Дама на асфальте. Мужчина на газоне [Светлана Далматова] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Светлана Далматова Дама на асфальте. Мужчина на газоне

«Все что сейчас кажется серьезным и
печалит, потом будет казаться смешным»
Вавилин Андрей Валерьевич

Родственные души

Путешествуя по другим городам и странам вряд ли многие обращали внимание на одну особенность: возвращаясь к себе домой, мы какое-то время несем на себе отличительные черты недавних мест пребывания. Доказательство? – Извольте!

Когда-то, вскоре после перестройки, вернувшись из Италии и прогуливаясь по центру Петербурга, я встретила на Дворцовой площади группу итальянцев, которые, явно приняв меня за итальянку, так обрадовались встрече с соотечественницей, что перебивая друг друга, принялись мне что-то рассказывать на их родном языке, увы, мне непонятном. Может, подзагорев на Адриатическом побережье, я стала похожа на итальянку, но уверена, дело в другом: я была под впечатлением от путешествия и вывезла в своей душе частичку этой прекрасной страны.

Так, вернувшись из Литвы, где жила моя мама, я в тот же день познакомилась с литовским летчиком, его самолет прилетел из Вильнюса, и на всем Невском проспекте он высмотрел именно меня.

Думаю, в чужих городах мы чувствуем себя очень свободными и раскрепощенными, но, в то же время, где-то, на уровне подсознания – неуверенно. Вот это подсознание и высматривает в чужих странах и городах родственные души.

И таких случаев в моей жизни было очень много.

До перестройки предприятиями руководила не только коммунистическая партия, если кто помнит, но и профсоюзы. И эти профсоюзы распределяли среди своих многочисленных членов очень малочисленные путевки. Естественно, по-знакомству. Так, благодаря матери моей подруги Татьяны, мы с ней и стали обладателями дешевых профсоюзных четырехдневных путевок в Баку. Обычно эти путевки захватывали два выходных дня, поэтому было достаточно взять еще два отгула, и ты, пребывая в полном счастье, отрываясь от земли, летишь на встречу новым впечатлениям, новым городам и новым знакомствам.

Вот и мы в самом начале мая и его трепетной петербургской весны, оказались под жарким солнцем Баку. Одурманенные запахом восточных специй, отуманенные чувственными взглядами южных мужчин и их нежными словами, мы вернулись в Северную Венецию.

И уже на следующий день, седьмого мая, задержавшись на работе из-за застолья по случаю Дня связиста, мы познакомились на Исаакиевской площади с двумя бакинцами, прилетевшими так же на четыре дня, но в Петербург. В то, советское время, не было миграции населения союзных республик, ведь требовалась прописка.

Утопая в кустах сирени, мы, несколько сотрудников одного отдела, сидели и курили на скамейках в центре площади, но бакинцы подошли знакомиться именно к нам, двоим, недавно вернувшимся из Баку.

Петербуржцы, пережившие зиму и недостаток солнца, выглядели бледными, а то и синюшными, а смуглые лица, черные глаза и белозубые улыбки бакинцев под тусклыми лучами северного солнца смотрелись странно и выдавали чужаков. И единственный в нашей компании мужчина – наш шеф, словно петух, кинулся защищать свой курятник, отталкивая от нас южан.

Но мужчины были настойчивы, и когда мы, наконец, покинули стойбище и двинулись в направлении метро, бакинцы, вновь проявив настойчивость, увязались за нами.

– А вы неплохо говорите по-русски, – заметила нашему ухажеру подвыпившая Марья Ивановна.

Впрочем, трезвых среди нас не было: а как иначе? Но норму мы знали, не то что десантники, купающиеся в фонтанах в День ВДВ, если следовать их примеру, то нам День связиста следовало отмечать только связью без брака.

– Я преподаю русский язык в школе, – ответил мужчина Марье Ивановне без обиды.

Сама добропорядочная внешность мужчины просто вопила о его интеллигентности. Приятель же был попроще, однако, более щеголеватый, этакий раскованный красавец.

Марья Ивановна совмещала в Управлении сразу две должности – инженера и партийного босса. Обладая мужским складом ума и отличной памятью, она удерживала в своей голове неимоверное количество анекдотов, которые рассказывала «к слову».

Вот и сейчас, приняв на себя канву беседы, она, к слову, рассказала пару сальных анекдотов, не стесняясь в выражениях. Было видно, что южные мужчины обескуражены, они не привыкли слышать такие слова из женских уст и посчитали самым правильным просто не реагировать на анекдоты.

Мы были после застолья веселые, расслабленные, День связиста – для нас святой праздник, и это мимолетное знакомство нас ни к чему не обязывало. Но от свидания, на которое меня и Татьяну упорно приглашали южане, как-то было неудобно отказаться, легче и быстрее – согласиться, но не придти. Женщины это понимают, мужчины – нет. Правда, чисто из вежливости, мы ответили на их вопросы: где работаем и во сколько заканчивается наш рабочий день.

На следующий день меня и Марью Ивановну еще до обеда начальник буквально выгнал с работы, узрев наш бледный вид после вчерашнего застолья. И не мудрено – мы попеременно рвались в туалет – нас тошнило. Не иначе, как нам подмешали спирт в напиток, а особенным здоровьем мы не отличались.

Выйдя на улицу и глубоко вздохнув пропитанный бензином воздух, нам совсем поплохело, отчего печаль коснулась наших душ и отпечаталась на бледных лицах: грустно сознавать, что в столь относительно юном возрасте уже нельзя как следует отметить праздник.

Медленно и осторожно неся свое тело, мы двинулись в сторону метро, а поравнявшись с кофейней с многообещающим названием «Встреча», как по команде повернули друг к другу лица – в наших глазах читался вопрос, который озвучила Марья Ивановна:

– Как ты думаешь, если мы выпьем по чашечке кофе, нас не стошнит?

В это время из кофейни буквально вывались двое мужчин, они были абсолютно пьяны и еле держались на ногах. Поравнявшись с нами, один из пьяных сочувственно произнес:

– Девчонки, вы еще ползаете?

– Неужели мы так же плохо выглядим? – пребывая в ужасе, поинтересовалась у меня Марья Ивановна.

– Заметь, мужчин в таких случаях совсем не волнует, как они выглядят. Нам бы домой добраться, а там и стены лечат, и красота вернется.

Татьяне же пришлось одной отбиваться от назойливых ухажеров, поджидавших нас в конце рабочего дня на набережной.

Под давлением бакинцев она позвонила мне из телефонной будки.

Проявив героизм стойкости, я с трудом подняла неподатливое, чужое мне тело, и подползла к телефону, тут же снизу вверх сдвинулась и тошнота.

Трубка заговорила голосом Татьяны.

– Слушай, наши вчерашние знакомые приглашают в ресторан, ты как?

– Никак.

– Ну, ладно, мне тоже ни к чему.

Но молодой человек, тот, что был попроще, подглядел номер телефона, который набрала подруга, и через несколько минут мой телефон вновь ожил.

Из моей груди вырвался стон.

На этот раз трубка заговорила с южным акцентом.

– Здравствуйте, Алла, это ваш вчерашний знакомый Ахмет, хочу пригласить вас в ресторан.

– Спасибо за приглашение, Ахмет, но при мыслях о ресторане мне становится еще хуже.

– Вы вчера согласились с нами встретиться!

– Вчера мы были веселые, подвыпившие, а сегодня наступили жестокие будни. Ведь не каждый день – праздник!

– Выпившей среди вас была только одна девушка, которая рассказывала анекдоты, остальные были совершенно трезвые!

На следующий день звонок повторился, настойчивый красавец вновь приглашал в ресторан.

– Что сложного сходить в ресторан, развлечься с приличным человеком, мы завтра уезжаем, хочется в приятной компании провести время.

Аргументов для отказа не было, и я, не испытывая желания встречи, согласилась.

В то, «застойное» время, попасть в ресторан было очень сложно, я уже не говорю, что это было мало кому по карману. Мой кавалер заплатил за уже накрытый столик приличные деньги (столик на двоих стоил, как минимум, двадцать пять рублей), и мы расположились прямо у оркестра. Я мало ела, мало пила, но мой рот не закрывался. Я развлекала, а скорее всего – отвлекала его болтовней. Я давно заметила, что мужчины очень боятся болтливых женщин. Думаю, если бы мы были такие же болтливые при знакомстве, они никогда не назначили бы нам свидание.

Но мы неплохо провели время: поговорили, потанцевали. Прощаясь у метро, я протянула ему руку для пожатия.

– Ну что, Ахмет, разочарованы?

– Почему, – возмутился гордый южанин, – я хотел провести с вами последний вечер в этом городе и провел его, – не разочарован!

Хорошо, когда мужчина держит лицо, да и имя Ахмет, что в переводе с арабского означает «достойный похвалы», обязывает.

Фурии

Мост устремился далеко в море, но вдруг, передумав и отвернувшись от горизонта, изогнулся под прямым углом и ринулся вдоль берега, образуя изысканную смотровую площадку для мужчин, вооруженных биноклями. Там, на берегу, было что рассмотреть поближе.

Когда мы с мамой в первый же день приезда в Палангу решили пройти прямиком к морю по центральной аллее, через дюны, а вышли к широкому, построенному буквой «Г», мосту, то на минутку призадумались – в какую сторону нам повернуть?

Повернули, как и мост, вправо, и, пройдя пару шагов по пляжу, где в эти солнечные летние дни, очень редкие для дождливой Прибалтики, трудно было найти свободное место на пляже, вдруг увидели среди вполне прилично экипированных загорающих совершенно обнаженных женщин. Это было для нас столь неожиданно, что произвело ошеломляющее впечатление. Первой мыслью было, что эти толстые, старые, безобразные тетки просто спятили.

Но, пройдя дальше, мы обнаружили, что количество спятивших растет по геометрической прогрессии. При этом наблюдался парадокс – молоденькие девушки загорали в полном обмундировании, а чем старше была женщина, тем вела она себя раскрепощеннее: возрастные дамы, на тела которых без содрогания и смотреть-то было невозможно, лежали враскорячку, грея на солнце то самое место, которое совсем не нуждается в дополнительном загаре, хотя бы по той причине, что при свете его никто, кроме гинеколога, разглядывать не будет.

Мы легли поближе к морю, насколько позволило настроение моря. Мама наотрез отказалась оголятся, я же с удовольствие скинула вначале верхнюю часть бикини, а когда решила искупаться, то сняла и плавки.

Какое же это было блаженство – купаться голышом: прогретые до двадцати градусов воды Балтийского моря, вроде совсем не ласковые, касаясь моего обнаженного тела, струились, словно шелк, нежно обволакивали, гладили, нежили, согревали и целовали.

Выйдя на берег, я так и не одела купальник, о чем впоследствии очень пожалела, так как ночь мне была уготована бессонная, да и следующий день не лучше – сесть на сгоревшую попку я долго не могла, а мама нарекла меня «макакой».

День был почти безветренный, а воды, чуть изгибаясь вдали, вполне мирно устремлялись к берегу, вдогонку за белой соленой пеной.

Вдруг ветер с моря донес до нас резкие дикие крики, люди на пляже повскакивали – к берегу мчались голые женщины, их мокрые волосы извивались и развивались во все стороны, словно змеи, крупные груди в свободном полете сотрясались, лица были искажены яростью, рты трубили в гонг. Им не хватало копья, но и без него это были мифические фурии, только что покинувшие пещеру Акрополя, богини мщения, материализовавшиеся в веке двадцатом нашей эры.

Фурии накинулись на мужчину, который мирно следовал вдоль берега в плавках и посмел вот так, нагло, нарушить негласный закон цивилизованного общества. А закон гласил: по правую сторону от моста – женский пляж, без мертвой зоны, и не важно, что обнаженные в пределах видимости: хочешь – смотри в шаговой доступности, стыдно – иди на мост с биноклем и оттуда разглядывай до малейших подробностей – на сколько хватает усиления, но зайти за невидимую, но обозначенную негласно черту – ни-ни! На сем зиждется цивилизация, это вам не миллион лет до нашей эры!

Тем временем фурии, облепив мужчину, пытались содрать с него трусы, за которые он намертво ухватился, боясь, что вместе с ними эти ненормальные могут лишить и самого мужского достоинства. Вырываясь, он все больше затягивал женщин вглубь моря, подальше от пологого берега, понимая, что это единственный путь к его спасению.

И только когда глубина оказалась критической, мужчина оторвался от свирепых воительниц и поплыл вдоль женского пляжа.

А там, за пределами власти воительниц, где начинался нудистский пляж, законам которого уже полностью соответствовал мужчина, потерявший в битве с фуриями трусы, его встретили друзья – приятели. Ведь он проиграл друзьям в споре целый ящик спиртного, и в его спасении мужчины были ох как заинтересованы.

Скучающие на пляже шутники поспорили на возможность вот так, запросто, пройти весь женский пляж и уцелеть, ведь Прибалтика замыкает собой великую европейскую цивилизацию, которая славится своим плюрализмом, теория которого отрицает прямолинейность мира и наличие в нем всего двух граней – черного и белого, хорошего и плохого. Но мост, очертивший двумя гранями территорию женщин, поставил присутствие мужчин на этой территории вне закона, хоть и неписанного.

Фурии же, выполнив свой древний ритуал охраны племени от незваных гостей, вышли на берег удовлетворенные – в руках у них развивались мокрые трофеи – клочки черной материи от трусов чужака.

Пройдет всего-то несколько лет и мужчины, изображая стремительную озабоченность, смогут беспрепятственно преодолевать женский пляж и никто их не остановит, а разгоряченные под солнцем, оголенные женщины, словно белокурые дикарки из древних прекрасных племен, скрывающие свои нежные бело – розовые тела в теплых дюнах, будут выскакивать из прикрытия и мчаться к морю, словно быстроногие лани, почуявшие опасность.

Давненько я не была на побережье Балтийского моря – чья власть там сегодня царит?

Дама на асфальте и мужчина на газоне

Дама на асфальте

Я не считала – сколько пьяных подняла, скольким вызвала скорую, да и не всех запомнила. А вот неблагодарные прямо таки лежат перед глазами.

Дама хрупкая, прилично одетая, лежала на животе, широко раздвинув свои стройные ножки, рядом валялся смартфон, чуть подальше – кошелек, еще дальше – часы.

Какая-то странная очередность предметов меня озадачила.

Я осторожно тронула даму за руку, похлопала по щеке, слава Господу, она была теплой.

– Вы меня слышите, вам плохо, вызвать скорую?

В ответ только посапывание, ну и флюиды – алкогольные.

Я вызвала Скорую помощь и стала ждать.

Скорая все не приезжала, а вот дама очухалась и попыталась встать.

– Лежите, лежите, – успокоила я ее. – Помощь, надеюсь, скоро прибудет.

– Ппоммоггитте мне, – чуть слышно подала голос еще более прильнувшая к асфальту дама.

– Вам обязательно помогут, не волнуйтесь.

– Нне наддо Сккорой, ннадо идти.

– Я приподняла ее – она оказалось на удивление легкой.

Дама повисла у меня на плече и скомандовала:

– Домой!

– А как же Скорая, ведь она приедет, – нерешительно промолвила я.

– Как приедет, так и уедет, – дама перестала заикаться и ее голос приобрел начальственные интонации.

Пришлось подчиниться, я собрала с асфальта ее пожитки, и мы двинулись в путь.

– Ведь я почему пью? – жалость, смешиваясь с кровью, вновь стала пьянить ее. – Обанкротились, пришлось закрыть предприятие, кругом долги.

Затем она глубоко вздохнула, поудобнее устроилась на мне и протянула:

– Тяжелоооо.

Я протащила ее по нескольким дворам и, наконец, мы вышли к ее дому.

Перед домом стоял, пошатываясь, молодой интересный мужчина.

– Где бутылка? – нетерпеливо, заждавшись, потребовал он.

– А я, – дама развела руки в разные стороны, благо я ее крепко держала за талию, – представляешь, упала.

– Примите, пожалуйста, вашу даму, – постаралась я передать ее с рук на руки.

Но мужчина даже не думал ее подхватывать.

Дама рухнула на асфальт, вновь разбросав в разные стороны свои прелестные ножки.

Сейчас она лежала на спине, рядом валялся смартфон, чуть подальше – кошелек, еще дальше – часы.

Мне было жаль своих трудов.

Мужчина на газоне

Он лежал на газоне. Темнело, ночью должно было подморозить.

Да и сейчас уже было неуютно в ботинках на тонкой подошве: холод медленно проникал внутрь и заставлял меня подпрыгивать на месте.

– Мужчина, вам плохо, вызвать Скорую? – обратилась я к нему с привычным вопросом.

– Да, плохо! – тихо согласился молодой мужчина, приоткрыв глаза, напоминающие звездную южную ночь, и вновь томно опустил густые черные ресницы. Одежда на нем была чистая, да и выглядел он в целом вполне комильфо. Видимо не так давно еще облюбовал улицу и не залежался на газонах, – подбирали.

Здесь подошла еще одна женщина, молодая, выгуливающая собаку. Мы вызвали Скорую. Ждать пришлось долго, я совсем замерзла, попыталась оставить охранять лежачего собаке и ее хозяйке, но последняя, дернув за ошейник пса, сильно заспешила и тут же растворилась в сгущающихся сумерках.

Вконец замерзнув, я наконец высмотрела подъезжающую к перекрестку Скорую. Из нее вышла крупная женщина в белом халате.

Я разочарованно уставилась на нее.

– Вы что, одна так и потащите? – спросила я.

– Так и потащу.

В это время мимо проходил мужчина, и я обратилась к нему за помощью, но он отмахнулся, тут же ускакав, можно сказать, галопом.

Так мы вдвоем: я – в чем душа теплится и она— пусть и покрупнее, вобрав в легкие побольше воздуха, чуть приподняв пьяного, поволокли его к машине Скорой помощи. Из машины вальяжно все же вышел шофер и помог его загрузить.

На следующий день, выходя из магазина «Лента», я подошла к скамейке, установленной в самом здании магазина, чтобы переложить продукты, на скамейке сидел молодой мужчина. Я присела рядом, повернулась к нему, пригляделась и узнала вчерашнего знакомца.

– А не вам ли я вчера Скорую вызывала? – нескромно поинтересовалась я.

– Нет, – уж слишком быстро и уверенно ответил мужчина, ничуть не удивившись моему вопросу.

– А почему вы домой не идете?

– Мой дом в Белоруссии.

Я поняла, что в своем любопытстве зашла уже слишком далеко, еще немного – и он попросится поселиться у меня.

Но сердце тревожилось и помнило «О всех усталых в чужом краю …».

Только ведь, оказав помощь человеку подняться однажды, делать это вторично бессмысленно, так как сам упавший себе уже не помощник.

Вот, думаю так, и сама себе не верю.

Толстяк на клумбе

Быстрым шагом я прошла мимо высокой клумбы – этакий круглый постамент из бетона, с цветником внутри, но осознав мельком увиденное, резко остановилась и вернулась обратно.

На клумбе, вдыхая аромат цветов и пребывая в нирване, лежал, мысленно обнимая склонившееся к нему небо своими коротенькими пухлыми ручками, толстяк. Рядом с клумбой стояли штиблеты, так аккуратненько, носочек к носочку, пяточка к пяточке, оставленные у ложа, не новенькие, но вполне пригодные к использованию по назначению.

Глаза толстяка были закрыты, крупное мясистое лицо раскраснелось под лучами жаркого летнего солнца, круглый живот, обтянутый еще довольно свежей белой рубашкой, в такт с его легким дыханием, равномерно то вздымался, то чуть опадал.

Меня озаботило то, что он, лежа на спине, не храпел, и я внимательно прислушалась к его дыханию, чтобы удостовериться – в сознании ли он. Но картина выглядела вполне мирной и запах алкоголя, который улавливался лишь на близком расстоянии, успокоил мой долг неравнодушной гражданки.

Ведь перед моими глазами так и остался висеть еще с советских времен лозунг: «Не проходите мимо», и мне гораздо проще все-же подойти, чем пройти мимо и мучиться после неблагородного поступка. Именно мое странное поведение привлекло внимание проходящих мимо людей, так как пьяного до меня никто не замечал.

И чтоб уж совсем не выглядеть идиоткой, я ретировалась. Зачем будить толстяка и возвращать в реальность, ведь ему вновь захочется выпить, а во сне он пребывает в райском саду.

Я прекрасно помнила, как попыталась помочь возлежащей на полянке пьяной тетке, которая, открыв свои налитые кровью, разбавленной с алкоголем, глаза, вдруг схватила меня за грудки, да с такой силой, особенно для человека, пребывающего в посталкогольном расслаблении, что я с трудом оторвала ее от себя, лишившись нескольких пуговиц на блузке, при этом пострадало и мое нижнее интимное белье.

Ладно хоть отделалась легким испугом.

Учудила, так учудила

Позвонила Софи и с вызовом, который был направлен, впрочем, самой себе, сообщила:

– Знаешь, что я сегодня учудила?

Прозвучало интригующе.

– И что ты сегодня учудила?

– Сидела на лавочке и болтала с бабкой, соседкой по дому, ей лет за восемьдесят. Разговор зашел о фильмах и артистах, вспоминали фильм «Бриллиантовая рука», в котором, по моему глубокому убеждению, играла Гурченко – жена артиста Ивашева.

– Ты хотела сказать – Светлана Светличная? – перебила я ее.

– Подожди ты, не перебивай! Именно Гурченко я и имела ввиду, на чем и настаивала. Бабулька же засомневалась, но фамилию актрисы не помнила. Завязался спор. Когда я вернулась домой, меня просто шарахнуло – я что, свихнулась – подхватила деменцию? До сих пор не могу успокоиться!

– Да забудь, отпусти себя. Мало ли что брякнешь, бывает и не такое.

– Да со мной такого сроду не бывало.

– Ты на себя наговариваешь, что не бывало, – здесь я сказала чистую правду, так как замечала за подругой много странностей даже в молодости, просто в молодые годы никто не делает столь трагических выводов, наблюдая чье-то абсурдное поведение.

Да и слишком углубляться в воспоминания не пришлось.

Года четыре назад забирала я ее из больницы, где ей меняли коленный сустав.

Сустав можно было еще и не менять, но Софи заранее записалась в очередь на бесплатную операцию, вот эта очередь и подошла. При этом, правила оказания бесплатных операционных услуг должны были измениться, Софи рисковать не хотела и согласилась на операцию. Я попыталась ее отговорить от преждевременной операции, ведь основная проблема ее – в лишнем весе и малой подвижности, а чтобы сустав прижился необходимо опять же больше двигаться и худеть. Но я давно поняла, что мои подруги слышат только себя. Дама она представительная – две меня, это по весу, и девять размеров разницы в одежде – звучит внушительно.

Тогда, в больнице, я попыталась спустить с кровати только одну ее ногу – не получилось. Я растерянно стояла, глядя на свои руки, и не зная, что предпринять. За мужчинами я безоговорочно признаю превосходство разве что в силовых упражнениях.

Да, столь объемные бедра сдвинуть мне не по силам!

– Ничего не получится, придется тебе встать с кровати самой, иначе ты меня раздавишь!

Кое-как подруга сдвинулась с мертвой точки и сползла с кровати. Здесь я уверенно сунула ей в руки костыли. Пакеты с вещами я прихватила с собой – это единственное, что я смогла поднять. Не спеша, мы доковыляли до лифтов.

Софи остановилась рядом со служебным лифтом.

– Это служебный лифт, нам дальше, видишь – целых три лифта для больных и посетителей.

– Я всегда пользуюсь этим.

– Зачем, тебе мало трех?

– Он мне больше нравится.

Тут же звякнуло, брякнуло, стукнуло, двери лифта распахнулись, и я увидела стоявших в глубине его двух женщин в белых халатах, подпиравших нижней частью туловища медицинскую каталку.

Я отошла в сторону, Софи же, намотав на костыли свое объемное тело, втиснулась в лифт. Дверь за ней, поколебавшись, все же закрылась и лифт медленно, неуверенно, тронулся вниз.

Я не искала сложных путей и спустилась на этаж ниже, к раздевалкам, на обычном лифте. Софи нигде не было, я обошла все помещения рядом, но подругу не нашла и вернулась обратно к лифтам. Прошло пять минут, десять, Софи не появилась. Ничего не понимая, я вновь призадумалась.

Наконец, откуда-то снизу поднялся лифт, из которого первыми показались костыли и за ними выплыла моя подруга.

– Ты где была? – поинтересовалась я, хотя самые смелые догадки атаковали мой мозг, а где-то под ложечкой уже клокотало нечто, пытаясь вырваться наружу. Не выдержав, я прыснула. Но Софи соблюдала скорбное молчание.

– Ты что, побывала в морге?

– Да, побывала, – вид у Софи был торжественный.

– Разве оттуда возвращаются? Следующий раз не будешь встревать в чужой лифт, то-то эти двое, в белых халатах, при виде тебя, штурмующую дверь лифта, онемели, видимо, первый раз созерцая больного, добровольно, на четырех ногах, спускающегося в морг.

Софи явно что-то там, под землей, увидела нелицеприятное, словно побывала на собственных похоронах: глазки потупила, губки поджала.

В гардеробе нас уже ждал ее приятель – сосед, которого она и другие одинокие соседки использовали как «мужа на час»: что-то прибить, отодвинуть, придвинуть. За что благодарили деньгами, иногда подкармливали, экономя. Мужчина, лет сорока, во внешности которого слегка, но все же угадывался синдром Дауна. Жил он с родителями, нигде не работал, да и правильно – «будет день, будет пища».

– Это Василий, – представила его мне подруга.

– Какая симпатичная девушка, – произнес Василий, уставившись на меня маслеными глазками.

Девушкой меня не называли лет тридцать.

– Василий, иди, вызывай и встречай такси, мы оденемся и выйдем, – остановила его порыв ко мне подруга.

Странноватый Василий нас покинул.

– Ты ему понравилась, – констатировала Софи.

– Он нормальный?

– Ну, не совсем. Недавно он потерял свою подругу, мою соседку Марью Николаевну. Она умерла на восемьдесят пятом году жизни. Марья Николаевна осталась после восьмидесяти лет одинокой, боялась ночью спать одна, он был очень к ней привязан.

– Это не та ли маленькая, скрюченная, которую я встретила на лестнице? Ну да, по отношению к ней, я конечно девушка, да и красавица. Вот некоторые и после восьмидесяти не остаются без мужчин. Для кого-то он «муж на час», а для Марьи Николаевны был на всю ночь.

Я не напомнила Софи об этом случае с лифтом, когда она призналась, что учудила, так как в молодости ее репертуар был гораздо круче. Сейчас она называла свое поведение малой шалостью, однако шалости бывают в детстве и молодости, а с возрастом они называются иначе.

Но я решила ее успокоить насчет деменции.

– Да по – сравнению с твоей забывчивостью, моя, почти двадцатилетней давности, выглядит полным идиотизмом. Начальником моим тогда был человек неадекватный, довел меня, своего заместителя, до бешенства. Я вышла с работы невменяемая, меня буквально трясло от негодования, и, с целью релакса, я отправилась в бассейн, где в течении минут сорока наяривала по дорожке туда-сюда. Выходя из бассейна я заметила, что ожидающие меня у лестницы шлепки, побывавшие в песках Египта и слегка пожелтевшие, заметно помолодели и вновь обрели былую белизну. Просунув свои ножки в шлепки, я отправилась по узкому коридорчику в душ, сняла купальник, намылила мочалку и … В это время дверь душевой со стороны бассейна открылась, и на пороге появилась девушка, которая, остановившись напротив меня, с возмущением уставилась на мои ноги.

– Вы одели мои шлепки! – ее глаза метали молнии.

– Почему ваши?

– Потому что это мои шлепки!

– А я и подумала – что это они такие белые? – растерянно произнесла я, сняв и протянув обувь девушке. – А где же мои?

– Не знаю, идите и ищите.

Как была с намыленной мочалкой в руке, так я и двинулась к бассейну.

И вот иду я по этому узкому коридорчику к бассейну и вижу как плывет девушка, поднимает на меня глаза и плывет дальше. А я понимаю, что у меня в руках намыленная мочалка, кто-то это видит и может решить, что я с приветом.

В конце коридорчика я, чисто автоматически, почему-то приседаю, оглядываю пространство вокруг бассейна и, увидев у стенки свои шлепки, протягиваю к ним руку, забираю и, поднявшись, возвращаюсь в душевую. Войдя в душевую, я застываю на месте, мой рот приоткрывается, глаза вываливаются из орбит.

Девушка выглядывает из душа, смотрит на меня и вновь возмущенно восклицает:

– Но это мои шлепки!

– Да, – я наконец обретаю голос. – Но я вышла голой!

Теперь девушка тоже замечает, что я без купальника, и ее лицо начинает напоминать мое. В это время со стороны бассейна дверь открывается и входит пухленькая блондинка, лет за сорок.

Она наблюдает немую сцену между нами и обращается к девушке:

– Катя, что-то случилось?

– Я вышла к бассейну голая, – потрясенно сообщаю ей я.

Женщина внимательно осматривает меня с ног до головы.

– Ну и что, вы можете себе это позволить! – легко и беспечно произносит она.

Я же пребывала в таком шоке от случившегося, что боялась выйти из душа в раздевалку – ведь меня видели идущей по коридору голой.

– Да, вот ты учудила, так учудила! – согласилась Софи.

– Думаю, женщина была права, – надо прощать себе мелкие глупости, если они не превратились в крупные. Ведь часто только мы знаем, что учудили, другие же могут подумать, что мы обнаглели, а сегодня этому никто не удивляется.

Как-то у меня был лишний билетик на премьеру в театр и я пригласила Софи, день был воскресный, встретились мы рано, до спектакля времени было достаточно и решили съездить на залив в Репино.

Погуляв у залива, зашли в буфет шикарного, по тем меркам, пансионата, выпили кофе с пирожным, и перед уходом посетили дамскую комнату, выходя из которой Софи заметила большое толстое оргстекло, оставленное кем-то у дверей туалетной комнаты, и вдохновилась.

– Мне необходимо это оргстекло, – уверенно и беспрекословно заявила она.

– Ты что, спятила, вообще-то это воровство.

– Не преувеличивай.

– Оно дорогое и на срок потянет, это не твои шуточки.

Но сдвинуть с этой мысли Софи оказалось невозможно.

Она расстегнула куртку, подняла стекло, прижала его к груди и животу и потребовала:

– Застегни.

На меня напал нервный хохот, меня буквально трясло в припадке, руки не слушались, Софи же соблюдала полное спокойствие. Подбородок ей пришлось задрать, так как стекло выглядывало спереди над воротником, я обмотала ей шею до самого рта шарфом.

Поддерживая снизу двумя руками тяжелое стекло, Софи с гордо поднятой головой миновала кордон у выходной двери элитного пансионата, на защите которого стояла высокая, крепко сложенная тетка. Чувствуя что-то неладное, она проводила нас внимательным подозрительным взглядом, но даже не сдвинулась с места, хотя именно мой нервический вид ее и насторожил. Я собрала все свое самообладание, подавляя рвущийся из моего нутра хохот, сознавая полнейший идиотизм нашего поведения. Если честно, мне хотелось чтобы нас остановили.

– Как ты пойдешь в театр с этим стеклом? – поинтересовалась я, уже зная ее ответ.

– Я и не пойду в театр.

Билеты были очень дорогими, спектакль привез московский театр. Мной пренебрегли, я была обижена и это стекло мне запомнилось.

Как-то я напомнила Софи этот идиотизм, но она даже не поняла моей обиды, возразив:

– Между прочим, это стекло мне послужило много лет.

Мы все разные, поэтому и интересны друг другу, по крайней мере, скучать не даем.

А кто не пьет

Та зима выдалась холодной. Дом, в котором я живу, – двенадцатиэтажная кирпичная точка. Достаточно двух дней приличного, за двадцать градусов, мороза, и температура в моей квартире падает до плюс двенадцати – тринадцати градусов. Долго дома не усидишь, лучше погулять и, согревшись на морозце, вернуться.

В тот вечер, возвращаясь домой после прогулки, я, как всегда, решила пройти через черный ход. Поднимаясь к уличной входной двери по ступенькам, я споткнулась о тело лежащего человека.

Это был опрятно одетый молодой человек, в меховой шапке, его черная бородка и усы покрылись инеем, и он был в стельку пьян. Чувствовалось, что пролежал он здесь уже не пять и не десять минут, а гораздо больше. Я попыталась его растормошить, но тщетно, кроме мычания – ничего членораздельного не услышала. Попыталась оттащить его в теплый коридор, но одновременно открыть, придерживая входную железную дверь, и протащить мужчину в предбанник, у меня не хватало сил.

Я устала и присела на корточки. Рядом с пьяным мужчиной валялся портфель. Если мужчина из нашего дома, то полицию или Скорую помощь вызывать не хотелось.

К моему счастью, я вскоре увидела подходящего к дому соседа с верхнего этажа.

– Что это вы здесь делаете? – удивленно уставился он на меня и лежащего плашмя мужчину.

– Вася, не задавайте глупых вопросов, лучше помогите спасти человека, давайте оттащим его в тепло.

– А кто это? – Вася все-таки задавал вопросы.

– Не знаю, может, вы его знаете?

– Нет, вероятно, он из другого дома.

– Не важно, он здесь замерзнет, потащили, – торопилась я.

Вася покрепче ухватил пьяного за плечи, я открыла электронным ключом дверь, кое-как мы втащили бедолагу в коридор.

Устроив пьяного рядом с батареей, мы обследовали его на предмет обморожений, – вроде подобрали вовремя.

В его портфеле нашли Рабочий документ с именем и фамилией. Мы решили разделить обязанности: Вася стал звонить своей жене, которая была в нашем доме общественницей и знала все и всех, но на звонки она не отвечала; я побежала за теплой подстилкой и горячим чаем.

Дома я вскипятила воду, заварила крепкий чай, остудила его, добавила сахар и налила в литровую банку.

Когда вновь спустилась к найденышу, освободила Васю, и он отправился к себе домой дожидаться прихода общественницы.

Вид у молодого человека, конечно, был малосимпатичный: из носа полились размороженные сопли, изо рта, во время моих усилий заставить его пить горячий чай, выливались слюни.

Но ведь все мы далеко не всегда имеем «товарный» вид. Часа два я пыталась привести его в чувство: хлопала по щекам, растирала ему ледяные руки, вновь и вновь вливала в рот теплый чай. Одно время он даже немного ожил и зашевелился, но глаз не открывал, а когда согрелся у батареи – мирно засопел.

Определив по внешним признакам, что уже жить будет, я в первом часу ночи ушла домой.

Утром, чуть забрезжил рассвет, я поскакала вниз, к черному ходу. На коврике уже никого не было.

Позвонила соседке, она сообщила, что узнала его – молодой человек жил в нашем доме. Оказалось, что в тот день у его отца случился инсульт и сын отвозил его в больницу. Мать молодого человека оставалась дома, она только недавно оправилась после инфаркта. Кто напоил, вроде как непьющего молодого человека, осталось неизвестным.

Только по истечении двух с половиной лет, случайно, в лифте, которым я обычно не пользуюсь, так как живу на втором этаже, я встретила двух пожилых людей и одного, когда-то найденного мной на морозе, молодого человека. Судя по лицам этих симпатичных людей – семья была дружной и любящей.

Взглянув на них, я не смогла сдержать улыбки, и тут же вернула своему лицу обычное выражение, заметив легкое удивление в глазах пожилой женщины.

Господи, – подумала я, – может и не даром я так мучаюсь в этом ледяном доме, ведь в тот вечер мы с Васей сохранили жизнь одному и продлили ее еще двум людям.

Самая здоровая нация в мире – японцы, в их стране царит культ здоровья. Алкоголики в Японии – большая редкость, поэтому к сильно выпившим соотечественникам японцы относятся с большим уважением и даже с нежностью, – а как же иначе, ведь этот человек, пьющий сверх меры, постоянно рискует собственным здоровьем!

Бомжить Европу

Что бы вы сказали обо мне, если бы узнали, что я с возрастом растеряла всех своих друзей, не поддерживаю отношений с родственниками, и со мной не общаются мои дети? А в довершение ко всему, днями напролет рассказывала бы вам, доброй душе, о том, какие все они сволочи.

Ситуация знакомая? Что она вам напоминает?

Понятное дело, у каждого своя правда. Одной правды, увы, не бывает.

Помните очень старую притчу, когда люди снаряжают ходока на поиски Правды?

И когда в конце долгого трудного пути он наконец достигает пещеры, где прячется ото всех Правда, то встречает жуткую страшную старуху. Странник, в ужасе от увиденного, спрашивает старуху: «Что я скажу людям?». А старуха отвечает: «А ты соври».

Так вот, бороться за свою Правду, возможно, хорошо, только методы борьбы бывают разные.

Предлагаю психо – химическую атаку.

Вы знаете, сколько в России бомжей? – Конечно нет, так как сама Россия об этом не знает. Но приблизительная цифра в интернете есть: «4 млн бомжей, 3 млн нищих, 5 млн беспризорных детей, 4,5 млн проституток, а значит, 11,3% населения страны – это социальное дно».

В начале перестройки, будучи командирована в Москву, я припозднилась и еле успела на последнюю электричку метро. Электричка была почти пустой, ехать было до конечной станции, и я задремала.

Из дрема меня буквально вырвала страшная вонь, ударившая по моей очень чуткой системе обоняния.

То, что я увидела, открыв глаза, запомнила на всю жизнь. Потому что это была не массовка, и не кадры средневекового фильма, а реальность России начала девяностых: толпы нищих, грязных, вонючих, хромых, синюшных бомжей ввалились со своим скарбом в открытые двери всех вагонов последней электрички.

Это было лицо России тех лет на фоне бесконечных конкурсов красоты.

Не думаю, что положение с бомжами изменилось.

Так вот, предлагаю их помыть, кого надо побрить, приодеть, выдать заграничные паспорта и отправить в Европу, в один конец.

Во-первых, это благородный поступок, так как там они дольше проживут, да и подают там охотнее и в валюте, во-вторых, там условия бомжевания лучше. И, наконец, очень интересный эксперимент – так ли виновато наше общество в их плачевном положении? Думаю, многие бы поднялись. Это было бы получше идеи Марка Твена с его банковским билетом в миллион фунтов стерлингов.

При этом, я имею ввиду настоящих бомжей, а не тех, ряженых, что еще недавно просили милостыню в метро, – сами не бедствовали, содержа за границей своего барона, который, в свою очередь, подносил кое-кому блюдечко с золотой каемочкой, оплачивая точки сбора поборов.

Ну, а кто не поднимется, тот вновь очень быстро опустится. И в этом наша польза, – пусть Европа нюхает, а то пропахли там все дезодорантами и не знают настоящего, выдержанного запаха плоти!

Не все же и не всех же нам самим нюхать!

Маринованные огурчики

Моя тетка Шурочка – замечательный человек, только шибко принципиальная – любит рубить в лицо правду-матку. Поэтому с ближайшими родственниками отношения у нее не просто натянутые, а убитые и похороненные. Но ко мне и моей маме ее любовь неизменна – ведь мы не кровная родня.

Я появляюсь у Шурочки раз в пять лет, вместе с мамой. Тетка за несколько ночей успевает обновить мой гардероб, а шьет она увлеченно, вдохновенно и страстно. Возможно, я любимая ее модель, но, сознавая свое творческое несовершенство, тетка любит повторять:

– А голой тебе лучше!

Однажды Шурочка, посетив своих дальних родственников, возвращалась домой. Обратного билета у нее не было, ведь никогда не знаешь заранее – как быстро надоест тебе родственное окружение.

На вокзале в кассу стояла шумная очередь, народ спешил купить билеты на проходящий поезд, а тут еще какая-то наглая тетка с рюкзаком за плечами и пластиковым ведерком, прикрытым марлей, опоясанной яркой красной лентой, нагло влезла без очереди. Шурочка попыталась вытолкнуть нахалку из очереди, но, больно ударившись своим достоинством о металлический крючок от ручки ведра, еще больше обозлилась, набычилась, собралась с силами, и все же не смогла справиться с нахалкой, так как перевес массы тела был не на ее стороне.

Нахалка же, купив без очереди билет на поезд, проходя мимо тетки, оставила еще один неизгладимый след на ее бедре, специально раскачав ведро. Женщины обменялись напоследок энергетически емкими выражениями.

До поезда оставалось мало времени, и надежда Шурочки приобрести билет таяла уже с каждым движением секундной стрелки.

И все же, жизнь расцвечена не только тусклыми красками, Шурочке досталось боковое место в плацкартном вагоне. Она повеселела и ринулась догонять поезд, уже обозначивший свое отправление.

Вскочив в вагон и протиснувшись к своему боковому месту, Шурочка обнаружила за приставным столиком уютно устроившуюся, улыбающуюся ей женщину в пестром халатике. За приятной увлеченной беседой выяснилось, что выходят они на одной станции, но соседка последует дальше, а пересадка на другой поезд у нее только утром следующего дня. Короче – ночевать соседке негде.

За душевной беседой время в пути пролетело мгновенно. Моя доброжелательная тетка тут же предложила соседке переночевать у нее. Женщина на минутку удивилась столь щедрому предложению попутчицы, но тут же радостно согласилась.

Когда прибыли домой, тетка накрыла стол и пригласила попутчицу отужинать.

– Господи, а огурчики! – спохватилась попутчица.

Мгновенно оказавшись в прихожей, она вытащила из большого льняного пакета то самое пластиковое ведро, оставившее яркие отметины на бедрах Шурочки.

Шурочка, открыв от изумления рот, уставилась на ведро, затем перевела взгляд на попутчицу, и, близоруко прищурившись, узнала, наконец, в своей скороспелой приятельнице ту самую тетку, с которой дралась на вокзале.

На лице Шурочки отразилась целая палитра чувств, кадры случившегося вновь пробежали перед глазами – зрачки ее то сужались, то расширялись вновь.

Попутчица тут же все поняла и страшно переругалась – ведь ей предстояло остаться на ночь на улице чужого города.

Но присущее тетке чувство юмора победило ярость: обе рассмеялись, одна – над своей слепотой, другая, с осторожностью, над ситуацией, затем выпили мировую.

Рано утром нахалка, на всякий случай, исчезла по-английски, не прощаясь.

На кухне она оставила, в знак благодарности, тарелку с огурцами.

P. S.

И тетка и мама исчерпали свой жизненный путь почти одновременно. Тетка ушла на пол года раньше, я решила поберечь уже не встающую с постели маму и не сообщила ей о смерти тетки. Правдолюбка – Шурочка была не согласна со мной, но, из-за физического отсутствия в этом мире, не могла сказать об этом, глядя прямо в глаза, поэтому явилась к маме во сне и заявила:

– Женя! Я же умерла! А ты даже не знаешь!

Дела собачьи

Во время самоизоляции, связанной с пандемией, я выходила на прогулку ранним утром, парки были закрыты и я гуляла во дворах, позже – вдоль парка Сосновка, и уже при ослаблении режима самоизоляции – в самой Сосновке. Наблюдала за поведением людей, их домашних животных, и птиц.

Каждый день я приносила что-то новенькое из увиденных мной мелочей. Вот этими маленькими мелочами, из которых и состоит наша жизнь, я хочу с вами поделиться.

Из жизни музыкантов

Около своей машины валяется пьяноватый, с виду вполне приличный молодой человек, довольно субтильного телосложения, с театральной бабочкой на шее.

Над ним возвышается крупная, не шуточно беременная жена,которая, медленно произнося слова унылым однотонным голосом, выговаривает ему:

– Ты встанешь, нет? Что ты здесь исполняешь?

Дела собачьи

Идут по проселочной дорожке двое крупных мужчин и увлеченно общаются. Впереди них бежит маленькая шустрая собачка, ее пасть приоткрыта, словно в улыбке, обнажив красный язычок.

Сучка не пропускает ни одного пробегающего мимо кабеля, заглядывая ему под хвост.

Ее хозяин, недовольный легкомысленным поведением своей воспитанницы, вынужденно прерывая беседу с приятелем, обращается к собачке:

– Матильда, это что за дела?!

Из жизни лысух: задать трепку!

Не могу оторвать взгляда от завораживающего вида черных уток с белым клювом и белым пятном на лбу, в народе их называют водяными курицами.

Плывет такая лысуха, и чуть дальше, справа от нее, другая, скорее всего – это семейная пара.

В их состоянии ощущается некая напряженность, волнение передается и мне.

– Чии, – произносит утка.

– Чи, – отвечает ей селезень,

– Чии, – утка,

– Чи, – селезень.

Остановились, прислушались, утка развернулась в обратную сторону, за ней – селезень.

Издалека показалась третья утка, видимо, взрослый утенок.

– Чии, чии, чии, – обрадовался, увидев родителей, и ускорил движение в их сторону утенок.

Ему навстречу устремилась семейная пара.

Подплыв первой к утенку, утка больно клюнула своего взрослого птенца в загривок, чтобы было неповадно теряться.

И уже в полном составе семейство лысух поплыло дальше.

Со мной в детстве тоже такое случалось.

Знаете, мне как-то не хочется больше есть утятины.

Строгая хозяйка

Едет девушка на велосипеде, впереди бежит ее собачка: беленькая, кудрявенькая, черные глазки, как пуговки на белой шкурке.

На перекрестке собачка замешкалась, хозяйка кричит ей вдогонку:

– Налево!

Собачка медлит и рассеянно озирается на хозяйку.

– Ты что, не понимаешь, что такое налево? – в голосе хозяйки слышна угроза.

Собачка вздрагивает своим крохотным тельцем и тут же поворачивает налево.

Утки не клюют с рук

Подхожу к озеру, мое внимание привлекает стоящая на коленях у самого озера бабка, на берегу и у воды собрались утки, бабка замерла с протянутой к ним рукой, в которой зажат большой кусок булки. Бабка смотрит на уток, утки – на бабку, и там и там – недопонимание.

– Утки – не голуби, они не клюют с рук, вы кидайте им булку маленькими кусочками: да помельче, помельче, – обращаюсь я к ней.

На улице не лето, всего-то пару градусов тепла, и меня больше удивило не то, что бабка предлагала уткам полбатона, а то, что она в такой холод преспокойно стоит на коленях на подмороженной земле, а меня, укутанную, знобит.

Масочный режим

Захожу в аптеку, в очереди впереди меня стоят трое, все в масках, входят два парня, один становится за мной, он держит маску у лица, прямо как на венецианских карнавалах, не одевая, а то прикладывая, то отводит от лица. У его приятеля маски нет, похоже, что они нашли маску на улице, и совсем близко к лицу подносить ее опасно. К тому же от парня невыносимо, до тошноты, несет луком. А у меня слишком чувствительный к запахам нос, да и желудок реагирует на неприятные запахи, не спрашивая даже моего разрешения.

– Пожалуйста, если это возможно, оденьте маску, – обращаюсь очень вежливо я к молодому человеку. – Ну, невозможно несет от вас луком, а у меня и так язва!

– Это не лук, это посвежее, – отвечает тоже чрезвычайно вежливый молодой человек, как бы прикрывая рот маской.

Спортсмен

В Сосновке золотопад – все дорожки усеяны желтыми листьями.

С каждым дуновением ветерка, все новые листья, рисуя радостную картину увядания, высоко взлетают над деревьями, отрываясь от почерневших веток, долго кружат в воздухе, ловя тонкие лучики осеннего солнца, подвешенного над самими кронами деревьев.

Я всегда завидовала природе: ее золоту увядания, красоте ее серебренного зимнего наряда, ее сладкому пробуждению весной, и ее вечной цикличности.

На скамейке сидит старый мужчина, он в спортивном костюме, голова его чуть склонилась к груди и он мирно дышит. Ему снится, как он молодой и полный сил наяривает по дорожкам парка Сосновка. А рядом со скамейкой стоит его верный конь – велосипед. Оба отдыхают от молодости.

Из жизни чувствительной дамы

Женские печали

Наталье Николаевне уже пятьдесят пять. Юбилей свой она встретила очень тяжело, ну, как болезнь, или даже еще хуже: болезнь пройдет, а помолодеть не получится. И все же, прошла неделя, другая, и руководство милостиво согласилось, чтоб она еще годика три так же, за троих, поработала. Ведь ее сотрудница – дама разведенная, с утра до вечера торчит на сайте знакомств, или любуется своим фото на мониторе и приговаривает: «Ну, нет никаких недостатков, нельзя же быть такой идеальной!», а сосед за стенкой пол рабочего дня не может слезть с порно сайта, тоже понять можно – жена его бросила. Вот бы их объединить, может, и время для работы нашлось бы.

Но Наталье Николаевне некогда заниматься сватовством, ей даже как следует некогда задуматься о своем возрасте. Так, иногда, как обухом по голове, – пятьдесят пять! И, стремглав, к зеркалу – а в нем отражение – максимум тридцатисемилетней женщины, симпатичной, с изюминкой.

Именно так она себя видела и так же чувствовала и воспринимала. Вот только коллеги по работе нет – нет, да и напомнят, что не девочка, потому как нельзя на столько отрываться от жизни. А кто еще приведет в чувство, ведь дома у Натальи Николаевны никого нет.

Да еще в транспорте порой кто-нибудь додумается место уступить. Тут уж совсем плохо сделается Наталье Николаевне.

Дамы, запомните на всю свою короткую молодость! – хочется громко крикнуть в транспорте Наталье Николаевне. – Никогда не уступайте место женщине, если она еще в состоянии за себя саму постоять. Это почетная привилегия только мужчин всех возрастов, правда, они редко ею пользуются.

Так, недавно, по дороге на работу, вышла Наталья Николаевна из метро, дождь накрапывал, заскочила в маршрутное такси.

– Наталья Николаевна, здравствуйте, садитесь, пожалуйста! – донеслось до нее из дальнего угла маршрутки. Громкий голос принадлежал сотруднице, которая, вскочив с места, подзывала ее к себе, энергично размахивая рукой.

– Нет, нет! – запротестовала Наталья Николаевна, быстро пробираясь к ней и переходя на шепот. – Это вы себя плохо чувствуете, я – то здорова, постою.

Молодая сотрудница, гладкая, крепко взбитая, мать двоих маленьких детей, вышла наконец на работу, закрыв бюллетень, который открывала часто и, как подозревала Наталья Николаевна, порой без всякого на то повода.

Короче, одна – вскакивает, другая – пытается ее усадить. А сотрудница роста маленького, размера большого, к тому же и не совсем уж, если честно, молоденькая – тридцати восьми лет, да и по ощущением Натальи Николаевны – ровесница. Наталья Николаевна же высокая и худая. Спор продолжался, пока машина не тронулась с места. Слава богу, сотрудница осталась сидеть, а Наталья Николаевна – стоять.

Ну, а метро – вообще фактор риска номер один: войдешь в метро в хорошем настроении, а выйдешь…, да чего там размусоливать – хорошо, если вообще выйдешь.

Вот недавно, входит Наталья Николаевна в переполненный вагон метро, видит странную картину: напротив, чуть правее входа, место свободное, и даже больше – на него никто не претендует. Протискивается Наталья Николаевна, садится.

– Девушка хотела сесть, а я ей говорю, чтоб не садилась, вон, говорю – бабушка идет, – обращается к Наталье Николаевне рядом сидящая пожилая женщина, такая серенькая, без определенных примет.

Наталья Николаевна смотрит вопросительно вокруг, на соседку, но нигде старушки не видит.

– Где бабушка? – спрашивает она соседку.

– Вот и молодые люди мне говорят, – а где бабушка?

И тут Наталья Николаевна начинает понимать, что соседка имеет ввиду ее. А надо сказать, что выглядела Наталья Николаевна в это время очень даже не плохо. Она вернулась из заграничной поездки, на ней было одето новое сиреневое пальто, которое выгодно подчеркивало ее нежный средиземноморский загар. Удар пришелся под дых, и в прямом, и в переносном смысле. Наталья Николаевна ощутила такую резкую боль под грудиной, что даже согнулась.

– Это я, что ли, бабушка? – прохрипела она.

– Ну да, – подтвердила соседка,– не девушка же.

– Женщина, вы нормальная? – не могла отдышаться Наталья Николаевна.

– Даже я уже бабушка – обиделась соседка, которая, в собственных глазах, была значительно моложе Натальи Николаевны.

– Да будьте вы хоть трижды дедушкой! Вам – то какая я бабушка?

Соседка обидчиво поджала губки.

А Наталья Николаевна все хватала и хватала ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание.

А в другой раз бывает, что плохо себя чувствует Наталья Николаевна. Стоит она в метро и думает:

– Ну вот, ни одна зараза не встанет, хоть сдохни!

Фирма 007

«Конец – мужская часть тела,

от которой веет могильным холодом»

Новейший словарь запрещенных слов ЛОФ

У Натальи Николаевны на работе появился новый технический директор. Старый уволился по собственному желанию – проворовался, и как раз под Новый год.

На Новогодние каникулы весь отдел кадров срочно был вызван на работу чтобы уволить группу товарищей. Так как один технический директор не мог провороваться, с ним уволили еще троих. Они создали фирму "007", видно рассчитывали, что так же удачно, без провалов, будут работать, как общеизвестный прославленный "агент 007".

Но совмещения работ на предприятии и в фирме не получилось, так как работали и там и там исключительно сотрудники одного предприятия, а деньги перечислялись в фирму. Нет, фирма под руководством бывшего начальника предприятия до сих пор существует, и, что особенно интересно, якобы выполняет заказы предприятия, в котором работает Наталья Николаевна. Так что никто без работы на самом деле не остался. Но технический директор подвел своих подчиненных, а его, соответственно, подвели к увольнению, закрыв амбразуру. Короче, после каникул всех ждал неприятный сюрприз.

Сюрприз звали Александром Николаевичем. Он был утвержден головной конторой и прибыл с мест отдаленных – морозов и лагерей. Сотрудники заглянули в портал "Наши новые лица" и нашли в нем лицо нового начальника. Его лицо не предвещало ничего хорошего. Впрочем, лицо – то, как лицо, но биография… В связи с наличием только скудной информации о новом руководстве, пошли слухи: что его университеты начались со школы милиции, отец его работал в охране лагерей, что с ним надо быть очень осторожным в высказываниях, так как он придает большое значение словам, хотя сам за собственными словами не следит и за них не отвечает. Так в предприятии появился словарь запрещенных слов.

Первые слова, которые в него вошли: конец (по мнению нового руководства – от него веяло могильным холодом), закрыть объект (видимо из-за ассоциации с местами столь отдаленными), впрочем, словарь каждый день пополнялся.

Наиболее ретивые сотрудники, рискуя собственным благополучием, а скорее всего уже на него не надеясь, упорно дозванивались до места бывшей работы нового технического директора, но создавалось впечатление, что предприятие не пережило ухода бывшего руководства.

А когда дозвонились, легче не стало.

– САМОДУР! Мы уже месяц празднуем, что освободились от него! – весело прокричали на том конце линии связи.

Собрал новый технический директор начальников отделов, поинтересовался положением дел.

– Проблемы у нас,…, – пожаловался один из начальников отделов.

Тут технический директор грозно так повел бровью в его сторону.

– Прошу всех учесть, что у нас не может быть проблем, у нас только нерешенные вопросы, а если вы не согласны со мной, то мы с ВАМИ НЕ СРАБОТАЕМСЯ!

Дальше сводки поступали, как с фронтов.

А тут и воочию довелось Наталье Николаевне лицезреть новое руководство.

Сидит Наталья Николаевна за компьютером, письма пишет на производственные темы, в это время ее сотрудница, как всегда пребывая в поиске достойного дуга на платном сайте знакомств (вскоре на предприятие прийдет крупный счет за неоказанные услуги – жених-то так и не был найден).

Заходят в их кабинет два начальника других отделов Управления и новый технический директор – идет обход служебных помещений, а заодно знакомят новое руководство с сотрудниками.

– Это – наш старейший сотрудник, – говорит начальник отдела, показывая рукой в сторону Натальи Николаевны, видно демонстрируя первого кандидата на вылет при сокращении штатов.

От слова "старейший" у Натальи Николаевны горбится спина, и она буквально ощущает, как у нее на лице пробиваются седые усы и борода.

– Она консультирует эту, а эта – помоложе, – рука начальника отдела, очертив в воздухе полукруг, останавливается в направлении Ирины Петровны.

Таким образом начальник отдела закончил представление подчиненных сотрудниц.

Ирина Петровна, которой недавно исполнилось тридцать девять лет, а ощущала она себя совсем еще молоденькой девчонкой, любила часами любоваться своими фотографиями на мониторе, выискивая недостатки в собственной внешности и, не находя их, восклицала:

– Нет, все идеально!

Стаж работы у Ирины Николаевны на этом предприятии был еще небольшой – года два.

Новый технический директор внимательно оглядел помещение.

– Какие проблемы? – обратился он к Наталье Николаевне, как к "старейшей", с вопросом на засыпку.

– У нас? – нарочито удивилась Наталья Николаевна. – У нас проблем нет!

– У нас только нерешенные вопросы, – подобострастно, чуть склонившись в сторону грозного руководства, дополнил радостный начальник отдела.

На лице нового технического директора заиграла довольная полуулыбка.

Два знака внимания в пандемию

Наталье Николаевне уже за шестьдесят, женщина она одинокая, поэтому радостей в ее жизни не так много. После того, как она из чисто принципиальных отношений ушла с работы, друзей и приятелей у нее значительно поубавилось. Первое время кто-нибудь из ее бывших коллег еще звонил, поздравлял с праздниками, короче – не забывал, объясняя это простой фразой:

– Да, вас забудешь!

Но время меняет приоритеты, и те, кто помнили, постепенно отчалили к другим берегам, более привлекательным и перспективным.

Редко, но все-таки звонил брат.

– Что делаешь? – как бы интересовался он после трех месяцев молчания.

– Ничего не делаю, – отвечала обиженно Наталья Николаевна, – а что у тебя нового?

– С прошлого нашего разговора ничего не изменилось, работаю!

На этом разговор заканчивался.

Нельзя сказать, что ее городской и мобильный телефоны пребывали в энергосберегающем режиме «сна», звонки раздавались почти каждый час, но исключительно от аферистов.

– Это Наталья Николаевна? Звонят из Сбербанка: это вы только что перевели пятнадцать тысяч гражданину Петрову Виктору Степановичу? Если нет, то мы можем в течение пяти минут еще отменить транзакцию. Сколько у вас карт?

– Ну да, и их номера, и коды доступа? Так откуда, говорите, вы звоните? – переспрашивала Наталья Николаевна, – Если со Сбербанка, то вы попали в прокуратуру, соскучились по зоне?

На том конце абонент замолкал, и были слышны только голоса других многочисленных телефонисток колл-центра. Лохотрон был поставлен на широкую ногу.

Или:

– Это улица Смирнова, дом тридцать семь, квартира семнадцать, а вы – Наталья Николаевна? Вы в курсе, что вчера вечером во дворе вашего дома рухнуло пластиковое окно, погиб мужчина? Мы должны осмотреть состояние ваших окон, будьте дома, через час подъедем.

– Три дня назад то же, якобы погиб мужчина, послушайте, женщина, у вас что, там все мужененавистницы?

А из косметических, ортопедических, кардиологических, стоматологических, и других клиник, с предложением бесплатного лечения, звонили исключительно мужчины с бархатными, убаюкивающими бдительность голосами.

– Это Наталья Николаевна? Голубушка, что же вы просрочили номерок, выписанный вам на бесплатное лечение по ОМС в нашем кардиологическом центре? Вам что, не звонили из вашей поликлиники?

– Впервые слышу.

– Ну, восстановить вам бесплатный номерок я вряд ли смогу, но попробую для вас хоть что-то сделать.

– Странно, что звонят из клиники уже после назначенного времени посещения, а не до него, кроме того, в нашей стране есть только два бесплатных доктора, но они принимают на двух каналах центрального телевидения

А чтоб кто-то оказал знаки внимания, да еще два за один день, такого с Натальей Николаевной давно не случалось.

Но, тем не менее, вчера, когда Наталья Николаевна лежала на полянке в парке, вдыхая аромат пахучего многотравья, и повторно читала давно разыскиваемую и, наконец, приобретенную на сайте «Букинист» любимую книгу писателя Сириуса-Гиры, мимо с визгом промчались два пса, совершенно обезумевших от радости движения, летнего тепла, яркого июньского солнца, и дурманящих ароматов клевера. Отвлекшись от книги, Наталья Николаевна уловила устремленный на нее, полный восхищения, взгляд больших карих глаз, бежавшего вторым, пса.

А когда псы в своей вакханалии устремились по второму кругу, влюбленный в Наталью Николаевну с первого взгляда пес, резко изменив траекторию движения, и подскочив к ней, лежавшей животом на траве, смачно облобызал ее лицо.

Наталья Николаевна, полностью погруженная в чтение, взвизгнула от неожиданности точно так же, как ранее визжали псы, но это не был визг восторга.

– Вообще-то, прежде чем лезть целоваться, необходимо представиться, – назидательно выговаривала Наталья Николаевна псу.

Но ведь у собак все не так, как у людей: они любят не за красоту и молодость, и не кусают тех, кто их кормит.

Позже хозяйка влюбленного кавалера представила его под именем Ники.

Но в тот наполненный событиями день был и второй знак внимания.

Когда Наталья Николаевна шла по узкой тропинке лесопарка, она увидела впереди, на приличном расстоянии от нее, мужчину с голым торсом, который тут же исчез: то ли свернул влево на тропинку, то ли обходил выступающие наружу корни деревьев.

Наталья Николаевна была не робкого десятка, но женщина осторожная, бдительная, с наступлением весны каждый день гуляющая по лесопарку, иногда в полнейшем одиночестве, рискуя нарваться на неприятности, но пока – Бог миловал. Она была очень наблюдательная и все происходящее вокруг себя тут же просекала.

В этот день людей было в лесопарке много: и за деревьями, и у водоемов, и на кочках, так что она пребывала в состоянии расслабленном. Но, поравнявшись с местом, где, ориентировочно, исчез мужчина, она правым глазом, не поворачивая головы, все-таки его узрела, совсем не в подобающем виде, а точнее: со спущенными штанами. Штанов, собственно говоря, она как раз и не заметила, только экстаз.

Видно, он издали принял стройненькую, моложавую Наталью Николаевну за девушку, приготовился, и возбудился.

Навстречу Наталье Николаевне медленно шла совсем уж старушка, Наталья Николаевна приостановилась.

– Там, подальше, слева, эксгибиционист, но он не опасен, – предупредила, на всякий случай, она старушку, чтоб та не испугалась.

– А это как? – не поняла старушка.

– А это так, – показала ей Наталья Николаевна, опустив трясущуюся руку ниже пояса.

Старушка, вроде, поняла, на секунду призадумалась, анализируя, сколь велика для нее опасность, и смело пошла дальше.

День был прожит не зря: шутка ли, целых два знака внимания.

Вот так глянешь в окно, а это твой муж

Жила я тогда в Ленинграде в коммунальной квартире. И считала это удивительным везением. Еще бы, жить в городе – мечте и иметь свою собственную комнату, к тому же – в самом центре, чем не счастье. Одно название зданий, улиц, мостов, по которым утром мчишься на работу, а вечером, медленно, созерцая красоты, возвращаешься с работы, ласкает слух: здание легендарной «Макаровки», мост Александра Невского, Старо-Невский проспект, Невский проспект, улица Герцена. Не дорога – наслаждение.

Утром ухожу на работу, а поздно вечером или ночью прихожу домой спать. Естественно, ничего не готовлю. Да и готовить на кухне, где установлен мусоропровод и бегают полчища тараканов, ни боже мой! Что куплю, то и ем утром – вечером, и так несколько дней, пока не закончатся продукты. До перестройки ассортимент в магазинах был скудный, тем не менее продукты продавали минимум по полкило. Такие тетки стояли у прилавков, что только самый смелый отважился бы попросить сто или двести граммов. Колбасу народ покупал палками, сосиски, сливочное масло, треску – килограммами. И никакие доводы, типа: «Я одна, и не ем так много», – не срабатывали, а пышная продавщица с белоснежным нимбом в гидроперитовых волосах вмиг переставала тебя видеть и тут же звучал ее зычный голос: «Следующий!».

Как-то повезло, купила рыбу горячего копчения, громадную, вкуснющую. Угостила соседку Минку со всем ее семейством: мужем и двумя маленькими детьми. Расстройство желудка началось уже вечером, на следующий день продолжилось. При моем весе и три дня диареи – катастрофа.

На третий день на работе тоненькие мои ножки подкосились, и неустойчивое сознание покинуло мое хрупкое тело. Сердобольное руководство выпроводило меня в поликлинику. Поликлиника у нас была ведомственная. Приняли меня там, естественно, как свою, и выписали направление в прославленные «Боткинские бараки», и как я ни сопротивлялась, уговорили. Обещали, что никто меня в больницу не положит, просто надо сходить на консультацию. Я, наивная, согласилась.

Названное именем прославленного врача-терапевта С. П. Боткина медицинское учреждение находилось не так далеко от моего дома: через мост и чуть вправо. В приемном отделении не поняли: о какой консультации я говорю, но давление померили. К слову, давление у меня всю жизнь низкое, а при таких обстоятельствах, видимо, приблизилось к черте, когда о человеке говорят, что он был, а я еще и разговариваю. Молодой врач, глянув на тонометр, почесал себе лоб и вновь принялся мерить давление.

– Сколько? – поинтересовалась я.

– Мало.

– У меня всегда низкое.

– Придется лечь в больницу, на день-два, посмотрим, – не совсем уверенно сказал он.

– Не хочу, – еле слышно пролепетала я, совсем ослабев от огорчения.

Определили меня в палату на четвертом этаже, поднялась я на лифте. Палата оказалась трехместной. Огляделась: две девушки полулежа читали книжки. Потолок высоченный, окно громадное, начало весны, солнце шпарит, а я … , а собственно, что я тут делаю?

– Располагайтесь, – кивнула кудрявой белокурой головкой одна из девушек в сторону свободной койки. – Двадцать дней не простоите.

– Какие двадцать? – подскочила я. – Дня на два, максимум!

– Здесь двадцать один, двадцать два дня – минимальный срок. Чтобы выписали, должно быть два хороших анализа, каждый – через десять дней.

Я кинулась обратно к лифту, даже не попрощавшись.

Лифты на спуск не работали! Клиника-то инфекционная: всех впускают, никого не выпускают. Все, каюк! Апрель месяц, отчетный период, приехали! Да меня на работе … , смертную казнь тогда еще не отменили.

От ужаса предстоящего длительного заточения давление у меня подскочило до нормы: чувствую, что здорова, но демоны перекрыли все пути к отступлению. Как загнанный в ловушку зверь я заметалась по палате.

Лечащий врач отнеслась ко мне с безразличием, явно считая симулянткой, но на мои просьбы о выписке не отреагировала, как потом поняла – из-за презрения ко мне.

Отлежать двадцать дней в больнице, будучи молодой и здоровой, когда на улице господствует весна, это пытка. Мне катастрофически не хватало движения и свободы. Каждое утро я начинала день с генеральной уборки палаты, так как уборщица к нам захаживала только за мусором. После помывки пола делала гимнастику, затем принимала солнечные ванны: открывала огромное двустворчатое окно, и, полулежа на подоконнике, загорала. Довольно близко от нашего здания находился другой корпус больницы. И медсестры из соседнего здания, наблюдая за мной, млеющей под весенним солнышком на подоконнике в чем мать родила, звонили нашим дежурным. Дежурные, совсем молоденькие девчонки, младше меня лет на десять, бежали согнать меня с подоконника: было стыдно, но ведь весенняя тоска – хоть вой.

– Выпишите! – настаивала я.

– Выпишем, но без больничного листа.

Пришлось менять дислокацию: я придвинула к окну кровать: на ней меня, загорающую, с окон соседнего дома, видно не было.

Соседки по палате, не в пример мне, были милыми и законопослушными. Кудрявую блондинку я приучила делать со мной зарядку. Ее мать, санитарный врач, так закормила свою дочку лекарствами от жизни, что полностью нарушила флору ее кишечника. Теперь здоровье девочки пытались восстановить врачи «Боткинских бараков». Меня же лечили только фуразолидоном – противомикробными маленькими желтенькие таблетками, от которых постоянно мутило, стоили они в аптеке тогда три копейки. Но основным лечением была диета. Ради соблюдения диеты, собственно, меня и держали в больнице.

Но, несмотря на все усилия больничного пищеблока заморить нас голодом, мы не сдавались. На жидком пюре и котлетах из булки двадцать два дня не протянешь, даже если лечь и уговорить себя, что ты безтелесена.

Повторю, что наше, женское, отделение располагалось на четвертом этаже, высота потолков в этих сталинских постройках – метров пять с половиной. Передачи были запрещены. Но ведь народ – то у нас сообразительный, иначе пропадешь. Каждого вновь поступившего в палату ждал приятный сюрприз – очень длинная, толстая веревка с корзинкой, которую опускали в окно с четвертого этажа для запрещенных передач.

Соседка Минка пришла меня навещать уже на следующий день. Стояла внизу, под окном, и очень громко нецензурно ругалась.

– Ты что, совсем … , ну, понос, он был у нас всех, большое тебе за это спасибо. Каждый п… получил от меня по таблетке, и все, забыли. А ты собралась о нем думать двадцать дней?

Минка принесла мне маленький телевизор, чай, кофе, сахар, пряники, сушки.

Я быстро адаптировалась и уже не скучала.

Каждое утро, только проснувшись, кудрявая блондинка с васильковыми глазами, потягиваясь, подходила к окну и грустно взирала на прогуливающихся под окнами мужчин. Мужчинам, надо сказать, всегда и везде поблажки! Их палаты находились на первом этаже, и они спокойно, перелезая через окно, гуляли по парку. Их, гуляющими, как и меня, загорающей, конечно, видели медсестры из окон соседнего корпуса больницы, но ничего не предпринимали. Так вот, именно к этим небритым мужчинам, в стоптанных потрепанных тапках, каждое утро были обращены слова кудрявой куклы. Построение фраз слегка менялось, но смысл оставался тем же.

– Вот так выйдешь замуж, пройдет лет десять, пятнадцать, глянешь в окно, а этот, в вылинявшей майке и тренингах с пузырями на коленях, – твой муж. Уууужас!

Я полностью отлежала свой срок. Бактерии у меня все-таки нашли – сальмонеллы. Чтоб не рисковать, второй анализ я сдала чужой – заведомо хороший.

На работу я вернулась отдохнувшей, загоревшей, выглядела лучше, чем после отпуска. Диета для хорошего цвета лица – первое дело. Замученная непосильным трудом за двоих, начальница взирала на меня с ненавистью. А что завидовать, всего и делов – то: сходи в магазин, купи рыбу с сальмонеллой.

Возможна встреча с дельфинами

Я устала от этого праздника жизни! Устала вставать до шести часов утра, когда воздух у моря слишком свеж, само море еще не проснулось и не приобрело тот, завораживающий бирюзовый цвет, что так манит нас, обещая блаженство.

В шесть утра небо еще серое, море холодное и солнце только готовится царственно выплыть на набережную. Я расстилаю не просохшую за ночь подстилку на давно остывшие камни и мысленно готовлю свое бренное тело к погружению в море. «Там тепло, там нежный шелк водной субстанции, там отдохновение для души и тела, – уговариваю я себя и, быстро передвигаясь одним касанием пальцев холодных камней, достигаю воды.

У входа в море крупные камни, их я миную не дыша, без прикосновений, и, как можно мягче, без брызг, ложусь на водную гладь и плыву, плыву, энергично выбрасывая вперед руки.

Прошло не менее десяти дней, пока мои ноги, наконец, научились ходить по камням. Но я устала от такого скопления народа, согнанного сюда, на этот морской берег, неутомимой жаждой получить заслуженный кусок тяжелого отдыха.

– Поперло! – кричит зычным голосом торговец трубочками, лавируя между разбросанными на его пути телами.

– Кому еще горячий чебурек!? – вторит ему следующий продавец.

– Покупайте раков, варим живыми! – раздается голос поблизости, и перед моими глазами появляются красные раки с выпученными глазами, пытающиеся выползти из котелка.

– Смотри, – говорит дед своему крохотному внуку и бросает в воду камень.

Малыш не смотрит в его сторону, и дед повторяет вновь и вновь свой фокус.

Наконец кроха увидел, оценил урок деда, и сам стал бросать в воду камни, выбирая поувесистее, прямо карапуз-тяжеловес.

– Что ты делаешь, – возмущается дед. – Перестань бросать камни, там же люди!

Поздно, малыш его вновь не слышит.

Берег буквально усеян орущими, неутомимыми камнебросателями и камнедолбателями, нежно именуемыми детьми. Их родители весь день у моря пьют пиво, едят раков, погрузившись в слабоалкогольную нирвану, не видя и не слыша своих чад.

Бах, бах, бах …, – такое впечатление, что над ухом стройка.

А солнце тем временем припекает, набирается сил и жарит уже по-настоящему.

– Я устал от солнца, – говорит мужчина своей жене, потеющей рядом.

Я тоже устала от солнца, моя почерневшая кожа устала от солнца. Мое лицо потемнело и постарело, покрылось морщинами.

Ничего, – успокаиваю я себя, – этот день пройдет, и останется совсем немного, куда денешься, надо выстоять, вернусь домой, схожу к косметологу.

А репродуктор орет: «Потерялся мальчик, белый верх, темный низ».

Через какое-то время звучит дополнение: «Потерявшегося мальчика звать Кешей».

Минут через пять вновь ожил репродуктор: «Мальчик Кеша нашелся, всем спасибо за участие».

И вновь: «Плавайте с нами, возможна встреча с дельфинами».

А народ, проспавший почти до полудня, устраивается прямо на головах у пришедших вместе с восходом солнца. Крохотное пространство между мной и набегающими на берег волнами тут же занимают две бабули.

– Подвиньтесь, – говорит одна из них, обращаясь ко мне.

– Куда? – удивляюсь я.

Мной оставлен небольшой проход сбоку. Бабульки, пришедшие в десять часов, а не в шесть, как я, хотят занять мое место.

– Сбоку проход, – говорю я им, – а впереди заливает водой.

Они, поджав свои губы-ниточки, занимают место в проходе. Мне приходится спуститься чуть ниже, чтобы поберечь нервы.

– Ты посмотри, – желчно говорит одна бабулька другой, – она легла ниже.

– Все пространство не займешь! – обращается она уже ко мне. – Вы хотели завоевать весь мир а не вышло!

Я удивленно смотрю на ее перекошенное от злости морщинистое лицо, пытаясь понять, кто именно хотел и когда завоевать мир.

– Вы – это кто, немцы, или американцы? – спрашиваю я с интересом, не находя ответа даже в собственной голове.

Я же прекрасно помню, что отдыхаю уже второй год в России, или у меня глюки? Если б я отдыхала в Европе, вопросов бы не было.

Женщина, загорающая напротив меня, лежит, широко расставив ноги, согнутые в коленях, возможно, часто посещает женскую консультацию. Узкая полоска купальника еле прикрывает ее промежность, похоже, ей очень важно, чтобы загорело именно там.

Толстяк с необъятным животом, за которым мне не видно его лица, храпит на весь пляж. Подходит его жена и, недовольно глядя на все это безобразие, начинает фотографировать спящего мужа на смартфон.

– Вам лучше снять на видео, – советую я ей с улыбкой, – а то пропадет весь смак – его храп.

– Покажу детям, – говорит женщина, – пусть ему будет стыдно!

Женщина уходит и возвращается с пол-литровым пластиковым стаканом пива. Она толкает в бок мужа и сует ему под нос пиво. Лицо мужчины, если конечно это красное кружево можно назвать лицом, хмурится.

– Не хочу, – категорично произносит мужчина, и моего носа достигает запах крутого перегара.

– Пей! – настаивает его жена. – Я же все сама не выпью!

Итак, я встаю без пятнадцати шесть, мой отель рядом с морем, поэтому в шесть я занимаю уже место на пляже. Спокойнее лежать на подстилке за пластиковыми лежаками, которые ребята, работающие на пляже, с целью дополнительного зароботка, устанавливают у воды в семь утра, видимо, раньше нельзя. Я могу занять место у самого синего моря, но тогда есть вероятность, что когда меня не будет на подстилке, они скинут мои причиндалы и на мое место поставят лежак, что я неоднократно наблюдала с другими.

Дама, загорающая враскорячку и выставляющая напоказ свои прелести, быстро обрела поклонника. Возле нее на крупной гальке расположился жизнерадостный мужчина с густой седой растительностью на груди и голове. Кокетливой даме, выкрашенной в совершенно белый цвет седины и превратившейся под южным солнцем в мулатку, приятно внимание кавалера, она задорно шевелит ямочками на круглых щеках.

Пришла собака, симпатичная, неизвестной породы, легла на чье-то уютное бархатистое покрывало, положив морду на передние лапы, зевнула и прикрыла в истоме глаза. Через какое-то время, видно нагревшись, она лениво приподнялась, подошла к лежаку, стоящему передо мной, и очень умело, вытянув лапы под лежак, пролезла под него, обретя столь приятную в это время суток тень, даже умудрилась перевернуться под лежаком на спину и в блаженстве вытянуться во всю длину.

Тем временем кокетка, превратившаяся в мулатку, сняла лифчик от купальника и, чуть прикрыв им верхнюю часть груди, улеглась на спину, разбросав в разные стороны свои пухлые загорелые ножки. Не вижу седовласого сладкоежку.

Очередной банан ушел в море на возможную встречу с дельфинами.

Как я работала бабушкой в Эрмитаже

Одна известная английская писательница, побывав в Санкт-Петербурге, и посетив Эрмитаж, как-то заметила, что когда она состарится, то устроится в Эрмитаж работать «бабушкой». И не удивительно, ведь хранительницы бесценной коллекции Эрмитажа – «бабушки» и кошки, производят не меньшее впечатление, чем сама коллекция. Думаю, что известная писательница долго на том посту не продержалась бы – слишком высоки требования для хранительниц залов: восемь часов сидеть на стуле с прямой спиной, ноги – под прямым углом, сумочка на коленях, разговаривать с посетителями и по телефону запрещено, есть и пить запрещено.

Разрешено очень тихо, а лучше – жестом, делать замечания посетителям, если они: касаются картин или стоят к ним слишком близко, разговаривают по телефону или шумно себя ведут, фотографируют со вспышкой.

Стоит «бабушке» с кем-то заговорить без важной на то причины, как становится известно руководству – везде глаза и уши. Для поддержания порядка нужна тотальная проверка и слежка за нами, «бабушками», чтоб не демонстрировали свою ученость.

Я неравнодушна к детям, так и тянет к ним привязаться. Здесь, в Эрмитаже, придавленные красотами, дети кажутся себе еще меньше и беззащитнее, и ведут себя, в отличие от взрослых, очень смирно.

Проверяя порядок, мимо меня гордо дефилирует шеф.

– Видите, я молчу, – тихо информирую шефа в ответ на его колючий взгляд, брошенный в мою сторону.

– Вот и молчите, – строго пресекает он мою разговорчивость.

А вот посетители по- своему оценивают наше присутствие.

– Скажите, – обращается ко мне дама, – что это за картина?

– Там, под картиной, написано, – отправляю я ее обратно.

– Но ведь надо читать, а вы, что, не можете сказать?

– Я не экскурсовод!

Подходит китаянка:

– То на лице моцо?– протягивает она замасленную карту.

– Я не говорю по-китайски.

– Хо це на ли?

– Я не говорю по- китайски!

– Хо чиа чи хо фан тень?

– Я не говорю по-китайски!

Надо бы освежить свои неглубокие познания английского, но нам ведь запрещено разговаривать с посетителями. Впрочем, у меня очень подвижная мимика и я на пальцах могу объяснить все иностранцам, если, конечно, они захотят понять, прямо театр мимики и жеста одного актера.

– Где здесь виси? – тихо спрашивает тучная дама.

– Что за виси? – я в недоумении. – Не знаю я, где виси.

– Как это, вы не знаете? – взрывается в недовольстве дама. – Везде написано: "виси", а вы не знаете!

Через какое-то время подходит мужчина, и, смущаясь, спрашивает:

– Извините, а где виси?

Я встаю и направляюсь к своему шефу.

– Послушайте, все спрашивают какого-то виси?

– Виси? Что за виси?

– Вот и я говорю.

И наконец соображаю, что они имеют ввиду WС – туалет!

Когда я обхожу пожилую китайскую пару, то получаю неожиданно сильный удар кулаками в спину. Видно, моя спина оказалась на пути китаянки на уровне ее плеч и она кулаками проложила себе дорогу. От резкой боли слезы брызнули из глаз. Обидно, мне требуется сатисфакция.

– Если еще хоть кто-нибудь из туристов ударит меня по спине кулаками, размажу о паркет Эрмитажа! – угрожаю я шефу.

Дежурю в Египетском зале. Подходит дама:

– Скажите, а где Эрмитаж?

– А вы где находитесь?

– Так здесь какие-то черепки, а Эрмитаж-то где?

Случается и совсем немыслимое, ведь и на «старуху» бывает проруха: хранительница Малахитовой гостиной закрыла припозднившуюся посетительницу. Сочетание ярко-зеленого камня с обильной позолотой дверей, колонн и пилястр, восхитили женщину, она стояла за малахитовой колонной и внимательно рассматривала русскую мозаику, и не слышала предупреждающего сигнала о закрытии музея. Обнаружив себя запертой в одном из самых прекрасных залов Зимнего дворца, женщина, естественно, очень испугалась, и стала звонить в полицию. Но там ее не поняли, обвинили в хулиганстве и пригрозили неприятностями. Ей удалось дозвониться родственникам в Москву, и уже московская полиция вышла на питерскую, и даму освободили из заточения. «Бабушку» уволили.

Эта работа выматывает и, приходя домой, я говорю сама себе:

– Уволюсь …!!! Не хочу быть «бабушкой» в Эрмитаже, устроюсь «девушкой» в магазин.