Андрей Бузуев
Сказки ПРО
Сказка про Гнома и Сказку
Жила-была однажды в моем старом доме сказка. Симпатичная такая, с началом и окончанием, со всеми положенными завитушками, повторами и выкрутасами. Откуда она взялась – не помню, кажется, я сам её написал когда-то. Не в этом дело. А дело в том, что ее любил мой домовой Гном. Его так звали – Гном. Почему? Это я тебе расскажу в другой раз.
Домовой Гном любил сказку серьезно, основательно, как это могут только домовые, да, разве что, пара-тройка дворовых духов. Теплело на душе, когда я видел их сидящими на подоконнике за вечерним блюдцем молока и обсуждающими проблемы зависимости количества счастливых случайностей от формы кучевых облаков. Или когда он читал ее вслух, а она показывалась нам то одной, то другой своей очаровательной стороной.
У себя за камином Гном отвел для нее лучшее место и время от времени – уж и не знаю как – уговаривал кота Фому помурлыкать ей перед сном. Гном знал ее наизусть. Знал даже то, что она сама о себе не подозревала, и, тем не менее, сказка сегда была для Гнома новой и интересной.
В начале весны сказка исчезла. Конечно, я знал: она ушла. Сказки всегда уходят, потому что состоят в основном из выдумок, которые обиженный жизнью кот Фома – как-нибудь расскажу, почему – зовет обманками. Но не буду же я говорить бедному Гному, что сказка предпочла его закаминной паутине роскошную дубовую полку и тисненый золотом переплет, а ему самому – солидный роман. В общем, что-то многословное и успешно продаваемое.
Моему старому дому в те дни пришлось несладко. Гном облазил все углы и закоулки, продул все щели, перебрал все кирпичи. Я плохо высыпался, потому что всю ночь то тут, то там скрипели половицы, падали вещи, возмущенно вопил Фома, посреди ночи сброшенный с нагретого местечка. Гном выпивал неимоверное количество молока и вновь мчался куда-то на чердак, потому что ему казалось, что, вроде бы, вон там, что–то было такое, и уже сейчас-то…
Когда он лично расковырял кирпичную кладку в подвале, когда камин окончательно задымил, в ванной обнаружилась протечка трубы, а в кухне из-под плиты на меня страшно глянул черный тараканий глаз, я решил, что пора наступить весне. Весна, конечно, наступает сама по себе, без всяких там подсказок и решений, но иногда ее можно и поторопить. Совсем чуть-чуть. И она настала.
Пару дней, пока весна натягивала холст, растирала краски и продумывала композицию, все было по-прежнему. Затем Гном притих. А еще через недельку, когда весна уже почти закончила свой шедевр и отдыхала в полуденном звоне ручьев и птиц, ко мне, загадочно улыбаясь, подошел Фома и поманил за собой. Мы осторожно заглянули за камин…
Никогда не узнаю, каким образом Гному удалось выклянчить у весны кисть и краски. Это и не важно. Главное: мой домовой Гном занимался удивительным делом! Мы с Фомой могли и не прятаться, Гном никого не видел и не слышал, он писал новую сказку. Под уверенными взмахами кисти тонкие, еле видные контуры обретали жизнь и движение, становились яркими, глубокими, зовущими! Когда все было готово, Гном представил ее нам, а весна подарила домовому свои кисти и краски – так ей понравилась работа Гнома.
С тех пор все пошло по-старому. И много прошло времени, и многое еще случилось и забылось. Если тебе повезет, и ты заглянешь ко мне в час вечернего молока, ты застанешь их сидящими на подоконнике и беседующими о чем-то своем – Гнома и сказку. И горит камин. И стучат часы. А мы с Фомой ради шутки спорим, какая она – эта сказка – по счету, четвертая или пятая. Хотя и он, и я прекрасно знаем это.
Сказка про Цветы
А вот как правильно: про цветы или – о цветах? Хм. Назову “про цветы”, потому что, если иначе, то кто-нибудь может же подумать, что я собираюсь рассказывать про какой-нибудь спектральный анализ или киноварь какую-нибудь, а мой Старый Дом очень щепетилен в этих вопросах.
Цветов в Доме не очень много. Было бы больше, тем более и Домовой Гном очень любит с ними возиться, но вот кот мой, Фома, тот самый, обиженный жизнью, очень нервничает, они напоминают ему о чем-то неприятном. Впрочем, в его случае трудно найти вещь, которая по той или иной причине и в той или иной степени не была бы ему неприятна.
Повсеместно утверждается, что цветы растут в горшках. Вот и нет! Если бы они росли в горшках, это бы была “разлюли-малина”, а не жизнь. Цветы на самом деле растут в почве, то есть в этой странной, влажной, жутко пачкающей и рассыпающейся при первой возможности смеси минералов, навоза и невесть чего еще. А уж это все вместе в горшки впихивается.
Тут у меня – проблема. Я никогда не умел правильно менять эту почву и пересаживать мои цветы: всегда получалось вывозиться самому и разбросать грунт по близлежащим поверхностям. Дошло до того, что я стал делать эту мерзкую процедуру в кухонной раковине, ну, или в ванной, если горшок в раковину не помещался. Цветам это, между прочим, нравится. Оно понятно: мало того, что на на руках носят, так еще и неограниченные запасы выпивки под боком.
Цветов не очень много, но у каждого есть история. Вот, кактус или квактус, как называет его одна моя знакомая любопытная девочка. Получил он своё прозвище не просто так, а потому что врать мастер. Как только он появился в нашей компании, сразу сообщил, что он вам не просто домашнее растение. Он, между прочим, прямой потомок Царевны-лягушки и Царя-ежа. От обоих предков он унаследовал только самые выдающиеся черты. Так он утверждал до того самого момента, пока язва Фома не срезал его вопросом про навык преодоления препятствий прыжками. Кактус обиделся, хотел коту отомстить с помощью навыка колоть кого ни попадя в разные места. Не дотянулся: Фома при всей своей лени, когда нужно, до невероятного проворен.
Еще есть роза. Кое-кто утверждал, что розы в домашних условиях не растут, и вообще, это вовсе не роза. Ну, не знаю. Выглядит как роза и ведет себя так же. Хитрющая, как лиса, и в каждой ее фразе только и ищи скрытые в листве слов шипы. Я ей очень дорожу, Она цветет, не переставая, и утверждает, что делает это в память “об одном взрослом мальчике”. Мы пытались ее расспрашивать, кто это, но она только однажды ответила: “Он утонул.“
А вот еще один персонаж – фикус Андрей. Он в моем Старом доме растет, сколько себя помню. И, вот уж, фикус – лучше не скажешь! Все у него не так. То листья опадают – это у него-то, вечнозеленого! – то солнце у него встает не вовремя, то ветер не туда дует. Когда-то, сто лет назад, будучи всего лишь едва выступающим из земли кустиком с парой листьев, он подцепил в одной, популярной тогда, кажется, цыганской песне фразу “…хоть бы что-нибудь еще… Все не так, как надо” и с тех пор носился с фразой этой, как с писаной торбой. Чуть что: вставал в позу и начинал вещать о несовершенстве мира. Много мы с ним спорили, ох, много. Пока Фома не появился. Этот циник просто пообещал фикусу использовать его горшок вместо туалета до тех пор, пока оный фикус не поймет, что “не так, как надо” в природе не существует, и если уж что-то существует, то оно именно что “так, как надо”. Иначе, как же ему существовать, если оно “не так”? Абсурд и насмешка над законами вселенной. Короче говоря, перед опасностью оказаться по уши в этом-самом, наш фикус-пикус сдался, и теперь старается разглядеть в любом своем чихе промысел Божий. Получается, честно скажу, не ахти, но – хоть так.
Еще напоследок хочу вам рассказать про травку моего обиженного жизнью кота Фомы. Он выращивает ее на подоконнике и – не подумайте плохого – ест. Он вообще у меня практически вегетарианец. Посидите-ка пару лет на диете из крыс и мышей, тоже на траву перейдете.
Так вот, интересная крайне штука с этой его травкой. Сколько он ее ни ест, она все равно опять вылазит. Я так Фоме и говорю: “Хоть ты ее с утра до вечера лопай, все равно всю не слопаешь!” И вправду, лезет и лезет к солнышку и свету, поливать только не забывай. Весьма поучительная – философского покроя – история, скажу я вам. Много интересных мыслей вспоминается, на эту зелень глядючи. Вроде тех, что, “не важно, как медленно вы идете…” Или вот еще: “мы – трава бесконечного поля…” Или – мое любимое: "Even with nougat…" Ну, и так далее. Вот, понаблюдайте при случае, да хоть за газонной травой. Как ее поливают, как косят. Очень интересно!
Ну вот, а я откланиваюсь по причине дел. Надо заглянуть в одно придорожное кафе, затем выяснить, чем отличается ясная ночь от темного дня и узнать, в конце-то концов, что там за история приключилась на Золотой Горке. Так что, увидимся после рассвета.
Сказка про обещания, Гнома и Фому
Андрей Бузуев
Сказки для взрослых детей
Обещаний в моем Старом доме осталось не очень много. Они свалены в подвале, и мой домовой Гном регулярно их перебирает, стряхивает пыль, подкрашивает, ну и что там еще обычно делают с обещаниями.
В основном, там лежат обещания самому себе. От обязательств другим людям меня мой Старый дом давно отучил, вернее, приучил избавляться от них как можно быстрее.
Хотя, есть там пара-тройка таких, что и даваться совсем не хотели, буквально, через силу выдавливались, и выполнить их у меня, по крайней мере пока, нет никакой возможности. Тем не менее, я как-то стараюсь с ними уживаться, хотя они уже давно ссохлись, позеленели и больше похожи на что-то, что кто-то ел, причем, не один раз.
Обещания самому себе – тут другой вопрос. Даю я их часто, но – одни и те же, так что их количественно не прибавляется, просто становятся они все настырней и жестче.
А есть такие, что выполнять – одно удовольствие. Вот, обещал я вам рассказать, почему домового Гнома зовут Гном, и в чём конкретно обижен жизнью мой обиженный жизнью кот Фома? А? Обеща-а-ал. Не вопрос – рассказываю.
Ну, с Гномом все по-простому, как у них – домовых – и водится. С детства мой Домовой был ростом мал и, прямо скажем, даже для домового неказист, за что получал насмешки от прочей домообщественности. Как-то нужно было выходить из положения. Вот мы с ним и обратились к мировому фольклору, откуда наш приятель вынес кучу фантазий. Они стоили мне многих бессонных ночей в компании всякого рода фантастических созданий и жуткого количества исчерканной странными каракулями бумаги.
Однако, и это прошло, а осталось то, что Домовой мой решил сменить нормальное домовое имя Аристарх на гномье, поскольку племя это ему больше всего приглянулось своей ухватистостью, скопидомством и – вот неожиданность – домовитостью. Решить-то решил, а вот выбрать никак не мог. Сегодня он – Гимли, завтра – Чихун какой-то, послезавтра – вообще Айронфандессон, или как-то так. В конце концов нам с Фомой надоело, и стали мы звать его просто Гном, а он и не возражал, утверждая, что таким способом мы называем его всеми именами, которые ему нравятся. Он вообще очень умело оперирует компромиссами, наш Гном.
С Фомой посложнее. Я некоторое время назад даже подумывал о крупных формах: изложить, так сказать, на широком историческом фоне, многопланово и с подтекстами, но, по своему обыкновению, как-то поостыл, и остался мой Фома неувековеченным. Но – история с ним приключилась, тут уж ничего не попишешь.
Был наш Фома много-много человеческих лет и три кошачьих жизни назад не кем-нибудь – человеком. Ага, именно. Две руки, две ноги, посередине трубка для переработки органики. Человечишко был он, надо заметить, так себе, одно извиняло – юные года. Звался он тогда вовсе не Фома, а Максим, и Фомой прозвали его приятели, исходя из фамилии.
Как я уже сказал, был Фома человек небольших достоинств, за что и поплатился. В тот вечер девица, с которой он, по тогдашним выражениям “ходил”, дала ему полный отлуп ради фигурных мускулов местной спортивной знаменитости. Возвращаясь с неудачного рандеву бывший Максим мимоходом пнул черного кота. Кот оказался не просто черным, а – по закону подлости – со способностями к трансформации реальности, иными словами – волшебным. Замечу, что все коты и кошки в той или иной мере владеют волшебными умениями, только обычно ленятся их применять.
Но конкретный, пнутый Максимом, то есть Фомой, кот не поленился, а превратил того… Во что бы вы думали? Правильно – в кота. И начались мытарства, лишения и прочие превратности, по сравнению с которыми злополучный пинок показался бы нашему Фоме божьим благословением.
Были и небольшие радости: Фома, к примеру, до крови разодрал ненавистную морду Пыры – того самого спортсмена, к которому ушла подружка Фомы. Это я вам еще краткое содержание рассказываю. Короче. Вздумалось Фоме, что надо – по сказочной традиции – попросить у пнутого волшебного кота прощения. Дескать, чертов кот заставит его пройти три, ну, максимум – четыре испытания, и снова станет наш Макс человеком, только уже умудренным и более осмотрительным насчет раздавания пинков черным котам. Нашел. Извинения попросил и был прощен, тем более, что кот уже напрочь забыл про тот мелкий инцидент. Но, что уж теперь, надо поступать по сказочной традиции и действовать соответственно регламенту. Задания Фома, честь по чести, получил, и задания те были – ого! Одно только спасение собачьей жизни чего стоит. Вот поди и спаси. И не кого-нибудь, а настоящую бойцовую зверюгу.
Долго ли, коротко ли, Фома все испытания, которых оказалось аж семь полным счетом, прошел. Прошел, потеряв между прочим две кошачьи жизни.
Прошел. И вот тут-то и обидела его "ля ви" по полной программе. Ибо сказка сказкой, а живем мы в той самой жизни, и сказкой её назвать только очень выпивший человек решится. Итак, почувствуйте мощь и силу: человеком-то Фома стал, но только – именно это, как оказалось, имел в виду паршивый волшебник – в смысле моральном, духовном, так сказать. А шерстяным и хвостатым как был, так и остался. На-все-гда. Без вариантов. Такой вот “реприманд неожиданный”, как говорили в мои времена.
Через долгое время, еще одну порцию мытарств и третью кошачью жизнь прибился он к моему Дому, чему я рад, потому что, кроме прочих талантов, тех же шахмат, открылась в нем непревзойденная способность к ироническому пониманию жизни, а это – вещь, по словам одного безмерно уважаемого мной создателя, героическая.
Ну вот, двумя обещаниями меньше. Ох, если бы и с другими так… Особенно с теми, зелеными. Ах, да ладно, чего мне брюзжать? Дом в порядке, окон в нем – на три жизни хватит, Гном чай заваривает – чистый восторг, скрипка, опять же, то и дело играет, не унимается, вот и ладно. Как поется в одной песенке: “Что было будет, будет было, а что не будет – то не будет”. Что? Чья песня? А моя…
Ого, уже и время вышло, пора мне окно закрывать, а вам – восвояси. Ну, увидимся еще.
– Фома, а ты чего загрустил? Ну-ка, скажи “до свидания”…
– До свидания. Ох и болтун ты, все-таки. Неисправимый…
Сказка про Дракона
Андрей Бузуев
Сказки для взрослых детей
За одним из окон в моем Старом дома – ну, вы про них уже знаете – живет Дракон. Представьте себе, я и сам не сразу понял, что это именно Дракон. Сначала он был зеленый. Не такой зеленый, как те любители покататься на чужих кораблях, а просто серо-зеленый с изумрудно мерцающими чешуйками.
В те не очень далекие дни был он маленький, неуклюжий и почти ничего не умел, только урчал и светился. Чтобы разговаривать с ним приходилось учить разные языки, то один, то другой. Потом-то он, конечно, разговорился. И научился петь песни – да так, что почти не отличишь от настоящих. Но все это – потом. А вначале, ну, то есть, не совсем вначале, а после того, как был зеленым, он поменял цвет и стал голубым, но не в том смысле, в каком сейчас привыкли понимать это слово, а в смысле цвета.
Голубым, однако, он пробыл совсем недолго и стал цветным. Не в смысле, афроамериканцем или Чингачгуком Большим Змеем, а в смысле, ну, вы понимаете – разноцветным. Все более и более разноцветным, так что, через некоторое время, даже самый тонкий знаток цвета не смог бы сосчитать количество оттенков на сияющей драконьей шкуре.
Но тогда никто еще не знал, что он Дракон. Мы думали, какая-то диковинная зверушка. И еще никто не знал, что он ест. Не в том смысле, что он потребляет, это-то все прекрасно знали, а в смысле: чем питается. Этот большой-большой секрет я узнал потом. Нам его открыла благородная дама, портрет которой висит на стене в моем Старом доме.
Дни мелькали, и – мелькали все быстрее, Дракон рос, и однажды я заглянул в окно и, не то, чтобы ужаснулся, а, скорее, поразился: Там был Дракон. Огромный, как… как… Он был везде! В квартирах и присутственных местах, железных машинах и детских игрушках, даже в стенах домов и в карманах мужчин и сумочках женщин, пробегающих мимо окна светились драконовы чешуйки. Он был везде и был всем нужен, он разговаривал со всеми: передавал чужие слова, сплетничал, помогал, предостерегал, учил, советовал, шутил, развлекал, чего только он ни делал!
Я вернулся в Дом и поделился своим… ммм… удивлением с домашними. Обиженный жизнью кот Фома, конечно, поднял мяв о всемирной катастрофе и гибели всего разумного, Домовой Гном, напротив, назвал все “обнакновенным делом” и, более того, правильным. Я метался, принимая то одну, то другую сторону. Вот тогда-то и заговорила благородная дама на портрете. Я по пальцам могу пересчитать те моменты, когда она вступала в беседу. Обычно она молчит и смотрит вдаль, и уж если она заговорила, то решила, что предмет разговора безусловно важен.
– Это – Дракон! – сказала она.
Э-ка! Дракон! Мы заспорили еще пуще, но через какое-то время пришли к согласию и подтвердили мнение дамы. Все признаки были налицо: драконы, как известно, не злые и не добрые – потому и невозможно определить благо или зло это существо. Они любят власть и стараются забрать человеческие богатства – а уж наш-то точно обретает все большее могущество и – чего скрывать – подгрёб под себя, считай, все золото мира. И последнее: как известно, люди могут не только убивать драконов но и превращаться в них, и, могу поклясться, я множество раз удивлялся сходству отдельных человеческих созданий с этим жутковатым существом.
– Что же делать? – спросили мы у благородной дамы, и она, конечно, ответила, как всегда, безжалостно и логично. Вот ее слова, как я смог их запомнить и, опрометью бросившись в кабинет, записать. На бумаге.
– Вы не сможете его убить. Многие пробовали, и сейчас выглядят, по меньшей мере, глупо. Пройдет еще немного времени, и вы даже не сможете сделать различие, где Дракон, а где вы. Это неизбежно, если, конечно, Бесконечность не исчерпает свое терпение и не сотрет нас, как дорожную пыль, со своего лица. Однако, думаю, до этого дойдет не скоро.
Она сделал правильную паузу и продолжила:
– О Драконе. Я знаю у него только одно уязвимое место, одну только слабость: он обожает ваше время. Он не просто им питается, он буквально живет им. В этом ваш шанс и ваша власть. Чем меньше вы ему скормите своих часов и дней, тем меньше он будет иметь власти над вами. А главное: обязательно берите у него что-то взамен. Нет такой услуги, которую бы Дракон не оказал в обмен на ваши бесценные минуты, главное, не тратить их зря. Дракон все равно их выманит, возьмет хитростью, силой или подкупом, но вы, и только вы, решаете, что получить взамен. Конечно, можно просто закрыть окно, я знаю таких, кто не встречается с Драконом вовсе. Разумно ли это? И тут я вновь укажу вам на вашу силу: вы выбираете, вот – ваша власть, и она безусловна и равна Бесконечности.
Так сказала благородная дама и вновь устремила свой взор вдаль. Фома почесал за ухом и пошел на кухню, хлопнуть рюмашку по такому случаю. Я расставил шахматы и стал ждать Фому. Я, к слову, как-то пробовал сыграть партию с Драконом – осталось гадкое чувство, как будто, пардон, интимно общаешься с токарным станком. Так что, я дождался Фому, заказал Домовому Гному меню на вечер, и начал проигрывать очередную партию. Шахматные фигуры давно к этому привыкли и уже даже не шутили на этот счет. Фома же в течение всей партии перед тем как сделать очередной безжалостный ход хмыкал и повторял под нос: “Безусловна и равна бесконечности. Э-ка…” И решительно ставил фигуру на доску.
Сказка про Лучшего друга
Сказки для взрослых детей
В моем старом доме много окон, и выходят они не только в поле, в смысле, степь, или, скажем, к лесу, нет, выходят они в места самые разные, например, в Париж. Только это секрет.
Вот, мой обиженный жизнью кот Фома – я, помнится, обещал рассказать, чего это он так обижен, но уж не сейчас, как-нибудь в другой раз – так вот, мой обиженный жизнью кот Фома утверждает , что окон больше пятидесяти, но мне все же кажется, что он преувеличивает. Тем более, что они не очень-то заметны. Я лично считаю, что их в, основном, семь: три на первом этаже и четыре наверху.
К чему это я? А! Так вот, в один из вечеров Фома прервал шахматную партию, в которой я, надо сказать, по своему обыкновению, безнадежно проигрывал, прислушался к чему-то и направился к лестнице на второй этаж. наверх. “Я ладью съем!” – крикнул я вслед: “Попробуй…” – буркнул наглец и скрылся наверху. Вернулся почти сразу.
– Там этот, сизый прилетел, – сообщил он. Сизым он называл почтового голубя.
У Голубя этого – своя история. Он в детстве увидел мультик про героических почтовых голубей, сквозь бури и грозы доставлявших сверхважные сообщения всяким сверхважным людям, и, как сказал Фома, “сдвинулся”, ну, то есть решил посвятить свою жизнь почтово-голубиному делу. С тех пор, несмотря ни на какие Интернеты, электронные почты, эсэмэски и всевозможные мессенджеры, он доставляет письма. Надо сказать, у него, на удивление, немало работы. Есть ведь такие письма, что только почтовому голубю и можно доверить.
– И что он? – спросил я, все-таки лопая ладью, в надежде, что Фома достаточно отвлекся и не сообразит, что я задумал. Напрасно. Фома не пошел на обмен а жахнул конем, так, что мой несчастный король в очередной раз схватился за сердце. И только после этого ответил:
– Странно. Говорит, принес письмо от твоего Лучшего друга.
Я выскочил из-за стола так, что чуть не свалил его, а Фома с мявом шарахнулся из-под ног.
Почтовый голубь Сизый сидел за окном на верхнем этаже. Вторым, что справа, если это кому-то интересно. Я открыл окно и взял у него послание. Письмо было коротким: почтовый голубь однажды понял, что не в состоянии переть через леса и моря многостраничные эпистолярные шедевры и ограничил количество знаков. Вот, что было в послании:
“Привет. Помнишь меня? Я решил вернуться. Надеюсь, еще не поздно”. И подпись: “Твой Лучший Друг”.
Не знаю, сколько времени я сидел и смотрел на эти строчки. И улыбался. Подошел Фома, заглянул через плечо:
– Ты же говорил, что он умер? Погиб, вроде.
– Я тоже так думал.
Да, я тоже так думал. Что – думал! Я своими глазами видел, как тонул корабль, на котором я проводил моего Лучшего друга, – белый парусник – его мы вместе построили. Корабль тонул, а я стоял на берегу и ничего не делал. И плакала девочка. “Наверное, так надо, – думал я тогда, – Это жизнь. А девочка вырастет и поймет”. Слава Богу, девочка поняла, и простила. И я жил дальше. Жил много и по-разному. А теперь – вот это.
– Решил воскреснуть, значит. Чо буишь делать? – когда Фома волновался, он зачем-то вульгарно коверкал слова.
– Не знаю…
– Ты сам-то хошь, чтобы он вернулся?
– Видимо, иначе откуда бы взяться… – я кивнул на письмо.
– Резонно. Пойду, плесну себе чего-нибудь. На этаких-то радостях.
– Давай.
– Вот у меня только один вопрос, он что, не мог написать, когда?
– Вряд ли это от него зависит. Да и какие тут могут быть сроки?
– Ну да, ну да.
Он ушел. Я не стал писать ответ – он был не нужен. Наверху захлопали крылья: Сизому надоело ждать, и он отправился по своим делам. “Видимо, хочу,” – повторил я и пошел на кухню составить компанию коту.
С тех пор прошло уже немало времени, так много, что я уже несколько раз решал, уж не передумал ли мой Лучший друг. Но – прилетал Сизый и приносил коротенькие письма: “пересек такое-то море”, “с караваном движемся к такому-то предгорью”, “попал в плен, служу вешалкой у такой-то королевы”, “солнце встало не вовремя, придется, начать сначала” – много-много писем. Много. Но я жду, и все, кто живет в моем старом доме, ждут, даже Фома.
И, вы знаете, я точно понял, хочу, чтобы он вернулся, и вот почему: какая бы ни была погода, что бы ни происходило в мире внешнем, и мире внутреннем, я каждый вечер оставляю свет на крыльце и даже, что Фома считает по нынешним временам чистым безумием, – не закрываю входную дверь. Я жду.
– А как же окна? – резонно заметите вы. Ведь вполне вероятно, что одно из этих пятидесяти с лишним, ну, пусть не пятидесяти, но все-таки, хотя бы одно окно может же выйти на ту дорогу, по которой возвращается мой друг. Я улыбнусь вам в ответ. Нет ни одного дня с тех пор, что бы я не подошел к какому-то из них и не пытался его открыть. Я использую самые разные способы, я пробую самые разные инструменты: одних гитар у меня аж три штуки. Но сейчас не об этом. Случается, что мне вдруг покажется: где-то там, вдалеке за окном движется знакомый силуэт, и тогда я готов разбить стекло. Вдр-р-р-ребезги! Но это будет неправильно. Много шума и звона, возможно, кровь из случайных порезов, но, посудите сами, разве какой-нибудь из лучших друзей сможет возвратиться через разбитое окно? Так в помещение проникают только воры, а он меньше всего похож на представителей этой уважаемой профессии. Да и вдруг он испугается и повернет обратно? Такое же тоже возможно. Так что я пытаюсь и жду, пытаюсь и жду. Смешно получилось. Как в той детской рекламе про подгузники. Тем не менее, это правда. Пытаюсь. Жду. И зажигаю свет на крыльце. Каждый вечер.
Сказка про Хозяина, котлеты и дорожные приключения
Что? Нету хозяина. Ушел. Что значит, кто это говорит? Я говорю. Как, не видишь? Под тубаретку гляди!
Ну во-от. Я и говорю. Ушел хозяин лучшего друга искать, ты же сам спрашивал, где, да что, почему давно его сказок не было.
Что значит, кто я? А то ты не знаешь! Гном я. В смысле, домовой. Да, не “почемукай” мне тут! Домовой. Зовут Гном. Про то Хозяин в своей сказке писал. Читай, коли любопытный.
Ну вот, я и говорю. Ушел он. Одни мы – с Фомой. Котом, значит. И с канарейкой. А, и эта еще, на стене. Не люблю ее. Больно умная.
Ушел, и правильно. Тут ведь какое дело получилось. Был у него, у Хозяина то есть, лучший друг. Ну, ты помнишь. Лучшей не бывает. Ну, прям жили, как один. А потом другом этим беспокойство овладело мучительное. Решил, что лишний, что не нужный никому, и все такое. Много думал, значит. А потом думать перестал, сел на корапь и уплыл. Не знаю, какой корапь, с парусами. И название еще такое, готское, что ли. А, нет! Просто дижитация! Вроде. Или как-то так. Что-то, короче, про нацию. Да не в том дело, а в том дело, что корапь возьми и утони. Хозяин и решил, что все, каюк, нету его другана, сгинул на дне водоема. Горевать, не горевал, молча страдал. Ну, вот. А тут, не так, чтобы давно, но уже порядочно, прилетает голубь и приносит, здрассьтепожалста, письмо! Какой голубь? Да, обычный сизарь, дурак дураком, не в голубе смысел, в письме.
Ох. Я, эт, на тубаретку залезу, а то тебе неудобно слушать, шею, того гляди, свернешь.
Ну во-от. Письмо. От этого самого друга! Не утоп, говорит, я, выплыл из того Черного озера, по свету помотался, домой иду, стал быть, возвращаюсь. Ну, Хозяин обрадовался, спасу нет! С того дня то к одному окну бежит, то к другому, сквозняков напускал, кота с подоконников выжил, дверью туда-сюда щелкает, ждет. А друга и нет! А время идет. И толку с гулькин нос. Друга, того-этого, все носит где-то, никак, значит, прицел верный не возьмет, всё в сторону уводит. Только весточки шлет. Здрасти, мол, жив-здоров, только в очередную мороку залез, прибытие откладывается. Он, ведь, может, и мелькал в каком окне, только это ж надо знать, в каком, открыть вовремя, рукой махнуть, или свет, там, если ночь, поставить. А разве узнаешь? Окнов-то этих у нас, посчитай, за сотню, а то и поболе. А еще – на службу надо, и заботы домашние, а то еще чего. Вот и маялся Хозяин: вроде и радость, а на деле – мука-страдание. С лица спал, по ночам просыпается, и вообще, вздыхает.
Ну, я и решил, хрен, он и в Конотопе – хрен, а потому, редьки не слаще, надо что-то делать, хужей не будет. Против сердечной болячки у меня давно рецепт припасенный. Что? Краски с кистями? Не-е-е! Это от другого. А от этого самое верное: нажарить, значит, коклеток побольше, огурчиков с картошечкой, и – во-одочки. Непременно из-подо льду. Душевно рекомендую.
Ну, изготовил я снасть, Хозяина на кухню зазвал, и – после третьей – говорю: жизнь, она, понимаешь, имеет подобие палки сосновой. У их обеих по два конца, если конечно, не считать всяких сучков и паразитических ответвлениев.
Просто все до невозможности, а вы, говорю, вечно с выдумками, то одёжку перекрасите, то бороды отрастите, или например, наоборот, сбреете, тряпок на колья понавесите, а под всей этой-то декорацией, как трезвым рассудком посмотреть, все одна и та же мясная отбивная без заметных эволюций. Две руки, две ноги, выступы, или, в иной случае, впадинки, волоса там, где надо, и не надо, и ничего более. Короче, говорю, неладно что-то с этой вашей романтикой. Слова одни, звук пустой и праздный! Ты же посмотри, что вы из-за этих буковок делать попривыкли! А того пуще, вовсе не делать ничего, на одно бормотание полагаться.
Вот, говорю я ему, посмотри на куличей – а, надо сказать, что мы с Хозяином – первейшие по куличам специалисты… Ась? Что за куличи? Не что, а кто. Куличи. С Золотой горки. А, не суть, обожди, после расскажу. Вот, говорю, смотри на куличей! Ведь один же в один, то же самое переставление с места на место и бестолковейшее самокопание, благо, есть в чем копаться, одни оправдания. Тебе друг нужон? Нужон! Так иди и бери! Ноги в руки, струмент за спину и – друзья, до встречи! Куда? А куда пойдется! Дверь снегом завалило – в окно иди. В какое? Да какая разница! Ты, главное, иди, главное, не стой, дорога, она по кругу бежит, по-любому получится, что друга своего и догонишь. Каждый шаг, значит, приближает. Я так считаю, на своем личном житейском опыте. А он у меня – у-у-у – такой у меня опыт! Ну, вот, он и ушел.
Собрался, как следовало, и пошел себе. Теперь голубь мне письма приносит. От него. Да не от голубя, от Хозяина. Отписывает мне всякие дорожные приключения. Какие? Вот, ты приставучий!
Ну, вот, примерно, вышел он сначала, и чувствует, тяжело ему, трудно шагается. Огляделся он потщательнее, а на нем хламу понавешено, спасу нет. Которое барахло, как есть, мертвое, а какое еще даже шевелится. Это он, главношто, сам все насобирал и собой в дорогу попер! И ведь, иное, как ни посмотри, всё дрянь необъяснимая словами, а то и вовсе чистая зараза и вред организму. Идет он, значит, перебирает эту всю дребедень, и, ты думаешь, хоть что выкинул? Нет, пишет, раз взял, значит так оно и надо, буду нести, а то, вон, с другом-то как получилось, думал – пустое, а вышло – жизненной важный предмет! Так и прет. А что делать? Идешь – иди.
А вот еще, из интересного. Рассказывает, что, если, вот эдак, немного голову набок повернуть и глаза скосить, то видно становится, что ты не один идешь, а с тобою народу тьма тьмущая, и один другого чуднее. Кто в железе весь, кто – сущий бандит, по роже ежели рассуждать, а кто и вовсе из одних цифирок, но ничего, тоже существует, старается. И все идут, не жалуются, ага, улыбаются, давай мол, мы с тобой, шагай, не спотыкайся.
Или вот. пришел он в место. Смотрит – хорошо там. И сам не понимает, почему хорошо. Вроде люди обыкновенные, не больно-то лучше других, а то и наоборот, и дела как дела, и не обращает на тебя внимания никто особо, а – хорошо. Загадка! А потом он понял. Друг его тут был и кусочек себя оставил. Ну, это я так образно выражаюсь. Ничего он от себя не отрезал, конешное дело. Просто, как бы, отпечатались там его следы, и потому Хозяин туда, нет-нет, да и опять заглянет. Надежда, она штука камнедробительная.
Или однажды вышел он на большую улицу. Широкая такая. Красивая. Народ туда-сюда ходит. А Хозяин давай с народом говорить. Про важные вещи, самые важные, что на свете есть. Говорит, говорит, холод собачий, руки мерзнут, в голосе сип, в спине смятение. А они ходят. Туда, сюда. Зыркнут так, исподволь, и дальше идут. Пара детишек остановилась, и тех нянюшка отозвала, еще, мол, научатся чему. Но Хозяин, ничего, отстоял обещанное и подумывает еще вернуться, когда потеплее станет, вдруг, это народишко от мороза так окостенел и на сердце стал нечувствительный.
А намедни, еще прислал. Рассказывает. Идет, видит, юдоль скорбей. Ну, полная безнадега. То есть, совсем, представляете? Дай, думает, зайду, проявлю, так сказать, сочувствие. А там – свет! Да такой чистый, говорит, ровный, негасимый, какого и в золотых-алмазных дворцах не сыщешь. И еще вопрос, кто кому там сочувствие проявил. Может, Хозяину моему это даже нужней было, чем тамошним страдальцам.
Вот так и ходит от места к месту, от души к душе, от времён ко временам, от мысли к мысли, как от двери к двери. Мы с Фомой, конечно, скучаем. Про канарейку не знаю, она стихи почитает, и довольна, а про эту, которая на стене, никогда не поймешь, что она там себе высматривает. А я, все-таки, думаю, вернутся они. Оба. И заживем мы, как прежде, даже еще лучшей. А что?
Сказка про первое письмо
Здравствуй, мой дорогой Гном.
Вот тебе обещанное письмо. Надеюсь, наш старый дом пребывает в должном порядке, моя мансарда все так же уютна и пахнет красками, наш добрый кот Фома так же восхитительно циничен, канарейка не занижает ноты, а Дама без устали смотрит вдаль и все так же загадочно улыбается. Еще надеюсь, что ты передашь им привет и прочитаешь мое письмо, возможно, первое из многих, ведь путь мой достаточно долог и полон событий, про которые я, ну, вдруг, захочу вам рассказать.
После нашего с тобой недавнего водочно-котлетного разговора, когда ты так красочно показал мне мою нерешительность, многие картины поменяли свои места, корзина наполнилась рваной бумагой, а путешествие мое стало неизбежным. Знаешь, это было трудно, собраться в дорогу. Нет, не перешагнуть порог и отправиться в путь, с этим-то как раз проблем не было, а именно собраться: решить, что взять с собой. Я обозрел свое имение и с легким изумлением понял, что нет ничего, без чего я бы не смог обойтись! Даже краски, даже инструменты мои любимые – и те я бы оставил, лишь бы пуститься в путь. Хотя, если быть откровенным, пара твоих котлеток и фляжка с горькой все-таки примостились было в моих карманах, но эта минутная слабость была исправлена, и котлеты остались в твоем распоряжении, ты наверняка их уже пересчитал и проверил фляжку – стоит, где стояла – за картоном с наброском “Синей травы”. Ну, ладно. Если совсем честно, кое-что я с собой взял. Довольно многое, вообще-то. Не мог не взять: я все еще верю во фразу "мы в ответе за тех, кого приручили". Наш Фома, конечно, может сказать, что это одна из тех самых бумажных выдумок, которые сломали жизнь целой куче народу, но, что делать, живешь – живи. Но котлеты я оставил! Честное слово!
Ну, что же, я открыл окно и вышел в мир. Тебе наверняка любопытно, через какое из окон нашего старого дома я прошел? Ну, ты же сам сказал, какая разница, потому я начал с последнего, это показалось мне наиболее логичным, что ли, да и сил потребовало немного, шаг – и все.
Я сделал этот шаг, и в тот же миг почувствовал, что позади меня образовалась некая печальная и, на первый взгляд, невосполнимая пустота, а перед моими глазами ясно нарисовалась картина: ты, Фома, Дама, канарейка, и вот это незанятое место. И я подумал что каждый человек в какой-то момент должен спросить себя: что если я вдруг исчезну, вот, просто “чпок” – и меня не стало, вот тогда людям, которые рядом и вокруг, станет легче или тяжелее? Выдохнут ли они с облегчением, или появится у них в сердце чувство утраты? Ну, в самом же деле, это же универсальный способ понять, кто ты для людей и мира, какова объективная ценность твоего пребывания на этом свете. Правда, насколько универсальный, настолько же бесполезный.
И тут же я увидел, что пустота, оставшаяся после меня, не так уж и пуста. Какая-то часть отражений из тени и света осталась там, впечаталась в воздух, в стены, в вас самих, а у меня внутри засветились искорки, которые я без проблем могу назвать по именам. И пусть меня временно нет в старом доме, я уверен: та частичка меня позволит вам пребывать в спокойствии и благополучии.
Я отправился в путь. После долгих лет пустоты, после еще более долгих лет ожидания я иду искать своего Лучшего друга. Иду сам, не разбирая дороги, не надеясь на благосклонность случая. Я иду. Кто знает, что ждет меня впереди? По крайней мере, наша Дама на прощание напророчила мне и встречу с чудовищем, и знакомство с какими-то чудаками и вообще много интересного. Но мы же с тобой знаем: она тот еще экстрасенс.
Вышел утром. Если честно, не очень-то это утро было подходящим для начала пути. Снизу белое в серых слякотных пятнах, сверху серое в белую крапинку, зябко и неуютно, еще и кашель замучил, но, как есть, как пришлось. Я довольно бодро зашагал вперед по… Ну, за неимением лучшего можно было бы назвать это дорогой. Шаги свои я вполголоса сопровождал легкомысленной песенкой, которую вы как-то придумали с твоим другом и собутыльником Лепреконом. Помнишь? “За тем перекрестком такие же ямы, такие же стены, такие же лужи, налево, направо, в обход или прямо…” Ну, и так далее. Размерчик у нее, конечно, не маршевый, ну да и я не строем шагал. Оказалось, между прочим, что известную поговорку “если не знаешь, что делать, делай, хоть что-нибудь” следует понимать вовсе не метафорически, не образно, а, именно что, буквально. То есть, в моем случае, надо двигать ногами, и это будет как раз тем, что нужно для разбора накопившихся мозговых болячек. Да! То есть, все равно, что делать: помаши руками, помой посуду, погуляй в парке, поменяй у кота песок. Помогает, черт побери, помогает!
Через какое-то время, чтобы занять голову, я решил вспомнить, что же случилось тогда на Черном озере, и, к слову, никому из вас я толком об этом еще и не рассказывал, а следовало бы. Так что, настало время оглянуться назад. Я действительно оглянулся назад и определил, что как раз туда и шагаю. Иными словами – возвращаюсь, что бы это ни значило.
Мы с лучшим другом были вместе всегда. Ну, или вернее, с того момента, как я себя осознал отдельным существом и почувствовал, что вокруг что-то есть, Мой друг уже тогда был рядом. Не думаю, что я в этом оригинален, и не знаю, почему так произошло. Видимо, это такое условие. Есть старая идейка, что каждому из нас при рождении дается сопровождающий, оберегающий, подсказывающий правильные решения и верные пути. Ну, допустим, как сказал рэбе на приветствие “Христос воскрес”. Только вот мой Лучший друг ничего не подсказывал. Ну, или я не понимал его подсказок. Да ладно, он был к жизни еще менее приспособлен, чем я! Чуть что, прятался под кровать или на полку какую-нибудь. И, честно сказать, чаще всего ему самому кто-нибудь бы подсказал, что делать с этим вот всем.
Он просто жил, и мне с ним было хорошо, как ни с кем. Со временем я стал защищать его, как мог, оберегать и ограждать от внешних беспокойств. Мы с другом изначально были по природе своей существа робкие, так что, чаще всего проблемы решались либо бегством, либо слезами, совсем мальчишкам в том окружении не подобающими, за что были прозваны плаксами, гнилушками и еще по-всякому, не очень-то хочется вспоминать.
А, да, жили мы с ним тогда в местечке с говорящим названием Гнилой угол в совершенно первозданной дикости, где из человеческого было несколько светлых душ да потрепанные стопки листов бумаги со словами и картинками.
Стопок было не очень много, приходилось порой ждать своей очереди. Кроме того, большинство из них было заполнено словами, которые приклеивались к глазами и подменяли собой часть мира вокруг. И чем больше мы читали, тем больше слов приклеивалось, так что со временем вместо значительной части окружающего мы стали видеть не то, что на самом деле, и потребовалось время, раздумья, усилия и даже боль, чтобы обнаружить и отскрести хотя бы часть этих наростов. Наверняка знаю, что и сейчас, возможно, большая часть реального мира скрыта от меня за этими скелетиками чужих мыслей и желаний. А вот картинки люди обычно переводили «под копирку» или срисовывали на отдельные листочки для красоты и на память, но нам с другом было лениво, поэтомы мы стали рисовать сами.
Но, я отвлекся. Заманчиво, конечно, было бы рассказать подробно, что я помню о том времени, расписать, так сказать, все прелести детства. Например, как маленькие грязные божки заливали пылающей пластмассой муравьиные города и с восторгом рассматривали обожженные трупики, как рассекали тонкой палкой, словно саблей, на лету бабочек и стрекоз, как заразились ложью и научились отнимать жизнь. Но, согласись, понаписано подобного более чем много, и добавлять к сказанному гениями и иже с ними свою полушку нет у меня никакой охоты.
Так что, перейду сразу к моменту завершения постройки корабля, то есть, ко времени, когда мы выросли, зажили самостоятельной жизнью, обзавелись обязанностями, определили разницу между “я хочу” и “мне надо” и перестали удивляться, слыша бесконечный ледяной смех неба по поводу шутки, которую оно с нами всеми сыграло.
Ну всё, извини, не буду больше развозить философию, знаю, как ты этого не любишь. Тем более, что я собираюсь сделать нелегкое признание, и чем дольше я оттягиваю этот момент, тем труднее мне на это будет решиться.
К тому времени мы уже здорово портили нервы друг другу. Его все больше не устраивало, как я живу, Я, как мог, пытался его развлечь, успокоить, найти компромисс. Именно поэтому, ради чертова компромисса, мы начали строить корабль, и он у нас получился. Здоровый такой, пузатый, с кучей палуб, с мачтами и пушками, с рангоутом и такелажем и всякой другой всячиной. С красивым названием. На какое-то время это нас увлекло и позволило мне заниматься своими ежедневными обязанностями.
Однако, когда корабль был закончен, наши споры разгорелись с новой силой. Мой друг категорически не был согласен с тезисом “жить ради других”, и буквально настаивал на том, чтобы мы немедленно все бросили, сели на корабль и отправились вперед. Ну, во-первых, возражал я, что значит, вперед? Куда это, вперед? Перед бывает разный. Сам не заметишь, как твой перед превратится в зад. А во-вторых, ты хочешь плыть на этом? Вот на этой декорации? Друг мой! Это же игрушка! Она при всем твоем желании не поплывет, поверь взрослому и серьезному – а я тогда считал себя взрослым и серьезным – человеку.
Он не слушал, он смертельно обижался, он устраивал безобразные сцены и пытался всевозможными способами испортить мне жизнь. Слава Богу, мой лучший друг не стал травиться алкоголем, к счастью, у него почти немедленно после приема чего-нибудь горячительного начинала страшно болеть голова,
чего у меня не бывает в принципе.
Ну вот, я и подошел, наконец, к сути.
Однажды он сказал, что отправится в плавание без меня. Ты понимаешь, мой дорогой Гном? Без меня. Зачем? Чтобы доказать мне, что корабль умеет плавать, а вперед – это всегда вперед, а обязанности – это просто запрограммированное мертвецами изменение пространственных координат симбиоза специализированных комплексов одноклеточных микроорганизмов. Вот, по поводу последнего я не совсем уверен, что все правильно запомнил.
Я пытался его отговорить, честно, пытался. А потом решил, пусть. Пусть отправляется, ему же хуже. Или лучше? Вообще-то, я понимал, что это абсурд и самоубийство. Да. Признаюсь тебе, дорогой Гном. Я понимал и, тем не менее, согласился. И убил своего Лучшего друга. Нет, мы, конечно, с ним договорились. Дескать, если корабль утонет, будем считать, что друг утонул вместе с ним, и никто не будет виноват.
Возможно, была весна. Поздняя. Или ранняя осень. Второе вероятнее. Мы взяли на берег с собой маленькую девочку, идиоты. Казалось тогда, это будет неплохим для нее развлечением. Совсем рядом с домом было Черное озеро. Почему его так называли, я не знаю, вообще цвет воды у него действительно был какой-то черноватый. Не суть. Друг заявил, что это прекрасное место, ведь из озера вытекала маленькая речка, она впадала в большую речку, а та, как нам рассказывали на уроках географии, где-то далеко-далеко становилась морем и даже, представляешь, океаном. Много-много после, я встретился с настоящим океаном и понял, насколько все не так, как на самом деле. Ой, опять отвлекся.
Как я и говорил, корабль совершенно не держался на воде. По крайней мере, вначале. Пока мой Лучший друг, приговаривая “для остойчивости”, не натолкал в трюм всякой дряни и грязи, что подобрал прямо на берегу. Я еще мог его отговорить. Скажу больше, я еще мог отправиться с ним. Хотя, тогда, вероятнее всего, у нас тобой не было бы нашего старого дома, а у меня – не было тебя. Но я решил, пусть плывет. Так лучше.
Я следил, как корабль неуклюже, как-то боком, удаляется от берега. Я не видел на палубе Лучшего друга, но я знал, что он был там. Ну, то есть, я был уверен, что он был там! Где же еще? А когда корабль вдруг начал крениться на бок, зачерпнул бортом и стал уходить под воду, я услышал плач. Плакала маленькая девочка, которую мы – самовлюбленные дебилы – взяли с собой. Как я мог объяснить ей происходящее? “Так надо?” “Так всем будет лучше?” Ха… Знаешь, это были такие искренние и горькие слезы, что я подумал: она мне не простит никогда. А ведь она не понимала, что на корабле кто-то есть! Для нее это было просто неудачное испытание… Не понимала. Чувствовала.
К счастью, я оказался неправ. Неправ, что девочка не простит – выросла и простила. Неправ, думая, что виновен в гибели друга. Он выбрался из смертельной переделки – мне еще предстоит встретить его и выяснить, как ему это удалось. Да и вообще, во многом я, все более и более взрослый человек, оказался не прав…
Теперь тебе ясно, почему я так расшумелся, когда голубь принес письмо? Ведь все это время я был уверен, что убил своего Лучшего друга…
Ну, вот, я и рассказал тебе эту историю, всю, стараясь ничего не переврать и не утаить. И значит, все это уже в прошлом, превратилось в черные буковки, уснуло где-то в закоулках памяти и не может больше цепляться за настоящее и царапать его своими занозистыми боками. Посмотрим, что будет дальше. По крайней мере все, что я видел и мимо чего прошел, подтверждает нашу с тобой мысль: то, что происходит, и должно происходить. Зачем-почему, справедливо-несправедливо, честно-нечестно, больно или приятно – это все людские слова, а на самом деле, дорога не бывает та или не та. Как, помнишь, в еще одной песне, которую вы придумали с Лепреконом:
“Все в жилу, все в рифму,
Все, в общем-то, правильно…”
На этом заканчиваю. Что-то там маячит впереди, не разберу еще. Напишу в другой раз. Всем привет, и всем нам – удачи!
Твой N.
