Скандинавский король (ЛП) [Карина Халле] (fb2) читать онлайн

Карина Халле СКАНДИНАВСКИЙ КОРОЛЬ

Для Сандры (тебе, чёрт возьми, лучше прочесть эту)

Пролог

А К С Е Л Ь

ДВА ГОДА НАЗАД — МАДЕЙРА

Все помнят тот момент, когда они влюбились.

Этот момент, когда секунды словно замедляют свой ход, и впервые ты понимаешь, что не просто живёшь, а чувствуешь жизнь самым большим, самым грандиозным образом. Как будто тебе открыли секрет, о котором знал весь мир, кроме тебя.

Может быть, это взгляд, кокетливое опускание глаз и лукавая улыбка после того, как ты рассказал ужасно плохую шутку.

Это может быть момент, когда ты, наконец, становишься уязвимым, зияющей раной человеческого существа, а они принимают тебя с распростёртыми объятиями и без вопросов.

Возможно, это происходит после нескольких оргазмов, когда весь этот секс и удовольствие превращаются в нечто большее, чем просто физическая разрядка, а в полное поглощение твоей души.

Не существует единого способа влюбиться.

Она может нанести вам шрам, оставить свой след, но это падение, это воздействие, у всех разное.

И всё же, несмотря на всевозможные способы влюблённости, есть особое, неповторимое чувство в тот самый момент, когда ты понимаешь, что тот, кого ты любишь, больше не любит тебя в ответ.

В тот момент, когда ты понимаешь, что любовь, которая у тебя была, ушла, ускользнув от тебя, когда ты не смотрел.

Это не приходит к тебе быстро, с ударом по чувствам. Это не молния, поразившая тебя, не приливная волна, обрушившаяся на тебя, и не ковёр, вырванный из-под ног.

Вместо этого она медленная и коварная, пробирается сквозь тебя, как чернила сквозь воду, пока не проникнет в каждый сантиметр твоей души.

Это неглубокая рана в кишечнике, такая, когда боль не торопится приходить, и в конце концов ты встаёшь на колени, удивляясь, почему ты не заметил её раньше.

Потому что ты думал, что всё пройдёт само собой.

К тому времени твоё разорванное сердце будет медленно истекать кровью.

Есть только одно чувство, когда ты понимаешь, что потерял любовь.

Я бы не пожелал этого своему злейшему врагу.

Только вот сейчас, когда я сижу в кресле в гостиной и смотрю на огонь, я желаю этого им.

Мой враг сейчас — это моя жена.

Та самая женщина, в которую я так неохотно влюбился много лет назад.

Женщина, которая охотилась и преследовала меня, пока я не согласился стать её. Женщина, которая обещала мне, что она будет идеальной королевой, что мы вырастим идеальных детей, и у меня будет та жизнь, которую, как я думал, я упустил в молодости.

Жизнь, где тебя любят.

Я ошибался.

Я знаю своё место в этом мире. Я знаю, что стал королём слишком рано, намного раньше, чем был готов. И я знаю, как всё это работает, что брак по любви редко существует для таких королевских особ, как мы. Но это не остановило разочарование, когда я узнал о… неосмотрительности Хелены.

Но гнев усилился. Разгорелся огонь.

Разочарование, подпитывающее огонь.

Я больше не могу игнорировать это.

Я не могу быть таким человеком, таким королём.

Я должен вести эту страну, а я даже не могу взглянуть в лицо суровой правде.

Моя жена не любит меня.

И я не думаю, что она когда-либо любила.

Всё это было лишь частью игры, игры в то, чтобы поставить такого мужчину, как я, на колени, головой в гильотину¹. Она хотела славы. Она хотела победить.

Я думаю о Кларе и Фрее и задаюсь вопросом, когда они поймут, что всё, что было между их матерью и мной, — ложь. Я думаю о том, сколько мне было лет, когда я узнал, что мои собственные родители ненавидят друг друга. Я бы сказал, довольно молодым. Это было нетрудно не заметить. Вы знаете, когда в доме не хватает любви, когда в семье трещина. Я не знаю, каково это — вырасти, когда всё это осталось нетронутым, но я знаю, что сделаю всё возможное, чтобы у моих девочек не было такого воспитания, как у меня.

Вот почему я здесь, в королевском поместье на острове Мадейра.

Жду её.

Сейчас апрель, сразу после Пасхи, когда мы вдвоём обычно приезжали сюда, чтобы начать летний сезон. В Дании слишком сыро, чтобы заниматься парусным спортом, но Мадейра только-только прогревается. Там, где находится поместье, высоко на склонах центральной горной цепи, ночи бывают холодными, поэтому здесь пылает огонь. Хелена всегда жаловалась, что мы слишком далеко от пляжей, но поскольку большинство жителей Скандинавии проводят зиму здесь, это место было выбрано для абсолютной защиты и уединения.

Она не знает, что я здесь.

Можно подумать, что да, но для этого нужно, чтобы она действительно разговаривала со мной ежедневно. Мы можем жить в одном дворце, но мы даже не живём в одной спальне.

Она летит сюда, приземлится примерно через час.

Уже темно, восемь вечера.

Если она вообще думает обо мне, то, наверное, думает, что я всё ещё в Норвегии, на встрече с королём Арвидом, где я и был сегодня утром. Но в воздухе, на обратном пути в Копенгаген, я сказал своему советнику Людвигу и пилоту, что не хочу возвращаться домой.

Я хотел приехать на Мадейру, чтобы сделать сюрприз своей жене.

Я давно не был с ней в отпуске, поэтому, естественно, все решили, что это романтический жест.

— Сэр, — прорывается сквозь мои мысли голос Людвига. — Уже почти время. Мне попросить Эдварда забрать её?

Эдвард — единственный смотритель здешнего поместья, что означает, что он вдвойне выполняет функции водителя.

Я поворачиваюсь на своём месте и вижу Людвига, стоящего у двери, его осанка, как всегда, жёсткая. Людвиг был советником моего отца, пока тот не скончался, а теперь он мой. Мне нравится этот старик, даже если иногда он кажется слишком формальным. Меня всегда учили не относиться к своим сотрудникам как к друзьям, но иногда было бы неплохо иметь друга.

— Не беспокойся об этом, — говорю я ему. — Я поведу.

— Сэр? — говорит Людвиг, каким-то образом становясь ещё выше.

Я поднимаюсь со стула. — Это будет лучшим сюрпризом, не думаешь ли ты, когда она увидит меня на взлётной полосе?

— Ваше Величество, там темно и дорога ужасная, вы же знаете.

— И ты знаешь, что я более чем способный водитель.

Я не скромничаю. В дни дикой юности, когда мне было 20 лет, я был одним из лучших раллийных гонщиков в Дании. Потом я попал в ужасную аварию и по требованиям моих родителей и общественности, я пересел с автомобилей на лодки. Меньше столкновений на воде, меньше шансов потерять наследника престола.

— Это действительно неправильно — разрешать вам водить машину. Риски…

— Но я же король, — говорю я, направляясь к нему.

Он вздыхает, глядя себе под ноги. — Именно.

— Ты не можешь остановить меня, Ладди.

— Не остановлю, сэр, — говорит он. Он бросает на меня настороженный взгляд. — Просто… вы — единственный король, который у нас есть. Обещайте мне, что вы позволите Никласу вести машину обратно.

Никлас.

Я не могу сдержать кислой улыбки на своём лице. Я похлопываю Людвига по спине и прохожу мимо него.

Никто не догадывается, не так ли?

А если и догадываются, то невероятно хорошо умеют хранить секреты Хелены.

Когда-нибудь и у меня должен быть свой секрет, который будет лучше, чем симулировать брак без любви.

Потому что сейчас это правда. Может, она и разлюбила меня, но вскоре я последовал за ней. Как можно позволить своему сердцу биться для кого-то, когда оно уже разорвано на две части?

Я беру в прихожей лёгкую куртку и направляюсь к чёрному внедорожнику.

Обычно Хелена настаивает на поездке в «Роллс-Ройсе» или «Таун Кар», но с учётом пересечённой местности здесь, на острове, «Лэнд Ровер» лучше.

Я сажусь в него и начинаю спускаться по длинной извилистой подъездной дорожке мимо неработающих рядов нашей собственной винодельни и выезжаю за ворота.

Я сажусь в машину и начинаю спускаться по длинной извилистой подъездной дорожке мимо неработающих рядов нашей собственной винодельни и выезжаю за ворота.

На меня нахлынули смутные воспоминания о детстве, когда мы приезжали сюда всей семьёй. Бегали по виноградникам с моей сестрой Стеллой, прятались от няни, когда пора было ложиться спать. Я был так молод и так свободен, только потому, что не знал ничего лучшего. Я не понимал ловушку королевской власти, что за деньги и привилегии приходится платить страшную цену, которую никогда нельзя игнорировать.

Меня готовили к тому, чтобы я стал королём с самого рождения.

Я просто никогда не знал, что это значит.

Я никогда не знал, чего это от меня потребует.

Мои руки крепко сжимают руль, пока я еду в темноте под старыми дубами. Дорога извивается и поворачивает, как артерия.

Я пытаюсь продумать, что я им скажу.

Но всякий раз, когда я формирую слова в своей голове, ярость берет верх.

Так что я позволил своему разуму оставаться пустым на протяжении всей оставшейся части пути, пока не остановился прямо перед взлётно-посадочной полосой, тридцать минут спустя. Обычно я никуда не езжу без Людвига или королевского сопровождающего, такого как Эдвард, но как король, я могу устанавливать свои собственные правила, и сегодня мне нужно было побыть одному. Кроме того, никто даже не заподозрит, что это я за рулём на этом крошечном частном аэродроме у подножия гор.

Я не глушу машину, заглядываю через руль, чтобы увидеть один из наших небольших частных самолётов. Хелена и Никлас отходят от самолёта. Она немного опережает его, поддерживая видимость. Пока что.

Они проходят через ворота в ограде из цепей, Хелена замечает машину.

Но по мере того, как они приближаются, её походка замедляется, брови нахмурены настолько, насколько позволяет ботокс. Начался дождь, размывая её изображение через лобовое стекло. Она знает, что это я.

Я выхожу из машины и киваю ей и Никласу.

Выражение её лица бесценно. Я хотел бы быть более достойным человеком, чем смаковать такие мелкие желания, но это правда. Она смотрит на меня с чистым разочарованием, понимая, что теперь она не сможет провести свою поездку, трахая Никласа. За этим следует страх. Страх, что о ней узнают, страх, что я что-то знаю — иначе зачем бы я был здесь?

— У вас был хороший перелёт? — спрашиваю я их, сохраняя голос ровным и лёгким. Удивительно, как хорошо мне это удаётся. Мои черты лица редко выдают пламя внутри.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Хелена, её голос вырывается с шипением.

Я сохраняю фальшивую улыбку на губах и жестом показываю на машину. — Я хотел, чтобы это был сюрприз. Мы так редко проводим время вместе. Я не могу вспомнить, когда мы были здесь в последний раз. Обычно здесь только ты и Никлас, только вы двое, не так ли?

Когда я произношу его имя, мои глаза устремлены на него, и мне приходится изо всех сил сдерживать ярость внутри себя. Даже взгляд на него заставляет мою кровь кипеть. Он намного моложе меня, лет тридцати, с этими пустыми глазами и вечной усмешкой на губах. На первый взгляд, он мало говорит и кажется, что он здесь только для того, чтобы подчиняться. Но я знаю лучше. Он может вести себя как послушный дворецкий, но первым бросит вас на съедение акулам. For helvede (прим. пер. — чёрт возьми) он и есть акула.

Хелена только кивает. Она даже не может улыбнуться. Она садится на заднее сиденье и говорит Никласу вести машину.

— Я поведу, — говорю я ей. — Никлас устал от путешествия, я уверен.

— Это не проблема, — говорит он, но я отмахиваюсь от него и сажусь обратно на водительское место, предоставляя им самим решать, где они хотят сидеть.

Снаружи поднимается ветерок, и крупные капли дождя начинают собираться на лобовом стекле, освещённом тусклым светом самолётного ангара. Кровь в моих ушах — это постоянное "уош, уош, уош".

Наконец, Хелена садится на заднее сиденье, а Никлас — на пассажирское. Либо она настолько привыкла к тому, что её возят, что сидеть спереди кажется ей неприличным, либо она настолько меня не выносит. Думаю, и то, и другое.

Поездка проходит в молчании. Мне приходится навязывать разговор в самом начале, спрашивать о детях, о погоде. Я точно знаю, что моя тётя Майя сейчас заботится о Кларе и Фрее, но забавно, как мало Хелена об этом знает. А может, это вовсе не смешно. Возможно, это просто грустно.

Моё сердце сжимается при мысли о том, что я собираюсь сделать.

Как я собираюсь всё это разрушить.

Я знаю, что сказал бы мой отец.

Я знаю, что он сказал бы мне, что любовь никогда не была частью сделки. Чёрт, это он с самого начала предупреждал меня о Хелене и о том, что её школьная влюблённость никогда не была тем, чем казалась. Это единственная причина, почему я так сомневался в ней с самого начала. Но она была прекрасна и так предана, и заставила меня почувствовать себя королём задолго до того, как я им стал.

Это моя роль — притворяться. Это трон, на котором я сижу, трон, вырезанный из лжи, старый как века.

Но больше нет.

Последняя разумная мысль, которая приходит мне в голову, — это мысли о моих детях и о том, что их мир был бы бесконечно счастливее, если бы я просто притворялся, притворялся и притворялся.

Я должен делать это для них.

Всё для них.

И всё же это не останавливает слова, которые вылетают из моего рта.

— Я знаю о вас двоих, — говорю я.

Мы находимся примерно на полпути к дворцу, дорога идёт в гору, а перед фарами хлещет дождь.

Я бы подумал, что никто из них меня не слышал, судя по отсутствию реакции, но Никлас чуть напрягся. Я смотрю на Хелену в зеркало заднего вида, но едва могу разглядеть её профиль. Кажется, что она смотрит в уходящую темноту.

Не могу сказать, что я удивлён. Отрицание — её любимое слово.

— Вы слышали меня, — говорю я снова. — Я знаю.

Наконец, Никлас что-то говорит. — Что вы знаете, сэр?

Я издаю едкий смешок. — Сэр? Правда? Ты делаешь вид, что почитаешь меня как своего короля, и в то же время оскорбляешь меня, трахая мою жену.

— Аксель! — кричит Хелена. — Прекрати этот бред. Ты сумасшедший!

— Сумасшедший? Я, блять, не сумасшедший. Но и не дурак. Все знают, Хелена. Все. Наверное, я был последним, и, возможно, это делает меня сумасшедшим в твоих глазах, но все знают, что ты была лживой шлюхой.

— Как ты смеешь, — прошипела она. — Ты сумасшедший, ревнивый дурак.

Моя улыбка похожа на кислоту. — Я смею. Я смею, потому что я больше не дурак. Я наконец-то знаю правду и больше не могу её игнорировать. Я больше не могу притворяться. — И тут что-то внутри меня словно ломается. Предательство. Разрушение моего сердца, которое, я знаю, никогда не восстановится. — Разве ты не чувствуешь то же самое?

— Я не буду это обсуждать, — говорит Хелена, отворачиваясь, скрестив руки на груди. — И если это причина, по которой ты решил меня забрать, то ты начал не ту войну, потому что я уничтожу тебя, блять. Ты слышишь меня? Я уничтожу тебя и заберу всё, что ты любишь. Даже девочек.

— Сука! — кричу я, колотя кулаками по рулю, машина едва не съезжает с дороги. — Тебе на всё наплевать, да? Только твой имидж! Только то, что ты можешь взять! Ты только и делаешь, что берёшь, берёшь, берёшь!

— Аксель, пожалуйста, — говорит Никлас, его голос становится всё громче, он нервничает.

— Пожалуйста? — Мои глаза впились в него, когда я выровнял машину на дорогу. — Пожалуйста? Твои манеры оставляют тебя. Тебе плевать на всё это. Ты трахаешься с ней только потому, что думаешь, что это разозлит меня, что ты займёшь моё место. Угадай, что? Она бросит тебя так же быстро, как бросила меня! Ты думаешь, я какая-то разовая жертва, дурак, которого она ослепляет? Она охотилась за мной с самого начала! Она притворялась, что хочет меня, притворялась, что любит меня, и всё ради того, чтобы получить корону. Теперь она у неё. Теперь у неё есть корона, и она притворяется, что хочет тебя, только для того, чтобы показать, какая она поверхностная, лживая сука!

— Хули ты с ней так разговариваешь! — кричит Никлас, ударяя меня по руке, пытаясь попасть в лицо. Теперь я точно знаю, что попал в точку. Невозможно скрыть любовь, когда её оскорбляют, когда ей угрожают. Он думает, что то, что у них есть, искренне и по-настоящему. И кто теперь этот гребаный дурак?

— Никлас! — кричит Хелена, отстёгивая ремень безопасности и подаваясь вперёд между сиденьями, пытаясь разнять нас. — Прекрати!

— О, он знает, Хелена! — говорит Никлас, голос в муках. — Он знает, все знают. Это всё для нас. Это конец.

— Это не конец, — огрызается она, и я слышу панику в её голосе, когда её руки шлёпаются о мою руку. — О, блять, о, блять.

— Блять — это точно, — кричу я. — Как долго это продолжалось? Как долго ты предаёшь меня? Предаёшь семью?

— Ты полон дерьма, — шипит она. — Я не предавала тебя. Мы оба знаем, что ты никогда не любил меня. Ты женился на мне только потому, что должен был.

— Я любил тебя! — реву я. Я сжимаю руль так сильно, что, клянусь, могу сломать его пополам. — Я любил тебя так сильно, что думал, что мой мир рухнет, если наша любовь закончится. И наша любовь закончилась, а всё остальное продолжалось. Я понял, что всё это было ложью.

— Пошёл ты, — говорит она, откидываясь на спинку кресла. — Как будто я не дала тебе то, чего ты хотел, дети, как будто я не была идеальной будущей королевой. Я дала тебе всё, чего ты желал.

— Ты тоже этого хотела! Этот трон, эта корона, это единственное, что имело для тебя значение с самого начала. И теперь она у тебя. Теперь ты королева, а я отброшен в сторону ради какого-то гребаного дворецкого. Человека, который должен чистить твою обувь, а не трахать тебя в ней. Но мы оба знаем, что твои стандарты чертовски низки.

— Ты, блять! — говорит Никлас, делает выпад, пытаясь ударить меня снова.

Он бьёт меня, я уклоняюсь, дорога поворачивает влево на крутом повороте, и я бью по тормозам, крутя руль, как профессионал, которым я был раньше. Но хотя такие повороты меня не волнуют, влажность дороги, особенно после нескольких недель засухи, означает, что дождь не впитался в асфальт.

Он скользкий, и машину начинает заносить.

Через мгновение я забываю, почему мы вообще боремся.

Я забываю о предательстве.

Я забываю, что никогда в жизни так сильно ненавидел двух людей.

Всё, что я знаю, это то, что мы скользим.

Я знаю только, что, если я не смогу выровнять машину, мы все вылетим за край дороги и упадём в долину внизу.

Поэтому я нажимаю на тормоза, выравниваю машину, делаю всё, чему меня научили гонки, и держу голову ровно, как будто это просто ещё один поворот на трассе.

Но внедорожник ведёт себя не как раллийный автомобиль.

И дорога не ведёт себя как раллийная трасса.

И мои пассажиры — не штурманы.

Все кричат, когда внедорожник набирает скорость, выходит из-под контроля, вылетая на обочину дороги, на которой почти не было обочины.

На мгновение мы оказываемся в воздухе.

Затем мы разбиваемся.

Мы разваливаемся. Такое ощущение, что тысячи фунтов стали деформируются вокруг меня.

Затем мы переворачиваемся.

Снова и снова.

Снова.

Бам.

И снова.

Бам.

И снова.

Я не знаю, где верх, а где низ.

Ремень безопасности впивается в моё дыхательное горло, впивается в мою талию, как раз, когда фигура Хелены проносится мимо меня.

Я тянусь к ней, чтобы схватить её, и касаюсь её ноги, мои пальцы тщетно пытаются схватить её.

Но уже слишком поздно.

Она пролетает сквозь лобовое стекло.

Стекло разбивается, как дождь, а затем всё становится черным.

Это чернота, в которую я могу погрузиться. Пустота. Место, где живут мои грехи, ожидая меня в своих глубинах.

Затем, спустя эоны, века, годы, минуты…

На моё лицо падает дождь.

Моя голова хочет взорваться.

Всё возвращается ко мне.

Я задыхаюсь, чувствуя себя в ловушке, как дикий зверь.

Я нащупываю ремень безопасности и расстёгиваю его. Моё тело падает, свободно падает, ударяется о потолок автомобиля, который теперь стал полом, и почти снова выбивает меня из колеи.

Внедорожник приземлился вверх ногами.

Хелена.

Тот образ её движения мимо меня, как тёмный призрак в ночи, дух, пытающийся убежать из мира, в котором я живу, в другой. Это был не сон. Это не кошмар.

Я поднимаю голову и смотрю вверх, чтобы увидеть Никласа без сознания и вверх ногами.

Я должен проверить его. Я проверю его, хотя мне хочется сделать всё, что угодно, только не это.

Но сначала я должен найти Хелену.

Хелена.

Я выползаю из внедорожника, разбитые стекла режут мне руки и ноги.

Мы приземлились на склоне, далеко под дорогой. Мой фонарик поглощён дубами, которые окружают нас с обеих сторон, а машина приютилась среди низкой листвы и камней.

— Хелена? — кричу я, спотыкаясь о камни и стараясь не упасть. Кажется, что мои колени могут подкоситься в любую секунду. — Хелена!

Ничего нет. Здесь нет ничего, кроме дождя и мягкого тепла, стекающего по моим рукам, ногам и голове. Возможно, кровь.

Я слышу стон и пытаюсь бежать, несколько раз чуть не падая. Я вижу её в двадцати футах от внедорожника. Она лежит на животе, прижавшись к камню. Её лицо покрыто кровью, она носит её как вуаль.

— Хелена, — кричу я, падая на колени, не обращая внимания на боль, пронизывающую меня насквозь. — Я здесь.

— Никлас, — умудряется сказать она, её взгляд устремлён на меня с такой силой, что я знаю, что не стоит сомневаться в её словах. — Где Никлас?

Я сглатываю, но это невозможно. У меня в горле камни. — Я здесь, — говорю я снова. — Аксель. Я здесь.

Но это не утешает её взгляд. Если уж на то пошло, она сжимается от страха.

А потом и от жизни.

Я стою на коленях рядом с женой, истекаю кровью, возможно, умираю, и в конце концов просто прошу её увидеть меня таким, какой я есть, увидеть меня.

Но она видит только его.

Она хочет только его.

И я даже не могу больше винить её за это. Потому что она должна получить всё, что заслуживает.

Потому что ты не понимаешь, насколько драгоценна и непостоянна жизнь, пока не увидишь, как она утекает прямо на твоих глазах. Ты не знаешь, насколько мелочны и банальны твои глупые чувства, пока кто-то не уйдёт.

За мгновения до этого я не хотел ничего, кроме мести, любви и миллиона вещей, которые Хелена никогда не могла мне дать.

Сейчас, когда она умирает у меня на глазах, я хочу только одного — чтобы она была счастлива.

Я не хочу ничего, кроме того, чтобы она жила.

— Мне жаль, — шепчу я ей, крепко держа её за руку, так крепко, что слезы начинают катиться по моему лицу.

Они смешиваются с дождём.

Пропитывая моё сердце.

Она умирает.

Я умираю.

Я живу и всё же умираю с последним её вздохом.

Когда-то моя возлюбленная. Когда-то моя жена.

Мой мир изменился навсегда.

Глава 1

А В Р О Р А

НАСТОЯЩЕЕ — СЕНТЯБРЬ

Когда я впервые подала заявление о приёме на работу, я не думала об этом. Я вообще сомневалась, стоит ли заполнять заявление. Я только что закончила работать няней у Этьена Борегара в течение двух лет, и после того, как этот маленький французский тиран сделал всё возможное, чтобы победить меня, я начала думать, что, возможно, мне стоит отдохнуть от работы няней. Последние семь лет я была помощницей по хозяйству, а затем няней в разных семьях по всей Европе. Даже такой оптимистичный и жизнестойкий человек, как я, может немного перегореть, и именно жажда чего-то нового привела меня за границу.

Но даже несмотря на то, что я дала себе разрешение посмотреть на другие варианты, которыми я могла бы заняться вместо этого (Преподавание английского языка? Частный репетитор? Работа на улице в костюме Марии Антуанетты?), как только я пришла в кадровое агентство, чтобы сказать, что мне нужно сменить обстановку, мой консультант, Амели, быстро рассказала мне о вакансии.

— Это в Копенгагене, — сказала она, взмахнув бровями, как будто Копенгаген был более привлекательным, чем тот факт, что мы сейчас находимся в Париже.

— Послушай, Амели, — сказала я ей, переходя со своего всё ещё ржавого (по их меркам) французского на английский. Я виню в этом свой австралийский акцент. — Я вообще-то думала, что мы могли бы попробовать что-нибудь другое.

Она тупо уставилась на меня.

Я продолжила. — Не быть няней. Или гувернанткой. Или что-то в этом роде.

Она пожевала губу на мгновение, нахмурив брови. — Pourquoi? (пер. фра. — Почему?)

Я пожала плечами. — Я не знаю. Этьен был…

— Да, он был сопляком, а его отец — уродом. Но ты хорошо справилась и ушла, когда смогла. Они не все такие, как он. Ты это знаешь.

— Я знаю, но, может быть, я могла бы сделать что-то… другое.

Она покачала головой и вернула своё внимание к экрану компьютера. — Нет. Ты не можешь. Ты пришла сюда с просьбой о работе, и с тех пор мы устроили тебя в четыре семьи. Именно это позволило тебе остаться и работать в ЕС. Ты хорошая няня, Аврора. Твоя энергия, как ты говоришь, заразительна. И именно поэтому эта должность так привлекательна. — Она подкрепила своё предложение щелчком мыши.

Внезапно все различные новые направления и все маленькие жизни, которые я могла бы иметь, исчезли из моей головы в пух и прах. — Хорошо, — сказала я со вздохом и нацепила улыбку. — Что это?

— Alors (пер. фра. — итак). — Она хитро улыбнулась. — Это для одной известной семьи в Дании. Годовой срок для начала. Две девочки, возраст пять и шесть лет. Отец, э-э, холост.

Отец-одиночка? Это было что-то новенькое. — А где мать?

— Умерла, — сказала она. Я помню выражение её лица, как будто она знала её лично. — Очень жаль. Так что, да, очевидно, отцу нужна помощь.

Она продолжала рассказывать подробности, но не слишком много. Не настолько, чтобы выдать всё. В конце концов, Амели знала меня, я ей нравилась, и она знала, что я подхожу определённым семьям. Эта заразительная энергия или, о чём она там говорила. Но не было сомнений, что она должна была держать эти карты при себе до самого конца.

Первый раунд собеседования проходил в неприметном кафе рядом с отелем Peninsula. Интервьюером была Майя, очень утончённая женщина лет семидесяти с завидно гладкой кожей и пепельными, светлыми волосами, собранными в длинную косу. Я была удивлена, что она пришла — обычно собеседование проводили родители, и я решила, что в данном случае, по крайней мере, отец. Она даже не была бывшей няней.

Хотя её роль в семье ускользнула от меня, её вопросы тоже были странными. Я ничего не узнала о девочках, кроме их имён — Фрея и Клара, а вместо этого меня много спрашивали о том, как я себя веду. Мои правила поведения. Мои убеждения. Это было собеседование, но мне показалось, что оно было не столько для того, чтобы получить работу, сколько для того, чтобы узнать, порядочный ли я человек. Может быть, даже лучше, чем порядочный.

Я не могла быть уверена, что сдала экзамен.

Я не принадлежу к числу порядочных людей.

А через два дня позвонила Амели. Она хотела встретиться со мной возле бутика «Chloe» на улице Оноре, что показалось мне странным, учитывая, что это дорогая часть Парижа и далеко от её офиса.

Я нашла её там, она курила сигарету.

— Что происходит? — спросила я её.

Её глаза метались из стороны в сторону, как будто она боялась, что за ней следят. Затем она кивнула. — Пойдём со мной.

В недоумении я пошла по боковой улице, пока она не остановилась у стены. Её глаза всё ещё блуждали вокруг, и я уже собиралась спросить, всё ли с ней в порядке, пока она не сказала: — Тебе нужно завтра лететь в Копенгаген.

— Что? — До этого утра Амели ничего не говорила о должности. Я начала предполагать, что не получила её.

Она быстро затянулась сигаретой. — Короткое уведомление. Но они хотят познакомить тебя с детьми. Если всё получится, то ты получишь работу. Майя выглядела впечатлённой. Или это, или у неё что-то было в глазах.

— Ты встречалась с ней лично?

— Ранее сегодня. Мы обедали на соседней улице.

— Почему она всё ещё была в Париже?

— Ты же не думаешь, что ты была единственной кандидаткой?

Я об этом не подумала.

Она одарила меня забавной улыбкой. — Ты была моим единственным кандидатом. Но она виделась с несколькими из других мест в Европе. Все они встречались с ней здесь, как в центральном месте. По крайней мере, так она сказала. Германия, Австрия, Бельгия. Она уже побывала в Англии. И Дании, конечно.

— Не может быть так сложно найти няню. Почему она обыскивает полконтинента?

Улыбка Амели расширилась. — Потому что нелегко найти кого-то, подходящего для королевской семьи.

И тогда я наконец узнала всю правду об этой должности.

Я не буду няней в любой богатой или престижной семье.

Я буду няней для гребаной королевской семьи.

Вот почему я сейчас лечу в самолёте в Копенгаген и изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие. Не помогает и то, что мы постоянно попадаем в очаги турбулентности, а женщина рядом со мной сжимает в руках чётки и бормочет судорожную молитву на итальянском.

Я пытаюсь отвлечься от американских горок в моём желудке, перебирая в памяти все исследования, которые я провела в последнюю минуту о Дании и датской королевской семье. У меня было всего двадцать четыре часа на подготовку к самолёту, и я не собиралась появляться в этом чёртовом королевском дворце без подготовки.

Дания всегда была местом, которое я хотела посетить, и я люблю проводить исследования для развлечения, поэтому, к счастью, я уже немного знаю об этой стране, но я ничего не знала об их королевской семье.

Теперь, когда я знаю, история королевской семьи довольно запутанная.

Королю Акселю сорок лет, и он один из самых молодых королей в новейшей истории.

Он был старшим ребёнком короля Феликса и королевы Ливы, с младшей сестрой принцессой Стеллой. Он унаследовал трон после того, как его отец умер от сердечного приступа четыре года назад. С тех пор вдовствующая королева не была прежней и провела большую часть своих лет в больнице из-за различных заболеваний, о которых интернет не может прийти к единому мнению.

Трагедия в жизни короля Акселя на этом не закончилась.

Два года назад его жена, королева Хелена, погибла в автокатастрофе на острове Мадейра, где король и королева проводили отпуск, в результате чего Аксель остался отцом-одиночкой их дочерей, Клары и Фреи. С тех пор, как состоялись очень публичные похороны, детей почти не видели, да и сам Аксель появлялся на публике нечасто.

Король, как говорят, убит горем, что вполне понятно. Более того, вся страна всё ещё в трауре. Понимаете, как только она стала принцессой, королеву Хелену часто сравнивали с принцессой Дианой. Не в том смысле, что она была народной принцессой. Если уж на то пошло, королева Хелена была элитой, происходила из рода датской и шведской знати. Но она была очень милосердной, великолепной, стильной и остроумной, и публика её просто обожала. Возможно, я не так много знаю о датской королевской семье, но я помню заголовки газет о принцессе Хелене.

Так что да. Я не только направляюсь в этот чёртов королевский дворец, чтобы встретиться со всеми ними, но и должна помнить о том, через что прошла эта семья. У всех детей, за которыми я присматривала в прошлом, были трудности и проблемы разной степени сложности (не начинайте мне рассказывать об Этьене), но никому из них не приходилось иметь дело с горем, кроме смерти золотой рыбки.

А я, с другой стороны? Ну, скажем так, я знаю его в разных формах.

Резкий толчок приземляющегося самолёта буквально вырывает меня из моих мыслей.

Женщина рядом со мной прекращает молиться, и я выглядываю в окно на взлётно-посадочные полосы аэропорта Копенгагена.

Я здесь.

Тошнота накатывает на меня, как будто мы снова в воздухе.

Самое забавное, что, хотя ещё несколько дней назад я подумывала о том, чтобы сменить обстановку, заняться чем угодно, только не этим, быть готовой к новому направлению в жизни, теперь я рассчитываю получить эту работу превыше всего.

Я не изысканна. У меня нет никакого интереса к королевской власти.

Нет абсолютно ничего, что заставило бы меня думать, что я подхожу на эту должность. Я всегда полагала, что люди, работающие в королевской семье — особенно няни, — должны происходить из знатного рода.

Господи, надеюсь, мне не придётся открывать своё происхождение, потому что я уверена, что меня выставят за дверь в ту же секунду.

И всё же, если я всё-таки получу эту работу, я вижу, как передо мной открываются двери, как расширяется моё будущее, и цель, которая всегда ускользала от меня, наконец-то может оказаться в моей власти.

Если я получу работу, конечно.

Большое, жирное "если".

Как только мы оказались у выхода, я взяла свою небольшую ручную кладь из верхнего отделения и зашагала по проходу. Королевская семья оплатила полет, что было очень мило с их стороны. Я копила деньги в течение многих лет, чтобы иметь возможность оплатить его, но даже в этом случае я бережно отношусь к своим деньгам.

В зоне прилёта я снова вижу Майю и мужчину, который, должно быть, является водителем, стоящим рядом с ней. Как и раньше, её волосы убраны в косу, а одета она просто, в тёмные цвета.

Вот и я.

— Ещё раз здравствуйте, — говорю я ей, протягивая руку. — Большое спасибо, что приняли меня.

Майя крепко пожимает руку, её улыбка натянута. — Пройдёмте. — говорит она со своим тяжёлым акцентом, поворачивается и уходит, водитель идёт рядом с ней.

Итак, она, возможно, перезвонила мне для повторного интервью, но мы ещё не лучшие друзья. Это нормально. Я смогу завоевать её со временем.

Если у тебя будет время, напомнила я себе. Думай, прежде чем говорить.

Я следую за ними к ожидающему чёрному «Таун Кару», где водитель берет мою сумку и кладёт её в багажник, а затем открывает заднюю дверь. Майя кивает мне, чтобы я садилась внутрь, и я чувствую, как меня охватывает трепет. Не то чтобы я не ездила в такой машине раньше, но я немного подозреваю, что эти двое собираются бросить моё тело в крепостной ров. Со всеми моими исследованиями я не нашла никакой информации о Майе.

Желание расспросить её о себе очень сильное, тем более что ни она, ни водитель не разговаривают во время поездки. Я люблю поговорить, в основном потому, что мне интересно, а также потому, что я не выношу неловкого молчания.

Я пристально смотрю на Майю, пытаясь понять её игру.

Она смотрит прямо на меня, приподняв одну бровь.

Чёрт, я уже всё испортила. Я действительно часто смотрю на людей, но я делаю это из любопытства, а не для того, чтобы быть грубой. Можно многое узнать о людях, просто молча наблюдая за ними.

К сожалению, иногда у меня возникают проблемы с молчанием.

— Я так понимаю, у вас есть ко мне вопросы, — говорит она через некоторое время.

— Да, — говорю я. — Я имею в виду, что так и не смогла узнать, какова ваша роль во всём этом.

— Моя роль?

Я прикусила губу, размышляя, не слишком ли я любопытна. — Да. Вы… работаете на королевскую семью?

— Я сестра королевы, — жёстко говорит она. — Вдовствующей королевы.

Что, как я теперь знаю, означает, что титул даётся по браку, а не по праву рождения, поэтому Майя — сестра королевы Ливы, следовательно, она тётя короля Акселя.

— Я занимаюсь этими делами для Его Величества.

Я киваю. — Уверена, это нелегко. Найти кого-то.

— Нет, — говорит она. — Это не так. У нас была няня или две после смерти Хелены, но они были не совсем подходящими.

— Это будет смело, если я спрошу, что пошло не так?

Она поджимает губы, глядя на меня. — Это смело, — говорит она после минутного раздумья. — Но я позволю. — Она вздыхает, глядя в окно, и я вижу, что она пытается найти правильные слова. — Как вы хорошо знаете, семья прошла через многое за последние четыре года. Сначала скончался король, отец Акселя. Затем моя дорогая сестра Лива… с тех пор она уже не та, что прежде. Аксель был назначен королём намного раньше, чем был готов, и более или менее сразу потерял обоих родителей. Потом автокатастрофа и Хелена… вы можете понять, что временами он может быть весьма неприятен.

У меня такое чувство, что дамы вроде Майи используют термин "неприятный" для обозначения яростного мудака, но время покажет.

— Я хорошо работаю с разными личностями, — заверила я её. Включая отца Этьена, который приставал ко мне без остановки. Этот придурок был лишь частью причины, по которой я ушла с последней работы. — Меня ничто не останавливает.

Кроме, знаете ли, сексуальных домогательств и сопляков, которые пытаются поджечь ваши волосы.

Она одаривает меня натянутой улыбкой. — Это одна из причин, почему я позвала тебя. Последние две няни были слишком мягкими, слишком чувствительными, слишком остро реагировали на стресс. Что нужно королю, что нужно девочкам, так это кто-то, кто может выдержать любую бурю. Как с гуся вода, как говорят англичане, не так ли?

— Да.

— И вы можете справиться со всем этим?

— Совершенно точно.

— Godt (пер. дат. — что ж), — говорит она, сцепив руки на коленях. — Хорошо, — уточняет она, и я понимаю, что мне пора начинать учить датский.

Мы не разговариваем до конца поездки, но это меня вполне устраивает, поскольку моё внимание полностью поглощено улицами Копенгагена. Я ещё не добралась до северной Европы, так что это мой первый взгляд на всё связанное с викингами и хюгге².

Пока что Копенгаген оправдывает все мои скандинавские мечты. Он абсолютно очарователен, с мощёными улицами между красочными зданиями в жёлтых, коралловых и зелёных тонах, и, клянусь, самыми сексуальными людьми, которых я когда-либо видела. Большинство из них высокие и светловолосые, со скулами, которые могут разрезать стекло. У большинства из них в руках рожок с мороженым, и они беззаботно проезжают мимо на велосипеде. Все выглядят исключительно улыбчивыми и счастливыми. Наверное, я тоже была бы такой счастливой, если бы ела мороженое и выглядела как супермодель.

— А вот и дворец, — неожиданно говорит Майя, что снова переключает моё внимание. Я даже не представляла, как близко дворец находится к центру города. Почему-то я ожидала, что королевский дворец будет находиться на окраине, а не рядом с портом.

Но вот он.

— Это дворец Амалиенборг, — говорит Майя, пока водитель везёт нас по боковой улице мимо внушительной куполообразной церкви и большой площади, полной фотолюбителей. На всех четырёх сторонах площади расположены дворцы. — Здесь четыре дворца, но только четвёртый, дворец Кристиана IX, является местом нашего пребывания.

— Это так близко к… всему, — говорю я, глядя в окно на четыре одинаковых дворца с большими окнами и каменными колоннами. Я не могу поверить, что все они выходят на такую площадь. — Как можно уединиться? Где играют дети?

— Сзади есть небольшой двор. Этого достаточно. Да и то, мы только в прошлом месяце вернулись. Мы используем его как резиденцию осенью и зимой. Лето мы проводим в другом месте.

Я знаю только одно: если бы я была королевской семьёй, я бы не жила во дворце, окружённом туристами, заглядывающими во все окна. Я бы укрылась где-нибудь в замке. Желательно на пляже. С маргаритой в руке. И с дворецким без рубашки, похожим на Джейсона Момоа.

— Вот мы и приехали, — говорит Майя, когда машина останавливается на небольшой стоянке за дворцом, за нами закрываются охраняемые ворота.

Ладно, хватит безумных мечтаний. Я здесь. И я чертовски нервничаю.

Я выхожу из машины, и Майя провожает меня внутрь через большую деревянную дверь.

Мы входим в небольшое фойе, и меня ведут по искусно оформленному барочному полу в парадную комнату.

— Присаживайтесь, — говорит Майя, когда мы заходим внутрь, жестом указывая на кресло из тилового бархата рядом со старинным письменным столом.

Я делаю, как она просит, и осматриваюсь. Комната длинная и заполнена книгами от пола до потолка между причудливыми молдингами, с удобным диваном в одном конце.

— Это библиотека? — спрашиваю я, желая взглянуть на все корешки. Возможно, все они написаны на датском языке, но мне всё равно. Книги — одна из моих зависимостей.

— Это просто кабинет, — говорит она, махнув рукой в сторону комнаты, как будто это бельевой шкаф.

О. Просто кабинет.

— Я пойду и приведу девочек.

— Девочек?

— Сначала вы встретитесь с Кларой и Фреей, — говорит она, и, клянусь, я вижу, как на её лице появляется улыбка. — Они могут лучше судить о характере, чем король.

Она исчезает, закрывая за собой дверь.

Отлично. Похоже, Майя хорошего обо мне мнения, иначе меня бы здесь не было. Но теперь моя работа находится в руках двух маленьких девочек. Вообще, девочкам я нравлюсь больше, чем мальчикам, и большинство детей сразу же ко мне привязываются. Но всегда есть несколько исключений, которых нужно долго убеждать. Обычно в таких ситуациях помогает конфета, но я не уверена, что подкуп входит в протоколы королевского дворца.

Как раз, когда я размышляла о том, какие леденцы могут быть у датчан, дверь открывается, и появляется Майя с девочками по бокам от неё, держа их за руки.

Я не знаю, каков этикет в отношении принцесс, но я проявляю осторожность и встаю на ноги, а затем сразу же делаю реверанс. Мне хочется, чтобы на мне было красивое платье, как у них, а не черные брюки и темно-синяя рубашка. Мне хочется, чтобы я точно знала, что делаю. Моя версия реверанса заставляет меня чуть не упасть.

Одну девушку это забавляет, она чуть выше. Другая девушка держится ближе к Майе, избегая зрительного контакта.

— Мисс Аврора, позвольте представить вам Её Высочество принцессу Клару и Её Высочество принцессу Фрею из дома Эриксенов, — говорит она.

— Рада познакомиться с вами, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал и не выдавал страха. У меня нет опыта общения с законными принцессами, и хотя эти девочки совсем юные, это, как ни странно, пугает. — Я мисс Аврора из Дома Джеймса.

— У тебя акцент, — говорит более высокая Клара на безупречном английском.

— У тебя тоже, — с улыбкой отвечаю я.

— Правда? — спрашивает она и смотрит на Майю в поисках подтверждения.

Майя слегка кивает. — Мисс Аврора из Австралии.

— Та что с кенгуру? — тихо спросила Фрея. Она очень похожа на свою сестру, только немного бледнее и со светлыми волосами.

— О да, у меня много историй о них, — отвечаю я и понимаю, что говорю в том же тоне, что и Мэри Поппинс. Откуда это взялось?

— Ты прошла такойдолгий путь, — говорит Клара. — Это на другом конце света, в другом полушарии.

— Ты права, — говорю я ей. — Но я уже была здесь, во Франции. Я была в Европе семь лет, присматривая за многими мальчиками и девочками, такими же, как ты.

— О, — говорит Клара, приподняв бровь. — И к какому королевскому дому они принадлежали?

Я обмениваюсь взглядом с Майей, и она подавляет улыбку. Эта девушка умна.

— Я позволю вам троим познакомиться друг с другом, — говорит она, направляясь к двери. — Я скоро вернусь. — Затем она что-то говорит Кларе и Фрее по-датски, и они обе послушно кивают.

Дверь закрывается, и теперь я остаюсь с ними наедине.

Я делаю глубокий вдох и продолжаю улыбаться.

Поскольку большую часть разговора вела Клара, я думала, что она будет болтать и задавать мне вопросы, но они обе просто смотрят на меня с ожиданием. Как будто я должна показывать фокусы или что-то в этом роде.

К счастью, у меня хорошо снимать напряжение.

— Итак, тебя зовут Клара, — говорю я ей, затем смотрю на её сестру. — А тебя зовут Фрея.

Они кивают в унисон.

— Знаешь ли ты, что ты богиня, Фрея?

Фрея просто моргает.

— Богиня? — повторила Клара. Она проницательно оглядывает сестру с ног до головы.

— Фрейя, конечно. Она норвежский бог любви и красоты.

— Фу, — замечает Клара, морща нос.

Я рада, что не упомянула о сексе и плодородии.

— А также золота, — добавляю я. И войны. И смерти. — И она ездит на колеснице, запряжённой кошками.

— Круто, — тихо говорит Фрея.

Клара, кажется, обдумывает это. — Если Фрея названа в честь богини, то и я должна быть такой же. Мама назвала бы нас обеих в честь богинь.

Хммм. Нет никаких богинь по имени Клара, и если я не дам ей что-нибудь, она будет чувствовать себя неполноценной или, что ещё хуже, злиться на свою покойную мать.

Придётся достать ложь из сумки Мэри Поппинс.

— Клара — значит яркая, — говорю я ей, что на самом деле правда. — Среди греческих богов Гелиос был богом солнца, очень могущественным. — Тоже правда. — Богиня Клара была одной из его дочерей. Ты — дитя солнца. — Неправда.

Клара лучится и гордо смотрит на Фрею. — Я — дитя солнца, ты — дитя золота. — Она прищуривается на меня. — Но ты, должно быть, тоже богиня. Аврора звучит как имя богини.

— Она принцесса, — шепчет Фрея. — Спящая красавица. Принцесса Аврора.

— Единственные принцессы здесь — это вы, две красавицы, — говорю я. Я одариваю их дерзкой улыбкой. — Но если вы хотите называть меня богиней, я не буду возражать. Я могу быть почётной.

— Хочешь посмотреть нашу комнату? — спрашивает Клара. Её зелёные глаза становятся всё больше от возбуждения.

— Да, я хочу показать тебе своих кукол, — говорит Фрея. — На прошлой неделе у меня появилась новая.

— Мы обе получили новые, — говорит Клара, положив руку на бедро.

— Ну, ты знаешь, я бы с удовольствием посмотрела на твоих кукол и всё остальное в твоей комнате, но я думаю, что мне придётся остаться здесь.

— Почему? — спросила Клара, оглядываясь вокруг. — Эта комната скучная. Сюда никто никогда не заходит.

Я поднимаю бровь. Как кто-то может сказать, что комната, полная книг, скучная?

О, подождите. Большинство людей. И уж точно не пяти- и шестилетние девочки. Нет, принцессы.

Я подавляю желание сказать им, что, когда я была в их возрасте, мне нужны были только книги. Я хотела учиться. Вместо этого я оказалась посреди чёртовой глуши Квинсленда, и мне приходилось каждый день по часу добираться до школы и обратно на своём расшатанном велосипеде. До библиотеки было ещё дальше, и это было единственное место, где я проводила всё своё свободное время, впитывая всё о мире, что могла. Знания были всем. И до сих пор это так.

— Я уверена, что тебе будет не так скучно, если ты прочитаешь некоторые из названий, — говорю я.

Клара порхает по комнате, её бледное клетчатое зелёное платье струится вокруг неё. Высунув язык за пределы рта в полной сосредоточенности, она берет с полки книгу.

— Осторожно, — говорю я ей вслед. — Разве тебе можно грубо обращаться с книгами своего отца?

— Грубо обращаться? — повторяет она, переворачивая в руках тяжёлую книгу в кожаном переплёте. — Я не знаю, что это значит.

— Теперь, когда я думаю об этом, это дурацкое слово, не беспокойся об этом.

Она показывает мне книгу. — Видишь, это о праве в… — Она пристально смотрит на название. — Начале 1800-х годов в Германии. По-моему, это звучит скучно.

Ладно, значит, она права. Эти книги, вероятно, были частью королевского дворца с тех пор, как он был построен. Тем не менее, я впечатлена, что она может читать с такой уверенностью.

— Пойдём посмотрим на моих кукол, — говорит Фрея, подходя к Кларе. — Пойдём, мисс Аврора.

Я подхожу, беру книгу из рук Клары и кладу её обратно на полку, на всякий случай. Может быть, это тест, и детям поручили вытащить бесценные книги с полок. Может быть, вокруг нас установлены камеры, и король наблюдает за происходящим из какого-нибудь главного пункта управления.

— Мы должны остаться здесь, — снова говорю я им.

— Почему? — спрашивает Клара.

— Потому что это часть интервью. Знаешь, чтобы твой отец мог решить, кто будет твоей няней.

— Интервью? Я думала, ты теперь наша няня.

— Нет, — осторожно отвечаю я. — Я уверена, что на данный момент у вас было несколько нянь или потенциальных нянь? Разве вы не встречались с ними и не разговаривали с ними так же, как мы сейчас?

— Да, но они нам не понравились, — говорит Клара, опускаясь на диван. Фрея подходит и присоединяется к ней. — Они были слишком старыми и скучными, как эти книги. Одна даже была похожа на ведьму.

— Она и была ведьмой, — говорит Фрея тоненьким голоском.

— И она пахла, — замечает Клара. — Отцу тоже никто из них не нравился. Но ты нам нравишься, так что теперь ты наша няня.

Я одариваю её однобокой улыбкой. Если бы всё было так просто. — Посмотрим, что скажет твой отец.

— Хорошо, — радостно говорит Клара и бежит к двери. Она обхватывает ручку обеими своими маленькими ручками, дёргает её и кричит: — Майя! Папа! Познакомься с новой няней!

О, Боже.

В дверях появляется Майя, которая, очевидно, ждала снаружи. — Не надо кричать, Клара, — укоряет она, а затем добавляет несколько слов на датском языке. Она выжидающе смотрит на меня, сцепив руки перед собой. — Я так понимаю, всё прошло хорошо? Обычно нянь присылают в считанные минуты.

Я опускаю взгляд на девочек. — Надеюсь, что так.

— Хорошо, девочки, — говорит им Майя. — Бегите в свои комнаты.

— Мы можем взять с собой мисс Аврору? — спрашивает Фрея.

— Нет, она должна остаться здесь, чтобы познакомиться с вашим отцом. А теперь идите.

Девочки убегают по коридору.

Глоток.

Я так увлеклась общением с девочками, что забыла, что есть ещё одна, очень важная часть головоломки.

Их отец.

Король.

Моё тело словно пронзают булавки и иголки. Я делаю глубокий вдох через нос, когда Майя говорит мне, что она приведёт короля. Она исчезает, и теперь у меня есть всего несколько мгновений, чтобы прийти в себя, прежде чем они вернутся.

Что же мне теперь делать?

Сесть ли мне обратно на стул, чтобы потом подняться, когда он войдёт?

Сделать ли мне реверанс?

Поклониться?

Опуститься на одно колено?

Я знаю, что только что провела последние двадцать четыре часа, изучая это, но вся эта информация сейчас покинула мой мозг.

Чёрт. Ну, я думаю, я сяду, а потом я смогу сделать реверанс, когда встану, и, возможно, это будет выглядеть так, как будто я опускаюсь на одно колено. Подождите, а разве реверанс — это не комбинация этого и поклона? Я…

Резкий стук стелек в коридоре за дверью заставляет меня замереть.

О Боже.

Я быстро сажусь на стул, помня, что должна наклонить ноги в сторону и скрестить их на лодыжках, как Кейт Миддлтон, как раз в тот момент, когда появляется Майя.

— Мисс Аврора, позвольте представить вам Его Величество, короля Акселя из дома Эриксенов.

Она отходит в сторону.

Король входит.

Кажется, что это происходит кадр за кадром.

Я смотрела на его фотографию десятки раз до того, как пришла сюда, так что я не должна быть ошеломлена, но это так.

Я почти потеряла дар речи.

Дело не только в том, что он очень красив со своими характерными чертами лица, высок и внушителен. Это надменный наклон его подбородка, холодный взгляд вниз. Это то, как он меняет энергию в комнате, одновременно требуя, чтобы вы смотрели на него, и наказывая вас за это.

И это именно то, что я делаю. Смотрю на него, как идиотка.

— Как поживаете? — Мне удаётся сказать ему, когда я поднимаюсь на ноги и предлагаю слабый полупоклон, полуреверанс. Я не уверена, каков здесь протокол рукопожатия, но я определённо не собираюсь предлагать свою, пока он этого не сделает.

Он останавливается передо мной и смотрит на меня так, словно я какое-то странное существо, на которое он наткнулся во время утренней прогулки. Его глаза останавливаются на моих, и я чувствую, что у меня перехватывает дыхание, как будто его ледяные голубые глаза пропитаны норвежской магией.

Затем его губы искривляются в то, что можно назвать лишь усмешкой.

— Нет, не она. Она не подойдёт, — говорит он на чётком английском. Прежде чем я успеваю осознать происходящее, он резко разворачивается и проходит мимо Майи. — Кто ещё у вас есть? Приведите мне кого-нибудь ещё.

У меня перехватывает дыхание, щеки краснеют, и Майя осторожно смотрит на меня, а затем поворачивается к нему, когда он выходит из комнаты. — Сэр?

— Кто-то другого, — слышу я, как он огрызается, направляясь в коридор. Майя медленно поворачивается ко мне лицом и смотрит с глубоким сочувствием. — Мне очень жаль, что вы напрасно проделали весь этот путь, мисс Аврора. — Она вздыхает, а затем выпрямляет спину. — Я дам вам несколько минут, чтобы прийти в себя, прежде чем отвезу вас обратно в аэропорт.

А потом она тоже уходит, и я остаюсь одна в этой комнате, которая кажется на миллион градусов холоднее, в то время как моя кожа горит, а сердце бьётся так быстро, что мне нужно сесть.

Я плюхаюсь обратно на сиденье. Это не просто ощущение себя маленькой. Речь идёт о чувстве собственной никчёмности.

Я чувствую, что каким бы существом я ни была для короля Акселя, это было что-то, на что нужно наступить и соскрести с подошвы его ботинка.

Глава 2

А К С Е Л Ь

— Нет, — говорю я Майе, мой голос гремит. — Нет. Нет. Нет. Абсолютно нет.

— Но Аксель, — говорит она. — Она одна из лучших кандидатур.

Я качаю головой, сцепив руки за спиной, глядя в окно на сады. Я ненавижу это. Ненавижу, что мне приходится выбирать няню, заменяющую мать для моих детей. Так не должно быть.

Это твоя вина, что всё так получилось.

Я не могу прожить и часа в день, не напоминая себе об этом.

Я прочищаю горло. — А как насчёт той, которую ты привезла из Германии? Та, у которой родинка между глаз и волосы в ушах.

Майя насмехается. — Аксель. Дети были в ужасе от неё. Они называли её ведьмой.

—

Ужас полезен для детей.

— Ты не знаешь, что говоришь. И Клара, и Фрея, кажется, просто обожают мисс Аврору.

— Она австралийка.

— И что?

— Ты сказала, что она француженка.

— Я не говорила. Я сказала, что она во Франции и уже семь лет работает там помощницей по хозяйству и няней.

— Она мне не нравится.

— Ты едва с ней познакомился, — продолжает Майя. — Ты взглянул на неё и отмахнулся от неё. Довольно грубо, я бы сказала, — добавляет она под вздохом.

— Я слышала это.

— Ну, это то, что сказала бы тебе твоя мать.

— Как будто она мисс Солнышко.

— Аксель. — Она наставляет меня в тишине.

Я поворачиваюсь к ней лицом. — Она не умерла. Я могу свободно говорить о ней. И если бы она была там, наверху, она бы первая согласилась с моей оценкой.

Она вздыхает и проводит обветренной рукой по лбу. И моя тётя Майя, и моя мать были воспитаны в духе правильности, строгости и вечной элитарности. У Майи под её ледяным фасадом скрывается золотое сердце, а у моей матери — нет. Я знаю, что не должен говорить плохо о ней, учитывая, что она постоянно в больнице и под сильными лекарствами, но это то, чему она меня научила.

— Тогда назови мне вескую причину, почему ты отказываешься.

— Я твой король. Мне не нужна причина.

Она сужает глаза. К сожалению, подобные разговоры не действуют на неё так, как на остальной народ.

— Я должна ей что-то сказать, — говорит она.

— Тогда скажи ей, что мне не нравится её лицо.

Её глаза выпучиваются. — Боже мой. Что с тобой не так? Я не могу этого сказать.

Я пожимаю плечами. — Это правда.

— Ты сошёл с ума? Ослеп? Эта женщина очень красивая.

— Я знаю. В этом-то и проблема.

Или это будет проблемой. Мне не нужны отвлекающие факторы в моей жизни, и мне точно не нужно повторение того, что я испытал в груди, когда посмотрел в её большие карие глаза. Это было чертовски больно.

— Аксель, я не видела, чтобы ты дважды смотрел на женщину с тех пор, как…

— Дело не во мне, — поспешно говорю я ей. — Такая женщина, молодая, привлекательная, долго не протянет. Какой-нибудь мужчина свалит её с ног, если уже не свалил, и она уйдёт от нас.

— Я уверена, что она одинока.

— Верно. Что делает ситуацию ещё хуже. Найди кого-нибудь, кто более…

Я поднимаю брови, ожидая, что она заполнит пробелы без моих слов.

— Ты хочешь нанять кого-то менее привлекательного, так?

— Я просто не хочу нанимать её.

— Это дискриминация.

Я выпустил сухой смешок. — Чего только не бывает в наши дни? Слушай, я уже всё решил. Такая няня, как эта, вероятно, взбалмошная и ненадёжная, и она просто встанет и уйдёт, и мы начнём этот процесс заново.

— Но сэр, она…

Я сажусь за свой стол и занимаюсь бумагами, отмахиваясь от неё рукой. — Отправь её обратно в аэропорт и в добрый путь. Это окончательно.

Я слышу, как Майя вздыхает. — Да, Ваше Величество.

Дверь за ней закрывается.

Наконец-то, можно вздохнуть.

Я опускаю голову на стол и закрываю глаза, позволяя своим мыслям разгуляться на минуту, прежде чем обуздать их.

Это было, мягко говоря, странно, и я понятия не имею, что на меня там нашло. Я взглянул на австралийку, и мне показалось, что что-то пронзило моё сердце. В ужасном смысле.

В ней не было ничего знакомого. На самом деле, всё в ней казалось совершенно уникальным, начиная с бледности её кожи на фоне волос цвета красного дерева, изгиба губ и заканчивая этими глазами. Чёрт возьми, эти глаза. Я не думаю, что когда-либо видел такие большие и карие, как будто она была из гребаного мультфильма. Они полностью застали меня врасплох.

Я не люблю, когда меня застают врасплох.

Моя бдительность повышена не просто так.

И в результате она должна уйти.

Должен сказать, я чувствую себя лучше после принятия этого решения. Я ненавижу осложнения, особенно когда они связаны с чувствами. В моём положении им нет места — можно подумать, что я достаточно усвоил это в детстве. Я, конечно, понял это с Хеленой. И после её смерти я мог бы заклеймить себя этим. Чувства не просто усложняют ситуацию, они убивают.

Боже, как они убивают.

К счастью, зазвонил телефон, отвлекая меня от моих мыслей. Это звонок из одной из различных благотворительных организаций Хелены. Это была её настоящая страсть в жизни, а не я, и её благотворительная деятельность действительно исходила из очень искреннего места. Её часто называли следующей принцессой Дианой — забавно, что это превратилось в пророчество — за её щедрость по отношению к людям, к животным, и это никогда не было натяжкой. Какими бы извращёнными ни были наши отношения и какой бы чертовски жестокой она порой ни была, публика видит её только в лучезарном свете. Несмотря ни на что, я никогда не испорчу её репутацию.

В мою дверь постучали.

— Входите, — говорю я, гадая, кто это сейчас.

Майя просовывает голову внутрь.

— Скажи мне, что у тебя есть ещё один кандидат в няни, — говорю я хрипловато.

— У меня твои дети, — говорит она, раздвигая дверь пошире, чтобы появились Клара и Фрея. — И они хотели бы поговорить с тобой.

Даже если я в плохом настроении, мои девочки всегда вызывают умиление в моём сердце и улыбку на моём лице.

— Девочки, — говорю я им. — Что вы хотите сказать? — Я быстро поднимаю взгляд на Майю. — Разве тебе некого сопровождать в аэропорт?

Майя просто кивает и закрывает дверь, оставляя меня с Кларой и Фреей.

Обе выглядят расстроенными.

— Подойдите сюда. Что случилось? — спрашиваю я.

Клара берет Фрею за руку и ведёт её к моему столу. Хотя она всего на год старше Фреи, она всегда была властной, и эта милая девочка после несчастного случая стала очень инициативной и взяла сестру под своё крыло.

— Фрея не перестаёт плакать, — говорит Клара, усаживая сестру на место.

Я смотрю на Фрею, на её красный нос и слезящиеся глаза. Она не смотрит мне в глаза, но и ничего не говорит. Я не выношу, когда кто-то из них расстраивается, и иногда мне кажется, что быть отцом сродни тому, когда тебе постоянно разбивают сердце.

— В чем дело? — спрашиваю я Фрею, наклоняясь ближе. — Почему ты плачешь?

Она ничего не говорит, только прикусывает губу. Фрея тихая и эмоциональная, поэтому я привык вытягивать из неё всё, что можно. Клара, с другой стороны, громкая и властная и, кажется, ни на что не реагирует. Иногда я беспокоюсь об этом, но, опять же, когда я не беспокоюсь о них?

Я положил руку на её тёплую щеку. — Фрея? Расскажи мне.

— Это няня, — говорит Клара, как будто это очевидно.

Я резко смотрю на неё. — Та, которая только что была здесь? А что с ней?

Ещё одна причина к тому, что мне хватило ума избавиться от неё.

— Ты отослал её, — говорит Клара с вызовом.

— Ты имеешь в виду ту, что была раньше, с акцентом и… — Этими глазами.

— Богиню, — уточняет Клара.

— Что? — Теперь я в замешательстве.

— Она богиня, — повторила она, подняв подбородок. Столько непокорности. — Мы тоже богини. Она научила нас всему о них. Не только о наших скучных, но и о греческих. Я дитя бога солнца, Гелиоса.

Я почти уверен, что это неправда, — хочу заметить я. Теперь она забивает им голову ложной информацией? Я качаю головой, садясь обратно. — С чего бы ей говорить с тобой об этом? Подожди. Это не имеет значения. Она ушла.

Фрея разрыдалась.

— О, милая, — говорю я ей, положив руки ей на плечи. — Она напугала тебя своим акцентом и рассказами о богах?

— Отец, — нетерпеливо говорит Клара. — Фрея её любит. Она первая красивая, добрая и умная женщина, которую ты привёл сюда, и мы не хотим, чтобы она уходила.

О, чёрт возьми. Так вот в чем дело?

— Мне жаль, — осторожно говорю я. — Она просто не показалась подходящей для нас. Ты понимаешь?

— Нет, — бормочет Фрея, сопли текут у неё из носа, лицо покраснело. — Она сказала нам, что хочет быть нашей няней, и мы хотим, чтобы она была нашей няней, а потом тётя Майя сказала, что она должна уйти.

— Фрея, — пытаюсь объяснить я.

— Она была как мама.

Ещё один удар в сердце, на этот раз глубже, зазубренным инструментом.

Я чувствую, как бледнеет моё лицо перед ними.

Я смотрю на Клару. — Она напомнила тебе твою мать?

Клара пожимает плечами. — Не мне. Мама была красивее. Но она нам очень, очень нравится, и мы хотим, чтобы она была нашей няней. Ты можешь пойти и послать за ней?

Всё идёт не так, как я хотел.

Совсем.

Я ненавижу ослушиваться своих дочерей.

— Клара, Фрея, послушайте меня. Няня, потенциальная няня…

— Аврора, — шепчет Фрея.

— Да.

— Богиня, — подхватывает Клара.

Я стараюсь не закатывать глаза. — Да. Она. Я действительно думаю, что она лучше для кого-то другого. Другой семье. Не нашей. Мы такие… особенные, понимаете? Нам нужен кто-то такой же особенный, чтобы заботиться о моих принцессах. Не волнуйтесь, мы найдём кого-нибудь.

Фрея снова разрыдалась. — Ты всегда так говоришь, и я их всех ненавижу.

For helvede (прим. пер. — чёрт возьми).

— Отец, — говорит Клара, — не заставляй Фрею плакать. Разве ты не думаешь, что мы уже достаточно пережили?

Я с изумлением смотрю на её маленькое личико. У неё черты матери, это точно: зелёные глаза, золотистые волосы, оливковая кожа. Унаследовала она и материнскую сообразительность. Она точно знает, как добиться своего.

Я не уверен, что у меня есть выбор в этом вопросе.

Представьте себе короля, которым управляют его принцессы.

Я испустил долгий вздох, закрыв глаза.

Не могу поверить, что мне придётся это сделать.

Майя должна будет вернуть её.

Она может даже не захотеть работать после того, как я с ней обошёлся.

Возможно, мне придётся унижаться.

Я не унижаюсь.

Когда я снова открываю глаза, обе девочки выжидающе смотрят на меня.

— О, хорошо, — бормочу я.

— Ура! — кричат они обе, прыгая вверх и вниз и возбуждённо хлопая в ладоши.

Хм-м-м. Действительно ли они были так расстроены вначале? Или это был просто ещё один пример того, как они добиваются своего? Эта карточка с "мамой", кажется, появилась из ниоткуда.

Хотя это не имеет значения. Я их отец. Из-за меня им нужна няня, из-за меня у них больше нет матери. Давать им всё, что они хотят, — это самое малое, что я могу сделать.

И я знаю, что этого никогда, никогда не будет достаточно.

Тяжело выдохнув, я беру телефон и звоню Майе.

— Сэр? — отвечает она.

— Ты всё ещё в доме?

— Я с мисс Авророй, еду в аэропорт, — отвечает она довольно резко.

— Скажи водителю, чтобы он развернул машину и привёз её обратно.

— Что?

— Ты меня слышала.

— Но, сэр, почему? Вы сказали… — Я могу сказать, что Майя сейчас, вероятно, смотрит на австралийку, пытаясь заставить её не слушать.

— Я знаю, что я сказал, — огрызаюсь я. Я вздохнул. — Просто верни её. Это приказ.

— Да, Ваше Величество.

Последняя часть прозвучала язвительно.

— Она идёт? — спросила Фрея с большими глазами. — Она будет нашей новой няней?

Я провожу рукой по лицу.

Всё, что угодно, лишь бы они были счастливы, напоминаю я себе.

Я только надеюсь, что с этого момента они не начнут принимать все мои решения о найме.

Это скользкая дорожка.

Глава 3

А В Р О Р А

Майя положила трубку и поджала губы, уставившись на пустой экран в своих руках.

— Всё в порядке? — спрашиваю я. Я сейчас лечу самую большую рану от отказа и разочарования, которую только можно себе представить, после того, как меня уволил Король Козел, но это не значит, что я не могу беспокоиться о ней. Мне очень нравится Майя, и я не представляю, как она сможет справиться с таким мужчиной. Хотя, наверное, принадлежность к королевской семье помогает.

Майя смотрит на меня с натянутой, морщинистой улыбкой. — Мисс Аврора, планы изменились.

— Планы изменились? — Я теперь еду в другой аэропорт, или более поздним рейсом, или…?

— Да. Видите ли, король совершил ошибку. Он хотел бы, чтобы вы вернулись.

Я тупо смотрю на неё. Без слов.

Она продолжает: — Он извиняется за это, но я полагаю, что он слишком поспешно уволил вас. Или что-то в этом роде. Признаюсь, я не совсем понимаю, что происходит, но он приказал мне это сделать.

— И вы делаете всё, что он говорит, да? — спрашиваю я.

Она бросает на меня странный взгляд. — Он мой король, а также мой племянник.

— Ну, он не мой король. У нас в Австралии нет короля, у нас есть премьер-министр, и, честно говоря, я бы его тоже не слушала.

Одна из её бровей медленно поднимается. — Вы не обязаны соглашаться на эту работу. Но я думаю, что это означает, что она ваша, если вы захотите.

Её слова не заставляют исчезнуть смущение, которое я испытывала там. — Я не хочу показаться неуважительной, но я уже не так, ну, жажду этой должности, как раньше. Король или нет, но мне не нравится чувствовать себя маленькой, а он заставил меня почувствовать именно это.

— Я же говорила вам, что он неприятен. Вы привыкнете к нему.

Верно. Неприятный.

— Хенрик, — говорит она водителю. — Tilbage til slotted. (пер. дат. — Возвращаемся в замок)

Водитель кивает, и вдруг мы поворачиваем налево и разворачиваемся.

Значит, мы возвращаемся во дворец.

Не знаю, как это возможно, но сейчас я нервничаю ещё больше, чем раньше.

Клянусь, это связано с тем, как он ко мне относился, и никак не с тем, насколько он был смертельно красив. Я говорю "смертельно", потому что в его манерах и лице было что-то такое, что почти не позволяло сделать комплимент, как будто за то, что вы назовёте его красивым, вас могут обезглавить. Это была напряжённая, холодная привлекательность, словно его лицо, тело и дух были выкованы из стали, и вы можете превратиться в камень, если будете смотреть на него слишком долго.

Король Медуза.

Как и прежде, мы возвращаемся в замок, проезжаем мимо толпы, собравшейся на площади, но теперь я смотрю на внушительные окна, зная, что за стёклами скрывается жестокий король. Я знаю, что правильнее всего было бы просто с благодарностью принять эту работу, но мне редко удаётся поступить правильно. Мне приходится напоминать себе, чтобы я сдерживала свой гнев. Если что, может быть, я попробую применить холодный и равнодушный подход, как он применял ко мне.

Холодная и равнодушная, холодная и равнодушная, повторяю я про себя, пока водитель снова паркуется за воротами, а я вместе с Майей иду обратно в здание.

Но вместо того, чтобы отвести меня обратно в комнату, в которой я была раньше, она ведёт меня по позолоченным залам, уставленным статуями и бархатными картинами маслом с изображением важных персон, всё выглядит скорее французским, чем скандинавским, а затем поднимается по массивной лестнице на второй этаж.

— Куда мы идём? — тихо спрашиваю я, чувствуя необходимость говорить шёпотом в пещерных коридорах.

— В его кабинет, — говорит она, от чего мои нервы загораются. — Первый этаж в основном предназначен для гостей и посетителей, залов ожидания, столовых и тому подобного. Этот этаж — для персонала и любых офисов. Третий — жилой этаж.

Но всё это пролетает мимо моей головы, потому что, чёрт возьми, она ведёт меня в его чёртов кабинет? Почему мне кажется, что я снова в средней школе и меня снова тащат к директору?

У меня нет времени размышлять об этом, потому что мы остановились перед парой больших двойных дверей.

Майя дарит мне маленькую улыбку, которая не даёт никакой надежды, а затем быстро стучит по ней костяшками пальцев. — Сэр? — громко зовёт она.

Возникает пауза, а затем его глубокий голос произносит: — Проводи её внутрь.

О, Боже.

Майя открывает дверь и ведёт меня внутрь.

Мои глаза быстро перебегают на короля Засранца, сидящего за своим столом, а затем осматривают остальную часть комнаты. Как, я уверена, и большинство комнат в этом дворце, она большая и безликая. На самом деле, кроме стола с телефоном и стопками папок, плюс несколько книг на полках, в этой комнате нет ничего, что кричало бы "Офис короля".

Кроме того, мне кажется, я ожидала, что на нем будет корона, когда он сидит за своим столом.

Единственное, что на нем надето, это гримаса.

Я думала, что он будет унижаться, но, похоже, нет.

Король Аксель едва смотрит на меня, вместо этого сосредоточившись на бумагах в своей руке.

— Спасибо, Майя. Мне нужно несколько минут побыть с ней наедине.

Ней. Ещё даже не назвал моего имени. Он вообще знает моё имя?

— Хорошо, Ваше Величество, — говорит Майя и уходит, оставляя меня в кабинете с королём.

Такое ощущение, что меня заперли в тюремной камере.

Я по привычке прочищаю горло и смотрю на него, ожидая, что он обратится лично ко мне, стараясь при этом выглядеть холодной и равнодушной.

Я уже готова открыть рот и разрушить свою решимость, когда он постукивает своим длинным указательным пальцем по верхней части бумаги, которую он рассматривает, бумагу, которую я сейчас узнаю, как своё резюме.

— Здесь говорится, что вы работали во Франции в нескольких семьях, — говорит он, его голос хрипловат.

— Да, сэр, — говорю я. Поскольку он всё ещё смотрит на моё резюме, как будто это какая-то карта сокровищ, я смотрю на его макушку. У него светло-каштановые волосы, густые и блестящие. Немного длиннее на макушке, чем по бокам, но в целом короткие. Несколько модная стрижка для короля.

— Я так понимаю, вы немного говорите по-французски? — спрашивает он.

— Un peu (пер. фра. — немного), — осторожно отвечаю я.

Наконец он поднимает на меня глаза, и мне требуется огромное усилие воли, чтобы встретиться с ним взглядом и не отвести взгляд. Неужели я уже превратилась в камень?

— C'est tout? (пер. фра. — Это всё?)

Я киваю. Это всё. Совсем чуть-чуть. То есть, я знаю, что почти свободно говорю, но у меня такое чувство, что если я признаюсь в этом, он начнёт меня проверять.

— И я так понимаю, вы не говорите по-датски?

Я качаю головой. — Нет, сэр. Никогда не думала, что мне это понадобится.

Кажется, он на мгновение задумывается над этим, слегка покачивая нижней челюстью, а затем возвращается к резюме. Мой желудок вздрагивает от облегчения, когда он отводит взгляд от меня. Чёрт, этот человек напряжён.

— И что же заставило вас подать заявление на эту должность? — спрашивает он, голос звучит немного устало. Он откинулся в кресле, непринуждённо, но настороженно, постукивая пальцем по краю подлокотника, глядя на меня.

— В агентстве по трудоустройству решили, что я подхожу.

— Меня не слишком интересует, что они думают. Кажется, они никогда не знают своих клиентов. Можешь ли ты сказать мне, почему ты считаешь себя подходящей кандидатурой?

В моей голове одновременно проносится миллион мыслей. Я могу сказать ему, что я выполняла эту работу для разных богатых и важных семей, что у меня отличные рекомендации, что я готова к вызову, что я умна, независима и трудолюбива. Я могла бы рассказать ему миллион вещей.

И всё же единственное, что выходит из моего рта: — Потому что я знаю, каково это — потерять родителей в молодом возрасте.

Он моргает на меня. Я не могу сказать, застигнут ли он врасплох моим комментарием или нет. Я продолжаю, довольная тем, что мой голос остаётся ровным. Не то чтобы он не должен был, но когда я нервничаю, я никогда не могу предсказать, как отреагирует моё тело. — Я знаю, что сейчас нужно девочкам.

— И что же это?

— Любовь, — говорю я, и теперь, когда я глотаю, моё горло кажется плотным. — Им нужна дисциплина и руководство, но им также нужно сострадание, доброта, стабильность, и, прежде всего, им нужна любовь.

Он хмурится, его челюсть напряжённо подрагивает. Не знаю, почему я решила, что, сказав ему это, смягчу его, но, опять же, я не думала об этом.

— И поэтому ты думаешь, что это так просто, — говорит он.

— Я никогда не говорила, что это будет легко. — Я стараюсь не сузить на него глаза, стараюсь не повышать голос. — Но поскольку это будет нелегко для любой няни, это может быть кто-то, кто понимает. Кто не бросит, когда станет трудно.

— Но ты уже увольнялась раньше, — говорит он, переводит взгляд на резюме и снова на меня, брови подняты с вызовом. — Во всех этих семьях ты не задерживалась дольше, чем на несколько лет.

Я игнорирую это. — Я так поняла, что это на год.

— Так и есть, — говорит он. Он встаёт со стула с грацией, заложив руки за спину, прогуливаясь к краю стола, ближе ко мне.

Я не могу удержаться и делаю шаг назад.

Он останавливается, наклоняет голову в сторону, поднимает подбородок, наблюдая за мной. — Но кто сказал, что ты не уволишься до истечения года? Эта работа трудная, и она не похожа на все другие должности няни, которые у тебя были. Мы — королевская семья, мы находимся на другом… уровне, а это значит, что ты должна подняться до этого уровня. — Он вздыхает, звуча почти скучающе. — Честно говоря, я остаюсь при своём мнении.

— Каком именно?

— Я не думаю, что ты подходишь для этой работы.

Я стараюсь не вздрагивать. — Тогда почему я здесь?

Он снова вздёргивает бровь, его рот на мгновение становится твёрдым. — Из-за моих дочерей. Ты им нравишься. А когда дело касается их, обычно не имеет значения, что я думаю.

— Почему вы думаете, что я не справлюсь с этим? Вы даже не знаете меня. Вы понятия не имеете, на что я способна.

Он оглядывает меня с ног до головы, совершенно не впечатлённый, и всё же я чувствую каждое ледяное движение его взгляда по моей коже. — Я знаю, что ты необразованная. Что ты полна ложной уверенности и глупой бравады. И что ты понятия не имеешь, как вести себя в присутствии короля.

Я распрямляю плечи, обретая хребет. — Вы правы. Я никогда не училась в университете, и иногда может показаться, что я уверена в себе, когда не должна. Но позвольте мне прояснить одну вещь. Я уважаю то, что вы делаете это для своих дочерей, и я уважаю вашу корону и титул. Но я не хочу, чтобы со мной разговаривали свысока, словно я какое-то низшее существо, жвачка под вашим ботинком. Если вы хотите, чтобы я относилась к вам с уважением, вы должны проявлять такое же уважение ко мне. Мне всё равно, кто вы.

В этот момент моё сердце так громко стучит в ушах, что я едва могу осознать, что я только что сказала. Чёрт возьми, кажется, я только что провалила всю эту работу.

Руки короля Акселя разворачиваются из-за его спины, и он перемещается передо мной, чтобы сесть на край своего стола. Его длинные пальцы обхватывают край, постукивая, мышцы челюсти напряжены. Но в его глазах нет гнева, во всяком случае, я не могу этого сказать. Только холодное любопытство.

— Ты так разговаривала со всеми своими прошлыми работодателями? — спрашивает он, в конце концов.

— Я бы говорила, если бы они были такими же грубыми, как вы.

Обе его брови взлетают вверх, и я готовлюсь к тому, что он начнёт кричать своей секретной службе, и меня потащат на гильотину.

Вместо этого он одаривает меня натянутой улыбкой. — Я буду платить тебе зарплату. Но это не значит, что ты должна мне нравиться.

— И я буду получать эту зарплату. Но это не значит, что вы должны мне нравиться.

— Тогда, Аврора, скажи мне, почему ты всё ещё хочешь получить эту работу, ведь ты будешь работать на такого грубияна, как я? Наверняка есть другая работа, более лёгкая и хорошо оплачиваемая? Я вижу, что раньше ты работала на руководителей винодельческих компаний и компаний по производству программного обеспечения. Почему бы не вернуться к ним?

Это хороший вопрос. Почему я здесь? Зачем терпеть всё это, если у меня во рту уже неприятный привкус?

— Вы хотите знать правду? — спрашиваю я его.

— Ты вообще способна лгать?

О да.

— Потому что теперь я чувствую, что мне есть что доказывать. — Я делаю паузу, осознавая, что наши взгляды прикованы друг к другу. — Я уверена, вы можете себе представить, каково это. Люди говорят тебе, что ты не можешь что-то сделать, что ты не годишься для этого, что ты не готов к этому. Для меня это просто заставляет меня быть на высоте и делать всё возможное, чтобы доказать, что они ошибаются. К тому же, мне очень нравятся Клара и Фрея.

Он отводит взгляд, и мне кажется, что я одержала какую-то победу, хотя я была не холодна и равнодушна.

— Почему у меня такое чувство, что ты собираешься сделать мою жизнь сложнее, а не легче, — говорит он, почти про себя.

— Значит ли это, что я получила работу?

Он постукивает пальцами по столу и смотрит вдаль, погрузившись в раздумья. Затем он кивает. — Да. — Он смотрит на меня. — Но, пожалуйста, не заставляй меня жалеть об этом. Я делаю это для них. Я делаю для них всё, что могу. Они всегда будут на первом месте, ты понимаешь?

Я киваю, чувствуя, как надежда и волнение проникают в меня. — Понимаю.

Он выдыхает, а затем встаёт. — Нужно будет заполнить много форм. Проверка биографии, которую проводит полиция. — Я стараюсь не напрягаться при этом. — Проверка здоровья. Специальная страховка. Тебе придётся подписать соглашение о конфиденциальности, принести клятву защищать королевский дом, пройти уроки защитного вождения и тактику побега в случае похищения. — Он протягивает руку. — Но пока это должно стать официальным.

Я глубоко вдыхаю через нос и слегка улыбаюсь ему, когда кладу свою руку в его. Его хватка тёплая и очень крепкая. Я изо всех сил стараюсь уверенно пожать ему руку. — Я принимаю. — Я делаю паузу. — Ваше Величество.

Он не улыбается, но быстро сжимает мою руку, прежде чем опустить её. Он снова обходит стол. — Кстати, ты начинаешь завтра.

— Завтра! — восклицаю я. — В субботу? Я не могу начать завтра.

— Почему? — Он снова выглядит раздражённым.

— Потому что это собеседование было в последнюю минуту, и я не предполагала, что получу его. Мне ещё нужно упаковать все вещи в Париже и…

Он садится обратно и начинает перебирать остальные бумаги на своём столе, откладывая моё резюме в сторону. — Тогда иди и собери все вещи. Ты прыгала по Франции семь лет, я уверен, что всё, чем ты владеешь, поместится в чемодане.

Он прав, но к чёрту его за такую самонадеянность.

— И поскольку ты работаешь между делом, — продолжает он, — я готов поспорить, что ты остановилась в краткосрочной аренде или Air B&B, и что бы это ни было, я уверяю тебя, что любые деньги, которые ты потеряешь, будут должным образом компенсированы нами. — Он смотрит на меня, наморщив лоб. — Майя займётся всей логистикой, не волнуйся.

Я знаю, что сейчас я нахожусь в Air B&B, за который я уже заплатила до конца месяца, и мне не с кем попрощаться, кроме Амели, но эти выходные будут моими последними свободными выходными, прежде чем всё в моей жизни изменится. Я должна держаться за это.

Клянусь, я вижу, как он закатывает глаза. — Ладно, — говорит он, как будто слышит мои мысли. — Тогда будь здесь в воскресенье вечером. Это даст нам достаточно времени, чтобы всё подписать, и тогда ты сможешь начать понедельник с того, что отвезёшь Клару в школу.

— Договорились, — удаётся мне сказать. Затем я замираю на мгновение, размышляя, есть ли что-то ещё, что я должна сказать, или что нам нужно обсудить.

Он медленно поднимает на меня глаза и, бросив быстрый взгляд, пренебрежительно говорит: — Можешь идти.

Я киваю. — Увидимся в воскресенье вечером.

— Возможно, ты захочешь подтянуть свой королевский протокол, пока ты здесь, — говорит он мне вслед, когда я направляюсь к двери. — Не помешает также выучить несколько основных датских фраз.

— Да, сэр, — говорю я ему, открывая тяжёлую дверь и выходя в коридор.

Майя терпеливо стоит там, сложив руки перед собой, выражение её лица слегка вздрагивает. — И как всё прошло? — осторожно спрашивает она.

Я пытаюсь изобразить спокойствие, пожимая плечами, но потом начинаю ухмыляться. — Я получила работу!

Её улыбка небольшая, но достаточно хорошая. — Это замечательно. Он не был слишком строг с тобой?

— О, он был строг со мной, — говорю я ей. — Кажется, он назвал меня необразованной и глупой в какой-то момент. Но я справлюсь. Я всегда справляюсь.

Она сжимает ладони вместе. — Я так рада. Девочки будут в восторге.

— И у вас с плеч тоже спадёт много груза. Вам больше не придётся искать.

Она чопорно кивает. — Да, надеюсь, ты продержишься целый год.

Чёрт, это выбило ветер из моих парусов. Я отмахнулся от него.

— Я не сомневаюсь, что продержусь, — говорю я ей.

Конечно, с другой стороны, я понятия не имею, во что ввязываюсь.

И пока я иду за Майей по коридору, пока она проводит быструю экскурсию мимо позолоченных картин, мраморных статуй, больших, отделанных бархатом комнат с полами в стиле барокко, перечисляя миллион разных вещей, прежде чем отвезти меня обратно в аэропорт, я понимаю, насколько я действительно влипла.

Хотя я ещё ничего не подписала, мне кажется, что когда я пожала руку королю, я согласилась на что-то, выходящее за рамки моих самых смелых мечтаний или кошмаров.

Надеюсь, я не заключила сделку с дьяволом.

Красивым дьяволом, конечно.

Они обычно такие.

Глава 4

А В Р О Р А

— Salud (пер. исп. — твоё здоровье), — говорит Амели, поднимая бокал шампанского в мою сторону. — Или как там говорят в Дании?

Я ухмыляюсь и стучу своим бокалом о её бокал, прежде чем сделать глоток, пузырьки щекочут мне нос. — Я думаю, они говорят skål.

— Skål. Почему бы и нет? — говорит она, изящно пожимая плечами. Она делает большой глоток своего напитка, но при этом умудряется выглядеть элегантно. Даже когда она пьяна, она выглядит совершенно утончённой. Наверное, это французская манера, je ne sais quoi (пер. фра. — я не знаю, что).

— Итак, — говорит она, смахивая с плеч воображаемые ворсинки. — Я знаю, что мы делаем это каждый раз, когда ты начинаешь работать, но в этот раз всё по-другому. Ты больше не будешь во Франции. Я буду чувствовать себя так далеко от тебя. — Она выпячивает свою точно подведённую красную нижнюю губу в преувеличенном надувании.

— Я знаю. — Несмотря на то, что я познакомилась с Амели по работе и у нас в основном профессиональные отношения, она, наверное, самый близкий друг, который у меня есть. Я уверена, что многие считают это жалким, но я не против быть одиночкой. Иногда я думаю, что мне так больше нравится. С тех пор как я уехала из Австралии, мои отношения с людьми были поверхностными и мимолётными. Они были безопасными.

Но мне очень нравится Амели, и я знаю её уже так давно, поэтому я хотела выпить с ней последний бокал сегодня вечером, прежде чем завтра уеду в Копенгаген. И что-то мне подсказывает, что в будущем мне понадобится кто-то, кому я смогу выговориться.

— Эй, — говорю я ей, оглядывая бар, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. — Если я позвоню или напишу тебе по электронной почте, ну, знаешь, просто чтобы поговорить о работе, это ведь не будет, например, записано?

Она бросает на меня язвительный взгляд, делая глоток. — Ты имеешь в виду, что если ты подвергаешься сексуальным домогательствам на своей работе, я буду держать это в секрете? Нет.

Это как раз то, что касается моей последней должности. Я всё равно планировала уволиться, но то, что я открылась Амели о причинах, привело всё вдвижение.

— Ты знаешь, что наш долг — защищать наших клиентов с обеих сторон, — продолжает она.

— Я знаю это, и, опять же, я рада, что всё так получилось, но я говорю о том, чтобы просто… расслабиться. — И опять же, если мне нужно пожаловаться на свою работу, то, возможно, мне лучше держать это при себе.

— Ты имеешь в виду, например, сказать мне, что считаешь своего нового босса засранцем? — спросила она, сверкнув глазами.

Возможно, это было первое, что я сказала, когда она попросила меня рассказать ей всё.

— Да. Это.

— Не волнуйся, я не буду это записывать. Ты первый человек, которого я знаю, который будет работать на настоящую королевскую семью. В глубине души я знаю, что ты подходишь для этой работы и что у тебя всё получится, но я также знаю, что это будет нелегко. Конечно, ты можешь мне выговориться. Поговорить со мной. В любое время, когда захочешь.

Я снова поднимаю свой бокал к её бокалу. — Merci.

— А ведь он красивый засранец, — размышляет она через мгновение. Дверь в бар открывается, и входит пара, принося с собой бодрый осенний воздух и звуки вечернего движения в Маре³.

— Я не могу этого отрицать.

Я также не могу отрицать, что в последние двадцать четыре часа, когда я не упаковывала свою жизнь, я следила за королём в Интернете. Я говорю себе, что это просто для того, чтобы знать, с чем мне придётся столкнуться, ну, кроме королевского члена, и я пытаюсь узнать как можно больше.

Но правда в том, что меня тянет к нему, как мотылька к огнемёту.

Не то чтобы его внешность спасала его плохое отношение. Это не так. Я думаю, она делает его ещё хуже. Но я могу оценить, как хорошо он одет, и в то же время ненавижу его манеры.

— Знаешь, я тобой восхищаюсь, — говорит она, лукаво поглядывая на меня.

— О? — Я удивлена.

— То, как ты всегда можешь просто взять и уехать. От места к месту, от семьи к семье. Ты так свободна, как птица, делаешь всё, что захочешь. Неудивительно, что ты одержима Холли Голайтли. Вы с ней похожи.

Я натянуто улыбаюсь ей. Я действительно люблю «Завтрак у Тиффани» и раньше думала, что быть свободной и независимой — это единственный путь. Я думала, что если ты слишком долго остаёшься на одном месте, то это тебя сковывает, а если ты слишком хорошо узнаешь людей, то они будут давить на тебя, макая лицом в грязь.

Но у Амели есть любимый парень, работа, которую она хорошо выполняет, друзья, семья, удивительный город Париж. У неё здесь целая жизнь, и она хороша. У неё нет причин уезжать. Ей не нужно жить на чемоданах.

Я прочищаю горло. — Ты знаешь, что можешь навещать меня в любое время. Или я приеду к тебе.

— Ты уверена в этом? Я видела твой контракт. У тебя только один выходной в неделю, по воскресеньям. И ты знаешь по личному опыту, что редко когда получишь этот выходной. К тому же я не думаю, что они позволят любому человеку встретиться с тобой. Мне придётся пройти много проверок безопасности, я уверена.

Я не думала об этом. Полагаю, для любого другого человека это может поставить крест на его социальной жизни. К счастью, у меня её нет.

— Ты всегда можешь сказать, что находишься там от имени компании. Знаешь, убедиться, что всё соответствует требованиям.

— Разоблачение неправомерных действий датской королевской семьи. — Она смеётся, вставая со стула и беря со стола пачку сигарет. — Я выйду покурить, скоро вернусь.

Я смотрю, как она уходит, стоя под светом бара, пока люди ходят туда-сюда, темнота быстро опускается, огни проезжающих машин освещают каменные здания в мечтательной манере. Моё сердце защемило, совсем немного, и я даже не знаю почему. Я чувствую, что мне не хватает какой-то части меня, и эта работа либо отдалит меня от неё ещё больше.

Или ближе к ней.

* * *

— Аврора, добро пожаловать, — говорит Майя, когда я вхожу через боковые двери дворца в фойе. — Как прошёл твой полет? Мне очень жаль, что я не смогла встретить тебя, сегодня было так много дел. Надеюсь, найти Хенрика не составило труда.

Я смотрю на Хенрика, водителя, когда он проходит мимо меня с моим огромным чемоданом и сумкой позади, и благодарно улыбаюсь ему. — Нет, он ждал меня в аэропорту. Я его сразу узнала.

При первой встрече я была не слишком высокого мнения о Хенрике. Я ожидала, что он не говорит по-английски и что поездка из аэропорта будет наполнена тишиной. Но этот парень говорит почти так же много, как и я. В основном он говорил о своей семье (ему тридцать два года, у него жена и ребёнок, он хочет вернуться в университет), но у меня такое чувство, что он сплетник. Он уже рассказал мне о водителе короля, и я знаю, что со временем смогу узнать все грязные подробности о самом короле. Я могу быть очень убедительной.

— Хорошо, — говорит Майя, и, если я не ошибаюсь, она выглядит немного нервной и взволнованной. Она быстро поворачивается к Хенрику и обращается к нему на датском. Затем она быстро улыбается мне. — Я должна помнить, что мне нужно больше говорить по-английски рядом с тобой, иначе это может показаться невежливым. Я просто сказала ему, чтобы он убрал твои вещи в твою комнату.

— Не беспокойтесь, — говорю я ей. — Это мне нужно учить датский, и быстро. Это просто удача, что до сих пор все свободно говорили по-английски.

— За исключением старшего поколения, ты увидишь, что большинство людей в Копенгагене говорят по-английски, и уж точно во дворце. Они могут быть немного, как бы это сказать, стеснительными, но они поймут тебя очень хорошо. — Она сжимает ладони и кивает в сторону зала. — Я знаю, что в прошлый раз я провела для тебя небольшую экскурсию, но я сомневаюсь, что ты смогла что-то из этого воспринять. Возможно, мне стоит провести тебя по залу и познакомить с персоналом, а затем мы сможем приступить к оформлению документов.

Это похоже на первый день в школе, и вместо того, чтобы говорить себе быть холодной и равнодушной, как это было с королём Акселем, я говорю себе быть тёплой и уважительной с каждым, кого я встречаю.

Это не так сложно, когда меня снова представляют Хенрику, или Карле, повару, или Агнес, главной экономке. Они непринуждённо вежливы и приветливы, напоминая мне немного анимационный персонал в фильме «Красавица и чудовище».

Но знаете, настоящие люди.

Затем я поднимаюсь на второй уровень, чтобы познакомить с Йоханом, водителем короля Акселя, о котором мне рассказывал Хенрик. По словам Хенрика, Йохан — лунатик, которого я, вероятно, увижу бродящим по дворцу посреди ночи. Он также выглядит и говорит, как Ларч из «Семейки Аддамс». Я мысленно помечаю, что не буду кричать во всё горло, если столкнусь с ним, разгуливающим в час ночи, как Франкенштейн, хотя ничего не обещаю.

Наконец, Майя отводит меня в административные помещения в конце, рядом с кабинетом короля. Она стучит в его дверь, и я пытаюсь подготовиться к тому, что снова увижу его, но ответа нет. Не могу сказать, что я не испытываю облегчения.

Затем дверь напротив открывается, и оттуда выходит высокий, худощавый мужчина с глубоко посаженными бровями и бледными, светлыми волосами, одетый в строгий костюм. Он кажется мне смутно знакомым, и я думаю, что, должно быть, где-то видела его фотографию во время моего шпионажа.

— Никлас, — говорит ему Майя и произносит несколько слов по-датски, прежде чем перейти на английский. — Ты знаешь, где он? — Она жестом показывает на меня кивком. — Ей нужно подписать бумаги.

Этот человек, Никлас, смотрит на меня, и если я думала, что глаза Акселя были холодными, то один взгляд на этого парня — это всё равно что смотреть прямо на Белого Ходока⁴. — Han er gået i seng (пер. дат. — он пошёл спать), — твёрдо говорит он, прежде чем повернуться на пятках и уйти.

Я смотрю на Майю, мои губы сжаты от удивления. — Он только что отчитал вас?

Ей удаётся улыбнуться, и она вздыхает. — Нет. Ну, возможно. Это Никлас. Я бы вас познакомила, но он…

— Неприятный? — поддразниваю я.

Она кивает. — Да. Он… ну, я уверена, что ты услышишь о нем в своё время. Он секретарь короля, так что ты будешь часто с ним общаться. Постарайся оставаться на его стороне.

Теперь я полностью заинтригована. Я буду жонглировать двумя засранцами на этой работе?

— Я знаю, о чём ты думаешь, — добавляет она. — Дело в том, что он через многое прошёл, и, возможно, из-за этого король держит его рядом с собой. Видишь ли, — говорит она, понижая голос и наклоняясь, — Никлас раньше был дворецким Хелены.

Я тихонько ахаю. Но конечно же! Вот почему он показался мне знакомым. — О Боже, это он был за рулём, когда она умерла? Он столкнул их с обрыва.

Майя настороженно кивает и просит меня говорить потише. У меня есть привычка становиться слишком оживлённой. — Это было признано несчастным случаем.

— Я знаю, но всё же. Как он всё ещё может его нанимать? Я даже не думаю, что смогу находиться в одном городе с таким человеком, не говоря уже о том, чтобы быть в одном дворце, зная, что именно по вине этого парня умерла моя жена. Чёрт возьми.

— Аксель может быть странно снисходительным, — признает Майя. — Честно говоря, я и сама не всегда понимаю его. Возможно, это один из способов удержать Хелену рядом с собой. Возможно, они делятся воспоминаниями о ней, и это облегчает боль.

Хм. Я никогда не думала, что Акселю может быть больно. Я чувствую себя немного неловко за то, что теперь называю его Королём Засранцем, учитывая всё, через что он прошёл. Я напоминаю себе, что он потерял свою жену всего два года назад.

— Он, должно быть, очень любил её, — предлагаю я.

— Конечно. Все её любили. — Она делает задумчивую паузу. — Она была очень красивой, очень особенной. Сделала много хорошего в этом мире. Сердце бедняги до сих пор разбито этой трагедией. Больше всего страдают девочки. — Она одаривает меня натянутой улыбкой. — Это одна из причин, почему я привела тебя сюда на работу, надеясь, что Аксель увидит тебя так же, как я. Ты полна света и энергии, а этот дом погрузился во тьму с тех пор, как умерла королева. Я думаю, ты принесёшь нам всем пользу.

Несмотря на то, что всё, что Майя только что сказала, очень хорошо для моего самолюбия, я могу обойтись без дополнительного давления. Я могу только надеяться, что стану для них своего рода светом.

— Поскольку он удалился в свою комнату, я уверена, что мы сможем подписать бумаги, чтобы он мог заняться этим утром, — говорит она, открывая дверь в его кабинет и зажигая свет. Она приглашает меня войти. — Всё в порядке, я часто делаю это, чтобы помочь ему. Для него это была нелёгкая битва с того момента, как он занял трон, и хотя прошло уже несколько лет, редко становиться легче.

Я вхожу внутрь. Ночью офис выглядит по-другому. А может быть, дело в том, что короля нет с нами, поэтому у меня больше времени, чтобы рассмотреть обстановку.

— Конечно, в противном случае тебе не стоит сюда заходить, — говорит она. — На самом деле, я бы избегала большинства комнат на этом этаже, просто чтобы быть в безопасности.

— Не беспокойтесь, — говорю я ей. — Я не хочу наступать никому на пятки.

— Вот, присаживайся — говорит она, указывая на его кресло.

— Вы хотите, чтобы я села в его кресло? — Потому что я уверена, что это точно наступит ему на пятки.

— Конечно. Тебе нужно многое подписать.

Итак, я сажусь в кожаное кресло короля, и хотя это не трон, но ощущение такое.

Ощущение неправильное.

И в то же время могущественное.

Я могла бы привыкнуть к этому.

— Голову ему с плеч, — резко объявляю я, стуча кулаком по столу.

Майя морщит лоб. Я вечно заставляю эту женщину вздрагивать.

— Шучу, — быстро говорю я. Серьёзно. В этом кресле нужно быть серьёзным. — Так что вы хотите, чтобы я подписала?

Она берет с угла стола папку, наполненную стопкой бумаг, и кладёт её передо мной, вместе с толстой книгой с надписью на английском "Norland College Handbook" (пер. Справочник Норландского колледжа).

— Что это? — говорю я, беря её в руки и переворачивая. Она тяжёлая. Как Библия.

— Обычно лучшие няни, те, которые продолжают служить британской королевской семье и знаменитостям, учатся в Норландском колледже в Англии. У нас нет на это времени, поэтому я предоставила тебе их учебник. Там есть всё, начиная от того, как избежать папарацци в машине, и заканчивая антитеррористической подготовкой. Думаю, будет разумно, если ты прочтёшь его целиком.

Весь? Он огромен. К счастью, у меня есть аппетит к обучению. Я смотрю на неё. — Будет ли викторина?

— Если хочешь, — говорит она и протягивает мне ручку. — Может быть, начнём работать с документами?

И вот мы приступаем к работе с документами. Майя терпелива со мной, убеждаясь, что я понимаю каждый из них. У меня такое чувство, что, если бы здесь был Аксель, он не был бы так снисходителен ко мне.

К тому времени, когда я заканчиваю, уже поздно. Майя отправляет меня в мою комнату с тяжёлым справочником в руках, и я чувствую себя одновременно измотанной и на взводе.

Моя комната находится на третьем этаже, и из краткой экскурсии, которую мне провели в тот день, я помню, что она находится через две двери от девочек (которые живут в одной огромной комнате и спят на двухъярусных кроватях, что очень мило) и в противоположном конце коридора от комнаты короля.

Моя комната довольно большая, но всё равно уютная благодаря толстым скандинавским коврам, которые покрывают большую часть деревянного пола. Конечно, в ней всё равно есть что-то грандиозное: кровать из тёмного дерева с балдахином и пологом из тилового бархата, старинные антикварные шкафы, тумбы и гардеробы, а также просторная ванная комната с сине-белой плиткой и ванной на когтеобразных ножках.

Мне определённо повезло с жильём, и, наверное, перед сном мне стоит распаковать чемодан и вещевой мешок, и всё убрать, чтобы утром не пришлось рыться в багаже, прежде чем отвезти Клару в школу.

Но кровать более убедительна, чем что-либо ещё, и после того, как я умываюсь и надеваю первый попавшийся предмет одежды — кофту с длинными рукавами и надписью: "Собаки любят меня", я забираюсь под толстое одеяло. Ночи здесь прохладнее, чем в Париже, и сам дворец кажется слегка сквозит. Но, опять же, в каком дворце не бывает сквозняков, если комнаты размером с квартиру, а потолки высотой в пятнадцать футов.

Я лежу и думаю о том, как радикально изменилась моя жизнь. Никогда за миллион лет я не думала, что девочка, растущая в лачуге за пределами "города" Виндора, Австралия, окружённая красной пылью и тщетностью, ложащаяся спать голодной каждую ночь, носящая одежду, подаренную соседями, и задающаяся вопросом, увидит ли она когда-нибудь снова своего отца, сможет в итоге спать в королевском дворце. Даже в детстве я никогда не позволяла себе мечтать о лучшем мире для себя.

Печально то, что… Я до сих пор не позволяю себе мечтать, даже когда я должна жить тут.

Глава 5

А В Р О Р А

Несмотря на усталость, я не очень хорошо сплю.

У меня вообще это никогда не получается, и особенно в первую ночь в незнакомом месте, будь то гостиница или моя новая комната на новой работе. Я всегда слишком хорошо понимаю, насколько незнакомым является моё окружение. Я всегда планирую пути отступления на случай, если что-то пойдёт не так, я всегда с недоверием отношусь к теням.

В данном случае, моя комната огромная, а тени глубокие, длинные и повсюду. К тому же, в глубине сознания мне кажется, что я слышу, как кто-то ходит вверх и вниз по коридору. Это может быть лунатик Йохан, и я начинаю сомневаться, заперла ли я дверь или нет.

Когда небо начинает светлеть от чёрного до фиолетово-серого, я уже проснулась и встала с постели. Майя сказала мне, что школа Клары начинается в восемь тридцать и находится примерно в двадцати минутах езды, так что мы должны быть вне дома — то есть вне дворца — не позже восьми.

Я нервничаю, как обычно в свой первый рабочий день. Я не знаю местности (а в данном случае — страны), не знаю ни детей, ни взрослых. Я понятия не имею, чего ожидать, и это ещё без учёта всего королевского дела. Да ещё и дерьмовый сон в придачу ко всему этому не помогает моим нервам. Лучшее, что я могу сделать, это пока просто игнорировать все королевские дела, и тот факт, что мой новый дом — это замок, и я забочусь о двух чёртовых принцессах, и просто притворяться, что в этом нет ничего нового.

Хотя чан с кофе не помешал бы. Я включаю свет и оглядываю комнату. Интересно, не будут ли они возражать, если я принесу в комнату чайник, а также чай и растворимый кофе? Не могу представить, как я буду таскаться на огромную кухню в любое время дня и ночи, чтобы выпить кофе.

Ты получишь кофеин позже, говорю я себе. Просто сосредоточься на дне. Ты знаешь, что всё получится так, как должно быть.

Первый шаг — решить, что надеть. Я немного девчонка-сорванец, и обычно меня можно найти скорее в повседневной одежде, чем нет, предпочитая шорты и майки летом и зауженные брюки, приталенные футболки и джемперы зимой. Но поскольку это королевский дворец и всё такое, а мои две подопечные, похоже, очень любят красивые маленькие платья, я задаюсь вопросом, не нужно ли мне сделать шаг вперёд. Даже няни из справочника Норвуда придерживались школьной формы в стиле Мэри Поппинс (в комплекте со шляпой!) и рабочей формы из темно-синих юбок и блузок.

Я ещё немного покопалась в своём багаже, убрав половину вещей, пока не наткнулась на единственную юбку, которая у меня есть — чёрную шерстяную юбку А-линии. На самом деле, я не думаю, что носила её с тех пор, как приехала в Европу — она была частью моей униформы официантки в Брисбене, пока я не набрала достаточно денег, чтобы сбежать.

Я натягиваю её, чувствуя, что у меня сейчас случится аневризма, и даже не могу застегнуть молнию до конца сзади. Если кто-то сомневался, что я набрала вес после переезда в Европу, вот доказательство. Не то чтобы я была ленивой (я люблю прогулки, а бег с детьми — прекрасное кардио) или питалась дрянью (еда здесь удивительно свежая и цельная по сравнению с Озом), но тогда я была болезненно худой. На самом деле, эта юбка изначально была мне велика.

Я содрогаюсь от воспоминаний и думаю, что, наверное, мне стоит снять её, чтобы она не напоминала мне о моём прошлом весь день. Но я не могу. Молния застряла на полпути.

— О, черт возьми, — ворчу я, извиваясь и пытаясь справиться с ней.

Кто-то стучит в дверь. — Аврора, — зовёт Майя. — Просто хочу убедиться, что ты проснулась.

— Я в порядке, просто одеваюсь! — кричу я в ответ, судорожно пытаясь расстегнуть молнию.

— Завтрак будет подан в столовой через пять минут, — говорит она, и тут я слышу её шаги по коридору и стук в другую дверь. Должно быть, она будит девочек.

Я вздыхаю и смотрю на себя в зеркало в помятой кофте "Собаки любят меня", в которой я спала, и в плохо сидящей мини-юбке. Я должна извлечь из этого пользу. Юбка, наверное, слишком короткая, но если я надену её с колготками, сапогами до колена и блузкой, то всё будет в порядке.

Но, конечно, единственная пара колготок, которая у меня есть, зацепилась. Поэтому я надеваю толстые носки до колена под сапоги, белую футболку с V-образным вырезом под светло-серый кардиган — "дедушкин", достаточно длинный, чтобы скрыть тот факт, что моя юбка застёгнута только наполовину, и быстро собираю свои длинные волосы в хвост, выходя в коридор. Наверное, мне стоит немного подкраситься, но лучше быть без макияжа, чем опоздать.

На поиски столовой уходит больше времени, чем ожидалось, поскольку в этом дворце так много чёртовых столовых, и к тому времени, как я туда попадаю, Клара, Фрея и Майя уже сидят за столом и едят то, что похоже на мюсли и йогурт. Есть два свободных места, и я предполагаю, что одно из них — моё.

— Здравствуй, няня, — весело говорит Клара.

— Почётная богиня, — говорит Фрея под нос, бросая на Клару презрительный взгляд.

Тем временем Майя поднимает одну бровь, глядя на мою юбку. Она ничего не говорит, хотя я практически слышу, как в её голове раздаётся цок-цок. Что по-датски значит "шлюха"?

Я прочищаю горло, борясь с желанием прикрыть бедра. — Извините, я опоздала. Я заблудилась.

Клара хихикает. — Я должна поиграть с тобой в прятки позже. Здесь так много укромных мест, что ты никогда меня не найдёшь.

— Клара, — тихо укоряет её Майя. — Ты знаешь, что случилось в прошлый раз.

— Что случилось в прошлый раз? — спрашиваю я, садясь на своё место и глядя на пустую миску. Может быть, я должна пойти на кухню и приготовить себе что-нибудь?

— Я так хорошо спряталась, что им понадобилось несколько дней, чтобы найти меня, — с гордостью говорит Клара.

— Это было несколько часов, — поправляет её Майя, покачивая головой. — И этого было достаточно, чтобы старая няня плакала, когда не могла тебя найти. Ты должна пообещать, что не будешь так поступать с мисс Авророй.

Всё, на чём я могу сосредоточиться, это на том, чтобы влить кофе в свои вены, и я уже собираюсь спросить, где я могу получить немного кофе, когда входит Карла, повар.

— Доброе утро, мисс, — говорит она мне. Карла с её коротко подстриженной светлой чёлкой, прищуренными глазами и круглыми щеками выглядит вечно весёлой. — Что бы вы хотели на завтрак? Вафли? Зерновые? Омлет? Холодные котлеты и сыр?

Я не хочу быть занозой в заднице, поэтому я просто говорю: — Я буду то же, что и они. Плюс столько кофе, сколько вы сможете мне дать. Сливки и сахар, пожалуйста.

— Конечно, — говорит она, а потом смотрит на пустую тарелку во главе стола. — Он не придёт?

Майя качает головой. — Он очень занят сегодня.

Карла кивает и выходит из комнаты, а я поворачиваюсь к Майе. — Аксель обычно завтракает с вами?

— Папа раньше делал это, — говорит Клара и, кажется, тычет ложкой в мюсли. — Каждое утро завтракали он, я, Фрея… и мама.

За столом воцаряется тяжёлая тишина. Это первый раз, когда я вижу, что девочки упоминают свою мать, и я не представляю, как они к этому относятся.

Хотя Клара, похоже, справляется с этим, бурно поглощая свой завтрак, а Фрея съёживается на своём месте, словно желая, чтобы комната проглотила её целиком.

— Я уверена, что он скоро придёт, — говорю я, стараясь быть позитивной, хотя на данный момент я понятия не имею, как здесь всё устроено.

— Вы, девочки, знаете, что он был так занят в последнее время, — объясняет Майя, но даже это звучит слабовато.

Мне грустно представлять, какой была эта семья до смерти королевы Хелены. Должно быть, кажется, что призрак обедает с ними каждый день.

После того, как я заварила кофе и съела немного мюсли, мы с Кларой погрузились в ожидающую нас машину, Хенрик сел за руль. Фрея остаётся с Майей, хотя Майя отмечает, что она, вероятно, начнёт ездить с нами, если Майя не будет свободна. Майя выступает в роли бабушки девочек, но в конечном итоге она не является их няней.

— Доброе утро, мисс Аврора, — весело говорит Хенрик, поворачиваясь на своём месте, чтобы кивнуть мне и Кларе. — Godmorgen, Deres Kongelige højhed (пер. дат. — Доброе утро, Ваше Королевское Высочество).

— Ты можешь говорить со мной по-английски, Хенрик, — говорит Клара, шаркая по заднему сиденью машины. — Я свободно говорю, ты же знаешь.

— Да, конечно, Ваше Королевское Высочество, — говорит Хенрик, заводя машину.

Клара смотрит на меня с широкой улыбкой. — Я свободно говорю, верно? Разве я не лучший знаток английского, которого ты когда-либо встречала? — Она невероятно мила в очередном платье, на этот раз с синим принтом, который сочетается с синим ободком на её длинных прямых светлых волосах, с босоножками кораллового цвета. Рюкзак, который кажется карликовым, занимает пространство между нами.

— Определённо одна из лучших, — говорю я ей и ловлю выражение лица Хенрика в зеркале заднего вида, стараясь не рассмеяться. — Я удивлена, что тебе не нужно носить форму в школе. — Я также удивлена, что она начала учиться ещё в середине августа.

— Это государственная школа, мы можем носить всё, что захотим, — говорит она.

Государственная школа? Это что-то новенькое. Я бы подумала, что девочек запрут в какой-нибудь ультра-частной, ультра-эксклюзивной, ультра-дорогой академии для королевских особ.

— Я уверен, что ты узнаешь, что королевская семья здесь довольно непринуждённая по сравнению с Англией, — говорит Хенрик, прочитав моё выражение лица. — Они всегда верили в то, что нужно быть как можно более приземлёнными. Аксель даже постоянно ездил на велосипеде по городу, за ним, конечно, следовали охрана и надсмотрщики.

Я смеюсь. Не знаю, что смешнее: мысль об Акселе на велосипеде или тот факт, что в любой момент ты можешь прогуливаться по Копенгагену и увидеть короля, проносящегося мимо тебя на двух колёсах. — Я не могу себе этого представить, — признаюсь я.

— Его Величество занимался многими вещами, — говорит он. — Рискованными вещами.

Опять же, Аксель не похож на любителя риска или нарушителя правил. Если уж на то пошло, он тот парень, который устанавливает правила только для того, чтобы позлить других людей. — Например?

— Спроси его, почему он занялся парусным спортом, — говорит он со смехом.

Я помню, что видела его фотографии на яхте, но не думала, что он настоящий моряк. Обычно богатые чуваки просто сидят на яхтах, пьют и выглядят красиво, пока кто-то другой делает всю тяжёлую работу. Тем не менее, я сделала заметку спросить Акселя как-нибудь, надеюсь, когда он будет в хорошем настроении.

Если это вообще возможно.

Дорога до школы довольно короткая, и Клара, кажется, очень рада ехать, что я расцениваю как хороший знак.

— Так тебе нравятся твои одноклассники? — спрашиваю я её, когда машина замедляет ход. Я вижу школу вдалеке, это довольно непримечательное здание в причудливом, покрытом листьями жилом районе.

— Не совсем, — отвечает она, пожимая плечами.

Она говорит это таким непринуждённым тоном, что я на мгновение моргаю. — Что? Почему? Они злые?

Кажется, она размышляет над этим, глядя в окно на проходящих мимо школьников. Трудно не заметить, что все до единого родители и дети смотрят на «Таун Кар» либо с презрением, либо с опаской, либо с завистью.

— Нет, — медленно говорит она. — Они просто не хотят быть моими друзьями. Это нормально.

— Вот мы и приехали, — говорит Хенрик, подъезжая к обочине.

Они не хотят быть её друзьями? Ну, это точно разговор для другого раза.

— Спасибо, Хенрик, — вежливо говорит Клара и сама открывает дверь.

Я выхожу из машины и быстро перебегаю — что трудно в этой юбке — на другую сторону, чтобы помочь ей выйти, забирая её рюкзак. Я закрываю дверь и собираюсь взять её за руку, но она неуловимо отдёргивает её.

— Тебе не нужно держать меня за руку, — говорит она, забирая рюкзак из моих рук и перекидывая его через плечо. — Никто из других нянь этого не делал. — Она оглядывается через плечо на вход в школу, куда входили дети. — Тебе не нужно провожать меня.

Кажется, что большинство родителей провожают своих детей до двери, но…

— Хорошо, — говорю я ей. Я знаю, что в её возрасте школьная динамика может быть достаточно сложной, и это без учёта всего, что касается принцессы. — Я буду здесь после школы.

— Круто, — говорит она и показывает мне большой палец вверх, поворачиваясь и уходя. Все смотрят ей вслед, но она идёт с гордо поднятой головой. Возможно, такое отношение только усугубляет ситуацию для неё в этом возрасте, когда она носит титул "принцессы", но, хотите верьте, хотите нет, я могу это понять. Я выросла среди людей, которые так или иначе шептались обо мне или моих родителях, и единственное, что ты можешь сделать, это просто улыбнуться и притвориться, что тебя это не беспокоит, независимо от того, как сильно ты ломаешься изнутри.

После того как она исчезает в здании, я сажусь в машину, и Хенрик везёт меня обратно во дворец, возвращаясь к непринуждённой болтовне по дороге. Я хочу спросить о многом — обо всём, но мне приходится напоминать себе, что это только первый день. Даст Бог, у меня будет ещё много времени, чтобы узнать всё самостоятельно.

Когда я вернулась, Майя передала мне Фрею и ушла, сказав, чтобы я позвала Агнес, главную экономку, если мне что-нибудь понадобится, и я вдруг почувствовала себя обделённой. По правде говоря, по сравнению с большинством мест, где я работала няней, у меня никогда не было такого уровня руководства, и я бесконечно благодарна, что Майя была здесь, чтобы показать мне, что к чему, даже если временами она немного душновата. Но теперь, когда её нет, начинается паника и страх. Мне кажется, что весь мой многолетний опыт просто рассыпался в моих руках, и я понятия не имею, что я делаю.

Фрея особенно молчалива, и я до сих пор не уверена, всегда ли она такая или просто так ведёт себя рядом со мной. Я спрашиваю её, чем она хочет заняться, и у неё нет предложений, поэтому, учитывая её интерес ко всему, что связано с "богами", я достаю свой iPad и начинаю рассказывать ей истории о богине Фрейе, прежде чем перейти к греческим богам, которых я хорошо знаю. На мгновение я думаю, что, возможно, это считается язычеством или чем-то подобным, и Аксель взорвётся, если узнает, но она так увлечена каждым моим словом, что я понимаю, что оно того стоит.

Остаток дня прошёл довольно быстро, мы с Фрейей бродили по дворцовым залам или играли с её коллекцией кукол в её комнате, которая на самом деле представляет собой мешанину из плюшевых животных, кукол American Girl и Барби. У обеих девочек достаточно всего, чтобы открыть свой собственный магазин игрушек, но я думаю, что не могу винить их за то, что они немного избалованы. Если не принимать во внимание их трагедию и титул принцесс, они обе настолько милы, что трудно отказать им.

Но даже после того, как я забираю Клару из школы, я нигде не вижу ни Акселя, ни Майи. Я знаю, что опасно спрашивать девочек, что они обычно делают перед ужином, чтобы они не предложили поиграть в пресловутую игру в прятки или покататься на матрасах по парадным лестницам, поэтому я догоняю Клару по пропущенному материалу по норвежским и греческим богам, а затем спрашиваю, есть ли у неё домашнее задание, которое она хочет, чтобы я с ней проверила.

Конечно, всё на датском, но, по крайней мере, я могу помочь с математическими задачами. Мы как раз заканчиваем в их комнате, сидим за низким игровым столом в центре, пока Фрея играет со своими куклами, время от времени бросая на нас взгляд, когда раздаётся стук в дверь.

Агнес просовывает голову внутрь. — Undskyld mig (пер. дат. — простите), — говорит она. — Ужин будет подан через пять минут.

Затем она уходит по коридору.

Я не знаю, почему я вдруг занервничала, но я нервничаю. — Ладно, девочки, лучше умойтесь.

Клара искоса смотрит на меня. — Ванна?

— Нет, давайте, мойте руки, — говорю я, помогая им обоим встать на ноги. — Вы не можете есть ужин с грязными руками. — Они с неохотой направляются в свою большую ванную комнату. — И расправьте свои платья и проведите расчёской по волосам.

— Мама всегда расчёсывала нам волосы, — говорит Клара, когда возвращается. Она не выглядит расстроенной, она просто констатирует факт.

— Хочешь, чтобы я расчесала их?

Клара кивает. — Да. И я хочу косы.

— Я тоже, — говорит Фрея.

Я вздыхаю. — Хорошо, косы будут. Но мне нужно поторопиться, я не хочу опоздать на ужин в свой первый день.

— Никто не заметит, — говорит Клара, пока я беру их расчёску с розовой туалетной тумбочки и пару резинок. — Мы обычно едим одни.

— Или с tante Maja (пер. дат. — тётей Майей), — говорит Фрея.

— Не с вашим отцом?

Клара пожимает плечами. — Иногда.

Это не должно меня удивлять. В прошлом семья редко садилась за стол вместе, и я не могу представить, чтобы у короля было много свободного времени. Когда я работала няней, каждый вечер мы с моими подопечными обычно оставались вдвоём, только я готовила еду. Но даже если так, это меня беспокоит. Наверное, потому что Аксель сказал мне, что сделает всё для своих девочек, а они едят без него. Они не семья. Наверное, он не понимает, как они были бы ему благодарны.

Я знаю, что он не оценит, если я скажу ему об этом так рано, поэтому я решила оставить это при себе. Пока что.

Как только девочки собрались, мы спустились в столовую. Наверное, мне следовало бы немного привести себя в порядок, хотя бы попытаться вылезти из этой чёртовой юбки или накраситься, но придётся быть такой, какая есть.

Майя уже сидит за столом и одаривает меня тёплой улыбкой. — Я как раз собиралась искать вас, — говорит она, когда Карла выходит, ставя масло и уксус рядом с огромной миской салата в центре стола.

— Извините, — извиняюсь я, не собираясь бросать девочек и их просьбы о причёске под автобус. — Я потеряла счёт времени. Вау, этот салат выглядит потрясающе. — Так и есть — хрустящий ромэн, помидоры, бекон, всё-всё-всё.

— Наверное, мне стоит распечатать для тебя расписание, чтобы ты могла на него ссылаться. — говорит Майя, когда я занимаю место рядом с ней, девочки на противоположной стороне стола. — Ужин всегда в шесть. Девочкам полезно иметь привычку, знаешь ли.

— А Аксель присоединится к нам? — спрашиваю я. Девочки с надеждой смотрят на Майю.

— Скорее всего, нет, но Карла всегда выделяет для него место и откладывает еду на всякий случай, — говорит она, накладывая салат в тарелки девочек.

Девочки выглядят совершенно расстроенными. Хотелось бы мне что-нибудь сделать или сказать.

— Ешьте свой салат, — говорит им Майя. Поговорим о жёсткой любви.

Клара складывает руки в знак неповиновения и качает головой. — Нет.

— Клара, — говорит Майя. — Мы должны это делать?

Клара быстро произносит что-то по-датски, что заставляет Майю вздохнуть.

— Что она сказала? — шепчу я ей.

— Она не хочет есть бекон, — говорит она. — У неё сейчас одержимость свиньями.

Вообще-то, это достойно восхищения. Я не хочу подрывать Майю, но я говорю Кларе: — Свиньи — очень умные, очень преданные животные. Почти как собаки. Ты не должна их есть, если не хочешь. Ты не должна есть никаких животных, если не хочешь.

Я чувствую, как глаза Майи сверлят мою голову. Упс. Я наступаю всем на пятки.

— Правда? — Клара говорит ярко. — Потому что папа сказал, что мне нужно есть мясо, иначе я останусь такого размера до конца жизни.

Я поднимаю бровь. — Он тут?

— Я тоже не хочу есть бекон, — солидарно говорит Фрея, отодвигая свою тарелку. — Мне всё равно, если я навсегда останусь маленькой.

Теперь я точно знаю, что Майя не сводит с меня глаз.

— Как насчёт того, чтобы обойтись без бекона и просто съесть остальной салат, — быстро говорю я. — Компромисс, хорошо? Так ты всё равно вырастешь.

Девочки обмениваются взглядами друг с другом, а затем в унисон пожимают плечами. — Хорошо.

Пока они выбирают бекон и начинают хрустеть зеленью, Майя говорит мне под нос. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Мы едим мясо в каждый приём пищи, и если это попадёт к Акселю…

Вот черт. Я одариваю её робкой улыбкой. — Простите. Я пыталась помочь. Я обязательно объясню ему.

Майя бросает на меня тяжёлый взгляд, который говорит, что я могу объяснять сколько угодно, но это мне не поможет.

Я также надеюсь, что Клара забудет мои слова, но в тот момент, когда появляется основное блюдо — что-то вроде запеканки из баранины — Клара наотрез отказывается. Карле приходится вернуться на кухню и приготовить вместо неё макароны с сыром. К счастью, Карла, кажется, не так сильно возражает, как Майя.

Я как раз помогаю Карле убирать со стола — к протесту Майи — и гоняю пустые тарелки между кухней и столовой, когда слышу глубокий, низкий голос Акселя, говорящего по-датски. — Godaften (пер. дат. — Добрый вечер).

Я просовываю голову в столовую и вижу, как он входит из прихожей. Девочки тут же с визгом: — Папа! — срываются со стульев и бегут к нему.

Он улыбается — впервые за всё время, когда я вижу его улыбку, — и подхватывает их обеих на руки. — Hvordan har mine små engle det? (пер. дат. — Как поживают мои маленькие ангелочки?)

Девочки начинают возбуждённо говорить всё сразу, и пока они приковывают его внимание, я задерживаюсь в дверном проёме на кухню, наблюдая за ним.

Несмотря на то, что он по-прежнему остаётся внушительной фигурой, одетый в строгий серый костюм с белой рубашкой под ним (без галстука), и его волосы идеально уложены, есть в нем что-то, что кажется более реальным. Его черты лица кажутся менее резкими, а когда его взгляд направлен на дочерей, весь лёд и холод словно исчезают из них, превращаясь в нечто тёплое и светлое. Я не думала, что он может стать ещё красивее, но вот, пожалуйста.

А то, что он так заботится о своих девочках, может поджечь мои яичники.

Затем Клара произносит моё имя, и его взгляд через стол переходит на меня, стоящую в дверном проёме, и огонь быстро гаснет. Его глаза застывают в полном неодобрении. Возможно, на мгновение он забыл о моём существовании, и теперь я просто суровая реальность.

— Добрый вечер, сэр, — говорю я ему, делая быстрый реверанс, который, как я знаю, совершенно не нужен в данный момент. — Как прошёл ваш день?

Он хмурится, как будто я вообще не должна говорить. Может, и не стоит. Слишком поздно.

— Просто отлично, — говорит он, прочищая горло, а затем его взгляд опускается с моего лица вниз к моим ногам, с короткой, смущённой промежуточной остановкой на моем кардигане. Я не уверена, что ему нравится то, что он видит, или… нет… нет, подождите, это определённо взгляд презрения к моей короткой юбке.

— Аврора очень хорошо справилась с девочками, — говорит Майя, помогая Кларе и Фрее спуститься с его рук.

Он издаёт презрительный звук и умудряется оторвать взгляд от моих ног, чтобы посмотреть на Майю. В его высокомерной челюсти есть что-то такое, что заставляет его выглядеть так, будто он вечно кипит. — Где Карла?

Майя кивает в сторону кухни. — Там. Там много остатков, — добавляет она, а затем бросает на меня знающий взгляд. Полагаю, это моя вина.

Аксель идёт ко мне, и я быстро ухожу с дороги, когда он проходит мимо меня на кухню и начинает говорить с Карлой по-датски. Я не могу удержаться, но глубоко вдыхаю через нос. Он пахнет солёным воздухом, сосной и чем-то бодрящим и оживляющим, и, боже мой, мне нужно прекратить это прямо сейчас.

— Я отведу девочек наверх, — говорит Майя, и на мгновение мне кажется, что она пытается оставить меня наедине с королём Акселем. Затем она добавляет: — Я обязательно распечатаю для тебя расписание. После ужина ты сможешь уединиться. Это очень важно, чтобы обдумать день и восстановить силы, по крайней мере, в начале.

Правильно. Почему мне кажется, что "обдумать" — это то же самое, что сидеть в углу и думать о том, что я натворила, то есть превращаю детей в вегетарианцев? Я смотрю, как они выходят из столовой, и думаю, что мне, наверное, стоит отправиться на улицы Копенгагена, чтобы посмотреть город и сориентироваться, пока не стемнело. А может, просто подняться наверх, почитать руководство для няни и навести порядок в своей комнате.

— Куда они пошли? — говорит Аксель сзади меня, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть, что он стоит там и ест яблочный пирог с клюквой из тарелки в руке, прислонившись к дверной раме. И снова я поражаюсь тому, как непринуждённо всё это выглядит. Он всё время колеблется между всемогущим королём и обычным парнем. Тем, кто ест пирог на ужин.

— Она ведёт их наверх. Видимо, у меня сейчас личное время.

Он ничего не говорит на это, просто спокойно подносит кусок пирога ко рту и жуёт, его глаза не отрываются от моего лица.

Я сглатываю, чувствуя себя крайне неловко. — Так что, думаю, я пойду в свою комнату и приведу себя в порядок.

Он кивает, и я поворачиваюсь, чтобы уйти, не желая попасть в ловушку его вибраций, когда он говорит: — Возможно, тебе стоит подумать о униформе.

Я останавливаюсь и смотрю на него через плечо. — Униформе?

— Да, — говорит он, его глаза снова опускаются к моим ногам и снова поднимаются. — Я попрошу Майю дать тебе немного денег — мы покроем расходы. Я знаю, что няни из Норвуда носят униформу, ну, знаешь, как в книге, которую ты читаешь. — Его голос понижается, когда он снова нанизывает пирог на вилку. — И, надеюсь, учишь.

Я игнорирую последнее замечание. — Что за униформа?

— Что-то… со вкусом. По крайней мере, чтобы была последовательность. У нас во дворце есть репутация, которую нужно поддерживать, и няня в форме была бы кстати.

Я стараюсь не сузить глаза. Я знаю, что он хочет сказать. Что я выгляжу безвкусно в своей короткой юбке. Будь он кем-то другим, я бы рассказала ему о застрявшей молнии и о том, что надела юбку по ошибке. Но он — Король Засранец, и что теперь? Так что я собираюсь сделать всё наоборот.

— Конечно, — говорю я, лукавая улыбка расползается по моему лицу. — Что-то последовательное. Понятно.

Я знаю, что он не вполне доверяет моему выражению, да и не должен. Но я ухожу, крикнув ему: — Спокойной ночи, Ваше Величество, — прежде чем исчезнуть из его поля зрения, оставив его наедине с его пирогом.

Главы 6

А К С Е Л Ь

Эта чёртова короткая юбка.

Прошла неделя с первого рабочего дня няни, когда она надела эту нелепо короткую чёрную юбку, и я совершенно ненавижу тот факт, что до сих пор не могу выбросить из головы её образ. Должно было помочь то, что юбка была в паре с грубым, колючим свитером, который обычно носил мой отец, но это не помогло.

Теперь я думаю, что она пытается меня убить.

На самом деле, я знаю, что это так. У этой женщины злоба выходит из пор. Когда я увидел её на следующий день после шопинга на копенгагенской улице Строгет, она с гордостью продемонстрировала мне множество однотонных мини-юбок и блузок с узорами. — Юбка и блузка могут менять цвет, — сказала она с яркой улыбкой, — но общий вид будет последовательным.

И, конечно, я не мог сказать ей, что её ноги отвлекают. Так что теперь я просто пытаюсь справиться с этим наилучшим способом. Полностью избегая её.

— И как поживает премьер-министр? — спрашивает Никлас с переднего сиденья, где он сидит рядом с Йоханом, моим водителем. Я только что вышел с еженедельной встречи с премьер-министром, и хотя в последнее время в наших встречах не было ничего нового или существенного, Никлас всегда должен знать. Я несколько раз говорил, что некоторые вещи его не касаются, особенно когда он слишком много вмешивается, но он всегда играет роль послушного помощника, всегда старается помочь.

Я не верю в это ни на секунду. Но я ничего не могу с этим поделать. Держисвоих врагов близко — это то, что я принял близко к сердцу. Это то, что я должен унести с собой в могилу.

— Всё по-старому, — говорю я ему, надеясь, что мои слова звучат достаточно пренебрежительно.

— И как дела с няней? — спрашивает он после паузы.

Я поднимаю взгляд, и он смотрит на меня в зеркало. Клянусь, он ухмыляется.

— Она в порядке. — И это всё, что я хочу сказать на эту тему.

Опять молчание. Затем: — Я понимаю, почему ты выбрал её.

Я резко смотрю на него. — Что ты имеешь в виду?

Он поднимает свои бледные брови в напускной невинности. — Всё, что я имею в виду, это то, что она — глоток свежего воздуха.

Я хмыкаю в ответ и возвращаюсь к пролистыванию газеты, хотя все эти заголовки я прочитал сегодня утром. Она действительно свежий воздух, такой, который просачивается сквозь щели и проникает в твои кости, пока ты не простудишься.

— Девочки кажутся более живыми рядом с ней, — говорит он, а затем он ловит себя, потому что у него нет никакого гребаного права комментировать девочек. Это единственное, что ему запрещено обсуждать со мной.

Я пристально смотрю на него, пока он не отводит взгляд, возвращаясь к окну.

Он, конечно, не ошибается. Девочки действительно кажутся счастливее. Прошла всего неделя, но я проверяю их, когда могу, вместе и по отдельности, и Клара и Фрея улыбаются, всегда с восторгом рассказывают о том, чему Аврора научила их в тот день или в какую игру они играли. Грусть, которую я видел в их глазах, пока что отодвинута на второй план. Я уверен, что время покажет, будет ли это просто вопрос новой и блестящей няни или это что-то позитивное, что останется надолго, но сейчас я приму всё, что смогу получить. Всё, что угодно, лишь бы трагедия потери матери отошла на второй план, лишь бы они снова стали детьми.

Майя тоже, кажется, довольна прогрессом, если не сказать немного туманно. У меня такое чувство, что есть некоторые вещи, о которых она мне не говорит, и я с удовольствием заношу их в список того, что не хочу знать. Но в целом она говорит, что довольна ею, даже если Аврора немного "зелёная", когда речь заходит о королевской няне.

Однако там, где Майя видит зеленоватость, я вижу непокорность. Есть в ней что-то такое, что меня задевает, и я не могу это сформулировать. Может быть, это её лёгкий весёлый нрав или то, как она при каждом удобном случае выводит меня из себя. Ладно, возможно, "выводит" — это сильно сказано. Лучше было бы "дразнит". Или надоедает. Злит. За все годы, что я рос наследником престола Дании, а затем королём, у меня никогда не было никого, кто бы разговаривал со мной так, как она, даже мои собственные дети, когда они ведут себя неадекватно. Она как будто проверяет меня, как далеко она может зайти, ведь я всего лишь человек, который платит ей зарплату, не более того.

Что, как ни неприятно признавать, меня раздражает. Я меньше всего хочу быть напыщенным и высокомерным, но есть определённый уровень уважения, которого она мне не даёт. Несколько раз, когда я говорил об этом Майе, она лишь криво усмехалась, либо потому, что всё это мне кажется, либо потому, что я этого заслуживаю.

Возможно, и то, и другое.

Когда я возвращаюсь во дворец, всё тихо и спокойно. Жутко спокойно. Я зову и ничего не слышу. Я поднимаюсь на третий этаж и заглядываю в комнату девочек, но там пусто. Я стучусь в дверь Авроры, но ответа нет.

Я всё равно открываю её. Вообще-то я не был здесь с тех пор, как она переехала, и удивлён, насколько здесь всё чисто и хорошо организовано. Есть что-то в Авроре, что заставляет меня думать, что она просто наводит беспорядок в своём окружении, и что хаос следует за ней повсюду. Может быть, это потому, что, когда она укладывает свои длинные каштановые волосы, кажется, что они живут своей собственной дикой жизнью. Может быть, дело в озорном блеске её тёмных глаз или в том, что я редко вижу её серьёзной. Её улыбка — это нечто иное, очаровательная, широкая и раскованная, и ей часто говорят, как она обезоруживает, поэтому она использует её как оружие.

К счастью, на меня это не действует.

Я подхожу к её столу и с удивлением вижу открытый справочник Норвуда с выделенными фрагментами. Рядом лежит блокнот, в котором она записывает списки дел и делает пометки по главам из книги, как будто это домашнее задание для школы.

Должен сказать, что я впечатлён. Я не думал, что она относится к этой должности так серьёзно, как следовало бы, но, возможно, единственное, к чему она не относится серьёзно, это ко мне. Я пролистываю остальную часть справочника и вижу, что она выделила почти каждую прочитанную страницу, а на полях сделала ещё больше пометок.

Затем я просматриваю некоторые записи в её блокноте, гадая, что ещё она могла записать. Я не могу сказать, что шпионить — это моя привычка, и я, конечно, не думаю, что мне позволено рыться в её вещах только потому, что я её начальник, но я не могу удержаться от того, чтобы не быть немного более любопытным к ней сейчас.

Только там, кажется, нет ничего, кроме заметок о том, как стать лучшей няней. Не знаю, ожидал ли я целого сеанса ведения дневника под названием «Почему я ненавижу Акселя» или чего-то в этом роде.

Смех отвлекает моё внимание от книг, напоминая, что мне, вероятно, не стоит здесь находиться, и я осторожно подхожу к окну и выглядываю наружу. Её комната выходит к задней части двора. В основном это трава с небольшим игровым домом в углу, батутом, места для отдыха на свежем воздухе, а с одной стороны — большая живая изгородь и забор, защищающий от улицы.

Аврора и девочки сидят за маленьким деревянным столиком в центре двора, все трое слишком большие для пластиковых стульев, которые я купил для них, когда они были младше. Это не помешало им устроить нечто похожее на чаепитие, к которому присоединились плюшевые животные. Девочки и Аврора нарядились в причудливые шляпки и плащи, и даже Карла, которая несёт поднос с печеньем, была вынуждена надеть на голову рог единорога.

Я не могу не улыбнуться при виде этого зрелища, и в груди у меня что-то щемит. Это такая радость, которая причиняет боль, совсем чуть-чуть. Это ощущение тепла на коже после долгой, холодной, темной зимы. Я не могу вспомнить, когда в последний раз видел, чтобы они так играли, и я знаю, что ни одна няня — чёрт, даже Хелена — никогда не потакала им в этом. Просто позволить им быть маленькими девочками, устраивающими чаепитие.

For helvede (пер. дат. — чёрт возьми). Может, мне стоит быть с ней помягче?

Не желая видеть своих девочек издалека, когда они в таком состоянии, я спускаюсь по лестнице до самых французских дверей, ведущих на лужайку.

— Папа! — Клара кричит с полным ртом еды, бешено махая мне рукой из-за стола. — Присоединяйся к нашей вечеринке.

Я прохожу мимо, щурясь на солнце. За последние несколько дней на нас опустилась осень, солнце теперь ниже на небе и постоянно стоит перед глазами, а воздух становится всё более хрустящим по ночам. Сейчас ещё солнечно и тепло — идеальное место для чаепития, — но скоро солнце сменится дождём.

Я останавливаюсь перед ними и оглядываю стол. Здесь бутерброды, печенье и булочки размером с палец на хорошем фарфоре Хелены, а также чашки с чаем и горшочки с джемом и сливками. И джем, и сливки — всё на улыбающихся лицах Клары и Фреи и на их салфетках, заправленных в переднюю часть платьев.

— Надеюсь, ты не возражаешь, что я надела это, — осторожно говорит Аврора, и я переключаю своё внимание на неё. В этот раз она не в блузке и ужасной мини-юбке, а в длинном зелёном атласном платье с пышными рукавами и корсетом, а на голове у неё под углом надета соответствующая шляпка. — Я нашла его в шкафу, полном одежды, в одной из пустых спален.

— Я сказала ей, что она должна его надеть, — говорит Клара, пытаясь подать печенье плюшевому мишке рядом с ней.

Я поднимаю бровь на Аврору. — Я совершенно уверен, что это платье конца 1800-х годов. Оно принадлежало моей прабабушке.

Её лицо опускается, яркая улыбка стирается с её лица. — Мне очень жаль. Я могу переодеться и положить его на место.

Я поднимаю руку, вспоминая, что она старается. И если она также заставляет моих детей улыбаться, значит, оно того стоит. — Не беспокойся об этом. Полагаю, лучше уж на тебе, чем хранить в шкафу. Я думал отдать всё это в музей или ещё куда-нибудь, но у меня просто нет времени на это. Возможно, когда ты закончишь играть в переодевания, ты сможешь заняться этим.

Аврора кивает, намёк на улыбку возвращается, её глаза всё ещё широкие и тёплые. — Конечно.

По правде говоря, я даже не знаю, что находится в половине комнат в этом доме. После смерти отца и нашего с Хеленой переезда сюда, у нас не было времени на то, чтобы всё осмотреть. Этот дворец — просто клад семейной истории, которую я даже не начал изучать.

— О, послушай, раз уж ты здесь, — говорит Аврора и пытается встать на ноги, но сойти с крошечного стула — само по себе сложная задача. Вскоре она наступает на конец платья и падает вперёд.

Я протягиваю руку и ловлю её, прежде чем она падает лицом в траву. Она смотрит на меня сверху, её шляпа теперь падает на лицо. — Спасибо, я чуть не съела… — Она оглядывается через плечо на девочек, которые смотрят на неё. — Траву. Чуть не съела траву.

Она поправляет шляпу, а затем платье, которое, к моему ужасу, имеет низкий вырез, демонстрируя полные, бледные выпуклости её груди. Я отвожу глаза и делаю глубокий вдох через нос. Что со мной не так? Сначала Аврора надевает свитер, который напоминает мне о моём отце, затем она надевает платье моей прабабушки, и всё же каким-то образом я всё ещё возбуждён.

Нет, напоминаю я себе. Ты не возбуждён. Приведи себя в порядок и послушай, что она скажет.

Я делаю шаг назад, что заставляет её нахмуриться, а затем спрашиваю: — О чём ты хочешь со мной поговорить? — Я прочищаю горло, стараясь, чтобы мой голос звучал отстранённо.

— О, видишь ли…, - говорит она, а затем быстро смотрит на девочек, прежде чем сделать шаг ко мне.

Я делаю ещё один шаг назад.

Она насмехается, гримасничая. — Ты думаешь, я кусаюсь или что-то в этом роде?

Я полагаю, что веду себя довольно нелепо. — В чём дело?

Она делает ещё один шаг, и я напрягаю плечи, стараясь не сдвинуться ни на дюйм. Я не могу сказать, почему она находится так близко ко мне, и мне становится не по себе, но это может быть связано как с тем, что её грудь почти прижата ко мне, так и с тем, что она пахнет солнцем.

— Я хотела поговорить с тобой о девочках, — говорит она, понижая голос и глядя на меня сквозь длинные ресницы. Господи, знает ли она, как сейчас выглядит и звучит?

Аксель, соберись.

— Что с ними? С ними всё в порядке? — Я смотрю через её плечо на них, а они снова кормят лакомствами своих плюшевых мишек и счастливо хихикают.

— Они в порядке, — говорит она. — Но каждый вечер за ужином они расстраиваются, что тебя нет рядом. Майя говорит им, что ты занят, и они понимают, но я действительно думаю, что для них многое значило бы, если бы ты стал есть с нами.

Ох.

Я сглатываю, чувствуя себя грязной тряпкой для посуды. — Понятно. Я не знал об этом.

— Может быть, несколько раз в неделю? — с надеждой предлагает она, на мгновение прикусив свою полную нижнюю губу. Я только сейчас заметил, что она редко красится, да ей это и не нужно. Естественный цвет её губ — насыщенный, глубокий розовый. — Ваше Высочество? — спрашивает она.

— А? — говорю я, моргая, а затем понимаю, что, должно быть, потерялся. — Да. Нет.

— Что "да, нет"?

— Я согласен. — Я поднимаю подбородок, прочищая горло. — Я должен быть там. Я был занят бумажной работой и некоторыми событиями, но я не обязан посещать каждый ужин, на который меня приглашают, и я всегда могу сделать свою работу позже.

Аврора расплывается в улыбке. Господи, почему я не могу дышать?

Я отвожу взгляд, сосредоточившись на дочках. — Эй, девочки, как вы смотрите на это?

Я прохожу мимо Авроры и её странного притяжения ко мне и возвращаюсь к столу.

— На что, папа? — спросила Фрея своим тоненьким голоском.

— Если бы я стал чаще ужинать с вами. Я понимаю, что должен быть там, и собираюсь сделать всё возможное, чтобы это происходило чаще.

— Ура! — восклицает Клара, а Фрея дарит мне глубокую, очаровательную улыбку.

— Я начну сегодня вечером. Может быть, ещё не поздно попросить Карлу приготовить ваше любимое блюдо.

Клара хмурится. — А какое у нас любимое блюдо? Макароны с сыром?

— Нет, — говорю я ей, а в голове звучит голос Хелены, которая упрекает их в том, что они вообще знают, что такое макароны с сыром. — Жареная курица с морошкой, картофельным пюре с беконом и подливкой.

— Ни за что, — говорит Клара, а Фрея морщит нос.

— Но вы же любите это блюдо, — говорю я им, смущаясь.

— Нет. Ни курицы, ни бекона.

— Никакого мяса, — говорит Фрея. — Мы ветеринары.

— Вы кто?

— Вегетарианцы, — поправляет Клара свою сестру, а затем вызывающе поднимает на меня подбородок. — Теперь мы вегетарианцы, папа.

— С каких пор? — восклицаю я. Я бросаю взгляд на Аврору, надеясь, что у неё такое же выражение лица "они сумасшедшие", но она смотрит вниз на траву и кусает губу. Какого хрена?

— С тех пор, как Аврора сказала нам, что мы можем быть ими, — говорит Клара. — Вот так.

— Вот так? — резко повторяю я. Я хватаю Аврору за руку и оттаскиваю её подальше от ушей девушки. — Что, чёрт возьми, происходит? Мои дочери теперь вегетарианки?

Она бросает на меня беспомощный взгляд. — Прости. Просто так получилось.

— Так получилось?

— Ну, не то чтобы они вегетарианцы. Хотя в этом тоже нет ничего плохого.

Чёрт возьми, что не так с этой женщиной? Я отпускаю её руку, прежде чем я успеваю вцепиться в неё ещё крепче. — Ради всего святого, — клянусь я. — Ты не сделаешь их вегетарианками. Они едят рыбу. Мы едим рыбу в этой стране, и ты не отнимешь это у них!

Аврора дарит мне сочувственную улыбку, такую, от которой мне хочется накричать на неё ещё больше. — Это не может причинить никакого вреда.

— Вред? Теперь Карле придётся готовить два отдельных блюда.

— Или ты можешь питаться вегетарианской пищей, — говорит она.

— Ты вообще вегетарианка? — восклицаю я.

— Нет. Но меня не беспокоит, что другие люди вегетарианцы.

Я качаю головой, моя челюсть сжата. — Позволь мне прояснить одну вещь, хорошо? — Я рычу, наклоняясь к ней так, чтобы девочки не слышали. — Ты их няня. Ты не их мать. Поняла? Ты не имеешь права принимать такие решения. Это мои решения.

В её глазах вспыхивает гнев, и я знаю, что ей неприятно, что я так с ней разговариваю, но, честно говоря, мне всё равно. — Ты должна знать своё место в этом дворце, — напоминаю я ей. — Ты не часть семьи. Ты просто прислуга. Ты моя служащая. И те девочки там, эти девочки — не твои сестры и не твои подруги. Поэтому, если ты хочешь, чтобы тебе продолжали платить за то, что ты живёшь в этом доме и выполняешь эту работу, ты не должна принимать никаких подобных решений, не посоветовавшись сначала со мной. Поняла?

Она поджимает губы и смотрит в сторону.

— Хочешь, я повторю это на датском, потому что я уверен, что ты понимаешь английский, — говорю я ей.

— Да, — бормочет она, и на её щеках появляется розовый румянец, шея тоже краснеет. — Мне жаль, что я сказала, что это нормально. Я должна была отложить, а потом попросить тебя принять окончательное решение.

Я внимательно наблюдаю за ней, пытаясь понять, не лжёт ли она, смотрю, не собирается ли она оступиться и закатить на меня глаза, потому что, клянусь богом, если она это сделает, она уйдёт отсюда. Но она избегает моего взгляда и молчит, что для нас совершенно новая вещь. Это пугает, если вообще возможно.

— Послушай, — быстро говорю я, понимая, что девочки всё ещё смотрят на нас и улавливают наш жёсткий, враждебный язык тела. — Я знаю, что ты стараешься. Я знаю, что ты изучаешь этот справочник и выделяешь важные вещи. Просто…

— Откуда ты это знаешь? — резко сказала она, сузив на меня глаза.

Ах. Точно.

— Я, э-э, был в твоей комнате.

— Когда? — восклицает она.

— Только что.

— Зачем? — Она отходит от меня, её глаза так полны ярости, что я немного сжимаюсь. — Зачем ты это сделал?

— Я не шпионил, — говорю я ей, моё отношение автоматически становится надменным. — Я искал тебя и случайно увидел на столе твой справочник и блокнот.

— Ты просмотрел мой блокнот?

Я сглатываю и снова смотрю на девочек. На этот раз брови Клары наполовину поднялись на лоб, она выжидающе смотрит на меня. — Всё, что я увидел, это заметки, которые ты записала из справочника. Вот и всё. Нянькины штучки.

— А что, если бы это был дневник? Что, если бы я записывала туда свои личные мысли и чувства? Это ничего для тебя не значит?

Я поднимаю руки в знак капитуляции, понимая, что её голос трещит, и не уверен, что она собирается делать дальше. Неужели она ударит меня прямо здесь, перед девочками, в моём собственном дворце? — Я не хотел причинить вред.

— Вред? — повторяет она, в её голосе звучит сарказм. — Знаете что, Ваше Величество? Вы ожидаете, что я буду относиться к вам с уважением, но не даёте мне ничего взамен. Мы можем продолжать танцевать туда-сюда, но правда в том, что ничего не получится, пока мы с вами не станем равными. Я знаю, какое место я занимаю в вашей семье, не думайте, что я забыла о своей роли, но моё место в их жизни не так однозначно, как вы думаете. Мне жаль, что ваши дочери решили стать вегетарианками, но, в конце концов, это их выбор, что они решат положить в свой организм. В конце концов, это они принимают такие решения, не я, не вы.

— А теперь, если вы меня извините. — Она громко прочищает горло и одной рукой резко поправляет шляпу. — Мне нужно вернуться на чаепитие.

Она поворачивается на каблуках, держа в руках остатки своего длинного платья, и так грациозно, как только может, идёт обратно к столу.

Клянусь, Фрея смотрит мне вслед.

С тяжёлым вздохом я покидаю их и направляюсь обратно во дворец.

Глава 7

А В Р О Р А

ОКТЯБРЬ

— Тиволи! Тивооооооооооли!

Звук крика Клары прорывается сквозь мои сны.

Что происходит и что это за Тиволи? Я быстро пытаюсь вспомнить свой сон и почти уверена, что в нем снова был Джейсон Момоа в короне, и что бы это ни было, лучше бы это было чертовски хорошим.

Я переворачиваюсь в кровати и вслепую тянусь к телефону, чтобы проверить время. Потом я вспоминаю, что сегодня суббота и нет никаких причин, по которым Клара должна вставать в 8 утра и кричать о, кем или чем бы ни было, Тиволи.

Бах, бах, бах.

Моя дверь практически слетает с петель благодаря тому, что кто-то беспрестанно колотит в неё. Если подумать, похоже, что в неё колотят двое. Маленьких людей.

— Что такое? — кричу я, и даже в своём раздражении по поводу пробуждения, мне удаётся перейти на датский. — Hvad er det? (пер. дат. — что такое?)

Несмотря на то, что я живу в Дании всего три недели, я успела выучить несколько фраз, большинство из них — благодаря девочкам. Я также могу сказать "Jeg orker det simpelthen ikke", что означает "Я просто не могу беспокоиться", и это то, что Клара часто говорит, сопровождаемое её драматическим падением на кровать, когда я прошу её помочь убраться в их комнате.

— Тиволи! — кричат они в унисон, и вот я уже на ногах, в одной лишь футболке и трусах, иду через тускло освещённую комнату, чтобы открыть дверь.

Обе девочки как-то одеты, хотя платье Фреи, по-моему, вывернуто наизнанку.

— Что вы делаете, девочки? — спрашиваю я, озираясь, а затем повторяю своё — Hvad er det? — для убедительности.

— Hvad er det, — поправляет меня Клара, и её версия звучит точно так же, как и то, что я только что сказала. — Мы сегодня идём в Тиволи, ты не помнишь?

Я едва могу вспомнить вчерашний день. Каждый день становится всё более насыщенным, чем больше я вхожу в привычный ритм. Моё расписание довольно плотное, и, хотя я часто просматриваю его, из-за иностранного языка половина материала не проникает в мой мозг.

Моргнув на них, я киваю. — Конечно. Тиволи.

— И осенняя ярмарка, — тихо говорит Фрея. — Я хочу посмотреть на животных.

— Хорошо, — говорю я. — Но ты же знаешь, что сначала я должна выпить кофе, прежде чем мы сделаем что-нибудь из этого.

— Ты и твой кофе, — говорит Клара. — Иногда я думаю, может быть, ты названа в честь богини кофейных зёрен.

— Возможно, ты права, — говорю я ей. — Дайте мне тридцать минут, и мы отправимся в путь.

Это радует девочек настолько, что они вприпрыжку бегут в свою комнату. Я кричу им вслед: — Фрея, твоё платье надето задом наперёд!

— Я знаю! — кричит она в ответ.

Дети.

Я быстро одеваюсь. Поскольку сейчас начало октября, погода резко изменилась по сравнению с Францией. Хотя дни всё ещё тёплые и немного сухие, мне больше всего не хватает света. Хотя я уверена, что смогу справиться с холодом, тем более что, как говорят, в Копенгагене не так холодно, как люди думают, я не знаю, как я буду себя вести, когда в 3 часа дня наступит кромешная тьма. Мои солнечные австралийские корни померкнут.

Но поскольку утро холодное и я не знаю, чего ожидать от Тиволи или ярмарки, я надеваю толстые леггинсы, носки, ботинки и, конечно, свою униформу — серую мини-юбку и темно-синюю блузку. У этой блузки рукава длиной 3⁄4 и воротник «Питер Пен», что, на мой взгляд, довольно причудливо.

Честно говоря, я не думала, что так будет, но мне действительно нравится иметь униформу. С ней очень легко собираться по утрам, когда есть всего несколько вариантов на выбор, к тому же я думаю, что Акселя сводит с ума то, что я ношу эти юбки. Я знаю, что когда он просил меня о униформе, он, вероятно, думал о чем-то более стильном и скромном, но я думаю, что и сама выгляжу неплохо.

Не то чтобы я видела его так уж часто. Он сдержал своё слово перед девочками и появлялся на ужине в большинстве случаев. Он даже ничего не говорит, когда Карла приносит два разных блюда для основного блюда, хотя я чувствую, как недовольство накатывает на него, как набегающие волны. Но в остальном он держится от меня подальше.

Что меня, в общем-то, не смущает.

Я имею в виду, я бы хотела, чтобы у нас были отношения другого рода. Не такие, как у меня были с моим последним "отцом дома", потому что они испортились из-за неуместных прикосновений и приставаний. Думаю, одна из причин, почему мне нравится Аксель, в том, что он полная противоположность этому, ему противно даже находиться рядом со мной. Он вечно отходит от меня на шаг, как от больной чумой, и всё же приятно, когда на тебя не пялятся.

Но я была бы не против, если бы почувствовала, что могу подойти к нему, поговорить с ним о девочках, поговорить по душам без всех этих чопорных формальностей. Узнать его настоящего.

Если он вообще существует. Иногда он такой большой, как жизнь, даже когда он прямо перед моим лицом. В других случаях он почти обманывает меня, заставляя думать, что он вовсе не король процветающей страны. Что он обычный отец-одиночка, который пытается заботиться о своих дочерях в большом, пустом, одиноком доме.

Мне кажется, они этого не понимают. Как здесь одиноко. Даже когда здесь живёт персонал, коридоры, кажется, отдаются эхом воспоминаний. Возможно, я не знала Хелену, когда она была жива, но я чувствую её рядом с нами. Ничего мстительного или траурного, просто она постоянно присутствует в сознании каждого. Её потеря, отсутствие материнской фигуры, делает всё вокруг более пустым.

Поэтому я делаю всё возможное, чтобы заполнить эту пустоту. Слова Акселя до сих пор время от времени звучат в моей голове, когда он говорит мне, что я не мать девочек, они не мои друзья и что я не член семьи. То есть, я всё это знаю. Я только начала работать здесь, только начала проникать под позолоченный фасад этой семьи. Я очень хорошо знаю своё место или, по крайней мере, пытаюсь это сделать.

Но моё место не должно быть застойным. Я не должна вписываться в то место, которое было вырезано для меня предыдущей няней. Я не хочу быть просто пластырем для этой семьи — я хочу помочь им исцелиться. Может быть, это наивно с моей стороны, и, возможно, мне следует быть немного более приземлённой в своих целях, но это не меняет ощущения того, почему я здесь.

До того, как я получила эту работу, я чувствовала, что застряла в своей жизни. Я так много бежала и спасалась, пережила так много трагедий и ужасов, что мне просто хотелось чего-то простого и стабильного. Это тоже сработало. Я работала няней, потому что это давало мне безопасность и структуру, которой у меня не было в Австралии. Но ты можешь только бежать, только притворяться, так долго.

Однако теперь, когда у меня есть эта работа, я чувствую, что она надолго. Конечно, это может быть всего лишь год. Может быть, меньше, в зависимости от того, как долго Аксель сможет меня терпеть. Может быть, и больше. Но пока я здесь, я не хочу быть просто няней. Я хочу помочь им всем стать лучше, как только смогу. Я хочу хоть раз быть полезной.

— Ну, можно начать с того, чтобы отвезти этих девочек в Тиволи, — говорю я себе в зеркало, пока чищу зубы. Я уже давно перестала думать, что разговаривать с собой — это странно.

После того, как я заплетаю свои безумные волосы назад, зная, что они будут пушиться, я наношу тушь и румяна, а затем отправляюсь на кухню. У Карлы выходные — везучая, поэтому за завтрак отвечает Бьорн, второй повар, и он уже знает, сколько кофе мне нужно.

Я быстро беру булочку и укладываю её в свою кожаную сумку на потом (она присоединяется к моему блокноту, пачке евро, нескольким датским кронам, миллиону резинок для волос, косметичке, нюдовой помаде, жвачке, этим солёным лакричным конфетам, на которые я сейчас подсела, пластыри, антибактериальный крем, жевательные детские витамины и тюбик этой странной горчичной пасты, которой Клара настаивает мазать всё подряд), затем сажусь за стол с огромной (по европейским меркам) кружкой кофе и жду девочек.

Естественно, едва я допиваю свой, как они уже бегут ко мне, Клара с рюкзаком, словно собирается в школу, кричит: — Тиволи! — и кучу других датских слов, и я знаю, что сегодня они будут не прочь пошалить.

Оказывается, Тиволи — это Сады Тиволи, знаменитый парк развлечений, второй по возрасту в мире, расположенный в Копенгагене. И, о боже, это как Диснейленд. К тому времени, когда Хенрик высаживает нас у главного входа, я так же взволнована и возбуждена, как и девочки.

— С вами всё будет в порядке, мисс Аврора? — тепло спрашивает Хенрик, когда мы с шумом вылезаем из машины.

Я просовываю голову обратно через открытую дверь. — Должно быть. Верно?

Он кивает. — Я могу зайти с тобой, если хочешь. Проблем быть не должно, но если возникнут, я всегда могу выглядеть устрашающе. — Он делает фальшивое сердитое лицо и притворяется, что напрягает мускулы.

— Какие проблемы? — спрашиваю я, чувствуя, что начинаю нервничать. — О боже. Например, похищение? Я ещё не зашла так далеко в справочнике!

Он одаривает меня слабой улыбкой. — Тебе не стоит об этом беспокоиться.

— Почему?

— Ну, во-первых, вы не будете совсем одни в парке.

Я оглядываю оживлённую парковку. Это правда, но…

— То есть, — продолжает он, — за тобой будут наблюдать люди, королевский персонал. Телохранители.

Я снова оглядываюсь вокруг, брови приподняты. — О. Где они?

— Они будут поблизости, — говорит он. — Когда дело касается девочек, король Аксель хочет, чтобы они чувствовали себя как можно более нормально. Это означает, что стражники и сопровождающие будут держаться на расстоянии. Но не волнуйся, они всегда будут начеку.

Я вовсе не беспокоюсь, но это немного нервирует. — Так какие проблемы ты имел в виду?

— Папарацци, — говорит он. — Ну, знаешь, фотографируют. Аксель хочет, чтобы это было по минимуму. Но если это слишком большая проблема, ты всегда можешь предупредить персонал, и они могут выгнать их и сопровождать вас.

О. Это. Мне ещё не приходилось иметь дело с папарацци. То есть, я несколько раз брала девочек на прогулки вдоль воды и в парки (в сопровождении телохранителей, как я теперь понимаю), и, возможно, там был человек или два, снимавших нас на большую камеру, но они всегда были так далеко, что меня это никогда не беспокоило.

Но, опять же, я не читаю датские таблоиды, так что понятия не имею, есть ли в них информация о нас или нет. Не могу представить, зачем. Нет ничего захватывающего в двух маленьких девочках и их няне, принцессы они или нет.

Вот если бы Аксель был здесь, тогда другое дело. На самом деле, это одна из причин, почему я не беру в руки таблоиды, если о нем пишут. Может быть, я не понимаю датский язык, но я не думаю, что то, что они говорят, всегда приятно. Должно быть, так тяжело не только стать королём в таком молодом (относительно) возрасте, но и потерять свою любимую королеву. Аксель, похоже, стал для них кормом, и его никогда не уважают так, как Хелену.

Тем не менее, я заверяю Хенрика, что со мной всё будет в порядке, беру обеих девочек за руки и веду их в парк.

— А какие у вас любимые аттракционы? — спрашиваю я их, когда мы подходим к билетной кассе.

— Dragebådene, — говорит Фрея.

— Minen! — кричит Клара.

— Ballongyngen.

— Den Flyvende Kuffert!

Я не понимаю, что это такое, но уверена, что скоро узнаю.

Мы платим за наши билеты — девушка в будке сразу узнает принцесс — и входим в хаос парка. На самом деле, всё не так уж плохо. Может быть, потому что уже поздно, но здесь определённо не так много народу, как в парижском Диснейленде.

Девочки сразу же начинают тащить меня в разные стороны, мимо подставок с петлями и японских пагод, арабских дворцов и гигантских пиратских кораблей. Мой желудок урчит от вида и запаха всех этих лакомств, но мне удаётся съесть свою булочку, чтобы сдержать его.

Сначала мы отправились на «Ballongyngen», что является просто причудливым словом для колеса обозрения. Обычно я ненавижу колеса обозрения, потому что они клаустрофобные и скучные, но это колесо находится в открытом воздушном шаре, и оно не поднимается очень высоко. После этого мы отправляемся на «Караваны», небольшие американские горки, которые доставляют удивительное удовольствие. Девочки сидят вместе в купе передо мной, а обслуживающий персонал, поняв, кто я такая, разрешает мне сесть одной позади них.

Но это начало проблемы, которой я не ожидала.

Пойти в парк развлечений с нечётным количеством людей сложно, когда на большинстве аттракционов можно сидеть только вдвоём. Мы идём к «Dragebådene» — это лодки-драконы, которые управляются самостоятельно, и я не могу управлять одной из них, оставив второго ребёнка на берегу, а они обе не могут сделать это сами. То же самое касается некоторых больших аттракционов и американских горок. Единственные аттракционы, на которых они могут кататься вдвоём, — это детские, и это начинает злить Клару с каждой минутой всё больше и больше.

— Но я же не маленький ребёнок, — кричит она мне, притопывая ногой, пока мы смотрим, как люди заходят на её любимые американские горки. — Когда мы были здесь в прошлый раз, мы могли кататься на всех аттракционах!

Фрея что-то говорит ей по-датски низким голосом, её нижняя губа надувается.

— Что она сказала? — спрашиваю я, наклоняясь.

— Она сказала, что это потому, что папа и мама были здесь с нами! — Клара практически кричит, её лицо становится красным. — А теперь она ушла, а он не приходит, и у нас ничего нет!

Боже мой. У неё сейчас будет публичный срыв?

Я положила руки на плечи Клары. — Послушай, мы всё ещё хорошо проводим время. Мы всё ещё катались на летающем сундуке, и на шахте, которая тебе нравится, и на карусели викингов, и…

— Нет! — кричит она, вырывается от меня и бежит в начало очереди, начиная кричать на оператора аттракциона. — Jeg er prinsessen, jeg skal med på turen! (пер. дат. — Я принцесса, я отправляюсь в путешествие!)

Все в очереди смотрят на неё широко раскрытыми глазами и покорно, немедленно отступая назад и уходя с дороги, чтобы пропустить её вперёд.

Я хватаю Клару за руку так нежно, как только могу, и пытаюсь оттащить её. — Ты видишь знак, ты не можешь идти одна, а я не могу оставить Фрею. — Я умоляю её не устраивать сцену, но понимаю, что уже слишком поздно. Она её устраивает. Все слышат, что она говорит, и, что ещё хуже, я вижу камеры и телефоны, которые снимают её, возможно, даже записывают.

— Вы не возражаете? — Я поворачиваюсь и кричу в толпу. — Эта маленькая девочка может быть принцессой, но она всё ещё маленькая девочка, которая потеряла свою мать. Если вы опубликуете что-нибудь из этого, мы подадим на вас в суд!

— Да, подадим на вас в суд, — вмешивается Фрея, указывая на них пальцем.

Наконец, Клара сдаётся и позволяет мне утащить её. Мне удаётся отвести её за угол от толпы, а затем опуститься на колени, чтобы посмотреть на неё, мои руки на её плечах удерживают её на месте. — Клара, пожалуйста, ты же знаешь, что не можешь так себя вести.

— Я могу делать всё, что захочу, — фыркает она, вытирая одинокую слезу, упавшую с её глаза. — Я принцесса и когда-нибудь стану королевой.

С этим я не могу поспорить.

— Тогда ты должна научиться тому, как ведут себя королевы. Ты — королева в процессе обучения, Клара.

— И богиня, — говорит Фрея.

Я благодарно улыбаюсь Фрейе. — Да, и богиня. — Я притягиваю Клару к себе, чтобы слегка обнять. Я люблю обниматься, но понимаю тех, кто этого не делает, а с Кларой она либо любит это, либо суетится.

Клара отстраняется и кивает, отводя взгляд. Кажется, ей стыдно, и она вдруг осознает, какую сцену она устроила. — Я просто скучаю по маме, — признается она.

— Милая, я знаю, что скучаешь. Все скучают. Все её любили.

— Но она была только нашей мамой, ничьей больше. А теперь её нет. И мы даже не можем приходить сюда, как раньше.

Моё сердце залито водой. Я вздыхаю и расчёсываю её волосы по плечам. — Я бы хотела, чтобы у меня была магия, чтобы вернуть твою маму, и чтобы всё было как прежде. Я бы хотела, чтобы жизнь работала именно так.

— Когда я стану королевой, я найду это волшебство. Я смогу повернуть время вспять.

— Ну, дай мне знать, когда ты это сделаешь, потому что у меня есть несколько ошибок в моём прошлом, которые я не прочь исправить.

Это привлекло её внимание, отвлекая от собственной грусти. — Правда? Например?

Я улыбаюсь. — Это разговор для другого раза. Но сейчас у нас есть только настоящее, так что лучше использовать его по максимуму. Разве не так?

— Верно, — говорит Фрея, подходя и прислоняясь к сестре в знак поддержки.

— Мы можем пойти на осеннюю ярмарку сейчас? — тихо спрашивает Клара, глядя на свои туфли.

— Да, конечно, — говорю я им. — Пойдёмте. — Я беру их за руки, мы все трое поднимаем подбородки, высоко держим головы и выходим из парка.

* * *

Осенняя ярмарка проходит за городом, и это приятная небольшая поездка по дорожкам, усаженными красными и золотисто-лиственными деревьями и туманными полями пшеницы. Я опускаю окно и делаю глубокий вдох, медленно чувствуя, как голова начинает проясняться. Большую часть поездки я провела в тумане и истощении после срыва Клары в Тиволи.

Я не виню её — нисколько. Это первый раз, когда я вижу, что Клара подаёт признаки травмы, что что-то не так. Обычно спокойная Фрея — чувствительная, носящая своё сердце на рукаве, а Клара просто такая счастливая и везучая по жизни. На самом деле, она очень напоминает мне меня. То, что она так эмоциональна, это здорово и давно назревало.

Но я боюсь того, что может быть напечатано в таблоидах или размещено в интернете. То, что они могут сказать о ней. Мне плевать, что они скажут обо мне, потому что я уверена, что то, что я кричу на людей, представит меня не в лучшем свете "Мэри Поппинс", и они, вероятно, опубликуют нелестные фотографии меня в юбке, назовут меня шлюхой или ещё как-нибудь, а потом скажут, что я была абсолютно некомпетентна. Но я хочу защитить Клару и Фрею от всего этого, насколько смогу.

К счастью, ярмарка не такая оживлённая, как Тиволи, и, насколько я могу судить, здесь нет ни одного папарацци. В основном это яблоневые сады, загоны с ценными сельскохозяйственными животными и бесконечные прилавки с овощами, поделками и продуктами питания, расположенные на обширной живописной ферме.

На этот раз Фрея настаивает на том, чтобы нести большой рюкзак Клары, и я не хочу ещё одной суматохи, поэтому разрешаю ей, несмотря на то, что он уступает её крошечному телу. Мы посещаем ферму животных, которые нравятся девочкам, особенно овцы и маленькие свиньи, а затем я беру пакет яблок и немного корнеплодов для Карлы, поскольку датчане просто без ума от них и добавляют их в каждое блюдо (вместе с ругбордом, вкусным темным ржаным хлебом, который я никогда не могу правильно произнести).

Мы расположились за столиком для пикника и ели поздний обед из вскрытых сэндвичей (без мяса, естественно), когда мимо проходит пара и садится за столик напротив нас. Они оба примерно моего возраста, после двадцати лет, и в отличие от некоторых других людей здесь, они не обращают на нас никакого внимания. На самом деле, они настолько поглощены друг другом, что я даже не уверена, что они понимают, где находятся.

Фрея наблюдает за ними со сморщенным носом, который становится всё более утрированным по мере того, как пара продолжает целоваться и называть друг друга ласковыми именами, а Клара с любопытством смотрит на них.

Затем Клара смотрит на меня, поджав губы в задумчивости.

— Что? — спрашиваю я. — Ты хочешь эту свою горчичную пасту?

— Да, — говорит она, протягивая руку.

— Да, пожалуйста, — говорю я, роюсь в сумке и протягиваю ей.

— Да, пожалуйста, и спасибо, — говорит она, берет пасту и намазывает немного на свой хлеб, а затем любезно делает то же самое с хлебом Фреи. — Почему у тебя нет парня?

Салат чуть не выпадает у меня изо рта. — Что?

— У тебя нет парня, — повторяет она. Я не уверена, что это должно быть оскорблением, но мне кажется, что это именно так.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты всегда с нами.

Это правда. — У меня мог бы быть парень. — С которым я бы встречалась в течение часа или двух свободного времени по вечерам. Господь свидетель, у меня ещё не было выходного в воскресенье. Я должна была, но, как намекнула Амели, всегда что-то случается.

— Но ты не хочешь. Почему? Нет парня. Нет мужа.

— Боже, Клара, — говорю я ей, нахмурившись, когда грызу свой огурец. — Разве ты никогда раньше не слышала о независимой женщине?

— Нет, не слышала, — серьёзно отвечает она. — Но у няни, которая была до тебя, был парень. Мы видели его однажды. У него были конфеты в карманах, но он был старым.

— Ну, у меня в сумочке есть горчица, так что вот. И я уверена, что по сравнению с тобой все старые.

— Я не старая, — говорит Фрея.

— Все остальные, Фрея, — говорю я.

— У тебя когда-нибудь был парень? — Клара действительно нагнетает тему. Если бы моя мама всё ещё была рядом, я бы сказала, что она на неё похожа.

— Да, ты целовалась с ним? — Фрея спрашивает низким голосом, как будто осмеливаясь, чтобы я сказала "да".

— У меня был парень во Франции, — говорю я им. — И да, я целовалась с ним. — Фрея смотрит с отвращением. — Я целовалась с ним много раз, — добавляю я для эффекта. Она чуть не зеленеет.

— Как его звали? — спрашивает Клара. — Он был хороший?

— Его звали Люк, и он был очень милым, — говорю я ей. И очень французский. Он был не единственным моим парнем. У меня их было несколько, но ни один из них не был чем-то особенным, просто парни, с которыми можно повеселиться. Когда ты живёшь в определённом месте всего год или два, ты не связываешь себя какими-то обязательствами с людьми. И это мне нравится.

— А как насчёт Австралии?

Я сглатываю, уставившись на остатки своего сэндвича. Я решаю, что соврать будет проще. — Нет. Никаких парней. Я ждала, пока стану достаточно взрослой для мальчиков, ждала, пока перееду в Европу.

Клара обдумывает это, откусывает бутерброд, а потом говорит: — Может быть, ты выйдешь замуж. Когда-нибудь. За принца.

— Или за короля, — взволнованно говорит Фрея. — О, может быть, ты выйдешь замуж за папу!

Я как раз пью яблочный сок, когда она это говорит, и я полностью выплёвываю его, разбрызгивая по столу, едва не задев девочек.

— Вау, это было круто, — говорит Клара, вытирая со стола часть моей слюны. — Ты как статуя в фонтане сока.

— Мне так жаль, — говорю я, судорожно хватая салфетку и вытирая рот и руку, и стол. Я всё ещё пытаюсь не рассмеяться над тем, что предложила Фрея.

— Поверь мне, — говорю я, собравшись с силами, — я не выхожу замуж за твоего папу. Я ни за кого не выхожу замуж. Я очень счастлива просто быть собой, с вами, девочки.

— Но если бы ты вышла за него замуж, тебе не пришлось бы переезжать и ты могла бы всегда быть с нами.

— Фрея, — резко говорит Клара, глядя на неё. — Папа не собирается ни за кого выходить замуж. Никогда. Понимаешь? Мама — наша мама, больше никто не был и не будет.

О боже. Я понятия не имею о личной жизни Акселя и предположу, что, если он был дико влюблён в свою жену, он не собирается уходить от неё в ближайшее время. Но если наступит день, когда он начнёт встречаться с кем-то и в конце концов женится на ней, что ж, будем надеяться, что у Клары будет время смириться с этим.

Интересно, с какой женщиной встречался бы Аксель? Даже если он такой ворчливый, холодный и требовательный, возможно, в нем есть сторона, которую я никогда не вижу. Ну, есть сторона, которую я вижу, когда он со своими девочками. Тогда лёд тает, и он становится кем-то другим.

— Я закончила, — говорит Фрея, отодвигая свою тарелку. — Можно я пойду посмотрю на свиней?

Я вздыхаю, не готовая вставать. — Конечно.

— Я пойду с ней. А ты оставайся здесь, — быстро говорит Клара, вставая со своего места.

Я бросаю взгляд на секцию со свиньями и животными, чуть дальше целующейся пары. — Хорошо, но держи её за руку и возвращайтесь сразу же, чтобы я вас видела.

— Да, мисс Аврора, — повторяют они в унисон.

Я смотрю, как они идут к свинарнику, но как только целующаяся пара начинает отвлекать меня своим хоккеем с гландами, я отвожу глаза, чтобы не показалось, что я извращенка, и лишь время от времени бросаю взгляд на то, как девочки болтают с фермером.

Мои мысли возвращаются к Акселю.

Какая женщина вообще могла бы заинтересовать Акселя? Очевидно, она должна быть королевской крови. Я полагаю, что Хелена в той или иной степени имела такую кровь. Она должна быть такойже красивой, как она сама. На фотографиях она похожа на современную Грейс Келли. Гладкие светлые волосы, сияющие глаза, элегантная шея, похожая на лебединую, стройные конечности, которые хорошо смотрелись в любой одежде. В новостных клипах, которые я видела, она двигалась как танцовщица и всегда была такой очаровательной и остроумной.

Я понимаю, почему он влюбился в неё. С кем бы он ни сошёлся, она должна быть такой же, как она, или даже лучше, если это вообще возможно. В общем, она должна быть моей противоположностью. Я не сомневаюсь в себе, это просто факт. Я знаю свои ограничения.

Почему ты вообще об этом думаешь? Ты и Аксель? Твой босс? Чёртов король?

Я потираю лоб, пытаясь разобраться в своих мыслях. Возможно, этот день испортил меня больше, чем я думала. Фрейе достаточно было сказать, что я должна выйти замуж за её отца — человека, который ненавидит меня больше всего на свете, — и вдруг мои мысли исказились. Как нелепо. Не только вся эта история с боссом и королём, но и то, что это Аксель.

Я вздыхаю, хватаю свою сумку и встаю. — Идёмте, девочки, — зову я их, пока они всё ещё возбуждённо болтают с фермером. Я начинаю собирать наши тарелки и бросать их в мусорную корзину, как раз, когда они подбегают ко мне с широкими улыбками на лицах.

— Нам пора домой, — говорит Клара тоном, который я не могу определить.

— Прямо сейчас.

— Я не против, — говорю я им. Я могу спать неделями.

Мы подходим к машине, они следуют за мной, и я говорю им низким голосом: — Давайте не будем рассказывать вашему отцу о том, что произошло сегодня. Я думаю, это только встревожит его.

— Мы не будем, — говорят они обе одновременно, хотя их голос звучит рассеянно.

Мне неловко, что я прошу их держать что-то в секрете от отца, но, честно говоря, последнее, что мне сейчас нужно, это чтобы Аксель сошёл с ума. Если только что-то не всплывёт в Интернете или в таблоидах — а я молюсь, чтобы этого не случилось, — будет лучше, если мы все трое просто будем жить дальше.

Моя жизнь няни не нуждается в дополнительных осложнениях.

Глава 8

А В Р О Р А

Должно быть, я выглядела как развалина, когда мы вернулись во дворец, потому что Майя взглянула на меня и сказала, что я могу отдохнуть всю оставшуюся ночь. Мне даже не нужно было ужинать с ними, если я не хотела — вместо этого я могла попросить Хенрика отвезти меня в любое место в городе.

Но хотя всё это звучало неплохо, и мне так хотелось уехать на ночь из дворца и побыть одной, вести себя как двадцатилетняя с хвостиком, может быть, даже пофлиртовать с горячим датским парнем, раз уж девочки напомнили мне об отсутствии личной жизни, я так устала, что сразу поднялась в свою комнату и не спускалась до конца ночи, даже за едой.

В спальне у меня есть маленький холодильник, где я держу йогурт и пиво, есть чайник для растворимого кофе и чая, так что у меня всё готово. Если понадобится, я могу провести в этом месте вечность.

Вероятно, я заснула довольно рано, потому что, когда странный шум вырвал меня из сна, я открыла глаза и увидела, что в моей комнате горит свет. Я смотрю на потолок, моргаю и прислушиваюсь.

Вот он снова.

Это похоже на… визг. Не думаю, что это кто-то из девочек. Может быть, это Йохан ходит во сне. Я уже имела честь столкнуться с его страшной задницей посреди ночи.

Я медленно сажусь и напрягаю уши, пытаясь уловить его снова. Быстрый взгляд на телефон говорит мне, что сейчас только 11:30 вечера.

Затем я снова слышу визг, за которым следует хихиканье и топот босых ног по деревянному полу.

Это не может быть хорошо.

Я встаю, накидываю халат и осторожно открываю дверь, выглядывая в коридор. Мне удаётся увидеть, как волосы Клары развеваются за спиной, когда она вбегает в их комнату и закрывает дверь.

Я оглядываюсь назад по коридору в сторону комнаты Акселя, но, кроме хихиканья девочек, нет никаких других звуков, никого вокруг.

Я вздыхаю и иду к их двери, тихо стучась. — Девочки. Что происходит?

Я слышу, как они обе шикают друг на друга, потом что-то падает, а затем хлопает дверь.

— Клара, Фрея, — шиплю я. — Я захожу.

Я открываю дверь, ожидая увидеть, что их комната взорвалась или, возможно, горит, но вместо этого обе девочки стоят посреди комнаты в своих ночных рубашках и улыбаются мне.

Что-то не так.

— Что происходит? Я слышала шум. — Я подозрительно оглядываюсь вокруг. В комнате беспорядок, но не больше, чем обычно.

— Ничего. Возвращайся в постель, — говорит Клара.

Я хмурюсь и захожу внутрь, закрывая за собой дверь. Я складываю руки. — Что происходит? — говорю я снова. Вдруг снова раздаётся визг, а затем фырканье. Я вскакиваю и дико оглядываюсь вокруг.

— Что это было? — кричу я, прижимая руку к груди. Это было похоже на демоническое существо.

— Не волнуйся, это просто Снаф-снаф, — говорит Фрея.

Я смотрю на неё расширенными глазами. — Что, чёрт возьми, такое "Снаф-снаф"?

Это по-датски "демоническое существо"?

— Не ругайся, — укоряет меня Клара.

Нет времени следить за своим ртом. — Фрея, что такое Снаф-снаф?

Внезапно дверь в их шкаф начинает трепетать от стука, и раздаётся ещё один пронзительный визг.

— Боже мой, — говорю я. — Боже мой, что это? Что у вас в шкафу?

Пожалуйста, не говорите, что это демоническое существо.

— Снаф-снаф, — повторяет Фрейя в отчаянии и бежит к шкафу, чтобы открыть дверь.

Секунду я ничего не вижу, а потом из шкафа выбегает гребаная СВИНЬЯ и направляется прямо ко мне, дико визжа на ходу.

— О боже! — вскрикиваю я, вскакивая. — Это свинья!

Фрея смеётся и пытается поймать его, но свинья проскакивает прямо между мной и Кларой и молнией уносится в другой конец комнаты, словно бежит по кругу.

— Откуда здесь свинья? Откуда у вас свинья? Почему здесь свинья? — кричу я, когда свинья возвращается к нам, её маленькие розовые ножки быстро двигаются. — Ахххх!

Фрея снова бросается на него и падает лицом в ковёр, затем поднимается и бежит за ним, ухмыляясь, как сумасшедшая. Поскольку от неё нет никакой помощи, я хватаю Клару и заставляю её обратить на меня внимание.

— Клара. Скажи мне. Почему здесь свинья и откуда она взялась?

Она улыбается мне. — Я всегда хотела иметь свинью. Ты знаешь это. Мы взяли её с фермы.

— Клара! У тебя большие, большие проблемы! — Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Фрею, которая гоняется за свиньёй под своей кроватью. — У тебя тоже проблемы! Вы не можете украсть свинью!

— Мы не крали Снаф-снафа! — кричит в ответ Фрея, её голос приглушен, так как она уже наполовину под кроватью, и только ноги торчат наружу.

— Да, фермер подарил его нам, — говорит Клара, положив руки на бёдра. — Он сказал, что это подарок принцессам его прекрасной страны.

— О, он этого не говорил.

— Сказал! Он хотел, чтобы у нас был Снаф-снаф. Он сказал, что он всегда останется такого размера. Их называют свиньями-карликами.

— Таких не бывает. Он уже больше карликовой, и они все вырастают больше, намного больше, чем этот. Клара, Фрея, вы же знаете, что не можете его оставить.

— Можем! — кричит Клара, подбегая к Фрейе и присоединяясь к ней под кроватью. — Давай, Снаф-снаф, мы твои друзья, мы защитим тебя от неё.

— От меня? — восклицаю я. — Вы должны беспокоиться о своём отце.

Раздаётся ещё один визг, потом девочки кричат, и свинье удаётся протиснуться между ними, и она снова начинает бегать по комнате. Я кладу голову на руки и вздыхаю. Ради того, чтобы поплакать вслух. — Я даже не знаю, как ваш отец сейчас этого не слышит, — бормочу я.

— Он пьян, — говорит Клара совершенно искренне. Я удивлённо смотрю на неё, пока она выбирается из-под кровати и расправляет ночную рубашку.

— Пьян?

Она кивает. — Он вёл себя странно за ужином, и я слышала, как Майя сказала ему, что он пьян и должен пойти в свою комнату. Это было даже забавно, как будто он попал в беду.

— Это часто случается? — спрашиваю я, не желая лезть не в своё дело, но и… желая.

Она пожимает плечами. — Иногда. Не волнуйся, он позволит нам оставить Снаф-снафа.

Я смотрю, как Фрея продолжает бегать по комнате. Я знаю, что Аксель говорит, что сделает для них всё, но я уверена, что это уже переходит все границы. Сначала они стали вегетарианцами, потом уговорили фермера подарить им свинью. Почти уверена, что за это придётся винить меня.

К сожалению, если Аксель пьян, то сейчас он спит, и даже если я его разбужу, я не хочу иметь дело с пьяным королём и свиньёй. Хотя интересно, каким бы он был, если бы был пьян. Мне трудно представить его расстёгнутым и не в себе.

Нет, я уверена, что он просто злой пьяница, поскольку он вообще довольно злой человек. Лучше мне держаться подальше от этого сценария.

Что означает, конечно, что нам придётся иметь дело с Снаф-снафом до самого утра.

Боже, я уже называю свинью по имени.

— Ладно, девочки, вы не сможете спать, если в вашей комнате будет свинья, — говорю я им. — Может быть, мы можем поселить его в ванной, тогда, если он устроит беспорядок, его легко будет убрать.

— Он уже нагадил в шкафу, — говорит Клара, и мне приходится прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Это не смешно, потому что я знаю, что кто-то должен это убрать, но всё равно это чертовски смешное предложение.

— Ладно, хорошо, — говорю я, стараясь не хихикать. — Пойдёмте. Давайте попробуем загнать его в вашу ванную. Потом я принесу ему воды.

— И несколько плюшевых животных, чтобы пообниматься, — говорит Фрея, проносясь мимо нас по следу Снаф-снафа.

— Конечно. А потом вы, девочки, будете спать со мной в моей комнате, хорошо? Так мне не придётся о вас беспокоиться.

— Правда? — спрашивает Клара. — А там есть место?

— Там большая кровать, — говорю я им. — А теперь давайте, давайте работать в команде.

В итоге нам понадобилось около получаса, чтобы затащить Снаф-снафа в ванную, затем я попросила Клару сбегать на кухню за миской для него, которую мы могли бы наполнить водой. Я ни за что не оставлю этих двоих здесь одних, они наверняка выпустят его обратно в ту же минуту.

По просьбе Фреи я также положила её плюшевого мишку (который, я уверена, никогда не будет прежним утром) и несколько полотенец на случай, если свинья захочет поспать.

Должна признать, что свинья невероятно милая. Он размером со щенка, гладкий, бледно-розовый, с глубокими любопытными глазами. Но я также знаю, что свиньи умны, и поэтому любопытство в его глазах очень быстро превратится в хаос.

— Как вы вообще затащили свинью в дом так, что я не заметила? — спрашиваю я их после того, как закрываю дверь перед фыркающим Снаф-снафом.

— Мы пронесли его контрабандой в моём рюкзаке, — весело отвечает Клара. — Фермер сказал, что он уснёт, если окажется в маленьком тёмном месте. Поэтому мы положили его в шкаф.

— Мы открыли дверь только один раз, чтобы поздороваться, и тогда он сбежал, — объясняет Фрея.

— Изначально, — говорит Клара, и я уверена, что она впервые использует это слово на английском языке.

Я качаю головой, ведя их в свою комнату. Тот факт, что я не заметила гребаную свинью в машине с нами, означает, что я достигла нового минимума в своих навыках няни.

Может быть, если бы ты не мечтала об их отце, — раздаётся раздражающий голос в моей голове.

Я игнорирую это. Это неправильно. Я не мечтала, я просто… думала. И неважно о чём.

— Ладно, девочки, уже за полночь, так что мы сразу ложимся спать, хорошо? — говорю я им, откидывая одеяла и забираясь внутрь.

Они заползают рядом со мной по обе стороны. — Расскажи нам сказку, — говорит Клара.

— Про свинью по имени Снаф-снаф, — добавляет Фрея.

О, Боже.

Я делаю глубокий вдох и начинаю рассказывать им об озорной королевской свинье по имени Снаф-снаф, которая украла королевскую корону. Через несколько минут после начала девочки, прижавшись ко мне, крепко спят.

Несмотря на то, какой у меня был день, и на то, что завтра мне предстоит много хлопот, вид их спящих рядом со мной вселяет в моё сердце умиротворение. Кажется, я засыпаю с улыбкой на лице.

* * *

Я проснулась от громкого стука в дверь.

Я тут же сажусь и вспоминаю, что Клара и Фрея находятся по обе стороны от меня.

— Что такое? — спрашивает Клара, зевая и щурясь от утреннего солнца, уже проникающего сквозь занавески. Мы, должно быть, выспались, даже для воскресенья.

— Аврора! — раздаётся голос Акселя с другой стороны двери, когда он снова стучит в неё. — Мне нужно поговорить с тобой. Сейчас же.

— Он нашёл Снаф-снафа, — тихо говорит Фрея, со страхом в глазах поднимаясь с кровати. Как бы девочки ни говорили, что он даст им волю, я думаю, они также знают, что иметь домашнюю свинью не суждено.

— Минутку! — кричу я, вставая с кровати вместе с девочками. Я натягиваю халат и бросаю на них обеих страдальческий взгляд. — Вот и всё, девочки. Попрощайтесь со Снаф-снафом.

Я подхожу к двери и открываю её.

Глаза Акселя, как отточенный лёд, смотрят на меня, в них плещется холодная ярость. Затем он видит девочек по обе стороны от меня, и выражение его лица мгновенно меняется на растерянное. — Почему вы здесь, девочки?

— Мы спали с Авророй прошлой ночью, — говорит Клара.

— Почему? — Он смотрит на меня, линия между его бровями углубляется.

— Потому что… — начинает Фрея.

— Девочки хотели устроить вечеринку, — быстро добавляю я. Я не буду вспоминать о Снаф-снафе, пока не придётся, и вполне возможно, что он хочет накричать на меня из-за чего-то совсем другого.

— Понятно, — говорит он, прочищая горло. — Ну, вам лучше пойти в свою комнату. Мне нужно поговорить с вашей няней наедине.

Клара и Фрея обмениваются взглядами, поднимают брови, а затем быстро убегают по коридору, бросив на меня последний настороженный взгляд, прежде чем войти в свою комнату. Итак, я предполагаю, что дело вовсе не в похищенном поросёнке.

— В чём дело? — спрашиваю я, когда он проходит мимо меня, направляясь в центр комнаты, доставая свой телефон.

Я медленно закрываю за собой дверь и поворачиваюсь к нему лицом. Я не собираюсь подходить ближе.

— В этом, — говорит он решительно, протягивая телефон мне на обозрение, его рука напряжена. У меня нет другого выбора, кроме как податься вперёд, пока я не увижу экран.

Это моя фотография.

Нет.

С моих губ срывается вздох, когда я забираю у него телефон.

Я понятия не имею, что там написано, но это явно какой-то датский таблоид или сайт сплетен, и там целая куча вчерашних фотографий меня и девочек. Конечно, все они ужасно нелестные, а на фотографии, где я приседаю и пытаюсь утешить Клару, почти видно мою юбку.

— У тебя есть две секунды, чтобы объясниться, — говорит он.

— Вряд ли этого времени достаточно, — слабо говорю я, потому что, чёрт возьми, всё ещё хуже, чем я себе представляла. Почему здесь так много фотографий? О чёрт, тут даже видео есть! Какой-то придурок снимал нас на видео в тот момент, когда я сказала им, что подам на них в суд!

Я отдаю телефон Акселю и закрываю лицо руками, пытаясь отдышаться. Я не думала, что это вторжение в частную жизнь так меня обеспокоит, но всё гораздо хуже, чем я себе представляла. Я чувствую себя абсолютно оскорблённой, и более того, я чувствую, что не справилась с ролью няни. Моя работа заключалась в том, чтобы заботиться о Кларе и Фрее, а здесь я чувствую, что потерпела полное фиаско. Это не защитило их ни на йоту, и теперь они стали пищей для таблоидов из-за меня.

— Ты облажалась, — говорит Аксель, и его слова — ножи в моё сердце, только усиливающие боль. — Часть твоей работы заключается в том, чтобы держать этих девочек подальше от папарацци и сохранять спокойствие и порядок. Они не какие-то дочери генерального директора во Франции, они наследницы трона Дании!

Я поворачиваюсь и смотрю на него, чувствуя, как жар поднимается к горлу и растекается по лицу. — Они всё ещё девочки, а у девочек время от времени случаются срывы и истерики. — Я не знаю, где я нашла в себе силы возразить, но я чувствую, что нахожусь на переломе.

Его челюсть сжимается, когда он сердито запихивает телефон обратно в халат. Только сейчас я понимаю, что под ним только пижама. Должно быть, он проснулся и первым делом увидел это. — Твоя работа, Аврора, заключается в том, чтобы убедиться, что с этими истериками удаётся справиться. Твоя работа не в том, чтобы усугублять ситуацию. Так кричать на публику? Угрожая подать в суд? Ты знаешь, как это выглядит? Ты знаешь, что ты сделала?

Боже, какой он злой. Такой красивый и такой злой.

— Ну, они не должны нас снимать! — кричу я. — Если бы это был кто-то другой, они бы не посмели!

— Это потому что мы не кто-то другой! Мне всё равно, на кого ты работала раньше, всё это не имеет значения. Я не думаю, что до твоего толстого черепа ещё не дошло, что это королевская семья, мать её.

Стоп. Стоп. — Толстого черепа? — повторяю я, и теперь я чувствую, как на глаза наворачиваются горячие слезы.

Боже мой. Не плачь. Не смей плакать здесь!

— Да, — говорит он, хотя слегка колеблется. — Потому что ты не ведёшь себя так, будто понимаешь. Я не изменил своего мнения о тебе. Ты просто не подходишь для этой работы, ты не создана для неё. Если бы ты была такой, то этого бы не случилось.

Твою мать. Это больно. Я имею в виду, это больно. Я знала, что он мудак, но его слова никогда не причиняли мне боль до сих пор. Господи, почему я вообще позволяю ему доставать меня?

Может быть, потому что я сама в это верю.

Может быть, потому что он прав.

Может быть, потому что прошёл уже почти месяц, а я всё ещё чувствую, что едва держу голову над водой. Я изо всех сил стараюсь сохранять позитивный настрой и плыть по течению, но… но…

Слезы начинают проливаться.

Чёрт. Я не могу плакать перед ним. Он, наверное, уволит меня за слезы, если уже не уволил.

Я отворачиваюсь от него, задыхаясь от рыданий, и направляюсь в ванную.

Он хватает меня за руку и притягивает к себе, прежде чем я успеваю сделать два шага.

Его ладонь тёплая на моём предплечье, его хватка сильная. Я держу глаза закрытыми, лицо отвёрнуто от его лица, пытаясь дышать через него.

Не плачь, не плачь. Соберись.

— Эй, — говорит он мне, его акцент становится всё глубже. — Что такое?

Что такое? Несмотря на себя, я смотрю на него затуманенными глазами. — Мне трудно поверить, что ты никогда раньше не заставлял никого плакать.

Затем я выдёргиваю руку из его захвата и вытираю слезы пяткой ладони, делая ещё несколько глубоких вдохов, пока не убеждаюсь, что слезы под контролем.

— Послушай, — говорит он. Его голос тихий, а взгляд неуверенный. Он не знает, что теперь со мной делать. — Мне жаль.

— Жаль за что?

Он хмурится. — За то, что… заставил тебя плакать.

Я фыркаю и затягиваю поясок на халате. — Я плачу не из-за тебя, так что не льсти себе. Я плачу, потому что… потому что ты прав. Потому что, возможно, я не создана для этого. Я пытаюсь, но… это трудно. Это действительно трудно. И вчерашний день был ужасен.

Он выдыхает через нос, его взгляд падает на пол. — Я должен был предупредить тебя о папарацци. Я знаю, что их трудно избежать, я просто… Я пытаюсь защитить своих маленьких девочек. Я не хочу, чтобы такие интимные моменты, как этот, стали сплетнями для широких масс. Ты понимаешь?

— Я понимаю. Конечно, я понимаю. Я хочу для них того же, что и ты. Но ты знал, что мы собираемся в этот парк развлечений.

Он проводит рукой по лицу в разочаровании. — Я знаю. В этом-то и проблема. Я также хочу, чтобы они были маленькими девочками. Я не знаю, что такое золотая середина. Раньше… была Хелена.

— И она заботилась о них.

— Нет, — быстро говорит он, в его глазах что-то вспыхивает. Затем он слегка расслабляется. — Нет, мы оба это делали. Просто она всё планировала. Она справлялась с этим, если не сказать больше. Я должен был сделать больше, но… таковы были наши роли. А теперь я отец-одиночка и, честно говоря… Я не знаю, как это сделать. Я не знаю, как я смогу вырастить их без неё.

Боже мой. Он честен. И настоящий. И его глаза больше не такие острые, но в них и в его лице есть какая-то мягкость. Это заставляет меня продолжать смотреть на него, продолжать отталкивать эту жёсткую внешность, чтобы увидеть, какой он на самом деле. Если у него есть сердце, которое бьётся.

— Я знаю, что ты многое потерял, — говорю я ему, и он автоматически застывает. Я сказала что-то не то. — Но и девочки тоже. Я не смогла бы избежать этой истерики, никто не смог бы, потому что Клара — девочка, которая потеряла мать и очень скучает по ней.

— Ей лучше знать, что нельзя так срываться, особенно на людях. Фрея, возможно…

— Нет. Они обе потеряли самую большую часть своей жизни. Мне всё равно, если Клара притворяется, что у неё всё в порядке, ей позволено ломаться, снова и снова. Им обеим. Они не так хороши в притворстве, как ты, и они не должны быть такими.

— Притворстве? — резко говорит он.

Я пожимаю плечами, понимая, что снова нажимаю на его кнопки. — Когда ты носишь корону, ты носишь маску.

Его глаза снова сузились, мягкость исчезла. — Ты не знаешь меня достаточно, чтобы делать такие предположения.

— Это не моя вина, — говорю я ему. — Мы могли бы узнать друг друга получше. Я говорила тебе об этом снова и снова.

— Ты забываешь о своей роли, о своём месте. Оно очень характерно. — Я не могу удержаться, чтобы не покачать головой. Разговор с ним заставляет меня чувствовать себя такой чертовски маленькой.

— Почему ты так меня ненавидишь? — шепчу я.

— Что? — говорит он, ошеломлённый, как будто это действительно шокирует его. — Я не ненавижу тебя.

— Тогда почему ты так чертовски груб со мной?

Его брови поднимаются, рот слегка опускается. — Я не… Я не хочу быть таким. Наверное, ты меня просто расстраиваешь.

— Расстраиваю? Почему?

Он смотрит на меня некоторое время, и хотя я вижу так много в его глазах, я не могу ничего из этого прочесть. — Я не знаю, — тихо говорит он.

— Наверное, потому что ты не привык общаться с нормальными людьми. Только высший класс, аристократы, те, в ком течёт голубая кровь. Королевские особы. Я — полная противоположность всему этому. И всегда была такой.

Я смотрю, как он сглатывает, его глаза по-прежнему прикованы к моим. Если бы я только могла читать их, если бы я только могла понять, о чём он думает.

Но зачем мне это? Это было бы просто что-то жестокое.

— Возможно, — говорит он после паузы.

Напряжение, кажется, заполняет воздух между нами, а затем наступает ощутимая тишина.

Я прочищаю горло и делаю большой вдох, расправляя плечи, желая, чтобы всё снова было правильно. — Я просто хочу, чтобы ты знал, что я сделала с девочками всё, что могла, и это лучшее, что я могла сделать. После того, как Клара растаяла, мы ушли. Я видела, как люди фотографировали, и я знаю, что должна была вести себя более пристойно, чем вела, но это то, что есть. Я могу… Я могу работать над тем, чтобы вести себя прилично. Ты просто должен дать мне время. Чёрт, дай мне шанс. Я не уверена, что ты ещё это сделал.

Он на мгновение пошевелил челюстью, потом кивнул. Интересно, имеет ли этот ублюдок хоть какое-то представление о том, насколько он красив? Возможно.

— Хорошо.

— Так мы в порядке? — спрашиваю я, протягивая ему руку для пожатия.

И под "в порядке" я имею в виду, не уволена?

Он смотрит на неё, и, клянусь, я вижу, как на секунду мелькнула улыбка. Это похоже на попытку сфотографировать молнию. — Да, мы в порядке, — говорит он, беря меня за руку. Но он не пожимает её. Он просто долго сжимает её — так, что та же молния пробегает по моим венам, поджигая сердце.

Затем он отпускает мою руку и поворачивается к двери.

— Аксель? — зову я его вслед, думая, что могу получить взбучку за то, что не обращаюсь к нему как к королю.

Он останавливается и с любопытством смотрит на меня.

— О девочках, — осторожно говорю я. — Причина, по которой у Клары были проблемы. Это потому, что в последний раз, когда они были в Тиволи, вы были там всей семьёй. Было неловко, когда нас было только трое, с аттракционами и всем остальным. В любом случае… Я знаю, что это моя привычка — расстраивать тебя и всё такое, но если я могу сделать предложение? — Он смотрит на меня, ожидая продолжения. — Я думаю, они хотят снова почувствовать себя семьёй. Может быть, мы могли бы поехать куда-нибудь вчетвером. И Майя тоже, если хочешь. И прежде чем ты что-то скажешь, я знаю, что я не Хелена, я няня. Я очень хорошо это знаю. Я просто думаю, что это будет полезно для них.

Кажется, он это обдумывает. — Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать.

Я не могу сдержать ухмылку на своём лице, зная, как счастливы будут девочки.

Она быстро исчезает, когда из коридора раздаётся очень громкий визг, за которым следуют крики и топот человеческих и свиных ног.

— Что это было, чёрт возьми? — дико кричит Аксель.

Ах да. Снаф-снаф.

Я одариваю его робкой улыбкой. — Ладно, обещай мне, что не будешь злиться…

Глава 9

А К С Е Л Ь

— Её Королевское Высочество, принцесса Стелла, здесь, — объявляет Агнес с порога моего кабинета.

Я смотрю на неё со своего стола, отложив бумаги в сторону. — Вы можете называть её просто моей сестрой, знаете ли.

Агнес не выглядит весёлой. — Неважно, она здесь. — Затем она поворачивается и уходит.

Я вздыхаю. Похоже, неуважение к авторитетам Авроры заразительно среди персонала.

Я встаю и начинаю спускаться по лестнице на первый этаж, где находится комната для приветствий, когда на лестнице я сталкиваюсь с самой Авророй, которая, кажется, спешит, перепрыгивая через ступеньки по две за раз.

Печально ли, что мне очень понравилась её форма? Господи, помоги мне, если она когда-нибудь узнает.

— Куда ты идёшь? — спрашиваю я, слегка взяв её за руку.

— Разве мы сейчас не уходим? — говорит она, глядя на меня своими большими глазами. — Я думала, твоя сестра здесь, и мне нужно забрать вещи девочек.

— Пусть этим займутся Агнес или Йохан, — говорю я ей, потянув её обратно вниз. — Пойдём со мной, тебе нужно встретиться со Стеллой и Аней.

Аврора, кажется, колеблется, но затем позволяет мне вести её вниз по лестнице. Я не отпускаю её руку, пока не буду уверен, что она не убежит. К тому же, её кожа ужасно мягкая и шелковистая. Отвлекает.

— Надеюсь, ты предупредил свою сестру о Снаф-снафе, — говорит она.

— Я не предупредил. Но это половина удовольствия, не так ли?

Уголок её рта причудливо приподнялся. — Ты умеешь веселиться? Вау.

Я всё ещё не могу поверить, что этот Снаф-снаф уже три недели как член нашей семьи. Когда я впервые узнал, что у девочек в доме есть чёртова свинья, это произошло сразу после того, как в таблоиде появилась статья о них в Тиволи. Кажется, у меня чуть не случился сердечный приступ, и я снова вышел из себя из-за Авроры.

В этот раз, однако, она была на моей стороне и хотела, чтобы свинья вернулась на ферму, откуда её бессовестно забрали. Я просто не ожидал слез и чувства вины со стороны Клары и Фреи, которые, казалось, приготовили целое представление и речь именно для этого момента. На самом деле, я начинаю думать, что это их идея поехать на ферму после Тиволи, была частью какого-то тщательно продуманного плана кражи свиньи.

Они говорили о том, что у них никогда не было домашних животных, хотя они всегда просили собак, котят и пони (на самом деле Хелена была непреклонна в том, что в доме не должно быть животных), что у них есть пустота, которую нужно заполнить, что у них есть вся эта любовь, которую можно подарить, что это научит их ответственности и станет для них опытом. Они выложились на полную катушку. Затем они добавили: — И мы принцессы. Принцесса должна иметь возможность иметь свинью, если она хочет.

Может быть, это произошло из-за публичного срыва Клары и осознания того, что девочки не так сильны, как я думал, а может быть, потому что Аврора посмотрела на меня по-другому, когда я начал уступать. В любом случае, я сказал, что они могут оставить свинью при двух условиях. Первое — я никогда не почувствую её запах. Второе, чтобы я никогда её не видел. Если одно из этих условий будет нарушено, свинья окажется на тарелке во время рождественского ужина, и да, я заставлю девочек съесть её.

Естественно, оба эти условия уже нарушены, потому что, у вас когда-нибудь была свинья в доме? Чертовски невозможно игнорировать.

Аврора шла рядом со мной, как обычно, но перед тем, как я вошёл через двери в комнату для приветствий, она попятилась, как будто вспомнив о протоколе. Я удивлённо смотрю на неё через плечо, а она лишь кротко улыбается, не поднимая головы.

Должен сказать, что впервые мне кажется неправильным видеть её такой.

Она просто няня, напоминаю я себе. Роль, о которой ты всегда ей напоминаешь.

— Стелла, — говорю я сестре, входя в комнату, и, как я и ожидал, она сразу же подходит ко мне и крепко обнимает.

— Рада тебя видеть, брат, — говорит она мне, целуя меня в щеку. — Прошло слишком много времени.

— Давно, — говорю я ей, тепло улыбаясь. Моя сестра младше меня примерно на восемь лет и в начале этого года пережила горький развод, в результате которого она и её маленькая дочь Аня переехали из Дании в Англию. Когда Аврора предложила идею устроить семейную прогулку, я подумал, что должен пригласить и Стеллу. Аня на год старше Клары, и они все очень хорошо ладят, так что было бы здорово, если бы у них снова была эта семейная связь.

— И Аня, — говорю я ей, пока она застенчиво играет со своими косичками. — Ты, наверное, в предвкушении нашей поездки в Леголенд.

Аня кивает. Она иногда медленно ко мне привыкает, но скоро придёт в себя.

— О, — говорю я, переходя на английский и протягивая руку, чтобы Аврора вышла вперёд. — Это новая няня Клары и Фреи, Аврора.

— Приятно познакомиться, — говорит Аврора, делая скромный реверанс.

— Если ты работаешь на моего брата, то в формальностях нет необходимости, — говорит Стелла, подходя, чтобы пожать ей руку. — Кроме того, я едва ли королевская особа. Я — чёрная овца в семье. Развожусь и всё такое.

Аврора улыбается ей. — Я слышала о тебе только хорошее от Акселя.

Я на мгновение уставилась на Аврору, поскольку раньше я почти никогда не упоминал Стеллу. Но тут она почему-то пытается меня разговорить.

Стелла игриво подталкивает меня. — Только хорошее? Это меня удивляет.

Я бормочу в знак согласия, задаваясь вопросом, что за игру ведёт Аврора. Конечно, она не станет быть милой со мной ради того, чтобы быть милой, не так ли?

Нас прерывает ужасающий высокочастотный визг, от которого Стелла ахает.

Я бросаю взгляд на Аврору. — Помнишь условие номер один?

— Это было то, что ты не чувствуешь его запаха.

— For helvede (пер. дат. — Ради всего святого), — говорит Стелла, выпучив глаза. — Что это было?

— Это был Снаф-снаф, — объясняет Аврора.

— Снаф-снаф?

— Да, потому что, видимо, именно так звучит свинья на датском языке, — говорит она. — Я всегда думала, что это отсылка к «Громокошкам»⁵, но нет.

— Аксель? — Стелла смотрит на меня в недоумении.

— Свинья!? — восклицает Аня.

— У девочек теперь есть домашнее животное, — сухо говорю я, отказываясь находить юмор в этой ситуации. Я бросаю взгляд на Аврору. — Возможно, тебе стоит пойти проверить их. Нам всё равно скоро нужно уходить.

Аврора кивает и быстро выходит из комнаты.

— Она красивая, — замечает Стелла, наблюдая за её уходом, похоже, впечатлённая. — Я понимаю, почему ты её нанял.

Я стараюсь не закатывать глаза. — Нет. Именно поэтому я не хотел её нанимать.

— Потому что она красивая?

— Потому что такие люди, как ты, будут делать предположения, как ты только что сделала, думая, что я какой-то развратный старик.

Она смеётся. — О, Аксель. Тебя вряд ли можно назвать развратным или старым, если уж на то пошло.

— Могу я пойти поиграть со свиньёй? — вежливо спрашивает Аня. Я смотрю на неё, и она явно умирает от желания пойти туда и присоединиться к своим кузенам.

Я пожимаю плечами и смотрю на Стеллу. — Если твоя мама разрешит, то всё в порядке. Но нам нужно уходить через пять минут.

Аня убегает, а Стелла ухмыляется и качает головой.

— Что? — спрашиваю я. У Стеллы всегда есть какое-то мнение о чём-то.

— Я просто никогда не думала, что у тебя будет домашняя свинья, бегающая по дворцу, вот и всё. Если бы наши родители увидели тебя сейчас…

Я прочищаю горло, чувствуя, как чувство вины и беспокойства снова закрадывается в душу. Это всегда происходит в самые странные моменты, просто маленькие уколы, чтобы вывести меня из равновесия.

— Мне жаль, — быстро говорит она, кладя свою ладонь на мою руку. — Я знаю, что без Хелены тяжело.

— Да, что ж. Без неё тяжело. Без отца и матери тоже тяжело.

Она медленно кивает, оглядываясь вокруг. Комната для приёмов — одна из самых роскошных комнат во дворце, с люстрами, картинами маслом и позолоченной мебелью, предназначенной для того, чтобы произвести впечатление на гостей. — Знаешь, когда ты становишься старше, всё выглядит по-другому. Возвращаясь сюда в таком виде… как будто я вообще здесь не росла, а моё детство принадлежало кому-то другому.

— Потому что так и было, — говорю я ей.

— Как это?

Я на мгновение прикусил губу, задаваясь вопросом, понимает ли Стелла вещи так же, как я. У нас было почти одинаковое детство, только меня готовили стать будущим королём, а её — нет.

— Я просто чувствую, что… детство — это то место, где кроется наша истинная сущность. Потому что нам дали свободу думать, исследовать и быть теми, кем мы хотим, независимо от того, какие ограничения были наложены на нас. А когда мы становились старше, мы теряли эту свободу. Нам пришлось стать другими людьми.

Она кивает, нахмурившись. — Возможно, ты прав. Но я думаю, что ты чувствуешь это больше, чем я. Но опять же, я думаю, что любой взрослый человек, вероятно, чувствует это. Взрослая жизнь — это клетка, ограничения медленно наслаиваются с годами, как решётка. Семья, работа, супруги, дети, ожидания. Всё это накладывается друг на друга. Всё это меняет нас, чтобы мы стали людьми, которыми нас хочет видеть общество.

— Посмотри на нас, изучающих человеческое состояние в прекрасное субботнее утро.

Она тихонько смеётся, затем её выражение лица исчезает. Она говорит: — Я действительно должна быть здесь для тебя чаще. — Её голос тихий.

Я смотрю на неё. — Я должен сказать то же самое о тебе.

Она пренебрежительно отмахивается от меня. — Нет. У нас всё хорошо. Правда. Аня любит Англию и целыми днями катается на лошадях. Она живёт мечтой.

— А ты?

— Я? Я смотрю, как она живёт мечтой, — радостно говорит она. — Разве не этого хотят все родители?

Я не могу с ней не согласиться. — Скорее всего, именно поэтому у меня теперь есть домашняя свинья. Мои девочки живут мечтой.

Она смеётся. — Я это вижу. — Затем она оглядывает меня с ног до головы проницательным взглядом. — Хотя ты выглядишь лучше.

Мои брови взлетают вверх. — Ой.

— Ты слишком тощий, — говорит она, тыкая меня в бок.

Я убираю туловище с дороги. — Тощий? Чтобы ты знала, я каждое утро по часу тренируюсь в спортзале.

Стелла только усмехается. — Тогда уж лучше два часа.

— Ты просто дрянь.

— Я просто дразнюсь. Это то, что мама сказала бы тебе. Тебе нужно есть больше мяса.

— Точно. Ну, дети теперь вегетарианцы, так что я думаю, мы можем винить их — и Аврору — за это.

— Похоже, она внесла некоторые положительные изменения.

— Девочки её любят, — признаю я. — И они счастливы. Я не могу просить о большем.

Я удивлён тем, что слова выходят у меня изо рта. Три недели назад я вряд ли сказал бы то же самое. Я даже не уверен, что изменилось.

— Вегетарианцы, свиньи, — замечает Стелла. — Похоже, твоя новая няня перевернула этот дворец с ног на голову.

— Расскажи мне об этом.

Скорее, перевернула мою жизнь с ног на голову.

Забавно, что я начинаю к этому привыкать.

Глава 10

А К С Е Л Ь

Леголенд — это датское заведение и Мекка для детей младшего и старшего возраста со всего мира, которые любят эти раздражающие пластиковые блоки, наступая на которые, чувствуешь себя убитым.

Мы не были здесь с тех пор, как девочки были совсем маленькими, и когда мы ездили, это всегда было больше для рекламы, чем для них. Хелена очень следила за тем, чтобы её часто видели с ними, иначе, по её словам, люди могли бы сказать, что она плохая мать. Поэтому, когда мы ездили, мы ездили в общественные часы, с целой свитой охраны. Хелена всегда говорила, что так мы будем выглядеть более приземлёнными, но дети никак не могли получить должного удовольствия от того, что их целый день преследуют и фотографируют.

В этом была особенность Хелены. Она хотела, чтобы общественность видела в нас только приземлённых людей — чтобы они ходили в государственную школу, водили детей в парк с "нулевым макияжем", занимались благотворительностью, но в стенах нашего дворца она была одержима нашим положением, нашим статусом, нашей кровью. Иногда она вдалбливала это в головы девочек, возможно, поэтому Клара иногда бывает немного снобистской. Ей всегда внушали, что она лучше всех.

Это одна из причин, почему я подумал, что Аврора могла бы отвезти их в Тиволи, а агентов безопасности оставить на заднем плане. Дать детям шанс побыть детьми. Пусть они почувствуют, каково это — быть "обычными", если не сказать больше.

Всё вышло не совсем так, как я предполагал.

Однако на этот раз мы не будем рисковать. К чёрту приземлённость. Мы — королевская семья, и я хочу, чтобы мои дочери прекрасно провели время — наедине с собой. Парк закрыт для посетителей на два дня, он открыт только для нас, и мы даже остановились в новом отеле Лего Замок по соседству, который официально будет открыт только в следующем году.

Дорогая Фрея плакала всю дорогу до Леголенда, скучая по-своему Снаф-снафу, с которым Майя застряла во дворце, но слезы быстро высохли, как только она увидела, где мы остановились. Зайти в отель — всё равно что зайти в замок… хотя и сделанный из Лего. Это причудливое, аляповатое сочетание средневековых деревянных акцентов и железа, затем пластиковых каменных стен и гобеленов с изображением рыцарей Лего.

Комната, которую я снял для нас, естественно, была "Комнатой принцессы", а Стелла и Аня жили в другой комнате принцесс напротив. Рядом с нами у Авроры была целая комната для себя. Она настояла на том, чтобы остановиться в комнате, посвящённой волшебникам. Наши королевские гвардейцы живут в комнате драконов в конце коридора.

Жаль, что мы не взяли драконов или волшебников, потому что эта комната немного… слишком. Сейчас я сижу в бархатном розовом кресле в углу главной спальни и жалею, что у меня нет ничего выпить. Я чувствую, как улыбающееся лицо лего-принцессы на стене смотрит на меня, возможно, осуждая меня. Мы были в парке практически с самого приезда, катаясь на аттракционе за аттракционом, и завтра у нас ещё целый день, но даже несмотря на это, не мешало бы расслабиться с бокалом чего-нибудь.

В другом конце комнаты есть отдельный альков с двумя двухъярусными кроватями, где девочки сейчас борются со сном. Аврора обещала рассказать им историю о Снаф-снафе, и хотя я не могу видеть их со своего места, я слышу каждое её слово.

— И тогда маленький хитрый Снаф-снаф решил спрятаться за занавеской, пока все в доме не уснут. — Аврора говорит с таким оживлением, её акцент действительно оживает. Теперь он стал для меня приятным, как музыка. — И только тогда он осмелился показаться. К счастью, его маленькое розовое тело было полностью облачено в камуфляж, так что его всё равно никто не увидел бы. Вооружённый лишь топором, он отправился украсть волшебную корону короля.

Что это за история, чёрт возьми?

— Только волшебной короны в футляре уже не было. Мы знаем, что с ней случилось? — Она делает паузу, и наступает тишина. Должно быть, девочки уснули.

Я слышу, как она целует их, а затем шепчет: — Спокойной ночи, маленькие принцессы.

И тут на меня обрушивается, нет, сбивает с ног чувство, которого я никогда раньше не испытывал, которое я даже не могу толком описать. Всё, что я знаю, это то, что у меня перехватывает горло, а моё сердце скручивается и превращается в миллион кусочков, что-то тёплое, горячее и прекрасное разливается внутри меня.

Я не могу дышать. Я заложник этого, этого момента.

Чёртово дерьмо, это ужасно.

Затем я слышу, как Аврора идёт по короткому коридору, соединяющему эту комнату с той, и она останавливается у стены, быстро улыбаясь мне и зачёсывая волосы за ухо.

— Думаю, ты всё это слышал, — тихо говорит она, всё ещё улыбаясь, всё ещё… сияя. Как я раньше не замечал, что она так светится?

Ты замечал. Ты всегда замечал.

Я прочищаю горло, пытаясь взять себя в руки. Она права, когда ты носишь корону, ты носишь маску. Я не могу позволить своей сползти ни на дюйм.

— Так чем же закончилась эта история? — Мне удаётся сказать, но слова выходят с трудом.

Она пожимает плечами. — Я не знаю. Каждый раз она заканчивается по-разному.

— Ты придумываешь её по ходу дела?

— Ага, — говорит она, затем оглядывает комнату. — Боже, как я рада, что мне досталась комната волшебников. У меня есть волшебные палочки и книги заклинаний, а у тебя, эм, — она жестом указала на кровать, — фальшивый витраж с жутким лего принцессы. И так много розового.

— К твоему сведению, я не боюсь розового, — говорю я ей.

Она фыркает. — Точно. Это объясняет, почему я видела тебя только в темных цветах.

— Однажды я смогу надеть розовый галстук, — говорю я, защищаясь.

— Ты даже не носишь галстуки, — говорит она. — Я сомневаюсь, что ты знаешь, как их надевать.

Она дразнит меня, руки за спиной, прислонившись к стене, в то время как волосы снова падают ей на лицо. Она почти кокетлива. Или, может быть, она всегда такая, и поэтому это так сильно задевает меня.

Потому что сейчас мне не нужно ничего чувствовать. Я не должен чувствовать ничего в этот момент, кроме желания побыть одному.

— Ну, мне лучше вернуться в свою комнату, — говорит она, словно уловив мои мысли. — Отдохни перед ещё одним важным днём. Как бы я ни любилааттракционы, если девочки заставят меня снова сесть на этот пиратский корабль, меня стошнит.

— У тебя ведь нет скотча? Или аквавита⁶? — вдруг промурлыкал я.

Что я делаю?

Она поднимает брови. — Серьёзно?

Я полусерьёзно пожимаю плечами. — Похоже, ты бы не отказалась.

— Я больше люблю пиво или вино, — говорит она. — А как же Стелла?

— Она спит. Она всегда ложится рано.

— Я могу принести его с ресепшена, — говорит она услужливо.

— Этот отель почти не работает. У них ничего не будет.

Она медленно качает на меня головой, как будто я чего-то не понимаю. — Вы, сэр, чёртов король всей этой страны. Ты только что закрыл Леголенд. Я уверена, что, если ты захочешь выпивку, ты её получишь. А теперь сидите тихо, Ваше Величество, и я скоро вернусь.

Она поворачивается и идёт по коридору к двери, а я окликаю её. — Ты знаешь, я люблю, когда ты меня так называешь. — Я вижу, что она колеблется, обдумывая то, что я сказал. Может быть, я застал её врасплох. Может быть, она пытается придумать какой-нибудь умный ответ.

Дверь со щелчком закрывается.

Любопытно, но я встаю и иду проверить девочек в их комнате. Они обе крепко спят, обнявшись с плюшевыми лего-драконами и лошадками. То же самое чувство, которое поразило меня раньше, возвращается, на этот раз медленно, клубясь вокруг меня, как дым.

Сложное, как всегда.

Я так много отнял у дочерей. Это мои действия той ночью убили мою жену. Это из-за меня они страдают от своего горя, что они вырастут вот так, без матери.

Я никогда не смогу забыть об этом.

Даже если бы я попытался, я не смог бы.

Теперь это часть меня.

Чувство вины.

Жажда милосердия, о котором я слишком горд, чтобы просить.

Я ношу её как корону.

В глубине души я знаю, что не заслуживаю счастья. Возможно, я никогда и не заслуживал. Может быть, поэтому оно так долго ускользало от меня. Может быть, именно поэтому мои собственные родители были такими холодными и жестокими в своих сложных ситуациях. Потому что они знали.

Хелена тоже знала. Вот почему она добивалась меня, преследовала меня, притворялась, что бросается на меня. Она знала, чего мне не хватает. Она знала, что я жажду получить, всасывая это, как кислород.

Мне сказали никогда не верить в это. И я, как дурак, поверил.

Судьба сделала меня потерянным королём, заключённым в дешёвые доспехи, которые только создают видимость, вечно сражающимся в битве, которую он никогда не выиграет.

И всё же, глядя на крепко спящих Клару и Фрею, я чувствую, как счастье змеится вокруг меня. Я одновременно счастлив, когда я с ними, и опустошён чувством вины, и я не знаю, как жить с обоими чувствами одновременно. И всё же я продолжаю это делать. Потому что мою любовь к ним невозможно сдержать, даже если горе идёт рядом.

Но есть ещё Аврора и… Я не знаю, какое место она занимает во всём этом. Единственное чувство вины, которое я испытываю, когда смотрю на неё, это осознание того, что я не должен был смотреть на неё с самого начала. Последний месяц я старался держаться от неё на расстоянии, ставил барьеры и стены, чтобы всё было строго профессионально. Она — сотрудник, я — её босс. Она даже не подруга.

И всё же, когда Людвиг работал на меня, я сетовал, что он тоже не был другом. Просто равнодушный сотрудник. Я хотел, нуждался в ком-то, к кому можно было бы обратиться.

Да, у меня есть тётя и сестра, и я благодарен им за это. Но у меня никогда не было человека, который не был бы обязан мне по крови. Кто-то, кто решил бы быть рядом со мной.

Но считать Аврору другом было бы смешно. Я её почти не знаю. Она платная подчинённая. Её преданность, если она вообще есть, куплена.

И всё же, чем больше я нахожусь рядом с ней и чем чаще вижу её такой, какой она была сегодня с девочками, заботящейся о них, как она это делает, с её большим, настойчивым сердцем…

Разве это хреново — хотеть этого?

А ещё более хреново хотеть этого от неё?

Это хреново, говорю я себе. Ты думаешь, что заслуживаешь этого?

Раздаётся лёгкий стук в дверь.

Не знаю, сколько времени я простоял там, мысли уносились в бездну. Я открываю дверь и вижу Аврору с другой стороны, держащую бутылку аквавита. Она улыбается мне так, будто выиграла весь мир, и это заставляет меня чувствовать то же самое. Она заразительна своей радостью, и я так долго сопротивлялся тому, чтобы почувствовать её.

— Где ты это взяла? — удаётся сказать мне.

— У меня есть способы, — лукаво говорит она, и я понимаю, что должен сказать ей, что передумал, что я просто иду спать, и что она может оставить бутылку себе, когда она стремительно входит в комнату.

И я ухожу с дороги, чтобы пропустить её.

Я мягко закрываю за ней дверь и следую за ней.

Она забегает в ванную и выходит оттуда с двумя стаканами, затем подходит к кровати с розовым покрывалом принцессы и садится. Она снимает сапоги, остаётся в одних серых колготках, а потом садится, сложив ноги вместе и подогнув их под себя.

На мгновение я снова не могу дышать, и в моих конечностях нарастает чужой жар.

Я говорю "чужой", потому что не могу вспомнить, когда я чувствовал его в последний раз.

Это.

Старая добрая похоть.

Я тут же сажусь в розовое кресло, мне нужно успокоиться, нужно заглушить любое чувство, которое не является безразличием.

Это ещё одна битва, которую я должен выиграть.

— Вот, — говорит она, наливая мне бокал. Она стоит на коленях на кровати и наклоняется вперёд, протягивая мне бокал, её блузка опускается так низко, что я вижу её грудь и кружево лифчика, её волосы падают на лицо и…

Я перевожу взгляд на неё, надеясь, что она не сможет прочесть то, что горит у меня внутри.

Я обхватываю рукой стакан, и её пальцы касаются моих, но она не отпускает их.

— Ты ведь не злобный пьяница? — спрашивает она, настороженно сморщив нос и слегка отодвигая от меня напиток.

— Злобный пьяница? Нет. Я так не думаю.

Она отпускает стакан. — Хорошо. Потому что я могу справиться с твоей злобной задницей, когда ты трезвый. Я не думаю, что смогла бы сделать это, если бы ты был пьян. — Она поднимает свой бокал. — Вот. Выпьем. Или Skål, верно?

— Skål, — рассеянно говорю я, прижимая свой бокал к её. Я делаю глоток ликёра, позволяя теплу кружиться вокруг моего языка с лёгким чувством вины за её комментарий. — Знаешь, я думаю, мне нужно извиниться перед тобой.

Она сглатывает, вытирает рот тыльной стороной ладони и старается не поморщиться. — Боже, эта штука чертовски ужасна.

— Это приобретённый вкус.

Она гримасничает, её глаза прищурены, язык высунут. — Бе! Боже. — Затем она делает ещё один глоток. — Хммм. Становится лучше. Вроде того. — Она смотрит на меня, морщась. — Прости, за что ты пытаешься извиниться?

— За то, что заставил тебя плакать.

— Когда? Несколько недель назад?

— А с тех пор я заставлял тебя плакать?

— Возможно, с тех пор я пролила пару слезинок, но это из-за месячных, а не из-за тебя.

Я поднимаю бровь на отсутствие у неё фильтра.

— Извини, — говорит она, щеки её раскраснелись. — Но ты, наверное, должен знать это обо мне. Я становлюсь эмоциональным зверем, когда наступает это время месяца.

Её откровенность заставляет меня улыбнуться. — Полагаю, я должен быть готов к этому, имея двух дочерей.

— О да. — Она смеётся. Мягко и в то же время какой-то по злому. — Тебя ждёт адская поездка.

— Нет, если ты здесь, чтобы помочь мне, — говорю я, и в тот момент, когда слова покидают мой рот, я понимаю, как глупо это было сказать.

— Тебе придётся продлить мой контракт примерно на шесть лет или около того. — Она улыбается в свой бокал. — Честно говоря, я буду удивлена, если продержусь до Нового года.

Я чувствую себя так, будто она ударила меня по кишкам. — Почему ты так говоришь? — Я едва могу скрыть панику в своём голосе. Она не может оставить меня. Особенно она не может оставить девочек.

Она закатывает глаза и откидывается от меня, опираясь на локти. — Ты ведь встречал себя, верно? Если ты действительно хочешь вспомнить прошлое, то, скажем, три недели назад я была уверена, что ты меня уволишь. Таблоиды, потом свинья…

— Я знаю. Поэтому я и извиняюсь.

Правда в том, что я продолжаю проигрывать эту сцену снова и снова. Я знаю, что потом всё уладилось, но мне казалось, что не было никакого конца. В тот момент, когда я увидел слезы на её обычно весёлом лице, я почувствовал себя злодеем. А когда она сказала, что думает, будто я её ненавижу, клянусь, это пробило мне сердце. Суровое напоминание о том, что оно у меня всё ещё есть.

— Иногда я выхожу из себя, — добавляю я. Не знаю, почему мне так больно это признавать.

— Ты не говоришь? Знаешь, в тот первый день Майя назвала тебя просто неприятным человеком.

— Она известна своей дипломатией.

— Мы с тобой не были на одной волне с самого начала. Это неприятно. Но иногда ты просто откровенно враждебен ко мне. Я только сейчас поняла, как с этим справляться, но всё равно, я никогда не знаю, что ты сделаешь или скажешь в следующий момент. Чёрт, я всё ещё в шоке от того, что мы сейчас здесь.

У неё определённо есть способ заставить меня чувствовать себя плохо.

Чего ты заслуживаешь.

— Но, — продолжает она, — я знаю, что ты стараешься приложить усилия, чтобы быть добрее ко мне. И я ценю это. — Она допивает остатки своего напитка, как будто она профессионал, а затем наливает себе ещё один стакан.

— И всё же я всё ещё подбиваю тебя выпить, — замечаю я. Я допиваю свой бокал и протягиваю ей, пока она наливает его до краёв.

Она пожимает плечами. — Нет. Просто мне хочется расслабиться, понимаешь? Я целыми днями общаюсь с твоими дочками, это хорошая перемена — поговорить со взрослым человеком. Даже если это ты.

— Эй, — говорю я, бросая на неё насмешливый взгляд. — К твоему сведенью я отличная компания.

Широкая ухмылка расплывается по её лицу, демонстрируя идеальные белые зубы. Если бы она могла запечатать эту улыбку в бутылку и продать её, она бы заработала миллион долларов.

— Ты ещё ничего не доказал, — поддразнивает она. Затем выражение её лица становится тоскливым. — Просто приятно хоть раз выбраться из дворца. Разве он не кажется… одиноким, иногда? Он такой большой, со сквозняками, холодный и… с привидениями.

— Привидения? — Интересно, говорит ли она о Йохане и его лунатизме? Этот человек иногда похож на привидение.

— Не в прямом смысле, — говорит она, облизывая губы в раздумье. — Просто… Хелена.

Я напрягаюсь.

— Я чувствую воспоминания о ней, или что-то вроде того, — продолжает она. Она вздыхает, выглядя смущённой. — Прости, я знаю, что это звучит глупо. Клянусь, обычно я не такая чокнутая.

— Я не уверен в этом.

— Я думаю, что стены просто хранят столько печали, понимаешь? И все внутри делают всё возможное, чтобы притвориться, что её там нет.

Чёрт возьми. Возможно, она даже права в этом.

А я самый большой лжец из всех.

— Раз уж мы перешли на личности, — говорит она, подходит к краю кровати и раскидывает ноги. Она опирается на свои бёдра, её лицо теперь ближе ко мне, её глаза ищут моё лицо. — Есть кое-что, что мне было интересно.

Я слышу её слова, но они не доходят до меня. Есть что-то такое в теплоте и глубине её глаз, что не позволяет думать. Это похоже на погружение в тёплую ванну, когда ты настолько увлечён, что даже не заметил бы, если бы утонул.

— Что? — наконец спрашиваю я, и слово вырывается грубым шёпотом.

— Никлас, — говорит она, и мне в лицо словно плеснули ледяной водой. — Твой секретарь. Он был… — Она понижает голос, бросая короткий взгляд в сторону комнаты девочек. — Он был дворецким Хелены.

— Я знаю.

— Но именно он был за рулём машины, которая убила её. И чуть не убил тебя.

Я сглотнул, опустив взгляд на стакан в своих руках. — Это была не его вина.

— Я знаю. Они сказали, что дороги были скользкими.

— Я сказал, что дороги были скользкими, — говорю я ей, резко посмотрев на неё. — Я был там, Аврора. Это была не его вина.

— Но почему он продолжает работать на тебя, после всего этого?

Чувство вины. Это чувство вины.

Это ложь.

Дело в том, что Никлас вообще не был за рулём. Это я был за рулём. Это я съехал с дороги. Это я убил свою жену.

Это никогда не был он.

И всё же его вина за роман с Хеленой, его вина за то, что из-за его действий я потерял контроль, и тот факт, что никто никогда не поверит ему, а не мне, заставили его взять вину на себя.

Так что моя вина двойная.

Во-первых, за убийство моей жены.

Вторая — за то, что я сделал Никласа злодеем в глазах общественности.

Он и был злодеем. Возможно, он и сейчас им является. Он много раз угрожал погубить меня, написать книгу, рассказать правду. Но он также знает, что для того, чтобы защитить свою семью, я буду лгать до самого горького конца, и моя ложь сильнее, чем когда-либо будет его правда.

Потому что для того, чтобы сказать свою правду, он должен сказать её всю.

Ему придётся бросить Хелену под автобус.

Это не то, что я готов сделать.

И я могу только надеяться, что, то же самое будет и с ним.

Поэтому я держу Никласа на работе, потому что, если бы я этого не делал, у него ничего бы не было. У него не было бы ни работы, ни будущего. Это всё часть сделки. Его все ненавидят как человека, который убил Хелену, и это правда, неважно, сколько раз я говорю миру, что это был несчастный случай, они всё равно винят его. Так же, как они обвиняли бы меня, если бы знали правду.

Я поднимаю взгляд от своего бокала на ищущее лицо Авроры. В её глазах нет ничего, кроме любопытства и беспокойства. Что-то подсказывает мне, что из всех людей в мире мой секрет будет в безопасности именно с ней.

Но я никогда не смогу проверить эту теорию.

Я прочистил горло и натянуто улыбнулся ей. — Скажем так, я верю во второй шанс.

Для кого угодно, только не для меня.

Она хмурится на это. — Это просто странно.

— Почему?

Её глаза блуждают по комнате, пока она думает. — Наверное… потому что я вижу его с тобой, и очевидно, что он презирает тебя.

— Презирает меня?

— Сильно. И также очевидно, что он тебе безразличен. Это я полностью понимаю. Мне он тоже не нравится. Он грубый. Грубее, чем ты, я должна сказать. Я не знаю, для меня это просто странные отношения, но, очевидно, это не моё дело, так что…

Я откидываюсь в кресле и постукиваю пальцами по стеклу. — Я уверен, что это выглядит именно так. Я уверен, что многие вещи выглядят определённым образом, когда ты понятия не имеешь, что происходит под ними.

— Вроде тебя, — замечает она, делая большой глоток своего напитка.

— Что это значит?

— Ты знаешь, что я имею в виду. — Она смотрит на меня пристально. — Это первый раз, когда я смогла поговорить с тобой вот так. Получить хотя бы намёк на то, какой ты внутри. Кто ты на самом деле.

Меня это раздражает. В один момент я ослеплён её улыбкой, а в другой она выводит меня из себя, приставая с расспросами и переступая границы дозволенного. — Я думаю, ты слишком много предполагаешь. Опять. И вообще, что насчёт тебя? На данный момент ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе. У меня есть резюме, но это всё. Я не могу найти никакой другой информации о некой мисс Авроре Джеймс.

Я внимательно наблюдаю за ней, поэтому замечаю, что искра в её глазах чуть ослабевает и что она что-то вычисляет, пытаясь придумать, что сказать. Это любопытно, учитывая, как регулярно она просто выплёскивает свои чувства.

— Не всех можно найти в социальных сетях, — говорит она, глядя вниз на смехотворно розовое покрывало.

— Я это понимаю. Тогда расскажи мне. Где ты выросла?

— В городе, о котором ты никогда не слышал.

— Попробуй.

— Это даже не город.

— Просто скажи мне название. Тебе есть что скрывать?

Она смотрит на меня, глаза острые. — Нет.

— Тогда скажи мне.

— Отлично. Это Виндора. В Квинсленде. — И её акцент волшебным образом становится экстра-австралийским. Она рычит. — Эй. Не смейся над моим акцентом.

— Я ничего не сказал, — говорю я в знак протеста, поднимая ладонь.

— Ты улыбаешься.

— Разве?

— Фигурально выражаясь, ты улыбаешься только тогда, когда я говорю на австралийском, — говорит она, качая головой.

— Вернёмся к вопросам. Ты никогда не ходила в колледж. А если и ходила, то это не указано в твоём резюме.

Она пожимает плечами. — Я не думала, что колледж — это для меня.

— Но ты ужасно умная.

Она прикусила язык. От розового оскала, проглядывающего сквозь зубы, по моей коже пробегает горячий холодок. — Думаю, я должна принимать любые комплименты, которые только могу получить, да?

— Я просто думаю, что ты была бы прирождённым учителем. Или, по крайней мере, специалистом по истории или археологом с твоей любовью к греческим богам. Ты всегда чему-то учишь девочек, твой мозг как библиотека.

— Я не знаю, что тебе сказать, — говорит она, дёрнув плечом.

Она нарочито туповата. — А твоя мать? А твой отец? Чем они занимались? У тебя были брат или сестра?

Уголок её рта кривится, как будто она только что съела что-то кислое. — Ну, моя мать была шлюхой, а отец — пьяницей. Таковы они были, таковы были их поступки. И слава Богу, у меня не было братьев и сестёр, потому что я сама едва выжила, только благодаря отчаянным усилиям. Страшно подумать, что бы случилось, если бы у меня были брат или сестра, о которых нужно было заботиться.

Я ошеломлён. Конечно, Аврора немного грубовата, когда дело касается приличий, и ей определённо не хватает фильтра. Но она кажется такой житейской. Собранной.

Счастливой.

Неужели мы оба носим маски?

— Мне жаль, — тихо говорю я, чувствуя себя ужасно от того, что ей пришлось признаться мне в этом.

— Не извиняйся, — говорит она со вздохом, ковыряя ворсинки на своих колготках. — Всё так, как есть. Жизнь даёт тебе лимоны, ты делаешь лимонад, и так далее, верно? Мой отец любил меня, и я это знала. Но он умер, когда мне было десять лет. Тогда мать осталась воспитывать меня, и я редко её видела, потому что она искренне не хотела иметь со мной ничего общего. Так что я осталась одна в этой хибаре с протекающей жестяной крышей, посреди этой чёртовой глуши. Слава Богу, дождей почти не было.

Она смотрит на меня, подняв подбородок, как будто я её жалею. — Чтобы ответить на твой вопрос более полно, я не ходила в колледж, потому что бросила последний год старшей школы. У меня всё равно не было ни денег на колледж. Но это нормально. Есть книги и онлайн-курсы. Я учусь чему могу, когда могу. Просто для удовольствия. А когда я накопила достаточно денег, то смогла свалить из Доджа.

— Додж? Это город?

— Это поговорка. Я некоторое время жила в Брисбене, который, да, тоже город, работала официанткой, а потом приехала прямо в Париж.

Я смотрю на неё. Я смотрю на неё, потому что могу. Я смотрю на неё, потому что собираю кусочки головоломки в своей голове.

Я смотрю на неё, потому что она красива.

— В любом случае, — говорит она, допивая свой бокал и ставя его на прикроватную тумбочку рядом с часами единорога. — Думаю, мне лучше пойти спать, прежде чем я действительно начну рассказывать тебе историю своей жизни.

Она поднимается на ноги, и я инстинктивно протягиваю руку, чтобы взять её. Она смотрит вниз, но я не могу понять, обеспокоена она или нет. Но я не отпускаю её. Я должен. Я действительно должен. Но я не отпускаю.

— Однажды я хотел бы услышать историю твоей жизни, — говорю я, мой голос звучит резко, как будто часть меня хочет, чтобы я этого не говорил.

Она смотрит на меня с минуту, её взгляд задерживается на моём. Тёплый и меланхоличный одновременно.

— Я бы хотела услышать и твою, — говорит она.

Затем она сжимает мою руку и выходит из комнаты.

Без неё в комнате становится холодно.

Глава 11

А В Р О Р А

ДЕКАБРЬ

Декабрь всегда был для меня любопытным временем.

Это преддверие Рождества и праздников, которые невозможно игнорировать, даже если попытаться. И, Боже, как ты пытаешься.

Последние семь лет я провожу его в чужих семьях.

До этого я говорила празднику "пошёл ты". Я вообще много чего говорила.

А до этого я просто надеялась, что мой отец будет достаточно трезв, чтобы вернуться домой. Я надеялась, что моя мать будет достаточно добра, чтобы поздравить меня с Рождеством. В итоге я часто оставалась одна, смотрела в окно на пекущуюся пустыню и слушала рождественские песни по потрескивающему радио, мечтая о снеге, ёлках, подарках и местах, которые казались такими невозможными.

Я должна быть счастлива, что у меня есть работа, которую я люблю, с детьми, которых я люблю (потому что, давайте признаем, их невозможно не любить), в очаровательной стране, которая медленно растёт во мне.

И я счастлива, не поймите меня неправильно.

Но есть что-то в праздничном сезоне, что проникает в дом, как холод через щели в полу. Он обращает вас внутрь, пока вы не теряетесь в собственном самоанализе. Он открывает прошлое, прежде чем снова похоронить его под снегом. Он заставляет вас чувствовать то, что вы не хотите чувствовать, как будто все ваши нервные окончания обнажены.

Потеря. Если вы потеряли кого-то или что-то, то вы почувствуете эту потерю больше всего.

Я чувствую отсутствие столь многого, что трудно не провалиться ещё глубже в пустоту, которая растёт внутри меня.

Есть потеря.

А ещё есть любовь.

Любовь, которой у меня нет, которой у меня никогда не было.

Почему я чувствую, что эта потеря внутри меня всегда будет решена любовью?

— Аврора? — говорит мне Клара, и по тому, как она это произносит, я думаю, что, возможно, она уже давно зовёт меня.

— Да? — Я смотрю на неё, моргая. Улыбка появляется на моём лице. Наверное, я выгляжу как несчастный Гринч, сидящий здесь со сверкающими рождественскими украшениями у моих ног.

— Можешь передать мне оленя? — Она протягивает руку. — Пожалуйста.

Я сижу, скрестив ноги, на полу в гостиной, разбирая груды украшений, которые из года в год хранятся в этом дворце. Клара вешает украшения на самую большую, как мне кажется, ёлку в мире, а Фрея занимается мишурой. Пока что они неплохо справились с украшением — но только первые четыре фута, поскольку это всё, до чего они могут дотянуться.

Я нахожу старого золотого оленя с обломанным носом и протягиваю ей. Она рассматривает меня секунду. — Ты выглядишь грустной.

Я пожимаю плечами. — Мы все иногда грустим.

— Но тебе не о чем грустить, — говорит она совершенно искренне.

Зная, что у девочек есть много поводов для грусти, я должна быть осторожна. — Это может быть трудное, грустное время года для многих людей. Внешне все так счастливы, но…

— Ты скучаешь по своей семье и Австралии? — спрашивает Фрея.

— Да, — говорю я ей. И я лгу.

Потому что в этом месте нет абсолютно ничего, по чему бы я скучала.

Они обе смотрят на меня, чтобы я продолжала, поэтому я выискиваю хоть какую-то правду.

— Я скучаю по своему отцу. Он бы тебе понравился. — Когда он был трезв.

— Он… умер? — спрашивает Клара.

Я киваю. — Да. Он умер, когда мне было десять лет.

— Как?

Я потираю губы. — Хммм. У него была болезнь.

— Как рак? — Фрея спрашивает тихо, как будто она сказала плохое слово.

— Да. Вроде этого. — Как рак души и болезнь разума, когда ты лечишься от своих демонов.

— Может быть, твой отец и наша мать встретят друг друга на небесах, — тихо говорит Клара, перевернув в руках золотого оленя.

— Может быть, — говорю я, даря им мягкую улыбку.

— Varm kakao, — весело объявляет Карла, входя в комнату с подносом горячего какао. — О, ёлка выглядит так замечательно, девочки, — говорит она, ставя поднос на богато украшенный журнальный столик позади нас.

— Спасибо, Карла, — говорит Клара. — В этом году это будет самая лучшая ёлка. Тем более, что Аврора нам помогает.

— Эй! — возбуждённо кричит Фрея из окна. — Det sne!

Я уже знаю достаточно датских слов, чтобы понять, что “sne” означает снег, потому что они предупредили, что в феврале будет много снега.

Клара ахает и тут же подбегает к окну. Я встаю, и мы с Карлой присоединяемся к ним.

Окна комнаты выходят на площадь, на которой даже в восемь часов вечера в темноте всё ещё толпятся люди. Тускло падающий снег освещается фонарными столбами.

— Какая красота, — восторгается Клара. — Может быть, у нас будет белое Рождество. Может быть, мне не придётся завтра идти в школу!

Я не знаю точно, но я уверена, что в Дании школы не закрываются из-за небольшого количества снега.

— Принятие желаемого за действительное, — говорю я ей. — Вообще-то, уже поздно. Вам обоим нужно идти спать.

— Но ёлка ещё не закончена, — говорит Фрея.

— Вы можете закончить её завтра.

— Мы можем пожелать спокойной ночи Снаф-снафу? — спрашивает Клара.

— Хорошо, но только побыстрее. — Они убегают.

Снаф-снаф занял ночную резиденцию в "грязевой комнате" дворца на первом этаже. Это было одно из условий Акселя — что он не спит с девочками — и, честно говоря, я не могу винить его. Я думала, что Снаф-снаф уже будет в истории, но девочки действительно преследовали отца, полностью перекладывая на него свою вину. Я была впечатлена, и меня не перестаёт забавлять, когда они обвивали его вокруг своих мизинцев.

Дело в том, что Аксель учится. Он заново осваивает свою роль, так же как я осваиваю свою. Каким бы отцом он ни был, когда был с Хеленой, он не такой отец, каким должен быть сейчас. Он должен взять на себя обе роли, и я вижу, что он борется. Он сделает для них всё, я это знаю. Но ему ещё предстоит пройти крутой путь обучения, чтобы понять, как всё это делать. Мы стали ближе за последний месяц, с момента нашей поездки в Леголенд.

Что-то изменилось для нас тогда. Изменилось таким образом, что я думаю о нас. В плане отношений с ним.

Конечно, у нас нет никаких отношений, и на первый взгляд всё тоже самое. Я уверена, что для него всё тоже самое. Он — король. Я — няня. Но иногда я думаю, что я всё ещё просто няня. Хотя его по-прежнему раздражает половина того дерьма, которое вылетает из моего рта, я также знаю, что он смотрит на меня по-другому. Его ледяной взгляд начал таять, совсем чуть-чуть. Время от времени я вижу тепло в его глазах. Я начинаю заставлять его чаще улыбаться. Я ещё не рассмешила его по-настоящему, но время ещё есть.

Теперь он ищет меня, чтобы поговорить со мной, и я больше не боюсь говорить с ним. Не то, чтобы я когда-либо боялась, как таковая. Я по-прежнему высказывала свои мысли, просто всегда ожидала, что он откусит мне голову (что он обычно и делал). Но теперь я могу подойти к нему, и он не отшатнётся от моего присутствия. Он выглядит счастливым, увидев меня, даже если его пренебрежительные замечания говорят об обратном.

Это немного опасно. Это опасно для меня, потому что я вижу это в нём, и это что-то делает со мной взамен. Это вселяет в меня надежду. Мне нравится, что я что-то значу для него. Даже если он просто смотрит на меня с нежностью, как на домашнее животное, это не имеет значения. Вот человек изо льда, и он решил оттаять ради меня.

Но я, конечно, слишком много думаю. Он ничего не выбирает для меня, он просто меньше меня ненавидит. Мне нужно держать себя в руках, иначе эти мысли могут начать строиться и строиться, как фундамент дома, пока я не буду стоять на том, чего, возможно, не существует. Пока что, возможно, мысль о нем заставляет меня улыбаться. Может быть, я ловлю себя на том, что мой взгляд падает на его лицо, запоминаю его черты, все его причуды. Может быть, это просто влюблённость. У меня и раньше были влюблённости. Я пережила их.

Я переживу Акселя. Я уже так долго это делаю.

И как по команде, хотя мой отсутствующий взгляд устремлён в окно, а я стою спиной к дверному проёму, я чувствую его присутствие в комнате. Как будто молекулы в воздухе меняются, а кожа на шее начинает покалывать.

— Идёт снег, — говорит он, его низкий голос усиливает электричество в воздухе, завихряясь вместе с падающими хлопьями.

Я смотрю на него через плечо и уже улыбаюсь, ещё не видя его. Этот мужчина становится всё красивее и красивее с каждым чёртовым днём. Вряд ли это справедливо.

И сейчас, когда он идёт к нам с Карлой, на нем один из моих любимых нарядов — пижама. Ну, по сути, просто красные фланелевые штаны на шнурках и белая футболка. Я застаю его в ней только поздно вечером, и обычно он надевает поверх неё шёлковый халат, который мне всегда хочется протянуть руку и потрогать.

Я позволяю своему взгляду задержаться на его теле дольше, чем следовало бы. Я знаю, что это так же неуместно с моей стороны — разглядывать его, как и с его стороны — разглядывать меня (хотя, Боже правый, я бы не возражала, чтобы он хоть раз был неуместен), но я ничего не могу с собой поделать. Я пью его как воду. Я люблю Акселя в его обычных строгих темных костюмах, но видеть его в таком наряде — это просто наслаждение. Я уверена, что его футболка сделана из какого-то фантастического материала и стоит миллион баксов, потому что она прекрасно облегает его мышцы.

Я уже упоминала, что король Дании подтянут? Потому что, да. Он очень даже. Я знаю, что он каждое утро ходит в спортзал во дворце, и чем бы он там ни занимался, это видно. Он идеально сочетает худобу и мускулатуру. Особенно в верхней части тела. Его плечи похожи на произведения искусства, широкие, округлые и идеально скульптурные, ведущие к большим бицепсам и сильным, сухожильным предплечьям. Иногда мне кажется, что его руки — моя любимая часть его тела. Может быть, потому что я вижу их так часто. Может быть, потому что они массивные и властные, и выглядят так, будто могли бы оставить идеальные отпечатки на моей заднице.

Эти мысли не новы для меня. Проблема в том, что они возникают у меня всё чаще и чаще, и не помогает то, что я фантазирую о том, как он меня шлёпает, когда он стоит рядом со мной.

К счастью, Аксель смотрит на ёлку, а не на меня, и поэтому не видит румянца на моих щеках. — Это выглядит…, - говорит он, пытаясь подобрать правильное слово. — Празднично.

— Я думаю, что украшу верхнюю половину сегодня вечером, — говорю я ему. — Ты хочешь присоединиться ко мне?

Карла отходит от окна, и её взгляд перебегает с него на меня и снова на него. Аксель поднимает на меня бровь. — Ты хочешь, чтобы я украсил ёлку?

Я закатываю глаза и насмехаюсь. — О, простите, Ваше Величество, я забыла, что украшать ёлку — это ниже вашего достоинства.

Он не выглядит позабавленным.

Карла прочищает горло и спрашивает его по-датски, хочет ли он портвейна. Теперь, когда погода становится всё холоднее, Аксель каждый вечер сидит у камина с бокалом-другим, перебирая бумаги. Иногда я вижу, как он читает какую-нибудь датскую книгу в твёрдом переплёте.

— Пожалуйста, — говорит он ей и выпячивает подбородок. — Хочешь стакан?

— А мне можно? — спрашиваю я, глядя на дедушкины часы в другом конце комнаты. — У меня ещё час.

— Я разрешаю, — говорит он, и я клянусь, что вижу намёк на улыбку. — На самом деле, я настаиваю.

— Я принесу два бокала, — весело говорит Карла, выходя из комнаты.

— Щедрое настроение сегодня? — спрашиваю я его.

Он кивает на дерево. — Наверное, я чувствую дух сезона. И девочки тоже. Я не видел, чтобы они так радовались Рождеству, ну… — Он прерывается, прочищая горло.

— Трудно не радоваться, когда у тебя каждое утро подарки. Знаешь, мне кажется, ты их балуешь.

Он бросает на меня язвительный взгляд. — Они принцессы, Аврора. Буквально принцессы. Я не думаю, что их можно избаловать. Кроме того, это датская традиция.

Когда наступило 1 декабря, появились и подарки. В это время выходит рождественский календарь, а значит, каждое утро дети получают подарок, отсчитывая время до знаменательного дня. На мой взгляд, это немного чересчур, но, опять же, почти всё, что происходит в этом дворце, немного чересчур. Я имею в виду, это король, который закрыл национальный парк развлечений на два дня только для того, чтобы мы могли спокойно побыть там.

— Ну, я слышала, что по вашей традиции ёлка наряжается только за день до Рождества, — говорю я ему. — Посмотри на себя сейчас. Сейчас только пятое декабря.

— Где ты это узнала?

Я бросаю на него уравновешивающий взгляд. — Ты же знаешь, что я кое-что знаю. На данный момент я, наверное, знаю об этой стране больше, чем ты.

Его глаза оценивающе оглядывают меня, как будто он меня оценивает. — Хммм… Возможно, ты можешь занять моё место на троне. Возможно, я захочу взять выходной.

Я ненавижу то небольшое волнение, которое пробегает по мне, потому что то, что он сказал, — это такая отрывочная фраза. Но на долю секунды я представляю, каково это. Быть королевой. Даже тот факт, что он сказал это с такой лёгкостью.

— Не думаю, что это входит в мои обязанности, — поддразнила я его. — Возможно, тебе придётся доплачивать мне.

— Как насчёт того, чтобы начать со стакана портвейна и посмотреть, что из этого выйдет, — говорит он мне, как раз, когда Карла выходит с двумя маленькими стаканчиками, каждый из которых щедро налит.

Она вручает их нам и уходит, бросив на меня любопытный взгляд, прежде чем уйти. Интересно, что означал этот взгляд? Наверное, то, что Аксель не любит делить своё время с кем-то, кроме девочек.

— Skål, — говорю я, опрокидывая свой бокал в его сторону, прежде чем сделать осторожный глоток. На вкус он чертовски дорогой.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, как вдруг мы слышим крик Клары снизу. Я поворачиваюсь и вижу Фрею в дверях комнаты, по её лицу текут слезы.

— Что случилось? — говорит Аксель, быстро ставя свой напиток на камин, когда Фрея подбегает к нему. Она тут же бросается к его ногам, обхватывая его руками.

— Снаф-снаф, han er væk, — плачет она.

— Han er væk? — повторяю я.

— Он ушёл, — хмурясь, говорит Аксель и смотрит на меня.

Я качаю головой. — Я сказала девочкам, что они могут пожелать ему спокойной ночи. — В этот момент я снова слышу крик Клары и понимаю, что она зовёт свинью.

— Клараåbnede døren, — говорит она, вытирая лицо о пижамные штаны Акселя. — Она открыла входную дверь. Он выбежал на улицу в снег. Ему будет холодно.

Вот дерьмо. Снаф-снаф сбежал. Уже поздно, идёт снег, и он может быть сейчас где угодно в городе, возможно, его сбила машина. Я думаю о худшем сценарии.

— Я займусь этим, — говорю я Акселю, выпиваю остатки портвейна для храбрости и выбегаю из комнаты.

— Аврора, подожди! — слышу я его слова, но это не имеет значения. Я должна найти эту чёртову свинью, иначе девочки будут раздавлены, а последнее, что им нужно, это потерять того, кого они любят.

Я одета только в свою униформу, хотя и с лёгким кардиганом, поэтому я надеваю пару резиновых сапог из шкафа внизу и бегу к входной двери. Клара стоит снаружи на ступеньках, кричит в ночь и, конечно, людям, толпящимся на площади. Они все смотрят на неё, некоторые даже фотографируют. Это такая редкость, чтобы кто-то из членов королевской семьи пользовался этой дверью.

— Клара, — говорю я ей, затаскивая её обратно в дом. — Оставайся внутри.

— Но Снаф-снаф, — говорит она, и когда я тяну её к свету в фойе, я вижу чистый страх на её лице. — Я не хотела этого делать. Я подумала, что будет забавно увидеть его в снегу, а сзади было не так много снега, и… — Она прерывается на множество пробормотанных датских слов, которые я не понимаю.

— Я верну его обратно. Просто оставайся внутри, хорошо? Иди и найди своего отца. — Я провожаю её дальше в дом, прежде чем выйти и закрыть дверь.

Хотя мне, наверное, следовало бы подойти к любопытным зрителям и спросить, не видели ли они свинью, я знаю, что это попадёт в таблоиды («Дикая свинья: Няня потеряла королевскую свинью в метель»), поэтому вместо этого я просто иду по крошечным следам на снегу, которые оставили его копыта.

От этого зрелища мне становится дурно. Я почти не чувствую холода, но поскольку ветер и снег начинают усиливаться, я знаю, что Снаф-снаф быстро переохладится, если я вообще его найду. Возможно, он сильно вырос за последний месяц или около того, но он всё ещё маленький поросёнок с нежной кожей. Чем больше я иду по следам, ведущим от площади в сторону сада Амали, тем больше я начинаю паниковать. Снег начинает заметать следы, а сад довольно большой.

— Снаф-снаф! — кричу я, переходя улицу к саду, и ветер взбивает снежинки в моих волосах. Я натягиваю кардиган на шею, когда воздух начинает замерзать на моей коже, и иду по его слабым следам, пока они совсем не останавливаются перед огромной живой изгородью. Я даже не знаю, зачем я его зову. Девочки учили его трюкам, но я ещё не видела, чтобы он откликнулся на своё имя.

Тем не менее, это не повредит.

— Снаф-снаф! — снова кричу я высоким голосом.

Я прислушиваюсь. Я не слышу ничего, кроме снега, ветра и случайных проезжающих мимо машин.

Я дрожу, нос и уши теперь официально заморожены, и продолжаю идти в парк. У меня даже нет с собой телефона, чтобы использовать его в качестве фонаря, а в темноте фонарные столбы кажутся немногочисленными. Я направляюсь к фонтану в центре, думая, что, возможно, он пришёл туда, чтобы попить, но вижу только пару, рука об руку, совершающую вечернюю прогулку.

Они бросают на меня насмешливый взгляд, когда я прохожу мимо них, поскольку я явно одета не по погоде в свою шерстяную мини-юбку. — Вы не видели свинью? — говорю я, стуча зубами.

Они смотрят друг на друга и продолжают идти. Вот вам доказательство того, что не все в этом городе говорят по-английски. А может, и говорят, и тот факт, что я едва одета в метель и ищу чёртову свинью, означает, что у меня не всё в порядке с головой.

Я тоже не могу этого отрицать. Я не должна быть здесь. С каждой минутой мне становится всё холоднее, и чем дольше я ищу, тем сильнее разрывается моё сердце. Я просто знаю, что не могу вернуться без свиньи. Я просто не могу. Сдаться сейчас означает, что он умрёт, а я…

Я не знаю, что на меня нашло.

Паника схватила меня за горло.

Слезы начинают затуманивать моё зрение.

Аксель будет так зол, и этот гнев будет направлен на меня за то, что я не присмотрела за ними. Но больше того, девочки будут раздавлены, а он будет тонуть в чувстве вины. Это не его вина, но я видела, как он защищает их, видела, как он скрывает печаль по Хелене. Я знаю, что он был с ней в машине, когда она умерла — возможно, он чувствует свою ответственность.

В любом случае, я не могу потерпеть неудачу. Я не могу их подвести. Я не могу снова облажаться. Я так вложилась в него, так вложилась в девочек, я не могу их потерять. А если я потеряю его, я почувствую, что потеряю всё.

Впервые за свои двадцать шесть лет я чувствую, что действительно живу жизнью, которую люблю. Впервые мне есть что терять.

— Снаф-снаф! — кричу я, слезы замерзают на моём лице. Я прекрасно понимаю, как нелепо я звучу, выкрикивая это имя на ветер, но ничего не могу с собой поделать. Я продолжаю спотыкаться на скользком снегу, выбегая из парка на набережную. Оперный театр сияет на воде, вероятно, наполненный музыкой, радостью и смокингами, и всё, что я чувствую, это ужас, который заставляет сердце опускаться так низко в груди, что кажется, оно никогда больше не поднимется.

Пожалуйста, позвольте мне найти его, пожалуйста, пусть с ним всё будет хорошо.

— Аврора!

Голос Акселя разносится по парку, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть его, бегущего ко мне.

— Я не могу его найти, — кричу я. — Мне так жаль. Мне так жаль.

Он останавливается передо мной, скользит по снегу. На нём пижамные штаны, заправленные в сапоги, и пальто, в руках ещё одно пальто. У него дикие глаза, блестящие в слабеющем свете фонарных столбов.

— For helvede (пер. дат. — Ради всего святого), — клянётся он, накидывая пальто мне на плечи. — Аврора, что ты делаешь? Ты сошла с ума.

Его рука касается моей щеки, и он вздрагивает. Я едва чувствую это. Можно подумать, что впервые он прикоснулся ко мне таким интимным образом, что моё тело будет плясать от огня, но я вообще ничего не чувствую. — Ты замёрзла, — практически рычит он на меня. — Я затащу тебя внутрь.

— Нет, — кричу я. — Я должна найти его.

— Аврора, я должен отвести тебя внутрь.

Его руки обхватывают мои плечи, и он пытается подтолкнуть меня к дворцу.

— Девочки… — всхлипываю я, оглядываясь вокруг, тщетно пытаясь найти его. — Они умрут, если он умрёт. Я не могу видеть их такими. Я не могу допустить, чтобы они прошли через это.

— Они поймут.

— Не поймут! — кричу я на него. — И ты будешь винить меня!

Он вздрагивает, как будто я ударила его по лицу. — Винить тебя?

Я пользуюсь моментом, чтобы вырваться из его хватки и начать бежать по воде, снова и снова зовя Снаф-снафа.

Затем моя нога попадает на ледяной участок снега, и я скатываюсь вперёд, пытаясь поймать равновесие и всё равно падая. Мои колени врезаются в тротуар, и я вскрикиваю от боли, пронзающей меня насквозь и заставляющей меня рухнуть, пока моя щека не упирается в снег.

Теперь я плачу, всё вырывается из меня, то, что лежало в спящем состоянии, то, о чём я не знала, что оно ещё существует. Мне больно и холодно, и я чувствую, что наконец-то нашла своё место в этом мире, но только для того, чтобы понять, насколько оно временное.

У меня наконец-то есть семья, но она не моя.

Я плачу так сильно, что едва осознаю, что Аксель стоит позади меня, его тепло окутывает меня, как саван, и тянет меня на ноги. Я осознаю, что он король и находится на публике в таком виде, и в то же время меня разрывает горе, которого я никогда не осознавала. Скорблю о потере, которая ещё не произошла.

И тут же вся энергия вытекает из меня, как быстро тающий снег. Я прижимаюсь спиной к Акселю, и он подхватывает меня на руки. У меня хватает сил зарыться лицом в его шею, пытаясь спрятаться от всего, пытаясь дышать.

Я слышу биение его сердца.

Я чувствую его горячее дыхание на своей коже.

Я чувствую силу его мышц, которые держат меня, защищая.

Это единственный раз, когда я чувствовала себя защищённой. Единственный раз, когда я чувствовала себя в безопасности.

Я пытаюсь ухватиться за это чувство, пока холод приходит за мной, снова и снова, сменяясь онемением.

Потом снег перестаёт бить меня по щеке, появляется яркий свет и скрип половиц.

Мы поднимаемся по лестнице, и Аксель лает на кого-то, чтобы тот пододвинул кресло к камину.

Оносторожно усаживает меня в кресло, и пеленают в одеяло за одеялом, а передо мной пылает огонь.

Затем он уходит.

Я вижу лицо Карлы, смотрящей на меня, когда она укутывает меня одеялом по самый подбородок, и мой мир медленно возвращается на свои места. Я хочу побежать за ним, я хочу помочь, я не хочу быть здесь, онемевшей и бесполезной. Но у меня нет сил двигаться. Я чувствую, что всё, что у меня есть, направлено на то, чтобы сохранить мне жизнь, хотя я бы отдала всё, чтобы выбежать за дверь и вернуться в снег.

— Идите в свою комнату, — доносится голос Майи, танцующий с пламенем. Мне удаётся поднять голову и увидеть, что она стоит позади Клары и Фреи, которые стоят сбоку от меня и выглядят ошеломлёнными.

Карла говорит что-то о тёплом супе и исчезает.

Мои глаза встречаются с глазами Клары, и я хочу сказать ей, как мне жаль, что я вернулась с пустыми руками. Но она выглядит более обеспокоенной за меня, чем что-либо ещё.

— Ты такая холодная, — говорит она, кладя свою ладонь на мою руку, и от одного этого у меня тает сердце. Я была так лишена прикосновений, что мне пришлось онеметь, чтобы наконец почувствовать их.

— Прости меня, — шепчу я. Она хмурится, не понимая. Или, возможно, мой голос был слишком дрожащим, слишком низким, чтобы она могла его услышать.

— Клара, lad os gå (пер. дат. — пойдём), — говорит Майя, протягивая ей руку.

Я вижу, что Клара не хочет уходить от меня. Она смотрит на меня, растерянная, полная печали. Она так много потеряла в своём возрасте.

Затем её внимание перехватывают.

— Папа! — кричит она, и я успеваю оглянуться через плечо, чтобы увидеть Акселя, входящего в комнату и направляющегося к нам. В его волосах, на его плечах, в его пальто, натянутом на груди, лежат снежинки. В его глазах всё ещё есть эта острота, эта дикость, когда они оглядывают меня, оценивая ущерб. Затем он распахивает пальто, и оттуда высовывается маленькая розовая мордочка.

— Снаф-снаф! — кричит Клара, когда Фрея вырывается из рук Майи и подбегает к нему.

— Где ты его нашёл? — спрашиваю я, тут же предлагая одно из своих одеял. Онемение начинает проходить, мои нервы покалывают, становясь всё теплее и теплее. Моё сердце согревается больше всего, когда я вижу, как Аксель берет одеяло и заворачивает в него поросёнка, кладёт его перед огнём, приседая рядом с ним. Мордочка Снаф-снафа подёргивается, его глаза любопытны. Он жив, он в безопасности. Мы оба в безопасности.

— Он свернулся калачиком в одной из будок охраны, — говорит он. — Он дрожал, но, похоже, ему было не так плохо, как тебе. — Он резко смотрит на меня. — Тебе не следовало так убегать. О чём ты думала?

О боже. Вот и лекция.

Майя громко прочищает горло. — Clara, Freja, kom nu. (пер. дат. — Клара, Фрейя, идёмте.)

Хотя они гладят Снаф-снафа и любят поросёнка, я вижу, что им немного не по себе от того, как Аксель разговаривает со мной, поэтому они сразу же подходят к Майе, которая берет их обеих за руки.

— Godnat Снаф-снаф, — говорит Фрея.

— Спокойной ночи, папа и Аврора, — говорит Клара.

— Спокойной ночи, девочки, — говорю я им, пока Аксель говорит то же самое по-датски.

Потом появляется Карла, ставит нам две кружки ароматного костного бульона, а потом убегает, и остаёмся только мы с Акселем и свиньёй. Его резкие слова всё ещё висят в воздухе, а его напряжённый взгляд не отрывается от моего лица.

— Ну что? — спрашивает он меня. — Ты могла там умереть.

— Это всего лишь небольшой снег. — Мой голос слаб, но я упряма.

Он смотрит на меня, как на идиотку. — Небольшой снег? Сколько бы ты ещё бегала, если бы я тебя не нашёл?

— Я не бежала, — говорю я ему. Неужели он не понимает? — Я искала Снаф-снафа.

Он слегка качает головой, талый снег стекает с его волос на пол. — Я знаю, как выглядит бегство. Ты бежала. От чего? От меня? От этого?

Я не знаю, о чём он говорит. — Я просто хотела его вернуть. Я не могла смириться с тем, что девочки потеряют его, что ты потеряешь счастье девочек. Зачем мне бежать от этого? Я работаю здесь. Я пошла туда, чтобы продолжить работу здесь.

— Думаешь, иначе я бы тебя отпустил?

Я поджимаю губы и смотрю вниз на поросёнка. Кажется, он уже спит, несмотря на наш разговор, который с каждой минутой становится всё громче.

— Ты сказала, что я буду винить тебя, — продолжает он. — Ты действительно так думаешь?

Я настороженно смотрю на него. Впервые за всё время он выглядит обиженным. Я не думала, что его можно обидеть, особенно чем-то подобным.

Я пожимаю плечами. — Я не знаю. Наверное… Я испугалась. Я не была уверена, что ты сделаешь. И я поняла, насколько важна для меня эта работа.

Он смотрит на меня долгое, тяжёлое мгновение. Огонь ревёт, свинья тихонько похрапывает, дедушкины часы тикают. Но громче всех звучит моё сердце.

— Это единственное, что для тебя важно? — спрашивает он, его голос низкий и грубый. — Работа?

— Нет. Девочки — это всё для меня. — Я делаю глубокий вдох. — Как и ты.

Вот и всё. Я сказала это. Часть моей правды.

Я испуганно слежу за выражением его лица, но совершенно не могу его прочесть. Он просто смотрит на меня. Как будто он даже не слышал меня.

Или что ему всё равно.

Скорее всего, последнее.

Я отворачиваюсь и начинаю сдирать одеяла, мне становится всё жарче. Моя одежда под ним промокла от талого снега.

— Тебе нужно избавиться от этой одежды, — говорит Аксель, выпрямляясь и проходя мимо меня. — Оставайся на месте. Пей свой бульон.

Да, сэр, думаю я, но не решаюсь сказать это. Не сейчас.

Тем не менее, я делаю то, что он мне сказал, бульон немного оживляет меня. Я выпила половину кружки, когда он вернулся с одним из своих фланелевых пижамных комплектов. Он кладёт его на подлокотник моего кресла, затем приседает передо мной и начинает расстёгивать мой мокрый кардиган.

У меня перехватывает дыхание. Он так близко ко мне и снимает мою чёртову одежду. Он пахнет снегом и кардамоном, его присутствие кажется тёплым, как огонь. Я могу только громко глотать, моё сердце бьётся о грудную клетку, я бессильна перед ним, перед этим моментом.

— Ты знаешь, мой отец носил такие же кардиганы, — тихо говорит он, пока его пальцы медленно расстёгивают пуговицы чуть ниже моей груди.

О, хорошо. Я напоминаю ему о его отце.

— У твоего отца, должно быть, хороший вкус, — удаётся мне сказать, и мой голос звучит пискляво.

— Ммм, — ворчит он в ответ и продолжает двигаться к низу, хмурясь, словно в глубокой сосредоточенности.

— Ты когда-нибудь перестанешь хмуриться? — тихо спрашиваю я его, и, не задумываясь, поднимаю руку и провожу большим пальцем между его бровями, разглаживая глубокую линию. Он закрывает глаза от моего прикосновения, как бы отдаваясь мне. Это заставляет меня думать, что он может быть так же лишён прикосновений, связи, как и я.

Мне следует убрать руку, но я этого не делаю. Вместо этого я нежно провожу пальцами по его напряжённому лбу, ощущая холод его кожи под кончиками пальцев. Я опускаю их вниз над впадиной его виска, глажу кончики его мокрых волос, вытираю пыль на высоких скулах.

Он резко вдыхает через нос, прищурив глаза, и отпускает конец моего кардигана. Он кладёт свою руку поверх моей, прижимая её к своей щеке, тёплые пальцы обхватывают край моей ладони.

На мгновение кажется, что он может поднести мою руку ко рту и поцеловать мою ладонь.

На мгновение это всё, на что я могу надеяться.

На мгновение это всё, чего я когда-либо хотела.

Но он не делает этого. Его глаза открываются, и в них вспыхивает что-то, чего я не могу понять, что-то сырое и опасное, и он снова хмурится. Он убирает мою руку со своей щеки и поднимается на ноги.

— Думаю, с остальным ты справишься, — говорит он, жестом указывая на две последние пуговицы. Он прочищает горло и наклоняется, чтобы подхватить Снаф-снафа. Это была бы самая милая вещь в мире, если бы я до сих пор не была оцепенелой от случившегося. Мы были так близки, всего на одно мгновение, но мгновение — это всё, что было на самом деле.

— Ты, должно быть, действительно любишь эту свинью, — комментирую я, пытаясь скрыть, как неловко я себя чувствую. — Чтобы вот так идти за ним.

Он качает головой. — Я пошёл за тобой, не так ли?

Это правда. И он явно не любит меня. Он просто хороший человек, даже если у меня такое чувство, что он сам в это не верит.

Он ещё немного смотрит на меня, а потом поворачивается. — Я собираюсь вернуть его в его комнату и убедиться, что с ним всё в порядке, — говорит он через плечо. — Одевайся, оставайся в тепле. Я скоро вернусь.

Я смотрю, как его высокая фигура исчезает.

Затем я встаю.

Я беру его пижаму и поднимаюсь в свою комнату. Я знаю, что он сказал мне оставаться на месте, но, честно говоря, я не доверяю себе. Я нахожусь на той стадии, когда невольно прикасаюсь к нему, чувствую его чёртово лицо, как шрифт Брайля, не говоря уже о том, что я выбежала в снег и чуть не получила переохлаждение, что, похоже, очень его разозлило.

Нет, это вечер, который нужно отложить на потом.

Но это не мешает мне всё равно забраться в его пижаму.

Просто чтобы заснуть под его запах.

Глава 12

А В Р О Р А

Остальные недели, предшествующие Рождеству, пролетели незаметно. После инцидента с Снаф-снафом (а, поверьте мне, инциденты с Снаф-снафом случаются всегда), мы с Акселем сделали от одного шага вперёд до двух шагов назад. Хотя он иногда принимал участие в рождественских мероприятиях девочек, таких как зажигание свечей и украшение венков, большую часть времени его не было.

Это не его вина. Оказывается, Рождество — самое напряжённое время года для короля, с бесконечным потоком общественных обязанностей, таких как вечеринки для различных благотворительных организаций Хелены, участие в ежегодных церемониях и посещение многочисленных торжеств и ужинов по всей Дании и даже за рубежом. У нас даже был ужин во дворце для наследного принца Норвегии, но, по словам Майи, моя работа заключалась в том, чтобы держать девочек подальше от глаз.

Когда я всё-таки увидела Акселя, он снова стал держаться от меня на расстоянии, как и в самом начале работы. Он не такой ворчливый или раздражительный. Он даже не такой холодный. Скорее, он насторожен и не уверен во мне. Он относится ко мне, как к дикому оленю, постоянно готовому броситься наутёк. Никаких резких движений рядом с няней.

Я собираюсь предположить, что он считает меня неуравновешенным психом, поскольку нашёл меня бегущей по снегу, и не знает, как со мной обращаться. И это действительно отстойно, потому что декабрь и так был для меня тяжёлым месяцем. Я ненавижу это пространство между нами, особенно потому, что я всё ещё чувствую эту тягу к нему, как один магнит к другому, которая только усиливается с каждым днём.

Это глупо. Так глупо. И это ранит моё сердце.

Но сердца созданы для того, чтобы держать тебя в заложниках, а я в плену против своей воли.

Сейчас канун Рождества, главное событие, и он здесь, сидит напротив меня за роскошно украшенным обеденным столом и выглядит слишком красивым для своего собственного блага. Между нами лежит наполовину съеденный рождественский гусь в окружении тарелок с остатками селёдки, укропа и картофеля, чёрного хлеба, жареной рыбы, креветок, фрикаделек, капусты и рюмок с аквавитом и горьким шнапсом. Девочки по-прежнему являются убеждёнными вегетарианками (ну, Клара — да. Я видела, как Фрея украдкой съела немного гуся, когда её сестра не смотрела), но, по крайней мере, они были довольны большим количеством картофеля и овощей.

В данный момент все едят традиционный датский десерт под названием ris á l'amande (что по-французски, но на самом деле во Франции его не существует), который представляет собой рисовый пудинг, взбитые сливки, вишнёвый соус и нарезанный миндаль. Это очень вкусно, и мы все сыты, но не это является причиной того, что мы едим его так медленно. Дело в том, что в одной из мисок лежит неразрезанный цельный миндаль, и, видимо, тот, кто обнаружит миндаль в своей миске, получит подарок.

Я не уверена, что мне нравится эта традиция. Я съела почти всю миску, хотя в этот момент я уже лопалась от нетерпения и у меня не было этого чёртова миндаля.

— Ладно, я сдаюсь, — говорю я, откидываясь на стуле и отталкивая от себя миску. — У меня ничего нет. И теперь я так наелась, что могу умереть.

Принцесса Аня, племянница Акселя, хихикает через стол, выглядя ужасно подозрительно.

Её мать, принцесса Стелла, доедает ложку десерта и смотрит на миску дочери. — Din lille snydepels (пер. дат. — Маленькая обманщица), — наставляет она её, указывая на миску.

— Что? — спрашиваю я.

Теперь Клара смеётся. — Я думаю, Аня съела миндаль.

— Это многое объясняет, — бормочет Аксель.

— Что? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня, и яркая ясность его взгляда заставляет меня понять, что мы действительно давно не смотрели друг на друга. Это, мягко говоря, поражает. — Иногда, если человек рано нашёл миндаль, он будет хранить его до самого конца.

— Заставляя всех остальных доедать свои миски, — со вздохом говорит Стелла, похлопывая себя по животу. — Этот мой ребёнок. Такая коварная.

— По крайней мере, это вкусно, — прагматично говорит Майя. — И я думаю, это значит, что ты получишь приз, Аня.

Призом оказывается марципановый поросёнок, что, видимо, тоже традиция. Аня, конечно же, называет своё свиное угощение Снаф-снафом, а затем с радостью откусывает свинье голову, заставляя Клару и Фрею визжать от ужаса.

Когда ужин закончен, мы относим всё на кухню и моем посуду. Поскольку Карла и ещё несколько поваров трудились над едой весь день, Аксель позаботился о том, чтобы дать им выходной до конца праздника, а значит, мы все будем мыть посуду.

Вообще-то забавно наблюдать, как Аксель в фартуке у раковины чистит сковороды и кастрюли, как его дразнит сестра, как девочки время от времени брызгают на него водой. Пожалуй, это его самый расслабленный вид за весь месяц, может быть, даже с тех пор, как я только начала работать.

Я знаю, что смотрю слишком долго, потому что в какой-то момент Стелла бросает на меня любопытный взгляд, и я быстро отвожу глаза, как будто смотрю на солнце. Последнее, что мне нужно, это чтобы она сказала своему брату, что няня влюбилась в него по уши.

Потому что это единственное название, которое у меня есть для этого… недуга. Это влюблённость. И всё же, этого слова недостаточно. Боже, если бы я только могла остановить эти чувства, растущие внутри меня. Я боюсь того, что может произойти, если они не исчезнут. Будут ли они просто бурлить и расти, пока не вырвутся наружу, как вода, выплёскивающаяся из кипящей кастрюли? Или я могу просто продолжать пытаться похоронить это, глубоко, глубоко внутри, не сходя с ума?

Самое забавное, что большую часть времени я даже не знаю, что я чувствую, просто это чувство есть, оно глубокое, сырое, настойчивое и сосредоточено вокруг него. Как будто всё сейчас сосредоточено вокруг него. Он — первое, о чём я думаю, когда просыпаюсь, и последнее, о чём я думаю, когда засыпаю. Он преследует мои сны, мои мысли, и чем больше я отрицаю это, тем больнее, как соль на ране. Быть одержимой мужчиной, с которым живёшь в одном доме, — это рецепт катастрофы.

Я в гостиной, ставлю горячее какао для девочек, пока они играют внизу со Снаф-снафом, когда Стелла выходит со стаканом вина для меня.

— Аксель сказал мне, что ты украсила ёлку, — говорит она, кивая на ёлку перед нами, под которой лежат кучи подарков. — Ты хорошо поработала.

— Ну, технически девочки сделали первые полтора метра, а я — остальные три, — признаю я, забирая у неё бокал. — Tak (пер. дат. — спасибо).

— А ещё он говорит, что твой датский улучшается.

— Это небольшое преувеличение. — Интересно, как много Аксель рассказал ей обо мне и когда. Поэтому, конечно, я спрашиваю: — Что ещё он сказал?

Она улыбается, и её улыбка совпадает с улыбкой Акселя в тех редких случаях, когда он её использует. — Только хорошее.

Я делаю глоток своего вина. — Мне трудно в это поверить. Он всегда был таким…?

— Серьёзным? — говорит она. — Угрюмым? Задумчивым?

— Да, всё это.

Она кивает и вздыхает. — Когда мы были маленькими, он был намного… свободнее. Он больше улыбался и смеялся. Он, конечно, был более авантюрным.

— В свои 20 лет он гонял на машинах.

— Как гонщик, да. Потом он гонял на лодках. Я уверена, что летом он пригласит тебя на свою яхту. Но, отвечая на твой вопрос, он такой, какой есть. — Она бросает осторожный взгляд в сторону двери, как бы проверяя, не подслушивает ли кто, но мы в комнате одни.

— Наши родители были не самыми лучшими, — признается она низким голосом. — Я знаю, что ужасно говорить о них таким образом, особенно с учётом того, в каком состоянии наша мать, но это правда. По какой-то причине они были добрее ко мне. По крайней мере, наша мать была более любящей. С Акселем они оба были холодными. Суровыми. Они были скорее учителями, чем родителями. Я думаю, они просто пытались подготовить его к тому, что однажды он станет королём. Они знали, что я никогда не займу трон, поэтому относились ко мне скорее как к дочери, чем как к наследнице, если в этом есть какой-то смысл.

Это имеет смысл. Определённо объясняет, почему Аксель такой замкнутый.

— Потом, конечно, он стал королём раньше, чем был готов, он потерял нашего отца, нашу мать, был несчастный случай, Хелена и… он стал ещё хуже. — Я киваю, моё сердце сжимается каждый раз, когда я думаю о его страданиях. — Но потом ему стало лучше.

Я смотрю на неё, глотая вино. — Стало лучше?

Знакомая улыбка растягивается на её губах, и она кивает. — Угу. Теперь ему намного лучше. С тех пор, как ты появилась.

— Я? — Я почти смеюсь. — Я так не думаю. Думаю, я только ухудшила ситуацию. Он относится ко мне, как к больной чумой.

Она изучает меня мгновение. — Послушай, я знаю своего брата. Может быть, для тебя это выглядит так. Но ты принесла свет в этот дом. Ты делаешь его счастливым.

Не позволяй этому вскружить тебе голову, это ничего не значит, ничего не значит.

— Я уверена, он просто счастлив, что девочкам лучше.

— Да. Это правда. — Но всё равно, у неё такое лукавое выражение лица, как будто она знает что-то, чего не знаю я.

Естественно, я хочу взять это чувство и убежать. Создать в своей голове целый мир возможностей. Я делаю его счастливым. Я. Но что мне это даст?

Вдруг в комнату вбегают девочки, крича, что сейчас время подарков, а за ними Аксель и Майя, которые о чём-то беседуют, с бокалами бренди в руках.

В Дании подарки открывают в канун Рождества, и Майя сказала мне на днях, что это весьма знаменательное событие. Здесь нет бешеного разрывания подарков, как это делают дети в Америке. Вместо этого подарки открываются один за другим, медленно и вдумчиво. Зная это, я постаралась купить каждому что-то особенное, или, по крайней мере, надеюсь, что они сочтут это особенным.

Мы все собираемся в местах вокруг ёлки, Стелла и я на бархатном диване, Майя и Аксель в креслах, дети на больших подушках на полу. Каждая девочка отвечает за то, чтобы быть рождественским "эльфом" и раздавать подарки, что очень здорово, потому что это значит, что я могу просто сидеть и пить.

К счастью, подарки, которые я выбрала для всех, были приняты хорошо, а это нелегко, когда имеешь дело с королевской семьёй, она же семья, у которой уже всё есть. Поэтому я выбрала более необычные подарки.

Я получила пару баночек Vegemite⁷, которые заказала из Австралии для Майи, так как она недавно обнаружила, что любит его по утрам на ржаном хлебе. Хотя я не очень хорошо знаю Стеллу, ей, кажется, понравился кожаный ежедневник, который я подарила ей с её инициалами. Ане, я купила ей книгу о лошадях. Фрея сейчас проходит через фазу "большой девочки", что означает одержимость украшениями, поэтому я подарила ей серебряное ожерелье с её тёзкой — норвежской богиней. А для Клары с её любовью к чтению и всему, что связано с Снаф-снафом, я собрала все фотографии, которые я сделала до сих пор, в одну из тех фото-книг, которые можно сделать в интернете, только в этой также есть одна из многих версий «Волшебной сказки о Снаф-снафе», которую я рассказываю девочкам перед сном.

Клара так рада этому, что чуть не плачет. Она роняет книгу и подходит ко мне, крепко обнимает меня, что длится несколько секунд.

Я бросаю взгляд через её плечо на Акселя, который внимательно наблюдает за нами. В его голубых глазах пляшет что-то глубокое и настоящее. Ты делаешь их счастливыми, напоминаю я себе, значит, ты делаешь счастливым и его.

Но прежде чем я успеваю вручить Акселю его подарок, Аня передаёт мне его подарок.

— Это от дяди Акселя, — говорит Аня, и я не могу не улыбнуться, услышав его имя.

Он лежит в большой коробке, профессионально завёрнутый в блестящую золотую бумагу.

Я с любопытством улыбаюсь и поднимаю её, чтобы потрясти, но Аксель наклоняется вперёд в своём кресле и говорит: — Она хрупкая. Очень хрупкая.

Хрупкая? Я не из тех людей, которые должны получать, например, хрустальную утку или что-то в этом роде.

Я медленно, осторожно разворачиваю его, время от времени оглядывая комнату, чтобы уловить какие-нибудь подсказки о том, что это может быть. Насколько я могу судить, все они так же заинтригованы и ничего не понимают, как и я. Но Аксель кажется… нервным? Он постукивает пальцами по подлокотнику своего кресла, и в его глазах блестит напряжённость, когда он переводит взгляд с коробки на меня, а затем на всю комнату.

Бумага покрывает обычную коричневую коробку, и я осторожно поднимаю верхнюю крышку, чтобы увидеть кучу пузырчатой плёнки, которая что-то прикрывает.

— Осторожно, — говорит Аксель.

— Не скажешь? — Я дразню его, учитывая, как хорошо защищена эта вещь.

Она тоже большая, отсюда и размер коробки. Я засовываю обе руки внутрь и осторожно вытаскиваю её. Я всё ещё не могу понять, что это такое.

— А можно я потом поиграю с пузырьками? — с надеждой спрашивает Клара, когда я отклеиваю липкую ленту и начинаю медленно распутывать обёртку.

— Типично, — говорит Майя. — Ты даёшь им все игрушки в мире, а они всё равно хотят играть с упаковкой, в которой они пришли.

Наконец, он почти развернут, и я начинаю догадываться, что это какая-то керамика или посуда.

И тут… моё сердце останавливается.

Это не может быть тем, о чём я думаю.

— Что это? — спрашивает Клара, потянувшись за пузырчатой плёнкой. — Это выглядит скучно.

Но это не скучно. Возможно, это самая волшебная, бесценная вещь, которую я когда-либо держала в руках.

Это чёрная ваза или горшок с ручками, с золотой росписью, которая тянется по всему периметру и изображает несколько сцен. Греческие сцены. Она древняя, как чёрт возьми, и, насколько я могу судить, абсолютно настоящая.

Аксель прочищает горло и жестом указывает на него. — Это краснофигурный колокол-кратер, — говорит он. — Сделан из терракоты. Уверен, ты знаешь, для чего он использовался.

Я медленно киваю, с трудом подбирая слова. — Это была ваза, которую использовали в Древней Греции, чтобы смешивать в ней воду и вино.

— Как древняя чаша для пунша, — восхищённо замечает Стелла. — Аксель, где ты это взял? Пожалуйста, не говори мне, что ты подкупил музей. Индиана Джонс был бы очень расстроен.

— Не беспокойся об этом, — пренебрежительно говорит он. — Она была приобретена легально на аукционе.

Аукцион. Он купил её. Я не могу представить, сколько она могла бы стоить. Эта ваза старше, чем я могу себе представить.

— Она датируется 430 годом до нашей эры, — говорит он мне. — А на картине должны быть изображены Зевс, Аполлон, Афина и ещё какие-то греческие боги, которых я не могу вспомнить. Это история происхождения, так они сказали.

— 430 лет до нашей эры, — говорит Майя, насвистывая. — Это 2400 лет.

— Ого, — говорит Клара. — Неудивительно, что она так выглядит.

На самом деле, ваза в замечательном состоянии. Я просто… Я не понимаю, почему он отдал её мне. Это история. Это что-то большее, более дорогое, более важное, чем что-либо в моей жизни. Этому даже не место в моей жизни. Я выросла в хижине в глубинке.

Мои руки начинают дрожать, поэтому я ставлю вазу на пол и поднимаю на него глаза. — Аксель. Спасибо тебе, но… я не могу это оставить. Это должно быть в музее.

Он качает головой. — Это не так. Это принадлежит тебе.

— Это слишком много.

— Она твоя. Я пошёл в аукционный дом специально, чтобы купить её для тебя. Я знаю твою любовь к истории и Древней Греции.

— Я не могу принять её.

— Но ты примешь.

Тем временем, взгляды всех остальных метались туда-сюда между нами, словно они следят за теннисным матчем.

— Аксель…

— Она твоя, — говорит он категорично. — Просто скажи мне, что она тебе нравится.

Мои глаза расширяются. — Нравится? Это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела. Это… всё.

Он выглядит облегчённым, его брови разглаживаются, рот искривляется в улыбке.

— Хорошо. Тогда ты оставишь её себе. Это приказ.

— Но.

— Никаких “но”, - говорит он, махнув рукой. — Это замечательный исторический экспонат, но в мире культурных артефактов он стоит гроши. Теперь он принадлежит Авроре Джеймс и никому другому. Я знаю, что ты — лучший человек, который сможет обеспечить его сохранность.

— Да, ты богиня, — говорит Клара. — Ты должна хранить его.

Я смотрю на всех, подняв подбородок, пытаясь удержать слезы от прилива к глазам. Я глубоко вдыхаю через нос, чувствуя, как он горит, затем мне удаётся улыбнуться. Я не могу поверить, что он сделал это для меня.

Зачем он это сделал?

Конечно, теперь мой подарок Акселю выглядит убого по сравнению с вазой, которая была сделана ещё до появления Иисуса. Он же чёртов король, у него есть всё, что он только может пожелать или купить. Поэтому я заставила Майю покопаться в старых фотографиях и найти фотографию, где он позирует рядом со своим разбитым раллийным автомобилем Datsun, последним раллийным автомобилем, который он когда-либо водил. Затем я наложила на неё надпись: "Почему я занялся парусным спортом", увеличила её, распечатала и вставила в профессиональную рамку. Я подумала, что он сможет повесить её в своём кабинете.

Но даже если это не древняя реликвия, я, по крайней мере, заставила его рассмеяться, когда он увидел фотографию. И, честно говоря, рассмешить Акселя, увидеть его широкую улыбку, морщинки в уголках глаз — это так же значимо, как и ваза, и так же редко.

После того как с подарками покончено, мы не обращаем внимания на беспорядок выброшенных обёрточных бумаг и играем в другую традицию — каждый зажигает свечу и вешает её на ёлку в специальном держателе. Эта игра должна называться «Пожарная опасность», но смысл её в том, чтобы не спать и посмотреть, чья свеча догорит последней.

Майя первой прекращает игру и уходит в свою комнату. Потом девочки засыпают, свернувшись калачиком со своими новыми плюшевыми игрушками у подножия ёлки.

— Я отнесу их в кровать, — говорю я, собираясь подняться на ноги и разбудить их.

— Нет, не нужно, — приказывает Аксель. — Ты сейчас не на работе.

— Я всё равно иду спать, — устало говорит Стелла, вставая. — Вы оба оставайтесь. Только следите, чтобы дворец не сгорел.

Она поднимает Аню и Клару, которые прощаются с нами с сонными глазами, затем она берет на руки спящую Фрею, и они выходят из комнаты.

И тут же я осознаю, что мы с Акселем одни. Даже обильные порции сладкого сидра и вина, которые я пила всю ночь, не могут умерить нервы, которые начинают плясать внутри меня, как провод под напряжением на земле. Я с болью осознаю, что в последний раз я была с ним наедине в этой самой комнате, и тогда всё пошло наперекосяк.

— Как тебе понравилось твоё первое датское Рождество? — спрашивает он беззаботно. Он откидывается в кресле, бокал с бренди болтается в его пальцах. Половина его лица освещена камином, пламя пляшет в его глазах, подчёркивая высокие скулы и впадины под ними. Я уже однажды ощущала эти скулы под кончиками пальцев.

— Лучше, чем австралийское, — говорю я ему, быстро улыбаясь.

— Ах да. Я уверен, что поедание креветок на барбекю и поездки на пляж делают Рождество тухлым.

Я закатываю на него глаза. — Никто не говорит “креветки на барбекю”.

— Я слышал, как ты говорила несколько странных вещей, — размышляет он. — Однажды ты сказала, что площадь перед домом — “choc a bloc” (пер. авст. — забита), когда там много народу. А Клару ты назвала “bludger” (пер. авст. — бездельницей), да? Когда она однажды утром не встала с постели? А в другой раз ты сказала, что я ношу “daks” (пер. авст. — штаны), когда я ходил в спортзал в спортивных штанах. Мне пришлось всё гуглить, чтобы понять это.

— Добро пожаловать в мой мир, — говорю я со смехом. — Я всё ещё пытаюсь понять каждое второе слово, произнесённое здесь. Бог знает, на что я соглашаюсь половину времени.

— Хммм, — задумчиво говорит он между глотками своего напитка. — Если бы я знал это, я бы больше говорил по-датски. Посмотрим, на что бы ты согласилась.

От этого комментария у меня в животе сгорают бабочки. В нем сейчас есть что-то дразнящее и лёгкое. Осмелюсь сказать, что это сексуальный намёк.

Я поднимаю на него бровь. — У тебя ужасно хорошее настроение.

— А почему бы и нет?

Я пожимаю плечами. — Не знаю. Потому что Рождество иногда бывает депрессивным, а ты никогда не бываешь в хорошем настроении.

— Ты такого высокого мнения обо мне, даже после этого подарка.

Я пожевал губу, пытаясь подобрать нужные слова. — Тебе действительно не следовало дарить его мне.

— Почему?

— Я не… Я не заслуживаю этого.

Его брови сходятся вместе, и он наклоняется вперёд в своём кресле, чтобы посмотреть на меня поближе. — Почему ты вообще в это веришь?

Я пожимаю плечами. Потому что это правда. Я стараюсь не зацикливаться на этом, но это правда.

— Аврора, — говорит он, его голос такой низкий и бархатистый, что я чувствую его под кожей, — ты заслуживаешь эту вазу и даже больше. Ты даже не представляешь, что ты сделала для этой семьи. Совсем не представляешь.

Ещё одно пожатие плечами. — Я делаю то, что сделала бы любая няня.

— Даже близко нет. Ты даже не делаешь того, что делают некоторые матери. Ты всегда делаешь для них больше и больше. Более того, ты позволяешь им быть такими, какими они должны быть, не пытаясь сдерживать их, не загоняя их в рамки. У них никогда не было этого раньше, и это то, чего я всегда хотел для них. Это то, чего у меня не было в детстве. У тебя такое большое, бьющееся сердце, ты любишь их, и они это чувствуют. Ты даже не представляешь, насколько это бесценно. Это стоит больше, чем ваза. Это стоит больше, чем я когда-либо смогу тебе дать.

Я смотрю на него, теряясь в его глазах, в его словах. Он даже не подозревает, что ошибается. Что есть нечто большее, что он может дать мне.

Его сердце. Он может отдать мне своё сердце.

Я никогда не хотела ничего большего.

Но, конечно, я не могу этого сказать, поэтому я ничего не говорю. Я сжимаю губы и держу все эти тайные желания, страхи и стремления взаперти.

Чёрт возьми.

Кажется, я влюбилась в своего босса.

В короля.

И я ничего не могу сделать, чтобы остановить это.

— Ты в порядке? — спрашивает он меня.

Я моргаю, пытаясь очистить голову, чтобы в другой раз справиться с этим осознанием, этим ударом.

Что я люблю его.

— Я в порядке, — тихо говорю я, избегая его испытующего взгляда, игнорируя беспокойство в его богатом голосе. — Я просто устала. Думаю, я пойду спать.

Я поднимаюсь на ноги как раз в тот момент, когда он встаёт на ноги и протягивает руку, беря меня за плечо.

— Я не отпускал тебя, — говорит он, и хотя я знаю, что он шутит, его глаза мертвенно серьёзны. Может быть, они более чем серьёзны. Они снова дикие, ищут моё лицо с тихим отчаянием.

Я перестраховываюсь и выбираю игривый путь, прекрасно понимая, что он всё ещё держит меня за руку и стоит рядом. Его щеки слегка раскраснелись от огня и бренди. Всё это может пойти миллионом путей, но, скорее всего, не так, как я хочу.

— Разрешите откланяться, — говорю я с небольшой улыбкой. — Ваше Величество.

Его хватка на моей руке усиливается. — Разрешение отклонено.

— Тогда тебе лучше начать платить мне сверхурочные, — говорю я, и он делает шаг ко мне, пока между моей грудью и его не остаётся почти никакого пространства. Энергия, излучаемая им, переполняет меня, как чёрная дыра, пока я не убеждаюсь, что из неё нет выхода.

Он смотрит на меня сверху вниз, погрузившись в раздумья. Его нижняя челюсть напряжена, как будто он что-то сдерживает. Он такой сдержанный. Каким бы он был, если бы вырвался на свободу? Что бы он сказал?

Чего он хочет от меня сейчас?

Возможно ли, что он хочет того же, что и я?

Я хочу перестать скрывать свои чувства. Я хочу, чтобы всё было разрешено, чтобы всё было хорошо.

Я хочу его с такой глубокой потребностью, что чувствую жадность до глубины души.

В тот момент, когда я думаю, что он может поцеловать меня, когда я думаю, что могу сделать что-то глупое, например, поцеловать его, или, что ещё хуже, проболтаться, что люблю его, он берет другую руку и очень нежно заправляет прядь волос мне за ухо, его глаза рассеянно скользят по моему лицу, когда он это делает.

— Счастливого Рождества, Аврора, — мягко говорит он, его пальцы пробегают по моей шее, плечу, руке. — Богиня.

Моё сердце переворачивается.

Богиня.

Мне удаётся сглотнуть, хотя в горле и во рту пересохло, и каждый дюйм моего тела словно оживает.

— Счастливого Рождества, Аксель. — Я делаю паузу. — Король.

Его прикосновение исчезает с моей кожи, и я могу идти.

Но даже когда я поворачиваюсь и ухожу от него, я вовсе не свободна.

Моё сердце теперь принадлежит ему.

Даже если он не знает об этом.

Глава 13

А К С Е Л

ЯНВАРЬ

— Это был чертовски хороший подарок, Аксель, — говорит мне Стелла, потягивая кофе.

Учитывая, что с Рождества прошла уже неделя, я не сразу понимаю, на что она намекает.

Но это Аврора. Конечно, это Аврора. В тот момент, когда я покупал для неё эту вазу, я знал, что все остальные будут смотреть на меня косо, строить предположения о том, зачем мне покупать вазу за 300 000 евро на аукционе Christie's и дарить её няне. В каком-то смысле мне хотелось бы подарить её наедине, но в то же время я хочу, чтобы все знали, что она значит для нашей семьи, что она значит для меня.

Разумеется, в строго профессиональном смысле.

— Она заслуживает этого, — говорю я просто, не желая делать из мухи слона.

— Я знаю, что заслуживает, — говорит она. — Я просто говорю, что это стоило тебе целого состояния.

Я пожимаю одним плечом. — У нас есть деньги. У меня были средства, чтобы купить её.

— Дело не в этом.

— Тогда в чем дело? — Я мягко смотрю на неё. — Хм?

— Смысл в том, что… ну, тебе лучше держаться за неё как можно дольше.

Её комментарий не должен наводить на меня ужас, но это так.

В каком-то смысле я не могу представить, что Авроры не будет рядом. Она теперь часть этой семьи, не только как помощница. Знает она об этом или нет, она — нить, которая держит этот дворец вместе.

С другой стороны, я не могу представить, как я, блять, вообще буду справляться с будущим.

Правда в том, что я не могу. Последний месяц я едва держался.

Она стала превращаться в навязчивую идею, от которой я не могу избавиться, которую не могу игнорировать, как бы я ни старался.

А я стараюсь. Я избегаю её, когда могу, снова и снова возвожу стены, держу дистанцию. Я делаю всё возможное, чтобы она оставалась на своём месте няни. Она не должна быть чем-то большим, чем это, и я, конечно, не должен думать о ней больше, чем это.

Но Аврора — это сила природы. Она — солнце, свежий воздух и северное сияние. Она богиня насквозь, с игривыми глазами и улыбкой, которая заставит вас упасть на спину. Она вошла в нашу жизнь, как первые утренние лучи, и от неё не отгородиться, не приглушить её.

Даже когда я изо всех сил стараюсь не обращать на неё внимания, она так и тянет меня обратно в свою орбиту, окутывая своим существом.

Я всегда думал, что я сильнее большинства людей, потому что я так много потерял. Я думал, что моё воспитание, когда меня готовили к трону, должно было сделать меня твёрдым и непробиваемый. И так оно и было. Я гордился тем, что являюсь человеком, до которого ничто не может добраться. Даже когда Хелене удавалось пробить мою защиту, я быстро ставил её снова. Сильнее. Лучше.

Но правда в том, что Аврора, эта живая богиня в моём доме, делает меня слабым, и впервые в жизни мне есть что терять.

Её.

Я не могу потерять её.

И я не могу удержать её.

Я не знаю, что делать.

— Аксель, — мягко говорит Стелла, положив свою руку поверх моей. — Ты знаешь, что тебе пора двигаться дальше.

Я резко поднимаю на неё глаза. — Что ты имеешь в виду?

Она смотрит на меня неверящим взглядом поверх своего кофе. — Да ладно. Ты знаешь, о чём я говорю. Прошло два года с тех пор, как Хелена и…

Я качаю головой. — Я не буду говорить с тобой об этом.

— Я твоя сестра.

— Я знаю это. Но мне даже нечего сказать.

Она хмурится, и в этот момент она так похожа на мою мать, что я чувствую ещё один укол вины за то, что не навестил её недавно. — Мне трудно поверить в это. Послушай, я знаю, что то, что у вас с Хеленой было на виду, не было тем, что у вас было наедине.

Моё сердце сжалось. Наш брак без любви был тем, что я стремился скрыть, не смотря на цену.

Ты так хорошо умеешь всё скрывать, говорю я себе.

Я молчу несколько секунд, и наконец мне удаётся сказать: — Почему ты так говоришь?

— Ты думаешь, я не знаю, как выглядит брак без любви? — говорит она. — Да ладно, Аксель. Мой развод только что был завершён. Я знаю, что Эгиля интересовали только мои деньги и статус, так же как я знаю, что Хелену интересовали только твои. Она хотела этот трон, и она его получила.

Мне трудно сглотнуть, моё сердце окутано слоями и слоями застывшего чувства вины. — Она сделала много хорошего.

— Я знаю. Все знают. Ты всё ещё можешь сделать много хорошего для мира и вообще быть хорошим человеком, делая при этом неправильные вещи. Люди не только черно-белые. Мы даже не серые. Мы все цвета, смешанные в одно мутное месиво. Может быть, Хелена просто хотела стать королевой, чтобы изменить мир к лучшему своими благотворительными акциями. Это благородное дело, но оно не отменяет того факта, что она тебе изменяла.

Я чувствую себя так, будто меня ударили кулаком по кишкам. — Откуда ты это знаешь? — Мои слова прозвучали неровно.

Её глаза становятся мягкими. — Потому что я видела её и Никласа однажды, когда они думали, что меня там нет. Если они были так небрежны со мной, они будут такими же и с тобой. Я бы не сказала тебе, если бы не предполагала, что ты уже знаешь.

Она права. Они были небрежны. Как будто Хелена хотела, чтобы я знал, прекрасно понимая, что я никогда не разведусь с ней. Дело в том, что она была права. Я бы не развёлся с ней — не поэтому я столкнулся с ними на Мадейре. Я просто хотел, чтобы эта шарада закончилась. Мне нужно было высказаться.

И я сказал это. Это было последнее, что услышала Хелена.

— С какой стати ты заставил Никласа работать на тебя? — шепчет она. Мы в столовой. Все остальные на улице, участвуют в снежной битве, которую устроила Аврора.

— Это сложно, — говорю я ей.

— Это не твоя вина, что Хелена умерла.

Я криво улыбаюсь ей. — Как бы я ни любил, когда ты приходишь в гости, я не люблю разговоры о смерти с моим утренним кофе.

— Ладно. — Она вздыхает, раздражённая тем, как тупо я себя веду. — Отталкивай меня. Я привыкла к этому. Но не делай того же с ней.

— С ней?

— Авророй.

— Моя няня?

— Да. Няня, ради которой ты купил бесценную реликвию. Перестань притворяться, что она просто твоя няня. Я видела, как ты на неё смотришь. Я никогда не видела, чтобы ты так смотрел на кого-то раньше.

Я резко встаю, скрип моего стула эхом разносится по комнате. — Ты видишь то, чего нет, Стелла. Ты всегда так делала, с самого детства. Твоё воображение берет верх над тобой. Она просто няня. Конец истории.

— Это не так, — говорит она, глядя на меня вверх и вдавливая пальцы в стол. — И если ты не разберёшься со своим дерьмом, ты потеряешь её, так или иначе.

Мысль об этом, услышать эти слова — ещё один удар по нутру, но более тонкий, как холодное скольжение остро заточенного ножа прямо в позвоночник.

— Здесь ничего нет, — говорю я ей хрипловато. — У нас профессиональные отношения, вот и всё, и мы оба знаем, что она здесь только на годовой контракт.

— Ты должен сказать ей, — говорит она, и как будто даже не слышит меня. — Она может чувствовать то же самое.

Я не пропускаю её слова мимо ушей. Она не знает, о чём говорит. Даже если она думает, что видит что-то между нами, она, как никто другой, должна знать, что я никогда не смогу действовать в соответствии с этим. Хелена была святой, её любили во всём мире. Если бы я начал отношения с няней моих детей, это был бы скандал, который ни я, ни эта семья никогда не пережили бы. Я никогда не смогу так поступить с ними. Я никогда не позволю тому, что я чувствую к ней, превратиться в нечто большее.

Я даже не могу ничего сказать Стелле. Все мои протесты остаются без ответа. Я просто поворачиваюсь и иду на кухню.

— Я просто забочусь о тебе, брат, — слышу я, как она тихо зовёт меня за собой. — Ты заслуживаешь счастья.

Но она должна знать, насколько это неправда.

* * *

Я не могу перестать думать о том, что сказала Стелла. В частности, “Она может чувствовать то же самое”.

Но я определённо не могу последовать её совету и просто сказать Авроре.

Во-первых, я даже не уверен, что я скажу, потому что я не знаю, что я чувствую, только то, что я это чувствую. Во-вторых, я её начальник. Аврора доверяет мне. Когда я только нанял её, я поговорил с её контактным лицом в агентстве по трудоустройству в Париже и спросил её, почему Аврора ушла с предыдущих мест работы. Очевидно, на её последней работе отец был полным ублюдком. Подлый, неуместный, манипулирующий. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы Аврора так думала обо мне, а если я поступлю так, как предлагает Стелла, то именно так она и будет думать.

Нет, я не могунарушить доверие Авроры. Я не могу действовать в соответствии со своими импульсами, какими бы горячими они ни были. Я никогда не поставлю её в такое положение, когда она может уступить мне из чувства долга.

Но от одной этой мысли я становлюсь твёрдым. Мысль о том, что она уступит мне.

Что я наконец-то смогу сделать с ней все те грязные, дикие вещи, о которых мечтал.

Что я наконец-то смогу выплеснуть наружу всё, что так старательно пытался похоронить.

И ещё тот факт, что на самом деле она никогда не сделает ничего из чувства долга. Не было бы никакого "уступания" мне. Если бы она не хотела меня, она бы первая заявила об этом без всякого страха. У этой женщины стальной хребет.

— Сэр, — окликает меня Никлас с порога моего кабинета.

Я поднимаю глаза от своей бумажной работы, бесконечной бумажной работы короля. Когда я был моложе, я и представить себе не мог, что это будет составлять большую часть моих дней. Реальность монархии иногда может быть утомительной.

— Я позвонил в больницу для вас, — говорит он. — Они сказали, что у неё хороший день, если вы хотите навестить её.

На днях во время разговора со Стеллой я вспомнил, что давно не видел свою маму. Я хотел поехать, пока Стелла ещё была здесь на каникулах, чтобы мы могли сделать это вместе, но они с Аней уже вернулись обратно в Англию.

— Спасибо, Никлас, — говорю я ему. По крайней мере, он делает трудные звонки за меня, но это не значит, что он может поехать вместо меня. Не то чтобы я хотел, чтобы кто-то вроде него имел дело с моей матерью.

Он кивает, как всегда, без эмоций, и я обращаюсь к нему, прежде чем он уходит. — Ты знаешь, где Аврора?

— Я думаю, она с девочками на заднем дворе. Играет в снегу и всё такое. — Он говорит "всё такое", как будто это что-то отвратительное.

— А Майя здесь?

— Она тоже с ними. — Бедная Майя. Одна из причин, почему мы вообще взяли няню, была в том, что ей не нужно было всё время быть с ними, но они с Авророй так хорошо ладят, как будто она почётная няня, так же как девочки называют Аврору почётной богиней.

Для меня, конечно, она полноценная богиня.

Я встаю со стула и обхожу стол. — Спасибо. Убедись, что есть машина, которая сможет забрать нас через полчаса. Найди Йохана.

— Машину для вас и Майи, — говорит он, следуя за мной, когда я выхожу в коридор.

— Для меня и Авроры.

— Она? Почему?

Тон его голоса заставляет меня остановиться на месте. Он почти обвинительный.

— Майя была со своей сестрой на днях, — осторожно объясняю я, глядя на него. И это правда. Хотя я не так часто вижусь с мамой, Майя навещает её раз в неделю.

Он бросает на меня странный взгляд. — Довольно странно приводить с собой няню, не находите? Вы и девочек приведёте?

— Вообще-то это не твоё дело, чем я занимаюсь, не так ли? — говорю я ему, не в силах скрыть усмешку в своём голосе.

— Отчасти да, сэр, — говорит он. — Это моя работа. Именно поэтому вы меня наняли. Не так ли?

Мы оба прекрасно знаем, почему он здесь работает. Потому что у меня нет выбора.

— Аврора умеет общаться с людьми, — говорю я ему, и это всё, что я скажу. — Майя может присмотреть за девочками. — Я снова начинаю идти по коридору.

— Я видел, что вы подарили ей на Рождество, — говорит он.

И снова я останавливаюсь. Медленно поворачиваюсь к нему лицом. — Прости?

— Вазу, которая стоит более четверти миллиона евро, — говорит он. — Я хотел спросить, почему вы не попросили меня купить её для вас.

Потому что я не хотел, чтобы он даже прикасался к чему-либо, что могло быть у Авроры в руках.

— Как ты это увидел? — Я медленно подошёл к нему. Никлас уехал на Рождество, и на следующее утро Аврора надёжно спрятала её в своей комнате.

— Она была в её комнате, — просто сказал он.

У меня перехватывает дыхание. — И почему ты был в её комнате?

Он ухмыляется. — Я просто был.

Я взрываюсь. В мгновение ока я вцепляюсь ему в горло и впечатываю его в стену с силой, достаточной, чтобы задрожали картины. — Какого хрена ты был в её комнате? — рычу я, прижимая предплечье к его дыхательным путям.

Он никак не реагирует, даже когда я перекрываю ему воздух. На самом деле, я думаю, что ему это нравится. Нравится то, что я выхожу из себя из-за неё.

И в этот момент я понимаю, что предал себя. Он обманом заставил меня отреагировать, и на мгновение всё, что я так старательно пытался сдержать, вырвалось наружу.

Я тут же делаю шаг назад и отхожу от него, а он падает на пол, скрючившись, держась за горло.

— Ты знаешь, что это её комната и она личная, — огрызнулся я. — Ты не имеешь права находиться там, так же как она не имеет права делать то же самое с твоей. — Ради всего святого. Почему он там был? В тот раз, когда я вошёл туда, а Аврора узнала, она была обижена и отвращена вторжением в личную жизнь. Теперь мне противно от её имени, тем более что я знаю, какая Никлас змея.

— Урок усвоен, — говорит он, кашляя, когда выпрямляется. — Я просто искал её, вот и всё. Её дверь была открыта. Я заметил её. — Его глаза задумчиво сужаются. — Я думаю, вы, возможно, слишком остро отреагировали.

Я ничего на это не говорю. Больше нечего сказать. Мне требуется всё, что у меня есть, чтобы не плюнуть ему в лицо. В некоторые дни я могу продолжать притворяться, что Никлас — это кто-то другой. В другие дни он напоминает о том, что произошло.

Это пытка, вот что это такое.

И его бы здесь не было, если бы я не считал, что заслуживаю этого.

Ирония в том, что, если бы его здесь не было, всё было бы намного хуже.

Я не могу его уволить, и он это знает.

— Держись от неё подальше, — говорю я ему, уходя. — Держись подальше от всех моих сотрудников.

Я спускаюсь по лестнице, оставляя его на верхнем этаже. Моя голова раскалывается от ярости, сердце колотится в груди. У меня сейчас скверное, поганое настроение, и это, наверное, не лучшее время для того, чтобы навестить мою больную мать, но и оставаться здесь я не могу.

Я надеваю зимнее пальто и иду на задний двор, где девочки лепят снеговиков вместе с Майей и Авророй. Там даже есть маленький снежный поросёнок, который обычно согревает моё сердце, но сейчас внутри него нет ничего, кроме осколков стекла.

— Hej Papa! (пер. дат. — Привет, пап!) — говорит Клара, махая мне рукой рядом со снежной свиньёй. — Иди посмотри на нашего Снег-снега!

Я киваю. — Очень милый.

— Можно также сказать, очень ледяной, — говорит Фрея, гордясь собой за этот каламбур. (прим. пер. происходит игра слов: nice — милый, ice — ледяной)

Я смотрю на Аврору, её розовый от холода нос и щеки контрастируют с её бледной кожей. Она похожа на снежную богиню. — Аврора, пойдём со мной. — Я смотрю на Майю. — Ты можешь присмотреть за девочками несколько часов?

— Конечно, — говорит Майя, странно глядя на меня.

Аврора удивлённо смотрит на Майю, та лишь пожимает плечами и кивает ей, чтобы она следовала за мной.

Мы направляемся к боковым воротам, ведущим на парковку.

— Что происходит? — спрашивает она, следуя за мной через ворота.

— Мы уходим отсюда.

— Куда?

— Я пока не знаю. Посмотрим. — Я машу рукой Йохану, который останавливает машину перед нами.

— Мне что-нибудь нужно? — Она смотрит вниз на своё пухлое пальто. — У меня нет ни телефона, ни сумочки.

— У тебя есть я, тебе больше ничего не нужно.

Я говорю Йохану, чтобы он оставался в машине, затем открываю заднюю дверь, жестом показывая ей, чтобы она садилась.

Я вижу, что она в замешательстве от всего этого, но, честно говоря, я тоже.

— Куда, сэр? — спрашивает Йохан.

— Я не знаю. Просто поезжай куда-нибудь. За город.

Йохан кивает, хмуро глядя на меня в зеркало заднего вида. — Может, мне позвать для вас охранника?

Я качаю головой. — Мы не поедем туда, где есть люди. Просто веди машину.

Я сажусь на своё место и не выпускаю вздоха облегчения, пока мы не выезжаем из дворца.

Тем временем Аврора смотрит на меня, волнуясь. — Что только что произошло?

— Я не знаю, — тихо говорю я. — Не задавай больше вопросов.

— Значит, ты загадочный и грубый, — сухо говорит она. — Классический Аксель.

Я смотрю на неё. Она смотрит в окно, наблюдая, как мимо нас проносятся заснеженные улицы. Сегодня следующий день после Нового года, и все снова на работе. На улицах многолюдно. В этом должно быть что-то утешительное, но это только усиливает мой стресс, когда я знаю, что все эти люди смотрят на меня как на своего короля. Никто не должен надеяться на меня ни в чём.

И всё же, это то, что я хочу, то, что мне нужно от неё.

Чтобы она во всём обращалась ко мне.

Йохан и раньше видел мои настроения, когда мне надоедает, и я срываюсь, поэтому неудивительно, что в итоге он отвёз нас в Мариелист, на широкую полосу пляжа в полутора часах езды к югу от города.

— Мы здесь? — Аврора зевает. — Где бы мы ни были?

Большую часть пути она спала, и я не осмеливался её будить. В какой-то момент её голова упала мне на плечо, и я смог глубоко вдохнуть сладкий запах её шампуня.

— Надеюсь, это подходит, — говорит Йохан, поворачиваясь на своём сиденье, чтобы посмотреть на нас. — Это Мариелист. Это пляж. Очень популярный летом. Сейчас пустынно.

— Наверное, потому что здесь минус миллион градусов и идёт снег, — говорит Аврора, глядя в окно на лёгкие хлопья, падающие с серого неба. Она смотрит на меня. — Я не из тех, кто задаёт вопросы. — На это я поднимаю бровь. — Но почему мы здесь?

— Пойдём, я тебе покажу, — говорю я ей.

Я выхожу из машины и беру её за руку, помогая ей выйти рядом со мной. Дует прохладный ветерок, но не так холодно, как я думал. Может быть, чуть ниже нуля. Более того, он свежий. Это освобождает.

Я хочу продолжать держать её за руку, но она отпускает её, чтобы снова надеть перчатки. Поэтому вместо этого я просто киваю мимо пустой парковки в сторону моря. — Это там.

Пляж белый и прекрасный в своей холодной пустынности. Летом он, как иногда говорит Аврора, был бы “choc a bloc”, но сейчас он пуст. Здесь только мы и темно-серые волны, которые бьются о берег. Снег местами покрывает пляж, сливаясь с белым песком, а пучки травы торчат из дюн.

Над нами кружат чайки и ныряют в падающие хлопья.

— Холодно, — говорит она, потирая руки.

— Тебе нужно моё пальто? — спрашиваю я, готовый снять своё.

Её брови взлетают к небесам. — Нет. Оставь его себе.

— Не любишь джентльменов, да?

— Пффф. Мне не нравится, когда чёртов король переохлаждается из-за того, что у меня австралийская кровь. Всё холодное. — Её выражение лица становится робким. — Кроме того, однажды ты чуть не переохладился из-за меня. Думаю, этого достаточно. — Она прочищает горло и пинает снег, попавший под сапог. — Итак, почему мы здесь?

Я пожимаю плечами и засовываю руки в карманы пальто, раскачиваясь на пятках. — Потому что зимой я могу просто прийти сюда со своими мыслями, своими обидами и разобраться с этим наедине. Ты права насчёт дворца. Даже когда ты один, кажется, что ты не один. — Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох через нос, запах соли, моря и снега как тонизирующее средство. — Здесь моя голова может проясниться. Я чувствую себя свободным.

Я открываю глаза и смотрю на неё. Она смотрит вдаль, на слабые очертания земли за морем. — Что это?

— Германия, — говорю я ей, а затем указываю на крайний левый угол. — А в ясный день в том направлении можно увидеть Швецию. — Я облизываю губы, пробуя соль. — Ты спала в машине почти всю дорогу.

Она застенчиво улыбается. — Извини. — Она делает быстрый жест в мою сторону. — Я проснулась, и моя голова лежала на твоём плече. Надеюсь, я не пускала слюни.

Я улыбаюсь. — Я не возражаю.

— Я пускала слюни? — Теперь она выглядит в лёгком ужасе.

Я смеюсь. — Нет. Но я не возражал против твоей головы на моём плече.

Наши глаза встречаются, и между нами вспыхивает напряжение и жар, которые я всегда стараюсь игнорировать.

Она собирается погубить меня, я уверен.

В кои-то веки я могу не возражать.

— В любом случае, — быстро говорю я, — это заставило меня понять, что у тебя не было ни одного свободного времени с тех пор, как ты начала здесь работать. Даже на Рождество.

Она пожимает плечами, поднимая руки. — Куда бы я могла поехать? У меня нет семьи.

— Ты можешь поехать куда угодно. Куда-нибудь, где тепло и солнечно. Я не против заплатить за это.

— Ты пытаешься избавиться от меня?

— Никогда.

— Да, конечно. Я вернусь, и у меня не будет работы.

— Ты много работала, Аврора. Тебе нужен этот перерыв. Я думаю, это пойдёт тебе на пользу.

И, возможно, это звучит так, будто я пытаюсь от неё избавиться. Я не хочу, чтобы она уходила, хотя знаю, что Майя была бы не против присмотреть за девочками. Я просто хочу быть хорошим начальником, потому что, в конце концов, это всё, чем я могу быть для неё.

Нет, — всплывает у меня в голове этот вечный голос. — Это всё, чем ты можешь быть.

Клянусь, она выглядит немного обиженной, но кивает. — Хорошо. Я подумаю об этом. — Она смотрит вокруг себя, на пляж. — Как бы красиво здесь ни было, меня знобит. Ты не возражаешь, если мы вернёмся в машину?

— Нисколько.

Мы возвращаемся в машину, и, поскольку Йохан включил обогрев на полную мощность, она ощущается восхитительно.

— Ещё одна остановка по дороге домой, — говорю я Йохану, когда мы выезжаем на автостраду. — Чтобы увидеть мою маму.

— Твою маму? — спрашивает Аврора. — Королеву?

— Вдовствующую королеву, — поправляю я её. — И да. Я не был там долгое время и… мне трудно признаться, но я не хочу идти один.

— О, — мягко говорит она. — Я всё понимаю. Я была бы счастлива пойти с тобой. Моральная поддержка, верно?

Что-то в этом роде.

Но когда мы приходим к ней, медсестры почти не пускают меня. Часы посещения закончились, а она крепко спит. Конечно, они пускают меня, потому что я король, но всё равно говорят, что нам не стоит задерживаться.

— Что с ней случилось? — тихо спрашивает Аврора. Мы стоим бок о бок у края её кровати. У моей мамы есть своя отдельная палата в больнице для пожилых людей, но большую часть времени она не знает, где и кто она. Несмотря на то, что она украшена коврами, шерстяными одеялами и свежими цветами, которые Майя приносит раз в неделю, это грустное больное место, которое напоминает мне о моей вине, о том, что меня нет здесь, когда я должен быть.

— У неё был инсульт, вскоре после смерти моего отца, — говорю я ей. — С тех пор она уже не та. У неё слабоумие, довольно тяжёлое, но это проявилось позже.

— Должно быть, она очень любила твоего отца, — с тоской комментирует она. — Инсульт, вызванный горем и потерей.

Я смотрю на неё. Глаза Авроры добрые, красивые и полны романтических представлений о любви. Я не хочу отвергать ничего из этого, хотя знаю, что мои родители не любили друг друга.

— Я не думаю, что она знала, как быть королевой без короля, — объясняю я.

— Для меня это звучит как любовь.

Я выпустил сухой воздух, уставившись на неё в изумлении. — Как получилось, что ты такая, какая ты есть?

Она смотрит на меня своими большими глазами, и остатки воздуха покидают мои лёгкие. У меня перехватывает дыхание. — А какая я?

— Ты хорошая, — говорю я, и слова выходят грубыми и низкими. Она непоколебимо хороша. И прекрасна. И сексуальная, и магнетическая, и очаровательная, и уникальная. Такая уникальная.

Она вздрагивает, а затем качает головой. — Нет. Я не хорошая. Я просто я. Я просто стараюсь быть лучше каждый день, лучше, чем та, кем я была вчера.

— Твоё детство было ужасным, Аврора. Тот факт, что ты даже пытаешься стать лучше, говорит о многом. Посмотри на меня. Мои родители были холодными. Жестокими. Они не любили меня, а если и любили, то не вели себя так. Никогда. И я принял это и носил как корону, ту самую корону, которую они дали мне носить. Я позволил этому опыту вылепить меня в каждом тёмном и заброшенном уголке, который у меня есть. Я едва вижусь со своей собственной матерью, не потому, что она не помнит, кто я, но на случай, если она помнит.

Моё красноречие покидает меня. Мне давно следовало бы заткнуться, но слова всё прибывали и прибывали, и теперь я сказал слишком много. Не думаю, что я признался в этом даже самому себе.

Думаю, Аврора тоже это знает, потому что её лоб наморщен, и она смотрит на меня, потеряв дар речи.

— Зачем ты мне всё это рассказал? — шепчет она через некоторое время.

Я беру её за руку и сжимаю её, и мне кажется, что я держу в руках вселенную. — Потому что я доверяю тебе больше, чем кому-либо.

Потому что мне нужно знать, кто я для тебя.

Потому что мне нужно знать, что ты чувствуешь.

Но в конце концов, я трус. И хотя мне кажется, что я сказал слишком много, я не скажу больше ни слова. Я чувствую себя так, будто меня распластали, чтобы она увидела, те самые тёмные и заброшенные части, о которых я говорил, на виду у всех. Но сделать ещё один шаг — это та грань, которую я не смею переступить. Ещё нет. Не сейчас.

Возможно, никогда.

Вместо этого я буду медленно мучить себя.

Я начинаю с того, что отпускаю её руку и направляюсь к двери. — Пойдём. Давай вернёмся домой.

Она колеблется позади меня, как будто хочет сказать что-то ещё.

Затем она следует за мной.

Глава 14

А В Р О Р А

ФЕВРАЛЬ

— Alors (пер. фра. — Итак), расскажи мне, как прошла поездка, — говорит Амели по телефону.

Она из тех людей, которые настаивают на том, чтобы разговаривать по телефону, а не по электронной почте и смс. Я думаю, это потому, что ей нравится читать людей и копать глубже.

Я прислоняюсь спиной к кровати и вздыхаю, натягивая одеяло до подбородка, чтобы защититься от прохладного вечернего ветерка. Оказывается, февраль в Копенгагене — самый холодный месяц из всех.

— Всё было бы хорошо, если бы я не поехала одна в Лас-Пальмас в День святого Валентина, — говорю я ей. — Весь отель был заполнен парами. Повсюду звуки секса. Это было ужасно.

— Ах, конечно. Но, наверное, было приятно получить отпуск, нет? Ты так много работаешь. К тому же, погода должна была быть теплее, чем в Дании.

— Погода была хорошая, и я успела прочитать пару книг, — признаю я.

Но на самом деле я даже не хотела ехать. Мне действительно нужен был отдых, поэтому, когда Аксель предложил мне куда-нибудь поехать, я не стала с ним сильно спорить, хотя мне было обидно, что он вообще предложил это. Я знаю, что не должна была обижаться, но обиделась. Я больше не могу помочь своим чувствам, как не могу остановить биение собственного сердца.

Мне было одиноко. Всю неделю, пока меня не было, я не отдыхала, мне было просто одиноко. Я скучала по девочкам, как по своим собственным. Я скучала по стоическому нраву Майи. Я скучала по Хенрику, который подвозил меня, и по кофе от Карлы. Я даже скучала по снегу и по скольжению на заднице, когда передвигалась по улицам Копенгагена.

Больше всего я скучала по Акселю. Я скучала по нему с такой силой и энергией, которую никогда не чувствовала раньше. Это было вычерпанное пустое чувство прямо посередине меня. Я тосковала по нему каждую секунду дня, словно лечила рану, которая никак не заживала.

Честно говоря, я так зла на себя. За то, что увлеклась, за то, что позволила моим чувствам расти и развиваться, не имея ничего, на что можно было бы опереться. Теперь они вырвались на свободу, и у меня нет другого выбора, кроме как ехать вместе с ними.

Я сошла с ума. Это безумие. Я — няня, он — король, и хотя я повторяю себе это снова и снова, как заезженная пластинка, это ничего не останавливает. Я бросаю слова и логику в своё сердце, а оно каждый раз отмахивается от них.

Я люблю его, и меня убивает то, что я не могу получить его.

Меня убивает, что он прогнал меня, даже если это было по доброте душевной.

Меня убивает, что я клянусь, что он тоже хочет меня, но ни один из нас недостаточно смел, чтобы действовать в соответствии с этим.

Потому что это то, что нужно. Любовь требует храбрости, а у меня нет никакого запасного плана, никакого способа защитить себя от ударов. Если бы между нами что-то случилось, я бы сразу стала его, и возврата к этому не было бы. Если всё закончится плохо, я останусь без работы и тогда я действительно узнаю, каково это — иметь семью и потерять её.

В этой ситуации просто не может быть счастливого конца. Я — помощь. Я — ничто. Он — красивый король, который был женат на великолепной королеве, которую любили все на свете. У них родились две замечательные дочери, о которых я помогаю заботиться… в качестве няни.

Ни за что на свете ничего из этого не получится, даже если бы он чувствовал то же самое, даже если бы звезды сошлись.

Это чертовски обречено.

— Аврора, — говорит Амели. — Ты в порядке?

Я шумно выдыхаю через нос, желая, чтобы резкая, острая боль в груди утихла, но она не проходит с тех пор, как я вернулась. — Я… в порядке.

— А вот и нет. Видишь, вот почему я звоню. Потому что тогда я знаю. Alors, скажи мне, что не так. Он снова стал Королём Засранцем, oui (пер. фра. — да)?

— Нет, совсем нет, — признаю я. Потому что Аксель был кем-то другим. Он стал моим другом, но он также стал больше, чем просто друг. Я знаю, что он видит во мне нечто большее, но я не знаю, будет ли это когда-нибудь развиваться, позволит ли он это сделать.

Чёрт, может быть, я улавливаю только тот факт, что он хочет меня трахнуть. На данный момент я это знаю. Я вижу, как он смотрит на меня, я чувствую его взгляд на моих губах, груди, ногах. Я знаю, что в его взгляде есть что-то горячее и сырое, независимо от того, как сильно он пытается надеть маску. Я знаю, что вижу, как это растёт с каждым днём, как он прикасается ко мне, всё больше и больше, как будто он просто не может удержаться.

— Значит, девочки, они в порядке? А женщина, Майя? — продолжает Амели, и я слышу, как она попыхивает сигаретой.

— Всё хорошо. Правда. Мне просто… одиноко. Эта поездка была пощёчиной.

— Оу. Теперь я понимаю. Тебе нужен парень.

— Мне как минимум нужен секс.

— Так выйди на улицу и найди кого-нибудь.

Я выпустила сухой смешок. — Я не могу просто выйти на улицу. И не похоже, что там есть куча горячих датских мужчин, сложенных как дрова, чтобы использовать их, когда понадобится.

— Послушай, — говорит она, затягиваясь дымом. — Я приеду к тебе. В конце марта. Скажи своему красавчику-боссу. Мы найдём для тебя перепихон.

— Не думаю, что мне стоит говорить об этом своему красавчику-боссу.

— Скажи ему, что я приеду в гости, d’accord? (пер. фра. — договорились)

— Посмотрим. Я лучше пойду спать, — говорю я ей. Я и так полусонная. Вчерашний день в дороге выбил из меня все силы.

— Хорошо. Но лучше позвони мне поскорее. — Она вешает трубку.

Я бросаю телефон на кровать и сворачиваюсь калачиком. Забавно, что душевная боль и тоска заставляют тело принять позу эмбриона, как будто тебе больно и ты пытаешься пережить это.

И всё же это именно так.

Я хочу его.

Я не могу его получить.

Мне больно.

И я не знаю, как я смогу пройти через это.

* * *

По крайней мере, девочки рады, что я вернулась из поездки. Они цеплялись за меня весь день, боясь выпустить меня из виду. Даже Майя рада, хотя, вероятно, больше облегчения, чем чего-либо другого. Она выглядит немного измученной, и я её не виню.

Аксель вернулся к своему стандартному режиму — быть отстранённым. Он был тёплым и приветливым, когда впервые увидел меня вчера, но в нем всё ещё чувствовалась насторожённость, как будто он должен был следить за тем, как ведёт себя и что говорит. Потом он исчез, и я до сих пор его не видела.

Возможно, неделя отсутствия принесла больше вреда, чем пользы.

Или, может быть, он понял, что мы стали слишком близки для комфорта и что ему нужно вбить клин между нами.

Если это так, то, наверное, так будет лучше. Но от этого боль не становится меньше.

— Вот, держи, — говорит мне Карла, входя в комнату и протягивая мне бокал вина.

Я сижу в кресле перед пылающим камином. Уже после ужина, и Аксель куда-то уехал ужинать этим вечером, так что я решила несколько минут отдохнуть и собраться с мыслями, даже если мои мысли — задумчивые и депрессивные.

— Для чего это? — спрашиваю я её.

Она по-доброму улыбается мне. — Ты выглядишь немного грустной, — говорит она. — Это поможет.

— Спасибо, — говорю я ей, благодарная за то, что она заметила, хотя и немного смущена. — Ты не знаешь, когда Аксель вернётся с ужина?

— Он вернулся около двадцати минут назад, — говорит она мне, прежде чем вернуться на кухню.

Почему-то я подумала, что если он вернётся, то придёт прямо сюда, чтобы выпить бренди у камина. В конце концов, я сижу в его обычном кресле.

Может, он увидел тебя и решил избегать тебя, — думаю я.

Возможно, я чертовски права.

Я тяжело вздыхаю и делаю большой глоток вина, надеясь, что оно немного развеет мою тоску, хотя в данный момент я думаю, что только одна вещь может меня вылечить.

Я уже почти закончила с бокалом, когда в дверном проёме появилась голова Майи. — Я веду девочек посмотреть на свинью. Они хотят пожелать спокойной ночи, — говорит она. Она никогда не называет Снаф-снафа по имени, всегда "свинья". — О, и Аксель хотел бы с тобой поговорить. Он в своём кабинете.

— Хорошо, — говорю я, мой голос дрогнул, когда она ушла по коридору с девочками. Я допиваю остатки вина одним глотком и делаю глубокий вдох. Почему у меня такое чувство, что ничего хорошего из этого не выйдет? В этом и заключается проблема расстояния, отъезда. Что если всё, во что превратились наши отношения, будет разрушено до основания?

Я встаю и медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Здесь тихо, пусто и холодно.

Я уже несколько раз бывала в кабинете Акселя по тем или иным причинам, так что в этом нет ничего необычного. Просто всё остальное держит меня в напряжении.

Я стучу в его дверь, моя рука слегка дрожит.

Всё в порядке. Это просто Аксель. Не о чём беспокоиться. Наверное, хочет обсудить планы на завтра или что-то в этом роде.

— Заходи, — говорит он. Несмотря на то, что дверь заглушает его, он звучит довольно хрипло.

Мистер Гребанная Угрюмость. Неужели он не может хоть раз быть последовательным?

Я открываю дверь и вхожу внутрь.

Он сидит за своим столом, уставившись в бумаги, и всё ещё в шикарном чёрном костюме, в котором он ушёл на ужин, верхние пуговицы его хрустящей белой рубашки расстёгнуты. Несмотря на то, что это я вернулась после недели пребывания на солнце и всё ещё бледная, его кожа каким-то образом остаётся такого вечно бронзового цвета.

— Закрой дверь, пожалуйста, — говорит он, не поднимая глаз.

Глоток.

Я тихо закрываю дверь и стою перед его столом, закусив губу. В воздухе витает странная энергия. Это напоминает мне дни в пустыне, когда после нескольких месяцев без дождей начинались бури. Воздух был электрическим, заряженным и обещал перемены.

Но какие перемены?

Я сглатываю, ожидая, что он скажет. Я замечаю рождественский подарок, который я ему подарила, висящий на стене, и решаю прокомментировать его. — Я рада, что он нашёл дом.

— Хм? — спрашивает он, наконец-то подняв на меня глаза. В его глазах то самое электричество, которое витает в воздухе.

Я делаю слабый жест в сторону фотографии. — Твой подарок.

Он смотрит на неё через плечо, но не улыбается. Как будто он уже не тот человек, который открыл его в канун Рождества и от души рассмеялся, эта его прекрасная редкая ухмылка расколола его лицо от радости.

Я бы хотела, чтобы мы могли вернуться в ту ночь.

Он назвал меня богиней.

Возможно, это был алкоголь, но он всё равно сказал это, и моё эго никогда не позволит мне забыть об этом.

— Послушай, — говорит он, его глаза возвращаются к моим. — Мне нужно с тобой поговорить.

О боже. Ладно, Аврора, успокойся. Он не может порвать с тобой. Вы не встречаетесь!

— Хорошо. О чём? — Я стараюсь, чтобы мой голос был лёгким, а на лице застыла улыбка.

Его глаза блуждают по моим чертам, как будто он что-то ищет. Какую-то правду. Что-то внутри меня, что я ещё не нашла.

— Как бы ты сказала, тебе понравилось работать на меня?

Боже мой.

— Работать на тебя?

— Да, — говорит он, в его голосе слышны нотки раздражения. — Тебе понравилась твоя работа в качестве няни в этом доме?

Что происходит? Почему он говорит со мной так официально?

— Конечно, нравится, — говорю я в недоумении. — С какой стати ты спрашиваешь?

Он задумчиво проводит языком по зубам. — Где ты собираешься быть, когда закончится твой год?

О нет. Неужели мы уже говорим об этом? Моё сердце начинает набирать обороты, а свет в комнате кажется слишком резким, головокружительным.

— Я… Я не знаю. Я надеялась, что останусь здесь.

— Ты хочешь продлить свой контракт? — спрашивает он так безразлично, словно ему всё равно, и, чёрт возьми, это действительно больно.

— Если бы я могла.

— Тебе не кажется, что тебе будет лучше в другом месте? В конце концов, это вроде как твой стиль. Ты остаёшься максимум на год или два, когда дети достигают определённого возраста, а когда они вырастают, ты уходишь.

Я начинаю кашлять, мои слова буквально застревают в горле. — Что? Нет. Нет, я была с последней семьёй два года.

— Дети были младше.

— И что? — Я подхожу к нему и прислоняюсь к столу, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. — Что происходит? Мы продлеваем мой контракт прямо сейчас? Ещё февраль.

— Лучше строить планы заранее, не так ли? — говорит он и встречает мой взгляд. В этих ледяных голубых глазах плещется та же энергия, и я не могу понять, о чём он думает, что делает. Это звучит как… как будто он пытается смягчить удар. Дать мне лёгкий выход.

Моё дыхание становится короче, более поверхностным. Я пытаюсь не впадать в панику, но не получается.

Чёрт. Он же не пытается меня уволить?

— Что ты делаешь? Ты пытаешься избавиться от меня? — Я качаю головой, чувствуя, как гнев, печаль и ужасное, ужасное горе овладевают мной. — Вот почему ты отослал меня. У тебя были другие планы.

Он поднимает на меня одну бровь, его рот открыт, челюсть напряжена. Он садится обратно в кресло, продолжая спокойно оценивать ситуацию.

— Боже мой, — тихо вскрикиваю я. — Я уволена, не так ли? Ты меня отпускаешь. Ты нашёл кого-то другого.

Он качает головой, искоса поглядывая на меня. — Тебя это беспокоит?

Мой рот открывается. — Беспокоит? Что, чёрт возьми, с тобой не так? — Он ничего не говорит на это, просто сжимает рот в тонкую линию и сглатывает. — Это моя работа. Я не… Я не могу поверить, что ты делаешь это со мной. Что ты меня увольняешь.

Комната начинает вращаться, и я встаю прямо, положив голову на руки. Этого не может быть. Почему он так поступает со мной?

— Назови мне причину, по которой ты хочешь остаться, — мягко говорит он.

Я опускаю руки и смотрю на него в шоке. — Причину? Я назову тебе миллион гребаных причин.

Он встаёт со стула и обходит свой стол. — Назови мне их. — Он прислоняется спиной к столу, его пристальный взгляд всё ещё ищет.

Я моргаю на него, моё сердце так громко стучит в ушах, что я даже не могу думать. Я просто позволяю словам литься бешеной рекой. — Причины? Причины? Девочки. Клара, Фрея. Я не могу их оставить. Я не хочу их бросать. Они — всё для меня.

— И это всё?

— И это всё? — повторяю я. — Они твои дочери, а я их няня. Этого должно быть более чем достаточно. Знаешь, я ненавидела быть вдали от них в последнюю неделю. Я скучала по ним всем своим существом. Я даже не хотела уезжать, я просто думала, что ты пытаешься от меня избавиться. — Слезы застилают мне глаза, и я качаю головой, задыхаясь от неверия. — Хм. Думаю, так и было.

Его ноздри раздуваются, а пальцы крепко сжимают края стола. — И это всё?

Что я вообще слышу?

— Я не понимаю.

— Ты сказала “причины”. Ты назвала только одну. — Он хмурится, облизывая губы. — А что насчёт меня?

— Тебя? — тихо вскрикиваю я.

— Я — одна из твоих причин, чтобы остаться?

Я теряю дар речи, и это хорошо, потому что я не хочу сказать что-то не то. Я делаю полый, дрожащий вдох. — Я очень уважаю вас, сэр.

Его рот дёргается в кислой улыбке. — Сэр. Ты только что назвала меня сэром. Ты не называла меня так уже очень давно. Надеюсь, на следующей работе ты вспомнишь о хороших манерах.

Ой. Ой. Удары сильнее и ниже, чем я думала. Это наполняет мои лёгкие болью.

Я захлёбываюсь с каждым вдохом.

Я едва могу говорить. — Зачем ты это делаешь? Почему ты пытаешься избавиться от меня после всего, что я для тебя сделала?

— Сделала для меня? — быстро спрашивает он.

— Сделала для тебя. Сделала для девочек.

— И ты сделала всё это, потому что хотела этого. Почему?

Я готова вырвать свои гребаные волосы. — Потому что я забочусь о тебе! Я забочусь о них!

Я люблю их.

Я люблю тебя.

Это то, что он хочет от меня услышать?

Почему?

Почему?

— И? — допытывается он, глаза полны огня.

— Я знаю, что делаю тебя счастливым, даже если ты никогда в этом не признаешься. — Я практически выплюнула слова, слишком долго держа их в себе. — А я никогда никого не делала счастливым за всю свою жизнь. Так что, да. Может быть, добавь это к одной из моих различных причин, если тебе нужно знать.

— Откуда ты знаешь, что ты делаешь меня счастливым?

О, серьёзно?

— Что?

— Скажи мне, — говорит он, отталкиваясь от стола и вставая прямо передо мной, глядя вниз с высоты своего роста. — Откуда ты знаешь, что делаешь меня счастливым? — Его слова звучат тише, грубее и ниже, и от них у меня сводит живот и болит сердце.

Чёрт. Что я могу потерять в этот момент?

— Потому что, — говорю я, и мой голос автоматически понижается, чтобы соответствовать его голосу, мои глаза сосредоточены на его груди, на кусочке кожи у воротника рубашки. Электрический шторм в комнате переместился между нами, медленно усиливаясь с каждым вдохом, с каждым ударом сердца. Чувствует ли он это?

— Потому что, что? — пробормотал он, и его рука легла на мою шею, отбрасывая волосы назад на плечо, и каждый пульс и каждая клеточка в моём теле замерли от шока.

Я моргаю, совершенно напуганная силой его прикосновения ко мне. То, что мои колени хотят поддаться, пока я не окажусь в луже на полу.

И всё потому, что кончики его пальцев нежно скользят по моей шее, по волосам и обратно.

— Потому что, что? — снова говорит он. — Посмотри на меня.

Я повинуюсь. Я поднимаю глаза от его рубашки к глубокой впадине на шее, к адамову яблоку, к резкой линии челюсти, всё время напряжённой. Затем его глаза. Его глаза говорят мне всё, что я всегда хотела услышать.

— Ты делаешь меня счастливым, — шепчет он, и моё сердце разрывается. Его голос неровный, его пальцы впиваются в мою шею ещё чуть-чуть, горячие и жгучие, как звезды, стреляющие по моему позвоночнику. — Что я заставляю тебя чувствовать?

Я должна сказать ему. Если он увольняет меня, значит, меня больше ничто не связывает с ним. Я могу говорить всё, что хочу, без последствий.

Но любовь требует той храбрости, которой у меня до сих пор нет.

Его пальцы исчезают в моих волосах, заставляя мои глаза закрываться, а дыхание вырываться изо рта.

Он наклоняется ближе, так близко, что его грудь прижимается к моей, его лоб упирается в мой лоб, кончик его носа упирается в мой нос. Так же близко, как любовники, так же близко, какими мы никогда не были.

— Что я заставляю тебя чувствовать? — говорит он снова, дыша медленно, и от его слов мне становится больно. — Покажи мне.

Всё, чего я когда-либо хотела, находится в дюйме от моих губ. Всё, о чём я мечтала, всё, против чего я выступала. Один дюйм, который навсегда изменит мою жизнь.

Этот сантиметр между его ртом и моим может оказаться миллионом миль в длину.

И я слишком боюсь сделать этот шаг и переступить его.

У него здесь все карты, вся власть.

Я не сделаю этого.

Я смотрю на него сквозь ресницы. — Заставь меня показать тебе, — шепчу я, хватаясь за лацканы его пиджака и притягивая его к себе. Его эрекция упирается мне в бедро, заставляя меня сжиматься от желания и потребности в том, как он хочет и нуждается во мне.

— Я могу это сделать, — говорит он хрипловато.

Его вторая рука ложится на мою щеку, захватывая моё лицо, горячая, широкая ладонь прижимается к моей и без того лихорадочной коже.

Его губы смыкаются, врезаясь в мои.

Проходит мгновение, прежде чем всё это становится ясным.

Я никогда не жаждала чего-то так сильно, чтобы в конце концов получить это.

Я почти не знаю, что с этим делать.

Но это исчезает через секунду.

Я точно знаю, что делать.

Его губы тёплые и мягкие, а поцелуй жёсткий.

Им движет чистая похоть и потребность.

Месяцы и месяцы желаний, но так и не полученных.

А теперь я отдаю.

Я сжимаю кулаки на его пиджаке, когда моё тело поддаётся его телу, мой рот отдаётся его рту, его язык движется против моего в лихорадочном, движущем темпе.

Я стону ему в рот, чувствую вкус бренди на его губах, жар проникает в меня и разливается между бёдер. Мои кулаки сжимаются, его хватка становится всё крепче, удерживая меня на месте, а его поцелуй требует от меня всё больше и больше, и прямо здесь, в его кабинете, я даю ему всё больше и больше.

Мы оба закончили бороться с этим.

Мы оба, наконец, отдаёмся друг другу.

Он запускает кулак в мои волосы и дёргает за пряди, заставляя меня хныкать. Я не могу притянуть его ближе.

С сомкнутыми губами и спутанными языками мы двигаемся назад по его кабинету, пока я не упираюсь спиной в стену, а он вжимается в меня, его член такой твёрдый, что я практически извиваюсь.

— О, Боже, — хрипло кричу я, моя рука тянется к его затылку, ощущая его шелковистые волосы, а его рот переходит на мою шею, кусая, облизывая и посасывая, пока мои глаза не закатываются.

Неужели это действительно происходит?

Неужели это действительно он, мужчина моего сердца, мужчина, о котором я мечтала изо дня в день?

Действительно ли это его голова, которую обнимает моя ладонь, действительно ли это его вкрадчивый рот, всасывающий мою кожу между зубами, действительно ли это его член, излучающий тепло в моё бедро?

— Так вот что ты чувствуешь, — пробормотал он мне в шею, отстраняясь, чтобы встретиться с моими глазами, его руки приглаживают волосы на моём лице. Мои руки скользят по его спине, наслаждаясь твёрдыми плоскостями мышц, пока я смотрю в его глаза, остекленевшие, сырые и настоящие. — Потому что это то, что я чувствую. — Он тяжело дышит, как и я, и я уверена, что его сердце бьётся так же громко, как и моё.

Я пытаюсь подобрать слова, но не могу. Я уже чувствую себя опустошённой без его рта на моём, и мои руки хватают его пиджак, дёргая, желая сорвать его.

Сорвать с него всё.

Взгляд его глаз меняется на благоговейный, и улыбка искривляет его губы. — Посмотри на себя, — резко шепчет он, блуждая взглядом по моему лицу — от глаз до носа, от висков до губ.

— На меня? — вздыхаю я.

Он слабо покачивает головой. — Какое ты уникальное и прекрасное создание.

Я умираю внутри. Его слова. То, как он смотрит на меня, как будто он видел что-то, во что никто больше никогда не поверит.

Мне, блять, конец.

Я открываю рот, чтобы заговорить, но в ответ раздаётся только стон, когда его рот снова обхватывает мой, обжигая, словно он пытается поставить на мне своё клеймо.

Затем он отстраняется и переворачивает меня так, что я оказываюсь лицом к стене, а мои предплечья служат мне опорой. Его пальцы обвиваются вокруг моей блузки, задирая её назад, а он расчёсывает мои волосы, достаточно грубо, чтобы вырвать несколько прядей. Боль острая и сладкая, и заставляет боль внутри меня нарастать скачками.

Я слышу, как рвётся ткань моей блузки, когда он оттягивает воротник, а затем его рот оказывается на моём голом плече, вгрызаясь в кожу.

Я вскрикиваю от шока, от беспорядочной путаницы чувств, упираясь руками в стену, чтобы удержать нас. Одна из его рук опускается вниз, скользит по моему животу, пока не достигает подола юбки и не задирает её вверх по бёдрам.

Другая его рука проникает мне за спину, к моей заднице. Я чувствую, как она упирается в меня, затем слышу, как расстёгивается пряжка его ремня, звук расстегиваемых брюк, резкий, характерный, возбуждающий шум, заполняющий комнату.

Чёрт возьми.

Он собирается трахнуть меня сзади, здесь, у этой стены?

Не успеваю я подготовиться, как стук в дверь проносится между нами, как выстрел из дробовика, разрывая момент вдребезги.

Чёрт.

— Блять, — шепчет он. Он останавливается, тяжело дыша, и кричит, его голос груб. — Hvem er det? (пер. дат. — Кто это?)

— Det er mig (пер. дат. — Это я). — Голос Майи.

— Hvad vil du? (пер. дат. — Чего ты хочешь?), — Он упирается лбом в мою спину, пытаясь выровнять дыхание.

— Jeg vil gerne tale med dig, — говорит она. Она хочет поговорить с ним, но не похоже, что есть какие-то проблемы.

— О, чёрт возьми, — ругается Аксель. Он выпрямляется, и мне становится холодно без него. Я быстро поворачиваюсь, чтобы прислониться к стене. Иначе я бы упала на пол. Мои колени дрожат.

Сердце сильно колотится, дыхание слишком сбивчивое, чтобы его уловить. Я смотрю на него, подняв брови, не просто “что мы только что собирались делать”, а “куда, чёрт возьми, мне спрятаться?”

Он кивает мне, чтобы я оставалась на месте, прижавшись к стене, и быстро надевает брюки, прежде чем я успеваю что-то заметить. Он поправляет рубашку и пиджак, хотя я не уверена, как он собирается скрыть румянец на своём лице.

Он делает глубокий вдох и подходит к двери, приоткрывает её и выглядывает наружу. — Ja? (пер. дат. — Да?)

Я не вижу Майю, хотя если бы она вошла в его кабинет или выглянула из-за двери, то увидела бы меня. Она говорит ему, что Клара просит у него сказку на ночь.

Он кивает, говорит, что сейчас придёт. Затем он оставляет дверь открытой и подходит ко мне.

Он смотрит на меня с извиняющейся улыбкой. — Извини. Я должен пойти сделать это, — шепчет он. Он жестом показывает на дверь. — Подожди несколько минут, а потом улизни. Я прослежу, чтобы никто тебя не увидел.

Улизнуть. О Боже, реальность того, что мы только что сделали, того, что чуть не случилось, бьёт по мне, как кувалдой. Я потеряла дар речи, затаив дыхание, наблюдая, как он пятится к двери.

— Подожди, —пискнула я.

Держась одной рукой за дверь, он выжидающе смотрит на меня.

— Я всё ещё уволена? — спрашиваю я.

Ещё одна быстрая улыбка. — Уволена? — повторяет он. — Нет. Ты не уволена.

А потом он уходит.

Я слышу, как он идёт по коридору.

Я провожу следующие несколько минут, отсчитывая время и пытаясь успокоить своё колотящееся сердце.

Когда я убеждаюсь, что прошло достаточно времени и что мои колени больше не дрожат, я проверяю, всё ли чисто. Затем я выхожу из его кабинета и направляюсь в свою комнату, закрыв дверь.

Я сразу же иду к маленькой бутылочке с лекарством «Ундерберг Шнапс» в своей комнате и выпиваю её одним махом, затем сажусь на край кровати и пытаюсь думать.

Что мы только что сделали?

Что всё это значит?

И что, чёрт возьми, произойдёт дальше?

Глава 15

А В Р О Р А

На следующее утро прозвенел будильник, и мне кажется, что я могу спать вечно. Не помогает и то, что за пределами одеял прохладно, мой нос практически замёрз.

— Неужели вы не можете позволить себе отопление в этом чёртовом доме? — ворчу я никому конкретно, прежде чем закрыть глаза и попытаться снова заснуть. На несколько мгновений я погружаюсь в забвение, пока не вспоминаю.

Акселя.

Прошлую ночь.

Всё.

Мои глаза распахиваются.

Святое дерьмо.

Это действительно произошло.

Я имею в виду, это действительно произошло.

Это был не сон.

Это действительно были его губы против моих.

Это был его член, прижатый к моему бедру.

Это были его грубые слова, называющие меня уникальным и прекрасным созданием.

У меня снова перехватывает дыхание, сердце делает сальто от воспоминаний, которые я всё ещё чувствую на своей коже, навсегда запечатлённые в памяти.

Теперь я не могу снова заснуть. Даже холод не беспокоит меня.

Я встаю с постели, хватаю халат и шаркаю в ванную, смотрю на себя в зеркало, чтобы убедиться, что я выгляжу иначе. Я чувствую себя по-другому во всех отношениях, как будто что-то внутри меня было отпёрто, замок, который я безуспешно пыталась взломать в течение очень долгого времени.

Моя кожа бледная, хотя веснушек стало больше из-за недели, проведённой на Канарских островах, но глаза кажутся светлее и темнее одновременно, в волосах есть колтуны, когда он сжимал их в кулак, а губы такие шершавые, розовые от синяков, такие розовые, какие бывают от слишком частых поцелуев.

Я провожу по ним кончиками пальцев, с трепетом глядя на своё отражение, и улыбка медленно растягивается по моему лицу.

Моё сердце разрывается.

Это случилось.

Я позволяю этому чувству овладеть мной, как электричеством, потому что знаю, что скоро реальность покажет свою уродливую голову. Она напомнит мне, что, хотя Аксель поцеловал меня, больше ничего не изменилось.

И всё же всё изменилось.

Тем не менее, я стараюсь сохранить лёгкость в сердце. Я не позволяю своим мыслям становиться слишком серьёзными, не хочу, чтобы что-то уменьшалось.

Как часто люди могут испытывать такие чувства?

Я хочу прижать это чувство к груди и никогда не отпускать его.

Я практически скачу по комнате, собираясь на работу, не в силах удержаться от хихиканья, улыбки и румянца от того, что произошло.

Вкус его губ.

Ощущение его спины под моими руками.

То, как он переходил от сладкого и поэтичного к грубому и страстному.

Это, наверное, удивило меня больше всего — увидеть эту дикую сторону Акселя, человека, которого я раньше не могла представить себе раскрепощённым.

Но теперь я знаю лучше, и всё же мне кажется, что он сдерживал себя со мной.

Мысль о том, что он мог бы сделать, заставляет жар разгораться между моих ног, заставляет меня страстно желать его. Теперь, когда я знаю, каково это — почти иметь его таким… Я не хочу ничего меньшего. Синяк на моём плече — постоянное напоминание о том, что мой босс действительно укусил меня, как раз перед тем, как собирался трахнуть меня.

Но я всё ещё няня, у которой есть работа, поэтому я делаю всё возможное, чтобы держать грязные мысли на расстоянии и просто продолжать день. Я отвожу Клару в школу, Фрея идёт со мной, потом я играю с Фреей и Снаф-cнафом, пока мы учим свинью трясти копытом, потом я читаю ей сказки.

Я совсем не вижу Акселя, потому что он где-то по делам, и я не хочу признаваться, что каждый раз, когда мне казалось, что я слышу, как он возвращается домой, мой пульс пропускал несколько ударов, только чтобы разочароваться, когда я видела, что это не он.

Но с течением дня я перестала разочаровываться.

По мере того как день проходил, а темнота бесконечной зимы казалась слишком навязчивой, и я уставала, мой разум начал зацикливаться на других вещах.

Негативные вещи.

Это моя природа — пытаться вытеснить это дерьмо из головы.

Но что-то начало беспокоить меня.

Оно медленно росло, шаг за шагом.

Тот факт, что вчера вечером Аксель вызвал меня в свой кабинет под предлогом моего увольнения.

Или, возможно, это был вовсе не предлог. Возможно, это был его план.

Может быть, я каким-то образом отвоевала свою работу и доказала ему, что достойна остаться.

Это глупые мысли и не соответствуют тому Акселю, которого я знаю, но факт в том, что он действительно пытался уволить меня, и каким-то образом, после того как мы поцеловались, после того как мы почти трахнулись, я получила свою работу обратно.

Я имею в виду… какого хрена это было?

— Ты в порядке? — спрашивает меня Фрея. Я понимаю, что я с излишней злостью швыряю её игрушки в ящик для игрушек.

Я даю ей фальшивую, сладкую улыбку. — Я в порядке. Ты не знаешь, куда сегодня ушёл твой отец?

Фрея просто смотрит на меня, потому что с какой стати она должна знать, если я не знаю?

— Может быть, он покупает мне подарок? — с надеждой спрашивает она своим тоненьким голоском.

О, Боже.

Позже, около обеда, когда Аксель всё ещё не вернулся, я позволила гневным мыслям превратиться в нечто, состоящее из пламени и огня, просто тушуясь над всем этим.

Как ты посмел так поступить со мной? Я хочу кричать на него. Зачем ты это сделал? Чтобы получить реакцию?

Неужели он такой дерьмовый и незрелый? Он старше меня на четырнадцать лет. Неужели такие мужчины, как он, играют в эту игру?

Хотя, видит Бог, мужчины никогда не перестают играть в игры, независимо от их возраста.

Когда ужин закончился, я сказала Майе, что у меня перерыв.

Я также сказала ей, что буду в своей комнате и хочу поговорить с Акселем наедине, когда он вернётся домой.

Майя — не дурочка, и, хотя я не думаю, что она подозревает, что что-то случилось между нами прошлой ночью, она может сказать, что я была в плохом настроении всю вторую половину дня, поэтому она соглашается без лишних вопросов.

Уже почти девять, девочкам пора спать, когда я слышу голоса откуда-то из дворца.

Я уже лежу на кровати в одних трусах и футболке, полусонная, полуожидающая, когда раздаётся стук в дверь.

Через секунду весь гнев проносится сквозь меня, и миллион отрепетированных аргументов, которые я придумала для него в своей голове, начинают соревноваться друг с другом, чтобы выйти первыми. Я хватаю халат, туго завязываю его, как будто это каким-то образом будет силовым полем против него, а затем иду к двери.

Аксель стоит по ту сторону, его рука поднята, готовая постучать снова.

Глупый ублюдок так красив, что я почти забыла, почему я злюсь.

— Как дела? — просто спросил он. Как будто прошлой ночи и не было вовсе.

Мои глаза вспыхивают, и я поджимаю губы, жёстко жестикулируя в сторону комнаты, чтобы он вошёл.

Он удивлённо морщит лоб, вероятно, не понимая, почему я так себя веду, но всё равно входит, настороженно оглядываясь по сторонам, как будто попал в ловушку.

Я закрываю дверь и поворачиваюсь к нему лицом, мои кулаки сжимаются и разжимаются.

Он видит это и настороженно смотрит мне в лицо. — Что происходит? Извини, что меня не было рядом весь день.

— Ты мудак, — говорю я. Ого. Я не ожидала, что это будет первым, что вылетит из моего рта, но вот, пожалуйста. У меня никогда не было фильтра, зачем начинать сейчас?

— Прошу прощения?

Я думаю, что половина удовольствия от оскорбления Акселя, кроме того, что он заслуживает этого большую часть времени, заключается в том, что это действительно раздражает его, поскольку никто другой не разговаривает с ним таким образом.

— Ты уволил меня вчера вечером.

— Я не увольнял, — говорит он. — Помнишь? Я сказал тебе, что это не так.

— В конце! — кричу я, размахивая руками. — После того, как мы целовались, после того, как ты почти трахнул меня сзади!

Он хмурится и прикладывает палец к губам. — Об этом не стоит говорить слишком громко.

— Правильно, потому что не дай Бог тебя застанут за тем, что ты чуть не трахнул няню.

Его глаза расширяются. — Ну, да. Это полностью так.

— Аксель, ты вызвал меня в свой кабинет.

Он потирает губы, задерживаясь на мгновение. — Да.

— Чтобы уволить меня.

— Я не совсем тебя уволил, — говорит он, тянет руку к шее и избегает моего взгляда.

— Да, уволил!

— Ты сама пришла к такому выводу.

Боже мой. Семантика?

— Ты позволил мне прийти к такому выводу! Ты не поправил меня! Ты только дополнил его!

— Я должен был.

— Почему?! — Я подбегаю к нему и тыкаю пальцем в его грудь. Этот чёртов датчанин надел ещё один из своих сексуальных костюмов. — Почему ты сделал это со мной? Ты заставил меня обнажить перед тобой свою душу.

— Я должен был знать правду, — говорит он, обхватывая мои пальцы и пытаясь оторвать их от своей груди. Я не позволяю ему.

— Правду. Значит, это была просто ложь? Ты провоцировал меня, чтобы получить желаемую реакцию?

Он ничего не говорит, его взгляд устремлён в угол комнаты, как будто кто-то там спасёт его.

— Никто не может спасти тебя от этого разговора, Аксель. Ты — гребаный король.

— Это меньше похоже на разговор и больше на истерический крик, — бормочет он.

Ох. Нет, он не сказал это.

И я думаю, что он тут же жалеет, что сказал это, потому что он делает шаг назад, вскидывая руки в знак капитуляции. — Смотри.

— Эй. Не нужно мне твоё "смотри". Разве ты не понимаешь, что это было ужасно? Для меня! Ты заставил меня думать, что я потеряла работу, что я потеряла девочек, что я потеряла тебя!

Чёрт возьми. Теперь проклятые слезы прошлой ночи возвращаются. Я откидываю голову назад и смотрю в потолок, пытаясь загнать их обратно в глаза.

— Мне жаль, — мягко говорит он, протягивая ко мне руки.

Я отмахнулась от его рук. — Нет. Ты не можешь так просто играть с моими чувствами. Если ты хотел узнать, что я чувствую, ты должен был быть гребаным мужиком, подойти ко мне и спросить.

— Быть гребаным мужиком? — повторил он, его ноздри раздувались. — Я знаю, что случилось с тобой на твоей последней работе. Я говорил с твоим агентством. Я не собирался снова ставить тебя в такое положение. Я не мог знать наверняка, что ты чувствуешь ко мне, и не собирался рисковать потерять тебя, чтобы выяснить это.

— Но ты рисковал потерять меня! Ты уволил меня. Или понарошку уволил. Я не знаю, какого хрена ты сделал, но это было манипулятивное дерьмо.

— Я должен был.

— Пошёл ты, — рычу я.

— Эй, — огрызается он. — Я сказал, что должен был. Я не хотел, но только так я мог быть уверен, и нет, я не мог просто подойти к тебе и спросить, думала ли ты когда-нибудь о том, чтобы трахнуть меня.

— Я давала тебе намёки!

— Тебя трудно читать.

— О, это не так.

— Да, так. Ты всегда издеваешься надо мной. Дразнишь меня. Откуда мне знать?

Я качаю головой, всё ещё злясь. — Ты спрашиваешь. Вот откуда. Или, чёрт возьми, пойми намёк и просто поцелуй меня. У тебя уже было миллион шансов.

— У тебя тоже!

Я издала громкий, едкий смех. — Боже мой. Да, точно! Как будто я бы просто так бросилась на своего босса.

— Ну, ты могла бы. В любом случае, это не имеет значения. Всё кончено.

— Нет, ничего не кончено, потому что ты сделал это таким мудацким способом.

Он тянется к моей руке и притягивает меня к себе. — Я сделал это так, как должен был. Слушай, я знаю о нашем положении здесь. Я знаю, что я твой босс. Король. Я имею власть над тобой, а ты — моя подчинённая. Какой бы непокорной ты ни была, я также знаю, что ты любишь моих дочерей и готова на всё ради них, а это может означать, что ты готова на всё, чтобы продолжать работать здесь. Я понятия не имел, что ты сделаешь, если я пристану к тебе. Был очень большой шанс, что, если бы я это сделал, ты бы пошла на это, только ради того, чтобы сохранить свою работу. Ты меня понимаешь?

Я искоса смотрю на него, потому что мне не нравится тот факт, что, то, что он говорит имеет смысл.

Он сжимает мою руку. — Я всегда хорошо понимал нашу динамику власти, и я также знаю, что некоторые мужчины используют эту динамику. Меньше всего я хотел, чтобы ты уступала мне из чувства долга, целовала меня в ответ, потому что считала это единственным способом сохранить свою работу. Я не мог так поступить с тобой.

— И ты уволил меня вместо этого, — тихо говорю я.

— Да. Не по-настоящему, никогда по-настоящему. Но просто для того, чтобы ты подумала, что власть, которую я имел над тобой, ушла, и тебе больше нечего терять. Только так я мог быть уверен. Мне очень, очень жаль, что это было так манипулятивно.

Хотя моё сердце слегка замирает, и гнев начинает утихать, я всё ещё расстроена. — Должен был быть другой способ.

— И, возможно, он был. Но я выбрал именно этот путь, и поверь мне, если бы я мог сделать это по-другому, я бы сделал. — Он делает паузу и делает шаг ко мне, проводя рукой по передней части моего халата, пока не зацепится за поясок. — Но я не жалею об этом. Потому что это, в конце концов, привело нас к этому моменту.

Мне кажется, я никогда не начинала нервничать так быстро. Как будто я перешла от нуля к шестидесяти, от гнева к предвкушению, и мой мозг не знает, как за ним угнаться, даже если моё тело знает.

Он смотрит на меня, его глаза ярко горят. — Скажи мне, что ты тоже не жалеешь об этом. Скажи, что всё это что-то значило для тебя.

Я делаю глубокий вдох, готовясь к признанию. — Это значило для меня всё, Аксель.

Он красиво улыбается. — Хорошо. — Одним быстрым движением он развязывает поясок на моём халате, пока тот не распахивается. — Потому что я ещё не закончил с тобой.

На мне ночная рубашка, и я позволяю халату соскользнуть на пол, жалея, чтобы я уже была голая.

Я действительно не планировала заранее.

Но, опять же, я не знала, что у меня будет второй шанс с ним и так скоро.

— Ты принимаешь таблетки? — тихо спросил он, демонстрируя на лице такую сдержанность. — У меня нет презервативов. В них не было… необходимости. Прошло много времени.

Так что, думаю, он и понятия не имел о втором шансе.

— Я принимаю таблетки, — говорю я ему. Я принимаю их уже много лет. — И я проверялась, — добавляю я.

— Извини, нужно было убрать этот несексуальный разговор с дороги, — говорит он с намёком на улыбку. — Но как король, ты не можешь быть слишком осторожным.

Я открываю рот, чтобы сказать что-то ещё, возможно, потому что я внезапно занервничала, что это действительно происходит, когда он бросается на меня.

Его губы на моих, нежные и мягкие. Сладкая похоть, переходящая в дикую и неистовую.

Его рука лежит на моей шее, пальцы другой руки сжимают мою челюсть и щеку, а его язык атакует меня с такой страстью, что я чувствую её до самых пальцев ног, заставляя их загибаться. Как и в прошлый раз, когда он целовал меня, он полностью контролирует ситуацию, и я сдаюсь.

Сдаюсь полностью.

Я хочу отдать ему всё.

Я хочу, чтобы он взял меня, овладел мной, поглотил меня.

Властвовал надо мной.

Я хочу каждую его частичку, глубоко внутри. Я хочу увидеть, как много я могу взять от него, как он ощущается изнутри, каково это — быть тщательно оттраханной королём Дании.

Что потом? Эта мысль проносится в моей голове.

Но она мимолётна. В кои-то веки чувство вины не остаётся. Я не хочу больше слушать, что правильно, а что нет. Я не хочу беспокоиться о будущем, о своей работе, о том, что это значит. Я не хочу, чтобы мы снова были в тех аккуратных ролях, каждый из которых носит маску. Всё было похоронено до сих пор, и теперь я просто хочу его.

Прямо здесь, прямо сейчас.

Я хочу, чтобы мы вырвались из этих позолоченных стен, которые мы поставили вокруг себя.

Я хочу, чтобы мы стали друг для друга тем, чем должны быть, тем, против чего мы боролись.

И Аксель делает именно это. Он одновременно королевский и дикий зверь, одичавший до глубины души, когда его рот погружается в долину между моей шеей и плечом, кусая с голодом и вожделением.

Я громко стону, и одна из его рук скользит по моим бёдрам, поднимая подол моей ночной рубашки. Каждое нервное окончание в моём теле танцует от предвкушения.

Я не могу поверить, что это происходит. Не могу поверить, что мы делаем это.

Это невозможно остановить. Я не могу остановиться. Его рука скользит по моему животу, проникает в трусики и спускается вниз, туда, где я совсем мокрая.

— For helvede (пер. — чёрт возьми), — пробормотал он, прижимаясь ко мне. — Ты слишком хороша, чтобы быть правдой, не так ли?

На самом деле, ты слишком хорош, чтобы быть правдой, — думаю я, задыхаясь. Его толстый палец скользит по моему клитору, и моё тело тут же тает в его руке, требуя большего, желая большего. Никогда ещё потребность в разрядке не поражала меня так, как сейчас, словно спичка для фейерверка, медленно прокладывающая себе путь вверх по верёвке.

Обжигающая.

Я хватаюсь за его шею, его кожа уже горячая на ощупь, моё тело жаждет его. Все эти месяцы фантазий подготовили меня к этому. Его пальцы нежно играют вдоль моего клитора, дразня, как трепещущие крылья, прежде чем погрузиться в меня.

Из моего рта вырывается вздох.

— О, Боже, — хрипло произносит Аксель, возвращая свои губы к моим. — Ты звучишь как ангел.

— Не обращайся со мной как с одним из них, — говорю я ему, втягивая воздух, когда его пальцы медленно удаляются. — Просто трахни меня к чертям собачьим.

Если Аксель и удивлён моим грязным языком, он этого не показывает. Он просто ухмыляется. Думаю, он привык к тому, что у меня нет фильтра.

— Как я и представлял, — говорит он, прежде чем опустить голову к моей груди, оттягивая вырез моей ночной рубашки в сторону, пока мой сосок не обнажился и не затвердел в воздухе. Его губы нежно посасывают кончик, прежде чем он втягивает его в рот одним длинным, сильным движением.

Моя спина выгибается ещё больше, и из меня вырываются задыхающиеся стоны. Мы всё ещё стоим посреди комнаты, и я не уверена, сколько ещё смогу так выдержать. Я начинаю отчаянно нуждаться в нём так, как никогда не думала, что это возможно, ноющая потребность, которая пробивает себе путь через мою сердцевину, превращая каждую часть моего тела в зависимую, наркоманку.

Он зажимает мой сосок между зубами и, делая это, снова погружает в меня свои пальцы, на этот раз три. Я расширяюсь вокруг него, требуя большего, больше. Каждый сантиметр моей кожи горит для него, не обращая внимания на снег за окном.

— Чёрт, — рычит он, убирая руку и засовывая пальцы в рот. Он не разрывает зрительного контакта, пробуя меня на вкус, облизывая боковую поверхность пальца своим длинным, плоским языком.

Мои глаза расширяются.

Боже мой.

Этот чёртов грязный датчанин.

— Ты на вкус как десерт, — говорит он, его акцент усиливается, прежде чем его рот снова прижимается к моему. Я солёная, мускусная, слегка сладкая, когда его язык проникает дальше в мой, доводя моё желание до точки кипения. Это уже самое горячее, что я когда-либо испытывала, а я уже была с довольно сексуальными французскими мужчинами.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, он толкает меня назад, его большое, худое тело нависает надо мной. — Ложись на пол, — приказывает он, его голос хриплый и насыщенный, кричащий о сексе, кричащий о власти.

Я с радостью опускаюсь на колени на толстый шерстяной ковёр и смотрю на него, пока он быстро снимает футболку и стягивает пижамные штаны. Теперь он голый.

Совершенно голый.

Его скульптурная, худая верхняя часть приводит к шести кубикам, а эти V-образные бедра ведут к…

Вау.

Это чертовски крутой датский член.

Я знаю, что чувствовала его раньше, его масса прижималась ко мне, когда мы целовались, я знаю, что готовилась к нему на днях, но теперь, когда он передо мной, он выглядит чертовски опасным.

Королевское оружие.

Я едва могу оторвать взгляд от его члена, чтобы посмотреть на него. Конечно, он выглядит самодовольным — он всегда выглядит самодовольным, но в его глазах есть чувство удивления, как будто он не может поверить, что это происходит.

Нас стало двое.

Вот и всё.

Назад дороги нет.

Поскольку я уже стою на коленях, и у меня слюна течёт от желания попробовать его, я хватаю его упругую задницу одной рукой, впиваясь ногтями, чтобы притянуть его к себе. Другой рукой я обхватываю его член у основания, делая вокруг него кольцо. Я дерзкая, как чёрт, а он такой чертовски твёрдый, словно шелковистая бархатная сталь. Я чувствую, как под ним приливает горячая кровь, как она пульсирует с каждым сильным ударом его сердца.

Я закрываю глаза и неуверенно провожу языком по чувствительной нижней стороне, а затем обвожу его головку, тёмную и пышную, слизывая выделившуюся сперму. Соль попадает на мой язык, поднимая моё желание к нему на новый уровень.

Я думаю, что сегодня он достигнет всех моих уровней.

Его рука забирается в мои волосы, слегка потягивая, и он стонет, когда я пытаюсь взять его в рот.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, ты разрушишь меня, — говорит он, задыхаясь. — Я не хочу, чтобы ты разрушила меня без того, чтобы я сначала разрушил тебя.

Он вынимает свой мокрый член из моего рта и смотрит на меня тяжёлыми глазами. — Повернись.

Я не хочу переставать смотреть на его красивое голое тело или на обнажённое, голодное выражение его лица. Но жертвы должны быть принесены.

Моё сердце сильно бьётся в голове, когда я поворачиваюсь на полу на четвереньках. Он опускается на колени позади меня, и я задерживаю дыхание, ожидая его прикосновения. Кровать совсем рядом, и всё же мне нравится, что он собирается трахнуть меня на этом ковре, как будто мы не можем ждать, как будто мы нецивилизованные животные в этом золотом дворце.

Он быстро поднимает мою ночную рубашку, пока она не сбилась вокруг моей талии, затем хватает меня за задницу, сильно сжимая, чтобы я осталась на месте. Я вздрагиваю, давление кончиков его пальцев сильно, и всё же в тот момент, когда он уступает, я хочу этого ещё больше.

Он притягивает меня к себе, выбирая позицию, и одним быстрым рывком сдвигает в сторону моё нижнее белье и входит в меня. Воздух вырывается из моей груди, когда он заполняет меня, и на моих губах вырывается вздох.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, вздрагивая при этих словах, когда полностью проникает внутрь.

Как я себя чувствую?

Я не могу говорить.

Я не могу думать.

Я могу только чувствовать каждый сантиметр его твёрдого члена, сжимаясь вокруг него.

Я пытаюсь кивнуть, перевести дыхание.

Боже мой.

Насколько он реален?

Его хватка вокруг моей задницы усиливается — мне кажется, что он может оставить синяки.

— Я не могу обещать, что буду изысканным, и не могу обещать, что буду сдерживаться, — говорит он сквозь хриплый стон. — Только если ты пообещаешь, что тоже не будешь сдерживаться.

Чёрт возьми. Во что я ввязываюсь?

Всё, что ты когда-либо хотела.

— Звучит неплохо, мисс Аврора? — спрашивает он, его голос густой и наполненный вожделением. — Вы справитесь с этой обязанностью?

О, Боже, да, дай мне все эти грязные разговоры, дай мне все сценарии с порочным боссом.

Он останавливается, медленно вытаскивает, так дразняще, томно, что это мучительно. Я чувствую пустоту, я хочу его. Я хочу, чтобы он наполнял меня всё больше и больше, как воздушный шар, готовый вот-вот лопнуть.

— Трахните меня, Ваше Величество, — говорю я ему, и, к моему полному удивлению, его рука с громким, болезненным шлепком проходит по моей заднице.

— Да, — шипит он, и тут же вбивает в меня свой член, быстро, глубоко и неустанно. Снова и снова, и снова, в этом бешеном темпе, который заставляет меня пытаться держаться за ковёр изо всех сил, мои груди покачиваются от каждого быстрого, жёсткого толчка.

— Как мой член заставляет тебя чувствовать себя? Грязной? — спрашивает он через хриплый стон. — Насколько грязным ты хочешь его видеть?

О, Боже, я даже не знаю, что сказать. Слова вылетают у меня изо рта беспорядочно. Всё, что я могу вымолвить, это:

Да.

Ещё.

Вот здесь.

Сильнее, пожалуйста.

Пожалуйста, сэр.

Его толчки становятся быстрее, глубже и беспорядочнее, как будто он теряет контроль и переходит грань, увлекая меня за собой. Никогда ещё мужчина не входил так глубоко, не только в меня, но и в мою голову. Аксель поселился там с самого первого момента нашей встречи. Он — всё, чего я когда-либо хотела, и всё, чего я не должна была иметь, и он трахает меня так, будто завтра мы можем всё потерять, будто завтра нас вообще здесь не будет.

А может, и не будет.

Может быть, для нас нет завтрашнего дня.

Только здесь и сейчас.

Но сейчас у меня нет никаких мыслей.

У меня есть только потребность.

Острая, ноющая, вечная потребность.

В нём.

И он нужен мне сейчас.

Я опускаюсь на один локоть, а другой рукой тянусь к своему клитору, давление нарастает до невыносимых высот, пока он трахает эту сладкую точку внутри меня, заставляя меня становиться всё более набухшей, всё более скользкой, всё более готовой отпустить и позволить моему миру увлечь нас обоих за собой.

— Это мой долг, а не твой, — рычит он, хватая сзади мои волосы, пока они не собираются в его руке. Он толкается вперёд, пока моя щека не упирается в ковёр, и прижимает меня к себе, сильно хрипя при каждом толчке.

Я знала, что он дикий. Я знала, что он может быть грубым. У меня есть клеймо на плече, чтобы доказать это.

Но я не думала, что он будет таким.

Что бы это ни было, я знаю, что это то, от чего я никогда не вернусь. Я знаю, что никогда не захочу этого. В моих самых диких, самых извращённых мечтах о нём никогда не было так хорошо.

И всё же, это Аксель.

Мой король.

Как я могу думать иначе?

Пока он дёргает меня за волосы, а затем удерживает на месте, он просовывает другую руку мне под живот, и его пальцы с лёгкостью находят мой клитор.

Я настолько мокрая, скользкая и готовая к нему, что ему не требуется много времени, чтобы подтолкнуть меня к краю. Тому самому краю, к которому хочется бежать, а потом убегать, боясь переступить, но боясь и не переступить.

Он безжалостен и сильно стонет при каждом толчке, этот грубый, сырой звук, который становится всё громче и громче, чем ближе он к тому, чтобы кончить. Это такой прекрасный звук, звук мужчины, короля, который освобождается. Это заставляет жар в моём сердце превратиться в бушующий ад, топливо для огня.

А потом.

Я кончаю.

Как по щелчку пальцев.

— Аксель, — кричу я за секунду до того, как это происходит, быстро и стремительно, и меня сносит, я падаю и переворачиваюсь, снова и снова, когда оргазм проносится сквозь меня. Это ураган, и он держит меня в своих лапах, и я никогда не хочу, чтобы он меня отпустил. Моё тело дрожит и содрогается с головы до ног, пока я пульсирую вокруг него. Я лёгкая и тяжёлая, и моё сердце улетает. Я никогда не хочу чувствовать ничего, кроме этого, никогда не хочу никого, кроме него.

— Аврора. — Он выкрикивает моё имя, а затем я чувствую, как он кончает, давление на мои волосы, толчки его бёдер в мою задницу. Звуки, вырывающиеся из его рта, грубы, и я бы всё отдала, чтобы посмотреть на его лицо, когда он кончает в меня. Чтобы увидеть, как он теряет контроль. Чтобы увидеть, что я делаю с ним то, что никто другой не делает с ним.

— Моя гребаная богиня.

Его толчки замедляются, его рука в моих волосах медленно отпускается, снимая давление с моей головы. Он тяжело дышит, его громадное тело нависает надо мной. Капли пота падают на мою шею, заставляя меня вздрагивать.

Затем, когда оргазм начинает отходить на второй план, реальность того, что мы только что сделали, налетает на меня, как ветер сзади.

Это король Дании, Аксель.

Мой босс, который только что трахнул меня на ковре в моей спальне.

Сзади.

Он трахнул меня так, как меня никогда не трахали раньше.

И у меня есть ожог от ковра, чтобы доказать это.

Тем временем, пока мой мозг начинает приходить в себя, Аксель всё ещё тяжело дышит, а его рука медленно проводит по моей голове, по шее и вниз по позвоночнику.

— Аврора, — шепчет он, обнимая меня за талию.

— Да, — говорю я.

Он медленно выходит, сперма капает на мои бёдра, на ковёр, и громко выдыхает. — Ты…

Я не могу не улыбнуться. — Потрясающая?

— Что-то вроде этого. — Он вздыхает и проводит рукой по моему позвоночнику. — Надеюсь, я не сделал тебе больно.

Я счастливо улыбаюсь и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, его глаза остекленели и насытились, щеки раскраснелись. Я никогда не видела его таким раньше. Он выглядит уязвимым.

Мой холодный, потерянный король.

Сырой, открытый и уязвимый.

Он здесь редкое и прекрасное создание.

Он кивает на мои колени, и я смотрю вниз и вижу, что они все красные и разодранные. — Упс.

— Думаю, завтра тебе придётся надеть колготки, — говорит он, поднимаясь на ноги. Он снова натягивает штаны, а затем тянется вниз и поднимает меня.

— И юбку.

Он ухмыляется. — Точно.

Но он не может вести себя так раздражённо, не тогда, когда его лицо розовое, зрачки расширены, волосы в беспорядке.

Боже, он так хорошо выглядит.

Он тянется ко мне и нежно целует меня в губы. Он целует меня так, словно это уже вторая натура.

Несмотря на то, что я только что получила, от его поцелуя у меня в животе появляются бабочки.

— Я лучше вернусь в свою комнату, — говорит он.

— Мне нужно намазать колени лосьоном.

Он морщится. — Сожалею за это.

— Я нет.

Я подмигиваю ему, и он уходит, бросив на меня последний взгляд через плечо.

Я тяжело выдыхаю, как будто я вообще не дышала.

Но, чёрт возьми, кому нужно дышать, когда у тебя есть он?

Глава 16

А К С Е Л Ь

Мне часто снились кошмары.

Они начались сразу после аварии, когда меня ещё лечили в больнице от рваных ран на ногах, полученных при ползании по битому стеклу, от сотрясения мозга, которое продолжало меня дразнить. Вся страна затаила дыхание, не зная, умру ли я, как Хелена, в то время как моя сестра с неохотой была готова стать наследницей.

Кошмары прорвались сквозь морфий и пропитались тьмой, которая всегда таилась за пределами моего зрения, размывая края и постоянно заманивая меня обратно.

Хелена всегда была в них. Я чувствую, что она нашла путь в мой мозг, нашла место, выделила его для себя и сделала своим домом. Она выходила только ночью, когда я спал мёртвым сном, и тогда она превращала мой мир в ад, который принадлежал ей.

В течение года мне снились кошмары почти каждый день.

В течение следующего года они посещали меня раз в несколько недель.

С тех пор как появилась Аврора, у меня не было ни одного кошмара.

Я подумал, что, возможно, поскольку дети были счастливы, она отпустила меня с миром. Не было необходимости терроризировать меня, напоминать мне, что она мертва, а я нет.

Но теперь, сегодня ночью, кошмар вернулся.

Я лежу в постели в своих обычных апартаментах во дворце Дроттнингхольм в Стокгольме, проведя день с королём Швеции Арвидом, и почти обливаюсь потом.

Кошмар пришёл стремительно, и он оставался, казалось, целую вечность, соединяясь с реальностью.

Хелена была здесь, в этой самой комнате. Как будто она боялась навестить меня дома и решила вместо этого преследовать меня в Швеции.

Я бодрствовал, потом спал, а потом появилась она, медленно открыла скрипучие дверцы шкафа в конце комнаты и вышла.

Она шла ко мне босиком, в платье, в котором умерла, кровь покрывала её лицо так, что не было видно ни сантиметра кожи.

Её глаза были устремлены на меня, зелёные и неумолимые, как и в реальной жизни.

Мне пришлось напомнить себе, что я не должен бояться и не должен ненавидеть её.

Но первое было трудным.

Она остановилась у изножья кровати и уставилась на меня. Это могли быть минуты или часы, время не имеет отношения к снам, оно в них не существует. Но этого времени хватило, чтобы каждый волосок на моём теле встал дыбом, а грудь сдавило так, словно туда положили груду кирпичей.

Я знал, что вижу сон, я был в сознании. Но это не избавило меня от страха, что во сне у меня может случиться сердечный приступ.

Наконец, она что-то сказала.

— Ты не заслуживаешь этого.

В её голосе слышалось пустое, металлическое звучание, словно в её горле застрял динамик, и слова выходили именно так.

Чего я не заслуживаю? Пытался сказать я, но я никогда не могу говорить или кричать во сне.

Но она не ответила. Она начала расхаживать взад и вперёд у изножья кровати, её глаза не отрывались от моих. Глаза, полные страдания, муки и боли.

Мне жаль.

Но она не слышит меня.

Она даже не настоящая.

Прошла целая вечность, прежде чем она, наконец, перестала вышагивать, перестала смотреть на меня.

Она повернулась и пошла обратно к шкафу.

Вошла внутрь.

Закрыла дверь.

И тут я проснулся.

Слава богу, блять, я проснулся.

Мои глаза распахнулись, я задыхался, моя пижамная рубашка прилипла к телу, и это возвращение к реальности позволило мне понять, что на самом деле этого не было, что это не реально, что всё это было в моей голове.

Я не верю в призраков, но я всё же думаю, что они могут тебя преследовать. Из-за твоего прошлого. Твоих ошибок.

Твоей лжи.

Я смотрю на шкаф, желая, чтобы он снова открылся, чтобы этот призрак доказал, что я не прав.

Но комната пустая и тёмная, и это другое ощущение. Здесь нет ни злобы, ни ужаса. За окнами кружится снег, отбрасывая холодный, туманный свет, хотя сейчас, вероятно, середина ночи.

Я откидываю голову на подушку и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить своё колотящееся сердце.

Я даже не хотел приезжать сюда.

После того, как я переспал с Авророй, после того, как мы, наконец, отдались друг другу, последнее, что я хотел сделать, это оставить её. Но долг зовёт, часто в самое неподходящее время, и мне пришлось рано утром на следующий день отправиться в Стокгольм. Я хотел взять её с собой. Если бы она была кем-то другим в этом мире, я мог бы взять её с собой. Она могла бы быть моей спутницей на ужинах с королевской семьёй, сначала с королём Арвидом, потом с принцем Виктором.

Это суровое напоминание о том, кто она.

Она не моё свидание.

Не девушка.

Не просто любовница.

А няня.

Я занимался сексом со своей гребаной няней.

Для любого, кто смотрит со стороны, я выглядел бы позором. Я выглядел бы развратным, издевательским и рабом желания. Она выглядела бы жертвой, возможно, даже наоборот. Она на четырнадцать лет моложе меня, моя помощь, а я — овдовевший старик.

Никто не понял бы правды.

Что она не просто няня.

Она — Аврора.

Она — моя расплата и спасительница одновременно.

Она — её тёзка, северное сияние, озаряющее самые тёмные зимние небеса.

Она — моё возвращение домой.

И я влюблён в неё.

Сейчас бессмысленно отрицать это, особенно после прошлой ночи, когда я зарылся глубоко в неё и нашёл всё, что когда-либо искал.

Эта девушка вошла в мою жизнь, как палящее солнце, сгоняя паутину и освещая все те тёмные и полые места внутри меня. Она помогла мне понять, что такое быть счастливым и иметь кого-то, кто делает тебя счастливым. Она снова дала мне жизнь, когда я уже давно перестал жить.

Она — все эти вещи для меня, она — всё для меня.

И именно поэтому я решил пока игнорировать реальность.

Потому что у меня в руках нечто уникальное и прекрасное, драгоценная птица, и я никогда не хочу её отпускать. Если я это сделаю, Аврора улетит, а я проведу остаток своих дней в поисках на небе.

Поэтому я буду делать то, что у меня получается лучше всего, и наслаждаться отрицанием. Я собираюсь притвориться, что, то, что у нас есть, достаточно хорошо на данный момент. Что мы можем продолжать быть вместе в тайне, наедине. Что я могу скрыть то, что мы есть, от всех остальных.

Если честно, я бы всё равно не хотел делиться этим. Это никого не касается, кроме нас.

Возможно, я тоже немного самонадеян, думая, что Аврора хочет продолжать это, что бы это ни было. Возможно, она просто хотела избавиться от этого. Возможно, прошлая ночь — это всё, что было между нами.

Сначала я тоже так думал. Я думал, что, если я, наконец, поддамся этой сырой, мощной буре, которая нарастала между нами месяцами, я смогу вывести её из себя. Экзорцизм.

Я не мог ошибиться ещё больше.

Я вздыхаю и пытаюсь снова заснуть, но сон теперь неуловим.

Моя рука спускает трусы и обхватывает основание моего члена, и я уже твёрд, просто думая о ней. Я думаю, не позвонить ли ей, но решаю, что это слишком рискованно. Мало того, что кто-то может нас услышать, но я не хочу давить на неё ещё сильнее, чем я уже. Она не затворница и точно знает, чего хочет в постели, что доставляет ей удовольствие. Но переходить от секса к сексу по телефону как-то неправильно.

Поэтому я глажу свой член, чувствуя под ладонью горячую, твёрдую длину, и думаю о прошлой ночи.

Я думаю о её глазах, проникновенных и глубоких, прямо перед тем, как я поцеловал её.

Я думаю о том, как она стонала, когда я глубоко входил в неё, о том, как она задыхалась от боли и удовольствия.

И я думаю о том, как я хочу дать ей больше, вот так, каждый день и до бесконечности.

* * *

Хотя я всегда с удовольствием провожу время в Швеции, выбираясь из дворца и находясь среди друзей, людей, которые понимают, каково это — быть человеком в моём положении, быть королём, я не мог вернуться в Копенгаген достаточно быстро.

К счастью, перелёт очень короткий, и я вернулся во дворец к полудню.

— Как прошла ваша поездка, сэр? — спросил Никлас, как только я вошёл внутрь, стаптывая снег с моих сапог.

Я бросаю на него взгляд. — Всё было хорошо.

Никлас умничает немного. Обычно он ездит со мной, когда я путешествую, но поскольку это был просто светский визит в Швецию, я решил отказаться. Когда он был с Хеленой, он ходил абсолютно везде, с общественным визитом или нет, но это потому, что он трахал её. И если он когда-нибудь осмелится поднять этот вопрос, я ему так и скажу.

Честно говоря, мне было не очень удобно оставлять его во дворце. После того, как я обнаружил, что он зашёл в комнату Авроры в тот раз, моя бдительность по отношению к нему была намного выше, чем обычно. Каждый день я ругаю себя за то, что держу его в этом доме, и каждый день прихожу к одному и тому же выводу: у меня нет выбора.

Тем не менее, я убедился, что Майя была здесь всё время, пока меня не было, и я знаю, что Аврора не любит Никласа и избегает его любой ценой. Надеюсь, это не было проблемой.

Сверху доносится высокий визг, а затем звук топота ног. Можно подумать, что во дворце лучшая звукоизоляция, но, думаю, моим королевским родственникам никогда не приходилось беспокоиться о свиньях на свободе.

Я прохожу мимо Никласа, едва не задев его бедром, и поднимаюсь по лестнице.

— Папа! — возбуждённо кричит Клара, держа в руках теннисный мяч. Она в одном конце коридора с Фрейей и Авророй, а Снаф-снаф бегает вокруг неё кругами.

— Мы учим его играть в мяч, — говорит Фрея, и обе девочки начинают бежать ко мне. Свинья бежит за ними, хлопая ушами, сотрясая пол. Аврора предупреждала меня, что "карликовые" свиньи редко остаются "карликовыми", и теперь Снаф-снаф размером с кокер-спаниеля и примерно в пять раз тяжелее.

Я приседаю и протягиваю руки, и девочки бегут прямо к ним. Я поднимаю их, улыбаюсь их радостным лицам, и моё сердце начинает обливаться кровью. Моя любовь к ним непоколебима, неописуема, и видеть, какими счастливыми они стали, делает всё, через что мы прошли, стоящим того.

— Что я буду делать, когда вы станете слишком большими, чтобы поднять вас? — спрашиваю я их, целуя Фрею в нос, который она тут же почёсывает, а затем Клару в щеку.

— Мы воспользуемся лестницей, — говорит Клара, обхватывая меня руками за шею и ухмыляясь. — Или Аврора может нас поднять.

Аврора медленно идёт ко мне, её лицо слегка опущено вниз, на губах застенчивая улыбка. Я не всегда вижу её такой сдержанной. Обычно она кричит на меня по той или иной причине. Но сейчас видно, как всё изменилось между нами.

Я не могу не улыбнуться ей, не в силах сдержать улыбку.

Один только факт, что мне больше не нужно притворяться с ней, заставляет мою улыбку растягиваться шире, а сердце в груди — бодрым, лёгким и тёплым.

Хотя она находится в конце коридора, расстояние больше не имеет значения. Я могу смотреть в её глубокие карие глаза лани и знать, что она моя. Я король с дворцом, полным сокровищ, и всё же она — моё самое большое владение.

Я опускаю девочек обратно на землю, и они бегут за Снаф-снафом, бросая мяч мимо Авроры и карабкаясь за ним.

Пока они бегут, она подходит ко мне и дарит мне маленькую, полную надежды улыбку.

— Привет, — говорит она.

— Привет, — говорю я в ответ, всё ещё улыбаясь. Мне требуется каждая унция сдержанности, чтобы не поцеловать её прямо здесь, не взять её за руку, не прикоснуться к ней. Мы прошли путь от того, чтобы сдерживать себя месяцами, до того, чтобы поддаться дикости, а затем вернуться к контролю. Это не совсем правильно, но это всё, с чем мы можем работать.

Она тоже это чувствует, потому что она делает шаг вперёд, а потом назад, как будто не уверена, где она стоит. Она сцепляет руки на талии и спрашивает: — Как прошла поездка?

— Всё было хорошо. Было бы лучше, если бы ты была там.

— Я? С душной компанией королевских особ? Я так не думаю.

— Они не так уж плохи.

— Они похожи на тебя?

— Эй, — назидательно говорю я, тыкая её в бок. — Будь вежлива со своим боссом.

Она хихикает и отодвигается с дороги. — Почему я должна начинать сейчас?

Боже правый. В её глазах появляется коварный блеск, и она начинает грызть губу. Я хочу сделать то же самое, засосать её между зубами на мгновение, прежде чем взять её лицо в свои руки и целовать её до тех пор, пока она не задохнётся.

Мой член уже твёрдый, он упирается в ширинку, не заботясь о том, что мы в общественном месте, что мои дети в другом конце зала. Какой бесцеремонный член.

Её язык касается кончика зубов, и она улыбается, приподняв брови. — Осторожно, Ваше Величество, — шепчет она.

И в этот момент я понимаю, насколько это будет чертовски трудно. Почему-то я думал, что это будет лёгкая часть, когда нам больше не придётся притворяться друг с другом. Легко только тогда, когда мы за закрытыми дверями — в остальное время это мучительно.

Не помогает и то, что она надела свою униформу. Я имею в виду, она всегда её носит, но сейчас вид её мини-юбки причиняет боль, зная, какими гладкими и стройными кажутся её ноги под моим захватом.

Я протягиваю руку и дёргаю её за пояс. — Я чертовски ненавижу эту юбку, — практически рычу я. — С самого первого дня.

Она ухмыляется. — О, я знаю. Как ты думаешь, почему я сделала её своей униформой?

— Аврора! — кричит Клара. — Иди поиграй.

Я на мгновение задерживаю взгляд Авроры, прежде чем она прерывает его и говорит Кларе: — Я сейчас приду.

— Так, сегодня, — говорю я ей.

— Сегодня? — Она оглядывается на меня.

— Ты занята?

— А, я поняла. Ну, сегодня воскресенье, и это должен быть мой выходной, — говорит она мне. — Но мой босс — придурок и держит меня как свою пленницу в этом месте.

— Он звучит ужасно.

— Он может быть таким, — размышляет она. — Он также может быть довольно милым.

— Милым? Я не знаю об этом. — Я складываю руки.

— Может быть, "милый" — это не то слово. Что противоположно тому, чтобы быть засранцем?

— Если ты будешь продолжать говорить о своём работодателе в таком тоне, тебя могут наказать.

Она хлопает на меня ресницами. — Небольшой шлепок ещё никому не вредил. Помнишь?

For helvede (пер. — ради всего святого). Она просто фейерверк. Как я мог ожидать от неё чего-то меньшего?

— Аврора! — кричит Клара.

— Я иду! — кричит она и поворачивается, чтобы уйти.

Я протягиваю руку и инстинктивно хватаю её за руку. Иногда я делал это и раньше, но сейчас это означает что-то другое.

— Тебе не нужно работать. У тебя сегодня выходной. Пусть Майя о них позаботится.

— Сегодня утром Майя ходила в церковь, и я думаю, что у неё бранч с группой дам на чей-то день рождения, поэтому я и сказала, что буду работать, — объясняет Аврора. — Это не проблема. Я просто… увидимся позже.

Позже. Когда, чёрт возьми, позже? Почему не сейчас?

Но я более чем благодарен Авроре за её преданность девочкам, поэтому я позволяю им поиграть с Снаф-снафом и отправляюсь в свою комнату, чтобы распаковать вещи и привести голову в порядок.

До конца дня мне не удаётся побыть с ней наедине. Только за час до ужина я прохожу мимо неё в коридоре, когда направляюсь в свой кабинет, а она выходит из своей комнаты.

— Привет, — шепчу я ей, хватаю её за руку и затаскиваю в нишу.

— Что ты делаешь? — испуганно шепчет она, когда я прижимаю её спиной к стене.

— Все внизу, — говорю я ей, мои губы переходят к её шее, облизывая её ухо. Я беру её мочку между зубами и дёргаю.

Как я и предполагал, она стонет, задыхаясь, и хватается за мой затылок.

— Я не мог больше ждать, — удаётся мне сказать, когда мои руки обхватывают её полные груди, а мой рот переходит к её рту. Она раскрывает свои губы навстречу моим, как подношение, и мой язык проникает внутрь, пробираясь рядом с её языком. Я так чертовски твёрд и долго не протяну. Я слишком сильно этого хотел.

Я провожу другой рукой по её бёдрам, задирая юбку на бёдрах, мои пальцы скользят по нижнему белью. Я отодвигаю его в сторону и провожу пальцами по её складочкам, чувствуя, какая она мокрая. — Боже, мне чертовски люблю эту юбку, — задыхаюсь я ей в рот, когда начинаю расстёгивать ремень.

— Я думала, ты ненавидишь эту юбку.

— У нас сложные отношения. — Я тянусь вниз и берусь за заднюю часть её бёдер, подтягивая её вверх, пока её ноги не обхватывают мою талию. Я достаю свой член и располагаю его напротив неё, делая всё возможное, чтобы не торопиться, но при этом не спеша провожу костяшкой пальца, а затем пальцем по её блестящей киске.

— Трахни меня, — шепчет она, её голос хриплый и дрожащий от желания, и она говорит именно то, о чём я думаю. Я быстро убираю пальцы и провожу ими по своим губам, смакуя её вкус, пока держу свой твёрдый и тяжёлый член в руке и ввожу его в неё. Я стараюсь идти медленно, поглаживая головку вокруг её мягкого отверстия, смачивая кончик, прежде чем ввести всего на несколько дюймов.

Но и нескольких дюймов достаточно, чтобы моя челюсть сжалась, и я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Она горячая и скользкая, даже здесь, и тугая, как гребаный кулак. Я хочу вогнать себя в неё, зарыться по самые яйца. Я стараюсь не дышать, пальцы впиваются в её бока, я хочу быть с ней настолько нежным и тихим, насколько это возможно, учитывая стену позади неё и то, как плотно её ноги обхватывают меня.

На ковре в её спальне — это одно, но здесь, в этом укромном уголке коридора, это нечто другое. Я надеюсь, что у меня есть всё необходимое, чтобы выждать время и насладиться каждой секундой, но поскольку я уже с трудом держу себя в руках, я сомневаюсь, что продержусь долго. И, полагаю, ради нашего уединения, мне следует поторопиться.

Но она кончит первой.

Она кончит первой, и кончит сильно.

Я хочу, чтобы она сдерживала свои крики.

— Чёрт, ты ощущаешься как рай, — говорю я ей, мой голос гортанный, когда я проталкиваюсь глубже, наблюдая, как мой член исчезает в ней, её сопротивление восхитительно тугое. — Ты обливаешь меня, моя богиня.

Я медленно выхожу, и она вздрагивает подо мной, прежде чем я снова вхожу в неё, оставаясь осторожным, опираясь плоской ладонью о стену.

— Трахни меня, — стонет она, её глаза трепещут, когда она смотрит на меня. — Сильнее, Аксель.

Я смотрю вниз, где всё ещё видна самая толстая часть моего члена. — Ты уверена? — спрашиваю я, выдавливая слова из себя, сжимая челюсти. Моё тело горит, мышцы напряжены, и я стараюсь не шевелиться. — Я не хочу причинять тебе боль, но и разрушать стену тоже не хочу. Ты плотнее, чем кулак, и мой член и так едва помещается.

— Пожалуйста, — тихо вскрикивает она. Её брови нахмурены от дикого нетерпения, рот влажный и зияющий.

Думала ли она обо мне так, пока меня не было?

Хотела ли она меня так же сильно, как я хотел её?

Думаю, да.

— Ваше Величество, — пробормотал я, напоминая ей.

Она крепче обхватывает меня ногами, и я проникаю в неё глубже, почти до самого основания. Она растягивается вокруг меня с громким вздохом, её киска такая тесная и влажная, когда я двигаю бёдрами навстречу ей. У меня лёгкое головокружение, дыхание перехватывает, и пламя внутри меня разгорается, лижет меня, пока я не теряюсь в этой декадентской дымке. Стены дворца исчезли, и осталась только она. Только я. Ничто не может коснуться нас.

— Сильнее. Блять, сильнее.

Рычание вырывается из моих губ, и я вонзаюсь в неё, пока она не обнимает каждый пульсирующий дюйм. Она прикусывает губу, чтобы не вскрикнуть, а я не слышу ничего, кроме своей крови, бурлящей в моей голове, когда я погружаюсь глубоко внутрь. Мои бедра двигаются, вбивая в неё этот ритм, а её ногти впиваются в плечи моей рубашки, и её тихие крики становятся всё более отчаянными, превращаясь в горловой хныканье.

Я тянусь вниз и глажу её клитор, но я так сильно вдавливаюсь в неё, что это почти невозможно.

Я наклоняюсь вперёд, пот стекает с моих бровей на её грудь. — Я хочу, чтобы ты кончила.

Но она кончает прежде, чем я успеваю закончить фразу. Она стонет, потом сдерживает крики, стараясь не шуметь. Её лицо искажается от усилия удержать всё внутри, и в то же время она взрывается наружу.

Я не сдерживаюсь. С низким гортанным стоном я кончаю, удовольствие прорывается сквозь меня, выворачивая меня наизнанку. Я ругаюсь резко, как можно тише, пока изливаюсь в неё, погружаясь в бездумное, первобытное состояние.

В этот момент я лишён мыслей и забот — я просто животное, выпущенное на свободу во дворце.

Я медленно спускаюсь на землю. Я осторожно выхожу, любуясь тем, как моя сперма стекает по её ногам, как белый дождь, доказательство того, что я оставил свой след, затем обнимаю её, осторожно опуская на пол.

Она смотрит на меня сквозь тёмные пряди влажных волос, её лицо покраснело и покрылось бисером пота, её глаза тяжело закрыты и полностью удовлетворены.

— Где я и что только что произошло? — шутит она, прикладывая руку ко лбу.

Я ухмыляюсь, прикусив губу, и заправляю свой полутвёрдый член обратно в брюки, застёгивая их.

— У нас в Дании есть поговорка, — говорю я ей. — Den der kommer først til mølle, får først malet.

— Что это значит?

Я оглядываюсь вокруг, чтобы убедиться, что никого нет, прежде чем начать идти по коридору. — Первым пришёл, первым получил, — говорю я через плечо.

Глава 17

А В Р О Р А

Когда я была подростком, единственное, о чём я мечтала, это выбраться из Виндоры. Оставить хижину, свои скудные пожитки и урчащий желудок и найти лучшее место в мире. Я никогда не искала ничего сверх того, что было возможно. Я знала, что это будет трудный путь и что я начну с нуля. Но всё было лучше, чем это.

Затем в городе появился новый парень.

Или, лучше сказать, мужчина.

На пять лет старше меня.

Когда тебе шестнадцать, это очень важно.

Он купил паб в городе, и никто никогда не задавался вопросом, откуда у него деньги — они были просто счастливы, что паб снова открыт.

Он принёс с собой свою собственную боль, свои собственные амбиции и свои собственные способы решения проблем. Он открыл мне глаза на новый мир, в который мы могли сбежать.

От которого я в итоге сбежала.

Дэн разрушил мою жизнь. Я провела так много лет, утопая в ненависти к нему, к тому, что он сделал со мной. В кого он заставил меня превратиться.

Столько лет боялась и стыдилась, и так чертовски старалась исправить все эти ошибки.

Потому что это действительно то, чем он был. Ошибкой.

И мне понадобилась целая вечность, чтобы понять, что это была не моя вина.

Я была так молода.

В моей жизни больше никого не было.

Я бросила школу.

Я была в его власти.

Под его влиянием.

Я делала плохие, плохие вещи.

Вещи, которые я даже не помню.

То, что преследует мои сны по ночам.

Вещи, которые заставляли меня плакать о потерянной девушке, которой я была.

То, о чём я никогда не осмелюсь говорить.

И когда я наконец оставила Австралию позади, я поклялась никогда больше не совершать подобных ошибок, потому что я уже не такая глупая.

Я никогда больше не позволю мужчине иметь власть надо мной.

До этого момента.

Потому что Аксель имеет полную власть надо мной, и впервые я полностью сдаюсь.

И… я не уверена, что должна.

Я знаю только, что, как и в случае с Дэном, я ничего не могу с этим поделать, и, наверное, мне лучше знать, что к чему.

Есть детали, так много деталей, которые я сознательно упускаю из виду, когда я с ним, потому что когда я с ним, детали, сомнения, весь мир — всё это не имеет значения.

Любовь делает вас наивными, разрушает вашу защиту до основания и прокачивает надежду по вашим венам, липкую, сладкую и совершенно пьянящую.

Я пьяна от своей потребности в нём.

Я занималась с ним сексом уже дважды.

Я испытывала бурные оргазмы на его члене.

Я чувствовала его тело под своими руками и видела, как его глаза закатываются, когда он кончает в меня.

Я обладала им так, как даже не мечтала.

Что-то недосягаемое для меня теперь в моих руках, и я никогда не хочу отпускать его.

Он богатый, могущественный, привилегированный. Король процветающей страны.

А я всего лишь девочка. Няня. Австралийский трейлерный мусор.

Есть миллион причин, почему мы не можем быть вместе.

Почему мы не должны делать то, что делаем.

Но в глубине души я знаю, что это не имеет значения. В своём сердце я знаю, что то, что у нас с ним, что бы это ни было, правильно.

Ты никогда не будешь его королевой, — говорит голос в моей голове.

Но на это я отвечаю — сейчас это не имеет значения.

Единственное, что имеет значение это — сейчас.

Поэтому я встаю с постели. Уже за полночь, и я лежу без сна уже несколько часов, моё тело болит и корчится от желания его, я трогаю себя и представляю, что это губы Акселя. По правде говоря, я ждала. Я ждала стука в дверь, его прихода.

Ожидание — отстой.

Я прошла путь от желания его умом и сердцем до желания его телом, и теперь я хочу его всего. Я хочу его с сумасшедшей, навязчивой, первобытной потребностью, как будто я перестану дышать без него.

Я направляюсь к двери и медленно открываю её.

В коридоре темно. Тихо.

Его комната кажется такой далёкой, в противоположном конце коридора.

Что, если кто-то застанет меня там?

Почему не может быть какого-то маленького тайного хода из моей комнаты в его?

Я снова смотрю в обе стороны, затем тихо закрываю свою дверь и медленно крадусь по коридору, стараясь быть абсолютно бесшумной.

Я останавливаюсь перед его дверью и делаю глубокий вдох.

Несмотря на то, что мы с ним уже были вместе, всё это так ново. Оно хрупкое и растущее, и я немного нервничаю. Я не хочу давить на него, не хочу ничего испортить.

Бабочки танцуют в моём животе, добавляя нервозности.

Я не стучу, не хочу, чтобы звук разбудил кого-нибудь, особенно Майю, которая живёт несколькими комнатами ниже. Несмотря на свой возраст, она чутко спит.

Поэтому я кладу руку на ручку и очень медленно открываю дверь.

В комнате темно.

Чёрт. Может, Аксель спит?

Я не должна его будить.

Он чёртов король, он занят, и последнее, что ему нужно, это чтобы я прервала его и испортила ему утро.

Я уже собиралась закрыть дверь, когда услышала. — Кто здесь?

— Это я, — шепчу я, заходя внутрь. Я закрываю за собой дверь, и теперь я тоже в темноте.

Зажигается свет рядом с его кроватью, и он лежит под одеялом, глядя на меня с трепетом.

— Я не сплю, да? — говорит он, моргая.

Я качаю головой и беспокойно подхожу к кровати. — Я так не думаю.

Он смотрит на меня вверх. — Ты пришла.

Улыбка появляется на моих губах, пока мои глаза бегают по его обнажённой груди. — Ты ждал меня?

— Да, — говорит он, прочищая горло. — "Надеялся", наверное, правильное слово.

Это так странно, что я могу просто откинуть одеяло и забраться к нему в постель, что я могу просто прийти в его комнату поздно ночью и быть с ним. Странно и, несомненно, захватывающе.

Внезапно я почувствовала себя застенчивой. Я почти никогда не стесняюсь. Но всё это происходит так быстро и в то же время недостаточно быстро, и я краснею, неустойчиво стоя на ногах.

— В чём дело? — спрашивает он, садясь и беря меня за руку. — Иди сюда.

Он тянет меня за руку, но я продолжаю стоять. — Я хочу не торопиться, — говорю я ему, и я в шоке от того, что эти слова только что вырвались у меня изо рта.

— Как хочешь, — говорит он. — Просто иди сюда. Я хочу обнять тебя.

Моё сердце замирает при этих словах, и он поднимает одеяло.

Он полностью, прекрасно обнажён, с полутвёрдым членом наготове, а я только в своей хлипкой ночной рубашке, так что я знаю, что это рецепт для катастрофы во всём предложении "Я хочу не торопиться".

Но я всё равно ложусь в постель, прижимаюсь к его груди, а его рука обхватывает моё плечо, прижимая меня к себе.

Я закрываю глаза, слыша, как бьётся его сердце под моим ухом. Оно бьётся быстро и сильно, и я уверена, что ему приходится сдерживать себя. Я чувствую себя полной дразнилкой, когда прихожу сюда вот так, а потом говорю, что хочу не торопиться.

— Я знаю, что ты только трахнул меня в коридоре сегодня, — говорю я ему, глядя ему в глаза. — Но я просто хочу…

— Аврора, — говорит он, прижимая меня ближе к себе и целуя в макушку. — Тебе никогда не нужно ничего объяснять. Я просто рад, что ты здесь. Я думал пойти к тебе в комнату, но не хотел быть напористым.

— Обычно мне нравится, когда ты напористый.

— Мммм. Полагаю, я всё ещё должен тебя отшлёпать.

Я ухмыляюсь, прижимаясь к его груди. — Да, должен. Что-то мне подсказывает, что у нас ещё много времени, чтобы наверстать упущенное.

— Так и есть. Нам есть что навёрстывать.

Так и есть. Месяцы танцев друг вокруг друга, кружась как волки, слишком боясь сделать первый шаг. Вот почему я не против подождать сегодняшнего вечера и просто побыть с ним вот так, впитывая его слова, его прикосновения, его запах, его ровное сердцебиение. Я знаю, что в ближайшем обозримом будущем мы будем трахаться как кролики.

Я провожу пальцами восьмёрку по его груди, теряясь в мыслях о многих вещах. Больше всего мне хочется поговорить о том, о чём говорить не стоит. Что дальше. Знание того, что мы никогда не сможем стать чем-то большим, чем этот момент. Это была одна из причин, почему я так долго не могла признаться в своих чувствах к нему. Это было бесполезно.

— Знаешь, в ту ночь, — говорю я так, чтобы он понял, о какой ночи я говорю. — Ты сказал мне, что прошло много времени. Сколько времени прошло?

Он напрягается, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, как он хмурится. — Почему ты хочешь это знать?

Я пожимаю одним плечом. — Мне просто любопытно.

— Всегда любопытна. — Он вздыхает. — Ну, это не совсем секрет. Я ни с кем не был после Хелены.

О. Вау. И, конечно, это не сильно меня удивляет, учитывая, что я кибер-сталкер, мать его, и я никогда не могла откопать никакой грязи или информации о том, с кем он мог встречаться после своей жены. Это потому что он вообще ни с кем не встречался.

Блять. Это немного давит на меня. Я его первая девушка после того, как он потерял её? Я знак того, что его траурный период закончился? Или это тоже самонадеянно с моей стороны?

— Ты потеряла дар речи? — спрашивает он. — Думаю, я должен воспринимать это как комплимент.

— Мне просто… мне просто очень жаль.

— Не стоит. Это просто мой член.

— Я имею в виду, что сожалею о твоей потере. Мне жаль, что тебе понадобилось столько времени, чтобы забыть её.

Он резко смотрит на меня. Ну вот, я опять сказала что-то не то.

— Прости, — быстро говорю я. — Это прозвучало чёрство. Я имела в виду… Мне просто жаль, что тебе пришлось пройти через это. И даже если ты не забыл её, ну, я имею в виду, я не виню тебя.

Хотя, Боже, я надеюсь, что он забыл её. Надеюсь, я не просто бинт, мазь на ране.

Вот чёрт. Что, если так?

— Аврора…, - медленно произносит он, облизывая губы. Он вздыхает и откидывает голову на подушку, уставившись в потолок. — Мы не любили друг друга.

Я смотрю на него, ошеломлённая.

Что?

— Что?

Он проводит рукой по лицу и моргает. — Это правда. Мы не любили друг друга. По крайней мере, она никогда не любила меня. Она притворялась, чтобы завоевать меня, чтобы получить корону. А я был глупым дураком, жаждущим всего, что она могла мне дать. Жаждал, чтобы кто-то любил меня, как бы жалко это ни звучало. Так что я влюбился в неё, мы поженились, у нас родились двое прекрасных детей, а потом правда стала моей реальностью.

Святые угодники. Это последнее, что я ожидала от него услышать. Они были звёздной парой королевских семей, такими красивыми, прекрасными и хорошими. Она с её благотворительностью, он с его раллийными гонками и парусным спортом. Они были так чертовски идеальны.

И это была ложь.

— Она никогда не любила меня, — продолжает он. — И в конце концов, потому что ты можешь только отдавать столько, сколько получаешь, я перестал её любить. Мы стали двумя людьми, которые жили в одном доме, и это было всё. Мы не были друзьями. Мы не были деловыми партнёрами. Мы даже не были родителями. Мы оба просто как бы управляли девочками, не советуясь друг с другом. Я боялся, что испортил им жизнь.

— Это не так, — говорю я ему, протягивая руку и проводя пальцами по его суровому лицу. Он целует мою ладонь, и я таю. — Ты вовсе не испортил их. Эти девочки умные, прекрасные и добрые.

— Потому что ты умная, прекрасная и добрая. Ты воспитываешь их лучше, чем она.

Я немного сжалась, не чувствуя себя комфортно от того, как идёт разговор. — Я не хочу преуменьшать тот факт, что она их мать, а я нет.

— Я честен. Как и всегда. Я не приукрашиваю слова, и ты сама всё это знаешь на данный момент. Ты видела признаки.

Он прав, но как няня я пыталась приучить себя никогда не подрывать мать, живую или мёртвую. Правда в том, что иногда, когда Клара говорит об их матери, Фрея выглядит совершенно растерянной. Фрее было всего три года, когда умерла её мать. Она не помнит её так, как Клара.

— Не грех осознавать, какое влияние ты оказала на них, знать, что ты изменила их к лучшему. В этом нет ничего постыдного. Хелена старалась изо всех сил, но её внимание было сосредоточено на другом, на других вещах, на других… людях, даже. Она хотела детей по неправильным причинам, в основном потому, что этого ждали, в основном потому, что это закрепило её место в моей семье. В наше время можно сказать, что она хотела стать матерью для таких, как она.

Я морщу нос.

— Но это не делает её плохим человеком. Она была хорошей в других отношениях. И я не виню её за то, что она хотела Клару и Фрею, независимо от её причин, потому что без этих причин у меня бы их не было. И они — мой мир. — Он кладёт пальцы мне под подбородок и поднимает мою челюсть, чтобы я встретила его взгляд. — Так же, как ты сейчас мой мир.

Я слегка сдвигаюсь, чтобы поцеловать его, нежно в губы, и наступает момент, когда я знаю, что если я отстранюсь и снова положу голову ему на грудь, то засну, и всё на этом закончится.

Но никогда никто не смотрел на меня так, как он сейчас, никогда никто не обнимал меня с такой уверенностью и надёжностью. Никогда никто не говорил мне, что я — его мир.

Я чертовски люблю этого человека.

Мой король.

Поэтому я целую его сильнее, мои ногти впиваются в его грудь. Его рот раскрывается навстречу моему, сначала медленно, неуверенно, потом всё более и более жадно.

— Аврора, — шепчет он мне в губы. — Как я могу удержать тебя навсегда?

И я таю.

— Просто будь со мной, — говорю я ему шёпотом, прежде чем добавить: — И заставь меня кончить. Много раз.

Он наполовину смеётся, наполовину рычит, и его улыбка становится совершенно волчьей, прежде чем он хватает меня и переворачивает так, что он оказывается сверху.

Сначала я думаю, что буду раздавлена, а затем мгновенно поглощена, но он отстраняется и двигается медленно, целенаправленно. Он располагается так, что лежит на мне, его тёплая грудь прижата к моей, его локти расположены по обе стороны от моей головы. Он смотрит на меня сверху вниз так, что это нервирует меня, пробирает до мозга костей. Его глаза одновременно мутные от вожделения и поразительно ясные, наполненные глубокой тоской, которую я чувствую, как тянет ко мне.

Но в них есть что-то новое, чего я никогда раньше не видела. Вспышка страха.

— Что такое? — шепчу я, пока он проводит пальцем по боковой стороне моего лица, по скуле, вниз к губам.

Затем слабая улыбка пересекает его губы, и хотя страх в его глазах не исчезает, он смягчается. — Богиня. — Его голос грубый, низкий, сиплый. От него по моей коже пробегают мурашки.

Он больше ничего не говорит.

И поскольку его взгляд так обезоруживает, я тоже не могу придумать, что сказать. Мы просто смотрим друг на друга, связанные на всех уровнях. Это чувство больше, чем мы оба.

И тогда я понимаю его.

Страх.

Он только что открыл мне своё сердце.

Он открыл свои секреты.

Он на мгновение сбросил маску, чтобы я увидела его душу.

Он впустил меня внутрь.

Аксель не сводит глаз с моих, горящих вожделением, и я уже так возбуждена, что между бёдер у меня мокро.

Мужчине достаточно взглянуть на меня, и я уже в полном беспорядке.

— Аврора, — простонал он, когда его пальцы нашли мой клитор, дразня его, его глаза не отрываются от моих. — Ты такая мокрая для меня.

Я широко улыбаюсь ему. — И только для вас, сэр.

— Мне нравится, когда ты говоришь со мной как няня, — хрипло говорит он, хватая меня за бёдра и притягивая ближе. — Ждёшь и готова выполнить мою просьбу. — Я поднимаю ногу и обхватываю его за талию, прижимая его к своим бёдрам, в то время как я стягиваю через голову свою ночную рубашку и отбрасываю её в сторону. Я начинаю терять терпение, боль внутри меня усиливается с каждым скользящим движением его пальца.

— Я буду выполнять твои приказы только в спальне, — напоминаю я ему, позволяя стону вырваться из моего рта.

— Я могу с этим жить, — шепчет он мне, доставая свой член и проводя его головкой вверх и вниз по моему клитору, делая паузу, чтобы ненадолго погрузить его внутрь, прежде чем вытащить обратно. В его пещерной комнате звук настолько громкий, что это непристойно.

И более чем очевидно, что сегодня он хочет сделать это мучительно медленно.

Я не возражаю.

Я закрываю глаза, отдаваясь этому интенсивному дразнению. Он не толкается внутрь, это просто ленивое скольжение, вперёд-назад, но я чувствую, что всё равно открываюсь для него, моё тело жаждет большего.

Голодное.

Всегда.

— Тебе это нравится? — бормочет он, его голос настолько густой от потребности, что я даже не могу ему ответить. Я киваю, снова расслабляясь на его подушке. Я готова к нему, отдаюсь и подстёгиваю его, когда он трётся об меня, снова и снова.

Это так чертовски богато.

По-королевски.

Я тяжело сглатываю, и с моих губ срывается умоляющий звук.

Ему это нравится. Я вижу, как напрягаются его мышцы. Моё сердце начинает колотиться в голове, моя кожа горячая и напряжённая, мои соски — затвердевшие камешки в прохладном воздухе, когда его кожа прикасается к ним.

Медленно выдохнув, он обхватывает моё бедро, проникая в меня сбоку. Он голый, толстый и длинный, когда он погружается в меня, этот медленный, декадентский толчок.

— Так хорошо, — бормочет он, его голос горловой от потребности. — Так прекрасно.

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться на каждой вещи, которая происходит, с головы до ног, просто позволяя всему этому погрузиться в себя.

Как и в те разы, когда мы занимались сексом раньше, меня охватывает грустное, неотложное чувство, что это может не повториться.

Потому что это правильно. Это хорошо, потом слишком сильно, потом я даже не знаю, что я чувствую, потому что всё, что я чувствую — это Аксель. Он захватил весь мой мир.

Он мой правитель.

Я — его подданная.

Я стону, растягиваясь вокруг его толстого члена, обожая то, как сильно я могу его сжимать. Ему это тоже нравится. Его дыхание становится короче, более затруднённым, что заставляет меня стискивать его ещё сильнее. Мне нравятся эти маленькие звуки, которые он издаёт; то, как он расслабляется. Он превращается из мужчины в строгом костюме в дикого волка.

— Хочешь, я буду двигаться быстрее? — спрашивает он, стонет, когда говорит.

— Нет, — говорю я, облизывая губы. Я смотрю на него. — Это хорошо.

Это лучше, чем хорошо, но другие слова сейчас ускользают от меня.

Он кивает и пристально смотрит на меня, проталкиваясь дальше. Его губы раскрываются, когда он втягивает воздух, а на лбу у него появляются складки от вожделения и благоговения, как будто он не может поверить, что это происходит, не может поверить, насколько это приятно.

— О, Боже, — стонет он, его хватка крепнет на моих бёдрах, скользит вверх по талии, к груди, где он щиплет мои соски. — Аврора. Чтоб меня. Ты так чертовски совершенна. Ты — мечта.

Я могу чувствовать себя идеальной прямо сейчас, пока его член скользит глубоко во мне, но я не мечта. Я на сто процентов реальна. Я здесь. Я живу этим, я чувствую это, я люблю это.

Это происходит.

Он наблюдает за мной, за собой, за нами, за тем, как его член погружается в меня, его ствол мокрый от моего желания. Его завораживает это зрелище, медленное введение, медленное выведение.

Посмотри, что мы делаем друг с другом.

Каждый толчок моих бёдер, каждый его толчок, толкает его глубже, заставляет нас соединиться, как магниты. То, как сжимается его пресс, когда он толкается внутрь, мелкие бисеринки пота, которые собираются на его загорелой коже, влага на его лбу. Я тянусь и притягиваю его задницу к себе, желая большего, и он входит так глубоко, что воздух покидает мои лёгкие.

Боже, да.

Моя голова снова откидывается назад, и я отдаюсь ему. Он во мне, так глубоко, и я не хочу, чтобы он выходил. Это кажется правильным.

Возможно, это затишье перед бурей. Это может быть и буря. Он может быть для меня и тем, и другим, и покоем, и хаосом. Он может быть моим всем, если захочет. Даже если не захочет.

Я не хочу, чтобы это когда-нибудь заканчивалось.

Внутри меня что-то взрывается, спираль в моей сердцевине, которая медленно растёт, распространяется, нагревается. Это завладевает мной, это тянет меня под воду, и я никогда в жизни так сильно не хотела кончить.

— Почти, — шепчу я, мой голос дрожит от внезапного голода по нему. — Боже, Аксель, я почти…

Он реагирует мгновенно.

С горловым рыком он начинает двигаться быстрее, одной рукой удерживая меня на месте, а другой сжимая мои волосы в кулак. Он проникает в меня глубже, чем когда-либо, попадая туда, где моё тело умирает от желания освободиться.

Он наклоняет мою голову вперёд и целует меня, быстро и горячо, со вкусом пота. Мой рот хищно прижимается к его, грязному рту, потребность внутри меня растёт и растёт.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Я хочу этого навсегда.

Это всегда было больше, чем просто секс.

Я просто не могу больше отрицать это.

А потом мы находим свой ритм, наши тела сливаются в танце. Я бы не сказала, что это без усилий, потому что он вбивается и вбивается в меня, работает со мной в лихорадочной интенсивности, потому что это труд — трахаться вот так. И всё же есть ощущение лёгкости друг с другом, с нашими телами, которое я не могу описать.

Как будто моё тело было его с самого начала.

Кровать ударяется спинкой о стену, простыни срываются, мои груди толкаются, и я надеюсь, что мы не разбудим дворец, но, чёрт возьми, мне всё равно. Не сейчас. Не сейчас, когда я так близко.

— Я кончаю, — начинаю кричать я, но он быстро накрывает моё лицо подушкой, заглушая мой хриплый голос.

Я вгрызаюсь в неё, чувствуя перья между зубами.

Затем меня скручивает и сминает, когда оргазм накрывает меня, как набегающая волна, разрывая меня на миллионы направлений звёздного света и блаженства. Взрыв плавающих перьев в моей груди.

Сэр, да, сэр.

— Блять, — ворчит Аксель, когда разрядка настигает его. Его грубые, неистовые звуки, шлепки его мокрой от пота кожи о мою, скрип кровати — всё это заполняет мои уши.

Подушка сползает с моего лица.

Он издаёт низкий, едва сдерживаемый стон, его плечи вздрагивают, когда он кончает.

Я никогда не устану от этого зрелища.

Этот король, поставленный на колени.

Толчки замедляются. Его хватка ослабевает.

Он рушится на подушку, его волосы влажные и прилипли к бровям. Его глаза смотрят на меня, его дыхание тяжёлое и жёсткое.

— Дай мне пять минут, — говорит он, задыхаясь. — А потом мы сделаем это снова.

Глава 18

А В Р О Р А

МАРТ

Сегодня приезжает Амели.

Последние две недели я была так поглощена Акселем — в прямом и переносном смысле — что совсем забыла. Только когда она позвонила мне и сообщила детали своего рейса за несколько дней до этого, я вспомнила, что она обещала.

Первое — приехать сюда и проведать меня.

Второе — найти мне с кем переспать.

Я не могу сказать ей, что ей больше не нужно беспокоиться о последнем, потому что я занимаюсь сексом с Акселем так часто, как только могу. Это буквально лучшая часть моего дня (или ночи, как получится), тайком пробираясь по дворцу и пытаясь найти время для уединения друг с другом. Иногда это просто не получается, но чаще всего получается. У нас всё получается, независимо от того, как мало мы спим, независимо от того, что это просто быстрый секс в душе или в укромном уголке дворца.

— Она здесь, — говорит Майя из открытой двери в мою спальню. — Я провожу её в твою комнату.

Мы попросили Хенрика встретить её из аэропорта. Возможно, мне следовало бы взять табличку с надписью: “Амели”, но дело в том, что общественность теперь знает, кто я такая. Ко мне, конечно, не пристают, когда я нахожусь на улице, датчане намного вежливее. Но они любят свою королевскую семью, и я думаю, что меня приняли как одну из них.

Более или менее.

Я имею в виду, я видела несколько таблоидов обо мне. Обычно я просто нахожусь на фотографии с детьми и получаю одну строчку о том, что я няня. Чем больше я узнаю датчан, тем больше понимаю, о чём они говорят, и на самом деле я никому не интересна.

Но иногда на меня бывает странное разоблачение. Это больше от британских таблоидов и этих "Королевских лохмотьях", как они их называют, СМИ, которые полностью посвящены освещению всех сочных сплетен и публичных событий королевских семей по всему миру.

Они могут быть довольно безжалостными. Я видела, как они в основном распинали принца Швеции Виктора и его американскую невесту, и они любят ненавидеть принца Норвегии Магнуса и его старые пристрастия к вечеринкам, несмотря на то, что он теперь женат.

Они пытались преследовать меня, совсем немного. Они говорят о других семьях, в которых я работала няней во Франции, они говорят о том, какая я красивая (спасибо большое), но они также говорят о моей распутной униформе (фу) и о том, что королю Акселю, должно быть, тяжело работать рядом со мной. Это дерьмо раздражает меня больше всего. Далее они говорят, что, если бы королева Хелена была жива, она бы никогда не позволила меня нанять.

Возможно, это правда, чем больше я о ней слышу, тем она реальнее. Аксель по-прежнему очень осторожен в разговорах о ней и старается ни в чём её не обвинять, как будто её призрак может появиться в любой момент и ударить его по голове, но, как я и предполагала при встрече с ним, Хенрик выкладывает всё начистоту. Поскольку он был её водителем, он знал её довольно хорошо, и эта публичная личность редко совпадала с её личной.

Но когда речь идёт о королевских особах, важна репутация общественности, а общественность по-прежнему считает её ангелом. И поскольку она сделала много хорошего, некоторые из них даже с альтруистическими целями, её репутация ничем не запятнана.

Так что это Акселя обсирают и спекулируют на нём, а иногда и меня вбрасывают в эту смесь. Конечно, не датские СМИ несправедливы к нему в этом смысле, но всё же.

Мне просто очень повезло, что они не смогли накопать никакого компромата на меня.

Если бы они узнали правду обо мне.

Если бы они узнали, кто такая Рори Джеймсон, всё это было бы кончено.

Я действительно должна признаться Акселю. Я должна хотя бы признаться Амели и начать с этого. Но пересматривать своё прошлое и ужасы того, кем я была, мне кажется, не стоит.

Каждый заслуживает второго шанса.

Каждый заслуживает начать всё с чистого листа.

Иначе мы навсегда останемся в оковах тех, кем были раньше.

Амели сама вырывает меня из моих мучительных мыслей.

— Bonjour! — кричит она от двери, перемещаясь ко мне, протягивая руки.

— Bonjour! — восклицаю я, вставая со своего места и подходя к ней. Мы обнялись, прижавшись друг к другу щеками.

— Ты выглядишь фантастически, — говорит она мне, указывая на мою клетчатую юбку. — Мне нравится вся эта история со школьницей. Очень, как бы это сказать, извращённо.

Я смеюсь. — Наверное, это не очень хорошо, когда ты посещаешь клиента.

— Ах, но он же король, а у тебя всё очень хорошо. У тебя вообще не должно быть проблем с сексом.

Я закатываю глаза, подавляя смешок. — Ты серьёзно за этим сюда приехала?

— Нет, — прямо говорит она, слегка пожав плечами. — Я также приехала шпионить. Это мой первый раз в королевском дворце, я не могла упустить такой шанс. — Она тянется вниз и задирает мою юбку так же, как это делает Аксель. Я поднимаю бровь. — А теперь скажи мне, что ты наденешь это сегодня вечером.

— Если ты настаиваешь.

Но, конечно, прежде чем мы куда-то идём, я устраиваю ей неформальный тур по дворцу, начиная с комнаты девочек и Снаф-снафа, где Майя развлекает их, пока я наслаждаюсь законным выходным, затем остальные комнаты во дворце. В коридоре мы даже проходим мимо Никласа, который одаривает меня холодным кивком.

— Кто это был? Он страшный, — шепчет она мне, когда он скрывается за углом. Затем, прежде чем я успеваю ответить, она говорит: — Mon dieu (пер. фра. — Боже мой!), это был он! Дворецкий королевы.

— Теперь он секретарь Акселя.

— О, так странно. Зачем ему это делать? Он убил его жену.

Я пожимаю плечами и вздыхаю. — Ну, это был несчастный случай. Но я не знаю. Я бы сказала, что этот парень — единственный минус работы здесь. Я не раз спрашивала Акселя, почему он здесь, но вместо этого получала, как мне кажется, полную чушь. Кто знает.

— А тебе он не кажется жутким? Этот дворецкий.

— Вовсе нет. То есть, он мне не нравится, но по большей части он держится от меня подальше.

Хотя несколько раз, когда Никлас подходил ко мне, а Аксель был рядом, Аксель практически прогонял его. Это происходило ещё до того, как мы с Акселем сошлись.

И так получилось, что Аксель стал нашей последней остановкой в туре.

Поскольку сегодня воскресенье и вечер, я знаю, где его найти.

Он в гостиной, в своём обычном кресле, пьёт бренди. Я уже дважды говорила ему, что Амели приедет, поэтому я и использовала свой выходной. Обычно я бы просто подошла к нему, но поскольку я всего лишь няня, а он — король, и мой начальник, формальности требуют соблюдения.

Я прочищаю горло достаточно громко, чтобы Аксель услышал.

— Простите, сэр, — говорю я, и он поворачивается на своём месте и смотрит на меня, подняв брови. — Но у меня к вам гость. — Я смотрю на Амели, но её холодный французский фасад трескается, и она застывает на месте. — Амели, это Его Величество, король Дании Аксель.

Должна признать, что это никогда не перестаёт быть чертовски приятным, что я могу представить его таким образом, даже если я всего лишь одна из его сотрудников.

И уж точно не перестаёт быть удивительным то, что ночью именно я делю с ним постель.

Конечно, я не могу сказать ей об этом.

Аксель поднимается на ноги, хотя я знаю, что он предпочёл бы остаться в своём кресле у камина, потягивая напиток. После определённого часа, говорит он, ему очень нравится игнорировать всю "королевскую" часть своей жизни, как будто он не при исполнении, с перерывами в работе.

Амели всё ещё стоит как статуя, поэтому я беру её за руку и веду её, как Клару или Фрею.

Он бросает на меня озадаченный взгляд, такой взгляд, который заставляет его выглядеть моложе, беззаботнее. Я всё чаще и чаще вижу у него такой взгляд.

Мне нравится думать, что это как-то связано со мной.

Он протягивает руку. — Приятно познакомиться, Амели.

Когда Амели всё ещё ничего не делает, только таращится, я беру её руку и вкладываю её в руку Акселя.

Он пожимает её, и только тогда она вроде как отвечает.

— О, здравствуйте. O, oui, Ваше Величество. Désolée! Мне очень жаль, я не знаю, что произошло. Возможно, я потеряла рассудок.

— Всё в порядке, — говорит Аксель, а затем смотрит на меня. — Я совсем забыл, что она сегодня приедет.

— Это потому, что твой мозг был в другом месте все эти дни, — говорю я.

И это потому, что вся кровь, которая обычно поступает к его мозгу, была перенаправлена к его датскому члену. Не то чтобы я жаловалась.

Он кивает на стулья. — Девушки, вы хотите присоединиться ко мне?

— Пхффф, — говорю я. — Девушки? Ты имеешь в виду дам.

Теперь время Акселя насмехаться. — Как скажешь. Французская вроде бы ничего, но я всё ещё не в восторге от тебя.

— Я тебе нравлюсь, — напоминаю я ему. — Ты платишь мне зарплату.

И тут я понимаю, что взгляд Амели метался между нами. — Я не против остаться здесь, — говорит она. — Нам не нужно никуда выходить.

— Да, — говорю я, хватая её за руку и оттаскивая от Акселя. — Поскольку ты сделала из мухи слона, мы должны.

— Ты можешь найти мужчин в другой день, нет? — спрашивает она.

Чёрт. Мой взгляд устремлён на неё. Она не должна была упоминать об этом, и особенно не должна была делать вид, что это была моя идея.

— Найти мужчин? — повторил Аксель, жёстким голосом.

Я настороженно смотрю на него, пытаясь взглядом показать, что она сумасшедшая, но не уверена, что он это уловил.

— Oui, — говорит Амели. — Мужчин. Такие же, как вы, или, возможно, менее королевские. Хотя и холостые. Вы же не думаете, что Аврора станет старой девой, работающей на вас?

Взгляд Акселя острый, как ледокол. — Нет, — говорит он через мгновение. — Я бы не стал.

О, ради всего святого.

— Мы просто идём выпить, — заверяю я его. — Я вернусь домой раньше, чем ты это поймёшь.

— Но у тебя же сегодня выходной, нет? — говорит Амели, наклоняя голову. — Ты можешь гулять столько, сколько захочешь. Он тебе не начальник.

— Технически я им являюсь, — хмуро говорит он, снова нахмурившись. Ииии. Мне придётся потратить много времени на распутывание этой неразберихи.

— Да, но это её выходной, и, согласно датскому трудовому законодательству, вы не имеете на это права, — говорит она.

— Но я принимаю датские трудовые законы, — возражает он, сузив глаза.

Амели всё равно. Она пожимает плечами. Какой бы эффект он на неё ни произвёл, его влияние ослабло, и она снова стала безразличной. — Хм, нет, этим занимается премьер-министр. Простите, Ваше Величество, но я в первую очередь забочусь о своём клиенте, а во вторую — о королеДании.

Она хватает меня за руку. — Пойдём, дорогая, раскрасим город в румяный цвет.

Она тащит меня к двери, и я смотрю на Акселя через плечо.

Он чертовски зол.

Разве это плохо, что внутри меня всё клокочет?

Мы садимся в машину, и Хенрик везёт нас в расположенный неподалёку бар «Руби», в который я всегда хотела сходить, потому что он считается хипповым, крутым и всем тем, к чему должен стремиться нормальный двадцатишестилетний человек.

— Ладно, так кого из датчанина ты хочешь трахнуть? — спросила меня Амели.

Мы пришли в бар всего несколько минут назад и сидим на диване в углу с полным обзором посетителей. Только я просто смотрю. Всё это время я думаю об Акселе.

— Пока никого, — говорю я, делая глоток своего напитка. Он называется "Голая Правда" и должен заставить меня говорить правду. Боже, надеюсь, что нет.

— Никого? Они все нордические боги. Грязные датчане. Знаешь, если бы у меня не было моего парня…, - она смотрит на меня. — Ты даже не пытаешься.

Я вздыхаю и глотаю одновременно, и чуть не захлёбываюсь напитком. — Я не хочу, — говорю я, кашляя. — Я в порядке.

Она прищурилась на меня. — Мммм. Да. Я вижу это. Это как-то связано с твоим боссом?

Я смотрю на неё твёрдым взглядом. — Нет.

— Он выглядел довольно обеспокоенным тем, что ты куда-то ходишь. Он всегда так контролирует тебя?

Я не могу сказать, спрашивает ли она меня об этом на профессиональном или дружеском уровне, но даже в этом случае ответ может быть только один. — Он не контролирует. То есть, он король и всё такое, а я его подчинённая, но если ты спрашиваешь меня, проблема ли это, то нет. Нет.

Он может быть очень властным в спальне, но я знаю, что это не то, о чём она спрашивает.

Или, я надеюсь, что нет.

— У вас с ним особая… связь, да?

Я качаю головой. — Нет. Не совсем.

Она наклоняется вперёд, убирая чёлку с глаз, чтобы лучше рассмотреть моё лицо. — Правда?

— Да, — говорю я ей, натягивая улыбку. — Всё в порядке. Мне нравится эта работа.

Она изучает меня несколько мгновений, а затем откидывается на спинку дивана, делая длинный глоток своего напитка. — D’accord (пер. фра. — ладно). Тогда всё в порядке.

Я просто киваю.

Всё хорошо.

Пока ночь не закончилась, и Хенрик не отвёз нас обратно во дворец.

Уже гораздо позже, чем я думала, почти час ночи, когда мы, спотыкаясь, поднимаемся по лестнице в наши комнаты. Амели в одной из гостевых комнат, которая находится рядом с комнатой Акселя, и я думаю, что он ни за что не захочет видеть меня сегодня вечером. Он либо ждёт меня, кипя, либо заснул.

Я желаю ей спокойной ночи и иду в свою комнату.

Я снимаю одежду, переодеваюсь в ночную рубашку и направляюсь в ванную, только тогда замечая записку на столе.

Я в твоей ванной.

Какого хрена?

Записка была вырвана из моего ежедневника, которым я не дорожу, и написана маркером. Только я не знаю, Аксель это или нет, так как не помню, чтобы когда-либо видела его почерк.

— Аксель? — тихо зову я.

Я направляюсь к двери ванной — которая закрыта, когда я знаю, что оставила её открытой — и медленно открываю её, протягивая руку, чтобы включить свет.

Аксель стоит прямо у двери, и я почти кричу, подпрыгивая от страха.

— Я оставил тебе записку, — сурово шепчет он.

— Я знаю! — Я кричу так тихо, как только могу, моё сердце бешено колотится. — От этого не стало менее страшно! Почему ты в моей ванной?

— Мне нужно было тебя увидеть.

— В моей ванной?

— В твоей комнате.

— Так подожди в комнате.

— Я не знал, вернёшься ли ты домой одна.

Я чуть не прикусила язык. — Серьёзно? Ты действительно думал, что я выхожу на улицу, чтобы подцепить парня?

— Тогда зачем ты выходила? — Он выходит из ванной, и я замечаю, какие дикие у него глаза, как крепко он сжимает челюсть. Он зол. Без причины.

— Я пошла, потому что я живу в этом городе уже полгода и ни разу не ходила в бар. Вот почему.

При этом он бормочет что-то по-датски, и мне неинтересно знать, что именно.

— Ну, ты могла бы мне это сказать.

— Я не сказала тебе, потому что в конечном счёте это не имеет значения. Я сделала это, потому что Амели приехала сюда, и она хотела этого. А у меня уже давно не было девичника. — Я сделала паузу. — Это всё равно не объясняет, почему ты прятался в моей ванной.

— Вряд ли это можно назвать прятками, когда ты оставляешь записку.

— Неважно.

— Не "неважно" мне. Никогда не "неважно" мне.

— О, простите, как скажете, Ваше Величество. — Я добавляю под вздохом: — Чертовски противоположный величественному сейчас.

— Что?

— Ничего.

Он хватает меня за руку. — Это не "ничего", — говорит он, и за его хмурым взглядом и напряжённостью его глаз я вижу страх. — И ничего "неважно" между нами нет, ты понимаешь? Мы так не разговариваем, мы так не работаем. Мы не просто закатываем глаза и игнорируем дерьмо. Мы разбираемся с дерьмом. И именно поэтому я сейчас в твоей гребаной спальне, потому что я не могу лечь спать с этим грузом на сердце.

Ох. Чёрт.

Я не знала, что всё так.

Его слова почти подействовали на меня успокаивающе. — Ну и о чём ты так беспокоишься? — удаётся сказать мне.

— Ты, — шепчет он, закрывая расстояние между нами и обнимая моё лицо своими ладонями. — Я беспокоюсь о тебе. Я беспокоюсь о том, что могу потерять тебя.

— Почему ты так думаешь? Я вся твоя, Аксель.

— Откуда мне знать? Откуда мне знать, что тебе не нужно что-то другое?

Думаю, любой другой мог бы оскорбиться, но я знаю, что Хелена сделала с ним, знаю, насколько недоверчивым к намерениям он может быть. Я кладу свои руки поверх его рук и смотрю на него со всей правдой, на которую только способна, надеясь, что он сможет прочесть её в моих глазах прежде, чем услышит её из моих уст.

Влюблённость в Акселя была шагом в неизвестность, прыжком с самого высокого утёса, облака которого закрывают вид внизу. Ты не знаешь, что лежит под тобой, не знаешь, как далеко ты упадёшь и приземлишься ли вообще. Ты ничего не знаешь, потому что никто ничего не знает.

И это даже не имеет значения. Жизнь — ничто без риска.

Я закрыла глаза, сделала этот прыжок и влюбилась.

Я всё ещё падаю.

— Jeg elsker dig, — говорю я ему, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Я люблю тебя.

Я сказала это по-английски после того, как сказала по-датски, на всякий случай, если он меня не понял, но он всё ещё смотрит на меня, как будто я говорю на иностранном языке. Его брови сходятся вместе, почти от боли, рот слегка приоткрывается.

Его руки сильнее прижимаются к моему лицу, и я начинаю кусать губы, не зная, что будет дальше. В этом и заключается проблема прыжка, когда ты не видишь дна. Ты не знаешь, где окажешься.

И поймает ли тебя кто-нибудь, в конце концов.

Я открываю рот, не зная, что ещё сказать, может быть, объясниться.

Но его губы прижимаются вровень с моими, и я задыхаюсь.

Он отстраняется, прижимается лбом к моему лбу и дико смотрит в мои глаза. — Ты действительно имеешь это ввиду?

Я киваю, тяжело сглатывая, потому что задыхаюсь и не могу больше ничего сказать без лепета. — Я имела это в виду. Я серьёзно. Я люблю тебя. Я люблю тебя уже давно, просто мне потребовалось столько времени, чтобы найти в себе смелость сказать тебе об этом. И я хотела сказать тебе. Я хотела, чтобы ты знал, что я люблю тебя.

— Ты любишь меня, — шепчет он, закрывая глаза и слегка раскачиваясь взад-вперёд на своих ногах. — Ты любишь меня. Я дома.

Слезы наворачиваются на глаза. — Дома?

Он кивает, всего на дюйм, брови навечно нахмурены. — Я сорок лет ждал, пока моё сердце обретёт дом, — мягко говорит он. — Я ждал тебя.

Святой Иисус.

Неужели этот человек настоящий?

Моё сердце так чертовски переполнено, что я не думаю, что моя грудь сможет его вместить.

Если это не самая грубая, честная вещь, которую кто-либо когда-либо говорил, то я не знаю, что это.

И более того, я понимаю. Я знаю. Я знаю, каково это — искать что-то, не зная, что это такое, чувствовать себя беспокойным и не имеющим корней, и задаваться вопросом, найдёшь ли ты когда-нибудь своё место в мире.

Я нашла своё место. Оно в его объятиях.

Моё место в этом мире — с ним.

Он снова целует меня, и всё вокруг словно растворяется в звёздах.

Затем он отстраняется и улыбается. — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?

Я улыбаюсь в ответ. — Ну, теперь знаю.

Он тихонько смеётся. — Я люблю тебя. — Он целует меня в нос. — Jeg elsker dig. — Мою щеку. Уголок моего рта. — Я люблю тебя, Аврора, и этого уже не избежать.

— Ты пытался избежать?

Он качает головой, целует мой висок. — Это было безнадёжно. Я думал, что смогу вывести тебя из своего организма. Но ты в моем организме. Ты в моей крови, в моих венах. Я чувствую тебя каждым пульсом, каждым ударом своего сердца. Я чувствую тебя всегда.

Этот мужчина, этот мужчина.

Как я могу быть такой счастливой?

Как нам могло так повезти, что мы нашли друг друга?

Все эти души в этом мире, и я оказываюсь у его двери.

Я слегка отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в глаза. — Будешь продолжать так говорить, и ты получишь.

Он делает паузу, игриво поднимает бровь. — Что именно?

— Всё, что захочешь, — говорю я ему.

— О, действительно, — размышляет он, затем его выражение лица становится серьёзным. — Сначала я хочу, чтобы ты пообещала мне, что не ищешь кого-то другого.

Чёрт возьми, опять это?

Я мягко поддразниваю: — Ты ревнуешь?

— Ревную? К тому, что какой-то другой мужчина заберёт тебя у меня? Больше похоже на страх, — говорит он. — Но ревность тоже подходит. Я не против признаться в этом. Я люблю тебя и не могу делить тебя ни с кем другим. И не буду. — Его голос немного дрожит, что заставляет меня думать, что это нечто большее, чем обычная ревность или неуверенность в себе. — Ты принадлежишь мне. Я принадлежу тебе.

Это заставляет меня задуматься о Хелене. О некоторых вещах, на которые намекал Хенрик, о том, что, возможно, у неё есть кто-то ещё, что она не была верна.

Чёрт, если это так, то Акселю действительно досталось.

— Аксель, — говорю я ему, проводя руками по его спине. — Если у твоего сердца есть дом, то и у моего тоже. Мы можем создать дом вместе.

Кажется, его это успокаивает, складки на его бровях разглаживаются.

— Ты действительно богиня, — пробормотал он, снова целуя меня.

— И всё же я в твоей власти, — говорю я ему в губы. — Ты говоришь мне, что делать, и я это делаю.

Это привлекло его внимание, как я и думала.

Он отодвинул шею назад, чтобы получше рассмотреть меня, сомневаясь. — Опять ты за своё.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — говорю я снова, дразня его. Я делаю шаг назад, вырываясь из его хватки, кокетливо покусывая губу. — Возможно, ты думаешь, что мне нужна ещё одна порка.

— Откуда ты вообще взялась? — задыхаясь, говорит он.

— Из Австралии. — Я ухмыляюсь и начинаю развязывать шнурок на его пижамных штанах. — Так что же это будет, сэр?

Теперь он у меня в руках.

Хитрая, голодная улыбка украшает его губы.

— Встань на колени и назови меня Ваше Величество.

Это я могу сделать.

Глава 19

А К С Е Л Ь

АПРЕЛЬ

— Мне кажется, меня сейчас стошнит.

Я смотрю на Аврору, которая держится за перила и наклоняется, выглядя совершенно зелёной.

— Держись, — говорю я ей. — Если ты будешь продолжать спускаться вниз в таком состоянии, то сделаешь только хуже. Оставайся со мной на палубе.

— Но здесь холодно и мокро, — говорит она. — А внизу тепло и сухо.

Её слова прерываются шлепком воды по лицу, когда корпус судна натыкается на гребень волны.

Это первое плавание в году, что означает, что сейчас конец апреля, и воды вокруг пролива Эресунн⁸ неспокойны из-за ветров и бесконечного потока шхун⁹, паромов и круизных судов, которые курсируют по этим водам без остановки.

Мы направляемся вниз, прочь от города, в сторону Балтийского моря, где собираемся найти якорную стоянку на ночь.

Моя парусная лодка — та самая, на которой я участвую в гонках, местного производства, длиной шестьдесят футов, и она узнаваема большинством датской публики, но всё равно все дают мне широкое пространство, когда я таскаю лодку туда-сюда по проливу. Конечно, за мной также следует моторная лодка, в которой находятся мои королевские сопровождающие, и на всякий случай с нами на борту находится мой водитель Йохан.

Йохан на самом деле любит ходить под парусом, поэтому он не против время от времени брать штурвал на себя. Сейчас он находится внизу с Кларой и Фреей, которые играют в игры на своих iPad. Они тоже привыкли к парусам.

Но для Авроры это первый раз на парусной лодке, и я не думаю, что она справляется с этим так уж хорошо. Я немного насторожился, когда пригласил её, но девочки настояли на том, чтобы она отправилась в путешествие.

Я рад, что она здесь, даже если это означает, что в ближайшие двадцать четыре часа мы не сможем уединиться. У нас вошло в привычку, что мы, по крайней мере, проводим половину ночи в постели друг друга, даже если это означает, что мы должны совершить тайную позорную прогулку в четыре утра обратно в свою собственную комнату.

Я бы очень хотел, чтобы всё было не так. Она, кажется, не возражает против пряток, но меня это задевает как ничто другое. Я не хочу скрывать её. Я горжусь ею. Я хочу, чтобы мир увидел то, что вижу в ней я, то, что видят в ней все остальные. Она очаровательная и искренняя, добрая и умная, без фильтра и сострадательная, отчасти книжный ботаник, отчасти богиня, и вся она моя. Она озорница с большими глазами и большим сердцем, и каждое утро я встаю с мыслью о том, как я могу сделать её счастливой, снова и снова.

Достаточно сказать, что в данный момент у меня ничего не получается.

— Подойди сюда, — говорю я ей, протягивая руку.

— Я могу грохотнуть на тебя, — говорит она. (прим. пер. — Аврора имеет в виду, что её может вырвать на него)

— Я не знаю, что значит "грохотать", и поэтому мне всё равно. А теперь иди сюда. Это королевский приказ.

Ей удаётся вызвать слабую ухмылку. Я возьму то, что смогу получить.

— Помнишь, ты говорил, что никогда не будешь злоупотреблять своей властью. — Она обхватывает руками перила и, спотыкаясь, идёт ко мне, опираясь на канаты и лебёдки, пока не оказывается у руля.

Я обхватываю её руками, обнимая сзади. — Положи руки на руль.

Она делает это, и я кладу свои руки поверх её.

Это самое интимное, что мы делали на публике.

Для Йохана, девочек внизу или королевских слуг на другой лодке это выглядит так, будто я даю ей урок плавания.

Они не знают, что я целую её макушку, солёные брызги на моих губах.

Они не знают, что я вжимаю эрекцию в изгибы её задницы.

Они не знают, что я шепчу ей на ухо.

— Jeg elsker dig.

Я люблю тебя.

Хотя я не вижу её лица, я чувствую её улыбку. Она зацепляет большим пальцем мою руку и сжимает её.

— Jeg elsker dig, — шепчет она в ответ, но я едва слышу, её слова подхватывает ветер.

Никогда прежде я не чувствовал себя настолько в своей стихии, никогда не ощущал себя таким живым. Здесь, на яхте, с ней, защищённой между мной и штурвалом, я чувствую, как чистое счастье поднимается из меня, как феникс из пепла того человека, которым я когда-то был.

Ничто не сможет отнять у меня этот момент, — думаю я. Даже смерть не сотрёт это из моей памяти.

Я не уверен, улавливает ли Аврора мои чувства или ей просто лучше, но она не возвращается внутрь. Она остаётся у руля, даже когда я натягиваю канаты и спускаю паруса.

Она из крепких людей, это точно. Когда она только устроилась на работу, я подумал, что её "грубость" будет вредить должности. В конце концов, речь шла о самообладании, грации и воспитании двух принцесс. Но вместо самообладания и грации она принесла с собой мужество и смелость. Она принимала все вызовы, которые бросали ей девочки и я, и более того, она противостояла мне. Она делала это ради того, во что верила, и если всё шло не так, как она хотела, она спорила.

Другими словами, она — идеальная женщина для путешествия под парусом, потому что, даже чувствуя укачивание, она всё равно не сдаётся, потому что это то, что она делает.

Она идеальная женщина и точка.

И теперь мне поручено выяснить, как сделать так, чтобы она осталась.

Навсегда.

Со мной.

Естественно, пока что самая большая проблема в том, что я не был с ней до конца честен, и я знаю, что день расплаты наступит. Я просто молюсь, чтобы то, что у нас есть, было достаточно крепким, чтобы пережить его.

— Эй! — взволнованно говорит она, указывая вдаль, где открывается пролив и перед нами расстилается Балтийское море. — Радуга!

В данный момент я ввожу главный парус, чтобы приспособиться к меняющемуся ветру, и оглядываюсь вокруг, чтобы увидеть вдалеке, где облака расступаются и пробивается солнце, определённую радугу.

— Ветер должен стихнуть, как только он обойдёт Швецию, — говорю я ей. — Море должно успокоиться.

Она дарит мне счастливую улыбку. Её рот всегда был широким для её лица, её улыбка так очаровательна, но, когда она действительно, действительно счастлива, тогда вы видите её резцы. Я называю их glade tænder или "счастливые зубы". Она становится сексуальным очаровательным вампиром.

— Отныне плавание будет плавным, — начинает она напевать песню Queens of the Stone Age¹⁰, исполняя дурацкий танец за штурвалом.

Я смеюсь, желая присоединиться, но не присоединяюсь.

— О, ты слишком крут, чтобы танцевать со мной, — говорит она с насмешкой.

— Я не лучший танцор, — признаю я, быстро откидывая верёвки и подходя к ней.

— Я не верю в это, — говорит она. — Ты слишком хорош в с…., - она прерывается и громко смеётся, прикрывая рот. Боже мой, она почти не остановилась от этого признания. Ни моим дочерям, ни Йохану не нужно знать, насколько я хорош в постели.

— Я хорош в бою, да, — говорю я, прикрывая рот. — Но не в настоящих танцах.

— Ну, я уверена, что ты хорош в медленных танцах, если что. Короли должны знать всё это дерьмо, не так ли?

— Да, мы должны знать всё это дерьмо.

— Тогда, возможно, однажды ты пригласишь меня на танец.

Она всё ещё улыбается, когда говорит это, но в этом есть что-то душераздирающее. Как будто мы оба знаем, что единственные танцы, которые мы когда-либо будем танцевать, будут в наших спальнях.

Я ненавижу это. Я так люблю это и в то же время ненавижу.

Я ненавижу, что мы пытаемся подавить то, чему суждено быть.

Намордник на собаке, которой так и не дали шанса.

— Сейчас солнечно! — восклицает Клара, высовывая голову из люка и осматриваясь. — Мы можем подняться, папа?

— Конечно, — говорю я ей. — Осторожнее на палубе, она немного мокрая и скользкая, и оставайтесь внизу рядом с Авророй.

Девочки вылезли и подошли к ней, похоже, впечатлённые тем, что она управляет лодкой. Я надеваю солнцезащитные очки и сканирую воду перед нами в поисках коряги, которая иногда проплывает здесь.

— Это что, типа рентгеновского зрения? — спрашивает Аврора.

Я подхожу к штурвалу и протягиваю ей очки. — Они просто поляризованные. Они уменьшают блики, чтобы было легче смотреть в воду.

Она отпускает штурвал, когда я хватаюсь за него, и надевает солнцезащитные очки на лицо.

— Вау, — тихо говорит она, оглядываясь вокруг. Её улыбка такая яркая, и я вижу своё отражение в очках. Я тоже улыбаюсь. — Это как будто совершенно новый мир.

— Совершенно новый мир, — начинает драматично петь Клара. — Новая фантастическая точка зрения.

Я качаю головой. Она любит свои диснеевские мультфильмы, но она не унаследовала певческий голос своей матери.

Аврора всё ещё смотрит по сторонам, затем снимает и снова надевает их. — Сейчас трудно сказать, что такое реальность.

— Это всё одно и то же, просто ты видишь это через другой фильтр, — говорю я ей. — Это заставляет всё, что ты знала, снова казаться совершенно новым.

— Это как другое измерение.

Я хихикаю над тем, как она увлечена, и осторожно снимаю солнцезащитные очки с её лица, пристально глядя на неё. — Ну, это измерение, в котором ты живёшь. Оно всё равно прекрасно.

Но любовь, в этом-то и разница. Любовь — это как смотреть на мир через поляризованные очки. Каждая вещь изменилась к лучшему. Всё мутное снова становится ясным.

— Папа, — говорит Клара, дёргая меня за куртку. — Когда мы приедем на якорное место?

— Скоро, — успокаиваю я её.

Хотя некоторые из лучших якорных стоянок находятся на шведской стороне пролива, мы идём вдоль датского побережья, пока не доберёмся до маленькой бухты, обрамлённой пляжем с белым песком. Как и пляж, на который я возил Аврору до Нового года, он пустынен и не заполнится ещё месяц.

Это здорово, потому что здесь у нас полное уединение.

Мы опускаем якорь, затем лодка королевских слуг делает то же самое рядом с нами, а потом мы приступаем к ужину.

Мне неприятно это признавать, но я не очень люблю готовить. Считайте, что я избалован или вырос в семье принца с бесчисленными поварами, но мне определённо не хватает кулинарного таланта.

Аврора, с другой стороны, берёт всё на себя. Внизу, на камбузе, она готовит испанскую паэлью, которая может соперничать даже с самыми лучшими поварами в моём распоряжении. Она даже делает достаточно, чтобы раздать паэлью королевским сопровождающим, и Йохан помчался, чтобы доставить её.

— Ещё один скрытый талант, — говорю я ей после нескольких укусов. Мы все сидим за столом, копаемся в еде, между нами бутылка хорошего бордо. Йохан не может пить, потому что он официально на службе, так что это только между мной и Авророй.

— Поверь мне, это было легко, — говорит она. — Я приготовила столько еды для стольких семей, но это первый раз, когда я могу похвастаться перед вами, ребята.

— Для скольких семей ты готовила? — спрашивает Фрея.

— О, я не была поваром. Я была просто няней. Но в тех домах у них не было повара, поэтому я делала и это. Я также была водителем. Я делала всё.

— Их мать тоже умерла? — спрашивает Клара.

Я чуть не роняю вилку, но Аврора справляется со всем этим. — Нет, их матери были живы. Просто им нужна была дополнительная помощь, потому что они слишком много работали.

— Как папа, — тихо говорит Фрея.

Ауч. Ненавижу это напоминание.

— Все должны работать, — мягко говорит Аврора. — Если бы у меня были свои дети, я уверена, что они бы обиделись на меня за то, что я провожу все дни с вами.

— Почему у тебя нет детей? — спрашивает Клара.

— Клара, — шиплю я на неё. — Это неуместный вопрос.

— Почему?

— Всё в порядке, — говорит Аврора, одаривая меня милой улыбкой. Она смотрит на Клару добрыми глазами. — Ты заводишь детей только с теми, кого любишь. Или, по крайней мере, ты надеешься, что всё так и закончится. Но, как вы знаете и часто напоминаете мне, у меня нет ни парня, ни мужа. Так что пока вы — всё, что у меня есть.

Я знаю, что она говорит это как бы невзначай, просто пытаясь уйти от разговора и вернуться к еде, но я определённо уловил напряжение в её голосе.

— Пока, — повторила Клара. — В какую семью ты собираешься пойти после?

— Куда ты идёшь? — Фрея практически кричит от ужаса.

— Никуда, — быстро говорит Аврора, вытирая губы салфеткой. — Абсолютно никуда.

Клара пристально смотрит на меня, как будто я собираюсь солгать. — Аврора останется с нами навсегда, верно?

Я встречаю взгляд Авроры. — Надеюсь, что да, — серьёзно говорю я.

Аврора кивает. — Я тоже на это надеюсь.

К счастью, после этого тема закрывается, девочки начинают болтать о Minecraft, в который они любят играть, что обычно надоедает мне до слёз, но я просто благодарен, что они больше не донимают Аврору сложными вопросами.

Если одним из преимуществ пребывания на яхте является то, что вы можете выбраться из дворца и отправиться в своеобразный отпуск, то недостатком является то, что здесь действительно нет уединения.

Даже с яхтой такого размера, есть не так много кают, чтобы спать.

Йохану досталась одна на корме, а Авроре — другая. Девочкам досталась двухъярусная каюта вдоль борта, прямо над салоном, а мне — V-образная каюта в носовой части.

Мы с Авророй никак не можем пробраться в комнаты друг друга, нам придётся каждый раз проходить мимо девочек, а я точно знаю, что они плохо спят на яхте, потому что одной из них почему-то постоянно снятся кошмары о русалках.

Но это не мешает мне подняться в кокпит после того, как с десертом закончили, бутылка вина выпита, а девочки уложены спать. Я закутываюсь в свою куртку Helly Hansen с бокалом виски и сигарой и сажусь рядом со штурвалом, вглядываясь в ночь.

Небо над головой прояснилось, и звезды лежат на нём, как мерцающее бархатное покрывало. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь зажечь сигару.

— Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? — мягко спрашивает Аврора, поднимаясь. На ней одна из моих флисовых курток с одной из гонок, которые я проводил, и она на ней просто огромная. Выглядит как самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видел.

Я похлопываю по месту рядом с собой и возвращаюсь к прикуриванию сигары, пока не убеждаюсь, что она зажжена.

Она садится рядом со мной, её бедра прижимаются к моим, может быть, немного слишком близко для некоторых, но всё же ничего такого, из-за чего люди могли бы возмутиться.

Не то чтобы нас кто-то видел. Катер королевских слуг тёмный и тихий, и, хотя я знаю, что на палубе всю ночь кто-то есть, он не обращает на меня внимания.

Тем не менее, я напоминаю себе, что не стоит увлекаться, когда в моих жилах течёт вино и виски, а также бодрящий морской воздух.

— Девочки заснули без проблем? — спрашиваю я её.

Она наклоняет голову вперёд-назад, раздумывая. — Может быть. Ты был прав, Клара действительно почему-то боится русалок.

— Ну, было бы чертовски приятно увидеть одну из них. — Я затягиваюсь сигарой и выпускаю дым изо рта, прежде чем предложить её ей. — Сигару?

Я не ожидал, что она возьмёт её, но она берет, легко засовывая её между губами.

Черт, это сексуально.

Но опять же, что в ней не сексуально?

— Здесь хорошо, — говорит она, откидывая голову назад, чтобы посмотреть на бесконечное звёздное небо, когда дым выходит из её рта. — Это напоминает мне о доме. — Она делает паузу, а затем тихо говорит: — Ха. Я так редко называю это домом.

— Полагаю, у тебя должно быть совершенно другое небо.

— Это был совершенно другой мир. Я была совершенно другим человеком. — Она возвращает мне сигару.

Я хочу знать больше. Она так осторожна в отношении своего прошлого, даже сейчас. Я знаю, что это потому, что у неё было ужасное детство, когда её игнорировали, и ей трудно говорить об этом. Но я хочу, чтобы она поделилась со мной всем, хорошим и плохим. Я хочу знать, какие у неё сны, также как её кошмары.

— Значит, ты бросила школу, когда была подростком, — упоминаю я.

Она вздыхает. — Да. Когда мне было шестнадцать. Я была глупой. Я имею в виду, я совершила несколько действительно глупых ошибок.

— Почему ты бросила школу?

Она смотрит вдаль. Вода в этом заливе немного успокоилась, достаточно, чтобы отражать некоторые звезды. — Потому что я встретила мужчину и влюбилась.

Это сюрприз. — В шестнадцать лет?

— Щенячья любовь, — говорит она, пожимая плечами. — Щенячья любовь, которая переросла в нечто звериное. — Её голос теперь более едкий.

— Что случилось? Кем он был?

— Он был преступником, — говорит она.

Я смотрю на неё. — Ты серьёзно? Я имею в виду, я знаю, что среди австралийцев есть такая шутка, но…

— Нет, он действительно был. Он приехал в город с кучей денег, и ему нужно было надёжное место, куда их можно было бы положить. Он купил устаревший паб и открыл его. Но это было прикрытие. А потом он увидел меня, идущей мимо паба, когда я возвращалась из школы, и всё. Мой велосипед был сломан, а идти было несколько часов, и он предложил мне выпить бесплатно, и я вошла. Его звали Дэн. Он пообещал мне весь мир. Они всегда так делают, не так ли. Только у меня ничего и никого не было, и я застряла с ним, как сойка к своей матери.

— Где он сейчас?

— В тюрьме, — говорит она, смахивая волосы с лица, которое в свете звёзд кажется ещё более светлым и бледным. — По крайней мере, я надеюсь, что он там. Он убил кого-то во время неудачной сделки с наркотиками… — она замолчала.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось быть с таким человеком, — тихо говорю я ей. Когда я хотел, чтобы она открылась, я не думал, что это будет так. Но в то же время я рад, что больше не нахожусь в неведении.

— Иногда я думаю о том, что он — злодей, а я — жертва. В других случаях я думаю, что я злодей, а он жертва. Потом оказывается, что в истории у каждого есть обе эти роли. — Она испустила долгий вздох. — Мы просто люди, делающие глупости, потому что так поступают люди.

Сейчас так тихо. Я слышу, как внизу храпит Йохан. Я бросаю взгляд на лодку королевской охраны и вижу парня на заднем сиденье с айфоном, освещающим его лицо. Здесь есть свобода, место, где признание может освободить тебя.

Мне нужно освободиться.

Особенно с ней.

Мы не можем двигаться вперёд в этих отношениях, как бы вы ни хотели определить нас, пока мы не будем полностью честны и открыты друг с другом.

Я прочищаю горло и успокаиваю себя.

Это всего лишь последний шаг в моём спасении, и каждый раз она была моим костылём.

Каждая грязная вещь, которую я делаю с ней, заставляет меня чувствовать себя чистым внутри.

Каждый раз, когда я глубоко вхожу в неё, я рождаюсь новым человеком.

Она — воплощение милосердия, моё отпущение грехов.

— Я убил свою жену, — говорю я. Мои слова тихие, мягкие и предназначены для неё, но они всё равно оказывают воздействие тысячи бурь.

Аврора медленно поворачивается и смотрит на меня, её большие глаза ещё больше увеличиваются, её лицо бледнеет передо мной. Она даже не может говорить.

— Это был несчастный случай, — продолжаю я, тщательно подбирая слова, надеясь, что она поймёт меня. — В ту ночь я вёл машину. Это был не Никлас. Я был зол, дорога была мокрой, в машине была драка, и я… я потерял управление. Я так редко теряю контроль, но тогда я его потерял. Мы выехали на обочину и полетели вниз. Перевернулись. Я никогда не думал, что машина перестанет переворачиваться. Она не была пристёгнута ремнём безопасности и вылетела через лобовое стекло. Я видел, как она умерла.

Воздух между нами такой неподвижный, натянутый от напряжения. Аврора пытается дышать, я пытаюсь успокоить своё лихорадочное сердцебиение. Я не знаю, чего я ожидал, я просто знаю, что это должно было быть сказано. И если она должна оставить меня сейчас… я не могу её винить.

— Где был Никлас? — наконец спросила она.

— Он был в машине. Я забрал и его, и Хелену с аэродрома. Я хотел, чтобы они остались вдвоём наедине. Только так я мог противостоять им наедине.

— Почему?

— Потому что у Хелены и Никласа был роман. Возможно, с тех пор, как мы поженились, а может, и раньше. Я знал, и я хотел, чтобы они знали. Это было глупо. Я должен был держать рот на замке, это то, чего от меня ждали. Закрывать глаза на интрижки. Но я не мог. Мне было так больно, и более того, была задета моя гордость. Драгоценная, драгоценная гордость.

— Значит, Никлас не был за рулём?

— Нет. Он взял вину на себя, потому что я трус. Я знал, что признание в том, что произошло, разрушит мою семью и девочек. А он взял это на себя, потому что я обещал ему работу и обещал, что мир никогда не узнает о нём и Хелене.

— Господи, — ругается она, качая головой. — Аксель… я не знаю, что сказать.

Это становится трудно проглотить. Внезапно страх настолько реален, что я потеряю её. Что она наконец-то видит, кто я, человек под короной и за маской.

Затем она сдвигается и кладёт руку мне на бедро, сжимая его. — Спасибо, что сказал мне это. Должно быть, это так тяжело для тебя. Хотела бы я иметь такое мужество.

— Мужество, — горько усмехаюсь я. — Это не мужество. Просто я не могу ничего от тебя скрывать. Если ты собираешься быть со мной, ты должна точно знать, кто я. Трус.

— Хороший, выдающийся мужчина, — говорит она. — Это то, кто ты есть. Умный, весёлый, сексуальный и такой хороший отец. Ты так многогранен, Аксель, и ты через многое прошёл, и быть трусом — не одно из них.

— Я чувствую себя ужасно. Всё время. Живя в этой лжи.

— Но это была не твоя вина, ты сам так сказал.

— Нет, но это я их подобрал, злой, я их подвёз. Я должен был просто… найти другой путь.

— Но ты не хотел её убивать. Ты сам чуть не умер.

— Я знаю. Но факты не освобождают от вины. Правда иногда похожа на ложь.

— Это из-за Никласа, — говорит она. — Он постоянно напоминает тебе о том, что произошло. Боже, как ты можешь с ним работать? Он трахал твою жену!

Я прикладываю палец к губам, чтобы напомнить ей, чтобы она говорила тише. К счастью, я не думаю, что нас кто-то слышит. — Он трахал, и я ненавижу его за это. Я ненавижу его по миллиону причин. Но если я его уволю, он расскажет правду всему миру. И даже если меня бросят под автобус, чего я действительно заслуживаю, мои дети — нет. Более того, правда о его романе с Хеленой выйдет наружу, а это единственное, что я поклялся сделать — защитить её репутацию до самого конца. Никто никогда не должен узнать о ней и Никласе. Она должна оставаться ангелом в их глазах.

— И что ты собираешься делать? У него каждый день что-то на уме. Что мешает ему написать книгу или дать интервью?

— То, что люди ему не поверят.

— Это не останавливало других людей раньше.

Я пожимаю плечами. — Может, он чувствует себя виноватым. — Может быть, он выжидает время. — Это он ударил меня, пока я ехал, его действия заставили меня потерять контроль над машиной. Вот так. И он это знает. Это единственная причина, по которой он согласился взять вину на себя, так что пока это всегда будет известно, как несчастный случай. И это был несчастный случай, просто роли поменялись.

Она выпустила длинный глоток воздуха, слегка покачав головой. — Какая запутанная неразбериха.

— Так и есть.

— Неудивительно, что ты такая сварливая заноза в заднице.

Я бросаю на неё взгляд. — Следи за собой, малышка.

Она оглядывается по сторонам, а затем осторожно кладёт голову мне на плечо.

— Тебе, наверное, не стоит этого делать, — тихо говорю я, делая ещё одну затяжку сигарой. — Охранник на другой лодке может увидеть.

Но потом я всё равно обнимаю её и прижимаю к себе.

Я просто успокаиваю няню.

Здесь не на что смотреть.

И в то же время здесь есть всё.

Глава 20

А В Р О Р А

ИЮНЬ

Сегодня, 5 июня.

Дата, которая раньше не имела для меня никакого значения, за исключением того, что во Франции это было время, когда туристы начинали съезжаться толпами, а погода становилась очень жаркой.

Но здесь, в Дании, это их день.

День их конституции.

День Дании, конечно, звучит красиво, но они называют его Grundlovsdag, а это не очень красиво.

В любом случае, для датчан это большой праздник, а для королевской семьи — ещё больший. Сегодня утром я проснулась на рассвете, чтобы переодеть Клару и Фрею в их традиционные датские костюмы.

— Почему я должна это надевать? — жалуется Клара, когда я собираю её волосы в косу, закрепляю её на голове, а затем пытаюсь прикрепить белый чепец.

— Ты любишь платья, — напоминаю я ей.

— Да, но вот это — колючее и жаркое, — говорит она, ковыряясь в тёмной узорчатой юбке. На ней также белая блузка, красный жилет и поясок.

Самое интересное, что и я тоже.

— Эй, я тоже его ношу, и ты не слышишь, чтобы я жаловалась. — Я широко улыбаюсь ей в зеркало, перед которым мы стоим. Конечно, мысленно я жалуюсь, потому что сейчас июнь, в Копенгагене стоит жара, и этот костюм действительно жаркий и колючий.

Но когда Аксель предложил мне провести день в традиционном костюме, я согласилась. Потому что, как бы я ни любила держать Акселя в напряжении, мне также нравится доставлять ему удовольствие, и я подумала, что так я смогу почувствовать себя не просто почётной богиней, а почётной датчанкой.

Кроме того, сегодня вечером состоится бал. Большинство людей не празднуют так бурно, ведь некоторые даже не получают целый выходной, но для Акселя и его семейных традиций есть королевский бал, который они всегда устраивают во дворце.

Я взволнована. Я взволнована, потому что я приглашена. Будучи няней девочек, я пропускала бесчисленное количество мероприятий, которые посещали Аксель и другие, но на этом балу девочки должны быть там, и поэтому я буду там по умолчанию.

Конечно, я больше всего хочу быть там в качестве спутницы Акселя. Мы встречались тайком целую вечность, и как бы ни было захватывающе поддерживать с ним тайный роман, это начинает меня немного утомлять. Это так чертовски тяжело, когда моё сердце принадлежит ему, а его сердце принадлежит мне, но мы не можем показать это миру. Не можем действовать.

Я даже не хочу объявлять об этом, я не хочу открывать свою жизнь и жизнь девочек для такого рода внимания, но правда в том, что, когда я вижу его за ужином, я хочу иметь возможность сидеть рядом с ним. Когда мы пьём бренди в гостиной, я хочу иметь возможность сидеть у его ног, его рука в моих волосах. Когда мы проходим мимо друг друга в коридорах, я хочу, чтобы он обнял меня.

Я хочу его поцелуев, его прикосновений, его совершенно романтических слов всё время, а не только в темноте, когда мы видим друг друга. Это просто нечестно, что он заставляет весь мой мир вращаться вокруг, а я получаю так мало от этого мира. Я хочу его всего, постоянно, и это чертовски невыполнимое желание.

— Хорошо, — говорю я Кларе, вставляя последнюю булавку на место. — Всё готово.

Клара хмурится, глядя на своё отражение. — Я выгляжу глупо.

Я хватаю её за плечи и притягиваю к себе, целуя в макушку. — Ты выглядишь милой, как пуговица.

— Пуговица? Пуговицы не бывают милыми.

— Это выражение.

— У англичан так много странных выражений, — задумчиво комментирует она.

Я смеюсь и смотрю на Фрею, но вижу, что её причудливая причёска полностью разрушена, волосы распущены по плечам. Она улыбается мне, демонстрируя свой новый отсутствующий зуб.

— Что случилось с твоими волосами? — восклицаю я. — Это заняло у меня целую вечность.

— Теперь они красивые, — говорит она и продолжает улыбаться, просовывая язык в пустое пространство зуба.

За последние девять месяцев Фрея действительно вышла из своей раковины, и в некоторых случаях я хотела бы засунуть её обратно в эту раковину, потому что иметь двух непоседливых и озорных девочек — это очень сложно.

Я машу ей рукой, чтобы она подошла. — Давай, попробуем ещё раз.

Через час я собрала обеих девочек, и мы отправились на праздник на площадь перед дворцом.

Там полно народу. Повсюду люди, марширует оркестр, гвардейцы делают своё дело, люди размахивают датскими флагами, все пьют кофе и едят липкие булочки.

Майя машет мне рукой с площадки перед дворцом. Место для короля Акселя пустует, но я уверена, что он появится с опозданием.

— Простите, я немного опоздала, — говорю я ей, ведя за собой девушек. — У нас возникли некоторые проблемы с причёской.

Я ожидала, что Майя немного поворчит на меня, ведь она так хороша в этом, но вместо этого она сдерживает улыбку. — Что за чёрт, — говорит она, тихо смеясь. — Что ты надела?

— Что? — говорю я, а потом замечаю, что на ней простой брючный костюм, и что никто в толпе тоже не одет в этот костюм.

О, Боже.

— Где ты это взяла? — умудряется сказать она, дёргая за мой красный поясок, её глаза искрятся юмором.

— Из магазина костюмов в городе. Я попросила Хенрика сходить за ним. Разве это неправильно? Аксель сказал мне сделать это.

— Ну, боюсь, Аксель немного позабавился с тобой, — говорит она, и я клянусь, что она мне подмигивает. — Светлая сторона в том, что ни одна из газет не сможет обвинить тебя в том, что ты не пытаешься вписаться в общество.

Ах, чёрт.

Итак, я сажусь с девочками по обе стороны от меня, и я знаю, знаю, что сейчас меня фотографируют миллион раз. Но это не важно. Я высоко поднимаю подбородок.

Затем из дверей выходит Аксель и направляется к микрофону перед нами.

Он выглядит настолько греховно красивым, что у меня перехватывает дыхание.

Его вечно загорелая кожа на фоне темно-синего костюма, конечно же, идеально сшитого на заказ, и белой рубашки. Его волосы теперь немного длиннее, они блестят в лучах яркого солнца и уложены на одну сторону.

Он проходит мимо нас и слегка кивает, а затем его глаза встречаются с моими. Потом они пробегают по моей блузке, поясу, юбке и возвращаются к белому чепчику, приколотому к моей голове.

И он смеётся.

Этот ублюдок смеётся.

На глазах у всех.

Придурок.

Затем он быстро прикрывает её и поворачивается к толпе, прочищая горло, прежде чем поприветствовать их всех.

Мой датский к этому моменту достаточно хорош, чтобы я понимала большую часть речи, и мне очень помогает то, что в последние несколько дней я пробиралась в его комнату, чтобы просмотреть речь вместе с ним, помогая ему репетировать. Он говорит о гордости и процветании страны, он говорит о свободе, традициях и культуре, он говорит о семьях и современной молодёжи.

В общем, это волнующая речь, и он так же магнитом притягивает толпу, как и меня на репетиции, а толпа, кажется, так же влюблена в него, как и я.

— Ты так хорошо с ним поработала, — шепчет мне Майя, ненадолго кладя свою руку на мою.

Я удивлена её привязанностью. — Это он написал речь.

— Не только с этим, — говорит она. — Со всем. Это не тот король, который произносил речь в прошлом году. Это другой человек. Это человек, который сидит на троне и вдохновляет страну. Это тот, кем он всегда должен был быть.

Я тяжело сглатываю. — Думаю, нужно время, чтобы вступить в свои права.

— Да, — мягко говорит она, сжимая мою руку. — Но давай не будем делать вид, что ему не помогли.

Я смотрю на неё, задаваясь вопросом, может ли она знать, что происходит между нами. Мы были так осторожны друг с другом, хотя Майя смышлёная.

Но если она и знает, то, очевидно, это её не беспокоит.

Скорее всего, она просто благодарит тебя за твоиобязанности няни, не увлекайся.

Вот и я не увлекаюсь.

Когда церемония и речи с Акселем, премьер-министром и какой-то местной знаменитостью (к сожалению, это был не Вигго Мортенсен) закончились, все разошлись по своим делам, чтобы подготовиться к балу.

Моя работа, как обычно, следить за девочками и не давать им попасть в беду.

Моя работа заключается в том, чтобы изолировать Снаф-снафа в гостевой ванной комнате на третьем этаже, чтобы он не мешал людям. Это нелёгкая работа, поскольку чем больше становится свинья, тем больше у неё отвращения к лестнице, и мне практически приходится тащить гигантского зверя вверх.

Суть в том, что я в полном беспорядке, я разбита, и внезапно лечь спать пораньше кажется лучшей альтернативой королевскому балу.

— Девочки, — зову я их. Я развалилась в бездонном кресле-мешке в их комнате, а они сидят на полу, Клара читает Фрее сказку на датском. — Вы же не хотите идти на эту вечеринку, правда?

— Нет, хотим, мы ходим туда каждый год, — говорит Клара и, не пропуская ни одного мгновения, возвращается к чтению вслух.

— Мне даже нечего надеть.

— Почему бы тебе не надеть то, что ты надевала раньше, — говорит Фрея, хихикая. — Папа подумал, что ты выглядишь смешно.

Я застонала. Он думал. Это был его план с самого начала. А у меня до сих пор не было ни минуты наедине с ним, чтобы дать ему пинка под зад.

Но дело в том, что мне нечего надеть. Почему-то я думала, что на бал надену костюм, а теперь, когда я знаю, что этого не произойдёт, мне остаётся только моя собственная одежда, а у меня нет ничего, кроме мини-юбок.

Я вздыхаю и пишу Хенрику, который, вероятно, сейчас очень занят, развозя туда-сюда еду и принадлежности для вечеринки, но я всё равно это делаю. Поскольку я не могу оставить девочек и не собираюсь вести их в магазин одежды, я спрашиваю, может ли Хенрик взять платье во время одного из своих поручений. Я называю ему свой размер и говорю, что не хочу ничего слишком обтягивающего живот, потому что не хочу выставлять напоказ маленький животик, который я приобрела благодаря бесконечной картошке и ржаному хлебу. На самом деле, я просто хочу, чтобы он выбрал что-то, что будет сочетаться с баллом. Он знает лучше, чем я.

Он возвращается с платьем очень поздно. Мы пропустили ужин, потому что Карла и повара были так заняты закусками и напитками для бала, поэтому я порылась на шумной кухне в поисках хлеба и сыра, а затем принесла их в столовую, чтобы нам было чем перекусить, прежде чем всё начнётся.

Я уже накрасилась и выпрямила волосы, чтобы компенсировать тот факт, что весь день они были заплетены в косу и чепец, когда он появился в другом дверном проёме холла.

— Извини, что я так поздно, — говорит Хенрик, задыхаясь. В руках он держит огромный чехол для одежды. — Но я достал платье. Возможно, я советовался по этому поводу с женой, так что, если оно тебе не понравится, это её вина.

— Я уверена, что всё будет хорошо, — говорю я ему и чувствую некоторое облегчение, поскольку однажды встречалась с его женой, и мне показалось, что у неё хорошее чувство моды. Но, опять же, большинство людей в этом городе выглядят очень стильно.

Когда мы покончили с хлебом и сыром, я отвела девочек обратно в свою комнату, поскольку не смею доверять их одним, когда идёт подготовка к вечеринке. Я усаживаю их на кровать и говорю, что они могут быть моими судьями на показе мод.

— Убедись, что ты улыбаешься глазами, — говорит Клара, когда я несу платье в ванную.

Откуда эта девочка знает про "улыбаться глазами" и «Топ-модель по-американски», ума не приложу.

Я закрываю дверь и расстёгиваю молнию на чехле для одежды.

Что ж, первое впечатление хорошее.

Это бронзовый, нюдовый цвет с блёстками и пайетками и…

Я вытаскиваю его из сумки, и тут оно увеличивается в пять раз.

Ни хрена себе.

Это настоящее бальное платье.

Как бальное платье принцессы.

Из диснеевского фильма.

Я беру его в руки, пытаясь понять, подойдёт ли оно вообще, но, к счастью, оно оказалось моего размера.

Мне удаётся надеть его и посмотреть в зеркало.

Верхняя часть бюстье усыпана блёстками, низкий вырез, приподнимающий грудь и в то же время утягивает живот. Остальная часть платья сильно выпирает, всё в блёстках, тюле и волшебстве.

Вау.

— Дай нам посмотреть, — слышу я возглас Клары.

Я открываю дверь и драматично вхожу, сдвигая бедра в сторону и раскидывая руки. — Та-да!

— Ты принцесса! — кричит Клара, прыгает с кровати и бежит ко мне. — Ты больше принцесса, чем я!

— Du ser smuk ud, — говорит Фрея, следуя за сестрой и проводя руками по бокам моего платья.

— Спасибо, — говорю я ей. Она сказала, что я выгляжу великолепно.

Я чувствую себя великолепно.

В этот раз я не думаю, что мои уши немного торчат, или что мои зубы и улыбка слишком большие, или что мои брови слишком резкие и чёткие для моего лица. В кои-то веки я думаю, что всё это вместе делает меня красивой.

Но давайте посмотрим правде в глаза, Аксель заставляет меня чувствовать себя красивой каждую ночь, когда я нахожусь в его постели.

— Спящая красавица, — говорит Клара, оглядывая меня. — Вот кто ты.

— Принцесса Аврора, — уточняет Фрея.

Клара хватает сестру за руку и начинает кружить её по моей спальне. — Я знаю тебя, я гуляла с тобой однажды во сне, — поёт она одну из песен из мультфильма. Это ужасно не в такт, и она больше кричит, чем поёт, но в этой сцене передо мной есть что-то такое совершенно очаровательное, что я чувствую, как моё сердце разбивается на миллион кусочков. Это так странно, как что-то может заставить вас чувствовать себя настолько счастливым, настолько хорошим, что в то же время заставляет вас мучительно грустить.

— Ты плачешь, — говорит Фрея, когда Клара поворачивает её ко мне.

— Правда? — говорю я, осторожно проводя краем пальцев под глазом. — Наверное, просто пыль в воздухе.

Я иду в ванную и снова смотрю в зеркало, чтобы убедиться, что мой макияж не испорчен. Я не знаю, были ли это комплименты, которые Майя говорила мне ранее, или то, что Аксель произнёс эту воодушевляющую речь, или то, что я чувствую себя принцессой, как будто я действительно принадлежу этому месту, но все мои эмоции сегодня, кажется, на поверхности.

Пока я не выпью слишком много, я смогу держать себя в руках.

Примерно в 19:30, после того как я переодела девочек в их собственные платья, блестящие розовые и зелёные с бантиками, я получила сообщение от Акселя.

Где ты?

Я вздохнула с облегчением. Я думала, он забыл обо мне.

Я пишу ответ: Только что подготовила девочек.

Он отвечает: Спускайся. Ты нужна мне здесь.

Ты нужна мне.

Такие простые слова, но они воспламеняют моё сердце.

Сейчас буду.

— Хорошо, девочки, — говорю я, кладя телефон на стол. У меня нет клатча, а у платья нет карманов, так что его лучше оставить в моей комнате. — Пойдёмте.

Я беру их за руки, и мы отправляемся на бал.

Бальный зал находится в дальнем крыле дворца на втором этаже, и кроме как поиграть там с девочками и Снаф-снафом, я туда редко хожу.

Но сегодня вечером я словно попала в другой мир.

Вы знаете эти королевские балы, которые показывают в кино: люди в шикарных платьях танцуют под сверкающими люстрами, а дворецкие ходят вокруг с закусками и шампанским, и в углу играет скрипичный оркестр.

Это похоже на это.

Только все одеты гораздо скромнее.

И под этим я подразумеваю, что всё очень гладко, по-скандинавски и сдержанно.

А я только что вошла в комнату в самом пышном в мире выпускном платье.

Головы поворачиваются.

Люди шепчутся.

— Кто это?

— Это няня?

— Кем она себя возомнила, принцессой?

Ладно, я не могу расслышать или понять их со своего места, но я уверена, что они говорят именно это.

Но это не имеет значения. Я высоко держу голову, не обращая внимания на взгляды, и сканирую комнату в поисках Акселя.

Сначала я его не вижу, поэтому, продолжая держать девочек за руки железной хваткой, я медленно прохожу сквозь толпу, кивая головой некоторым знакомым сотрудникам. Но даже они бросают на меня взгляд, знаете, такой, который говорит: Ты тоже работаешь? Вероятно, за этим следует вопрос: как, чёрт возьми, она смогла позволить себе это платье на нашу зарплату?

Последнего я не знаю. На этикетке было написано Valentino, и я очень надеюсь, что это не аукнется, потому что у меня нет таких денег.

И тут, как море расступается перед Моисеем, толпа передо мной распадается, и я вижу Акселя, стоящего с премьер-министром Дании.

Премьер-министр замечает меня первым, кивает и что-то говорит Акселю.

Аксель поворачивает голову в мою сторону.

Его челюсть практически отпадает. По крайней мере, мне так кажется, так как обычно она так напрягается. Именно на такую реакцию я и рассчитывала.

Я улыбаюсь ему, зная, что от моей улыбки у него слабеют колени, а затем скольжу к нему.

— Добрый вечер, Ваше Величество, — ласково говорю я ему. — У меня здесь ваши дети. — Знаете, чтобы напомнить ему, что я няня и мы не трахаемся тайком уже несколько месяцев.

Клара и Фрея сейчас невероятно тихие, и Аксель говорит премьер-министру: — Варнекрос, позволь представить тебе мою няню, Аврору Джеймс.

— Рада познакомиться с вами, господин премьер-министр, — говорю я, протягивая руку.

Варнекрос — пожилой мужчина с копной седых волос и в очках, и в данный момент он выглядит немного растерянным. Тем не менее, он крепко пожимает мою руку, затем смотрит на Акселя. — Вживую она гораздо красивее.

Он сказал это по-датски, но я уверена, что он именно так и сказал.

Не уверена, должна ли я оскорбиться или нет. Думаю, таблоиды никогда не публикуют мои положительные стороны.

— Я оставлю вас вдвоём, — говорит премьер-министр, кладя руку на плечо Акселя, прежде чем уйти за шампанским.

— Прекрасная вечеринка, — говорю я Акселю.

— Она только что стала намного прекраснее, — говорит он, его голос взволнован и груб. В его глазах появляется взгляд, который он не может показать на людях. — Ты…, - его глаза медленно блуждают по мне, вверх и вниз. — Ты больше, чем богиня.

Я ухмыляюсь, желая протянуть руку и поправить его галстук-бабочку. — Ну, в этом смокинге ты выглядишь как скандинавский бог, так что, думаю, мы составим тихую пару.

Только тогда я понимаю, что и Клара, и Фрея смотрят на нас, наблюдая.

— Ладно, девочки, — говорю я им, чрезмерно весёлая. — Давайте принесём вам что-нибудь поесть.

— Отдай их Майе, — говорит он, протягивая руку и касаясь моего плеча.

— Зачем?

— Я хочу потанцевать с тобой, — говорит он. Его глаза напряжённые и властные, я чувствую их до самых пальцев ног. Они владеют мной так, как ничто другое.

Я оглядываюсь вокруг. Многие люди смотрят на нас. На самом деле, я думаю, что все. Они следят за каждым нашим действием, за каждым нашим взглядом.

Я чувствую себя как в зоопарке.

В самом гламурном зоопарке в мире.

— Хочешь потанцевать со мной? — спрашиваю я. — Что случилось с тем, что ты не умеешь танцевать?

— Возможно, я стал лучше. — Он поворачивается и машет рукой Майе, стоящей неподалёку, затем улыбается своим девочкам. — Идите к своей tante Майе. Я верну Аврору обратно.

Они кивают, Клара берет Фрею за руку, и они идут через бальный зал к Майе, при этом Клара начинает петь: — Я знаю тебя, я танцевала с тобой однажды во сне.

Однажды во сне — это правильно.

Аксель протягивает мне руку. — С вашего позволения, мисс Джеймс.

Я делаю небольшой реверанс, а затем беру его руку, и он ведёт меня в центр зала.

Все, кто там танцевал, внезапно разбегаются, оставляя место только для нас.

Он не перестаёт улыбаться мне, ни когда я кладу руку ему на плечо, ни когда он кладёт свою вторую руку на мою талию.

— Ты не боишься, что люди поймут это неправильно? — шепчу я, не отрывая взгляда от сильных, точёных линий его красивого лица. От шрама на переносице, которую он сломал во время аварии на ралли, до седых волос на висках и постоянной складки между дугами бровей — я запомнила его лицо, как карту, которая ведёт меня домой.

— Пусть думают, что хотят, — говорит он, крепко обхватывая меня руками. — Ты всё равно не сможешь это контролировать.

В его словах есть смысл.

Поэтому я продолжаю улыбаться, пока мы скользим и кружимся по бальному залу, и мир исчезает вокруг нас. Фрагменты песни Клары мерцают в моей голове, как звёздная пыль.

Я знаю тебя, я танцевала с тобой однажды ночью. Мы были там, желая, чтобы этот танец длился вечно.

И я знаю, что буду любить его вечно.

Вечно.

Но когда танец заканчивается, заканчивается и мечта.

Аксель провожает меня обратно к Майе и девочкам, и, видимо, чтобы компенсировать то внимание, которое я получила, он берет Майю за руку и ведёт её на танцпол. Она протестует, сначала робко, а затем несколько агрессивно, пытаясь вырваться из его хватки, но Аксель настойчив и завоёвывает тётю, осторожно кружа её по танцполу, как он это делал со мной, пока она громко не смеётся, явно наслаждаясь вниманием племянника.

Я счастлива.

За эти дни было так много моментов, когда я была поражена, почти ослеплена, всем этим счастьем, и это ещё один.

Счастье, счастье, счастье.

Если я спала всю свою жизнь, то только сейчас, благодаря ему, я наконец-то просыпаюсь.

— Я тоже хочу танцевать, — говорит Фрея своим тоненьким голоском.

Я смотрю на неё. — Хорошо, но вы обе должны это сделать. Я эксперт в танцах с двумя принцессами одновременно.

Обе девочки протягивают мне руки, и пока Аксель танцует с Майей, я кружу Клару и Фрею, их хихиканье такое же яркое и игристое, как переполненное шампанское.

Так продолжается довольно долго, пока мои ноги не начинают уставать, а выпивка немного дурманит меня.

Я говорю Майе, что пойду в ванную и скоро вернусь, и не успеваю я выйти из бального зала, как Аксель уже рядом со мной, держит меня за локоть и провожает по коридору.

— Ты сводишь меня с ума, — резко шепчет он мне на ухо.

— О чём ты говоришь? — спрашиваю я.

Что я сделала?

Он не отвечает, просто оглядывается по сторонам и, увидев, что вокруг никого нет, открывает дверь в ванную и заталкивает меня туда вместе с собой.

Он быстро закрывает дверь и запирает нас, и прежде чем я успеваю произнести хоть слово, он хватает моё лицо, впивается губами в мои губы, проталкивает язык в мой рот, поглаживая каждое сдерживаемое желание.

О, Ваше Величество.

Я хватаю его, зарываясь руками в его волосы, за шею, а его руки хватают меня за талию, потом за задницу, пытаясь ущипнуть и поласкать меня сквозь слои тюля. Мы сжимаемся вместе в безумии жара, похоти и чего-то невероятно реального. Чего-то очень нашего.

Я прижата спиной к кафельной стене, прижата к ней, и я его, полностью его. Моё тело действует на чистом инстинкте, бросаясь в него без запретов, без осторожности. Оно жаждет его так же сильно, как мой разум и душа. Когда он прижимается ко мне, тяжело дыша и целуя меня, грязную и влажную, я обхватываю руками его плечи и с наслаждением ощущаю подтянутые мышцы его спины, притягивая его к себе.

Одна из его рук запуталась в моих волосах, перебирая их так, как мне нравится, и я задыхаюсь от сладкой боли.

— Я никогда в жизни не видел такого великолепного создания, пока не увидел тебя сегодня ночью, — говорит он, голос грубый от вожделения. — Действительно, однажды во сне.

Другой рукой он поднимает пышный подол моего платья, вздёргивая его вверх и вверх, и вверх по моей талии, пока оно не заняло почти всю стойку. Он сдвигает в сторону атлас моего нижнего белья и издаёт глубокий стон, который, как я чувствую, вибрирует во мне, пока он исследует меня своими пальцами.

— Такая мокрая, — бормочет он. — Ты становишься такой чертовски мокрой для меня. — Он вводит в меня три своих больших, длинных пальца, и я сжимаюсь вокруг них, умоляя о большем. — Ты знаешь, что я хочу этого. Я должен это получить.

— Поторопись и трахни меня, — говорю я ему. — Сэр.

Но реально. Это опасное место, и кто-то может постучать в дверь в любую минуту.

Он смеётся, низко и богато, тянется вниз и поднимает меня так, что мои ноги обвиваются вокруг его талии. Я тянусь вниз между нами и судорожно пытаюсь расстегнуть его ремень. Он с минуту смотрит на мои неистовые руки, явно наслаждаясь тем, как сильно я его хочу.

— Подожди, — говорит он, стягивая с себя брюки от смокинга и трусы-боксёры, пока его член не стал свободно покачиваться, такой тёмный и твёрдый. Я люблю его таким, таким необработанным, толстым и предназначенным только для меня.

Он прижимается к моему отверстию и ждёт несколько мгновений. Я чувствую, как между нами поднимается жар, как его глаза прожигают меня, пока его взгляд не опускается на член, когда он собирается ввести его жёсткую длину в меня. Прежде чем я успеваю подтолкнуть его внутрь, мои пальцы крепче сжимают его спину, он толкается одним большим, мощным толчком.

Я не могу сдержать крик, который срывается с моих губ, а затем тихое: — Ох, — когда он медленно, мучительно вытаскивает себя, его член абсолютно мокрый.

Он снова входит в меня, на несколько дюймов за раз, его губы касаются моих.

— Ты действительно нечто, ты знаешь это? — шепчет он мне в губы, его слова обрываются на стон. — Я не знаю, что бы я делал без тебя.

— Думаю, весь дворец рухнул бы, — удаётся мне сказать.

А потом он снова толкается в меня.

Медленная, блять, агония.

Моё сердце замирает в горле. Я не могу говорить, я могу только чувствовать, и напряжённый взгляд его глаз говорит мне, что что-то происходит, что-то новое.

Сегодняшняя ночь была чем-то новым.

Сегодня вечером я была на балу и танцевала с королём.

Сегодня вечером, я думаю, мир получил представление о том, что мы так старательно пытаемся скрыть.

Его глаза продолжают гореть, пока он толкается внутрь и наружу, непрерывно. Он слегка берет меня за подбородок и держит моё лицо, следя за тем, чтобы я не могла разорвать зрительный контакт, не могла отвести взгляд. Это так интимно, его взгляд словно раздевает меня догола. Но это же Аксель. Он может заглянуть в мою душу в любое время. Он увидит там только свою собственную душу.

Дом для его сердца.

Наши стоны затихают, наше дыхание становится тяжёлым и неровным, когда он двигается внутри меня, его бедра кружат так, что он задевает каждый нерв.

Это так чертовски хорошо.

Это всё.

Мы соединены, связаны, и чем глубже, глубже он входит в меня, тем жарче он ощущается, как едва сдерживаемый огонь. Бусинки пота скатываются с его носа, и, наконец, его глаза закрываются, когда он приближается к кульминации, его рот переходит в ложбинку моей шеи, где он кусает, сосёт и ворчит, толкаясь в меня, каждый толчок всё быстрее предыдущего.

— Бля, бля, бля, — шипит он, резко вдыхая. — Я кончаю.

Прежде чем я успеваю попытаться догнать его, он отпускает мою талию и проводит пальцем по моему клитору, дважды поглаживая его, и это всё, что нужно, чтобы привести меня в действие, как динамит.

Я вырываюсь наружу, пока не чувствую, что ничего не осталось, и он взрывается во мне. Я чувствую его внутри, горячего и мощного, я безжалостно пульсирую вокруг него, мои ногти так сильно впиваются в его плечи, когда я изгоняю его, что я знаю, что они оставят следы завтра, даже через его пиджак.

Моё сердце огромно, наполнено звёздами и блаженством.

Этот мужчина. Этот король.

Я отдам всё, чтобы стать его королевой.

— Аксель, — шепчу я, задыхаясь, потому что не могу перевести дыхание, потому что знаю, что хочу сказать, но не знаю, как это сказать. Что я хочу большего и что я также боюсь этого.

Он тяжело дышит мне в плечо, и я провожу пальцами по его волосам, любя их, любя всё, что он собой представляет.

— Мне нравится, когда ты играешь с моими волосами, — бормочет он. Он поднимает голову и смотрит на меня насыщенными глазами. Он нежно проводит большими пальцами по моим щекам. — Я люблю в тебе всё.

У него такой взгляд, который я люблю в его глазах, тот, который приношу ему только я. Сонный, расслабленный, счастливый. Абсолютно удовлетворённый. В эти моменты его маска исчезает, и корона оказывается в другом месте.

В эти моменты он принадлежит только мне.

Как и должно быть.

— Нам пора возвращаться, — говорю я ему. — Люди будут интересоваться.

Он кивает, брови на мгновение сходятся вместе. — Конечно. — Он осторожно опускает меня на землю, затем берет пачку папиросной бумаги и проводит ею по внутренней стороне моих ног, прежде чем опустить мою юбку.

Мы оглядываем себя в зеркале. Он разглаживает мои акры платья, я поправляю его рубашку и бабочку.

— Я пойду первым, — говорит он. — Таким образом, если я увижу кого-нибудь, я смогу остановить его.

Я киваю, чувствуя, как всё это вдруг начинает нервировать меня. Кровь возвращается в мой мозг.

Он открывает дверь и высовывает голову наружу. Видя, что всё чисто, он целенаправленно уходит.

Я жду несколько мгновений, чтобы он вообще не ассоциировался с этой ванной.

Затем я выхожу.

Как раз в тот момент, когда Никлас идёт из бального зала.

Он, должно быть, прошёл мимо Акселя по дороге, и ничто не указывает на то, что Аксель был со мной там.

Но мои щеки словно горят.

А Никлас как-то странно смотрит на меня.

Он подходит ко мне, его глаза такие холодные, и всё же на его лице появляется самодовольная, знающая ухмылка.

— Ванная занята? — спрашивает он, жестом указывая на неё.

— Нет, она в вашем распоряжении.

— Tak (пер. дат. — спасибо), мисс Аврора, — говорит он и входит.

Я знаю правду о тебе, — хочется сказать ему.

Но я этого не делаю.

Я разворачиваюсь и иду обратно на бал, чтобы найти девочек.

Глава 21

А В Р О Р А

Одним из преимуществ работы королевской няней является то, что ты работаешь на такого человека, как Аксель. Я знаю, что спать с королевской семьёй, которую ты обслуживаешь, не входит в должностные обязанности, но у нас это неплохо получалось.

Ещё один плюс, который я только что обнаружила, это то, что, когда короли уезжают в отпуск, ты тоже получаешь отпуск. И я не имею в виду скалистое путешествие под парусом вдоль холодного побережья Дании.

Я имею в виду солнечный свет, пляжи с белым песком и лазурные воды. Кокосы и музыка. Попугаи и дельфины. Всё замечательно.

Сейчас мы находимся на острове Санта-Крус в Карибском море. Когда-то этот остров принадлежал Дании, а потом стал частью Виргинских островов США. Однако, несмотря на то, что Дания его потеряла (эй, у них всё ещё есть Гренландия), все города сохранили свои датские названия.

Мы находимся на чрезвычайно уединённой вилле к северу от красочного городка Фредерикстед. Здесь только я, Аксель и девочки. Ни Майи, ни Никласа, ни Хенрика.

Ладно, там было несколько королевских сопровождающих, которые обязаны ходить с ним повсюду, но ему удалось заставить их остаться в сторожке перед комплексом, обеспечив нам абсолютное уединение от всех.

Только мы.

Как будто мы действительно семья.

После бала на прошлой неделе, после того, как нас чуть не поймал Никлас, Аксель решил, что хочет, чтобы мы уехали, куда-нибудь подальше, где жарко и влажно. Туда, где мы могли бы спать в одной постели и быть вместе, не беспокоясь, что за нами наблюдают другие. Туда, где нам не нужно было бы скрывать наши чувства друг к другу, где мы могли бы просто быть вместе, быть свободными.

И хотя ради девочек у меня по-прежнему есть своя комната, она находится рядом с комнатой Акселя и соединена просторной площадкой, что даёт нам полный и открытый доступ друг к другу. Поверьте, за последние шесть дней мы многое наверстали.

В данный момент мы отдыхаем на нашем частном пляже, который находится прямо перед виллой. Он небольшой, но великолепный, и девочки стоят перед нами у воды, создавая песчаные "дворцы". Песок белый и мелкий, как детская присыпка, а море такое синее, что почти больно смотреть.

Мы оба лежим на животе на полотенцах, между нами несколько бутылок пива. Аксель зарылся головой в свои руки, и я позволяю своим глазам блуждать по его телу. Он уже такой загорелый, его тело худое, длинное и покрыто мускулами. Его маленькая упругая попка обтянута черными плавками, которые я люблю хватать за пояс. Это справедливо, поскольку он иногда делает это с моей юбкой, обычно перед тем, как задрать её на бёдрах и заняться мной.

— Я не хочу уезжать, — говорю я ему со вздохом. — Разве мы не можем остаться здесь навсегда? Просто так.

Он поворачивает голову, прижимается щекой к полотенцу и щурится на меня, солнце в его глазах. — Я бы хотел, чтобы мы могли. Но думаю, Стелла меня убьёт.

Когда Акселю приходится уезжать за границу на длительный срок, его сестра, Стелла, должна исполнять обязанности регента вместо него. В Дании это называется Rigsforstander, и сейчас она находится во дворце, принимая на себя все его официальные обязанности. Я знаю, что она ненавидит это, потому что она говорила мне об этом, но так уж сложилось.

— Да, — говорю я. — Она может, — говорю я. — Мне просто… мне нравится быть с тобой вот так. Только мы. Просто…

— Я знаю, — говорит он, и его глаза становятся мягкими. — Мне тоже это нравится. На самом деле…, - он смотрит на девочек, которые хихикают, пока волны дразнят песчаный дворец, — я хочу рассказать им о нас.

Я моргаю на него. — Что?

— Девочкам, — тихо говорит он. — Я хочу, чтобы они знали, что я люблю тебя, и что ты любишь меня, и что мы вместе. Что ты для меня больше, чем просто их няня.

Я качаю головой, приступ страха поражает моё сердце. — Ты не можешь этого сделать. Они не поймут. Не говори им. Серьёзно.

Он хмурится на меня, опираясь на локти. — В какой-то момент они должны узнать, если уже не узнали. Аврора, я не хочу скрывать это от них. То, что я чувствую к тебе, никуда не денется. Оно только растёт со временем. Неправильно держать их в неведении. Они заслуживают того, чтобы знать.

— Что, если они возненавидят меня за это? — шепчу я. От этой мысли мне становится плохо. — Что, если они возненавидят тебя?

— Они любят тебя, — говорит он категорично. — Неважно, что ты не их настоящая мать, они любят тебя за тебя и то, какая ты есть. Они никогда не захотят отпустить тебя, так же, как и я.

Но я не гожусь. Я недостаточно хороша для чего-то настоящего. Я хороша только в тайне.

— Почему ты так боишься? — говорит он, поворачиваясь на бок и протягивая руку, чтобы коснуться моего лица. — Это хорошо. Это всё.

Я не могу ему этого объяснить. — Я просто… я та, кто прячется в темноте. Разве ты не понимаешь?

— Нет. Не понимаю. Ты постоянно говоришь о том, что ты няня и поэтому мы не можем быть вместе, но для меня это не имеет значения.

— Это имеет значение. Хорошо, это важно. Я не могу сравниться с Хеленой.

— Никто не говорит, что ты должна.

— Таблоиды говорят.

— Таблоиды могут идти в жопу. Они не имеют значения.

Но они имеют значение. Я качаю головой. — Если ты расскажешь девочкам… и ничего не получится…

Его взгляд заостряется, челюсть становится жёсткой. — Почему бы это не получилось? Почему ты вообще так говоришь?

— Потому что ты король и…

Его пальцы возвращаются в мои волосы, и он держит мою голову ровно, глядя мне в глаза. — Я король. И я принадлежу тебе так, как никогда не думал, что это возможно. Больше, чем я принадлежу своей стране, больше, чем я принадлежу народу, я принадлежу тебе.

Я не заслуживаю этого мужчину.

Я.

Не.

Заслуживаю.

Его.

Я облизываю губы, во рту пересохло, сердце заколотилось. — Аксель, — шепчу я.

— Я не хочу больше жить во лжи. Я хочу рассказать девочкам, а потом рассказать всему миру. Но я не сделаю ничего из этого, пока ты не согласишься. Это чертовски убивает меня — не иметь возможности прикасаться к тебе на людях, не иметь возможности петь тебе дифирамбы, не дать всем знать, что я нашёл любовь, любовь, которую я буду носить лучше любой короны. — Он грустно улыбается мне. — Но я не сделаю этого, пока ты не будешь готова.

Он носит мою любовь как корону.

Я просто хочу быть достаточно достойной, чтобы сделать то же самое.

— Просто подумай об этом, — говорит он, вставая на ноги и протягивая свою руку к моей. — Давай. Пойдём поплаваем.

Я даю ему свою руку, и он не отпускает её, пока мы бежим вниз к бирюзовым волнам. Если девочки и считают, что держаться за руки странно, они этого не показывают. Может быть, это потому, что мы стали настолько близки друг с другом, что они считают это естественным. Может быть, потому что то, что есть у нас с Акселем, естественно, так же естественно, как соль в море и солнце в небе.

Он прав. Девочки заслуживают того, чтобы знать правду о нас.

Я могу только надеяться, что моё сердце будет готово к этому.

* * *

Позже тем же вечером мы с Акселем стоим на нашей площадке с видом на океан. Он прислонился к перилам, на нем только пара шорт для плавания, без рубашки. Тёплый ветерок ерошит его волосы, полупустое пиво болтается в его пальцах. Его взгляд устремлён на горизонт, он доволен, но я могу сказать, что в его голове проносится миллион мыслей.

Я смотрю на него и надеюсь, что он отпечатается в моей голове, как на негативной плёнке, и я смогу достать и смотреть на него, когда захочу. Для меня это настоящий Аксель. Великолепный, властный и ищущий покоя.

Я чувствую, что он наконец-то нашёл свой покой.

Он во мне.

— Хороший вид? — спрашивает он с лукавой улыбкой, глядя на меня и делая глоток пива.

— Всегда, — говорю я ему.

— Ты больше не думала о том, что я сказал? — спрашивает он после долгой паузы.

— Мне понравилась часть "носить лучше любой короны". Это было очень поэтично, как обычно.

Он слабо улыбается. — Это не то, что я имел в виду.

— Я знаю.

Он протягивает руку, обхватывает мою талию и притягивает меня к себе. Девочки крепко спят в своей комнате, и мы здесь только вдвоём. Такое ощущение, что мы вдвоём против всего мира.

Его рука исчезает в моих волосах, и он наклоняется, нежно целуя меня в губы. Я провожу пальцами по его спине, ощущая его гладкую, упругую кожу. В такие моменты кажется, что нас невозможно остановить, что мы бессмертны, что мы в центре кружащейся вселенной, бог и богиня, и все миры у наших ног. Ничто не может нас коснуться.

Он отстраняется настолько, что его губы касаются моих. Я слышу, как он сглатывает, а когда открываю глаза, он смотрит прямо в мою душу, в моё сердце. — Я хочу ребёнка, — бормочет он так грубо и так тихо, что я едва его слышу.

Я хмурюсь, мой живот делает сальто назад. — Что?

Ребёнка?

Ребёнка!?

— Я хочу ребёнка от тебя, — говорит он мне в губы. — Я хочу, чтобы мы сделали его. Чтобы мы создали новую жизнь, мою и твою.

Черт возьми.

Это было не то, что я ожидала от него услышать.

На самом деле, я никогда не слышала от него упоминаний о детях, я полагала, что Клара и Фрея — это всё, чего он хотел.

Но теперь он хочет ребёнка от меня.

Меня.

— Я хочу снова стать отцом, — продолжает он. Он выпрямляется, проводит рукой по моей шее. — Я хочу, чтобы ты была матерью моего ребёнка. Моих детей. Черт, я хочу много детей. Целый дворец, полный братьев и сестёр для Клары и Фреи.

Много детей?! Целый дворец!?

Я не знаю, что сказать, что подумать.

Правда в том, что мои яичники сейчас разрываются на миллион кусочков, и я бы солгала, если бы его слова не были самой романтичной, удивительной, радостной вещью, которую я когда-либо слышала (и это говорит он, у которого ужасно романтичное сердце).

И я бы точно солгала, если бы сказала, что не думала об этом.

О, я думала об этом.

Очень много.

Моя матка была бомбой замедленного действия на протяжении почти всех моих двадцати лет, и я думаю, что единственная причина, по которой мне удавалось игнорировать это, заключается в том, что я была няней для чужих детей. А работая няней, я не только получаю семью и безопасность, которых у меня не было в детстве, но и забочусь о младенцах и детях. Они не мои, но это позволяет мне избавиться от этого.

Но с тех пор как я начала работать на Акселя, эта бомба замедленного действия стала звучать всё громче и громче, заставляя меня обратить на неё внимание. Сначала я думала, что это потому, что я так полюбила Клару и Фрею, а потом поняла, что это потому, что я полюбила их отца.

Я бы родила детей от этого человека в любой день.

Что потом? — Говорит голос в моей голове. — Ты думаешь, это действительно сработает?

Я игнорирую его. Вместо этого я выбираю экстаз.

— Мне нравится, когда ты теряешь дар речи, — говорит он с ухмылкой, заправляя мои волосы за ухо. — Это даёт мне мир и покой.

Я разражаюсь смехом. Это даже не смешно, что он сказал, просто я не могу сдержаться. Радость проникает в меня из всех уголков моего сердца.

— Что? — спрашивает он, нахмурившись.

— Ничего, — говорю я, и если я не перестану улыбаться, то думаю, что моё лицо навсегда останется таким. — Совсем ничего. — Я хватаю его за руку и начинаю тянуть его к французским дверям.

— Куда мы идём? — спрашивает он.

Я бросаю на него кокетливый взгляд через плечо. — Если вы хотите детей, Ваше Величество, то первое, что мы должны сделать, это начать их делать.

Он позволяет мне затащить его в спальню. — Не то чтобы я жаловался, но разве ты не должна несколько дней не принимать таблетки, чтобы они не подействовали?

Я ложусь обратно на кровать. — Нет ничего плохого в небольшой практике.

— Нет, — говорит он с похотливой ухмылкой, расстёгивая шорты. — Определённо нет.

* * *

Жужжание прерывает мои сны.

Я стону и переворачиваюсь на спину, моё тело всё ещё измождено бесконечными занятиями создания ребёнка. Я медленно открываю глаза. Свет освещает комнату, но это не от луны снаружи, а от моего телефона на тумбочке.

Кто, черт возьми, звонит мне в такой час?

Я смотрю на Акселя, который спит и слегка похрапывает — он всегда в отключке, после того как кончит, а затем тянусь к телефону.

Это Амели.

Мой пульс учащается. Боже, я надеюсь, что всё в порядке.

Но прежде чем я успеваю ответить, телефон перестаёт жужжать.

Я открываю его и проверяю время. Здесь, на острове Санта-Крус, три часа ночи, а это значит, что в Париже сейчас восемь утра.

Я как раз собираюсь написать ей сообщение и спросить, зачем она звонила, когда приходит сообщение от неё.

Это фотография чего-то, снимок экрана, и я не могу рассмотреть его как следует, пока он не откроется.

За ним быстро следует ссылка на британский таблоид.

Моё сердце падает как камень.

Это не к добру.

Я открываю первую фотографию, под которой Амели написала сообщение: это правда?

И к моему полному ужасу, это правда.

Абсолютная правда.

Это первая страница статьи с моей фотографией.

Фотография моего фоторобота, сделанного в те времена.

Заголовок гласит: «Датская королевская няня — преступница!»

Я не могу дышать. Я не могу моргать. Я даже не могу больше чувствовать своё сердце.

Всё, чего я боялась, всё, что я пыталась похоронить, всё, что я оставила позади себя, надеясь никогда больше не сталкиваться с этим, вернулось в полной силе. Меня больше не преследует моё прошлое.

Моё прошлое здесь.

Дрожащими руками я нажимаю на ссылку и читаю остальную часть статьи, игнорируя все сообщения, приходящие от Амели, вопрос за вопросом.

То, о чём сообщалось, было полной правдой, хотя и не рассказывало всей истории.

Это выставляет меня настоящим преступным гением, а не какой-то молодой, испорченной девушкой, которой манипулировали и над которой издевались.

Вот что ранит больше всего. Может быть, я злодейка в той же степени, что и жертва, но даже не зная фактов о том, через что я прошла, моя правда превратилась в ложь.

Я роняю телефон на колени, чувствуя, что мир рушится на меня.

Всё закончилось.

Всё.

Он, девочки, моя работа.

Всё кончено.

Я не могу продолжать после этого.

Я не была достойна раньше.

Теперь я преступница.

— Который час? — Аксель говорит рядом со мной, его голос хриплый от сна.

Но я даже не могу говорить.

Он сдвигается в кровати, чтобы посмотреть на меня, и я, должно быть, похожа на вурдалака, освещённого телефоном на моих коленях, который в ужасе смотрит на него.

— Что случилось? Почему ты не спишь? — спрашивает он, садясь прямо.

Моя голова трясётся, покачивается, действительно, и мой рот открывается, чтобы сказать, но ни звука не выходит.

На моей груди лежит тысяча килограммов кирпичей.

— Аврора, ты в порядке? — Его голос звучит настоятельно. Он хватает меня за плечо, так что я оказываюсь лицом к нему, его глаза ищут моё лицо. — Что случилось?

Свет в телефоне гаснет, и в комнате становится темно.

Так будет лучше.

Я могу сказать ему правду без света в лицо.

— Я должна тебе кое-что сказать, — шепчу я.

Долгое мгновение. — Хорошо, — говорит он, пытаясь казаться спокойным, но терпя неудачу. — Что? Ты можешь сказать мне всё, что угодно.

— Да, хорошо. Очевидно, я думала, что не могу сказать тебе об этом. А теперь у меня нет выбора.

— Что такое? — Его голос стал низким, он приготовился к худшему.

— У меня есть прошлое. — Я смотрю вперёд в темноту, чувствуя, как эта темнота проникает в мою душу. — Я совершила несколько плохих поступков.

— Не сомневаюсь, — мягко говорит он, проводя рукой по моей обнажённой спине. — Я знаю о твоём прошлом. Мы все делали плохие вещи.

— Меня зовут не Аврора Джеймс.

Бомба взрывается, оставляя после себя лишь тишину, как при взрыве звезды в космосе.

— О чём ты говоришь? Тогда как?

— Меня звали Рори Джеймсон. Я изменила его, чтобы отделить себя от своего прошлого.

— Ладно, хорошо. Всё в порядке. Для меня ты всё ещё Аврора.

Боже, он такой понимающий, такой хороший. Он не понимает.

— Рори Джеймсон сделала несколько плохих вещей.

Я слышу, как он сглатывает. — Что сделала Рори Джеймсон?

Я делаю глубокий, дрожащий вдох, зная, что это не успокоит меня и не облегчит ситуацию. — Она встретила парня по имени Дэн. Она влюбилась в него, потому что не знала ничего лучшего. Она была слишком молода. Он был достаточно взрослым. Он подсадил её на наркотики, чтобы убежать от её дерьмовой жизни. Позже он привлёк её на дорогу, помогая ему совершать преступления. Она украла несколько кошельков, в основном. Потом воровала в магазинах. Наконец, она помогла ему ограбить дом друга. Её так и не поймали, его тоже, они просто продолжали ездить и употреблять, пока однажды их не настигло это. Он заключал сделку с наркотиками, парень пытался его обмануть, забрать его вещи. Я была там, а мне не следовало быть там. Парень пришёл за мной, Дэн напал на него. Убил его. Это была самозащита, конечно, но это не имело значения, учитывая обстоятельства.

Я делаю паузу, боясь взглянуть на него. Я сжимаю руки в кулаки, пока они не онемели. — Нас обоих арестовали. Меня судили за употребление наркотиков и соучастие, но позже обвинения сняли. Дэн попал в тюрьму. Это был не только счёт за непредумышленное убийство. Это были годы и годы краж, грабежей, отмывания денег и торговли наркотиками. То, что произошло ещё до того, как он встретил меня. Даже я не понимала, каким человеком он был и что он сделал. Но к тому времени, когда я это поняла, его уже посадили, и мне пришлось начинать новую жизнь. Я немного изменила своё имя, переехала в Брисбен, месяц была практически бездомной, прежде чем смогла найти работу. Потом я работала, работала, работала, экономила, экономила и уехала в Европу, чтобы никогда не вернуться.

Я слышу, как он резко выдыхает через нос — единственный шум в комнате. — Почему ты не сказала мне об этом раньше?

Я закусываю губу, готовясь к удару. — Потому что я глупая. — Я разблокировала телефон, открываю статью и протягиваю ему. — Я очень глупая.

Глава 22

А К С Е Л Ь

Я смотрю на телефон, который держу в руках, разум ещё не оправился от бомбы, которую Аврора только что вывалила мне на колени, только для того, чтобы найти другую.

Хуже.

Я читаю статью в оцепенении.

Статья, повторяющая всё то, в чем Аврора только что призналась мне, но без каких-либо реальных деталей и отличительных особенностей. Статья, которая рисует Аврору лживой, полусумасшедшей злодейкой, отбросом трейлера, пробившим себе дорогу в датскую королевскую семью.

Статья, которая разрушает всё то, над чем она так упорно работала.

Жизнь Авроры Джеймс.

И всё же, когда я сижу здесь, мой мир разлетается на осколки, моё сердце разбивается на мелкие кусочки, я злюсь. Я злюсь и мне больно.

Как она могла так поступить со мной?

Как она могла держать всё это в себе?

Как она могла не доверять мне после всего того, что я ей доверил?

Почему я не был достаточно хорош для этого?

— Аксель, — говорит она. — Пожалуйста, скажи что-нибудь.

Я смотрю на её прекрасное лицо и чувствую только боль от того, что она так и не отдала мне всю себя, не позволила мне узнать правду.

Она так и не впустила меня.

— Как ты могла так поступить? — шепчу я.

— Мне жаль, — говорит она, смятая и расшатанная, и я знаю, что ей тоже больно. — Я была такой глупой, молодой и…

— Нет, — говорю я резче, чем хотел. — Не в этом дело. Как ты могла не сказать мне правду?

— Ты бы не понял.

— Не понял?! — кричу я. — Как ты смеешь говорить мне такое!

Она смотрит на меня в шоке на мгновение, прежде чем крикнуть в ответ: — Ты бы вёл себя так же!

— Нет! — кричу я. — Я бы не стал. Аврора, ради всего святого, ты скрывала это от меня, а теперь я узнаю об этом из гребаного таблоида. О чём ты, блять, думала? Мы могли бы предотвратить это, если бы ты достаточно доверяла мне!

Её рот открывается, подбородок дрожит.

— Блять, — рычу я. Я встаю с кровати и стаскиваю с пола пижамные штаны, пытаясь думать, нуждаясь в пространстве. Я хватаюсь за волосы, дёргаю, пытаясь взять себя в руки.

— Аксель, прости меня, — снова говорит она. — Пожалуйста.

— Это ничего не меняет. — Я поворачиваюсь к ней лицом, тяжело дыша, сердце сжимается в груди, словно втисках. — Я признался тебе в своём самом большом секрете, в своём преступлении, а ты просто держала свой при себе. Я доверил тебе это, потому что доверяю тебе и твоему большому сердцу, но очевидно, что ты мне совсем не доверяешь.

— Я доверяю тебе! — кричит она, умоляя. — Доверяю. Я собиралась сказать тебе.

— Когда? Когда? — Я раскидываю руки. — Однажды? Вот почему ты не хочешь рассказывать девочкам, вот почему ты не хочешь, чтобы мы стали чем-то?

— Я хочу, чтобы мы стали чем-то! — кричит она. — Но, чёрт возьми, Аксель. Ты витаешь в облаках.

В облаках? — Это то, что ты думаешь? То, что я хочу от тебя детей, то, что я хочу рассказать о тебе своим девочкам, всему миру, то, что я хочу жениться на тебе и сделать тебя своей королевой, ты думаешь, это значит, что я витаю в облаках?

Внезапно она замолчала, её рот зажат, глаза расширены, когда она смотрит на меня. — Ты… ты хочешь жениться на мне? — шепчет она.

Я борюсь с желанием закатить глаза. — Да. Я подумал, что это было очевидно, когда я попросил тебя стать матерью моих детей.

— Ты не делал предложения…

— Предложение? — восклицаю я. — Как я мог сделать предложение, когда я даже не могу заставить тебя признаться всему миру, что мы вместе. Если бы я встал здесь на одно колено и попросил тебя стать моей женой, ты бы согласилась?

Она снова замолкает. Полагаю, большинство предложений не сопровождаются криками. Я даже не планировал этого, пока мы были здесь, хотя на всякий случай выбрал кольцо.

Чем больше она молчит, тем больше я надеюсь, что она никогда не скажет.

Я не уверен, смогу ли я выдержать это.

Я не уверен, что…

— Я бы не согласилась, — тихо говорит она. — Мне жаль.

И в этот момент стены рушатся на меня.

Я даже не могу дышать. В моей груди бетон. — Что?

Она качает головой. — Я не думаю, что мы можем быть вместе. Ни сейчас, ни после этого. Никогда.

Эта боль жестока. Острая, стремительная, режущая меня от кишок до рта. Я истекаю кровью от сердечной боли прямо здесь. Я прислоняюсь к комоду позади меня, пытаясь удержаться.

— Почему? — Мне удаётся сказать, мой голос ломается, всё ломается.

Я больше не мужчина, я просто оболочка.

Хрупкая, ломающаяся оболочка.

— Почему? — повторяет она, и тогда я вижу, как слезы текут по её лицу. — Потому что у нас никогда не получится. Это только доказывает это.

— Но у нас получается лучше, чем что бы то ни было!

— Когда мы только вдвоём, — тихо плачет она. — Но это не только мы вдвоём. Ты король, у тебя есть страна и, что ещё важнее, твои дочери. После этого я даже не могу оставаться твоей няней. В глазах всех я преступница. Твоим дочерям будет больно от этого, а если я останусь, им будет ещё больнее. Я люблю тебя до смерти, Аксель, но я не буду подвергать их опасности ради того, чтобы быть с тобой. И ты знаешь, что это правильно. Это единственное, что нужно сделать.

Она несёт чушь. Я знаю, почему она это говорит, но она уже готова сдаться, готова перевернуться. Я так не поступаю.

— Послушай, — говорю я ей, стараясь, чтобы мой голос не повышался. — Я люблю тебя. Я люблю своих дочерей. И ты не имеешь права говорить мне, что мне чувствовать по любому поводу, и не имеешь права указывать мне, что важно, а что нет. Я осознаю, что я гребаный король и у меня есть страна. Но я принимаю решения в своей жизни, никто другой.

Я наклоняюсь и беру её за плечи, заставляя посмотреть мне в глаза. — Девочки поймут, — говорю я ей. — Они всё равно не читают бульварную прессу, не в их возрасте, но мы, конечно, можем объяснить им своими словами, что с тобой произошло. Это то, что мы должны делать на данном этапе их жизни. Мы должны предупредить их о том, что может быть напечатано.

— А как насчёт всех остальных?

— Все остальные? Майя? Она моя тётя и твоя подруга. Я сомневаюсь, что твоё прошлое играет какую-то роль в её жизни или в том, что она думает о тебе. То же самое касается Стеллы. Близкие мне люди не из тех, кого легко переубедить. Они люди. Они всё понимают. Они все совершали ошибки.

— Но народ.

— Народ есть народ, и он может думать, что хочет. Я сделаю заявление, мы оба сделаем, и если они хотят продолжать, то пусть делают. Послушай, народ, пресса, все они раздули миллион историй обо мне, о Хелене, о моих родителях и об их родителях. Такова цена, которую приходится платить, будучи королевской особой. Но я не собираюсь отпускать тебя и уйти из моей гребаной жизни только для того, чтобы о нас не говорили ничего плохого. Пошли это. Пошли они.

— Я просто буду чувствовать себя виноватой.

— И я тоже чувствую себя виноватым. Из-за стольких вещей. Последние два года я тонул в своей вине перед Хеленой, и мне казалось, что я не заслуживаю любви и уж точно не заслуживаю тебя. Но ты, ты смогла сделать меня лучше. Твоя любовь, твоя доброта, твоя преданность помогли мне исцелиться, и я не смог бы сделать это сам. — Я делаю паузу, изучая её лицо, надеясь, что мне удалось до неё достучаться. — Мы все просто сломленные дети, прикрывающие свою вину взрослой одеждой. Мы примиряемся со своей виной или нет, но в любом случае мы продолжаем двигаться дальше. Вопрос только в том, будешь ли ты двигаться дальше со мной?

Она отводит глаза, по её щеке скатывается слеза, и в этой слезе я чувствую, как моё сердце уходит вместе с ней. В моей груди нет ничего, кроме пустоты.

— Пожалуйста, — говорю я, дыша с трудом, пытаясь отдышаться в пустоте. — Пожалуйста, Аврора, двигайся со мной дальше. Будь со мной. Я не могу без тебя. — Я прижимаю руку к её груди. — У меня есть дом в твоём сердце и любовь, которая не перестаёт кровоточить. Ты нужна мне в моей жизни, ты — моя жизнь, ты — моё солнце, которого я ждал слишком много зим.

Я смотрю, как она глотает, боль вокруг моей груди сжимается всё сильнее и сильнее, и я задаюсь вопросом, если в конце концов я просто рухну, возможно ли причинить такую боль.

Она смотрит на меня.

И в этом взгляде я вижу солнце. Я вижу её свет. Я вижу, как он пробивается сквозь тучи и тьму, которая почти отняла её у меня.

— Я люблю тебя, — говорю я ей снова, руки тянутся к её щекам, обнимая её лицо, когда слеза скатывается по моему пальцу. — Я люблю тебя. Скажи мне, что ты любишь меня. Скажи, что мы можем двигаться дальше вместе. Скажи, я твоя, сейчас и навсегда.

Она моргает, и ещё больше слёз проливается. Она обхватывает руками мои предплечья. — Я люблю тебя, — говорит она. — Я люблю тебя и мне страшно. Мне так страшно. Я не хочу быть тем человеком, которым я была.

— Ты не будешь.

— Я не хочу тебя потерять.

— Ты не потеряешь.

— Я не хочу, чтобы дети пострадали.

— Они не пострадают.

— Я хочу заслужить тебя.

— Ты заслуживаешь.

Она закрывает глаза, и я отпускаю её лицо, притягивая её в объятия. Она обхватывает меня руками, крепко прижимается ко мне, плачет, уткнувшись мне в шею.

Я кладу руку ей на затылок, обнимая её. Даю ей понять, что её страхам здесь нет места.

Мы разберёмся с таблоидами. Мы разберёмся с её прошлым. Мы разберёмся со всем.

Всё это не имеет значения, пока у меня есть моя королева.

* * *

Полет обратно из Санта-Крус долгий. Даже на частном самолёте, я не люблю находиться в воздухе, и особенно не люблю, когда мне кажется, что моя страна разваливается на части от избытка сплетен.

Но именно это и происходит.

После того, как рано утром прошлое Авроры оказалось в центре внимания, несколько других таблоидов начали распространять эту информацию, пока она не облетела весь мир. Я провёл утро, собирая вещи и разбираясь с PR-кошмаром века, отвечая на звонки моих сотрудников и даже премьер-министра, говоря всем, что завтра у меня будет пресс-конференция во дворце.

Но поскольку на этом самолёте нет wi-fi, я не могу ответить людям или проверить свою электронную почту, и, наверное, это к лучшему.

Клара и Фрея сидят в ряду напротив нас, занятые своими играми на iPad, а Аврора сидит рядом со мной. Мы держимся за руки, что, похоже, не вызывает реакции у девочек, но вызывает её у королевских стюардесс в задней части самолёта. Я заметил несколько поднятых бровей, когда они проходили мимо нашего места, направляясь к туалету, но, конечно, они не осмелились ничего сказать.

— Знаешь что? — сказала Аврора, наклоняясь ко мне, её голос был низким. — Я думала обо всём, что они говорят обо мне…

— Пожалуйста, не думай об этом слишком много. Это всё мусор.

— Да, это мусор. Но есть некоторые напечатанные детали, которые не совсем соответствуют действительности. То есть, легко откопать мой фоторобот, если знаешь моё старое имя, и легко узнать больше о Дэне. Но в британском таблоиде были некоторые личные детали, которые они не должны были получить.

Я нахмурился. — Что ты имеешь в виду? Ты имеешь в виду, что твоя мать проболталась?

Она качает головой, потирая губы, пока обдумывает это. — Нет. Не то. Они цитируют анонимный источник, но мне кажется, что моя мать могла бы сразу сказать, кто она такая. Это если она вообще знает, кто я сейчас. Я не видела и не слышала о ней десять лет.

— Так кто бы это мог быть? Амели?

— Нет, не она. Я не позволяю людям подходить ко мне настолько близко.

— Расскажи мне об этом.

Она подталкивает меня в бок. — Это серьёзно. Таблоиды сообщают не только о фактах, но и о чувствах. Моё чувство вины за прошлое, моё желание стать кем-то новым. Я была бездомной, жила под мостом в Брисбене. Никто никогда об этом не знал. Я рассказывала об этом только в своём дневнике.

Мой подбородок дёргается от удивления. — У тебя есть дневник?

— Да, — шипит она. — Ты видел его.

— Нет.

— Да, помнишь, как ты просматривал его в начале моей работы? Чёртов шпион.

— Та штука, в которой были все нянины записки? Это был блокнот.

— Это также был мой дневник. Почему ты решил, что я так расстроена?

— Потому что ты такая?

Она ворчит. — Нет, Аксель. Ты случайно увидел только записи, которые я сделала о справочнике. Если бы ты продолжал читать дальше, ты бы увидел мои мысли и чувства. Я не записываю их каждый день, только когда мне плохо, или грустно, или злюсь, или вижу странный сон. Я часто пишу о прошлом, чтобы оставить его в прошлом. Что? — Она смотрит на меня, потому что я хмурюсь как сумасшедший.

— Никлас, — выплюнул я. Я смотрю на неё широко раскрытыми глазами. — Это был Никлас. Он украл твой дневник.

Она выглядит обескураженной. — Почему ты думаешь, что это был он?

— Кроме того, что у него на меня зуб? Кроме того, что он знает, что это сойдёт ему с рук? Он сказал мне однажды, что был в твоей комнате.

— Что!? — восклицает она так громко, что девочки смотрят в эту сторону.

— Ничего страшного, возвращайтесь к своим играм, — говорю я им.

Аврора хватает меня за воротник, крепко. — Что значит, он был в моей комнате?

Точно. Что ж, полагаю, я действительно облажался. — Он сказал, что искал тебя. Не знаю, верить ему или нет, но он увидел твою вазу и решил прокомментировать, какая она дорогая.

— О, Боже. О, Боже. Что, если он украл моё нижнее белье?

— Пожалуйста, не говори так.

— Почему ты мне не сказал?

— Это было сразу после Рождества, — объясняю я. — Я немного нагрубил ему.

— Не могу поверить, что тебе приходится грубить своим сотрудникам.

— Ты знаешь, какой он, и не было смысла тебе говорить. Ты бы расстроилась, а потом захотела бы его увольнения, а я не мог сказать тебе, почему я не могу его уволить.

— Мы с тобой — гребаный бардак, — говорит она, отпуская меня и складывая руки на груди.

— Ну и где теперь твой дневник?

— Он в грузовом отсеке самолёта. Я взяла его с собой. И первое, что я собираюсь в нём написать, это то, какой ты большой, жирный придурок.

Я разразился смехом. Я не мог сдержаться.

— Что? Ты такой. Дорогой дневник, Король Засранец снова оказался засранцем.

— Надеюсь, ты включишь туда все те разы, когда я заставлял тебя кончить.

У неё отвисает челюсть, и она смотрит на девочек, чтобы проверить, слышали ли они, но они уже надели наушники. Умные девочки.

— Как ты можешь быть таким обыденным во всём этом? — кричит она. — Мы попадём в бурю дерьма, и, скорее всего, это сделал твой шантажирующий сотрудник, бросивший меня под гребаный автобус. Как ты собираешься с ним разбираться?

Я пожимаю плечами и как будто отстраняюсь от мира. Это трудно объяснить.

Я думаю, это потому, что завтра будет пресс-конференция, и я наконец-то смогу рассказать нашу правду.

И ещё: — Если это был он, то он уволен.

— Но ты не можешь его уволить.

— Конечно, могу.

— Он отомстит тебе.

— Он уже отомстил мне. Как ты думаешь, почему это произошло? Он знает, что я чувствую к тебе, что ты чувствуешь ко мне. Он точно знал это во время бала. Он не дурак. Он нашёл твой дневник в один из тех дней, когда тебя не было в комнате, и держал это при себе в течение долгого времени, выкапывая на тебя всю грязь, какую только мог, чтобы разрушить то, что у нас есть вместе. Но это не сработает.

— Но ты не можешь его уволить. Он расскажет правду о… той ночи.

— Тогда пусть.

Пусть. Пусть скажет всё, что нужно, а мы посмотрим, что будет потом.

— Это риск, Аксель.

— Жизнь — это риск. — Я смотрю на девочек, сосредоточенных на своих играх. Но я не буду рисковать с ними.

Я отстёгиваю ремень безопасности и встаю с сиденья, делая паузу, чтобы размяться, прежде чем приседаю в проходе рядом с ними и смотрю на них, пока они не приостановят свои игры и не снимут наушники.

— В чем дело, папа? — спрашивает Клара, бросая взгляд на меня, а затем на Аврору, сидящую позади меня, в раздражении от того, что я её прервал.

— Девочки, — говорю я своим строгим отцовским голосом. — Я должен сказать вам что-то очень важное, поэтому мне нужно ваше полное внимание. Это разговор для больших девочек, взрослых, и мне нужно, чтобы вы слушали.

Они охотно кивают. Наверное, думают, что я собираюсь подарить им пони или что-то в этом роде. У них была бы целая ферма, если бы они могли.

— Вы знаете, что я очень, очень сильно люблю вас обоих, — говорю я им. — И вы знаете, что Аврора тоже очень, очень сильно любит вас. Но мы также очень, очень сильно любим друг друга.

Девочки всё ещё кивают. Я не уверен, что они поняли.

Я тянусь к руке Авроры назад и прижимаю её к своему плечу. — Я знаю, что никто и никогда не заменит вам маму. Я знаю это. Но… — Я даже не знаю, как правильно это сформулировать, когда всё ещё много неопределённости: — Я хочу быть с ней так же, как я был с вашей мамой.

Клара качает головой. — Она собирается стать королевой?

— Jaaaaaa, — шипит Фрея. — Королева богинь.

Я смеюсь. — Это то, на что я надеюсь. — И это всё, что я могу сказать, потому что это всё, на что я надеюсь.

— Она собирается жить во дворце вечно? — спрашивает Клара.

— Я тоже на это надеюсь.

— Она всё ещё будет нашей няней? — спрашивает Фрея.

Я оглядываюсь через плечо на Аврору, брови приподняты. Небольшая помощь?

Аврора наклоняется вперёд, улыбаясь. — Я всегда буду вашей няней. Но я также буду чем-то большим. Помнишь, ты спрашивала, есть ли у меня парень? Сейчас им является твой отец. И я люблю его чертовски сильно.

— Но ты всё равно будешь жить с нами, — говорит Клара.

— Я никуда не уеду. На самом деле, это может означать, что я буду жить с вами всегда.

— Подожди, — говорит Фрея, сморщив нос. — Значит ли это, что вы будете целовать друг друга?

Я ухмыляюсь и протягиваю руку, чтобы потрепать её светлые волосы. — Мы постараемся не делать этого при вас.

Она с отвращением высовывает язык.

— Но послушай, — продолжаю я. — Есть ещё одна вещь. Вы можете услышать об этом от других людей, поэтому мы хотели сначала рассказать вам.

— Когда я была молодой, — объясняет Аврора, — старше вас, но всё ещё молодой, у меня было много неприятностей.

— Это было потому, что твой отец умер? — спрашивает Клара.

— И да, и нет. Это потому, что в моей жизни не было много любви, не то что у вас двоих. Я делала плохие вещи. Я крала вещи.

— Игрушки? — Фрейя уже выглядит так, как будто она планирует свой следующий шаг в магазине игрушек.

— Ну, типа того. В общем, я была плохой, и это было неправильно, но я также была больна в то время. Так что меня посадили в тюрьму на ночь или две, чтобы преподать урок.

Обе девочки ахают.

— И, — продолжает она, — я усвоила урок. Я больше никогда этого не делала. Я просто хотела рассказать вам, чтобы вы знали правду.

— Она не всегда была идеальной, — добавляю я, на что Аврора смеётся.

— Нет, я не была идеальной, и я всё ещё не идеальна, и это нормально. Я совершала ошибки и училась на них, как и все. Но мы хотели рассказать вам, потому что люди могут говорить об этом.

— Хорошо, — просто сказала Клара. — Теперь мы можем вернуться к нашим играм?

Черт, как бы я хотел, чтобы взрослые были такими же простыми, как дети, когда дело касается осуждения и прощения.

Что-то подсказывает мне, что нас ждут неприятности, когда мы приземлимся.

Я могу только надеяться, что после того, как мы расскажем девочкам правду, нам будет меньше что скрывать. Я знаю, что люди будут безжалостны, и я знаю, что наша любовь одновременно хрупкая, новая и сильная, но после событий прошлой ночи я всё ещё сомневаюсь, что Аврора на 100 % на борту.

Но это риск, как она и сказала. Я должен рискнуть с Никласом, рискнуть с прессой и рискнуть, что её сердце всё ещё моё, что она не бросится бежать, когда станет трудно.

Хотя, я знаю, даже если она сбежит, я не перестану бежать за ней.

Эта женщина — моя королева.

И у неё уже есть моя любовь в качестве короны.

Глава 23

А В Р О Р А

Я была права.

Мы приземлились прямо в дерьмо.

Как бы я ни была готова к этому, я была недостаточно готова, потому что как только мы вышли из самолёта на частной взлётно-посадочной полосе, нас атаковала пресса. Мне в лицо светили лампочки, я прикрывалась своей сумочкой и рукой Акселя, в общем, всё, как у знаменитостей.

Тем временем они кричали на меня.

— Почему вы солгали?

— Вы были соучастницей убийства?

— Вас уволят из королевской семьи?

Единственным способом заставить их отступить было то, что королевские слуги начали отталкивать их назад, в то время как я подняла Фрею и Клару на руки (Боже, они тяжелее, чем Снаф-снаф).

К счастью, когда мы оказались в машине, Клара и Фрея не выглядели травмированными. Думаю, им понравилось внимание.

Я, с другой стороны…

Но пресса и засада — это не то, о чём я больше всего беспокоилась.

Нет, это было переступить порог дворца.

Увидеть всех.

Увидеть на их лицах, как изменилось их мнение обо мне.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через это, — говорит Аксель рядом со мной, берет мою руку и поворачивает её, чтобы поцеловать мою ладонь.

— Всё в порядке, — говорю я ему, пытаясь улыбнуться, стараясь сохранить бодрость духа. В воздухе он казался более оптимистичным, чем я, и я не могла сказать, маска это или нет. Честно говоря, я не знаю, как он собирается справиться с Никласом, но я думаю, это одно дело за другим.

Одна ужасная вещь за раз.

Мы въезжаем в ворота дворца, но вместо того, чтобы почувствовать облегчение от того, что я дома, я на взводе. Обычно в это время все переезжают в датский летний дворец, но поскольку мы уехали, то отложили это до следующей недели.

Я бы не возражала против переезда в другое место. Переехать в другой дворец. Начать всё с чистого листа.

Но в том-то и дело со вторыми шансами. Если ты не уложишь первый шанс, он будет преследовать тебя по пятам.

Аксель держит меня за руку, когда мы выходим из машины и направляемся в дом, и это уже вызывает недоумение, особенно когда мы сталкиваемся с Хенриком в фойе.

— Как прошло путешествие? — спрашивает Хенрик, улыбаясь, но осторожно. Он даже не смотрит мне в глаза.

— Всё было хорошо до самого конца, — говорит Аксель, увлекая меня за собой по коридору. — Кстати, Хенрик, я хочу, чтобы весь персонал собрался в гостиной, сейчас же.

— Как пожелаете, сэр, — говорит он настороженно, прежде чем скрыться, направившись в одну комнату, но потом передумал и побежал в другую. Держу пари, он думает, что их всех уволят.

Клара и Фрея следуют за нами, и Аксель говорит им пойти и проверить Снаф-снафа, что они с радостью и делают.

Затем Аксель ведёт меня в гостиную, усаживает на диван и направляется прямо к шкафу со спиртным, достаёт бутылку портвейна, которую, как я знала, он берег, и два стакана.

Затем он возвращается ко мне со штопором, даёт мне стаканы, чтобы я держала их, и приступает к открытию.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Я в порядке, — говорит он, вытаскивая пробку почти до конца и вытаскивая остаток зубами. — Лучше, чем когда-либо.

Я хмурюсь, моя рука начинает дрожать, когда он наливает в бокал большую порцию портвейна. Несмотря на его бешеные манеры, его руки тверды. Они всегда тверды. Он — моя опора.

Он наливает свой бокал, затем прижимает край своего бокала к моему, и хрустальный звон разносится по комнате. — За то, чтобы правда освободила нас, — говорит он, глядя мне прямо в глаза, пока мы оба делаем глоток.

Кто-то прочищает горло в другом конце комнаты, и мы поворачиваемся, чтобы увидеть персонал, собравшийся у дверей.

— Заходите все, — говорит Аксель, махая им рукой. — Не стесняйтесь. Вы не в беде. Это мы здесь в беде.

Все они обмениваются взглядами, а затем подходят. Единственная, кто не стесняется, это Майя, потому что она член семьи, и, конечно, чёртов Никлас, который думает, что его не могут уволить.

Они собираются в центре у камина: Майя, Никлас, Агнес, Карла, Хенрик и ещё несколько человек, руки сцеплены у середины, взгляд настороженный. Не хватает только Йохана, но он забрал нас из аэропорта раньше.

— Я уверен, что вы все хотите поговорить о том, о чём сегодня писали в таблоидах. И мы к этому вернёмся, — говорит Аксель, делая глоток портвейна. Я делаю то же самое, наблюдая за Никласом, пытаясь понять, не извивается ли он. Конечно же, нет.

— Но прежде чем я перейду к этому, я должен сделать объявление, — продолжает он, а затем протягивает мне руку, жестом показывая, чтобы я встала.

Я пристально смотрю на него. Ты уверен?

И он кивает.

Я кладу свою руку в его, и он помогает мне подняться на ноги.

Но он не отпускает мою руку.

Все глаза в комнате полностью сосредоточены на этом факте.

Он держит меня за руку.

Он говорит по-датски, глядя каждому в глаза. — Вы все были очень верными сотрудниками для меня на протяжении многих лет, и я хотел бы считать вас друзьями. В некотором смысле, семьёй. Управлять дворцом нелегко, и я знаю, что недостаточно часто говорю, что вы проделываете огромную работу — на самом деле, я не думаю, что когда-либо говорил, и за это я прошу прощения. Вы делаете великое дело.

Все смотрят друг на друга, брови подняты, готовые к удару топора, несмотря на то, что он сказал.

— И поскольку я вижу в вас друзей и семью, я знаю, что должен быть честен с вами. Не только как король, но и как человек. И поэтому я должен сказать вам, что я влюбился.

Кто-то издал звучный вздох — думаю, это была Карла, она такая романтичная, — а все остальные подняли брови.

— Я так и знала, — бормочет Майя себе под нос, но у неё такое свинцовое лицо, что я с трудом могу понять, рада она этому или нет.

— Я понимаю, что это может стать для вас шоком, — говорит Аксель. — А может, это вовсе не шок. Может быть, всё это было очень очевидно. Трудно сказать, когда ты в этом. Я не планировал влюбляться в неё, и я уверен, что она скажет вам то же самое. Честно говоря, я думаю, что какое-то время она меня ненавидела.

— Ой, да ладно. — Я закатила глаза.

— Ты несколько раз называла меня Королём Засранцем, — замечает он, пока все сотрудники смеются.

Он бросает на них презрительный взгляд. — Я проигнорирую это. В любом случае, смысл всего этого в двух вещах. Первая — дать вам знать, что мы вместе. Я понимаю, что она всё ещё няня, но девочки одобряют это, и я думаю, что дворец станет лучше, если она будет рядом. — Он оглядывает все лица. — А во-вторых, я хочу сказать, что да, Аврора совершила несколько ошибок, когда была моложе, но это не так плохо, как пишут в таблоидах. Я не буду обсуждать это дальше. Однако я хочу обсудить, как всё это попало в таблоиды.

Он делает паузу. — Это был один из вас.

Все либо вздыхают, либо молчат.

Чёрт, Аксель. Это как в фильме «Улика»!

— Именно так, — говорит он, начиная вышагивать с руками за спиной, его голос становится глубже. Ого, он действительно играет роль Уодсворта. — Один из вас продал мисс Аврору прессе.

— Я не думаю, что кто-то мог бы это сделать, — говорит Майя. — Мы все уважаем вас обоих больше, чем это.

Он перестаёт вышагивать и возвращается ко мне, берет свой стакан портвейна с кофейного столика и допивает его. — Я знаю это. Я просто…, - он прерывается, когда его взгляд переходит на дверной проем, где стоит Йохан с ноутбуком в руках.

— Выигрывал время, — заканчивает Аксель.

— Всё здесь, — говорит Йохан, держа его в воздухе.

— Это мой гребаный ноутбук! — кричит Никлас, бросаясь к Йохану.

Но у Йохана за спиной стоят королевские слуги, он передаёт им ноутбук, и они исчезают в коридоре.

Что, блять, происходит?

Затем появляются ещё несколько стражников, блокируя выход из комнаты.

Никлас поворачивается и смотрит на Акселя. — Что ты делаешь?

— Йохан нашёл письма на твоём жёстком диске, я полагаю.

— Электронные письма? Нет… ты не можешь заходить в мою комнату!

— Но ты заходил в комнату Авроры, чтобы взять её дневник.

— Нет.

— И ты признался мне, что уже был там раньше.

— Это вторжение в частную жизнь!

— Да, это так, это то, что ты сделал. Ты раскопал гребаный компромат, а потом продал его. И ты даже не позаботился о том, чтобы хорошо это скрыть, потому что предполагал, что тебя за это не накажут. Ну, знаешь что, Никлас. Собирай свои вещи. Ты уволен.

И снова все вздыхают, включая меня. Я не думала, что он это сделает, и я вздрагиваю, ожидая того, что может произойти дальше.

О, Аксель.

— Ты не можешь меня уволить, — дико говорит Никлас.

— Могу. Я уволил. Убирайся на хрен отсюда.

Ещё вздохи. Ещё больше моих нервов в огне.

— Нет. Нет, это… ты разрушил мою жизнь.

— Как это? — спрашивает Аксель, его челюсть напряжена, глаза пылают.

Он дерзит ему. Он дерзит ему.

Никлас хмурится, пытается думать, пытается придумать выход.

Затем он решается.

Он становится злобным.

— Потому что ты был за рулём в ночь смерти Хелены. А не я.

И теперь никто больше не может вздохнуть, потому что в комнате нет воздуха.

Все смотрят на Акселя.

Аксель остаётся совершенно спокойным. — Нет, я не был.

Он лжёт. Он лжёт ему и всем остальным, потому что правда всё разрушит. И хотя Аксель морален, я знаю, что он лжёт, потому что должен лгать. Правда — ну, правда грязная. Она сложная. Они оба виноваты и оба не виноваты. Один человек несёт вину за то, чего он не делал, и в то же время скрывает правду о том, что он сделал. Другой человек провёл годы, утопая в чувстве вины за то, чего он тоже не делал. Где здесь счастливый конец?

— Ты лжёшь. Я докажу это, — рычит Никлас, и я вижу, как по его лицу стекает пот.

Он нервничает.

Он проигрывает.

Он знает, что никто ему не поверит, особенно после сегодняшнего дня.

— Делай то, что тебе нужно делать, — говорит Аксель. — У меня твой ноутбук. Мы сделаем то, что нам нужно. Ты свободен, Никлас.

— Ты не годишься для того, чтобы носить эту корону, — насмехается Никлас.

Аксель не растерялся. Он полупожимает плечами. — Я никогда не говорил, что гожусь. Но это моя корона.

Никлас рычит и начинает бежать к Акселю.

Хенрик быстр и сдерживает его, хотя очевидно, что Аксель может сам о себе позаботиться.

— Она ненавидела тебя! — кричит Никлас, указывая на Акселя. — Она использовала тебя всё это время!

Я резко вздыхаю. А вот и Хелена.

— О, заткнись, маленький проныра, — ехидно говорит Майя. — Она и тебя использовала. Мы все это знали. Мы все знали, что происходит. Мы не тупые. — Она смотрит на Акселя. — И честно говоря, дорогой племянник, мне действительно всё равно, кто был за рулём машины или нет. Это был несчастный случай, и это действительно всё, что имеет значение. Мы знаем, через какую боль ты прошёл, и ты больше, чем кто-либо другой, заслуживаешь того, чтобы жить дальше. Так что давай поможем тебе жить дальше.

Чёрт. Майя всё это время знала о Никласе и Хелене.

Аксель тоже выглядит совершенно удивлённым.

И тронутым.

Его губы сжаты, челюсть крепка, но его глаза несут в себе столько веса и мягкости. Возможно, это просто привязанность его тёти вместо матери.

Возможно, это просто правда и тяжесть мира свалилась с его плеч.

И пока я размышляю об этом, я понимаю, что Аксель сдерживает слезы.

О, Боже, сейчас я заплачу.

В последний момент ему удаётся сдержаться. — Спасибо, tante Майя, — говорит он, его голос дрожит от эмоций, слова едва ли выше шёпота. — Спасибо.

Она подходит к нему, выглядя так, будто тоже собирается заплакать, и обнимает короля. Она что-то шепчет ему, а он кивает, крепко обнимая её.

И теперь я действительно плачу, большие жирные счастливые слёзы текут по моему лицу.

Он нашёл своё завершение.

Он исцелится.

Он собирается двигаться дальше.

Пока происходит эта трогательная сцена, королевские слуги уводят Никласа.

Хорошее избавление для этого парня. Не отказалась бы скормить его Снаф-снафу.

В этот момент в дверях появляются Клара и Фрея и видят, как обнимаются Майя и Аксель.

Они тут же подбегают и присоединяются к объятиям, превращая их в групповые, обхватывая ноги Майи и Акселя.

Фрея замечает меня и машет рукой. — Давай, Аврора, теперь ты член семьи.

Я не могу удержаться от того, чтобы не улыбнуться.

Семья.

Моя семья.

Наконец-то она у меня есть.

Я поднимаюсь на ноги и присоединяюсь к ним.

* * *

На следующее утро я впервые просыпаюсь в постели Акселя.

Солнце струится в окна.

Больше не надо прятаться.

Не нужно больше прокрадываться.

Просто два человека вместе, так, как они всегда должны были быть.

— Привет, — говорю я ему, когда он медленно просыпается, моргая глазами от света.

— Доброе утро, — простонал он, нахмурившись.

— Ух ты, какой ты ворчливый, когда просыпаешься. Что случилось с Карибским Акселем?

— Он был временным.

— Эй, подними руку и дай мне пообниматься.

Теперь он улыбается. — Хорошо.

Он поднимает руку, и я сворачиваюсь калачиком рядом с ним, упираясь головой в его тёплую грудь. — Так что, теперь я получу прибавку?

Он откидывает подбородок назад и смотрит на меня. — Ты думаешь, что заслуживаешь прибавки?

— Мы много занимались зачатием ребёнка той ночью. Думаю, у меня неплохо получалось.

Он хихикает. — Ты много сосала член, вот что ты делала. Вряд ли это хорошо для зачатия ребёнка.

— Сосание члена заслуживает повышения, я думаю.

Он качает головой. — Что мне с тобой делать?

— Я не знаю. Теперь, когда мы вместе, я буду действовать тебе на нервы целыми днями.

Он прижимает меня к себе и целует в макушку. — Ну, давай пока не будем слишком расслабляться. Сегодня у нас пресс-конференция.

Я застонала, зажмурив глаза, как бы отгораживаясь от всего мира. — Я забыла. Я проснулась и подумала, что это было вчера.

— Тебе не нужно идти. Ты это знаешь.

— Но я должна. Это моя жизнь, моя репутация.

— Ты никому ничего не должна.

Я вздохнула. — Может, и нет. Но я должна это себе.

И именно эта мысль заставляет меня встать с постели и собраться. Я действительно обязана признаться миру в том, кем я была. И перед Акселем я тоже в долгу.

Пресс-конференция недалеко. На самом деле, она прямо перед дворцом, там, где проходили мероприятия по случаю Дня Конституции.

Я отказываюсь от мини-юбки и блузки и решаю надеть брюки и пиджак.

Аксель говорит, что я больше не похожа на себя, но я не согласна. Откуда мне знать, кто я, если я не пробовала себя в этом?

Кроме того, этот наряд придаёт мне уверенность, которая мне необходима, чтобы стоять рядом с Акселем и встречаться с прессой. Я высоко поднимаю голову, когда мы выходим из парадных дверей и направляемся к подиуму. Он не держит меня за руку, но он ведёт меня за локоть, утешая и поддерживая.

— Я собрал вас всех здесь сегодня, — говорит Аксель в микрофон, пока камеры щелкают перед нашими лицами, — потому что моей сотруднице, Авроре Джеймс, нужно кое в чём признаться. Правду. Видите ли, то, о чём писали в газетах, было лишь голыми костями, как фактами, так и взятыми из украденного дневника. Её мысли, её чувства никогда не должны были быть показаны, как и её фоторобот, её прошлое. Аврора совершила несколько ошибок и заплатила за них, но она никогда не обвинялась ни в каких преступлениях, и поэтому не является преступницей. Но прежде чем настаивать на её осуждении, вы должны услышать всё это из её собственных уст. Это единственное, о чём вы должны сообщать.

Он смотрит на меня и кивает.

По его глазам я знаю, что он верит в меня.

По его глазам я понимаю, что это правильный поступок.

Я подхожу к микрофону.

— Меня зовут Аврора Джеймс, урождённая Рори Джеймсон, и это наша история.

Я начинаю. Смело, храбро, готовая закрыть дверь для всего, что я когда-либо пыталась похоронить. Я подняла свою правду на поверхность, как свежие кости, и показала миру то, что скрывала. Я рассказала им весь свой опыт, всё, что я рассказала Акселю, может быть, даже немного больше.

В общем, это было хорошее пятнадцатиминутное разоблачение моей жизни, всех мелких деталей, всех вещей, которые я никогда не считала важными, но теперь поняла, что это так.

Это было очищение.

Это было освобождение.

Это был мой шанс двигаться дальше.

Ирония в том, что эта публичная роль позволила пролить свет на мою жизнь. Если бы я осталась во Франции, с теми же старыми семьями, мне бы никогда не пришлось ни с чем столкнуться.

Я бы никогда не начала жить заново.

Когда я заканчиваю, по моему лицу текут слезы, но я сохраняю спокойствие. Я уверена, что некоторые скажут, что это всё напускное, но к чёрту их. Это не судебное заседание. Я не умоляю их простить меня. Я просто рассказываю миру очень правдивую историю, все плохие и уродливые моменты.

Я отхожу от микрофона и жду, пока Аксель скажет несколько слов в завершение пресс-конференции, а потом мы вернёмся в дом, и я драматично рухну.

— Большое спасибо, что пришли сюда и нашли время послушать её, — говорит Аксель в микрофон. — Но прежде чем вы все уйдёте, у меня у самого есть объявление.

Боже мой.

Я думала, мы уже сделали это.

Я не думала, что он был серьёзен, когда сказал, что мы объявим о нашей любви всему миру, и всё же, вот мы здесь, репортёры и камеры у нас перед глазами, и мы следим за каждым его словом.

— К настоящему времени вы все знаете Аврору Джеймс и историю её жизни. Но вы не знаете нашу историю. — Аксель улыбается им, затем смотрит на меня, смягчаясь на глазах. — Аврору наняли в прошлом году в качестве няни для детей, и она была замечательной. Воистину. Она добрая, бескорыстная и не терпит никакого дерьма, даже моего, если вы можете в это поверить. — Он смеётся, и толпа вежливо смеётся, как по команде. — Более того, девочки очень её любят. Но они не единственные, кто влюбились.

Больше слышных вздохов. Последние двадцать четыре часа люди вокруг меня только и делали, что вздыхали.

Я облизываю губы, застенчиво улыбаюсь ему, стараясь не обращать внимания на остальных. То, что он это делает, более неловко, чем романтично, но это важно для него, так что, думаю, мне придётся смириться.

— Я влюблён в Аврору, а она, по милости Божьей, влюблена в меня. Мы скрывали это так долго, как только могли, и я уверен, что мы могли бы скрывать это и дальше. Но сегодня речь пойдёт о правде, и пока она делится своей правдой, я делюсь своей. Сначала я поделился ею с вами, публикой, прессой, народом. А теперь я делюсь ею с ней.

Он тянется вниз и берет мою руку, сжимает её между своими, поворачиваясь ко мне лицом.

— Аврора, я знаю, что смущаю тебя сейчас, и готов поспорить, что, когда ты впервые встретила меня, ты и представить себе не могла, что я сделаю что-то подобное. Но мне нравится держать тебя в тонусе, так же, как и тебе нравится держать меня. И, возможно, любовь меняет человека. Я верю в это. Я верю, что нам нужны люди в нашей жизни и что это не вина, что они нам нужны. Если человек хороший, если он делает тебя лучше, значит, он нужен. Мы все хотим стать лучше, чем те, кем мы были вчера, и нет более благородного дела, чем это.

Затем он медленно, очень медленно опускается на одно колено.

О.

Мой.

Бог.

Ещё больше слышных вздохов.

Пресса начинает тесниться вокруг канатов и подиума, пытаясь получить лучший вид.

На нас.

Акселя, делающего мне предложение.

Чёрт возьми, я знаю, что он упоминал об этом той ночью, но я думала, что это были просто провокационные слова.

О, Боже, и я была идиоткой, которая сказала ему, что не вышла бы за него замуж!

Чёрт. Дерьмо. И он делает это сейчас, не зная, что я скажу?

Я пытаюсь сглотнуть, я хочу прервать его и сказать ему: "ДА", но я не хочу прерывать его. Я не могу насытиться его словами, и я думаю, что общественность тоже должна их услышать. Они должны знать, как он двигается дальше.

— Аврора, мы построили свой собственный мир, ты и я, — говорит он, глядя на меня своими синими глазами. — Мир, где мы помогали друг другу, мир, где мы поняли, как чертовски хороша может быть эта жизнь. Возможность для милосердия и благодати, возможность переродиться с любовью на твоей стороне. Ты, ты сделала меня лучшим человеком. Ты исцелила раны. И я не смог бы сделать ничего из этого без тебя. Я не мог бы расти без тебя. Я не смог бы стать этим королём без тебя. И я понял, что не смогу оставаться королём, если у меня не будет королевы.

Он тянется в карман пиджака и достаёт сверкающее кольцо.

Я ошеломлена.

Ошеломлена.

Оно прекрасно, он прекрасен, о, Боже, это происходит.

— Всё, чего я хочу на этой земле, это чтобы ты разделила мою жизнь, моих детей и мой трон, — говорит он, голос дрожит, руки дрожат. Теперь он не такой уравновешенный. — Всё, чего я хочу, это чтобы ты была моей королевой. И я думаю, что ты будешь очень, очень замечательной в этом. Аврора, будешь ли ты мне ровней, моей королевой? Выйдешь ли ты за меня замуж?

Да.

Да.

Да.

Теперь больше нет секретов.

Теперь нас больше не держит прошлое.

Теперь мы оба свободны.

Все сомнения и страхи, которые у меня были, были стёрты, пройдя через огонь.

И на другом конце я выбираю его.

Навсегда.

— Да, — кричу я. — Ja! Ja!

Он улыбается мне, прекрасный, совершенный Аксель, и слеза катится из его глаза.

Он надевает кольцо на мой палец, и оно сверкает и сияет.

Затем он встаёт и притягивает меня к себе, целуя перед камерами, хотя мы оба вернулись в этот мир, созданный для двоих.

Этот мужчина — мой король.

И, читатель, я выйду за него замуж.

Глава 24

А К С Е Л Ь

— С Снаф-снафом здесь и Снаф-снафом там, здесь Снаф-снаф, там Снаф-снаф, везде Снаф-снаф!

Обычно эта вариация «Старого МакДональда» зарывается в мой мозг, как ушной червь, но сегодня она звучит для моих ушей как чистый рай.

Ну, почти. Клянусь, пение Клары стало ещё хуже. Жаль, что нельзя сделать автотюн своим собственным детям.

— Удивительно, что тебя это не беспокоит, — комментирует Аврора, наблюдая, как Клара и Фрея гоняются за Снаф-снафом по гостиной, распевая во всю мощь своих легких. У свиньи во рту один из немногих теннисных мячей, которые он ещё не съел в игре в мяч, которая переросла в игру в поддавки.

Обычно свинью не пускают в эту комнату, которую я считаю одним из своих последних настоящих владений, но поскольку мы все празднуем помолвку, и я чувствую себя на вершине мира, я разрешаю.

Пока что.

Как по команде, Снаф-снаф врезается в край торцевого столика, опрокидывая вазу. Мы все смотрим в замедленной съёмке, как ваза откатывается и падает на ковёр внизу.

Все ахают.

Она не разбивается.

— Хорошо, — говорю я себе под нос, собираясь встать с дивана. — Достаточно.

— Аксель, — говорит мне Аврора, положив руку мне на грудь, чтобы удержать меня. — Дай девочкам повеселиться.

Я игриво сужаю на неё глаза. — Ты в команде Акселя или в команде Снаф-снафа?

— В команде Снаф-снафа, конечно.

— Команда Снаф-снафа! — кричат девочки в унисон, пробегая мимо нас вслед за свиньёй.

— А вот и мы, — говорит Стелла, входя в комнату с подносом, на котором стоят четыре бокала и бутылка Dom¹¹. — Время для тоста. Майя, иди сюда! — кричит она, ставя поднос на журнальный столик.

Прошло всего несколько часов с тех пор, как я сделал Авроре предложение, и мы сбежали от цирка СМИ, который всё ещё находится за пределами дворца, в относительный мир и покой внутри. Или было бы так, если бы не эта проклятая свинья.

Стелла собиралась уехать в Англию вчера сразу после нашего возвращения, но поскольку я знал, что планирую сделать — сделать предложение Авроре на глазах у всего народа, — я попросил её остаться. Я знаю, что она хочет вернуться домой к Ане, но дело в том, что у меня нет другой семьи, кроме неё и Майи, и я хотел, чтобы все близкие мне люди были здесь.

— Ты могла бы попросить Карлу сделать это, — замечаю я, пока Стелла пытается откупорить пробку.

— Я справлюсь, — говорит она, борясь с бутылкой. — Поверь мне, после недели, проведённой на твоём месте, в роли регента, я бы хотела вернуться к простой жизни.

Пробка от шампанского хлопает, заставляя всех подпрыгнуть, и пробка летит через всю комнату, едва не ударив Майю по голове, когда она входит. Ей удаётся вовремя увернуться. Наша тётя ужасно ловкая.

— Пытаешься меня убить? — говорит Майя Стелле, приподняв бровь. — Я запомню это для своего завещания.

— Извини, — извиняется Стелла, хотя выглядит немного счастливой. Она наливает шампанское в четыре бокала и передаёт их нам, пока мы с Авророй поднимаемся на ноги.

— Можно мне немного? — спрашивает Клара, подбегая к нам.

— Ты можешь взять шоколад, — говорит Аврора. — Если, и только если, вы с Фрейей выведете Снаф-снафа из комнаты. Нам, взрослым, нужно поговорить.

— Хорошо! — радостно кричит Клара. — Надеюсь, это бельгийский шоколад, — добавляет она себе под нос, когда они с Фрейей выбегают из комнаты, а свинья следует за ними.

— Что не так с нашим шоколадом? — Клянусь, с каждым днём она становится всё разборчивее.

— Ладно. Что ж. Выпьем за моего дорогого брата, Акселя, — говорит Стелла, поднимая за меня бокал. — Несмотря на то, что ты всегда был моим старшим, старшим братом, я никогда не чувствовала дистанции между нами в детстве. Мои самые приятные воспоминания, мои самые ранние воспоминания всегда были связаны с тобой. Я с самого начала знала, что тебе суждено стать королём, и я знала, что ты справишься с этой задачей лучше, чем кто-либо другой. У тебя есть сердце и мораль, даже если ты скрываешь всё это, будучи холодным и невыносимым большую часть времени. — Я бросаю на неё, переходи к делу, взгляд.

Она продолжает со смехом, хотя теперь её глаза слезятся. — Это правда. Но я увидела ту сторону тебя, которую никто не видел… пока ты не встретил Аврору. Я знала, с того момента, как я встретила её, с того момента, как я увидела, как ты смотришь на неё, что она влезла тебе под кожу. Что она увидела тебя настоящего, и ты понял это. С самого начала было очевидно, что между вами что-то назревает, и я могла только надеяться и молиться, чтобы один из вас пришёл в себя. Потому что ты, брат, король, которому нужна была правильная королева рядом с ним. И она — та самая королева.

— Так и есть, — говорит Майя, поднимая свой бокал.

— Спасибо, — говорю я Стелле, стараясь держать свои эмоции под контролем и не обращать внимания на горячий узел, образующийся в моём горле. Я ценю похвалу, но мне от неё не по себе. — Только дурак не влюбился бы в неё. — Я сжимаю руку Авроры.

Аврора краснеет и пытается отмахнуться от комплимента. — Или, возможно, только дурак смог бы.

— Обычно я бы не стал с тобой спорить, но, боюсь, мне придётся возразить.

Честно говоря, когда я решил, что задам вопрос во время пресс-конференции, я думал о том, не буду ли я в итоге выглядеть дураком. Сама пресс-конференция была не в моём характере, поскольку у меня такие отстранённые отношения с прессой и публикой, и я знал, что не только объявление о наших отношениях, но и сделать ей предложение вот так, должно было взъерошить некоторые перья.

Но, чёрт возьми. Какой смысл сидеть на троне, если ты не можешь время от времени взъерошивать перья? Они не ожидали этого от меня, но, возможно, теперь, в будущем, будут ожидать. Я не уверен, в какого короля я превращаюсь, но, возможно, Стелла была права, и именно таким королём мне суждено стать.

Кроме того, существовал огромный риск, что Аврора откажет мне, тем более что она практически сказала мне об этом в Санта-Крус. Я знаю, что это было во время ссоры, и в тот момент всё было на волоске, и эмоции были очень, очень высоки, но это всё равно ранило довольно глубоко, это всё равно посеяло крошечное зерно сомнения. Это был риск, который, к счастью, окупился.

С тех пор, как мы познакомились, всё было риском.

Было рискованно добиваться её, действовать в соответствии со своими чувствами.

Было рискованно признаться в своих чувствах к ней, признать свою правду.

Это был ещё большой риск — открыть своё сердце так, как я это сделал, и позволить себе падать без парашюта даже после того, как мы сошлись.

Я знаю, что ухаживал решительно. Я знаю, что после нескольких месяцев проверки её, проверки себя и, наконец, сдачи, я выложился на полную катушку. Я знаю, что мы прошли путь от нуля до шестидесяти после стольких отрицаний, навёрстывая упущенное время, но это был единственный способ, который я знал.

Это был единственный способ, который я хотел, должен был любить её.

Аврора, она заставила сорок лет одиночества исчезнуть в мгновение ока.

Почему бы мне не принять солнечный свет после всей этой тьмы?

Почему бы мне не провести с ней все свои дни, держась за вечность?

И теперь я могу.

Она сказала "да".

Я никогда не чувствовал себя более счастливым, более умиротворённым, более радостным по поводу нашего мира и будущего, чем в тот момент.

Риск окупился.

У меня есть моя королева.

— За тебя, Аксель, — говорит Майя, прочищая горло. — Ты нашёл свой второй шанс, ты обрёл покой. Пусть ты всегда будешь держаться за него, за неё, вечно. — Затем она смотрит на Аврору с искоркой в глазах. — И ты, Аврора. Я сразу поняла, что ты должна быть в этом доме. Я знала, что ты создана для этой работы, потому что я знала, что у тебя как раз то количество нахальства и красоты, которое может проникнуть в сердце Акселя. Я знала, что ты будешь не только прекрасной няней для девочек, но и встряхнёшь всё вокруг, встряхнёшь этого короля, поможешь ему найти свой путь. И именно это ты и сделала.

Я поднимаю бровь, одновременно очарованный и удивлённый. — Ты пыталась играть в сватовство?

— Я не пыталась, дорогой племянник. Это сработало. — Она поднимает подбородок, всегда аристократка. — И я бы хотела получить за это все заслуги.

Аврора закатывает глаза, но краснеет. — Раз уж ты собираешься стать моей тётей и свекровью, то можешь получить все заслуги, какие захочешь. Я знаю, на чьей стороне я должна оставаться.

— Ты очень мудрая девушка, — говорит Майя. — Добро пожаловать в семью.

Мы все дружно поднимаем бокалы, и я смотрю в глубокие карие глаза Авроры, пока она делает глоток.

Добро пожаловать в семью, — думаю я. Добро пожаловать в нашу совершенно новую жизнь.

— Итак, теперь, когда это произошло, — говорю я им, — теперь, когда Аврора навсегда станет частью нашей жизни, я думаю, что завтра мы должны навестить маму. Все мы.

Стелла кивает. — У меня вылет во второй половине дня, я могу сделать это утром. — Она смотрит на Майю. — Что ты думаешь? Думаешь, это хорошая идея?

— Это хорошая идея, прежде всего, — говорит Майя. — Я позвоню медсёстрам утром и узнаю, как она. Но если ничего не получится, тогда мы попробуем ещё раз. — Она кладёт свою руку на мою руку. — Я знаю, ты думаешь, что твоя мама не знает о твоём присутствии или ей всё равно, но я обещаю тебе, что чем чаще ты будешь навещать её, тем лучше будет. Для тебя. Она может чувствовать любовь, даже если не знает, кто ты, а для тебя никогда не поздно начать восстанавливать отношения. И если ты сможешь начать с Авророй рядом, я думаю, это изменит всё к лучшему.

Я киваю, допивая оставшийся бокал, позволяя ему дойти до моего сердца. В этом мире вторых шансов я обязан дать нашим отношениям ещё один шанс, как для себя, так и для мамы.

Внезапно нас прерывает визг поросёнка, и Майя ехидно замечает, как Стелла вскакивает, едва не расплескав шампанское.

— Я пойду проверю девочек, — говорит Майя, и когда Аврора собирается сделать это, Майя протягивает руку, чтобы остановить её. — Вам с Акселем нужно побыть наедине, чтобы всё обдумать. — Она дёргает головой в сторону двери. — Пойдём, Стелла, поможешь мне окружить этих монстров.

Они выходят из комнаты, а я поворачиваюсь к Авроре, обхватывая её руками за талию. — Ты слышала? Нам нужно побыть наедине.

Аврора улыбается, эта улыбка всё ещё пытается поставить меня на колени. — Мне всегда не помешает побыть с тобой наедине.

Я наклоняюсь и нежно целую её, сначала осторожно, потом, когда её рот открывается навстречу моему, тёплый и сочный, я чувствую, как меня охватывает непреодолимое желание, мои руки обхватывают её спину и притягивают её к себе. — Давай, — шепчу я ей в губы. — Пойдём, завершим эту помолвку.

Она покусывает мою нижнюю губу, слегка потягивая. — Я не уверена, что это так работает.

— Это работает, когда ты пытаешься сделать ребёнка, — напоминаю я ей. — Тик-так.

Она отстраняется и шлёпает меня по груди. — Говори за себя, старик! — усмехается она. — Я здесь молодая и плодовитая.

— Ну, тогда у меня не так много времени, не так ли? — говорю я, хватаясь за сердце. — Это старое сердце может отказать в любой момент.

Она забавно качает головой и смеётся. — Ты такой придурок; ты знал это о себе? Из короля мудаков в короля придурков.

Я хватаю её за руку. — Как насчёт "Король оттрахающий тебя по полной"?

Прежде чем она успевает запротестовать, я вытаскиваю её из гостиной и поднимаюсь по лестнице в мою — нашу — спальню.

Я закрываю за нами дверь, запираю её, а затем начинаю раздеваться.

— Вау, — говорит она, глядя, как я раздеваюсь, и её взгляд задерживается на моём члене, твёрдом и готовом к работе. — Ты действительно не теряешь времени.

— Довольно энергичный для старика, — говорю я, предлагая ей раздеться. Я бы и сам это сделал, но у меня есть дурная привычка рвать вещи, особенно эти её милые блузки.

— Мне кажется, ты только что придумал каламбур на тему песни Offspring и даже понятия не имеешь, — говорит она, давясь от смеха. (прим. пер. — в оригинале фраза Акселя звучит так: "pretty spry for an old guy", что напомнило Авроре строчку из песни Offspring «Pretty Fly» — "pretty fly for a white guy".)

— У меня есть идеи. Разденься, мать твою.

— Да, Ваше Величество.

Она выходит из брюк, в считанные секунды снимает рубашку, затем медленно расстёгивает кружевной лифчик и трусики, демонстративно отбрасывая их в сторону.

У меня есть долгая минута, чтобы насладиться ею.

У Авроры прекрасное тело. Изогнутые бедра, великолепные сиськи, кожа, как крем. Тело, которое я знаю лучше, чем своё собственное. Я трогал, облизывал и пробовал на вкус каждую её частичку, пока её кожа не отпечаталась в моём сердце. Я не могу перестать хотеть её. Я не могу поверить в свою удачу.

Она одаривает меня лукавой улыбкой, её глаза пляшут от нетерпения, а затем садится на кровать.

Я следую за ней, пробираясь по ней, пока не оказываюсь между её пышных ног, и она смотрит на меня большими карими глазами. Я протягиваю руку и смахиваю прядь шелковистых волос с её лица, обхватив её челюсть, глядя ей в глаза. Мне кажется, что я вижу в них её сердце.

— Не могу поверить, что ты станешь моей женой, моей королевой, — умудряюсь сказать я, чувствуя себя так, словно меня в любую минуту могут свалить набок сегодняшние эмоции.

Она смотрит на меня сквозь свои длинные тёмные ресницы, и я чувствую, как жар в моей груди усиливается. Её обычно дерзкое выражение лица смягчается, и её внезапная нежность совершенно обезоруживает.

Затем появляется её фирменная нахальная ухмылка, и она тянется вниз, её ладонь скользит по моему животу, пока не захватывает край моего члена, твёрдого и жёсткого, как цементный брусок.

— Не забывай о будущей матери твоих детей, — говорит она.

Боже, помоги мне. Желание войти в неё, посеять своё семя, подарить ей ребёнка, опьяняет меня. Когда её рука умело обхватывает мой член, мои глаза почти закатываются назад.

— Это невозможно забыть, — умудряюсь сказать я, необузданная похоть и потребность начинают нарастать во мне. Мои пальцы сильнее вдавливаются в её челюсть, я наклоняюсь и целую её, прижимая её рот к своему, мой язык танцует с её языком, разжигая огонь.

— Аксель, — говорит она мне в губы.

Моё имя звучит так хорошо, но всё же я должен её подразнить. — Разве так положено обращаться ко мне?

— Так вот на что будет похож брак?

— Только когда ты плохо себя ведёшь.

— Я сейчас не очень хорошо себя веду, — говорит она, сильнее сжимая мой член.

Блять.

Я набрасываюсь на её шею, облизывая и посасывая так, как ей нравится, пока из её рта не вырываются тихие стоны. Музыка для моих ушей.

Мои пальцы скользят между её ног, гладких и скользких.

— Боже, ты такая мокрая для меня, — шепчу я ей, мой голос застревает в горле. — Могу ли я сделать тебя ещё мокрее?

— Да, — задыхаясь, простонала она, когда я провёл пальцем по её киске, и это ощущение заставило меня сходить с ума от вожделения. Она издаёт протяжный стон, её руки ложатся на мои плечи, затем на волосы и сжимаются в кулаки.

— Я хочу, чтобы мой член скользил в тебя, вот так. — Я добавляю ещё один палец и ввожу их вместе. — Ты хочешь сильнее, глубже? В этой постели я служу тебе.

Она стонет, выгибает спину, её сиськи поднимаются вверх, её сладкие, розовые соски напряжённые и твёрдые.

Она твоя, она твоя.

Эта королева.

— Ты хочешь сначала мой член? — мягко спрашиваю я. — Мой язык? Как бы ты хотела, чтобы я тебя трахнул?

— Дай мне всё, — говорит она сквозь очередной стон, когда я ввожу пальцы ещё глубже. — Вылижи меня.

Никаких гребаных колебаний с моей стороны.

Я отодвигаюсь назад и опускаю голову, прижимаясь лицом к её ногам, мой язык высовывается и лижет её клитор. — Ты такая вкусная, такая сладкая, — бормочу я в неё, и она вздрагивает от вибрации. — Я никогда не смогу насытиться этим.

— Тогда у нас будет хороший брак, — дразнит она, пока я не втягиваю её клитор в рот, влажный, тёплый, и она издаёт резкий крик, выкрикивая моё имя так, что я чуть не кончаю на кровать, прямо здесь и сейчас.

Я отстраняюсь, нуждаясь в передышке, нуждаясь в контроле над собой. Её глаза полузакрыты, ошеломлены, рот открыт, волосы падают на лицо.

Богиня.

— Я хочу трахнуть тебя сзади, моя королева, — говорю я ей, просовывая руку под её спину и переворачивая её на кровать так, что она оказывается на животе.

Я располагаюсь позади её задницы, её мягкие, стройные ноги между моих бёдер, мой член горячий и жёсткий в моих руках. Одной рукой я провожу пальцем по трещине её великолепной попки, такой идеально круглой, что я инстинктивно шлёпаю по ней ладонью.

Я не могу сдержаться.

— Сэр, да, сэр, — бормочет она.

Я шлёпаю её снова, сильно, с треском — звук наполняет комнату.

— Тебе нравится твоё наказание, — бормочу я, и в тот момент, когда она кивает, я шлёпаю её снова, на этот раз по обеим ягодицам, доводя их до красноты.

Она кивает, издаёт сладостный звук настоятельной необходимости, и от одного этого мне хочется взорваться.

Я пользуюсь моментом, чтобы действительно подразнить её, и провожу большим пальцем по её сердцевине, делая её влажной, затем провожу им по её заднице.

Я медленно ввожу его в её отверстие, тугое и запретное.

Мы никогда не делали этого раньше, но сейчас самое время испытать предел.

— Боже, мне нравится, какой ты грязный датчанин, — говорит она. Её голос напряжённый, дрожащий, но всё ещё сочащийся желанием.

Я усмехаюсь и ввожу большой палец ещё глубже, чувствуя, как её задница сжимается вокруг него.

— О, Боже, — стонет она.

— Ты хочешь всего меня?

Она издала хриплый смешок. — Так детей не делают, Аксель.

Она права.

Я хватаю свой член за основание и уверенно ввожу его между её ног, в её лоно, так глубоко, как только могу.

Я стону, когда она обхватывает меня, как плотный бархатный кулак. Тот факт, что её ноги сомкнуты вместе, означает, что у меня есть дополнительное трение от её бёдер.

Блять. Я долго не протяну.

Она обхватывает меня изнутри, и я проталкиваюсь дальше, моё дыхание сбивается. Я прижимаю руку к её плечу для опоры, медленно вытаскивая себя, затем снова вхожу, пытаясь найти ритм и не раздавить её. Мои бедра делают большую часть работы, слегка дрожат, мышцы вздрагивают, когда я двигаюсь всё быстрее и быстрее, мой член полностью исчезает внутри неё, основание блестит от её желания.

Мои бедра вращаются, и я сокращаю толчки, чтобы не выскользнуть. Она мокрая до середины бёдер, и я хочу остаться в ней глубоко, вот так, плотно упакованный. Это такое гребаное сжатие, что у меня на висках выступает пот, мышцы напряжены слишком сильно.

Аврора стонет что-то глубоко, отчаянно и громко.

Хоть раз мы можем быть охуенно громкими.

Не надо прятаться.

— Ты хочешь кончить, моя королева? — хрипло шепчу я. — Ты кончишь на моём члене?

Она стонет, хнычет, требуя освобождения. — Да, да.

Мне нравится вести с ней грязные разговоры.

Мне нравится, что я могу выпустить себя из клетки, как зверь на волю.

— Я заставлю тебя кончить, — говорю я грубо. — Я заставлю тебя кончить так охуенно сильно. Оттрахаю тебя так хорошо.

Я опускаю одну руку к её талии и обхватываю её, а другую сжимаю между её бёдрами и матрасом, пока не добираюсь до её клитора. Он мокрый, и мой палец легко скользит по нему.

Это всё, что требуется.

Её тело напрягается, а затем начинает дрожать подо мной. Она пульсирует вокруг моего члена, её клитор пульсирует под моим пальцем. Резкий крик срывается с её губ, а затем переходит в задыхающиеся стоны.

Я кончаю сразу после этого. По позвоночнику пробегает волна, пока что-то в самом основании меня не взрывается. Я хриплю как животное, всаживаясь всё глубже и глубже, кровать сотрясается, а сперма выстреливает в неё.

Я громко выдыхаю, моё дыхание где-то в другом месте, моё сердце стучит в такт маршу в моей голове. Я откидываюсь на бёдра, рассеянно провожу руками по её попке, пока вспоминаю, как дышать. Затем, когда мне уже не кажется, что у меня сердечный приступ, когда пот перестаёт скатываться с моих бровей, я осторожно отстраняюсь.

Наклонившись вперёд, я прижимаюсь губами к её уху. — Тебе понравилось, Богиня?

Она поворачивает голову, закрывает глаза и хнычет. — Да. Да, да.

Я убираю волосы с её лица и целую её щеку. Затем я целую её шею, плечо, позвоночник, пока, наконец, не слезаю с неё.

— Ваше Величество, — добавляю я.

— Ваше Величество, — говорит она.

Несколько мгновений мы лежим рядом друг с другом, пытаясь вернуть дыхание в наши тела и успокоить колотящиеся сердца.

Я протягиваю руку и касаюсь её влажного лба, отодвигая волосы.

— Сегодня я ещё никогда так не гордился тобой, — говорю я ей, мой голос хриплый. — Надеюсь, ты гордишься собой.

Она сглатывает, кивает. — Думаю, да. Я думаю… это наконец-то начинает доходить. Что всё открыто. Что больше не нужно прятаться.

— Больше не нужно прятаться. — Я наклоняюсь и целую её лоб, ощущая соль её пота. — Больше не нужно прятаться.

— И тебе, — говорит она. — Тебе больше не нужно прятаться.

Я вздыхаю. — Нет. То есть… я должен продолжать лгать миру о том, что случилось с Хеленой и Никласом.

— Но это мир, а мир не имеет значения. Люди, которые имеют значение для тебя, люди, которых ты любишь, они знают правду. И это всё, что имеет значение. Они знают её и всё ещё любят тебя. Ты свободен, Аксель. Мы оба свободны.

Я позволил её словам проникнуть в моё сердце, успокаивая его. Я притягиваю её к себе, крепко обнимая.

Мы оба свободны.

Эпилог

А В Р О Р А

ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

— Мы уже приехали? — спрашивает Клара.

— Да, мы уже приехали? — спрашивает Фрея.

— Да, мы уже приехали? — говорят близнецы в унисон, хихикая, как маленькие дьяволята, которыми они и являются.

— Даже близко нет, — говорю я им, откинувшись на спинку кресла. Я бросаю взгляд на Акселя, его руки удобно лежат на руле, а глаза закрывают очки-авиаторы.

— Как дела, малыш? — спрашиваю я его.

Он смотрит на меня и полу улыбается. — Ты имеешь в виду, если не считать того, что дети постоянно кричат мне на ухо? Я в порядке.

— Ты знаешь, мы могли бы совершить это путешествие с ними в машине позади нас. На самом деле, — я поворачиваюсь на своём сиденье, чтобы окинуть всех взглядом. — Если вы, ребята, не будете вести себя тихо, я могу попросить вашего отца остановить машину, и я посажу вас с вашей тётей Майей.

— Нееет, — резко кричит Ларс.

— Ну, тогда молчите. — Я поворачиваюсь обратно. — Посмотрим, что из этого получится.

— Хотел бы я, чтобы мои собственные дети оказывали мне такое же уважение, как моя страна, — с преувеличенным вздохом сетует Аксель.

— Вот что ты получаешь за то, что впускаешь в мир больше наследников, — говорю я. Я смотрю на своих детей в зеркало заднего вида, и, несмотря на то, что в большинстве случаев с ними приходится много возиться, имея маленьких принцев и принцесс, я бы ни за что не поменяла их.

Вот принцесса Клара, которой уже одиннадцать лет, жутко умная, и бесконечно дерзкая. Недавно она перешла от вегетарианства к полному веганству, к ужасу своего отца. Ей нравится, когда я каждую пятницу вечером крашу её волосы в дикие цвета с пенкой для умывания, она носит много фиолетового и джинсовой одежды и читает как можно больше. Недавно она начала заниматься керамикой в качестве хобби, и мне нравится думать, что именно та бесценная греческая ваза все эти годы назад заинтересовала её.

А ещё есть её сестра, принцесса Фрея. Фрее десять лет, и она одновременно дерзкая и коварная, а также очень чувствительная и поэтичная. Она любит читать, а также писать. Она заполняет тетради и блокноты стихами, рисунками и рассказами. Она также находится на стадии помешательства на мальчиках, влюблена во всех мальчиков K-Pop, которых слушает без остановки, и ненавидит тот факт, что теперь ей приходится носить очки. Она одна из тихих, но именно таких тихих нужно остерегаться.

Конечно, обе принцессы потрясающие. Они действительно очень похожи на Хелену, с учётом роста Акселя. Когда они станут подростками, то будут возвышаться надо мной.

Они сидят на самом заднем сиденье внедорожника, наверное, потому что там они могут спрятаться и попасть в более серьёзные неприятности. Сразу за нами с Акселем — близнецы.

Эмиль и Ларс. Пять лет. Родились с разницей в пять минут.

Несмотря на то, что они однояйцевые близнецы, я клянусь, что Эмиль похож на меня, а Ларс — на своего отца. Аксель говорит, что я сошла с ума, что они выглядят одинаково и что Эмиль ведёт себя как я, а Ларс — как он.

Я всё ещё не уверена.

Эмиль очарователен. Он улыбается весь день напролёт. Он тоже большой охламон и любит музыку, всегда танцует с Фрейей под её навязчивую музыку K-Pop. Сейчас он очень любит лошадей, но на прошлой неделе это были киты, и я уверена, что на следующей неделе это будут аллигаторы или что-то в этом роде. Он любопытен, всегда хочет узнать больше о мире, и его любимое занятие — запрыгивать на кровать по утрам и обнимать меня. Он — мой собственный кусочек солнечного света.

О, и когда он улыбается, видны его резцы, поэтому я думаю, что он похож на меня.

Когда дело доходит до Ларса, он хоть и любопытен, но в то же время серьёзен. Он редко улыбается, только когда речь идёт о шутке про пердеж, и тогда он не может перестать смеяться. Возможно, дело в его смехе, потому что он громкий и писклявый, и он имеет тенденцию пукать, когда смеётся, что заставляет смеяться всех остальных, и тогда он смеётся ещё больше, и вообще, кто знал, что рождение мальчиков приводит к тому, что дворец наполняется пуканьем?

Его любимое занятие — ходить с отцом под парусом (я предпочитаю оставаться на берегу, спасибо большое) и учить другие языки. Пока что он знает английский, датский и шведский, но говорит, что хочет выучить итальянский. Я думаю, это потому, что его любимое блюдо — спагетти и фрикадельки… с селёдкой.

Таковы основные изменения за последние пять лет. Теперь я королева Аврора (гораздо лучше, чем принцесса Аврора). Мы с Акселем поженились через несколько месяцев после того, как он сделал мне предложение, и к тому времени я уже была беременна. Все эти хлопоты по созданию ребёнка окупились.

Честно говоря, я не думала, что могу быть счастливее, чувствовать такую радость, которую я испытываю почти каждый день. У нас всё ещё есть Снаф-снаф, потому что эта свинья будет жить вечно, но у нас также есть огромная собака ньюфаундленд по кличке Пилот, потому что одного животного недостаточно, а у Акселя всё ещё есть слабое место, когда дело касается его дочерей.

Что касается Никласа, бывшего дворецкого, то в конце концов он всё-таки написал свою книгу. Ни одно датское издательство не хотело к нему прикасаться, особенно когда просочилась информация, что он был стукачом в королевском дворце, но в конце концов британское издательство взяло его.

Книга никуда не продвинулась. Его бросили.

Она могла быть просто о его жизни в качестве дворецкого и реальном участии Акселя в несчастном случае, и, возможно, люди поверили бы в это.

Но он продолжал и продолжал рассказывать подлые, грязные подробности о королевской семье, в том числе много о Хелене. Например, сексуальные вещи. Личные вещи. Это был чистый бред и злонамеренность, и все решили, что это выдумка. Все издатели ожидали, что Аксель подаст в суд за клевету, поэтому они не хотели рисковать. Парень даже попытался пойти по пути самостоятельного издания, но датская королевская семья быстро пригрозила судебным иском.

Таким образом, датская королевская семья теперь состоит только из меня, Акселя и Стеллы.

Мать Акселя и Стеллы, королева Лива, умерла несколько месяцев назад. К счастью, за эти годы Аксель смог помириться с ней, примирившись с их отношениями. Хотя она редко узнавала его, в те дни, когда вспоминала, она была добра и раскаивалась. У них никогда не было тех отношений матери и сына, которых хотел Аксель, и она никогда не давала ему любви, в которой он нуждался, но, по крайней мере, в конце концов, он смог преодолеть расстояние, которое выросло между ними.

Он произнёс волнующую речь на её похоронах, которые транслировались по телевидению на всю страну. Каждый раз, когда я вижу, как Аксель произносит речь перед своей страной, я вижу, как он превращается в короля. Не то чтобы он им не был, просто с годами он носит свою корону с гордостью. Он стал тем, кто нужен людям, и более того, он начал верить, что он им нужен. Что он достоин этого. Он возвышается над всеми, рождённый быть лидером и правителем.

Рождён быть моим.

Мне так, так повезло, что он мой. Мне так повезло, что шесть лет назад он согласился нанять меня. И мне так повезло, что я не сдалась, когда стало тяжело — ни для себя, ни для девочек, ни для него. Я не отказалась от любви, даже когда она топила меня. Быть королевой — не простая роль, и у меня есть несколько очень красивых и любимых туфель, но я могу сделать это с моим королём, с моей любовью, на моей стороне.

У меня нет большего доказательства его преданности мне, чем сейчас.

Сейчас мы находимся во внедорожнике, едем по сухой глубинке Квинсленда, приближаясь к границе с Южной Австралией.

Направляемся в Виндору.

Позади нас едет другая машина с Майей, которая в свои годы всё ещё бодра, и Йоханом за рулём.

А за ними Хенрик, который везёт королевских сопровождающих.

За нашей мини-колонной поднимается насыщенная красная пыль, распространяясь по пустынной местности.

Мы едем уже целую вечность, а мой родной город, кажется, становится всё дальше и дальше.

Конечно, мы могли бы долететь на маленьком самолёте.

И, конечно, Акселю совсем не нужно было вести машину.

Но после того, что случилось с его матерью, я почувствовала необходимость примириться со своей. И хотя мою мать никак нельзя найти, и я знаю, что её больше нет в Виндоре, я решила, что мне нужно примирение другими способами. Просто увидеть паб, просто увидеть хижину. Просто увидеть жизнь, которая была у меня раньше, и попрощаться с ней. Больше никаких демонов, никакой боли. Я иду дальше, а чувство вины может остаться позади.

Аксель настаивал на семейной поездке в Австралию, чтобы пережить дни своего экс-ралли за рулём и отвезти нас туда. Естественно, я не давала ему ехать слишком быстро, так как в машине наши маленькие принцы и принцессы, а так как на дороге нет поворотов и изгибов, то, наверное, это совсем не похоже на гонки.

Но для Акселя это свобода.

Окно опущено, рука снаружи, горячий воздух обдувает волосы, Аксель чувствует себя свободным.

И я тоже скоро почувствую.

Прошло ещё три часа, пока мы наконец добрались до окраины города, и слава богу, потому что всем нужно было в туалет, и не было ни одной заправочной станции или даже дерева на обочине, чтобы сделать свои дела.

Город ещё меньше, чем я помню. Это просто дорога с несколькими домами, разбросанными по ней. Здесь есть заправка/молочная, ферма, магазин кормов и… паб.

Он выглядит так же, как и раньше, вся облупившаяся краска, обшитые досками бока, пыль, навсегда въевшаяся в окна. Аксель спрашивает, не хочу ли я зайти внутрь, но я не хочу. Я просто хочу увидеть его мимоходом, знать, что он всё ещё здесь, знать, что он больше не имеет на меня влияния.

Мы продолжаем ехать, проезжаем мимо скотоводческой фермы, затем по ещё более плохой грунтовой дороге, и вдруг мы здесь. Обе машины позади нас остановились дальше по дороге, чтобы дать мне возможность уединиться.

— Это оно? — спрашивает Клара, выглядывая в окно, когда мы останавливаемся на пыльной подъездной дорожке.

— Да, — отвечаю я, уже не дыша, медленно выходя из машины.

Я почти не чувствую судорог в ногах от того, что весь день провела в машине, мой взгляд устремлён на хижину.

Сейчас она выглядит намного лучше, а может быть, она и не была такой уж плохой. Около трёх комнат, одноэтажная, жестяная крыша. Есть крыльцо с покосившимся диваном и плохо закрытой дверью.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спрашивает Аксель, вставая, со своей стороны.

Я качаю головой. — Отведи детей пописать вон за то дерево.

Я иду к хижине, медленно, как во сне. На самом деле, мне приходится несколько раз ущипнуть себя.

Реально ли это?

Действительно ли я здесь?

Кто я?

Но тут дверь распахивается, и оттуда выбегает черно-белая собака, виляя хвостом.

— Привет, мальчик, — говорю я ему, когда он подходит ко мне, счастливый и взволнованный. Я понятия не имею, кто этот пёс, но я люблю собак, а они любят меня. У меня до сих пор есть свитер, на котором это написано.

Я присела, чтобы погладить его, и он начал лизать меня по лицу, как раз, когда кто-то ещё выходит из двери.

Это женщина, моложе меня и немного беременная.

— Привет, — говорит она настороженно. Она симпатичная, с белыми зубами, очень загорелая. Она в грязных рабочих ботинках и коричневом цветочном платье. — Могу я вам помочь?

Собака подбегает к ней, и теперь женщина отвлекается на моих детей, которые бегут вперёд, и Акселя на заднем плане, писающего на дерево.

— Нет, — говорю я ей, широко улыбаясь, надеясь, что она не думает, что мы здесь, чтобы ограбить её или помочиться на её деревья. — Извините, что вот так просто заявились, но я здесь раньше жила.

Она ошеломлена и сходит с крыльца, вытирая руки о платье.

— Вы раньше здесь жили?

— Жила. Давно, очень давно. Я не возвращалась сюда, наверное, лет пятнадцать.

— Теперь я слышу ваш акцент, — говорит она, кивая. — Он становится сильнее, когда вы говорите.

— В любом случае, — говорю я, пожимая плечами. — Я просто хотела посмотреть на него и убедиться, что он всё ещё здесь. Так и есть. Извините, что побеспокоили вас.

Дети сейчас бегают с собакой, а Аксель подходит и кладёт руку мне на плечо.

— Привет, — говорит он ей, кивая.

— Привет, — говорит она, затем протягивает руку. — Я Мередит.

Аксель пожимает её. — Аксель. Это Аврора.

— Аврора, — размышляет Мередит. — Не могу сказать, что помню, чтобы упоминалось твоё имя. — Я почти говорю, что тогда я была Рори, но не говорю. Рори больше нет. — На самом деле мы переехали сюда около четырёх лет назад. Мой муж, Джим, открыл ферму с эму¹².

— Эму! — кричит Эмиль, бросая остальных и собаку и подбегая к нам. — У вас есть эму.

— Да, он сейчас там с ними. — Она показывает головой на небольшой холм, на который я забиралась, когда была маленькой. Она смотрит на нас. — У вас очень интересные акценты. Откуда вы все остальные?

— Дания! — восклицает Эмиль. — Меня зовут принц Эмиль, а это мой брат, принц Ларс, и мы близнецы.

— О, правда, — говорит она, улыбаясь им, совершенно развеселившись.

— Они проходят через фазу, — я наклоняюсь и говорю под нос, что ей не нужно знать, кто мы на самом деле.

— А у меня у самой будет маленький принц, — говорит Мередит, положив руки на живот.

— У вас в Австралии нет королевской семьи, — кричит нам Клара.

— Это фигура речи, Клара, — кричу я в ответ.

— Да, но…

— Послушайте, — говорит Мередит. — Вы проделали такой долгий путь, чтобы увидеть это место. Не хотите ли зайти поужинать? Может быть, выпить чашечку чая?

— О нет, нет, — говорю я ей. — Пожалуйста, мы просто хотели посмотреть, вот и всё.

— Но я настаиваю.

— Вы готовите на троих, а не на девятерых, — напомнила я ей, ошеломлённая её щедростью. — Спасибо за предложение, но мы не можем вам навязываться.

— Я мог бы помочь с готовкой, — предлагает Аксель.

Я пристально смотрю на него, пытаясь подать сообщение "что ты делаешь?" глазами.

— Ты даже суп разогреть не можешь!

— Я хорошо готовлю, — говорит Фрея. — Карла научила меня готовить в вакууме на днях.

Я вижу, что Мередит не знает, что о нас думать. — Должна сказать, я никогда не пробовала готовку в вакууме и не уверена, что это такое. Но у нас чертовски много молотого эму, есть и курица. И мой вегетарианский огород действительно расцвёл. Много баклажанов и кабачков.

— Хорошо, потому что я веган, — объявляет Клара, подходя к нам и держа руки на бёдрах.

О, пожалуйста, никаких лекций, думаю я.

— Раньше я была вегетарианкой, — говорит ей Мередит, — пока этот мой ребёнок не начал жаждать мяса. Давайте, заходите в дом и отдохните. Я вам всем что-нибудь приготовлю.

— Ура! Эму! — кричит Эмиль, бегая вокруг, делая вид, что хлопает крыльями.

Аксель прислоняется ко мне. — Кто-то должен сказать ему, что это то, что будет на ужин.

Я закатываю глаза.

— Хорошо, спасибо тебе большое, — говорю я ей. — Дети, почему бы вам не остаться здесь, чтобы не мешать. Только не трогайте ничего, кроме собаки.

— Его зовут Отис, — говорит Мередит, направляясь к дому.

— Отиса, — говорю я им. — Всё остальное, что вы здесь встретите, игнорируйте. Оно, скорее всего, убьёт вас.

Но дети не слушают меня, потому что они никогда не слушают. Они снова гоняются за собакой по подъездной дорожке.

Аксель наклоняется и целует меня в щеку. — Я собираюсь взять свой телефон и написать Майе и остальным, сообщить им, что мы будем ужинать здесь. В пабе есть еда для них, верно?

Я выпустила сухой смешок. — Должна быть. Но если Хенрик сможет убедить Майю съесть что-нибудь из меню, я хочу получить фотографию.

Он усмехается. — Ты так хорошо со всем этим справляешься. — Он смахивает прядь волос с моего лица. — Я горжусь тобой.

Я киваю. — Такое ощущение, что у этого места теперь другая жизнь. И это хорошая жизнь.

— Второй шанс.

— Другая жизнь и второй шанс. Лучше и быть не может.

Я смотрю вокруг на красную пыль и хижину, и жизнь, которая у меня есть сейчас, сталкивается с жизнью, которая была у меня тогда. И я была права.

Лучше и быть не может.

Notes

[

←1

]

Гильотина — механизм для приведения в исполнение смертной казни путём отсечения головы.

[

←2

]

Хюгге — понятие, возникшее в скандинавских странах, обозначающее чувство уюта и комфортного общения с ощущениями благополучия и удовлетворённости. За последние годы хюгге стало определяющей характеристикой датской культуры.

[

←3

]

Маре — модный район, расположенный в IV округе Парижа. В нем есть множество бутиков, галерей и гей-баров.

[

←4

]

Белый Ходок — гуманоидное существо из телесериала НВО «Game of Thrones» и романа Джорджа Р. Р. Мартина серии A Song of Ice and Fire, на которой он основан.

[

←5

]

«Громокошки», другое название — «Громовые Коты» — американо-японский приключенческий мультсериал.

[

←6

]

Аквавит — национальный скандинавский алкогольный напиток крепостью 37,5—50 %.

[

←7

]

Vegemite — густая паста тёмно-коричневого цвета на основе дрожжевого экстракта, национальное блюдо Австралии.

[

←8

]

Эресунн, или Зунд, — пролив между островами Зеландия и Амагер и Скандинавским полуостровом. В числе прочих Датских проливов соединяет Балтийское и Северное моря.

[

←9

]

Штуна — парусное судно с двумя или более мачтами, обычно с фор-мачтой меньшего размера, чем грот-мачта.

[

←10

]

Queens of the Stone Age — американская рок-группа из Калифорнии, основанная в 1996 году Джошем Хомме. Группа играет комбинированный вариант метала и психоделического рока, являясь, таким образом, одним из наиболее известных представителей стоунера.

Песня, которую напевает Аврора, называется «Smooth Sailing»

[

←11

]

Dom Pérignon — марка шампанского премиум-класса французского производителя Moët et Chandon.

[

←12

]

Э́му — птица отряда казуарообразных, крупнейшая австралийская птица. Это вторая по величине птица после страуса.

Оглавление

Карина Халле СКАНДИНАВСКИЙ КОРОЛЬ

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Главы 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог