Странная девушка Выставка проходила в большом арт-пространстве, расположенном на Васильевском острове. Почему-то это место всегда казалось ей мистическим, и тем более обидно было, что зал оказался оформлен в самом банальном стиле. Меланхолический полумрак, холодный неоновый свет над экспонатами, размеренный музыкальный фон, в который бесцеремонно вмешивались щелчки фотоаппаратов. Это раздражало ее, как и непременная традиция посетителей запечатлеть себя у каждого экспоната. «А они вообще на них смотрят?» – скептически думала она.
Вдоль стен возвышались столы, на которых холодным золотом поблескивали бокалы с шампанским. В качестве закуски прилагались шоколадные конфеты в вазочках, которые явно диссонировали с общим аскетизмом антуража.
Но ее это мало интересовало, и она решила наконец сосредоточиться на экспонатах. Что-то в этой экспозиции было особенным, выбивалось из ряда однотипных богемных событий в Питере, которые восторженно освещались в прессе по горячим следам и так же быстро угасали.
И присмотревшись, она поняла, что в них было особенным. Главным были не картины и инсталляции, а подписи к ним. Все это были не вымученные очерки дежурных искусствоведов, которые напрягали все свои словесные навыки, чтобы представить холст, вымазанный серой краской и перечеркнутый тремя черными линиями, глубоким и тонким произведением искусства. Это были рассказы – короткие, емкие, порой бессюжетные и не отвечающие требованиям бульварной литературы. В них могло произойти что угодно: несбывшийся сон, непростительный поступок, безнадежное расставание. В них была жизнь, а не ее слабое глянцевое подобие.
Ее основным ремеслом было оформление дамских романов, для которых штамповались одни и те же силуэты крепких кавалеров с открытыми торсами и невесомых дам с глубоким декольте. Изредка менялся только цвет волос героини. А если романы были с уклоном на «тихое семейное счастье», то было достаточно аляповатого букета или тарелки с фруктами и ягодами, олицетворяющих «полноту жизни».
Рассказы, которым была посвящена выставка, невозможно было так проиллюстрировать, и она стала вглядываться в их визуальные воплощения. Здесь были дворы-колодцы с силуэтами смотрящих в небо людей, пустые террасы кафе под проливным дождем, старые дачные домики, поросшие лопухами и крапивой. Ее заказчики никогда в жизни такого бы не приняли, объяснили бы тем, что публика хочет красивой сказки, а депрессивных мотивов ей и в буднях хватает.
«Значит, кто-то может себе позволить писать и рисовать то, что видит и чувствует, – подумала она, – Мир, в котором хэппи-энд не ясен с первой же строки, в котором не бывает половинок и истинных пар, в котором есть только настоящее, секунда со случайными прохожими, быстро меняющейся погодой, мелькающими обрывками пейзажа за окном автобуса. Я обязательно напишу о таком мире сама, в прозе, а потом когда-нибудь и перенесу его маслом на холст. Или акварелью на влажный лист бумаги».
Откровение Белое здание с колоннадой располагалось в центре столицы обманчиво-прекрасного государства, где поля зеленели круглый год и лоснящаяся почва приносила богатые урожаи. Но все блага распределялись между колонистами, пока местные жители получали остатки за тяжкий труд, и их не радовала синева неба, храмы, фонтаны и цветущие сады. В таком месте и находился главный монетный двор в колонии, в котором Эдвард Кэйл много лет служил архивариусом.
Он был образованным европейцем сорока пяти лет, знал и любил историю чеканного искусства, ему были ведомы все этапы монетного дела на той земле, куда занесла судьба, – штамповка меди, внедрение очистки серебра и золота, создание медалей и орденов для высокого ранга, значков для важных колониальных институтов, даже варка эмалей для украшений знатных дам. Очисткой и чеканкой занимались местные, и ежедневно им приходилось терпеть унизительную процедуру досмотра.
Но дороже всего для Эдварда был один секрет, который знали немногие и он из какой-то странной ревности не любил его обсуждать. В архивах, помимо важных документов, хранился удивительный артефакт – монета с грубыми, рублеными очертаниями, совсем потемневшая от времени, но тем не менее на ней четко прорисовывалось странное чеканное изображение. С первого взгляда невозможно было понять, что хотел запечатлеть неведомый мастер.
А недавно в монетном дворе появилась необычная особа – молодая задиристая девушка, одетая в редингот и брюки, что выглядело дерзким вызовом современной моде. Ее каштановые волосы были так же лихо рассыпаны по плечам. Она представилась как Джейн Эштрейн, корреспондент из метрополии, и изъявила желание побеседовать лично с главным архивариусом.
Окинув эксцентричную визитершу взглядом, Эдвард тут же посмотрел на карманные часы, висевшие на тонкой платиновой цепочке, и сказал:
– Не вполне представляю, чем могу вам помочь, госпожа Эштрейн. По вашему виду не скажешь, что вам интересны скучные архивы, в которых состоит мой мир.
– А по вашему виду ясно, что вы действительно утратили связь с реальностью, – съязвила Джейн, – Я намерена задать вам несколько вопросов, господин Кэйл, чтобы донести до просвещенного мира, как живет коренное население в землях, где мы, европейцы, провозгласили себя хозяевами. Вы знаете, в каких условиях здесь работают люди, – это недопустимо, и пора понять, что мы в своей самоуверенности зашли слишком далеко и очень плохо знаем народы, которые пытаемся поучать.
– А вы, значит, хорошо их знаете? – усмехнулся Эдвард, – Ну что же, поделитесь со мной, и тогда, быть может, я стану хоть немного достойным дать вам интервью.
– Я предлагаю вам прокатиться на воздушном теплоходе и узнать тайну монеты, на которой изображено такое же судно, – произнесла Джейн, отчего Эдвард оторопел.
– Откуда вам о ней известно? – тихо спросил он.
– Это не так важно и сложно, как вам представляется, – заметила Джейн, – Но пока вам не удалось выяснить, кто и почему выбил на монете именно этот рисунок. И как раз потому, что вы брезгуете общаться с простыми людьми.
– Я не хотел бы вам верить, – тихо сказал Эдвард, – И сам не знаю, почему не могу просто указать вам на выход…
Он и впрямь не мог объяснить, что его покорило – смелые зеленые глаза девушки, ее улыбка или безрассудное желание наконец разгадать эту тайну. Неожиданно лицо Джейн стало бледным и задумчивым.
Пока невероятное судно, доступное лишь правящему классу, бесшумно скользило в воздухе, Джейн показывала Эдварду старинные рукописи и чертежи, в точности передающие механизм корабля, на котором они находились. Но это были не европейские документы, они были написаны задолго до того, как земля была захвачена.
– Так значит, наши инженеры скопировали эти чертежи и построили корабль, который аборигены успели только выбить на монете, – размышлял Эдвард, – Но как вам удалось до этого докопаться?
– Я занималась этим не одна, господин Кэйл, – сообщила Джейн, – Найти подлинные рукописи было непросто, но нам это удалось, и я готова представить доказательства. От местных жителей я узнала, что особый корабль был задуман как подарок правителя для его любимой супруги, – он хотел показать ей весь мир, но не успел завершить проект: мир пришел к ним, только совсем не дружелюбно… Осталась только монета, созданная в честь ее дня рождения. Теперь вы видите? У этого народа была цивилизация, идеи, чувства, мечты, и все это разграблено и уничтожено, даже единственный образ их корабля вы присвоили и спрятали в своих пыльных архивах. Они вовсе не дикари и по-прежнему берегут свою память, больше у них почти ничего не осталось. Что же вы сейчас мне скажете?
Она взглянула на Эдварда с необычной теплотой и коснулась его ладони рукой в вышитой митенке.
– Вы имеете в виду, отвечу ли я на ваши вопросы, Джейн? – спросил Эдвард.
К его изумлению, девушка немного помолчала и сказала:
– Даже не знаю, Эдвард… Я подумала, что у вас из-за этого будут неприятности, вы рискуете делом всей жизни. А скажет ли вам спасибо хоть кто-то?
– Мы что-нибудь придумаем, – тепло сказал архивариус.
Молодой Санта Туманный город был прекрасен весь год – когда зацветал вереск, когда оживали пышные леса, когда золотая листва покрывала остывающую землю пышным ковром. Сейчас снежный панцирь серебрился на солнце, в воздухе пахло глинтвейном и пирогами, тут и там слышался беззаботный смех детей, перекидывающихся снежками и рисующих картинки на заиндевевших окнах. Однако для Николаса, молодого и невезучего актера, это время не было любимым. Чтобы заработать на жизнь, когда уменьшался наплыв театралов, он скитался по домам зажиточных горожан в наряде рождественского деда, с накладной белой бородой, и развлекал малолетних баловней. По вечерам он стучался в двери, произносил заученные поздравления и доставал из бархатного мешка кукол с невозмутимыми фарфоровыми личиками, деревянные мечи, плюшевых зверей, имбирные пряники и леденцы, заранее оплаченные хозяевами. Их дети в благодарность читали ряженому Санта-Клаусу стихи или молча забирали подарки и гордо удалялись, пока отцы спорили с друзьями о политике, а матери сплетничали о нарядах. Других забот в эти дни у них не было, хотя Николасу казалось, что эти люди отдыхают весь год.
И вдруг он увидел совсем иное лицо. Невысокая худенькая девушка показалась ему такой же скиталицей, как он сам, только кочующей по огромному дому, из гостиной в комнаты, чтобы выполнить многочисленные поручения, затем в кухню – обменяться парой добрых слов с прислугой и посмотреть на огонь в камине. По тому, как ее то и дело теребили хозяйские дочки, требуя то застегнуть им браслет, то поправить прическу, то принести конфет и фруктов, Николас понял, что девушка служила здесь гувернанткой, а заодно была на побегушках у всего семейства от мала до велика.
Уже настала пора уходить, но юноша все никак не мог переступить порог, и вовсе не из-за жгучего мороза за дверью. Ему нестерпимо хотелось поговорить с девушкой, и в конце концов он решился попросить у нее чашку горячего чая на дорогу.
– Сию минуту, сэр, – с улыбкой отозвалась она, и Николас, сняв фальшивую бороду, последовал за ней на кухню. Тут он заметил, что девушка слегка прихрамывала, и даже пышные складки темного платья не могли этого скрыть.
Пригубив дымящийся напиток, пахнущий медом, Николас решился спросить:
– Могу ли я узнать ваше имя, мисс?
– Меня зовут Луиза, – приветливо ответила гувернантка, – А вас Санта-Клаус, верно?
– Открою вам страшный секрет, – усмехнулся юноша, – Я самозванец: зовут меня Николас, и я совсем не святой, а просто неудачник, который проводит Рождество не в кругу семьи, а среди чванливых господ.
Луиза посмотрела на него серьезно и в то же время очень тепло. Она поставила перед гостем фарфоровое блюдо и откинула с него салфетку – под ней оказалось рассыпчатое золотистое печенье.
– Угощайтесь, я испекла его утром, – предложила девушка.
– Благодарю вас, Луиза, очень вкусно, – ответил Николас, попробовав лакомство, – Знаете, мне кажется, что в это Рождество я наконец получил свой подарок…
Неожиданно он взглянул в ее серо-зеленые глаза и не смог оторваться: в них будто таилась неуловимая хитринка и вековая мудрость. Бледные щеки Луизы вдруг зарделись, губы дрогнули и она поспешно сказала:
– Если вы обо мне, то я тоже вовсе не рождественская фея, а хромая дурнушка, сирота, учившаяся в благотворительном пансионе и обреченная развлекать чужих капризных детей. Мне не выйти замуж без приданого и не испытать радости материнства: ни один мужчина не захочет хромых детей. Все, на что я могу надеяться, – что какой-нибудь добросердечный вдовец возьмет меня в жены, чтобы я присматривала за его детьми и опекала старых родителей. На меня всегда будут смотреть как на хорошую хозяйку, верного компаньона, богобоязненную христианку, но никто не посмотрит как на женщину…
– В этом вы заблуждаетесь, – решительно произнес Николас и вдруг положил свою ладонь на ее тонкую руку с проступающими прожилками.
– Вы решили пошутить надо мной, Николас? – нахмурилась Луиза, – Но сейчас Рождество, а не День смеха, который, впрочем, здесь надо мной разыгрывают круглый год!
– Я смотрю на вас и вижу прекрасную женщину, которая достойна любви более чем кто бы то ни было, – тихо сказал Николас, – Можете считать это рождественским чудом или благословением свыше, но ведь когда-нибудь оно должно было снизойти и до нас.
– А вы меня сейчас не разыгрываете? – прошептала Луиза.
Вместо ответа Николас крепче сжал ее руку и решительно повел к дверям кухни. Дальше уже она вела его, подальше от шумной гостиной, в комнату с низеньким потолком, где ей доводилось изредка коротать время за чтением и шитьем.
О них так никто и не вспомнил за несколько часов, в суете праздников, и сами они забыли о ее хромоте и его маскарадном наряде. В отблесках свечи Луиза прятала разрумянившееся лицо на плече Николаса, сжимала его ладонь, будто боясь, что он сейчас растворится во мраке подступающей ночи. Губы уже саднили от поцелуев, но он все же трепетно коснулся ими ее лба и промолвил:
– Я могу надеяться, что вы станете моей миссис Клаус, Луиза?
Девушка безмолвно поцеловала руку Николаса и кивнула.
