тебя не видел. Не хочу тебя видеть, – пробормотал он напоследок.

Я подхватил букет.

– Надо выкинуть, – пояснил я, и это ему понравилось. Нет цветов – нет преступления – нет опасности быть нахлобученым.

– Правильно. Вали уже.

И я быстро пошел, нет, полетел подальше от ошарашеных патрульных.

****

Юродивые в белых ритуальных масках, и по глазам видно, как они встревожены. Зенон с пистолетом стоит у выхода с вагона. Бритоголовый поближе – с длинным кривым ножом, как у жреца из видений. Рядом с перевернутым кувшином лазают страшные желтые черви.

Гермес-Афродита обнажена, у нее странное ощущение, что внутри что-то есть. Чужеродное, лишнее, постороннее. Как сопли. Как обильная мокрота в бронхах. Как гной в чирьях на спине. Ее скрутило от резкой боли в животе, и она обильно вырвала черной блевотиной.

Один из юродивых отрывает взор от дверей, и глядит на девушку.

– Если мы не отобьемся, все коту насмарку. Обряд еще не закончен.

Второй жрец кивает – он словно не человек, его глаза почти не мигают. И все равно он прошляпил тот момент, когда кинжал перекочевал к Божьей невесте, и она освободилась от оков.

Под звуки пальбы острие взлетает в воздух, и порхает быстро и уверенно – перерезая глотки, сухожилия, вспарывая желудки и грудины. Странно, жрецы оказываются умелыми бойцами – но и Афродита хороша, а сейчас вообще – она чувствует в себе необыкновенную силу. Зенон пытается выстрелить, но нож в полете выбивает пистолет, и прибивает ладонь к деревянной панели. Дита почти рядом, когда медбрат выдергивает нож и исчезает в дверях.

Ну уж нет. Теперь никто не уйдет – она в этом уверена. Кинжал снова в ее руке, и она выходит в тамбур. Сегодня – большая жатва, и она соберет урожай.

****

Дом Горина был единственным двухэтажным коттеджем в Илионе. Я осторожно обошел вокруг. Большие окна в зале были зашторены фиолетовыми гардинами, и лишь на кухне занавеска была задернута не плотно из-за приоткрытой форточки. И там я увидел Кареглазку.

Первым, естественным и единственным желанием было подойти ближе, чтобы подсмотреть. Не знаю, возможно, существуют люди, которые не получают от этого удовольствия – но я определенно не такой. Возможно даже, что вы в шоке от моей озабоченности – но я просто с вами откровенен. Я знаю на сто процентов, что любой нормальный молодой мужчина постоянно думает о сексе. Так что, поверьте, я нормальный, секс из моей головы никогда не улетучивается. А учитывая, что в последние годы я был лишен элементарных наслаждений – например, передернуть на незнакомку, каждый день проходящую мимо дома – то моя сексомания вполне объяснима. Согласитесь, картинки в журналах – это ничто и ни о чем. Что-то далекое, виртуальное, словно расположенное в иной галактике – без всяких перспектив завоевать, охомутать, оприходовать, в конце концов. Совсем не то пальто.

Другое дело, женская особь, которая учится вместе с тобой, живет рядом, гуляет с подружками или собакой, встречается с парнем, которого ты с радостью заменишь – по крайней мере на часик – большего и не надо. Такие женщины/девушки являются живыми, ты можешь вдохнуть их аромат, оказавшись в одном лифте, можешь заглянуть под юбку, поднятую порывом ветра, рассмотреть на пляже ее станок, пока она на четвереньках расстилает покрывало на песке. Ты можешь улыбнуться ей, пристально глядя на влажные губы, утонуть в океанах глаз, задержать дыхание синхронно с ее грудью, вздымающей сосками легкую ткань одежды…

Для фантазий нужна пища, для аппетита – аперитив, а для поддержания молодости – зарядка.

Вернемся же к амбразуре – я продрался сквозь разросшуюся сирень, и пристроился у щели между шторами. Пока что ученая была в коротком песочном халате, но я надеялся увидеть больше. Она как раз помешала шипящую картоху на сковороде, и вышла в соседнюю комнату. Доносилась музыка, голоса и смех, но я знал – мужа нет. Возможно ли, что у нее уже был любовник? Это вогнало меня в ступор, я пытался понять, что это значит для меня, и не мог. Наконец, я решил – хоть муж, хоть любовник – это не помеха. Я все равно хочу всего лишь трахнуть ее – чего я так разпереживался? Как будто жениться собрался! Я хохотнул в кулачок от бредовости своих тревог.

Елена Ивановна вернулась и склонилась над сковородой с нарезанной зеленью. Между шеей и халатом образовалась брешь, намекающая на отсутствие белья, еще чуть-чуть и я увижу грудь! Я прямо-таки полез на стену, упираясь ногами в фундамент, но не успел – девушка снова ушла.

Надо бы лучше подготовиться к ее следующему приходу. Поэтому букет, занимавший одну из рук, я оставил на земле, а сам попытался принять максимально удобное положение. Как раз вовремя. Она вернулась и остановилась у шкафа, ко мне спиной. Даже в халате ее задница выглядела безумно сексуально, а когда она наклонилась к столешнице, моя рука привычно полезла вниз.

– Мама, зделай чай! Я не хасю петьйюску! – на кухню вбежала маленькая светловолосая девчушка лет пяти и скривилась, увидев зелень сверху в сковороде.

Я очумел.

– Я отодвину. Ты не будешь есть петрушку – только картошечку, – ласково ответила Кареглазка.

Появившийся из ниоткуда красноглазый Оскар запрыгнул на окно и злобно вытаращился – переводя взгляд то на меня, то на Цербера. А затем махнул лапой с выпущенными когтями перед моим носом, словно атаковал. Ах ты сучий потрох! Равновесие было утрачено, и я хряпнулся на землю. Даже псина испуганно заскулил.

Было больно, но не так, как палево. Я услышал шум на кухне и понял, что спугнул Елену Ивановну. Скрутившись в три погибели, я вывалился из кустов. Ясно, что уносить букет не было смысла – и я с размаху запустил им в крыльцо. И поковылял как можно быстрее и дальше отсюда.

У Кареглазки есть дочь?! Маленький спиногрыз непонятного происхождения и с чуждым генофондом? Я, конечно, не собирался жениться на Крыловой. Но дочь?! Это было как издевательство над калекой, как измена с квазимодо, как корявая толстая палка в мое колесо.

****

Она обнажена и тщедушна, еще не отошла от хирургических вмешательств и устала от непосильных тренировок – но сейчас Гермес-Афродита чувствует себя просто великолепно, сейчас она смерть в женском обличии.

Вагон за вагоном очищается от всего живого, пока она носится молнией, и взмахи кривого кинжала настигают каждого, кто попадается на пути. Конечно, Синдикат смог бы обуздать ее, если бы не нападение извне. Неизвестные атаковали паровоз, и это отвлекло ресурсы.

Налетчики прорвались в вагон с задержанным безбилетчиком, где лицом к лицу столкнулись с синдиком. Судя по характерной сыпи, это были выродки, сброд, злоупотреблявший токсичной человечиной. Бандиты остолбенели, не ожидая появления голой брюнетки. Затем они предсказуемо заулыбались – похабно и в предвкушении.

Афродита поняла, что головорезы пришли за шпионом. Грозный мародер с черной повязкой на глазу пытался привести прикованного товарища в чувство. Пират… в памяти всплыл недавно услышанный рассказ. Значит, пришел освободить кореша. Удача удачная.

Божья нареченная вогнала нож в ближайшего выродка, страдающего конъюнктивитом, выхватила автомат и отправила свинцовую очередь в бандитов напротив. Под шквалом пуль проделала акробатический трюк и вогнала лезвие под кадык еще одного покойника.

Пират что-то прокричал, схватил в охапку черномазого дружбана, и исчез в проеме. Вслед за ним из вагона выпрыгнули еще два налетчика, а третий выпал на рельсы безжизненной тушей – его глотка была перерезана.

Последний, головной вагон стал пристанищем для Диониса и старейшины Стикса. Гермес-Афродита без труда сломала шею выскочившему бородатому телохранителю, и только подумала, как легко сегодня мстится, когда набросился Зенон – с ним пришлось повозиться, даже нож не сразу смог проткнуть прослойку жира и мышц. В конце концов, и он умер с тяжким вздохом.

Одновременно в схватке с громилой пришлось отбиваться и от пастыря Диониса. Блондин с уроборосом беспрестанно сыпал проклятиями, но это его не спасло. Бывшая оперативница с удовольствием вскрыла арийцу горло – по бледной коже нож прошел, как по маслу.

Пока шел бой в вагоне, Стикс выбрался на крышу. Приор был уже в конце локомотива, когда его настигла пуля. Пока Дита добиралась к старику, тот истек кровью, и казалось, что решил не сопротивляться – пуля застряла в животе, еще чуть-чуть, и сам умрет.

– Безумная! Чего ты добиваешься? – спросил святой отец, в темноте став еще более похожим на богомола. – Уничтожить Синдикат? Остановить промысел Божий? Тебе не удастся. С нами Суровый Бог.

– Хрен с ним, с Синдикатом, – ухмыльнулась Афродита, вытирая чью-то кровь на щеке. – Я прошу у Бога только отмщения. Не вы с Буревестником должны были решать мою судьбу.

– Да у тебя не было выбора! – воскликнул приор. – У тебя все отсекло от взрыва гранаты. Твое будущее… ты могла стать недостойным мужчиной. Либо же – полноценной женщиной.

– И вы это решили вместо меня, и против моей воли. Разве я родилась женщиной? – она нависла над Стиксом, как безумная валькирия. – Разве я смогу родить?

– Конечно, нет! – сама себе ответила она, не обращая внимания на предсмертные конвульсии старейшины. – Вы лицемеры. Я могла – МОГ! – остаться собой, пусть даже инвалидом. А теперь я – недоженщина, которая для профилактики должна сама себя сношать огромным резиновым фаллосом, – Гермес-Афродита пристально взглянула на приора и содрогнулась – даже в темноте было видно, что глаза Стикса изменились, налились густым зеленым туманом. – Будь ты проклят! Я повторю с тобой то же самое, что ты сделал со мной!

Синдик шагнул к старику, намереваясь выпотрошить его гениталии, но приор внезапно взмахнул ножичком, спрятанным в ладони, и вонзил его в бедро. Дита упала, уронив кинжал, и они сцепились – Стикс пытался нанести смертельный удар, а девушка – защититься. Несмотря на смертельную рану и обескровливание святой отец оказался невероятно сильным, и это могло закончиться только поражением противницы.

– Абракс прощает тебя, червь проклятой Ахамот, – прошипел Стикс, сверкая изумрудными глазами.

Чувствуя, как силы покидают ее, Гермес-Афродита сделала самое безумное из всего, что делала до этого. Она впилась зубами в шею старейшины, разрывая плоть и перекусывая сосуды. Кровавый гейзер залил рот и все вокруг, брюнетка оттолкнула внезапно ослабевшее тело Стикса, и оно свалилось вниз, под вагон, заливая щебень кровью. Наконец-то.

Она несколько минут валялась на холодном металле крыши, прежде чем спустилась к приору. Было еще одно незавершенное дело. Она изо всех сил вогнала нож в грудь Стикса. Через несколько секунд под кожей вспыхнуло яркое светящееся пятно. Датчик был включен.

Скоро прибудет отряд эвакуации. Дита устало присела на рельсы голой задницей. Сейчас она думала только об одном: Ковчег, Буревестник, месть… шаг за шагом, кирпичик по кирпичику…

****

Умерший поселок, пустые дома и ржавеющие автомобили на улицах, бронетранспортер посреди дороги – все покрылось желтоватым налетом луны. Словно призрак, вдалеке на асфальте вырос силуэт. Он бежал. Худое мускулистое туловище было бледным и безволосым, дыхание – шумным, но ритмичным. Единственный глаз пристально оценивал возможные препятствия.

Суперорганизм еще восстанавливался после гибели стаи, но Охотник уже спешил за похищенным потомством, невидимая связь указывала нужное направление – на юг. КТО ТАКАЯ МАРА?! Слева донесся слабый стрекот, и он услышал. Справа мелькнула тень.

Он продолжал бежать, когда ему преградили путь возле огромной железной груды. Такие же, как он, едоки. У них был один общий враг – адский голод, казалось, им нечего делить, но сейчас – стая обнаружила одиночку, а голодные не должны быть одинокими. Каждому нужна стая…

Порыв ветра пронес по улице рваный шуршащий целлофан. Охотник двинулся в просвет между голодными, но они сомкнули ряд. Он ссутулился в боевой готовности, вены вздулись – а едоки приблизились, сужая круг. Вожак – огромный дылда со шрамом, пересекающим всю черепную коробку, выше двух метров ростом, с непропорционально длинными конечностями – навис над пришельцем и, как горилла, хлопнул ладонью по асфальту. Охотник посмотрел исподлобья, склонившись, а Дылда заурчал – и стая успокоилась, наполнив воздух расслабленным потрескиванием.

Задертая шея вожака была совсем рядом и полностью открыта, кадык и шкура дрожали от довольного журчания. Молнией морф полоснул когтями по шее Дылды. Другой рукой разорвал бок – и противник брызнул кровавым фонтаном, завалившись на асфальт. Но завершить начатое не удалось, так как подскочивший едок вгрызся в плечо, и пока Охотник пробил его грудную клетку, прижав к бронетранспортеру, атаковали остальные голодные.

И хотя Охотник сражался, как лев, перекусывая ребра и кромсая брюшины, всех одолеть он не мог – и быстро слабел. Даже перемещение на бронетранспортер не могло остановить преобладающего врага. Наконец сбоку, со стороны отсутствующего глаза, обрушился Дылда, и вырвал ему руку с корнем, обнажив окровавленную плечевую кость. Поверженный Охотник свалился на землю, а вожак спрыгнул вслед – прямо на него.

Дылда зарычал, свидетельствуя о победе, и зачерпнул когтями кровь из своей еще свежей раны. Едоки поочередно приближались с разинутыми пастями, и каждому он капал на хобот. Когда уже вся стая приняла «победную» кровь, вожак склонился над Охотником – но тот не желал принимать «благословление». Лишь после жесткого тумака он приоткрыл пасть, и кровь Дылды упала на его хобот. Поверженные теряют свободу – теперь он подчинялся победителю.

****

Ночью были заморозки, поэтому Гермес-Афродита остался в магистерском вагоне и уснул, как младенец. Ужасно и удивительно, но он все больше ощущал себя женщиной. Он неистово сражался с этим – но успехи в этом были все скуднее. То он – то ОНА…

Было ли это симптомом усиливавшегося безумия? Или было связано с сорвавшейся инкарнацией? Кто знает… и это стало не важно, когда в кои-то веки кошмары отступили, и сон даровал нечто сказочное. Оно переливалось и струилось, увлекая израненную душу вдаль, в глубины собственного разума, превращая человеческую сущность в пар, уносящийся к черному пятну на звездном небе…

Фантастическое место с красными цветами, похожими на огромные розы с гипертрофированными бутонами. Они сломаны и низвержены наземь. Гермес растекается по ним, скользит, просачивается, пытаясь найти целые – как будто это вернет ему форму или даже мужскую сущность. Вдыхает горчичный аромат Вечности, как будто это позволит ему вернуться домой.

Вибрации сообщают, что он не один. Из грота движется вереница человекообразных существ – и в то же время, они – не люди. Пропорции их тел более удлиненные, они слепы, ведь веки грубо сшиты суровыми нитками… зашиты рты и пробиты барабанные перепонки. Ничто не должно их отвлекать, они не должны ничего чувствовать-ощущать, ведь скоро они станут Спящими. Эоны, управляющие Ойкуменой. Гермес сам не знает, почему не может оторвать взор от их уродливых шрамов на груди в виде плотно сжатых складок.

Спящих ведут поводыри – крошечные ангелочки со светлой мраморной кожей. Они бредут по песчаной тропе мимо Гермеса и умирающих роз. Воздух наполнен чарующей горечью, которую эоны жадно вдыхают плоскими ноздрями – единственным, что осталось из органов чувств.

Они доходят к высокой горе, выглядящей как идеальная хрустальная башня, и с трудом поднимаются по каменным ступеням вверх по спиралевидной лестнице. Гермес-Дита извергается пыльцой, как оргазмирующий цветок, и достигает вершины пика, где находится большое, опоясанное колоннами вместилище с прозрачной черной жидкостью. Этот резервуар похож на бассейн, но функция его совсем в другом – это цистерна Плеромы, место единения и силы эонов, место, в котором познается Гносис, и откуда управляется Эфир.

Поводыри ведут Спящих к заранее определенным местам с отметками на глянцевых камнях, и помогают спуститься в бассейн. Долговязые калеки погружаются в антиматерию по шею, лишь большие овальные головы трепещут над поверхностью, как початки рогозов на речном берегу. У первого из окунувшихся раскрывается складка-шрам на груди, являя большой уродливый глаз. Он налит кровью и светится. Такие же глаза открываются у всех остальных, наполняя резервуар струящимся изумрудным светом, который концентрируется в центре – на Армогене, прозрачном нефритовом кристалле. Смоляная субстанция искрится. Гигантский луч устремляется вверх – в темную туманность над головами. Враг еще не разбит. Но скоро эоны спасут свое будущее.

****

С востока нарастал гул, и Гермес-Афродита выбрался с поезда. Он оделся в чистые мужские вещи: подвернул кожаные штаны, стянув их ремнем на худом животе, надел толстовку, прячущую торчащую грудь без лифчика, а под низом оставил белые кружевные трусы. На ногах – ботинки с саламандрами. Выглядел он как субтильный подросток.

На звездном горизонте приближался квадрокоптер. Стальная машина, очень маневренная благодаря винтам, меняющим свое направление.

Аппарат завис, накрыв Гермеса столпом света. Его сканировали. Есть ли у них его данные? Его новые данные? Его биометрию могли изменить, неизвестно, что именно с ним сделали.

– Неисповедимы пути Господни! – прокричал он, вытянув руки вверх. – Имеющий уши – да услышит, что Дух приготовил церквам!

Квадролет снизился, свет померк.

– Я – синдик Гермес! Я была – БЫЛ! – оперативником у пастыря Арго, уполномоченного Святого мероприятия! – продолжал он кричать. – Это я отправил сигнал экстренной эвакуации!

Летательная машина качнулась, а затем помалу опустилась. В отворившийся люк выскочили четверо вооруженных мужчин – они напряженно оглядывались, разойдясь по периметру.

Неожиданно энергично из мультикоптера вывалился высокий толстый мужчина и быстро оказался рядом с Гермесом. Витольд в эту смену случайно стал командиром эвакуационной бригады и с удовольствием продолжил бы руководить заготовительным отделом. «Травники», – так некоторые напыщенные личности в Синдикате пренебрежительно их называли – из-за того, что они, помимо поиска материальных ценностей, собирали травы, корнеплоды и прочую растительность. Но Витольда устраивала его работа. Все испортил аппендицит Павла, уложивший главного «эвакуатора» на операционный стол – и теперь Витольд был не там, где хотел.

– Где твоя метка? – спросил он, дыша громко, но удивительно ритмично.

Синдик протянул руку, и толстяк просканировал запястье смартфоном. И выдохнул с облегчением, увидев высветившуюся анкету на оперативника.

– Брат мой в истине, что здесь случилось? Где старейшина Стикс? Где священник?

Гермес выразительно взглянул на поезд.

– Напала свора выродков, – он прикусил губы до крови. – Когда приор умирал, он попросил активировать датчикэвакуации.

– Живых нет?! – Витольд был потрясен, его конечности поразил тремор.

– Мрази всех убили… нам было не устоять.

Толстяк кивнул.

– Понятно. Искренне сочувствую. Теперь Синдикат здесь все детально изучит – но мой экипаж не имеет полномочий для проведения расследования, – он натянуто улыбнулся, стараясь быть приветливым, но чувствуя, что ситуация не очень подходит для проявлений радости. – Так что, мы можем улететь. Поехали?

– Да. Поскорее бы домой, – Гермес внимательно посмотрел на шею мужчины.

Витольд насупился. У него было плохое предчувствие, и он никак не мог понять, что здесь не так. Ладно, власть предержащие разберутся.

– Отлично, – Витольд подмигнул, что выглядело странно без сопровождения улыбки. – Нас ждет Город Тысячи Дверей. Последнее чудо Света – и больше не будет, – толстяк озадаченно взглянул на смартфон, запищавший десятком сообщений. – Ух ты! Передают, что тебя ждет Коллегия, при этом спрашивает о тебе сам Тринадцатый. Ты что, важная шишка?

Гермес-Афродита молча кивнул, поспешив скрыться в зияющем люке квадрокоптера. Тринадцатый… еще один шаг навстречу… его план медленно, но верно исполнялся.

****

Ночь для Крыловой выдалась скандальной и бессонной. Сначала неизвестный поклонник бегом смылся из-под дома, оставив на пороге букет. Цветы, конечно, были красивы, и это было романтично, но – ЭТО БЫЛА ЯДЕРНАЯ БОМБА! Она сразу опознала цветы из оранжереи мужа. И срезаны они были однозначно не Ильей. И логика, и интуиция подсказали ей на 99%, что это был Менаев – учитывая услышанное с улицы собачье поскуливание, а также то, что только Гриша был настолько глуп самолично подписать собственный смертный приговор.

Естественно, Лена выбросила букет в мусорный контейнер, предусмотрительно прикрыв старой темно-бордовой кофтой, от которой также давно хотела избавиться. И правильно сделала. Илья явился ближе к полуночи, рвя и меча – он уже знал, что кто-то пролез под пленку и варварски срезал все осирии и часть герберов. Наверное, даже если бы она изменила мужу, то это разозлило бы его меньше, чем осквернение цветов.

Взбешенный Горин, наверное, часов до четырех буянил, ругаясь и разбивая все, что попадалось под руки. Разбудил и напугал Милану. Периодически уходил в Куб или звонил туда с проклятьями, требуя быстрей найти мерзавца… либо обнаружить, для начала, хотя бы сами цветы. Опросил все патрули, видел ли кто-то нечто подозрительное, а затем приказал все перерыть в Илионе, и найти злодея. Битый час полковник стоял истуканом в теплице, и его глазы приобретали то демонический блеск, то блестели от влаги, словно он готов заплакать. В итоге, Крепость озарилась огнями, Шпигин с Сидоровым подняли по тревоге солдат и усилили патрулирование. Поисковая миссия похлеще, чем в «Очень странных делах», когда в Хоукинсе пропал маленький Уилл Байерс.

Крылова так и не рассказала мужу о букете. Жизнь научила ее, что иногда – и даже часто – лучше промолчать. А в данном случае – и подавно.

Когда-то она надеялась, что нашла в лице Горина поддержку и защиту. Даже успела порадоваться. Но это время давно прошло. Теперь она не испытывала к нему любви – скорее, холодное равнодушие и даже презрение, все более цементированные с каждой свирепой ссорой и с каждым его новым ударом.

Озверелый муж-грубиян и наглый неуемный поклонник… после нервозной ночи любые мысли о самоубийственном любовном треугольнике так паскудили настроение, что спасти ее могли лишь темно-красные ботинки с высоким берцем, серо-голубое ситцевое платье и короткий черный кожаный пиджак в тон колготкам. Что-что, а красивую одежду она обожала, и наряды меняла часто – благо, что лазутчики по заданию мужа постоянно проверяли все магазины, и привозили кучу фирменных тряпок нужного размера. Такое вот ее женское счастье… и иногда оставаться на плаву позволял только этот комплект: Милана, работа и новые юпочки.

Вдобавок к весеннему ансамблю ученая надела темные очки, чтоб лишний раз не демонстрировать окружающим воспаленные глаза с мешками под ними. Несмотря на ночку, рано-утром она уже отправилась на работу. Победа над вирусом была рядом, и предчувствие чего-то грандиозного накатило, как обильный летний ливень. Как только завершится анализ субстанции из кейса, она выдохнет и уделит Милане время – сделает выходной.

– Я шокирована твоей тупостью! – гневно сообщила она, встретив Менаева за мытьем ступеней на лестничной площадке. – Уничтожить осирии – любимое детище человека, под чьей властью ты находишься… о чем ты думал?!

Гриша покраснел как вареный рак, однако смолчал.

– Ты подглядывал в окна? Ты извращенец и самоубийца! – возмущалась Крылова.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – наконец ответил Менаев, и взял ведро со шваброй, намереваясь быстро исчезнуть.

Девушка преградила путь и нависла коршуном – пока он стоял на две ступени ниже.

– Гриша, ты чем вообще думаешь? У тебя мозги есть? – она схватила его за плечи, и даже умудрилась потрясти их, прежде чем диалог был прерван звуком цокающих каблуков по старой коричнево-каштановой плитке.

Она едва успела отскочить от Менаева, как в предбанник вошел муж.

– Ооу! – удивился Горин. – А я как раз иду к вам вниз, – он пристально глядел на жену, которая отвернулась вполоборота.

– Зачем ты к нам? – буркнула Крылова, уставившись на ухо Менаева. – Здесь нет твоих цветов.

Полковник проследил за ее взглядом, отметил, что выродок вздыбился, как на иголках, и усмехнулся.

– Один мой цветок все же есть, – не согласился муж. – Что, Григорий, крепит тебя Елена Ивановна?

– Не то слово, – отозвался Менаев. – Ваша супруга строгая и суровая женщина. Но справедливая, конечно.

У Крыловой брови взметнулись вверх. Женщина?! Но Горину это подняло настроение, и он впервые со вчерашнего дня раскатисто рассмеялся, схватил жену под руку и повел внутрь – а она снесла это, не желая показывать Менаеву свои семейные проблемы. На полпути полковник обернулся.

– Григорий, иди с нами. Общий сбор.

****

В комнате отдыха собрался персонал Крыловой и медики Ливанова – помимо начмеда, наполнившего помещение ароматом мяты, и Свинкина, во врачебном корпусе числились еще несколько врачей, медсестер и санитаров. Горин занял место у настольного кулера, потягивая газировку из стаканчика, и ждал, пока все затихнут.

В воздухе витал запах страха, так как все уже были в курсе ночного ЧП. Но если они боялись чего-то абстрактного, то я боялся, что меня рассекретят. Жорик с Пушкиным вполне могли меня выдать – вместе или по отдельности. Вероятность этого была запредельно высока… они могли, конечно, испугаться последствий, но вряд ли им за это грозила бы смертная казнь. С чего бы им меня покрывать? Поэтому еще ночью, когда Крепость оживилась рыскающими патрулями, я тайком собрал нехитрые пожитки, готовый удирать со всех ног в любой момент. Сука, ну нахрена я срезал эти гребаные розы?! Наверное, я бы уже и смылся, если бы не усиление – и полста метров невозможно пройти, чтоб не столкнуться с раздраженными вояками нос к носу.

В итоге, ночь я пережил, хотя желудок от нервов разболелся не хило и свернул меня в калачик. И, пока что обстоятельства складывались довольно неплохо. Горин не знал, кто срезал возлелеяные бутоны – так как иначе он не сюсюкался бы со мной на лестничном марше. Это значило, что носатый старшина сотоварищи до сих пор не сдали меня – и с каждым часом им будет все страшней это сделать. Но, конечно, все еще могло накрыться медным тазом.

Полковник окинул комнату взглядом, и я уставился на Зою, лишь бы не встречаться с ним глазами. Я бы не выдержал – я и так с трудом сдерживал нервный тремор, ухватившись за подлокотники, и дышал не глубоко, но часто, опасаясь выдать себя даже этим.

– Я всех приветствую. Знаю, что каждый занят важным делом, и рад, что вы уделили мне время. Поэтому, не буду томить, и перейду сразу к сути, – деловито сказал Горин, спрятав руки за спиной. – Как, должно быть, вы знаете, ночью был совершен вопиющий акт вандализма. Какой-то подонок… или подонки – кто-то срезал в оранжерее осирии и герберы, которые мы в этом году так тяжело взрастили…

Он смолк и покраснел, его глаза застыли на большом глобусе в конце комнаты, очевидно, он сейчас вспоминал варварски уничтоженные цветы. Елена Ивановна кашлянула, и я не понял – ей это захотелось или она просто выводила мужа из мысленного ступора. Как бы там ни было, полковник пришел в себя и продолжил.

– Наконец, эти прекрасные розы расцвели, и это стало знаком для нас – что жизнь налаживается, что мы не пропадем… что в Крепости мы в безопасности. Но какая-то мразь – иначе не назовешь – решила уничтожить наши цветы, – голос возрос, и казалось, что даже появилось эхо. – Я прошу вас сообщить, вдруг что известно. И быть внимательными, возможно, вы увидете что-то подозрительное. К примеру – цветы мы так и не нашли. Вы знаете, я щедро вознагражу человека ответственного и искреннего, который поможет общему делу. И жестко накажу скота, сотворившего такое…

Я покрылся гусиной кожей и упер коленки в переднее кресло, чтоб ноги меньше тряслись. Антонов, сидевший там, недовольно обернулся – мол, чего дергаешь кресло? Черт, он же привлечет внимание чокнутого вояки-флориста! Но и в этот раз меня спасла моя карма – Горин закончил выступление и направился к выходу.

Я выдохнул, да сделал это так громко, что мой вздох прозвучал на всю рекреацию, особенно учитывая тотальное испуганное молчание всех собравшихся. Полковник остолбенел в дверях, пристально посмотрел мне в глаза и развернулся назад. Я с ужасом наблюдал, как он приближается широкими шагами…

Глава 11. Темный рыцарь

СУКА, НУ НАХРЕНА Я СРЕЗАЛ ЭТИ ГРЕБАНЫЕ РОЗЫ?!

В голове в ярких красках возникли десятки вариантов, как я буду наказан – и ни один не предусматривал продолжения моей бренной жизни. Меня несколько раз бросило то в жар, то в холод, пока Горин шел, кажется, что все волосы на теле встали дыбом…

Полковник прошел мимо, вернувшись на свое спикерское место. На его лице возникла застенчивая улыбка, что было так странно и непривычно… а затем он заговорил.

– Чуть за этим кошмаром не забыл, что у нас впереди знаменательная дата – день рождения величайшего драматурга всех времен – того, который Уильям Шекспир, – его рот растянулся до ушей, словно сама тема была необычайно приятной. – Беда бедой, а мы должны поддерживать традиции.

Возникло перешептывание, сопровождавшееся иногда вздохами и смешками, даже Цербер отвлекся от блох и пару раз тявкнул.

– Я вас прошу, – продолжил Горин. – Давайте в этот раз сделаем действительно красивое действо.

– А в прошлый раз было не очень? – подал голос Антонов.

– Конечно, нет, – мгновенно откликнулся полковник. – Валера, ты был неподражаем в роли кентавра. Теперь ты мой любимчик – ты же знаешь.

Прозвучал смех, Антонов закашлялся и Крез рядом с улыбкой похлопал его по спине.

– Илья Андреевич, я и мои люди заняты, вообще-то, – Кареглазка кусала губы. – Ты же знаешь.

Горин поморщился, глядя то на нее, то на Ливанова, который кивком подтвердил готовность участвовать в мероприятии.

– Елена Ивановна, у меня есть специальное предложение, только для вас, – он осклабился, и мне стало плохо – может, потому что не сумел опохмелиться? – Как вы смотрите на микроскопическую сценку? Что-то такое… Ромео под балконом у Джульетты? Знакомство Петруччо и Катарины из Укрощения строптивой? Или смерть Дездемоны, оболганной гнусным Яго?

Крылова вздохнула и прикрыла правую половину лица ладонью.

– Илья, извини, это только твое увлечение.

– Не-не-не! – перебил Горин. – Так не пойдет! Люди нуждаются в культурном досуге, – он насупился. – Мой дом, мои правила. Хватит с меня огорчений. Пожалуйста. Сценка должна быть – ничего не знаю, и знать не хочу.

Он смял стаканчик и бросил в урну, после чего устремился вон. Сейчас он выглядел не как мужчина под пятьдесят, а как вздорный подросток. Очень опасный подросток, я бы сказал.

****

Гермес-Афродита встретил рассвет посреди бескрайней пустыни. Насколько было видно – ни одного деревца или кустика, лишь песчаные дюны да одинокие скалы. Встающее солнце слепило глаза, но пилоты уверенно вели квадролет дальше на восток. Витольд похрапывал, посвистывая носом. Учитывая объем его кишечника – хорошо, хоть воздух не испортил.

Некоторые богобратья также дремали, но не все – двое бодрствовали, приглядывая за странноватым синдиком, пока тот обумывал свои планы, и непроизвольно царапался. У Гермеса безумно чесалась грудь, наверное, заживая после хирургических вмешательств. И раскалывалась поясница – что он тоже относил к послеоперационному лордозу. Пришлось даже принять болеутоляющее.

Мультикоптер вынырнул из-за здоровенного бархана, и Гермес заметил вдали крупную серую кляксу. Пятно приближалось, и один из ребят разбудил Витольда. «Скоро», – сообщил толстяк Гермесу, неловко хихикнув.

Синдик еще ни разу не летал над пустыней, только ездил – на поезде и в авто. Поэтому сейчас он внимательно рассматривал быстро приближавшийся оазис.

Город Тысячи Дверей…

Когда-то на его месте располагалась древняя столица Харизам, которая была больше, богаче и величественнее античных полисов Эллады. Высокие массивные стены опоясывали плотную глинобитную застройку, храмы жрецов и каменные дворцы вельмож – каждый, как небольшой город. Цари царей построили идеальные для тех времен системы водоснабжения и канализации, поля вокруг «Песчаного изумруда» давали по два урожая за год, каждый день в городские ворота входили два каравана из Китая, а выходили пять-шесть – на Запад, к Евфрату. Песчаный изумруд, – так называли этот оазис из-за долговязых зеленых башен, окрашенных китайской зеленью «локао» и, казалось, достигавших облаков.

Сейчас, и уже давно, на месте города оставались лишь курганы да руины. И катакомбы – огромная, скрытная сеть подземелий, по которым древние жители когда-то бежали от гуннов. В катакомбах и обосновался Синдикат Провидения. Говорят, что об этом месте поведал сам Добрый Господин, и повелел сделать Харизам штаб-квартирой Промысла Божьего. Случилось это, якобы, еще за сотню лет до Вспышки. Бред, конечно, но кто знает?

История возникновения Богобратства вообще была загадочной. Изначально Гермес посчитал, что именно Вспышка заставила разношерстных фанатиков собраться вместе. Он сам присоединился к этой команде испуганным подростком, увидевшим шанс выжить. Однако, по мере углубления его знакомства с Синдикатом, менялись и представления. Все-таки, теперь он больше склонялся к тому, что специфический орден действительно возник задолго до Вспышки. Только вот откуда Тринадцатый и первые прозелиты узнали о грядущем? При чем здесь Распутин? Город Тысячи Дверей был построен еще до пандемии – в сотне километров от ближайших поселений. Как они смогли идеально подготовиться?

Квадролет зашел на посадку, и Гермес уставился на портал. Несмотря на изобилие тоннелей, ведущих в катакомбы, большинство из них являлись ловушками в смертоносном лабиринте. Незнающий истинного входа обязательно заблудится, так и не попав в подземный город. И голод был не самым худшим, что ждало потеряшку – лабиринт был напичкан высокотехнологичными западнями – лазерными резками, мясорубными механизмами, плавильными ямами, газовыми камерами и подобными изобретениями инженеров Синдиката.

Именно из-за лабиринта с множеством входов и возникло название – Город Тысячи Дверей.

****

Крылова была права. Работы было – непочатый край, куда уж ставить спектакли. Пока Александр Борисович вместе с Валероном проводили ультразвуковое обследование Лилит (так нарекли мать монстров), Елена Ивановна вместе с Зоей наперегонки гоняли в центрифуге образцы вещества из ампулы, попеременно секвенируя генетический материал. Результаты требовали времени, но кое-что предварительное было. По лицу Кареглазки было понятно, что она озабочена. Я же – начал успокаиваться насчет всей этой истории с цветами.

– Что-то не так? – мимоходом спросил я у Бергман. Она многозначительно покачала головой.

– Пока не знаем. В основе субстанции вирусный материал. Так и должно быть, раз это вакцина. Но что-то не сходится.

Я попытался обдумать ее слова, ничего не сообразил, и сделал единственный вывод – нечего заморачиваться. Поэтому на перерыве я хорошо отъелся благодаря Ашотовне, и отблагодарил ее воздушным поцелуем. А что? Елена Ивановна не является любовью всей моей жизни. Красотка, аж дыхание захватывает – да. Но внутри – обычная баба. Вредная, неверная, эгоистичная.

А Наталья – она всегда доступна. Еще чуть-чуть и я вторгнусь в ее пределы, поваляю башни и растерзаю бастионы, заполонив внутренние дворы своей белой ордой. Ашотовна в который раз послала подальше взвод вояк, также возжелавших добавки. «А ему почему можно?!» – обиделись они. «У него реабилитация. Парень только с больницы. Что не понятно?» – отрезала армянка, раз и навсегда ставя точку в этом вопросе. Характер, конечно, у нее жесткий, скандальный. Не няша, сразу вам скажу.

Когда я вернулся с обеда, то понял, что Елена Ивановна никуда не уходила – она попила чай с запеканкой, и продолжала корпеть над тайной Ковчега.

– Эй, Менаев! – окликнула она, когда я проходил по коридору в чулан, чтоб подремать после чревоугодия. – Мне нужны твои глаза.

– А больше ничего не нужно? – я придал голосу легкую дерзость. – Уши, к примеру, – я повернулся, показывая ухо, которое она кусала. Очевидно, девушка поняла намек, так как покраснела, но в руках себя удержала.

– Нужно, чтоб ты начал просматривать те записи с камер наблюдения.

– Сто часов?!

– Немного позже тебе помогут Зоя с Валерой, – она устало провела по лбу ладонью, медленно опустив ее на глаза. – Может, и я смогу что-то глянуть.

Я оперся о дверной проем, поглаживая живот, который требовал лежбища.

– Смотри внимательно, пожалуйста, – продолжила она. – Обращай внимание на даты, названия, что происходит. Заведи тетрадь, и помечай там все. Подписывай просмотренные диски. Мы должны узнать, что это, и зачем оно понадобилось Артуру.

Я причмокнул, брутально оскалившись краем рта.

– Лады. Только, чур, я буду первый, когда ты будешь искать замену мужу?!

– Тебе мало приключений на задницу? – Кареглазка шикнула, прижав палец к губам. – Иди, кавалер!

Мне показалось или в ее глазах действительно загорелись игривые искорки?

****

К вечеру мерцание монитора сводило меня с ума. Множество видеороликов довольно плохого качества. Контрольно-пропускной пункт один, второй; огромные снежинки, заваливающие «глаз» видеокамеры; проливной дождь, накрывающий монотонный поток зонтов, входящих и выходящих из неизвестного учреждения. Мужчины и женщины: в белых халатах и деловых костюмах – и даже в летнюю жару упакованы по дресс-коду. Легковые и грузовые машины, курсирующие туда-сюда с удивительной скоростью – мне пришлось включить ускоренное воспроизведение.

Иногда я ставил на паузу или отматывал – к примеру, когда в одном из грузовиков заметил клетки с животными. Признаюсь, я вряд ли обратил бы внимание на это, если бы не реакция Цербера – он залаял. «Что, узнал – сородичей-уродичей?» – ухмыльнулся я и решил изучить этот фрагмент. Пришлось поднапрячься, чтоб рассмотреть зверушек в клетках и понять, что это именно собаки, а не другая живность.

Еще раз через КПП прошла делегация из ребят в одежде свободного стиля. Они входили с микрофоном и видеокамерой на штативе – наверное, журналисты. На микрофоне логотип – «ТВН». Похоже на какое-то региональное телевидение.

Еще один момент меня испугал. Это была запись, где привезли мальчика. Он был на коляске, лысый и истощенный, словно что-то съело его изнутри. Я сначала даже подумал, что на коляске притащили труп, но потом ребенок открыл глаза – он вылупился прямо в видеокамеру, прямо на меня. Может, это больница? Я не был уверен.

Все наблюдения я записывал в тетрадь и порядком устал. Оно только кажется – смотри и черкай, а на самом деле, если отнестись ответственно, то и рука отвалится, вслед за мозжечком.

Пришли Антонов с Бергман, взяли по диску и блокноту, и разошлись по углам, к своим компьютерам. Не знаю, что они смогут увидеть, если на тех дисках окажется видео такого же типа, как и у меня. Валерон в качестве аналитика вызывал дикий скепсис, да и Зойка не подавала особых надежд – я, конечно, не расист, но бабы не сильны в аналитике – им интуицию и чувства подавай. Физиология у нас разная.

Валеридзе все же пытался что-то увидеть, прищурившись и вспотев. Визуально было видно, как его мозг пыхтит над невыполнимой задачей. А я решил передохнуть.

– Да на что оно нам сдалось? Да, Валерямба? – навис я над ним. – Ковчег найден – и кому есть дело, что на этих видеозаписях и откуда они? – я выразительно осмотрел Зойку с головы до ног.

Боль от предательства Кареглазки еще терзала меня, мысли о ней неотступно следовали за мной, но я знал – лучший способ отвлечься, это замутить с какой-нибудь барышней. Молоденькая Зоя подходила – есть все атрибуты женственности, еще и симпатичная, хоть и носатая. Правда, гонору до черта. Тупица с чувством собственной важности.

– Давайте лучше подумаем над сценкой, которая нужна Андреичу, – предложил я. – Предлагаю поставить «9 с половиной недель». Я буду Микки Рурком, а Зая – Ким Бессинжер.

– Что это? – спросила Бергман, а Валера поставил видео на паузу.

– Ребята, вы вообще видели этот фильм?

– Какой? – Зоя начинала раздражаться. Типичная тупая самка.

– 9 с половиной недель, – отчеканивая каждое слово, повторил я. – Великолепная драма о любви.

– Я точно не видел, – сообщил Антонов. – Мы здесь особо кино не смотрим. Иногда… и то – военные фильмы, спектакли и тому подобное. Что полковник скажет.

– А еще раньше? – я был шокирован. – Вам сколько годков-то? Зая? Валерян?

– Восемнадцать, – холодная как айсберг, Зойка отвернулась к монитору.

– Двадцать восемь. И хватит обзываться. А ты тогда – Грехорий, – обиделся Антонов. «Грехорий» – неожиданно этот бред вызвал у Зои одобрительный смешок. – Правда, а что мы будем играть?

Я скрестил руки и деловито прошелся меж их колесными офисными креслами. А затем так резко развернул Зойку к себе, что она ойкнула.

– Валеренко, ОТСТАВИТЬ! Будешь дерзить, я придумаю что-нибудь похлестче. Будешь до конца своих дней Лепреконом или Кирпичем, – морально трамбонул я, намекая Антонову на его рост и квадратную форму лица. – Поставим то, что я сказал! Есть там хороший эпизод. Душевный, классический. Зайка, есть пеньюар и белые чулочки?

Бергман остолбенела. Она многое пережила, как и все, кто выжил после Вспышки, но… елки-палки, зачем чулки? Или Менаев флиртует с ней?!

Антонов привстал, как дикий зверь в саванне, я видел по его глазам, что он что-то уразумел. Как я и говорил, у людей с плохим интеллектом хорошая интуиция. Особенно, когда речь идет о любимом – порно и эротике.

– А что, идея хорошая, – сказал он, помахивая головой. – Давайте репетировать.

Сзади хлопнула дверь, и сквозняк поднял в воздух пару исписанных листков.

– Какого лешего, я вас умоляю?! – на пороге стояла Елена Ивановна, и она была одновременно и потрясена, и разозлена. – Какие «9 с половиной недель»?

– Классика, – объяснил я, мгновенно обрывая ее монолог.

– Тьфу ты, Менаев! Ты неисправим. Эротика… классика, да – но эротика!

Бергман покраснела и бросила тяжелый дырокол. Я ожидал такого, правда, немного раньше. И все же успел уклониться, так что штуковина заехала в ухо Валеришвили. Тот взвигнул и прижался к столу, потирая голову.

– Я так понял, коллектив хочет что-то другое? – съехидничал я. – Есть варианты?

Все затихли, раздумывая.

– Ладно, – миролюбиво предложил я. – Давайте что-то интересное и современное, – я лихорадочно думал, оглядывая помещение, когда на глаза попал плакат над столом Антонова. – Бэтмен… – начал я неуверенно, но с каждым произносимым звуком наращивая децибелы. – Темный рыцарь, Джокер, Харли Квинн… давайте это поставим?

Антонов с Бергман выжидающе покосились на Елену Ивановну, а она – задумалась.

– А кто сыграет?

Снова запала тишина, и я решил бросить жребий. Мы крутили бутылку, и горлышко указало на меня с Еленой Ивановной. Правда, пришлось помочь результату – когда бутылка останавливалась на Бергман, я погрозил кулаком Церберу, и тот взвыл, всех отвлекая – а я добавил бутылке инерционного движения. Кстати, Креза решили не брать изначально – он был занят Лилит, и категорически отказался участвовать в постановке, ссылаясь на свой возраст старого пердуна.

– Еще ничего не понятно, рано делить роли. Ты сможешь набросать сценарий? – спросила Крылова, и я ответил с таким задором, что ее брови взметнулись вверх от небольшого испуга.

– Сейчас сделаю! Что-то вспомню, что-то придумаю!

Она поняла, что сценарий будет иметь неожиданности.

– Гриша, сценку будут смотреть все, а самое главное – мой муж, – заметила она, оставшись со мной наедине. – Давай так, чтоб мы после этого остались живы, и каждый при своих органах.

Я кивнул, и сразу же склонился писать сценарий. Нет, вру, не сразу – я успел похотливо оглядеть приталенное платье Кареглазки. Также вдохновения мне добавили ее ноги в темных колготках. Какая же она прелесть!

****

В Алтарном зале Храма повисла атмосфера подавленности. Запах неудачи, – так это называл Гермес. Буквально за одну неделю были потеряны старейшина и два священника. То есть, теперь приоров осталось шесть, а на собрании было и того меньше – пятеро, не считая Гермеса и Тринадцатого апостола. Приор Захария, более известный как Буревестник, уже традиционно отсутствовал по причине долговременной миссии, известной только ему.

Растерянные члены Коллегии скептически осматривали тщедушного Гермеса, все еще раздумывая над его рассказом. Провал Святого мероприятия – кто несет за это ответственность?

– Проясни, будь добр, – обратился к оперативнику святой отец Эммануил. – После того, как вы упустили Ковчег, а Арго погиб, ты единственный выжил. Отправил экстренный сигнал эвакуации, на который откликнулся магистр Стикс, забравший тебя на паровозе. Спустя несколько дней Стикс и его люди также погибли – все, кроме тебя, – взгляды Эммануила и остальных приоров преисполнились суровости. – Каким образом ты сейчас стоишь здесь?

Гермес нахмурился, не отводя глаз от старинной оранжевой фрески Харизама, изображающей столкновение песчаных варанов с прекрасным мускулистым воином.

– Если вы говорите о предательстве, то я также думал об этом, – ответил он. – Каким образом, святой отче? Мне тоже хотелось бы это знать…

Гермес скинул плащ, и старейшины потеряли дар речи, затем раздались удивленные возгласы. Потрясение, шок, стыд, – это мгновенно испытала Коллегия, увидев у оперативника Синдиката обнаженное женское тело. Лишь бедро было перебинтовано – последствие боя со Стиксом.

– Из-за провала Святого мероприятия я стал уродом, – продолжил синдик. – Сначала Арго, а затем благочестивые Стикс с Дионисом спасли меня, но им пришлось сделать мне операцию по смене пола. А после… я вам уже рассказал о нападении на паровоз, – он завернулся в плащ. – Предательство? Если это так, то я хочу первым добраться до предателя.

Члены Коллегии молча растерянно кивали. Этот аргумент избавлял Гермеса от дальнейших подозрений. Но тогда кто был предателем?

****

Крылова несколько раз прогнала через компьютер результаты анализов, но машина раз за разом выдавала одинаковый результат. К вечеру она совсем вымоталась, особенно после бессонной ночи – а тут такое. Вещество из кейса Мчатряна не было Ковчегом. Это не было ни вакциной, ни любым другим средством против Апокалипсиса. Ведь это и был Апокалипсис.

Провал. В запаянном контейнере оказался все тот же вирус INVITIS – возбудитель фуремии, виновник вымирания человечества. В то же время, штамм отличался от современных образцов. В ампуле оказался первичный штамм фуремии пятилетней давности, еще не подвергшийся изменениям и мутациям.

Это подтверждало, что майор побывал в лаборатории, где имелся первичный вирус. Сомнительно, конечно, что он летал в Мадурай или Бомбей. Вряд ли он был и в Шанхае, который некоторыми эпидемиологами также назывался одним из ранних очагов Вспышки.

Она взяла лицо руками и закрыла глаза. Что еще было в дипломате? Тетрадь с загадочными письменами, отрывок из церковной книги, стопка дисков… еще у Менаева была карта, принадлежавшая Артуру, с разными пометками. Может, там есть ответы?

Ребята уже просматривали видеозаписи, нужно сказать, чтоб работали внимательней и быстрей. Еще нужно заняться тетрадью, расшифровать ее текст… что угодно могло оказаться подсказкой.

Лена глянула на стеклянный контейнер с вирусом, на центрифугу… вот, что она пропустила – точно! Логотип на ампуле – две параллельные красные волны – она его когда-то видела. Артур, где же ты был?! Ученая возбудилась, понимая, что, несмотря на неудачи, она медленно, но верно приближается к чему-то новому.

– Ты почему здесь до сих пор? – оборвал ее размышления Менаев, появившийся в двери. – Иди домой, семья заждалась. А то муж бросит, – добавил он с поддевкой.

****

Уже почти стемнело, и я провожал Елену Ивановну домой. Нет, она не хотела этого, я настоял, аргументируя это необходимостью обсудить сценарий нашего микроспектакля.

Мы шли через сквер, вокруг было два десятка домиков, и я отказался от всяких физических домогательств – оставив только флирт. Цербер бежал спереди – он любил это дело, Кареглазка шла второй, ну а я – замыкал «паровозик». Признаюсь, зачастую предпочитаю быть последним –можно обойти те грабли, которые оприходовали первых. А если идти за красивой девушкой – это вообще космос. Красивая фигурка спереди, покачивающиеся бедра, сочные ягодицы и стройные ножки… ааа, вы же это помните? Да, сейчас было именно так, как я люблю.

– И вот тогда Джокер требует от Харли определиться, и сделать это поскорее, – рассказывал я суть придуманной сцены. – Но Харли сомневается, ведь ей нравится и Темный Рыцарь…

– Постой, – ученая остановилась, и я наскочил на нее, проведя рукой под коротким платьем. – Я не помню такого. Ты просто взял и придумал это? Совершенно иное?

Я вознес взгляд и руки вверх, приняв позу стеснительного гения.

– Ваш покорный слуга… сделал все, что в моих силах. По ходу откорректируем, но костяк есть.

– А кто играет Харли Квинн?

– Как автор, я не вижу других кандидатур, кроме тебя. И на тебя указала бутылка, – напомнил я.

Она медленно пошла, отфутболивая редкие шишки с пути.

– А кто Джокер?

– Я.

– Логично, – засмеялась она. – Больше никто не сыграет чокнутого так хорошо.

– Спасибо, – иронично поблагодарил я. – Я еще сыграю Бэтмена.

Кареглазка развернулась, и я снова утонул в огненном океане ее глаз. А ее губы… как там пелось в старой песне? Створки две ворот от рая?

– Ты хочешь сделать сценку на двоих?

– Почти. Я буду страдать раздвоением личности – половина лица Джокера, половина – Бэтмена, в соответствующей маске летучей мыши, – ответил я. – Возможно, будет дворецкий Пенниуорт, его может сыграть Антонов. Найдем ему парик и элегантную бороду – говорят, в Одеоне есть реквизит.

– А кому еще можно дать роли? – спросил я, пока она обдумывала мои слова. – Пенс не будет, Зойка… не знаю, ее можно куда-то. Но надо ли?

– Думаю, надо. Одну из ролей – либо Бэтмена, либо Джокера – дай Антонову. Не жадничай, – попросила она, и я нехотя кивнул.

Перед нами вынырнул патруль, и я едва не наложил в штаны – это были те самые носатый Жорик с курчавым Пушкиным. Мы с Жорой на мгновение встретились взглядами, однозначно, он узнал меня, и растерянно приостановился… а затем увидел Крылову. На его лице проскочила сложная палитра чувств, но уже буквально через пару секунд он снова зашагал – с невозмутимым холодным выражением, при этом, больше ни разу не взглянув на меня. Словно мы никогда раньше не виделись. Словно я вообще – пустое место. С превеликим удовольствием и облегчением я поступил так же. Кудрявый солдат что-то пытался сказать, но старшина невзначай въехал ему локтем в живот. Они прошли мимо и исчезли в направлении Стены.

Не знаю, что было в голове у Жоры, и что он подумал, увидев меня вместе с женой Босса. Но признаюсь, старшина сделал просто идеальный выбор – и для себя, и для меня. Навсегда забыть все. Отречься. Словно никогда ничего не было.

Дальше Елена Ивановна молчала, а я тоже на время утратил дар красноречия, и так, в принципе, мы и добрели до ее домика. Внезапно Цербер залаял, завилял хвостом и помчался вперед. Заросли дикого винограда, оплетающие крыльцо, зашевелились, и оттуда с диким хохотом выскочила девочка. Она обхватила псину и завизжала, как сирена: «Пуся! Пусичка!».

Мы были рядом, и малявка – на вид лет пять, а внешность – общая для всех спиногрызов, прям не отличить, что объясняется, видать, их слишком маленькими рожицами – подняла глаза на нас.

– Мама! Ты Пусю пйивела! – взгляд девочки остановился на мне, и ее лицо приняло недоверчивое выражение.

Признаюсь, она тоже мне не понравилась. Дети вообще не вызывали у меня никаких чувств, как и собаки, как и остальные животные. Поверьте, никаких эмоций – пока я с ними не сталкиваюсь. А вот когда они рядом, мешают моей жизни, разрушают комфорт, отягощают досуг – ненавижу!

«Пуся», – вот как она назвала моего адского зверя. Я бы, наверное, в другой ситуации отвесил бы мелюзге пинок, да так, чтоб она отлетела в одну сторону, а ее Свинка Пепа – в другую. Но дармоедка была дочерью Кареглазки. Викрам гнойный!

Я пошарил по карманам, но не было ничего, что можно было бы подарить мелкому чудовищу. Подарки – ключ к сердцу любого существа, вспомните взаимовыгодное сотрудничество европейцев и аборигенов Нового Света. Только листок, который остался после написания сценария. Быстро, пока Крылова обнималась с ребенком, а Цербер скакал вокруг, я смастерил поделку и протянул девочке под нос. Она сначала скривилась, а затем спросила, что это.

– Самолет, настоящий самолет. Только маленький, как и ты, – ответил я максимально дружелюбно, запихав презрение поглубже внутрь. – Смотри!

Я запустил самолетик, и он пролетел метра три удивительно хорошо. Малявка улыбнулась, засмеялась, пролепетала «спасибо» и побежала за бумажкой. Елена Ивановна удивилась.

– Я не думала, что ты любишь детей, – сказала она, поглядывая, как дочь запускает самолет.

– Ты многого обо мне не знаешь. Я – один позитив, – она улыбнулась, и я понял, что поступил так, как нужно.

На самом деле я едва не спошлил, типа «люблю детей, и люблю их делать». Хорошо, что сдержался. Ученая попрощалась, не интимно, но вполне дружелюбно, а затем ушла с ребенком. Милана, – так звали ее дочку. А я подумал: «Ладно! Если эта шавка выживет, то встав взрослой, составит компанию мамашке в Спермоферме».

И я пошел к себе. Да, кстати, для меня с Цербером подобрали жилье, и это было замечательно – еще немного, и я сжег бы к епеням всю эту казарму вместе с толстопузым онанистом. А так, теперь у меня был свой маленький, но уютный вагончик. Достался от Налеткина, погибшего в Межнике. Все, что ни происходит – к лучшему.

****

Нижний тоннель был холодным и сырым. Гермес-Афродита продрог, но терпеливо ждал. Наконец, скрипнула дубовая дверь и показался Тринадцатый.

Апостол Аваддон был рослым, атлетичным мужчиной. Поговаривали, что ему под девяносто, но Гермес не дал бы ему больше пятидесяти – он еще помнил людей такого возраста. Даже в преклонных годах Пастырь пастырей был красив, короткие русые волосы не имели и следа седины, пронзительные голубые глаза были наполнены добротой, что контрастировало с его деятельностью – защитой Апокалипсиса.

Естественно, апостол Аваддон не руководил Синдикатом от самого начала – и сам титул, и власть ему соответствующая, были переходящими. Аваддон был уже пятым Тринадцатым апостолом, направляющим богобратьев на выполнение задач Божьего промысла. Но – именно на его каденцию пришелся Апокалипсис. Великий человек…

Рука Тринадцатого опустилась на плечо синдика, заставив вздрогнуть.

– Я думаю, что тебе нелегко далось это превращение, – заметил апостол. – Покойный Стикс принял неожиданное решение, несомненно правильное, но я все же шокирован, как и все. Конечно, страшно такое пережить… Тебе нравится новое имя – Афродита?

– Насчет страшного, – Гермес скривился. – После операции мне устроили Нисхождение. Обряд не был завершен, но я чувствую, что со мной что-то не так. Я вижу странные видения, и во мне как будто что-то есть. Что со мной?

Он сам удивился, что сказал это. Проклятье, балаболка – как баба! Но ему требовалось больше узнать о сорвавшемся ритуале. А кроме апостола, это вряд ли кто смог бы объяснить.

– Что? Инкарнация?! – Тринадцатый изменился в лице и вовлек его внутрь комнаты, из которой только что вышел. – Кто так решил?

– Я знаю, что Буревестник настаивал. И Стикс уступил.

– Старейшина Захария в последнее время меня удивляет, – расстроился апостол. – Инкарнация заменяет сознание. Синдикат делает такое редко, только в случае острой необходимости. У тебя было помутнение? Ты сошел с ума? Иногда это проводится с людьми, чей разум повредился.

Смена пола, и почти сразу же – инкарнация. Слишко странно. Тринадцатый не скрывал потрясения. Удивительно – Гермес ожидал познакомиться с хладнокровным убийцей, руководившим реализацией Божьего плана, а увидел сердобольного эмоционального интеллигента.

– Была ведь операция… но я оставалась адекватной… ОСТАВАЛСЯ, – поправился Гермес, умолчав о своем срыве в поезде. – Я не имею права критиковать приора, но не знаю, почему он так решил поступить со мной. Я был готов незамедлительно вернуться к поискам Ковчега. Но… оказалось, что Ковчег уже у Буревестника. Как только мы со Стиксом узнали об этом – на паровоз напали.

– То есть, ты все-таки обвиняешь старейшину? – голос апостола звучал серьезно, хотя он улыбался. – Ладно, я закрою на это глаза. И да, Захария до сих пор не сообщил, что Ковчег у него. Правильно, что ты не рассказал Коллегии – мы сначала должны понять, что происходит.

Гермес заинтересовался комнатушкой, выглядевшей как небольшой музей артефактов. Его внимание привлекла большая стеклянная колба на мраморном постаменте. В ней лежал огромный, размером с голову, бутон розы – немного подвявший, но не засохший полностью. Цветок притягивал, словно магнит… где-то он такое видел… НЕТ! Не может этого быть!

– Инкарнация – это передача человеческого тела Спящим? Суровому Богу? – вернулся синдик к вопросу незавершенного обряда и увидел, как надулись ноздри Тринадцатого.

– Это божественная эманация, – расплывчато ответил апостол. – Я думаю, что твои видения – лишь посттравматическое явление. Я попрошу приготовить специальный отвар – он поможет скорее прийти в норму, и даст силы твоему разуму сопротивляться. Постепенно галлюцинации сойдут на нет. Но пригубливать отвар нужно будет ежедневно.

Гермес-Афродита благодарно кивнул – хорошо, что его не собирались убивать или завершать «зомби-ритуал». Хотя обещания здесь не стоят и ломаного гроша…

– Я не уверен, что могу полностью доверять отцу Захарии, – Тринадцатый нахмурился. – Твои свидетельства лишь усугубляют подозрение, что он играет во что-то свое. Ты ведь знаешь пророчество о Саморожденном?

– Вы о той ереси, что среди людей появится избранный и бросит вызов Абраксу?

– Да… он будто бы станет богом Саморожденным, и он будет помечен сигиллой Ахамот. Но он пробудится не просто так – будет кое-что… в пророчестве это названо станком. Нечто, сыграющее роль мистического инструмента… Станок Саморожденного станет предвестником великой войны между человечеством и Спящими богами.

– Станок Саморожденного? Избранный со знаком Ахамот? Не пентаграмма ли? Звучит реально стремно! – Гермес рассмеялся. – Какая-то извращенная фантастика… и переспросить не получится – мы же уничтожили церковь Неофитов, придумавших эту ахинею. Вы же не верите во все это?

– Я? Не знаю… – приподнял брови апостол. – Коллегия опасается, что это может оказаться правдой… может стать угрозой для нашей миссии. И сейчас среди старейшин есть мнение… что Станком Саморожденного является именно вот этот Ковчег.

Так вот откуда кипеш вокруг Ковчега! Вот почему Синдикат бросил свои лучшие силы на поиски не пойми чего! – прозрел синдик.

– Мы должны быть настороже. Нужно закрыть вопрос доверия к Захарии. И найти Ковчег. Ты готов закончить Святое мероприятие? – внезапно спросил апостол.

– Я здесь именно для этого, – ответил Гермес.

Он был доволен, ведь все шло так, как он и задумал. Убить Тринадцатого? Это не его план. По крайней мере, не сейчас, когда апостол был окружен идеальными ассасинами. А вот получить санкцию на Буревестника – это было круто.

– Что это? – спросил Гермес о розовом бутоне в колбе.

Тринадцатый замешкался, как будто не хотел говорить. С минуту он задумчиво смотрел на синдика, и наконец, ответил.

– Это Этернум – мистический артефакт, дарованный нам свыше, – увидев нездоровый блеск в глазах Афродиты, он тихо, нехотя добавил. – Считается, что Этернум – это Врата Бога, они управляют временем, находясь сразу и в настоящем, и в будущем, и в прошлом. По легенде, цветок оставил Синдикату сам Распутин, поэтому Этернум еще называют Распутинской розой, – апостол заговорщически улыбнулся. – Бред и суеверие, короче. Не бери в голову.

****

На следующий день все завертелось еще быстрей. Напряжение от Крыловой передалось всей команде, и мы активно работали, чтоб найти хоть какую-то зацепку насчет Ковчега.

Сначала мы битый час рассматривали карту, на которой Мчатрян обвел разные города. Очевидно, что это были места, которые он посещал или хотел посетить. Некоторые из локаций были очень далеко, некоторые – совсем близко, но все они были объединены одним – в каждом из пунктов было учреждение, занимавшееся медициной или наукой.

Затем мы пролистали тетрадь с непонятными символами, часть из которых была похожа на буквы кириллицы, часть на латиницу, а еще одна часть – ни на что из того, что мы знали. Возможно, что Елена Ивановна была права, и ключ от шифра заключался в том тексте: «…Бог не только создал тварь, но и сохраняет свое создание. Укажешь ли ты на ангелов, или архангелов, или на высшие силы, и вообще на все видимое и невидимое – все находится под Его промышлением, и если бы стало вне Его деятельности, то распалось бы, разрушилось бы и погибло бы».

Поиск в Интернете ничего не дал, поэтому я забрал листок с церковной книги вместе с тетрадью, и отправился в библиотеку. Валериец с Бергман остались изучать диски, их главной задачей стало определение, откуда взялись видеозаписи. Крылова предположила, что ампула со старым штаммом фуремии появилась оттуда же,откуда и видеозаписи – а потому была большая вероятность, что и Ковчег нашелся там.

После обеда Кареглазка разрешила порепетировать – и разобраться, что я там насочинял. Мы должны были собраться в рекреации, но Борисыч ожидаемо отпросился, а Зойка тупо не пришла – с утра она выгребла от начальницы за чулки и слишком короткую юбку. Крылова посчитала, что это уж слишком – разве что Бергман решила отвлекать мужчин от работы и развращать их. Скажу честно, это было претенциозно и несправедливо – Кареглазка сама кого хочешь развратит. Но Зоя получила строгий, я бы даже сказал, свирепый выговор, и проигнорировала репетицию.

А вот Антонов не пришел, так как слег с желудком. Это официальная версия, но я-то знал правду – его подвел кишечник. Да, это я постарался, подсыпав порноманьяку слабительное в какао. Причем сыпанул так щедро, что в начале первого Валерян поел, а в 12:30 уже не мог покинуть туалет. Даже не знаю, кажется, что по итогу всего он должен бы доплатить ассенизатору за выкачку канализации из выгребной ямы.

Так я остался на репетиции один на один с Еленой Ивановной.

– А как мы без Антонова? – она недоуменно приподняла бровь.

– Ты имеешь в виду – без Бэтмена? – я улыбнулся и повернул к ней вторую половину лица, разрисованную под Темного рыцаря.

Она рассмеялась.

– Хорошо. Давай быстро прогоним сценку, а то работы много.

– А твой костюм? Макияж и волосы? – как можно невинней спросил я, имею в виду особый облик Харли Квинн, который должна была примерить на себя ученая.

– Давай пока так. Для первой репетиции сойдет? – Кареглазка крутнулась на месте, и ее короткая юбка несколько раз подпрыгнула, оголяя стройные бедра.

– Уговорила, чертовка, – констатировал я, уходя в противоположный угол для развертывания сюжетной линии.

– Итак, мисс Квинзел, мне нужно знать – где Джокер? – моя половина Бэтмена наехала, сурово сверкая одним глазом. – Где твой безумный хозяин?

– Он больше не мой. Он предал меня, – прочла девушка с листочка. – Он предпочитает играть с тобой, и ревнует тебя ко мне.

Я взмахнул руками, как крыльями, навис над Крыловой, а она с трудом сдержала смех.

– Не ври мне, Харлин. Твои психиатрические уловки не обманут меня, – я экспериментировал с мимикой на Бэтменской части лица. – Я знаю, что Джокер здесь, на химическом заводе. Где он?!

Кареглазка подглядела в листок, сделала переворот, символически ударив меня в живот. Мы сражались, нанося друг другу удары, при этом я много раз невзначай прикасался к ней, но старался не переусердствовать и поменьше контактировать с интимными частями – чтоб не спугнуть. Ее тело упругое, а кожа – шелковистая и теплая, капрон колготок приятный и возбуждающий…

Приходится снова и снова репетировать бой, чтоб отработать тип и порядок нанесения ударов, мы хохочем как дети, и постепенно сама Кареглазка прикасается ко мне больше, чем я к ней.

Мы можем позволить себе все, ведь рядом никого нет. Только Цербер глядит на нас, как истукан, погрызывая ножку от дивана, а его лимонные глаза как будто никогда не моргают – может, швырнуть в него степлер?

Когда сражение вроде как закончилось, ученая по сценарию отбежала в другой угол комнаты. Я же повернул к ней вторую сторону лица – разрисованную под злодея, белокожую и с огромной багровой ухмылкой до уха.

– Ты плохая девочка! – хохочу как умалишенный. – Теперь эта ночная крыса попала в мою западню.

– Я тебя люблю, Джокер, – Елена Ивановна морщится от этих слов, специально вставленных мной в наш диалог. – Я хотела бы, чтоб мы жили как люди. Чтоб я была обычным человеком.

Я подошел ближе, все также вывернув лицо, как будто у меня шею свело.

– Разве это возможно, Харли? Разве мы можем быть обычными – Джокер и Харли Квинн? Разве женщина – тоже человек?

Крылова ржет над последней репликой и пытается дать мне шуточную пощечину. Я увернулся, потянув ее на себя. Мы упали на пол, смеясь, и Кареглазка оказалась на мне. Пока я удерживал ее, она извивалась на мне, тогда я провел руками по ее спине, массируя шею, лопатки и поясницу, постепенно, но не слишком медленно, опуская пальцы все ниже и ниже. Когда мои руки оказались на копчике, нащупывая трусы, она на мгновение застыла как вздыбленная кобыла, а затем вырвалась. Я также вскочил, но она грубо меня оттолкнула.

– Блин, Менаев, у тебя одно на уме!

Я смотрю в карамельные глаза, и хочу ее так, как никогда никого не хотел.

– Да, ты права, – отвечаю я. – Ты поселилась в моем мозге. Как я не пытаюсь, не могу тебя выкинуть оттуда.

Лена посмотрела за мою спину и ее лицо исказилось. Она рванула к столу, забирая сумочку.

– Все, хватит с нас репетиций, – и побежала на выход.

Я обернулся, думая, что ответить, но не успел – в приоткрытых дверях стоял Сидоров и ухмылялся всеми своими конопушками. Солдафон подействовал на меня, как холодный душ.

Видел ли лейтенант, что произошло? Расскажет ли об этом полковнику? С этими вопросами я остался, когда в коридоре затихли звуки удаляющихся шагов.

Глава 12. Мастера многоходовок

Джип натужно ревел по пустому шоссе, распугивая редких зайцев и куропаток в околодорожной чахлой траве. В прошлую поездку на машине отбился глушитель, а сейчас никто из пассажиров не обладал навыками механика. Придется потерпеть. Хотя, о чем это он? Гермесу нравились громкость и пафос – так пусть же весть об их прибытии разносится на десятки километров.

Он сидел спереди, а на водительском месте был чернокожий Томас – истинный сын Африки, каким-то невероятным образом затесавшийся в ряды Синдиката. Высокий, мускулистый, кудрявый и широконосый. Сзади были остальные богобратья, предоставленные в помощь: Агафон, самый бесполезный, набожный невысокий старичок, вечно бормочущий под нос молитвы, и Иоанн, крепкий, молчаливый парень с волосами цвета сливочного масла.

Они проехали половину пути, по расчетам Гермеса, и он уже отошел от последнего приступа, случившегося в гараже. Немало он их пугнул своим бредом и судорогами. Абракс и Ахамот – их нельзя было упоминать вместе, а он преступил через этот негласный закон. Что поделаешь, синдик не контролировал галлюцинации, а апостол приказал неукоснительно подчиняться странной брюнетке в парике.

Гараж под Межником пришлось посетить – нужна была машина, чтоб доехать к месту назначения. Квадролет, на котором их доставили, был слишком заметным и вызвал бы лишние вопросы. Да их легенде просто никто не поверил бы. Теперь у них был внедорожник, и все шло как надо. Единственное, – и Гермес при этой мысли снова потер лицо – во время приступа он зацепился головой за железный стол, и рассек до крови часть лица, от виска до нижней челюсти.

Фактически, все шло, как нельзя лучше, но кое-что беспокоило: на теле, в самых разных местах, стали появляться необычные розовые пятна. Они чесались и шелушились, постепенно покрываясь струпьями. Гермес пробовал содрать несколько чешуек – там было окровавленное мясо с гноем. Наверное, это было связано с гормональной терапией, возможно – с инкарнацией.

Он рассчитывал, что гниение скоро пройдет, тем более, что самочувствие было прекрасным. Тринадцатый дал обещанный отвар из волчьих ягод. Это средство помогало сдерживать духа, оказавшегося на распутье – между своим миром и мозгом Гермеса-Афродиты. Пока что снадобье, почему-то называемое египетской микстурой, не сильно помогло – приступы приходили когда угодно, в самые неподходящие моменты. Как объяснил апостол, всему виной побочный эффект обряда – черви в голове. Если не завершить Нисхождение правильно, то эти черви полностью уничтожат мозг, подобно амебам ниглериям, превратив носителя сначала в растение, а затем, и совсем погубив – а в идеале они должны были лишь стать полезными паразитами, связующим звеном между сознанием человека и другим миром, из которого происходил дух. Сам ритуал осуществлялся именно благодаря червям и элефиру, играющему роль стартера.

Очень хорошо, что Тринадцатый сам поставил под вопрос преданность Буревестника. Конечно, Захария сам виноват – заполучил Ковчег и ничего об этом не сообщил. Чего он хочет? Восстать против Бога и Синдиката? Стать Саморожденным? Спасти человечество?

Задача, поставленная апостолом, была проста – выяснить, что задумал Буревестник, и в случае подтверждения предательства, устранить. Ковчег, естественно, доставить в Город Тысячи Дверей либо уничтожить. Вот только Гермес уже придумал, как все будет…

Достижение цели пошагово, задача за задачей – это было его жизненным кредо. Это было лучшее, что заложил отец. Глядя, как проносится мимо безжизненная равнина, он вспомнил, как отец заставил его с братом обуздать жеребца.

Сергей был чуть старше, но значительно крупнее и сильнее. Он пытался залезть на Мажора, но тот его даже не подпустил. Гермес потом еще долго с содроганием вспоминал, как конь топтал брата и бил копытами. И он после этого оказался в больнице с множественными переломами.

То, что не сумел брат, сделал Гермес – он взобрался на жеребца и продержался на нем 17 секунд. 17 секунд! Это было как вечность. А затем Мажору удалось сбросить мальчика. Гермес тогда легко отделался – сломал правое запястье и ключицу.

О произошедшем узнали соцслужбы, и забрали детей. Отец сразу отказался от борьбы за Сергея, так как не любил слабаков. А вот Саша-Андрей в его глазах имел потенциал, и только он был признан отцом своей кровью. Будучи человеком обеспеченным и уважаемым, отец решил проблемы с полицией и вернул Андрея из интерната.

Задача за задачей, кирпичик по кирпичику, – любил повторять отец, воспитывая Гермеса. Ты должен разбить свою цель на множество маленьких задач, и выполнять их – шаг за шагом…

Гермес достал коробочку из свертка, и проверил содержимое. Помятый лепесток отливал пурпуром. Этернум… дверь к богам. Ему удалось выкрасть его буквально перед выездом, когда он ждал апостола для напутственного слова.

****

Пули затарабанили по бронированному капоту, как градинки по черепице. Оглушительный хлопок – и закрутившийся внедорожник выбросило в кювет.

– Все готовы? – спросил Гермес, осматриваясь в салоне.

– Дед отрубился, – ответил Иоанн, тряхнув старика за плечи. – Сейчас… – он отвесил Агафону оплеуху, после которой тот открыл ошарашенные глаза.

– Надо выйти! – отозвался Томас, ища на полу упавший пистолет.

Гермес выглянул через лобовое стекло наружу, но кроме каменистого склона ничего не видел. Вернуться на дорогу на машине сейчас не получится – Томас прав.

Он вывалился в дверь, и ползком взобрался по насыпи, обдирая колготки. Как только голова поднялась выше уровня асфальта, рядом просвистели пули. Все по плану, не без удовольствия отметил синдик. Слева блондин с негром открыли ответный огонь по зарослям на западе, из которых выглядывала белая «волга». Агафон был где-то позади, таща на себе пулемет.

****

Одна рука Пирата была занята биноклем, а другой он озадаченно почесал голову под повязкой, скрывающей уродливый слепой глаз. Незваные гости не походили на обычных выродков или бандюганов – бронированный джип, пулемет, умелая стрельба – все выдавало людей с достаточной подготовкой. Неужто шатуны? Что они забыли на этой богом забытой трассе? Зачем едут в Путиловку?

Он отправил Сильвера с Борзым в обход по правому флангу, так как лобовая атака была чревата последствиями. И статус-кво нельзя было поддерживать долго. Противник ловко использовал бронь внедорожника как прикрытие. Вадим менял и менял рожки на автомате, пытаясь заглушить пулеметный шквал. Мелкий был рядом – Пират не рисковал отпустить младшего брата.

Автомат Вадима стих – снова заряжает? Пират отвлекся на треснувшую ветку, повернул голову – и уперся лбом в рифленый ствол револьвера. Рука с биноклем сама собой опустилась.

– Шшии, – попросила чахлая девчонка в изодранных колготах, прижав указательный палец к губам. – Знаешь, что это? РШ-12. В спецназе этот револьвер назвали Слонобоем. Если я выстрелю, от твоей головешки останется только мокрое место. Серьезно.

– Ты что, Никита? – съязвил головорез, скрывая испуг за иронией. – Чего ты хочешь?

Мелкий рядом потрясенно переводил взгляд то на Пирата, то на Гермеса-Афродиту, держа пистолет, как булыжник. Того и гляди, пальнет по дури. – Не надо, – попросил главарь брата, и он сконфуженно опустил оружие.

За кустом виднелись ноги – по обуви Пират опознал Вадима. Кто его оглушил? Эта чахоточная? Неожиданно перед его глазами всплыла картинка из недавнего прошлого – голая девчонка в поезде сектантов. Тогда нагота отвлекла внимание от лица, но… он понял, что это она. Изрезанный, в шрамах, киборг, разбросавший его людей по вагону, как щенков.

– Зачем ты приехала? Я не взял ничего твоего – только вернул товарища, – Пират всеми силами боролся с дрожью в голосе.

– Мне нужна твоя помощь. Ты и твои люди, – ответила Афродита. – Я хочу захватить оружие на складах в Рудниках.

Арсенал в Рудниках… Бандит знал это место. Армейские склады, ракеты, боеприпасы, законсервированная бронетехника. И все под охраной военных.

– Мы не пробьемся, – ответил Пират. – Там будет капец.

– Все пройдет так хорошо, что ты даже не можешь представить, – улыбнулась брюнетка. – Поверь, после этого ты ничего не будешь бояться.

****

Пират сомневался в благоприятном исходе нападения на Рудники, и упирался, как мог – но, как и рассчитывал Гермес, торги за объем доли дали свой эффект. 50 на 50 – это вообще не привлекло главаря, и лишь совершенно фантастические 80 на 20… от этого он не смог отказаться.

За час до запланированного нападения бандиты и богобратья собрались в штабе Пирата – в Путиловке, в двухэтажном здании бывшего общежития, укрепленном как небольшая цитадель. Благо, что раньше в банде был инженер, соорудивший множество оборонных рубежей – так просто не проникнешь. Сейчас же вся шайка вместе с главарем и четырьмя женщинами насчитывала всего девять человек – сказались потери при нападении на паровоз.

За общагой, на которой до сих пор висела вывеска с названием «Дружба», Гермес нашел турник. Подтягиваться было тяжело, но он сам удивился, когда сделал 16 повторений в первом подходе – в поезде ему едва удавалось подтянуться 8 раз. Вообще, физически он чувствовал себя великолепно – прибавилось силы и выносливости, а ловкость… это он был склонен относить к особенностям новой физиологии своего организма. Также он начал привыкать к перепадам настроения и женскому телу. Еще немного болела спина и зудели язвочки, особенно мешали те, что расположились на ладонях. Гермес надел перчатки, чтоб подтягиваться – да и чтоб уменьшить контакт ранок с окружающей средой.

– Ни хрена себе! – услышал синдик звонкий голос сзади. – Не каждый мужик столько подтянется.

Агент Синдиката нашел ногами землю, и обернулся. В старом кресле в побуревшей обивке расселся смуглый мужчина с волосатыми руками, и похабным взглядом наблюдал за тренировкой, заглядывая под платье каждый раз, когда брюнетка поднимала подбородок к перекладине.

– Я могу выковырять твои глаза. Медленно, растягивая удовольствие, – заметил Гермес-Афродита.

– За что? – удивился бандит. – В поезде ты разгуливала полностью голой, и тебя видел каждый, кто не слепой.

Гермес вспомнил – точно, этот выродок был шпионом, пленником в паровозе Стикса. Он был в Межнике, когда военные забрали Ковчег. Сильвер, кажется?

– Так это из-за тебя Пират напал на поезд? – успокоившись, спросил синдик. – Вы, значит, друзья?

– Друзья? Да я когда-то спас ему жизнь! Вытащил из-под упыря, когда дело было плохо, – Сильвер рассмеялся, брызгая слюной. – Мы с ним давно знакомы, мы – как братья.

Он пристально посмотрел на девчонку, приглаживая густые черные заросли на левой руке.

– Я выбрал другой путь – шел на Север… а потом напала стая. Тут, недалеко, в Межнике, – он показал на восток. – Но я выжил – меня так просто не уходокать.

Сильвер насупился, и Гермес обратил внимание на характерную сыпь, которой был покрыт его носогубный треугольник – точно так сыпет каннибалов.

– Все тот падла, – яростно брызнул слюной бандит. – Я уверен, что это он привел за собой трескунов.

Межник, нечисть, человек, который привел тварей – синдик замер, внимательно слушая и анализируя новую информацию. Выродок мог знать больше о Ковчеге.

– Тот человек тебя разозлил, – брюнетка присела перед выродком с широко расставленными ногами, но – опустив по середке платье руками, чтоб не было видно белья. – Это у него ты видел красный дипломат?

– Нет, я не видел у него дипломата, – Сильвер отрицательно повел головой. – Хотя да, это подозрительно, что солдаты вынесли дипломат из школы, где перед этим на нас напали краклы…

– Нет, я не видел, – снова повторил он. – Этот гад сразу мне не понравился, еще с момента появления в группе. Хитрожопый слишком, у него даже кличка была – Гитлер. Говорил я Толяну, не бери его… – он не отрывал глаза от цветастой ткани, закрывшей промежность девицы. – Этот ушлепок сбросил меня с трехэтажной школы. А вокруг – твари. Я чудом остался жив.

Афродита поддакивала и кивала, пытаясь узнать больше.

– Я тебе говорю, – продолжал Сильвер, ерзая на кресле от всплеска либидо. – Я его грохну, когда увижу. Ты даже не представляешь – когда началась Вспышка, он закрылся в доме и не пустил туда собственную мать. При этом неизвестно даже, была ли она заражена. Кабздец, сукин сын!

Он встал и подошел ближе к брюнетке, нервно сжимая пальцы рук.

– Меня вообще-то зовут Сильвестр. Как Сталлоне, – он улыбнулся и положил руку на колено девушки.

Божья невеста мгновенно схватила руку и завела ее за спину Сильвера-Сильвестра. Раздался хруст, словно затрещала манжета плечевого сустава – и мужчина взвыл от боли.

– Никогда больше так не делай, – попросила Афродита, отпуская руку бандита.

Как побитая собака, Латышев испуганно ринулся в Дружбу, лишь единожды обернувшись.

– Да что ж ты такое?! Терминатор что ли?

****

Как Афродита и обещала, Пират не мог и представить, что произойдет в Рудниках. Путиловцы и богобратья с азартом атаковали армейские склады и уже через пару часов изолировали оставшуюся охрану в ангаре с небольшим пропеллерным самолетом внутри, кажись, это был «кукурузник» АН-2. Дальше было сложнее – военные упирались с яростью загнанных зверей, поэтому бандиты решили идти напролом.

Борзый зарядил авто, выставил руль и придавил шлакоблоком педаль газа. Под стрельбу и ругательства старенький москвич со взрывчаткой врезался в ангар, разнеся ворота, как жестяную пивную банку. Теперь нужно было штурмовать. Но оказалось, что сектанты исчезли. Сильвер заметил, как они по одному скрылись за заброшенным банно-прачечным комбинатом.

Это срывало весь план – наступление имело шансы только при двукратном преимуществе. Одни штурмуют, другие прикрывают, подавляя огонь противника. То есть, для наступления сейчас стволов не хватало.

Главарь отправил Вадима с Борзым прояснить ситуацию и вернуть компаньонов обратно. Прошло минут десять, но никто не вернулся – ни ребята, ни богомольные. Тогда Пират приказал Сильверу с Мелким стрелять, чтоб не солдаты не высовывали носы из ангара, а сам пошел проверить, что происходит за баней.

За БПК находились машины, на которых они приехали: джип, волга, пикап с клеткой. Сама клетка не понятно, что здесь делала – но сумасшедшая сектантка настояла установить клетку в обмен на 20% доли от захваченного добра. Сказала, что возьмет пленных, если получится. Чудная она…

Афродита как раз вспорола глотки Вадиму с Борзым, и выпустила из клетки Иоанна, непонятно как там оказавшегося вместе с остальными сектантами… когда Пират пробрался сквозь паруса древнего рваного белья, повешенного здесь еще до Вспышки.

– Иоанн, нужно, чтоб ты вышел, – сказала брюнетка мелодичным, полностью сформировавшимся женским голосом. – Мы не все сделали так, как надо. Подержи это, пожалуйста, – и всучила парню нож, которым зарезала бандитов.

Крепыш со сливочными волосами взял нож и внезапно увидел Пирата, появившегося из-за выцветших простыней – он только хотел сообщить об этом, как выстрел разнес ему голову, забрызгав кровью ошеломленных богобратьев в пикапе.

Пират увидел убийство Иоанна, увидел закрытых в клетке Томаса и Агафона, увидел своих мертвых людей, валяющихся под плитами, словно резаные собаки.

– Что здесь, твою мать, происходит?! – заорал главарь, выбрасывая вперед ладонь с пистолетом. – Что ты творишь?!

Он выстрелил, но промазал. Сектантка развернулась, и Слонобой в ее руках изрыгнул столб пламени, разнесший стену рядом с бандитом. Пират немедленно свалился в канаву, чтоб не дать возможности Афродите прицелиться более метко. Его лицо задело осколками от кирпича, единственный глаз слезился – то ли от пыли, то ли в него что-то попало.

– Слишком рано, – с сожалением произнесла она. – Я хотела сделать это несколько иначе.

Ее голос приближался, глаз плохо видел – и Пират стал отступать. Он полз по канаве куда-то за баню и, наверное, засветил часть тела – голову либо задницу – так как прозвучал оглушительный рев от нового выстрела, которым девица стерла в порошок ближайший угол здания.

– Ты где? – у брюнетки был обиженный голос. – Нехорошо прятаться, когда ты нужен.

Рядом оказалась выгребная яма – в ней находилась мерзкая субстанция, видимо являвшаяся фекалиями, сначала высохшими, а затем обильно смоченными снегом и дождями. Недолго думая, главарь нырнул туда, едва успев спрятать голову, когда появилась Афродита.

– Ладно, ты плохо играешь, – произнесла девица, постояв над ямой пару минут. – Мне некогда.

И она ушла, кажется. Но даже если нет – он больше не мог скрываться в дерьме. Пират вынырнул, чуть не утонув, и чуть не задохнувшись – несмотря на давность экскрементов, вонь от них была, не дай бог. Кто-то подхватил его под руки, вытаскивая из ямы. Бандит попытался вырваться, но прозвучавший голос успокоил его.

– Это я, Сильвер.

– А где Мелкий, – с тревогой спросил Пират, поняв, что выстрелы у ангара стихли.

Добили солдат или они выбросили белый флаг?

– Мне жаль. Он словил пулю, – Латышев обтер платком лицо главаря. – Надо валить. Скоро вояки будут здесь.

– Чаморошная… ты видел? – туманность зрения уменьшилась, хотя до привычной четкости было далеко.

– Сука конченая, – констатировал Сильвер, видевший только, как Афродита загнала главаря в яму. – Нам нужна машина, чтоб вернуться в Путиловку. Где Борзый? Где Вадик?

– Они мертвы. Где нам взять машину?

– Мы справимся, – ответил Сильвер, волоча товарища за собой.

Они вернулись за баню и попытались подобраться поближе к волге, пока сектантка несколько раз врезала себе по губам кирпичом.

– Что она делает? – Сильвер ошеломленно глядел на распухшую челюсть брюнетки, и на запертых в клетке негра со стариком.

Пират не ответил, вместо этого он рванул к волге, пока Афродита отвернулась – вставляла в ладонь зарезанного Борзого пистолет, которым она застрелила Иоанна.

Девица услышала топот и развернулась. Пальнула в главаря. Появился Сильвер и открыл стрельбу, заставив ее кубарем откатиться за пикап.

Пират свалился, не добежав до машины – его плечо было разворочено, хлестала кровь. Латыш вкинул друга на заднее сидение, быстро заняв водительское сидение и вдавив педаль газа в пол. В зеркале заднего вида из-за бани выскочили солдаты, а Афродита успела послать вслед волге еще пару пуль. Затем стихло – волга отдалились, а вояки окружили брюнетку.

****

Я опоздал на общий ужин – не люблю толпу. Хорошо, что Ашотовна всегда меня привечает, и кормит в любое время суток. Из-за угла вынырнул Сидоров. Увалень увальнем, а умеет подкрасться незаметно.

– Куда идешь, донжуан? – спросил он, маршируя в такт со мной.

– Что ты хочешь? – я прекрасно помнил о произошедшем сегодня с Кареглазкой, а также то, что лейтенант стал свидетелем этого.

– Возможно, я хочу твоей кастрации, – ухмыльнулся Сидоров. – Но это ведь не важно – пока Босс этого не захочет.

Намек я понял, можно было и не быть таким прямолинейным. Вот сученок-то!

– Я мучу с Ашотовной, – сообщил я первое, что пришло в голову. – Хочу поесть, и пообщаться с ней. Ты ведь не против?

Отрицание было сейчас моим единственным оружием. Отрицание на словах, подкрепленное действиями. Я прекрасно понимал, чем чревато прелюбодеяние с полковничьей женой. Мне – смерть, а ей – не знаю, но тоже будет не сладко. Теперь нужно было исправить ситуацию.

– Я бы тоже перекусил, – заметил Сидоров, погладив себя по брюшку.

Мы вошли в столовую, и я позвал Наталью. Она выскочила с радостной улыбкой, и я снова воздвиг себе нерукотворный памятник за предусмотрительность – как хорошо, что я поддерживал огонек нашего с ней флирта.

– Я не успел покушать. Ну, как всегда – ты же у меня все понимаешь? – я обнял ее за талию и многозначительно посмотрел в глаза, задержав взгляд – очень интимный прием соблазнения.

– Гриш, осталась баранина, – затарахтела она, не зная, выбраться из моих объятий или еще побалдеть. – Я помню, ты не любишь, но это – объедение.

Я улыбнулся, сверкнув ровными зубами – объект моей оправданной гордости – и залепил ей рот поцелуем. Ахнула не только она, но и Сидоров, стоящий в полумраке за столами. Ашотовна только сейчас его увидела, и это тоже было невероятно удачное решение – хотя женщина удивилась именно внезапному поцелую, теперь ее реакцию можно было отнести к тому, что для нее стало неожиданным присутствие лейтенанта.

– Покормишь нас со Степой? – попросил я, и она озадаченно кивнула, уходя на кухню.

Мы присели, и Сидоров первым прервал молчание.

– Так ты с ней? – я кивнул, всем видом излучая уверенность и ковыряясь в обнаруженной на столе дыре. – А что у тебя с Еленой Ивановной?

– Степан! Ты что, подумал такое?! – я изобразил потрясение и понял, что моя актерская игра имела шансы удивить Горина. – Ешкин кот! Да это же была репетиция театральной постановки! Как ты мог такое подумать? Викрам на тебя!

Сидоров покраснел как турецкий флаг, у него внезапно зачесалась его рыжая грива.

– Хватит! Ладно, пошутил я – проверить тебя. Всякие дураки попадаются – а потом кормят рыб на плотине.

Я с радостью отметил, что мне удалось «сбить прицел» у лейтенанта. Но тема была слишком серьезной, и я должен был нанести последний удар по его сомнениям.

– Наташ, мне нужна сегодня твоя помощь, – подмигнул я Ашотовне так, что это было больше видно Сидорову, чем ей. – По стихам этого… Шота Руставели. Придешь, часиков в восемь?

Повариха только отошла от сегодняшних сюрпризов, а тут я плохо завуалировано позвал на свидание. Я ожидал какой-нибудь глупости – но нет, на ее щеках появился румянец, а она заулыбалась.

– Вообще-то, я занята. Но Шота Руставели… – она закатила глаза. – Да, ненадолго смогу придти.

И я расслабился, ведь пока что ничто не предвещало того, чем в итоге закончилось.

****

Крылова заметила в окно приближающегося Сидорова, когда он был еще на тропе, за синей елью. В водовороте эмоций, сразу же за испугом и чувством обреченности, она испытала азарт состязательности. За себя она не сильно боялась – ситуация была не слишком очевидна, доказательства измены не было, максимум, что мог сделать муж – снова избить ее. Она вздохнула – устало, и даже с чем-то похожим на ненависть.

А вот Менаев может получить на орехи. Он никому здесь нужен, никто за него не заступится перед разъяренным полковником. Да, его поведение было хамским, но и только. Он не делал ей больно, не срывал одежду и не насиловал – аж в животе заболело от таких мыслей – он был безобидным проходимцем, не заслуживавшим горинской мести.

Плохо, что она не могла прогнозировать реакцию Ильи – иногда он выглядел безревностным и спокойным, иногда – исчадием ада. Если мужчины, в общем, не понятны для женского разума, то Горин – это вообще черт-те что. Он мог посмеяться с рассказа Сидорова о том, как выродок лапал его жену. А мог через 5 минут застрелить его за это. Нет, она не позволит, чтоб из-за нее кого-то убили. Особенно за легкомысленный детский проступок. Особенно Гришу.

Крылова не хотела себе признаваться, что ей даже приятно от такой дерзости Менаева. Значит, она действительно вызывала у него желание. Ну, не убивать же за такое! На крыльце раздались шаги, и она обняла мужа, расслабленно читавшего в кресле биографию Ибсена.

– Дорогой, я хочу тебя попросить кое-что, – промурлыкала она. – Убери Менаева с лаборатории, пожалуйста.

– Почему? – Горин нехотя прикрыл книгу. – Чем он тебя не устраивает?

– Он… разлагает дисциплину, – заметила ученая, поглаживая бугристые плечи. – Издевается над Валерой, пристает к Зое. В итоге никто нормально не работает.

Из прихожей донесся голос лейтенанта.

– Босс, это я! Разрешите?

– Заходи, Степан, – ответил полковник, и снова вернулся к теме Менаева.

– Лена, я ведь ему обещал это место. Как я уберу его… договор дороже денег – ты ведь знаешь.

Сидоров ввалился как медведь, и застыл в двери, растерянно смотря на Босса с женой.

– Ты делала ему замечание? Припугнула? – Горин задумчиво теребил книжные листы. – Если выродок пристает… домогается… нужно в первую очередь поговорить с ним нормально. Я готов с ним разобраться, но уверен, что ты не исчерпала все свои возможности.

Крылова положила ладонь на шею супруга, и придавила.

– Оо, как хорошо, – и он пригнулся, чтоб не дай бог не помешать жене его массировать.

– Ты чего пришел? – с придыханием Горин вспомнил про Сидорова.

Лейтенант растерянно застыл в двери. Он хотел переговорить с командиром с глазу на глаз, но здесь оказалась Крылова. И так получилось, что она только что рассказала про Менаева. И Андреевич уже отреагировал. Было бы глупо продолжить эту тему. Сидоров не понаслышке знал, что такие вещи могут превратить Босса в зверя. Нетушки.

– Менаев сегодня встречается с Ашотовной.

– Чего? – недоумение на лице полковника, казалось, было заметно даже через его затылок. – ЛЕНА! Да больно ведь! – жена слишком сильно сдавила его шею.

– Степа, что ты мелешь?!

– Просто Наталья наш повар, а Менаев – выродок, чужак. И я решил на всякий случай доложить, что у них роман, – оправдывался Сидоров. – Лучше сказать лишнее, чем промолчать о важном, вы ведь сами этому учили.

– Да, Лена, ты права – Менаев как секс-машина, – Горин вдруг рассмеялся, разряжая установившееся напряжение. – Оно и понятно, парень-то голодным сколько был, а тут враз столько бабенок путевых.

Он с трудом вывернул голову из-под цепких пальцев супруги, и глянул на сконфуженного лейтенанта.

– Все нормально. Хорошо, что сказал. А Менаева не задалбывай – пусть развлечется.

Сидоров отдал честь, и поспешно выскочил. Крылова сказала, что выродок приставал – Босс не нашел в этом ничего плохого. Выродок встречается с поварихой – «все хорошо, не мешай». Степан замечал иногда, что чего-то не понимает, и сейчас была точно такая же ситуация. Ладно. Он оставит парня в покое – как бы. Присматривать будет все равно – не нравится он ему. Главное, что он обо всем доложил Боссу, и теперь никто ничего не предъявит, ведь его совесть чиста, словно капля росы.

Лейтенант заулыбался, скрываясь среди деревьев, и в это время также улыбалась Крылова, продавливая пальцами позвоночник мужа – все прошло как нельзя лучше. Вот только, что это за история с Ашотовной?

****

Накануне прихода Ашотовны я осознал, что не хочу ее. Я не волновался и не переживал, а трезво оценил ситуацию – и еще одна любовная линия была бы чрезмерной. Секс, конечно, лишним не бывает, но так уж повелось, что он всегда консолидируется с эмоциями, а это уже плохо. Как отвлекающий маневр, история с поварихой была великолепно придуманной и реализованной. Но Наталью я не хотел.

Признаюсь, осознав это, я даже испугался. Кареглазка завладела моими мыслями, я безумно сильно желал… ее бедра, грудь, губы. И глаза – я хотел смотреть в эти карие глаза вечно, тонуть в них, наблюдать в них и искры, и печаль, и оргазмы…

Наваждение – так я обозначил происходящее с нейронами в моем мозгу. Получу, что хочу, и пройдет. Иначе и быть не может. Стук в дверь отвлек меня уже тогда, когда все обдумав, я корпел над закорючками из мчатряновского талмуда. Поэтому подошел к двери я только на третий раз, когда Цербер уже надумал гавкнуть, изогнувшись в извращенном почесывании собачьих причандалов.

– Я собралась уходить! – обиженная Ашотовна ворвалась внутрь вагончика.

– Извини, забыл, – ответил я без какой-либо интонации. – Занят сильно.

Наталья выглядела непривычно без своего белого халата повара, и я рассмотрел ее с некоторым удивлением. Длинное, до колен, цветастое платье с преобладающей гаммой красного цвета, оранжевые мокасины под такое же оранжевое монисто, яркий макияж с малиновыми губами и угольно-черными ресницами, собранные в пучок роскошные черные волосы. Она довольно крупная, и даже полновата, и я не привык к такому – все мои женщины после Вспышки были худыми и чахоточными, так как нормально жрать ни у кого не получалось. Да и вообще, Ашотовна была совсем не в моем вкусе. И все же, я не мог не отметить, что даже со своей пышностью она выглядела вполне соблазнительно. Большая круглая задница под платьем и полная грудь оказались привлекательными.

Я закрыл дверь и вернулся к столу, демонстративно пытаясь сосредоточиться, и подперев скулы ладонями. Разгадка тетради действительно была важной – в моем плане это был кратчайший путь к сердцу Кареглазки. И в ее трусы.

Ашотовна застыла где-то сзади, и я затылком чуял, как она буровит меня взглядом. Затем за спиной послышался вздох, за которым последовали странные звуки, которые я классифицировал, как вторжение в личное пространство. Я обернулся и понял, что не ошибся – повариха подалась лазить по моим вещам, доставать книги с полки, за которыми скоро должна была обнаружить журналы с моделями ню.

– Не трогай ничего! – грубо приказал я. – Извини, я занят – я ведь сказал! Честно, – мой голос стал мягче, а глаза смотрели почти умоляюще. – Наташа, не могу, срочная работа…

Она снова вздохнула, при этом грудь всколыхнула ткань платья. А я вернулся к своему шифру. Так прошло минут 10-20-30, не знаю, но в какой-то момент я забыл о женщине в вагончике. А вот она обо мне не забыла – посидев на кровати и разгладив на постельном белье все складочки, она опять оказалась за моей спиной. Теперь – любопытно заглядывая через плечо.

– А что ты делаешь?

Я даже не смог возмутиться, настолько от гнева отобрало дар речи. Руки задрожали, а левое веко, обычно самое спокойное, задергалось, как частотные помехи на экране телевизора.

– Неужели так сложно… – начал я размеренным тоном, который предвещал Ашотовне неприятности, а она невоспитанно перебила.

– Я не поняла. Ты учишь армянский?

Я готов был ее грохнуть прямо здесь, не обращая внимания на последствия – необходимость отмывания крови и скрытного захоронения. Как вдруг, я понял. И захотел расцеловать Наталью, если мое понимание было правильным.

– Это армянский? – спросил я неожиданно нежно, чтоб не спугнуть недавнюю потенциальную покойницу.

– Ну, да. Вот буква «айб», это «бен», а вот – «дж» и «гх», – Наталья засмеялась. – Айбубен…

Я не понял последнего – белиберда чистой воды.

– И ты можешь прочесть?

Она присмотрелась к тексту, а затем, недоумевающе сморщив длинный мясистый нос и приподняв широкие смоляные брови, взяла тетрадь, чтоб рассмотреть ближе.

– Не понимаю, – сказала она, и я представил, как двигаются извилины под ее шикарной гривой, столкнувшись с этим самым непонятным. – Какая-то бессмыслица… ААА! – выкрикнула она, на миг превратившись в Архимеда, выпрыгнувшего из ванной. – Буквы армянские, а слова-то – русские. Вот оно что!

Я выхватил тетрадь, не веря в свою удачу. Вместо мчатряновских записей я подсунул ей блокнот.

– Сможешь написать все эти армянские буквы и их русские аналоги?

– Конечно, – и она начертила таблицу, в которой слева разместила закорючки из тетради, а справа – русские литеры.

В приступе благодарности я обнял ее за талию.

– Ты же моя чародейка!

Она обернулась, ее губы оказались рядом и через мгновение вообще – впились в мой рот. Хотя мне почти 25, и я не лох, но я растерялся. Скосив взгляд, я увидел недоумевающую морду Цербера, спрятавшегося под столом – то ли еще будет!

Спустя несколько секунд повариха обмазала меня малиновой помадой и спустилась вниз. Я прижался к стене, чуть не оборвав полку с книжками, и застонал, когда ее рот неожиданно устроил мне «цунами». Этого давно не было – «ублюдочная» Марина была пуританкой в сравнении с илионской Натальей. И, наверное, спустя минуту мое тело свело аналогом райской судороги. Ашотовна поднялась с удивленным и немного разочарованным лицом, вытирая губы.

– Я рассчитывала на другое, – заметила она, и мне стало стыдно. – Я ведь тоже хочу.

– Попозже, обещаю, – я был уверен, что смогу – обычно с литературой я мог по 5 раз за день.

Как был, со спущенными штанами, я присел на кровать, когда дверь в вагончик распахнулась, и влетела Елена Ивановна. Вид у нее был угрожающий.

– Какого хрена?! – закричала она, увидев меня со спущенными штанами и размазанную помаду на лице Ашотовны. – Любовнички херовы, вы тут решили богадельню устроить? Трахаться? – она влепила поварихе пощечину. – Проститутка!

Наталья вылетела в дверь, как ошпаренная, а вслед за ней – и поджавший хвост Цербер. Кареглазка выбросила руку, схватив и сильно сжав мою челюсть ладонью.

– Что, дорогой? Решил всех баб оприходовать? – я застыл как вкопанный, ничего не отвечая.

Она метнулась к столу, схватила чашку и пульнула в стену рядом со мной, с ужасным грохотом разбив на множество осколков. А я смотрел на нее, и не мог понять, что происходит. Она, тем временем, хищным взглядом выискивала что-то, также способное разбиться – а может, и больно пробить мне голову. Я подскочил, схватив ее за руки. Она вырвалась. Я снова схватил, а она налетела корпусом, прижав меня к стене. Я пытался задержать ее руки, но она была слишком разгорячена – пьяная, что ли?

– Ах ты кобель! Мы тебя спасли, а он, а он… – Лена выдернула руку и зарядила мне пощечину – так сильно, что голова стукнулась о стенку. – Повеса, ловелас, кобелина грязная!

Ударившись головой, я утратил цепкость, девушка вырвала обе руки и, как тигрица, ногтями вспахала борозды на моем лице. Я взвыл от боли и свалил ее на кровать, упав сверху. Она врезала по яйцам, и если бы они сегодня не поработали, я бы, наверное, сдох.

Она вопила и оскорбляла меня, и я понял, что если ее не остановить, весь Илион будет здесь. Я навалился всем весом, благо, что за последнюю неделю Ашотовна хорошо меня откормила, а мой организм поглощал булки и соевые котлеты, как в сырую землю. Попытался прикрыть Кареглазке рот ладонью, но каждый раз, когда поднимал руку, она также освобождалась.

И тогда я сделал единственное, что мог. То, чего желал так сильно. Я впился губами в ее рот. Она потрясенно завизжала, но я слегка прикусил ей верхнюю губу. Мои руки держали ее руки, мои ноги зажали ее ноги – при этом, одной ногой я влез между ее ляжек.

Она барахталась подо мной, вероятно, минут пять – и все это время то я прикусывал ее губы, то она – мои, и довольно жестко… кажется, прокусила мне нижнюю губу. Наконец, она обмякла. Я осторожно освободил ее рот, и на нее капнула моя кровь.

– У тебя кровь, – устало сказала Лена. – Хватит меня поливать кровищей, козлина вонючая.

– Ты несправедлива, – ответил я. – Сама же прокусила мне губу. А я, кстати, сегодня вечером кое-что сделал для тебя. И для всех нас.

Девушка презрительно хмыкнула. Она снова заводилась.

– Что? Трахнул повариху?

– Я разгадал шифр тетради Мчатряна. А Наталью я, вообще-то, не трахал. Я историю про нее придумал, чтоб тебя обезопасить, – я заглянул в Кареглазкины океаны – там все еще тлели огоньки пожара. – Сидоров меня караулил, грозился сдать.

Я дерзко снова накрыл ее губы своими и внезапно понял, что она ответила – страстно и неистово. Этот поцелуй оказался самым сладким в моей жизни, а Лена неожиданно запустила руку в мои трусы. Как и требовалось, боеголовка с ядерным зарядом уже была готова. Тогда Кареглазка стянула с меня джинсы и села сверху – тоже в одной кофте.

– Господи, я сейчас с ума сойду, – прошептал я, почувствовав что-то удивительно прекрасное и волшебное, как только погрузился внутрь – все-таки не зря меня так сильно тянуло к ней…

Мы занимались любовью так страстно, как когда-то показывали в кино – и не верьте, что в жизни так не может быть – все возможно, когда с этим человеком сходишь с ума. Наконец, искрящиеся глаза Лены закатились, и она накрыла мое лицо огненными волосами, тяжело дыша, и вздрагивая каждые три секунды. А затем она встала и быстро оделась.

– Мне пора, – сказала она. – Завтра утром пораньше приходи в Логос, нужно быстрее расшифровать записки Артура. Может, там есть о Ковчеге. Должно быть…

Она нежно взъерошила мои непослушные волосы и задумчиво посмотрела, в ее глазах не было и следа той безумной ярости, с которой она ворвалась в мой вагончик.

– Нет. Дождись утром Бергман… нет, Антонова, – передумала она. – Я пришлю его с тональным кремом. Тебе нужно замазать царапины, – она склонилась и поцеловала меня – сильно и страстно. – Боже, Гриша, что же мы творим?!

Она растворилась в темноте за дверью, и я еще с полчаса вызывал в памяти, как она уходит, покачивая шикарными бедрами. И вспоминал, как овладел ею. А потом я уснул – не переживая и не волнуясь, не думая ни о чем. Я был счастлив и не догадывался, к каким ужасным последствиям приведет эта ночь. Ведь тогда я еще не знал, что за мной следил Сидоров, и он видел, как мы с Кареглазкой переспали. Я не знал… но был обязан, просто обязан предусмотреть, что этот тупой лейтенант будет занозой!

Глава 13. Перекрестки судеб

Эти видения – просто сны – но они словно вспышки на солнце, сжигающие сетчатку и серую шершавую кожу. И так точно, как ультрафиолет, эти видения причиняют боль… Что-то идет к нему, протянув руки и блистая в темноте, и этот свет притягивает, как магнит. МАРА… что это… КТО ЭТО? Нечто иное – не едок, и не еда. МАРА… она подобна древним примитивным божествам, из тех, которым поклонялись неандертальцы, не понимая их сущности.

Человеческая пещера. Яркие цвета. Она держит его руку – и ее глаза проникают внутрь него, в глубину чего-то, что он не понимает. «Сканеры» рефлексивно изучают ее кровеносную систему, оценивают количество жира и наличие раковых опухолей. Среди костей и удивительно сочных мышечных волокон пульсируют три сердца. Они выталкивают аппетитную кровь асинхронно, сбиваясь с ритма каждый раз, когда Мара улыбается ему.

Но что это такое – улыбка? Звериный оскал? Намерение атаковать? Желание подчиниться? Или подчинить его? Он забыл. Если бы он вспомнил… но это не имеет никакого значения. Он отстраняется ивидит со стороны – женщина на больничной койке, и мужчина рядом. Откуда он это знает? Что внутри в обожествляемой им особи?

В ней плоть и кровь – но почему она не является дичью? Почему зрение и нюх отказываются воспринимать ее пищей? Внезапно он видит ее рядом с собой в темном подземелье. Только что она рядом, и вот уже ее нет. Слабые существа – дичь – вдруг сами стали хищниками, и похитили Мару. Когти впились между ребрами… почему пустота внутри испепеляет больнее, чем раскаленный солнечный свет, в котором он чуть не сгорел? Почему плоть не может насытить его голод? Почему он разъярен каждый раз, когда видит Мару в своей голове? Что за странная боль – когда на самом деле ничего не болит!? Коготь черкнул по ребру… вонзаясь глубже… кровь заструилась по ладони, напомнив его цель – вернуть Мару.

Охотник прекратил покачиваться, открыв глаза. Подчинивший его Дылда находился возле выхода, и безмолвно созерцал отступление ультрафиолета за горизонт. Они уже познакомились друг с другом, и для Охотника это всегда был неприятный опыт. Первое время первый же инстинкт снова и снова гнал его на юг, но все попытки бегства закончились страданиями. Пока лучше не рисковать – Дылда раздавливал черепушки строптивых сородичей, как орехи, хотя Охотника до сих пор щадил.

С каждой минутой в пещере становилось темней, и едоки один за другим выходили из спячки, медленно, как жуткие биомеханизмы, разминая удлиненные когтистые конечности. С раздраженным шипением они реагировали на случайные прикосновения соплеменников. Хобот Дылды затрещал, как испорченная розетка, и стая стала выбираться из логова. Настало время охоты – и никто в этом не был равен Охотнику.

****

Спустившись со скал на шоссе, едоки учуяли аромат пищи. Вожак обнаружил окровавленную рубашку, а Охотник, обладавший уникальным нюхом, направился на восток, указав, куда следует двигаться.

Уже через пару часов, когда опустилась полнейшая темень, они достигли Путиловки. Среди серых бетонных коробок на асфальте перед двухэтажкой светились пятна крови, как огромная неоновая реклама.

Стая приблизилась. На балконе, расположенном чуть правее от входа в дом, звучал звонкий человеческий голос, и едоки молниеносно среагировали, подпрыгивая вверх. Они лишь привлекли внимание, оставив на кирпиче глубокие борозды от когтей.

Выстрелы встряхнули поселок и наполнили воздух запахом пороха. А затем еще, и еще… с балкона заработал скорострельный пулемет, решетя пространство пулями. Один из едоков получил с десяток попаданий в туловище, прежде чем одна из пуль не отшибла ему половину черепной коробки. Другие бросились искать укрытия.

В приотворившейся двери показались слабые человеческие особи, от которых исходил безумный страх и странная решимость. Снова раздались выстрелы, теперь достигающие голодных и там, куда не попадал пулемет. Один из трескунов был выпотрошен огнем балконной батареи.

Дылда должен был спасти стаю. Выживание, также как и удовлетворение ненасытного голода, не требовало никакой лишней мотивации. Биомеханизм пришел в движение, уворачиваясь от шквала пуль и настигая перепуганных людей. Вожак первым ворвался в дверной проем и оторвал ближайшей женщине голову. Он спешил достичь основного сосредоточения еды. Рядом разорвались гранаты, иссекая его заскорузлую кожу, но не нанеся смертельных повреждений.

Мгновения спустя Дылда метался в коридоре, врываясь в каждую дверь, а за ним следовали голодные – но не Охотник. Жалящие пули и взрывчатка, пелена из пыли, вопли и визг, ароматы плоти, страха и испражнений… это возбуждало, но он почуял опасность.

Охотник снаружи жадно набросился на обезглавленную женщину, когда на балконе снова прозвучал голос. Кракл настиг одного из ползающих, истерзанного, но живого едока, и принудил опереться на стену под балконом. Взобрался по его туловищу, схватился единственной рукой за газовую трубу и раскачался – уцепившись зубами за арматуру, торчавшую с балкона. Секунда, и он оказался наверху, застав врасплох находившуюся там дичь.

Внутри здания пахло неосвежеванной плотью, было тихо и пусто, лишь где-то в стороне громыхали взрывы. Туда Охотник двинулся по черным извивающимся коридорам. Из приоткрытой двери струился аромат еды – две человеческие особи расположились у огромных светящихся экранов, внимательно их изучая и периодически переключая тумблеры на столе.

Седеющая шатенка в очках и высокая юная блондинка испуганно оглянулись, отреагировав на характерный стрекот. В этот момент трескун уже был рядом – он вспорол живот женщине в очках, затем перекусил шейные позвонки блондинке.

Хруст от переключившегося тумблера отвлек его от извлечения молодой аппетитной печени – первая жертва с вываливающимся кишечником запустила неизвестный алгоритм в глубинах здания. Охотник прочертил когтями линию, отделившую голову шатенки от туловища.

Как только голова отлетела в дальний угол, встряхнув глазные яблоки, как снежные шары, он вернулся к пожиранию.

Экран за спиной показывал, как в бойницах заглохли роботизированные пулеметы, и стали смыкаться стальные стены коридора, переполненного едоками. Технологичные тиски завершили уничтожение большей части стаи, когда Охотник снова выпрямился. Выпотрошенные тела валялись недоеденными – он учуял новую жертву. Это был тот самый запах, который привел их сюда. Кровь с рубашки на шоссе.

Охотник выскочил наружу, ноздри раздувались как кузнечные мехи, когда он обнаружил белую волгу и двух мужчин рядом с ней – один истекал кровью.

Ноги сами собой понесли его к дичи, превратившись в биогидравлические пружины.

Выстрел. Еще выстрел. Тупая боль в животе. Остановка. Движение. Прыжок. Выстрел. Пронзительная боль в груди. Атака. Дробовик жахнул прямо в оскаленную морду, раздробив челюсти и отбросив монстра на два шага назад. Пират захлопал в ладоши.

– Хорошо ты его приложил, – похвалил главарь Сильвера, сам тем временем обтирая сочащуюся из-под бинтов кровь. – Усади меня в машину, и сваливаем.

Латышев закашлялся и согнулся пополам, вырвав кровью. И упал.

Охотник сзади вытащил когти из-под лопаток. Главарь суматошно что-то искал на сидении, когда кракл сорвал бинты вместе с одеждой, и всадил раскуроченную челюсть в человеческую плоть.

Снаряд отбросил Охотника, словно тяжелая кувалда. С дырой в груди он пытался подняться, но биомеханика была нарушена, а нервная система потеряла контроль над организмом.

Стоная, Пират снова поднял гранатомет, в его глазах двоилось, но расстояние к твари было небольшим, и это упрощало задачу. Кракл компенсировал вестибулярную травму, направившись к жертве ползком. Ему оставалось преодолеть расстояние не больше, чем на один взмах когтей, когда новый выстрел разворотил ему полчерепа.

Победа воодушевила Пирата. Но как только он попытался влезть на водительское сидение, то понял, что это конец. После выстрела Афродиты он остался жив только благодаря Латышеву. А страшный однорукий-одноглазый упырь закончил начатое сектанткой. Рана кровоточила, да так, как будто появилась заново. Она же вся вытекла уже – откуда столько крови?

Из Дружбы никто не появлялся, вероятно, как и сказал Сильвер, все погибли. Если кто и появится, то только краклы. Хотя он надеялся, что дьявольская стая осталась в Миллеровом прессе. Нет, что ни говори, а Миллер, его инженер, был талантищем…

Тело Пирата уже остыло, когда один из выживших голодных – тот самый, на которого взбирался Охотник, проникая на балкон – оказался рядом. Глаза едока странно отливали изумрудным светом, пока он тащил татуированного сородича в ближайший канализационный коллектор, пряча от скорого восхода солнца.

Там Охотник продолжил умирать. Перед смертью он ощущал в себе что-то чуждое, словно поразивший его снаряд застрял внутри и все заразил собой. Биологические процессы прекратились, рефлексы стерлись, а мысли затухли, когда разрушенный организм прекратил синтезировать черную субстанцию, покрывшую останки толстой пленкой. В последнем видении к нему явилась Мара – и Охотник умер, хотя ему нельзя было умирать.

****

С самого утра Лена сияла, как новорожденная звезда – глаза сверкали, волосы отливали огнем, губы были пухлыми и влажными.

– Ты какая-то яркая сегодня, – изумился муж. – Что случилось?

– Мы разгадали шифр Артуровой тетради, – жена взмахнула волосами, струившимися словно шелк.

Горин кивнул и вышел наружу к Сидорову, маячившему под елью. Крылова видела в окно, как он сжимает ладони за спиной во время разговора, а затем он вдруг врезал лейтенанту в ухо, и вернулся в дом. Странно, обычно он не бьет подчиненных – только жену.

– У тебя очень красивые бедра, – сообщил муж, обхватив ее за стан, пока она порхала по кухне.

Его руки погладили ноги по колготкам, задерживаясь в изгибах. Она рассмеялась.

– Чего только не скажет муж жене, чтоб переспать. Но сейчас некогда.

– Почему? – раздраженно спросил полковник. – Милана еще спит. В чем проблема?

Лена уже вырвалась, и быстро натягивала на соблазнительные бока узкую юбку-карандаш.

– Я же говорю – надо тетрадь расшифровать, – она озабоченно оглядела розовую кофточку. – Илья, мы близки. Я чувствую, мы скоро найдем Ковчег.

– Сдался тебе этот Ковчег, – пробормотал муж. – Так ты мне не дашь?

– Нет, – отрезала девушка.

– Помнится, ты обещала ребенка, – насупился Горин. – Если детей не делать – они не появятся.

– Не думай о таком. Вокруг Апокалипсис, а ты уже не молод, – на ее лице играла улыбка, и было непонятно, сказано это в шутку или всерьез. – Ешь завтрак, – добавила она, скрываясь в двери.

Полковник со злостью посмотрел ей вслед, а затем выбросил тарелку с хлопьями в мусорное ведро. Какого-то черта оно оказалось переполнено, и хлопья вывалились на пол. С чертыханиями он вынес ведро наружу – к мусорному баку. Там опустошил ведро, но контейнер тоже был переполнен, пора бы уже и очистить. Какого хрена, где уборщики? Что Сидоров себе думает?!

Горин заметил под мусором выглядывающую темно-красную кофту. Она была ему дорога, и он ее искал недавно. Этот бомбер раньше обожал его Даня, и в нем же сын когда-то порезал себе вены, залив бордовую ткань своей кровью. На темно-красной материи даже остались светло-алые следы от крови. Он знал, что жена ненавидит эту кофту, считая ее ужасной, и плюс ко всему – кровь. Милана, дочь Лены, боялась крови. Но как она посмела выбросить ее?!

Полковник взбешенно потянул за рукав, возвращая свое. И застыл в потрясении. Под кофтой лежал разорванный пакет, из которого выглядывали завядшие цветы.

Горин закурил, а затем позвонил на склад. Вскоре перепуганный юнец доставил бренди. Стакан из серванта уже стоял рядом. Он не пил 393 дня, но сейчас его терпение лопнуло.

****

В арсенале понятия не имели, что делать со стариком, девчонкой и негром, поэтому военные с утра пораньше повезли их к Горину. Обычно разговор с нарушителями был коротким – расстрел. В то же время, обычно нарушителями оказывались мародеры, желающие поживиться.

Здесь же ситуация была иной. Задержанные были обыкновенными гражданскими, еще и пострадавшими от преступной шайки – они были заперты в клетке, один убит, а девчонка – избита и покалечена. И что делать? Расстрелять невинных? Армейские склады охраняли молодые парни, совершенно не готовые убить красивую бедняжку.

Несмотря на проявленную жалость, солдаты повезли задержанных в клетке пикапа, а сами поехали на бронетранспортере – не схотели рисковать и заморачиваться. В памяти были свежи ужастики, рассказываемые в компании перед костром – сильный сжалился над слабым, превратившись, в итоге, в пикантное мясное блюдо. На черта оно надо?

Поэтому, когда кортеж достиг пункта назначения, арестанты натряслись и задубели – но Гермес был доволен. Он достиг цели и попал туда, куда надо.

Новый Илион не мог сравниться с Городом Тысячи Дверей, однако все равно впечатлял – и сразу заставил синдика задуматься о путях отхода. И его больше всего беспокоили не горы и быстрый речной поток, отделявший Новогорскую долину от Горноречья, а Стена и патрули с блокпостами.

Задержанных завезли на площадь посреди военной базы, где уже столпились едва ли не все обитатели этого места. Возможно, две-три сотни человек.

Главным был высокий, мускулистый мужчина с орлиным носом, пронзительными салатовыми глазами и блестящей лысиной. Ни дать, ни взять – Корбен Даллас из Пятого элемента. Он сначала переговорил с приехавшими вояками, а затем недоверчиво выслушал легенду брюнетки – мол, они путешественники, пытающиеся спастись на севере, стали пленниками шайки некоего Пирата, впоследствии решившего захватить военные склады в Рудниках. В доказательство всего этого Афродита показала шрамы, оставшиеся на теле, и сообщила, что те подонки ее изнасиловали.

– А негр откуда? – спросил полковник, почесывая нос. – И что это у тебя за акцент?

Он имел в виду произношение девицы, все еще нечеткое после операции, хотя голос уже был полностью женским – приятным и мелодичным.

– Я молдаванка. Но давно там не была. Даже не знала, что у меня есть акцент, никто раньше не говорил, – молниеносно выкрутился бывший оперативник Синдиката.

Горин покачал головой, выпучив глаза и разглядывая мужские ботинки на довольно больших, как для девушки, ногах.

Спереди в толпе Гермес заметил знакомое лицо – точно, та гнида с Фонтанной площади! Долговязый брюнет с шизофреническим взглядом и большими ассиметричными ушами – и с лицом, обильно замазанным тональным кремом.

Рядом с выродком стояло несколько человек, выделяющихся из общей толпы военных и обслуживающего персонала. Среднего роста седой старичок, выглядящий умиротворенным интеллигентом-интеллектуалом. Молодая женщина с изящным умным лицом и ярко-медными волосами. Невысокий шатен с удлиненным лицом и крупным квадратным подбородком, со взглядом, в котором угадывалось полнейшее равнодушие. Юная модная девица с короткими платиновыми волосами, из которых даже издали были заметны темные корни.

– А ты что думаешь? Можно ли верить этим россказням? – Горин обернулся к лейтенанту за спиной, высокому, крепкому детине с рыжей бородой, в которой застряли хлебные крошки. Гермес надеялся, что это хлеб, иначе его бы сейчас вырвало.

– Они мне не нравятся, – буркнул увалень, схлопотав презрительный взгляд от брюнетки. – Похожи на шпионов.

Толпа разом ухнула, словно разгадав последнее слово в кроссворде, и рукоплеща дебильному офицеру. Гермес почувствовал, как эти гротескные рожи приближаются к нему, и ему хочется всем сломать шеи. Или оторвать головы и поиграть ими в боулинг. Он не знал, что в этот момент его глаза закатились, и он свалился посреди плаца. Изо рта пошла пена, а тело скрутилось в судорогах – пока он пребывал в своих видениях.

****

Апейрон изменился. Ужасная буря почти полностью уничтожила пурпурные поля Этернум. А в атмосфере витали страх и отчаяние.

Сейчас, как никогда, Афродита ощущала себя женщиной, хотя на самом деле, никакого физического облика не имела. Она не знала, почему так, но что-то внутри – то, что вселилось в нее в паровозе, имело такую же женственную природу, как и физическое земное тело.

Каким-то образом она оказалась в огромном хрустальном зале, в котором даже падение капель отдавало гулким эхо. 4421 год?!

Здесь Спящие, но не все. Все в каждом, и каждый – во всех. Правда, это правило уже не было таким безоговорочным, как раньше. Часть эонов выполняла свои миссии в цистерне Плеромы, не имея понятия о предстоящей встрече. Они могли воспротивиться плану Абракса, поэтому он им ничего не сообщил. Более лояльные были извлечены из бассейна по формальному поводу регулярного обтирания, и офиане тайком доставили их атрофированные тела на собрание.

– Люди должны быть уничтожены полностью. Это наша главная битва, – решительно провозгласил в мыслях эонов Верховный жрец. – Еще немного, и мы утратим Гносис.

Его последняя фраза вызвала ураган испуганных мыслей. Афродита откуда-то поняла, что имел в виду Абракс – последняя темпоральная буря была настолько сильной, что уничтожила большую часть полей Этернум. Нет Вечных цветов – нет Гносиса, особой силы эонов, позволившей им миллионы лет управлять Эфиром, временем и чужими разумами.

– Орос и Агерат не присутствуют, они против? – пронесся мысленный вопрос Эноза. – Разве мы не должны узнать мнение всех?

– Они вредоносные глупцы! – грохот мыслей Верховного, казалось, мог обвалить своды хрустальной пещеры. – Я знал, я предупреждал, что люди принесли нам погибель, как только они достигли нашего солнца. А Орос уперся сам, и смутил Агерата…

– Разве это не заповедь Первоотца? Избегать людей, и не вмешиваться в их существование? – оборвал тираду большеголовый Аин.

– Это было миллион лет назад, – более спокойно ответил Абракс, хотя даже ментально ощущалось его раздражение. – Отец мог ошибаться. Он не знал, чем станут люди. Заметь, мы уже знаем – они уничтожат поля Этернум.

– Мы нарушили наказ Первоотца, когда запустили чуму, – возразил Аин. – И все равно сегодня погибли почти все цветы. Скажи, почему?

Эоны зашумели, желая также понять, что пошло не так – хотя человечество низвержено, но прошедшая темпоральная буря стала еще разрушительней, чем прежние.

– Люди нашли способ победить заразу, – словно детям, объяснял Абракс. – Они назвали это Ковчегом. Спасением. Лекарством. Очевидно, что мы в своем преклонении перед покойным Первоотцом ограничились полумерами. Нужно уничтожать не цивилизацию, а весь вид.

– Это жестоко, не находите? – подал голос Параклет, но его никто не слушал.

– Они убили Гедона! – голос Элпа прогрохотал, как гром среди ясного неба. – Он даже не смог покинуть аватар! ИМ КТО-ТО ПОМОГ?!

Каждый ужаснулся такому страшному предположению. Ведь это означало, что пребывание в Плероме не безопасно. Лучше бы убийство Гедона в поезде оказалось случайностью…

– Да, – ответил Абракс, и среди мыслей промелькнуло отчаяние. – Да, я тоже так сначала подумал. И нет – это не подтвердилось. Червивой девчонке просто повезло. Среди нас нет предателя.

– Ты проверял нас? Шпионил? – похожие вопросы появились в разных частях ментального эфира.

– Нет, – успокоил Верховный. – Достаточно было синхронизироваться с Армогеном, – и снова в ответ – испуг и ужас. – Нет, как видите, все прошло нормально. Я жив и здоров, и не повторил участи проклятой Ахамот. Эфир не отобрал мой разум.

– Так что ты предлагаешь? – раздалась мысль Аина.

– Вы знаете. У меня нет секретов от вас, – Суровый Бог слукавил, но никто этого не знал, кроме, почему-то, Афродиты. – Все в каждом, и каждый – во всех. Мы завершим начатое. Уничтожим Ковчег, и атакуем снова – новыми силами. Люди будут истреблены, а будущее – спасено.

Мыслительные овации были громкими и непривычными для этого зала – они давно здесь не звучали. Все в каждом, и каждый – во всех.

****

Признаюсь, я с интересом рассматривал брюнеточку и то, что у нее между ног, пока она барахталась на асфальте. Несмотря на отвратительные судороги, меня завораживали ее худенькие бедра и белое кружевное белье на них, просвечивающее сквозь прозрачный капрон… Но я, как и все, не рискнул приблизиться – и только Елена Ивановна освободила свою ладонь из моей руки, и выбежала на середину.

– Чего уставились? Помочь никто не желает? У нее, может, эпилепсия!

Я еще отходил от неожиданного поцелуя Ашотовны – да-да, представьте, как только привезли задержанных, и весь Илион собрался на плаце, ко мне решительно подошла повариха, и взасос поцеловала, при этом она нагло взглянула на Крылову. Кареглазка чуть не посинела от ярости – я видел, я знал это – но сдержалась, и даже вымученно улыбнулась, когда довольный Горин пошутил о перспективах появления новой семьи. После этого Лена умудрилась пройти ко мне, и взять за руку, что было довольно безумно и неожиданно – и, слава Богу, незаметно – в таком плотном окружении мы стояли.

Наконец, я набрался храбрости и сделал несколько шагов к извивающейся девице. Она была похожа на страшную скрюченную змею, и я просто присел на корточки, не зная, чем помочь, и боясь прикасаться. Кто знает, какая зараза у нее на самом деле.

– И ты до сих пор думаешь, что эти люди опасны? Девочка, африканец и старик?! – с вызовом бросила мужу ученая. – Давайте их на медчасть, Игорь Анатольевич, что думаете?

– Да я не против, – растерянно промямлил Ливанов. – Очевидно, что девушка больна.

Возле нас оказался и Крез, внимательно оглядев арестованных, он поддержал начальницу, что прибывшим нужно оказать медицинскую помощь. Седой старик со странным именем Агафон тем временем закрыл глаза ладонями, на которых висело что-то типа кулона, и невнятно бормотал. Я вопросительно глянул на Александра Борисовича – просто так, когда ищешь взглядом человека, который удивится так же, как и ты. К моему удивлению, он ответил.

– Молится, – и Борисыч удивленно поднял брови, заметив, как сильно мое лицо покрыто тональным кремом, но ничего не спросил. – Это символизирует, что люди слепы, не видят правды вокруг себя. И лишь Богу все известно, все в его руках.

– Неисповедим промысел Божий, – произнес я первое пришедшее в голову, и боковым зрением заметил, что Пенс вдруг уставился на меня, как баран на новые ворота. – Так ведь говорят, Александр Борисович?

– Есть такое, – ответил ученый, уже совладав с эмоциями.

На этом наше мимолетное общение закончилось – раньше мы вообще никогда толком не общались. Наконец, малахольная барышня прекратила дергаться, и открыла свои голубые глаза. Увидев нас рядом, а особенно меня, она растерялась, и ее густые брови взметнулись вверх.

– Спасибо за спасение, прекрасный принц, – она подмигнула, и Лена едва слышно охнула от неожиданности. Я тоже был смущен, хотя не отличаюсь стеснительностью.

Я широко улыбнулся, нагло заглянув меж распахнутых ляшек, и почувствовал щипок за ягодицу – Кареглазка просигнализировала, что она все видит, и мои тестикулы подвергаются опасности. А моя красотка-то ревнивая! Затем я ощутил на плече тяжелую руку – Сидоров.

– Давай-ка я отнесу больную в палату, – сказал лейтенант и как-то странно посмотрел на меня.

Я с холодком по спине подумал, что увалень постоянно находился сзади – и мог видеть, как полковничья супруга ущипнула меня за зад, а до этого – как задерживались наши руки, соприкасаясь. А еще, конечно, Сидоров мог просто удивиться моему разодранному лицу.

****

Когда солдаты привезли задержанных с Рудников, муж уже был пьян. Крылова сразу это заметила, как впрочем, и все остальные. Он не ходил зигзагами, говорил ровно и отчетливо – но это было по большей части результатом мышечной крепости тела и военной муштры духа. В голове у него уже была тьма, в которую погружает разум крепкий алкоголь. Он был в хорошем настроении, шутил и смеялся, как например, с поцелуя Гришы и Ашотовны. Но некоторые из окружающих знали, что состояние это переменчиво.

На плаце полковник внимательно следил за женой, и то, что видел, ему не нравилось – Лена постоянно стояла с выродком, и тот периодически склонялся к ее уху, что-то нашептывая. Иногда их пальцы переплетались – как бы случайно, задерживаясь друг на друге на несколько секунд. А однажды она захохотала от нашептываний Менаева – так громко, что обернулась добрая половина площади.

Илья Андреевич не был наивным мальчиком. А то, что он видел, абсолютно не вписывалось в рамки благоприличия. Подтверждало слова Сидорова. И намекало на то, кто похозяйничал в его цветнике.

Когда Сидоров повел чернявую барышню в медчасть, за ними повели и негра со стариком. Агафон теребил в руках кулон с изображением золотого глаза в треугольнике. От оторопи Крылова уставилась на украшение, как на драгоценный Кохинур.

– Что это – Всевидящее око? – спросила она, а дед растерялся и сжал узкий рот – словно боясь заговорить.

– Безделушка, – вклинился Крез. – Талисман – богатство приносить, удачу… от бедности защищать.

Ученая протянула руку, намереваясь взять кулон, но Агафон отстранился, отбив руку – и грубо ударив по ее запястью.

– Безбожница! Как смеешь ты прикасаться к божественному символу?!

Лена вскрикнула от боли. Послышалась возня, и из толпы появился полковник.

– Ты, черт малахольный, ударил мою жену?! – проорал он, заикаясь.

– Грешники! Горите в аду! – выкрикнул Агафон, сверкая глазами, пока Томас дергал его за плечо, пытаясь успокоить.

В руках Горина сверкнул металл, и прогрохотал выстрел – прямо старику в лоб. Тот свалился, обрызгав кровью лейтенанта с негром.

– Поговори мне теперь! – загоготал вояка, брызгая слюной.

Все застыли, потеряв дар речи и не зная, как реагировать.

– Илья! Илья Андреевич, зачем?! – Крез подскочил к полковнику, прося опустить пистолет.

– А что я? Я ничего, – ответил Горин, прищурившись, и посмотрев на жену. – Да, Лена? Этот скотина ударил тебя… – он оказался рядом, и положил руку на ее шею, придавливая. – Да, любимая? Это только я могу тебя отшлепать… только я могу тебя…

Он провел пистолетом воображаемую линию по людям, заставив их отскакивать, как ошпаренных, с траектории потенциального выстрела. Крылова испуганно взглянула на Менаева, тот – не отводил глаз от Горина, пытаясь понять, что у того на уме. Успокоили полковника Сидоров и Шпигин. Что-то нашептывая командиру, они увели его в сторону штаба.

– Чего стоите-то? Идите за мной! – послышался сладкий голос Ливанова, который повел в медчасть Афродиту и окровавленного Томаса.

Люди быстро, как по команде, разошлись, оставив там Менаева, Крылову и труп Агафона. Даже отец Киприан испарился. Лена поджала губы, пытаясь совладать с эмоциями. Муж запил, и это было плохо. Почему он сорвался? И можно ли его остановить?

– Тетрадь сама себя не прочитает, – вдруг сообщила она Грише. – Иди работай, будем спасать человечество – если еще осталось, что спасать, – она посмотрела вслед Горину. – А мне нужно поговорить с мужем – СРОЧНО!

Она побежала, догнав полковника в дверях Куба. Менаев с грустью глядел, как она взяла мужа под руку. Даже издалека было видно ухмылку пьяного вояки, когда он обхватил жену за талию… или за округлые бедра, стянутые юбкой? В голове у Гриши стучал набатом один и тот же вопрос: «С МУЖЕМ? А Я КТО?!». Оказывается, и его можно было заставить ревновать…

****

Гермес соврал, что они с Томасом – пара, а на самом деле им просто нужно было остаться вместе, иначе они оказались бы в разных палатах. Вместе с тем, этот ход повлек и негативное последствие – несмотря на показное отвращение к межрассовому интиму, солдаты первое время буквально оккупировали пространство под дверью, надеясь услышать звуки развратного совокупления. Слава Богу, вскоре их разогнал начмед, правда, оставив одного охранника.

Гермесу и самому было противно делать вид, что они с Томасом влюблены друг в друга – его мужская сущность грубо протестовала против этого. Но появилось и еще кое-что, ужаснувшее его.

Сначала он переоделся в чистое синее платье, белье и колготы, естественно, не придав этому значения, и сделав это прямо перед ошеломленным чернокожим. А уже когда Томас переодевался, Гермес случайно провел рукой по бедру, ощутив нежное тепло и шелковистость капрона. В животе странно заныло – болезненно, и в то же время, приятно. Мелькнула мысль, что он давно не пользовался набором, полученным в поезде. А ведь обязательно нужно было поддерживать вагину в порядке. Взгляд застыл ниже пояса богобрата, а затем синдик отвернулся, встряхнув головой – ЧТО ЗА ХРЕНЬ?!

Он категорически не желал превращаться в женщину, но организм, физиология и еще что-то непонятное внутри непреклонно склоняли психику на другую сторону весов. Это встревожило его, но он отмел переживания – его уродство было ужасно, но сейчас были более насущные задачи.

Ливанов провел диагностику, взял анализы – и вскоре принес брюнетке таблетки. Пей регулярно, в одно и то же время! – строго приказал начмед, «на глаз» определивший у девицы эпилепсию, отягощенную шизофренией. Врач не сводил с нее маленьких, заплывших жиром глазенок, поэтому Дита была вынуждена все выпить – открыв затем рот, чтоб Ливанов удостоверился в ее приверженности лечению.

Как только Ливанов ушел, Гермес вырвал проглоченное – таблетки подавляют нервную систему, а ему нужен был трезвый ум. А вот египетскую микстуру пора пригубить…

В руке как раз была фляжка, когда заявились выродок с Межника и рыжеволосая ученая. Они представились и сначала расспрашивали о каких-то малозначимых вещах: кто такие, откуда родом, как выжили после Вспышки. И Гермесу пришлось бесстыдно врать – к примеру, шрамы после операции он списал на пытки в банде Пирата. И так далее. Не мог же он, на самом деле, рассказать о Синдикате Божьего промысла? Затем, устав от вопросов вокруг да около, Крылова спросила напрямик:

– Что значит кулон, который был у Агафона? У вас тоже есть такие?

Гермес-Дита повел плечами и с недоумением взглянул на африканца, застывшего на койке в роли молчаливого статиста.

– У нас такого нет. Да, Томас? – и получил в ответ невозмутимый подтверждающий кивок. – Кажется, у деда эта побрякушка была всегда – мы с ним проскитались около года. Нашел где-то, может быть. Или семейная реликвия. Или просто красивая штука. А что не так с этим кулоном? – он смотрел невинным взглядом.

– Все так, – сказала ученая, и положила на тумбочку кулон Агафона. Пристально посмотрела на Томаса и положила рядом еще один. – А что вы делали в Межнике?

– Где? – Томасу даже не пришлось разыгрывать удивление. – Я там не был.

– А ботинки на Афродите? – она повернулась к девице. – Ты ведь была в Межнике?

Гермес был озадачен. Откуда она знает? Что не так с его ботинками, кроме того, что они мужские?

– При чем здесь ботинки? – ответил он вопросом на вопрос.

– Они ведь мужские, – отметила Крылова. – И они фирменные – на подошвах саламандры. Точно такие же, как Гриша нашел в Межнике, – при этих словах лапоухий брюнет снял ботинок и показал им – вместе с подошвой.

Точь-в-точь, как у Гермеса.

– У меня чувство, что мы с тобой уже встречались. Именно с тобой, – вклинился в разговор Менаев, таращась на синдика. – Не пойму откуда…

– Жизнь состоит из множества пересекающихся дорог, – улыбнулся Гермес.

– Вы знаете, кто такой Мчатрян?! – неожиданно ученая пошла напролом. – Следы от твоих ботинок были обнаружены на месте катастрофы самолета, на котором он летел. И такой точно кулон, – она показала на два кулона, поблескивающих на тумбе рядом с нетронутой из-за их визита флягой.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Гермес, внезапно почувствовав себя плохо.

Перед его глазами сгустился туман, и он свалился, снова погружаясь в галлюцинации. Менаев попытался подхватить девицу, но упал тоже. Лена изумленно смотрела, как в конвульсиях трепыхались два тела. Неужели Гриша чем-то заразился от этой суки?!

Глава 14. Игроки в прятки

Я провалился под лед, захлебываясь замерзшей водой, а открыв глаза – оказался в другом месте. Это так реалистично, что я ощутил на веках солнечные лучи, пробивающиеся сквозь жалюзи, уловил запахи пряностей и грейпфрута, лежащего на столе…

В кресле сидит обычный мужчина с короткими темно-русыми волосами. Ему под 30, и он недавно устроился работать охранником на важном объекте. Его продолговатое лицо идеально, как для человека, упорного в достижении целей: небольшая залысина, визуально увеличивающая и так высокий лоб, пронзительные серые глаза, крупный нос с горбинкой, узкие губы и крепкий, четко выделенный подбородок. Сейчас его цель – набить татуировку.

– Надо было все же разбить на несколько сеансов, – констатирует бородатый татуировщик, устало сопя. – Уже четыре часа делаем. И что это значит – ХТК? Конечно, клиент всегда прав. Но я дорожу репутацией, и хотелось бы знать, что я набил.

– Не думаю, что вы поймете, – отвечает мужчина в кресле. – Делайте свою работу.

Бородач вздыхает и добивает последнюю букву. А еще нужно сделать скрипичный ключ – красиво вписать его между вычурных литер.

Мужчина откидывается в кресле, прикрыв глаза. Жизнь успела его потрепать, когда он познакомился с Марго – очаровательной девушкой из денежной семьи. Он влюбился с первого взгляда, она стала его богиней, манией и фетишем. Естественно, Громовы не желали и слышать, чтоб дочурка что-то имела с неудачником, только недавно с трудом выкарабкавшимся из зависимости. Они, наверняка, проклинали тот день, когда она решила поволонтерить в клинике для наркоманов. И было ясно, что не удастся заполучить ее просто так – придется потрудиться.

– Ты должен что-то сделать, чтоб доказать свою любовь, – озорно улыбнулась она. – Не знаю, что-то безумное… точно! Набей большое тату – ХТК. И скрипичный ключ рядом! – она рассмеялась, радостно и беззаботно.

«Хорошо темперированный клавир» Баха. Бред. Больше похоже на издевательство богатой избалованной малолетки, но для него это не важно. Главное – не слова, а поступки. Он сделает то, что она сказала. А когда-то, со временем, Марго поймет, что он единственный человек в мире, на которого она может положиться. Он станет для нее фундаментом, а она для него – очагом. Пламенем, согревающим израненную душу…

****

Видение прекратилось, как только ученая рассоединила Гришу и Афродиту.

– Что с тобой?! Как ты себя чувствуешь? – взволнованно спросила она.

– Не понимаю… что это было, – Менаев со страхом и недоумением посмотрел на брюнетку. – Ты видела того мужика? С татуировкой?

Девица кивнула. Она выглядела шокированной.

– Ты и раньше его видела? – язык у парня заплетался.

– Нет.

– Хватит! – оборвала их диалог Лена. – Нам пора!

Им действительно было пора, но ушли они не только поэтому. Крыловой не понравилось произошедшее, она приревновала Менаева. Они открыли дверь, чтоб выйти, и нос к носу столкнулись с Крезом.

– Александр Борисович, вы сюда? – удивленно спросила ученая.

– Нет, нет, – пролепетал он. – Просто искал Ливанова, думал, что он может быть здесь.

Иммунолог развернулся и резво, чуть ли не бегом, выскочил. Крылова с Менаевым провели его недоуменными взглядами, а затем побрели по коридору, обмениваясь односложными репликами, и все еще приходя в себя.

ХТК… это было так знакомо, словно ответ витал в воздухе, но Менаев не мог его прочесть. Где он видел такую татуировку? Перед лестничной площадкой он встал, сраженный наповал.

– Охотник, – сказал он, однако Крылова ничего не поняла.

– Я видел то же самое, что и Афродита, – объяснил он. – Это был кракл, выпрыгнувший из школьного окна. Только в видении я увидел Охотника еще до метаморфозы. Человеком. Как он сделал себе эту татуировку – ХТК.

– Мы вернемся сюда, – успокаивающе сказала Лена и быстренько, чтоб никто не видел, поцеловала в губы, одновременно запустив ладонь в его волосы. – Вернемся, и все узнаем. Эта парочка очень странная.

****

Гермес был потрясен подключением выродка к своей галлюцинации. Разве это возможно? Но да – это произошло, и нечего забивать голову глупостями. Это не является первостепенной задачей, особенно учитывая, что они с Томасом оказались на грани разоблачения.

И еще мужчина с татуировкой ХТК… это было странно – пока что видения еще ни разу не касались реального земного мира.

А тот непонятный старик, седой интеллигент в коридоре? Что ему было нужно? Как же достали эти любопытные извращенцы, тянущиеся в палату, как безмозглые паломники… Синдик задумался, но ненадолго, после чего радостно охнул. Ну, конечно же – вероятно, что Буревестник был на плаце, видел задержанных гражданских, и в том числе Агафона с кулоном, а значит, знал о прибытии богобратьев.

Буревестника не нужно искать. Скоро он придет сам. Осталось придумать, как завладеть Ковчегом.

****

Тетрадь Мчатряна оказалась его дневником. Я не знаю, зачем он его зашифровал – может, чтоб обезопасить содержавшуюся там информацию – что логично, учитывая то, что его самолет сбили неизвестные террористы. Либо просто, как любой человек, ведущий дневник, он не хотел выставлять свои мысли напоказ.

Судя по всему, племянницу Милану он любил. Я так не умел любить – еще и это противное чужое отродье. Кроме того, исходя из записей, любил он и Кареглазку. Как женщину, а не невестку или подругу. Это не было написано черным по белому, и Лена, насколько я понял, этого не просекла. Но для меня не скрылись нотки восхищения, адресованные не только ее научным талантам, но и женским особенностям – доброте, нежности и грации.

Помимо множества отступлений личного характера, подробно расписывались маршруты, по которым он летал и ездил. Это были экспедиции по разным научным центрам, институтам, подразделениям противочумной службы и т.д., в которых собиралось оборудование, техника, аппаратура, биологические материалы: все, что могло быть полезным. Часть из этого добра осела в Новом Илионе и использовалась группой Крыловой для исследований викрамии.

Фактически, самой важной частью дневника для нас стала последняя страница. Надо полагать, перед тем, как сообщить невестке о спасении человечества и о Ковчеге, майор побывал в Новониколаевске. Это был крупный сибирский город, примерно в полутысяче километров от Крепости, и в нем располагался крупнейший научный центр «Биоген».

– Как я могла забыть? – сокрушалась Кареглазка, поняв, где раньше видела те самые две розовые волны, изображенные на пенале из дипломата Мчатряна. – Конечно, это ведь логотип Биогена!

Дневник подтвердил, что контейнер был из Биогена и, что мы уже знали, он был заполнен допандемическим штаммом INVITIS. Очевидно, что и видеозаписи делались камерами наблюдения Биогена. То есть, к вечеру мы добрались до финиша наших изысканий. Ковчег не нашли, но где искать дальше – поняли.

К сожалению, единственное упоминание Ковчега находилось в маленьком абзаце, в котором Мчатрян сообщил: «Я, конечно, не сразу понял, что Чапа – это и есть наше спасение. Он – Ковчег для человечества». Мало, но хоть что-то.

Что вообще оставалось вне понимания – это листок с религиозной цитатой. Разобраться в смысле Провидения, Бога и тварей нам пока так и не удалось. Теоретически, это могло ничего и не значить, просто завалящий отрывок бумаги. Хотя, в связке с кулонами – это было подозрительно.

Мы так были заняты, что едва не пропустили то, что происходило снаружи. После скупого полдника, состоящего из черствой булки и остывшего какао, я бахнул крепленого вина, унимая зеленую змею ревности. Но суперстрадание продолжало набирать силу, рисуя в воображении любовные сцены между Кареглазкой и мужем… и я сходил с ума. Одним глотком осушив бутылку, я вышел подышать, попутно устроив себе перекур.

Каково же было мое удивление, когда я увидел привезенных из Рудников возле Одеона. Афродита сменила синее платье на черные лосины, и они с Томасом о чем-то разговаривали, вглядываясь в Стену. А затем брюнетка приметила меня и заулыбалась, помахав рукой. Я не мог избавиться от чувства, что уже встречался с ней.

Вышел Горин, весь наухналь пьяный, и заорал так, что и я расслышал.

– Отелло, черт мой черномазый! – кричал полковник, брызгая слюной. – На кого ты оставил наш водевиль? Ну-ка, ступай своими черными копытцами на сцену, пока я не превратил твою жизнь в сплошную трагедию…

Ну, ладно… значит, негр с девицей подружились с воякой. Время даром не теряли.

– Главное, чтоб Илья не ушел в запой, – сказала Лена еще утром, когда вернулась с Куба. – Он скрытный алкоголик и превращается в маньяка, когда сорвется.

– Так ты его утешила? – язвительно уточнил я.

– Прекрати. Вы не можете быть соперниками, – и Кареглазка обрубила мою зарождавшуюся серию саркастических монологов. – Он – мой муж, но я его не люблю.

Была еще одна новость – Крез сообщил, что плоды Лилит развиваются с большой скоростью. Он предположил, что монстроматка разродится уже в течение недели. Это было катастрофическим известием, означающим новый виток в войне выживания. Если краклы начали размножаться, значит, природа окончательно избавляется от людей.

И словно в подтверждение этой сентенции из Трилистника пришла весть о гибели форта Джефферсон. Подробностей не было, но учитывая усилившийся напор тварей на последние человеческие форпосты, все версии сошлись на решающем факторе морфов. Для правительства, и для Горина в частности, это было не только напоминанием, каким хрупким является сегодняшнее «равновесие», но и означало потерю американских спутников. Уже давно форт Джефферсон координировал деятельность космических спутников, а начальник форта Стив Паркер делился данными с нашей стороной.

Теперь все мы были слепы. И теперь поиски Ковчега стали еще важнее – нужен был хоть какой-то козырь, способный преломить ход событий.

Мы расходились, и Кареглазка была озадачена необходимостью экспедиции в Новониколаевск – она растерялась, когда я приобнял ее за талию и прижался к бедрам, пропуская в дверях. Затем улыбнулась и плавно, как расческой, прошла пальцами сквозь мою отрастающую шевелюру.

– Нам придется сотворить чудо, Гриша. Ты поможешь? – ее карие глаза проникли в меня, и я даже испугался, чтоб она не увидела там чего-то лишнего. – Ты будешь со мной?

– Несомненно – я с тобой до конца, – подмигнул я, имея в виду совсем другой конец.

****

Горину было тяжело и тоскливо. В один миг все стало рушиться, и он оказался к этому не готов. Все его потуги, старания, усилия – могли пойти прахом.

Полковник построил Крепость, спас и защитил сотни людей, дал им хлеб, кров и вообще, жизнь. Он стал для них новым Соломоном, разбирал споры, награждал достойных и наказывал грешных. Он спас Лену от Мечникова, и все эти годы помогал ей в безрезультатной работе по перегону воздушных масс из одного места в другое. Был любящим мужем и пытался стать хорошим отцом для Миланы.

Взамен он просил немного – лояльность и дисциплину, труд и дружбу. А от Лены – любовь, которая была ему обещана. Гибель Данила подкосила его, и он долго винил в этом именно молодую жену, которая не смогла или не захотела найти общий язык с его сыном. Однако их отношения снова получили шанс, когда она согласилась родить. Илья надеялся, что появление общего ребенка поможет ему справиться с ежедневной болью. Ежедневно он приходил в Данину комнату, садился на пустую кровать и мечтал, что скоро здесь снова зазвучит детский смех.

Теперь все это оказалось под угрозой. Он, конечно, и раньше осознавал, что их отношения трещат по швам. Не всегда они с женой понимали друг друга, ссорились – ну, с кем не бывает? Ссоры – это вообще неотъемлемый компонент человеческих взаимоотношений. И все же он надеялся, что супруга видит и ценит все то, что он для нее делает. А потому, когда Степа под синей елью сообщил, что видел изменяющую с выродком Елену Ивановну – Горин влепил лейтенанту в ухо. Он не мог в этоповерить. Когда же он нашел свои цветы в собственном бачке…

Жена знала об этом, однозначно знала. И когда он метался по Крепости в поиске вандала, и когда скандалил дома – все это время она знала. Почему ничего не сказала? Как розы оказались в мусоре? Кто их принес? КОМУ? В душе он чувствовал неладное, но не хотел в это верить. Не хватало ясности в мыслях, слишком много гнева… 394-е утро без алкоголя – при этом, бренди не помешал бы. Бренди-бренди-бренди, – заело в голове. Он не алкоголик, а расслабиться сейчас, понять, что происходит – жизненно важно. Нужно во всем разобраться, отогнать ревность, хлюпнуть еще в стакан янтарно-карего напитка. Цвета Леночкиных глаз…

А потом он увидел, как жена шепчется с Менаевым, как задерживаются их ладони во время случайных, казалось бы, прикосновений… и Горин застрелил Агафона. Сбрендил. Излил гнев. Показал власть. Продемонстрировал проходимцу, кто в доме хозяин.

Остаток дня полковник все больше напивался. Его перестали интересовать бытовые вопросы и геополитические расклады, как например, падение форта Джефферсон. Ему нужно было расслабиться, и он занялся любимым делом – театром. А черномазый Томас стал целой находкой, позволившей воплотить в жизнь тему безудержной ярости и ревности, витавших в атмосфере. Горин достал из ящика новую бутыль. Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!

****

Елена Ивановна рассчитывала отправиться в Биоген уже завтра.

– Время не терпит, – сказала она. – В этом году аномальное тепло, льды тают, и морфы собираются у буферной зоны. Если мы опоздаем, колонии в Арктике будут атакованы, и человечество лишится возможности победить фуремию.

Дело оставалось за малым: уговорить мужа на срочную экспедицию, и оставить с ним Милану, которая уже много ночей не засыпала под мамину колыбельную. А значит, мы с Кареглазкой сегодня больше не увидимся. Поэтому я позволил себе накатить настоянной календулы.

Я расстроился, что не увижу Лену до завтрашнего утра. Хотя в сфере секса мы прогрессировали. Даже умудрились сделать это в Логосе. Моя Кареглазка оказалась агрессивной и напористой в этом плане – она активно вовлекла мою голову туда, куда я никогда принципиально не пристраивался. При этом, мы сделали это, когда она стояла, прислонившись к стене чулана, лишь приспустив колготы и нижнее белье.

Честно, я такие вещи не делал с универа, со времен Вероники. Потом я разочаровался в женском поле, а после Вспышки – во всем человечестве. А тут… такое. Мне понравилось. Ее аромат, нежность, бархат кожи… ее горячая женственная сущность была настолько близко, настолько осязаема, что еще ближе просто не могла быть. А она наслаждалась властью надо мной, и вела себя, как царица. Ох уж эти современные леди!

И меня это напугало – до чертиков прям. Может, она меня просто использует? Может, я не должен делать это? Она, значит, будет уговаривать мужа – знаю я, как жены уговаривают мужей! – а я потом буду ее целовать?! Это ведь демонстрация слабости с моей стороны? И почему это «вы не можете быть соперниками»? Я ведь трахаю чужую супругу – как это я не соперник для ее мужа? Или она имеет в виду, что у меня нет шансов против Горина? Что со мной – несерьезная интрижка?!

Я испугался, меня стало колбасить, и чем больше я погружался в алкогольную темень, тем больше меня охватывало отчаяние. Почему? Все просто – я не такой. Я не должен был заморачиваться несерьезностью намерений старшей замужней девушки, да еще и с «прицепом» в виде спиногрыза. Наоборот, это должно было меня обрадовать. Но – я почувствовал к Кареглазке странные чувства, сродни тем же, что испытывал к Веронике. Только еще сильнее и ярче. Я почувствовал, что она поселилась в моей голове, и даже когда я думаю о выпивке или баранине – огненно-карие очи тут как тут.

Это делало меня слабым. Это делало меня зависимым. Это погружало меня в хаос эмоциональности и соответствующих ошибок. Это делало меня рабом – в конце-то концов!

****

Горин подошел к жене, пошатываясь, и она отпрянула – от него несло, как от бочки с брагой.

– В чем проблема? – спросила она. – Два часа туда, два часа назад. И в Новониколаевске часов десять. Мы успеем узнать то же, что и Артур. Мы узнаем, что такое Ковчег. И, даст Бог, найдем его.

– Я сейчас не хочу говорить об этом. Я не в состоянии, – муж икнул. – Сначала – постель. Я соскучился.

– Илья, я устала, – Крылова сложила руки на животе. – Ты же знаешь, был тяжелый день.

– У меня тоже, – он навис над ней. – У меня есть для тебя кое-что, – в его руках появился золотой браслет, украшенный голубыми бриллиантами.

– Нет, нет… НЕТ! Я не хочу твоих подарков, – она пыталась отойти, а муж схватил, и не отпускал. – Илья, я плохо себя чувствую. Давай потом. Ты же все равно не сможешь.

– Не выдумывай.

– Или будешь всю ночь…

– По крайней мере, никто не скажет, что у меня жена голодная.

– Да не хочу я! Ты пьяный. Ты сегодня убил старика у всех на глазах. Думаешь, я сейчас хочу тебя?! – она вырвалась, оттолкнув его.

Он упал лицом на пол, и браслет выпал, закатившись под шкаф. Горин пролежал там почти минуту, а затем подорвался и бросился к Лене.

– Ты моя жена! Выполняй свой долг!

Он так больно сжал плечи, что они хрустнули, а затем его руки спустились на грудь, грубо переминая ее. Крылова завопила от боли, но не могла освободиться – муж зажал ее между кроватью и шифоньером. Большие сильные пальцы словно погружались в нее – то в грудь, то в бока, то в промежность, его рот вдавился в ее губы, обдирая лицо щетиной.

Лена тарабанила по спине, но безуспешно. Тогда она заехала коленом в пах. Реакция Горина оказалась не такой, как она рассчитывала – он почувствовал боль, но не настолько сильно, как было нужно. Наоборот, он разозлился – лицо налилось пунцовым шаром, и тяжелая рука наотмашь рухнула на голову девушки, свалив ее, как молодую березу.

Крылова едва не отключилась, а перед глазами все застлал туман. Горин мигом закинул жену на кровать и подтянул к себе, разведя лодыжки и крепко сжав их.

– Будешь сопротивляться – будет больнее, – предупредил он и склонился, раздирая колготы.

Она впилась ногтями в его шею. Это было так больно, что он завопил, освободив жену.

– Хватит, Илья! – в глазах двоилось, но она вскочила – и испуганная, и решительная одновременно.

– Ты меня достала, – он развернулся, и тогда девушка ударила его по голове тяжелой лампой-ночником.

Муж свалился на ковер, и сразу же разъяренно вскочил.

– Шалава! Шлюха продажная! Прошмандовка! – и оказавшееся рядом кресло было рывком отправлено в нее.

Лену спасло только чудо. Кресло лишь слегка ее задело, с силой ударившись о стену и развалившись.

– Мамочка?

Она испуганно оглянулась. Рядом стояла Милана в пижаме и сжимала в ручонках тряпичную Свинку Пепу. Дочка изумленно смотрела то на пьяного злого папу, то на маму с всклокоченными волосами в разодранных колготках. Брошенное Гориным кресло едва не снесло девочку.

– Все, довольно, – вымолвила Лена дрожащим голосом. – Я развожусь с тобой. Мы больше не вместе. И не смей приближаться – ни ко мне, ни к Милане.

Она схватила дочку за руку и вылетела из спальни.

– Куда ты пойдешь?! – кричал муж, ухмыляясь. – К старому хрычу Мечникову? – он сделал паузу. – Или к выродку? К сопляку Грише?

Крылова не отвечала – она мчалась к входной двери.

– Мразь! Сука конченая, вернись! Вернись и расскажи, какого черта мои цветы оказались в нашем мусорнике?! Это выродок сделал?! – орал полковник. – Ты мне только скажи! Он трахает тебя?!

Она хлопнула дверью и уже снаружи, на тропе, к ней донеслась последняя тирада.

– Дуреха, пропадешь! Женщине не выжить без нормального мужика!

– Ты – ненормальный! – ответила она, по большей части, сама себе – Горин уже не слышал ее.

Они шли через рощу, и Лена плакала, и тогда дочка попросила ее наклониться – чтоб вытереть слезы.

– Мамочка, все будет хайясо! – ободряюще сказала Милана, хотя слезы капали и с ее глазенок.

****

Участие в репетиции оказалось отличной идеей. Благодаря этому Гермес разузнал, что Ковчег находится в том же здании, что и медчасть, только в подвальных этажах, и изучается командой под руководством Крыловой. Шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком… теперь нужно было придумать, как забрать кейс с его содержимым.

Быстро пробраться в лаборатории было не так легко. Права доступа имело ограниченное количество людей, включающее ученую с членами ее научной группы, Горина с приближенными офицерами Сидоровым и Шпигиным, а также начмеда Ливанова.

Помогло банальное везение… или это промысел Божий? Стемнело, Афродита с Томасом сидели на скамье у Логоса, а приставленный к ним, то ли надзиратель, то ли охранник, отлучился в медчасть поболтать с санитаром на титановой ноге. Судя по всему, парни последовали примеру большинства обитателей Крепости, устроивших вслед за Боссом грандиозную попойку.

Солдата сменил белый красноглазый кот, который нагло кружил вокруг незнакомых ему людей, и пристально поглядывал на брюнетку – словно заподозрив что-то неладное.

Неожиданно дверь Логоса отворилась, и оттуда появился Валера Антонов, который задержался для поиска порнофильмов в Интернете. Синдик мигом смекнул, что это шанс.

– Я не догадывалась, что здесь есть такие симпатичные парни, – кокетливо обратился он к Валере, закрывавшему замок. – Кто спрятал красавчика в таком глухом месте?

Антонов опешил. Он узнал девицу с негром, привезенных с Рудников.

– Это научный центр Нового Илиона, а не какая-то дыра, – протяжно, с пафосом сообщил он. – И я здесь – ведущий научный сотрудник.

– Ты? Научный центр? И что вы там делаете? – Гермес недоверчиво сощурился, соблазнительно облизав губы. – Среди ученых – одни старики. А ты не похож на старого профессора…

Валера был обделен реальными сексуальными отношениями, что он связывал с ранним облысением, и сейчас ему дошло, что это шанс.

– У нас здесь уникальный комплекс по изучению фуремии, – сообщил он. – Мы разрабатываем вакцину, чтоб спасти мир.

– Викрама мать! – ошеломленно выдохнул Гермес. – У вас есть лекарство?

– Пока нет, – смутился молодой человек. – Но скоро будет. Елена Ивановна говорит, что мы близко.

На красивом лице Гермеса отразился скепсис, он кивнул Антонову, словно прощаясь, и вернулся к Томасу, виляя бедрами в обтягивающих леггинсах. Затем все также соблазнительно синдик склонился к негру, и что-то прошептал. Делалось это с единственной целью – добить жертву. Но Антонов был не так прост, и был готов использовать все методы – вплоть до тяжелой артиллерии.

– Пойдем, покажу, – громко предложил он. – Спорим, ты такого никогда не видала? – он использовал провокацию для всплеска азартности.

Брюнетка недоверчиво взглянула на Валеру.

– Хорошо. Мне все равно скучно. Босс нашел себе другую любимую актриску, – намекнул Гермес на близкое знакомство с Гориным.

Лаборант бросился отпирать дверь, а девица направилась к нему. Вслед шел и Томас.

– Нее… ему нельзя! – возмутился Валера. – Могу пустить только тебя. Он мужчина – у нас есть протоколы безопасности.

О том, что протоколы безопасности не предусматривали и проникновение в лабораторию Афродиты – Антонов промолчал. Главным сейчас было – претворить в жизнь все недавно увиденное в интернетах. Гермес многозначительным кивком обозначил Томасу ждать.

Антонов провел брюнетку вниз по лестничным маршам среди квадратов из старой голубоватой плитки, запертых железными дверьми – как в тюрьме. Они молчали, лишь иногда Дита ехидно комментировала что-то – как например, отсутствие лифта в «уникальном биологическом центре». Выйдя в коридор первого подземного этажа Логоса, освещенный тусклым красным светом, «ведущий научный сотрудник» застыл у диспетчерской.

– Дальше не пойдем, – заявил Валера, видимо, осознав свою ошибку. Либо решив, что показал вполне достаточно, чтоб забрать награду. – У меня есть вишневая настойка.

– И все?! А где же мифический Ковчег? – девица выглядела разочарованной.

Антонов остановился на полпути к пульту, за которым была спрятана бутылка, и прищурил правый глаз, борясь с внутренними тормозами.

– Ковчег в кабинете начальницы. Я не смогу тебе его показать – это не игрушка. Зачем он тебе?

– Вообще не нужен. Хотелось чего-то впечатляющего… Зачем эта тварь здесь?! – Гермес стоял с разинутым ртом, глядя на экран, на который выводилась камера наблюдения с клетки Лилит.

– Она ждет потомство, – отозвался Валера. – Мы ее изучаем.

– Вот это круто! – восхищенно выдохнула брюнетка. – Покажи!

В отличие от Ковчега Лилит не была чем-то секретным, и лаборант уступил. В то же время, он не хотел и дальше тянуть время, поэтому к монстроматке они пустились чуть ли не бегом.

Когда Валера с Дитой ворвались в «домик Лилит» – помещение, разделенное армированной решеткой на предбанник и собственно клетку с морфом, он учуял что-то неладное. Но было поздно – брюнетка сдавила его шею четками Диониса. Антонов сопротивлялся и метался по всему помещению, пытаясь сбить девицу. Несколько раз он стукнул девицу спиной по железному дверному косяку. Наконец, тело лаборанта обмякло, и он упал.

****

Наружные двери Логоса открывались не только ключами, но и дистанционно, с диспетчерской, чем и воспользовался Гермес-Дита. Вскоре Томас отреагировал на неожиданные щелчки отворяющихся дверей, и спустился вниз.

– Пройди к вольеру в конце этажа, и забери того чудака, – приказал синдик, поправляя парик, сорванный в потасовке с Антоновым. – Спрячь снаружи, где-нибудь недалеко, под Стеной.

– Зачем? – удивился богобрат. – Ты его не убила?

– Нам еще нужно сбежать, – ответил Гермес. – И он нам в этом поможет. Поймешь, когда увидишь.

Томас действительно все понял, увидев парня – тот был без сознания, а на ноге виднелся рваный укус. Лилит была взбудоражена отобранной добычей – она разъяренно хрипела и билась головой о стекло. Томас забинтовал лаборанту укушенную ногу, и уже вынес его в коридор, когда услышал собачий лай.

****

Перешерстив все в кабинете Крыловой, Гермес обнаружил распиленный дипломат и черную джинсовую сумку, в которой были сложены видеодиски, карта и дневник Мчатряна с его расшифровкой. Ампула уже была определена как бесполезная, поэтому заниматься ею не было смысла. Бесполезным был и листок, вырванный с «Послания аномеям» Иоанна Златоуста. Этот майор-ученый мнил себя интеллектуалом, однако лишь затянул время и усложнил коллегам жизнь. Написал бы прямо – за Ковчегом охотится Синдикат Провидения. Он же Божий промысел, Братство Судного Дня. Но нет – нагрузил невестку намеками. Синдик хихикнул, погладив гладкие черные лосины – да, на ощупь он самая настоящая соблазнительная сучка. И ему уже нравились открывшиеся возможности…

В коридоре залаяла собака, и он повел глазами, оглядываясь. Че за фигня? Животное влетело в дверь и застыло, рыча. Они с собакой встретились взглядами. Высокая, откормленная и страшная – как исчадие ада. И кличка была соответствующей.

– Цербер! Кто там?! – следом за буро-рыжим монстром вбежал выродок с Межника. – Викрама срань! Только не говори, что ты здесь заблудилась!

Гермес-Дита сидел на стуле с сумкой на плече, а рядом на столе лежал смартфон, после Вспышки использовавшийся, по большей части, для хранения и просмотра файлов.

– Я подумала, что смогу зарядить телефон и подключиться к Интернету, – он сделал вид, что испуган, хотя ему удалось сохранить пульс в норме.

– Здесь должно быть закрыто, – заметил Менаев, от которого несло перегаром. – Как ты вошла?

– Дверь была открыта, – Гермес снизал плечами. – Свет горел, но никого не было.

Выродок замялся, он пытался думать, несмотря на опьянение.

– Ты мне не поможешь? Не могу достать, – агент Синдиката наклонился, чтоб отключить зарядное устройство от сетевого фильтра, но включил музыкальный проигрыватель.

«Давай мы с тобой сыграем в прятки…» – тихонько запел динамик, сзади послышались приближающиеся шаги, и Гермес физически ощутил буравящий его взгляд.

– Ты занималась спортом?

Синдик рассмеялся, продемонстрировав отличные зубы. Шаг за шагом… нужно избавиться от выродка с собакой.

– Немного. Всем по чуть-чуть.

«И я тебя искать не буду»… Он шагнул назад и прижался спиной к Менаеву. Не сильно, но ощутимо. При этом руки парня, сложенные под животом, оказались прижаты к ягодицам брюнетки.

– Я не знаю, что делаю, – прошептала Афродита томным голосом, и сказанное ею было правдой. – Почему-то я очень сильно хочу тебя.

То, что испытывал Гермес, было необычным – внезапно живот налился свинцом, и вся эта тяжесть опустилась вниз, вызывая безумное желание. Желание наполнить сосуд и заполнить пустоту… «Давай мы с тобой сыграем в счастье – и я с тобой играть не буду», – грустно, с надрывом, доносилось из магнитофона.

****

Если бы не назойливые тревожные сообщения, которыми Логос буквально бомбардировал мой смарт-браслет, то я бы никогда не пошел в лабораторию посреди ночи. Делать мне нехер! Вообще-то эти сообщения приходили всем членам научной группы, но, судя по всему, ни Кареглазка, ни Пенс с порноманьяком так и не соизволили проверить сигнализацию.

Тут я увидел Афродиту, и еще больше удивился. Она неловко оправдывалась, и я скорее по пьяной инерции отозвался на ее призыв помочь. Сзади она была хороша – или я уже слишком захмелел. Мой взгляд неприлично прилип к крепкой аккуратной заднице, к длинным мускулистым ногам в черных лосинах.

Вдруг она прижалась ко мне, и я почувствовал неконтролируемое, мгновенное и сильное возбуждение. Словно прошибло электрическим разрядом. Сердце вырывалось из грудной клетки. Ноги стали ватными. Ток циркулировал между висками, периодически пронзая позвоночник молнией. Наверное, так себя чувствует Флэш. В голове затуманилось, а в затылке пощипывало.

Брюнетка прижалась сильнее, заставив меня пятиться, пока я не уперся в стол, и тогда ее наэлектризованные волосы легли на мое лицо, наполнив обоняние ароматом лавандового шампуня.

– Возьми меня! – она обернулась, испепеляя меня безумным взглядом. – Я хочу тебя!

– Нет, я не могу, – сказал я неожиданно хриплым голосом, вспомнив о Кареглазке – и хорошо, хоть что-то смог сказать.

Я пытался освободиться, мне нужно было ее отодвинуть – но я не смог. Такое чувство, что пьяный мозг вдруг покинул черепную коробку, и нашел себе обиталище ниже живота, требовательно заявив, что Дита – это лучший способ забыть о Лене и перестать мучиться. А затем мой разум помахал «пока-пока» и вовсе отключился, отдав организм в управление животным инстинктам. Остался лишь космос, вакуум которого я похотливо возжелал заполнить кометами из своего оортовского облака… Девица привстала и спустила лосины – сразу с черным кружевным бельем. Тестостерон накрыл лавиной… и я сделал то, о чем она просила.

Нахлынувший вслед за этим калейдоскоп видений и чувств невозможно описать. В каком-то тумане, под воздействием алкоголя или наваждения, я покинул привычное трехмерное пространство и под видом Афродиты трахал все живое на Земле. Я, как гнедой жеребец, покрывал норовливую кобылу, я был шмелем, ворвавшимся в бутон тюльпана, грибом, выбросившим споры в сосновом лесу. Как старик Жоффрей я брал девственницу Анжелику, и как Уран оплодотворял свою мать Гею. Я словно Фавн, преследовал Геракла в женских одеждах, и как Эрос, наполнял божественным семенем Афродиту…

Признаюсь, брюнетка здорово пугала – она кричала как резанная, и я даже подумал, что ей больно. Но извиваясь в экстазе, она так и не остановила меня.

****

Это видение – из тех, что стали посещать его после магистерского паровоза. И сейчас это было явной галлюцинацией – Гермес не видел странных персонажей из мира Апейрона, не прятался в зиккуратах, и не обитал на склонах цветущих полей Этернум. Он стал другим существом. Нечто проникло в разум и на время соития воспламенило нейроны новыми образами: визуальными, тактильными, ментальными. Дух, пытающийся вселиться в разум, получал сумасшедшее удовольствие от первобытного мистического акта… кобылица, Геракл в женском облачении… нечто абсурдное и невозможное, и в то же время – реальное, вплоть до запаха и вкуса.

Казалось, еще чуть-чуть, и она смогла бы познакомиться – ЧЕРТ ПОБЕРИ, ОН! – с высшим удовольствием в жизни каждой женщины. Говорят, что это не идет ни в какое сравнение с мужскими ощущениями.

Несмотря на экстаз, было больно – Гермес чувствовал себя девственницей, только и того, что кровью простыню не заливал. Ведь он уже несколько дней не пользовался вагинальными расширителями. Или эти проклятые язвочки появились уже и внутри?! Он ощутил спазмы, сопроводившие выброс в него горячей массы.

– Ты что, сделал это в меня?

Гермес был удивлен. Как и выродок, вдруг протрезвевший и пытающийся понять, что произошло. Они так и застыли, как кобель с сукой после вязки. Из ступора их вывел крик: в дверях стояла Крылова, и она была взбешена – на щеках пылал огненный румянец, глаза сверкали лазерами.

– Да ты издеваешься?! Козел! – Елена Ивановна не простояла в комнате и двух минут. И судя по шуму удаляющихся шагов, она бежала.

Менаев растерялся. А затем выматерился и побежал вслед за ученой. А за ним – и собака. Гермес ухмыльнулся, натягивая лосины – проблема разрешилась сама собой. Убийство выродка с собакой могло быть слишком быстро замечено. И чересчур рано вызвало бы вопросы. Теперь же он мог забрать сумку с вещами Мчатряна, а Томас мог пристроить зараженного Антонова где-то в укромном местечке. Все шло по плану.

Глава 15. Красные линии

Крылова, конечно, не ожидала стать свидетельницей такого. Кровь в голове стучала сильно и ритмично, словно размеренные удары молота: «я найду себе намного лучше, я найду себе совсем другую»… Но уж лучше так, чем продолжать смотреть на мир в розовых очках. Хотя она и не страдала от иллюзий, для нее Гришина измена стала ударом. Она на него рассчитывала – почему-то. Как она могла снова довериться кому-то, а тем более – ему!?

Менаев догнал ее уже тогда, когда она вышла из здания. Одинокий фонарь у скамьи с трудом рассеивал темень безлунной ночи. Здесь было опасно демонстрировать свои запретные чувства, но Гриша схватил ее и не отпускал. Не давал ступить и шагу.

– Оставь меня, – процедила она. – Мне противно быть с тобой. И от тебя разит спиртом за версту. Уйди – и забудь обо мне навсегда.

– Не надо, – шептал он, кутаясь в золото ее волос. – Прости меня. Прости… я не знаю, что на меня нашло.

Она попыталась вырваться, но Менаев перекрутился, оказавшись к ней лицом к лицу.

– Это было несерьезно. Так… пьяное приключение, – продолжал он.

Крылова отворачивалась и уклонялась, а он целовал шею, лоб, щеки, пытаясь пробраться к губам. Вдруг ему это удалось, и его рот впился в ее губы. Это длилось секунд пять – пока девушка не укусила его.

– Отвали! Отстань! Я не хочу тебя видеть! Козел!

Она вырвалась и устремилась прочь, а он застыл, прижав окровавленную губу ладонью.

Скоро ученая вбежала в домик Бергман, проклиная себя за глупость. Она отдавала все свои силы, любовь, время – этим гориным и менаевым, боролась за выживание человечества – ЗАЧЕМ?! Разве это самое важное? Завтра она заберет дочь и исчезнет отсюда. Уже завтра… она даже не представляла, какой ад ждет ее уже сегодня…

****

Когда Сидоров пришел в штаб, полковник уже наклюкался. Непослушное тело развалилось в кресле, правая нога была заброшена на подлокотник, на столе и под ним расположились пустые бутылки в стоячем и лежачем положении. Опустошенным выглядел и сам Босс.

– Степа, Степа… – бормотал он, пуская слюну по подбородку. – Как я их ненавижу. КАК Я НЕНАВИЖУ ЕЕ!

– Что случилось, Илья Андреевич?

– Ты должен кое-что сделать, – и мутные глаза с трудом сфокусировались на лейтенанте. – Нужно наказать ее. Проучить.

– Кого? Елену Ивановну? – Сидорову никогда она не нравилась, но настроение полковника могло быстро измениться.

– ДА! – голос Горина приобрел былой оттенок грозной уверенности. – Она предала меня. Я сам видел, как они под фонарем с выродком… сам знаешь, – закончил он.

Босс вздохнул, и отвратительный пузырь под ноздрей лопнул.

– Лена-Лена… сука ты и дрянь… Шлюха! – заголосил он. – Я ведь защитил тебя, вытащил из дерьма в Трилистнике. Хотел нормальную семью…

Он снова увидел Сидорова и вспомнил, зачем вызвал его.

– Возьми пацанов – тех, кому доверяешь, и проучите ее. Чтоб шалаве мало не казалось – ох и шалава… Делайте с ней, что захотите. И выродка не забудь – гад решил, что может забрать у меня все, что захочет… мою жену, мои цветы… Степа, отбейте его в филе, – полковник потянулся к столу, перебирая бутылку одну за другой. – И скажи, пусть принесут еще. В горле сухо. Ясно? Понял? Твою мать, че стоишь тут до сих пор?!

Сидоров кивнул и вышел. Яснее некуда. Ученая с выродком заслужили наказание. А Босс заслуживал возмездия.

****

В нос ударил резкий запах пота. Нехотя открыв глаза, я увидел козлиную эспаньолку, а затем и самого сержанта Кузьму. Он схватил меня за плечи и сотряс, пытаясь разбудить. Паршивец влепил пощечину, и я мгновенно проснулся.

– Что тебе нужно? Какого черта? – я пытался вернуть себе ориентацию в пространстве.

– Встань, говноед! Лейтенант вызывает!

Он бросил мне штаны, а я потянулся к часам на тумбе, глянуть время. Цербер виновато выглядывал из-под стола, ведь это он допустил кретина к хозяину. Хрен с тобой, пес – я всегда знал, что могу рассчитывать только на себя.

– Сидоров? Зачем?

И снова получил удар по лицу. Викрама срань! Что происходит?! Я подскочил, как на пружинах, и замахнулся кулаком, но промазал, попав в стенку. А сам пропустил удар, шмякнувшись на стул. Кузьма не успокоился, и резко опрокинул меня – так, что моя голова чуть не отвалилась. Я оказался на полу, а сержант поставил стул на меня, сдавив грудную клетку проножками. Появился пистолет, и дуло нацелилось как раз промеж моих глаз.

– В принципе, Степан Васильевич не обидится, если я тебя не доведу, – ухмыльнулся вояка. – Ты же сопротивляешься. А итог будет один и тот же.

– За что?! – я задыхался, мне нужно было сообразить, как избежать печального конца.

– Карты на стол, придурок! – поморщился сержант. – Ты цветы у Босса стырил? А жену его нахрена напялил? Дебилы вы, оба… ниче, эту шлендру тоже кое-что ждет… ей понравится.

Кузьма попытался демонстративно вытереть ботинок о мою футболку, но ему пришлось для этого засунуть ногу под стул.

– Фас! – что есть мочи прохрипел я, не особо надеясь на результат. Цербера я ничему такому не учил – он был дикий, как репей в поле.

Однако пес отреагировал – мелькнула крупная туша, и клыкастая челюсть громко клацнула где-то рядом и выше. Сержант завопил, паля во все стороны. Я оттолкнул его и завалил на плиту. Несколько ударов отломанной ножкой стула – и тело вояки сползло вниз. Потирая забитую грудину одной рукой, второй я погладил вздыбленную, как стерня, шерсть Цербера.

– Молодец, – я похвалил его, и он завилял хвостом. – А теперь нам нужна Кареглазка. Судя по всему, ей грозит опасность.

****

Крылова долго пролежала на диване с мирно сопящей Миланой, но уснуть не смогла. Тогда она оставила дочку с Зоей, а сама вышла прогуляться – и заодно, успокоиться.

Церковь святого Ильи ожидаемо была открытой и пустой, хотя еще недавно в ней отпевался Агафон. Отец Киприан отсутствовал – Лена подозревала, что он утрескался с Гориным. Горящие свечи отбрасывали причудливые тени на настенную мозаику. Пахло ладаном. Батюшка любил философствовать, что святой Илья является провозвестником Христа и предтечей Второго Пришествия, а потому этот храм имеет особое значение.

В церкви она немного остыла и обдумала ситуацию, в которую угодила. Горин слетел с катушек, и дальше будет только хуже. А Менаев, на которого она глупо рассчитывала, теперь выпал из уравнения – как же она его ненавидит!

Оставаться в Илионе больше не было ни сил, ни желания…

Сложившиеся обстоятельства диктовали всего лишь два варианта дальнейших действий, и ученая склонилась к наименее радикальному – все-таки у нее ребенок.

Завтра она попытается уговорить Илью на экспедицию в Новониколаевск. Тогда Милана временно останется в Илионе. Если же достучаться к мужу не удастся – придется сразу отправиться в Колонии, оставить там дочь, и только после этого она сможет отправиться за Ковчегом.

Больше нечего и голову ломать. Единственное, что никогда не давало ей расслабиться – время. Крылова постоянно тревожилась, что времени нет… что она не успевает. Каждый день человеческая популяция снижалась, а орды морфов уже пробирались к тающим ледникам Крайнего Севера. А теперь стало еще хуже, они смогут давать потомство… Ковчег нужен срочно, иначе будет поздно. Не ради гориных и менаевых – ради Миланы и ее будущего.

Она только встала с лавки, как услышала сзади странный звук, сопровожденный дуновением свежего воздуха. В приоткрытых дверях стоял Сидоров. Их глаза встретились.

– Чего тебе? – спросила Крылова.

Лейтенант вошел, а за ним – еще два солдата. Их движения были неустойчивыми.

– Степан, ты пьян?

Ухмыляясь, Сидоров прошел к алтарю. Огромной конопатой ручищей он отодвинул Евангелие, крест и чашу для служений, влезая на престол. Покачиваясь, его ботинки свесились над полом.

– Вас зовут, – словно невзначай сообщил Сидоров. – Мы пришли вас забрать.

Солдаты бродили вокруг, разглядывая иконы, мозаики и фрески.

– Кто зовет? Я никуда не пойду.

Лейтенант насупился.

– Елена Ивановна, не будьте стервой хоть сейчас. Пойдемте из этого святого места.

Ученая достала смарт-браслет, намереваясь отправить в штаб сигнал тревоги. Солдаты немедленно схватили ее и содрали браслет с запястья. Они так грубо дергали, что блузка треснула, и перламутровые пуговицы посыпались под ноги. Лена оказалась с обнаженным бюстом – посреди церкви, посреди солдат.

– Ах ты, горинская сучечка! – один из солдат смотрел с интересом и похотью.

– Мамедов, выводи ее. Я не хочу в церкви… – заявил Сидоров.

Тотчас она рванула к выходу, а вояки устремились за ней. Уже возле двери Мамедов догнал ее, нагло схватив сзади за голую грудь, и с хохотом понес обратно. Она закричала, но получила ладонью по губам. Еще – и снова по губам. И удар по пояснице. Ноги подкосились, она упала. Но пролежала на полу буквально секунды, ведь солдаты забросили ее на алтарь.

– Лейтенант, ты хотел куда-то отвести ее? – спросил Мамедов. – Как?! Ее хрен удержишь.

Он нагло переминал женскую грудь, затем его рука медленно поползла вниз.

– Что вы делаете?! – завопила Крылова. – Степан?! – и получила кулаком в лицо.

– Я не хочу здесь, – неуверенно повторил Сидоров. А с другой стороны – какая разница? И Рафик прав – снаружи эта шлюха поднимет хай.

К Мамедову присоединился второй солдат… они лапали ученую, периодически хлестая за сопротивление, а лейтенант не останавливал их, наоборот, он махнул рукой, словно говоря – ладно, давай так. Крылова снова завизжала во все горло – в одном флаконе смешались гнев и унижение, страх и бессилие. Солдаты лупили ее, но она кусалась и отбивалась, царапалась и кусалась… они расстегнули ей штаны, оторвав пуговицу… кто-то стянул трусы и запихнул ей в рот, кто-то хохотал, тиская грудь…

– Я вижу, что Вам все нравится, – склонился Сидоров. – Вы отличная армейская шалава.

Собрав во рту слюну, смешанную с кровью, Крылова харкнула в него, а он рассмеялся и расстегнул ширинку.

А затем как будто кто-то нажал на паузу. Мгновение офицер стоял, бездействуя, а затем повалился на пол. Перед глазами все плыло, но ей показалось, что в церкви завязалась драка. Какие-то суматошные тени, люди, звери… кажется, ее больше не держали. Раздался выстрел.

Она с трудом встала с алтаря, ноги гудели от побоев, и она присела. Рядом на полу лежал Сидоров. Он хрипел, с разбитой головы возле ушного обрубка струилась кровь.

Драка закончилась, когда третий насильник убежал. Над Крыловой склонился мужчина, и она заплакала – она не знала, где враг, а где друг. Что они еще хотят с ней сделать?

– Лена, все закончилось! Тебе ничего не угрожает, – повторял мужчина.

Сквозь заплаканные глаза она увидела Менаева. В его руках был массивный, забрызганный кровью подсвечник. Рядом вилял хвостом Цербер. Девушка испуганно дернулась, но Гриша обнял ее, шепча успокаивающие слова. И она на какой-то миг почувствовала себя в безопасности.

****

Я сидел под медчастью – Лена не хотела, чтоб я был рядом. Спирты выветрились, и разум мой был трезв, как может быть трезвым разум человека, понявшего весь объем злоключений, им сотворенных.

Уже долго я жил по принципам, мной принятым и придуманным. Да, не удивляйтесь – я беспринципный, и в то же время, у меня есть принципы. К примеру, этот – никогда, слышите – НИКОГДА! – не извиняться ни перед кем за свои поступки. Это слабость. Ведь вы поступили именно так, потому что так было нужно. Или так сложились обстоятельства. Не делайте вид, что это были не вы – а были эмоции, гнев либо алкоголь. ЭТО БЫЛИ ВЫ, ДА! И вы поступили настолько правильно, насколько было нужно. ВЫ – ЛУЧШИЙ! Пусть эти критики сначала на себя в зеркало посмотрят…

Но сейчас этот принцип дал трещину. Мое сознание раз за разом повторяло и прокручивало в голове одно и то же: я, фактически, сам взял и разрушил те хрупкие отношения, которые мне удалось создать. В голове звучала одна и та же строчка из песни, под которую я трахал Афродиту: «Ну, а как же я влюблюсь – если она не ты?! Весь этот мир не ты»…

Естественно, Лена теперь и видеть меня не хочет. Ашотовна… ладно, она была до того. Но Дита! Какого черта? Что на меня нашло?

Хуже всего, что я знал причину. Я был негодяем, презиравшим женщин и планировавшим создать Спермоферму. И я испугался того, как с Кареглазкой мой мозг сломался и прекратил быть рациональным. Я хотел победить это наваждение, эту ревность циничной сексуальной связью, выбить этот клин другим клином, разрубить камень косой. Зачем, зачем, ЗАЧЕМ?! Я ведь мог не бежать от этого, а просто сделать ее главной на моей Спермоферме!

Стало только хуже.

Кузьма хотел меня убить. Сидоров пытался изнасиловать Лену. Происходило что-то смертельно опасное, я ощущал в воздухе тревогу и напряжение. Мне нужно было ее увидеть, но уже целый час Ливанов с Пенсом оказывали ей первую помощь. Надеюсь, она пострадала не сильно.

Сидоров с Василенко были закрыты в штрафном изоляторе уже через пять минут после оповещения штаба, а сбежавшего Мамедова разыскивали. Как они вообще решились на такое? Горин же их кастрирует! Правда, сначала ему придется протрезветь – Карпов не смог к нему достучаться. Говорят, что Босс напился до чертиков – но завтра обязательно устроит экзекуции. А потом шепотом все же добавляли, что если он ушел в запой, то ничем хорошим это не закончится.

Наконец, Крылова вышла вместе с Борисовичем и Карповым. Мы с Цербером вскочили, чтоб она нас заметила – и она увидела. Отвернулась и пошла.

– Елена Ивановна! – позвал я. – На секундочку, пожалуйста!

– Гриша, спасибо, что помог, – она даже не глядела. – Но сейчас я не хочу ни с кем разговаривать.

Я понимал, что это не только из-за перенесенного шока, и был вынужден отступить – даже пес сник от ее холодности. Мне оставалось лишь с грустью наблюдать, как она с Пенсом и солдатом скрылись в стороне домика Бергман. Насколько я понимал, Лена будет ночевать там. А Милана где? Я отбросил эту мысль – еще я и детьми не забивал себе голову.

Делать было нечего, и я отправился к себе, волевым усилием преодолев желание выпить – хватит на сегодня. К вагончику было пять минут ходу, но я к нему не дошел. Луч фонаря прорезал темноту, и на тропе напротив оказались двое солдат – старый и молодой.

– Стой, кто идет?! – закричал лохматый старикан, схватившись за кобуру.

Приключения были далеки от завершения. Я поднял руки, а Цербер присел на задницу. Лучше не шутить с патрулем, сейчас все на нервах.

– Моя фамилия Менаев! Я работаю в Логосе, у Крыловой, – объяснял я, медленно подходя к ним.

– Что за черт? Стой! – молодой солдат заметил рядом со мной исчадие ада.

– Пес мой, – сказал я. – Он добрый, хотя и страшный как смерть.

Наверное, с минуту дед светил мне в лицо. Затем он рассмеялся, жестом призвав напарника убрать оружие.

– Аа, Менаев? Насыпал люлей Сидорову – а теперь бессонница? Иди спать, у нас усиленный режим, Рафика ищем – как бы тебя не пристрелили, – проворчал военный.

– Туда и иду – да разве тут уснешь? – заметил я.

Они переглянулись и рассмеялись.

– Нервишки нужно успокоить, – наставническим тоном заметил старик. – Хочешь? Нам как раз нужен третий.

– Думаю, не надо, – я не хотел опять пьянствовать, завтра мне нужна была полностью свежая голова. – Повода нет.

– Ты что?! – возмутился вояка. – За алкоголиков нас принимаешь? У Егорки моего день рождения. Мы бы сидели сейчас в бараке и нормально гуляли – в тепле, с девчатами с пищеблока. Но все испортилось, – и он так глянул, что я почувствовал себя виноватым.

– Чуть-чуть, на донышке, хорошо? – согласился я, просто, чтоб не наживать себе врагов. Тем более, что организм все же просил пополнить спирты в крови.

– Да не вопрос! Мы, вообще… только пробку нюхнем, и все, – рассмеялся старик.

Так мы и познакомились с Бородиным и Егором. Петр Тимофеич относился к парню, как к сыну, сам-то он потерял всех детей во время Вспышки.

****

Александр Борисович нервничал. Что-то происходило, но он не был в курсе. Вчера весь день и вечер он пытался поговорить с девушкой и ее чернокожим спутником. И каждый раз неудачно – то с ними был Ливанов, то Крылова с выродком, то еще кто-то.

Не сумев уснуть, Крез снова отправился к Афродите. Как вдруг заметил кровь в чахлой траве. Пройдя по кровавому следу вплоть до Стены, иммунолог оторопел – в кустах лежал Антонов, раненный и без сознания. На руках чернильные разводы – почерневшие кровеносные сосуды. Заражение? Осмотрев Валеру, он понял, что тот укушен нечистым, и в ближайшее время войдет в «фазу бешенства».

Как случилось заражение – это необходимо было выяснить. Падение Илиона не входило в его планы. Не сейчас. Поэтому Крез оттащил лаборанта к канализационному коллектору и сбросил вниз – как раз тогда, когда у зараженного под веками задвигались глазные яблоки, сигнализируя о скором пробуждении. Подземные потоки должны были отнести его подальше.

Наконец, когда ученый попал в медчасть, Свинкин в фойе лишь удивленно зыркнул из-под пледа, и продолжил дремать. Подъем на третий этаж оказался непростым – старые колени уже не выдерживали. Или погода скоро переменится… А вот и нужная палата.

Афродита лежала на постели скрюченная и выгнутая под неестественными углами. Ее руки лихорадочно ощупывали спину, расчесывая и раздирая ногтями окровавленные язвы. Глаза закатились. Из горла доносилось кряхтение и посвистывание.

– Убирайся! – просопел Томас, сидевший настороже – его глаза были испуганы.

– Неисповедим промысел Божий… – растерянно протянул Крез, с удивлением заметив, как извивающееся тело девицы застывает в неподходящей вывернутой позе.

А затем голова брюнетки повернулась и взглянула на старика невидящими глазными белками.

– Наконец-то! – она рассмеялась, но было в этом хохоте что-то демоническое.

Их необычное общение прервалось так же странно – дверь распахнулась, и в палату вбежал всполошенный Свинкин на скрипучем протезе.

– Александр Борисыч! Ливанов зовет! – он задыхался, и каждая новая фраза была как вопль. – Солдаты напали на Елену Ивановну!

Крез ответил на призыв недовольным хлопком ладонью по больничному кафелю, и ушел вслед за санитаром. Он заметил, что Афродита уже сидела, вернувшись к обычной человеческой позе, и с ухмылкой переглядывалась с негром. Очень странно… эти ребята знали о Богобратстве… но были ли они сторонниками Судного дня? Кто они и зачем здесь оказались? Он вспомнил про укушенного Антонова – не связано ли все это между собой?

Ученый вернулся к себе и попытался связаться с Синдикатом, но, к его огорчению, связь отсутствовала. Как оказалось, полковник приказал включить радиоэлектронную защиту над долиной, отрезав все каналы внешней коммуникации. В сумме это было так странно, что Крез сорвался – он обожал сладкое, хотя из-за сахарного диабета не мог себе его позволить. Сейчас же иммунолог уселся в Логосе, нервничая, и почти доверху заполнил урну обертками от конфет. Ему нужно было успокоиться и подумать. Сахарный диабет, конечно, опасная болезнь, но все в этом мире, жизнь и смерть, зависит от Сурового Бога.

****

Как оказалось, Егору Мануйлову сегодня, то есть, уже вчера, исполнилось 25 лет – практически мой одногодка. Правда, выглядел он в два раза моложе меня, мне так показалось. Блестящие русые волосы, нежный овал лица, усиленный пушком на подбородке, и удивительно плоский нос.

Пенек под Стеной, куда меня привели вояки, очевидно, был приспособлен для вечеринок – земля вокруг была вытоптана, а в паре метров лежала пустая бутылка от портвейна. Бородин проследил мой взгляд и пожал плечами.

– Жизнь такая… ты же знаешь? – мы засмеялись и выпили по первому стакану, заполненному на треть. Напиток обжег пищевод, и я закашлялся.

– Чистый спирт, – улыбнулся Тимофеич. – Самый правдивый напиток. На, возьми, – он протянул соленый огурец из пакета. Сам он уже активно жевал зелень своими желтыми зубами.

– Вздрогнем?! – дед считал, что перерыв не должен быть длинным, он быстро выдохнул и опустошил новую порцию. – Ух, хорошо!

Они с Егором выпили еще по одной, а я пропустил – пошло не в то горло. А затем мы вспомнили о событиях этой ночи.

– Сидоров подписал себе приговор, – сказал я. – Как он вообще такое придумал?

– Степа? – спросил Бородин и посмотрел на Егора, как будто они вдвоем знали какую-то тайну.

– Горин его убьет, – продолжил я. – Мне в голову не укладывается…

– Ой, хватит! – дед раздраженно махнул на меня. – Сразу видно, что недавно у нас.

– Как будто я не прав?! – повысил я голос.

– Не городи чепуху! – Тимофеич оглянулся по сторонам, и продолжил тихо. – Сидоров делает только то, что приказывает «Босс». Это все знают.

– Не может такого быть! – я понял, что он хотел сказать, и все равно не мог в это поверить.

– Ты бы меньше спорил, а больше слушал, – оборвал меня Мануйлов. – И думать тебе не помешает. Сам смекни – Горин ушел в запой, и последний раз, когда такое было, из Крепости пропали пять человек. Официально, пропали – хотя все знают, куда, просто говорить об этом нельзя. Илья Андреич не любит, когда об этом вспоминают. И тут, сегодня – то же самое. Застрелил привезенного богомольного, Степку на Елену Ивановну натравил. Жуть…

Я задумался, а Тимофеич с Егором выпили «за любовь» и «прекрасных дам», объединив эти темы в одном тосте, и словно напоминая мне о Кареглазке. Неужели Горин узнал о нас? Это объясняло произошедшее лучше всего. Но,если так…

– А что же делать Крыловой? – спросил я. – Уезжать на север?

– Там ей тоже будет не мед, – язык у Бородина стал заплетаться. – Говорят, на Трилистнике к ней сватался сам Мечников, а тут подвернулся наш Андреич, и она шустренько умотала в Илион. Но недолго идиллия была. У Горина сын был – Даня, так тот на дух мачеху не выносил. А когда пацан погиб, то полковник в запой пошел, и как с цепи сорвался. Говорят, сильно мотузил ее. А потом успокоился. По слухам – она родить обещала, семью настоящую… Правда, слово свое до сих пор не сдержала. А Горин такого не любит.

– Мечников, который генерал-президент?! Как полковник смог отобрать у него Крылову?

– Президент-резидент… Меч главный у себя. А Андреич главный здесь. Расстояние ведь в тысячи километров. Лихо они с Еленой Ивановной все провернули и удрали. По слухам, Меч до сих пор бесится, когда кто-то вспоминает о Горине с Крыловой.

Внезапно Егор стал икать и на плетущихся ногах отскочил блевать. Тимофеич отошел к нему, а я задумался. Мечников глаз на нее положил… Кареглазка пользовалась бешеной популярностью.

– И что ж делать в этой ситуации? – спросил я у деда, когда он вернулся. – Где можно найти убежище? У американцев?

– Возможно, – Бородин взглянул, словно видя меня насквозь. – Она хороший ученый, может, и возьмут. Но туда еще добраться надо. А морфы всюду. Не съедят, так укусят. А еще – мутанты…

– Мутанты?!

– Да, говорят, что после ядерных взрывов и загрязнения, некоторые люди выжили – да мутировали. И стали страшными, как упыри. Кровожадными людоедами. Это не просто выродки – это мутанты. Но сам я их не видел. Вроде в Индии есть, и в Китае. Могут и в Штатах быть – мы же не знаем, что там происходит. Так что, добраться до американцев будет архисложно. Особенно девушке. Особенно с дитем.

– А другие военные базы есть? Города, колонии?

– Нее, – вздохнул дед, и я понял, как сильно он устал. Наверное, только забота о названном сыне Егоре до сих пор держала его на этом свете. – Морфы всюду. В штабе говорят, что твари ежедневно прибывают к океану – тысячами. Карские берега кишат ими. Не иначе, чуют людей на островах. Страшные времена нас ждут.

****

С утра пораньше Крылова отправилась в штаб, чтоб связаться с диспетчером Колоний и запросить самолет. Солдатское нападение стало пересечением красной линии – теперь вопрос состоял не в том, простит ли ее муж, или она его. Ребром стал вопрос выживания. Они с Миланой оказались на краю пропасти, а земля сыпется и уходит из-под ног. Из Илиона нужно срочно убираться.

Илья слетел с катушек. Очевидно, что из-за измены. Это было так глупо с ее стороны, что захотелось плакать. Если с ней что-то произойдет по воле обезумевшего мужа, то Ковчег никогда не будет найден. Она может стать причиной окончательного исчезновения людей с лица Земли. А еще – она подставила не только себя, а и дочку.

Оставался единственный выход: эвакуация в Колонии, а желательно на Шпицберген – подальше от Мечникова. Возможно, что президент уже остыл – не могут ведь люди злиться вечно! Там она определит Милану в хорошие руки, а сама отправится в экспедицию в Биоген. Ради примирения с Мечниковым придется пойти на жертвы, но в нынешних обстоятельствах это было спасение с минимальными последствиями.

Скорее всего, муж продолжал пьянствовать, так как утром в Крепости было непривычно тихо. Хорошо, что людей мало – зеркало продемонстрировало, что выглядела она не очень. Помимо синяков по всему телу, у нее была гематома на лбу, разбитая губа и порез на щеке.

Возле Куба ошивался большеголовый Куриленко, казалось, что он жил на рабочем месте. Человек-арбуз, – так прозвал его Менаев. Петя Арбуз – зато наушники на башне хорошо сидят. Она вспомнило это, и рассмеялась. Да, Гриша придумывает людям подходящие прозвища. Есть у него такой талант. Она поздоровалась с Куриленко, а он как-то странно посмотрел.

– Вам туда нельзя, – вдруг сказал связист, пресекая ее движение к двери.

– И кто же мне запретит? – она почувствовала раздражение.

Куриленко нервничал, пожевывая язык.

– Босс запретил Вас пускать. Внутри охрана. Нельзя Вам.

– Горин мне не начальник! – возмутилась она. – Я должна связаться с Колониями!

– Нет, не получится, – Куриленко понизил голос, и стало заметно, что он до чертиков испуган. – Андреич пришел ни свет, ни заря, злющий. Застрелил двух ребят. И про Вас предупредил.

Крылова вытаращила глаза. Так вот, что происходит! Вот почему Илион такой пустой – все просто попрятались от мужа!

– Он пьет постоянно, и Вас все время проклинает, называет сукой и шлюхой, – продолжил связист. – Сказал, кто поможет Вам – останется без головы. Лучше бы Вы шли домой, – он махнул в сторону домиков. – Надо подождать, пока все не устаканится.

Куриленко оглянулся, и потянул ее за рукав за угол.

– В Долине полностью отключили связь, только проводная осталась. Только тихо – не говорите никому. Вообще – обо всем, что я сказал. Просто я считаю… плохо это, – он шептал едва слышно.

Ученая признательно кивнула, и поспешила убраться от Куба. Действительно, сейчас скандалить с Ильей бесполезно. Наоборот, опасно. Но что тогда ей делать?!

****

Рядовой Ерёмин хотел спать. Глаза смыкались – но не дай Бог! Он подбросил хворост в печь, чтоб закипел чайник, и вышел, с трудом протиснувшись в узкую низкую дверь.

Снаружи было еще темно, хотя приближающийся рассвет уже окрашивал горизонт в яркие тона. Сейчас он отольет с крутого бережка, попьет еще кофейка, часик-два – и его сменят. Эта ночь была нервозной – его напарник Иванов слег на больничку с болями в животе, оставив Ерёмина одного. Может быть, у Иванова воспаление аппендицита. Но ему-то что от этого? Нельзя, не положено дежурить одному! Здесь, прямо за быстрой рекой Катунь, находилась граница между мирами – человеческим, и безумным миром наследия Викрама Матхаи. Будь он неладен! Наверное, его уже прокляли все, кто мог…

Блокпост находился прямо перед плотиной, и задачей солдат было предупредить возможные вторжения морфов. Слава Богу, что Ерёмин давно с таким не сталкивался, ведь дамба была надежно защищена от проникновения – начиная заминированным противоположным берегом с железным частоколом и колючей проволокой, и заканчивая высоким током, пущеным по арматуре. А венчала защитный рубеж пулеметная точка, установленная на вышке.

Помимо блокпоста на дамбе, в трех километрах южнее находился КПП. Там уже все было значительно серьезнее – контрольно-пропускной пункт находился на единственном мосте, ведущем в Новогорск, в долину, и соответственно дальше, в Новый Илион. Там была даже пушка, и в дежурный наряд всегда заступало не меньше пяти человек. Учитывая, что твари были не способны перебраться через реку, пока что долина была надежно изолирована от внешних угроз.

Конечно, дамба все же была лишней переправой на другой берег и в такой ситуации была логика в том, чтоб взорвать ее к епеням. Но данное гидротехническое сооружение играло важнейшую роль. Дамба была нужна для небольшой электростанции, благодаря которой жизнь в Илионе была похожа на цивилизацию до Вспышки.

Зевнув, Ерёмин подумал, что дамба нужна хотя бы для того, чтоб был запасной выход из долины – на случай если что-то пойдет не так. Все-таки, один-единственный мост… не станет его вдруг, и что? Вот он, например, из-за Вспышки так и не научился плавать. Вдруг чего, улепетывая с Илиона, он даже не сможет переплыть реку.

Он направил струю вниз по склону, когда сквозь шум быстрого горного потока послышалось что-то похожее на кашель. Ерёмин встряхнулся – надо просыпаться. Мерещится черт знает что. Подняв сонные глаза, он все же взглянул на заросли внизу, и не поверил увиденному.

Человек. Или морф? Да нет – как бы он перебрался на этот берег?!

Осторожно, с пистолетом и фонарем в руках, Ерёмин стал спускаться вниз. Земля сыпалась, и несколько раз он чуть не упал. Человек на берегу кашлял все громче.

Рядовой оказался уже в двух метрах от человека, и понял, что он его знает. Лаборант из Логоса… точно! Антонов – они еще с месяц назад распили вместе бутылку белого рома!

Лаборант лежал у берега, он выглядел таким изможденным, словно умирал. Или уже умер.

– Ты в порядке? – спросил Еремин. – Как ты здесь очутился? Что произошло?

От Антонова послышались какие-то звуки, но было непонятно, что он говорит, так как лицом он уткнулся в траву. Кажется, он пытался привстать или перевернуться…

Ерёмин наклонился, чтоб помочь. Валера резко вцепился зубами, прокусив запястье через рукав. Солдат заорал матом, в глазах потемнело, но он сумел выстрелить в Антонова – и зубы расцепились. Стоная от боли, Ерёмин бросился по насыпи, оставляя кровавый след. Гад такой, прокусил вену? И даже, наверное, вырвал мясо.

Сон улетучился, сердце рвалось из груди, а мысли вертелись в броуновском движении. Надо срочно остановить кровь…Что с Антоновым? А если он заражен? Нет – не может такого быть… Ерёмин обернулся, чтоб посмотреть на лаборанта – но там уже никого не было. Может, он ошибся, и Антонов лежал немного дальше? На сколько метров он отбежал? Валера, да пошел ты!

Ерёмин насилу вскарабкался вверх по склону. Было холодно… или это его тело холодело? Он слишком быстро терял кровь. Какого хрена он поперся вниз? Черт, черт, черт!

Когда он вылез, то изо всех сил понесся к будке – словно за ним гнались все чудовища мира. Внутри была аптечка, пылали дрова в печке, пахло ароматное кофе. Быстрее, быстрее! Почему ноги ватные? Быстрее же! Тяжелая дверь как будто не хотела его впускать, пока, в конце концов, не сдалась – и Ерёмин плюхнулся на бурый диван. Рация лежала рядом – он включил, но там было глухо. Он пробовал еще раз, и еще – но не мог ни с кем связаться. Викрама срань, да что же происходит?!

Ерёмин решил обождать с рацией и снял рубашку, запекшуюся в крови. На руке действительно был отодран небольшой шмат мяса. Ругаясь и вопя от боли, он облил кровоточащую рану антисептиком и забинтовал.

Кисть почернела, хотя он этого уже не видел – ему было плохо, перед глазами затуманилось. Нет-нет, я так молод, мне еще рано умирать! – подумал он и, облокотившись о стены, с трудом выбрался наружу. Вдалеке слабо светилось окошко на гидроэлектростанции. Там были люди, обслуживающий персонал. У них должна быть связь. Они вызовут медиков. Они помогут!

Пошатываясь и стоная, Ерёмин поплелся по узкой дорожке, периодически падая, но всегда – всегда поднимаясь. Он хотел жить.

****

Когда в Логос пришла Елена Ивановна, Крез лишь равнодушно кивнул ей, и снова погрузился в свои мысли. Конечно, появление Крыловой было логичным – она всегда приходила раньше всех, а поиски Ковчега вообще приковали все ее внимание. И в то же время, он не ожидал, что она заявится после ночного происшествия.

– Мне нужен ваш совет, – сказала девушка, присев напротив.

Он нехотя взглянул на нее. Елена Ивановна вызывала у него симпатию – как человек, и как ученый. Он не должен поддаваться эмоциям, но глядя на нее, иногда он все же сожалел о судьбе человечества. Были среди людей и достойные представители: красивые, умные, добрые и честные. Но Божья воля известна, и назад пути нет. Все должны умереть.

– Как я могу помочь? – спросил он.

– Мне нужно найти надежных людей, которые могли бы отвезти меня на север.

Иммунолог задумался. Пальцы нервно переплетались между собой и снова разъединялись, причем быстро и хаотично.

– Без шансов. Это самоубийство, – наконец ответил он.

– У меня нет другого выхода, – девушка устало убрала волосы со лба, на котором красовался фиолетовый синяк. – Горин ненавидит меня. Считает, что я его предала. Вы же знаете, насколько он злопамятный и жестокий. Ведь это он приказал Сидорову изнасиловать меня.

С минуту они молчали – Александр Борисович обдумывал новую информацию.

– Все равно – нельзя так, – сказал он. – На машине Вы не доберетесь в Колонии. Только на самолете, которого у нас нет. Или на вертолете – с запасом топлива. Это настолько проблематично, что опять повторюсь – без шансов.

– Я здесь не останусь! – заявила Крылова, сжав опухшие губы.

– Если Горин действительно перешел красную линию, побег будет самоубийством. И скорее всего, эта идея раскроется еще в процессе подготовки. Нас просто предадут. Мы же не знаем, кому верить, а это значит, что лучше – вообще никому.

Неожиданно он кое-что вспомнил. Конечно, все погибнут, но это процесс длительный, и можно было сделать так, чтоб Елена Ивановна погибла в числе последних.

– Спутниковый телефон мог бы стать выходом, – задумчиво протянул Крез, – связаться с диспетчером, попросить эвакуацию…

– Телефон лежит у Горина в сейфе. А в долине гасятся все радиосигналы, – несколько нетерпеливо оборвала его девушка.

– Да, – согласился он. – Но наши гости – девица с чернокожим – имели при себе спутниковый телефон. Насколько я знаю, он был помещен на склад. Вот если бы удалось заполучить его, и выехать за пределы долины… как думаете?

Ученая кивнула, покраснев от возбуждения. Это будет сложно, но как вариант…

Крез, естественно, не объяснял, откуда он знает о вещах Диты и Томаса. Вчера он посетил склад и внимательно изучил все, что у них было изъято, в том числе, штурмовой револьвер.

Лена встала, чтоб уйти, а затем удивленно спросила, куда подевался Валера. Иммунолог пожал плечами – кто знает, может, там же, где и Менаев? Она покраснела и ушла, а Крез снова задумался. Сегодня он обязательно прижмет Афродиту и узнает, что они задумали. Уже много лет оперативная деятельность в Илионе могла проводиться только под контролем Буревестника. Очень осторожно, аккуратно и точечно. Нельзя гадить там, где живешь.

Глава 16. Когда свет погас…

Когда Крылова подъехала к складу на старенькой белой «Ниве», солнце только что перевалило через зенит, и светило ярко-ярко, совсем по-весеннему. Поправив волосы, она улыбнулась солдатику на входе и свернула к камере хранения. За большой амбарной дверью сидел немолодой толстощекий мужичок, у которого на лице было написано, что он чертовски устал от этой паскудной жизни, и от этой монотонной работы. Увидев девушку, он еще больше скривился. Даже стройные ноги и короткая юбка не произвели никакого впечатления – возможно, что женщины его уже не интересовали.

– Добрый день! – приветливо поздоровалась ученая. – Я за вещами.

– Не сильно он и добрый, – едва понятно пробормотал толстяк. В камеру хранения редко кто наведывался, а потому, как часто бывает у неперетружденных людей, каптерщик крайне отрицательно относился к любым посещениям, которые заставляли его подниматься со старого продавленного кресла.

– Что за вещи? – спросил он, просто потому, что так полагалось. Но мысленно, наверняка, уже несколько раз послал эту фифу куда подальше.

– Мне нужны вещи задержанных с Рудников, – сообщила Лена. – Там есть оборудование, которое необходимо мне в лаборатории.

Каптерщик пригляделся, а затем кивнул, очевидно, поняв, что она из Логоса, и уставился на ряды стеллажей, соображая, где могут лежать эти вещи. При этом его лицо приобрело еще более кислый вид.

– Почему сразу себе не забрали? – он недовольно закряхтел, вынужденный все-таки покинуть кресло. – Полковник разрешил?

– Разрешил, – ответила Крылова, направляясь за каптерщиком. – Я вообще-то его жена!

Он застыл, как вкопанный, затем ударил себя по лбу, будто что-то вспомнив.

– Не-не, Вам туда нельзя, – в его голосе проскочили заискивающие нотки. – Я сам все принесу.

Толстяк вернулся на удивление быстро. Тихо и невнятно ворча под нос, он маленькими шажками появился из-за стеллажей с двумя увесистыми картонными ящиками, за которыми его самого едва было видно. Ящики с грохотом рухнули на стол.

– Все заберете? – спросил запыханный каптерщик. – Проверять по переписи будем?

Пожав плечами, ученая осмотрела ящики: два странных колеса, тяжеленный револьвер, альпинистские веревки, кошки и страховочные системы, прочее с неизвестным предназначением. Наконец, она нашла искомое.

– Я возьму только этот, – она пододвинула нужный ящик к себе.

– Распишитесь о получении, – он посмотрел с подозрением и выложил журнал выдачи.

– Погрузите в машину? – расписавшись, спросила девушка, пугая каптерщика необходимостью предпринимать новые усилия.

Тот помрачнел.

– Ладно, я как-нибудь сама, – констатировала Лена.

Это сыграло так, как надо. Толстяк расплылся в улыбке и мгновенно забыл обо всех подозрениях.

– Как хотите, как хотите, – он засунул журнал в стол. – Только держите ящик под низ – дно может вывалиться.

Нести и вправду было тяжело. Но юноша в предбаннике подхватил ящик из ее рук.

– Куда нести? – задорно улыбнулся солдатик.

– В Ниву, – показала Крылова и крикнула вдогонку. – Спасибо!

Пока что все складывалось неплохо.

****

Как только мои глаза открылись, я понял, что день будет мерзопакостным. Во-первых, я вспомнил все, что произошло накануне. Во-вторых, понял, что новых встрясок сегодня не избежать – дай Бог выжить. В-третьих, болела голова, подташнивало, и закончились сигареты. Вне ранжирования: снова снились кошмары, в которых мама и Таня гоняются за мной.

Худо-бедно я встал и, превозмогая усиливающийся набат в мозгах, наскоро умылся, убирая с рожи шерсть от подушки. Еще немного гигиенических процедур, позволяющих чувствовать себя человеком, лучшие шмотки, обильный полив парфюмом снаружи, и не менее обильный прием одеколона внутрь. Правда, это помогло убрать лишь тошноту, от головы пришлось врезать кетанов – силен, конечно, но мне некогда было пить анальгин и час отлеживаться, пока боль не утихнет.

В Логос я шел, прячась за деревьями и фонарями. Бог миловал, никто не прицепился, да и вообще, на удивление – людей кот наплакал.

Понимая, что совершил огромнейшую глупость с Афродитой, и не понимая, как это вообще могло произойти, я хотел снова просить прощения у Кареглазки. Но ее не было, также, как и Антонова с Бергман. Единственным работягой оказался Пенс, который был странно задумчив, а свежие морщины на переносице свидетельствовали, что его тоже что-то гложет.

Крез морозился… но я настырный человек, и через полчаса моих филигранных домогательств он раскололся: Елена Ивановна приходила на минутку, и ушла как раз передо мной – это я уже заподозрил по запаху жасмина, витающему в коридорах. Также он сказал, что Крылова ночевала у Зои. Это подтверждало мои опасения, что Горин узнал о нашей короткой романтической связи. Фактически, это было добавлением последнего пазла к разгадке ночных инцидентов – и нападения Кузьмы на меня, и солдатской атаки на Лену.

Итак, ушел я с Логоса не в лучшем расположении духа, правда, прихватив утешительный приз – пару пачек из табачного запаса Валерона.

Ситуация была ужасна – я был во вражеском стане, с ограниченными ресурсами, а супостат в любой момент мог приговорить меня к смерти. Надо было оперативно улепетывать. И прихватить Лену не помешает.

Кареглазке тоже грозила опасность, хотя я был склонен преуменьшить масштаб – уж кто-кто, а бабенки со своими прелестями намного проще проходят сквозь тяготы жизни. И все-таки я надеялся, что она внемлет голосу здравого смысла и объединится со мной против общей угрозы. Куда ж ей деваться-то?

Меня ждало разочарование и ломка стереотипов.

Когда я по-шпионски пробрался к Зойкиному дому, Лена наотрез отказалась со мной говорить. Я уже и камешки в окна бросал, и нарисовал мелом перед окном огромное сердце, пораженное стрелой (пришлось стереть в течение пяти минут), и отправил посыльным Цербера с коробкой собственноручно приготовленных леденцов «петушков». Я даже спел серенаду под спальней (справедливости ради, это была больше трагическая пантомима). И все это – в условиях невероятной скрытности и анонимности – я исчезал в больших сиреневых кустах сразу, как только слышал чьи-то шаги на тропе.

Немного полегчало, когда я узнал от Бергман, вышедшей прогнать меня от дома в который раз, что Андреич утром застрелил двух солдат – и сержанта Кузьму в том числе. Не знаю, что ему сделал сержант, но я глупо надеялся, что его гибель является плюсом. Возможно, Кузьма и не успел рассказать Горину, как я сбежал? И тогда полковник пребывает в уверенности, что я лежу где-нибудь в лесу за Стеной – остывший и начавший кормить червей?

Конечно, это был самообман и я, на самом деле, понимал, что Горин в запое – еще страшнее Горина трезвого. Его мимолетная забывчивость в моем отношении должна была быть использована для побега, а я все еще здесь – обхаживаю самочку. Далась она мне! Но и без нее я не мог. Я чувствовал, что если сбегу сам, то буду долго считать это величайшей ошибкой в жизни. Ну, кроме гибели мамы и предательства Ники. Хотя это не в счет, это совершенно другая тема.

Не в состоянии достучаться до Кареглазки, я использовал запрещенный прием. Ну, как запрещенный? На самом деле, я давно решил, что запрещенных приемов не существует. Есть те, которые вызывают субъективный восторг у людей, и есть такие, которые пугают и отвращают. Я применил последнее – но так, чтоб никто не понял.

****

В очередной раз спрятавшись в кустах от случайного прохожего, я случайно наступил на Церберову лапу. Он взвизгнул, и я брезгливо погладил его. И тут меня осенило. Взяв булыжник, лежавший рядом, я изо всех сил врезал им по лапе. Пес взвыл от боли и перепугано отскочил.

– Тсс, тссс… – успокаивающе позвал я. – Иди сюда!

Цербер не желал подходить, рычал, и тогда я сам приблизился – он недоверчиво поглядывал, и едва удержался, чтоб не сбежать. Я погладил его, утешил и обвязал травмированную лапу тряпкой, которую всегда носил на всякий случай, ну знаете – руки вытереть, сопли и прочее. Затем я взлохматил волосы, словно был не в себе, схватил псину и побежал к домику Бергман.

– Зоя, открой! ОТКРОЙТЕ! Цербер поранился! Изверги, помогите животному!

В приоткрывшуюся дверь выглянули Бергман и маленькая Милана – она держала во рту мой «петушок», но от ужаса выронила леденец.

– Мамочка, что с Пусей? Ему больно!

В одном из окон мелькнуло потрясенное личико Кареглазки, под напором Миланы дверь отворилась шире, и пес скрылся в доме. Напоследок Цербер обернулся, и злобно зарычал на меня. Дверь захлопнулась.

– А я? Вы как-то хреново шутите. Это моя собака, между прочим! – возмутился я, но за углом послышались шаги, и я едва успел нырнуть за шиповник у крыльца. Ободрался нехило.

Уже через пару минут я вернулся к двери, стуча и взывая к порядочности обитателей, а в ответ раздавалось лишь рычание Цербера в прихожей – то ли ему не нравилось оказание первой помощи, то ли он демонстрировал мне свою обиду. Глупая скотина!

Затем дверь открылась и там показалась Елена Ивановна.

– Ты самый мерзкий человек, которого я встречала! – заявила она. – Ты думаешь, никто не поймет, что ты ударил собаку камнем?!

Я бросился к ней, но она захлопнула дверь перед моим носом. Я прокричал вслед – типа, она не права, и она все не так поняла. Про себя же подумал, что опростоволосился. Я забыл, что хоть Лена и не является медиком в привычном понимании слова, но после Вспышки ей приходилось сталкиваться с разными случаями ранений. И она раскусила меня, как белка фундук.

****

Гермес-Афродита отложила помаду, брасматик и тени.

– Как тебе? – спросила она у Томаса.

– Отлично! – африканец отреагировал поднятым большим пальцем. – Ты очень красивая.

Бывший оперативник Синдиката благодарно кивнул, он очень старался стать неотразимой красоткой, что было трудно – он красился второй раз в жизни. Но талантливый человек, видимо, действительно талантлив во всем – несмотря на имеющиеся дефекты.

По сути, Дита прятала язвочки: на подбородке… и на виске – там, где когда-то ударилась. Хотя гнойники теперь были везде, умножаясь на хрупком девичьем теле со скоростью лесного пожара. Да, постепенно безобразность все более распространялась – выражаясь уже не только в прогрессирующем разложении, но и во внутренней ущербности. И душевное уродство было наиболее болезненным. Неестественность существования мужчины в женском теле. Безумные галлюцинации. Нечто чужое, упорно проникающее внутрь. Урод… да, он урод – просто монстр.

Это невыносимо. С этим нужно было что-то делать. НО ЧТО?! Она не могла этого терпеть. Как же это победить?! И в то же время – она была настолько завалена другими насущными заботами и перипетиями, что и гниение, и соблазнительное женское тело, и вынужденный секс с выродком пока что были наименьшим злом. Совсем пустяковые проблемы… К тому же – нельзя не признать – секс оказался значительно лучше, чем он ожидал. В отличие от вагинального расширителя, это не было насилием над самой собой, уничижением и признаком сломленности. Наоборот.

Это было удивительное ощущение чужого присутствия внутри себя. Не духовное – нет. Физическое. Осязаемый апофеоз возбуждения, внедренный в организм, и имеющий размер, вкус, запах. Пульсирующий и живой, заполняющий пустоты и дающий жизни смысл. Хотя было какое-то ощущение мерзости и отвращения, как будто он поучаствовал в оргии содомитов – но ему это понравилось. По животному, извращенно. Все-таки верно говорится в Библии, что женщина – источник греха, и по природе своей похотлива…

В коридоре раздались шаги, и в палату ворвался Крез. Виновник кастрации Гермеса и гибели его брата Сергея. Буревестник – как стало ясно еще ночью.

– Дерьмо! – выругался старейшина, пристроившись у шкафа и тяжело дыша. – А теперь вы немедленно расскажете, что происходит. Что вы творите? Зачем убили Антонова? У вас нет полномочий работать здесь!

Афродита взглянула на него с плохо скрываемой ненавистью.

– А как ты сам думаешь? Зачем мы здесь?

– Я не собираюсь угадывать! Я – приор, и вы сейчас же все расскажете. И уберетесь нахрен! – его трясло от ярости.

Брюнетка многозначительно посмотрела на Томаса и встала, смывая в умывальнике руки, испачканные в косметике.

– Мы пришли кое за чем.

– Идиоты, вы хотите все испортить? Ковчега здесь нет, – Крез немного отдышался от быстрого подъема по ступенькам.

– Мы уже поняли, – Афродита невозмутимо вытирала руки, мимолетно взглянув на черную сумку, в которой находилось содержимое кейса.

– Так что за тупость? Кто вас прислал? – не унимался Буревестник. – Хватит здесь гадить! Убирайтесь!

– Нас прислал Тринадцатый, поэтому пока что мы останемся. Тем более, что мы пришли не только за Ковчегом, – сообщила девушка, подойдя к капельнице.

Она набросила Крезу на шею пластиковый шнур от капельницы, и стала душить. Томас схватил подушку, и тоже пытался перекрыть воздух ученому. Но Буревестник, несмотря на почтенный возраст, оказался довольно крепким. Они несколько минут барахтались на полу, пока старик вдруг не продемонстрировал открывшееся второе дыхание – с удивительной ловкостью он освободился от удавки и разбил голову негра ударом о стену. Тяжело дыша, они встали напротив друг друга, как вздыбленные мартовские кошки. Глаза приора горели ядовитым изумрудным светом.

– ВНЕМЛИ ГЛАСУ ЕГО, Афродита! Здесь – АБРАКС, твой Суровый Бог и Добрый Господин – который сотворил тебя такой, как ты есть. Ты нужна ему, невеста! ОСТАНОВИСЬ! – заговорил Буревестник ровным голосом. – Желание мести погубит твою немощную душу…

Голос завораживал, вливаясь в разум жидким пламенем, и Томас испуганно присел на койку.

– Так ты хочешь и мою душу?! – Дита смачно сплюнула кровь от выбитого зуба.

Она рывком что-то схватила с тумбы и прыгнула на святого отца, но тот уверенно выставил блок. Тогда брюнетка прыгнула на тумбу, перевернулась в воздухе, и оказалась возле старейшины с совсем другой стороны. Назвавшийся Богом молниеносно повернулся, но не успел – и острие карандаша вонзилось в шею, прямо под кадык.

Буревестник захрипел, кровь хлестнула из горла, и он присел на корточки, зажав шею руками. Девица уже заходила сверху, в ее руках был стеклянный осколок.

– Твой Бог проклинает тебя, мерзкое отродье Ахамот! – выкрикнул приор, испустив из шеи новую струю крови, и выскочил в коридор.

Афродита бежала за ним, но он закрылся в ординаторской. Еще минут пять он слышал, как она пыталась вскрыть дверь, выбивая ее огнетушителем, а потом все стихло. На самом деле, он не знал, что произошло, ушла брюнетка или нет – так как в глазах потемнело, и он отключился. Словно, раз – и свет погас.

****

Того, во что все выльется, Гермес однозначно не ожидал. Ни Абракса, ни реальности Сурового Бога… ни увиденного потом.

Когда свет погас, он обрадовался – наконец начался спланированный им хаос. Осталось добить приора, и убраться восвояси. Однако возникла неожиданная помеха – его голову пронзили молнии, и он свалился в конвульсиях.

…теперь он был Ахамот – веселой, жизнерадостной дочерью Первоотца. На ее плечах – роскошные золотые волосы, на загорелом лице сияют яркие зеленые глаза. Она – олицетворение Белого Света – энергии созидательного всемогущества, легкости и жизнерадостности.

– Ты думаешь, Бри, что я не смогу? – вызывающе говорит она своему брату Абраксу, который является ее противоположностью. – Я знаю, как отец создавал офиан, и я могу сделать лучше!

Абракс совсем молод, и также некрасив, как и через миллионы лет. Большой, просто огромный нос покрывает чуть ли не половину лица, и отнимает треть всей головы. Из-за этого, а также из-за волос, выросших в форме петушиного гребня, его голова вовсе выглядит приплюснутой. Он горбится из-за неуверенности в себе, он гадкий и нелюбимый – и ему это хорошо известно. Его свет Зеленый – это энергия рассудительности, рефлексии и развития. И – ревнивой зависти.

Принц насупил огромные торчащие брови – ему никогда не нравилась самоуверенность сестры. А хуже всего было то, что она действительно очень сильна. Хотя, здесь она перегибала – повторить чудо Первоотца невозможно. А тем более, превзойти.

Весь Апейрон был осведомлен о ветрености принцессы, и многие уже не удивлялись. Наоборот, многие восхищались ею. Именно она достойна стать преемницей Первоотца – говорили эоны. Она станет Первоматерью, когда Верховный жрец уйдет на покой. Вот только Абракс не был согласен – ведь это он должен наследовать! Его сила также велика, хотя ему, конечно, не доставало азарта. И некоторые фокусы сестрица делала талантливее. Да – возможно, она и была сильнее. А самое главное – отец любил ее больше.

Это угнетало Абракса, хотя он старался не подавать виду. Ахамот – будущая царица? Ну, и чудесно. Я ведь останусь принцем, это тоже хорошо, и этого никто не отберет. Зависть? О чем вы говорите? Ахамот красивее? Она просто похожа на отца. А я – другой. У меня внешность матери – небольшой рост, слабые мышцы (да кому они нужны – атавизм Начала Времен), кривые зубы с большими клыками. И такие же зеленые глаза, как у отца и сестры – хотя другие жители Апейрона считали их пугающими. Зашить бы их… и остальным зашить. Все равно, все они в той или иной мере владеют телепатией и телекинезом.

– Да, твой брат уверен, что ты не сможешь, – наморщив низкий лоб, процедил Абракс, часто говорящий о себе в третьем лице. – Силенок не хватит. Отец – и то делает такие вещи вместе с другими эонами, и обязательно – с Армогеном. А ты… – он ухмыльнулся. – А самое главное – нельзя и пытаться. Ни воспользоваться Армогеном в одиночку, ни, тем более, сотворить новую жизнь.

Привлекательное лицо Ахамот побагровело от гнева.

– Но ты ведь сам знаешь, что я могу! Ты же все видел!

– Фокусы. Иллюзии, – невозмутимо ответил брат. – Никто не совладает с Эфиром в одиночку…

Принцесса спрыгнула в цистерну Плеромы, разбрызгав черную жидкость, и саркастически улыбаясь.

– Смотри! Ты не веришь? Так смотри же…

Она погрузилась с головой, а затем открыла глаза. Ярко-белый луч прорезал черноту субстанции, и впился в нефритовый накопитель Гносиса, выжигая на нем причудливые иероглифы. Неужели у нее получится? Тогда он еще более ничтожен, чем о нем думали… Армоген засветился, искрясь и мигая. Неужели она сможет?! Это ведь самоубийство… или нет? Нефритовый кристалл раскалялся, словно вулкан, извергающийся ввысь, а затем…

Невероятно мощный выброс энергии сотряс Кристальный Пик, силовые волны пронеслись на десятки и десятки километров, срезая вершины холмов и гигантских деревьев. Луч устремился к черной дыре, и через секунду все потемнело. Неужели сможет?! – думал Абракс, поспешно скрываясь с горы. Главное, чтоб отец не знал, что он был здесь, и не помешал ей. Уже когда принц очутился у скального подножия, он вспомнил, что никто из эонов не способен самостоятельно остановить Армоген, и покинуть Эфир. Сестра нуждалась в помощи…

Ничего, сейчас здесь будет много кого. И Верховный жрец, в том числе. Нельзя остаться на вершине. А что если Ахамот обвинит его, что он сбежал? Лучше бы она не вернулась. Лучше бы она погибла там. Лучше бы она вообще не родилась, – думал Абракс. И эти мысли не были для него новыми.

****

Я решил пока оставить Кареглазку в покое. Приду потом, типа забрать Цербера. Иногда людям просто нужно дать возможность успокоиться – и меньше мозолить глаза.

Тем временем я подготовил почву для побега. Взрыхлил грунт, так сказать (в том числе, под вагончиком – выкопав верный Кракобой). Порывшись в закромах и собрав все, что было под рукой, я проанализировал недостающий реквизит. Мне нужно было оружие – в идеале много, но даже один хороший дробовик был бы в радость. Нужна машина, которая будет ездить по самым непроездным маршрутам и не сломается. Топливо для нее и, наверное, бутылка масла. Одежда и одеяла, под которыми моя поясница не замерзнет. Фонари, батарейки, смартфон с пауэрбанком. Походная посуда, ножи, спички, зажигалки. Сигареты, алкоголь, консервы. Лекарства и иже с ними: шприцы, бинты, жгуты. Короче, до хрена всего.

Большую часть я мог достать в Логосе и в медчасти. Еще часть – на пищеблоке. Машина, оружие – самое сложное.

В который раз я возрадовался пустым илионским дорожкам – спасибо горинскому террору. Дай Бог, чтоб полковник не вспомнил обо мне! В биоцентр я попал без проблем и, как оказалось, там никого не было. Валерян все также отсутствовал, и Пенс куда-то пропал.

Тут, фактически, было все, что надо – помимо снеди и каких-то вещей, которые можно было раздобыть только на складе. Признаюсь, на склад я ни ногой – слишком рискованно. То же самое можно добыть в любом крупном городе, порыскав по магазинам. Я уже собирался на выход, когда свет погас. Странно… и пугающе до чертиков.

****

Крылова волновалась. В очереди перед ней была всего одна машина, и та уехала уже минут 15 назад. Почему ее держат на блокпосте? Скоро стемнеет, а еще нужно найти, где переждать ночь. Неужели муж запретил ей выезжать? Она так надеялась, что он облагоразумится.

Третий блокпост, он же «Тройка», находился под самой Крепостью, метрах в двухстах от Илиона, посредине выкошенной «зоны безопасности» – участка в 500 метров шириной, прилегающего к Стене и полностью очищенного от чего-либо, что могло мешать обзору. Дальше – примерно два километра кустарников, деревьев и скал, затем – городская застройка Новогорска, еще дальше – КПП перед мостом. Ехать минут 15-20.

Милана лежала сзади, и иногда весело выглядывала из-под одеяла, которым была укрыта с головой. Скоро ей надоест эта игра и тогда солдаты ее увидят. Ученая сказала дочери спрятаться и не появляться ни при каких обстоятельствах. Но сколько выдержит маленькая девочка?

– Ребята, мне нужно ехать! Зачем задерживаете, в самом-то деле? – крикнула она пожилому военному, выглядящему как заросший дедуган.

– Елена Ивановна, пытаемся связаться со штабом, чтоб подтвердить Ваш выезд, – ответил солдат. – Связи нет, и свет пропал. Подождите немного, мы кого-нибудь отправим в Куб.

– Вы что, сдурели?! – возмутилась Крылова, и сразу же подстроилась под конъюнктуру. – Мне нужно на электростанцию – какое разрешение нужно? Я хочу вернуться до темна – меня дома ждет ребенок.

С заднего сидения послышался смешок, но, слава Богу, снаружи ничего не услышали.

Караульный снизал плечами, а усатый солдат рядом виновато потупился. Выпустить полковничью жену на электростанцию – это, как бы, не проблема – это же в Долине. В то же время, все были в курсе того разлада, который у нее был с Боссом, и никто не хотел сглупить, выпустив Крылову без разрешения. Ехать в штаб специально тоже никто не хотел – все уже знали, что полковник напился и расстрелял двух солдат. Вояки шушукались, а Лена снова потребовала пропустить ее – они так могут совещаться до Первомая. В итоге, к ней подошли двое: один с коротким носом, и второй – с узкими редкими усиками.

– Когда вернетесь? – кокетливо улыбнулся усач.

– Да я же сказала, хочу до темна! – наехала Крылова.

– А что Вы там забыли, на электростанции? – вклинился плосконосый солдат, до этого молчавший. Наверное, все время придумывал этот дурацкий вопрос. – Вот, перед Вами машина тоже поехала туда. Вам там что нужно?

– Здрасьте, приехали! У меня, блин, света нет в лаборатории! – выругалась ученая. – Ты не догоняешь? В моей морозилке лежат морфы, как думаешь, что будет, когда они разморозятся? И ты спрашиваешь, что мне нужно от электростанции?!

Она перешла на крик и караульные вконец оторопели.

– Ладно, проезжайте! – сдался усач, переглянувшись с дедом. – Не сердитесь, служба у нас такая.

Крылова хотела выругаться, но все же сдержалась и мило улыбнулась воякам, нажав на педаль газа. Наконец-то! Слава богу, что они не посмели проверить «Ниву». Помимо девочки, в машине лежали сумки с оружием, лекарствами и едой. Немного – чтоб хватило на первое время. До эвакуации. Если же придется самостоятельно добираться в Колонии, то тут уж ничем не запасешься.

Она хотела еще захватить с собой вещи Мчатряна – но черная сумка пропала. Она заподозрила вмешательство мужа – наверняка решил таким образом удержать ее… или шантажировать, или что-нибудь еще. Так или иначе, это было неважно – она уже знала, что нужные ей ответы находятся в Биогене.

Жаль, что не удалось попрощаться с группой – Валера куда-то запропастился, да и Борисович тоже. А может, это и к лучшему. Она боялась за Бергман, которую посвятила в свой план побега. Зоя может оказаться под ударом, когда Горин узнает обо всем. Поэтому Лена даже предложила ей уехать вместе. Колонии – не самое плохое место, особенно учитывая, что Илион превращается в город террора. Но девчонка испугалась. Слишком молода, и в слишком жутких красках запомнила первые Вспышки. Она не была готова оказаться за пределами Долины.

А у Крыловой не было другого выхода. Спасти дочь, спасти себя, спасти надежду на победу человечества – только это имело ценность. Тем более, что сбегать ей было не впервой – она криво усмехнулась, вспомнив свои подростковые побеги с дома.

Менаев… НЕТ! Она больше не даст ему шансов! Все-таки она не дура последняя… Кажется, начал дергаться глаз. Не-не, хватит – она забудет о Грише, как о плохом сне. Как забыла о многом…

Ученая почти доехала до застройки Новогорска, когда услышала оглушительную сирену. «Как быстро они среагировали! – подумала она. – Горин узнал? Сообщили с блокпоста? Зоя прикрыла задницу?».

****

Гермес очнулся, когда Томас вылил на него уже третье ведро ледяной воды.

– Я понимаю, видения и все такое, – сказал он. – Но мы должны торопиться. Свет потух.

– Интересный поворот! Старик там? – спросил синдик, показывая на все еще запертую дверь ординаторской.

– Да. Кажется, он потерял сознание. Я слышал звук, словно он шмякнулся – и тишина. Уже давно, как только пропало электричество.

На галлюцинации действительно не было времени. Он поднялся и обтер слюну, в которой перепачкался во время приступа – обтер вместе с помадой, которой так старательно красил губы. На пальцах осталась сукровица от сдертых на губе струпьев. Гной с ярко-малиновыми вкраплениями. Разлагающийся урод…

Взгляд остановился на двери, за которой спрятался приор. В свете открывшихся обстоятельств все вокруг обретало новые смыслы и причины. Значит, Буревестник всего лишь марионетка Абракса и Спящих? Значит, пророчество о Саморожденном – это правда? Мир перевернулся с ног на голову… а это означало, что Гермес-Афродита действительно мог победить и свое безобразие, и комплексы, сотворенные отцом десять лет назад. Он осознал, что ему нужно. То, что всегда было впереди, и за чем он гнался без устали – самый главный и таинственный артефакт Апокалипсиса – Ковчег! Станок Саморожденного, способный избавить своего обладателя от уродства… Это – великая цель, после которой отцовский голос не посмеет сказать – «Ты слабак! Слабак и говно!».

Конечно, старикан Захария все равно умрет – и не своей смертью, не от старости. Гермес обязан стереть его с лица земли, и он сделает это, оставив сюрприз. Возмездие – это слишком важно для душевного здоровья.

Воздух взорвала сирена. Синдик встретился глазами с Томасом, и они поняли друг друга без слов. Пора уходить – иначе могло оказаться поздно.

****

Логос был обесточен и чтоб не шоркаться в темноте, я вынужден был подождать, пока аварийный генератор восстановит электроснабжение наиболее важных систем. Затем еще начался долгий процесс загрузки программного софта, с кучей выскакивающих ошибок из-за некорректного завершения работы… за это время я успел трижды покурить и сходить в сортир.

В коридоре послышались шаги. Я замер в толчке, прислушиваясь. По моим подсчетам, в диспетчерскую вошли двое. Они молчали, лишь иногда «угукая» друг другу. Я не хотел лишний раз «светиться», а потому терпеливо выжидал, когда нежданные визитеры свалят. А они подзадержались… эта фигня так затянулась, что я уже решился покинуть туалет – когда услышал голоса. И один я точно знал – Афродиты. Я передумал выходить – не хотелось встречаться с ней взглядами после вчерашней ночи. Этот мотив позволил мне дотерпеть до момента, когда посетители наконец ушли.

Я вернулся в диспетчерскую: на столе лежал смартфон с липучкой, с надписью красным маркером – «Горину». Но не это меня интересовало. На панели управления горело несколько желтых ламп. Я ухнул: они отключили систему удержания! Отворили все стальные двери, решетки и люки, которые отделяли Новый Илион от вивария с полдюжиной монстров!

Успею ли я закрыть двери? Этот вопрос возник одновременно с тем – а надо ли это мне? Несомненно, это было опасно. Поверьте, я бы никогда в жизни не сделал этого, но здесь стоял вопрос не столько безопасности илионцев – здесь шла речь о собственном выживании. А также – Кареглазки со спиногрызкой. Поэтому я все же поскакал на нижний этаж, вооружившись Кракобоем и пистолетом, добытым в секретере Креза.

Я успел запереть виварий и часть дверей до того, как стало поздно. Поднимаясь наверх, я услышал шум – и гавканье. Цербера трудно перепутать с кем-либо. Не задумываясь, как я буду объяснять свое присутствие здесь, и чувствуя себя в некоторойстепени героем – я ведь закрыл виварий! – я пошел навстречу. Думая, что там Лена.

Однако нет. Там оказалась Бергман, а рядом стоял Цербер, щурясь от моего фонаря, и все еще сердито рыча. Ээ, какой злопамятный!

Выяснилось, что Зоя пришла, получив сигнал от тревожной системы на свой смарт-браслет. Она никогда не приходила, поэтому я удивился.

– А где Елена Ивановна? – спросил я.

– А где Крез и Антонов? – уклонилась она от ответа. – Все двери были открыты! Что случилось?! Морфы заперты?

– А то! – с гордостью ответил я.

Цербер зарычал сильнее, а затем залаял, только теперь он смотрел куда-то за мной. Мы услышали характерное потрескивание, одновременно глянули в конец этажа, и одновременно ахнули. Там была Лилит.

Я совсем за нее забыл – может, потому что беременной тварью занимался Крез, а я старался крутиться больше возле Кареглазки. Теперь же монстроматка была в коридоре, стрекотала и крутила красными глазами навыкате. Она бы уже разодрала нас в клочья, но плоды внутри делали ее неповоротливой. Я вытянул руку с пистолетом и медленно направился к ней – и даже Зойка шла на шаг позади, трясясь от ужаса. Неожиданно нас обогнал Цербер. Он лаял на тварь, как настоящий адский зверь, оспаривавший с другим исчадием Ада, кто из них кошмарнее.

Лилит пыталась достать его когтями, но он отскочил. Затем он цапнул ее за ногу, и она неуклюже свалилась. В темноте было трудно понять, хотя очевидно, что тварь и Цербер сцепились. Я увидел только, как пасть собаки вгрызлась в нее, и монстроматка поползла в свой бокс. Неимоверно, но пес испугал кракла. Может, причиной была беременность Лилит? Все живое пытается спасти потомство и, вероятно, трескуны не стали исключением.

Монстроматка вернулась в клетку, а мы с Бергман заперли ее. Я благодарно взлохматил Цербера и рассмотрел на нем след от укуса. Это увидела и Зоя.

Собаки были одним из немногих видов, которые могли заразиться викрамией. Это значило, что мой пес мог превратиться.

– Возможно, его придется убить, – сказала она.

– Да, – я сглотнул комок в горле – Цербер смотрел на меня такими виноватыми глазами. – Если будет нужно, я это обязательно сделаю…

Меня оборвала сирена. И я догадался, что это значит. Новый Илион – атакован.

Глава 17. Побег во время чумы

Сирена вопила так истошно, будто в Илионе собрали тысячу ведьм и одномоментно сжигали заживо… рано, это слишком рано, – расстроилась Крылова. И как теперь прорваться через КПП на мосту? Там, наверное, уже разворачивают пулемет – продырявить колеса ее Нивы.

Внезапно она снесла что-то, выскочившее из придорожных кустов. Остановилась, скривившись от визжащих тормозов. Не что-то, а кого-то. Человек в военном пикселе.

За поворотом, за развесистой ивой, выглядывал капот уазика, который проехал перед ней. Ей показалось или рядом с машиной действительно лежало тело?

– Мамочка? – раздался голосок дочки.

– Все хорошо, родная, – нежно сказала Крылова. – Не высовывайся, пожалуйста. Наша игра продолжается.

– А Пуся там будет? – озадаченно спросила Милана, прячась под одеяло. – Я хочу, чтоб там были Пуся и Ггиша.

– Должна быть, – ответила Лена, лишь бы заставить дочку полежать тихо.

Она сбила человека. В таких случаях полагалось выйти и предложить помощь. И она бы так и поступила – если бы не была так напугана. Сирена продолжала завывать, а где-то неподалеку раздалась автоматная очередь. Кажется, в городе – совсем рядом. Поэтому вместо того, чтоб взять аптечку и открыть дверцу, ученая торопливо заблокировала двери и сжала пистолет.

Привстав, она крутила головой, пытаясь увидеть сбитого. Но резко стемнело, и видимость стала нулевой. Надо ехать, главное сейчас – ехать! – повторяла она про себя, отпуская сцепление. Нива тронулась и резко остановилась – возле уазика появились двое военных. Ссутулившись, они застыли лицами вверх, заворожено уставившись на летящую над Долиной сигнальную ракету.

Нива снова двинулась, прямо к воякам, но они и не думали пропустить машину. Крылова посигналила и они, как один, повернулись. Глаза, налитые кровью, бессмысленно уставились на капот.

С ужасом она поняла, что солдаты инфицированы. Они еще не прошли через метаморфозу, и в научном сообществе их называли протоморфами. Были у них и меткие народные прозвища, например: прыгуны (из-за безумной активности, продемонстрированной в роликах в начале пандемии), горлодеры (из-за надсадного заразного кашля) и зомби (аналогия с субкультурой).

Протоморфы пока что не видели и не чувствовали женщину с ребенком. В зеркале заднего вида возник еще один силуэт – он появился оттуда, где только что стояла Нива, вероятно, являясь тем самым сбитым человеком. Окруженная горлодерами, ученая неожиданно поняла, что здесь и сейчас происходило что-то еще, кроме ее побега. INVITIS проник в Долину? По спине прошел холодок. Все эти пять лет она была свидетелем того, как из-за фуремии и морфов погибают колонии, базы и городки. Но Илион до сих пор казался неприступным.

Не включая фары, она сдала назад, чтоб объехать этот участок по траве. И в этот раз протоморфы среагировали агрессивней. Тот сзади, которого она сбила, заковылял к машине, тяжело волоча правую ногу – наверное, попала под колесо. Солдаты спереди тоже ожили и двинулись к ней. Зад Нивы приподнялся, въезжая на бугор, машина приостановилась, и зараженные стали стучать по ней. Милана заплакала – она ничего не понимала, но игра ей нравилась все меньше.

И Лена передумала объезжать – она вдавила ногой в газ, врезаясь в ораву зомби. Послышался хруст ломающихся костей, но Нива на удивление хорошо преодолела это препятствие. Через полминуты она уже проехала мимо военного уазика. Сзади фырчали разъяренные горлодеры, один побежал за ней – но черта с два! Машина была быстрее.

В Новогорск она въезжала на четвертой передаче, чувствуя себя стритрейсером на психотропах.

****

Бергман держалась достаточно долго, чтоб мое терпение лопнуло.

– Где Елена Ивановна? Ты хоть понимаешь, что сейчас происходит?! – я методично выносил ей мозг, пока мы наблюдали за царившим в Илионе хаосом.

Правда, только для меня происходящее выглядело неразберихой – я подозревал, что все эти построения, выдача оружия и завывания из громкоговорителей все же были прорепетированы. Не зря Горин – режиссер.

– Она уехала, – сдалась Зоя и выдохнула, кажется, и испуганно, и с облегчением. – Сбежала с дочкой. Ты ведь знаешь, что ее пытались изнасиловать? Она решила, что здесь опасно.

– Куда уехала? Когда?! – я расстроился, что она меня не позвала, хотя ежу понятно – почему.

– Ну, она же с Миланой. Им далеко не уехать… и сами они долго не продержатся. Я так поняла, что Елена Ивановна попробует связаться с Колониями, когда отъедет подальше от Долины.

– А когда уехала-то?!

– Да, наверное, час назад. Перед тем, как на браслет пришла сигнализация.

– Викрам подери! – выругался я. – На чем она?

– На старой Ниве. Белая, немного побитая – это машина Логоса.

Я повернул голову медленно-медленно… за биоцентром ведь приписан автопарк! Я не особо был в курсе, и никогда его не видел – знал только, что какие-то колымаги стоят в гараже.

– Там еще есть машины? – с надеждой спросил я.

– Илья Андреевич дал старье одно. То, что было подобрано в Новогорске после боев – ну тех, в начале Вспышки. Есть москвич старый, ланос и запорожец. На ходу – только запорожец.

Да, не вездеход, который я хотел бы иметь. Но нужно всегда быть готовым вносить коррективы в планы – иначе каждая неудача будет иметь парализующий эффект. Уже через пять минут я сидел в драндулете первого поколения ЗАЗ-965, прозванным в народе «горбатым». Он был окрашен в терракотовый цвет, слишком заметный, на мой взгляд, и был настоящим раритетом, удивившим меня мягкой работой двигателя и вообще – способностью ездить.

****

Крылова лавировала по улочкам. Еще один поворот… и Нива въехала в заржавевший киоск, в центр улыбчивого упитанного лица, радостно пожирающего фаст-фуд. Машина протащила ларек пару метров и впечатала его в близлежащий дом. Сверху свалилась тяжелая вывеска. «Паприка: Ваш горячий путь к идеалу» – написано на ней. Когда-то в этом здании был фитнесс-клуб. Лена ударилась о руль, не сильно, но достаточно, чтоб дезориентироваться. Она пришла в себя минут через пять – когда Милана вылезла из своего убежища и потрясла маму.

– Мамочка, хватит игйать, – умоляла она. – Я хочу домой. Я хочу к Пусе.

Ученая уставилась в темноту дальше по улице. Среди строительных лесов у многоэтажки, выглядящей так, словно она готова завалиться прямо сейчас, мелькнули тени.

– Доча, быстро назад, под одеяло! – приказала она так строго, что Милана даже не спорила. – Включи музыку в наушниках.

Крылова сняла пистолет с предохранителя как раз тогда, когда откуда-то сверху на крышу приземлился кракл. Виляя задом, как крокодил, он прополз вперед, и перевернутой головой заглянул в лобовое стекло. Увидев девушку, он обнюхал стекло, а ловкий лопатообразный язык алчно облизал правый дворник. Затем он бабахнул головой стекло, но оно выдержало. Его вытаращенные желтые глаза уставились на девушку.

Господи, это же Мамедов! Вернее то, чем он стал… Судя по ускоренной потере шевелюры и по капелькам пота, обильно выступившим на лбу, он уже прошел через метаморфозу. Рафик разъяренно заурчал и затарабанил по стеклу головой, как отбойным молотом. Бах! Бах-бах! Бах, бах… ба-бах! По стеклу пошли трещины. Лена выстрелила, две пули подряд попали в голову, затем – плечо и… третий выстрел мимо – нелюдь свалился с машины.

Еще три морфа показались в боковом зеркале. Через мгновение один из них ракетой врезался в заднее стекло, откатился и поднялся в позе стартующего спринтера. В приоткрытую дверь Крылова расстреляла в нападающих всю обойму. Двоих уложила, но «Спринтер-ракета» исчез, и мог появиться в любом месте в любую секунду. Она бросилась к сумке на заднем сидении – за новым магазином. Милана там совсем затихла, испуганно слушая музыку в наушниках.

Яркий свет залил улицу. Послышалась автоматная очередь, завизжали тормоза, шмякнуло чье-то тело, раздавленное колесами. Наконец-то!

Из армейского джипа с пулеметным гнездом на крыше высыпали солдаты, нашпиговывая свинцом темноту закоулков. Сверху опустился вертолет. Два автоматчика подошли поближе.

– Идите к нам! Живее!

Военный с ефрейторскими галочками на погонах добродушно улыбнулся.

– Елена Ивановна?! – выкрикнул он, как только узнал ее. – Какого викрама вы здесь делаете?! Быстрее в коробку! – и показал на бронеавтомобиль.

Лезть в броневик не входило в ее планы, но еще меньше хотелось остаться с дочкой наедине с морфами. Гадство! Крылова схватила сумку с телефоном, засунула за пояс оба пистолета, подхватила Милану и неуклюже вылезла из салона. Она прошла шагов десять, когда девочка заверещала на весь Новогорск.

– Кйовь! Мама, там кйовь?! У миня ножки дйожат! – ее подкосило – Милану всегда трясло от страха, как только она видела кровь.

Из сумрака вынырнули твари – их было с десяток; очевидно, что среди них были и те, которые уже превратились, и те, которые инфицировались недавно – горлодеры. Они набросились на солдат, а двое понеслись на женщину с ребенком.

– Не бойся! Стой рядом! – приказала Лена, но это было лишним – дочка уцепилась за ногу, и провисела там, пока мама не расстреляла все патроны из обоих пистолетов.

Одного ученая уложила, второго задела, и он исчез под старым рушащимся домом. У военных дела обстояли хуже – асфальт под ними был завален гильзами от непрерывной стрельбы, но инфицированные продолжали атаковать. В зареве боя она зафиксировала исчезновение ефрейтора. Затем молоденький долговязый солдат вскрикнул, когда крупный протоморф разорвал ему шею. В образовавшуюся брешь проник еще один зараженный, и еще один. Вот и «Спринтер-Ракета», как крокодил, подполз к одному из военных, раз – и вцепился в ногу. Еще один – набросился на пулеметчика…

Крылова прикрыла ладонью дочкины глаза, с ужасом наблюдая за гибелью солдат. Какой-то пронырливый горлодер влез во внедорожник, и водитель застрелился, чтоб не стать добычей. С вертолета поддерживали своих огнем, но с минимальным успехом – зараженные инстинктивно держались в темноте, в зданиях, под карнизами и парапетами… Лена перезарядила пистолеты и побежала с дочкой обратно – к Ниве.

– Мамочка, стой, – прошептала на ухо Милана, и они замерли. В салоне копошился зараженный.

Стрельба с вертолета прекратилась и воцарилась тишина, в которой были только стоны и стрекот.

****

Мой запорожец глиняно-оранжевого цвета успешно проехал сквозь главные ворота Илиона, которые кишели военными, загружавшимися в бронетранспортеры. Снаружи стояли тигры с пулеметами – охраняли подходы. Мне показалось, что возле одного из бэтэров я увидел пошатывающегося Горина, хотя я не уверен. Я остановился под фонарем, и несколько караульных одновременно заглянули в салон, но затем улыбнулись и пропустили, махнув дулами автоматов.

Я ведь ехал не просто так. «Запор» был под завязку набит солдатами. А перепуганный парень, сидевший сбоку от меня, еще и держал на руках Цербера, который высунул в окно свою кошмарную, но радостную мину, ловя пастью всяких букашек.

Все эти люди оказались в машине не просто так.

– Ребят, я еду к блокпосту! Залезайте! – самоуверенно позвал я мнущихся на плаце солдат. И добавил, нанеся контрольный. – ПРИКАЗ ПОЛКОВНИКА!

Большинство из них, естественно, предпочли бы еще здесь потусить, но как обычно бывает, нашелся придурошный активист, который радостно завопил:

– Ура! Наконец! Поехали – завалим упырей! – и он затолкал в тесный салон запорожца ближайших сослуживцев с неожиданно погрустневшими хлебалами.

Так «запор» стал военным транспортным средством и смог покинуть Крепость. Я подвез ребят прямо к Тройке, под очумелые взгляды вояк. Никто из них не понимал, что происходит – ни уже находившиеся на блокпосте, ни новоприбывшие.

Насколько я понимал, пока что краклы сюда не добрались. В то же время в стороне Новогорска во всю гремела пальба, а в небе кружил вертолет.

– Удачи! – крикнул я, заводя двигатель.

– А ты куда? – один из караульных нарисовался рядом, ударив ладонью по капоту. – Гражданским туда нельзя.

– Я скоро вернусь, – я сказал это максимально хладнокровно, хотя в голове пульсировала кровь, и звучала одна-единственная мысль – МЕНЯ ЗАСТУКАЛИ!

– Стоять! – он снова бахнул по запорожцу, нервно отскочив на шаг от машины, сделавшей рывок благодаря моей ноге, нервно подергивавшейся на педали газа. – Выйди!

– Да какая тебе разница?! – возмутился я, выбираясь.

Суровым воякой оказался тот самый Егор Мануйлов, с которым я вчера пил спирт. Заросший желтозубый Бородин тоже был здесь.

– Ребята, там человечик застрял. Я должен придти на выручку, – я умоляюще сложил руки, глядя то на молодого, то на старого.

Меня не прельщало ни оказаться застреленным, ни задержанным, ни поехать на машине, изрешеченной сотней пуль.

– Я не могу тебя выпустить, – заявил Егор, сморщив плоский нос. – Там морфы. И ГЭС, и дамба с мостом – потеряны, – он прищурился. – Чтоб ты оттуда вернулся зараженным? Нетушки.

– Крылова? – Бородин вклинился в тираду вчерашнего именинника. – Ты за ней?

– Тимофеич?! – Егор обернулся к Бородину. – О чем вы с ним договариваетесь?!

Я переводил взгляд с одного на другого. На вопрос деда я ответил кивком – терять было нечего.

– Сынок, пропусти его, – попросил Тимофеич, положив парню руку на плечо.

– Так не положено ведь… – Егор выглядел сконфуженным – дед был авторитетом, но сейчас его занесло не в ту степь.

– Егор! – Бородин повысил голос. – Иногда нужно слушать сердце, а не приказы. Когда-то ты поймешь, что в жизни есть и другие цели, кроме службы.

Все это он произнес обыденным спокойным голосом, без всякого пафоса. При этом он смотрел такими глазами, что я испугался – он что – мысли читает? Конечно, я помнил байки, что после Вспышки некоторые люди мутировали и так далее. Но я же не дурак верить всякой байде.

И все же, дед как будто знал, чего я действительно хочу. Не осуждал и не препятствовал. Странно аж до мурашек, которые пробежались галопом – от шейного позвонка до левой ягодицы, которую почему-то свело судорогой. Жопа всегда была моим слабым местом.

Егор замолчал – и мне даже стало страшно – а че это он так долго молчит?! Затем он встряхнул головой, словно выбрасывая оттуда что-то ненужное, и махнул рукой.

– Давай. Исчезни – сейчас же, пока я не передумал.

Я благодарно кивнул, прыгнул в запорожец, где меня уже заждался Цербер, и был таков. Мануйлов показательно отвернулся, что-то объясняя сослуживцам, а те провели раритетный «запор» удивленными взглядами.

Через пару минут я буду в городе. Если меня не съест уродливый пес.

****

Крылова аккуратно обходила тени на асфальте, которые могли быть и стеклянными бутылками, и жестянками, и чем иным – что могло загрохотать, зазвенеть и выдать ее присутствие. Пока что это удавалось – протоморфы так увлеклись чревоугодием, что за чавканьем и вездесущими ароматами мяса ничего не замечали. Спасительная дверь Паприки была совсем рядом…

Вертолет улетел ближе к Илиону, и теперь стрельба звучала там. Наверное, зараженные пытались пробраться за Стену – там им было чем поживиться.

Еще три шага… она переступила через тень, похожую на шар. Идеально бесшумно, крепко держа дочку на онемевших руках… слегка хрустнуло в колене. Сзади послышалось пофыркивание, словно какой-то упырь не мог понять – что, разве рядом есть свежая кровушка? Милана сильнее обхватила шею, шепнув: «Мамочка, давай вегнемся к папе?». Лена от неожиданности зацепила шар другой ногой – счастье-то какое – это просто мяч!

Мяч покатился и попал в трубу. Это был тихий глухой звук – но сейчас он прозвучал, как удар в колокол. Урчание разом стихло, прекратилось чавканье и хруст от перекусывающихся костей. Вот она и у двери. Нога переступила порог – узко. Нажала на ручку, толкая дверь… внутри забренчало. Ох уж эти любители фэн-шуя! Над входом вибрировала гирлянда из металлических трубочек.

За спиной послышалось рычание и топот ног. Ученая ворвалась в здание и захлопнула дверь, суматошно ища любые замки-задвижки, которыми можно запереться. Кажись, вот… и вот.

– Стой здесь! – приказала она дочери, а сама заметалась по просторному холлу, пока не остановилась перед массивной администраторской стойкой.

Она уперлась в тяжелую конструкцию задом и изо всех сил посунула ее к выходу. Часть стойки развалилась, натянувшимся шнуром сорвало телефон, и он разбился вдребезги – но, главное, что рецепция передвинулась по гладкому кафелю прямо в дверной проем.

– Все будет хорошо, ласточка, – прошептала она Милане. – Ничего не бойся, будь рядом. И тихо, – она приложила палец к губам. – Не шуми.

Девочка кивнула, у нее были красные заплаканные глаза, хотя слезы уже высохли. Они помчались вверх по лестнице, и внизу послышались удары в дверь и звон разбивающего стекла. Значит, лезут в окно. А вот и второй этаж. И незапертая дверь – массивная, дубовая.

Лена оглядела комнату, и втолкнула дочь внутрь. Морф, показавшийся на ступеньках, отличался от других – вместо армейского пикселя он был одет в красные штаны и темную толстовку с капюшоном. Вспышка от выстрела на мгновение рассеяла темноту – Антонов? Валера?!

Зараза, промазала! Окровавленное лицо лаборанта приближалось, капая слюной на дорогой ламинат, и она снова спустила курок, а затем еще – пистолет грохотал, а пули дырявили Антонова, пока, наконец, его мозг не забрызгал стены. Нащупав защелку, она закрылась. Внизу слышалось стрекотание. Пока что они в безопасности, но как долго?

Помещение, вероятно, являлось кабинетом – несколько аскетичный, но изысканный стиль, стол из настоящего дерева, компьютерный моноблок, плакаты с людьми разных возрастов, занимающимися спортом. Кожаный диван у стены. Деревянное окно.

Она выглянула. Почти ничего не было видно, кроме бронеавтомобиля, хотя когда глаза привыкли, она различила трупы солдат и даже автоматы, валяющиеся рядом. В коридоре послышалось рычание. Скрежет когтей по настенным панелям. Причмокивание. Твари совсем рядом.

Даже те, которые превратились – еще не матерые морфы: ногти еще не стали когтями, челюсть не является идеальным дробильным орудием, а мышцы не налились сталью. Их кожа все еще облезала, как шелуха с арахиса, а скулы запали, обнажив зубы. Их главные орудия – бешенство и голод.

Они выбивают дверь, но действуют асинхронно. Крылова забаррикадировалась столом, а в воздухе распылила найденный дихлофос. Вонь жуткая, отравиться можно – но лучше так, чем стать едой. Вскоре зараженные утратили интерес, и ушли с этажа, по крайней мере, они не ломились в кабинет, а шумели где-то внизу – судя по лязганью, они забавлялись с гантелями. С полчаса девушка сидела с дочкой на диване, обнявшись и укрывшись пледом, найденным здесь же. Можно ли переждать здесь до утра? Вряд ли. И даже если так – то утром она попадет в руки к иному чудовищу. Муж сейчас был таким же врагом, как и монстры снаружи.

– Мама? – робко спросила девочка, чуть дрожа. – Я потейяла Пепу. Мы можем вегнуться?

– Нет, моя любимая. Уже нельзя, – она вытерла набежавшие слезы Миланы.

– А мы еще когда-нибудь увидим Пусю?

Крыловой стало не по себе и слезы накатили сами собой. Но она не позволила себе рыдать взахлеб – дочь не должна увидеть такое.

– А Ггиша? – снова спросила Милана. – Может, он пйидет за нами? Вместо папы? – глаза девочки игриво заблестели, словно она знала какой-то суперсекрет.

Лена прижала ее к себе и погладила по волосам.

– Игра скоро закончится, – сообщила она и вернулась к окну.

Одно из тел возле броневика приподнялось. Может, парень жив? Однако нет – солдат поднимался неуклюже, как сломанный робот. Без вариантов. Инфицированный, поднятый INVITIS.

Глаза уловили движение на соседней крыше. В коридоре снова заурчало. А затем дверь затряслась и чуть не слетела с петель от удара. Задрожавшие пальцы едва удержали пистолет.

Нужно уходить. Здесь их ждет отстроченная смерть. И в подтверждение ее мыслей, дверь снова встряхнуло от сокрушительного натиска. Ученая распахнула окно, схватила дочку и взобралась на карниз. Через полтора метра была пожарная лестница. А под ней – Нива. Если им повезет…

****

Казалось бы, все шло, как нельзя лучше. Хаос идеален для побега, а нечисть прекрасно справляется с функцией оружия массового поражения.

Афродита с Томасом забрали снаряжение со склада. Старый толстый каптерщик был лишним свидетелем – его не жалко. Впрочем, как и остальных. А пока зеваки дремали на боевых постах, сосредоточив внимание на угрозу извне, диверсанты с легкостью преодолели Стену с помощью альпинистского снаряжения.

Сейчас они катили по избитому асфальту на двух маневренных унициклах, в респираторах и очках ночного видения. Заряда моноколес хватит, чтоб выехать далеко за пределы Долины, а потенциальная скорость транспорта позволит оторваться от большей части врагов. Аэрозоль скрывал запах и нечистые не гнались за ними, как волки за кроликами. Несколько раз все же пришлось спрятаться в придорожные заросли, когда проезжали машины или пролетал вертолет. Но, в целом, все шло хорошо.

И было только одно, вызывающее у Диты необыкновенную досаду – оказалось, что начальница Логоса забрала часть их вещей. Там был спутниковый телефон, неимоверно ценная сейчас вещь – она с легкостью пережила это. А вот цветок Этернум… если она хотела победить свое уродство, то без артефакта не обойтись. Пазл с Саморожденным не сложить без алгоритма – и она чувствовала, что розовый лепесток был важнейшим звеном. Необычный цветок, которого не должно было быть в этом мире, был единственным, что оставил после себя Распутин – который странным образом основал не только Синдикат, но и Церковь Неофитов. Теперь искать нужно было не только Ковчег, но и розу. Но, проклятье Ахамот – где и как?! Крылова была не дура, ее уже и след простыл. Знала бы – отравила ее рицином.

Моноколеса с легким гудением свернули вправо, затем влево, и еще раз влево – под заброшеной автомойкой. На перекрестке стоял бронированный джип, а на асфальте не первой молодости валялись растерзанные тела. Недавно здесь была схватка.

Нечистые могли быть рядом. Она жестом приказала Томасу сохранять тишину и, не прекращая движение, они приготовили арбалеты к бою.

Под двухэтажкой с вывеской «Паприка» тепловизоры засекли нечистого. Продолжая ехать, Божья невеста отправила дротик – едва слышный свист, и череп морфа треснул, как ореховая скорлупа. Отличное оружие.

Томас указал на что-то возле машины, въехавшей в ларек. Тепловой образ был странным – сразу и не разберешь, что это. Они затормозили, выбивая щебень моноколесами. Изображение разделилось: женщина с ребенком?

У промысла Божьего нет свидетелей. Богобрат выстрелил, но вместо грудной клетки титановый наконечник пронзил стенку киоска. Металл зазвенел, как тарелки в руках музыканта.

Мишени скрылись в Ниве, загудел двигатель, и машина попыталась выбраться из ларька. Томас повторил выстрел – стрела пронеслась навылет, продырявив и заднее, и лобовое стекла. Донесся детский визг.

Сбоку возникло яркое оранжевое пятно, и Афродита поразила его, но не в голову – и тварь исчезла в выколоченных дверях фитнесс-центра.

Нива выехала задом на проезжую часть, и богобрат снова выстрелил. Было непонятно, попал ли дротик, но машина все же остановилась.

Слева вспыхнул яркий свет: нечистый атаковал негра, который лишь чудом сманеврировал моноколесом на пару метров левее. Афродита промазала.

Из темноты, из домов и закоулков вынырнули твари – их было много… не меньше десятка.

Агенты Синдиката лавировали и остреливались, когда Нива наехала на Томаса – тот не успел отскочить, со стоном слетел с капота, а моноколесо оказалось под днищем машины. Афродита выскочил перед водителем, выставив Слонобой.

За рулем была Крылова. А у нее должны быть цветок Этернум и телефон. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди от такой удачи. Все встает на свои места.

– Вылезай, сучка! – выкрикнула брюнетка. – Где мои вещи?

Ученая вытаращилась… шины завизжали, и Нива рванула. Афродита выстрелила в капот – и едва сумела отскочить. Моноколесо закрутилось, наехало на бордюр, и она упала.

Машина заглохла метрах в десяти.

Несколько нечистых набросились на черного брата, еще не пришедшего в себя после наезда. Тепловизор продемонстрировал еще троих, приближающихся к Дите.

В жизни легко не будет, – говорил отец, нанося по голове удары ремнем. Тебе придется добиваться всего самостоятельно, шаг за шагом, крупица за крупицей – и тогда ты поймешь, что сейчас – это детские игры, – говорил отец, не давая Саше-Андрею вылезть из ледяной воды. Он был хорошим учителем.

Вскочив как на пружинах, Афродита ринулась к Ниве – сейчас это был наилучший, единственно правильный вариант действий. Загрохотал Слонобой, прокладывая путь… и вот она у дверцы.

– ПОШЛА НАХЕР! – услышала она и встала, как вкопанная – ученая держала ее на мушке. – Я тебя не звала в это путешествие!

На заднем сидении к стеклу прилипла маленькая девочка. Твари были совсем рядом, лишь немного задержанные Слонобоем и пожиранием Томаса. Если бы Дита могла, она бы оторвала головы мамашке и ее мелкой поганке. Но сейчас не было других вариантов.

– Елена Ивановна, мы можем помочь друг другу, – сказала она, не обращая внимания на скривившуюся Крылову. – Я знаю, что ты хочешь. И знаю, как это получить.

****

Горин, пошатываясь, мерил шагами боевой ход на Стене. Театральный грим размазался, превратив лицо в цветную кашу, и издали он выглядел как майянский предводитель, готовящийся отбить атаку на Чичен-Ицу. Следующий разворот оказался неудачным, и непослушные ноги подкосили его прямо на зубец рядом с бойницей. Благо, что Шпигин подхватил.

– Благодарю, – брызнул слюной полковник. – Так ты говоришь, что за Стеной мы всех потеряли?

Капитан кивнул.

– Полтора десятка. Пятнадцать пацанов… СУКА! Леха, ты понимаешь? Понимаешь меня?!

Горин приобнял офицера и извлек из кармана флягу, в которой еще плескалось немного бренди.

– Босс, может, хватит?

Полковник отодвинулся и пристально взглянул, хотя ему стоило трудов сфокусироваться.

– Алексей, ты же мне не запретишь? Ты знаешь, мне ведь каждый пацан дорог… Сычев, Петренко, Найдин, Ерёмин, – в его голосе появились слезливые нотки. – Каждый умер – как и мой Данила. Ты помнишь Даню?

Шпигин растерянно смотрел то на командира, то за Стену – там над Новогорском кружил Ми-8, и слышалась пальба. Босс в таком состоянии был и жалок, и омерзителен – и страшен…

Данил Горин погиб в 2026-м. Кажется, он даже не брился ни разу, хотя пушок над губой почернел. Азартный, импульсивный, красивый – все девки были его. И не только здесь – говорят, пока он проходил курсы пиротехники в Клевере, много девчат там испортил. А затем та мобилизация на защиту Полярного. Горин запретил сыну лететь, но тот скрытно пробрался на борт транспортника. Что происходило с Даней в Полярном, точно не известно. Свидетели рассказывали, что он пытался взорвать причал, по которому твари могли попасть на корабли. Как бы то ни было, сын не вернулся к отцу, и Босс тогда ушел в кошмарный запой. Лучше и не вспоминать.

– Пархоменко вернулся, – доложил Шпигин. – Ему кажется, что в городе он видел Елену Ивановну.

Полковник оперся о крепостной зубец, его лицо вытянулось, а глаза раскрылись, прекратив мигать. Подкуренная сигарета выпала изо рта. Шпигин наблюдал внимательно и с тревогой.

– Лена там? – наконец выдавил из себя Горин. – Смылась-таки. Умудрилась… – его пальцы забарабанили по кладке. – Она с дочкой?

Капитан пожал плечами.

– Больше никто не пропал? – Горин все еще был пьян, но мысленный поток постепенно упорядочивался.

– Пока неизвестно. Исчезли негр с эпилептичкой. И нашли раненого Креза. Пока что боремся с паникой, люди нервничают. И Вы еще пьете… – офицер с опаской взглянул на Андреевича.

– Не трахай мозг. А то разжалую, – заткнул его полковник, но сразу же взял себя в руки. – Извини, я немного не в форме. Твою дивизию… а как же прекрасно сегодня репетировали в Одеоне, – на пьяном лице отразилось мечтательное выражение.

– Ладно, иди – командуй, – приказал Горин. – Я пока здесь побуду. А тебе, думаю, понадобится помощь. Возьми Степу – он разгонит панику, как шаман – тучи.

– Он же в карцере. Под арестом. Пытался изнасиловать Елену Ивановну, – напомнил Шпигин.

– Хватит с него, – махнул рукой полковник. – Почки поморозил, и хватит. Жены нет – и карцера нет. Открой, пусть отрабатывает грехи.

Возражать было бесполезно, и капитан поспешил скрыться. Хорошо, что так. Хоть не получил пулю в лоб. И флягу забрал – если повезет, Босс протрезвеет.

Горин присел на корточки, нашел сигарету и подкурил. Неужели он снова потеряет самое ценное? Когда ему было семнадцать, родители запретили ему стать актером. Рраз! И нет мечты! А в 20 он утратил веру в Отечество – не в страну, не в народ, а во власть, бросившую его погибать в сырых ущельях Аргуна.

Первая жена Наталья, красивая вертихвостка, отобрала все до копейки вместе с небольшим цветочным магазином на Горьковском шоссе.

Сидоров-старший вернул Горина к жизни, вернул в армию, познакомил с Надюшей – но и тут Бог поскупился – вторую жену сразил рак. Даня – единственная отрада, которая оставалась… нет, он не желал снова об этом думать. Слишком болезненна эта рана.

Но Лена… глупая девчонка, что же ты делаешь?!

Конечно, прошлой ночью он перегнул палку. А если и гульнула? Молоденькая, гормоны кипят. Не сотрется же? И Степа… не соображает ни на йоту. Ну, получил идиотский приказ – погодь, разберись, дай командиру возможность передумать. Нет же – схватил друганов и ускакал. Еще и в храме – совсем народ очумел за эти годы.

Оставалось только закрыть дурака, иначе люди не поняли бы. И на Севере переполошились бы. Вряд ли там организовали бы интервенцию в Илион, они боятся пара от своих фекалий, но все же…

Как так, отдать на поругание собственную жену, мать маленькой девочки, талантливую ученую?!

Чтоб утихомирить страсти, пришлось утром пристрелить одного из участников преступления. Мамедов сбежал. Ааа, он еще застрелил сержанта Кузьму. Чем он провинился? Тяжело вспомнить, все как в тумане. Наверное, что-то с выродком.

Из-за оплошностей, допущенных подчиненными, пришлось на время оставить в покое и Менаева, и жену. Он даже сумел подзабыть о них, пока ставил спектакль – как же он любит театр!

А теперь вот это. Он потушил окурок, поправил китель и достал рацию.

– Леха, прием! Это я – да, самый первый, главный и единственный. Ты что, уже Альфу по голосу не узнаешь? Далеко ушел? Ну, плохо тебе. Гони скорее сюда.

Итак, нужно вернуть чистильщиков за Стену, снаружи – одна огромная мышеловка. До утра Илион продержится. А жена… все-таки лучше отправить за ней отряд. Пусть возвращается домой.

Глава 18. Воскрешение Короля

Нива летела по улицам настолько залитая кровью, что уже было трудно определить ее цвет как белый. И сейчас в машине было три пассажира – Крылова все же уступила предложению Афродиты. Правда, ученая перестраховалась. Перед тем, как подобрать девицу, они познакомились более тесно.

Когда эпилептичка предложила информацию в обмен на спасение, Лена задумалась. Буквально чуть-чуть – момент для мозгового штурма был не слишком подходящий – а затем кивнула.

– Залезай! – сказала она. – Эй, секундочку! Пистолет я заберу!

Брюнетка намеревалась шмыгнуть в салон, как вдруг почувствовала удар в затылок, словно ее пронзила молния. Ребенок на заднем сидении вскрикнул, в голове потемнело, и она провалилась в беспамятство.

Вырубив Диту, ученая погнала машину на всех парусах. Остановиться пришлось на мосту – дорогу преграждал опущенный шлагбаум, хотя военных не было. Оглянувшись по сторонам, Крылова скрутила скотчем конечности брюнетки, а затем вышла освободить проезд. Из города доносился то ли визг, то ли вой. Топот ног. Стрекот в ушах. Возможно, это вообще ей только кажется…

Донеслось фырканье – вместе со звуком чего-то волочащегося. Лена оглянулась, но в темноте никого не было видно. За перилами шумела Катунь, и в воде отражалась небесная чернота. Что-то крепко схватило за левую лодыжку и дернуло – она чуть не упала – это была рука… Блин!

Ученая стала отбиваться, а затем выстрелила туда, где должно было находиться туловище. Хватка ослабла, и она вырвалась. Насветила фонарем – это был морф в солдатской форме, с объеденными до костей ногами, проползший под турникетом. Немного дальше, возле будки КПП, полз еще один безногий в изодранном пикселе. Она в мгновение ока оказалась за рулем и дала по газам. Нива тараном снесла заградительную стрелу и покинула Новогорск.

– Да ты хулиганка, – произнесла Афродита, и оказалось, что она очнулась. – Вырубила меня исподтишка, протаранила КПП. Не ожидала такого от тебя. Ничего, мне нравятся такие. Люблю строптивых.

Крылова взглянула на нее с удивлением, а затем отвесила пощечину. Она не собиралась состязаться в ораторском мастерстве со шлюхой, которую трахнул Менаев.

– Надейся, чтоб и я стала тебе симпатизировать – когда ты все расскажешь.

Брюнетка нахмурилась и заткнулась. А Лена заметила в зеркале заднего вида, что в городе осветилось небо – светом от автомобильных фар. Вполне вероятно, что ее преследовали.

****

Несмотря на потерю любимой куклы, Милана держалась. Казалось, что после всего увиденного, спокойная темнота за окнами Нивы лишь успокаивала ее. Она даже уснула.

Крылова не собиралась терять время зазря.

– Кто-то еще охотится за Ковчегом? – грубо спросила она.

Афродита облизала губы, слизывая кровь, сочащуюся с разбитого носа. В принципе, скрывать существование Синдиката не имело смысла, а правда могла дать преимущество – доверие.

– Что ты знаешь о Божьем промысле? – спросила она, и сейчас ей понравился новый звонкий голос.

– Промысел Божий? – на лбу ученой отобразилось смятение. – Провидение Господне… пути Господни неисповедимы… – вспоминала она. – Это положение в теологии, согласно которому никому не дано знать замысел Творца.

– Ага, – удовлетворенно кивнула Дита. – А теперь представь, что уже много лет существует церковь, синдикат, можно сказать «секта» – которая занимается реализацией божьего промысла.

Крылова крепче схватила руль, пытаясь не врезаться во что-нибудь.

– Все это так и называется – Божий промысел, Синдикат Провидения, Богобратство, – рассказывала брюнетка. – И смысл деятельности Синдиката – в том, чтоб содействовать Концу Света, так как это является волей Сурового Бога – Доброго Господина Абракса.

– Кого? – не поняла Лена.

– Они говорят – «наш Добрый Господин Абракс», – повторила Афродита. – Это имя известно с древнейших времен, оно наносилось на резные камни, которые служили в качестве оберегов.

– Именно по воле Абракса произошла пандемия, – продолжила она, внимательно следя за поворотами руля. – Такова Божья воля – человечество должно быть уничтожено.

Какое-то время они ехали молча. Крылова обдумывала услышанное, а Гермес-Дита сокрушалась, что руки слишком стянуты скотчем, и думала, чем еще огорошить свою захватчицу.

– Что конкретно для Апокалипсиса делает эта секта? – наконец спросила Лена.

– Убивает людей, привлекает нечистых к поселениям и помогает проникнуть внутрь, – ответила брюнетка. – Разные диверсии, одним словом.

– Значит, они ищут Ковчег, чтоб лишить людей шансов?! – озарило ученую.

Афродита кивнула.

– И эти сектанты убили Артура, чтоб завладеть Ковчегом?

– Майора? Нет, – опровергла Дита. – Синдикат не успел это сделать. Твоего друга убил Менаев.

– Что?! – Крылова не ожидала такого. – Зачем он это сделал? Он тоже хочет завладеть Ковчегом?

– Нет, – рассмеялась девица. – Он не знал о нем. И кишка тонка… выродок принес Мчатряна в жертву. Подставил. И благодаря этому спасся.

– Так вот, почему у аптеки были его следы…

– Да, именно, – улыбнулась Афродита, царапая ногтями ленту скотча.

Когда Нива свернула вправо, заморосил дождь. Вдалеке вырисовались очертания фермы, к которой они приближались.

– А ты откуда обо всем этом знаешь? – Лена наконец спросила о том, что было не менее важно.

– Я – синдик, – не без гордости сообщила Дита. – Так сказать, оперативный агент. Элита Синдиката… да, я состою в Богобратстве. Хотя, вернее – состояла.

****

Цербер устал, и теперь просто лежал на сидении, возвратив голову в салон. Я беспокоился за него, хотя то, что он до сих пор не превратился, было хорошим знаком. Инкубационный период человека составляет от 5 до 15 минут, хотя, конечно, все индивидуально. Цербер был поменьше среднестатистического человека, так что должен был достичь агрессивной стадии еще раньше. Однако ничего не происходило – пес выглядел уставшим, но вполне адекватным. Дай бог… хотя, честно, не ожидал от себя сентиментальности.

Терракотовый запорожец лихо промчал по улицам Новогорска и лишь возле Паприки я притормозил. Там стоял армейский внедорожник, асфальт был усеян кишками и хрящами, а дома вокруг были исполосованы автоматными очередями. Я вышел осмотреться, а Цербер наоборот, не пожелал покидать салон даже после подзатыльника (я проверял, остался ли я все тем же циничным хамом). Ну и ладно.

Еще на дороге валялись… это моноколеса? Ого, откуда они здесь? На обочине я заметил что-то похожее на руку, подошел и удивился – черная ладошка, перекушенная под запястьем. Негры?!

У спортклуба лежала свинка Пепа – значит, Кареглазка была здесь. Я позвал, но безрезультатно – оставалось надеяться, что с ней все нормально, и она уже покинула пределы Долины.

Цербер залаял, и я заметил бегущих трескунов. Викрама срань! Я вскочил в горбатого, и вовремя – твари окружили машину. Нажав на газ, я вырвался из их цепких, как клещи, рук, и устремился прочь – попутно передавив штук пять – краклы хрустели под колесами, как свежие наггетсы.

****

Крылова оставила дочку спать в машине, а сама втащила Афродиту внутрь фермы. Огромное прямоугольное помещение было перегорожено стойлами и канализационными стоками. Трубы, сваренные между собой, цепи, бетон и запах навоза. В некоторых местах так и остались лежать сухие кучки коровьих экскрементов.

В бытовке стояли топчан и стол, грубо сколоченный из досок. Окошко из мутных стеклоблоков выходило куда-то вовнутрь хозяйственного двора. Ученая включила телефон – заряд батареи слабый, хотя аппарат работал. По памяти ввела номер, и в тишине раздались характерные гудки. Прошло не меньше минуты, прежде чем на другом конце «провода» отозвался голос.

– Диспетчер Северных колоний, я слушаю! – прозвучал всполошенный мужской голос. Может, потому что была ночь, а может, потому что на этот номер давно никто не звонил.

Лена улыбнулась, поглядывая на сектантку, сидевшую на топчане.

– Диспетчер, меня зовут Крылова Елена Ивановна! Могу я поговорить с Мечом? – она назвала позывной Мечникова, который являлся, по сути, сокращением фамилии.

– Крылова?! – диспетчер, казалось, удивился. – Повторите! Вам нужен Меч?

– Подтверждаю.

– Не самый подходящий момент, пожалуй… но я попытаюсь, – растерянно сообщил мужчина. – Ожидайте.

Голос умолк. Ученая с нетерпением глядела на телефон, и даже стала волноваться, ведь прошло минут пять, прежде чем динамик снова затрещал.

– Меч, слушаю. Лена, это ты? Что за срочность?

– Сергей Сергеевич, нужна срочная эвакуация! – затараторила девушка. – В Новом Илионе вспышка инфекции, а у Горина сорвало крышу. Сережа, я сейчас нахожусь за пределами Новогорской долины, так как он заглушил радиоэфир.

– Стоп… стоп! Прекрати! – генерал-президент грубо оборвал ее, чтоб переговорить с кем-то рядом. – Лена, я не смогу помочь.

– Сергей, я здесь с дочкой! Если ты не поможешь, мы погибнем! – она не верила своим ушам, она задыхалась от волнения. – Как ты можешь?!

В трубке прозвучал вздох.

– Лена, я не настолько злопамятный. И я с радостью отправил бы за тобой самолет. Но я не могу.

Рядом с Мечниковым послышались испуганные голоса и стрельба вперемешку со взрывами.

– Выбирайся сама, – продолжил он. – Будь осторожна. Буду рад увидеть тебя снова. Здесь – если мы выживем, и это место еще будет существовать.

Бархатный бас сменили короткие гудки, и телефон потускнел, показывая мигающую красную батарею. Афродита ухмыльнулась. Но Крылова не могла позволить себе сдаться, от нее зависела не только ее жизнь, а и жизнь дочери. Она снова позвонила.

– Диспетчер, слушаю.

– Я не договорила!

– Ясно. Но Сергей Сергеевич уже улетел, – сообщил диспетчер. – Вы простите, я тоже покидаю вышку – у нас тут армагеддон…

– Что? Что у вас?! – кричала ученая, ноэкран уже потух – батарея разрядилась.

– Поломали тебе все планы, – отозвалась сектантка. – Почеши мне лучше живот, сил уж нет.

Лена взглянула с ненавистью, думая, что лучше сделать с этой шлюхой.

– Да ладно тебе! – брюнетка засмеялась. – Не враг я, не враг. Проклятье, не могу, как же чешется…

Крылова приставила к ее животу ствол и несколько раз неуклюже провела им.

– Моя же ты спасительница, – облегченно выдохнула Афродита. – Я так понимаю, что подмоги не будет? А значит, что нам нужно? – она сделала выжидающую паузу, а потом триумфально продолжила. – Нужно в Новониколаевск, в Биоген! Верно? Мне, правда, самой интересно, что же это такое – Ковчег…

– Нам туда не добраться.

– Не ссы, подруга. У меня есть самолет, мигом долетим.

Лена изумилась.

– Самолет?

– Да-да, – подтвердила сектантка, и в этот момент снаружи донесся звук подъехавшей машины. – Только к нему еще нужно добраться…

****

Я подоспел как раз вовремя. Свернул на ферму, следуя за светом авто, ехавшего далеко впереди, и не предполагая, что еду совсем не в хвосте у Кареглазки (ах, хвост… мне всегда нравилась ее филейная часть). Сразу за лесопосадкой дорога шла через пустырь, мимо поля с высокими засохшими сорняками, среди которых фары выхватили парочку полудиких подсолнухов.

Донеслись звуки стрельбы, и я разогнался чуть ли не до максимальных «лошадей». На бугорке запорожец взлетел и едва не врезался в следующий холмик – благо, что это грунтовка, а то рассыпалась бы колымага на множество искорок, как персеиды на звездном небе.

Перед глазами возникла старая добротная ферма, предназначенная коров на сто-двести – если бы я еще и в этом разбирался, то цены мне не было бы. У стены расположилось старинное ржавое приспособление, являющееся конвейером для удаления навоза. Огромные ворота, в которые можно было заехать грузовиком, были приоткрыты, и возле них стояла Нива, которая когда-то была белой – сейчас она имела неизвестный для меня цвет, скорее всего, бурый.

А прямо передо мной оказался армейский джип, у которого суетились вояки. Кажется, перед моим появлением они как раз накачивали Ниву свинцом.

Я притормозил, соображая, как поступить – так точно и солдаты, увидев горбатого, на мгновение опешили. От них отделился мужик с офицерскими знаками отличия, очевидно, намереваясь узнать, кто-кто в теремке живет (т.е. в запорожце). Я понял, что это не принесет ничего хорошего и, даже правильней сказать, испугавшись, погнал транспорт прямо на военных. Они, в свою очередь, стали стрелять. Викрам на ваши головы! Как можно стрелять, если не знаешь, в кого попадешь?!

И все же, решительность и эффект неожиданности принесли результаты – я буквально выбил одного из вояк, «поймав» его на капот. Играли когда-нибудь в шашки в Чапаева? Обожаю! Со стороны фермы вспыхнули два ствола, паля в джип. Кто-то закричал. Я долетел к навозному конвейеру, и до упора вывернул руль, развернувшись в лучших дрифтовых традициях. Щебень отскочила от колес, как скороговорки от зубов филолога.

За Нивой я разглядел импровизированную баррикаду, состоящую из пары бочек и обшитой железом двери, снятой с петель. Оттуда выглядывали Кареглазка и – о, Господи! – конченая Афродита. У брюнетки был увесистый ствол, который она уже направила на меня, когда Лена опустила ее руку. Еще дальше за ними выглядывало какое-то мелкое создание – Милана, догадался я.

Пулемет военных заработал, теперь поливая огнем не только Ниву с баррикадой, но и запорожец.

– Стоп, стоп! Да что же вы творите! – услышал я, когда пулемет заглох – также внезапно, как и перед этим начал строчить.

По голосу и силуэту я опознал капитана Шпигина. Офицер ругал подчиненных, и я догадался, что беспорядочное уничтожение все и вся – это не то, что они должны были сделать. Ну, конечно – они должны были захватить Крылову живой! Не мог же Горин отправить за женой киллеров. Вот почему обстреляна только Нива – чтоб она не могла на ней сбежать. А стрельба по баррикаде – это уже импульсивный всплеск агрессии, вызванный смертями товарищей.

– Заскакивай! – я сполз вниз по салону и приоткрыл дверцу, подзывая ученую рукой.

Она мельком оценила состояние Нивы и сорвалась, прихватив дочку и сумку. Хорошая реакция… Вслед за ними влезла и Афродита.

Я нажал на газ и погнал вперед, снова на солдат. Кто-то пальнул, но Шпигин прекратил это безобразие. Я же, наклонившись, чтоб избежать шальной пули, на пару секунд утратил контроль над запорожцем, и на полной скорости врезался во внедорожник. Повезло, что на горбатом двигатель находится сзади – капот был всмятку. Еще одним плюсом было то, что я столкнул джип в овраг – заполненный болотной жижей. Вояки вопили как резанные, я же быстро завелся и умчался под грохот выстрелов по моим колесам. Через пару минут я оказался на автотрассе.

– Куда едем, красотка? – спросил я Кареглазку, с удовольствием наблюдая отвращение Афродиты – у нее на коленях сидел страшила Цербер.

– Поехали на армейские склады в Рудниках, – ответила Лена и заглянула в зеркало, встретившись глазами с брюнеткой. – Говорят, там есть кое-что нужное. И, Гриша, давай без всех этих флиртов. Я тебя не простила. И не буду этого делать.

– А что там? – спросил я, разочарованный такой реакцией на нашу встречу.

Однако Крылова не ответила – она лишь протянула руку назад, и Дита нехотя передала ей громадный револьвер с рифленым стволом.

****

В канализационном колодце находился блестящий черный кокон. Он не был похож ни на что из существующего на Земле – разве что богатая фантазия кинематографистов прошлого была способна создать что-то схожее. Плотное полотно сталеподобных нитей было залито смоляным субстратом, произведенным железами морфа. Ни одно живое существо в природе не было бы способно освободиться из такой колыбели.

Охотник находился внутри. Он пробудился… воскрес. И трансформировался.

Он был заперт в идеальной биологической тюрьме, из которой не выбраться. Но Охотник прошел через апгрейд, пока был мертв. И стал полностью новым, совершенным творением Сурового Бога.

Биомеханические конечности шевельнулись, а затем стали колотить по стенкам кокона, каждый раз многократно усиливая нажим. Но оболочка лишь выпучивалась в местах ударов, некоторые нити лопались, а основное полотно все еще было готово удерживать стадо слонов.

Ни одно живое существо в природе не смогло бы разорвать эти оковы. Однако Охотник возродился от смерти не таким, каким был. Остановившись на мгновение, неоморф по-кошачьи выпустил когти, которые вгрызлись в мембрану, словно лезвия из вибраниума.

Когти рвали кокон до тех пор, пока Охотник не вывалился, будто морж в нефтяной пленке. На нем не было и следа прежних смертельных ранений. Он переродился. И теперь напоминал слепого ящера – большая продолговатая голова без глазниц, без носовых и ушных хрящей, имеющая огромную пасть, обильно усеянную массивными острыми клыками.

Охотник просканировал окружающее пространство, как набор световых сигнатур. Чтоб выбраться из колодца наружу, он пополз по стене, используя сломанные скобы ржавой лестницы.

Его появление ошеломило едоков сверху. Одна из особей, успевшая возглавить стаю, разъяренно набросилась на воскресшего, пытаясь вырвать плечевой сустав. Неоморф легко, как одуванчик, сорвал его голову, и жадно, торопливо обглодал. Ему нужна была энергия.

Из двухэтажки и соседних домов, из дальних закоулков и подворотней появились голодные, галопом мчась к необычному слепому монстру. Вытянувшись как струна, Охотник высунул хобот – перерожденную гортань – и застрекотал. Едоки застыли, как завороженные, подчиняясь новому предводителю.

Немного спустя Охотник взобрался на пожарную каланчу – самое высокое здание в Путиловке – и наполнил округу электрическим потрескиванием. Зов нового Короля. Скоро он соберет армию ненасытных и убьет всех людей до единого. И тогда он вернет Мару. Так говорит ему голос.

****

Было еще темно, за окнами периодически раздавалась стрельба, когда солдаты выволокли Креза из палаты – и прямо за плац, к безбожно грохочущему вертолету. В салоне Горин, снаружи – Сидоров с забинтованной головой. Разве он не в карцере?!

– Босс ждет! – лейтенант подсадил ученого, а затем и сам забрался внутрь.

Горин улыбался. Он помог обессиленному Крезу влезть.

– Доброе утро, Александр Борисович!

Иммунолог скривился в ответ, сев напротив и пощупав повязку на шее. Удивительно, что он выжил, потеряв столько крови… а теперь не хватало помереть от выбрыков запойного солдафона. Рядом обнаружился Ливанов, который слащаво улыбнулся вместо приветствия.

– Илья Андреевич, еще и пяти часов нет… Что случилось?

– Сейчас сами увидите, – полковник рассмеялся, заполнив салон перегаром. – Поверьте – это будет бесподобно.

Вертолет, чуть накренившись, поднялся в воздух.

– Куда мы летим?

– Сейчас, сейчас, – голос Горина звучал успокаивающе, что еще больше обеспокоило ученого.

Ми-8 покинул Илион, направившись к Новогорску. Внизу проплыли улицы заброшенного городка.

– Александр Борисович! – позвал вояка. – Скажите, где моя жена?

– Я не знаю, – Крез напрягся. – Разве она не в Илионе?

– Ее нет, – полковник смотрел пристально, и его глаза были налиты кровью – то ли от злости, то ли с перепоя. – Вы ведь знали, что она сбежит?

– ЧТО?! Я не знал! – Крез схватился за повязку, почувствовав, как пульсирует вена, и надулась шея. – Да, она высказывала желание. Но откуда я мог знать? Я не воспринял это серьезно.

Ему показалось, что это звучит жалко.

– Я ее отговаривал! – выпалил он, чтоб усилить эффект своей невинности.

Горин улыбнулся и похлопал его по плечу.

– Да-да… я верю вам, – он задумался. – Но почему вы ничего не сказали мне? Об этом ее желании?

– Сбежать – это глупость. Как в это можно поверить? – старик взглянул на Сидорова. – Такое намерение – не более чем последствие травмы, шока – после того, как солдаты напали на нее.

Лейтенант сидел истуканом, словно речь шла не о нем.

– Да-да, конечно… – протянул полковник. – Тут каждый совершал ошибки, это точно. Сейчас…

Он смолк, копошась в подсумке, будто что-то искал. Вертолет все это время летел на север, за пределы долины. Может, ищут Крылову, – подумалось Крезу.

– Возьмите, – Горин наконец нашел искомое и протянул ученому смартфон. – Сомнения. Всему виной ваши сомнения, мой друг, – вертолет вдруг развернулся. – Вы обязаны были выбрать сторону, за которую играете. И идти до конца. Да берите уже!

Александр Борисович понял, что чего-то не знает.

– Я думаю, что Елена Ивановна попробует связаться с Мечниковым. Она хотела забрать со склада спутниковый телефон, который изъяли у негра, – сообщил он, рассчитывая обратить вспять немилость полковника. – Второй вариант – она отправится в Новониколаевск. Там до Вспышки был научный центр «Биоген», и там, скорее всего, Мчатрян нашел свой Ковчег.

Вояка покачал головой и улыбнулся.

– Замечательно, когда есть, что сказать, – он тыкнул пальцем на смартфон. – Вы, все же, включите. Там есть интересный ролик.

Ученый, прищурившись, нажал на «плэй» и на экране ожило лицо Афродиты. В двухминутном видео она взялась рассекретить личность некоего «Буревестника» – и каждое ее слово было словно гвозди, заколачивающие гроб. «Буревестник – один из лидеров апокалиптической церкви «Синдикат Божьего промысла», а также – опытный диверсант и организатор множества миссий по ликвидации человеческих поселений», – вещала девица, приведя в качестве примера гибель Полярного. «Но как ему все это удается? – задалась вопросом брюнетка. – Оказалось, что Буревестник давно обосновался в месте под названием Новый Илион – под именем уважаемого ученого-иммунолога Александра Борисовича Креза. К сожалению, трудно переоценить роль Креза в смерти юного Данила Горина»…

С каждой секундой Крез все внимательней следил за разоблачением Афродиты, фиксируя слабые места в ее аргументации – чтоб нивелировать обвинения. Сдаться и признать поражение? Никогда! Его не пугала смерть, но он должен был еще послужить Абраксу и Коллегии. Жизнь на алтарь – всегда успеется. Внезапно запахло мятой и что-то острое вонзилось в живот.

– Я не против вас, – прошептал ученый, но голос ему уже не подчинялся.

Вертолет спустился вниз – к большому зданию на пустыре посередине Новогорска.

****

С позавчерашнего дня в Рудниках оставались только два солдата, и Афродита знала, как их быстро обезвредить. Связав и заперев ребят, мы воззрели на пропеллерный Ан-2, ярко-красный, земляничного оттенка.

– А он хоть летает? – усомнился я. – И разве кто-то умеет летать на самолете?

– Я летала когда-то, – сообщила Кареглазка. – Но действительно, долетим ли мы до Новониколаевска?

– Мне кажется, у нас нет другого выбора, – отрезала Дита, обдумывая что-то свое. – Может, у вас есть план получше?

Подумав, я отрицательно замахал головой, выпятив губы, а Крылова взглянула на дочку – Милана дремала в машине. Мне показалось, что Лена дала малой снотворное – ну, не может ребенок спать, когда происходят такие события!

Кареглазка командовала, оглядывая самолет – то принеси канистры, то открой-проверь электропроводку, то еще какая-то херь, смысла которой я не понимал – а если бы понимал, то давно умотал на собственном фальконе в свой собственный Спермалион. Периодически я поглядывал на Цербера, хотя он оставался обычной страшной собакой, не демонстрируя бешенства или других признаков безумия. Прошло два-три часа, и я уже пребывал в уверенности, что метаморфоза ему не грозит, иначе – упаси боже, что мы будем делать с этим в полете?!

Наконец, мы были готовы. Я бы еще покурил да посидел – что-то мне было страшновато, но Лена настаивала вылететь как можно скорее. Она считала, что муж может найти ее здесь, и хотела максимально увеличить расстояние между собой и ним.

Афродита понесла в салон кукурузника последнюю сумку, за ней – мы с Крыловой. У меня на руках спал ребенок и пускал слюни на меховой воротник моей модной куртки. Лена это увидела и умилилась. Я вспомнил о браслете из цветных резинок на своей кисти, взглянул на него, и тоже улыбнулся. Подарок Миланы. Такой же она сделала и для Цербера – теперь это было у пса вместо ошейника. ЧЕГО? Я быстро стер улыбку с лица и абстрагировался от этой чуши. Чего только не приходится терпеть ради бабы!

Чокнутая сектантка (Кареглазка пересказала мне все, что ей рассказала Дита, по крайней мере, тогда я так думал) споткнулась у трапа и свалилась, как оборванная боксерская груша. Мы сначала бросились к ней, когда увидели, что ее сотрясает очередной приступ. Я думал помочь, но Лена ясно показала, что не стоит этого делать. Поэтому я просто переступил через извивающееся в конвульсиях тело и внес Милану в салон.

****

Охотник распространил зов настолько далеко, что откликнулись нечистые в радиусе многих километров. Словно очумевшие, они неслись к своему Королю и присоединялись к воинству, подобного которому еще не было.

Каким-то образом Гермес проник в сознание Охотника – и ужаснулся. Там находился Суровый Бог. Сам Абракс оседлал новое тело нечистой твари, тело, созданное для тотального истребления.

Внезапно голова Короля развернулась прямо к Гермесу и их глаза встретились, хотя неоморф – безглазый. Его глаза – глаза Абракса, и они смотрят прямо на человека – хотя и синдик присутствует здесь лишь духовно. Ядовитое зеленое свечение преодолевает гематоэнцефалический барьер и врывается в разум, выжигая нейроны и парализуя сознание.

Разъяренный Абракс понял, что он здесь не один, и сжигал Гермеса изнутри.

Синдик попятился и упал с крыши, разбившись, растекшись кровавой лужицей по бетонной плите – и вернувшись в ангар с самолетом. Он резко поднялся, широко раскрыв глаза и жадно глотая воздух. Удивляясь и радуясь одновременно, что Суровый Бог не завершил его уничтожение.

****

Когда Афродита очнулась, она выглядела потрясенной.

– Нужно спешить, – сказала она, держась за обшивку самолета. – БЫСТРЕЕ! – среагировала она на наше торможение.

Мы задраили люк и кукурузник взлетел. Я чуть не наложил в штаны, однако Лена справилась. Моя же ты кареглазая богиня!

– Нам лететь около 2-3 часов, – мимоходом сообщила она. – А теперь рассказывай, что случилось, – обратилась она к Дите.

– Все плохо, – сказала брюнетка. – Потому как всем нам – жопа.

– Мне, пожалуйста, Кареглазкину попу, – пошутил я, но видимо, неудачно – судя по брошенному на меня испепеляющему взгляду.

– Ты вообще-то сдохнешь первым, – ехидно сообщила Афродита.

– Да ладно тебе, – огрызнулся я. – Ты вообще не интересна – ни Елене Ивановне, ни мне. В сексе похожа на козявку – вялая, пассивная. И зад у тебя – одни кости. Чуть лобок не отбил.

Крылова зарядила мне пощечину, Дита прыснула слюнями от ненависти, а сзади расхохоталась Милана – не думаю, что она поняла, что к чему, но происходящее показалось ей смешным.

– Так о чем речь? – Лена хотела узнать, почему переполошилась сектантка.

– Завтра Новый Илион падет, – сказала Афродита. – И все умрут. И мы тоже – умрем, – она сглотнула комок в горле. – Тварь, которую этот скудоумный прозвал Охотником, прошла через новую метаморфозу. Она стала чем-то… это невероятно сильная тварь, а теперь – и умная, – она замолчала, не решившись поведать историю с Абраксом, завладевшим сознанием Охотника.

– Возможно, Ковчег сможет остановить катастрофу, – продолжила она, так как тишина затянулась. – Я думаю, что Ковчег – это нечто ключевое. Мы обязаны найти его.

Глава 19. Тайны Биогена

Крез очнулся в кромешной тьме в катакомбах, он понял это по запаху истлевшего дерьма, в которое уткнулся носом. Ужасно болела шея. Раскалывалась голова – возможно от того, что рядом громыхала музыка, а может из-за того, что прекратили действовать препараты, которые укололи в медчасти.

Он на ощупь нашел источник гвалта – смартфон, и побыстрее выключил, ведь музыка привлекала нечистых. Вместо этого включил фонарик и огляделся. Туннель: низкие потолки, узкий проход, высохший сток и плесень на стенах. Затхлый горький запах, пропитавший все вокруг.

Скорее всего, он находился под Новогорском. Удивительно, что Горин просто не убил его. Вероятно, он оставил ученого на съедение тварям. Это жестоко, но иммунолог знал – полковник способен на самые ужасные поступки. Особенно, учитывая роль Креза в смерти сына. Именно он спрятал Даню в самолете, летевшем с мобилизованными солдатами в Полярный. Именно Крез спланировал эту операцию. Тогда он думал, что чем больше людей погибнет, тем лучше. Ведь это и есть промысел Божий. Теперь же все происходящее являлось прямым последствием его поступков.

Вдалеке послышался скрежет, а затем – что-то похожее на стрекот. Очевидно, что часть зараженных уже прошли через метаморфозу. А так как сейчас снаружи должен быть день – то канализационные туннели являются логичным убежищем для морфов.

Согнувшись в три погибели под низким сводом, Буревестник бросился в сторону, противоположную той, откуда донесся стрекот. Впереди черным-черно и безумно страшно. Но другого выхода нет. Хвала Богу, что он очнулся раньше, чем нечистые добрались до него.

****

На рассвете окна Новониколаевского аэропорта напоминали фасеточные глаза огромного насекомого. Часть стеклопакетов была испещрена пулевыми отверстиями. У фасада стояли полицейские кареты на спущенных колесах и бульдозер, закрывший одну из дверей, еще один вход явственно пострадал от взрыва – там была раскурочена дверная рама. Судя по всему, кто-то бросался гранатами.

– Странно, – решила Кареглазка, оглядываясь по сторонам.

Она была умницей. Я и не думал, что мы сможем долететь до Новониколаевска, еще и благополучно сесть. Она – смогла. Все время полета я не отходил от нее ни на шаг, лишь изредка отлучаясь развлечь Милану – да и тогда я оставлял в кабине Цербера, который ошеломленно скалился навстречу облакам. А мне приходилось играть роль любящего дяди, желающего стать отчимом – что ж поделать. Возможно, это ненадолго – в нынешнем мире дети зачастую погибают первыми. Так что, мои шансы остаться в жизни наедине с Кареглазкой довольно высоки.

– Вспышка, – многозначительно сказал я. – Бои шли по всей стране. Где-то с автоматами и гранатами, как здесь, где-то – с вилами и топорами.

Лена задумчиво оглядела парковку, выискивая взглядом подходящее транспортное средство.

– Перед началом пандемии я была аспиранткой, – произнесла она отстраненно – по сути, отвечая на мою ремарку, но будто разговаривая не мной. – И в тот самый день, когда произошел первый инцидент в Индии, в универе прошел слух о ЧП в Новониколаевске. Все думали, что это оспа, коронавирус или, на крайний случай, эбола. Естественно, никто тогда и не думал о фуремии.

Я ни черта не понял, что имелось в виду, и что ей здесь не понравилось. И переспросить не успел – она что-то увидела вдалеке и устремилась туда, оставив меня со своей дочерью. Спрашивается – зачем? Зачем мне ребенок от непонятно кого? Как напоминание о том, что мамашку кто-то оприходовал?!

Сумасшедшая сектантка поскакала за ученой, а я медленно поплелся с девочкой. Ничего, я думаю, это все же станет плюсом к карме. Бог все видит, и вознаграждает труды – в данном случае, мои мучения с обработкой полковничьей жены.

– Ты женишься на мамочке? – вдруг ни с того, ни с сего спросила Милана.

Совершенно не было настроения разговаривать, хватит, я и так развлекал ее весь полет, а сам даже не вздремнул. А ее мать еще и игнорирует меня до сих пор, хотя я уже столько для нее сделал… А что именно сделал? Это застопорило мой мозг. Как она оценит мои старания, если я сам не могу абсорбировать сотворенное добро?

– Ты хочешь жениться на моей маме? – повторила вопрос девочка, как обычно надоедает вся эта мелюзга.

– Нет, я просто хочу залезть ей в трусы, – правдиво ответил я.

– Что? – не поняла она.

– Да, конечно. Я хочу жениться на твоей маме и купить ей много-много красивой одежды.

– А что такое «купить»? – она задумалась.

Мы как раз достигли ее мамаши, только что поковырявшейся в ярко-желтом Порше до включения двигателя – что-то радостно провопив, каждый свое, мы уселись и быстренько покинули территорию аэропорта. На выезде мы миновали блокпост: кучи песка с разорванных мешков и зеленый бронетранспортер. Видать, военные не впускали сюда людей. Или наоборот?

****

Солнце светило ярко-ярко, ночной иней сошел с травы, и природа оживала щебетанием птиц. Егор Мануйлов и Петр Тимофеевич расселись на лавке, нежась в теплых лучах. Они выполнили задачу и ждали дальнейших указаний.

– Нехорошее предчувствие у меня, – Бородин закурил.

– Чепуха! – Егор сиял. – Наконец, настоящее боевое задание. А не сидение за крепостными стенами. Так, глядишь, Босс нас заметит – и на повышение пойдем.

– Вот это точно ерундистика, – дед резко выдохнул дым. – Андреич и так все обо всех знает. Он, как Наполеон, помнит имена всех солдат и гражданских в Илионе. Хотел бы повысить – давно повысил. А сидение за Стеной – это вообще лучшее, что может быть. Забыл Вспышку?

Парень скептически прищурился и стал ковырять грунт под лавкой найденным гвоздем. Иногда Тимофеич нес ересь, не понимая, что жизнь изменилась и идет дальше. Старое поколение ничем не исправить, даже каленым железом. Вдалеке послышался вертолет.

– Зря выродка пропустили. Это наш бок, – констатировал Мануйлов, когда Ми-8 приблизился.

– Не чуди! – Бородин нервничал – то ли от бессонной ночи, то ли от дурного настроения. – И не вздумай никому такое сказать. Запомни, сынок: полковник делает и хорошо, и плохо. Иногда даже… совсем погано. И ты не то, что не обязан – ты не должен делать плохое вместе с ним. Не должен марать руки.

– Такая жизнь, – перебил парень. – Это приказы. А как иначе? Как вообще Вы умудряетесь разделять белое и черное, когда все оно – серое?!

– Как сердце скажет, как совесть отзовется – так и правильно, – ответил дед. – То будет белое.

– Значит, это совесть приказала Вам отпустить выродка?

– Ты сейчас не поймешь. Менаев во многом виноват, я уверен, – вздохнул Бородин. – Но в Илионе, сынок, у каждого есть свой скелет в шкафу. Половина – алкоголики и наркоманы, еще половина – убивали людей и ели, чтоб выжить. Вот только когда в этих раскладах появляется любовь – ей все прощается. Люди живут из-за любви. Она движет жизнью, историей, миром. В этом смысл. А иначе – зачем жить-то? Ради пожрать-посрать?

– Все прощается? Залезть в трусы к чужой жене?! – возмутился Егор, хотя в глубине души он кайфовал от дискуссий с Тимофеевичем.

– Главное, чтоб бляцтва не было.

Бородин встал, кряхтя – вертолет приземлился, и из него вышли Андреич с Сидоровым. Глаза полковника горели азартом, а лысина пускала солнечных зайчиков.

– Готово?! – перекрикнул он грохот вертолета.

Дед взглянул на экран георадара и покачал головой.

– Вроде. Объекты приближаются.

– Не надо «вроде». Там все закрыто? Проверили? – Горин показал на порожнее зернохранилище.

Бородин оглянулся на сооружение.

– Все заперто, а люк открыт.

– Хорошо, – полковник усмехнулся Мануйлову. – Значит, переходим ко второму этапу.

Подошедший Сидоров аккуратно поставил на траву две увесистые сумки.

– Так… ты моложе. И шустрее будешь. Значит, сумки твои, – сообщил парню лейтенант.

– А что надо?

Горин похлопал солдата по плечу и широко улыбнулся.

– Ты ведь любишь фейерверки, Егор?

****

Биоген находился примерно в 20 километрах от аэропорта – раз плюнуть. Но не тут-то было. Нам то и дело приходилось объезжать заторы из ржавых авто, часто нам встречались армейские машины: Уралы, бронетехника и даже танки. А за Новониколаевском ситуация стала еще хуже – дорога была полностью перегорожена танками, ощетинившимися стволами в сторону города.

– Надо было ехать по другой дороге, – расстроился я. – Кто же знал.

– Не уверена, что где-то лучше, – заметила Лена.

– Военные блокировали город, – встряла сектантка. – Никого не выпускали. Поэтому на остальных дорогах, скорее всего, ситуация аналогичная.

Ааа! Так бы сразу и сказали! Типа я не знал, что военные изолировали города, чтоб избежать распространения инфекции.

С трудом и изощрениями нам, наконец, удалось добраться до научного центра, где мы встретили еще одну аварию – судя по всему, красная выгоревшая «четверка» и дутая Шевроле не разъехались – капот Жигулей смялся гармошкой, погрузившись внутрь иномарки. Водитель Шевроле – скелет в сгнившей одежде – так и остался в машине, придавленный железом.

Эта авария заблокировала ворота КПП, поэтому нам пришлось оставить Порше, и зайти пешком. Биоген был опоясан двухметровым забором с колючей проволокой, вокруг были противотанковые ежи и меня, как клаустрофоба, это раздражало. Хорошо хоть ярко светило солнце, и это было залогом нашей безопасности – по крайней мере, от краклов. Цербер лаял и радостно вилял хвостом. Чему радуешься, кретин из мира животных? Ты же выдашь нас раньше времени! И я пнул его – не больно, но ощутимо, как мне кажется.

Впереди шла Афродита в черном кожаном костюме. Худая задница смотрелась аппетитней, чем она была на самом деле, но я был не в духе. Именно из-за нее я рассорился с Кареглазкой. И я так и не отомстил гадине… сам не знаю, как это получилось, может, повлиял вискарь, тайком оприходованный в самолете, но я резко выбросил ногу, подсекая – и она упала.

В глазах потемнело, и я почувствовал, как гравитация тоже увлекает меня вниз…

****

Охранник Дракин вел себя не так, как обычно. Он всегда был хладнокровный, как офицер НКВД, но этим пятничным вечером, 2 июня 2023 года, он заметно нервничал. Ключ выпал из руки, когда он выходил из корпуса №7, и громко звякнул на кафеле с болотными разводами.

– Яша, ты в порядке? – встревожился старший смены Емельянов.

– Да-да, – торопливо ответил Дракин, вытерев вспотевший лоб тыльной стороной ладони. – Звонили с роддома, просили приехать. Спешу просто.

– Ааа, тогда понятно, – заулыбался коллега. – Не волнуйся, все будет хорошо. Клава говорила, что вчера было улучшение. Передавай Марго привет. – Клава была кумой Емельянова и по совместительству – медсестрой в родильном отделении. Трепалась обо всем и обо всех.

Дракин взглянул, сжав губы. Привет передавай? А еще чего? Скоты.

Перед этим он неделю ходил по всему Биогену, сначала упрашивая начальство выдать зарплату и премию чуть раньше, а затем уговаривая коллег дать в долг. Но услышав о сумме, все отказывались. Да вы хоть немного дайте, я же не прошу у кого-то одного полмиллиона рублей! Не, ни один не одолжил – а чем отдавать будешь? Когда? Прости – у самого семья. Лиза, Таня, Света – они прибьют за такое… скоты.

Марго лежала на поддержке, и врачи сказали, что шансов фактически нет. Сорвется. Организм отторгнет ребенка. Она просила найти деньги, чтоб купить экспериментальный препарат, способный остановить процесс отторжения плода. А где он их найдет? Банк ограбит, который отказал в кредите?

Дракин был в отчаянии. Предплечье чесалось безумно, но – нельзя. Увидят, и прощай всё. Прощай Марго, ребенок, семья.

А это что? На крыше напротив сидели мальчики и махали ногами. Белобрысый и чернявый. Они внимательно следили за ним, как будто знали, что он сделал. Они его преследовали?

– А ну, пошли оттуда! Вообще охренели?! – заорал Дракин. – Убирайтесь – выпорю!

Рядом хлопнула дверь, он отвлекся, а когда снова посмотрел на крышу – никого не было. Может, галлюцинация? Учитывая все, вполне может быть. Нужно спешить.

Маргарита была для него всем. Ради нее, ее прихоти, он сделал ту большую дурацкую татуировку на груди – ХТК. Устроился на работу в Биоген. Купил квартиру в кредит. Лишь бы доказать ей, что он – сможет. Доказать тестю, что он обеспечит его дочь всем необходимым.

Два года они не могли завести ребенка, и когда это произошло, то их счастью не было предела. Слава Богу! Их отношения уже трещали, как ветхая материя, хотя он все еще сильно любил Марго. А вот она… была готова расстаться. Говорила – люблю тебя, но не могу так больше. Ни ребенка, ни денег, ни перспектив – как дальше жить вдвоем?

А тут – беременность, данная свыше. И окаченная ледяным душем в виде проблем с плодом. Нужны были деньги, но их не было.

И тогда появился азиат с татуированным лицом. Не иначе, как Мефистофель. Услуга за услугу. Он даст денег, а Дракин кое-что достанет. Что-то сильно охраняемое. Но и Мефистофель – даст много. «Не волнуйся. Нам это нужно, чтоб разрабатывать лекарство. Сам знаешь, каким вертким приходится быть, работая на рынке фармацевтики. На шаг впереди конкурентов», – улыбался азиат, и его глазки превратились в узкие щелки.

Нам? Кому нам? Да он никогда в жизни не сделает такого! Украсть патоген? С ума сошли?! Дракин продолжал упорно искать деньги, веря, что найдет. И даже когда все варианты сошли на нет, оставался отец Маргариты – Борис Павлович Громов, отставной военный, успешный бизнесмен. Он точно поможет – хотя идти к нему хотелось в последнюю очередь.

Борис Павлович выслушал с удивительным вниманием, такого не было за все годы их совместной жизни с Марго. Участливо кивал. А когда зять застыл, пытаясь выговорить слова просьбы, Борис Павлович доброжелательно улыбнулся – мол, ну давай, чего ты, мы ведь одна семья.

Когда же, заикаясь, Дракин наконец попросил у тестя деньги, Громов так громко расхохотался, что оплевал не только парня, но и любимое кресло. Видно, долго сдерживался.

«Ты смешон… ты ничтожество! Я ждал, что ты будешь ползать на коленях, и я бы спустил на тебя Рекса. Как ты жалок!» – хохотал Борис Павлович, иногда вытирая слюну с подбородка.

«Ты тупее, чем я думал. Я не дам тебе ни копейки. Могу дать только по тощей ряхе, – заливался тесть. – Скоро Риточка поймет, что ты – никто и ничто, и уйдет от тебя. Когда плод сорвется – можешь забыть о ней. Она выйдет замуж за приличного молодого человека, и у них будут дети, мои внуки – но уже не от тебя».

Дракин был раздавлен, как майский жук под грязным ботинком. Он напился, и тут снова заявился татуированный азиат со своим мешком денег, и внезапно Яша согласился – хрен с ним, я согласен. Разве я меньше заслуживаю денег, чем какой-нибудь ворюга замминистра Иванов? Или директор Биогена Козаченко? Пусть фармацевты работают – а он получит свою долю…

Посреди ночи его разбудил звонок из больницы – «вы знаете, препарат отлично действует, состояние роженицы улучшилось, вы такой молодец, что нашли деньги… но курс не закончен, нужны еще деньги». А днем еще звонил главврач, уточнив, что курс лечения прерывать нельзя. «Деньги будут сегодня? Нет, Вы с этим не играйтесь. Нужно продолжать».

Дракин уже передумал воровать биотехнологию, но и обратного пути не было. Вернуть деньги Мефистофелю он не мог.

Он сделал инъекцию перед выходом с работы. Место встречи с азиатом было под роддомом – там Мефистофель должен был рассчитаться, взять кровь с патогеном и дать противоядие. Все получится – иначе и быть не могло. Он все сделает ради Маргариты и ребенка.

В больнице ему поплохело. Врачи жадно схватили деньги, почему-то радостно поздравив с двойней. У него будет двое детей? Он рад, очень рад. Вот если бы перестало тошнить, это все от распухшего горла… и этот жар – он испепелял изнутри. Почему не действует антидот? Кашель разрывал легкие, пошла кровь, он упал в коридоре и его подхватили медики. Мимо пробежали китайцы с коматозником на каталке, спешащие на рейс до Шанхая, а он кашлял и кашлял, пока его увозили на санитарной тележке. Кто эти мальчики, которые следят за ним? Он ведь не умрет? Он должен жить – у него есть Марго, и двое детишек – скоро, они родятся совсем скоро…

****

Мое лицо было мокрым. Воняло псиной, и я чуть не вырвал. С трудом разодрав глаза, склеившиеся от чего-то липкого, я увидел морду Цербера с высунутым языком – он мог реально пугать людей. Раньше на таком деньги зарабатывали.

– Вонючка шелудивая! Да отстань ты! – я прогнал животное и увидел рядом Кареглазку с дочкой.

– Закончил глючить? – она с трудом скрывала злость.

– Что? Что случилось?! – я приподнялся и увидел рядом сектантку – она так же, как и я, приходила в себя. – Афродита, что это было? Кто тот чернявый мальчик?

Брюнетка терла голову, наверное, она ударилась о землю, когда упала. Перейдя к затылку, она посмотрела на меня.

– В тебе что-то не так. Я не понимаю, как ты видишь мои галлюцинации.

– А тот охранник… это Охотник? – ощущение реальности увиденного не покидало меня. – ТАК ПОЯВИЛАСЬ ВИКРАМИЯ?! – чеканя каждое слово, произнес я, понимая, что сейчас как никогда близок к разгадке чего-то важного.

– Да. Я думаю, да, – Дита огляделась. – Все началось в Биогене. И, судя по всему, Божий промысел приложил к этому руку. Тот азиат – я знаю его. Это пастырь Арго. Он уже погиб. Это точно он.

Она смотрела на меня, я на нее, а Крылова – попеременно на нас обоих. И все втроем мы были ошеломлены прозвучавшей сентенцией. И в самом начале Вспышки, с Мадурайского инцидента, и затем, когда инфекция разлетелась по миру, и в следующие пять лет – всегда считалось, что INVITIS появился в Индии. Поэтому и названия были соответствующие: мадурайская чума, индийский грипп, викрамия и лихорадка Викрама (в «честь» нулевого пациента Викрама Матхаи). Чуть позже появился термин «фуремия», созданный Ортоном путем соединения латыни с греческим – «бешеная кровь».

Было множество предположений, откуда появился смертельный вирус – от военных разработок биологического оружия и биотерроризма до экологических предпосылок: глобального изменения климата, загрязненности планеты и т.д. Основные исследователи все же склонялись к искусственному происхождению. Правда, узнать больше они не смогли – умерли. Сэмюэль Ортон начал первым изучать болезнь и продержался чуть ли не дольше всех, но и он не смог найти ответ – кто и где разработал чуму 21-го века? Китай? Индия? США?

А теперь выясняется, что INVITIS произошел из лабораторий новониколаевского Биогена.

– Нам нужно найти, где побывал Артур, – очнулась Лена. – Возможно, что здесь был создан не только вирус, но и противоядие – лекарство, вакцина… мы должны найти Ковчег как можно скорее – до темна, – закончила она словами, которые я так часто слышал последние годы.

Да, теперь мы снова стали заложниками солнца и ночи. Неизвестно, что здесь происходит после заката – возможно, что трескунов в Биогене пруд пруди.

****

Крез понял, что нечистые преследуют его, когда стрекот стал явным, отдаваясь эхом по всему туннелю. Учитывая, что скорость тварей обычно была выше среднечеловеческой, то ему следовало поторопиться. Как назло, катакомба шла прямо, без всяких ответвлений. Это его беспокоило, ведь он подозревал, что этот путь предугадан Гориным – а это означало, что продолжая двигаться вперед, у него не остается шансов выжить.

Коридор становился уже, а у пола появился уклон вверх. Сколько же еще до выхода? Силы покидали его. А туннель вскоре настолько уменьшился, что можно было двигаться только на четвереньках. Колени отдавали болью – чертов артрит! – но он упорно лез к далекому просвету.

– ХРРР! – Буревестник оглянулся и увидел силуэт, движущийся за ним.

Он ускорился, фактически ползя, плечи с трудом проходили в узком лазе, неровности, словно наждак, ободрали рубашку и кожу, и свет приближался. А сзади все громче доносилась разъяренная трещотка и скрежет когтей о камень.

Фуух! Он оказался в колодце канализационного коллектора. К спасительному свету вела железная лестница. Метра четыре. Еще немного и он выберется.

До выхода наверх осталось совсем ничего, когда в левую ногу вцепилась рука и потянула вниз. Ученый попытался сбросить преследователя, но тот держал крепко и тянул сильно. Тогда Крез изо всех сил схватился за поручни, а правую ногу снял с лестницы – и ударил ею вниз – туда, где должен был быть нелюдь. Ботинок попал во что-то, затем еще раз, и еще. Хватка твари ослабела, и тогда он резко опустил вниз оба ботинка.

Нечисть сорвалась, а сам приор с трудом удержался. Ниже взбирался еще один морф, но старик поднажал и уже достиг поверхности. Еще чуть-чуть, и он оказался на полированном полу внутри здания. Свет здесь был тусклым, он едва проникал через высокие тонированные окна. У люка стояла коногонка, и это она помогла Крезу найти выход из подземелья.

Огромное арочное помещение, заваленное гнилыми деревянными ящиками. Чугунная крышка от люка рядом – надо бы закрыть отверстие колодца. Дьявольски тяжелая… боль в шее зажглась как шнур от динамита и стрельнула, отдавая в грудь и спину. Не стоит и пытаться. Внизу донеслось потрескивание – твари взбирались по лестнице, их было уже как грязи, один на другом.

Буревестник побежал к воротам, они виднелись метрах в тридцати. Заперто. Поддал плечом, но нет – он сейчас не в состоянии вышибать двери. Подбежал к двери неподалеку. Тоже заперто.

Старейшина понял, что здание полностью запечатано. Горин устроил западню. Стрекот прозвучал совсем близко – возле люка стояла тварь и кровожадно облизывалась, а над ободом колодца появились руки следующей нечисти.

****

Взрывчатка в сумках должна была быть заложена в туннеле, соединявшем зерносклад с общегородской канализационной системой. Судя по георадару, сейчас все краклы или большая их часть как раз собрались под ангаром, и взрыв изолировал бы трескунов от их гнездовий.

Мануйлов с дедом должны были спуститься под землю почти в километре от амбара. Доставить груз поближе, активировать и быстро слинять.

– Подашь мне сумки, – сказал Тимофеевич, когда они отодвинули крышку люку.

– Лучше я, – не согласился Егор. – Э… так нельзя… – возмутился он, ведь дед уже спускался.

На полдороге Бородин остановился. – Опускай одну!

Недовольный Мануйлов аккуратно опустил груз. Дед слез, придерживая дно сумки, отставил ее в сторонку и вернулся на лестницу.

– Чего стоишь!? Давай вторую!

Егор дождался, пока Бородин освободит лестницу, и сам полез вниз.

– Даже не думай! Я один пойду, – рявкнул Тимофеич. – А ты давай, дуй подальше. Растворись где-нибудь.

Он схватил сумки и развернулся к темноте туннеля.

– Вы же не сможете один. Босс приказал МНЕ это сделать! – Мануйлов растерялся.

– Спрячься пока, – лицо деда едва было видно. – А как рванет, тогда выйдешь к Андреичу.

– А вы?! Там же опасно!

– Там опасно и целой роте, – Бородин закурил. – Не переживай, я все сделаю. Я эти места хорошо знаю. Помнишь – я всю жизнь здесь прожил. Хороший был городок… – казалось, что дед замечтался.

– А где мы встретимся? – сдался Егор. – Давайте уж вдвоем пойдем к полковнику.

– Как выйду, так и встретимся, сынок, – тихо ответил Тимофеевич, прислушиваясь к звукам внутри катакомб.

И Бородин исчез, что-то бормоча под нос. А затем и его голос смолк. Мануйлов все еще подозревал неладное, но не имел понятия, как все исправить. Не лезть же вслед за дедом?! Тот накроет его крепким матом, и все равно выпровадит…

Оглядевшись по сторонам, парень ушел в заросший кленами городской сквер – там он спрятался за бетонной оградкой. Когда шуганет, большие дома могут рухнуть, а тут он был в безопасности.

****

Первым делом в административном корпусе мы нарыли информацию, где находился вирус INVITIS. Это было не так легко – в документации он фигурировал под названием «проект Modo». Так как Кареглазка не знала такой бациллы, то она логически предположила, что речь идет о чем-то новом. И все это время мы периодически обсуждали галлюцинацию. Лена категорически отказывалась верить, что видение имеет какую-либо реальную основу.

– Не верю, – повторяла она. – Хоть убейте, не верю.

– А Охотник? Почему мы видим с Дитой одно и то же? Почему мы увидели связь Охотника с Биогеном – куда нас привел Мчатрян? – настаивал я.

Я понимал, почему она не верит – я бы тоже не поверил, если бы сам не проник сквозь толщу времени. Да и сейчас оставались сомнения…

– Кажется, это связано с моей инкарнацией, – сказала Афродита. – Я принимаю противоядие, но видения все равно приходят. А вот, почему ты их видишь, я не понимаю.

– Чушь. Как же это нелепо, – отрезала Крылова. – Я уверена, что есть другое объяснение.

Вместе с Миланой она погладила Цербера, наминающего тушенку из найденной консервы.

Я подошел к Кареглазке, пользуясь каждой возможностью оказаться рядом. Моя рука скользнула по ее бедру, и я получил в ответ взгляд, полный ненависти. Она отодвинулась.

– Чего тебе?

– Это, вообще-то, мой пес, – заметил я. – Когда хочу, тогда и глажу.

Цербер, словно в ответ, зарычал на меня. Ах, вот оно что! Губошлеп вел себя по собачьи рядом со мной, а рядом с Кареглазкой и Миланой – строил из себя ангела… Только ангелок-то – горбатое чудище с облезшей шерстью! Игнорируя недовольство псины, я повернулся к Лене.

– Вы, ученые, всегда сомневаетесь. Даже когда ничего не остается, как поверить и попытаться понять: что это, и как оноработает. Так не может быть – вот и все, что вы говорите. А сами и понятия не имеете, как работает мир вокруг вас.

– Грамотей. Ну-ну, – съехидничала она.

Больше мы не разговаривали, пока не нашли проект «Модо». 7 корпус вызвал ощущение дежавю.

– Диски. Из дипломата Мчатряна, – сообразил я. – Это место было на видео с камер наблюдения.

Кареглазка кивнула, холодно и отстраненно, погруженная в собственные мысли. Смогу ли я снова добиться ее благосклонности? Мне не нравилось происходящее. Как же часто я желал возвращения каменного века, когда все было просто, и для овладения самкой было достаточно стукнуть ее и увлечь в пещеру! Особенно часто эти мысли меня посещали, когда я видел зад и бедра Лены – это настоящее произведение искусства. Хотя и остальные части тела были в норме…

Кодовые замки 7-го корпуса были вскрыты, что подтверждало – мы идем по следам Мчатряна. Дальше целесообразней было бы разделиться, но Крылова была против. Она не доверяла Афродите, хотя и ко мне относилась соответствующе.

Цербер постоянно гавкал, и я бесконечное множество раз затыкал его, пока девочка не попросила меня не обижать Пусю. Пусю! – Ха-ха-ха! А потом мой Монстро сбежал. Даже не знаю, куда он подевался. Я оглянулся – а его нет. Ну, и черт с ним.

Тактика Кареглазки, которая заключалась в первоочередном исследовании кабинетов руководства, полностью себя оправдала. Пройдя по бесконечным белым коридорам, этажам и лестницам, мы попали в кабинет начальника отдела биотехнологий Льва Пандерина. Лена открыла стол-бюро и достала кипу бумаг, фотографий, графиков и разнообразных отчетов.

Это надолго, решил я, и отправился в приемную – разглядывать огромный стенд. На нем были работники Биогена, ученые-исследователи, молекулярные биологи и вирусологи, инфекционисты, добровольцы из экспериментов, высокопоставленные чиновники, посещавшие корпус №7 – нет, я не блещу здесь перед вами познаниями, а кратко перечисляю регалии, которые указаны в подписях под фотографиями.

А вот и сам Лев Пандерин, смуглый высокий мужчина с роскошной кудрявой шевелюрой. Рядом с ним ребенок в инвалидной коляске. У меня странное чувство, что я уже где-то видел этого лысого мальчика. Но где?

А вот и животные: собаки, кошки, белые мыши и крысы – подопытные, видать. Снизу надписи – «Полкан, Исидор, Рекс, Муха». И большая фотография еще одной собаки – только испачканная в чем-то кроваво-коричневом – «Американский стагхаунд Чарли. Он же Чапа, любимчик корпуса №7». Афродита подошла и также уставилась на этот плакат.

– Я нашла, – выскочила из кабинета Крылова с ворохом бумаг. Она сияла. – Я знаю, как все началось. Слыхали про озеро Восток? – но мы с сектанткой смотрели как тупые бараны. – Антарктида?

– Озеро в Антарктиде? – переспросил я. – А какие там озера? Там же одни льды и ледники…

– Нет! – отрезала Лена, мельком взглянув на плакат со стагхаундом. – Видно, что ты прогуливал школу.

****

Считается, что первое упоминание викрамии датируется 3 июня 2023 года. Это та самая первая эпидемическая вспышка – Мадурайский инцидент в южной Индии. Тогда, в субботу в 10:10 в Мадурайском международном аэропорте приземлился рейс CA 370 из Шанхая, наполненный больными неизвестной болезнью, по симптоматике схожей с вирусом бешенства, только с укороченным инкубационным периодом.

Согласно записям бортового журнала индиец Викрам Матхаи, летевший на этом самолете, сначала «приболел» – он задыхался, кашлял и блевал, что впрочем, не помешало ему обезуметь. После того, как он искусал часть пассажиров, его вырубили, и он внезапно «дал дуба». Тогда еще не знали, конечно, что это метаморфоза – процесс трансформации организма и ДНК под влиянием вируса INVITIS. А буквально через 10 минут с ума стали сходить все, кого он покусал, и не только – еще часть заразилась от мокроты, выделенной Матхаи во время безудержного кашля.

К моменту захода на посадку на боинге уже творилось черт знает что. Один-единственный пилот, с трудом сохранивший адекватность чуть дольше коллег, посадил самолет, сломав крыло и наделав переполоху. Если бы тогда знали, что это только цветочки – а ягодки скоро вырвутся. 514 официально погибших – только в Мадурайском аэропорту.

Я прекрасно помню тот вирусный ролик, появившийся вскоре после самого происшествия. Салон старенького боинга, больше напоминающий провинциальный автобус, коих не счесть в субтропических азиях-африках: заполненный одеждами ярких оттенков, кожей разных цветов, курами, попугаями и удавами. Индийцы, китайцы, тибетцы, тамилы… кашляющие, мокрые от пота, бешеные – с глазами навыкате, с пульсирующими яремными венами на шеях.

А затем, новости из телевизора, соцсети каждый день, каждый час констатировали падение цивилизации – эпидемические вспышки в разных городах, сплошная зона смерти в Индии и Китае, карантинные мероприятия с привлечением армии и летальных видов вооружения, кадры стычек и полномасштабных боев с инфицированными, поголовная эвакуация и респираторы на испуганных лицах. Растерзанный Далай-лама. Эпатажная блогерша Марианна Рай, взбесившаяся в прямом эфире, что было понято поклонниками только после новостного сюжета на следующий день.

Уже к сентябрю наше правительство переместилось на Камчатку, США – на Аляску, Китая – в Тибет… Индия нанесла ядерный удар по Дели, а инфицированные уничтожили на Ньюфаунленде большую половину канадского правительства.

К осени 2023 года мир полностью погрузился в пучину хаоса и разрухи – вернее то, что от мира осталось. Где-то в октябре-ноябре 23-го (точную дату не знаю, телик уже не показывал, а сам я в это время прятался от краклов) вспышка произошла и на Камчатке, из-за чего правительство, то есть, его остатки, перебралось на острова в Северном Ледовитом океане. И, кажется, еще раньше инфицированные проникли на Аляску – хотя это не точно. На момент, когда мы с Танюшей встретили ублюдков Калугина, я уже потерялся не только в неведении, но и в днях.

Вот только никогда у меня в мыслях не появлялась версия, что создателем кошмара была отечественная лаборатория. Нет, я конечно не сомневался в талантах и гениях, присущих нашему народу, но чтоб так…

Итак, был 5 лет назад некий Лев Эмильевич Пандерин, светило науки, практик биологии, вирусологии и генетики. Одним из направлений его работы было изучение протовируса, обнаруженного в древней бактерии из глубин подземного антарктического озера Восток. Протовирус мог внедряться в организм и становиться симбионтом, который защищал хозяина и уничтожал большую часть угроз. При этом микроб был уязвим перед ультрафиолетом и неспособен выжить во внешней среде, контактируя с атмосферным воздухом. Видимо, это объяснялось и древностью объекта исследований, и привычной для него средой обитания в безвоздушном пространстве на глубине тысячи метров. Как бы там ни было, профессор и его коллеги определили протовирус как перспективный для использования в медицине, дав соответствующее название – «Modo».

Пандерин имел особый интерес к Модо – его сын Святослав был инвалидом, много лет безуспешно боровшимся с обширной онкологией. Опухолей было много, они поражали организм бедного мальчика метастазами, словно плесень сырую стену…

Работая с протовирусом, Пандерин в какой-то момент заразил им сына. Состояние ребенка улучшилось, однако полностью победить онкологию не удалось. И тогда профессор начал экспериментировать с генами.

Модифицированный патоген оказался настолько агрессивным, что ни один живой организм не мог ему сопротивляться. Центральная нервная система переживала коллапс, наступала клиническая смерть, которую можно было бы назвать «сбросом до заводских настроек», если бы не ускоренный процесс горизонтального переноса генов. Инфицированные животные умирали и воскресали совершенно другими существами – то, что потом будет названо метаморфозой. Агрессивные, без разума, без боли, неимоверно выносливые и сильные, вечно голодные к плоти, которая должна была подкреплять энергией изменения в организме, они крайне болезненно реагировали на солнечный свет, который, фактически, сжигал их при длительном воздействии.

В то же время, вирус уже не боялся воздуха, получив возможность распространяться как контактным путем (кровь, укус, слюна), так и воздушно-капельным, при кашле – хотя только на первой стадии, до метаморфозы. Именно эта особенность привела к тому, что вся глобальная борьба с пандемией быстро закончилась поражением человечества. Единственным нашим природным союзником оставалось солнце.

На этом история Крыловой, снабженная для вас моими комментариями, закончилась. Что произошло с Пандериным, и удалось ли ему излечить сына – неизвестно. Одно понятно – Modo, задуманный как средство спасения от всех болезней, благодаря Дракину и по замыслу Синдиката вырвался наружу, превратившись в кровожадное орудие Апокалипсиса – INVITIS.

Здесь, в Биогене, родилась Смерть. И здесь же Мчатрян нашел Ковчег. Вопрос – что это и где оно?!

Глава 20. Замок Спящей красавицы

Хотя мы и были потрясены, шок не мог затормозить наши изыскания. Спустившись на первый этаж, мы прошлись по правому крылу, где располагалась основная часть проекта «Модо». Почти все двери были распахнуты. Боксы для животных пустели, а иногда в них виднелись кости. На стенах бурые пятна, как от высохшей крови. Выйдя в атриум, заросший амброзией и громадной ивой, мы услышали собачий лай – негромкий, больше дразнящий, чем агрессивный.

– Пуся! – закричала Милана в то время, как я доставал пистолет.

Я ошибся – стрелять было не в кого. Это действительно был Цербер, несущийся к нам сломя голову. За ним, немного отстав, бежала еще одна собака, похожая на немецкую овчарку. Опасной она не выглядела, поэтому Кареглазка опустила мою руку с оружием. Цербер подскочил и стал ласкаться, а его блохастая подруга недоверчиво остановилась поодаль. Она не лаяла и не рычала, а лишь щерилась. Видать, сука.

– Что, страшила, нашел себе невесту? – спросил я, держа пистолет на виду.

Цербер стал облизывать мне пальцы, вызвав приступ отвращения, а затем мое квазимодо вернулось к овчарке, с довольным видом обтираясь об ее шерсть. Она, несомненно, отвечала ему взаимностью. Вот куда он ушился!

– Они как будто знакомы, – заметила Афродита.

– Действительно, – протянула Лена. – Что же это за собака?

– Здесь же были подопытные животные, – поумничал я. – Если так, то вот эта – здесь уже не меньше пяти лет, получается. А может, она – пришлая? Или она из более позднего выводка…

– Но Цербер знает ее, однозначно, – в глазах Кареглазки вспыхнул интерес. – Как он вообще у тебя появился? Меня это всегда удивляло. Ты не похож на любителя животных.

– Ты ошибаешься, – я не хотел развивать эту тему, так как она была связана с гибелью Мчатряна.

– Не-не, – она не собиралась сдаваться. – Объясни, как одна собака может знать другую собаку в полутысяче километров от нее.

– Так возьми и спроси у них! – пробурчал я. – Откуда я знаю? Он привязался и ходил за мной, но, заметь, я не прибил его и не съел. Что ты еще хочешь услышать?

– А где ты его подобрал? – встряла Дита.

– Где-где… в Межнике он шатался по улицам, – признался я. – А откуда он там взялся, откуда я знаю? Я не межанин или как там они себя называли.

– А когда это было? – Лена разволновалась.

– 14 апреля, – отрезал я, собираясь покинуть атриум – от нервов меня начало пучить, поэтому нужно было уединиться. Как говорила бабуля, пережившая немецкую оккупацию: «Никогда не терпи. Немцы были умными людьми – и не терпели».

– Когда-когда?! – не унималась ученая.

– Да что же ты заладила? – разозлился я, уже исчезая в дверном проеме. – 14 апреля! За ночь до того, как вы меня забрали на вертолете.

Установившаяся тишина будто ударила обухом по голове. Словно ветер прекратил шелестеть листьями. Собаки прекратили игриво рычать. Даже наши сердца прекратили пульсировать, а кровь застыла в жилах.

– День смерти Артура, – прошептала Лена, хотя даже это было для меня слишком громко. – Тогда его самолет сбили над Межником, а сам он погиб.

Склонившись, она протянула руку и позвала:

– Чапа, Чапа… Чапуля.

Два антенноподобных уха затрепетали и вскочили, а сам Цербер неуверенно оглянулся… и подбежал к ней, размахивая хвостом, как булавой.

– «Я, конечно, не сразу понял, что Чапа – это и есть наше спасение. Он – Ковчег для человечества», – процитировала сектантка дневник Мчатряна.

– Цербер – это Чарли, подопытный стагхаунд Биогена. И Цербер – это Ковчег, – сказала Кареглазка. – И все это время он был рядом.

****

Крез попятился к ржавым стеллажам у стены, пока нечистые прибывали в ангар. Они пока не нападали, но их ноздри уже раздувались в предвкушении поживы. Старые психические методики позволили приору остаться хладнокровным, хотя ожидание неминуемой смерти и страданий все же рушило зыбкое равновесие. Нужно что-то сделать… всегда есть вариант развития событий, который будет оптимальным.

Смартфон – мог ли он его использовать? Слабый свет, пробивающийся сквозь затемненные окна, не наносил упырям вреда, однако снижал резкость зрения. А если ослепить их фонариком? Если включить громко музыку? Сомнительные способы избежать гибели…

Внезапно словно гром прогремел. Уши заложило и, кажется, здание зашаталось. А затем пол обвалился, там, где был канализационный коллектор, заблокировав морфам обратный ход в катакомбы. Похоже, что неподалеку произошел взрыв. Последний нелюдь не успел покинуть колодец, его привалило, и он разрывал воздух жуткими воплями.

А вот и выход! Буревестник обнаружил лучик света из разбитого окошка чуть сверху, прямо над ним. Он поспешил вскарабкаться наверх по стеллажу, когда одна из тварей крепко схватила его за лодыжку и отшвырнула, словно человек был тряпичной игрушкой. Грохнувшись посредине ангара, приор оказался окружен. Он пытался ползти, когда его схватили с разных сторон. Его тело натянулось, как тетива… а затем боль стала невыносимой – и он кричал… и кричал, пока монстры раздирали его на куски.

****

Взрыв всколыхнул землю. Поднялась пыль, а железо на ангаре задребезжало, как новогодние колокольчики. На машине сработала сигнализация, и Сидоров бросился ее отключать. Горин с улыбкой глянул на парящий Ми-8. Солнце слепило глаза, и он прикрыл их ладонью.

– Начинай! – крикнул он пилоту, махнув рукой в подтверждение. Тот показал большой палец.

Мануйлов вернулся к ангару, как только услышал взрыв – он искал глазами деда, но не находил. Он ведь должен был уже вернуться! Там, на таймере, было пять минут – установить заряд и вылезть. Где же он?

– А где Бородин? – подскочил он к Сидорову.

– В смысле? – удивился лейтенант. – А ты что здесь делаешь?

– Мы разминулись с Петром Тимофеевичем, он ставил заряд в одном туннеле, а я в другом, – сообщил Егор заранее придуманную отмазку. – Я нигде не могу его найти.

– И ты типа успел вылезть из канализации? До взрыва? – когда Сидоров недоумевал, его лицо принимало смешной вид – он становился похож на маленького рыжего мальчугана, которому только что сказали, что торт закончился.

– Я успел, да, – быстро ответил парень и замолчал, осознав, что пять минут – это было слишком мало, чтоб успеть заложить взрывчатку и покинуть опасную зону.

Сидоров все еще глядел на солдата, как на привидение, когда его окликнул полковник.

– Степа, какого черта?! У нас кульминация третьего акта. Где пулеметчики?

Лейтенант убежал, а Мануйлов выдохнул и присел на корточки, а затем растекся по земле, как расплавленный в микроволновке сыр – ноги не хотели его держать. Он все понял.

Неподалеку стоял Горин, который улыбался солнцу, небу и вертолету, зависшему над ангаром. Как в замедленной съемке парень увидел отделяющиеся ракеты – вспыхнув на хвостах, они устремились вниз, уничтожая бетон, металл и стекло. В здании возникла грандиозная пробоина, в которую хлынул солнечный свет.

Вопли разнеслись над Долиной, уже через минуту дополнившись грохотом стрельбы – на Ми-8 к делу приступил пулеметчик. Полковник смеялся и не мог остановиться. Мануйлов глядел на него с ненавистью – как он посмел распоряжаться человеческими жизнями? Как он мог отправить на смерть Тимофеича?! Рука потянулась за пистолетом, но рядом оказался Сидоров.

– Убери-убери… – указал лейтенант на оружие. – Без тебя разберутся. Там, в принципе, уже и стрелять нечего, всех угандошили.

Вертолет сделал еще один залп, подорвав стену, и солдаты устремились туда. В разрушенном сооружении, среди раскуроченных бетонных плит, арматуры и асфальта, валялись морфы. Они еще дымились, обгоревшие под солнечным светом и пронизанные пулями. Посреди тлеющих завалов лежала голова Креза – ободранная и без туловища.

****

Мы рассчитывали уже завтра полететь на Новую Землю, запасшись топливом, и делая кратковременные посадки по пути следования.

– Поглядишь на мегаполис, – подколола меня Лена – она была в хорошем настроении.

– Как они там помещаются? – удивилась Афродита.

– Дома построили, теплотрассу и воду провели. Было нелегко, и все же смогли принять больше людей. Это же сейчас, фактически, столица, – ответила ученая.

Что-то она слишком любезничает с вертихвосткой. Она, конечно, стала добрее и со мной – но я-то заслуживаю этого. А сектантка была опасна, и мотивы ее были неизвестны. «Завтра полетим, завтра полетим» – слышал я постоянно от Лены, а сам думал – сначала надо ночь пережить.

Кареглазка вкратце объяснила, почему Цербер, он же Чапа – был Ковчегом. Оказывается, уродец был одной из подопытных инфицированных собак – вот только в его организме находился древний протовирус из Антарктиды, а не модифицированный INVITIS. И теперь в крови животного были антитела и, соответственно, иммунитет. Получается, что по аналогии с черной оспой, которую удалось победить в 18 столетии таким же способом – прививая людям более безобидную коровью оспу – то из крови Цербера-Чарли можно создать вакцину. Оставалось непонятным, сработает ли такой алгоритм для викрамии, и как именно.

Люди могли получить иммунитет либо же… вариантов было много. Я, кстати, сомневался, что вакцина спасет человечество – вот, если бы она появилась 5 лет назад… а сейчас наибольшую опасность представляло даже не заражение, а нападения краклов – а их, по моим представлениям, бродило по миру несколько миллиардов. Но Лена была рада, она была уверена в благоприятном исходе – тем более, что покойный деверь считал так же.

Они с сектанткой болтали, а я ушел прогуляться. Мы остановились заночевать в Замке Спящей красавицы – в декоративном сооружении, которое было частью парка развлечений у реки. Много камня, крепкие дубовые ворота, узкие окна-бойницы, а внутри – целые королевские апартаменты, очевидно, сдаваемые на ночь местным престарелым олигархам и их костлявым любовницам ссыкухам.

Исследовав окрестности, я притащил девчатам разные шмотки из ближайшего одежного магазина, колготки, белье и косметику. А после того, как я вскипятил на дровах несколько ведер речной воды, мы приняли импровизированный душ, и свежее белье оказалось очень кстати.

Кареглазка с возбужденными глазами схватила косметику, а за ней – и Милана. Афродита выглядела равнодушной – но я заметил блеск и в ее глазах.

– Что происходит? Зачем ты это принес? – подозрительно спросила Лена.

– Порадовать вас, – ответил я, как ни в чем не бывало. – Сегодня, можно сказать, праздник. Во-первых, мы не умерли и все целы-здоровы. А во-вторых, мы нашли Ковчег.

Она заулыбалась, хотя сразу же подавила улыбку.

– Спасибо, конечно. Но расслабляться рано. И учти – я тебя не простила. И не прощу. Ты понял? – ученая нахмурилась, но больше для того, чтоб я понял серьезность сказанного.

Я лишь кивнул, улыбнувшись максимально открыто, как мог – показав все зубы и сделав у глаз счастливые морщинки. У меня возникла еще одна идея. Если бы получилось, было бы великолепно, тем более, что Кареглазка уже накрасилась и нарядилась в юбочку с кофточкой, соскучившись по прошлой жизни.

Я вернулся через пару часов, и она сердилась.

– Ты где был? Спать пора, и закрыться. А если бы ты попался морфам?!

– Я кое-что нашел. Тебе нужно это увидеть, – сказал я.

– Нельзя выходить по ночам! Ты самоубийца?! – возмутилась она.

Я настаивал, а она – отказывалась, обосновывая это, в частности, тем, что она не оставит дочь вместе с сектанткой.

– Милана остается с Цербером, – уговаривал я. – А Дита заперта, – и показал ключ от двери. – Я же не дурак. И не самоубийца, – я улыбнулся. – Пойдем, это ненадолго. Только я завяжу тебе глаза.

– ЧТО?!

– Так надо, поверь.

Кареглазка наотрез отказывалась, но я все же уговорил ее, пообещав исчезнуть из ее жизни, как только мы окажемся в Колониях. А завязав ее глаза красным шарфиком, который нашелся в принесенных вещах, я сделал полдела. Если вы помните старый фильм про садомазохистов, то поймете – если завязать девушке глаза, можно сделать с ней что угодно. Рефлексы, как у курей.

Я провел Лену за руку по коридорам замка, мимо огромных рыцарей в чугунных доспехах и через дверные проемы с ветвистыми оленьими рогами сверху. Снаружи она споткнулась, и я едва ее удержал, прижав за талию.

– Хватит! – она хотела снять шарф, но я придержал ее руку.

Мы зашли за угол. Раздался щелчок, и жужжание заполнило воздух. Девушка испуганно шарахнулась – звук напоминал стрекотание.

– Нет, нет, стой! – попросил я. – А вот теперь можешь открыть глаза.

Она сняла повязку и остолбенела.

Парк развлечений сиял и сверкал, переливаясь разноцветными лампами – словно звезды стали ближе. Карусели и качели, колесо обозрения и американские горки, высотные башни свободного падения, батуты и детская железная дорога, а среди аттракционов – цветастые зонты пустых киосков. Кареглазка заворожено застыла, как вдруг фонтаны взорвались серебристыми струями – она ахнула, и наши ладони соединились. Заиграла музыка – не на полную громкость, но все же…

– Ты больной! А морфы? – она потрясенно выдохнула, а ее глаза горели.

– Ну как? Развлечемся? – я игриво прищурился. – Только мы, как золушки – у нас мало времени.

Вскоре она поняла, что я имел в виду. Я надыбал генераторы и запас топлива, с помощью чего восстановил электроснабжение парка. Но – не всего и временно – для полного энергообеспечения тут бы понадобилась Воронежская АЭС.

Под гротескными вратами в форме радуги нас ожидал столик с шампанским. Радуясь как дети, мы быстро одолели бутылку и заели ее шоколадными батончиками. Охмелев и забыв о пугающем мире, мы катались на автодроме на машинках, сталкиваясь и хохоча, как дебилы. Затем мы проехались на локомотиве по железной дороге – на безумной скорости, как для этого аттракциона, просто я снял ограничения скоростного режима. И все это время мои руки и тело все ближе прижимались к Лене, иногда она возмущенно отталкивала меня, хотя все чаще просто не реагировала – даже сама иногда в эмоциях хватая меня за руки.

На башни свободного падения она отказалась идти – вдруг свет погаснет или что-то сломается. И тогда мы пошли на карусель. Я немного отстал, сначала, чтоб открыть еще одну бутылку шампанского, а затем – чтоб полюбоваться ее бедрами – как бы хорошо они смотрелись на Спермоферме… и вспоминал каждый миг, когда удалось подсмотреть Кареглазке под юбку – там, между ножек в темных колготках белели новенькие свежие трусики и сводили меня с ума. Господи! Кажется, я хочу от нее детей… но это не точно.

На карусели я оседлал вертолет, а Лена взобрались на соседнюю лошадку, а вокруг нас в унисон завертелись слон, зебра, лебедь и самосвал. Минут пять мы катались, иногда закрывая глаза и вспоминая давно забытое – детство, родителей, школу, друзей, каждый – что-то свое. А затем все остановилось, свет погас, и мы погрузились в кромешную тьму.

– Пришел электрик и перерезал провода, – повторил я шутку, многократно озвученную в таких ситуациях отцом еще тогда, когда он был жив, а о Вспышке слыхом не слыхали.

– Где ты? – голос Кареглазки прозвучал несколько испуганно.

– Рядом! – я увидел ее на платформе и втащил в вертолет.

– Прекрати! Что ты делаешь? – возмутилась она, но ее сопротивление было неуверенным.

Я приобнял ее, притянул за голову и поцеловал. Она уклонилась и засмеялась.

– Опять ты за свое?!

Но я был настойчив. Губы проникли к ее шее и впились в нежную кожу так внезапно, что она застонала. Она пробовала вырваться, хотя уже «плыла». Я продолжал с еще большим рвением, кусая холку и уши, а руки платонически поглаживали талию и спину, опасаясь фальстарта… и в это время я шептал…

Любовь моя, которую не ждешь.

Любовь твоя – в которую не верю.

А может, мысленно, сама себе ты врешь.

А может, я тобой от скуки сердце грею?

Наверно, да, я знаю – ерунда,

Любовь, которую я нежно так лелею.

Все так нечестно, все только игра,

А разлюбить тебя я не могу – не смею…

– Я не помню такого в твоей тетради, – удивилась Кареглазка. – Или это не твое?

– Мое. Но его нет в тетради. Я написал это для тебя, – слукавил я.

Это стихотворение было написано давно, и я знал его наизусть – просто не записывал. Я тогда был влюблен в Нику. Но Лене знать об этом не обязательно, мое мнение – я написал, я и посвящаю, кому хочу.

– Я тебя не простила. И не прощу. ДА Я ТЕБЯ ПРОСТО НЕНАВИЖУ! – сообщила ученая, словно оправдываясь за невольную слабость.

Воля к сопротивлению была сломлена. Алкоголь, усталость и стресс последних дней, Ковчег и сотворенный мной праздник повлияли на произошедшее. Как и стих – всем девушкам нравится, когда им пишут стихи. Главное теперь – не спугнуть удачу. Возможно, Лена посчитала не важным, что я – подлец и негодяй… она ведь не замуж собралась!

И в этот раз, когда мои губы снова приблизились к ее губам, она меня не отвергла. Я почувствовал, что готов, и даже больше – могу опростоволоситься как подросток-девственник, и она это тоже почувствовала. Кареглазка спустила колготы с бельем и оказалась сверху, обхватив мою шею руками.

Неожиданно карусель снова включилась, медленно, рывками прокатив нас пару кругов – как раз столько, чтоб мы успели закончить.

Странно: несмотря на самоубийственное светозвуковое шоу, ни один трескун так и не заявился.

****

Утром Милана обнаружила под подушкой свою свинку Пепу и коробку с монпансье. Она безумно обрадовалась и подскочила ко мне, быстро спрятав улыбку – она же серьезный умный ребенок у такой же матери.

– Ггиша, это ты положил мне подагок под подушку? – серьезным тоном спросила девочка.

– Нет, конечно, – ответил я максимально сухо. – Зачем это мне? Брать что-то вкусное и класть тебе под подушку?! Я же не дурак.

****

Гермес-Афродита понимал, что пора расстаться с прелюбодейским мезальянсом. Ученая с выродком нашли Ковчег, а больше его ничего не интересовало. В Колонии он не собирался.

На рассвете случилась менструация… вернее, он сначала так подумал, ведь ничем другим это не могло быть. Ничего не болело, и было много крови из вагины, хотя логики в этом и не было – он не способен к деторождению. И действительно, присмотревшись, он понял – кровь была смешана с гноем. Это было продолжение и усиление того процесса разложения, который продолжал поражать его. Уродство, которое убивало. Если он не прекратит это.

В аэропорт они выехали рано утром.

– Я так и не дозвонилась диспетчеру. Не пойму, что у них там происходит, – сказала Крылова с заднего сидения, где она разместилась вместе с дочерью и собакой. – Придется лететь самим. Посмотрим, возможно, мы полетим на чем-то другом, более подходящем для столь длинного и экстремального полета, – добавила она, имея в виду необходимость преодолеть несколько тысяч километров, еще и в ледяной атмосфере Полярного круга.

Ученая избегала оставлять дочку с Афродитой, что синдик полностью одобрял – при достижении целей его не останавливали такие сентиментальные вещи, как дети. Главное – Цербер сзади. Самое ценное существо на свете. Станок Саморожденного.

Я смогу победить свое уродство, избавлюсь от гниения… стану совершенным… с придыханием подумал он. Я войду в историю, переродившись богом… и новая цель пульсировала в голове, не давая расслабиться. Спасибо отцу за правильную школу.

От него не укрылось, что Крылова стала мягче с выродком, разговорчивее, из голоса девушки исчезли нотки обиды. Наоборот, теперь мамашка с Менаевым периодически встречались глазами в зеркале заднего вида. Наступил тот миг, когда требовалось ударить.

– Я вижу, вы помирились, – скучным голосом подметила брюнетка. – Очевидно, что даже полюбили друг друга, – в слове «полюбили», произнесенном с явным сарказмом, был завуалирован намек на секс.

Ученая покраснела, а Менаев раздраженно вспыхнул.

– Иди нафиг! Это не твое дело!

Девочка сзади рассмеялась, увидев в зеркале улыбку Афродиты.

– Тили-тили-тесто, жених и невеста, – нараспев заголосила она.

– Мила, хватит! – урезонила ее Крылова.

– А ты рассказал Елене Ивановне, как погиб Мчатрян? – спросила Дита у выродка. – Да что там Мчатрян – ты же собственную маму оставил за дверью.

Гриша побагровел, его ноздри раздулись, как кузнечные меха.

– Он же не только маму оставил умирать. Елена Ивановна, в шкафу у твоего избранника много скелетов. Побольше, чем у кого-либо, – сектантка и не думала затыкаться, наоборот. – Я не думаю, что ты достойна такого. К тому же, у тебя маленький ребенок, дочь. Ты же знаешь, как тяжело девочкам с отчимами, да еще и с таким аморальным отребьем?

Менаев выругался, продолжая рулить и уставившись в крутой дорожный поворот, выходящий на эстакаду к аэропорту, а Крылова смотрела на него и настороженно молчала.

– Гриша не только свою маму отправил на тот свет. Не меньше, чем Гитлер. Какой-то маньяк серийный… – долбил камень синдик. – Он ведь такого в своей тетрадке со стихами не пишет?

– Гриш… – неуверенно сказала Крылова. – Что происходит? О чем она говорит?

– По роже хочет! – захрипел Менаев, замахнувшись для удара по голове Диты и оставив руль в одной руке…

И остановился, заметив сзади перепуганные лица Кареглазки и дочки.

Но Афродита уже визжала – так, как умела, пронзительно, по-девичьи. Вместе с ней закричала Милана, и даже Цербер возбужденно залаял. И, пока кулак чертил дугу в воздухе, а Гриша отклонился от руля – сама брюнетка нырнула под руку выродка и выхватила из-за пояса пистолет. Секунда дела и салон наполнился грохотом и дымом от выстрела.

Пуля попала в Менаева, он бросил руль, хотя это уже было неважно – Пежо с разгону перелетел через бордюр, врезался в дорожную ограду и остановился наполовину над обрывом.

Афродита предусмотрительно пристегнулась, поэтому не сильно ушиблась. И все же слезы предательски застелили глаза пеленой. Наспех обтерев лицо перчатками, она огляделась. Судя по всему, все живы – и ученая с дочкой, и пес, и выродок, стекающий кровью. Но – без сознания.

Распахнутая дверь продемонстрировала, что через нее не выйти – вся передняя часть машины висела в воздухе, и колеса до сих пор вертелись. Пежо пошатнулся, как робкий маятник.

Дита опустила сидение, фактически полностью разложив. Раскачивание усилилось. Отодвинула обмякшую девочку в сторону мамаши, забрала из сумки револьвер. Капот накренился вниз.

Задняя дверь открылась с трудом – оказалось, что зад машины «сидел» на смятых перилах дорожной ограды. Но выбраться пока что можно.

Сектантка протиснулась на заднее сидение, обхватила Цербера, поскуливающего, едва пришедшего в себя, и вылезла с ним на твердь, чем еще больше раскачала Пежо.

Надо усыпить животное, – решила она, зажимая пасть салфеткой с хлороформом. Пес продолжал бурчать как трактор, постепенно все тише и тише.

Веки Менаева подрагивали. Что правильнее – добить их всех? Или это пустая трата времени, пуль и сил? Машина скоро свалится вниз – а там не один десяток метров.

Надеются на случай лишь идиоты, – решила Афродита, сняв Слонобой с предохранителя. Вдруг пес захрипел и вогнал в нее клыки. Брюнетка заорала, а пасть поглотила ладонь, перемалывая пальцы. Когда препарат наконец подействовал, и хватка Цербера ослабела настолько, что она смогла извлечь руку – ладонь была прокушена в нескольких местах, сквозь дырявую перчатку хлестала кровь, а пальцы не шевелились. Ах ты конченая мразь!

Она судорожно заматывала окровавленную культю красным шарфом, когда Менаев очнулся.

– Ссука! – услышала она, но даже не взглянула на него. – Я тебя убью! – взвизгнул Гриша, отхаркивая кровь и дергая за водительскую дверь.

Авто посунулось, шурша летящим в пропасть щебнем, и выродок замер со смешным испуганным лицом. На заднем сидении завозилась ученая… как вдруг донесся гул – кажется, он был далеко, но быстро приближался. Это был звук машины, несущейся на всех парах.

Ей очень хотелось расстрелять эту парочку, но перед носом мелькнул ствол, доставаемый Крыловой. Да ну вас! И Дита скрылась за багажником, напоследок с силой пихнув Пежо ногой.

****

Автомобиль угрожающе полз вниз, днище скрежетало, раздираемое смятыми прутьями оградки…

– Мила, Мила! – Крылова с замиранием целовала дочь и энергично терла щечки, нетерпеливо ожидая, когда она очнется.

– Мам… Мамочка? – наконец ребенок открыл голубые глаза, большие-большие от удивления. – А где Пуся?

– Все хорошо, моя ласточка, все хорошо, – пролепетала Лена.

Она попробовала открыть дверь. Не получилось. Оставалась дверь напротив, через которую вылезла сектантка. Отличный вариант, если бы не быстрое сползание машины. И если они попробуют выскочить – авто однозначно рухнет слишком быстро – Гришу не спасти…

В зеркале она встретилась с его обреченными глазами, а затем увидела мокрое багровое пятно на плече. Та шлюха его ранила…

Менаев не шевелился, чтоб дополнительно не раскачивать Пежо.

– Лезь. Пробуй. Только быстро, – сказал он. – У меня нет шансов, а ты сможешь…

****

Кареглазка рванула через салон, волоча за собой дочку, как львица тащит в зубах львенка. Машина заскрипела, съезжая по торчунам прижатого ограждения – раз, и капот нырнул, заняв вертикальное положение. Я уставился на бетонные плиты, словно ждущие меня в двадцати метрах внизу… Лена успела выскочить, слава Богу.

Пежо занял странную позицию, но я уверен, ненадолго – очевидно, зад застрял на каком-то из зажеванных перильных профилей. Моя жизнь висела, фактически, на соплях.

ЧЕРТ! А как же моя суперспособность к выживанию?!

Наверное, запас прочности иссяк. Обычно я рассматривал варианты, как использовать окружающих для своего спасения… но сейчас я отсек такие мысли.

Может, попытаться перелезть назад, и пристегнуться? Чем дальше от зоны непосредственного столкновения, тем лучше… лихорадочно, как ошарашенный призраками Скрудж, я цеплялся за любой, даже самый фантастический шанс. Нет…нет-нет, я не хочу умирать, только не сейчас, когда мои чресла еще не остыли от горячего соития с самой прекрасной девушкой на Земле!

Машину сотрясло, она дернулась, полетели куски бетона – раскуроченный край эстакады. Преодолев панику, я широко открыл глаза, вглядываясь вниз – я хотел хоть раз в жизни посмотреть смерти в глаза. Но я ничего не видел – глаза предательски слезились.

Авто снова содрогнулось, и я почувствовал, как меня увлекает сила притяжения.

****

Когда бронемашина вынырнула перед глазами, Гермес с собакой на спине направлялся к спуску с шоссе. Пулемет нагло изрешетил дорогу прямо перед ним, сделав пространный намек – не стоит. Из джипа появились капитан Шпигин и несколько автоматчиков.

– Стой! Расстреляем!

– Крылова с выродком в машине, забирайте! – прокричал синдик. – Я вам не нужна!

– Гражданка, немедленно сдайтесь! Вы арестованы! – ответили в мегафон.

В подтверждение сказанного просвистели пули. Гермес спрятался за сломанным пополам столбом и почувствовал себя загнанным зверем, что придало ему сил – отцовская закалка. Экономно расходуя боеприпасы, он подстрелил солдата рядом со Шпигиным, а капитана вынудил нырнуть назад в бронетранспортер. Остальные вояки рассыпались по укрытиям. Самое время, – решил синдик, схватил Цербера за загривок и понесся вниз. Там он мог бы исчезнуть в чаще. Все же лучше, чем оставаться на легко простреливаемом дорожном полотне.

Воздух взревел и впереди вдруг вырос квадрокоптер. На черном корпусе блестел золотой треугольник с вписанным в него лучистым глазом. Интуиция подсказала, что нужно упасть. По бокам летательного аппарата ожили пушки, накрывая армейцев шквальным огнем. Напор был таким мощным, что казалось, броневик может перевернуться.

А затем пушки смолкли – и нацелились на Гермеса.

Глава 21. Дуэль

Крылова видела, что машина в ближайшие секунды рухнет, и Гриша погибнет в железобетонных жерновах. Само ее естество не позволяло допустить подобное, тем более, что парень все еще вызывал приятную тяжесть в животе.

Попросив дочь никуда не отходить, она усадила ее на обочине на безопасном расстоянии от покореженных серебристо-металлических линий дорожного ограждения. В сторонке, на спуске с эстакады, завязался странный бой с участием сектантки, но понять происходящее было трудно – да и не было времени.

Крылова понеслась к ближайшим машинам. Вскрывала все багажники, попадавшиеся на пути, пока не нашла искомое в стареньком москвиче. Когда она вернулась, Пежо уже висел вниз головой. Любое дуновение ветра, любая вибрация, любая секунда – могли стать решающими.

Вернувшись к ограде, она обмотала вокруг наиболее уцелевшего столбика найденный ремень с крючком. Другой конец буксира она планировала прикрепить под бампер. Но как только ученая оказалась рядом с перевернутым Пежо, авто рухнуло вниз… не меньше, чем на метр. А затем посунулось еще, и еще – а лента металлопрофиля все больше выскальзывала из-под днища, не в силах удержать машину…

Крылова зарыдала, потрясенная собственной беспомощностью и близкой смертью Гриши, и как была, с буксировочным тросом в руках, упала на колени – прямо перед пропастью, которая в ближайшее мгновение поглотит любимого.

****

– Афродита! Оставайтесь на месте! – из квадрокоптера раздался баритон, похожий на толстяка Витольда из Харизама.

Что за черт?! – подумала Дита, не двигаясь. Как Тринадцатый мог узнать, что я собираюсь присвоить Ковчег? Или это из-за Стикса с паровозом? Она заметила за бронемашиной Шпигина с гранатометом, но стрелять капитан не спешил – просто держал квадрокоптер на мушке. Становилось ясно, что ведется игра, в которую ее не посвятили.

Она даже не услышала, а увидела боковым зрением, как между домами вынырнул буро-зеленый ударник Ми-24. Вертолет несся к квадролету. Что это?! – хотелось кричать ей. Откуда вы все взялись? И откуда, вообще, все вы узнали, где Ковчег?

****

Пежо посунулся, и замер… рухнул на метр, и вдруг снова подскочил вверх, покачиваясь – как йо-йо. И с каждым сантиметром моя смерть становилась ближе, и ничто не могло ее отсрочить…

Дверца внезапно распахнулась, увлеченная гравитацией, и мои мокрые округлившиеся глаза увидели Кареглазку. Мозг чуть не взорвался – ОНА ПРИШЛА ЗА МНОЙ?! Вернее, спустилась…

Лена висела, обвязанная буксировочным ремнем, и ногами упиралась в торец мостовой платформы – хотя еще чуть-чуть, и упираться будет не во что. Господи, как я хочу от нее детей!

– Хватайся! Держись за меня! – прокричала красотка.

Фак! Слишком много мыслей и вариантов! Было как-то не по себе прыгать на хрупкую девушку. И как мы тогда поднимемся – вдвоем? Зачем она рискует собой ради меня?! И вообще – нужно сейчас отстегнуться, и выпрыгнуть из тесного болтающегося салона… как я это сделаю?

Времени не было, я отстегнулся, машина зашаталась… и рухнула.

И я с ней.

****

Вертолет полыхнул пламенем, и Афродита не сразу поняла, что это ракеты. Огненные стрелы самонавелись и быстро приближались. На квадрокоптере увидели угрозу, но поздно – ракеты достигли блестящих боков и вспыхнули, разорвав летательный аппарат Синдиката на куски.

Брюнетка вжалась в землю, на нее сыпались полыхающие обломки, в ушах гудело. Как и когда ее окружили вояки, грубо забросив внутрь вертолета – она и сама не поняла.

****

Кареглазка подхватила меня под руки, и я завис в воздухе, как тяжеленная кукла. Внизу Пежо с грохотом столкнулся с бетонным лего и превратился в груду металла… а затем взорвался, вспыхнув китайским фейерверком.

– Шагай по стенке! Быстрее! – громко, прямо в ухо, попросила Лена. – Я тебя долго не удержу.

Это действительно был единственный выход – она обхватила меня руками и ногами, и сейчас ее разрывали две равномощные силы: буксир, закрепленный где-то сверху, и сила тяжести, увлекающая вниз с массой в 130 кило. Мне тоже было не супер, раненное плечо горело огнем – но с Кареглазкой не сравнить.

Мы качнулись, и я дотянулся ногами до вертикали. Сделав шажок, свободную руку перенес выше по ремню, и подтянул нас. Йой! Как же тяжело! А приподнялись мы на десять сантиметров! Лена тоже переставила ноги, подстраиваясь под смену положения.

В следующий раз я задействовал и подстреленное плечо, вопя от боли – но и подъем пошел лучше. Я смог перехватить трос повыше, да еще и девушка в это мгновение подтянулась.

Мы лезли вверх, как черепаха со свинцовым панцырем, и все-таки, каким-то чудом, нам вскоре удалось достичь оббитого края эстакады.

– Ты меня спасла! – выдохнул я, свалившись рядом с Кареглазкой прямо перед пропастью, обессиленный, как и она, и заливая асфальт кровью. – Для меня такого еще никто не делал…

Подбежала Милана – она словно повзрослела на несколько лет. Разглядев мою кровь, девочка оцепенела, а затем склонилась, и прижала к липкому плечу охапку салфеток. Я встретился глазами с Леной – ее также ошеломил поступок дочери, переборовшей страх крови…

Показались бегущие солдаты, а я устремил лицо к солнечному голубому небу, все еще не веря в случившееся. Впереди нас ждало что-то нехорошее, но сейчас, измученный и окровавленный, я был счастлив – наверное, это и есть счастье? Наконец, рядом люди, которым я дорог. И которые важны для меня. Глаза заблестели, наполняясь солью…

****

Когда военные втащили в вертолет Крылову с выродком – последний смачно получил по роже. Гермес обратил внимание, что ученую щадили – конечно, полковничья жена. Карнаухий Сидоров приказал возвращаться в Новый Илион.

Шпигина оставили возвращаться на бронемашине. Вояки спешили, лейтенант был встревожен.

– У нас намечается месилово, сука, как в Воркуте, – говорил он пилоту. – Морфы лезут, как гиены на падаль. Прошлой ночью я их видел в 20 километрах от Илиона. Целая армия – сотни… или тысячи. Я чуть не обосрался. Сегодня они уже будут под Стеной.

– У меня чувство, что природа издевается над нами, – продолжил лейтенант через минуту. – Какое-то недоброепредчувствие.

– Босс знает? – Егозин имел в виду, находится ли полковник в запое.

Сидоров кивнул, разглядывая до сих пор дымящийся зерносклад, над которым они пролетали.

– Кстати, отличный видос ты записала, – обратился он к брюнетке. – Мне Крез давно казался подозрительным. Видишь? Теперь там могилка того падлы.

На сердце у Гермеса вдруг стало легко и радостно. – Он мертв? Дайте посмотреть, – попросил он.

– У нас нет остановки по требованию, – ухмыльнулся лейтенант. – Кстати, еще обрадую – тебя очень ждут в Илионе. Босс хочет узнать подробнее об этом Синдикате. Это ж их аппарат я сбил?

Только вот Гермес уже не слышал – все его внимание сосредоточилось на задравшемся рукаве менаевского свитера, вернее, на родимом пятне на правом предплечье.

– Сигма?! У тебя родимое пятно в форме сигмы? – запинаясь, спросил он.

– Какая на хер сигма? – не понял выродок.

– Сигма. Это греческая буква, символизирующая Ахамот, первая буква ее имени. Она выглядит как «М», поставленная на ребро – как у тебя. И также, это сигилла – символ, который используется в магии.

– Ну и символ у этой ведьмы, – ухмыльнулся Менаев. – А почему не буква «А»? Почему не Альфа?

– Второе имя Ахамот – София. По-гречески это пишется «Σοφία», – начертил Гермес в воздухе.

– Отвали, – раздраженно ответил Гриша после паузы. – Это всего лишь физический дефект.

****

Лучи закатного солнца холерически пронизывали несущий вертолетный винт, а солнечные зайчики с упоением плясали на корпусе Ми-24 – так, как пляшут не нагулявшиеся тусовщики перед закрытием клуба в три утра.

Впереди, на фоне заснеженных гор, высились стены Нового Илиона, а сзади – оставалось Горноречье, отделенное от Новогорской долины резвым потоком Катуни. Именно там, на горнореченском берегу, как только исчезали солнечные лучи, шуршал вздыбленный грунт, лязгали подвальные двери и звенели железом канализационные люки, выпуская в послезакатный мир победителей естественного отбора в пяти последних сезонах. Краклы, трескуны, они же морфы – сотнями покидали свои убежища от ультрафиолета.

Король расправил широкие угловатые плечи и вытянул безглазую дынеподобную голову вслед улетевшему вертолету. Его хобот застрекотал, наэлектризовывая пространство и приведя в движение асимметричные шеренги адского войска.

****

– Гриша, каждый из нас делал что-то плохое и аморальное… то, о чем мы жалеем, – прошептала Крылова, плотно прижавшись к парню. – Только знай и помни: я тебя не осуждаю и не виню.

Они лежали связанные на вертолетном полу, чуть дальше была дочь с Цербером, который все еще не отошел от наркоза. Немного поодаль была Афродита.

– Мне самой по сей день снится роддом, в котором я была, – продолжила ученая. – Там произошла Вспышка… и я должна была погибнуть – или стать тварью, – глаза девушки налились мокрым блеском. – Меня спасли приемные родители – они отвлекли морфов. Они погибли, а я… я выбралась.

– Я не хочу об этом говорить, – поморщился Гриша, самопроизвольно сжав кулаки.

– Так не говори! – сказала Лена. – И не думай! Оставь это в прошлом. Нельзя держать внутри этот заряд, иначе мы все погибнем.

Менаев фыркнул, давая понять, что с него хватит. И все же странное чувство облегчения медленно, как тоненький зонд, проникло в мозг, распространяясь по нервной системе – унимая стыд и горечь травли. Каждый делал плохое… – проигрывалось в голове на автоповторе.

– Мы на месте! – заорал Сидоров. – Босс будет рад с вами повидаться.

Крылова испепелила его взглядом – ей хотелось выпустить лейтенанту-насильнику кишки.

– А вы зачем в аэропорт ехали? – ухмылялся Степан. – Куда лететь хотели-то?

– В Колонии, – ответ Гриши удивил девушку, она рассчитывала притвориться партизанами.

– Ахахах! – залился хохотом Сидоров. – Не, ну вы нормальные? Им там не до вас. На Ямал морфы прорвались. Новую землю без газа оставили. В Воркуте вообще было паршиво, столько людей полегло. Батурин вроде хотел бомбу скинуть, да Меч запретил.

– Там до сих пор бои, – добавил лейтенант. – Так что… я не жду благодарности, но вы мне обязаны – вы бы погибли там. Курить будешь? – он протянул пачку Менаеву.

– Спасибо, но нет. Я бросил, – отказался Гриша.

– Хочешь прожить подольше? Вряд ли получится, – ухмыльнулся Сидоров. – Кстати, а вы не знаете, куда Оскар запропастился? Нет? Ну, ладно – он часто приходит и уходит, когда заблагорассудится. А Босс нервничает. Исчез гаденыш – с позавчерашнего вечера. Ладно…

****

Цербера на ферму, Милану – к Бергман. Мятежная супруга, выродок и эпилептичка – в Одеон, в котором только что закончился театральный вечер, а теперь стартовали кулачные бои. Сидоров раздал команды и удовлетворенно почесал за отстреленным ухом, направившись вслед за пленниками в армейский клуб. Босс будет доволен.

Горин активно мутузился на ринге, выплескивая гнев и выгоняя с потом алкоголь. Он закончил второй бой, свалив апперкотом молодого здоровенного татарина Тимура, и подустал – соперник вымотал его по-полной.

Увидев жену-изменщицу с хахалем, полковник немедленно оставил ринг, слегка обтерев лицо уже грязным полотенцем. Этим он еще больше размазал огромные черные круги на глазах – остатки обильного, уже потекшего грима, оставшегося после участия в «Кориолане». Зеркала, оставшиеся в зале после действа, импровизированно масштабировали эмоции, бурлившие внутри – пока он шел, его отражения становились похожи то на Ворона, то на помесь Джокера с Пеннивайзом, то на капитана Салазара, жаждущего отомстить Джеку Воробью.

Под гул переполненного зала Горин оказался возле пойманных беглецов, оценил взглядом перебинтованное плечо выродка, а затем обратился к жене – неожиданно любезным тоном.

– Привет, моя хорошая! – он улыбнулся, и свет софитов заиграл на мелких зубах. – Прости меня, дурака – я себе места не находил, переживал, как вы там с Милочкой.

Он был искренен – и он хотел бы помириться. Компромат на Креза заставил его пересмотреть события последних лет – оказалось, что ЛЕНА НЕ БЫЛА ВИНОВАТА в гибели Дани!

А ведь именно со смертью сына их отношения покатились кубарем в пропасть. Он срывался на жене, периодически применял силу и требовал родить ребенка, как воздаяние за то, чего лишился. Но теперь все точки расставлены. И он простит ее измену. Пора мириться, уже не тот возраст, чтоб обижаться, тем более, что сам виноват, – думал он.

– Илья, своим отъездом я сделала толстый намек, что не передумала, и развожусь с тобой, – процедила жена и взяла Менаева за руку, подав, так сказать, еще один сигнал.

Горин оскалился, чувствуя, как злость снова формирует взрывной шар внутри. Сейчас он бы с удовольствием оторвал подонку руку и скормил свиньям… но он засомневался в приемлемости такого поступка. Он и так много натворил на эмоциях… пока предостаточно.

– Да он – дитя! Мелкий пацан – зеленый, безответственный, беспринципный. Сколько ты его знаешь? Две недели? – полковник окинул выродка уничижительным взглядом. – Он не защитит тебя с Милой. Не прокормит. Он сбежит и бросит вас максимум через месяц-два. Он трутень, он… ЯЛОВЫЙ! Лена, ОН НЕ МУЖЧИНА!

– Я, конечно, все понимаю, – вклинился в разговор Гриша. – И растравленное сердце, и ревность… и обиду от поражения. Но какого хера ты несешь эту ахинею? Ниче, что ты старый вонючий козлина с вялым рычагом? Тебе помирать скоро – от инфаркта, рака или старперской срачки – а ты к молоденьким липнешь, как муха навозная…

В этот момент парень получил от Горина мощную оплеуху и со стоном свалился на пол. В зале послышалось перешептывание – и не слишком одобрительное.

– Послушай, салага, – в голове полковника возникла идея. – А слабо драться за свою любовь? Если это – ЛЮБОВЬ… Докажи, что ты мужчина – нет, не мне… своей женщине!

– Он ранен, прекрати! – оборвала его Крылова.

– Так у него же есть вторая рука. Или мужик должен сдаться, когда плечо поцарапано? – в зеленых глазах загорелись издевательские огоньки. – Плечо потянул – все, дорогая, на этой неделе сама принесешь воды, запрешь двери, поймаешь крысу и защитишь нас от тварей?!

– Я тоже буду драться только одной рукой, – придумал Горин. – Вот такой гандикап… а ребята, – он обвел рукой зал, – они проконтролируют, чтоб был честный бой. За женщину нужно драться, – он уперся взглядом в нахмуренного Менаева. – Ну, что?!

– Всегда мечтал тебя оддубасить, старый пердун, – процедил сквозь зубы Гриша.

****

Избиение младенцев, так можно было назвать происходящее. Я, естественно, понимал, что старикашка Горин все еще находится в неплохой форме, но понадеялся на свою фортуну, злость, и на то, что он охлял после своего алкоголического уикенда. Хрыч же оказался силен и вынослив, как вол. Он лупцевал меня даже одной левой, да так, что я постоянно получал то хук, то свинг, то искры с глаз. От боли катились предательские слезы, размывшие мой свеженарисованный боевой окрас – толстые красные полоски на щеках.

Не помогло даже то, что Кареглазка взъерошила мой чуб перед боем – на удачу.

– Твой рычаг слишком вялый, – заявил я в следующий раз, когда обхватил Горина в клинче. – Я думал, что ты хоть что-то можешь, дубина эдакая.

Меня мгновенно настиг апперкот, чуть не отправив в нокаут. И все же Босс выдохся, в другой ситуации я бы точно оказался в коматозе.

– У тебя грыжа вылезла, – снова огрызнулся я. – Глянь на свое дряблое пузо, пенсионер. Видать, насрал сам в себя.

Полковник заработал кулаком, как будто отбивал мясо, хотя признаю, в больное плечо он не бил. Ох, и мудак… я оказался в углу ринга под улюлюканье недочеловеков, заполнивших Одеон до самих краев. В ушах шумело, в глазах темнело, как в тот раз, когда контузило от взрыва бензовоза.

А потом меня пронзила вспышка боли в правом боку. Печень? Я свалился как тюфяк, увидев затуманенное, испуганное лицо Кареглазки.

Рефери досчитал до восьми, а на девяти я встал – шатаясь и ничего не соображая, как наркоман. Грогги, это называется в боксе. Или нет? Боль снова пронзила меня, и я понял – что-то с ребрами. Сломал? ВИКРАМА СРАНЬ!

– Видно, что кроме как пердеть и срать, ты ни на что не способен, старая короста, – с кровавой ухмылкой сообщил я Горину, и сплюнул в него сгустком чего-то мерзкого. – Я бы тебе подогнал дряхлую грымзу, чтоб вы вместе смердели. Да они все вымерли. А, стоп – ты ведь тоже скоро сдохнешь. От чего там умирают вонючие сморчки? От геморроя?

Один-единственный удар обрушился откуда-то сверху, но перед своим падением я все же успел услышать смешки в зале. Надо мной смеются? Или над ним? Господи, как же важно знать ответ! Рефери снова считал, а я прокричал с пола – перекрикивая аплодисменты, под которые Горин дефилировал по рингу. И, кажется, строил глазки моей Лене.

– Я просто боюсь тебя бить – вдруг простата отвалится. Она ведь у тебя на соплях держится, да?!

В зале явно раздался смех, и кажется, я даже увидел смеющуюся Кареглазку. Да нет – точно видел, зуб даю!

– Не вставай! – прокричал чей-то сочувствующий голос, когда я вскарабкался по канатам.

Вероятно, полковник что-то заподозрил, хотя он и стоял ко мне спиной. Он начал поворачиваться, и в это мгновение кое-что произошло.

– Гриша, молодец! Держись! Ты мой герой! – прокричала его жена, вскочила и подняла кофту, из которой выпрыгнула грудь в красивейшем прозрачном лифчике – я его сам ей подарил в Диснеевском замке. Упругие шарики подпрыгнули, загипнотизировав всю мужскую часть зала, а те, кто находился в неудобном для шоу месте, разъяренно кусали локти. Горин остолбенел.

Сфокусировав расплывчатую картинку перед глазами, я подкрался как тигр, и нанес вояке сокрушающий удар в ухо. Его голова аж дернулась, а изо рта брызнул поток слюны. Жалкое зрелище – а я прямо возликовал. Всегда, всегда есть еще один шанс! Я продолжал гасить его одной рукой, как перфоратором, правда – маломощным. Ошалелый Босс теперь сам был похож на грогги. И еще один выпад под челюсть… и Горин свалился под ошеломленный гул Одеона. Ну, что – не ждали такого?!

Рефери растерянно пробубнил до десяти, кто-то стал скандировать мое имя – и не только Кареглазка – но полковник сумел подняться – лицо у него было, словно он тюлень, у которого отобрали рыбеху. Не мудрено – я ведь выбил ему зуб. Он побежал на меня, как гигантский бизон, и я сгруппировался, чтоб… ну, хрен его знает, что – я мог попытаться перекинуть вояку через себя, зарядить еще разок в челюсть или вмазать в переносицу.

Конечно, я был готов и к военным хитростям, типа бросить песок в глаза или ударить ниже пояса. Но все планы/фантазии рухнули в одночасье, когда Горин оказался рядом, подпрыгнул и опустил свой кулак, как молот, прямо на мое раненное плечо. Боль была как взрыв, уничтожающий все вокруг, а затем сплющивающиеся органы в моем теле добрались до сломанного ребра – и я рухнул, как подкошенный. Зал взорвался недовольным ропотом, но я уже этого не услышал.

****

Я был в отключке недолго – не больше, чем задремавший попугай. Кажется, мне приснилась мама с Танюшей, и мы пили с ними утренний кофе – никаких преследований и никакой тревоги… Сидоров с каким-то бугаем вылили на меня ведро воды и взнесли, ставя на ватные ноги. Стоял гул, и я не сразу понял, что это не игра моего мозга или поврежденного вестибулярного аппарата.

Полковник уже был в середине зала, возле Лены – и меня тоже транспортировали туда. Он что-то кричал, ругался и жестикулировал, а затем замахнулся, чтоб ударить ее… и вдруг опустил руку. А потом рассерженно все же толкнул жену, и она упала в проходе. Он словно сам опешил. Мимо них спешили на выход солдаты и гражданские, осторожно переступая через ученую, а на лицах людей были написаны страх, недоумение… и негодование.

Горин что-то приказал лейтенанту, и Кареглазку подхватили вояки. Нас с ней утащили, слух вернулся, и я понял – оглушительный трезвон был последствием тревожной сирены.

Глава 22. Ад пуст – все бесы здесь

Человеческое укрытие светилось в мозгу Охотника, как огромное блюдо с деликатесами. Казалось, что прокачанная нервная система способна зафиксировать там каждое живое существо, но это было не так. Он знал, что Мара находится внутри, но не мог точно идентифицировать ее среди шумного роя человеческих светлячков. Армия берсерков нетерпеливо клацала челюстями, и больше ждать было нельзя.

Король расправил плечи и направил длинную когтистую руку в сторону человеческого улья. Над полем пронесся стрекот, словно миллиард злобных насекомых поднялся в воздух. Голодные синхронно бросились к стенам по всему периметру, хлынули по озимой ниве, как стада разъяренных оленей. Пулеметы загрохотали, как сумасшедшие, взрыхляя почву, но неорганизованность строя спасла нападавших от больших потерь. Километр они преодолели меньше, чем за 4 минуты, и оказались под Стеной.

Вспыхнули люминофорные пушки, сжигая краклов, вопивших будто резанные младенцы. Они пытались противостоять убийственному ультрафиолету, набрасываясь на прожектора, раздирая металл, пластмассу и кабели. И сгорали, оставляя после себя тлеющие кишки.

Сверху сыпались гранаты. Взрывы наполнили атмосферу дымом, землей и жжеными ошметками плоти. Пулеметы без устали поливали свинцом.

Охотник мчался вперед, разбивая люминофоры и не обращая внимания на дымящийся хитин. Ультрафиолет не был для него смертельным. В отличие от простых едоков он имел менее уязвимые кожные покровы. А безглазое зрение функционировало более согласно законам физики, чем биологии.

Он запрыгнул на столб и вырвал провод. Его прошибло высокое напряжение, и на мгновение неоморф вспыхнул, как спичка. Еще через миг люминофорные пушки в амбразурах погасли. Наступила тьма. Даже пулеметы умолкли на несколько секунд, словно удивленные.

В безмолвии ночи послышался топот ног, удаляющихся в лесопосадку. Голодные отступали, унося покалеченных собратьев – вслед за Королем, тащившим на себе троих едоков.

****

Военные на стене радостно улыбались и переглядывались. Сидоров поспешил поздравить Босса.

– Лихо мы им наваляли! – залихватски заметил он. – К нам с босыми пятками не проскочишь.

Однако Горин хмурился – буквально все шло наперекосяк.

– Электролинию когда переключат? Почему такая задержка? – озабоченно спросил он. – Что с боеприпасами?

– Минут пять. Сказали, нужно напряжение для кабеля скорректировать, – ответил лейтенант, стерев улыбку с лица. – Воздушную линию пока что использовать не сможем. По боеприпасам порядок. Организовали женбатальон для подсобной помощи.

– Ты в своем репертуаре, – заметил полковник.

– Мы им зададим жару, Илья Андреич! – снова вдохновился Сидоров. – Вот увидите – мы тварям устроим такое, что и дьявол в аду перевернется.

Горин насупился.

– Хватит! – заткнул он лейтенанта. – Ад пуст, Степа, а все бесы уже здесь! Так что, готовимся к худшему. Ночка будет страшной.

Сидоров смущенно отошел в тень, а полковник ткнул пальцем в Афродиту, все время скромно сидевшую за крепостным зубцом.

– Кстати, о дьяволах. Теперь ты расскажи свою невероятную историю, да так, чтоб я тебе поверил.

****

В уложенных на камне едоках еще теплилась жизнь, хотя они и были наиболее изувеченными во время штурма. И они идеально подходили под замысел. Охотник замер на несколько секунд, сканируя широкий туннель и прислушиваясь к течению близкой подземной реки. Запах людей был очень сильным и совсем рядом – хищников и жертв разделяла лишь стальная решетка, впаянная в железобетон – но преодолеть ее было невозможно.

Неоморф вскрыл когтем ороговевшую кожу на ладони и побрел вдоль ряда тел, кропотливо нацеливая струйку крови в каждую содрогающуюся пасть. Пока он оказался в конце линии, в начале уже почувствовалось оживление – самая первая инициированная особь бешено застучала зубами, а хобот возмущенно фыркал, требуя добавки. И она ее получила – как и каждая следующая. Охотник вскрыл предплечье и дал покалеченным, безногим и безруким голодным испить из импровизированной чаши – своей развороченной плоти. Едоки следовали за ним, извиваясь – они требовали больше и больше. Каждая капля крови Короля давала им энергию. Только они еще не знали – для чего.

Охотник же, теряя кровь, становился слабее. И в какой-то миг калеки стали настолько сильны, что набросились на предводителя, впились в конечности, в туловище, в шею… жадно высасывая остатки животворящей субстанции, как обезумевшие детеныши высасывают молоко из истощенной матери.

В течение нескольких минут супермонстр лишился всей крови, и тогда голодные отпали, как насытившиеся пиявки. Их челюсти продолжали клацать по инерции, но вскоре затихли.

Все краклы словно умерли – и они действительно находились в состоянии между жизнью и смертью. Их разорванные тела с отсутствующими конечностями ускоренно покрывались странными темными выделениями – пока полностью не оказались в смоляных коконах.

Охотник тоже чуть не умер. Ему едва удалось заставить суперорганизм двигаться, чтоб выбраться из подземелья. Разорванные ноги, огромные раны – быстро заживут. Самый большой дискомфорт доставляла перекушенная шея и наполненная дробью голова – теперь она телепалась, как испещренный пулями флаг.

****

Мне кажется, что со стороны я выглядел умирающим лебедем. Солдаты меня волокли, поливая матерными характеристиками, а у меня не было сил идти самостоятельно. Слава богу, что хоть разум начал проясняться, настойчиво вырываясь из оков боли. Плечо онемело, но сломанное ребро отзывалось на любое движение, поворот и даже вздох.

Третий солдат, молодой плосконосый парень, ведущий Кареглазку, показался знакомым. Глубины памяти выдали ответ – Егор Мануйлов, тот самый, чей день рождения мы праздновали спиртом, и который не хотел пропускать меня через блокпост.

– Закуришь? – спросил он, протянув открытую пачку.

– Ну его на хер, – отказался я, решив окончательно попрощаться со всем, что меня убивает. Отныне я хотел как можно дольше жить с Кареглазкой и трахать ее – а не умереть через несколько годков, лежа у нее на руках.

– Я бросил, – объяснил я, хотя глаза и прилипли к сигаретным фильтрам. – А где Бородин?

– Надеюсь, в раю, – замявшись на миг, ответил Егор. – Он достоин быть там. В отличие от некоторых.

– На самом деле, я не так и плох, – отрезал я, недовольным всеобщим порицанием.

– А я не про тебя, – и в его голосе я услышал такую знакомую мне ненависть.

Мы почти дошли к штабу или правильней сказать – меня донесли – периодически соприкасаясь пальцами с Кареглазкой, когда перед нами вынырнула Бергман. Выглядела она обеспокоенной и потасканной, словно ее тягали пару дней.

– Елена Ивановна! – заломила руки Зоя. – Лилит рожает! Я без Вас не справлюсь!

– Стоять! – заорал вояка с гнусавым голосом, отталкивая девушку. – Они арестованы!

– Я прошу вас! Пожалуйста! – взмолилась она. – Лилит погибнет, я не знаю, что делать.

– Пожалуйста, – попросила Крылова у солдат.

– Заткнитесь! Сказано, на подвал – значит, на подвал! – отозвался Гундосый.

– Егор, это очень важно. Мы ведь никуда не денемся, – попросил я Мануйлова.

– Закрой рот, падла! – Гундосый ударил меня по голове чем-то тяжелым.

Мануйлов навел на нас автомат, одновременно прочертив стволом линию – чтоб мы затихли. Но мы и так умолкли, снова услышав вой сирены. Да что же происходит?!

– Ты сможешь идти сам? – спросил Егор, и я недоуменно свел брови. – А придется. Потерпишь?

И он вдруг шагнул ко мне, замахнувшись автоматом. Я с печальной неотвратимостью прикрыл глаза, когда услышал над собой хруст – О, ЧЕРТ!

Гундосый свалился, а второй солдат с перепугу бросил меня, и я шмякнулся на асфальт. Мануйлов взял второго на мушку – но и тот уже наставил на него оружие.

– Саша, я нахожусь на моральном распутье, – сказал Егор. – Могу вас с Виталиком убить, а могу взять в плен – но вы будете живы.

Саша застыл, щупая автомат потными руками и поглядывая то на Мануйлова, то на нас, то на бессознательного Виталика. Напряжение росло, и прошла длинная минута, пока он ответил.

– Хорошо. Я не знаю, почему ты это делаешь… наверное, есть причина, – он демонстративно убрал руки с оружия.

Мы отправились в Логос, и Саша поволок гундосого Виталика.

– А где Милана? – обеспокоенно спросила Лена у Бергман.

– Когда сработала сигнализация, я пошла с ней, – объяснила девушка. – Больше ведь некому было идти, и оставить ее было не с кем. А потом, я как увидела, что с Лилит, то попросила Свинкина посидеть с Милой. Да вот она уперлась, – Зоя вздохнула. – Поэтому Ваня пошел с ней на ферму, к собаке – она только так согласилась с ним остаться.

– Может, заберем Милану и свалим? – предложил я.

Кареглазка остановилась – мы как раз были на пороге Логоса.

– Нет. Придется остаться. Во-первых, я должна проконтролировать то, что происходит с Лилит, – она взяла меня за руку. – Гриша, ты прав, что нужно покинуть Илион, но как? И куда? Снаружи орда морфов, на Севере – тоже. Давай сделаем так: я с Зоей иду в лабораторию, посмотрю, что с родами Лилит. Ты со своим товарищем заберете Милану, Цербера, и придете ко мне. Я сделаю вытяжку из биоматериала собаки, чтоб привить как можно большое количество людей. Если твари проникнут сюда, то мы хоть будем защищены от них. А вот Илья… – она покачала головой. – Я надеюсь, что если он до сих пор нас не убил, то у нас еще есть хорошие шансы.

Я не был согласен с ее суждениями о Горине – конечно, ей опасность от мужа грозила в значительно меньшей степени, чем мне. Здесь бабы всегда более удачливы. Да, они самое слабое звено, когда дело касается насилия и издевательств – но смерть – это удел мужчин, как ни печально. И все же пришлось согласиться на этот план, так как он был рациональным, и он был единственным. А проблему с нашими конвоирами мы решили, заперев их в одном из боксов.

****

Рассказ Афродиты довершил переворот в сознании Горина. Это не имело бы настолько важного значения, если бы не последствия его поступков, продиктованных неправильными вводными. Не зная, что Конец Света срежиссировали сумасшедшие сектанты-экстремисты, он не понимал, что ему противостоит. Не пандемия индийского гриппа, не монстры, в которых превращаются инфицированные, не бандиты и выродки – нет. Могущественная организация, скрытная и амбициозная, сумевшая уничтожить человечество. И Синдикат погубил Данила…

Это была война, и сейчас, здесь – звучал ее финальный аккорд. Третий акт пьесы подошел к концу, и оказалось, что это шоу – трагедия. Люди больше не хозяева своей судьбы. Чума на оба ваших дома.

Брюнетка свалилась в приступе, извиваясь и заливая слюнями узкий ход на Стене и полковник приказал отнести ее в медчасть. Затем он передал Сидорову вырванный с блокнота листок, на котором девица написала координаты.

– Нанести ракетный удар, как можно скорей, – приказал Горин. – Степа, я хочу, чтоб через час там был кратер размером с мексиканский Чиксулуб.

****

Лилит хрипела и корчилась, привязанная к большому оцинкованному столу. Ее огромный надутый живот был покрыт нехарактерными для морфов багровыми кровоподтеками. Красный цвет вообще доминировал – вскрывочная лаборатория была освещена лишь пурпурным миганием аварийных ламп. Бергман мельтешила и расставляла керосинки.

– Она умирает, – сказала Крылова сама себе. – Но почему?

Дыхание монстроматки было медленным и тяжелым, пульс и давление упали, температура снизилась до 38 градусов, и все указывало на то, что упадет еще ниже. Для человека снижение температуры на 8 градусов уже было бы смертельным, но жизненные ресурсы твари были несоизмеримо выше. Хотя, вероятно, скоро они станут свидетелями исчерпания здоровья Лилит.

– Это невероятно, – ученая втупилась взглядом в монитор, поддерживая лоб ладонью. – Интоксикация усилилась, метаболизм замедлился, процессы жизнедеятельности настолько заторможены… ее организм, как болид на гоночной трассе, «поймавший» бетонный бордюр…

– Если мы не знаем, что делать, может, лучше убраться отсюда поскорее?! – вклинилась Зоя. – Без электричества холодильники с подопытными скоро разморозятся. Мы же буквально сидим на пороховой бочке.

Помощница была права, но Лена не могла все оставить. Она обязана была узнать, почему мощная иммунная система морфа отторгает плоды…

– Мы убьем подопытных, – сообщила Крылова. – Скоро убьем, обещаю. Но пока что мы не можем покинуть Логос – Менаев приведет сюда Милану и Цербера. И за это время мы узнаем, что вызвало такую реакцию. Чтоб ускориться и спасти Лилит, нам придется стимулировать роды.

– Наоборот, это может ее добить.

– Будет так, как будет, – Лена вздохнула. – Главное, что сделаем все возможное. И у нас останется ее потомство.

****

Краклы атаковали. Это был уже третий штурм, опять и все еще безрезультатный, но казалось, для них главное – продолжать проверять крепость Стены и стойкость ее защитников. И Горина это беспокоило.

В отличие от людей, твари не знали усталости, быстро регенерировали, и постоянно получали пополнение – по данным разведки, окрестности кишели морфами, спешащими присоединиться к армии под Илионом. Армия – иначе их теперь и не назовешь. Полковник несколько раз рассмотрел вдали странную черную особь, не похожую на других. Выглядело так, что она главная среди упырей. Значит, у них появился вожак.

Система обороны была хорошо выстроена, но и она давала сбои. Вслед за воздушной линией оказался поврежден и электрический кабель в туннеле Акведука. Степан так и не сумел восстановить электроснабжение, а значит, люминофоры больше не удастся использовать.

Оставался еще один козырь в рукаве – огнеметы. В наличии были и боевые орудия, и ранцевые системы. Чтоб ускорить процесс, топливные цистерны поднимались на Стену самоходными кранами и автовышками. Часть огнеметных систем работала прямо сейчас, и очень эффективно.

– Босс, мы обнаружили в туннеле еще кое-что, – сообщил Сидоров, переговорив по рации. – Вам стоит на это поглядеть.

В ответ на усталый вопрошающий взгляд, он добавил.

– Возле подземной реки лежали странные черные коконы. Небольшие. Вроде безжизненные. Ребята внесли их внутрь, чтоб рассмотреть. Мало ли – вдруг это опасно заражением водоснабжения?

– Согласен, – одобрил полковник. – Я посмотрю. Останься здесь за главного. Что с Искандерами?

– Минут десять и шандарахнем.

– Отлично, – Горин похлопал лейтенанта по плечу. – Степа, держи это на контроле. И не пусти тварей на Стену.

****

Гермес симулировал приступ, чтоб, наконец, смыться от дотошного вояки. Притворялся он впервые – и очень даже удачно. А оказавшись в медчасти, он уже через пять минут вырубил Ливанова и отправился на ферму за Цербером. Собака нашлась в вонючем сарае, но не одна – с ней были Свинкин и дочь Крыловой.

– Что ты здесь делаешь?! – набросился Гермес на Ивана. – Там бой идет, земля дрожит! Босс требует мобилизации медработников – всех на Стену! – добавил он в ответ на недоумевающий взгляд санитара.

Словно в подтверждение вдали загрохотала канонада.

– А девочка? Она ведь со мной, – растерянно пробормотал Свинкин.

– Я побуду с ней, – нашелся агент Синдиката. – Уж с тетей Дитой ей будет спокойней. Да, малышка?

Милана пребывала на собственной волне, мечтательно поглаживая холку Цербера, и на призыв «тети Диты» ответила недовольным взглядом.

Как только санитар вышел, Гермес со шприцом подошел к собаке. Ребенок перегородил путь, неожиданно почуяв неладное.

– Уйди, детка, у меня мало времени, – попросил Гермес, на самом деле торопясь закончить дело всей своей жизни. – Сейчас я делаю то, что мне предначертано.

Но Милана вдруг уперлась в брюнетку, отталкивая от любимого Пуси, и синдику пришлось грубо оттолкнуть ее, свалив на стог прокисшей соломы. Безобразный Цербер, доселе лишь скаливший зубы, зарычал и набросился, звериная пасть вгрызлась в щиколотку, и Гермес взвыл. А затем – стал сильно бить животное локтем по спине и голове, доставая другой рукой пистолет.

Если надо будет, придется применить. Главное – кровь.

Цербер навалился, продолжая жевать ногу, и в кутерьме были потеряны и шприц, и пистолет.

Рядом по стене, поверх досок «дюймовок» проходил алюминиевый профиль – узкая серебристая полоска металла. Гермес вырвал его и передавил в полуметре, приспособив для своей цели. Пес все также грыз ногу, и в который раз клыки больно сжали распухшую плоть.

Вернувшаяся Милана уцепилась за пояс, со всех сил мутузя куклой – удивительно смелая и назойливая – неужто в мать? Он отпихнул девочку куда-подальше и, притулив заостренный конец прута под живот собаке, резко упер его во внутрь. Цербер заскулил, когда штырь оказался в нем. В каком-то языческом экстазе, ничего не видя и не слыша, Гермес продолжал разрезать псину, пока собачьи челюсти не отпустили окровавленную лодыжку, и само животное не свалилось замертво с выпотрошенными внутренностями.

Внезапно синдик услышал крики всполошенных свиней из соседнего здания. У дверей стоял плосконосый солдат, и Милана стояла возле него. Выродок тоже был здесь.

****

На полпути к ферме мы встретили Свинкина и узнали, что Милана с Цербером находятся в компании Афродиты. Это известие меня не то, что встревожило – меня бросило в холодный пот, чего давно не бывало. И мы ускорились, насколько позволяло мое состояние. Хотелось вмазать спирта, чтоб обезболить сломанное ребро, но я твердо решил завязать с пьянством.

Войдя в сарай, я увидел, что Цербер вцепился в ногу сектантки, а Милана – в пояс. Еще через мгновение аферистка оттолкнула девочку, и та полетела прямо к нам. В течение миллисекунды я оценил место, куда она должна была упасть. Ядрена мать!

Я бросился наперерез, как голкипер, не пропускающий ни одного мяча в свои ворота. Если мне удастся это сделать, то уже понятно, чем это закончится.

Что ж, я всегда пытался быть незаметным, и жить только для себя. Не делал добра, и старался не переусердствовать со злом. Меня не все устраивало, но других вариантов не было. И когда вдруг оказалось, что можно рискнуть и сделать действительно что-то важное – я среагировал мгновенно. Это странно. Как будто я ждал этого всю свою жизнь. Сделать что-то путнее… не важно, оценят ли это люди. Главное, что это оценят моя совесть и мое подсознание. Лучше умереть раньше, но с чувством выполненного предназначения, чем скитаться как Агасфер.

Я успел. Девочка оказалась на мне и отскочила, как резиновый шарик – я ее не удержал, так как раненное плечо и сломанное ребро не позволяли мне крепко ее схватить. И все же, я ее спас. А сам упал туда, где должна была очутиться она.

Сначала это было чувство жжения, быстро превратившееся в пламя, чтоб в итоге все же парализовать меня адской болью.

Егор стоял впереди, глядя на меня сумасшедшим взглядом – представляю, что он увидел. Маленькая козявка поднялась с земли и тоже уставилась на меня. И все забыли о чокнутой, которая уже распанахала беднягу Цербера. Конченая мразь выстрелила, и пуля прошила стену неподалеку от меня – хоть это сдвинуло Егора с места. Он подхватил меня, но стало только хуже.

– Нет, нет, оставь меня, – лепетал я непослушным языком. – Я труп…

Но он все же забрал меня, подхватив на плечо, а Милану поволок за собой, удерживая второй рукой. Я успел глянуть туда, где вышел мой дух. Острые шипы приставленной к стене бороны отблескивали сталью, и один стержень был темным – от моей крови.

Глава 23. У кого есть надежда – есть все

Плосконосый солдатик утащил выродка с ребенком. Тем лучше. Нет времени на пустые игрища с пальбой и проклятиями. Накатили сантименты, и из глаз сами собой покатились слезы. Почему жалко собаку? Главное ведь, чтоб цель была достигнута…

Тем же шампуром, которым заколол Цербера, Гермес разодрал предплечье. А затем еще, и еще – пока не выдрал вены, пустившие кровь фонтаном. Раскуроченную руку он засунул глубоко в кровоточащее животное, одновременно изливаясь в него и принимая обратно кровь Ковчега. Конечно, было бы лучше использовать шприц – но крыловская бледная поганка куда-то его забросила.

Гермес почувствовал, как сон опускает веки. И в то же время, он чувствовал, что это не смерть. Было еще что-то – вдохновение, озарение, сила – что убеждало в правильности происходящего. Нет, он не умрет. Не так глупо. Он взаправду избавится от уродства, станет избранным, предсказанным церковью Неофитов. Саморожденным богом.

В потемневшем сознании возник облик отца, отпускавшего его велосипед с горы – чтоб научить ездить, только не так, как умеют остальные дети, по ровному асфальту или грунту – нет – как сверхчеловека. «Андрей! АНДРЕЙ, ДЕРЖИ РУЛЬ РОВНО!» – кричал он. Вот чего хотел отец. Вот ради чего Гермес-Афродита получил столько переломов на той горе – и вообще в жизни… Он попробовал открыть глаза, но не смог. Только шептал губами, которых уже не чувствовал…

– Отец, теперь я достойна? Теперь, когда я новый – совершенный человек?!

Его сознание погрузилось в темную пучину, в то время, как ослабленное гнилое тело забилось в новом приступе, изрыгнув пеной и желудочной кислотой.

****

Только что они были безжизненными капсулами чуть больше метра длиной, уложенными на ангарный пол среди разобранной бронетехники, и вдруг их температура сильно возросла.

Черные оболочки заскрипели и разорвались, являя существ, ранее не существовавших. Проще всего было обозначить их как некий гибрид ящера и человека – вернее, морфа. Черные как сажа тела, двигающиеся как кошки, но способные и к прямохождению, с огромной клыкастой пастью на слишком крупной голове – без каких-либо органов чувств. Смесь гуманоида, насекомого и гада. Слепни. А может, они были предсказаны создателем ксеноморфов Гансом Гигером? Бесспорно, внешнее сходство присутствовало – если невероятный череп Чужого округлить, а туловище избавить от хвоста.

Проворные, как ласки, слепни рассыпались по ангару, набрасываясь на солдат. Несколько человек упали замертво с разодранными шеями. Военные были настороже и сразу же открыли огонь, но из-за скорости тварей попасть в них было тяжело. А когда выяснилось, что в отличие от старых привычных морфов даже попадание в голову не останавливало этих существ, это вызвало панику, и потери многократно возросли. В создавшемся хаосе Горин сам с трудом поймал на мушку одного из слепней, и нашпиговал его голову свинцом – но новорожденного монстра прямое неоднократное попадание не остановило.

Помог «особый калибр» – рядом стоящий сержант зарядил в бешеную тварь разрывными пулями, фактически снеся ей голову. Без голов они все-таки умирали. А этот сержант тут же был увлечен слепнем за безколесный санитарный уазик.

Полковник подхватил винтовку с «дум-дум» и завернул за «таблетку» – там три слепня рвали солдата на части. Он расстрелял тварей, но внезапно мощная лапа схватила его сзади. Иссиня-черный неоморф запустил когти в Горина, который со странной отрешенностью наблюдал за собственным потрошением.

****

Поверхность Апейрона представляла собой застывшую вулканическую лаву, сровнявшую равнины и расплавившую храмы. Поля Этернум прекратили существование, хотя в нескольких местах оранжевое вулканическое стекло треснуло, пропустив несколько чахлых ростков Вечных Цветов. Кристальный Пик обгорел, как и многие другие горы, каменная лестница расплавилась, став стеклянным искажением на скальной породе. Цистерна Плеромы была завалена колоннами и оказалась почти пуста – лишь на дне оставалось немного чернильной субстанции. Подземный Хрустальный зал был скрыт под завалами.

Черная дыра на небосводе превратилась в окаменевшую луну.

Абракс проиграл, и лишился всего. Спящие были остановлены – когда-то, кем-то. В будущем.

Афродита сопоставила расположение звезд, и поняла, что видит другое время. На месяц, на полгода вперед по часам Апейрона. 4439 год по человеческому летоисчислению – астрономические вычисления ей было удобней ориентировать по земному времени. В ином случае она удивилась бы своему умению определять время по изменению галактических процессов, но в этих видениях возможно было все.

На вершине Кристального Пика кто-то появился. Старые знакомые. В сторонке от покореженного Армогена находился Абракс – постаревший и обессиленный. К нему по очереди подходили офиане, их осталось несколько десятков, и он на ощупь выкалывал им глаза, а затем кривым ритуальным ножом грубо вскрывал ткань под грудиной, формируя складки для Гносиса. Ослепшие дети уходили, падали и ранились, спускаясь в цистерну, пока не заполнили ее до краев. Тогда там оказался и Суровый Бог.

Складка его всевидящего ока затрепетала, открываясь, и изумрудный свет охватил толпу испуганных существ, активируя их окровавленное, свежее Тайнозрение. Да, Абракс так просто не сдастся…

И словно в ответ на ее мысли, Верховный жрец развернулся и указал в нее перстом. Зеленый луч прыснул прямо на Афродиту, заливая ее ненавистью, пока она не стала захлебываться. И тогда она вернулась из видения, выпрыгнула, словно ошарашенная кошка из переполненной ванны.

Так, значит, это правда? Именно она, Афродита, станет причиной гибели Абракса и Спящих? Именно она победит Демиурга? Она – бог Саморожденный?

****

Придя в себя, Горин обнаружил, что он жив – и находится в медпункте Куба. На тумбе лежала рация, и из нее доносились обрывочные сообщения, указывающие на продолжение боев. Слава Богу, все нормально… Он попытался встать, но тело не желало подчиняться, а из ниоткуда возник Свинкин – очевидно, он все время был рядом, слушая фронтовые новости.

– Илья Андреевич, лучше не вставать…

Горин увидел, что низ под ребрами наглухо перебинтован. В памяти возник момент, когда слепень вспорол живот, и его передернуло – так, что санитар заволновался.

– Босс, я уколол морфий, и Вы можете подумать, что находитесь в нормальном состоянии. Но Вы одной ногой в могиле – давайте не будем рисковать?

Полковник кивнул. Обычные врачебные страшилки. Ладно, он может поваляться минут пять, пока не разбуркается. А пока что, вывод – слепни не инфицируют людей. Хоть что-то хорошее…

– Ваня, как я оказался здесь?

– Ребята вынесли из ангара. Сразу в машину – и сюда.

– Брось счастливца в водку, и он вынырнет с селедкой! – рассмеялся Горин, чувствуя, как внутри что-то забулькало. – Значит, перебили этих чудовищ из коконов?

Свинкин замялся, закусив губу.

– Из ангара выбралось всего два человека. А эти слепые твари сейчас бегают по Илиону.

– ЧТО?! – Горин выпучил глаза, неуклюже гребя руками, чтоб подняться. – Дай встать – без меня тут все в одночасье развалится.

– Куда? Умереть что ли?! – ужаснулся санитар. – Нельзя Вам – нельзя! НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО!

В ответ на безумный недоумевающий взгляд командира Иван кнопкой поднял кровать – и перед полковником оказался низ постели. Вместо ног остались обмотанные культи, а тазовая область была так плотно стянута бинтами, что там ничего не было понятно.

– Еще у Вас поврежден позвоночник, поэтому двигательные функции ограничены, – признался Свинкин. – А вообще – все плохо. Вы же не любите вранье…

Горин сначала впал в ступор, глядя на свое уничтоженное тело стеклянными глазами.

– Я, наверное, уже покойник? Сколько мне осталось?

– Честно, Босс, не знаю, – Иван отвел взгляд. – Думаю, что мало.

Полковник обреченно вздохнул и попросил пить. А Свинкин тем временем рассказал, как встретил выродка Менаева с эпилептичкой Афродитой. Горин удивился, но приступ бешенства в этот раз миновал его, он даже не поперхнулся сказанному «под руку». Надо полагать, все пленники снова разбежались, а жена предсказуемо оказалась в Логосе, одурманенная своей идеей фикс – искала спасение от фуремии. Выродок… черт с ним, пока что не хотелось с ним разбираться, не это было главным. Афродита? Малахольная экстремистка пугала его. Что она забыла на ферме?

А вообще – волнует ли его вся эта вакханалия? Теперь, когда жить осталось – с гулькин нос? Внезапно рация в палате ожила, и оттуда донесся голос Ливанова.

– Альфа, прием! Альфа! Куда Вы пропали? Это Мотылек! – голосил начмед, явно в ужасе.

– Мотылек, слушаю, – ответил полковник и в динамике послышался радостный всхлип.

– Наконец-то! Илья Андреевич, вытащите меня! Я в медчасти, а в нее ломятся какие-то черные твари, я не пойму… Спасите!

Горин встретился глазами со Свинкиным – тот беспомощно пожал плечами, его руки дрожали. Теперь стало понятно, насколько все плохо, и как все испуганы. Интересно, что слепни забыли в Логосе?

– Игорь Анатольевич, успокойтесь. Мы наводим порядок. Часть морфов прорвалась, но мы скоро их ликвидируем, – хладнокровно закончил разговор Горин, решив передать свое показное спокойствие всем, кто его слышал.

Самая кошмарная битва в его жизни. Удастся ли защитить Новый Илион? Только сейчас пришло понимание, что его самоуверенность сыграла плохую службу – для всех обитателей Крепости, возложивших нанего свои надежды. Афродита сказала, что сегодня никто не устоит перед нечистыми, и она была права. Единственным человеком, который мог все это прекратить, была его жена. И сейчас она была в Логосе.

– Прости меня, Лена, – пробормотал полковник едва слышно, просто потому что ему захотелось это сказать… эти слова показались ему нужными.

Где-то в кишках взорвался фейерверк пронзительной боли, но он сохранил разум.

– Ваня, мне нужен тот экзоскелет, – попросил Горин у санитара. – Подключи меня. И скажи Егозину, чтоб готовил Опустошителя.

****

Экзоскелет был военной разработкой, прототипом, найденным в каком-то технологическом институте. Визуально он представлял собой гибкий серебристый каркас, в котором должен был находиться солдат, и шлем, имеющий сходство с головным убором геймера. Шлем обеспечивал и защиту носителя, и координацию работы всех конструктивных элементов. Управление боевой оболочкой осуществлялось с помощью голосовых команд и мануального контроля, но не только – существовали возможности управления посредством нервных импульсов и движения глаз.

Части экзоскелета выглядели как набор пластин, трубок и проволоки. Но как только этот смешной костюм надевался, и система включалась – каркас стабилизировался, облекая носителя, как настоящий внешний скелет, придавая силы, скорости, ловкости и позволяя функционировать даже при наличии серьезных физических увечий.

Свинкин с трудом обмотал Илью Андреевича экзоскелетными элементами и активировал систему. В течение минуты металл искрился и натягивался, принимая удобную форму и… ХОП!

Боевая оболочка резво вскочила, поставив Горина на ноги.

– Мне нравится! – воскликнул он. – Только сделай укол, а то голова кружится, аж тошнит.

Свинкин ввел очередную порцию обезболивающего, и они поднялись наверх. С крыши было видно, какой кошмар творится. Стена еще оборонялась, но появлялось все больше неожиданных брешей… да они распространялись как лесной пожар! Специальная оптика позволила Горину разглядеть вдали черных слепней, атаковавших один из «настенных» боевых расчетов – сражение продолжалось всего пару минут. И все…

По рации с позиций никто не ответил. Куда запропастился Сидоров? Окулярный сканер засек на Стене большую черную тушу, ползающую по вертикальным поверхностям. Это тот самый вожак? Что за идиотская татуировка «ХТК»? Она казалась знакомой. Где же он ее видел? Охотник? Но это ведь совершенно не та тварь, которая выпрыгнула из школьного окна!

Новый Охотник был настоящим демоном, и он был похож на отца всех этих слепней. Возможно ли, что неоморфы из коконов оказались троянским конем, запущенным внутрь Крепости для прорыва обороны? Слишком умно для тварей, слишком… даже если предположить, что они эволюционировали, начав приводить потомство, и путем еще одной метаморфозы превращаются во что-то новое, такое – это чересчур. Тут нужна наука… тут нужна Лена.

Следом за Охотником на Стене появились и обычные морфы. Пацаны поливали их из огнеметов. Гранатометы и крупнокалиберное оружие… а вот и Сидоров – хвала Богу! Сражение вспыхнуло с новой силой, пулеметы выкашивали прорвавшихся тварей, и было очевидно, что люди так просто не сдадутся. Вдруг Горин понял, что сейчас он бы с удовольствием перекроил несколько последних лет, оказав жене максимум помощи для создания ее мифического лекарства. Тогда их энтузиазм был бы подкреплен чем-то большим, чем предсмертное отчаяние… у кого есть надежда – есть все.

****

Что-то было в Мануйлове такое, что не позволяло мне даже предположить, что мы способны подружиться. Не знаю… милый парень, на Светлой стороне, но вся эта неуклюжесть, грубость, нескладность какая-то… Просто бесит! Ну, берешься ты спасти человека с простреленным плечом, сломанным ребром и пробитой печенью – нафига хватать его за окровавленный бок и тащить полумертвого, постоянно подергивая?! Я, сука, и так едва дышу, мой пес только что погиб, а он волочет меня, как сдохшую кошку, и что-то комментирует левитановским басом – до дрожи, ей Богу! А мне дрожать-то нельзя, и так телипает, как проклятого.

Я почти отрубился, когда мы застыли за старым дубом, сразу на выходе к плацу. Егор приставил палец к губам – тсс… Не, вы осознаете? Он прифигачил свой палец к моим губам, чтоб я молчал. Кто же будет испытает симпатию к такому человеку, если только ты не Анастейша Стил? Я понимаю, что Милана и так молчит, ни слова не проронила после выхода с фермы, видать убийство собаки ее мощно закоротило. Но и меня заткнуть можно было менее вульгарно.

На противоположной стороне метались силуэты, и слух уловил стрекотню. Бляха-муха! Краклы! Прям у Логоса!

Они кружили вокруг здания, словно намагниченные, иногда ломясь в двери, но безуспешно. Мне показалось, что это необычные трескуны – это были какие-то мелкие черные засранцы, карабкавшиеся по стенам и заглядывавшие в зарешеченные окна второго этажа. На что еще они способны?

Мануйлов заглянул мне в глаза вопросительно и даже трепетно, только вот после его вонючего стержня у моего рта я не мог смотреть на него доброжелательно. – Что делать? – услышал я шепот у своего уха.

Викрамов стыд! Что ж тебе надо от меня?! Я бы сейчас убил его, если бы обладал достаточной силой. Мои глаза вдруг засекли что-то в другом углу плаца. В одном из штабных окон ярко вспыхнул свет и тут же погас, но мне хватило этого, чтоб увидеть в помещении военных, обустраивающих пулеметное гнездо на подоконнике.

Несмотря на мое состояние физическое, интеллектуальное оказалось на высоте – я в мгновение ока распределил по полочкам шансы всех наших дальнейших поступков и расставил приоритеты. Я притянул Егора за голову и в отместку неловко схватил его за губу.

– Я пойду в Логос, мне нужно вытащить Елену Ивановну из этой западни. А ты отведи девочку в штаб. Там она будет в безопасности. Во всяком случае, пока что, – изложил я свою придумку.

Мое решение выглядело самоубийственным, и ясен пень, вы его не поймете. Но как помните, я всегда чувствовал, что мне уготовано что-то великое – так вот, пусть это будет оно. Спасение Кареглазки, царицы несостоявшейся Спермофермы.

– Ты сможешь? – удивился Егор. – А как ты туда попадешь?

– Думаю, через двери.

– Ты ранен, там морфы. Ты суицидник? Никогда бы не подумал, – сыронизировал он.

– Иногда лучше не думать, – рассердился я. – Иди давай.

– Тогда я отведу Милану и вернусь на той машине, – Мануйлов показал в сторону искрящей от залпов Стены, где поодаль в окружении кранов стояла пожарная машина. – Пролезешь на лестнице.

Мне эта мысль понравилась и я согласился. Солдат ушел, а я опустился под деревом, надеясь посидеть – но нет, тело потребовало возлечь, так как силы меня покинули. Не знаю, сколько времени прошло, когда вернувшийся Егор меня растормошил. К счастью, он нормально отвел Милану в штаб, да и я не стал пока что блюдом мясной кухни. Предложил выпить – я отказался. Моя новая норма жизни – я так надеюсь…

Вскоре мы на машине оказались под окнами медчасти. Когда к нам бросились слепни, я уже благополучно взобрался по лестнице и попал внутрь. По знакомым коридорам и лестничным маршам я устремился вниз, ведомый открывшимся вторым дыханием. Кареглазка, я иду!

И да – это был последний раз, когда я видел Егора Мануйлова.

****

Горин понял, что слепни не случайно караулят медчасть. Было единственное логичное объяснение – там находилась Лилит. Продвижение Охотника также следовало траектории максимального приближения к Логосу. Сейчас вожак уничтожит оборону Крепости и окажется там, где ему надо. Судя по всему, неоморф спешил, он прекратил укрываться, идя на таран сквозь свинцовый дождь и огненную завесу.

Полковник не знал, что на самом деле Охотник получил что-то типа сенсорной контузии – сначала его сильно ослабило превращение покалеченных едоков в слепней. Затем же, спеша проникнуть в прорыв, устроенный «новым поколением», он подвергся мощному обстрелу и одновременно преодолел шквал пламени из огнеметов. Результатом стала травма горлового хоботка, из-за чего нарушилась эхолокация, а также отказали инфракрасные рецепторы – что, фактически, сделало его слепым. Была нарушена и телепатическая связь с неоморфами. И все же, пока что ему удавалось пробираться к Маре – попутно истребляя людей на крепостной стене.

Горин набрал биоцентр по внутренней связи. Длинные гудки, долго никто не брал трубку… пока, наконец, в телефоне не ответили неловким молчанием.

– Лена, алло! Лена? Лена, да скажи что-нибудь, я знаю, что ты там! – он сорвался на крик. – Да не желаю я тебе зла! И твоего мудака тоже не трону – Лена, ответь!

В трубке продолжали молчать.

– Короче, Лена, хотел просто предупредить. Вожак всех этих стай, напавших на нас – это Охотник, тот, на которого нас вывел твой выродок. И он пришел за монстроматкой. Он идет в Логос, слышишь? – в трубке зашуршало, но ответа не последовало, и Горин решил закончить монолог. Он все же надеялся, что жена слышит его. – Будь осторожней, Лен. Прости меня…

На душе стало чуток легче, хотя не настолько, чтоб уверенно настаивать – просите прощение, это очищает. Не шибко и очищает, – подумал Горин.

Еще минут через десять рация затрещала, и в батальном гуле донесся голос Сидорова. Значит, еще жив. Не все так плохо.

– Говорит Альфа! – зычным голосом, не дающим повода усомниться в здравом состоянии говорившего, полковник обратился ко всем командирам на Стене.

– Ввожу план «Акрополь»! Приказываю обеспечить отход подразделений. Первыми отступают боевые расчеты секторов 1, 3, 5, 7…. – он закончил перечисление нужных секторов и добавил. – Повторяю – отход в штаб! Остальные – прикрывают согласно плана.

– Здесь остаются все боеприпасы, – вздохнул в динамике Сидоров.

– Это хорошо, Степа, – успокоил его полковник. – Выполняй. Вся эта взрывчатка нам пригодится.

Закончив разговор, Горин заметил Егозина наготове с боевым вертолетом Ми-28. Это был тот самый Опустошитель, которому полковник уготовил роль спасителя Крепости: топливные баки заполнены до краев, узлы подвески заряжены вооружением, снарядами и ракетами. Опустошитель против Охотника – в самый раз.

– Коля! Наконец! – роботизированные конечности понесли его к пилоту.

– Вам прилечь нужно, в палату! – тараторил Свинкин. – Я капельницу поставлю…

– Нет! – отрезал Горин. – Просто еще раз уколи свое зелье. И все, – он посмотрел санитару в глаза. – Спасибо за службу, Ваня.

****

Когда Афродита очнулась, она каким-то образом очутилась снаружи фермы. Вокруг гремело, искрилось и горело, столбом стояла пыль, откуда-то валил густой черный дым, а люди и свиньи кричали, как резаные. Словно бредовый сон.

Что-то было не так. Рефлективно она ощупала голову и поняла – исчез роскошный парик, которым были прикрыты ранее обскубленные пацанские волосы. Неприятно… ну, и черт с ним!

Мимо пробежали две испуганные женщины, вслед за которыми промчались нечистые. Хоп! – и твари повалили жертв, впиваясь в них зубами. Она постаралась найти укромное место, но ей не дали и сдвинуться – прямо перед носом выскочил морф. Он остановился, подозрительно надувая ноздри – его привлек запах крови от распоротой руки.

Дита даже прекратила дышать. Тварь недовольно фыркнула и убежала. И еще одна проскочила мимо, совершенно не обратив на нее внимания. Но почему? В чем причина их игнорирования? Взгляд случайно остановился на тыльной стороне ладони – язвочка взялась коркой, из-под которой выглядывал не гной, а здоровая, розовая кожа. Она выздоровела? Ковчег избавил ее от уродства?! Она засмеялась, сначала тише, а затем все громче и громче, в конце затрясшись в гомерическом хохоте. Она была счастлива – впервые за много лет.

– Отец, ты видишь? – кричала она, став поперек дороги и расставив руки, как мессия. – Теперь я достойна твоей любви?! Я – изменю этот мир, и он никогда не будет прежним!

****

Лошадиная доза морфия активировала последние силы Горина, и он уселся рядом с пилотом. Спустя минуту винты завертелись, разгоняя воздух и предвосхищая тотальное истребление.

С ожесточенным боем и не без потерь первая группа отступления скрылась за тяжелыми бронированными дверьми Куба. Отход начала вторая группа, а сверху остались всего два отделения, которые должны были уйти последними – фактически, смертники. Но Горин больше не мог допустить гибели ребят. Под воздействием наркотика, каждый стал его сыном, его Даней.

Полковник открыл огонь из автоматических пушек, вышибая мозги краклам, заполонившим опустевшую Стену. Выпустил ракеты, взрывая топливные цистерны и поддоны с боеприпасами.

Уже на плацу вторую группу атаковали слепни, и даже плотный огневой контакт с трудом их сдерживал – черные твари то и дело выхватывали пацанов из строя. Горин кивнул пилоту, и вертолет спикировал, поражая неоморфов с тыла.

Оставшиеся солдаты на Стене также нырнули в люки, загоревшись надеждой остаться в живых. Вторая группа исчезла в штабе, а вертолет взлетел над наблюдательными башнями. Сейчас на Стене собралось не менее половины всех трескунов. Но они спускались в Илион, поэтому действовать нужно было быстро.

Ми-28 понесся вдоль фортификации, оставляя за собой полыхающий шлейф. Ракеты вспыхивали как огромные спички и неслись вниз – прямо на бруствер. Обогнув Крепость, Опустошитель развернулся на новый круг.

Укрепления взрывались вместе с боеприпасами. Пламя от топливных бочек пожирало тварей, а осколки мин отсекали конечности и головы. Внезапно на парапете перед вертолетом появился Охотник. Рука Горина молниеносно сжала гашетку, пронизывая неоморфа тысячекратными дозами свинца. Горючее, разлившееся по крепостному проходу, загорелось тонким огненным язычком, который мчался дальше и дальше.

Охотник спрыгнул со Стены прямо на Ми-28, одновременно его блестящее эбеновое тело продолжало сотрясаться от поглощаемых пуль. Вспыхнувшее пламя сзади, от взрыва цистерны с керосином, застало супермонстра врасплох – его поглотил огненный столб, прекративший расширяться как раз перед курносым вертолетным носом. Полковник еще с минуту сжимал гашетку, продолжая расстреливать огонь, в котором исчез Король краклов.

Пламенный язык в боевом ходе достиг поддонов со снарядами. Мощный взрыв сбоку всколыхнул воздух огненной бурей – Ми-28 тряхнуло, а осколки изрешетили вертолет.

Егозин выронил штурвал, повалившись на панель, и Опустошитель потерял управление. Накренившись, он спикировал вниз и спустя мгновение врезался в сторожевую вышку, вспыхнув, как фейерверк с разлетающимися винтами.

Башня рухнула. И вся Стена стала валиться, взрываясь напалмом… сжигая морфов и погребая их под завалами.

Глава 24. Дракон

Первый младенец оказался мертворожденным. Маленький серокожий морф, сморщенное тельце с уже крепкой костной системой, дитя монстров, имевшее еще меньше человеческого подобия, чем его родители. Огромная пасть на всю голову, уже с острыми зубками, но без хоботка – он спрятался глубоко в глотке как нераскрывшийся бутончик. Я его назвал Лепрозорием – слава Богу, мы были в защитных костюмах.

Лилит при родах скоропостижно скончалась – остановилось сердце и исчезло дыхание. Нервная система еще работала под воздействием вируса INVITIS, конечности подергивались, но монстромать однозначно отправилась в иной мир – я думаю, это был ад для упырей.

«Если бы он не был мертв, его следовало бы усыпить» – заметил я, с трудом сдерживая рвотные позывы при виде маленького страшилища. Хотя, тошнота могла иметь и другое объяснение, медицинского характера. По крайней мере, так говорила Кареглазка, изучившая мои ранения и напихавшая меня анальгетиками и другими препаратами неизвестного предназначения.

– Я помогаю тебе, а не отравляю, – сказала она, требуя обнажить ягодицу для последнего укола. – Адреналин. Временно это приведет тебя в норму. А потом – постельный режим.

– Постельный режим – только с тобой! Жду с нетерпением! – довольно сообщил я.

Сейчас у нас с ней все было прекрасно. Я добрался на нижние этажи – не скажу, что это было просто – я то и дело полз словно гусеница по коридорам и лестничным маршам. Наконец, из последних сил я затарабанил в дверь биоцентра – и Лена обрадовалась, обнаружив меня на пороге. Она одобрила идею спрятать Милану в Кубе. И разрыдалась, узнав о печальной участи Цербера. А затем ошарашила Зойку и поцеловала меня. Ведь Бергман еще не была в курсе наших романтических отношений.

Нежно прикусив верхнюю губку Кареглазки, я не отпускал, пока она не ущипнула меня за задницу. Много работы, объяснила она. Естественно, Цербера-Ковчега мы потеряли, а Илион захлебывался в атаках трескунов. Надо бы поскорее разобраться с монстроматкой и уматывать.

Второго детеныша пришлось извлекать, разрезав Лилит. Бергман оставила всякие приличия и во всю материлась, требуя усыпить подопытных в виварии. Ей постоянно слышались стрекотня и скрежет. Крылова уступила и как раз Зойку и отправила – больше и некому было. А Лена тем временем искусно сделала Лилит кесарево сечение, словно только этим и зарабатывала на хлеб.

– Божечки ты мой! – ахнула она, вытащив из разрезанной матки нечто окровавленное.

Только из любопытства я заглянул за ее плечо. На меня смотрели хоть немного и затуманенные, но синие-синие глаза. Как ультрамарин. А затем раздался крик, и младенец заголосил на весь Логос. Второй новорожденный выглядел полностью как человеческий младенец – сморщенный-скукоженный, белокожий и даже немного симпатичный.

– Они убили свою мать, – прозрела моя рыжая умнячка. – Точно! Один ребенок умер и отравлял Лилит изнутри. А второй – вызывал отторжение организма. Это невероятно!

****

Из развалин выползло рельефное черное тело, потрепанное и обгоревшее. Охотник все также стремился вернуть Мару, хотя силы его были на исходе. Психический контакт с новым поколением был слабым, но достаточным, чтоб определить нужное направление. Опершись на сломленную бетонную плиту, он выпрямился, шея вздулась жилами, а по спине прошла мышечная судорога.

Биомеханический организм пришел в движение и Король уже был на полпути к Логосу, когда получил удар сзади. Боль всего лишь играла роль индикатора опасности, поэтому, разворачиваясь в сторону источника, он оставался хладнокровным. И тут же получил новый сокрушительный удар. И еще один – в голову, прямо над пастью.

Горин был настроен решительно, хотя экзоскелет повредился и едва удерживался в вертикальном положении. Он обгорел, сам уже превратившись в чудовище, на лысой голове вздыбилась ошпаренная кожа, разорванная щека трепыхала побуревшими шматами, а все тело, фактически, являлось голым мясом. По сути, только боевая оболочка позволяла полковнику оставаться в строю – внешний скелет стал основным, а металлические ремни зажали кишечник, не давая ему вывалиться.

Под ногами валялся последний шприц с морфием.

Роботизированные руки орудовали двумя большими кинжалами, которыми Горин, словно в танце, ловко вспарывал плотную шершавую шкуру неоморфа. Охотник практически не видел, кто его атакует, его челюсти несколько раз лязгнули совсем рядом с лицом полковника, когти проскочили вблизи шеи. В ответ Горин вспорол на эбеновой шкуре еще две дыры и провел длинную борозду в туловище вожака.

Взбешенный супермонстр стал прыгать, суматошно нанося удары во все стороны. Это принесло эффект – поврежденный экзоскелет стал менее подвижным, и внезапно зубы неоморфа все же настигли человеческую шею, с хрустом перекусывая позвонки. Экзоскелет с громыханьем завалился, а Король краклов немедленно воссел сверху, неспешно, будто с удовольствием погрузив когти вглубь обожженной плоти.

Мощный выстрел разнес Охотнику челюстные кости.

– Ты же знаешь, дружок – я ни за что на свете не пущу тебя к моей жене, – ладонь Горина с трудом удерживала пистолет, но он ухмылялся.

Король взревел, и стрекот морфов во всем Илионе прекратился. Он выбил пистолет и впился в лицо вояки разорванной челюстью – обгладывая мясо до костей. Когти снова проникли вовнутрь… и через мгновение он извлек большое, еще трепещущее человеческое сердце.

Пульсирующий мешочек исчез в распахнутой пасти, брызнув кровью, и неоморф снова взял путь на Логос. После сражения с человеческим вожаком он стал еще слабее, из-за чего испытывал раздражение. Или его ярость была спровоцирована потерей ментального следа Мары?

****

Бергман вернулась чересчур быстро. Я сразу понял, что это плохо.

– Они вышли! Они вылезли! – заголосила она, вбежав в операционную и захлопнув дверь.

– Ты же закрыла люк? – спросил я, имея в виду бронированную дверь от вивария.

– Я не успела. Хотела войти, а они набросились! – лепетала Зоя. – Надо убегать, они скоро будут здесь. Я захлопнула дверь в предбаннике, но она хлипкая. У нас есть минут десять от силы – а может, и нет.

Захотелось наподдать ей, но я сдержался. Хочешь ли ты, чтоб какой-нибудь мудак бил твою дочь? – однажды спросила Кареглазка. Когда я обдумал это, то понял – нет, не хочу. Черт с тобой, белобрысая тупица!

Мы потеряли все – и в то же время, у нас еще оставалось самое ценное – мы сами, наши жизни. Краклы рядом, краклы сверху – мы оказались меж двух огней. И Кареглазка кое-что знала.

– Нам нужно уйти отсюда. Морфы пришли за Лилит – отдадим ее. И мертворожденного. Отвлечем внимание. Главное, придумать потом, как сбежать?

– И куда, – добавил я.

– В штаб, естественно, – бескомпромиссно констатировала Бергман.

Времени было в обрез, поэтому мы быстро собрались. Лена понесла синеглазое дитя Лилит, мальчика с человеческим обликом, а я с помощью Зои катил тележку-каталку с привязанными трупами монстроматки и Лепрозория. По пути, в течение тех 5-10 минут, что мы скакали по лестничным маршам, как кенгуру, елозя каталку по ступенькам (лифт не работал), мы переговорили. В частности, я высказал гипотезу, что мальчик является результатом горизонтального переноса генов после укуса Цербера.

– УКУСА?! – вопросила Кареглазка, хотя по ее лицу казалось, что она нескоро сможет что-то сказать. – Ты хочешь сказать, что Чапа укусил Лилит, и ты ничего об этом не сказал?

– Ну да, – ответил я, – а что такое? Откуда я знаю, что это важно? Я вообще-то переживал, чтоб Цербер не превратился в трескодога. Ты вдруг чего говори, что важно, я ведь мысли читать не умею… Кстати, откуда ты знаешь, что Охотник пришел за монстроматкой?

Тут девушка замолчала, и хотя я настаивал на ответе, я так его и не услышал.

Мы добрались в вестибюль – выше была уже медчасть. Дверь, ведущая наружу, торохтела так же, как и внизу – откуда мы сбежали. Надо было решать, как поступить.

– Теоретически мы можем спуститься с крыши по лестнице с пожарной машины. Но это будет нелегко – я ранен, ты с ребенком, – озвучил я свои мыслительные построения.

– Нет. Мы выкатим каталку на улицу через черный ход. Очень быстро. Вернемся сюда и подождем, пока твари не среагируют – и уберутся на другую сторону здания. Тогда мы побежим к штабу, возможно, поедем на машине, о которой ты сказал, – торопливо объяснила собственный замысел Лена.

Моя ж ты прелесть! Вот только реализовать задуманное мы не успели. Мимо, шумно хекая, проскочил Ливанов и скрылся в направлении приемного отделения, где и находился запасной выход. «Стой!» – заорал я, да было поздно, мы услышали, как хлопнула дверь за начмедом.

– Туда теперь нельзя. Он привлечет морфов, – печально констатировала Кареглазка.

Мы растерянно поглядывали друг на друга, когда сзади послышался стрекот, настолько настойчивый, словно нас приглашали к столу с кавказским гостеприимством, не принимающим отказа. Вот только мы сами должны были сыграть роли люля-кебабов. Я осторожно потянул Кракобой за рукоять, а Лена сказала: «Виктор». То есть этого недорослого упыря-подростка, стоящего на выходе с лестничной клетки, она знала. Еще и имя ему дала – вся в меня.

Бергман завопила и бросилась к внешней двери. Дебилка. Еще хуже было то, что она реально отворила дверь. Я знал, что после этого она умрет, но такого бесславного конца не ожидал. Зоя засмеялась, как сумасшедшая, а потом ойкнула, и все. Неловко цепляясь за голубую панель, она шмякнулась на пол, под конец, кажется, выпустив газы.

В двери возвышался Охотник. Это было совершенно не то чудовище, которое я встречал раньше, и в то же время, однозначно то – больше таких татуировок не могло быть. Выглядел он очень потрепанным, черная кожа шипела, словно только что снятый со сковороды баклажан, раскрытая пасть была похожа на разорванную быком красную тряпку, а туловище было изуродовано миллионом ран и ожогов.

И черный ящер, и Виктор одновременно направились в центр фойе. Я отодвинул Кареглазку за себя и приготовился. Они побежали, я же встал в стойку – и все раны напомнили о себе адской болью. Младенец заорал на всю округу.

Твари почти достигли нас, когда Виктор прыгнул. Я не сразу понял, что произошло. Он промахнулся? И даже, когда стало понятно, что нет – его мотивы остались неизвестными.

Юнец сбил Короля с ног. А затем накинулся на него, отрывая куски плоти.

Охотник пытался сбросить противника… но не получалось, а пасть промазывала раз за разом – пока он не вогнал когти Виктору под лопатки. Кракленыш вырвался, лишившись крупного мясного ломтя, и снова замельтешил вокруг ящера, который дрался, словно он подслеповатая развалюха. Виктор пользовался этим на полную катушку – он норовил свернуть шею неоморфу, непрерывно вгрызаясь в аспидную тушу.

Охотник выглядел разъяренным, очевидно, он желал быстрее уничтожить неожиданного неприятеля и добраться к Лилит – поэтому я оттолкнул каталку в сторону. Ни к чему рядом такая бомба замедленного действия.

Мы с Кареглазкой направились к лестнице, все больше ускоряясь с увеличением дистанции, вплоть до самих ступенек – тогда мы даже побежали трусцой наверх. Последнее, что я увидел – как неоморф швыряет тело монстроматки… а дальше – бой Георгия Победоносца с Драконом, только имеющий иной финал.

Охотник оказался под юнцом, но в этот раз челюсти ящера настигли цель, и голова Виктора скрылась в пасти супермонстра.

Мы поднялись выше, и больше не видели, что происходит в вестибюле. Я только услышал, как там что-то грохнулось. Думаю, Виктор погиб – царство небесное, если таковое существует для краклов.

К сожалению, мы выиграли не слишком много времени.

****

Ливанов просеменил задним двором и с облегчением констатировал исчезновение морфов перед фасадом. Повсюду стреляли, на Стене что-то взрывалось, но стрекот слышался только внутри медчасти. Помятая дверь была распахнута, все твари, вроде, находились в здании – но это было совсем рядом, а потому промедление было смерти подобно. Единственный вариант спасения – попасть в Куб, а среди всего этого хаоса туда еще надо добраться, что для габаритного начмеда было трудностью. К счастью, под лазаретом стояла пожарная машина.

Водительское сидение окровавлено, ну и хрен с ним. Игорь Анатольевич кряхтя влез за руль, завел двигатель и тронулся, подпрыгивая на бордюрах.

Что-то мелькнуло… тварь запрыгнула на распахнувшуюся дверцу, пиявкой вцепившись в толстую лодыжку. Зараженный, еще не прошел через метаморфозу. Начмед рассмотрел лицо – Мануйлов, вечно страдал с почками. Теперь не будет страдать.

Все попытки стряхнуть горлодера были безуспешны, пока огромный гаечный ключ не проделал дыру в его башке. Мануйлов свалился под колесо и доктор насладился, когда голова зараженного была переехана и раздавлена, как сдутый мяч.

Возле штаба Ливанов заорал во весь голос, чтоб его впустили. «НЕТ!», – ответил в окошко какой-то сержантишка, похожий на длинный бобовый стручок. Князев? «Да я с тебя шкуру спущу!» – вопил начмед, и уже собрался разнести входную дверь машиной, когда там отворилось, и его быстро втащил внутрь такой родненький Сидоров.

– Что у Вас с ногой, Игорь Анатольевич? – подозрительно прищурился лейтенант, потрушивая ржавой бородой. – Вы инфицированы?

Главврач весь покраснел и вспотел, ему было трудно дышать от такой дерзости. Еще и солдаты в холле ощетинились стволами.

– Кто, я?! – сорвался он на крик и невзначай посмотрел вниз. – Как вы смеете?

Окровавленная брючина на лодыжке напомнила ему о Мануйлове. И удивила – разве тот прокусил его штаны? Когда? Да не может быть!

– Вы мне ничего не сделаете! Пошли все нахер! – закричал Ливанов, но из горла вырвалось жалкое бульканье.

Неожиданно проворно он метнулся к ближайшему парню и прижал рот к пульсирующей яремной вене. Раздался выстрел, но доктор уже двигался к новой цели, к напуганной женщине под стендами в коридоре.

Сидоров конвульсивно вжал спусковой крючок, нашпиговывая холл пулями, ребята рядом подключились к истерической пальбе, но пока они остановили начмеда, тот успел перекусать часть из них.

– Стойте на месте! – заорал Степан на испуганных солдат. – НЕ ДВИГАТЬСЯ!

Он многозначительно кивнул Тимуру Татарину, и они разом накрыли огнем искусанных сослуживцев.

На пороге вестибюля ухмылялся сержант Князев – он подмигнул лейтенанту, а затем стал палить в него, и во всех незараженных. Князев тоже оказался инфицированным – и рядом с ним нарисовался еще один такой же «террорист».

Татарин упал с простреленным животом. Сидоров укрылся за диваном, а затем уложил сержанта… но пропустил угрозу с тыла – и женщина с коридора вгрызлась в плечо.

В хаосе взаимного расстрела и массового инфицирования Степан вытащил пистолет.

– Если офицер хорош – он не доживет до старости, – вспомнил он одну из любимых шуток Босса.

Сидоров засмеялся и продолжал смеяться, пока хохот не заполнил весь первый этаж, превращаясь в жуткое хрипение. А затем он прекратил это пулей в висок.

****

Я знал, что Охотник преследует нас. Это было слышно по стрекоту, пробиравшему до гусиной кожи, по скрежету когтей о кафель, по грузным шагам… Не существовало ничего, способного остановить супермонстра. Никого. Кроме меня. И у меня был план – ну, так… даже не план…

– С крыши переберись на пожарную лестницу, – попросил я Кареглазку, остановившись на последнем этаже. – Сможешь уехать на машине к штабу. Наверное, тебе будет лучше туда.

– Что?! Я без тебя никуда не пойду! – возмутилась Лена.

– Я приду, – успокоил я любимую, погружаясь в карамельную патоку ее глаз. – Я задержу эту тварь. Сброшу в шахту лифта. И приду. Просто ты должна знать, что делать, вдруг меня не будет, – я запнулся. – Я смогу его остановить, я уверен, – соврал я. – Иди! – и подтолкнул ее, деловито взвешивая в руке Кракобой.

Кареглазка хотела что-то сказать, замялась, а затем впилась губами в мой рот. Аромат жасмина забил дыхалку, и мне очень сильно захотелось сбежать вместе с ней. Это было бы максимально по-менаевски… но я прекрасно понимал, что вдвоем мы однозначно погибнем.

– Жаль, что нельзя повернуть время вспять, – прошептала Лена. – Эти дни мы могли провести совсем иначе… – и она скрылась в двери, ведущей на крышу.

Я же грустно присел на ступеньке, поджидая своего врага. Фактически, это я привел его сюда. Наши пути пересеклись и не разойдутся, пока один из нас не сгинет.

Поэтому, едва Охотник достигает моей лестничной площадки, я обрушиваюсь на него так неистово, насколько способен – сцепив зубы и превозмогая боль. Кракобой пролетает рядом с ящером, но тот изловчается и избегает удара. Тогда я врезаю ему ногой, сбросив на несколько ступеней, и в этот раз мое орудие находит его макушку. Слышится хруст костей, и я с упоением бью, бью…

Супермонстр сшибает меня, но натыкается на пистолет, громыхнувший ему прямо во чрево. Он падает, и я едва вылезаю из-под мерзкой туши.

В щиколотку вонзаются когти и подтягивают меня… перевернувшись на спину и задрав гвоздодер над собой, я с размаху накрываю им Охотника – и штыри пронзают его череп.

Он истошно верещит, трепыхая надо мной разодранной пастью.

В нем открывается большая резаная дыра, ножевая рана – и я затыкаю ее гранатой.

Взрыв сотрясает эбеновую громаду, вытряхивая потроха, и поверженный неоморф валится – но при этом загоняет когти так глубоко, что они вспарывают меня насквозь. Яростное бесстрашие мгновенно выветривается. Остается лишь призрачная надежда, что Кареглазка сбежала…

Охотник лежит недолго – уже вскорости он поднимается и направляется на крышу. Да, я его хорошо вздрючил, но убить не смог. С крыши доносятся крики, и я понимаю, что Лена не успела сбежать. Конечно, это было так глупо… она и не могла успеть! Нет, нет – НЕТ! Несмотря на свое умирание, пытаюсь ползти, но кровь хлещет, как в дырявое сито. Нет – я не позволю убить ее!

Ты будешь прекрасной мамой

С глазами из янтаря,

Окутаешь волосами

Любимых детей, и меня.

Согреешь любовь руками,

Наполнишь миры мечтой,

И вечность уснет между нами.

И жизнь возродится вновь…

Сверху доносится шум, и что-то тяжелое падает рядом. Последнее усилие дается с безумным страданием – я поворачиваю голову и вижу ее.

Кареглазка лежит с располосованным горлом, и кровь бьет фонтаном. Мои глаза встречаются с ее – они уже застыли стеклышками, прекрасными мертвыми бриллиантами. Я кричу, и мой крик тонет в хаосе резни…

****

Афродита находилась под медчастью, когда Король краклов на крыше метнулся к Крыловой, и она выронила ребенка. Чудом брюнетка подхватила младенца и замерла, ощутив странное величие момента.

Озарение сообщило, что мальчик – необычный. Это пришло из ниоткуда – как из видений – но видений ведь больше не было. Дита пришла в себя лишь тогда, когда неоморф спрыгнул, подняв пыль своим приземлением. Он меня не тронет, он меня не видит, – подумала она, прижав хныкающего младенца. Ей показалось на мгновение, что ребенок мог бы быть ее… что за чепуха!

Супермонстр оказался рядом, и девичья голова исчезла в его пасти. Череп треснул, испуская вязкий кисель, и перед Божьей невестой застыли изумрудные глаза Абракса.

Охотник искромсал ее грудную клетку, оторвал ноги, затем – отделил руку… дитя заорало, упав на землю, и он отбросил изувеченное туловище брюнетки.

Некоторое время Охотник держал мальчика за загривок, а затем фыркнул и вспорол животик. Он выбросил младенца умирать… ведь ребенок имеет слишком мало общего и с ним, и с Марой. Это обман, и он разгневан. Люди забрали у него все, и он еще поквитается с ними.

В то время, как Король краклов взбирался на самую высокую башню среди огня, дыма и людского отчаянья, призывая всех едоков для абсолютного уничтожения человечества – Афродита умирала в кровавой луже. В последние минуты жизни в ее голове застыл вопрос:

– Как же так?! Я победила Сурового Бога, я – Саморожденный! Или нет?!

Глава 25. Хомо новус

Илион встретил рассвет тлеющими руинами и бесчисленными изувеченными трупами. Земля была усеяна гильзами и патронами. Падал пепел – густой, как серый снег.

Куб горел, из него еще доносились вопли и стрельба. Парадная дверь раз-другой дернулась. Под ней протекла тонкая алая струйка. Потом дверь все же распахнулась.

Из штаба вывалилась перемазанная кровью Наталья Акопян. Она с трудом сползла по ступеням. Из темноты дверного проема на нее смотрел морф, ранее бывший Иваном Свинкиным, в первых лучах света поблескивала титановая протезированная нога. Избегая солнца, он отошел внутрь, скалясь и фыркая.

Спустившись с крыльца, Ашотовна скрутилась в комок. Лицо повернулось к встающему светилу, и солнечные зайчики заплясали на заплаканных черных глазах, выхватывая грязь на подбородке и свежий багровый укус на шее.

****

Мой разум живет отдельно от тела, даже не пытаясь достичь чего-то большего. Я его и не виню, фактически, заставить сейчас организм функционировать было бы чрезмерным требованием. Это как взлететь до Луны, раскачавшись на качели.

Тело не подчиняется по объективным причинам. Ощущение, что мои конечности вообще вывернуты под неестественными углами. Я сломлен настолько, насколько может быть сломана пластмассовая кукла – а ее можно кромсать почти до бесконечности.

От боли я периодически теряю сознание, а в те минуты и мгновения, когда разум возвращается, оцениваю обстановку. Это трудно, так как я, наверное, сошел с ума. В голове – голоса, я слышу мурчание и стрекот, мышиный писк и детский плач, звук покидающих трупы миазмов. Со мной разговаривают боги, а это – прямой симптом шизофрении. И в этом присутствует даже толика логики – я просрал все, что можно было. Вся моя бестолковая жизнь, стремящаяся к неизвестному высшему предназначению, оказалась просто бессмыслицей. Кареглазка и ее дочь, Цербер, Мануйлов, Таня, Мама… я не уберег ни одного человека, наоборот, убивая все, к чему прикоснулся. И даже сейчас, когда все мертвы, я до сих пор жив – хотя и ненадолго, я думаю.

Я рыдаю тихо-тихо, чтоб вскоре сорваться в жалкий рев, который разносится эхом. Я плачу взахлеб и не могу остановиться, как двухлетний ребенок, который находится в плену отчаяния… Мне стыдно, но я отбрасываю это позорное чувство – здесь никого нет, никто не будет издеваться.

Где я? Судя по всему – это какая-та пещера или подземелье, сырое и холодное. Только вот нахожусь я не на полу – мое ложе располагается на мягкой куче из трупов, на самой вершине пирамиды из мертвецов.

Сколько времени я здесь, понять трудно. Целую бесконечность я уверен, что из живых рядом только крысы. Как вдруг это изменилось – я слышу крик ребенка. Милана? ШИЗА, ТЫ?!

– Кто здесь? – шепчу я.

Несмотря на боль, активирую руку, пытаясь найти опору, и ладонь проваливается во что-то вязкое. Вытаскиваю, щупаю – это дыра в трупе, вероятно, легкие или кишечник. Я блюю как проклятый, меня выворачивает от отвращения, и израненное тело прошибает волной адских страданий. Я едва не отключаюсь, чудом сохраняя сознание. Если где-то там Милана, я обязан ей помочь.

Я лезу поверх мертвых тел, иногда их распихивая, ноги не слушаются, руки тоже – для передвижения я извиваюсь, как змея. Груда трупов валится подо мной. Рывком перемахиваю через последний барьер, скатываясь на бетон в запекшейся крови и сильно ударяясь головой.

Сил больше нет. Внутренности горят огнем. Я прикладываю все усилия и волю, но нет – я не могу. И только дочь Кареглазки важна, я обязан спасти хотя бы ее.

Я встаю, как поверженный Атлант – сквозь пелену слез, одновременно с молнией, прошибающей позвоночник от затылка до копчика. Держусь за липкую стену ватными руками, опираюсь на ноги, которые сгибаются анатомически неправильно.

Здесь темно, хотя дальше горит тусклый свет. Это туннель. Сзади действительно гора трупов: обгрызенные, без конечностей, со вспоротыми грудинами и животами, иногда – тела, отделенные от голов. Опираясь на стену, покрытую смолянистой субстанцией, ковыляю до слабоосвещенного подземного перекрестка. Гидроэлектростанция? Вероятно, да.

Центр устлан какими-то здоровенными яйцами… хотя, нет, это больше похоже на коконы с пупырышками. Черные, как сажа, шары – их несколько десятков. Сбоку доносится стон. Я скашиваю взгляд и с удивлением вижу Афродиту, вернее то, что от нее сохранилось.

Останки облысевшей сектантки лежат под фонарем на небольшом возвышении. У нее всего одна рука, все остальные конечности исчезли. Туловище искусано и изорвано, приплюснутая голова едва держится на перекушенной шее. Серые глаза приоткрыты, застыв, как вулканическое стекло. Вдруг она моргнула, и из горла донесся стон. Какого черта она жива?!

– Гряду скоро, и возмездие мое со мной, чтобы воздать каждому по делам… – доносится из булькающей глотки.

– Ты видела Милану? – я не собираюсь слушать бред, мои силы на исходе.

– Кого я люблю, тех обличаю и наказываю… – шипят останки.

Иди на хрен! Я оставляю ее, чтоб найти дочь Кареглазки – вряд ли она здесь и жива, но в моей жизни больше нет никакого другого смысла.

Дверь на ржавых петлях впускает в новый коридор. Там темно, и все же я замечаю силуэт. Я застываю, и существо чувствует меня. Оно приближается, маленькое ужасное чудовище…

Когда тварь уже рядом, свет падает на нее из-за моей спины. Это ребенок – еще совсем недавно это был ребенок. На поясе, на петельке штанов трепыхается свинка Пепа. Метаморфоза недавно завершилась, и маленькое тельце обильно покрыто прозрачной пленкой. Глаза голодны, зубы непрерывно клацают. Тварь набрасывается – я отталкиваю, но она успевает грызнуть мою руку. Я пячусь и выпадаю туда, откуда пришел. Дверь за мной захлопывается.

Я больше не ищу Милану, потому что встретил ее только что. Маленький упырь, только что меня инфицировавший. Напротив снова бормочет безумная сектантка, из ее глотки выплескивается кроваво-бурая жидкость, а глаза горят белым светом.

– Господь говорит – только я знаю намерения, что буду делать с вами. Эти намерения во благо, а не на зло. И они дадут вам надежду…

Афродита замолкает, и я молчу. А затем сияющие глаза останавливаются на мне.

– Абракс победил, – вздыхает она. – Я использовала все, что могла… остался только ты. А времени почти нет. Хочешь узнать, что произошло? Станешь моим оружием?

****

Павшая крепость дымила, а пепел сыпался и сыпался с неба, словно и не думал иссякать. Воздух прорезал детский крик, настойчивый и недовольный. Он уже звучал, голосил на всю округу, он еще будет кричать, ведь этот младенец и не собирался успокаиваться.

Ребенок не понимал, почему он один, почему за ним никто не приходит, и что будет с ним дальше. Иногда он замолкал, чтоб передохнуть, поползти, поглазеть на возвышающуюся рядом треугольную плиту, торчавшую на площади, словно обелиск посреди разрушенного Рима. Или поиграть с пылью, покрывавшей все вокруг. Но это ему быстро надоедало. Он хотел есть, но еды не было. Пить – не было. Ничего не было.

Наконец эти крики достигли чьих-то ушей. Из мглы явились трое – с наглухо застегнутыми плащами, и лицами, скрытыми под капюшонами. Увидев мальчика, они явно обрадовались. Один из них окинул спутников триумфальным взглядом и снял капюшон. Это был капитан Шпигин.

– Мы нашли его, – он улыбнулся, разглядывая едва заметный шрам на животе младенца – след от когтя Охотника. – Он существует – Тринадцатый был прав.

Остальные также откинули капюшоны. Это оказались гадкий тип с рыхлым лицом, украшенным символикой Богобратства, и красивая белокурая азиатка, совсем молодая – до 25-ти. Девушка смотрела на ребенка с благоговением, в то время, как во взгляде мужчины сквозило сомнение.

– Алексей, а что, если священный Аваддон впал в ересь?!

– Апостол имел видение. Людей ждет новое начало, – не согласился Шпигин. – Севастьян, неужто ты сомневаешься?

Гадкий пастырь вряд ли был готов так легко изменить свое мнение, и это было видно.

– Тринадцатый погиб, – напомнил он о разрушенном Харизаме. – И что нам делать дальше? Слепо верить покойнику, и выполнять его сомнительный последний приказ? Синдикат уже сто лет служит Суровому Богу… мы – немятежники.

Шпигин пожал плечами, оглянувшись на красноглазого кота-альбиноса, появившегося из ниоткуда и присевшего на торчавшей плите.

– Смерть Аваддона ничего не изменит. Мальчик – Хомо новус, новый человек. И наша миссия – защитить его.

– Не тебе вообще-то судить апостола! – вмешалась блондинка. – Аваддон давно готовился к этому. Грядет великая битва, и Узурпатор падет.

– Как скажешь, Ирина…

Севастьян кивнул и отвернулся – словно стесняясь своего недовольства происходящим. Его руки исчезли под плащом, а когда он развернулся, у него был пистолет. Но его опередили – Ирина нырнула ниже и всадила в священника нож. Прогремел выстрел, но это был промах. Шпигин оказался рядом, и его кинжал прошел лезвием по горлу предателя. Севастьян рухнул, брызжа кровью, его глаза все еще были открыты, когда младенец бросился к нему и прижал маленький рот к вскрытой шее.

Капитан с девушкой дождались, пока ребенок насытится, и унесли его. Затем и Оскар спрыгнул с обелиска, чтобы разнюхать, осталось ли чем поживиться возле трупа отвратного священника.

Бронированный джип покинул Новогорскую долину, как выпущенный из пушки снаряд. Шпигин, законспирированный оперативник Божьего промысла, встретился взглядом с глазами ребенка, и они внезапно налились кровью. Уже через секунду кровь отхлынула, и они снова стали ярко-синими. Мальчик улыбнулся. «Скоро у тебя появится дом… малыш», – подумал синдик.

****

Афродита уже не существовала, тем более не было Гермеса. Где-то в закоулках нервной системы затухали синапсы, когда контроль над умершим организмом был взят чужеродным разумом. То, что не свершилось во время обряда, произошло после смерти носителя. Ахамот наконец вырвалась из кристаллической темницы Армогена, чтоб попасть в другую тюрьму. Бри выиграл, пророчество не осуществилось.

– Что ты такое?! – Менаев растерян и зол, он бьет ее по искореженному язвами лицу и требует чуда. – Какой нахер Абракс? Что ты мелешь?! Если можешь – сделай что-нибудь!

– Я не могу помочь – ты должен сам, – отвечает богиня, сваленная с пьедестала ревнивым братом.

Он стоит как вкопанный, его взгляд сумасшедший – он совсем скоро превратится в агрессивного голодного зомби – это дело нескольких минут.

– Спаси хотя бы Лену… и ее дочку, – умоляет Гриша, и по его щекам бегут слезы. – Пожалуйста, умоляю – кто ты, что ты… спаси.

– Это невозможно, – Ахамот помахала бы головой, но разорванная шея уже не подчиняется мозгу.

Менаев содрогается – проскочила электрическая реакция, верный признак скорого безумия.

– Хоть что-то, умоляю, – лепечет он заплетающимся языком – гортань уже распухла, скоро он будет кашлять, как умирающий чахоточный. – Я не верю, что все должно закончиться так.

– Ты никогда ни во что не верил, – говорит Ахамот, и ее глаза медленно теряют ослепительный блеск. – Вот последний подарок – передай Абраксу мое проклятие.

Она протягивает Грише ладонь, в которой свернут завядший лепесток розы Этернум.

– Мне жаль, – лепесток тонет меж губ Менаева, а снежно-белые зрачки Афродиты-Ахамот тухнут.

Глава 26. Роза Этернум

Меня мучает голод… и жажда – и десны жадно растирают пурпурный лепесток, выдавливая несколько капель сока. Опухшая гортань не желает пропускать влагу внутрь, она с трудом просачивается сквозь узкую щель. Капли горькие, как полынь, они обжигают воспаленное горло, словно неразбавленный спирт.

Я физически чувствую, как умираю, как INVITIS молниеносно поражает все мои системы. Голова кружится. Головокружение быстро, слишком быстро нарастает – я словно попадаю в воронку. Я рву кровью, засунув в рот пальцы и раздирая ногтями горло.

Вертиго нарастает, будто меня погрузили в центрифугу. Бездна уже вокруг, тьма… и смерть. Я знаю, что в ближайшие минуты исчезну как личность, превращусь в зомби-горлодера, чтоб нажравшись вдоволь, пройти через метаморфозу, которая изменит мой геном до неузнаваемости.

Круговорот засасывает и внезапно – ББАХ!!! – сознание отделяется от тела, вылетев, как пробка из бутылки. Я вижу себя, извивающегося на темном бетоне и пускающего пену изо рта… пустая оболочка, без души и разума, закрученная в пучине безумия.

Я возношусь – только это не небо, не высота, и даже не космос. Это нечто иное: светящиеся искристые линии, проводящие энергию из одного уголка Вселенной – в другой.

Гравитационные волны ведут к пределам Ойкумены – к странному миру, напоминающему шумерскую Месопотамию, как я ее представляю: сочно-зеленые оазисы посреди желтых песков и коричневых гор, рядом с мутными потоками великих рек, зиккураты, исполинские быки с мужскими головами и скалы, испещренные клинописью. Но есть отличие, которое сразу рушит аналогию – необъятные поля ярко-красных цветов, похожих на розы с гигантскими бутонами. Я чувствую их аромат, наполняюсь им… но двигаюсь дальше – чтоб передать проклятие Ахамот.

Я нахожу Абракса в Висячих садах у Кристального Пика, он лежит на прохладной мраморной кушетке, остывая от жары, а маленькие ангелы массируют его атрофированное тело.

– Кто здесь? – поднимается Верховный жрец Апейрона, выдернув ноги от массажистов.

Я вижу, что он слеп – да и будучи зрячим он не мог бы меня увидеть, ведь я – бестелесная сущность, сгусток энергии с сознанием. Но он чувствует меня.

– Кто ты есть?! – раздраженно вопрошает Суровый Бог, усевшись, и расположив свое уродливое лицо прямо напротив меня.

– Ахамот проклинает тебя! – говорю я и понимаю, что также как и Абракс, произношу это не вслух, а мысленно.

– Ха-ха-ха!!! – истерически хохочет он. – Это бред. Сестрица давно мертва. К тому же – это Абракс и Спящие прокляли ее… давным-давно. Кто ты?

– Зачем ты убиваешь людей? – спрашиваю я, вспомнив, что возвращаться мне некуда, мое тело уже завоевано вирусом. – Прекрати!

– Ааа, ты из земных червей, – осознает слепой бог. – Как ты здесь оказался? Что тебе нужно?!

– Я хочу, чтоб ты вернул мне Крылову, – по-детски наивно формулирую свое желание. – Ты отобрал мою единственную любовь. Ты не имеешь права…

Абракс мысленно рассмеялся, оборвав мою возмущенную речь, и снова возлег на мрамор. Офиане стали быстро растирать его широкую спину.

– Бред сумасшедшего. Любовь – мерзкая химическая реакция внутри слабых, глупых существ. Всего лишь гормоны и либидо – все для размножения проклятого человеческого семени.

– Не тебе судить, – наглею я. – Нельзя убивать всех, кто тебе не нравится.

– Неа, чушь… глупости, – жрец, кажется, даже зашевелил сшитыми губами. – Люди созданы нашим родом. Ахамот – будь она проклята тысячекратно! Дура сгинула в Эфире, и вы – сгинете…

– Ты ненавидишь все, что с ней связано? – я кручусь волчком, и это его злит. – Что бы сказал Первоотец? – я вспоминаю об его родителе, и сам не понимаю, откуда мне о нем известно.

– Ничтожная мразь! – Абракс не выдерживает, подрываясь с кушетки. – НЕ СМЕЙ!

На его животе, там, где у людей солнечное сплетение, открывается уродливая складка кожи, из которой выныривает большой выпученный глаз. Он источает зеленый свет, и он попадает прямо на меня. Верховный жрец мысленно визжит, а яркая зелень поглощает… и растворяет меня.

– Ты безумен – ТЫ ВЛЮБЛЕН! Твой разум поврежден, а значит, ты – открытая книга для Абракса! – радуется Суровый Бог, проникая внутрь и убивая мое сознание, а я ничего не могу сделать…

****

Каждая моя мысль превращается в отдельный атом и сгорает в зеленом пламени. Воспоминания, желания, грехи – все удаляется методично и довольно быстро. Всевидящее око сжигает саму мою сущность.

Все клапаны и замки, на которые заперты мои наихудшие чувства, исчезают, расплавленные в изумрудной лаве. Я снова испытываю тревогу, как и после пробуждения по утрам, только в миллион раз сильнее. Я слаб и открыт любому злу – когда мир узнает о моих проступках, я просто выброшусь из самой высокой башни в этой галактике.

Абракс стирает мои воспоминания о детстве, и я напрягаюсь. Я уже ничего не помню – ни плохого, ни хорошего, но что-то еще есть. Он сжигает воспоминания, среди которых и память о Кареглазке – и мои блоки, сдерживающие ярость, рушатся.

Я упираюсь, и зеленый луч подергивается, пытаясь проникнуть внутрь, туда, где еще наносекунду назад он властвовал безраздельно. Я ищу искры шампанского в глубоких глазах Кареглазки и обнаруживаю, что они исчезли. Я разгневанно распираю свой энергетический сгусток, но Око сдерживает меня. Мои атомы задвигались – я физически заставляю их это делать, я чувствую каждую частичку, и толкаю ее в броуновский хаос. Они ускоряются… кажется, я знаю, что такое Гносис.

Суровый Бог напрягается, используя всю силу ментального удара, он снова прорывается внутрь, и сжигает еще миллион секунд памяти о Кареглазке. От мощи вторжения мои атомы содрогаются, и бросаются в противоположные стороны.

Но теперь я обнаруживаю что-то новое, пятый элемент. Эфир? Я использую его как топливо, как рычаг для манипуляций, и расширяюсь столь быстро, так мощно, что уже не способен остановиться. Это как реакция в ядерном реакторе, только тысячекрат сильнее. Мое сознание вырывается за пределы энергетического шара. Вернее, шара как такового уже не существует. Это огонь, это звезда, это Сверхновая. Я расширяюсь, и мои разъяренные атомы вспыхивают, сжигая все, чего достигают.

Я настолько силен, что изменяю мир на квантовом уровне. Я испепеляю Висячие Сады. Абракс куда-то исчез, но я распыляю на молекулы его офиан, всех, кого настигаю. Я так могуч, что провоцирую извержения вулканов по всему Апейрону, заливая долины раскаленной лавой, и разрывая равнины треснувшими литосферными плитами. Навстречу движется рой энергетических боеголовок, но я пожираю их и обращаю вспять – на Кристальный Пик и Армоген.

Я заживо сжигаю Спящих в цистерне Плеромы – и они испаряются вместе с раскаленной чернильной антиматерией. Заваливаю Хрустальный зал и все подземелья. Я буря, выкашивающая поля Этернум. Я Бич Божий, стирающий величайшую расу Ойкумены.

Я больше не встречаю сопротивления и вырываюсь в космическое пространство. Черная дыра на небосводе, путепровод времени и пространства, не желает подчиняться – и я превращаю ее в окаменевшую луну. Это просто – если знаешь, что делать.

Я создаю собственную кротовую нору и возвращаюсь назад. Я не двигаюсь в пространстве. Я не перемещаюсь во времени – я и есть время, я Кронос, и я – Хаос. Ведь это я управляю Эфиром. Я просто беру и отматываю время назад, как клубок с нитями. Не перехожу с одного берега на другой, а плыву против течения, чтоб в нужном месте остановить волны, и направить их назад.

Знаете, если вам кажется… если вы живете с мыслью, что у вас есть особое предназначение – вполне возможно, что вы правы…

****

Мои глаза открылись, и я понял, что нахожусь на больничной койке. В Илионе. Все болит – голова, спина, нога… но я все равно выхожу в коридор прогуляться.

Меня гложет что-то смутное, и я сразу иду вниз. Звуки музыки все громче, а боль – все тише. Я прохожу знакомые распахнутые двери и оказываюсь в подземной лаборатории.

Она танцует так, как тогда. И даже лучше. Ее тело двигается божественно – как только может двигаться самая желанная богиня языческих пантеонов. Как это было давно… хотя и произошло совсем на днях. Или это галлюцинация? Все почти также – но есть и отличия.

Рядом с ней Цербер, он виляет хвостом-обрубком и смотрит на нее таким же восхищенным взглядом, ухмыляясь своим страшным оскалом.

Я могу смотреть на нее бесконечно, но это невозможно. Приходит тот миг, когда она чувствует мой взгляд, оборачивается и улыбается. Я заливаюсь краской, как всегда – по привычке. Она прикручивает старую песенку о саботаже игры в прятки, и спрашивает, вспомнил ли я что-нибудь.

– Да, – отвечаю я и быстро приближаюсь к ней. – Я помню.

– И?

– И все расскажу буквально через 10 секунд.

Я прижимаюсь к ней и мой рот настойчиво, но нежно, прижимается к ее губам. Она упирается, но не так сильно, как можно было ожидать. Мы зацепили реторту, штатив с пробирками, и они падают… но я мухлюю, подхватываю их силой мысли и ставлю обратно – только подальше. Да-да, совершенно без рук – я ведь Саморожденный . Я не закрываю глаза, любуясь Кареглазкой, и вижу ее замешательство. Когда поцелуй заканчивается, она смотрит с неожиданным интересом. В ее глазах пляшут огоньки. И я должен сказать…

– Ничего не бойся. Теперь я с тобой навсегда, и все будет хорошо.

И она как будто ждала этих слов всю жизнь, всю вечность – она в странном для себя самой порыве прижимается ко мне, и я ласково обнимаю ее, медленно опуская руку вниз с области талии.

Я сделал это. То, о чем никто не узнает – если я сам так не решу. Но хочу ли я, чтобы обо мне сочиняли мифы?! КОНЕЧНО, ДА! Вы ведь знаете меня… разве можно было подумать иначе? Поэтому я и рассказал вам всю эту невероятную историю. Да, боготворите меня – ведь это я спас вас всех…

Где-то далеко и одновременно – близко, в другой вселенной, глухонемые слепцы с ужасом ползают среди поломанных роз, не понимая, что произошло. Вскоре они решат, что должны бороться – и запустят тот самый цикл событий, который их и уничтожит. Пророчество…

Я знаю, что это был только один бой – вся война еще впереди. Именно сейчас где-то лежит и страдает кастрированный Гермес… восхищенный полковник Горин стоит на коленях перед только что распустившимися осириями. А Дракин-Охотник кротко обнюхивает свою Марго, вынашивающую будущего Хомо новус.

А в это время мы – я и Кареглазка, стоим посреди этого мира, и наша любовь зарождается со скоростью неуправляемой реакции атомного распада.

Это был только бой, но этот бой – генеральное сражение. Ничего не будет так, как прежде. Отныне я всегда на шаг впереди. Я встретился глазами с Цербером и улыбнулся. И снова поцеловал Лену. И она больше не сопротивлялась, так как хотела этого всю жизнь.

КОНЕЦ

Оглавление

Глава 1. У каждой истории есть несколько начал

Глава 2. Чудовища

Глава 3. Вторжение

Глава 4. Прасти… я тибя люблю

Глава 5. Евнухам здесь не место

Глава 6. Танцующая красотка

Глава 7. Гиблое место

Глава 8. О чем не знают мужья?

Глава 9. Отец, я достойный?!

Глава 10. Нисхождение

Глава 11. Темный рыцарь

Глава 12. Мастера многоходовок

Глава 13. Перекрестки судеб

Глава 14. Игроки в прятки

Глава 15. Красные линии

Глава 16. Когда свет погас…

Глава 17. Побег во время чумы

Глава 18. Воскрешение Короля

Глава 19. Тайны Биогена

Глава 20. Замок Спящей красавицы

Глава 21. Дуэль

Глава 22. Ад пуст – все бесы здесь

Глава 23. У кого есть надежда – есть все

Глава 24. Дракон

Глава 25. Хомо новус

Глава 26. Роза Этернум