Очерки жизни и быта нижегородцев в начале XX века. 1900-1916 [Дмитрий Николаевич Смирнов] (fb2) читать онлайн

Д. Н. Смирнов Очерки жизни и быта нижегородцев в начале XX века. 1900-1916

Глава I

Население Нижнего Новгорода в 1900 году. Деление жителей по сословиям и промыслам. Люди имущие. Люди неимущие. Чиновничество разных рангов. Лица свободных профессий. Губернская элита — купцы-толстосумы. Пути к миллионам. Башкировские мельницы. Железный старик и его дети. Хозяин ста двадцати баржей.

Новгород Нижний, основанный в 1221 году на Оке князем Юрием Всеволодовичем, передвигался, постепенно разрастаясь, от берегов Оки к берегу Волги.

В 1900 году Нижний Новгород был уже типичным волжским городом средней величины с характерным — наполовину окающим, наполовину акающим — населением.

Девяносто две тысячи жителей города юридически делились на сословия: дворянство, духовенство, чиновничество, купечество трех гильдий, мещанство, ремесленники, крестьяне и люди свободных профессий. Официальная статистика сообщала, что в Нижнем Новгороде начала 1900-х годов преобладали мещане и купцы (собственно, те же мещане, но добившиеся разрешения на торговлю), чиновники и ремесленники также составляли значительную часть его населения.

Сравнительно немного было людей свободных профессий, то есть врачей, адвокатов, писателей, артистов и художников. Совсем немного числилось в городе дворян и лиц духовного звания.

Весьма пеструю картину представляло собой на рубеже XIX и XX веков население Нижнего Новгорода, если классифицировать его по занятиям и промыслам.

Сразу бросается в глаза имущественная поляризация. С одной стороны — собственники восемнадцати тысяч больших и малых домов, как каменных, так и деревянных. Доходы от сдачи внаем квартир, комнат под жилье и сараев под торговые склады и прочее составляли для владельцев недвижимости более чем достаточный источник существования. Эти нижегородские обыватели ни перед кем не ломали шапок, чувствуя себя вполне независимыми от превратностей судьбы.

Бок о бок с крупными и мелкими мещанами-домовладельцами проживал пятитысячный отряд городских ремесленников, тоже рассыпанный по всему Нижнему. Городские жители этой категории занимали, большей частью, подвальные квартирки, но нередко жили и в собственных небольших домиках. Ремесло в те времена кормило неплохо, и у ремесленников тоже были достаточные основания считать себя людьми вполне обеспеченными.

На другом полюсе обреталась почти тридцатитысячная армия городских жителей, у которых, как говорится, ни кола, ни двора не было. Им приходилось «идти в люди», то есть предлагать свой труд, свои руки или свои знания нанимателям — купцам, пароходчикам, крупным домовладельцам, собственникам больших мастерских — всем, кто мог заплатить сумму, более или менее приемлемую для нуждающегося человека. Среди них мы видим приказчиков и служащих торговых фирм, людей, обслуживающих пароходные общества, рабочих немногочисленных городских фабрик и заводов, домашнюю прислугу и, наконец, людей без определенной профессии, добывавших свой хлеб случайной работой.

Середину между двумя полюсами занимало чиновничество и люди свободных профессий. Первая категория не потребует много слов для своего описания.

В Нижнем Новгороде было до сорока различных «казенных», то есть государственных мест и присутствий. Нижегородские чиновники 1900-х годов ничем не отличались от своих собратьев в других губернских городах Российской империи. Так же аккуратно ходили на службу. Так же стремились угодить начальникам, так же ревностно выполняли предначертания правительства. Больше всего их интересовало успешное продвижение по службе, получение чинов и солидная пенсия в будущем. Чиновников, считая администрацию и полицию, было в Нижнем до двух тысяч человек. Они заполняли собою казенную и контрольную Палаты, Палату мер и весов, окружной суд, Удельный округ, полицейское управление и так далее.

Довольно большую группу нижегородских обывателей — около полутора тысяч — составляли люди свободных профессий, в большинстве своем числившиеся по какому-нибудь департаменту, хотя многие обходились без постоянной службы. О них нижегородцы говорили: «Сегодня у него в кармане густо, а завтра пусто». Для человека свободной профессии карьера всецело зависела от таланта, способностей и умения приспособиться к обстоятельствам. Бывало, что в одном доме квартировали: преуспевающий модный доктор и начинающий врач, совсем не имевший платных пациентов, адвокат, заваленный прибыльными делами, и молодой помощник присяжного поверенного, живший только доходом от составления прошений или жалоб, художник «с именем» и художник, на чьи картины не было спроса, постоянный сотрудник широко известных газет и литератор-неудачник, безуспешно обивавший пороги редакций.

Нижегородскую буржуазную элиту в начале XX века составляли купцы-толстосумы, мельники-предприниматели, капиталисты-дисконтеры и многочисленные владельцы городской недвижимости. В руках этих людей был капитал, который в тогдашней России означал все. Но было бы мало сказать, что городом распоряжались крупные капиталисты. Над нижегородской денежной элитой была еще сверхэлита: три или четыре человека, каждый из которых обладал десятками миллионов рублей. Вот они-то и задавали тон.

Приоткроем завесу над тем, какими способами добывали нижегородские денежные короли и тузы свои миллионы…

Возникновение в нашем городе первых механических мельниц относится к 70-м и 80-м годам XIX века. Открытие в 1863 году железнодорожного сообщения с Москвой и Петербургом, удобство доставки зерна с низовьев Волги водным путем и достижения техники, позволившие заменить на мельницах каменные жернова на чугунные вальцы, — все это благоприятно повлияло на развитие мукомольной промышленности в Нижегородской губернии, не имевшей значительных посевов пшеницы.

Пионером местного мукомолья был дворовый человек помещика Дишева из села Копнина Нижегородского уезда, портной Емельян Башкиров. Отпущенный барином в 1850 году на оброк в Нижний, Емельян забросил портняжное ремесло и стал торговать сеном на базарах. Ко времени освобождения крестьян он скопил некоторую сумму денег, купил домик у «Решетки» и выписал из деревни своих сыновей — Николая, Якова и Матвея. Все трое юношей получили «образование» у сельского дьячка, то есть умели читать и писать.

Отец отдал младших сыновей в услужение к москательщику Батаеву на Нижнем базаре, а сам со старшим, Николаем, нагрузил красным товаром небольшое судно и отправился в Астрахань.

Такие торговые рейсы повторялись ежегодно, и к 1870 году Емельян считался уже «в десяти тысячах». А в 1871 году весь накопленный капитал был вложен в аренду небольшой мельницы в селе Толоконцеве, что на Линде.

Дальнейшее накопление пошло столь быстро, что через несколько лет «Товарищество Емельян Башкиров с сыновьями» выстроило две большие каменные мельницы в Нижнем, на обоих берегах Оки.

В 1891 году отец умер, и братья разделились: старший, Николай Емельянович, уехал из Нижнего навсегда; средний, Яков Емельянович, взял сравнительно небольшую канавинскую мельницу, а младшему, Матвею Емельяновичу, досталась мельница нагорного берега.

Первая выпускала 2 млн. пудов муки в год при 300 рабочих, вторая — 3 млн. пудов при 450 рабочих. Зерно братья закупали осенью и зимой в городах и селах нижнего плеса Волги и доставляли по весне своими пароходами и на своих же баржах в Нижний. Готовая продукция частично сбывалась на местном рынке, но большей частью отправлялась железной дорогой в столицу, в Москву и в Финляндию. Знаменитые московские булочные Филиппова употребляли исключительно башкировскую муку.

Богатея год от году, братья Башкировы к 1908 году довели стоимость своих предприятий до 12 миллионов рублей.

Внутренний уклад жизни мельничных рабочих определялся строгими хозяйскими правилами. По обычаю, заведенному еще основателем фирмы, квалифицированным рабочим бесплатно предоставлялось проживание в бараках при мельницах. Бесплатность эта была не без хитрости: мукосеи и обойщики, люди, как правило, пришлые, не имели в городе своего угла и непрестанно боялись, что их выставят на улицу. Другая категория рабочих — грузчики, не имели дарового хозяйского крова по той простой причине, что неквалифицированных рабочих на набережной Оки было сколько угодно.

Работали мельницы непрерывно, в две смены, а смена равнялась 12 часам. Следует еще сказать, что продовольствие рабочие должны были закупать в хозяйских лавках.

Недовольство рабочих-мукомолыциков условиями труда, весьма тяжелыми даже по тем временам, часто приводило к конфликтам с владельцами. Особенно остро это проявилось в 1905 году. Третьего мая 1905 года рабочие канавинской мельницы предъявили хозяину ряд требований: уменьшить рабочий день, повысить расценки и так далее. Забастовка четырехсот рабочих, длившаяся два дня, окончилась тем, что часть их требований была удовлетворена. Четырнадцатого июля мельница снова прекратила работы, на этот раз — в знак солидарности с другими бастовавшими предприятиями Канавина.

Объединение мельничных рабочих в профессиональный союз произошло в ноябре 1905 года. В союз вступило 150 человек, главным образом, с мельницы Матвея Башкирова. Но потом наступили годы реакции, и политическая жизнь на мельницах замерла.

1912 год принес рабочим правительственную подачку — закон о больничных кассах. Первая в Нижнем больничная касса была организована при мельнице М. Башкирова. Скудные ее средства, две трети которых составляли обязательные взносы участников, а одну треть — взнос фабриканта, не позволяли помогать рабочим в достаточной степени. Так семьям умерших рабочих выдавалось по 30 рублей. На похороны члена семьи рабочему выдавали 6 рублей. Рожениц удовлетворяли четырехрублевыми пособиями.

Сами же хозяева мельницы жили весьма широко. Один из башкировских отпрысков, страстный лошадник, построил на Мартыновской улице роскошные двухэтажные конюшни, обошедшиеся в десятки тысяч рублей. А для одной из юных представительниц башкировской династии целое поле в Зименках было засеяно васильками, причем семена для посева выписали из Германии. О пышных же свадьбах многочисленных дочерей обоих братьев подолгу говорил весь город.

Старший из Башкировых, Яков, обладал необыкновенным честолюбием: на старости лет ему захотелось получить потомственное дворянство, и он добился своего, щедро жертвуя на школы и приюты. Но когда дворянин-купец в 1913 году вздумал воссесть на почетное место городского головы, его постигла неудача — дорогу ему заступил Сироткин, купец американского склада. Честолюбивый старик умер от разрыва сердца в тот самый день, когда получил известие о триумфе соперника. Кстати, Якова Башкирова прекрасно знал Алексей Максимович Горький. В романе «Фома Гордеев» он выведен под именем Якова Маякина.

Не менее интересна история возникновения другого купеческого рода — Рукавишниковых.

Красная Рамень Макарьевского уезда Нижегородской губернии в середине XIX века славилась кузнечным промыслом. Триста пятьдесят кузниц девятнадцати селений этого района дымили день и ночь, обеспечивая производство гвоздей, скоб, железных засовов и прочего скобяного товара.

Когда-то, двести пятьдесят или триста лет назад, краснораменцы мастерили свои изделия из самородного железа, добывавшегося тут же, по соседству — в гнилых речках и болотах. Но те времена давно минули, и в XIX веке железо приходилось покупать у матросов караванов, которые с Урала шли водным путем на Нижегородскую ярмарку.

Дело это было непростое. Добытчики железа караулили у села Безводного и, дождавшись ночной темноты, подбирались на лодках к медленно плывущим баркам и бросали на палубу мешочки с медяками. Взамен в лодки летели брусья железа.

Такая вот «добыча железа» продолжалась десятилетиями, но в конце концов судовладельцы организовали вооруженную охрану своих барок, и с тех пор краснораменцы вынуждены были покупать железо на Нижегородской ярмарке. Наиболее бойкие и смекалистые кузнецы перебрались в Нижний насовсем. На Гребневских песках, около плашкоутного моста, в ярмарочное время шла торговля железом, и можно было сравнительно дешево приобретать «случайный товар». Само собой, «случайность» товара «на песках» была того же рода, что и на Волге возле села Безводного: товар тайно перекочевывал со склада железоторговца в укромное местечко, указанное покупателем.

Исключительную предприимчивость проявил в подобных делах краснораменец Михайло Рукавишников. В его дощатом двух этажном балагане на Гребневских песках на первом этаже был склад железа, а наверху, во втором этаже, — трактир с увеселениями. Четверо сыновей Рукавишникова утром продавали железо, а вечером подавали на столы водку. К Михайле Рукавишникову быстро пришел достаток, появились даже некоторые свободные средства. Через два года он был уже монопольным поставщиком железа на всю Красную Рамень.

Любопытны и дальнейшие шаги Рукавишникова к богатству. Часть привозимого с Урала железа к закрытию ярмарки оставалась непроданной, и его можно было купить совсем дешево. Пока основная масса русского железа добывалась на Урале, именно оно шло во внутренние губернии России. Но в 60-е годы XIX века много железа стал давать донецкий бассейн, и торговля уральским железом на Нижегородской ярмарке год от года сокращалась. Росли и ярмарочные остатки уральских железозаводчиков. Увозить товар домой (вверх по Каме) было невыгодно — это обошлось бы дороже стоимости железа вместе с выработкой. Железо можно было бы оставлять на Гребневских песках до следующей ярмарки, но и тогда плата охране за десять месяцев обходились бы заводчикам в изрядную сумму. И владельцы уральских горных заводов — князья Белосельские-Белозерские, Голицыны, Строгановы, Абамелек-Лазаревы — стали бесплатно отдавать ярмарочные остатки, лишь бы не тратиться на перевозку или сторожей.

Однако князья дарили железо не абы кому — они дарили его Михайле Рукавишникову. Он же, обзаведясь деньжонками, каждую весну снабжал некоторых из сиятельных производителей железа средствами на снаряжение их речных караванов. Такая услуга дорогого стоила. Если учесть, что на Нижегородскую ярмарку с Урала иной год привозилось до 5 миллионов пудов железа, а продавалось чуть больше половины, легко понять, что княжеские подарки Рукавишникову иногда доходили до миллиона пудов железа.

Но и это богатство не было еще пределом для Рукавишникова. Настоящие деньги ему принесла Ока, вернее, ее весенние разливы. Свое железо он с помощью сыновей перевозил с Гребневских песков в город на салазках по льду. А до миллиона пудов железа других владельцев оставались зимовать на песках. В иные окские разливы вода почти покрывала крыши складских балаганов, и это обстоятельство часто бывало причиной аварий буксирных судов. Губернские власти потребовали сломать балаганы, а железо с Гребневских песков вывезти. Уральские железоторговые фирмы не подчинились — и были обложены крупными штрафами. Сложилась парадоксальная ситуация: уральцы стали не только бесплатно отдавать балаганы и сотни тысяч пудов железа нижегородцу Рукавишникову, но еще и здорово приплачивали ему за вывоз с территории ярмарки ему же подаренного имущества! Через пять лет Михаил Рукавишников уже «считался в нескольких миллионах».

Удачливый железняк завел лавку-склад на Живоносновской улице Нижнего Новгорода, стальной завод близ Слуды и большой конный завод в Подвязье на Оке. Однако и эти предприятия были лишь ширмой для ненасытного на деньги «железного старика». Негласно, тихой сапой, ссужал он крупные суммы достойным доверия нижегородским коммерсантам. Михаил Рукавишников считался самым крупным и наиболее известным ростовщиком во всем Поволжье. При этом надо сказать, что рукавишниковский процент намного превышал установленные русскими законами 12 процентов годовых.

Крез-железняк умер в 1875 году, оставив каждому из четырех сыновей по четыре миллиона и каждой из трех дочерей по миллиону рублей. Сыновья «железного старика» обратили все наследство в деньги, дел отцовских не продолжали, интересуясь лишь ежемесячным доходом от банковских вкладов и многочисленных домов, построенных ими для сдачи внаем.

Старшие Рукавишниковы, Иван и Митрофан, скоро прославились на всю Россию операциями с недвижимостью. Зная, как быстро растет стоимость земли под жилую застройку, братья решили умножить свое состояние: покупали дома и перепродавали затем не без выгоды. «Пачкаться по мелочам» миллионеры не хотели — они буквально купили целый город с сорокатысячным населением — Бердичев в Киевской губернии.

Покупка целых городов не была редкостью в те времена. В западной России десятка полтора городов (Слуцк, Богуслав, Махновка и др.) были целиком выстроены на землях, находящихся в частном владении. Землевладельцы получали арендную плату и иные доходы с жителей города, уплачивая, в свою очередь, государственные сборы и налоги. Городовладельцы могли задолжать государству, и тогда город для уплаты недоимок продавался с публичного торга. Такую покупку и совершили в 1898 году Иван и Митрофан Рукавишниковы, заплатив государству 100 000 рублей. Однако не более полутора лет наслаждались потомки нижегородского ростовщика положением «владельцев» целого города: возникли споры относительно статуса центральной площади Бердичева. Горожане собрались выстроить на площади театр, а собственники города настаивали на крытом рынке как на предприятии более доходном для себя. Судебную тяжбу выиграли бердичевцы, после чего интерес Рукавишниковых к городу угас. Они уступили все права по владению городом государству за те же 100 000 рублей.

Другой брат, Сергей, оставил за собой конный завод в Подвязке, где выращивал на продажу породистых рысаков.

Более никаких прибыльных предприятий молодые Рукавишниковы не заводили, благо процентов с капитала с избытком хватало на жизнь. Некоторую пользу обществу принес Николай Рукавишников. Содержащийся на его средства хор при церкви Троицы на Большой Печерке дал Московскому оперному театру несколько выдающихся певцов. Благие намерения явил и Митрофан, горбун и кутила: умирая в 1912 году, он завещал свое миллионное состояние на учреждение Нижегородского государственного университета. Но его братья решили оспорить завещание в суде и судились целых пять лет, вплоть до 1917 года. С февральской революцией тяжба прекратилась, что называется, автоматически…

Туз Нижегородской биржи Д. В. Сироткин нередко говаривал, кичась своим крестьянским происхождением: «Я хожу в штиблетах, отец ходил в сапогах, дед — в лаптях, а прадед — босиком». Народные предания прибрежных к Волге селений Балахнинского уезда отчасти подтверждают его слова.

Сироткины — весьма распространенная крестьянская фамилия в деревне Остаповой, близ села Пуреха, бывшего в XVII столетии вотчиной князя Пожарского. Родоначальницей Сироткиных в деревне считают некую Феклушу-сиротку, крепостную помещика фон Визина. Несколько «пригульных» детей Феклуши-сиротки и получили прозвище Сироткиных.

Первые из Сироткиных, оставшиеся в памяти остаповских старожилов, не имели определенных занятий или профессий; им чаще всего доставался удел пастухов помещичьего стада. Но с освобождением крестьян в 1861 году положение изменилось, и те из Сироткиных, которые проявили энергию и предприимчивость, вскоре «вышли в люди».

Василий Иванович Сироткин, начав с разносной торговли щепным товаром, через год приобрел кладнушку, с помощью которой и сплавлял вниз по Волге изделия местных кустарей. Снизу привозил он сарептскую горчицу и легкую ткань сарпинку. Через три навигации Василий Сироткин ухитрился привезти в Балахну из Саратова старую паровую машину, брошенную владельцем маслобойного завода. Балахна издавна славилась постройкой деревянных судов, и балахнинцы всем миром помогли Василию построить буксирный пароход, который работал так успешно, что в два года окупил себя.

Записавшись в купцы, В. И. Сироткин переехал на жительство в Нижний Новгород, где вскоре завел себе и другой пароход, получивший название «Воля» в память о 19 февраля 1861 года. На этом пароходе в 1885 году и начал свою трудовую деятельность в должности кочегара четырнадцатилетний сын Василия Димитрий. Смышленый, одаренный мальчик за пять навигаций научился хорошо управлять пароходом и чинить при надобности паровую машину.

В 1893 году финансовое положение В. И. Сироткина пошатнулось настолько, что ему грозило банкротство и продажа с молотка его четырех буксирных пароходов. Чтобы спасти хоть какую-то часть состояния, отец и сын пошли на обычную по тем временам аферу. Прежде, чем имущество банкрота начали распродавать с аукциона, пароходная фирма В. И. Сироткина выдала «третьему лицу» «бронзовых», то есть бестоварных векселей, на сумму несколько десятков тысяч рублей. При распродаже пароходов и барж учли «долг» пароходства этому «третьему лицу», которое и получило «в счет уплаты долга» два парохода. И лишь позднее выяснилось, что «третье лицо» — не кто иной, как сын обанкротившегося пароходчика — Дмитрий Сироткин.

Василия Сироткина как банкрота перестали пускать на биржу, но Дмитрия Сироткина, новоявленного собственника пароходов «Воля» и «Свобода», нижегородские судовладельцы приняли в свою среду с радостью. Все прочили юноше блестящую будущность. «Из молодых да ранний!» — изрек Бугров, биржевой Мафусаил. «Из Митьки толк будет!» — согласились мукомолы Блинов и Башкиров. Жизнь показала, что они были полностью правы. Частые крахи скороспело созданных волжских компаний, которым постоянно не хватало оборотных средств, коснулись в 1898 году пароходно-транспортной фирмы «Шибаев и К°». Четырьмя пароходами и десятком баржей мог завладеть каждый, кто внесет полтораста тысяч рублей в счет погашения срочных платежей. Дмитрий Сироткин видел, что помощь шибаевскому предприятию может принести немалую выгоду, но где было взять денег? Под залог его двух пароходов могли дать максимум 15 000 рублей, то есть в десять раз меньше требуемой суммы.

Дмитрий решил обратиться к своим дальним родственникам — московским банкирам братьям Рябушинским. И Сироткины и Рябушинские числились «людьми старой веры». От одноверцев, конечно, можно было ожидать помощи, но беда была в том, что их семьи принадлежали к разным толкам старообрядчества. Рябушинские были «беспоповцами», а Сироткины признавали «австрийское священство». Но желание разбогатеть пересилило у Дмитрия Сироткина все иные чувства. Он явился в Москву к П. П. Рябушинскому и заявил, что познал, де, свои заблуждения и готов вступить в его, Рябушинского, толк. Потом молодой пароходчик отстоял несколько служб в моленной банкира и получил кредит в «Банкирской конторе братьев Рябушинских» — сто пятьдесят тысяч рублей. Флот Шибаева был выкуплен, а ведь стоимость его по оценке знатоков-волгарей была не менее пятисот тысяч рублей!

Одолженные полтораста тысяч Дмитрий Сироткин выплатил Рябушинским в три года. С «шибаевской операции» и пошла известность Дмитрия Васильевича на больших и малых реках Волжского бассейна. Его основным занятием сделалась перевозка нефти (мазута). В искусстве добывать нефтяные подряды он не знал себе равных.

Баржевой его флот увеличивался с каждым годом. Никто больше не осмеливался сказать на бирже «Митька» или «Дмитрий», все говорили почтительно — «Дмитрий Васильевич». Основанное «без пяти минут миллионером» торгово-промышленное и пароходное общество «Волга» успешно конкурировало с нефтяными королями — «Нобелем» и «Мазутом». Правда, недолго. С начала 1900-х годов «нефтяные киты», сговорившись, стали дружно снижать фрахтовые цены, вытесняя и разоряя как мелкие пароходные фирмы, так и буксирников-единоличников. Разнеслась по матушке Волге песенка:

На бирже Сироткина спрашивали: «Неужели вам не жалко разорять человека, имеющего один пароходишко и пару жалких баржонок?» Туз отвечал с претензией на остроумие: «Рой другому яму, не то сам в нее попадешь!»

Однако снижение фрахтовых цен угрожало и карману самого владельца трех четвертей паев общества «Волга». Приходилось изыскивать средства экономии «у себя дома», то есть за счет персонала, обслуживающего нефтеналивной флот.

К началу 1905 года Сироткин и К° имели четырнадцать буксирных пароходов и шестьдесят пять деревянных и железных нефтяных барж. Интересно, что Д. В. Сироткин, изображая просвещенного европейца (к этому времени он побывал за границей), нарек три буксира в честь лозунгов Великой французской революции: «Либертэ», «Эгалитэ» и «Фратернитэ», то есть «Свобода», «Равенство» и «Братство». Если добавить, что еще один из буксиров назывался «Труд», то станет понятно, что пищи для русских сатирических журналов 1905 года было достаточно.

Туго пришлось рабочему люду, плававшему на сироткинских пароходах и баржах. На каждом таком судне полагалось иметь восемь матросов. Экономя, Дмитрий Васильевич являлся на пароход или баржу и говорил людям: «Я уволю одного, а вы по очереди будете исполнять его обязанности, получая каждый рублевую прибавку к жалованью». Матросы соглашались. Через один — два рейса хозяин являлся вновь и говорил: «Вас сейчас семеро, но вы, может быть, и вшестером справитесь с работой? Я уволю одного, а остальным прибавлю по целковому». Матросы снова соглашались. Еще через пару рейсов — новый визит и новое предложение: «Вас сейчас шестеро, но вы, может быть…» — и так далее. Невероятно, но факт: некоторые из пятидесятисаженных нефтяных барж Сироткина обслуживали четыре матроса вместо восьми.

Матросы пробовали жаловаться, но начальство заявило: «У вас с господином Сироткиным добровольное соглашение, и мы вмешиваться не имеем права». Бедолаги-матросы изливали негодование в песнях, вроде следующей:

И т. д.

Весь служебный и рабочий персонал общества «Волга» чахнул и хирел, в то время как председатель его правления набивал карман и шиковал. Сироткин не прочь был прокатиться за границу, на Ривьеру, например, или попытать счастья, играя на рулетке в княжестве Монако. Многие недоумевали, как при таких условиях нефтяной флот общества «Волга» ежегодно увеличивался на несколько судов. Ведь одна семидесятисаженная «Марфа Посадница» стоила 200 000 рублей. Таким простакам объясняли, что все до одной баржи, равно как и пароходы, заложены в банках. На строительство каждой новой баржи открывался кредит, обеспечивавшийся паями и акциями разных предприятий, принадлежавших компаньонам Д. В. Сироткина.

И хотя в первое десятилетие XX века людская молва наделяла Д. В. Сироткина многомиллионным состоянием, это было далеко от реальности. После погашения всех задолженностей к 1912 году у него осталось бы около 1 800 000 рублей, что было тоже немало, особенно если принять во внимание его личные заверения. «Когда я начинал дело, — говорил он биржевикам, — у меня, кроме надежды на Бога, ничего не было». Остается добавить, что миллионы все-таки пришли к Д. В. Сироткину, но нажил он их не перевозкой нефти, а поставкой подков русской армии в Первую мировую войну.

Глава II

Нижегородская интеллигенция. Жизнь и труды нижегородских интеллигентов. Появление прогрессивного коммерческого училища. Музыкальное училище в Нижнем. Деятельность Общества народного образования. Кружок любителей химии и астрономии. Интеллигенты изучают прошлое родного края. Губернская архивная комиссия.

Как было рассказано выше, основной целью в жизни для большинства нижегородских обывателей, мещан и купцов, было добывание денег: у одних — просто ради пропитания, у других — ради приумножения достатка.

Общий фон нижегородской жизни в первые годы XX века являл собою яркую картину преобладания материальных интересов над умственными. Столичные публицисты нередко сравнивали провинциальную жизнь со стоячим болотом. Но к Нижнему Новгороду такое сравнение подходило мало.

И среди нижегородских обывателей находились люди, ставившие на первый план своей жизни не приумножение достатка, а удовлетворение интеллектуальных запросов. Таких людей (писатель-нижегородец В. Д. Боборыкин называл их в своих романах интеллигентными) в Нижнем первого десятилетия XX века было довольно много. Нижегородскую интеллигенцию составляли люди различные по достатку и социальному положению. Но всех их объединяло общее стремление: добывая насущный хлеб для себя, быть так или иначе еще полезными и обществу. По тем временам это значило, прежде всего, нести просвещение народным массам. Вот этим и занимались нижегородские интеллигенты, среди которых преобладали преподаватели учебных заведений.

Народное образование в Нижнем Новгороде в последние годы XIX века достигло довольно высокого уровня, если сравнивать с другими губерниями — Костромской, Владимирской, Тамбовской и Симбирской. Для девочек существовали гимназии, институт и епархиальное училище. Мальчики могли получить или классическое образование — в гимназии, или реальное — в реальном училище, или духовное — в семинарии, или военное — в Аракчеевском корпусе, или судоводительское — в речном училище. Но пытливый и одаренный юноша не имел возможности продолжать свое образование: в Нижнем Новгороде не было высшего учебного заведения, хотя нужда в нем с каждым годом ощущалась все сильнее. Дворянский институт и Мариинский институт благородных девиц были, по существу, пансионами, дававшими лишь среднее образование. Толки насчет университета среди либерально мыслящей части нижегородского общества — то есть, в основном, среди местных интеллигентов — начались сразу же после Всероссийской выставки 1896 года. Однако дальше разговоров дело несколько лет не шло, пока на самом рубеже века либеральные веяния не коснулись верхушки нижегородской финансовой буржуазии. Дух времени заставил купцов завести предварительные переговоры с городскими интеллигентами об университете. Но тут вопрос вдруг наткнулся на сопротивление некоторой части купечества «старого закала» — людей грубых и невежественных. «Наши дети, — говорили они, — стремятся в университеты собак потрошить и людей лечить… На што нам это? Нужно учить сыновей, как лучше продолжать дело наше, как в дом вносить, а не из дому тащить». Им возражали более грамотные купцы, почитывавшие газеты и знавшие, что за границей, в Англии и Германии, многие купцы «большие деньги наживают, и все потому, что там у них всякие торговые академии да политехникумы имеются, где торговому да банковскому делу купеческих сыновей обучают».

Такие разговоры имели последствия: «отцы города» выбрали трех лиц, назвали их на иностранный манер комитетом и поручили им «обмозговать дело» по учреждению в Нижнем Новгороде на общественные средства училища с преподаванием разнообразных коммерческих наук.

В «комитет» вошли: А. М. Меморский, нижегородский городской голова и бывший адвокат; директор Городского банка Н. А. Смирнов, слывший большим либералом, и П. И. Лельков, старший маклер Нижегородской купеческой биржи, имевший двух сыновей-студентов. Городской голова обосновал юридическую сторону начинания, директор же банка и маклер обеспечили финансовое положение будущего «рассадника коммерческих знаний» большими ежегодными субсидиями от Городского банка и Нижегородской биржи.

Устав Нижегородского коммерческого училища, выработанный городским головой-адвокатом, показался тогдашнему Министерству народного просвещения слишком либеральным, чуть ли не революционным, и министр отказался его утвердить. Тогда по ходатайству города будущее училище приняло под свою опеку Министерство торговли и промышленности.

«Революционными» же пунктами устава были сочтены:

1. Отмена отметок в журналах или табелях.

2. Отмена наказаний — никаких «оставлений без обеда» и карцеров.

3. Семестровая (то есть по полугодиям) учебная система.

4. Обязательные (в учебное время) экскурсии на фабрики и заводы.

Открытие такого прогрессивного по тому времени учебного заведения несколько задержалось, так как не было подходящего человека на должность директора. Либералы из «комитета» подыскивали педагога, лишенного рутинерских или консервативных взглядов, какие свойственны были большинству тогдашних педагогов-чиновников от Министерства народного просвещения.

Наконец директором был назначен человек, составивший гордость не только вновь открываемого училища, но и русских учебных заведений коммерческо-экономического типа вообще. Василий Иванович Алексеев — близкий друг знаменитого Льва Николаевича Толстого, бывший учитель и воспитатель двух старших сыновей писателя. Увлеченный идеями гениального автора «Войны и мира», В. И. Алексеев покинул Ясную Поляну и основал в Америке «толстовскую общину-коммуну». Как и все другие толстовские колонии, она просуществовала очень недолго, и разочарованный Алексеев вернулся в Россию. В Нижнем Новгороде он обрел дело, достойное истинного педагога, каковым он и являлся.

Нижегородское коммерческое училище было первым учебным заведением подобного типа в Поволжье. Под руководством В. И. Алексеева оно быстро приобрело популярность, чему способствовали как прогрессивные методики преподавания, так и обширный диапазон изучаемых предметов. На уроках политической экономии можно было услышать даже кое-что о «Капитале» Карла Маркса. Лучшие из завершивших обучение по полному курсу Нижегородского коммерческого училища — первый выпуск состоялся в 1907 году — получали звание кандидата коммерции. Возможно, читателю будет интересно, что и автор был удостоен этого звания в 1909 году.

Нижегородские коммерсанты-предприниматели получили ученых помощников, что, с одной стороны, позволило им быстрее и вернее наживать деньги, но с другой — несомненно, также содействовало значительному подъему торговли и промышленности во всем нижегородском крае. Нижний Новгород с еще большим правом, чем ранее, мог претендовать на звание «коммерческой столицы Поволжья».

Музыкальное образование юношества также не осталось без внимания нижегородских интеллигентов.

Вкус к музыке как высокоэстетическому удовольствию нижегородские обыватели приобрели еще в XIX веке. Деятельность в Нижнем Новгороде А. Д. Улыбышева, известного музыковеда и автора монографий о Моцарте и Бетховене, а также композиторов-нижегородцев А. Н. Серова и М. А. Балакирева общеизвестна. А в конце XIX века знаменитый русский музыкант Николай Рубинштейн, давая концерт в Нижнем Новгороде, подал мысль: хорошо бы городу завести собственное музыкальное училище. Будучи директором Московской консерватории, Н. Г. Рубинштейн подкрепил совет делом — послал в Нижний своего высокоодаренного ученика Василия Юльевича Виллуана.

В. Ю. Виллуан, француз по происхождению — его отец приехал в Россию в 1789 году — с увлечением отдался делу музыкального образования юных нижегородцев.

В начале 1900-х годов Нижегородское музыкальное училище существовало как отделение Императорского русского музыкального общества. Помещалось оно в здании Коммерческого клуба на Рождественской улице. Восемь преподавателей училища (все местные учителя музыки) обучали около сорока учеников и учениц. Под влиянием Нижегородского музыкального училища в городе появилось нескольких тонких любителей музыки. Отношение к профессиональным обязанностям и занятиям в свободное время они изменили, ориентируясь на свои музыкальные пристрастия.

Владимир Васильевич Дианин с целью популяризации среди нижегородцев занятий музыкой открыл на Большой Покровке маленький магазинчик музыкальных инструментов и нот. Доход от него давал Дианину возможность издавать собственные музыкальные и поэтические «опусы» книжечками в 5–6 страниц.

Александр Алавердиевич Богодуров, увлекавшийся музыкой либерально настроенный журналист из дворян, по преимуществу, писал музыкальные рецензии в нижегородские газеты.

Венцом деятельности Нижегородского общества начального образования стала постройка в Нижнем Новгороде в 1903 году 3-этажного каменного здания — Дома народных развлечений. Пять лет перед этим среди нижегородских интеллигентов шли толки и пересуды о возможности для Общества народного образования обзавестись, если не очень большим, то хотя бы более или менее вместительным зданием с театральной сценой и просторным зрительным залом. Вопрос упирался в отсутствие у Общества средств.

Приглашенный к совету популярный городской архитектор П. П. Малиновский составил смету. Требовалась кругленькая сумма — 60 000 рублей, а в кассе Общества не было и пяти тысяч целковых.

Постройку все-таки начали на ассигнованные правительством 35 000 рублей. Нижегородская городская дума отвела участок земли, прибавив к имевшейся сумме тысячу рублей наличными. Но закончить стройку позволили лишь частные пожертвования. Петербургская миллионерша-меценатка графиня Панина перевела на счет Общества 10 000 рублей. Нижегородское губернское земство уделило из страховочных сумм 7750 рублей. Жена местного предводителя дворянства собрала с нескольких организованных ею концертов 3800 рублей. Ф. И. Шаляпин прислал сбор с двух своих концертов — 4000 рублей.

Кое-как, с грехом пополам, изрядно задолжав ростовщикам, Нижегородское общество начального образования закончило это строительство, весьма крупное для провинциального города, и 14 декабря 1903 года состоялось торжественное открытие Дома народных развлечений. Вскоре обыватели начали звать его проще — Народный дом. В будущем ему пришлось сыграть немалую роль в общественной жизни нижегородцев.

Но заботами о школах и просвещении не ограничилась деятельность нижегородских интеллигентов. Их усилиям и трудам обязаны успешной своей работой несколько просветительских, благотворительных и научных кружков и обществ.

Первые три года XX века деятельным участником многих культурно-просветительных начинаний нижегородской интеллигенции был молодой писатель Максим Горький. Нижегородец по рождению, Алексей Максимович Пешков, выйдя на широкую литературную дорогу, не забыл родной город. Алексей Максимович жил в Нижнем Новгороде не более 7–8 месяцев в году. Но каждый приезд его, короткий ли, длинный ли, оставлял в памяти нижегородцев глубокий след. Без бытописателя людей нижегородского «дна» не обошлась ни достройка Народного дома, ни устройство бесплатной чайной «Столбы», ни организация рождественских елок для детей городской бедноты.

В те годы интенсивно работали: Нижегородское общество любителей художеств, Нижегородское общество пособия частному служебному труду, Нижегородское общество помощи нуждающимся женщинам, Нижегородское попечительство о народной трезвости, Общество распространения начального образования в Нижегородской губернии, Кружок любителей физики и астрономии, Нижегородская губернская ученая архивная комиссия и уже упомянутое Нижегородское отделение Императорского русского музыкального общества.

Любимым детищем нижегородских интеллигентов было Общество распространения начального образования. Основанное еще в 1872 году, оно к 1901 году насчитывало уже 350 членов. Среди них были преподаватели, врачи, адвокаты, служащие городских и земских учреждений, либерального толка уездные помещики и даже с десяток купцов-вольнодумцев. Предметом деятельности Общества было:

1. Учреждение складов популярной литературы в разных местах губернии.

2. Открытие в городе и уездах общедоступных читален и библиотек.

3. Организация среди населения периодических лекций и чтений.

4. Устройство в разных местах литературно-музыкальных вечеров и утренников.

5. Организация питания детей школьного возраста в сельской местности.

6. Устройство библиотек для сельских учителей.

В 1902-м году нижегородские интеллигенты-просветители развили особенно интенсивную деятельность. Шесть раз устраивались «народные чтения» в «Пушкинской читальне» на Нижнем базаре, восемь раз — в двух городских тюрьмах и четыре раза — в Городском Вывозном (ассенизационном) парке. Надолго запомнилось нижегородской бедноте 21 февраля 1902 года, когда Общество начального образования организовало публичное чествование памяти Н. В. Гоголя. Пятидесятилетие со дня смерти великого русского писателя Общество решило ознаменовать спектаклем и музыкальным дивертисментом в здании военного манежа в кремле с последовавшим затем угощением. Скудость средств заставила устроителей «Гоголевского вечера» определить число бесплатных входных билетов в 160 мест. Однако громадная толпа, окружившая здание, где раздавались бесплатные билеты, а также поступившие от разных лиц пожертвования заставили значительно расширить аудиторию. Было выдано 2000 бесплатных билетов, а после впущено в обширное помещение манежа еще 500 человек — просто так, без билетов. Труппой городского театра была сыграна знаменитая гоголевская «Женитьба», артисты прочитали отрывки из «Мертвых душ».

Поводом для возникновения в Нижнем Новгороде физико-астрономического кружка послужило редкое для нижегородских широт небесное явление: 7 августа 1887 года в городе Юрьевце на Волге наблюдалось полное солнечное затмение. Со всей России съехались те, кому хотелось среди бела дня две-три минуты побыть в полной темноте и в 12 часов дня увидеть на небе звезды. Из Нижнего Новгорода вверх по Волге отплыли несколько пароходов, переполненных любителями необычных ощущений.

«Эолина», пароход общества «Самолет», повез в Юрьевец нижегородских интеллектуалов, вооруженных складными подзорными трубами, театральными биноклями, а то и просто закопченными стеклами. Среди них оказались почти всенижегородские преподаватели физики и математики, несколько образованных помещиков и земцев, а также группа непременных участников всех прогрессивных начинаний в городе: новатор-пароходчик А. А. Зевеке, механик-самоучка В. И. Калашников, популярный фотограф М. П. Дмитриев, директор городского общественного банка Н. А. Смирнов, нотариус А. В. Олигер и человек в крестьянской поддевке — богородский астроном-самоучка Каплин Тезиков. Именно они, да еще высокообразованный — он учился в заграничных университетах — земский деятель П. А. Демидов, возвращаясь из Юрьевца, подали присутствующим на пароходе преподавателям идею организовать в Нижнем кружок для популяризации астрономических знаний. Идея упала на благодатную почву: преподаватели принялись хлопотать. И вполне успешно: в 1888 году Нижний Новгород получил кружок любителей физики и астрономии. Первым его председателем стал сам инициатор всего этого дела — Платон Александрович Демидов.

В течение двенадцати лет деятельность кружка была мало заметна. Но с 1906 по 1910 год широко развернулась научная и популяризаторская деятельность всех восьмидесяти его членов: десятки серьезных научно-исследовательских работ по физике, математике и астрономии были опубликованы в разных научных сборниках и журналах. Сотни лекций и докладов прочитали «нижегородские астрономы» в губернском городе и уездах. Всероссийскую известность получил ежегодный «Нижегородский астрономический календарь» — единственное в России издание такого рода.

У нижегородских астрономов имелись в распоряжении две открытые площадки — вышки на крышах зданий губернской гимназии и коммерческого училища. В темные ночи здесь читались лекции, предлагалось обозрение Луны и звезд через приобретенный кружком переносный телескоп.

С тех пор минули десятки лет, но и сейчас в памяти нижегородских старожилов живы имена местных учителей, популяризаторов астрономии: директора губернской гимназии С. В. Щербакова, преподавателей гимназии В. В. Адрианова и В. В. Татаринова, преподавателей коммерческого училища И. И. Шенрока, Вл. В. Мурашова и Н. Д. Работнова, преподавателей Александровского мужского института А. Т. Шапошникова и Г. Г. Горяинова.

1900–1910 годы были тем временем, когда нижегородская интеллигенция с увлечением отдавалась изучению прошлой — исторической и экономической — жизни родного края.

Около двухсот нижегородцев разных чинов, званий и профессий, добровольно, по влечению сердец, вдумчиво и кропотливо изучали архивные документы, раскапывали древние насыпи и курганы, штудировали «Нижегородские губернские ведомости», издававшиеся с 1835 года, и расспрашивали стариков, по крупицам добывая сведения, интересные для потомков. Организованно велось изучение нижегородской старины в Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК), существовавшей с 1887 года. Сто двадцать ее членов, среди которых были не только нижегородцы, публиковали свои изыскания в «Действиях» и «Сборниках» НГУАК.

За описываемое десятилетие комиссия выпустила в свет тт. IV, V, VI, VII и VIII своих трудов.

Не перечисляя подробно все содержание этих пяти томов, укажем лишь на самые интересные для нас, потомков, очерки и сообщения нижегородских следопытов истории.

В IV томе (Н. Н., 1900 г.) были помещены:

А. И. Звездин «О пребывании А. С. Пушкина в с. Болдине».

А. П. Мельников «К истории окрестностей Н. Новгорода».

В. И. Снежневский. «Опись архива Нижегородского наместничества».

В. Г. Короленко. «Опись делам Балахнинского городового магистрата».

А. Я. Садовский. «Писцовые и платежные книги Нижегородского уезда XVII столетия».

И. И. Вишневский. «История Арзамасской Ступинской школы живописи».

В V томе (Н. Н., 1903 г.):

А. А. Тихов. «История Нижегородской семинарии».

Н. И. Драницын. «Опись делам Нижегородской палаты уголовного суда».

А. Снежницкий. «Копии с Писцовых и Межевых книг нескольких селений Нижегородского уезда XVII века».

М. Ф. Коневский. «Опись делам Балахнинского уездного суда».

В VI томе (Н. Н., 1905 г.):

С. И. Архангельский. «Разбор сочинения Адама Шлейсинга „Описание Московского государства в царствование Петра и Иоанна“».

В. И. Снежневский. «Старый Нижегородский театр».

П. В. Тополев. «Акты Макарьевского Желтоводского монастыря».

В VII томе (Н. Н., 1909 г.).

В. И. Снежневский. «Быковская вотчина Демидовых».

А. И. Звездин. «Материалы по истории заселения Нижегородского края».

В. А. Снегирев. «Из летописи города Княгинина».

В VIII томе (Н. Н., 1910 г.):

Н. М. Щегольков. «Арзамас в смутное время».

В. Е. Чешихин (Ветринский). Первые главы большого труда «Люди Нижегородского Поволжья».

В. И. Глориантов. «Семинарская жизнь былого времени».

Глава III

Годы 1900–1905 в Нижнем Новгороде. Когда начинался XX век? Нижегородцы и события в Южной Африке. Тайное в нижегородской хронике 1900 года. Анафематствование Льва Толстого. Появление в Нижнем Новгороде «Толстовской колонии». Русско-японская война. Поражение и послевоенные настроения.

Двадцатый век начался для нижегородцев, как это вообще характерно для русских людей, спорами: считать ли началом нового столетия 1900-й год или будет правильнее открыть счет с 1901-го?

Русские столичные и провинциальные газеты целую неделю спорили по этому вопросу, пока, наконец, наиболее влиятельная в русских правительственных сферах газета «Новое время» не решила эту, как тогда говорили, «словесную прю» (от слова «прения») в пользу 1900 года.

Общественное мнение по всему миру разделилось в оценках будущего. Оптимисты радовались наступлению нового счастливого века «техники, пара и электричества». Пессимисты же опасались, что придет эра потрясений, войн и катаклизмов.

Бурные начальные годы столетия заставили весь мир насторожиться.

Нижегородцев, как и всю Россию, волновали события на юге Африки. «Владычица морей» Англия напала на голландскую колонию Трансвааль. Голландцы-буры отчаянно сопротивлялись — карлик боролся с великаном! Нижегородцы сочувствовали слабейшему. Негодование против «просвещенных мореплавателей» охватило все слои жителей губернии — нижегородцы помогали бурам, чем могли, то есть деньгами и продовольственными посылками…

Внутренняя жизнь нижегородцев шла своим порядком.

В 1900 году в Нижнем Новгороде произошли события, мало заметные для широкого круга горожан, но, как позднее выяснилось, весьма важные по своему значению и последствиям.

В мае и июне 1900 года Нижний проездом посетил видный русский революционер, социал-демократ Владимир Ульянов, выступавший тогда в русской левой печати под псевдонимами «В. Ильин», «Н. Ленин» и другими. Под одним из псевдонимов он и вошел в историю. Но в Нижний Новгород в 1900 году он приезжал «без имени». Владимира Ульянова преследовала полиция, и ему приходилось скрываться. В наш город он заехал по пути из Уфы в Москву и остановился на Ковалихе, в доме, где квартировали его друзья Ванеевы. Вечером он отправился ночевать к бухгалтеру городской управы А. И. Пискунову, проживавшему на Жуковской улице. В июне 1900 года В. И. Ленин опять побывал в Нижнем Новгороде. Остановился он на сей раз в доме Пятова на Полевой улице, в квартире молодых революционерок сестер Невзоровых. Вскоре после этого, последнего в своей жизни, посещения Нижнего Новгорода он уехал в Швейцарию.

В. И. Ленин больше не бывал в Нижнем Новгороде, но его духовное обаяние ощущалось в городе еще многие годы. Прогрессивно настроенные нижегородские интеллигенты правдами и неправдами добывали и хранили запрещенные царской цензурой ленинские книги и брошюры. Среди печатных изданий, собиравшихся нижегородскими «книголюбами того времени» были:

1. В. Ильин. За 12 лет. Два направления в русском марксизме и русской социал-демократии. СПб., 1908.

2. Н. Ленин. Две тактики социал-демократии. Изд. ЦК РСДРП.

3. Н. Ленин. Об объединительном съезде РСДРП (письмо к петербургским рабочим) М., 1906.

4. Н. Ленин. Пересмотр аграрной программы рабочей партии. СПб., 1906.

5. Н. Ленин. Роспуск Думы и задачи пролетариата. М., 1906.

6. Н. Ленин. Социал-демократия и избирательные соглашения. СПб., 1906.

1901 год принес России и всему миру сенсацию: родовитый аристократ, богач-помещик, граф Толстой был отлучен Святейшим правительствующим Синодом от православной церкви.

Графов Толстых было в России много, но отлучили от церкви или, по-другому, предали анафеме, именно того, кто дал мировой литературе «Войну и мир», «Анну Каренину» и «Воскресение».

Возмущению нижегородцев не было предела. Великий писатель у себя в Ясной Поляне получил тысячи сочувственных писем, из которых одно было подписано писателем Максимом Горьким и еще тридцатью двумя нижегородцами: «Шлем тебе, великий человек, горячие пожелания еще много лет здравствовать ради торжества правды на земле и также неутомимо обличать ложь, лицемерие и злобу могучим словом твоим».

У группы нижегородцев — их было, то ли пять, то ли шесть человек — сочувствие ко Льву Толстому выразилось в намерении осуществить на деле нравственные заветы писателя: «опроститься» и «жить коммуной», обрабатывая личным трудом клочок земли. Инициатором был статистик нижегородского уездного земства Дмитрий Федорович Щелок. Он и трое его последователей — начальник коммерческой школы Алексеев, фотограф Дмитриев и городской брандмейстер Чапин построили близ Мызы и Марьиной рощи ряд домиков-дач и нарекли себя «Толстовской колонией». «Колония» эта просуществовала под Нижним Новгородом всего несколько лет. При этом надо сказать, что один только Д. Ф. Щелок жил в своем глинобитном домике постоянно. Остальные лишь в летнее время приезжали на извозчиках из города обрабатывать сады и огороды при своих домиках-дачах. В конце концов, у Щелока остался только один компаньон — М. П. Дмитриев. Двое других, Чапин и Алексеев, переселились на соседнюю Мызу, построив там себе большие двухэтажные дачи. Сейчас о бывшей «Толстовской колонии» нижегородцам напоминает только название местности «Щелоковский хутор».

Интерес ко Льву Толстому заметно убавился с началом в 1904 году Русско-японской войны.

Собственно у Российской империи с Японией не было никаких споров или счетов. Но лежавшая между ними китайская область Манчжурия дразнила колонизаторские аппетиты обоих государств. Сначала возник конфликт по вопросу о концессии на р. Ялу, а затем начались военные действия. Япония первая напала на Россию, вероломно подкравшись к русским военным кораблям, стоявшим на рейде в Порт-Артуре. При этом было повреждено лучшее судно эскадры — броненосец «Ретвизан».

Так началась война с «желтолицым врагом», не принесшая России воинской славы, а только горе и слезы.

Первое время после начала войны все нижегородцы, без различия званий и сословий, переживали патриотический подъем. Проводы «запасных», мобилизованных в действующую армию, сопровождались шумными манифестациями. Городские обыватели, чиновники и служащие торговых фирм постановили делать ежемесячные отчисления на «Красный крест». Не отстали от них и рабочие крупного завода «Сормово», в первый же месяц собравшие на нужды войны 27 тысяч рублей. Это без инженеров и техников.

С особым рвением сормовичи взялись за производство артиллерийских орудий и снарядов к ним. Патриотические чувства сормовских рабочих порой перерастали в откровенно шовинистические настроения. «Уничтожить желтолицых обезьян!», «Загнать вероломных макак в море и утопить!» — призывали наиболее горячие головы.

Оптимистические прогнозы не оправдались. Как вскоре показали военные события, Россия войну постепенно проигрывала. Поражение следовало за поражением, а успехи оказывались временными. Обнаружились грубые ошибки в экипировке солдат и в снабжении армии боевым оружием. Выявилась и бездарность многих лиц начальствующего состава. Не помогла замена главнокомандующего генерала Куропаткина генералом Линевичем.

Бесславная война завершилась унизительным Портсмутским миром. Но она не прошла бесследно для самосознания народных масс. Упадок имперского государственного строя обозначился явственно, обнажив при этом и общественные язвы: вопиющую малограмотность народа, продажность чиновничества, падение нравственности и распространение пьянства во всех кругах населения.

Глава IV

Трудные будни большого нижегородского пригородного завода. Ритм работы, взаимоотношения с мастерами, заработки. Печальная летопись травм, увечий, и несчастных случаев на заводе. Судьба денежных исков рабочих к заводоуправлению. Дни отдыха у рабочих Сормова.

Находившийся в двенадцати верстах от Нижнего Новгорода большой паровозо- и вагоностроительный завод акционерного общества «Сормово» в 1900 году вступил во второе свое пятидесятилетие. Нельзя сказать, что XX век заводские рабочие встретили с ликованием: всю страну сковал экономический кризис, не обошел он и сормовский завод.

Производственный год — с июля 1899-го по июль 1900-го — принес убыток. Акционеры не получили дивидендов, курс акций стоял ниже номинала.

Заводоуправлению приходилось добиваться выгодных заказов любой ценой, а в условиях кризиса это была задача не из легких. Причем заказов таких нужно было много, поскольку за последние два года производственные мощности завода значительно выросли в связи с постройкой нескольких новых цехов.

Тридцать восемь минут рабочего времени требовалось на постройку вагона, за 14 часов собирали паровоз, в 15 дней спускали со стапелей пароход или железную баржу, каждую неделю русские железные дороги получали два полных состава из сорока вагонов с двойной тягой каждый. Завод в силах был выпускать 4500 вагонов, 200 паровозов и 25 крупных судов в год. Однако о полной загруженности всех цехов в наступающем 1901 году или хотя бы в следующем, 1902 году, не приходилось и мечтать.

Рабочие начинали нервничать — ведь уже 25 % неиспользуемых производственных мощностей грозили потерей заработка сотням людей.

Успешная деятельность Сормовского завода зависела, в основном, от казенных заказов и от банковских кредитов. Но по всей России снижались как число казенных заказов, так и объемы банковских кредитов, особенно это касалось машиностроительных заводов.

В 1901–1902 годах Сормовскому заводу вдруг «повезло» на ведомственные заказы. Поговаривали, будто тут не обошлось без взяток. Министерство путей сообщения заказало большую партию вагонов IV класса нового образца для Восточно-Китайской дороги и несколько речных землесосов, что тоже было в новинку для завода. Военное же ведомство дало заказ на 1700 повозок-ящиков для артиллерии. Морское министерство заключило с заводом договор на десять канонерских лодок.

Эти многомиллионные заказы позволили «Сормову» безболезненно пережить кризис, оказавшийся пагубным для многих русских промышленных предприятий. Все эти годы — с 1901 по 1905 — среднее число рабочих на заводе оставалось постоянным: от 10 500 до 11 000 тысяч человек.

Но даже наличие постоянной работы не делало труд всей этой массы людей ни спокойным, ни безмятежным. «Сормово» было и оставалось типичным капиталистическим предприятием, в котором труд рабочих ценился не сам по себе, а только как способ обеспечения прибыли хозяину-предпринимателю.

Деятельность «Сормова» в 1901–1906 годы, как с ее внешней стороны (картина труда), так и с внутренней (условия труда) часто освещалась на страницах тогдашних газет. Кроме того, «Вестник финансов» и некоторые иные «толстые журналы» ежемесячно публиковали сведения о ходе производства на сормовском заводе. О Сормове тех лет писали и литераторы-прозаики, приезжавшие туда «черпать впечатления». Условия труда в Сормове обсуждались на торгово-промышленном и медицинском съездах. Сормовский быт находил отражение в творчестве нижегородских поэтов. Не было недостатка и в прозаических описаниях сормовского труда. В одном из номеров «Нижегородского листка» за 1902 год можно было прочитать «Впечатления очевидца на заводе»:

«…станки, станки без конца.

…Как надоедливые пчелы жужжат приводные ремни, только жужжание их и звучней, и сильней насекомых.

…Сила пара, сила электрической энергии, как что-то чудовищное и грандиозное поражает здесь присутствующего.

…Массивный, в 1200 тонн, гидравлический пресс кажется легкой, эфирной игрушкой.

…Человек здесь, часто в изорванной, грязной рубахе, большей частью с потным лицом и мозолями на руках на первых порах кажется рабом машины. Но только на первых порах… Когда приглядишься, ясно видишь, что не машины им, а он машинами командует, повелевает машинами, как господин, а не раб. Все машины, все прессы и станки, молоты и подъемные краны — все в рабском послушании рабочего.

Стонет, ревет и грохочет завод. И в этом стоне и реве, почти непрерывном лязге железа и ржании ремней бесформенные куски железа и стали постепенно превращаются в законченные детали и вещи. Являются на свет паровозы, вагоны, цистерны, баржи, пароходы, собирается грандиозная машина — морской крейсер.

В дыму, влажном тумане, в копоти и саже трудно различить неопытным глазом что-либо. Но уши ясно слышат „тук… тук… тук…“ Это звуки ударов лома в руках силачей-литейщиков. Сейчас начнется литье стали, для чего пробивают массивную печь Сименса-Мартена.

— Слышу… слышу… слышу… — где-то под крышей цеха на стук дома откликается глухое эхо.

Массивная, котлообразная воронка уже прогревается. Из нее вылетают клубы желтого пламени, стараясь догнать быстро уходящий вверх дым.

Наконец отверстие пробито.

Густой ярко-золотистый поток направляется через желоб в воронку.

Это началось литье стали.

Лица рабочих озарены каскадом искр, рвущихся наружу. Внизу печи, около приспособлений для сифонной отливки стоят литейщики, подбрасывая в льющийся металл кусочки алюминия.

Вся внутренность цеха сияет, как в огне.

Это лучи плавящейся стали…

И рабочий люд, наполняющий цех, кажется загадочным и волшебным. Своды здания уходят куда-то далеко, далеко… Печи не видно. Ее заслонили от вас литейщики своими фигурами».

А вот как описал другой литератор-очевидец прокатный цех Сормовского завода:

«…Громадный, мрачный зал.

Налево от входа вытянулся длинный ряд пылающих печей, направо — ряды колес.

Прямо против входа в темноте виднеется группа неподвижных фигур с апатичными лицами и сонными глазами. Обнаженные мускулистые руки скрещены на груди. Слышится только какое-то гудение колес…

…Но вот раздается удар небольшого колокола, серая масса людей зашевелилась, задвигалась и рассыпалась по залу. Одни остановились около сбитых в систему горизонтальных металлических валов-цилиндров, другие подошли к печам. Раздается второй звонок — дверцы печей открылись, и весь громадный зал мгновенно осветился красноватым светом. Из печи вытаскивают большой, раскаленный добела брус железа и кладут на тележку. Последняя, окруженная человеческими фигурами, отбрасывающими неясные двигающиеся тени, приближается к первой паре цилиндров и мгновенно исчезает между ними.

Через секунду железная масса выбегает из другой пары валов, оставляя за собой красный след, останавливается среди зала, как бы пятится назад и снова врывается в зев следующих цилиндров. С минуту опять слышно только гудение колес.

Вдруг из четвертой пары цилиндров вырывается, словно из рта фокусника, огромный, длинный, огненный железный прут-змей.

Темная человеческая фигура бросается к змею с клещами, ловит его красную голову, тянет за собой и бросает в пасть новых валов. Не больше 2–3 секунд надо для этого. Красный змей едва успевает прошипеть и опять попадает в новую пару цилиндров, дрожа и извиваясь, то приближаясь к груди своего „укротителя“, то бросаясь к его ногам. Вот-вот он бросится в лицо своему укротителю, но тот отскакивает к стене, избегая опасного прикосновения.

…Наконец „змей“ вырывается из тисков последней пары валов, с силой ударяется об пол и вылетает на самую середину зала. Этот змей — еще красный, но, проходят секунды, и раскаленный брус тускнеет.

Когда железо достаточно остынет, то „мертвую змею“ вывозят для дальнейшей обработки в другой цех.

Но люди должны держать себя начеку: даже наполовину остывшие „змеи“ не прощают фамильярного обращения с собой».

Первые годы двадцатого столетия были временем крупных научных открытий и успехов в технике. Новые машины, усовершенствованные механизмы и станки позволяли трудиться более интенсивно, что предъявляло к рабочим все большие и большие требования. Это в полной мере коснулось и рабочих Сормовского завода, который с каждым годом увеличивал выпуск продукции.

Вместе с ростом интенсивности труда росло и число производственных травм: ушибов, ожогов, вывихов и переломов. Рабочие часто становились инвалидами, а порой и гибли.

До организации в Нижегородской губернии фабричной инспекции (1897 г.) никто на Сормовском заводе статистику несчастных случаев не вел. Только с 1899 года в отчетах инспекторов и в анкетах заводских врачей начинают отмечаться наиболее тяжелые случаи телесных повреждений.

Из больничного отчета за 1901 год видно, что в Сормовскую заводскую амбулаторию обратились за год более 9 тысяч рабочих с различными травматическими повреждениями. Если принять во внимание, что общее количество работавших в тот год на заводе лишь немного превышало десять тысяч человек, можно сделать вывод, что почти каждому рабочему хоть раз в году приходилось обращаться в заводскую амбулаторию.

Повреждения были отмечены самые разнообразные:

• попадание в глаз инородных тел — 2022 случая;

• ушибы и сотрясения — 2720 случаев;

• вывихи и растяжения — 99 случаев;

• раны рваные и колотые — 2955 случаев;

• переломы костей — 186 случаев;

• ожоги разной силы — 967 случаев.

Ранения и ушибы случались, как можно видеть, чаще, но наиболее мучительным считалось попадание в глаза металлической стружки, опилок и осколков.

Из данных обследования сормовичей врачами Кармановым и Радцигом следовало, что до 171 рабочего из каждой тысячи рисковали в течение года получить более или менее опасные повреждения; 25 на тысячу рисковали получить такие повреждения, которые лишают возможности работать от нескольких дней до нескольких месяцев, а иногда и влекут за собой потерю некоторой части трудоспособности; один на две тысячи рисковал получить повреждение, которое влечет полную потерю трудоспособности; один на четыре тысячи умирал в течение года в результате несчастного случая.

Заводские цеха различались между собой по степени угрозы работающим в них людям: наиболее опасными считались литейно-прокатные мастерские и кузница.

Тут следует добавить, что заводские медики почти не учитывали вредные для здоровья последствия постоянного вдыхания распыленных в воздухе ржавчины, печной гари и копоти. Однажды на прием к директору Мещерскому пришла группа рабочих из «горячего» цеха. Когда они ушли, на паркетном полу кабинета остались черные пятна, которые поломойки так и не смогли отмыть — пришлось звать циклевщиков. Пятна эти появились оттого, что рабочие, не имея физической возможности сдержать отхаркивание, почасту сплевывали прямо на паркет.

Приглашенный на место «происшествия» врач Карманов сделал в заводской лаборатории анализ и доложил директору: «Это свидетельствует о вдыхании нашими рабочими большого количества копоти и дыма. Все они страдают хроническим бронхиальным катаром…»

Меры ограждения от несчастных случаев, которых требовал закон, на Сормовском заводе в первые годы XX века, выражаясь языком официальных отчетов завода Правлению Акционерного общества, «заставляли желать лучшего». Но рабочие говорили проще: «Никуда эти меры не годятся». При этом рабочие, если даже и не были полностью правы, то, во всяком случае, были ближе к истине, чем заводская администрация.

В проспекте, изданном в юбилейном для завода 1899 году, много и хвалебно говорилось о напольных покрытиях в заводских цехах, их даже называли последним словом техники: «…асфальтовые полы в вагонных мастерских, цементные — на электрической станции, чугунные — в бандажной, ковочном и железопрокатном цехах; деревянные торцовые — в паровозомеханическом, в полускатном и паровозокотельном; деревянные доснятые — в лесопилке и в цехах модельном и механико-судовом; деревянные паркетные — в конторских помещениях, земляные — в кузнице и в фасонно-сталечугуннолитейных цехах…»

Но о вентиляции в помещениях говорилось, наоборот, очень кратко: «…в меднолитейном и арматурном цехах устроена электрическая вентиляция, в прочих цехах она достигается естественным путем через открытые двери, окна и фортки».

Очень мало внимания обращала заводская администрация и на ограждение кожухами, щитами или перилами опасных площадок около печей, машин и двигательных механизмов. Цеховые начальники считали достаточным сделать устное наставление каждому рабочему. Советами: «Будь осторожен!» и «Смотри в оба!» — дело большей частью и ограничивалось.

Мастера, ответственные в определенной мере за безопасность работ на своем участке, импровизировали, насколько хватало смекалки. Об одном таком случае сообщала губернская газета:

«…В кузнечном цехе „рубят“ сталь. Двухпудовая кувалда, описывая полукруг над головой молотобойца, грузно падает на зубило, щелкает и снова взлетает кверху. Вокруг шум, лязг и десятки мелькающих и снующих рабочих.

— Не выйти ли рубить на волю? — спрашивает кузнец подвернувшегося мастера, — не поранило бы кого…

— Ничего, — говорит мастер и берет в руки валявшуюся у входа метлу, — чай, сойдет.

Мастер накладывает метлу на отрубаемый клин… Тем и закончилась принятая им „мера предосторожности“».

При таких условиях не удивительно, что число несчастных случаев на Сормовском заводе не обнаруживало тенденции к снижению. Только особо тяжелые случаи производственных травм освещались нижегородскими газетами, становясь объектом некоторого внимания местной общественности.

«27 октября 1901 года слесарь Василий Антонов, работая около машины, называемой в сормовском быту „крылаткой“, и пуская в ход один из приводов, снял с него ремень и неосторожно надвинул на него муфту. В этот момент колесом привода, не огражденного кожухом, прихватило рабочего за рубашку, завертело на ремне и затем с такой силой несколько раз отбрасывало его к потолку, что раздробило ему, пока остановили ход механизма, все лицо, голову и левую ногу; снят был Василий Антонов с ремня уже в предсмертной агонии…»

«1 марта 1901 года трое рабочих паровозостроительного цеха на ручной вагонетке везли из паровозомодельного цеха в склад 13 железных листов, весом до 75 пудов. Во время движения, неисправная в колесах, вагонетка сошла с рельс и съехавшие с нее листы одному из рабочих — Тимофею Пахомову, переломили правое бедро, и нанесли сильные ушибы стопы и голени. Полученные повреждения заводским врачом М. А. Кармановым признаны тяжкими…»

«17 декабря 1902 года, в котельном цехе завода, обрубщик Петр Песков, работая вместе с другими по подъему козла для перемены старого штока у парового котла, был придавлен слабо державшимися подпорками. Пострадавший отправлен в заводскую больницу, где его положение найдено опасным для жизни».

«Несчастный случай произошел в сталелитейном цехе завода в ночь с 24 на 25 июня 1903 года. Рабочие цеха катили нагруженную скрапом (железные отходы после плавки металла… — Д.С.) тележку, сверху скрапа лежала, в нарушение предписаний инспекции, тяжелая изложница, весом в 60 пудов. Во время хода тележки изложница упала и придавила собою одного из рабочих — Филиппа Васильева. Несчастного освободили из-под изложницы еще с признаками жизни, но на пути в приемный покой он скончался…»

Нельзя сказать, что сормовское заводоуправление совершенно не реагировало на несчастные случаи с рабочими. Нет, оно готово было «возместить ущерб» и делало это довольно охотно, но — только по строгому «прейскуранту», принятому в Санкт-Петербурге правлением общества «Сормово».

Семьям погибших рабочих выплачивался единовременно десятикратный годовой заработок умершего, но только в тех случаях, если в семье не было трудоспособных мужского пола. Если же был, вдове предлагались лишь две трети этой суммы. А там — судись, если хочешь… Вдовы обычно «не хотели судиться»: хотя суд и давал надежду на полное удовлетворение иска, но разбирательства, как правило, затягивались на два, а то и на три года, и осиротевшее семейство, следуя пословице «Лучше синица в руке, чем журавль в небе», соглашалось на заводскую подачку.

При получении же человеком тяжелого повреждения начинался торг. До выхода в 1903 году «Закона о вознаграждении рабочих за увечья», заводской администрации не представляло труда доказать, что несчастье произошло по вине самого рабочего. И доказывала она это, надо сказать, сплошь и рядом. Если в момент аварии близ рабочего не оказывалось свидетеля-товарища, то заводоуправлению почти всегда удавалось доказать в суде «вину» самого пострадавшего. Наличие же свидетелей печального происшествия давало рабочему надежду получить некоторую сумму, размер которой определялся судом, но гораздо чаще — «добровольным соглашением».

Справившись с «прейскурантом» Правления, дирекция завода предлагала мастеровому, совершенно лишившемуся трудоспособности — при потере рук, ног или зрения — получить без суда «в полное погашение всяких претензий» пятьсот рублей, что было чуть больше годового заработка заводского слесаря или токаря средней квалификации, составлявшего 450 рублей. Поэтому сормовичи, имевшие хоть какие-то сбережения, предъявляли заводу иск, который во всех известных случаях удовлетворялся конечной инстанцией — Сенатом суммой в тысячу рублей, что составляло двухгодичный заработок.

Но во всех случаях тяжбы с заводом не были легкими. Особенно потому, что с начала 1900-х годов заводские интересы защищал приглашенный из Петербурга в своем роде талантливый дока-юрист Б. Б. Базилинский. Защищая хозяйские интересы во всех инстанциях — у мирового судьи, перед съездом мировых судей, в Окружном суде, в Судебной палате, в Сенате — Базилинский обнаруживал неистовое рвение, прямо-таки ярость, из-за чего имя заводского юрисконсульта в рабочем быту в 1901–1905 годах произносилось неизменно с ненавистью и презрением.

О судебных процессах богатейшей акционерной компании — в начале девятисотых годов ее капитал составлял 7,5 миллионов рублей — с бедняками-пролетариями, целиком или частично потерявшими трудоспособность на заводской работе, рассказывает обширная уголовная хроника тогдашних газет.

«Дело Барыкина в Нижегородском Окружном суде.

2-го августа 1902 года на Сормовском заводе в паровозокотельном цехе рабочему-котельщику Григорию Барыкину, при чеканке им заклепок у котла, отлетевшим куском металла повредило левый глаз. Увечье это, по мнению поверенного Барыкина, прис. пов. Ещина, произошло по вине администрации завода, так как рабочие снабжаются ею предохранительными очками, непригодными для работы и не отвечающими своему назначению. Очки эти выдаются не врачом-специалистом, а простым конторщиком, надзора за непременным употреблением рабочими очков нет и, кроме того, помещение цеха, где работал Барыкин, в день несчастья не было достаточно освещено.

Признавая в виду этого Акц. О-во „Сормово“ обязанным вознаградить Барыкина за увечье в размере половины его заработка сообразно утере половины трудоспособности, поверенный Ещин просил Окружной суд взыскать с О-ва „Сормово“ в пользу Барыкина пожизненное содержание по 15 рублей в месяц, начиная со 2 августа 1902 года, и с уплатой денег за месяц вперед.

Представитель Общества „Сормово“ Б. Б. Базилинский представил со своей стороны скорбный лист сормовской заводской больницы, где значилось, что Барыкин еще ранее получения увечья имел на левом глазе бельмо.

Барыкин был подвергнут экспертом врачом Комаровичем клиническому исследованию, и на основании данных этого исследования врач дал заключение, что Барыкин утратил зрение и левый глаз и что эта утрата была последствием травматического повреждения, вне зависимости от имевшегося на этом глазе бельма, не препятствовавшего остроте зрения.

По делу были допрошены два свидетеля, показавшие, что несчастье с Барыкиным произошло около 6 часов вечера. Помещение цеха не было освещено электричеством, и рабочие имели при себе лампочки без стекла — „коптилки“. Но эти лампочки давали мало света и рабочие действовали в полутьме. Барыкин работал внизу котла, и свидетели не видели, как произошло с ним несчастье, но после несчастья осматривали его глаз и видели, что он красный, полузакрытый и залит слезой; по совету свидетелей Барыкин и отправился немедленно в больницу.

За употреблением очков — утверждали свидетели — на работе мастера и старшие служащие не наблюдают. Очки для чистой работы непригодны, ибо они темны и часто запотевают. Чистую работу, сделанную в очках, нередко приходится, по требованию заводской администрации, переделывать. Один из свидетелей раз чеканил в очках заклепки и, благодаря им, сделал неправильные обрезы, так что в заклепках получились отверстия.

Суд признал доводы завода не уважительными и удовлетворил иск Барыкина».

В деле Шершова с Сормовским заводом (Нижегородский Окружной суд, апрель 1901 года) выявился один из характерных приемов Сормовской администрации, желавшей уклониться от выплаты пенсии рабочему, потерявшему руку или ногу. Инвалиду вместо пенсии обычно предлагалась должность заводского сторожа с месячным жалованьем 18–20 рублей, а спустя два-три года завод находил удобный предлог избавиться от увечного сторожа.

«Поверенный рабочего Ивана Шершова прис. пов. Карпов в исковом прошении Нижегородскому Окружному суду объяснил, что в 1894 году Шершов служил шорником в котельном цехе Сормовского завода и при надевании на шкив машины ремня получил тяжелое увечье: ему оторвало левую руку, повредило плечо и оторвало три пальца правой ноги. По излечении Шершова завод положил ему пенсию по 20 рублей в месяц, но в прошлом году в этой пенсии ему было отказано и он остался без всяких средств. Относя увечья Шершова к вине заводской администрации, допустившей надевание ремня при полном ходе машины, адвокат Карпов просил суд обязать Общество „Сормово“ выдавать Шершову пожизненное содержание в размере прежней его пенсии. Врачебной экспертизой было установлено, что хотя повреждения, причиненные Шершову, теперь безболезненны, и его здоровье в общем удовлетворительно, но работоспособность им утрачена вполне.

Поверенный Общества „Сормово“ Б. Б. Базилинский в судебном заседании объяснил, что он согласен с экспертизой относительно удовлетворительности здоровья Шершова, но не может согласиться с нею в отношении потери им трудоспособности. Шершов получал не пенсию, а служил на заводе сторожем, и если в прошлом году был уволен, то не по неспособности к труду, а потому, что он пропустил из завода воз краденого железа, скрытого под дровами. Правда, по обвинению в краже этого железа Шершов мировым съездом был оправдан, но, тем не менее, такого сторожа держать более было нельзя. Но мало того — Шершов не лишился способности и к прежнему своему ремеслу: как прежде он был прекрасным шорником, таким остается и теперь. После своего увечья он производил шорные работы как для завода, так и на сторону. Первое доказывается выпиской из расчетных книг завода, из которой видно, что до своего увечья он зарабатывал шорной работой средним числом 20 рублей в месяц, а после увечья от 22 до 26 рублей. Таким образом, увечье послужило не к уменьшению его заработка; работу же Шершова на сторону может удостоверить заведующий хозяйственным цехом завода г. Знаковский.

В ответ на это объяснение прис. пов. Карпов вызывает к судейскому столу самого Шершова и демонстрирует его судьям. „Посмотрите сами, гг. судьи, — говорит Карпов, — может ли этот несчастный больной калека заниматься своим ремеслом, а должность сторожа сравнительно редкая, и с нее завод его прогнал. Человеку без руки, с поврежденным плечом и ногой нельзя быть шорником и нельзя допустить, что он может зарабатывать себе пропитание“.

— Не только может, — возражает заводский юрисконсульт Базилинский, а еще достает себе и на выпивку. 19 марта его подняли пьяного на полотне железной дороги; об этом составлен протокол, который я и представляю.

— Вы, — говорит Карпов, — не договариваете конца этого протокола, а из него видно, что Шершов бросился на полотно с целью окончить жизнь самоубийством, по неимению чем жить. Так поступает завод, — закончил адвокат, — с искалеченными им рабочими!

Суд отложил дело до допроса в качестве свидетеля г. Знаковского. Однако допрос нового свидетеля не состоялся. В суд поступило письмо Шершова, который сообщал, что покончил дело соглашением с Базилинским, и будет впредь получать с завода 12 р. 50 к. пожизненно».

Иногда суду приходилось разбирать дело по просьбе семьи погибшего рабочего.

«По доверенности вдовы рабочего Анны Петровой Сутягиной, действующей за себя и как опекунша над малолетними детьми своими Александром и Петром Сутягиными, прис. пов. Ещин в исковом прошении Нижегор. Окружному суду объяснил, что 21 апреля 1903 года рабочий Василий Александров Сутягин, работая в бандажном цехе сормовских заводов, получил настолько сильные ожоги от раскаленного бандажа, что 24 апреля умер.

Относя это несчастье к вине ответчика, не принявшего необходимых мер к ограждению жизни и здоровья рабочих, производивших опасную работу в тесном помещении, и заявляя, что покойный Сутягин зарабатывал 30 рублей в месяц, поверенный Ещин просил обязать О-во „Сормово“ уплачивать Анне, Александру и Петру Сутягиным, первой — до выхода вторично замуж, а последним — до совершеннолетия, вознаграждение за смерть Василия Сутягина по 15 рублей в месяц.

Допрошенный судом в качестве свидетеля фабричный инспектор Дмитраш показал, что Василий Сутягин по особой подвесной дороге особым краном передвигал тяжелые, докрасна раскаленные бандажи и концом крюка нечаянно толкнул находившуюся позади его колонну. От толчка бандаж сорвался с дороги и прикрыл Сутягина, опоясав его в виде браслета.

Работа по передвиганию бандажей опасная, и несчастье могло произойти как от толчка, так и от усталости рабочего и других причин. Никакого ограждения у места, куда передвигаются и где складываются бандажи, на Сормовских заводах не имеется; между тем устроить его в виде барьера вполне возможно.

Другие свидетели, работавшие вместе с Сутягиным, показали, что помещение, где производилась работа, очень тесное и что никто из сормовской администрации не предупреждал Сутягина об опасности работы.

В судебном заседании представитель о-ва „Сормово“ Б. Б. Базилинский, оспаривая иск, утверждал, что помещение, где Сутягиным производилась работа, было достаточно обширно. Устроить какое-нибудь ограждение около работы невозможно, а указываемый г. фабричным инспектором барьер только еще более увеличивал бы опасность работы. Об этой опасности Сутягина предупредил рабочий Лесягин, но Сутягин ответил ему: „Наплевать!“ Между тем Сутягину стоило только отступить несколько шагов от колонны, чтобы избежать опасности. Таким образом, несчастье в данном случае произошло не по вине заводской администрации, а от озорства самого рабочего.

Ввиду этого заводский юрисконсульт Базилинский просил суд произвести с участием специалиста осмотр на месте и затем в иске Сутягиным отказать.

Адвокат Ещин возразил, что все обстоятельства, служащие основанием иска, доказаны показаниями допрошенных свидетелей. Что касается возможности устроить заграждение, то она установлена показанием специалиста — фабричного инспектора.

Окружной суд удовлетворил иск Сутягиных».

Частые иски о пенсиях, связанных с увечьем, нашли место и в творчестве рабочих поэтов. Популярностью в Сормове пользовалось стихотворение рабочего Федора Поступаева.

Письмо в деревню

Но решение, удовлетворявшее в какой-то, хотя бы очень малой, степени иск изувеченного на работе человека, суд выносил далеко не всегда. Бывали случаи, когда органы юстиции открыто оберегали интерес предпринимателя.

«Адвокат А. Ф. Карпов, поверенный крестьянки Александры Акимычевой, в исковом прошении Нижегородскому Окружи, суду объяснил, что муж его доверительницы Филипп Акимычев служил до 1902 года молотобойцем в кузнечно-вальцовочной мастерской Сормовского завода. Работа происходила в страшной тесноте и жаре, и благодаря отсутствию вентиляции, рабочим приходилось дышать одной гарью. В силу этих условий работы Акимычев, поступивший молодым, здоровым 23-летним парнем, на 29 году жизни получил чахотку и умер, оставив без всяких средств жену с малолетней дочерью. Ввиду этого адвокат Карпов просил обязать О-во „Сормово“, как виновное в болезни и смерти Акимычева, выдавать вдове его пожизненное содержание в размере половины заработка Акимычева, а именно, по 9 рублей в месяц.

В судебном заседании заводский юрисконсульт Базилинский возразил, что чахотка — болезнь или наследственная, или инфекционная, заразительная и может быть как в палатах, так и в заводских мастерских. За такого рода болезнь завод не может отвечать, тем более что даже неизвестно, были ли причиной болезни Акимычева условия заводской работы или же его домашней жизни.

— Конечно, — распинался Базилинский, — заводу ничего бы не стоило дать осиротевшей женщине 9 рублей в месяц, но удовлетворение этого иска будет не в интересах самих же рабочих: в свою самозащиту завод будет тогда крайне строго относиться к поступающим рабочим и принимать на службу только силачей-здоровяков, а при массе ищущих работы найдется достаточное количество и здоровяков, — все же по внешнему видуболезненные люди останутся без работы.

Окружной суд отказал в иске Акимычевой».

С 1-го января 1904 года в России вступил в силу закон, принятый 2 июня 1903 года, по которому в случае получения рабочим телесного повреждения на работе, предприниматель, вне зависимости от вины рабочего или завода, обязывался давать потерпевшему вознаграждение за временную или постоянную утрату трудоспособности.

В первом случае Сормовский завод обязан был платить рабочему «пособие» до его выздоровления — половину действительного заработка; при этом 260 дней в году считались рабочими. При постоянной полной утрате трудоспособности закон обязывал предпринимателя выплачивать рабочему пенсию в размере 2/3 годового заработка, в случае частичной — в уменьшенном размере, вычисленном по специальной «Таблице для определения ослабления или утраты трудоспособности впоследствии телесных повреждений или несчастных случаев».

Закон от 2 июня 1903 года страховал рабочих только от несчастных случаев. Обеспечения рабочих на случай старости и инвалидности, профессиональных и временных болезней, независимых от профессии, он не предусматривал. И вообще, государственного страхования рабочих в описываемое время (1901–1907 гг.) в России не существовало.

Сормовским рабочим приходилось обращаться в суд не только по делам уплаты за увечья или инвалидность. Заводоуправление, без остатка выжимая из трудящегося человека его мускульную силу, не прочь было, когда только удавалось, не доплачивать, урезать, уменьшать, сокращать, ужимать и без того скромный заработок.

Юридические советники правления Общества «Сормово» — в XIX веке А. Г. Яворовский, а с 1900 года Б. Б. Базилинский — придумывали для заводских директоров всяческие лазейки, опираясь на несовершенство российского рабочего законодательства.

Одним из самых обычных приемов сормовской заводской администрации было заставить рабочего трудиться сверх условленного при найме времени или в праздничный день без дополнительной оплаты.

Распорядок рабочего дня на таком громадном предприятии, как «Сормово», конечно, не мог быть ни одинаковым, ни хотя бы однообразным для всех работающих. Наличие смен разной протяженности, неравность длины рабочего дня для отдельных категорий мастеровых, разнобой в оплате труда — все это служило почвой, на которой пышно произрастали злоупотребления заводских администраторов.

Общее, постоянное производство было организовано на Сормовском заводе круглый год за вычетом воскресений и праздников, и осуществлялось группами рабочих в заранее определенные дневные или ночные часы.

В зависимости от времени суток работы делились на 4 категории (данные применительно к 1906 году):

а) односменные (работа только днем);

б) двухсменные с перерывом, днем — полтора часа, ночью полчаса;

в) двухсменные непрерывные;

г) трехсменные непрерывные.

Беспрерывные работы (круглые сутки) производились в тех цехах, где это было необходимо по техническим условиям: погасить, например, мартены, значило вывести их из строя на 5–7 дней.

В сталелитейном, железопрокатном, бандажном цехах и на электрической станции применялась непрерывная схема работы в три смены по 8 часов каждая:

I смена — с 6 часов утра до 2 часов пополудни;

II смена — с 2 часов пополудни до 10 часов вечера;

III смена — с 10 часов вечера до 6 часов утра.

Двухсменная непрерывная работа по 12 часов — с 6 часов утра до 6 часов вечера и с 6 часов вечера до 6 часов утра — выполнялась во всех подразделениях завода рабочими вспомогательных профессий, то есть машинистами, кочегарами, смазчиками, шорниками (сшивателями ремней) и заводскими сторожами.

В шести паровозных цехах — паровозокотельном, кузнечном, механическом, обшивочном, сборочном, ремонтном, и седьмом — вагоноклассном цехе, — работали:

• днем — 10 часов (с 6 час 30 мин утра до 12 часов дня и с 1 час 30 мин до 6 часов вечера);

• ночью — 8 с половиной часов (с 6 часов вечера до 11 час 30 мин и с 12 часов ночи до 4 часов утра).

Во всех остальных подразделениях, цехах и мастерских Сормовского завода велись дневные работы в одну смену продолжительностью 10 часов.

Кроме вышеперечисленных нормированных работ на заводе существовали также и сверхурочные — обязательные и необязательные. К обязательным сверхурочным работам относились все ремонтные работы, без срочного выполнения которых заводские цеха могли остановиться, как то: исправление машин, станков, котлов, подъемных кранов и прочего. К необязательным сверхурочным причислялись все остальные работы вне нормального рабочего дня, устанавливаемые добровольным соглашением между цеховым начальством и рабочими.

Соглашениями оговаривались как время производства работ, так и оплата. Обязательные сверхурочные работы должны были оплачиваться поденным рабочим в повышенном размере, согласно особой расценке, помещенной в «Правилах внутреннего распорядка». Закон устанавливал, во-первых, ограничение общей продолжительности обязательных сверхурочных работ ста двадцатью часами в год, во-вторых, закон требовал от заводского начальства предоставления каждому работавшему ежедневно по 12 часов в непрерывно действовавшем цехе обязательного отдыха — четыре дня в месяц.

Оба эти правила заводской администрацией полностью игнорировались, что и вызвало в начале 1900-х годов поток судебных исков обманутых рабочих к правлению «Акц. о-ва Сормовских заводов».

— Почему вас так давно не видать за преферансом в Коммерческом клубе? — спросили однажды нижегородцы популярного в городе мирового судью 6-го участка К. Е. Ромашова.

— Знаете, — отвечал тот, — у меня не хватает времени. Я сижу дни и ночи, разбирая жалобы сормовских рабочих на их анонимных хозяев — акционеров общества «Сормово», а у меня таких жалоб имеется на сегодняшний день, кроме дел, уже решенных ранее, не менее двухсот пятидесяти.

Мировой судья не преувеличивал. Действительно, за 1901, 1902 и 1903 годы сотни обобранных сормовичей взыскивали через суд недоданные заводоуправлением, но бесспорно причитавшиеся им деньги за сверхурочные работы и работу в праздничные дни.

Почин таким искам сделал кочегар Евгений Щедров. Он работал на заводе О-ва «Сормово» с 20 апреля 1897 года по 8 мая 1901 года, когда был с завода уволен, причем о-во «Сормово» не заплатило ему за работу в воскресные и праздничные дни.

Истец объяснил на суде, что он, будучи кочегаром на месячном жаловании в 20 рублей, зарабатывал по 75 копеек в день, при 26 рабочих днях в месяц. За работу в праздничные дни ему, согласно заводским «Правилам внутреннего распорядка», причиталось получать в полуторном размере, то есть по 1 рублю 12,5 коп. за каждый праздничный день. За время службы на заводе он отработал 210 воскресений и 108 праздничных дней. Щедров недополучил с завода всего 357 рублей 25 копеек.

Объяснения рабочего Щедрова подтверждались многочисленными свидетелями, и дело казалось совершенно бесспорным. Но заводский юрисконсульт Базилинский, соблюдая интерес хозяев-акционеров, из кожи вон лез, стараясь его запутать. Правда, он не смог лишить кочегара денег, заработанных им тяжелым трудом, но сумел, перенося дело из инстанции в инстанцию, оттянуть окончательное решение более чем на два года. Лишь в марте 1903 года, после постановления правительствующего Сената, Евгений Щедров получил, наконец, свои 357 рублей с прибавкой 4 рублей на судебные издержки и 20 рублей на уплату адвокату.

Шесть дней в неделю сормович напрягал мускулы в цехе или мастерской, с нетерпением ожидая покоя для рук и мозга. Воскресный отдых был почти единственным светлым пятном в жизни рабочего-металлиста. Воспоминаниями о воскресном дне сормович тешил и подбадривал себя всю следующую неделю.

Спору нет, некоторая часть рабочих, преимущественно — пришлый элемент, отдавали свой досуг посещению тридцати местных трактиров, игорных притонов и шалманов. Но не это определяло в первые годы XX века жизнь Сормова в праздничные дни. Не особенно влекли и две сормовские церкви, да и мало их было на 28 тысяч жителей. Размашистое веселье на улицах — вот что определяло лицо отдыхавшего в нерабочий день заводского села.

На три части делились праздничные сутки.

С утра до обеда, то есть до полудня, все Сормово можно было увидеть стоящим, сидящим или лежащим на зеленых лужайках перед домами. Малые играли в козны, лапту или городки; пожилые вели степенную беседу о делах на заводе, о происшествиях в губернии, о «мировых событиях» — в те годы шла война в Южной Африке, кроме того, Европа «усмиряла» китайцев.

После воскресного семейного обеда улицы и обширные площадки «У рощи», «На песках», «За Старой Канавой» оказывались целиком во власти той части сормовской молодежи, которой не по душе было торчать весь день в питейных заведениях. «Молодняк хороводы водит», — говорили, покровительственно улыбаясь, пожилые сормовичи. Это следовало понимать, конечно же, не буквально: в России того времени давно уже позабылись, даже по селам и деревням, старинные хороводы, место их заняли «русская кадриль» и ее разновидность — «кадриль-ланце». В последнем танце, наиболее распространенном в Сормове, юноши и девушки партиями, поочередно приближались друг к другу, напевая тут же придуманные шутливо-озорные встречные куплеты.

Танцевали под тульскую трехрядную гармошку. Кончалось же традиционное сормовское уличное веселье только с наступлением темноты. Но музыка и пение на улицах большого рабочего села не прекращались: подвыпившие парни вдвоем, втроем или вереницами со свистом и гиканьем выходили из трактиров на улицы, и воздух наполнялся переливами прославленной «сормовской с перебором». Короткие «запевки», они же «коротышки» или «частушки», прорезывали ночную мглу. «Молодые гуляют!» — тревожно восклицали отцы и матери, покрепче затворяя двери и окна в одноэтажных домах, стараясь одновременно удержать дома подрастающих девчат.

Но и сквозь закрытые наглухо оконные ставни слышалось:

Пение замирало вдали… Но на рассвете сонные улицы вновь оглашали поэтические откровения возвращающихся гуляк:

Впрочем, не стоит думать, будто Сормово в начале XX века лишено было развлечений более высокого культурного уровня, чем уличные пляски и пение. Еще в 1897 году усилиями сормовских учителей и заводских интеллигентов была устроена для рабочих народная библиотека-читальня с особым залом для концертов и театральных представлений. Скоро появились сразу два кружка актеров-любителей: один из рабочих, другой из служащих.

Рабочий кружок отрепетировал и поставил на сцене театра «Библиотеки-читальни» пьесы Островского «Не в свои сани не садись», «Не так живи, как хочется», «Грех да беда на ком не живет». Театралы из кружка служащих избрали другой репертуар: ими были сыграны «Женитьба» Гоголя, драма Шпажинского «Майорка» и пьеса Д. Мансфельда «Не зная броду, не суйся в воду». Спектакли давались, примерно, раз в две недели.

Сормовский рабочий зритель с равным интересом посещал как те, так и другие спектакли. Театральный зал, вмещавший 600 человек, всегда бывал полон.

С 1901 года в программу сормовских заводских развлечений вошла новинка — «музыкально-танцевальные вечера». На первый же такой «вечер», несмотря на сравнительно высокую входную плату, явилось до 700 человек. Двести пар молодых рабочих, кто с женами, кто с сестрами до поздней ночи с увлечением, в меру сил и талантов исполняли последнюю новинку нижегородского губернского бомонда — задорно-забавную «польку-бабочку».

Глава V

Социальные вопросы в нижегородском губернском обществе в первые годы века. Брак и воспитание детей в среде богатых горожан. Брак и воспитание детей в рабочей среде. «Зеленый змий» и борьба с ним в Нижнем Новгороде.

Начало XX века — время, когда в русском обществе, а значит, и в нижегородском, назрели многие социальные вопросы: женский, семейный, алкогольный и другие. Вопросы эти решались в различных кругах населения по-разному.

Рассказывая о браках в купеческой и рабочей среде Нижнего Новгорода, прежде всего следует сказать, что в фабрично-заводской среде жених искал невесту, а у купцов — наоборот: невеста искала жениха.

Славились обилием дочерей семейства двух денежных тузов, братьев Башкировых. О них мы уже говорили выше, в очерке «Башкировские мельницы». Старший, Яков, имел пятерых, а младший, Матвей, был отцом целой полудюжины девиц. Мальчиками же бог толстосумов обделил: старший брат имел одного, а младший двух сыновей. Судьбу мальчиков оба брата определили просто: им предстояло продолжать и развивать «отцовское дело». Но подрастающие одиннадцать девиц заставили родителей изрядно поломать голову. С одной стороны, купцам хотелось «вывести дочерей в люди», то есть передать через замужество в более благородное русское сословие, нежели купеческое. С другой же стороны, хотелось через «выгодного» зятя получить некую материальную пользу для своего торгового дела.

Братья начали действовать по-купечески дипломатично. Объявили, что за каждой из одиннадцати дочерей будет дан в приданое миллион рублей наличными и доля в предприятии. Пока девицы подрастали, родители неспешно подыскивали женихов. В результате за двадцать лет сыграно было десять роскошных свадеб. Среди счастливых женихов оказались член Государственного Совета Б., издатель местной крупной газеты Ж., солидный городской нотариус Т., популярный в городе врач П., талантливый архитектор И., сын директора Нижегородской конторы Государственного банка П. и несколько «подававших надежды» молодых купцов.

Одиннадцатая же свадьба так и не состоялась. Средняя дочь младшего миллионера, Мастридия, нарушила отцовские планы: отказалась от намеченного ей в мужья человека, порвала с семьей и уехала учиться на столичные курсы. Впрочем, отец не отказал Мастридии в приличном содержании, которое позволило ей получить высшее образование и уехать за границу.

Удивительно, но все десять браков, заключенных «по расчету» оказались не только долговечными, но и вполне счастливыми. Конечно, главной причиной скорее всего был материальный достаток родителей, не жалевших средств для воспитания детей, для найма бонн, гувернанток, учителей-репетиторов, преподавателей музыки и танцев, даже фехтования и бокса. Такое воспитание в соединении с миллионом приданого и делало счастливыми нижегородские купеческие браки.

Браки в нижегородской рабочей среде совершенно не походили на купеческие. В самом Нижнем Новгороде, при почти полном отсутствии значительных фабрик и заводов, рабочих семей насчитывалось всего несколько десятков. Хорошую полную картину рабочей жизни и быта можно было наблюдать лишь в пригородном уездном селе Сормове, где проживали тысячи семей рабочих паровозо- и вагоностроительного завода.

Холостая и женатая жизнь сормовского рабочего не раз бывала предметом исследований и часто освещалась в печати.

Брак в жизни сормовских рабочих начала 1900-х годов имел — с внешней стороны — некоторые характерные особенности, отличавшие его от брака, который заключал рабочий, скажем, десятью годами ранее. В 80-е и 90-е годы XIX века жена сормовича, как правило, была дочерью крестьянина одной из окрестных деревень. В деревнях сперва копили для девушек приданое и только потом подыскивали жениха из заводских мастеровых, зарабатывавшего в день желанные «полтора целковых». В рабочих же семьях приданое дочерям копить было не из чего, и девушки, большей частью, коротали свой век при отцах.

Совсем другое положение сложилось в Сормове уже в самые первые годы XX столетия.

Открытые в конце XIX века при сормовской приходской школе ремесленные классы для девочек через 2–3 года начали выпускать партиями превосходных портных и белошвеек. Сормово тех лет — громадное село с почти тридцатитысячным населением, так что работы портнихам и белошвейкам хватало. Девушки-ремесленницы зарабатывали в день 60–70 копеек, а перед большими праздниками — и до рубля.

Вот такие девушки — «образованные», то есть, закончившие приходскую школу, и с «приданым», каковым можно считать владение ремеслом, — стали наиболее желанными невестами для молодых рабочих, собиравшихся обзавестись семьями. Сумма заработков в такой семье — полтора целковых мужа плюс семьдесят копеек жены — казалась вполне достаточной для сносного существования.

В сормовском матримониальном быту начала 1900-х годов дело обычно не обходилось без традиционного сватовства и услуг свахи.

В воскресенье, после «пирога», сваха, наряженная в «парадное» шерстяное платье и с ковровой шалью на плечах, являлась к намеченному ею после предварительных справок сормовскому столяру, слесарю или токарю. Выпив — после долгих упрашиваний, — чашку чая, сваха заводит степенную, полную достоинства речь: «Погляжу я на вас, Иван Никитич (или, скажем, Никита Иванович), человек вы трезвый, работящий, а живете, можно сказать, один как перст… Не гоже это, обзакониться бы надо… Есть у меня на примете девушка на Песках (или в Новом поселке, или в Дарьине), вашего же строгальщика дочь. Хорошая, работящая, шить умеет и верхнее, и нижнее… Приданое себе запасла: перину, бурнус на вате и „божье благословение“ в посеребренной ризе… Чем вам не пара, Иван Никитич? Сходим, поглядим, а коли понравится, так честным пирком, да и за свадебку…»

Иван Никитич (или Никита Иванович), справившись предварительно, какова «невеста» на личико и сколько зарабатывает, да нет ли про нее дурной славы, идет в следующее воскресенье «смотреть невесту», после чего в громадном большинстве случаев брак и слаживается.

Губернские интеллигенты, собираясь в те годы на «субботы» местной поэтессы Т. Д. Мысовской, до хрипоты спорили между собою, может ли такой скоропалительный сормовский рабочий брак быть счастливым.

Общим приговором было: «Да, может, но при наличии 10 добавочных условий:

1. Если заработок мужа будет повышаться вместе с ростом семьи.

2. Если не будет перерывов в работе мужа.

3. Если жена не перестанет прирабатывать шитьем.

4. Если число детей не будет больше трех-четырех.

5. Если серьезные болезни не будут заглядывать к ним в дом.

6. Если муж не получит вдруг увечья или травмы на заводе.

7. Если жена не свалится с ног от домашней работы.

8. Если цена на съестные припасы не будет расти кверху.

9. Если муж не начнет „зашибаться хмельным“.

10. Если жена не сбежит от „счастливой жизни“ куда глаза глядят».

Эти десять условий в сормовском быту никогда или почти никогда не соединялись вместе, а отсутствие хотя бы одного делало жизнь рабочего хоть и не «счастливой», но «сносной». Если одновременно два или три из перечисленных условий не выполнялись, то жизнь заводского труженика-семьянина становилась «едва переносимой». При соединении же двух тягчайших зол — безработицы и алкоголизма, — семьи сормовских рабочих влачили жалкое существование.

Вопросы воспитания юного поколения рабочих завода «Сормово» также бывали предметом обсуждения в нижегородских газетах. Сообщения, помещаемые в рубрике «Сормовская хроника» «Нижегородского листка», отчасти освещали жизнь сормовских детей, мало известную губернской публике.

Предоставленные сами себе, сормовские ребятишки дошкольного возраста, играли на широких пыльных, пустынных по будням улицам в козны, свайку, чушки (городки), а если имелся мячик, то и в лапту. Шум, гам, ссоры, плач и совсем не детские словечки были непременной принадлежностью этих игр.

Дети постарше, уже знакомые со значением и ролью денег в быту, старались, поощряемые родителями, добыть их, как умели. Для этой цели одни, например, отправлялись на вокзал «сормовского вагончика» и, дождавшись отхода поезда, услаждали слух пассажиров пискляво или визгливо исполняемыми песнями: «Я на горку шла…» — это девочки, и «Последний нонешний денечек…» — мальчики. Копейки и семишники — двухкопеечные монеты сыпались в шапки или передники малолетних певцов и певиц.

Другие дети, запасшись дома полуразбитой чашкой или стаканом, часами дежурили около дверей «монополек», то есть винных лавок, карауля выходящих покупателей. Иные из покупателей, не имея силы воли донести покупку до дому, желали выпить водку тут же, на улице, в 25 шагах от казенной лавки — ближе не разрешалось полицией. Такого уличного питуха окружала стайка детей, наперебой предлагавших «посуду». Тот, кому повезло, торопливо — чтобы не отняли — уходил, сжимая в ручонке копейку-другую.

Был и еще один способ детского заработка, очень распространенный в Сормове. На призаводских улицах, обычно под вечер, появлялись тележки «грушников», так называли мелких торговцев пареной грушей. Но продажа популярного народного лакомства была лишь ширмой, скрывавшей тайную скупку заводского железного лома.

А главными поставщиками этого «товара» были ребятишки. Имея свободный доступ к отцам на завод, пацаны приучались наполнять карманы гвоздями, гайками, шурупами, а при случае и мелкими деталями станков. Добытый металл сбывался скупщикам-«грушникам». Имена таких «грушников», развращавших неустойчивых юнцов, были известны наперечет, но подкупленная полиция смотрела на подозрительную торговлю пареной грушей сквозь пальцы. Неудивительно, что после громкого судебного процесса «короля» сормовских «грушников», местного домовладельца Степана Захарова, в Игумновскую колонию малолетних преступников попали и несколько юных клиентов этого скупщика.

История «зеленого змия» в Нижнем Новгороде началась с учреждения в 1900 году государственной винной монополии, то есть с продажей водки исключительно из государственных или «казенных» винных лавок.

До того в нашей стране торговали спиртными напитками в разлив питейные дома, называвшиеся по старинке кабаками. Правительство, приступая к «винной реформе», имело целью дать потребителю спиртного доброкачественную водку и обязательно в запечатанной посуде, чтобы ее не могли разбавить в казенных лавках водою. Все же «доброкачественное» казенное вино стало продаваться двух сортов: тщательно ректифицированное — в посуде с белой сургучной печатью, и дешевое, народное — в бутылках с красной печатью. Основной мерой емкости для казенного вина было ведро. В продаже были: 1/4 ведра (на обывательском жаргоне «четверть»); 1/20 ведра — бутылка; 1/40 ведра («сороковка»); 1/50 ведра (в просторечии «косушка»); 1/100 — сотка (у питухов — «шкалик»); 1/200 ведра («полусотка» или «мерзавчик»).

Сеть казенных винных лавок раскинулась по всей стране. В городах такие лавки-«монопольки» можно было найти на многих улицах, в селах же «монополька» обычно украшала главную улицу. На фасаде каждой казенной винной лавки красовалась большая зеленая вывеска. В русском быту тогда же появилась частушка:

Зеленой вывеской «монополек» и объясняется то, что русский народ прозвал своего закадычного сорокаградусного врага «зеленым змием». Враг этот был слишком силен, и потребление водки в Нижнем Новгороде катастрофически росло не только год от году, но и из месяца в месяц. Нижегородское общество спохватилось — главным образом, интеллигенция. Сначала основной мерой против пьянства были уговоры. Близ винных лавок повесили афишки с изображением стаканчика и текстом, напечатанным крупным шрифтом. Подходя к дверям лавки, «питухи» читали: «Один — должно, два — можно, три — осторожно, а далее — безбожно!»

Словесные увещевания не уменьшили пьянство горожан, и отцы города организовали Общество трезвости, целью которого была борьба с «зеленым змием». Два-три десятка человек, подверженных винному пороку, соединялись в группы, большей частью вокруг церковных приходов, и давали «зароки», а то и страшные клятвы перед иконами — не брать в рот в течение какого-то времени ни капли вина. Но домочадцы людей, дававших «зароки», обычно радовались не более месяца или двух — именно такие сроки называли обычно клявшиеся перед иконами. Нижегородские группы и общества трезвости существовали много лет, но состав их полностью обновлялся каждые 2–3 месяца. Нижегородские интеллигенты того времени, особенно врачи Золотницкий, Грацианов, Пальмов и Бедрин в Нижнем, а так-же Рацер и Карманов в Сормове, долго и упорно изучали вопрос о все возраставшем пьянстве среди малоимущих слоев населения. Результаты оказались ничтожными, хотя к этой работе привлечены были научные авторитеты обеих русских столиц.

В отношении «Сормова» нужно было решить и более конкретный вопрос: пьет ли рабочий водку от хорошего заработка или он пьет, угнетаемый сознанием малого заработка? Статистика показывала одинаковую степень распространения пьянства как среди рабочих, имевших три или четыре рубля дневного заработка, так и среди тех, кто получал в день не более рубля. Приходилось искать объяснение пьянству в рабочей среде вне материальных факторов.

Помещавшиеся в нижегородских газетах заметки и сообщения о рабочем житье-бытье, давали вдумчивому читателю возможность сделать более или менее правильные выводы о том, сколько, как и почему пил сормович.

Выходя утром на работу, сормович проглатывал стакан водки — «для крепости рук», как говорило большинство.

Сильно утомленный к полуденному перерыву, рабочий во время обеда вливал в себя второй стакан, без которого ему, «с устатку», не хотелось есть.

Во второй половине рабочего дня интенсивность труда, естественно, оказывалась заметно ниже утренней, но рабочий держал себя в руках, напрягался сверх меры, ибо от его усилий зависело количество сделанного, а значит, и сумма дневного заработка.

Вечером, «пошабашив», сормович представлял собой выжатого, ни на что уже не способного человека. Разойдясь по домам, добрая половина рабочих, «хлопнув» третий на дню стакан водки, валилась на кровать отдыхать. Лишь через час-полтора человек мог приступить к ужину. О каком-то более разумном использовании вечерних часов нечего было и думать.

Но не одни только физические усилия на работе истощали человека. Непрерывного напряженного внимания требовали печи, станки, машины и приборы, около которых находился рабочий. Нервное переутомление вело к такому угнетению мозговой деятельности, что вечером у сормовича пропадал интерес ко всему на свете. А стакан водки поднимал настроение.

Именно потогонная система организации работ, делавшая пролетария одной из деталей машины, и создавала условия, в которых алкоголизм процветал и распространялся.

Шесть дней сормович работал, на седьмой отдыхал.

Просыпаясь утром в воскресенье, он ощущал себя в домашнем кругу. В трех случаях из четырех это значило: тесная квартира, грязь, вонь и сырость, плачущие, а то и больные дети плюс ворчливая, раздраженная от постоянного безденежья жена… Не здесь же, среди вечной тесноты, кухонного чада и непрестанной домашней свары, было искать сормовичу спокойного отдыха. А ведь помимо физического отдыха ему хотелось каких-нибудь развлечений и общения с людьми.

Схватив шапку, отец семейства устремлялся на улицу. Но куда ему было идти? У товарищей по работе дома была точно такая же обстановка, отнюдь не располагающая к дружескому общению. Сормовская «Народная столовая» с ее чтениями и лекциями открывалась только во второй половине дня. Так и выходило, что сормовичу идти было некуда, кроме как в трактир или пивное заведение.

Популярнейший сормовский трактир Бобикова в своих двух этажах мог принять одновременно до четырехсот посетителей. Здесь и собирались заводские рабочие, искавшие воскресного отдыха.

Пить водку в одиночку считалось в рабочем кругу предосудительным. По отдельным столам группировались компании, объединявшиеся по признаку общности мастерства или занятия: были столы литейщиков, прокатчиков, полускатников, вагонников, паровозников и так далее.

Опустошались большие и малые посудины с возбуждающей влагой, развязывались языки. Начинались нескончаемые товарищеские разговоры. Первоначально тема была одна — жалкая тяжелая жизнь без просвета и надежд на будущее… Постепенно алкоголь делал свое дело: собеседники оживлялись, жизнь переставала казаться тяжелой, скучной и постылой, как-то разом забывались унижения, обиды, оскорбления, получаемые на каждом шагу от мастеров и их прихвостней, отступали бедность и неуверенность в завтрашнем дне… Вот ради двух-трех часов таких иллюзий, миражей и самообмана ходил по воскресеньям в трактир рабочий-сормович.

Поэт сормовской жизни и певец ее печалей Ф. Поступаев не обошел эту сторону жизни товарищей по работе в своих стихотворениях:

Трактир

Заводская

Воскресная и праздничная выпивки еще не делала из рабочего алкоголика. Пока сормович тратил на водку треть заработка, больше страдало его здоровье, нежели карман. Другое дело, когда страсть к алкоголю переходила границы, делая человека своим рабом. Часть рабочих, в конце концов, приобретала постоянную, повседневную, неугасающую потребность одурманивать себя вином.

Единственным, что сдерживало таких вполовину спившихся, было отсутствие денег на трактир или винную лавку. Эти жалкие пьяницы с нетерпением ждали очередной субботней получки, чтобы тотчас поистратить ее на вино. Несчастные жены часами караулили своих «благоверных» у заводской проходной в надежде отнять у них силой хотя бы часть получки.

Порой доведенная до отчаяния жена рабочего-алкоголика, раз за разом не доносившего получку до дому, являлась с жалобой к директору завода А. П. Мещерскому. Тот ставил перед собой обоих, стыдил пьянчугу и добивался от него письменной — это непременно — просьбы, обращенной к дирекции завода: выплачивать половину или весь заработок жене. Без такой «просьбы» у директора не было законного повода выдавать деньги кому-либо, кроме человека, заработавшего их.

Во время Русско-японской войны «пьяный порок» так распространился среди сормовских рабочих, что трудно было найти непьющего токаря или слесаря. Даже местные девушки, собираясь замуж за рабочего завода, уже не спрашивали, пьет он или не пьет, а только справлялись, смирен или буен во хмелю…

Большим злом в жизни завода сделалось «понедельничание», то есть невыход на работу людей, плохо протрезвившихся после праздничного угара. В иные понедельники такие гуляки являлись в цеха лишь «после обеда», уплачивая штраф и теряя полдневный заработок.

И о «понедельниках» писал популярный сормовский поэт:

Глава VI

Духовная пища нижегородцев в 1900–1910 годах. Местная пресса: «Волгарь», «Нижегородский листок», «Судоходец», «Голос приказчика», «Утро» и другие. Развлечения нижегородцев. Драматический театр и его зрители. Цирковая и клубная политическая сатира. Нелегальная поэзия, ходившая по рукам нижегородцев.

Нижний Новгород в конце первого пятилетия XX века мог похвалиться обилием своей прессы. Ежедневных и недельных газет, например, в 1905 и 1906 годах насчитывалось свыше десятка. Наиболее популярными среди них были: «Волгарь» (так называлась купеческая газета), которую издавал С. И. Жуков, зять мукомола М. Е. Башкирова, а также «Нижегородский листок» — газета с либеральным оттенком, издаваемая адвокатом Е. М. Ещиным, и «Судоходец», редактировавшийся журналистом прогрессивного направления Ф. П. Хитровским. Некоторым вниманием в публике пользовался «Минин» — рупор нижегородских черносотенцев. Менее распространены были «Губернские ведомости», «Епархиальные ведомости», «Нижегородская земская газета», «Нижегородская биржа», «Церковно-общественный вестник», газета «Старообрядец» и три-четыре листка, выходивших нерегулярно.

В революционные 1905 и 1906 годы в трудовых слоях населения Нижнего завоевала популярность газета «Вестник приказчика». Редактором-издателем «Вестника» был А. Н. Нестеров, журналист прогрессивного направления. Газету он вел энергично и добросовестно, однако постоянные придирки цензуры заставили энтузиаста-журналиста прекратить издание газеты. Дело кончилось самоубийством А. Н. Нестерова.

Совсем кратковременным оказалось издание в Нижнем Новгороде социал-демократической газеты «Утро». Нижегородцы смогли подержать в руках один-единственный, первый номер газеты утром 1 января 1906 года. Именно утром, поскольку вечером того же дня газета приказала долго жить. О короткой и печальной эпопее газеты «Утро» рассказывают скупые газетные строки.

Вот первое сообщение:

«1-го января 1906 года в Н. Новгороде вышел 1-й номер социал-демократической газеты „Утро“, под редакцией присяжного поверенного А. А. Соболева. В тот же день номер газеты конфискован, типография закрыта, редактор арестован».

Второе сообщение:

«Н. Новгород. 3 марта 1906 года.

Сегодня в Судебной палате рассмотрено дело редактора-издателя нижегородской газеты „Утро“, приостановленной после 1-го номера. Помощник присяжного поверенного А. А. Соболев обвинялся в помещении двух статей, в которых усмотрен был призыв к вооруженному восстанию. Соболев приговорен на 11 месяцев в крепость. Газета закрыта навсегда».

Несколько позднее об эпизоде с газетой «Утро» рассказал в своих мемуарах И. В. Цветков:

«…Газета „Утро“ (первый и последний номер) печаталась в Нижнем в типографии Ройского и Душина. Напечатано было 10 000 экземпляров. Корректором и экспедитором был я — Цветков. Предполагалось 9000 экземпляров распространить среди рабочих завода „Сормово“, а 1000 в самом городе.

Увы, в отношении города затея удалась, а номера, отправленные в Сормово, перехватила полиция.

Редактор-издатель Соболев был арестован вечером 1-го января, но 6 или 7 января отпущен под залог. Комитет РСДРП решил, что поможет Соболеву уехать за границу. Соболев согласился и сел на поезд. Однако в дороге сильно захворал и вернулся в Нижний. Был арестован вновь. Просидел до суда около 5 месяцев и еще по суду 11 месяцев в одиночке».

Таким же кратковременным (вышел всего один номер) было существование «Нижегородской крестьянской газеты», издание которой было предпринято в декабре 1905 года Российской социал-демократической рабочей партией.

В 1904–1905 годах в Нижнем Новгороде, как, впрочем, и во всех других провинциальных городах Российской империи, местный театр содержала частная антреприза. Антрепренером был Дмитрий Ильич Басманов — актер не особенно одаренный, но прекрасный театральный организатор. Дела его в те тревожные для нижегородцев годы шли, как говорится, ни шатко, ни валко: на иных спектаклях театр бывал наполовину полон, на других — наполовину пуст. Основным стержнем, вокруг которого вертелся репертуар, были модные пьесы Горького. К. С. Станиславский, руководитель Московского Художественного театра говорил о них: «Горький нужен театру, так как является зачинателем и создателем общественно-политической линии в русском храме Мельпомены».

Общерусская театральная цензура не раз пыталась запретить постановки пьес Горького как в столицах, так и в провинции. Много пришлось повоевать Д. И. Басманову с нижегородской театральной цензурой, добиваясь для нижегородской публики права посмотреть пьесы Горького. В весеннем сезоне шли «Мещане» и «На дне». В осеннем (летом театр не работал) поставлены были «Дачники» и «Дети солнца». Эти пьесы Горького явственно отражали революционные настроения нижегородцев: зрители бурно аплодировали всему, что так или иначе намекало на оппозицию существующему строю.

Зрительный зал воспринимал пьесу «Мещане» как политический манифест, сумев разгадать в образах действующих лиц и в их речах глубокий и острый социально-политический смысл.

В октябре и декабре нижегородцы увидели еще две пьесы, долго запрещавшиеся к постановке: «Вильгельм Телль» Шиллера и «Ткачи» Гауптмана.

Особенный успех у зрителей имела пьеса Шиллера. Смелые призывы Вильгельма Телля к борьбе с тиранией и возгласы на сцене «Долой тиранов!» встречались нижегородцами бурей аплодисментов и вызывали ответные выкрики из зрительного зала: «Долой самодержавие!», «Да здравствует свобода!» Под бурю аплодисментов падал тиран-наместник, пораженный стрелой швейцарского патриота.

Пьеса Гауптмана «Ткачи» была поставлена Басмановым в декабре, уже после известных событий в Москве и в Сормове. Пьеса изображала один из эпизодов восстания немецких ткачей в 40-х годах XIX столетия. Во время первого представления этой пьесы в нижегородском театре произошла демонстрация учащейся молодежи, и в зрительный зал пришлось ввести полицию. Песне восстания на сцене вторили партер и амфитеатр «Марсельезой».

Но далеко не все пьесы давали полные сборы. Если в объявляемой Басмановым за неделю вперед новой постановке не было «политической соли», можно было утверждать наверняка, что нижегородцы в театр не пойдут. Антрепренер терпел убытки, так как при валовом вечеровом расходе театра в 350 рублей, сборы за спектакль порой падали до 20 рублей в вечер. В тот год со всех концов России поступали сведения о крахе то одной, то другой провинциальной антрепризы. Чтобы дать возможность артистам Нижегородского театра как-то просуществовать до конца сезона, то есть до весны, труппа взяла на себя организацию товарищества, которому антрепренер Д. И. Басманов и передал театральные дела.

Всеобщее оппозиционное к существующему государственному строю настроение сказывалось и на репертуаре субботних литературно-музыкальных вечеров двух нижегородских общественных клубов. В Коммерческом клубе обычно выступали артисты городского театра, во Всесословном — журналисты. И те, и другие в завуалированной форме, часто эзоповским языком, громили, порицали, осуждали, разоблачали все гнусное в русской политической жизни, а иногда и откровенно смеялись над власть имущими. Ссыльный московский журналист Аким Чекин, писавший в газетах под псевдонимом Никто-Не, выходил на эстраду Всесословного клуба и начинал:

Премьер труппы Басманова Ф. Режимов, выступая в Коммерческом клубе, с пафосом декламировал:

Артист-сатирик Милковский быстро сделался любимцем клубных посетителей, декламируя смело, ядовито и с паузами злободневное стихотворение:

Так клубная сатира откликалась на запросы нижегородского обывательского общества, бившегося в тисках цензуры. Но цензура попросту не в силах была зажать рот всем и каждому. Стоустая нижегородская молва шепотом или под сурдинку разнесла весть о «происшествии» в ярмарочном цирке братьев Никитиных. В одном из антрактов вечернего представления на арену вышел клоун (Анатолий Дуров) и начал ходить по ковру, подбрасывая и роняя на ходу блестящий серебряный рубль. Подошедший униформист спросил: «Что ты, братец, тут делаешь?» Клоун небрежно ответил: «Да ничего особенного, дурака валяю!» Публика же, зная, что на рубле отчеканен портрет Николая II, разразилась бурными аплодисментами. Но в следующем представлении клоун Дуров уже не участвовал — губернатор Фредерикс выслал его из города.

С конца 1905 года в нижегородском быту большое распространение получила рукописная политическая сатира, тайком привозимая из столиц. По рукам ходили неизвестно кем составленные перифразы русских песен — «Камаринской» и «Коробейника», акростихи, и даже довольно длинные поэмы. Отрывок одной из поэм приводится ниже:

Народная гордость

И т. д.

Глава VII

Литературный Нижний Новгород в первом десятилетии века. Сто две краткие биографии: прозаики, поэты, драматурги, журналисты, книгоиздатели. Нижегородский Некрополь: кладбища, могилы, надгробные надписи.

Для Нижнего Новгорода 1900–1910 годов значимым стало появление многих литературных дарований. Известность большинства местных писателей и поэтов ограничивалась родным городом, но были авторы, которых знали не только в литературных кругах Поволжья, но также Петербурга и Москвы. Характерным для тех лет стало проникновение в нижегородскую писательскую среду, в общем, буржуазную, выходцев из рабочих и крестьян.

1. И. В. Акифьев, сын нижегородского городского общественного деятеля, много путешествовал. И не только путешествовал, но и записывал свои впечатления. В 1902 году вышла в свет его книга, получившая широкое распространение — «На далекий север за золотом. Из дневника кругосветного путешествия» (СПб., 1902. 37 с., рис.).

2. Алелеков Александр Николаевич. Врач-писатель. Родился 18 июля 1856 года в Нижнем Новгороде. Написал при участии врача Н. В. Акимова большую и очень содержательную монографию «История Московского военного госпиталя, в связи с историей медицины в России» (М., 1907).

3. Альбицкий Петр Александрович. Дед автора этой книги со стороны матери. Уроженец села Кладбищи Сергачского уезда Нижегородской губернии. Родился в 1860 году. Учился в Нижегородской семинарии и Казанской Духовной Академии. Был первым секретарем основанной в 1887 году Нижегородской ученой архивной комиссии. По поручению комиссии исследовал вопрос о пребывании поэта А. С. Пушкина в нижегородских краях в 30-е годы XIX века. Результаты розысков П. А. Альбицкий опубликовал в газете «Нижегородские губернские ведомости» за 1887 год, № 13–16. В первом десятилетии XX века П. А. Альбицкий написал еще ряд историко-краеведных очерков, помещенных в «Ведомостях» и в «Нижегородском церковно-общественном вестнике».

4. М. С. Баршева. Детская писательница, супруга учителя С. С. Баршева, весьма известного в Нижнем Новгороде. С 1900 по 1910 год написала ряд рассказов и очерков, опубликованных в детских журналах. Нижегородцам особенно нравился ее рассказ «В сторожке», изданный отдельной книжечкой в 1908 году в Санкт-Петербурге.

5. Баулина Анастасия Яковлевна. Родилась в 1865 году. Известная в 1900-е годы нижегородская поэтесса лирического направления. Издала четыре сборника своих стихотворений.

6. Безруков Яков Григорьевич. Журналист-профессионал. Переселившийся в Нижний Новгород крестьянин Вятской губернии. Начиная с 1901 года, часто публиковался в газете «Нижегородский листок» под псевдонимом «Ябез». Язвительный стиль его очерков нравился многим нижегородцам.

7. Белозеров Александр Андреевич. Крестьянин села Ефимьева Доскинской волости Нижегородского уезда, родился в 1883 году. Юношей Белозеров попал в губернский город, нашел себе место приказчика мануфактурной фирмы, а попутно — сотрудничал в местной прессе и писал стихи. В 1905 и 1906 годах он был редактором двух еженедельных журналов: «Вестник приказчика» и «Жизнь приказчика». Сборники его стихов «Песни борьбы и свободы» и «Весенний шум» вышли в Нижнем Новгороде в те же годы.

8. Блюм Владимир Иванович. Педагог и писатель. В 1900-е годы был преподавателем Нижегородского реального училища и деятельным сотрудником «Нижегородского листка». Нижегородская публика всегда с интересом читала музыкальные рецензии в «Листке», подписанные его псевдонимом «Садко».

9. Бер Борис Владимирович. Поэт. Из нижегородских дворян. Родился в Нижнем Новгороде 13 февраля 1871 года. Воспитанник губернской гимназии. Написал и опубликовал несколько сборников стихотворений. К периоду 1900–1910 годов относится сборник «Сонеты», изданный в столице в 1907 году. Б. Б. Бер известен также как переводчик Эмиля Верхарна, Уолта Уитмена и других поэтов.

10. Боборыкин Петр Дмитриевич. Известный писатель-романист. Родился в Нижнем Новгороде 15 августа 1836 года. Родом из дворян Горбатовского уезда, учился в Нижегородской гимназии с 1846 по 1853 год и описал ее в романе «В путь-дорогу». Целый ряд повестей и очерков П. Боборыкина связан с родным ему нижегородским краем. В 1900-е годы он посещал Нижний Новгород периодически.

11. Богданович Адам Егорович. С первых лет XX века и до 1908 года служил бухгалтером в Нижегородском отделении Крестьянского банка. По происхождению А. Богданович был уроженцем белорусского местечка Холопеничи Борисовского уезда Минской губернии. У себя на родине работал по проблемам этнографии Белоруссии. В Нижнем Новгороде сотрудничал в «Нижегородском листке», подписывая свои статьи инициалами «А. Б.».

12. Богодуров Александр Алавердиевич. Сын обрусевшего татарина-землевладельца из деревни Суроватиха, Нижегородского уезда. В юные годы А. Богодуров увлекался музыкой, а возмужав, перешел к писанию рассказов и небольших повестей, которые охотно публиковали нижегородские газеты 1900–1903 годов. Умер в 1940-е годы.^[1]

13. Брадская Екатерина Исаевна. Женщина-врач. Работала в Нижнем Новгороде в 1900–1910 годы. Обладая недурным литературным слогом, Е. И. Брадская помещала в нижегородских газетах разнообразные материалы, преимущественно медицинско-просветительного характера.

14. Бубнова Екатерина Денисовна. Драматург, написала несколько театральных пьесок, шедших на клубных сценах Нижнего Новгорода. В печатном виде пьески появились в 1900 и 1901 году.

15. Веселовский Владимир Павлович. Автор книжечки «Дедушка». Очерк из недавнего прошлого в стихах (Н. Н., 1901). Умер в 1911 году.

16. Власов Николай Семенович. Крестьянин, поэт-самоучка, родился в 1880 году в селе Дуденево, что близ Оки. Две книжечки его стихотворений были изданы в Нижнем Новгороде в 1901 и 1908 годах. Зарабатывая себе на жизнь погрузкой барж в Дуденевском затоне, он сумел в 1913 году выпустить в свет еще и третью книжку стихотворений — «Родное».

17. Галанен Михаил Дмитриевич. Профессиональный журналист прогрессивного направления. В 1902–1910 годах — деятельный сотрудник двух нижегородских и нескольких столичных газет.

18. Гастев Константин Иванович. Педагог и писатель. Помимо службы в Нижегородском мужском институте, писал для местных газет очерки, стихи и литературные обзоры. Несколько его учеников по институту позднее приобрели имя в литературе.

19. Глориантов Василий Иванович. Родился 8 апреля 1831 года в селе Мамлееве Лукояновского уезда Нижегородской губернии. В 1900–1910 годах служил консисторским чиновником в Нижнем Новгороде. В «Русском архиве» в 1901–1905 годах печатались статьи-очерки Глориантова о нижегородской старине XIX века. Умер В. И. Глориантов 1 июня 1910 года.

20. Голубихин В. Г. Поэт-самородок из нижегородских крестьян. Автор напечатанной после больших трудов и мытарств книжечки «Стихотворения труда, нужды и горя» (Н. Н., 1908).

21. Горбатов Михаил Михайлович. Журналист и поэт. Сотрудник «Нижегородского листка» во второй половине 1900-х годов.

22. Гордеев Константин Федорович. В 1906–1908 годах был директором Нижегородской губернской гимназии. Автор нескольких литературных и педагогических трудов.

23. Гордеев Михаил Алексеевич. Поэт-крестьянин, уроженец села Павлово-на-Оке. В 1905–1908 годах сотрудничал в нижегородских газетах, но и столичные журналы не отказывались печатать его корреспонденции.

24. Горяйнов Сергей Иванович. Родился в 1873 году вне пределов Нижегородского края. С 1900 года жил в Нижнем Новгороде. Сотрудничал в «Волгаре», писал под псевдонимами «Сергей Наташин» и «Шкипер». В 1902–1903 годах — редактор газеты «Нижегородская биржа». Написал и выпустил в свет книгу «История Нижегородского речного училища» (Н. Н., 1903).

25. Гриневицкий Станислав Иванович. Профессиональный журналист. С января 1900 по декабрь 1905 года был фактическим редактором «Нижегородского листка». Политические события 1905 года заставили Гриневицкого сменить работу.

26. Громов Владимир Иустинович. Нижегородский судебный деятель начала 1900-х годов. Обладая некоторым дарованием, В. Громов регулярно помещал свои стихи и рассказики в местных ежедневных и еженедельных газетах.

27. Гусев Александр Александрович. Нижегородский земский деятель, агроном и статистик. Ревностно трудился на общественном поприще все первое десятилетие XX века. Ряд лет Гусев заведовал сельскохозяйственным музеем губернского земства, был организатором-устроителем двух книжных магазинов в Нижнем Новгороде. Издал несколько сельскохозяйственных брошюрок.

28. Гутьяр Николай Михайлович. Писатель родом из горбатовских дворян, воспитанник Нижегородского мужского института. Написал и издал несколько исследовательских работ о творчестве И. С. Тургенева.

29. Диамант Лазарь Михайлович. Талантливый художник, неудачливый в жизни. Он родился в 1874 году в Ялте, и с юношеского возраста колесил по России. В 1900 году судьба привела Диаманта в Нижний Новгород, где он нашел вторую родину. Выставляя свои картины на провинциальных выставках, Л. М. Диамант еще прирабатывал, обучая живописи одаренных отпрысков богатых нижегородских обывательских семей. Искусствоведческие заметки и статьи популярного в Нижнем художника охотно печатала газета «Волгарь».

30. Дианин Владимир Васильевич. Владелец нотно-музыкального магазина «Аккорд» в Нижнем Новгороде. В. В. Дианин издавал крохотную газетку «Музыкальные новости», в которой печатал свои музыкальные опусы. Раз или два в год выходили из печати еще четырех-шестистраничные плоды творчества В. Дианина с претенциозными названиями, вроде «Христос, пришедший с моря» и т. п.

31. Добролюбов Владимир Александрович. Младший брат знаменитого критика. В 1900-х годах В. Добролюбов занимался разбором критических отзывов о брате. В результате на прилавках книжных магазинов Нижнего в 1902 году появилась новинка: «В. А. Добролюбов. Ложь гг. Н. Энгельгардта и В. Розанова о Н. А. Добролюбове и Н. Г. Чернышевском» (СПб., 1902).

32. Брыкалова Юлия Сергеевна. Педагог и литератор, учительница одной из начальных школ Нижнего Новгорода. Изучала историю педагогики в странах Западной Европы. Результатом изучения явилась книга «О постановке начальной школы в некоторых городах Германии» (Н. Н., 1907). Начиная с 1908 года сотрудничала в журнале «Для народного учителя».

33. Ещин Евсей Маркович. Нижегородский адвокат. Родился в г. Речице Минской губернии в 1865 году. Сделавшись постоянным жителем Нижнего Новгорода, адвокат Ещин в последнее пятилетие XIX века всецело посвятил себя литературной работе в «Нижегородском листке». В 1905 году Ещин стал издателем этой газеты.

34. Жевайкин Сергей Александрович. Уроженец Арзамаса, родился в 1864 году. В 1900-х годах служил в Нижегородском земстве, работая по исследованию нижегородских кустарных промыслов и касс мелкого кредита. Его перу принадлежат несколько печатных брошюрок по этим вопросам. Был деятельным сотрудником «Волгаря», «Земской газеты», «Журнала для всех» и других изданий. С. А. Жевайкин был также автором книжечки «Сборник рассказов» (М., 1903), которую выпустил под псевдонимом «С. Лемехов».

35. Званцев Петр Николаевич. В 1900-е годы — член Нижегородской губернской земской управы. Писал стихи, печатая их в разных небольших русских журнальчиках.

36. Звенигородский Андрей Владимирович. Сын помещика Ардатовского уезда. Интимной лирикой и горячим чувством проникнуты его стихотворения, изданные двумя сборниками — в 1906 и 1909 году.

37. Зеленецкий Михаил Андреевич. В 1900-е годы — правитель канцелярии нижегородского губернатора. Имея возможность работать в архивах, Зеленецкий написал и издал ценный исторический очерк «Нижегородские губернские предводители дворянства» (Н. Н., 1902).

38. Иванов Евгений Платонович. Автор нескольких рассказов и пьес. Печатался в Нижнем Новгороде в первое пятилетие XX века.

39. Игнатьев Иван Александрович. Автор единственной, но весьма ценной книги «История Нижегородского Кулибинского ремесленного училища».

40. Иорданский Николай Николаевич. Родился 18 апреля 1863 года в селе Городец Нижегородской губернии. Получил образование в Нижегородской семинарии и Казанской Духовной академии. В 1900-е годы — инспектор народных училищ в Нижегородской губернии. Работу Н. Н. Иорданского в сфере народного образования можно назвать огромной и разносторонней. Им написаны десятки брошюр, как серьезных, так и популярных. Он был неутомимым сотрудником газеты «Русские ведомости», журналов «Мир Божий», «Образование», «Русская школа» и многих других.

41. Капралов Николай Михайлович. Преподаватель одной из начальных школ Нижнего Новгорода. Деятельный участник педагогических курсов, заведенных в 1900-м году Нижегородским губернским земством. Все годы первого десятилетия XX века Н. М. Капралов посылал обширные корреспонденции в педагогические журналы «Русская школа» и «Для народного учителя».

42. Карелин Андрей Андреевич. Сын известного нижегородского фотографа. Автор нескольких работ по живописному искусству, напечатанных в русских журналах.^[2]

43. Касаткин Иван Михайлович. Известный в России писатель-беллетрист. В первом десятилетии XX века жил в Нижнем Новгороде, посылал свои крупные произведения в известные сборники «Знания», а небольшие вещи публиковал в «Волгаре» и «Нижегородском листке». Во второй половине 1900-х годов был редактором газеты «Нижегородская биржа».

44. Клоков Петр Семенович. Рабочий Сормовского завода. Под псевдонимом «Семен Тихий» был участником поэтического сборника «Весенний шум» (Н. Н., 1905).

45. Кокосов Владимир Яковлевич (1845–1911). Военный врач и писатель, прожил в Нижнем Новгороде шесть последних лет своей жизни, сотрудничал с местными газетами, здесь закончил свои исключительные по выразительности «Записки врача о Карийской каторге».

46. Г. Е. Косткин. Нижегородский чиновник-графоман. Имея средства и воображая себя одаренным писателем, Г. Косткин ухитрился выпустить в свет несколько книг. Вот полное название одной из них: «На страшный бой, или Гений и паразиты. Роман в рифмованных стихах. Труды по изящной литературе нижегородца Г. Е. Косткина» (Н. Н., 1902).

47. Крюков Федор Дмитриевич. Учитель Нижегородского реального училища. Родился в 1870 году. Автор небольших, но талантливых рассказов и повестей. Крюков печатался в нижегородских газетах начала XX века. Выбранный в 1906 году депутатом Государственной Думы, Ф. Д. Крюков покинул Нижний Новгород.

48. Крылов Петр Иванович. Родился 13 декабря 1857 года в селе Кстово Нижегородского уезда. Педагог и библиотекарь Нижегородской городской общественной библиотеки. Постоянный сотрудник и корреспондент «Нижегородских губернских ведомостей», «Волгаря», «Русского начального учителя» (1886) и других изданий. Был смотрителем городского художественно-исторического музея, размещавшегося в Дмитровской башне кремля.

49. Кубаровская Надежда Авдеевна. Поэтесса с небольшим, но симпатичным дарованием. В конце XIX века печаталась в «Нижегородских губернских ведомостях», а в 1901 году издала первую книжечку под названием «Отголоски».

50. Кунин Владимир Моисеевич. Автор стихотворений, печатавшихся в середине 1900-х годов в нижегородских газетах «Волгарь» и «Судоходец» за подписью «Владимир К.» В конце десятилетия в магазинах Нижнего появилась и книжечка Владимира Кунина «Настроения и порывы. Стихотворения 1906–1908 годов» (22 с., цена 7 копеек).

51. Лавров Борис Васильевич. Начиная с 1902 года — преподаватель в мужских учебных заведениях Нижнего Новгорода. Составил и выпустил в свет обстоятельный учебник психологии. Отдельной брошюрой была напечатана его речь на выпускном акте в мужской гимназии «Пирогов как педагогический мыслитель».

52. Лебедев Алексей Иванович. Родился в 1866 году, в Нижнем Новгороде жил с 1896 года. В 1900–1905 годы заведовал книжным складом Нижегородского губернского земства. Являясь профессионалом-публицистом, много писал в разных столичных и нижегородских газетах по вопросам народного образования. Издал три ценных библиографических указателя: «Детская и переводная литература», «Письма крестьянина» (листки для народного чтения) и «Общедоступный словарь при чтении книг и газет».

53. Лебедев Платон Михайлович. Профессионал-литератор, сотрудник «Нижегородского листка» с 1900 по 1905 год, где он печатал фельетоны за подписью «С. К.» В журнале «Былое» за 1906 год он поместил обширную статью «Красные дни в Нижнем Новгороде» — о событиях осени и зимы 1905 года.

54. Лощилов Петр Александрович. Врач-литератор. В начале 1900-х годов служил санитарным врачом Нижегородского Губернского земства. Родился в одном из сел Нижегородской губернии в 1869 году. Его перу принадлежат две полезные брошюры: «Кожевенное производство в Нижегородской губернии» (Н. Н., 1902) и «Работа волжских грузчиков» (Н. Н., 1903).

55. Мартовский Василий Алексеевич. Талантливый литератор и журналист. Родился в Арзамасе в 1879 году. В 1900–1910 годах печатал стихи, очерки и рассказы в нижегородских и столичных газетах.

56. Матвеичев. Происхождением из нижегородских крестьян. Его беллетристические очерки в 1900-е годы печатал журнал «Русское богатство».

57. Мемешкин Николай Алексеевич. В 1900-х годах — учитель в уездном городе Сергаче Нижегородской губернии. Собрав в течение пяти лет большой материал, выпустил в свет книжечку «Очерк о народном образовании в Сергачском уезде Нижегородской губернии» (Сергач, 1908).

58. Милов Михаил Михайлович. Родился 28 ноября 1858 года. В Нижнем Новгороде жил с 1886 года. С 1890 года основатель и редактор газеты «Нижегородский листок справочных сведений». С 1892 года эта газета стала называться короче: «Нижегородский листок». М. М. Милов известен в Нижнем Новгороде как основатель (1902) и содержатель частного реального училища М. М. Милова, располагавшегося на Варварской улице.

59. Михайлов Александр Андреевич. Инспектор (в 1900-х годах) Нижегородского мужского института. Несколько лет изучал историю своего учебного заведения, а в 1904 году составил и выпустил в свет книгу «История Нижегородского дворянского им. Александра Первого института за 60 лет (1844–1904)» (Н. Н., 1904). Позднее вышло повторное, значительно расширенное издание.

60. Моисеева Александра Михайловна. Талантливая беллетристка. Родом москвичка, А. М. Моисеева жила в Нижнем Новгороде с 1903 по 1905 год. В Нижнем написала и напечатала под псевдонимом «Мирэ» сборник своих рассказов. Позднее, вернувшись в Москву, печатала свои произведения в разных провинциальных газетах, в том числе и нижегородских.

61. Мордвинкин Алексей Васильевич. Происхождением — нижегородский крестьянин, портной по профессии. В Нижнем Новгороде А. Мордвинкин пытался издавать профессиональную газету «Слово ремесленника». В 1907 году вышло 5 номеров, после чего газета прекратила существование.

62. Мысовская Анна Дмитриевна. Начав свою творческую деятельность еще в XIX веке, успешно продолжала писать стихи и в первом десятилетии XX века. Умерла в Нижнем Новгороде в 1912 году.

63. Надежин Евгений Васильевич. Популярный в Н. Новгороде педагог и литератор с некоторым дарованием. Родился 5 апреля 1862 года в селе Ярымове Горбатовского уезда Нижегородской губернии. Воспитанник Починковского духовного училища и Нижегородской гимназии. Преподавал в Нижегородском реальном училище. Его перу принадлежит небольшая брошюра «К юбилею Нижегородской губернской гимназии» (Н. Н., 1909).

64. Нардов Николай Николаевич. Народный (сельский) учитель. С 1900 года сотрудничал как очеркист и беллетрист с разными нижегородскими газетами.

65. Неверов Януарий Михайлович. Педагог и писатель, в 1900-е годы получивший известность и за пределами нижегородского края. Будучи уроженцем Ардатовского уезда Нижегородской губернии, Я. Неверов темой нескольких своих очерков выбрал историю этого уезда.

66. Нестеров Алексей Николаевич. Редактор-издатель (1906) газеты «Вестник приказчика», о которой уже была речь выше. Некролог на его смерть, составленный А. Белозеровым, был опубликован в «Нижегородском листке» (№ 267 от 30 сентября 1910 года).

67. Нефедов Филипп Диомидович (1838–1902). Известный писатель-этнограф, друг и сотрудник А. С. Гациского. XX век Нефедов встретил в Нижнем Новгороде, умирая от серьезной болезни. В 1901 и в начале 1902 года его слабеющее перо все-таки дало два очерка в местные газеты.

68. Новиков Николай Иванович. Крестьянин Нижегородской губернии. В конце XIX века изредка печатался в местных газетах. Наконец в 1900 году в Нижнем Новгороде вышла его книжечка «Стихотворения 1894–1899 годов крестьянина Николая Новикова».

69. Носок Василий Михайлович. В первые годы XX столетия был учителем Сергиевской начальной школы в Нижнем Новгороде и заведовал Педагогическим музеем дирекций народных училищ. Автор многочисленных заметок и сообщений по вопросам народного образования, опубликованных в нижегородской печати.

70. Оленин Петр. Волжский речной капитан и писатель. Круг его интересов — жизнь и быт людей, связанных с Волгой. В 1907 году издал книги «Волга-матушка» и «Тайна Володи-мальчика», а также несколько брошюр.

71. Пальмов Михаил Саввич. Преподаватель Нижегородской семинарии. В 1900–1910 годы выпустил в свет несколько историко-богословских монографий.

72. Панов Александр Васильевич. Замечательный в Нижнем Новгороде культурный и библиотечный работник, постоянный корреспондент всех поволжских газет. Написал и издал ценное руководство для читателей и любителей книг: «Домашние библиотеки» (СПб, 1907). К сожалению всей читающей нижегородской публики, смерть прервала полезную деятельность А. В. Панова 5 декабря 1903 года.

73. Петров (Скиталец) Степан Гаврилович. Популярный в Поволжье беллетрист и поэт. В первые годы XX века жил в Нижнем Новгороде. Сотрудничал с «Нижегородским листком». Среди написанных Скитальцем в те годы произведений особенно интересны «Сквозь строй» и «Метеор», в которых он касался разных сторон нижегородской жизни и быта.

74. Плотников Михаил Александрович. Нижегородский земский статистик. Родился в 1864 году вне Нижнего Новгорода. В восьмидесятые годы XIX века был приглашен А. С. Гациским для участия в составлении знаменитого «Сборника», и остался навсегда в Нижнем. В «Статистических трудах», изданных земством, М. Плотникову принадлежит обстоятельный очерк об историческом заседании Семеновского уезда. Не менее славится и основной труд М. Плотникова, изданный отдельной книгой: «Кустарные промыслы Нижегородской губернии». М. А. Плотников умер от туберкулеза в 1903 году.

75. Поступаев Федор Емельянович. Поэт из рабочих Сормовского завода. Родился в 1872 году. В 1900-е годы в Нижнем Новгороде были напечатаны несколько сборников его стихотворений. Городская публика охотно их читала, но особенную похвалу газетных критиков получили сборники «Песни рабочей жизни» (Н. Н., 1904) и «У земли и котла» (Н. Н., 1906).

76. Протопопов Сергей Дмитриевич. Известный русский газетно-журнальный публицист, родился 8 декабря 1861 года в селе Маресеве, что на речке Рудно в Лукояновском уезде. В 1880-х годах служил по судебному ведомству. С 1892 года начал печататься в газетах и журналах. Не забывая Нижний Новгород, Протопопов ежемесячно присылал корреспонденции в «Нижегородский листок». В девяностые годы вышли книги этого литературно одаренного нижегородца: «Очерки путешествия по Ближнему Востоку» (СПб, 1908) и «Поездки на Соловецкие острова» (два издания — 1903 и 1905).

77. Раевский Валериан Александрович. В 1900-е годы служил инспектором народных училищ Нижегородской губернии. Родился 4 февраля 1845 года в г. Лукоянове Нижегородской губернии. Соавтор текста (вместе с В. Рагозиным) известного трехтомного издания «Волга». В. А. Раевский прославился составлением атласов и гербариев растений Нижегородской губернии. Книга В. А. Раевского «Растения Нижегородской губернии» уже через год после выхода представляла собой библиографическую редкость. Перу В. А. Раевского принадлежит также несколько печатных работ педагогического характера.

78. Романов Николай Михайлович. В 1900-х годах преподаватель химии, геологии и товароведения в Нижегородском коммерческом училище. Родился 3 декабря 1872 года в одном из уездных городков Нижегородской губернии. Среди нескольких печатных работ Н. И. Романова, изданных в первое десятилетие XX века, особенный интерес имеет «Геологическое прошлое Европейской России» (Н. Н., 1905).

79. Рукавишников Иван Сергеевич. Поэт. Родился в 1887 году в семье крупного нижегородского капиталиста, владельца знаменитого трехэтажного особняка на Верхне-Волжской набережной. Иван Рукавишников впервые заявил о себе в 1902 году стихотворением, опубликованном в «Нижегородском листке». Стихотворение поразило читателей каким-то особенно выпуклым модернизмом. Петербургские поэты-декаденты немедленно приняли Ивана Рукавишникова в свою среду. После публикации ряда вычурно-причудливых «декадентских» стихотворений Иван Рукавишников перешел на прозу. Громкую известность среди нижегородцев Иван Рукавишников приобрел после выхода в свет трехтомного романа «Проклятый род». Нижегородцы легко узнавали в персонажах романа деда, отца и дядьев автора…

80. Садовский Борис Александрович. Поэт, сын упоминавшегося нами выше архивиста и археолога А. Я. Садовского. Родился в 1881 году. Дворянское происхождение сказалось на творчестве молодого поэта: окружающие видели в нем этакого барина-эстета. В столице Садовский вступил в круг поэтов-акмеистов. Его стихотворения печатались в «Литературном приложении» к журналу «Нива», выходили отдельными сборниками. Творчество Б. Садовского отличалось изяществом и законченностью формы.

81. Сивачев Михаил. Беллетрист начала 1900-х годов. По происхождению рабочий. Родился в 1877 году. Нашел издателя, выпустившего в свет книгу «На суд читателя. Записки литературного Макара» (1910). В книге дана была резкая характеристика нижегородской писательской интеллигенции первых лет XX века.

82. Сигорский Александр Васильевич. Литератор-пролетарий. Родился в 1889 году, писать начал еще шестнадцатилетним юношей. Первыми его литературными опытами были очерки и заметки, публиковавшиеся в «Нижегородском листке» и «Судоходце» под псевдонимами «Василий Кулик» и «Далекий». С годами Александр Сигорский стал недюжинным журналистом.

83. Скворцов Павел Николаевич. Начал службу в конце XIX века статистиком Нижегородского губернского земства. Писал заметки, статьи и целые исследования по экономическим вопросам. В начале XX века печатал статьи в столичном «Юридическом вестнике», в «Самарском вестнике» и двух-трех менее известных журналах.

84. Смышляев Сергей Иванович. В 1895–1898 годах — статистик Нижегородского губернского земства. С 1900 года начал печататься в Нижнем Новгороде. В1901 году вышла его книга «Материалы для оценки городского недвижимого имущества» (Н. Н., 1902). Именно он, Смышляев, редактировал запрещенную после первого номера газету «Утро», о которой мы уже писали выше.

85. Соломин (Стечкин) Сергей. Фельетонист «Волгаря» и «Нижегородского листка» начала 1900-х годов.

86. Суслов Алексей Николаевич. Родился в 1878 году в селе Лыскове на Волге. На двадцать втором году жизни в поисках счастья приехал в Нижний Новгород, где поступил в конторщики к богатому купцу. Купец не препятствовал занятиям своего служащего стихотворчеством в свободное от работы время, но прятал от поэта собственные запасы бумаги. В 1902 году Алексей Суслов добился издания в Нижнем Новгороде сборника своих стихотворений — книжки в 32 страницы. В дальнейшем были изданы и другие его стихотворения.

87. Сутырин Николай. Преподаватель Нижегородского речного училища. В 1900–1910 годы Сутырин составлял и издавал необходимые для судоходства лоцманские карты разных участков Волги, Оки и Камы.

88. Тархов Николай Федорович. В 1900-е годы служил в Нижегородском губернском земстве агрономом. Писал и выпускал в свет популярные брошюрки по вопросам сельского хозяйства.

89. Тихов Алексей Иванович. Родился 11 марта 1868 года в Починках Лукояновского уезда Нижегородской губернии. Воспитанник Нижегородской семинарии и Московской Духовной академии. С 1900 по 1910 год состоял на службе по Нижегородскому епархиальному ведомству. Написал и издал ценный очерк «История Нижегородской Духовной семинарии».

90. Ульянов Николай Алексеевич. Родился 3 января 1871 года. Организатор книгоиздательства «Сеятель», просуществовавшего в Нижнем Новгороде с 1904 по 1906 год. Сам Ульянов написал для издательства несколько брошюр и книжечку «Общедоступная географическая библиотека. Япония» (Н. Н., 1904).

91. Усов Николай Александрович. Костромской уроженец. Родился 13 ноября 1877 года. В 1901 году перебрался в Нижний Новгород, где и прожил всю оставшуюся жизнь. В 1906 году основал в Нижнем Новгороде книгоиздательство «Ледоход». Напечатал в маленьких книжечках несколько произведений Ивановича (И. И. Сведенцова): «В час раздумья», «Урок жизни», «Егор Цапля» и «Сон Марьи Ивановны». Совместно с Л. А. Мукосеевым редактировал и издавал «Нижегородский календарь-справочник», сменивший после 1904 года название на «Ежегодник». После 1910 года «Ежегодники» стал издавать В. Е. Чешихин-Ветринский.

92. Устинов Георгий Феофанович. Крестьянин Семеновского уезда Нижегородской губернии. С 1902 года сотрудничал в нижегородских газетах. Автор книжечки «На судах. Рассказ из волжской жизни» (32 страницы в 1/16 долю листа, Н. Н., 1907).

93. Факеев Михаил Семенович. Адвокат. Член 2-й Государственной Думы от нижегородских крестьян. Родился 9 марта 1871 года. Первые пять лет XX века сотрудничал с разными нижегородскими изданиями. Написал рассказ «Мишка Любин (очерк с натуры)», изданный в Москве в 1905 году и получивший широкую известность. По уверению автора, он описал в рассказе самого себя.

94. Фрелих Николай Адамович. Нижегородский архитектор весьма прогрессивных взглядов. Его похороны в 1904 году вылились в политическую демонстрацию. Эскизы и проекты зданий Н. А. Фрелиха часто печатались в русских архитектурных журналах.

95. Хитровский Федор Павлович. Журналист и литератор. В 1896–1905 годах был сотрудником «Нижегородского листка». С 1906 года — редактор-издатель газеты «Судоходец».

96. Хренов Константин Алексеевич. Педагог-писатель. Родился 30 мая 1867 года. Был учителем сначала в Лукоянове, затем в Нижнем Новгороде. Составлял популярные сборники стихотворений, собирал сведения о поэтах из народа. В Нижнем Новгороде с интересом читали его книжечку «Стихотворения А. К. Львова» (К. А. Хренова) (Н. Н., 1906).

97. Чекин Вячеслав Петрович. Талантливый фельетонист, автор обозрений, пародий и прочего в этом роде. В 1900-е годы сотрудничал в «Нижегородском листке», подписываясь «Никто-не».

98. Чулков Георгий Иванович. Русский поэт-мистик и беллетрист анархического направления. В 1904–1908 годах Г. Чулков, возвратившись из сибирской ссылки, жил в Нижнем Новгороде. Здесь же он издал свой первый сборник стихотворений «Кремнистый путь».

99. Шмидт Анна Николаевна. Родилась в Нижнем Новгороде 13 июля 1851 года. В юности преподавала французский язык в женских гимназиях. В преклонные годы работала секретарем редакции «Нижегородского листка», писала для своей газеты, вела дневник и даже переписывалась с мистиком-философом Владимиром Соловьевым. Умерла А. Н. Шмидт в 1904 году.

100. Щелок Дмитрий Федорович. В 1900-х годах секретарь и статистик Нижегородской губернской земской управы. Автор нескольких брошюрок по землеустройству. Один из истовых последователей Льва Толстого в Нижнем Новгороде.

101. Яворский Александр Александрович. Нижегородский литератор и деятель профессионального движения. Родился в Нижнем Новгороде 14 ноября 1867 года, обучался в Нижегородской семинарии. С 1900 года сотрудничал в «Волгаре», а в 1901–1905 годах заведовал редакцией газеты «Нижегородская биржа».

102. Яровицкий Алексей Васильевич (1876–1903). Нижегородский литератор-беллетрист. Умер молодым, но все-таки успел за четыре года (1900–1903) поместить в нижегородской прессе несколько талантливых рассказов.

Нижегородские старые кладбища: Петропавловское, Крестовоздвиженское, Канавинское и Немецкое (лютеранское) не сохранились до наших времен. Но в описываемое мною время, то есть в первое десятилетие XX века, они функционировали и содержались в полном порядке. Среди тысяч захоронений можно было найти и могилы нескольких замечательных нижегородцев.

На Петропавловском кладбище, например, покоился прах гениального механика-самоучки И. П. Кулибина. На Крестовоздвиженском — останки писателя-этнографа П. И. Мельникова (А. Печерского), декабриста Анненкова и его жены, талантливого механика-изобретателя В. И. Калашникова. На лютеранском — прах незабвенного нижегородского историка А. С. Гациского.

Нижегородцы, как все исконно русские люди, часто посещали места вечного упокоения своих предков.

До самого закрытия Петропавловского кладбища в 1928 году близ северной стены Всесвятской церкви, среди множества памятников, окруженных столетними березами и липами, выделялось великолепное мраморное изваяние ангела, благоговейно склонившегося над чьей-то могилой. На гранитном постаменте была лаконичная надпись: «Елизавета Михайловна Румянцева. Родилась 11 сентября 1842 года, скончалась 7 апреля 1862 года». Этот памятник был поставлен довольно известным на Волге пароходчиком Соважем, французом по происхождению.

Соваж ежегодно посещал Нижегородскую ярмарку и однажды увлекся ресторанной хористкой Румянцевой, да так, что забыл ради нее жену и детей. И молодая девушка тоже горячо полюбила Соважа. Через год Елизавета Румянцева умерла родами. Убитый горем Соваж примчался в Нижний и устроил своей возлюбленной богатые похороны. Дорогой мраморный памятник был заказан известному скульптору в Лондоне, доставлен морем в Петербург, а затем, по каналам, и в Нижний Новгород.

В нескольких шагах от мраморного ангела находилась могила заслуженного участника войны 1877–1878 гг. Надпись гласила: «Здесь покоится прах ген.-майора Ивана Петровича Данилова». Ниже перечислялись сражения, в которых он участвовал. Еще сообщалось, что он умер от холеры 11 июня 1892 г. Эпитафия завершалась двустишием:

В боях судьба его хранила,

Коварная болезнь в могилу уложила.

На могиле старого пароходного капитана Н. С. Бармина красовалась придуманная сослуживцами эпитафия:

На пароходах плавал век свой весь.

И наконец причалил здесь.

Неутешная вдова изливала свою скорбь стихами:

Кроплю твой прах горючею слезою,

Утешусь лишь, как встретимся с тобою.

Крестовоздвиженское кладбище также было богато оригинальными эпитафиями. Известный на Нижнем базаре купец Ненюков с супругой оплакивали смерть своего первенца:

Здесь погребен безгрешный младенец Наталия.

Жития ей было 2 года 7 месяцев 8 дней и 11 часов.

Господи! Яви нам милосердие свое.

Возьми младенца нашего в селение твое.

Неутешные родители Гавриил и Варвара Ненюковы.

Могила младенца Ненюковых оказалась в соседстве с могилой, надпись над которой гласила:

Здесь погребена Ирина Сергеевна Петрусова на 19-м году жизни вместе с не родившимся на свет младенцем.

Упокой, Господи, ее в селении праведных.

Горе вдовца вылилось в надписи:

И счастье, и любовь, и прах мне милый,

Увы, поглощены могилой.

Потерявшая супруга пароходчица З. не тратила много слов:

Прощай любезный муж, встретимся по воскресении мертвых.

Дети немногословно и не сильно грамотно скорбели по матери:

Прощай мамаша до радостного утра.

А на Канавинском кладбище красовалась такая эпитафия:

Здесь покоится прах серебряных дел мастера Ивана Никитича Заева. Сын его Андрей Иванович Заев продолжает принимать заказы в собственном доме на 3-ей Линии.

Глава VIII

Нижегородцы, имевшие в 1900–1910 годах общероссийскую известность. Профессора университетов, доктора наук, физики, ботаники, географы-путешественники. Люди врачебных профессий. Самородки, самоучки и техники-изобретатели. Три замечательные нижегородки.

Из-за отсутствия высших учебных заведений Нижний Новгород 1900–1910 годов нельзя было назвать благоприятным местом для плодотворной деятельности людей одаренных. Зато два с лишним десятка нижегородцев и нижегородок, трудясь в других городах, получили в те годы широкую общероссийскую известность. В самом начале 1900-х годов солидное имя в науке составил себе географ-почвовед Семен Петрович Неуструев.

С. П. Неуструев родился в семье нижегородского капитана-речника в 1874 году. Окончив губернскую гимназию, он затем учился на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета. К тридцати годам он уже считался крупным специалистом в области геологии, морфологии и почвоведения. Но в нижегородском крае не было должного простора для его деятельности. В 1900–1910 годах С. П. Неуструев жил и работал попеременно то в Прикаспийских степях, то в Туркестане. Прожил он долгую жизнь и скончался в 1928 году.

В первое десятилетие ХХ века одним из известнейших русских химиков считался нижегородец Владимир Васильевич Марковников. Уроженец села Черноречье на Оке (ныне в черте г. Дзержинска), Марковников в 1856 году окончил Нижегородский мужской институт, а в 1860 году — Казанский университет. Быстро приобретя ученые степени, В. В. Марковников профессорствовал в целом ряде русских университетов. Научные его работы касались главным образом нефти и производных из нее. Умер этот выдающийся химик в 1904 году. Перу В. В. Марковникова принадлежат мемуарные записки о годах, прожитых в Нижнем Новгороде.

Другим видным русским профессором химии в те же годы был Алексей Евграфович Фаворский. Родился он в 1860 году в селе Павлово-на-Оке. Десяти лет от роду талантливый мальчик поступил в Нижегородскую губернскую гимназию, которую и окончил в семнадцатилетнем возрасте. Классическое направление тогдашнего гимназического образования не заглушило в нем склонности к естественным наукам. В химии А. Е. Фаворский нашел свое настоящее призвание и именно ей отдался целиком, обучаясь затем в Петербургском университете. Через несколько лет он стал прекрасным экспериментатором и, как бы мы сейчас сказали, генератором идей. Начало XX века застало талантливого нижегородца изучающим проблемы органической химии, в частности, получения водорода.

Прожил А. Е. Фаворский долго, успешно работал и после Октябрьской революции. Он скончался в 1945 году в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Широкую известность как талантливый профессор химии приобрел нижегородец Егор Иванович Орлов. Отец его, церковный дьячок из села Покровки Княгининского уезда Нижегородской губернии, дал сыну семинарское образование. Питая нелюбовь к богословию, молодой Егор все свободное время уделял изучению химии. Окончив семинарию,Орлов вместо священнической рясы надел, с разрешения отца, мундир студента Томского технологического института. Институт значительно углубил знания Орлова по химии, но он почел необходимым пройти еще и курс Харьковского технологического института. В результате талантливый нижегородец к тридцати годам добился звания доктора технологии. В Харькове в 1900–1909 годах и протекала научно-преподавательская деятельность Е. И. Орлова.

Ориенталист Василий Павлович Васильев родился в Нижнем Новгороде в 1818 году. Будучи учеником губернской гимназии, он восхищал всех окружающих блестящими лингвистическими способностями. Когда он окончил Казанский университет, русское правительство отправило его в Китай сотрудником так называемой Пекинской миссии. За десять лет пребывания в Китае — с 1840 по 1850 год — В. П. Васильев досконально изучил китайский, тибетский, монгольский, манчжурский и санскритский языки. Эти языки он и стал преподавать в Лазаревском институте восточных языков и в других учебных заведениях.

В 1866 году В. П. Васильев был избран членом-корреспондентом Академии наук, а в 1870 году действительным академиком. До глубокой старости В. П. Васильев не оставлял преподавательскую кафедру. Лишь последние пять лет жизни — умер он в 1906 году — академик В. П. Васильев прожил на покое в родном Нижнем Новгороде.

Несколько коренных нижегородцев в первое десятилетие века имели громкую и вполне заслуженную репутацию первоклассных преподавателей на университетских кафедрах физики, математики и астрономии.

Алексей Петрович Грузинцев родился в уездном городе Ардатове Нижегородской губернии. Учился в губернской гимназии. Окончив в начале 1880-х годов физико-математический факультет Харьковского университета, он был оставлен при университете приват-доцентом физики и математики. Через несколько лет А. П. Грузинцев уже доктор физики и ординарный профессор, каковую должность он и занимал все первое десятилетие XX века. Его многочисленные труды в виде лекций и монографий издавало Харьковское физико-математическое общество.

Александр Михайлович Ляпунов — один из отпрысков стариннейшей нижегородской семьи. Родился он в 1857 году. Блестяще, с золотой медалью, окончил Нижегородскую губернскую гимназию. В Петербургском университете А. М. Ляпунов сделался учеником и последователем знаменитого русского математика П. Л. Чебышева. Вскоре после окончания университета А. М. Ляпунов издал свой первый научный труд, за который Лондонское Королевское общество присудило ему золотую медаль. Даровитый нижегородец в 1900–1908 годах профессорствовал в Харьковском университете, занимая кафедру математики и периодически публикуя ценные с научной точки зрения монографии.

Владимир Андреевич Стеклов — кстати сказать, племянник Н. А. Добролюбова — виднейший русский математик начала XX века. Родился он в Нижнем Новгороде в 1863 году. Окончив мужской институт, Стеклов получил высшее образование в Харьковском университете. По отличным итогам учебы начальство университета избрало Стеклова для подготовки к профессорской кафедре. С 1891 года Стеклов читал студентам лекции по прикладной математике. Научный материал, накопленный за следующие десять лет, позволил В. А. Стеклову издать в 1902–1909 годах несколько значительных научных трудов. В эти же годы имя талантливого математика стало известным всей Европе. В 1910 году В. А. Стеклов был избран членом Российской Академии наук. Умер он в 1926 году.

Константин Дормидонтович Покровский — виднейший в начале XX века российский астроном-популяризатор. Родился он в Нижнем Новгороде в 1868 году. Образование получил в Нижегородской мужской гимназии и на физико-математическом факультете Московского университета. Первоначально К. Д. Покровский работал при обсерватории университета по избранной им астрономической специальности. Одновременно он читал лекции и заведовал частной Московской обсерваторией фирмы Швабе, доступной для широкой публики. К 1900 году К. Д. Покровский приобрел в Москве широкую популярность в связи с выпуском в свет составленного им «Путеводителя по небу».

В 1901 году К. Д. Покровский переехал на жительство в город Юрьев (ныне Тарту) — у тамошнего университета была хорошо оборудованная обсерватория. Научная работа и большая лекционная нагрузка не мешали К. Д. Покровскому в первое пятилетие XX века частенько приезжать к родным в Нижний Новгород. Каждый такой приезд К. Д. Покровского сопровождался научными докладами в местном астрономическом кружке и популярными лекциями для земляков.

Василий Александрович Лебедев, сын нижегородского врача, родился в 1833 году. Учился сначала в местной гимназии, а потом в Казанском университете. Основной своей специальностью В. А. Лебедев сделал финансовое право, которое и преподавал в Петербургском университете свыше 20 лет.

До 1900 года изучение финансового права в России осуществлялось исключительно по иностранным источникам и руководствам. В. А. Лебедев первым из русских преподавателей финансовой науки составил по этому предмету капитальный учебник на русской языке. В этом замечательном труде Лебедева некоторые отделы, например, о промысловом налоге и о таможенных пошлинах, представляли собою настоящие монографии. Российская Академия наук наградила нижегородца В. А. Лебедева премией имени Грейга.

Колоссально эрудированным профессором политической экономии считался в 1900-е годы нижегородец Владимир Яковлевич Железнов. Уроженец Арзамаса, В. Я. Железнов учился в Нижегородской гимназии. Потом получил диплом Московского университета. Начинал преподавать политическую экономию в Киевском и Одесском университетах, но в обоих случаях дело ограничилось пробными лекциями. Из-за бескомпромиссного введения в преподавание политической экономии идей Маркса Железнов подолгу не задерживался на одном месте в учебных заведениях Министерства народного просвещения. Два года скитался В. Я. Железнов по городам России, читая публичные лекции по отдельным разделам политической экономии. Наконец в 1903 году В. Я. Железнова пригласил читать лекции Московский коммерческий институт, числившийся по более либеральному Министерству торговли и промышленности. Здесь на много лет за нижегородцем В. Я. Железновым и была закреплена кафедра политической экономии.

Другим нижегородцем, посвятившим себя в 1900-е годы преподаванию политико-экономических наук, был Михаил Николаевич Соболев. Родился он в 1869 году в Нижнем Новгороде и здесь же прошел курс мужской гимназии. В 1896 году окончил юридический факультет Московского университета. Пять лет, до 1901 года, Соболев преподавал коммерческую арифметику и коммерческую географию в Московской торговой академии и коммерческом училище. С 1901 года он заведовал кафедрами политической экономии: сначала в Томске, а с 1905 года — в Харькове. Его перу принадлежит ряд учебников, разошедшихся по всей России («Очерки всемирной торговли», «Коммерческая арифметика», «Коммерческая география» и другие). Особенно прославился нижегородец М. Н. Соболев монографией «Конкуренция как двигатель экономической жизни».

Нижегородский край может гордиться и медиком-отиатром Николаем Федоровичем Высоцким, чье имя в 1901–1902 годах известно было всему Поволжью. Н. Ф. Высоцкий в конце 50-х годов XIX века окончил с отличием Нижегородскую гимназию, а через пять лет — медицинский факультет Казанского университета. С 1872 года он занимал в Казани кафедру оперативной хирургии, патологии и терапии внутреннего уха. В дальнейшем Н. Ф. Высоцкий прославился как блестящий отиатр, лучший во всей восточной части Европейской России. При Н. Ф. Высоцком, по уверению современников, «все Поволжье лучше слышать стало».

Разносторонне образованный «ушной чудотворец» получил известность и как автор солидных трудов по антропологии и доисторической археологии. Большинство из них печаталось в «Трудах Общества естествоиспытателей при Казанском университете», некоторые выходили отдельными изданиями.

В 1901–1902 годах Н. Ф. Высоцкий частенько наведывался в родной город и говаривал землякам: «Будь у вас в Нижнем университет, я бросил бы Казань и стал бы учить ваших детей, как резать уши и возвращать слух». Но он так и не дождался учреждения в Нижнем Новгороде университета — «ушной профессор» умер в конце 1903 года.

Павел Николаевич Ардашев родился в 1865 году в Арзамасе. Среднее образование получил в Нижнем Новгороде, а высшее — на историко-филологическом факультете Московского университета. Специальностью П. Н. Ардашева стала всеобщая история. Первое десятилетие XX века было временем расцвета его научной и преподавательской деятельности. С 1901 по 1903 год П. Н. Ардашев — экстраординарный профессор Юрьевского (Дерптского) университета, а с 1904 года — ординарный профессор Киевского университета. Несколько раз переиздавались его монографии «Переписка Цицерона как источник для истории» и «Абсолютная монархия на Западе».

Аполлон Иванович Смирнов родился в городе Княгинине Нижегородской губернии. Получил образование в мужской гимназии Нижнего Новгорода и Казанском университете. Избрав педагогическое поприще, А. И. Смирнов два года (1870 и 1871) преподавал в родной Нижегородской гимназии историю и географию. В 1872 году он уехал на два года за границу для подготовки к профессорскому званию по кафедре философии. Вернувшись в Россию, А. И. Смирнов занял должность доцента при кафедре философии Казанского университета.

А. И. Смирнов не расставался с Казанью два десятилетия, читая в университете лекции по философии и эстетике сначала в качестве «экстраординарного», потом «ординарного» и, наконец, — «заслуженного» профессора. Главные его труды: «Английские моралисты», «Философия Беркли» и «Эстетика как наука о прекрасном в природе и искусстве». Умер А. И. Смирнов в конце 1903 года.

В городе Арзамасе в первые годы XIX века служил сторожем в канцелярии местного Духовного правления некто Порфирий Захаров. Губернский архиерей, объезжая епархию и навещая временами Арзамас, шутливо именовал скромного сторожа на заграничный манер — «вахтером». Так и пристала к детям Порфирия Захарова кличка Вахтеровы (в местном произношении — с ударением на «а»).

Младший из пяти сыновей плодовитого сторожа — Василий Порфирьевич Вахтеров был талантливейшим преподавателем и популяризатором педагогических знаний. В первом десятилетии XX века В. И. Вахтеров уже был известен всей читающей России как автор десятков школьных учебников, хрестоматий и книг для народа. Один из вахтеровских учебников выдержал 49 изданий, другой — 23, остальные — не менее десяти изданий каждый.

Известный русский зоолог Михаил Михайлович Усов был сыном баржевого водолива из села Работки Нижегородской губернии. Родившись в 1845 году в Нижнем Новгороде, М. М. Усов учился в уездном училище и губернской гимназии. Высшее образование Усов получил на естественном факультете Петербургского университета.

Обратив на себя внимание исключительной одаренностью, он несколько раз ездил за границу, где слушал лекции в Цюрихском (Швейцария), Венском (Австрия) и Лейпцигском (Германия) университетах. В первые годы XX века, уже имея докторскую степень, он руководил в Казани кафедрой сравнительной анатомии и эмбриологии. Умер М. М. Усов в 1903 году.

Большая часть нижегородской интеллигенции основной своей задачей считала народное просвещение. Другая, тоже немалая, часть ставила своей главной целью лечение больных.

В 1900–1910 годах в Нижнем Новгороде состояло на городской и государственной службе или вольно практиковало от 30 (1900) до 100 (1910) врачей. Для девяноста с небольшим тысяч горожан этого было более чем достаточно, и постоянно от десяти до двадцати врачей, особенно начинающих, не имели работы.

В начальные годы века громадной популярностью в городе пользовался Д. А. Венский — старший врач губернской больницы. Он был старейшим врачом Нижнего, председателем местного Общества врачей. Родился он в 1834 году в Арзамасе. Окончив в 1852 году Нижегородскую губернскую гимназию, Венский поступил в Казанский университет, где в 1857 году получил звание лекаря. Первые годы деятельности молодого врача прошли в уездных городах и селах Нижегородской губернии. В 1868 году он защитил диссертацию на степень доктора медицины, а через два года был приглашен врачом в губернскую больницу Нижнего Новгорода. Здесь, в должности главного врача, он служил 33 года. Скончался Д. А. Венский 17 февраля 1903 года.

Работая в Нижегородской губернской больнице одновременно с Венским, разделял его популярность и врач-психиатр П. П. Кащенко. На городском обывательском жаргоне П. П. Кащенко числился как «друг и попечитель сошедших с ума нижегородцев». Работа его в те годы была чрезвычайно трудной: для психически больных не было отдельного дома, так что шум, вопли и крики безумных людей слышны были во всех углах здания на Жуковской улице. П. П. Кащенко добился у городских властей постройки на Тихоновской улице нескольких деревянных зданий, приспособленных для изоляции душевнобольных по типам заболеваний. Кроме того, за городом, около поселка Ляхово, город отвел, по хлопотам Венского и Кащенко, участок земли, где в скором времени появилась «Ляховская колония», то есть несколько домиков для выздоравливающих пациентов губернской психиатрической больницы.

В конце 1903 года П. П. Кащенко простился с Нижним Новгородом и переехал на жительство в Москву.

Достойным преемником Венского и Кащенко явился П. Н. Михалкин, хирург по специальности. В бытность его старшим врачом губернской (в просторечии Мартыновской) больницы, слава его как хирурга гремела по всему Поволжью. Пациенты, нуждавшиеся в оперативной помощи, первым делом справлялись у сиделок: «А кто меня резать будет?» Узнав же, что «резать» будет сам Михалкин, они просили поскорее приступить к операции.

Обладая счастливой наружностью, всегда с улыбкой на лице, хирург Михалкин одним своим видом производил на больных успокоительное действие, он буквально зачаровывал их. По этой или по какой-то другой причине, но смертных случаев в его практике почти не бывало. Благодарные пациенты, избежав смерти, старались отблагодарить его, чем возможно. Купчиха Г. Н. Рябинина, которой он буквально подарил несколько лет жизни, на свой счет выстроила больницу — двухэтажное каменное здание «Хирургического павильона».

П. Н. Михалкин не только «резал», но еще и писал научные работы. Особенную известность получил его доклад на V съезде земских врачей: «Каменная болезнь в Нижегородской губернии и географическое ее распределение».

Врач В. Н. Золотницкий родился в 1853 году в селе Ивановском, Васильского уезда Нижегородской губернии. В 1878 году, окончив Казанский университет, он со званием лекаря служил в разных поволжских городах, а с 1892 года — в Лукояновском уезде Нижегородской губернии. В первое десятилетие XX века В. Н. Золотницкий жил и лечил только в Нижнем Новгороде. Детские болезни и чахотка (туберкулез) сделались основной его специальностью. Сторонник кумысолечения, В. Н. Золотницкий пропагандировал этот прогрессивный метод врачевания туберкулеза, самого опасного врага человечества, в публичных лекциях и брошюрах. Обслуживая днем бесплатные городские амбулатории, доктор Золотницкий по вечерам совершал обходы окраин Нижнего, где в многочисленных подвальных квартирках особенно густо гнездилась чахотка. Во многих случаях доктор-гуманист, видя бедность больного, украдкой оставлял деньги на лекарство. Глубоко уважаемый земляками-нижегородцами, врач Золотницкий дожил до глубокой старости. Скончался он в 1930 году.

Светлой души гуманистом слыл среди нижегородских интеллигентов доктор Н. А. Грацианов, родившийся в 1855 году в селе Выездном Арзамасского уезда. Добрую половину жизни этот врач-гигиенист посвятил борьбе за устройство домов-санаториев для больных чахоткой учениц нижегородских средних школ.

В Нижнем Новгороде, начиная с 1906 года, по инициативе Грацианова периодически устраивались «Дни ромашки» и «Дни василька». Дамы и девушки собирали в кружки среди уличной публики пожертвования. На собранные таким образом деньги около села Старая Пустынь Арзамасского уезда построен был сначала небольшой, а через два года и более вместительный санаторий для чахоточных детей. С течением времени этот санаторий стал принимать и взрослых туберкулезных больных.

Н. А. Грацианов известен также как автор большого числа популярных санитарно-гигиенических брошюр. Умер он в 1913 году.

Врач Александр Саввич Пальмов, уроженец Нижнего Новгорода, прекрасный терапевт и диагност, первые годы XX века служил в больнице при сейминских мельницах, принадлежавших известному богачу Бугрову. Балахнинский уезд, где находились мельницы, отнюдь не изобиловал лечебными учреждениями, и врачу Пальмову приходилось лечить не только бугровских мукомолов, но и рабочих ближайших к Сейме заводов: лесопильных, алебастровых и канатного. Так и прослыл «Саввич» рабочим доктором.

На губах у него постоянно играла усмешка, и это делало его еще привлекательнее в глазах каждого, кто к нему обращался. Прописывая рецепт, «Саввич» сообщал пациенту на ухо свеженький анекдотец или просто шутку, вычитанную в юмористическом журнале. Этим он совершенно покорял больного. Порой к нему приходили не столько за врачебным советом, сколько ради того, чтобы послушать веселую историю.

Рабочие и служащие сейминских мельниц плакали, когда осенью 1909 года А. С. Пальмов перебрался в губернский город на должность заведующего городским приютом подкидышей.

Врач канавинской «Бабушкинской» больницы Нифонт Иванович Долгополов заслужил в Нижнем Новгороде большую известность и как хороший хирург, и как друг местных революционеров. Социалист по убеждениям, Н. И. Долгополов успешно содействовал побегам политических заключенных, сумевших «по болезни» попасть в Канавино, под его опеку.

Н. И. Долгополов был избран от Нижегородекой губернии депутатом 2-й Государственной Думы.

Известный нижегородский механик-самоучка В. И. Калашников, создавший в конце XIX века свою «митральезу» (нефтяную форсунку), в начале XX столетия был уже старым человеком, сломленным неудачным пароходным предпринимательством. Зато талантливый «бездипломный инженер» имел в Нижнем Новгороде многочисленных учеников, занимавшихся, по примеру наставника, настойчивым, порой безудержным изобретательством. Надо, однако, сказать, что недостаток технического образования не позволил нижегородским последователям В. И. Калашникова довести свои идеи до полного технического воплощения. Но благородная целеустремленность таких самородков-изобретателей дает им право на благодарную память потомков.

Нижегородский мещанин, механик некрупного пароходного предприятия Александр Иванович Губырин задумал в 80-х годах XIX века создать новое транспортное средство — паровую баржу. Заинтересовавшись идеей Губырина, пароходное общество «Дружина» построило по его проекту пять паровых «самоходных» баржей, назвав их «Новинками». Увы, доходы от эксплуатации «Новинок» оказались меньше, чем расходы на их постройку. Особенные убытки понесло Общество «Дружина» в мелководье 1902–1903 года. Несколько лет «безработные» паровые баржи стояли на приколе в Звенигском затоне, а затем были проданы на слом.

Житель приокской деревни Хабарской Горбатовского уезда, Павел Иванович Осокин родился в 1841 году. Образование мальчик получил кое-какое, а вернее сказать, никакого, ибо трудно назвать серьезными знания, полученные в Горбатовском начальном училище. Отец отдал Павла в обучение слесарному мастеру. Работая затем подручным при мастерах Павловских и Ворсменских фабрик, П. Осокин через пять лет сам сделался недурным мастером и даже давал советы своим начальникам. Еще через пять лет в его голове начали зарождаться проекты новых оригинальных станков и даже целых машин. Вскоре он научился делать чертежи. В результате к концу жизни — Осокин умер от рака желудка в 1913 году — ему удалось обнародовать, то есть напечатать в русских технических журналах несколько вполне осуществимых, по отзывам специалистов, изобретений. Среди них были ручная жатвенная машина, переносный керосиновый двигатель и морской спасательный пояс.

Некоторые опыты с пробными образцами своих механизмов Осокин производил под наблюдением своего покровителя В. И. Калашникова в Нижнем Новгороде, в присутствии множества зрителей. Однако уже в начальные годы столетия стало известно, что за границей изобретены и запатентованы такие же механизмы, но более рациональные и совершенные. Таким образом, изобретения Павла Ивановича Осокина оказались никому не нужны.

Механик-практик Иван Васильевич Тюрин (1845–1913) родился в с. Избыльце, что близ Горбатова. Семидесятые и восьмидесятые годы прослужил в Нижнем, на заводах «Компании Доброва и Набгольца», а также в затонах, где зимовали волжские пароходы. 1900 год застал его механиком-строителем у пароходчицы М. К. Кашиной.

В Люлеховском затоне (затон им. Калинина) И. В. Тюрин построил пять пароходов для Кашиной и один лично для себя. Мечтой его жизни было создать речное судно оригинальной конструкции — пароход с паротурбинным двигателем. Идея заключалась в том, чтобы заставить пароходный винт вращаться в полом цилиндре, спрямляющем струю воды. Такой именно пароход Тюрин и построил в Люлеховском затоне. Но… время его опередило: в девяностые годы появились дизели, а с ними — теплоходы. Возобладало мнение, что паровые судовые машины отжили свой век…

Иван Васильевич Тюрин умер в конце 1913 года. Он удостоился очень лестных некрологов в газетах, но идея его так и не получила дальнейшей разработки. Память о талантливом конструкторе сохранилась только в названии одного из волжских пароходов — «Конструктор Тюрин».

Неудачливым в сфере технического творчества оказался и один из образованнейших нижегородских интеллигентов начала XX века.

Всеволод Васильевич Малинин, родился в 1835 году. С 1866 по 1892 год В. В. Малинин преподавал алгебру и геометрию в Нижегородском мужском институте. С выходом на пенсию он, влюбленный в свой предмет, посвятил себя повсеместной пропаганде математических знаний. В нижегородском обществе В. В. Малинин приобрел особую популярность грандиозным техническим проектом, который он обосновывал массой выкладок, расчетов, схем и чертежей. Он предложил построить на Волге, в сорока верстах выше Нижнего, большую земляную плотину, чтобы скапливать запас воды в период весенних разливов. Этим запасом воды, утверждал Малинин, можно будет затем регулировать уровень Волги и не только в пределах Нижегородского края, но и на несколько сот верст ниже по течению.

Малинин умер в 1906 году, так и не дождавшись отзыва правительства. Но теперь мы можем сказать, что Всеволод Васильевич Малинин, как пророк, предсказал появление Горьковского моря.

В 1903 году умерла замечательная нижегородка, артистка Пелагея Антипьевна Стрепетова. Биография П. А. Стрепетовой интересна и поучительна.

4 октября 1850 года семейство нижегородского театрального парикмахера, состоявшее из него самого, жены — некрупной актрисы и двух дочурок, было взволновано неожиданным событием. Подмастерье, запиравший парадную дверь парикмахерской, нашел в сенях завернутую в тряпье девочку трех или четырех недель от роду. Стрепетовым подкинули младенца. Сердобольный парикмахер оставил найденыша в своей семье.

Маленькая Поля росла тихим и болезненным ребенком. К многочисленным детским болезням в восьмилетием возрасте прибавился еще и сколиоз — искривление позвоночника. В будущем ей угрожала горбатость. Девочку вместе с ее названными сестрами учил первоначальной грамоте соседский старичок из семинаристов. Позднее кое-какие познания, вплоть до начатков французского языка, дала им знакомая «барышня» — дочь местного врача Линдемана.

Как и все дети тех, кто служил в театре, Поля Стрепетова частенько сидела в зрительном зале, а порой пробиралась и за кулисы.

Нижегородский театр в то время был на подъеме. На его сцене играло немало крупных — по меркам провинции — актеров и актрис, а иногда появлялись столичные и даже заграничные знаменитости.

Посетившие Нижний Новгород в 1862 году великий трагик негр Айра-Ольдридж и не менее знаменитая русская актриса нижегородка Л. П. Никулина-Косицкая оказали громадное влияние на дальнейшую судьбу Стрепетовой: девочка твердо решила стать актрисой. Родители, жалея худенького, некрасивого и больного подростка, не отказывали ей напрямую, но поспешили отдать в обучение швейному мастерству. Отрываясь временами от машинки, Поля посещала заказчиц-актрис, втихомолку перенимая у них основные сценические приемы, учась дикции и обязательным тогда пению и танцам.

Однако сцена так и оставалась для нее далекой мечтой. Помог Стрепетовой случай. Однажды зимой у директора нижегородской труппы возникли некоторые затруднения. Для пьесы, намеченной к постановке, требовалась молодая крестьянская девушка, которая должна выйти на сцену, поставить поднос со стаканом и сказать три-четыре слова. Все выходные артистки были уже заняты в пьесе, а «примы» играть горничную не соглашались. Кто-то из театральной администрации вспомнил, что в контору не раз приходила «молоденькая дочь нашего парикмахера», прося взять ее в актрисы. Директор переговорил с пятнадцатилетней швейкой. «Все равно, кого мне придется играть, и какую вы мне дадите роль, — сказала юная Стрепетова. — Я так люблю театр, сцену, что готова на все соглашаться, лишь бы попасть на театральные подмостки. И я настолько убеждена в себе, что не сомневаюсь: после этой роли вы мне дадите более трудную, более ответственную…»

Директор пообещал, но после первого дебюта проходили недели, месяцы, а для «новенькой» все не находилось подходящей роли. Вернее сказать, никто не верил в ее талант, да и невзрачная внешность молодой девушки, нисколько не похожей на артистку, совершенно не располагала к себе.

Наконец осенью 1865 года ее вместе с матерью, актрисой, пригласил «на полсезона» содержатель Рыбинского театра, антрепренер Смирнов, известный в Поволжье тем, что охотно принимал в труппу «дешевых» молодых артисток. Для дебюта он дал Стрепетовой роль горничной в пьесе «Зачем иные люди женятся», а через три недели роль побольше — Глаши в водевиле «Бедовая бабушка».

Оказавшийся в театре на последней пьесе известный петербургский актер А. А. Алексеев сказал в антракте антрепренеру:

— Из этой девочки будет прок. Посмотрите: она играет всего вторую или третью роль, а так свободно держится, так просто и мило разговаривает, точно век была на сцене.

— Да, недурно играет, — согласился самодовольно антрепренер.

— Какое же вы ей жалованье платите?

— У, батенька, лучше и не спрашивайте! — со вздохом ответил Смирнов, мимикой выражая безнадежность своего положения. — Все-то нынче норовят денежки получать…

— Помилуйте, кто же станет даром работать?

— Работали-с! Бывало, если родители служат, так дети-то все безвозмездно чего хочешь тебе наизображают…

— То дети, а это настоящая актриса… Что же, рублей пятьдесят ей даете?

— Эх, тоже хватили! Семь целковых.

Вот какое жалованье получала поначалу артистка Стрепетова.

Роль Верочки в пьесе Боборыкина «Ребенок», сыгранная в том же сезоне, засвидетельствовала появление на русской сцене нового незаурядного таланта.

После Рыбинска для Стрепетовой началась обычная в те времена для провинциальной актрисы кочевая жизнь. Симбирск, Самара, Казань — вот путь, пройденный ею за пять лет. Каждый из этих городов служил оселком, оттачивающим дарование бывшей театральной швеи. Комедийный жанр вскоре перестал удовлетворять темпераментную натуру артистки, и она попробовала себя в пьесах серьезного содержания, в ролях, требующих глубокого внутреннего проникновения. Ей стали особенно удаваться те роли, в которых надо было показать внутренние переживания и непростую судьбу русской женщины в условиях крепостничества и купеческо-мещанского быта.

Веселье исчезло из ее трактовки образов — артистка, как никто, умела выразить страдания и скорбь героини. Роли Кручининой в «Без вины виноватых» и Матрены во «Власти тьмы» показали зрителю замечательный трагедийный талант Стрепетовой. Успех ее среди провинциальной публики достиг небывалых высот — в Поволжье Стрепетову прозвали Мочаловым в юбке.

С 1874 года артистка играла в Москве на нескольких частных сценах, и почти все выступления сопровождались громадным успехом. К этому времени она познакомилась с драматургами Островским, Аверкиевым и Писемским, которые опубликовали десятки восторженных отзывов о ее ролях.

В 1881 году Стрепетову пригласили в столичный Александровский театр. Образцовая русская сцена тогда была украшена именами Давыдова, Варламова, Савиной, Стрельской. Казалось бы, появление Стрепетовой с ее «провинциальной славой» среди таких актеров, давних «любимцев публики», пройдет незамеченным, но вышло совершенно иначе. Невзрачная, маленькая, сутулая почти до горбатости актриса быстро овладела вниманьем петербуржцев. В ее репертуаре было всего три-четыре роли, но она исполняла их с поистине гениальным совершенством. Она создала незабываемые образы Лизаветы («Горькая судьбина» Писемского) и Степаниды («Около денег» Потехина). Всех, кто видел Стрепетову в этих ролях, покорял ее голос, ее простота и естественность, но вместе с тем — нервный подъем и высокая эмоциональная напряженность, доходившая порой до экстаза. По общему мнению, играя Елизавету, Стрепетова поднималась на высоту, недоступную даже такой мировой знаменитости, какой была Элеонора Дузе. Вторую же пьесу Стрепетова сделала «гвоздем сезона» — публика на нее, что называется, валом валила.

Служба Стрепетовой на петербургской сцене, длившаяся девять лет, прервалась в 1890 году: возник разлад с «Конторой императорских театров». В 1899 году, уже при новом директоре, ее вновь пригласили в тот же театр на амплуа драматических матерей и старух. Еще четыре сезона П. А. Стрепетова восхищала зрителей, пока тяжелая болезнь не уложила ее в могилу. Похоронена П. А. Стрепетова в Александро-Невской лавре. На мраморном надгробии высечены слова: «Ты на небе родного искусства самой яркой горела звездой…»

Уделом большинства русских женщин в XIX веке была семья: муж, воспитание детей, чтение книг, изредка — музыка. Нижегородок, целиком посвятивших себя научной работе, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Университета, дающего высшее образование, в Нижнем Новгороде не было, однако местный женский институт и гимназия выдвинули несколько талантливых девушек, впоследствии достигших широкой научной известности.

Среди «кисейных барышень» нижегородского Мариинского института благородных девиц в конце 1850 года выделялась Екатерина Демидова, дочь помещика Васильского уезда. Она блестяще училась, но диплом получила не без труда, поскольку в самый год выпуска (1862) имела неосторожность выразить сочувствие освобождению от крепостной неволи крестьян, принадлежавших ее многочисленной родне.

Из Нижнего, не заезжая домой, где ее ждал, надо думать, весьма суровый прием, Екатерина Демидова поехала в Петербург и поступила на только что открывшиеся Высшие женские курсы. Своей специальностью она избрала французскую литературу, точнее, кельтский язык. Окончание курсов совпало для нее с замужеством. Вскоре Екатерина Вячеславовна, по мужу Балобанова, приобрела известность в ученых кругах своим исследованием и переводом поэм Оссиана. Кроме этого большого труда, ею были изданы сборники легенд о старинных замках Бретани и долины Рейна, причем все эти легенды записывались непосредственно на месте. Путешествия по Франции и Шотландии дали ей материал для этнографических очерков и рассказов: «Мар-Ивонна», «Пиринеи», «Шотландия». На склоне лет Е. В. Балобанова описала свой жизненный путь в книге «Пятьдесят лет назад. Воспоминания институтки» (СПб., 1913).

Проблемам русской этнографии посвятила себя после окончания Нижегородской гимназии Елизавета Владимировна Бер, родившаяся в 1871 году. Отец ее был чиновником из дворян, старший брат Борис — талантливым поэтом. Именно брат-поэт, живший в столице, поддержал молодую девушку, когда она порвала с родителями и поступила на Бестужевские курсы. Получив диплом, пытливая нижегородка десять лет изучала, что называется, корни и всходы русского сектантства. Выйдя замуж, она — уже под фамилией Молоствовой — начала публиковать большой этнографический труд в «Записках Русского Географического общества», которое избрало молодую исследовательницу своим действительным членом. Ряд научно-популярных статей по истории русского сектантства она напечатала в журналах «Живая старина», «Вестник Европы» и «Жизнь для всех». Умерла Е. В. Молоствова на исходе тридцатых годов XX века.

Глава IX

Бурный 1905 год в Нижнем Новгороде и пригородном Сормове. Триумф политической пропаганды. Горожане и полиция. Выстрелы, забастовки, погромы, восстания. Кровавое усмирение.

Нижний Новгород первых годов XX столетия не мог похвастаться изобилием фабрик и заводов. Небольшие механические и судостроительные предприятия числом до пяти, три мельницы, два пивоваренных и один спиртово-водочный завод вместе давали работу двум тысячам людей. Еще 500–600 человек составляли рабочую силу 30–40 колбасных, кондитерских, рыбокоптильных, швейных, типографских, столярно-слесарных, извозных и тому подобных заведений.

В количественном отношении рабочая прослойка составляла не более 3 % населения города. В будничные дни город казался полупустым: купцы и мещане отсиживались в своих домах, лавках и лабазах, народ толпился около рынков и торговых рядов. На улицах верхней части города редко встречались купеческие и мещанские чуйки, чаще мелькали пальто, пиджаки и шляпы людей интеллигентного вида. Объяснялось это просто: русское правительство десятками ссылало в Поволжье столичных вольнодумных интеллигентов, опасных для самодержавия, причем главным образом — в Нижний Новгород, где за ними легче было наблюдать. Эта ссыльная интеллигенция в начале 1905 года и оказалась той закваской, которая заставила забродить нижегородское купеческо-мещанское болото.

Умелая пропаганда, начатая еще в 90-х годах XIX века, наконец, принесла плоды: уже в феврале-марте было ощутимо, что великое терпение народных масс вот-вот кончится. Обиды, насилие, произвол властей уже не оставались без ответа: в разных местах города люди в масках стали неожиданно окружать и избивать полицейских. Два-три полицейских участка были подожжены. В пригородах происходили расправы над людьми, заподозренными в сношениях с полицией. В двух банках и Обществе взаимного кредита произошли ограбления кассиров. В Духовной семинарии и Механико-техническом училище ученики взрывали петарды, которые распространяли нестерпимую вонь…

Непрерывный ряд действий такого рода заметно взбудоражил население. Купцы и мещане стали опасаться выходить по вечерам на улицы, а наиболее боязливые богачи даже нанимали городовых, чтобы те дежурили у подъездов их особняков. От месяца к месяцу городская атмосфера накалялась все сильнее и сильнее. За эти месяцы горожане стали свидетелями ряда крупных покушений и массовых избиений, случались и немотивированные убийства. Мышление и язык горожан обогатились незнаемыми прежде понятиями и терминами: пропаганда, агитация, петиция, прокламация, конституция, митинг, бойкот.

Декабрь 1905 года горожане, а главным образом — учащаяся молодежь, встретили с энтузиазмом, продолжая впитывать в себя знания, полученные в «университете» на Острожной площади. Так называли «Народный дом» — культурное учреждение Общества распространения начального образования.

Начиная с середины октября в Народном доме почти ежедневно происходили собрания и митинги, читались доклады и лекции, споры и дискуссии продолжались до поздней ночи. Наиболее популярных лекторов и докладчиков публика приветствовала бурными аплодисментами.

Особенную популярность снискал Н. А. Семашко, врач городской больницы. Не меньшей известностью пользовались служащий городской управы А. Н. Пискунов, его жена, акушерка Е. Пискунова и стоматолог А. Н. Невзорова. Поражал собравшихся своей эрудицией В. А. Десницкий. Удивляли красноречием П. Н. Лебедев (Керженцев), И. В. Цветков и адвокат Жемчугов.

Но все эти люди были не только лекторами и ораторами. Одновременно они являлись активнейшими деятелями нижегородского филиала РСДРП. В первых числах декабря 1905 года на их долю выпала, помимо просветительской, еще и большая организационная работа.

Времена наступали трудные. Из Петербурга пришло известие об аресте председателя Совета рабочих депутатов Хрусталева (Носаря).

Центральное руководство РСДРП присылало директивы, в которых ставился вопрос общенародного восстания в России.

Председатель Нижегородского комитета РСДРП доктор Семашко прежде всего направил свои усилия на то, чтобы примирить две ранее враждовавшие партийные фракции — «большинство» и «меньшинство». Первые стояли за программу-максимум, вторые предпочитали программу-минимум. Девятого декабря на общегородском объединенном собрании большевиков и меньшевиков последние сняли свои возражения против немедленной активной борьбы с царизмом. Но они не поддержали идею общего вооруженного восстания и настояли на том, чтобы ограничить ближайшее выступление нижегородского пролетариата трехдневной демонстративной забастовкой. В связи с этим решением был избран так называемый нижегородский «Объединенный комитет РСДРП», в который вошли представители обеих фракций. Тогда же был избран и Стачечный комитет смешанного состава — в него вошли представители двух рабочих и одной буржуазной партии.

Декабрьская политическая забастовка в Нижнем началась недружно, причиной чему был непролетарский состав городского населения. Железнодорожники двух вокзалов и кадровые рабочие завода Курбатова и двух заводов фирмы «Добров-Набгольц» забастовали с утра 12 декабря. В середине дня к бастующим присоединились винный склад, типография, портновские и жестяные мастерские.

Но продолжали работать башкировские и дегтяревские мельницы, а также папиросно-гильзовые фабрики Аппака и Тришкана. Курбатовцы и добровцы в полном составе, стройными колоннами ходили «снимать» мукомолов и папиросниц, работавших, как правило, поденно. Больших трудов стоило доказать тем и другим, что рабочая солидарность, несмотря на некоторую потерю заработка, принесет в будущем громадный выигрыш.

Забастовка продолжалась и 13 декабря. К ней присоединились городская управа, бани Гнеушева и Ермолаева, винные лавки, дрожжевая фабрика Гивартовского, пивные склады, канавинские заводы Костина и братьев Рекшинских.

Взволнованные учащиеся средних учебных заведений собрались в актовом зале реального училища. Были занавешены красным кумачом портреты царя и царицы, принесена черная классная доска с написанной мелом фразой «Долой самодержавие!» Гимназисты Коварский и Зак разъяснили присутствующей молодежи цель и политическое значение происходящих событий.

Вечером по городу поползли зловещие слухи, будто губернатор Фредерикс готовит забастовщикам кровавую расправу.

Социал-демократический Объединенный комитет собрался на экстренное совещание. Речь пошла о необходимости действенной обороны. С печальной памяти июльских дней у нижегородских большевиков сохранилась небольшая оборонная дружина человек до двадцати. Револьверы имелись у десяти дружинников, но старые: дрянные «ле-фоше» и «бульдоги», которые удалось приобрести в мае в магазине «Диана», что на Осыпной улице. В августе, правда, ухитрились по подложному требованию арзамасского жандармского управления купить в Нижнем на ярмарке десять полицейских «смит-вессонов». Однако после испытания на Щелоковском хуторе выяснилось, что пять из них — с неустранимыми дефектами. Между тем гроза приближалась.

С крикливой демонстративностью устраивали в кремлевском манеже свои собрания члены нижегородского монархического союза «Белое знамя». Руководители «союзников» — ювелир Хохлов, инженер Николаев, фельдшер Реального училища Шитов и надзиратель того же училища Смотраков — из кожи вон лезли, внедряя в мозги собравшихся там уличных извозчиков, мясников и представителей нижегородского «дна» с Миллиошки идеи святости царского престола и уверенность в необходимости защищать оный до последней капли крови… После такого рода обработки наиболее толковым и надежным «белознаменцам» вручалось оружие — револьверы.

Вход на манежные собрания был совершенно свободным, и это обстоятельство умело использовали дружинники-большевики. Они всегда знали, что замышляют «белознаменцы». Мало того, черносотенный союз неожиданно для себя снабжал революционеров оружием. Заметив наклонность наиболее ретивых «патриотов» к посещению питейных заведений, дружинники охотно составляли им компанию. Рано или поздно наступал момент, когда пропившийся «союзник» просил у собутыльника взаймы, предлагая свой «смит-вессон» в качестве залога.

Четырнадцатого декабря полтора десятка дружинников-большевиков, вооруженные револьверами, отправились в Канавино, к Московскому вокзалу, где в них назрела нужда.

Уже несколько дней не ходили поезда. Железнодорожным стачечным комитетом руководил станционный бухгалтер С. Акимов. Другие вокзальные служащие образовали комитет для охраны железнодорожных грузов. В большом зале для пассажиров I и II классов по нескольку раз в день собирались митинги, на которых, кроме железнодорожников, присутствовала и посторонняя публика. Дебатировался вопрос о возможности присоединения к уездному селу Сормово, где в это время вспыхнуло рабочее восстание, и на баррикадах уже лилась кровь… Говорили на вокзале и о рабочем брожении в соседнем селе Молитовке. У молитовцев была своя заводская вооруженная дружина, насчитывавшая сорок человек. Предложив свою помощь канавинским железнодорожникам, молитовская дружина заняла находившееся близ окского берега каменное здание башкировского училища и соорудила на подступах к нему две баррикады. Проведя бессонную ночь в этой импровизированной цитадели, молитовская дружина утром пришла на Московский вокзал. Но на Вокзальной площади уже находилась городская большевистская дружина, поэтому «молитовские» вернулись к себе домой.

Оставшейся на площади городской дружине вскоре пришлось начать боевые действия. Около 12 часов дня со стороныГордеевки к вокзалу подошла толпа с иконами, белыми флагами и дубинами. Найдя вокзальные двери запертыми изнутри, толпа стала ломиться в здание через окна. Дружинники, располагавшиеся близ левого крыла здания, дали залп из револьверов. Толпа, в которой оказались убитые и раненые, на некоторое время рассеялась. В течение двух или трех последующих часов гордеевские переулки заполнялись прибывавшими с нагорной части Нижнего черносотенцами. Готовился новый штурм вокзала.

Но дружинники-большевики тоже не дремали. Они заняли позиции в верхних этажах нескольких домов, стоящих на пути к вокзалу.

Вновь раздались выстрелы дружинников. Белознаменцы, обойдя вокзал, рассыпались по улицам Канавина. Дубины начали гулять по спинам канавинцев, показавшихся «патриотам» подозрительными. Криками «Бей жидов, студентов и интеллигентов!» целый час оглашались канавинские улицы и площади.

С железнодорожниками губернская власть расправилась утром 15 декабря. К вокзалу привезли два скорострельных орудия и поставили в проеме улицы, выходящей на вокзальную площадь. Три залпа прямой наводкой вышибли дверь парадного входа, пробили стены в трех местах и разрушили угол здания.

После такой артиллерийской подготовки полиция вошла в большой зал и арестовала находившихся там девять человек. Среди этих революционеров, получивших в 1907 году по приговору царского суда по несколько лет тюрьмы и каторги, двое потом продолжили революционную деятельность. Это С. А. Акимов и С. А. Левит.

День 15 декабря оказался роковым не только для Канавина, но и для нагорной части Нижнего Новгорода. В ночь с 14 на 15 полиция произвела обыск во всех помещениях Народного Дома. Там обнаружили большое количество взрывчатых веществ и семь полностью снаряженных бомб — нижегородские социал-демократы серьезно готовились к восстанию. Другая команда жандармов и охранников тем временем обшаривала квартиры членов Нижегородского стачечного комитета.

В результате за решеткой оказались наиболее активные деятели нижегородского революционого движения 1905 года: Н. А. Семашко, А. П. Невзорова, А. И. Пискунов, П. И. Лебедев (Керженцев) и другие.

В тот же день губернатор Фредерикс закрыл Народный Дом, приказав заколотить досками окна и двери. Еще через день была прекращена деятельность Городской библиотеки и Соединенного клуба.

Оставшись без руководителей, лишенные удобных мест для собраний и обмена мыслями, нижегородские социал-демократы на время прекратили активную деятельность, и вторая половина декабря прошла в городе сравнительно спокойно.

О ненависти к самодержавию, клокотавшей в душах многих нижегородцев, напоминали лишь прокламации, частенько валившиеся в театре с галерки на головы сидящих в партере, да рукописная политическая сатира, ходившая по рукам обывателей.

Вот стихи, направленные против Николая II, его семейства, видных министров и генералов. Сочиненные, как выяснилось, в Петербурге, они по форме представляли собой ироническую «Молитву царю Небесному»:

И т. д.

Среди нижегородцев нашелся поэт, добавивший к этой «молитве» двадцать строк нижегородского содержания:

Некоторые из упомянутых фамилий забылись столь прочно, что читатель вправе получить краткий комментарий. Начнем по порядку упоминания. Унтербергер — губернатор, «усмирявший» сормовичей в 1899 году. Бальц — городской прокурор, выступавший с обвинительными речами на всех политических процессах в Нижнем Новгороде. Нейдгардт — губернский предводитель дворянства, позднее был губернатором-усмирителем в одной из западных губерний Российской империи. Грешнер — начальник жандармского управления, погибший в Нижнем от руки юноши-террориста. Клочьев — извозчик, предводитель черносотенных банд. Ещин — издатель «Нижегородского листка». Серебровский — адвокат-монархист.

Громадный, с тысячами рабочих завод, находившийся рядом с пригородным селом Сормовом, заволновался 10 января 1905 года, когда туда пришла весть о расстреле питерских рабочих перед Зимним дворцом. С тех пор Сормово и лихорадило — все последующие месяцы.

Слухи о готовящихся выступлениях против царя и некоторых, наиболее реакционных, министров и губернаторов начали просачиваться в скромные квартирки сормовских служащих и рабочих.

«Уж не революция ли наступает?» — делали предположение старые рабочие, развертывая газетные листы, оповещавшие о стачках, бунтах, восстаниях, покушениях, казнях, побегах из тюрем, ограблениях банков и тому подобных событиях, страшных для обывательского сознания.

Молодые сормовичи много говорили между собой на работе, но украдкой, да и дома, в семьях не очень-то распространялись насчет своих намерений. Старики ворчали, видя в руках молодежи печатные листочки, называвшиеся новым в сормовском быту словом — «прокламация». Старики-то знали, что за прокламации вполне могут посадить в тюрьму, а то и услать в места, куда, как говорится, ворон костей не заносил.

Слышали пожилые сормовские обыватели в разговорах сыновей и другие новые словечки: «буржуазия», «абсолютизм», «агитация», «социализм», «демократия», «делегат», «оратор», «агент-провокатор». Надо сказать, что в 1905 году старики и молодежь резко отделились друг от друга. Старики боялись неведомой «революции» — молодежь ждала ее. И не только ждала, но и активно к ней готовилась. По вечерам юных сормовичей нельзя было застать дома. Спешно поужинав, надвинув кепки на самые глаза, пробирались молодые люди по темным улицам и переулкам в какие-то им одним известные секретные места для сбора. Часами длились разговоры вполголоса, споры, совещания. Читали неизвестно откуда поступавшую «заграничную», как тогда говорили, литературу, слушали горячие речи ораторов, приезжавших из губернского города.

На заводе работа шла своим чередом, однако в воздухе носилось нечто такое, что заставляло подавляющую массу рабочих, независимо от возраста, держаться настороже.

В феврале рабочие запротестовали против обидных и унижающих человеческое достоинство обысков при выходе из завода. Порядок ощупывать карманы в проходной был заведен еще основателем завода — Дмитрием Бенардаки. С тех пор все очередные директора санкционировали обыски, а директор Мещерский предписал сторожам заглядывать даже в сапоги. Напрасно рабочая депутация доказывала директору ненужность такой меры, оскорбляющей людей, отнимающий свободное время рабочих и подвергающей их опасности при раздевании и разувании на холоде получить воспаление легких. На все доводы Мещерский отвечал: «Отмени я обыски, вы, рабочие, растащите весь завод по гвоздику!» Все, на что согласился свирепый хранитель прибылей сормовских акционеров, так это по личным письменным прошениям освобождать от обыскивания отдельных рабочих. При этом прошения должны были подаваться единолично и в разное время, ибо подавать заявления и просьбы «скопом», то есть коллективно, рабочим запрещали законы империи.

Несколько раз в весенние месяцы 1905 года рабочие, собираясь в группы по 100–150 человек, вызывали директора из конторы, жалуясь на чрезмерность штрафов и взысканий. Только после вмешательства казенного фабричного надзора в лице сравнительно гуманного инспектора Селивановского директор Мещерский соблаговолил признать: «Мы действительно переборщили, но впредь этого не будет…» Уменьшились штрафы, но для налаживания спокойной работы одного этого было недостаточно.

На масленицу, в марте, в Сормове прошли, наконец, выборы цеховых старост, на большинстве русских заводов состоявшиеся еще в 1904 году. По закону цеховые старосты могли обсуждать дела, «возникающие на почве договора найма или касающиеся быта данного предприятия». Они обладали также правом возбуждать перед заводоуправлением ходатайства «о способах расчета с рабочими, о более удобном распределении рабочего времени, о праздновании тех или иных дней в году и о разных других, но исключительно хозяйственных нуждах».

Рабочие выбрали — отдельно по цехам — 168 «уполномоченных», исходя из расчета 5–6 человек на цех или мастерскую. В дальнейшем цеховым уполномоченным полагалось выделить из своей среды по каждому цеху старшего, то есть старосту цеха. Собравшиеся в здании Сормовской школы «уполномоченные» разработали и предъявили заводоуправлению 49 требований (по толкованию администрации — «пожеланий»). В этих требованиях-пожеланиях, как в зеркале, отразились основные трудовые, общественные и бытовые нужды сормовских рабочих.

На заводском дворе Мещерский дал ответ. Дирекция Сормовского завода частично удовлетворила требования, по некоторым из них вынесла отрицательное решение, но имелись и такие пункты, по которым решение не было принято. Частично была увеличена плата поденным рабочим и повышены расценки для сдельщиков (тем и другим повышение составило 25–50 %). Рабочим обеспечивалась возможность контроля за действиями мастера при увольнении рабочего и деятельности «Конторы по найму». Отменялась плата за проезд на Сормовской ветке. Работы в предпраздничные дни должны были завершаться к двум часам пополудни. Обещано было сохранить оплату за бракованные не по вине рабочего изделия. Отменялись обыски в проходной и штрафы за прогул менее трех дней. Допускалось «невольное» опоздание на работу до 10 минут. При простое, не зависящем от рабочего, обещана была выдача поденного жалованья. Всем рабочим гарантировалось вежливое обращение со стороны мастеров и их подручных… Всех этих совершенно справедливых и разумных условий заводской работы в Сормове до марта 1905 года не существовало.

Не согласилась администрация: производить расчет еженедельно, страховать рабочих за счет завода, выдавать за время болезни полную поденную плату — выдавалось от половины до двух третей; отменить сбор копейки с каждого заработанного рубля в пользу приходского попечительства, платить поступающим на работу ученикам не 40 копеек, а полтинник; выдавать семье умершего рабочего, кроме пособия, еще и месячный полный заработок; выдавать из заводской аптеки лекарства по рецептам сторонних врачей, расширить библиотеку-читальню на заводские средства… Словом, заводоуправление не согласилось ни с чем, что хотя бы на грош уменьшит доходы акционеров.

Обсуждение некоторых вопросов на собрании заводских уполномоченных вызвало жаркие споры, и решения по ним не последовало. Требование общего восьмичасового рабочего дня большинство присутствующих не поддержало: оно было выгодно поденным рабочим, но противоречило интересам сдельщиков. Четыре цеха, работавшие непрерывно круглые сутки, по 8 часов в смену, отнюдь не были предметом зависти остальных рабочих: ведь там нельзя было добровольно задержаться после смены ради добавочного приработка, поскольку станок немедленно занимался рабочим следующей смены.

Июльские события в губернском городе были трагичны для сормовичей. Пролилась кровь. Многочисленные аресты проредили ряды сормовской молодежи, готовой к боевым действиям. Революционеры, оставшиеся на свободе, затаились в подполье, ожидая решительной схватки.

Спокойная работа не наладилась и в июле, а первого августа сормовичи узнали еще один термин из словаря эпохи: беспощадно-грозное слово «локаут» с быстротой молнии разнеслось по сормовским площадям, улицам и переулкам. Во всех цехах, отделах, мастерских, на лесопилке и верфи — словом, повсюду висели объявления о предстоящем полном расчете рабочих.

Завод встал, печи погасли, трубы перестали дымить, приводные ремни прекратили движение. Сормовский поэт Поступаев тотчас откликнулся на это трагическое для рабочих событие:

Около трех недель, до 20 августа завод бездействовал. Директор Мещерский уехал в отпуск и более не возвращался. На пост директора правление Акционерного общества «Сормово» поставило старшего механика Н. Н. Приемского. Молодые рабочие радовались, а старые говорили: «Подождем — увидим». Скептики оказались правы: начальником громадного завода сделался сухой и желчный инженер-карьерист с замашками неуемного самодура.

Вступая в должность, знакомясь со служащими предприятия, Н. Н. Приемский заявил, что он в короткий срок «выметет из Сормова все непорядки, мешающие плодотворной производительной работе». Нескольких месяцев хватило, чтобы все рабочие, конторские служащие и добрая половина инженеров возненавидели директора.

17 октября страну взбудоражило сенсационное известие: император Николай II объявил манифест, в котором сообщал о намерении даровать народу свободу совести, слова, печати, собраний и союзов… Ликование в Сормове, как писал «Нижегородский листок», не поддавалось описанию. Рабочие толпами ходили по улицам, приветствуя «свободу». Полиции не было видно, на митинги и сходки собирались, где и когда хотели. Люди свободно обсуждали свои нужды, надеясь на скорые перемены. Церковно-приходские школы в Сормове по требованию рабочих должны были перейти в земство. Библиотеку-читальню решено было передать в ведение выборного правления. Предпринимались шаги для утверждения устава профессионального союза. Начала работу ссудно-сберегательная касса…

Злободневные события ярко отразились в песенном творчестве сормовских девушек:

Увы! Призрак «свободы» витал над Сормовом всего три недели.

Официальная печать в пространных статьях разъясняла населению: царь-де еще не дал народу пять свобод, а только намеревается их дать. Но поскольку народ еще «не созрел» для «свобод», его нужно исподволь, не спеша подготовлять к ним…

Полиция опять подняла голову, в Сормово на помощь полиции прибыл еще и отряд казаков. Отмененное было в Балахнинском уезде «положение усиленной охраны» вновь начало действовать. Для проведения рабочих собраний требовалось полицейское разрешение. Шествия и манифестации были запрещены.

Рабочие весь ноябрь были заняты решением неотложных проблем заводской жизни. Вопрос о взаимоотношениях рядовых рабочих с заводским начальством и цеховыми организациями все еще не был решен.

Первого ноября в помещении штамповального отдела кузнечного цеха рабочие собрались для общественного суда над мастерами Кулаковым и Бердниковым, обвинявшимися в том, что они требуют от подчиненных взятки и подарки. Собрание открылось речью рабочего-обвинителя, который обрисовал положение и силу мастеров, являющихся в цеху как бы самовластными царьками, а подручные — их сатрапами. «Горе рабочему, который находится под властью нечестного мастера!» — горячо воскликнул обвинитель.

Кулаков и Бердников не признали за собой вины, но на собрании были названы фамилии многих чернорабочих и одного машиниста, заявивших о взятых с них деньгах.

Собрание вынесло решение: обратить на это внимание мастеров, а если позорные поступки Кулакова и Бердникова повторятся, присутствующие на собрании примут более радикальные меры.

Это был первый в истории Сормова суд рабочих, которые отнеслись к делу серьезно, без шуток и зубоскальства. На суд собралось триста шестьдесят человек мастеровых.

Третьего ноября произошло еще более важное «юридическое событие». Рабочие вывезли на тачке из цеха и сбросили в дворовую мусорную яму И. В. Матвеева, заведующего заводским Центральным магазином. Слава Матвеева — матерого взяточника и нечистого на руку хранителя заводских материалов — давно гремела по всему Сормову. Рабочие дождались, наконец, случая открыто выразить свое долго скрываемое отношение к нему.

И не раз еще в ноябре повторялись случаи рабочего суда и рабочей расправы над администраторами, которые, конечно, этого заслуживали.

Декабрь оказался месяцем совершенно исключительным и неповторимым в истории завода. Три дня — 12, 13 и 14 декабря — на сормовских улицах шло ожесточенное сражение рабочих с властями.

Почти непрерывно бушевало пламя пожаров. Возвышались баррикады из бревен, скрепленных проволокой. Грохотали войсковые пушки… В ответ раздавались выстрелы берданок. Падали на землю убитые. Со стонами брели раненые. В воздухе стоял отвратительный запах гари и человеческой крови…

Эти картины, запечатлевшиеся в памяти очевидцев, отрывочно, но правдиво рисуют жизнь Сормова в те дни.

Сормовское восстание было подавлено правительственными силами.

Репортер нижегородской газеты, посетивший Сормово в последних числах декабря писал: «…Сейчас в Сормове тихо. Улицы начинают понемногу оживляться. Обыватели приступают к повседневным занятиям. Ребятишки начинают играть в „снежки“. Рабочие, не обращая внимания на разъезды казаков, „свободно“ ходят по улицам, заложив руки в карманы. В середине декабря полиция запрещала людям ходить с засунутыми в карманы руками, опасаясь, что в карманах оружие. Некоторые жилые места, разрушенные в последние дни, напоминают картину „осадного положения“… Особенно удручает вид здания сгоревшей Народной столовой-читальни. В общем, жизнь входит в обычную колею…»

Репортер увидел только внешнюю сторону сормовской жизни, внутренняя же осталась для него недоступной: сормовичи были побеждены, но не покорены. В груди участников восстания огонь протеста погас, но не навсегда.

Глава X

Дело о погроме на Острожной площади. Дело об участниках боев на сормовских баррикадах. Процесс нижегородских социал-демократов. Дело о канавинском восстании. Нижегородские тюрьмы и их обитатели. История удачных и неудачных тюремных побегов.

Судебное заседание по делу о погроме на Острожной площади Нижнего Новгорода 10 июля 1905 года открылось 7 декабря 1906 года. Суду было предано двенадцать черносотенцев-погромщиков. Обвинялись они в том, что, «приняв участие в публичном скопище чернорабочего люда, мастеровых и ремесленников, собравшихся на Острожной площади и прилегающих к ней улицах для учинения насилия над явившимися к Народному Дому на сходку социал-демократами, из вражды к последним за причинение материального ущерба торговле и разным отраслям труда устройством политических забастовок, также и из вражды на почве различия политических убеждений, а по отношению к евреям и племенной, совокупными силами с другими, не обнаруженными виновниками скопища…силою вторгались в чужие жилища и нанесли более чем 40 лицам разного общественного положения побои, последствием каковых преступных действий была смерть от полученных побоев аптекаря Гейнце, механика Лубецкого и крестьянина Колесова, тяжкое, грозившее опасностью жизни, расстройство бухгалтера гор. управы Литвиненко, тяжкое же расстройство здоровья дворянки Лидии Александровны Рукиной и разгром домов Ежовой, Широкова и Копыленко, у которого расхищена была часть имущества, причем из них, обвиняемых, Клочьев, Семенов, Журавлев, Хиринов и Елисеев были главными виновниками, подстрекавшими толпу к насилию, а Клочьев и Семенов, кроме того, и организаторами скопища».

Заседание суда открыл председатель суда А. В. Ногес. Обвиняемых защищали приезжие московские адвокаты Булацель и Орлов. Местные, нижегородские адвокаты, как один, отказались защищать громил, и только адвокат Серебровский защищал подсудимого, трактирщика Журавлева, по назначению суда.

Судебное заседание длилось с 7 по 11 декабря. Подсудимые Клочьев, Семенов, Данилов, Букарин, Моисеев и Елисеев были признаны виновными по ст. 269-1 Уложения о наказаниях и присуждены к лишению всех особенных прав и тюремному заключению на 8 месяцев каждый. Пятеро подсудимых были оправданы.

Финал дела последовал через полторы недели: император Николай II «соизволил помиловать всех осужденных и освободить их от всякого наказания».

14 декабря 1905 года баррикады на улицах Сормова были разрушены, и восставшие рабочие прекратили сопротивление. Всех арестованных сначала отправляли в «трубную», то есть в сарай при пожарной части, а оттуда — в губернскую тюрьму.

В марте 1906 года закончено было полицейское расследование «Дела о сормовском вооруженном восстании».

Нижегородский губернатор барон Фредерикс сообщил начальнику местного жандармского управления, что департамент полиции 4 марта в особом совещании по рассмотрению обстоятельств дела о содержании в нижегородских тюрьмах участников сормовских декабрьских волнений, постановил: выслать на жительство под гласный надзор полиции следующих лиц: Александра Храмова, Клавдию Чугурину, Евтихия Распопина — в северные уезды Тобольской губернии на 5 лет каждого. Ф. М. Куренкова, Евдокию Храмову — в отдаленные уезды Архангельской губернии на 3 года каждого. Кроме того, тринадцать человек из задержанных были привлечены к суду.

Дело слушалось в Нижнем Новгороде 30 ноября 1906 года. Разбирала его выездная сессия Московской Судебной палаты. Суд приговорил к исправительным арестантским ротам С. Зенченко и П. Васильева — на 4 года каждого; В. Ходалева и Т. Холодилова — на 2 года каждого; С. Грачева, В. Дыбкова, М. Тюрина и И. Родина — на 1 год 8 месяцев каждого; Т. Мосенкова — на 1 год 5 месяцев.

Подсудимые Д. Бурунов, П. Плесков-Исаков, Н. Курицын и М. Сергеевкин были оправданы.

Несколько позднее судили слесаря сормовской электрической станции А. Ф. Бурдина. Он был приговорен к пятилетнему заключению.

Процесс Нижегородского Объединенного комитета РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии) проходил с 9 по 11 февраля 1908 года в здании Нижегородского Окружного суда. Дело разбиралось выездной сессией Московской Судебной палаты. К суду были привлечены пятнадцать социал-демократов, среди них члены Нижегородского объединенного комитета РСДРП Н. А. Семашко, И. В. Цветков и А. П. Невзорова, и два члена партии социалистов-революционеров. Впрочем, Невзоровой и Семашко удалось скрыться.

Из сидевших на скамье подсудимых не менее половины были нижегородцами: А. М. Лебедева — нижегородская цеховая, 35 лет; А. Н. Бобров — нижегородский личный почетный гражданин, 19 лет; М. А. Бараш — нижегородец, студент Московского университета, 22 года; П. В. Гордеев — крестьянин деревни Крутец, Семеновского уезда, 23 года; А. С. Белов — крестьянин Сергачского уезда, 18 лет; П. И. Лебедев — нижегородский потомственный почетный гражданин, 24 года; П. А. Бурдина — крестьянка Нижегородского уезда, Кадницкой волости, 18 лет; И. Д. Пыпин-Чечулин — нижегородский мещанин, 16 лет.

Остальные были преимущественно из крестьян и мещан соседних губерний. Все семнадцать человек обвинялись в том, что в Нижнем Новгороде во второй половине 1905 и в начале 1906 года «приняли участие в сообществе местной объединенной организации Российской социал-демократической рабочей партии, заведомо поставившем задачей своей деятельности насильственное посягательство посредством вооруженного восстания на изменение в Российской империи образа правления, установленного основными законами, каковое сообщество имело в своем распоряжении оружие и средства для взрывов, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 102 Уголовного уложения».

После трехдневного разбирательства судебная палата приговорила Н. А. Семашко (заочно), А. П. Невзорову (заочно), П. И. Лебедева (Полянского), П. М. Батракова, М. А. Бараша и П. В. Скворцова к бессрочной ссылке в Сибирь. И. В. Цветков и П. В. Гордеев — были приговорены к 3 месяцам содержания в крепости.

Все остальные были оправданы, а шестнадцатилетний Пыпин-Чечулин отдан на поруки родителям.

Процесс по делу о Канавинском восстании начался слушанием в Нижегородском Окружном суде 8 октября 1907 года. К делу привлекли 26 человек, в большинстве служащих Московско-Нижегородской железной дороги. Среди подсудимых были люди, захваченные в декабре 1905 года на вокзале (С. А. Акимов, С. А. Левит, А. А. Абрамов, И. М. Круглов, П. С. Топников) и повстанцы, схваченные полицией позднее (Н. В. Ершевский, И. Д. Мездряков, А. В. Богословский, В. Ф. Исаков, Б. И. Родионов, М. А. Пушкарев, П. И. Батраков). Всем им, равно как и четырнадцати другим, предъявлено было обвинение по 100-й статье уголовного кодекса («Вооруженное восстание»). Подсудимых защищали самые талантливые нижегородские адвокаты того времени: П. А. Рождественский, Н. Ф. Соколов, М. С. Фокеев, Ф. Н. Владимиров, В. Н. Серебренников, К. И. Миловидов, А. П. Пунинский.

Старания адвокатов увенчались успехом. В своем приговоре Окружной суд отверг 100-ю статью кодекса и применил 125-ю («Участие в беспорядках»).

Революционеры отделались сравнительно легкими приговорами. Суд назначил Акимову, Родионову и Батракову по 4 года каторжной тюрьмы; Левиту, Абрамову, Топникову, Ершевскому, Мездрикову и Богословскому — по три года тюрьмы. Исаков и Пушкарев получили по два года тюремного заключения. Андрееву и Вавилову суд назначил по полтора года исправительных работ. Были и оправданные, которые, выйдя на улицу (Большую Покровку, против дома Дворянского собрания), на радостях качали своих адвокатов…

В Нижнем Новгороде было два тюремных здания: «тюремный замок» («острог») для политических заключенных и «арестантские роты» для отбывавших наказание уголовников. При втором здании имелось отделение для женщин (уголовных и политических), больница для заключенных обеих тюрем и домовая церковь. Тюрьмы эти также назывались «Первый корпус» и «Второй корпус».

В 1906–1908 годах обе тюрьмы были заполнены до отказа. Жизнь и быт нижегородских тюремных сидельцев тех лет позднее были подробно описаны в исторических журналах, а также в мемуарах некоторых бывших узников. Нижегородскую политическую тюрьму с полным основанием считали тогда вторым домом для тех, кто ненавидел самодержавие и хотел словом или делом помочь страдающему от произвола русскому народу. Местная газета «Нижегородский листок» в одном из номеров 1907 года иносказательно сообщала, что в большом доме близ «Пятницкой базарной площади» живут около трехсот пятидесяти квартирантов. Городская публика поняла, что речь идет о политических заключенных Первого корпуса. Такое число жильцов, конечно, не могли вместить несколько десятков камер (частью одиночные), и на внутреннем дворе замка спешно выстроили несколько одноэтажных деревянных бараков с зарешеченными окнами. В них разместили до сотни «постояльцев». Жизнь «политических» в таких условиях, по словам, например, известного доктора Семашко, оказалась вполне сносной. Организовав между собою «товарищества» или «коммуны», «политические» обедали, завтракали и ужинали — конечно, когда позволяла погода — компаниями на открытом воздухе, посылая за провизией тюремных сторожей.

Полного спокойствия узники, конечно, не имели, их особенно беспокоили две неотвязные мысли: в угловых круглых башнях, прямо над их головами, в одиночных камерах, как полагали «барачные», сидели смертники, которых тюремная администрация сторожила как зеницу ока. Здесь же, в уголке обширного тюремного двора находился тщательно замаскированный закуток, где приводились в исполнение смертные приговоры.

Во Втором корпусе, где сидели привлеченные по политическим процессам женщины, «бытовые обстоятельства» были несколько иными. Окна здания «арестантских рот» чуть ли не все до одного выходили на площадь и две боковые улицы. Целый день прохожие наблюдали прильнувшие к стеклам женские лица. Очень скоро в обиход вошла «платочная азбука». То или другое положение носового платка у шеи, глаз, ушей и так далее имел о для обеих переговаривающихся сторон свое значение. Такая «почта» позволяла заключенным женщинам легче переносить свое тягостное положение. При этом же во Втором корпусе была больница для узников обеих тюрем. Случалось, что политическим узникам Острога удавалось, симулировав ту или иную болезнь, «полечиться» недельку-другую во Втором корпусе.

Периодическими сенсациями в городе становились побеги из тюрем политических заключенных — пленники режима не желали мириться со своей судьбой.

Довольно часто побеги были удачными. В нескольких случаях им помогла домовая церковь при Втором корпусе. В тюремный храм, имевший отдельный вход с Покровской улицы, под праздники пускали всех желающих горожан, разрешая молиться на левой стороне зала, отделенной от арестантов решеткой. Сюда же приводили и «религиозно-настроенных» политических из Первого корпуса.

Сормовский рабочий М. Тюрин, участник декабрьских баррикадных боев, сидевший в Остроге на Пятницкой площади, объявил товарищам по заключению о намерении бежать, прибавив при этом, что у него имеется доставленное с воли женское платье. В одну из суббот заключенные отправились ко всенощной в тюрьму на Ново-Базарной площади. Здесь Тюрин, окруженный вплотную стеной товарищей, незаметно переоделся. Затем, пользуясь тем, что при выходе в коридор храма публика «своя» и «чужая», то есть заключенные и люди, пришедшие с воли, на какие-то считанные секунды смешивались, вышел на улицу.

Тюрин гулял на свободе несколько месяцев. В конце концов его все-таки изловили, и вместе с другими судили в Нижегородском Окружном суде 30 ноября 1906 года. Приговорили Тюрина к 1 году и 8 месяцам исправительных арестантских рот с зачетом 10 месяцев предварительного заключения.

Полностью удачным оказался побег латыша Лувенека. Он сидел в тюремном замке на Острожной площади, откуда бежать было почти невозможно. Но Лувенек, решивший бежать во что бы то ни стало, открыл свой замысел товарищу по камере С. А. Левиту. «Заговорщики» решили действовать через тюремного врача Родзевича, доброжелательно настроенного к политическим заключенным. Врач выдал официальную справку о необходимом, по состоянию их здоровья, переводе Лувенека и Левита во Второй корпус. Половина дела была сделана. Но, оказавшись на Ново-Базарной площади, Левит струсил, и в компаньоны к Лувенеку напросился другой «больной» — участник Канавинского восстания П. И. Батраков. Для побега оба решили воспользоваться «выпиской», то есть приемом продуктов, покупаемых на средства заключенных в соседней колониальной лавке и приносимых на тюремный двор. В момент приема корзины с продуктами беглецы задумали проскользнуть через ворота на улицу, где их должны будут ждать велосипеды, приготовленные друзьями с воли.

Все произошло, как и было задумано. Когда корзина прибыла к воротам тюрьмы, ее там ожидал приемщик Левит в сопровождении двух носильщиков, вызвавшихся, с разрешения надзирателя, «нести корзину». Носильщиками были Лувенек и Батраков. В подходящий момент приемщик Левит отвлек внимание воротного стража, и «носильщики» прошмыгнули на улицу. Сесть на приготовленные велосипеды было делом одной минуты. Воротный страж поднял тревогу, а начальник тюрьмы и надзиратель, тоже на велосипедах, бросились в погоню. Ловко петляя по улицам, Лувенек спустился на Нижний базар, спрятался на пристани и незаметно уехал на одном из пароходов в Рыбинск. А не такой поворотливый Батраков был пойман.

Много шума наделал в городе неудачный побег из Второго корпуса участника сормовских баррикадных боев токаря Павла Васильева. Смелый до безрассудства, Васильев упросил товарищей спустить его на веревке из тюремного окна — среди бела дня! — прямо на Ново-Базарную площадь. Замысел свой он мотивировал тем, что ночью на площади ставили сторожей, а днем — нет. Замысел, возможно, и удался бы, если бы не досадная случайность. Васильев угодил ногами в посуду молочницы, приносившей молоко в тюрьму. Та, понятно, испугалась и закричала. Васильев побежал, но в конце площади был пойман и водворен в тюрьму. Интересно, что за побег П. Васильева предали суду, но присяжные его оправдали.

Другой побег среди бела дня из той же тюрьмы произвел в Нижнем еще большую сенсацию. Среди заключенных находилась группа «экспроприаторов», произведших крупную «выемку» денег из кассы пароходного общества «Надежда». Все члены группы были рабочими канавинского завода «Салолин», а главарем считался самый рослый и сильный из них — Алексей Абрамов.

Во время прогулки на теремном дворе «экспроприаторы» устроили игры. Играли сперва в чехарду, а потом вдруг построили живую лестницу, верхушка которой сровнялась с верхом стены. По этой лестнице смельчак Абрамов на глазах стражников перемахнул через стену на улицу. За ним полез другой. Пока немногочисленная охрана хватала этого второго, чтобы не дать ему убежать, пока загоняли в камеры всех остальных «экспроприаторов», Абрамов имел достаточно времени, чтобы скрыться. Впрочем, продолжение этой истории было плачевным: Алексей Абрамович Абрамов вскоре снова попал в тюрьму за участие в очередной экспроприации. На этот раз Абрамова поместили в башню Первого корпуса. Военный суд приговорил его к смертной казни, которую позднее заменили бессрочной каторгой.

В увлекательной нижегородской летописи побегов из тюрем достойное место занимают и женщины. Об одном из «женских» побегов рассказали все нижегородские газеты.

В середине февраля 1906 года на одной из улиц нижегородской «Новой стройки», в доме Корчагина была обнаружена подпольная типография и запас готовых прокламаций, озаглавленных «Скоро весна». Были схвачены и препровождены во Второй корпус наборщицы — Пелагея Бурдина и Наталья Миронова.

Пелагея Афанасьевна Бурдина, дочь сормовского рабочего, участвовала в декабрьских сормовских боях, благополучно ускользнула от карателей-казаков и поселилась на окраине города. Нижегородский Объединенный комитет РСДРП доверил ей печатание тайных листков. В тюрьме предприимчивая революционерка — в содружестве со своей товаркой — разработала детальный план побега. Но Миронова часто хворала и была не самой подходящей компаньонкой для такого дела. Пелагея Бурдина совершила побег одна. 28 июня 1906 года, накануне Петрова дня, она после церковной службы смешалась с толпой молящихся женщин и незамеченной вышла из тюрьмы. Она сумела так замести следы, что нижегородские полицейские искали ее целый год, а потом отступились.

Глава XI

Нижний, Новгород в 1916 году

1916 год был третьим годом кровавой мировой бойни. Облик Нижнего Новгорода в то время носил отчетливый военный отпечаток: всюду лазареты и госпитали, эвакуационные пункты, учреждения «Красного креста» и прочее в этом роде.

Нижегородская губерния была крупным поставщиком «пушечного мяса». Квартировавшие в городе 62-й, 183-й и 185-й полки ежемесячно отправляли на фронт маршевые роты из подлеченных солдат или из наспех обученных «ратников 2-го разряда».

Существенно ухудшилось снабжение нижегородцев продовольствием. Мучные торговцы — Дегтярев, братья Башкировы, наследники Бугрова и преемники Блинова — беззастенчиво взвинчивали цены на зерно и муку. Мясники Мытного двора — Курепин, Нищенков и Корнев — чуть ли не ежедневно «накидывали по копеечке» и на свинину, и на телятину, и на баранину. Городские же бакалейщики — Холодков, Пупцев, Гребенщиков, Кириллов и Перехватов — даже не утруждали себя ежедневной переоценкой товара, а попридержав, например, сахарный песок или рафинад на складе недельку-другую, набавляли сразу пятак. В середине 1916 года в Нижнем, по примеру столичных городов, была объявлена обязательная такса на «предметы первой необходимости», но это привело лишь к тому, что предметы эти стали исчезать с рынка.

С недостатком съестных продуктов власть предпочитала бороться весьма своеобразными мерами. Установлены были, например, четыре «постных» дня в неделю: в эти дни торговать мясом запрещалось. А в момент острой нехватки сахара-рафинада министр торговли и промышленности князь Шаховский дал добрый совет: «Заверните щепотку сахарного песку в тряпочку и сосите при чаепитии».

Министерство внутренних дел выработало проект правил ограничения прибыли торговцев 25 процентами с оборота и прислало этот проект, между прочим, и в Нижегородскую городскую думу. На заседании думы городской голова Сироткин в связи с этим произнес речь, указывая при этом пальцем на известную картину Маковского, висящую в думском зале: «Мы, потомки Козьмы Минина, должны показать пример бескорыстия…» «Отец города» умолчал, что сам только что вернулся из столицы и привез для своей фирмы военный заказ на 3 миллиона подков и 400 тысяч саперных лопат, причем по ценам, вдвое превышавшим рыночные.

От городского головы не отставали и другие «потомки Минина». Мучные фирмы Башкировых за 1915 год получили 13 миллионов рублей прибыли, а в 1916 году прибыль ожидалась в размере 17 миллионов. Ремесленный голова Антонов открыл на Дворянской улице пошивочную мастерскую военного обмундирования и разжился до такой степени, что когда уже при Советской власти ЧК конфисковала спрятанное им добро, то одно перечисление бриллиантовых и золотых вещей заняло пол-листа в местной газете.

Положение же трудящихся слоев населения ухудшалось с каждым месяцем. Подавленное настроение служило почвой для всякого рода мистических проповедей. В августе и сентябре 1916 года в Нижнем появились циркуляры итальянского общества телепатов, предлагавшие «специальный психофизический метод для борьбы с виновниками войны». В определенный день и час все последователи должны были максимально напрячь волю и мысленно пожелать гибели Гогенцоллернам. Некоторые нижегородские скептики, проделав эту процедуру, послали в Италию письменные запросы о причинах отсутствия результатов. В ответ пришло разъяснение, что если такие результаты не видны явно, то это вовсе не значит, что их на самом деле нет: по несовершенству нашей психической организации нам просто не дано их видеть…

Первого октября состоялось открытие в Нижнем эвакуированного из Варшавы Политехнического института. Город десятки лет мечтал о высшем учебном заведении, но этот перевод все-таки застал его врасплох: не было ни зданий для занятий, ни квартир для преподавателей и студентов. Наметили покупку громадного дома у наследников купца Торсуева (это здание, окружающее Мытный двор), но покупка задержалась из-за невероятных аппетитов владельцев, запросивших сначала 300 000 рублей, через две недели 375 000, а еще через десять дней — уже 400 000. Временно аудиторию и научные кабинеты разместили в реальном училище и в доме Осиповой на Ошарской площади.

Декабрь 1916 года сопровождался некоторым оживлением, вызванным перевыборами председателя городской думы и городского головы. Сироткинская «диктатура» за четыре года — с 1912 по 1916 — вызывала бесчисленные нарекания, а кое-где и прямой ропот населения. «Митрий Васильевич», занятый разъездами по надобностям собственных предприятий, городскими делами почти не занимался — в городе он был только «гастролером». Местный сатирический листок поместил однажды карикатуру, изображавшую сахарную голову и голову Сироткина. Подпись гласила: «Эти головы часто в Нижнем отсутствуют».

Борьба на перевыборах развернулась вокруг двух списков — «делового» (старый купеческий) и «прогрессивных избирателей мелкого и среднего ценза». В выборах имела право принимать участие лишь весьма небольшая часть городского населения — люди, обладавшие «цензом», то есть собственники недвижимого имущества, предприятий и квартир, оцененных не ниже 1200 рублей.

При этом из 446 зарегистрированных избирателей 53 обладали правом на два голоса. «Двойные голоса» сделали свое дело: Сироткин и его клика были переизбраны.

В последние дни декабря 1916 и января 1917 года город жил тревожно. В полученных 20 декабря столичных газетах обыватели прочитали загадочное сообщение: «Сегодня ночью в одном из аристократических особняков столицы после раута внезапно окончило жизнь известное лицо». Через два дня имя убитого Григория Распутина уже открыто произносилось и печаталось по всему городу.

Продовольственное положение ухудшалось все более, обещанная Уфимским земством партия зерна застряла где-то в пути, а мукомольные фирмы Башкировых и Дегтяревых предупреждали, что имеющихся запасов ржи и пшеницы хватит только до февраля. Очереди перед продуктовыми лавками сделались постоянными, были случаи разгрома лавочных помещений.

Сормовский завод — главная цитадель нижегородского пролетариата — всю вторую половину 1916 года был наполнен глухим ропотом и брожением.

С двадцатых чисел февраля газетные отчеты о заседаниях Государственной Думы стали печататься с «пробелами» и лаконичными пояснениями: «Стенограмма задержана по распоряжению председателя думы». Местные газеты опубликовали указы о роспуске Государственной Думы и Государственного Совета. А поздно ночью пришло известие, что власть перешла в руки комитета Государственной Думы…

Примечания

1

Информация не верна. А. А. Богодуров (1873–1952) — сын дворянина Арзамасского уезда Алаверди Арисбековича Богодурова, женатого на внучке знаменитого русского архитектора В. И. Баженова С. В. Баженовой. Нижегородский краевед. (Ред.)

(обратно)

2

А. А. Карелин(1866–1928) — живописец исторического жанра, организатор Нижегородского художественно-исторического музея, много и плодотворно трудившийся над приумножением коллекции музея. (Ред.)

(обратно)

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

*** Примечания ***