Бешеный шарик [Tony Lonk] (fb2) читать онлайн

Tony Lonk Бешеный шарик

Мы разделяем ваше несчастье. В то же время для нас оскорбительна навязываемая вами ответственность за наше общее будущее. Мы находимся в равных условиях и ни я, ни мои коллеги не владеем секретной информацией, которая могла бы послужить для нас спасением. Рискуем мы не меньше вашего. Наш опыт недостаточен для создания инструментов сопротивления новоявленной угрозе.

Природа человека внезапно стала несправедлива к самому человеку. Я не ошибся, это случилось внезапно, хотя подобный исход предполагался в различных интерпретациях. Напрашивается единственное слово – «возмездие». А как считаете вы? Наверняка, вы со мной не согласитесь, хотя я оставляю себе шанс найти в вашем лице сторонника моей идеи.

Нам приходится безучастно наблюдать, действие губительной силы, которую невозможно в полной мере осознать…явления уничтожающего мир людей. Если это можно назвать миром… Эту тяжкую ношу, согласны мы с этим или нет, нам придется нести сообща. Я могу стать следующей жертвой. Возможно, это случится сегодня, или в любой другой день этого злосчастного года. Даю себе пятнадцать месяцев, не более. Я осведомлен, но от этого напуган еще сильнее. Никогда не любил ограничения во времени. А вы?

Вам непонятно ваше нынешнее положение. Вы не можете найти объяснения тому, что с вами происходит. Это нормально. Через каких-нибудь пять либо шесть месяцев состояние, в котором вы сейчас находитесь, будет считаться нормой. Наши умы тщетно задаются одним и тем же вопросом: «Почему человеческое тело утратило жизнеспособность?». Век, в котором наука верно и полно решает любую задачу и распутывает тайны прошлого, век технологического расцвета и торжества человека над природными явлениями – этот совершенный век создал новые ужасающие загадки. Пожалуй, нам пора понять, что мы не взяли верх над материей, а только лишь все это время упорно двигались к смертельному унижению, одурманенные неоправданной гордыней.

Моим коллегам удалось выяснить, что с недавних пор в биологическом цикле появился новый этап – по необъяснимым пока причинам человеческий мозг начинает агрессивно отторгать тело. Каждый орган, все системы жизнеобеспечения организма отмирают за считанные дни. Мозг выживает и это не какие-нибудь 15 минут агонии. Внутри этого загадочного монстра происходят процессы, не поддающиеся нашему изучению. Это открытие не дало нам ответа, а только расширило главный вопрос. Оказывается, существуют факты, которым нет объяснения и вопросы, не предполагающие ответа.

Нам понятна мука каждой личности, лишенной возможности пройти до конца свою ментальную программу на физическом уровне. С каждым новым случаем мы осознаем масштаб нашей беспомощности и наполняемся не поддающимся разумному контролю страхом. Я стар, но это не значит, что мой потенциал давно исчерпан. Каждому человеку даны свои аргументы для воплощения жизни. Теперь мы можем не успеть их утвердить либо опровергнуть.

Мне неизвестно, каким вы были человеком. У меня нет информации о том, как вы выглядели, вашем характере и образе жизни. Я могу узнать это в любой момент, но теперь все данные о вас не актуальны. Ваше тело кремировано одиннадцать дней тому назад. Так принято. Двенадцать дней вам понадобились для адаптации в искусственных условиях.

Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что скрытая часть человека настолько сильна, и остается живой в то время, когда видимая его часть подвергается разложению либо превращается в несоразмерно малую по отношению к масштабу личности кучку пепла. Можете не сомневаться, мне было бы чрезвычайно интересно встретиться с вами. Я бы охотно познакомился с каждой находящейся здесь личностью в ее физическом воплощении, будь у меня такая возможность. Наша психология устроена престраннейшим образом. Желать встречи и общения с людьми, которые не представляли бы интереса, будь все как прежде – это ли не сумасшествие?

Мы пытались внедрить мозг в новое тело, искали все возможные способы для достижения поставленной цели, создавали уникальные методики, но результат непременно был одним и тем же – отторжение. В порыве отчаяния я создал самое выдающееся устройство в своей практике. Мне всегда удавалось выпутываться из сложнейших кризисных ситуаций благодаря определенной эмоциональной разгрузке. В роли мачете, открывающего новые пути среди джунглей сложнейших задач, выступает внутренний диалог с моим наставником. Однажды он дал мне все, что я имею и чем могу воспользоваться и поныне. Он обратил мое внимание на дремлющие отделы мозга и предложил мне направить все свои силы на поиск ключа к разгадке данного явления. Этот эпизод и всплыл в моей памяти. Даже вам я не буду раскрывать секрет действия моего творения и скажу только главное – ваш мозг помещен внутри интерактивного шара, которому я дал громкое и кажущееся неуместным название «Иллюзион». Внутри шара таится искусственный мир и остается только надеяться, что мне удалось отыскать наиболее привлекательную альтернативу нашему нынешнему существованию. «Иллюзион» станет вашим последним приютом на какое-то время, в течение которого вы выступите в роли создателя уникальных схем из эпизодов условной реальности. Увы, мне и моим подопечным пришлось констатировать, что личность угасает очень быстро и мое изобретение не продлевает жизнь. Но это символичная соломинка, за которую можно напоследок ухватиться.

В трагически короткий срок вашего окончательного существования вам дарована возможность погрузиться в глубокое заблуждение. Мы сделали все возможное для того, чтобы это состояние превзошло реальную жизнь потому, что в «Иллюзионе» все будет зависеть только от вас. Вам дается только один шанс, но множество возможностей. Все зависит от вашего любимого числа. У каждого есть свое число. Оно возникает ниоткуда и непонятно для чего. Мы подчиняем своему числу все жизненные условности, не придавая этому значения. Мое любимое число 3 и я огорчен, поскольку в момент заблуждения мне выпадет ничтожно малое количество возможностей. Надеюсь, вам повезет больше, и вы угаснете, оставив после себя неординарный, хоть и призрачный след.

Часть первая. Песчинка, выдающая себя за основу Вселенной

Глава 1. Весна

1

Провинциальную тишину самого маленького города Великой страны уже не первый вечер нарушал шумный ливень и грозовые раскаты, создающие угрожающее впечатление. Необычайно яркие и сильные вспышки молнии время от времени приостанавливали и без того малоподвижную картину города, словно фотографируя сиюминутное состояние этой местности для своего небесного архива.

Сварливый старик по кличке Штурман Джордж, выглянул в замощенное вековой грязью окно и куда-то вверх бросил преисполненный ненавистью взгляд. Нищенское положение и неумение выстроить дружественный контакт с родными и остальным человечеством в принципе, привело Штурмана Джорджа к тому, что этой ночью его омерзительная развалина, которую невозможно назвать домом, будет окончательно затоплена, и, скорее всего, разрушится.

«Скорее бы подохнуть!», – отчаянно крикнул старик, а затем харкнул впереди себя прямиком на окно. Через 9 секунд Штурман Джордж стал свидетелем мощного взрыва в соседнем доме. Часть осколков разбившегося от ударной волны окна вонзилось старику в лицо и шею. Один осколок пробил левый глаз. В состоянии шока он выкрикнул: «Чёрт! Теперь остался только незрячий глаз!». Истекая кровью и ругаясь отборно как никогда, Штурман Джордж побежал искать помощи. Наступив на первую от порога ступень, он запустил изобретенное в секретных лабораториях адское устройство под названием «Nemo», установленное неизвестными. Миниатюрный сканер движения и температуры человеческого тела привел в действие подрывную установку, прикрепленную к дому. Стихия не имела никакого отношения к уничтожению омерзительной развалины, но Штурман Джордж не успел осознать свою последнюю ошибку.

Западная окраина города пострадала первой. Грохот грозы сменяли жуткие звуки взрывов и наоборот. Ливень усиливался, но количество сбрасываемой небом воды не спасало город от катастрофы. Охватываемые паникой, люди неизменно оказывались на пороге своего дома и «Nemo», установленные у входа в каждое жилище, выполняли поставленную задачу, стирая с лица земли очередное место, в котором еще мгновение тому назад обитала жизнь.

На глазах у Рафферти погибли соседи. Сам мужчина получил осколочное ранение плеча и поспешил к ближайшему госпиталю. Дороги оказались парализованы сотнями автомобилей, которыми управляли контуженные и до смерти напуганные люди. Под машинами образовались бурлящие реки, в которых дождевая вода смешивалась с жирным бензином и машинным маслом. Аварии пополняли количество жертв этого вечера наравне со взрывами. По тротуарам пробегали небольшие ручейки – кровавые следы людей, которые так же, как и Рафферти были серьезно ранены.

В нескольких кварталах от госпиталя Рафферти вклинился в хаотичное движение обезумевших и выкрикивающих бредовые фразы людей. Раненое плечо постоянно наталкивалось на чужие тела. Очередной приступ острой боли едва не сбил мужчину с ног. Оказавшись на земле, Рафферти был бы сразу же раздавлен сотней ног. Он и сам дважды проходился по чужому телу, но так и не узнал, кто это был – мужчина или женщина.

Удобный случай вырваться из толпы подвернулся не сразу. Людская волна отнесла Рафферти далеко от госпиталя. Отбросив мысль вернуться в движение по тротуару, мужчина стал продвигаться к своей цели между парализованными автомобилями. Фары и молния оказывали ослепляющее действие. Боль усиливалась, нарастало раздражение, силы были на исходе. Падение в грязную лужу вернуло Рафферти сознание. Он споткнулся через что-то маленькое. Это была девочка лет 5-ти с оторванной рукой. Она лежала неподвижно и не оставалась незамеченной людьми, которые постоянно проносились мимо нее. Обезображенное тельце производило отталкивающее впечатление, и никто из прохожих не решался ей помочь. Мужчина не понимал, жив ребенок или нет. В первые секунды он подумал, что убил ее своими ногами. «Китти, маленькая… мы обязательно спасемся…», пробормотал Рафферти и взял девочку на руки.

Госпиталь был взорван еще до того, как Рафферти получил свое ранение. Здание было уничтожено до основания, как и станция спасателей, управление полиции и все остальные административные объекты. Та же участь постигла и аптечные пункты. Единственная аптека, которая не была заминирована, стала местом гибели еще 76 человек, пострадавших в давке.

Единственная надежда была потеряна. Рафферти, крепко держа малышку, побежал к ближайшему дому за помощью и спасением. Он ничего не знал о «Nemo» и опасности, исходящей из каждого порога. Рафферти погиб раньше, чем детонировало смертельное устройство в его собственном доме, до которого он так и не дошел. Этот взрыв причудливо совпал с разрушительным ударом молнии в колокольню старинного собора, находящегося неподалеку.

2

Событие, которое вошло в историю под названием «Удар молнии», было признано одним из самых дерзких и ужасных террористических актов. Мировая общественность затаилась в тихом испуге. Террористы не оставили послания, в котором раскрывались бы их мотивы. Будущее любого города или района мегаполиса обречено, если туда завезли партию устройств «Nemo».

Руины некогда тихого и благополучного городка стали впечатляющей декорацией для концерта-реквиема, посвященного памяти жертв теракта. Площадь у разрушенной колокольни уместила в себе 9000 зрителей, среди которых были лучшие люди Великой страны, а также политики с сомнительной репутацией. Прямая трансляция концерта позволяла всему миру приобщиться к горю Великой страны и в то же время насладиться виртуозной игрой симфонического оркестра «Royalty». Закрывало концерт соло прекрасной Жюли Массенет.

Миниатюрная и хрупкая Жюли Массенет была признана гениальной скрипачкой современности. Ее уникальная техника игры вдохновляла, умиротворяла, будоражила и ранила душу слушателя тогда, когда это было необходимо. Последние полгода она не давала концертов, желая сполна отдаться состоянию своей первой беременности. Мало кто знал, что она была родом из разрушенного городка, и реквием значил для нее гораздо больше, чем для других виртуозов, поэтому она сама вызвалась выступать на печально импровизированной сцене.

Знатоки творчества Жюли Массенет могли бы с уверенностью признать, что в тот вечер состоялось ее лучшее выступление. Таинственным образом она в очередной раз вдохнула в свою скрипку жизнь. Рожденные звуки ласкали слух и одновременно жестоко взламывали у каждого слушателя хранилище эмоций, казавшееся давно опустошенным. Никто и не подозревал, что в музыке может быть столько боли.

Закончив, Жюли попросила дать ей слово. Организаторы реквиема посчитали эту инициативу великолепным завершающим штрихом пафосного события и направили на нее софиты таким образом, чтобы у зрителей создалось впечатление, словно перед ними стоит сошедший с небес скорбящий ангел.

– Как символично, что над нами высится колокольня, тронутая молнией в тот злополучный день. – ее слабый голос надрывался, но она продолжала говорить, – Это убедительный знак того, что наши молитвы больше ничего не значат. А имели ли они значение все это время? Колокольня стоит здесь больше четырехсот лет, и на нее никак не подействовало великое множество чудовищных событий, разрушительных бурь и страшнейших гроз, произошедших за весь ее век. Мне кажется, я знаю, в чем дело.

Каждый человек рождается с внутренней программой ненависти ко всему живому. Это выражается в жестокости, равнодушии и многих других ставших уже привычными проявлениях нашей повседневной жизни. Тихая война друг с другом не заканчивается ни днем, ни ночью. Стоит честно признаться самим себе, что в этой вечной борьбе силы всегда не равны. Те, кто посильнее, сбиваются в кучу и уничтожают слабых поодиночке.

Раньше мы боялись быть теми, кем являемся на самом деле и предпочитали верить, что человек человеку друг. На сегодняшний день эта догма неубедительна. Колокольня, как символ нашего благочестия, уничтожена высшими силами, поскольку символизировать больше нечего.

Я стою здесь и не узнаю места, в котором родилась и провела самые счастливые годы своей жизни. Для человека жизненно важно иметь реально существующий уголок, который становится спасительным пристанищем для одиноких мечтаний, когда душа нуждается в успокоении. Возвращаясь туда можно ненадолго возродить мгновения былого счастья. Меня навсегда лишили этого права. Вы считаете, что этим вечером я выступала для вас? Играть выдающиеся произведения для людей, фальшивых насквозь – ниже моего достоинства.

Среди собравшейся публики образовался гул недовольства, звук которого нарастал с каждой секундой все больше и больше. Прямая трансляция оборвалась, в результате чего остальной мир узнал о происходящем далее немного позже.

– Сегодня я позволила скрипке петь для моих родителей и близких друзей, тела которых, возможно, так и не найдутся в этом страшном месиве из камней и человеческих останков. – продолжала Жюли. – Как оказалось, из трагедии можно извлечь мелочную пользу. Для давно свыкшегося с трагическими потрясениями общества нашей великой страны возник промежуточный информационный повод, а для других государств – возможность политической спекуляции. Вот уже третий день в Интернете появляются публикации разношерстных неудачников, посчитавших своим долгом поглумиться над памятью погибших, при этом все они до смерти боятся сказать то же самое, только открыто. Но и это не самое страшное из того, что мы вынуждены пережить. Люди, которые стоят за «Ударом молнии», связались со мной вчера.

Гул на площади мгновенно утих. Сердца оскорбленных зрителей стали биться в объединяющем каждого ускоренном ритме.

– Все считают, что кочевники являются виновниками трагедии. Это ошибка, но война, объявленная ими 15 лет назад началась только сейчас, и главный удар нанесет третья сторона. Прежние события были нацелены на истощение военных и моральных ресурсов нашего континента и кочевники будут не единственной группой, направленной против нас. Настало время основного сражения, к которому мы не готовились.

Представители третьей стороны предложили мне внести свой вклад в уничтожение прогнившего слоя моих соотечественников. Стереть с лица земли воодушевленных кукол с искусственными лицами, телами, органами, эмоциями. Стоило ли мне сопротивляться? Нынешние интеллект, духовность и молитвы – ничто иное, как непрочная подделка. Вашу сиюминутную скорбь принято считать внутренним порывом, но давайте называть вещи своими именами, и открыто признаем, что это событие и соответствующее ему настроение являются всего лишь записью в органайзере на 23 мая, напротив которой в конце дня должна стоять галочка. Я не с ними, но против вас!

Она развернула пышную накидку, прикрывающую живот, и показала прикрепленную к ее телу массивную бомбу. Через секунду в маленьком городке Великой страны прозвучал последний взрыв, в результате которого погибла выдающая скрипачка современности, музыканты из симфонического оркестра «Royalty» и несколько десятков уважаемых гостей концерта-реквиема.

Последняя запись, опубликованная Жюли Массенет в Интернете за пару минут до ее выхода на сцену, была следующей: «Я оплакиваю прекрасную ложь. Правдой остается только одно… Человек рождается для того, чтобы в определенный момент выполнить задачу, составленную для него самой судьбой. Для кого-то жизненная задача заключается в том, чтобы в самый холодный день года он увидел птенца, лапки которого примерзли к железной трубе. Есть два решения. Человек однозначно определится в своем выборе. Задача будет решена. Правильно либо ошибочно. И на этом все. Свою задачу я поняла только сейчас».

Месяцем ранее, скрипачка попросила своего друга и популярного фотохудожника Виктора Тапи сделать ее фотопортрет в вымирающем стиле аркур. Полученный снимок был необыкновенно хорош и снискал Виктору всемирную славу. Продав портрет, Тапи смог в последний раз обогатиться. Сияющий лик, выныривающий из таинственных теней, стал символом грядущей смуты.

Великая страна извлекла жестокие уроки прошедших дней. Первым делом государство провозгласило свой закрытый статус и принято решение о незамедлительном выходе из Союза Лидеров. Мировая политика лишилась активного и наиболее сильного участника.

Глава 2. Ранняя осень

1

Современный ритм жизни давал ограниченно короткий срок для переживания и обдумывания любых событий. Но неизменно каждая катастрофа порождала очередной предмет фетиша и мейнстрима.

На улицах больших городов встречались сотни людей, одетых в однотипные черные футболки с аркурным портретом Жюли Массенет и провокационными надписями. Буквы, как внедряемый аксессуар, имели в своем устройстве светонакопительные микробатареи, создающие яркий белый свет, привлекающий взгляды встречных прохожих в темноте. Слова были разными, но истоки у каждой цитаты были общие. По центру, закрывая глаза и рот погибшей скрипачки-идола, располагалась основная жизненная задача, которую определил для себя тот, кому принадлежит футболка: «Главная жизненная задача – лишиться девственности раньше подружек», «Главная жизненная задача – добыть как можно больше бабла», «Главная жизненная задача – доказать Еве Кремер, что она ничтожество», «Главная жизненная задача – мировое господство», «Главная жизненная задача – трахнуть всех красоток, которые попадутся на глаза» и т.д. Внизу находился небольшой квадратик – либо пустой, либо с галочкой. С обратной стороны была единая для всех надпись: «Жюли, ты сдохла зря. Я НЕ БОЮСЬ!».

Те, кто стеснялся либо не желал носить подобные футболки, теряли всяческую робость на просторах Интернета и опубликовывали свои жизненные задачи в персональных сетевых цитатниках. Ими создавались тематические группы, в которых они делились личным опытом решения жизненной задачи и создавали фальшивое ощущение, что каждому из них есть дело до чужих историй.

«Главная жизненная задача – не определить свою жизненную задачу» опубликовал персонаж, который на протяжении восьми лет подписывался «Коробка Шрёдингера». Спустя две минуты после публикации, как раз в тот момент, когда он стал отвечать на первые комментарии, в квартиру «Коробки Шрёдингера» ворвалось четверо мужчин с высококлассной физической подготовкой и вооруженных пистолетами. Презентабельные на вид здоровяки мгновенно взломали казавшуюся до этого прочной дверь, и, не теряя времени понапрасну, схватили за грудки испуганного до приступа мочеиспускания мужчину. Дальнейшее обращение с «Коробкой Шрёдингера было на удивление вежливым. Его усадили на стул и настойчиво приложили к его уху спутниковый контактер «INFERNO», о котором «Коробка Шрёдингера» только слышал и одно время мечтал подержать такое прогрессивное устройство в своих руках. Отупевший от ужаса он услышал безобидный мужской голос. Вокруг «Коробки Шрёдингера» стояли вооруженные здоровяки, пытливо смотрящие на его жалкую фигуру. Мужчина упорно боролся с собственным страхом и пытался точно уловить все, что ему передавалось через «INFERNO».

– Здравствуй. – дружелюбно произнес безобидный голос.

– Здравствуйте! Кто вы?! – закричал «Коробка Шрёдингера», теряя от неутихающего страха остатки рассудка.

– Табу. – резко и достаточно неприязненно сказал безобидный голос.

– Что вам нужно от меня?!

– Ты никому ничего не обязан. – успокаивал безобидный голос. – Но скоро тебе придется отдать мне кое-какой должок.

После этих слов связь прервалась и четыре презентабельных здоровяка покинули квартиру «Коробки Шрёдингера», оставив ему сумму, равняющуюся среднему годовому доходу. Немного придя в себя, он кинулся к своему компьютеру и обнаружил неполадки в сети. Выход в Интернет был заблокирован. Сигнал связной АВТ сети был также недоступен и «Коробка Шрёдингера» лишился возможности позвонить кому-либо, чтобы заручиться помощью.

Тягостные мысли в купе с необоснованной изоляцией связи превращали пребывание дома в пытку и «Коробка Шрёдингера» решил напиться до беспамятства в ближайшем баре. В двух кварталах как раз находилось излюбленное в кругу одиноких страдальцев место под названием «Ржавая подкова», где можно было скрыться хоть на целую ночь.

Всю дорогу к «Ржавой подкове» мужчину не покидало ощущение преследования со стороны вежливых здоровяков. Только первые глотки виски смогли немного отвлечь его от дурных мыслей.

– Иной раз так хочется отыскать мрачный, богом забытый угол, устало присесть, добровольно погружаясь в темноту, невольно прислониться ссутуленной спиной об неизвестную стену, и что есть сил зажмурить глаза. Всем своим нутром, без тщедушного остатка отдаться воспоминаниям. Вернуть себя на тридцать, а то и больше лет назад. Внушить себе, что все происходящее прежде – это неудачная, злобная вспышка больной фантазии. – трагично прозвучало из его уст.

– Не знаю, старичок, мне живется клёво. – ответил ему бармен, по кличке «Свой чувак». – Тебе нужно влить в себя как можно больше бухла и крепко проспиртоваться, а то сегодня тебя слушать страшно, старичок. Мой тебе совет, чувак. Как для брата. Без обид.

Ближе к полуночи возле «Коробки Шрёдингера» села привлекательная женщина лет тридцати. Сбивающее все маски опьянение не помешало мужчине предстать в глазах незнакомки подчеркнуто порядочно. Женщина, окутанная тенями и ржавыми световыми пятнами бара, понравилась ему с первого взгляда, но он не стал ее затрагивать, посчитав, что сейчас для этого выпало не самое лучшее время. На удивление, женщина заговорила сама. У нее было прекрасное произношение и ласковый голос.

– Меня зовут Сара. – тихо произнесла женщина.

– Рад нашему знакомству, Сара. Я…– охотно начал «Коробка Шрёдингера».

– Я из команды Табу. – перебила она, остановив на нем испытывающий взгляд.

Мужчина испугался и моментально отрезвел. Сара, понимая, что ее собеседник напуган и больше всего хочет убежать из «Ржавой подковы» куда глаза глядят, положила свою маленькую руку ему на плечо и надавила на него, давая понять, что она его не отпустит.

– Я знаю, нелегко думать о своих долгах. Особенно, когда ты не знаешь что и кому должен. Особенно, когда должок требуют страшными методами. Прежнюю жизнь уже не вернуть и себя не уберечь. Такие случаи не предусматривают сослагательного наклонения.

– Почему это случилось со мной? – умоляюще спросил «Коробка Шрёдингера».

– Такие люди, как Табу сами выбирают тех, кто будет им должен. Это все, что я могу сказать.

– Но ведь можно же что-то предпринять! Не бывает безвыходных ситуаций!

– В случае, когда одной из сторон события выступает Табу, возможно только выполнение его требований. Других вариантов нет. Кому как не мне об этом знать. Я не первый год работаю с ним. В какой-то степени, мне тоже приходится быть его должником, но это не изменило мою жизнь к худшему.

– Какую работу выполняете вы, Сара? – гневно поинтересовался «Коробка Шрёдингера», – Надзиратель?! Вербовщик?! Палач?! Чем вы занимаетесь, чёрт возьми?!

– Помогаю таким, как вы выступать во время определенного процесса в роли надежной и безопасной стороны. Я – высококвалифицированный специалист в области ментальной конструкции личности и предлагаю вам свою поддержку. Считаю важным предупредить, что мои приемы дорого оплачиваются. Насколько мне известно, вы больше не имеете недостатка в деньгах.

– Никогда не думал, что государственная машина возьмет меня в тиски и начнет давить, словно какого-нибудь гадкого и обреченного на бесславную гибель таракана. – отчаянно процедил окончательно сломленный мужчина.

– Государство дает только беспокойство за свое будущее и неприятие настоящего. – ровным голосом ответила Сара, – Ни на что большее сей социальный институт давно не годится. Табу занимает позицию над государством, над системой и даже над самой историей. Вскоре вы это поймете и пополните ряды почитателей этого выдающегося человека.

«Коробка Шрёдингера» не мог найти нужных слов и дал знак бармену, чтобы тот налил ему еще виски. Он боялся повернуть голову и посмотреть Саре в глаза. Уже привычно, женщина проявила инициативу первой и положила рядом с его рукой свою визитную карточку.

– Я жду вас завтра в 10 часов вечера. Наша встреча откроет вам глаза на многое. Вы поймете, для каких целей вы избраны и добровольно примете условия Табу. Даю гарантию, что вам не придется жалеть о своих дальнейших поступках.

Не прощаясь, Сара оставила его в полупустом баре. Эмоционально израненного и пьяного мужчину, который не знал, как ему пережить оставшуюся ночь. Время до утра нужно было провести в мучительном ожидании и эти часы невозможно залить любимым виски потому, что от выпитого прежде уже изрядно мутило.

– Эх, старичок. Такую девулю упустил. – сочувственно сказал бармен. – Сиськи, конечно, искусственные, но сочного задка природа для нее не пожалела. Я бы приложился к этим прелестям.

– Знал бы ты…похоже, она крепко прихватила меня за яйца. – с горечью в голосе ответил «Коробка Шрёдингера».

– Так не дергайся, – оживился бармен, – пускай поиграется!

Неожиданным образом «Коробка Шрёдингера» обнаружил кажущийся ему забавным способ скоротать время и отвлечься от настигшей его беды. Остаток ночи они с барменом находились в «Ржавой подкове» одни и похабно моделировали ситуации, в которых каждый из них описывал свои способы развратного времяпровождения с Сарой.

2

Сара жила в небольшом доме недалеко от центра города. Строгий интерьер и слишком яркое освещение провоцировали у ее случайных посетителей желание как можно скорее вернуться к себе домой. В кабинете, где она принимала «Коробку Шрёдингера» и таких же как он заложников положения, не было ничего, что могло отличить это место от заурядного кабинета психореабилитолога среднего разряда. На стене висела единственная картина – причудливые слоны на красном фоне. Иллюстрация гениальных и сумасшедших фантазий неизвестного «Коробке Шрёдингера» Сальвадора Дали. Глядя на картину «Коробка Шрёдингера» ухмыльнулся и произнес: «Искусство для торчков».

Сара застала его как раз за просмотром причудливых слонов и невербально дала понять своему клиенту, что данная картина является предметом ее особой гордости. При ярком свете «Коробка Шрёдингера» стал беззастенчиво рассматривать женщину и увидел, наконец, те прелести, которые остались незамеченные им во время их встречи в «Ржавой подкове». Бармен оказался прав, когда описывал ее с особым вожделением. Большая и упругая грудь, стройная талия, идеальные бедра. Мужчина не стал сопротивляться натиску женских чар, отдаваясь им полностью. Теперь он знал, кто будет объектом его увлекательных фантазий во время очередной мастурбации. С каждой секундой «Коробка Шрёдингера» все больше и больше убеждался, что в их разговоре найдется место флирту.

– Работа в воскресенье…поздним вечером. Скажите, вы не смогли выкроить более подходящего времени для консультации или мне повезло? – спросил он, не отрывая от Сары похотливого взгляда.

– У меня нет выходных. – холодно ответила она, – Моя работа не прекращается даже когда я сплю.

«Коробка Шрёдингера» не заметил, что Сара вошла в кабинет с небольшим металлическим кейсом. Подойдя к рабочему столу, она открыла кейс и достала оттуда инъекционный аппарат.

– Для начала я должна сделать вам укол. Наклоните голову влево. – продиктовала Сара тоном, не принимаемым возражений.

Увидев инъекционный аппарат, мужчина испугался и решительно запротестовал.

– Я не согласен! В конце концов, мне неизвестно, какую муть вы впрыснете в мой организм, и что со мной после этого случится! Нет! Нет! Нет! И снова нет!

– На этом наше сотрудничество заканчивается. – равнодушно произнесла Сара. – Уходите.

Предоставленное право отказаться от инъекции и присущее «Коробке Шрёдингера» природное любопытство подтолкнули мужчину к решению остаться и принять условия, выдвинутые Сарой. Ничуть не удивившись, женщина подошла к нему на максимально близкое расстояние, нежно наклонила ему голову и впрыснула в артерию таинственный препарат, после чего его тело сразу же онемело. Со знанием дела, Сара толкнула теряющего волю своего тела и разума мужчину на кушетку и без особых хлопот уложила его солдатиком. Бесконтрольный процесс мышления «Коробки Шрёдингера» все сильнее и причудливее спутывался исковерканными предложениями из слов, которых не было в лексиконе ни одного человека на планете.

– Эрвин…Эрвин. Эрвин, вы понимаете меня? – ласково спросила Сара.

«Коробка Шрёдингера» не мог ей ответить, будучи в искусственном оцепенении. Единственное, на что он был все еще способен – прерывистый, чуть слышный стон.

Убедившись, что мужчина введен ею в нужное состояние, Сара ненадолго оставила его одного, удалившись в потайную комнату. Оттуда она вывезла причудливый механизм, внешне напоминающий паука. Профессионально отлаженными движениями, Сара поместила на веки «Коробки Шрёдингера» темные пластины-фиксаторы, после чего сделала два небольших надреза в зоне между носовой перегородкой и глазницей. В эти надрезы, с точным соблюдением заданной траектории, направлялись специальные лучи из двух установок в виде лап паука. Две другие установки направляли свои лучи в уши. Остальные части механизма подключались к небольшой системе, помещенной внутри старомодного дипломата.

– Увы, дорогуша, эффектные и высокоэффективные устройства подобного плана можно увидеть только в старых фильмах. – сказала Сара самой себе, а не человеку, на которого в данную минуту она оказывала противоправное влияние.

Тяжело приходя в себя, «Коробка Шрёдингера» обнаружил, что находится в неизвестном ему коридоре, стены которого были неаккуратно заклеены фольгой. Под ногами был колючий песок, а над головой – искусственные облака серого цвета, создаваемые старым фальш-генератором. Устройство в прямом смысле кричало о своем ветхом состоянии, что, к слову, гармонично вписывалось в атмосферу таинственного помещения.

В предполагаемом конце коридора раздражающе мелькал мощный софит. После серии из восьми мерцаний, в центре сияния образовалась фигура.

– Я жду. – послышалось издалека.

Находясь под властью разумного сомнения и ужасного самочувствия, «Коробка Шрёдингера» не тронулся с места.

– Эрвин Манн! Или ты подойдешь ко мне сейчас же, или я скормлю тебя свиньям тётушки Эльзы!

Услышав фамилию, которой он успешно лишился в юношестве и фразу, хорошо знакомую ему с детства, «Коробка Шрёдингера» последовал к неизвестной фигуре, опасаясь, что на встречу с ним пришла его бабушка Хильда, воспитанником которой он был после исчезновения родителей. Родной человек, смерть которого он не оплакивал ни минуты.

Это действительно была старуха, но он ее не знал. Высокая, не по возрасту стройная, но очень старая женщина выглядела весьма эффектно. На ней было роскошное коричневое платье с глубоким вырезом декольте. «Коробке Шрёдингера» сразу же бросилась в глаза татуировка слитных букв «PL» между ключицами старухи. Эта татуировка наверняка имела какое-то значение, но казалась неуместной и нелепой.

– На колени, мелкий извращенец! Ты давно не молился и покаянно не целовал кормящую тебя руку! – точно так же, как бабушка Хильда, приказала старуха.

«Коробка Шрёдингера» чувствуя себя застигнутым врасплох семилетним мальчиком, послушно стал на колени и поцеловал жутко сморщенную руку, принадлежавшую чужой женщине. Не давая ему подняться, старуха достала из своей сумочки изрядно истрепавшийся бинт и стала перевязывать ему голову, туго закрывая глаза. Затем она достала синий фломастер и в нужных местах дрожащей рукой нарисовала отдаленное подобие глаз.

– Словно у ангела…– восторженно произнесла старуха. – Настало время напомнить тебе то славное время, когда из тебя неустанно делали человека, и тех людей, которые положили свою жизнь ради того, чтобы ты стал тем, кем тебя хотели видеть.

Достав из сумочки хлеб, старуха стала отламывать небольшие ломтики и бросать их на землю, прокладывая «Коробке Шрёдингера» путь в неизвестность. К мужчине вернулось хорошо забытое чувство голода. Он начал быстро ползти вперед, в нервных поисках желанного куска хлеба. С каждой пойманной добычей чувство голода только росло. Его не смущало то, что хлеб был отвратителен на вкус и смешан с грязным песком – он смертельно хотел есть.

– Хильда, милая, я найду еще хлебушка? – с мольбой в голосе спросил «Коробка Шрёдингера».

– Кто ищет, тот находит большее. – ответила старуха.

Найденные ломтики хлеба с каждым разом становились все меньше и вскоре блуждающие руки «Коробки Шрёдингера» стали натыкаться на комки бумаги. Он не видел для себя другого выбора и стал поедать несъедобные находки – ему уже приходилось лакомиться таким деликатесом. Для него стало шокирующим открытием то, что такие муки ему уже приходилось переживать в чудом забытой прошлой жизни.

Его голодный путь прервался неожиданно. Он наткнулся на стоящего перед ним человека.

– Хильда, пожалей меня! – заплакал «Коробка Шрёдингера».

Перед ним была уже не старуха. Добрый незнакомец аккуратно помог ему подняться и стал неспешно разматывать сдавливающую голову несчастного повязку с искусственным изображением глаз. Добрым незнакомцем оказалась высокая, стройная, необычайно эффектная молодая женщина, одетая в уже хорошо знакомое «Коробке Шрёдингера» коричневое платье и с точно такой же, как у старухи татуировкой «PL» между ключицами.

– Кто ты? – испуганно спросил «Коробка Шрёдингера».

– Муна. – нежно ответила женщина.

– А кто она?

– Муна.

Она стояла перед ним, как друг. Обезоруживающе милая, с ласковым взглядом и улыбкой, ради которой было не страшно пройти голодный путь снова. По его телу пробежала приятная дрожь, и в сознании одномоментно зародились противоречивые желания ударить Муну, рыдать в ее объятиях, страстно целовать ее и вечно заниматься с ней любовью. Ему казалось, что эти желания можно воплотить в жизнь, не дожидаясь подходящего случая, но внезапно, сзади кто-то ударил его по голове. Так, ни в чем не разобравшись, он покинул голодную тропу.

Время, отведенное беспамятству, прошло для «Коробки Шрёдингера» незаметно. Сознание возвращалось медленно и постоянно норовило угаснуть вновь. Головная боль была настолько сильной, что впереди себя мужчина видел только темноту. Он лежал неподвижно, ожидая руки прекрасной Муны, готовой ему помочь.

– Вставай, мелкое ссыкло! – крикнул высокий, до боли знакомый и ненавистный голос. Это была не Муна. Здоровяк Бомер – предводитель подростковой группы маргиналов «Братство опасных типочков», которые в свое время сделали все, на что были способны, для усложнения и без того нелегкой судьбы Эрвина.

«Коробка Шрёдингера» уже давно не был тем щупленьким и пугливым мальчишкой Эрвином, которого задирали даже маразматичные старики, но по неизвестным ему причинам, он не мог тронуться с места и дать своим заклятым обидчикам справедливый отпор.

Окруженный кучкой несуразных, но абсолютно уверенных в своей вседозволенности пареньков, «Коробка Шрёдингера» в очередной раз стал жертвой изощренных и жестоких побоев. Пинки по голове казались незначительной шалостью в сравнении с «попрыгушками» на теле лежащего человека. Когда силы были на исходе, члены «Братства опасных типочков» в едином порыве мочились на «Коробку Шрёдингера» и планировали испражниться на него по полной программе. Тот, кто мог это сделать, к его немалому сожалению не имел полагающейся данному случаю возможности, а остальные были не лишены возможности, но оказались недостаточно готовы к такому действу. Не желая останавливаться на достигнутом, здоровяк Бомер смачно пнул «Коробку Шрёдингера» в живот, после чего грязной правой рукой грубо схватил его за волосы.

– Как ты думаешь, куда я это засуну? – с жестокой насмешкой спросил Бомер, указывая на палку, которую он держал в левой руке.

Прекрасно понимая, чего ему стоит ожидать от «Братства опасных типочков», «Коробка Шрёдингера» позволил своему сознанию угаснуть на то недолгое время унижений, от которых его никто не спасет.

Придя в себя «Коробка Шрёдингера» увидел прямо перед собой главный вход школы, в которой учился и с переменным успехом близился к своей гибели в период с 12 до 15 лет. Вокруг не было ни души, но последствия роковой встречи с «Братством опасных типочков» явственно ощущались по всему его телу. Он вернулся сюда в качестве пугала, установленного на школьной площади. Раскинутые руки были грубо привязаны по бокам деревянной конструкции, похожей на крест, ноги для надежной фиксации были обмотаны несколькими рулонами скотча. В рукавах и под рубашкой оказались колючие ветки, не столько ранящие, сколько раздражающие окончательно сломленную жертву. Соблюдая нехитрые стандарты, на голову «Коробки Шрёдингера» надели целлофановый мешок с несколькими естественно образовавшимися дырками и прилепили остатками скотча края мешка к его шее.

Через небольшую дырочку он с тоской смотрел на главный школьный портал, ожидая увидеть выходящую оттуда мать, которая обязательно должна его вывезти из этого ужасного места. Вместо матери навстречу ему стремительно полетел пёстрый мусор. Обертки из шоколадных батончиков, конфет, пряных слайсов и прочей вкуснятины, сохраняли приятный аромат уже съеденной начинки и дразнили воображаемое обоняние «Коробки Шрёдингера». Как и в детстве, все самое доступное и вкусное он мог только видеть со стороны и в редкие случаи – нюхать или облизывать пустые обертки.

– Не правда! Я могу все это купить! – срывая голос, закричал «Коробка Шрёдингера» – Я могу купить даже жопу паскудного Бомера, чтобы каждый житель этого города трахал зарвавшуюся мразь всем, чем придется!

Всецело и слепо отдаваясь собственной ярости, «Коробка Шрёдингера» не заметил свое очередное таинственное перемещение. Будучи одушевленной частью все той же деревянной конструкции, он оказался на непрочном плоту из неизвестного материала, дрейфующим посреди мрачного океана. Его затравленное одиночество окружал огромный плавучий остров из смрадного мусора. Некоторое время он посвятил сумасшедшему отчаянию. Уже окончательно лишившись сил, он бросил за далекий горизонт последний взгляд, преисполненный надежды. Его финальная ставка была оправданной. Ему навстречу, стремительно срезая бурные волны, двигался удивительный пловец.

–Мам-м-м-а-а-а-а-а… – взвыл «Коробка Шрёдингера».

Это была Муна. Найдя для себя пластиковое подобие платформы и даже одно весло, она ловко подплыла к океанскому живому пугалу.

– Что это? – спросил «Коробка Шрёдингера», явно имея в виду окружающую их среду.

– Большое тихоокеанское мусорное пятно. Ты не знал, что оно существует?

– Знал. Знаю. Еще я знаю, что озоновая дыра находится над Австралией.

Муна взяла в руки полуразложившиеся останки птенца, который погиб, питаясь мусором за неимением альтернативных источников потребления.

– Чем ты лучше его? – слишком серьезно спросила она.

– Меня еще можно спасти. – не раздумывая ответил «Коробка Шрёдингера.

Выбросив безобразный труп в сторону, Муна подошла к деревянной конструкции, к которой был привязан «Коробка Шрёдингера» и стала толкать подобие креста не жалея собственных сил. Мужчина ей покорно доверился, но он испытал нешуточный страх в тот момент, когда стал падать назад. Сзади была грязная вода, а Муна так и не успела его освободить.

Его тянуло к мутному дну. Место его погружения сразу же заполнили мерзкие элементы большого тихоокеанского мусорного пятна тем самым не давая солнечным лучам проникнуть в глубь воды. Последнее, что чувствовал и о чем думал «Коробка Шрёдингера», была досада о том, что он так и не занялся любовью с Муной.

– Почему ты не трахнул эту красотку? – удивленно спросил Курт.

Голос старого друга помог «Коробке Шрёдингера» плавно вернуться в реальность. Он понял, что все это время был в квартире Курта и явно злоупотребил прелестями студенческой вечеринки.

– Меня конкретно накрыло. Это был не кайф. – озадаченно сказал «Коробка Шрёдингера».

– Эрв, ты просто оказался слабоват для той отвязной дури, которую я тебе подсунул. Сначала мы думали, что потеряли тебя, но затем ты так оживился, что нам не пришлось скучать. Чего стоит только твое восприятие задницы Герберта, как твоего отражения в зеркале. Чувак, ты не разучился нас удивлять.

Чувство стыда и отвращения к самомусебе подталкивали «Коробку Щрёдингера» куда подальше уйти из квартиры, в которой он проводил почти всю свою юность. Теперь это место казалось ему грязным притоном, да и сам он, будучи здесь, добровольно испачкался в дерьме по самые уши. Его останавливала лежащая рядом обнаженная девушка. Он не мог понять спит она, или отходит от кайфа. Его взгляд медленно блуждал по ее идеальному телу и «Коробка Шрёдингера» уже сам себе задавал тот же вопрос, который услышал от своего друга.

– Обрати внимание, как ее бугорочки смотрятся в свете лампы, которую мне толкнул знакомый барыга. – вмешался Курт. – Это тебе не свет антибактериальных ламп, убивающий не только микробы, но и нас с нашим воображением. Мягкое сияние, великолепные бугорочки, которые хочется исследовать – что еще нужно для того, чтобы ты был счастлив прямо сейчас? Уже через пару лет ее сиськи станут безобразными, а сейчас это дюны в знойной пустыне, освещаемые уходящим солнцем.

– Я хочу ее. – взвыл «Корбка Шрёдингера».

– Прости, Эрв. Я тоже ее хочу. Это мой дом и бугорочки, находящиеся в нем – тоже принадлежат мне.

Это было в стиле Курта. Он никогда ни с кем не делился. Курт шел по жизни, придерживаясь главного девиза, который достался ему от деда: «Бери, пока дают и не давай, если хотят взять». Демонстрируя «Коробке Шрёдингера» свои возможности, Курт стал ласкать девушку, которую, казалось, было невозможно вернуть в сознание. Затем, без тени смущения, он отнес красотку в свою спальню.

Мрачная комната была пропитана тягучей атмосферой. Психоделические картины, непривычное освещение, возбуждающая музыка, странные запахи и десятки малознакомых людей, валяющихся в полнейшем беспамятстве, все это было чуждо юному Эрвину. Будучи умственно зрелым, он чувствовал себя лишним в этих стенах, неотвратимо пропитанных отъявленным нигилизмом. Не дойдя до спасительного выхода, он встретил ту, о которой не переставал думать ни на мгновенье. Ту, которую он хотел представлять, будучи наедине с красоткой, которая досталась Курту.

Муна стала инициатором и активным участником лучшего секса в жизни «Коробки Шрёдингера». С ней он чувствовал себя сильным и слабым, страстным и покорным, счастливым и глубоко несчастным, любящим и любимым. Рядом с ним был не человек, а неведомое существо, владеющее таинственными силами.

После оргазма, «Коробка Шрёдингера» обнаружил, что обнимает не Муну, а ту старуху, которая морила его голодом. Ее лукавый взгляд, обнаженный вид и осознание их ужасной близости довели «Коробку Шрёдингера» до первого в его жизни сердечного приступа.

«Коробка Шрёдингера» надеялся очнуться в больничной палате, но совершенно неожиданно оказался в морге. Очевидно, он умер в квартире Курта. Его тело, словно тушка сардины, коченело в холоде, специально предусмотренном для содержания клиентов, подобно ему. Он понимал, что его мертвая кровь под тяжестью собственного груза опускается вниз и формирует трупные пятна. На заднице уже точно появилось пару малозаметных штук, чего уж там. Он никогда не мог представить себе, что ему представится возможность быть свидетелем образования трупных пятен на его же собственном теле. Он не сможет их увидеть, но будет знать, что они уже при нем и с каждым часом становятся заметнее. Мертвое тело и живое сознание – как ему с этим справиться?

«Коробка Шрёдингера» с прежней сноровкой контролировал свои мысли, имел целый список желаний, боялся, гневался, отчаивался, но он не мог распоряжаться некогда принадлежавшим ему телом, для подчинения которого раньше, в худшем случае, требовались компромиссы. Впервые в жизни ему захотелось станцевать какой-нибудь сумасшедший танец. Он не отказался бы от массажа и расслабляющего акта самоудовлетворения. Было ясно, что сорок три года – это слишком длинный путь, который внезапно оборвался на самом ужасном повороте. «Коробка Шрёдингера» надеялся на лакомый кусочек, брошенный ему судьбою за все те жуткие переделки, в которые он попадал. Уходить из жизни с сомнительным багажом оказалось унизительным делом. А нужен ли «где-то там» его багаж? Стоит ли сокрушаться по поводу того, что ты вовремя не напрягся и не добыл себе достойный груз за плечами? Не станет ли это балластом, тянущим человека прямиком в ад? Какая теперь разница.

Он увидел над собой ёё. Муна была одета в ту неприятную униформу, которую носят патологоанатомы. Выражение ее лица было безжалостным и решительным. Примитивный робот со всеми необходимыми инструментами находился рядом с ней. Статистика гласила, что такие роботы не настроены на деликатную работу и родственники умерших неоднократно жаловались на варварское отношение к покойникам. «Коробка Шрёдингера» не мог рассчитывать на что-то большее. В конце концов, его тело трудно назвать идеальным. Сожаления о грубом вскрытии, по его мнению, были неуместны.

– Эрвин Манн, прими взвешенное решение. Твой ответ: «да» или «нет»?

Ответ не заставил себя ждать. Он сказал: «Да».

Паукообразный механизм прекратил подачу лучей. Места надрезов Сара аккуратно зашила и наложила пластырь, очень редкий и слишком дорогой для человека средних финансовых возможностей. При такой обработке уже на третий день «Коробка Шрёдингера» лишится признаков серьезной работы, проводимой над ним в этом кабинете.

Добиваясь нужного ей результата, Сара включила аудиосистему, выбрав для воспроизведения раздражающие слух звуки металлической природы. Это было не единственное устройство, направленное на усложненный выход «Коробки Шрёдингера» из мутных глубин его сознания. Через весь потолок кабинета простиралась визуальная сетка, показывающая непрерывный поток кадров, которые возникали на считанные мгновения. Великолепные уголки природы, утопающие в мусоре. Животные, убитые подростками ради забавы. Убогие районы неизвестных городов. Исторические хроники. Трупы. Трупы. Трупы. Фотограф, делающий снимок малыша, находящегося в агонии. Очередная голодная смерть в бесплодном жарком краю. Киты и дельфины, выбросившиеся на сушу. Чайки и альбатросы в мазуте, пролившемся из уничтоженного кочевниками танкера. Грустная обезьяна без левой руки, находящаяся в клетке одного из передвижных зоопарков. Жестокая драка школьников. Мировые диктаторы разного времени и результаты их деяний. Шествие молодых людей, несущих огромных размеров баннер с лозунгом: «Буду трахать до смерти каждого, кто захочет меня отыметь!». Лица ненависти, безграмотности, гипертрофированной наглости от самых юных представителей текущего поколения, до седовласых стариков. Среди этих кадров регулярно появлялись снимки самого «Коробки Шрёдингера» и людей из его жизни. Самый удачный в его жизни портрет был показан перед снимком однорукой грустной обезьяны, а фотографии его близких друзей чередовались со страшными кадрами жестоких убийств. Постоянная смена громкости и неопределенный такт превращали прослушивание аудиофайла в сущую пытку, но на лице Сары за все время консультации не дрогнул ни один мускул, поскольку она предусмотрительно перекрыла ход неприятным звукам качественными бирушами.

– Чем вы живете? – громко и твердо на менторский лад спросила Сара, – Не знаете? Вы тяжело работаете, наблюдая за тем, как любимое дело превращается в ежедневную причину ваших унижений, а затем убиваете остаток драгоценного времени в Интернете. А чего вы хотите от своей жизни? Избавиться от постоянного ощущения паршивости происходящего вокруг. Понять, почему все настолько непостижимо для такого перспективного и умного человека, как вы. Всему виной государство, диктующие низкосортные стандарты существования, вы согласны? И общество, слепо реализующее искусственные ценности государства. Общество, которое заставляет вас заниматься тем же. Я права, Эрвин? Разумеется, я права! Вы желаете, чтобы последнее слово было за вами. Даже если для этого потребуется пожертвовать своей жизнью.

Внутреннее тщедушное и лицемерное сопротивление «Коробки Шрёдингера» глушилось агрессивными звуками и визуальным рядом, от которого он не отводил глаз. Звуковые колебания провоцировали ощущение дрожащих зрачков и неприятное покалывание кожи лица. Его внимание обостренно концентрировалось в тот момент, когда с ним говорила Сара. В нужный момент он оказался безоговорочно с ней согласен.

3

«Я не принимаю объективную реальность», раз за разом прокручивал в своих мыслях обновленный «Коробка Шрёдингера». Острые приступы ненависти случались с ним, как только он видел сухощавых старушек, нагловатых на первый взгляд подростков, обкуренную молодежь, проституток. Не оставляли его равнодушным булочные, подхваченные порывом ветра обертки от шоколадных батончиков и остальной мусор, который встречался на его пути.

Две последние недели, ни разу не покидая собственный дом, «Коробка Шрёдингера» неусыпно ждал послания. Ожидание было само собой разумеющееся, подобно безусловному инстинкту. Он испытывал острую тягу к смерти, но еще острее ему хотелось отомстить тем, кто окружал его все эти годы. Былые сомнения превратились в реальную и непререкаемую уверенность. «Коробка Шрёдингера» был подброшен в этот город, когда ему едва исполнилось 4 месяца. Его встретила чужая, враждебная обстановка и он не мог ее перебороть ни в детстве, ни в юношестве, ни в зрелости. Он стал пленником города, отвечающего на каждый жизненный вопрос: «Никогда!». Просто умереть и тем самым проиграть в условной войне «Коробке Шрёдингера» не позволяло недобитое чувство собственного достоинства.

Послание не заставило его долго томиться. Ранним утром он получил небольшую бандероль с короткой запиской. «Будь осторожен. Внутри небольшой, но очень ценный груз. Разбей пузырьки в людном месте, на твое усмотрение. Время и место подбирай разумно. Чем раньше ты это сделаешь, тем скорее мы встретимся. PL», было написано нервным, неразборчивым, но очень красивым почерком.

Для «Коробки Шрёдингера» предстоящий день первых продаж суперпопулярного гаджета казался провидением свыше. Маленький аппарат-помощник усовершенствованной модификации в очередной раз стал истеричной мечтой миллионов представителей профессионального потребительского сословия. В нем было несколько опережающих свое время функций, а внедренный в систему искусственный интеллект отличался более высокими и качественными характеристиками в сравнении со среднестатистическими показателями человека. Наибольшую популярность прочили функции автоматической примерки одежды. Лучшие дома моды одними из первых стали выпускать свою продукцию со специальными кодами на бирках, имеющими всю информацию относительно каждой отдельно взятой вещи. Новый аппарат открывал для модников и модниц широкие возможности и гарантировал безопасность. Наличие персональных данных владельца позволяло четко определить риск возникновения аллергических реакций на ткань. Таким образом, решалась проблема, с которой модный рынок боролся более 2-х лет.

Старт продаж должен был состояться в недавно построенном торговом центре, умещающем в себе до 3 тысяч посетителей. В некогда просторном холле, словно косяки блестящих рыб в глубоких водах мейнстрима, сновали толпы будущих счастливых владельцев модной новинки. Мигранты из ближнего зарубежья были основным двигателем всеобщей шумихи. Те, кто относился к соотечественникам «Коробки Шрёдингера» по праву рождения, прекрасно понимали, что лучшая покупка – это тихая и своевременная покупка, поэтому решили в этот день не посещать места скопления людей. Из каждого угла блестящий косяк мейнстрима развлекали шоу-программы среднего сегмента, а шумные лотереи эффектно опустошали карманы, в которых прятались заначки на мелкие расходы.

Планомерно сливаясь с толпой, «Коробка Шрёдингера» прислушивался к голосам тех, кого пришел убивать. Его интересовали последние фразы, произнесенные человеком накануне собственной смерти.

«Ждала и выждала! Бог наградил меня за мое ангельское терпение! Бог все видит! Кто заслуживает больших подарков, а кто и дырявой тряпки не стоит!», – протарахтела молодая девушка, очевидно, своей сестре.

«У каждого уважаемого человека должно быть это», – по-детски писклявым голосом сказала женщина рядом стоящему мужчине.

«Видишь, малышка. Я исполнил твою мечту. Теперь ты будешь, как все крутые девчонки. Ты же моя богиня. Для своей богини я готов на все. Не могу дождаться, когда ты меня, наконец, отблагодаришь», – томно обратился к своей юной спутнице непрезентабельный мужчина средних лет.

«Сказала, что даст, если я куплю ей эту штуку. Сказала, если не принесу сегодня – не даст никогда. Пришлось продать все, что только можно. Не зря же я так долго добивался, чтобы она мне дала. Сука!», – послышалось от парня, стоящего слева от «Коробки Шрёдингера».

Выслушав достаточное количество людских откровений, «Коробка Шрёдингера» достал из кармана три небольших пузырька с неизвестной ему жидкостью. Старт продаж должен наступить с минуты на минуту. Не теряя драгоценного времени, «Коробка Шрёдингера» расставил пузырьки в разных, наиболее оживленных, частях холла. Четвертый пузырек он разбил сам, выбрав для финального аккорда своего плана мести выход из торгового центра. «Коробка Шрёдингера» догадывался, что жидкость имела поражающее действие, а сам он уже смертельно заражён. Оказавшись на оживленной площади, он стал подходить к людям и предлагал обняться в знак солидарности в отношении поддержания мира на континенте. Каждый встреченный им человек оказался на удивление открытым и радушным. Никто не отказался от убийственных объятий «Коробки Шрёдингера».

Ажиотаж в торговом центре охватил каждого человека из блестящего косяка мейнстрима. В небольшой давке были сразу же разбиты три грамотно расставленных пузырька с поражающей жидкостью. Импровизированная акция «Коробки Шрёдингера» с мирными объятиями так же имела страшные плоды. Инфекция, о существовании которой широкая общественность не подозревала, с уникальной скоростью распространилась не только по городу, но и ближайшим населенным пунктам. Заражению подвергались не только люди, но и различные объекты человеческого обихода. За считанные сутки, пораженные внутренние органы превращались в черные зловонные сгустки мертвой плоти, а кожа покрывалась глубокими язвами. Столь разрушительное влияние не поддавалось восстановлению и зараженным людям отводилось мало времени для последних мук.

Находясь в агонии, «Коробка Шрёдингера» еще раз пустился в путешествие по закоулкам своего сознания. Он оказался в оазисе посреди пустыни. Его окружали зыбучие пески терракотового цвета. У небольшого источника пресной воды стояла сутулая фигура в черном балахоне. Это была старуха с татуировкой между ключицами. В ее руках были головки цветов с густыми ярко синими лепестками.

– Где Муна? – чуть слышно спросил «Коробка Шрёдингера».

– Где Муна? – спросила старуха.

– Мы должны были встретиться.

Старуха осторожно приблизилась к обессиленному мужчине. Он лежал на боку с едва открытыми глазами и силился ей что-то сказать.

– Где Муна? – выдавил из себя «Коробка Шрёдингера.

– Придумай ее, как ты это сделал тогда.

Прекрасные цветы с густыми ярко синими лепестками были подброшены старухой над головой «Коробки Шредингера». На безжизненное тело упали острые камни, но он уже не почувствовал их жестокого прикосновения.

Глава 3. Время года не имеет значения

Разумный и прагматичный подход к терроризму новой формации пошатнул стабильное положение всех без исключения государств континента. Форма подковы не даровала этим землям фортуны. Благополучные и отсталые страны наравне противостояли предполагаемой, но недооцененной угрозе. Великую страну от общей беды спасало крайнее расположение на карте, общие границы только с одним, наиболее стойким государством и принципиальная позиция по вопросам внутренней политики. Семь остальных континентов были на добровольной основе далеки от событий происходящих в центральных широтах и занимали позицию бесстрастных наблюдателей.

За относительно недолгий период смертники использовали научные разработки не одного поколения. Громадные территории подвергались бактериальной, лучевой, химической атаке. Климатические условия перестраивались без разумных оснований, в результате чего ряд государств потрясали неведомые ранее стихийные бедствия.

Реакция населения континента была неоднозначной. Большинство из них склонили свои головы перед неизбежным. Остальные сохранили в себе достаточно сил для борьбы и несли для правящей элиты своих держав не меньшую угрозу, чем террористы. Пока государства-соседи шатались и рушились, подобно карточным домикам, Великая страна сохраняла свои прочные позиции. Многие мечтали бросить свою некогда благополучную жизнь в родном государстве и обосноваться в закрытой и поистине независимой Великой стране, но безопасность и стабильность Великой страны обуславливалась тем, что туда была закрыта дорога для всех мечтающих, страждущих, уповающих и рассчитывающих на свою личную выгоду.

Как только страны континента объявили о своей неспособности бороться с непреодолимыми и кровавыми реалиями, террористические акты новой формации прекратились. Надежное плечо поддержки наиболее пострадавшим регионам предоставили члены Союза Лидеров, ранее занимающие позицию бесстрастных наблюдателей. На восстановление континента вкладывались огромные финансы и бесчисленные ресурсы. Как и было ранее в мировой истории, на гребне благополучной волны континент настигли воинственные кочевники. Ими был объявлен новый этап смуты.

Прошлое, словно мощная воронка, поглотило благополучие, мир и привычную жизнь населения континента, оставив настоящее ни с чем.

Часть вторая. Эшенленд – с прикрасами и без них

Глава 1. 2058

1

Время, когда рай на Земле казался реальностью. Одна страна тесно приблизилась к религиозной легенде с корректировкой, требуемой неудержимым прогрессом. Плодородные земли, активное производство, умеренная экология, довольные люди. Всего этого могло бы и не быть, но это есть благодаря финансовым и стратегическим вливаниям могущественных государств – наставников. Наставники дарили новые возможности и ничего не требовали взамен. Длительное благоденствие Эшенленда порождало жадное ожидание будущего.

В знак благодарности по отношению к наставникам и зароку не возвращаться к прежним порядкам крошечное государство-доходяга стало Эшенлендом. Прошлое название страны, как след позора, год за годом стиралось из памяти и души каждого эшенлендца. Ушел в небытие и прежний язык. При первой же возможности все спешно меняли имена и фамилии на более благозвучные варианты, предлагаемые новой речью. Эшенленд стремился стать самой преданной и надежной частью нового миропорядка с перспективой когда-нибудь оказаться в одном ряду с наставниками.

Старшее поколение эшенлендцев все же помнило относительно недавние времена смуты и лишений, начало которым было положено именно на их континенте. Тогда плодоносный Земной шар казался кровавым рингом, на котором происходили бои без правил. Самые слабые покидали остервенелый мир болезненно и безобразно. Промежуточным и никого не удивляющим итогом было исчезновение одной народности в год. Прогресс не прекращал свое движение, но человек не мог этим достойно воспользоваться. Земля стремительно истощалась и с каждым месяцем у людей возникала уверенность в том, что скоро наступит предрекаемый пророками конец света.

Тогдашняя территория Эшенленда была на самом безопасном расстоянии от эпицентра беды, но отголоски катастрофы касались каждого жителя планеты. Смута пожирала одну страну за другой и словно зверь, познавший вкус крови, агрессивно бросалась за новой добычей. За десятки лет в жернова войны было выброшено миллиард людей, астрономические суммы и лучшие научные достижения. Все сферы деятельности направлялись на ожесточенную борьбу, в ущерб повседневным людским потребностям. Сначала наука замерла недоразвитым плодом в чреве медицины. Разложение поражало все сферы научной жизни, что к тому времени казалось невозможным. Болезни и другие общечеловеческие проблемы развивались с аномальной активностью, но больше не возникало ни одного достойного способа устранения какой-либо бедственной вспышки. Человечество, стремительно следовавшее вперед, было отброшено далеко назад ударной волной распрей.

Конец всему пришел неожиданно. Все делали ставку на истощение и гибель земли. Никто не ожидал, что истощится сама война. Смута и кровавые стычки останутся только на той территории, которая уже непоправимо осквернена бесчеловечными законами. Людей, для которых война стала частью жизни, предоставили самим себе и на границе агонирующих стран возвели надежную стену, чтобы ни одна капля крови или кусок плоти оттуда не оказались на чужой земле. Создание укрепления на опасных границах стало одной из самых значимых побед научной мысли. Многослойный уровень защиты делал невозможным пресечение границы по обе стороны, каким бы то ни было способом. Война оказалась в прочных тисках.

Территории, на которых был восстановлен мир, все же вытянули трагический жребий – несколько последующих лет забрали близко тысячи жизней мирных граждан в результате агрессивных манифестов со стороны оставшихся воинственных кочевников. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать гибели последнего кочевника и принять последние жертвы. Терроризм новой формации нередко вспоминали, как пережитое явление и любой здравомыслящий человек допускал возобновление деятельности, несущей наибольшую угрозу.

Приход благополучия откладывался долгие годы. Люди не были готовы работать даже на собственное благо. Потребовалось немало сил, смирения и самоконтроля для того, чтобы наладить всеобщее существование. На континенте, территория которого некогда по своей форме напоминала подкову, было только два государства, успешно преодолевших потрясения последних десятилетий – Великая страна и Эшенленд. Эти государства располагались на разных краях континента, подход к внутренним делам у Великой страны и Эшенленда не имел ничего общего, но в обоих случаях население можно было назвать в равной степени умеренно счастливым.

В Эшенленде не было запретов, намертво укрепивших свои позиции в остальном мире. Здесь курили практически все и везде, где только можно. Табачный дым никому не мешал, поскольку сознание людей не было затронуто пропагандой против этой вредной привычки. Были разрешены и легкие наркотики, употребление которых все же должно было происходить в контролируемых зонах согласно предписаниям. Все знали риски, провоцируемые избранным образом жизни и результаты, которые понесет их здоровье. Тяжелые и неизлечимые болезни не воспринимались, как приговор. Каждый знал, что с появлением первых болезненных симптомов, с которыми еще не способна справиться медицина, он может внести запись в лист ожидания специального хосписа, где ему проведут эвтаназию, в условиях роскоши и великих наслаждений. Десять дней блаженства и смерть, о которой раньше можно было только мечтать. Помимо людей, свои последние мгновения здесь проводили домашние животные без будущего.

Хоспис «Enjoy» располагался в старинном, но капитально отреставрированном особняке, окруженном вековыми парками, впечатляющими аллеями и лучшими во всем Эшенленде полями для гольфа. Неподалеку протекала узкая речушка, через которую простирался каменный мост. В некоторых местах над рекой были утесы, при виде которых поистине захватывало дух. И особняк, и все богатства обозримой природы служили тем, кто живет последние десять дней. Каждый ощущал себя хозяином дивных владений.

Мужчины, один из которых был седым, а второй – рыжим, одновременно заселились в «Enjoy», взяв с собой своих жен, и ожидали эвтаназии, которая была назначена на завтра. Седой и рыжий сдружились во время откровенно неудачной игры в гольф еще в первый день. Они проводили за этим бесплодным в их случае занятием большую часть отведенного им времени.

– Дерьмовая игра. – подытожил рыжий.

– Не торопись с выводами, веснуха. Мы просто не разобрались во всем этом. – спокойно ответил седой.

– Я мастер, если дело касается определения, дерьмо передо мной или нет.

– И каково быть дерьмовым экспертом? – сквозь стыдливый смешок произнес седой.

– Дерьмовая шутка. – поспешил с ответом рыжий. – У тебя есть выбор, брат: заниматься этим дерьмом или отправиться со мной в финальное путешествие, после которого не стыдно умирать.

– Что за путешествие? – поинтересовался седой.

– Я договорился с дежурным медбратом – он может организовать нам программу «SOS». Позабавимся на полную катушку! Сдохнем от кайфа!

Мужчины предпочитали уходить в мир иной, предварительно проходя своеобразный маршрут под названием «SOS». Вечером, накануне процедуры, этот путь вел в контролируемую зону, где мужчина принимал полюбившееся им вещество, затем специальные провожатые отводили его в легальный и первоклассный согласно отзывам посетителей Дворец похоти, обитатели которого предоставляли все виды сексуальных услуг. После полуночи открывались клубы, где каждый уважающий себя эшенлендец хотя бы раз испытывал удачу и выпускал на волю свой азарт. Считалось не зазорным, если умирающий напоследок спускал все свои сбережения и проигрывал имущество. Женщины могли пройти такой же предсмертный маршрут, но большинство из них ограничивались визитом в контролируемую зону.

Сразу же после ночного путешествия седой и рыжий попросили общую палату для одновременной процедуры. Их кушетки стояли близко, поэтому они могли общаться друг с другом до самого конца.

– Встретимся в следующей жизни, веснуха. – устало произнес седой.

– Лучше встретимся на небесах – здесь слишком много дерьма. – чуть оживленнее ответил рыжий.

В последние минуты они были счастливы, умирая в окружении родных и друзей, которым было не страшно выступать в роли свидетелей запланированной смерти. Каждый ответственно и с легким сердцем подходил к подобной миссии. Никто не знал точно, как скоро он окажется в числе приоритетных клиентов «Enjoy».

Эта страна открывала много соблазнительных и опасных возможностей, но не было ни одного ее гражданина, которого эти условия бросили на социальное или духовное дно. Отсутствие менторских запретов вырабатывало в людях спокойствие и инстинктивное выстраивание адекватных границ своего поведения.

Религия заняла одно из главнейших мест в жизни каждого эшенлендца. Люди, которые знали, что такое «плохо», не жалели денег на нужды церкви. Это был их знак благодарности Богу за то, что они теперь имеют. Духовенство преклонялось перед Богом вдвойне усерднее и в знак благодарности перед Всевышним принимало роскошные подношения прихожан.

У истоков Эшенленда популярность Верховного Святителя в буквальном смысле поднялась до небес. Серым мартовским днем, на концерте по случаю третьей годовщины Эшенленда, он потребовал дать ему право выступить перед людьми. Каждый, кто был на том концерте, ожидал услышать бессмысленную религиозную пропаганду, безжалостно лишавшую слушателей их драгоценного времени. В тот раз, попирая вековые стандарты, Верховный Святитель ограничился несколькими пространными фразами.

– Рано или поздно ветхое пристанище нашей веры уничтожит рок, но из оставшегося пепла мы построим дворец, внутри которого родится вечная жизнь! Это будет аналог рая на запятнанной нашими грехами земле! – впечатляюще провозгласил официальный посол Бога в Эшенленде.

Причудливый спич Верховного Святителя позабавил многих, но уже на следующее утро его слова были позабыты. Их вспомнили через восемь дней, когда юная, никому неизвестная красавица сорвала первое религиозное торжество Эшенленда. Перед началом службы, полностью облитая неопределенной жидкостью, обезумевшая девушка выбежала в центр зала собраний и истерично закричала:

– Я – огниво, разжигающее тлеющий мир!

Не теряя времени, она достала зажигалку и бесстрашно подожгла себя. Истерично кричавший клубок огня хаотично метался в разные стороны чуть больше минуты. Старые стены церкви не могли противостоять пламени. Древнее строение сгорало подобно бумажному домику. От пожара пострадали только церковь и девушка – виновник нелепой трагедии. Ее короткие светлые волосы, большие выразительные глаза небесно голубого цвета, милые черты лица и стройное тело, как и ее жизнь, дотлевали где-то внутри пожарища.

В одно мгновенье Верховный Святитель стал пророком и духовным авторитетом Эшенленда. Как и говорилось в его пророчестве, эшенлендцы не смогли остаться равнодушными и общими силами отстроили роскошную церковь. Все они единодушно ожидали полного очищения их несовершенных душ.

Вторым по значимости после Бога для эшенлендцев стал президент Фейт. Высокий брюнет с притягательными чертами лица и глазами редкого цвета. По словам соратников и поклонников, близко его знавших, яркая синева необычайно умных глаз Фейта была такой же завораживающей и холодной, как арктический ледник. Он знал, что красив и умело этим пользовался. Те, кому удавалось с ним увидеться и пообщаться лично, сразу же и навсегда становились его скрытыми фанатами, вне зависимости от их пола и возраста. Словно каждое утро Фейт принимал ванную с феромонами и душился таинственным парфюмом, в нотах которого преобладала дерзкая харизма.

Он приступил к президентским полномочиям за восемь месяцев до окончания смуты. Возлагая на себя ответственность за управление гибнущим государством в момент общечеловеческого кризиса, он не ожидал, что сможет вывести свой народ на путь процветания. Годы восстановления и развития Эшенленда прошли практически безболезненно. Фейт смог наладить контакты со странами-наставниками и как шутил он сам – «проложил финансопровод» между сверхдержавами и Эшенлендом. Ни у кого не возникало сомнений в том, что это первый президент, считающий себя частью эшенлендского общества и желающий наравне с согражданами насладиться плодами благоденствия. Поэтому народ, движимый страхом потерять то, что уже есть, единогласно делегировал Фейту пожизненные президентские полномочия.

Еще в период предвыборной кампании Фейту улыбнулась удача. Он женился на дочери самого влиятельного человека страны. Таким образом, молодой кандидат набирал необходимые очки в голосовании. Даже в случае проигрыша на выборах он оказался бы победителем, находясь под надежным и опекающим крылом тестя.

Все 22 года правления и прочного брака Фейт маниакально желал рождения наследника. Его первенцами стали разнополые близнецы, но пьянящий голову восторг очередной жизненной победы оборвался трагическим известием. Мальчик был слишком слаб и не проявил ни малейшего усилия в борьбе за свою жизнь. Оставшаяся в живых девочка унаследовала от родителей и крепкое здоровье, и острый ум, что выяснилось еще с раннего детства, и железную волю. В ней сконцентрировались все качества, которые любимый ею отец ожидал от наследника, но Фейт не считал дочь частью своей жизни. Его ребенок должен обладать членом, и в этом вопросе не было места компромиссу.

С каждым годом Фейт все агрессивнее требовал от супруги рождение сына, но очередная беременность заканчивалась абортом, поскольку они зачинали только девочек. Фейты изнуряли себя специальными диетами, ломали голову вычислениями необходимых дат и времени суток, выкручивали устаревающие суставы новыми позами, гарантирующими 100% результат. Медицина открывала большие возможности, касающиеся этого вопроса, но Международная конвенция о правах еще не рожденного человека на биологически предусмотренный пол запрещала все лабораторные манипуляции, направленные на достижение запрашиваемого ребенка в угоду прихотям будущих родителей. Многие закрывали глаза на конвенцию и обзаводились потомством согласно заказу, но как показали годы – такой выводок оказался вполовину слабее и отличался чрезмерно высокой смертностью.

После череды неудач Фейт решил воспользоваться исторически проверенным вариантом и получить наследника от другой женщины, разумеется, провернув дело так, чтобы все считали матерью ребенка законную жену. И снова аборт за абортом. Фейт понимал, что доктор знает о нем слишком много и темные стороны его личности могут оказаться достоянием публики. Ужас от возможного лишения общественного статуса внес в его сознание своевременное отрезвление. Фейт принял сторону проигравшего в этой борьбе и остановился. Однако аномально холодный 2058 год похоже повлиял на его сперматозоиды и они с женой ожидали рождение сына, не веря до конца в свою удачу. Фейту удалось добиться казалось невозможных перемен не только в жизни страны, но и в собственной. Своей правой руке и единственному другу – Сильверстейну президент дал особое указание. Семье младенца мужского пола, который будет рожден в день и час с его сыном, выделялась баснословная по меркам Эшенленда сумма в 10 миллионов эшенкойнов, и Сильверстейн должен был об этом позаботиться.

Все эшенлендцы довольствовались доступными благами, но не переставали надеяться на нечто большее. Семейству Темптон улыбнулась редкая удача. Их будущий ребенок своим рождением мог бы подарить им не только радость, но и заветные миллионы.

2

26 декабря 2058 года состоялась встреча, в результате которой жизнь Эшенленда кардинально сменила линию следования. Фейт покидал свою страну преисполненный закостенелой уверенностью в том, что обратно он триумфально вернется с самой главной победой последнего десятилетия – статусом, приравнивающим Эшенленд к странам-наставникам. Слишком долго подопечное им государство находилось на задворках мировой политической арены. Эшенленд стал в своем роде уникальным местом – в годы смут здесь не было происшествий, повлекших массовую гибель людей. Государства средних и малых размеров в тот роковой период условно теряли значительные куски своих территорий, либо полностью подвергались захвату кочевников. Местное население подвергалось изощренному насилию и бесславной гибели. Масштаб разрастающегося бедствия всегда находился в поле зрения мировой общественности и новость об очередном случае жестокого разорения города, селения, маленькой улицы просматривалась жителями умеренно спокойных регионов в перерывах для чашечки кофе. Средняя по размерам территория государства, носившего забытое название, ныне Эшенленд, чудом избежала страшной участи, хотя население страны все эти годы пребывало в беспокойстве, более изнурительном и опасном, в любую минуту ожидая всем известной беды. Стойкость во времена смут и готовность к радикальным переменам выгодно отличали Эшенленд даже от сверхдержав, и для Фейта казалась совершенно очевидной необходимость перехода его страны на новый виток развития.

Перед вылетом Фейт получил сообщение, в котором говорилось о том, что долгожданный наследник и будущий президент Эшенленда уже готов появиться на свет в самые ближайшие часы. Это обстоятельство расценивалось как верный знак удачи.

Еще в аэропорту принимающей страны, Фейту объявили, что встреча пройдет неформально. Отсутствие привычного церемониала было заметно с первой минуты его официального визита. На вопрос о причинах столь унизительного формата встречи сопровождающая сторона ограничилась не совсем деликатным уходом от ответа. Все заговорщически молчали, тем самым, унижая Фейта вдвойне. Долгий путь к Дворцу Собраний Фейт провел, нервно обдумывая все происходящее. Он успокаивал себя мыслью, что вся эта история – вопиющее недоразумение.

Серьезную атмосферу предстоящей встречи не нарушали ни назойливый шум репортеров, ни травмирующие глаза вспышки фотоаппаратов. Президенты трех государств-наставников, соблюдая строгую очередь согласно иерархии, обменялись с Фейтом почтенным рукопожатием. Затем глава Союза Паундспот предложил Фейту место за круглым столом. Это была их первая встреча в таком составе. Раньше Фейт ездил с дружескими визитами к каждому по отдельности президенту-наставнику и чаще всего его визави относился к наивысшей ступени иерархии, что, несомненно, подбадривало растущие президентские амбиции.

Объяснить цель встречи вызвался Паундспот. Являясь прочной глыбой среди политического сословия, в жизни он казался смертельно усталым от бесконечных забот, жалким и немощным стариком. Болезненно худой, с голубоватой бледностью кожи, вялыми движениями и нестабильным голосом он уже давно не вызывал былого восхищения своей персоной. Любому, обремененному хотя бы крошечной долей сострадания, хотелось в первую очередь обогреть патриарха дипломатии и напоить несчастного чем-нибудь горячительным. Старина не отказался бы от глотка добротного спиртного (больше всего он любил абсолютный скотч), но ему предлагали только чашечку горячего чая. Он активно сопротивлялся проявлениям старости и не сдавал позиций. С наступлением зрелости он обзавелся первым серьезным страхом, отравляющим жизнь. Даже само слово «деменция» навевало головокружительный ужас. В сознании мгновенно возникали предлагаемые обстоятельства, в которых роль старого маразматика отдавалась Паундспоту и воспроизводилась им блестяще. Его тело многие хотели бы засыпать кладбищенской землей, но мозг Паундспота оставался просветленным и весьма продуктивным. Интеллект по-бойцовски вырабатывал необходимую жизненную энергию и Паундспот вселял поразительную мысль о том, что ему удастся пережить даже собственных могильщиков.

Во время серьезных переговоров Паундспот был серьезен и холоден, но ему всегда удавалось в критический момент подбирать нужные слова, чтобы собеседника не отвлекало чувство тревоги или страха. Он имел уникальную способность обволакивать паточной учтивостью и броским добродушием любого, кто в этом нуждался. Такая нужда была практически у каждого. Все понимали, что это неприкрытое лицемерие, но никто даже не пытался этому сопротивляться.

– Уважаемый коллега, – с подчеркнутым официозом в голосе произнес Паундспот, – мы спешим сообщить вам важные известия, касающиеся нашего сотрудничества. То, что нам придется сегодня обсудить, наверняка вас шокирует, но мы вынуждены друг друга немного помучить. Времена бесконечной волокиты стратегически важных решений и договоренностей к счастью давно позади и между «удобным» и «выгодным» мы выбираем второй вариант.

Фейт продолжал убеждать себя в том, что таким образом ему требуется пройти символичный обряд посвящения в наставники. Отчужденный тон и путаные фразы Паундспота – это ничто иное, как ловкая проверка на прочность. Его намек можно расценивать не иначе как то, что прежде удобные условия сотрудничества между передовыми государствами и Эшенлендом сменятся на выгодные. Это откроет для Фейта и его страны путь к вожделенным возможностям. Мечта передать в наследство сыну совершенные владения казалась осуществимой в обозримом будущем. Фейт впервые в жизни был настолько близок к экзистенциальному оргазму.

– А что предпочитаете вы, Фейт: удобное или выгодное? – деловито спросил Паундспот.

– Разумеется, мой выбор всегда падет на выгоду. Даже если в условиях выгоды кроются риски. Удобство редко приносит выгоду, а вот выгода удобство – всегда. – не без удовольствия от широты собственных умозаключений ответил Фейт.

Паундспот лениво улыбнулся. В это мгновение его давно потухший взгляд озарила вспышка былого лукавства. Он многозначительно переглянулся с партнерами по Союзу, затем не без огорчения отпил немного остывшего чая. Безмолвие нарастало и начинало давить на психику Фейта, которого и без того подводило терпение. Томительное ожидание важного известия повлияло на теплообмен в его организме, и Фейт вспотел, как неуверенный в себе мальчишка-подросток.

– Я рад, что ваш ответ стал уверенным шагом нам навстречу. Теперь я не сомневаюсь в нашей общей готовности решить главную проблему, собравшую нас здесь сегодня. Откровенно, мы не ждали, что вы отнесетесь с пониманием к нашему решению. Следовательно, далеко не всё мы старики можем предугадать.

– Следовательно, мы еще не слишком опытны и нам рано уходить на покой. – добавил Бром – беззастенчивый лизоблюд по отношению к Паундспоту и второй по важности человек в Союзе.

Паундспот не терпел, когда в его речь вносят коррективы либо дополнения. В столь редких случаях его охватывала ослепляющая ярость и несколько слов, сказанных им в таком состоянии, могли надолго лишить нерадивого болтуна уверенности в себе и своем будущем. Бром оказался единственным в его окружении человеком, неспособным усвоить этот урок. Он регулярно нарывался на гнев Паундспота, и, казалось, самозабвенно упивался обрушивающейся на него лавиной ненависти. Бром всегда искал внимания к своей персоне и предпочитал добиваться своего подчас экстраординарными способами. В этот раз Паундспот смог себя сдержать и ограничился презрительным взглядом, брошенным в сторону Брома. Получив свое, Бром ликовал. Вернув себе былое спокойствие, Паундспот продолжил прерванное обращение к Фейту:

– Как деловой человек, вы должны достойно принять факт разрыва ранее удобных взаимосвязей между Союзом и Эшенлендом. С завтрашнего дня мы переключаемся на новые выгодные проекты, а за Эшенлендом оставляем все блага, которые вы получали от нас на протяжении последних десятилетий. Вы были надежным партнером, но дальше мы должны следовать порознь. Мы разрываем подписанные ранее контракты и договоренности между нашими странами. Все без исключения.

Чуть меньше минуты потребовалось для того, чтобы на глазах Фейта замертво рухнуло дело всей его жизни. Юношеский жар сменился колючим холодом и чувством абсолютной беспомощности. Известие создало эффект, который можно было бы сравнить только с контузией. Дальнейший диалог воспринимался им как пустой поток информации, в котором каждое слово умирало вслед за произнесенной последней буквой.

– Нашей главной ошибкой стала изоляция Эшенленда от остального мира. Эта ошибка подарила вам десятки лет беззаботной жизни, не имеющей ничего общего с реальным положением дел в других странах. – Паундспот остановился и стал ждать реакции Фейта, но ответа так и не последовало. Фейт поочередно разминал свои ладошки, и, казалось, всецело отдавался этому процессу, не обращая внимания на остальных.

– Вы, Фейт, укрылись в райских кущах и поддались заблуждению, но в этом нет вашей вины. – продолжил Паундспот, пытаясь то и дело выловить взгляд человека, к которому он так настойчиво обращается. – Настало время вам опомниться и осознать, что райские кущи – этохимера. За моими плечами долгая и насыщенная жизнь в пример каждому, но не было и одного года, который мне удалось бы пережить спокойно. Великие потрясения, увы, не обходили и наш Союз. Но мы с вами доказали, что государство может восстановиться из руины и люди способны сохранить на своей территории мир.

– Для вас Эшенленд был полигоном для проведения социального эксперимента? – неожиданно и с пугающим холодом в интонации спросил Фейт.

– Вы добились позитивного результата. – оживился Паундспот. – Мы не претендуем на ваш успех. Теперь главная и единственная задача Эшенленда будет заключаться в сохранении уникальных достижений, а это фактически невозможно.

Почувствовав неприятную его натуре неловкость от произнесенной финальной реплики, Паундспот поспешил достать из кармана старинный золотой шарик, и, вытянув несуразно длинную руку, он показал этот шарик Фейту. Необычная миниатюрка смотрелась в старческой ладони с корявыми пальцами, словно добыча в лапах дикой птицы.

– Красивый земной шарик, не правда ли? Он стал моим талисманом, с которым я не расставался большую часть жизни. Обратите внимание на территории – здесь все по старинке. Вот и Эшенленд, чудом не претерпевший особых перемен. Правда, тогда у этой страны было другое название. – он потер своим сморщенным уродливым пальцем место, где была нарисована территория Эшенленда и это зрелище вызвало у Фейта отвращение и убивающую его самоконтроль злобу. Старик в прямом и переносном смысле давил на его детище. Паундспот заметил реакцию Фейта и не без удовольствия продолжал снова и снова надавливать на Эшенленд.

– Теперь все иначе и мы, как главы государств-наставников чрезвычайно обеспокоены. Границы многих стран и материков изменились в некоторых местах до неузнаваемости, чистые места на планете нужно искать, словно оазисы в пустыне, вражда между нациями возвращает свои прежние кровавые позиции. Вам известны эти факты?

– Нет! – громко ответил Фейт. Было очевидно, что он находится на пределе.

– Тогда для вас наверняка станет еще одной неожиданностью опасный для человечества факт того, что 78% государств находятся в глубочайшем кризисе из-за несостоятельного правления. Этот балласт достиг глобальных размеров и стремительно тянет всех нас ко дну. Мы вынужденно создали международный нормативно-правовой акт под названием «Судьба территорий», в котором разрешается увеличение или сокращение территории отдельно взятой страны. Государство, которое способно взять на себя финансовую и политическую ответственность за новые владения, сможет наращивать собственные границы и поддерживать стабильность в своем регионе.

– И на какой срок вы определили свою помощь новым партнерам? – откровенно вызывающе спросил Фейт.

В эту минуту ему хотелось вскочить со своего места и с особой жестокостью избить каждого из трех мерзких стариков, чтобы у тех в последствии оставались минимальные шансы ухватиться за свои протухающие жизни. Он жаждал глумления над обидчиками и будь его психика не столь прочной, Фейт без промедления принялся бы воплощать свои фантазии в жизнь.

Паундспот улыбался и молчал. Таким образом, он намеренно издевался над Фейтом, который занимал заведомо слабую позицию. Более полувека тому назад Паундспот познал сладостное, поистине наркотическое чувство силы, которая в разы мощнее и опаснее своего физического воплощения. Силы, имеющей разнообразное применение. Силы, способной вершить чужие судьбы. Это был уникальный человек, который не боялся высоких и рискованных ставок. За всю жизнь ловкий хитрец и виртуозный стратег не допустил ни одной серьезной ошибки. Он был признанным гением политики и уже при жизни занимал отдельное место в сумасшедшей и проституированой истории, но ему давным-давно было наплевать на всеобщее признание его деятельности. Он всегда знал себе цену и предел своих возможностей.

Бром был вторым человеком в Союзе, но его личность походила на хилое растение, чахнущее под грандиозной тенью Паундспота. Между этими лидерами не было конкуренции, поскольку их силы были изначально неравны. Для Паундспота Бром – это послушная политическая собачка на коротком поводке, которой в самом начале показали ее место. Третий человек в Союзе совсем затерялся за спинами партнеров. Во время бесед один на один Паундспот и Бром в шутку и одновременно всерьез называли третьего участника Союза формальным членом. Крюш был той собачонкой, которой только начинали показывать ее место. Этот старый, незадачливый песик с трудом принимал новые условия. Ему повезло меньше, чем Брому – его ошейник снабдили электрошокером. Но все же он оказался более удачлив, чем его предшественница. Миниатюрная сучка громко лаяла и все время старалась обрести свободу от ошейника и поводка. Поэтому ее пришлось усыпить барбитуратами. Иной раз Паундспот сожалел, что не уберег сучку, ведь она была ему под стать, только гораздо моложе. Они могли стать равноправными партнерами, что усилило бы положение Союза. Но тогда на извечный для него выбор между «выгодным» и «удобным», Паундспот в последний раз выбрал второй вариант.

Впервые за всю свою политическую практику Бром испытывал беспокойство и неуверенность того изнурительного свойства, когда человек заведомо знает, что за сказанное или содеянное ему наверняка придется пожалеть. Он достал личный контактер «INFERNO» и отправил сообщение своим коллегам:

«Мы приняли поспешное решение. Эшенленд может дать нам больше, чем мы рассчитываем. Фейт послушен и надежен. Он обладает всеми необходимыми партнерскими качествами. Еще не поздно все изменить».

«Паундспот всегда идет впереди событий. Я доверяю его мнению», – написал Крюш.

«Паундспот может ошибаться. Ошибка с Эшенлендом будет стоить нам слишком дорого. Я, как никто другой, могу оценить возможные убытки», – написал Бром.

«Паундспот и в самом деле может ошибаться. Решение принял Вудвольф. Вудвольф никогда не ошибается, поэтому Паундспот прислушивается к его мнению и всегда идет впереди событий», – написал Паундспот.

«Я не уверен, что Вудвольф достаточно осведомлен в данном вопросе», – написал Бром.

«Божество, которому ты поклоняешься, не знает того, что известно Вудфольфу», – написал Паундспот.

За неимением убедительных аргументов, Бром сдался и отключил «INFERNO». Крюш посмотрел на него с явным презрением и украдкой поглядывал на реакцию Паундспота. С внешним хладнокровием Паундспот набрал короткое сообщение, которое отправил неизвестному контакту.

– Мне кажется, наша встреча подошла к своему логическому завершению. – огорченно подытожил Бром. Крюш автоматически кивнул головой в знак согласия с коллегой, затем резко и испуганно посмотрел на своего патрона. Он посчитал, что как и Бром подхватил от Фейта вирус дерзости и посмел вмешаться в сложнейшую беседу, не дождавшись предварительного одобрения Паундспота.

– Согласен, – неожиданно спокойно присоединился Паундспот, – мы раскрыли друг перед другом все свои карты. У нас больше нет общих дел и обсуждать нам нечего.

Фейт не отвечал. Он упивался садистическими картинами, дарованными его собственным воображением. Тут он не имел никаких ограничений и был волен творить все, что его разуму угодно. Главными героями адских истязаний были Бром, Крюш, и конечно же, Паундспот. Сюжет глумления над последним доставлял тягучее удовольствие, которое можно было бы сравнить с легкой прохладой, неожиданно возникающей в пик зноя. Мутные глубины личности Фейта таили его неизведанную и мало кому известную сторону. За красивым лицом и обезоруживающей харизмой скрывался палач.

Он создал себе воображаемое оружие – массивную биту с шипами, превращающую части тела в раскромсанные отбивные куски. Первым в очереди был Крюш. Пробудившийся палач Фейт набросился на самого безобидного из виновников и яростно вонзил шипы в его дряблую кожу, а за ней в высохшее от старости и малоподвижного образа жизни мясо. Крюш не выдержал и десяти секунд. От Крюша изначально не следовало ожидать самообладания и любых других форм проявления героизма.

Бром держался чуть дольше. Возможно, его спасла внушительная жировая прослойка, за которой он прятал свое гнилое, вечно голодное ко всему нутро. Бром не представлял особого интереса и желания применить по отношению к нему эксклюзивные виды пыток. То ли дело Паундспот.

Сначала Фейт мощным ударом с кулака сломал мерзкому старику его длинный горбатый нос и внес первые обезображивающие штрихи в его образ. Затем он продолжил наносить удары по остальным частям морщинистого лица, сопровождая каждое свое движение выкриком: «Предатель должен сдохнуть!». Когда с лицом было покончено, Фейт взял уже окровавленную биту и отбил Паундспоту ноги. Уже лежащего, но еще находящегося в сознании главного виновника бед Эшенленда, Фейт добил ногами и в конце сделал контрольный удар битой по грудной клетке своей жертвы. Шипы вонзились достаточно глубоко и застряли, в результате чего бита так и осталась в теле Паундспота. Палач Фейт наблюдал завершенную картину проведенных им пыток с чувством облегчения и нездорового восхищения самим собой.

– Я надеюсь, вы сейчас думаете о своей семье? – поинтересовался Паундспот, тем самым, вернув Фейта в реальность со всеми ее ограничениями и нежизнеспособными возможностями. – Не волнуйтесь, мы позаботимся о будущем ваших детей, Фейт. Вы можете отправить их последним рейсом в Маунтон, где им будут созданы необходимые условия для достойного проживания. Все наши коллеги уже отправили в Маунтон своих детей. Бром был одним из первых, кто позаботился о судьбе своих дочерей. Если бы у меня были дети, а к счастью у меня их нет, я сделал бы все, чтобы они были рождены в Маунтоне. В таком случае, волнения по поводу будущего новорожденного исключаются с первых дней его жизни. Этот город если и погибнет, то в самую последнюю очередь.

– Хорошо, я отправлю дочь в Маунтон. – вяло и равнодушно ответил Фейт. Сначала ему не хотелось соглашаться на эту подачку, но возможность отправить дочь подальше от глаз была слишком заманчивой.

– Я думал, у вас несколько детей. – с удивлением отметил Бром. – За все время наших совместных встреч вы, как минимум, раз пять делились со мной радостной новостью о вашем будущем отцовстве.

– Да, – изумленно вмешался Паундспот, – я думал, что у вас не меньше десятка отпрысков.

– Они не рождались. – ответил Фейт. По оттенку его интонации было предельно ясно, что он закрывает для их дальнейшего обсуждения эту тему.

Фейт пытался подсчитать, сколько раз он отправлял свою жену на аборты за все эти годы, но никак не мог высчитать точную цифру. Даже при всем презрении к Паундспоту, Брому и Крюшу, Фейт не осмелился сказать им правды по этому поводу. И он в сущности не понимал, что его останавливает: страх или стыд. На самом деле он, как и все латентные подлецы, пытался держать внутреннего монстра при себе и посвящать в тайну его существования предельно ограниченный круг людей.

Фейт, Паундспот, Бром и Крюш прощались с условием, что это навсегда. Бром и Крюш по очереди выпалили каждый по своей дежурной фразе на прощание и быстро покинули переговорный зал. Рукопожатие между Фейтом и Паундспотом было долгим. Отъявленный циник внимательно заглянул Фейту в глаза и улыбнулся редкой для него улыбкой, в которой не было ни иронии, ни лицемерия.

– Я хочу подарить вам мой золотой шарик. Он уже давно приносит мне только грусть, которая трудно переносится в моем возрасте, а для вас этот предмет станет напоминанием о том, как в один миг то, что казалось вечным и нерушимым, может измениться до неузнаваемости либо вовсе исчезнуть. Кто его знает, возможно, он станет для вас талисманом, как в свое время для меня. Сейчас я достаточно уверен в своих силах, чтобы обходиться без посторонней помощи.

Фейт равнодушно взял странный подарок, и, не взглянув на вещь, положил ее себе в карман. Он не сказал «спасибо», но и Паундспот не ждал благодарности. Больше они не сказали друг другу ни слова. Только оставшись наедине с собой в пустом зале, где была убита его мечта, Фейт с горячностью выкрикнул: «Когда же все они, наконец, передохнут?!».

Подъезжая к аэропорту, президент отреченного Союзом Эшенленда отправил короткое сообщение своей дочери: «Собирай в чемоданы все, что тебе принадлежит. Завтра ты улетаешь в Маунтон. Надеюсь, навсегда».

3

Семейство Темптон не разделяло общего ликования от возможного статуса Эшенленда как страны-наставника. Они занимали пассивную позицию, не считая возможным вливаться в укоренившуюся среди общества систему безрассудного восторга от благодатной жизни. Такие условия казались Темптонам неправдоподобными. Единственный раз они безропотно, хоть и вынужденно приняли перемены в государстве, изменив свою фамилию. Будучи представителями известной в прошлом интеллигентной семьи с утраченной фамилией, они все же старались качественно послужить своим современникам.

Предыдущие поколения этого семейства, даже в годы смуты и потрясений сохраняли свой особый дух, тем самым, представая в обществе старого государства частью социальной оборонительной системы. Это были авторитетные ученые, выдающиеся врачи и знаковые деятели искусств. Их наследие утратило свою ценность еще в первые годы Эшенленда и в продолжении рода больше не было заложенного предками высокого смысла. Бедность, опасно приближающаяся к нищете, стирала и социальный смысл появления еще одного Темптона. Они были парадоксальным явлением. В то время, когда в каждой семье наблюдался финансовый и социальный подъем, Темптоны удивительным образом катились вниз. Социальное дно было ближе, чем они предполагали.

Эшенленд уже не требовал от Темптонов прежнего вклада в интеллектуальное и духовное развитие граждан. Уникальные навыки и знания, не находя своего прямого применения, по большей мере отравляли им существование. Крайнее поколение вело закрытый образ жизни, пытаясь сохранить внутри семьи достижения предков, как единственную уцелевшую реликвию. Они были ограничены в средствах и возможностях и уже не считались ровней своим почтенным родителям. Все же Темптоны оставались совершенно не похожими на остальных эшенлендцев и фактически не имели с ними ничего общего, словно все это время жили не на территории Эшенленда, а в своей тайной автономии.

Как и Фейты, Темптоны получили от 2058 года неожиданную весть о прибавлении в семействе. Для них это был второй и поздний ребенок. Их старшему сыну исполнилось 18 лет, и он должен был вот-вот покинуть родительский дом. Второй ребенок вносил нежелательные коррективы в планы юноши, поскольку с появлением младенца в семье он видел опасность не только для себя, но и для вековых традиций Темптонов. Это был первый сокрушительный удар судьбы по его образцовому эгоизму.

Он внушал себе веру в то, что положение поправимо. Ежедневный ритуал теплого семейного ужина сдабривался выдвинутыми в одностороннем порядке аргументами против появления на столе места и приборов для еще одного человека в обозримом будущем. В ход шли чаще всего эксцентричные тезисы. «На мне замыкается цепь интеллектуальной целостности нашего рода», – говорил он, – «Этот ребенок захочет вырваться из дома после первого соприкосновения с эшенлендским обществом и он это сделает. Превратится подобно им в приторное пирожное, которое мы не сможем переварить».

С первого взгляда могло показаться, что ребенок нежелателен для одного из троих членов семьи, но на самом деле Темптонов и в этот раз объединяло общее чувство. Те, которые считали себя умнее, не произносили свое мнение вслух. Аборт шел вразрез с их моральными принципами, хотя казался весьма привлекательным. Супруги Темптон решили отдаться тоскливому смирению и пройти испытание до конца. За свое смирение они могли быть вознаграждены 10 миллионами эшенкойнов. Таким образом, материальная сторона дела прибавляла баллы будущему малышу. Юный Темптон также был не прочь получить свою долю от больших денег, но не менял своей жесткой точки зрения. Для него рождение брата было слишком высокой ценой за 10 миллионов.

В последнее время любознательный юноша практиковал нейро-лингвистическое программирование и решил воспользоваться наработанным опытом в личных целях. При любом удобном случае и в различных интерпретациях он говорил о том, что ребенок может умереть, поскольку у матери стареющий организм и ему маниакально хотелось увидеть результат проводимого им эксперимента.

4

На полпути к Эшенленду Фейт почувствовал странное онемение лица. Не придавая значения странным симптомам, он стал медленно погружаться в состояние, близкое к дреме. Вначале мысли в его голове обрывались, затем теряли окончательный смысл, перед самим концом в предложениях путались слова, а в словах – буквы. Медленное погружение набирало обороты. Фейт буквально проваливался в таинственную черную пустоту.

Открыв глаза, он ужаснулся. Его окружала обнаженная красота пустыни с необыкновенно ярким песком янтарного цвета. Бросив скорый взгляд вверх, он увидел поразительной чистоты небо. Насыщенные краски окружающего пространства словно обжигали глаза, но это была приятная жертва. Находясь там, Фейт почувствовал, что Эшенленд, Паундспот, смута, нерадивая дочь, кажущийся верным, но на самом деле скользкий Сильверстейн и многое другое, были частичками большого ужаса, не имеющего отношения к его жизни. Именно это место было поистине его. Чувство свободы и чистоты пьянило сознание. Фейт безоговорочно признал себя счастливым человеком.

Со стороны севера, у горизонта Фейт увидел две фигуры, движущиеся по направлению к нему. Когда очертания фигур обрели знакомые формы, он с восторгом вспомнил о своей первой мечте. Однажды, в далеком детстве, благодаря участию родного брата его дедушки, мальчишка Фейт попал на ипподром. Впечатление от лошадей, благодаря особенностям детской психики, было умопомрачительным. С тех пор мечта о своей лошади, на которой он мог бы рассекать по громадным просторам, стала хоть и забытой для него во взрослой жизни, но все же заветной.

К нему приближался высокий мужчина в длинных мрачных одеждах. Незнакомец вел за собой мощного жеребца, сияющего белоснежным окрасом. Подойдя совсем близко, незнакомец остановился и протянул поводья Фейту.

– Возьми. Он твой. – миролюбиво произнес незнакомец. – Везде, куда бы ты не направился, тебя ждет бесконечный путь. И будет куда проще двигаться, благодаря поддержке, на которую ты так надеялся.

Поблагодарив незнакомца, счастливый Фейт принял поводья. Он не решался вскарабкиваться на жеребца до тех пор, пока незнакомец не исчез за северным горизонтом.

Его жеребец был настоящим подарком небес. За всю свою память, Фейт не мог вспомнить подобной прелести. Перед ним стояло не живое существо, а яркая звезда, озаряющая своим сиянием мертвые пески. Он дал ему имя – Лайф. Именно жизнь он пытался оседлать сразу же, как только представил, что это возможно.

С непредвиденными трудностями и немалыми усилиями Фейт вскарабкивался на жеребца. И как только он оказался сверху, Лайф замертво упал на мертвые пески, которые были вечными, в отличие от сияния прекрасной звезды.

Жеребец был мертв. В ужасе от стремительного краха детской мечты, Фейт потерял сознание и вновь очнулся в своем самолете. Они как раз приближались к Обелиску.

Аэропорт «Эллис» кишел посетителями, не имеющими отношения к прямому предназначению этого места. Они собрались здесь исключительно для того, чтобы лично встретить президента. Государственные деятели держались особняком и закрывались от остальных за дымовой завесой – среди их сословия находилось место только для заядлого курильщика. Их помощники вместе с начинающими карьеристами активно создавали вид своего присутствия, но не делали ничего конкретного. Журналисты пребывали в полной боевой готовности и по предварительному решению были разбиты на подразделения, чтобы держать свои пронырливые руки на всех пульсирующих точках временно образовавшегося социального организма. Было заметно, что некоторых репортеров вызвали на службу непосредственно из контролируемой зоны, и они в буквальном смысле испытывали муки долга. Среди прочего, по аэропорту сновали и случайные люди, относящиеся к категории «опять тут эти зеваки». Последние, в силу желания хоть как-нибудь приобщиться к громкому событию, вели себя наиболее вызывающе. Раздражающие элементы все же не принято было выгонять – это противоречило правилам неписанного социального договора, первыми пунктами которого были «открытость» и «равноправие». Представители простого народа успевали отмечаться в нескольких группах за короткий промежуток времени, подслушивая либо нахально возлагая на себя право участия в различных обсуждениях, касающихся государственных дел. В таких случаях, компетентные люди предпочитали удаляться из разговора и искали для себя группы, в которые еще не внедрялось мнение какого-нибудь постороннего наглеца.

Все с маниакальной одержимостью считали минуты до приземления президентского самолета на родную землю и торжественного оглашения Фейтом желанной вести. Иной результат встречи с главами Союза ни разу не вносился в обсуждения любого уровня. Вообще в Эшенленде было принято общенациональное упоение успехом. Возможность хотя бы малейшего промаха даже не предполагалась. Самообман стал основным и высокоэффективным оружием эшенлендцев все то время, в котором проблемы страны являлись незначительными.

Самолет прибыл с томительной для встречающих задержкой. Еще некоторое время понадобилось для того, чтобы президент, наконец, показался публике. Быстро и твердо спускаясь по трапу навстречу толпе подчиненных, Фейт сделал заявление, которое привело в смятение и без того возбужденный народ:

– С сегодняшнего дня запрещается мастурбация в рабочее время. – громогласно произнес президент, – Это занятие провоцирует омерзительное выражение, которое я наблюдаю на ваших лицах. Разойдитесь!

Неожиданно и опасно шок стал пронизывать одного человека за другим. Тяжелое молчание создавало эффект приостановившейся реальности. При этом всех объединяло бесполезное упорство, благодаря которому никто не позволял своему уму вырабатывать мысль о неблагоприятном исходе общего дела. Массовое замешательство дало Фейту удачную возможность быстро протолкнуться к личному автомобилю. Крайне важно покинуть место скандала в тот момент, когда скандальная выходка еще имеет паралитическое воздействие. Следующим пунктом в маршруте президента была клиника профессора Штросса.

Всю дорогу Фейт задумчиво смотрел на стремительно меняющиеся картинки по ту сторону окна автомобиля. Он был уверен, что в последний раз наслаждается привычными сюжетами прекрасных улиц родного города. Благополучие каждого уголка Эшенленда было его личным достижением. Теперь это мало кого будет волновать. Да и самого Фейта будет волновать только одно – новое условие его обязанностей, которое он вынужден принять. Сколько добропорядочных и жизнерадостных людей ему придется хладнокровно сбросить на социальное дно. Возможно, 75% населения или того больше. Он не сожалел, что результат его будущих поступков будет таковым. Ему была ненавистна мысль о том, что как президент он должен будет взять на себя основную ответственность. С этого дня устоявшийся за долгие годы порядок внутри страны виделся Фейту источником неразрешимых проблем.

В клинике профессора Штросса Фейта приветствовали именитые представители эшенлендской медицины. В рядах встречающих были доктора более низкого ранга из других клиник, а также никем не изгнанные андролог, проктолог и патологоанатом, визит которых нарушал возвышенный смысл мероприятия. Президенту пришлось пройти очередной адский круг необходимых формальностей. Выслушав тезисы об актуальных проблемах государственной медицины и необходимости профильных закупок в странах Союза, напряженный Фейт отделался несколькими ни к чему его не обязывающими заявлениями и со всей больничной свитой направился к палате, где его ждали жена вместе с долгожданным сыном.

Открыв дверь, он сразу же увидел ее. Она лежала на приподнятой клинической кушетке неподвижно, склонив голову вправо. Казалось, что смертельная усталость вынудила женщину погрузиться в спасительный сон. Фейт не сразу обратил внимание на сына, лежащего так же неподвижно у груди матери. Ее руки не удерживали малыша и приняли странное положение, подобно гнезду, в центре которого находился хрупкий, совершенно невзрачный ребенок.

– Сейчас происходит важнейший момент. – с нежностью, походившей на плохую актерскую игру прошептал профессор Штросс. – Кормление налаживает связь между матерью и ребенком. С сегодняшнего дня он стал отдельной частью нашего мира, и первое время будет испытывать беспокойство, находясь далеко от матери. Посмотрите, как мирно он лежит. Вы с супругой проделали первоклассную работу. Думаю, мальчишка не причинит вам особых беспокойств.

Мгновенье спустя неестественно благостное выражение лица Штросса сменилось натуральной гримасой ужаса. Он подбежал к женщине и взял ее руку, чтобы нащупать пульс. В эти несколько секунд профессор бросил панический взгляд в толпу коллег, пытаясь отыскать отклик моральной поддержки, но в первых рядах стояли чужаки из конкурирующих больниц, а также андролог, проктолог и патологоанатом. Только последняя тройка держалась достойно, не проявляя завуалированного злорадства, но Штросс принципиально не нуждался в их поддержке.

– Этого не может быть…было нормально…ну, да…нормально же…я не мог пропустить…все же под контролем…почему?! – лихорадочно бормотал Штросс.

Затем профессор схватил ребенка и выбежал с ним из палаты под звуковое сопровождение, вызванное активным перешептыванием всех собравшихся в палате. К неподвижной женщине подбежал медицинский персонал клиники. Началась утомительная и запутанная суета. Фейт успел обратить внимание на лицо своей жены. Увиденное его напугало.

– Если моя супруга умрет, – испуганно закричал он, – вам не избежать опасных неприятностей!

– Она уже мертва, господин Фейт. – срывающимся голосом ответила молодая медсестра, показавшаяся ему карлицей.

Фейт не внял словам медсестры. Только после того, как тело его жены ровно уложили и церемонно накрыли белоснежной простыней, он уловил очередной страшный факт ненавистного дня.

Ему разрешили подойти к жене прежде, чем ту увезут в морг. Он не хотел видеть ее слишком близко. Чувство страха держало над ним верх. Багровые пятна на ее лице смотрелись страшно даже из далекого расстояния. Медсестра-карлица сама подняла простыню, стараясь сделать для обожаемого ею президента все от нее зависящее.

Лицо мертвой женщины сохранило парадоксальное выражение радости и одновременной скорби. «Оказывается, она отталкивающе некрасива. Ее внешность полна недостатков и смерть только усугубила врожденное уродство», – подумал Фейт. Он взял ее руку и увидел шрамы от порезов на запястье. На второй руке обнаружилась та же картина.

– С каких пор это у нее?

– Вам лучше знать, когда ваша жена пыталась свести счеты с жизнью. – быстро и неразборчиво ответила медсестра карлица. – Здесь узоры явно из нескольких эпизодов.

– Это не так уж и важно. Умерла-то она очевидно по другой причине. – растягивая каждое слово сказал Фейт, после чего резко отпустил безжизненную руку.

Их прервало срочное сообщение о вызове медсестры. Оставаясь с трупом жены один на один, Фейт уцепился пальцами за ее подбородок и презрительно произнес: «Ну, и что ты хотела этим доказать?!». Приподняв ее голову, он резко отпустил руку и отметил для себя то, что ему нравится звук и зрелище жесткого падения. Крикнув: «Это был поступок мерзкой суки!» он снова схватил ее голову и стал бить ее об поверхность кровати. Не желая останавливаться, Фейт разъяренно наносил удары по ее и без того страшному лицу, в некоторой степени воплощая в жизнь свои фантазии по отношению к Паундспоту. Жена всегда позволяла вымещать на ней злость и напряжение и в этот раз она невольно составила Фейту добрую службу.

В соседней пустующей палате Фейт услышал разговор патологоанатома и сильно заикающейся медсестры. Они достаточно громко обсуждали нашумевшую историю. События привели к тому, что именно этот специалист был наиболее уместен в VIP-палате полчаса тому назад. Подозвав патологоанатома на личную беседу, Фейт обсудил с тем уникальность трупных пятен, возникших на лице его покойной супруги. В особе молодого, нездорового на вид человека он встретил истинного виртуоза своего дела и собеседника, способного понимать намеки любой сложности.

Не желая больше находиться в клинике, Фейт решил уехать в свою тайную резиденцию, которая располагалась в 40 километрах от столицы Эшенленда и с помощью доставки из контролируемой зоны временно отскочить от нависающего над ним бремени. Его планы неожиданно нарушил идущий навстречу профессор Штросс с ребенком в руках. Ранее Фейт автоматически приписал новорожденного к числу умерших, и это обстоятельство было им принято как очередная, восьмая или девятая смерть его ребенка. Штросс с ликующим видом протянул младенца к отцу, но ответная реакция не оправдала возвышенного ожидания.

– Мой сын высосал из нее мертвое молоко? – поинтересовался Фейт.

– Молозиво. – смущенно поправил профессор.

– Мой сын высосал мертвое молозиво?

Ответа не последовало. Штросс деликатно, но настойчиво передал ребенка Фейту и исчез под важным предлогом еще одних тяжелых родов. Фейт внимательно посмотрел на тщедушное тельце своего сына и произнес:

– Тебе нет смысла хвататься за жизнь. Мне больше нечего тебе дать и я тебя не принимаю.

5

Накануне возвращения Фейта, каждый из многочисленной прислуги в его семейной резиденции предпочел скрыться, остерегаясь вызвать гнев хозяина. В прежние дни его эмоциональной нестабильности несколько преданно служащих ему людей невольно становились жертвами отъявленной и всегда несправедливой агрессии. Теперь они боялись даже предположить степень его опасности, но на этот раз удача была на их стороне. Фейт не нуждался в постороннем человеке, который мог бы послужить ему объектом психологической разрядки. Его дочь находилась дома. Она-то и была ему нужна. Не принимая девочку с первых минут ее жизни, он все же имел достаточное представление о том, какой из нее получился человек. Еще в детстве она получила от него кличку Фокса из-за ярко рыжего цвета ее волос и характерного поведения. Небрежно держа спящего ребенка в руках, Фейт без стука вошел в ее комнату.

Фокса знала о том, что ее мать мертва, но не проявляла надлежащих этому случаю эмоций. Девушка была явно озадачена, но предельно собрана и отец застал ее как раз в момент, когда та складывала в свой чемодан последние вещи. Ею владела эйфория от предстоящей поездки в Маунтон. Движения были резки, многие вещи падали и разлетались в разные стороны. Ничто внешнее не привлекало ее внимания и Фокса, словно сквозняк, перемещалась из одной заданной точки в другую. Рядом с ней действительно проходил ветерок. Она даже не заметила, что какое-то время была в комнате не одна.

– Собираешься? – беспристрастно спросил Фейт.

Фокса была удивлена его появлением, но не испугана. Фейт сразу же понял, что ей неприятен и даже оскорбителен факт свидетеля всех ее действий и это смогло слегка удовлетворить его потребность испортить кому-либо день. Она на долю секунды бросила взгляд на отца и ребенка, затем продолжила рассекать пространство, очевидно в поисках чего-то очень для нее важного.

– Уже закончила. Только не могу найти кое-что. – немного задыхаясь ответила девушка. – Некоторые вещи я не возьму. Мне они больше не нужны. Можешь их уничтожить. Делай с моей норой все, чтобы от меня в этом доме ничего не осталось. Интересно, обнаруженные лисьи норы уничтожают? Ты не в курсе? А что если в норе есть живое существо. Его будущее предрешено и трагической кончины ему не избежать? Когда буду в Маунтоне, обязательно узнаю.

Она собиралась выскочить из комнаты, но, оказавшись у дверей, развернулась обратно и побежала потрошить свой шкаф. Вокруг нее стали появляться первые жертвы: рваные вещи, разбитые статуэтки, осколки предметов, идентификация которых была невозможной. Фоксу ничто не останавливало. Только под кроватью она нашла то, что искала. Маленькая коробка, покрытая толстым слоем пыли хранила в себе мятые бумажки, в которых детской рукой были написаны сокровенные желания. Этот символичный архив стал последней жертвой Фоксы. Без тени сожаления девушка достала спички для камина и подожгла находку. С таким же чувством она сожгла бы и свою комнату, которую всю жизнь считала местом её заточения.

– Я рада, что уезжаю. Ты впервые оказал мне услугу. Не зная тебя, можно было бы подумать о том, что ты заботишься. Не хочу вникать в истинную причину твоего поступка. Благодарить не стану, это будет смотреться неискренне. Играйся с долгожданным сыном. Надеюсь, эта цацка окажется тебе по душе.

Не желая больше слушать колкости дочери, Фейт резко ее перебил.

– Надейся, что эта цацка придется по душе именно тебе. Теперь он будет под твоей опекой. Ты как раз годишься ему в матери, вот и вложи в него всю свою нерастраченную любовь. У тебя уже проснулся материнский инстинкт?

Услышав это, Фокса остановилась. Предложение Фейта заставило ее вытянуться. Она была выше стандартного роста и необыкновенно стройной подобно искусной скульптуре и создавала визуальное впечатление того, что ей нипочем нападки даже со стороны отца. Ее внешнее величие, которое проявилось слишком рано, напрягло Фейта, и подчинение дочери теперь стало делом его чести.

– Завтра я улетаю в Маунтон! – решительно сказала девушка.

– В Маунтоне ты окажешься только после того, как в тебе перестанет нуждаться твой младший брат. Если тебя это успокоит, к нему я отношусь хуже, чем к тебе. При первом удобном случае сделаю себе вазектомию.

Фокса улыбнулась. Выражение ее лица было невыносимо едким. Это была не глупая девчушка, а женщина с опасным умом и отсутствием природного страха.

– Я уеду завтра. Если оставишь меня силой, я зарежу этого выродка во время прямой трансляции, зрителями которой будут практически все наши соотечественники. Поверь, мне нетрудно все организовать. Свою репутацию ты ставишь выше моей жизни, и я готова пожертвовать собой ради любого случая, позволяющего разрушить твои планы.

Фейт мог доверить ребенка лучшим няням Эшенленда, но его внутренняя сущность вызывала в нем основательное желание поиздеваться над детьми, не давая им жить той жизнью, в которой те нуждались. Для него было принципиально важно любым способом добиться удовлетворения выдвинутых им требований. Угрозы Фоксы в глубине души понравились Фейту. Его подкупила жестокая решимость дочери.

– Ты должна пойти на мои условия ради памяти твоей матери. – сказал он, перекрыв Фоксе дорогу к выходу.

– Ау, проснись! Папочка, ты совершенно не осведомлен о том, что происходило в твоей семье. Эта женщина – не мать! Она была способна только на роль пустоголового инкубатора для твоих детенышей-смертников. Жила унизительно, лицемерно, глупо, но удобно. При всей моей ненависти по отношению к тебе, все же именно ты вызываешь у меня уважение и что-то вроде любви. Она же – пустой отпечаток в моей жизни. Мне не жаль ее и без малейшего сожаления, я избавлю себя от этого сморщенного недоразумения. Пусть только останется со мной один на один. Я готова к самым страшным поступкам, можешь не сомневаться.

Фейт осознал, что дочь ему не уступит. В ней был стержень, покрепче, чем у него самого в ее годы. Они долго с вызовом смотрели друг другу в глаза. Фокса была прекрасна в своем гневе. Ее оружием был парализующий магнетизм – большая редкость в столь юном возрасте. Эту схватку разъединил визг проснувшегося ребенка.

В тот же вечер Фейт отправил дочери сообщение «Самолет улетает завтра в 19:45». Он с удовольствием представил как, оказавшись в аэропорту, девушка узнает, что в сообщении указано неправильное время рейса. Самолет вылетит 15 минутами ранее ее приезда. Это будет последний рейс. Авиасообщение между Эшенлендом и другими странами прервется на неопределенный срок. Разбитая и униженная, она вернется домой и напротив каждого пункта плана будут поставлены галочки.

Сидя за рабочим столом Фейт занялся входящей корреспонденцией. Среди бесчисленных и однообразных писем с соболезнованиями, составленных в лучших традициях устаревших клише, он отметил послание от Верховного Святителя. Содержание письма было следующим:

«Господин президент, кончина вашей супруги внесла невыносимое горе в дома каждого прихожанина нашей Святой Церкви. Мы молимся за ее упокой вместе с вами. Госпожа Фейт была истинным воином веры и надежным кирпичиком в основании наших духовных ценностей. Мы всегда храним память о благочестии наших праведников и не можем оставить вас без скидки за проведение церемонии прощания. С почтением, Верховный Святитель Великой, Несокрушимой, Истинной Церкви».

«Пусть за нее хоть кто-то помолится», – подумал Фейт.

За самозабвенным чтением писем его застал верный помощник Сильверстейн. Он аккуратно вошел в кабинет, и, увидев отрешенного Фейта, молча занял любимое им кресло, находящееся в темном углу президентского кабинета. В его руке было несколько свежих газет.

– Твои скандальные высказывания взорвали публику. – иронично произнес Сильверстейн, – Нет, про мастурбацию мне понравилось… конечно… но не стоило. Теперь в прессе разворачивается целое течение мнений по этому поводу. Феноменально! Ты стал информационным событием дня! Сразу столько известий. Как ты все это пережил? Кстати, во всем Эшенленде сегодня родилось только два мальчика. Страна маленькая, но я ожидал большей цифры. Мною уже даны распоряжения, чтобы семье, кажется Темптон, начислили 10 миллионов. Также мы приготовили для их младенчика памятный кулон в форме следа от детской ножки. Очень символично.

– Это лишнее. Их ребенок родился в один час с моим? Если часом ранее, либо позднее – никаких денежных переводов!

Ребенок Темптонов родился на восемь часов позже младшего Фейта, но Сильверстейн решил солгать:

– Между ними разница в несколько минут. Обещание есть обещание…не то время и не тот случай, чтобы сдавать назад.

– Где твои соболезнования? – неожиданно спросил Фейт.

– Мне казалось, что мы далеки от этих пошлых условностей. Ты ее не любил и получил то, чего хотел в глубине своей души. Я могу тебя только поздравить. А вдовство прибавит тебе шарма. Публика у нас настроена исключительно на картинную патетику и особенно почитает трагизм. Все складывается как нельзя лучше.

– Союз прервал с нами все связи. С завтрашнего дня мы будем изолированы от внешнего мира. Более того, уже сегодня все шлюхи, которых я трахал, активизируются и будут портить мне жизнь своими попытками занять пустующее место рядом со мной. Все складывается как нельзя хуже.

Сильверстейн судорожно вскочил с кресла и осторожными шагами подошел к Фейту.

– Что ты намерен предпринять?

– Мне сейчас не до шлюх и их действия, скорее всего, будут казаться тусклыми пятнами на фоне ярчайшей катастрофы моей жизни. Как-то все устроится само собой.

–Я не об этом! Без поддержки Союза мы потеряем все, что имеем. Что делать?!

Газеты выпали из трясущихся рук Сильверстейна и разлетелись вокруг него, придавая его фигуре жалкий вид. Он схватился за голову и закрыл глаза, пытаясь включить свой персональный режим самообмана.

– Сегодня, вчера, в любой из дней нашей шутливой жизни мы нуждаемся в подсказке завтрашнего дня. Знай я вчера то, с чем мне придется столкнуться сегодня, то…ничего не смог бы поделать. Но было бы гораздо проще принять зубодробительный удар от руки этого дряхлого старикашки. Мы совершим самую глупую ошибку, на которую вполне способны, если забудем все то хорошее, что было с нами раньше. Это осталось в прошлом и все же мы не примем поражение еще до начала войны. Ты будешь свидетелем моего первого стратегического шага. – успокаивающим тоном сказал Фейт. – Скоро к нам присоединятся те, без кого нам теперь невозможно обойтись.

Спустя четверть часа в кабинете президента Эшенленда появились общественные деятели, активисты и журналисты первой величины. Фейт решительно отверг формальности, связанные с выражением соболезнования и высокого почтения, сразу же перейдя к цели собрания.

– Уважаемые господа, триумф нашей страны откладывается на неопределенный срок. Наставники из Союза отвернулись от Эшенленда. Мы оказались не готовыми к такому предательскому повороту событий. Впереди нас ждут потрясения. Я знаю, на что способен каждый из вас и теперь перед вами стоит выбор, который вы сделаете прямо сейчас. Вы готовы надругаться над общественным сознанием?

Все собравшиеся удивленно переглянулись.

– Придется действовать активно и чаще всего цинично. Это уникальный случай, когда насилие выступает в роли добра. Так определитесь же, с какой стороны будете находиться: либо вы оказываете насилие, либо насилие будет направлено на вас. С завтрашнего дня Эшенленд станет другим – многим придется замараться. Пора раскручивать шестеренки в нужном для нас направлении.

Глава 2.2060

1

Жизнь гражданина Эшенленда оказалась не ценнее горстки пепла. Жизнь в удовольствие для гражданина Эшенленда уже не представлялась возможной. Жизнь каждого гражданина Эшенленда круглосуточно подвергалась преследованию дронов, ведущих пристальное наблюдение за всем, что происходит в зоне блокады. Заинтересованной стороной, профинансировавшей и внедрившей тотальную слежку, выступил Союз.

Маленькие бесшумные машины сновали по улочкам, досаждая мирным прохожим, влетали в открытые окна, неизменно застывали над образовавшимися группами людей. Дроны методично собирали данные гибели Эшенленда. Изученные и обработанные видеоматериалы в режиме нон-стоп транслировались на специально созданном общественном телеканале Союза.

Фейт отказался от общественного телевидения, делая основную ставку на локальную сеть. Одной из первых акций, осуществленных в локальной сети, было психологическое тестирование, проведенное с целью подразделения эшенлендцев на специальные группы. Представители одной из групп покидали свои семьи и отправлялись в неизвестном даже им самим направлении. Это были волевые, бесстрастные личности, считающие жестокость приемлемой мерой, направленной на достижение поставленной цели. Спустя полгода некоторые эшенлендцы стали узнавать своих родных в составе многочисленного подразделения по устранению социальных беспорядков«Торнадо».

Ситуация вынуждала Фейта всегда находиться на чеку. При этом он полагал, что народ против него не восстанет. Люди существенно ощущали тяготы новой жизни, но человеческая натура имеет уникальную тенденцию рано или поздно свыкаться с трагическими обстоятельствами собственной судьбы. Фейт анализировал все возможные варианты развития событий, уделяя особое внимание негативным сценариям, для которых само по себе развивалось непоколебимое подспорье. В сознании даже самого робкого и социально благонадежного человека будут то и дело всплывать воспоминания о былом благополучии, проснутся рефлексы, побуждающие по-старинке рваться в контролируемую зону, которой больше нет. Много мучительных мгновений выпадет на долю ни в чем неповинного среднестатистического эшенлендца. Но все равно, они не восстанут. При них останется вселяющая силы надежда и титаническая выносливость. Когда этот бесценный дар свыше иссякнет, люди осознают, что не имеют выбора, кроме как смириться с тем, что дарует им Паундспот.

Темптон-старший от рождения не располагал внутренним стержнем и в вопросе борьбы с собственным порочным рефлексом был заведомо бессилен. Специально уполномоченным лицом контролируемой зоны он был внесен в список зависимых как раз сразу же после того, как у него родился младший сын и в кармане зазвенели заветные эшенкойны. «Золотые месяцы» расцвета его цветка счастья, подпитываемого в уютных наркосалонах, прошлое навсегда унесло с собой. В настоящем остались непрочные связи с теми, кто располагал остатками «живительной подпитки», ценность которой взросла до невиданных ценовых масштабов. Его крайней надеждой был «дружелюбный парень из-под моста», о котором позитивно отзывался один уважаемый человек. По пути к мосту Темптон-старший обратил внимание на дрон, уникальный по форме и высоте полета в их краях. Беспилотник не занимался слежением и летел в четко заданном направлении.

Это был дрон-курьер последней серии выпуска, доставляющий посылки непосредственно на стол предполагаемого получателя. Исключительно важная посылка была адресована Фейту. Столь нетривиальным образом Паундспот передал спутниковый контактер с координатами звонка. Как нельзя кстати Фейт находился в кабинете один и без промедления решился на переговоры. Голос Паундспота с первых секунд убивал всяческую надежду.

– Вы сильнее, чем я полагал. – недовольно произнес Паундспот.

– Я, или народ Эшенленда?

– Вы и есть Эшенленд. Любопытное явление, прочно стоящее на земле. Насколько вам плохо, Фейт?

–Очевидно, осталось достаточно сил, чтобы прочно стоять на земле. Вы планируете усугубить обстановку?

–Сохраняйте спокойствие. Довольствуйтесь тем, что вы никому ничем не обязаны. Но вскоре вам придется отдать мне кое-какой должок. Это будут южные земли Эшенленда. Я намерен считать эти территории частью моего государства.

Паундспот намеренно лишил Фейта возможности возразить и взять слово. Спутниковая связь была прервана. Контактер перестал подчиняться.

Фейт прекрасно осознавал, что звонок Паундспота был простой формальностью и южные земли, по-хорошему или по-плохому, у Эшенленда непременно отнимут. Оставалось только продумать наиболее выгодный вариант торга, но хитрец Паундспот не позволил Фейту собраться с мыслями. В самый напряженный момент контактер ожил. Паундспот настойчиво пытался установить связь. Не выдержав, Фейт принял сигнал, и, брызжа слюной, крикнул:

–Идите к черту, Паундспот!

–Эшенленд находится в критической ситуации. Мы не снимем блокаду. Не забывайте, ресурсы вашей страны на исходе. Через месяц-другой у вас останется только пресная вода и воздух. Отдавая южные земли, вы получите регулярную гуманитарную помощь с реальной перспективой снятия блокады в будущем. Давайте смотреть правде в глаза – вы не освоите недра Юга, а для мировой общественности это ключ к выходу из Смуты. Подписывая соглашение, Эшенленд дает сигнал готовности к сближению со странами континента и самим Союзом. Этот сигнал, без всякого сомнения, рано или поздно найдет отклик, и границы будут открыты.

– Что мы получим от Союза?

– В течение всей блокады гуманитарная авиация дважды в месяц будет поставлять в населенные пункты Эшенленда продукты питания, медикаменты и средства гигиены. Между нашими правительствами будет поддерживаться связь, пока что, в качестве кодированных переговоров. Конкретно я буду лоббировать возвращение Эшенленда на прежние позиции. У меня есть опыт, и, смею уверить вас, я никогда не проигрываю. Вы будете без промедления получать то, что вам действительно нужно.

Будучи ни «за», ни «против», Фейт сдался:

– Готовьте соглашение. – сказал он.

2

– Как вы могли пойти на это соглашение?! – гневно протестовал Милкиуэст. – У здравомыслящих людей давно зародилась тревожная мысль о том, что вы, Фейт, утратили свой фирменный нюх на успешные сделки и тянете Эшенленд в яму, более глубокую, чем та, из которой мы с такими усилиями выбирались 20 лет назад! Такая выходка явно не сойдет вам с рук, как бы вы не рассчитывали на это!

– Паундспот не оставил нам выхода. – спокойно ответил Фейт, но в эту же самую минуту внутри него разгорались неистовые пляски бесов. Ненависть к Милкиуэсту и членам националистической партии «Могучий Эшенленд» буквально съедала заживо терпение Фейта уже не первый год.

Милкиуэст, как организатор и многолетний руководитель «Могучего Эшенленда» был основной внутренней угрозой правления Фейта. Националистическая партия чаще всего агрессивно отстаивала интересы и достижения Эшенленда, непременно действуя против Фейта, благодаря которому Эшенленд имел те самые интересы и достижения. Долгие годы благополучия даровали шаткий мир между правительством и «Могучим Эшенлндом». Несмотря на блокаду Союза и очевидно бедственное положение Эшенленда, запросы Милкиуэста и его сподвижников продолжали стремительно возрастать, их позиции в театре внутригосударственной политики укреплялись, а ресурсы, на которые рассчитывали защитники национальных интересов, внезапно отнял Паундспот. Позиции Фейта находились под реальной угрозой. Созданная им некогда «Социал-демократическая партия Эшенленда» существовала формально и располагала исключительно равнодушным отношением к своей деятельности и политической программе со стороны граждан страны. Десятилетия искусственного первенства в парламенте «Социал-демократической партии» подходили к концу. В момент великого упадка возлюбленного государства «Могучий Эшенленд» стремительно набирал поддержку народа, который находился в полной растерянности.

– Правительство организует референдум для южан, результаты которого снимут с нас часть ответственности. – уверенно объявил Фейт. – Мы заинтересованы в том, чтобы население Юга вышло из состава Эшенленда и перешло в подчинение любой другой страны. Таким образом, эти люди получат шанс на достойное существование, а Эшенленд сделает первый уверенный шаг на пути восстановления своего былого величия. В решающий период борьбы как большие, так и малые жертвы имеют равную ценность. Лишаясь одного, мы обретаем другое. Это испытание мы должны принять как благо.

– Сохранение целостности государственных границ во все времена является главным приоритетом любого государства. Мы не имеем морального права лишать Эшенленд законной территории. Отдавая перспективные регионы, Эшенленд будет обескровлен, а обозримый путь к восстановлению и процветанию нашего государства превратится в уходящий призрак. Я не имею морального права закрывать глаза на то, что президент Фейт создал Эшенленд и долгие годы развивал в стране «дочернее предприятие Рая», но ни я, ни верные соратники «Могучего Эшенленды» не позволим президенту Фейту уничтожить Эшенленд на наших глазах. В то же время, мы не будем выступать против референдума. Мы приложим все наши усилия и выделим необходимые ресурсы для того, чтобы результаты волеизъявления народа не выходили за рамки интересов Эшенленда.

Во временно помутневшем сознании Фейта, слова Милкиуэста стали терять свой возвышенный смысл и становились химерами. К счастью для самого себя, Фейт покинул собственный кабинет, который так нестерпимо кишел его идейными врагами.

Перед его усталым взором вновь раскинулись необыкновенные просторы. Пугало только лежавшее рядом, закоченевшее тело его прекрасного жеребца. «Нужно идти туда», – подумал Фейт, глядя на север. Как и говорил незнакомец, любой выбранный Фейтом путь был бесконечен, но именно непознанная человеком бесконечность может смертельно напугать, либо даровать вечный покой. Он шел против сильного ветра. Будучи не в силах защитить свою кожу от колючих ударов тысяч песчинок, Фейт все же не останавливался.

Пройдя долгий отрезок пути, он добрел до места, где наконец-то не было ветра, но именно там он стал проваливаться в зыбучих песках. Путь вперед был страшен и опасен. Путь назад – бессмысленен и невыносим.

– Я не могу вернуться назад! – крикнул Фейт, очнувшись под пристальным взором своих идейных врагов.

«Референдум расставит все на свои места», – согласились Милкиуэст и его сподвижники, но у них была своя трактовка данных слов и события, которые спровоцирует принятое президентом решение.

3

Ушли те годы, когда все решалось честно. На самом деле, таких лет и вовсе не было, но существовали люди, создавшие в своем сознании эпоху справедливости, в которой они, по их горячему убеждению, успели пожить. Для следующего поколения права, обязанности и возможности человека имели слишком размытую трактовку, чтобы в нее верить. Все, что решалось на государственном уровне, принималось безоговорочно, какими бы разрушительными последствиями это не грозило.

Референдум об отделении южных земель Эшенленда стал самой трагичной иллюстрацией фальшивого выбора. Ради одного, уже принятого самой властью, решения государство потратило астрономические суммы на информационное просвещение населения, бумагу и обустройство штабов, где эшенлендцы «отдавали свой голос». Тогда в последний раз люди поверили в то, что их мнение имело чрезвычайно важное значение для Эшенленда. При этом, никто из них не понимал, для чего это нужно.

По результатам народного волеизъявления, Эшенленд лишился южных земель. Люди, населяющие юг, больше не считались эшенлендцами. Все до одного, южане надеялись стать частью нового мира. Однако, еще в процессе первых переговоров с Фейтом, Паундспот заявил, что ему нужны южные земли Эшенленда. О населении юга речь не шла.

Милкиуэст был достаточно опытным политиком и уловил тонкий момент, когда на фоне смятения эшенлендцев он мог набрать внушительные очки в свою пользу. По масштабу личности Милкиуэст не уступал самому Фейту, но ему не хватало харизмы и выразительной внешности. При этом люди чувствовали силу его слова. С каждым годом среди эшенлендцев становилось все больше скрытых приверженцев националистической идеи.

Используя классическую схему, Милкиуэст, с помощью подконтрольных его политической силе независимых СМИ, навел мощные мосты влияния «Могучего Эшенленда» на самих эшенлендцев. Легче всего заманивать массы людей в те времена, когда сознанием каждого владеет растерянность и тревога. Засеяв эту благодатную почву зернами страха и агрессии, можно добыть токсичный урожай и использовать его как оружие, поражающее любого противника.

«Политика Фейта в самом скором времени приведет к краху Эшенленда! Следуя по сладкому манку Союза, он без сожаления раздает плодородные земли нашего государства жадным до чужого богатства технократам, лишая людей на дальнейшую перспективу! Жители юга – это мы с вами. Что он с нами сделал? Посмотрите правде в глаза – нас продали за бесценок! И это только начало! Наши земли будут расползаться под влияние чуждых нам государств. Недалек тот час, когда Эшенленд останется всего лишь названием государства, которого больше нет. Мы станем промежутком истории с унизительным концом! Поднимайтесь, эшенлендцы! Настало время отстаивать себя и свое государство! Мы и есть Эшенденд! Мы не позволим себя уничтожить! Все на митинг! Либо победа, либо смерть!», – призывал Милкиуэст из листовок и трансляторов.

Весомая часть эшенлендцев услышала послание Милкиуэста. Все еще сохраняющие огонь в своих сердцах жители Обелиска сходились на митинг со всех районов столицы, призывая следовать за собой и жителей окрестных поселений. Жаркие речи представителей «Могучего Эшенленда» находили желанный отклик в толпе. Вопрос, перед которым стояло государство, и в самом деле был злободневным. Никто не знал, чего еще можно лишиться в будущем. Страх неизвестности сработал безотказно. Милкиуэст укреплял свои позиции.

Люди генетически тосковали по мятежу. Вливаясь в атмосферу протеста, каждый эшенлендец вносил свою лепту в канву революционной романтики. Они почувствовали прелесть борьбы и личного несогласия. Митинг растянулся на долгие недели. Новые символы и моральные ориентиры стали великолепной приманкой для юных искателей правды. Те, кто постарше, наверстывали упущенную в своей молодости возможность, выкрикнуть властной системе: «Я против!».

Осознавая свое положение, Фейт затаился в своем кабинете. Президент не препятствовал протестам и не давал своих комментариев по поводу сложившейся обстановки. Ситуация требовала осторожности и предельной концентрации. Милкиуэст ждал момента, когда Фейт допустит роковую ошибку. Фейт вероятность ошибки со своей стороны не рассматривал. За ним оставалась уникальная возможность все исправить. И Фейт грамотно распорядился даром, настигшим его свыше.

Все чаще и подолгу Фейт исчезал туда, куда другим не было доступа. Ему удалось найти спасительную тропку, пройдя которую он смог избежать страшной участи в пучине зыбучих песков. Потребовалось немало времени, чтобы он понял – идя по бесконечному пути, он стремится максимально приблизиться к истине. Чем ближе казалась истина, тем дальше виднелся его Эшенленд.

Ни кризис, ни потери, ни мятеж не могли искоренить в душах эшенлендцев праведную веру в бога. Они чтили устав церкви и не пропускали священную службу. В конце воскресной проповеди Верховный Святитель обратился к народу. Он был, как никогда, воодушевлен. Убедительности его словам придавала, кажущаяся справедливой, агрессия, идущая из глубины его освященной души.

«Братья и сестры, мы вновь оказались в прочных тисках смуты! Благодаря божественному покровительству и нечеловеческим усилиям президента нашего – многоуважаемого господина Фейта, Эшенленд все годы общемировой смуты оставался островком свободы и благополучия. Слишком много внимания уделял каждый из нас угрозам извне, пропустив опасность у нашего же порога. Мы не смогли уберечь райский плод, дарованный нам нашей землей. В нем образовалась губительная червоточина. Но злу не завоевать наши души! Господь накажет виновников, разгромивших наш райский сад! Те, кто причастен к нашей беде, будут покидать наши ряды один за другим в следующие сорок дней! Их уход будет мучителен, но справедлив! Я взываю вас к вере в Единого нашего Бога и в великое наше Государство!».

На шестой день пророчество Верховного Святителя воплотилось в жизнь. Растерзанное тело Милкиуэста было найдено в вольере молодой гориллы обезумевшим от ужаса сторожем зоопарка. Тайна гибели политика была раскрыта сразу же. Нашлись свидетели, которые утверждали, что Милкиуэст имел извращенные сексуальные наклонности, а горилла была центральным объектом его низменной похоти. Ближайшие соратники Милкиуэста – Дроп и Бабл, так же ушли из жизни при весьма странных обстоятельствах. Во время очередного ланча, на ресторан, в котором встретились Дроп и Бабл, упала стрела строительного крана. В один миг погибли двенадцать человек и движущая сила партии «Могучий Эшенленд». Оставшиеся в живых представители оппозиции не представляли для Фейта и правительства никакой угрозы. Они не ушли в подполье. Они перестали быть оппозиционерами. Эшенлендцы осознали, к какому опасному заблуждению их подводила «шайка подлых грешников», принося в очередной раз моральную присягу на верность президенту Фейту.

4

Жители Юга пытались разобраться в своем новом статусе. Былые порядки утратили свою силу, новые не спешили заявить о себе. Подвешенное положение сохранялось шесть недель. Все это время спокойствие обходило стороной все до одного поселения. Южане перестали соответствовать укоренившемуся стереотипу теплых и радушных людей. Все расставило на свои места специальное послание глав Союза, которое по рассылке каждые 2 часа звучало в каждом доме.

«Вольным людям дарована вечность. Союз предоставляет свободу жителям Юга. Возрадуйтесь и следуйте своим потребностям!

Земли, на которых несколько поколений стоят ваши дома, больше не могут оставаться вашим надежным убежищем. Планета нуждается в разработке богатейших месторождений Юга. Все богатство земли находится под нашими ногами. Этот регион превратится в оазис новой жизни и фантастических мультивозможностей! Добытые недра станут нашим общечеловеческим достоянием уже завтра! Чтобы идти вперед мы не должны оглядываться назад. Чтобы иметь блага, нужно забыть о сожалении. Чем раньше вы освободите дома, которые уже не ваши, тем ближе станет наша общая победа! В противном случае, войска очистят территорию, согласно регламенту, во имя общего блага и свобод каждого без исключения жителя Земли.

Вы свободны в своем выборе: вернуться к истокам и строить свое будущее в Эшенленде. Мы поддержим ваше возвращение на родину. Творите прекрасное будущее в месте, где вам было хорошо в прошлом!».

Реакция южан была неоднозначна. Большинство из них не отнеслись к правительственному посланию всерьез. Некоторых прельстила перспектива фантастических мультивозможностей, о которых говорилось в официальном тексте. Меньшинство занимало враждебную позицию. Всех их объединяло общее решение остаться в родных поселениях и наблюдать за неминуемыми переменами с удобных позиций.

Паундспот предусматривал такой вариант развития сложившейся ситуации. На этот случай им и его правительством был подготовлен специальный регламент, о котором заранее оповестили войска. За считанные дни поселения Юга были стерты с лица земли, а люди – выдворены за границы Союза. Паундспот торжествовал. Очередная победа подкосила его угасающее здоровье. На некоторое время он решил затаиться в тени мировой политической арены, предоставив возможность естественного развития спровоцированных им событий.

Дипломатично изгнанные из своей земли, южане двинулись в Эшенленд. Все до одного, они были воодушевлены и обнадеживали себя мыслями о новом доме и другой жизни. Вопреки их опасениям, новая власть предоставила им возможность забрать с собой все самое ценное, нажитое в прежние времена. Караваны автомобилей были загружены как любопытными предметами, так и банальными вещицами. Под грузом пережитых лет на Юге Эшенленда, машины серьезно проседали и почти царапали свое металлическое брюхо о дорогу. У границы между Союзом и Эшенлендом движение было парализовано.

Южане не знали, что на территории Эшенленда действует блокада, а границы их страны с остальными государствами закрыты на неопределенное время. Южан остановили суровые пограничники Союза.

«Закон действует на всех граждан Эшенленда», – холодно произнес в рупор главный пограничник, – «Незнание закона не является основанием для самозащиты».

Южане не понимали, чего от них хотят.

«Мы требуем от вас цивилизованного перехода границы. В порядке исключения вы будете пропущены без промедления. Ваши автомобили останутся здесь. Переправка через границу транспортных средств запрещена».

За спиной главного пограничника стояли около сотни его подчиненных, а за ними – около тысячи военных. Сопротивление таким силам приравнивалось к сумасшествию. Люди оставляли в чужой стране все, что им всегда принадлежало, забрав с собой лишь то, что они могли унести на себе. Переход границы был первым и одним из самых трагичных эпизодов в их жизни. Они шли молча, низко склонив головы, чтобы никто из их близких не увидел, как плохо им было в тот момент.

Ближайшим к границе городом был Обелиск. Столица открывала для бывших провинциалов новые возможности. Глубокой ночью они двигались на яркое сияние, нависавшее над Обелиском.

5

Утомленные и обезображенные нелегкой дорогой, южане подступали к Обелиску, вяло озвучивая друг другу собственные справедливые надежды. Сияние столицы казалось сакральным, спасительным указателем в неизвестность. Высотки окраины, словно охранительные стены огромного города, внушали трепет и восхищение. Вне всякого сомнения, Обелиск мог приютить всех изгнанных из Юга и предоставить каждому из них возможность устроить свою новую жизнь.

Многотысячная толпа людей, собравшихся у границ Обелиска, на первый взгляд, подтверждала уверенность южан в том, что на родине их ждут. Подойдя ближе, юноша, который большую часть своей жизни не расставался со своим стареньким биноклем, отчетливо увидел, что их встречают не с пустыми руками. Жители Обелиска были вооружены импровизированной смертоносной амуницией. Их лица не иллюстрировали некогда фирменное эшенлендское дружелюбие.

Южане не знали, что коренные изменения в государстве коснулись остальных эшенлендцев не менее, чем их самих. За считанные недели люди столкнулись с нуждой и лишением некоторых личных прав. Возвращение южан в Обелиск либо другие поселения провоцировало острую конкуренцию за кусок хлеба и место под переменчивым солнцем. Об этом регулярно поступали пугающие оповещения. К встрече с южанами люди готовились решительно. Грамотными методами в них пробудили агрессию и дали официальное разрешение воспользоваться ненавистью.

«Стойте!», – срывая голос, крикнул юноша, – «Они не собираются подпускать нас к городу! У них тонна оружия!». Его слова, словно волну, подхватили остальные. Состояние общей фрустрации нависло над южанами. Люди остановились. Вместе с ними остановилось позитивное движение жизни.

Тревожную тишину нарушил «Здоровяк Бяж». Он был негласным лидером передвижения южан в тесных пределах Эшенленда. Его смелость и горячее сердце подкупали людей, доверивших ему самих себя. «Здоровяк Бяж» был широко известен по всему Югу, как самый справедливый и разумный третейский судья. Он разрешил всего 8 дел, но в те времена конфликты во всем Эшенленде считались большой редкостью.

Багровея от ярости, вызванной изнурительной дорогой и горьким разочарованием в конце пути, «Здоровяк Бяж» ревел животным голосом:

«Они не вправе! Мы равноправные граждане Эшенленда! Прем на них! Нам, как и им, нечего терять! За мной!».

Не мешкая, «Здоровяк Бяж» рванул вперед. За ним решительно побежали все мужчины, многие из которых забыли о своем преклонном возрасте, еще не научившиеся постоять за себя юноши, мальчишки-сорвиголовы и молодые девушки, чья отвага поражала даже их самих.

Приближаясь к месту схватки, они слышали злобные выкрики, унижающие их достоинство. Жители Обелиска демонстрировали непоколебимую уверенность в собственном превосходстве. Их руки были заняты увесистыми предметами, предназначенными для убийства противника: самодельные биты с гвоздями, куски арматуры, ножи, переделанное огнестрельное оружие, пневматические пистолеты. Отдельные личности захватили с собой мощные электрошокеры. Одинокие домохозяйки предпочли бороться с противником, орудуя топориками для отбивных.

«Назад, паскуды!», – единодушно кричали эшенлендцы из Обелиска. Вслед за выкриками в сторону южан полетели камни, один из которых попал в цель, выбив глаз девятилетнему сорвиголове. Мальчик рухнул навзничь, не подавая признаков жизни. В тот момент ни у кого не было возможности прийти ему на помощь. Ни у кого не возникло даже мысли об этом. Никто так и не узнал, от чего погиб сорвиголова: от камня или сотни ног, истоптавших его пухлое тельце.

Силы были неравны. Обе стороны знали об этом. Официальные и бывшие эшенлендцы полностью отдавались борьбе, забывая в те жуткие моменты самих себя. Они были обильно забрызганы чужой кровью, слюной, выделениями из носа, в редких случаях на людей попадали крохотные капельки чужих слез, которые принимали за пот.

Из безоружных людей толпа жестоко выбивала жизнь. Обезображенных тел становилось все больше и больше. Схватка переросла в животные терзания. Из яростных клубков борьбы вылетали зубы, волосы, куски мяса и мозги. Крики превратились в истошный рев. Никто не желал останавливаться.

Сами для себя, эшенлендцы стали открытием. Их жажда к насилию и изощренные умения причинять вред себе подобным относились к ранее сокрытой от них информации. Пробужденная тяга к группкам таких же садистов, вызывала желание изведать границы дозволенной жестокости, а затем, по возможности, стереть их раз и навсегда. Стариков и детей они воспринимали как неинтересную добычу. При этом ни старики, ни дети не оставались в живых после встречи с ними. Девушек терзали и насиловали. Для мужчин устраивали любые пытки, на которые был способен их коллективный разум.

На рассвете стало ясно, что убивать больше было некого. Эшенлендцы не спешили униматься. Их программа переключилась на истребление друг друга. Плечом к плечу уничтожавшие южан, они стали действовать на опережение и нападать, не позволив своей жертве прийти в себя. Жестокое побоище у Обелиска удалось остановить военизированным отрядом, который стоял на рубеже города, выполняя приказ следить за ночными событиями, не вмешиваясь до тех пор, пока им не поступит соответствующее распоряжение.

Нежное васильковое поле у Обелиска превратилось в пейзаж ада. Останки людей перемешались в страшную желеобразную массу. Над ними уже кружили стаи ворон, высматривая лакомую добычу. Рассвет на редкость для той местности осветил землю багровым сиянием.

6

– Ты многое пропустила. – вяло, но с довольным голосом обратился к матери юный Темптон. – Никогда не видел ничего подобного. Мы в буквальном смысле искупались в крови и топтались по грудам человеческого мяса. Это совсем не страшно, ма. Папа и вовсе вошел во вкус, так мы потеряли друг друга. Мы встретились уже по пути домой.

Они с отцом покинули поле под Обелиском одними из первых. Ни отец, ни сын не могли похвастаться победоносными схватками и отвоеванными трофеями, но факт одного лишь их присутствия в эпицентре исторического момента, позволял им представлять себя на недоступной ранее высоте.

– Я не могла оставить Уинстона. – холодно ответила мать.

– Считаю унизительным прикрывать свое малодушие Уинстоном. – Тысячи матерей брали в охапку своих детей, клали им в руки камни или дубинки, и шли в бой. Те, у кого были совсем малыши, стояли у тылов и поддерживали своих.

– Он слаб. С ним и вправду стоило остаться дома. – вмешался отец.

– А я и вправду проявила малодушие. – вмешалась мать.

– Уинстон создает сплошь неприятные хлопоты. – подвел итог сын.

– Будь Уинстон взрослее и крепче, я все равно осталась бы дома. Это была кровавая ночь. Торжество зла. Падение человека. И мне искренне жаль, что вы причастны ко всему этому.

У матери не оставалось сил смотреть сыну в лицо. Она с ужасом осознала, что, за все те годы, которые она посвятила своему первенцу, ей не удалось выявить самые мрачные и пугающие стороны его натуры и вовремя остановить их развитие. Поступок мужа не стал для нее открытием. Темптон-старший был для жены открытой и с некоторых пор неинтересной книгой. Вне всякого сомнения, он не принимал активного участия в битве под Обелиском, а спрятался в ближайшем темном местечке. Она была спокойна и чувствовала парадоксальную гордость за супруга, ведь тот, пусть и со страху, но не испачкал руки и всего себя полностью чужой невинной кровью.

Тихо подкравшись к младшему сыну, мирно спящему в своей кроватке, она надолго застыла на месте, с любовью глядя на худенькое и бледненькое тельце больного малыша. «Если ты станешь таким же, как и все они, лучше тихо умри сейчас и не пытай мое сердце», – мысленно обратилась к собственному ребенку самая милосердная из Темптонов.

Тем временем, отец и сын Темптоны вели оживленный разговор, суливший им немалую выгоду в будущем.

– На поле должны остаться ценности! – живо говорил отец, – Не многие рискнут рыться в зловонных кучах ради жалкой груды безделушек. А мы рискнем! И найдем не только безделушки! Таким способом мы сможем обогатиться! Да, дело грязное, с какой стороны не посмотри, но нас заставляет нужда, а у этих вещей уже нет хозяев. С точки зрения нынешних условностей, это честный заработок.

– Как мы это сделаем?

– Возьмем коляску Уинстона и одолжим на ночь коляску Порков. Они достойно боролись всей семьей и на восстановление им понадобиться несколько дней. Пропажу коляски они не заметят, даю гарантию. Отправимся на поиски глубокой ночью, чтобы мать не знала, да и лишние свидетели нам явно не нужны. Найденные вещи будем бросать в мешки, а мешки – компактно укладывать в коляски. Если потребуется, мы вернемся на поле и продолжим поиски. Будем заниматься этим, пока есть возможность.

7

Фейт вынужденно констатировал, что яркое путешествие по бесконечной пустыне маниакально преследовало его. При любых обстоятельствах, он неизменно проваливался в беспамятство, теряя в эти минуты и даже часы контроль над текущей ситуацией. Спутанные мысли мешали ему действовать, лишали отдыха, не впускали в его сознание покой. Бесконечный путь к истине изнурял его дух, но он не мог остановиться. Упав ниц перед сложившимися обстоятельствами, он решил побороть несносную муку самым обычным образом. Он начал пить.

Дни и ночи президент находился в своем кабинете. Многие могли бы наивно подумать, что он пытается спасти Эшенленд, не жалея себя. А президент просто вливал в себя все элитное спиртное, которое скопил за годы своего успеха. Он никого к себе не подпускал. Он не хотел, чтобы его видели, о нем думали, к нему обращались, от него чего-то ждали. Его логово долго оставалось закрытым от внешнего мира. Все указания и распоряжения давались по сети. Сильверстейн был великолепным исполнителем, беспрекословно следуя всем инструкциям. Парламент оставался парализованным еще с момента распада «Могучего Эшенленда» и не представлял угрозы.

Никто и понятия не имел, что некогда писаный красавчик, мечта многих женщин, теперь Фейт напоминал непримечательного, зловонного пьянчугу с уродующей его лицо, короткой и неопрятной бородой и растрепанной одеждой. Стоило ему уйти в легкое забытье, как слух начинали резать фразы, которые он силился забыть:

«Юг поддерживает молодого президента!»

«Господин Фейт, большинство голосов за вас отдали жители Юга. Самый большой регион на нашей стороне! Мы победили!»

«Дорогие друзья! Для меня большая честь находиться перед вами! Ваша поддержка – это гарантия того, что вместе мы воссоздадим наше государство! Превратим пустошь в рай! Возродимся из пепла! Вы забудете о нужде и лишениях! Плечом к плечу, мы преодолеем невзгоды и в самом ближайшем будущем станем гордыми представителями нашей прекрасной страны! С нами мир!»

«Чёрт с вами!», – злобно буркнул Фейт.

Ему постоянно приходила свежая информация о последствиях битвы под Обелиском. Прочти он внимательно сообщения от верного Сильверстейна, в которых крылся крик о помощи, Фейт включился бы в дело с полной самоотдачей и вернул себе себя прежнего. Но Фейт доверил все человеку, который имел самые скромные понятия, как действовать дальше.

«Пока остальной мир утопал в вязкой смуте, Эшенленд оставался островом свободы, где каждый человек имел права, несоизмеримо большие, чем у жителей других держав. Никто не думал, что настанет тот день, когда наши права и свободы будут поруганы. Это случилось. Но мы не должны думать, что наше положение безвыходно!

Мы многое потеряли и все же сохранили свое достоинство. Наша сила и воля к борьбе послужат нам в будущем. Плечом к плечу, мы будем отстаивать Эшенленд и вернем нашу прежнюю жизнь! Мы знаем, за что боремся!

Жители Юга, совершившие предательство во время референдума, оказались лишними на некогда своей территории. Они идут к нам, чтобы занять наши места и бороться с нами за наши блага. Все мы знаем и чтим негласный постулат «Эшенленд для эшенлендцев», но разве можно назвать эшенлендцами тех, кто по своей доброй воле отрекся от Эшенленда?! Имеют ли они моральное право на место рядом с нами?! Вы уверены в том, что потенциальные предатели будут бороться с нами за Эшенленд?!

Я призываю вас к первой серьезной борьбе за Эшенленд для эшенлендцев!»

Вздрогнув от приступа тахикардии, Фейт стал успокаивать себя, громко проговаривая более десятка раз: «Я себя простил!».

8

Колючий ветер зловеще проносился над васильковым полем. Вместо ночной свежести Темптоны вдыхали головокружительные зловония, исходящие из тысячи изувеченных трупов, лежащих под их ногами. Полная луна, прячась за быстро бегущие облака, освещала их путь подобно маяку. Их ноги погрязали в вязких выделениях и нередко скользили, ступая на органы, выпотрошенные из лежащего поблизости тела.

В отдаленных уголках василькового поля виднелись силуэты таких же черных искателей, но ни Темптоны, ни остальные, кто был там тогда, солидарно предпочитали не замечать друг друга.

Найденные ценности не представляли интереса для юного Темптона. Драгоценные украшения, наличные деньги либо карточки, если и были при покойниках, то кто-то более дальновидный обнаружил их гораздо раньше. Приличные вещи, которыми Темптоны могли бы воспользоваться в быту или личных интересах, были испорчены еще во время битвы. Ценность сохранившихся безделушек была смехотворной. Коляска Порков не пригодилась Темптонам. Они могли бы обойтись и без коляски Уинстона.

– Нужно было приходить сюда через пару-тройку часов после битвы! Мы часами нюхали страшную вонь и копошились в ядовитых человеческих соках ради этой позорной мелочевки! Даже смотреть на это не хочется! – визжал сын.

– Это все нам пригодится. – растерянно ответил отец.

– Как?! Как нам может это пригодиться?! Мы даже названия практически всех этих гадостей не знаем! Давай оставим это здесь, иначе нам будет стыдно за это до конца наших дней!

Понимая, что сына не остановить, Темптон-старший молча повез коляску со своей добычей. Во второй раз они покидали поле под Обелиском, не имея ни малейшего шанса собою гордиться. Впервые за долгое время юный Темптон сдался. Он шел и плакал навзрыд. Это напомнило его отцу эпизоды, когда, будучи маленьким, его сын плелся позади него и устраивал истерики при любом удобном случае. «А мне казалось, что это дерьмо уже давно позади», – подумал Темптон-старший, молчаливо продолжая свой путь. Ему было горько как никогда. Он испытывал физические муки, вызванные долгим пребыванием среди разлагающихся трупов и омерзительным, как ему тогда казалось, голосом собственного сына. Внезапно остановившись, Темптон-старший испугался тому, что услышал. «Капитан Лажа!», – тихо доносилось откуда-то поблизости.

– Не иначе, у меня галлюцинации. – с тревогой обратился к сыну Темпон-старший.

Юный Темптон, казалось, не слышал отца. Он затаился и испуганно к чему-то прислушивался.

– Тут не все дохлые! – закричал юноша. – Добьем паскуду!

– Мы не будем этого делать. – медленно проговорил отец. – Это Джун. Мы должны его найти.

Юный Темптон не подозревал, что не он, а именно неизвестный ему Джун пробудил в отце чувства, которые принято считать отеческими. Будучи подростком, Темптон-старший подолгу жил на Юге у своей тетки Тильды. В тот момент, когда Тильда впервые положила в руки племяннику своего маленького сына Джуна, оба мальчика прониклись друг к другу трепетной любовью, а их дружба была самым ценным, что они имели в то славное время. Разница в возрасте не стала для них помехой. Они резвились на равных и стояли друг за друга горой, когда кого-нибудь из них отчитывала строгая Тильда.

Им пришлось заново обследовать труп за трупом. Поиски были чудовищно долгими. Голос Джуна с каждым разом звучал намного слабее. Когда Темптона-старшего покинула последняя надежда, он с дрожью в голосе вскрикнул: «Джун, дружище! Джун! Я не могу!». Словно чудо, луна надолго вышла из-за облаков, ярко освещая все вокруг. Словно чудо, луна указала на робкое шевеление вдали, ближе к черте города.

Джун безжизненно лежал под двумя вспухшими телами. Он напоминал выходца из ада: черные разводы грязи и непонятной слизи на коже, окровавленная одежда. Темптоны аккуратно освободили Джуна, и, бросив все, что им удалось добыть ранее, поволокли его, словно набитый мешок, к себе домой, не зная, что с ним делать дальше.

Глава 3. 2061

1

Прошел ровно год после кровавой встречи под Обелиском. Поле битвы сияло восхитительной синевой расцветших васильков. От зловонных трупов, лежащих друг на друге до самого горизонта, сохранились только скомканные эпизоды в памяти да и то далеко не у всех эшенлендцев. Новый образ жизни никому не позволял опомниться.

Погибшие южане нашли свой последний приют в общей могиле. Их хоронили бесславно, быстро, бесчеловечно, грязно. Южане были истинно верующими людьми, но Верховный Святитель гневно отказался провести над ними необходимые религиозные ритуалы. Честь южан была попрана, память о них – переписана, а место их захоронения уже через полгода превратилось в свалку. Мусоросжигательный завод, вслед за десятками предприятий, вынужденно прекратил свое существование. Огромная площадь, куда могли свозить весь мусор, была одна.

Темптоны быстро выходили безнадежного Джуна, но не могли поправить здоровье Уинстону. Мальчик продолжал медленно чахнуть, вызывая сожаление только со стороны матери. Ей было горько и обидно, что совершенно чуждый ее сердцу Джун просто на глазах набирал жизненную силу, не имея на то никаких оснований. Она устала от всех, кто ее окружал. Больше всего от Уинстона. Остальные Темптоны не замечали ее состояния и пытались сохранить свои шансы получать от жизни все или почти все, что им нужно.

Отец судорожно блуждал по самым темным закоулкам Обелиска в поисках малейших следов, которые могли бы привести его к наркоторговцам. Некогда цари контролируемой зоны, наркоторговцы фактически исчезли как вид. Последнее время они сохраняли свой высокий статус, но уже в пределах самых отдаленных подворотен и воевали друг с другом, пытаясь добыть остатки наркотиков. Темптон-старший страдал от смертельного дефицита счастья в своем организме. Ради дозы коктейля, он без колебаний был готов отдать все, что ему принадлежало, включая собственные органы, которые давно были поражены различными болезнями. Конкуренция за последние коктейли была ошеломляюще высока. Несмотря на все увещевания, многие из частых посетителей контролируемой зоны, остались в живых и бескомпромиссно боролись за свою дозу, не жалея сил. Темптону-старшему не везло. Он никогда не умел бороться. Однако удача улыбнулась ему в конце. Один из самых бешеных наркоманов, очевидно бросив все свои силы на борьбу за коктейли, умер в темном углу подворотни. В его глубоких карманах было 12 доз. Темптон-старший знал, что нужно делать.

Осознавая, что в борьбе он не имеет ни малейших шансов на успех, Темптон стал следить за активными бойцами, рьяно выбивающими себе дозу. По окончанию торгов, он незаметно преследовал того, кто, по его мнению, отдал всего себя за дозу и ждал, когда тот замертво рухнет где-нибудь по пути. Благодаря своей находчивости Темптон-старший всегда имел желанные коктейли, не прикладывая к их добыче никаких физических усилий и сохранив при себе финансы.

Тем временем Темптон-младший пытался влюбиться. Он был уже в том возрасте, когда любой уважающий себя парень вел активную половую жизнь и неутолимо жаждал лишиться девственности как можно скорее. Юноша думал о сексе во время бодрствования, занимался им во сне и регулярно пополнял свои знания в этой области за просмотром порнографии.

На пути к реализации заветной цели его постигали одни неудачи. Он представал перед потенциальной невестой таким, каким являлся на самом деле, а это была самая неприглядная картина. Его чувство юмора было понятно и высоко ценилось только им самим. Считая себя в праве давать оценку другому человеку, юный Темптон регулярно распылялся оскорблениями, с оглашением сомнительных доказательств его правоты. Ему всегда казалось, что его бесконечная ложь всегда оставалась нераскрытой, чему он был чрезвычайно горд. Плен иллюзий был для него сладким и приятным.

С ним могла бы прекрасно себя чувствовать только глухая девушка, способная довольствоваться малым. Чтобы полюбить Темптона-младшего она должна была принять его характер, патологическое вранье, жадность, нечистоплотность. За свое смирение, в подарок она получила бы вполне симпатичного и очень умного парня. Но никто из встреченных юным Темптоном девушек не жаждал отношений любой ценой.

Не мог себя чувствовать спокойно и спасенный Темптонами Джун. Давно зажившие раны и сросшиеся переломы давали о себе знать все чаще и чаще. Мерзкая ноющая боль, словно фантом, блуждала по всему его телу, не давая спать. Он был уверен, что не доживет до следующего Рождества. Смерть казалась божественным спасением.

Глядя на Темптонов, Джун неминуемо вспоминал увиденную им картину в поле под Обелиском, когда отец и сын, словно стервятники, ковырялись среди трупов, лежащих рядом с ним. Юный Темптон не пропустил и Джуна, обыскивая его карманы особо тщательно. Эти бесцеремонные прикосновения живо ощущались по всему телу, словно все происходило наяву каждый раз, когда взгляды Джуна и Темптона-младшего пересекались за ужином. Семейные вечера Джун воспринимал, как самую невыносимую муку. Перед ним сидел лучший друг его детства, который стал совсем чужим. И неясно было, как отчаянный «Капитан Лажа» мог превратиться в столь жалкого человека.

Присутствие поблизости заносчивого племянника было невыносимо. Джун прекрасно понимал, что Темптон-младший ненавидит южан. Слушая очередные язвительные реплики из противоположного конца стола, он вспоминал своих знакомых, которые бесславно погибли от рук таких же юнцов. Его мать, строгую Тильду, при жизни умеющую любыми способами добиваться послушания от детей, мальчишки лет тринадцати за считанные секунды забили камнями. Было очевидно, что в доме Темптонов Джун находится незаслуженно, с какой стороны не посмотри на образовавшуюся ситуацию. Однако ему приходилось оставаться в плену обстоятельств и с тревогой смотреть на свое будущее, которое он никак не мог разглядеть.

Вечерами Джун подобно призраку блуждал по улицам Обелиска. Он внимательно рассматривал каждый уголокгорода, который его не принял. Сам факт своего нахождения в Обелиске Джун воспринимал как игру с огнем. Местные жители были равнодушны друг к другу. На улицах никто не смотрел в лицо встречному. Джун мог бы ощущать жизненно необходимое ему спокойствие, выдавая себя за одного из них, но Обелиск стал обрастать слухами, что по некогда безопасным улицам ходят выжившие южане.

Чужаками, замеченными в городе, были люди из других поселений Эшенленда. Их шансы на нормальную жизнь в своих домах были исчерпаны. Новые законы о добровольной сдаче ценностей государству и нормировании семьи стали для традиционных сельских семей неподъемными камнями, тянущими людей на дно. Единственной ценностью большинства эшенлендцев из периферии были богатый урожай и хозяйство. Государство, ссылаясь на бедственное положение, активно отнимало у них все до последнего куриного яйца. Не успев прийти в себя после хозяйственных потерь, почти в каждой семье беременные женщины получили принудительное направление на аборт. Холодным ноябрьским утром всех их, подобно изъятому у них ранее скоту, отвезли неизвестно куда, в маленьком и очень тесном автобусе, где не всем хватало места. Опешившие мужья, словно камни у дороги, часами стояли под холодным дождем, дожидаясь своих жен, но не всем из них повезло. Женщин, умерших во время аборта, не возвращали семьям и родные могли только надеяться на то, что прах их жен, дочерей и матерей покоится с миром.

Обелиск все так же обманчиво казался единственным местом, где люди могли продолжить достойное существование. Оставляя свои обедневшие дома, эшенлендцы из поселений стали стекаться в столицу. Они были озлоблены и решительны. Многие не гнушались убийством, добывая для себя кров. Среди ночи, крепкие мужчины вторгались в чужой дом, безжалостно убивали хозяев и выбрасывали поверженные трупы из окна. Такой прецедент сразу же пустил корни. Борьба за место в Обелиске набирала обороты и велась открыто, но жители столицы заблуждались, думая, что их противники – это южане.

2

– Сумасшедшие головорезы из богом забытых поселений не представляют для меня угрозы. – спокойно произнес Фейт. – Они удовлетворяют свои базовые потребности единственным доступным способом. Я их прекрасно понимаю. На наших глазах разворачивается естественный отбор, отвечающий всем запросам нынешнего времени.

Это был один из редких моментов, когда президент Эшенленда пребывал в трезвом сознании и общем физическом тонусе. Как только реальность отвоевывала внимание Фейта, он сразу же вызывал к себе Сильверстейна.

– Ситуация набирает опасные обороты. Я не в силах контролировать ход событий. – нервно вторил Сильверстейн.

– Да, ты упустил кое-что поважнее. Сегодня утром мне пришло письмо. Прочти его.

Опасаясь подвоха, Сильверствейн медленно подошел к экрану. Он боялся, что за его спиной все это время собирали компромат для Фейта. К счастью для него, это было короткое письмо от Верховного Святителя, в котором излагалось следующее послание:

«Спешу уведомить Вас, что как духовно-нравственный ориентир эшенлендцев, с этого дня я прекращаю всяческую поддержку президента и правительства. Принять столь тяжелое решение меня побудили последние события, на которые невозможно закрывать глаза.

По городу, словно чума, расползаются дикари! Ваше попустительство позволило им перейти все человеческие и духовные границы! Они считают себя в праве лишать людей жизни и не гнушаются надругательством над убиенными!

Жители Обелиска живут в страхе. Их сердца поражает ненависть и желание мести. Некогда дружный народ несет опасность для самого себя! Люди ведут себя подобно крысам в закрытой коробке! Власть дремлет! За все эти черные недели мы не видели действий со стороны правительства! О существовании президента мы и вовсе стали забывать!

Я не могу взять на себя грех и дальше потворствовать Вашим причудам! С полной ответственностью могу заявить – Фейт уже давно не глава Эшенленда! Вы с трудом смогли бы управлять своим личным кабинетом, дай вам такую возможность!

В Эшенленде есть человек, который готов взять на себя миссию по спасению государства. Его час скоро настанет и вы не вправе ему препятствовать!

Да благословит Вас Господь!»

– Пора с ним прощаться. – твердо заявил Фейт.

В тот же вечер семьи Эшенленда получили документальное разрешение от президента, позволяющее каждому эшенлендцу беспрепятственно войти в дом Верховного Святителя и изъять оттуда любые ценности. Из трансляторов то и дело звучала главная новость: «Верховный Святитель становится главным благотворителем». Стихийное движение обступило роскошный особняк человека, считающего себя духовно-нравственным ориентиром государства. Обезумевшие от уникальной возможности, люди бесцеремонно вторглись в его жилище, устроив смертельную давку для самых слабых.

Богатое убранство особняка, антикварная мебель, дивные произведения искусства и фантастическое количество драгоценностей сводили людей с ума. Все это с любовью создавалось только лишь для того, чтобы гости дома застывали от восхищения. У простых эшенлендцев и вправду захватывало дух, но это были совершенно иные ощущения. Их душила зависть, а дыхание жизни им возвращала первобытная дикая ненависть.

Эшенлендцы принялись восстанавливать справедливость уже привычным для них способом. Все, что они творили, живо напоминало сюжет египетской казни. Словно саранча, люди опустошили все, что принадлежало их духовному наставнику. Они были жестоки друг к другу, выгрызая сверкающую добычу из чужих рук. Когда все было кончено, среди пустых стен остались только растоптанные трупы тех, кому повезло меньше всего. Среди них лежало и бездыханное тело Верховного Святителя Эшенленда.

В связи с фактом смерти Верховного Святителя и вызванного в народе недоверия к представителям церкви, религия в любом ее проявлении была запрещена.

3

В тщетных попытках переварить события, диктуемые новым временем, Темптоны старались не замечать тревожные трансформации личности Джуна, в надежде не допускать в своих головах возникновения дополнительной ментальной нагрузки. Джун все чаще стал пропадать, облегчая этим быт и безрадостный образ жизни своих спасителей. Периоды его отсутствия даровали Темптонам возможность быть самими собой и отбросить тот самый образ спасителей, который был тяжким бременем, как для них, так и для самого Джуна.

Единственным местом, где Джун мог расправить свои тяжелые плечи и дышать полной грудью, был старый бетонный мост на северной окраине. Давным-давно, еще в те времена, когда Эшенленд назывался иначе, под этим мостом протекала маленькая речушка без названия. Речушка высохла, а бетонный мост выдержал разрушительное дыхание времени. Он стоял словно памятник призраку, привлекая к себе людей, испытывающих тревогу. Все они пытались в одиночку побороть мучительное и невообразимое ощущение в груди. Их ненадолго спасали порывы ветра, хаотично блуждающего по мосту. Как-то раз Джун стал свидетелем того, как один мужчина пытался уловить каждой клеточкой своего тела прохладу, способную остудить его выгорающую душу. Испытав на себе эффект «игры с ветром», Джун с ужасом констатировал, что на самом деле, он чувствовал себя гораздо хуже, чем предполагал.

Так и было. С каждым днем он все больше и больше погружался в тяжелые размышления. Безжалостные мысли постепенно выходили из-под его контроля, медленно и точно изнуряя его психику. Перелом сознания случился в тот момент, когда Джун осознал, что прошлое навсегда останется для него самым прекрасным и одновременно самым болезненным отрезком в жизни. В настоящем он испытывал унизительное разочарование. Будущее не сулило ничего хорошего. У Джуна не было и не могло быть собственного дома. Он и помышлять не мог хотя бы о каком-нибудь заработке. Джун не имел права на существование. Наблюдая за течением жизни Темптонов и остальных жителей Обелиска, он понимал, что даже в таких условиях его жизнь ничего не стоила. Жизни эшенлендцев были давно обесценены.

Внутренний голос агрессивно вопрошал Джуна: «Кто ты? Кто ты? Кто ты? Кто ты? Кто? Ты? Кто? Ты? Кто? Ты кто? Ты кто? Ты кто? Ты кто?». Эта пытка продолжалось часами. «Ты – трусливый мудак!», – ответил он самому себе, вспомнив, как молил о спасении Темптона-старшего в поле под Обелиском.

Однажды на мосту, он вновь услышал вопрос: «Кто ты?», но это был уже не знакомый ему голос. К нему впервые обратилась девушка. Джун сразу же увидел длинные огненно рыжие волосы. Ветер поднимал их, создавая завораживающую картину. Прекрасная девушка стояла перед ним, словно яркое солнце, о котором все давным-давно забыли.

Она обращалась к нему смело и открыто. Дожидаясь ответа, девушка не отводила взгляда, пристально вглядываясь Джуну в глаза.

– Человек. – ответил Джун.

– Кто ты?! – грубо переспросила девушка.

Этого напора было достаточно, чтобы Джун окончательно сдался:

– Я – южанин. Единственный, кто выжил после битвы. – обреченно произнес он. – А теперь беги и расскажи всем, что на мосту находится недобитая паскуда. Пускай все желающие приходят меня убивать, я подожду.

– Зачем мне это нужно?

– Почему в ту ночь вы пришли нас убивать?

– Это все механизм.

– Что?!

– Мы рождаемся для того, чтобы умереть и умираем, чтобы родиться вновь. Мы имеем слишком много шансов жить, жить, жить… но обделены знанием, как пройти каждый наш путь достойно, не разбив свои ноги. Наши пути переплетены, но мы не можем ступить на соседнюю, кажущуюся не такой безнадежной, тропу. Мы ничем не отличаемся от заурядных винтиков одного большого механизма, с одним отличием – нам оставили надежду на призрачные дивиденды будущего. Тот, кто смотрит в будущее без надежд, быстро ломается и суицидально выходит из общего строя. Что с ним, что без него – механизм продолжит свою работу. Тогда у людей оставалась последняя надежда. Их объединила общая цель. Они действовали как огромная машина смерти. Будь ты на этой стороне, то стоял бы в первых рядах, поражая своим оружием одного южанина за другим.

– Я не смог бы так поступить.

– Раньше точно так же ответили бы все те, кто вас бил и резал. Пять лет назад люди воспевали гуманность. Мы стараемся поддерживать стабильность, но это состояние противоестественно человеческой природе. Нас окружает все шаткое и неопределенное. Мы сами можем измениться до неузнаваемости в любой момент.

– Я не смог бы так поступить! Твои слова – это красивая и заумная ширма, за которой ты пытаешься скрыть свой позорный поступок! Сколько южан ты убила?! – закричал Джун.

– Нисколько. – спокойно ответила девушка. – Меня там не было.

Ее признание окончательно сразило Джуна. Все последние месяцы он не расставался с воспоминаниями о той страшной ночи. Ненависть отравляла его существование. Это страшное чувство закрыло ему глаза, и он перестал видеть мир. Оно плотно замостило его уши, и он не слышал тех, кто пытался к нему обратиться. Джун ощущал реальную боль, сковывающую его челюсть. Не желая поощрять невыносимую муку, он стал молчать. Его окружали люди, которые были по ту сторону борьбы. Он и подумать не мог, что кто-то мог не прийти на поле под Обелиском и не намеревался поднять руку с оружием против южан.

Незнакомка спровоцировала маленькую смерть в сознании Джуна. Она стояла перед ним и с вызовом смотрела ему прямо в глаза. Джун больше не мог находиться с ней рядом. Не сказав ни слова, он убежал. Убежал от человека, которого он был не в силах понять.

4

В тот вечер Джун обрел хрупкую надежду. Его голову не покидали мысли о рыжеволосой незнакомке, такой недосягаемой и одновременно самой близкой во всем мире. Каждый день он старался как можно раньше приходить к мосту и как можно позднее уходить домой. В нем стало преобладать желание жить, решительно оттесняя все доводы в пользу смерти, которую еще совсем недавно он считал единственно возможным решением всех непреодолимых задач, ниспосланных его судьбой.

Она появлялась нечасто, объясняя их редкие встречи обязанностями, которыми она не могла пренебрегать. Им остро не хватало времени, отведенного для встречи – она всегда спешила домой. Расходясь в разные стороны, они испытывали глухое разочарование, но дни, проведенные в разлуке, были для обоих самыми мрачными и казались несправедливо долгими.

Только друг перед другом они могли не притворяться. Их покидали любые сомнения, внутренние ограничения и даже комплексы, когда они обсуждали все волнующие их вопросы и пытались вместе понять суть многих вещей. Во многом они заблуждались, но именно общие ошибки сближали их больше всего.

В один из самых холодных вечеров, по дороге домой Джун встретил мужчину, которого не раз видел на улицах своего района. Он стоял возле покосившейся загородки, явно поджидая свою жертву. Его лицо было свирепым, а частое дыхание подтверждало доминирующее в нем состояние звериной агрессии. В надежде пройти опасный отрезок пути без потерь, Джун постарался выровнять свой темп и не показывать незнакомцу свою тревогу. У себя на родине именно благодаря этой тактике он избегал опасной встречи со всеми яростными собаками, которые блуждали по его округе.

– Ты кто такой? – вызывающе спросил мужчина.

Тактика, которая никогда не подводила Джуна, в этот раз понесла поражение.

– Свой. – невозмутимо ответил Джун.

– Я знаю всех своих. Тебя тут не было. Зато после славной резни ты появился в доме тех интеллигентишек-заморышей из четвертого тупика.

Джун был застигнут врасплох. Обстоятельства складывались таким образом, что драка между ним и свирепым незнакомцем была предрешена. Ни на минуту не забывая о своих рисках, Джун практически с первых же самостоятельных недель в Обелиске имел при себе походный нож и пистолет, которые по счастливому случаю были найдены им под мостом.

Глядя в сумасшедшие глаза свирепого незнакомца, Джун медленно нащупал свое оружие. И только после того, как мужчина, олицетворяющий образ врага, крикнул: «Я тебя прикончу за минуту!», Джун стал действовать на опережение, приставив пистолет к нижней челюсти противника.

«Только попробуй дернуться или пискнуть – убью суку! Меньше чем за минуту прикончу мразь!», – процедил сквозь зубы Джун. Действуя иррационально, о чем он прекрасно понимал, Джун повел своего врага в случайно выбранном направлении. Всю ночь они блуждали по чужим переулкам, не раз попадая в тупики. То ли страх смерти, то ли кромешная темнота и незнакомые места, что-то определенно повлияло на незнакомого мужчину. Его свирепость рассеялась, обнажив громадный страх в чистом виде. Он послушно шел, куда его направлял Джун и с надеждой ожидал конец пути.

На рассвете они оказались в чужом районе. Странное путешествие утомило обоих, но незнакомец явно недооценивал Джуна. В отличие от всех эшенлендцев, агрессивно демонстрирующих свою силу, Джун имел опыт выживания вопреки всем законам здравого смысла. Напряженный путь в кромешной тьме утомил его не меньше, чем противника, но он был готов расправиться с врагом, не давая себе передышки.

Он бил врага остервенело, представляя события, которые пережил в поле под Обелиском. Джун дал себе второй шанс и одержал победу. Враг сдался еще тогда, когда к его челюсти приставили оружие. Однако, победа даже над таким противником даровала сладостное ощущение внутренней свободы и торжества справедливости. Не зная определенно, жив мужчина или забит им до смерти, Джун вновь достал отлично наточенный им нож и прорезал глубокую борозду через все лицо своего врага – от линии роста волос до подбородка. Таким образом, он поставил свою метку.

После расправы Джун оглянулся и увидел несколько десятков людей, собравшихся вокруг. Не задумываясь о последствиях, он громко объявил: «Это южанин! Он охотился на меня! Делайте с ним все, что хотите! Я устал!».

Он уходил, не боясь прицельных взглядов людей, которые могли жестоко убить его на месте. Его успокаивала гробовая тишина, которую прерывали редкие звуки из соседних улиц. Ему не пришлось оглядываться, чтобы понять – люди, словно токсические отходы, сбрасывали накопленную ярость на поверженную им жертву. Сам того не подозревая, Джун предоставил эшенлендцам очередную возможность поглумиться над человеческим телом и достоинством, а так же стал родоначальником тенденции ставить ужасную отметку на лице «чужаков». За считанные месяцы город был разделен на маргиналов с изуродованным лицом и обычных моральных уродов.

5

Таинственное исчезновение президента эшенлендцы приняли как неизбежное. Они перестали нуждаться в подробностях личной жизни элиты государства, едва ли поспевая следить за собой. Никто не знал, кроме верного соратника Сильверстайна, как и чем живет некогда славный, обожаемый нацией Фейт.

То ли от полного бессилия, или в результате логического стечения обстоятельств, Фейт окончательно лишился личного контроля над сменой реальности и галлюцинаций, именуемых им самим «сакральными сновидениями». Большую часть времени он проводил в дреме, а просыпаясь оказывался не в силах демонстрировать прежнюю жизнедеятельность. Сильверстейн позаботился, чтобы организм Фейта своевременно получал необходимое питание, но с каждым месяцем он все чаще сомневался в необходимости поддерживать жизнь человека, который предпочитал существовать в другом мире.

Фейт упорно продолжал свое движение к истине. Мучительно преодолев долгий путь по бесконечной пустыне, он оказался в месте, где ровными рядами, тянувшимися за горизонт, стояли люди. Подойдя к старику, стоявшему в самом конце, Фейт смущенно спросил:

– Это конец?

– Конец? – удивился старик. – Думаю, это начало!

– Начало чего?

И тут, к дикому изумлению Фейта, старик ответил ему голосом Фоксы:

– Начало моей новой жизни!

Вынужденно возвратившись в реальность, он увидел свою дочь. Фейт не скучал по ней, за все время разлуки не желал встречи с нею, но в этот раз был отчасти рад ее появлению. Фокса не подозревала, что перемены в ее облике, а именно чарующее сияние, обретенное благодаря любви, было замечено отцом, которого она давно удалила из линии своей жизни. Фейт заинтересованно смотрел на дочь как на незнакомого человека. Фокса была испугана и разочарована – ее прежний кумир слишком рано утратил разум.

– Если ты забыл, я – твоя дочь. – нервно сказала Фокса.

– У меня нет проблем. – хрипло ответил Фейт.

– Да, понятно. Хорошо. – спешила Фокса. – Значит так, я ухожу… как я уже сказала, у меня новая жизнь. Я беременна… через полгода рожу. Даже не знаю, как рожать в таких условиях… Эшенленд не пригоден для жизни.

– Сделай аборт.

Фокса начала узнавать прежнего отца. Несмотря на то, что предложение Фейта было оскорбительным, ей стало спокойнее.

– Понимаю, что в этих чувствах мы, к счастью, не похожи, но с радостью говорю тебе – я умею любить и люблю свое дитя. У меня зарождается семья, и я не упущу свой шанс на простое человеческое счастье!

– Кто он?

– Южанин. Чудом выжил в той страшной мясорубке, которую устроили подонки, желающие один прежде другого поцеловать твой властный зад.

– Южанин…

Фейт не стал завязывать конфликт, к которому заранее готовилась Фокса. Перестав слушать дочь, он упоенно погрузился в забытье. Перед ним опять появился старик, но Фейт не мог к нему обратиться. Безмолвные и бледные, люди стояли друг за другом, словно памятники и очень медленно продвигались вперед. Фейт ощущал себя таким же бледным и пустым. От него требовалось решение встать за стариком, либо пойти дальше, но он не желал никуда идти.

Фокса не могла покинуть родительский дом, оставив брата. В вынужденной заботе за ним она заставила себя привязаться к мальчику. Понимая, что отец оставался равнодушным к сыну, Фокса решила, что в ее новой семье найдется место еще для одного ребенка.

Ее возлюбленным был Джун. Она доверила ему свою жизнь и приютила в своем доме, который достался ей по наследству от богатого дедушки. Вместе они стали неумело налаживать быт. Фоксе предстояла тяжелая адаптация к реальной жизни в Эшенленде. Джун адаптацию фактически провалил, но старался внушить любимой, что он эмоционально стабилен и готов оказать ей необходимую поддержку в трудный час. Единственное, чего не мог скрыть Джун, было неприятие младшего брата Фоксы. Мальчик олицетворял собой дополнительные трудности на пути становления их семьи. Но и в этом случае судьба подбросила Джуну сомнительную возможность, которой он поспешил воспользоваться.

Поздно ночью в их с Фоксой дом постучался Темптон-старший. С дрожью в голосе он сообщил, что умер его младший сын Уинстон. Темптон-старший попросил денег на наркотики. Он спешно оставил убитую горем жену, не желая находиться в тревожной обстановке, а на успешный промысел по преследованию обессиленных наркоманов с дозой у него не было моральных и физических сил. Джун дал ему необходимую сумму безвозмездно, однако с условием, что Уинстон воскреснет, а место умершего мальчика займет младший брат Фоксы.

Ему сыграла на руку тотальная растерянность Фоксы. Она не стала противиться решению, которое устраивало всех. Уинстон воскрес. Мальчик обрел мать, которой у него никогда не было. Ее любовь была осторожной, а ласка – печальной, но и этого было слишком много в сравнении с тем, что он получал раньше.

Глава 4. 2065

1

Фейт навсегда ушел в свое фантастическое паломничество к истине. Он тихо умер за день до рождения внучки, которую нарекли единственным в Эшенленде именем – Людовик. Так и не получивший от него даже имени сын рос в чужой семье и откликался на имя Уинстон. Темптоны не смогли полюбить, но мирно терпели мальчика, удерживающего на своих маленьких плечиках груз памяти об их умершем сыне.

Эшенленд остался без единственной опоры. Народ внутренне полагался на то, что президент переживет каждого из них и никому не придется мучительно переживать времена смены власти. Сильверстейн получил реальную возможность выйти из тени, открыто занять место президента и править Эшенлендом уже под своей ответственностью. Этого не случилось. Сильверстейн не умел действовать без мощной фигуры Фейта за спиной. Уловив неоднозначность времени, в политику государства ворвалась Фокса. Под молчаливое одобрение правительства и радостное согласие народа она легитимно заняла место своего отца. Народ не знал, что в принятии решений, Фокса будет доверяться единственному человеку – Джуну, который все сильнее и глубже погружался в себя, доставая наружу опасные плоды своей психологической травмы.

Четыре года стабильности успокоили эшенлендцев. Люди жили плохо, но больше не ждали перемен пострашнее. Их агрессия не рассосалась сама собой. Наоборот, люди резали друг друга без разбора, продолжая варварскими методами отнимать у тех, кто слабее жилье и ценности. Те, на чьем лице имелись страшные шрамы, автоматически считались отбросами общества. Вопреки унизительному статусу, «меченные» набирали силы, обживали отдельные районы города и сбивались в опасные группировки. Обелиск ревел от регулярных стычек между «чистыми» и «грязными» районами.

Темптоны жили в «чистом» районе, но не раз становились свидетелями побоищ, не принимая в них активного участия. К ужасу Темптона-старшего, его удачный промысел по добыче наркотиков был возможен только в «грязном» районе, куда дорога для него была навсегда закрыта. Утратив смысл существования, мужчина устроил себе добровольную передозировку из оставшихся доз. Его жена стойко пережила утрату, замостив очевидное горе усердной заботой о маленьком сыне.

Юный Темптон полностью отдался романтике опасных улиц. Наблюдая за одной из самых кровавых драк, он столкнулся с девушкой, сразившей его своим скверным характером. Ее звали Санни. Она была некрасива, неумна, и невоспитанна, но агрессивно пыталась доказать обратное. Юный Темптон жаждал завоевать ее любой ценой. Санни завоевала юного Темптона без усилий и начала вести с ним сомнительную игру, выманивая для себя все, что ей было нужно.

Не выдерживая давления матери, каждую среду после полудня маленький Уинстон тайно посещал соседа Энтони, который жил двумя этажами выше. Это был одинокий старик. Полный, но не безобразный. Неряшливый, но чистый. Он всегда надевал одни и те же растянутые в коленях сизые брюки, не менял рубашку и неизменно носил пеструю жилетку с рисунком разноцветных дирижаблей. Старик был маниакальным книгочеем и большую часть его квартиры занимали настоящие бумажные книги. В его доме позволялось не только читать книги, но и сидеть, спать, опираться на них, замащивать ими солнечный свет, гонять мух, в общем – делать все, что человеку считалось полезным. Энтони разглядел в своем юном соседе крошечный ручеек сознания, который следовало бы расчистить. В семье Уинстона даже не подозревали, что он, без их на то позволения, очень быстро научился читать и мало-мальски грамотно писать.

Ничуть не меньше книг Энтони любил своего молодого кота Линча. Рыжий наглец буквально поработил своего хозяина и полностью подчинил того своей воле. Энтони прекрасно понимал свое положение и добровольно позволял Линчу безраздельно властвовать в их «домике». Энтони и Линч всегда встречали Уинстона вместе. К приходу Уинстона дверь в квартиру Энтони никогда не была заперта. Заходя в «домик» мальчик всегда видел одну и ту же картину: старик, расслабленно сидящий в пышном кресле и рыжий кот, дремлющий у его опухших ног. «Заходи, дружочек! И забудь все, что было за дверью нашего с Линчем домика!», – живо говорил Энтони. Это приветствие, порядок слов, паузы, интонации Уинстон знал наизусть, но это ему никогда не надоедало и приносило чистую, ничем необъяснимую радость.

Нередко они делили неказистый обед на троих, и мальчику это нравилось гораздо больше, чем традиционные семейные встречи за столом. В один из дней, когда Уинстон буквально сбегал из дома, Энтони рассказал ему свою историю:

– Мне тоже было не просто с родителями. В свои выходные дни, отец угрюмо сидел у телевизора и постоянно переключал каналы. Спроси я его, что он собирается смотреть, ответа не было. Он не смотрел телевизор. Он безуспешно пытался найти что-то интересное. Мать постоянно болела неизвестно чем. Будучи совсем маленьким, я осознавал ее беду. Она устала от жизни. Молодая и очень красивая женщина, моя мама…угасала на моих глазах. До сих пор я чувствую за собой вину в том, что не знал, как можно было помочь ей тогда. Я был бессилен. Даже сейчас я не знаю, что могло бы облегчить ее муку.

Как и я, папа видел, что происходило с мамой. От этого он становился еще угрюмее, и все меньше времени проводил у телевизора. Я все думал, где он. Почему его нет рядом. Он просто струсил. Ушел от проблемы, оставив меня, считай одного. Маме становилось все хуже и хуже. Она перестала говорить. Ходила из комнаты в комнату, как привидение и все плакала. Мы перестали с ней говорить. Когда мне стало совсем горько, мама положила мне в руки первое письмо. Так мы и стали с ней переписываться. Ни ей, ни мне не становилось от этого легче, но так мы хотя бы не теряли связь друг с другом. Будучи недальновидным в силу своего возраста, я выбрасывал ее письма. Осталось только одно. Последнее письмо. Я перечитывал его более пятидесяти лет и только два месяца назад понял, что хотела сказать моя мама.

Представь себя на моем месте. Вообрази, как твоя мама в один миг превращается в отстраненного, незнакомого тебе человека. Ее молчание ранило бы тебя не меньше, чем меня. Прежде чем отвергать родных людей важно пережить хотя бы в своих мыслях их отсутствие. Тогда все становится на свои места. И совершенно ясно, мы готовы отказаться от всего, что, как нам кажется, будет с нами всегда, только на словах.

Слова старика растрогали чувствительного мальчишку и поселили в его сознании первые ростки страха. Он явственно ощутил, каким ужасным может быть одиночество. Вернувшись домой Уинстон сквозь слезы спросил у мамы:

– Ты никогда не замолкнешь навсегда?

– Нет, не говори глупостей! – сердито ответила мать, затем ее сердце смягчилось, и она ласково взяла сына на руки. – Не бойся, я не оставлю тебя одного.

2

Не имея на то формального права, Джун жил стабильно и был богат, чего нельзя было сказать о других эшенлендцах. Но мирный дом, любовь и достаток не помогли ему справиться с пережитой трагедией. Он искал покоя своему разуму, но, будучи не в силах совладать с мыслями, в своих поисках Джун всегда заходил в тупик. Его постоянно тянуло к бетонному мосту, где они когда-то познакомились с Фоксой. Это место было единственным, где Джун чувствовал себя поистине хорошо.

Джун не знал, что бетонный мост над исчезнувшей рекой стал излюбленным местом сборищ молодежной группировки из «чистого» района. Он не подозревал, что попадет в окружение опьяненных агрессией и вседозволенностью молодчиков. Ему и в голову не могло прийти, что грязный нож самого громкого и неадекватного юнца искромсает его лицо под восторженное одобрение невменяемой толпы. По своей доброй воле, полагаясь исключительно на внутренний импульс, Джун двигался к точке, где его жестоко настиг эффект бумеранга. После случившегося, он задавался одним вопросом: почему его оставили в живых?

Пережив несколько бессонных ночей, Джун покорно освободил свое сумасшествие. С доскональной подробностью он вспоминал свои детские годы, жадные поиски самого себя в недавней юности, потерю дома, резню под Обелиском, спасительный приют у Темптонов. Воспоминания были чрезвычайно утомительны, однако Джун дорожил ими как единственной своей ценной собственностью. Находя свободную минуту, он подносил к своему лицу зеркало и подолгу всматривался в безобразный шрам, из которого нередко сочилась кровь. Таким способом Джун пытался свыкнуться со своим новым статусом.

Он не принимал помощи Фоксы. Ее участие вызывало в нем раздражение и желание обидеть ее как можно сильнее. В его глазах с каждым новым размышлением о себе и своей судьбе любимая им женщина все чаще представала в образе проклятия.

Ему показалось, что он пробудился от тягучего сна, услышав веселый голос Людовик. Она беззастенчиво вбежала к нему в кабинет, чтобы рассказать свою очередную шутку. В отличие от матери, Людовик не подавала вида, что обезображенное лицо ее отца смущает или даже пугает ее. Она была необыкновенно любящей дочерью и старалась не задавать отцу лишних вопросов.

– Я приготовила маме веселый подарочек. Хочешь посмотреть? – весело прощебетала Людовик.

Незримое присутствие Фоксы в этот момент запустило в психике Джуна неведомые ему самому механизмы. В ту самую минуту Людовик потеряла отца.

– Видишь это? – вкрадчиво спросил Джун, показывая на свои раны.

Девочка растерянно кивнула.

– У тебя должно быть точно так же. Ты же моя дочь.

– Я не хочу! – испугалась Людовик, – Это больно и некрасиво!

– Да, больно и некрасиво. И опасно. – добавил Джун, – Носители такой метки перестают быть людьми.

– Но ты же человек! Я вижу это! Все это не правда!

– Правда-правда. Я теперь не человек. И ты будешь вместе со мной. Подойди ко мне ближе, доченька.

Джун раскинул руки, ожидая, что дочь бросится к нему в объятия, как это было раньше. Людовик посмотрела на него испуганными глазами и бросилась к выходу. Разъяренный Джун догнал ее и дал ей сильную пощечину. Затем, крепко схватив девочку, он взял со своего рабочего стола коллекционный нож и дрожащей рукой стал наносить ей надрез на лбу.

Поспешив на детский крик, в кабинет ворвалась Фокса. Выражение ужаса на лице матери – последнее, что запомнила о том случае маленькая Людовик. В мановение ока, Фокса сорвала со стены ружье и что есть сил, ударила прикладом Джуну по голове.

Медицина Эшенленда переживала необратимый упадок. Меченым людям, по законам страны, не предоставлялась медицинская помощь. Их раны затягивались дольше обычного, и нередко этот мучительный процесс сопровождался серьезными осложнениями. Ситуация Людовик требовала незамедлительного вмешательства. В порыве сумасшествия Джун нанес девочке дополнительные увечия. Согласно общепринятым стандартам, двери клиники были закрыты для маленькой Людовик, но в тот день статус ее семьи впервые послужил ей во благо. Врачи не пренебрегали своими способностями, но были вынуждены опираться на возможности государственной медицины. Жизни Людовик ничто не угрожало, но ее некогда прелестное личико было навсегда обезображено.

Оказавшись в холодной палате наедине с дочерью, Фокса уверенно произнесла:

– Он больше не приблизится к тебе. То, что с тобой произошло – самое страшное, что могло быть в твоей жизни и это уже позади.

3

В государственную программу тотальной экономии были экстренно внесены поправки. Пункт «Устранение животных ради спасения людей» разъяснял эшенлендцам план, состоящий из двух версий.

Согласно первой версии хозяева домашних животных в добровольном порядке обязывались прибыть со своими питомцами к ближайшему ветеринару. Мирная сдача животных на усыпление давала хозяину возможность быть рядом со своим верным другом на момент смертельного укола и разрешение на отдельную могилу в месте, специально отведенном для захоронения домашних животных. В первые дни возле ветеринарных клиник образовались длинные тихие очереди. Люди печально смотрели на своих любимцев, стараясь растянуть момент прощания как можно сильнее. Те, чья очередь подходила к моменту закрытия клиники, радовались словно дети – им давался счастливый шанс побыть с дорогими сердцу питомцами еще один день.

Вторая версия носила принудительный характер. Квартальные патрульные совершали рейд по квартирам, жестоко изымая животных у хозяев, которых хозяева всеми силами пытались спасти. Животные, изъятые патрульными, умирали в одиночестве и захоранивались в одной большой яме.

Устранение бродячих животных так же возлагалось на квартальных патрульных. Они разбрасывали отраву по районам и отстреливали всех кошек и собак, попадавшихся на их пути. Запах разлагающихся в подвалах и чердаках животных отравлял людям и без того невыносимое существование, в котором больше не было места для любви.

В один из первых дней действия специальных полномочий, квартальная гвардия пришла за Линчем. Государственная программа «Устранение животных ради спасения людей» шла полным ходом, но старик Энтони ничего о ней не знал, а Уинстон забыл ему рассказать все, что услышал об этом у себя дома.

Старик был слишком стар, слишком слаб и слишком добр для того, чтобы дать отпор квартальным патрульным. Трое молодых парней жестко повалили Энтони на пол, три раза ударили дубинкой, строго соблюдая протокол, после чего закрыли фактического нарушителя закона в туалете, чтобы тот не мешал ловить кота. Уинстон стал невольным свидетелем поимки Линча. Рыжий наглец искал глазами своего хозяина. В самом конце мальчик встретился взглядом с котом, который уже был помещен в тесную клетку. Тогда он впервые увидел как выглядит страх и отчаяние животного.

Энтони долго не выходил. В его «домике» воцарилась мёртвая тишина. Понимая, что мальчик в этот самый момент испытывает болезненное смятение, старик все же решил не оставлять Уинстона одного.

–У меня было много котов. – сдерживая слезы произнес Энтони. – Каждого нового котенка я называл в честь персонажа из книги, которую к тому моменту перечитывал. Их поведение было абсолютно противоположным моим ожиданиям, и я сделал вывод, что имя не влияет на жизнь животного.

Когда я был совсем мал, даже припомнить не могу, сколько мне тогда было лет, мама принесла в наш дом чёрного котенка. Это было летом, кажется в июле. Отец наотрез отказывался заводить кошку – только кот, по его глубокому убеждению, мог оставаться в нашем доме. А коты-то у нас совсем не приживались, но что можно доказать зрелому мужчине, который собственное упрямство слишком часто направлял против себя. Старые приятели уверяли, что отдают пушистого мальчишку. Он был последним из помета, и по непонятным для меня причинам никто не хотел его забирать. Это был маленький чёрный комочек безобидного страха. Через пару дней кто-то высмотрел, что пушистого мальчика тут и близко не было. Нам нагло подсунули пушистую девчонку, которая никому не нравилась. Стоит отметить, моя мама знала, кого берет, и целесообразно умалчивала об этом. Отец сразу же смирился с фактическим положением дел и напомни я ему спустя годик-другой о том, как он противился кошкам, меня точно подняли бы на смех. Да, дружочек, такой итог можно назвать счастливым. Мы назвали ее Блэйки.

Она была беспощадно агрессивна ко всем и ласково заботлива исключительно по отношению ко мне. Ее мало кто любил и каждый чувствовал, находясь с ней поблизости, что-то вроде противненького страха и унизительной опаски. Действительно, Блэйки можно назвать опасной кошкой – мне есть с чем сравнить. Даже немного странно, что такой адски стервозный характер сформировался в нашей мирной и спокойной семье.

Блэйки всегда спала со мной. Я научил ее обниматься, поэтому она всегда ловко умащивалась слева от меня. Это был живой, теплый и душистый пушистик, с которым даже в самую темную жуткую ночь не было страшно. Помню, когда я не ложился спать вовремя, она громко мяукала и требовала от меня строгого соблюдения правильного режима. Стоило ей замурлыкать рядышком, как горькая обида, жуткая головная боль и просто дурное настроение мгновенно исчезали. Так и росли мы с ней вместе, сохраняя преданную дружбу. Это было больше, чем дружба.

Большую часть жизни Блэйки отличалась крепким здоровьем, силой и выносливостью. Ее ярко черная шерсть буквально сияла удивительным перламутром. Мы даже не помышляли о том, что она может резко постареть и смертельно заболеть. Кошки болеют так же страшно, как и люди. Их онкология ничем не отличается и посылает не меньше страданий. Больше года мы боролись с болезнью Блэйки. Она буквально гнила заживо, а я дважды в день делал ей, пожалуй, бесполезные перевязки, стирал пропитанные гноем попоны и шил новые. Помню дни звонкой детской радости после того, как Блэйки сделали операцию и удалили жуткие опухоли. К сожалению, прекрасно помню и тот день, когда я увидел, что рак вернулся. Помню тот запах. Помню, как я плакал от невозможности ей помочь. После ее смерти я жил с чувством вины и очевидно по этой причине у меня появился псориаз. До сих пор не могу постигнуть смысла тех мук, которые возложены на животных. Пожалуй, я и умру с этим. Хотелось бы на пути в рай или ад выйти на остановке, где свой покой находят зверушки. Хотелось бы, чтобы там меня ждали.

– Эти люди нарочно тебя обидели. – сообразил Уинстон. – У них не было причины тебя бить.

–Мы живем в обществе, где достойных людей, на которых не принято делать ставки, называют только по имени, а выскочек, тщетно пытающихся казаться кем-то достойным – исключительно по фамилии. Так вот, дружочек, я – Энтони Толлок! Полноценный человек! Квартальные патрульные не видели здесь человека. Они видели только приказ. Теперь мне пора раскрываться, дружочек. Можешь остаться, если тебе не страшно.

Подойдя совсем близко к своему отражению в зеркале, старик Энтони начал расстегивать причудливые пуговицы пестрой жилетки, которую он ни разу не менял за все то время, что они с Уинстоном были знакомы. Под пестрой жилеткой оказалась такая же пестрая жилетка, и всего таких жилеток было около семи. Как оказалось, Энтони был не таким упитанным, как думал Уинстон. Три последние жилетки оказались испорченными странными бурыми пятнами. Размер и насыщенность пятен была неодинаковой, в зависимости от того, насколько близко та или иная жилетка прилегала к телу. Грязная рубашка непонятного цвета являла собой и вовсе неприятное зрелище. В зеркальном отражении перед Уинстоном возникла страшная картина. Расстегнув рубашку, Энтони открыл грудь. Это была огромная сочащаяся кровью язва. Уинстон никогда не видел ничего подобного.

–Это жизнь, дружочек. Бытовая жизнь, без прикрас. – задумчиво сказал Энтони.

–Давно у тебя эта рана? – спросил Уинстон.

– Мне кажется, что я живу с ней всю свою жизнь. Веришь или нет, но я не помню, когда она появилась. Теперь я не буду ее прятать. Пусть делает со мной все, что угодно. А тебе пора, дружочек. Вдруг это заразно. Ступай домой и не приходи ко мне.

– Никогда? – обиженно спросил Уинстон.

– Давай мы не будем видеться хотя бы недельку, договорились? – заискивающе спросил Энтони.

– Я приду в следующую среду! Утром и вечером мама будет дома и у меня не получится выбраться, а как только она пойдет за покупками – я сразу же буду у тебя!

– Ладно. Чтобы тебе было не так скучно в эти дни, я разрешаю взять у меня любую книгу. Это будет мой подарок. Выбирай, дружочек.

Уинстон выбрал тоненькую книжицу «Бешеный шарик», повествующую о том, как в руках одного задиристого мальчишки безобидный оловянный шарик превратился в орудие, причиняющее вред остальным. Это была первая книга, которую ему когда-то прочел Энтони.

Они не прощались. Уинстон ушел неохотно. Так покидают единственное место, где имеется угол для живого существа. В родном доме мальчик не имел ничего своего, а в квартире Энтони ему был дарован целый мир.

В слепящем сиянии первых солнечных лучшей нового дня на кровать одинокого книгочея запрыгнула очень красивая черная кошка, а следом за ней – около дюжины котов. Увидев их, Энтони заплакал и стал задыхаться от нежданного счастья.

– Блэйки! Джерри-проказник! Фауст! Джоконда! – кричал старик, шуточно сопротивляясь массированной кошачьей атаке. Он искал Линча и уже подумал, что тот умудрился сбежать от мучителей в форме, но Линч запрыгнул на кровать с другой стороны, как он привык еще при своей недавней жизни.

Это была лучшая компания, в окружении которой одинокий Энтони Толлок мог уснуть навсегда. В это время Уинстон перелистывал подаренную ему книгу и нашел то самое письмо матери, о котором рассказывал старик. В глубине души мальчишка понимал, что Энтони разрешит ему прочесть письмо. Во всяком случае, он на это надеялся.

«Я иду по кривым дорожкам жизни. И это притом, что у меня пространственный кретинизм, отмеченный в свое время умными людьми, которым доводилось иметь со мной дело. Ступаю ровно, ступаю вкось, ступаю вправо, ступаю влево, ступаю без оглядки и все равно ступаю не туда, где хотела бы оказаться моя душа. Я знаю, что у меня есть душа. Маленькая, но сильная. В сравнении с моим щуплым телом, эта душа сущий гигант. Возможно, по этой причине мне так тяжело справиться с собой. Приходится обуздывать себя ежедневно. И причина не в том, что мною владеет похоть в придачу с остальными грехопаденческими паттернами. Тяжело втиснуть то, что я из себя представляю в классическую картину бытия.

Как много сказано было еще вчера. Как много хочется сказать сегодня. В моей голове много умных слов и правильных идей, в которыхтак нуждаются все, кто со мной знаком. Даже если это знакомство поверхностное или заочное. Я думаю, что мои слова имеют значение. Я верю в это. Но почему? Почему в этом нет фактического, доказанного многолетним опытом, простого человеческого смысла? Почему я не могу сказать то, что важно? Почему я внушаю себе, что важное уже давно произнесено? Почему моя трусость меня устраивает?

Никому от меня ничего не нужно. Моя важность – это плод моего воображения. Уязвимость пытается спрятаться за искусственным фасадом социальной значимости. Все иллюзия. Мы можем искать спасителей только в нас самих. Мы никому не можем помочь, ровно, как никто не может помочь нам. Много времени и усилий было брошено в черную дыру иллюзий. Что мы представляем на самом деле? Мы – черные дыры, обрекающие свое существование на мрачную пустоту. Как горько признавать, что возможно в этом и скрыт замысел высших сил, владеющих эксклюзивными правами на существование вечности.

Часто мою голову кружит мысль о том, что через каких-нибудь сто лет ничто не будет свидетельствовать о моем существовании. А как же годы тяжелого труда над собой, пережитых страданий, борьбы за право быть незаурядным человеком? Все это не будет иметь значение. Сейчас мне безразлична судьба женщины, которая жила двести-триста лет назад. В моем районе за эти сто-двести и даже триста лет жили тысячи женщин и их истории жизни не имеют никакой ценности. Ни для меня, ни для кого бы то ни было. Выходит, что человек – это всего лишь одно мгновение. Одинарная вспышка, которая, скорее всего, останется незамеченной.

Я иду по жизни разными дорогами, и все они ведут меня в неправильном направлении. Откуда я это знаю? Для дорог и тропинок жизни не предусмотрено правильное направление. Человек должен устать, а утомляют только извилистые пути. Таким образом, конечный тупик воспринимается путником как логическое завершение всего, о чем он узнал, шагая к обросшей банальностями мечте. Последний раз вздохнуть и послать проклятье всему, что осталось позади – это высшая ступень блаженства. И это дается нам напоследок. Не всем, но многим. Есть те, кто умирают с верой в свою мечту и твердой уверенностью, что каждый их шаг был верным.

Я – усталый путник в пустыне с красным песком. Почему красный песок? Я люблю красный песок и могу себе позволить использовать красный песок в собственных фантазиях, как мне вздумается и когда мне вздумается. И вот я иду по пустыне с красным песком. Почему я там оказалась? Куда я иду? Что хочу увидеть в конце пути? Я не знаю. Я ничего не знаю ни о себе, ни о своей жизни, ни о красной пустыне. Я просто иду, куда глаза глядят. У меня нет ничего за плечами. Ни еды, ни питья. У меня никогда ничего не было. Я не добытчик и не герой. Я просто иду. Меня мучает жажда. Я внушаю себе, что в любую минуту могу выпить хоть ведро чистой прохладной воды, но лучше насладиться живительной влагой вон за той далекой дюной. И это срабатывает. Много далеких дюн пройдено благодаря иллюзии. А что если этого не достаточно?

Есть ли смысл идти дальше? Я же знаю, что логическое завершение – это тупик. Где я найду тупик в красной пустыне? Не стоит забывать, что мне подвластна моя жизнь. Я могу прямо здесь, на этой, по моим подсчетам сорок шестой, дюне встретить свой конец. Просто упасть и представить себе, что это и есть мой тупик. Представить свой последний вздох и настолько поверить в это, чтобы дышать и в самом деле было нечем.

Меня вела вера в то, что дюна за дюной я ухожу от своего одиночества. Красная пустыня и есть мое одиночество. Я пришла в этот мир одна, оказалась в красной пустыне снова одна и уйду отовсюду тоже одна. Моих стараний было не достаточно. Что бы я не сделала – всего будет не достаточно. И мой воображаемый последний вздох не оправдает возложенных надежд. Нет ни надежд, ни тех, кто их возлагает.

Ты скажешь мне: «Как же так!». Или спросишь: «Как же так?». У меня не будет ответа. Ты говоришь или спрашиваешь это, исходя из паттернов, давно изживших себя. Тебе впору обратиться с этими словами к самому себе и понять, что ответа на них нет, и не может быть.

Мы ждем отклика на свои мольбы. Мы вечно что-то ждем. Идем в никуда и ждем, что наш путь одобрят. Как долго ты готов ждать? Мое ожидание мне только мешало. Двигаться в никуда нужно самозабвенно. Мы привыкли обременять себя мыслями и чувствами, а кому в красной пустыне нужно его человеческое достоинство и мысли о чуде? Нужно шагать только вперед и обязательно с пустой головой! Пустую голову легче наполнить иллюзией. Иллюзиям необходимо большое пространство.

Ты возмутишься. Что имеет человек с пустой головой? У него ничего нет. А что есть у тебя с твоей перегруженной и чрезвычайно умной черепушкой? У тебя найдется несколько ответов, лишь бы мне возразить. Давай, подумай, раскинь своими увесистыми мозгами, придумай мощный, аргументированный ответ. И обязательно, чтобы твой ответ был в пику моим словам, которые как никогда наполнены правдой. Так гораздо интереснее. Только прежде, чем обрушивать на меня доказательства своей правоты, подумай сам, насколько ты всему этому веришь.

Я больше ни во что не верю. Ничто не имеет значения. Зачем верить в то, что не способно утолить жажду в красной пустыне? Все ложно. И жажда ложная. Как жажда может мучить человека, который давно уже умер?

Меня больше нет. И не было никогда. Были образы, не интересные даже для меня самой. Сейчас я просто путник в красной пустыне. Мертвец, представляющий свой последний вздох.

Мне так пусто. Так пусто, пусто, пусто… и даже красный песок не радует взор. И за последним вздохом почему-то следует еще один вздох. И нет этому конца. Очевидно всего, что я сделала, оказалось недостаточно».

Уинстон, как когда-то и сам Энтони, ничего не понял из письма. «Чтобы в этом разобраться действительно нужно пятьдесят лет», – произнес мальчик и спрятал письмо обратно в книгу.

4

Отдавая львиную долю своего внимания государственным делам, Фокса все же успела заметить перемены в поведении Людовик. Ее звонкий голос, который раньше частенько выводил Фоксу из себя, больше не звучал даже в самые погожие дни. Людовик тихо и безрадостно играла в новые игрушки, пугливо оборачивалась, если кто-то был рядом, неохотно шла на контакт даже с матерью, а все ее маленькое существо с каждым днем сжималось все больше и больше. Она видела себя в зеркале и не могла привыкнуть к параличу правой части лица. Стесняясь своего вида, Людовик старалась быстро покинуть место, где появлялись люди. Задорная девчонка в один миг превратилась в сутулое существо неопределенного возраста с вечно склоненной головой.

Однажды, гуляя в заброшенном саду, Людовик услышала голос отца. Он стоял за оградой, протягивая к ней свои трясущиеся руки. Джун выглядел жутко: отсутствующий взгляд, судорожная мимика, дрожащий голос. Было видно, что мужчина не ухаживал за собой с тех пор, как лишился семьи. Он кричал дочери слова сожаления и просил у нее прощения.

Людовик смотрела на отца волчонком. Он сам и его раскаяние доставляли девочке нестерпимую муку. В состоянии испуга, ставшего для нее за последнее время почти родным, она стремительно побежала к дому. Людовик слышала, что с отцом творится что-то неладное и даже жуткое, но не оборачивалась. Джун достал тот злосчастный нож, которым изуродовал Людовик и стал резать самого себя.

– Доченька, обернись! – кричал он. – Видишь, я наказываю себя! Будь свидетелем! Я причиняю себе боль в качестве расплаты за каждую твою слезинку! Так выглядит справедливость! Ты должна дать мне свое прощение!

Наказывая самого себя, Джун желал искренне даровать облегчение своей любимой Людовик, но он и подумать не мог, что этот кровавый эпизод навсегда сломит ее хрупкую душу. Ему никто не сообщил, что больше недели, после их встречи, Людовик чуть живая лежала в своей комнате и каждый раз приходя в сознание, начинала задыхаться.

Ее спасением стал балет. Фокса чудом нашла старую балерину, которая более тридцати лет тому назад вернулась из Союза доживать своей век в райском Эшенленде. Строгий педагог не давала девочке ни минуты покоя и научила Людовик сублимировать пережитые страдания в нечто поистине прекрасное.

5

– Если в доме птицы – выпускайте их в окно. Кошек, собак, любую иную живность мы забираем с собой.

Допустив ошибку в протоколе, квартальные патрульные, пришли к Темптонам во второй раз. В отличие от первых двоих, эти ребята внушали страх.

– Тараканов возьмете? – дерзко спросил юный Темптон. – Их очень трудно вылавливать. Нужна аппаратура. У вас есть?

– Одного мы поймаем, без проблем. – ответил главный патрульный.

Без промедлений и на высоком профессиональном уровне, квартальные патрульные скрутили юного Темптона. Заблокировав любую возможность сопротивления, они вывели новоиспеченного нарушителя во двор, где его уже ожидало место в небольшом грузовичке, наполовину заполненном изъятыми ранее животными. Не теряя времени, патрульные вернулись к Темптонам, чтобы продолжить свою миссию.

– Животные имеются? – переспросил главный и самый суровый патрульный.

– Нет. Мы не жалуем животных. Наш дом только для нас. – с опаской произнесла хозяйка.

В этот момент из своей темной комнатки выглянул испуганный Уинстон. Голоса патрульных были ему знакомы. Именно эти двое ворвались в дом старика Энтони. Заметив мальчишку, патрульный закричал:

– Это кто?!

– Человек! – не выдержала мать.

Патрульный пристально смотрел на мальчика. С этого момента он перестал скрывать свое презрение к Темптонам.

– По всем признакам, он родился в период действия закона «О нормировании количества членов семьи». Вы не имели права рожать второго ребенка.

– Ему семь лет. – запротестовала мать.

– Пять лет, не больше. – тихо сказал начальнику второй патрульный.

Ситуация накалялась на глазах. Уинстон и его мать несправедливо оказались в опасном положении. Патрульные не собирались уходить ни с чем.

– О, как же меня достали эти лживые свиноматки! Вопреки закону, наплевав на критическое положение в государстве, эти бабы живо раздвигают ноги и плодят лишние рты! А потом, глядя нам в глаза, беззастенчиво и красочно лгут! За кого ты нас принимаешь, старая потаскуха?!

В борьбе за справедливость патрульные стали бить провинившуюся, по их глубокому убеждению, женщину. Не жалея своего времени и сил, они пинали ее в живот, в спину, спотыкаясь в порыве своей деятельности об ее лежащее тело. Когда бить ее уже не было смысла, патрульные поспешили уйти, закрыв плачущего Уинстона в ванной. По дороге к следующей точке, они выбросили юного Темптона на обочину.

Не имея денег на медицинские услуги, юный Темптон ждал и надеялся, что его мать сможет восстановиться самостоятельно. Она всегда быстро приходила в порядок, несмотря на тяжесть и опасность болезни, с которой ей приходилось бороться. Как только мать позволила, Уинтон лег возле нее и попытался обнять ее настолько крепко, насколько был способен. Так, в теплых объятиях они пролежали три дня, пока мать не умерла. Даже такой сильный и выносливый человек не мог чудом исцелиться от полученных травм. «Разбитая селезенка» – все, что о смерти матери услышал Уинстон. Он не знал что это, но старался не забывать слова, которые пока что ему ни о чем не говорят, до тех пор, пока ему не станет понятна правда.

Уинстон стойко, но с болью в сердце, переживал потерю, о которой его предупреждал старик Энтони. Последний человек, от которого мальчик мог дождаться хоть немного тепла и любви, умолк навсегда.

Глава 5. 2074

1

Юный Темптон уже давно ходил в статусе Темптона-старшего. Он мог считать себя бесконечно правым, испытывая к Уинстону чувство презрения и всеобъемлющей нелюбви, но официальное родство продолжало держать их обоих в заручниках сложившихся обстоятельств и Темптон-старший, скрепя сердцем, был обязан присматривать за Темптоном-младшим.

Долгое преследование несносной Санни увенчалось успехом для Темптона-старшего спустя пять лет его верного ожидания. В самом начале их совместной жизни, Санни стремилась наладить контакт с Уинстоном, но ложь Темптона-старшего в отношении Темптона-младшего была ближе ее сердцу. В результате, Уинстон был вынужден бороться за свои права в доме с крепкой и сплоченной парой, ведущей против него агрессивную бытовую войну.

Бессонными ночами Уинстон любил рассматривать жизнь вне его дома через узкое окно негласно не принадлежавшей ему комнаты. Зрелище было мало увлекательным, но покров темноты был более близок Уинстону, чем откровенный в каждой мелочи дневной свет. Когда-то давно одинокий книгочей Энтони Толлок рассказал ему, что тьма является убежищем света и по странному стечению обстоятельств остается недооцененной людьми. Уинстон не мог оспорить странное предположение, услышанное тем вечером, ровно как не мог и согласиться с ним. Со временем он начал по-своему понимать, что конкретно хотел вложить в его детскую пытливую память старый опытный друг. Будучи таким же одиноким, Уинстон сумел оценить достоинства тьмы.

Чаще всего Уинстон невольно останавливал свой взгляд на далеком светлом пятне. Это было окно нормальной формы и стандартного размера, в котором каждую ночь до самого рассвета уже больше недели неизменно горел свет. Дом, на четвертом этаже которого располагалась квартира, где ночью не гасили свет, стоял на относительно близком расстоянии. Между домом Уинстона и домом с привлекающим светлым пятном находилась большая, вечно пустующая и разрушенная годами забвения детская площадка, на которой Уинстону никогда не разрешали гулять.

К приближению рассвета Уинстон пошел наповоду у собственного желания, которому он больше не мог противостоять и отправился «к свету». Найти нужную квартиру не составило ему труда – на это потребовало всего лишь немного находчивости. Он заметил, что прочная с виду дверь не заперта изнутри. Бегло взвесив все «за» и «против», Уинстон осторожно вошел в квартиру.

Его встретил приторный горько-сладкий, омерзительно-неприятный запах. В квартире, казалось, никого не было. Это было уютное, несколько экстравагантное место с хорошей мебелью и непривычно темными стенами. В единственной комнате играла странная музыка, поставленная на бесконечное проигрывание. Звуковые переливы электронного органа и неизвестных ему инструментов привлекли особое внимание незваного гостя. Уинстон, словно в трансе, долго стоял у плеера, вслушиваясь в каждую деталь дивной музыкальной композиции. Ему захотелось украсть плеер и включать его в любое время, когда он пожелает. Без тени смущения, Уинстон поспешил реализовать свой замысел и резко отсоединил устройство плеера от источника питания. Тишина вернула его в реальность. Уинстон снова ощутил жуткий запах.

С плеером в руках, Уинстон решил осторожно осмотреть всю квартиру. Он обнаружил лежащий в ванной непонятный кокон, завернутый в душевую клеенку. Из негерметичного свертка выглядывала маленькая рука неестественного цвета, вся в кровавых сгустках. Рядом лежал испачканный такими же сгустками пистолет. Юный возраст не помешал Уинстону разобраться, что же произошло в этой квартире. Очевидно, молодая хозяйка покончила с собой как раз в тот день, когда Уинстон впервые увидел манящий свет из ее окна. Примечательно, что убивая себя выстрелом из пистолета, она не хотела причинить вреда своему любимому дому.

Слева на стене оказалась запись, сделанная рукой бывшей хозяйки. Алой губной помадой были аккуратно выведены слова, кажущиеся Уинстону странными:

«Что я могу сказать самой себе? Твоя красота…твоя индивидуальность…твое дарование…твой разум…твоя воля…твоя внутренняя сила…твоя доброта…твоя чувственность…твое милосердие…твое острое понимание сути многих вещей – это наказание, ниспосланное тебе откуда-то «оттуда». Это все твое, но какова тебе от этого радость и польза? Это тебя не спасло, моя милая Лола. Милая Лола, спаси себя прямо здесь и сейчас. Все в твоих руках».

Уже у себя дома, в комнате, которая ему не принадлежала, Уинстон тихо включил плеер, но проигрываемая музыка была уже не такой впечатляющей и приятной. Ему невольно вспомнились слова Санни: «У него паразитическое мышление. Он не может жить с нами дальше». Обидные воспоминания подтолкнули Уинстона к принятию первого серьезного решения за всю свою жизнь. С небольшим багажом личных вещей за плечами и преступно обретенным плеером в руках он ушел из дома, который раньше считал своим, чтобы поселиться в пустой квартире, которую он так удачно нашел.

Он успел до восхода солнца выбросить из окна труп предыдущей хозяйки, чтобы его подобрали утренние чистильщики. Ему было страшно, стыдно и жалко поступать с ней таким варварским способом, но выбор у него был невелик. С редкой для него радостью, он вернул квартире жизнеспособное состояние. Пистолет, найденный в ванной, он оставил себе. Уинстон понимал, скорее всего, ему придется бороться за это жилье, и был абсолютно готов насмерть отстаивать свое право на собственный угол. Тоскливыми вечерами он смотрел в окна своего дома, который казался ему отталкивающе чужим и иногда видел силуэты своего старшего брата и Санни, у которых, очевидно, все было хорошо.

2

«Я тоскую по той жизни, которая могла быть моей» – старательно выводил на стене потерянный Уинстон. Идея прежней хозяйки квартиры писать все, что трогает душу настолько экстравагантным способом, пришлась ему по душе. Однако вместо помады он использовал дешёвый маркер, который украл у Санни на прощание. Юный возраст и отсутствие государственного образования не стали для него помехой – он умел полно, глубоко и грамотно выражать свои чувства.

В день, когда внутренняя тревога нарастала и не давала ему покоя, он сделал запись, которая помогла ему успокоиться. «Ничто не мешает мне услышать стук волн неспокойного моря в мои двери», – писал он, – «Ощутить прикосновение колючих снежинок, падающих из потолка. Вдыхать сладкий аромат осенней листвы за завтраком в любое время года. Лететь высоко над холодными, но фантастически прекрасными пустошами, без лишних движений, не покидая кровати. Ходить по полу, смеясь от того, как мои ноги щекочут звезды. Я все еще могу поверить в то, что способен придумать. Я все еще счастлив». С тех пор он всегда перечитывал эту запись в критические моменты, когда эмоциональное напряжение приближало парня к серьезному нервному срыву.

Самостоятельная жизнь позволила Уинстону узнать настоящего себя. Добывая для себя еду, интересные предметы, полезные приспособления и необходимые средства, принося добычу в дом, где он безраздельно властвовал, пользуясь тем, что он стал иметь, парень почувствовал, как крепнет его сила духа. Ежедневно он ходил по улицам, не меняя маршрута. Заглядывая в чужие окна днем, Уинстон определял, в каких квартирах умер хозяин. Он исследовал квартиры, в которых не гасили свет больше трех дней. Наталкиваясь на покойника, Уинстон терялся. Ему было грустно и стыдно, но муки совести всегда проигрывали чувству голода и страху гибели.

В одной из квартир Уинстон встретил живую хозяйку. Пожилая женщина лежала в своей постели. Увидев парня, она испугалась, но в силу возраста и своего положения, женщина смогла взять себя в руки. В порыве детского испуга, Уинстон бросился бежать, но его догнал умоляющий голос женщины.

– Постой! – крикнула она.

Не посмев ослушаться, Уинстон вернулся. Они смотрели друг на друга обреченно. Никто из них не мог предположить, чем закончится эта встреча, но каждый рассчитывал на то, что его желание будет исполнено. Свое желание Уинстон знал твердо – ему хотелось убежать из этого дома и навсегда забыть первый позорный эпизод самостоятельной жизни. Желание женщины пока оставалось тайной, к которой стоило относиться с тактичной осторожностью.

– Ты грабитель? – спросила женщина.

– Нет. – поспешил с ответом Уинстон. – Я просто доедаю за умершими людьми и донашиваю их одежду.

– И ничего больше? – не поверила женщина.

– Иногда забираю что-нибудь полезное. – честно сказал парень. – Прежним хозяевам ничего из этого уже не нужно.

После небольшой паузы, Уинстон виновато произнес:

– Простите меня.

– Ты способен на убийство? – деловым тоном поинтересовалась женщина.

– Нет, что вы! Нет!

– А на убийство, как акт милосердия? – продолжала она.

Уинстон не мог ей ответить. Он не понимал, чего от него хотят.

– Я парализована, если ты успел это заметить. – спокойно произнесла женщина. – За мной ухаживала внучка, но она пропала. Жизнь и так была для меня пыткой с тех пор, как я перестала двигаться, а теперь мне и вовсе невыносимо от одной только мысли, что я пролежу в таком положении хотя бы один день. Я всегда честна перед самой собой. Это конец. Будущее не имеет смысла. Убей меня! Спаси меня! Не хочу, чтобы последнее, что я чувствовала перед смертью, были жажда, голод и зловоние моих собственных испражнений!

– Но я не могу! – отказывался Уинстон.

– Можешь! Каждый человек может спасти того, кто молит о спасении! Каждый! – в истерике закричала женщина. – Пойми, я осталась одна! Моя внучка пропала! Дюны больше нет! Не могу! Не могу жить без нее!

Не выдержав слез несчастного человека, Уинстон убежал. По дороге домой он метался в сомнениях. В обоих случаях он был ответственен за смерть человека. Решение было принято спонтанно. Он вернулся обратно и выстрелил женщине в голову. Ответственность за голодную смерть несчастного человека казалась ему самой страшной.

Перед тем, как все произошло, женщина разрешила забрать Уинстону все, что ей принадлежало, но он не мог взять из ее дома даже кусочка сухаря.

Во дворе он встретил девушку. Невольно Уинстон присмотрелся к ее лицу. Его ужасу не было предела. Фотопортрет этой девушки стоял на тумбочке у кровати убитой им женщины. Дюна возвращалась домой.

«Никогда не прощу себе этого», – повторял, как заведенный, юный убийца, действовавший по принуждению совести.

3

Негласная война между «чистыми» и «грязными» районами Обелиска выходила из-под контроля власти. За годы вражды город превратился в дымящуюся свалку, а люди – в бродяг. Многие и вовсе напоминали животных. Смыслом существования эшенлендцев стала бескомпромиссная, остервенелая и кровавая борьба друг с другом. Изначально небольшая группа проклятых «меткой» людей стремительно разрасталась с каждым новым конфликтом. Количество нормальных людей и «меченых» было примерно равно.

Фокса, как президент Эшенленда, искала методы усмирения народа, но пребывающие в трансе войны, эшенлендцы из обоих лагерей единодушно отвернулись от власти. В критический момент Фока получила противоречивое предложение от Паундспота, которое было как никогда кстати.

«Уважаемая! Вы, как наследница Фейта, обязаны следовать указаниям Союза, дабы Эшенленд продолжал свое существование. Мы с вашим отцом строго придерживались наших договоренностей, и это позволило оттянуть момент катастрофы на неопределенный срок.

В очередной раз Эшенленд должен послужить во благо мира. Под моим протекторатом, институт с мировым именем проводит важнейшие для человечества научные исследования. Мы стремимся создавать полноценные человеческие органы на биологической основе, чтобы каждый житель планеты мог оздоровить свой организм, как только это потребуется. Ученые нуждаются в материалах. В странах Союза невозможно получить необходимое количество донорских органов. Использование материалов, добытых на черных рынках, выходит за этические рамки.

События в Эшенленде способствуют решению нашей проблемы. В случае, если Вы, как глава Эшененда, пойдете нам на встречу, гуманитарная помощь из Союза увеличится вдвое. В обратном случае, мы будем вынуждены пересмотреть все наши предварительные договоренности.

На решение вам дается 14 дней.

С ув. Паундспот».

Решение было принято в тот же день. Обращаясь к соотечественникам, президент Эшенленда провозгласила дату, когда эшенлендцы могли законно вести друг против друга кровавую битву. Каждый год, 22 марта людей наделяли правом вершить свой суд. Эта дата стала носить официальное название «День неограниченных прав».

4

В середине марта, за считанные дни до первого законного побоища, эшенлендцы начали вести серьезную подготовку. Представители семей в каждом районе собирали вече, в котором рассматривали всевозможные варианты осады чужой зоны и обороны собственной. В ночь на 20 марта представители районов из «чистой» зоны приняли окончательный план действий. Их противники из «грязной» зоны не проводили мозговой штурм и вообще не собирались в тактические группы. Из ушей в уши будущих участников битвы переходили различные варианты борьбы и общий негласный выбор пал на тот вариант, который «меченые» слышали чаще всего.

По силе духа и вооружению люди из обоих противоборствующих лагерей не уступали друг другу. Они были готовы воспользоваться любым предметом, способным причинить увечия телу противника и вражескому имуществу. С момента возникновения государства Эшенленд дата 22 марта стала самой значимой и наиболее ожидаемой для каждого эшенлендца.

Уинстон не собирался принимать участие в битве. Он твердо решил для себя, что убийство парализованной женщины было первым и последним в его жизни. Пытаясь уснуть, парень невольно вспоминал лицо Дюны. Его волновало то, как пережила эта девушка то, что увидела, войдя в свой дом. Такая юная и прекрасная, она осталась совсем одна в агрессивном городе, где каждый день может стать последним и только счастливчикам удается избегать издевательств со стороны многочисленных маргинальных группировок.

Муки совести постепенно превращали Уинстона в жертву. Будучи уверенным, что он не заслуживает жизни, парень потерял аппетит и лишился своего красочного воображения. За мгновение до крайней степени отчаяния, Уинстон взял фломастер, чтобы сделать запись. Он хотел, чтобы эта запись была последней.

«Остается только представлять, какие бесценные знания мы могли бы получить, создай наши предки гигантский архив, состоящий из автобиографических книг каждого без исключения жителя планеты. Это были бы истории жизни, которые послужили бы уроком не одному человеку. Отдельные судьбы можно было бы распределить по жанрам: драма, комедия, приключения, наука либо скучное чтиво. И эта градация не была бы исчерпывающей, как неисчерпаема линия жизни Земли. Нашему поколению для мемуаров хватило бы полторы страницы и эта литература не вправе претендовать на успех. А что мы можем? Слышать не то, что важно. Смотреть не туда, куда нужно. Говорить с теми, кто не желает нас видеть и прислушиваться к голосу нашей души».

Записывая последние строчки, Уинстон заплакал как ребенок. Ему стало бы легче, будь рядом с ним мама. Он смог бы вынести ужасную муку, стоило только услышать от нее заветные слова: «Ты ни в чем не виноват». Но его мать никогда не сказала бы этого.

Резкие звуки, нарушая мертвую тишину вечера, отвлекли Уинстона от самобичевания. Сирена оповещала эшенлендцев о чем-то чрезвычайно важном. Лучи прожекторов блуждали по улицам, заглядывая людям в окна. Выглянув из своего окна, парень увидел чужие вертолеты, сбрасывающие на город неизвестный груз.

Люди, которые вышли на звук сирены и увидели сотню неизвестных предметов, падающих прямо на них, стали разбегаться врассыпную. Выкрики «Бомбы!», гармонично дополняли тревожный звук сирены и шум остервенелой паники. Редкие смельчаки, считающие, что терять им особо нечего ждали, когда маленькие парашюты с грузом приземлятся. В коробках оказались продукты, бытовая химия и одежда. Ситуация вынуждала людей в очередной раз использовать животные инстинкты. Потенциальные агрессоры унесли к себе домой больше коробок, попирая нормы справедливого распределения гуманитарной помощи. При этом, даже самые слабые и безвольные не оставались с пустыми руками. Общий враг объединял народ. Люди старались делиться с теми, кто будет стоять рядом с ними, плечом к плечу, во время борьбы с «мечеными».

На следующий день по «чистым» районам прокатился слух, что над «грязными» районами сбросили в два раза больше коробок с гуманитарным грузом. Обостренное чувство справедливости, словно червь, стало точить уже давно сгнивающие души людей. Во время грядущей битвы «меченые» должны были жестоко заплатить за безосновательно предоставленное им преимущество.

5

Хмурым утром 22 марта 2074 года улицы, примыкающие к центральной площади Обелиска, не умещали в себе огромное количество людей, прибывших на бой. Живые и шумные очереди, словно дождевые черви, растянулись на десятки кварталов.

Специально по случаю культового исторического события, на площади были установлены высокие трибуны, собравшие на импровизированной площадке для обозрения правительство и президента Эшенленда. С позиции свыше, элита государства могла отслеживать малейшие детали стычек и выступать в роли арбитра.

Заручившись вниманием власти, рядовые эшенлендцы пришли в полный экстаз и абсолютную готовность продемонстрировать патронам все, на что они способны. По их жилам протекал кипяток ненависти и нетерпимости. Налитые кровью глаза устремлялись вдаль, не желая упустить момента, когда президент даст добро для их моральной распущенности.

Представители «грязных» кварталов решили начать с психологической атаки. Еще до момента, когда президент объявила о начале боя, «меченые» стали выкрикивать невнятный клич. «Уххо! Уххо! Уххо! Уххо! Уххо!», – устрашающе кричали они. С каждым выкриком они обретали нарастающую мистическую силу и чувство неуязвимости. Крыши над их головами тоже имели голос. Среди «меченых» было много талантливых и находчивых людей. Музыканты, с бас гитарами и барабанными установками стояли над будущей схваткой, настроив свои усилители на максимальную мощь. Они играли гимн будущей победы, заряжая неистовым драйвом своих бойцов.

Люди из «чистой» зоны, сбивались в небольшие боевые группы и яростно ждали сигнала. Уинстон оказался в их числе. Его насильно взяли в одну из последних групп, где никто никого не знал и все друг друга раздражали. Однако натянутая обстановка, царившая между бойцами, не погасила огонь ярости к противникам, царивший в их сердцах. Уинстон считал, что тоже ненавидит «меченых», но ему показалось странным, что он не испытывает ни малейших ощущений по этому поводу.

В 10:00 президент Эшенленда торжественно подошла к трибуне. Безмолвно, подняв обе руки ввысь, она дала сигнал начала боя. Не дожидаясь звука сирены, враги бросились друг на друга.

При первом столкновении стало понятно, что «меченые» провели уникальную подготовку. Помимо шумовых спецэффектов, они догадались, что визуальные раздражители наравне с иными провокациями послужат во имя их победы. Уродливо разрисовав свои лица красной, черной и белой красками, они приводили в замешательство всех, кому попадались на глаза. Золотые секунды преимущества были использованы «мечеными» с толком. Оттесняя противников к вражеским «чистым» районам, «меченые» уверенно шли к своей победе.

Отельные группировки «чистых» районов пытались незаметно проникнуть в «грязную» зону, где их ждали такие же группировки «меченых», оставленные на месте для защиты территории от погромов. Преимущество вновь оказалось на стороне «меченых». Уинстон получил шанс на спасение, заметив заставленную различным хламом подворотню. Ему удалось спрятаться и наблюдать, как представители неизвестной государственной службы, собирали тела поверженных и словно туши забитых животных бросали в закрытый белый грузовик.

Тем временем «чистая» зона терпела сокрушительное поражение. Многие из «меченых», несмотря на отверженное обществом положение, имели свои семьи и детей. Малыши не были физически изуродованы, но их статус был предопределен. Наравне со старшими, дети принимали активное участие в погромах, причиняя урон всему, чему могли в силу своих возможностей. Некоторые отцы доверяли своим детям важную миссию – добивать врага. Словно играя в интересную игру, обреченные на жестокость отпрыски выполняли поручения своих обреченных на жестокость родителей. Вслед за шквалом погромов, по улицам проезжали уже замеченные Уинстоном белые грузовики неизвестной государственной службы.

Одерживая победу за победой, «меченые» чистили «чистый» район, забирая с собой все, что могло представлять хотя бы какую-нибудь ценность. Квартиры, которые подвергались их варварскому исследованию, оставались не пригодными для комфортной жизни.

Несмотря на явное преимущество, «меченые» так же теряли своих бойцов, но количество погибших с их стороны было слишком мало в сравнении с противниками и это никак не могло повлиять на ситуацию. В положении войны ни одна сторона не жалела погибших, если только эти потери не становились первопричиной поражения.

За два часа до официального окончания побоища, Уинстон отправился домой. Решение оставаться во вражеской зоне да еще и в ту ночь, когда разгоряченные и агрессивные группы возвращаются на свою территорию, было бы равносильно глупому самоубийству. Опасный путь домой проходил по узеньким улочкам, утопающим в мусоре – «грязная» зона и в самом деле была грязной.

Первая «чистая» улица, примыкающая к границе обеих зон, была та, которую Уинстон старался обходить стороной. Именно там он совершил убийство. Но он был не в том положении, когда ситуация запрашивала его выбор.

Дом, в котором несколько недель назад случилось непоправимое, был отчетливо виден еще в «грязной» зоне. Дом горел, а вместе с ним горело все, что имела Дюна. Будучи сторонним наблюдателем масштабного пожара, он почувствовал облегчение. Если бы тогда он не совершил убийства, сейчас эта женщина умирала бы поистине страшной смертью. На смену облегчению незамедлительно пришло чувство горечи, ведь в этот страшный день Дюна, скорее всего, погибла. И словно чудо, сильнее горечи оказалась надежда. Отбросив тяжелые мысли и сомнения Уинстон пошел к пылающему дому, в надежде встретить ее – живой и невредимой.

Во дворе, у самого пожара, творилась сумасшедшая суета. Уинстон увидел уже знакомый ему белый грузовик и людей в некогда белоснежной форме, уже изрядно испачкавшихся кровью. Представители одной группы собирали лежащие тела, остальные – отводили испуганных людей в разные стороны на максимально отдаленное расстояние от пожара. Уинстону удалось подкрасться ближе. Недалеко от него, возле колючего кустарника лежала изувеченная девушка. Обезображенная, она лежала в неестественном положении, абсолютно голая и было совершенно ясно, что с ней произошло. Не успел Уинстон подумать, что это могла быть Дюна, как к ней подошли трое представителей неизвестной государственной службы.

– Забираем. – приказал первый.

– Да ну, зачем? – спросил второй. – У нее нет серьезных травм и увечий. Просто затрахали девку. Через недельку-вторую придет в себя и даже не вспомнит – кто и как над ней поиздевался.

– Забираем. Она не дышит. – настаивал первый.

Третий не стал ничего говорить. Он подошел к телу, наклонился и подставил под нос девушки указательный палец. Испытывая явные сомнения относительно своих ощущений, он схватил ее за запястье и стал искать пульс.

– Есть. – сказал третий. – Ее точно затрахали. Тут, в крайнем случае, нужны медики. Если заберем ее, накличем реальные неприятности на свои жопы.

Только после того, как представители неизвестной государственной службы покинули место, а вместо пылающего дома осталось жуткое пепелище, Уинстон воспользовался ажиотажем народа, стекающегося со всех переулков. Укрыв своим длинным плащом Дюну, а это была именно она, он взял ее на руки и быстро скрылся с места последнего громкого события 22 марта 2074 года.

Он принес ее к себе домой. К счастью, туда не успели добраться «меченые». В надежде на то, что ему удалось спасти Дюну, Уинстон решил посвятить ей все свое время. Пока же ему оставалось только ждать. Тревожно ждать момента, когда она придет в себя и искать нужные слова, чтобы все ей объяснить.

6

Ближе к утру, Дюна постепенно приходила в сознание. В состоянии первой осознанности, она испугалась своему присутствию в чужом месте. Она и хотела бы закричать, но не могла. У нее болело все, что она могла ощутить. Представители неизвестной государственной службы ошибались – она прекрасно помнила, что с ней случилось, и кто это седлал.

Дюна понимала, что Уинстон не представлял для нее угрозы, а наоборот пытался ее спасти. Его нервные попытки все объяснить не имели для нее значения. Больше всего на свете Дюна хотела крепко уснуть и проснуться только тогда, когда заживут ее травмы, а в Эшенленде переведутся все «меченые».

Во время ночного бдения, Уинстон то и дело смотрел в далекие окна некогда родной квартиры Темптонов. За всю ночь там ни разу не погасили свет. Ранним утром, когда солнце взошло достаточно высоко, свет в квартире все еще горел. Уинстон решил пойти к брату понимая, что вчерашний день был одинаково тяжелым для всех.

Двери квартиры были не заперты. Тихо войдя внутрь, Уинстон услышал медленные шаги, доносящиеся из большой комнаты. Поспешив на звук, он беспечно ворвался в комнату и опешил. Перед ним стояла президент Эшенленда.

– Уинстон, это ты? – спросила Фокса.

Все, что мог сделать Уинстон – это пугливо кивнуть.

– Ты узнаешь меня?

Он снова кивнул.

– А…ну конечно. Ты узнал своего президента.

Уинстон не знал, что в бессонную для него ночь Фокса так же не могла сомкнуть глаз. Она помнила, что в «чистой» зоне, принявшей сокрушительное поражение на ее глазах, жил отреченный ею младший брат.

– Твой брат умер. – сказала она. – Его тело лежит в соседней комнате. Скоро приедут специальные люди, которые обо всем позаботятся.

Больше всего в эту минуту Фокса желала рассмотреть Уинстона вблизи, но не решалась подойти. Ей хотелось горько расплакаться, но она не могла себе этого позволить. Ее душило чувство стыда и попранной совести, но она смогла принять это как должное.

Она оставила его одного, но не оставила его ни с чем – уходя Фокса положила в руки Уинстона странный золотой шарик. Она отдавала эту явно дорогую вещь, ничего не объясняя. Он принял явно дорогую вещь, ни о чем не спросив.

В тот день у Фоксы был подарок не только для Уинстона. На борьбу за красоту Людовик были брошены все силы и возможности. Словно проклятие, уродливые линии на лице девочки не поддавались всем доступным манипуляциям. На этот раз, Фокса и профессор Фрик решили рискнуть. Путем сложной и рискованной операции, поверх шрамов в кожу Людовик должны были вживить декоративные полосы из чистого золота самой высокой пробы.

Как и было обещано, специальные люди позаботились о старшем брате Уинстона. Мельком взглянув на труп, Уинстон смутился. Он не узнавал человека, лежащего перед ним. Это был сморщенный, изможденный мужчина, походивший скорее на бродягу, чем на человека, которым пытался казаться тот Темптон, которого он знал.

Уинстон мог распоряжаться всем, что осталось после его брата, но это была вторая квартира на его счету, из которой он ничего не посмел забрать.

7

– Мне нужно уйти. – оживленно сказала Дюна.

До этого времени, Уинстон не мог выманить у нее и слова. Он подозревал, что каким-то неведомым образом она чувствует в нем убийцу своей бабушки. Наверняка, оставаясь с ним в одном доме, девушка подсознательно боялась за свою жизнь. Проявляя к ней настойчивую заботу, Уинстон старался реабилитироваться хотя бы в своих глазах и получить прощение. Откуда придет прощение – ему было неизвестно, однако он на него усердно рассчитывал.

К Дюне почти вернулась ее прежняя красота, но внутренняя слабость еще давала о себе знать. Она мало ела, много пила и почти не двигалась. Ей было неприятно присутствие Уинстона рядом. Требуя тишины и уединения, подчас она демонстрировала агрессию по отношению к Уинстону и непринятие всего, что мог дать парень, за плечами которого не было ресурсов. В последние дни они почти не виделись.

– Уходи. – Тихо ответил Уинстон.

– Я смогу вернуться? – о таком вопросе Дюны Уинстон мог только мечтать, поэтому не сразу поверил в реальность услышанного. – Своего дома у меня нет, – продолжала она, – мы круто ладим и все такое… так как?

Уинстон не заставил себя ждать с ответом. Едва скрывая радость, он взвизгнул:

– Да! Да! Ты можешь вернуться! Когда ты вернешься? – тон его голоса постепенно выравнивался и звучал по-взрослому. – Я должен знать! Вдруг меня не будет дома!

– Еще не знаю. – промямлила Дюна. – На сколько дней я смогу зацепиться у моего друга, столько меня и не будет. Денька три-четыре. Максимум на недельку пропаду.

Их беседа завершилась так же неожиданно, как и началась. Дюна поспешно собралась и кокетливо выскочила из квартиры. Провожая ее взглядом из окна, Уинстон узнал, что таинственный друг Дюны – непростой человек. Девушка резво запрыгнула в роскошную машину уникальной серебряной окраски. Уинстон видел эту машину раньше и еще тогда заметил на ней правительственные номера.

Она вернулась через две недели в скверном настроении, но не с пустыми руками. Ничего не объясняя, Дюна закрылась у себя в комнате и в ответ на все вопросы Уинстона от нее исходило холодное молчание. Только на следующий день она неохотно выглянула из-за двери и протянула Уинстону тяжелый пакет с дорогими продуктами, вкус которых парень стал забывать.

«Выедай эти щедроты экономно», – сурово приказала Дюна, но никакие правила и запреты не могли удержать Уинстона. Ощутив запах пищи, он мгновенно ощутил страшный голод, который точил его последние месяцы. Словно испуганный зверек, Уинстон за считанные минуты опустошил почти всю еду, не успев насладиться вкусом редких в Эшенленде деликатесов.

Пакеты с едой стали регулярно появляться в их доме. Несколько раз в месяц Дюна уезжала в серебряном автомобиле и всегда возвращалась с чем-то действительно ценным. Они никогда не обсуждали тему ее странных исчезновений. Все расставило на места шокирующее заявление Дюны:

– В конце года я рожу ребенка. – сказала она, – И эта ляля будет хорошо нас кормить. Мы будем жить по-другому. Нам будет очень хорошо. Ты с нами?

Уинстону показалось, что он принял решение задолго до этого дня.

– Я с вами.

Глава 6. 2092

1

«Сколько себя помню, я испытываю щемящую тоску по человеку, которого не знаю. В моей памяти нет ни одного воспоминания о нем или о ней, ни малейшей зацепки. Все очевидное говорит мне, что нет, и никогда не было этого человека, а что-то маленькое и хрупкое внутри меня кричит о том, что он был. Или она…

Идут годы. У меня есть ты. Единственная, кто в силах заполнить мою пустоту. И я благодарен тебе за это. Благодарен вовек. Но эта проклятая тоска никуда не уходит. Хрупкая, но живучая зараза. Я не хочу с ней жить, но внутренне понимаю и почти смирился с тем, чтоумру с ней, в неведении, как полный дурак.

Мне так хочется узнать, кто это. Кого мне так не хватает. Что это за человек. Существует ли он. Если существует, то жив ли он. Мне хочется встречи, но в то же время я очень этого боюсь. Мы тоскуем за теми, кого потеряли. Я боюсь, что не найду или найду не то, что искал…или найденное мною будет самым большим моим разочарованием. Тяжело все это. Я очень устал».

Закончив запись на остатках штукатурки в его крохотной комнатке, Уинстон бегло пробежался по кривым линиями своего почерка. Это было его очередное обращение к любимой женщине через письмо самому себе. Столь отчаянное занятие приносило в его хрупкий внутренний мирок короткое спокойствие. Неизменно, все его письма к возлюбленной Дюне уничтожались в первые пять минут, после прочтения.

Настал момент, когда Уинстону предстояло серьезно поговорить с сыном. Винсент окончательно вышел из-под контроля матери, и попал под опасное влияние группы подростков, о которых ходила дурная слава. Не дожидаясь «Дня неограниченных прав», молодчики проявляли насилие над своими же людьми. Спускать пар в «грязных» районах они боялись – государственные военные патрули жестко пресекали любые стычки между представителями обеих зон в первую же минуту несанкционированной схватки.

Винсент надолго пропадал из дома и возвращался под покровом ночи, неумело прикрывая сильные побои. Сопоставив факты, Уинстон понял, что Винсент участвует в ночных набегах на кварталы «нейтральных» – людей, которые не принимают участия в общей подготовке к 22 марта. Уже не первый месяц ходили слухи, что «нейтральных» истребляют, как «вонючих крыс». Прогулки по тем районам не приветствовались уважаемыми людьми, а убийства, поставленные на поток – не осуждались.

Уинстону было стыдно и горько, что его сын слишком рано стал убийцей. Он все чаще думал про себя, что его жизнь сложилась бы более ровно и удачно, не имей он семьи. Все же, долг отца вынуждал его прибегнуть ко всем вариантам, способным повлиять на сына и спасти юному глупцу жизнь. Единственным выходом казался доверительный разговор двух взрослых мужчин. Но в их диалоге сразу что-то пошло не так.

– Ты стоишь передо мной, как шлюха, которую до полусмерти оттрахал целый свет и…просишь меня! Меня! Я знал, что так будет, и хотел этого. – с наигранным пафосом произнес Винсент. – И ты стоишь передо мной, как шлюха…

– Можешь не продолжать. – едва сдерживаясь сказал Уинстон.

Лицо Винсента мгновенно окрасилось багровым оттенком концентрированной подростковой ярости. Он был готов позволить себе самый грубый поступок по отношению к отцу, но пока ограничивался вербальными атаками. Тем не менее, узловатая кисть его жилистой ручонки нарочито, словно играя, демонстрировала опасный, идеально отполированный и хорошо наточенный нож.

– Я пойду на субботнее пиздево и окажусь в эпицентре схватки. Этот нож будет вспарывать брюхо каждого помеченного уебка, который окажется на моем пути. Я устрою кровавый конвейер и уважаемые люди высоко оценят мой вклад в чистоту Эшенленда. Отсоси, сухожопый!

Уинстон смотрел на сына изумленными глазами. Он пытался оградить от опасности и оставить под своей опекой принятого им как родного, но по факту абсолютно чужого человека. Его сбивали с толку противоречивые ощущения, но все же Уинстон не прислушался к голосу чувств, в очередной раз, доверившись разуму.

– Почему все так? – с искренним недоумением спросил он. – Почему ты так грязно выражаешься? Не уважая ни меня, ни мать, ни стены своего дома.

– Стены, обосранные тараканами и углы, замощенные сухими трупами пауков, ты называешь моим домом?! Вся жизнь прошла в атмосфере нищеты и грязи! Год за годом я утопаю в говне! Как результат – прощай здоровая психика! Теперь я такой, какой есть. Смиритесь, суки!

– Когда я оказался здесь впервые, квартира была пропитана трупным запахом, а в ванной я нашел вздувшийся труп прежней хозяйки. Мне было 15 лет. К тому моменту я практически лишился своего угла. Мне не оставалось ничего, кроме как избавиться от трупа, а это было очень нелегко. Моя психика тогда действительно пострадала, но это не позволило мне так чудовищно относиться к людям и вещам. Особенно к своему дому. Хотя несколько следующих лет меня преследовал тот ужасный запах.

– От тебя до сих пор несет трупнячиной! Вы с матерью всегда воняли и каждый раз, находясь рядом с вами, я хотел заплакать! Это сраное кубло давно пора сжечь, но я сохраню свое благородство и оставлю вас наедине с вашим говном!

– А куда денешься ты? – спросил Уинстон, испытывая внутреннее облегчение после заявления сына.

– Меня уже давно ждут пацаны из моей банды.

– С которыми в пятницу ты встанешь в авангард…

Уинстон имел в виду авангард атакующей стороны, но Винсент не дал ему договорить. Парень подумал, что отец его оскорбил и резко перебил того обескураживающей репликой:

– А ты иди на хуй!

Уинстон испытал когнитивный диссонанс и впал в культурную кому. Тем временем, с истерическими выкриками: «Сейчас я устрою вам авангард!», – Винсент громил все, что попадалось ему под горячую голову и смехотворные жилистые руки. После финальной реплики: «Прощай, сухарик и иди на хуй!», – парень навсегда ушел в анклав своей банды. Это был темный, промозглый и зловонный подвал, в котором Винсенту было поистине уютно.

Осознавая, что сын наверняка не появится в стенах их дома ближайшие годы, Уинстон выдохнул с облегчением. На короткий миг ему показалось, что жизнь иногда его жалеет и дарит приятные подарки судьбы.

Та, о ком так долго тосковал Уинстон, медленно умирала от рака мозга. Фокса всегда знала, что рано или поздно голова ее подведет. В последние дни, накануне страшного момента, когда сознание навсегда ее покинуло, Фокса обдумывала только одно – что же будет с ее Людовик.

Опасения Фоксы были небезосновательны, но напрасны. Людовик стала достойной сменой и гордо реализовывала миссию руководителя Эшенленда. Новый лидер выгодно отличалась от предшественников. Харизматичная натура без усилий, одним своим видом, завоевала фанатичное расположение эшенлендцев, моральное состояние которых дошло до окончательной черты. Люди нуждались в мощном вожаке. Людовик удовлетворяла их потребность. Ее речи были живыми и энергичными, призывы – убедительными. Высокая точеная фигура, строгий стиль одежды, выдержанный в черных тонах, странные золотые линии на лице и неизменная сигарета, создавали образ именно того правителя, которого заслужил Эшенденд.

В правительстве Людовик не могла заручиться реальной поддержкой, но каждый, кто имел отношение к власти, опасался оказаться в числе врагов президента. Верный друг ее семьи – старина Сильверствейн давно умер. Никто, кроме Фоксы, Людовик и нескольких представителей специальных служб, не знал, что второго человека в государстве убила не тяжелая болезнь, а экспериментальный синтетический наркотик под названием «Frosty», который Сильверстейн безрассудно принял на пару со своей юной любовницей.

В одиночку Людовик встретила фатальное событие, которое могло радикально повлиять на миропорядок. Долгие годы, даже в период феноменального расцвета, Эшенленд находился в информационном коконе. Все прекрасно знали, что есть могучий Эшенленд, Союз Лидеров, Великая Страна и остальной мир, по которому, словно чума, блуждает смута. О существовании Третьей Империи никто в Эшенленде не имел представления.

Все время, пока Союз держал для себя Эшенленд и остальные формальные колонии с законсервированными ресурсами, Третья Империя тайно наращивала свой потенциал. Для остального мира события, происходящие в Третьей Империи носили парадоксальный и нередко комичный характер. Никто не воспринимал причудливую, считавшуюся гибридной империю всерьез.

Еще во времена правления Фоксы, Третья Империя заключила тайный договор с северным соседом Эшенленда. На территории государства Вайтленд скрываясь от всего мира, люди империи стали рыть тоннель. Конечной точкой подземного пути намечался пригород Обелиска.

Достигнув цели, всеми правдами и не правдами, представителям Третьей Империи удалось добиться встречи с президентом Эшенленда. В процессе переговоров стало ясно, что у двух государств есть общий враг, борьба с которым возможна и необходима. Таким образом, вне поля зрения разведывательных беспилотников Союза, Третья Империя поступательно и успешно пускала свои корни в плодородную почву угнетенных Союзом государств.

2

Утром 22 марта 2092 года Уинстон проснулся с чувством тотальной опустошенности. Жизнь не могла продолжаться в прежнем ритме. Былые ориентиры смазались в омерзительную картину. Эмоциональный якорь закидывать было больше некуда. Все его существование можно было обозначить самым простым словом – «ничего».

В тот день Уинстон впервые осознанно собирался на побоище. Больше всего на свете ему хотелось поговорить с Дюной, но для единственной возлюбленной, так странно появившейся в его судьбе, для него и его любви не нашлось места. Известное только ей одной горе уже давным-давно омрачило ее рассудок. Их союз был обречен и поруган неизвестным другом Дюны, в прошлом увозящим ее неизвестно куда. Его серебряная машина перестала появляться, когда Дюне исполнилось 18. Жизнь угасла, как только прелесть юности оставила ее навсегда. «Нам не о чем говорить», – слышал Уинстон каждый раз, когда обращался к Дюне. Так, год за годом, у него оставалось все меньше слов. Он хотел с ней поговорить, но ему было не чего сказать.

Ровно в 10:00 на центральной площади Обелиска Уинстон стоял в левом краю колонны представителей «чистой» зоны. Они медленно продвигались вперед. Приближаясь к трибунам правительства, Уинстон отчетливо увидел черную фигуру президента. Золото, рассекающее ее лицо, сияло в лучах холодного солнца. Она равнодушно окинула взглядом заполненную людьми площадь, затем вяло прикурила очередную сигарету.

Эшенлендцы обожали Людовик. Как только президент подошла к центру трибуны, народ обуяла массовая истерия. Взвывая от экстаза, люди ждали сигнала культовой властительницы Эшенленда. Над их головами летали сотни беспилотников с камерами, осуществляющих прицельную видеофиксацию громкого события в режиме реального времени для просмотра прямой трансляции жителями Союза.

Уинстон не стал бежать за всеми, когда было объявлено о начале борьбы. Отойдя в сторону, он достал золотой шарик и пневматическую рогатку с цифровым прицелом, ранее принадлежавшую Винсенту. Пользуясь единственным случаем, он прицелился в голову Людовик и без колебаний выстрелил. В решающий момент его рука дрогнула – шарик не попал точно в цель. Лицо Людовик вновь получило обезображивающие повреждения. Помимо новых травм, шарик сбил несколько золотых линий, открыв прицелу беспилотных видеофиксаторов шрамы на ее лице. Будучи вне себя от ярости, Людовик сбросила с себя сковывающий черный плащ и словно пума спрыгнула с трибуны. Ворвавшись в толпу, она яростно искала обидчика. По ее лицу широкими ручьями стекала темная кровь, но она продолжала поиски. Один раз они с Уинстоном встретились взглядом. Не подавая виду, Уинстон пытался проникнуть вглубь толпы, которая быстро двигалась в «грязный» квартал.

«Меченые» терпели поражение. Представители «чистой» зоны не знали пощады. Оказавшись в самом тихом переулке, Уинстон увидел, как маленькие дети весело разбивают окна, а ребята постарше – умело забрасывают в чужие жилища взрывпакеты. Что-то пошло не так и оставшиеся взрывпакеты разорвались в руках у мальчишек. Переулок был раскурочен. Родители, поспешившие на помощь своим детям, с ужасом обнаружили тела, засыпанные всем, что отлетело от ближайших домов. Последним нашли Уинстона.

3

«Мученик или мучитель?» услышал Уинстон, тяжело приходя в себя.

– Что? – пробормотал он.

– Вы мученик или мучитель? – переспросил властный женский голос.

Уинстон не достаточно владел своим рассудком, чтобы дать ответ. Он сидел в одном из мягких уютных кресел первого ряда, будучи единственным зрителем таинственной постановки, разыгрываемой в стенах холодного и сумрачного зала некогда величественного, а ныне заброшенного оперного театра. Его взору открывалась причудливо освещенная сцена с тлеющими останками декораций. Тишина позволила неконтролируемым и малопонятным мыслям в его голове звучать еще громче. Услышав тот же вопрос в третий раз, Уинстон выдавил из себя ответ: «Мученик».

Этого было достаточно для ее появления. Из-за кулис к Уинстону вышла Людовик. Та самая Людовик, в которую он выстрелил. Та самая Людовик, которую следовало убить. Та самая Людовик, которая убьет его. Ее твердая, уверенная походка провоцировала чувство неполноценности Уинстона, ведь в Эшенленде никто не мог себе позволить подобный вольный шаг, указывающий на восхитительное высокомерие идущего. Приближение Людовик не сулило ничего хорошего. Однако, подойдя к краю сцены, она просто села, свесив ноги, словно маленькая глупенькая девчонка.

– А кто, по-вашему, я? – вызывающе спросила Людовик. – Не бойтесь говорить правду. Мы здесь одни, терять вам нечего. Обо всем, что происходит здесь и сейчас, знаем только мы с вами, а в будущем эту встречу буду помнить только я.

– Вы – мучитель. – злобно ответил Уинстон, не жалея о сказанном.

Людовик ухмыльнулась. Игриво скрестив ноги то в одну сторону, то в другую, она легко и непринужденно спрыгнула со сцены, оказавшись прямо перед Уинстоном. Ее ровная и бесстрашная фигура всей имеющейся в ней внутренней силой безжалостно давила и без того угнетенное существо Уинстона. «Просто умри сейчас», – словно мантру проговаривал внутренний голос Уинстона.

– Вы правы, Уинстон. Расстановка ролей верна. Однако судьба распорядилась причудливым образом, и я занимаю ваше место, а вы – мое.

Уинстон ничего не понимал. Все, что ему оставалось – мучительно слушать Людовик, поскольку мантра «Просто умри сейчас» не срабатывала.

– Да, бывали раньше времена…– мечтательно произнесла Людовик. – Не потому ли они так прекрасны, что нас тогда не было? Могучий Эшенленд – это не просто название популистской партии, а достойное прошлое нашего государства. Безмятежный оазис в мире смуты. Несмотря на все тяготы, выпившие на мое существование, я гордо несу груз ответственности за свою фамилию. Вы тоже должны гордиться своим отцом, господин Фейт.

В выгодной для нее форме, Людовик пересказала Уинстону историю его появления на свет, подчеркнув, что эта информация была и будет известна только ей, ее родителям, семье Уинстона и ему самому. Темптоны сдержали данное ими обещание и унесли эту тайну с собой в могилу. Завершив рассказ, она задала неожиданный вопрос:

– Кому из нас двоих легче?

– Ты ничего не знаешь о моей жизни, ровно, как и я о твоей. – дерзко перейдя на «ты» ответил Уинстон. – На твой вопрос у меня нет, и не может быть ответа.

– Поэтому мы и находимся здесь.

Не прекращая диалога, Людовик поднялась на сцену, и, сняв свои тяжелые сапоги, начала с несвойственным ей изяществом надевать пуанты сизого цвета. Не имея понятия о том, что происходит, Уинстон молча следил за каждым ее движением. Он был заворожен ею и прежняя глухая ненависть к Людовик, постепенно сменялась робким восхищением и первым в его жизни ликованием – он имел что-то общее с личностью весомого масштаба и обрел, как ему казалось, полное право чувствовать себя достойным человеком.

– Вы любите балет? – спросила она.

– Я не знаю, что это. Пару раз наталкивался на это слово в книгах моего старого друга, и только. – смущенно ответил Уинстон. – Мы все здесь ограничены в знаниях.

Сохраняя невозмутимый вид, Людовик начала снимать свою одежду, оставляя только просторную белую рубашку.

– Я такая же пленница Эшенленда, как и все остальные. У меня были мечты и планы на будущее и в отличие от других, я имела полное право на их воплощение, ведь у меня есть дарование. Здесь не стало балета еще до моего рождения, а я жизни своей не представляла без танцев. Моя мать нашла для меня педагога, с помощью которого мне удалось сохранить и преумножить свой талант. На этом все. Каждый должен занимать свое место. В Эшенленде места для меня не оказалось. Пришлось занять ваше. Для того, чтобы выжить, я вынуждена заниматься тем, что изначально было мне чуждо. А был ли у меня выбор? Был, но я не хотела умирать. Даже сейчас я готова побороться за свою жизнь. Преуспевающий в своем деле человек наверняка станет плохим танцором. Великолепный танцор станет плохим исполнителем любого другого дела. Однажды мне пришлось прыгнуть выше своей головы. Сейчас я остаюсь на высоте и не потеряю свои позиции при любых обстоятельствах. Но помимо призвания есть еще и обычная жизнь, которая меня не принимает. Вот сколько живу, столько и думаю: дар это или проклятие. Иногда меня радует одно утверждение, но чаще всего – огорчает второе. Мне нет, и, пожалуй, никогда не будет покоя.

Танец – это лучший способ борьбы с одиночеством и единственный инструмент выражения, когда у человека не получается в каждом слове донести всю полноту своих чувств. За время моего правления Эшенленд вынес смертельный приговор не одной сотне людей. Перед казнью все они проходили через этот зал. Каждому из них был дарован шанс – увидеть меня такой, какой я есть на самом деле, а мне давалась возможность временно сбросить с себя груз ответственности. Я танцевала для них под мою любимую музыку из культового во всем мире балета «Весна проклятая», которая была написана еще в прошлом веке. Но только с вами я могу себе позволить полную свободу и снять с лица маску. Вы и так все видели.

Сейчас перед вами стоит уродливая балерина, а не ваш лидер. Я приняла бремя унижения и тягот, соглашаясь править Эшенлендом в самые сложные времена и сегодня четверть часа на сцене перед живым зрителем – драгоценное время моей короткой свободы.

В считанные минуты Людовик продемонстрировала радикальную трансформацию. Перед Уинстоном танцевала другая, незнакомая ему женщина. Этот типаж был чужд на территории Эшенленда – поэтично нежный, откровенно трагичный. Музыка и в самом деле была необыкновенной. Уинстон впервые столкнулся с живым звуком, воспроизводимым искусственным интеллектом. Прерывистые, несколько агрессивные звуковые переходы нагоняли на него то тоску, то страх, то чувство горького сожаления. Перед ним разыгрывалась история жизни, которую он полноправно мог примерить и на себя самого. В финале она камнем упала в центре сцены и долго лежала спиной к зрителю. Со временем к Людовик вернулась ее строгость и мощь, но едва уловимый трепет все еще сохранялся при ней.

– Мы имеем симфонический оркестр, состоящий из роботов, при этом лишены возможности полноценно питаться, и существуем, из года в год, выпрашивая для себя одолжение. – печально произнесла Людовик. – Именно это вы должны вспомнить, как только окажетесь лицом к лицу с Паундспотом.

– Кто это? – удивился Уинстон.

– Глава Союза и человек, на котором лежит ответственность за разрушенную судьбу Эшененда. Старая бактерия. Цепляется за жизнь всеми доступными способами. Даже будучи полной развалиной и завтрашней пищей для червей, он опаснее всякого человека на этой странной планете.

Вы встретитесь с ним, как мой представитель. «Пушечное мясо отравлено чумой», – все, что нужно сказать, как только он спросит о моем решении. Это послание следует передать дословно. После этого Уинстон Темптон будет волен распоряжаться собственной жизнью на свое усмотрение, и, разумеется, насколько это ему будет позволено на территории Союза. Вам некуда будет возвращаться, ибо к тому времени Эшенленд прекратит свое существование.

4

Как и было условлено, Уинстон без сожаления навсегда покинул Эшенленд. Для него все было ново: самолет, преодоление огромного расстояния, далекие и весьма причудливые виды чужих стран по ту сторону иллюминатора.

В его голове крутилась странная фраза, которую он обязался дословно передать. Истинное значение послания: «Пушечное мясо отравлено чумой», было известно только Людовик и Паундспоту.

На самом деле, послание было буквальным. 22 марта, в день, когда все беспилотники Союза собрались в Обелиске, военные Третьей Империи ровными колоннами вышли из тоннеля. В обход столицы, они направились к границе с Союзом и заняли заброшенные поселения. Тем временем, в изъятые у поверженных эшенлендцев органы вводилось токсическое вещество под кодовым названием «Черный карбункул», специально разработанное учеными Третьей Империи. Действие вещества активировалось через 48 часов с момента впрыскивания – как раз столько времени требовалось для доставки донорских образцов из Эшенленда в Союз.

Предполагалось, что шумиха, вызванная токсической эпидемией, предоставит возможность военным Третьей Империи разрушить границы государств-колоний, в число которых входил Эшенленд, ввести туда свою военную технику и прочно занять оккупированные территории. Это означало, что борьба за ресурсы неизбежна, только на этот раз у Союза Лидеров возник сильный соперник.

Пока же ничто не предвещало беды. Уинстона принимали в главенствующем государстве Союза. Это был другой, фантастический и пугающий неведомыми Уинстону возможностями мир. Его встречали обескураженные взгляды людей – этот иностранец и в правду бросался в глаза. Благодаря беспилотникам и видеофиксации жизни Эшенленда, в любой стране, на любом континенте, а особенно в странах Союза люди знали, что все до одного эшенлендцы ходят с чудовищными железными протезами вместо выбитых зубов, а на их лицах практически не сохранилось истинное изображение облика, данного им при рождении. Впервые в своей жизни Уинстон оказался в эпицентре внимания, и это ему нравилось.

По пути к Паундспоту Уинстон успел увидеть многое. Просторные улицы, которые компаньон Уинстона назвал «умными», поражали своей чистотой и лаконичным обустройством. Уинстон долго не мог поверить в то, что каждый встреченный им человек находился в абсолютной безопасности и имел возможность получить желаемую услугу в любой точке города. Лица людей были ухожены, их кожа – без малейших изъянов. Они носили яркие, красивые одежды и их походка говорила о том, что им не о чем беспокоиться. Скопления народа носили явно мирный характер. Благополучие, которое оказалось прямо перед лицом Уинстона, сбивало его с толку. Он искренне не мог себе представить, как обычный человек может справиться с вызовом жизни в таких прекрасных условиях. «Слишком поздно для всего этого», – подумал он.

Прекрасные виды быстро утомили Уинстона. Опустив голову, он задумчиво стал крутить золотой шарик, который Людовик вновь вернула ему во владение. Нервно сжав пальцы в случайном месте, он запустил механизм, о котором не знали ни он, ни Фокса и даже Фейт. Внутри Уинстон нашел маленькую капсулу. Держа необычную находку в ладони, он еще раз посмотрел в окно. «Я больше не могу на это смотреть», – подумал он и бросил капсулу себе в рот.

По задумке Паундспота, золотой шарик был создан специально для одного критического момента. Ампула имела решающее предназначение, как инструмент самоустранения и сохранялась до того случая, когда все возможности и ресурсы считались бы исчерпанными. Отдав свой шарик Фейту, через полгода Паундспот дал приказ о создании второго. На всякий случай.

Часть третья. Огненная голова

Глава 1. Обратимость апокалипсиса

Доктор Преображенский в несвойственной ему манере незаметно прокрался в девятую лабораторию. Входя в избыточно освещенное холодное помещение, Преображенский, как часто с ним бывало до этого, на несколько секунд потерял прочную связь с пространством. Чуть слышный разговор профессора Борменталя с неизвестным вернул рассеянное внимание Преображенского на свое место. Профессор Борменталь, не шевелясь, стоял у одного из своих «Иллюзионов».

– Надеюсь, вам повезет больше, и вы угаснете, оставив после себя неординарный, хоть и призрачный след. – с трепетом в голосе произнес Борменталь, обращаясь к человеческому мозгу, обретающему по уверениям профессора вторую жизнь.

–Вы так чисты в своих чаяниях, профессор. – сказал Преображенский.

Борменталь вздрогнул, поскольку надеялся разделить этот момент исключительно с самим собой, но не растерялся. В ответ незваному младшему коллеге он подарил свою коронную «улыбку Будды».

–Я отдаю должное прогрессивности вашей идеи. Наша работа с аппаратами сулит немало принципиально важных научных открытий. Но рассчитывать на то, что «Иллюзион» предоставляет мозгу возможность окунуться в альтернативную реальность и проиграть собственный сценарий, сотканный сообразно прижизненным наиболее ярким эмоциональным импульсам человека, как минимум лженаучно. Комплекс мессии убивает гения, профессор.

– Дорогой мой, вы все верно говорите. С привычной точки зрения. Привычная точка зрения – первый звоночек, оповещающий нас об обыденности вашего мышления. Отвергая необъяснимое, вы подписываетесь под тем, что не готовы к новым открытиям. Ваша точка никогда не перейдет на уникальные координаты.

– Как много фантастических сериалов вы пересмотрели за последнее время? – съязвил Преображенский. – Из каких источников вам стало известно, что «Иллюзион» – это устройство с характеристиками всевышнего? Ваша теория почище самой изощренной в своем невежестве религии мира.

Борменталь промолчал. Он не считал обязательным и разумным раскрывать Преображенскому свои источники. Теория альтернативной реальности внутри «Иллюзиона» явилась ему во сне – такое иногда бывает с истинными гениями. Профессор Борменталь сохранял «улыбку Будды» и Преображенского стойкость наставника начала серьезно раздражать.

– Хорошо, профессор. Давайте посмотрим на это с другой стороны. Я принимаю вашу позицию. Только есть одна маленькая деталь, которая лежит в основе всего. Деталь непрочная и даже опасная. – Преображенский, стараясь одержать победу над профессором, стал смаковать свои факты. – Нам доставляют материал – живой человеческий мозг. Вы облачаетесь в воображаемые белоснежные одежды самого творца и даруете мозгу просмотр кинофильма со спецэффектами, преподнося все это как дополнительную, кажущуюся вполне реальной, жизнь. «Иллюзион» действует безупречно. Однако…есть одно «но»! Наиболее яркие прижизненные импульсы человека, мозг которого оказывается в наших руках, могут быть исключительно ужасными. Нас окружают люди с трагическими судьбами. Тяжелые болезни, многолетнее насилие, сексуальное рабство – это стало обыденностью задолго до появления нашего поколения. При всех ужасах положения, мы сняли с этих явлений термин давиантности и это ужасно. Даже мне, и вам тоже, вряд ли удастся вспомнить хоть что-нибудь прекрасное, оставленное в ушедших годах. Выходит, вы как творец устраиваете настоящие пытки «живому сознанию». Выходит, это апокалипсис внутри апокалипсиса.

Борменталь молчал, но после слов Преображенского ему не удалось защитить себя «улыбкой Будды». Они стояли у самого нового «Иллюзиона». Каждый из них задавался вопросом «На что способен «Иллюзион» и способен ли он хотя бы на что-то?».

Борменталь и Преображенский не могли себе даже представить, что внутри «Иллюзиона», поддерживающего жизнь мозга №34, нашлось место для вселенной. Все космические объекты, галактика Млечный путь и планеты Солнечной системы имели свои размеры и очертания. Единственным отличием являлось время, не имеющее постоянной величины. То, что казалось вечностью, длилось секунду. Секунда нередко напоминала вечность.

В одну из вечных секунд космическое пространство породило сверхмощную энергетическую волну, удар которой приняла Земля. Все радости и горести, прелести и ужасы, счастливые перспективы и угрозы Земли исчезли незаметно, как и сама планета, превратившаяся в разрозненные куски, разбросанные по всему пространству между Венерой и Марсом. Место Земли занял абсолютно идентичный энергетический шар, в центре которого с началом новой вечности произошел второй взрыв, запустивший обратный отсчет. Разрозненные куски Земли стали притягиваться к месту своего прежнего положения. За неустановленное время Земля вернула свою внешнюю целостность.

В момент первого взрыва энергия считала фактическую информацию планеты и ментальные характеристики человечества. Воссозданная Земля внешне ничем не отличалась от той, которой была до разрушения, но человечество вынуждено было существовать не фактическими реалиями, а исключительно помыслами тех людей, которых уже невозможно было вернуть. Отсчет новой жизни начинался с момента, когда сварливый старик по кличке Штурман Джордж, выглянул в замощенное вековой грязью окно и куда-то вверх бросил преисполненный ненавистью взгляд.

Глава 2. Она отнимает твое

Мозг №34 хранился внутри «Иллюзиона» дольше, чем все предыдущие образцы и не подавал характерных в подобных случаях признаков угасания. Напротив, профессор Борменталь отметил, что запрашиваемая мозгом №34 энергия в разы превышает возможности текущего устройства. Все «Иллюзионы» в равных долях питались из общего источника энергии. Для поддержания №34 требовалось отключить один или сразу несколько «Иллюзионов» с другими образцами. Закрыв глаза на уныние совести, профессор Борменталь досрочно прекратил вторую жизнь образцов № 38 и №41, подающих первичные признаки угасания и задался целью узнать всю информацию о человеке, у которого был извлечен мозг №34.

Борменталю были доступны скудные факты: мозг принадлежал женщине 25-27 лет, извлечен 5 августа 2087 года в Национальном институте нейрохирургии профессором Вудвольфом.

Вудвольф неохотно передал личные данные женщины. Халатность, с которой был составлен протокол изъятия мозга, возмутила Борменталя. Забыв где-то на своей территории славно известную «улыбку Будды» и подобающее ей состояние духа, Борменталь серьезно разругался с Вудвольфом, твердо заявив, что их дальнейшее сотрудничество невозможно.

– Я знаю лучше вас, Борменталь, как мне делать свою работу. Я знаю лучше вас, Борменталь, что, как и когда мне записывать в протоколе. Я знаю лучше вас, Борменталь, что лежит у меня на операционном столе, и что потом попадает в вашу лабораторию. – истерично и чрезвычайно быстро проговорил Вудвольф.

– Вы лучше любого из ныне живущих людей осведомлены о всех аспектах жизни и я даже не берусь доказывать обратное, но по вашей вине мы ничего о ней не знаем! Почему нет данных о вскрытии? Информация о динамике ее поражения могла бы открыть для нас новые двери! Дальнейшее исследование нужно проводить согласно вашим выводам? Вы же лучше знаете, что есть сегодня и что будет завтра!

Борменталь и Вудвольф распрощались в надежде, что ближайшие несколько лет их линии жизни не пересекутся, но вечером того же дня Борменталь получил два электронных сообщения от некоего психоаналитика Паундспота.

#1.

«Ув. профессор Борменталь! Сегодня ко мне обратился ваш коллега – профессор Вудвольф с просьбой сообщить вам все, что мне известно о моей пациентке, которую окончательное поражение настигло во время нашего психотерапевтического сеанса.

Это был первый случай в моей практике. Если учесть то, что к этой женщине у меня сложилось особое отношение и необъяснимая мне самому привязанность, ее смерть стала для меня ударом.

Однозначно, Ф.Т. обладала уникальным умением врезаться в память. Уверяю вас, даже маразм не рассосет тот шрам в моих воспоминаниях, который она оставила после себя. Поразительно тонкое, изящное, гибкое тело. При этом все движения ее были резки и внезапны. Она была стремительна во всем, начиная с движения длинных пальцев во время пламенных жестикуляций, заканчивая разрушительным потоком ее мыслей. Ее лицо не соответствовало ни одному из справедливо принятых стандартов красоты, но было многократно прекраснее и выразительнее. В глаза сразу же бросалась асимметрия и явное различие между правой и левой стороной. Взглянешь на нее слева и увидишь вселенскую скорбь, взглянешь справа – порочную хитрость. Ее лик словно сошел из демонических полотен Врубеля (я постараюсь отправить вам во вкладышах те картины Врубеля, где персонаж внешне очень походит на Ф.Т, чтобы вы поняли эту мою увлеченность). Увы, я не располагаю ее фотографиями.

Все это время в ней мучительно умирали душа поэта и сознание философа. Она прекрасно знала себе цену и четко понимала опасность своего положения. В ее арсенале было множество талантов и способностей, что говорит о гениальном складе ее ума и шатком состоянии психики. Ф.Т. умела многое, но не могла этим распорядиться. В сущности, при наличии очевидно весомых прелестей она не была хорошим человеком. Любой, кто решался связаться с ней надолго, явно рисковал. Такие люди не забываются, в том числе и потому, что после них приходится долго восстанавливать разрушенное до основания эмоциональное равновесие.

Она жаловалась на сильную головную боль с первых дней нашего общения. Во время последней встречи Ф.Т. была молчалива и рассеяна. Я не заметил внешних признаков ее плохого самочувствия – выглядела она как всегда хорошо.

В последний раз мы оба молчали практически до окончания времени, отведенного на сеанс. Я не видел отклика с ее стороны и остановился. В таких случаях не стоит затрагивать человека. Молчание имеет терапевтическое свойство не меньшей силы, чем глубокий доверительный разговор.

Признаюсь честно, мне было не по себе. Я привычно опасался подвоха с ее стороны. Она была непредсказуема и мои уловки редко срабатывали. Ее уход меня уничтожил.

Вначале от нее послышались странные гортанные звуки, прерывистые и достаточно неприятные на слух. Знаете, такое бывает, когда человек испытывает трудности с глотанием. Затем ее лицо исказилось до такой степени, словно ее лицевые мышцы, нервы и связки мгновенно расплавились под воздействием неведомых и жутких процессов. Я решил, что ее хватил апоплексический удар и нажал на кнопку экстренного спасения. К моменту приезда медиков Ф.Т.была мертва. Однако, Вудвольф сказал, что она была еще жива и сейчас ее нельзя считать мертвой, пока ее мозг находится внутри вашей чудо машины. Я слышал об «отторженцах» и не удивлен, что Ф.Т. оказалась в их числе. Удивительно, что она не была одной из первых.

На мой взгляд, таких людей, как Ф.Т. нужно оставить в покое и дать им умереть. Этот мир вынуждает их жить в противоестественных для них условиях. Вы убеждены в том, что поступаете гуманно по отношению к ней, но я вам уверенно заявляю – ваши действия аморальны и антигуманны. Той удивительной и восхитительной женщины больше нет. Если ее мозг отторгнул тело, значит, так было нужно. Это биологический либо психосоматический суицид. Держать ее мозг в вашем шаре, значит, искусственно поддерживать жизнь органа, но не человека. Этот орган был ее самым слабым местом и разрушил жизнь, которая была по своей сути прекрасной.

Надеюсь, моя информация вам хоть как-нибудь помогла. Не обижайтесь, если некоторые мои слова задели вас за живое – я не ставил цели оскорбить вас.

С ув. Пэрри Паундспот».

#2.

«Считаю важным отправить вам сохранившиеся аудиозаписи сеансов Ф.Т. Это разрозненные фрагменты, в которых все же сохраняется общая линия нашей терапии. По стандартам и принципам своей работы я обязан удалить этот архив. Настоятельно рекомендую вам сделать это, как только вы изучите материал.

Моя супруга в последнее время неадекватно относится ко мне и всему, что составляет мою жизнь, в т.ч. профессиональную деятельность. В порыве необъяснимой и неоправданной ревности она «натворила дел» в моих архивах. Именно по этой причине у меня не сохранились все аудиофайлы наших бесед с Ф.Т, а только считанные записи. Возможно, вы столкнетесь с вредительством моей супруги в процессе изучения материала. У меня нет времени слушать записи от начала до конца и исправлять досадные «погрешности». Знаю, что в других архивах такое имеет место быть.

С ув. Пэрри Паундспот».

Глава 3. Она ничего не поймет

Сохранившийся архив Паундспота включал в себя 7 аудиозаписей. Пребывая в особом нетерпении, Борменталь всю ночь прослушивал беседы Ф.Т. и Паундспота, восторженно открывая личность, именуемую в его лаборатории «№34».

Запись первая.

Профессор Паундспот: Итак, миссис…

Пациентка: Мисс.

Профессор Паундспот: Мисс Темптон…

Пациентка: Фейт. Называйте меня Фейт. Просто Фейт.

Профессор Паундспот: Фейт – судьба. Парадоксально, ведь вы пришли сюда, очевидно, будучи в большой претензии на свою судьбу.

Пациентка: С первых секунд вы точно и полно выразили суть моего кризиса. Вам нет равных среди лучших, профессор.

Профессор Паундспот: Главное, не быть равным среди тех, кто достиг дна, ведь в этих рядах всегда найдется свободное местечко.

Пациентка: Надеюсь, в таком случае, наши места будут рядом. Мне было бы гораздо спокойнее оказаться на дне именно в вашей компании.

Профессор Паундспот: Я приложу все усилия, чтобы мое место пустовало. А вы?

Пациентка: Я не доверяю планам и всегда нахожусь в сомнении. Сомнения меня убивают, профессор.

Профессор Паундспот: Вы не разбирали природу сомнений с профессором Штроссом?

Пациентка: Нет. Мне кажется, профессор Штросс ограничен в познании природы многих явлений. Природа тщеславия и жажды наживы – то единственное, в чем он преуспел.

Профессор Паундспот: Вы находите?

Пациентка: Мне выпала уникальная возможность в этом убедиться. Вам неприятен мой оскорбительный тон в отношении вашего коллеги?

Профессор Паундспот: Я не даю оценок людям.

Пациентка: Пытаетесь подчеркнуть свое превосходство над остальными?

Профессор Паундспот: Вы считаете, я имею на это право?

Пациентка: Свое право нужно не иметь, а добывать. А уже потом иметь чужие права. Пока вы нежитесь в удобной позиции «не давать оценок», на вашей спине красуется многочисленное количество оценочных ярлыков и далеко не все из них правдивы.

Профессор Паундспот: Вы сами указали, что эти ярлыки находятся позади меня. Не в моих правилах оглядываться.

Пациентка: А что с вами будет, когда какой-нибудь праздный маргинал приклеит оценочный ярлык прямо на ваше лицо? Скажем, на лоб. И этот огромный ярлык лишит вас зрения.

Профессор Паундспот: Этим маргиналом будете вы?

Пациентка: Как вариант.

Профессор Паундспот: Вы слабее меня.

Пациентка: Потому, что я женщина?

Профессор Паундспот: Будучи уязвимой, вы пришли за помощью именно ко мне. Помощь требуется от того, кто сильнее.

Пациентка: Мне кажется, или только что вы дали мне оценку?

Профессор Паундспот: Это не более чем констатация факта.

Пациентка: Я не нуждаюсь в вашей помощи. Вы интересуете меня исключительно в качестве собеседника. Мой разум нуждается в своеобразной зарядке. У меня нет достойного партнера для интеллектуальных баталий. Раньше бездействие мозга порождало проблемы с памятью и концентрацией, а сейчас меня мучают невыносимые головные боли.

Профессор Паундспот: Как давно они у вас появились?

Пациентка: В ноябре. Уже пошел четвертый месяц.

Профессор Паундспот: Вы можете объяснить характер боли?

Пациентка: Сила боли не поддается достойному описанию. Во время припадков мне кажется, что я умираю, затем воскресаю и вновь умираю. Такие метаморфозы длятся около получаса, иногда дольше. Знаете, раньше я мысленно искала спасения в смерти. Теперь и жизнь, и смерть кажутся мне равносильно обременительными.

Профессор Паундспот: Вы обращались за квалифицированной помощью?

Пациентка: У меня нет денег на квалифицированную помощь.

Профессор Паундспот: Вы пришли ко мне.

Пациентка: И?

Профессор Паундспот: У вас есть на это деньги.

Пациентка: Вы дешевле даже в сравнении с минимальной квалифицированной помощью. С вами у нас получится что-то интересное. Возможно, вы меня исцелите.

Неизвестный экзальтированный женский голос: Подлая тварь и бабник! Пока ты ИСЦЕЛЯЕШЬ своих шлюх, я берегу уют в нашем с тобой доме и сохраняю верность нашему браку! Я отдала тебе 23 года своей жизни! Чтоб ты сдох! И шлюхи твои тоже пускай все до одной передохнут! Урод!

Конец записи

Запись вторая (отрывок)

Фейт Темптон: Как вы относитесь к доверию?

Профессор Паундспот: Уважительно.

Фейт Темптон: Доверие нас губит.

Профессор Паундспот: Почему?

Фейт Темптон: Человек обнаруживает негативную сторону доверия слишком поздно. Когда невозможно что-либо изменить. Нельзя бездумно доверять даже самому себе. Я погибаю из-за того, что доверилась своим мыслям и идеям. Все мои поступки – это череда грубых ошибок. Непоправимых промашек. Унизительные, душеранимые, ненавистные ошибки. Я продолжаю идти по тому же пути, не усвоив урока. Даже в эту минуту. Одну из самых тоскливых минут сегодняшнего дня.

Профессор Паундспот: Человек склонен преувеличивать свои ошибки…

Фейт Темптон:…и упиваться страданием. Наивысшее удовольствие констатировать обременительные обстоятельства собственной жизни. В таком случае, бессмысленное по умолчанию существование обретает истину. В своих бедах мы не видим себе равных. Это низкий и весьма действенный способ сомнительного самоутверждения. В счастье и несчастье равных людей нет.

После небольшой паузы:

Профессор Паундспот: Человеку несведущему может показаться что, находясь в его компании, вы не нуждаетесь в собеседнике.

Фейт Темптон: Находясь у вас на приеме, я нуждаюсь в собеседнике, но не в человеке. Вы совершаете ошибку, навязывая мне обратное.

Профессор Паундспот: Я…

Фейт Темптон: Мне не важно, кто вы и что думаете. Сегодня вы меня раздражаете, и я не в силах заставить себя досидеть до конца сеанса. До встречи, профессор!

Профессор Паундспот: До свидания, Фейт.

Конец записи

Запись третья

Профессор Паундспот: Итак, вы пришли.

Фейт Темптон: Да.

Профессор Паундспот: Я вас слушаю.

Фейт Темптон: Мне стыдно. Стыжусь себя и всего, что после меня остается. Во время нашей последней встречи я вела себя как всегда отвратительно. Каждый раз, выходя из этого кабинета, я оставляю вас глубоко оскорбленным. Мне с детства известны, наверное, все способы оскорбления личности и я умею ими ловко распоряжаться. Знаю, общение с человеком, не проявляющим к тебе уважения, приводит к глухому отчаянию. Знаю, что очень часто причиняю боль тому, кто этого не заслуживает. Знаю, и не пытаюсь себя остановить.

Профессор Паундспот: Когда вы впервые столкнулись с подобной моделью отношений?

Фейт Темптон: Я не могу ответить на ваш вопрос. С этим мне приходится свыкаться всю жизнь.Окончательно привыкнуть невозможно. Оскорбления, которым я подвергалась, имеют огромную силу надо мной. Очевидно, оскорбляя других, я пытаюсь создать силу, более мощную и разрушительную, чем та, которая продолжает меня уничтожать.

Профессор Паундспот: Кто это был?

Фейт Темптон: Все прозаично и слишком скучно. Я не могу впечатлить вас, профессор, уникальной историей о своей детской травме. Как и миллионы таких же моральных скитальцев, я родилась, будучи нежеланным ребенком в семье. Мой брат ни разу не назвал меня по имени. За все 25 лет моей жизни. «Оно» – все, что он мог сказать обо мне. Так воспринимал меня человек, с которым я жила в одном доме и которого любила просто потому, что он есть в моей жизни. По умолчанию я чувствовала себя лишним членом среднего пола в семье и никак не могла понять, за что меня можно настолько презирать. Безымянное «оно» с лапами вместо рук, копытами вместо ног, пастью вместо рта. Окончательно переиначить мою физиологию он, видимо, поленился. Со временем «оно» трансформировалось в серию глупых, не менее оскорбительных, прозвищ. Оскорбительным считаю отношение не только со стороны брата, но и родителей, занимавших пассивную позицию в вопросе его ненависти ко мне. Я не знаю, что такое защита. Они давали мне кров и еду, давали свое внимание и даже ласку. Но можно ли это считать заботой? Бывали дни, которые растягивались в долгие месяцы, когда мысли о смерти меня успокаивали. Мне не удавалось уснуть, пока в голове не прокручивался сценарий того дня, в котором я должна была достойно и красиво умереть. Сейчас я считаю себя в праве ненавидеть свою семью.

Профессор Паундспот: И чем вы лучше их?

Фейт Темптон: Передо мной не стоит цель превзойти хоть кого-нибудь из славного семейства Темптон. Мы иллюстрируем то, что в нас вложено. Я не могу….

Конец записи

«Наверняка, села батарея. Как всегда – на самом интересном месте», – подумал Борменталь.

Подойдя к «Иллюзиону» с мозгом №34, профессор тихо произнес:

– Что же творилось у тебя в голове, милая девочка? Даровано ли мною тебе счастье или все же мука? Как узнать это?

Глава 4. Туда, но не обратно

Отдавая всего себя «Иллюзиону» и призраку Фейт Темптон, Борменталь сознательно упустил момент, когда его одержимость только начинала набирать обороты, и это состояние можно было удерживать под контролем. Ежевечернее прослушивание записей Пэрри Паундспота служило ритуалом, позволяющим устроить воображаемое свидание Борменталя и Фейт. Профессор как мальчишка влюбился в информацию о человеке, которого нет, и никогда не будет.

Еще в самом начале Преображенский заметил перемены своего наставника и встал в жесткую оппозицию по вопросам «Иллюзионов» и особенно образца №34. За спиной Борменталя, на внеочередном заседании Комитета по прогрессивным конструкциям Преображенский лоббировал идею закрытия проекта «Иллюзион», успешно найдя немало приверженцев его позиции. Решение вопроса в пользу Преображенского было перенесено на месяц, с целью деликатно достигнуть консенсуса с самим Борменталем.

Запись четвертая (отрывок)

Фейт Темптон: Вчера мой старый приятель позвал меня на тематическую вечеринку «Воющие двадцатые». Я согласилась без малейшей надежды на то, что мне все же удастся отлично провести там время. Определенно, я была права. Общая атмосфера вечера провоцировала у человека не ограниченного коротеньким списком рабских стереотипов ощущение приближающейся блевоты. Возможно, меня могла бы спасти пачка сигарет, которая всегда со мной, но в двадцатые курение было постыдным делом и строго запрещалось как секс в общественном месте. Хорошо, что я родилась во второй половине века. И все же, «воющие» времена не закончились в двадцатые, профессор. Сейчас взвыть хочется так же, как и десять лет назад. Так будет и через год, и через тридцать лет.

Профессор Паундспот: Как раз в те времена познакомились мои родители. Безоговорочно отдаваясь романтике своего поколения, они отказались от всего, что составляло обычную жизнь тогдашнего человека и навсегда ушли в закрытое эко-поселение. Побег оттуда стоил мне немалых усилий. Более того, я был вынужден принести в жертву общение с семьей. Это была самая приятная жертва в моей жизни и отправная точка будущих судьбоносных побед.

Фейт Темптон: Ваш пример достоин уважения, но я не могу пойти таким путем. Мой разрыв с семьей убьет мать. Я люблю ее больше, чем саму себя. При этом я не строю иллюзий по поводу наших с ней отношений. С ее молчаливого согласия я подвергалась моральным пыткам в собственном доме, но она чувствует во мне жизнеутверждающую опору, хотя сама этого никогда не признает. С моим уходом именно она окажется жертвой моральных пыток. Я не могу поступить с ней так, как поступала со мной она. Мое присутствие рядом доставляет ей муки, но эти муки в разы слабее тех, которые лягут на ее плечи с моим исчезновением.

Профессор Паундспот: Через пару лет вы будете винить мать за то, что из-за нее у вас не сложилась жизнь. Свою роль во всем этом вы не сможете адекватно оценить.

Фейт Темптон: Смогу, но не пожелаю этого сделать. В очередной раз упрощу для себя условия игры.

Профессор Паундспот: Вам станет от этого легче?

Фейт Темптон: Нет, но поступить иначе я не могу. Мой разум диктует мне каждый ход. Я не хозяйка своему разуму. Разум владеет мной и от этого страдают все.

Профессор Паундспот: Какой вы видите выход из положения?

Фейт Темптон: Выстрел в голову.

Конец записи.

– Она просто чудовище. – шутливо произнес Преображенский.

Борменталь внутренне негодовал. Преображенский бесцеремонно вмешивался в дело, которое с недавних пор стало занимать все мысли и чувства профессора. Борменталь понимал – подглядывая и подслушивая, Преображенский собирает доказательную базу своей правоты и в скором времени профессору будет крайне сложно отстоять «Иллюзионы» перед комиссией по прогрессивным конструкциям.

– Она такой же человек, как и мы с вами. – сердито ответил Борменталь. – В дальнейшем, давайте избавим друг друга от подкрадывания где-то за спиной и подслушивания, пусть даже и украдкой. Мне скрывать нечего, вот и вы не скрывайтесь.

– Я не хотел мешать и дал вам возможность насладиться вашей музой до самого конца. Подумать только, этот маленький, блеклый, абсолютно ничем не примечательный мозг лишил условий жизнеобеспечения не только десяток таких же блеклых биологических образцов, но и напрочь отключил мозг самого профессора Борменталя.

– Занимайтесь своим делом, Преображенский. Изучайте, экспериментируйте, создавайте. Главное, не путайтесь под ногами, как надоедливый крысёныш. Так можно и ботинком получить по нужному месту.

Преображенский пытался старательно изобразить на своем лице выражение сарказма, но горечь обиды вынудила его без комментариев покинуть лабораторию профессора Борменталя. Он любил и уважал своего наставника, но при этом ненавидел «Иллюзионы». Ненависть оказалась гораздо сильнее и настойчивее любви. Их многолетняя дружба с Борменталем угасала у них на глазах, но они не испытывали по этому поводу ни малейших сожалений.

Глава 5. Время проносится мимо

Первые два месяца Борменталю казалось, что время не имеет власти над мозгом Фейт. Мощный поток заблуждений, уносящий профессора в мир иллюзий, сам того не желая, остановил Преображенский. Будучи идейным противником Борменталя, Преображенский с непоколебимым упорством продолжал вести пристальное наблюдение за всеми образцами девятой лаборатории, но, как и Борменталя, его интересовал исключительно образец №34.

Очередное наблюдение выявило систематические сбои в системе Иллюзиона с образцом №34 и деструктивные изменения в показателях активности мозга. В очередной раз, Иллюзион не справлялся с поставленной задачей.

– Параметры излучения снизились на 12%. Налицо первые признаки угасания. Не без чувства облегчения, могу точно утверждать, что эта дурацкая история закончится через пару-тройку дней. – сказал Преображенский.

Не проронив ни слова, Борменталь судорожно бросился в кабинете управления устройствами и отключил от энергетического питания двенадцать Иллюзионов с новыми образцами. Его надежды на то, что дополнительная энергия, перенаправленная им к Иллюзиону с образцом №34, стабилизирует ситуацию, полностью оправдались. Преображенский с трудом принял свое моральное поражение, и, преисполненный ненавистью, молча покинул лабораторию. Борменталь бросил ему в след фразу, которая необратимо разорвала их многолетнюю дружбу:

– Она останется тут, а твоя нога больше не переступит порог этого места.

Запись пятая (отрывок)

Фейт Темптон: С каждым днем я лишаюсь своего времени. Остаются считанные крупицы реальных возможностей. Это остро ощущается уже второй или даже третий месяц. Предчувствие должно сработать. Голова болит неспроста.

Профессор Паундспот: Львиная доля результата будет зависеть от программы, которую вы закладываете в своем подсознании уже сейчас. На вашем месте, я бы отказался от негативных сценариев.

Фейт Темптон: Как часто вы задумываетесь о том дне, когда вашему существованию придет конец?

Профессор Паундспот: Я грешил этим делом в далекой молодости. На данный момент подобные мысли я не нахожу актуальными.

Фейт Темптон: Глупо недооценивать актуальность начала и конца жизни. Она охватывает отрезок, гораздо больший, чем тот, который отведен между обеими событиями. Вы умрете. Это может произойти в любой момент: через 30 секунд или 30 лет.

Профессор Паундспот: Очевидно, это так.

Фейт Темптон: И в час смерти вы в последний раз посмотрите на все то, что окружало вас с самого начала. Один короткий миг сменится другим, и этот следующий миг будет принадлежать только вам. Вы окажетесь в опустевшем дворце, где еще час назад проскальзывали мимолетные силуэты случайных людей – ваших попутчиков при жизни. Вы строили этот дворец каждый день и час для того, чтобы там нашлось место для многих из избранных вами. Это они уйдут навсегда, а не вы. Они забудут дорогу к вашему дворцу, и будут долго горевать.

Оказавшись внутри себя, вы ужаснетесь, как мало места вы можете занять в пространстве, которое могли даровать всем остальным. Чужие люди заполняли вашу пустоту. А что же вы? Вы все поймете в тот момент, когда парадная дверь вашего дворца распахнется, и в нее войдете вы сами, в сотне обличий. Пэрри Паундспот мог бы стать пацифистом или агрессором, проповедником или блудником, ученым или абсолютным невеждой, аферистом, идолом, отшельником, гением, в конце концов! Пэрри Паундспот стал бы кем угодно, и он стал профессором. Пэрри Паундспот счастлив?

Люди, одним из которых вы могли бы стать, в последний раз заполнят ваш дворец, молчаливо окружив вас. С падением первого кирпичика они начнут петь грустную песню о том, что вы так ничего и не успели. Они будут похоронены вместе с вами под обломками вашего дворца. Как только утихнет последний голос, Пэрри Паундспот исчезнет навсегда. Оставит ли он что-нибудь после себя? Мне неизвестно.

Конец записи.

Глава 6. Районы сумрака

Запись шестая (отрывок)

Фейт Темптон: Почему вы не пришли вчера в «Шестерку»? Там меня вскоре ожидает триумф.

Профессор Паундспот: В свободные от работы часы я принадлежу исключительно своим родным. Я добровольно лишил себя права проводить свободное время вне семьи.

Фейт Темптон: Вы так искусно обманываете самого себя. Или делаете видимость самообмана? Скажите правду, профессор.

Профессор Паундспот (после продолжительной паузы): Я три раза был женат. Первая жена была старше меня на 18 лет, и с ней я прожил самые спокойные годы. Она могла меня спрятать от любых невзгод под своими большими и теплыми грудями. Но со временем я понял, что мне противны эти самые груди. Вторая жена была моей ровесницей. Мы уделяли друг другу внимание исключительно в постели. Ни я, ни она так и не поняли в конце наших отношений, любили мы друг друга или просто удовлетворяли половые потребности. Третья жена младше меня на 23 года и ровно на столько же лет она сократила срок моей жизни. Наше супружество – это восемь адских лет. Я не выношу свою супругу как личность, но не собираюсь ее бросать, ибо я обожаю ее груди…и не только. Вот такая у меня выходит правда.

Фейт Темптон: Смертная скука и бесконечная тоска. Вам просто необходимо заглянуть не только в «Шестерку», но и прогуляться по районам сумрака, чтобы взглянуть в глаза другой жизни. Я блуждаю там большую часть своего времени. Скрываюсь от самых нехороших мыслей, которые распоряжаются моим сознанием, как своим домом.

Несколько лет назад я отыскала место, в котором существует правда. Оно находится в пустом квартале у трех заброшенных небоскребов. С наступлением поздних сумерек я надеваю самый сумасшедший наряд, которой только могу отыскать в своем гардеробе, делаю броский, но не вульгарный макияж и с пустыми карманами отправляюсь туда. В прошлом году, на земле у сгоревшего дерева я нашла потерянную кем-то маску. Такие маски носили лекари во время чумы когда-то очень-очень давно. Я полюбила эту маску и теперь всегда появляюсь в месте правды, скрывая свое лицо.

Там очень шумно и слишком много огня. Тяжелый запах, который никогда не рассеивается, вызывает легкое удушье. Сотни безбашенных людей сбиваются в ревущую стаю. Я одна из них и нахожусь на пике удивительных ощущений. Чистый экзистенциальный экстаз, профессор. Только там я посмотрела правде в глаза.

Человеку, берегущему здравый смысл, там делать нечего. Добровольный и безоговорочный отказ от реальности и нормального состояния дарует билет в оба конца. Всю ночь ты путешествуешь по непризнанному, а значит – несуществующему миру. Рядом с тобой могут оказаться отверженные люди, от которых на данную секунду может зависеть твоя жизнь. С кем-либо ты можешь делать все, что угодно. Вы не знаете друг друга, и, простившись, забудете о вашей встрече. Все они всегда искренни, причем не ждут искренности от тебя. Только так ты становишься самим собой.

Уходя туда, важно трезво расценивать свои шансы на возвращение. Они не так уж и велики. Много раз я становилась свидетелем «падающей кометы». Это человек, который с головы до ног обливается бензином, поджигает себя и бросается из последних этажей центрального небоскреба. За один вечер можно увидеть от трех до целого десятка «падающих комет». Они догорают на земле и к ним никто не подходит. «Падающие кометы» никак не влияют на нас. Мы их видим и продолжаем свое дело. Они тоже раньше так делали. Правда, мне все же интересно, они решаются на такой шаг под влиянием абсолютного счастья, или такого же по величине горя. Одно скажу точно, я не стану «падающей кометой» в обоих случаях. Это не в моем стиле. «Лети только вверх. Не смотри вниз, ибо там нет ничего твоего», – говорю я сама себе, как только подхожу к самому краю.

Конец записи.

Борменталь бросил немало усилий на разведывательную деятельность, но координаты локации «Шестерки» до последнего времени оставались для него неизвестными. Действуя судорожно, ни разу не остудив горящего рассудка, он не сразу вспомнил, что Пэрри Паундспоту сама Фейт Темптон дала адрес клуба.

Клуб «Шестерка» был закрытым, известным избранному кругу лиц ночным заведением и располагался в подвалах бывшей, некогда заброшенной, обувной фабрики. Внутри могли оказаться только люди с искренней грустью на лице. Человеку, струящемуся светом вселенского счастья, были открыты двери множества других тематических заведений. Клиенты «Шестерки» были яркими представителями другого мира. Это были тусклые фигуры, находящиеся на краю экзистенциальной пропасти или каменные глыбы, прыгнувшие в эту пропасть уже давным-давно. Борменталь располагал нужным выражением лица. Он прекрасно понимал, что дорогой ему «Иллюзион» с образцом №34 со временем будет требовать все больше энергии и вскоре наступит тот роковой момент, когда ему не удастся сохранить жизнь Фейт. Впервые в жизни Борменталь почувствовал себя беспомощным человеком и бесполезным ученым.

Темные подвалы «Шестерки» были пропитаны запахом опиума. Отовсюду звучала медленная, эхообразная музыка, обладающая расслабляющим воздействием даже на абсолютно трезвого человека. В главном зале находилось несколько столиков, барная стойка с впечатляющим разнообразием предлагаемого алкоголя и небольшая, пустующая, сцена. Борменталь заказал себе «Выбей глаз» – фирменный коктейль заведения и сел в дальнем углу зала, желая растянуть расстояние между ним и чужими по духу, угрюмыми людьми.

Время от времени на сцене появлялись ноющие певцы с малоприятными голосами. Тексты песен носили упаднический характер, куплеты растягивались до размера баллад. Певцов сменяли юные и достигшие духовной зрелости поэтические дарования. Сборный ежевечерний концерт провоцировал у посетителей клуба острое желание напиться до полусмерти. Борменталь также не остался в стороне. «Выбей глаз» стал приятным и относительно недорогим открытием для профессора.

После полуночи к Борменталю подсел мужчина. По виду это был великовозрастный подросток позапрошлого поколения с ярко обведенными стойким косметическим карандашом глазами. Они не проронили ни слова, пока на сцене не появилась Фейт.

Это была та самая проекция, о которой она упоминала Пэрри Паундспоту. Уже несуществующая, она предстала перед публикой, как живая, только в значительно большем размере. Борменталь впервые увидел облик девушки, занимавшей все его мысли. «И в самом деле, экстраординарная внешность», – подумал он.

Фейт пела песню о том, как высоко она могла бы подняться, если бы каждый раз судьба не сбивала ее полет. Она поднималась и снова падала, пораженная болью и бессилием. Ей принадлежали крылья, способные поднять ее ввысь всем бедам назло, но она не знала, как ими воспользоваться. Ее голос плакал и трогал профессора до той неведомой степени, когда внутри человека возникают чуть слышные трепетные вибрации.

– В этой песне она обнажала свое истинное существо. – тихо произнес странный незнакомец. – А в обычном состоянии она была монстром. Весной я стал свидетелем того, как она разбила бутылку водки об голову одного славного парня. Мы сидели втроем за барной стойкой, между ними возник спор, в который я не вмешивался по причине несогласия с обеими сторонами. Она не щадила своих оппонентов.

– О чем был спор? – спросил Борменталь, не выражая особого интереса к рассказчику и его истории.

– Славный парень поведал нам о своем самом сокровенном желании. Ему уже далеко за пятьдесят и он бездетен. В тот вечер говорил, что планирует стать отцом, во что бы то ни стало. Как оказалось, эта девка яростный противник поздних детей. Не знаю, почему ее так задевала тематика стареющих родителей, но она была вне себя.

– Все имеет свои причины. – вдумчиво сказал Борменталь.

– Да-да. – кивнул незнакомец. – После того случая я не видел ни славного парня, ни эту девку. Славный парень либо продолжает лечиться, либо занимается продолжением рода, а ей наверное стыдно тут появляться.

– Она умерла. – враждебно произнес Борменталь.

Глава 7. Иллюзион

Комиссия по прогрессивным конструкциям приняла решение о закрытии программы «Иллюзион». Преображенский был воодушевлен единогласной поддержкой своей принципиальной точки зрения, которую он все еще не считал предательской. В его руках было ликвидационное постановление – орудие мелочной мести своему учителю. Не теряя времени, Преображенский отправился в девятую лабораторию отключать «Иллюзионы» профессора Борменталя.

Профессор был уже там. Склоняя голову, он сидел у «Иллюзиона» с образцом №34. Подойдя ближе, Преображенский увидел, что внутри аппарата – мертвый по всем визуальным признакам мозг, неестественно сизого цвета. Сам «Иллюзион» действовал под низким напряжением, с систематическими кратковременными сбоями.

– Вот и угасла еще одна маленькая вселенная.– дрожащим голосом произнес Борменталь.

Именно в ту минуту Преображенский осознал всю мерзость собственных слов, сказанных до этого Борменталю и поступков, совершенных за его спиной. Перед ним был учитель в минуту самого большого и болезненного поражения в его жизни, а в руках нерадивого ученика было орудие, которым он должен был нанести наставнику последний удар.

– Всему приходит конец. – ответил Преображенский, припрятывая постановление в первую попавшуюся папку. – Я могу сказать только одно, мы ничего не знаем наверняка. Заблуждения ставят ловушки для нашего сознания, в которые мы непременно попадаем. Возможно, «Иллюзионы» действительно являются проводниками в другой мир. Не удивлюсь, если мы с вами являемся частью «Иллюзиона», вашего или моего. В любом случае, мне очень жаль.

Запись седьмая (отрывок)

Фейт Темптон: Моя мамочка, не жалея своего времени, каждый вечер рассказывала мне поучительные истории. Только ей одной известно, как много знаний хранит ее разум. Наибольшее впечатление на меня произвела притча о напрасных слезах.

В неизвестную эру, на самом первом континенте существовало небольшое племя Эю Кэтум. Жизнь людей этого племени была лишена тягот и тревог. С первого и до последнего дня каждый из них находился в дремлющем состоянии, отдаваясь сладости крошечных грез. В восемнадцатый день лета их пробудило известие о том, что единственный источник пресной воды стал истощаться. Другие источники находились далеко, а доступ к ним нужно было отвоевывать у иных племен в жестоких схватках.

Никто из племени Эю Кэтум не желал сходить со своего места. Основываясь на решении своих людей, глава племени приказал всем без исключения восполнять утраченную воду своими слезами. Люди из Эю Кэтум послушно исполняли свой долг. И не было недостатка в их слезах. Они оплакивали свою прежнюю жизнь, неопределенное настоящее и гибнущее будущее. Среди них были те, кто не пожелал бороться с собственной жаждой. Они жадно пили воду из источника, опустошая его на глазах у таких же страдальцев. Это заставляло людей из Эю Кэтум плакать из-за несправедливости и потери того, ради чего они так упорно трудились. Страдания не пробудили разум людей из племени Эю Кэтум и они веками утоляли свою жажду напрасными слезами.

КОНЕЦ

Оглавление

Часть первая. Песчинка, выдающая себя за основу Вселенной

  Глава 1. Весна

  Глава 2. Ранняя осень

  Глава 3. Время года не имеет значения

Часть вторая. Эшенленд – с прикрасами и без них

  Глава 1. 2058

  Глава 2.2060

  Глава 3. 2061

  Глава 4. 2065

  Глава 5. 2074

  Глава 6. 2092

Часть третья. Огненная голова

  Глава 1. Обратимость апокалипсиса

  Глава 2. Она отнимает твое

  Глава 3. Она ничего не поймет

  Глава 4. Туда, но не обратно

  Глава 5. Время проносится мимо

  Глава 6. Районы сумрака

  Глава 7. Иллюзион