КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Чистка [Эдуард Даувальтер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эдуард Даувальтер Чистка

Глава первая. Начало

Письмо для Сталина

24 января 1937 года на адрес секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина было написано письмо, автором которого стала Хиня Абрамовна Лившиц, сестра бывшего заместителя наркома путей сообщения Якова, который в это время проходил обвиняемым на втором московском процессе. В этом письме определенно были моменты, на которые Сталину следовало обратить внимание. Автор прямо разоблачала в предательстве ряд известных людей – бывшего главу Дальнего Востока, а под конец первого секретаря Крымского областного комитета партии Л. Картвелишвили (Лаврентьев), зав. культпросветом Москвы Вениамин Фурер и что наиболее важно близкого друга своего брата, зам. наркома ВД и начальника погранвойск Михаила Фриновского.

Фриновский старый чекист-дзержинец служил в органах к тому моменту без малого 17 лет, он успел побывать командиром дивизии имени Дзержинского, главой ГПУ Азербайджана и затем начальником погранвойск НКВД. В его биографии не была прописана долгая преступная деятельность, с конца 1920-х годов он стоял на правых позициях. Когда Сталин в 1928 г. начал борьбу с правыми уклонистами, Фриновский поддался уговорам другого видного чекиста, начальника Болшевской трудкоммуны Матвея Погребинского, который склонил его к правым. Вскорости однако их группа была разгромлена, Фриновский и другие чекисты выступали с покаянием, обещая порвать с правыми. Однако тут встрял Генрих Ягода, главный правый в ОГПУ, который выругал его за то, что тот признал свои ошибки и принялся его шантажировать, напомнив как еще в 1920 г. Фриновский будучи начальником активной части Особого отдела Юго-Западного фронта пытался дискредитировать приехавшего в Киев Рыкова. Внешне Фриновский имел внушительные габариты, но этот крепко сложенный человек имел слабый характер, он не смог отказать властному Ягоде, который сказал ему оставаться в рядах правых: «Постарайтесь в политических делах полностью ориентироваться на меня и почаще советоваться, в частности с Погребинским. А по политической работе в дивизии вы советуйтесь с Мироновым; он человек политически грамотный и укажет, как вести это дело».1

Так Фриновский окончательно стал правым, в 1929 году он стал сближаться с другим видным чекистом Ефимов Едвокимовым, который считался врагом Ягоды, все время метил в руководящие позиции. Это, однако, не мешало Фриновскому выражать лояльность Ягоде и дружить с Евдокимовым, который тоже сделал крен вправо. Их объединяло неприятие проводимой Сталиным политики коллективизации. В то время это были в основном лишь разговоры, критикуя политику Сталина, они скрипя все же вели войну на уничтожение кулачества. Однако их вера в генеральный курс партии была подорвана. Долгие годы именно Евдокимов был главным консультантом по делам правых. В 1933 году они признали между собой, что война с кулачеством выиграна, но усомнились в успехе колхозного строительства и остались на правых позициях. Евдокимов сказал: «Видишь ли, рано или поздно правым удастся доказать Центральному Комитету неправоту линии Центрального Комитета и правильность линии правых».

Фриновский пытался возражать, говор, что колхозы крепнут, но Едвокимов в ответ сказал: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше – неизвестно. Кадры правых – большие, правыми ведется большая подпольная работа и по вербовке кадров, и по созданию недовольства против правительства и Центрального Комитета». Далее Евдокимов дал ему указание вербовать кадры для правых, процесс пошел. Ягода конечно же сразу узнал об этом и позже сказал Фриновскому: «Имейте в виду: о том, что вы остаетесь правым, – мне известно, что вы ведете работу, я также знаю, и не лучше ли вам смириться с той обстановкой, которая существует у нас в центральном аппарате, свой гонор сбавить и слушаться меня.»

В заговор вовлекалось все больше и больше людей, которым ставились конкретные задачи, в высшем руководстве органов и среди начальников в областях почти не было тех, кто оказался бы не при делах. Хотя у них не было полного единства, у них был общий враг – режим Сталина. Свергли бы его и стали бы разбираться потом между собой.

Позже снова Евдокимов сказал Фриновскому что в рядах правых глава Сибкрайкома Р. Эйхе и второй секретарь Ленобкома Чудов (убийца Кирова). Именно Едвокимов, который сгруппировал вокруг себя свой северо-кавказский клан, близко познакомил Фриновского с тем самым Яковом Лившицом, который в право-троцкистском блоке выполнял поручения по разрушению транспортных железнодорожных сетей. Лившиц сказал Фриновскому: «Слышал я от Евдокимова о тебе, откровенно говоря, не ожидал, что ты тоже с нами, молодец.» Он также сообщил, что находится в сговоре с троцкистом Пятаковым и его группой. На другой встрече Лившиц попросил Фриновского информировать его о ходе следственных дел против троцкистов. Эти сведения он наверняка передавал Пятакову и другим сообщникам.

Ситуация становилась все более тревожной, убийство Кирова привело в движение процесс, который не мог сдержать уже сам нарком ВД Ягода. Ему было все сложнее прикрывать факт существование блока правых и троцкистов, он пытался завести следствие в неочевидный тупик, свалив все преступления заговорщиков только на группу Зиновьева-Каменева, но и тут он провалился. Евдокимов был этим недоволен: «Черт его знает, как удастся выкрутиться из всего этого дела. Никак не понимаю Ягоду, что он там делает, зачем расширяет круг людей для репрессий, или у этих поджилки слабы – выдают. Но можно было бы поставить таким образом ход следствия, чтобы всячески обезопасить себя».

Также стало известно, что на Лившица идут много показаний из Украины, он становился скомпрометированным лицом. Ягода не отказывался его защищать, но вечно он это делать не стал бы. Едвокимов посоветовал Фриновскому прекратить контакты с Лившицом, но тот сказал что пока не может этого сделать, потому что они едут на Дальний Восток. Евдокимов настоял не делать этого.

Об этом в частности писала Хиня Лившиц в своем письме Сталину, в котором сообщала о близкой дружбе своего брата с Фриновским. Однажды она зашла в комнату во время их разговора и они оба сразу же замолчали, гость высказал удивление: «Яша, разве у тебя есть сестра? Я столько раз бывал, ни разу ее не видел.» После этого они ушли. Тогда Хиня Абрамовна не придала значения этой странной сцене, но когда ее брата арестовали, она все это вспомнила. В памяти всплыли и другие подробности преступной связи Лившица и Фриновского, о той предполагаемой поездке на Дальний Восток, последний к тому моменту решил прекратить общаться с Лившицем. Он поехал на Дальний Восток один.2

Во время этой командировки он посетил начальника УНКВД на Дальнем Востоке Терентия Дерибаса, где передал ему письмо от Ягоду неизвестного содержания и сообщив, что Пятаков и Лившиц будут разоблачены. Как раз во время этой поездки Ягода был смещен с поста наркома, сменивший его Ежов назначил Фриновского своим заместителем, наряду с М. Берманом, Я. Аграновым (1-м заместителем) и чуть позже Л. Бельским. Такое быстрое назначение не кажется странным, учитывая, что Ежов давно был в дружеских отношениях с Евдокимовым и Фриновским. На обратном пути у него все таки произошла встреча с Лившицом, который сумел "поймать" его на одном из ж\д вокзалов. В вагон Фриновского вошел агент и сказал, что Лившиц хочет его видеть, надо это было сделать так, чтобы остальные сотрудники органов, что были в поезде, этого не видели.

Наконец они встретились, и начался разговор, вернее требования Лившица обезопасить его. К этому времени его сняли с поста зам. наркома путей сообщения и с которым уже проводились очные ставки с разоблаченными заговорщиками. Фриновский в ответ сказал: «Уж если ты попадешь, поскольку так далеко зашло дело, так держись как следует». Вернувшись в столицу Фриновский, все рассказал Ежову. Причем говорил так, будто не знал, что Ежов сам активный правый, что объяснялось тем, что ему ранее не сообщили о том, какую роль новый нарком играет в заговоре. Но это кажется странным, Фриновский знал, что тот правый. Вскоре в ноябре Лившица арестовали.

После того как сестра обвиняемого написала письмо Сталину, никаких мер по отношению к Фриновскому предпринято не было. Можно, исходя из этого, сделать два предположения: письмо Х. Лившиц так и не дошло до самого Сталина или письмо дошло, но Сталин поручил проверку Ежову провести проверку и то скрыл преступную деятельность Лившица.

Молчание подсудимых

23 января 1937 года в Москве открылся второй процесс над группой обвиняемых, главными фигурантами были: Г. Пятаков, Г. Сокольников, Л. Серебряков, К. Радек, Я. Лившиц и еще 12 обвиняемых. Они по поручению Льва Троцкого создали параллельный антисоветский троцкистский центр, занимались вредительством и шпионажем. Происходившая организация наводит на мысль о том, что власти опасались выступлений троцкистов в ходе процесса. В день его открытия были приняты беспрецендентные меры безопасности, 17 подсудимых охраняло 581 военнослужащих дивизии имени Дзержинского, 188 человек из управлений ГУГБ, 68 милиционеров и группа пожарных. Курировал охрану процесса зам.начальника 3го отдела ГУГБ А.Давыдов, помогал ему л нач. -2о отделения 2-го отдела Я. Родованский. Давыдов сам был правым и должен был соблюдать нужный блоку заговорщиков порядок на процессе.

Обвиняемые признали свою вину и много говорили о том, как вели свою анти-советскую деятельность с начала 1930-х годов. Как они установили контакты с высланным Троцким, как перекачивали в союзные ему фирмы деньги, как вредили на производстве и многое другое. Пятаков сообщал установку Троцкого, указанную в письме от него: «Письмо это, как сейчас помню, начиналось так: “Дорогой друг, я очень рад, что вы последовали моим требованиям…” Дальше говорилось, что стоят коренные задачи, которые он коротко сформулировал. Первая задача- – это всеми средствами устранить Сталина с его ближайшими помощниками. Понятна, что “всеми средствами” надо было понимать, в первую очередь, насильственными средствами. Во-вторых, в этой же записке Троцкий писал о необходимости объединения всех антисталинских сил для этой борьбы. В-третьих, – о необходимости противодействовать всем мероприятиям советского правительства и партии, в особенности в области хозяйства.»

Лившиц признал, что в 1931 году получил сообщение Пятакова: «Я пришел в ВСНХ проверить правильность переданных Логиновым от Пятакова директив. Пятаков мне рассказал то же, что и Логинов: что методы борьбы, которые проводились нами раньше, не дали никакого эффекта, что нужно идти на новые методы борьбы, т. е. на террор и на разрушительную работу.»3

Следствие стремилось получить показания на лидеров правых, чье участие в заговоре стало очевидностью в ходе первого процесса над Зиновьевым и Каменевым. Пятаков добавлял: «Я дал свое согласие Каменеву на вступление в запасный центр. Это было осенью 1932 года. Каменев проинформировал меня по основным направлениям работы троцкистско-зиновьевского центра. Прежде всего, сказал он, в основу положен вопрос о свержении власти при помощи террористических методов. И тут же он передал директиву о вредительстве. Дальше, в порядке информации, он сказал, что у них установлена теснейшая связь, не просто контакт, а связь с правыми: с Бухариным, Томским, Рыковым, и тут же сказал: “Так как вы, Юрий Леонидович, в очень хороших отношениях с Бухариным, не мешает, чтобы и вы с ним поддерживали соответствующий контакт”. Это мною в дальнейшем и делалось.»3

Они говорили, что чистосердечно рассказывают всю правду, однако это было не так. Они продолжали скрывать всю правду, рассказали об участии правых лидеров, лишь потому, что тех уже разоблачили. Но они о многом молчали. Лившиц молчал об участии Фриновского в их заговорщической организации, ни разу он не упомянул ни его, ни фамилии других заговорщиков, которых он точно знал: Евдокимова, Молчанова, Ягоду. Наконец сам Пятаков, он ведь мог рассказать правду о наркоме Ежове. Но он тоже молчал, как и другие подсудимые. Возможно, они это делали из-за простого "благородства" не сдавать своих подельников, но это очень маловероятно. Скорее всего, они рассчитывали на то, что не разоблаченные ими право-троцкисты выручат их, добьются для них смягчения наказания. Потом, когда те избавятся от Сталина и вернут их на свободу. Но их товарищи по заговору решили иначе, им этот провалившийся контингент не нужен. Ежовские следователи могли полностью направлять процесс, так что прокурор Вышинский не увидел сокрытия огромного пласта сообщников.

30 января 1937 года все 17 обвиняемых были признаны виновными, из них 13 получили высшую меру – расстрел. Приговор был приведен в исполнение 1 февраля.

Смерть сердечного человека Серго

18 февраля 1937 года в Москве внезапно скончался нарком тяжелой промышленности (НКТП ), член Политбюро Серго Орджоникидзе, по одной версии он умер в результате тяжелой болезни, стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы, которые вызвали инфаркт. Пост-сталинские времена возникли еще две версии – самоубийство и убийство, обе версии разумеется, предназначались как очередные порции очернения Сталина. То, ли оппозиционный Серго выступал против репрессий и протестуя против этого застрелился или вовсе Сталин приказал его убить. Все эти версии так и остались слухами, но был ли Серго в оппозиции Сталину? Не был, по край не мере публично, более того, он поддержало анти-вредительские чистки. 5 февраля он выступал перед начальниками главков наркомтяжпрома, где сказал: « Преступников поймали, расстреляли. Преступников, которые будут, опять поймают. Расстреляем всю сволочь, которая найдется. Не о них речь, а об огромной массе кадров, прекрасных кадров, нами выращенных, хороших кадрах. Вот это им и нужно прямо сказать……Эти проклятые Пятаков, Ратайчак и т. д., они нам напакостили много, но своим провалом⁶*. То, что их поймали, посадили и заставили рассказать все, что было, это должно раскрыть глаза. Можно сказать так: «мы не могли угадать, никто не мог угадать, почему на нас сваливаете?» Но сейчас нам надо на это отвечать. Вот над чем надо будет очень серьезно призадуматься. Очевидно, мы вступаем в такой период, когда вновь надо перестраивать наши ряды, наше руководство. По-новому нужно, очевидно, руководить. Черт дери, пока нет встряски, начинаем ржаветь.»44

Серго должен был выступать на предстоящем пленуме ЦК с докладом по вопросам вредительства, вместе с В. Молотовым, Л.Кагановичем и Н. Ежовым. Но в преддверии он умер. Лазарь Каганович рассказывал об его смерти так: «Он был болен очень, Ленинградский профессор лечил его. Я забыл фамилию профессора…… Академик. Он из Ленинграда к нему приезжал. Больной, тяжело больной человек, Серго. Работал много, работал изо всех сил, надрывался и, возможно, так сказать, нервы надорвались. А брата его арестовали раньше. Серго воспринял этот арест ничего, пережил. Его брата арестовали, кажется, в тридцать пятом или в тридцать шестом. Так что нельзя сказать, что… Я считаю, что он болел. Не хотел, так сказать, сойти со сцены. Трудно теперь сказать. Сталин к нему относился хорошо, поддерживал его. А, к сожалению, его болезнь, безусловно…»55

Все это, однако, не дает ответа на вопрос о позиции Серго. Факты говорят об его двойственности. С одной стороны он крепко стоял за генеральный курс партии, с другой он мог быть мягок с теми, кто мог быть не лояльным Сталину. Либеральные историки правы лишь в одном, Серго по натуре был весьма сердечным человеком, очень преданный семье, друзьям, товарищам. Враги, право-троцкисты пользовались этой слабостью. Среди друзей Орджоникидзе были И. Уборевич, Г. Пятаков, А. Енукидзе. Когда последнего в 1935 г. Исключили из партии за примиренчество к врагам, Орджоникидзе его не оставил, продолжая дружить с ним и поддерживать его.6 Сталин в письме Кагановичу открыто выражал недовольство тем, что Орджоникидзе дружит с Енукидзе. 7Вряд ли Серго знал, что его друг Авель один из самых опасных заговорщиков, предатель. В 1936 г. Енукидзе восстановили в партии, вряд ли это могло быть без помощи друга Серго.

Его крайнее примиренчество видно в рассказе другого заговорщика Ивана Орахелашвили: «Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных контрреволюционных настроений. Это главным образом относится к Бесо Ломинадзе. На квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моём присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: «Посмотри ты на него!» – продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе… Вообще я должен сказать, что приёмная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе.»8

Сталин, судя по всему, признал достоверность этих сведений, когда Серго был уже мертв. Его смерть действительно была внезапной, еще 17 февраля он допоздна был на работе, и ничего не говорило, что его скоро не станет. Около полуночи он имел беседу с своим заместителем Осипом Осипов-Шмидтом, который сам был членом заговора правых. Неясно, знал ли Серго о том, что еще один его заместитель правый? Потом около 00:20 он уехал домой. 18 февраля пришло известие о смерти Серго. Неделю Сталин решал, кого назначить вместо него, 27 февраля новым наркомом тяжпрома стал Валерий Межлаук, который ранее занимал должности зам. Председателя Госплана, зам. Председателя СНК, зам. Председателя СТО. Сталин тогда еще не получил информацию, что этот Межлаук сам член организации правых и германский шпион. Вождь даже в феврале не видел всего масштаба право-троцкистского заговора.

Змея начинает кусать себя за хвост

У чекистов, которые ранее полностью скрывали деятельность право-троцкистского блока и шпионских организаций все сложнее получалось защищать ант государственных преступников и изменников родины. С момента удаления Генриха Ягоды с поста наркома НКВД и назначения Ежова ситуация для правых еще более ухудшилась. Новый нарком оказывался человеком, который не особо старался защищать заговорщические кадры, тому было две причины. Первая состояла в том, что Ежову для защиты интересов Германии необходимо было вырезать часть заговорщических кадров, которые более не хотели соблюдать взятые ими ранее договоренности с правительством Германии. Они спешили избавиться от Сталина. Во вторых безупречно управлять такой махиной как НКВД было сложнее, чем можно было подумать, тем более в период начала чисток.

В право-троцкистском блоке состояли десятки тысяч людей по всей стране многие заговорщики даже не знали друг о друге, что потом создавало хаос в огромной организации. Начавшиеся разоблачения привели к тому, что многие люди по всей стране, что-то ранее знавшие, слышавшие, но молчавшие, начали говорить. Потекли тысячи разоблачительных писем о вредителях, они шли в самые разные инстанции: НКВД, прокуратуру, членам Политбюро ЦК, Сталину. Если раньше ягодинские следователи могли фильтровать не значительные объемы информации, то теперь это было уже нельзя делать. Вал разоблачений рос, как снежный ком. Ежов и его следователи в такой ситуации просто машинально пускали в ход вал новых показаний. У них не было желания хоть как то рисковать за товарищей по заговору, хотя некоторых они все же пытались выгородить.

Раскручивались дела и преступной банды Лившица на железных дорогах. Например, была упомянутая мною в прошлой книге, вскрыта группа право-троцкистов на юго-западной ж\д. Эти вредители намеренно делали дефектными рельсы на дорогах, создавали такие условия, что в ходе войны эшелоны с войсками непременно попали бы в пробки. Преступники, руководившие этим, были выявлены: нач. юго-западной дороги Зорин, Рыбальченко и т.д.9 Все они оказались троцкистами, союзниками правых. Правые в НКВД ничего не сделали для их защиты, хотя местный глава УНКВД Балицкий был правым. Раскрыли банду вредителей и на Северо-Кавказской железной дороге. Общие итоги и цифры Лазарь Каганович включил в свой доклад о вредительстве на предстоящий пленум. Такое активное разоблачение врагов на железных дорогах во многом зависело от наркома Кагановича, который в отличие от Ворошилова и Орджоникидзе проявлял большое усердие в очистке подчиненных ему организаций.

Разоблачения врагов становились все более регулярным явлением. В начале февраля, в Одесской области вскрыли группу троцкистов, в головку которой входили несколько человек, во главе с вторым секретарем Я. Голубом.10 В действительности преступной группой руководил сам первый секретарь обкома Евгений Вегер, но его разоблачат позже. 10 февраля 1937 года самоубийством покончил с собой к этому моменту уже бывший прокурор области А. Турин. Он понял, что его разоблачение вопрос времени и закончил все так. Об этом прокурору Вышинскому доложил следователь по важным делам прокуратуры СССР Лев Шейнин.11

Еще в январе на имя Сталина, Молотова и Кагановича был отправлен анонимный донос , опущенный неизвестным лицом в поезде. Там говорилось, что киевский обком компартии в руках троцкистов, к этому времени частью арестованных: зав. Промышленного отдела Радкова, зав. Отдела пропаганды Карпов, главный организатор Канторович, глава Облплана Тодер. Это далеко не все фамилии и что самое важное, был недвусмысленный намек, что троцкистов крышевали секретари ЦК Ильин и сам глава Киевского обкома Павел Постышев. Отмечалось, что его помощник Фатин был разоблаченным троцкистом. 12 В других письмах писали о жене Постышева, которую ранее исключали из партии и не раз уличали в дружбе с троцкистами. Сталин получил эти письма и уже тогда в январе Постышев был снят с поста главы киевского обкома, но его не арестовали, скорее всего, Ежов сумел его выгородить, стерев компрометирующие его лично детали. Он пока оставался до марта членом ЦК КП (у), но затем был переведен на руководящу. работу в куйбышевский обком.

15 февраля Сталин получил материалы о вредительской деятельности иностранных разведок в Западно-Сибирском крае. Иностранные спецслужбы активно привлекали к своим грязным делам множество работавших в СССР зарубежных специалистов. Они сливались с различными антисоветскими элементами из местных и вредительствовали. В донесении Ежова назывались цифры: «Вскрытыми делами устанавливается, что иностранные разведки, преимущественно германская разведка, используют для шпионажа и диверсии представителей германских фирм и специалистов иноподданных, работающих на предприятиях и в учреждениях Западно-Сибирского края, где осели иностранноподданные в количестве 727 человек, из них:

германских подданных – 179 человек

австрийских – 73

польских – 30

чехословацких – 256

и других государств – 189».13

Кроме них, там в деле были все до кучи: бывшие кулаки, белые колчаковцы, троцкисты, правые и т.д. Это поднимало вопрос о необходимости проведения чисток по национальным признакам. В своем донесении Ежов упомянул два важных фактора, консульство в Новосибирске и имя генерала Эрнста Кестринга: « Работавшими на Анжерском руднике немецкими специалистами германско-подданными Якимех и Флорен была организована контрреволюционная фашистская шпионско-диверсионная группа, в которую были вовлечены иностранные специалисты – германско-подданные и немцы – советские граждане. Якимех и Флорен были связаны с Германским консульством в Новосибирске.

Работавшим механиком на строительстве азотного комбината в г. Кемерово германско-подданными Франком была создана диверсионная фашистская группа, ставившая своей задачей взорвать азотный комбинат в Кемерово в момент пуска его в эксплуатацию. Франк был близко связан с бывшим германским консулом в Новосибирске Гроскопф и инспектором консульства Кестинг.»14

Упомянутый Кестринг был связным другого шпиона германского правительства Николая Ежова. Эти документы позволяют утверждать, что Ежов был не только большим успехом германской военной разведки, но и не менее большим провалом, его трусливая и подлая натура почти исключала то, что он станет активно защищать от раскрытия германских шпионов и вообще кого либо. Правые и троцкисты, которые рассчитывали на него, потом это поймут. Для Ежова на первом месте всегда стоял его инстинкт самосохранения, что означало не делать часто того, что могло бы навести на него подозрение Сталина. Он помнил своих друзей, которые к этому моменту уже были раскрыты : Конара, Пятакова и Марьясина. Сам факт его дружбы с ними был компрометирующим фактором, о котором могли вспомнить. Последний был еще жив и находясь в изоляторе НКВД мог бы многое рассказать об Ежове. Мог бы, но чтобы он не рассказал, до Сталина это не дошло бы. Все протоколы допросов отправляли Ежову, и тот мог редактировать их в нужном русле.

Стремясь отвязаться от дружбы с Марьясином, Ежов решил пойти на то, чего в органах обычно не делали – пытки и фальсификации. Поначалу дело Марьясина вели цивилизованно, к нему приставили следователей из правых: Дмитриева, Дашевского и особоуполномоченного следователя Фельдмана. Последний непосредственно расследовал дела обвиняемых чекистов, но ему Ежов доверил дело Марьясина. Фельдман справился с задачей, отправленный Сталину 13 февраля протокол допроса не содержал ничего нового, все названные Марьясином имена уже были раскрыты ранее, как право-троцкисты. 15 Но затем Ежов решил, что его друг должен оказать ему «услугу» и заявить, что хотел убить его, Ежова. Михаил Фриновский вспоминал: «Был арестован Марьясин— быв. пред. Госбанка, с которым Ежов до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу Ежов проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. Марьясин содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то Марьясина избивали даже после того, как кончилось следствие и никаких показаний от него не брали.

Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с Ежовым (причем Ежов был выпивши), мы зашли на допрос Марьясина, и Ежов долго говорил Марьясину, что он еще не все сказал, и, в частности, сделал Марьясину намек на террор вообще и теракт против него – Ежова, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить».

Ежов приказал избивать, вынудил оговорить себя человека, который долгие годы был его самым близким другом. Это многое показывает о Ежове, как о человеке.

Дело Бухарина

Перед февральско-мартовским пленумом по максимуму выросло напряжение в отношении Николая Ивановича Бухарина. После того, как в сентябре 1936 года его фамилия прозвучала на первом московском процессе, по нему начали работать следственные органы прокуратуры, НКВД, а затем и ВКБ (Б). Дело было очень серьезным, подозреваемый был одним из самых авторитетных лидеров партии, который мог сплотить вокруг себя значительную оппозицию. Его приглашали на очные ставки, где в присутствии членов Политбюро на него давали показания. В основном речь шла о политических проступках, сколачивании группы недовольных, однако Сталин считал, что это еще не все, и он не ошибся. Ежов к тому времени решил поставить крест на провалившимся Бухарине, у него не было возможности выгородить его из-за обилия компрометирующих фактов и личном участии Сталина в следственных действиях.

11 января Ежов отправил Сталину протокол допроса Валентина Астрова, близкого к Бухарину человека, который показал следующие вещи: в 1929 г. Бухарин с Рыковым, Углановым, Томским решил насильно убрать Сталина и его соратников, установка на террор была подтверждена в августе 1932 г., на подпольной конференции правых. Задачи со слов Астрова были поставлены еще в январе 1930 г : «БУХАРИН сказал, что нельзя определить насколько длителен может оказаться период восстаний, он может затянуться на ряд лет. Возможно, что в процессе борьбы за власть придется заключать временные блоки с эсерами или меньшевиками. Остановившись на крупнейшей роли СТАЛИНА, БУХАРИН сказал, что СТАЛИНА как главную силу в этом руководстве необходимо будет во что бы то ни стало устранить.

БУХАРИН далее указал на приближающуюся интервенцию и сказал, что СССР, при его нынешнем состоянии и при политике сталинского руководства, не сможет победить империалистов. В случае интервенции правые должны будут использовать военную ситуацию, сохранить свою подпольную организацию для продолжения борьбы за свержение сталинского руководства.

Выступавшие после БУХАРИНА участники совещания солидаризировались с ним. КУЗЬМИН в своем выступлении высказался за тактику «дворцового переворота», с арестом СТАЛИНА и других членов советского правительства.»16

В августе 1932 г. Решения были приняты такие: «Решения в основном свелись к следующему:

1) Сталинская политика партии, несмотря на внешние успехи индустриализации и коллективизации, привела страну к глубокому хозяйственному и политическому кризису. Страна стоит перед новой полосой народных восстаний против сталинского руководства.

2) Выход для страны возможен только при проведении программы правых.

3) Платформа правых, выдвинутая в 1928—29 гг. в речах вождей и их заявлениях, себя оправдала и должна быть сохранена.

4) Задача правых в текущий момент: сколачивать кадры и укреплять нелегальную организацию, усилить вербовку новых членов организации, ведя устную пропаганду и используя все возможности печатной пропаганды (нелегально), сочетая это с легальными возможностями.

5) Ориентировать организацию правых на близость открытого выступления с целью свержения сталинского руководства. Возможно, что для начала мы потребуем открыть дискуссии с тем, чтобы перенести ее в массы, а тем временем готовиться к активным выступлениям с примен0000000ением всех средств борьбы вплоть до восстания, террора и дворцового переворота.

6) Подтвердить правильность принятой центром правых тактики блока с троцкистами и заключить блок с леваками (ЛОМИНАДЗЕ, СТЭН, ШАЦКИЙ).»17

Показания у Астрова брались так, чтобы не раскрыть остальных заговорщиков из блока правых и троцкистов. Но для руководства СССР уже этого было достаточно, чтобы понять всю ужасную роль Бухарина в этом деле. Для Сталина это было непросто, так, как он всегда хорошо относился к Бухарину. Он считал его лидером большевиков, равному себе, такими словами: «Мы с тобой Гималаи – остальные ничтожество».18 Сталин называл его своим другом, но потом их дружба остыла, когда они разошлись по теме НЭПа. Но для Сталина Бухарин по-прежнему был хорошим партийным товарищем. Лазарь Каганович вспоминал:

«Был любимчик Бухарин, это верно, любимчик. Так же, как был любимчик у Робеспьера поэт Камиль де Мулен. И Сталин к Бухарину хорошо относился, любовно. Но «дьявольски неустойчив»! Политически. И Бухарин качался то влево, то вправо. То левый коммунизм, то правый. Вот в чем дело. И поэтому вынужден был хитрить, между левыми и правыми. И поэтому Молотов назвал его Шуйским. Вот вам мое слово о Бухарине. Не злое слово. И я к нему относился тоже очень хорошо, но политически он был дьявольски неустойчив и коварен, лицемерен. Всего можно было от него ждать.»19

Бухарин понимал, куда «дует ветер» и не сидел на месте. Он начал закидывать руководство страны множеством писем, он это делал еще с конца 1936 г., но по мере роста напряженности их становилось се больше и они росли в объеме. Суть писем была проста: он не виновен, его хотят оговорить настоящие враги. Он обвинил Пятакова и Радека в клевете, пытался дискредитировать их показания. Он также отвергал показания Зиновьева и Каменева, которые утверждали, что вели переговоры с Томским, который говорил также от имени Рыкова и Бухарина. На них было прямое одобрение насильственной борьбы с Сталиным. Он отрицал все, даже то, что был причастен к появлению рютинской платформы

13 января Бухарина вызвали на очную ставку с Астровым и Радеком, там же присутствовали Ежов, члены Политбюро Молотов, Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов и сам Сталин. Сначала говорил Астров, он снова повторил историю, рассказанную в протоколе допроса от 11 января. Вопросы задавал в основном Ежов, реже другие присутствующие. Вопросы задавал и Бухарин, Астров сказал, что он все знает. Бухарин обвинил Астрова во лжи, о том, что он давал директиву о терроре. 20 Он полагал, что сможет защититься голым отрицанием, но именно это стало его ошибкой. Одно дело отрицать преступления, другое вообще все, заявляя, что он даже не интересовался платформой Рютина, хотя ею интересовались все, кому была не безразлична партия, вне зависимости от политической позиции. Сталин назвал эту часть утверждений Бухарина подозрительными. Потом была очная ставка с Радеком, на которой Бухарин опять отрицал все обвинения, но его удалось разговорить на предмет подозрительных контактов Радека с немцами. Тот заявил, что при Бухарине встречался с фашистскими профессорами, что Николай Иванович признал, но без криминальной составляющей. Радек также дал понять, что Рютин с его платформой исходили от Бухарина. 21

Показаний против Бухарина было так много, что они оставляли все меньше и меньше сомнений в его виновности. Он становился новым кандидатом на ключевую роль в новом судебном процессе. 16 января Бухарина лишили поста редактора газеты «Известия». 19 января он пишет Сталину письмо, где просит отпустить его в Испанию, в банальном бегстве он уже видел возможность спасения.22

Сталин не ответил на его просьбу о выезде, Бухарин продолжал засыпать его своими письмами, утверждая, что все есть клевета, оговор. 21 января в «Правде» вышла статья, где Бухарин ставится на одну доску с Пятаковым и Радеком. На следующий день Бухарин отослал письмо Сталину с возражениями содержанию статьи и снова заявлял о своей невиновности. Письма невиновности в Политбюро слал и его ближайший соратник Алексей Рыков. 28 января было принято решение вывести дело Бухарина и Рыкова на обсуждение предстоящего пленума ЦК. 2 февраля на имя Сталина поступило новое донесение, на этот раз от Николая Алексеева, помощника начальника ГУЛАГа. Сам Алексеев тоже был в организации правых, видя происходящее, решил обезопасить себя, выдав новую порцию компромата, которая связывала Бухарина с бывшим наркомом внутренних дел Ягодой. В письме говорилось, что Ягода еще с начала 1930-х прикрывал организацию правых, был связан с ним через секретаря Бухарина Цетлина. Алексеев вспомнил, как глава зам.председателя ОГПУ Меер Трилиссер требовал от него доклада Бухарину о положении дел в стране. Вся штука была еще в том, что Трилиссер был наряду с Ягодой назван Бухариным правым кадром в том самом диалоге с Каменевым. Для самого Трилиссера это разоблачение никак негативно не сказалось. Свое обращение к Сталину Алексеев заканчивал так: «Мне ясно сейчас, что т. Ягода не решался разгромить правых, боясь, что полное разоблачение правого центра приведет неминуемо к разоблачению всей истории правой оппозиции с деятелями, которой он на определенном этапе был связан.»23

5 февраля Сталин получил еще один протокол допроса, на этот раз П. Александрова, который признавался в том, что с 1931 года был членом нелегальной группы правых. Кроме истории о преступных методах борьбы он рассказывал, что Бухарин высказал идею: социализм возникнет через развитой капитализм, сталинская система никуда не годна. Строительство социализме с точки зрения правых провалилось и Сталина надо было убрать, вместе с его системой. Александров также дал указание на связь помощника Бухарина Цетлина с подрывными элементами в компартиях зарубежных стран. 24 Наконец 20 февраля Сталин получи еще одни изобличающие Бухарина и его правых товарищей показания, на сей раз от Якова Яглома, бывшего начальника Главконсерва НКПП СССР. Он заявлял, что правые были разделены на три группы: группу Бухарина, Томского и Угланова. Их общий координирующий центр включал в себя: Бухарина, Угланова, Томского, Рыкова. 25 В общей сложности на Бухарина собрали около 400 страниц показаний. 21 февраля Бухарин пишет огромное 81-страничное заявление, письмо в Политбюро и предстоящему Пленуму ЦК, где прощался с товарищами и отказывался признавать за собой любую вину. Он обвинял всех в клевете и заявлял о себе, как о честном большевике. 26

Планы Ежова

Нарком НКВД Ежов судя по всему давно решил судьбу Бухарина и головки правых, он действовал в основном из двух интересов: своих и Германии. Устранение Бухарина и его группы было бы ощутимой потерей для правых, но выбора не было. Эти правые провалились, на них была уйма показаний, не было никакого смысла их пытаться спасать. Все что мог сделать Ежов на тот период он сделал, он выгородил оставшихся на свободе правых, в своих показаниях Бухарин Рыков и другие не называли других громких имен, которые на начало 1937 г. занимали важные посты: наркомфина СССР Гринько, зампредсовнаркома СССР Антипова, наркома земледелия СССР Чернова, главу компартии БССР Гикало, персека КП Узбекистана Икрамова, многих других. Бухарин их не выдал, до последнего рассчитывая на них и на самого наркома Ежова. Он знал, что Ежов правый и молчал. Но все-таки он провалился, и его расчеты на властных подельников были ошибкой.

У Ежова были и другие планы, провести перестановку кадров в НКВД, начиная с второго лица в органах, начальника главного управления государственной безопасности НКВД СССР (ГУГБ)Якова Агранова. Стоит отметить, что должность главы ГУГБ была крайне важной, глава структуры сосредотачивал в своих руках огромные полномочия : разведку и контрразведку, шифровальную и дешифровальную работу, оперативную работу, охрану транспорта и государственных лиц и следствие по политическим делам. Когда Сталин создавал ГУГБ, он действовал по мудрому принципу «не клади все яйца в одну корзину». Это должно было ослабить власть наркома Ягоды, начальник ГУГБ мог иметь прямой выход на членов Политбюро. По замыслу в конце 1935 г. главупр должен был возглавить Агранов, однако Ягода попросту отказался реализовывать это решение на практике. Каким-то образом до Агранова не дошли документы из ЦК и Ягода сам руководил ГУГБ. Лишь в декабре Агранов занял полагающуюся ему должность. Но уже в феврале 1937 г. Ежова перестал устраивать такой руководитель важнейшей структуры НКВД.

Ежову требовался новый кадр и он нашелся. Михаил Фриновский вспоминал, что Ежов был недоволен своим первым заместителем: «Вскоре после вступления в должность заместителя наркома ЕЖОВ начал меня приближать к себе, выделять из остальных замов, вести со мной более откровенные разговоры в оценке других замов, высказывать некоторое недовольство АГРАНОВЫМ. Перед распределением обязанностей между замами, помимо того, что я продолжал быть начальником ГУПВО, ЕЖОВ предложил мне интересоваться и оперативными вопросами, а примерно в 1937 году, после ареста ЯГОДЫ, он начал со мною вести разговоры в отношении возможного моего назначения первым заместителем Наркома. Во время одного из таких разговоров ЕЖОВ мне сказал: «Я предрешил этот вопрос, но хочу с тобой поговорить, только давай – по-честному, за тобой есть грешки кое-какие».

Вначале я совершенно опешил, думая – пропало дело. Увидев мою растерянность, ЕЖОВ начал говорить: «Ты не бойся, расскажи по-честному». Тогда я ему рассказал об истории с сокольническим делом, о своей связи с ЯГОДОЙ, связи с ЕВДОКИМОВЫМ и через него с ЛИФШИЦЕМ. Тогда ЕЖОВ сказал: «Грехов у тебя столько, хоть сейчас тебя сажай, ну, ничего, будешь работать, будешь на сто процентов моим человеком». Я растерянно посмотрел на него и пытался отказаться от назначения на должность первого зам. наркома, но он сказал: «Садись, работай, будем вместе работать и отвечать будем вместе».

Тогда же всплыла тема реорганизации группы правых и их защиты от разоблачения: «До ареста БУХАРИНА и РЫКОВА, разговаривая со мной откровенно, ЕЖОВ начал говорить о планах чекистской работы в связи со сложившийся обстановкой и предстоящими арестами БУХАРИНА и РЫКОВА. ЕЖОВ говорил, что это будет большая потеря для правых, после этого вне нашего желания, по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам, и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном этот план заключался в следующем: «Нужно расставить своих людей, главным образом, в аппарате СПО, следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им». «А это заключается в том, – говорил ЕЖОВ, – чтобы записывать не все то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции». Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему. Было бы неплохо, говорил ЕЖОВ, брать в аппарат людей, которые уже были связаны с организацией. «Вот, например, ЕВДОКИМОВ говорил тебе о людях, и я знаю кое-кого. Нужно будет их в первую очередь потянуть в центральный аппарат. Вообще нужно присматриваться к способным людям и с деловой точки зрения из числа уже работающих в центральном аппарате, как-нибудь их приблизить к себе и потом вербовать,потому что без этих людей нам работу строить нельзя, нужно же ЦК каким-то образом работу показывать».

В осуществление этого предложения ЕЖОВА нами был взят твердый курс на сохранение на руководящих постах в НКВД ягодинских кадров. Необходимо отметить, что это нам удалось с трудом, так как с различных местных органов на большинство из этих лиц поступали материалы об их причастности к заговору и антисоветской работе вообще.

Для сохранения этих кадров и их формальной реабилитации арестованные, дававшие такие показания, вызывались в Москву, где путем передопросов приводили их к отказу от данных ими показаний (дело ЗИРНИСА, дело ГЛЕБОВА и других).»

В этот период Ежову удавалось действовать именно так, но тон уже знал, что за текущими ограниченными чистками может пройти масштабная чистка по указанию ЦК, то есть Сталина. Это показывает то, что Сталин склонялся к решению начать массовые чистки для разгрома многочисленных ячеек правых по всей стране. Но зимой 1937 года он вероятно еще не принял окончательного решения.

Внутри и снаружи

Социально-экономическая и политическая обстановка накануне начала чисток была в целом стабильной, но в экономике еще сохранялись существенные проблемы. Это было следствием вредительства, так и детских болезней недавно сформированной плановой системы. Тревожить власть по-прежнему могли колхозы, несмотря на победу коллективизации, росте производительности труда, многие организации на селе испытывали трудности с кадрами, финансами, оборудованием и страдали от засухи. Голода из-за засухи удалось избежать благодаря централизированному планированию и это большая заслуга советской власти, там где возникали производственные трудности вскоре отправлялась продовольственная помощь. Власть помогала, как могла, давала денежные ссуды, давала отсрочку выплат по ним, все чтобы система заработала как надо.

Все это буксовало во многом из-за распространенного вредительства. В ход шли любые методы: неправильный засев полей, ломка сельскохозяйственных машин, обычным затягивания сроков выполнения работ и т.д.27 Но несмотря на это процесс роста экономике шел неумолимо. В промышленности страна достигла наивысших достижений, став второй державой по объему промышленного производства. Все эти успехи не могли не вызывать беспокойства у врагов СССР и дела социализма.

Капиталистические круги Британии, США и континентальной Европы рассчитывали справиться с СССР стандартной военной агрессией, но на ее острие подходила лучше всего и возможно только Германия. Капиталисты и их правительства буквально вскармливали нацизм и делали его достаточно сильным, чтобы ударить по СССР. При этом все кто ссылаются на работы историков вроде Резуна, игнорируют очевидное, даже открытые намерения самого Гитлера, который не скрывал, что их путь лежит на восток. Будущая война была очевидна для дальновидных людей.

Сталин еще в 1935 году говорил конструктору артиллерийских пушек Грабину: «Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать и не ошибиться бы при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить. Поймите, что нужно экономить время, иначе можно опоздать. Отправим пушку сразу на полигон, ускорим решение вопроса.»28

Надо было торопиться, Сталин знал о грядущей войне, но чего он не знал, это то, что враги делают ставку не только на оружие, но и на предательские удары в спину, в самый тяжелый период. У них был готов план поражения и план переворота, однако часть из них устала ждать войны.

Глава вторая. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП (б)

Пленум двурушников

Несколько раз в год члены Центрального комитета ВКП (б) и кандидаты собирались на пленум, съехались они и в феврале. Съехались, чтобы осудить правую группу Бухарина и все бы ничего, но большинство из них сами были право-троцкистами. Они приехали, чтобы как следует пнуть Бухарина, Рыкова, Ягоду, «доказав» свою лояльность Сталину, усыпив его бдительность, чтобы потом уничтожить и его. Все, что знал на тот момент Сталин о блоке правых и троцкистов, было лишь небольшой частью огромной мозаики, которую ее предстояло собрать. На пленуме главной темой становилась борьбы с врагами, Сталин лично готовил выступление «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Еще один доклад должен был произнести Андрей Жданов по теме «Демократизации советской и партийной жизни»

Сталин и его лоялисты (не обязательно сталинисты, просто те, кто не участвовал в преступном заговоре) были в полном меньшинстве, за него из членов ЦК были: Кржижановский, Петровский, Калинин, Крупская, Литвинов, Берия, Каганович, Молотов, Ворошилов, Андреев, Бадаев, Шверник, Николаева,, Чувырин. Всего четырнадцать, было бы пятнадцать, но роль Микояна весьма спорная. Со стороны блока право-троцкистов были: Бубнов, Пятницкий, Любимов, Постышев, Рудзутак, Румянцев, Носов, Рухимович, Зеленский, Эйхе, С. Косиор, И. Косиор, Сулимов, Бауман, Ягода, Чубарь, Уханов, Лебедь, Кнорин, Лобов, Картвелишвили, Антипов, Кабаков, Быкин, Яковлев, Балицкий, Хатаевич, Разумов, Варейкис, Чудов, Щеболдаев, Алексеев, Иванов, Кодацкий, Стецкий, Рындин, Криницкий, Жуков, Гамарник, Межлаук, Якир, Мирзонян, Икрамов, Евдокимов, Косарев, Чернов, Хрущев и Ежов. Итого, 48 заговорщиков против 15 лоялистов и сторонников Сталина.

Буквально в день открытия пленума Сталин получил протокол очной ставки А. Рыкова и В. Шмидта, где ближайший соратник Бухарина признал, что в 1932 г. на Томского даче в Болшево, вместе с ее хозяином и Углановым ознакомился с платформой Рютина. 30 Это стало еще одним ударом по правым. Кто после этого мог еще поверить, что Бухарин никак не соприкасался с этим делом?

Пленум ЦК открылся вечером 23 февраля, его открыл Николай Ежов, с самого начала вывел формула обвинения, она выглядела так: «Бухарин, Рыков, Томский, Угланов: во-первых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистско-зиновьевского объединенного блока; во-вторых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистского параллельного центра; в-третьих, были осведомлены о том, что троцкистско-зиновьевский объединенный блок и троцкистский параллельный центр в своей борьбе против партии и Советского правительства перешли к методам террора, диверсии, вредительства; в-четвертых, были осведомлены об изменнической платформе троцкистско-зиновьевского блока, направленной к реставрации капитализма в СССР при помощи иностранных фашистских интервентов и, наконец, в-пятых, члены центра Бухарин, Угланов и Рыков стояли на той же платформе, контактировали антисоветскую деятельность своей правой организации с организацией троцкистов.

В виду серьезности тех обвинений, которые были предъявлены Бухарину и Рыкову, предыдущий пленум Центрального Комитета партии, по предложению т. Сталина, вынес постановление о том, чтобы вопрос о конкретной вине кандидатов в члены ЦК ВКП(б) Бухарина и Рыкова перенести на настоящий пленум с тем, чтобы за это время произвести самое внимательное и добросовестное расследование антисоветской деятельности правых, в частности, конкретной вины Бухарина и Рыкова. »

Далее он долго рассказывал про историю правой организации, их сговоре с троцкистами, их анти-государственных установках и ставке на переворот, называл конкретные имена предателей. В конце он сделал выводы:

«Выводы какие? Таким образом, товарищи, мы на основании всех материалов следствия считаем установленным, во-первых, что центр антисоветской организации правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Шмидта двурушнически отказался в конце 1929 года с маневренной целью от своих правых взглядов, обманывал партию, не выдавал своей подпольной организации, сохранил ее и продолжал борьбу с партией до самого последнего времени. Поставя своей основной целью добиться захвата власти насильственным путем, изложив свою открыто буржуазно-реставраторскую платформу, так называемую платформу Рютина, они вступили фактически в блок с троцкистами, антисоветскими партиями эсеров и меньшевиков и вместе с ними возглавляли антисоветские осколки разгромленных классов в нашей стране и превратились в конечном итоге в агентуру фашистской буржуазии.

Для осуществления своих буржуазно-реставраторских планов центр правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского и других встал на путь организации террора в отношении партии и правительства, на путь вредительства, на путь блока с антисоветскими партиями, на организацию кулацких восстании и на организацию волынок на заводах.

Мне кажется, что все это ставит в отношении Бухарина и Рыкова, людей, которые целиком отвечают за всю деятельность правых организаций вообще и за свою антисоветскую деятельность в частности, – ставит вопрос о возможности пребывания их не только в составе Центрального Комитета партии (Голос с места. Правильно.), но и в составе членов партии.»29

После краткого перерыва выступил Анастас Микоян, который утверждал, что собраны факты, изобличающие Бухарина и его центр правых. Он напомнил, в чем была ключевая причина разногласий: «Что же, товарищи, получилось? Главный камень преткновения – это вопрос коллективизации, наступление на кулака. Это – целая программа. Оказывается, заявивши в 1930 году о полной солидарности с линией партии, он до 1932 года признает, что в основном оставался на своих прежних позициях. Если не была ясна наша линия, значит, не была ясна ему его линия. Это есть двурушничество настоящее.» Микоян заявил, что Бухарин солгал ЦК на предыдущем пленуме, когда утверждал, что не встречался с своим сообщником Куликовым: «Разрешите тоже прочитать, чтобы демонстрировать, как Бухарин умеет врать пленуму ЦК в самые сокровенные моменты его жизни, в такой момент, когда члены пленума находятся в тяжелом настроении и не хотят поднять руку на Бухарина, чтобы считать его врагом. Но мы жалеем человека, хотя не имеем права этого делать. Вот что говорил он. Я сам присутствовал и считаю, что все это абсолютно правильно, он сказал следующее: Ежов его спросил: «Бухарин, нельзя ли конкретнее о разговоре с Куликовым в 1932 г. рассказать». Бухарин сказал: «Я действительно встретил Куликова в переулке, где жил Угланов в 1932 г. Он взял меня под руку. Правильно и то, что я страшно субъективно эту историю переживал, даже плакал». Когда потом заявлял, что после 1929 г. никогда не видел Куликова. Вы видите, как часто он плачет.»

Быть изобличенным лжецом, худшее, что могло случиться с Бухариным. Ему еще могли верить, пока он не начал лгать. Лжецу уже не верит никто, он так много лгал, что запутался в своей лжи и начал выдавать себя. Каким бы ни был изворотливый ум, он рано или поздно допустит такую ошибку, и далеко не одну. Их ложь была тем более абсурдной, что они стремясь выглядеть «чистыми» мол между о политике не разговаривали: «Но разве не странно, что члены ЦК, друзья встречаются в течение 2-х лет 3 раза и ни слова о политике не говорят, что за члены ЦК странные. Этого не бывает, чтобы ни с того ни с сего друзья, члены ЦК встречались и не говорили о политике. Или, видимо, они друг друга понимают с пол слова, или может быть потому мало разговаривают, что все им понятно, зачем, мол, болтать зря, тем более, что опасно, могут услышать. Рыков конспиратор более опытный, чем Бухарин, но все же, несмотря на всю свою конспирацию, он пойман с поличным. Что Томский унес с собой в могилу много тайн, тайн о штаб-квартире правых, это несомненно. Рыков этим пользуется и говорит, что он виделся с ним только три раза и ни слова о политике не говорил.»

Микоян говорил о новом типе врага: «Партия не видела еще такого типа врагов – двурушников, которые говорят одно, а делают другое. Партия их кадры разоружила для того, чтобы быстрее их поймать, не дать им разрастись. И вот мы имеем такой удар, нанесенный нашей партии Бухариным. Он есть учитель искусства двурушничества, его школа есть двурушническая. Он считает, что не отвечает за учеников, он говорит, что он порвал сними, с 1932 г. их не видел, значит, за них не отвечает. Как это не отвечает?!»

Микоян счел, что они больше не могут быть членами партии. После этого выступил сам Николай Бухарин.

Выступление Бухарина

Бухарин начал свое выступление с жалоб на свое сложное положение, упирал на то, что еще нигде прямо не был в чем то обвинен, что прекратил недавно объявленную им голодовку, все в таком духе. Затем он решил ответить Микояну, на его обвинения во лжи пленуму ЦК: « Товарищ Микоян сказал, что я целый ряд вещей наврал Центральному Комитету, что с Куликовым я 29 год смешал с 32 годом. Что я ошибся – это верно, но такие частные ошибки возможны. Я сказал на очной ставке с Куликовым: «Я не помню детально, но это могло быть в 32 г., не могло быть позже, но это могло быть раньше». Я ни капельки не настаивал на маленькой частной ошибке памяти.»

Он отрицал, что имел разногласия с партией по поводу коллективизации и признавал за собой лишь политическую ответственность: « Я еще одно замечание хочу сделать. Кажется, Микоян говорил: как же ты, мол, не отвечаешь за людей, ведь, вся эта школка сидит? Я отвечаю за это. Но вопрос заключается в мере ответственности, в том, какова качественная характеристика этой ответственности. Я на очной ставке говорил т. Кагановичу: я отвечаю и за смерть Томского, потому что, если бы я не возглавлял в 1928–29 гг. группы правых, может быть судьба Томского была бы тоже иной. Я и за этот факт несу ответственность. Но дело в том, что нужно установить меру и характер этой ответственности. Ответственность за то, что произошло с этой молодежью через энное количество лет, качественно и количественно отлична, скажем, от той ответственности, когда человек поручает другому человеку что-то сделать, и тот это поручение выполняет. Ответственности я с себя не снимаю, больше чем кто-либо другой тяжесть этой ответственности признаю за собой. Но я хочу сказать, что доза ответственности, и характеристика этой ответственности совершенно специфична, она должна быть изложена так, как я ее здесь излагаю.»

Далее он много говорил о показаниях, которые давали против него и все он называл ложью и клеветой, выстраивал свою защиту на противоречиях в свидетельствах обвиняемых или осужденных право-троцкистов. Он всех обвинял во лжи и следом перешел на тему платформы Рютина, где опять заявлял, что не был ее автором и не читал содержание и тут он совершил ошибку:

«Бухарин. Угланов что показывает? Угланов показывает, что непосредственными авторами платформы были Рютин, Галкин и Каюров. Цетлин показывает, что Рютин составлял платформу после одобрения Бухарина и др. Куликов говорит, что составлял целый блок антипартийных течений [людей]. Зайцев говорит, что в этом принимали участие Марецкий и Слепков. Как же можно говорить, что это все правильные показания? Кто же в конце концов составлял?

Шверник. Когда вы публично возражали против этой платформы?) Я сделал совершенно открытое по этому поводу заявление. Я платформу увидел только первый раз в ЦК.

Шверник. Она по душе вам была?

Бухарин. Я ее не читал, по душе она мне не была, я ее осудил на основании материалов ЦК.

Голос с места. А откуда вы знаете ее стиль?

Бухарин. Я знаю, что я ее не писал (Смех.) и поэтому могу сказать, что это стиль не мой.

Голос с места. Содержание ваше.»

Бухарин снова прокололся на глупой подтасовке, как она могла ему быть не по душе, если он даже ее не читал? Это выглядит, мягко говоря, очень странно, а вообще похоже на ложь. Он заявил, что у него есть «алиби», он во время выхода платформы был в отпуске. Но Молотов указал, что никакое это не алиби, он мог написать содержание и уехать в отпуск. Затем речь зашла о терроризме и он снова и снова все отрицал, но опять же допустил прокол:

«Бухарин. При мне никогда не разговаривали. Я узнал о террористических настроениях из одной вещи, из одной большой кипы материалов, которые были связаны с этой конференцией, о которой показывал Астров, где шла речь о дневнике [данных] Кузьмина и, м. б,, еще о чем-то; и из записки о допросе Сапожникова, показанной мне в ПБ.

Сталин. А о террористических настроениях правых молодых не слышали?

Бухарин. Я о террористических настроениях не слышал.

Сталин. И не договаривались?

Бухарин. И не договаривался. (Смех). Товарищи, вы можете смеяться сколько угодно, но я в 1932 году со спокойной душой уехал в отпуск.

Каганович. На очной ставке с Куликовым Бухарин сказал, что в 1932 году он узнало тяжелых решительных настроениях Угланова, испугался, что они могут пойти на острое, что он пошел к Угланову на квартиру.

Бухарин. Нет, товарищи, нельзя же так! Тут нужно как-то уточнить: [Решился на острое. Я об этом показывал и тут об этом есть. Я ссылался на определенный дневник. Я говорил о дневнике 1932 года, что были некоторые волынки и я боюсь настроения Угланова] я говорил не о решительных настроениях Угланова, а о его болезненной неустойчивости. Я говорил о волынках и о боязни, что Угланов сорвется.

Ежов. Ты давал директиву Угланову возглавлять.

Бухарин. Ну, возглавлять? Наоборот. Я сказал, что нужно дружно работать с партией, нужно не заниматься никакой оппозиционностью, чтобы не сорваться, и он согласился. Вот как было дело. Это просто черт знает что! Есть по этому поводу показания Угланова 1933 года, потому что это дело разбиралось.»

Глядеть на это со стороны, наверное правда было немного смешно, видно было, что человек прижатый громадъем показаний против него, пытается извиваться, как может и доходит до глупой лжи. В зале делегаты пленума все чаще смеялись, Молотову и Калинину пришлось попросить им замолчать. Продолжая отрицать все обвинения Бухарин заявил, что Ефим Цетлин, некогда самый близкий к нему человек, лжет о том, что он (Бухарин) лидер правого заговора. Причина якобы уже личная ненависть. Он снова и снова всех обвинял во лжи и на этом фоне у него состоялся диалог с Сталиным:

«Сталин. Почему должен врать Астров?

Бухарин. Астров почему должен врать? Я думаю…

Сталин. Слепков почему должен врать? Веди это никакого облегчения им не дает.

Бухарин. Я не знаю.

Сталин. Никакого.

Бухарин. После того, как Астров показывал, вы же сами говорили, что его можно выпустить.

Сталин. Его же жуликом нельзя назвать?

Бухарин. Не знаю. (Смех.) Вы поймите, пожалуйста, сейчас психологию людей. Вы объявляете сейчас меня уже террористом, вредителем вместе с Радеком и все прочее…

Сталин. Нет, нет, нет. Я извиняюсь, но можно ли восстановить факты? На очной ставке в помещении Оргбюро, где вы присутствовали, были мы – члены Политбюро, Астров был там и другие из арестованных: там Пятаков был, Радек, Сосновский, Куликов и т. д. Причем, когда к каждому из арестованных я или кто-нибудь обращался: «По-честному скажите, добровольно вы даете показания или на вас надавили?» Радек даже расплакался по поводу этого вопроса – «как надавили? Добровольно, совершенно добровольно». Астров на всех нас произвел впечатление человека честного, ну, мы его пожалели: Астров честный человек, который не хочет врать. Он возмущался, он обращался к тебе несколько раз: «ты нас организовал, ты нас враждебно наставлял против партии и ты теперь хочешь увиливать от ответа. Как тебе не стыдно?»

Бухарин. К кому он обращался?

Сталин. К тебе.»

Этот диалог продолжался еще некоторое время им после Бухарин на эмоциях сказал, что он не предатель и никогда им не будет, но Сталин ответил:

«Ты должен войти в наше положение. Троцкий со своими учениками Зиновьевым и Каменевым когда-то работали с Лениным, а теперь эти люди договорились до соглашения с Гитлером. Можно ли после этого называть чудовищными какие-либо вещи? Нельзя. После всего того, что произошло с этими господами, бывшими товарищами, которые договорились до соглашения с Гитлером, до распродажи СССР, ничего удивительного нет в человеческой жизни. Все надо доказать, а не отписываться восклицательными и вопросительными знаками.»

На этом вечернее заседание окончилось.


Так ведут себя враги

Вечером 24 февраля пленум продолжился выступлением Алексея Рыкова, он с ходу решил дистанцироваться от Бухарина, образно пиная своего давнейшего союзника. Он счел голодовку Бухарина антисоветским актом, его угрозы убить себя притворством. Тут он был честен, Бухарин совсем не был похож на потенциального самоубийцу, он любил себя, очень сильно и цеплялся за свободу и жизнь до последнего. Далее Рыков не стал обвинять всех, кто давал против него показания во лжи, он называл многие их свидетельства ошибками и путаницей, он признал часть показаний достоверными, но лишь часть. Ему задавали вопросы, зачем кому то его оговаривать, как и Бухарин он не смог дать четкого ответа на данный вопрос. Рассказывал он о своих подельниках, всячески приуменьшая свою роль в предательском процессе. Он много говорил, что «не помнит», что конкретно было. Постепенно все стало опять доходить до абсурда, он начал делать вид, что не понимает серьезности обвинений. Кроме того он признал, что читал рютинскую платформу на даче Томского в Болшево, но якобы гневно осудил ее.

Под конец он решил свалить все преступления правых на фигуры калибром поменьше, тех, кого он выдвигал: «Товарищи, я хочу сейчас кончить. Я говорил о том, что я точно знаю, абсолютно точно знаю, что этого центра – Бухарин, Рыков, Томский – не было. Но что за это время произошло? Произошло за это время то, что те, кадры что ли, которые были вызваны моей борьбой – Бухарина и Томского в качестве наших сторонников, сторонников правого уклона, эти кадры, они продолжали свою борьбу и продолжали свою работу.»

Этим он хотел оставить за собой и Бухариным лишь политическую ответственность, за которую суда с применением высшей меры наказания не предполагалось. Он заявил в конце, что людей, сговаривающихся с врагами СССР надо уничтожать, но добавил, что сам он невиновен. Но когда он закончил, ему задали ряд вопросов, похоже его тоже поймали на лжи:

«Молотов. Товарищ Рыков, я хотел бы еще вам задать вопрос. Вы познакомились с рютинской платформой до пленума ЦК? Вы знаете, что мы на пленуме обсуждали это дело. До пленума ЦК или после?

Рыков. Насколько я помню, была такая маленькая информация…

Молотов. Вот, вот, тогда мы ее и обсуждали.

Рыков. Нет, информация не на пленуме.

Молотов. Нет, на пленуме.

Рыков. Мне кажется, до пленума была послана коротенькая информация, письменная.

Эйхе. Нет.

Молотов. Вы знали до пленума об этом деле или же после? Первое впечатление у вас какое было? На пленуме это было для вас неожиданностью?

Рыков. Этого я не помню.

Сталин. До пленума, очевидно.

Рыков. Я не могу сказать.

Сталин. Иначе это было бы для вас новинкой. Он, очевидно, до пленума знал. После пленума все знали.

Рыков. Мы все знали – и я и вы – об этом задолго до пленума.

Сталин. Пленум был в октябре, а собрание было у вас в августе.

Рыков. Я не помню, помню, что летом.

Молотов. На пленуме это дело было для вас новостью?

Рыков. О рютинском деле все мы знали, и я еще знал до того, как поехал Томский.

Молотов. При чем тут Томский? На пленуме все узнали о рютинской платформе.

Рыков. Нет, я знал об этом раньше.

Молотов. Раньше знали?

Рыков. Я не могу ясно вспомнить, но, по-моему, раньше.

Молотов. Это совещание было на даче Томского до пленума?

Рыков. Я не могу вспомнить – до или после.»30

Затем выступал Матвей Шкирятов, секретарь партколлегии ЦКК ВКП(б) и член комиссии партконтроля. Он тоже много говорил о предательстве правых и убедительно обосновал, почему Рыков враг: «Спрашивают Рыкова – читали рютинскую платформу? «Да, читал, но когда я прочел, я не согласился с ней и ушел и больше ничего». «С Радиным о контрреволюционной работе, о терроризме говорили?» – спрашиваем далее Рыкова. «Ну да, говорил. Я его разубеждал и больше ничего». В чем же вы его разубеждали? Мыто ведь знаем, о чем говорил этот террорист – о террористических покушениях против отдельных членов ПБ. Значит, вы знали о его террористических намерениях? Знали, читали и обсуждали контрреволюционную рютинскую платформу; знали о террористических мероприятиях и даже «разубеждали» террориста, но все прикрыли, не довели до сведения партии и Центрального Комитета партии. Допустим, что вы признаете себя виновным только в этом, то и тогда вам не место быть в партии. Представьте себе такую вещь: каждый член партии, даже не член Центрального Комитета, а рядовой член партии, и не только член партии, а и каждый беспартийный, когда он слышит, что речь идет о терроризме, ведутся контрреволюционные разговоры, он обязан об этом сказать, сообщить, предупредить кого нужно, и так поступают преданные партии и Советской власти люди. Почему же вы этого не сделали? А если не сделали, значит вы участвовали в этом контрреволюционном деле, вы настоящие участники заговора против партии.»

Шкирятов сделал предварительные выводы: «Руководил ли кто-либо правыми террористами? Несомненно, этими лицами руководили, их руководителями были кандидаты в члены ЦК – Бухарин и Рыков. Они уже неоднократно подавали свои заявления о прекращении борьбы против партии. Но прекратили ли они эту борьбу? Нет, они не только не прекратили ее, а вели свою контрреволюционную работу с еще большим ожесточением и перешли на еще более конспиративные методы.

Рыков частично признался, что он читал контрреволюционную рютинскую платформу, и об этом никому в ЦК не сказал. Он считает, что это только его ошибка. Разберем, «ошибка» ли это или контрреволюционное преступление. Читал к.-р. платформу Рыков не один, а целой группой. А в этой платформе, как нам известно, говорится о терроре, говорится о свержении Советской власти, в ней к.-р. террористы объявляют «третью силу» – интервенцию – наименьшим злом. Что же это, преступление перед партией или нет? Конечно, это есть тягчайшее преступление Рыкова перед партией, перед страной. Если Рыков с группой своих единомышленников читает к.-р. документ, если у него на квартире ведутся контрреволюционные террористические разговоры, он тоже признался в этом, и если он обо всем этом не сообщает Центральному Комитету, то этих двух фактов, признанных Рыковым, достаточно для того, чтобы сказать, что такой человек участвует в контрреволюционной работе.

Можно ли после всего этого поверить Бухарину и Рыкову, что они не участвовали в этой к.-р. работе? Нет, нельзя. Партия имеет уже достаточно материалов, чтобы не верить этим людям. Известно всем, что они уже не раз отказывались от своих взглядов, подавали об этом заявления в партию, выступали с «покаянными» речами, а затем по-прежнему продолжали свою работу против партии. Вот почему нет и не может быть никакой веры их заявлениям и речам!»

После Шкирятова выступал нарком обороны СССР Климент Ворошилов, он долго говорил о деятельности правых, сделав однозначные выводы: «Я считаю, что виновность этой группы, и Бухарина, и Рыкова и в особенности Томского, доказана полностью. Я допускаю, что с какого-то времени и между собой эти люди начали меньше встречаться, может быть, с 1934, 35 года, реже стали давать директивы, а некоторые и просто перестали давать директивы своим подчиненным организациям. Возможно, что в душе, в некоторый период времени, люди хотели, чтобы все то, что лежит на этой душе, не существовало. Я все это допускаю, возможно это, но я абсолютно убежден, что вся эта публика, которая ныне арестована и которая допрашивалась, говорит правду. Все это относится к 1932 г., может быть, к 1930, 31, 32 году, главным образом, очень тяжелым годам, когда наша партия напрягала все силы для того, чтобы консолидировать все, что есть здорового в стране для того, чтобы выйти из тяжелого положения.

И все эти товарищи – к сожалению, приходится считать их товарищами, пока не принято решение, – эти товарищи, вели гнусную, контрреволюционную, противонародную линию, а результаты того, что они делали, сейчас пожинают пока что словесно, а потом, я думаю, и материально.»

На этом вечернее заседание закончилось и снова открылось утром следующего дня, выступал бывший соратник Троцкого, Бухарина, секретарь ЦК ВКП (б) Андрей Андреев, который обвинял Бухарина и Рыкова в двурушничестве, борьбе с партией и счел, что его надо исключить из партии, передав дело следственным органам. Затем выступил Иван Кабаков, первый секретарь Свердловского обкома партии, это на свету, а в тени сам заговорщик, исполнявший вредительские указания Пятакова и Троцкого. На пленуме, выступая в личине «честного большевика» он много обвинял правых в вредительстве. Он рассказал о вскрытых группах в Свердловщине: «Что здесь можно проследить по линии их связи с местными правыми деятелями? Я не знаю, как в других областях, но посмотрите, Рыков имел своего представителя в Свердловской области – Нестерова, Бухарин имел Александрова, Кармалитова, Томский – Козелева и др., каждый своего представителя и каждый имел свою группу.

Молотов. Окружили Кабакова все-таки.

Кабаков. Не только окружили, т. Молотов, но и кое-чему научили.

Постышев. По этому вопросу есть специальный вопрос в повестке дня.

Кабаков. Подполье было связано со всеми членами центра из области. Вот такая разветвленная форма связи между уральскими правыми и центром строилась, исходя из того, чтобы соблюсти конспирацию. Насколько многогранны были указания в работе местных организаций, можно привести такой пример. Томский давал указания о том, чтобы поддерживать теснейшую связь с троцкистским руководством, о необходимости систематического изучения и правильного использования кадров коренных уральских работников, о максимальном использовании в интересах организации правых имеющихся среди отдельных групп уральских работников местнических, староуральских тенденций. Томский подчеркнул: хотя, говорит, развернута работа, но все же это является недостаточным. Дальше продолжайте вербовать. Что делать? Вербовать. Вот Нестерову Рыков говорит: нужно торопиться с практическим осуществлением террористических актов. На местах должны быть созданы террористические группы. И вот, по приезде на место, он связывается с Кармалитовым, Александровым. Нестеров доложил Рыкову, что для совершения террористических актов против т. Сталина и т. Ворошилова подготовлена группа. Спустились ниже, начали вербовать среди институтских работников, завербовали Савина, Шулепова и т. д.

Вы здесь говорите о том, что ничего мы не имели, ни о каком терроре и не помышляли, но каждая террористическая группа, созданная под вашим руководством, знала и чувствовала ваше повседневное влияние и говорила, что мы готовимся к террору, заняты вредительством, выполняем волю Рыкова, Бухарина, Томского.»

Забыл Кабаков только рассказать, как он сам по указанию блока правых и троцкистов занимался этим вредительством. На пленуме он изображал из себя пламенного борца с врагами потребовав исключить их. Бухарин и Рыков знали, что Кабаков сам право-троцкист, но молчали. После этого выступал Василий Макаров, зав.отдела руководящих кадров Западного обкома ВКП(б), тоже участник блока право-троцкистов. Ничего нового он не сказал, кроме того, что сам оратор оскорбил комсомольцев и колхозников:

Наиболее важный момент в его объяснениях – это о Радине. Получилось такое впечатление, не только впечатление, я думаю, что у всех сложилось такое мнение, что Радин убеждал (я не знаю, когда он вошел в партию) все время Рыкова, чтобы Рыков принял участие в контрреволюционном движении, в организации террористических актов, а Рыков сопротивлялся и не доложил ЦК, не доложил соответствующим органам НКВД. Получается такое впечатление, что Рыков недавно из колхоза вступил в партию, или только что передан из комсомола из какого-нибудь села, стоящего на довольно низком культурном уровне.

Косиор. Это оскорбляет комсомол.

Голоса с мест. Оскорбляет и комсомольцев и колхозников.

Шкирятов. Никакой колхозник так не поступил бы.

Макаров. Я говорю из такого села…

Шкирятов. Ни из какого села.

Косиор. Это изолгавшийся политикан.»

Далее глава Комсомола Косарев предложил судить правых, как врагов народа:

«Членам Центрального Комитета розданы все материалы следствия. Мне кажется, что с правыми пора кончить. Все пути и возможности испробованы, все доказательства налицо, и пленум Центрального Комитета обязан сказать то, что думает каждый сознательный рабочий нашей страны, пленум Центрального Комитета обязан сделать то, чего требует от него партия. Наступило, кажется мне, время, когда Рыкова, Бухарина и других правых пора уже перестать называть товарищами. Люди, которые занесли руку на нашу партию, занесли руку на руководство нашей партии, люди, которые подняли руку на т. Сталина, не могут быть нашими товарищами. Это есть враги, и мы с ними должны поступить так же, как с любым врагом. Нужно исключить Бухарина и Рыкова из состава Центрального Комитета и из партии, немедленно арестовать и вести процесс, как над людьми, ведущими враждебную работу против социалистической страны.»

За этой пафосной речью скрывался страх разоблачения, ведь Косарев сам был заговорщиком. Далее долго выступал Молотов. Он избегал чрезмерно гневных выпадов, утверждая, что правые отошли от большевизма и вступили на путь борьбы с партией. Он указал на абсурдность их линии защиты: «Вот их тактика – Бухарина и Рыкова. Это тактика людей, которые говорят: те, которые еще не разоблачены – не раскрывайте себя, те, которые подкапываются и ведут борьбу против партии – ведите ее дальше, мы с вами, мы не сдаемся, мы будем все отрицать. Бухарин и письменно, и здесь на пленуме говорил: будет миллион показаний, а я их не признаю, все, что угодно говорите, я буду все отрицать. И Рыков, видя, что это уж чересчур безнадежная позиция, держится на этой же позиции, но с оговорочками, кое-что он тут признал, так как будет явно глупо отрицать. В то же время он известные оттенки допускает в отношении Бухарина, чтобы не быть копией его поведения. Но поведение обоих – это есть поведение не только не разоружившихся врагов, которыми они были в течение последних лет, но это поведение людей, продолжающих борьбу против нашей партии, пытающихся удержать свои кадры, кое-кого из колеблющихся смутить, кое на кого повлиять и максимально выдержать линию, которая направлена против ЦК, против советской власти, из того, что они делали за последние годы.»

Молотов вспоминал, кем был Бухарин раньше, что до революции он вовсе был почти анархистом, затем напомнил, как Бухарин с Троцким разжигал борьбу против Ленина в 1920-21 гг., а потом интриговал уже против Сталина. Наконец он говорил, что такое их правый уклон: « Я не буду теперь говорить о том, что такое был правый уклон. Вы все это знаете великолепно. Знаете, что это была линия против социалистической индустриализации, против коллективизации сельского хозяйства, это была линия на буржуазно-демократический уклон, на сдачу позиций социализма в пользу кулака и капитализма. На власть буржуазии и на реставрацию капитализма. Это партией было достаточно разоблачено. И в 1930 г. Бухарин, Рыков, Томский сделали соответствующее заявление о признании своих ошибок. Но теперь, как мы видим, признание этих ошибок было сделано только для прикрытия своей дальнейшей борьбы против партии.» Потом он много говорил о деталях обвинений, что слишком много фактов против Бухарина.

Молотов говорил, что Бухарин много требует от партии, речь шла о доверии: «Идет процесс. Вся эта сволочь троцкисты дают показания, что они занимались террором, что они шли на это, раздевают себя на процессе. Указывают на Бухарина как на участника этих дел. Мы – Центральный Комитет – берем на себя политическую ответственность перед рабочим классом. Думаем: подождем, может быть Бухарин не на 100% виноват, давайте выясним дело. Оставляем его подпись на газете «Известия». Берем на себя известную моральную ответственность, защищая и оберегая его. А он в это время говорит: либо вы не верите в эти показания, т. е. значит понимает процесс как ложный процесс, либо вы трусы, которые не заслуживают уважения. Это за то, что мы пытаемся его выручить, как-нибудь последними средствами удержать его в глазах рабочих и вообще трудящихся. Это за то, что мы пытаемся его спасти. Бейте нас, ругайте за то, что мы чересчур терпеливы, но мы пытаемся выяснить дело.» Еще немного пройдясь по личности Бухарина он дал такую же негативную оценку Рыкову. 36 В конце он верно дал характеристику правых, сравнив их с социал-демократами. На этом утреннее заседание 25 февраля закончилось.

Разговор в перерыве

Во время перерывов, в кулуарах Свердловского зала Кремля делегаты пленума много общались друг с другом, там, в помещении Президиума Николай Ежов подошел к Роберту Эйхе. Сначала спросив о его здоровье, он перешел к теме колхозов. Эйхе сказал, что колхозы вроде крепнут, но это непрочно и недолго, они размываются. Это было продолжением явно анти-советского диалога осенью 1936 г., когда они подвергли критике колхозное строительство. После этого Ежов прямо спросил Эйхе: «Работу ведешь?» Тут Эйхе вспомнил об их прошлом диалоге, он понял, что Ежов прямо спрашивает об его преступной деятельности и замешкался с ответом. Тогда Ежов сказал, что знает от Косиора, что он (Эйхе) правый. С Косиором он был связан заговором с 1932 г., они координировали и информировали друг друга.

После этого Эйхе уже спокойно ответил Ежову: «Организация успешно проводила подрывную работу, но в связи с отдельными арестами участников, я опасаюсь больших провалов». Ежов дал ответное указание: «Работу надо и можно продолжать по прежним установкам, только теперь надо быть более осмотрительным, уйти глубже в подполье. Тебе нужно активно помочь органам НКВД отсечь хвосты скомпрометированных показаниями арестованных и другими следственными материалами. Этим ты сохранишь организацию и перед ЦК поднимешь свой авторитет, хотя тебе и теперь ЦК верит.» 31

Их диалог прервали вошедшие не названные члены Политбюро, не подозревавшие, что прямо у них под носом ведут переговоры два заговорщика. Из содержания ясно, что хотя позиции Эйхе были еще прочными, он не чувствовал себя в безопасности. Арестованные правые не давали на него показаний, потому что ежовские следователи в Москве прикрывали его, местное УНКВД по Запсибкраю во главе С.Мироновым тоже прикрывало головку ячейки правых в Сибири, даже местный прокурор Барков тоже был из правых. Однако никто не мог дать гарантию, что защита не треснет. Он знал, что на него может образоваться слишком много компромата, включая близкую связь с Бухариным. Позже супруга Бухарина Анна Ларина вспоминала вояже в Сибири в 1935 году:

«До поездки в Кузбасс и на Алтай и на обратном пути мы несколько дней жили у Эйхе, бывали у него на даче в окрестностях Новосибирска и на городской квартире. Судьба еще в 20-е годы забросила известного латышского революционера в Сибирь. Во время нашего пребывания там он был секретарем Запсибкрайкома и кандидатом в члены Политбюро.….Но в дни нашего пребывания в Новосибирске Николай Иванович, бывший не раз в оппозиции, не казался еще Эйхе страшным. Эйхе ездил с нами по городу, показывал новостройки – Красный проспект, центральную улицу города с большими многоэтажными современными зданиями. Мы вместе с Эйхе взбирались на плоскую крышу еще не достроенного Театра оперы и балета, откуда был виден Новосибирск. Эйхе предоставил в распоряжение Н.И. отдельный салон-вагон, от чего Н.И. упорно, но тщетно отказывался; таким вагоном он не пользовался и в бытность свою в Политбюро, считая это излишней роскошью. Эйхе убедил Н.И., что, совершая поездку в отдельном вагоне, мы никого не будем стеснять. С квартирами в то время было очень трудно, и мы действительно во время пребывания в Кузбассе жили в вагоне, стоявшем в тупике железнодорожной станции.»32

Почти нет вероятности, чтобы Эйхе и Бухарин не знали друг о друге, как о членах заговорщической организации. Конечно же, Анна Ларина никак не упоминает об этом, дабы не никто не знал правды об ее «святом» супруге. Она могла бы многое рассказать об Эйхе, если конечно ее в детали посвящал Николай Иванович. Например, о работе Эйхе на Германию. В 1930-е годы СССР был относительно открытым государством, на территории страны было много офисов иностранных фирм и дипломатических представительств иностранных государств. Германия имела на территории СССР около 15 консульств, чье существование регулировалось договорами 1922 и 1925 гг., все они были шпионскими гнездами немецкой разведки, одно из них было в Новосибирске. Немецкие представители наладили контакт с Эйхе, он катался на охоте с консулом Гросскопфом, где легко мог не вызывая подозрений договариваться о чем угодно. При Эйхе местная пресса была весьма нейтральна к германскому нацизму. Его во время этого видел командующий войсками Сибирского военного округа Ян Гайлит. 33Но опасаться Эйхе было нечего, пока что. Латыш Гайлит был членом латышской национальной организации, которой управлял другой латыш Эйхе. Да, с шпионажем в те времена фактически не боролись, хотя периодически ОГПУ-НКВД пыталось оказывать давление на консульство. Слежка, допросы советских работников консульства и прочее, однако похоже чекисты лишь собирали компромат. Периодически арестовывали мелких сошек, но не более.

Таким человеком был Роберт Эйхе, крайне опасным заговорщиком. В блок право-троцкистов входило много людей, но Эйхе выделялся среди большинства: правый, латышский националист, германский шпион, насквозь лживый и лицемерный тип.

Вечернее заседание 25 февраля

После перерыва пленум продолжили поочередно: 1-й секретарь Башкирского обкома Яков Быкин, также правый заговорщик и башкирский националист, затем лоялист Михаил Калинин. Оба они также осудили правых, Бухарина, Рыкова, не добавив ничего конкретно нового, а затем выступил Генрих Ягода, некогда один из самых опасных заговорщиков, защитник правых. Теперь же он терял былое влияние и сам попал в опасное положение. Он тоже выступил с осуждением, стремясь хоть как-то от них дистанцироваться. Он рассказал, что Рыков занимался вредительством в наркомате связи. Он прямо сказал об них, как о врагах: « Рыков в Наркомате связи работал, как враг. Он не просто, как многие думают, отсиживался в Наркомате связи, ожидая, пока организованные им люди будут делать попытки свержения советской власти. Он сам, лично, занимался вредительством и несомненно имел в связи свою организацию. Это дело следственные органы доведут до конца и расследуют и эту часть его деятельности. Я уверен, товарищи, в том, что они здесь пытаются отрицать свою безусловную вину, думая, что их маневр не разоблачат.

Тов. Молотов вскрыл и разоблачил ихманевры, которые сводились к тому, чтобы дать сигнал оставшимся на воле своим соучастникам контрреволюционных дел к продолжению борьбы с партией. Вам, Бухарин, Рыков, осталось не более двух минут для того, чтобы понять, что вы разоблачены и что для вас единственным выходом является сейчас здесь, на пленуме, подробно рассказать о всей вашей преступной террористической работе против партии. Но вам это сделать невозможно потому, что вы и сейчас ведете борьбу, оставаясь врагами партии.»

Следом выступил Влас Чубарь, заместитель председателя СНК СССР, зам. Председателя СТО, одновременно украинский националист, правый заговорщик и германский шпион, который, кстати лечился в той же больнице в Вене, где был завербован Николай Ежов. Скорее всего, и самого Чубаря подцепили там же.34 С свойственным ему лицемерием Чубарь жестко набросился на Бухарина, заявив даже так потетично: «Когда я читал записку Бухарина по поводу предъявленных ему обвинений, у меня было чувство такой гадливости, как будто бы вот перед глазами видишь змею, гадюку, это, наверное, каждый из вас, товарищи, ощущался первого и до последнего слова эта записка пропитана гнусными намеками и выпадами против ЦК, пропитана противопоставлением себя как стороны, себя как обиженного, угнетенного кем-то, и он всех рассказавших о его гнусных делах назвал клеветниками, утверждая, «что будет миллион показаний, а я все-таки не признаюсь».

Он долго говорил о фактах виновности правых, об их лжи, глупости и завершил требованием сулить их: «Расплачиваться за всю гнусную контрреволюционную работу им нужно сейчас. И тут правильно говорили товарищи, что вывод может быть единственный, они не только членами партии не могут считаться, но придется в борьбе за разоружение, за обезвреживание продолжить следствие и судить их. Ибо тактика, принятая Рыковым и Бухариным перед этим пленумом и продолжающаяся на этом пленуме, свидетельствует воочию о нежелании разоружиться, о нежелании выдать свои щупальцы и помочь партии и советской власти искоренить остатки контрреволюционных групп. Без искоренения этих шпионско-диверсионных щупальцев в кратчайший срок придется многое терять в нашей стране в момент военного нападения фашизма, а мы терять не хотим. То, что в лице троцкистов, зиновьевцев, правых фашизм нашел верных агентов, помощников в борьбе с СССР, требует ликвидации в кратчайший срок всех остатков двурушников. Для выявления этих корешков контрреволюционных организаций правых должны быть использованы все средства.»

Далее выступал 2-й секретарь Ленинградского горкома ВКП (б) Александр Угаров, один из правых в северной столице, приговоривших к смерти Кирова, к которому он был весьма близок. После его долгого обличения своих же подельников, он передал эстафету другому своему подельнику, Ивану Жукову, это был нарком местной промышленности РСФСР. Он большую часть речи посвятил эпизодам вредительства, в частности в наркомсвязи, где Жуков ранее работал. Он говорил, что надо дальше вскрывать гнезда врагов и на этом прокололся, когда упомянул Закавказье и решил атаковать лояльного Сталину Лаврентия Берию:

«Жуков. И я думаю, что для того, чтобы по-настоящему раскопать все эти контрреволюционные гнезда, нужно будет еще много поработать, в том числе и у вас, т. Берия, в Закавказье.

Берия. С вашей помощью.

Жуков. Нет, не благодаря вашей помощи, а благодаря некоторому вашему противодействию. И у вас есть, т. Берия, много нехорошего.

Берия. Благодаря вашему вниманию и заботе.

Жуков. Нет, товарищ Берия, напрасно.

Берия. Вы два раза туда приезжали. Вы насильно хотели навязать начальника республиканской конторы, а в чем противодействовали?

Жуков. Когда вы говорите, что я два раза туда приезжал – это неверно. Ни разу не приезжал. Я был в Тифлисе в последний раз в 1924 году.

Берия. Закавказье не только Тифлисом начинается и кончается.

Жуков. Я на Кавказе нигде не был.

Берия. Рыков все время настаивал снять нашего уполномоченного.

Жуков. Его несколько раз снимали и другого назначали, но один другого был чище.»

Жуков, по сути обвинил Берию в сокрытии право-троцкистских групп и в этом есть своя логика, заговорщики стремились отвести потенциальный удар от себя и дискредитировать честных людей. Берия ситуацию сам разрядил, упомянув, что Рыков хотел снять назначенца Жукова. Так это было или нет неясно, но конфликт не был исчерпан. В конце они снова схватились:

«Жуков. По-моему, вопрос настолько ясен после тех невероятных убийственных показаний, которые были против них…

Берия. Тов. Жуков, а вы что, опровергаете, что у Рыкова было вредительство и он своих агентов, провокаторов посадил?

Жуков. Откуда это вытекает?

Берия. Из вашего выступления получается.

Голос с места. Контекст такой.

Жуков. Не знаю, как можешь ты из моего выступления такой вывод сделать. (Смех.) У т. Берия почему-то особая любовь к моему выступлению. (Смех.) Он никак не может понять. По-моему, я сказал, в чем заключается вредительство. Я не мог всего перечислить, я сам не все знаю и не все мог понять. Но то, что я знаю, об этом я сказал. (Реплика с места не уловлена.) Кончаю тем, что надо этих людей судить по всем правилам нашей законности, надо этих людей стрелять так же, как стреляли тех негодяев.»

Затем выступил председатель Госплана СССР Валерий Межлаук, по совместительству член группы правых и германский шпион. Он тоже крепко прошелся сначала по Рыкову, а затем Бухарину. После чего выступил Лазарь Каганович, он много говорил о деталях дела, о платформе правых, их криминальном объединении. Он по цитатам разобрал часть показаний данных на Бухарина, убедившись, что в них нет существенных противоречий. Походу дела Бухарин, который молчал, когда выступали предыдущие ораторы, снова и снова возражал Кагановичу. Вот, некоторые отрывки:

«Каганович. Это было в 1929 г., а в 1931 и 1932 г. Бухарин уже прямым образом дает директивы Астрову и другим. Надо, говорит, убрать Сталина, надо убить Сталина.

Бухарин. Абсолютная ложь, стопроцентная клевета.

Каганович. Мы это слышали уже не раз.

Бухарин. И я еще буду повторять, еще.

Каганович. Пожалуйста, на то и пленум, чтобы слушать и вас и нас. Мы должны разобраться по существу дела. Одним голым опровержением вы не убедите никого. Надо убедить фактами. Мы убеждаем фактами, а у вас фактов никаких нет.»

Каганович счел, что Бухарин обеспечил себе алиби на момент появления платформы Рютина, уехав в Крым, причем он так делал не один раз в разное время:

«Чтобы покончить с этим, разрешите мне маленькое отступление. Бухарин заявляет: «Я не был на конференции слепковцев, но был при рютинской платформе». Я хочу некоторые факты привести, чтобы показать, что это тактика. В 1928 г., когда обсуждалось в Коминтерне дело Тельмана, где он был запутан, он уехал. Нет Бухарина. 1930 год, XVI съезд партии, где подводились итоги борьбы. Бухарина нет.

Постышев. Да, да.

Каганович. Вы что же думаете, мы забыли, что вы не были на XVI съезде партии, а вы и лидер, вы лидер безусловно, как же вы оставили Томского отделываться шуточками, прибауточками, оставили Рыкова, который при случае может слово и проглотить, а сами удрали в Крым, жили во время XVI съезда в Крыму. В 1932 г. – конференция слепковцев, Бухарин ее подготовил.

Бухарин. Откуда вы это знаете?

Каганович. По показаниям. А самого Бухарина нет. Случайно ли это, что Бухарина не оказалось в это время? Рассказывайте кому угодно, а мы все-таки кое-какой опыт имеем и понимаем, что это значит, а теперь вы хотите прицепиться к обмолвке Зайцева. Главный довод. Зайцев сказал: Бухарин руководил нашей конференцией, но не помню, был ли он на этой конференции или не был. Рютинская платформа. Обсуждение рютинской платформы на пленуме ЦК. Где Бухарин? Бухарина нет, он где-то был.

Постышев. По горам лазил.

Каганович. Да, да.»

Каганович отметил, что Бухарин стал почти агитатором фашизма:

«Вообще Бухарин с некоторого времени стал любителем цитировать фашистские газеты.

Сталин. Пропаганда.

Каганович. Цитирует фашистские газеты и опровергает их очень слабо. И между прочим, в статьях, о которых т. Молотов сегодня говорил, которые он пытался написать по поводу зиновьевско-троцкистского процесса, в этих статьях он такую галиматью писал тоже о фашистах, что ни к селу, ни к городу, не могли мы это напечатать.

Бухарин. Это вы мне сказали, чтобы о нюренбергском съезде печатать.

Каганович. Работа института, – я не хотел всю эту массу тащить, – Академии наук СССР «Памяти В. И. Ленина» огромной толщины сборник, сборник к десятилетию со дня смерти. В этом сборнике было предисловие. Это предисловие не пущено, его запретил отдел печати ЦК, сделали другое. Но вот это предисловие под непосредственной редакцией Бухарина.

Бухарин. Это не я писал.

Каганович. Кто написал, это не удалось установить, но это под непосредственной редакцией Бухарина, он гордился этим сборником, разослал всем нам, гордился как своим детищем.

Вот что тут написано в этом предисловии: «В нашу эпоху буржуазной реакции, господства фашизма, расизма и мистики, учение Ленина и т. д.». Позвольте, нашу эпоху характеризовать эпохой буржуазной реакции, господства фашизма, расизма и мистики, – а эпоха социалистической революции, эпоха победы пролетарской диктатуры на одной шестой части земного шара? Разве можно характеризовать нашу эпоху как эпоху буржуазной реакции, господства фашизма и т. д.? Случайно ли это написано в научном труде? Случайна ли эта оговорка? Не есть ли здесь протаскивание основного тезиса Радека – Бухарина, который Радек развернул на процессе, что фашизм побеждает?

Бухарин. Лазарь Моисеевич, это не я писал даже. Что вы, в самом деле?

Каганович. Вы гордились этим как своим сочинением. Это есть безусловно отражение того, что Бухарин так же, как и Радек, понимал нашу эпоху как эпоху господства фашизма. И следовательно, фашизм господствует, фашизм наступает, отошла в историю эпоха социалистической пролетарской революции, этой эпохи уже нет, есть эпоха господства фашизма, а поэтому надо этому фашизму подчиниться, надо пойти с ним на соглашение.

Бухарин. Да что вы,ей-богу, говорите!

Каганович. Нет, не «да что вы», а надо искать корни идеологии, если вы опровергаете голым обобщением.»

В конце Каганович назвал Бухарина циником, который пойдет на все ради достижения цели. Он призвал к продолжению следствия над ними.

Вопрос о выборах

Утреннее заседание 26 февраля по очереди открыли Валериан Оболенский (Осинскский) и Емельян Ярославский. Первый был в рядах левых организаций, горячим сторонником НЭП, близким к троцкизму, второй был лоялистом, стойким сторонником Сталина. Осинский говорил долго, в основном рассказывал о идеологических дефектах раннего Бухарина и в целом проблемах науки. Ярославский напротив выступал недолго и ничего нового не добавил. Затем пришел черед Акмаля Икрамова, персека ЦК КП (б) Узбекистана, заговорщика, члена право-троцкистского блока. Он был близок с Бухариным, когда тот в 1933 году приезжал в Ташкент, он жил прямо на квартире Икрамова, гостил на даче. Просто удивительно, как они его почитали, Эйхе давал роскошный салон-вагон, Икрамов селил в своей квартире. Хотя у Икрамова связь с Бухариным была очень старая, он был его слушателем в Свердловском университете. Именно тогда, проживая у него на квартире, Бухарин привлек его на сторону правых, это было сделать несложно, глава Узбекистана давно не одобрял политику Сталина.

Он сказал Бухарину, что председатель совнаркома республики Файзулла Ходжаев тоже очень правый. Собеседники договорились делать ставку на местных националистов.35 Теперь же, спустя несколько лет Икрамов выступал с речью, гневно обличая Бухарина, тот же зная, кто такой его обличитель молчал. Обвинитель выступал долго, зачитывая факты из материалов дела, сделав выводы: «Теперь о выводах. Я думаю, что мы должны, во-первых, сказать, что это такое. Мне кажется, что это можно квалифицировать как восстание против партии, против Советской власти. А всякое восстание надо подавить. Я помню, что еще в 1926 г. т. Дзержинский говорил по отношению Зиновьева: «Вы восстали против партии, а мы вас подавим». Я думаю, что эти слова Дзержинского полностью относятся к этим отщепенцам. Вывод в отношении их должен быть только один: суд и такая изоляция их, в особенности руководителей, чтобы они никогда и ни с кем не могли вести своих антисоветских, контрреволюционных разговоров.»

Затем сделали перерыв и вечером заседание продолжил Андрей Жданов, его доклад относился к предстоящим выборам, которые намечались на декабрь 1937 г. Эта тема обросла многими спекуляциями, некоторые историки начиная с Юрия Жукова считают, что Сталин чуть ли не хотел отстранить партию от власти и передать ее Советам. Сам Сталин ничего подобного не говорил, но реформа выборов была фактом. Эта альтернативность, по мнению Сталина должна была стимулировать большевиков лучше работать в интересах народа. Однако же эта альтернативность могла быть «окном» для проникновения в органы власти антисоветских элементов, это был существенный риск.

До сих пор неясно, кто был автором идеи альтернативности выборов, сама разработка проекта Конституции шла в очень демократическом русле, в специальную комиссию входили 31 видный деятель, но ключевые разработчики проекта Яков Яковлев, Алексей Стецкий, Борис Таль были членами право-троцкистского блока. В число разработчиков также входил и Николай Бухарин. Но кто же пробивал эту идею? Сам Бухарин оправдываясь говорил, что он был против предоставления права голоса всем гражданам СССР, включая бывших антисоветских элементов. Напротив идею всем дать право голоса пробивал некто иной, как троцкист Карл Радек. 36Сложно понять, почему между ними тут возникли разногласия. Отдельный вопрос, как к этому относились региональные лидеры, которые в основном и даже почти все были право-троцкистами?

С одной стороны все антисоветские элементы были их союзниками, в деле восстановления капитализма. Но с другой стороны, если бы контрреволюция, которая начала бы пожирать советскую власть, пошла бы снизу, это создавало бы угрозу этим региональным лидерам. Кулаки, белогвардейцы были во многом личными врагами большевиков и то, что многие из них сами хотели вернуть капитализм, мало что меняло. То, что могло устраивать троцкиста Радека, вряд ли устраивало правых региональных руководителей.

Итак, Жданов выступал на пленуме, заявив почти с ходу: «Введение новой Конституции означает поворот в политической жизни страны. Существо этого поворота заключается в дальнейшей демократизации избирательной системы в смысле замены не вполне равных выборов в Советы – равными, многостепенных, – прямыми, открытых – закрытыми.


Введение новой Конституции отбрасывает всякие ограничения, существовавшие до сих пор для так называемых лишенцев. Если раньше, до введения новой Конституции, выборы в Советы были неравными, то теперь необходимость ограничения равенства выборов отпала и все граждане имеют право участвовать в выборах на равных основаниях. Если раньше выборы средних и высших органов власти были многостепенными, то теперь, согласно новой Конституции, выборы во все Советы будут производиться всеми гражданами непосредственно путем прямых выборов. Если раньше по старой Конституции голосование при выборах было открытым и по спискам, то теперь, согласно новой Конституции, голосование при выборах будет тайным и по отдельным кандидатурам, выдвигаемым по избирательным округам.

Наконец, Конституцией вводится всенародный опрос, так называемый референдум. Что означают эти изменения в избирательной системе? Они означают усиление контроля масс в отношении советских органов и усиление ответственности советских органов в отношении масс. Новая избирательная система упрочит связь народных избранников с массами избирателей. Она даст мощный толчок к улучшению работы советских органов, ликвидации бюрократических недостатков и извращений в работе наших советских организаций. А эти недостатки, как вы знаете, очень существенны».

Все понятно, отражена позиция Сталина об усилении ответственности советских органов власти. Более того, далее Жданов прямо заявил, что партия должна возглавить процесс: «Чтобы встретить этот поворот в политической жизни нашей страны во всеоружии, наша партия должна встать во главе этого поворота и обеспечить свою руководящую роль в выборах верховных органов страны». Эта фраза во многом разбивает ложные теории о том, как Сталин хотел «отстранить» партию от власти. Нет, он знал, что без власти партии все рухнет (как это случилось в начале 90х) и поэтому никакой антисоветской оппозиции в органах власти, точно в Верховных советах он не допускал. И тем не менее сама форме избирательного права допускала их избрание. Жданов сказал: «Проверка тайным голосованием будет самой основательной проверкой наших работников, потому что тайное голосование представляет гораздо более широкие возможности отвода нежелательных и негодных с точки зрения масс кандидатур, чем это было до сих пор. Это надо отчетливо представлять». Кроме этого Жданов прямо сказал о служителях православной церкви, как об организационной угрозе. Остальную часть доклада он уделил внутрипартийным проблемам.

После Жданова снова выступал Ярославский, по близкой ему теме, про религиозную угрозу. Как и в первый раз он был краток, уступив место Иосифу Варейкису, тогда главе дальневосточного обкома партии и право-троцкисту. Он дополнил доклад Жданова и передал слово Владимиру Богушевскому, секретарю бюро КПК при ЦК ВКП(б) и еще одному заговорщику. Он рассказывал о проблемах радиовещания, после чего пленум завершил заседание.

Утром 27 февраля была череда выступления региональных руководителей, первым заряжал Роберт Эйхе, затем выступали Косиор, Хатаевич, Калинин, Хрущев, Мирзоян, Попок, Кабаков. Все, кроме Калинина были в право-троцкистским блоке. В их выступлениях не было ничего странного, кроме речей об укреплении работы партии, выборной системы и происках врагов, ничего не намекало на призывы к чисткам. Вечернее заседание продолжила первый секретарь Воронежского горкома ВКП(б) Анна Калыгина, зав. Отделом партийной пропаганды и агитации ЦК Алексей Стецкий и персек Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Ефим Евдокимов. Все трое были заговорщиками, но если речь первых двух не содержала ничего нового, то Евдокимов разразился насчет врагов у него в регионе.

Евдокимов говорил, что проверка партийных кадров была недостаточной, а затем рассказал, что враги захватили управление городами края: «Контрреволюционная банда троцкистов, зиновьевцев, правых, «леваков» и прочей контрреволюционной нечисти захватила руководство в подавляющей части городов края. Эта банда ставила себе задачей, в целях дискредитации партии и советской власти, развал партийной и советской работы. Она всячески зажимала самокритику, насаждала бюрократизм в партийных и советских организациях, подвергала гонениям людей, осмелившихся выступать против них, что было прямым издевательством над внутрипартийной и советской демократией». Далее он долго приводил примеры этих дел, о способах вредительства, затянув выступление, что его несколько раз просили кончить. Это полностью соответствовало интересам право-троцкистского блока. Правые намеревались взять на себя руль машины репрессий, чтобы во-первых отвести потенциальный удар от себя и самим заниматься «преследованием» врагов, что также должно было их обезопасить. Но все же его речь была огромной критикой партийных органов, в первую очередь, не против бывших кулаков и белых.

После Евдокимова выступал Постышев, опасный правый заговорщик, рассказавший о провале борьбы с врагами в киевском обкоме. На него было уже столько материала, но доказательств причастности к блоку право-троцкистов еще не было на руках Сталина. Постышев все дело пытался свести к провалу партийной работы, что вызвало недовольство Сталина. Следом кратко выступила Надежда Крупская и день завершил Андрей Жданов, потребовавший усиления партийной работы. После этого пленум принял два постановления, об усилении подготовки выборов и про дело Бухарина, других правых. Второй вопрос вынесли на небольшое голосование. Сталин был за то, чтобы Бухарина и Рыкова из партии исключить, суду не передавать и передать дело на доследование в НКВД. Его поддержали: Крупская , Ульянова, Ворошилов, Варейкис, Молотов. Потребовали их исключить из партии, судить без применения расстрела: Постышев, Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский, Литвинов. За суд и расстрел были: Косарев, Якир, Шверник, Будённый, Мануильский. Нарком ВД Ежов выступил за особое предложение – передать суду Военного Трибунала и расстрелять. В итоге было решено исключить их из партии и передать дело в НКВД.37

Сам Бухарин в этот день на пленуме не присутствовал, он был дома в бывшей квартире Сталина, его вызвали после вынесения решения, где он был взят под арест и препровожден на Лубянку, во внутреннюю тюрьму НКВД. Вместе с ним арестован был Алексей Рыков. Дома у арестованных были проведены обыски, процессом руководил зам. Начальника 4-го отдела ГУГБ НКВД Борис Берман, также правый, личный контроль за процессом был необходим, вдруг что-то найдут, про скрытых правых. Оказавшись в тюрьме, Бухарин и Рыков отказались давать признательные показания.

Вредительство это действительность

Утром 28 февраля пленум снова открылся для обсуждение третьей повестки, вредительства. Вместо покойного Серго Орджоникидзе выступил председатель Совнаркома СССР Вячеслав Молотов, который начал с того, что в целом промышленность страны достигла больших успехов, это бесспорный факт. Но далее он сообщал: «Тяжелая промышленность, как и железнодорожный транспорт, пользовалась особым вниманием вредителей, шпионов и диверсантов. И это понятно. Это наиболее важные, решающие элементы всего нашего строительства. Это основа нашего социалистического роста и развития. Поэтому на борьбу за дезорганизацию отраслей и предприятий тяжелой промышленности, как и НКПС, враг обращал особенное внимание. Что же установлено в отношении вредительства, диверсий и шпионажа за последнее время?

Надо сказать, что вредительство началось не со вчерашнего дня, а с тех пор, как возникла советская власть. Нам пришлось организовывать Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию для борьбы с контрреволюцией, с саботажем и прочим. И это вредительство никогда не прекращалось на тех или иных участках нашей хозяйственной работы. Мы, конечно, и теперь еще далеко не знаем всех фактов, Углубляясь дальше в это дело, мы получаем новые данные и новые задачи для ликвидации вредительских элементов в нашем государственном аппарате. Однако главные факты мы теперь уже знаем, и о них мы должны теперь говорить.»

Далее он долго рассказывал про факты вредительства, начиная с показаний осужденного Пятакова. Все, от вербовки вредительских кадров и до самой преступной деятельности, которая делалась множеством разных способов: намеренно неправильным планированием, затягиванием сроков проектирования и работ, поощрением выпуска бракованной продукции, разрушением рабочей дисциплины, нарушением техники безопасности, запланированными взрывами на заводах. Вторую часть своего выступления он посвятил вопросу воспитания кадров и рабочем методе. Выступление продолжалось так долго, что на остальных делегатов просто не осталось времени на утреннем заседании.

После перерыва вечером выступал Лазарь Каганович, ему был выделен не весь вечер, но доклад был длинный, тема вредительство на транспорте. Он большую часть отведенного ему времени посвятил на описание методов вредительства, приводил показания осужденных. В середине он начал рассказывать об выявленных врагах прямо на транспортном хозяйстве: «Я имею разработку 177 руководящих работников. Вот из 177 начальников управлений НКПС, учитывая начальников и заместителей начальников служб движений, паровозной, вагонной, пути, т. е. наши верхушки, на 1 января 1935 г. из 177 чел. состояло в антипартийных группировках и в оппозиции 36 человек. На 1 февраля 1937 г. имеется 251 чел., это потому что увеличились службы, осталось 6 чел., состоявших в антипартийных группировках и в оппозиции. Состояло в антисоветских партиях – меньшевики, эсеры – 26 чел., осталось еще 14 человек. Работало на выборных постах в органах Цектрана, было 27, осталось 19. Из 177 руководящих работников за два года заменено 99 человек. Из 39 начальников дорог у нас сейчас осталось 12 старых и 27 новых, из них 11 инженеров. Мы в 1936 г., по совету т. Сталина, взяли курс на выдвижение в особенности инженеров. Один техник, 9 бывших начальников политотделов, 4 бывших чекиста, 3 практика. Из 100 чел. снятых – 36 арестованы. Из 36 арестованных – 22 чел. были сняты с работы до ареста. Из арестованных 3 чел. числятся по анкете бывшими троцкистами, остальные не числятся бывшими троцкистами, значит, скрывали.»

Он рассказал, как получилось, что в его окружении в наркомате были враги, рассказал, как Яков Лившиц стал его заместителем и в чем он был замешан: «Лившиц. Про эту стерву, извиняюсь, должен подробнее остановиться. Лившица я знал потому, что как секретарь ЦК КП(б)У руководил исключением его из партии и высылкой в Сибирь. Вот как я знал Лившица. Здесь знал его по заседаниям Транспортного совещания. Здесь мы имеем яркий образец перекрашивания. На Транспортном совещании это был один из самых первых, который выступил ярко антипредельчески. Должен сказать откровенно, приход мой на транспорт, на железную дорогу,– я не ждал, что меня встретит верхушка аппарата. Как подсказывает т. Буденный, нелояльно, не ждал. Вы знаете, что встретили меня рабочие неплохо, а верхушка встретила так, что хотела держать меня в плену техническом. И вообще в первый же день моего прихода на транспорт мне предложили конвенцию и Арнольдов знаменитый дал записку (она здесь сохраняется) «Значение конвенции как способ уменьшения погрузки». Конвенция – способ прекращения погрузки. И мне предложили, так как были заносы на Курской дороге, прекратить погрузку на Донбасс. И тогда-то я обратился к т. Саркисову с просьбой по телефону. Тут был и Арнольдов, были и другие».

Каганович добавлял, что борьба велась еще до 1937 г. , наркомат путей сообщения одним из первый поставил задачу борьбы с вредителями, когда другие не поднимали тревоги: «Я не скажу, что мы абсолютно никаких мер не принимали, меры мы принимали, например, за два года из политотдельского аппарата разоблачено 299 троцкистов, из аппарата НКПС 220 человек, троцкистов из них 109 человек. Мы издали приказ в январе 1936 г., в котором говорили, что так как важнейшей причиной крушений на транспорте является подрывная и диверсионная работа проникнувших на транспорт классовых врагов – бывших кулаков, белогвардейцев, троцкистов, эсеров, меньшевиков, то приказываю организовать тщательный учет и постепенно очищать аппарат транспорта от этих людей. За это время, по этому приказу мы очистили транспорт: 485 жандармов, 220 эсеров и меньшевиков, 1415 белых офицеров, 282 вредителя, 440 человек шпионов, это, главным образом, люди, работавшие по движению. По дорогам мы имеем такую картину: в 1934 г. разоблачено было 136 чел. троцкистов, в 1935 г. 807 троцкистов, в 1936 г. 3800, из них значительная часть арестована. Значительная часть разоблаченных падает на второе полугодие. Повторяю, эта часть арестована.

Таким образом, как видите, мы здесь имеем довольно серьезное очищение рядов от политически вредных людей. Однако было бы неправильным, и я считаю, что пункт решения ЦК, резолюция правильно говорит, что необходимо признать это положение. К сожалению, надо сказать, что ряд хозяйственников проявляет пассивность в деле разоблачения, инициативы проявляют мало, а некоторые даже тормозят. Я не скажу, что у нас начальники дорог или работники дорог занимают очень решительную, активную позицию. Есть работники, которые много помогают в этом деле, а есть и такие, которые не разоблачают, а тормозят. По-моему, этот пункт правильный, а самое главное состоит в том, чтобы подбор людей организовать лучше.»

Каганович говорил, что служба путей сообщения была чрезмерно засорена ненадежными кадрами, не считая очевидных вредителей, из  156 тыс. работников 75 тыс. исключены из партии. Но все было не так однозначно. Каганович заявил, что среди исключенных есть честные люди, стахановцы, которых можно вернуть в партию. После этого он еще говорил о организационной работе и на этом закончил. После краткого перерыва выступил первый секретарь Донецкого областного комитета КП Саркис Саркисов, заговорщик. Ранее он в 1920-е годы был троцкистом, исключался из партии, но был восстановлен, когда притворно «отказался» от троцкизма, выбрав тактику двурушничества. Он непосредственно прикрывал и руководил вредительской деятельностью на Донбассе. Теперь же на пленуме он заявлял, что «прозевали» это дело: «Вредительство в Донбассе было проведено немецко-троцкистскими агентами. Но сперва я хочу ответить на один вопрос. Мы прозевали вредительство, это факт. Наши партийные организации, Донецкий обком и я как секретарь обкома прозевали серьезное вредительство, которое было проведено и в угольной промышленности, и в особенности в химической промышленности Донбасса. Но что же мы заметили, что же нам было видно? Нам был виден саботаж. Тут т. Каганович очень правильно говорил о том, что, вскрывая и разоблачая предельчество, устанавливая факты саботажа, до конца не докопались и не обнаружили вредительство.» Дальше он приводил многочисленные вскрытые факты вредительства.

Далее выступал Александр Гуревич, ранее зам. Орджоникидзе в наркомтяжпроме и на момент проведения пленума зам. Председателя Госплана СССР. Он также был правым заговорщиком. Много говорил о вредителях и дефектах производства и в конце доклада неожиданно подвергся критике Косиора и Постышева, о провале работы с кадрами. После выступал руководитель Азербайджана Багиров, лоялист, рассказавший о вредительстве в нефтяной промышленности и национализме. На этом пленум 28 февраля закончился.

Утром 1 марта новое заседание началось с выступления Авраамий Завенягин, директор Магнитогорского металлургического комбината. Находясь на своей должности, он честно исполнял свой долг, но и огромный комбинат также не избежал удара вредителей. Завенягин доложил о выявленных методах вредительства. За ним выступал Моисей Рухимович, бывший зам. Орджоникидзе и нарком оборонной промышленности СССР. Сам вредитель и заговорщик, он как знающий человек тоже рассказал о происходившем вредительстве, «забыв» упомянуть себя, в числе соучастников. Следом говорил Николай Антипов, зам. Предсовнаркома СССР, зам. Председателя СТО, член комиссии госконтроля. Один из самых опасных заговорщиков, который с 1914 года был провокатором царской охранки, правым с 1928 г. , шпионом Германии и Польши с 1934 г. Он был фактическим координатором деятельности всего право-троцкистского блока. Пользуясь своей должностью госконтролера он часто ездил по стране, встречался с многими людьми, включая вредителей на местах и отдавал им распоряжения от имени головки блока. Он же напрямую был связан с убийством Кирова.

На пленуме Антипов, как ни в чем не бывало, говорил: «В показаниях правых об установках, которые давал Бухарин, говорится, что Бухарин особенно подчеркивал опасность для правых, что сейчас трудящиеся ощущают результаты выполнения первой и второй пятилеток, что теперь, когда чувствуется рост зажиточной жизни, исключительно вырастает влияние партии среди трудящихся. Банкротство всех «прогнозов» троцкистов, зиновьевцев, правых на невозможность построения социализма в одной стране, провал их установки на реставрацию капитализма в нашей стране, победоносное строительство социализма в нашей стране вызывает их исключительную злобу к руководству партии и к трудящимся нашей страны. Отсюда – установки на вредительство, на террор, как на единственное средство борьбы людей, лишившихся всякой поддержки рабочих, трудящихся, интеллигенции. Отсюда – измена родине, переход на службу к германским и японским фашистам. Совершенно бесспорно, что если бы вредительства в таких размерах не было, то наши достижения были бы еще больше. Для каждого из нас совершенно очевидно, что вскрытое вредительство, раскрытие террористических групп не только не создадут паники, уныния среди членов партии и трудящихся, а вызовут исключительный подъем политической активности трудящихся и повышение их политической бдительности в борьбе с классовым врагом.»

Подобная речь это образец двурушнической тактики врага. После он также рассказывал о вредителях, передав слово такому же вредителю, наркому водного транспорта Пахомову. Выступал он крайне неубедительно, до того, что стал объектом самой жесткой критики, из всех, кто выступал на пленуме. Вот один пример:

«Пахомов. Например Бронштейн – бывший начальник Балтийского пароходства, сейчас арестован, Шейбухов – начальник Северо-Западного пароходства, арестован.

Молотов. А вы представляли его к награде.

Пахомов. Правильно, Вячеслав Михайлович, я уже сказал, что мы слишком относились с большим доверием к ним, недавно только стали проверять кадры и мы имеем уже такой букет. Сердюк – начальник Днепропетровского пароходства, Хандожко – заместитель начальника Енисейского пароходства – я называю фамилии людей, которые уже разоблачены и арестованы.

Смех.

Пахомов. Зимин— начальник механико-судовой службы, Кувшинов – заместитель начальника Верхне-Волжского пароходства, Бовин – начальник Центруправления Верхне-Волжского пароходства, Самарцев – зам. начальника Московско-Окского пароходства.

Сталин. Бовин тоже арестован?

Пахомов. Тоже арестован, тоже сволочью оказался.

Молотов. Правильно арестован?

Пахомов. Правильно.

Молотов. А раньше вы не догадывались?

Пахомов. Нет, не догадывался. Я не стану занимать ваше время зачитыванием большого списка, у меня этот список имеется на 77 человек ….Смех., из которых 2/3 арестованы.

Сталин. Маловато что-то.

Пахомов. Тов. Сталин, я вам сказал, что это только начало

Смех.»

В конце он вывел из себя весь зал:

«Я кончаю. В заключение считаю нужным сказать, что я не старался изобразить дело так, что у нас в наркомате не имеется недостатков о чем говорил здесь т. Антипов.

Косиор. Здесь вопрос не о недостатках.

Пахомов. Я бы мог сказать, что он сказал очень мало, можно сказать больше и это будет правильно, потому что, повторяю, к сожалению, то, что т. Молотов говорит, чтобы овладеть техникой, вот этой техникой я лично, должен прямо сказать, в той мере, в какой надо, я ею не овладел. Я обязан буду овладевать и я всячески стараюсь это делать всемерно, в ряде случаев даже насилую себя

Хохот всего зала.

Косиор. Значит, большой охоты нет.

Пахомов. Не в смысле охоты, а в смысле затраты времени, т. Косиор, приходится очень много себя заставлять, чтобы овладеть вопросом.

Косиор. Если есть охота, не надо себя насиловать.»

Утреннее заседание заканчивал Николай Ежов, который много рассказывал о чистках, принеся некоторые цифры: «Вот, товарищи, от этих общих замечаний разрешите перейти к ведомствам. Я взял за последние пять месяцев дела троцкистов, правых и зиновьевцев, собственно, это одна и та же банда мерзавцев, которые перешли на враждебные позиции к советскому строю и активно нам вредят и подрывают основу советского строя, и проанализировал эти дела по ведомствам, какие ведомства здесь задеты больше или меньше всего. Я должен сказать, что по цифрам осужденных уже за эти пять месяцев, я имею в виду осужденных Военным трибуналом и Особым совещанием нашим, некоторые ведомства выглядят здесь не совсем так хорошо, как они думают. Вот я кроме тех ведомств, о которых говорил, приведу цифры по другим ведомствам но линии сопоставления с НКПС.

По НКПС прошло 13/ дел, причем у нас еще много впереди дел, по Наркомлегпрому 141 человек, присужденных на разные сроки, в том числе и к расстрелу, по Наркомпищепрому – 100 человек, по Наркомместпрому – 60 человек… Да, да, да. По Наркомвнуторгу – 82 человека, по Наркомзему – 102 человека, по Наркомфину – 35 человек, по Наркомпросу – 228 человек… И так далее. Конечно, товарищи, эти цифры пока что не являются характерными, но они в достаточной степени характеризуют то, что задето не только ведомство Наркомтяжпрома, задет не только НКПС, но не в меньшей мере задеты и все остальные наркоматы. Поэтому думать, что эти ведомства поскольку их доклад не поставлен, просто проскочили, не выйдет из этого!»

Выглядит весьма внушительно. Только вот ловили в основном мелкую рыбешку, а крупная рыбина все еще плавала. Он прямо дал понять, что в наркомводе замазывались дела: «Я пока что хочу остановиться на авариях, потому что через аварии, мне казалось, ведомство Наркомвода, которое возглавлял Н. И. Пахомов, могло бы давно уже вскрыть кое-что. Я назову только количество аварий в 1935 и 1936 годах. Вот по пяти пароходствам: по Волжско-Камскому в 1935 г. было 1846 случаев аварий, а в 1936 г. только до 1 октября зарегистрировано 2.849 (Голос с места. А он докладывал, что уменьшилось.) По Верхне-Волжскому пароходству за 1936 г. было 963 аварии, против 576 случаев аварий в 1935 году. В Западно-Сибирском пароходстве на 1.Х.36. г было 1866 против 1610 в 1935 г., Северное пароходство в 1935 г.– 1018, а на 1.Х – 1590 аварий.

Расследование случаев этих аварий проводилось во всех случаях. Как сейчас показывают, много и диверсионных актов и аварий было проведено по сговору с контрреволюционными троцкистскими организациями. Часто люди, проводившие аварии и диверсии, входили в комиссии по расследованиям аварий и поэтому замазывали все. Даже в тех случаях, когда приходили люди нейтральные, Наркомвод ни разу не проводил расследование таким образом, чтобы дать хотя какую-нибудь зацепку Наркомвнуделу.»

Это означало передачу «черной метки» Пахомову, от его сообщников по право-троцкистскому блоку, больше всего на пленуме его критиковали именно они. В конце Ежов уже сам приуменьшал угрозу вредительства: «Но я хочу сказать, что нельзя все факты относить к троцкистам, нельзя говорить, что троцкисты внедрились во все организации и представляют реальную силу. Чепуха это, конечно. Эти силы невелики, вредительская деятельность не ахти как нас может откатывать назад от наших достижений, но тем не менее, чтобы двигаться быстрее и в особенности без того, чтобы не видеть этих дел впредь, мы должны на это обратить серьезное внимание, иначе мы будем двигаться вперед медленно.»

Это оказалась ложная информация, троцкисты и правые внедрили своих людей везде, от небольших угольных шахт, совхозов вплоть до Политбюро ЦК. После заседание продолжилось вечером и снова выступал Роберт Эйхе, весьма «эмоционально» рассказывая о вредительстве: «Какая ненависть против строительства Урало-Кузнецкого комбината была у троцкистов, у зиновьевцев, у всей этой сволочи, видно из показаний Пятакова и показаний Шестова. Вот что Шестов говорил, инструктируя Строилова. Он говорил: «Мы здесь (т. е. в Кузбассе) заложили такие фугасы, что они долгое время будут рваться очень чувствительно, и мы посмотрим тогда, как сталинцы будут объяснять это рабочим». Чувствуется в этом показании вся их бешеная ненависть против нашей партии и против успешных побед социализма. В Западной Сибири мы начали вскрывать вредительство раньше, чем в других областях. Но если бы мы учли эти условия, если бы мы по-настоящему подошли к каждому факту проявляющихся безобразий, если бы мы к отдельным безобразиям не подходили делячески, то врагов можно было вскрыть значительно раньше.»

Эйхе был опасным двурушником, как и очень многие, кто выступал на этом пленуме. Он набросился с критикой на выступавшего днем ранее Гуревича за недостатки в работе. Затем выступал нарком легкой промышленности СССР Исидор Любимов, также член право-троцкисткого блока. Он тоже рассказал о вредительстве, затем вечернее заседание кончилось и на утро сначала дали слово Николаю Левченко, это был зам. Наркома путей сообщения Кагановича и правый заговорщик. Лазарь Моисеевич еще не знал, что среди его заместителей предатель не только Лившиц был предателем. Выступал он недолго и тоже много говорил о вредителях.

Затем Анастас Микоян высказался о угрозе вредительства в таком ключе: «Мы знали двурушников, мы знали новый тип врага. Но теперь, я должен сказать прямо, когда читаешь эти показания, когда знакомишься с этим делом,– самая большая опасность у нас, что многие наши хозяйственники недооценивают опасности вредительства, со стороны японо-немецких и троцкистских агентов. Самая большая опасность заключается в этом. Поэтому, товарищи, если мы этого последнего предметного, печального урока не учтем, то неизбежна новая вспышка вредительства. Поймите, товарищи, какого более коварного врага мы имеем, как японский империализм, у нас есть много людей недовольных. Эти люди вербуются для подрывной работы японо-германскими фашистами. Да и троцкисты вербовали к себе в агентуру недовольные элементы. Они брали людей так сказать обиженных, недовольных к себе в агентуру. Вербовать в нашей стране еще есть кого. Вот почему эту опасность нельзя недооценивать. Мы должны учесть эти уроки.

Что мы имеем теперь, хотя бы в нынешнее время. Я уверен, я думаю, что мы имеем еще много невскрытых врагов. По совести говоря, я боюсь больше этих невскрытых врагов. В области пищевой промышленности враг это все оставил на случай войны, потому что нет смысла сейчас, в нынешнее время выдавать всю свою агентуру, потому что всякое поражение в настоящее время, оно не будет таким больным, как оно будет в случае войны. Наша часть большевиков очень много благодушествует. Годовой план выполнен, пятилетка выполнена, нет никаких массовых серьезных отравлений, значит все благополучно – я больше всего этого боюсь. Правда, уроки мы учли, но в должной мере еще не мобилизовались против врага. Мы раньше считали врагами бывших людей, бдительность была направлена против этих бывших людей, а между тем у нас еще имеется очень много врагов из троцкистского лагеря, правых. Главная задача сейчас заключается в том, чтобы своевременно разоблачить всех этих врагов. Главное это то, что надо своевременно увидеть врага.»

Эта оценка была верной, врагов было еще очень много, враг хитрый, двурушник, которого не видно сразу. Затем выступал нарком зерновых и животноводческих совхозов Моисей Калманович, правый заговорщик. Он признавал факты вредительства, но не считал, что запустил борьбу с вредителями. Он походу подвергся критике Молотова и Кагановича за бардак в ведомстве и провал борьбы с вредительством. После этого выступил народный комиссар обороныКлимент Ворошилов, который после краткого вступления отметил, что в его наркомате дела лучше, чем у других: «Лазарь Моисеевич перед тем, как мне сюда идти, сказал мне: «Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно». (Общий смех.) Я ему сказал, что мне критиковать себя очень трудно. Совсем не потому, что я не люблю критики, больших любителей критики, правда, наверное, и среди вас немного найдется (Смех.), которые эту любовь испытывают. Я тоже не особенно так сказать любитель критики, но тем не менее, я большевик, член ЦК и мне не пристало бояться нашей партийной критики.

Но положение мое, Лазарь Моисеевич, несколько иное, чем положение, предположим Ваше, не только потому, что я представляю армию, это тоже имеет кое-какое значение, но то, что у нас в рабоче-крестьянской Красной армии к настоящему моменту, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому счастью, пока что вскрыто не особенно много врагов народа. И они несколько иное место занимают в рядах всех врагов, которые вскрылись органами НКВД в других наркоматах. Это, во-первых.

Во-вторых, эти господа, которые сейчас открыты как враги, как представители фашистских японо-немецких троцкистских групп, они располагались в командных кадрах. Среди наших инженерных, технических кадров, пока что за исключением отдельных небольших, малозаметных, пока что представители вредительства не вскрыты. Я далек от мысли, что там у нас везде обстоит благополучно. Нужно думать, что рабоче-крестьянская Красная армия сейчас представляет собой громадную индустриальную организацию. Мы являемся обладателями колоссального автомобильного парка. Мы владеем, следовательно, эксплуатацией, следовательно имеется и большое количество техников, инженеров и работников Красной армии.

В области танкового вооружения, мы имеем также громадную армию, имеем громадную авиацию, где тоже имеем инженеров, техников, летчиков, куда тоже противник не может не пытаться проникнуть для того, чтобы вести там акты вредительства, диверсионной работы. Но, повторяю, к настоящему моменту вскрыто пока что небольшая по численности, о качестве я буду говорить, группа среди командного состава, которая вела свою подрывную работу».

Этот отрывок можно воспринимать, как то, что он либо понятия не имел, что происходило в его наркомате, либо сам прикрывал заговорщиков. Следом он обратился к разоблаченным предателям: «Следовательно, мы к настоящему времени имеем 6 генеральских чинов в качестве вредителей: Путна, Примаков, Туровский, Шмидт, Саблин, Зюка, затем Кузьмичев – майор и полковник Карпель.» Он зачитывал их показания, показания осужденных троцкистом, их планы, их вредительство. Он увещевал: «В Красной армии, как и во всем нашем государственном аппарате, конечно, есть много недочетов, много недостатков, но повторяю, к настоящему моменту армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу».

То, другое было не совсем верной информацией. Как показало время, у комсостава РККА был проблемы с лояльностью, а у всей армии с боеспособностью. Последнее был прямым следствием многолетнего вредительства, прямо под носом у Ворошилова. Гадили везде, где могли, от производства новых вооружений до подрыва дисциплины. За последнее отвечал присутствовавший на пленуме ЦК, начальник Политупра РККА Ян Гамарник, о нем интересные факты рассказал Олег Сувениров в книге «1937. Трагедия Красной Армии». Конечно, в своей работе он пытается выставить репрессированных военных, как «безвинных жертв сталинизма», однако получается у него это не очень. Он сам же привел неприглядные факты о положении дел в армии. Гамарник должен был поддерживать порядок и дисциплину в армии, однако, факты говорят, что он способствовал разложению воинского состава. Делал он это самым простым способом, поощряя пьянство. Сувениров пишет: «В 1934 г. начальник Политуправления РККА Я.Б. Гамарник лично принял нескольких командиров 16 сд, представленных за пьянство к увольнению из армии. После беседы с ними он, получив их честное слово бросить пить, поверил им и оставил их в армии. Позднее помощник Гамарника бригадный комиссар Н.А. Носов вспоминал, что на протяжении почти трех лет он более шести раз слышал рассказ Гамарника об этом факте, как образцовом примере индивидуальной работы с начсоставом».38

Он брал у алкоголиков честное слово больше не пить, отличный способ «борьбы» с пьянством и ведь не подумаешь даже, что он делает это злонамеренно. Он же просил их не пить. О Гамарнике никто не отзывался, как о глупом человеке, он должен был понимать, что его «образцовые» примеры работы с начсоставом это просто поощрение пьянства. Это было вредительством. Дисциплина находилась в упадке и потому, что у офицеров не было должного авторитета. Комдив К. Подлас рассказывал о том, что было в октябре 1936 года : «Младшие держатся со старшими фамильярно, распущенно, отставляют ногу…. Сидя принимают распоряжения, пререкаются… Много рваного обмундирования, грязные, небритые и т. д.». То и дело документы проверяющих сообщают о том, что обмундирование курсантов не стиралось все лето, что они не знали, что делать при появлении старшего начальника, а ведь это были те люди, кому уставом предписывалось в будущем обучение солдат.

Не так было в русской царской армии. Один из старых царских офицеров вспоминал, что когда старший офицер подавал команду юнкерам построиться, то следовало смотреть не на их лица, а только лишь на кончики штыков. Попробуй только шевельнись – все видно. Неприглядно смотрелись и выпущенные из подобных советских училищ младшие командиры РККА. Неподтянутые, часто небритые и в рваных гимнастерках, они в принципе не могли быть требовательными. Такого вполне можно было крыть матом, величать «балдой». Командира взвода или старшину боец-комсомолец мог критиковать на комсомольском собрании. О какой воинской дисциплине тут могла идти речь? А что делать, если такова была сама атмосфера тогдашнего «пролетарского государства». В солдате видели не столько именно солдата, сколько «товарища такого-то».39

Эти проблемы с дисциплиной усугублялись год от года и не были решены до начала ВОВ. Тогда про какую боеспособность и лояльность рассказывал Ворошилов? Он показал, что не понимал или делал вид, о неосведомленности наличия врагов в армии: «Враг безусловно, будет пытаться, если он не проник, это наше великое счастье, это надо проверить, если не проник глубоко в недра армии, то он будет пытаться проникнуть».

После этого снова выступил Вячеслав Молотов, если в первый раз он делал доклад за Орджоникидзе, то второй раз, как председатель Совнаркома. Он подвел итоги чистки по мнгим наркоматам: «В самом деле, мы имеем уже в настоящее время следующее количество осужденных членов антисоветских, троцкистских организаций и групп с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г. по центральному и местному аппарату: в Наркомтяжпроме и Наркомате оборонной промышленности – 585 человек, в Наркомпросе – 228, в Наркомлегпроме – 141, в НКПС – 137, в том числе до десятка начальников дорог. В Наркомземе – 102, в Наркомпищепроме – 100, в Наркомвнуторге – 82, в Наркомздраве – 64, в Наркомлесе – 62, в Наркомместпроме, видимо РСФСР, я проверю потом более точно,– 60, в Наркомсвязи – 54, в Наркомфине – 35, в Наркомхозе – 38, в Наркомводе – 88, в Наркомсовхозов – 35, в Главсевморпути – 5, в Наркомвнешторге – 4, в Наркомсобезе – 2, Академии наук и вузах – 77, редакциях и издательствах – 68, суде и прокуратуре – 17, в том числе 5 областных прокуроров, в советском аппарате – 65, в том числе такие люди, как председатель Облисполкома Свердловской области, два заместителя председателя облисполкома Киевской области. Есть и в других областях, и несколько председателей городских советов, и другие. Я здесь, в этой справке, совершенно не упоминаю Наркомат Обороны, о нем говорил уже т. Ворошилов, не упоминаю Наркоминдела, где тоже есть арестованные, в том числе и довольно значительные работники, знающие немало дел, не упоминаю сам Наркомвнудел, о чем будет особая речь. Поэтому, товарищи, из одной этой справки, очень густой, нужно уже выводы делать такие, что успокаиваться нам никак не приходится. Надо посерьезнее покопаться в вопросах, которые связаны с вредительством, и в тех выводах, которые вытекают из обнаруженных фактов.»

В списке отсутствовало НКВД, но время удара по правым и троцкистам там приближалось. Далее Молотов говорил о необходимости самокритики, воспитания кадров и честного служения государства, далее долго рассказывая о тех, кто этого не делал. В одном месте он заявил, что некоторые бывшие троцкисты работали честно: «Я уже приводил пример того, что мы не можем отказаться от того, чтобы направлять даже на ответственные посты бывших троцкистов, бывших правых, наоборот, у нас сейчас есть примеры того, что бывшие троцкисты, бывшие правые работают честно, как, например, Побережский, а таких, как Побережский, есть немало. Мы не можем отказаться от тех людей, которые имели даже крупные ошибки. Мы должны усилить проверку, усилить контроль».

Может быть и были честные бывшие троцкисты, наверняка были. Но упомянутый Молотовым директор пермского моторостроительного завода № 19 Иосиф Побережский оказался неправильны примером. Ему доверяли, его рекомендовал выдвигать лично Сталин, но уже ближе к концу 1936 г. начали приходить предупреждения, насчет этого директора. Это рассказано в книге Светланы Федотовой «Пермские моторы. История и легенды».

Вот нужный отрывок:

«В октябре 1936 г. (сразу после завершения Первого московского процесса Зиновьева и Каменева. – А.В.) начальник отдела кадров завода № 19 (Морзо) начнет писать докладную записку в НКВД: «В результате изучения троцкистов и правых у меня сложилось полное впечатление группировки на заводе троцкистско-правых враждебных элементов». Как он позднее сам рассказал, «записка с первых же строк вызвала сильнейшую реакцию у Побережского. Он нервничал, придирался к каждой букве, возмущался тем, что я написал в НКВД, ругал меня.

В чем дело? Вместо того чтобы быть довольным и помочь мне разобраться еще больше, он возмущался. Это не могло во мне не возбудить настороженность и недоверие».

Далее Морзо стал вызывать людей на беседу. Результаты анкетирования были ошеломляющими: на заводе было выявлено 500 кулаков, белогвардейцев, попов, торговцев, харбинцев, троцкистов, правых и лиц немецкого, польского и латвийского происхождения и, как писал Морзо, «имеющих заслуживающие внимания связи с заграницей, явно подозрительных на шпионаж».

Если быть конкретным, то белых офицеров выявлено 220, «беляков» —180, попов—4.


Все они были уволены. Однако под Новый, 1937 год Побережский вернулся из Москвы воодушевленным. Большой коллектив пермских моторостроителей наградили орденами и медалями, орден Ленина получил и директор. И еще: он привез телеграмму Сталина, в которой тот указывает горкому ВКП(б) прекратить травлю руководства завода № 19, создать обстановку полного доверия и все условия для выполнения правительственного задания».

Вот как это Сталиным написано в телеграмме:

«Пермь, секретарю горкоматов. Голышеву.


До ЦК дошли сведения о преследованиях и травле директора моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых грешков по части троцкизма.

Ввидутого, что как Побережский, таки его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить товарища Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия.

О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б).


26 дек. 1936 г. Секретарь ЦК Сталин.


(Центр. Партархив ИМЛ, ф. 17, оп. 2, д. 612.)

От Морзо все отшатнулись. На заводском новогоднем банкете Побережский заставлял Морзо снова и снова читать телеграмму Сталина. В общей сложности Морзо пришлось ее прочесть раз семь-восемь. А когда они остались одни, Побережский начал его ругать.»40

Несложно догадаться, что произошло. Морзо разоблачил на заводе право-троцкистскую банду, которую прикрывал и руководил Побережский. Его заявление в НКВД дошло до Сталина, но в интерпретации, которая защищала банду вредителей. Ежов интерпретировал все так, что выгородил банду предателей, изобразив Побережского «невинной жертвой травли» и Сталин поверил в эти выводы. Молотов тоже в это поверил. После его выступления с предложением выступила Мария Ульянова, оно заключалось в том, чтобы оглашать публичные списки тех, кому нельзя работать на транспорте. Та, самая Ульянова, сестра Ленина, которая в апреле 1929 г. открыто выступила против исключения лидеров правых из Политбюро, оказав им поддержку. Лазарь Каганович ответил ей, что предложение не соответствует духу Конституции, но он согласился, что списки людей, которым запрещено работать там, можно публиковать в прессе.

После этого повестка вредительства, занявшая несколько дней закончилась. Проведенные дни и часы имели огромное значение для борьбы с внутренним врагом. Сотни миллионов рублей убытков, тысячи загубленных жизней, замедление роста экономического и оборонного потенциала страны, таковы итоги вредительства право-троцкистских банд. Этому следовало положить конец и это в конечном счете было сделано, хотя надо признать, не до конца. Предстояла огромная, опасная работа, мало кто представлял тогда, кто скоро будет выявлен в качестве предателей.

Пленум ЦК вынес постановление «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов», где указал тщательней вести работу по выявлению вредителей, усилить контроль на транспорте, производстве, улучшить работу с кадрами. Затем объявили перерыв до вечера.

Туда, куда не проникал луч партийного света

Последняя повестка пленума ЦК касалась положению дел в НКВД, разбору дела антисоветской группы в органах. Сталину уже с августа 1936 г. было известно, что бывший нарком Генрих Ягода был правым и скорее всего, намеренно запустил борьбу с антисоветскими организациями. Но тогда еще даже близко не ясна была картина этого запущения, все центральное руководство НКВД, внешней разведке, а также почти все начальники в регионах и нацреспубликах были заговорщиками, правыми, троцкистами и шпионами. Ежов фактически возглавил эту антисоветскую организацию в органах и вот, ему предстояло сделать так, чтобы Политбюро ни о чем далее не знало. Чтобы это сделать Ежову и другим чекистам, которым еще доверяли, надо было кого-то принести в жертву, свалить все упущения, все преступления. Конечно же, речь в первую очередь шла о Ягоде и ближайшем его окружении. Тем не менее, Ягоду еще пытались защитить.

С докладом выступил нарком Николай Ежов, он не отрицал, что в органы проникли враги, но заявил, что 80% из них не имели отношения к аппарату ГУГБ. Таким образом, он отводил удар от места главного скопления право-троцкистов, ведь именно в ГУГБ засели самые опасные вредители, включая их штаб. Он рассказывал о проблемах работы, недочетах, рассказывал, как политическим заключенным в тюрьмах создавали тепличные условия, это в некоторых случаях делалось, чтобы они молчали и не давали показаний на других сообщников. Заключенные постоянно что-то требовали, устраивали театральные голодовки и им шли навстречу. Сталин поинтересовался, кому подчинялись тюрьмы и Ежов ответил, что бывшему секретно-политического отдела Молчанову. Эта цитата Ежова говорит об «ужасных» условиях в тюрьмах: « Настолько, товарищи, требования заключенных удовлетворялись, что до курьезов доходило. Заключенные в Челябинском политизоляторе играли в волейбол. Там, кстати сказать, были спортивные площадки, где они играли в волейбол, крокет, теннис. Так вот, они играли в волейбол, и когда мяч перескакивал через стену на другой двор или на улицу, дежурный, который стоял на посту, должен был бежать за мячом. Однажды дежурный отказался, тогда заключенные пожаловались в секретно-политический отдел и тут же получили распоряжение от помощника начальника секретно-политического отдела о том, что дежурный обязан мяч передавать».

Рассказав о плохом положении тюрем, он перешел на проблемы кадров. Он сказал, что в НКВД работало 699 предположительно бывших оппозиционеров, из них 329 в ГУГБ. Из этого числа 238 арестовали, причем 107 в ГУГБ. В основном речь шла о мелких фигурах, чья потеря никак сильно не вредила право-троцкиста в органах. В качестве примера Ежов привел Евгения Баланюка, бывшего начальникаТаганрогского ГО НКВД. Сталин уже видел ранее эту фамилию, там, в Таганроге была ячейка троцкистов-зиновьевцев, которую возглавлял первый секретарь горкома партии Степан Варданян, глава городского УНКВД Баланюк входил в его группу и прикрывал их деятельность. Более того, утверждалось, что Варданян фактически управлял местным отделом органов. Когда центр объявил борьбу с вредительством, эти двое просто симулировали деятельность, сам глава горкома говорил: «Все-таки приходится нам с Женей для приличия некоторых чудаков арестовывать, а кто с нами, тот не пропадет». Долго это не продолжалось, падение Варданяна произошло внезапно, чуть позже разоблачен был и Баланюк .41

Затем Ежов рассказывал, как органы «прозевали» возникновение подпольной польской организации в СССР, виноватыми оказались внедренные агенты польских спецслужб, которые дезинформировали ГУГБ о положении дел с польскими националистами, потому о растущей опасности знали мало. Ежов говорил про польских шпиков: «Внедрение польских агентов к нам в аппарат – это была установка Пилсудского. Он добивался этого внедрения своих людей в компартию Польши, которые затем перебрасывались по линии компартии Польши в Советский Союз и здесь уже попадали в органы НКВД. Производилось также внедрение польских агентов в сеть наших резидентур в Польше, в некоторых случаях устраивали провал резидентуры, их вызывали затем в Советский Союз, а здесь они становились к нам на работу. Таким образом, были внедрены к нам Сосновский, Маковский, Стецевич, Ильиниш, Мазепа, братья Богуславские и др. Задача, которую они себе ставили, была следующая: вливать в нашу агентурную сеть агентов польского штаба, уничтожать материалы, разоблачающие деятельность польской разведки, смазывать дела по арестованным польским агентам. Они вели широкую дезинформацию и просто разлагали наших работников, сводя их с девочками и т. д., расхищали государственные средства».

Упомянутый Ежовым Сосновский был бывшим офицером по настоящей фамилии Добрижинский, причем он служил в втором отделе армии польского генштаба, который отвечал за внешнюю разведку. Добрижинский также служил Польской организации войсковой (ПОВ), был заброшен в Россию, где в 1920 г. разоблачен, как шпион, но его обещали не наказывать, если он согласится работать на НКВД СССР. Он якобы согласился, однако на самом деле оказалось, что это актив НКВД стал работать на Польшу. Арестовавший Сосновского Артур Артузов сам позже был разоблачен как агент разведки Польши, он встраивал польских шпионов в систему НКВД. Сосновский стал важной фигурой, по порядку: секретарем секретно-оперативного отделения ОГПУ, нач. контрразведки в БВО, по Центрально-Чернозёмной области, снова работал в центральном аппарате, зам. Начальника особого отдела НКВД. Это был пик его карьеры. Артузова Ежов пока не упоминал в докладе.

Далее Ежов объяснял, почему не удалось быстро вскрыть троцкистско-зиновьевские организации. Он признал, что органы провалили следственную работу, хотя имели зацепки для раскрытия групп врагов, он рассказал об деле троцкиста Л. Зафрана, который еще в 1932-33 гг. дал исчерпывающую информацию про банду троцкистов. Если бы его информацию использовали бы эту информацию, то заговор быстро вскрыли, Кирова можно было бы спасти. Но руководство НКВД прикрывая врагов проигнорировало эти сведения и отправило ценного свидетеля в заключение. Настоящих троцкистов, на которых он дал показание (Хрусталев и Зильберман) освободили, а Зафрана обвинили в «провокации». Ежов сказал, кто так сделал, это был Георгий Молчанов, тогда начальник Секретно-политического отдела ОГПУ, то есть главный политический следователь СССР. Он был таковым до ноября 1936 г., когда его сменил Владимир Курский. Когда Зафран бежал из лагерей и требовал признать его правоту, Молчанов снова пытался его посадить.

Ежов привел еще несколько случаев, когда Молчанов игнорировал поступавшие ему сведения о троцкистских группах и потенциальные материалы связи Радека с Троцким. Сталин сделал вывод: « Это уже не беспечность». Ежов далее рассказывал, как Молчанов пытался сорвать расследование против троцкистских групп, начавшееся в конце 1935 г. И, еще в мае 1936 г. Молчанов получал информацию о правых группах. Следователь Струмин напал на их след через арестованного правого Лугового, он принес материалы Молчанову, но тот в ответ запретил копать в сторону правых и отстранил Струмина от дела. Ежов после этого сказал: «Больше того, товарищи, как сейчас выяснилось на следствии, Молчанов был просто предателем в отношении проведения всех этих дел. Не только прикрывал все эти дела, но и информировал троцкистов об имеющихся на них материалах.»

В завершении Ежов говорил: «Является ли Молчанов, одиночкой-предателем? Я не хочу касаться здесь некоторых других сторон его деятельности, о которых продолжает вестись следствие, и ставлю здесь только этот вопрос – является ли он одиночкой? Я должен сказать, что мы имеем довольно тревожные факты из этой области, которые объясняются опять-таки вот этим совершенно не большевистским подходом о спасении чести своего мундира, своего ведомства. Можно ли было раньше вскрыть предателей внутри нашего аппарата? Безусловно можно было, если бы мы внимательно относились к людям, к их поведению, к тому, как они ведут дела, их проверяли бы, мы могли бы вскрыть. Разве нельзя было вскрыть Баланюка – начальника Таганрогского отделения НКВД? Этот Баланюк был членом троцкистской организации, был связан с небезызвестным секретарем Таганрогского горкома Варданяном, террористом и преступником, во время ареста спасал его буквально, позволил ему разорвать одно из писем, в котором прямо говорилось о террористической установке.

Или на Украине, например, Козельский – начальник секретно-политического отдела НКВД. По показаниям Лившица он в течение 1930–1931, 1932 гг. информировал их и даже в 1933 г… когда он кончил самоубийством?

Голос с места. 2 января 1936 года.

Ежов. Он был с ним в очень близких отношениях – с Лившицем, он у него информировался, Козельский его информировал, как дела с троцкистами обстоят, причем Козельский, как рассказывает Лившиц, не стеснялся, совершенно откровенно говорил о своих настроениях. Зная об этих настроениях, зная о том, что он ведет троцкистскую работу, этот человек рассказывал ему обо всем. На мой вопрос, что он являлся членом организации или нет, Лившиц отвечает: по-моему, какая разница, если я ему говорю, если он знает о моей деятельности и рассказывает мне о своей работе? Конечно, был членом организации, я его формально не записывал, но ясно.

Вот на этом можно было бы, пожалуй, кончить мои дела. Я тут говорил о недостатках моей работы…

Сталин. А как все-таки с Молчановым? Какая судьба его? Арестован он или нет?

Ежов. Да, арестовали, т. Сталин, сидит.

Голоса с мест. Правильно сделали. Не признается?

Ежов. Он признается во всех безобразиях, но в этих делах не признается, следствие сейчас ведется».

Это была ложь, на момент произнесения этой речи Молчанов был на свободе и был начальником Особого отдела НКВД Белорусского военного округа. Тот факт, что Ежов солгал, еще раз говорит о его трусливом характере, который готов подставлять любого, но не отвечать за свои слова. Если бы Ежов сказал Сталину, что предатель Молчанов еще работает в НКВД, то ему задали бы вопрос, почему он еще у них работает? Ежов закончил доклад и вероятно сразу же отдал приказ арестовать Молчанова. Это было сделано официально 4 марта, но Сталин тогда об этом не узнал.

После Ежова настала очередь Генриху Ягоде дать свои объяснения. Нужно отметить важную деталь, предыдущее выступление Ежова по факту защищало Ягоду, нигде нарком НКВД ни слом не задел своего предшественника. Проблемы НКВД он свалил на других людей: местных начальников, польских шпионов и Молчанова, но Ягоду он не задел. Но бывший нарком, понимая, что так просто ему не дадут уйти, с ходу признал свою ответственность: «Товарищи, целиком признавая правильным анализ причин, приведших к огромному провалу, позорному провалу работы органов государственной безопасности, сделанный в докладе т. Ежова, со всеми данными в нем оценками, я считаю обязательным для себя сказать, что именно я являюсь виновником того состояния, которое нашел т. Ежов в органах НКВД. Проработав на руководящей работе в ГПУ, приблизительно 18 лет, я с особой остротой понимаю насколько правильно и точно вскрыты ошибки работы органов государственной безопасности.»

Далее Ягода рассказывал об упущениях, конечно в дозированном виде и сделал заявление о главной причине провала: «Я должен прямо сказать, моя большая и самая главная ошибка заключается в том, что все нити оперативной работы не были сосредоточены у меня в руках, они были рассредоточены в разных руках. И я глубоко убежден, что если бы я сидел только на УГБ, а не занимался всем аппаратом, всей этой громадиной, конечно, результат был бы другой, и результат был бы другой, если бы я меньше занимался строительством поручаемым НКВД.» Далее он назвал Молчанова предателем, сваливая на него основную ответственность. На деле же Молчанов ничего не делал без ведома Ягоды. Но дальше все для Ягоды было все хуже:

«Ягода. Как он был связан, с кем был связан,– то должно показать следствие. Мне трудно об этом говорить, потому что я его связей вообще не знал. Я не знал даже, что он был в близких отношениях с Фурером.

Шкирятов. Вот и плохо, что ты ничего не знал.

Ягода. Очень плохо, что я этого не знал. Поэтому я и выступаю, что плохо, если бы было хорошо, я бы не выступал.

Чубарь. Он пользовался у Вас очень самостоятельными правами.

Ягода. Нет, права были не очень большие.

Голос с места. Как он вообще попал на эту работу?

Ягода. Молчанов старый чекист, работал в Западной Сибири.

Эйхе. Его из Западной Сибири выгнали.

Ягода. Да, там было какое-то дело, которое не имело для него никаких последствий.

Эйхе. Вы поищите в делах и найдете. Мы с Павлуновским вспомнили, что его из Западной Сибири выгнали.

Ягода. После этого он поехал на Северный Кавказ и работал там. После Северного Кавказа он переехал в Иваново-Вознесенск.

Ежов. Вообще, т. Ягода, его только походному чекистскому стажу уже нельзя было держать на работе, потому что он воспитывался в бандах, которые шли все время против нас.

Ягода. Я не знал и не знаю в каких бандах он был, так как такие вещи раскрываются при следствии или агентурой. Потом он перешел в наш центральный аппарат.

Голос с места. Сам пришел?

Ягода. Перевели его в центральный аппарат в 1930 году.

Рындин. Кто-то переводил?

Ягода. Конечно, кто-то переводил, не сам же он перелетел.»

Нарком НКВД должен был знать все о своем главном следователе, откуда, связи, где служил и как стал большим начальником. Нелепые объяснения Ягоды только все больше убеждали слушателей в его причастности к преступлениям. Ягода сумел перевести дух, заговорив снова о раскрытых им делах, но спустя какое-то время все вернулось опять к Молчанову. Он признал, что несет ответственность за Молчанова с 1932 г., рассказал, что ничего не знал об этом и продолжал все валить на своего бывшего подчиненного. На этом заседание 2 марта закончилось.

Утром 3 марта настала пора выслушать других чекистских руководителей, которые не собирались выгораживать своего бывшего начальника, стремясь всячески противопоставить себя ему. Первым выступал глава ленинградского УНКВД Леонид Заковский, опасный правый заговорщик, шпион и участник латышской националистической организации. Из всех крупных руководителей НКВД был вероятно самым жестоким из всех.

Он почти с ходу заявил: «Заковский. Мы заслушали, я бы сказал, очень невразумительное выступление бывшего нашего наркома внутренних дел т. Ягода, и я думаю, что его выступление пленум ЦК партии удовлетворить никак не может. Во-первых, в выступлении т. Ягоды было много неправильностей, неточностей и, я бы сказал, никакой политики. Неверно, что у Ягоды были связаны руки и он не мог управлять аппаратом государственной безопасности.

Ягода. Я этого не говорил.

Заковский. Именно это вы говорили.

Ягода. Я сказал, что не сконцентрировал в своих руках оперативного руководства.

Заковский. Вы это руководство в своих руках сконцентрировали. Нам всем хорошо известно, что войсками НКВД получше нас с вами управляет т. Фриновский, всем известно также, что т. Вельский занимался милицией, т. Прокофьев занимался административными вопросами, а Берман неплохо строит канал, так что оперативное руководство находилось в ваших руках.

Ягода. А что Агранов делал?

Андреев. Тов. Ягода, не мешайте оратору, я вас запишу.

Заковский. Оперативное руководство находилось в ваших руках и если вы этого не видели, то это тоже минус для вас. Как известно, мало руки иметь. Руки имеют такое свойство, что для того, чтобы ими управлять, надо уметь хорошо работать головой.»

Он продолжал нападать на Ягоду, заявляя, что тот насаждал на ответственные посты своих подхалимов, а неугодных вышибал: «Заковский. В нашем аппарате в течение нескольких лет отсутствовала партийность, большевистские принципы и на этой почве создавались интриги, склоки, подбор своих людей.

Ягода. Какие склоки, каких людей? Скажите, какие интриги?

Заковский. А как вы вышибали т. Евдокимова, Акулова?

Ягода. Это не я вышиб, его сняли по директиве ЦК.

Заковский. Вы очень часто, т. Ягода, в своих директивах ссылаетесь на директивы ЦК.

Ягода. И не без оснований

Заковский. Иногда без оснований. Проводя свои директивы, вы всегда подкрепляли это тем, что они согласованы с ЦК. И поэтому, т. Ягода, вам постепенно мало-помалу удалось создать аппарат, подобрать в управление государственной безопасности своих людей, по существу не самокритичных, так что и формы управления при наличии такого аппарата были не совсем партийные. А что касается руководства периферией, то здесь дело было особенно плохо, здесь осуществлялся своеобразный феодализм.»

Заковский обвинил Ягоду в провале работы агентуры, косвенно в смерти Кирова, о игнорировании поступавших к нему материалов, по правым: «Когда Карев дал показания на Бухарина и вообще на правых, я сообщаю Ягоде, что Карев дал показания на Бухарина. Ягода отвечает: «Какие там показания, какие там у вас правые».

Ягода. Неверно! Я считал все время Каменева и Зиновьева виновными в убийстве.

Заковский. Я не знаю, что вы считали, а говорю как было дело. Вы спрашивали: «Какие там правые?» Я ответил: «Бухарин». Тогда вы сказали: «Вечно у вас такие дела». Я должен сказать, что очень убедительные показания давал Карев о контрреволюционной о работе правых.»

Упомянутый Николай Карев был философом, работал в Президиуме Академии наук, был исключен из ВКП (б) за антисоветскую деятельность. Примерно тогда же арестован и дал те самые показания на Бухарина, которые проигнорировал Ягода. После этого Заковский закончил и передал слово главе ГУГБ Якову Агранову, еще одному правому. Тот тоже признал плохое положение дел в органах, поспешив обвинить Ягоду в отвратительной работе с кадрами. Ворошилов спросил Агранова, почему он не занял должность главы ГУГБ, как ему было приказано в Политбюро в конце 1935 г? Агранов сослался, что не было постановления ЦК на этот счет, и Ягода лично руководил ГУГБ, никого не пуская к управлению. Агранов говорил, что он и другие чекисты были «поражены» назначением Молчанова, свои ошибки он объяснил болезнью и отлучением от дел. В это время Молчанов разваливал следствие, затирал следы преступников, он вообще препятствовал раскрытию дел по поручению Сталина. Агранов в своей речи особенно подчеркивал отрыв органов от партии: «Я особо хочу подчеркнуть, что чекистам, в том числе и руководящему составу, упорно прививалась мысль о том, что чека это свой дом, свое хозяйство, куда, стало быть, не может проникнуть луч партийного света».

Далее выступал глава УНВКД Украинской ССР Всеволод Балицкий, один из лидеров группы правых на Украине. Он говорил недолго, прямо обвинял Ягоду в провале следственной работы. Он раскритиковал его выступление: «сказать, поскольку речь идет о нашем аппарате, если ты член ЦК, ты должен принять меры, придти в ЦК и сказать. Но субординация в нашем аппарате обязательна. Это не приходится доказывать. Что касается Ягоды, то у него получилась беспомощная, странная речь. Я думаю, что т. Ягода, хотя теперь после выступления Николая Ивановича в отношении того, что было проделано, должен был понять одно, что он наделал кучу политических ошибок, очень много ошибок. Что он оторвался от ЦК и что, наконец, он совсем не оперативный руководитель. Это он должен понять. А он выходит на трибуну и говорит следующее: я виноват в том, что я всех связей не держал у себя в руках. Я думаю, что было бы еще хуже, если бы эти связи он один держал, это было бы еще хуже. Тов. Ягода хотел себя сделать оперативным руководителем, он и сейчас мечтает об этом, как бы он занялся оперативной работой.»

После него говорил Григорий Каминский, нарком здравоохранения СССР и заговорщик. Он рассказывал о троцкистах. Близких к минздраву и о том, как органы их не трогали. Он набросился с критикой на речь Ягоды: «Вчерашнее выступление т. Ягоды лишний раз подтверждает это. Вчерашнее выступление т. Ягоды не было большевистским политическим выступлением, он признавался и каялся, но все доказывал, что он не при чем – «моя хата с краю». Это все стоило нам такой горестной потери, как смерть благородного сына партии С. М. Кирова.» Следом досталось и Агранову: «Товарищи, только что выступал здесь т. Агранов. Что он говорил? Мы были отгорожены от ЦК, луч партийного света не проникал в органы Наркомвнудела. Где же вы были раньше? Как вы смели молчать о таких делах? Что это такое? Член Центрального Комитета. Знаете, то признание виновности, которое было в выступлениях тт. Ягоды и Агранова – было сделано не по-большевистски».

Следом говорил Станислав Реденс, некогда ближайший помошник Феликса Джезржинского, теперь глава УНКВД по Московской области и свояк Сталина. Даже последнее не помешало ему войти в состав группы заговорщиков, работать на Польшу. Он снова заговорил о деле Зафрана и ему было что добавить, по его словам Ягода поставил жизнь Сталина под угрозу: «Реденс. У Хрусталева была явка и главная квартира по слежке, как ходит машина т. Сталина, чтобы отсюда сделать покушение. И он делает вид, что центральный аппарат, Молчанов, выручил московский аппарат, который попал в руки провокаторов и попал в неудобное положение, что мы это дело замяли, а агента осудили. Он говорил, что об этом деле он не знал тогда. Не верно, вы знали об этом деле тогда же.

Ягода. Это совершеннейшая ложь, а почему же вы его не освободили, ведь он у вас сидел. Это преступление.

Реденс. Когда Ягоде говорила центральная агентура совершенно точно и ясно о троцкистах, он говорил, что таких вещей у троцкистов быть не может». Просто убийственные аргументы против Ягоды. Он приводил иные свидетельства того, что Ягода и Молчанов разваливали дела против троцкистов. Реденс не выгораживал Ягоду, а прямо говорил, что он причастен к грязным делам Молчанова, хотя в злом умысле прямо не обвинял. Он делал выводы: «А почему же вы нас, чекистов, всех подводите под удар. Почему вы такой паршивый руководитель?» После был краткий перерыв, после чего выступил Ефим Евдокимов, второй раз уже и причина была в том, что он был авторитетным чекистом. Еще он имел старые счеты с Ягодойц. Едвокимов с ходу говорил: «Здесь выступил Ягода. Как воспринимается его речь? Как гнилая, непартийная речь. Он говорит: «Я, видите ли, виноват, опоздал раскрыть эти дела – и вот жертвы». О каких жертвах говоришь? Эти люди, о которых говорили здесь по первому вопросу,– они жертвы, о них сожалеешь? Душа с них вон… Об одном надо жалеть, что поздно раскрыли их контрреволюционные дела и что потеряли С. М. Кирова. Вот о чем нам нужно жалеть. Не так нужно было выступать, т. Ягода. Нужно было сказать нам о том, как ты руководил органами НКВД, как и почему получились провалы в работе органов НКВД, а не изображать из себя ягненка. Знаем мы, что ты не ягненок. При чем тут разговоры об органах НКВД как о какой-то замкнутой организации и что они-де варились в собственном соку и прочее? Зачем клеветать на эти органы? Они были тесно связаны с партией.»

Эта речь превратилась уже в полное избиение Ягоды. Евдокимов бросал другие обвинения, развале кадровой и агентурной работы, отрыве от партии. ОН прямо обвинил Ягоду в насаждении вражеских кадров: «Евдокимов. Я Ягоду, слава богу, хорошо знаю. Именно он, Ягода, культивировал ведомственную замкнутость в аппарате. Именно он, Ягода, производил специфический подбор людей.

Ягода. Кого я подбирал?

Евдокимов. Да вот взять хотя бы того же Молчанова— откуда он взялся?

Ягода. Еще кто?

Евдокимов. Сосновский.

Ягода. Это не мой.

Евдокимов. А чей же? Сосновский в аппарате работал с 1920 года. Ты же всегда выставлял себя основоположником органов.»

Он сказал, что Ягода присвоил чужие заслуги (Шахтинское дело). Он выступал недолго, но эта речь была самой разрушительной для Ягоды, потому что Евдокимов прямо указал на его связь с правыми: «Евдокимов. А вы, т. Ягода, с Рыковым тогда, что называется, в одной постели спали, и его влияние на вас сказывалось. Вот, в чем дело, и вот, к чему речь моя клонится.

Ягода. Да что вы думаете, что я в этом деле участвовал?

Евдокимов. Товарищи, из того, что мы слышали здесь, на пленуме, о делах НКВД, из доклада т. Ежова и из выступлений товарищей совершенно ясно, что обстановка, создавшаяся за последние годы в органах НКВД, никуда не годится, и главным виновником этого является Ягода. Я думаю, что дело не кончится одним Молчановым.

Ягода. Что вы, с ума сошли?

Евдокимов. Я в этом особенно убежден. Я думаю, что за это дело экс-руководитель НКВД должен отвечать по всем строгостям закона, как привыкли мы, работая в ЧК, отвечать за все то, что нам было поручено. Надо привлечь Ягоду к ответственности. И надо крепко подумать о возможности его пребывания в составе ЦК. Снять с него звание генерального комиссара Государственной безопасности, хотя бы в отставке. Он его не оправдал.»

Далее выступал нарком иностранных дел Литвинов, который рассказал истории, что НКВД запугивало дипломатов не существующей угрозой для жизни. Он быстро закончил и передал слово Льву Миронову, начальнику контрразведки  ГУГБ  с ноября 1936 г., до этого он руководил оперативной работой органов. Тоже опасный заговорщик. Он говорил, что виноваты в провалах Молчанов и Ягода, про попытки сокрыть следы убийц Кирова. После него говорил прокурор СССР Андрей Вышинский, верный сторонник Сталина. Он показал себя, как сторонник объективного рассмотрения дел, сбора разных доказательств и покритиковал Ягоду, хотя и не по политической части. Он сказал, что много работников прокуратуры арестовано за троцкизм: «За последнее время благодаря материалам, которые мы получили от НКВД, мы увидели, что в рядах прокуратуры имеются троцкисты, предатели, и в значительном количестве. Таковы, например, бывший генеральный прокурор Украины, бывший наркомюст Михайлин, его помощник Бенедиктов, бывший киевский прокурор Старовойтов, бывший прокурор Днепропетровской области Ахматов, зам. прокурора АЗК Петренко и другие. Это все троцкистская агентура, сидевшая в нашем аппарате. И естественно, с такими людьми не было никакой возможности правильно осуществлять надзор, правильно бороться за социалистическую законность.»

Затем выступал секретарь Президиума ЦИК Иван Акулов, тоже правый. Ранее в 1931-32 гг. он был первым заместителем председателя ОГПУ. В своем выступлении он критиковал провал работы НКВД и особенно жестко прошелся по их отрыву от партии: «Т. Ягода совершенно не интересовался партийной и политической жизнью, которой жил аппарат Центрального Управления. За год, который мне пришлось проработать в органах НКВД, выяснилось, что партийная работа, политическая работа, которая проводилась в органах НКВД, Ягоду почти совершенно не интересовала. Я ни в одном учреждении, ни у одного руководящего работника не встречал такой ведомственности и исключительности, какая была присуща Ягоде. Ягода воспитывал этот дух ведомственности, исключительности и корпоративности, и многие работники, занимавшие немалые места в аппарате, следили за ним.» Он признал, кто на самом деле выдвигал Молчанова: сам Акулов, Ягода, Балицкий и Менжинский.

Чекистскую тему завершал Николай Ежов, это его вторая речь в отличие от первой была уже направлена против Генриха Ягоды. Сначала он поддержал критику со стороны Реденса, рассказывал о проблемах дела Кирова, заявив, что это дело было раскрыто именно по настойчивости Сталина. Это была правда. Он все больше склонялся к обвинительному тону в отношении своего предшественника, указав, что Ягода ответственен за нахождение польского шпиона Сосновского на важных должностях. Он обратился к Ягоде: «Ежов. Я назову вам многих, от которых вы, конечно, открещивались, а на самом деле эти люди ваши. У вас даже существовал такой термин: «Это мои люди». А такие люди, как Сосновский, разве можно говорить: «Это мой человек, я его покровитель»

Ягода. Я его никогда не принимал.

Ежов. Позвольте вам рассказать историю Сосновского, это чрезвычайно колоритная фигура. Сосновский одно время работал в центральном аппарате на побегушках. Затем его направили в Белоруссию. Из Белоруссии снимают и направляют в Воронеж по тем соображениям, что он подозрителен по шпионажу и надо его послать во внутреннюю область. Только он туда приехал, начальнику ПП говорят: «Ты гляди за ним в оба». А когда началась драчка между Балицким, Ягодой и Аграновым, нелады, вдруг Сосновский появляется и назначается Ягодой, по просьбе Гая, заместителем начальника особого отдела ОГПУ….  Как же можно назначать Сосновского, этому человеку покровительствовать? Вы же сами говорили, что он нечист, даже с женами: что ни жена, то иностранка, что ни жена, то шпионка. Почему же этот самый заместитель начальника особого отдела ГПУ только в 1935 г. принимает русское подданство?..... Кто его поддерживал персонально? Ягода. Ягода считал его крупным большим специалистом, а разве нельзя было найти другого, более подходящего человека? При одной мысли, если бы вы, политический руководитель, по-настоящему, по-большевистски подошли бы кэтому человеку, то было бы ясно. Уже одна та мысль, что сидит беспартийный человек, которого подозревают в шпионаже, и вы не могли убрать его, не могли найти для такого участка работы инженера-коммуниста!»

Ежов приводил все новые свидетельства разрушительного влияния Ягоды на кадры: отказ не то, что сажать, а даже увольнять нечистых сотрудников органов, игнорирование их провалов, отсутствие должной централизации. После этого пленум вынес резолюцию об обстановке в НКВД, резюмировав провал их работы и необходимость укрепления органов.

Выступление Сталина. Завершение пленума

Вечером 3 марта выступил Иосифы Сталин, он начал с ключевой темы вредительства, сделав выводы, что агенты врага проникли во все сферы жизни общества: партии, государства, кооперативы и общественные организации, причем некоторые заняли ответственные посты. Он заявил, что были проигнорированы многие сигналы, которые свидетельствовали о происках врага, основной тактикой которого стало двурушничество. Первым таким сигналом было убийство Кирова. Он твердил: «Судебный процесс «Зиновьевско-троцкистского блока» расширил уроки предыдущих процессов, показав воочию, что зиновьевцы и троцкисты объединяют вокруг себя все враждебные буржуазные элементы, что они превратились в шпионскую и диверсионно-террористическую агентуру германской полицейской охранки, что двурушничество и маскировка являются единственным средством зиновьевцев и троцкистов для проникновения в наши организации, что бдительность и политическая прозорливость представляют наиболее верное средство для предотвращения такого проникновения, для ликвидации зиновьевско-троцкистской шайки.»

Причину повала борьбы с врагами он счел в чрезмерной увлеченности хозяйственной работой, они забыли о борьбе с врагами. Тут Сталин был не прав, он не забыли о борьбе с врагами, они примкнули к этим врагам, основное число высших руководителей уже предало страну и дело социализма. Это окончательно станет ясно через год, но допускал ли Сталин это 3 марта 1937 года? Мы вряд ли об этом узнаем. Далее он напомнил о буржуазном окружении и раскрыл смысл этих слов. Он напомнил, что буржуазные государства враждуют друг с другом, делают подлости, засылают шпионов , задавая вопросы, а как они должны относится к СССР? Вождь говорил: «Спрашивается, почему буржуазные государства должны относиться к советскому социалистическому государству более мягко и более добрососедски, чем к однотипным буржуазным государствам? Почему они должны засылать в тылы Советского Союза меньше шпионов, вредителей, диверсантов и убийц, чем засылают их в тылы родственных им буржуазных государств? Откуда вы это взяли? Не вернее ли будет, с точки зрения марксизма, предположить, что в тылы Советского Союза буржуазные государства должны засылать вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства? Не ясно ли, что пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств? Обо всем этом забыли наши партийные товарищи, и, забыв об этом, оказались застигнутыми врасплох. Вот почему шпионско-диверсионная работа троцкистских агентов японо-немецкой полицейской охранки оказалась для некоторых наших товарищей полной неожиданностью.»

Сталин говорил о существенной мутации троцкизма, от политического течения до банды часто беспринципных вредителей и шпионов, без четкой политической платформы, они действовали лишь с целью реставрации капитализма, расчленения СССР, сдачи национальных территорий иностранным державам. Он заявил, что преобладать стали агенты чистого фашизма, предостерегал от беспечности и зазнайства на фоне успехов. Тогда же он и сказал свои знаменитые слова: «Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным. Это – не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с советской властью.

Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных. Надо иметь в виду, что остатки разбитых классов в СССР не одиноки. Они имеют прямую поддержку со стороны наших врагов за пределами СССР. Ошибочно было бы думать, что сфера классовой борьбы ограничена пределами СССР. Если один конец классовой борьбы имеет свое действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств. Об этом не могут не знать остатки разбитых классов. И именно потому, что они об этом знают, они будут и впредь продолжать свои отчаянные вылазки. Так учит нас история. Так учит нас ленинизм. Необходимо помнить все это и быть начеку» .

Сегодня стремятся плохо интерпретировать его слова, но он был полностью прав, бесспорно. Он предупреждал о хитрости вредителей: « Необходимо разбить и отбросить прочь другую гнилую теорию, говорящую о том, что не может быть будто бы вредителем тот, кто не всегда вредит и кто хоть иногда показывает успехи в своей работе. Эта странная теория изобличает наивность ее авторов. Ни один вредитель не будет все время вредить, если он не хочет быть разоблаченным в самый короткий срок. Наоборот, настоящий вредитель должен время от времени показывать успехи в своей работе, ибо это – единственное средство сохраниться ему как вредителю, втереться в доверие и продолжать свою вредительскую работу. Я думаю, что вопрос этот ясен и не нуждается в дальнейших разъяснениях».

Сталин призвал прекратить недооценивать вредителей, заявив, что их хоть и мало, они могу нанести большой ущерб хозяйству и развитию страны. Он привел пример: «Чтобы выиграть сражение во время войны, для этого может потребоваться несколько корпусов красноармейцев. А для того, чтобы провалить этот выигрыш на фронте, для этого достаточно несколько человек шпионов где-нибудь в штабе армии или даже в штабе дивизии, могущих выкрасть оперативный план и передать его противнику. Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но чтобы его взорвать, на это достаточно всего несколько человек. Таких примеров можно было бы привести десятки и сотни. Стало быть, нельзя утешать себя тем, что нас много, а их, троцкистских вредителей, мало. Надо добиться того, чтобы их, троцкистских вредителей, не было вовсе в наших рядах».

Это следует помнить всем, кто ищет причины провалов СССР в первый период ВОВ, именно предательство в штабах и диверсии сыграли наиважнейшую роль в поражениях 1941-1942 гг. Чистки в армии были основательными, но всех предателей они не вычистили. Далее он говорил про подготовку кадров, укреплении партийной работы, закончив призывом покончить с текущими провалами.

Утром 4 марта обсуждали доклад Сталина, отмечали его правоту и делали предложения по исправлению недостатков работы, говорили о вредителях в своих регионах, это выступали заговорщики Криницкий, Прамнэк, Евдокимов, Шеболдаев, Постышев. Только Берия говорил искренне. Постышев опять оправдывался за то, что допустил троцкистов в органы киевского обкома, выглядело это все довольно глупо, люди занимали важные посты, но он их якобы плохо знал. Вечером выступления продолжали Кабаков, Яковлев, Гамарник, бросал много пыли в глаза, но в ходе выступления прижали за отсутствие критики работы политчасти: «Гамарник. Совершенно ясно каждому командиру: для того, чтобы быть полноценным командиром, авторитетным для бойцов, которые должны ему полностью и целиком доверять, потому что он поведет их в бой, где каждый боец рискует своей жизнью, он должен быть одновременно и политическим руководителем. Молотов. Тов. Гамарник, надо хотя бы один конкретный случай покритиковать насчет политработы. Вы ни одного конкретного случая не прокритиковали.

Гамарник. Я покритиковал.

Молотов. Нет, у вас все «в ряде случаев».

Гамарник. Я сказал, что все целиком к нам относится.

Смех.

Сталин. По Сибирскому округу как у вас? Ворошилов. Вот вы об этом расскажите.

Гамарник. Зам. начальника ПУОКРА…

Сталин. И по части Северо-Кавказского округа, вы читали?

Гамарник. Я последний материал не видел. Мне говорят, что есть. Товарищ Сталин, товарищ Молотов, я говорил, что нам надо очень много покопаться, что у нас есть люди арестованные, вредители, шпионы, об этом докладывал т. Ворошилов вчера и позавчера. Я тут давал ряд фактов, относящихся к политработе. То, что мы имели в Толмачевке, вскрыто не нами, а НКВД. Невзирая на то, что мы чистили Северо-Кавказский округ, там есть целый ряд вредителей.

Ворошилов. Заместитель начальника связи и начальник…

Сталин. Помощник начальника штаба.

Гамарник. Это я знаю. Молотов. Вот и скажите то, что вы знаете.

Гамарник. Я сказал, что я знаю. Дублировать т. Ворошилова вряд ли целесообразно.»

Вредитель Гамарник намеренно запустил политработу, не вел борьбу с разложением, прикрывая ужас, творившийся в армии. Затем выступил главный редактор газеты «Правда», сталинист Лев Мехлис, бывший личный секретарь Сталина. Он главным образом осуждал вездесущее подхалимство в органах власти, рассказал, что «Правда» печатала материалы о деятельности троцкистов. Он отметил, что в Азово-Черноморском крайкоме Щебодаев не предпринимал мер против троцкистов: «Тов. Шеболдаев выступил и говорил, что «Правда» в 1934 г. их критиковала. Да, мы печатали значительный материал относительно троцкистских вылазок в Ростове. Надо сказать, что краевой комитет партии и т. Шеболдаев не прислушались к голосу критики со страниц газет, послали Жалобу на нас в ЦК и не сделали необходимых выводов из тех сигналов, которые были даны нами. Пришлось ответить на эту жалобу, и мы ответили о том, что вылазки троцкистов имеют место не только в одной организации, не только имело место выступление троцкиста Владимирова на кафедре в ВКСХШ, но имеются вылазки троцкистов в Госуниверситетах. Там троцкист Крамаренко писал: партия выбрасывает троцкистов из своих рядов, и им ничего не остается, как встать на путь террора. Этот материал имел Ростовский комитет партии и Азово-Черноморский крайком.

В индустриальном институте студенты писали, что отмена хлебных карточек есть реставрация нэпа. В автодорожном институте при обсуждении вопроса о троцкистах сначала предоставили слово настоящему троцкисту, а потом выступил т. Жирнов с критикой троцкизма. В […] институте Шаповалов высказывался о том, что в партии нужна свобода группировок, а весь коллектив не разоблачил Шаповалова. В этом же институте стенгазета, посвященная памяти т. Кирова, дважды срывалась неизвестными лицами. Портрет т. Кирова был однажды издевательски запачкан. А т. Шеболдаев взял под защиту и Ленинский райком партии, и Ростовский горком, и Дволайцкого, заведующего культпропом, и секретаря крайкома Малинова, которые располагали всеми этими материалами, но вместо того, чтобы разоблачить троцкистов, занялись уговариванием Владимирова, чтобы он признал свои ошибки».

Щеболдаев никак не ответил на это, понимая, что оправдываться нечем. Ему повезло, что его прямо не обвинили в причастности к право-троцкизму, что было правдой. Затем выступал глава харьковского обкома и член ЦК КП(б) Украины Кудрявцев, заговорщик. Он рассказывал о провальном руководстве в киевском обкоме, сельском хозяйстве, нарушениях внутрипартийной демократии, жалобах на хамство и неуважение со стороны руководителей. Он прямо обвинял Постышева в этих ошибках. Подверглась критике супруга Постышева Татьяна Постловская, насаждавшая антисоветские кадры. Затем кратко выступили Рындин и Осинский, закончив это заседание.

Утром 5 марта пленум выслушал А. Андреева, лоялиста, секретаря ЦК, фактически исполнявшего обязанности Ежова в ЦК, зав. Промышленного отдела аппарата ЦК. Он говорил о вредительстве и особо отметил Азово-Черноморский край, где было очень много фактов измены, которые якобы «не видел» глава крайкома Шеболдаев. Андреев заявлял: «Спрашивается, может быть, это какая напасть в Азово-Черноморском крайкоме, может быть, крайкому было трудно разоблачить? Мог ли избежать крайком такого позорного положения? Да, мог, если бы он прислушивался к тем предупреждениям и сигналам, которые, во-первых, шли со стороны ЦК. Целый ряд постановлений ЦК было не только общих для всех партийных организаций, которые перечислял т. Сталин, но специально особых, конкретных для Азово-Черноморского края. Несколько постановлений было принято в связи с проверкой и обменом партдокументов специально по городской работе. Однако крайком ограничился только принятием этого дела к сведению, а отнюдь не к исполнению, и не учел, не использовал тех предупреждений, которые давал ему ЦК и что ему давали возможность раньше, значительно раньше выправить это положение и избежать этого позорного положения.

Во-вторых, у крайкома было немало сигналов несмотря на то, что там самокритика была очень ограниченная. Но даже при такой ограниченной самокритике у крайкома было достаточное количество сигналов, идущих изнутри партийной организации, и использование этих сигналов могло бы крайкомом обезопасить от такого позорного положения. Я должен сказать, товарищи, что, помимо известных постановлений ЦК, т. Сталин лично говорил с т. Шеболдаевым, что плохо дело обстоит в Таганроге, что там оказался Варданян троцкистом, и целый ряд других указаний. Однако все это пошло не впрок. Все это принималось к сведению, но отнюдь не к исполнению. Так ли на самом деле обстояло, что враги так уж тонко работали, что не за что было зацепиться? Так ли дело обстояло? Нет, не так, товарищи. Хотя они очень хитро, очень ловко вели свою работу, однако, у крайкома имелось довольно много случаев зацепиться и разоблачить работу троцкистов, разоблачить самих троцкистов.»

Андреев далее привел еще несколько примеров того, как в крае спокойно чувствовали себя, он сделал выводы: крайком потерял бдительность, были падки не лесть врагов, не терпели критики и игнорировали сигналы о троцкистах. Это была уже вторая по счету мощная критика Шеболдаева, что означало его вероятное скорое разоблачение. Он, Ягода, Пахомов и Постывшев получили наибольшие порции критики. В речи Андреева досталось и свердовскому обкому Ивана Кабакова. Следом говорил глава восточно-сибирского крайкома Михаил Разумов, тоже правый. Он признал ошибки в подборе кадров, сославшись на «легкомысленность», которая помогала врагам. Он говорил, что сотрудники НКВД не занимались расследованием крушений поездов: «На наших дорогах много крушений и аварий, но до сих пор почти ни одного диверсионного крушения не вскрыто. У нас имело место то же, о чем говорил здесь т. Ягода,– вечный спор: имеются ли диверсионные элементы в крушениях, происходивших довольно часто на наших дорогах, или не имеются. Причем работники НКВД категорически настаивали и спорили о том, что эти крушения являются лишь результатом плохой работы железнодорожников и что железнодорожники разговорами о диверсиях пытаются свалить с себя вину и ответственность за это дело. А сейчас оказывается, что в таком, например, в крупном крушении, как крушение поезда с переселенцами, при котором погибло 22 человека, было крушением диверсионного характера».

Далее выступал член ВЦИК Василий Михайлов, затем глава московского обкома Никита Хрущев, оба право-троцкисты. Никита Сергеевич изначально действовал как вредитель, борьбу с вредителями поставленную Сталиным он сразу же начал обращать во вредительское русло. Он стремился нанести как можно больше урона партийным организациям, бить не только по разоблаченным врагам, но и честным людям. Озвученные им цифры говорят сами за себя: «Завод «Калибр». 197 человек членов и кандидатов насчитывается в парторганизации завода «Калибр». Исключенных 113 человек. При проверке и обмене партдокументов исключено 49 человек. Это, конечно, огромная цифра, безобразная цифра. За пассивность исключено 15 человек. При обмене переведен в кандидаты один человек. Из всех исключенных 62 человека, которые исключены Московской организацией, остальные – это люди, приехавшие из других областей или исключенные раньше, до проверки партийных документов. Это относится к исключениям при чистке и к другим периодам времени.

Завод «Мосэлемент». Коммунистов всего 63 человека, исключенных 17 человек, из них исключено в 1933 г. 4 человека и при проверке партийных документов – 5 человек. Завод «Спецснабжение». Коммунистов 59 человек, исключено 36 человек. Исключенных на этом заводе: при чистке исключено 11 человек, при проверке 10 человек и при обмене 3 человека. Завод им. Ворошилова № 58 – дроболитейный завод, всего коммунистов там 122, исключенных 45 человек. Безусловно, много, это – большая сила. Исключено при чистке в 1933 г. 8 человек, и при проверке партийных документов исключено 8 человек, а остальные 29 человек исключены в разное время.»

Далеко не факт, что все исключенные в этой чистке были троцкистами, это троцкист Хрущев выполняя установки антисоветского блока бил по многим честным людям, стремясь показать «лояльность» Сталину и одновременно нанести урон партии. После него и краткого перерыва выступал Георгий Маленков, верный Сталину администратор ВКП (б). Его речь фактически стала критикой того, что ранее говорил Хрущев. Он осуждал исключение по пассивновсти: «Ошибки с исключением по мотивам пассивности являются тем более недопустимыми, что многие партийные организации далеко не так скоро, как с пассивными, добрались до действительных врагов партии. Приведу ряд примеров. Начну с Киевской организации. В Киевской партийной организации 450 троцкистов сумели обойти доверчивых руководителей и благополучно прошли и проверку, и обмен партийных документов. Разоблачили их позже, уже после того, как они получили партийные документы. В то же время в киевской организации было исключено по мотивам пассивности 1100 коммунистов.» Маленков привел еще примеры того, как чистки, которые должны служить орудием очищения партии, на деле стали инструментом троцкистов, вот по Москве: «В Московской организации 820 троцкистов и зиновьевцев получили новые билеты и после этого были исключены как враги партии. В то же время по мотивам пассивности было исключено 6400 коммунистов. В Ленинградской организации 400 троцкистов и зиновьевцев получили новые билеты и после этого были исключены как враги партии. В то же время по мотивам пассивности было исключено 4600 коммунистов. Как видим, партийные организации с большой легкостью подходили к делу исключения из партии по мотивам пассивности, не умея в то же время своевременно разоблачить подлинных врагов партии».

Маленков просто показал, что число исключенных за не преступную пассивность было намного выше, чем прошедших партийную проверку троцкистов. Так было много где, он приводил пример за примером. Далее Маленков припомнил нескольким членам ЦК, как они пригревали у себя троцкистских последышей, зная об их «бывшем» троцкизме. Он назвал друзей троцкистов , ранее выступавших на пленуме: Саркисова, Рындина, Лавреньтьева, Варейкиса. После объявили перерыв до вечера. После выступал глава совнаркома Украины Панас Любченко, один из лидеров правых на Украине, наряду с Косиором, Балицким, Якиром и недавно Постышевым. Как часто бывает заговорщики все чаще начали клевать друг друга, перекладывая вину друг на друга. Особенностью его выступления стала резкая атака на Косиора и Постышева, которых он обвинил в том, что троцкисты попали в органы власти. Причем последнему досталось особенно сильно. Он говорил долго, приводя факты проникновения врагов на ответственные должности. Любченко также заявил о разложении врагами комсомола Косарева. Он до такой степени перекладывал всю ответственность на других за разложение, что получил ответ Кагановича: «Тов. Любченко, вы не ответили на вопрос т. Сталина насчет Политбюро ЦК КП(б)У как коллектива. Вы говорите о двух секретарях, но не говорите о Политбюро как о коллективе, в том числе и о себе как члене Политбюро. Вы все это видели. Где вы были, почему не ставили этого вопроса?» Адекватного ответа он не дал.

Далее выступал глава профсоюзов Шверник, лоялист, его выступление в основном задевало внутренние проблемы профсоюзов. За ним второй секретарь Ленгоркома Угаров, он вспомнил об убийстве Кирова, говорил о том, что троцкисты контролировали целые районы северной столицы: «Партийные аппараты райкомов и обкома были засорены либо контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими элементами, либо людьми, которые не способны обеспечить боевое проведение в жизнь линии и директив нашей партии. У нас особенно пораженными в смысле засорения вредительской и контрреволюционной деятельностью оказались два райкома, это – Выборгский райком, в котором секретарем был т. Смородинов, и Василеостровский райком, где секретарем был т. Волцик. В Выборгском райкоме засела группа троцкистско-зиновьевских двурушников, в Василеостровском райкоме на кадрах был в течение ряда лет враг, который был тесно связан с контрреволюционной террористической группой Академии Наук. В аппарате городского комитета, товарищи, мы должны были снять и сняли с работы сейчас зав. промотделом. Этот зав. промотделом входил в состав бюро горкома— Светиков. Имеются данные, что он является активным участником контрреволюционной организации правых. В составе инструкторов мы имели врагов, которых мы удалили из аппарата во время обмена, а впоследствии арестовали как активных участников контрреволюционной террористической организации».

Следом выступал Владимир Полонский, начальник полит.управления и заместитель наркома НКПС, еще один правый среди окружения Кагановича. Он о вредителях говорил мало и после перерыва передал слово главе комсомола Косареву, который рассказал о шагающей славе организации. Выступавшие далее Хатаевич, Вегер и Попов говорили о необходимости исправления ошибок. После этого пленум окончательно завершал Сталин.

В начале последней речи Сталин предупреждал от впадения в крайность в управленческих делах, что надо во всем иметь меру. Тему самих вредителей он задел лишь кратко, перейдя на вопросы кадровой работы, как правильно подбирать надежные кадры. Он предупреждал о подборе людей по принципу личной преданности, без учета реального авторитета среди населения, требовал от руководителей уметь признавать свои ошибки. Сталин особенно подчеркивал не увлекаться чистками, избегать перегибов, так, как это идет на пользу врагу, называл это бесчеловечностью. Он говорил: «То, что мы за это время понаисключили десятки, сотни тысяч людей, то, что мы проявили много бесчеловечности, бюрократического бездушия в отношении судеб отдельных членов партии, то, что за последние два года чистка была и потом обмен партбилетов – 300 тыс. человек исключили ….Вот, все эти безобразия, которые вы допустили,– все это вода на мельницу наших врагов…. Бездушная, бесчеловечная политика в отношении рядовых членов партии, отсутствие всяких интересов у многих из наших руководителей к судьбам отдельных членов партии, эта готовность тысячами вышибать людей, которые оказались замечательными людьми, когда мы их проверили, первоклассными стахановцами, готовыми идти на всякие жертвы.

Все это создает обстановку для того, чтобы умножать резервы для врагов— и для правых, и для троцкистов, и для зиновьевцев, и для кого угодно. Вот с этой бездушной политикой, товарищи, надо покончить.»

В завершающей части Сталин снова требовал прекратить впадать в крайности: «И еще одна оплошность или погрешность наша, я уже не знаю. Уж если простой человек провинился, у наших людей нет другой меры, кроме исключения, как одно время было у нас в уголовной практике – либо расстрелять, либо оправдать, как будто нет промежуточной ступени. Допустим, член партии не мог присутствовать на собрании раз, другой раз. Ну, ты его позови, предупреди, что нельзя уклоняться от партийных собраний. Ну, если он все-таки не может присутствовать или, если был такой случай, что не мог заплатить членские взносы, тут ты его опять же предупреди. Ну, можно указание сделать, можно над вид потом поставить, можно потом выговор ему записать и можно потом дать срок – вот тебе срок,– за это время ты как-нибудь исправься. Или если он самых элементарных штук по части нашей партийной идеологии не знает, есть некоторая азбука, которую член партии должен изучать, ну, дать ему срок, помочь изучить. Если не помогает, перевести в кандидаты, ежели и это не помогает, перевести в сочувствующие. Нет, у нас не хотят этого. Либо ты член партии, либо вон из партии. Это же нехорошо, товарищи, нехорошо.

Вот таковы вопросы, о которых я хотел поговорить сегодня».

После этого доклад Сталина одобрили, приняли резолюцию и пленум объявили закрытым.

Глава третья. Вскрытие правых в НКВД

Предчувствие разоблачения

Когда еще шел февральско-мартовский пленум, ответственные люди в центре и регионах внимательно следили за происходившими событиями, им было о чего волноваться. Большинство государственных и партийных работников высокого звена, так или иначе, были в рядах правых, троцкистов, волна разоблачений теперь могла настигнуть многих из них. Их настигало не формальное следствие ЦК, следствие НКВД во главе с начальником секретно-политического управления Владимиром Курским, Прокурор Ленинградской области Павел Пальгов был одним из таких правых, в 1928-1929 гг. он примыкал к правым, но информацию об этом позже скрыл. Он узнал про арест 27 февраля Рыкова и Бухарина, который быстро стал известен за пределами столицы. Причем ходили недостоверные слухи, что арестовали и Генриха Ягоду. 28 февраля у него гостил зам. Начальника радиоуправления наркомата связи Василий Зубов, он сказал, что Бухарин, Рыков и Ягода арестованы. Пальгов не поверил, что Ягода арестован, добавив об реальных арестах других троцкистов: начальника городского порта Бронштейна и зав.промотделом горкома Светикова. Это были важные фигуры и очевидно, что это был еще не конец.

Днем 1 марта, он ездил по делам в Ораниенбаум, затем находился в доме отдыха Ленсовета, потом вернулся в Ленинград приблизительно между 19:00-20:00 и посетил зам. Председателя облсуда Ростовцева. У него он пробыл до 23:00, после чего пьяный вернулся домой, около часу ночи взял револьвер, приставил в голове и застрелился.42 Причина самоубийства, вероятно была в последнем разговоре с Ростовцевым, который сообщил Пальгову, что на него есть изобличающие материалы, а значит его арест дело времени. НКВД также имело анонимный донос, что он принимал участие в заговоре с целью убийства Сергея Мироновича Кирова, вместе с бывшим председателем облсуда Грибовым.43

13 марта Сталин получил сообщение прокурора Вышинского о самоубийстве прокурора Западно-Казахстанской области Акжарова. Это случилось 9 марта, за две недели до этого ничего не предвещало такой развязки. 27 февраля он отдыхал в Крыму, в это время главный чекист области Михаил Ромейко заявил, что прокуратурой двух дел связанных с национализмом, директоров совхозов Мухамеджанова и Есенова. Прокурора срочно отозвали из отпуска. Собрался партийный актив области во главе с секретарем Измуханом Курамысовым, главой облисполкома Иван Спировым,главой горкома Уральска (столицы области) Кузнецовым и зам. нач. УНКВД по области Хухаревым, они все поддержали обвинение. Из этой кампании только Хухарев был относительно «чист» и прямо не замешан в грязных делах. Они решили найти стрелочника, который ответит за проблемы в их области. Акжаров не отмалчивался, он обвинил Спирова в потере бдительности, обвинил НКВД в смазывании дел и завявил, что Хухарев связан с троцкистами.

8 марта, в праздничный день противника прокурора провели новое партийное собрание, где его прямо обвинили в национализме, препятствовании правосудию, коррупции, предложив снять его с должности и привлечь его к уголовной ответственности. Ему предложили писать объяснительную, но он не стал этого делать. Днем 9 марта он выстрелил в себя, по одной версии из ружья, по другой из Браунинга, получив смертельное ранение. Его госпитализировали, но вскоре он умер. Спиров доложил в Казкрайком 9 марта об случившемся: «В 13.40 у себя на квартире Акжаров выстрелом из браунинга по-видимому пытался покончить самоубийством, тяжело ранил себя, находится в больнице, с его согласия делается операция.»44

А Алма-Ате потребовали провести проверку произошедшего и 15 марта специальная краевая комиссия постановила:

«Комиссия обкома не ограничилась только проверкой материалов, относящихся к служебной работе Акжарова, но начала копаться в его личных семейных и бытовых делах, а член комиссии заместитель начальника НКВД Хухарев легкомысленно выдвинул ряд непроверенных и мелочных обвинений насчет его личной жизни и связей с чуждыми людьми. Обком поступил неправильно, приняв решение и опубликовав на второй день после самоубийства извещение о том, что Акжаров якобы застрелился, запутавшись с националистами.

Ввиду того, что Хухарев донимал Акжарова рядом неправильных обвинений, считать невозможным его дальнейшее оставление на работе в НКВД Западно-Казахстанской области. Принять к сведению заявление т. Залина, что приказом по НКВД КАССР Хухарев снят с работы заместителя начальника НКВД в Западно-Казахстанской области.»45

Расследование по Акжарову более не проводилось, поэтому нельзя сегодня точно сказать, был ли он право-троцкистом или нет, что он делал для них и что нет. Но сам факт самоубийства яркое и косвенное доказательство, что да. Обвинения были достоверными, если бы он был бы невиновен, он боролся бы за свое чистое имя, но он стрелял в себя, зная, что ему не удастся отвертеться. Через несколько дней нарком внутренних дел Казахской ССР Лев Залин выдвинет новое обвинение, на этот раз против прокурора Казахской ССР Сулеймена Ескараева и его заместителя Виктора Распопова, они оба покрывали троцкистские банды. Эта была ситуация, когда обвинители и обвиняемые были правыми и троцкистами, которые начинали уничтожать друг друга.

13 марта Политбюро приняло решение отказать иностранным подданным, прежде всего полякам, немцам и японцам в продлении права на жительство в Западно-Сибирском крае. 46Это стало следствием вскрытия групп троцкистов, взаимодействовавших там с иностранными спецслужбами, это дало возможность закрыть иностранные дипломатические представительства по всей стране, включая германское консульство в Новосибирске, которое было рассадником шпионажа.

14 марта Сталин получил донесение Ежова о вскрытии еще одной антисоветской группы националистов, на сей раз в Кабардино-Балкарской автономной республике. Группа состояла из 140 человек, из которых 51 подверглись аресту на момент получения Сталиным донесения. Самой крупной фигурой среди изобличенных был Хамшик Камбиев, председатель Черкесского облисполкома, член ВЦИКа. Ежов просил санкции на его арест и она была получена. Националисты установили союз с троцкистами и захватили целый районы под свое управление.47

Бухарин под следствием

После своего ареста 27 февраля Николай Бухарин прописался во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, под заботливой «опекой» своих не раскрытых сообщников. Он знал, что нарком Ежов и все руководство органов сами были правыми, наверное, это давало Николаю Ивановичу некое чувство защищенности. Свои же, должны помочь ему выкрутится. Конечно, в планы Ежова спасение Бухарина не входило, он не думал хоть как-то рисковать за кого-то, но он обеспечил хорошие условия содержания арестанта. Бухарина никто, ни к чему не принуждал, не пытались выдавить признание незаконными методами, ему предоставили все условия для творческой деятельности. Об этом свидетельствуют многочисленные рукописи, которые были опубликованы после перестройки, он буквально исписался философскими размышлизмами.

Одна из его тюремных работ «Диалектика Гегеля и диалектика Маркса» в начальном отрывке звучала так: «После краткого обзора гегелевой системы в ее целом, уместно остановиться специально на диалектике. Диалектика, это не только метод мышления, но, в первую очередь, совокупность общих законов бытия (природы, истории, мышления). Диалектика, таким образом, есть и онтология. Что касается ее специфического отличия, то оно заключается в противоречивости движения, в столкновении противоположных моментов и в их объединении. Раздвоение единого и единство противоположностей составляет суть диалектики, которая, поскольку мы говорим о диалектике, как науке, ведет свое начало еще от древне греческой философии (особенно Гераклит, Аристотель и т. д.; на пороге нового времени Д. Бруно; в новое время Кант, Шеллинг). В наиболее развитой форме диалектика дана, однако, именно у Гегеля и систематически изложена, прежде всего, в большой «Логике» Терминология, перед которой не нужно смущаться, связана у Гегеля, разумеется, с идеалистическим характером его философии».48 Это лишь начало новых размышлений. Несложно представить, сколько бумаги уходило на это все, что не несло никакой пользы для следствия. Ни к какому другому заключенному не было такого положительного отношения.

И, все же иногда Николая Ивановича отвлекали от писанины, вызывая в кабинет следователь, как ни крути следственный процесс не стоял на месте. Ежов приставил к нему только самых надежных следователей, которые не дали бы Бухарину сказать лишнего. Рой Медведев утверждал, что следователем по делу был помощник начальника 4-го отделения 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР Виктор Ильин, он вел как минимум первый допрос. Медведев описывает это: «Ильин ответил, что бывает там иногда, и велел принести чай и бутерброды. Затем они спокойно беседовали больше часа, причем нить беседы держал Бухарин, казалось бы, не понимавший, где и почему он находится. Неожиданно Бухарин остановился; было видно, что он очень устал. Ильин предложил ему прилечь на диван. Бухарин прикрылся своей кожанкой, положил голову и руку на валик дивана и заснул. Лишь в час ночи его отвели в камеру».49

На доступных сейчас документах значимость роли Ильина не отражена. К подследственному приставили двух следователей – Лазаря Когана и Леонида Чертока. Второй был некогда одним из ближайших друзей и подручных Ягоды, который вел дело Зиновьева-Каменева, обеспечивая молчание подсудимых о многих неразоблаченных преступниках. Чертоки это был целый семейный отряд сотрудников НКВД. В органах служили еще три члена семьи: сестра Софья, брат Михаил и супруга, также София Фрадкина. Над самим Леонидом сгущались тучи, близость к Ягоде оставляла мало шансов на продолжение работы в органах. Черток вел дело Бухарина до первой половины апреля.

5 марта был произведен допрос и очная ставка с участием Бухарина. Сначала его спросили, является ли он членом руководящего цента правых? Он все отрицал, тогда ему снова предъявили факто множества свидетельских показаний против него. Он снова и снова все отрицал, но он признал, что в 1932 году он якобы только сам узнал о контрреволюционной деятельности своих бывших учеников и соратников, он осудил их и повал отношения с ними. Тем самым он признал минимум от всех обвинений, что скрыл заговорщическую деятельность. На этом допросе Бухарин углубился в историю группы правых, рассказав об своих якобы «бывших» соратниках, но пользы для следствия было немного. Потом провели очные ставки с сообщниками: С. Марецким, А. Айхенвальдом, которые заявили, что Бухарин это лидер антисоветской организации правых, сложившейся в резко антисталинском русле в 1928 году. После допрос продолжился, Бухарин старался минимизировать антагонизм легальной правой оппозиции конца 1920-х, он отрицал, что культивировал ненависть к Сталину. Он признал лишь то, что не считал тогда Сталина сильным теоретиком.

Следом допрос снова прервался и прошли очные ставки с А. Слепковым и В. Астровым, ближайшими учениками Бухарина и те подтвердили, что еще с 1925 г. Бухарин культивировал негативное отношение к политике Сталина, который тогда еще имел мало власти, но становился более заметной фигурой. Бухарин и это отрицал. Он отрицал, что в 1920-е годы нарушал законы. На протоколе допроса нет подписи следователей, кто его вел неясно.50

7 марта Коган и Черток организовали очную ставку Бухарина и С.Б. Членовым, который входил в группу правых, который имел возможность выезжать за границу. По заданию Бухарина он летом 1934 г установил там контакт с эсером Марком Вишняковым. Членов сказал во время очной ставки, что Бухарин поручил ему в мае, пригласив в редакцию «Известий». Бухарин сначала расспрашивал его о заграничных поездках, как там были дела. Членов, который два года отсутствовал в СССР, спросил Николая Ивановича, как дела в стране? Тот ответил, что есть достижения, но есть и много безобразий. Так все плавно перешло на политику, Бухарин говорил о том, что надо идти вместе с троцкистами-зиновьевцами, которые, по его мнению, по сути, приняли программу правых, хотя по его же словам с ними были проблемы. Бухарин прямо выразил надежду на то, что оппозиция получит власть. Бухарин прямо сказал, что он, Рыков и Томский возглавляют правые группы. Там же он дал ему поручение встретится с Вишняковым, через которого можно было выйти на Александра Керенского.

Бухарин все эти свидетельства Членова о преступных действиях начисто отрицал, признавая лишь то, что он встречался с ним, мог сказать несколько критичных фраз по отношению к политике Сталина, но на этом все. Он, якобы не говорил о центре правых, их борьбе и не давал никаких антисоветских поручений. Членов в ответ настаивал на своих словах. 51 Сталин получил протокол очной ставки ровно через неделю 17 марта. Бухарин к этому времени продолжал все отрицать. Кажется, он по-прежнему считал, что его личное слово весит больше чем слова тех людей, которые дали против него показания.

23 марта на Бухарина дал показание немецкий коммунист Макс Левин. По его словам в 1930 г. Бухарин резко злобно критиковал Сталина, но этим все не ограничилось, они тогда начали группироваться в подпольные организации. Долгое время Левина не посвящали в дела правых, но в январе 1935 г. он перешел на работу в «Известия», где редактор Бухарин вел свои криминальные беседы. Бухарин прямо заявил, что он, Рыков, Угланов и Томский твердо стоят на правых позициях и требуют усиления борьбы с режимом Сталина. Он добавил, что Сталин враг №1, более опасный, чем германский нацизм. Бухарин назвал ему много имен, но ни одно для следователей не было новым (вероятно Ежов вычеркивал имена правых). В конце Бухарин прямо заявил, что метод борьбы правых это террор. 52Бухарин сказал ему, что в РККА у них мало влияния, надо вербовать новых людей, но на деле почти весь комсостав был уже за правыми (вероятно Ежов редактировал эту часть, выгораживая правых в армии). По поручению Бухарина Членов вел вербовку людей в правую группу.

Еще одно изобличающее Бухарина обращение передал в НКВД Н. Хрущева, который почти сразу присоединился к процессу разоблачения Бухарина. Хрущев передал письмо А.В. Травиной, бывшей сожительницей Николая Ивановича, она написала его еще 17 января, но передано Сталину оно было лишь 27 марта. Травина рассказала о его близости с своими учениками, которым, как оказалось он полностью никогда не доверял. Когда тех стали арестовывать, например Ефима Цейтлина, он предпочел сократить свои встречи с ними. Бухарин вел свою организаторскую работу в Академии Наук, где давно было троцкистское гнездо. С ними он вступил в союзнические отношения. Хотя, с троцкистом Пятаковым отношения у него не сложились, тот с надменностью глядел на него. При этом Бухарин многого не говорил Травиной, видимо не доверяя ей, он скрывал функционирование центра правых, с Рыковым, Томским и Углановым.53 Но и после этого, Бухарин отказался в чем-то признаваться. После этого наступило некоторое «затишье», прерванное Бухариным 15 апреля. Он направил следователю Когану просьбу отправить Сталину письмо. Коган передал письмо начальнику ГУГБ Агранову и тот отправил его Сталину, он получил его 19 апреля.

В длинном письме Бухарин сначала сетовал, что его невинного «привязали к столбу позора» на пленуме, что все его клевали, поливали грязью. Он напомнил Сталину о былых временах и снова заклинал в своей невиновности, указывал, что на него наговорили лжи. Он отрицал свои глубокие расхождения со Сталиным, жаловался на притеснения, что ему больше не давали выступать перед рабочими, устраивали скандалы из-за его книг и признал, что хотел вернуться к большой работе. Он писал, что одинок, что без политики ему тяжело и поэтому он сблизился с Радеком «не зная», что он троцкист. Он вспомнил свое открытое противостояние со Сталиным в конце 1920-х, признав свою крайность, но отрицая, что шел на грязные методы борьбы: «И вот в 1928/29г.г. я в тебе видел воплощение антиленинской тактики. Это глупо, но это было именно так. Остальное навертывалось с логической неизбежностью, но никогда и нигде я не думал о сволочных методах борьбы, о которых говорят клеветники.»

Бухарин сообщил Сталину, что написал книгу, в которой было двенадцать глав, про людей, культуру, историю, общество, социализм, партийное строительство и многое другое, все заняло приблизительно 300 страниц, попросив опубликовать их, хотя бы под псевдонимом. Затем он снова отрицал свою вину и обвинял своих учеников, давших на него показания во лжи. Он пожаловался на то, что в тюрьме нечем толком заняться и на этом окончил.54

Из этого лицемерного письма Бухарина было одно место, наиболее близкое к правде, это его желание вернутся к власти. Свою идеологию в заговорщической правой группе Бухарин строил на утверждениях, что политика Сталина с треском провалилась, не достигла успеха. Но это была очевидная неправда, сталинская коллективизация, которая по мнению Бухарина должна была закончится провалом или вообще крахом советской власти, напротив закончилась победой. Основное число крестьянскиххозяйств вошли в колхозы, кулаки были разбиты, власть большевиков укрепилась. Успехи были настолько очевидными, что их в разговорах со своими учениками признавал эти успехи, но в тоже время он продолжал твердить о «провале» сталинской политики. Бухарин, понимал банкротство линии правых (не отказываясь от этой линии) и лично для него дело было уже не в выборе пройденного пути, он хотел власти. Он долго пробыл у власти, эта штука засасывает, как наркотик. Он хотел снова стать величиной, его непомерные амбиции, гордыня стали важными причинами того, почему он стремился избавится от Сталина.

Вячеслав Молотов верно отметил причины их поступков:

«Вот они старались довести до степени абсурда, потому что действительно они были страшно озлоблены. Победа над ними одержана. Конечно, Бухарин был о себе очень высокого мнения, и ему было слишком неприятно, что он провалился. Очень, очень.»55

Когда Бухарин написал это письмо, неподалеку от него, во внутренней тюрьме НКВД находились еще двое заключенных, некогда занимавшие высокие должности в системе власти. Это были Авель Енукидзе и Генрих Ягода.

Арест группы ягодинцев

После февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б), скорый арест бывшего наркома Генриха Ягоды становился все более неизбежным. В органах к тому времени росло влияние «северокавказской» группы чекистов, которая группировалась вокруг экс-чекиста Ефима Евдокимова, который на пленуме ясно намекнул, что скоро за Ягоду возьмутся. Эти «северокавказцы» стали союзниками Ежова, он все чаще полагался на них, поэтому Евдокимов мог настаивать на аресте Ягоды. Фактически именно Ежов и Евдокимов стали новым руководящим центром правых, который заменил арестованный центр Бухарина, Рыкова, Угланова.

Михаил Фриновский, ставший правой рукой Ежова в органах свидетельствовал:

«После арестов членов центра правых ЕЖОВ и ЕВДОКИМОВ по существу сами стали центром, организующим:

1) сохранение по мере возможности антисоветских кадров правых от разгрома;

2) нанесение удара по честным кадрам партии, преданным Центральному Комитету ВКП(б);

3) сохранение повстанческих кадров как на Северном Кавказе, так и в других краях и областях СССР с расчетом на их использование в момент международных осложнений;

4) усиленную подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства;

5) приход к власти правых во главе с Н. ЕЖОВЫМ.»

По первому пункту Ежов очевидно не справлялся, даже не пытаясь защитить многих правых, второй пункт предстояло реализовать (против чего предупреждали Сталин и Маленков на пленуме), пункт третий и четвертый тоже предстояло реализовать. Пока же следовало заняться делом Ягоды. Главный следователь ГУГБ Курский уже разработал схему арестов чекистов ягодинской группы. Что точно привело к его аресту точно неясно, но скорее всего на Ягоду дали показания арестованные 22 марта: заместитель начальника операотдела ГУГБ Захарий Волович и Александр Лурье, бывший начальник ИСО НКВД. Оба были шпионами иностранных разведслужб, правыми шпиками и близкими людьми к Ягоде. Он знал, что они шпионы, покрывал их и даже позволял Воловичу прослушивать разговоры членов Политбюро. 23 марта был арестован Макс Станиславский помощник начальника Главного управления пожарной охраны, также имевший отношения к группе правых.

Ежов посетил кабинет Сталина 28 и 29 марта после 6 дневного перерыва, 30 марта Сталин никого не принимал56, а 31 марта Политбюро вынесло такое решение: «О Ягода. Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК следующее предложение: «Ввиду обнаруженных антигосударственных и уголовных преступлений наркома связи Ягода, совершенных в бытность его наркомом внутренних дел, а также после его перехода в Наркомат связи, Политбюро ЦК ВКП считает необходимым исключение его из партии и ЦК и немедленный его арест. Политбюро ЦК ВКП доводит до сведения членов ЦК ВКП, что ввиду опасности оставления Ягода на воле хотя бы на один день, оно оказалось вынужденным дать распоряжение о немедленном аресте Ягода. Политбюро ЦК ВКП просит членов ЦК ВКП санкционировать исключение Ягода из партии и ЦК и его арест».57

В этот же день Пленум ЦК в удаленном режиме одобрил это решение. Решение ЦК лишь завизировало то, что уже произошло. 31 марта Сталин не принимал у себя членов Политбюро, поэтому решение было вынесено раньше, 28 марта, именно в этот день Ежов подписал санкцию на его арест, в тот же день бывший нарком НКВД был препровожден во внутреннюю тюрьму НКВД. В тот же день был арестован Иосиф Островский, близкий человек к Ягоде. 29 марта был уволен из НКВД и арестован Павел Буланов, бывший секретарь организации 2 апреля Ягода впервые был допрошен следователями: начальником отделения 4 отдела ГУГБ Л. Коганом, и оперуполномоченными Лернером и Уемовым.

Ягода полностью отрицал предъявляемые ему обвинения. Его спрашивали в первую очередь про связь с Лурье, он отрицал, что знал о его преступной деятельности, что не знал о компрометирующих его материалах, хотя они были в НКВД. Он вообще все отрицал, любые претензии, вот отрывок из протокола допроса, характеризующее его поведение:

«Вопрос: Не вызывало ли у Вас подозрения, что однажды проваленный заграницей Лурье неоднократно туда ездит под той же фамилией и не арестовывается?

Ответ: Не думал об этом, но указания ИНО о наблюдении за Лурье заграницей давал.

Вопрос: Что же Вам ИНО докладывало о свих наблюдениях за Лурье?

Ответ: Ничего такого подозрительного мне не докладывалось, или ИНО не давало мне весь материал.

Вопрос: Допустим, что материалы ИНО ничего подозрительного в поведении Лурье заграницей не фиксировали, хотя документы говорят, что именно материалы ИНО указывали на подозрительную связь Лурье с Ульрихом. Но Вам было известно о том, что Ульрих приезжал в Советский Союз и при чрезвычайно конспиративных обстоятельствах встречался с Лурье?

Ответ: Нет, мне это не было известно.

Вопрос: Вам докладывалась спецсводка Особого отдела от 24 октября 1930 года, в которой сообщалось, что "шпион Ульрих 19 октября 1930 года посетил на Милютинском переулке квартиру Лурье и открывал калитку своим ключом". В этой же сводке говорилось и о том, что Ульрих 22 октября 1930 года вновь посетил квартиру Лурье и находился там 5 часов. Какие меры Вы приняли?

Ответ: Эту сводку я не знаю. Она мне не докладывалась.»58

Как и на пленуме, он выбрал тактику говорить, что ничего не знал. Он руководил самой сильной спецслужбой мира, контролировал аппарат ГУГБ, но говорил, что ничего не знал о грязных делах своих подчиненных. Первый допрос не принес результатов. Следствие постепенно расширяло круг фигурантов дела, 1 апреля арестовали Марка Гая, долгие годы в ягодинские времена служившего начальником особых отделов НКВД, именно он скрывал наличие военного заговора. 4 апреля арестовали бывшего помошника Гая в Особых отделах Михаила Богуславского. В тот же день застрелился глава Горьковского УНКВД Матвей Погребинский, бывший руководитель ягодинской коммуны в столице.

5 апреля арестовали Георгия Прокофьева, ранее он занимал должность зам. Наркома ВД при Ягоде, уполномоченным организации при СНК СССР, а перед арестом вместе с Ягодой руководил наркоматом связи. 7 апреля арестовали Александра Шанина, в разное время он был главой экономического отдела, затем транспортного и затем 6 отдела ГУГБ.

12 апреля один из следователей по делу Николая Бухарина был обвинен в шпионаже на Германию, он был уволен из НКВД. Утром 13 апреля к нему пришли оперативники НКВД для ареста и обыска, но он выпрыгнул из своего окна своей квартиры, которая находилась на восьмом этаже. Для Чертока факт его увольнения был неизвестен до последнего момента, перед смертью он собирался на работу. Родственник жены Чертока Сони, Борис Ефимов свидетельствовал: «За Чертоком вскоре пришли, вопреки обыкновению не ночью, а утром, когда он собирался на службу. Услышав звонок, Соня спокойно открыла дверь. Черток увидел сумрачные лица своих коллег-чекистов, ринулся к двери на балкон, рванул ее и выбросился на улицу с восьмого этажа. Пришедшие чекисты в растерянности ретировались, а через несколько минут примчался один из высших чинов НКВД комкор Фриновский.

– В чем дело? – допытывался он у Сони. – Почему он это сделал? Ему было что-то известно?»59

27 апреля арестовали Михаила Уманского, зам. заведующего отделом фотохроники «Союзфото», под этим прикрытием он возил оружие в Испанию. 28 апреля были арестованы бывший помощник особоуполномоченного при Коллегии ОГПУ СССР, до ареста занимавший должность одного из начальников ГУЛАГА, бывший работник разведки, контрразведки, особых отделов Бертольд Ильк. Все они были разоблачены как правые, троцкисты и шпионы иностранных спецслужб. Это был уже не один Молчанов, а целая группа видных чекистов-предателей.

В эти недели проводились длительные допросы, очные ставки, обвинение получало все новые порции показаний. Протия Ягоды дали показания Паукер, Гай, Волович и другие, включая Павла Буланова и Георгия Прокофьева, оба ранее были ближайшими помощникам наркома в органах. 25 апреля Буланов полностью признал свою вину: «С другой стороны Ягода, приучив меня к молчаливому беспрекословному выполнению любых его поручений, сделал из меня преданнейшего ему лично слугу.

Весной 1931 года Ягода открыто и прямо мне сказал, что политика ЦК ВКП(б) неправильна, что эта политика приведет к гибели, что насаждением колхозов и совхозов ЦК разоряет крестьянство и что единственно правильная линия в такой отсталой стране – это линия правых. Ягода сказал, что он сам связан с центром правых и что если я хочу жить, то я должен разделять его линию, помогать ему, и, конечно, не болтать. Он говорил, что все сподвижники Ленина – Томский, Рыков, Бухарин, Каменев, Зиновьев – полностью разделяют платформу правых, и что он тоже с ними.

Я ответил Ягоде, что он может полностью мною располагать. После этого разговора Ягода совершенно откровенно давал мне различные антисоветские и контрреволюционные поручения, которые я аккуратнейшим образом выполнял».60

Буланов говорил, что по указанию Ягоды скрывал материалы о правых, создавал чрезмерно хорошие условия для заключенных. Что Ягода принимал меры для зашиты правых Он добавлял примечательные подробности о Ягоде, его взглядах и отдаленных планах: «Он сравнивал себя с Гитлером, увлекался его книгой "Моя борьба" и неоднократно подчеркивал, что Гитлер из унтер-офицеров вышел в государственные вожди. Важно лишь иметь таких людей, как Геббельс, Геринг и сильную преданную Чека, и можно управлять. Бухарин, говорил он, будет у меня не хуже Геббельса».

Когда его спросили про состав участников заговора, Буланов ответил: «Ягода, Прокофьев, Миронов, Молчанов, Гай, Паукер, Волович, Шанин, Лурье, Фирин, Венецкий, Черток, Островский, Гольдфарб, Лапин, Лоев, Погребинский и Иванов.» Из всех фамилий реальную пользу для следствия представляли двое – находившийся еще на свободе Семен Фирин, начальникам Дмитлага НКВД и зам. начальника ГУЛАГ и чекист по фамилии Миронов . К сожалению не совсем ясно, о каком Миронове он говорил, среди видных чекистов таковых было двое. Но скорее всего речь шла о Льве Миронове, это начальник Экономического управления ГУГБ НКВД СССР, он выступал на февральско-мартовском пленуме. Миронов хотя и не имел отношения к следствию над Ягодой, присутствовал на его допросах.

В тот же день показания дал Георгий Прокофьев. Он поведал, что Ягода всегда был противником свертывания НЭП и коллективизации, говоря, что это настроило народ против власти, наставивал на правильности политического курса правых. Ягода говорил это ему, в присутствии Молчанова и Миронова. Новым лидером СССР он видел совсем не Бухарина, а Рыкова: «Перемену политического курса страны Ягода связывал с обязательным противоправительственным переворотом. Ягода говорил, что достигнуть этого можно будет лишь путем ареста и уничтожения всех членов Политбюро, членов правительства во главе со Сталиным, после чего должно быть сформировано новое правительство при новом руководстве партии. Он останавливался на кандидатуре Рыкова, который должен занять место Сталина. Ягода говорил, что Рыков с Томским и Бухариным и другими их ближайшими сторонниками целиком и полностью обеспечат руководство страной. Этому будущему руководству обеспечена внешняя поддержка со стороны Германии. Проведение Рыковым, Томским и им, Ягодой, политической программы правых будет полностью обеспечено».61

Ягода говорил, что неизбежна война Германии против СССР, в которой Красная Армия потерпит поражение. Он восхищался дипломатическими успехами Гитлера. Силам НКВД он отводил решающую роль, с ориентацией на заграницу: « Ягода мне говорил, что в делах подготовки заговора и успешном осуществлении наших планов особо серьезная, прямо решающая роль принадлежит НКВД. Силы чекистов решат все дело, говорил Ягода. Без нашего участия сталинского режима не свалить. Ягода указывал, что наша основная задача должна заключаться в том, чтобы выждать и выбрать наиболее благоприятный момент для совершения противосоветского правительственного переворота. Он говорил, что для этого у нас все возможности есть, имеется и договоренность с правительственными кругами Германии. Как я узнал от Ягоды позже, непосредственную связь с правительственными кругами Германии поддерживал Карахан».

В этом отрывке две значимые детали, первое это союз с Германией, договоренности, которые гласили, что переворот будет совершен во время войны. РККА потерпит фиаско, силы НКВД вместе с военными устроят внутренний переворот и заключат перемирие с Германией. Вторая деталь это упоминание Льва Карахана, бывшего замнаркома иностранных дел, с 1934 г. посла в Турции. Карахан был связным не только правых в НКВД и группы Бухарина, но и связывал Германию с заговорщической группой в РККА. Прокофьев дал намек на участие видных военных в заговоре: «Ягода мне говорил, что для совершения переворота обязательно привлечение на нашу сторону военных авторитетов. Лицом, на которого больше всего обращал внимание Ягода и делал попытки сблизиться с ним, был Тухачевский М.Н. Ягода его считал наиболее талантливым военным руководителем. Ягоде было известно, что Тухачевский по ряду вопросов оппозиционно относится к Ворошилову. К Ворошилову Ягода относился резко враждебно. Ягода не раз почти открыто говорил: "Я Ворошилова не выношу". Ягода всегда был рад, если где-нибудь кто-либо выступал против Ворошилова. Ягода считал, что Ворошилов борется против него, поэтому он ненавидел Ворошилова.»

Далее он назвал фамилии еще трех потенциальных заговорщиков в армии – Корк, Эйдман, Уборевич. Ягода поручило Марку Гаю установить связь с Тухачевским и Эйдманом, Паукеру с Корком. Прокофьев не дал однозначного ответа, согласились ли военные принять участие в заговоре. Далее он назвал еще две видные фигуры, первый нарком лёгкой промышленности РСФСР Константин Уханов, с которым Ягода часто вел секретные переговоры наедине. По свидетельству Прокофьева Ягода завербовал Уханова самым распространенным способом: шантажом. У него на многих был компромат, который он пускал в ход, подчиняя себе людей.

Прокофьев, назвал в числе близких к Ягоде людей Георгия Благонравова, начальника Главупра строительства шоссейных дорог НКВД СССР, но он так и не сказал, были ли они оба вовлечены в заговор или нет.

Прокофьев также свидетельствовал, что Ягода требовал себе личной преданности: «Роль Паукера, по словам Ягоды, в перевороте особо ответственна, так как именно он должен был отобрать людей у себя в аппарате и в охране и воспитать их в духе личной преданности Ягоде и беспрекословного выполнения его приказов. Это проделывалось под различными предлогами. Например, вдруг Ягода предлагал воспитывать и подбирать людей то в духе мушкетеров Дюма, то в духе участников ордена иезуитов и проч. Это дело он поручал, кроме Паукера и Воловичу».

26 апреля Ежов доложил Сталину, что Ягода сделал первые признания. Отрицая, что он сам занимался антисоветской террористической деятельностью, он все же признал то, что знал про связь его подчиненных с германской разведкой и подготовке террористических актов против членов руководства СССР, он прикрывал их.62

Ягода в этот день признал самое главное: он никогда не был большевиков по убеждениям, он все время двурушничал, приспособленчествовал: «Всю свою жизнь я ходил в маске, выдавал себя за непримиримого большевика. На самом деле большевиком, в его действительном понимании, я никогда не был. Мелкобуржуазное мое происхождение, отсутствие теоретической подготовки, все это с самого начала организации советской власти создало у меня неверие в окончательную победу дела партии. Но собственного мировоззрения у меня не было, не было и собственной программы. Преобладали во мне начала карьеристические, а карьеру свою надо было строить, исходя из реальной обстановки. Какова была эта обстановка? Советская власть существовала, укреплялась, я оказался в аппарате ОГПУ и поэтому я вынужден был исходить именно из этих конкретных факторов.»63

В период начального бардака Ягода сумел втереться в доверие к руководству ВЧК, сначала к Феликсу Дзержинскому, а затем и к Вячеславу Менжинскому. Последний души не чаял в нем, в всем ему доверял и помогал. Менжинский так ему доверял, что пренебрег правилом «не клади все яйца в одну корзину», он отдал полный контроль над центральным аппаратом ОГПУ Ягоде и его окружению. Такое доверие Ягода получил послушно выполняя распоряжения Менжинского, просто подхалимажем и «заботой» о здоровье. Когда больной Менжинский ездил на машине, Ягод, будучи уже большим начальником накрывал ему плед. Ягода «отблагодарил» Менжинского за все, приказав залечить его, убить весьма циничным способом. Ягода был оборотнем, который отлично вжился в личину коммуниста.

Ягода признал, что в 1928 г. действительно встал на сторону правых. Сталин тогда узнал об этом из троцкистской листовки, но за Ягоду поручился Менжинский и Сталин поверил, что это была «троцкистская клевета». Но это была правда. Ягода так признал это на допросе: «Это было в 1928 году, у Рыкова в кабинете. О характере этого разговора у меня в памяти сохранилось, что речь шла о каких-то конкретных расхождениях у Рыкова, Бухарина, Томского с Политбюро ЦК по вопросам вывоза золота и продажи хлеба. Рыков говорил мне, что Сталин ведет неправильную линию не только в этих вопросах. Это был первый разговор, носивший скорее характер прощупывания и подготовки меня к более откровенным разговорам.

Вскоре после этого у меня был еще один разговор с Рыковым. На сей раз более прямой. Рыков изложил мне программу правых, говорил о том, что они выступают с открытой борьбой против ЦК и прямо поставил мне вопрос, с кем я……Я сказал Рыкову следующее: "Я с вами, я за Вас, но в силу того, что я занимаю положение зампреда ОГПУ, открыто выступать на Вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с Вами, пусть никто не знает, а я, всем возможным с моей стороны, со стороны ОГПУ помогу Вам в Вашей борьбе против ЦК".»

Ягода тогда обманул Сталина и Менжинского, он признал, что выбрав правых, решил конспирироваться, ставя на первое место личное благополучие. Когда правые проиграли на легальном поле, он стал прикрывать их преступную деятельность, это стало очевидным после разговора Ягоды и Рыкова в конце 1929 г.: «…коль скоро речь шла о нелегальной работе правых, естественно повлекшей за собой репрессии, моя помощь правым уже не могла ограничиться информацией.

На меня центром правых была возложена задача ограждения организации от полного провала. В разговоре с Рыковым на эту тему я так определил свое положение: "Вы действуйте. Я Вас трогать не буду. Но если где-нибудь прорвется, если я вынужден буду пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, не буду вскрывать организацию в целом, тем более не буду трогать центр организации".»

Ягода заявил, что Томский и Рыков были в нелегальной организации правых. Он признал, что завербовал в организацию правых Молчанова. С ним они создали некий «щит» для организации правых и троцкистов, за незначительными исключениями защищая их от провала: «Агентурные материалы об их контрреволюционной деятельности поступали со всех концов Советского Союза во все годы.

Мы шли на удары по этим организациям только тогда, когда дальнейшее их покрывательство грозило провалом нас самих. Так было с Рютинской группой, которую мы вынуждены были ликвидировать, потому что материалы попали в ЦК; так было с бухаринской "школкой", ликвидация которой началась в Новосибирске и дело о которой мы забрали в Москву лишь для того, чтобы здесь его свернуть; так было с троцкистской группой И.Н.Смирнова и в конце концов так продолжалось даже и после убийства Кирова.

Надо признать, что даже в таких случаях, когда мы шли на вынужденную ликвидацию отдельных провалившихся групп организаций, как правых, так и троцкистов и зиновьевцев, я и Молчанов, по моему указанию, принимали все меры к тому, чтобы изобразить эти группы организациями локальными, и в особенности старались скрыть действующие центры организаций.»

Все это можно с полной уверенностью отнести и к самому Ежову, который делал все, чтобы хоть малейшее подозрение не пало на него. Он репрессировал множество заговорщиков, потому что материалы все чаще уходили прямо в ЦК. На допросе Ягода признал, что не воспрепятствовал убийству Кирова. Называя имена сообщников в органах, он почти не называл имен тех, кто еще оставался на свободе. Или он мог их называть, но Ежов вычеркивал их из протоколов допросов перед отправкой Сталину. Исключением в протоколе допроса стал Петр Пакалн, бывший нач. 1 отдела АХУ НКВД СССР. Он еще не был арестован, но уже лишился доверия.

Наконец Ягода связал Радека с Бухариным, признав свои преступные контакты с ними. В этом протоколе допроса было достоверно все, кроме одного – рассказа Ягоды, как он с Булановым пытался убить Ежова. Новый нарком Ежов, несмотря на доверие ЦК всегда боялся, что его могут связать с правыми и искал пути противопоставления им. Что может быть лучше этого, как не попытка правых «убить» Ежова. Кто после такого заподозрит Ежова в связях с правыми? Михаил Фриновский свидетельствовал: «Безусловно, тут ЕЖОВЫМ руководила необходимость прикрытия своих связей с арестованными лидерами правых, идущими на гласный процесс.

По существу отравления ЕЖОВА. Мысль об его отравлении подал сам ЕЖОВ – изо дня в день заявляя всем замам и начальникам отделов, что он плохо себя чувствует, что, как только побудет в кабинете, чувствует какой-то металлический привкус и запах во рту. После этого начал жаловаться на то, что у него из десен стала появляться кровь и стали расшатываться зубы. ЕЖОВ стал твердить, что его отравили в кабинете, и тем самым внушил следствию добиться соответствующих показаний, что и было сделано с использованием Лефортовской тюрьмы и применением избиения.»

В Лефортовской тюрьме сидел Буланов, там его вынудили дать признательные показания по делу «отравления» Ежова, после чего Ягода дал такие показания: «Все мои мысли были направлены на то, как бы спасти свою шкуру. Мои люди оставались в НКВД. Спасением бы явился мой возврат в НКВД. Это при Ежове было невозможно. Я просил об оставлении меня в системе НКВД на любой работе, но мне отказано было. Рассчитывать на то, что следы моих преступлений будут скрыты, я не мог. И я решил убрать Ежова, убить его.»

4 мая Ягода продолжил давать показания, более подробно рассказывая о преступных действиях Молчанова, связи с И. Штейном (застрелился в 1936 г.), о том, что узнал от Гая про работу Уманского на германскую разведку, в этом он подозревал и Бертольда Илька. Всех шпионов он заставлял служить в интересах правых, через них он мог иметь выход на зарубежные правительства. Ягода рассказал, как в 1932 г. завербовал Матвея Погребинского и Сергея Пузицкого. Следующие два допроса прошли в уточнении деталей преступной деятельности группы Ягоды, 19 мая его допросил следователь Курский (тогда уже не начальник 4-го отдела ГУГБ) вместе с следователем Коганом. Ягода разложил так состав антисталинского заговора:

«В заговоре принимали участие следующие партии и группы, которые имели свои собственные организации:

1. троцкисты,

2. зиновьевцы,

3. правые,

4. группа военных,

5. организация в НКВД,

6. меньшевики,

7. эсеры.»64

Он дал ответ Курскому на вопрос о лидерах заговора:

«Вопрос: Вашими показаниями, таким образом, устанавливается, что в 1932-1933 гг. в стране был организован единый заговор для свержения советской власти, был создан центр вашего общего заговора, куда вошли:

1. Каменев, Пятаков – от блока троцкистско-зиновьевской организации.

2. Рыков, Томский – представляли центр организации правых, меньшевиков и эсеров.

3. Енукидзе – который представлял в этом центре правых, а также заговор в НКВД.

4. Корк – представитель заговорщической группы среди военных.

Так это?

Ответ: Да, так.»

Бухарин тоже входил в состав правого центра, но был слишком острожным конспиратором, передавая рискованные дела Томскому и Рыкову. Следствие продолжало набирать обороты.

Люди Ягоды

На февральско-мартовском пленуме пошатнулись позиции руководителя ГУГБ Якова Агранова, его вялые и довольно глупые оправдания оставляли мало возможностей на лучший исход для него. 15 апреля он был снят с поста главы ГУГБ, он был понижен до  начальника 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР, на короткое время став главным следователем. Новым начальником ГУГБ и первым заместителем наркома стал Михаил Фриновский, это назначение было очень продуманным шагом со стороны Ежова. Фриновский считал себя одним из самых верных ягодинцев, по край не мере он так говорил. Так, заместитель начальника Управления НКВД по Московской области Александр Радзивиловский вспоминал слова Фриновского: «Вот Вы меня мало знаете, а я ведь не такой, как все начальники отделов центра. Я человек прямой и принципиальный. Все же эти Мироновы, Молчановы, Гаи, Паукеры лебезят перед Ягодой, разыгрывают из себя преданных ему людей, а по существу по отношению к нему они предатели. Я их вижу насквозь, они в глаза Ягоде говорят одно, а за спиной готовы его продать. Терпеть не могу это. Я люблю Ягоду, и он это знает, но это не мешает мне прямо ему в глаза говорить о том, что с теми или иными указаниями его я не согласен и всегда настою на проведении своей точки зрения. Именно за мою прямоту Ягода меня ценит, доверяет мне и знает, что я его не подведу. Я же его так люблю, что если потребуется, готов отдать за него свою душу. Все это я Вам говорю для того, чтобы Вы знали какой у меня характер».

Сложно сказать насколько был искренен Фриновский, он был мастером подхалимажа, это точно. Одновременно он поддерживал дружеские отношения с Евдокимовым, о чем Ягода догадывался и вряд ли испытывал какие-то иллюзии насчет верности Фриновского. Он никому не доверял полностью, в каждом из чекистских руководителей видел конкурентов. Поэтому он не отдавал Агранову возможность руководить ГУГБ. Теперь, когда он сам сидел в тюрьме, он ждал, что эти «верные» чекисты его поддержат. Радзивиловский далее рассказывал: «Когда Ягода был арестован, то следствием по его делу лично не только руководил, но и вплотную занимался Фриновский. Уже одно это обстоятельство вызвало во мне убеждение, что для чекистов, знавших близость Фриновского к Ягоде, его столь же близкое и активное участие в допросах Ягоды носит довольно прозрачный характер. Это подтверждалось еще тем, что бывая в Лефортовской тюрьме, я наблюдал участие в допросах Ягоды кроме Фриновского и Миронова. Участие Фриновского и привлечение Миронова к допросам Ягоды иначе нельзя было расценивать как желание показать или дать понять Ягоде, что близкие ему люди его не покидают, и взяли следствие в свои руки. Несколько позже я наблюдал, как вместе с Фриновским бывал в Лефортово, специально приезжавший из Ленинграда в Москву демонстрировать Заковский. Он был также известен широким чекистским кругам, как "ягодинский человек" и совместно с Фриновским участвовал в допросах Ягоды.»

Все они, Фриновский, Миронов, Заковский и все остальные руководители НКВД так или иначе были ягодинцами. Генрих Ягода был одним из руководителей органов 16 лет и фактическим руководителем около 6 лет, не было ни одного видного чекиста, не попавшего под его влияние. С этими чекистами Ежов теперь вел дело Ягоды. Чтобы сохранить себе карьеру и возможно жизнь, им теперь приходилось делать все, чтобы поскорее избавится от своего бывшего начальника и благодетеля. Ягода рассчитывал, что они его постараются вывести из под расстрельного удара, но где-то интуитивно он не мог не понимать, что его предают. Точно также, как он предал Зиновьева и Каменева. Он обещал им жизнь, что будет просить им смягчить наказание, а сам требовал в Политбюро расстрела.

Ежов, находясь совсем в другом положении, тоже не мог быть уверенным в своем чекистском коллективе, этим можно объяснить его частые перестановки кадров. Новый нарком н собирался опираться только на старые ягодинские кадры, он разбавлял их, во-первых евдокимовскими кадрами из Северного Кавказа, во вторых на своих выдвиженцев из партийных органов. Среди людей Ежова в НКВД можно выделить Владимира Церарского, бывшего работника аппарата ЦК и референта-докладчика Ежова, а также Михаила Литвина, начальника Отдела кадров ГУГБ НКВД, ранее он работал в ЦК УССР. Им обоим Ежов очень доверял.

Конструкция к концу апреля выглядела так – нарком Ежов, первый заместитель М. Фриновский, заместители М. Берман, Л. Бельский. 15 апреля к ним вместо Агранова в качестве нового заместителя присоединился В. Курский из северо-кавказской группы, он потеряв должность начальника 4-го отдела, одновременно возглавил 1-й (охрана правительства) и 3-й (контрразведка) отдел ГУГБ . Особыми отделами руководил И. Леплевский.

Глава четвертая. Вскрытие право-троцкистского заговора в РККА

Искусство военного переворота

История знает немало примеров успешных государственных переворотов, так и много провальных попыток осуществить что-то подобное. Слишком многие факторы в совокупности играли роль и чем больше было поставлено на карту, тем сложнее было это сделать. Как правильно делать военные путчи можно посмотреть на примере переворота в Чили 1973 г., когда группа военных во главе с Августо Пиночетом свергла режим легитимного президента Чили Сальвадора Альенде. Путчисты убедили президента Чили в своей лояльности, они даже подавили один путч, чтобы усыпить бдительность Альенде и добились отставки министра обороны Карла Пратса, сторонника конституционного строя. Сам глава заговора Пиночет был хитрым, осторожным и законспирированным главарем, уходя в отставку Пратс рекомендовал Альенде сделать новым министром именно Пиночета. Ни Пратс, ни Альенде не подозревали, что этим подписали себе смертный приговор и обрекли Чили на годы фашистской тирании. Предательство Пиночета показывает, что в подобных делах не знаешь от кого можно ожидать удар в спину, ведь изменником может быть каждый.

Классический пример попытки переворота с отрицательным итогом это неудачная попытка убить лидера германского нацизма Адольфа Гитлера и последовавший за этим провальный военный путч. Заговорщики могли бы свергнуть режим Гитлера даже после провала покушения, но их подвела одна вещь: нерешительность.

Нерешительность в первую очередь была связана с одним крайне важным фактором – Гитлером. Узнав, что он не умер в результате взрыва бомбы в его ставке 20 июля 1944 года, ряд заговорщиков отказались принимать участие в дальнейшем военном путче. Среди них был командующий группой армий «Д» (Западный фронт) Гюнтер Фон Клюге, который узнав, что Гитлер выжил, на предложения поднять военный путч лишь ответил: «Я пошел бы дальше, будь эта свинья мертва. Тогда другое дело.»

Командующий армией резерва генерал Фридрих Фромм тоже узнав, что Гитлер выжил отказался принимать участие в дальнейших мероприятиях по плану операция "Валькирия" и это полностью предопределило неминуемый провал заговора. Более того, он, стремясь, доказать Гитлеру свою верность сам стал преследовать заговорщиков, попутно избавляясь от неудобных свидетелей, коТорые могли его сдать. Для заговорщиков личность Гитлера значила чрезвычайно много, он просто подавлял их. Наверное, это часть внутреннего мира человека, диктаторы, праведные и неправедные удерживают власть силой своей личности.

Титаном был Иосиф Сталин, сам масштаб его личности был препятствием для заговорщиков в деле осуществления их замыслов. Но даже он не мог читать мысли людей и знать, от кого ему ждать удар? От военных? От чекистов? От товарищей по партии? От кого именно? И ждать ли вообще? Как и для Гитлера, Альенде готовившийся переворот должен был быть и стал бы для него неожиданностью. Однако в этом заговоре все карты легли так, что одни заговорщики стали мешать другим. Как я хорошо показал в «Заговор врагов» у заговора не было сплоченности, одни группы заговорщиков препятствовали другим. Предатели в НКВД боялись военной хунты и мешали им прийти к власти, а иностранные державы и их шпионы тоже стремились отсрочить свержение Сталина до лучших для них времен, когда Германия и ее союзники напали бы на СССР. Заговорщики начинали сами пожирать друг друга и эта ситуация все более усугублялась.

Сталин кое-что знал об оппозиционных группах, но он и понятия не имел, что заговорщики к 1936 г. контролировали буквально всю страну, за редкими исключениями: почти все республики, обкомы, крайкомы, военные округа, штаб армии, региональные отделения НКВД и центральный аппарат ведомства. Они создали колоссальный механизм вредительства по всей стране, что тормозило развитие. Гниение достигло ошеломляющих размахов, когда собирался очередной пленум, на него съезжались заговорщики и Сталин оставался в подавляющем меньшинстве, сам не зная этого.

Тем не менее Сталин по-прежнему был Сталиным, у него были верные соратники: Л. Каганович, В. Молотов. У него был мощнейший рычаг власти – партийный аппарат и его сотрудники: Г Маленков, М. Шкирятов, Л, Мехлис, Б. Двинский, М. Владимирский, Е. Ярославский. Последним редутом его крепости была личная охрана во главе с Н. Власиком и личный кабинет с секретарем А. Поскребышевым. На всех этих людей он мог твердо положиться.

Информация приходит из-за границы

К концу 1936 года военная группа в РККА «зашевелилась» предложив право-троцкистскому блоку ускорить осуществление военного переворота. Военные заговорщики ощущали, что после разгрома троцкистско-зиновьевской группы, раскрытия параллельного троцкистского центра и разоблачения заговора правых, рано или поздно могут выйти и на них.

На Чрезвычайном VIII съезде советов проходившим в декабре 1936 года заговорили о форсировании переворота. Крестинский свидетельствовал:

«На Чрезвычайном VIII съезде советов, Тухачевский поставил передо мной вопрос о необходимости ускорения переворота. Дело заключалось в том, что переворот увязывался с нашей пораженческой ориентацией и приурочивался к началу войны, к нападению Германии на Советский Союз, и поскольку это нападение откладывалось, постольку откладывалось и практическое осуществление переворота.»65

С конца января и до 15 марта Тухачевский отдыхал на курорте в Сочи. После чего появилось свидетельство санитарки местного госпиталя, где он делился впечатлениями о расстреле осужденных троцкистов:

«Я зашла в 30 палату, там были Овсянников и Тухачевский. Они меня не заметили. Тухачевский говорит Овсянникову: «Вот видишь, их расстреляли, я говорил, что надо давно было убрать – здесь Тухачевский нецензурно обругал товарища Сталина, – тогда бы мы в 24 часа переизбрали все правительство».66

Это определенно не устраивало Германию. Во-первых военно-политическое руководство Германии рассчитывало на свою пятую колонну в СССР, они должны были сыграть важную роль в поражении СССР в войне. Во вторых их не устраивало возможность прихода к власти бонапартиста Михаила Тухачевского, который мог вполне попытаться реализовать свои амбиции. Об его наполеоновских замашках было известно давно и за пределами СССР, он мог и двинуть советские танки в Европу. Так по край не мере считали некоторые люди в правящих кругах запада. Это опасение было и у правых в СССР, Николай Бухарин рассказывал об этом страхе: «Поскольку речь идет о военном перевороте, то в силу самой логики вещей будет необычайно велик удельный вес именно военной группы заговорщиков… и отсюда может возникнуть своеобразная бонапартистская опасность, а бонапартисты, я в частности имел в виду Тухачевского, первым делом расправятся со своими союзниками, так называемыми вдохновителями, по наполеоновскому образцу. Я всегда в разговорах называл Тухачевского «потенциальным Наполеончиком», а известно, как Наполеон расправлялся с так называемыми идеологами.»67

Всплывал и фактор Британии, речь о том, что военные заговорщики РККА были настроены в основном про-германски и хотели избавиться еще от одного персонажа – наркома иностранных дел Литвинова, большого англофила. В недрах системы власти и огромного заговорщического спрута происходила схватка германофилов и англофилов.

Глава нацистской пропаганды Йозеф Геббельс оставил некоторые записи в своем дневнике, проливающие свет на происходившее противостояние. Неизвестно, насколько Гитлер посвящал его в международные дела и комбинации спецслужб, но кое-что Геббелс знал. Он писал 25 января 1937 года, комментируя второй московский процесс: «Сталин прижимает евреев. Военные, должно быть, тоже настроены против евреев. Надо следить и ждать. С нетерпением они ждут падения и ареста Литвинова.»68

В тексте нет более конкретных деталей, ни имен. В РККА были англофилы и германофилы. Репутацию англофила и германофоба имел Михаил Тухачевский, что, конечно же, не мешало ему вступать с немцами в союз против Сталина. Напротив, германофилом был Иероним Уборевич, судя по всему эти симпатии, в конечном счете, не играли определяющей роли в последовавших событиях. Куда важнее было деление военных на заговорщические группы, их было судя по всему три: троцкистская (Гамарник, Якир, Уборевич), право-бонапартистская (Тухачевский, Фельдман) и правая егоровская (Егоров, Федько, Белов, Каширин, Дыбенко). Отдельно на Дальнем Востоке сплел заговор маршал Блюхер. Все они конкурировали друг с другом и взаимодействовали в одном большом заговоре против Сталина. К этим группам примыкало еще около 500 высокопоставленных военноначальников в центральном аппарате армии и военных округах.

Германия в этом раскладе делала ставку на третью группу маршала А. Егорова, главному стратегическому активу Германии в СССР Николаю Ежову предстояло предотвратить потенциальный военный переворот, сделав это так, чтобы егоровская группа осталась целой. Германская разведка уже проводила в жизнь комбинацию по сбросу компрометирующих материалов на Михаила Тухачевского и его группу. Эта операция проводилась политической полицией Германии: начальником гестапо Райнхардом Гейдрихом, его подчиненным Вальтером Шелленбергом и шефом уголовной полиции Генрихом Небе. Они были осведомлены, что в военных архивах находились документы, дискредитирующие советских военных.

При этом Гитлер явно не доверял военным, у которых была сильна скрытая оппозиция. Они могли предупредить маршала об грядущих арестах. Шелленберг пишет в «Лабиринте»:

«В соответствии со строгим распоряжением Гитлера дело Тухачевского надлежало держать в тайне от немецкого командования, чтобы заранее не предупредить маршала о грозящей ему опасности. В силу этого должна была и впредь поддерживаться версия о тайных связях Тухачевского с командованием вермахта; его как предателя необходимо было выдать Сталину. Поскольку не существовало письменных доказательств таких тайных сношений в целях заговора, по приказу Гитлера (а не Гейдриха) были произведены налеты на архив вермахта и на служебное помещение военной разведки. К группам захвата шеф уголовной полиции Генрих Небе прикомандировал специалистов из соответствующего отдела своего ведомства. На самом деле, были обнаружены кое-какие подлинные документы о сотрудничестве немецкого вермахта с Красной Армией. Чтобы замести следы ночного вторжения, на месте взлома зажгли бумагу, а когда команды покинули здание, в целях дезинформации была дана пожарная тревога.»69

В этом отрывке очень важно то, что Шелленберг признает главное – документы реально были, они позволяли утверждать, что заговор был и крупные советские военноначальники изменили родине. Шелленберг работу с документами описывал кратко так: «Теперь полученный материал следовало надлежащим образом обработать. Для этого не потребовалось производить грубых фальсификаций, как это утверждали позже; достаточно было лишь ликвидировать «пробелы» в беспорядочно собранных воедино документах. Уже через четыре дня Гиммлер смог предъявить Гитлеру объемистую кипу материалов.»

К сожалению, он так и не рассказал, что это были за документы, но скорее всего в них были также секретные военные документы, в частности генеральный план РККА. Да, получив такие документы и сличив их с оригиналами в НКО и Генштабе, Сталин мог получить абсолютное доказательство большой измены. Но в приготовленном досье должны были быть материалы, которые указывали, что именно определенные военные совершили измену.

Советское руководство ране получало информацию из Германии по своим каналам, так 16 января 1937 года главред «Правды» Лев Мехлис прислал Сталину сообщение корреспондента издания в Берлине Климова, где было в частности сказано:

«IV. Мне стало известно, что среди высших офицерских кругов здесь довольно упорно говорят о связях и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве.


Этим делом по личному поручению Гитлера занимается будто бы Розенберг. Речь идет о кружках в Кр[асной] Ар[мии], объединяющих антисемитски и религиозно настроенных людей. В этой связи называлось даже имя Тухачевского. Агитация идет по линии освобождения русского народа от «еврейского ига».

В антисоветской газетной кампании фашистской печати эта нота особенно сильна.


Источник, на который сослался мойинформатор: полковник воздушного министерства Линднер. Он монархически настроенный человек, не симпатизирует национал-социалистам]», был близок к Секту и принадлежит к тем кругам военных, которые стояли и стоят за соглашение с СССР».70

Упоминание личности Розенберга было очень похоже на правду, он родился в России, хорошо знал страну и был русофобом. ОН хорошо подходил на роль организатора злодейского заговора.

Информация о заговоре поступала не только из Германии, но и из других внешних источников. Советское диппредставительство в Париже тоже кое-что узнало. Политбюро получило сообщение от НКИД 17 марта 1937 г., где полпред Потемкин сообщал о своем разговоре с премьером Франции Далалье: «Даладье, пригласивший меня к себе, сообщил следующее:

1) из якобы серьезного французского источника он недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии. После смены режима в СССР Германия заключит с Россией военный союз против Франции.

Об этих планах знает  и Муссолини, сочувственно относящийся к такому замыслу, сулящему поражение Франции и возможность расширения владений итальянской империи за счет бывших французских земель.

Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов, в которых-де имеются по данному вопросу две позиции.


Непримиримые белогвардейцы готовы поддержать германский план, оборонцы же резко высказываются против.

Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал «долгом дружбы» передать нам свою информацию, которая быть может для нас небесполезна.

Я, конечно, поблагодарил Даладье, но выразил решительное сомнение в серьезности его источника, сообщающего сведения об участии представителей командования Красной Армии в германском заговоре против СССР и в дальнейшем против Франции.

При этом я отметил, что недостаточная конкретность полученных сообщений лишь подтверждает мои сомнения.


Даладье ответил, что, если получит более точные данные, он немедленно мне их сообщит. Он-де все же не исключает возможности, что в Красной Армии имеются остатки троцкистов. Эта часть разговора произвела на меня двойственное впечатление.

Во-первых, Даладье явно заинтересован в том, чтобы своими «дружественными» сообщениями внушить нам большее доверие к нему самому.

Во-вторых, он невольно выдает привычный страх французов, как бы мы не сговорились против них с немцами. Думаю, что в конце концов и то, и другое не так уже вредно для нас».71

Третий отдел ГУГБ НКВД получил сообщение от источника из Японии, где говорилось о скрытом контакте Тухачевского с японцами. 20 апреля донесение легло на стол Сталина и следом наркома обороны Ворошилова, с пометкой «Доложено. Решения приняты, проследить. К. В.». В документе было сказано:

«СПЕЦСООБЩЕНИЕ


3-м отделом ГУГБ сфотографирован документ на японском языке, идущий транзитом из Польши в Японию диппочтой и исходящий от японского военного атташе в Польше – Савада Сигеру, в адрес лично начальника Главного управления Генерального штаба Японии Накадзима Тецудзо. Письмо написано почерком помощника военного атташе в Польше Арао.


Текст документа следующий:

«Об установлении связи с видным советским деятелем.

12 апреля 1937 года.

Военный атташе в Польше Саваду Сигеру.


По вопросу, указанному в заголовке, удалось установить связь с тайным посланцем маршала Красной Армии Тухачевского.

Суть беседы заключалась в том, чтобы обсудить (2 иероглифа и один знак непонятны) относительно известного Вам тайного посланца от Красной Армии № 304».72

Были ли у Сталина внутренние источники? Да, это прежде всего показания арестованных заговорщиков, начиная с бывшего зам. Наркома НКВД Г. Прокофьева. Сталин получив информацию из-за границы о вероятном заговоре военных, чаше слышал именно фамилию Тухачевского. В показаниях Прокофьева он тоже видел эту фамилию, а еще подозрение падало на Уборевича и Корка. Еще один внутренний источник это показания арестованных 11 марта командующего Уральского военного округа комкора И. Гарькавого и его заместителя комкора М. Василенко. Протоколы их допросов недоступны, но они все же дали признательные показания.

Еще один источник это командир и военком 8-го стрелкового корпуса в Украинском военном округе Максим Антонюк, он в апреле написал донос на своего начальника, командующего округа Иону Якира. Тогда доносу не придали необходимого значения. Интересный факт состоит в том, что заграницей знали, что скоро грядет падение маршала Тухачевского. 25 мая 1937 г. тогдашний начальник Разведывательного управления РККА С. Урицкий переда наркому обороны Ворошилову сообщение от военного атташе в Таллине (Эстония), датируемое 18 января. Полковника Тупиков разговорился с начальником эстонской военной разведки Маазингом, который имел связи с немцами и англичанами. Где-то там протекло о том, что будут аресты военных в СССР. Тупиков сообщал:

«Месяца два назад (март 1937 года.) в разговоре со мной Маазинг сказал, что он думает, что по его данным, история с Ягодой и троцкистские процессы должны в скором времени коснуться и армии. Персонально он ни на кого не напирал, но назвал маршала Тухачевского.

Вследствие того, что эта фамилия склонялась многократно в зарубежной прессе, я тогда этому не придал значения.

Но в конце апреля разговор на эту тему возник вновь, и Маазинг сказал, что у него имеются проверенные данные, что маршала Тухачевского снимут тотчас после поездки на коронацию в Лондон… Маазинг мне ответил, что его сведения абсолютно достоверны, что ему известно, что маршала допрашивали на Лубянке, а это уже почти решающий признак… На мое замечание, что из всего этого меня больше всего могло бы интересовать, откуда к нему идут эти сведения, Маазинг ответил, что я его подстрекаю испортить отношения с друзьями…»73

В Берлине и Лондоне знали об арестах до того, как об этом узнал Сталин. Но они уже знали, что Сталин это сделает. Несложно догадаться, что план зачистки части военной оппозиции передал в Лондон-Берлин Николай Ежов, который взаимодействовал с зарубежными разведками в этом процессе. В этом деле ничего не было спонтанно и случайно, все было тщательно продумано от А до Я, все играли свои роли и вытаскивали козыри в нужный момент.

Сорванная попытка военного переворота

Военные заговорщики, не могли не чувствовать, что их загоняют в угол, они могут стать следующими, за кем придут. Они не доверяли, своим сообщникам чекистам и больше всех нервничал именно Тухачевский. 9 апреля его на квартире посетили Якир и Корк, где он требовал ускорения переворота: «По показаниям еще одного заговорщика, на секретной сходке Тухачевский стучал кулаком по столу и кричал: Я не могу больше ждать. Вы что хотите, чтобы нас арестовали, как Пятакова и Зиновьева, и поставили к стенке?»74 Переворот вскорости должен был состоятся и наиболее подходящая дата была 1 мая, прямо во время парада, когда вожди были открыты на Мавзолее.

Но кто же мог осуществить переворот практически? Сразу приходит на ум командующий Московским военным округом Иван Белов, но с ним все не так просто. Белов примыкал к егоровской заговорщической группе в РККА, которая в союзе с НКВД и Германией, как раз намеревалась одним махом спалить две конкурирующие группы и захватить все стратегические посты в РККА. Вероятно, на Белова полагаться им было нельзя. Переворот, скорее всего, должна была осуществить практически должна была 8-я механизированная бригада Киевского военного округа, которая, что очень важно, присутствовала на параде 1-го мая 1937. Сталин позже на военном совете прямо назовет ее гвардией Якира, она должна была произвести переворот.

До сих пор находятся те, кто высмеивают версию о таком варианте переворота, но что в этом невероятного? Можно вспомнить про покушение на президента Египта Анвара Садата, 6 октября 1981 года, прямо на военном параде в честь годовщины арабо-израильской войны 1973 года. Уже в конце церемонии, около 11:40 из проезжавшего артиллерийского грузовика выпрыгнул террорист и метнул гранату на зрительскую трибуну, где был лидер государства, но промахнулся. Тогда еще 5 участников покушения спрыгнули с грузовика и открыли огонь по трибуне, попав Садату в шею и грудь. Эти ранения оказались смертельными. Схожий сценарий предполагался и 1 мая 1937 года. Этот план мог увенчаться успехом, однако на пути у заговорщиков встало НКВД.

Во первых Сталин знал о готовящемся перевороте и даже его дату. Вячеслав Молотов вспоминал: «Дело в том, что мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота…»75 Несложно догадаться, что источником о заговоре и плане переворота было НКВД. Ежовским чекистам даже не надо было что-то искать или раскрывать, они сами были заговорщиками, знавшие кто, с кем. Они легко могли вызвать на допрос командира той самой 8-й мехбригады Филиппа Голикова и поставить его перед фактом: он расскажет все о подготовке заговора и о его поступке доложат Сталину или он сам пойдет под трибунал. Это объясняет, почему 8-ю мехбригаду допустили до парада 1 мая и она не предприняла ничего для совершения переворота.

Во вторых НКВД предприняло особенные меры безопасности. Сотрудник берлинской резидентуры внешней разведки НКВД Вальтер Кривицкий, который позже совершил явное предательство (не явное он мог совершить уже давно) вспоминал об этом так: «Незадолго перед праздником я побывал в управлении Карнильева, в специальном отделе, который выдает разрешение правительственным служащим на проход в огороженное место у Мавзолея Ленина, представляющее собой трибуну для наблюдения за парадом.

Он заметил: «Ну и времена! 14 дней мы ничего не делаем в специальном отделе, кроме как разрабатываем меры предосторожности на майский день». Я не получил своего пропуска до самого вечера 30 апреля, пока наконец курьер из ОГПУ не доставил его мне.»76

Все вело к тому, что заговор проваливался. Но заговорщики могли решится и вовсе на отчаянный шаг. В толпе могли находится люди с гранатами, которые должны были атаковать трибуну Мавзолея. В пользу этого говорит то, как вел себя Тухачевский в тот день. Кривицкий вспоминает: «Несколько минут спустя после того как я расположился на трибуне, знакомый, стоявший рядом со мной, подтолкнул меня локтем и прошептал: «Вот идет Тухачевский».

Маршал шел через площадь. Он был один. Его руки были в карманах. Странно было видеть генерала, профессионального военного, который шел, держа руки в карманах. Можно ли прочесть мысли человека, который непринужденно шел в солнечный майский день, зная, что он обречен?

Он на мгновение остановился, оглядел Красную площадь, наполненную толпами людей, платформами и знаменами, и проследовал к фасаду Мавзолея Ленина – традиционному месту, где находились генералы Красной Армии во время майских парадов.

Он был первым из прибывших сюда. Он занял место и продолжал стоять, держа руки в карманах. Несколько минут спустя подошел маршал Егоров. Он не отдал чести маршалу Тухачевскому и не взглянул на него, но занял место за ним, как если бы он был один. Еще через некоторое время подошел заместитель наркома Гамарник. Он также не отдал чести ни одному из командиров, но занял место в ряду, как будто бы он никого не видит.

Вскоре ряд был заполнен. Я смотрел на этих людей, которых знал как честных и преданных слуг революции и Советского правительства. Несомненно, они знали о своей судьбе. Каждый старался не иметь никакого дела с другим. Каждый знал, что он узник, обреченный на смерть, которая отсрочена благодаря милости деспотичного хозяина, и наслаждался тем немногим, что у него еще оставалось: солнечным днем и свободой, которую толпы людей и иностранные гости и делегаты ошибочно принимали за истинную свободу.

Политические лидеры правительства во главе со Сталиным стояли на ровной площадке на вершине Мавзолея. Военный парад начался.

Обычно генералы оставались на своих местах во время демонстрации трудящихся, которая следовала за военным парадом. Но на этот раз Тухачевский не остался. В перерыве между двумя парадами маршал вышел из ряда. Он все еще держал руки в карманах, шагая по Опустевшему проезду прочь с Красной площади, и скоро скрылся из виду.»

Эта сцена намекает, что Тухачевский ожидал чего-то, но не дождался. Странное поведение Гамарника также говорит, что он чувствовал себя на грани разоблачения. В любом случае, свой шанс они упустили. Теперь очередь была за НКВД и Сталиным.

Раскрутка дела и арест военных заговорщиков

Операция по разгрому военной заговорщической организации началась 2 мая с ареста комкора Бориса Горбачева, на тот момент командующего войсками Уральского военного округа. Он был близок к Августу Корку, занимавшему видное место в иерархии заговора. 5 мая арестовали комбрига Михаила Медведева, он с 1934 г. находился в запасе, но сохранил связи с военными товарищами. Именно он вскоре начал давать показания на комкора Бориса Фельдмана, через которого можно было выйти на головку заговора. 8 мая арестовали Августа Корка, о нем уже было много компрометирующей информации. Следственные мероприятия проводил Особый отдел во главе с И. Леплевским и следователем Зиновием Ушаковым-Ушимирским.

Все же в первой половине мая, несмотря на ряд показаний бросающих подозрение на военных заговорщиков, у Сталина и следствия все еще не было достаточных оснований для ареста лидеров заговора. Но Тухачевского решили снять с занимаемой должности, причем приказ указывает, что Якир еще пользовался полным доверием власти. 9 мая Ворошилов отправил Сталину такие предложения: «Сов. Секретно. ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(Б) товарищу СТАЛИНУ И.В.

Прошу утверждения следующих назначений: 1. Первым заместителем Народного Комиссара Обороны – Маршала Советского Союза тов. Егорова А.И.

2. Начальником Генерального Штаба РККА – командующего войсками Ленинградского военного округа командарма 1 ранга тов. Шапошникова Б.М.

3. Командующим войсками Ленинградского военного округа командующего войсками Киевского военного округа командарма 1 ранга тов. Якира И.Э.

4. Командующим войсками Киевского военного округа – командующего Приморской группой войск ОКДВ А командарма 2 ранга тов Федько И.Ф.

5. Командующим Приморской группой войск ОКДВА – командира 3-го стрелкового корпуса комкора тов. Кулика Г.И.

6. Командующим войсками Уральского военного округа – командующего войсками Сибирского военного округа комкора тов. Гайлита Я.П.

7. Командующим войсками Сибирского военного округа – заместителя командующего войсками Ленинградского военного округа комкора тов. Германовича М Л.

К.ВОРОШИЛОВ»


10 мая 1937 года Тухачевский был снят с поста заместителя наркома обороны по боевой подготовке и назначен на пост командующего войсками Приволжского военного округа, где для него освобождал место Павел Дыбенко. Это можно воспринимать как то, что Сталин решил, что пока доказательств объявлять Тухачевского опасным заговорщиком нет, но лучше перестраховаться и отправить его подальше от столицы. 13 мая Тухачевский посетил кабинет Сталина, там же находились Молотов, Ежов, Ворошилов, Каганович. О чем они говорили неизвестно. На слеующий день произошла сенсация, Примаков дал показания на Якира: «Троцкистская организация считала, т о Якир наиболее подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова … Считали, что Якир является строжайшим образом законспирированным троцкистом и допускали, что он – Якир лично связан с Троцким и возможно он выполняет совершенно секретные нам неизвестные самостоятельные задачи».77 Это означало потерю доверия к Якиру. Забегая вперед, Якира 20 мая назначили командующим закавказским округом, Уборевича среднеазиатского. Их еще не собирались брать.

15 мая, когда Тухачевский еще находился в столице, был арестован самый близкий к нему человек, комкор Борис Фельдман. 16 мая Август Корк даст признательные показания, он расскажет, о его воистину наполеоновских планах: «В суждениях Тухачевского совершенно ясно сквозило его стремление прийти в конечном счете, через голову всех, к единоличной диктатуре. Тухачевский… говорил мне: «Наша русская революция прошла уже через свою точку зенита. Сейчас идет скат, который, кстати сказать, давно уже обозначился. Либо мы – военные будем оружием в руках у сталинской группы, оставаясь у нее на службе на тех ролях, какие нам отведут, либо власть безраздельно перейдет в наши руки».

«Вы спрашиваете «майн либер Август» (он так продолжал разговор, похлопав меня по плечу), куда мы направим свои стопы? Право, надо воздать должное нашим прекрасным качествам солдата, но знайте, солдаты не всегда привлекаются к обсуждению всего стратегического плана. Одно только мы с Вами должны твердо помнить: когда претендентов на власть становится слишком много – надо, чтобы нашлась тяжелая солдатская рука, которая заставит замолчать весь многоголосый хор политиков».78

Между тем, Фельдман просидев три дня, они решил дать признательные показания, 19 мая Леплевский и Ушаков. Некоторые материалы есть в книге бывшего военного прокурора Бориса Викторова, он хотя и антисталинист, но привел ряд интересных документов, где следователь Ушаков описывал происходившее в тот день так: «Я понял, что Фельдман связан по заговору с Тухачевским, и вызвал его 19 мая рано утром на допрос. Допрос пришлось прервать, так как Леплевский И. М. вызвал меня на оперативное совещание.

Рассказав о показаниях Фельдмана и проанализировав доложенное, я начал ориентировать следователей при допросах больше внимания уделять вскрытию несомненно существующего в РККА военного заговора.

Во время моего доклада один из следователей Карелин покачивал головой и шепотом сказал, что «я поспешно делаю такие выводы и не должен так определенно говорить о Тухачевском и Якире».

А Леплевский бросил реплику: «Анализируете вы логично, а на деле еще очень далеки от таких результатов».

Я ответил: «Думаю, что сегодня получу от Фельдмана полное подтверждение своих выводов». На что Леплевский с еще большей едкостью сказал: «Ну-ну, посмотрим».79

Судя по всему потом Ушаков и Леплевский вместе закончили допрос. Фельдман рассказал им, кто сделал его государственным изменником и затем предателем родины: «В военно-троцкистский заговор я был вовлечен в начале 1932 г. в Москве ТУХАЧЕВСКИМ Михаилом Николаевичем. Вовлечению меня в эту организацию предшествовала обработка со стороны ТУХАЧЕВСКОГО, когда я был в Ленинграде в должности начальника штаба ЛВО, ТУХАЧЕВСКИЙ неоднократно в беседах со мной выказывал недовольство руководством армии – ВОРОШИЛОВЫМ. Высказывал ряд моментов о личных обидах, о недооценке его как крупного военного специалиста, о том, что в прошлые годы гражданской войны он, как командовавший фронтами, имел огромные заслуги и его ТРОЦКИЙ высоко ценил, а в теперешней обстановке его отодвигают на задний план. Эти разговоры происходили в Ленинграде и встречали с моей стороны должное сочувствие и одобрение. Приехав в конце августа 1931 года в Москву, приблизительно на месяц позже ТУХАЧЕВСКОГО, я был назначен на должность начальника Главного Управления РККА. При встречах и беседах с ТУХАЧЕВСКИМ в Москве он мне говорил, что хотя он вернулся обратно к руководству армией, все же к нему осталось прежнее отношение со стороны Наркома и руководства и что он намеревается, не ограничиваясь только разговорами, перейти к определенным действиям. Когда я спросил: какие это действия, он сказал мне, что в армии имеет много своих сторонников, у которых он пользуется большим доверием, и он намерен объединить вокруг себя этих командиров для борьбы против армейского руководства. Я, естественно, поинтересовался у него: на какой базе он сумеет этих командиров объединить, на что ТУХАЧЕВСКИЙ мне ответил, что среди высшего командного состава имеется много командиров – бывших троцкистов и вообще недовольных, которых можно объединить для борьбы против партии и правительства и назвал мне ряд таких командиров из бывших троцкистов.

ТУХАЧЕВСКИЙ предложил мне принять участие в этой борьбе.»80

Фельдман рассказал много подробностей про преступную деятельность Тухачквского: вербовка кадров в преступную организацию, связь с Троцким, связь с немцами, вредительство и наконец новые имена. Он назвал в качестве вовлеченных в заговор главу секцию военно-химической обороны Осоавиахима коринженера Якова Фишмана, командующего киевским военным округом командарма Иону Якира, командира 17-го стрелкового корпуса Вадима Гермониуса, начальника ГАУ РККА Николая Ефимова. Фельдман не смог дать однозначного ответа, был ли глава Белорусского военного округа Уборевич в заговоре.

И тут, снова на сцену выступает германская полиция, которая очень вовремя слила руководству СССР компромат на Тухачевского. Шелленберг вспоминал в «Лабиринте», что было сделано с имеющимися у них документами: «После тщательного изучения усовершенствованный таким образом «материал о Тухачевском» следовало передать чехословацкому генеральному штабу, поддерживавшему тесные связи с советским партийным руководством.

Однако позже Гейдрих избрал еще более надежный путь. Один из его наиболее доверенных людей, штандартенфюрер СС, был послан в Прагу, чтобы там установить контакты с одним из близких друзей тогдашнего президента Чехословакии Бенеша. Опираясь на полученную информацию, Бенеш написал личное письмо Сталину. Вскоре после этого через президента Бенеша пришел ответ из России с предложением связаться с одним из сотрудников русского посольства в Берлине. Так мы и сделали. Сотрудник посольства тотчас же вылетел в Москву и возвратился с доверенным лицом Сталина, снабженным специальными документами, подписанными шефом ГПУ Ежовым». Шелленберг прямо указывал, когда это было: «Это было в середине мая 1937 года.»

Таких «совпадений» не бывает. Это может служить лишним доказательством того, что НКВД Ежова и германская секретная полиция Гейдриха и Шелленберга взаимодействовали друг с другом в этой изящной комбинации. Они не полагались только на показания сообщников Тухачевского, они нанесли двойной удар, так, чтобы не оставить ему никаких шансов уцелеть. Это было сделано, неопровержимые доказательства военно-политического заговора и измены родине были на столе у Сталина.

Ежов выдал ордера на арест руководителя Осоавиахима Роберта Эйдмана и Михаила Тухачевского. Первый был арестован во время московской партконференции, второй в Куйбышеве, точные обстоятельства не установлены, но скорее всего это произошло в здании местного обкома, куда пришел к Постышеву. По одной версии он пытался застрелится, по другой его взяли без каких-либо проблем. В книге Валентина Лескова "Сталин и заговор Тухачевского" содержится такая история: «Получив ордер, начальник Куйбышевского управления НКВД майор Попашенко стал обсуждать ситуацию со своими заместителями, Деткиным и Михайловым. Когда они вошли в приемную первого секретаря горкома, Тухачевский сидел на стуле у стены, дожидаясь, когда его вызовет Постышев.

Попашенко шел впереди, выставляя бумажку ордера, точно щит, его замы топали позади, держа правые руки в карманах, где находились пистолеты со спущенным предохранителем.

Подойдя к Тухачевскому на расстояние нескольких шагов, Попашеко поднял правую руку с ордером вверх.

– Михаил Николаевич?

– Да, в чем дело?

– Вот ордер товарища Ежова! Вы арестованы»

Сотрудники Ежова бросились на маршала и, действуя рукоятями пистолетов, словно кастетами, свалили его на пол, отняли пистолет и надели наручники.

Затем выволокли в соседнюю комнату, осмотрели голову, заклеили пластырем поверхностную рану, велели снять форму, переодели в хороший серый костюм и ботинки.

Все документы рассовали по своим карманам, форму спрятали в сумку. После этого, не теряя времени понапрасну, вывели арестованного во двор и усадили в машину, на которой ему предстояло вернуться в Москву. Постышеву в двух словах Попашенко поведал о случившемся:

«Порядок, мы арестовали его! Он хотел нам оказать сопротивление, а потом застрелиться».

Потрясенный Постышев не стал углубляться в детали, но лишь сказал: «Скорее везите его и охраняйте как следует в пути. Чтобы чего-нибудь дурного не случилось».81

Это одна история, по другой версии он просто неподвижно сидел, когда ему объявили об аресте, это сделал Р. К. Нельке, заместитель Попашенко. Вскоре его отправили обратно в Москву. 25 мая, когда Тухачевский приехал под конвоем в столицу Эйдман уже давал признательные показания. Сам Тухачевский поначалу все отрицал, но после ряда очных ставок с Фельдманом, Путной и Примаковым он 26 мая напишет наркому Ежову: «Будучи арестован 22-го мая, прибыв в Москву 24-го, впервые допрошен 25-го и сегодня, 26 мая, заявляю, что признаю наличие антисоветского заговора и то, что я был во главе его.

Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все, касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, ни одного факта или документа. Основание заговора относится к 1932 году. Участие в нем принимали: Фельдман, Алафузов, Примаков, Путна и др., о чем я подробно покажу дополнительно.

Тухачевский.»82

Очень важно, что он прямо утверждает о наличии документов по делу, которые он предоставит следствию. Так, где же сейчас эти документы? Где досье Бенеша? Все, кто заявляют, что якобы «нет доказательств» вины осужденных военных, пускай ответят на эти вопросы.

В мае и начале июня до, во время и после арестов лидеров военно-фашистско-троцкистского заговора в РККА, шли множественные аресты военных, в большинстве округов, разных званий, должностей всех, кто вел вредительскую деятельность и по сигналу должен был участвовать в перевороте. Вот, лишь некоторые примеры выявленных предателей. 21 мая был арестован заместитель начальника Управления боевой подготовки РККА, комкор Леонтий Угрюмов, который около года был замом Тухачевского. Он занимался вредительством в деле боевой подготовки.

22 мая был арестован глава 3-го управления Генштаба, начальник военных сообщений РККА, комкор Эрнест Аппога, он был одним из связных Тухачевского с генштабом Рейхсвера-вермахта, через него проходила работа по обеспечению эффективной работы военных магистралей, где он занимался вредительством. Он передал немцам схемы железных дорог страны, которые использовались для снабжения армии. Также он имел доступ ко всей проводимой информации, контролируя почтовую, телеграфную и телефонную связь.

В тот же день арестовали начальник ГАУ РККА, комкор Николай Ефимов, он делал все, чтобы армия не получала или получала как можно меньше современного и мощного артиллерийского оружия. 29 мая 1937 г., вслед за Ефимовым был арестован  начальник отдела материальной части артиллерии ГАУ РККА, комбриг Алексанр Дроздов. 2 июня арестовали начальника Административно-мобилизационного управления РККА, комдив Абрам Вольпе, он по установкам центра заговора подрывал мобилизационную подготовку. 5 июня арестовали начальника Инженерного управления РККА, комкора Николая Петина, он тормозил затормозили развитие инженерного вооружения, это привело к невозможностью быстрого возведения оборонительных рубежей. В тот же день взяли заместителя начальника Генерального штаба РККА комкор В. Н. Левичев. Список арестованных военных можно продолжать очень долго.

26 июня Тухачевского исключили из состава ВКП (б) и передали дело в НКВД. 1 июня Тухачевский напишет длинное признательное показание, где укажет, что имел оппозиционные намерения с 1928 года и окончательно вступил в заговор в 1932 г., в частности он дал показания на Бухарина: «В 1933 году у меня был первый разговор с Бухариным. Мне с Поповым пришлось пойти на квартиру к больному Бухарину. По согласовании вопроса о телемеханическом институте мы с Поповым стали прощаться. Бухарин, пока Попов шел к двери, задержал меня за руку и скороговоркой сказал, что ему известно о моей работе по организации военного заговора, что политика партии губительна, что надо обязательно убрать Сталина и что поэтому надлежит всячески форсировать организацию и сколачивание заговора».83 Тухачевский дал показания на Якира, Уборевича и намекнул на возможное участие Блюхера в заговоре: «Во время разговора Якир сказал, что он совместно с Гамарником и Осепяном ведет работу по вовлечению в заговор политических работников армии. Тут же Якир спросил, что я думаю о настроениях Блюхера. Я ответил, что у него есть основания быть недовольным центральным аппаратом и армейским руководством, но что отношение к нему Сталина очень хорошее. Якир сказал, что он хорошо знает Блюхера и при первой возможности прозондирует его настроение. Был ли такой зондаж – я не знаю.»

Тухачевский признал сговор с Троцким и троцкистскими кадрами в СССР и назвал дополнительные имена заговорщиков: «Помимо упоминавшихся ранее участников антисоветского военно-троцкистского заговора, лично мною вовлеченных в организацию, я слышал от других членов заговора о принадлежности к заговору Савицкого, Довтдовского, Кутякова, Козицкого, Тухарели, Ольшанского, Ольшевского, Щеглова, Егорова (школа ВЦИК), Лаврова (ПВО), Хрусталева, Азарова, Янеля, Либермана, Гендлера, Саблина, Кашеева, Лапина (комкора), Лапина (инженера), Сатина, Железнякова, Осепяна, Ермана, Кражевского, Татайчака, Бодашкова, Артамонова, Воронкова, Петерсона, Шмидта, Зюка, Розынко, Куркова, Казанского, Угрюмова.» Некоторые из названных им людей, как например начальник Иностранного сектора (отдела) Управления ВВС РККА Яков Янель и начальник Научно-химического испытательного полигона РККА были еще на свободе. Все они вскоре пошли по делу с ранее арестованными военными. Вторая часть признания была насыщенна техническими деталями плана поражения.

Самоубийство Гамарника

В след за Михаилом Тухачевским были арестованы 28 мая Иона Якир и 29 мая Иероним Уборевич, все получили обвинения в государственной измене и измене родине. 30 мая ЦК ВКП (б) исключило их из рядов партии и передало дело в НКВД. Оба они написали признательные показания о своей заговорщической деятельности. Но вероятного координатора всех заговорщических групп в РККА взять живым не удалось. Или, скорее всего этого даже не хотели делать, такой вывод можно сделать из того, что происходило в последний день его жизни. Гамарник знал больше всех о военном заговоре в армии, было больше смысла его не доводить до следствия.

Действия следователей НКВД буквально подталкивали Гамарника к самоубийству. Его не арестовали внезапно, исполнении, как Тухачевского, Якира, Уборевича и других военных. Более того, 29 мая к нему приехал член Политбюро Анастас Микоян, его сын позже вспоминал, что они были большими друзьями и жили по соседству (оба этих фактора увеличивают вероятность предательства Микояна) и описал, что было 29 июня: «Медсестра находилась в квартире в связи с обострением сахарного диабета у Яна Борисовича, который был на постельном режиме. 29 мая, накануне выходного дня по действовавшей тогда шестидневке, к нему пришел мой отец, и они долго разговаривали за закрытой дверью. Приводя в порядок на следующее утро постель, медсестра обнаружила под подушкой пистолет, которого до этого не видела. Как предполагает Виктория Яновна, Микоян предупредил ее отца о сгустившихся над ним тучах.»

Гамарника сначала отстранили от работы в политупре РККА 30 мая, отрезали телефонное сообщение. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение отстранить двух видных работников Политупра: «Отстранить тт. Гамарника и Аронштама от работы в Наркомате обороны и исключить из состава Военного Совета, как работников, находившихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре».84

Важно то, что в качестве ключевого лица упомянут Якир, который был ключевым троцкистом в армии, сохранив свою верность идеям Троцкого еще с 1920-х годов. Итак, Гамарника поставили в безвыходное положение, вдобавок он на нервной почве снова получил приступ диабета. Это происходило накануне его 43-летнего день рождения, которое должно было быть 2 июня. Вместо того, чтобы арестовать его НКВД медлило, чего то ждало. Они ждали двух гостей, которых 31 мая принял Гамарник двух гостей – персека Крымского обкома Лаврентьева и командующего силами ОКДВА Василия Блюхера. Оба были заговорщиками, сформировавшие на Дальнем Востоке правый центр. Их визит был очень странным, если кого-то считали виновным в измене, с таким человеком обрывали связи. Но они, зная, что дом Гамарника под наблюдением НКВД, все же приехали.

Об этом рассказывает супруга маршала Глафира Безверхова-Блюхер, которую осенью 1936 года по ее же признанию Гамарник хотел сдать НКВД, как предполагаемую шпионку, чтобы выгородить ее мужа. И, вот она рассказывает:  «31 мая во второй половине дня к ним зашел Лаврентьев, первый секретарь Приморского крайкома, и предложил Василию Константиновичу навестить на квартире приболевшего Гамарника, с которым его связывали давние приятельские отношения. Вернувшийся вечером от Гамарника Блюхер рассказал жене, что Ян Борисович болен несерьезно, опасного ничего нет.


На следующее утро Глафира, просматривая утреннюю почту, в одной из центральных газет, в «Правде» или «Известиях», увидела заметку о том, что застрелился махровый враг народа Гамарник. С газетой в руках она влетела в комнату к мужу: «Прочти!».

Сообщение шокировало Блюхера: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я.Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством»… Чтобы успокоиться, Блюхер стал быстро ходить по комнате. Наконец, остановился, сказал: «Теперь я понимаю: когда мы с Лаврентьевым вышли от Гамарника, во дворе стояла машина НКВД, при нас они не могли его арестовать. Ян Борисович, по-видимому, уже все знал, решение покончить жизнь самоубийством было им принято, он только ждал нашего с Лаврентьевым ухода… Какая выдержка! Значит, в тот момент, когда мы отъехали, и энкавэдэвцы ринулись в дом, чтобы арестовать Яна Борисовича, он застрелился..: Успел..»

В этих воспоминаниях Глафиры видна легкая фальш, онам пишет, что муж сказал ей про несерьезность болезни Гамарника. Но другие очевидцы говорят, что он был болен серьезно, имел постельный режим. Об этом пишет и Петр Якир: «По рассказам жены Гамарника, Блюмы Савельевны, 31 мая утром к Яну Борисовичу Гамарнику, который лежал в тяжелом состоянии (обострение диабета) у себя дома, приехал его заместитель Булин и, якобы, В. К. Блюхер. Они ему сообщили об аресте Якира и Уборевича и, поговорив немного, уехали. Через некоторое время послышался гул мотора, раздался звонок в дверь. Жена Гамарника пошла открывать. Ян Борисович попросил дежурившую около него сестру что-то принести из другой комнаты. В тот момент, когда дверь открылась, в комнате, где лежал Гамарник, раздался выстрел. Приехавшие крупные чины НКВД оттолкнули жену Гамарника и бросились в комнату, но было уже поздно – он был мертв».85

В 1989 г. в «Известиях ЦК КПСС» сообщалось, что к Гамарнику приехали управляющий нач. составу РККА А. С. Булину и управделами Наркомата обороны И. В. Смородинов. Они потребовали от нег ключ от служебного сейфа и сообщили о его увольнении из состава РККА. Он поняв, что будет дальше ушел в комнату и застрелился.

Итак, последовательность событий: визит Микояна, отстранение от работы в политупре, визит Блюхера, визит Будина и Смородинова, самоубийство. Не многовато ли гостей для того, кого считают предателем? Можно предположить, что Микоян мог приезжать по распоряжению Сталина, но это вряд ли. Это была его инициатива и в это верится легко, так, как Микоян в отличие от подавляющего большинства заговорщиков не был трусом. Об этом свидетельствует то, что много позже он защищал связь своего сына с дочерью репрессированного секретаря ЦК А. Кузнецова. Однако, визиты Блюхера и Лаврентьева были визитами представителей блока правых и троцкистов. Это истекает из здравой логики.

Зачем Сталину смерть Гамарника? Антисталинисты утверждают, что он опасался его авторитета в армии, вот и решил тихо его убрать. Но эти доводы звучат просто нелепо, никакой авторитет не останавливал Сталина, если он что-то хотел сделать, он это делал. Он снял маршала Жукова на пике его триумфа, не посмотрев на авторитет. Если Сталин видел, что то или иное лицо не лояльно или совершило какой-то сомнительный поступок, он не смотрел на их авторитет. Можно предположить, что дав уйти Гамарнику добровольно, он хотел спасти политупр армии от позора. Но тогда логичней было бы скрыть от широкой общественности участие Гамарника в заговоре, но этого не было сделано, об его измене вскоре узнала страна.

Остается след право-троцкистского блока, они сделали это, чтобы он не заговорил о том, что знал. Блюхер и Лаврентьев пришли в дом Блюхера, потому что взаимодействовали новым лидером правых Ежовым по устранению Гамарника. Этим и объясняется пассивное поведение чекистов в отношении Гамарника. В пользу того, что Блюхер передал требование Гамарнику убить себя, говорит свидетельство дочери Гамарника Виктории или просто Веты. В 1964 г. на юбилейном вечере, посвященном 70-летию Гамарника, с ней заговорила Глафира Блюхер, сказав: «Вета! Знаешь, в тот день, 31 мая 1937 г., мы с Василием Константиновичем должны были пойти в театр. Но он приехал от твоего отца сам не свой и сказал: «Театр отменяется. Сегодня Гамарника не станет».86

Косвенные факты и логические выводы говорят о сговоре правых заговорщиков – Ежова, Блюхера и Лаврентьева с целью устранения Яна Гамарника. Это было сделано, чтобы не знал Гамарник, он унес это с собой в могилу.

Вопрос о применении пыток к подследственным

В пост-сталинские времена и по сей день один из самых «сильных» аргумент это якобы имевшее место широкое применение пыток к подследственным. Лишь на основании этого они делают вид, что осужденные были «невиновны». Их доводы строятся на показаниях бывших следователей НКВД, которые давали их в основном в середине 1950-х, но доверия к ним мало, во-первых, потому, что они выступали как «зрители» и не привлекались к ответственности. Во вторых это делалось во времена политической реабилитации, когда безо всяких оснований реабилитировались враги народа. При этом, конечно же, надо понимать, что, к сожалению, в любых органах бывают люди, которые применяют пытки. Отрицать это тоже нельзя, но даже если допустить, что к осужденному походу дела применяли пытки, это не значит, что он точно невиновен, как бы цинично это не звучало.

Большая проблема в том, что люди часто воспринимают все документы и свидетельства без критического анализа. Не заслуживает доверия якобы телеграмма Сталина от 10.01.1939 г, где заявлялось, что пытки были «разрешены ЦК» с 1937 г. В документе ни визы Сталина, ни какой-либо логики. Пытки это «хороший» метод следствия, но его извратили плохие чекисты, ну, просто политическая шизофрения в действии. Наконец, нигде нет ничего похожего на телеграмму. В качестве аргумента приводят якобы строки Сталина на одном из документов: «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям (Оренбург, Новосибирск и т.п.).» И ведь, в это верят, мстительный Сталин «приказал» избить зато, что не выдал шпионов. Что фальсификаторам в президентском архиве стоило состряпать эту фальшивку? Но либералы не останавливаются и приводят «убойный» аргумент – якобы «признание» самих ближайших соратников Сталина на июньском пленуме 1957 г.

Хрущёв ссылаясь на случаи якобы пыток подследственных в тюрьмах задал Молотову вопросы: «На каком основании было принято решение о том, чтобы арестованных истязать и вымогать у них показания?… Кто подписал этот документ о допросах и избиениях?", – произошёл следующий обмен репликами:

Молотов. Применять физические меры было общее решение Политбюро. Все подписывали.

Голос. Не было такого решения.

Молотов. Было такое решение.

Голос. Покажите.

Молотов. Оно было секретное. У меня его нет.

Хрущёв. Расскажи, как было подписано. Повтори.

Каганович. Все члены Политбюро подписались за… В отношении шпионов применять крайние меры физического воздействия…

Хрущёв. Хочу дать одну справку. Каганович и Молотов, очевидно, не откажутся повторить, что у нас был такой разговор. Накануне XX съезда или после съезда, по-моему, Каганович сказал, что есть документ, где все (Прим. члены Политбюро) расписались о том, чтобы бить арестованных. Каганович предложил этот документ изъять и уничтожить. Дали задание Малину (ПРИМ.в то время – заведующему общим отделом ЦК, ведавшим партийными архивами) найти этот документ, но его не нашли, он уже был уничтожен… Ты тогда даже рассказывал, в какой обстановке писали это решение и кто подписывал.

Каганович. Да, я рассказал. Сидели все тут же, на заседании, документ был составлен от руки и подписан всеми  …

Хрущёв. Кто написал этот документ?

Каганович. Написан он был рукой Сталина .»87

Даже люди, защищающие Сталина и историю нашей страны боятся прямо говорить, что эта часть стенограммы того пленума просто фальшивка. Даже если доводы Хрущева о пытках были правдой, он не привел ни одного доказательства того, что Сталин хоть раз одобрил пытки. Ни фальшивку с «избиением Уншлихта», которую изготовили вероятно позже, ни что вообще. Но тут ему вдруг приходят на «помощь» те самые соратники Сталина, которые сами «признали» что Сталин сам написал текст и его завизировали. Логика тут снова приказывает долго жить. Даже, если допустить, что они говорили правду, зачем они это делали? Зачем они помогали Хрущеву, признаваясь в «преступлениях», в самый острый момент борьбы с ним? Или зачем они клеветали на Сталина, подставляя еще и себя? Не было такого документа, не было такого решения, вот, что мог сказать Молотов, сказал бы Каганович, именно это они наверняка и говорили, но текст стенограммы «поправили» в обратную сторону.

Возвращаясь к делу Тухачевского и осужденных с ним военных. Антисталинисты часто используют документ ниже, для утверждения, о фальсификации дела военных из показаний А. Радзивиловского, тогда зам. Нач. УНКВД по Московской области, они датируются 1939 г.: «Из показанийРАДЗИВИЛОВСКОГО

«В мае 1937 г. … в один из выходных дней я был вызван в кабинет к Ежову, где был Фриновский. Фриновский, обратившись ко мне, заявил, что сейчас я получу личное поручение Ежова и должен его быстро и решительно исполнить… Фриновский поинтересовался, проходят ли у меня по материалам (в Управлении НКВД Московской области) какие-нибудь крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа, содержащихся под стражей в УНКВД [помимо военнослужащих московскими чекистами как раз накануне, 5 мая 1937 г., был арестован начальник строительства одной из железнодорожных больниц комбриг запаса М. Е. Медведев, в прошлом – начальник Управления ПВО Красной Армии, освобожденный в 1934 г. от занимаемой должности и исключенный тогда же из партии за разбазаривание государственных средств, он мне сказал, что первоочередной задачей, в которой, видимо, и мне придется принять участие – это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии. Из того, что мне тогда говорил Фриновский, я ясно понял, что речь идет о подготовке большого раздутого военного заговора в стране, раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуга Ежова и Фриновского перед лицом ЦК…

Вскоре вошел в кабинет Ежов. Обратившись ко мне, Ежов спросил, объяснил ли мне Фриновский причину вызова, и когда последний ответил отрицательно, то Ежов заявил, что… намерен дать мне лично одно важное поручение…

Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева – бывшего начальника ПВО РККА и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе. Ежов подчеркнул особо, что в процессе допроса Медведева я должен добиться, чтобы он назвал возможно большее количество руководящих военных работников, а чем их удастся больше записать, тем ближе будет к осуществлению та задача, о которой со мной уже ранее говорил Фриновский.

Приступив к допросу Медведева, я из его показаний установил, что он свыше трех-четырех лет до ареста как уволен из РККА и являлся перед арестом заместителем начальника строительства какой-то больницы. Медведев отрицал какую бы то ни было антисоветскую работу и вообще связи с военными кругами РККА, ссылаясь на то, что после демобилизации он этих связей не поддерживал. Когда я доложил о показаниях Медведева Ежову и Фриновскому, они предложили «выжать» от него его заговорщицкие связи и снова повторили, чтобы с ним не стесняться.

Для меня было очевидно, что Медведев – человек, давно оторванный от военной среды, и правдивость его заявлений не вызывает сомнений. Однако, выполняя указания Ежова и Фриновского, я добился от него показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем, и в ходе последующих допросов, в особенности после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников.

По ходу дела я видел и знал, что связи, которые называл Медведев, были им вымышлены, и он все время заявлял мне, а затем Ежову и Фриновскому, о том, что его показания ложны и не соответствуют действительности. Однако, несмотря на это, Ежов этот протокол [допроса] доложил в ЦК».88

Опять же многие защитники исторической правды не видят полное выпадение логики. Радзивиловский якобы получил приказ выбить заведомо ложные показания. И, что за странные многоточия в документе? В протоколах допросов, материалах следствия такого не наблюдалось. Многоточия появляются после изменения содержания документов, для удаления смыслового разрыва и заполнения ложной информацией.

Вот, еще одно свидетельство начальника 2-го отделения Особого отдела ГУГБ НКВД А. А. Авсеевич, которое он дал в 1962 г:

«Арестованные Примаков и Путна, морально были сломлены… длительным содержанием в одиночных камерах, скудное тюремное питание… вместо своей одежды они были одеты в поношенное хлопчатобумажное красноармейское обмундирование, вместо сапог обуты были в лапти, длительное время их не стригли и не брили, перевод… в Лефортовскую тюрьму и, наконец, вызовы к Ежову их сломили, и они начали давать показания».89

Тут вообще нет указаний о пытках, но зато бывший чекист спустя вспоминает якобы достоверные детали, но это же 1962 г, накал анти сталинской истерии, неужели Хрущев и его соратники не стали бы составлять такие «показания»? Они, уцелевшие право-троцкисты, после смерти Сталина захватили власть и целенаправленно делали все, чтобы отменить все итоги борьбы с врагами народа. Они шли на любые подлоги, чтобы доказать «невиновность» осужденных лиц. Потому что ничто больше не могло быть ими использовано для их фальшивой реабилитации.

Конечно, можно встретить возражения, на каком же основании можно так прямо отрицать наличие системных пыток подследственных? Доказательство того, что ЦК не давало разрешения на пытки, это много документов о расследованиях пыток среди чекистов. Сотрудники НКВД подвергались наказанию за незаконные методы следствия, но важно не только это. Ни в одном следственном деле НКВД нет даже намека на то, что чекисты «извратили решение ЦК о пытках», никто об этом не заявлял, ни подследственные, ни обвинители.

Нет ни одного доказательства того, что к ним, в частности к осужденным военным применялись незаконные методы. Если почитать признание самого маршала, то видно, что все написано красивым почерком, сам текст написан со знанием военного дела, есть зарисовки. В отличие от многих других документов оригинал признания в открытом доступе и он не оставляет сомнений в виновности.

Признание Бухарина и Рыкова

На первый взгляд эти события были не взаимосвязаны, но на деле именно арест группы военных стал решающим фактором, который подтолкнул их к признанию. До этого почти три месяцам Бухарин и Рыков сидели в тюрьме, вероятно рассчитывая именно на военный переворот, который может не поможет им вернутся к власти, но хотя бы освободит из заключения. Но провал военного заговора вбил последний гвоздь в гроб их надежды выйти оттуда. 1 июня Рыков отправит Ежову следующее послание, весьма короткое: «Несколько дней тому назад я сделал заявление о существовании центра правых и своей принадлежности к нему. Это заявление было неполным и потому неправильным. Центр правых существовал до последнего времени. Еще во время моего последнего посещения Томского (весной 1936 г.) он мне сообщил, что вступил в связь с центром троцкистов в лице Пятакова. Этот центр не прекращал действия в составе тройки (Бухарин, Рыков, Томский) своей деятельности начиная с 1928 года. В борьбе против руководства партии и правительства центр признавал террор, как метод борьбы и члены центра вели практическую подготовку его применения. Центр поощрял крестьянские восстания против советской власти. Своей целью эта контрреволюционная борьба ставила свержение советского правительства и руководства ВКП (б). Я обязуюсь сообщить все, что я знаю о контрреволюционной борьбе правых и деятельности центра. А. Рыков.»90

После этого, показаний Тухачевского Бухарин согласился капитулировать и признаться в заговорщической деятельности. Он написал все, от точки начала идеологических разногласий, борьбы конца 1920-х до перехода к двурушнической тактике и ставке на террор. Он описал право-троцкистский блок и его конкретные цели: «Из важнейших фактов контрреволюционной и заговорщической деятельности к концу 1932 года – началу 1933 года следует остановиться на создании общего центра, куда входили правые (Томский и Рыков), зиновьевцы (Каменев, Сокольников), троцкисты (Пятаков {Сокольников}), некоторые военные (если не ошибаюсь, Тухачевский и Корк) и Ягода. О предварительном образовании такого центра мне сообщил в свое время Томский, который был ближайшим образом связан с Енукидзе и лучше меня ориентировался в соответствующих кругах, очевидно информируясь у Енукидзе. Я с большим внутренним скрипом согласился на то, чтобы правые послали туда своих представителей. Не помню конкретно той обстановки, в которой происходило соответствующее решение центра правых, и не могу сказать, собирался ли когда-либо этот объединенный центр: мне кажется, что его члены говорили друг с другом порознь, и что связь между ними была спорадической. Центр этот ставил своей задачей объединение всех антисоветских сил в стране для свержения правительства, в каковых целях была создана группа Енукидзе в Кремле, военная организация с участием троцкистов и правых.

Таким образом, этот центр объединял следующие силы:

троцкистов,

зиновьевцев,

правых,

группу военных,

группу НКВД,

группу Енукидзе,

использование связей с эсерами и меньшевиками.»

Бухарин рассказывал о своих разногласиях с троцкистами, их лидер Троцкий хотел идти на любые уступки капиталистическим державам, вплоть до отторжения территорий СССР. Бухарин был готов идти лишь на экономический уступки, не более, тем более фашистской Германии. Он добавлял отрывок из своего диалога с Радеком: «Вообще, − говорил я, − все дело может загубить авантюризм Троцкого, который воображает, что он центр земли, вокруг которого вращается все, что он никогда не понимал и сейчас не понимает, что связано с проблемами массового движения, и что так же, как в 1918 г. он не понимал, что все дело – в лозунге мира, так теперь он не понимает гигантски возросшего массового патриотизма народов СССР».

Бухарин, конечно же, рассказывал далеко не все. Не назвал он десятки и сотни фамилий еще не разоблаченных правых, троцкистов в ЦК ВКП (б), в региональных отделениях партии, в армии и НКВД. Его признание, хотя и было столь ожидаемо, на деле не давало ничего нового.91

Военный совет

Сразу после раскрытия заговора военных был собран военный совет при наркоме обороны СССР, крупнейший совещательный орган в армии. Как и пленум ЦК ВКП (б) он в основном состоял из правых и троцкистов, шпионов враждебных стран. С 1934-1937 гг. в его состав входило 94 человека, впоследствии 86 отсидело в тюрьме, было осуждено за госизмену и (или) измену родине. 92В мае 1937 г. в военном совете было 81 член, из которых 70 были право-троцкистами, шпионами. Лоялистами были 11, один из них был арестован, но оправдан по суду.93 Когда Сталин пришел на заседание Военного совета вечером 1 июня, он еще не знал о том, что 70 из 81 члена совета сами заговорщики. Кроме того, приглашены были еще 116 лиц, не входивших в состав совета, среди них тоже было много заговорщиков, но и немало честных людей.

Заседание открыл Ворошилов, он рассказывал о вскрытом заговоре, зачитывал вскрытые факты и отрывки из признательных показаний арестованных военных деятелей. Это было лишь начало, главным вопросом становились личные связи осужденных. Это прямо не говорилось, но дружба с врагом народа становилась компрометирующим факторов и чтобы не думали, это на самом деле так. Все по очень мудрой поговорке «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Время показало, что почти все друзья репрессированных военных сами были заговорщиками.

На этом совете заговорщики поняв, что их могут разоблачить принялись дистанцироваться от своих вчерашних начальников и друзей. Но первым это стал делать Ворошилов, но не удачно, сразу стали всплывать подозрительные факты: «Вы теперь можете себе представить положение, когда у меня один и другой зам. – враги народа, когда у нас в армии один, другой, третий, четвертый – без конца, их очень трудно даже сосчитать: командующие, помощники командующих, – враги, враги народа……

Люди так замаскировались, что я должен здесь по-честному признаться, что я не только ничего не видел контрреволюционного в действиях этих людей, но просто мне никогда в голову не приходило. Я Тухачевского, вы это отлично знаете, не особенно жаловал, не особенно любил. У меня с ним были натянутые отношения. Я Тухачевского не высоко ценил как работника, я знал, что Тухачевский больше болтает, треплет.

Голос. А Якира выдвигали.

Сталин. Выдвигали, выдвигали, факт.

Ворошилов. Вы знаете, Якир на Украине. Вот здесь сидит начальник штаба, пусть скажет, масса людей знают, пусть они скажут: выдвигал? Сказал о Якире кто-нибудь? Никогда ничего не говорили.

Голос. В 1930 г. говорили вам и т. Сталину о Якире и Тухачевском. Точным именем называл и Якира, и Уборевича, и Тухачевского».94

Ворошилов признавал свои ошибки: «Ворошилов. Нет, в прошлом году, 8 месяцев тому назад. Это было после 1 мая, примерно, в июле-августе месяце. В мае месяце у меня на квартире Тухачевский в присутствии большого количества людей бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и других, бросил мне и другим обвинение в том, что я группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику, неправильно эту политику веду и т.д. Потом, на второй день, он отказался, сказал, что был пьян и т.д. Тов. Сталин сказал, что вы здесь перестаньте препираться, давайте устроим заседание и на заседании вы расскажете, в чем дело. И вот там мы разбирали эти вопросы и опять-таки пришли к такому выводу. Там был я, Егоров.

Сталин. Они отказались.

Ворошилов. Да, отказались, хотя группа Якира, Уборевича, она вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно. Но все это было в рамках обычной склоки и неприятных столкновений людей, которые долго друг с другом работали, могли надоесть. Никто из нас не допускал, что такая вещь есть.

Я, конечно, не могу с себя снимать ответственность. Я знаю, Вячеслав Михайлович, ты все время мне говорил: смотри. Я смотрел, глаза таращил, приходил, видел, что человек работает честно, также возмущается неполадками, как и я, также работает, чтобы эти неполадки ликвидировать, также предпринимает шаги и меры, чтобы это изжить, и думал, что это так и нужно делать. Тут, конечно, нужно было, чтобы кто-то сигнализировал.»

Ворошилов прямо заявлял, что невысоко ценил Тухачевского , тот часто проваливался, но считал его полезным советником, все же он неплохо знал военное дело, а затем указал на вину тех, кто работал с осужденными: «Мы все, я в первую голову, проморгали, прошляпили, оказались малоспособными видеть врага, если он по-настоящему, по-вражески замаскировался. Но, с другой стороны, я должен прямо еще раз заявить, что от вас, от сидящих здесь, я ни разу не слышал ни одного сигнала. Склоки, недоразумения, недовольства – это я разбирал, улаживал. Но никто из вас не подсказал, а между тем огромное количество людей, которые вместе с ними работали, не только работали, но и были в близких отношениях». И чуть далее выразил идею на будущее: «Нужно вычистить армию буквально до самых последних щелочек, армия должна быть чистая, армия должна быть здоровая. Это будет урон количественно большой, но качественно будет великое оздоровление. Молодые подойдут, пойдут новые поросли и в ближайший год мы, безусловно, выйдем оздоровленными.»

Ворошилов осудил практику того, что военнослужащие, политработники слепо подчиняются командиру, в результате чего была потеряна бдительность, сделав выводы: «Товарищи, я делаю выводы из того, что у нас произошло в Рабоче-крестьянской Красной армии. В нашей Рабоче-крестьянской Красной армии были обнаружены на самых высоких и ответственных постах многочисленные и злостные враги народа. На протяжении ряда лет в центре и на местах они маскировались под честных коммунистов и беспартийных большевиков, скрывались под масками партийцев и большевиков, прикрываясь высокими чинами и званиями, они орудовали безнаказанно долгое время, будучи шпионами, предателями, фашистами. Эта продажная шайка преступников подготовляла убийство руководителей партии и правительства, насаждала шпионаж и вредительство во всей оборонной работе, организовывала заговоры, чтобы в момент нападения внешнего врага путем чудовищной измены нанести удар в спину нашей страны, в спину Рабоче-крестьянской Красной армии.» Он в конце призвал к бдительности, служению отечеству и передал слово Павлу Дыбенко, командующему войсками Сибирского военного округа, правому заговорщику.

Дыбенко вспомнил, как Тухачевский в 1923 г. отказывался подписать коллективное письмо против Троцкого (с которым у него тоже был конфликт), что он формировал свою группу еще с 1925 г., он поручился за командиров Федько и Улицкого (неслучайно, оба были правые из егоровской группы) и попытался противопоставить себя и своих друзей арестованных лицам: «Вот причины, которые дали мне возможность в 1931 г. у вас, т. Сталин, назвать Тухачевского мерзавцем, подлецом. У меня было много данных. Я думаю, что сейчас командный состав знает, какую кличку мне присвоили. Почему у нас как будто хуже дело шло, а у Якира и у Уборевича лучше? Потому что здесь, в центре, сидели враги и выставляли в красочном свете работу Уборевича и Якира. А Белова как называли? Ворошиловский фельдфебель. Какое название было Каширину? Это, говорят, ворошиловский унтер-офицер. А Левандовского как называли? Ворошиловский унтер-офицер. Дыбенко как называли? Ворошиловский унтер-офицер. Я думаю, что достаточно данных о том, какую клевету на нас возводили. Заявляли, что мы безграмотные. Я заявляю Политбюро, что мы грамотнее их в военном деле, но нам не верили, нам заявляли, что вы дураки, идиоты.

Весь командный состав Белорусского округа в прошлом году проводил военную игру. Я доказывал о недопустимости методов в военной игре, которые проводил Уборевич. Что Уборевич сказал? Он сказал: «Дыбенко – солдафон, Дыбенко ничего не понимает». Уборевич ставил вопрос: «Ты дружишь с Беловым, ты знаешь, кто такой Белов? Белов – это идиот». Он старался политически его опорочить, говорил, что у Белова неизвестно какая физиономия. Я сказал: «Я был с Беловым 5 лет в Средней Азии и я знаю, кто такой Белов». Вот такие клички давали нам.»

Дыбенко рассказывал, как они своими действиями ослабляли обороноспособность неправильными установками, вредительской тактикой рассеянной стрельбы, отсутствием должной медицинской помощи в частях. Дыбенко заявлял, что сигнализировал об этих странных действиях военных, эти заявления осели где-то у Егорова. После него выступал Иван Кожанов, глава сил Черноморского флота, также заговорщик. Его выступление касалось разоблачению Ромуальда Муклевича, который ранее был начальником ВМС РККА, а затем в совнаркоме отвечал за отрасль судостроения. Он был арестован 28 мая. Кожанов рассказало разногласиях в деле морского строительства, что не раз был против Муклевича, а затем неожиданно сказал, что действующий нарком флота Орлов якобы не поддерживал их в этом намерении. А, затем Кожанов заявил, что сам Ворошилов препятствовал снятию Муклевича. Затем он сказал о кораблестроении: «Навредили очень много, в частности по кораблестроению, по приемке кораблей. В самом деле, построили такие, как сторожевики – корабли ни то ни се. Затем тральщики построили и принимают сейчас, когда они совершенно не являются тральщиками. Затем заставляют корабли принимать сейчас, когда Муклевича нет, заставляют принимать корабли небоеспособные.» Сталин спросил, кто вредил и Кожанов ответил, что кто-то из московского управления, он еще говорил о вредительстве, шпионаже, а затем ему намекнули, что он не чист:

«Голос. З. и. Р., который находится в НКВД, когда был поставлен вопрос, почему он себя не разоблачает, он сказал: «Не только я не разоблачаю; а Кожанов был в Японии и был связан с Путна, вместе с ним работал и себя не разоблачает». Меня интересует этот вопрос.

Кожанов. Я был в Японии с 1927 по 1930 г., был там в течение 3 лет секретарем парторганизации беспрерывно, несменяемым. Был там и Путна, очень непродолжительное время, Берзин знает, около года. Причем я боролся с Путна, а тут говорят, что я имел связь с Путна. Путна здесь есть, он может сказать; кроме того, в 1931 г. был в Лондоне, я был вместе с Левичевым. Я никакой связи с Путна не имел, наоборот, вел борьбу с ним в Японии». Кожанов лгал, находясь на ДВК в 1923 г. он был за троцкистов, потом после поражения легальной оппозиции перешел в нелегальную троцкистскую организацию, но об этом руководство страны еще не знало.

Далее выступал комдив Елисей Горячев, командир 6-го кавалерийского корпуса Белорусского военного округа, человек близкий к Уборевичу. До сих пор нельзя точно сказать был ли он заговорщиком, но судя по всему, да. Сначала он рассказывал о том, что приукрашивались успехи военной подготовки, навязывалась ошибочная тактика боя и наконец он сказал об отношении к Уборевичу: «Горячев. Вот этот же самый Смирнов, тот же самый Уборевич в Белорусском округе, они не только не пользовались никаким авторитетом, но, т. Сталин, я заявляю и вам, товарищ народный комиссар, что командный состав органически не мог выносить Уборевича, он его просто ненавидел. Поэтому, очевидно, ему было тяжело иногда работать.

Сталин. Все ли его ненавидели?

Горячев. Только единицы могли ему сочувствовать.

Голоса. Это не так. В рот ему смотрели.

Горячев. Мы же между собой обменивались; и я со всей ответственностью говорю, что в этом отношении ему было тяжело, он чувствовал себя не совсем ладно. Начальники Политуправления Булин и Бубнов могут подтвердить, что сочувствовали ему только единицы.

Голос. Это не так.»

Горячеву дважды указали, что он говорит неправду, но он будто этого не слышал и продолжал противопоставлять себя Уборевичу, рассказывал о нем негативные факты: отрыв от партийно-политической работы, презирал кавалерию, разбазаривал деньги выделенные на нужды армии, причем давал деньги тем, кто держал свои соединения в плохом состоянии (материально поощрялась плохая служба), назначались плохие командиры. Горячев объяснял почему эти безобразия оставались безнаказанными и неизвестными в центре: «Теперь ясно, почему сигналы не доходили туда, куда нужно. Потому что был замкнутый круг. Напишешь в НКВД – попадает врагам; напишешь Уборевичу – то же самое. Вот почему, товарищ народный комиссар, до вас ничего не доходило. Куда ни пишешь – нигде не пробьешься. Попадает к Гамарнику, Уборевичу, Левичеву; как видите, замкнутый круг.» С этим трудно не согласится, только сам Горячев вероятно входил в этот замкнутый круг.

Следом настала очередь комиссара 1-го ранга Петра Смирнова, члена Военного совета, начальника политуправления Ленинградского военного округа и правого заговорщика. Он заявлял, что были допущены ошибки, а политработников оттирали от важных вопросов: «Гамарника мы не знали, что он враг народа, ему говорили, круг замыкался, не догадывался, видно, народ. Я прямо скажу, что нас – политработников – к большим вопросам не допускали». Он утверждал, что пытался выступать против Тухачевского и Уборевича, но тщетно. Говорил о необходимости усиления политической работы и воспитания командиров-большевиков.

После него выступал Иван Лудри, заместитель начальника Морских сил РККА. Заговорщик и ближайший сообщник Ивана Кожанова, выступавшего ранее. Через несколько месяцев Лудри изобличит Кожанова как своего сообщника, но на момент проведения военного совета они оба еще пользовались доверием власти. Он решил добавить кое-что новое в обсуждение, подняв тему вредительства в научно-исследовательской работе, о конструкторском бюро. Лудри говорил, что Тухачевский присвоив себе почти монопольный контроль над новыми разработками военной техники и оружия, через Особое техбюро, посадил туда всяких авантюристов. Если были толковые наработки, то их выпуск затягивался, Лудри говорил: «На вооружении ничего нет. Даем план на 30 млн. План 1932 г., план 1933 г., план 1936 г. фактически один и тот же план. План остается планом. Работа ведется? Очевидно, нет. Следующий более серьезный вопрос – особой техники.» Речь шла о минах, торпедах, боевых катерах и т.д. На теме кадров он закончил и передал слово Исааку Гринбергу, члену военсовета 1-й авиационной армии резерва главного командования и заговорщику.

Гринберг осудил бездействие командиров и политработников, много знали и не сигнализировали и он добавил интересное о Гамарнике: «Я прямо скажу другой факт: не то, что Гамарник – враг, но я узнал совершенно случайно из беседы с т. Ильиным, который сидит здесь, о том, что Гамарник в 1923 г. не боролся за генеральную линию партии, а так, вроде болтался, а при возможности выступал за троцкистов.» Он также набросился на ряд военноначальников, за их пренебрежение политработой: « Вот т. Седякин, он здесь сидит, выступал он на пленуме Совета. Что он наговорил? Стенограммы, к сожалению, у меня нет. Но, грубо цитируя, он сказал, что политическая работа снижает технический уровень. Вот Яков Янович Алкснис, надо и его покритиковать. Он – очень преданный человек, много работает, но вот он выступал на совещании начальствующего состава МОНИ. Он говорил: «Устав германской армии говорит, что в бою военная воля должна быть значительно важнее рассудка». Он с этой теорией солидаризируется и эту теорию начинает произносить с данной ему трибуны. Как бы это сделать, чтобы больших людей поправлять?»

Далее говорил Михаил Левандовский, командующий Закавказским военным округом и троцкистский заговорщик. Он рассказал как «боролся» и «вытуривал» врагов из своего округа. По его словам, когда выпирали одних, прибывали другие, которые опирались на поддержку Фельдмана и Гамарника. Он нашел причину широкого проникновения врагов на важные должности: «Я хотел сказать о причинах, почему враги нашей партии, враги народа, предатели и изменники Рабочей-крестьянской Красной армии довольно продолжительное время находились в наших рядах. Здесь было сказано относительно ослабления роли политического аппарата в наших частях, в частности и в Закавказском военном округе». Затем у него состоялся диалог со Сталиным, который просил не спешить с выводами, насчет фамилий врагов: «Левандовский. В тех материалах, которые были розданы, там фигурируют фамилии некоторых товарищей, которых называли враги, – это Векличев, Тодорский. Мне кажется, надо потребовать, чтобы они рассказали, почему в устах врагов народа фигурируют их фамилии, почему враг называет их имена, почему он делает на них ставку.

Сталин. Мы как решаем вопрос об аресте? Бывают случаи, что называют фамилии, но могут назвать случайно. Мы проверяем. На пример, Ефимов назвал Кулика. Мы спросили: правильно он назвал? Он сказал, что он ошибся. «Почему?» – «Мне казалось, что его можно было бы завербовать». Вы говорите о Векличеве. Как он его назвал? Как человека, которого можно было бы завербовать.

Левандовский. Тодорский.

Сталин. Правильно. Они в ряду преступников могут назвать и наших людей. Многие из них, сидя, продолжают с нами борьбу, не всех выдают. Вы знаете, что Тухачевский часть выдал, потом стал больше выдавать. Фельдман часть выдал, потом стал больше называть. Корк не сразу назвал. Поэтому мы чувствуем большой долг ответственности, как бы не ошибиться. И мы вовсе не думаем, что каждая строчка показаний преступника для нас закон. Мы это проверяем перекрестно, всячески, потом совещаемся и после этого решаем вопрос.

Левандовский. Тов. Сталин, я не говорю об аресте сейчас же, я говорю, поскольку враги называют их фамилии, надо, чтобы они в своем выступлении облегчили положение и партии, и Красной армии и сами сказали. Какое может быть доверие к этим людям?! Я думаю то, что я сказал, переживает большинство из нас.

Сталин. Я вам скажу больше, если некоторые товарищи разовое заявление сделают, то это для нас не закон. Мы все проверяем перекрестно.»

Сталин указывал на то, что враги могут оговаривать честных людей и надо все тщательно проверять. Эту часть не цитируют в своих работах такие авторитетные историки, как Черушев, Сувениров, Печенкин и другие рьяные «обличители» Сталина. Не вписываются в их картину истребления «безвинных» военных. Еще одна деталь, это то, что арестованный Ефимов назвал главу ГАУ Кулика заговорщиком, но ему не поверили и эта была ошибка. Кулик на самом деле был предателем. Левандовский завершил первое заседание военного совета.

Военный совет 2 июня

Утреннее заседание открыл Леонид Петровский, он до мая 1937 г. командовал 1-й пролетарской стрелковой дивизией в Москве и на момент выступления на совете занимал должность командира 5-го стрелкового корпуса, лоялист, один из немногих честных военных, которые выступили там. Его выступление несколько отличалось от речей говоривших ранее военных, он сослался на Ивана Тюленева (также лоялиста), заместителя инспектора кавалерии РККА: «Я приведу некоторые случаи. Вот здесь сидит Тюленев. Мы с ним долгое время тому назад говорили о том, что у нас что-то неладное, что дело упирается не только в кучку каких-то людей, но идет дальше, что оно упирается в Якира и даже в Гамарника. Мы находили смелость обсуждать эти вопросы между собой, но не ставили их дальше. С Иваном Панфиловичем Беловым мы тоже откровенно говорили о том, что вопрос упирается, очевидно, не только в Туровского, но идет значительно дальше, потому что мы наблюдали жизнь этих людей, видели, кто с кем связан. Иван Панфилович даже говорил, что он прямо ненавидит, не может равнодушно смотреть на Уборевича, а я ему говорил, что вопрос на Украине затрагивает и Якира. Но дальше этого дела мы не повели. Не хватило большевистской смелости пойти и поставить вопрос, где следует». Он признал, что знал об ошибочных, как ему казалось тактических установках Якира, когда еще служил в КОВО, а затем перебрался в Москву. Он говорил, что была полная запущенность политической работы, после еще много говорил о запущенности тактической работы в войсках.

Далее выступал Иван Неронов, бывший глава политупра Северо-Кавказского военного округа, с конца 1936 г. помощник начальника политчасти Военной академии имени М. В. Фрунзе и заговорщик. Он с ходу назвал более десяти фамилий троцкистов в академии разоболаченных недавно, но пока не всех арестованных, которые подрывали обучение: «Тимошков – бывший троцкист; Кадышев – бывший троцкист, раньше писал учебник по истории партии, возглавляя троцкистскую группу, а теперь писал историю Гражданской войны, иначе говоря – огромнейший кусок истории нашей большевистской партии. Федосеев – бывший троцкист. Ефимов – активнейший троцкист, выступал в 1927 г. против генеральной линии партии, исключался из партии, а после этого его посылают в Академию Фрунзе. Кузьмин – бывший троцкист, активный участник борьбы против генеральной линии партии в 1923 г.

Голос с места. А вы его пропустили в бюро.

Неронов. Сейчас поставлен вопрос об исключении его из партии и увольнении из рядов РККА. Крымов – бывший троцкист – исключался из партии, отец его расстрелян. Активные троцкисты – Зиберов, Кононенко. Торощанский – бывший троцкист, выгнан из Химической академии, переводится в Академию Фрунзе для того, чтобы учить наши молодые кадры. Панов выгоняется из Разведывательного управления РККА как разоблаченный троцкист, после чего его посылают на специальный факультет разведчиков в нашу Академию. Шафранюк, Админ, полковник Новиков работал долгое время с Путна на Дальнем Востоке.

Голос с места. Это постоянный состав Академии?

Неронов. Это кадры, которые обучают и воспитывают наших людей. Цалкович, исключавшийся из партии, выгнанный из Инженерной академии, попадает в Академию Фрунзе. Павлов – известный приближенный Тухачевского. Ермолин – бывший начальник штаба Тухачевского по Западному фронту. Никонов, – троцкист со стажем 4-летнего пребывания в тюрьме по делу Промпартии, – также попал в Академию Фрунзе. Гормыченко, жена которого некоторое время тому назад как шпионка посажена в тюрьму органами Наркомвнудела».

Один из названных Александр Павлов помощник начальника Военной академии имени М. В. Фрунзе по заочному обучению, ранее он 3 года преподавал тактику и руководил особым факфультетом. Сколько же он мог навредить за все это время? Неронов еще рассказал об интригах предателей, забыв сказать, что он сам один из них. Он так много говорил о предателях, что получил логичный вопрос: «Буденный. А где вы были?

Неронов. В отношении ряда людей я думаю, что и в Академии это имеет место.

Буденный. Вы ни за что не отвечаете, вы только разговариваете, вы же этих людей подписывали, представляли.

Неронов. Семен Михайлович, наверно, что представление такого порядка тоже было и из Белорусского, и из Киевского, и из других округов.»

Это тот случай, когда змея все сильнее кусала себя за хвост. Оставшиеся на свободе предатели отчаянно топили своих провалившихся подельников. Следом выступал Александр Жильцов,  начальник Управления продовольственного снабжения РККА и заговорщик. Он имел самое прямое отношение к Уборевичу, работал с ним 5 лет, два года как начальник политупра и три года в качестве ответственного за материальное обеспечение сил Белорусского военного округа. Он сразу заявил, что это не только его вина, но многих, кто работал с ними, но его попросили рассказать про то, чем он занимался. Жильцов ответил и получил неприятный диалог: «Жильцов. Я, товарищи, работал честно, выполнял все то, что было связано с укреплением этого округа.

Голос. И помогал развивать подхалимаж в округе по материальной части, делал совершенно незаконные вещи.

Жильцов. Я подчеркиваю, что я работал честно и добросовестно».

Если он работал честно и добросовестно, то кто-то работал совсем иначе. Эти кто-то были Уборевич и Якир, а он, товарищ Жильцов якобы ни о чем не знал. Они делали, что хотели и когда хотели. Стремление Жильцова себя полностью обелить выглядело довольно глупо и он получил еще один неприятный вопрос, касающийся Бориса Иппо, который еще числился в составе РККА, но был дискредитирован: «Дыбенко. Скажи, как ты сигнализировал, когда ты работал в Средней Азии в отношении Иппо.

Жильцов. Я работал в качества заместителя Иппо, и у него ничего не было такого, о чем я должен был сигнализировать.

Дыбенко. Разве? А почему же его Булин снимал за разложение частей?

Жильцов. Дальше, товарищи, я хочу остановиться на вопросе о материальном обеспечении по линии продовольствия.»

Жильцов просто ушел от ответа, вместо того, чтобы признать хоть часть своей ответственности. В конце он заявил о преступной связи Уборевича с всем высшим руководством БССР: «Я считаю, что многие вопросы, которые били скрыты и невидны всем, они должны быть известны и Румянцеву, и Голодеду, и Гикало, который в качестве секретаря ЦК Белоруссии сталкивался и встречался с Уборевичем.» Жильцов откровенно сдавал всю головку право-троцкистской организации в Белоруссии. После него выступал Август Мезис, бывший глава политупра ОКДВА и Приволжского военного округа, в июне 1937 г. он занимал пост начальника политуправления Белорусского военного округа. Тоже заговорщик.

Мезис с ходу заявил, что политуправление армии управлялось врагами во главе с Гамарником, который за все время ни разу не собрал совещание политических руководителей. Гамарник скрывал положение дел, не информировал их об арестах врагов, развивал подхалимаж. Выступление Мезиса все больше походило на стремление свалить на покойного Гамарника разложение службы, а он и некоторые другие политуправлящие были как бы, не причем. Затем он принялся критиковать ранее выступавший Горячева и Жильцова: «Мезис. Так было дело. Посмотрите практику, которая была: как он вас, т. Горячев, подкупал материально – на 1 мая выдал вам 700 руб. для выпивки.

Сталин. Откуда эти деньги? Полагается?

Мезис. Здесь выступал Жильцов, прикидывался очень наивным, но Жильцов неправильно выступал. Жильцов – это тот, который помогал Уборевичу незаконно расходовать средства и скрывать эти незаконные расходы от партийной организации, от Политуправления. Он имел N-ную сумму денег, которой он распоряжался, которую он выдавал людям, которые ему нужны».

Сталин сделал замечание, что Мезис к ЦК не обращался с проблемами, тот быстро с этим согласился. Он снова набросился на Жильцова: «И вот тут тоже выступал т. Жильцов и говорил об орге. Вот интересно, как т. Жильцов практически осуществлял работу в этом направлении? Правильно ли, что так дело обстоит с оргом? Взять, например, 11-ю дивизию, можно было бы провести это в 1936 г., а не то чтобы она стояла зиму 1936 г. Из этого видно, что не справились с тем, чтобы эту дивизию поставить. Дивизия была неработоспособна как боевая единица. Во главе строительства стоял Козловский, троцкист. Все были против награждения Козловского, а как-то провели так, что он был награжден, а сейчас арестован. Тов. Жильцов хорошо его знал, при вас работал он, несомненно, сигналы о нем были, но не могли добиться снятия».

После этого он призвал к чистке и передал слово Сталину. Руководитель партии и фактический для государства разгласил всем известный факт, о разоблачении крупного заговора, состоящего с одной стороны из политических работников (Бухарин, Рыков) и военных, которые недавно были взяты под арест. Сказал, что они вступили в сговор с германскими фашистами. Следом он призвал не смотреть на социальное происхождение предателей, дав понять, что это не главное. Дворяне могут честно служить, как и бывшие рабочие. Он призвал не ставить крест на людей с троцкистским прошлым, что некоторые бывшие троцкисты ныне активно стоят за генеральный курс партии.

Далее Сталин сказал, что есть вопросы по роли Гамарника, но Уборевич, Якир, Тухачевский точно передавали информацию немцам. Про Тухачевского он сказал: «Он оперативный план наш, оперативный план – наше святая-святых, передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион. Для благовидности на Западе этих жуликов из западно-европейских цивилизованных стран называют информаторами, а мы-то по-русски знаем, что это просто шпион».

Сталин говорил это с полной уверенностью, потому что, скорее всего он получил этот план от немцев в том самом досье Бенеша. Далее он говорил о шпионской сети: «Якир – систематически – информировал немецкий штаб. Он выдумал себе эту болезнь печени. Может быть, он выдумал себе эту болезнь, а может быть, она у него действительно была. Он ездил туда лечиться. Уборевич – не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан – немецкий шпион. Эйдеман – немецкий шпион. Карахан – информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии. Рудзутак. Я уже говорил о том, что он не признает, что он шпион, но у нас есть все данные. Знаем, кому он передавал сведения. Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине. Вот когда вам, может быть, придется побывать в Берлине, Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает. Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это очень опытная разведчица – Жозефина Гензи. Будто бы она сама датчанка на службе у германского рейхсвера. Красивая, очень охотно на всякие предложения мужчин идет, а потом гробит.»

Современные историки хотят подвергнуть сомнению сам факт существования Жозефины Гензи, но исследователь темы заговора военных Валентин Лесков привел краткую биографию Жозефины Гензи. Она предположительно была внучкой датского политика Адама Мольтке, потом ее завербовал абвер. По другой версии ее настоящая фамилия была Йенсен, Сталин сказал Гензи по ошибке. Сталин далее провел мини анализ патологии предательства: «Могут спросить, естественно, такой вопрос – как это так, эти люди, вчера еще коммунисты, вдруг стали сами оголтелым орудием в руках германского шпионажа? А так, что они завербованы. Сегодня от них требуют – дай информацию. Не дашь, у нас есть уже твоя расписка, что ты завербован, опубликуем. Под страхом разоблачения они дают информацию. Завтра требуют: нет, этого мало, давай больше и получи деньги, дай расписку. После этого требуют – начинайте заговор, вредительство. Сначала вредительство, диверсии, покажите, что вы действуете на нашу сторону. Не покажете – разоблачим, завтра же передаем агентам советской власти и у вас головы летят. Начинают они диверсии. После этого говорят – нет, вы как-нибудь в Кремле попытайтесь что-нибудь устроить или в Московском гарнизоне и вообще займите командные посты. И эти начинают стараться, как только могут. Дальше и этого мало. Дайте реальные факты, чего-нибудь стоющие. И они убивают Кирова. Вот, получайте, говорят. А им говорят: идите дальше, нельзя ли все правительство снять?»

Он делал следующие выводы о разоблачении группы врагов, и их хозяев их Рейхсвера (по старой памяти): «Ядро, состоящее из 10 патентованных шпионов и 3 патентованных подстрекателей шпионов. Ясно, что сама логика этих людей зависит от германского рейхсвера. Если они будут выполнять приказания германского рейхсвера, ясно, что рейхсвер будет толкать этих людей сюда. Вот подоплека заговора. Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это цело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР, состоящее из 10 патентованных шпиков и 3 патентованных подстрекателей – шпионов. Это агентура германского рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели СССР сделать вторую Испанию и нашли себе, и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле. Вот обстановка».

Сталин кратко описал некоторые моменты вредительства Тухачевского и снова просил не судить людей по их прошлому. Сталин говорил, что предателями становятся слабые люди, которые становятся подневольными людьми, пешками враждебных стране сил: «Вот тот же Гамарник. Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он не поступил бы так, потому что я бы на его месте, будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Такконтрреволюционеры поступают. Эти же люди были не что иное, как невольники германского рейхсвера, завербованные шпионы и эти невольники должны были катиться по пути заговора, по пути шпионажа, по пути отдачи Ленинграда, Украины и т.д. Рейхсвер, как могучая сила, берет себе в невольники, в рабы слабых людей, а слабые люди должны действовать, как им прикажут. Невольник есть невольник. Вот что значит попасть в орбиту шпионажа. Попал ты в это колесо, хочешь ты или не хочешь, оно тебя завернет и будешь катиться по наклонной плоскости. Вот основа. Не в том, что у них политика и прочее, никто их не спрашивал о политике. Это просто люди идут на милость».

Сталин сказал, что главная претензия право-троцкистов к нему – коллективизация, просто полная ерунда, лицемерие, которым они прикрывали свои эгоистичные намерения. Он сказал, что по военной линии, кроме высокопоставленных командиров было арестовано 300-400 человек. Сталин объяснял почему заговор оставался незамеченным: потеря бдительности, провал советских разведывательных служб, которые фактически стали шпионить против СССР. Он сказал про разведку: « Это наши глаза, это наши уши.»

Сталин покрыл жесткой критикой генеральный штаб армии, который запустил все что только мог: «Мы для чего организовали Генеральный штаб? Для того чтобы он проверял командующих округами. А чем он занимается? Я не слыхал, чтобы Генеральный штаб проверял людей, чтобы Генеральный штаб нашел у Уборевича что-нибудь и раскрыл все его махинации. Вот тут выступал один товарищ и рассказывал насчет кавалерии, как тут дело ставили, где же был Генеральный штаб. Вы что думаете, что Генеральный штаб для украшения существует?..... Генеральный штаб существует для того, чтобы он изо дня в день проверял людей, давал бы ему советы, поправлял. Может, какой командующий округом имеет мало опыта, просто сам сочинил что-нибудь, его надо поправить и прийти ему на помощь. Проверить как следует. Так могли происходить все эти художества, на Украине – Якир, здесь в Белоруссии – Уборевич. И вообще нам не все их художества известны, потому что люди эти были предоставлены сами себе, и, что они там вытворяли, бог их знает!

Генштаб должен знать все это, если он хочет действительно практически руководить делом. Я не вижу признаков того, чтобы Генштаб стоял на высоте с точки зрения подбора людей.»

Это была фактически критика самого главы уже бывшего главы генштаба маршала Александра Егорова, близкого друга Сталина, немецкого шпиона и фактически нового лидера право-фашистского заговора в РККА. Но Сталин об этом еще не знал, но он принял меры против пагубного положения дел в генштабе, сняв Егорова и назначив на эту важную должность Бориса Шапошникова, лоялиста, честного человека.

Сталин продолжил критику Егорова вспомнив об деле Романа Абашидзе, бывшего началтника школы танковой бригады МВО, потом командира взвода и лейтенанта Тбилисского военного училища. Тут досталось не только Егорову, но и Буденному: «Взять хотя бы Абошидзе: забулдыга, мерзавец большой – я слышал краем уха об этом. Почему-то обязательно надо дать ему – механизированную бригаду. Правильно я говорю, т. Ворошилов?

Ворошилов. Он начальник АБТ войск корпуса.

Сталин. Я не знаю, что такое АБТ.

Голос с места. Начальник автобронетанковых войск корпуса.

Сталин. Поздравляю! Поздравляю! Очень хорошо! Почему он должен быть там? Какие у него достоинства? Стали проверять. Оказалось, несколько раз его исключали из партии, но потом восстановили, потому что кто-то ему помогал. На Кавказ послали телеграмму, проверили, оказывается, бывший каратель в Грузии, пьяница, бьет красноармейцев. Но с выправкой! (Веселое оживление в зале.)

Стали копаться дальше. Кто же его рекомендовал, черт побери! И, представьте себе, оказалось рекомендовали его Элиава, товарищи Буденный и Егоров. И Буденный, и Егоров его не знают. Человек, как видно, не дурак выпить, умеет быть тамадой (смех), но с выправкой! Сегодня он произнесет декларацию за советскую власть, завтра против советской власти, какую угодно! Разве можно такого непроверенного человека рекомендовать.»

Упомянутый Шалва Элиава к армии отношения не имел, он был заместителем наркома лёгкой промышленности СССР, но со связями в Грузии и среди военных. Сталин говорил о слабости заговорщиков: «В чем их слабость? В том, что нет связи с народом. Боялись они народа, старались сверху проводить – там одну точку установить, здесь один командный пост захватить, там другой, там какого-либо застрявшего прицепить, недовольного прицепить. Они на свои силы не рассчитывали, а рассчитывали на силы германцев, полагали, что германцы их поддержат, а германцы не хотели поддерживать.» В конце речи Сталин требовал выдвигать новых людей снизу: «Нет, давайте пошлем людей без имени, низший и средний офицерский наш состав. Вот сила, она и связана с армией, она будет творить чудеса, уверяю вас. Вот из этих людей смелее выдвигайте, все перекроят, камня на камне не оставят. Выдвигайте людей смелее снизу. Смелее – не бойтесь. (Продолжительные аплодисменты.)»

После Сталина говорил комкор Иосиф Апанасенко, с октября 1935 г. был заместителем Уборевича по кавалерии и потом еще инспектором кавалерии этого округа. При этом сложно сказать, что он точно был лоялистом, преданным своему долгу, одним из немногих в Белорусском военном округе. Никита Хрущев позже свидетельствовал, что Апанасенко был в заговоре, покаялся Сталину и был прощен. Конечно, Хрущеву верить нельзя, но тут он описывает Сталина как способного на проявление милосердия тем кто сам признавался, что похоже на настоящего Сталина. Он сетовал, как ему тяжело было работать с Уборевичем, как просил Буденного убрать его с округа, сказал как отправил Сталину письмо в марте 1937 г. об вредительстве Уборевича и Сталин этот факт подтвердил: «Апанасенко. Второй сигнал. Я написал лично т. Сталину письмо. Правда, это было недавно – в марте месяце. Я написал т. Сталину о том, что в Белоруссии буквально уничтожили лошадей.

Сталин. Получил.

Апанасенко. Писал я в этом письме, что там самое настоящее вредительство. Стыдно, но я – небольшой человек, и невмоготу мне было с ними справляться. Причем я написал это письмо сначала в Совнарком, в ЦК и в суд. Думал, может быть, у кого-нибудь найдется справедливость, займутся этим делом. Потом написал письмо т. Сталину. Пишу: «Невмоготу, прошу вмешаться лично вас, т. Сталин». Не знаю, какой результат этого письма, но факт. Оказывается, что в Наркомземе Белоруссии сидели абсолютно чужые люди: Бенек противником оказался, и все его соратники – самые настоящие польские шпионы.»

Всплыла однако странность, несмотря на это Уборевич и Апанасенко дружили, но он сказал, что дружба была вынужденной. Ворошилов спросил, не хитрит ли он, тот ответил: « Зачем мне хитрить? Вот здесь выступал Дыбенко. Он не сказал о том, что на игре в 1936 г. Дыбенко тоже выступал на банкете и превозносил этого «героя» Уборевича. (Смех, шум в зале.) Теперь мы, конечно, все раскрыли, все знаем, а тогда все наделали глупостей.»

Апанасенко много рассказывал об том, как отвратительно управлял округом Уборевич, как и другие командиры, упомянул раздачу денег за просто так. По сути это была такая тактика подкупа, раздавая деньги, Уборевич играл на слабостях людей. Кто не любит деньги? Любят тех, кто их щедро раздает, готовы служить им лично, это был именно подкуп.

Следом выступал Иван Дубовой, он 5 лет был заместителем Якира в Украинском военном округе, а после его разделения стал командующим войсками Харьковского военного округа. Заговорщик и очень близкий человек к Якиру, дружили семьями. Супруга военноначальникка Н. Д. Чередник-Дубовая вспоминала: «В конце 1929 года мой муж был назначен заместителем командующего войсками Украинского военного округа, и мы переехали в Харьков. Я начала работать в аппарате ЦК КП(б)У заведующей сектором печати. В Харькове мы снова почти ежедневно встречались с семьей Якира».95 Ее воспоминания о Якире полны восхищения. Якир был чрезвычайно обаятельным человеком, которым мог подружится с кем угодно и втереться в доверие к кому угодно. В Политбюро у него было два влиятельных союзника – Орджоникидзе и Каганович, последний считал Якира своим другом.

На военном совете Дубовой говорил, что ничего подозрительного в действиях Якира не замечал, хотя вспомнил чудовищный подхалимаж. Он сам отрицал, что был подхалимом Якира, но ему напомнили их близость, да еще и с Гамарником: «Ворошилов. Помимо подчиненного, вы были самым сердечным другом – и его, и Гамарника. Голос. Одна семья». Дубовой и Петровский вспомнили, как Якир говорил им, что при посещении Москвы по 2-3 раза видится со Сталиным, но это оказалось ложью. Сталин говорил, что Якир хотел с ним личной встречи в тайне от наркома Ворошилова и даже ЦК, он явно хотел использовать Сталина в какой-то интриге, но тототказался от секретного формата встречи и добавил: «Сталин. Единственный раз после того он был у меня, пришел в кабинет после ареста Гарькавого – это было в 1937 г. – и сказал: «Я виноват, т. Сталин. У нас, мол, жены – сестры. Я с ним близок был, я не ожидал, что он такой человек. Это моя вина». Ну, что же. С 1932 до 1937 г. он не бывал у меня».

Дубовой также рассказал, что власть Якира была настолько велика, что он позволял себе оспаривать решения Политбюро, когда в 1935 г. разделяли их округ: «Дубовой. Но у нас, т. Сталин, какое впечатление! Якир захотел, и решение Политбюро для него меняется. Значит, власть, значит, сила, с которой считаются. Все считаются с Якиром, а мы тоже ему в рот смотрим.

Сталин. У нас бывает так: не Якир, а пониже человек назначается, и он имеет право прийти и сказать: «Я не могу или не хочу». И мы отменяем.

Дубовой. Имеет право. Но он несколько раз делал, он систематически не хотел уйти с Украины. Теперь понятно, почему он не хотел.

Ворошилов. Тов. Сталин сказал, что тут что-то серьезное есть, раз он не хочет ехать с Украины. Теперь многое можно говорить. Но я не хотел этих людей иметь здесь на авиации.

Сталин. Здесь мы легко бы их разоблачили. Мы бы не стали смотреть в рот, как т. Дубовой.»

Дубовой говорил, что Якир руководил округом хорошо, проводил маневры, вел боевую подготовку. Ничего существенного он о вредительстве не сказал, после был объявлен перерыв до вечера. Первым на вечернем заседании выступил Виктор Шестаков, начальник политупра Забайкальского военного округа, также заговорщик. Этот деятель похоже не хотел говорить о положении в своем округе, сразу начал говорить об положении дел на Украине и Белоруссии, после чего получил диалог с Сталиным: «Я сейчас не могу привести конкретных фактов, но совершенно бесспорно, что очковтирательства здесь было очень много.

Сталин. Где это?

Шестаков. На Украине и в Белоруссии.

Сталин. Вы на Украине работаете?

Шестаков. Я работаю в Забайкальском военном округе, т. Сталин.

Сталин. Может быть, о своем округе скажете?»

Шестаков понял, что надо рассказывать о своем месте работы и утверждал, что на военном совете в прошлом году выступал против освобождения командиров от политических занятий, говорил, что весь военный совет состоит из членов ВКП (б), но никто из них не был против отмены политобучения. Он признал потерю бдительности и упомянул в этом Дыбенко: «Дыбенко говорит, что он сигнализировал, но ведь некто другой, как Дыбенко выступал на прошлом Военном совете и говорил о том, что командующих никто не учит, и единственный раз его хорошо учил на военной игре Уборевич. Ведь это же было, это все слышали, и очень крепко и ярко об этом рассказывал, как его единственный раз учил Уборевич на военной игре где-то в Белоруссии, Иероним Петрович его учил. Так ведь было, т. Дыбенко? И сейчас мы начинаем говорить о сигналах. Это же вы говорили, я ведь этого не выдумал.»

Рассказывал о своей работе с комкором Горбачевым, которого он низко оценивал как военного, восхищался умением и сознательностью Блюхера. Рассказывал он, об раскрытых врагах в округе начиная с гардеробщицы, оказавшейся японской шпионкой и вплоть до начальника штаба, комдива, он также ранее был начальником штаба Забайкальской группы войск ОКДВА. В апреле он был отозван в Москву, но пока не арестован. Шестаков рассказал, что Рубинова прикрывал Гамарник: «Доношу об этом начальнику штаба, доношу Гамарнику: так-то и так-то. Все подробности излагаю, что я ему партбилет не выдам и не могу выдать. Через неделю я получил приказание выдать партбилет с партстажем, указанным в партбилете, а следствие ведем мы. Я знал, что человек специально из ПУРа посылался в Сызрань, который все расследовал. У нас получилось впечатление, что можно было выдать партбилет, пока идет следствие и всякая штука, но в конце концов никаких результатов. А решение Гамарника было непререкаемым авторитетом. Был у нас Давыдовский – командир корпуса. Я получил сведения, что в 1923 г. он колебался в сторону троцкизма и т.д. Я поставил этот вопрос. Но когда приехал я докладывать народному комиссару, пришел Гамарник и Фельдман, и мы оказались чудаками. Гамарник сказал, что Тухачевский считает его талантливым человеком, что он будто бы строил укрепленный район в округе и построил его лучше всех. Мы оказались в чудаках. Надо было идти дальше, но по всем причинам у нас духу не хватило».

Также он дал намеки, что уже бывший глава Восточно-Сибирского крайкома и обкома Михаил Разумов, его арестовали в Москве 1 июня 1937 года, он стал одним из первых членов ЦК по партийной линии, арестованных в ходе вскрытия антисоветской организации. По словам Шестакова обком во главе с Разумовым запустил вопросы обороны. Интересно было то, что он счел приграничные районы захвачены кадрами врага, которые уже разоблачены: «О пограничных районах. Мы бесконечное количество раз ставили вопрос о пограничных районах, о неукомплектованности их кадрами. Кадры там плохие, районы находятся на границе и прямо как в стену! Когда после пленума ЦК Разумов вернулся и на пленуме обкома выступал с докладом, он ничего не сказал об области, хотя подробно рассказал о Киевском обкоме, об Азово-Черноморском обкоме и в течение 9 часов делал доклад. А между тем в крае положение совершенно угрожающее. Три зам. председателя крайисполкома оказались чуждыми людьми: один – деникинский контрразведчик, был судьей при Деникине, вешал в Гражданскую войну. Два оказались правыми и троцкистами. Второй секретарь оказался не то правым, не то троцкистом. Там арестовали огромное количество людей, явных врагов. И когда я выступил на обкоме…

Сталин. Вы входите в бюро?

Шестаков. Вхожу. Выступил на обкоме со всеми этими делами, то попал в такое положение, в какое еще никогда не попадал. Тогда начальником Управления НКВД был Гай. До меня выступило человек 20, я выступил 21-м. Никого не трогали, а меня засыпали репликами как градом. Этот Гай встал рядом со мной и буквально не давал мне говорить. Я до конца на пленуме обкома быть не мог, потому что нас вызвали в Москву, и на другой день заседания обкома я выехал в Москву.

Сталин. Вы хотите сказать, что вам не дали говорить в обкоме?

Шестаков. Да, почти не дали.

Сталин. Плохой обком?

Шестаков. Я не могу этого сказать о всем обкоме.

Сталин. Разумов арестован.

Шестаков. Я этого не знал.

Сталин. Вот я вам сообщаю.

Шестаков. Теперь все становится понятным. Тогда это в голову не могло прийти.»

Можно было бы допустить, что Шестаков и другие ораторы выступавшие до него имели хотя бы немного искренности, но нет. Они не говорили ровным счетом ничего нового, все факты это было изливанием внутренней грязи, склок. Шестаков хотел избавиться от Рубинова не потому что тот был именно заговорщиком, а потому что внутри этих преступных групп шла жесткая борьба. У них никогда не было единства, за каждую должность шла борьба. Шестаков разоблачал Рубинова, а также , начальника Управления военно-учебных заведений РККА Иосифа Славина: «Вот я хочу сказать об одном товарище. Тов. Славин – ответственный человек. Я когда-то работал под его командованием, когда он был начальником ПУАРМа на Дальнем Востоке в 1923 г. В самое горячее время драки с троцкистами, а сидели мы почти на самой границе. Тов. Славин, будучи начальником ПУАРМа, не только нами не руководил в этой драке с троцкистами, но сам нигде не выступал и, больше того, присылал к нам инспекцию, явно троцкистскую, во главе со своим помощником Шмидтом. Такие вещи забывать едва ли можно.»

Этот Славин был натуральным двурушником, который после поражения Троцкого продолжал служить в армии и дослужился до руководителя учебных заведений. Но его не арестовали до 1 июня, он находился на свободе еще относительно долго. Сколько же он успел троцкистов насадить, используя свои возможности? Учитывая, как была запущена борьба с ними, он мог безнаказанно подрывать военное образование.

Следующим выступал Ефим Щаденко, помощником начальника Военной академии имени М. В. Фрунзе по политчасти А. Корка, с которым у него были очень плохие отношения. Щаденко можно было назвать твердой опорой Сталина в системе вооруженных сил, он был лоялен, честен, не имел крепких дружеских связей с военными командирами, его в армии не любили. Корк прямо просил его убрать из академии. Даже относительно честный комдив Александр Горбатов вспоминал: «Атмосферу всеобщей подозрительности усиленно нагнетал только что назначенный к нам в округ Щаденко. Помню, на одном из служебных совещаний в Киевском Доме офицеров Щаденко, в отличие от других, был наигранно бодрым, веселым, во время перерывов расхаживал по помещениям, подозрительно ко всем присматривался, прислушивался к разговорам, будто хотел что-то «уловить », кого-то «разоблачить». Это бросалось в глаза. Завидев Щаденко, многие командиры прекращали беседы и расходились».

Для Щаденко борьба с врагами была актом революционных перемен, он считал, что руководящие посты должны занимать выходцы из народа и подлинные большевики. В одном из писем жене 18.06.1937 г. : «Мы могли поплатиться еще многими головами и материальными ценностями, если бы не СТАЛИН, с его железной волей, чутким и настороженным взором подлинного Ленинского стража мировой пролетарской революции. Это он – скромный, уверенный в себе, в своей партии, в одежде простого солдата, с лицом и чуткостью пролетарского революционера,– спас нас от величайшего несчастья и ужасного позора, который готовили нас окружавшие, многих наших руководителей смертельно ненавидящие революцию враги народа».96

Щаденко вначале говорил о потере бдительности, о том, что о наличии классового врага стали забывать, после чего у него была словесная стычка с Буденным, который по его словам препятствовал привлечению к ответственности предателя Косова, закипело настолько, что Буденный сказал: «Да почему он на меня нападает? Пусть расскажет, что я – враг что ли, что я поддерживал сволочь что ли?» Щаденко отмечал культ Якира в округе и что враги не всегла работают плохо: «Они спекулировали на этом и тут т. Сталин прав, когда говорит, что враг иногда работает хорошо. Сказать, что они не умели работать или не знали этой работы, было бы неправильно. Враг не только работает иногда хорошо, но он показывает образцы работы, чтобы втереться в доверие, чтобы получить еще больше доверия, а потом организовать свою работу так, чтобы сочетать организацию боевой Красной армии с[о] шпионской работой и с передачей сведений врагу.»

Щаденко уделил внимание очковтирательству, развалу политической работы, дефициту политруков, а затем привел еще несколько примеров разоблаченных предателей. Он также сказал, что ранее выступавший Неронов носит бороду под Гамарника. Щаденко правда был суровым и жестким человеком, в конце он заявил: «Я знаю, что в ПУРе троцкисты сидели один на другом, как в плохом кожухе вши. (Смех.)

Сталин. Это грубый натурализм.

Щаденко. Когда мы приходили в ПУР, там издевались над нами. Я думаю, что там троцкистов было много, и они еще есть, тут надо прочесать хорошенько этот самый кожух.»

После Щаденко выступал тот самый Иосиф Славин, о котором упоминалось выше. Он был убежденным троцкистом. Его соратник Нильский Михаил (Хорошев Иван Митрофанович) отсидевший в заключении позже оставил записи, которые ясно раскрывали не то, что троцкизм, но вообще некий антикоммунизм уже «реабилитированного» Славина, который разочаровался в советской системе, так как мечтал построить полностью равноправное общество (утопический эгалитаризм). Это были его слова: «Да, пожалуй, что и не надо было браться за оружие в октябре 1917-го.» 97

Для Славина Троцкий был лидером, который мог «сломать систему» и поэтому он его поддерживал. Свою речь он сразу начал с возражений обвинений Шестакова, сказав, что не собирал политсостав для борьбы с троцкизмом, состоящий их троцкистов, на это он потратил немало времени и это не могло никого убедить, так как все было запутано. Однако он все же признал ошибку, спор о троцкизме с Робертом Кисисом, стойким сталинистов, который написал заявление на Славина. Далее его продолжали уличать в неточностях, один отрывок чего стоит:

«Ежов. С толмачевцами было неизвестно – то ли ты с ними, то ли ты против них.

Голоса. Правильно. В 1923—1924 гг. на Дальнем Востоке был Гамарник, Фельдман, Уборевич и партийцы в армии не чувствовали, куда идет Славин: за троцкистов или против троцкистов.

Славин. Я изложу факты.

Голос. По Владивостоку позиция Гамарника была самая непонятная.

Молотов. И Якира.»

К Славину проявляли все больше негатива, ему напомнили, что он вернулся из австрийского плена, как Тухачевский из немецкого плена. Славин принялся доказывать, что вернулся из плена и стал работать в подполье большевиков с Яковом Сойфером, который оказался родственником Якира, хотя еще не снятым даже с работы. Он признал свою «большую ошибку» весьма лицемерно: «Я должен вам сказать, что я со всей этой черной сворой предателей, которая раскрылась, чувствую себя очень тяжело, потому что я-то Гамарнику очень доверял. Я его считал хорошим большевиком. Он всегда представлял себя человеком преданным партии, Центральному Комитету и товарищу Сталину. Он неоднократно подчеркивал, что пользуется доверием и его работа на Дальнем Востоке целиком и полностью одобряется. Это доверие к Гамарнику было не только у меня, но и у других товарищей.»

Славин привел еще несколько примеров врагов, но ему сказали, что это все его дружки. Из всех выступавших ему доставалось больше всех, он даже не успел сказать напутственную речь. Далее выступал комкор Максим Магер, командир автобронетанковых войск Ленинградского военного округа. Заговорщик из право-троцкистского блока. Он стал рассуждать, как же они «прозевали» предательство, говорил о сигналах, которые не замечали, например он сказал, что троцкисты оккупировавшие руководство военными учебными заведениями, выпускали с аттестатами не образованных военному делу людей. Сталин настойчиво спрашивал, причастен ли к этому Инокентий Халепский, бывший начальник вооружений и после сосланный в наркомат связи. Магер рассказывал о плачевном положении дел в бронетанковых войсках: «В результате мы имеем танки и не можем использовать их эффективно в бою против врага. ПВО в механизированных частях – это смехотворство, а не ПВО. ПВО в мехчастях нет. Химия в мехчастях поставлена исключительно плохо. Артиллерии в механизированных бригадах нет. Поскольку у нас артиллерии нет, так случилось, мы говорим: давайте на этих танках будем изучать тактику артиллерии, будем стрелять вместо 67 мм из 40 мм, потому что сегодня нет, а завтра, может быть, будет. Механизированные бригады стоят на очень низком уровне».

Проблем было крайне много: дефицит кадров, отсутствие информации об испытаниях танков, не было инструкций, отсутствие возможностей ремонта и т.д. Страна с огромными ресурсами не могла предоставить инфраструктуру для бронетанковых войск? Или же имело место вредительство, намеренная запущенность работы. Все было настолько плохо, что Буденныйне выдержал: «Магер. Об огневой подготовке. Издан ТКС-2 – новый курс.

Буденный. Вы даже не знаете, что вам посылают. Вы не знаете, что такое ТКС.

Магер. Танковый курс стрельбы. Я не знаю, что вы хотите сказать.

Буденный. Я хочу сказать, что вы не понимаете, что вам присылают.

Магер. Семен Михайлович, это не так.

Буденный. Нет так, я же знаю армию.

Магер. Мы тоже не с луны свалились. То, что вы посылаете, это очень хорошо.

Буденный. И то, что вы не читаете, это тоже очень хорошо.

Магер. Вы прислали ТКС в прошлом году и говорите: дайте нам заключение.

Буденный. А теперь середина 1937 г.

Магер. Мы этот курс в этом году не отстреляли. Мы переходим ко второй задаче.

Буденный. А сколько патронов отстреляли?

Магер. Это не имеет значения.

Буденный. Нет, имеет.

Магер. Я не собирался по танковому курсу говорить.

Буденный. Самокритикой надо заниматься

Магер. Если вам угодно, Семен Михайлович, я могу покритиковать немножко вас, потом себя. Вот вы сотый полк переформировали. Прислали в материальную часть 100 машин. Во-первых, это делалось…

Буденный. Ну а на войне вас год будут ожидать?

Магер. Водителя на ходу не подготовишь.

Сталин. Правильно.

Буденный. Здесь все кругом виноваты, только не вы.

Сталин. Он говорит о том, что от него мало зависит. Больше зависит от главных управлений.

Ворошилов. Он начальник бронетанковых частей округа.

Сталин. От главного управления больше зависит, чем от него».

После Буденного Магер получил вопрос от неустановленного в стенограмме лица, что он был начальником отдела вузов Танкового управления и не ставил вопросы об том, чтобы привести все в порядок. Магер отпирался, мол вопросы он ставил, но ему вряд ли поверили и он добавил: «Я в порядке самокритики признаю, что я, может быть, недостаточно твердо, недостаточно последовательно, недостаточно настойчиво ставил эти вопросы». В этот напряженный момент Магер решил отвести от себя удар и заговорил о выступавшем ранее Славине. Это привело к перепалке, они обвиняли друг друга.

«Магер. Случайно или не случайно, но у вас работал Генин, у вас работал Арш, Цейтлин, Зенек у вас тоже работал, и, наконец, с Гарькавым вы чуть ли не рядом в квартире жили, вы были неразлучные друзья. Как же все это на общем фоне выглядит?

Голос. Толмачевское гнездо.

Магер. Толмачевское гнездо.

Голос. А Шмидт, а Зюк?

Славин. Арш был, когда я приехал; кроме того, Арш был членом партии.

Магер. В этом-то вся и штука. Вы, наверное, знали, какой он член партии? А сигналы у вас были, когда Гарькавый говорил, что политработники – болтуны, а политруководители – жандармы? Были такие заявления? Были. На окружной конференции это утверждали. А вы эти вопросы мимо обошли. Гарькавый на всем протяжении своей работы дискредитировал политработников, дискредитировал партийную работу. Об этом вам было известно, об этом вы были в курсе дела. Приняли ли вы какие-либо меры? (Реплика Славина не уловлена.) По меньшей мере, вы к этому делу относились либерально. Я, как командир, пришел к вам один раз и больше закаялся ходить, потому что вы относились так, как не может относиться политработник. Мы привыкли, во всяком случае, в начальнике политуправления видеть партийного человека, партийную душу, а вы относились формально, бюрократически: не выслушивая человека, навязывали ли ему свое мнение.

Славин. Вы в Танковом управлении сколько времени сидели, запустили все это дело, подняли ли вы хоть один вопрос? А я эти вопросы поднимал, а теперь вы выступаете с тем, чтобы дискредитировать Славина.

Магер. Я считаю, что заявление Славина неудовлетворительно. Он оправдывался, он увертывался, давал объяснения, но на основной вопрос он не дал ответа. Каким образом получилось, что его окружала вот вся эта братия? Каким образом? Гарькавый около него был, Бакши был, Зенек был, Генин был. Это люди, которых вы непосредственно знали.

Славин. Я не помню Зенека, при мне его не было; а Генина вы сами сняли.

Магер. Я думаю, что у нас есть все данные для того, чтобы с этой сволочью быстро справиться. Желание есть, большевистская напористость налицо. Мы сумеем необходимую работу провести».

Оба они были врагами, вредителями и сейчас на глазах Сталина и других вредителей топили друг друга, дабы доказать свою «лояльность» власти. После этого выступал комкор Иван Грязнов, командующий силами Забайкальского военного округа. Он сразу начал оправдываться, что не поморгал троцкистам и не имел с ними близких отношений, еще сумев восхвалить по ходу наркома Ежова, наверное, с расчетом, что тот поддастся лести и защитит его. Грязнов рассказал о других разоблаченных врагах, в частности Касьяне Чайковском, бывшем начальнике управления боевой подготовки РККА, арестованному в мае 1937 г., который прямо разрушал войсковые части спаиванием военных, сплачиванием откровенно антисталинских сил. Молотов высказался: «Чайковского надо было взять за шиворот и в тюрьму посадить, а вам бы следовало дать наказание. У всех у вас руки умыты. Так получается. Любое безобразие творится, а вы через год докладываете. Большая храбрость – доложить через год. Ни один танк не дошел до границы, называется доложить».

В конце выступления, один из присутствующих задал вопрос: «Голос. Я прошу т. Грязнова ответить на вопрос. Считаю необходимым, чтобы он ответил в присутствии Политбюро. Перед тем, как Забайкальский округ отделился от Дальневосточного края, маршал Блюхер осматривал войска и признал механизированный корпус небоеспособным. Причем этот корпус был представлен в плохом состоянии. В 1935 г. по этому поводу был составлен приказ и было составлено донесение. Копия приказа была прислана им. Меня сейчас интересует, в связи с тем, что Грязнов заявил, что корпус оказался небоеспособным, что им было сделано по этому приказу, т.к. то, что было вскрыто там маршалом Блюхером и его аппаратом, было отнесено к недоброжелательному отношению? Я хочу, чтобы он перед Политбюро сказал, каким образом он через короткий срок устанавливает вредительство и почему он не выполнил приказ маршала Блюхера. Маршал Блюхер здесь, и он может подтвердить.

Грязнов. Безусловно, инспектированием т. Блюхера было обнаружено много недостатков в системе механизированного корпуса.

Блюхер. В том числе и неспособность корпуса к выходу в установленные 4 часа, а это было главнейшее – и материальной части, и всей организации.

Грязнов. Но я должен сказать, т. Блюхер единственно похвалил у нас Чайковского.

Блюхер. Да, тогда я сказал, что это командир технически грамотный, но бригада продолжала оставаться небоеспособной.»

Блюхер, сам правый заговорщик все делал, чтобы прикрыть себя, отмечал провалы в работе и ничего не делал, чтобы проверить их исправление. Следом говорил Николай Криворучко, заместитель Якира в КОВО, он сказал, что Якир пользовался огромным авторитетом, 75% командиров к нему хорошо относились, считали его своим учителем. Это дает большую почву для размышлений. Иону Якира после реабилитации стали изображать крайне одаренным человеком, которого лишилась страна, но на деле все было совсем не так. Никто из восхвалявших его военных или просто знакомы так и не пояснили, что конкретно он дал им в качестве «знаний военного дела». Якир не имел солидного военного образования, не имел выдающихся военных успехов, во время гражданской войны он поначалу был политкомиссаром, потом все же покомандовал войсками, но некоторые успехи можно легко понять наличием у него в штабе военспецов. Командовал войсками округа Якир так себе, многое запустил, зато он был мастером устраивать театральные представления. Например, военные маневры 1935 г., они были в целом положительно оценены наркоматом обороны, но были выявлены недочеты, оставлявшие плохой осадок, например:

«Противотанковый ров – перед передним краем обороны 100 сд своей конфигурацией на отдельных участках мешал огневой защите переднего края (закрывал обзор и обстрел со стороны обороняющегося), позволяя противнику безнаказанно подходить вплотную к проволочным заграждениям и уничтожать их»

«Мало уделяется внимания вопросам маскировки аэродромов и их ПВО»

«Переправа танков через р. Ирпень на участке 131 сп была плохо организована, благодаря чему переправившаяся пехота не была своевременно поддержана танками. Вообще переправа этого полка и особенно маскировка была организована неудачно, в результате чего в действительном бою полк должен был бы понести тяжелые потери от авиации, пулеметов и особенно от артиллерии противника»

«Разведывательные передовые части мотомехвойск иногда развертывали свои боевые порядки перед незначительными частями противника, чем преждевременно себя обнаруживали, а иногда открывали огонь всеми своими огневыми средствами после того, как по ним был открыт огонь артиллерии, не учитывая того, что противник нередко находился в этот период на расстоянии 2—3 км.»98

И, как же это понимать? Были серьезные проблемы в боевой подготовке, но эти все недостатки казалось бы, компенсировали тем, что войска округа успешно выполнили маневры и реализовали боевые задачи. Но дело в том, что это были не учения, а одно название, Якир с самого начала разгласил всем сторонам план действий, которому они должны были следовать, заведомо предоставляя победу нужной стороне. Об этом пишет военный историк А. Смирнов: «Посредники должны были не приостанавливать или ускорять продвижение частей в зависимости от грамотности их действий, а добиваться неуклонного соблюдения этими частями «сценария» маневров».99

Командиры воинских частей, принимавших участие в учениях не могли не знать об этом. Но знали ли об этом нарком Ворошилов и начальник генштаба Егоров? Слабо верится, что не знали, они несли прямую ответственность за то, как РККА превращали в опереточную силу, а сами рапортовали руководству страны об впечатляющих успехах. Многие современные сталинисты могут остро воспринимают критику в адрес Ворошилова, но как еще можно к этому относится? Все эти вскрывавшиеся безобразия в округах, военных академиях, политупре, в самом наркомате обороны, неужели нарком обороны ничего не знал? Его оправдания, что ему не докладывали не выглядит серьезно. Якир пользуясь тем, что Ворошилов делал вид, что не замечает их пакостей проводил «успешные» военные маневры, которые укрепляли его культ как «одаренного» военного.

Продолжая выступление на совете Криворучко много рассказывал о раскрытых врагах, об их отношениях, их стычках и собраниях. Вылил много скрытой грязи и передал слово Яну Гайлиту, еще недавно командующий войсками Уральского военного округа. Он рассказывал о военном строительстве, как ему вставлял палки в колеса Уборевич, когда они вместе работали в Белоруссии, не давал ему укрепить. Сталин спросил его о связи с Путна, но Гайлит продолжал растягивать историю про укрепрайоны, Ворошилов поэтому просил его не растягивать. Среди тех, кто мешал усилению обороноспособности, он назвал Василия Левичева, заместителя начальника Генерального Штаба РККА, близкого к Егорову. Наконец Сталин во второй раз спросил его о Путна и тот ответил, что он был его другом: «Я Путну много раз выручал, спасал из боя, и с тех пор у нас установились определенные товарищеские отношения, и это послужило основой для нашей дальнейшей дружбы. Я совершенно откровенно заявляю, что считал Путна своим близким товарищем, с ним переписывался, встречался, когда он приезжал и делился мнением. Я этого ни от кого не скрывал. Я говорил о своих встречах с Путна некоторым товарищам, в частности, Эйхе. Но о том, что он является врагом, я не знал. Я готов отвечать за что угодно, за свою дружбу с ним, но я не могу отвечать за то, чего я не знал. Как только я узнал об этом, я послал телеграмму наркому, в которой написал, что моя дружба оказалась дружбой с врагом народа. Я послал письмо т. Эйхе, где также указал, что дружил с врагом народа. Я поставил в известность партийную организацию штаба, написал сразу же и секретарю, и зам. начальника ПУОКРа, потому что начальник ПУОКРа находился в отпуску. Сейчас выяснилось, что и секретарь партийной организации, и зам. начальника ПУОКРа сами оказались врагами – троцкистами. Я этого не знал».

Затем Гайлит допустил туже ошибку, что и Бухарин и Рыков, которые заявляли, что не обсуждали друг с другом политику, что выглядело глупой ложью, как два друга, закостенелых политика, могут не говорить о политике? Гайлит тоже сказал, что не обсуждал с Путна политику и это было глупостью, в которую слушатели не верили. Его просили рассказать о дружбе с Эйдманом, но он сказал, что не дружил с ним. В конце он прямо намекнул на троцкистскую связь выступавшего ранее Кожанова с Путна: «Я считаю, что здесь т. Кожановым допущена неискренность и поэтому я считал своим долгом здесь доложить. Когда я был в Барвихе, в Барвихе был и Кожанов. В Барвиху приехал Путна. Я не знаю, ко мне или к т. Кожанову. И когда я т. Кожанову задал вопрос, какие у него были отношения с Путна, – он заявил, что он с ним дрался. Когда там был Путна, я не замечал, чтобы Кожанов с ним дрался. Я видел, что Путна ему такой же друг».

После этого был объявлен перерыв до утра.

Военный совет 3 июня

В 12:00 заседание совета снова открылось выступлением Якова Алксниса, заместителя народного комиссара обороны по авиации и начальника ВВС РККА, эту должность он занимал более шести лет. Он тоже был заговорщиком и шпионом Латвии с 1922 года. Он сказал, что знал о существовании группы военных, во главе с Тухачевским, но он не знал, что они были политической группировкой и имели политические цели. Тухачевский пытался сблизится с ними, но Алкснис по его словам отказывался от приглашений зайти к нему домой. Тогда группировка пыталась захватить должности заместителей Алксниса, Тухачевский жестко требовал взять его людей. Он говорил так, будто Тухачевский был его врагом, однако это не так, никто не вспоминал об их якобы вражде, его внук много позже утверждал: «Мой дед и Тухачевский были друзьями».100Еще он утверждал: «А ведь он как зам.наркома обороны по авиации поддерживал с Тухачевским дружеские отношения, а с Робертом Эйдеманом они вообще с пяти лет дружили поскольку их семьи жили на соседних хуторах».101 Он лгал на военном совете об своей «вражде» с обвиняемыми лицами.

На совете Алкснис утверждал, что него нападал Уборевич, но он отражал все атаки, правда он признал, что и в органы авиации тоже могли проникнуть враги, привел пример, всего один и ему указали, что он плохо ищет. Потом он говорил о том, что в армию поставляют плохие самолеты, это было правдой: «Дальше – самолеты Р-Зет и 36С. Самолеты Р-Зет, изобретенные Беленковичем, были навязаны. И каждый раз, когда я ставил вопрос о том, что Беленкович разлагает завод, то сыпались жалобы на меня, писались даже докладные записки Тухачевским, что Алкснис хочет съесть Беленкович[а]. А теперь не знаем, что с ними делать».

Упомянутый Александр Беленкович это директор Московского авиационного завода № 1 им. Авиахима, он много навредительствовал. Он еще находился на свободе. Продолжая Алкснис набросился на бывшего зам. начальника Генштаба РККА Александра Седякина и на июнь 1937 г. начальника Управления противовоздушной обороны, тоже опасного заговорщика. Когда он был замом Егорова, в его обязанности, как раз входил контроль за боевой подготовкой и он этот контроль запустил. Алкснис сказал ему: «Я считаю, что больше всего они наделали безобразий в области материального вооружения. Много они наделали всяких дел, но больше всего они наделали в области боевой подготовки. Во что это вылилось? Под видом борьбы с бюрократизмом они уничтожили всякие донесения и вы, т. Седякин, очень сильно в этом помогали им. В прошлом году, когда я ставил вопрос о том, [что если] есть какая-то задача, [то] давайте получать донесения об ее выполнении и будем проверять. Почему в промышленности существует такая система, почему у нас нельзя ее иметь? Все это ликвидировали под видом борьбы с бюрократизмом. Ликвидировали всякие донесения по боевой подготовке для того, чтобы нельзя было контролировать. Это им удалось, это было сделано. Теперь становится ясна причина. Я анализировал теперь, раньше я тоже этого не видал, теперь я понимаю всю их тактику. Они ликвидировали возможность контроля со стороны центра.

Как они свернули Управление Воздушных сил? Вы помните, товарищ народный комиссар? У вас на даче ведь они меня буквально избили… Все в один голос говорили, что Управление Воздушных сил мешает учиться, мешает работать, поэтому начальников ВВС ликвидировали, посадили начальников управлений, которым дали неизвестно какие функции. Уборевич приехал домой и отдал приказ о том, что ни один представитель ВВС не может попасть в авиацию без его ведома. Командиров бригад подчинил непосредственно себе, начальников воздушных сил лишили возможности заниматься их настоящей работой».

Он еще рассказал о вредительской тактике врага и после него выступил тот самый Седякин, который сказал, что ему стыдно за безобразия и предательство, особенно о скандальной книге Кутякова, расхваливавшую роль Тухачевского на Гражданской войне и порочившую роль Конной армии Буденного, на что ему Ворошилов на это ответил: «Ворошилов. Это было с вашей стороны самое настоящее двурушничество. Вы в очень неплохих отношениях со мной были, часто бывали у меня по всяким вопросам, совещались со мной, а по столь серьезному делу, непосредственно касающемуся лично Буденного, меня, Егорова, Сталина, вы начали писать предисловие, ни слова не сказав об этом.

Седякин. Я доложу сейчас, кто знал об этом и кто не знал. С чего началась эта история? Она началась в феврале 1934 г., когда впервые начался разговор о том, что мы не занимаемся историей Гражданской войны или мало занимаемся. Как раз в этот момент я по поручению начальника Генерального штаба занимался этим вопросом. Принес мне Кутяков объемистую толстую книгу – рукопись, причем принес и говорит: «Вот я писал эту книгу несколько лет, послал ее т. Егорову и просил его быть редактором этой книги. Послал я эту книгу т. Сталину, и вот, – говорит, – прошу тебя, потому что ты меня знаешь». (А я действительно его знаю с осени 1918 г., когда мы вместе были на Восточном фронте, и после я за ним следил и был с ним в приятельских отношениях.)»

Насчет контроля за боевой подготовкой он сказал: «Седякин. Разрешите мне еще несколько минут. Каждый год, в конце года я выходил с боевой подготовкой, что меня крыл и Уборевич, и Тухачевский; крыли за то, что смотрел недостаточно и никогда я не имел возможности сказать своего слова.

В частности, насчет контроля была общая установка. По-моему, нельзя проконтролировать боевую подготовку бумагой, потому что на бумаге врали. А нужно было живым людям проверять. Исоздавался инспекторский аппарат для этого. Это была сначала установка Военного совета и народного комиссара, за нее держались и никто против этого не говорил. Не я был против письменных донесений, но я ставил вопрос, чтобы донесения о боевой подготовке поступали и даже с т. Алкснисом у меня был по этому поводу разговор.

Алкснис. Наоборот, когда ставился вопрос, что нужно посылать донесения о ВВС, вы не соглашались.

Седякин. Я никогда об этом не думал. Относительно измены и подлости, которые мы обнаружили в наших рядах. Я, как начальник, несу ответственность, что я в своей работе не давал сигналы. Я здесь несу полную ответственность.»

Он сказал, что с Примаковым был в чисто служебных отношениях, с Якиром был в хороших отношениях, верил ему, но он признал, что военные маневры в КОВО были театральными представлениями, пример Шепетовские маневры: « Оказывается, что этими маневрами руководил сам штаб, и руководство указывало, когда надо начинать. Вот этим объясняется колоссальный успех Шепетовских маневров. Но разве тогда можно было угадать, разве тогда можно было увидеть, когда Якир пользовался таким авторитетом среди командиров?»

Но вот с Уборевичем был в не очень хороших отношениях, но Седякин знал о показушности учений в его округе, признал, что скрыл это: «Вот были маневры 1936 г. Я только сейчас вижу, насколько хитро все было устроено. Я только в одном маленьком эпизоде увидел кое-что, но, правда, моя ошибка состояла в том, что я об этом никому не рассказал. Что это был за эпизод? В одном месте столкновения механизированных батальонов посредник докладывает: «Вот сейчас только получил сообщение, что вот такая-то мехбригада подходит к такому-то пункту, и сказал командиру, что их нужно атаковать». Я спросил: «Почему он сказал?» Он ответил: «Потому что у нас так построены маневры». Моя вина в том, что я на это не обратил особого внимания и никому не рассказал».

Седякин признал, что прикрывал очковтирательство, помогал подрывать боевую подготовку армии, но он еще достаточно долгое время оставался на свободе. Далее выступал Александр Сивков, бывший начальник штаба, а с января 1937 г. командующий Балтийским флотом, заговорщик. Он много говорил о проверках на флоте, выявленных врагах, вредительстве в судостроении, все о чем молчали долгое время. После выступал глава разведупра РККА Семен Урицкий, заговорщик, бывший на грани разоблачения, к нему накопилось много претензий. Разведка имела много провалов, но на момент заседания совета еще не было ясно, что ее кадры насквозь состоят из иностранных шпионов.

Урицкий говорил, что положение дел позорно и рассказал, что знал Гамарника, как человека не укреплявшего армию, враждовал с ним и счел Славина его союзником: «Должен прямо сказать, что я на себе испытал очень плохое отношение Гамарника. Он мне часто говорил (свидетели имеются): «Вы, – Урицкий, – очень толковый человек, но что-то у вас не то, неуживчивый человек». И на деле это плохое отношение ко мне он проводил. Вы многие, товарищи, знали, как Гарькавый и Гамарник не без помощи Славина меня выжили из Ленинградского военного округа, как они порочили там Белова – человека, который никакой личной жизни не имел, [который] действительно знает военное дело. Я его в бою видел. Это человек, который в бой поведет за нашу партию. Они меня порочили, они меня оттуда выжили.

Славин. Вы с Гарькавым были в личных отношениях очень хороших.

Урицкий. Это вы, Славин, болтаете.

Славин. Вы как начальник штаба требовали подчинения себе всех.

Урицкий. Одним словом, вы меня вместе с Гамарником и Гарькавым оттуда выжили. Вот такие факты.»

Урицкий рассказал об учениях в Украинском военном округе 1930 г. , где тогдашний командующий 14-м стрелковым корпусом Илья Гарькавый с треском провалился и Якир просил скрыть этот факт. Урицкий подозревал Тухачевского после того, как стало известно, что немцы узнали о содержании военных игр Генштаба 1936 г., далее он, по сути, указал еще на Якира: « Никакой трудности врагу не представлялось получить секретные документы, когда эти бандиты, сидевшие у нас, оказались врагами. И тут надо обратить внимание, что Якир и другие постоянно ехали с чемоданами, наполненными самыми секретными материалами и указаниями».

Урицкий в ходе своего выступления расхваливал Дыбенко, Белова и Федько, что косвенно указывает, что он близко примыкал к их, егоровской группе. Затем говорил Василий Хрипин, комкор, бывший начальник штаба ВВС, затем заместитель начальника Воздушных сил РККА и наконец командующий авиационной армией особого назначения. Шпион и заговорщик. Он тоже говорил, что «не замечал» происки врагов и говорил о плохом положении дел. Говорил, что воздушный флот не летал из-за отсутствия топлива, перебои были из-за вредительства на  железнодорожном транспорте. Тухачевский пытался ухудшить инструкцию по технике воздушного боя, навязывал ущербные конструкции самолетов: «Тухачевский брал на вооружение 6-моторные, 8-моторные и 12-моторные самолеты и тянул Туполева и других конструкторов на это вооружение. Остехбюро подало мысль о том, чтобы на самолетах перевозить подводные лодки в 18 тонн. И эта мысль поддерживается Тухачевским, и стоило большой борьбы доказать несамостоятельность такой идеи – 18 тонн возить для того, чтобы эта лодка выстрелила одной легкой торпедой. Почему [бы] не взять 18 тонн бомб вместо этой подводной лодки, если [бы] такой самолет был принят на вооружение?

Вот такие идеи проводились в жизнь, забивали нашу промышленность ненужными конструкциями, а нужное нам имущество мы подчас не получали. В самом деле, двухмоторные самолеты когда появились? В самое последнее время, после того, как шесть лет мы были без новых самолетов».

Он, все это рассказывал как «сторонний» наблюдатель», жаловался на развал управления воздушными силами, мнение авиационных командиров не учитывали, не было работающих авиационных штабов. Все было очень плохо. После пришла очередь корпусного комиссара Бенедикта Троянкера, начальника отдела руководящих политических органов политупра РККА. Он тоже рассказывал, как Тухачевский, Фельдман настаивали на ликвидации политруков, Гамарник ничего не говорил против, по край не мере при Троянкере. Гамарник свои жалобы отправлял Каменеву, который сам был врагом. Рассказав еще о деталях предательства он уступил место Ивану Федько, бывший командующий войсками Приморской группой войск ОКДВА, а с мая 1937 г. Киевского военного округа, на замену Якиру. Заговорщик входивший в егоровскую группу. На момент выступления он пользовался большим доверием Сталина.

Федько рассказывал о попытках предателей навредить на Дальнем Востоке и в армии Блюхера, среди них выделял Аронштама, Сангурского, Лапина, причем он пытался бросать намеки и на ошибки самого Блюхера, который поддерживал близкие отношения с группой Гамарника.: «.И у меня никаких данных нет, чтобы указать на то, что т. Блюхер в какой бы то ни было степени замешан в этом деле, – никаких у меня данных нет, – но я знаю целый ряд фактов, и я считаю, и в этом убежден, и это можно проверить, что все общественное мнение ОКДВА в лице командного политсостава знает отношение т. Блюхера к этой группе. Тов. Блюхер к этой группе прислушивался. Это можно проверить на отношении ко мне. Я не знаю, какие могли быть претензии т. Блюхера ко мне, я ведь работал, моя работа была видна всему народу, находившемуся в рядах ОКДВА.

И тот же самый враг Гамарник, который приезжал, он не мог ни в какой степени умалить моей работы, потому что это значило идти против общественного мнения начальствующего состава ОКДВА. И тов. Блюхер неоднократно заявлял, что он работой моей доволен и считает, что Федько хорошо работает. Ведь было так? Тем более, почему же в течение ряда лет я не встречал со стороны т. Блюхера той поддержки, на которую я мог рассчитывать?»

Блюхер и Федько работали вместе в ОКДВА и между ними были разногласия, Блюхер часто прислушивался к вышеупомянутым вредителям, что не нравилось другим военным, из других заговорщических групп в РККА, была острая конкуренция. Это помогало создавать ложное впечатление, будто честные военные боролись против предателей. При этом Блюхер обманывал Сталина, рассказав ему что он боролся с Аронштамом, что, по словам Федько было не так. Это вызвало вопрос Сталина:

«Сталин. Блюхер был на ножах с Аронштамом. Впоследствии, после ряда катастроф, которые он учинил, он был на ножах с Лапиным.

Федько. Это все верно, я не могу бросить какого-либо обвинения т. Блюхеру, но я говорю, что эта группа в известной степени, в практической работе поддерживалась т. Блюхером.

Сталин. Он их не замечал?

Федько. Он их не замечал. Я считаю, что т. Блюхер должен выйти на эту трибуну и сказать об этой группе, как она меня травила, как ставила мне палки в колеса. Я ожидаю, что будет арестован и другой работник штаба ОКДВА – это Дзыза.

Ворошилов. Сангурский арестован.

Федько. Потом, почему Сангурский награждается орденом Красного Знамени, почему награждается орденом Красного Знамени Лапин, почему награждается орденом Красного Знамени Дзыза? Разве это не свидетельствует об отношении т. Блюхера к этим врагам и вредителям? Я опять подчеркиваю, что у меня нет никаких данных говорить о том, что т. Блюхер принимал в этом какое-либо участие. Нужно прямо говорить. А то, что он поддавался их влиянию, и они очень ловко все время меня травили, травили по целому ряду, казалось, невинных вопросов.

Сталин. Главную атаку Аронштам вел не против вас, а против Блюхера.

Блюхер. Святая простота в вас сказывается, т. Федько.

Федько. Это все верно. Я говорю, что Аронштам вел травлю против меня. Тов. Сталин, вы не слышали начала моей речи. Аронштам какую задачу себе ставил? Он травил Блюхера, он травил меня. Тов. Блюхер часто отсутствовал из армии, и в руках этой группы, в руках Аронштама было все управление. Я о себе говорю.»

По Федько выходило, что Блюхер покровительствовал врагам, которые потом стали травить его после отъезда вместе с Федько. В своей речи Федко хотел дискредитировать Блюхера как не компетентного руководителя, потерявшего бдительность. На самом деле в правой заговорщической группе Блюхера Сангурский играл наиважнешую роль, он был самым близким к Блюхеру человеком. Он был заместителем Блюхера, уцелевший участник заговора Светланин (Лихачев) вспоминал: «Педантичность Сангурского вошла в войсках в поговорку, и его служебный кабинет в штабе армии, перед входом на половину Военного Совета, в котором стол был всегда чист от всяких бумаг, слыл притчей во языцех. Блюхер, человек очень неорганизованный, стол которого ломился под тяжестью бумажных залежей и который с самым незначительным посетителем мог разговаривать часами, забыв обо всем на свете, всегда советывал подчиненным брать пример не с него, а с Михаила Васильевича, безмерно им обожаемого.»102 Сангурский должен был возглавить ударную группу в ходе переворота: «В непосредственном ведении и подчинении Сангурского были рота охраны штаба армии и охранный бронетанковый батальон, стоявший под Хабаровском. Эти два подразделения, по плану переворота, должны были сыграть важнейшую роль в блокаде двух зданий НКВД в Хабаровске и закупоренных в них энкаведистов.»

Это все станет известно Сталину через год, полтора, но на данном военном совете он доверял Блюхеру и защищал его от нападок Федько. Военный оратор переключил свое внимание на других деятелей, ранее арестованного помощника Блюхера Альберта Лапина и бывшего начальника штаба армии Блюхера Кирилла Мерецкова присутствовавшего на совет, которые хотели ликвидировать Приморскую группу и вместо нее создать корпуса. Он обвинял их в интригах, но получил ответ Сталина, что они имели на это право. За идеей объединения всех сил ОКДВА под командованием Блюхера стоял разумеется сам Блюхер. Тогда это у него не получилось, в Политбюро ЦК не хотели давать все силы РККА на Дальнем Востоке под началом одного Блюхера, что делало бы его чрезвычайно сильным и опасным.

Федько далее сказал, что Блюхер часто не появлялся в расположении армии, потому срывались военные учения. Это было правдой, Блюхер к тому моменту разложился в бытовом плане, мог много дней просто пьянствовать. Федько прямо не назвал причины отсутствий Василия Константиновича в военной ставке, но дал знать о факте запущенности управления армией. Федько рассказал о том, как Блюхер и Мерецков ездили в Забайкалье, чтобы «поставить на колени» тамошнего командующего Грязнова, заговорщика из егоровской группы. Федько делал выводы: « Считаю, что на Дальнем Востоке готовилось такое же поражение, как на Западе, что там еще начинает развертываться клубок, что там было устремлено внимание японского генерального штаба. Это не подлежит никакому сомнению. И вся наша задача заключается в том, чтобы дать полностью тот материал, который в головах у нас имеется с тем, чтобы т. Ежов мог размотать весь этот клубок. И т. Блюхеру надо выйти сюда на трибуну и сказать о своей политической слепоте. Я уважаю т. Блюхера и давал неоднократно ему большевистскую оценку как командующему ОКДВА».

После перерыва выступал Константин Душенов, флагман 1-го ранга и командующий Северным флотом. Тоже заговорщик. Он, как и все предыдущие ораторы, тоже отважно «боролся» с врагами, в данном случае с Муклевичем. Потом он недолго говорил о неправильном подходе к укреплению оборонительных позиций в северном регионе. Следом выступал Андрей Хрулев, корпусной комиссар и начальник Строительно-квартирного управления НКО СССР, был ли он вредителем сказать сложно. Он рассказал о вредителях в своем ведомстве, как велись вредительские стройки, как Якир на Украине делал все, чтобы навредить. Действительно, все это никак нельзя объяснить некомпетентностью: аэродром в построили на лессовидном грунте, что делало невозможной его эксплуатацию, строили полуподземные склады вдали от дорог. Где тут вообще логика? Насчет строительства складов, Хрулев говорил: « Мне пытались ответить, что это была специальная директива Генерального штаба. Никакой директивы не оказалось. Мне пытались доказать, что это было согласованное решение. Правда, я нашел один документ заседания комиссии Тухачевского по этому вопросу, где было сказано так: и можно, и нельзя. А строительство из этого сделало вывод, что не нужно. И выходит, что если подъездных путей к этому складу не будет, то мы подвезем громадное количество боеприпасов, а использовать их не сможем».

Сталин спросил его про ситуацию с химическим полигоном в Саратове, где было вскрыто вредительство. Инфраструктуру строили аж с 1930 года, крайне отвратительно, нет условий для научно-технической деятельности. Сталин задал вопрос, почему генштаб не знал об этом? Хрулев сказал, что Егоров принимал меры, но не сказал какие. Сталин снова задавал вопросы:

«Сталин. Но есть, например, часть строительства, которую любой крестьянин мог бы построить по-человечески; а это строится безобразно: некоторые бараки, дома, то, что не нуждается ни в каком плане, – это строится безобразно. Это и вас касается.

Хрулев. Это меня касается. Тов. Сталин, я в этом году с разрешения народного комиссара и по соответствующим директивам организовал специальную группу инженеров, которые ездят и проверяют качество работ. Как только оказывается, что люди неспособны проводить настоящую качественную стройку, – или их снимаем, или их снижаем. Но я не могу вам доложить, что у нас все хорошо…

Сталин. У меня к вам вопрос, т. Хрулев, какая у вас практика и установка – все решается в Москве? Округам какие-либо права предоставлены? Ведь вы же понимаете, что без помощи местных сил в округах ничего нельзя построить.

Хрулев. Я докладываю вам, какой порядок существует; не я этот порядок устанавливал. Устанавливает центр, скажем, на 1937 г. 2— 1,5 млрд руб. на строительство в этом году. На основании этой контрольной цифры составляются контрольные цифры по округам, народный комиссар их утверждает, и отправляются они в округа. Округа составляют на основании этих цифр свои планы.

Сталин. Кто намечает объекты?

Хрулев. Объекты намечают они, площадки выбирают они.

Сталин. А генеральный план кто разрабатывает?

Хрулев. И генеральный план они разрабатывают.»

Сталин позже усомнился, что ведется борьба за качество строек, но Хрулев заверил его, что принимает меры для этого. Он также сказал о тяжелом положении дел с электросетями, на что Сталин ответил, что на это выделяются огромные деньги при отрицательных итогах: «Деньги получаете, все материалы доставляют вам, а строите плохо.» Хрулев еще привел ряд подробностей провальных строек, в том числе с снабжением бензином, после чего ему досказали о деле с водой:

«Поскольку вопрос встал о бензострое, разрешите мне сказать. Тут надо пересмотреть не только строителей, но и воздушников. У вас есть записка по этому вопросу. Я утверждаю, что бензоразводящая сеть, которая построена на большинстве аэродромов, не работает. Это дело вредительское. Причем в землю загнали громадное количество народных денег. Это куда-то относят бензоцистерны, а потом разводят трубами по аэродрому.

Голос. И вода, вредительски построена подача воды. Вода подается на расстоянии 300—400 метров, пока она доходит, она уже охлаждается. Это вредительская система, которая недопустима. Если бы эти средства затратить на водомаслозаправщики на гусеничном ходу, мы обеспечили бы водозаправку. Что получается? Мы не можем установить водомаслозаправщики, потому что они не на гусеничном ходу. Это безобразие, т. Сталин».

Следом выступал новый начальник штаба РККА Борис Шапошников, кажется лояльный человек, но его роль все же спорна. Он сразу признал потерю бдительности, его главной проблемой был Примаков, который был его заместителем. Примаков служил под началом Шапошникова в Приволжском военном округе в 1931-1932 гг., а вскоре после того, как Шапошников в сентябре 1935 г. перебрался в ЛенВО, Примаков то ли уже был там заместителем с мая. Отношения между ними были просто доверительными. Но Шапошников пытался представить дело так, что они конфликтовали, причем с тех времен, когда он преподавал в академии Фрунзе: « Я из своей практики в Военной академии должен сказать, что в 1934 г. выдержал первый троцкистский налет на методы преподавания в Военной академии. Я тогда докладывал об этом наркому, и нарком по моему докладу многое выправлял. Наскоки эти шли от Примакова, который настойчиво хотел внедрять своих людей. В частности, после отбытия наказания явился Троицкий с предписанием взять его начальником кафедры военной географии в Военную академию. Я отказался. Он является второй раз, опять с предписанием, – не помню, – не то за подписью Примакова, не то Фельдмана. Я тоже отказал. Думаю, теперь будут действовать через наркома. Нет, этого не было. Вот как они протаскивали своих людей».

Однако следом он признал, что доверял Примакову: «Когда я приехал в Ленинград, Примаков был помощником командующего войсками. Должен сказать, что все мои поручения Примаков выполнял, как раз он занимался вопросами ПВО. Сам я занимался вопросами авиации. Затем он уехал писать уставы, два месяца писал уставы, месяца полтора отсутствовал на различных военных играх и в июле был арестован. Нужно сказать, что ПВО он проверял, но я-то не проверил, как он осуществлял эту проверку. В этом, конечно, моя вина. Я слишком доверился этому человеку». Он говорил, что не мог ничего сказать плохого про людей, которых выдвигал Примаков. После него выступал Григорий Кулик, начальник Артиллерийского Управления РККА заговорщик и шпион. На него дали показания , но чтобы поверить в них Сталину понадобится еще 12 лет, он много вредил и навредит еще на войне.

Он сразу перешел к главному: «Товарищи, начну с себя. Почему-то мою фамилию упомянул в своих показаниях Ефимов, но вы, товарищи, знаете, что я начиная с 1918 г. боролся против Троцкого под непосредственным руководством Климента Ефремовича и т. Сталина. И как Троцкий снимал Климента Ефремовича, моментально я летел. Я в то время носил бороду, и Троцкий говорил: «Необходимо эту бороду убрать». Когда меня ранили под Царицыном, – я по совести скажу, – я боялся ехать через Москву, думал, что меня расстреляют. А теперь Ефимов упомянул мою фамилию, и, когда меня спросили, я сразу не поверил. Считаю, что это провокация. Показания Ефимова, то, что мы читали, и то, что я обнаруживаю, – это но-но-но. Он отводит не туда. Я могу доложить, т. Молотов, что враги так действовали, что на каждом вопросе есть ваша виза и ваше постановление. Каждую мелочь, чуть ли не каждый винтик вносился в СТО».

Кулик уповал на свои предыдущие заслуги, но это выглядит несерьезно, ведь с тех пор много воды утекло, человек мог поменять взгляды или присоединится к троцкистам из каких-то своих соображений, мог быть временный союз, его могли шантажировать найдя на него какие-то компрометирующие материалы и т.д. Можно предположить немало вариантов как человек мог стать предателем. Кулик 1937 г. это был не тот Кулик 1918 г. После оправданий он говорил о вредительстве в производстве артиллерийских орудий, а затем говорил о своей вражде с Гамарником, который его ненавидел, говорил о подлостях главы политупра Северо-Кавказского военного округа Векличева. На его выступлении утреннее заседание кончилось.

Вечернее заседание открыл Семен Буденный, который начал свой рассказ с описания периода гражданской войны, где привел примеры бездарности Тухачевского, как он приписывал себе чужие заслуги, о его провалах, как военного, о его подлой натуре. Он прямо сказал то, что дажде не фигурировало в официальном обвинении: «Кто такой Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам. Попадает в Ленинград, там, в Смольном, как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и представился Ленину: «Я хочу участвовать в революции, хотя я – офицер Семеновского полка». Тогда, как он говорил, была наложена самим Лениным резолюция: зачислить в Красную гвардию, чтобы он там участвовал. Отсюда теперь мне становится ясным, что это шпион не [19]27 г., а это шпион, присланный немцами сюда, к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.»

Буденному тут же напомнили, что и Уборевич тоже вернулся из германского плена, якобы как и Тухачевский бежал из немецкого плена. Это очень важная деталь, так, как сам Уборевич утверждал, что в антисоветский заговор он был вовлечен очень поздно, в 1935 г. Однако, многие выступавшие ранее деятели прямо приводили факты, что Уборевич занимался вредительством задолго до 1935 г. Он мог это делать по требованию разведки Германии, которая завербовала еще в 1917 г. Буденный также напомнил деталь об Аронштаме, которой нет в официальной биографии: «По-моему, Аронштам тоже этой марки: «Из плена, видите ли, бежал, меня там били, вырвался» и т.д. Одним словом, это шпион марки тоже 1917 г. Так что это шпионы природные, коренные шпионы немецкие».

Буденный описывал Тухачкевского, Якира и Уборевича как выскочек, попавших в нужное место и нужное время и заработавшие легкую славу на чужих заслугах. Наиболее жесткую оценку он давал Якиру: «Кто такой Якир? Это же такая глиста, это был самый близкий человек Троцкого, сам троцкист. На войне он нигде и ничем не показал себя. Командовал он группой. Нам казалось с Климентом Ефремовичем, что он неплохой командующий. То есть в каком смысле? Он вслед за армией шел, не особенно отставал. (Общий смех.) Приказ отдашь – он выполняет. Так он двигался до Львова».

Буденный невысоко оценил его способности, не блистал, но и достижений не имел. Буденный говорил о склоках военных, о вражде Якира с Беловым, Дыбенко, а затем осудил военных, которые выступали ранее на совете, оправдываясь за свою потерю бдительности: «Я вот внимательно слушал. Ну хорошо, все люди, сидящие здесь, про это знают, и теперь знают, что это действительно вредительские дела. А где же мы были? Значит, что же тут можно оправдываться кому бы то ни было из здесь сидящих людей? Нельзя. Мы с вами все виноваты, все прохлопали, об этом знали. Значит, мирились с этим вредительством, не было такой тревоги, как говорит т. Сталин, раз плохо – заговори басом, чтобы тебя услышали. А мы не только басом, шепотком разговариваем между собой. Знали, а на деле-то не видно.»

После этого выступал Кирилл Мерецков, бывший нач. штаба у Уборевича и затем Блюхера который недавно вернулся с Испании. Он признал, что будучи близок к Уборевичу, проглядел его враждебность. Он говорил про его авиторитетность: «Уборевич в моих глазах был авторитетом. Исключительно напряженно я работал под его руководством. Я с таким же напряжением работал под руководством других командующих. Они здесь есть. Я верил Уборевичу, еще больше верил я Якиру. И всегда завидовал. Я говорил, что Уборевич – очень большой барин в отношении к людям; если бы он был такой, как товарищи с Украины характеризуют Якира, Уборевич был бы незаменимым человеком».

Потом Мерецков продолжал рассказывать о взаимоотношениях военных, о вражде Белова и Уборевича, говорил о подозрительных делах Жильцова, а затем он сделал то, что не делал еще никто, замахнулся на самого Ворошилова, который привез книгу Кутякова, умалявшую роль конной армии Буденного, а также был нотки критики самого Сталина: « Приехал Климент Ефремович и привез кутяковскую книгу, которую дал под большим секретом Уборевичу.

Сталин. Кто?

Мерецков. Нарком.

Ворошилов. Ничего подобного.

Мерецков. Я говорю то, что мне сказали».

Совокупность фактов говорит, что Ворошилов «не замечал» многочисленных безобразий, происходивших в военных округах, академиях, генштабе, выдвигал Якира, Гамарника и других сомнительных личностей и вот еще возил книгу, дискредитировавшую конников Буденного. Это можно счесть попыткой оговора Ворошилова, но есть факты, говорящие о том, что между ним и Буденным была вражда, причем из всех военных РККА именно Семей Михайлович больше всех ненавидел Ворошилова. У Печенкина есть два документа на этот счет, первый это свидетельство секретаря С.М.Буденного Трофим Тимофеевич Тютькин в феврале 1926 года писал: «В отношении взглядов на наших вождей со стороны Буденного, считаю нужным отметить его отношение к тов. Ворошилову. За все мое пребывание я видел к Ворошилову такую ненависть, которая не поддается описанию, всего нельзя припомнить. Он тысячи раз говорил, что "если бы не этот бурбон – он со своей армией сделал бы еще не то". На тов. Ворошилова он взваливает разные грязные сплетни вроде того, что тот имеет, расхищает казенные деньги … и прочее. А когда тов. Ворошилов был назначен наркомвоеном, так он чуть не умер от злости. Он буквально рычал, что партия сама погубила армию, вверив ее такому идиоту, что этой ошибки ей страна не простит, и что страна узнает, кто заслуживал этой должности. Он буквально заявлял, что "эту сволочь убить и то мало". Он говорил, что я считал Сталина умней, а он оказался круглым болваном, с которым теперь у меня все кончено". Он это написал в своем дневнике, который мне иногда приходилось читать, да он к тому же заявлял, что эта вся ругань была им сказана на заседании политбюро ЦК, где он крыл всех». Буденному всегда мерещилось, что его боится партия и поэтому умаляет его авторитет. Он был страшно возмущен тем, что на последний съезд партии он не был избран с решающим голосом. "А, струсили, говорил это будет, ну и есть. Куда ж, Ворошилов "в Политбюро сделает больше, чем я". Хотя в дневнике потом через некоторое время он писал, что "сегодня выступил на съезде и покрыл ленинградскую организацию. По возвращении откуда-нибудь с собрания он всегда хвалился, как хорошо его приняли, каким он авторитетом пользуется, а что касается дела, то оно его не интересовало, что было видно по всему».103

Это его заявление на имя Военного прокурора Московского военного округа:

«В бытность мою секретарем т.Буденного я неоднократно был свидетелем грубых и циничных замечаний со стороны т.Буденного по адресу т. Ворошилова. Но в момент его назначения Наркомвоеном ненависть проявлялась следующим образом. 9 ноября , выйдя в столовую на квартире т.Буденного, в столовой застал жену его Надежду Ивановну, которая мне сообщила новость о назначении т.Ворошилова. Я сказал, что это дело партии. Через несколько минут из спальной вышел и т.Буденный, который в страшном возбуждении начал, как бы про себя, ходил по комнате, громко негодующе восклицал: "Назначили… мерзавца, болтуна…бурбона в военном отношении на гибель армии и страны". И как бы обращаясь ко мне громко заявил: "Такого мерзавца …и убить мало. Эк! Нет только хороших ребят". После этого он еще долго ругал т. Ворошилова, пока не уехал на службу. Через два или три дня почти в том же духе за ужином происходил в моем присутствии разговор между Буденным и комвойсками УВО т.Егоровым. Буденный возмущался по-прежнему назначением Ворошилова, говорил, что партия сделала непростительную ошибку, просто глупость. А т.Егоров сдерживал его, старался ему объяснить, что ни он, ни Буденный не могли быть назначены, ибо он выходец из другой партии, и Буденный молодой партиец».

Еще один свидетель, близкий к Буденному комкор И.Р.Апанасенко в 1938 году так излагал это: «Начиная с 1925-26 года Буденный вел самую антипартийную работу и антисоветскую работу. Часть таких разговоров не могла не отражаться на мне и других конноармейцах. А он по поводу и без ругался против Ворошилова и особенно, когда он бывал пьян …Он говорил, что т. Ворошилов не знает ничего в военном деле и знать не хочет. Особенно об этом он толковал, когда сам учился».

Может все опять оговор? Но в пользу факта их вражды свидетельствует и сам Ворошилов, который будучи командующим Северо-Кавказским военным округом писал опасные заявления. В письме от 1 февраля 1923 года в ЦК он писал такое:

«Дорогой Иосиф Виссарионович! На днях получил письмо от А. Каменского, в котором он сообщает о "ералаше", происходящем в его наркомземовской коллегии, выдвигает комбинацию конструирования новой коллегии с Буденным во главе… По существу вопроса я считаю недопустимым выдвижение Буденного на этот пост по следующим причинам. Буденный… слишком крестьянин, чересчур популярен и весьма хитер. Зарубежная "белая" пресса очень часто пишет о Буденном в минорных тонах не без задних мыслей. Внутренняя контрреволюция тоже очень уповает на будущее, и в представлении наших врагов Буденный должен играть роль какого-то спасителя, крестьянского вождя, возглавляющего "народное" движение… Если действительно произошло бы когда-нибудь серьезное столкновение интересов между пролетариатом и крестьянством, Буденный оказался бы с последним… Я и раньше говорил, и сейчас повторяю, что наши милые товарищи, не отдавая себе отчета, чересчур уж много кричат о Буденном, "буденновской" армии, "буденновцах" и прочем, что ни в коей мере не отвечает ни партийным, ни общереволюционным задачам. На вопрос молодому красноармейцу, за что он будет драться, последний ответил: "За Буденного". Думаешь, я зря придаю такое значение? Нет, не зря. Если бы я вовремя не убрал Думенко, он наделал бы нам больших неприятностей. Если мы, не учитывая особенностей переживаемого момента, будем совершать такого рода ошибки, как назначение в наркомы Буденного, это равносильно игре с огнем… Всех благ. Жму руку.

Твой К. Ворошилов».104

Между Ворошиловым и Буденным были конфликты и весьма острые. Но может, это все было в прошлом? Вероятно да, но недоверие между ними осталось, об этом говорит то, что за все время до 1937 г. карьере Буденного застыла на месте. Ему дали маршальское звание, но он вообще не получал важных должностей, с 1924—1937 гг. он был только инспектором кавалерии РККА. Даже 9 мая, когда 9 мая 1937 г, когда Ворошилов вынужден был выбирать новых командующих округами, начальника Генштаба, он даже не рассматривал Буденного. По этому Ворошилов вполне мог привезти Уборевичу ту книгу.

Возвращаясь к военному совету, Мерецков продолжал рассказывать подробности своей работы с врагами и защищал от критики Блюхера, объясняя его частые отлучки из армии болезнью. В конце он сказал сильные слова: «Мне особенно тяжело переживать все это, потому что я ехал сюда с другим настроением. Я повторяю второй раз, что мне очень тяжело, потому что я был близок к этим врагам. Но я честно дрался всю свою сознательную жизнь. Многие знают, когда партия требовала, я на глазах у всех шел под пулеметным огнем в атаку. Если завтра пошлют, я также пойду как ходил по 7 атак в бой и если мне скажут, что завтра нужно вернуться и снова идти в атаку, я пойду».

Следом выступал комдив Максим Степанов, с мая 1934-январь 1935 г. он служил под началом Уборевича, а потом в центральном аппарате НКО, заговорщик. Он рассказывал о службе под началом того Уборевича, про бездарное командование и провалы войсковых учений. После него выступал маршал СССР Василий Блюхер, один из лидеров военного заговора. Он сразу принялся отрицать утверждения Федько, заявляя, что он подыгрывал провальному командованию Грязнова, которого он обвинил в честолюбии. На этой почве возникла перепалка с Федько:

«Блюхер. О Грязнове. Говорил, скрывать не буду. Мы все знаем Грязнова, и я не сделаю большой ошибки, если скажу о нем следующее то, что я сказал тогда Федько. «Грязнов – неплохой командир, способный командир, но мне кажется, что у него есть два недостатка». Вот Каширин улыбается, потому что мы оба знаем эти его недостатки, потому что Грязнов командовал в составе 30-й бригады. Первый его недостаток – чрезвычайное честолюбие.

Федько. По-моему, он скромный человек.

Блюхер. Вы, т. Федько, по простоте своей…

Федько. Меня Гамарник и все остальные считали всегда простачком, на которого можно повлиять, которого можно привлечь.

Блюхер. Если вы возражаете против этого, я характеристику [о] вас, как простого человека, беру обратно. Вряд ли кто из членов Совета не согласится со мною о честолюбии Грязнова».

Блюхер продолжал рассказывать не очень красивые факты о Грязнове, в частности про злоупотребление алкоголем, про его жалобы на Ворошилова, которого поддерживает Сталин. Вторым недостатком Грязнова после честолюбия он назвал склочность. Затем он отвергал обвинения Федько в намерении ликвидировать приморскую группу ОКДВА:

«Блюхер. Вы говорите, что Блюхер предлагал корпуса и упразднить группу, так?

Федько. Так.

Блюхер. Не так. Блюхер в течение 3 лет и перед народным комиссаром ставил вопрос, что необходимо в Приморье для мобилизационной готовности иметь готовое корпусное управление с тем, чтобы не терять время на их организацию во время войны.

Федько. Я за это.

Блюхер. Позвольте, Федько, я вас уличу. Вам почему-то вошло в голову: значит, он хочет корпуса; значит, хочет расформировать группу. У вас по простоте все смешалось в голове. Тогда Климент Ефремович мне несколько раз отказывал, кажется, 2 или 3 раза в этом отказывал. И я помню даже, без его санкции я перенес этот вопрос на одно из заседаний Политбюро. Помните, я тогда просил корпуса?

Федько. И вы там заявляли, что я за ликвидацию групп.

Блюхер. Позвольте, я там не так заявлял. И хотя меня обвиняли в беспробудном пьянстве и составили врачебный акт под руководством Аронштама, буквально врачебный акт о моей неизлечимости, не хватало только меня в сумасшедший дом посадить. Климент Ефремович говорит: «Штатов больших нет, людей нет». Я говорил: «Я за то, чтобы в интересах корпусной организации расформировать группу». Почему? Тут скрывать нечего. Японцы знают наш оперативный план на 100%, нашу подготовку знают, наше расположение армии знают. У т. Федько во время войны будет не менее 4 самостоятельных оперативных направлений ответственных. В состав этих 4 ответственных оперативных направлений входит не менее единиц равных дивизии. Я считал, что при всей талантливости Федько, при всей его талантливости браться, управлять на 4 оперативных направлениях, причем в каждом из них 2—3 соединения, – это значит надо быть немножко больше Наполеона. Ведь я тогда так вам и говорил. Ведь это картина, равносильная по своей оценке той, когда царское правительство воевало в русско-японскую войну. Собирало случайно 2—3 дивизии, объединяло каким-нибудь Каульбарсом, который без связи пытался связаться с каким-нибудь из соседей. Мы по нашим заданиям, возложенным народным комиссаром на нашу армию Дальневосточного фронта, не имеем права с вами терять бесполезно ни одного часа.

Поэтому я говорил: «Прежде всего корпус». Если нельзя дать одновременно людей на группу, я готов был на свертывание группы. Так стоял вопрос».

В этом споре Блюхера поддержал Ворошилов, сказав, что есть документы в его пользу. Этот спор становился все более жарким. Он продолжал критиковать своих противников, рассказывая о их некомпетентности, с критики Грязнова он перешел на критику Федько, которого он сравнил с «отстающим экстерном». Егоров даже в мягкой форме выступил на стороне Федько, но для Блюхера это был, как укус комара. Блюхер назвал командование Федько очковтирательством и обвинил его в продвижении тех самых предателей, хотя у самого их было полно: «О том, кто представлял к орденам. Лапина я к ордену не представлял, он пошел по иным путям. К Дзызе руку приложил, сознаюсь, грешен. Вы говорите, что все было бы хорошо, если бы не Дзыза. В этом ли сейчас дело? Дзыза арестован. Но у вас есть второй Дзыза – Беккер. Кто из них почище, я не знаю. И вам тут нужно было не только перечислять тех, кто в армии арестован, но и тех, кого нужно арестовать в группе. Об этом вы ничего не сказали». Он также заявил, что Федько просил его об отставке, но он не довел это до сведения Ворошилова. Он снова заявил, что военные части Федько были скопищем троцкистов, вредителей. Наконец, он почти прямо сказал, что Федько фигура сомнительная: «Пожалуйста, не принимайте на свой счет, т. Федько. Я никак не думал включать вас в число этих варягов, но говорю это потому, что вы – человек страшно подозрительный. Я говорю о налете, который был сделан из Белорусского военного округа в ОКДВА».

Блюхер говорил, что Федько виновен в наплыве в ОКДВА людей с белорусского округа Уборевича. Возможно, это правда, но есть одна деталь, Федько никогда не служил в БВО, плохо знал тамошних людей. Так, кто же перебрасывал этот десант? Вообще, почти все выступление Блюхера это была именно критика Федько. Лишь в конце, он немного рассказал о своих друзьях – Гамарнике и Якире. Он работал вместе с Якиром в 1928-1929 гг., причем в роли подчиненного помощника. С Гамарником его связывала если не дружба, то политический союз. Блюхер говорил: « Хотел еще несколько слов сказать по общеармейским вопросам и о своем отношении к Гамарнику и Якиру.

Сталин. Что тут говорить, отношение у вас было нехорошее.

Блюхер. К Якиру я ездил в январе месяце Новый год встречать. Я расскажу, по каким соображениям я поехал. Стоял вопрос о моем снятии, меня интересовала кандидатура. Вы бы мне не сказали этого, и Гамарник не сказал бы этого. А есть в армии осведомленный человек, хитрец, очковтиратель. Я всегда эти качества за ним признавал. Но я не думал, что он – контрреволюционер. Не глупый, но что очковтиратель и хитрец – для меня это ясно».

Он рассказал о колоссальном авторитете Гамарника среди командного состава: «Немножко жаловались, что нет совещаний при начальнике Политуправления РККА, нет как будто внимания к политсоставу и его авторитету в армии. Но раз сказал Гамарник – свято. Я ему тоже политически доверял настолько, товарищи, что это только провинциалы могут сделать. Мы приехали 30-го с Хаханьяном и позвонили Хмельницкому. Спрашиваем: «Можно попасть к наркому?» – «Нет, нарком занят». – «К кому за информацией?» – «К начальнику Политуправления РККА».

Вскоре Блюхер закончил свое выступление и заседание продолжал комиссар 2-го ранга и начальник Военно-политического Совета Тихоокеанского флота Григорий Окунев, это не свету. В тени японский шпион и троцкистский заговорщик. Речь его не сильно отличалась от других выступавших, каялся за потерю бдительности, рассказывал о положении дел на флоте. Но слушателей все больше интересовал вопрос об его отношениях с Гамарником, тут случился интересный диалог: «Окунев. Безусловно. Я не буду говорить, какое отношение было мое к Гамарнику и Гамарника ко мне. Я не согласен с оценкой т. Блюхера относительно того, что в армии, что Гамарник скажет, то свято. Было политическое доверие, но то чтобы Гамарника любили, это неверно. Не любили.

Блюхер. Но признавали авторитет.

Молотов. Политработники знали, что Гамарник в 1921—1923 гг. колебался?

Окунев. Первый раз слышу сегодня.

Молотов. Если бы интересовались, не могли бы не знать. И Якира в обоих случаях выручал Фрунзе. В открытом голосовании за Троцкого. В 1921 г. мы из Харькова в Киев послали Фрунзе. Они нащупали большинство и удержались. В 1923 г. то же самое.»

Он еще покритиковал Гамарника и передал слово Густаву Бокису, бывшему начальнику мехвойск и на момент проведения совета начальника Автобронетанкового управления (АБТУ). Также заговорщику. Он рассказывал о положении дел в бронетанковых войсках, он оспорил выводы выступавшего ранее Магера, утверждая, что в целом дела идут неплохо. Он выставил претензии к главупру автотракторной промышленности, что те не хотят заниматься машинами, которые теперь были нужны для армии, высказал политическое недоверие конструктору танков Николаю Барыкову. Он рассказал о разоблаченных врагах в своих рядах и вскорости закончил вечернее заседание 3 июня.

Военный совет 4 июня

Последний день заседания военного совета открыл командующий войсками Московского военного округа Иван Белов, опасный заговорщик и германский шпион. Он входил в состав правой егоровской группы, которая остро враждовала с троцкистской группой Гамарника-Якира –Блюхера и близкого к ним Тухачевского. Его выступление сразу начиналось с их противопоставления. Белов сказал, что где-то с 1920 г. был врагом Троцкого, его дважды пытались просто выгнать из армии. Он описывал мерзкую манеру управления Уборевича, как он вел интриги, занимался очковтирательством. Он говорил очень долго, расхваливал наркома Ворошилова за его «требовательность», при этом он говорил, что именно его Ворошилов всегда ругал больше. В тексте много странных, пафосных речей, рассуждение о потере бдительности , снова восхваление Сталина и Ворошилова, было много подхалимажа.

Затем он сделал выпад против разкрупнения округов, якобы это мешает развитию военного дела, на деле же это усложняло подготовку военного переворота заговорщиками. Другие предложения были весьма дельными, усилить работу по материальному обеспечению и инспекцию войск, что не понравилось Ворошилову, которого тоже предлагали инспектировать. После Белова выступал флагман флота 1-го ранга Михаил Викторов, командующий силами Тихоокеанского флота,заговорщик, которого привлек к преступному делу Ян Гамарник. Викторов рассказывал о своих делах с Витовтом Путной, когда тот был командующим Приморской группой и уже тогда знал, что тот был пораженцем, считал, что СССР проиграет войну Японии. Он отказывался помогать силам флота в случае войны, ссылаясь на «нехватку» войск и т.д. Викторов рассказал, что Гамарник, который по его словам обладал огромным авторитетом, вредил обороноспособности, умолчав, что вредил в т.ч. через него. Викторов рассказал об очистке флота от антисоветских элементов: «Здесь т. Окунев уже докладывал, что мы за 2 года изъяли порядочное количество людей из Тихоокеанского флота. 32 чел. начальствующего состава и 54 краснофлотцев. Я должен сказать, что картина вредительства в Тихоокеанском флоте, она не полностью раскрыта. Правильно т. Блюхер указывал здесь, что мы должны еще побольше копнуть у себя».

На первый взгляд подобные чистки были правильной практикой, однако нельзя забывать, что их проводили сами враги народа управлявшие органами партии, НКВД , армии и флота, что сильно увеличивает вероятность того, что под лавину чисток попадало много честных людей. Он заявил, что Хрулев посылал им на стройки много троцкистов и возникла перепалка:

«Сейчас по линии СПО у нас оказался полный провал, на который т. Хрулеву придется обратить серьезное внимание. Первый у нас был пьяницей, второй – проходимцем, прохвостом, которого затем арестовали; затем дали нам Баженова, сейчас его сняли. Мы просили: «Викторов. Дайте нам порядочного человека». Нам прислали сейчас Лапина – брата вот этого троцкиста Лапина, он сейчас уже, наверное, арестован. Ведь мы же на Дальнем Востоке. Я т. Хрулеву говорю: «Что же вы мне даете все троцкистов, вы его пришлете к нам, его у нас сейчас же проработают».

Хрулев. Я вам сказал: «Гамарник и Фельдман приказали туда послать». Вы ответили: «Что же, посмотрим». Было так?

Викторов. Было так, я просил Фоменко…

Хрулев. Я категорически возражаю против того, что я вам посылал на строительство одних троцкистов.

Викторов. Я говорю о том, что у нас строительство получается без головы. Я считаю, что не все враги народа, особенно в строительстве, вскрыты. В этом отношении нам предстоит большая работа.»

Напротив, он очень похвалил Федько за правильную работу после провалов Путны и особенно положительно высказывался о Блюхере. Викторов поддерживал Блюхера, с которым его опять же по заговорщической организации связывал Гамарник. Потом Викторов рассказал о состоянии флота и уступил трибуну маршалу СССР Александру Егорову, первому заместителю наркома обороны и после смерти Гамарника, устранения Якира, Тухачевского и Уборевича, фактический лидер военного заговора в СССР. Германский шпион и ближайший пособник Ежова. Несмотря на то, что Ежов провел следствие так, что оно никак не задело Егорова, его репутация была повреждена тем, что Генштаб при его руководстве запустил контроль за армией.

Его выступление было полно лжи и лицемерия. Он говорил, что «проглядел» заговор врагов, особенно у себя в Генштабе и получил первое замечание: «Егоров: Я здесь вкратце должен остановиться на выступлениях ряда товарищей, которые не вполне четко и правдиво ставят вопрос относительно личности этих людей. Партия доверяла им политически. У нас не было с точки зрения политической какого-либо момента, который давал бы нам возможность заподозрить этих людей в измене, шпионаже или в каком-либо вредительстве. Скажем со всей откровенностью: этого не было.

Я вам скажу в части оперативной стороны дела. Этот вопрос я целиком принимаю на себя. Я его с ног на голову поставил с моими помощниками, но я не видел никаких явных преступлений со стороны этих людей. С точки зрения оперативной игры, с точки зрения методов игры. Меня обвиняют, как начальника Генерального штаба, в том, что я не охватывал полностью всех командиров.

Сталин. Даже не отвечали на вопросы; это убивает местных работников: когда они пишут, а им не отвечают.

Егоров. В этом т. Сталин, я принимаю на себя ответственность.

Сталин. Ни одного запроса, ни одного письма от местных людей нельзя оставлять без ответа. Если мы это усвоим, то мы выиграем, и бюрократизма у вас будет меньше.

Егоров. Совершенно правильно. Я отношу это целиком к себе. Я отношу к себе то, что мои подчиненные мне не докладывали. Я не снимаю с себя ответственности. В методах оперативной игры мы не находили чего-либо, чтобы наводило нас на какие-либо размышления о том, что они вредили. Думаю, что нет».

Оправдываясь, он говорил, что как глава Генштаба не видел попыток изменить в худшую сторону положение дел и разрушения оперативных идей, об Гамарнике он сказал: « С Гамарником я встречался по работе, только в тот момент, когда был командующим войсками Белорусского округа, а он был секретарем ЦК Белоруссии, и потом позже, на протяжении того времени, которое мы работали вместе в центральном аппарате. Я считал его абсолютно доверенным в партии лицом, и у меня не было никакого подозрения, что Гамарник может быть изменником нашей Родины, партии и революции. Отношения у меня с ним были чисто делового порядка». Далее, он неплохо высказался об Уборевиче, Якире и более негативно о Тухачевском. Затем он завел разговор о военных, которые были заграницей, каждый теперь мог считаться потенциальным шпионом: «Егоров. Наступила полоса мирного времени и известных мероприятий по постановке учебы, организации учебы и выработки методов. Эти люди, как вы знаете, первые были приобщены к западноевропейской культуре. Поехал Тухачевский в 1925 г. за границу, поехал Уборевич и Якир. Ну, понятно, с точки зрения нас, которые не ездили в эту Западную Европу, мы относились так: люди побывали в Европе…

Голос. Кто ездил в Европу лечиться, того можно без зазрения совести забирать.

Егоров. Лечиться ездил и я и выполнял задания партии по известным вопросам. Вот это приобщение к западноевропейской культуре, оно давало некоторый преферанс, предпочтение этим лицам в области новых установок, в области сопоставления и т.д. Отсюда началась полоса некоторых новшеств. И, однако, это оказывается полоса не только знакомства с Европой, а установления определенных связей с германским рейхсвером. Это совершенно очевидно. Уборевич, связавшись с германским рейхсвером и узнав от него об организации начальника вооружения, провел должность начальника вооружения и работал на ней».

Далее Егоров предпочел обойти стороной тему, почему Генштаб не видел показушные маневры 1935 г., он лишь сказал, что людям там доверяли, про контроль видимо забыли. Затем он стал нападать на предыдущих ораторов и этот отрывок стоит привести:

«Егоров. И нечего скрывать, товарищ Григорий Иванович Кулик, что на последнем Военном совете в кулуарах, после речи Тухачевского о боевой подготовке, вы говорили: «гениальная речь!» (Общий смех.) А тут об этом умалчиваете. Нужно иметь смелость большевика, Григорий Иванович, чтобы называть вещи своими именами. Вот сидит Щаденко, он может подтвердить.

Еще хочу сказать Тюленеву. Вы сидите и качаете головой, когда кто-нибудь говорит о том, что было; а я вас спрашиваю: почему вы говорили то же самое? Мы с вами раза три-четыре встречались вместе с Тухачевским, выпивали…

Тюленев. Один раз только.

Егоров. Какой там один раз! Разве вы не говорили о гениальном руководстве погашением Тамбовского восстания? (Общий смех.) Правильно ведь это, я не зря говорю. Эти отдельные моменты и создавали ореол вокруг Тухачевского.

А Мерецков! Вот вы говорите о вашей гордости, об испанских событиях, партия никогда не отнимет у вас этого. Но где вы были на протяжении ряда лет вашей работы с Уборевичем? Будучи начальником штаба округа, по службе в Генеральном штабе, подчиненный мне, вы ни разу не были у меня по этому поводу.

Ворошилов. А вы его ни разу не вызывали.

Егоров. Я вызывал. Я говорю, что он не был у меня, так сказать, в партийном порядке.

Мерецков. Я к вам не один раз являлся. А что я вам сказал про Гамарника? Документ имеется.

Егоров. Документ есть. Но я – не бюрократ. Ко мне приходит масса людей. Я не раз говорил, что у меня не проходной двор. Вы даже не предупреждаете, а прямо приходите в секретариат, и мне докладывают, что пришел такой-то командующий. Я не могу отказать – скажут: «бюрократ», – и я всех обязан принимать. Я беру на себя ответственность, может быть, я вас не принял, но утверждаю, что вы лично ко мне ни разу не обращались, за исключением официального вызова. Только один раз вы пришли и заявили о том, что обстановка работы на Дальнем Востоке тяжелая. Это было после вашей телеграммы, которую подписали вы, Лапин и Сангурский, о невозможности дальше работать с Василием Константиновичем.

Мерецков. Такой телеграммы я не подписывал.

Блюхер. Я этого не знал.

Егоров. Есть ваша подпись. Найдем, не беспокойтесь!

Голос с места. Мерецков, верно это, что игнорировали мы Александра Ильича, и я сказал ему об этом прямо в глаза.

Егоров. Вы сказали о том, что сложились невыносимые условия работы. Я говорю: «Действительно, это положение нетерпимое, когда командующий не принимает по месяцам». Я говорил т. Сталину и в Политбюро относительно Василия Константиновича. Здесь говорят, будто я был за снятие Василия Константиновича.

Сталин. Все вы были за снятие.

Егоров. Я не был за снятие.

Ворошилов. Не за снятие, так за замену. (Общий смех.)

Егоров. Нет. Я говорил, что Василию Константиновичу нужно полечиться. (Общий смех.) Но, товарищи, я в простоте души это сказал, я сюда не вкладывал какого-то общего потока преднамеренных данных всех этих подлецов.

Сталин. Это правильно.

Егоров. Я не мог предположить, что они хотят снять Блюхера под этим предлогом. Я болел душой и обязан болеть за это дело, потому что положение вещей слишком ответственное. Василий Константинович был болен, по месяцам не принимает докладов…

Блюхер. Этого не было.

Егоров. Но вопрос сводится к этому.

Сталин. Это многие говорили, что Блюхер любит решать сам все вопросы. Это, говорят, хорошо, но он не может успеть все вопросы рассмотреть сам.

Блюхер. Это тоже, т. Сталин, неправильно, потому что я решающие вопросы действительно решал сам, но зато целый ряд вопросов решал со штабом.

Егоров. Ну, не будем спорить. Я почему остро пережил заявление Мерецкова? Потому что у нас с вами, Василий Константинович, было перед этим очень много таких моментов.

Блюхер. Это деловые моменты, они еще будут.

Егоров. Но ни в какой степени лично я не хотел помешать авторитету, тем более оперативному авторитету Василия Константиновича никогда!

Сталин. Это верно.

Егоров. Товарищи, Штаб, возглавляемый мной, за этот период времени, несомненно, имел много недочетов. Конечно, и я сам мог ставить неверные вопросы, мог допустить различного рода ошибки».

После этого он свернул на тему полевого устава, поговорил о роли пехоты и закончил на этом. Затем выступал комдив Дмитрий Кучинский, начальник Академии Генерального штаба, также военный заговорщик. Он два года служил под началом предателей Дубового, Левичева, Гарькавого, а потом более пяти лет был начальником штаба сначала Украинского, а потом и Киевского военного округа, при Ионе Якире. Близкий друг Якира и его доверенное лицо, заговорщик. Он заявил военному совету, что считал Якира одаренным военным, настоящим большевиком. Он сказал, что Якир делал в округе что хотел: «Ведь все важнейшие вопросы – оперативные, мобилизационные, вопросы строительства Вооруженных сил – решались так, как хотел Якир. А вопросы кадров! Если подумать, как подбирались кадры, то их можно разделить на 3 категории. Одна категория знала, что такое Якир. Другая категория людей, на которых он мог положиться, если бы был переворот». Он обрисовал некоторые детали плана вероятного переворота и назвал фамилии:

«Я могу назвать фамилии. По первой категории, которые могли его знать, здесь говорили о Григорьеве. Я, например, не верю Григорьеву – начальнику [штаба] корпуса.

Вторая категория. Вот возьмем Киевскую механизированную бригаду. В конечном счете в Киеве должны были сосредоточиться 5 механизированных бригад, включая те, которые из Харькова должны прийти. Мы две фамилии знаем. А возьмем фамилии остальных трех из механизированных бригад. Нам известны: Карев (пьяница), Евдокимов, Богданов. И, наконец, была третья категория людей, которые верили Якиру, которые прохлопали, которые не знали и честно служили делу».

Кучинский говорил, что Якир не уважал Буденного и очковтирательствовал по отношению к Ворошилову, на что нарком ответил, что он натуральный подхалим. Затем у него состоялся диалог со Сталиным, который зачитал показания на него:

«Сталин. Можно вам один вопрос задать? Я вас первый раз вижу и хочу уважать вас. Вижу, что вы человек, который мог бы быть очень полезным армии.

Ворошилов. Мы до сих пор считали, что он был полезен.

Сталин. Вот у меня показания Уборевича: «Возвращаясь к разговору с Тухачевским в марте 1935 г., считаю необходимым показать, что он мне тогда же назвал как принимавших активное участие в заговоре Якира, Гамарника, Эйдемана и Корка и как участников этого заговора Роговского, Фавицкого, Ольшанского, Аппогу, Кучинского и, кажется, Левичева». Что вы можете сказать?

Кучинский. Я могу сказать, что я никогда в заговоре не участвовал.

Голоса. Врет.

Сталин. Я извиняюсь, я вас прервал, но если вы мне разрешите, то я хотел бы маленький перерыв допустить. Люди, которые здесь сидят, их не всегда увидишь, и вот я при них хочу у вас спросить. Вот что говорит Уборевич о т. Мерецкове – вы, конечно, за него не отвечаете. Уборевич пишет: «Мерецкова я вовлек в мае 1936 г., когда вместе с ним отдыхал в Сочи». Вы не волнуйтесь, т. Мерецков. Наше дело разобрать и проверить. Я, как коммунист, коммунистам докладываю: «У меня всегда были с ним близкие отношения… (читает)… и что я в этой работе принимаю очень активное участие. Я предложил Мерецкову…»

Мерецков. Это ложь. Я заявляю со всей ответственностью, что это ложь.

Сталин. Может быть. Дай бог, чтобы это было ложью. Может быть, он оклеветал вас, но вот что он говорит. (Шум, много реплик.)»

В этот момент Кучинский решил сменить тему разговора и начал говорить про плохое отношение Якира к Генштабу, но его попросили ответить на прежний вопрос и он ответил:

«Товарищ Сталин, я вам уже доложил, что я ни в каком заговоре не участвовал и меня никто не вовлекал. (Много реплик.)». После он продолжил рассказывать про отношение к Генштабу, а после его спросили про отношение к Якиру и он стал чуть ли не защищать того:

«Кучинский. Я могу рассказать все что угодно. Как относился я к Якиру?

Голос с места. Это ясно.

Кучинский. Я видел его личную жизнь. Он был очень скромным человеком, не пил никогда. В личной жизни он был почти святой человек. (Шум в зале, возгласы возмущения.)

Голос с места. Чего ты врешь?

Кучинский. Я присматривался к его личной жизни и скажу прямо, что он был хорошим человеком.

Ворошилов. Нельзя выдумывать того, чего не было. То, что вы были с ним большим другом, это тоже правильно.

Кучинский. Так точно. Я даже скажу больше. В сентябре 1936 г., когда Александр Ильич взял меня в вагон в 3 или 4 часа ночи, когда мы ехали на Белорусские маневры, говорили о Шмидте, т. Буденный тоже там был. Буденный вдруг вскакивает и говорит: «А Якир все-таки троцкист». А я отвечаю: «Это неправда, это ложь». (Шум в зале.)

Голос с места. Он же и был троцкистом.

Сталин. Но он этого не знал.

Кучинский. Буденный говорит, что он сейчас является троцкистом.

Буденный. Я нутром чувствовал. Данных не было, но вижу, что враг».

Далее он рассказывал об военных учениях 1936—1937 гг., последняя военная игра, которую вел Тухачевский, были подозрения, что там отрабатывались приемы для разгрома РККА в будущем. По плану главный удар был на украинском направлении, Якиру надо было сдать фронт противнику. Кучинский говорил, что не видел вредительства, но было много недочетов и проколов. Судя по всему, бывший начальник штаба Якира был не глупым человеком, он понимал, что на совете ему надо все отрицать и утверждать: ничего не знал, не слышал, не видел. Только так он мог бы попытаться увильнуть от ответственности. Позже снова кратко выступил Седякин, сказав, что он не враг, а после командующий войсками Забайкальского военного округа и заговорщик Иван Грязнов, он говорил очень мало, сказал, что не хочет обсуждать конфликт с Блюхером и передал слово Ивану Тюленеву, заместителю инспектора кавалерии РККА. Тот произнес лишь одну реплику про Тухачевского и передал слово Ворошилову для завершения военного совета. Очень длинная речь состояла подведения общих итогов, положении дел в армии об исправлении ошибок. Ворошилов говорил: «Враг направлял свою подлую работу главным образом по самым наиболее чувствительным участкам. Он подсаживал своих людей в авиацию, мотомехвойска, в химические части, в части связи и на склады, как я уже сказал, в морские силы – имейте в виду – в морские силы. Одним словом, туда, где больше всего трудностей, туда, где больше всего техники, туда, что больше всего имеет значение для будущей обороны – туда и направлял своих людей. Оттуда придется изымать больше всего всякой дряни и по-настоящему ковырнуть, всю эту бражку вычистить оттуда».

Ворошилов говорил, что много врагов проникло в армию, потому что она нуждалась в образованных в военном деле людях, которые часто оказывались врагами. Он признавал, что доверился не тем людям и особенно Гамарнику: «Тут приходится виниться, как и вы все здесь винились; не замечал, верил этим людям, верил в особенности Гамарнику как большевику и слишком много передоверил ему работы….Настолько много я передоверил ему практической работы, что он мог сказать, что из-за практической работы не может заниматься политработой. Может быть, было хорошо, что он ею не занимался. Он занимался хозяйством, строительством, ветеринарией и санитарией, причем занимался всеми этими делами очень скверно. Доверял я ему».

Он рассказал о показушных военных играх, что обратил внимание на странности учений, но начальник Генштаба Егоров его не поддержал. Ворошилов стремился дистанцировать себя от Тухачевского, рассказывая факты о его чрезмерных требования и конфликте с Буденным. Потом он говорил о военном строительстве, что несмотря на вредительство, многое было сделано на пользу обороноспособности. Он отметил, что вредителям приходилось делать некоторые реальные успехи: «О боевой подготовке и о вредительстве в боевой подготовке. Я почти полностью это отрицаю. Говорят: «Раз они враги, почему им не вредить в боевой подготовке?» Если бы они были идиотами, они бы этим занимались и провалились бы давным-давно. Почему они были уважаемыми людьми? Потому что они много работали над оперативной работой. Они бы грош не стоили в глазах своих хозяев как агенты, если бы они не действовали так умело, если бы они не зарабатывали авторитет в глазах армии, которую они хотели вести против партии, против народа. Они горбом это зарабатывали».

Он еще говорил о боевой подготовке, затем об уставе, об проколах Грязнова, воинских званиях, снова говорил о врагах, их интригах, тем, кто им мог помогать. В конце он произнес напутственную речь, требуя работать на укрепление обороны страны и дела социализма. И, в самом конце Сталин просил рассмотреть возможность снисхождения к ряду заговорщиков:

«Сталин. Нескромный вопрос. Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем – простить их. Есть такие люди?

Голоса. Безусловно. Правильно.

Сталин. Пять лет работали, кое-кого задели случайно. Кое-кто есть из выжидающих, вот рассказать этим выжидающим, что дело проваливается. Таким людям нужно помочь с тем, чтобы их прощать.

Щаденко. Как прежде бандитам обещали прощение, если он сдаст оружие и придет с повинной.

Сталин. У этих и оружия нет. Может быть, они только знают о врагах, но не сообщают.

Ворошилов. Положение их, между прочим, неприглядное. Когда вы будете рассказывать и разъяснять, то надо рассказать, что теперь не один, так другой, не другой, так третий все равно расскажут, пусть лучше сами придут.

Сталин. Простить надо, даем слово простить, честное слово даем.

Щаденко. С Военного совета надо начинать. Кучинский и другие.

Кучинский. Тов. Ворошилов, я к этой группе не принадлежу, к той группе, о которой говорил т. Сталин. Я честный до конца.

Ворошилов. Вот и Мерецков. Этот пролетарий, черт возьми.

Мерецков. Это ложь. Тем более что я никогда с Уборевичем не работал и в Сочи не виделся.

Ворошилов. Большая близость с ними у этих людей. Итак, в 8 часов у меня». На этом военный совет закончился.

Итоги первой чистки

В ходе следствия и арестов произошедших с осени по начало июня 1937 года, было арестовано несколько десятком высокопоставленных военных командиров, входивших в троцкистскую группу, руководимую Яном Гамарником и Ионой Якиром. Кроме них, Тухачевского, Уборевича и других известных лиц, которые должны были вскорости пойти вместе на суд, под арестом оказались их ближайшие помощники, друзья, которые должны были помочь устроить переворот. Вот их перечисление, арестованные на 11 июня, по лишенным ими званиям:

Комкоры: Геккер, Кутяков, Туровский, Горбачев, Гарькавый, Аппога, Василенко, Ефимов, Левичев, Петин, Угрюмов, Алафузо, Смолин

Комдивы: Ольшанский, Деверцов, Шмидт, Дубинский, Роговский, Савицкий, Казанский, Вольпе, Бокис, Павлов, Флоровский, Точенов, Артеменко, Вакулич, Бакши

Комбриги: Зюк, Медведев (условно), Егоров, Сатин, Воронков, Зубок, Пугачевский, Суслов, Клочко, Гудков, Лавров, Середин, Розынко, Дроздов, Гаврюшенко

Армейские комиссары 2-го ранга: Аронштам, Амелин, Векличев, Овсепян

Дивизионные комиссары: Генин, Суслов

Интенданты 1-го ранга: Гаврилов, Королев, Казаков, Бабанский, Аверин

Интенданты 2-го ранга: Азаров, Бессонов

Коринтендант: Ошлей

Дивинтенданты: Зайцев, Дзыза

Бригинженер Жуковский


Большая часть арестованных давали показания, изобличая своих подельников. Троцкистская организация в РККА понесла серьезный урон, однако говорить о ее полном разгроме нельзя. Их позиции ослабли и власть в округах переходила к правым заговорщикам. Наркомат обороны произвел соответствующие назначения, еще в мае киевским военным округом был назначен руководить И. Федько, белорусским с 5 июня командовал Иван Белов, на место которого в столичном округе занял Семен Буденный, это был новый старт в его, казалось бы, затухшей карьере.

Основной костяк правых в командном составе армии пользовались доверием Сталина: Егоров, Грязнов, Дыбенко, Федько и особенно Белов. У них теперь было намного меньше конкурентов в армии, оппозицию им могли составить лишь Блюхер, Шапошников и Буденный, но все они были поодиночке. 7 июня весь состав Красной Армии, от рядовых красноармейцев и до командиров и политработников был полностью извещен о раскрытии контрреволюционной военной фашистской организации, были открыто названы имена предателей: «Как видно из материалов Народного комиссариата внутренних дел, сюда входили: бывшие заместители народного комиссара обороны Гамарник и Тухачевский, бывшие командующие войсками округов Якир и Уборевич, бывший начальник Военной академии имени т. Фрунзе Корк, бывшие заместители командующих войсками округов Примаков и Сангурский, бывший начальник Управления по начальствующему составу Фельдман, бывший военный атташе в Англии Путна, бывший председатель Центрального совета Осоавиахима Эйдеман. Врагу удалось путем подкупа, шантажа, провокации и обмана запутать в своих преступных сетях этих морально павших, забывших о своем долге, заживо загнивших людей, превратившихся в прямых агентов немецко-японского фашизма».105

Также говорилось, что это еще вероятно не конец, не все предатели изобличены: «Сейчас эти враги народа пойманы с поличным. Они целиком признались в своем предательстве, вредительстве и шпионаже. Нельзя быть уверенными, что и эти заклятые враги трудящихся полностью рассказали все, что они сделали. Нельзя верить и тому, что они выдали всех своих единомышленников и сообщников. Но главные организаторы, руководители и шпионы, непосредственно связанные с германскими и японскими генеральными штабами и их разведками, разоблачены. Они получат заслуженное возмездие от карающей руки советского правосудия».

9-10 июня прошел актива центрального аппарата НКО СССР, где говорили и обсуждали тоже самое, что и на прошедшем совете, но без прежней остроты. Из руководства страны там был только Ворошилов и при нем военные снова могли расслабится. Большинство выступавших, кроме Ворошилова на активе, сами были заговорщиками. В заключительном слове он дал знать, что фактически разоблачен еще один враг, это заместитель начальника Генштаба, комкор Сергей Меженинов, который присутствовал на активе 9 июня, но как оказалось «потерял» важные документы и попытался совершить попытку самоубийства, но неудачно: «Мы должны жить так, чтобы знать, что вся армия у нас честная. Отдельные мерзавцы будут выловлены. Да и им самим становится тесно, они разбегаются как крысы в солнечный день с корабля. Вот вчера присутствовал здесь зам. начальника Генерального штаба Меженинов, а сегодня поехал в лес и стрельнулся.

В чем тут дело? Он оставил записку: я, говорит, честный, а пропали документы, очевидно, потому, что я не был достаточно бдителен. Какие документы? Никто не знает. Очевидно, не в документах дело. Прямо нужно сказать – и вы должны предупредить всех своих товарищей, – что всякий гражданин, всякий человек, который поступит таким образом, для нас, для большевиков, является врагом народа. Мы не будем искать, откуда он, – он, может быть, был связан с одним шпичком японским или немецким: как мы теперь установим? Установить невозможно, а раз стреляется, значит, для чего-то нужно стреляться, значит, он должен стреляться. Ни один порядочный человек так не поступит. Ну пропал документ, надо, конечно, чтобы документы не пропадали, черт с ним; давайте будем проверять и будем добиваться, чтобы документы не пропадали, а не стреляться. Пошел человек и пишет послание жене и сыну: «Я ни в чем не виноват, не виноват в том, что документ пропал». Это мерзость. Это значит – враг. Ни один сколько-нибудь порядочный, не большевик, а просто честный человек, и не советской даже страны, так жизнь не кончает. Так жизнь кончают только подлецы и враги, безнадежно запутавшиеся».106

Судя по всему после прихода Шапошникова в Генштаб началась проверка наличия документов и обнаружили много чего «интересного». Будь Меженинов честным человеком, он не стал бы стреляться, этим он лишь подтвердил свою вину. Он передавал секретные документы Германии, был таким же шпионом, как и его уже бывший начальник маршал Егоров.

За день до этого, 9 июня Якир пишет письмо Сталину с просьбой сохранить ему жизнь, но адресат письма и другие члены Политбюро испытали очередной приступ омерзения. талин поставил на документе резолюцию: «Подлец и проститутка». безграничной верой в победу коммунизма". На этом письме оставили резолюции Сталин: "Подлец и проститутка". Ворошилов и В.М. Молотов написали: "Совершенно точное определение". Каганович добавил: "Мерзавцу, сволочи и б… одна кара – смертная казнь".107

8 и 9 июня Сталин получил еще два послания, первое показания Уборевича данные им 3 июня, второе его последнее заявление. В показаниях он продолжал рассказывать историю заговора, называл детали плана поражения, подробности о вредительстве, подтвердил, что Мерецков был завербован им в 1936 г.: «Мерецкого я вовлек в мае 1936 г., когда вместе с ним отдыхал в Сочи. У меня с ним всегда были очень близкие отношения. Я ему рассказал, что в войне с Германией неизбежно поражение и, что в связи с этим Тухачевским ведется подготовительная работа по захвату власти и что я в этой работе принимаю активное участие. Я предложил Мерецкову примкнуть к антисоветскому заговору, на что он ответил полным согласием».

Сталин скорее всего получил часть этих показаний от 3 июня прямо на военном совете, ведь 4 июня Сталин произнес именно эти строки, про отдых в Сочи. Но правда ли это? Оговаривал ли Уборевич Мерецкого? Кирилл Афанасьевич был начальником штаба у двух видных заговорщиков – Уборевича и Блюхера, какова вероятность, что он не был вовлечен? Она невелика, но списывать это со счетов тоже нельзя. Сталина могло насторожить то, что Уборевич кроме факта вербовки не сказал ровно ничего. По тексту было ясно, что если даже он был завербован, он вряд ли был в курсе того, что Уборевич работал на Германию. Это похоже на правду, ведь завербовать людей для госпереворота легче, чем убедить их изменить родине. Но Сталин либо не поверил в это, либо Мерецков принял предложение Сталина сознаться в обмен на прощение.

Роль Буденного и Шапошникова

В истории военного заговора осталось немало белых пятен, две из них это то, какую роль играли два видных деятеля, маршал Семен Буденный и Борис Шапошников. Они не были арестованы и осуждены, но это еще не значит, что они точно не были причастны к заговору в армии. Есть утверждения, что подследственный Виталий Примаков дал показания на 70 видных деятелей командного состава армии, включая Шапошникова.108 Проверить эту информацию нельзя, поскольку показания Примакова до сих пор недоступны широкой публике. Чего же боятся правящие либералы, не позволяя этим показаниям выйти наружу?

На Буденного показаний было намного больше, непонятно когда они начали поступать, но уже меньше чем через год после осуждения группы Тухачевского, Сталин имел очень много материалов, компрометировавшие маршала. Вот, одна сводка ГУГБ НКВД о 27 марта 1938 г. отправленная Сталину:

« 1. ЕГОРОВ, бывший зам. наркома обороны. Допрашивал: ЯМНИЦКИЙ. Сознался в том, что он, ЕГОРОВ, ДЫБЕНКО и БУДЕННЫЙ возглавляли руководство антисоветской группы правых в Красной Армии, представлявшей собой организацию, имевшую своих участников в военных округах.

Эта антисоветская организация была на особо законспирированном положении вне антисоветского военного заговора, возглавлявшегося ТУХАЧЕВСКИМ.

………….

4.  ЛЕВАНДОВСКИЙ М.К., бывший командующий Приморской группой войск ОКДВА. Допрашивали: ЯМНИЦКИЙ, КАЗАКЕВИЧ.

Дополнительно показал, что с 1925 года установил непосредственную связь с ЕГОРОВЫМ Александром Ильичем, командовавшим в то время Белорусским военным округом, и с этого времени систематически при встречах вел с ним антисоветские беседы, знал о группировании ЕГОРОВЫМ ряда лиц из антисоветского элемента среди высшего комсостава для борьбы за захват руководства РККА.

С 1933 года ЛЕВАНДОВСКИЙ по возвращении из Германии был привлечен ЕГОРОВЫМ в антисоветскую подпольную группу, ставившую своей задачей подготовку свержения Советской власти. Из состава этой группы ЕГОРОВ назвал ЛЕВАНДОВСКОМУ ДЫБЕНКО – бывшего командующего войсками ПриВО, КАШИРИНА – бывшего командующего войсками СКВО (оба арестованы), БУДЕННОГО, ГОРОДОВИКОВА и ТЮЛЕНЕВА».109

Особая конспирация группы Егорова, Дыбенко и Буденного позволяла им уходить от провала. В числе заговорщиков назван и Тюленев. Другая сводка от 1 апреля 1938 г., в которой говорилось, что военная фронда возникала еще с 1925 г. и оформилась в антисоветскую группу в 1928 г.:

«В период 1926—28 г.г. окончательно формируется антисоветская организация правых под руководством ЕГОРОВА, БУДЕННОГО и ДЫБЕНКО. Эта организация поставила своей задачей захват руководящих постов в центральном аппарате РККА, в военных округах и подготовку условий для антисоветского переворота в интересах политики правых и восстановления капитализма в СССР.

В 1930 году БУДЕННЫЙ связался с одним из руководителей правых – ТОМСКИМ и поддерживал с ним связь. В этом же году по поручению ДЫБЕНКО и БУДЕННОГО ЕГОРОВ связывается с центром правых через РЫКОВА.

Связь эта произошла при встрече ЕГОРОВА с РЫКОВЫМ в Сочи. В беседе РЫКОВ сказал ЕГОРОВУ, что центр правых связан с этой организацией (ТОМСКИЙ, БУДЕННЫЙ). На протяжении всего периода эта организация поддерживает связь с центром правых РЫКОВЫМ и БУДЕННЫМ.

В конце 1933 года по указанию РЫКОВА руководство антисоветской организации правых вошло в связь с антисоветским военным заговором через ТУХАЧЕВСКОГО.

Находясь весной в 1934 году в Ленинграде, ТУХАЧЕВСКИЙ и ЕГОРОВ договорились о совместных действиях военного заговора и организации правых, о плане антисоветского выступления и мероприятиях вредительского порядка в оперативной работе генштаба по подготовке поражения Красной армии.

В 1935 году БУДЕННЫЙ и ЕГОРОВ имели беседы с ТУХАЧЕВСКИМ в его кабинете (НКО) о совместной работе заговора и организации правых в армии. Через некоторое время ЕГОРОВ имел встречу с ТУХАЧЕВСКИМ. Они обсуждали план захвата власти в мирное время, план антисоветского переворота и поражения Красной армии в военное время. В мае 1936 года ЕГОРОВ имел беседу с ТУХАЧЕВСКИМ о совместных действиях».110

Сводка от 8 апреля, показания бывшего члена Военного совета Харьковского военного округа Озолина:

«В этом же 1934 году ВАРДИН предложил ОЗОЛИНУ создать группу землячества в тех районах, где имеются компактные массы конноармейцев, особенно в Ростове и других казачьих районах, и через эти группы влиять на политику партии в области сельского хозяйства. Если же не удастся изменить политику партии в деревне, нужно будет изменить состав правительства и добиться демократизации государственной власти. ВАРДИН при этом добавил: «Учти, что предстоит смена правительства, а для этого понадобятся вооруженные силы, обо всем этом знает БУДЕННЫЙ, с которым я лично беседовал».

Озолин показывает, что от ВАРДИНА он получил директиву: 1) взять ставку на организацию командиров из числа конноармейцев, в первую очередь недовольных своим положением; 2) выявлять недовольных командиров-конноармейцев и вербовать их; 3) из числа наиболее недовольных и озлобленных конноармейцев создавать тройки, которые вели бы среди бывших конноармейцев антисоветскую работу; 4) поддерживать и разжигать недовольство среди работников, с которыми придется сталкиваться в повседневной работе, вне зависимости от того, троцкисты ли они или правые.

После ареста ВАРДИНА ТЮЛЕНЕВ подтвердил ОЗОЛИНУ указанную директиву, добавив: «Если это влияние на политику партии не даст положительных результатов, то надо будет вооруженными силами конноармейцев добиться реорганизации государственного аппарата на более демократических основах. Хоть вторую революцию делать».

ТЮЛЕНЕВ рассказывал, что им лично привлечены для антисоветской работы бывшие конноармейцы: АПАНАСЕНКО, ГРАЧЕВ, БОНДАРЕНКО, КНИГА, СЕДЕНКО. ОЗОЛИН также приводит ряд фактов противопоставления БУДЕННОГО тов. ВОРОШИЛОВУ».

Буденный, Тюленев, Апанасенко в числе заговорщиков, они примыкали к группе Егорова-Дыбенко. Нет оснований не верить этим показаниям, но почему же в них не поверил Сталин? Или поверил? Участие Буденного в заговоре логично, во первых у него была большая обида на Сталина и Ворошилова за то, что его военная карьера застыла на месте, во вторых военные в те времена осознавали себя неким политическим классом, если почти все военные руководители были в заговоре, почему к Буденному было не примкнуть к ним.

Но Буденного не арестовали, хотя потом ходили истории, что он якобы отстреливался от приезжавших арестовывать его чекистов. Конечно это все выдумки, хотели бы арестовать, арестовали бы. Если бы Сталин был уверен, что Буденный заговорщик, его предали бы суду. Но есть вероятность, по которой он не стал бы этого делать, по ней Буденный мог воспользоваться предложением Сталина о добровольном признании и прощении. Это, скорее всего, произошло после суда над Тухачевским, ближе к 1938 г. Его могли простить за отсутствием серьезных преступлений, нет информации, что он был шпионом или занимался активным вредительством. Судя по имеющимся материалам, он много фрондировал.

Суд и приговор

К 10 июня следственный процесс по военно-фашистской группе в РККА был закончен и на 11 июня был назначен суд. Дела подобного уровня рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР, в составе которой были: армвоенюрист Василий Ульрих, его заместители диввоенюрист Иона Никитченко и корвоенюрист Иван Матулевич. Но для дела военных было применено внутри коллегии – Специальное судебное присутствие, в которое вошли: В. Блюхер, Я. Алкснис, П. Дыбенко, Е. Горячев, Н. Каширин, Б. М. Шапошников, И. П. Белов, С. Буденный. Им предстояло осудить: М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича, В. Путна, А. Корка, Р. Эйдмана, Б. Фельдмана, В. Примакова. По совместительству, почти все обвинители сами были заговорщиками и обвиняемые об этом хорошо знали, но они молчали, то ли из солидарности, то ли все еще надеялись, что те их «спасут». Если они ждали помощи, были ли основания для такого ожидания?

В этой ситуации подсудимые могли продлить себе жизнь двумя способами: выдав остальных участников заговора или положившись на то, что те смогут повлиять на жесткость приговора или устроят переворот. Возможно, подсудимые и хотели рассказать об остальных заговорщиках, но этого не позволил бы сделать Ежов. Он мог уговорить их скрыть имена на следствии и финальном процессе. Другой фактор личной дружбы также морг сыграть роль, почему они не назвали их имена. Горячев был другом Уборевича, Алкснис другом Тухачевского

Утром того дня в центральной газете партии «Правда» появилась новостная статья Льва Мехлиса о скором суде над разоблаченными врагами, ее начальная часть гласила: «Сегодня мы публикуем извещение Прокуратуры СССР о предании суду восьми пойманных с поличным шпионов. Наймиты одного иностранного государства, подлейшие изменники родине, они имели задание от своих хозяев: всеми доступными способами подорвать мощь Рабоче-Крестьянской Красной Армии – любимого детища народов СССР, подорвать обороноспособность первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян. Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна – вот трижды презренные, ненавистные имена участников этого, ныне разгромленного, шпионского ядра фашистских разведчиков».111

Утром 11 июня 1937 года подсудимых привезли в здание Военной коллегии на Никольской, в те времена она называлась улицей 25 Октября, она располагалась в большом, старинном трехэтажном доме. Их дело подлежало рассмотрению по порядку, установленному ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 года, утверждавшие закрытое судебное заседание, без присутствия защитников и без права осужденного лица на обжалование приговора. Таков был порядок рассмотрения наиболее важных государственных дел.

Заседание началось с показания Ионы Якира, который рассказал свою историю, что он был преданным большевиком в 1920-е, к троцкистам не примыкал, но признавал, что защищал ряд троцкистов от гонений. Потом он рассказал, как он попал в ряды заговорщиков, дело было в коллективизации, он не принял эту практику и начал сближение с Тухачевским, Уборевичем.112

Формирование этой группировки произошло в конце 1932-1933 гг., в следующем 1934 г. Якир узнал о связи Троцкого и Тухачевского и германским генштабом. Он принял директиву Троцкого, сколачивать антисталинскую группу и готовить военный переворот. Другой вариант заключался в организации поражения СССР в войне с внешним агрессором. 113 Председатель Ульрих задал пару уточняющих вопросов и следом Якир рассказал о вредительской подготовке поражения. Якир рассказывал о конспирации заговорщиков, их взаимосвязях. Им помогали люди в Кремле, группа Енукидзе. 114 Блюхер спросил его, что он лично делал для поражения РККА в войне. Алкснис и Буденный спросили про вредительство в авиации и кавалерии, но Якир не достиг там больших успехов. Когда Буденный спросил его, почему он намеревался включить мотополк в кавалерийскую дивизию, Якир сказал, что это было не вредительство, это была честная работа. Он говорил, что всегда было два Якира, один честный, другой сволочь, предатель, они уживались в одной личности.115

Больше всего вопросов задавал именно Буденный, но Якир вообще неохотно отвечал на вопросы, не вдавался в детали. Его рассказ похож на попытку приуменьшить свою роль, переложив основную ответственность на Тухачевского. Он выгораживал предателей оставшихся на свободе и речь была не только о судьях. Якир сказал, что не вербовал комбрига Михаила Лукина, что было ложью, потом уже в ВОВ подтвердится предательство уже генерал-лейтенанта Лукина, который стал виновником гибели вяземской группировки войск, оказавшись в плену у немцев, проявлял антисоветские настроения (как и Якир не принял коллективизацию) и был настроен на сотрудничество с немцами. 116

Якир рассказал о том, что для переворота в Киеве планировалось использовать 2 тысячи бойцов 8-й мехбригады, которую в остальном доводили до развала. Говорил о предательстве Гамарника, по его впечатлению тот стал колебаться и ушел на антисоветскую позицию в 1934 г. По свидетельству Якира именно он близко контактировал с Гамарником, тот не желал сближаться с Корком или Тухачевским. Блюхер спросил о вредительской работе Гамарника на Дальнем Востоке, Якир сказал, что были указания вредить на укрепрайонах и установить связи с японцами, но имен он не знает, но предполагал Сангурского, Лапина и Аронштама. 117 Теперь уже Блюхер задавал много вопросов, хотя знал на них ответы. Давая эти показания Якир тоже знал, что Блюхер руководитель заговорщической группы на Дальнем Востоке, но он молчал. «Блюхер очень долго жил в отдалении от других видных военных, но из всех подсудимых ему ближе всего был именно Якир. И, Блюхер очень много задавал вопросов именно о Гамарнике.

Якир еще много отвечал на вопросы Блюхера о вредительстве, а затем Дыбенко задал на первый взгляд странный вопрос, планировали ли заговорщики оговаривать честных военных и знали ли все они друг о друге? Якир все это отрицал, говорил, что он теперь честный человек и говорит правду, что было ложью. Дыбенко тут, конечно руководило опасение за себя и других заговорщиков, чьи имена могли появиться в новых протоколах допросов. Дыбенко спросил про перевод вражеских кадров из одного округа в другой, он упомянул в этом плане Семена Тимошенко, который был сначала заместителем Уборевича, а затем и Якира. На, что последовал ответЯкира, что он считает Тимошенко «безусловно честным человеком».118

Можно с большой уверенностью утверждать, что это была очередная ложь Якира, как и с Лукиным. Он скрыл одного предателя и скрыл другого. Если кто-то сомневается в этом, ну вроде их не осудили, подумайте, какова вероятность, что тот же Тимошенко много ездивший для «обучения» в Европе, будучи 5 лет заместителем Уборевича и Якира не будет вовлечен в заговор? Почти все крупные катастрофы начального периода ВОВ 1941-1942 гг. произошли так или иначе при руководстве Тимошенко: разгром западного фронта, котлы в Минске, Киеве, Харькове и т.д. Он целенаправленно вел страну к поражению и чаще всего делал это вместе с другим врагом – Н. Хрущевым. Если бы Якир разоблачил Лукина и Тимошенко, многих будущих катастроф удалось бы избежать. Но даже на суде и на пороге смерти он лгал и выгораживал предателей.

После еще ряда вопросов, Белов спросил, вербовал ли Якир еще одного своего заместителя Дмитрия Фесенко, но подсудимый ответил, что нет. Тут видна уже полная нелогичность ситуации, Якир заговорщик, вербует кадры, ведет вредительскую деятельность, но у него два честных заместителя. По логике вещей заговорщик Якир как раз должен был вербовать своих заместителей и начальника штаба округа, чтобы честные заместители не мешали ему вредить и сами могли разваливать работу на своих участках. Это же намного безопасней и эффективней, нежели вести вредительство при честных заместителях, что просто опасно. Честные заместители что-то поймут и начнут бить тревогу. Но Якир и его судьи делали вид, что не замечали этого.

На вопрос Ульриха передавал ли Якир данные немцам об Летичевском укрепрайоне, но ответил нет, но знал, что Саблин это делал. Якир снижал градус своей ответственности со шпионажа до госизмены. Вскоре дача показаний Якиром закончилась и после перерыва настала очередь Михаила Тухачевского. Он начал свой рассказ с 1932 г, когда вступил в антисоветский заговор, до этого называя себя честным служителем отечества, советского государства.119 Тут видна первая ложь подсудимого. Да, в заговор он может, вступил в 1932 г., но германским шпионом, как верно полагали на военном совете он вероятно был с 1917 г. Он даже ранее дал показания, что вступил в связь с иностранцами в середине 1920-х, но на суде решил не рассказывать об этом. Он сказал, что знал Енукидзе, который с 1928 г. убеждал Тухачевского перейти к правым. Потом он связался с толмачевцами, а затем в 1932 г. он получил послание от Троцкого объединится и ответил на это согласием.

Ульрих спросил его, считает ли он свою деятельность шпионской, но Тухачевский не дал однозначного ответа. Он сказал, что сообщал немцам эту информацию, но не считал ее секретной, поэтому шпионом себя не считал. Ульрих напомнил ему показания данные им ранее, что в 1925-1926 гг. он был связан с немцами и поляками. Они звучали так, это зачитал Ульрих: «Начало моих отношений с немцами относится к периоду учений и маневров в Германии, на которые я был командирован в 1925 году. Сопровождавший меня капитан фон Цюлов говорил по-русски, много раз останавливался на вопросе общих интересов СССР и Германии в возможной войне с Польшей, знакомил меня с методикой боевой подготовки рейхсвера и, в свою очередь, очень интересовался основами только что вышедшего Полевого устава РККА 1925 года,

В 1926 году фон Цюлов присутствовал на маневрах в Белоруссии, где я встретился с ним и мы продолжали разговор. Я ознакомил фон Цюлова с организацией нашей дивизии, дивизионной артиллерии и с соотношением между пехотой и артиллерией. После маневров моя связь с фон Цюловым была утеряна».120

Отвечая на это Тухачевский сказал, что это деятельность на пользу германской и польской разведки, но не назвал это шпионажем. В самом деле это можно было бы интерпретировать, как то, что Тухачевский просто выложил не секретную информацию любопытны иностранцам. Но, разумеется, это было не просто любопытство. Тухачевский далее рассказывал о своих встречах с военными рейхсвера, но не признался в шпионаже. Но факты он сообщал серьезные: генералу Адамсу сказал, что СССР готовится сформировать 150 дивизий, а генералу Бокербергу организовал экскурсию на артиллерийские заводы и выложил сведения об их производительности. На вопрос Ульриха, почему он их информировал, он отвечал, что хотел заручиться поддержкой Германии в будущей войне с Польшей.

Ульрих все обобщил и спросил, что это такое и Тухачевский ответил, что передавал на этот раз секретные данные без разрешения. Затем от шпионажа перешли к правому заговору. Напоследок стоит добавить, что объяснения Тухачевского, почему он информировал немцев, не кажутся убедительными. Вероятнее всего он информировал их, потому что работал на Германию с 1917 г., но доказательств у следствия этому не было. Был ли завербован он немцами или нет в 1917 г, ответ на это мог дать лишь сам Тухачевский и тот офицер, который завербовал его в лагере для военнопленных Ингольштадт.

Тухачевский далее назвал центр военного заговора, его состав: Тухачевский, Гамарник, Каменев, Уборевич, Якир, Фельдман, Эйдман, Примаков и Корк. 121Два лидера разделили между собой страну – Тухачевский рулил западными делами, Гамарник восточными, хотя это скорее были часто нарушаемые условности. Далее он долго пересказывал свои показания о вредительстве, связи с Троцким, задачах организации, в целом не отходя от версии Якира, а также рассказал о своих переговорах с немецким генералом Рундштедтом во время пребывания в Лондоне. Подтвердил, что заговор, сотрудничая с Германией, ориентировался через связь с генералом Кестрингом, подтвердил преступную связь с Енукидзе и Бухариным. Он писал план поражения и за все время показаний, снова много говорил о вредительстве на важных участках и не назвал никаких новых имен заговорщиков. Он до такой степени заговорился, что председатель Ульрих сказал ему, что он не лекцию читает. Затем Тухачевский и Эйдман еще раз подтвердили свои контакты с немцами. Отвечая на вопросы Дыбенко, он признал, что все члены военного заговора были шпионами.

Далее говорил Уборевич, которого также подозревали в работе на немцев с 1917 г. он стремился представить дело так, что в заговоре он был лишь с 1935 г. В остальном он подтвердил показания Тухачевского. Ничего существенно нового не добавили другие подсудимые в деле предательской работы, но были существенные расхождения в роли некоторых из них. Корк много говорил о подготовке плана поражения и шпионаже, он добавил, важные детали, заявив, что Уборевитч был в заговоре с 1931 г., а с 1933 г. обсуждались планы поражения РККА, чтобы легче можно было захватить власть. Тухачевский оспорил этот вывод, заявив, что их заговор сложился лишь в 1933 г. Корк также сказал, что заговором руководил даже не центр право-троцкистов, а генеральный штаб германской армии.122

Допрос Эйдмана длился недолго, он все подтвердил и показания давал Витовт Путна. Он признал, что с 1931 года по требованию Троцкого установил контакты с германскими представителями, цель договорится о войне против СССР. Германии обещали Украину. Затем показания дал троцкист Примаков, который признал участие в заговоре, он готовил вооруженное восстание, собирал старые троцкистские кадры. Примаков вел непосредственную подготовку мятежа в Ленинграде, им был завербован начальник штаба округа, комдив А. Федотов, ставку делали на 7-й мехкорпус, главную силу переворота. На суде Примаков рассказал о роли других подсудимых, но не дал никаких показаний против своего бывшего начальника и судьи специального присутствия Бориса Шапошникова. Примаков заявил, что на следствии назвал 70 фамилий известных ему заговорщиков.123

Белов спросил Примакова, завербовал ли он командира 56-й Московской стрелковой дивизии, комдива Михаила Карпова, он ответил, что нет. Карпов на деле оказался вовлечен в заговор, но не факт, что Примаков обязательно об этом знал. Карпов был подчиненным Белова, тот мог завербовать его, не информируя об этом Примакова. Далее свои показания давал Борис Фельдман, правая рука Тухачевского, рассказывал примерно тоже, как и кого завербовывал, о директиве Троцкого и структуре заговора. Фельдман добавил, что сам вопрос о возврате Троцкого и Рыкова к власти для них не играл никакой роли. 124Он также заявил, что не знал об участии Гамарника в заговоре. После этого подсудимым задали еще вопросы об их вредительской деятельности. Затем объявили 10 минутный перерыв и настало время подсудимым произнести последнее слово.

Подсудимые говорили почти одинаково, каялись, говорили, что примут наказание, Якир и Тухачевский не сделали выводы о однозначном приговоре, Уборевич больше всех намекнул на просьбу сохранить жизнь, Эйдман напротив счел, что расстрел единственная мера наказания, что будет. Путна просто сказал, что умрет, Примаков же произнес весьма яркую речь, укатав своих сообщников, в конце он произнес наверное самые важные слова, из чего складывается большая загадка: «Я знаю весь состав заговора, во всяком случае половину. Среди них нет рабочих, нет пролетариев в нашем заговоре, есть мелкая буржуазия, есть кулаки ».125

Так это выглядит в оригинальной стенограмме, но Буденный в своем письме 26 июня с описанием хода суда по иному подал слова Примакова: «Я знаю половину людей этой организации как самого себя – это человек 400. Вторую половину я тоже знаю, но несколько хуже. А всех 800-1000 человек в нашей армии и вне ее».126

Эти два отрывка сильно отличаются, во первых стенограмме Примаков говорит, что знает лишь половину заговора, у Буденного эта половина обретает цифры. Он их туда добавил? Во вторых Примаков сказал, что знает другую половину заговора, но хуже. Разница огромная. Знал ли Примаков другую половину заговора? Это был намек судьям? В третьих у Буденного вместо упоминаний рабочих, пролетариев и кулаков, слова про заговорщиков в армии и вне ее. В любом случае, Примаков прямо намекнул, что существует другая половина заговора, не раскрытая. Он это знал, когда еще руководство страны в этом не было уверено.

После этого в 23 часа 35 минут был вынесен приговор, все подсудимые приговаривались к расстрелу немедленно, это было поручено исполнить коменданту Военной коллегии Верховного суда СССР, капитану Игнатьеву. Непосредственно расстрелом руководил начальник комендантского отдела АХУ НКВД СССР Василий Блохин. Где это произошло точно до сих пор неизвестно, есть утверждения про подвал здания, другая гласит, что их расстреляли во дворе, возможно это произошло вообще не в здании военной коллегии. Судя по всему, осужденных вводили в определенную комнату, где палач делал выстрел в голову. Небольшую подробность об расстреле Тухачевского оставил Василий Ульрих.

Перед расстрелом бывший маршал сказал:

«Ну, что же, стреляйте, только не в затылок, а в лоб, и действительно стреляли в лоб».127

Акт о расстреле подписали Ульрих, прокурор СССР Вышинский, начальник 8-го отдела ГУГБ НКВД Цесарский, комендант Игнатьев, от НКВД Блохин. На следующее утро пресса известила страну о казни осужденных предателей.

После суда и казни лидеры правого заговора в РККА собрались на московской квартире маршала Александра Егорова, его гостями были Павел Дыбенко и Семен Буденный. Позже Егоров свидетельствовал: «На этом совещании Дыбенко высказал мысль, что в результате ареста Тухачевского их группа может выиграть, так как сейчас их выдвинут на руководящие посты в РККА и они смогут подтянуть свои правые кадры».128

Итого было решено продолжать вербовать в правую организацию не скомпрометированные кадры заговорщиков в низах. Вероятно, это значило, что троцкисты фактически становились под правыми. Подчеркивалась важность конспирации: «Одновременно для конспирации было решено прервать всякие связи с лицами уже скомпрометированными и открыто выступать против заговорщиков».

Все же они сумели получить важные должности в военной системе: Белов БВО, Федько КВО, Дыбенко ЛВО, Буденный МВО, Егоров оставался первым заместителем наркома обороны. Верхушка троцкистов была обезглавлена, руководство военным заговором полностью перешло в руки правых.

Примечания

1

Спецсообщение Л.П. Берии – И.В. Сталину с приложением заявления М.П. Фриновского. 13 апреля 1939 г.

(обратно)

2

Письмо Х.А. Лившиц на имя И.В. Сталина. 24 января 1937 г.

(обратно)

3

Стенограмма (неправленная) заседания Военной Коллегии Верховного Суда СССР по делу параллельного троцкистского центра. Утреннее заседание 23 января 1937 г.

(обратно)

4

5 февраля 1937 г. – Из выступления С. Орджоникидзе на совещании начальников главных управлений тяжелой промышленности. – Об отношении к кадрам в связи с антитроцкистскими процессами. Истмат.

(обратно)

5

Так говорил Каганович. «Серго». Феликс Чуев.

(обратно)

6

Сталин – Кагановичу, Ежову, Молотову 7 сентября 1935 г. Истмат.

(обратно)

7

Сталин – Кагановичу 8 сентября 1935 г. Истмат.

(обратно)

8

Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. – М..: РОССПЭН, 2012. – С. 272

(обратно)

9

Докладная записка транспортному прокурору Юго-Западной железной дороги Н. Скоморохову о вредительстве. 12 января 1937 г. Истмат.

(обратно)

10

Спецсообщение Н.И. Ежова И.В. Сталину о троцкистской организации на Украине. 2 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

11

Сообщение А.Я. Вышинского о самоубийстве бывшего прокурора Одесской области А.Н. Турина. 11 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

12

Анонимное письмо на имя И.В. Сталина, В.М. Молотова, Л.М. Кагановича. Январь 1937 г. Истмат.

(обратно)

13

Спецсообщение Н.И. Ежова И.В. Сталину о вредительской деятельности иностранных разведок в Западно-Сибирском крае. 15 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

14

Там же

(обратно)

15

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением протокола допроса Л.М. Марьясина. 13 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

16

Спецсообщение Н.И. Ежова И.В. Сталину с приложением протокола допроса В.Н. Астрова. Архив Александра Яковлева.

(обратно)

17

Там же.

(обратно)

18

Запись Льва Каменева о его беседе с Николаем Бухариным 11 и 12 июля 1928 г. 100 ключевых документов по советской и российской истории.

(обратно)

19

Так говорил Каганович. «Шуйский». Феликс Чуев.

(обратно)

20

Стенограмма очной ставки В.Н. Астрова с Н.И. Бухариным. 13 января 1937 г. Истмат.

(обратно)

21

Стенограмма очной ставки К.Б. Радека с Н.И. Бухариным. 13 января 1937 г. Истмат.

(обратно)

22

Письмо Н.И. Бухарина И.В. Сталину. 19 января 1937 г. Истмат.

(обратно)

23

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением заявления Н.Н. Алексеева. 2 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

24

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением протокола допроса П.К. Александрова. 8 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

25

Протокол допроса Яглома Якова Кивовича от 20 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

26

Записка А.Н. Поскребышева с приложением письма Н.И. Бухарина в Политбюро ЦК ВКП(б) и его заявления Пленуму ЦК ВКП(б). 21 февраля 1937 г.

(обратно)

27

П.В. Карамышев. «О методах и приемах работы фашистских разведок и их троцкистско-бухаринской и буржуазно-националистической агентуры». 1 июня 1938 г. Истмат.

(обратно)

28

Оружие победы. Желтенькая, глава 5. Грабин Василий Гаврилович.

(обратно)

29

23 февраля 1937 г. Вечернее заседание.

(обратно)

30

24 февраля 1937 г. Вечернее заседание

(обратно)

31

Записка Народного Комиссара НКВД Л.П. Берия с приложением протокола допроса Р.И. Эйхе. 20 апреля 1939 г.

(обратно)

32

Ларина А. М. Незабываемое. – М. : Изд-во АПН, 1989

(обратно)

33

Письмо Р.И.Эйхе И.В.Сталину 27 октября 1939 г.

(обратно)

34

Сообщение Л.П. Берии – И.В. Сталину о Н.И. Ежове с приложением протокола допроса 27.04.1939

(обратно)

35

Дополнительные показания Н.И. Бухарина. 26 августа 1937 г.

(обратно)

36

Заявление Н.И. Бухарина в Политбюро ЦК ВКП (б). 13 января 1937 г.

(обратно)

37

Материалы комиссии Пленума ЦК ВКП(б) по выработке резолюции по делу Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. 27 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

38

1937. Трагедия Красной Армии. Глава «Г.К. Жуков: «Наблюдалось страшное падение дисциплины». Олег Сувениров.

(обратно)

39

Дисциплина в армии – основа основ или… в архивах – сила! Военное обозрение. 29.12.2015 г.

(обратно)

40

«Пермские моторы. История и легенды». С 57-59. С. Федотова.

(обратно)

41

Спецсообщение Н.И. Ежова И.В. Сталину с приложением протокола допроса Г.А. Татулова. 2 февраля 1937 г. Истмат.

(обратно)

42

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением телеграммы УНКВД Ленинградской обл. о самоубийстве областного прокурора П.П. Пальгова. 2 марта 1937 г. Истмат

(обратно)

43

Там же.

(обратно)

44

Сила закона или закон силы? Илья Козыбаев. 16.10.2019 г.

(обратно)

45

Там же

(обратно)

46

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об иностранцах, проживающих в Западно-Сибирском крае. 13 марта 1937 г. Истмат.

(обратно)

47

Спецсообщение Н.И. Ежова И.В. Сталину по делу контрреволюционной организации в Кабардино-Балкарской автономной республике. 14 марта 1937 г. Истмат.

(обратно)

48

Узник Лубянки. Тюремные рукописи Николая Бухарина. С. Коэн.

(обратно)

49

Неизвестный Сталин. «Бухарин в тюрьме». Рой Медведев.

(обратно)

50

Протокол допроса Бухарина Николая Ивановича от 5 марта 1937 г. Истмат.

(обратно)

51

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением протокола очной ставки между С.Б. Членовым и Н.И. Бухариным. 17 марта 1937 г. Истмат.

(обратно)

52

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением протокола допроса М.Л. Левина. 23 марта 1937 г. Истмат.

(обратно)

53

Записка Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова с приложением заявления А.В. Травиной. 27 марта 1937 г. Истмат

(обратно)

54

Записка заместителя Народного Комиссара НКВД Я.С. Агранова с приложением заявления Н.И. Бухарина. 15 апреля 1937 г.

(обратно)

55

Сто сорок бесед с Молотовым. Судебные процессы. Феликс Чуев.

(обратно)

56

На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924-1953 гг.). Истмат.

(обратно)

57

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) "О Ягода". 31 марта 1937 г. Истмат.

(обратно)

58

Протоколы допроса Ягоды. 2 апреля 1937 г. Истмат

(обратно)

59

Стоит ли о нем вспоминать?..Борис Ефимов. Лехаим. Апрель 2000 г.

(обратно)

60

Из показаний П.П. Буланова. 25 апреля 1937 г. Истмат.

(обратно)

61

Из протокола допроса Г.Е. Прокофьева. 25 апреля 1937 г. Истмат.

(обратно)

62

Записка Ежова о допросах Ягоды. 26 апреля 1937 г. Истмат.

(обратно)

63

Протокол допроса Ягоды от 26 апреля 1937 г. Истмат.

(обратно)

64

Протокол допроса Ягоды от 19 мая 1937 г.

(обратно)

65

Стенограмма открытого судебного заседания Военной Коллегии Верховного Суда СССР по делу «право-троцкистского блока». Вечернее заседание 3 марта. Истмат.

(обратно)

66

1937. Заговор был. Минаков Сергей Тимофеевич

(обратно)

67

Стенограмма открытого судебного заседания Военной Коллегии Верховного Суда СССР по делу «право-троцкистского блока». Утреннее заседание 7 марта. Истмат.

(обратно)

68

Геббельс. Портрет на фоне дневника. Елена Ржевская.

(обратно)

69

Лабиринт. Дело Тухачевского. Вальтер Шелленберг.

(обратно)

70

История военной контрразведки. СМЕРШ Империй. Глава Дело Тухачевского. Шаваев Андрей.

(обратно)

71

Там же.

(обратно)

72

Тайный фронт – Москва. Иван Просветов

(обратно)

73

Военно-исторический архив. 1997. №2. С.39.

(обратно)

74

Генералиссимус – Наш Сталин. Владимир Карпов.

(обратно)

75

О репрессиях. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева.

(обратно)

76

Я был агентом Сталина. очему Сталин расстрелял своих генералов. Вальтер Кривицкий.

(обратно)

77

Военные архивы России. Выл. 1. С. 37.

(обратно)

78

Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии 20-30-х годов. Юлия Кантор.

(обратно)

79

Без грифа «Секретно». Записки военного прокурора. «Заговор» в Красной Армии Викторов Борис Алексеевич

(обратно)

80

Протокол допроса Б.М. Фельдмана. 19 мая 1937 г. Истмат.

(обратно)

81

Сталин и заговор Тухачевского. Валентин Лесков.

(обратно)

82

Показания М.Н. Тухачевского от 26 мая 1937 года. Истмат.

(обратно)

83

Показания М.Н. Тухачевского от 1 июня 1937 года. Истмат.

(обратно)

84

Известия ЦК КПСС // 1989 – № 4 – С. 52.

(обратно)

85

Якир П.И. – Детство в тюрьме. Арест отца. Астрахань.

(обратно)

86

Катастрофы сознания". Гамарник Ян. Ревяко Татьяна Ивановна

(обратно)

87

Россия 20 век. Документы c.59

(обратно)

88

Огонь по штабам. Глава 22. Алексей Павлюков

(обратно)

89

Там же.

(обратно)

90

Заявление А.И. Рыкова на имя Народного Комиссара НКВД Н.И. Ежова. 1 июня 1937 г. Истмат.

(обратно)

91

Собственноручные показания Н.И. Бухарина. Июнь 1937 г.

(обратно)

92

Печёнкин А. А. Сталин и Военный совет. – М.: ВЗФЭИ, 2007.

(обратно)

93

Огонь по штабам. Глава 22. Алексей Павлюков

(обратно)

94

Стенограмма заседания Военного совета при наркоме обороны СССР 1-4 июня 1937 г. Вечернее заседание 1 июня 1937 г. Истмат.

(обратно)

95

Командарм Якир. Воспоминания друзей и соратников. Стр. 26.

(обратно)

96

Родина. 1989. № 5. С. 31

(обратно)

97

Нильский М. Воркута // Самиздатовское издание. Стр.74

(обратно)

98

Приказ НКО СССР о результатах общевойсковых маневров Киевского военного округа. 22 сентября 1935 г.

(обратно)

99

Смирнов Андрей Анатольевич. Воздушные десанты на Киевских маневрах 1935 г. И Белорусских маневрах 1936 г. : идея и воплощение // Пространство и Время. – 2015. – Вып. 1—2 (19-20).

(обратно)

100

"Элементы" №3, М., 2000 г.

(обратно)

101

В. И. Алкснис. 12.01.2020 г. Ответ на пост ФБ Александра Коммари.

(обратно)

102

Светланин А. «Дальневосточный заговор». Двойник Сталина и другие.

(обратно)

103

А. Печенкин. Сталин и военный совет. Стр.22

(обратно)

104

Климент Ворошилов – Иосифу Сталину: "Назначение Буденного в наркомы равносильно игре с огнем". Известия, 4 июля2003 г

(обратно)

105

Приказ НКО СССР № 072 «Обращение к армии по поводу раскрытия НКВД предательской контрреволюционной военно-фашистской организации в РККА». 7 июня 1937 г. Истмат.

(обратно)

106

Стенограмма актива центрального аппарата НКО СССР 10 июня 1937 г. Истмат.

(обратно)

107

Письмо И.Э. Якира И.В. Сталину. 9 июня 1937 г. Истмат.

(обратно)

108

Комкор В. М. Примаков в системе межличностных взаимоотношений советской военной элиты. Лазарев Сергей Евгеньевич

(обратно)

109

Сводка важнейших показаний арестованных по ГУГБ НКВД СССР за 27 марта 1938 г. Истмат.

(обратно)

110

Сводка важнейших показаний арестованных по ГУГБ НКВД СССР за 1 апреля 1938 г. Истмат.

(обратно)

111

Записка Л.З. Мехлиса И.В. Сталину с приложением проекта передовой о суде над группой М.Н. Тухачевского. 10 июня 1937 г. Истмат.

(обратно)

112

Стенограмма судебного заседания Специального Судебного Присутствия Верховного Суда СССР по делу по делу Тухачевского М.Н., Якира И.Э.,Уборевича И.П, Корка А.И.,Эйдемана Р.П., Фельдмана Б.М., Примакова В.М. и Путны В.К. 11 июня 1937 г. Стр. 7. Истмат.

(обратно)

113

Там же, стр.10

(обратно)

114

Там же, стр. 15

(обратно)

115

Там же, стр.24

(обратно)

116

Там же, стр.25

(обратно)

117

Там же, стр. 28

(обратно)

118

Там же, стр.33

(обратно)

119

Там же, стр.39

(обратно)

120

Показания М.Н. Тухачевского от 1 июня 1937 года. Истмат.

(обратно)

121

Стенограмма судебного заседания Специального Судебного Присутствия Верховного Суда СССР по делу по делу Тухачевского М.Н., Якира И.Э.,Уборевича И.П, Корка А.И.,Эйдемана Р.П., Фельдмана Б.М., Примакова В.М. и Путны В.К. 11 июня 1937 г. Стр. 45. Истмат.

(обратно)

122

Там же, стр. 103

(обратно)

123

Там же, стр.135

(обратно)

124

Там же, стр.147

(обратно)

125

Там же, стр. 168

(обратно)

126

Письмо С.М. Буденного народному комиссару обороны К.Е. Ворошилову. 26 июня 1937 года

(обратно)

127

Предатели и палачи. Олег Смыслов

(обратно)

128

Сводка важнейших показаний арестованных управлениями НКВД СССР за 11-12 апреля 1938 г.

(обратно)

Оглавление

  • Глава первая. Начало
  • Глава вторая. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП (б)
  • Глава третья. Вскрытие правых в НКВД
  • Глава четвертая. Вскрытие право-троцкистского заговора в РККА
  • *** Примечания ***