Теория адекватности. Поиск оснований. Часть I [А. Руснак] (fb2) читать онлайн

А. Руснак Теория адекватности. Поиск оснований. Часть I

1. Бесполезные разговоры о благе и теория адекватности

Тот, кто производит реальность, видимую адекватность, думает, что такое его производство – это нечто сверхважное, и таковым необходимым может казаться, например, управленческая, научная, хозяйственная, военная, образовательная, дипломатическая, спецслужбистская деятельность, или… И, конечно же, – это все нужно, и без этого никак, но в итоге может оказаться, что это все нечто пустое, и бессмысленное…, если не присутствует «нечто то», к чему это все сводится в итоге, или если отсутствует «нечто то», что определяет все это внешне-адекватное в нечто скрыто-адекватное.

Происходящее происходит, но что «есть» это происходящее? Чем оно является на самом деле? Является ли? Происходит ли? Все это загадка, и тут могут возникать различные мысли о такой загадке. Но тот, кто скажет, что он знает последнее разрешение этого, или то, что у него наличествует окончательный ответ о том, «что же это все?» – он либо лжец, либо заблуждающийся.

Последнее происходящее – это нечто непонятное. И такой формат присутствия в присутствии – это и есть то проклятие, с которым приходится жить, единственно, конечно же, можно присутствовать¹, но не знать о таком. И такое проклятие незавершенности – это и значительное преимущество, и подарок, и бессилие, являющееся в итоге источником бесконечной силы.

Может ли человек жить не-в-вымышленном мире, то есть в прямой эмпирической данности? Увы, увы, немного опыта присутствия, и оказывается, что для движения в любом направлении включается мышление (ментальность), и такое сразу же предполагает неэмпирическое пространство. И в этом пространстве возникает масса того, что не существует в прямой непосредственности, и в нем наличествует значительность всего того, что видимо и невидимо, но оно присутствует в обращении в том-этом мире.

Если «мышление о сущности происходящего» – это бессмысленность, тогда почему «мышление о тех аксиомах», которые сегодня являются способами объяснять происходящее – это иногда табу для обсуждения? Казалось бы, ну что за польза от мышления, от этого непрактического мышления об основаниях, если оснований нет? Но действительно ли это так? Или основания наличествуют всегда, но именно незаметность оснований – это и есть суть оснований.

Основания являются тем, что позволяет производить особую неадекватность в этой неадекватности, и любая атака на основания – это конкретное разрушение чего-то действительного, того что всегда опирается на некие эфемерные основания, или это обрушение конкретных субъектий, цивилизаций. Но и сами основания подвержены постоянной атаке со стороны происходящего, и они устаревают, остывают. Поэтому вопрос об основаниях – это сверхважная проблема для тех, кто брошен в этом мире, или все же направлен кем-то и для чего-то?

Бесполезные «разговоры о благе», о которых говорит Аристотель в «Политике», и являются отличительной чертой правящих от других, тех, кому не интересны такие не-разговоры. Неправящих интересует конкретность, та конкретность, которая это удел скотов, некая практичность, какое-то «есть», есть других, наживаться и другое… мещанство, обуржуазивание.

А различные как бы пустые разговоры о благе, они вроде бы, бесполезны. Предположительно это разговоры: о прекрасном, о морали, о справедливости, о войне, о предназначении, о запредельном, о мире, о цели, о любви, о смерти, об истине, о господстве, о праве, о распределении благ, о связи, об отчуждении, о вертикали, об эксплуатации, о собственности, о свободе…

И это все как бы бесполезное, никчемные разговоры.² Но отсутствие таких размышлений – это показатель того, что скоро придут другие правящие, очередные действительно-правящие, те, кто будет определять ход судьбы тех, кто решил стать скотами. Отсюда «праздные разговоры о благе» (согласно Аристотелю³) – это в обязательном порядке нечто бесполезное для тех, кому уготована участь…

Умение свободно понимать и говорить на определенные сложные темы – это показатель «образованного» ума, созданного особым образом, ума, с которым долго работали, ума, на который воздействовали, и не для того, чтобы воспроизвести «инструмент»: болт, винт, выключатель… Наоборот, именно для того, чтобы такой ум, в итоге, стал самодостаточным, самоочевидным, самостоятельным, начал думать сам, перестал жить чужим мышлением; начав создавать что-то собственное, свое мышление и практику затем; конкретную политическую, экономическую, научную и другую реальность после.

Способность «производить свои мысли» – это показатель образованного ума, созданного автономного мышления, которое способно: и на самостоятельность, и на борьбу, становление, особое первенство-господство, и на субъективизацию себя в границах чего угодно…, то есть на саморазвитие.

Люди физически различаются незначительно. Телесная сила одного человека может превосходить силу другого максимум в несколько раз, но, в отличие от такого, интеллектуальная мощь может производить различие в тысячи крат. На старте умственные показатели почти равны, но по мере усложнения – разница становится существенной. Поэтому любой законсервированный правящий, периферии или стремящийся к закреплению господства в старой гегемонии, будет создавать условия, которые бы позволили ему закрепить именно такое – интеллектуальное превосходство.

И только тогда, когда предвидится рост и стремительное движение куда-то, что также, возможно, включает в себя и отражение внешней атаки, может возникать необходимость включения низов и предоставления им доступа к знанию. Но при обратном процессе, при сворачивании, будет происходить противоположное такому. Низы будут отрезаны от интеллектуальных (духовных, мыслительных) компонентов (практик), и правящий слой будет стремительно понижать их интеллектуальный уровень, и способов тут столько же, сколько их сможет выдумать изощренный ум.

Свободно мыслить, сила мышления, производство мышления

Умение свободно понимать вскрытое мышление, а в последующем – выражать собственные мысли средствами конкретного языка, при этом не превращать мышление в формулу поклонения словам – такое требует особого ума, школы, традиции и практики в последующем. И для возможности производить свободный разговор необходимо долго готовиться, учиться…

И иногда может показаться, что в философской или гуманитарной отрасли можно свободно и не профессионально говорить сколько угодно, а вот в естественно-научном ключе – такое невозможность. Но, скорее всего, все такие предположения – это нечто надуманное.

В случае, когда отсутствует способность производить действительное мышление, тогда, используя определенные схоластические методы, можно взять некие «камни», определить их размеры, содержание, посчитать их количество, а в последующем из них можно образовать мертвую определительную конструкцию. И в камень, и в конструкции из них – условно можно превратить что угодно, любое действительное мышление. И зафиксированная мысль уже косвенно превращается в такой камень. Увы, увы… И чаще всего именно подобный способ воспроизводства мышления предлагается некими «гуманитариями»… Но каково значение, последствия и польза от такого – якобы гуманитарного научного мышления? Все такое – это очередная мертвая бесполезная схоластика, предлагаемая в качестве гуманитарной научности… Но следом возникает и очередное пренебрежение к такому «мышлению».

Наличествуют те, кто не желает знать, как живут мысли, слова, или как существуют предметы. Ну, возможно – это дурная НАЛИЧНОСТЬ! Но существуют и те, кто обладает специфическим мышлением, которое почему-то умерщвляет мысли, и превращает их в слова, а после и в камни. А есть те, кто «хватает» такие камни, и у них от такого… И тут либо перестроение ума, либо какое-то жесткое различение камней и того, что можно воспринимать в качестве действительной мысли или действительно-разворачивающегося мышления. И когда присутствует определение «Философия – это …» или «Другое – это…» – тогда такое, скорее всего, это литература о камнях, а не о мышлении.

Производство мышления – это то, что позволяет присутствовать в реальности не в качестве предмета, инструмента, но и являясь активным участником. Поэтому умение думать, умение не просто пережевывать чужие «экспертные мысли», а и способность воспроизводить альтернативное мышление – это то, что является сверхважным для того, кто желает непосредственно понимать происходящее, а в последующем – и принимать в нем действенное участие, направляясь к результату, к очередной победе, прорываясь вперед. Но «вперед» – это не цель, и не причина, и это не то, зачем все это будет происходить или происходит сейчас, с этим все сложнее.

Активность способна воспроизводить рассказы, создавать схемы, разделяя затем все это на части, а дальше – и различные операции с этим всем. И дальше… Но все происходящее – жидкость, туман, текучесть, которую сложно схватить, а схватив, ее можно преобразовать в мысль, но такая мысль в последующем снова теряет форму, и становится чем-то другим, но чем? И тут снова вопросы: из чего состоит схваченная мысль? Куда исчезает мысль после? Во что она растворяется? Откуда она приходит? Как она схватывает происходящее? И чем является явленная мысль на самом деле?

Борьба с мышлением, чужое мышление, отсутствие мышления

Можно сколько угодно «обращать в ничто чужие мысли», объявляя их пустым местом, но для мышления такое безразлично. Мысль – это птица феникс, которая после каждого очередного ничто снова восстает из пепла, и для того чтобы бороться с чужим мышлением, нужно предлагать другое мышление. И если собственное мышление отсутствует, тогда остается только вот это, то есть голое отрицание чужого действительного производства. Но возвращаясь к началу абзаца, можно предположить, что все такое – пустая бесполезность. И победить чужое мышление можно другим, но только мышлением. И поэтому борьба с мышлением через запрет – это конец на горизонте таких борцов.

Отсутствующее производство мышления влечет за собой отсутствие действительной реальности. И если в сознании присутствуют чужие мысли, то воспроизводиться будет чужая действительность, так как в каком-то смысле, в сильном смысле – мысли руководят миром человека, но а может быть страсти, а может быть…, интересы…, желания…, влечения…, но а какая разница – пусть будут мысли… А бытие определяется таким чужим мышлением? Конечно же, в том числе…

Каждый «варварский народ», забредающий на развалины бывшей активности, обнаруживает «чужие мысли», и такие мысли могут стать началом путешествия, началом новой активности. Но только тогда, когда мысли оживут, и начнут воспроизводиться ново-пришедшими.

Иногда стареющая активность или кто-то из рядом, рядом с теми, кто утратил способность к самостоятельности, может использовать «мысли» в качестве оружия, в качестве инструмента для перенацеливания в пустоту новых варваров… Всякое бывает, различные «закономерности исторического развития».

2. Метаконструкции и их ограниченность

Предположим, что активность себя слабо понимает. Предположим, что активность через имеющиеся возможности⁴ как-то понимает то, что происходит вокруг, так называемый бытовой, жизненный, исследованный, пройденный, обозначенный, познанный мир. Но что происходит за таким миром?

Отсутствие непосредственного Мира. Необходимо предположить (только предположить)⁵ отсутствие непосредственного Мира. Возможно, что совокупный Мир не представлен непосредственно, и поэтому Активности необходимо конструировать, придумывать, изобретать Мир. И такой Мир – это не сумасшедшая фантазия. И на самом деле сконструированный Мир – это не просто выдумка, это нечто достаточно сильное, то, что в последующем станет основанием для разного, для следующего…

То есть «Мир за границами видимого» – это загадка, для определения которой необходимо предположить конструкции. И существует множество способов-попыток сконструировать «конституцию мира», так сказать, онтологию. Предположим, что это модели Августина, Аквинского, Локка, Гоббса, Юма, Канта, Ньютона, Шеллинга, Гете, Гегеля, Хайдеггера… И тут может быть контовская классификация конструкций или другая, и сама контовская конструкция – это тоже похожая схема.

И, возможно, начало всех «современных миров» было воспроизведено в философии Др. Греции, или, возможно, это результат интерпретаций и репродукций не известных древних разговоров. И все современные схемы, за редким исключением, – это опять же продолжение онтологических, телеологических, теологических, метафизических… представлений, развивавшихся в течение тысячелетий, и последующие различные разговоров о таком.

Замечания и вопросы без ответов

– А можно ли выделить «мир» в отдельную мыслительную явленную субстанцию, в законченный концентрат? Мир = мысль о мире, мысли о мире, и мысли о мире = Мир. Или, возможно, между двумя этими частями вмещается бесконечность мышления?

– Всегда можно отрицать присутствие Мира и доказывать присутствие только мира. И для доказательства такого можно предлагать слабые разговоры, которые позволяют обозначать некий мир с маленькой буквы. Или утверждать «действительный мир», в отличие от воображаемого Мира, допустим, следующим образом:

На планете Земля существует человеческий вид-род, у которого наличествует история, и такая «история» – это сумма фактов и событий, того, что происходило с человечеством в течение миллионов лет. В результате развития человечества возникли различные вещи: и материальные, и не только, сводимые к предметам и объектам – и это всякие системы: социальные, политические, экономические. А в итоге развития этого всего возникли такие сложные «явления», как война, деньги, государство, мораль…

Но осознавая, что на самом деле значат такие упрощенные разговоры, нужно или приходится двигаться дальше…

– Конечно, всегда можно ограничить наш мир и смело объявить, что всего, что не входит в конструкции – просто нет. Но проблема с «тем, что есть» или с «тем, чего нет» – останется, и завершить ее нет возможности, и все попытки забыть такое, перестать о нем говорить – не разрешают, а усугубляют данный вопрос. И некий жизненный мир шире, чем мир науки. Куда девать мои воспоминания, страсти, переживания? Что мне делать с моим прошлым, которое я вспоминаю? Что делать с тем, чего уже нет? Где существует то, что еще не произошло? Как существуют все те схватывания, которые проносятся в моем сознании? И только ли в сознании?

– Можно предположить, что существует субъективное и противостоящее такому объективное. И все «это есть» почему-то только как «мысль об этом», а что потом, после мысли – это, увы, что-то бесполезное. И тут можно сказать «что-то значительное» вслед за Горгием, Беркли или Гегелем разное, но от такого не возникает какого-то окончательного решения. И на такое решение происходящему «плевать», но одновременно «какое-то решение» все же будет конкретно влиять на происходящее с нами, опять же непонятным образом.

Необходимость метаконструкций

Тут также нужно спросить и о практичности конструкций, об их применимости, значимости, значении. И это важный вопрос для предметного мышления. И тут может возникнуть несколько предположений:

– Активность не может жить без конструкций, а иначе «она тронется». Этим признается невозможность определения истинности = действительности конструкций. И можно выдвинуть гипотезу, «что конструкция косвенно и неизвестно как оказывает влияние на все это, происходящее затем». И поэтому это нужно изучить и понять, и такое знание позволит управлять реальностью. И тут как бы можно предположить, что: 1) возможно, можно «как-то»⁶ понять саму конструкцию; 2) научиться ее конструировать; 3) понять, как она косвенно влияет на происходящее; 4) а затем и определиться с тем, как происходит такое воздействие. Таким образом, предполагается и необходимая практичность конструкции, и одновременная ее иллюзорность. В итоге конструирования возникнет мнение, что конструкция – это способ фальсификации реальности⁷. Но что тогда «настоящая реальность»? Тем более, что обнаружить общую последнюю метаконструкцию, под которую может подойти конкретная конструкция, – это невозможность, то есть нет всеобщей метафизики, всеобщего учения о мире…

– Другое предположение, что конструкции бесполезны, и это только иллюзии праздного мышления, своего рода образцы бесполезной культуры. И далее нужно двинуться к действительному мышлению, которое может быть верифицировано, а иначе это бесполезность, тем более любому ученому известно, что природа не терпит предположений, в ней все замкнуто и целесообразно, в природе существует закон сохранения энергии, поэтому различные метафизические построения – это выдумки ума. Но иногда ученые, думающие так, возможно, и не понимают того, что их оценка не имеет никакого отношения к метафизическому мышлению. И, произнося разное «мышление», они тоже почему-то впадают в метафизическое мышление, предполагая «природу», «энергию» и другие ожившие «сущности».

А после для обоснования научного мировоззрения (утверждения его оснований) может возникать положительная научная метафизика, утверждающая, что построения (которые уже не метафизические) – это истинные предположения, позволяющие познавать последний известный «мир». И научный мета-мир, конечно же, разделен на мир физический, химический и другие. И в мире существуют понятный субъект и противостоящий ему объект-мир. И все, что субъект может извлечь из взаимодействия с миром – может быть затем определено в особые конструкции, а все, что «содержится» и происходит с субъектом – это изучает гуманитарная наука (наука о субъекте).

И «знание о мире» – это не просто голая выдумка, а, конечно же, подтвержденное экспериментальное знание. Но что раньше, гипотеза или эксперимент, при этом, а насколько упрощение тождественно эксперименту? И такое мышление-знание в обязательном порядке противостоит другому, или ложному метафизическому. Но, опять же, поиск действительного мира и попытки схватить его в качестве предмета, или схватить его в глобальном значении, после «оценки всех схватываний» ни приведут ни к чему. И в итоговом значении – возникнет негативное метафизическое мышление, по сути, отрицающее это.

Различные миры и соотношение миров

Конечно же, для разрешения противоречий между мирами можно предположить⁸, что существует «мир природы», «объективный мир», и противостоящий этому «субъективный мир», «обыденный мир», «жизненный мир», а также и «необъективный мир», ну и множество других «миров». Но существуют ли границы между такими условными мирами? Или их нет по причине того, что миров нет, и мир – это мыслительный слепок, который позволяет только «думать о нем»?

Каковым может быть соотношение между мирами Хайдеггера, Канта, физическими, жизненными Хабермаса, приватными и другими? Можно предположить по факту мышления о любом из них, что любой из возможных миров, так как он всегда предоставлен мышлению, для самого мышления является и самым реальным и самым действительным, то есть все они – не более чем акт мышления… Но так ли это? Или, возможно, опять же, любое «предположение мира» – это не само происходящее?

Можно предположить, что из всех предполагаемых миров существует истинный, а остальные существуют как воображаемые. Или, например, можно представить иерархию миров. Допустим, единственно реальным для каждого «Я» будет его обыденный, окружающий, бытовой, жизненный Хабермаса, временной, пространственный, предоставленный, телесный… мир сейчас. А остальные миры – они обязательно необходимые для «Я», но они не совсем действительные, а какие-то частично воображаемые, но как-то соотносящиеся с жизненным миром каждого «Я», который, скорее всего, единственно реальный. Но вот, например, можно предположить социальный мир, который не предоставлен мышлению в качестве обыденности, но он как-то для него присутствует. Или существует физический мир в целом, и жизненный мир в него включен, но он тоже не совсем обыденность, и «Я» знает об этом мире только опосредствованно… И далее таких миров можно сообразить значительное количество: исторический, политический, биологический, естественный, природный.

Например, позитивистская «картина»⁹ мира, где присутствует: мое тело, вокруг другие тела, вещи… планеты, пустоты, космос, звезды, галактики, вселенная… А что дальше? И микромир, микрочастицы, молекулы, атомы… нейроны, протоны… и так все движется к уменьшению… и каким-то связям. И такой мир состоит из материи, которая существует во всем как какое-то основание всего, и материя делима до бесконечности. Вся эта материя существует в пространстве, при этом существует обычное пространство, но наличествует и пространство как измерение. И время просто как обыденная длительность и время как измерение в микромире. Время, пространство… как свойства мира = вещи. Силы, причины, свойства. В таком простом значении описывается самая примитивная позитивистская (научная) картина мира для школьников. Мир науки. Объективный мир. Разложение мира на биологический, физический, политический.

Возможно, позитивистскому миру может противостоять (а точнее, находиться рядом в мышлении) эзотерический мир, который ни в коем случае не просто фантазия, а это особая пародия на упрощенный позитивистский мир, иногда забывший, что он только «картина», а не Мир. В таких эзотерических мирах существуют тонкие «материи», почти-силы, почти-причины, почти-связи. Такой мир устроен по той же схеме, что и позитивистский мир Аристотеля. Во всем находится первоматерия, вокруг значительное количество невидимых энергий, тел, и… все это бурлит и шевелится…. Рассказов о таких мирах может быть значительность: и миров, и рассказов… И Кант достаточно определенно описывал, как «разум, лишенный рассудочных оснований» способен воспроизводить подобные миры с неопределенным постоянством.

Ограниченность миров и итоговые рассуждения без ответа

Конечно же, реальный мир не представлен в виде предмета – это всегда только акт мышления, это всегда только понятие, понятие, мыслимое в качестве акта, или – это особая «конструкция мышления». Мир не может быть предоставлен в виде факта, и, возможно, в этой невозможности его опредметчивания заключается свобода мышления о мире, всегда творения чего-то неопределенного? То есть свобода «Я» и заключена в свободном акте творения любого мира, а после его – интерпретации, перерассказывания, воздействия через такой мир на включение, подключение других к такому миру.

И любой конструируемый мир позволяет как-то «определять» существующее включение, но никакой «мир» не может игнорировать «включение».

Возможно, действительно-происходящее – это «вещь в себе», которую невозможно игнорировать, но общение с этим наше «Я» может осуществлять только через некую «систему миров», которая и является свободной системой конструирования и актом нашего творения целостности.

Возможно, «миры» могут существовать в качестве текста, рассказа, традиции, образов, воспоминаний,… и действительного присутствия… И это что угодно, но это ни в коем случае не примитивная ложь. Ложь – это не только то, что нельзя проверить эмпирически, тут сложные отношения с эмпирическим. Разве мои воспоминания еще существуют (происходят)? Они существуют, но как воспоминания, то есть с точки зрения эмпирической данности (науки) – это ложь (отсутствие), а с точки зрения моих состояний они наличествуют. И так со всем, с любым, что существует «в том мире», с государством, с человеком вообще, с человечеством, с игрой… Они там «есть»! И Киты, которые поддерживают землю, и крокодилы-тотемы, и всякие ночные страхи… И все там живет, в том мире, но это истина или…? А что тогда ИСТИНА? Или можно говорить только о научной истине, а все остальное – это нечто иное, не ложь и не истина¹⁰, возможно, неправильные высказывания? Но как такие высказывания сделать истинными, возможно, нужно их каким-то образом переработать?¹¹ Но всем известен итог таких переработок¹², при этом сведение такого к «относительности» – это тоже очередное слабое решение.

Метамышление: бесполезность и наличность

Возможно, метамышление – это не эзотерическое мышление, не противоречивое, не примитивное, не…, оно тоже непротиворечиво в своем разворачивании. Оно не выдумывает надуманные сущности, тонкие материи или энергии, которые воздействуют на очередную природу, вызывая при этом изменения в экспериментах, что противоречит закону сохранения энергии. Такое мышление не сочиняет излишних существ, которые стоят за сознанием, и таким образом двигают телом человека.

И все примитивные представления о метамышлении – это слабые мысли обывателей. А далее такое примитивное мышление впадает в научный примитивизм, сущностью которого является определизм определений¹³, классифицизм классификаций, аналитизм аналитизма, в итоге все разлагается на части, затем на части частей, а затем бисер, а после бисер Гессе. В итоге – вырождение и деструкция мышления. А истинность такого сводится к конвенционализму…, забывая в итоге об изначальных призывах к доказательности, непротиворечивости, экспериментализму, обоснованности, и об основательности всех тезисов, положений, постулатов оснований. Потому что в итоге, при поиске «оснований всего», окажется, что основания лежат «там», и являются таковыми, что определить их невозможно.

И метаконструкт не совсем схематичен, не совсем рационален, не совсем абстрактен и ни в коем случае не абсурден. Он дружит с фактами, но по-своему. Он опирается на традицию многовековых поисков ответов в границах свободного мышления. Его приложение – это явленный разум, и только там находится его поле поисков и экспериментов.

И чем метафизические конструкции отличаются от научного выделенного мышления? Если по форме ничем, то что тогда, но так ли это? Или, возможно, действительное выделенное мышление не собирается становиться «последним учением о мире», а занимается только конкретной выделенной областью? И в таком смысле выделенное мышление достигает успехов, находясь в границах постоянного взаимодействия с конкретным обозначенным происходящим. И такое происходящее постоянно подтверждает или опровергает какие-то выводы о нем, а метафизические конструкции не пытаются двигаться по такому пути (это решение Канта).

Конечно же, на изучение ранее произведенных конструкций, их особенностей, частей можно потратить все отведенное время. Можно даже предложить другие конструкции, но в итоге окажется, что снова туман… Возможно, Кант считал, что прояснения проблемы – это понимание того, что все метафизические поиски – это бесполезность, так как у активности нет никаких инструментов для того, чтобы схватить и понять «вещь в себе». Но при этом, как, предположительно, считал Кант, желание понять целостность или сами метастремления – это извечная черта самой активности. И тут, конечно же, может быть мысль о том, что метафизика в качестве позитивной конструкции – бесполезна…

И всегда можно отрицать необходимость глобальных объяснительных состояний, но без этих «состояний определения себя во всем» – наше присутствие становится обесцвеченным и тусклым, но это не означает, что объяснительные состояния – это только иллюзия, и все, возможно, сложнее. Критический разум Канта – это только схематизм разума, интересный, красочный изыск, но это только «мысль о том», а что на самом деле? И, возможно, за всем этим существует еще что-то, что-то загадочное, что может оказаться ни первым, ни вторым, и даже не бесконечными атрибутами субстанции Спинозы, а чем-то совершенно иным.

И стоит помнить, что все может быть инструментом для чего-то, все… и слово, и народы, и финансовая система, теория войны, план операции, мое тело…, и метафизика в том числе. Но каждое из этого становится инструментом по-разному и для разного. И всегда можно отрицать полезность метафизики в качестве физики или в качестве способа производить предметы быта, но в таком смысле, конечно же, метафизика бесполезна…

2.1. Невозможность обнаружить основания в присутствующем (сущем). Бесполезность науки в вопросах поиска оснований

Человек размышляет о различных «взаимоотношениях, зависимостях и связях», он обдумывает «нюансы таких зависимостей и связей», на основании таких осмыслений могут предполагаться новые выводы, и решения после, а в последующем – еще что-то в виде чего угодно, например актов, практики. Но не часто возникает вопрос о том, почему наличествует возможность думать обо всем этом, о чем можно думать¹⁴. И чем является «тотальное все это», а это: и условия, и возможности, и основания, и… «звездное небо». И это не только все это представленное бытие, тут все несколько сложнее.

И можно как те, кто занят сущим или наукой, сказать, что хватит, установлено, что все эти связи просто «есть», и тут важно обдумывание только того, какие они есть, как они есть, что они есть и что из этого, и далее…

Но почему присутствуют «именно эти», а не другие, и то, что за этим всем можно предполагать, «основание всего этого»? И почему такое основание может предполагаться в качестве трансцеденции, в качестве запредельности, какого-то «там»?

Но все такое «мышление» для ученого – это нечто пустое…, потому что «обращение к таким поискам» – не приводит в итоге ни к чему, и на месте таких размышлений возникает только негативная метафизика Плотина или схоластика, а после пустые метафизические системы. И тут Кант очередной раз обрушит здание такой метафизики и объяснит, что тот, «кто тут», не обладает инструментарием для того, чтобы его «конкретная система» могла воспроизвести неопределимое «не то».

Да, но тот, «кто тут», не «только тут», и он, возможно, загадочным образом «связан с тем», то есть он и «сущность, но и существование» (Жильсон). Но в любом случае, его включенность в присутствующее не позволяет ему «оторваться от этого тут». Хотя по поводу этого тоже могут быть возражения…, тут и сны, и, возможно, что-то другое¹⁵, устная традиция, а за ней и «акты отключения-медитации»… И опыт таких актов наличествует, и сам процесс жизни, как указывали экзистенциалисты, как это ни странно звучит, но это именно «такой акт, предаваемый забвению». И единственно, что «открытие акта»¹⁶ – может быть объявлено недействительным, безумным, отрицательным, ненаучным, запретным… А после, для окончательного забвения бытия, нужно будет непробужденного окунуть в текучее, в какое-то времяпровождение… Что позволит в итоге устранить его ВИ…

Но «это тут», для того, кто есть двойственность (тройственность, неадекватность, неустановленность), всегда присутствует в виде очередной «вещи в себе». И поэтому понять «это тут» без приходящего оттуда он никак не может, и такое особым образом вскрыл Платон, а после и другие…

И из такой слабости и невозможности явленным образом понять, «что же это?», – возникает ощущение бесполезности сильного мышления, то есть:

– С одной стороны, непознаваемая «вещь в себе» или вечное неизменяемое становление, которое невозможно остановить, услышать без мысли, то есть нечто противоположное духу…, которое для духа непознаваемо в обычном значении.

– Познаваемая только через связи, которые «взяты оттуда», «привносятся оттуда», и работа с этими связями – это и есть «наука о сущности», которая тоже никогда не предполагает непосредственного общения с сущностью, с тем, «что есть».

– А с третьей стороны, присутствует «нечто то», «загадочное то», откуда родом этот присутствующий конкретный акт, но знание об этом не может быть таким же, как «наука о сущем». Поэтому всякая негативная¹⁷ метафизика, пытающаяся копировать «науку о сущем» – это ничто, негатив…

И проблема любой науки – это «положение» исследователя, который не может остановить себя и стать «вещью в себе», он наблюдает присутствующее на остановке, но это присутствующее постоянно отсутствует на остановке в момент наблюдения, а вместо него предоставлены только связи (тени), которые тоже не даны как вещь…, как и сам исследователь. Он дан себе, как и остальное, только в качестве явления (только отражение или тень), и остальное для него – это тоже только явленное (апперцепция или блики на стене)… И «надевание» «на вещь в себе» различных присущих тому «кто-есть для себя как-явление»¹⁸ (что описал Кант) – это только то, что остается в итоге, только «какое-то вот это»…

В итоге разложения этого всего – могут воспроизводиться выводы, что все «разговоры про то или не то» – это иллюзии, глупости… И в том, кто присутствует в качестве существования, тоже может отрицаться всякое «оттуда»¹⁹, то есть его двойственность (странность) может признаваться в качестве иллюзии сознания. При этом «то, что тут» можно запретить²⁰ воспринимать как «вещь в себе» и предполагать, что у активного «есть» возможность напрямую взаимодействовать с этим²¹… И такое положение вещей как бы доказывает, что разные «предметы» – это «уже не вещь в себе», а «вещная структура», сверхданность, для которой человек с его существованием – это иллюзия, очередная вещь, но наделенная «знанием о том, что она есть» = со-знанием. И осталось только выяснить, что есть вот это «знание о себе»²², и тогда все станет понятно. И в таком сверхсвязанном мире нет никаких особых «тут» и «там», или «великого не то», из которого происходит черпание всего этого понятого затем в качестве известного.

Но и эта «вещь в себе», данная как явление, может быть воспринята как иллюзия, туман, сон, недействительное… Так как у подключенного всегда присутствует возможность отключиться от этого всего, а точнее, он все равно будет отключен. И в итоге «практики отключения» разное может быть воспринято как иллюзия, и само отключение, и подключение, и…

Предположение позитивных оснований

Как происходит обнаружение отсутствия оснований? Допустим, человек (математик, психолог, физик, обыватель, политик) думает о всевозможных взаимоотношениях, зависимостях и связях, он обдумывает, он живет в этом, он пытается разрешить это, происходящее с ним… Но он почему-то не задумывается над тем, а почему эти связи есть, почему есть это все, происходящее с ним и без него, и почему присутствует и возможность о них думать, и возможность этого наличия для мысли. То есть почему существует эта тотальность, позволяющая все это мыслить? Или некие основания всего, какое-то нечто, на что опирается все происходящее, нечто, от чего все это отталкивается, нечто, от чего можно начинать разговор, нечто, из-за которого происходящее присутствие приобретает адекватность… И это не какое-то «мышление» (Декарта) – это что-то посильнее, нежели очередное мышление, но что это? Абсурд Кьеркегора?

Обнаружение «отсутствия оснований» может привести к утверждению того, что основания – это первоначала, слово «быть»²³, «чистая математика»²⁴, «идеальная симметрия всего»²⁵, но насколько такое может быть началом? Возможно, «отсутствие оснований» требует изобретения априорностей, особых начал, того, с чего можно все начинать. И как тут не вспомнить о таком у Декарта, Локка, Спинозы, Юма, Канта… У Декарта «мышление – первое основание», то есть среди всего, что «проскакивает», только это «мышление-бытие» можно определить как нечто понятное, присутствующее, основание…

И можно предположить, что основания физики – это метафизика, так же как и математика – это тоже мета…, но чем такие «мета» отличаются от размышлений Ямвлиха «о богах» и другого подобного? И вера позитивистов, верующих в «метаточку до некоего метавзрыва» – это тоже утверждение первого основания, и это тоже сплошная негативная метафизика. И все такое очень схоже, но где-то должен быть критерий различия. Такие слабые критерии должны быть, а точнее, в качестве такого будут утверждаться некие верификации, соответствие опыту, непротиворечивость, преобразования.

И везде в таких положительных утверждениях будет присутствовать определенный схематизм, абстракционизм оттуда…(откуда родом математика), который может предлагаться как фактор какого-то развития…

Абстрактное «развитие» в качестве основания

Допустим, словом, которое может предполагаться в качестве позитивного основания – может быть понятие «развитие». «Развитие» в позитивном языке рационалистов предполагает «того, кто будет развиваться», и можно осубъекчивать что угодно и говорить, что мир, вселенная, природа, человек, общество, динозавры… развиваются… И тут могут быть выявлены различные факторы определенного развития, например: некие трудности, стремления, борьба за выживание, и…²⁶

Согласимся с позитивной верой в то, что позитивное человечество развивается, но куда и зачем? При этом, возможно, в каком-то смысле все же некие условные общества времен раннего варварства отличаются от сегодняшних, и это обязательно доказывает, что особое развитие (движение, происходящее) – все же есть. И вот если выявить всеобщие закономерности²⁷, позитивные схемы происходящего, то безумие исчезнет, и все можно будет объяснить, и все происходящее тогда можно будет свести к этому, как к некому абсолютному знаменателю: к биологизму, выживанию сильнейшего, естественному отбору, или диалектическому противоречию, или…?

И тут опять вопрос: а вот такой выделенный абстрактный теоретический человек – он развивается? Известен тезис о том, что «нет ничего неизменнее человеческой натуры»²⁸, но при этом оказывается, что существует развитие конкретного общества? Итак, абстрактный человек развивается или нет? А общественные, биологические, исторические теории развития Локка, Гоббса…, Маркса, Дарвина, Дюркгейма, Тойнби, Ясперса, Шпенглера… – это только какие-то голые построения? И что на самом деле является действительным фактором и причиной развития всех этих абстракций?

Позитивная свобода

Словом, которое может являться позитивным основанием и фактором «веры в развитие», может стать слово «свобода», какое-то либерти, либерализм, или свобода – это фактор развития, это особая «свобода как…».

Итак, «развитие» происходит потому, что существует «свобода как…» (стремление к свободе), и «свобода как…» является стремлением-целью, или негативной конкретностью, или тем, к чему рифмуется «развитие».

А все, что не стремится к «свободе как…» – это тотальное зло, и все, что мешает свободе или «развитию» – это нечто тотально отрицательное.

В итоге «мысль о свободе», об освобождении, преодолении пут эксплуатации, закрепощения человека, революции после, может стать чем-то значительным, чем-то запредельным.

И стремление к конкретной свободе может обрастать разным, может становиться началом чего-то значительного… И «такая свобода» может стать основанием чего-то происходящего…

Проблема включенности

Возможно, после очередного «акта исключения»²⁹[29] нужно говорить об обратном, или о «включении».

Условно можно выделять разное, и можно выделить и другое что-то, назовем это словом «включенность». Такая включенность присутствует вместе с мышлением, она присутствует в качестве мышления, за мышлением, после мышления, до мышления, то есть до любого акта мышления…

Предположим, что вместе с актами мышления все же присутствует нечто, что нельзя описать через «систему миров», и для такого можно предложить представление о «включении».

Что такое «включенность»? Чем является такая «включенность»? Это нечто бессознательное? Является ли «включение» «вещью в себе»? Можно ли его понять непосредственно без «конструирования системы миров»?

Структура включения, загадочная структура включения, например феноменология Гуссерля, именно об этом, о том, как присутствует это включение, присутствие, нечто сложно определимое, но определенно наличествующее.

Из чего присутствует это присутствие, что в нем есть, какие части, куда оно происходит, как оно происходит, что в нем присутствует всеобщего, что в нем есть определимого, а что неопределимого…?

Присутствующий замечает свою включенность, свои всеобщие пласты такого присутствия, различные оттенки, характеристики и свойства, различные нюансы включения, различные форматы присутствия, всю совокупную множественность происходящего включения и отдельные ее части… И такое можно замечать, понимать, объяснять, определять, раскрывать ее содержание. Но чем является это присутствие в своем последнем определении?

Существует мысль, что мы существуем отдельно от реальности, и о том, что мир, который окружает³⁰ нас, – это что-то внешнее, а мы – индивидуальность вне этого мира, то есть какая-то автономная замкнутая единица. Но что на самом деле? Что?

Существует мнение, что мы обладаем автономным сознанием, но, как известно, те, кто оставлен в одиночестве на каких-то островах, через время сходят с ума³¹, потому что наше сознание не является замкнутым, наш интеллект существует только как часть другого Сознания, коллективного сознания, бессознательного, какого-то запредельного тут… Но как это можно понять, какие нужно провести эксперименты, чтобы разобрать такое?

Странное допущение, что сознание – это автономный объект! Вещь! Которая существует изолированно, невключенно в присутствующее. А может ли быть, что сознания в качестве автономии – нет, а существует только разлитая присутствующая включенность?

Человек – это индивидуальность, которая существует, как ему хочется и можется? Но разве человек не включен в происходящее? А эта включенность не предполагаетотсутствия возможности быть этой индивидуальностью в формате отрицания включения? То есть индивидуальность – это поза, впечатление, аргумент, краткое состояние ума, а с другой стороны, всегда присутствует включенность. И это включенность не только сюда, в это онтопроисходящее, но и туда, откуда родом мышление (дух в качестве связи).

И те, кто хотят освободиться из этого тут, исчезают «физически», противореча «тому, что тут». Но, с другой стороны, отрицая свою включенность «туда, откуда родом дух», где оно возникает и где пребывает, такой индивидуалист сходит с ума, он трогается после (как бы) отключения, превращается в странное существо, а затем тоже погибает и для «тут». При этом ни то, ни другое отключение не происходит на самом деле после желания отключиться, оно все равно продолжает присутствовать…

Итак, индивидуальность в качестве «акта мысли» или в виде «состояния ума» – это присутствие для ума, но это не более чем такой «акт мысли». А с другой стороны, присутствует тотальное включение в происходящее, и «присутствие в тут» коррелируется с той свободой, которая предоставлена «включением в туда», и наоборот – это работает так же. Но а где же тут «индивидуальность», индивидуальность как цель? А может быть, цель – это то, что присутствие – это акт мысли, который присутствует, несмотря ни на что? Но, одновременно, присутствие – это всегда включенность.

Возможно, включенные являются не просто частью этого мира – они и есть такой мир, и не только «этот» мир, но и «тот» мир тоже³², а вместе с этим и другие миры³³. Такое сложно осознать, а также и осознать, как такое положение вещей может быть. И, предположительно, присутствует возможность организовать сумму интеллектуальных экспериментов, для того чтобы «понять» такое как-то по-разному. Но «эксперименты» не доказывают ничего, а только «показывают» тому, кто их проводит, что такое присутствует, но не в качестве вещи, а в качестве мысли… (Гуссерль). И такое – это не просто, например, то, что мы существуем именно в данное историческое время в историческом контексте. Данный исторический контекст – это очередная мысль. Необходимо представить себе всю целостность присутствующего только «мира» и увидеть себя только в качестве «ничто в этом ничто», и таким же «нечто в таком бесконечном что». В качестве того, что уже произошло, уже исчезло, не возникло, не было и было всегда… В таком контексте необходимо вспомнить о «вечном повторении», о том, что то, что «сбылось еще сбывается», но и «сбылось в этом уже сбывающемся». И всегда необходимо удерживать мысль о том, что даже когда мы что-то «видим как понятое», за ним или в нем – всегда присутствует «все остальное» какое-то «тотальное непонятное».

– Можно упрощать «включение», например, сводить его к грамматической структуре или еще чему-нибудь, к духу, но все это упрощения. Возможно, включение – это целостный вход, и завершается ли он вместе с конкретным включением? И поддается ли он вещественному анализу? И такое «включение» можно, например, доктринировать или теоретизировать, но все это такое – производит в итоге только мертвую схему.

– Можно предположить, что каким-то образом можно выделить определенные уникальные, но и обязательно универсальные свойства любого включения.

– Можно предположить, что существует абстрактное включение, и такое включение – это точка входа в реальность для любого активного. Точка встречи чего-то активного и чего-то, куда это активное включается.

– Можно предположить, что мысли о включении или точке входа в-сюда – это, так сказать, бесполезная абстракция, но и такие мысли могут быть.

Каждое включение обладает «определенной уникальностью». И каждое конкретное включение обладает «конкретным характером». И, возможно, такой «характер» – это сумма различных «уникальных» свойств включения. И такое нельзя понять «рационально» через разложение, причем разложением на что? И такое частное воспринимаемое «свойство присутствия» достаточно ограниченно можно описать с помощью слова «квали». Но и к такому слову выдвигается множество вопросов, так как это тоже определенный примитив, упрощение, которое непреодолимо не вскрывает «то, что происходит».

«Запах» включения – это различное понятное только включенному, это могут быть, условные свойства, например: особенности языка, традиции, свойства самого включения, его исторические качества, понятные только включенному. И, предположительно, существуют те, кто тонко чувствует «свойства», их оттенки и умеет их определенным образом описывать³⁴ – это писатели, поэты, художники. И эти «странные свойства включения» для каждого включенного обладают спецификой, но можно предположить существование «общих свойств», понятных тем, кто включен именно в эту конкретность. И художественный роман XIX века, повествующий, об античных греках, передает не ощущения греков, а особые состояния автора XIX века.

Возможно, что те, кто терял или менял включение, частично исключал себя, а затем возвращался во что-то – явно чувствовали разницу состояний до и после. А также резко чувствовали присутствие определенного «запаха», но, правда, через время после привыкания чувствование исчезает. Такое также можно понять как точку входа, а включение – как конкретный исторический мир, или включение в особый культурный мир, или включение в, так сказать, конкретную политическую реальность и другое. В итоге можно придумать классификацию включений, от самой бытовой включенности до каких-то сложных форм, которые связаны и с субъектией, или, возможно, с чем-то более значительным.

Но проблема в том, что нет никакого абстрактного включения, всегда существует только конкретное включение для конкретно-включенного. Невозможность изъять некоторые характеристики, которые позволяют выделить какую-то абстрактность, то есть условные время-сейчас, пространство-сейчас и другие-сейчас – они всегда конкретны для каждого активного.

Всегда возникает вопрос о жесткости включения – или включение не является жестким, и на дню можно по многу раз переключаться? Включение всегда происходит в какую-то субъективизацию. И такой субъективизацией может быть что угодно. Включение – это всегда процесс, это всегда дорога, всегда путешествие. Включение – это всегда цель. Включение – это всегда желание получить понятный результат. Включение – это всегда почему, зачем, и все остальное…

Тело наше, и от него нельзя уйти, уйти от его боли, от происходящего сейчас с ним, но другие – это то, что вокруг – это все другое не мое? Но могу ли я вырваться из того, что происходит вокруг? Моя самость – это не только мое тело – это также и то, где я присутствую. Это, так сказать, «историческое время», которое не есть абстракция – это жесткая данность моего включения. Точка моего присутствия тут и сейчас. Отрицание этого возможно, но от такого включение не изменяется.

Можно сколько угодно отрицать включение, но оно «есть»³⁵. Пребывая во включении, человек задумывается, а что ему делать с происходящим, как ему быть в происходящем, как ему смириться с происходящим? Он не может его изменить в тотальном смысле. Он устает от происходящего. Происходящее не предполагает разрешения… Происходящее несправедливо, оно не приносит счастья. Жизнь приносит страдание… Жизнь – это страдание. Идущие за тобой тоже будут страдать. И почему-то присутствующее устроено именно так, что оно несправедливо с точки зрения однородности, неизменности, идеальности. Все это присутствующее – оно неодинаково, неидеально… Все люди разные, у них все разное, они по-разному расположены в этом мире. Во всем присутствует эксплуатация, болезни, старость…

И сам особый способ включения может быть понят по-разному, и, например, различные такие «способы включения» очень конкретно показаны в «Маленьком принце». Кто-то беспробудно пьет, не желая замечать бесполезное включение. Кто-то каким-то образом мается, кто-то в каком-то полузабытьи, кто-то давно тронулся, но продолжает имитировать адекватность, отвечая на вопросы «правильно». А кто-то не желает даже замечать какие-то намеки на присутствующее включение, и крутит свою планету в автоматическом состоянии, считая, что это его «кручение» – нечто очень важное, и такое важное (но никому не нужное) – обязательно позволяет находиться в здравости, но…

Как вырваться из всего этого? А нужно ли? Можно ли ожидать какого-то разрешения этой бесперспективной ситуации включения? Как избавиться от этого присутствующего неадекватного? Или, возможно, его можно изменить каким-то сильным образом так, чтобы это не было тем, чем оно является на самом деле? А если изменить себя (всех), свое состояние, то тогда и присутствующее станет совершенно другим?

И тут, возможно, нужна «сильная мысль о спасении от такого». Возможно, нужен спаситель, сильное учение о спасении, сам путь к спасению, способ спасения? Но от чего в итоге нужно спасаться? От включенности? Но в итоге тот же Экзюпери не дает «положительного» ответа…

«Первопричина» в качестве положительного основания и как фактор развития

Возьмем абстрактный конструкт Гегеля (упрощенный у Маркса)… История (Абсолютный Дух) – первопричина, пустое понятие, ставшее субъектом, творящая сила… Сила, производящая развитие. Или «развитие» – это предикат от Истории, а не некая самоцель, то есть это нечто, сопутствующее стремлению к чему-то, но к чему? К «вечному миру» Канта?

И можно предположить, что присутствующее тут не случайно, и оно предполагает действительные основания. И твое присутствие тут тоже – предполагает конкретную первопричину. И такая первопричина – это, возможно, особое нечто, но что? Упрощенно, или даже примитивно – это «начало», давшее толчок всему происходящему. Так можно думать, но это «привнесение своих мыслей о становлении на все-происходящее». Но, возможно, все присутствие содержит в себе совершенно другие причины и происходит по другой непонятной схеме. И наше присутствие, наша конкретность, которая будет существовать краткий миг, – как быть с ней? И для чего все это присутствие в целом?

Можно предположить, что присутствующее тут предполагает обязательное основание, первопричину, и эта первопричина – возможно, пустая сила, мыслящая субстанция, существование без сущности, акт³⁶, ставший сущностным после реализации…

И такого «мышления о первопричине»³⁷ может быть достаточно для определения оснований, а последствиями их может быть деизм, пантеизм или что-то другое подобное из Аквинского, Гегеля. Но чем будут являться такие мысли на самом деле? Каким-то упрощением, способом привнести понятную для ума механику в ту загадку, наблюдая которую, он не в состоянии что-то о ней понять окончательно, определенно.

Всегда можно предполагать «какое-то то» или «нечто то», что создало этот мир, в качестве моего тотального присутствия в таком мире, в качестве включения сюда в это.

И возможно предполагать, что это нечто, создавшее все это, может быть и злым, и добрым³⁸, но почему злым или добрым? Что значит добрым, а что значит злым? Но, возможно, в таком или в другом предположении добро и зло – это только определители, которые я также привношу в этот мир в качестве конструкций-определителей этого определяемого? И таких злых и добрых причин может предполагаться какое-то множество, и их даже можно привлекать в качестве субстанций, противоположных (противостоящих) субстанций, «дэвов» из Авесты, в качестве чего-то того, что происходит на самом деле. Но чем являются на самом деле такие построения ума?

3. Необходимость оснований, или того, ради чего стоит жить

Что является тем, ради чего стоит жить? Что это может быть или чем оно может являться?

Возможно, разговор о таком не научен, бесполезен или не практичен? Ну что от него толку? Как его можно реализовать, сколько он стоит? А возможно, нужно «просто жить»? Ну жить – да и жить…, практически, прагматически, цинически, обывательски… Но а можно ли так жить, жить не зачем, не для чего – просто так? И как всегда, к тем, кто хочет «просто жить», из какого-то «рядом» всегда явятся те, кто живет по-другому, и…

Увы, но Человек не может «просто жить», он не животное. Конечно же, его можно попробовать преобразовать в животное, но что из такого получится в итоге? Скорее всего, те, кто попытаются воспроизвести такое, в результате обязательно тронутся и исчезнут, выбыв из нормальности. И ум, решивший так поступить со своим телом – что будет с ним, он точно переживет тело?

Конкретный поиск истины, поиск правды, поиск справедливости – это, возможно, то, ради чего стоит жить? А возможно, тем, ради чего стоит жить, будет являться желание отомстить или наказать ради восстановления справедливости? (Илиада, Одиссея).

Любой разговор о смысле, об основаниях, об адекватности, о «зачем все это?» и т.д. – это наиважнейший разговор, это альфа и омега присутствия тут. И все попытки избежать или игнорировать такой разговор никогда хорошо не заканчивались для тех, кто хочет действительно быть. И скорее всего, отрицание необходимости такого разговора – влечет за собой затухание и гибель включения, субъектии.

Тому, кто присутствует тут – нужны основания, ему нужны достаточно прочные или, возможно, даже метаоснования, те основания, которые уходят за горизонт и теряются в веках: в пройденном, в пережитом, в завоеванном, в выстраданном, в оплаканном, в потерянном, в найденном.

И такие основания должны быть основательнее бессмысленности, страдательности, ничтожности и смерти.

И когда основания, на которых стоит этот мир, мир именно этого человека, прогибаются или окончательно рушатся, то рушится все…

Древние традиции связи и «великое не то»

Зверь чутко прислушивается в лесу к различным звукам, пытаясь понять: что происходит, что наличествует, что будет происходить; и важным тут является не то, что понимает зверь и кто есть такой зверь, тут важен сам особый «акт замирания». И в «таком акте» лесной зверь чутко прислушивается к чему-то разному, неизвестному, и к какому-то себе, и к какому-то вокруг… Но человек, в особом «акте замирания», постоянно прислушивается к этому «тотальному происходящему», к включению в происходящее, к совокупному бытию. И в таком особом «акте замирания», конечно же, человек пытается особым образом «услышать это все» или услышать в «особом значении» голос-звук бытия.

Мгновенно возникающая из неизвестного источника, глобальная оценка бессмысленности всего происходящего «и того», как это поражает (угнетает, разрушает, давит, удивляет, дезориентирует), «и того», какие это вызывает последствия для всего происходящего, можно, обнаружить в древнеиндийском эпосе. И в данном священном тексте, в одном из его трактатов³⁹, происходит итоговое прозрение участника войны родов (богов), понимание присутствующей бесполезности борьбы и тотальной бессмысленности всего того, что производит «бегущий в никуда включенный борец», и того, что все конечные стремления не позволяют обнаружить действительно присутствующее…

Но, одновременно, прозрение предлагает «определенную адекватность»⁴⁰, которая как бы является тем, что возникает после заглядывания туда, в основания, или в особое их отсутствие, что и есть «одно и то же» на самом деле, только понять такое сложно в обычном состоянии.

Выявляемое присутствие – это «не то, что происходит на самом деле…». И после такого акта «не то», который всегда превышает возникающее после него «конкретное остывающее понимание», а после обнаруживаются явные сверхсилы, сверхсвязи и глубокие великие явные основания, вскрываемые, допустим, Одиссеем (Гомером). И затем, возможно, «определяемые в качестве…», и с чем будет в итоге «производиться взаимодействие…», и такое взаимодействие может быть разным, и из какого-то «рядом» оно может казаться сверхсвихнутостью…

И конкретное «итоговое обнаружение»⁴¹ – это «достояние» всех великих культур, и, возможно, всех уже неизвестных нам сегодня сверхпрактик, великих присутствий, обнаруженных мышлений, ставших затем сильной традицией, или конкретной цивилизацией.

Но, конечно же, такое «обнаружение» – это все вскрытое, но за ним присутствует «великое не то», от которого тот же мифический Одиссей, или Пандавы и Кауравыв в Бхагавадгите, постоянно получают особые удары (подзатыльники).

И многое из такого, то есть из различных древних поисков – это все для сегодня неизвестность. Но точно можно предположить, что «предоставленный сам себе» или находящийся в особом жизненном состоянии, обладающий определенными способностями, обязательно заметит то, что мелькающие образы вокруг – это не просто нечто не истинное, как у Платона, а, возможно, – это нечто совершенно другое, ускользающее и указывающее на «что-то», или…? А возможно – это присутствующее безумие, застывший хаос, наказание за…, проклятие от…, источник всевозможного бессмыслия, непонятный суррогат немышления, гибель богов, блики на серой стене… или? Или опять же – «великое не то»?

И любой путь «просвещенного» – это видение пути, следование пути увидеть «что-то то» и, возможно, понять «то» в этом видимом тут с помощью специфического увидения (услышания, общения с…). И, предположительно, такая практика – это и есть та единственная цель для действительной духовной практики, правильной жизни, в том числе и чистой (первой) философии. То есть основная цель особого путешествия – это получить «ведания о таком». И такая практика может быть оформлена совершенно по-разному – это может быть путь жреца, или путь воина, или что-то другое, – это не важно, но это всегда какая-то йога (особое состояние созерцания, а точнее, это конкретная жизнь), то есть это попытка «услышать великое не то».

Но пока включенный в это безумие бежит вместе с ним, то есть тотально включен в него в качестве потока, обнаружить свое отличие от него – это невозможность. И тут дело не в примитивной рефлексии (наблюдении за собой, своими состояниями, мышлением себя со стороны), а в более «глубоком обнаружении», вскрываемом в экзистенциализме или другой практике.

Такое «обнаружение» – это совокупное видение (ВЕДЫ) того, что это происходящее с каждым – это слабая ничтожность, которую невозможно понять в сверхтотальном значении (Абсурд). То есть как понять это происходящее с каждым, как его оценить, и зачем это присутствие в целом – если оно в итоге непонятно?

Возможно, тут может быть вывод о том, что происходящее предполагает особый странно-выявляемый смысл. И, возможно, включенность – это нечто более необычное, чем это может показаться на первый взгляд? И тут могут возникать поиски того, «что же это на самом деле?», через практики, медитации, «особые поиски» позволяющие обнаружить в итоге именно «великое не то», что, возможно, и замечает Одиссей, что, опять же, отправляет его к началу путешествия («колесо» или «возвращение» у Ницше).

И такая совокупная практика поисков обнаружила разное, и вскрыв его, привнесла это понимание сюда, а затем и объяснила с помощью такого это происходящее…

А дальше совокупная жизнь, совместное действие, искания, рождения, смерти, строительство, хозяйствование, войны, борьба субъектов, групп и субъектий… Но все это происходящее будет овеиваться, окуриваться адекватностью, обнаруженной там…, и теми… И такая происходящая адекватность затем, из будущего или рядом, может быть определена словом, например словом «цивилизация ХХХ».

И очередную традицию объяснения-обнаружения, возможно, кто-то обозначит словом «связи», и возможно, именно «такие связи» будет сложно понять из другой «системы координат», из какого-то рядом, где «традиция связи», и следующее за этим «утверждение оснований», производство адекватности, и «адекватное историческое присутствие после» – это все ощущается как-то иначе…

Неизвестность как основание и соприсутствующее ему тотальное завершение, самоуничтожение…

Предположение о том, что оснований нет – утверждает, что существует нечто, о чем можно говорить как о том, что «оно не есть как основание». Но а что «существует как до» основания, до какой-то…? До-основания – это древний Хаос, возможно, «неразличенность» Гесиода, или что-то посильнее? Какое-то «ничто» как основание? Тогда то, что уже после потом – это уже Гегелевское «нечто»? А затем снова Гегелевское «ничто». Но как окончательно понять такое взаимодействие? И как понять нечто то, что было до всех оснований и до всех становящихся ничто?

Возможно, присутствующее отсутствие оснований – это основание для порыва, скачка, то есть чего-то нового. Это основание основать любое новое основание, но это также и возможность перейти к завершению, бессмысленности, самоуничтожению?

Новое основание нужно обозначить, определить… Допустим так, как Александр Великий, бросив с лодки копье в «берег» Дария?

Всегда может быть позиция:

– я не знаю, но мне это неизвестное – интересно, поэтому я буду каждый день двигаться в этом уже определенном направлении.

Но может быть и другая позиция:

– я не знаю, и поэтому все это происходящее – бессмысленно, неинтересно, ничтожно, и потому его нужно завершить и уничтожить.

И каждый сам решает, сам по мере становления самости, какой из вариантов будет взят к исполнению, и таких решений в течение жизни может быть предостаточно, и каждое из таких «определений неопределенности» – будет становиться чем-то действительным, чем-то совершающимся, конкретным бытием.

Любое решение о том, «что мы старый мир разрушим», должно содержать в себе следующий вопрос: «и?». И если такого «и?» не предполагается, то произносящие «оду разрушению» – ничего не могут. Они не могут создать положительное бытие, они могут только вот «это», за которым следует катастрофа, угасание и гибель. А если такие «мы старый мир разрушим» говорят, что они не знают об «и?», но там, где-то там существуют те, кто знает – тогда они вестники окончательного завершения.

И только действительный путешественник (Одиссей) обладает способностью определять неизвестное, и каждое конкретное путешествие – определяет неизвестность. Но если ваше путешествие – это завершение путешествия, то никакого «и?» это не подразумевает, такое предполагает только путешествие к своему концу.

Основания отсутствуют, «и?», понятно, что любые основания отсутствуют, «и?». И за таким «и?» может следовать разное, совершенно разное. То есть это точка начала – или конца и начала чего-то другого. В каждом конкретном случае такое содержит определенное, но различное значение. Каждый понимающий может попытаться понять – это конец, или начало, начало конца, или конец, определяющий начало?

Но, возможно, не все так однозначно, и если представить, что наше мышление – это «не то, что происходит», хотя они и как-то связанны, то все становится неопределенностью, от которой только что пытались избавиться в результате решений, определений, пониманий, утверждений. И поэтому любое «установленное и?» – это всегда неразрешенность, нечто неуловимое. И часто те, кто разрешат какое-то «и?», спустя время могут ощутить себя дураками, которые разрешали то, что разрешать было бесполезно, а итог разрешения – это бессмыслица, нечто, потерявшее смысл. Но вокруг какого-то «и?», возможно, произошла целая жизнь, или нечто большее, и как тогда понять – «что не бессмысленно?» и «то, ради чего стоит жить» – что это?

Можно вообразить, что кто-то может быть настолько «мудр годами», что может «взять» основания, и с помощью них манипулировать теми, кто еще не заглянул в глубину, и не заметил там их особое отсутствие, и увидел там нечто другое, «туман оснований». Возможно, с помощью какого-то «и?» можно начинать⁴² путешествие – или завершать⁴³. Но, предположительно, с помощью такого «и?» можно также отправлять кого-то «в никуда», в пустоту или по бессмысленному кругу. Но можно ли отказаться от необходимости в каком-либо «и?», или любое утверждение об отказе от «и?» – это автоматический переход к другому, противостоящему этому выдвигаемому, или, возможно, к совершенно иному?

Каждый живущий, вставая с утра, начинает «вращать педали своего велосипеда», но, возможно, «куда вращать», он не придумал сам? Конечно, он может считать, что он придумал, но, возможно, любое вращение – это результат значительного вчера, а его «педали» – это только инерция от такого? То есть его вращение – это результат вращения до него вчера, всех вчера, тех, кто крутил особые педали до него?

И любое представление о том, что каждый сам, только сам, и он действительно может оторваться от происходящего, от его инерции, от связи с тем, что было, и тем, что продолжается, но такой решивший, «что он только сам», скорее всего, может почему-то исчезнуть или перестать быть по другой причине, выбыв из этого предопределения. Любые «педали» обусловлены тем, откуда берет начало каждое конкретное путешествие, со всеми условиями, и со всеми последствиями, с непонятным «но», которое веет над всем этим предопределением, и это загадочное «но» – это мысль о возможности того, кто крутит свои педали в каком-то смысле, задуматься над таким «но».

Конечно, кто-то может воскликнуть: «Я знаю!», «Я сам знаю!», «Это я решил!» – но так ли это точно, точно ли он решил и точно ли он знает? Или, возможно, его знание обусловлено чем-то другим, тем, что было до этого вложено в него, тем, как его образовали и, возможно, предложили после конкретное «зачем».

Неизведанное манит, неизвестность заставляет идти вперед, каждый раз такая неизвестность предлагает неизвестное разрешение, нечто несбывшееся, наделенное запахом новизны. И произошедшее в результате конкретного разрешения пути путника – это его история, то, что можно попытаться проследить и понять после. Но то, к чему привстанет путник, и каким будет его итог – это всегда неизвестность. И нечто обнаруженное в результате пути может быть чем-то существенным, значительным, но возможно – это была неудача, которая станет причиной другой удачи. Но, возможно, пройденный путь – это бесполезность, и, осознавая веющую над всем бесполезность, как можно оставаться адекватным?

Интересным в таком размышлении является фантастический рассказ Франсиса Корсака «Львы Эльдорадо», в котором присутствует сюжет: цивилизации для ее завершения была навязана машина для предсказания будущего каждого, и такая машина завершила целый мир, уничтожила «неизвестность», которая являлась толчком для путешествия, энтузиазма, оптимизма, для желания пройти свой путь.

Конечно же, абсолютно предопределенный итог любого путешествия – это «завершение», но является ли такой итог тем особым основанием? Или, возможно, причина, почему возникает движение вперед – это «тотальное отсутствие оснований», неопределенность, странная незавершенность, которая противоречит любой определенности, а затем и попытки как-то определить такое. И как неопределенность соотносится с тем, что происходит, с тотальным происходящим? То есть происходящее постоянно находится в состоянии завершающейся неразрешенности, в состоянии несбывшейся завершенности…? Или такое мышление о происходящем – это только мысли… И каждый «шаг» – это «шаг к следующему», или…? И что значит двигаться навстречу страху, навстречу предопределенности, навстречу тому, что все равно уничтожит нас? И почему существует тот, кто должен жить вот так, в таком страхе? И почему такой «страх завершения» подавляет свободу, превращая дух во что-то другое?

Всегда можно предположить, что «разговор о зачем» – это бесполезность, но обязательную наличность такого стержня можно обнаружить в любом бытии. И отрицающего необходимость «зачем», в любой момент его бытия, можно спросить: «А если сейчас нужно уходить, то что тогда можно сказать о прожитом?» И вот, в такой момент ухода любой вменяемый, оценивая пройденное, всегда будет соизмерять «прожитое» с каким-то своим «зачем». А это его «зачем» – всегда производное от глобальной цели, от того, к чему он стремился, для чего жил. И «цель» «после ее измерения» – становится «сбывшимся смыслом», каким-то «затем».

3.1. Сверхцель в качестве основания

Возможно, что сверхоснованием может стать (быть, являться) выдвигаемая сверхцель, и стремление к ней и будет создавать необходимую явную адекватность⁴⁴ для всего происходящего? То есть поход к особой цели и будет являться смыслом бытия тут. И все такое происходящее вокруг этого и будет создавать завесу нормальности, и все, что будет происходить в акте движения – будет казаться не столь безумным, или еще каким-то другим, что при переходе к следующему вектору после будет казаться абсолютно неадекватным в итоге.

Так, те, кто «живут на войне» и «идут к победе», «все происходящее» воспринимают как адекватность, но затем, когда все завершается и когда цель становится иной, все происходившее в тех условиях – может казаться странным безумием… И так со всем…, с важным в каком-то возрасте, или в подключении, в субъектии, в ситуации… И оценка того происходившего, того, что происходит, из другой системы жизни – это может быть, но включенность в то происходящее для тех включенных иная, она адекватна.

А тем, кто уже включен, нужно либо стать частью (пассивной, активной, отрицающей) процесса «пытайся либо выжить, либо победить», либо возглавить поход к…(жизни, не-жизни). Либо спрятаться на обочине, пережидая это все, либо выбыть, слететь с катушек, стать питательной средой, гонимыми, стертыми… И бывает так, что борьба за точку приложения вектора или за новый вектор – может стирать целые сосредоточения, субъектии, проигравшие группы…

При этом бывает, что возвращение к адекватности может быть не с помощью сверхцели, а наоборот, через остывание, через мелкие радости, бытовые цели, через спокойное течение жизни… Но такое остывание в итоге заканчивается бессмыслием, а в результате – и катастрофой…

Какое основание может быть искусственным, изобретенным, выдуманным, а какое – действительным, естественным, настоящим? Можно ли выдумать себе или другим основания, которые будут имитировать адекватность, например, «экологические цели», или…? Догадываясь, что «оснований нет», и что основания – это способ производства адекватности, создание процесса бытия, манипуляции кем-то, можно предположить, что таким основанием может быть разное, и такое разное может быть, в том числе, и каким-то сымитированным…

Когда происходит «куда-то», а затем для чего-то. Но для чего, зачем – это для чего? То есть в такой момент возникает то, что упрощенно можно определить в качестве рефлексии. Но в более понятном варианте – это определение тотального отсутствия остановки, основания, смысла, понятности, нормальности и … И тут всегда может возникнуть «стабильное мышление для чего»⁴⁵, а вместе с ним и вывих⁴⁶, который всегда живет внутри определенной нормальности, и всякая нормальность – это абсолютная ненормальность, выдаваемая за свою противоположность. И только поэтому внутри нее существует то, что делает ее адекватной, то есть неадекватной. И почему-то присутствующему тут приходится жить в таком состоянии, постоянно балансируя внутри ненормальной нормальности.

Что может быть взято в качестве сверхцели?

1. Возможно, глобальная борьба за выживание – это древняя сверхцель, и обязательным в таком представлении является именно продолжение твоего рода, что затем может быть определено по-разному в качестве особой цели в «пункте 2».

Вероятно, таким может являться особое желание заполнить собой реальность, своим громким римским кличем победителей, каким-то «как надо» или поздним «Nobiscum Deus!». И такое, в последующем, может предполагать конкретное решение в качестве воссоздания потомства-последователей-победителей (рода, на-рода), и римской правильной жизни затем. И если не будет тех, кто будет после, тогда зачем весь этот мир, кто в нем будет жить в последующем? И в чем тогда суть той особой борьбы, и для чего тогда боролись те, кто был до тебя, сотни тысяч таких же до тебя? Отсюда, в качестве сверхблага, может быть предположен сверхдревний нарратив «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над …» (Книга Бытия 1:27,28).

2. А возможно, таким великим стремлением, или для реализации нарратива, может предполагаться мечта о создании особого сильного царства благоденствия (Конгресса, Собора), особого царства сверхсправедливости (для стабильного строительства благой жизни), которое в итоге позволит не просто выжить, не просто победить, но и достигнуть чего-то более значительного. И в лоне царства (благой жизни), в «здании конгресса», будет взрастать нечто новое, нечто грандиозное, и Новый Свободный Человек в том числе. И такой освобожденный дух будет воспроизводить: философию, науку, музыку, архитектуру, торговлю, искусство в целом…, новую цивилизацию…

Но после, в результате многовекового остывания того очередного модернити, можно будет уже говорить только о каком-то правильном общежитии или устроении Нормального Мира, Законного Pax. И, возможно, все сильные попытки – обречены, обречены тем, что тот, кто тут, стремится к субъективизации, к слитию в нечто и к чему-то еще, но одновременно он всегда существует самостоятельно (автономия и субъективизация)… И остановка всего этого разного – возможна только с помощью жестоких ограничений. То есть он и волк (lupus), вскормленный волчицей, и противоположное… А кроме такого, проникшая сюда мысль, становящаяся конкретностью, всегда подвержена остыванию, и окончательному окоченению, и гибели в итоге.

И в границах стремлений к сильному могут предполагаться размышления Гегеля о господстве (господин и слуга), то есть для «реализации сверхцели» может быть взято стремление к особому господству. Но всегда особое первородство может восприниматься по-разному: и как установление тысячелетней тьмы, и как пришествие царства света, то есть превосходство – это всегда «для чего господство?».

И как понять покорение, завоевание, освоение, захват, облагораживание, привнесение и все подобное? И тут может быть множество якобы положительных коннотаций, то есть покорение природы, освоение космоса… Но тут также могут быть восприняты в другую эпоху или теми, по отношению к кому будут осуществляться такие действия, как отрицательность, как зло, как отрицательное завоевание, разрушение природы. То есть «предложение» всему миру чего-то «…» может в итоге восприниматься (теми, кому такое будет привноситься) в качестве акта порабощения, а не получения ими благ, тем более когда такое будет связано с различными формами ограбления, насилия…

И предложение остальному миру особого улучшения, особого «как надо», особого римского образа мышления и жизни, то есть устроения какого-то очередного сильного Pax Romana – это всегда может быть понято в качестве сверхцели. И, возможно, в другую эпоху те, кто был героем-титаном, создателем и строителем нового мира-вчера, Ромул, Корнелий, Юлий (Асканий), Октавий и другие, будут восприниматься завтра на краткий миг через интересы другой правящей группы в качестве антигероев. Но затем свежие Франки явятся из-за великого вала, Рейна или стены Адриана и… Или два древних гегемона могут истощить себя в последней схватке за мировое господство, но из пустыни с юга вдруг явятся те, кто завершит несостоявшийся спор между Хосровой II и Ираклием…

3. И в какой-то момент все это перестанет быть существенным, и все важные-мнимые цели-смыслы, а после бессмыслицы – достигнут своего вырождения, так как все такое должно предполагать другое сильное основание. И такое должно быть связано с чем-то другим, с тем, что говорит о другой адекватности, не о «тут и сейчас» интересе, не о выживании, не о корысти и жадности, и даже не о мести и справедливости. И все это неадекватное происходящее требует связи с чем-то сверхадекватным. Но с чем? С той «странной музыкой»? Или «огнями-плясками» …?

3.2. Прорыв оттуда

Надежда, вера и любовь – и предопределенность

Действительные основания – это то, на что можно опереться, но что это такое? Предположительно должны наличествовать значительные основания у того, у кого нет достаточных оснований, что предполагает блуждание на грани адекватности. Но что может быть основанием? Что может быть причиной каждый день брести в бессмысленность? Возможно, такими основаниями могут быть, например: надежда, вера и любовь…

Возможно ли, что любовь противоречит физике, или сухой предопределенности происходящего? И на что указывает такая любовь, а вместе с ней и вера, и надежда, и…? Такие проявления естества (духа) указывают на что-то запредельное, на связи. На существование того, откуда родом вся эта загадка. Или того, где (в чем) все это постоянно находится, действительно пребывает, иногда не замечая этого.

И если то, что «тут», как думается, не противоречиво, в нем нет «кротовых нор», тогда любовь – это, возможно, кротовая нора, и не только любовь. Но и другие акты духа, любое воспламенение духа – все это, возможно, противоречит холодному происходящему безмолвию.

И тут всегда возникает мысль о других особо сильных проявлениях: о ненависти, несправедливости, лжи, и различных последствиях такового. Но что это, что из этого является добрым, а что злым, что из этого является проявлениями той или другой стороны, что из этого хорошо, а что противоположное таковому? И когда различные проявления происходят в виде слов – это все различимо слабо, а когда это поступки, то такое различимо значительнее. Но когда это конкретные «состояния духа», тогда такое становится совершенно ясным и различимым для воспринимающего: что из этого есть что. И такое понятное духу различение положено где-то глубже, нежели правила, установки, условности, договоренности, привычки, законы, стороны, позиции…

И такое «предзнание» (априорность) – можно отрицать, слов тут может быть предостаточно, но «оставшись наедине», дух всегда знает правду, даже, возможно, внешне отрицая это свое обязательное знание. И тут можно обратиться к диалогу Платона, в котором речь идет «о предзнании математических истин». А по аналогии, дух через разное: через нечто выраженное в словах, в вопросах, в поступках, выраженное в «…» – всегда может вернуться туда, где все уже присутствует, все открыто, все решено, и может через такое скрытое в себе прикоснуться к истине и узнать правду…

Другой в качестве Цели

Кант был уверен в том, что «моральный закон» подтверждает присутствие того, что превышает заданность определенного. И если такого закона нет, то все человеческие законы – это выдумка, и тогда нет свободных поступков, нет преступления, и не нужно наказание, так как все предопределено, так же как в классической физике, от «начала» мира…

Относись к другому как к цели, и такая Цель находится в пределах того, что превышает это тут. А с тем, что находится тут, можно поступать как со всем тут, поступать с ним как с вещью. Другой, если он только «явление тут», он цепочка в цепи происходящего, он камень, который можно положить на другие камни, он дерево, которое можно бросить в топку.

Но если другой – это сверхцель, и это ты сам⁴⁷, или это особый прорыв оттуда, это скачок оттуда, такой же скачок, как и другие? И тогда он не средство, он только частично тут, и его нельзя бросить в топку, в каком-то смысле – это даже бесполезно. Но это не касается той его части, которая пребывает тут.

И очередным краеугольным противоречием, с которым приходится жить, является то, что хотя другой – и наивысшая цель, которая почему-то проскочила сюда, но при этом у него существует и то, что можно уничтожить тут, что исчезнет тут. И воздействуя на «его тут», возможно, возникает и воздействие на «его то», которое находится за пределами этого происходящего тут.

И чем будет являться такой Конгресс воспринимающих себя в качестве Цели или в качестве Особого Прорыва? И как такое специфическое собрание будет воспринимать «групповую миссию», возникающую уже после принятия себя в качестве «проскочившего» трансцендентного? И что по этому поводу могут сообщить различные сильные гимны?⁴⁸

Но что все это присутствие? Для чего происходит это происходящее, в котором существует присутствие вот этого всего: и идеального, и происходящего? И тут могут возникать различные мысли про то, что любой, воздействуя на тут, воздействует и на то, свое другое естество, что все действия и поступки, все мысли – все взаимосвязано. И таких мыслей может быть какое-то дурное множество, но чем они являются на самом деле?

В итоге, можно предположить⁴⁹, что именно таким образом и проявляется особая странная «сильная связь», которая позволяет соединить все воедино, связав все особым смыслом, придавая всему тотальное основание…

3.3. Сильная связь

То, что «там пребывает» и к чему присутствует «постоянный доступ», каким-то образом «скрыто от нас», и доступ к нему требует значительных усилий⁵⁰. И почему присутствует именно «такая система взаимодействия с ним»? Это загадка, над которой можно и нужно думать.

И, возможно, разгадки присутствуют, также как наличествуют и постоянные «выходы абсолютно разного» из нашего до-мышления. И такие «проявления оттуда», выраженные тут в чем угодно, в словах, поступках, предметах…, позволяют возвращаться туда, снова и снова. Они позволяют несознательно погружаться и извлекать то, что становится конкретным нечто, а затем и чем-то действительным.

При этом эти извлечения (процесс извлечения) – это всегда то, что постоянно изменяет (воздействует на) это тут, меняя его по-разному (почему-то бесконечно по-разному). Это все также изменяет того (кто на поверхности), и через него изменяет все это, что происходит с этим тут. И, возможно, как-то взаимодействует с тем, что там…

И тут могут быть мысли о нас как о существующих на поверхности того другого присутствия, как о проявленном из него, и о «нас» как о том, что существует глубже этого проявленного. А то, что тут – это нездравое, в бреду, на поверхности того вечного и неизменного…

При этом погружения туда, в глубину, остаются несознательными актами, о которых возможно только смутное выражение в словах и разном проявленном. Но кем является этот непроявленный? Что это за существо?А существо ли? Предположительно – это, опять же, только фигура речи⁵¹, схема работы мозга.

И возможно, возможен любой примитив описания такого погружения. Но это не отменяет факта наличия присутствия «всеобщих колышков», которые говорят о разном достаточно странном, но странном сразу для всех, для тех, кто хочет или не хочет, но как проявленный, и пока он на поверхности, всегда остается подключенным к странности, оставаясь странностью для себя, которая не есть никакое «себя», а всегда «что-то другое».

Связь как основание и служение

Человек брошен в мир, человек одинок, у человека нет оснований, нет направлений, нет причин, нет… И, возможно, основанием может быть только «связь», и такая «связь» – это причина явления странного человека в безумный мир, присутствия в нем смысла, или его отсутствия, обоснования добра и зла, обоснования присутствующей несправедливой справедливости и другого. Что также может, допустим, конкретизироваться в гимне, например протестантском «Glory, glory, hallelujah!».

Обязательный уход человека отсюда туда, без установки «связи» – тоже сложно определить. И если «связь» не установлена, тогда все происходящее теряет смысл, и обнаружить ее механическим способом – не выйдет.

И особенно сильно ничтожность всего происходящего будет ощущаться в кризисных точках⁵² и в точках преддверия ухода, перехода, завершения чего-то или кого-то, и если «связь» не будет обнаружена, тогда всех включенных в присутствие «без связи» – ждет крах.

Смысл присутствия в присутствии невозможно обнаружить ни в человеке, ни в его мире вокруг, он также отсутствует в других, в поступках, стремлениях, нужном… И если окажется, что вся мимолетность, вся случайность поступков, вся неправильность-правильность действий, все ошибки и не-ошибки – все это происходящее ни к чему не рифмуется, то есть у него нет точки соотнесения, всеобщего знаменателя, СВЯЗИ – тогда наступает катастрофа, жизненная, цивилизационная… или…

И возможно, окажется, что окончательный смысл, определяющий все, обнаруживается только в трансцендентном, в котором все уже заключено до всякой реализации. И с этим сложно согласиться, и без такого понимания можно даже как-то жить, дрейфуя куда-то… Но затем наступит кризис, и окажется, что построено нечто без фундамента, нечто зыбкое. И станет понятным, что любому значительному происходящему необходима особая «точка опоры». И такая «точка» возникает только там, где существует действительная «связь», связь с трансцендентным, и последующее соединение с ним через особое служение. И когда римляне в храме, перед началом любой войны, бросали копье в сторону врага – то это не являлось для них чем-то бесполезным (религиозным фетишем), это был акт действительной связи с тем, от чего они должны были получить сильную адекватность в этом страстном безумии.

И тот, кто утрачивает «связь»⁵³, перестает быть актором, он перестает быть действующим лицом, а становится чем-то другим, какой-то ничтожностью… И дело тут не в слабой «вере в трансцендентное», некая вера возникает после, и действительная вера не является внешним, то есть сначала «устанавливается связь», а после «связь» становится бесконечной опорой, абсолютным фундаментом для происходящего. Но тот, кто живет без трансцендентной опоры, без особой «связанности в служении», слишком слаб, ему некуда идти, он случайность среди случайности, и любой прилив или отлив уничтожит его, и что останется после?

В Афинах во времена Сократа в среде интеллектуалов по-разному игнорировали «связь», пытаясь ограничить происходящее «объяснительной теорией», но в Риме такое «неопределимое» было актуальным до самого его конца, и сложно заподозрить даже знатных римлян в некоем примитивном атеизме, который отрицает тотальную связанность, тотальную сложность, тотальную неопределенность. И те же «ауспиции» вскрывают то, что «связь» в Риме была чем-то особо значительным, нежели упрощенное представление о таком в среде античных греков, которые в результате «просвещения» подвергли себя упрощенной эмансипации.

Любой включенный в действительное бытие – может отрицать такое служение, или – включение себя только в качестве тотальной связанности. Но любое «отрицание связи», в любом случае, вернет любого отрицающего к началу, к тому, что присутствует тотальное включение во все происходящее: и в виде тела, которое будет стареть, болеть и страдать, а затем и погибнет, но и чего-то другого, но чего? И отрицание этого «чего» – это может быть, но отрицание его – это только очередной имманентный ответ, а затем снова ответ…

Все, что происходит вокруг, каждодневное сейчас, каждодневные поступки – это какое-то постоянное присутствие, и оторваться от этого присутствия – это невозможность до тех пор, пока данное присутствие наличествует. Все возрастные изменения, все перипетии происходящего, все жизненные обстоятельства – это все необходимое «включенное в звук» конкретного бытия, поэтому абстрактный включенный всегда включен конкретно, и никак иначе. И тех же императоров эпохи принципата, которые по разным причинам теряли сильное понимание слабости и краткости этого происходящего – ждал быстрый конец… Но происходившее оправлялось далее, указывая всему важному, но «слабому сейчас» – его действительное место в вечности…

И любой уход, любое отрицание с необходимостью всегда возвращается назад к той конкретности, от которой отталкивается это всеобщее мышление. И если включение – это точка выхода трансцендентного в конкретность, то конкретность – это тоже точка входа конкретности в трансцендентное.

И в такой точке входа может обнаруживаться та «связь», которая позволяет не сойти с ума, оставаться нормальным в этом странном происходящем, где любая конкретность – это щепка на поверхности бушующего океана обстоятельств. И в итоге океан все равно победит⁵⁴, и только «связь» позволяет соглашаться быть щепкой, только «связь» говорит о том, что это происходящее – это не безумие, и в нем присутствует смысл быть щепкой.

И каждый, как думали те же стоики, обречен на автономные поиски «связи», в себе, в своих перипетиях, абстрактностях и конкретностях. И у него нет простой возможности получить «связи» извне, в каком-то готовом виде, и поэтому полученное извне в качестве религии – не станет затем верой…

Действительно-произошедшее в качестве основания и сверхсвязывания

Древняя легенда о «действительно-произошедшем основании», о движении куда-то, точнее, к сверхцели, может быть затем новым началом, из которого будет проистекать последующая дальнейшая история этого присутствия, а точнее, само это присутствие. И такой постисторией может быть какая-то Илиада, Священное предание, Великая История, рассказанная кем-то⁵⁵, или что-то другое… То есть это глубокое описание-определение произошедшего сильного присутствия, древнего противостояния⁵⁶, особой сверхборьбы титанов не на жизнь, а на смерть с кем-то, с чем-то, для чего-то, почему-то…

И все предположенное в таком повествовании, все объяснения смысла того присутствия и той борьбы – все это будет конкретным уроком, сверхоснованием, сверхадекватным. То есть тем, что будет создавать эстафету бегущих рядом-других-следующих, но всегда одновременных путешественников, отталкивающихся от…, стоящих на плечах, перехвативших знамя, упирающихся в…, но и бредущих вместе, взявшись за руки, в том МЕТАприсутствии, которое обозначено таким НАЧАЛОМ.

И, возможно, метаначало – это не просто выдумка, не просто легенда-миф, вымысел… Такое начало – это то достаточное основание, опираясь на которое, будет присутствовать целый, совокупный, полный мир. Это начало будет образцом для подражания, оно будет принципом и правилом. Оно будет являться законом, порядком присутствия, целой происходящей культурой, отталкивающейся от той великой войны, выстраданной победы, от того завоевания.

Действительное начало – может быть после представлено в виде написанного текста или изложено устно… – это неважно. Важно то, что такое метаначало, такой островок смысла, «рассказ о начале присутствия» – он должен быть, быть действительно-происходящим в умах, и он будет тем, что придает всему этому присутствию адекватный смысл после, после того действительно произошедшего рывка над бездной.

И в таком начале может быть Основатель-эвгемер, Гильгамеш, Ахилл, Эней… и ему-им противостоящие. И в таком начале может быть соприкосновение с тем и теми, кто до начала… и с теми, кто будет после… То есть такое начало позволяет создать «мост», создать связь между теми, кто присутствует, и теми, кто был и будет после. И так возникнет метамир, мир-связь тех, кто был, и тех, кто идет им на смену. И так возникнет смена и сменяемость.

Древнее начало, а точнее, его когда-то происходившее ядро будет тем, что будет воспроизводить аристократическое (теократическое, жреческое), правящее ядро, и тех, кто был в том ядре, и тех, кто в том ядре служил тем смыслам ядра, а также и тех, кто завтра по какой-то крови или с помощью других идей будет наследовать этому всему… началу…

Искусственность и естественность начал-оснований, а также их определений после – всегда будет находиться на грани двухсмыслия. Любое мышление о начале будет сложным для его определения в формат лжи-правды. И любая «выдумка» основания будет требовать Гомера, Вергилия, Шекспира, Байрона… или Пушкина, что является только сильным описанием того сверхсильного произошедшего. И все описание – это не выдуманность, такое скорее всего – это облачение в формат «сложной связи» рассказов о том действительном противостоянии, которое произошло, происходило и происходит с теми, кто сопричастен такому началу-основанию…

4. Идеология в качестве волшебной флейты

Присутствует сумма рассуждений об «идеологии», но все такое – это нечто пустое и бесполезное, туман или схоластика. Но почему возникают подобные разговоры? В действительности наличествует мечта о всесильном оружии, магии, которая позволяет с помощью волшебной дудочки (флейты) управлять всеми… И такая мечта является тем, что заставляет снова и снова говорить об этом загадочном слове.

Но что такое «идеология» в каком-то другом, не магическом контексте? Возможно для преодоления неопределенности такому понятию необходимо присвоить позитивное научно-формальное определение? Но и такое не решит проблему, неопределенность останется, а точнее, она станет неопределимой, и, магическое решение будет намного продуктивнее. Возможно, для «определения» можно также вырвать цитаты из работ великих и сказать, что идеология – это ложное или недействительное мировоззрение… Но что в итоге? В сухом остатке останется только бормотание, а затем схоластика в качестве опоры очередного позитивизма…

А возможно ли, что это загадочное слово можно понять, организовав мыслительную реконструкцию, герменевтическую операцию? Но, увы, возможно, и такая реконструкция не позволит обрести магическое оружие.

Очень возможно, что современное слово «идеология» ввел в обиход в конце XVIII века именно Дестют де Траси, в эпоху определенного предпозитивизма, во времена, когда возникает вера во всесилие аналитического разума (сенсуализм, эмпиризм)… Просвещение! В таком же контексте нужно рассматривать «Человека-машину» (Ламетри) и другое, и других. Предположим, что основная цель введения в обиход такого слова – это была уже ранее сформированная мечта с помощью «непонятных методов» управлять человеком-чеством? Или все сложнее? Итак, в первом приближении «идеология» – это мечта, мечта найти способ на каком-то уровне, каким-то образом управлять и изменять человека⁵⁷, просвещать человека, направляя его в нужную сторону⁵⁸, но это также стремление обнаружить базовую структуру, конституцию мышления, сознания, психики, духа… А в итоге – и явить миру «модель естественного интеллекта».

Мыслители Нового времени в результате определенных гносеологических споров пришли к общему выводу, что человек – это не просто «дух», как это было принято в первичной средневековой (античной…) модели, и это не «черный ящик» в теле, иногда неотделимый от физического носителя, сосуд в сосуде… И это не нечто святое, скрытое, автономное, неделимое, и доступ к чему запрещен⁵⁹…, то есть «кесарю кесарево» и другим в том числе… Но для философов-эмпиристов и рационалистов дух – это разное духовное, разное выявляемое – это слова, мысли, система мыслей, разговоры, язык, система актов, система духовного, система чувственного, система происходящего в качестве мысли, и поступки затем, и происходящее после в качестве человека, и все такое, возможно, сводится какому-то последнему, какому-то слову «понятие» или, возможно, слову «идея»⁶⁰.

В итоге можно представить себе «идею» как монаду, нечто последнее, из чего состоит дух. А дух-сознание можно предположить в качестве определенного «со-множества монад-идей». И в результате разложения и обратного синтеза можно будет получить «модель сомножества идей», которая должна была бы, в общем-то, и быть точной «копией сознания человека»⁶¹.

Согласно таким представлениям, действительный человек – это «система идей», и если обнаружить «первую идею» (монаду), а затем разгадать (собрать из базовых монад), как устроена «система идей в целом» (выявить закономерности, обнаружить связи между идеями) – тогда удастся определить конституцию духа, а после возникнет возможность и воссоздать эту конструкцию (модель из монад)… В итоге такое позволит воспроизвести и целостную «волшебную флейту» (инструмент просвещения) для работы с «миром идей».

И изменяя монады-идеи, переставляя их, нажимая на кнопки волшебной флейты Моцарта, можно издавать различные «звуки»… И таким образом можно действительно изменять сознание человека, управлять им… вместе с Кондильяком, Кондорсе, Франклином… в салоне мадам Гальвеций…, а затем, после, понеслось разное, и это разное, возможно, было связано не с этим, а с другим, возможно, с «бурей и натиском» или с чем-то иным, с чем-то особым «до», в «исканиях до»?

В итоге можно предположить, что так можно управлять всеми, манипулировать ими, менять их в направлении… И определенно в «лучшем» направлении, которое «архитекторы душ» могут определить, допустим, словом «прогресс».

Итоговый кризис позитивистской идеологии

В результате оказалось, что мечта управлять человеком с помощью рациональной идеологии – это только надежда. Дух – это не сумма команд, и не программа, и человек – это не сверхкиборг, и если Человека подавлять, то от него мало что останется. И сообщество из таких подавленных – станет нежизнеспособным собранием особых существ⁶². И кто-то все же, не понимая такое, может решить проверить подобное на практике, но что будет с ним после действительного эксперимента?

В ХХ веке произошел итоговый кризис позитивизма, и понятие «идеология», возникшее на стыке взаимодействия философской гносеологии Нового Времени и позитивной психологии XIX века, – не оправдало себя. То есть уверенность в том, что в ближайшем будущем будет вскрыто сознание человека в виде явленной гносеологии (и с помощью такого возникнет неограниченный доступ к ментальности) – это все стало недействительным. Но опять же, знание о такой недействительности – это почему-то до сих пор тайна для ученых-позитивистов, и различных позитивистски настроенных кругов в том числе…, которые, очень возможно, все же надеются воспроизвести киборга вместо наличествующего человека.

Оказалось, что «сознание» – неуловимо, неопределимо, загадочно, и также нет возможности обнаружить особую первую монаду-идею, зафиксировать ее, а затем с помощью системы монад воссоздать ментальность. Тот же Маркс работал как раз в период доминирования подобных представлений о человеке, науке, мире, отсюда все эти разговоры. Сюда же представления о том, что наука позволяет узнать последние тайны мира, позволяет затем адекватно руководить миром, преобразовывать мир, и такой же наукой о человеке, условно, является и идеология.

Конечно же, оптимистический настрой позитивистов XIX века был значительным, но идеология так и не стала наукой, она не вскрыла сознание человека, а стала всего лишь мыслительным фетишом. Все в итоге забыли о начале спора, но страх перед особым оружием или идеологией: универсальным и магическим знанием, которое позволяет тем, кто таким обладает, получить тотальный доступ к сознанию человека со всеми последствиями из такого, – остался.

В последующем все такое мышление двинулось в сторону психологических размышлений…, аналитической психологии и другого, разного прикладного… И, возможно, Беляев во «Властелине мира» смог предугадать разное, но действительный секрет воздействия так и не был вскрыт, и актуальными являются только суммы практик, разработанных в границах аналитической психологии, ну и чего-то еще, выделяемого затем в особые теории, в каких-то закрытых учреждениях⁶³…

4.1. Пропаганда и краткосрочная конституализация

«Пропаганда» – это этимологически «распространение», в историческом контексте – это также «инструмент-способ, применяемый для распространения идей, мыслей, знаний…». Пропаганда – это способ, технология распространения «мыслей, важных для всех, кто включен в …». И всегда может изменяться способ распространения или содержание, но общая цель пропаганды – это создание у тех, кто считает (или пока еще не считает) себя частью субъектии⁶⁴, каких-то похожих мыслей.

У нас нет явного коллективного сознательного⁶⁵, то есть все явно мыслят раздельно, и реальность тоже расчленяет всех, но как же тогда передать всем «общую явную мысль»? И такая «мысль для всех» может быть чем угодно: фактом, характеристикой, оценкой, отношением, задачей, целью, решением, оправданием, призывом к действию, идеей, смыслом, образом, пониманием… – чем угодно. И такая «мысль» чаще всего вырабатывается в управляющем звене, и именно управляющее звено является генератором «мыслей для всех». Иногда такое звено, оценивая мысли, витающие в субъектии и вокруг, может выделять те, которые необходимо распространить в границах индивидуальностей. Также такие мысли могут вырабатываться и в другом глобальном культурном звене (допустим, Hollywood), которое находится вне данного тела…

В современности, как и ранее, существуют «специальные органы оценки, поиска, выработки и передачи» «мыслей для всех». При этом поставленное на поток фабричное производство – это, возможно, из эпохи модернити, но сама пропаганда как способ выделения, производства и распространения «мыслей для всех» возникла на заре присутствия общностей. И важным является именно то, чтобы такие «мысли» производились конвейерным способом, а затем передавались во все «тело» субъектии, а также были понятными, простыми и доступными для всех. И тут в качестве метода может применяться и «станок Гутенберга» или нечто другое современное и сверхэффективное (массмедиа, кинематограф, ИТ), но все это на самом деле – это всего-лишь методы распространения-предложения-озвучивания-пересказывания-утверждения-развития… «мыслей для всех».

Всегда должен быть поток таких краткосрочных «мыслей⁶⁶ для всех» – иначе субъектия распадется на мыслительные осколки, а затем… И действительно, и мышление, и особый язык в целом, и культура, и искусство, и право, и философия, и произошедшее в качестве истории после, и другое – являются различными способами конституализации субъектии. Но именно искусство пропаганды – это эффективное производство и распространение особых «мыслей для всех», при этом чаще всего краткосрочных, ярких, активных, сильно воздействующих; основных для сейчас; определяющих именно то, что сейчас; дающих взгляд и перспективу на то, что происходит и с субъектией, и вне, и внутри нее…

В таком смысле понимания сути пропаганды: ложность, истинность, правда, неправда, действительность, соответствие, актуальность, манипулятивность, моральность, чувственность, и обратное, и противоположное – это все будет присутствовать. И это все будет вызывать определенную тональность при воздействии на «тело» или другое тело, при этом передающее звено тоже включено в это «тело». В границах такого можно говорить о том, что передающий-получающий пытается получить максимальную эффективность и при передаче, и при воздействии на индивидуальное сознание, и свое, и другое. И «некая важная ложность» тут может предполагать различные последствия, то есть обманутое тело (и те, кто думает, что они мозги этого тела) может (или могут) начать действовать неправильно, неправильно понимая то, что происходит, а что дальше?

И можно предположить, что, возможно, с точки зрения отдельного сознания – пропаганда это нечто отрицательное, определенное зло. Но в качестве части процесса субъективизации (глобализации) – это то, что будет являться обязательной стороной существования «процесса включения в происходящее». То есть остановить процесс включения невозможно, потому что иначе субъектия распадется, но и при чрезмерном воздействии на сильную индивидуальность или при трансляции ей заведомых упрощений со стороны нее возможно критическое отношение или даже отторжение «слабых мыслей для всех». Но такое отторжение может быть не всегда, и с воздействием, с его приятием и отрицанием таких мыслей – все сложнее. При этом у кого-то в результате его «образования», и его включения как-то иначе, может присутствовать другая, особая конституция восприятия происходящего, и нечто, что будет как-то в неадекватном смысле противоречить такой особой конституции – это будет вызывать, в слабом значении, неприятие таких «мыслей», которые оказываются «не для всех» в таком случае. И пропаганда в таком смысле – это всегда особое искусство.

Отрицательное отношение у субъекта может быть не только к пропаганде, но и к какой-то культуре, искусству, праву, религии, истории… к чему угодно, что конституирует субъект или другой субъект. И отношение может быть не только неприятием, но и приятием, или приятием после, или неприятием после, потому что субъект обладает умением-желанием субъективизировать все, и он одновременно способен распространить свою субъектность дальше в историю, в пространство, в мысли. Или организовать обратное этому исходя из новых произошедших фактов, ситуаций, обстоятельств, осмыслений.

И утверждение, что чем выше индивидуальность – тем сильнее отрицательное отношение к субъективизации – это заблуждение. Чем значительней развита духовность, тем сильнее отторжение, но и глубже приятие субъективизации (глобализации, регионализации). И когда процесс останавливается, то он сам становится источником, посылом, тем, что продуцирует новые волны. И процессы субъективизации и отторжения могут возникать и в мыслях и становиться действием. Оценивая все это, всегда нужно учитывать и возраст, и пол, и другие характеристики тех, с кем происходит взаимодействие.

Пропагандистская война

Чем является в таком смысле пропагандистская война? Если пропаганда внутри субъектии – это распространение «активных мыслей для всех» для краткосрочной конституализации субъектии, то пропаганда, ведущаяся в направлении «тела или ума» другой субъектии, – это что-то похожее, но другое.

Инородные «мысли для всех» от другого «ума-тела» будут дезорганизовывать общие мысли в сознаниях «этого тела», то есть тех, кто субъективизирует себя с данной субъектией.

По аналогии, в слабом значении, если «экономика» – это слово для определения процесса производства экономических благ. Но экономическая война – предполагает, что присутствует другая субъектия, и предполагаемое производство благ будет производиться таким образом, чтобы уничтожить чужую субъектию. Или, это о том, как использовать чужие «экономические свойства» для себя.

Так и пропагандистская война – это «распространение активных мыслей для всех» в другое «тело», с целью уничтожения, включения, дезорганизации, подавления… И если война в самом сильном значении – это явление, связанное с распылением в пыль другой субъектии, то война с определенным предикатом указывает именно на способ распыления другого.

Отсюда, пропагандистская, экономическая, обычная, гибридная, культурная, дипломатическая, террористическая, нечестная, превентивная, холодная, горячая и т. п. … войны – это суть одно и то же. И это всегда стремление распылить другого, но по-разному, с разной силой, до разного состояния, «по голове или по печени». Что также будет связанно с наличествующими умениями, присутствующими технологиями, как в мышлении, так и в действии.

4.2. О слабом воздействии

Необходимо предположить упрощенные гипотезы, которые позволят снять предполагаемое отторжение воздействия:

– Слабое воздействие на автономное сознание возможно только в случае, если отсутствует представление о существовании в качестве мышления, и осознании того, что различное как бы действительно-существующее – это только мышление о таком.

– И возможно, что у того, на кого оказывают влияние, отсутствует смысловая рефлексия и доминирует потоковое сознание, только включенность.

– Передаваемое в сигнале может быть каким-то сверхупрощенным, сверхдоступным. Каким-то символическим упрощением в том числе.

– Воздействие может быть сверхмассированным, постоянным повторением, что позволит подавить отторжение, пересилить сопротивление и сломать экономичность, которая отторгает внешнее.

– И все такое из Липпмана не отвергает чего-то изощренного, спонтанного, высокого, и умного. То есть воздействие – это не совсем примитивное или глупое.

– И конкретное воздействие может предполагать сложную конструкцию влияния, изощренную стратегию, или быть частью сверхигры, глобального противостояния.

Неизвестно точно, как существует со-знание, и что такое человек вообще и чем является его интеллект в частности… Все это только гипотезы для стонущего от усталости отдельного присутствующего. Конечно же, можно предположить «черный ящик», но такого недостаточно для работы. И для воздействия бесконечно безразлично, как устроено сознание, тем более оно не «устроено» – это не механизм. Тут главное – понять, что присутствует нечто понимающее, страдающее, чувствующее, думающее…

Нет окончательной или промежуточной модели сознания, а наличествуют только мысли о ментальном и предположения после. И гипотетически можно «взять» мысли, и с помощью них, выделенных затем в конструкт, влиять на конкретное мышление, на другие сознания и на мышление собрания в целом.

Можно предположить, что мысли состоят из слов, понятий, идей…, но, скорее всего, это несущественно для того, кто хочет особым образом изменить объект воздействия. Мысль, понятая в качестве смысловой единицы, или того, что «я вот сейчас понял», или вот «это я передал». Подобная смысловая составляющая может быть объемной, составленной, монолитной, цельной. Ее можно разложить, объединить… В таком может предполагаться конкретная форма, содержание, направленность, замкнутость… Мысль может подразумевать временное и пространственное существование.

И «ментальное» является тем инструментом, который может эту упрощенную мысль проигрывать, но только тогда, когда она для него существует (и произведена, и доставлена), а это и есть суть всей проблемы воздействия. То есть основным в вопросе воздействия является проблема наличия действительного мышления, способного производить «особые мелодии», которые должны, к тому же, соответствовать тому инструменту, на котором они будут затем проиграны.

И предположительно, будут присутствовать «упрощенные мелодии», и нечто «изощренное», и такая изощренность может быть сложнее тех, кто считает себя высокими интеллектуалами, и может и их поворачивать как-то так, по какой-то им непонятной траектории. Ну и обязателен механизм доставки такого…, и, возможно, необходима обратная связь, что предполагается у того же Винера.

Обман другого

Может возникнуть вопрос: а нужно ли обманывать другое сознание? Зачем?

Можно предположить, что воздействие – это обман, но такое утверждение – это примитивное представление о воздействии. А, возможно, воздействие – это предложение взгляда, истины, правды, осмысления, мысли. То есть сознание «видит» мысли, и поэтому воздействие на него – это предложение ему мысли. И такие мысли могут быть совершенно разными – это могут быть великие мысли о запредельном, о последнем предназначении, о том, чего нет и чего никогда не будет. Иногда такие особые мысли могут предполагать другое содержание – это могут быть мысли о себе или о другом, а также мысли о своей субъектии или о чужой.

Сверхничтожная ситуация – это недостаточность понимания у тех, кто говорит от мыслей конкурентной субъектии, и это именно то, когда сознанию предлагается примитивная восхвалительность о собственной субъектии, или наоборот, другие субъектии высмеиваются и представляются в качестве последней грязи. Такой подход фиксирует последние дни той или иной субъектии.

Субъектия, наличествует различными сознаниями, и те сознания, которые как бы более изощренны в некотором смысле, чаще находятся в точках именно производства мыслей от субъектии. Так вот, если дана (по какой-либо причине) установка продуцировать глупость, так как это как бы достаточно легко настраивает тех, кто не изощрен в отношении необходимости получения от них лояльности, а затем и действий в отношении и по отношению. Так вот, такая система ведет к саботажу, вырождению, обособлению и выделению в субъектии разных частей, а после – кризис…

Субъектия, вначале, это всегда процесс движения к мысли. Так как сама субъектия – это мысль, то она и «представляет собой эту мысль», к которой и устремляется отдельное сознание. И если субъектия – это уже не эта мысль, а другая, то это еще тоже субъектия, но уже следующая. Но когда субъектия – это уже не мысль, тогда это конец. Отсюда – а зачем кого-то обманывать? И если обман все же необходим, то это начало конца, это говорит о том, что все очень плохо…

Ясность и фанатизм

Возможно, вера – это способность ясно видеть истину, и такое ясновидение увиденного и становится верой. Такая ясность может предполагать различный отраслевизм в способности применять подобную ясность. Тут можно говорить о поэтической ясности, о математической ясности и других. И это всегда связано с чем-то пережитым, и с той и с этой стороны. И вспыхнувшая ясность увиденного и пережитого может являться чистой мыслью, истиной, в которую можно поверить. И тут могут возникать мысли о том платоновском тождестве таких универсалий, как вера, истина, справедливость, благо…

И где, и в каком фанатизме присутствует ясность? Там наличествуют только убеждения, там нет ничего действительно-увиденного, понятого увиденного, пройденного увиденного, ясно осознанного, то есть нет никакой той ясности, ясности ума, ясности прозрения, ясновидения в его действительном значении. А требование прояснить ясность или предъявить, «как происходит увидение?» – вызывает у любого фанатика страшное раздражение, он не желает обсуждать вопрос, он затыкает рот любому, кто пытается понять, «как происходит увидение ясности?», которая для фанатика является само-очевидностью.

Можно придумать, что существует научная вера, религиозная вера, обыденная вера, но это все упрощения, условности, выдумки. Действительная вера – это всегда способность «ясно видеть» что-то, но чем является «это что-то» на самом деле – это уже нечто другое.

5. Сильное воздействие: расширение представлений об идеологии и пропаганде

Идеология в качестве доктрины и консервация остывающего мышления

Невозможность выявить предмет «дух», понимание бесполезности позитивных разговоров – не отрицает осознания того, что человек существует в качестве чего-то особо-мыслительного, и что мысли управляют человеком, и что некоторые высшие мысли – это то, к чему можно «привязать дух», тот дух, у которого нет никаких оснований, тот дух, который является только гипотезой и который способен на разное, который может забыть любые противоречия ради чего-то другого, например сверхцели. А в итоге могут возникнуть особые периоды, эпохи…

Вместо идеологии всегда присутствует только «доктрина», которая «описывает мир», предлагает остановленную метаконструкцию, которая «останавливает» бывшее активное мышление, а точнее, произошедшие загадочные порывы, прорывы из запредельного и возможно обратно…

То есть присутствие уже-доктрины – это показатель остановки духовных сверхактов. Доктрина – это значительное упрощение бывшего сверхмышления о надежде, мечте, цели, а точнее – это консервация сильного мышления в виде уже-доктрины…

Всегда ставшее, но уже остывшее УЧЕНИЕ подтверждает уже определившееся состояние в другом в способе жизни, в «совокупном бытии», в субъектии, в границах которой и будет происходить жизнь конкретного индивида. В таком будут присутствовать отношения, предметы, продукты…, культуры…, рождения, и после можно будет наблюдать кладбища участников тех событий.

Например, таким положительным учением, такой надеждой в свое время стал либерализм, который возник раньше представлений об идеологии. И в контексте либерального мышления присутствовала определенная мечта об особом будущем человека, о его освобождении и определенном предназначении в качестве творца, о его силе, о нем как об особой ценности, высшей цели, или о гуманизме. И кто-то опять мешает и путается под ногами, возможно – это реакционеры, тираны, сословия, средневековые устои, ну или классы? Но действительной реакцией на такое, в особом значении, можно предположить что-то в качестве «романтизма», в виде «обожествления» природы, которая обязательно посильнее любого позитивного (свихнутого) разума. И преклонение перед ее силою, и о последующем синтезе позитивного слабого человека и всесильной «матери» природы, становится ключевым для мышления особых групп в конце ХIХ века, что прогрессирую и в сегодняшний день через различные «повестки».

«Поздний вариант освобождения» решил стать особым тотальным научным учением о том, как преобразовать, освободить человека от разного сковывающего, а в итоге воспроизвести особое новое общежитие. Но любое позитивистское учение терпит крах…, так как любая попытка создать «положительное учение о духе-мире» – быстро остывает и гибнет. А после неудачи возникает последующая попытка запретить «разговор об основаниях». Но любое учение, не желающее понять свою ограниченность, или слабость по сравнению с присутствующей тотальностью, в итоге превращается в ничтожность…

Сознание человека в каком-то смысле пластично, оно постоянно преобразовывает «нечто непонятное одно» в такое же «не выявляемое другое». Невозможно остановиться и вытянуть незыблемую монаду. Все опять начинает двигаться. И понимание возникает только как итог вот такого скрытого движения сознания, а что в таком случае можно определять в качестве мысли? И «понимая это нечто именно вот так», в каком-то после, можно говорить, что это и есть некий смысл, и так далее. И нужно привыкнуть к такому, нужно понять, что невозможно создать константное явленое здание. Мысль всегда движется. Отсутствие движения – это отсутствие мысли. Те, кто пытается зафиксировать знание, – убивают мысль. Убивают само знание. Учение – это всегда путь, по которому можно провести учащегося. Но когда путь перестает быть мыслью, а становится чем-то другим – исчезает и учение, и мысль.

Любое остывающее мышление и его жрецы движутся по определенной траектории. Вначале вместо мышления возникает схематизм, положительная доктрина. Затем вводится запрет на обсуждение оснований. Налагается запрет на мысли о том, что учение не является единственным мышлением и что доктрина на самом деле ничего не знает действительного о последних основаниях. Ну и, как всегда, присутствующее начинает противоречить такой схеме. В последующем имитация приверженности уже-мертвому учению среди интеллектуалов и правящих, с потаенным желанием завершить погибшее… А после практика, которая может быть в итоге великих порывов духа, и тогда возникнет нечто другое⁶⁷. Но если порывов не будет, а будет только отрицание и ожидание, что практику мышления выделит другой из рядом, то тогда это не новое начало, а это крах, гибель.

Когда мысль гибнет, когда мысль становится словом, а слова становятся формулами, а формулы после произносятся в качестве действительной мысли и, возможно, также того, что существует не как мысль, а как онтореальность, тогда такое немышление – это предвестник завершения. И таким и является мертвое учение, которое состоит из высохших формул. И такие вырванности, которые не могут изобразить мышление, предлагаются в качестве мысли, и дальше снова произносятся, а затем пустота, и провал…

И такой способ умерщвления мышления, учения – тоже может применяться в качестве действенного способа устранения опасного, вредного или для борьбы с кем-то. Но, возможно, такое – это способ имитации, то есть когда служители учения, жрецы культа не желают отдавать власть, но и не могут производить мысль, им приходится делать вид, что их мертвые формулы – это знание, и производство мышления. Конечно, любая действительная формула – это упрощение сложной мысли, но это не остановка мысли, а только ее промежуточный итог для входа в следующий виток размышлений.

Попытка цепляться за слова – это показатель формирующейся схоластики, то есть приближающейся гибели мышления (актов духа). И все попытки вырвать из контекста значительной мысли слова, например «элита», «класс», «правящие», и после определить такое в формулу – это показатель завершения, ну или того, что вырывающий подобное – не все знает о Мышлении, и ему доступно только мышление.

И когда доктрина «тормозит» мысль, такое становится никчемным учением. В последующем для сохранения конструкта жрецы могут имитировать приверженность учению, но постепенно будет происходить и другой процесс, и тут вопрос о новом учении, а также и новой конструкции…

Но, возможно, конкретный заговор интеллектуалов-жрецов-верхов может предполагать совершенно другое значение, нежели это может показаться упрощенному мышлению. То есть в тот момент, когда исчезает надежда, могут возникнуть разные мысли и поиски, которые могут привести к разному, уже давно пройденному и избытому…, запрещенному… И тут может возникнуть скрытое противостояние…, тех, у кого наличествует надежда, и тех, кто решил двинуться в другом направлении… И тут будет предполагаться не некое тезис-антитезис, а нечто совершенно другое, то, что не имеет никакого отношения к упрощению в виде философской диалектики… К тому особому противостоянию, которое возникло на той заре…

И после размышлений всегда возникает нечто, что говорит о том, что любое положительное учение, любая доктрина всегда связана со скрытым «как надо». Но если «связь» исчезла, то явленное учение становится прахом…

Искусство и практика воздействия, но не позитивистская идеология

Многое может быть определено в качестве «инструмента воздействия» на то мышление, которое или есть, или его нет, или за ним, в нем, до него существует бессознательное, или… – это все же только слабая функция мозга. Но в любом случае присутствует мечта или вымысел⁶⁸ о том, что может быть найден универсальный инструмент воздействия. И подобное – это древняя мечта, и на какой заре возникла такая мечта – это не известно…

Слово «идеология» в таком контексте – это понятие, которое якобы обозначает такой инструмент воздействия на мышление. Но кроме указанного слова, и воздействия, могут быть предположены и другие понятия, другие инструменты в том числе. И все будет зависеть конкретно от того, что будет видно там, в качестве объекта воздействия. То есть от того, что будет признано достоверным в гипотезе о том, на кого будут воздействовать. И тут практика и теория могут подразумевать достаточно широкие предположения, но все зависит от того, что из этого разрешено, что приемлемо, а что находится под строжайшим запретом, потому как тот, на кого будут воздействовать сильным способом, будет восприниматься уже не в качестве человека. И кто-то, возможно, обладает монополией на воздействие, а кому-то что-то из этого запрещено… И у кого-то разработана конкретная методология, инструментарий и широкая практика осуществления такого, а у кого-то присутствуют только мысли, что такое может быть.

И многое из подобного как-то работает, то есть воздействие на другой ум, возможно, как-то и происходит, например, через передачу ему и обычных историй, рассказов, мыслей, смыслов, звуков, образов, ну и через различные метаконструкции, ну или что-то другое. Или воздействие осуществляется через язык (мышление) в целом, через все то, что окружает и во что вовлечен этот присутствующий, и через обряды, культ, всеобщие практики включения, через образование, семью…, исторический процесс жизнедеятельности субъектии, через основания, Цель, «как надо», «зачем» и другое. Через особую «связь», которая в основании тоже может присутствовать как гипотеза, хотя и обсуждение такого может быть под запретом…

И прямое воздействие на «мозг», тело, психику – тоже что-то меняет, тут также можно говорить о физическом воздействии, о психотропных веществах и многом другом.

При этом различное, что может быть предположено в качестве бессознательного, тоже предполагает воздействие… И тут могут возникать мысли, что так как за явленным мышлением стоит бессознательное, то нужно создавать нечто, что будет направляться туда, в бессознательное, и с помощью этого можно контролировать сознательное. Тут даже может возникнуть отрасль, теория-практика, например особый психоанализ, который будет работать с этим. И такое «работать» может быть и лечением, и программированием, и внушением, и…, может применяться и для личностного роста, и для рекламы, и для других целей… Тут также могут быть мысли про воздействие на коллективное бессознательное, на толпу,через толпу, через машину пропаганды, массовые СМИ, массовые коммуникации, информационные инструменты, и группы влияния…, и…

Так что же существует точно? Или все присутствующее – это только гипотезы? Но, несмотря ни на что, предметы все же падают на землю, а значит, позитивная истина существует, и значит, что-то – гипотеза, а что-то – все же «есть». И «Я» тоже как-то «есть»! Так как «Я» в своем уме! Но все эти «есть» – они «есть», но о том, что же присутствует на самом деле – это ничего не говорит, никакое здравомыслие никак не позволяет обнаружить основания. И никакие «я мыслю», и это значит это «есть» как «быть» – это ничтожность. И яблоки, падающие на голову, тоже не позволяют обнаружить абсолютные основания.

Но если отринуть все гипотезы, все явленное конкретным разумом, и опять же «обратиться напрямую к мышлению», тогда всплывут только вопросы, вопросы… А в итоге окажется, что это конкретно предположенное – ничего не говорит о самом мышлении, или окажется, что это «вещь в себе», абстракция, выдумка, что-то тотально неизвестное. А с другой стороны – такое же непознаваемое, присутствующее в качестве мировоззренческих конструкций. И все «идеологии», как способы взять под контроль отдельное мышление, окажутся второсортным инструментом, выдумкой, которая как-то работает в виде чего-то, но чего? И все другие выявленные инструменты тоже работают, но почему и как, окончательно – это непонятность…, и в основании этого всего присутствуют только гипотезы, а не нечто более основательное.

И воздействие возможно не только на того, на кого воздействуют или пытаются воздействовать, но и на любую возможную часть, на гипотезу, но также и на того, кто стоит за ней, и на конкретный инструмент воздействия, на структуру, на субъект и субъектию в целом. То есть воздействию подвержена любая сформированная мысль, рассказ, любой, и не только тот, кому рассказывают, но и сам рассказчик. И кто-то может пересматривать гипотезы, или пересматривать рассказы от них, а если тот, кто охраняет те или иные гипотезы, почему-то умственно слаб, тогда и он станет игрушкой в руках тех, кто умеет работать с тонкостями, с тем, что не предполагает никаких явленных оснований… И когда защитник гипотез попробует защищаться на уровне «не пущу» или «запрещаю думать» – ему конец.

При этом любой присутствующий вовлечен в происходящее, в метарассказ, в совокупную историю-происходящее. И такая история, это совокупное включение (но во что и куда? Или в никуда?), в котором он играет (но что значит играет?) какую-то роль…, и такие размышления и являются тем воздействием на него, от которого он не может уйти… И он всегда является «воздействием на это происходящее» в том числе. И все его совокупное бытие (как происходящее с ним) – это и есть его карма, судьба, воплощение, от которого он может уйти только в каком-то сне. Но и то, что с ним происходит – это тоже сон, только наяву, и в этом сне присутствуют свои «грезы», присутствует всякое…, очень реальное…, пока ты в этой реальности…

В итоге, заметив потоки мыслей, можно ощутить туманное в этом всем. То есть все это и любое другое мышление – будет непрочным, производящим только какое-то мышление, и затем следующее, и…, и в нем не будет остановки. Но именно так и происходит мышление…(присутствие).

И возможно, что чем-то из такой волшебной флейты и «мелодией от нее» является: музыка, искусство, литература, философия, наука, высокая культура. Ну, и другое, сложноустроенное, неустроенное, найденное и обнаруженное в том «великом не то».

Специфический рассказ

У любого маразма, у любой адекватности, у любой нормальности наличествуют не только жрецы, но и «обязательным обрядом включения» является «учение», которое всегда научение, то есть это «процесс включения в состояния», и это всегда прохождение через что-то особое, во что вовлекается дух. Но иногда учение – это сумма слов, которые не представляют для духа ничего, что переводит его в особые состояния. Поэтому обязательно-выделяемыми частями учения являются особые словосочетания: образ жизни, каждодневные упражнения, определенное питание, круг общения… То есть научение – это не только прочитанные слова, но это и все остальное, в чем пребывает дух.

Все можно упростить и сказать, что человек знает о происходящем только сумму историй. Каждая история – о чем-то, и что-то произошедшее (после или до) – это рассказанный рассказ. Такие особые рассказы человек слушает всю свою жизнь, это рассказы на различные «темы», на каком-то языке, о каком-то «предмете». Такие истории могут начинаться с начала, с конца, повторяться, обновляться, прекращаться. Истории могут раскрываться, длиться.

Мир вообще как рассказ (история) или как миф. (По Кожеву – непротиворечивый рассказ.) И так как для нас нет «мира вообще», а существует только «мысль», которая и является известным для нас миром, то существует и нечто, что нам неизвестно в каком-то невыявляемом смысле. И под мифом тут не подразумевается «вымышленная реальность», и «реальность» вне видимого мира, и видимая в том числе, для нас – всегда вымышлена. Это не означает, что «чего-то вне мысли нет», оно наличествует, но для нас всегда только как вы-мышление. Такой вот «миф о мире» и является тем, что кто-то «знает о мире», а «что есть тот мир (вне видимости) сам по себе» – это опять такое же вы-мышление при попытке его определить. И возможно, что любой рассказ о мире является истинным в слабом значении для того места, где находится рассказчик, если, опять же, рассказчик не собирается рассказывать то, что будет воспринято после в качестве действительной лжи. Наука, любой миф, все что угодно – это и есть такой особый «непротиворечивый разговор Кожева».

Специфический рассказ является способом включения в затем происходящее. Пришедший сейчас не в курсе всех бывших перипетий, событий, ситуаций, противостояний, заговоров, интриг…, языка, культуры, произошедшего, происходящего… – великой трагедии включения. И поэтому «конкретный метарассказ» – это способ включения в происходящее. И такой рассказ определяет включение, как и включение определяет рассказ, и метарассказ – это глобальный способ получить доступ к тому, что было, есть и будет после того, как пришедший уйдет. Он может стать частью рассказа, может внести в него новую главу или переписать многое. Иногда, пришедший может переписать рассказ настолько, что это уже будет другой рассказ, который все равно как-то связан со старым, но по-новому, возможно, даже через отрицание. Отсюда преемственность, и различные проекции и практики. И действительно, всегда для того, чтобы изобразить новое видение мира – нужно удалить старое. И рассказ может быть способом выключения, манипуляции, обмана… Он может быть использован в качестве средства введения в заблуждение или нового подключения или исключения кого-то.

Почему наличествуют рассказы, которые являются метарассказом для многих? Что можно сказать о метаразговоре? Он происходит на каком-то языке. Разговор ведется «о чем-то». Разговор предполагает структуру, символизм. Разговор не может быть больше того, кто рассказывает или слушает. Разговор равен миру. Разговор равен включению. Является ли разговор обычным рассказом о чем-то. И как тут быть с разными состояниями, явлениями…?

Можно предположить, что существуют истории о различных вещах. И даже о таких, которые объясняют не просто как присутствует отдельный объект, но и как существует весь этот и другой мир. И такие истории могут быть представлены в качестве какого-то «мета». И в такие «мета» включаются все рассказы. То есть даже рассказы как бы об обыденных вещах существуют в той же данности с теми же условиями.

Пройденная История всегда предполагает пост-рассказчика, и пост-рассказ не может быть создан группой. Группа может воспринять чей-то рассказ и пойти его пересказывать, затем появятся те, кто будут его толковать. И последствия таких историй могут быть разными…

И всегда наличествует сильное желание создать «последний рассказ о мире». Или историю, которая бы позволила «понять в себе все и завершить поиски». Но, увы (или к счастью), такое невозможно. Но почему? Акты познающего разума, чувствующего и страдающего существа происходят до самого конца его воления, и заканчивается ли такое после – это тоже загадка. Существо, состоящее из этого тотального воления, горения, страдания; этот вихрь, направленный на все, на что может быть направлено сознание; стремящееся все объять, отрицать, схватить, отпустить… Акты, процессы… Итогом таких волений может становиться рассказ, то есть пережитое, понятое, осознанное, полученное, схваченное… В любом случае, у каждого наличествуют такие рассказы. Подобные истории исчезают и уходят вместе с уходящими… или?

Можно ли в одном предложении или даже в целом рассказе объяснить все? И почему это все ускользает и превращается в конкретный «разговор о предмете»? И почему каждый раз нечто становится сверхважным, и разговор будет происходить именно об этом, а после происходит переключение на другое… А затем никто уже не может понять, чем жили какие-то те вчера, те, кто уже ушел…

История о чем-то может быть рассказана аналогически или математически. И математический рассказ – это только аналогия. Любая схема, таблица, метафора или художественный образ – все это аналогия. Аналогия как способ осмысления чего-то через систему знаков, которые содержат смысл, который раскрывается через прочтение.

Присутствуют различные истории, но иногда некоторые истории становятся почему-то более важными, нежели другие. Истории могут быть записаны, могут передаваться по-другому. Могут быть «визуализированы». Рассказ о мире – это не только история о внешнем, о глобальном, о совокупном и тотальном.

Действительное мышление и процесс после

Там, где наличествует мысль, после присутствует живой рассказ и рассказчик. И если такого активного нет, и если то, что вчера было активным – уже сегодня невозможно действительно проиграть с помощью ума, тогда это просто набор ничего не означающих слов или чего-то другого. И не каждое сознание может воспроизвести ту или иную «музыку», или, возможно, сейчас не тот настрой, или не та пора жизни, или вообще нет интереса к таковому или другому проигрыванию.

Сильное мышление (и другое) предположительно можно свести к сильным рассказам о чем-то. Такие рассказы будут волновать душу и заставлять включаться в прослушивание, услышивание и даже потом в пересказывание или сочинение самим таких же историй. Но когда отсутствует активное воспроизводство, а после – и воспроизведение, тогда отсутствует действительный процесс, который не является тем, что можно определить понятиями «идеология» или «пропаганда» – это иное происходящее…

Сильные рассказы отличаются от других тем, что их направленностью-содержательностью может быть что угодно. При этом сам рассказчик становится тем, что пытаются понять в формате такого разговора. И для такой свободной рефлексии нет запретов, нет ограничений… Все доступно и открыто для интеллекта, который способен воспринять такое. И все ограничения – это только ограничения активного.

И то, что было действительным, – становится бессмысленным. А те, кто могут что-то воспроизвести, обращают внимание на другое, и старое становится мертвым в этот раз, но в последующем все может быть…

Поэтому важен только «сильный интерес к чему-то…» А станет ли это интересно другим – это неважно. И, возможно, другие, сегодня, и не желают заниматься таким воспроизводством-мышлением, а желают только потреблять нечто из произведенного кем-то ранее.

Воздействие на бессознательное и ответ от него

Предположив наличие сознательного (того, что проявляется), а также загадочного и запредельного в каждом, можно, накопив знание о таком, попытаться воздействовать на него (для вещных целей, целей манипуляции, целей игры).

И воздействие может приобретать массовый и массированный характер. Может становиться чем-то значительным, масштабным и служить конкретным лицам, группам, субъектиям. Может предполагать полное разрушение того, на кого воздействуют, или будет стремиться вынудить его к чему-то.

Но в этом всегда кроется кое-что, что не желают учитывать «архитекторы». Можно догадываться, что сознательное, по которому наносятся удары, и скрытое, бессознательное от него, а после и «то, что за этим всем», может неожиданно ответить тому, кто пытается его разрушить или изменить. И даже не через этого, на кого воздействуют, а по-другому, и такое проявится в воздействователе через те механизмы и каналы, понять которые обычным способом нет возможности. И можно утверждать, что «цель оправдывает средства», но возможно после возникнет неожиданный ответ.

И оно – это скрытое – может нанести неожиданный удар по тому, кто пытается «плевать в колодец»⁶⁹. И скрытое – это не причинное-сущее-тут, а это что-то находящееся в другом порядке бытия. Бессознательное обладает значительной «инерцией и массой», что позволяет ему как-то стабилизироваться, и не отвечать до поры до времени.

5.1. Воздействие в качестве процесса включения

Обряды включения как способ преодоления неадекватности – или производства нормальности

Реальность никогда не определена окончательно, все зыбко и никем не установлено, но все как-то существует. Возможно при этом, что всегда присутствуют те, кто направляют процесс, причем не всегда сознательно, а просто повторяя из поколения в поколение обряды, похожие действия, нечто, что позволяет включать в происходящее всех новоприбывших. И всегда извне кажется, что все «обряды нормальности» – бесполезны, бессмысленны.

Существует предположение, что все обряды включения – это обязательно особый фарс. Но а как же без них? Как же оставаться нормальным в этой ненормальности? И присутствует только одно решение, а это именно – воспроизводить уже-нормальность⁷⁰, при этом не важно, что из «вне» такая нормальность будет всегда казаться маразмом. Любой присутствующий маразм – это маразм именно этого включения, а у постороннего наблюдателя будет присутствовать его неадекватность включения, по сравнению с которой эта нормальность тоже кажется другим маразмом.

Итак, возможно, нормальность, в остановленном значении, отсутствует во всех случаях, всегда присутствует только «нормальность включения включенного в процесс» как бы «куда-то»⁷¹. И такой процесс включения во включение создает ощущение здравости. Но здравость – это только ощущение… и для нее нет других оснований, кроме процесса…, а вне его – это вывих, сумасбродство, безумие.

И любое желание сообщить себе и миру, что найден способ жить вне маразма – это маразм, так как это только очередной процесс-в-бреду, и возможно, что он будет отличаться от предыдущих только тем, что он будет другой. И, возможно, у маразма присутствует цель, и, возможно, существует эволюция сменяемых маразмов, но маразм остается прежним, и изменяется что-то другое?

Включение в сущность – это и традиция, и ритуал. То есть нет ничего, нет сущности. И как существует такая сущность-общность – это загадка. Но включение – это процесс. Для участия в процессе необходим ритуал или определенная сумма действий, из которых состоит процесс. Образование – это включение себя в сущность, и это и есть обязательная внешняя субъективизация. Образование не предполагает получения знания, знание-не-знание – это индивидуальные способности и желания каждого участника. Сумма включенности – это изучение «суммы» через ритуал. И такая сумма включенности – становится в последующем традицией. И только тот, кто пройдет и будет проходить ритуал, и будет знать традицию, будет ей следовать, будет частью сущности, будет субъективизироваться, будет таким, как и те, кто были до него… С этим конфуцианство, конечно же, сродни масонству, и в обоих случаях присутствует обязательная требовательность к глубокому изучению традиции через ритуал, а ритуал – это способ включения туда в очередное это… («Феномен масонства», Пятигорский).

Но и любая сильная субъективизация предполагает включения себя не только через духовное соотнесение, на которое способны только немногие, чаще всего, первые или те, кто хочет окончательно проникнуть в ту или иную сумму понятого, предложенного. То есть «образование, и есть то включение» – это для обыденности, или того, где нет необходимости глубоко показывать саму сущность того, куда будет происходить субъективизация, требует участия в процессе, осуществления ритуальных действий, что и будет предполагать узнавание традиции, а точнее, субъективизации себя с этим.

Но иногда особый возраст участника, его способности, степень, или «другое время», в котором уже забыты основы и первопричины – не предполагают интеллектуальной субъективизации. В таком случае присутствует выбор или отвергнуть, или включаться, но, допустим, в конфуцианстве (скорее всего, после долгих проб и ошибок) стало обязательным именно участие в ритуале, а осознание предполагается в последующем после определенной «зрелости».

Когда ритуал становится внешней процедурой, тогда и субъективизация становится непонятой для…, а после происходит остывание, усталость от…, и отрицание. И изначальная декларация того, что «там» наличествует только «это», и если «это» не устраивает, тогда все свободны и на выход, и тогда в таком случае возможно длительное существование подобного в качестве особого обряда. И тогда «ритуал включения» становится и целью, и формой субъективизации. И подобная форма может существовать безмерно долго, но она обязана лояльно относиться к другим субъективизациям, то есть не требовать тотальности, не исключать мыслительные поиски. А наоборот, предлагать путешествовать в произвольном направлении, при этом «предоставлять включенным нечто такое», чего не предлагают другие субъективизации, то есть она должна полностью разрешать любую индивидуальность в контексте субъективизации.

И такая специфическая субъективизация разрешает индивидуализацию, но требует соблюдения формы ритуала, который позволяет ощутить себя частью сущности, но и не ограничивает другую свободу. И такое «строительство себя» для тех, кто ненавидит включенность, но хочет быть включенным – это значительное предложение «свободности и субъективизации одновременно».

Но вопрос о том, «а что участник получает, кроме такой бесполезной свободы? творчества», и само желание получить «нечто большее», чем вот только «такую никчемную, но свободу» – это идиотизм неофитов, которых всегда гонят в шею из собрания особо-свободных. Подобное присутствует в любом сильном включении. То есть каждый, кто пришел не ради того, чтобы получить то, что «предлагается непосредственно», или «получить предложение практики включения», которая в каждом случае предполагает особую коннотацию, и чаще всего это – «смотри и применяй – если имеешь чем», конечно же, будет и разочарован, и не принят на верхних этажах, и иногда не только не принят, но и полностью исключен⁷². Но именно так и работают наивысшие способы субъективизации.

Образование и процесс включения

Действительное образование не ставит для себя задачу предоставить схематические знания, и это не создание функционального робота-автомата. Образование – это ритуал включения в субъектию.

Не важно, что будет изучено – это важно в целом. Важен результат, а результат – это прохождение через систему обрядов, которые включают в общность. А знания, техники, практики… и другое, что будет усвоено или не усвоено – это побочный продукт при прохождении через ритуальные действа.

Действительное образование – это специфическая технология, применяемая для воспроизводства субъекта, и все является «технологией для», и экономика, и техника… Так устроен субъект. Все для него – это «метод и технология для него». И страдания по поводу того, что кого-то чему-то не научили – это слабость. Научить никого ничему нельзя. Можно только пройти через определенные «коридоры», а что осознает путешественник в итоге – это уже что-то совершенно другое.

Знания – это результат сверхработы над собой, напряженные тренировки себя. Прибывшего можно включать в общность, предоставить ему механизм узнавания «особого языка», но узнать в путешествии что-то сверхзначительное – это самостоятельный труд, но и удача в виде определенных условий, ну и другое непонятное в том числе.

Угасающие жрецы. Сознательные (бессознательные) служители культа «мыслей для слабоумных»

Всегда существуют те, кто рассказывает истории о мире, и те, кто пересказывает их и толкует. И отдельный представитель не может «не обладать историями», которые и являются «миром». И такое, соответственно, требует тех, кто будет рассказывать сильные истории. Отсюда, у любого маразма наличествуют жрецы и те, кто бредет в этом маразме вместе с жрецами, но присутствовали и те, кто стоял до жрецов и нащупал эту тропинку нормальности…

И в этом кажется известным только то, что без маразма быть невозможно… И маразм – это нормальность, и наоборот. И дело тут не в относительности, а в том состоянии «в процессе», «в бреду», «в куда-то», во всем том, чем является пребывание тут. И это «куда-то» определено в рассказ, и рассказ о таком рассказе – его кто-то определил, кто-то вытянул его из какого-то небытия. А после будут наличествовать и те, кто готов продолжать повествование…

Создай общество в пределах космического корабля, где присутствует сумма отсеков и рубка управления, научи собрание различным языкам⁷³, и обязательно лиши возможности понимать замысел корабля, а в итоге воссоздай абсолютно управляемую, но деградирующую систему⁷⁴. Такое сообщество навсегда перестанет возмущаться – это «вавилонская башня», это говорящий скот, различные группы обслуживания и элита. Система такого «образования» предполагает отсутствие системности и целостности. Ребенка в такой системе будут «калечить» на первоначальном этапе, и такой «член» общества навсегда останется безвреден, но и бесполезен в итоге, это ситуация, когда книги по особой «математике» присутствуют, а понимать их некому. В таком смысле можно через узлы передачи мысли создать очередную «культуру мозаики»; «отрезать» вкус, одевать в бесплатные робы… Но также и обеспечивать картонным съемным жильем, денежным пособием, дешевой техникой, бесплатной синтетической едой, от которой человек превращается в… И эти «простые» люди (отрезанные от смысла, высоких идей, от странного мышления) – будут абсолютно безвредны⁷⁵. И во всем этом будет присутствовать инструментальная фрагментарность, и в качестве инструмента организации социального расслоения, и итоговой манипуляции.

Иногда «служители мыслей субъектии», такое случается в определенных фазах субъективизации, считают, что слабоумие, или утилизация в сознании не-основных мыслей – это основная цель существования такого. И если разучить сознание воспроизводить «ненужные» мысли, тогда наступит царство благоденствия «для»? А после утилизации отдельные сознания смогут усиленно служить в качестве тела для участия в процессах, или будут просто отброшены… Но такие «здравые» мысли, воспроизводят всеобщее слабоумие, а в перспективе – это конец для всех включенных. И завершение ожидает не только тело – те правящие, которые думают, что они смогут не оказаться в данной парадигме, глубоко заблуждаются. Они не избегнут смысловой, а после и другой деградации; они измажутся и перестанут что-либо понимать первыми…

Субъект – это всегда мысль, это не доска, не стул, не стол (как иногда сложно понять эту простую мысль, но она корень всего). Мысль – это не предмет. Запретить мысль, опредметить мысль – это завершить мышление. А дух – это, возможно, не только это, но от мысли там много. И запретить мысль – это означает уничтожить адекватное присутствие, или со-знание, само-сознание… А дальше что? А дальше – только конец… Если мысль – это доска, то как можно верить в доску?⁷⁶ А можно ли верить в мысль? Конечно, можно верить и в доску, и в мысль, но при этом Кантовское «реальное существование» не наступает вместе с этим никак. И те слабоумные, которые пытаются жить с таким «реальным существованием», уже, возможно, не в сознании, и это какая-то другая форма присутствия…

Итак, мышление нужно не запрещать или утилизировать как-то по-другому. Основная функция «служителей основных мыслей» – это не запрет неправильных мыслей, а это производство собственного мышления, а после сохранение, повторение того, что завтра будет захватывать умы, создавая грандиозные ритмы колебаний духа. Но при отсутствии производства возможен минимум – «культ бывших мыслей», и такое это примитив, но затухание может стать завтра началом следующего рывка.

Когда «служители основных мыслей» сами становятся слабоумными, им приходится имитировать мышление. Им приходится жить с тем, что наличествует, и такая жизнь – это особое зрелище, но такое присутствие тоже иногда имеет место быть… Но а что дальше?.. И такое «дальше» можно осмыслять, осмыслять…

Какие мысли для субъекта являются «правильными»?

В упрощенном значении, это все те мысли, которые позволяют «субъекту быть». И гипотетически все то, что ведет к расслабленности, к отрицанию бытия – это для субъекта не будет являться «правильным мышлением». Но и такое утверждение может быть ошибкой с точки зрения того, что «никто не знает последнего замысла». И, возможно, «происходящий замысел» может предполагать различное понимание, исполнение и другое, но выбирать чаще всего не приходится. И за многое приходится платить после, и плата (чаще всего) – это гибель субъектии, и субъекта в том числе.

Ты не должен «думать неправильно!» – ты должен «думать правильно!».

Присутствуют «служители правильных мыслей», тех, которые направляют всю массу субъектии в нужном направлении. Но если ты думаешь не так, то и субъектия не так уверенно движется в нужном направлении. Поэтому любые мысли вне «правильного» русла ухудшают «скорость» движения «к» чему-то…. Но «к» какому «чему-то»? А если его нет, даже этого «к», даже без того, что после этого «к»? А если даже слабый намек на «к» – это глобальная крамола? А если что-то до такого «к»? А если нет, то кто эти «служители»?

И тех, кто против «основных» мыслей субъектии, можно квалифицировать как бесполезных «для», или как противников. Но наличествуют еще и те, кто сознательно служит другому… А существуют и те, кто знает, что субъектия – это вначале только мысль, но кто знает, чем является такая мысль в действительности? А если знает, но молчит?

– И если наступило особое непростое время, то любая «лень» или даже «непонимание» – это все в пользу.

– Но бывают и другие времена, когда не все так жестко.

– Но случаются и совершенно особые времена, когда усталость утомляет даже мышление служителей, и они сами уже не знают, чем являются «основные мысли» (но тех, кто против даже каких-то продуцируемых «слабых мыслей» – ничего хорошего все же не ожидает). И иногда особая усталость становится всеобщим слабоумием, превращая все в вялость, дряблость. И как в такие времена с этикой, гуманизмом? И всегда в последние времена можно все отрицать, утверждая, что «особых мыслей» – нет; и каждый может думать, как хочет; и никто никому ничего не должен; но каждый должен «им» всем…, всем, чем он владеет… Но кто эти загадочные «они» в последние времена? И что после всего этого?

Служение и «основные мысли»

– И если ты не будешь служить «правильным» мыслям субъектии, то субъектия погибнет, и ты вместе с ней, и другие тоже. И твое само-существование не предполагает никакого смысла…, но почему? Причины и последствия тут могут быть разные, но все они имеют право быть осмыслены, а затем и будут исполнены…, и любое желание себя исключить – это только гипотеза…

– Но кто сказал, что те мысли субъектии, которые сейчас воспроизводят служители в качестве «основных» или жизненно важных для выживания, развития… – являются таковыми? Возможно, они толкают и двигают субъектию не туда? И подобное иногда можно обсуждать, но только иногда…

– И всегда важным является вопрос «общего дела» и «общего блага». То есть если субъектия – это не общий плод, а только часть воли группы, то почему другие обязаны быть частью такого потопа? И кто из живых знает последнее предназначение? И поэтому кто смеет утверждать, что «он точно знает, как и что действительно необходимо»? И такое обсуждение, такой вопрос, такое сверхсомнение – всегда будет открытым состоянием…, но не всегда… разрешенным, но если оно будет сверхподавленным, а после что-то надломится, то…

– А вопросы собственного субъекта, сознания, собственных мыслей, собственных желаний, собственных «Я»? А после … святых мест, священных дел, святых дат, ну и детей, собственности, всего моего субъективного и субъективизированного, и всей субъективизации после – это все сверхважно для каждого. Поэтому вопрос общего-частного и частной субъективизации с общим – это всегда сверхважно. Но совпадает ли такое с современными присутствующими «основными мыслями» субъектии?

– А как же с тем, что находится вне такового вообще? О «той стороне»?

И в чем же суть этого всего? Хорошо или плохо «не следовать основным мыслям субъектии», на которые указывают нынешние служители основных мыслей? Возможно, и не то, и не другое. И возможно, что в каждом конкретном случае все это будет предполагать конкретную реализацию, и через осмысление, и через какое-то отрицание происходящего, и через какое-то принятие в случае понимания таких мыслей в качестве «действительно основных». И тут, конечно же, нужно помнить, что всегда рядом присутствуют и другие формы принуждения, и … в том числе.

И действительное после, и в каждом конкретном случае – все это будет реализовано через конкретный уникальный случай исторического существования. Который уже снова никогда не повторится в этом происходящем – возможно, в каком-то ином, но не в этом. И те, кто пишут действительную историю, всегда очень остро ощущают это нечто «записанное именно вот так».

О принуждении к «велосипеду»

Там, где включение жестко само по себе и такое связано с некими внешними факторами принуждения, то в таком случае можно предположить о том, что нет необходимости «жестко привязываться к педалям велосипеда». И в таком включении присутствует упрощенный выбор: либо ты «крутишь педали», либо ты перестаешь быть. Это также ведет и к последующим представлениям о том, что такой «велосипед» – это особый механизм, не требующий принуждения к включению, и поэтому к такой велосипедной практике нет жесткого принуждения, и принуждение возникает как внутренний фактор, как «быть или не быть».

В тех включениях, где нет жесткого «быть или не быть», или там, где присутствуют различные значительные «пространства», и поэтому в них привязать к «велосипеду» достаточно проблематично – крутящий педали может крутить или не крутить, и он не перестанет быть после отказа производить такое. Поэтому принуждение к велосипедному ритму тут будет иметь другие основания. Такие практики не дают сенсуалистического материала «о том, что есть». Это как и «метод» Декарта, который не дает никакой содержательной части. Такие практики только раскрывают глаза на некоторые вещи, но это не фактаж «практических» знаний, и многое из такого велосипедного присутствия наличествует в нас всегда, но это как-то незаметно проходит рядом…

Каждая субъектия требует любви. Любовь к лесу, пространству, слову, мысли…, времени. Сознание может полюбить и возненавидеть все – все что захочет, любую мысль! Или каждое сознание может устремиться в своем желании обнять и полюбить молекулы, звезды, кристаллы и другие слова, с которыми оно возжелает воссоединиться. Каждая такая любовь может предполагать разную форму и переходить в различные состояния. С точки зрения не-любящего сознания, любовь к столу, стулу, стене, или к мысли, слову – это почти глупость. Но никакая субъектия не может жить без такого особого состояния. Придумано множество слов для обозначения различных форм любви. Но каждое из них обозначает не просто слово – это определенное состояние. Находясь в таком состоянии, сознание испытывает ощущение своего состояния. И сам «как бы предмет», на который направлена любовь, становится «особой мыслью». Сам «как бы объект» уже взят сознанием и «отделен от себя в мысли».

Служители «основных мыслей субъектии» просят от своих подопечных обязательного возникновения у них «ощущения» в отношении мысли-субъектии. И когда сознание не может и не хочет испытывать определенное ощущение, тогда это вызывает определенное раздражение.

Обязано или нет сознание ощущать такое в отношении субъектии? Это очень странный вопрос. Сознание включено в поток, поэтому мысли про то, что оно может быть не включено – это странное состояние. Чаще всего подобные вопросы не должны возникать. Сознание – часть субъектии, и если оно исключается по каким-либо причинам, то это вызывает дискомфорт, который требует обязательного включения в другой поток. Требование не может быть абсолютным, сознание может взять и выключать свое участие через отшельничество, аскетизм, но это не абсолютное исключение.

Переключающиеся из потока в поток чаще всего даже не замечают промежуточных состояний и не могут вспомнить о прошлом включении. Хотя «тоска» будет присутствовать в любом случае, тем более, если новое включение также будет связано с переходом на «другую грамматику» и другие условия – это касается и перехода из микровключений и других странных глобальных вещей для отдельного сознания.

Примечания

1

Возможно, мы как-то присутствуем где-то еще или как-то еще, но мы ничего об этом не знаем (Дж. Бруно)?

(обратно)

2

И все великие тексты – они об этом.

(обратно)

3

«Политика»

(обратно)

4

Что это?

(обратно)

5

И такое предположение – это то, как существует каждый конкретно присутствующий?

(обратно)

6

Это может быть какая-то схема такого понимания.

(обратно)

7

Философия в качестве идеологии – то есть это ложное мышление. Философия как служанка жрецов, богословов, теологии, партии, части, группы, власти… Это ложная доктрина, для оправдания надуманных тезисов, с помощью слабых рациональных построений, причем именно рациональных, тут мышление сводится к рацио.

(обратно)

8

Как Хабермас.

(обратно)

9

А не само происходящее, то есть только «взгляд» на происходящее.

(обратно)

10

К такому решению пришел позитивизм.

(обратно)

11

Таким являлось решение логического позитивизма.

(обратно)

12

И тут нужно изучить литературу, в которой раскрыт итог логического позитивизма.

(обратно)

13

Нужно «точно» определить понятия.

(обратно)

14

Думать тут в тотальном значении, то есть думать = быть, или ощущать, действовать, присутствовать, страдать, решать, любить, ненавидеть, созидать…

(обратно)

15

Что по этому поводу могут рассказать последователи Игнатия, или некоего Рудольфа, или…?

(обратно)

16

Возможно, христианское вероучение говорит именно об этом?

(обратно)

17

Положительная.

(обратно)

18

Оставаясь, с другой стороны, тоже «вещью в себе».

(обратно)

19

Или отсюда, тут не про то, что находится вне этого бытия, с этим все сложнее.

(обратно)

20

Сложно поверить, но иногда запрет может являться каким-то забыванием сообщать нечто «то» кому-то.

(обратно)

21

Слабое тождество бытия и мышления… «объективный идеализм».

(обратно)

22

Чем и занимаются «гуманитарные науки», в которые включена такая «наука», как философия.

(обратно)

23

Парменид… Аристотель… Аквинский… Гегель…

(обратно)

24

Пифагор… Платон…

(обратно)

25

Загадочная симметрия именно той-этой стороны, а не так, как понимается такое в примитивном значении.

(обратно)

26

А если не выделять что-то, а понимать, что такое наличествует как некая не различенная происходящая совокупная целостная музыка бытия, и выделение в ней динозавров, факторов или другого – это слабое зрение? То есть это какой-то выделенческий примитив, который, конечно, может быть, и он, конечно же, может присутствовать, но это все, опять же, только упрощизм, который об этом хочет постоянно забыть и утвердить себя в качестве сверхзрения, но… затем опять катастрофа такого мышления…

(обратно)

27

И что есть вот такая «технология выявления»? Это, увы, загадка, и по такому поводу наличествуют только какие-то предположения.

(обратно)

28

Что-то из работ Шопенгауэра.

(обратно)

29

В некоторых восточных учениях присутствует мысль, что нет никакого акта действительного исключения, а точнее, достижение его – это наивысшая цель того, кто существует только как включенность.

(обратно)

30

Окружает?

(обратно)

31

Такое не распространяется на тех, кто «ушел от включения» как Заратустра у Ницше, или любая подобная действительность исключения…

(обратно)

32

В «Записках о Галльской войне» существуют упоминания о специфическом мышлении кельтов.

(обратно)

33

И мир тут не данность и не проекция – это просто нечто, что присутствует, но что нельзя спроецировать или охватить, «о таком можно только что-то сказать». Тут можно думать о различных мыслях Спинозы, или «мирах» Дж. Бруно…

(обратно)

34

Запах эпохи, запах ситуаций, запах присутствовавшего…

(обратно)

35

Активная экзистенция предполагаемая в экзистенциализме.

(обратно)

36

Акт Аквинского.

(обратно)

37

Философском боге, или Культе Верховного Существа Робеспьера.

(обратно)

38

Движение к какому-то гнозису, противопоставления «начал».

(обратно)

39

Бхагавадгите.

(обратно)

40

Действительную, истинную, последнюю? И это в определенном смысле слабый вопрос.

(обратно)

41

Не то, не то, не то…

(обратно)

42

Свое или чужое?

(обратно)

43

Свое или чужое?

(обратно)

44

А что есть неявная?

(обратно)

45

Любой аристотелизм, любое положительное учение, любая положительная негативная метафизика…

(обратно)

46

Мышление с большой буквы или что-то более непонятное за ним.

(обратно)

47

Мысли про то, что «как же ты себя сам будешь есть?», достаточно слабы. Дело в том, что человек – существо странное, и он может позволить себе любую глупость, все что угодно…, любое самоубийство… себя как человека.

(обратно)

48

«О, благодать».

(обратно)

49

Только предположить на уровне состояний, а не достоверного знания…

(обратно)

50

Допустим, Лествица?

(обратно)

51

И архетип за этим.

(обратно)

52

Их много, это, например, точки, когда какое-то включение теряет какую-то значительность своих включенных.

(обратно)

53

Веру в СВЯЗЬ, ощущение СВЯЗИ, знание СВЯЗИ…

(обратно)

54

Ты не знаешь, что тебя убьет, поэтому беспокоиться об этом все равно бесполезно…, но это не отменяет того, что беспокойство будет присутствовать…, и, возможно, тоже будет влиять на это происходящее…

(обратно)

55

Допустим, Вергилием?

(обратно)

56

Допустим, Песах.

(обратно)

57

Как изменять? Должен быть эталон, на который нужно равняться, но что это?

(обратно)

58

Нужную для кого?

(обратно)

59

И если разрешен, то такое вмешательство разрешено только тем…, и от лица Его.

(обратно)

60

Почему все так обрадовались Декартовскому «мыслю = существую, существую = мыслю»? Причем в его «Методе» – это не главное, так почему же такое определили быть основным? Возможно, там присутствует разговор о неких медитациях, и «такие состояния» в каком-то смысле и определяют весь его разговор…, а не «мыслю…».

(обратно)class='book'>61 Но Кант в «Критике» показывает, почему такое не работает, и почему тот, кому все дано как мышление, не может выделить это мышление.

(обратно)

62

И что в таком из мечтаний Платона или Хаксли?

(обратно)

63

Допустим, «Тавистокский институт человеческих отношений», «Институт Санта-Фе», и др.

(обратно)

64

Или даже не догадывается о таком.

(обратно)

65

Может быть, существует коллективное бессознательное – может быть…

(обратно)

66

Актуальных тем на сегодня, и тут может быть что-то совершенно иное.

(обратно)

67

История, о которой, например, говорил Гегель.

(обратно)

68

Что не отвергает практику, которая основана на гипотезе, а гипотеза основана на особом мышлении…, способности к такому мышлении, умению так мыслить, мыслить в потоке включения отключения, мыслить в точке отсутствия оснований.

(обратно)

69

И при чем тут «Грааль»?

(обратно)

70

Неадекватность.

(обратно)

71

Любое куда-то так же действительно, как и все остальное, что присутствует в нормальности.

(обратно)

72

Мысли, взятые из лекций Пятигорского «о буддизме».

(обратно)

73

Разному видению.

(обратно)

74

«Пасынки вселенной» Р. Хайнлайна, и любая вырождающаяся субъектия в конце своего пути.

(обратно)

75

Зиновьев А.А. «Глобальный человейник».

(обратно)

76

У Гегеля «рассуждения об идолах» в его «Философии религии».

(обратно)

Оглавление

1. Бесполезные разговоры о благе и теория адекватности

  Свободно мыслить, сила мышления, производство мышления

  Борьба с мышлением, чужое мышление, отсутствие мышления

2. Метаконструкции и их ограниченность

  Замечания и вопросы без ответов

  Необходимость метаконструкций

  Различные миры и соотношение миров

  Ограниченность миров и итоговые рассуждения без ответа

  Метамышление: бесполезность и наличность

2.1. Невозможность обнаружить основания в присутствующем (сущем). Бесполезность науки в вопросах поиска оснований

  Предположение позитивных оснований

  Абстрактное «развитие» в качестве основания

  Позитивная свобода

  Проблема включенности

  «Первопричина» в качестве положительного основания и как фактор развития

3. Необходимость оснований, или того, ради чего стоит жить

  Древние традиции связи и «великое не то»

  Неизвестность как основание и соприсутствующее ему тотальное завершение, самоуничтожение…

3.1. Сверхцель в качестве основания

  Что может быть взято в качестве сверхцели?

3.2. Прорыв оттуда

  Надежда, вера и любовь – и предопределенность

  Другой в качестве Цели

3.3. Сильная связь

  Связь как основание и служение

  Действительно-произошедшее в качестве основания и сверхсвязывания

4. Идеология в качестве волшебной флейты

  Итоговый кризис позитивистской идеологии

4.1. Пропаганда и краткосрочная конституализация

  Пропагандистская война

4.2. О слабом воздействии

  Обман другого

  Ясность и фанатизм

5. Сильное воздействие: расширение представлений об идеологии и пропаганде

  Идеология в качестве доктрины и консервация остывающего мышления

  Искусство и практика воздействия, но не позитивистская идеология

  Специфический рассказ

  Действительное мышление и процесс после

  Воздействие на бессознательное и ответ от него

5.1. Воздействие в качестве процесса включения

  Обряды включения как способ преодоления неадекватности – или производства нормальности

  Образование и процесс включения

  Угасающие жрецы. Сознательные (бессознательные) служители культа «мыслей для слабоумных»

  Какие мысли для субъекта являются «правильными»?

  Служение и «основные мысли»

  О принуждении к «велосипеду»

*** Примечания ***