Вадим Кучеренко
Времена жизни
ВРЕМЕНА ЖИЗНИ
Действующие лица:
Голос за сценой,
Месяцы года: Январь, Февраль, Март, Апрель, Май, Июнь, Июль, Август, Сентябрь, Октябрь, Ноябрь, Декабрь.
Сцена, в убранстве которой причудливо сочетаются разные исторические эпохи и времена года. В глубине сцены располагается ряд кресел наподобие царских тронов, в которые садятся месяцы после того, как заканчивается их жизнеописание.
Голос за сценой.
О, зритель, будь великодушен,
И автора не осуждай.
Он к прозе жизни равнодушен.
Ты пониманием воздай.
Рассудка голосу не вняв,
Он в м
есяцах изобразил нас с вами,
За образец Природу взяв.
А вышло ль, нет – судите сами.
На сцену выходит Январь. Он в костюме воина, обвешен оружием. Жесты его решительны и резки.
Голос за сценой.
Итак, Январь – всему начало…
Январь.
Январь крыла свои раскинул,
И Землю морок обуял,
И здравый смысл ее покинул,
И власть Январь над нею взял.
Покорная, безвольно сникнув,
В его объятиях лежит,
И, к ледяной груди приникнув,
Биенье сердца сторожит.
Но не дождаться крови тока,
Гласит проклятие времен,
Пока над царствами Востока
Витает насланный им сон.
Грифон и мрак Январь зачали,
Ему в наследство передав
Чем страх в народ они вселяли:
Ужасный вид, свирепый нрав.
Его никто не обуздает.
Кровь в жилах стынет у врагов,
Когда ветрами он терзает,
И кружит вьюгой средь снегов.
Бесстрашный воин, злой любовник,
Январь мог миром овладеть.
Но безысходность – вот виновник,
Что предпочел он умереть.
Убит Январь был той, что в жены,
Чтоб род продлить, он силой взял.
Своей же лютостью сраженный,
Он с облегченьем смерть принял.
Январь уходит в глубину сцены и занимает самое крайнее, от зрителей слева, кресло-трон. На сцену стремительно выходит Февраль. На нем костюм наподобие того, что носит Арлекино – наполовину черный, наполовину белый.
Голос за сценой.
Спешит, спешит изменчивый Февраль…
Февраль.
Февраль был сущий вертопрах,
Гроза мужей, жен соблазнитель,
Не ведая про божий страх,
Он сеял зло, как Искуситель.
Непостоянный грозный нрав
Подспорьем был душе холодной,
Жестоких каждый день забав
Искал он, будто вепрь голодный.
То деве голову вскружит
И, обесчестив, вмиг забудет.
А там дуэль, и сталь звенит, -
Кровавою развязка будет, -
А он с усмешкою дерзит,
Клянется, что виною – черти,
Смеясь, дерется и разит
Без жалости – в угоду смерти.
Но если б кто его глаза
В минуты эти бы увидел,
То понял бы, что не со зла
Он убивал и ненавидел.
Пресытившись любовью, честью,
Февраль убого жил, скучая.
Пустую жизнь кровавой местью,
Молитвой словно, освящая.
Любовниц и врагов армада
Не оживляла чувств волненьем.
Ему б остановиться надо
И пробудить себя сомненьем,
Покаяться, уйти в монахи,
Поститься день, молиться ночь…
Но смертной скуке скучны страхи,
Душевный сон не превозмочь.
Так жил он, тихо затухая,
Привычно разжигая страсть,
И умер, сам не понимая,
Что уж давно сумел пропасть.
Февраль уходит в глубину сцены и садится по правую руку от Января. На сцену, красиво ступая и любуясь на себя в зеркало, которое он держит в руке, выходит Март. Он в нарядной одежде, но к поясу у него прикреплена шпага.
Голос за сценой.
Нельзя не восхищаться Мартом…
Март.
Март прекрасен на диво с рожденья,
И сумел очень скоро понять,
Что в жестоких, кровавых сраженьях
Проку нет, коли есть что терять.
Слава – дым, а рубцы не украсят
Лик его неземной красоты;
Только женщины дни его скрасят,
Отвлекут от мирской суеты.
Так, отвергнув ристалище, выбрал
Март альков и любовный дурман.
Марса с корнем из сердца он вырвал
И Ахилла младого вселил за обман.
Отрекаясь от родичей праха,
Подавая дурной всем пример,
Шевалье без упрека и страха
Утонченный сменил кавалер.
Завитой, в кружевах и помаде,
Воплощение девичьих грез,
Терпеливее льва он в засаде,
И отказ не воспримет всерьез.
Устоять от соблазна кто сможет?
Плоть кричит: уступи, я слаба!
Пусть наутро раскаянье сгложет,
Но как сладостна эта борьба…
От победы к победе бескровной
Пролегал Марта жизненный путь,
И смеялся над местью он кровной,
Словно ведал бессмертия суть.
Но судьбу не обманешь насмешкой,
И настал судный день роковой:
На рассвете, с бесчестною спешкой,
Был зарезан ревнивцев толпой.
За Марию, Брунгильду, Роксану…
Каждый нож чье-то имя кричал.
– Я любить вас вовек не устану!
Прошептал Март и мертвый упал.
Март уходит в глубину сцены и садится справа от Февраля. На сцену, часто озираясь, словно опасаясь погони, выходит Апрель.
Голос за сценой.
Апрель пугливый Март сменяет…
Апрель.
Апрель играл в пустынных залах,
Как вдруг привиделось ему,
Что предки в потемневших рамах
Со стен спустились все к нему.
Печален вид их был. С укором
Они взирали на потомка…
Немой упрек стал приговором
И злой судьбою для ребенка.
С тех пор, за что бы он ни брался,
Спиною чувствовал тот взгляд,
И неподсудным быть старался,
Судимый им за все подряд.
Не так шагнул, не то ответил,
Там проиграл, а здесь отстал…
Суров без меры суд столетий
К тому, кто их судьей признал.
Апрель не знал, за что страдает,
Но крест свой нес и все терпел.
Не разум, кровь лишь понимает
И принимает свой удел.
Достойным предков быть. Иного
Апрель помыслить б не посмел
До самой смерти… Только снова
Однажды призрака узрел.
– Ты проживаешь жизнь напрасно, -
Виденье молвило с улыбкой.
– Быть идеальным ежечасно –
Дом воздвигать на почве зыбкой.
Всего один толчок подземный,
И страсти вырвутся наружу,
Покой нарушив незабвенный,
И лето обратив тем в стужу…
Апрель мрачнел, а призрак таял,
И голос все слабел его.
Но вот, уже когда не чаял,
Апрель вдруг рассмеялся зло
И руку протянул виденью:
– Ты прав, и вот моя рука
Порукой, что чужому мненью
Не быть мне в роли маяка.
Веди, не спорь, туда, где ждали
Опасности всю жизнь меня,
И где о неизбежном знали,
Когда о том не ведал я.
Пусть будет прошлое для мертвых,
Но я живой и жажду жить.
А истин, временем истертых,
В душе не буду я хранить…
Он на глазах преобразился:
Педант и сноб в Апреле сник.
Когда дух предков затаился,
Иссохший, вмиг забил родник.
Напившись животворной влаги,
Он распрощался с жизнью скучной,
И сердце, полное отваги,
В нем возжелало славы звучной,
На все, о чем томилось годы,
Вдруг заявило право властно…
Но слава – это боль, невзгоды.
Апрель искал ее напрасно.
Он умер, позабытый всеми,
В заброшенном и ветхом замке.
И в час последний бредил теми,
Кто вкруг него жил в древней рамке.
Апрель уходит в глубину сцены и садится справа от Марта. На сцену величественной походкой выходит Май. В руке его скипетр, на голове – терновый венец.
Голос за сценой.
Весны властитель месяц Май…
Май.
Май в мир пришел, чтоб им владеть.
Ни зверь, ни рыба и ни птица,
Когда его смогли узреть,
В том не сумели усомниться.
В день коронации явились
К подножью трона стар и млад.
И Май велел им, чтоб плодились,
Навек забыли мор и глад.
Звучала музыка, и пели
Под окнами прекрасных дам
Всю ночь седые менестрели,
Счет потеряв своим годам.
И в танце весь народ кружился,
Презрев вражду и рознь обиды.
Когда же клоун прослезился
От смеха – мир сошел с орбиты…
Но счастье и любовь не вечны.
И был здесь тот, кто ненавидел.
Не зря нахмурился Путь Млечный,
Но Май пророчества не видел.
Палач с толпой безликой слился.
Дождавшись, на исходе ночи,
Он в спину нож вонзил и скрылся.
А Маю Смерть взглянула в очи.
– Скажи, за что? – уже он бредил.
– Гордыня все твоя. Ведь знал,
Когда ее в душе приветил,
Что вызов бросил мне, и ждал.
Тогда о чем сейчас ты плачешь?
Вот мой ответ тебе, гордец:
В судьбе своей ты мало значишь.
Ты колос жалкий, я твой жнец.
– Я виноват… не пред тобою, -
Май, холодея, простонал.
– Ужасен облик твой, не скрою,
Но серп тебе кто в руки дал?
– Кто как не ты…, – и побледнела.
– Выходит, я твой господин!
Смерть униженья не стерпела.
Очнулся Май – он вновь один.
Был разговор, иль только мнилось?
Размыслив, он тревоге внял.
Чтоб с ним худого не случилось,
Обет монашеский принял.
Корону, подданных, державу,
Свое величие забыл,
Смирив гордыню. И по праву
Причислен к мученикам был.
Май садится рядом с Апрелем. На сцену выходит Июнь. На нем ботфорты, романтический просторный плащ и широкополая шляпа, за поясом пистолеты и шпага, но в руках он держит книгу, которую читает на ходу.
Голос за сценой.
Когда бы не было Июня, весны уход всех огорчил бы…
Июнь.
Июнь мечтал о дальних странах,
Рассказы душу жгли ему
О непокорных капитанах,
Держащих курс назло всему.
Он обречен был на страданья,
Как Агасфер, не славы для:
Его гнал страх очарованья
Бессмысленностью бытия.
Жить долго, тихо, безмятежно -
Завидней нет судьбы, но он
Взирал на звезды ночью нежно,
Слепою страстью к ним сражен.
Бледнел, и таял он, и страждал,
Червь книжный, а в душе – герой.
Должна стать нестерпимой жажда,
Чтоб быть самим собой порой.
Он света белого невзвидел.
И вот однажды вдруг решил
И прошлое возненавидел
За то, что жил и не грешил.
Грех сладок, ты пока невинен.
Июнь был сущее дитя.
Он только в том и был повинен,
Что слепо слово чтил «нельзя».
Свобода опьяняет сильных.
Июнь взалкал; все пил и пил.
Измаявшись от дум бессильных,
Скитаньям жизнь он посвятил.
Листая страны, как романы,
Он все их скоро прочитал.
Им восхищались капитаны,
Пред кем он прежде трепетал,
А он отмалчивался, странный.
В плоть грезы облачив свои,
Он совершил обмен неравный,
Презрев заветы Навои.
Никто, ничто давно не может
Ни взволновать, ни удивить.
Разлука сердце жадно гложет,
Ничем ее нельзя смирить.
И отчий дом все чаще снится.
Простой, бесхитростный уют
Манил к порогу возвратиться
И даровать душе приют.
Возможно, так бы и случилось:
Изгой бы постучал домой…
Но по иному все сложилось,
И сгинул он в земле чужой,
Табу нарушив каннибала,
Что вне закона, вне времен.
Туземцев племя всех съедало,
Кто был, себя назвав, пленен.
Июнь на дикарей не злился,
Их скорый суд он счел судьбой.
На камень жертвенный склонился
И в путь пустился в мир иной.
Июнь садится справа от Мая. На сцену выходит Июль в монашеской рясе и флейтой менестреля в руках. Он то играет на флейте, то вполголоса произносит молитву и крестится.
Голос за сценой.
В зените год и жизнь – Июль…
Июль.
Июль на горе всем познал
Испепеляющую страсть.
Но, занедужив, он страдал,
Над разумом теряя власть.
Ни в чем не зная середины,
То ненавидя, то любя,
Восторженно он в паладины
Возвел, пав низко, сам себя.
Он вздорной деве все капризы
Прощал. Порок обожествлял.
Грех обряжая в злато ризы,
Распутство жарко восхвалял.
Как бесноватый, вдруг смеялся,
А миг спустя уже рыдал,
И горе тем, кто повстречался,
Когда он деву ревновал.
Так рушились основы мира.
Везде господствовал разбой.
И, устрашась, замолкла лира,
И случай овладел судьбой.
Все изменилось в одночасье.
Главу посыпав пеплом слов,
Июль вернул душе согласье
С рассудком и забвеньем снов.
Казнил суд деву по доносу.
Но прежде, дыбой испытав,
Узнали: душу взяв без спросу,
И ведьмой тем себя признав,
Раскаяться не поспешила
И продолжала ворожить,
Как будто мало согрешила,
Июль пытаясь погубить.
О том Июлю доложили,
И приговор… одобрил он,
Как будто за него решили,
Взяв волю у него в полон.
Пылал костер, и мир томился
В невиданной досель жаре…
Июль неистово молился,
В заброшенном монастыре.
Слова святые схожи с блудом,
Из грешных уст когда звучат.
Раскаянье сроднится с чудом,
Но пусть глаза о нем вскричат.
Пот ледяной лоб обжигает.
Прощенья нет; приговорен
Июль навеки тем, кто знает,
Что близится Армагеддон.
Июль садится справа от Июня. На сцену вальяжной походкой выходит Август, одетый в широкий восточный халат. В руках у него корзина с виноградом, бутылками вина и др.
Голос за сценой.
В расцвете жизнь – приходит Август…
Август.
Август тучный, наслаждаясь
Негой томною Востока,
Жил, нимало не смущаясь
Наставлением пророка.
Золотой халат надев,
Философствовать пытался:
Ночь пьянит любовью дев,
И святой их не чурался…
Муэдзина крик гортанный
Вызвать мог в душе сомненье.
Но, волнующий и странный,
Он смолкал, а с ним томленье.
Пыл смирил и лень приветил,
Вечный гость на пире званном.
Но однажды Август встретил
Дервиша в халате драном.
Жалких горсть прося монет,
Тот взамен всучить пытался
Карту, где парад планет
Указал, где клад скрывался.
От судьбы спасенья нет.
Август таинству поверил.
Медью заплатив за бред,
Он себя шайтану вверил.
Позабыв, что был прикован
Не цепями – ленью к дому,
В ночь ту, словно очарован,
Вдруг взмолился духу злому.
Явный знак просил подать,
Что не лжет с небес планета,
Что нельзя здесь прогадать,
И с волненьем ждал ответа.
Долго звать тот не заставил,
Миг – ударил по рукам…
Август, дух опять слукавил!
Поспешил? Виновен сам.
Жил с тех пор он одиноко.
Всех друзей изгнал и слуг,
Чтоб никто из них до срока
Карту не похитил вдруг.
Вожделея злато страстно,
К девам Август охладел…
Только было все напрасно,
В путь пуститься не посмел.
Духом слаб, изнежен очень,
Больше всех себя любил.
Так и жил, насквозь порочен.
Умер – словно и не жил.
Август садится справа от Июля. На сцену выходит Сентябрь. Он в шикарном смокинге с белоснежной манишкой, подтянут и сух. На ногах и руках кандалы из металла, похожего на золото.
Голос за сценой.
Предвестник осени – Сентябрь…
Сентябрь.
Сентябрь мог Землю всю купить,
Когда деньгам бы дали волю,
Потом ее поработить,
Войдя при этом с чертом в долю.
Богат чрезмерно, очень знатен
И беспринципен – потому
Был даже для врагов приятен.
Весь мир завидовал ему.
Он иногда хотел жить праздно,
Но скука – этот божий бич, -
Терзала душу ежечасно,
Как сокол, настигавший дичь.
И он был вынужден трудиться
Как предки прежде – воевать.
В нем род сумел переродиться,
Чтоб славу вновь завоевать.
Не царь, не воин, не любовник,
Сентябрь – делец. Таков уж век.
Где был сановник – там чиновник.
Век измельчал. С ним – человек.
Но дух – поди с ним совладай.
Сентябрь расчетом душу губит,
А кровь бушует: подавай
Ей плаху, головы где рубят.
Сентябрь и бунт? Он сам смеялся.
Но даже Гарибальди знал:
Чтоб мир в сраженьях изменялся,
Иметь он должен капитал.
Сентябрь вернул душе покой,
Лишь оплатив ее бунтарство:
Он финансировал разбой
И смуту внес в чужое царство.
Недолог был жестокий бой:
Все золото решило…
Но победив, самим собой
Он стал, забывшись было.
Натешился душою всласть
И с выгодой решил продать
Моря и земли, недра, власть,
Народ простой и даже знать.
Но сделку оросивши кровью,
Он не учел лишь одного:
Что не чужой, своею болью
Все обернется для него.
Был новый заговор удачен.
Глубокой ночью крепок сон…
Недавними друзьями схвачен
Сентябрь и в крепость заключен.
Нет пробуждения несчастней -
Предали все, кого любил.
Но мысль была еще ужасней:
Он сам себя всего лишил.
Сентябрь не сразу, но смирился,
Как будто вечно узник был.
И, трезво мысля, не смутился,
Узнав, что мир его забыл.
Сентябрь садится справа от Августа. На сцену выходит Октябрь, одетый во все темное, мрачное, и только корона на голове, напоминающая шутовской колпак, вызывающего ярко-алого цвета.
Голос за сценой.
Октябрь с уходом мирит нас…
Октябрь.
Октябрь старел безропотно-уныло.
Перебродила в терпкое вино
Кровь, алая когда-то. И забыла,
Как жизнь пьянит, душа его давно.
Забыто многое, и первая любовь
Уже не снится. Жизнь идет к закату.
Дни все короче, все уже не вновь.
На тело ветхое не наложить заплату.
Октябрь смиренно об одном молил:
Рос сын, наследник и души утеха, -
Увидеть бы его отцу в расцвете сил,
И власть свою вручить ему без спеха.
Беда, коль малолетний царь на троне:
Он к послушанию судьбой приговорен.
Скорее призрак в царственной короне,
Что вместе с плотью мужества лишен.
Октябрь любил и был, конечно, слеп.
Иначе думал сын; он скрежетал зубами
В бессильной ярости, что так отец нелеп
И правит глупо, и милосерд с врагами.
Кто никогда ни в чем не знал нужды,
Тот не поймет, как можно ненавидеть
Привычный мир и тех, кому чужды
Соблазны хаоса в его ужасном виде.
Октябрь был кроток, сын его жесток.
Нередко так природа глупо шутит.
Сын преподать отцу решил урок,
И вот он заговорщик, воду мутит.
Октябрь узнал – подкинут был донос, -
И приказал… отправиться в изгнанье.
Презрительно тот гнев отцовский снес,
И вскоре жарко вспыхнуло восстанье.
Когда войною брат пошел на брата,
Пощады нет и ненависть страшна.
Рыдает мать, ни в чем не виновата,
А все ж всех виноватее она…
Отец, страдая, был угрюм безмерно,
Но уступить свой трон не пожелал.
Сражался он без пыла, но усердно
Врага теснил, и дрогнув, тот бежал.
Никто не смел сказать: твой сын убит.
И много дней спустя Октябрь томился,
Предчувствовал, но верил – пощадит
Его злой рок. Ночь напролет молился…
Но все напрасно, блудный сын домой,
Прощенный много раз, не возвратится.
Давно он в ад сошел вослед за сатаной,
Спеша беседою с Эдипом насладиться.
А что Октябрь? Недолго правил он,
Недужный духом, разумом и телом,
Но перед смертью подпалил свой трон,
Крича, что душу спас богоугодным делом.
Октябрь садится справа от Сентября. На сцену медленной, шаркающей походкой выходит Ноябрь. Он стар, сгорблен, но, несмотря на это, одет явно не по возрасту, словно молодой мужчина.
Голос за сценой.
Ноябрь, зимы предвестник вечной…
Ноябрь.
Ноябрь приют туманам дал,
Чьи жесты томные небрежны.
Затворник вечный, он не знал,
Насколько помыслы их грешны.
Корысть и морок их пленяли,
И грех всегда им был желанным.
Но тайный свой порок скрывали
Под чудным обликом туманным.
Ноябрь приветил их радушно.
От одиночества устав,
Подумал вдруг, как мало нужно
Для счастья, чувствам волю дав.
Свершилось все само собой.
Он сам молил туманы сдаться
На милость старца с бородой
И, юным, с ним навек остаться.
В тумане словно он бродил,
Суля гостям свои богатства,
За жизнь что долгую скопил.
Красноречиво святотатство…
Досель туманы кочевали,
Бродяги испокон веков,
И чаще в поле ночевали,
Вдали от сел и городов.
Но ныне, роскошью потешив,
Сомнения прогнали прочь.
Вдовством себя легко утешив,
Бесстыдно пали в ту же ночь.
Ноябрь оповестил весь свет,
Что в браке он живет отныне.
Храня супружеский завет,
Его он приравнял к святыне…
Недолог сладостный был сон,
Союз неравный стал обманом.
Сманил их страстный Купидон
Вслед за собою щедрым даром.
Ноябрь сумел от мира скрыть,
Как клятве доверял туманной
И что пытался он простить
Обиду с нежностью нежданной.
Но мир узнал: коварно брошен,
Любовь и жалость проклял он…
Ноябрьским снегом припорошен
Туманно-сладострастный стон.
Ноябрь уходит в глубину сцены и садится справа от Октября. На сцену, в старом рваном халате и стоптанных тапочках, выходит Декабрь. В руках у него астролябия и другие предметы оккультной науки. Он рассеян и задумчив.
Голос за сценой.
Венчает год и жизнь Декабрь…
Декабрь.
Декабрь седой о жизни вечной
Мечтал, рассудку вопреки.
Над тайной бытия извечно
Бессильно плачут старики.
То философский камень ищут,
В надежде молодость вернуть.
То дьявола в подмогу кличут,
Грехами свой усеяв путь.
Но он чурался темной силы.
Считал, что высока цена,
Которую бы запросила
За юность дряхлую она.
И день и ночь над манускриптом
Корпел, чтоб жить потомкам долго.
Пером водя с натужным скрипом,
Вещал декабрь из чувства долга.
Он сам бледнел, войну предвидя
И мор, что обезлюдят мир.
В грядущей жизни смерть увидя,
Живописал кровавый пир.
Но дольше чем века пронзал он
Туманным взором внутрь себя,
Тем чаще жуткий черный ворон
Кружил в мозгу, его губя.
Не раз служанка прибегала,
На вскрик его и звук паденья,
И, как младенца, утешала,
Лишенного и чувств, и зренья.
Терзало не свое страданье.
Болезнью мучился чужой,
Забыв, что будущего знанье
Всегда грозило злой бедой.
Судьбу Кассандры повторяя,
Снискал он ненависть народа.
Почет и почести теряя,
Нищал в заботах год от года.
Быть может, сгинул бы давно,
Но со служанкой повезло:
Презрев молву и что – грешно,
Любила, бедам всем назло.
Декабрь не знал, откуда что:
Хлеб на столе, дрова в камине.
Как будто плоть была ничто,
И дух питал он только ныне…
Земля промерзла до костей,
Когда Декабрь заснул навеки.
Свой труд для будущих людей
Закончив, тихо смежил веки,
И умер он, бессмертным став…
В день похорон народ смеялся
И праздновал, в душе признав,
Что злых пророчеств он боялся.
Поднявшись с кресла-трона, к Декабрю подходит Январь и встает рядом с ним, приобняв за плечи.
Январь.
Не ликовал бы мир, коль знал,
Что где-то, с глаз долой досужих,
Январь-мальчишка подрастал,
Служанки сын и вестник стужи.
Бледнея гневом, прочитал
Отцовский манускрипт ночами
И местью лютой воспылал
Бастард с холодными глазами!
Декабрь, поддерживаемый Январем, уходит в глубину сцены и занимает самое крайнее справа, последнее незанятое кресло. Январь, проводив его, возвращается на свое место. Некоторое время все месяцы продолжают сидеть неподвижно. Только луч прожектора переходит с лица на лицо, выхватывая его из полутьмы и ненадолго на нем задерживаясь.
Голос за сценой.
О, зритель, наш рассказ прослушав,
Сумей извлечь урок.
И разуму, и вашим душам
Пойти он должен впрок
Начинает играть «Реквием» Моцарта. Под эту мелодию месяцы встают,
каждый на свой манер кланяется зрителям и медленно покидает сцену. Они уходят по очереди,
уходящего освещает луч прожектора, все другие остаются в тени.
Когда последний месяц скрывается,
свет гаснет,
музыка смолкает, и на некоторое время в полной тьме воцаряется ничем не нарушаемая тишина.
Оглавление
ВРЕМЕНА ЖИЗНИ
