Неповиновение [Том Торк] (fb2) читать онлайн

Том Торк Неповиновение

Неповиновение

«Господин N!», – трещали газеты, острыми заголовками, – «Убит в собственной квартире. Известный оппозиционер, создатель печально известной теории СОГ, которая, напомним, была признана незаконной и разрушительной на двадцать седьмом собрании правительства верхней палаты низкого консульства кругом шести. Тело найдено вчера на полу, по предварительным данным причина смерти – остановка сердца инородным предметом. Полиция отказалась давать комментарии.

– Какой бы противоречивой личностью он не был, не стоит забывать, что прежде всего он такой же человек, как и все мы. Я уверен, что полиция проведёт детальное расследование, – прокомментировал ситуацию заместитель председателя по делам культуры Родион Нербин», – газета «Сухие новости».

Старый деревянный дом на углу …ной. Он не был ничем примечателен. Два этажа, шесть квартир, сдаваемых в аренду всем без разбору. Маленькие комнаты с высокими потолками, жёлтые, выцветшие обои, низкие стульчики, высокие столы, огромные щели в хлипких дверях, вмятины в стенах, как от дроби, местами вскрытые полы с многочисленными выбоинами, о которые то и дело кто-нибудь за день, да спотыкался; редкие тараканы, бегущие по своим делам из одной щели в другую, клопы в старых, промятых кроватях, ждущие свою жертву, излишняя не прибранность квартиры во всём этом бардаке жил Григорий Деньской, молодой человек лет девятнадцати-двадцати, бывший студент, а ныне «безработный мыслитель», ждущий когда рыба сама пойдёт в его сети, словом человек ленивый, а оттого бедный и как следствие, – общительный. Да, пожалуй, единственным талантом Гриши, которым он был наделён от природы были разговоры и бесконечные знакомства с самыми разными обыденно влиятельными, а потому богатыми людьми. Бывало, за вечер Гриша мог напиться до беспамятства с бедняком, у которого и медяка нет за душой, а на другой день ужинать в ужасно приличном, привилегированном месте с аристократичными особами, очаровывая женщин своими познаниями языков и вводя невероятные словесные обороты, делая свои монологи запутанными, а оттого, создавая впечатление, что он человек умный и начитанный. Зарубежная научная литература, которую Гриша выпрашивал у поклонниц, была особенно любимой им, даже та, которая была много раз разоблачена и являлась, в общем-то, метафизикой с первых строк.

И вот, прочитав в утренней газете, просматриваемой им обычно всегда, когда он чувствовал, что надвигаются большие общественные потрясения, о том что господин N. был чудовищно убит, Гриша, поразмыслив, решил собрать старых друзей и новых знакомых у себя на квартире, чтобы в малом круге обсудить произошедшее, и понять как к ней относятся самые разные люди, разных сословий и ниш, чтобы в последующем разговоре не пасть в грязь лицом, сказав какую-то неуместную глупость, что было для него чрезвычайно губительно, разрушая выгодный образ. Словом, зная какой шум вот-вот начнётся, нужно было действовать незамедлительно, ведь ему предстояло жениться на богатой, но старой вдове – мадам Негельской, которая часами могла говорить о делах господина N., меняя о нём мнение чуть ли не каждый день под влиянием гостей. Теперь же она слала письма, ей не терпелось услышать мнение Гриши, тот, остерегаясь, передал пришедшему слуге послание следующего содержания:

«Мадмуазель Негельская! С сожалением вынужден сообщить, что в связи с моей ежемесячной меланхолией, о которой я вас предупреждал, прийти сегодня к вам не смогу. Однако спешу сообщить, что обязательно появлюсь завтра. Также, зная, вашу нетерпимость, сообщу вам, что больным я представляю из себя жалкое зрелище, едва ли способное связать два слова, потому настоятельно попрошу вас не беспокоить.

Лишний раз за меня не волнуйтесь, не прощаюсь и люблю.

– Деньской Г. В.»

Уже наступил вечер. Скоро должны были прийти гости. А пока сидел только Михаил Редько, владелец квартир, где Гриша жил, был позван потому, что с ним в последнее время были ухудшены отношения из-за неуплаты вот уже четвёртый месяц подряд. Сам домохозяин был низеньким мужичком, за тридцать, с лысиной, маленькими чёрными глазами и плохо выбритой щетиной. Одевался в популярный, потрёпанный смокинг, ходил с тростью, атрибутом буржуа, хотя таковым вовсе не являлся; носил монокль, который не мог удержать на своём плоском лице, потому часто комично ползал под столом. Гриша считал его не умным, в общем-то глупым, узким человеком, потому как тот не считался с политикой, был равнодушен к новостям, не читал никаких книг, редко говорил и часто спал до полудня, был ленив и в делах, и по дому, но очень хотел производить впечатление человека общительного и социального, часто повторяя, что он ходит на вечера, и что его-то зазря пропускают даже тогда, когда и вовсе нет никакой компании. Однако ж, с ним и поговорить-то было не о чём. На всё, что хватало Мишу это поддакивать, когда все были единого мнения и цыкать при общем осуждении. Даже теперешнее громкое событие многого в нём не переменило, ему было всё равно и на политиков, и на политику, и на страну, на всё, кроме мнения окружающих о себе.

Вскоре на пороге комнаты появился Митя Сарминский – разнорабочий, бедный мужчина, лет этак восемнадцати, страстный любитель выпивки и гулянок после тяжёлого рабочего дня, там он, пропивая единственные заработанные деньги, много слушал говорящих вокруг, запоминая большое количество ходящих слухов и рассказов, потому для всех был интересным пересказчиком и слушателем, хотя и своего мнения ни на что не имел, говоря обыденно популярное.

– Гришка! – вскричал Митя, топая ногой у порога, от чего вздрогнул уже дремавший Миша, – здорова! Давно не виделись!

– Митька! Сколько лет, сколько зим! – сказал Гриша, подойдя к нему и пожимая протянутую руку со своей несменной, располагающей улыбкой, – давно не виделись! Какие новости?

– М-да, давненько, – сказал он, протягивая и оглядываясь, – а губа не дура, а? Хорошо живёшь, красиво! Просторно тут, подселишь к себе? Мешать не буду, честно-честно? Да ладно. Шучу-шучу. Что по новостям? Да как обычно, – он почесал затылок, – опять мэр города развёлся, опять председатель благоустройства украл деньги из казны, Яша недавно покончил с собой, спрыгнул с моста, на похороны тебя не пригласили, видимо семья помнит, как вы тогда повздорили, да…

– Не издевайся, Митя, – беспристрастно перебил Гриша, приглашая собеседника за стол, – ты знаешь, о чём я спросил. Что по убийству? Что говорят?

– Ну, что говорят? Говорят, что убийцу-то в лицо кто-то видел, выбегающим с ножом, короче, поймают скоро этого врага народа не сегодня, так завтра.

– Так уж видели? – появилось в дверях новое, ухмыляющиеся лицо, – что же в газете полиция комментировать ничего не стала, так бы хоть обнадёжили людей, что спасителя-то нашего знают?

Новым лицом был Василий Прокофьев – отставной чиновник, большой любитель газет и курения дорогих сигар, которые являлись неотъемлемым атрибутом старой буржуазии. Имел уже пожилой возраст, одевался не по последней моде, а в то, что было принято в его годы. Искренне не доверял и не признавал новые политические взгляды, считал, что молодёжь нужно переучивать, что «всё сейчас в разы хуже, чем раньше», требовал, чтобы к нему обращались на «Вы» и не терпел тех, кто этому не следовал. Знал множество языков, но из-за отсутствия практики едва мог связать два предложения друг с другом. Во многом Василий Прокофьев опирался на мнение, написанное в газетах. Считал, что только там истина, а прочие, кто ему внешне не понравился априори не правы. Мог часами доказывать свою точку зрения, споря до пота на лбу, однако ж даже если и признавал чужое мнение, то на следующий день снова со всем не соглашался. Убийство господина N. возбудило в нём необычайное торжество: «Наконец! Наконец, все поймут, что его идеи незаконны и разрушительны! Начтут думать также критически, как и я. Месяц, два, но его забудут, а я им напомню, как они ошиблись, называя его глупую теорию бессмертной. Теперь я буду победителем в любых спорах!» – думалось ему.

– Дак, комментировать ничего не стали, чтоб не спугнуть, – ответил Митя, смотря недоумённо на гостя.

Василий Прокофьев с презрением, как бы с высока, посмотрел на Митю, осознав к кому обратился, потом медленно перевёл взгляд на Гришу:

– М-да, Григорий, я ожидал, что у вас соберётся более высокое общество. Как можете вы якшаться с таким… таким! – ему не хватало слов, он скорчил лицо будто бы в комнате стояла ужасная вонь.

– Вот как! – вскричал Митя, – я честь имею! Что это вы брезгуете? Да я по умнее вас буду, жалкий старикашка! С таким как вы находится в одной комнате не стану!

– Старикашка?! – возмутившись побагровел Василий Прокофьев, – что-ж, Григорий, выбирайте: либо этот грубиян-оборванец, либо я. Вы бы хоть одежду чистую надели, право, стыдно должно быть, – в конце добавил он в сторону Мити.

– Господа-господа, – сказал примиряюще Гриша, – я уважаю вас обоих, к чему ссоры на пустом месте? Василий Прокофьев, право, не нужно так негативно отзываться о людях. Мы все равны.

Они его не слушали. Митя вплотную подошёл к Василию, засучив рукава, и уже готовился ударить его хоть и не в лицо, так как был сильно ниже ростом, так хоть в живот, да посильнее, чтобы тот ещё неделю помнил, как нужно обращаться с людьми. Но всё не решался, потому как подобная выходка могла выйти Мите боком – крупным штрафом, который назначался бравыми, ни в чём не разбирающимися полицейскими за дебош со звенящими карманами золотых монет Василия Прокофьева.

– Что за шум, а драки нет? – появился в дверях новый человек.

– Родион Нербин! – облегчённо сказал Гриша, не зная, как разрешить конфликт, – проходите мы вас заждались, обычно вы не так сильно опаздываете.

– Как? Родион Нербин? – удивлённо спросил обернувшийся Василий Прокофьев, тут же забыв о перепалке, – и вы здесь?

– С кем имею честь говорить? – спросил тот, усаживаясь на предложенный стул.

– Василий Прокофьев. Чиновник департамента образования, – соврал он, потому как был уже, как год в отставке, – ваш большой поклонник.

– Что ж, – кивнул Родион Нербин, – а вы? С кем имею честь? – обратился он к Мите.

– Он, неинтересная, потерянная вошь, что вы! – ответил, морщась, за Митю Василий Прокофьев.

– Это уже не в какие ворота! – заорал Митя, ринувшись с замахом на обидчика, тот начал смеяться, вытряхивая застоявшийся табак из трубки на стол.

– А, ну прекратить! Не сметь! – встав между ними, повысил голос Родион Нербин, – что ты себе позволяешь! – продолжал горячиться он, строго посмотрев на Василия Прокофьева, – как можно так себя вести! Мы все равны! Прочтите конституцию в конце концов, закон! Или мне вызвать участкового, чтобы он вам всё разъяснил?

Василий Прокофьев замолк, но надулся, как индюк, выпучив глаза, и развалился на стуле в дальнем углу.

– Дмитрий Сарминский, – сказал Митя довольно, улыбнувшись и протягивая руку Родиону Нербину, – приятно, что мир ещё не до конца прогнил.

– Приятно-приятно, – сказал Родион Нербин, пожимая руку. – А вас как, голубчик? – тут же спросил он встревоженного Михаила, тупо хлопающего глазами.

– Михаил Редько. – быстро и, пожалуй, слишком тихо проговорил тот, будто бы его за ответ немедля приговорят к пожизненной каторге. В действительности же, он был поражён, как удалось погасить назревавшее побоище, а потому ловил каждое движение, предпочитая не участвовать в диалоге, лишь наблюдать.

– Понятно-с, – кивнул Родион Нербин, – мы ждём ещё кого-то? – учтиво спросил он у Гриши.

– Вероятно ждёте нас! – послышался весёлый голос в коридоре.

В комнату зашли двое молодых людей. Первым был Борис Лотминский. Старый друг Гриши, ещё со студенчества, ныне занимающийся переводами, что приносило ему единственный, хоть и не слишком большой доход. Одевался в удобную, лёгкую одежду, которую редко менял, потому как каждая сэкономленная монета приближала его к мечте о переезде в другую страну. Был новых взглядов и искренне негодовал, как могло произойти убийство господина N., которого он считал героем, а его теорию единственно верной. Был приглашён потому, что часто без умолку болтал обо всём на свете, не стесняясь выражать самые смелые мысли, и вместе с тем с упоением слушал, ловя каждое слово собеседника, имел манеры общения и мог легко вписаться в любую классовую компанию.

Вторым был Жан Прусс. Был, конечно, иностранцем, едва говорившем на неродном языке. Он не был приглашён, однако взят по дороге, потому как казался интересным слушателем и ломано, но мог высказать новые идеи по поднятым вопросам.

Борис пожал руку Грише и посмотрел на Родиона Нербина с улыбкой:

– Борис Лотминский, с кем имею честь? – тут же сказал он.

– Родион Нербин, – также с улыбкой ответил тот.

– О! – подняв брови, сказал Боря, – Какая удача! То-то я чувствую, что где-то вас уже видел. Мы как раз с моим спутником обсуждали ваши недавние работы. Но что ж я так неучтив? Это – Жан Прусс. Увлекательный собеседник. Иностранец, так ещё и учёный человек! Учиться на…, – он начал щёлкать пальцами, силясь вспомнить, – в общем, учиться. Но важно ли на кого? Главное, что не стоит на месте и то хорошо, что скажите, верно говорю? – Боря забегал вокруг стола, не дожидаясь ответа Родиона Нербина, причитая себе, что он ужасно неучтив, – Борис Лотминский! – произнёс он, протягивая руку Василию Прокофьеву, но тот даже не взглянул на него; не отчаиваясь, Боря посмотрел на Михаила Редько, помахал тому рукой, решив, что не стоит так далеко идти и протискиваться между стульями, чтобы только поздороваться. Миша глупо улыбнулся и отвёл взгляд, мастерски сделав вид будто бы о чём-то задумался.

– Что ж, в целом я с вами согласен, – сказал Родион Нербин, и выждав, пока тот закончит со всеми здороваться, он продолжил, – стоять для человека в развитии равносильно смерти, помнится я писал о чём-то подобном много лет назад, работа, кажется, называлась: «Когда человек умирает духовно».

– Да-да-да! Она! Истинный автор! – затараторил Боря, усаживаясь рядом и протягивая стул иностранцу, который хотел уже было уйти, – я недавно встретил одного писателя работы, которого переводил, так он и двух слов не смог связать относительно тонких моментов собственного произведения! Ну, что за ушлые люди пошли! Всё лишь бы выдать за своё, украсть чужой труд или, вы только вдумайтесь, нанять никому неизвестного автора, чтобы после издавать книгу от своего имени! Ну как можно? И ведь без упоминания истинного творца! А как же честь, а как же совесть? Справедливость, нравственность? Как можно только и делать, что думать о собственной известности и деньгах? Когда люди стали надевать овечью шкуру? Когда потеряли человечность? – горячился Боря, – вот вы другое дело! Сами сделали себе имя, сами всего добились с низов! Вы же чиновник по делам культуры, так? Вот ответьте мне, когда человек перестаёт быть человеком, вы же поняли мою мысль? Когда человек начинает думать лишь о собственной выгоде?

– Вы, голубчик мой, задаёте большое количество вопросов разных тем, чем, буду честен, изрядно утомили меня, не расстраивайтесь так, я не хотел вас обидеть, вы, наоборот, разожгли во мне огонь интереса. Однако на ваш вопрос о поведении людей, так сразу ответить достаточно затруднительно, о таком нужно длительное время думать и размышлять, обдумать и ещё с сотню раз передумать, чтобы дать вразумительный ответ. Но я могу выразить вам свою точку зрения, которую имею последние несколько лет. Мне думается, что подобных людей стоит разделить на две категории. На приобретённых и на имеющих. Разъясню: приобретённые это те, кто получил своё богатство самостоятельно в процессе жизни, а имеющие – кто имеет состояние с рождения, по праву наследства. Тут, ведь в чём дело: приобретённые прошли чрез многие трудности на пути к желаемому, обычно таким ненужно чьё-то признание, слава, итак, достанется им со временем, другое дело имеющие, которые родились и выросли в богатстве. Да разве это дело? Какое воспитание достаётся обычно таким детям? Они быстро привыкают к тому, что имеют, получают то, что хотят, а родители и рады осчастливить ребёнка, с которым не знают, что делать, ведь обязательно же нужно, чтобы кто-то унаследовал огромный мешок денег, который они накапливали всю жизнь. И вот, в комфорте, юношество проходит. У них последние безделушки, всё имеется, а делать то что? Всё вроде бы имеется, но кое-чего всё же не достаёт – внимания. Друзья уже знают каковы они. И богаты, и делают, что хотят, без ограничений. Пожелают кого-нибудь похитить – похитят, убить – убьют, а полицейских, не имеющих, подкупят, сделают приобретёнными и дальше бесчинствовать. Лишь бы быть замеченными. Ведь это главное для человека, у которого всё есть. Сами понимаете, что купить подобное очень трудно, а искреннее – невозможно. А им-то что? Денег полно, тратить их они не умеют, да и не учил никто, образование может и имеют, но разума нет. И начинается. Кто куда: одни скупают последние цацки дорогих, обязательно, зарубежных дизайнеров, другие, как вы говорите выдают чужое за своё. Им кажется, что мир лежит перед ними только потому, что у них есть много денег.

Не торопитесь меня перебивать, господа, дайте мне договорить мысль, я осознаю, что вы можете быть со мной несогласны. Понимаете, внимание, вещь волновая, то придёт, то уйдёт, потому важно таким людям его не давать, чтобы не учудили. Пускай тратят деньги, пускай продают предприятия родителей, нам же лучше, чтобы компании уходили в руки приобретающих. А имеющие, не читающие ни книг, ни статей, как вы правильно выразились «стоящие на месте», всё равно останутся у разбитого корыта и наша задача, как не приобретённых и не имеющих, приблизить этот час. Зачем? Затем, чтобы не дать подобным людям управлять важными предприятиями или, скажем, встать у руля власти, потому как страна не только разорится, но и станет рабом имеющих, а этого допустить никак нельзя, – Родион Нербин кончил говорить и, изрядно устав, попросил стакан воды, который тут же получил.

– Но не все же такие, – возразил Гриша, – возьмите Негельскую, она хоть и имеющая, но лишь приумножила своё богатство.

– Закономерно, что в системе всегда найдутся исключения, – ответил Родион Нербин, – всё зависит и от того, какой пример подаётся им в детстве, и от того каковы были родители, какие ценности были получены. Моя модель быстра и очень упрощена. В ней, безусловно есть много «но», однако, признайтесь, примеров, подтверждающих мою точку зрения много, хотя бы один на примете точно есть.

– А господин N.? – вдруг спросил Митя, – он приобретённый или имеющий?

– Вы, вероятно, читали мою сводку, данную газете «Сухая правда». У меня на него особенное мнение, – начал Родион Нербин, польщённый всеобщим интересом, – известно ли вам, что он имеет большие связи с западом и в общем-то является его ставленником?

– Вздор! – перебил голос из дверей, – господин N. честнейший политик, а его идеи новы и единственно правильные!

В дверях показался Константин Когтёв. Последний из гостей. Богатый чиновник, служащий заместителем, в богом забытом департаменте, в котором водились приличные деньги, успешно краденные участниками. Тем не менее, Константин Когтёв был ярым поклонником господина N. и изрядно финансировал его деятельность, когда у того была «нехватка» денег. Делал он это, впрочем, только лишь затем, чтобы быть не забытым тогда, когда тот придёт к власти, ожидая, что, когда это произойдёт его капитал увеличиться десятикратно. Весть же о кончине не слишком повергла его разочаровала, напротив, он ожидал, что после этого народные волнения выйдут на улицу свергать и крушить «ужасные и отвратительные» устои, что было для него чрезвычайно выгодно. Потому Константин Когтёв во всеуслышание кричал, что негоже молчать, что только действия способны единственно помочь стране, которая задыхается в цензуре и нищете. И хотя, он догадывался, что связь с западом имела место быть, чиновник постоянно принимался защищать честь мёртвого, являясь для народа единственно правильным, а потому уважаемым политиком.

– Позвольте же узнать, что правильного в его империалистических идеях? – спросил Родион Нербин, вставая, но, решив, что руку жать такому человеку не станет, сел на место.

– Позвольте, а что за идеи у него? – едва слышно, спросил Михаил Редько, сам от себя не ожидая, что скажет хотя бы что-то, если не спросят напрямую.

– Как же? Вот это человек! Удивлён, Гришка, умеешь людей находить! – рассмеялся Константин Когтёв. – Позвольте, Родион Нербин, так? Я – Константин Когтёв из бумажного департамента, вы, наверное, уж знаете, коль я знаю вас. Я расскажу нашему невежде. Как вас? Михаил Редько… Хм, не слышал такого имени, оно и понятно. Не выходите в свет? Уважаю, хотел бы быть на вашем месте, но сами понимаете, должность не позволяет. Так, о чём я? А, да. Идея. Гениальность и важность её в том, чтобы смыть границы всех стран, создав или оставив только одну, единую, иными словами, превратить здешнее бесчинство и хаос в порядок. Только представьте, более ненужно платить межграничные пошлины, покупать заграничный паспорт. Вы же не местный, так? – спросил Когтёв у Жанна Прусса, сидящего на стуле, как на иголках. – Покажите свой паспорт. Что с ним? Языка не знает? – он повторил просьбу на чистом иностранном, получил заветную книжку и с гордостью открыл, – вот они, бесчисленные штампы разных бессмысленных стран, таможен, вот учёт личных вещей, адрес проживания. К чему всё это? – он небрежно швырнул документ на грязный стол. – Почему я должен таскать кучу документов только лишь для того, чтобы куда-то поехать? Ну нет, земля принадлежит народу, слышали такое выражение? Нет? Право, вы – удивительный человек! Тогда прислушайтесь к гласу разума, ведь все от этого страдают: бизнес, терпящий таможенные издержки, из-за чего цена вечно колеблется, бизнесмены, которые не могут, не декларируя землю, построить дом, открыть быстро дело, счёт в банке. А кому принадлежит вся земля? Разве можно чтобы кто-то что-то приватизировал? Ответ, конечно, нет. Наконец, обычный народ, золотой средний класс, который не может спокойно работать без постоянного надзора местных властей, не может общаться с иностранцами из-за незнания языка. К чему всё это? Почему бы не оставить один, единый язык? Вот, посмотрите, на бедолагу, – Когтёв показал на Жанна Прусса указательным пальцем, – он, ведь, совсем не понимает о чём мы говорим, а он, может быть, непризнанный мыслитель на своей родине, а вынужден сидеть и дрожать, боясь привлечь наше внимание. Кто его привёл и зачем? Впрочем, это прямая иллюстрация необразованного, потерянного человека. А мог бы сейчас говорить с вами на равных. Ладно, опустим язык, не главный он, вспомним валюту. Господа! Курс бывает просто сумасшедший! Разве такое годится? Отчего в сотнях метров цены могут отличаться в два, а то и в три раза? В современном обществе подобного быть не должно. А войны? Бесконечные побоища, по счастью которых сейчас не наблюдается, их же тоже можно избежать: нет чужого, всё наше. Территория, деньги, всё одно, ведь, можно же, чтобы стало единым. А наука? Она ведь тоже может стать общей и понятной для всех учёных. Может, лет так через двадцать-тридцать освоим космос, а там и большие открытия, задумайтесь, прислушайтесь к гласу разума! Ведь, вот оно счастье, только руку протяни. Стоит только выйти на улицу в эти выходные. Пустяк. Ну как согласны, Редков? Так же вас? А, Редько, запамятовал, уж извините! Согласны? Идея ведь полезная и верная для общества. Долой разобщённость, пришло время объединиться! Прислушайтесь к гласу разума!

Все повернулись в сторону Миши Редько. Тот долгое время молчал. Испарина появилась на его лбу. После некоторых раздумий он неуверенно произнёс:

– Да, пожалуй, хорошая идея.

– Потерянный человек! – тут же воскликнул Родион Нербин. – Разве можно? Идеи его разрушительны и несостоятельны, разве это невидно? Взять только язык, культуру, национальные интересы!

– Язык? Культура? К чему? – встрял в разговор Василий Прокофьев, почувствовав, что может кольнуть ненавистных ему людей, – всё это пережиток прошлого, которым интересуются и хранят лишь старики, с которых пыль сыпется. Признаться, я сам считал убийцу господина N. нашим спасителем, а теперь как-то горько стало. В газетах о подробностях теории не говорили совсем. Лишь: эксперты решили, что идея разрушительна и всецело неверна. Если всё будет так, как говорит господин Когтёв, то нас ждёт славное будущее.

– Да, как можно-то? Голубчик, вам подсунули оголтелую, к тому же, ужасно глупую пропаганду! – воскликнул раздосадованный Родион Нербин, – подумайте хотя бы о культуре…

– Вы, назвали меня глупым? – поинтересовался Когтёв, разглядывая с интересом Василия Прокофьева.

– Не смейте меня так называть-с! – побагровел Василий Прокофьев, вскакивая со стула. – Никакой я вам не «голубчик», извольте обращаться ко мне только на «Вы», так, как я обращаюсь к вам! Я не потерплю подобного бахвальства! Что это за неуважение, да ещё от председателя культуры?! – всплёскивал он руками, топча газету, улетевшую на пол.

– Я же наоборот, – сказал Родион Нербин, медленно вставая со стула, – только из чистого уважения к вашей персоне.

– Вы ставите меня ниже себя! – продолжал горячиться Василий Прокофьев.

– Да, Родион, не уважительно получается, – сказал Когтёв.

– Как можно? Вы же действующий чиновник! – возразил Родион Нербин, – к тому же, то что я обращаюсь к вам на «ты» говорит лишь о том, что я считаю вас равным себе, я ставлю вас не ниже себя, а на собственный уровень, ежели вам кажется, что вы этого недостойны, то это вы ставите меня ниже себя, чем безусловно сильно оскорбляете.

Отставной чиновник уже было полез с кулаками на председателя культуры, однако был остановлен, тут же появившемся перед ним Митей.

– Господа! Господа! – вскричал Гриша. – К чему ссоры? Выслушайте меня, Василий Прокофьев и вы Родион. Для начала сядьте. Вот так. А вы, Когтёв? Не стойте, сядьте, – Когтёв подошёл к Василию Прокофьеву, но сесть не захотел и остался стоять, смотря на окружающих, как коршун на добычу. – Хорошо. Думаю, стоит разъяснить по какой причине я вас сегодня собрал, в первую очередь для тех, кто до сих пор не догадался, а во вторую для тех, кто переходит все рамки приличия. Как уже все заметили, вы совершенно разных слоёв общества, имеете разные жалования, едите разную еду, одеваетесь в разную одежду, однако почему вы испытываете неприязнь друг к другу? Я в первую очередь про вас, Василий Прокофьев. Разве можно говорить об уважении к себе, когда вы не уважаете других? Подождите говорить, у вас будет время высказаться. Все люди равны в своих правах, я надеюсь никто не станет спорить с этим высказыванием. От чего же это пренебрежение? Разве вы в праве указывать человеку с кем он может общаться, а с кем нет? Разве можно дерзить тому, кто зарабатывает меньше, чем вы? Он молод, вы – нет. За ним будущее страны, за вами – погибель. Уж, простите меня за мои слова, но вам уже больше пятидесяти лет, жены нет, детей тоже. Каждый день вы ходите до канцелярии и обратно за последними сводками, потом до газетной, после к себе на квартиру. Там вы запираетесь, читаете «Сухую правду», едите, засыпаете и по новой. Редко, но выходите в свет и о чём говорите? Только о том, как должна вести себя молодёжь, как учиться, куда идти работать, что есть, с кем говорить и что уж тут, я слышал, как вы разрушали браки только лишь потому, что это никому невыгодно. Какое право вы имеете, разве это ваше дело? И что ж? Разве я вас прогоняю, разве говорю о хищениях Когтёва, разве говорю, что всё его существование – вред обществу, разве заявляю, что он вместе со своими друзьями наворовали и увезли за границу столько, что можно было бы победить бедность в стране? Нет. Для меня вы и Когтёв прежде всего люди, безусловно алчные и корыстные, сребролюбивые, но люди, потому я отношусь к вам с уважением, не распускаю руки и готов выслушать любое мнение без чувства презрения, я не готов и не стану линчевать людей только за то, что в их жизни нет ничего кроме личной выгоды, наоборот даже выслушивать таких паразитов общества бывает полезно, чтобы понять какие настроения витают в обществе. Однако, пока вы, оскорблённые, не повставали со стульев, собираюсь уйти, я тем не менее не испытываю к вам чувства презрения. И знаете почему?

– Потому что вам выгодно и наше, и ваше положения, – тихо, но так чтобы его все услышали, сказал Василий Прокофьев. Когтёв улыбнулся, спрятав улыбку рукой.

– Вы не слышите меня, я готов общаться на равных и с богатым, и с бедным, потому как считаю, что все люди на земле равны и в глубине души одинаковы.

– Что же вы не встречаетесь с бедной? – ехидно спросил Когтёв, – коль уж вы такой добродетельный. Нет уж, деление на классы и сословия должны быть, кто-то должен делать чёрную работу, кто-то должен всем этим руководить, так устроен мир, так было, так и будет. Люди равны в своих правах, пускай, однако я считаю, что вовсе не нужно тратить время на бедняка, клянчащего медяк, чтобы потом пропить его в ближайшей псарне.

– Даже бедняк может в любое мгновение жизни измениться. Что же касается моих отношений с Негельской, Когтёв, то это по чистой любви. И ненужно смеяться, не оскорбляйте меня, я подобного не потерплю! То, что она богата чистая случайность, да будь она хоть тысячу раз бедной, мы бы всё равно встретились, это наша судьба.

– Не знал, что вас привлекают старухи, – сказал Когтёв. Василий Прокофьев в голос рассмеялся, – но учту. Говорите, что вы бы непременно встретились бы? Не могу в это поверить, потому как вы бы тогда не стали расспрашивать всех вокруг об их состояниях. Мне доносили, что вы спрашивали и про меня, интересовались есть ли у меня дочь. А коль уж и была, то, что же судьба бы изменилась? Вы аферист, Григорий Деньской, крутитесь в высшем свете, однако посмотрите, где живёте. Жалкое зрелище, могли бы снять хотя бы для нашей беседы что-нибудь поприличнее, хотя что это я? У вас же ни гроша за душой. И такой человек станет упрекать, тех, кто выше и богаче него, говорить про равенство? Взгляните на себя и ответьте с кем вы чаще якшаетесь? С ними, – он кивнул в сторону Мити и Михаила Редько, – или с нами? Думаю, ответ всем очевиден. Говорите, что за молодыми будущее? За ними смерть. Их легко обработать, переделать так, как захочется. Будущее за теми, у кого есть опыт, кто имеет собственное мнение. Что же вижу я? Своё мнение есть только у тех, у кого есть знание, власть, они задают выгодный им политический вектор остальным, последние же потребляют, не задумываясь ни о чём, не думая о политике, о «больших играх». И лучше бы вы нашли в подворотне старуху и жили бы счастливой беззаботной жизнью, но вам ведь нужно знать общественные настроения, наблюдать за теми, кто выше вас, чтобы подражать и бесконечно копировать, так кто же из нас паразит общества? Думается мне, что это пустышка, за которой нет багажа знаний и опыта, существующая за счёт других. Вы совершили большую ошибку, позвав меня, так как я сделаю всё, чтобы вы более никогда в высшем свете не появлялись. Так любите равенство, что-то не устраивает в верхушке цепи? Вы подписали себе смертный приговор, обвиняя меня в том, что я не совершал и оскорбляя, будьте уверены, что вы более никогда не появитесь в нашем обществе.

– Выходит, что мне уже нечего терять? – усмехнулся Григорий, встав и облокотившись на стол, пристально смотря в глаза Когтёву, – боитесь правды? Страшно, когда о ваших гнусных поступках известно всем? Ненужно волноваться, мне нетрудно рассказать присутствующим о ваших кражах, о том, как вы стащили более двух миллионов, например? Это известный факт, но на что вы их потратили? Может быть, помогли больным детям, изменили чью-то жизнь? Нет. Прикупили себе кораблик дальнего плаванья размером с мэрию и отправились покорять юг. И где же стыд, сострадание? Страна загибается, медленно приближается к своей кончине, а вы довольный делаете себя богаче, ненасытно крадя всё больше и больше. На что, позвольте? Зачем так много? Неужели жалования в десять тысяч мало для счастья? Да, за подобную зарплату люди бы насмерть бились, чтобы потом рассуждать на какой бумаге должны выходить законы. Мне кажется, что человеку хватит и сотни в год, чтобы только была еда, кров и одежда. Говорите страдает бизнес, бизнесмены? Идея СОГ вовсе не об этом. Она о равенстве людей. Пускай все получают ровно столько, сколько сил было вложено. Пусть шахтёры, моряки, учителя, врачи и учёные имеют большие зарплаты, а руководители, сидящие в тёплых кабинетах и пересчитывающие деньги, не будут пересчитывать деньги, и будут получать чуть-чуть, соизмеримо с трудом и ответственностью. Пусть не будет частного бизнеса, а вся прибыль уйдёт на благоустройство жизни и на пособия нуждающимся. Вы же, ища лишний способ подзаработать, делаете ставку на господина N. и ждёте, чтобы люди, которых вы не цените и не уважаете, встали ради вас на путь революции и перемен. Что ж, может в эти выходные что-то и произойдёт, но прежде, чем выйти задумайтесь, кому выгодны народные волнения, уж не бесполезному ли политику, смысл жизни которого в воровстве? Уж не потому вы агитируете людей на действия, потому что считаете идею невыполнимой не потому, что видите в ней лазейку? Так поделитесь с нами, не стесняйтесь, или может быть вам это невыгодно? Называете меня паразитом? Говорите, что больше я не появлюсь на верхушке цепи? Ошибаетесь, потому как скоро не будет ни цепи, ни света.

– Вы сами-то верите в то, что говорите? – сказал Когтёв изрядно утомившись, – света не будет. Смешно. Без моего слова, без моих средств и революция не случится, а идея СОГ так и останется всё такой же недостижимой, как и в день своего появления. Вы не понимаете, как устроена человеческая душа, разве не сталкивались с соблазном? Например, когда решали стоит ли любить богатую старуху или всё-таки пойти по тернистому пути молодой, но бедной. Тут, главное – деньги. Прикупил ли я кораблик, как вы изволили выразиться. Нет. Мне его подарили, а миллион не мой, мне казалось, что я ясно выразился об этом ещё в «сухих новостях», но молодёжь всегда верит только тем, кто разделяет их точку зрения. Подумайте какие сказки рассказывает господин N., как хорошо заживём! Отнюдь. При таком разоблачителе, как он вы заживёте ещё хуже, цензура станет жёстче, а нищета в долгосрочной перспективе выше. Ему ведь была известна вся подноготная, едва ли появится господин N. для господина N. такой же разоблачитель, тоже с утопичной идеей. Нет, такой человек, не успеет выступить на своей первой демонстрации, как будет заточён за решётку или сослан, или ещё бог что. Но зато сейчас, когда всё находится в подвешенном состоянии приятно размышлять, что сейчас верха сменятся и все станут жить лучше и богаче. Но так не будет. Никогда не было. Никогда и не будет. Но ведь и мне выгодно. Новая власть начнёт искать сторонников, начнёт искать деньги, а у кого их в достатке? Всё завязано на деньгах и знании. Но ведь гораздо легче быть «безработным мыслителем», ведь так, фокусироваться на личной выгоде. Вы лишь нашли причину всех бед. Вам не дано увидеть всю картину или хотя бы её часть так, как мне. И то случится ли завтра восстание или нет, сменятся ли верха или останутся сидеть в своих креслах не имеет большого значения. Человек всегда ищет выгоду и сегодняшний разговор лишь заставляет задуматься о том, правильный ли я процесс запустил, вступаясь за честь, такой жалкой марионетки, как господин N.

– Жалкой марионетки? – произнёс внезапно иностранец.

Все удивлённо повернулись в его сторону. Поражённый тем, что даже намёка на акцент в словах Жанна не было, Родион Нербин шокировано плюхнулся на стул. Михаил Редько удивлённый не меньше разинул рот, пожалуй, больше, чем следовало и дольше, чем того требовала ситуация. Митя, всё то время хмурившийся, стал хмуриться ещё больше, он не мог помыслить, что приведённый им иностранец иностранцем не окажется. Василий Прокофьев вновь уронил на пол свою газету, которую успел во время разговора поднять и несколько раз помять от разыгравшихся нервов. Когтёв же, на мгновение растерявшись, стал беспокойно озираться, но, быстро спохватившись, начал пристально смотреть на нового участника затянувшейся беседы. Наконец, Гриша, готовившийся возражать о главенстве денег и его фокусировании на личной выгоде, вдруг потерял все мысли и тупо уставился на Жанна Прусса.

– Позвольте, жалкой марионетки? – повторил он непринуждённо и внимательно посмотрел на Когтёва, – кто же руководит им? Запад, деньги, а может быть вы? Нет, мне казалось, что главной на балу была теория. Идея была не в том, чтобы кровью что-то выбить или отобрать, не в том, чтобы искоренить личную выгоду. Она о том, чтобы изменить мышление людей, привыкших жить однобоко, расшевелить, сподвигнуть на «большие игры», на эксперименты, показать, что существует другой мир, способный осчастливить не только пять процентов населения. Но жалкой марионетки? Ни в коем случае! – он поднялся со стула, поравнявшись с Когтёвым. – Что, если показать людям куда уходят деньги с их налогов, но лишь для того, чтобы они, когда рано или поздно придут к власти не думали о том, как бы обогатиться, а стали думать о стране, о жизни низших слоёв, чтобы стали размышлять о равенстве, о равном распределении ресурсов. Теория важна для молодого поколения, который недоволен тем, что происходит на их земле. Не так важна смена власти или модели поведения, как важна революция сознания, если удастся изменить мышление, а остальное само придёт. Выйдут ли люди из-за ваших денег, Когтёв, или нет это неважно, задача заключалась в другом и мне грустно, что все вы неправильно поняли её условия, а потому вышли на неверный ответ, это говорит о том, что у господина N. ничего не вышло, но, может быть, это выйдет у кого-то другого?

Мгла

– Дорогие братья и сёстры, некоторые из вас, как мне прискорбно сообщили усомнились в нашей вере и в Боге, но, вспомните, что слово божие свидетельствует! наш Бог дождит на праведных и на грешных, как солнце сияет для всех, так и Бог свою энергию передаёт всему творению, а значит и всем людям. Нет ни одного кого бы ни касалась эта божественная энергия, но почему одни, соприкасаясь с ней воспламеняются навеки, а другие медленно тухнут? Люди испокон веков утверждают, что вера – это убеждение. Да, действительно, убеждения человека, рациональные рассуждения могут помочь открыть человеку божественное присутствие, но вспомните, что вера живёт в сердце каждого, в его душе, и даже когда рационально-верующий человек сталкивается с фактами, которые не может объяснить или которые люди неверующие используют для доказательства своего неверия – вера от этого не страдает. Почему же так? А потому, что помимо знаний и убеждений люди опытно переживают свою веру, сомневающиеся сегодня сбились с пути, в наших силах направить их на путь истинный. Я от всего сердца желаю всем сохранить свою веру, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, чужеродные мысли и вновь найти веру тем, кто опять-таки по каким-то личным причинам её потерял, с этим могу помочь и я, и сёстры, и вы, и молитвы искупления. Ведь найти веру – это значит увидеть Бога, обрести дар его благодати, обрести возможность жить с ним, а жизнь с Богом – это и есть спасение, наша единственная возможность вознестись после смерти над прочими грешниками, – так, высказав свой длинный монолог, Анна Плутовская вознесла руки к куполу, прихожане, практически все жители острова, повставали со своих мест, – помогите сегодня сомневающимся, и в будущем, когда ваши души вознесутся, они будут молиться за ваш упокой, за ваши души. Спаситесь и вознеситесь!

– Спаситесь и вознеситесь! – прокричали люди радостно, одна женщина – Елизавета Раскаивающаяся – упала на колени перед алтарём с высеченным Богом и начала кланяться ему в религиозном экстазе, что-то беспорядочно шепча.

Анна Плутовская, кивнувшая Елизавете в знак одобрения, медленно спустилась с кафедры и поманила свою тёзку и наследницу, Аню Пророкову, та немедленно оказалась подле неё и, встав на колени, поцеловала бирюзовый камень на её руке, заворожёнными глазами смотря на главу единственной церкви, вокруг которой на несколько тысяч километров был лишь тёмно-лазурный бушующий океан.

– Встань, дочь моя, – Аня с трепещущим сердцем повиновалась, – ты сегодня молилась за упокой своего отца?

– Да, Матерь Божья, – тихо ответила она, не смея посмотреть в глаза Плутовской.

– Посмотри мне в глаза, посмотри, – сказала пастор, – вот так, сегодня не явилась Катя, она больна?

– Да, сомнениями.

– Пусть отец приведёт её ко мне, ей нужно очищение.

– Да, Матерь.

Тогда было ранее-ранее утро. Катя всю ночь не спала, выжидая, когда взойдут первые лучи солнца, и как только это, наконец, произошло, она, осторожно высунувшись из-под одеяла и стараясь не разбудить отца, тихо-тихо проскользнула мимо, выйдя на улицу. На ней была какая-то мешковатая, ничем непримечательная одежда, похожая больше на пижаму, в которой все ходили, спали, а некоторые даже работали, но главное, что под ней, так чтобы никто не увидел, можно было пронести предмет, находившийся под строжайшим запретом – книгу. Она была ни каким-то философским трактатом с критикой существующей веры, чтобы заставить уже неверующих людей не верить ещё больше, ни политическим высказыванием, призывающим к переменам устоев и отказе от личной выгоды, а обычной, может быть не самой заурядной, приключенческой историей. Да, этот небольшой рассказ, написанный кем-то от руки мелким почерком, занимавший не больше сорока страниц, размером с кисть взрослого мужчины, произвёл на Катю небывалый эффект: ей также, как и главному герою Пете Царёву, хотелось выбежать из дома на окраине мира в лес, находящийся неподалёку, в поисках приключений; хотелось повстречать различных добрых существ: волчат и зайчат; сразиться с огромными пауками, хоть она и сильно их боялась; хотелось повстречать много людей, необременяющих и необременённых, не требующих, не заставляющих, беззаботных, несколько праздных, способных безукоризненно помочь, посмеяться, рассказывающих бесчисленные захватывающие истории у костра; хотелось посмотреть на фундаментальные замки на холмах, одним своим видом внушающие трепет и чувство величия перед давно умершими поколениями; хотелось победить дракона, получив половину лесного царства; и, наконец, хотелось, чтобы рядом был любящий человек, который будет говорить, что её ждут ещё бесчисленные приключения, столько, сколько ей захочется, сколько потребуется, сколько нужно, что весь мир стоит перед ней с распростёртыми объятьями. Однако реальность диктовала другие правила: каждый день она молилась, читала единственную доступную книгу о Боге, работала в поле, иногда, продрогнув до нитки, ловила рыбу в лодке на привязи,никогда особенно ни о чём не думала и не мечтала, сильно уставая на работе, ни с кем особенно не говорила, лишь переживала день за днём в бесконечном, непрекращающемся потоке, отдаваясь Богу и ожидая или смерти, или спасения, что было абсолютно равнозначными вещами. Но книга, маленький незначительный рассказ, найденный случайно в образовавшейся щели между стен, изменил всё. Жизнь, в отрыве от побуждений и принуждений, так как захочется, с бесконечной свободой, манила с каждым днём всё сильнее. Во все перерывы, в любые удобные мгновения, когда вокруг никого не было, кроме света солнца и шума моря она читала и перечитывала скошенные, прыгающие буквы и строки, лишний раз проникаясь героями и заканчивая прочтение, осторожно вздыхала так, чтобы Бог не заметил её греха и богохульства. Казалось, что Катя сможет с закрытыми глазами пересказать слово в слово всю сорокастраничную историю на одном трепетном дыхании. Едва ли кто-то среди жителей острова смог бы разделить её счастье или хотя бы понять её чувства и эмоции, все лишь молились, работали, молились и снова работали, будто бы представляя себя пчёлами, приносящими нектар королеве, за исключением того, что жители фанатично придерживались вере и идеи спасения, в отличии от крылатых насекомых, живущих ради продолжения рода. И так, продолжали медленно тянуться дни, Катя, желающая ещё раз окунуться в любимую историю, всё больше неповиновалась местным правилам, чем вызывала недовольство отца, применявшего ремень так же, как и его отец, и отец отца, и все поколения до этого. Помимо этого, Катя заставляла Матерь беспокоится, для неё непослушание, хоть и в переходном, взрывном возрасте, было непозволительно. Наконец, всё пришло к тому, что Катя не явилась в храм, на общее собрание, что было одним из самых страшных преступлений возможных на острове. Волновало ли это Катю? Отнюдь, на тот момент она окончательно теряла счёт времени, потому забыла, что сегодня был ежемесячный день вознесения, Катя пребывала в счастливом неведении, проводя время с любимым героем, воображая, как они вместе проводят время в очередном незабываемом приключении, о котором составят не один трактат и не одну книгу. Однако, забывшись в мечтах, она вызвала гнев Матери, пожелавшей очищения.

Катя сидела на уступе скалы, в месте, как ей казалось секретном, свесив ноги над водой, смотрела вдаль, фантазируя и забывая обо всём на свете, слушая мелодичные волны, бьющиеся о камень, создающие приятный, умиротворяющий звук. Ничто не предвещало беды. По крайней мере до того момента, пока не появились Аня вместе с Катиным отцом, Борисом Боголюбовым, державшем плеть в правой руке, и главным надзирателем острова Василием Комендантским, озирающимся вокруг в поисках случайного зеваки, быть которого в общем-то не могло, потому как только что начался послеполуденный обед. Грозная компания стремительно приближалась к Кате, вскоре она услышала их шаги и обернулась, её сердце тут же ушло в пятки, а после стало бешено биться, мысли спутались и перемешались, встав на покосившихся, дрожащих ногах, она смотрела на приближающуюся тройку, мысленно прощаясь с любимой книжкой, героями и несбыточными мечтами.

– Екатерина Водоворотова! – начала Аня Пророкова, демонстративно выставив вперёд правую ногу, – сегодня ты не явилась на вознесение. Твоё неповиновение заставляет задуматься о компетенции твоего отца, – Катя перевела взгляд на отца, смотрящего на неё презрительно, гневно и недовольно. – Матерь желает, чтобы ты приняла очищение.

Специально ли или от страха, покосившееся ноги предали своего владельца, и Катя, сорвавшись, полетела вниз – в воду. За это небольшое мгновение, может быть не слишком умело, она, достав свою драгоценность, кинула её в небольшую пещерку меж скал, чтобы никому не досталось её единственное утешение, однако Катя не учла, что её недоброжелатели были чересчур близко, а потому заметили необычные действия.

– Что там?! – взвизгнула Аня, тыкая пальцем в Катю, барахтающуюся в воде, – сейчас же достаньте! И побыстрее, пока не намокло! Это важная улика!

Отец Кати остался стоять на берегу, расправляя плеть и пробуя её на камне, грязную работу пошёл делать надзиратель, он, схватив за шкирку Катю, как маленького кролика, с силой швырнул её наверх, от чего она сильно ударилась о прогретый камень скалы. Отец, воспользовавшись моментом, ударил ту плетью по спине, широко размахнувшись, после ещё раз и ещё, Кате оставалось лишь содрогаться. Только после того, как Василий Комендантский неспешно выбрался из воды, сжимая в руках запрещённый предмет, Аня, выждав лишнее мгновение и удар, медленно проговорила:

– Что вы, Борис Боголюбов, прекратите, – ещё удар, крик Кати, – полно, она сполна получит на очищении, не тратьте силы, вам они понадобятся на сборе урожая.

Отец прекратил, Катя, хныча и пытаясь вновь задышать полной грудью, тщетно попыталась встать на четвереньки. Её подхватил надзиратель, потащив в сторону храма. В это время Аня, выхватив из рук Василия Комендантского книжку и раскрыв, принялась её изучать, после непродолжительно молчания она с отвращением сказала:

– Брось её, – надзиратель немедленно повиновался, Катя распласталась на земле и, дрожа, пыталась встать, – у этой падали, предательницы запрещённая вещь, – выругалась Аня, пнув под дых Кате, но предмет спрятала под складки своей одежды. В то же время, когда Борис Боголюбов мимолётно посмотрел на книжку, то он незаметно для остальных побледнел, а хватка на плети немного ослабла, – иди, как человек, животное. Борис Боголюбов, более не смею вас отвлекать, дальше мы сами, позднее зайду вас поблагодарить за помощь, – тот кивнул и пошёл в сторону полей, не оглядываясь. Поняв, что Катя не в состоянии подняться, Аня указала пальцем надзирателю и, кивнув, пошла вперёд.

– Я понимаю твою скорбь, Борис Боголюбов, как единственный близкий Кати, ты после смерти своей жены заменил ей и отца, и мать. Трудно тебе жилось, пока она росла. Из-за неё ты так и не смог полюбить кого-либо, потому решил не выходить более замуж, объединив свою жизнь, чтобы её жизнь обогатить. Раньше она любила и слушалась тебя, но за последнее время сильно изменилась: сначала стала ото всех убегать во время перерыва, а теперь и вовсе не пришла на вознесение, стала издеваться над нашими идолами и памятниками, не оказывая им почести и не выражая уважение, потом я знаю, даже если бы ты об этом не сказал, предалась развратной жизни – небрежные последствия неверия, небрежные и неизбежные последствия неверия. Она гневлива, угрюма и дерзка, требует того, что ты не можешь ей дать, приходит в бешенство, когда ты что-то советуешь или просишь, будто бы в неё вселился бес. Бедный, Борис Боголюбов, в неё действительно вселился бес, своего рода безумие, которое неминуемо поражает отпавших от Бога, ибо не может человек, отвернувшись от Бога, не оказаться в густой тьме, нельзя отречься от Бога и не обезуметь. Я расскажу тебе о том, как моя мать спасла меня, похожую на твою дочь. Однажды, когда все материнские советы были исчерпаны, она вдруг замолчала и стала молиться Богу, чтобы он очистил меня чрез воды Его, мой разум и душу. И вот, однажды, когда я рыбачила ночью вдалеке от берега, начался страшный шторм, моя лодка перевернулась, и я оказалась за бортом в жутких, высоких волнах, в леденящей воде, всё, что тогда оставалось – это молиться Богу, умолять Его простить меня и спасти. Тогда Он впервые услышал меня, потянув к себе под воду. Задыхаясь и глотая морскую воду, наполнявшую мои лёгкие, я увидела Его лик, спокойный, но недовольный, Он сказал мне: «Я спасу тебя, но взамен ты должна бесконечно преданно служить мне, подчиняться и молиться, должна возглавить храм, вознести людей острова и направлять сбившихся на путь истинный», с тех пор я беспрекословно исполняю Его поручения и потому направлю на путь истинный твою дочь, Борис Боголюбов, так, как когда-то ещё моя мать направляла тебя, через очищение, через то, что прошла и я, – восторженно сказала Анна Плутовская, спустившись с кафедры, смотря в глаза отцу Кати, пришедшему после тяжёлого трудового дня и благосклонно смотрящего на Матерь. Катя, в это время, усыплённая влитым против силы раствором, только-только тёрла глаза, тщетно пробуя сфокусироваться на маленькой трещине в полу, и не понимала, что происходит и о чём только что говорили. Память была размыта, неясные обрывки, словно вспышки появлялись перед ней то тут, то там.

Катю подняли, она вяло сопротивлялась, чувствовала ужасную слабость, а потому просто повисла на руках Василия Комендантского, положившего её в высеченное углубление перед алтарём. Тут же свет над головой исчез – верх накрыли каменной плитой. Оставшись в полной темноте, Катя, жмуря глаза, пыталась окончательно прийти в себя. Сильно зевнув, она попробовала толкнуть крышку руками, однако её было не поднять, стояла намертво. Ощупывая маленькое замкнутое пространство руками, Катя обнаружила небольшие трубки, торчащие по всему периметру. И только она задумалась об их предназначении в этом резервуаре, как из них под сильным напором полилась ледяная вода, Катя взвизгнула, начала бить руками по плите, но наверху ничего не было слышно, никто не хотел и не желал ей помочь, она была совершенно одна в пространстве, наполняемым водой. Катя начала вспоминать, что ей говорили о процессе очищения, и эти воспоминания оказались гораздо холоднее льющейся воды, дошедшей до половины. Очищение – это балансировка на грани жизни и смерти. Предполагалось, что провинившийся утонет в воде и, поборов смерть, воскреснет. Однако, едва ли кто-то после чудовищной минуты под водой выживал. Катя тщетно пыталась закрыть трубки руками, её одежда, пройдя процесс намокания, быстро стала твёрдой, кожа стала приобретать синий оттенок, появилась дрожь в руках, появилась сильная заторможенность, сердце, как будто перестало стучать, сознание стало постепенно угасать. В голове роились медленные, обвиняющие мысли: «Ты умрёшь, больше не сможешь ощутить на себе теплоту солнца, больше не услышишь шум моря, больше не сможешь перечитать любимую историю, но ведь можно было этого избежать, не так ли? Разве твоё неповиновение стоило того? Эта жалкая книжка, книжка, книжка». Книжка. Верно. То, что приносило ей удовольствие, было островком спокойствия в этом жестоком мире, теперь и этого рядом не было. Петя Царёв, герой сказки, где он сейчас, что делает? Неужели смотря на неё: жалкую и разбитую, он не придёт и не спасёт её, так как делал с другими? Разве Катя виновата в том, что ей хотелось помечтать, почитать, разве все эти церемонии, так важны? Почему ей сулят спасение и вознесение, но спасать и не думают. Каждый день – это повторение предыдущего, всё ради высшей цели, ради лучшей жизни после смерти, но имеет ли это хоть какой-то смысл? Если что-то по ту сторону? Ей дали цель в жизни – молись и работай, и тогда рано или поздно, когда тебя настигнет смерть, твоя душа получит заслуженный покой, ты спасёшься и вознесёшься. И вот смерть стоит перед ней, наполняя лёгкие водой, вот-вот придёт заветная награда, но вместо облегчения, лишь равнодушие и усталость. Ей выдали цель, смысл жизни, не спросив, хочет ли она найти всё самостоятельно. А без человеческого выбора, решений, единожды только поэтому – нет свободы, а раз не было свободы имела ли человеческая жизнь хоть какой-то смысл?

Вода заполнила резервуар полностью, проблесков воздуха не осталось. Катя с раскрытыми обречёнными глазами смотрела в этой мутной воде на слова, высеченные на камне: «Желание свободы – это зыбучие пески, чем больше стараешься, тем больше увязаешь в раболепии».

– Вы подумали над нашим предложением? – спросил незнакомец, одетый в высокое бежевое пальто и шляпу. В правой руке он держал дипломат, а в левой – некое соглашение, которое активно показывал Анне Плутовской, тыкая в разные места документа. Он покосился на Катю, – а с ней что?

– Проблем не будет, – отмахнулась Анна Плутовская. – Помнится в прошлый раз мы говорили об увеличении цены, мне не нужен другой остров, не нужна квартира или любые другие ваши ценности, – Анна Плутовская перешла на шёпот, – деньги и корабль. Точка. Так и передай, это – моё последнее предложение, если ты снова явишься сюда пугать моих людей, живым отсюда не выберешься, понял?

– Вы уверены? От многого отказывайтесь.

– Больше не смей спрашивать старую женщину об уверенности! Пшёл вон! И чтобы в следующий раз меня ждал корабль с деньгами.

– Катя, очнись, ты не умерла! – прозвучал незнакомый голос, въевшийся в самые глубины уставшего и разбитого разума Кати, ныне она лежала полумёртвой на холодной каменной скамье, из неё едва-едва откачали воду, потому как, заметив, что та не подаёт признаков жизни, бросили это дело, оставив валятся в храме, пожалуй, к вечеру, её бы вывез Василий Комендантский в море и сбросил бы на съедение акулам. Однако несмотря на то, что она уже порядочное время лежала без чувств, Катя услышала голос того, кто был небезразличен к её судьбе, того чей голос будто бы был у неё в голове. Она открыла глаза и, упав со скамьи, стала кашлять, бесчисленное количество воды шло и шло из неё. Кто-то был сзади Кати и, наклонившись, посмотрел ей в глаза, сказав, – В наших силах всё изменить.

Несмотря на лихорадочный кашель и онемевшие конечности, Катя вскрикнула, отскочив от незнакомца, и сильно ударилась о каменную колонну, закашлялась ещё больше. Незнакомец был красив: высок, темноволос, мускулист и имел большие карие глаза, говорящие: «нельзя останавливаться, нужно действовать». Он вплотную подошёл к Кате, присев около неё на корточки:

– Неужели не узнала? Это же я – Петя Царёв! – и действительно, даже судя по скудному описанию в книжке, он был поразительно похож: был в той же присущей ему одежде, которая едва ли нашлась бы на острове, имел короткий стальной меч, каких отродясь не было ни у одного жителя, даже шрам на шее от огромного паука имел тот же, что и на страницах книги. Сомнений не оставалось, либо перед ней решили так жестоко подшутить, да так, что изуродовали неизвестного ей мальчика, выдав ему боевое оружие, либо перед ней действительно он: свободный, добрый, справедливый и готовый помочь любому, не прося ничего взамен.

– Но как? – тихо прошептала Катя, смотря на любимого героя во все глаза.

– Не мог же я спокойно наблюдать, как над тобой издеваются и помыкают! – с улыбкой произнёс он. – Вставай, нас ждёт приключение, ты должна всё изменить, должна помочь всем этим людям.

– Но зачем?

Петя Царёв недоумённо на неё посмотрел, явно не ожидая подобного вопроса:

– Как это зачем? Они молят о помощи каждый день, разве можно их обманывать? Если человеку нужна помощь, то каким бы он ни был, вправе ли мы отказывать ему? Кать, ты задаёшь неправильный вопрос, такой не должен появляться у тебя в голове. Вопрос не в том «зачем», а в том «как».

– Эти люди с детства были ко мне жестоки, почему я должна им помогать?

– Люди не рождаются жестокими, алчными или ищущими личную выгоду. Такими их делают условия и, если ты полна недовольства к происходящему, полна энергии и желания всё изменить, то к чему ждать? Не нужно думать, что ничего не выйдет, если тебя только унижали и использовали, если люди ведут себя не так, как должно, то только в твоих силах всё изменить, потому как ты не хочешь и не станешь адаптироваться под них, а они под тебя, так к чему все эти бессмысленные вопросы? – Петя Царёв встал полный решимости, смотря на Катю сверху вниз.

– Почему бы просто не сбежать? – едва слышно произнесла Катя, разглядывая мраморный пол.

– Сбежать, так и не попробовав? Где же твой дух приключений и авантюризма?

– Как же я справлюсь одна? – Катя посмотрела в глаза Пете Царёву.

– Ты не одна, – он протянул ей руку, – всегда есть люди также, как и ты недовольные происходящим.

Катя самостоятельно поднялась на шатающиеся ноги, ей было безумно холодно, горло болело, голова раскалывалась, руки то и дело сковывались, тело часто непроизвольно вздрагивало, всё это подкреплял сквозняк, ходивший по храму. Выбравшись из злосчастного места на улицу, где уже во всю стоял поздний закат, Катя оглянулась, улочки были пусты, все постепенно готовились ко сну, по-видимому, вечерняя церемония отменилась из-за очищения. Бродя по улочкам, Катя невольно заглядывала в низкие окна домов. Обстановка в них была скудной: солома на полу, старые, давно продавленные кровати, невысокие столы, представляющие из себя плоские валуны, на которых обыденно стояла деревянная посуда, ни ложек, ни вилок не было, едва ли Катя знала о существовании подобных предметов быта; никогда ни в одном из домов не было свечей, либо какого-то другого света, считалось, что всё нужно было делать под Его ликом, а ночью нужно отдыхать от тяжёлого рабочего дня. Перьев, как и каких-нибудь иных письменных принадлежностей не было, только Он мог писать и только одну книгу – священное писание, на котором детей учили читать, которое заставляли учить и зазубривать до дыр, незнание или забывчивость неминуемо приводило к наказанию, самых «безграмотных» сводило в могилу. Так, например, мальчик Глеб, получивший фамилию-прозвище Уродов, родился с дефектом речи, неприятной внешностью и с кривыми ногами, из-за которых едва мог передвигаться, всё это произошло, вероятно, из-за кровосмешения, распространённого на острове, он был не в состоянии не столько выучить писание, сколько внятно прочесть его, к тому же никак не мог пройти и десяти шагов, не упав, за что был отправлен в открытое плаванье на горящей, протекающей лодке, погиб от удушья дымом. Или Соня Заразова, родившаяся с некой быстро распространяющейся болезнью, которой в скором времени заболела половина жителей острова, была заживо сожжена на костре, вместе с частью посевов, труп не был отправлен море, чтобы не отравить Его, кости закопали глубоко под землю в каменный гроб. И это не единственные случаи, происходившее со времён правления Анны Плутовской, так делали все её предшественники, и не для жестокости, не для жертвоприношения, а лишь для того, чтобы избавиться от неугодных, непригодных к труду, всем по большому счёту было всё равно до того, как выглядел человек, но, так как он отличался от остальных в него непременно все бы плевались и сторонились, но убивать – нет. Анне Плутовской было важно держать сильных и трудоспособных людей так, чтобы они чувствовали себя лучше остальных, ощущали своё превосходство, считали себя абсолютно свободными, но чтобы при этом такие люди были бесконечно преданы ей и исполняли любые поручения, за это они постоянно поощрялись, то женщинами на любой вкус, то изысканной едой, то политикой, в которой якобы решали дела на острове, помимо этого им предоставлялись куклы для битья, например, как Катя, так чтобы через них удавалось воздействовать на сильных людей, заставляя их чувствовать стыд за своё чадо, которое непременно должно быть, вымещая на него накопившуюся злобу и энергию, держа их тем самым в ежовых рукавицах. Позднее, когда верные ей псы становились стары и непригодны, детей, которых они обыденно принижали, вынуждают травить своих жестоких родителей, чтобы уже они почувствовали свою полную безнаказанность и превосходство, чтобы они думали: «Я могу всё! Весь мир передо мной и перед Матерью, открывшей его для меня», и круг замыкается. В таких условиях никто и не думал устроить революцию или бунт против Матери, сильные упивались властью, слабые, либо умирали, либо старались всеми силами выжить. Такой животный мир существовал и, пожалуй, продолжил бы существовать, если бы не одно «но». И дело вовсе не в Кате, которой была специально подсунута книжка для её неповиновения и последующего пресечения, а для того, чтобы Аня могла беспрепятственно сойтись с овдовевшим Борисом Боголюбовым, представителем сильных людей, чтобы та смогла родить сильного мальчика перед собственной кончиной, дело было в том, что их забытый на карте закрытый остров, внезапно понадобился. Оказалось, что их земля была богата драгоценными камнями и чёрным золотом, так необходимым в условиях дефицита, к тому же они выгодно располагались на границе потенциального противника, потому шли переговоры по передаче острова в руки властей. Почему же местные власти не отбили остров силой? А потому, что силами противника была организована группа активистов, считающих, что земля должна принадлежать живущему там народу и не может быть национализирована властями. Безусловно, все эти люди с плакатами и лозунгами не представляют, что на самом деле происходит на острове, они никогда не ступали на его землю, никогда не говорили с людьми, живущими там. Для них, а точнее для их карманов всё это было неважно, главным был шум, создаваемый и искусственно раздутый ими. Что же Анна Плутовская? От такого предложения для неё было грешно отказываться, в юности она была на большой земле, а потому представляла силу денег, которые сулили ей, понимала и расположение противоборствующих сил, а потому, отказываясь от всех прочих почестей, предпочла уплыть богатой, спрятаться и дожить свой век в роскоши, жители острова всё равно едва ли смогли бы найти её, потому как были необразованны и зачастую сильно недоразвиты, в отличии от неё, знавшей и биологию, и математику, и отчасти психологию, выращенную своей матерью, чтобы управлять людьми острова. В общем, Анна Плутовская ждала, потирая руки, когда сможет бросить надоевших ей людей, а пока она ещё больше держала всех в голоде и нищете, сжигая посевы и уничтожая хоть сколько-нибудь целые лодки. Всё в её голове шло хорошо: Василий Комендантский, который с рождения был туповат, но вырос огромным амбалом, косил с утра до вечера траву и пшеницу, рубил дрова, а вечером, практически без сна, патрулировал пустые улочки в поисках нарушителей, Борис Боголюбов был усыплён Аней, которая по приказу завела с ним роман, а прочих сильных мужчин не было, лишь дети, да безумные женщины, молящиеся за всё подряд Богу, который, безусловно, был выдуман давным-давно прабабкой Анны Плутовской, решившей однажды заполучить власть в свои руки. Таким был расклад к текущему моменту, конечно, Матерь, не учла, что Катя каким-то чудом выживет, не учла, что книжка, написанная её от балды по памяти из какого-то старого сборника детских сказок, настолько сильно повлияет на неокрепший разум маленькой девочки, глупо решившей, что сможет что-то изменить, имея за собой смутные идеи и желания. Как и не учла, что вместо корабля и денег к ней едет военный лайнер, высланный местным правительством секретно.

Наконец, Катя дошла до своего жилища, заглянула в окно и увидела там Аню и отца, стоявших напротив друг друга и державшихся за руки. В глазах Ани горела восторженность и чувство величия вперемешку с превосходством над силой, которую она могла обуздать и подчинить себе, у пятидесятилетнего Бориса Боголюбова же зияла пустота и безразличие, ему было всё равно, что ощущала, воображала и думала Аня, он потянулся к её плечам, последняя покорно и, тихо смеясь, склонила голову, посмотрела в окно. Панически взвизгнув, она ткнула пальцем в окно, где стояла Катя, с отвращением наблюдающая за происходящим. Отец взглянул на неё с такими же эмоциями и, размяв кулаки, направился к двери дома, запертой на ключ. Пока, Борис Боголюбов возился с замком, Катя приготовила камень в руке, готовясь кинуть тому в лицо, за все те унижения, теперь не только за себя, но и за мать, честь которой вот-вот бы осквернилась.

– Ни к чему насилие! – воскликнул Петя Царёв, – лучше поговори с ним, и он непременно поймёт тебя. Силой ты не решишь конфликт, а лишь усугубишь его! – тщетно пытался достучаться он до Кати, – попытайся понять его, поговори с ним, хотя бы попытайся, – призывал Петя Царёв, тряся Катю за плечо и заглядывая ей в глаза.

– Отец! – крикнула Катя, дверь всё не открывалась, видимо замок слишком сильно проржавел, – почему, отец? Почему ты бьёшь меня? Почему не вступаешься за меня? – она начала плакать, переходя на крик, головы соседей появились из домов, кто-то побежал в сторону храма, – за что ненавидишь меня? Разве я сделала что-то плохое? Вспомни, как нам было хорошо вместе с мамой, пока она не умерла. Так почему ты мстишь мне, а не судьбе? Разве я виновата в её смерти? – Катя стала бить по дубовой двери кулаком, звуки за которой прекратились, камень упал из её рук, она начала рыдать во всё горло, – за что? Что я тебе сделала? – пока Катя продолжала повторять эти вопросы, дверь, наконец, поддалась и медленно отворилась. Перед ней стоял понуренный отец, смотрящий на то, как его дочь, усевшаяся на корточки, рыдала, крича и страдая. Она рухнула на колени, к его ногам, отец наклонился к ней, обнял её прыгающие плечи и, посмотрев на Матерь, кивнувшую ему в знак согласия, ударил Катю по затылку.

Катя пришла в себя, когда в неё плеснули холодной водой из ведра. Привязанная к колонне, она была на всеобщем обозрении, практически полностью раздетая, демонстрировала всем свои синяки и раны, укрывавшие тело. Голова болела, в глазах двоилось, слёз не осталось, хотелось пить. Стояла ночь, немногочисленные свечи, сохранённые похоже, как раз для такого случая, освещали и Катю, и Матерь, стоящую за кафедрой, последняя вознесла руки вверх, сказав:

– Дорогие братья и сёстры! Вы можете видеть человека, который окончательно сбился с пути. Слабую, кричащую, паникующую, плачущую. Очищение ей не помогло, её душа всё ещё не принадлежит Ему, в ней всё ещё бес, она всё ещё безумна, тому подтверждения её неблагодарные слова, высказанные Борису Боголюбову, нашему дорогому защитнику порядка и славному работнику и искренне верующему человеку. То, что она сказала, ранит в самое сердце, я понимаю тебя, а потому раз встреча с Ним не помогла, то единственное, что остаётся это отдать душу юной Кати Ему во владение раньше положенного. Отправим её на корабле, пусть плывёт и не возвращается! Пусть корабль спокойно доплывёт до глубин Его, и пусть смерть её будет быстрой. Помолимся, ради спасения и вознесения!

– Я не желаю ей смерти, – угрюмо сказал Борис Боголюбов, смотря в глаза Матери, та опешила.

– И я не желаю, такова воля Его, – глаза Анны Плутовской на время забегали, но она тут же пришла в себя.

– Так пусть он изменит свою волю, – напирал Борис Боголюбов, смотря на дочь, как будто бы говоря: «я не желаю что-то менять в своей жизни». Анна Плутовская недовольно смотрела на него, задрав нос, Василий Комендантский уже стоял за спиной неповинующегося.

– Вот он твой шанс всё изменить, – сказал Петя Царёв, разрубив мечом верёвки.

Встав, Катя начала говорить, смотря поочерёдно, то на Анну Плутовскую, то на Бориса Боголюбова:

– Ненужно отец, коли Его воля такова, то пусть, не держи меня, а отпусти, живите с Аней, не вспоминая обо мне, пусть у вас родится ребёнок, пусть мальчик, как ты всегда и хотел, обучи его всему тому, что умеешь сам и, когда ты состаришься, умри удовлетворённым. А на счёт меня не беспокойся, мне незачем жить в таком месте. Пожалуй, только сейчас я, в действительности, чувствую себя свободной, когда мне предлагают навсегда покинуть это место. И даже, если меня ждёт лишь сметь, то пусть я встречу её с улыбкой, а не с равнодушием в глазах. Незачем спорить с Матерью, тебе ещё долго-долго служить ей, ненужно портить отношения, не потеряй возможность быть свободным, хорошо? А я не потеряю свою. Прощай навеки, отец, прощай Матерь, прощай Аня, прощайте Василий, прощайте все вы! – она подошла к Ане, – единственно попрошу вернуть вещь, принадлежащую мне, – Аня с раскрытыми глазами, полезла в складки своей одежды и, не смотря на Матерь, протянула Кате книжку. Последняя, вернув любимую вещь, последний раз посмотрела на Петю Царёва, смотрящего на неё болезненно, чуть не плача, и рассмеялась.

Фраза

В некотором волшебном царстве, в некотором волшебном государстве лилипутов и великанов действовало правило: «кто особенно отличился – вырос, кто же бездельничал или делал вещи незаконные – уменьшился». В таком мире жил-был лилипут госслужащий Михаил Миронович Милков. Его работа заключалась в написании следующей строки: «малые дела для маленьких, великие – для великанов», из раза в раз он повторял заветную строчку в каждом выпуске ежедневника «маленькие вести». Так шло время, год, два, три, но несмотря на упорный труд и бескорыстный характер Михаил Миронович не рос, а напротив с каждым днём становился всё меньше и меньше. Пока однажды не повстречал её – Марию Митрофановну Мишурову, редактора и автора нескольких статей, которая была выше его в десять раз, красивую. На неё кричал начальник:

– Никакой самодеятельности! Никакой-с! Я не позволю вам критиковать-с! – на старый манер кричал Родион Родионович Зверев.

Остановившийся Михаил Миронович некоторое время смотрел на перепалку, после, когда его уже потянуло назад в офис, за рабочее место и мысли стали твердить только: «Это не твоё дело, не суйся и не станешь ещё меньше и незначительнее», в нём внезапно что-то щёлкнуло, он собрался с мыслями и подошёл к подошве Родиона Родионовича Зверева крикнув:

– Уважаемый! Уважаемый! Как смеете вы кричать на женщину? Где ваши манеры?

Его не услышали. Он стал трясти штанину начальника, чтобы привлечь его внимание. В это время Родион Зверев багровел, срываясь и переходя на новый уровень крика – истерический, сотрудники вокруг, все маленькие, отводя взгляд, быстро шли до своих коморок, чтобы из них в безопасности увлечённо понаблюдать за зрелищем. Только Михаил Миронович не отступал и всё привлекал и привлекал к себе внимание, теперь взобравшись на ботинок и маша руками. Однако на него вновь никто не обратил внимание. Любой другой уже бы отступил, смирившись в том, что из подобной затеи ничего не выйдет, а если и выйдет, то непременно только во вред, потому как никто не любит выскочек и людей, сующих нос не в своё дело. Но для Михаила Мироновича, очарованного красотой и виртуозностью слога Марии Митрофановны, произведения которой всё никак не хотели добавлять ни в одну страницу газеты, из-за чего её работы гуляли по всем отделам, это было делом чести. Наконец, оглянувшись вокруг, посмотрев на высунутые лица, он обратился к ним:

– Что же вы смотрите, помогите мне!

Никто не ответил, хотя каждый услышал его мольбу, все, как черепахи, попрятали головы в удобный панцирь и затаились, поглядывая теперь за зрелищем с осторожностью, даже с опаской. Никто не хотел вступаться за Марию Митрофановну, становящуюся всё ниже, никто не хотел перечить начальству, все думали лишь о собственном благополучии, тем не менее, наблюдали за каждым действием этой тройки, будто бы это было самое интересное событие в их жизнях. Поняв, что помощи ждать неоткуда, Михаил Миронович подошёл к Марии Митрофановной и, постучав по её каблуку, прокричал:

– Уважаемая! Обратите хотя бы вы на меня внимание!

И, на его счастье, Мария Митрофановна посмотрела вниз, но ничего не увидав, взяла бинокль, Родион Зверев последовал её примеру, резко замолчав. Михаил Миронович жестами показал, что хочет поговорить с начальником, на что последний наклонился к нему и, побагровев ещё больше, стал кричать:

– Как смеете вы прерывать важный разговор двух людей, которые выше вас! Вам неизвестно, как должны маленькие люди общаться с большими?! Или вы разучились писать?! Как вас зовут?! Кем вы работаете?! Немедленно отвечайте!! Немедленно-с! – кричал он, не давая Михаилу Мироновичу вставить свои пять копеек. Наконец, когда Родион Зверев устал говорить и начал тяжело дышать, Михаил Миронович спокойно сказал:

– Меня зовут Михаил Миронович Милков, я работаю на четырнадцатой странице, в строке последней. Как вы… – договорить он не успел, Родион Зверев вновь стал кричать на него, грозясь распустить всю четырнадцатую, последнюю страницу газеты, что все они тунеядцы и лишь делают вид, что действительно работают, в отличии от него, главного прочтителя. Вся злоба, накопившаяся в Родионе Звереве за утро, теперь лилась, как из ведра на маленького Михаила Мироновича, однако он не становился от этого меньше, а наоборот, даже немного вырос, смотря на начальника с высоко поднятой головой, так будто бы он был выше него. Осознав, что крики никак не влияют на Михаила Мироновича Родион Зверев уже собрался пнуть его, лишь бы хоть как-то навредить, но был остановлен Марией Митрофановной:

– Что же вы делаете, Родион Родионович? Оставьте, оставьте, не тратьте время, пойдёмте.

– Я запомнил твоё имя. – пригрозил Родион Зверев, уходя и наблюдая за выражением лица Михаила Мироновича, ожидая увидеть ужас, но вместо этого увидя спокойство, будто бы говорившее: «Хоть ты и не дал мне ничего сказать, я вышел победителем в этой перепалке», что ещё пуще взбесило начальника, который стал жаловаться на это Марии Митрофановной, которая тут же принялась его успокаивать. Она же благодарно взглянула на жертву Михаила Мироновича.

На другой день, радостно идя, Михаил Миронович подошёл к своему рабочему месту, однако любезные коллеги, насмехаясь над ним, сообщили, что теперь он работает в другой части здания. Собрав свои немногочисленные вещи, работник вышел. До нового офиса предстоял долгий путь. Михаил Миронович прошёл мимо бесчисленного количества людей, снующих туда-сюда, не знающих, чем себя занять, потому как их работа, выполненная за пятнадцать минут, более не требовала их присутствия и участия, однако и уйти они не могли, так как за прогул могли уволить или понизить до такой планки, что тебя никто больше никогда не увидит. Прошёл и мимо «лестницы» – машины, позволяющей вмиг стать выше, однако она была лишь приманкой, которой пользовались высокие бездельники, сторожащие своих жертв, готовясь пинать и топтать людей, желающих быстро подняться. Для них это было развлечением, и казалось, что, стоя на горах трупов, они действительно становились выше. Как это часто и бывает, вокруг «лестницы» столпилось большое количество людей, все они, стоя полукругом, шумя и в общем-то ничего не делая, смотрели на одиночных бедолаг, которые, не помогая друг другу, пытались зайти в чудесную машину. Однако, ни у кого не получалось, потому как машина изначально не создавалась для того, чтобы помочь, наоборот её предназначением было развлечь высокую публику, довольствующуюся всеми благами большой жизни.

Подойдя к толпе маленьких людей, Михаил Миронович спросил у одного мужика, стоящего позади и скандирующего: «Дави! Дави!»:

– Уважаемый, скажите, зачем вы смотрите это?

– Как это зачем? – разозлился мужик, – им весело, значит должно быть весело и мне.

– Но, позвольте, что в этом весёлого?

Мужик не ответил, лишь махнул рукой, как бы говоря: «своими расспросами ты мешаешь смотреть». Посмотрев некоторое время на бойню и не найдя в этом ничего весёлого, Михаил Миронович пошёл дальше, оставив в голове мысль, что нужно предостеречь людей, идущих на верную смерть. Наконец, он дошёл до двери с нужным номером, однако она была сильно ниже, чем позволял его рост. Михаил Миронович подумал, что кто-то верно ошибся или не так запомнил переданные числа, но, чтобы лишний раз не возвращаться, решил войти. Внутри его уже ждали, тут же сунули в забитые руки ручку и повели к рабочему месту, где были написаны его инициалы. Вручили работу, ту же, что и была, и тут же покинули его. Вздохнув и неестественно согнув шею, Михаил Миронович уселся делать работу.

«Великие дела для маленьких, пустые – для великанов». Нет, не так. Фраза точно звучала иначе. Он почесал затылок, отчего случайно задел потолок, сотрудники вокруг зашипели от поднятого шума, Михаил Миронович извинился и принялся смотреть на злополучную фразу, которая никак не хотела вырисовываться, выходило то «Великие дела для маленьких, кровавые – для великанов», то «Великие дела для маленьких, разрушительные – для великанов». Тяжело вздохнув, из-за чего пришлось снова извиняться за шум, Михаил Миронович отложил ручку. В тот же момент отворилась дверь офиса, зашёл последний работник, место которого пустовало, он восторгался во всё горло, не обращая внимания на «Ш-ш-ш»:

– Как же хороши! Какая страсть! Какой успех! Какое рвение! – повторял он, чуть ли не подпрыгивая на месте, после заметил нового коллегу и, недовольно поморщившись, протянул ему свою маленькую ручку, – Лаврентий Леонидович Лицемеров, будем знакомы, – во весь голос поздоровался он.

– Михаил Миронович Милков, будем.

– Как же хорошо! – продолжал восторгаться он, – ты видел, как они раздавили этих любителей? Сущее удовольствие!

– Я видел, но лишь мимолётно, однако скажите какое в этом удовольствие?

– Как это какое? – удивился Лаврентий Лицемеров, – истинное удовольствие наблюдать, как сильные показывают прочим своё превосходство, как бы говоря: «у нас нет места для всех, только для тех, кто действительно готов рискнуть и поставить всё». Какой азарт! Я многих недостойных знал и видеть, как они умоляют, кричат, ну, это что-то неописуемое.

– Всё равно не понимаю, почему никто не отговаривает их, не хочет помочь?

– Зачем же их отговаривать? Всё на добровольной основе, заплатил денежку, пошёл к «лестнице», всё просто. А зачем помогать? Машина сработает только для одного, это всякий знает.

– Как? Это ещё и платно?

– Конечно, нужно же на что-то содержать великанов. Стоит, правда, дороговато, я до сих пор не смог накопить.

– А вы, что же, собираетесь участвовать?

– Само собой, но вы не беспокойтесь, у меня есть тактика, видите, как все вокруг напряглись, хотят узнать, как систему обмануть, но я не скажу им, – Лаврентий Лицемеров нервно улыбнулся. Сотрудники вокруг казались нормальными и незаинтересованными в некой тактике, – и вам не скажу, никому, даже под дулом пистолета!

– И скоро вы собираетесь применить вашу тактику?

– В самом скором времени. После получки, а ты, что же хочешь со мной? Союзников не беру, сам понимаешь в машине место только для одного.

– Нет, что вы, меня это вовсе не интересует, мне кажется, что гораздо быстрее будет дорасти самостоятельно, чем уповать на резкий подъём, который, к тому же сулит смерть, так и быстрее, и надёжнее выйдет.

– Что вы говорите! Быстрее? Отнюдь! Я коплю уже пять лет, в жизни бы не вырос до тех размеров, которые даёт «лестница»! Быстрее! Да, что ты знаешь? Посмотри на себя, до сих пор не вырос, тебя даже поместили не по размерам, чтобы стал меньше! Что же ты не вырос, раз такой умный?

– Чем выше растёшь, тем меньше свободомыслия, а я это ценю и в себе, и в людях. К тому же наверху не осталось людей, готовых помочь, там все думают только о себе.

– Если думать не о себе, то и вырасти не удастся, вдобавок, те у кого есть власть думают гораздо свободнее остальных. Ты глупец, если думаешь иначе.

– Имея власть, мысли будут лишь о том, как её удержать. Едва ли те великаны на «лестнице» думают о том, что можно помочь, направить людей, вознести до своего уровня, не прося ничего взамен.

– Вознося всех, никого не останется внизу, вся система рухнет.

– А разве должно быть так, чтобы кто-то был выше или ниже другого? Разве мы все не должны быть равны?

– Кто-то должен руководить.

– Кто-то должен, но не те, кто думают лишь о себе.

На том разговор закончился. Все остались при своём. Едва ли Лаврентий Лицемеров задумался над словами Михаила Мироновича, он лишь посчитал того идиотом, не понимающим устройство и законы мира. А после, общаясь с коллегами, сплетничал про него, и, как бы невзначай, рассказал о своей тактике, которая, впрочем, мало кого интересовала.

Дни шли, заветный заголовок всё никак не получался. Газета выходила так, без него. Никто за всё это время не подошёл к Михаилу Мироновичу, не спросил про строку, место под которую пустовало, все были или равнодушны, или делали свою работу, смотря на остальное сквозь пальцы. Листы тратились, ручки исписывались, казалось, что если однажды Михаил Миронович не явится на работу, то уволят его не потому, что он не отметился, а из-за коллег, которые тут же сдадут, потому как тот сильно мешал их однотипной работе, заключавшейся в проверке правильности написания буквы «А», причём этим занимался не один человек, и даже не весь их отдел, а целый этаж, состоящий из сорока офисов, все они перепроверяли одну и ту же букву, делая это по очереди, при этом возводя важность своей работы в абсолют, гордясь тем, что делают: «если бы не мы, кто-нибудь бы наверху неправильно бы понял букву, за ней слово, за ним предложение и вообще всю газету, тогда было бы ужасно плохо, потому потрудитесь быть благодарными». Михаил Миронович не понимал смысла нахождения большинства людей, потому как едва ли была буква, которую можно было спутать с заглавной «А», но он молчал, не тратил время на бессмысленные разговоры, а пытался разобраться в фразе, которую никак не мог вспомнить, он даже возвращался в прежний офис, только для того, чтобы вспомнить, однако ничего в голову так и не шло, его только прогнали, кидаясь клочками бумаги.

И так, уменьшаясь в размерах, шло время, пока однажды его не остановил один лилипут. Михаил Миронович не сразу заметил чьё-то присутствие, однако, когда кто-то настойчиво стучал по его ботинку и дёргал штанину, великан, достав бинокль, посмотрел на нарушителя спокойствия. Ба! Это же Мария Митрофановна собственной персоной, только уж очень маленькая. Не поверив собственным глазам, он поднял её к глазам, разглядывая.

– Что же случилось? – осторожно, чтобы ненароком не сдуть лилипута, спросил Михаил Миронович.

Мария Митрофановна плача, отчаянно крикнула ему:

– Я потеряла всё! Никому больше не нужна и неважна! Мне некуда идти, не подняться в квартиру за оставленными вещами, да и не по размеру они мне теперь! Не вернуться на прежнюю работу! Меня уволили! Выбросили! – она расплакалась ещё больше. – Мне больше некуда пойти, не к кому обратиться! Никто меня не узнаёт, никто не хочет даже выслушать!

– Я помогу вам, улыбнулся Михаил Миронович, – но от вас потребую помогать другим, когда кому-то нужна будет ваша помощь, вы согласны?

Мария Митрофановна кивнула, хныча и вытирая нос кулаком. Всё также довольно улыбаясь, Михаил Миронович посадил свою спутницу себе на плечо и пошёл к кабинету начальника своего этажа. За столом там сидел круглый мужичок, низкого роста, сидящий в своём кожаном кресле и ничем ровным счётом не занимающийся. От прибытия гостей, он, впрочем, весь встрепенулся, выпрямился, выпятил грудь, воздвиг очки не по размеру себе на переносицу, достал откуда-то из закромов бинокль и посмотрел на вошедшего Михаила Мироновича через всю эту неудобную конструкцию. Едва помещающийся в комнату, Михаил Миронович учтиво поклонился начальнику.

– Здравствуйте, уважаемый, Пётр Простков, я из семнадцатого отдела буквы «А», занимаюсь написанием фразы на четырнадцатой странице, – начальник смотрел на просителя и не обращал внимания, предпочитая витать где-то в облаках, чем решать какие-то проблемы, – как вы могли заметить, уже месяц фразы всё нет и нет, – услышав, что чего-то нет ииспугавшись, что проситель может оказаться и проверкой, которых, впрочем, никогда небывало, Пётр Простков полез в ящичек в поисках налички, которой оказалось немного, одновременно с этим приняв серьёзное выражение лица, – так вот, я подумал, что будет неплохо разбавить колонку, добавив туда сказки, что скажите? – Пётр Простков удивился, ящичек, впрочем, быстро закрыл, не вымолвил ни слова, не ожидая, что кто-то станет заниматься самодеятельностью, – вижу, что вы и не согласны, и не возражаете, вот – Мария Митрофановна – писатель сказок, поможет разбавить газету, а именно, пока что, пустующую колонку, которую я непременно, сегодня же заполню.

– Мне нужно посоветоваться с начальством по этому вопросу, – буркнул Пётр Простков, понявший, что грозы сегодня не ожидается.

– Что вы, что вы! – засуетилась Мария Митрофановна, – к чему всё это? Вы расскажите нашу идею, в итоге её заберёт кто-то другой, и вы не получите премию по улучшению газеты, разве можно упустить такой шанс?

Поразмыслив, что премия ему не помешает, Пётр Простков пожал плечами, как-то невнятно кивнул и отвернулся, вновь погрузившись в какие-то свои мысли и мечты, более не замечая гостей.

В газете-ежедневнике «маленькие вести», на четырнадцатой, последней странице, в последней колонке было написано: «Поистине великие дела совершаются маленькими людьми», а рядом совсем маленьким, аккуратным шрифтом эта история, которую вы только что прочли.

Аморальный выбор

Осень. Листья. Холод. Дорога. Просторный, длинный богатый лимузин. Бывший в этом цветном многообразии неприятной, неправильной чёрной кляксой, портящей общую атмосферу и грациозность природы, не ждавшей туристов в это время года. Машина направлялась в «Глубоководные погружения», – место, где приезжие могли опуститься на глубины океана, дабы лицезреть местных, недоступных обычно глазу, обитателей, коснуться дна, сделать несколько фотографий на память и с чувством единения с подводным царством подняться и уехать. Так, летом любили проводить свой туристический досуг многие приезжие из самых разных уголков мира. Однако стояла осень, листья деревьев давно опали, дождь и мокрый снег, соревновались за первенство испортить день бедолаге, забывшему зонт, а температура настолько сильно опустилась, что вода чуть ли не покрывалась ледяной коркой. Но машина, вопреки всему, ехала, неуклонно приближаясь к ближайшему и единственному въезду в небольшой порт, где ныне ремонтировались и тщательно осматривались подводные лодки, подготавливаемые к полугодовому сну, все кроме одной, оставленной специально для последних погрузок в этом году, старой, неосмотренной, давно списанной и вышедшей из эксплуатации, она, в тайне от руководства и прочих работников порта, ждала гостей.

– Почему я вообще должна туда ехать? – спросила Нина Александровна Апатова, девочка пятнадцати-шестнадцати лет, которая, надувшись и вытянув ноги, недовольно поглядывала вокруг. Её подруга, Людмила Борисовна Изменова, отвлёкшись от телефона, поддакнула ей:

– Согласна, я слышала, что они сейчас закрыты на ремонт. Лучше бы нормально отоспались после той вечеринки, да?

Нина не ответила. Последний месяц она пыталась забыться, ведя праздный образ жизни, таким своеобразным образом оплакивая смерть единственного настоящего друга – мать, Катерину Васильевну Апатову. Так, она по-детски пыталась насолить своему отцу, который при всём своём влиянии и богатстве оказался бессилен перед неизлечимой болезнью, который мучил их нежные и ранимые чувства последние несколько лет, не выпуская из дома и всячески контролируя их общение и жизнь. Конечно, все эти бесконечные празднования, попробованный алкоголь и немедицинские вещества не помогли, никак не навредили властному и жестокому, Александру Владимировичу Апатову, её отцу, а лишь наоборот усугубили боль и отчаяние от осознания собственного бессилия. В конечном итоге распутный, деструктивный и самоуничижительный образ жизни привёл к неудачной, отчаянной и глупо-необдуманной попытке самоубийства, позднее, после больницы раскаяния и слёз, пришедшей к бессмысленной и в общем-то никому ненужной поездке, будто бы она могла убрать пропасть, зияющую между отцом и дочерью, будто бы помогла не сторониться, не испытывать отвращения и пренебрежение. После смерти матери они так и не сказали друг другу ни слова, и теперь подобное мероприятие выглядело вымученно, будто бы Александр Апатов делал Нине одолжение, будто бы его взгляд перестанет гореть чувством власти и безнаказанности, он словно говорил ей: «у тебя не вышло уйти из жизни, ты не способна довести дело до конца. Что ж, для моих партнёров, для имиджа я сделаю вид, что мы любящая семья, но знай, что следующая твоя дерзкая выходка точно станет последней».

Поняв, что слова Люси произвели, скорее негативный эффект, чем положительный, она равнодушно продолжила что-то высматривать в своём телефоне, что со стороны выглядело так, будто та искала иглу в стоге сена: скрученная, с неправильной осанкой, с идиотской ухмылкой, но в последних дорогих вещах, которыми она перед всеми щеголяла, активно крутясь и глупо смеясь, лишь бы ей заинтересовались, восхитились, заговорили, полюбили, женились и обеспечивали до самой смерти. Нина, как бы невзначай, взглянула на свою подругу, задумавшись о том, что она делает в мире, какова её роль в спектакле, затеянным отцом; Люся ответила ей лишь глупым, тупым взглядом, большего от неё не ждали, большее было ненужно, она, купающаяся в роскоши, сама не имея ни гроша за душой, была взята только для того, чтобы лишний раз показать ненавистному Нине человеку её недовольство и неповиновение перед его решениями, потому как, исключая личного охранника и психолога, это должна была быть их «семейная поездка», некое «воссоединение», осознание и решение проблем, так, по крайней мере, всё преподносилось обществу, которое с интересом, а скорее ради сплетен, смотрело на их взаимоотношения. Безусловно, ни о каких разговорах или хотя бы пересечении взглядов речи не шло, Александр Апатов сидел за стенкой на переднем сиденье, что-то активно набирая на своём ноутбуке, то и дело кому-то звоня, что-то не слышно произнося, в общем, работал, несмотря на свой отпуск.

– Тебе будет полезно развеяться и отдохнуть в кругу семьи. – спокойно и незаметно отстранённо произнесла Маргарита Геннадьевна Карова из-под своих больших, раздражающе-круглых очков, через которые её глаза комично, а зачастую омерзительно-приторно становились большими. Она работала частным психологом, чей профессионализм Ниной постоянно подвергался сомнению. Была, после периода деструктивности юной наследницы огромного состояния, приставлена пятым колесом, в обязанности которой входило: слежка, нравоучения, советы и разговоры о том, как следует себя вести в той или иной ситуации. По сути, на старости лет Маргарита Карова решила подзаработать деньжат, выпрашивая за каждый новый сеанс всё больше, больше и больше, пытаясь упереться в невидимый лимит, пьянея от цифр на счету, самоутверждаясь и втайне ненавидя свою пациентку не за то, что она не слушает ценных советов, как впрочем и не слушается вовсе, а за то, что та постоянно сбегает, усложняя её мартышкин труд, из-за чего старческие колени нещадно болели, так ещё и приходилось постоянно звонить нахалам в службу безопасности, денно и нощно следящей за каждым шагом и действием Нины, однако теперь даже эта свора, по непонятной причине, была отправлена домой, видимо одного бугая-охранника должно было хватить для защиты Александра Апатова или, что казалось куда вероятнее, их жизни были не так важны, как раньше. Как бы то ни было, Маргарита Карова, не сильно беспокоилась на этот счёт, потому как знала, что глава нефтяного конгломерата ценил свою жизнью больше, чем кто бы то ни было, по итогу несостоявшийся психолог являлась ещё одним человеком, мешающим отцу и дочери завести искрений и такой нужный им разговор, просящийся с той минуты, когда Катерина Апатова покинула их, это то ли не понимала, то ли не хотела понимать психолог, выступающий не мостом примирения, а, скорее лопаткой, планомерно расширяющей пропасть между ними.

– Приехали. – буркнул охранник, Николай Константинович Кровьёв, выходя с водительского кресла наружу. Быстро окинув взглядом окрестность, высокий забор и пустой пункт охраны, он открыл дверь сначала для Александра Апатова, а уже после – купе, из которого первой вышла Маргарита Карова, щурясь от неприятно-яркого света и скучающе зевая, после Люся, потягиваясь и равнодушно оглядывая местность вокруг, последней была Нина, нехотя, но с потаённым интересом, смотря на здание, находящееся за оградой. – Мне отогнать машину? – через некоторое время спросил Николай Кровьёв, Александр Апатов кивнул и двинулся в сторону поста охраны, телохранитель, последовав приказу, полез своим грузным телом обратно в машину и повёз ту в отдаление леса, где она была едва видна с дороги.

Пост был пуст, на табличке, висящей на стене, помимо номера телефона, было написано: «Парк временно закрыт на тех. обслуживание». Никто не хотел или не решался кого-то позвать или кому-то позвонить, Александр Апатов испытывал отторжение, сродни тому, какое испытывает помещик к провинившемуся холопу, Люсе и Маргарите Каровой было всё равно, в глубине души они были даже рады тому, что возможно вернутся домой, а у Нины не было с собой телефона, как и желания ускорять то, что хотел отец. Наконец, когда уже подходил Николай Кровьёв за углом одного из зданий показался шестиместный гольф-карт. За рулём сидел молодой нескладный мужчина, одетый в грубую иссиня-чёрную рабочую форму, на голове фуражка, прикрывающая чёрные, кудрявые волосы, на губах глупая ухмылка, в глазах весёлое легкомыслие. Остановившись перед гостями, он извинился:

– Надеюсь, вы недолго ждали? Я не знал, когда вы точно приедете, – оправдывался он, – на улице такой неприятный ветер! Тут так всегда, только летом тепло, ну вы не стесняйтесь, проходите, присаживайтесь, – вся группа последовала его призыву, располагаясь на гольф-карте, Александр Апатов вместе с охранником расположились сзади, остальные сели вперёд, было тесно. Машина, немного шатаясь из стороны в сторону, тронулась, ветер, несмотря на низкую скорость авто, во всю шумел в ушах, – я не представился! – водитель всплеснул руками, от чего Маргарита Карова, сидящая рядом с ним, заволновалась:

– Что вы делаете?! Не отпускайте руль!

– Простите, простите, – снова оправдывался он, невинно улыбаясь, – я – Яков Васильевич Халатов, для друзей – Яша, – он подмигнул психологу, та невесело посмотрела на него, в её глазах читалось пренебрежение, водитель не унывал, – я буду оператором вашего погружения, – он повернулся назад, смотря на девочек, подняв бровь и мило улыбаясь.

– Смотрите на дорогу, умоляю вас! – недовольно вздыхала Маргарита Карова.

– Не беспокойтесь так! Я настолько хорошо знаю местные дороги, что могу везти и закрытыми глазами, вот, смотрите!

– Что вы делаете! – закричала Маргарита Карова, раздувая из мухи слона, – что за бесчинство! Прекратите немедленно! – Люся засмеялась, Яша, повернувшись, подмигнул ей.

– Ладно-ладно, без фокусов. В общем, как я и сказал, я буду вашим оператором, то есть буду следить, чтобы ваше погружение прошло успешно и без происшествий. Но вообще, раньше времени волноваться не стоит, – Яша уклончиво взглянул на Маргариту Карову, – море спокойное, полный штиль, я бы сказал! Так что, моё присутствие условно, всё доведено до автоматизма, а если что-то пойдёт не так, в чём я сомневаюсь, то наш бравый пилот, который сейчас инструктирует другую группу посетителей, сможет вытянуть вас на поверхность. Но, – Яша вновь глянул на Маргариту Карову, – если всё же что-то случиться, то не беспокойтесь я об этом узнаю и тут же приду на помощь вместе с группой спасателей, обещаю, что не покину вас даже, если у меня начнёт рожать жена, если бы она у меня была, а так я свободен, как птица в небе. – он повернулся к девочкам, особенно взглянув на Люсю, строящую ему глазки, хитро улыбнувшись.

– Будет кто-то ещё? – удивилась Маргарита Карова, – я правильно вас услышала?

– Да, а вам не сообщили? Странно… – он на мгновение замолк, – но ничего страшного! Их всего трое. Видите ли, – он вновь мило улыбнулся, извиняясь, – у нас небольшой сдвиг по расписанию, они должны были погружаться в, как я его называю, последний понедельник, но в понедельник приезжает важная комиссия, а они, ну вы знаете бизнесменов, люди занятые ждать не станут, а в выходные погружать нельзя, слишком много охраны. Но не беспокойтесь! Их семья в целом спокойная, приличная, они не станут мешать вашему досугу.

Наконец, они подъехали к выпуклому бежевому зданию на берегу моря, гольф-карт остановился, Яша выскочил из машины и побежал открывать входные двери.

– Правда, он милый? – тихо спросила Люся, наклоняясь к Нине.

– Да, – ехидно ответила та, – возьмёшь у него телефончик?

– Может и возьму, – горделиво ответила Люся, задрав носик и выходя из гольф-карта. Брать номер она не собиралась, потому как Яша не носил ни дорогие вещи, ни, хотя бы, часы именитого бренда, в общем, выглядел хоть и весело, но бедно для такой содержанки, как Люся Изменова.

Все выбрались из машинки, вошли внутрь:

– Ты ведь просто хочешь забрать себе наше наследство, да?! – кричала молодая, красивая девушка за двадцать пять. В глазах её стояло безумие, был небольшой животик, судя по всему, она была беременна.

– Говорят, что в обвинениях каждый судит по себе. – спокойно произнёс молодой, темноволосый мужчина, выглядевший на пять лет моложе своей оппонентки. В его глазах читалось презрение, но не столько в личности перед ним, сколько в ситуации, в которой он оказался. А произошло следующее: давно пожилой, практически немощный старик, бывший вместе с невзлюбившей друг друга парочкой, страдал от неизлечимой болезни и должен был умереть, по подсчётам врачей, через месяцев пять или шесть. Прознав о скорой смерти, приблизительно за год до описываемых событий, некая особа, Анастасия Кирилловна, появившись из неоткуда, решила заграбастать может и не всё, но хотя бы часть огромного состояния, которое имел Борис Митрофанович Охотов, предприниматель, бизнес которого был, по сути, автономен вот уже несколько лет. В кратчайшие сроки она женится и беременеет, промывая обессиленные мозги, строя козни против усыновлённого Егора, которого приняли после того, как стало ясно, что бывшая, давно умершая супруга Бориса Митрофановича не способна родить. Анастасия Охотова делала всё для осуществления собственного плана: оформляла недвижимость на себя или офшоры, подкупала, снимала, хоть и безусловно не сама, компрометировала, в общем, тратила выданные ей деньги так, что из её сетей едва ли удавалось кому-то выбраться, непременно не упав в чьих-то глазах, она отменяла сделки, досрочно выгоняла невыгодных, опасных для её игры гостей, намеренно отменяла дорогостоящие лечения, которые могли хоть и ненадолго, но продлить жизнь умирающего и многое, многое другое гнусное и предательское. Единственным камнем преткновения стал Егор Борисович Охотов, он рушил всю игру Анастасии Охотовой, меняя за ней решения, приглашая от своего имени гостей, переоформлял сложную, обычно не получаемую одной подписью, недвижимость на себя и отца, подписывал сделки, тоже снимал и тоже компрометировал, но только вредительницу, мстя, показывал Борису Митрофановичу всю гнилую натуру его супруги, жаждущую лишь состояни. Однако его отец не торопился разводиться или запрещать делать то, что ей приходило в голову. Напротив, он позволял и разрешал Анастасии Охотовой делать, совершать, вершить и вредить. Действия Бориса Митрофановича были похожи на неясную, непонятную никому детскую игру, где он, как ребёнок не хотел расставаться с любимой змейкой, которая то и дело отравляла его тело. Любовь, ненависть? Что хотел донести умирающий Охотов до своего сына? Может быть, эта была старческая глупость? Или усталость? Или наивность? Был ли вообще в этом какой-то урок от доброго, справедливого и такого родного Бориса Митрофановича.

Анастасия Охотова побагровела:

– Да как ты смеешь, – зашипела она, – несносный мальчишка… но ничего, у меня есть кое-что на тебя, я знаю, что ты делаешь с бизнесом, знаю, что ты читаешь, чем интересуешься и что сделаешь. Поэтому, когда я выйду отсюда от тебя ничего не останется, тебя загрызут собаки, уж это я тебе обещаю. А теперь пошёл вон от меня! – заверещала Анастасия Охотова, топнув ножкой.

– Ты недостойна носить нашу фамилию, как и недостойна находиться с ним, и я сделаю всё, чтобы тебе в твоей грязной игре не досталось ничего, уж это я тебе обещаю. – бросил Егор Борисович, посмотрев в стороны открытых дверей, где стояли их попутчики. Его взгляд равнодушно скользнул по ним, немного остановившись на Александре Апатове, он будто бы видел того раньше.

– Настя, подойди ко мне, – тихо произнёс Борис Митрофанович, до этого расспрашивающий пилота подлодки на разные темы, связанные с рыбной ловлей. Анастасия Охотова подбежала, стуча своими каблуками, – зачем ты кричишь на Егорку? Он опять что-то учудил?

– Ну, ты же знаешь, – она осторожно села ему на колени, поправляя тому седые волосы, – мы друг друга не переносим, – Анастасия Охотова сделала капризную мордочку, – он сказал, что я недостойна носить нашу фамилию, – она мастерски сделала вид, что тихо-тихо плачет. Борис Митрофанович недовольно посмотрел на Егора, тот пошёл к ним изъясняться.

– Добро пожаловать на пусковую станцию номер два! – радостно сказал пилот подлодки, подойдя к гостям, – мы в шутку называем это место «чистилищем»! – он рассмеялся.

– Почему именно «чистилищем»? – спросила Нина, подняв бровь.

– Рад, что ты спросила! Потому, что под водой это место кажется раем, а самые глубины, до которых мы, впрочем, не дойдём, потому как к этому не все готовы, – он покосился на Анастасию Охотову, шепчущую что-то Борису Митрофановичу, – кажутся адом, – он комично выпучил глаза с намерением напугать или рассмешить, но никто не испугался и не рассмеялся. – Ладно, давайте знакомиться! Пётр Дмитриевич Корыстнов, к вашим услугам. Я – пилот, отвечаю за управление подлодки, – он махнул рукой, приглашая пройти дальше. Александру Апатову кто-то позвонил, тот, будто бы ожидая звонка, тут же ответил, отойдя, – а также за качество вашего пребывания: приятные кресла, панорамные иллюминаторы, могу быть вашим личным фотографом или оператором, смогу рассказать обо всём устройстве нашего судна, вот, кстати, и оно. – он показал на эллипсоидную посудину, выглядела она не ржавой и не старой, однако эти дефекты нивелировались серебряной водостойкой краской, придававшей подлодке футуристичный вид. Внутри действительно стояли диванчики, фотоаппарат на штативе, а также виднелась панель управления с большим количеством маленьких мигающих кнопок и переключателей. – Нас ожидает приятное путешествие вниз на глубину в пять километров из десяти возможных, между прочим. Море спокойное, немного холодное, в самой подлодке будет тепло, градусов двадцать пять, поэтому рекомендую не тащить с собой куртки, зонты и любые крупногабаритные вещи, они будут нам лишь мешать. Также крайне рекомендую заранее сходить в туалет, туалета, как и отдельных комнат на борту нет. Погружение займёт не больше двух-трёх часов, но оно будет незабываемым! У нашего побережья, где и расположилась впадина живёт поразительное количество самых разных незабываемых рыб! Говорят, что у нас в среднем живёт около пятидесяти ещё неоткрытых подводных обитателей! Может быть, сегодня нам удастся кого-нибудь из них встретить? – Пётр Корыстнов по-доброму загадочно улыбнулся. – На счёт безопасности беспокоиться не стоит, наше судно удерживает пять крепких стальных тросов, на обшивке стоят баллоны, которых хватит на два полных дня, там же и антенна, вот посмотрите, вот эта вытянутая, так что чуть, что я тут же свяжусь с нашим оператором, Яшей, с которым вы уже успели познакомиться, он будет стоять на страже на время всего нашего путешествия. Что же, дамы и господа, – Пётр Корыстнов оглядел присутствующих и подошедших Охотовых, – прошу на борт!

– Нет, позвольте, я, пожалуй, останусь на берегу! – сказала Маргарита Карова, с опаской смотря на подлодку.

– Что вы, что вы! – разволновался Яша. – Как можно было проделать такой большой путь, чтобы в конце отказаться? Всё будет в порядке, мы – профессионалы.

– И правда, что это вы? – вторила Нина, мысленно ликуя, что может насолить нелюбимому психологу. – Негоже оставлять меня одну, сами же говорили. – проговорив последнюю часть фразы, Нина поняла, что сказала лишнее, она внезапно замолкла и уставилась в пол, Анастасия Охотова со скучающим равнодушием подметила странность девочки, Егор непонимающе уставился, после перевёл взгляд в сторону, пытаясь понять почему ей обязательно нужно, чтобы кто-нибудь был, сошёлся на том, что психолог раньше помогал ей справится с одиночеством, либо с клаустрофобией, однако, похоже теперь, в присутствии Маргариты Каровой не было необходимости.

– На борт. – грозно и ужасающе спокойно сказал Александр Апатов, ступая на борт первым, за ним, расталкивая не торопящихся, последовал Николай Кровьёв. Маргарита Карова со вздохом пошла за ними.

– Петь, можно тебя? – тихо спросил Яша, они отошли в сторону.

– Что-то случилось? – также тихо спросил Пётр Корыстнов.

– Мне только что позвонили. – у Яши перехватило дыхание, его взгляд излучал нараставшую тревогу.

– И?

– Моя дочь пропала. – у Яши стояли слёзы в глазах, которые он активно пытался скрыть.

– Как? Ты серьёзно? Сколько ей?

– Семнадцать. Похоже, что сбежала из дома. У меня сейчас все мысли только об этом, мне нужно ехать. Сейчас.

– Без оператора нельзя.

– Можно, ты помнится много раз так делал, сделаешь ещё раз, никто не знает, что вы здесь, поэтому не бойся, что кто-то зайдёт, я закрою за собой. Мне правда лучше ехать, мне нужно найти её, а если с ней что-то случилось? Она там совсем одна.

– Хорошо, езжай, но вся прибыль с это предприятия моя. – отведя взгляд, сказал Пётр Корыстнов.

– Пусть, принесу свою долю в понедельник.

Пётр Корыстнов утвердительно кивнул, почувствовал себя гнусно, ему говорили о пропаже человека, а он всё о деньгах, взяв себя в руки, пилот принялся уверять остальных, что всё под контролем, что разговор был о рабочих моментах, их диалог, по счастью, никто не услышал.

Подлодка шаталась под их ногами. Чувствовался приятный солёный запах морской воды. Свет на борту исходил от единственной яркой лампы наверху, он освещал силуэты людей, одни сновали туда-сюда, не зная чем бы себя занять в непросторной комнатёнке, как Люся, тщетно пытавшаяся поймать сеть, чтобы написать в личный блог, что собирается погружаться, по итогу у неё ничего не вышло, и она сильно от этого бесилась, другие сидели, например как Борис Охотов, доставший книгу о кораблекрушениях и с превеликим интересом читая её, или Маргарита Карова, уставившаяся в одну точку и жалеющая, что всё же согласилась на это глубоководное путешествие, у неё был детский страх замкнутых пространств, и она активно пыталась его побороть, представляя, как через неделю с чемоданами купюр будет отдыхать в тёплых краях, нежась на солнце перед спокойным морем, её это утешало и успешно помогало. Наконец, сделав последние приготовления, Пётр Корыстнов начал опускать пошатывающуюся на тросах подлодку вниз. Вот, уже не было видно вымученно улыбающегося Яшу, показывающего палец вверх, пропал свет, исходивший от прожекторов наверху, опустилась тьма, которая рассеивалась фарами машины, вокруг плавали разные разноцветные рыбки, специально подкармливаемые работниками парка, они сопровождали подлодку на протяжении часа, спуск проходил спокойно, плавно и очень неспешно, чтобы все могли насладиться подводным царством. Как это часто и бывает люди разделились на круги интересов, мало-помалу знакомясь друг с другом: Александр Апатов разговорился о делах с Борисом Охотовым, позже к ним присоединился Егор, вставляя несколько остроумных цитат, но чаще просто молча слушая, рядом стоял Николай Кровьёв, всё посматривающий на гарпун, висящий над пилотом, Пётр Корыстнов поспешил сообщить, что это декоративный инструмент, служащий лишь для демонстрации детям, обычно слушающим его выдуманные истории; Люся и Нина расположились в противоположном углу, первая всё пыталась разговорить вторую на мнение, касаемое внешности и повадок Егора, который похоже мог иметь приличное состояние, однако беседа не клеилась и быстро сошла на нет; наконец, поодаль от остальных уселись Маргарита Карова и Анастасия Охотова, они смогли быстро найти общий язык и говорили о своих проблемах, рассуждая, как их можно было бы без особых затрат решить, в целом не доверяя друг другу и не желая признаваться во всех грехах постороннему, они говорили больше о бытовых проблемах, не переходя на конкретные личности. Скоро на машине стало жарко, многие поснимали кофты или куртки, это сделали все кроме Нины, которая предпочла потеть, чем показывать людям, что она сотворила с собственным телом в моменты самобичевания, никто особенно не обратил на это внимание. Наконец, разноцветные рыбки пропали, появилось неприятное чувство давления, Пётр Корыстнов объявил, что они совсем скоро доплывут до точки назначения. За второй час погружения Люся от нечего делать рассматривала фотоаппарат, втайне снимая всех подряд, искренне при этом веселясь, Нина подхватила этот мотив, почувствовав внутреннее умиротворение; Александр Апатов и Борис Охотов вместе с сыном о чём-то ожесточённо спорили, доказывая друг другу эффективность разных систем ведения бизнеса, Нина, как и все вокруг в пол уха слушали их, не воспринимая особенно всерьёз; Маргарита Карова и Анастасия Охотова молчали, думая стоит ли им поговорить на более важные и волнующие их темы или нет, обе всё не могли решиться; наконец, даже Пётр Корыстнов и Николай Кровьёв начали разговаривать, преимущественно о кино в жанре боевик, потихоньку начиная спорить о принадлежности известного только им двоим актёра к тому или иному фильму.

После дошли до конечной точки – тросы дальше не пускали. В лицах окружающих появилось облегчение, что они вот-вот вернуться назад к своим делам и проблемам, даже Александр Апатов, случайно или нет, задержал на дочке взгляд дольше, чем того требовал момент, Нина на мгновение представила, как было бы хорошо, если бы мама не скончалась, и они были бы хорошей, дружной семьёй, однако от этих мыслей ей стало плохо, и она, в меланхолии, оставив фотоаппарат, села на пол.

Подлодка немного качнулась. Это не вызвало ни у кого никакого волнения, потому как тросы начали поднимать вверх. Однако вскоре появился более сильный толчок, Пётр Корыстнов всех успокоил, что подобное часто происходит, хотя на его памяти такое было впервые, по протоколу требовалось передать о нетипичном происшествии оператору, но сейчас там никого не было, потому, чтобы не поднимать панику пилот мило всем улыбнулся, мысленно взмолившись, что это корыто сможет пережить подъём, и как ни в чём не бывало продолжил общаться с Николаем Кровьёвым. Толчок усилился, чуть не свалив штатив, вовремя удержанный Ниной, никто уже не обращал на это должного внимания. Снова толчок, ещё сильнее, послышалось шипение из рации – антенна наверху сломалась, пилоту вновь пришлось говорить, что так бывает и что не стоит волноваться, мысленно Пётр Корыстнов понимал, что если пропадала связь, то об этом извещался оператор, который ускорял тросы и готовил спасательную команду, потому как был шанс нападения подводного хищника, но никто не знал, что они здесь, потому пилот нервно сглотнул. Снова толчок, а после хлопок – один из тросов лопнул, подобное было из ряда вон, пилот, вновь успокаивавший туристов, молился, чтобы они поднялись, как можно быстрее. Ещё хлопок, ещё трос, нет – это был баллон с воздухом, с гудением он начал выпускать пузырьки, застилающие обзор панорамного иллюминатора, сработала автоматика и баллон отсоединился от борта, потом ещё один и ещё один, Маргарита Карова начала кричать, Анастасия Охотова обвинять пилота в недосказанности, паникуя с каждой секундой всё больше и больше. Наконец, будто бы предыдущих проблем было мало, ещё один трос оборвался, и подлодка накренилась вперёд, все вокруг начали кричать, свет фар осветил скопление акул ниже них. Ещё толчок, ещё трос, теперь их никто не тащил наверх, наоборот они спускались вниз. В панике, Пётр Корыстнов вспомнил о свистке и нажал соответствующую кнопку, послышался оглушительный звон, который на низких частотах начал отгонять акул, все в кабине заткнули уши, вскоре, немного придя в себя, Николай Кровьёв схватил пилота за воротник, и, выпучив глаза, закричал:

– Что, чёрт возьми, происходит? – сам осознавая, что происходит что-то из ряда вон, он ударил пилота по лицу, крича, – вытаскивай нас сейчас же! – и принялся трясти того, будто бы это могло помочь.

– Прекрати, не трогай его! – подбежавший Егор принялся разнимать их, – это не поможет делу, пусть он всё сначала объяснит!

Через усилие и кивок обеспокоенного Александра Апатова, Николай Кровьёв отпустил бедолагу, тот, потеряв равновесие, свалился на пол и принялся глупо озираться вокруг, не веря в происходящий кошмар, в который он загнал и себя, и людей вокруг.

– Ненужно меня бить, умоляю! – раскинув руки, начал верещать Пётр Корыстнов, – на нас напали акулы! Но не беспокойтесь, этот писк отгоняет их. Обо всём уже знает Яша, я думаю, что он уже готовит спасательную группу, – блефовал он, – нам лишь нужно немного подождать, когда за нами спустятся.

– Мы спускаемся вниз, так? – спросил Александр Апатов, грозно смотря на того сверху вниз.

– Нет… ну, в общем, да. Видимо акулы повредили тросы. Но опять-таки не стоит волноваться, всё хорошо, мы подготовлены даже к такому исходу.

– Вы можете связаться с юношей? – аккуратно спросил Борис Охотов, сидя на прежнем месте.

– К сожалению нет, эти твари повредили антенну, но поверьте, когда так происходит наверху об этом тут же, узнают. Нам сейчас просто нужно подождать помощи, может два, нет, пять часов, группу всё-таки нужно ещё собрать и подготовить подлодку, – как будто извиняясь, улыбнулся он.

Безусловно, по мнению Петра Корыстнова, никто до конца не понимал всю ту безысходную ситуацию, в которую они угодили, потому пилот, как, пожалуй, и любой на его месте, решил утаить ото всех всю правду и уповать на удачу, молясь, чтобы Яша или любой другой рабочий зашли в операторскую и обратили внимание на маленькую мигающую кнопку о потере связи. Какова же полная картина происходящего? Операторская пуста, подлодка неуклонно приближается ко дну, хотя подобная развалюха, как та, в которой они погружались, едва ли была приспособлена к большой глубине, потому был риск затопления, что было фактически равно неминуемой смерти, все тросы были оборваны, акулы всё ещё могли плавать вокруг, к тому же, что было самым худшим, уровень воздуха был критически мал, для девяти человек его хватало в лучшем случае на двенадцать часов, а единственным шансом им хоть как-то спастись это прождать больше сорока восьми до понедельника, когда приедет комиссия, при этом количество воды было катастрофически мало, еды не было вовсе, выходило так, что если нужно, чтобы спася хоть кто-нибудь, то нужно выбрать, кого умертвить, однако нужно выбрать не одного и не двух человек, а семь или восемь. От осознания этого Пётр Корыстнов вздрогнул. Никто ещё не знает, все ещё верят, но они знают, что мы сюда спускались чуть больше двух часов, логично предположить, что, даже несмотря на то, что прямо сейчас они спускаются ниже этого всё равно недостаточно, чтобы поверить, что спасательная группа не прибудет через три, максимум четыре часа, ситуация выходила ужасающей. Пилоту нужно было взять себя в руки, возможно попытаться объяснить ситуацию, может быть, не раскрывая все детали, вроде тех, что никто кроме малознакомого ему Яши и его самого не знает об их погружении, попросить этих людей поменьше паниковать, попытаться уснуть, чтобы выиграть время, но от осознания того, что возможно тогда он станет первым, кого убьют ради жизни других, Пётр Корыстнов решил притвориться дурачком, сделать вид, что он удивлён не больше остальных, что за ними никто не пришёл и не спас, тогда у него был шанс прожить дольше, тогда голосование может выбрать, хоть того старика с книгой или ту старуху, но ни его, и, может быть, как раз тогда, какой-нибудь из рабочих-зевак, забредя в ангар, отправит спасателей за ними, и он сможет выжить, подобный расклад удовлетворил его более чем, и пилот принялся ждать.

Прошло больше трёх часов, многие начинали нервничать, например, как Люся и Анастасия Охотова, но их быстро успокаивали, не давая панике распространиться на остальных, в это же время Александр Апатов вместе с Николаем Кровьёвым встали в один из отдалённых углов и о чём-то шептались, поглядывая на остальных, Пётр Корыстнов боялся, что они раскусили его блеф, а тогда весь фарс с непонимающим дурачком мог не удаться, следовательно выходило так, что он потенциально забрал чью-то жизнь своими действиями, попросту дыша чьим-то воздухом, пилот всячески пытался отогнать от себя эти мысли, но лишь больше накручивал себя, думая, что все вокруг уже давно знают об его лжи и готовятся всячески порицать и унижать, а может быть и убить.

Становилось всё жарче, а воздух с каждой минутой всё тяжелее. Наконец, Нина сняла с себя блузку с длинными руками и тут же быстро накинула её на своими изрезанные руки, которых она стыдилась, не хотя их показывать кому-либо, ровно по той же причине ей не хотелось оставлять спину открытой, потому как если бы кто-то, скажем, постучал бы её по спине, то тут же, для ужаса Нины, ощутил бы всю ту степень саморазрушения, на который она пошла, и за который её могли линчевать и смотреть с неким отвратительным интересом, сравнивая свою судьбу и Нинину, что доставляло страшную боль, ей вовсе не хотелось, чтобы её как-то жалели или относились как-то по-особенному, она лишь желала отменить, то раковое, необдуманное решение, желала, чтобы всё было как прежде, чтобы она могла не выделяться, не быть особенной, смогла зайти в толпу и раствориться в ней, чтобы её не водили по врачам и не приставляли психологов, чтобы её юность была такой же, как у всех, однако теперь эти шрамы останутся с ней на всю жизнь, будут вновь и вновь напоминать о совершённой ошибке и будут раз за разом бить по её самооценке и самолюбию, из-за чего, как ей казалось, она навсегда закроется в себе и не сможет выйти из того апатичного состояния, в котором время от времени пребывает. Никто не заметил её маленького, но столь значимого для неё действия, люди в целом старались не обращать внимание на её проблемы, потаённую неуверенность в себе, ведя себя с ней, как прежде, но всячески негласно напоминая о совершённой ошибке. Нина уставилась в пол, пытаясь сдержать слёзы, Люся в то же время, видя это, всё спрашивала её о разных вещах, интересуясь всё ли с ней хорошо, привлекая тем самым лишь больше ненужного внимания окружающих, подруга, как и всё окружение, не понимали, когда Нину стоит оставить одну, чтобы она могла самостоятельно справиться со своими проблемами, обиженная на себя и на мир, не стала говорить об этом, ведь подобное могло лишь больше заставить её проявить слабость и заплакать, а окружающих сильнее заставить поверить в необходимость помощи и поддержки.

– И где спасатели? – топнула ножкой Анастасия Охотова. – Что-то больно долго их нет.

Александр Апатов и Николай Кровьёв замолчали.

– Скоро будут, – уверил Пётр Корыстнов, – через час, максимум два.

– Мне показалось, или вы это говорили ещё час назад? – захлопнув книгу, спросил Борис Охотов, – я солидарен с моей супругой, спасателей всё нет и нет, связаться с юношей вы не можете, становится всё жарче, мы спускаемся всё ниже, воздух, по ощущениям, всё хуже и хуже, – он встал со своего места, – потому, позвольте, задать вам вопрос: мы здесь совершенно одни, ведь так? – все встрепенулись, Александр Апатов и Николай Кровьёв перегнулись, Пётр Корыстнов вздрогнул, пытался подобрать слова, но от страха не мог, – а раз так, то почему вы бездействуете? Почему молчите? Почему скрываете от нас правду?

– Отец, я уверен всему есть логическое объяснение, – ответил вместо пилота Егор.

– Молчи, ты слишком добр к тому, кто толкает тебя на смерть, – быстро и не слишком задумываясь над своими словами сказал Борис Охотов, медленно подходя к пилоту, за ним последовали Николай Кровьёв и Александр Апатов.

– Да что вы делаете? – заверещал Пётр Корыстнов, закрывая руками лицо, будто бы его вот-вот ударят, – ситуация из ряда вон, я думаю это все заметили, нас не держат тросы, наше спасение прибудет совсем скоро.

– Если бы нас кто-то хотел спасти, он бы уже объявился, – спокойно сказал Александр Апатов, – расскажите то, что не знаем мы. Опишите всю картину.

– Тогда не подходите ко мне! Я всё расскажу! – трио остановилось стоять там, где стояло, до пилота оставалось не больше двух-трёх шагов, Пётр Корыстнов забился в угол, прижимаясь к стене так, будто бы это сделает его незаметнее для остальных, однако теперь все за ним наблюдали, – мы, как я уже говорил, лишились связи, Яше автоматика должна была сразу отправить сообщение о потере связи, следовательно по протоколу он должен отправить за нами спасательную группу. Я сам не понимаю, что происходит. Яша точно стоит наверху, я вас уверяю, он бы не бросил пост ни при каких обстоятельствах. Вероятно сейчас, группа уже на подходе.

– Не пудри нам мозги, говори о чём вы с ним говорили перед отправкой? – грозно спросил Александр Апатов.

– Рабочие вопросы, не больше, – уверял Пётр Корыстнов, никто, кажется, теперь ему не верил, – мы говорили о том, что это последний наш спуск, не более.

– Последний значит? – поднял бровь Александр Апатов.

– Я не это имел ввиду, – оправдывался он, – в этом году последний, это всё о чём мы говорили.

– Что ж, ясно, поэтому Яша выглядел так напряжённо перед нашим спуском? – предвзято спросил Борис Охотов.

– Вы же не думаете, что мы это подстроили? – ошарашенно спросил Пётр Корыстнов, – как такое вообще можно подстроить?

– Мы пока не в чём вас не обвиняем, – прищуриваясь сказал Борис Охотов, возобновляя движение в сторону пилота, – нам просто интересно узнать правду.

– Не подходите ко мне! – заверещал Пётр Корыстнов, схватив висящий гарпун, – иначе я воспользуюсь им! В сторону! В сторону! Всем оставаться на своих местах!

– Да что вы себе позволяете? – возмутилась Маргарита Карова, – немедленно положите оружие!

– Заткнись, тупая женщина, – закричал он и подошёл к пульту управления, – хотите знать правду? Получайте! – пилот выключил звон и покрутил один из переключателей, все услышали следующее:

– Низкий уровень кислорода! Низкий уровень электричества! Низкий уровень кислорода! Низкий…

– Осознали? Я не хотел поднимать панику, но похоже придётся – Яша бросил нас, всем понятно? Не я тут козёл отпущения, а он, исключительно он! Хотите слушать правду дальше? Я расскажу. Кислорода на пять часов максимум, до спасения примерно два дня. Потому, – он задыхался, – выживут не все. Осознали? Нам нужно выбрать недостойных! Тех, кто не доживёт до спасения, тех, кто отдаст свою жизнь ради жизни других! Нам нужно выбрать, кто достоин смерти, чтобы не тратить драгоценный кислород. И я вас уверяю, что недостойным буду не я! Я буду палачом! Да, решено! – в панике кричал пилот, покрываясь потом с головы до ног, – вы должны выбрать, должны проголосовать, делайте, сейчас же!

Маргарита Карова, до этого пытающаяся бороться с клаустрофобией, теперь сильно запаниковала и, кинувшись к двери, пыталась открыть её, что-то невнятно бурча. Анастасия Охотова принялась её удерживать и, поняв, что не помогает, ударила ту своей сумкой по голове, психолог размякла и осела на её руках, которые небрежно кинули тело на пол. В то же время Люся, забившись в угол, с вытаращенными глазами смотрела вокруг, тихо шепча: «Нет, нет, этого не может быть, я слишком молода, чтобы умирать». Нина, не в силах сдерживаться, заплакала. Александр Апатов, взглянувший на свою дочь с ноткой сострадания, перевёл взгляд на Николая Кровьёва, который держал за пазухой маленький шестизарядный кольт и ждал приказа, однако телохранитель получил отрицательный ответ. Борис Охотов также заметил наличие огнестрельного оружия на борту, однако мастерски сделал вид, что даже не поворачивался в их сторону. Наконец, Егор, ошарашенно и явно не осознавая происходящее, стоял у стены и смотрел на пилота, размахивающего гарпуном.

– Хорошо! – заверещал Пётр Корыстнов, – раз никто не хочет выбирать, то это сделаю я! Пусть каждый расскажет о себе и о том, почему он достоин жизни. Пацан, ты первый! – обратился он к Егору, который ответил ему лишь взглядом отчаяния и страха. Вскоре до него дошёл смысл сказанных ему слов, и он начал говорить:

– Меня зовут Егор, – он на мгновение осёкся, собрался с силами и продолжил, – Егор Борисович Охотов. Мне семнадцать. Приехал сюда, чтобы отговорить отца от сдачи всех своих активов ей, – он кивнул в сторону Анастасии Охотовой, та начала задыхаться от ярости после его слов. Егор замолчал, ему стало вдруг очень страшно, он, наконец, понял, что может быть это был последний час его жизни, почувствовав внезапное желание во что бы то ни стало жить, он продолжил, – я должен выжить, потому что ещё слишком молод, чтобы умирать вот так.

– Зря на меня наговариваешь! – заверещала Анастасия Охотова, топая ножкой, она кивнула Петру Корыстнову, начав быстро лепетать своим тоненьким голоском, – Анастасия Кирилловна Охотова, у нас с Борей всё по любви, это исключительно наше решение. Я обязана выжить, потому что я беременна! – она ткнула в свой немного большой живот, – нельзя погубить две жизни!

– Я – Люся, Людмила Борисовна Изменова, слишком молода, но зато я знаю, кто должен умереть! – она ткнула пальцем в сторону Нины, все посмотрели на неё, та отшатнулась от своей подруги, сидевшей в трёх шагах, – она уже пыталась покончить с собой, ей жизнь не важна, в отличии от меня, если кого и убивать, то её. Взгляните, взгляните на её руки, – она вырвала из рук блузку Нины, внутренняя часть её рук была в шрамах разной степени глубины, некоторые даже не до конца успели зажить.

– Согласна, я – Маргарита Геннадьевна Карова, её личный психолог, у этой девочки очень нестабильное состояние, она только и ищет повод, чтобы покончить с собой, – быстро вымолвила Маргарита Карова, совсем недавно пришедшая в себя, – она недостойна того, что не ценит, – заключила она.

У Нины перевернулся мир. В миг все её секреты и всё то, чего она стыдилась и пыталась смыть, вышло наповерхность, заставляя Нину нещадно страдать, она начала дрожать и плакать.

– Да как смеете вы говорить о том, кто достоин смерти, а кто нет? Какое право вы имеете? – грозно начал спрашивать Александр Владимирович, Николай Кровьёв напрягся, теперь ему нужно было держать во внимании сразу троих, находящихся в разных углах подлодки, – я не собираюсь выслушивать, как вы унижаете мою дочь, да будет вам известно, что её вины в совершённых поступках нет, во всём всецело виноват я. Мои действия и моё воспитание, во многом, повлияли на принятие ей такого отвратительного решения. И уж кто не должен находиться в наших кругах, так это госпожа Карова, которая никак не помогла моей дочери, лишь бесконечно жалуясь на каждый её шаг, и Людмила, только и делающая, что сидящая на шее моей дочери, бесконечно прося деньги и заставляя употреблять алкоголь.

– Что ж, пожалуй, я соглашусь с Александром, – сказал Борис Охотов, – предательство должно караться, пусть юной Людмиле это послужит уроком, я за смерть Маргариты Каровой.

– Отец, как можно? Человек есть человек, каким бы он ни был, – тихо произнёс Егор.

– Если обстоятельства предполагают чью-то смерть, то пусть тому и быть, – заключил Борис Охотов, он повернулся к Николаю Кровьёву, – вы, вероятно, согласны. Хорошо. Вы, Александр, как обвинитель, тоже. Нина, о вашей незавидной судьбе я наслышан, потому вы, как жертва, также согласны. Наконец, вы, Пётр, как палач не принимаете участие в голосовании. Итак, ситуация, пока что, патовая. Полагаю, что…

– Я согласна, – вдруг сказала Люся, – я уяснила урок, уберите её.

Борис Охотов замялся, все понимали, что она не уяснила урок, а даже наоборот вставала на те же грабли.

– В таком случае можете приводить приговор в действие, – заключил Борис Охотов.

– Это всё из-за тебя! – заверещала Маргарита Карова, накинувшись на Нину, однако она ничего не успела сделать, потому как гарпун прошёлся по лицу психолога, откинув назад, отчего очки разлетелись на мелкие осколки, после оружие несколько раз опустилось на череп, так, что тот несколько раз хрустнул под натиском, наконец, тело перестало подавать признаки жизни. Войдя в раж, Пётр Корыстнов пошёл на Нину, крича:

– Ты всё-таки тоже недостойна жизни!

Прозвучал выстрел кольта. Промах. Взвод курка. Следующий выстрел попал прямо между глаз удивлённого Петра Корыстнова. Труп свалился на пол. Оглушительный звон от двух выстрелов заставил всех прижать руки к ушам, всем кроме Николая Кровьёва, который подошёл к панели управления, отгоняя всех вокруг оружием от себя, когда звон прекратился, а Нина, отползая от трупа, незаметно для себя приблизилась к Люсе, он начал говорить:

– Как вы понимаете, я тоже не собираюсь умирать, сыграем в немного другую игру. В русскую рулетку, все, надеюсь, знают правила? – громадная фигура Николая Кровьёва казалась теперь ещё громаднее, его глаза горели одним желанием, желанием выжить, – один к трём, что вы выживете, шансы высоки, начнём с вас, – он ткнул револьвером в сторону Анастасии Охотовой.

– Меня нельзя! Я же беременна! – в панике заверещала она, делая всё, чтобы стрелку было труднее попасть, мечась вдоль стены и удивительно ловко обходя труп Маргариты Каровой.

– Брось, твой ребёнок давно мёртв. – ответил тот.

– Не позволю! – крикнул Борис Охотов, кинувшись на Николая Кровьёва.

Прозвучал взвод курка и быстрый выстрел. Седой Борис Охотов, охнув, упал на пол, из его живота сочилась кровь, Николай Кровьёв вдруг пошатнулся и тоже упал, в боку, между рёбер, у него торчал складной ножик.

– Отец! – кинулся к нему Егор, – что вы наделали? Отец, как ты? Как тебе помочь?

К ним подошла Анастасия Охотова и молча взяла того за руку, которая уже была в крови. Николай Кровьёв смотрел на них с пренебрежением.

– Мне уже ничем не помочь. Я вот-вот умру. Но не беспокойся, зато мне не придётся лицезреть весь этот ужас, – Борис Митрофанович улыбнулся кровавой улыбкой и закашлялся, потом поднялся на локоть, Егор пытался его остановить, но тот лишь отмахнулся, – ты всё задавался вопросами: почему я с этой гадюкой, – он головой показал на Анастасию Охотову, та побелела от сказанных слов, – почему, если всё, что ей нужно это лишь моё состояние и бизнес, я женился на ней? Тебе казалось, что я потерял хватку, или она промыла мне мозги как-то по-особенному. Но, нет, сын мой. Всё в разы прозаичнее. Я люблю эту женщину. Даже несмотря на то, что она отравляет мою жизнь ежедневно. Я старый, умирающий человек, мне всё равно осталось немного, было приятно наблюдать за вашими подлянками над друг другом, как Настя грызётся за моё состояние, а ты за мою и свою честь. За это я скажу вам двоим спасибо. Но урок тебе будет другим. Он куда более важен, чем всё то, что происходит здесь, и он отнюдь не теряет свою актуальность, даже тут на глубине. Есть вещь, о которой я уже порядочно давно думаю, – он вновь закашлялся, – вещь, которая помогла мне построить бизнес-империю, не потерять рассудок и воспитать в тебе, как мне думается, честного, умного и хорошего человека. И имя ей: исключительная личная выгода, – Егор непонимающе, может быть, даже разочарованно, посмотрел на своего отца, – ненужно думать будто бы эта женщина, которую я полюбил, получит от меня больше, чем я уже отдал, она не получит моё детище, его получишь ты. Но не спеши радоваться, я хотел бы прежде всего показать, что даже здесь на дне желание людей в исключительной личной выгоде всегда будет главенствовать над здравым смыслом. Что такие люди, которые и родного неродившегося сына станут эксплуатировать не смогут добиться высот, пока не научатся чем-то жертвовать, помогать и сострадать. Берегись тех, кто преследует лишь личную выгоду, они пойдут на всё ради себя, а подобное очень страшно, будь милосерден и справедлив, но не давай людям использовать себя. Вот какой урок я хотел тебе дать. – он прищурился, кажется в этот момент, Борис Митрофанович перестал видеть и, повиснув на руках сына, скончался.

Повисло молчание. Анастасия Охотова, сидевшая на полу, всё ещё держала руку мужа и была сама не своя. Егор от ярости и больше от отчаяния ударил кулаком о пол подлодки, отчего та немного пошатнулась, слёзы стояли в его глазах. Отец, хоть и приёмный, имел для него большое значение: он воспитал его непокорный нрав, был строг, не давал денег вовсе, отчего Егору, желавшему иметь последние вещи именитых брендов, пришлось идти работать, кем попало, однако по итогу, когда сумма была скоплена Егор вдруг осознал, что ему вовсе не нужны дорогие вещи, когда есть такие же, но дешёвые, он познакомился со многими людьми, прочитал много книг, которые сначала принудительно, а уже потом самостоятельно проглатывались им; имея осознанность и совесть он не пошёл просить отца помочь даже тогда, когда у него были финансовые проблемы, предпочтя решить всё самостоятельно, Егор, вопреки обычной системе, не стал имеющим, воспитание помогло ему постепенно становится приобретённым, чему был невероятно горд Борис Митрофанович. Теперь же, многое осознав, Егору не хотелось ни мстить, ни вредить кому-либо, ему хотелось, как можно скорее выйти из «чистилища» и, отбросив предрассудки, стать новым человеком.

Внезапно свет погас. Этим кто-то воспользовался, послышался стук чьих-то ног, кто-то свалился на пол, и, когда включилось аварийное освещение, Николай Кровьёв был уже мёртв. Люся Изменова перерезала тому горло ножом, торчащем в его рёбрах, теперь у неё руках был окровавленный, скользкий кольт, она наставила оружие на Александра Владимировича.

– Думали, что сможете так просто убить меня следующей, да? Нет, не позволю. Вы все умрёте, ради меня, и вы, – она показала кольтом на Александра Владимировича, – будете первым.

– Что ж, – спокойно восприняв угрозу, сказал Александр Владимирович, – раз так, то позволь мне сначала поговорить с моей дочерью, напоследок.

– Дай ему это сделать, – уверенно, гораздо увереннее, чем себя ощущала Люся Изменова, сказал Егор, потому всё что ей оставалось это кивнуть под его давлением.

Александр Владимирович Апатов сел на корточки перед своей дочерью, посмотрев той прямо в глаза, Нина вся дрожала и едва ли понимала, о чём он хочет с ней поговорить.

– Тебе известно почему мы сюда поехали? Вижу, что нет. Здесь мы познакомились с твоей матерью. Она, вероятно, не рассказывала, но она была морским биологом, а я, занимаясь нефтью, должен был поставить рядом платформу, мы разговорились и, знаешь, всё закрутилось, через неделю, я даже в убыток себе и компании отказался от прибыльного предприятия. Она была поразительным человеком, я думаю, что ты сама это понимаешь, потому как ты проводила с ней всё своё свободное время, – он немного улыбнулся, после перешёл на шёпот, – такого доброго человека я никогда не встречал и вероятно не встречу, мне казалось, что мы втроём, ещё когда ты была совсем-совсем маленькой, будем всегда вместе, но судьба решила иначе, – он вздохнул, – её болезнь, – Александр Владимирович на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, – её болезнь была настолько прихотливой, что ей нельзя было встречаться с людьми, потому как если те могли быть больны, то она бы не пережила это, – Александр Владимирович вновь замолчал, ему было тяжело это говорить, – тебе вероятно казалось, что я специально удерживал вас взаперти, был ужасным монстром и тираном, но это не так, я боялся, что мамина болезнь появится и у тебя, а если ты в тот же день выйдешь погулять и… я просто…, – он вновь сделал паузу, – я просто не мог потерять тебя, понимаешь? Я не смог помочь твоей маме, пересадив костный мозг, потому, когда стало ясно, что она всё-таки что-то подцепила и мне доложили, что ты сбежала в ту ночь из дома, я… я…, – в его глазах стояли слёзы, – я был в ярости. Прости меня за это. Мне казалось, что виною всему была ты. Может быть, мне стоило просто не подпускать тебя к ней изначально, но ты смотрела её глазами, я просто не смог отказать, прости меня и за это. Может быть, стоило всё тебе рассказать, несмотря на просьбу твоей мамы ничего не говорить, не знаю. Я не жду от тебя прощения. Хочу, чтобы ты знала, что я был неоправданно жесток с тобой в последнее время, но также и знай, что за строгостью скрывался такой же скорбящий человек, как и ты. Меня задело, что ты истязала себя, я пытался помочь, но был слеп, не видел, что психолог делает тебе лишь хуже, не видел с какими людьми ты водишься, – он глянул на Люсю Изменову, у которой дрожали руки, – потому за это, тоже прости меня, единственное, что я хочу, это чтобы ты выжила и жила счастливо так, как жили мы с твоей мамой, – Александр Владимирович собирался встать, но Нина схватила того за руку и крепко-крепко обняла, расплакавшись, – мне нужно идти, нужно исправить всё то, что я заварил здесь.

Александр Владимирович вырвался из объятий и, повернувшись, подошёл к Люсе Изменовой, та выставила на него кольт, у неё в глазах стояли слёзы.

– Ты не умеешь стрелять, курок даже не взведён, – спокойно сказал он, протягивая руку за оружием, Люся Изменова взвела курок и в панике, случайно или нет, нажала на спусковой крючок, однако ничего не произошло – выстрел оказался холостым, Александр Владимирович осторожно забрал кольт у Люси и, покрутив барабан до патрона, два раза выстрелил в стену, послышался оглушительный звон, но только Люся и Анастасия Охотова закрыли уши. – Борис рассказал о вас, – сказал Александр Владимирович, посмотрев на Анастасию Охотову, – думаю, что он бы хотел, чтобы и вы вынесли урок из всего этого. Погоня за деньгами, – он покачал головой, – мне кажется, что если бы вы действительно любили его также, как он вас, спуская всё, что вы делали, то возможно он бы дал вам больше, чем то, что вы имеете сейчас. Для вас есть лишь личная выгода, а как мы сегодня убедились, она не способна помочь, а лишь вредит человеку, я надеюсь, что когда вы выберетесь отсюда, то вы хоть немного, но изменитесь. Что же касаемо вас, – он повернулся к Люсе, – учтите, что убийство человека, каким бы он ни был, это след, который в отличии от шрамов не оставит вас равнодушными до самой вашей смерти, вам с этим жить и мне лишь остаётся надеется, что дальше вы будете принимать лишь решения, которые будут сочетаться с вашей совестью и моральными ориентирами, – Александр Владимирович посмотрел в глаза Нине.

– Ты можешь не уходить, не оставляй меня одну, – промолвила Нина шёпотом.

– Не могу, не беспокойся тебя ждёт впереди удивительная жизнь, а я хочу поскорее встретиться с твоей мамой, мы будем ждать тебя там, но смотри, чтобы не приходила раньше, чем через восемьдесят лет, – Александр Владимирович мило ей улыбнулся, приставил кольт к голове и выстрелил.

Оглавление

Неповиновение

Мгла

Фраза

Аморальный выбор