Седьмое евангелие от «ЭМ» [Франц Гюгович Герман] (fb2) читать онлайн

Франц Герман

(Franz Hermann)

Седьмое

евангелие от «ЭМ».

(роман в четырёх частях с прологом и эпилогом)

Всякий человек может быть уверен, что

он включён в план мироздания во веки веков

и что всё, что с ним происходит, теснейшим

образом связано с его насущными нуждами

и ведёт его к спасению.

Л. Эйлер

(«Письма к немецкой принцессе»)

Пролог

Упираясь параллелепипедоидальной (надо же, какое слово в мозг заехало, вслух бы, наверное, и не произнёс) головой в потолок в углу комнаты возвышался, отливая металлическими оттенками серого цвета, фантастический монстр. Сразу от короткой, цилиндрической шеи свешивались две руки-клешни. Правая была длиннее – у неё было два локтевых сустава. Левая клешня была короче и об одном локтевом суставе. Тело монстра, вернее его торс был опутан какими-то трубопроводами с маленькими блестящими краниками и выходными патрубками вперемежку со стеклянными отводами и какими-то непонятными приборами. Всё это было замотано разноцветными пучками проводов. Руки-манипуляторы завершались мониторами. Монстр нависал над специальной койкой. Койка была пуста и аккуратно застелена.

Скосив глаз налево Молнар увидел в другом, противоположном от него углу большой пишущий стол, заваленный какими-то бумагами. «Наверное, место дежурного врача», – подумал Молнар. Ещё левее угадывалось место ещё для одного пациента. Там что-то ненавязчиво жужжало. Наверное, монстр слева работал, выполняя какие-то необходимые функции. На кровати кто-то лежал. За столом никого не было. «Палата реабилитационного центра» – вспомнил Молнар. Его привезли сюда вчера вечером после операции. Над ним возвышалось точно такое же металлическое чудище. Снова скосив глаза влево он понял, что пациент то ли спит, как мёртвый, то ли и в самом деле помер – он не подавал никаких признаков жизни. Часы на противоположной стене показывали десятый час. Правая стена, возле которой лежал Молнар, почти полностью представляла из себя огромное окно. За окном был солнечный день. «Утро», – банально пронеслось в его голове. Молнар, как мог, потихоньку ощупал себя. Тело было забинтовано. Из различных частей тела выходило пять трубок: две направо, три налево. И к левой, и к правой руке были подсоединены капелиницы и какие-то провода тянулись от указательного пальца левой руки. Часть из этих трубок и проводов была подведена к металлическому чудищу за спиной, который возвышался над головой Молнара. Какая-то тень проскользнула в дверь палаты. Молнар скосил глаза. Молодой мужик лет сорока или около того в верхней одежде неслышно приближался к кровати. Демисезонное пальто было расстёгнуто. «Сука-Черчиль, и здесь достали…», – в отчаянии подумал Молнар. Запёкшиеся губы рта не хотели разлепляться и слова застряли в горле. Мужик обошёл кровать с правой стороны и остановился. Правая рука стала выниматься из кармана пальто. «Пристрелит или зарежет», – как молния пронеслось в голове Молнара.

– Ну как ты? – рука пришельца нашла правую руку Молнара и слегка пожала её. – Это я вчера восемь часов возился с тобой на операционном столе. Поправляйся, – улыбнулся пришелец.

Мужик развернулся и пошёл к двери.

– Почка? – с трудом прошептал пересохшими губами Молнар.

– Почку удалось сохранить, – снова улыбнулся мужик и вышел из палаты.

Наступала двадцать третья весна и Молнар вдруг ясно вспомнил вчерашний день.

* * *

Пространства бывают разные: эвклидовы, неэвклидовы, комплексные, т. е. мнимые и многие другие. То, о котором мы будем рассказывать в нашем правдивейшем повествовании, называется кватернионовым. Мы будем просто называть его потусторонним, чтобы не забивать голову читателю различными мудрёными словечками. Именно этот мир Максвелловского электро-магнетизма нам и интересен. Населяют его не люди, а элмаги. Когда-то слово «элмаг» писалось через чёрточку «эл-маг» от слова электро-магнетизм, но потом чёрточка куда-то пропала. В древних повериях, легендах, сказках народов Земли упоминались эльфы и маги, т. е. различные чародеи и волшебники. Эти слова как раз и произошли от слова «элмаг».

То учереждение, где служат действующие лица нашего повествования называется Центр Цивилизаций или сокращённо ЦЦ – так в народе говорят. Как-то так повелось, что мы все склонны к аббревиатурам. Кстати, муха ЦЦ – это детище этого Центра. Сейчас уже и не вспомнишь кому и зачем эта муха когда-то понадобилась на Земле.

Центр состоит из нескольких сотен различных служб или, проще говоря, отделов. Наши служаки – из трёх различных отделов. В отделе Спасения и Сохранения (или сокращённо – «СС») служит Антон Харитонович Бережной. Востриков Иван Савельевич из отдела Советов и Наставлений («СН»). «СОН» – так между собой называют элмаги этот важный департамент. Ещё один наш герой является старейшим сотрудником отдела Искушений и Ликвидаций («ИЛ»). А где находится ил? Кончно же на дне. Потому в народе этот отдел и стали называть: «ДНО». Порой, можно было услышать такой диалог между сотрудниками ЦЦ: « – Так ты из ИЛа? – Да, с самого ДНА». Зовут нашего героя Погребняк Демьян Онуфриевич. Коллеги за глаза называют его ДемОн. Сам же он не любит это прозвище – уж как-то тенденциозно.

Вражда между первым и третьим отделом началась так давно, что уже никто и не мог вспомнить из-за чего всё это случилось. То ли Каин увлёкся подбрасыванием камня (конечно, по негласному совету сотрудника отдела «СН» для наблюдения силы всемирного тяготения), чтобы изучать его падение, да и зашиб поничайности Авеля, который мыкался неподалёку. И с тех пор стали использовать яблоко, а не камень. То ли это случилось позже, когда Иуда не понял подсказки…, а списали на сотрудников «ДНА», а сотрудники «СС» всё это проморгали… Но вражда эта стала настолько непримиримой и отчаянной, что о перемириях даже и речь не заходила. Очевидно, что вся война велась закулисно. Руководство Центра догадывалось, но активно встревать пока не собиралось.

В общем, наш рассказ и относится к этой непримиримой войне между двумя отделами, показанной на примере всего лишь одной, может быть и не очень яркой, судьбе простого смертного землянина.

Впрочем, был ещё один, некто наблюдатель и собиратель отчётов. Ведь всем известно, что отчёты о случившемся эпизоде, собираются вместе от всех отделов, а уж потом передаются в департамент генетики нашего Центра. А как их там обрабатывают – это уже никому не изветно. Имя этого некто никто не запомнил, да и не важно это. Словом, как хроникёр в «Бесах» Достоевского. Какой-то модельер из отдела Наблюдений ЦЦ. Да и хроникёром-то его не назовёшь в полной мере. Какие тут времена, если длина не определена, а скорость постоянна. Вот такая здесь «синтетическая» геометрия этого потустороннего мира.

* * *

В качестве примечания надо отметить, что все диалоги, монологи и прочие разговоры на иностранных языках сразу будут даны в переводе на русский.

Часть I

Учёба жизни

«Всё расписано на небесах.

Что же остаётся человеку?

Подробности!»

Г. Горин

(«Дом, который построил свифт»)

Глава 1.

Командировка

Дядю Колю Гришинкова знала, наверное, вся округа вследствие его компанейского характера, а может и за славное военное прошлое. В годы войны он был военным лётчиком. Перед самым концом был сбит где-то на польско-немецкой границе. Долго лежал в госпиталях, так как. получил ранения обеих ног, но в конце концов оклимался. Правда из авиации и вообще из армии был списан окончательно. Вот и пришлось ему в сорок восьмом году получать гражданскую профессию, поступив в горный техникум города Красноярска вместе с пацанами, которые в этом году только окончили школу и были младше его лет на десять-двенадцать.

Дядя Коля чуть прихрамывал и потому ходил с палочкой и всегда носил гимнастёрку с орденской планкой из трёх наград.

Видимо, поэтому дяде Коле могли «отпустить» в любой распивочной точке нашего района даже в то время, когда точка эта была ещё закрыта. Было бы кому отпускать.

– Ну, что, Антон, давай ещё по одной. – Обратился он с предложением, дожёвывая пирожок с ливером, к мужику, стоявшему с ним за одним столиком у розничного киоска.

– Нет, дядя Коля, дел ещё полно, а день только начинается.

В это время хлопнула дверь киоска. Киоскёрша открыла ставню окна, опустила прилавок и перегнувшись достала через окошко тарелочку с бутербродом.

– Открываемся, – зычно сказала она ни к кому конкретно не обращаясь и направилась к столику. – Ваш бутерброд, дядя Коля, – она постаила тарелочку на стол.

– Спасибо, Зинуля, – кивнул дядя Коля, – а день будет жарким, – дядя Коля намекал на пиджак Антона.

– Переодеться не успел, – сказал сосед по столу тоже доедая свой пирожок. При этом он по привычке коснулся правой рукой бокового кармана пиджака, где лежал наган. Ему удобно было носить наган в боковом кармане, а не во внутреннем, и, уж тем более, не сзади, за поясом брюк. Дяде Коле он представился командировочным, на днях приехавшим в Красноярск.

Расположение столика было таким, что с этой позиции удобно проглядывалась большая часть, прилегающего к дому проспекта и забор, уходящий во двор этого дома. Краем глаза Антон наблюдал за молодым мужиком, может быть лет на пять-семь помоложе самого Антона, который уже два раза прошёл туда-сюда мимо их столика. Но это был не тот, которого поджидал здесь Антон уже несколько дней. Одет он был по-летнему – в рубашке с закатанными рукавами и в соломенной шляпе на макушке. Да ещё с потёртым портфелем в руке. Где-то вдали послышались два коротких гудка паровоза. Мотаня^*) прибывал к «Каменному кварталу». На гудок паровоза курсирующий мужик замедлил своё движение и повернулся к стлику, где стояли Антон с дядей Колей.

– Я извиняюсь, товарищи. Не подскажите, где-то здесь должен быть пятый роддом. Вроде адрес этот, а роддома не вижу, – мужик виновато улыбался и разводил руками.

– Это надо под арку, – начал было объяснять Антон, – хотя – покажу, мне в ту же сторону, к Ладейке^**). «Проговорился», – мелькнуло в голове, но дядя Коля этого не заметил.

–Ну, дядя Коля, должен бежать, спасибо за компанию.

Они пожали друг другу руки и Антон присоединился к мужику, что спрашивал про роддом.

Антон с мужиком свернули под арку в центре дома и углубились во дворы.

– Это не далеко, – сказал Антон, показывая рукой вперёд.

– А я узнал вас, Арон Хароныч, по описанию, – вдруг заговорил, идущий рядом с Антоном мужик. Антон резко замедлил ход – «понятно откуда ветер дует», – мелькнуло у него в голове, машинально касаясь рукой кармана пиджака.

– Только зовут меня Антон Харитонович, а не Арон Хароныч. Арон – это коллеги так прозвали, а вот ты кто такой? – Они окончательно остановились, уставившись друг на друга.

– Вос… Я из «СНА», вы не волнуйтесь, по другому никак не мог вас известить, – скороговоркой затораторил мужик в шляпе.

– Из «СНА»?– в голове у Антона что-то не складывалось, – «изменения в командировке? Но «СОН» здесь при чём?»

– Вы не волнуйтесь, – шляпа замахал перед собой руками, – расширенный проект, я давно здесь, больше десяти лет, ну – так вышло, только сейчас пересеклись, раньше никак невозможно было.

– Стоп, – в приказном тоне остановил его Антон, – Погребняка знаешь?

– Слышал, но никогда не видел.

– Что в портфеле, оружие?

– Да нет, так, для солидности. Кусок хлеба с колбасой положил. Вдруг надо будет перекусить.

– А випить не положил?

– Не пью, – развёл опять руки шляпа.

– Ну ладно, может и хорошо, что вдвоём встретились. С Демьяном на контакт не пойдёшь – он всегда себе на уме. Знаешь, что это? – Антон вытащил из кармана наручники.

– Вроде наручники.

– Держи, у меня всегда пара.

– Зачем? – шляпа вытаращил глаза на Антона.

– На всякий случай, есть у меня не хорошее предчувствие. Как-то всё не по сценарию. Вон зелёный сарай и есть пятый роддом. Всё равно не понимаю – тебе-то какого ляда здесь делать?

– Так, убедиться, что всё идёт по плану…

– Ладно, потом расскажешь. Звать-то как?

– Востриков Иван Савельевич, – отрекомендовался шляпа.

– Пошли, Востриков. Наручники припрячь.

^*)– Мотаня – рабочий поезд из паровоза «овечки» и трёх пассажирских агонов.

^**)– Ладейка – казачье поселение на берегу Енисея

Они поднялись на крылечко зелёного дома и вошли во внутрь. Прямо от входной двери стояла длинная лавка во всю длину прихожей.

Справа, у стены блестела стеклом регистратура, за окошком которой сидела дежурная медсестра. На лавке примостился одноногий старик, облизывая самокрутку. Рядом лежали костыли.

– Всем привет, – бодро поздоровался Антон, – присядь пока, – кивнул он Ивану. Одноногий даже головы не повернул, а медсестра в окошке вообще не слышала – она дремала, свесив голову. Антон направился к регистратуре, отметив про себя: «не густо сегодня желающих рожать».

– Здравствуйте, красавица, вопросик имеется.

Медсестра за окошком вздрогнула.

– Вы к кому?

– Мы хотели бы узнать, Лидия Молнар уже родила?

Медсестра глянула в какие-то бумаги, разложенные перед ней на столе, и отрицательно покачала головой.

– Нет пока.

– А когда это должно произойти?

– Это одному богу известно, – улыбнулась медсестра.

– Сейчас разведаем, – буркнул Антон и подошёл к Вострикову. Он присел рядом с Иваном на лавку, облокотившись на прохладную стену спиной и широко уперевшись ногами в пол. Затем он закрыл глаза и выкатился из физического тела по методу Монро. Уже невидимый он прямо через стену исчез в коридорах первого этажа.

– Что это с ним? – надтреснувшим голосом спросил старик, выпуская клубы дыма.

– Михеич! Ты бы не курил здесь, – обратилась из окошка медсестра.

– Да я чутка, пару раз затянусь только. – Старик дотронулся до руки Ивана и, когда тот к нему повернулся, кивнул в сторону неподвижного Антона.

– Последствия старой контузии, не обращай внимания, – сказал Иван, – сейчас пройдёт. Посидит тихонько несколько минут и всё.

Старик понимающе кивнул головой и снова украдкой затянулся.

Между тем Антон незаметно парил по коридуру первого этажа, внимательно вглядываясь в таблички на дверях. У двери с надписью «Глав. врач» он поднялся к потолку и просочился сквозь стену. За стеной заканчивалась утренняя планёрка.

– Ну, ладно, что сегодня, – главврач обвела всех строгим взглядом. Антон завис прямо над её головой и стал посылать мысль: «Молнар, Молнар, Молнар…».

– Да, – вдруг встрепенулась главврач, – как дела у Молнар?

– Она не родила ещё, Валентина Ивановна, – тихим голосом проронила старшая медсестра, – хотя воды отшли ещё в понелельник ночью.

– Как отошли?! – Вскочила главврач со стула и, сметая всё на своём пути ринулась из комнаты.

Лида Молнар тихо лежала на боку в своей палате и читала книжку. Спать ей не хотелось. Все мысли были о будущем ребёнке. Она ловила себя на мысли, что не понимает о чём прочитала и начинала заново перечитывать страницу. В эту минуту в палату ворвались женщины в белых халатах. Невидимый Антон сопровождал их под потлком.

– Ты, что же это, голубушка, – даже не поздоровавшись налетела на неё Валентина Ивановна, – рожать собираешься?

Она присела на кровать Лидии и откинула одеяло. Потом положила руку на большой живот и вдруг припала к нему ухом.

– В родильную.

Началась суматоха. Антон проник в коридор. Смотреть, как будет происходить рождение ребёнка ему не хотелось, но он решил долждаться благополучного финала, а то что этот финал будет благополучным он не сомневался. Из-за двери доносились обрывки разговоров: «… дыши глубже…тужься…не кричит…да, хлопни ты его как надо, поперёк лопаток…». Антон не выдержал и проник в родовую. Новорожденного держали вниз головой за крохотные ножки и крепко хлопали по спине. Вдруг послышалось слабое протяжное кряхтение – новорожденный подал голос.

– Ну, Лидка, сын у тебя, смотри…

– В рубашке родился…, – сказал кто-то из медсестёр.

Лидия Молнор повернула свинцовую голову, улыбнулась и потеряла сознание. Потом начались обычные процедуры: обрезание пуповины, обмывание, взвешивание, пеленание новорожденного, ну словом всё, что положено делать в таких ситуациях.

Антон снова оказался в коридоре и стал смотреть через окно во внутренний двор. Надо было возвращаться к Ивану. Антона продолжала тревожить мысль, почему появился Востриков. Ждал он Погребняка, а появился какой-то Востриков. Погребняк – это ликвидатор. Антон навёл справки через своих агентов в ЦЦ и знал, что будет в этой операции участвовать Погребняк. С ним они пересекались множество раз на других операциях, а Востриков появился впервые. Антон даже и не слышал никогда и ничего о нём. При мысле о Погребняке какая-то мысль встревожила Антона. Конечно, мужик, что только что пересёк внутренний двор и вошёл через чёрный ход, был похож на Погребняка. Антон метнулся вдоль коридора, котрый к этому моменту был уже абсолютно пуст. С противоположного конца медленно ступая, как будто боясь скрипнуть половицей или сапогом, шёл Демьян Онуфреевич Погребняк по кличке Демон. Было ему уже далеко за пятьдесят, но был он мужик ладный и крепкий. Антон не знал его намерений, но чётко понимал, что в этом положении он никак не может ему помешать в его действиях. Антон кинулся к регистратуре с максимально возможной скоростью света и вкрутился в собственное тело.

Иван и Михеич мирно о чём-то беседовали. Антон открыл глаза и тихо, но внятно проговорил: «Послеродовое … второй этаж … быстро». Иван оборвал разговор на полуслове, вскочил, как ошпаренный, на какую-то долю секунды вдруг замер, потом схватил костыль Михеича и, прыгая через три ступеньки, бросился вверх по лестнице.

– Куда? Не положено … с костылём…! – заорал Михеич. От его крика снова проснулась медсестра в регистратуре и не понимая захлопала глазами.

Иван ворвался на второй этаж, слегка перевёл дух и двинулся вдоль коридора, ища послеродовое отделение. Дверь в послеродовое была чуть приоткрыта и Иван без лишнего шума заглянул туда. У противоположной стены спиной к нему стоял согнувшись какой-то мужик и внимательно вглядывался в надпись картонной бирки, которая была привязана к спинке кровати новорожденного. Иван сделал неслышный шаг вперёд и, не отдавая себе отчёта, наотмаш со всей силушки треснул склонившегося мужика костылём. Удар пришёлся между шеей и плечом. Мужик даже не успел ничего понять, теряя сознание. Иван подхватил его под мышки и пятясь выволок в коридор. Потом подтащил его к окну и тихо положил у батареи. Он собирался уже уходить, но какая-то мысль пришла ему в голову. Иван быстро нагнулся, достал из кармана брюк наручники и пристегнул Погребняка (это конечно же был он) к батарее. Затем спустился на первый этаж. Увидя Михеича, он сообразил, что забыл костыль в послеродовом.

– Что? – спосил Антон, поднимаясь ему навстречу.

– Без сочнания, лежит пристёгнутый к батарее.

– Круто, но к батарее это слишком.

И они снова стали подниматься на второй этаж.

– Костыль! – Крикнул вслед Михеич.

– Кстати, а где костыль? – спросил не останавливаясь Антон.

– Кажется, в послеродовой забыл.

В коридоре по-прежнему никого не было. Погребняк мирно лежал у батареи. Антон снял наручники, поводил руками у головы лежавшего, Иван взял забытый костыль и они снова пошли к лестничному спуску. У ординаторской Антон остановился, заглянул внутрь и не громко кому-то сказал: «Женщины, там у вас какие-то мужики в сапогах шляются».

– Ну, мать вашу…! – Михеич придирчиво стал осматривать возвращённый костыль. Медсестра, уже стоя, продолжала таращить глаза.

– Ты с Погребняком поосторожней, – сказал уже на улице Антон, – хорошо, если он нас не заметил. Собственное расследование он всё равно будет проводить – я его знаю. А в отчёте генетикам надо писать всё, как было, ничего не утаивая. Впочем, сам, наверное, знаешь. Ведь не первый же раз в операции? Кстати, так зачем ты прибыл в такую рань? Пацан ведь только родился, какие советы и наставления? Ты ведь из «СНА» или…?

– Сёмка.

– Что?

– Семён Молнар родился. Ты запомнил время рождения?

– Да, десять часов, десять минут, двадцать первого июля тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, – чётко произнёс Антон, – а почему Семён?

– В этом-то вся суть. Мать, ну Лида Молнар, всегда мечтала, что назовёт сына в честь своего отца Францем, а нужен Семён.

– Почему именно Семён? – Недоумевал Антон.

– Предписание в задании от генетиков. Вот я этим и занимаюсь ещё с 1938 года.

– Ничего себе! Ничего не понимаю.

– Комбинация какая-то, я вообще даже и не пытаюсь понять логику наших генетиков. Началось всё в Грозном. Но в отчётах, то, что я тебе рассказываю, ты не пиши.

– Само собой.

– В класс, где училась Катя, старшая сестра Лиды Молнар, пришёл мальчишка Семён Игнаточкин.

– Извини, Молнар – это девичья или по мужу?

– По мужу. Депортированный немец. Девичью фамилию я не знаю. Знаю, что отец у них кажется венгр по национальности. Ещё в первую мировую войну в плен попал. Так и остался.

– Ну ладно, и что?

– Задача была подружить этого Семёна и Катерину. Ну, – это задачка для начинающих. После школы Семён поступил в Одесскую мореходку – всю жизнь о море мечтал. Кстати, куда мы идём?

– Поживёшь пока у меня, я комнату снимаю в Ладейке, с хозяйкой договорюсь. Диван старенький, но вполне приличный. Надо кое-что обсудить. Ты вообще кто по этой жизни?

– По второму образованию естественник. Физику с математикой в одесской школе преподавал.

– А по первому?

– По первому – инженер.

– Ну-ну, дальше?

– А ты кто по жизни?

– Я – местный опер. Во время войны гонялся здесь за «Чёрной кошкой»…

– Я слышал, что это московские дела.

– Да этих «чёрных кошек» во всех мало-мальски больших городах России полно было. Ну, дальше что?

– А дальше война. Катя с родственниками была эвакуирована в Сибирь. Семён погиб в сорок втором на подводной лодке. Теперь новорожденного надо Семёном назвать в честь погибшего. Это не сложно.

– Хочешь сказать, что весь сыр-бор только ради имени новорожденного? – ухмыльнулся Антон, – неужели надо было такую карусель затевать.

– Операцию наверху разрабатывали и одобряли. Поди разберись, что там у них за комбинации…

– Может и войну ради этого затеяли? – подначивал Антон.

– Нет. Война – это слишком. Это же один из многих возможных сценариев.

– Ну, вот и пришли.

* * *

В это время в кабинете главврача шли разборки.

– … ведь чудом мальчик остался живой, – распекала всех Валентина Ивановна, – кто делал амниотомию^*)?

– Ольга Николаевна, – оправдывалась дежурная медсестра Вера, – ей же профессор приказал.

– Вы что, все с ума посходили? Какой профессор у нас и среди ночи?

– Из горбольницы. Очередную роженицу привезли и он с ними приехал.

– Как фамлия профессора?

– Да не помню я. Чудная такая.

В этот момент дверь с шумом распахнулась и на пороге показалась молоденькая девушка в белом халате и сбившейся набок косынке.

– Валентина Ивановна, – с криком ворвалась девушка в косынке, – Погребняк этот пришёл в себя, схватил свои документы и убежал. Михеич костылём хотел его остановить, так он так его толкнул, что костыль вылетел и чуть стекло в регистратуре не вышиб.

– Во! Фамилия профессора была Погребняк!

^*) – Амниотомия – преждевременное искусственое вскрытие родового пузыря.

Глава 2.

«Собакина речка»

«Старею», – думал Погребняк, сидя у себя в комнате, которую он снимал в одном из бараков четвёртого участка. Бараки были государственные, но, имея удостоверение МГБ, это было сделать не трудно. Уже пришёл циркуляр ЦЦ, чтобы предоставить отчёт об эпизоде, который случился 21 июля в пятом роддоме. Отчёт писать не хотелось и не только потому, что это был первый провал за многие-многие годы (в работе Погребняка случались недоработки, промашки и прочие трудности, но полного провала никогда не было), а ещё и потому, что Демьян не понимал, как это могло вообще произойти. Он помнил, что склонился к кроватки новорожденного, читая бирку с фамилией, и вдруг – темнота. А очнулся он в орденаторской, в компании какой-то девчонки-медсестры. На следующий день он провёл негласное расследование. Медсёстры ничего конкретного не сказали. Мужик-привратник вообще ничего не знал – не его была смена. Больше всего его смущал приличный желвак у основания шеи за ухом, да след на запястье, как от наручников, но он быстро сошёл. Этому объяснений не было, но в отчёте об этом утаивать нельзя.

По термометру ( так называли между собой служащие «ДНА» шкалу И-Л), индекс операции на данном этапе был максимальным: плюс – десять, минус – ноль, по десятибальной градации.

Да и кого было искушать на данном этапе? Не новорожденного же? И вдруг такой прокол. Почему? «Да, старею. Надо бы помощника попросить, – думал Погребняк, – не всё же самому, как пацану по заборам лазить».

Он продолжал вести слежку за объектом. Ничего особенного не происходило. Семья Молнаров проживала недалеко от Погребняка, на седьмом участке. Мальчишку возили в коляске то мать, то бабушка. Ходили к приходу Мотани встречать отца, который работал на ТЭЦ-1 мастером стройцеха. Сама Лидия Молнар работала в заводской поликлинике на 32-м заводе. Никто ими не интересовался. В общем ситуация была совсем непонятная.

Отчёт Погребняк отправил точно в срок, а в приложении написал записку с просьбой прислать помощника.

* * *

Пан Гренек был трижды обрусевший поляк. Сам он ненавязчиво распространял слушок будто является потомком одного из декабристов, сосланных когда-то в Сибирь. За несколько поколений его предков фамилия трансформировалась из Гренека в Грелкина. Имя Збышек и вовсе превратилась в Пыжика. Отпрыска своего он назвал в честь деда – Себастьян. Пьяный писарь при сельсовете, хорошо зная Грелкина, в книге регистрации так и записал, мол, наречён новорожденный Грелкиным Бастионом Пыжиковичем. Потом, когда пора пришла получать паспорт, Бастион был заменён на Себастьяна, ну а фомилию и отчество трогать уж не стали.

На четвёртый участок Грелкин прибыл в 1958 году (последний год существования Мотани). Само его появление в бараке, где обосновался Погребняк, наделало немало шума. Дело в том, что явился он в обличии какого-то английского джентльмена перед конной прогулкой. На нём были бриджи, в какую-то крупную жёлто-зелёную клетку. Сапоги и куртка были из оранжевой тонкой кожи. А на голове пыл кепи с помпоном. Да ещё в лайковых перчатках и с папкой под мышкой.       Подыскивая себе комнату, Погребняк выбрал её в самом конце длинного коридора, мотивируя свой поступок тем, чтобы пореже шастал народ под дверями его обители. В какой комнате искать шефа Грелкин не знал поэтому, войдя в коридор нужного барака, стал стучаться во все подряд двери пока не добрался до последней.

Погребняк сразу даже и не сообразил, что прибыл для него помощник из Центра. И даже дар речи потерял, когда вновь прибывший отрекомендовался: Себастьяном Пыжиковичем.

– А что же сам Пыжик не соизволили?

– Батя уж почил, а руководство решило, что возраст 25 лет самый подходящий соразмерно для помощника операции.

– Инструкции? – кратко и без лишних церемоций спросил Погребняк.

– Яволь, – почему-то по-немецки вытянулся Грелкин и движением фокусника выхватил какой-то лист из папки.

– Отставить немецкий, – Погребняк продолжал придирчиво осматривать вошедшего. – Сегодня же переодеться и устроиться с жильём где-нибудь поблизости, но не на четвёртом участке. Потом прибыть для дальнейших получений распоряжений. – И только потом глянул в листок, который подал ему Грелкин. Тот по-солдатски развернулся и оставил Погребняка одного. В листке была только одна фраза: «Предлагается снизить уровень операции по шкале И-Л +9 – -1». И как положено знакомые подписи и печати.

В тот же вечер Себастьян Пыжикович вновь предстал перед очами своего шефа уже в новом обличии. На нём были тёмненькие брючки в тонкую жилку. Напуском обрушиваясь на кирзовые старенькие, но до блеска начищенные сапоги, слегка замасленная телогрейка и приблатнённая кепочка. Погребняк долго и придирчего его рассматривал, потом приказал сбрить тоненькие усики и присесть на табурет.

Инструкция была краткой. Вести неглассное наблюдение за объектом 2107-1954. В случае обнаружения непонятных действий вокруг объекта доложить немедленно. Приступить к разработке операции согласно предписываемому уровню градации +9 – -1 по известной шкале. Грелкин исчез и не показывался больше года.

Сейчас Погребняк сидел у себя в комнате и держал в руках несколько страниц, исписанных убористым почерком. В опесании был план операции, которая была озоглавлена «Собакина речка». Оказывается под Красноярском действительно была такая речка. О её существовании Погребняк даже и не догадывался. Сам автор проекта находился здесь же и тихонько сидел у стола.

– Долго сочинял? – Поднял глаза Погребняк на своего подчинённого. Того аж в пот бросило от такого взгляда.

– Полгода старался, Демьян Онуфриевич, – он стал путаться в непривычном отчестве.

– Обращайся просто: «шеф» или «патрон», как сочтёжь уместным в данный момент.

– Слушаюсь, шеф.

– Много накрутил. Операция, вижу, предполагается многоходовой. Что будем иметь в результате таких действий?

– Я думаю, что объект будет оторван от своей семьи на несколько месяцев, может быть – на полгода соразмерно. У нас будет больше возможности выяснить, существует ли противная сторона и больше возможность заняться самим объектом 2107-1954.

– Противная сторона существует, иначе и быть не может, ладно, действуй, но я должен знать каждый твой шаг. Больше хладнокровия и рассудительности. Ступай и время как раз подходящее. Ночью до минус десяти доходит.

– Слушаюсь, шеф, – вскочил из-за стола Грелкин.

– Иди уже, да смотри, не перестарайся, – Погребняк постучал масластым кулаком по краю стола.

С некоторого времни Антон стал замечать, что-то необычное рядом с объектом 2107-1954, которого в этой бренной жизни звали Смён Молнар, а сейчас – просто Сенька или Сёмка, кому как больше нравилось, потому, что этим летом ему стукнуло всего пять лет. Востриков точно предсказал, что его нарекут именно этим именем в честь погибшего моряка. Сам Востриков куда-то исчез и не подавал никаких о себе известий, которые бы как-то характеризовали его присутствие в этой операции. А можду тем именно сейчас Антону понадобилась его помощь. Дело в том, что уже дважды рядом с маленьким Семёном мелькнул и исчез один и тот же человек, которого не должно вдруг появиться. А кто он был Антону выяснить не удалось. Мелькнул и исчез. И если бы один раз – это могло быть просто случайностью. Но вот он появляется и второй раз и тоже, как одно мгновение. Появился и исчез. И это был не Погребняк, а какой-то молодой пацан. Ничем не приметный. Разве что уши оттопырены больше обычного. У Бережного была фотографическая память и этого человека в ней не было.

* * *

Прямо посреди двора дома № 2 по улице «Центральный проезд» находился фонтан. Кто, когда и зачем его построил было неизвестно. А скорее всего его просто не достроили, так как фонтан только назывался фонтаном и как фонтан никогда не функционировал. Естественные осадки, порой, наполняли фонтан почти до половины, но потом дожди прекращались и фонтан снова пересыхал. По плану Грелкина именно фонтан должен быть ключевым предметом в его операции. Сегодня ночью его надо было заполнить водой до краёв. Ещё накануне он договорился с водителем поливальной машины, что попользуется ей этой ночью. Водитель не интересовался, зачем это понадобилось Грелкину и согласился не загонять с вечера свою машину в гараж, а поставить в переулке. И за эту услугу попросил не дорого – всего литр водки. Вечер был морозный и тёмный, и местные бабушки уже к десяти часам вечера разошлись по своим домам. Вдобавок ко всему – это была среда, то есть будний день. Себастьян пригнал машину во двор без хлопот. Пристроил сливной шланг в фонтан и открыл задвижку. К его удивлению вода вытекла довольно быстро, а фонтан практически и не заполнился. Надо было делать вторую ходку, но сначала нодо было залить цистерну заново. Это было неожиданным препятствием к осуществлению задуманного. Грелкин понимал, что надо искать кран, где заправлялся водой паровоз Мотаня. И такой кран нашёлся, правда ехать до него надо было минут двадцать. Только во втором часу ночи, после четвёртой ходки ему удалось наполнить фонтан водой до краёв. Каждый раз, возвращаясь к фонтану, Грелкин подмечал, что процесс замерзания воды идёт полным ходом. В ценр фонтана он бросил кусок деревянного ящика, чтобы тот послужил объектом для кристаллизации воды, которая замерзала очень быстро.

В комнате, которую снимал Грелкин одна стена являлась печным дымоходом и, расположившись поспать около стены, Себастьян наконец отогрелся за все те часы, что провёл ночью на морозе. «Чуть руки не отморозил», – ворчал он в пол голоса, укладываясь спать. Мелькнула мысль: «…а не выпить ли водки?». Но он быстро её отогнал. Завтрешнее утро было самым ответственным. То, что Семён выйдет из дому – он не сомневался. И то, что ему удастся заинтересовать его фонтаном тоже не сомневался. Но вдруг он будет с сестрой или, того хуже, с бабкой? А если пацаны-друзья прицепятся?. Но это будет завтра. Главное не проспать.

Проснуться Грелкин от шума, который доносился из-за стены и, даже не взглянув на часы, понял, что проспал. Был уже десятый час.

До двора, где был фонтан, было минут двенадцать ходьбы. Грелкин преодолел это расстояние, наверное, минуты за три. Утренний туман ещё окончательно не развеялся и в воздухе чувствовался мороз градусов под двадцать. Двор был ещё пуст. Грелкин направился к фонтану и обалдел, увидев, что он тут сотворил прошлой ночью. С краёв фонтана спадали потоки замёрзшей воды, а вся гладь самого фонтана поблёскивала и искрилась ледяной гладью. С трудом подобравшись к краю фонтана он понял, что лёд капитально сковал водную поврхность и выдержит приличный вес человека.

В это время хлопнула дверь подъезда и на крыльце показался одетый по-зимнему Семён. У Грелкина часто забилось сердце. Семёна уговаривать не пришлось – он прямяком направился к фонтану.

– Вот это да! – вырвалось у Семёна, когда он подошёл к фонтану.

– Привет, красота-то какая. Поможешь вон ту доску вытащить? – надо было форсировать события и Себастьян сразу попытался овладеть ситуацией.

– Вон ту, – показал Грелкин на центр фонтана. И тут же понял, что никакой доски там и нет. Вернее он знал, что она там есть, но в замёрзшей воде, под слоем инея ничего невозможно было увидеть.

– Доска там лежит,… хорошая,… от ящика.

– Не вижу, – сказал Семён, вглядываясь в фонтан и руковичкой расчищая ледовую поверхность у края фонтана.

– В центре она, инеем прикрыта.

– А под лёд провалюсь…?

– Да он меня выдержит, не то, что тебя.

Семён неуверенно влез на обледеневший фонтан. Под ногами чувствовалась твердь. Неуверенно сделал небольшой шаг. Он знал, что глубина фонтана небольшая. Утонуть невозможно, но и в воду проваливаться на морозе не хотелось.

– Ну, молодец, – подбадривал Грелкин, – ботинком поскреби по льду, там она (имея в виду доску), – показывал пальцем Грелкин.

Семён забыл уже все страхи и притопывал, ходя туда-сюда вокруг центра фонтана.

– Ну, боже ты мой, – Грелкин, забыв, что и сам может провалиться, тоже полез в фонтан., – вот же она, здесь. – И Грелкин отчаянно топнул сапогом. Раздался треск и лёд разверзся под обоими. Грелкин по пояс скрылся под водой, почувствовав, что треснулся задом обо что-то твёрдое. Семёна он увлёк за собой почти полностью погрузив его в воду. Хватаясь за обломки льда они наконец достигли края фонтана.

– Ну, как ты, цел? – Грелкин делал вид, что стряхивает воду с одежды, а сам прижимал промокшее пальто к телу трясущегося ребёнка.

– Ты что же это делаешь, гад! Ребёнка хотел утопить в ледяной воде, – какая-то тётка налетела вдруг на Грелкина, охаживая его своей сумкой.

– Да, спасал я,… – ретировался Грелкин.

– Мальчик, ты где живёшь?

Семён показал мокрой варежкой в сторону своего подъезда.

– Домой беги, – продолжала кричать тётка, при этом не прекращая нападать на Себастьяна. Вся компания двинулась к подъезду, где жили Молнары. Семён первым открыл входную дверь и стал подниматься по ступеням. Грелкин войдя в подъезд пошёл не вверх по лестнице, а рванул подвальную дверь и тут же оказался в коридоре барака, где жил Погребняк. Неугомонная баба продолжала месить его своей сумкой, стараясь врезать прямо по кепке. В таком виде они и ввалились в комнату Погребняка. Тот сидел на кровати у окна и что-то читал.

– Шеф, да не хотел я…

– Скотина, – неунималась вошедшая в раж баба.

– Ребёнка спасли? – рявкнул Погребняк, – ступайте, гражданка, разберёмся. Дверь за тёткой хлопнула и в этот момент Грелкин ощутил крепкую по шее затрещину. Очнулся он сидя в луже воды с кепкой в руках.

– Коридоры за собой надобно закрывать, – Погребняк сидел, как ни в чём не бывало, по-прежнему на кровати у окна, – логарифм тебе в ж…, чтобы завтра же купил логарифмическую линейку и без расчётов к делу не приступал. Отчёт напишешь в подробностях.

– Слушаюсь, Шеу, – не своим голосом промычал Грелкин, – я извиняюсь, а где её покупают?

– Кого?

– Ну,…в жо…, которую.

* * *

Катя Сидорчук, пробежав по инерции целый квартал по Красрабу^*), вдруг сообразила, что идёт в сторону к седьмому участку со стороны четвёртого участка. Причём, в сумке у неё бренчат осколки поллитровки, которую она несла для покупки масла в гастрономе, который расположен в доме номер 42 по Красрабу. Каким-то непостижимым образом она переместилась из подвала дома номер 2 по Центральному проезду на седьмом участке в барак на четвёртом участке. Первым порывом было желание вернуться в тот барак, где она только что была, приследуя преступника, пытавшегося утопить ребёнка в водах фонтана, но какое-то шестое чувство подсказывало ей, что этого делать не следует и для начала она решила побывать снова около фонтана.

Неспокойно было на душе у Бережного и около десяти часов утра он отправился по месту жительства объекта за номером 2107-1954. Войдя во двор, он осмотрелся. Вроде ничего необычного во дворе не происходило, но в центре двора его внимание привлёк фонтан. Он был весь заполнен водой, которая уже успела замёрзнуть до появления ледовой корки. Но самое интересное, что эта ледовая корка оказалась непостижимым образом разворочена, как будто в центре фонтана произошёл взрыв. Он оглянулся, ища глазами свиделеля происшествия на фонтане. Здесь на него и налетела Екатерина Сидорчук.

– Ищите кого-то? – Произнесла она запыхавшись.

– Оперуполномоченный капитан Бережной, Антон Харитонович, – отрекомендовался Бережной, – ищу свидетелей, кто бы мог рассказать, что здесь произошло?

– Я, … я … я – и свидетель, и участник … всё видела… Хоть он и говорил, что спасает мальчишку, … топил он его. А меня увидел и стал из себя спасителя строить… – затараторила Сидорчук, размахивая сумкой, в которой что-то позвякивало.

– Так, спокойно, гражданка. Давайте всё по порядку.

И Екатерина, как могла, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, рассказала о событиях этого загадочного утра, при этом демонстрируя осколки поллитровки в своей сумке. Антон понял всё с полуслова, но всё равно всё тчательно записал в свой блокнот. Посоветовал Сидорчук не беспокоиться и обещал во всём разобраться. При этом они вместе проследовали в магазин, где Бережной, показывая своё милицейское удостоверение, приказал продавщице отпустить масло в магазинную тару и деньги за тару не взимать. Успокоенная Сидорчук отправилась домой, обещая милиционеру всё сохранить в тайне.

^*) – Красраб – бытовое название проспекта «имени газеты Красноярский Рабочий».

Примерно через час Бережной побывал в квартире Молнаров, но уже без официального визита, а в тонком теле. Баба Лена – бабушка маленького Семёна – была в предынфарктном состоянии, но внук был переодет и, как ни в чём не бывало, беззаботно носился по квартире. На улицу его больше не пустили – верхнее пальто было мокрым, как и ботинки с варежками.

Это немного успокоило Бережного.

Из того описания, которое он получил от Сидорчук, он понимал, что это уже был третий случай, когда на сцене возник неизвестный и это, видимо, было неспроста. Об этом надо было поразмыслить. Но сначала требовалось побывать на четвёртом участке.

Бараки четвёртого участка располагались ровными рядами.Действительно, в одном из бараков нашлась комната, которая никому не принадлежала. Антон понимал, что Погребняк – это не тот человек, который оставляет следы. «Неужели он попросил помощника?, – думал Антон, пытаясь понять произошедшие события, – или ему навязали стажёра?». Случайный человек не вписывался в эти рассуждения – появившийся мог быть только человеком из ЦЦ. Задать напрямую вопрос в Центр было невозможно – операции отделов не должны каким-то, пусть даже косвенным образом, влиять на работу друг друга. Отчёты стекались в отделе генетики, а уж, что там с ними делали, как анализировали – это уже никого не касалось. Ещё не известно, как отреагируют наверху на связь их с Востриковым. Может быть потому он и исчез?

* * *

К ночи Семёну стало совсем худо. Лида напоила его молоком с мёдом, закутала поплотнее и уложила спать. Бережной проник в квартиру Молнаров во втором часу ночи. Все спали, как убитые. Зависнув над кроватью Семёна он вдруг не обнаружил элетромагнитное поле тонкого тела. Выбора не было. Срочно надо было будить взрослых.

Что-то тревожное разбудило бабу Лену. Она надвинула шлёпанцы и подошла к кровати внука, потом, спотыкаясь, бросилась в комнату дочери.

– Лида, Лида, – зашептала она, склонившись над спящей, – Лида, вставай скорее, наш удалой кажись не дышит!

Лиду подбросило с кровати, как пружиной. Мальчик действительно не дышал.

– Чай заваривай, – крикнула она матери и принялась делать искусственное дыхание, – крепкий.

Уже после первых уверенных движений мальчик вновь задышал. Его заставили сделать несколько глотков крепкого чая и стали обкладывать бутылками с горячей водой, так как грелок не было. Ещё через несколько минут, убедившись, что ребёнку ничего не угрожает и сердце колотится, как у загнанного кролика, Лида бросилась искать среди ночи детского участкового врача.

Бережной не стал дожидаться продолжения событий и удалился домой. Вся эта история и с фонтаном, и ночной остановкой сердца не могла быть простой случайностью. Но уж больно хитро была спланирована операция. Не давало покоя и отсутствие Вострикова, хотя для всей операциии его присутствие вроде бы как и не требовалось – он ведь был из «СНА».

На следующий день Семёна проложили в больницу с диагнозом бронхаденит. Остановку сердца квалифицировали, как следствие высокой температуры.

Три недели Бенрежной негласно приглядывал за ребёнком, но никаких замеченных необычностей не происходило. Через три недели Семён был выписан и для дальнейшего укрепления здоровья его отправили на полгода в туберкулёзный диспансер на «Собакиной речке» под Красноярском. Из событий этого бесконечного пребывания вне своей семьи маленький Семён запомнил только самые яркие случаи.

Семёну сказали, что какое-то время ему надо будет жить в этом доме среди таких же ребятишек как и он, но без родителей, мол, они будут приезжать. Но на самом деле родителям категорически запрещалось навещать своих детей. Сначала отобрали все игрушки, которые Семён привёз с собой – игрушки здесь были общими. Потом закрылась дверь за родителями. Семён не хотел оставаться, он рвался, кричал и плакал, но его крепко держали. Раздеваясь перед сном, он вдруг обнаружил, что в одном из карманов его штанов лежит маленькая машинка – чёрный «зим». Она была такая маленькая, что умещалась полностью в маленьком кулачке Семёна, как большой чёрный таракан. Раздеваясь он незаметно перекладывал машинку под свою подушку, а, когда наступала тишина и все спали, тихонько вытаскивал её и катал по подушке. Утром он проверял на месте ли машинка и во время подъёма незаметно перекладывал её в карман своих штанов. Машинка – это была единственная частица-воспоминание о жизни в семье.

Каждое утро начиналось с построения. Ещё без верхней одежды в одних трусах и майках все ребятишки выстраивались в шеренгу. Две медсестры шли вдоль строя, держа в руках: одна – толстую бутылку и столовую ложку, другая – пук ваты. Подходя к очередному ребёнку, тот должен был широко открыть рот и проглотить содержимое столовой ложки, которое ему вливала первая медсестра. Вторая следила, чтобы жидкость была проглочена и кусочком ваты вытирала губы. Это был рыбий жир. Это было ужасно, но избежать этого не было никакой возможности.

После завтрака всех повели гулять. И тут Семён вдруг заметил, что откуда-то появились дети, котрых не вывели на прогулку, а привезли. Одних привезли в креслах каталках, а других и вовсе – в кроватях на колёсиках. На этих ребятишек даже страшно было смотреть и Семён старался не смотреть в ту сторону, где катали таких ребятишек.

И ещё Семёну запомнился весенний день, когда прилетал самолёт и сбрасывал бомбы на Енисей – там взрывали лёд. А через несколько дней лёд начал двигаться по реке.

А однажды, когда уже было тепло по-летнему, к нему подошла медсестра и сказала: «Приехали твои родители». С горки спускались папа и мама, а на верху склона стояла белая «Волга». И Семён вдруг вспомнил, что привозили его на «Победе» светло-коричневого цвета. Он тут же засунул руку в карман – маленький «зим» был на месте.

* * *

Иван Николаевич был местным мужиком, то есть, проживал здесь же в совхозе «Удачный». Работал он дворником в туберкулёзном диспансере в лесу, в двух километрах от совхоза. Однажды поздней осенью в его дом постучались. Мужик, который пришёл к Ивану Николаевичу предложил ему оплачиваемый отпуск на пол года. Ничего не понявший Иван Николаевич стал было отказываться от такого непонятного предложения, но увидев живые деньги махнул рукой и согласился. На следующий день в диспансере появился новый дворник. Он сразу всем понравился, особенно детям. По существу, дворник выполнял две функции. Одну прямую обязанность дворника, а, так как посторонним на территорию диспансера вход был запрещён, то второй обязанностью была функция охранника. Территория диспансера была обнесена металлическим забором, который в некоторых местах можно было и перелезть, поэтому Харитоныч – так звали нового дворника – присматривал за такими местами. Собственно, вокруг диспансера был с трёх сторон лес, а с четвёртой – Енисей и посторонние здесь не шастали. Всего только раз на территорию хотели попытаться проникнуть туристы, которым лень было обходить диспансер кругом. Но Харитоныч их быстро развернул в обратную сторону. Главные ворота днём были открыты, так как могла приехать машина с продуктами или по какой-то медицинской надобности, но Харитоныч был уверен, что непрошеный гость когда-нибудь явится и он его дождался.

Расчищая дорогу от снега Харитоныч заметил человека, который, неуверенно озираясь, вошёл в ворота и направился по расчищенной от снега дорожке.

– Куда направляетесь, товарищ? – окликнул его Хариныч, – ищите кого или по другой какой надобности?

– Папаша, продолжай чистить снег, – не очень приветливо ответил пришелец, – сам разберусь. И намеревался обойти Харитоныча, который встал поперёк дороги с лопатой для уборки снега наизготовку.

– Мужик, не буди во мне зверя, – оглянулся по сторонам пришедший.

Улучив момент Харитоныч огрел его лопатой по спине, да так удачно, что сшиб с ног. Мужик был обут в сапоги, а не в валенки и на скользкой дороге держался не уверенно. Когда он поднялся, то к своему изумлению увидел, что двоник стоит, держа лопату под мышкой, а правой рукой направляет на непрошенного гостя наган.

– Ты чего, мужик, я ведь только спросить, – захлопал глазами и пятясь задом забормотал пришедший.

– Выйди за ворота, – махнул на него наганом Харитоныч, – оттуда и спрашивай.

Пришлый поправил кепку и покинул территорию диспансера. Выйдя за ворота, он ничего не стал спрашивать, а направился в сторону совхоза. Это был тот, которого поджидал сдесь Харитоныч. Он узнал его по описанию.

В следующий раз Харитоныч поймал его на заборе. Неугомонный уже сидел на верху, собираясь с забора спрыгнуть, когда заметил, что неподалёку стоит Харитоныч с наганом и спокойно за ним наблюдает.

– Спрыгнешь, пристрелю, как бешеного пса и в Енисей положу рыбам на съеденье. Понятно?

Сидящий на заборе понимающе кивнул и исчез. Был и третий случай. Настырный сидел в кабине грузовика на месте пассажира, который привёз дрова из совхоза. Увидев, что из ворот диспансера вышел всё то же Харитоныч, он как ужаленный выскочил из кабины и кинулся в лес не разбирая дороги.

* * *

– Хорошо начинал, вижу – купил наконец логарифмическую линейку, – говорил Погребняк, стоявшему перед ним вытянувшись, как по струнке, Грелкину, – но в конечном-то итоге толком ничего не завершил.

– Я линеечку ещё не купил, только соразмерно присмотрел, – начал заискивающим тоном Пыжикович, – сторож там, ну просто зверь какой-то. Каждый раз как будто выслеживал меня. Куда не сунься, а уж он там. И взгляд страшный. Точно – пристрелить мог.

– И правильно б сделал. Другого бы помощника прислали потолковей, а теперь, что в отчёте писать? Стоишь, плечами пожимаешь…

– Сейчас он в детский садик пойдёт. Поправим операцию.

– Напиши мне подробный рапорт об этом стороже, что-то он мне не нравится.

* * *

На днях у киоска на седьмом участке Бережной встретил дядю Колю Гришенкова. Несмотря на то, что его почти всегда можно было встретить на таких точках, на службе его ценили. Он был грамотным расчётчиком и практически никогда не расставался со своей маленькой логарифмической линейкой, которая всегда выглядывала из нагрудного кармана дяди Коли, не важно – был ли он в пиджаке, куртке или рубашке. Поговаривали, что дядя Коля свою логарифмическую линеечку как-то даже модернизировал под себя.

– Привет, Антон, присоединяйся, – с улыбкой на лице пригласил дядя Коля к столику.

– Нет, дядя Коля, в следующий раз. Ты, что грустный?

– Да инструмент мой главный где-то посеял.

– Может спёр кто?

– Да кому он нужен?

Глава 3.

Прикосновение к чуду.

В детский сад Семён ходил с удовольствием. Во-первых, от дома не далеко, во-вторых, все пацаны из двора, где жил Семён, тоже ходили в этот детсад. Вся территория детсада была обнесена забором, составленным из больших, вкопанных в землю, бетонных плит. В верхней части плит располагались круглые отверстия в виде маленьких иллюминаторов. Пролезть через такой иллюминатор было невозможно, но заглянуть в него было вполне удобно, так как были эти иллюминаторы примерно на высоте полутора метров.

В этот раз решили после обеда поиграть в прятки. Все прятались, а один искал. Кого найдут последним, тот ищет в новой игре. У Семёна с Олегом были свои ходы. Практически весь периметр вдоль забора был заросший непроходимым кустарником. Только посвящённый знал тайные тропы. В одну из таких нор и скрылись наши друзья. Какого же было их удивление, когда в конце тропы, практически у самого забора, они вдруг наткнулись на незнакомого человека. Человек сидел на перевернутом пивном ящике, спиной прислонясь к забору, и что-то вкусно ел.

– Привет, пацаны, – дожёвывая сказал незнакомый и приподнял кепку, – в прятки играете?

– Здрассьте. – Олег и Семён в нерешительности остановились перед неизвестным. Такое было впервые, да и дядька был незнакомый. «Кепка» мелькнуло в голове у Семёна, но он тут же об этом забыл.

– А я вот грибы собираю. Знатные у вас тут растут грибы. Это редкие грибы. Их можно есть сырыми и они полезные, – важно поднял вверх указательный палец незнакомец.

Только тут Семён и Олег заметили, что в ногах грибника стоит лукошко, почти до верха наполненное грибами. Мужик кашлянул, взял из лукошка гриб и тут же принялся его есть.

– Угощайтесь, это вкусно.

Пацаны нерешительно взяли из корзинки по одному грибу. Гриб необычно, но в общем-то приятно пах.

– Грызите, вкусно ведь…, – мужик дожевал свой гриб и достал из лукошка новый. Олег и Семён, как загипнотезированные откусили от своих грибов и начали их неуверенно прожёвывать.

– Ну, а я что говорил, – подбадривал грибник, – берите ещё, в игре силы потребуются.

– Побежим, а? – предложил Олег, – ищут нас, – сказал он обращаясь к грибнику. И мальчишки стали пробираться дальше своими тропами.

– Вы пошукайте, их здесь много по кустам, – крикнул им в след незнакомец.

Из всего времени, что посещал Семён детский сад, ярко запомнилось ему всего два или три эпизода. Это, когда он умудрился лизнуть на морозе водопроводный кран в углу детсада, который летом служил для поливки клумб. Воспитательнице пришлось поливать на язык тёплой водой из чайника пока язык не отлип. Сам Семён отлипиться от крана никак не мог.

Очень запомнилась модель большой железной дороги. Там был всего один пасажирский вагон и один паровоз. Но какие они были большие и сделаны совсем, как настоящие. Конечно, были и рельсы для паровоза и вагона. Кто её принёс неизвестно. Но железная дорога тут же исчезла и Семён видел её всего один раз.

Запомнился и случай, когда ребятишки играли в мяч. Мяч упал на землю и прикатился к Семёну. Семён не стал его поднимать, а стал толкать мяч ногами и никто не мог мяч у него отобрать. Возможно – это был первый случай, когда Семён стал играть с мячом ногами. А потом уже был футбол.

Ну и, конечно, запомнился случай отравления грибами.

Ближе к трём часам, когда в детском саду по расписанию наступал тихий час, ко входу в детсад подкатила скорая помощь – «ГАЗ-51» с белой будкой и красным крестом на боку. «Сработало», – прошептал Грелкин, выглядывая из-за угла бетонного забора детского сада. Из машины вылезли двое в белых халатах с маленькими чемоданчиками и вошли в детсад. Влекомый непонятной силой и воровато оглядываясь, Грелкин приблизился к автомобилю и попытался заглянуть в боковое окно. Но окно плотно было закрыто изнутри белой шторкой. Тогда он попытался заглянуть в окна задних дверей, которые тоже были зашторены белым. В надежде, что-нибудь увидеть в щелочку, он почти вплотную приблизил своё лицо к окну двери. В это же мгновение шторка отдёрнулась и вопль ужаса комком стал поперёк горла любопытного Грелкина. Из окна на него смотрело ухмыляющееся лицо сторожа Харитоныча. Чисто инстиктивно, почти теряя сознание, Грелкин развернулся, в надежде унести ноги, но дверь машины так резко распахнулась, что незадачливый практикант получил ощутимый толчок в зад и упал на четвереньки. Прямо из машины вытянулась, как показалось Грелкину, невообразимо длинная рука, прикрытая грязным белым рукавом и, крепко ухватив беглеца за шиворот, одним движением втащила последнего в машину. Двери тут же с лязгом захлопнулись.

Сторож Харитоныч усадил Грелкина напротив себя и нарастяжку пропел: «Кушать подано». При этом из под лавки появилась на свет собственная же Грелкина корзинка с грибами. А из правого кармана халата был извлечён старенький наган.

– Ну, друг сердешный, чем быстрее ты это сожрёшь, тем быстрее вылезешь из этой машины. А то ведь прямо на ней тебя в морг и доставят. Хотя проще, наверное, тебя здесь же и пристрелить, – Харитоныч вопросительно посмотрел на Грелкина.

Пока он произносил свою вдохновенную речь, Грелкин принялся уминать грибы из лукошка.

– Не просыпь, а то с полу будешь трескать.

Буквально за несколько минут Грелкин слопал все грибы из лукошка. Получил пинка от Харитоныча и с напутствием: «беги до двадцатки^*) – там ждёт тебя ведёрная клизьма по самые бакенбарды», – кинулся на все четыре стороны со стоном: «за что мне всё это?».

Добравшись вечером до своего котеджа, где они с Погребняком снимали по комнате, Грелкина ждал ещё один удар. Зайдя в комнату и включив свет он увидел за столом сидящего Погребняка.

– И за что мне всё это, – начал разговор Погребняк словами самого Грелкина, – учишь дурака, учишь… Это что – логарифмическая линейка? – Погребняк взял со стола какой-то предмет длиной не больше карандаша. – Что ты на ней можешь просчитать? Ни одного деления не видно.

– Люди пользуются соразмерно… – развёл руками, стоявший у порога Грелкин.

– Слушай, Бастион, – продолжал Погребняк.

– Себастьян, – робко поправил Грелкин.

– Не перебивай! Басти (обычно так представлялся сам Грелкин) – значит Бастион, – сказал Погребняк, – снова провалили операцию, Бастион Пыжикович. В отчёте будет всё доложено.

^*) – Двадцатка – Красноярская больница номер 20

* * *

Отчёт был отправлен и получен новый циркуляр с предложением работать по уровню «плюс восемь-минус два».

Бережной тоже отправил свой отчёт и получил новое предписание. В предписании ничего не говорилось о Вострикове и индекс операции оставался на прежнем уровне. Бережной думал, что все службы, которые задействованы по этому делу работают по одной шкале и на одном уровне и здесь он ошибался.

Он думал, что противная сторона работает по уровню плюс девять, а то и плюс десять и никак не меньше. Логика появления Грелкина тоже не просматривалась.       Бережной решил начать собственные исследования, чтобы хоть как-то прояснить для себя задачу всей операции, хотя это и не входило в его обязанности, да и в обязанности всего отдела «СС».

Пока зацепиться было не за что. Единственная зацепка – это национальность. Два деда объекта 2107-1954 были: немец по отцу и венгр, как говорил Востриков, по матери. Одна бабка была немкой, другая русской. В дополнение к отчёту Бережной послал запрос в информационный отдел. Суть запроса сводилась к одному: «Где (в чём) пересекаются национальности: немецкая, венгерская и русская? Область рассмотрения: политика, наука, религия.»

* * *

В первый класс Семён отправился с интересом. Вместо будничной одежды – новая форма, фуражка с кокардой, новенький портфель (ранец и форменный ремень купить не удалось). Да и почти все друзья по детскому саду тоже пошли в «пятнадцатую» школу. Олег пошёл в «сорок восьмую», – там работали его мама и бабушка.

После первого же дня занятий всем было дано задание: на следующий день иметь при себе перочистки. Наверное их где-то можно было купить, но мама сказала, что сделает перочистку сама. Что такое перочистка? Это несколько тряпочек, которые имеют одинаковую величину круга, сшитые в центре между собой. Перочистка получилась красивая – толстенькая и разноцветная. Семён не стал прятать её в портфель, а аккуратно засунул в карман форменных серых брюк, которые всегда висели на спинке его прикроватного стула.

На следующее утро после завтрака он быстро оделся, подпоясался неформенным ремнём и проверил карманы. Перочистки не было. Обыскали всё на стуле и под стулом. Семён выворачивал карманы, заглянул даже в портфель – вдруг по инерции туда положил. Перочистки нигде не было. Обидно было до слёз. Пришлось в школу идти без перочистки. Вместо неё использовалась просто тряпочка.

Вечером мама сшила вторую перочистку такую же красивую, как и та, которая непонятным образом исчезла. Хорошенько подумав, Семён решил не класть её в портфель, а положить в тот же карман брюк. Брюки висели на прежнем месте, на прежнем стуле. Какого же было удивление Семёна, когда он обнаружил в кармане первую перочистку. Удивлению не было предела. Неужели кто-то мог над ним так пошутить. Но кто? Мама не могла, бабушка тоже, маленькая сестра Вика вряд ли могла всё это придумать. Но перочистки были перед глазами. Вот они лежат на ладони. Они показал их всем своим домашним. Почему-то никто не удивлялся. Нашлась и хорошо. Почему-то никого не интересовал вопрос, а куда она исчезала и каким образом вернулась. Семён решил положить перочистки в разные карманы брюк.

На следующий день он вспомнил про перочистки уже идя в школу. Быстро засунул руку в карман, но перочистку не нашёл. Проверив второй карман, Семён убедился, что и вторая перочистка исчезла. Объяснение было одно – чудеса бывают не только в сказках. Это было открытие. Он всегда любил сказки именно потому, что в них случались чудеса. Герои сказок чудесным образом спасались из страшных и безвыходных ситуаций. Сказочные предметы могли внезапно исчезать и внезапно появляться. И вдруг – это чудо произошло здесь, в жизни Семёна. И все, и мама, и бабушка, и Вика это видели. Да и неважно, что кто-то ещё это видел, важно, что это знал сам Семён. Удивительная штука жизнь, в ней тоже случаются чудеса.

Весь день Семён прожил с ощущением, что чудо пришло к нему. Вот так просто в виде простых перочисток. Но они (перочистки), наверное, и не такие простые, если могут исчезать бесследно. Дома Семён тщательным образом обследовал стул. Он знал, что и в портфеле нет перочисток, но на всякий случай обследовал и портфель. Конечно же, там перочисток не было. Первая перочистка вновь появилась, когда Семён стал прятать в карман брюк вторую перочистку. А какой это был карман: левый или правый? Здесь Семёну показалось, что это очень важно. Ведь брюки можно повесить на стул по-разному. В одном случае правый карман будет ближе к спинке стула, а в другом – ближе левый. Возник вопрос: в какой карман брюк надо положить третью перочистку, когда мама вечером её сошьёт? Что же получается, что волшебные перочистки сшила мама? А может быть брюки волшебные? Семён засунул руку в карман, висевших на стуле брюк. Перочистка была там! Но какая это была перочистка первая или вторая? Вспомнить было трудно. Был проверен и второй карман – там лежала вторая перочистка. Вновь вернулись обе перочистки, но вернулись ли они в те карманы, куда были положены вчера? Это тоже было загадкой. Что же получалось: свечера перочистки были положены в карманы, а утром, когда одевались брюки они исчезали. Или исчезали они ночью, когда один день кончался, а начинался второй. Конечно же, именно так. В сказках всегда именно в двенадцать часов ночи что-то случалось чудесное. Или кто-то исчезал, или кто-то появлялся. А что будет если положить перочистки сейчас и тут же одеть брюки?

Семён оставил одну перочистку на столе, на видном месте, вторую засунул в карман брюк, которые висели на стуле. Потом снял домашние штаны и одел форменные брюки. О чудо – перочистка исчезла! Семён вывернул наизнанку оба кармана. Перочистки не было. У Семёна перехватило дыхание – чудо свершалось на его глазах. Он снова снял брюки и повесил их на стул и тут понял, что не помнит – в какой карман клал перочистку в правый или в левый? Он проверил ближайший к нему карман – перочистки не было. Исчезла навсегда? Но перочистка оказалась в другом кармане. Получалось, что не надо ждать двенадцати часов ночи. Перочистка исчезает, когда натягиваешь брюки, а появляется, когда их снимаешь. Это предположение надо было срочно проверить. Семён снял брюки, повесил их на стул (почему-то Семёну казалось, что все действия обязательно надо проделывать, как в первый раз) и снова засунул перочистку в карман. Потом снял брюки со стула и стал их одевать, стараясь всё время придерживать то место в кармане, где должна была лежать перочистка. Одев брюки, он вдруг сообразил, что придерживает себя почти за пояс, а не за то место, где находится карман. И тут страшная догадка пришла в голову Семёна. Дело в том, что когда брюки вешаешь на стул карман переворачивается. И в таком положении перочистка попадает не в низ кармана, а в верхнюю его часть. Потом одевается гимнастёрка и подпоясывается ремнём, который зажимает перочистку в верхней части кармана. Загадка была разгадана. Не было никакого чуда. Это грустно было сознавать, но вот ощущение произошедшего чуда, с которым Семён прожил целый день, осталось на всю оставшуюся жизнь. И пусть чудо не случилось сегодня, он всё равно продолжал его ждать каждый день и был готов к его появлению.

На Новый Год родители хотели подарить Семёну паровоз, но такой игрушки найти не удалось, но утром под ёлкой его ждал мотовоз очень похожий на настоящий. Семён знал, что в конце забора, который огораживал тридцать второй завод, были ворота, которые иногда открывались и оттуда выезжал настоящий мотовоз или настоящий паровоз с одним или двумя вагонами. В вагонах возили уголь на маленькую станцию для этого завода.

В семье Молнаров настоящую большую ёлку ставили всегда и всегда ждали деда Мороза. Дед Мороз приходил тайно и всегда почему-то через форточку на кухне. Баба Лена вдруг кричала: «Ой, форточка хлопнула. Ни дед Мороз ли прилетал?».

* * *

Бережной решил не убывать на Новый Год в Центр, а остаться в Красноярске. Пока в деле было всё спокойно, но он решил не расслабляться. Он знал, что ни Погребняка, ни Грелкина в городе нет. Ровно в двенадцать ночи с тридцать первого на первое в дверь его комнаты постучали. Антон был одет по-домашнему, но в боковом кармане, как всегда, лежал любимый наган. Антон неслышным шагом приблизился к двери и не спрашивая «кто там?» резко её распахнул. Он ожидал увидеть кого или что угодно но не это. На пороге стоял настоящий дед Мороз.

– Деда Мороза заказывали? – весело пропел из бороды дед Мороз.

– Нет, – с удивлением произнёс Бережной, – ошиблись должно быть адресом, товарищ дед Мороз. – И тут Антон вдруг понял, что дед Мороз стоит без посоха, без мешка с игрушками и без Снегурочки, а беспечно засунул руки в карманы красной шубы.

– С Новым Годом! – продолжал вещать дед Мороз из бороды, – на рюмочку пустите?

В этот момент Бережной его узнал.

– Так ты ж не пьёшь, дед Мороз.

– Ради такого случая могу позволить, так пустите, Арон Хароныч?

Бережной посторонился, пропуская нежданного гостя.

– Какими судьбами? А я уж думал, что твоё внезапное исчезновение навсегда, а, может быть, и Центр вмешался?

– Да нет, просто много других дел. А Центр, кажется, не заметил нашего пересечения.

– Думаешь, не заметил? А хроникёр? Он ведь тоже отчёты пишет? А отчёт самого Погребняка? Он мог, конечно, в отчёте и не указывать своих предположений. Явно ведь он нас не видел. В отчёте нужно давать только факты, но там ведь не слабые аналитики, – Бережной показал указательным пальцем в потолок, – а стажёр?

– Какой стажёр? – дед Мороз уже снял красную шубу и отклеивал усы и бороду.

– Стажёр появился, не поверишь, Себастьян Пыжикович Грелкин, – Бережной поставил на стол бутылку водки, миску с варёной в мундире картошкой и банку солёных огурцов. – Извини, нет изысканных разносолов, хлеб чёрный, стаканы или стаканы (он сделал ударение на последний слог) гранёные. Ведь как с компасом… Перенесли его на корабль – он уже не компас, а компа´с. Так и со стаканом. Коснулась его капля спиртного – он уже не стакан, а ста´кан.

– Как и с портфелем, – продолжил развивать мысль Востриков, усаживаясь за стол, – как только положил в него бухгалтерские документы – он уже не портфель, а по´ртфель. Так что – этот Пыжикович из Центра?

– По началу я тоже засомнивался, – Бережной налил на треть стакана гостю и себе, – простоват уж больно. Но потом понял – точно стажёр со «ДНА» внеземного. Твоё здоровье, Советыч! Не возражаешь? Ты же – Иван Савельевич, а сокращённо – просто Советыч. Он – Пыжикович, ты – Советыч.

– Хоть утюгом назови, будь, Хароныч! – они выпили по-первой.

– Значит стажёр, – многозначительно сказал Иван, – а ты знаешь, ничего, что на ты? – Бережной кивнул не отрываясь от огурца, – есть у меня своя рука в информационном отделе. Оказывается, не один ты туда запросы посылаешь по этому делу?

– Неужели Пыжик? – вырвалось у Антона, – он ведь слепой ещё, как щенок новорожденный, думает не о том, как лучше провести операцию, а том как бы получше перед шефом прогнуться.

– Нет, сам Погребняк, подал запрос. Но интересно другое. Сам запрос мне, как ты понимаешь, не показали, но намекнули, что твой запрос и Погребняка практически идентичны. Даже в одинаковых выражениях написаны. Для меня это значит, что вы – очень достойные противники и тайно горжусь собой, что решился на этот наш контакт. Думаю, об этом надо продолжать помалкивать.

– Я тоже так думаю, давай по-второй, – предложил Антон, – есть у меня тост.

– Давай, у меня есть ответный тост.

– Давай выпьем за наш объект за номером 2107-1954, он начинает мне нравиться. Лихо ты втянул его в эксперимент с перочисткой.

– Я никуда его не втягивал. Вообще только прибыл, а эпизод назначен на весну.

– Да ну, сам что ли? Давай выпьем, а то уже нагрелась.

Они выпили по второй и Бережной поведал Ивану о случае с перочисткой.

– Ну, давай твой тост. Давненько я так ни сиживал.

– Да мой тост, собственно, о том же. Ты уже в этом деле более семи лет, а я-то только подготовкой и занимался, но мне уже нравится. Давай за объект и за наше содружество, – предложил Иван, – пьянею, наверно, что-то длинно стал говорить.

И они выпили по-третьей.

* * *

Раиса Ефимовна Биневская – классный руководитель первого «А» класса – взяла в руку мел и подошла к доске.

– Представьте себе, ребята, что у нас есть два кирпича, – она нартсовала на доске два прямоугольника, – потом нам принесли ещё один кирпич, – она нарисовала на доске ещё один прямоугольник, – сколько у нас всего теперь кирпичей?

Класс дружно ответил: «три кирпича».

– Теперь представьте себе, что у Кати есть два яблока, – Раиса Ефимовна нартсовала на доске два кружка. Кружочки получились разной величины, но Раиса Ефимовна не стала исправлять. – Кате подарили ещё одно яблоко, – Раиса Ефимовна нарисовала ещё один кружок, – сколько всего яблок теперь у Кати?

Класс опять дружно ответил: «три яблока».

– Теперь достаньте свои счётные палочки, – продолжала Раиса Ефимовна. Семёну очень нравились его счётные палочки. Была в них какая-то притягательная сила.

– Возьмите из коробочки две палочки, – говорила Раиса Ефимовна, – кладите их сюда, на край парты. Теперь добавьте к ним ещё одну палочку. Вы видите – снова получилось три палочки. Теперь откроем свои тетрадки по арифметике и сверху запишем: «Примеры», – она писала на доске, а дети записывали в тетради.

– Мы уже знаем цифры. Запишем два, плюс – две палочки крест на крест, один, – она написала на доске единицу, – дальше равно – две палочки рядом горизонтально и цифру три. Мы решили и записали пример для кирпичей, яблок и счётных палочек, о которых говорили до этого.

После школы Семён не торопился домой. Все ребята уже убежали, а он не спеша только выходил со школьного двора. Какая-то мысль засела в голове и не давала покоя. Уже входя в свой двор, что-то в голове щёлкнуло и он со всех ног радостно бросился домой. Влетел в квартиру, как вихрь промчался по коридору, свернул направо и пронёсся в кухню.

– Мама, мы сегодня писали…, – здесь он замялся и полез в портфель, достал тетрадь по арифметике, нашёл нужную страницу и продолжил, – мы решали примеры, можно без кирпичей, без яблок… просто в тетради.

– Молодец. – Мама погладила его по белобрысой голове.

«Эх, слышал бы его в эту минуту профессиональный математик…» – подумал Востриков. Маленький Семён не знал ещё слово «абстрактный», слово «универсальный» и вообще слово «математика», но чувствовал, что-то радостное, какое-то непонятное озарение от этого «решали примеры».

Первый класс пролетел очень быстро. Раиса Ефимовна сказала, что завтра им выдадут табель и переведут во второй класс. «Как это переведут во второй класс? Кто-то придёт и куда-то поведут?», – всё время крутилось в голове у Семёна. Но оказалось всё очень просто. Выдали табель и сказали приходить в школу первого сентября. В табеле были одни пятёрки. Семён был единственный в этом классе круглый отличник. Наступили первые школьные каникулы.

Это лето было очень насыщенным. Во дворе вдруг появилось очень много тонкой цветной проволоки. Она была у всех. Потихоньку говорили, что старшие пацаны срезали с забора тридцать второго завода много метров какого-то телефонного кабеля. Потом во двор стали приходить какие-то дядьки и спрашивать: «мальчик, а где ты взял эту проволоку?». Но никто не знал. Она просто была у всех. Между собой пацаны рассказывали, что сначала кабель отрезали с забора, потом обматывали кусок кабеля вокруг себя, пряча под рубашкой, а потом уже несли проволоку во двор. Все плели из этой проволоки всякие плетёнки, браслеты, пояса и кольца. А Семён придумал, как делать из этой проволоки цветных маленьких человечиков и заразил игрой в человечиков весь двор на несколько лет.

На день рождения Семён получил сразу три подарка. Всегда самые интересные подарки ему приносил дядя Миша – муж маминой сестры. Кажется, он привозил их из далёкой Москвы. Сейчас он подарил ему большой паровоз. Он был как настоящий, с красными колёсами, но серого цвета. Семён знал, что паровозы бывают чёрные и зелёные и всегда с красными колёсами. Но бывают ли настоящие серые паровозы? Вторым подарком был большой башенный кран. У него крутилась лебёдка и можно было поднимать различные грузы. И кран, и паровоз идеально подходили для человечиков, котрых плёл из цветной проволоки Семён. И ещё Семёну подарили шахматы и тут же научили, как в них играть.

Во дворе стоял длинный стол, где собирались взрослые. Мужики забивали «козла», а пенсионеры играли в шахматы. С самого утра Семён брал под мышку свои шахматы и выходил во двор в надежде, что кто-нибудь с ним сыграет. Ребятишки играть в шахматы не хотели или не умели. Пенсионеры играли не хотя. Сначала им было неинтересно, а потом стало досадно проигрывать восьмилетнему пацану. Однажды один из пенсионеров взял Семёна за руку и привёл в соседний двор – там был шахматный клуб для детей. Руководитель клуба предложил сыграть Семёну с каким-то мальчишкой. Семён быстро его обыграл. Потом он обыграл ещё одного. К обеду он обыграл всех кто был в клубе и руководитель сказал: «считай, что у тебя уже шестой разряд». Семён не знал, что такое шестой разряд, но почему-то эта фраза навсегда отбила у него желание играть в шахматы.

* * *

– Мы должны опережать их хотя бы на один шаг, – назидательно говорил Погребняк, приводя в порядок расхристанные мысли Грелкина, – пусть они продолжают думать, что мы не знаем о их совместной работе. Это наш козырь. Мы ведь можем и чиркануть куда надо, что нарушается циркулярная установка – каждый отдел работает независимо друг от друга.

Грелкин понимающе кивал и что-то записывал в свою записную книжку.

– Слежку вести только в тонком теле, – продолжал Погребняк, – твои контакты с Бережным и так чуть боком нам не вышли. Вспомни хотя бы историю с грибами.

Грелкин продолжал записывать.

В конце июля Грелкин выследил непонятную ситуацию. Востриков на такси привёз за город непонятный груз и припрятал его под одним из домиков дачного посёлка. Это были какие-то каменные цилиндры. В тот же вечер Басти похитил один из этих цилиндров, привёз в город и спрятал у себя в комнате. Что с ним делать он не знал. В крайнем случае, думал он, можно посоветоваться с шефом.

– Зачем понадобились цилиндры? – спросил как-то Бережной Вострикова.

– Для формирования геометрических образов, – непонятно ответил Иван, – туннельная сфера.

* * *

В конце июля родители сказали, что вся семья будет жить в лесу до самой школы. Семён взял с собой игрушечную подвесную дорогу и человечиков.

Это был небольшой дачный посёлок сразу за чертой Красноярска. Там начиналась тайга. Семён никогда не видел такого сказочного леса. В домике было несколько комнат и веранда. Прямо у крыльца росли две огромные сосны и Семён приладил между ними свою подвесную дорогу. Дом стоял на бетонных сваях, между которыми были деревянные доски, но с одной стороны была маленькая дверца, благодаря которой можно было залезть под дом. Там хранились дрова. Обследовав подпол, Семён обнаружил много каменных цилиндров. Цилиндры были примерно десять сантиметров в диаметре и почти чёрного цвета очень гладкие. Все одинаковой длины – примерно пол метра. Тайну этих цилиндров Семёну так никогда и не удалось разгадать.

Вся земля вокруг дома была усеяна большими красивыми шишками. Разглядывая шишки Семён вдруг заметил какое-то движение на земле. Присмотревшись повнимательнее Семён понял, что это муравей. Но это был огромный чёрный муравей. Таких муравьёв в городе он никогда не видел. У муравья была большая голова с мощными челюстями и в этих челюстях муравей что-то нёс. При внимательном рассмотрении выяснилось, что муравей нёс другого муравья. Семён решил проследить за муравьём. Через какое-то время муравей оставил свою ношу и повернул в обратную сторону. Его ношей оказался мёртвый муравей. Весь вечер Семён следил за муравьём. Оказалось, что живёт муравей под землёй. Он скрывался в своей норке. Через какое-то время выносил мёртвого муравья относил его подальше от своего дома и возвращался. Может это был не один муравей, а целый отряд. Следить за муравями было очень интересно. Этот интерес к жизни муравьёв не проподал у Семёна всю жизнь.

Выйдя на следующее утро на крыльцо Семён сразу столкнулся с мальчишкой примерно его же возраста. Тот рассматривал подвесную дорогу.

– Привет, меня Витька зовут, – как-то по свойски заговорил стоявший около крыльца мальчишка.

– Привет, а я – Сёмка.

– Вчера приехал? Я вон в том доме живу здесь с начала лета. А потом пойду во второй класс.

– И я во второй.

Так у Семёна появился новый знакомый, с которым его ждали интересные приключения в дачной стране. Именно с Виктором они пускали со склона, найденные под домом цилиндры. Пробовали их раскалывать, но они были очень крепкими.

Глава 4.

Главное искушение

– Ты никогда не задумывался, чем занимается отдел генетики? – спросил Бережной Вострикова, аккуратно раскладывая на столе детали своего нагана.

– Почему мы свои отчёты отправляем в Центр, и они в первую очередь попадают к генетикам? Я в «СС», страшно сказать, сколько лет. Раньше не задумывался – служба простая: приставили к объекту, спасай и сохраняй. Чего тут непонятного. Когда начал понимать, что есть службы с диаметрально противоположными задачами стало интереснее. Азарт появился. Элемент противостояния, борьбы. Они свою задумку, ты – свою контрзадумку. Ты всегда во «СНЕ» служил или ещё чем занимался? – он поднял глаза на Ивана.

– Я начинал в отделе статистики, – Иван отложил книгу и стал разглядывать, разложенные на столе детали нагана, – потом начали посылать на Землю хроникёром. Потом предложили должность модельера-хроникёра и одновременно предложили перейти в «СОН». Я выбрал «СОН». Толком не знал, что это такое, ну, и решил попробовать. Вот тогда и стал более тесно работать с генетиками. Во всю идею своей операции они никого не посвящают. Да это и невозможно – операции, как правило, многолетние. Дают тебе теоретический расклад по ситуации, а ты примериваешь его уже здесь по жизни. Иногда сразу пытаешься что-то воплотить, иногда обращаешься за дополнительными разъяснениями по ходу дела. А как они потом используют твой отчёт и что делают, мне не известно. Знаю только, что служб у этого отдела очень много. Кто-то на месте работает, а кто-то с Земли не вылезает. А, порой, диву даёшься, какие ситуации предлагают, а за разъяснениями обращаться бесполезно. Мол, будешь работать у нас, тогда и вопросы задавать будешь.

– Не жалеешь? – Антон продолжал протирать детали.

– Да, нет. Интресно пока. На днях получил циркуляр, думал по ошибке ко мне попал. Представляешь, футболом начинаю заниматься.

– Это как? – Бережной даже приостановил свои действия с наганом.

– Активизировать наш объект по отношению к футболу.

– Ну дела…, – Антон быстро начал собирать наган.

– Заглянул я тут в исторические и текущие дела местного, в смысле Российского, футбола, – продолжал говорить Советыч. – Знаешь, кто такой Эдуард Стрельцов?

– Я хоть и далёк от футбола, но про Стрельцова наслышан.

– Так вот, день рождения Эдуарда Стрельцова двадцать первого июля. Совпадение это или как?

– А что предписание?

– В предписании ни слова о Стрельцове. Вот и думай, каким боком футбол к нашему объекту?

* * *

Летом 1963 года детям вдруг сказали, что на всё лето вся семья, кроме бабушки, едет в Москву в гости к многочисленным родственникам отца. Но не этот факт больше всего взволновал Семёна. В Москву надо было лететь на самолёте, лететь шесть часов – вот это было действительно событием.

Самолёт был, как показалось Семёну, очень большим. Назывался он ИЛ-18. В самолёте было шумно, но зато в иллюминатор было видно, как самолёт разгоняется и взлетает. Ощущение, что ты летишь, было незабываемым. Сверху всё казалось маленьким, игрушечным, но, вместе с тем, живым. Было видно маленький лес, маленькие домики и дороги, по которым ехали маленькие, как миниатюрные игрушки, машинки. Самолёт был, как большой дом. Семён думал, что в самолёте будет качать из стороны в сторону – ведь это полёт. Но оказалось, что в самолёте совсем не качает. А потом всё исчезло. Видно было только облака, которые остались далеко внизу.

В подмосковье прибыли поздно вечером. Утром, выйдя на крыльцо дома, где они ночевали, Семён оторопело остановился. У крыльца стояли кучкой пацаны примерно его возраста. Их было шесть или семь человек. Один из них держал в руках настоящий футбольный мяч. Как оказалось они специально пришли и ждали, когда Семён проснётся и выйдет из дома. Все они были его двоюродными или троюродными братьями. Каждый называл своё имя и старался дотронуться до Семёна. Было несколько Вовок и несколько Сашек. Семён конечно никого не запомнил с первого раза. Всей гурьбой тут жеотправились со двора. Прямо за огородом находилось настоящее зелёное футбольное поле, на котором стояли большие белые футбольные ворота с сеткой. Мяч оказался твёрдый, как камень и тяжёлый. Очень трудно было его допнуть до ворот даже с пяти метров. Но это были первые ощущения. А потом был футбол с утра до ночи. Братья Семёна жили в разных домах и каждый день Семён у кого-то оставался в гостях.

Однажды вечером приехал из Москвы отец и сказал, что завтра идём на «Спартак». «Лужники» поражали величием сооружения и количеством людей. Казалось, что вся Москва собралась на футбол. Играли «Спартак» и «Зенит». Больше всего Семёну запомнились милиционеры, которые гарцевали на высоких лошадях и поддерживали порядок в очередях у касс, где продавались билеты на футбол. Ещё запомнилось Семёну, что прямо между рядов на трибуне ходила тётка-лотошница и продавала вкусные бутерброды с красной рыбой и колечком репчатого лука наверху. Отец сказал тогда: «Вон тот игрок – знаменитый Игорь Нетто. Надо всегда болеть только за «Спартак», в каком городе и в какой бы стране ты не жил». А матч закончился тогда ноль-ноль. И когда раздался финальный свисток вратарь «Спартака» подпрыгнул и повис на перекладине ворот.

* * *

– Сядь, отдохни, – мама Лида только что перебинтовала оба локтя сына, сбитые вкровь, – сердце вон, как у бешеного зайца колотится.

– Нет, ждут, – нетерпеливо сказал Сёмка, – а почему сердце не устаёт, оно же без остановки колотится?

– Оно отдыхает.

– Когда оно отдыхает?

– Сердце состоит из четырёх маленьких сердечек. Когда два сердечка работают другие два отдыхают и наоборот.

– Понятно, – и Семён вновь помчался на свой футбол.

* * *

Вдоль заводского забора тянулся неухоженный газон шириной метров в двадцать. Там росли какие-то кусты, редкие небольшие деревца, стояли ажурные вышки линий электропередач, а кое-где прямо из земли торчала жёсткая стальная проволока. Землю покрывал бурьян, который иногда прорезался руслами пересохших ручьёв. Это место Семён называл «Волшебной страной». Здесь никто никогда не ходил и можно было придумывать собственные игры. В конце волшебной страны, где кончался заводской забор, были ворота, которые иногда открывались и, если повезёт, то можно было увидеть, выходящий из них паровоз. Иногда Семён делал экскурсии и приводил в свою страну друзей и сестру. Рассказывал о железных кустах и реках, где текла невидимая вода. Многие человечики, которых Семён плёл из цветной проволоки, жили в этой стране круглосуточно.

А там, где кончалась волшебная страна, можно было повернуть направо и идти до дощатого забора. За забором был другой мир, который охраняли злые огромные собаки. В заборе было тайное отверстие. Там можно было отогнуть доску и пролезть за забор. Но одному проникнуть в тот мир было невозможно. Всегда надо было идти вдвоём. Один бежал вдоль забора и колотил по нему палкой. Сабака за забором реагировала на этот стук и с лаем сопровождала его. Это был отвлекающий моневр. Когда собака была достаточно далеко второй открывал заветную доску и стремглав бежал, стараясь быстрее преодолеть расстояние, на которое собаке позволяла отходить цепь. Потом проскочивший дразнил собаку, уводя её от дыры в заборе, чтобы мог проскочить и товарищ. Обратный путь всегда сопровождался большим риском. Всё время лезли в голову мысли, что пока находился в тайном мире, дыру в заборе починили и риск встретиться с собакой многократно увеличивался.

Это была запретная зона – свалка заводских отходов от двух заводов. Завод 32 во время войны делал пушки, а потом стал делать ракеты. А аффинажный завод был заводом химического производства. Какие удивительные вещицы находили на этой свалке пацаны. Потом это всё приносилось во двор и выставлялось на обмен. А в глубине свалки вдруг открывалось удивительное озеро. Вода в нём всегда казалась голубой. А, может быть, это голубое небо отражалось в воде озера. Озеро было искусственным – это были сливные воды одного из заводов. А так хотелось в нём искупаться. Тогда ещё не был написан знаменитый роман, по которому сняли фильм «Сталкер».

Однажды все классы были построены на внутренней линейке вдоль всего школьного коридора и директор школы рассказал страшную историю, что умер один из учеников нашей школы, потому, что он заболел какой-то лучевой болезнью. Болезнь продолжалась всего две недели. А началась она потому что этот ученик искупался в том красивом озере на заводской свалке.

* * *

– Мы пойдём до большого камня, – говорил Семён двум друзьям, которые сегодня его сопровождали, – там удобно сидеть и ждать паровоз.

Саня жил в одном дворе с Семёном, был его ровесником и ходил в соседний класс, а Серёга был, так называемым, молочным братом Семёна. Он был на пол года младше Семёна и учился классом ниже. Молочным братом его называли потому, что мама Семёна кормила грудью новорожденного Сергея – его мама заболела сразу после родов. Отец Семёна и отец Сергея учились когда-то вместе в техникуме и дружили, а третьим их другом был известный уже дядя Коля Гришинков. Мама Сергея преподавала в школе, где они все учились и семья их жила не далеко от школы.

Пацаны без приключений дошли до большого камня и расположились вокруг него. Мама Семёна, собирая его в такие походы, всегда давала с собой что-нибудь перекусить и попить воды. Еда была нехитрой. Как правило – чёрный хлеб, несколько пучков зелёного лука и соль в спичечном коробке. Не успели они перекусить, как ворота завода со скрипом и лязгом распахнулись и из них стали выползать товарные вагоны. Вагонов было два и толкал их заветный паровоз. Состав пересёк «Красраб» проехал ещё немного и остановился. Обычно паровоз возил вагоны с углём на заводскую котельную, а сегодня что-то было не так. Мальчишки наблюдали за составом издалека – они хотели дождаться паровоза, когда он пойдёт обратно. И, действительно, через какое-то время паровоз вернулся и въехал в заводские ворота. Вагоны остались стоять перед воротами станции котельной. Почему-то их туда не завезли. Семён с друзьями отправились к вагонам посмотреть в чём там дело.

Никого рядом не было и можно было полазить по вагонам, забираясь по высоким ступеням подножек. Прямо у вагонов в куче пепла и золы были навалены автомобильные шины от грузовых автомобилей. Пацаны прыгали с шины на шину, стараясь не соскользнуть в серый пепел. Сергей несколько раз оступился, проваливаясь по щиколотку между шинами. И вдруг он начал говорить, что ноги жжёт, а потом и вовсе стал кричать. Семён с Саней подхватили его под руки и потащили в сторону районных бань. Около баней они посадили его на лавочку – идти он уже не мог. Он истошно кричал и дёргал ногами. Семён кинулся в здание бань прося о помощи. В банях был наверное женский день потому, что в здании находились одни женщины. Одна из женщин откликнулась на крики Семёна и вышла к Сергею. Тот кричал страшным криком. Женщина присела перед ним и стала снимать ботинки. В ботинках была ещё горячая зола. Потом сняла носки. Семёна поразил цвет ног Сергея. Ноги были пунцово красного цвета. Вокруг уже собралась толпа и кто-то крикнул: «Звоните в скорую!». Семён попросил Саню бежать домой к Сергею за его матерью. Как оказалось вместе с носками с ног была снята и кожа. Потому и цвет ног был таким красным.

Сергей перенёс множество операций. Кожу срезали с бёдер Сергея и пересаживали на обгоревшие места ног. Лет через десять Сергей с Семёном встретились в финале городского футбольного первенства. Сергей защищал ворота, а Семён играл в полузащите команды соперника. А откуда тогда у вагонов оказалась свежая зола, так и осталось невыясненным. Видимо золу выгрузил паровоз.

* * *

Летом 1965 года семья Семёна вновь жила в лесном дачном посёлке под Красноярском. Снова появился Витька и мальчишки вспомнили, что они уже познакомились три года назад. Лето было очень жарким и Енисейская протока в районе дач превратилась в залив. Вода в заливе быстро нагрелась и на пляж стало приезжать очень много людей.

Родители Семёна расположились не у воды, а чуть выше на траве, а Семён и Виктор плюхались в воде.

– Ты умеешь плавать? – спросил Витька.

– Нет, – ответил Сёмка, – но хочу научиться.

– Я тоже не умею, но знаю, как научиться. Давай я тебя научу.

– Давай, – тут же согласился Семён.

– Я останусь у берега, а ты заходи в воду по грудь и потом плыви ко мне, – объяснял Витька, – руками делай вот так, так собаки плавают.

Они отошли подальше от купающихся, где пляж упирался в высокую скалу. Витька зашёл в воду по колено, а Семён направился к скале. Дно плавно уходило вниз. Когда вода дошла до плеч, Семён повернулся лицом к берегу и собрался попробовать плыть по-собачьи. Потом решил, что надо зати в воду до подбородка и сделал шаг назад. Ему показалось, что кто-то его дёрнул слегка вниз – в этом месте дно резко обрывалось. Семён скрылся под водой и угодил в водоворот, который начинался у скалы. Его перевернуло через голову и вытолкнуло на поверхность. Он успел глотнуть воздуха и снова скрылся под водой. Страха не было. Просто он ещё не успел испугаться. Вода была мутно серая с зеленоватым оттенком. Вдруг он увидел рядом с собой свою белую испанку^*), которая тоже плавала под водой.

^*) – Испанка – белая пилотка с красной кисточкой впереди

Семён дотянулся до неё рукой и стал надевать на голову. Вокруг под водой медленно плавали большие зеленые пузыри. Внутри они были светло-зеленоватого цвета. Пузыри плавали рядом и не торопились всплывать. Это удивило Семёна. Это было последнее, что он запомнил. А потом всё погасло.

Витька видел, как исчез под водой Семён. Потом его голова вдруг снова показалась над водой и снова исчезла.

Витька подождал ещё немного, а потом кинулся на верхний пляж искать родителей Семёна, чтобы сказать им, что Сенька утонул.

Родители Семёна безмятежно грелись на солнышке переполненного верхнего пляжа, когда к ним подлетел Витька и сбивчиво начал рассказывать, что Семёна утянул водоворот.

Когда родители кинулись к воде безжизненное тело Семёна уже вытащили на берег. Кто-то перевернул его на живот и попытался встряхнуть. Сознание вернулось к Семёну вместе с болью в груди. Вода потоками шла изо рта и носа, а в груди точно пылал пожар после взрыва бомбы. Грудь разрывало невыносимой болью.

До конца своих дней он помнил то ощущение жжения в груди, которое он испытал приходя в сознание уже на берегу, а когда вода попадала в носоглотку, то вспоминались и подробности этого случая. Он часто задавал матери вопрос: кто же его спас? Но этого никто не мог вспомнить.

Этот человек, вытащив Семёна из воды, просто как-то незаметно исчез и на пляже никто не мог его вспомнить.

После этого случая Семён дал себе слово, что больше близко не подойдёт к воде, которую в одночасье возненавидел, но в то же лето научился плавать и позабыл о враждебности к воде. Теперь Семён практически каждое утро, когда ходил за водой к роднику, сначал сворачивал на пляж и плавал в протоке. Прямо у скалы, где при большой воде был тот самый водоворот, кто-то поставил у берега дощатый плот. Женщины стирали на нём бельё. Семёну нравилось нырять с этого плота. Он уже на бегу стаскивал с себя одежду, забегал на плот и с разгона нырял. Сегодня он так и сделал. Майка летела в одну сторону, шорты в другую. Он уже нашёл взглядом плот, заскочил на него и, оттолкнувшись, нырнул в воду. Велика сила привычки. Ночью кто-то перегнал плот из под скалы на середину пляжа, на мелководье. Нырнувший Семён тут же врезался в дно («Как это символично: дно и «ДНО»»). Удивителным образом, но Семён не сломал при этом ни руку, и даже, ни один палец, однако лицо, локти, живот и колени всё было разбито и расцарапано в кровь. Сначала он с трудом перевернулся на спину. Немного отдышавшись, он выбрался на пляж. По всему телу струились ручейки крови. «Как же я не заметил, что плот кто-то передвинул…», – подумал Семён.

* * *

Бережной расположился на склоне скалы и читал книгу, время от времени поглядывая на купающихся. В какой-то момент, оторвав взгляд от книги, он увидел под скалой вынурнывшего из воды человека. Этот человек привлёк внимание Антона тем, что он был в кепке, хотя и нырял под воду. Он тут же окинул быстрым взглядом прилегающую к скале акваторию и увидел барахтающегося в водоворе ребёнка. Не раздумывая Бережной отложил книгу и прыгнул воду прямо с того места на скале, где он сидел.

Этот дачный сезон был отмечен ещё одним ярким событием. Прямо у входа в дачный посёлок, на пригорке располагалась большое длинное здание – это была столовая. А на веранде этой столовой стоял стол для настольного тенниса. Молодёжь старшего поколения по вечерам играла здесь в теннис и слушала музыку – уже появились первые бытовые магнитофоны.

Баба Лена разбудила Семёна и маленькую Викторию под утро. Было, наверное, часа четыре утра, но рассвет ещё не наступил.

– Вставайте, вставайте скорее. Прожар, – взволнованно приговаривала бабушка, – столовая наша горит.

Зрелище было страшное. Всё здание столовой пылало. Пламя достигало вершин деревьев и озаряло всё вокруг. Проснувшиеся дачники стояли поодаль не приближаясь к огню на расстояние метров ста. Семён и Вика стояли на крыльце своей дачи, но даже там чувствовался жар огня. В голос плакала продавщица местного магазинчика, который находился немного ниже и левее горящей столовой. В руках у неё был шланг и она отчаянно поливала стены своего магазина.

Некоторое время спустя на территорию дач ворвалось, пугая своим рёвом лес, сразу четыре или пять больших пожарных машин. Битва с огнём продолжалась несколько часов.

Днём бабушку и ребятишек увезли с дачи, а вечером они снова появились в лесном посёлке. То, что увидел Семён, поразило его. Вместо столовой было ровное чёрное поле. Торчали какие-то обгорелые останки здания, а на границе бывшей столовой возвышались пики сломанных сосен без единой веточки, без единого сучка. Сёмка не мог не исследовать эту территорию и тут же отправился на пожарище. Сначала ничего особенного он не замечал. Кругом были чёрные головёшки, но вдруг что-то блеснуло ярким светом среди этой черноты пожарища. Он тихонько тронул ногой это блестящее. Из углей показалось что-то блестящее, как начищенный металл, но совершенно неопределённой формы. Казалось, что металл тёк, а потом вдруг застыл в своём течении, приняв округлые плавные формы. Семён дотронулся пальцем. Металл был прохладный – ночью пожар так бушевал, что плавились дюралевые ножки столов и стульев столовой.

Вдруг сбоку по склону раздался такой вопль, что Семён вздрогнул и выронил слиток.

– Стой, мать твою…!! – кричал дядя Гриша, комендант дач, – стой, не шевелись! Куда ж тебя понесло, там же оголённые провода под током.

Семён вдруг почувствовал, что по всему телу потекли струйки холодного пота и у него закружилась голова, но он удержался на ногах.

– Стой, не двигайся, – кричал дядя Гриша, – я сейчас.

Через несколько минут снова появился дядя Гриша. Под мышкой он нёс две солидные доски. Первую доску он бросил на чёрные угли пожарища и сам пошёл по ней в сторону Семёна, неся вторую доску под мышкой. Вторая доска легла как раз у ног Семёна.

– Давай по доске. Не торопись и старайся не оступиться.

Даже сейчас, когда прошло уже много лет, вспоминая этот эпизод, Семён начинал чувствовать озноб спины и дрожь в руках и ногах.

Осенью этого же года умерла бабушка. Семён впервые вдруг задумался о смерти. В их дворе время от времени кого-то хоронили. Само по себе это событие было понятным. Но смерть близкого человека… Как это так – умер навсегда? Этого человека больше не будет никогда. Не долго. Не очень долго. А НИКОГДА! Что-то неотвратимо страшное было в этом слове «никогда». Что-то здесь не так. Такого не может быть. Человек не должен умирать навсегда. Смерть пугала и заставляла возвращаться к этому вопросу снова и снова.

* * *

Надо было писать отчёт на верх.

– Я твои эксперименты включать в отчёт не буду, – наставительно говорил Погребняк, – возьму грех на душу. Ты понимаешь, мы должны проводить эксперимент точечно. Никто из посторонних не должен даже догадываться о твоём существовании и уж тем более никто не должен во время твоих действий как-то пострадать. Случай с карбидовой бомбой ужасен. Объект отделался практически испугом. Чуток глаз зацепило, а его сестре оба глаза чуть не выжгло. Она-то тут причём?

– Так она сама… соразмерно…, – начал было оправдываться Грелкин, – как хвост за братом везде таскается.

– Это не оправдание. Плохая подготовка эксперимента. Лучше надо ситуацию просчитывать. Присядь, – снизошёл наконец Погребняк. Грелкин присел на край стула, не переставая выкручивать свою кепку, как будто пытаясь её отжать.

– Не плохая была идея со свалкой, – продолжал Погребняк, – но почему не довёл дело до конца?

– Так туда можно было проникнуть только в тонком теле. Пёс там цепной просто крокодил какой-то. А на тонком уровне так фонит, что никакое внушение толком не проходит.

– Бочку с бензином остроумно подсунул на стройку, но обожгло-то совсем других пацанов. Ещё не знаю чем это дело кончится. Хоть и не пишу в отчёте, что это наши дела, но расследование на верху всё равно будет. Докопаются до нас – по головке не погладят.

– «СС» там впутался соразмерно, – оправдывался Грелкин

– А «СС» всегда будет впутываться, ты готовь эксперимент так, чтоб быть на шаг впереди. Пускай у них голова болит. Ну, ладно, пришёл новый циркуляр. Действуем теперь по новому уровню: плюс восемь, минус два. В первом искушении за тобой собака. Почитай внимательно мои предложения и доложи потом свои соображения. – Погребняк протянул Грелкину несколько исписанных листов бумаги. – Да, и с «гиперболоидом» дело надо продолжить, но не абы как, как это у тебя всегда получается, а как положено. Пора уже становиться серьёзнее. Молод, понимаю, но если хочешь у нас и дальше работать – старайся. Неделю тебе даю на подготовку. Да, и пожаром на даче перестарался.

* * *

В самом начале учебного года в шестом классе родители подарили Тамаре собаку. Это был спаниель по кличке Барсик. Домашние стали лаского называть его Барик. Шума он производил много, но в целом был безобидный и компанейский пёс. В азартном порыве он мог кусануть и свою хозяйку, но потом по-собачьи осозновал свою вину и старался как-то это загладить, то есть – зализать. Тамара была яркой девчонкой. Она была стройной, имела толстую красивую косу и была высокого роста. Девчонки вообще быстрее растут, чем мальчишки. Она была выше самых рослых своих сверстников. Двор, где она жила, находился практически в центре исторической части Красноярска – это был левый берег Енисея – и считался элитным. Правобережье, где жил Семён, считался промышленной частью города. Да, так оно и было. Вдоль всего «Красраба» тянулись заводы, которые были большей частью эвакуированы во время войны.

Почти все пацаны ровесники Тамары, да и не только, кто-то открыто, а кто-то тихонько ей симпатизировали. Это была одна из причин всё растущей популярности этого двора. Барсик многих её поклонников откровенно раздражал, так как мог цапнуть за штанину, особенно, если чувствовал, что его побаиваются.

Жорка был одним из тайных поклонников Тамары. Он сам был центральной фигурой этого двора среди пацанов и считал, что выказывать открыто свои чувства по отношению к какой-то девчонке ниже его мужского достоинства. Барсика он не любил. Он вообще собак побаивался. Он занимался борьбой самбо в спортклубе «Динамо» и это придавало солидный вес к его, уже не по-мальчишески, сложенной фигуре. Вышедший недавно в прокат фильм «Гиперболоид инженера Гарина» его не тронул. Зато фильм «Гений дзюдо» был просмотрен не один раз.

Семён не спеша возвращался из школы. Прошёл вдоль гаражей и стал огибать большие металлические качели, когда его внимание привлёк предмет, валявшийся на земле недалеко от угла здания гаражей. Семён приблизился к этому предмету, обошёл его со всех сторон и легонько тронул носком ботинка. Предмет был полый, конической формы, слегка приплюснутый с двух сторон. Окуда он тут взялся и для чего был нужен было непонятно, но главное его достоинство было в том, что внешне он напоминал устройство, которое Семён недавно видел в кино. Это был гиперболоид очень похожий на тот, который был у инженера Гарина. Дух у Семёна захватило. Предмет был металлический, очень жёсткий и не очень тяжёлый. К тому же, он был совершенно чистый и выкрашен в тёмно коричневую краску. Размером он был чуть побольше школьного портфеля. Семён долго не думал. Держа в одной руке портфель, Семён взял под мышку найденный гиперболоид и отправился домой претворять в жизнь, только что пришедшую в его голову, идею.

Гиперболоид инженера Гарина работал на какой-то химической основе, а свой гиперболоид Семён решил сделать, используя электричество. Придя домой, он сразу же взялся за осуществление задуманного. В его закромах нашлась зеркальная фольга, которую он когда-то принёс с заводской свалки. Этой фольгой была тщательно выложена вся внутренность, найденного гиперболоида. Семён был уверен, что если в центр гиперболоида поместить электрическую лампочку, то свет, отражаясь от зеркальных внутренностей гиперболоида, обязательно сольётся в точку, которая потом вытянется в заветный луч. Крепление для патрона электрической лампочки было сделано из жёсткой стальной проволоки, которая тоже имелась среди инструментария Семёна. Схема была проста. Дядя Миша несколько раз дарил Семёну электрические конструкторы на батарейках и Семён с первого класса умел собирать различные электрические схемы, в которые были включены и лампочки, и различные выключатели. К трём часам дня гиперболоид был готов. Скоро должна была прийти с работы мама и нужно было торопиться, чтобы успеть провести первый эксперимент до её прихода. Сестра была удалена из комнаты, так как Семён хорошо помнил, что во всех его неудачных опытах почему-то доставалось больше всего сестре. Гиперболоид был установлен на письменном столе. Провод от лампочки был включон в сеть. Осталось повернуть выключатель. Семён отдавал себе отчёт, что может произойти непредвиденное, поэтому старался быть предельно осторожным.

Раздался грохот и, как показалось Семёну, не только луч, но и искры, и даже молнии посыпались не только из гиперболоида, но и из розетки, куда был включён шнур от гиперболоида. Через мгновение всё затихло. Семён попытался вынуть штепсель из розетки, но это у него не получилось – видно было, что штепсель обгорел. Тогда он взялся двумя руками за шнур и что есть силы потянул его на себя. Штепсель наконец удалось вырвать с куском розетки. На концы вилки было страшно смотреть. Один штырёк был оплавлен, именно поэтому штепсель и не вынимался из розетки, а второй – был наполовину срезан. Сестра со страхом заглянула в комнату.

– Свет погас, – тихонько сказала она.

Действительно, света не было. Как потом оказалось, свет исчез во всём доме, а, может быть, и во всём дворе.

* * *

На время школьной практики, после окончания шестого класса, Семёна определили в класс биологии ухаживать за расстениями. Баба Таня, так между собой ученики называли учителя биологии, чувствовала, что Семён не равнодушен к растениям и поспособствовала, чтобы именно он остался на практику в кабинете биологии.

Перед переездом на дачи Семён соврал родителям, что практика закончилась, его перевели в седьмой класс и можно было ехать на дачу уже не возвращаясь в город до сентября.

Дачный сезон начался с того, что к приходу местного автобуса Семён садился у своего домика на скамейку и внимательно всматривался в тех, кто приезжал на дачи, в надежде увидеть знакомых среди тех, кто был на дачах прошлым летом. Почти сразу он отметил девчонку с собакой, которая приезжала каждый вечер, а утром снова уезжала в город. Дело в том, что в пионерский лагерь «Таёжный», где Тамара провела прошлое лето, не разрешали с собой привозить собаку. Старшая сестра поступала в институт и ей было не до Барсика. А проводить лето в городе не хотелось. У матери Тамары была возможность снять на лето домик в дачном посёлке – это был единственный выход в сложившейсе ситуации. Барсика тоже можно было туда отправить.

Уже на третий или четвёртый день Семён поймал себя на мысли, что ждёт приезда девочки с собакой. Тамара первая подошла знакомиться с сестрой Семёна. А потом с ней познакомился и сам Семён. Раньше ему нравились различные девочки. Чаще – это были одноклассницы или какие-то знакомые. То, что происходило сейчас – было совершенно новым для него ощущением. Он думал о Тамаре каждую секунду. Он постоянно хотел её видеть. Он хотел играть с ней в какие-то общие игры. Он хотел лежать на пляже рядом с ней. Он хотел заниматься с её собакой. Он хотел ходить вокруг её домика сутки напролёт, если по какой-то причине она не выходила из дома. Он хотел знать про неё всё. День начинался и кончался с её имнем. Была, правда, одна проблема – Тамара была выше его почти на целую голову. Когда на физкультуре класс строился по росту, то место Семёна было третьим с конца. Почти весь класс, включая девчонок, был выше его ростом. Да и как могло быть иначе. Папа был среднего роста, а мама вообще была метр пятьдесят два. Раньше Семёна не волновал его рост – подумаешь третий с конца. Зато в футбол он играл получше прочих здоровяков. Но сейчас проблема роста вдруг стала в полный рост.

Через две недели на дачах появился Жорка, который жил в одном дворе с Тамарой. Семён понимал, что мальчишка, который живёт с ней в одном дворе, не может не быть его другом. Так и произошло. Каждый день был насыщен какими-то интересными событиями и приключениями. Это было лучшим летом во всю его бывшую и будущую жизнь.

Всему на свете приходит конец. Кончилось и это удивительное лето. Этот учебный год Семён мог бы назвать годом ожидания выходных. Он не посещал свою волшебную страну, он не искал приключений на заводской свалке. Он вообще выпал из жизни своего двора. Он с нетерпением ждал прихода очередного выходного. В этот день он садился на трамвай и ехал через весь город во двор, где жил Жорка, где жила Тамара с Барсиком. Он перезнакомился со всеми пацанами этого двора и его там уже считали за своего.

В конце учебного года ученикам 7 «А» класса вдруг объявили, что у них будет экзамен по математике. Это было неожиданностью. Математику у них преподавала совсем молоденькая учительница Ирина Павловна. Перед годовой контрольной ей вдруг приснился сон, что неплохо было бы перед контрольной устроить импровизированный устный экзамен, чтобы как-то поднять рабочее настроение учеников. Директор школы был не против такого эксперимента, тем более, что это не противоречило никаким установкам районо.

На очередном уроке математики Ирина Павловна сообщила, что через неделю будет устный экзамен, котрый, конечно же, может повлиять на годовую отметку. От экзамена освобождался только один ученик: Семён Молнар. Ему уже поставлена годовая пятёрка и он будет в комиссии по приёму экзаменов вместе с ней самой и директором школы. Это известие буквально потрясло Семёна. Причём не тем, что ему уже поставлена пятёрка, а тем, что ему оказано такое доверие – принимать экзамен у одноклассников. После урока Ирина Павловна ознакомила Семёна с билетами для экзамена. Семён все их внимательно прочитал и даже на некоторых незаметно поставил на обратной стороне билета одну, две или три точки. Самым близким друзьям он по секрету сказал, какие в помеченных билетах вопросы.

Этот случай произвёл на Семёна поворотное значение в учёбе: ботаника вдруг ушла на второй план, а главным предметом стала математика.

Наступали летние каникулы и вместе с ними дачный сезон. А это значило, что он снова будет рядом с Тамарой. При этой мысли всё остальное меркло и казалось незначительным и мелким. Семён ещё не задумывался, что такое влюблённость и уж тем более, что такое любовь. Он просто знал – в нём живёт любовь.

* * *

Грелкин должен был явиться для подведения итогов по проведённым мероприятиям сегодня вечером.

– Должен сказать, – начал, как всегда внешне строгий, Погребняк, – что операция «гиперболоид» проведена не плохо. Тонко уловил влияние кинофильма. Тут противная сторона нас не переиграла.

– Стараюсь, – заулыбался Пыжикович, – можно было бы и липовую схемку на внутренней стороне кожуха набросать соразмерно, но сомнения меня взяли…, – Грелкин замялся.

– Да, нет. Всё неплохо. Кстати, что это за кожух?

– Честно сказать, шеф, я и сам не знаю, – потупился Грелкин, – увидел, стоит в гараже железяка, никого рядом нет, ну я и прихватил.

– Понятно, – перебил его Погребняк, – а что результат такой… Так тут не просчитаешь. Его величество случай. С искушением тоже всё нормально. Собака, лес… Пусть теперь голову ломают, как из этой ситуации выкручиваться. Там одобрили, – Погребняк указал пальцем на потолок, – но расслабляться не стоит. Впереди дачный сезон. Не забывай, мы работаем в двух направлениях. Вот материалы по подготовке к следующему мероприятию. Жду твоих соображений

* * *

Бережной и Востриков встретились накануне летних каникул.

– Хорошо, что ты, Советыч, имеено сейчас появился, – вместо приветствия начал Бережной, – лето наш объект будет опять проводить в лесу. Ты давно видел Демона и Пыжика?

– С Демоном, ты знаешь, я всего один раз столкнулся, а Пыжика знаю только по твоим рассказам. Что-то произошло?

– Меня не оставляет тревога. Какое-то ощущение, что мы, вернее я, что-то пропустил. Пыжика я видел почти год назад. Он в начале учебного года бочку с бензином на стройку, где школу вечернюю строят, припёр. Я тогда кое-как успел пацана из под удара вывести. А другие двое обгорели. Примитивный ход, но в логике не откажешь. Потом обесточивание района. Это очень интересно было сделано. Классическая двухходовка: фильм, воплощение киноидеи… То, что никто не пострадал – просто случайность, но я-то прохлопал. У тебя всё нормально?

– Подвижки косвенные. Всё на интуитивном уровне: учителя начинают замечать, а сам объект совсем в другой стороне. Не пойму – почему.

– А мне кажется – я начинаю понимать, что происходит. – Бережной придвинул к себе лист бумаги. – «СС» работает по шкале «спасений», ты работаешь по одной шкале?

– По одной, шкала советов-наставлений

– А они? – Бережной нарисовал на листе большой вопрос. – Мы привыкли: «ДНО» и «ДНО». А отдел называется «ИЛ» – искушений и ликвидаций. У них может быть не одна, а две шкалы уровней или шкала двунаправленная. Не они ли уводят в сторону наш объект? Грелкин не фигура, но Погребняк-то – это асс. Он – мастер выстраивать человеческие душевные хитросплетения. Просто на уровне мастера-модельера. Его консультантом в другие отделы приглашают. Так сказать, преподать мастер-класс. Давай-ка в этом направлении подумаем. И ещё вот что. Вода этим летом в Енисее высокая, может, возьмём на прокат катер?

– Лучше, если катер будет крытый.

* * *

В дачный домик, где прошлым летом жила Тамара, вселилась другая семья. Для Семёна – это была почти трагедия. Весь июнь он надеялся, что она всё-таки приедет и будет жить в другом доме, но в конце месяца были заселены все дачи и надежда рухнула. Но приехал снова Жорик – он же Юрик и появился новый, интересный мальчишка, который сразу влился в компанию уже бывалых дачных пацанов. Звали его Гена, но все знакомые называли его мягко Геня. Интерес к Гене подогревался ещё и тем, что Генина семья пригнала по Енисею свою деревянную вёсельную лодку. В лодке свободно могли разместиться шесть человек. За скалой, рядом с которой когда-то тонул Семён, на дачном берегу был вбит в землю металлический крепкий штырь с кольцом, за которое цепью пристёгивалась лодка.

Грелкин уже несколько дней наблюдал за непонятными действиями дачной мальчишеской компании. Утром они вдвоём или втроём грузились в лодку и уплывали на остров. Недалеко от берега острова возвышался из воды огромный камень, напоминающий своей формой спящего бегемота (в народе этот камень называли «быком»). Лодка загонялась за «бегемота» и пацаны что-то там делали почти целый день. Порой они появлялись на спине «бегемота» и ныряли с него в воду.

Грелкин не решался оставить своё физическое тело, но другого выхода не было и в один из дней он прибыл на остров в тонком теле и капитально его (остров) обследовал. После чего явился к шефу с предложением новой операции.

– Пацаны осваивают соразмерно акваланг, – докладывал Грелкин, – уже было несколько погружений.

– Где они раздобыли акваланг – это же не игрушка? – с удивлением поднял брови Погребняк.

– Сами сделали. Достали где-то старый резиновый противогаз и наростили соразмерно дыхательную трубку каким-то шлангом метров до трёх. Один погружается, другие держат трубку, находясь в лодке.

– Подумай, как можно использовать эту ситуацию. Операцию «Пещера» одобряю. Ещё раз всё проверь и просчитай, и держи меня в курсе своих действий и действий объекта. «СС» и «СОН» не объявлялись? Мне надо знать, что они предпринимают и где находятся. Думаю, что использовать лодку пацанов не стоит, купи или возьми напрокат у туристов байдарку или резиновую.

– Слушаюсь, шеф.

Для плавания на байдарке нужна определённая сноровка, которой у Грелкина не было, но вот с резиновой лодкой он думал, что управится запросто.

Слежку за Грелкиным осложняла наступающая ночь. Он прибыл в совхоз «Удачный» на последнем рейсе пригородного автобуса. За плечами был объёмный рюкзак. Подсвечивая себе карманным фонариком, он спустился на дачный пляж, что-то вытащил из рюкзака и принялся дуть, время от времени шумно отпыхиваясь. Он надувал резиновую лодку. Потом уложил свои вещи в лодку, равернул складное весло и отбыл на дачный остров. На острове он припрятал лодку в кустах, не выпуская из неё воздух, и отправился на противоположную сторону острова, что-то неся в рюкзаке.

Как всегда утром мальчишки отправились к воде. Переплыли на лодке на остров и принялись экспериментировать с самодельным аквалангом. Акваланг работал исправно. Обнаруженную накануне течь удалось устранить, заклеив бээфом и замотав изоляционной лентой. Потом Семён и Геня решили пойти проверить птичьи гнёзда. Противоположный берег острова был песчанный и отвесный. И, практически, вся вертикальная стена берега была испещрена отверстиями, в которых ласточки или другие птички устраивали свои гнёзда. И, буквально в двух шагах от того места, где они спустились на берег, друзья обнаружили искусственный грот. Грот был больше метра в высоту и столько же в глубину береговой стены. Пол грота был любовно устлан сорванной травой. А в метре от этого грота кто-то начал строить новый. Было видно небольшое углубление в песчанной стене. Друзья решили построить второй грот и стелать соединительный пещерный коридор.

Утром следующего дня, вооружившись лопатами, снятыми с пажарного щита, Семён и Геня снова отправились на остров и принялись осуществлять, задуманный накануне, план. Работа шла хорошо. Геня вгрызался вглубь нового грота, а Семён копал соединительный коридор изнутри, находясь в уже вырытом подземном гроте. Они не заметили, как немного выше по течению причалил небольшой крытый катер.

Бережной точно просчитал задуманное Грелкиным, видя его ночные ухищрения. Он сразу понял, что Грелкин постарается заманить ребятишек в искусственный грот. Пройдя несколько десятков метров по верхней части берега Бережной вдруг заметил Грелкина. Тот усердно работал длинным буром, находясь прямо над гротом. «Хитёр – бобёр» прошептал Бережной, обходя Грелкина по дуге, чтобы не быть замеченным. Увлечённый Грелкин не заметил, как со спины подобрался к нему Бережной и крепко зажал ему нос и рот тряпкой, смоченной хлороформом. Потом оттащил безсознательного Грелкина в кусты. Там же он оставил бур и папку Грелкина и кинулся к катеру. В катере его дожидался Востриков.

– Надо пацанов незаметно выманить из грота, – без предисловий сказал Антон, – я отлечу. Если через полчаса не вернусь – действуй по обстоятельствам.

Антон бухнулся на диван катера и тут же его тело приняло безжизненный вид.

В какой-то момент Семён вдруг почувствовал, что с потолка на ноги упал ком земли. Соединительный канал между старым и новым гротом был пробит. Надо было его только расширить.

– Геня, – крикнул Семён, – потолок сыпется.

– Вылезай скорее.

Пацаны, пятясь на четвереньках, выбрались из гротов. Над потолком свода возвышался полутораметровый берег. Не успели друзья перевести дух, как берег над гротом тяжело ухнул вниз. Семён и Геня стояли в полном молчании ещё несколько минут. Потом Геня подошёл на место обвала и тихо прошептал: «завалило бы начисто»

– Лопата там осталась, – грустно прошептал Семён и они отправились к своей лодке.

Бережной вернулся на катер. Немного посидев после возвращения в физичекое тело, они вместе с Востриковым поднялись к кустам, где Бережной оставил Грелкина. Тот продолжал пребывать под наркозом. Рядом лежала папка и длинный бур.

Грелкин очнулся когда уже смеркалось. Голова гудела как колокол. Он старался припомнить, как оказался в кустах и вообще что произошло. В голову лезла мысль, что надо пробурить ещё около десятка отверстий. Кряхтя, он выбрался на свободное место и, шатаясь, отправился к месту, под которым находился грот. Там был провал. Грелкин соскользнул по образовавшейся насыпи вниз и попробовал представить, что тут произошло. «Неужели…?», как игла врезалась мысль в мозг. Второй грот был целым. «Их же двое было?» – подумал Грелкин и начал медленно раскапывать руками обвал.

Копать пришлось не долго. Что-то твёрдое обнаружилось под песком. Почти совсем стемнело и разобрать, что это было невозможно. Грелкин хотел прекратить раскопки, но, немного подумав, он решил продолжить. Какого же было его удивление, когда через несколько минут он выкопал собственный бур. Через полчаса усердного копания он вытащил пожарную лопату. Папки не было. На другом берегу острова его ждал ещё один удар – надувной лодки в потайном месте тоже не оказалось. Плавать Грелкин не умел.

Глава 5.

Мир не так прост.

Во время дачного сезона семья Семёна получила новую квартиру и в августе прямо с дачи все туда и перехали. Для Семёна переезд оказался делом несложным, он даже не съездил в свой старый двор попрощаться со старыми друзьями. Теперь его новый двор находился в двух минутах ходьбы от двора, где жил Жорик, где жила Тамара. И идти ему предстояло в новую школу, где учились его дачные друзья. Это было просто подарком судьбы. В восьмом «А» училась Тамара, Семён пошёл в «Б» класс, а Жоржик (так называл его друг детства Виталик, который жил в том же дворе) учился в «В» классе.

Надо отметить такое обстоятельство. За это лето Семён вдруг вырос больше чем на пятнадцать сантиметров и обогнал по росту многих своих сверстников, в том числе и Жорика, и Тамару. Это многих удивляло, кто знал семью Молнар ранее, и только Востриков, таинственно подмигивая, говорил: «Генетика и ДНК – разные вещи». Теперь на физкультуре Семён стоял вторым в своём новом классе. Для себя Семён это объяснял просто: сила любви заставила его вырасти.

Оба выпускных экзамена в восьмом классе и по русскому, и по математике Семён написал на отлично. На экзамен по математике давалось два часа, но уже через полчаса Семён был готов сдать свой экзаменационный лист. Тут ему на плечо легла рука его классного руководителя Веры Кондратьевны, учительницы немецкого языка. Она наклонилась к уху Семёна и тихонько прошептала: «Реши ещё это задание» и положила перед Семёном ещё один экзаменационный лист.

В классе за экзамен по математике было поставлено всего три пятёрки: Семёну, девочке, что сидела за первой партой и Вовке Григорьеву. Это ему Семён решил экзаменационные задачи с подачи Веры Кондратьевны. После учебного года Семёну предложили ехать в Новосибирск, в школу-интернат, где обучали одарённых ребятишек по более широкой программе по математике и физике. Семён наотрез отказался, как его не уговаривали.

В школе, где учился Семён, начиная с девятого класса, набирался дополнительный класс «Г» со всего города. Это делалось для ребятишек, кто хотел углублённо изучать математику. Чтобы попасть в этот класс необходимо было пройти собеседование. Первого сентября нового учебного года в коридоре школы Семёна вдруг остановил учитель математики Аркадий Андреевич.

– Пойдёшь учиться в «Г» класс, – сказал он голосом не допускающим возражения.

– Я не хочу, – возразил было Семён.

– А тебя и не спрашивают. Собеседование тебе проходить не надо.

Так Семён оказался в «Г» классе. Туда же попросился и Вовка Григорьев. Взяли и его, но через месяц он попросился обратно. В «Г» класс перешла и Тамара. Теперь у Семёна стало на четыре предмета математики больше. Математический анализ и решение задач повышенной трудности преподавала сама директриса, а два других новых предмета вели профессора из педагогического вуза. Именно на этих занятиях Семёну больше всего хотелось блеснуть и показать, что он – лучший. Ведь в классе сидела девушка, без которой Семён не представлял себе жизнь.

* * *

Грелкин сосредоточенно слушал очередную порцию инструкций на ближайшее время. На днях Погребняк получил ответ из информационного отдела ЦЦ на десяти страницах. Внимательно его изучив и сопоставив с оперативной информацией, которую регулярно получал от своего подчинённого, Погребняк сделал для себявывод, что начинают просматриваться задачи, которыми занимается «СОН». При понимании этой работы действия группы Погребняка можно было строить более эффективно. Но глобальная цель операции по-прежнему была неясна.

– Опыт работы на водах у тебя уже есть, отправишься на Чёрное море, – Погребняк весело хохотнул, – надеюсь, что из морских далей тебя не придётся вытаскивать, как с Енисея, где ты застрял на этом треклятом острове, как Крузо.

Грелкин, потупившись молчал.

– Работаем на прежнем уровне. Как появится примерный план операции, сразу сообщи.

– Какое оборудование брать с собой?

– Определишься по месту, новую линейку приобрёл?

– Да, гэдээровскую.

– А чем она лучше местной?

– Компактней, круглая.

– Какая? Ну-ка покажи, – Погребняк протянул руку. Грелкин достал из внутреннего камана пиджака плоский диск с кольцеобразной градуировкой и подал шефу. Тот повертел его и вернул владельцу.

– Да, навычисляешь ты, чувствую, на этой штуковине. Смотри, ещё за шпиона примут.

– Когда отбывать и где точка назначения? – Грелкин подобострастно кивал головой.

– Отбывай хоть сегодня, точка – Адлер.

Ответ из информационного отдела получил и Бережной. Чего-то такого, что могло быть полезно Антону сегодня, он не нашёл. Сейчас его больше занимали черновики из папки Грелкина. Что, например, обозначает пометка, обведённая жирным карандашом: «собака (спаниель)». Может быть они задумали натравить на него бешенного пса, но почему обязательно спаниель. Спаниель – пёс охотничьей породы. Может быть, это как-то связано с охотой? Папку он раздобыл больше года назад. Может быть, эти записи уже неактуальны, но что же они означали?…

Вечером прибыл взволнованный Востриков.

– Непонятную активность проявляет Грелкин, – начал Иван, усаживаясь за стол, – дважды уже мотался в кассы аэрофлота. Куда-то собирается лететь, что ли? Но пока никаких билетов не покупал.

– Хорошо, – быстро включился в разговор Бережной, – это я беру на себя. Не хватало нам ещё потерять их из виду.

* * *

После летней практики на вычислительном центре педагогического института весь класс должен был ехать в Анапу на два месяца. Была договорённость с местным совхозом, что школьники будут помогать в работе садового хозяйства. Совхоз обязывался кроме зарплаты устраивать ещё и поездки на море. Несколько учителей должны были сопровождать учеников во время всей поездки. Семён не мог принять участие в этом мероприятии, так как его семья впервые собралась поехать в июле на Чёрное море в Адлер. Поездка на море – это здорово, но выходило, что он опять до сентября не увидит Тамару, а все основные её поклонники будут с ней рядом. Эта мысль больше всего угнетала Семёна. Ехать собирались поездом. Это тоже было интересно – три дня в своём купе.

Кассы аэрофлота были на углу дома по проспекту Мира, где находился один из центральных гастрономов города. В народе его называли Гэвээфовский гастроном. В разгар отпускного сезона билеты на самолёт было взять практически невозможно. Пришлось воспользоваться бронью КГБ в лице Погребняка. Накануне он лично зарезервировал билет для Грелкина. И хотя Грелкин кричал: «я по брони», без очереди его к кассам всё равно не пустили. Честно отстояв в очереди и взяв билет, утирая пот с лица кепкой, он выбрался наконец на улицу. Там тоже была жара. Прямо за углом в тени дома торговали квасом из бочки и Грелкин пристроился в очередь за квасом. Очередь двигалась быстро. Прямо рядом с бочкой тормознул жёлтый, как и квасная бочка, но с синей полосой, милицейский уазик. Из него выскочили два милиционера и тоже встали в очередь за квасом. Народ в очереди стал предлагать сотрудникам милиции взять квас без очереди, но честные сотрудники не стали пользоваться служебным положением и пристроились за Грелкиным. То ли от волнения при такой близости к милиции, то ли просто солнце напекло в макушку, прикрытую кепкой, то ли от долгого стояния в очереди за билетами, то ли от всего вместе взятого, но через мгновение, как приехала милиция, Грелкин прямо в очереди хлопнулся в обморок. «Помогите человеку», «Есть в очереди медики?», «Милиция, вы куда смотрите? Помогите человеку, неотложка за углом» тут же загомонила вся очередь. Милиционеры, стоявшие в очереди, погрузили упавшего в свой «цыплёнок» и дали газу. Больше очередь Грелкина не видела никогда.

Очнулся Грелкин в каком-то полутёмном сарае, лёжа не то на крышке большого ларя, застеленного худеньким матрацем, не то – просто на нарах. Он был в своей одежде и на макушке была его любимая кепка. Под невысоким потолком тлела маловаттная одинокая лампочка. Посмотрев на свои наручные часы, он сообразил, что прошёл примерно час, как он вышел из касс аэрофлота и встал в очередь за квасом. А дальше всё путалось. Вроде милиция приезжала… Больше Грелкин ничего вспомнить не мог. Он обошёл комнату по периметру и обнаружил две двери. Одна была наглухо закрыта. В ней даже не было дверной ручки. За второй дверью был деревянный нужник с одной дыркой. Больше всего его удивило то, что в диаметрально противоположном от нужника углу комнаты стоял действующий холодильник «Орск», до отказа набитый едой и питьём. Рядом с дверью нужника стоял большой бак с водой. Мысли у Грелкина путались. Он пошарил по карманам – и деньги, и билет на самолёт исчезли. Больше в карманах ничего не было. «Если рационально использовать содержимое холодильника, то можно, наверное, месяц соразмерно протянуть», – мелькнуло в голове Грелкина. Оставалось одно – воспользоваться тонким телом и сообщить шефу о случившемся. При этой мысли у Грелкина всё сжалось внутри. Но другого выхода не было. Как извлечь отсюда физическое тело – это была вторая задача.

Он прилёг на нары, расслабился и выкатился из физического тела. Ни сквозь стены, ни сквозь потолок, ни сквозь пол проникнуть не удалось. «Клетка Фарадея», – понял Грелкин. Он завис под потолком, думая, что предпринять. Оставалось попробовать выбраться наружу, нырнув в нужник. Тонкое тело лишино чувства обоняния и вкуса, но, при одном осознании этой мысли по телу проходила дрожь. Грелкин нырнул в дырку нужника. Но и таким образом выбраться не удалось. Клетка Фарадея была всюду. Вдруг в воображении Грелкина отчётливо возникла выгребная яма, до верха заполненная фекальными сливами, а Грелкин отчаянно барахтается в этой жиже, колотя руками по поверхности. Он вернулся в физическое тело. Это была ловушка. Ровно в двадцать три ноль-ноль погасла лампочка – делать было нечего, надо было спать.

* * *

Бережной переоформил билет на самолёт на своё имя и ближайшим рейсом улетел в Адлер.

В море было легко плавать – вода была более плотная чем в Енисее. Семён и его сестра практически целыми днями не вылазили из воды. Однажды, отдыхая на пляжном лежаке, Семён подслушал такой разговор. Разговаривали местные пацаны, по соседству загоравшие на пляжной гальке.

– Завтра шторм обещают, – говорил один из местных, – пойдём купаться?

– Обязательно, – подхватил другой голос, – шторма может потом до конца лета не будет.

– Во сколько встречаемся?

– Как начнётся шторм, так и пойдём.

– Я могу за тобой зайти.

– Договорились.

На следующий день, действительно, погода резко переменилась. Небо было затянуто тёмными низкими тучами и сыпал, время от времени мелкий дождь. Семён сказал родителям, что прогуляется до моря и через часок вернётся.

Вода в море была неопределённо тёмного цвета. Море волновалось и по нему ходили большие плавные волны. Пляж был абсолютно пустым. Семён помнил подслушанный вчера разговор. Он окинул взглядом весь пляж на сколько хватало глаз и не заметил ни одного человека. Вода была более прохладной чем обычно, но не холодной. Семён уже зашёл в море по грудь, когда отхлынувшая волна вдруг подхватила его и понесла в море. Он легко доплыл до буйков и повернул к берегу. Плавать в шторм, действительно, было здорово. Волны поднимали пловца на самый верх, открывая далёкую панораму, а потом, вдруг бросали вниз между гребнями, как в водный овраг. Он уже почувствовал ногами прибрежную гальку, когда его догнала набегающая волна и обрушила на него потоки чёрной воды. Семён удивился тому, что в воде, казалось, были камни. Они больно барабанили по всему телу и голове. Схлынувшая волна подхватила вынырнувшего Семёна и снова понесла в море. Он подналёг и снова уже был у берега, снова почувствовал гальку пальцами ног. Оглянувшись, он увидел, как страшная чёрная стена воды падает на него с неба. Снова камни били по телу и Семён прижал ладони к вискам, боясь удара по голове подводного камня. Вынурнув из воды, он понял, что его снова унесло в море.

Так повторялось снова и снова и Семён в отчаянии понял, что катастрофически теряет силы. Подплывая в очередной раз к берегу, он заметил одинокую тёмную фигуру. Это был мужчина. Он жестикулировал руками, явно обращаясь к Семёну и что-то крича. Рёв на море стоял такой, что разобрать слова не было никакой возможности. И вдруг Семён почувствовал, что вроде какой-то внутренний голос внутри него ясно сказал ему: «Ныряй в набегающую волну, как в стену!». Семён уже почти вышел из воды, до берега оставалось несколько метров, когда его снова догнала страшная волна. Он развернулся и бросился головой вперёд в чёрную водную стену, закрыв глаза. Тишина поразила его. Вынырныув он понял, что волна не поймала его и уходит в море. Семён из последних сил доплыл до берега и, как мёртвый рухнул на родную землю. Волны трогали его ноги, но забрать в море уже не могли.

Сколько он так пролежал было неизвестно. Шторм набирал силу. Семён оглянулся вокруг себя – он искал глазами того, кто отчаянно жестикулировал и подавал знаки руками, но вокруг никого не было.

Перед отъездом в Красноярск он купил в киоске маленького фаянсового бегемота и хранил его потом всю жизнь. Бегемот был такой маленький, что полностью умещался на ладони. И почему-то его хотелось назвать гиппопотамом.

* * *

Исчезновение Грелкина озадачило Погребняка. В условленное время он не вышел по электромагнитной связи. Если предположить, что Грелкин потерял своё физическое тело, то тонкое тело продолжало бы существовать. Человек с такой фамилией не летал известным рейсом в Адлер. Поездом он тоже туда не ездил. В ЦЦ не возвращался. Его просто вообще нигде не было. Можно было подать в Центр запрос на тотальное сканирование всего околоземного пространства, но Погребняк пока этого не хотел делать. Он помнил исчезновение Грелкина, который потом объявился в тонком теле, и пришлось предпринимать целую операцию по вытаскиванию его физического тела с острова. Он чувствовал, что это не случайность, а, скорее всего, действия тех, кому мог помешать Грелкин. Вещи его оставались в комнате нетронутыми. Кружок – чудо логарифмической линейки – сиротливо лежал на его столе.

Вечером одного из первых дней августа в дверь комнаты, которую снимал Погребняк, неожиданно постучали.

– Вам кого? – спросил Погребняк, открывая дверь и разглядывая незнакомого мужика. – Ошиблись адресом, товарищ, – сказал Погребняк и хотел закрыть дверь.

– Шеу, – снимая кепку прохрипел пришедший. В этот момент Погребняк его узнал по кепке. Он медленно отступил, предлагая Бастиону войти. Слов не было. Грелкин остановился на пороге и сразу начал рассказывать свою историю.

Он поведал, как оказался в клетке Фарадея. Рассказал о предпринятых попытках освободиться. Погребняк не предлагал ему сесть. Внешне он не выглядел человеком, прибывшим из тюремных застенков. Погребняку показалось, что он даже наел рожу. «Помордел, – подумал Погребняк, разглядывая пришельца, – солидная мордастость». Кепка подчёркивала заметно раздобревшие щёки. Из под кепки свешивались слипшиеся патлы волос, которые переходили в неопрятную бороду. От Грелкина веяло какой-то кислятиной.

– В одиннадцать часов гас свет, – рассказывал Грелкин, – и хошь не хошь надо было ложиться спать соразмерно. В шесть утра снова загоралась лампочка и тишина… Сегодня утром проснулся оттого, что закричал петух.

Грелкин проснулся в каком-то курятнике. Обследовав местность, при этом чуть не до смерти напугав хозяйку своим появлением из курятника, и сориентировавшись по Солнцу, он отправился на восток. Местный мужик сказал, что он правильно идёт в сторону Красноярска, а деревня называется «Солонцы». Денег не было, а попутки не останавливались. Грелкин прошагал весь световой день и к ночи прибыл домой.

– Легко отделался, – укоризненно пробурчал Погребняк, – что прикажешь сообщить наверх? Изложи всё на бумаге и поподробнее. Во всём этом чувствуется рука «СС». Тут они начисто нас переиграли. Завтра жду тебя для получения дальнейших инструкций.

Во второй половине следующего дня Грелкин прибыл к Погребняку вымытый, постриженный и в новой кепке. «Да, – подумал Погребняк, – мордастость явно повысилась».

– У тебя что было по курсу теории искушений, – начал Погребняк, жестом указывая на стул.

– Так, отлично, шеу.

– Слушай, обращайся ко мне лучше «Босс», а то твой хохляцкий прононс меня начинает нервировать. Основная функция искушения – это сбить человека с намеченного пути. Я думаю, что нам сегодня понятно направление, по которому действует «СОН». И то искушение, которое мы с тобой отработали, действенно, но всё-таки косвенно. Оно не напрямую уводит от цели, а как бы способствует этому отклонению. Продумай новую линию. Да, и не забывай об отчёте о случившемся. Что-то мне подсказывает, что уже не одна группа «СС» задействована в этой операции. «Клетка Фарадея» – это серьёзно, но почему держали только месяц? Возможно им нужен был именно этот месяц. Я точно знаю, что Центр получил на днях от них отчёт, а мы отчёта не посылали, нечего было докладывать. Что в их отчёте я, конечно, не знаю. Думай и продолжай подготовку операции «Печать». Здесь усматривается хорошая перспектива и такое инскушение на виду не просматривается. Если всё сделать грамотно, то, ох не скоро, противная сторона вообще догадается, что искушение было, и предотвратить его будет трудно, а бороться – и подавно.

– Слушаюсь, Ше…Босс. – Грелкин даже щёлкнул каблуками сверкающих ваксой ботинок. Он был рад, что всё так закончилось. С другой стороны и, это очевидно, что попал он почти в безвыходную ситуацию. Промах был где-то в очереди за квасом, а, может быть, и ещё раньше – в очереди за авиабилетами. Где-то тут он, действительно, дал маху – позволил себе расслабиться.

* * *

Выпускное сочинение написали и надо было готовиться к устному экзамену по математике. Семён сидел на даче и пролистывал старые учебники. Неожиданно он поймал себя на мысли, что не помнит доказательства теоремы Пифагора. Более того – он даже не помнил в каком классе это изучали. Идея пришла мгновенно – надо самому придумать это доказательство. Он достал специальную тетрадь, которую приготовил для подготовки к экзамену, и углубился в теорему.

Через час доказательство было найдено и Семён аккуратно переписал его начисто. Ещё примерно через час припёрся Вовка по прозвищу «Генерал» (папа у него был настоящим генералом, фронтовиком и героем) старый дружбан и сосед по дачам и попросил, чтобы Семён помог ему с математикой. Семён даже представить себе не мог, как можно помочь накануне выпускного экзамена, если человек в течение десяти лет математику учил абы как.

– Как же я тебе помогу, с чего начинать? Это же все шесть лет надо пройти постепенно, – недоумевал Семён.

– Ну, хотя бы теорему Пифагора – попросил Вовка.

«Что это сегодня всем понадобилась именно теорема Пифагора», подумал Семён.

– Теорему Пифагора могу, но собственное доказательство, как в учебнике, сам не знаю.

Семён открыл тетрадь, сделал необходимый чертёж и изложил Вовке своё доказательство.

– Спасибо, – поблагодарил Вовка и отправился домой.

– И это всё? – в недоумении крикнул Семён.

– Этого бы не забыть, – махнул Вовка рукой. Он учился в «А» классе и экзамен они сдавали первыми.

В экзаменационный класс Генерал вошёл первым. На столе хаотически лежали белые бумажные прямоугольники. За столом сидели директор и завуч – оба преподавали математику.

– Прошу, – сказала директор. Вовка, считая вслух, произвольно тыкал пальцем в билеты. На числе пять он остановился и взял белый листок.

– Билет номер пять, – Вовка показал билет комиссии.

– Надо же, – удивлённо покачала головой директор. Ольга шла второй и, видя Вовкины манипуляции у стола, принялась считать до тринадцати. На заветном числе она взяла белый прямоугольник и громко объявила: «Билет номер тринадцать». Директор не поверила своим глазам и принялась перемешивать на столе билеты. В это время к доске вышел Вовка.

– Что случилось, – взволнованно спросил завуч.

– Готов отвечать, – бодро сказал Генерал.

– Ну, пожалуйста, – математики недоумённо пожали плечами.

– Теорема Пифагора, – прочитал Вовка название вопроса в билете и взял в руки мел. Через несколько секунд теорема была доказана.

– Владимир, где вы нашли это доказательство? – учителя сидели, открыв рот.

– Да, как-то во дворе, вечерком с ребятами сидели… – неопределённо сказал Вовка.

– Ничего себе, занятия во дворе у пацанов, – искренно удивился завуч, – отлично, молодой человек. И задачу решил?

– Задачу? – Вовка с удивлением посмотрел на билет.

– Да пусть идёт, – сказала директор, – такое доказательство достойно любого учебника.

Вечером Генерал, захлёбываясь, рассказал эту историю Семёну. Семён был рад, что помог другу, однако что-то на душе скребануло от того, что Вовка не назвал имя истинного автора этого доказательства. Но он быстро об этом забыл.

Экзамены были сданы и надо было думать, куда идти учиться дальше. Для Семёна здесь вопрос не стоял, он хотел и дальше изучать математику, но вдруг случилось непредвиденное. На домашнем совете все родственники выразили уверенность, что Семёну, как потомственному энергетику, надо поступать в политехнический институт, чтобы дальше учиться в этом направлении. И даже более конкретно – все были уверены, что это должен быть «Теплоэнергетический» факультет.

– Сынок, – говорила мама, – никуда не денется от тебя твоя математика – это ведь инженерный институт, там много будет математики.

Вечером, узнав, что Семён собрался подавать документы в политех, Жорик тоже решил поступать вместе с ним, но ждал возвращения отца из командировки и поэтому документы подал днём позже. Из-за этого они попали в разные группы поступающих. Математику Жорик написал на двойку и срочно перекинул свои документы в технологический – там вступительные экзамены были днём позже.

В конце августа друзья решили коллективно отметить поступления в институты. Решили собраться самой близкой компанией. Семён поступил в политех, Жорик – в технологический, Геня – в медицинский, Виталик, живший в одном дворе с Жориком, тоже поступил в медицинский и Игорь, с которым Жорик сидел за одной партой, стал тоже студентом-медиком.

Студент, успешно сдавший вступительные экзамены, ещё не был полноценным студентом. Его называли абитуриент. Все абитуриенты в конце лета, как правило, отправлялись в подшефные колхозы помогать местным жителям бороться за урожай.

* * *

Баржа шла по Красноярскому морю одиннадцать часов и пристала к берегу только глубокой ночью. Грелкин удачно смешался со студенчиской средой и старался не выпустить из вида своего подопечного. На борту находилось две сотни абитуриентов «Теплоэнергетического» факультета. Студенты быстро знакомились друг с другом и обретали новых друзей. Бережной тоже был на барже, но действовал официально – как оперуполномоченный.

В кромешной мгле была дана команда «грузиться по машинам» и двадцать два абитуриента отбыли в деревню «Курганы». Их никто не встречал, более того – с ними никто не приехал из руководителей. Грузовик остановился возле «Отеля Бристоль», как было вырезано на дощечке, прибитой к одинокому сараю на краю деревни. Сарай был разделён на две половины, в которых разместились четырнадцать девушек и восемь юношей.

Утром пришёл местный мужик и забрал на ток девятнадцать человек. В сарае осталось три человека: два студента с одинаковым именем Валерий и Семён. После знакомства одного из Валериев стали называть Валера Северный, так как он был родом из Норильска. К обеду приехал ещё один мужик и сказал, что завтра с утра эта троица должна быть на поле, где растёт турнепс. Туда приедет трактор с прицепом и тракторист объяснит, что надо делать.

Никакие руководители от института по-прежнему не объявлялись. Вечером Валера Северный и Семён изловили местного гуся, отогнав его от общего стада и загнав в бурьян. Они присмотрели его ещё днём. Гусь был выпотрошен и зажарен на импровизированном вертеле недалеко от сарая. Среди студентов оказался один, кто уже отслужил в армии. В его рюкзаке оказалась бутылка водки. Не очень прожаренный гусь очень хорошо пошёл под водку. Правда отведать местного гуся вызвалось всего человек шесть.

Утром троица безработных абитуриентов отправилась в указанном направлении в поисках турнепсового поля. Скоро действительно нашёлся пустой прицеп. Два Валерия отправились обследовать поле, а Семён залез под прицеп и задремал. Рядом находилась силостная яма и из неё доносился новый для Семёна вкусный запах свежескошенной травы. Семён мечтал о своей Тамаре. Теперь он называл её именно своей. Весь период вступительных экзаменов Семён непременно её сопровождал. Она поступала в педагогический на «ин.-яз.». Между экзаменами успевали сходить в кино. Семён был счастлив. Но тут – этот колхоз…

* * *

Грелкин установил свою палатку на дне одного из шурфов. Эти шурфы окружали деревню со всех сторон. В недалёком прошлом археологи перекопали всё вокруг, вскрывая местные курганы.

Вычислить, где залёг Грелкин, было не трудно. Бережной рассуждал, сидя на краю шурфа. Можно было просто ликвидировать противника. Никаких запретов на это не было, но он понимал, что этим дело не кончится – вместо Грелкина явится кто-то другой и неизвестно: легче с ним будет, чем с Грелкиным.

Утром Грелкин проснулся связанным. Попытался освободиться, но сразу это сделать ему не удалось. Пришлось воспользоваться тонким телом.

Трактор пришёл часам к десяти. Тракторист Петя, может быть, только на два-три года постарше студентов объяснил задачу. Прицеп загружается турнепсом и отвозится на поле, где пасутся деревенские коровы – они очень уважали турнепс в виде корма. Трое студентов быстро загрузили прицеп доверха и, расположившись на куче турнепса, проследовали на весовую. Там прицеп взвесили и записали время первого рейса. Петя предложил отметить почин и вся бригада на своём тракторе с прицепом отправилась в соседний сельпо за портвейном. Про поле, где паслись коровы, никто и не вспомнил. Через час с небольшим трактор снова прибыл на весовую и снова прошёл процедуру взвешивания с тем же турнепсом. Студентам записали второй рейс. Петя сказал, что светиться не стоит и бригада отправилась в сельпо другой деревни. Портвейн отлично закусывался турнепсом. Коровы продолжали голодать и начали потихоньку мычать в ожидании турнепса. В обед весёлая бригада уже в третий раз прибыла на весовую всё с тем же грузом. После взвешивания Петя сообщил, что знает ещё одну точку. Довольные студенты вновь залегли в прицепе, радуясь жизни.

Бережной утром прибыл проверить состояние Грелкина и понял, что тот где-то путешествует в тонком теле. Делать было нечего. Антон вытянулся рядом с Грелкиным, выкатился из физического тела и отправился на его поиски.

Коробка передач трактора «Белорус» имеет восемнадцать скоростей вперёд и четыре назад. Оттого и вероятность поломки в коробке сильно возрастала. Где-то на двенадцатой скорости что-то заело и Петя никак не мог справиться с рычагом переключателя. Трактор шёл на подъём. Окончательно потеряв инерцию, трактор начал скатываться с холма. В этот момент Бережной заметил на сцепке трактора с прицепом парящего Грелкина. Грелкин, используя своё элктромагнитное поле, старался выдернуть железный «палец», который связывал трактор с прицепом. Подлетев к Грелкину, Бережной саданул его таким разрядом, что чуть было не разметал его тонкое тело на единичные электроны, но было поздно – прицеп отделился от трактора и начал, всё ускоряясь катиться с холма. А справа от дороги находился и вовсе овраг. Прицеп, виляя передними колёсами со сцепкой, набирал скорость.

– Прыгай, – истошно завопил Петя, высовываясь из трактора. Семён очнулся от дрёмы от этого истошного крика и в одну секунду оценил обстановку. Хмель мгновенно вылетел. Толкнув в бок, что есть силы, Валерку Северного и не думая, как будет приземляться, сиганул с вихлявшего прицепа. Краем глаза он видел, как градом сыпется турнепс. Колёса прицепа резко дёрнулись и он с грохотом и чавканьем, давя вываливающийся турнепс, перевернулся в полуметре от упавшего на землю Семёна. Северный, прыгая с прицепа, столкнул и второго Валерку. От прицепа отлетели какие-то детали, а сцепка на двух передних колёсах и вовсе укатилась в овраг.

Утром следующего дня «Бристоль» навестил председатель правления деревни «Курганы» и сказал, что сегодня же отправит в город трёх нерадивых студентов. В его ушах ещё слышалось протяжное голодное мычание коров, которых вчера вечером пригнали с поля.

А в то время, как наша бригада грузилась накануне на прицеп своего первого рейса, пастух Василий, гнавший гусей на выпас, бросил взгляд в провал одного из шурфов и остолбенел. На дне шурфа стояла палатка.

– Эй, есть кто живой? – крикнул Василий и прислушался. Шурф был неглубокий и Василий, спрыгнув вниз, приоткрыл полог палатки. Холодный пот окатил бедного Василия с ног до головы. В палатке было два неподвижных тела. Одно тело было крепко связано по рукам и ногам. Василия вынесло из шурфа, как пружиной. Забыв про своих гусей, он бросился в управу за участковым.

Участковый прибыл в «Курганы» только после обеда. Взволнованный Василий тут же проводил его до того места, где была обнаружена страшная находка. Василий утверждал, что обнаружил два трупа. Каково же было его удивление, когда никакой палатки в шурфе не обнаружилось, хотя одно связанное тело по-прежнему лежало на дне шурфа. Тело было абсолютно голым, но ноги и руки оставались прочно связанными. На груди у трупа лежал паспорт на имя Грелкина С. П. Василий утверждал, что утром это тело было одетым, как полагалось мужчине, то есть в штанах, рубашке, ботинках и кепке. При внимательном осмотрении выяснилось, что связанный не является трупом, а просто находится в каком-то литоргическом сне. Брошенные на произвол судьбы гуси дополнительных показаний дать не могли.

После шокового электоудара, собрав в кулак все свои электроны, как сказал бы Погребняк, Грелкин отправился к своему физическому телу и, ничему не удивляясь, обнаружил его пребывающим в районной больнице.

* * *

В середине октября, загоревший и поднабравший в весе Семён (Погребняк бы сказал: «мордастость налицо»), вернулся на «Метеоре» в Красноярск. В тот же вечер, сидя в беседке двора за стаканом портвейна, Жорик рассказал Семёну, что умер отец Виталика.

– А этот сука – профессор Грушевский, – сцепив зубы и прихлёбывая из стакана, говорил возмущённый Жорик, – на похоронах анекдоты, гад, рассказывал.

– Это этот Грушевский? – уточнял Семён, показывая рукой на подъезд, где жили Грушевские.

– Он, кто же ещё.

Профессор Грушевский и профессор Езиешвили (отец Виталика – известный гинеколог – был учёным с европейским именем) жили в одном подъезде.

В эту же ночь Семён разломал «Москвич», стоявший под окнами Грушевских, до самого неприглядного состояния. Всё, что можно было отломать, было отломано, всё что можно было разбить, было разбито. Колёса были проколоты.

Своими колхозными приключениями Семён поделился только с сестрой – он был уверен, что она его никогда не выдаст. А рассказать было что. Семён рассказал историю с переворачиванием прицепа, историю, как чуть не сгорел в стоге сена, историю с угнанным и разбитым солдатским грузовиком, о стычках с приезжими механизаторами, в одной из которых ему вилами проткнули бедро. Семёна трижды выгоняли из деревни, но другие деревни не хотели принимать эту троицу. Он остался должен колхозу полторы сотни рублей, но девчонки из их отряда заплатили за него. О том, что такое женщина в практических руководствах местной Машки-общественницы, Семён сестре не рассказал.

Перед самым новым годом доцент Рубайло дал итоговую контрольную по математике.

– Голынский – отлично, – говорил Владимир Иосифович Рубайло, протягивая студенту его листок с контрольной работой. – Онищенко – удовлетворительно. Ещё одна пятёрка и остальные двойки, – преподаватель окинул взором притихший класс, сделал паузу и продолжил, – кто такой Молнар?

Семён поднялся из-за последнего стола.

– Я вижу Вас, молодой человек, второй раз. Сидя на последней парте, вы не могли списать у Голынского. Голынский тоже не мог вам помочь, сидя на первом ряду у меня перед глазами. Я вынужден поставить вам отлично – в контрольной нет ни одной ошибки, но я не помню вас ни на одном занятии. Вы пришли первый раз сразу на контрольную. В журнале вы записаны, но здесь сплошные «н». Вы можете это как-то объяснить? Где вы изучали векторную алгебру, может быть, дома?

– Дома, – ответил Семён, иронично улыбаясь.

С поступлением в институт у Семёна появился новый друг Николай. Они учились на одном факультете, но в разных группах. Абитуриентами они познакомились на барже, но ночная выгрузка развела их по разным деревням. Вернувшись из колхоза, они снова нашли друг друга. У них немало было общего. Оба носили усы. Оба были одного роста – под метр девяносто. Оба болели за «Спартак». Но в спорте Семён отдавал предпочтение футболу, а Николай – боксу. Он и боксом занимался в спортобществе «Спартак». Именно Коля предложил Семёну после первого курса поступить параллельно в монтажный техникум по свидетельству из восьмого класса.

– Будем две стипендии получать, – приводил весомый аргумент Николай. Так они и сделали, но это отдельная история.

* * *

– Я исчезаю, – говорил Востриков, сидя за столом у Бережного, – на днях получил разрешение на контакт с транспортниками.

– Какими транспортниками?

– Нашими конечно.

– Зачем тебе это, если не секрет конечно?

– Ты, конечно знаешь, что такое грузовик класса «Т». А на Земле такое чудо видели от силы один-два раза и то случайно. Это должно будоражить воображение.

– Хочется, чтобы это будоражение было в нужном направлении, – покачивая головой, сказал Бережной, – впрочем, тебе видней, это твоя епархия, – Бережной через стол передал Ивану какой-то кружок.

– Что это? – Востриков стал рассматривать кружок, вертя его со всех сторон.

– Темнота, – иронично протянул Антон Харитонович, – логарифмическая линейка, круглая. Сделано в ГДР. А ты: «транспортный грузовик».

– Для чего тебе?

– У Пыжика конфисковал? А, может, надо было оставить? Засветится где-нибудь – за шпиона немецкого примут, – хохотнул Бережной. – Мне всё чаще начинает казаться, что не одна группа Погребняка участвует в этом деле. Помнишь, прошлым летом мы изолировали нашего Пыжика, а в море пацан чуть не утонул. Это как? Случайность?

– Я тоже думал по этому поводу, – сказал Иван, – если бы Погребняк действовал не в одиночку, в смысле группы, то и «СС» прислал бы ещё одну группу. В целях чистоты всей операции, чтобы не было перекоса в какую-то одну сторону. Логично?

– Какая-то логика в этом есть, но уж больно много получается неконтролируемых ситуаций. Может, старею и мне тоже нужен молодой помощник. Я ведь наводил справки наверху. Именно по этой аргументации прислали Грелкина.

– Кстати, был ответ на твой информационный запрос?

– Ответ пришёл, но какую-то пользу я с него вытащить не смог.

– Дашь взглянуть?

– Извини, уничтожил. Как по инструкции. Да нет там ничего такого, поверь. Ума не приложу, зачем он Погребняку понадобился?

– Ну, это можно предположить, – Иван вернул кружок логарифмической линейки Бережному, – он ведь вообще ничего не знал. В каком, например, направлении надо искушать? Ведь они не только ликвидаторы, но и искусители, так сказать. Вдруг бы эта информация дала какую-нибудь зацепку…

– Ты, знаешь, а ведь то, что наш подшефный оказался в политехе – это можно рассматривать и как искушение?

– Возможно. Лично меня это огорошило, – Востриков встал из-за стола, – ладно, держи круговую оборону. Когда вернусь, не знаю.

Они пожали друг другу руки.

* * *

Незаметно пролетел год. Занятия в институте ничем новым не радовали. Семён часто прогуливал и однажды, убивая время, завернул в кино, в кинотеатр «Совкино». Он даже на афишу не посмотрел. Обалдевший от кинофильма он примчался домой и сразу полез в родительский книжный шкаф. Вот эти два толстеньких зелёных тома. Да, «Игрок» – это Достоевский. С каким-то смешанным чувством вспомнилась ему школа, как Светлана Егоровна задала на дом написать сочинение. Но сначала надо было посмотреть фильм «Преступление и наказание». Семён тогда ни фильм не посмотрел, ни сочинения не написал. Сочинил какой-то дурацкий рассказ и вложил его в тетрадь вместо сочинения. Удивительно то, что Светлана Егоровна не стала ругать его за это, а проверила ошибки и написала маленькую рецензию на рассказ. А теперь Достоевский вдруг открылся Семёну.

Был особый час – семь часов вечера, когда большинство жильцов двора, где жил Жорик, выходило на улицу. В это время приезжал мусоровоз, чтобы забрать бытовой мусор. Если подойти к этому часу во двор, то можно было встретить нужного тебе человека. Многие именно так и делали. После того, как мусоровоз уезжал никто не торопился расходиться, а оставались стоять посреди двора и вести незатейливые разговоры.

В этот осенний вечер погода была ясная тихая и немного морозная. Темнело уже рано. Жорик, Семён и ещё несколько человек из двора просто стояли, беседуя ни о чём.

– Смотри – знамение, – Жорик вдруг показал рукой на небо. Над крышей краевой библиотеки, метрах в пятидесяти или ста над землёй, в полной тишине двигался огромный, геометрически идеальный бублик. Математики такую фигуру называют тор. По внешнему виду чувствовалось, что бублик не плоский, не кольцо, а именно – тор. На фоне звёздного, безоблачного чёрного неба его было хорошо видно. Он был металлического голубовато-серого цвета. Если спроектировать его размеры на крышу, над которой он двигался, то диаметр тора занимал бы примерно четверть длины крыши библиотечного здания. С учётом высоты, на которой он летел, можно было предположить, что он огромных размеров. Тор двигался с постоянной скоростью, не ускоряясь и не замедляясь – он плыл по небу. Дойдя до края крыши, он стал вдруг исчезать. Ощущение было такое, что он заходит за невидимую в небе вертикальную преграду. Как будто уходил за угол дома или, если бы он был плоский, можно было бы сказать, что он просачивается в какую-то невидимую щель. Исчезновение тора было не менее впечатляюще, чем само его появление. Позже, описывая это событие друзьям в институте, Семён говорил, что тор ушёл в подпространство. Все, кто был во дворе, стояли задрав головы и разинув рты. После исчезновения прошло ещё несколько секунд, когда все не сговариваясь бросились на проспект «Мира». Такое было ощущение, что с новой точки обзора тор ещё можно будет увидеть. На «Мира» всё замерло. Сотни людей таращились в небо, но на нём кроме звёзд ничего уже не было видно.

Распросив маленьких ребятишек во дворе, выяснилось, что они заметили этот объект примерно полчаса назад. Они грелись в подъезде и сидели на подоконнике четвёртого этажа, когда вдруг кто-то заметил, что со стороны Енисея медленно движется по небу непонятный объект не похожий ни на самолёт, ни на вертолёт и уж тем более на воздушный шар. Бублик, бублик серо-голубого (металлического) цвета. Это событие, как вбитый гвоздь, засело в памяти Семёна на всю жизнь. Дома он впервые задумался о математическом описании этой фигуры и отыскал её уравнение в своих учебниках по высшей геометрии.

* * *

Летом Семён записался в стройотряд под названием «Протон». Задача стройотряда была: «заносить хвосты», то есть устранять недоделки и переделывать всё, что было сделано не по проекту раньше. Раньше здесь работали заключённые. Это было строительство ТЭЦ-3, в которой в первую очередь очень нуждался «алюминиевый» завод. Вся стройка была по периметру обнесена высоким забором с колючей проволокой, а по углам возвышались смотровые вышки.

Через три дня, как начал свою работу стройотряд «Протон», в городе началось первенство стройотрядов среди вузов по футболу. Семёна пригласили в сборную политеха. Первенство продлилось две недели. Политех вышел в финал, а в финале проиграл институту цветных металлов (здесь Семён и встретился с молочным братом, он стоял в воротах «цветмета»).

На следующий день надо было выходить на работу в стройотряд. Семён решил, что ночевать в стройотряд не поедет, а явится утром на стройку прямо из дома.

На следующий день на стройку приехал один Семён. Весь стройотряд почему-то не явился. Примчался перепуганный прораб и сказал, что «это – катастрофа».

– Площадку под угольный склад надо бетонировать, – объяснял он одинокому Семёну, – сейчас бетон привезут, а кто его будет укладывать? Если он застынет, потом что? Только взрывать?

Бетон, действительно начали везти с половины девятого. Прораб вооружил Семёна совковой лопатой и сказал «чорт с ней, с укладкой, главное кучу раскидать, чтобы бетон не схватился. Надо чтобы бетон в куче оставался не больше двадцати сантиметров толщиной. Выравнивать потом будем. Надевай резиновые сапоги и вперёд». И сам куда-то исчез. Машины – самосвал ЗИЛ-130 – шли одна за другой. Каждый нёс «два и два» кубометра бетона. К часу дня Семён принял двенадцать машин с бетоном и все их разбросал в одиночку. В это время приехал стройотряд. Оказывается у них сломался автобус и они не могли выехать. Семён бросил лопату, стащил резиновые сапоги и побрёл куда глаза глядят. Дойдя до заросшего бурьяном забора, на котором всё ещё была не снята колючая проволока, он рухнул ничком в траву. В голове мелькала только одна мысль: «наверное, так и умирают». И отключился. Очнулся он когда одежда, насквозь мокрая от пота, на нём уже высохла.

– Гори всё синим огнём, – прошептал Семён и больше на работу в стройотряд не вышел.

В конце августа Семёну домой позвонил командир стройотряда.

– Ты чего деньги не получаешь? – сказал он удивлёному Семёну.

– Какие деньги? Я всего один день работал, – недоумевал Семён.

– Прораб закрыл тебе этот день, как за два месяца. Ты же площадку угольного склада спас.

На следующий день Семён получил четыре сотни рублей. Что делать с такой кучей денег сразу даже не придумаешь. Виталик подбил его дней десять провести в Москве. Учёба в институте ещё не началась и друзья отправились посмотреть на столицу.

Однажды, спускаясь в подземный переход на Щёлковской, Семён заметил, как мужик раскладывает небольшой столик. Над мужиком на стене перехода был прикреплён небольшой рукописный плакат: «КНИГИ». Семён остановился рядом с мужиком, который присел на корточки и что-то перебирал в огромной вещевой сумке. Увидев, что кто-то остановился, мужик посмотрел на Семёна и положил толстую книгу на стол.

– Бери – это интересно, не пожалеешь, – мужик загадочно подмигнул. Семён, как загипнотезированный купил книгу. Это был Мартин Гарднер «Математические досуги». Тогда Семён даже подумать не мог, что ровно через двадцать лет он будет обсуждать с Мартином Гарднером свою первую книгу по математике.

После возвращения из Москвы у Семёна начал болеть левый бок. Мать настояла на обследовании. Оказалось, что Семён, благодаря своим «подвигам» в стройотряде, надорвался – левая почка опустилась на одиннадцать сантиметров. Семёну был прописан корсет. Корсет по медицинской терминологии назывался бандаж и представлял собой пояс с многими застёжками, крючками и вставками. Надевать его надо было только в лежачем положении, когда почка находилась на своём месте, а снимать перед сном.

– И долго мне его носить? – спросил Семён врача уролога, который его обследовал.

– А вот станешь постарше, жирком обрастёшь, почка и не будет болтаться. Можно, конечно, подшить, но это серьёзная операция. Сейчас почка функционирует нормально, поэтому лучше без хирургических вмешательств.

* * *

В расписании на третий курс стояли какие-то непонятные предметы: термодинамика, гидравлика, теплотехника, парогенераторы, турбины, сопромат какой-то и ещё чёрт знает что. Математики не было и Семён почувствовал себя обманутым. Первым желанием было тут же бросить институт, но дома мама слёзно просила его этого не делать.

– Уж дотерпи эти три года, получи диплом и я буду спокойна. Время быстро пролетит и оглянуться не успеешь. Потом делай что хочешь. И Семён, скрепя сердце, согласился не бросать институт.

Книга Гарднера потрясла Семёна. Математика заискрилась множеством новых граней. В книге были не только математические чудеса, но и рассказы о выдающихся математиках всего мира. Семёнпрактически перестал бывать в институте. Почти всё своё время он стал проводить в краевой библиотеке. Он приходил к открытию библиотеки и занимал место в читальном зале у окна. Окно выходило в заветный двор и видно было подъезд и окна Тамары. А порой Семён представлял, как над крышей библиотеки летит удивительный большой тор.

Каждый его приход в библиотеку сопровождался одним воспоминанием, от которого Семён никогда не мог избавиться. С одной стороны воспоминание всегда смешило его, с другой стороны – он с ужасом думал, как бы всё могло тогда обернуться. Ведь могли лишить его посещения библиотеки на веки-вечные. А дело было так.

Однажды зимним днём (Семён учился тогда на первом курсе) возвращался он домой и путь лежал мимо краевой библиотеки. Вдруг Семён вспомнил, что ему необходимо зайти в библиотеку и выписать задачи по физике, которые задавали для домашнего решения. А надо сказать, что перед отъездом из студенческого городка они с другом Николаем нагрузились изрядным количеством портвейна «№ 15», который почему-то всегда продавался в студенческом городке. Билет в библиотеку всегда был при Семёне. Пройдя все регистрации и взяв нужную книгу, он устроился в читальном зале. Он уже переписал несколько нужных задач, когда ему стало плохо. «Сейчас вырвет», – подумал Семён, а где находится туалет он не знал. На улице было морозно, а в тёплом читальном зале его развезло. Тошнота волнами подступала из желудка. Поняв, что больше он не может сопротивляться этому состоянию, Семён выскочил из-за стола и кинулся вниз на улицу. Пробегая мимо вахтёрши у выхода, он попытался объяснить, что забыл ручку, а живёт рядом. Выскочив на широкий с колонами портал библиотеки его вырвало прямо на лестницу. Артистично промокнув рот платком, Семён вдруг подумал: «хорошо, что никто в это время не направлялся в библиотеку». Ему представилась такая картина. Поднимается по ступенькам библиотеки интеллигентный человек, может быть даже в очках и с изящным тонким портфелем или даже с папкой. Человек решил почитать свой любимый журнал «Пчеловодство и бухгалтерский учёт» и тут из двери вываливается пьяный подросток и устраивает фантанирующую встречу в полный рот. А если бы в библиотеку шла девушка…

Семён постоял ещё немного на морозе и вернулся в библиотеку, демонстрируя вахтёрше принесённую ручку. Через несколько минут, видимо отогревшись в читальном зале, ему снова стало нехорошо. Причём так, что он понял – до выхода не добежать. Собрав последние силы, он выскочил из зала, рванул первую попавшуюся дверь в коридоре и неогарский водопад портвейна неудержимым фонтаном вырвался наружу. Переведя дух и снова изящно приложив к губам платок, Семён огляделся вокруг. В комнате никого не было. Выйдя за дверь Семён бросил взгляд на табличку и закоченел: «ДИРЕКТОР». Он живо представил себе такую картину. Сидит за столом директор. Благообразная женщина в очках и пишет доклад «Новаторство в библиотечном деле». Вдруг без стука открывается дверь, вваливается какой-то субъект и без лишних слов начинает извергать из себя потоки портвейновой блевотины. Потом артистическим движением выхватывает платок, прикладывает его к влажным губам и говорит: «пардон, мадам».

Прервав потоки фантазии и не дожидаясь дальнейших искушений судьбы, Семён собрал свои монатки и быстро покинул библиотеку. Вероятно, вернувшийся позже директор был очень удивлён, зайдя в собственный кабинет после небольшой отлучки. Но вернёмся на третий курс.

Для Семёна этот год был годом начала его математического творчества. Он завёл специальную общую тетрадь из девяносто шести листов. С внутренней стороны обложки, как эпиграф были написаны слова выдающегося немецкого математика Давида Гильберта: «В огромном саду геометрии каждый может подобрать себе букет по вкусу». Семён стал записывать в тетрадь теоремы и задачи, которые ему были интересны. Это был год открытия для Семёна теории относительности. Он был потрясён, что теорий относительности две: специальная и общая. И автор обеих теорий один и тот же человек – Альберт Эйнштейн, а разница во времени между открытиями этих теорий была десять лет. За математикой открывалась физика, а физика вновь тянула за собой математику, о которой Семён ничего не слышал в политехническом институте. И он решил серьёзно заняться математическим самообразованием. Автором книги, которую усиленно конспектировал Семён в последнее время в библиотеке, был известный советский математик. Ему и написал письмо Семён. Написал просто «на деревню дедушке»: Москва, МГУ, профессору П. К. Рашевскому и был очень удивлён, когда в почтовом ящике вдруг увидел письмо от Рашевского.

Летом у Семёна и Николая появился одинаковый «хвост» – оба не сдавали экзамен по сопромату. До экзамена их просто не допустили. Не было соответствующего зачёта. Друзья решили вообще не сдавать экзамен по сопромату. Кому первому пришла в голову эта идея сейчас уже и не вспомнить. «Сожжём кафедру сопромата и скажем, что экзамен сдавали. Документы-то сгорят, разбирайся потом среди шестидесяти человек». И друзья приступили к подготовке задуманного мероприятия. Были обследованы все входы на первом этаже в том корпусе, где была кафедра сопромата. Это был главный корпус института. Про центральный вход не было и речи – там сидел сторож. Глухой старый дед, но он был. Именно в его дежурство решено было осуществить операцию. Были подобраны ключи от двух входов. Третья дверь запиралась не висячим, а врезным замком и ключ к нему подобрать не удалось. В операцию был посвящён только Жорик. Он и помогал подбирать ключи к замкам. Ключа от самой кафедры не было, но дверь была хлипкая и сигнализация отсутствовала. Для самого поджога решили использовать таблетки сухого спирта. Продумали – какой должен быть взят на операцию инструмент и как надо быть одетым самим. Маски на лица делать не стали, решили, что чёрных пиратских платков будет достаточно. День выбрали в начале июля, когда сессия была уже закончена, но пересдачи экзаменов для двоечников ещё не начались.

С вечера сидели на кухне у Семёна и пили чай. Сестра Семёна была удивлена, увидев друзей в чёрных костюмах и чёрных водолазках.

– Вы куда это собрались? – недоверчиво спросила она.

– У нас ночные занятия по тактике на военке, – не моргнув соврал Семён. Сестра знала, что военная кафедра в политехе готовит танкистов и какие там у них ночные занятия понятия не имела, но вроде поверила.

В студенческий городок Семён и Николай уехали с последним троллейбусом № 5. В портфеле Семёна лежали необходимые инструменты, чёрные платки, горючее и спички. Первой ошибкой операции было то, что они не учли специфику студенческого городка – студенты по ночам не очень-то и спят и во многих окнах девятиэтажки общежития, которая ближе всего была расположена к главному корпусу, горели огни. На головы были надеты чёрные спортивные шапочки, а на лица были повязаны чёрные пиратские платки. До угла, где располагалась нужная им дверь, через которую надо было проникнуть в здание, пробирались по газонам короткими перебежками. От последнего газона, где залегли поджигатели, до заветной двери оставалось каких-то метров двадцать, когда именно в этот угол какой-то студент затащил какую-то девицу, может быть, свою же сокурсницу. Надо было лежать в кустах, наблюдая возню в углу. Но неожиданно пошёл дождь и через несколько минут парочка покинула угол. Немного промокшие противники сопромата, наконец, добрались до нужного угла. Здесь Семён совершил вторую ошибку операции. Отомкнув висячий замок и проникнув в здание, он оставил замок висеть снаружи на одной из дужек скобы. В здании друзья надели поверх своих кед заранее заготовленные шерстяные носки и двинулись на второй этаж. В здании была мёртвая тишина. Они знали, что сторож должен совершать ночью обходы, но выяснить закономерность этих обходов при подготовке операции не удалось. На втором этаже их ждал неприятный сюрприз. Паркет коридора вдруг начал ужасно громко, как показалось преступникам, скрипеть и потрескивать. Дверь кафедры по-тихому не поддалась, но была открыта соседняя учебная аудитория. Друзья перевели дух, но засиживаться не стали. Начав с разных концов они разложили по столам спиртовые таблетки и начали их поджигать также с разных углов класса. Когда поджигали последние таблетки, класс уже начал мерцать адским голубым спиртовым светом. Закончив с поджогом, они спустились тем же путём вниз, сняли шерстяные носки и вышли из здания. Потом снова закрыли дверь на замок и стали уходить с места преступления. Уходить из студенческого городка решили пешком, через Николаевку. Пересекая родное футбольное поле, Николай вдруг остановился.

– Давай посмотрим, – сказал он Семёну.

– Нет, – жёстко ответил Семён и они кинулись с горы по кривым улочкам Николаевки.

Уже впереди угадывался городской вокзал и надо было перейти железнодорожные пути по виадуку, когда на мосту с другой стороны показался одинокий ночной прохожий.

– Дай отвёртку, – проговорил Николай тяжёлым шёпотом, – я его замочу.

– Подожди. Может обойдётся.

Видно было, что приближающийся мужик, в лихо заломленной на одну бровь кепке, был навеселе. В одной руке он держал металлический чайник.

– Мужики, спичек не найдётся, полночи не курил, – взмолился мужик с чайником.

– Этого добра у нас хватает, – Семён достал из кармана коробок, – оставь на память.

– Спасибо, мужики, – он был искренне счастлив, – держи, хорошая бражка, – протянул он чайник Николаю, – почти полный, я уже оппился.

Друзья вышли на привокзальную площадь и через полчаса уже сидели на кухне у Семёна. Бражка действительно оказалась неплохой. Опустошив чайник, Николай оставил Семёна и отправился домой спать. Семён переоделся и с первым автобусом уехал на дачу.

Через несколько дней на дачу к Семёну приехал Жорик.

– Ты слышал, какое несчастье приключилось в городе? – почти торжественно начал Жорик, останавливаясь у крыльца дачи, – институт твой погорел.

– Не может быть, – Семён изобразил на лице удивление, – и что там?

– Я не ездил, но весь город только об этом и говорит. Сказывают, что студенты, которые первыми увидели огонь в окнах, не торопились вызывать пожарных, мол, «пусть сначала хорошенько займётся». Вызвали только тогда, когда уже всё крыло полыхало.

Через несколько дней Семён сам съездил в институт и посмотрел на плоды своей деятельности. Снаружи всё выглядело так, как будто институт расстреливали в упор из танка или пушки. Весь угол здания был разворочен, как взрывом. Окон не было, стены были закопчённые, а местами, и обугленные. Изнутри крыло было закрыто на всех пяти этажах. Видно было, что в коридорах исчез паркет. Пострадала кафедра сопромата и кафедра черчения, что была этажом выше. Крыши над зданием этого крыла тоже не было. Поговаривали, что причиной стало замыкание электропроводки, где-то на втором этаже.

Этим летом на даче Семён сделал для себя ножиданное открытие. Если ночью спуститься на верхний пляж и лечь на траву таким образом, чтобы в поле зрения ничего не попадало кроме звёздного неба и лежать совершенно неподвижно, то через некоторое время ощущение под тобой земли исчезает. Появляется ощущение, что звёздное небо начинает тебя втягивать и, глядя на звёзды, вдруг чувствуешь, что несёшься к звёздам со страшной скоростью. Само чувство тела исчезает и ты сливаешься с пространством. Ты становишься самим Космосом. Твой взгляд охватывает всю Вселенную, ты сам становишься её дыханием, её пульсом. Ты чувствуешь жизнь звёзд и они не кажутся уже тебе бесконечно далёкими.

* * *

Конец лета и начало осени Семён провёл подрабатывая в мастерской Энергосбыта. Это было рядом с домом и за это платили неплохую зарплату. Он быстро освоил работу на токарном станке. Заданий было немного: вытачивать различные патрубки, нарезать на них резьбу, растачивать фланцы, в общем – точить разную мелочь. Этот случай Семёну не только запомнился на всю жизнь, но и в результате этого случая мгновенно выработался непроизвольный рефлекс, от которого Семён не мог уже больше никогда избавиться.

Однажды, зажав в патроне цилиндрическую заготовку, Семён решил посмотреть, как она отцентрована. Он нагнулся вперёд и вправо, чтобы посмотреть на заготовку с торца, вдоль осевой линии, а левую руку с ключом из патрона не снял. Правой же рукой он нажал рычаг включения станка. Его спасло то, что левая рука просто лежала на ключе. Если бы ключ был зажат в кулаке, Семёна точно бы убило. Скорость была почти максимальная. Инерцией вращения руку с ключом отбросило от патрона и ключ, пролетев слева от головы Семёна, ударил в спину начальника мастерской, который что-то делал у верстака. С этого времени, как только Семён вспоминал этот случай, голова непроизвольно дёргалась вправо.

Девушки в жизни Семёна время от времени случались. Как правило, их приводили в компанию подружки друзей, когда собирались общей компанией, так сказать, «чтобы не нарушать чётности». Такие девушки надолго не задерживались – сердце его было занято. А та, кто жила в сердце Семёна, воспринимала его просто, как старого надёжного товарища. От отсутствия поклонников Тамара не страдала – ей было из кого выбирать.

Случилось то, что когда-нибудь всё равно должно было случиться – Тамара в январе семдесят пятого года вышла замуж. Для Семёна это было ударом. Разумом он понимал, что это было неизбежно, но сердцем верить в это не хотелось. А этим же летом ему понравилась девчонка, жившая на соседней даче. Как-то раньше Семён её просто не замечал. Семён завязал знакомство и, так как сердце его было теперь свободно (он так думал), стал приглашать на свидания новую знакомую. Звали её Ирина. Она была на четыре года моложе Семёна и готовилась поступать в медицинский институт. Семён о случившемся событии решил рассказать лучшему другу Жорику.

– Ну что ж, знакомь, – с видом знатока серьёзно воспринял это известие верный друг.

Буквально этим же вечером втроём (увязался ещё один из пацанов дачной компании Сергей Т.) они посетили дачу Ирины и состоялось общее знакомство.

– Ты, знаешь, – буквально через пару дней говорил Жорик Семёну, – хоть ты и первый познакомился с Ириной – это ещё не значит, что она – твоя девушка. Симпатичная девчонка. Я тоже на неё глаз положил.

– Мне кажется, – прищурился Семён, – что и не ты один.

– То есть…?

– И Серёга на неё глаз положил.

Так они втроём и приглашали её на свидания. Ирина поступала в институт, а неразлучная троица повсюду её сопровождала. Но вот наступила разлука – Ирина поступила в институт и, как абитуриентка, отбыла в колхоз.

Однажды осенним вечером Жорик навестил Семёна.

– Ты знаешь, дружище, – начал глубокомысленно Жорик, – кому Ирка отдаст предпочтение из нас, мы решим потом, а сейчас, мне кажется, надо снять с хвоста третьего. – Под третьим он имел в виду Сергея.

С этой задачей они и отправились к их общему другу Игорю. Игорь учился в медицинском институте и, как и многие известные писатели-врачи, имел склонность к литературе. Кроме того, он обладал очень тонким и острым чувством юмора. В чём, кстати, и Жорику, и Семёну тоже отказать было нельзя. Друзья собрались у Игоря и решили, что они напишут от имени Сергея Т–ва любовное письмо в колхоз Ирине. Письмо должно быть таким, чтобы по приезду Ирине не только думать, но и вспоминать бы не захотелось Сергея. И они написали.

На первых страницах шло жаркое объяснение в любви, которое сопровождалось пылкими и дурацкими стихами и рисунками. Потом шёл текст песни для любимой. После текста был дан мотивчик этой страстной песни, состоящий из слов: «тра – ля – ля; тэц – тэц; эй – й,…, мо – гу…» Примерно на целую страницу. Потом был текст о страстном ожидании встречи после возвращения из колхоза. В стихах конечно. Письмо было запечатано в объёмный конверт, на котором были изображены пронзённые стрелами сердца, пархающие голубки и ромашки, с которых осыпаются лепестки: «любит-не любит». Кроме того, поперёк конверта шла жирная красная надпись: «Лети письмо, извивайся. Никому в руки не давайся. А отдайся тому, кто мил сердцу моему».

Семён встречал Ирину один. Сразу без приветствий она бросила, сцепив зубы: «Т–ов, что – запил или рассудком поехал?».

Оказалось, что посмотреть, кто придёт за этим письмом, на почте колхоза собралась почти всё деревня. При внимательном рассмотрении можно было заметить, что на почте не удержались и тихонько вскрыли пылающий страстью конверт и, уж конечно, ознакомились с его содержимым.

Третий конкурент был снят с «хвоста» бесповоротно.

Часть II

Творчество жизни

«… писать должно либо о том, что знаешь очень

хорошо, либо о том, чего не знает никто.»

А. и Б. Стругацкие

(«Хромая судьба»)

Глава 6.

Заводская проходная

А как же математика? Спросите вы. Семён продолжал записывать в тетрадь собственные доказательства интересных ему теорем. Начинала тетрадь теорема Паппа (не теорема проективной геометрии, а теорема планиметрии – почти забытая). Потом появилась теорема Птолемея. Несколько собственных доказательств теоремы Пифагора. Были открыты пространственные преобразования ортогональных координат и Семён три дня ходил просто счастливый. Потом узнал, что это открытие сделал до него Эйлер. Правда Эйлер вводил дополнительную ось, а Семён обошёлся данными осями. «Куда не плюнь – всюду Эйлер, – расстроенно говорил сам себе Семён, – везде успел». Он продолжал заниматься самообразованием по программе, которую ему прислал Рашевский. Семён уже знал, что такое кватернион и пытался упростить знаменитые уравнения Максвелла. Семёну почему-то казалось, что кватернионовый вид этих уравнений будет проще и интересней – в операторе «набла» появлялся таинственный градиент, которого в векторном выражении уравнений не было.

Диплом был почти готов. Расчёты все сделаны и чертежи начерчены. Темой дипломной работы была реконструкция третьего котла Красноярской ТЭЦ-1. Перед самой защитой вдруг в голове Семёна открылась мысль: «получишь диплом – не видать тебе математики». Бросить институт – означало нарушить слово данное матери, и Семён решил перевестись на заочное отделение. Армия ему не грозила из-за проблемы с почкой, ну какая может быть армия, если нужно носить бандаж. В институте взял справку о неполном высшем образовании и стал искать работу.

Работу хотелось найти поближе к дому, чтобы ходить туда пешком. Сразу за парком находился радиозавод, почтовый ящик номер один. В отделе кадров ему сказали, что надо подождать примерно месяц. Мол, завод закрытый, пока всё проверят… Следом за радиозаводом находился огромный комбайновый завод, который занимал в том месте почти весь берег Енисея, и Семён решил зайти и туда. Инструктор отдела кадров куда-то позвонил и сказал, что Семён принят и выписал пропуск.

– Пройдёшь проходную и прямо, – показал рукой инструктор, – метров двадцать.

Семёна взяли в наладочный участок отдела главного энергетика. «Водяных» (так называли наладчиков по тепло-водоснабжению) в штате катастрофически не хватало.

С самых ранних лет Семён очень любил домашние застолья, когда приходили тётя Катя с дядей Мишей и друзья родителей. Они с сестрой всегда принимали участие в общем застолье. Семёну очень нравились песни, которые все хором пели. Это были песни из популярных тогда кинофильмов. Став постарше, Семён и сам выучил эти песни и пел в общем семейном хоре. «…ту заводскую проходную, что в люди вывела меня». Теперь у Семёна была своя заводская проходная и это как-то смягчало переживания матери, что получение диплома откладывается на будущее.

Институтский друг Семёна Николай успешно защитил диплом и уехал на работу в Монголию по какому-то хитрому распределению.

Обязанности Семёна на работе в первые дни трудовых будней были очень простыми. За смену надо было обойти все сорок цехов завода, найти отопительный коллектор, померить температуру «прямой» и «обратной» воды и, если температура воды не соответствовала режиму того дня, то немного закрыть или немного открыть задвижки на входе в коллектор, чтобы не было перерасхода воды и тепла.

Уже в первый же рабочий день случилось необычное. Исполнительных схем у Семёна не было, их просто не было вообще. Войдя в цех, необходимо было найти первую попавшуюся отопительную батарею и по её трубе найти входной коллектор. Одним из первых цехов, куда пришёл Семён, был кузнечно-прессовый цех номер два. Найдя коллектор, он вставил термометр в патрубок – специальное приспособление на верхнем цилиндре коллектора – и стал ждать две-три минуты, чтобы температура на градуснике установилась. Коллектор представляет собой два цилиндра диаметром примерно сантиметров двадцать пять-тридцать. Из вехнего цилиндра выходят отопительные трубы. В нижний цилиндр вода по трубам возвращается. На каких-то коллекторах цилиндры были изолированы от внешней среды, а в некоторых цехах, как в кузнечно-прессовом номер два, были без всякой изоляции. Эстэт (такое прозвище было у началника Семёна) мог приложить ладонь к цилиндру коллектора и без взякого термометра сказать, какая температура прямой и обратной воды.

Вдруг Семён почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро обернулся, но никого рядом не было. Семён уже собирался вставить термометр в отверстие нижнего цилиндра, когда понял, что смотрят на него именно оттуда. На нижнем цилиндре коллектора сидела невероятных размеров крыса и смотрела прямо в глаза Семёна осмысленным человеческим взглядом. Величиной она была побольше обыкновенной домашней кошки, тёмно-бурого цвета с рыжими подпалинами и горбом на спине. Толстый, длинный, гладкий, почти лысый хвост плавно свешивался к полу. Какой-то спазм холода и страха сжал все внутренности в теле Семёна. Так и слышались телепатические слова: «топал бы ты, парень, отсюда». Во взгляде крысы вдруг почувствовались иронические искорки, всплывшего из памяти далёкого детства взгляда грибника в детском саду. Семёну даже вдруг почудилось, что на голове рысы лихо заломлена серая кепчонка. Семён забыл про температуру и, тихо пятясь задом, покинул таинственный и страшный кузнечный цех номер два.

* * *

Бережной просчитал, по крайней мере так ему казалось, последние три операции «ДНА». Просчитать-то он их просчитал, но предугадать не смог и пришлось устранять последствия задним числом. Операция «Поджог» (в наименовании Погребняка эта операция была тоже «Поджог») осложнялась тем, что здесь расследование КГБ намеревалось взять в свои руки и квалифицировать по статье 281 УК РФ «Диверсия». Здесь попахивало от двадцати до вышака. Бережному пришлось приложить немало усилий, чтобы пожар в институте квалифицировался случайным возгоранием.

Избежать тяжёлых последствий в операции «Токарный станок» (по наименованию Погребняка – «Ключ») удалось в последнюю минуту, когда в голову Семёну вдруг пришла мысль проверить центровку заготовки.

Операцию «Ирина» (по версии Погребняка – «Подружка») пришлось повернуть так, что искушение на себя принял лучший друг Жорик. Из трёх кавалеров именно на нём остановила Ирина свой выбор.

Операцию «Печать» семидесятого года и операцию «Почка» семьдесят третьего года (по отчётам Погребняка) Бережной вообще не заметил, а, между тем, сам Погребняк эти операции считал успешными и перспективными на многие годы.

– Неплохо, неплохо, – подводил итоги Погребняк, ставя какие-то пометы в своём дневнике. – Я, конечно, отвечаю за проведение операций в целом, но, пойми, – обращался он к Грелкину, – на мне ещё и ответственность – вырастить из тебя специалиста. Ты должен стать элмагом, который не просто исполняет приказания, а существом думающим. Надо научиться ставить, операции таким образом, чтобы противник и не догадывался о твоём присутствии, не говоря уж об активном вмешательстве. Работать надо тонко. Операция должна быть многоходовой, завуалированной, запрятанной под простейшие житейские ситуации. Споткнулся, напрмер, человек о камень. Что тут такого? А это ты ему подложил, чтобы он, скажем, время потерял, опоздал куда-то или ещё что… Не фунт изюма.

Грелкин усиленно конспектировал.

– Чего ты там пишешь? Ты слушай.

– Я основные принципы, соразмерно, так сказать, … фиксирую.

– Не плохо организовал «Поджог», но объясни: на кой ляд ты сам на виадук попёрся. А сбросили бы они тебя с моста … Ведь и на высоковольтные провода мог угодить. Не только физического, но и тонкого тела мог бы лишиться. Никто потом тебя по электронам собирать не будет. Списали бы на несчастный случай во время операции. Пруд пруди таких случаев. Ну, ладно. В чём главные принципы теории искушений? – Погребняк вытянул указательный палец в сторону Грелкина, как будто в следующее мгновение собирался его проткнуть.

– Дык, … – замялся Грелкин и стал выжимать свою кепку, – дык …

– Повторять следует основные направления теории, а то и практика хромать будет. Вспоминай: «…искушение может быть не только через жизненную ситуацию, но и через прямое влияние конкретного человека». На, почитай-ка мои наброски, – Погребняк протянул Бастиону несколько листов, – операцию назовём, например, «Сенокос». Учись работать в коконе. Это будет твоя проба пера. Ну, конечно, со мной согласуешь, как будешь готов, но сильно не затягивай. Операция сезонная, надо ловить момент.

– Могу идти? – Грелкин принял листы.

– Ступай, да не забывай об общем наблюдении.

То, что Грелкин уже примерил на себя крысиный кокон, он боссу не доложил, хотя очень хотелось.

* * *

Лето в тот год было жарким и засушливым. Красноярск не справлялся по заготовке кормов для крупнорогатого скота. Сенокосные государственные угодья в своём большинстве были сожжены солнцем и крайком партии издал тайную директиву – отобрать сено, где возможно, у частных хозяйств. Конечно, простой народ об этом ничего не знал.

На заводе вышел приказ директора отправить на сезонные работы одного-двух человек от каждого отдела. Отдельно оговаривалось, что на это мероприятие должны быть направлены молодые, здоровые и почему-то холостые мужики. Семён как раз попал в их число.

Утром около дверей отдела кадров собрались командированные числом примерно в тридцать-сорок человек. В общем столько сколько помещалось в кузов грузовика. Грузовик где-то запаздывал.

– Ты от отдела энергетика? – спросил Семёна вертлявый пацан примерно его возраста, – Кока, – представился он.

– Семён, – ответил Семён.

– Не знаешь, на долго ещё затянется эта бодяга с отправкой?

– Чёрт его знает.

– Может до гастронома, пока то, да сё?

Семён не возражал. Кока подсуетился и быстро сгонял в заводской магазин.

Пили белый и красный вермут и ещё какую-то гадость прямо на газоне у отдела кадров (водки в магазине не было). Ближе к обеду прибыл военный с полубудкой в кузове трёхосный вездеход ЗИЛ-157 «Колун». Семёна удивило то, что на переднем бампере у грузовика была приделана лебёдка с мощным тросом для вытягивания грузовика собственными силами при застревании. Полупьная компания быстро погрузилась и отправилась в путь.

Первая остановка была примерно через два часа. Это была уже настоящая тайга. По обе стороны дороги возвышались вековые величественные кедры. Ещё через час прибыли в какой-то леспромхоз. Встречающий показал, где будем ночевать, в каком направлении столовая и что раскладушки с матрацами сейчас подвезут.

– Когда строители планируют приступить к работе? – поинтересовался встречающий у сопровождающего. – Зоотехник сейчас подойдёт.

Заводчане удивлённо переглядывались, не понимая о чём идёт речь. Зоотехник или кто там ещё, но какой-то мужичок пришкандыбал и они о чём-то зашептались с сопровождающим.

– Пока эта канитель пошли в сельпо на разведку, – помахивая левой кистью предложил Семёну Кока. Семён обратил внимание на удивительно красивую наколку сделанную у Коки между основанием указательного и большого пальцев левой руки. Наколка изображала лист не то берёзовый, не то тополиный, с конца которого вот-вот должна была сорваться капля воды. Капля и лист были настолько художественно живыми, что хотелось подставить ладонь и поймать каплю, чтобы она не упала на землю. Энергетики отправились в местный магазин и скоро вышли из него с двумя бутылками водки и нехитрой закуской. Уничтожив это всё на берегу местного ручья разомлевший Кока, развалившись на травке, завёл такой разговор.

– Что-то не хочется в этом сарае ночевать, – философски начал он свою речь.

– Есть идеи?

– Надо одинокую вдову найти. Не может быть, чтобы во всей деревне не было ни одной вдовы.

– Почему именно вдову?

– Вдова – она отзывчевей. Она скорее проникнется к нуждам трудящихся. Вдова – человек одинокий, а каждому одинокому человеку хочется общения. С другой стороны – она уже испытала вкус общения раньше. Это не просто одинокая баба, которой просто хочется мужика. Вдова мечтает повторить прошлое.

– Разумно говоришь. Ну, что … идём на поиски вдовы?

И, романтично настроенные молодые люди, отправились по деревне. Почти у каждой калитки сидели старушки и грелись на солнышке.

– Бабушка, где вдова живёт? – обратился с прямым вопросом Кока, к первой же встретившейся старушке.

– Да вот, милый, через три усадьбы, по правой стороне, собака там большая, – тут же последовал ответ, удививший и Семёна, и самого спрашивающего, что всё так просто без лишних распросов.

За полуторометровым забором, действительно, раздался солидный собачий бас, как только искатели ночлега и общения приблизились к дому вдовы. Пёс был беспородный, чёрной масти, огромных размеров и свирепой наружности. Вдоль всего забора протянулась проволока, по которой и носился цепной зверюга. На крики пришедших никто не вышел, а пёс только сильнее зашёлся в лае. Очевидно было, что вдовы дома нет.

– Сейчас я его успокою, – подмигнул Кока Семёну и куда-то отошёл. А Семён попытался завязать с псом доверительный разговор. Кока притащил охапку голышей, каждый из которых был величиной с кулак и принялся через забор расстреливать камнями собаку. Некоторые из камней попадали в цель и пёс жалобно взвизгивал. Семён уговаривал Коку этого не делать, но тот был неуступчивым. Когда охапка камней кончилась, пёс уже не лаял, а пытался укрыться от камней в будке, но камни и там его доставали. Кока отправился за новой порцией камней, а пёс сидел в будке и недружелюбно косился на Семёна.

– Кончай, нет вдовы, – остановил возвращавшегося с камнями Коку Семён.

– Нет, я добью его, – зло процедил Кока и попытался обойти, стоявшего на пути Семёна. Семён развернул за плечо неудержимого Коку и неожиданно нанёс ему прямой удар в челюсть. Кока рухнул, как подкошенный. Семён постоял несколько секунд над поверженным и, видя, что тот в полнейшем нокауте, вернулся к забору и стал через него перелезать. Пёс молча наблюдал за действиями Семёна из будки. Медленно подойдя к собаке, Семён присел на корточки и протянул псу левую руку. Пёс дёрнулся с рыком и вцепился в левую кисть. Было больно, но Семён чувствовал, что пёс руку не прокусил, а только крепко сжал челюстями. Произнося ласковые слова дружеским тоном, Семён погладил пса правой рукой по голове. Потом начал слегка почёсывать за ушами. Через некоторое время Семён почувствовал, что хватка пса ослабла. Ещё через несколько мгновений пёс отпустил руку и слегка её лизнул. Семён положил руку на землю. На руке были видны яркие вмятины от собачьих зубов. Через несколько минут пёс вылез из будки и уселся рядом с Семёном. Семён обнял пса за шею и они сидели так несколько минут.

Когда Семён перелез через забор, Коки нигде не было видно. Слегка покачиваясь Семён, влекомый непонятной силой, отправился в деревенский клуб. Уже стемнело и какие-то люди толпились у входа в клуб, что-то обсуждая.

– Это кто-то из ваших, – обратилась местная женщина к подошедшему Семёну.       Через минуту выяснилось, что на клубной эстраде лежит человек и, кажется, спит. Спящим был пьяный в дрезину Кока. Семён кое-как дотащил Коку до сарая и, расталкивая в темноте какие-то вещи, бросил его на незастеленную раскладушку. Сам упал на соседнюю.

Пробуждение было тяжёлым. Почти все уже сидели в грузовике, к которому прицепляли какой-то незнакомый колёсный механизм с небольшим кузовом. Слабо мелькнула мысль, что не видно Коки. Последним в кузов залез мелиционер с автоматом калашникова наперевес и рацией на груди. Из рации доносилось какое-то шипение. «Уж не сон ли?», – подумал, ещё не протрезвевший от вчерашнего, Семён. В небе низко над тайгой несколько раз пролетел вертолёт. Через несколько минут двинулись. Сто пядесят седьмой, трёхосный уверенно попёр по почти заросшей, таёжной дороге. Был момент, когда машина провалилась несколькими колёсами и не могла выбраться. Здесь все и оценили нужность лебёдки. Водитель размотал трос и обвязал им ствол векового кедра впереди по курсу движения, потом включил все три моста и лебёдку, и вездеход лихо выбрался из ямы. Через несколько минут машина вышла на обширную лесную поляну. Вдоль края поляны аккуратно стояли стога сена. Машина подошла к крайнему стогу.

– На каждый стог по три человека, – скомандовал, вылезая из кабины представитель завода, – к сноповязалке хватит тоже троих, в кузове двое укладывают вязанки.

– Работаем спокойно, без суеты, – вдруг заговорил милиционер с автоматом, – я буду на месте.

Работа закипела. Семён на работу не вылез – ему было худо. «К следующему стогу пойду», – решил он.

Примерно через полчаса работы вдруг из устов выскочил мужик с двустволкой в руках.

– Отойди от стога, – завопил он, – перестреляю, как собак.

Заводчан, как ветром сдуло. Все мгновенно заскочили в кузов грузовика. Мелиционер, спрыгнув с кузова грузовика, медленно двинулся на мужика, поигрывая автоматом.

– Не бузи, – тихо, с расстановкой говорил миллиционер, поправляя автомат, – сено приказано конфисковать. Земля в тайге государственная.

Тут из тех же кустов, откуда появился и мужик, выскочила запыхавшаяся баба с косой в руках и пошла на миллиционера со страшным взглядом.

– Только двинься – башку снесу и на курок нажать не успеешь, – она несла косу, как хоккеист клюшку, готовясь произвести щелчок по шайбе. Миллиционер попятился к грузовику.

– Каждого запорю, кто к сену подойдёт, – сказала взмыленная баба.

Представитель завода и миллиционер о чём-то пошептались и приказали грузиться в кузов. Примерно через полчаса продрались ещё к одной таёжной поляне. Здесь было ещё страшнее. У стога сена стояли полтора десятка местных мужиков, держа в руках охотничьи ружья. Выражения лиц были решительные и суровые.

– Ну, пацаны, здесь нас местные и похоронят, – тихо сказал кто-то в кузове.

Выгружаться из машины никто не отважился. Пришлось вернуться в деревню. Оказалось, что деревня не собирается кормить заводчан. Произошёл стихийный митинг – приезжие наотрез отказывались участвовать в конфискации деревенского сена.

К вечеру машина с угрюмыми и голодными заводчанами вернулась в Красноярск.

На следующий день, выйдя на работу, Семён попытался узнать у коллег, кто такой Кока? Но про него никто и слыхом не слыхивал.

* * *

Погребняк был доволен. Он начинал чувствовать себя не просто кукловодом, а дирижёром целого большого оркестра. Такое ощущение появлялось у него, когда дела операции шли хорошо и всё задуманное получалось без пробуксовки. На столе стояла ещё не начатая бутылка коньяка, лежало несколько яблок и разломанная на несколько частей шоколадная плитка.

– Для таких случаев есть у меня подходящие рюмки, достанька вон в шкафчике, – кивнул он Грелкину. Тот мигом нашёл нужный сосуд в указанном месте.

– Две доставай, ты что меня уж совсем за жлоба держишь?

– Пардон, Босс.

– Слушай, где ты воспитывался, обороты речи у тебя какие-то не пролетарские, «пардон», «соразмерно».

– Классику соразмерно уважаю, Босс, Бальзака там…

– Садись, Себастьян Пыжикович, – наверное, впервые Погребняк обратился к своему подчинённому по имени отчеству. При этих словах Грелкин распрямил спину и слегка выпятил грудь, – и давай сегодня без «боссов», без чинопочитания, без реверансов – попроще.

– Слушаюсь, Демьян Онуфриевич.

Погребняк махнул на него рукой

– Вообще-то я этого не любитель, – качнул он головой, показывая глазами на стол, – но сегодня, думаю, можно. – Он взял рюмку и жестом показал Грелкину, чтобы присоединялся. Они выпили.

– Бери яблок, шоколад … как дома. Должен сказать тебе, – Погребняк откусил от большого яблока, – дела наши совсем даже неплохи, – операция «Сенокос» сделала своё дело. Они теперь голову свернут, гадая, что мы там затевали. Здесь важно выиграть время. Ну как тебе в коконе?

– Непривычно, конечно, но ничего. Я на практике был одним из лучших и с натурой повезло.

– У кого позаимствовал?

– Зэк один подвернулся, только откинулся. Родственников нет, детдомовский.

– А куда тело дел?

– Там же в тайге и бросил. Да тепло сейчас – ему соразмерно не привыкать.

– Как подопечный? На контакт хорошо идёт?

– Нормально, но перепить его очень трудно. Я не смог. Такое впечатление, что его организм очень стойкий к алкоголю. Может это на генетическом уровне?

– Может, и на генетическом, может, и наши генетики руку приложили.

– И удар у него, как кувалдой. Чуть душу не вышиб. Откуда? Ведь он же футболистом был.

– Вот и радуйся, что он тебя рукой, а не ногой приложил. Ну, хорошо. Продолжай подготовку по операции «Доктор» – это может оказаться перспективным направлением. Операцию «Литейный» я подготовил. Осуществляй общее наблюдение, в цех не суйся ни при каких обстоятельствах. Я должен отбыть к нашим «Синоптикам», не накосячь тут без меня. Когда вернусь – не знаю, может, неделю буду отсутствовать.

Они ещё час говорили на разные бытовые темы. Бутылку допили. Грелкин предлагал сгонять «соразмерно» за второй, но Погребняк отказался.

* * *

Востриков никогда не видел такого Бережного. Стены его комнаты были все увешаны ватмановскими листами двадцать четвёртого формата. На ватмане были изображены многочисленные графики. Вдоль некоторых цветных линий были нанесены не то закумыристые математические формулы, не то какие-то иероглифы. Сам Бережной ходил по своей комнате, подперев подбородок. Взгляд его ничего не выражал – он смотрел в себя.

– Что это за выставка? – спросил вошедший Востриков, указывая на развешанные по стенам листы ватмана.

– Кажется, меня водят за нос. Ничего не понимаю. Я уже сон потерял.

– А что произошло?

– В том-то и дело, что ничего не произошло, но анализ говорит, что что-то должно произойти. Уж больно много непонятных движений, – и Бережной выложил Вострикову свои сомнения.

– Ты никуда не уезжаешь в ближайшие дни?

– Не собирался, – ответил Востриков, – помощь нужна?

– Возможно.

– Кстати, ты знаешь, что Погребняк был у синоптиков?

– У каких синоптиков?

– Да, у наших синоптиков, в ЦЦ, в отделе «Синоптики».

– А ты откуда знаешь?

– На днях встречаю в коридоре приятеля из этого отдела. Он говорит: «ты тоже к нам?». Я спрашиваю: «а кто ещё?». «Погребняк», – говорит, – «на днях заходил, больше часа сидел в лаборатории «Прогнозов»». Это может быть зацепкой, – в задумчивости протянул Бережной, – поеду сам, а то запрос долго будет длиться. Всё хотел тебя спросить: ты когда-нибудь анализировал маршруты объекта?

– Что ты имеешь в виду?

– Выходя с завода он частенько идёт в магазин «ЗНАНИЕ».

– Да, знаю. Это я е его по этому маршруту пристроил. Готовлю нужную литературу для него.

– А дальше?

– Что дальше?

– Дальше, он заходит во двор. Иногда стоит у первого подъезда. Иногда заходит в подезд, поднимается на последний этаж, но ни в одну квартиру не звонит, постоит несколько минут и уходит.

– Нет, этого я не знал, – удивлённо ответил Востриков.

– Надо прояснить. Короче, я убываю в ЦЦ. Постарайся пожалуйста сесть на хвост Грелкину. Я постараюсь вернуться быстро.

* * *

Грелкин засветился уже в понедельник. Востриков засёк его на заводе прогуливающимся вокруг литейного цеха. Причём, это было его ежедневное занятие. Услышав об этом, вернувшийся в среду Бережной коротко сказал: «будем нейтрализовать».

После обеда в тот же день в службе заводской охраны раздался телефонный звонок. Уверенный мужской голос сообщил, что на территории завода находится посторонний. Было дано точное описание постороннего и место его нахождения. Завод был не режимный, но вооружённая охрана имелась. Наряд из двух человек с карабинами тут же задержал Грелкина, которого доставили в дежурную часть для выяснения. Так как Грелкин никак не мог объяснить цели своего нахождения на заводе, то был вызван наряд мелиции из местного райотдела. В милиции у Грелкина обнаружили кошелёк с небольшой суммой денег, блокнот с непонятными записями и подозрительный прибор, похожий на часы со стрелками, но стрелки с двух сторон, несколькими кнопками по периметру и шкалами с непонятной градуировкой. Прибор был немецкого производства, о чём говорила соответствующая надпись производителя. Кроме того имелсяпаспорт, выданный на имя гражданина Грелкина С. П. В общем подозрительный тип был задержан до выяснения.

Комбайновый завод имел общий забор с другим Красноярским предприятием – ликёроводочным заводом. С железнодорожного вокзала вела к заводам общая ветка, по которой доставлялись вагоны с материалами для обеих заводов. Вечером в среду к воротам ликёроводочного завода прибыл тепловоз, толкающий перед собой два вагона: цистерну на завод виноводочной продукции и товарный с чугунными поковками для комбайнового. Отцепив оба вагона на комбайновом заводе, тепловоз вернулся на станцию.

В субботний вечер разразилась страшная гроза. Казалось, что небо разорвало прямо над комбайновым заводом. Потоки воды водопадами обрушились с небес.

По выходным дням работал только главный конвейер и несколько ремонтных бригад. Одна из таких бригад должна была работать в литейном цехе. Надо было подготовить цех для проведения экспериментальных работ в воскресенье. Эксперимент должен был проводить отдел главного энергетика.

Эстэт был человек творческий – он не мог не изобретать. Был он всего на пять лет старше Семёна. Они быстро нашли общий язык. В эту субботу он позвонил Семёну домой и сказал, что эксперимент переносится на следующую неделю. У Эстэта были какие-то семейные проблемы и он выходные собирался провести на своём садово-огородном участке.

Ураган стал стихать только в воскресенье к обеду. Дядя Саша и его напарник Володя сидели у себя в комнате для охраны, когда на заводе раздался страшный грохот. Ощущение было такое, что где-то что-то взорвалось. Что могло взорваться на комбайновом заводе? Схватив свои карабины, оба выскочили на проходную завода. С правой стороны, над крышами цехов, в направлении ликёроводочного завода поднималось огромное облако не то дыма, не то пыли. Вохровцы доложили начальнику охраны о непонятном происшествии и отправились выяснять, что же произошло.

Уже подходя, стало заметно, что со зданием литейного цеха что-то не так. Присмотревшись повнимательнее, наряд охраны понял, что на литейном цехе исчезла крыша. Не могло же её унести ураганом, который к тому времени уже кончился. Над зданием клубились тучи пыли – крыша обрушилась во внутрь здания. Целого пролёта просто не было.

– Что же это, дядя Саша. Спасателей надо вызывать? – со страхом прошептал Володя.

– Спокойно, надо посмотреть, может помощь кому нужна. Ремонтники второй день подряд без смены работали. Две бригады.

Дверь в административную часть здания оказалась открытой. Охранники не стали подниматься на второй этаж, а сразу прошли в подсобное помещение. Потолок был на месте, но по всей стене коридора ползли страшные щели. Штукатурка во многих местах осыпалась. Зайдя в раздевалку, они остановились на пороге – в самых причудливых позах кругом лежали тела. Кто-то был одет, кто-то по пояс глый. Одни сидели на лавках, другие лежали на полу.

– Стой здесь, – сказал дядя Саша, – я осмотрю помещение.

Володя со страхом, судорожно передёрнул затвор своего карабина. Глаза его выпрыгивали из орбит. Дядя Саша приложил палец к губам –мол: тихо – и двинулся по комнате, аккуратно обходя тела на полу. У окна на столе стояло жестяное оцинкованое ведро. Подойдя к столу, дядя Саша почуял знакомый дух. Наклонившись поближе к ведру, до него дошло: в ведре был портвейн. Дядя Саша дотронулся до ближайшего тела – оно было горячим.

– Вовка, пьяные они в ж…, – крикнул дядя Саша, – как же они ведро портвейна на завод пронесли? Не иначе с ликёрки утечка. Один забор-то с ликёркой.

Вовка на трясущихся ногах приблизился к столу. Они обошли все тела. Все дрыхли пьяным тяжёлым сном.

– Пошли в цех, этих будить бесполезно.

Дверь в цех со стороны раздевалки не открывалась, видимо, была подпёрта рухнувшим перекрытием. Охрана решила выйти наружу и осмотреться вокруг цеха. На подъездных путях стояли вагоны. Под цистерной лежал человек в ремонтной робе с ведром в руках.

– Вот она – корова, – многозначительно кивнул дядя Саша, – два дня доили. А я-то думаю – вторая бригада ремонтников пришла в литейный, а первая не вышла. Надо ведёрко и к себе в охранку захватить.

Как только утром Семён пришёл на работу, Эстэт сразу повёл его на крышу здания, где размещался отдел главного энергетика. Панорама с крыши открывалась великолепная.

– Вон литейный цех, – показал рукой Эстэт, – видишь, над левым пролётом крыши нет.

– А куда она девалась? – с удивлением спросил Семён.

– Наверно, последствия грозы. Вроде никого не завалило, спасатели до сих пор завалы разгребают. А ведь могли мы с тобой там быть погребёнными.

Семёна передёрнуло при этой мысли.

* * *

Первый свой заводской отпуск Семён решил провести в Ленинграде и посвятить его Достоевскому. Однажды в мгазине «Знание» ему попалась интересная книга, в которой он прочитал статью достоевсковеда-любителя Бурмистрова о Петерсбужском маршруте Раскольникова. Семёну очень захотелось изучить этот маршрут на месте. Этим и объяснялся выбор города для проведения отпуска. Две недели пронеслись незаметно. Возвращаясь из Ленинграда, прямо в аэропорту, Семён купил книгу, название которой его заинтриговало. Книга называлась «Крупномасштабная структура пространства-времени». Одним из авторов был некто С. Хокинг. Это имя тоже ничего не говорило Семёну. Прямо в самолёте он начал читать эту книгу. Семён был удивлён: математический язык книги был практически незнаком Семёну. Речь шла о картах, атласах и многообразиях. Это была новая для Семёна математика. Это был язык топологии. Таким образом, становилось понятно, что самообразование ещё было очень не полным, и список Рашевского надо было каким-то образом расширять. А однажды в книжном магазине он купил книгу тоже двух незнакомых авторов «От проективной геометрии к неевклидовой». Это тоже было очень удивительно – как это: от одной геометрии к другой? Но пройти мимо этой книги просто не давала какая-то сила. «Ладно, на досуге полистаю», – подумал Семён и поставил книгу на свою книжную полку.

После отпуска Семёна перевели в конструкторское бюро. Семёну такой переход не нравился, но это пыл приказ, который не обсуждался – как в армии: приказали, выполняй. Коллектив был почти женский и это было в новинку для Семёна.

В этом году Семён сделал первое своё изобретение и получил за него нагрудный знак в виде медали: «Изобретатель СССР». Его огромное фото появилось на заводской аллее славы.

А вот с комсомолом у Семёна почему-то никогда не ладилось. В институте его трижды исключали из комсомола. Семён не приходил на эти собрания и его не могли исключить – требовалось личное присутствие. Наконец он пришёл, но комсомольское бюро не пришло, и Семёна опять не исключили. Вчера Семён не ходил на комсомольское собрание отдела энергетика, а сегодня узнал, что его избрали начальником комсомольского прожектора. Комсорг Люба толком ничего не могла сказать, что такое «комсомольский прожектор» и Семён отправился в заводской комитет комсомола, чтобы разъяснить этот вопрос. Комсомольская организация завода насчитывала несколько тысяч человек, поэтому на заводе был освобождённый комсомольский актив (секретарь, два заместителя и машинистка). Сидел актив в отдельном домике на отшибе (здесь раньше была старая проходная).

Войдя в комитет комсомола Семён сразу же натолкнулся на знакомого – Олега (школьная кличка «Англичанин»). Олег когда-то учился в одном классе с другом детства Семёна Геней и через него они и были знакомы. Геня рассказывал, что Англичанин попивал и не отличался усердием в учёбе, а кличку получил из-за яркого английского или не английского прононса на уроках английского языка.

– Привет, ты к кому? – спросил Семёна Олег.

– Привет, мне нужен комсомольский секретарь.

– Я и есть – секретарь, – ответил Олег. Семён внутренне удивился, но виду не подал. Узнав, что Семён из отдела энергетика, Олег спросил между делом.

– Вы там спирт получаете?

– Да, двадцать литров в месяц.

– Солидно, – серьёзно оценил Олег.

В ближайшие полчаса Олег разъяснил Семёну задачи комсомольского прожектора, выдал бланки отчётов и агитационную литературу. Семён понял, что для начала надо создать свою команду. На эту роль подходили два пацана из электролаборатории. Так, по крайней мере, думал Семён. Одного звали Вова (по прозвищу «Пещерный» за туристическую любовь к пещерам и умение фотографировать). Второго звали Гариф. Он отличался завидной настойчивостью и умением пробивать административные преграды. Надо было только убедить Гарифа, что дело это правое.

Однажды, выходя с завода, Семён услышал, как кто-то громко произнёс его имя.

– Ба, Семён, – это был его бывший одноклассник по кличке «Доктор» – тот самый Вова Г-ев, которому Семён когда-то решил экзаменационную работу по математике.

– Доктор, ты как тут?

– Работаю на заводе инспектором ГАИ, – (завод имел большой транспорт и в своём ГАИ была оправданная необходимость), – ты где?

– В конструкторском бюро отдела энергетика.

– Бабы есть?

Доктор был уже разведён и от трёх браков имел четверых или пятерых детей. Ещё со школьной скамьи Доктор отличался тем, что имел отличный музыкальный слух, умел играть на гитаре и знал много песен. В общем, в любой компании такой человек сразу вливался в коллектив и был просто незаменим. Доктор обещал заглянуть на днях в конструкторское бюро.

Следующее утро началось с того, что Семён отправился в заводское ГАИ. Через полчаса Семён уже садился в жёлто-синий милицейский мотоцикл «Урал».

– Ну, держитесь! – сказал Семён, неизвестно к кому обращаясь, – давай, Доктор.

Они захватили по дороге Гарифа и отправились с комсомольской проверкой по складам отдела энергетика.

Через месяц среди кладовщиков уже бытовало твёрдое убеждение, что лучше получить взыскание от своего начальника, чем попасть на карандаш в комсомольский прожектор Молнара. Там тебя так разрисуют, так сфотографируют и выставят на всеобщее обозрение, что рад не будешь, даже если просто окурок бросил возле склада. Стеллажи на складах были в полном порядке, полы блестели и никаких субботников по очистке территории проводить не требовалось.

* * *

Семён стал чаще общаться с комсоргом Любой и иногда провожал её до дома. Внешне Люба напоминала известную киноактрису Зинаиду Кириенко и многим юношам нравилась. Жила Люба в Николаевке. Николаевка славилась тем, что народ там был неспокойный. Николаевские пацаны были известные хулиганы. Когда ещё Семён работал в наладочном участке знакомый токарь, мастер на все руки, сделал в подарок Семёну нож – выкидушку. Очень хорший нож, лезвие из автомобильной рессоры и не слабого размера. Теперь, когда надо было провожать Любу, Семён в карман пиджака клал этот нож. Неизвестно, мог бы Семён им когда-нибудь восползоваться, как холодным оружием, но с ножём в кармане как-то было спокойнее.

В этот вечер Бережной решил проследить за Семёном до самого дома – неспокойно было у Антона на душе. Николаевка уже погрузилась в ночь и на кривых улочках была сонная тишина. Семён уже почти дошёл до виадука, но здесь путь ему преградил стоявший на путях товарный состав. Семён вспрыгнул на площадку товарного вагона, но неожиданно состав тронулся. «Прокачусь до вокзала», – подумал Семён. Бережной ускорил шаг, стараясь не отставать от вагона. Поезд вдруг начал набирать ход. «Надо прыгать, похоже тормозить не собирается», – решил Семён. Он встал на подножку вагона, собираясь прыгать. В этот момент Бережной понял, что на площадке, где находился Семён, резко возросло магнитное поле. «Опоздал», – мелькнуло в голове у Антона и он, изловчившись, заскочил на подножку. В этот момент Семён прыгнул со ступеньки вагона. Он не заметил, что карман, где лежал страшный нож, намертво прилип под воздействием электромагнитного поля к железному крюку вагона. Грелкин воспарил над составом, наблюдая за происходящим. Семёна развернуло в воздухе и он понял, что пиджак зацепился за какую-то металлическую скобу, приваренную к поручню вагона. Следующим мгновением его должно было по инерции завернуть под колёса состава. В это же мгновение Бережной, вытянувшись в прыжке, резанул своим ножём по пиджаку Семёна. Семён же в порыве какого-то последнего отчаяния рванул на себе пиджак и грохнулся на насыпь в тридцати сантиметрах от рельса. Тут же перед глазами прокатилось чудовищное колесо вагона, отсвечивая отшлифованным металлом на ободе. Кажалось, что не прошло и секунды, как в поле зрения возникло второе огромное колесо. Семёну хотелось вжаться в насыпь железнодорожного полотна. «Только бы каким крюком не зацепило», – мелькала единственная мысль в голове. Прошёл последний вагон, а Семён всё лежал, не в силах пошевелиться. Его словно парализовало.

* * *

Бориса Семён знал давно. Когда-то в детстве они жили в одном дворе на седьмом участке. В садик Борис не ходил и по возрасту он был на год младше Семёна, потому и школьные дела у них как-то не пересекались. Потом Семён перехал на левый берег Енисея, а через год в тот же двор переехал и Борис. Именно в один двор с Семёном. И так оказалось, что многие годы семья Бориса тоже арендовала дачу в том же месте, что и семья Семёна. Борис был знаком почти со всеми друзьями Семёна, но в общей компании участий почти не принимал. После школы Семён и Борис больше стали проводить время вместе. Борис был человек творческий и ищущий.

Однажды, гуляя по центральной площади города Борис завёл такой разговор.

– Ты никогда не обращал внимание на такое арифметическое равенство: два в четвёртой степени равно четырём во второй степени? Существуют ли другие числа, для которых было бы справедливо такое равенство?

Вопрос Семёна заинтересовал – это было его первое самостоятельное исследование. В результате была открыта первая теорема Семёна. Он назвал её «Теоремой об исключении». Семён считал, что наибольшая математическая склонность у него к геометрии, но вот первая открытая им теорема оказалась из области теории чисел. Эта теорема была интересна тем, что из неё следовало ещё одно определение замечательному иррациональному числу «е» – основанию натуральных логарифмов. Более того, в результате этого исследования были открыты интересные уравнения, которые определённым образом связвали число «е» с другим знаменитым иррациональным числом «фи», которое в математике называлось «золотым сечением».

На заводе всё было по-прежнему, но случилось одно обстоятельство. Семёну сильно понравилась одна девушка. Как-то надо было знакомиться и Семён придумал: молча подарю цветок, просто принесу и положу на рабочий стол, а после работы подойду познакомиться – это будет повод. Так и сделал. Случилось это девятнадцатого ноября. Вечером они познакомились. Девушку звали Тамара. Необычность этого знакомства была в том, что девятнадцатое ноября был днём рождения Тамары. Семён потом клялся, что всё произошло по какой-то чистой случайности – видимо, судьба.       Весной следующего года они поженились.

* * *

То, что Грелкин угодил в милицию, засветившись у литейного цеха, Погребняк считал провалом.

– Ты понимаешь, что бы было, если бы твоё дело было передано из милиции в КГБ?

Грелкин потупившись стоял молча.

– Упекли бы на несколько лет и прощай твоё родное тело. Так и скакал бы от кокона к кокону. Поверь, серьёзные дела так не делаются. Скорее бы всего прислали мне нового стажёра. И начинай всё сначала… Зачем ты с собой таскаешь эту дурацкую линейку? Она что лучше обыкновенной?

– Привык я соразмерно к ней и мало места занимает.

– Учишь, учишь тебя. Операцию «Белка» считай закрыли. Я написал отчёт в Центр – там не возражают. То, что столкнул объект со скалы тоже считают лишним. По-детски как-то. Мы больше двадцати лет разрабатываем объект, а ты всё норовишь как-то примитивно-топорно, без изюминки. Ведь ТАМ это всё оценивают, – Погребняк показал пальцем в потолок, – и в первую очередь тебя оценивают.

– А с поездом? – робко вставил слово Грелкин.

– С поездом – другое дело. Здесь глубокий внутренний стрес. После такого события у человека вся психика может перевернуться. Я, конечно, понимаю, что это , так сказать, твой экспромт, ты же не специально товарняк туда подогнал или специально?…

– Нет, случайно получилось.

– Отчёт послал, надеюсь, одобрят. А вот операцию «Спаниель» выпустил из под контроля. Та Тамара могла его куда нам надо направить, а с этой Тамарой он может со своего направления не сбиться. Но тема не закрыта. И тема «Доктор» может быть перспективной.

Глава 7.

«Любовь, комсомол и весна»

Приближалось отчётно-перевыборная конференция комсомольской организации завода. Комсомольский секретарь Олег докладывал парторгу завода Семёну Серапионовичу, как обстоят дела с подготовкой к конференции.

– У тебя зам по производству уходит на партийно-профсоюзную работу, кого планируешь вместо него? – интересовался Семён Серапионович.

– Давно хотели секретаря первого сборочного, вроде толковый парень, – рекомендовал Олег, – по приёму у него всегда всё в порядке и он сам не против.

– А кандидатуру Молнара из отдела энергетика не рассматривал?

– А что Молнар? – удивился Олег, – мы его только пол года знаем.

– Так за эти пол года он весь завод перевернул. Ты посмотри, что он сделал в своём отделе. Ведь на партийных планёрках только и разговоры от парторгов. Каждый мечтает у себя иметь такого комсомольца.

– Он же – ИТР, – с сомнением возразил Олег.

– Ну и что? Ты тоже – ИТР. Не всем же быть из рабочих и инженерная прослойка должна быть.

Вечером Семён сказал Тамаре, что ему предложили перейти на работу в комитет комсомола.

– В деньгах не потеряю, – говорил Семён и про себя думал: «всё равно инженером становиться не собираюсь». Супруга не возражала, главная её забота в этот момент была – маленький, недавно родившийся сын.

На лацкане пиджака Семёна прописался скромный, небольшой, очень симпатичный комсомольский значок. В комитете комсомола у него был свой кабинет – маленькая зарешёченная комнатка. В ней с трудом размещались стол, книжный шкаф со стеклянными дверцами весь забитый какими-то папками и два стула. Рабочий день стал ненормированным и за зарплатой надо было ходить во второй сборочный цех. На днях, выходя с завода, он встретил Доктора.

– Привет, куда пропал, – обрадовался встрече Доктор.

– На другую работу перешёл, теперь в комитете комсомола сижу, заглядывай, – пригласил Семён.

– Бабы есть? – с неподдельным интересом задал традиционный вопрос Доктор.

– Да ты, что, Доктор, … одни бабы. Три мужика и девять баб, – в комитете комсомола было двенадцать человек – комсомольский актив завода.

– Интересно, интересно. Обязательно загляну. – Серьёзно принял предложение «заглядывать» Доктор.

После отчётно-выборной конференции по древнейшей традиции должен был быть торжественный банкет. Секретарь и два зама с карандашами в руках подсчитывали сколько брать водки. Предварительный подсчёт говорил, что десятком бутылок не обойтись – банкет должен быть расширенным. Вопрос был в том, как эту водку пронести через проходную завода. Решение пришло неожиданно просто.

На следующий день прямо с утра у комитета комсомола остановился милицейский мотоцикл.

– Доктор, твою тележку без досмотра пропускают на завод? – спросил Семён, рекомендованного для этого дела Доктора.

– Конечно, Серапионыч, – Доктор стал называть Семёна Серапионычем после его избрания в комитет комсомола, мол, в парткоме есть Семён Серапионыч и в комсомоле тоже должен быть, – кто ж милицию будет досматривать.

– Короче, в обед берёшь Гарифуллу или Пещерного и отправляешься за водкой, – давал первое комсомольское задание Серапионыч, – водку надо доставить сюда.

Столы накрывали в подвальном помещении заводской поликлиники. Актив был расширенный и составлял примерно двадцать человек. Доктор принёс гитару. После второго тоста, неожиданно для Семёна, кто-то запел комсомольскую песню «Гланое ребята сердцем не стареть…». Доктор мигом подобрал музыкальное сопровождение и грянул дружный хор. К удивлению Семёна, песни были старые и давно знакомые. Многие песни пели на домашних застольях в семье Семёна. Больше всего Семёна удивляло то, что ему всегда казалось, что комсомол давно умер – скучища комомольских собраний в институте была тому подтверждением, – а оказывается комсомол во всю существовал на заводе.

Глаза Доктора разбегались от большого количества симпатичных комсомолок. Он периодически окунал кончики пальцев левой руки в стакан с водкой, мол, давно не играл на гитаре и пальцы отвыкли держать нужные аккорды. Потом пил из этого же стакана. Водку выпили всю. Было спето множество замечательных песен. До дома дошли не все. Англичанина довели до комитета комсомола, где он и провёл ночь. А Доктор с какой-то комсомолкой провёл ночь прямо в комнате, где был банкет. После этого в комсомольском активе, неофициально конечно, появилась Докторша.

Рассказы о Докторе.

Доктор закончил институт цветных металлов, но душа его всегда принадлежала транспорту. Он умел водить все виды наземного транспорта, а водительское удостоверение ему сделал Семён, подделав старое удостоверение отчима Доктора на его имя. Фотографию переклеил и поставил новую печать. Вряд ли в вузе Доктора преподавали квантовую механику и потому понятие «Потенциальной ямы» было ему незнакомо, но вот самим термином «потенциальная яма» он пользовался уверенно. Возможно его волновало слово «потенциальная». Существует множество различных забавных историй про Доктора, но эти две Доктор сам очень любил рассказывать.

«Потенциальная яма».

Наверное никому не удавалось избежать поездок на сельхозработы в осенний сезон. В этот раз Доктора послали на сбор огурцов в деревню Емельяновского района. Погода была солнечная, по-летнему тёплая, и сбор урожая активно подходил к концу. Огурцы собирали в мешки, мешки выносили на край поля, откуда их потом забирал грузовик. Уже к обеду намеченный план работ был завершон. Доктор с двумя сослуживцами расположились перекусить на краю огуречного поля, где стеной росла дикая конопля вперемежку с каким-то бурьяном в человеческий рост. Водка хорошо шла под свежий огурец и скоро кончилась. Коллеги стали соображать, где бы раздобыть ещё бутылочку, чтобы как-то скоротать время до прибытия автобуса. И тут Доктор вспомнил, что если ломануться напрямки через бурьян, то аккурат можно выйти к поселковому магазину. Посчитали мелочь – как раз хватало на бутылку водки. За водкой доверили бежать Доктору, так как он знал все гастрономы в Красноярске и его окрестностях.

Чтобы не терять драгоценное время на обходные маневры, Доктор решил ринуться прямо через бурян. Закрыв глаза и крепко зажав в одной руке нужную сумму, Доктор, как танк, врезался в бурьян. Фекальная яма (по словам Доктора «потенциальная») находилась как раз по курсу первопроходца-Доктора. Перекрытие ямы было разобрано, так как из ямы собирались откачивать, а дно чистить – она была уже до верху заполнена фекальными отходами. Не заметив водного препятствия, Доктор на полном ходу ухнул в потенциальную яму. Яма представляла собой куб два метра на два и два в глубину. Доктор так и не понял, что произошло, но кулак с деньгами не разжал. Почувствовав, что ноги достигли дна, он лихо оттолкнулся и вынырнул на поверхность. Тут же оценил ситуацию и начал стараться подобраться к краю потенциальной ямы, отчаянно колотя руками по плещущейся вокруг него жиже. При этом кулак левой руки он героически не разжимал. У края ямы, работая только правой рукой, он ухватился за крепкие стебли бурьяна и, помогая всем телом, выполз на спасительную землю. Резко вскочив и, отряхнувшись как собака, Доктор кинулся к заветной цели. Цель находилась буквально в каких-то пятнадцати-двадцати метрах. Благоухая всеми изысками фекально-потенциальной ямы, Доктор в облаке сочных запохов, весь мокрый и в каких-то ошмётках ворвался в магазин. Очередь в панике бросилась по углам, освобождая подступы к заветному прилавку. Продавец, зажимая изо всех сил нос и стараясь не глядеть на фекального Доктора, подал двумя пальцами бутылку водки, сдвинув, выданную мелочь Доктора в сторону на край прилавка и накрыв её, даже не пересчитывая, половой тряпкой.

Обратный путь был коротким. Коллеги, поджидавшие Доктора, кинулись бежать в разные стороны пока в хриплых криках не признали голос вернувшегося друга в несколько изменённом виде и духе. Кое-как совладав с благовониями, которые в изобилии источал Доктор, водка была распита. К тому времени одежда на Докторе подсохла и местами заскорузла. Надо было двигаться домой и тут к ужасу сборщиков огурцов выяснилось, что автобус их не дождался и отбыл восвояси. Надо было ловить попутный транспорт. «Волга» шла в Красноярск и водитель, не подозревая подвоха, сразу согласился подбросить трёх мужиков. Машина тронулась и тут шофёр понял тот ужас, который обрушился на него в виде запаха, который распространял развалившийся на переднем сиденье мужик. По словам самого Доктора весь путь до Красноярска машина проделала за рекордно короткое время, а шофёр лихо крутил баранку, чуть ли не по пояс высунувшись из окна, чтобы максимально подставить лицо встречному ветру.

Дома жена (Доктор в тот период был на ком-то женат) пыталась отстирать одежду в трёх или более водах, но поняв безнадёжность этого занятия и опасаясь, что запах навеки останется в квартире, вынесла всю одежду во двор и сожгла. Злые языки поговаривали, что это приключение и послужило причиной для распада очередного брака Доктора.

Поговаривали также в некоторых кругах, что фекальную яму стали после этой истории называть «потенциальной ямой Доктора».

«Вся сила в яйцах»

При первом знакомстве с Доктором складывалось впечатление, что он очень влюбчивый человек. Но никто так Доктора хорошо не знал, как Семён. Он бы сказал, что Доктор – ищущий человек, а понятие влюблённости, скорее всего, Доктору вообще было недоступно.

Однажды Доктор познакомился с Галиной и тут же ей увлёкся. Галя работала в каком-то проектном институте и была человеком вполне независимым – у неё была гостинка в семейном общежитии. Причём, гостинка вполне цивилизованная: кроме комнаты, прихожей и туалета был ещё совмещённый с туалетом душ. Словом, рай.

Уже в первый день знакомства Доктор был приглашён в этот рай. Всё складывалось как надо – выпивали, закусывали, Доктор пел песни (найти гитару в общежитии всегда было не проблемой). Утром Галя чуть было не проспала на самолёт – ей надо было лететь в прибалтику в командировку. Не желая будить неожиданно свалившийся подарок – Доктора (Галя не была избалована мужским вниманием), она написала записку: «Я в командировке на четыре дня. Дверь просто захлопни. Целую.», машинально заперла дверь на ключ и отправилась в командировку.

Доктор проснулся в радужном настроении – похоже, начинался новый интересный зигзаг в его жизни. Сначала он допил оставшееся вино. Потом нашёл в холодильнике остатки сыра и пожалел, что вина взяли маловато. Изучив записку, он понял, что Галю ждать не надо и собрался покинуть уютный уголок, но дверь оказалась заперта. Перерыв всю гостинку, он не обнаружил ни основных, ни запасных ключей. Прыгать с четвёртого этажа не хотелось. Оставалось голодным взглядом смотреть в телевизор. Умереть от жажды он не мог – водопровод функционировал исправно. Обследовав душевую комнатку, Доктор обнаружил несколько бутылочек с прозрачной жидкостью и одеколонным запахом. На этикетке была надпись «Кармазин» и мелкими буквами: «средство для роста волос». Ещё более мелкими буквами было написано, что-то непонятное, но при большом желании можно было разобрать, что в состав входит шестьдесят процентов этилового спирта. Бутылочек было четыре. «Как раз по числу дней командировки», – с ужасом подумал Доктор. На столе были остатки салата и подсохший ломтик хлеба. Доктор прикинул по сколько надо откусывать, чтобы растянуть это явство на четыре дня. Потом перелил Кармазин в чайную чашечку, зажмурился, затаил дыхание и выпил. Горло приятно и знакомо обожгло, но выхлоп в нос был таким жутким, что Доктор судорожно принялся закусывать остатками салата и не заметил, как смёл все четырёхдневные запасы. Теплилась ещё слабая мысль, что Галя опоздала на самолёт и вот-вот вернётся, но время шло и эта надежда безвозвратно растаяла. К обеду был выпит весь Кармазин. Доктор облазил все углы гостинки. Не было никаких запасов круп или консерв. Доктор распух от выпитого чая, но скоро и сахар кончился. Правда была соль и подсолнечное масло, но пить солёный чай Доктор не решился. В холодильнике не было даже пустых упаковок. Кричать в окно о помощи или стучать соседям в стены Доктор тоже не решался – погибать так погибать. Эти четыре дня Доктор запомнил на всю жизнь.

Вечером четвёртого дня послышался спасительный скрежет в замочной скважине. Все эти дни Галя даже не подозревала о случившемся и, отворив дверь и увидев в квартире незнакомого мужика (она не узнала Доктора) с горящими голодными глазами, истошно закричала и схватилась за косяк, чтобы не упасть. Со страшным воем Доктор ломанулся в открывшийся проём, едва не сбив с ног Галину. Галя переведя дух и приводя мысли в порядок, присела у стола, когда снова ворвался Доктор. В руках у него была рамка на тридцать яиц. Не обращая внимания на хозяйку, он стал разбивать яйца и высасывать из них содержимое, отплёвываясь от яичной скорлупы. Проглотив пять или шесть яиц он поставил на плиту сковороду и включил на полную мощность. На сковороде поместилось только шесть яиц. Не дожидаясь полной готовности, Доктор обжигаясь принялся уминать огненую яичницу. Следующая партия из шести яиц (как было замечено: сковорода больше не вмещала) была уже хорошо прожарена. Доктор выложил блюдо на большую тарелку и предложил Гале разделить с ним трапезу. Галя нежно смотрела на небритого Доктора, внутренне содрагаясь при мысли, что пришлось ему пережить за эти четыре дня.

– Прости за Кармазин, – с набитым ртом извинился Доктор и произнёс фразу, которая потом стала крылатой, – всё сила в яйцах.

* * *

Грелкину нравилась операция «Доктор». Тонокое поле тела Доктора было настолько открыто и доступно для внушения, что Грелкину ни разу не пришлось применять приём «кокона». Погребняк много времни проводил в Центре, а Грелкин больше теперь действовал самостоятельно на Земле. Нужно было готовить очередное искушение по операции «Печать». Схема операции была аккуратно вычерчена на отдельном листе, функциональные связи обсчитаны и вся операция прошла утверждение Босса. Доктор в операции должен был принимать участие, как катализатор. И хотя Грелкин уже знал, как работать с тонким миром Семёна, он во многом полагался на то, что катализационная составляющая Доктора – это тоже немаловажная часть, от которой зависел успех операции. И работать с Доктором было одно удовольствие. После провала у литейного цеха Грелкин стал более осторожным и старался рассчитать свой каждый планируемый шаг пребывания на Земле в свете возможных последствий.

Гораздо сложнее была работа у Вострикова. С некоторого времени он стал замечать, что активности его участия и участия Бережного в этой операции как бы поменялись местами. Бережной так отладил поле деятельности своего направления, что практически был застрахован от непредсказуемых действий своих соперников. Другими словами: угрозы жизни объекта 2107-1954 ничего не угрожало на этом этапе. А вот угроза ухода в направлении цели жизни объекта 2107-1954 на незапланированную и даже вредную колею очень даже была реальна. Востриков изучал творческую тетрадь опекуемого и пытался сообразить, что из этого можно извлечь положительного для своей миссии. Он не силён был в высшей математике, а лишний раз обращаться за косультацией в Центр не хотелось. Ясно было, что открытой второй теореме Семёна «теореме о вписанном четырёхугольнике» надо было незамедлительно давать прописку в жизнь.

* * *

Работа первого зама секретаря Англичанина, а назывался он зам по идеологии, была проста – надо было обеспечить нужное колличество молодых людей, вступающих в комсомол. От этого числа зависел общий показатель качества работы всей комсомольской организации. Идеолог был искушён в этом деле, переняв все тонкости этой работы у своего предшественника. Прямой агитацией давно не занимались. Эта миссия была возложена на комсомольских секретарей цеховых организаций, но активно принимались в комсомол «мёртвые души».

– Серапионыч, твоя жена комсомолка? – как-то спросил Семёна Англичанин.

– Нет, – ответил Семён, – как-то у неё с комсомолом в школе незаладилось.

– Женька, – крикнул Англичанин идеологу, – иди-ка сюда, здесь оказывается работёнка для тебя имеется.

– Вряд ли мы её уговорим, – с сомнением сказал Семён.

– А её и уговаривать не надо, – сказал вошедший в комнату идеолог, – нужны только паспортные данные. А лучше – данные паспорта до замужества. Тогда её на будущий месяц можем ещё раз принять, под другой фамилией и новому паспорту, – потирал руки идеолог.

Так и поступили. На следующий день Тамару заочно приняли в комсомол. Идеолог написал соответствующий протокол, оформил все документы, а комсомольский билет положил в сейф. По итогам месяца комсомольские билеты «мёртвых душ» он увозил к себе в сад и там сжигал в печке.

Работа заместителя по производству была наглядней и действенней. Семён руководил заводским штабом «Комсомольского прожектора», организовывал конкурсы профмастерства среди токарей, фрезеровщиков, инструментальщиков и сварщиков комсомольского возраста и устраивал комсомольские субботники. Интересно то, что Семёну комсомольцы верили. Он мог повести за собой молодёжь в любое ненастье, в любое время и на любой субботник. И не малой тому причиной было то, что огромный портрет Семёна висел на заводской аллее славы.

Комсомольские субботники играли существенную роль в работе всего завода. Порой, благодаря этим субботникам закрывались многие заводские огрехи, как в строительстве, так и в основном производстве.

Однажды, находясь в парткоме завода, Англичанин набрался смелости и напрямую сказал Семёну Серапионовичу.

– Если бы за комсомольские субботники платили хоть какие-то деньги, мы могли бы поощрять активистов, например, памятными подарками и тем самым имели бы дополнительную заинтересованность у самих комсомольцев…

– Да ты что, Олег, – удивился парторг, – существует же комсомольская касса. Составь список активистов, которых хочешь материально поощрить, на какую сумму, получи деньги в кассе парткома и после отчитайся заверенными чеками из магазина, что приобрёл такой-то товар на такую сумму. Всё очень просто.

В тот же день Англичанин придумал комбинацию, по которой можно было получать в парткоме наличные деньги. Семён был первый, кого Англичанин посвятил в это дело.

– Серапионыч, ты ведь живёшь рядом с ЦУМом, неужели у тебя нет знакомой продавщицы, которая могла бы липовых чеков нам нашлёпать? Это ж дело не криминальное, просто покупатель попросил заверенный чек на покупку, чтобы, скажем, перед своей бухгалтерией отчитаться, – разворачивал свою идею Англичанин, – Доктора поспрошай, у него точно такая баба найдётся.

– Надо подумать, – заверил Семён. На самом деле у него идея с липовыми чеками мгновенно нашла решение в собственной голове.

Давным давно, в году, наверно, семидесятом пришёл как-то к Семёну расстроенный его закадычный друг Жорик.

– Представляешь, дружище, Файка упёрлась рогом и не в какую. Говорит всё, мол, после загсовой печати, – говорил потерянный Жорик, – что делать, придумай, ты же – голова.

И Семён придумал. В тот же день была изобретена загсовая печать, был разработан и создан бланк для бракосочетания (колец правда не было). Все и Файка, в том числе, были не просто довольны, но и сказочно счастливы. Оказалось, что и Геня, и Вовка-Генерал давно мечтали сочетаться браком и было с кем.

Через несколько лет друг Игорь, будучи студентом медицинского института и проходя практику в городской поликлинике, спёр целую пачку чистых бланков для больничных листов. Семён сразу понял, как этим можно воспользоваться. По имеющемуся образцу была создана печать поликлиники. Коды различных заболеваний знал Игорь. А дальше всё пошло, как по маслу – среди студентов оказалось не мало желающих отдохнуть от учёбы за счёт больничного. Друзья находили желающих приобрести больничный за небольшую, доступную каждому студенту, сумму, а техническую сторону осуществлял Семён. Вырученные деньги пропивали, конечно, вместе.

И вот теперь это ноу-хау Семёна вновь могло пригодиться для интересного дела. С открытием магазина Семён уже был в ЦУМе. Там он купил незатейливую дешёвенькую чеканку и попросил у продавщицы чек на покупку. Та отрезала квадратик упаковочной бумаги, написала на нём, что куплено и по какой цене, расписалась, поставив закорючку и дату и сказала: «Подойдите к кассиру на кассе, она печать хлопнет».

Весь вечер Семён тренировался, чтобы пальцы и глаза вспомнили былые навыки. Мы не будем искушать читателя, рассказывая в подробностях всю технологию этого дела. Скажем только, что материал для печати, инструменты для изготовления и чернила всё это можно было купить свободно в магазине. Конечно, кое-что потом Семён дорабатывал уже сам, но это, так сказать, частности.

На следующее утро на стол перед изумлённым Англичанином легли чеки, заверенные магазинной печатью, на сумму ровно в пятьсот рублей. Обалдевший от счастья Англичанин тут же прннялся составлять список комсомольцев, которых срочно надо было материально поощрить. Семён не стал посвящать Англичанина в технику печатного дела, а только коротко сказал: «Нашлась нужная баба и без Доктора».

Взяв список, Англичанин отправился в партком и через полчаса вернулся с полными карманами денег. Полтысячи жгли карман и комсомольские вожаки, предупредив машинистку, что все на ответственном задани партии, отправились в ближайший ресторан. Это был ресторан, расположенный в здании железнодорожного вокзала, который в народе назывался просто – «Железка». По дороге им на хвост упал Доктор – у него всегда был нюх на такие дела.

* * *

Весной у Семёна родился второй сын, а летом он открыл вторую свою теорему, которую назвал «теоремой о вписанном четырёхугольнике». Первая эйфория прошла и, понимая, что эту теорему могли открыть до него, как те преобразования, которые до него открыл Эйлер, Семён отправился на поиски. Почти все выходные он проводил в библиотеке, у которой выходной был в пятницу. Перерыв десятки учебников и задачников по геометрии, Семён пришёл к выводу, что он, действительно, является автором новой теоремы. Решено было написать письмо в какой-нибудь математический журнал. Самым подходящим, по мнению Семёна, был журнал «Квант».

Вообще математические исследования Семёна в этом году радовали своим разнообразием и регулярностью. Основным направлением в самообразовании была дифференциальная геометрия. Методы, которые Семён изучал по книгам, сразу же применялись на практике. Главным объектом здесь был опять же тор, который не выходил из памяти и продолжал будоражить воображение. Семён очень ясно помнил тот вечер во дворе Жорика, когда над их головами проплыл огромный голубой бублик.

Как-то весной, выходя с завода, Семён заметил маявшегося неподалёку Доктора. Он явно кого-то ждал. Доктор был в новых кроссовках, конечно, не «adidas», но три полосы на боку крассовки очень напоминали знаменитую фирму. По этой причине Доктор постоянно менял позу, выставляя напоказ новую обувку то на одной ноге, то на другой.

– Ждёшь кого? – подошёл к нему Семён.

– Привет, Серапионыч, тебя и жду.

– Случилось чего?

– Серапионыч, – блаженно прищурился Доктор, – ты посмотри, какой апрель, какая капель, по весеннему пощипывает в яйцах… Поехали в женскую общагу, – мурлыкал, как кот Доктор, – я с сегодняшнего дня в отпуске.

Надо сказать, что просто так в женское общежитие не пускали. Надо было, чтобы тебя кто-то провёл из тех, кто жил в общежитии. При этом на имя жильца записывался гость, который в двадцать три часа должен был покинуть общежитие. Семёну, как начальнику штаба комсомольского прожектора и вожаку заводской молодёжи, вход был открыт во все заводские общежития.

Доктор вытащил сигарету и уронил коробок спичек аккурат на новую кроссовку.

– Почти «adidas», – понимающе кивнул Семён.

– Что ты! – закатил глаза Доктор и произнёс фразу, которая позже стала крылатой в некоторых кругах мужского общества, – тому, кто носит «adidas», любая баба в ж… даст.

Взяли некоторое количество вина и отправились в общагу. Там друзей приняли, как родных, споро накрыли стол и, как по волшебству, появилась гитара. Семён выпил пару рюмок, спел пару песен и оставил весёлое застолье. Доктор даже не заметил его исчезновения.

* * *

Иван поджидал Бережного около дома, где тот снимал комнату. Это был небольшой деревянный двухэтажный дом в районе, который местные жители меж себя называли «Берлин». Возможно эти дома строили ещё в незапамятные времена пленные немцы.

– Рад видеть, – приветствовал Ивана Антон, – какими судьбами?

– Надо бы потолковать, есть некоторые соображения, а может и помощь твоя понадобится.

– Может, в гастроном?

– Нет, не сегодня.

Они поднялись кБережному и Иван выложил свои соображения. Он рассказал, что уже год, как в его поле зрения, а, позднее, и в рабочую схему операции попал некий Вова, одноклассник Семёна, по школьной кличке Доктор и у него (Ивана) сложилось впечатление, что это неспроста.

– Похоже, – это дело рук Погребняка и его сподвижника. Вот, чувствую – их почерк, но доказать-то невозможно. Может, подстрахуемся?

– Резонно, резонно. Ты мне дай твои наработки, я Погребняка давно знаю и кое-какие его приёмчики мне известны. А если, что … то и контрманёвр придумаем. Нам-то этот Доктор нужен? В смысле – нашему объекту.

– Совершенно не нужен. Абсолютно никакого интереса не представляет. Он – вообще никому не нужен.

Примерно в это же время произошёл похожий разговор почти в такой же комнате.

– Босс, Доктор исчез. Всё шло, как по плану. Потрошили соразмерно потихоньку партийную кассу и вдруг исчез.

– Как может исчезнуть человек? – удивился Демон, – не умер же он? Есть же его электромагнитное поле в конце концов. Он что из дома вышел и не вернулся?

– Он сейчас у меня живёт. Действительно, вышел из дома – отпуск у него, отправился к заводу, встретился там с объектом. Взяли винища и поехали к бабам. И всё!

– А объект?

– Объект в порядке, а Доктор исчез. Не вышел из общаги. Я всё пространство просканировал – нет его.

– Дематерилизовался что ли? Ты мне сказки не рассказывай, – набычился Погребняк, – может, как и ты – в какую-нибудь клетку Фарадея угодил?

– Какая клетка в женской общаге, Босс…, не знаю, что и делать. Если б просто помер, то заметил бы. Похороны и всё такое. Уж неделя прошла. Может криминал какой?

– Ну – это уж слишком, хотя, как версию могу допустить. Прозондируй косвенные контакты Доктора. Его кто-нибудь должен искать? Родственники какие-нибудь, друзья, сослуживцы.

– Да кому он нужен, никто его искать не будет. Алименты с него соразмерно не требуют, матери он не нужен, на работе – в отпуске. Разве что Семён вспомнит.

* * *

Первая творческая тетрадь Семёна почти закончилась. Было написано большое исследование об упаковках клеточных полей и работа о развёртках куба. Пришёл ответ от известного математика Н. Я. Вилёнкина, где говорилось, что теорема, которую открыл Семён, скорее всего ранее не была известна науке и она рекомендована к публикации в журнале «Квант».

Семён решил подвести черту под самообразованием и заочно поступить на какой-нибудь математический факультет. Тут вспомнились преподаватели, которые вели дополнительные занятия по математике у него в школе и Семён решил зайти в педагогический институт. Для себя он загадал: «если в расписании занятий будет дифференциальная геометрия, то буду поступать в педагогический институт».       Математический факультет находился в пяти минутах ходьбы от дома, где жил Семён. В расписании занятий Семён увидел не только дифференциальную геометрию, но и ещё много других математических дисциплин, о которых он и не подозревал. Среди этих предметов была и неевклидова геометрия, и загадочная топология. Решено было поступать.

В это время произошло ещё одно событие. Семёну предложили новую должность заведующего отделом рабочей молодёжи Железнодорожного райкома ВЛКСМ и Семён согласился. Должность была не выборная, поэтому ждать очередной комсомольской конференции не пришлось. Просто стал ходить на работу не на родной завод, а в райком.

Вспомнил про Доктора Англичанин, когда срочно понадобилось доставить на завод очередной ящик водки. Англичанин обратился к Семёну, тот зашёл к матери Доктора домой и выяснил, что Доктор угодил в больницу.

Когда Семён навестил Доктора в больнице, то услышал причудливую историю, которая случилась после того, как они посетили женское общежитие. По словам самого Доктора дело было так.

Очнулся он (Доктор) в тот вечер в каком-то непонятном пространстве пьяный (как всегда) в «дрезину» на какой-то дерюге и дерюгой прикрытый. К тому же полностью одетый. Попытавшись встать, сообразил, что лежит под какой-то панцирной кроватью. Пришлось выбираться из под кровати ползком. Оглядевшись, он понял, что находится в какой-то комнате, где на трёх других кроватях кто-то спал. Дверь в коридор оказалась не заперта и Доктор отправился на разведку. Поболтавшись по коридору он сообразил, что находится в женском общежитии. Тут в коридор вывалилась незнакомая полуголая девица, которая, увидев Доктора радостно махнула рукой и пропела: «привет, уже встал, сейчас будем завтракать». Доктору при этих словах полегчало.

На следующий день он проснулся опять под чьей-то кроватью, но в обнимку с гитарой. Так прошёл весь отпуск, в течение которого Доктор ни разу не вышел из женского общежития. На работу Доктор отправился прямо из общаги и в первый же рабочий день у него случился приступ окаянной болезни. Доктор говорил: «змей пробудился». По просту говоря – у Доктора случился геморрой. Кое-как он доковылял до дома, где жила его мать, а та уже вызвала врача. Оказалось, что без операции не обойтись.

– Ты знаешь, Серапионыч, – жалобно говорил Доктор, – змей оказался трёхглавый. Надо ещё одну операцию делать через неделю. Всю ж… раскосили. Как там на заводе?

– Я теперь, Доктор, в райкоме сижу. Кабинет на третьем этаже, заходи.

– Бабы есть? – встрепенулся Доктор.

* * *

Семён поступил на математический факультет, на заочное отделение педагогического института и про политех было забыто навсегда. А осенью Семён всей семьёй – с супругой и двумя сыновьями – отправился в гости к тёще за полярный круг. Полярный день уже начинал клониться к закату и Солнце на пару часов уже покидало небосвод. Это была первая и последняя поездка к тёще. Из всей поездки Семёну запомнилось только несколько эпизодов.

Между Москвой и Мурманском была непредвиденная и внеплановая посадка в Петрозаводске. Аэропорт типа сарай очень удивил Семёна, но ещё больше его удивило взлётное поле. Полосу взлёта и посадки Семён вообще не заметил. Вместо этого была какая-то огромная площадь, на неё и сел самолёт, на котором летели Молнары. Было объявлено, что полёт будет продолжен через тридцать минут. Делать было нечего и Семён вышел из здания на свежий воздух. Вокруг бетонированного поля был хвойный лес. Вдруг раздался страшный рёв – на посадку заходил какой-то самолёт. Семён никогда не видел вблизи военные самолёты, но почему-то подумал, что садится именно военный самолёт. Через несколько минут показался ярко оранжевый парашют такой, как выбрасывают военные самолёты при посадке. Парашют стропами вперёд быстро приближался к Семёну. Это было как в дурном сне. Парашют был, а самолёта не было. Семён не верил своим глазам. Парашют остановился прямо напротив Семёна и только тут Семён рассмотрел самолёт. Он был весь зеркальный. Только кончик носа был небесно-голубого цвета. От самолёта отражалось всё вокруг. Такого самолёта Семён больше не только не видел, но и не слышал о таком. Зрелище было незабываемое. Как когда-то тор, проплывший над головой Семёна, так и теперь зеркальный самолёт.

Тёща жила на окраине Мончегорска и прямо от подъезда дома начинался живой ковёр из низкорослого кустарника. На ковре бок о бок росло несколько сортов ягод и все они были съедобные. Это тоже было незабываемо.

А в самом Мончегорске Семёна удивил книжный магазин. В нём было очень много интересных и нужных Семёну книг и не было ни одного покупателя. Среди книг, которые приобрёл Семён, была книга Д. Гильберта «Наглядная геометрия».

Семёна начала увлекать теория графов, которая во многом была родственна геометрии. За время отпуска было написано несколько работ по изопериметрическим задачам и положено «зерно» в будущую теорию «Касательных сфер». Семён научился оригинально «разгибать» окружность, из чего было получено уравнение новой кривой, которая очень была похожа на кардиоиду. Она была тоже в виде сердечка, но суть её возникновения была в другом. С лёгкой руки одной Красноярской поэтессы, Семён назвал эту кривую «Мактоида» (от какого-то латинского слова). Кроме того, Семён открыл третью свою теорему, которой дал название «теорема о трёх касательных». Она (теорема), по мнению Семёна, могла бы поспорить в своей оригинальной геометрической красоте с самой теоремой Пифагора.

В это время была начата вторая общая тетрадь для личного творчества. В качестве эпиграфа на внутренней обложке были написаны слова Эйнштейна: «Настоящее творческое начало присуще лишь математике». Первая тетрадь прослужила Семёну восемь лет. В эту тетрадь было записано тридцадь девять первых работ по математике.

Работать в райкоме комсомола было скучно и неинтересно. Семён занимался в основном математикой, закрывшись к кабинете на ключ и не отвечая на телефонные звонки. Иногда ходил прогуляться на завод. По удостоверению райкома вход на завод был свободный. После больницы Доктор с завода уволился и работал где-то в ДОСОАФе Кировского района. А вот ходить в педагогический институт для Семёна было просто счастьем. Семён много времени проводил, посещая лекции очников. В деканате ему перезачли все историко филосовские дисциплины, которые Семён изучал в политехническом институте, включая политэкономию и научный коммунизм. Иностранный язык тоже был засчитан, как уже сданный. Для Семёна осталась только математика, физика и астрономия. Правда были ещё психология и педагогика, но эти предметы оказались интересными.

Однажды на крыльце райкома комсомола он столкнулся со школьной Тамарой, она оформляла какие-то документы для заграничной поездки. Сердце Семёна ёкнуло и чуть не оторвалось. Дыхание сбилось и голос задрожал. Семён думал, что всё уже давно кончилось и первая любовь забыта. Ан нет. Они перебросились какими-то незначительными фразами и разошлись. Семён тут же вспомнил, как множество раз встречал её на улице и тихонько шёл за ней по другой стороне дороги. Или подходил к двери её квартиры, но так и не решался позвонить. Он знал, что её первый брак был неудачным, но сам он уже был женат и имел двух замечательных пацанов. Теперь Тамара жила не в том дворе, где жил Жорик, но Семён всё равно машинально смотрел на её прежние окна, когда приходил к дорогому другу. А потом и Жорик уехал из этого двора, но Семён продолжал ходить в библиотеку и всегда садился у окна, как в ранней юности.

* * *

С первыми подснежниками на очередной планёрке райкома комсомола было объявлено, что весь актив уезжает на несколько дней на «Бузим» (база отдыха под Красноярском).

– Я не поеду, – сказал Семён после планёрки первому секретарю.

– Это приказ, Семён, – невозмутимо парировал Ярослав, – весь городской актив должен быть там.

– Да кому это надо? – не унимался Семён.

– Это ежегодное мероприятие проводится для того, чтобы комсомольские активисты города познакомились и получше узнали друг друга, – ты, как маленький, Семён.

«Бузим» – трёхэтажное здание – располагался в живописном лесном уголке недалеко от Красноярска. От Железнодорожного ракома было пять человек, от Комбайнового завода было человек десять. «Хоть в этом повезло», – подумал Семён, увидев старых заводских друзей. В первый же вечер все отчаянно напились. Потом был конкурс красоты на звание «Мисс Комсомол». Потом дискотека, котрая незаметно переросла то ли а какую-то игру, то ли в оргию под названием «Излови партнёра». Кто за кем гонялся то ли комсомольцы за комсомолками, то ли наоборот было уже непонятно. На утро в актовый зал собралась только треть приезжих. Секретарь горкома Николай Никитич, который в единственном лице сидел на сцене в центре стола президиума, объявил, что дальнейший распорядок дня огласит его зам. Из левой кулисы на нетвёрдых ногах и почему-то с магнитофоном на руках, вышел третий секретарь горкома. Совершил замысловатый винт около трибуны и скрылся в правой кулисе сцены. Николай Никитич улыбаясь проводил его взглядом и объявил, что после завтрака будут соревнования по футболу.

Забив третий гол, Семён ушёл с поля, потому, что ему надоело мисить мокрый снег. А узнав, что от кухни отправляется грузовик в город, покинул оздоровительный «Бузим» навсегда, так и не познакомившись с городским активом.

Дверь кабинета была заперта, а ключа в тайнике не было. Семён не носил ключ от кабинета в райкоме с собой, а прятал в укромное место, за плинтус. Взять ключ мог только один человек.

– Доктор, открывай – это Семён, – стукнул Семён кулаком в дверь. Через несколько минут послышался шум и дверь отворил заспанный Доктор.

– Уже вернулись, – пробормотала заспанная харя.

– Да ну их в пим дырявый. Ты что, пьёшь?

– Хлебнул чуток, – на столе стояла одна пустая и одна початая бутылка портвейна, – прими грамульку.

– Давай, только не здесь, здесь противно.

– А где?

– Да хоть у Марьи Васильевны.

– Не, я знаю где, – Доктор стал рыться по карманам и скоро извлёк на свет огромную связку ключей, – есть чудный уголок по соседству, никто не помешает.

Друзья взяли ещё вина и отправились, как говорил Доктор, на «дежурную точку».

– Где тут у меня Вера, – перебирал ключи в связке Доктор, – вот она, ненаглядная, – Доктор, как хозяин, отпёр дверь какой-то квартиры на первом этаже.

– Заходи, Вера в ночь сегодня, – пригласил Доктор и по хозяйски стал изучать содержимое холодильника.

Оказалось, что таких точек у Доктора несколько. Знакомясь с одинокими женщинами, Доктор представлялся страшно засекреченным агентом, который не может долго находиться на одном месте, а должен выполнять сложные и опасные задания в командировках. Он исчезал на несколько дней, но потом обязательно возвращался с гостинцами. Пел под гитару песни, рассказывал анекдоты и кое-что докладывал из страшных историй, которые приключились во время выполнения последнего задания. А женщины верили ему и доверяли ключи от своих квартир.

Уже изрядно захмелев, Доктор вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку и показал Семёну.

– Джентельменский, так сказать, список, как у Пушкина, – протянул он книжку Семёну. В книжке были пронумерованные инициалы. Ни имён, ни фамилий, только инициалы, в количестве шестидесяти двух или трёх записей. Семёну стало обидно за женщин: «как крупнорогатый скот, по головам считает», – подумал он.

– Многие буквы уж и не помню, кто такие, – грустно молвил Доктор.

Когда вечером Семён уходил, Доктор уже крепко спал на Диване. На прощанье он взял с собой книжечку Доктора и, выйдя на улицу, выбросил её в отверстие сливной канализации.

* * *

На летнюю сессию Семёну полагался оплачиваемый отпуск.

– Не могу я его подписать, – говорил Ярослав, – ты забыл – городской конкурс профмастерства будет у нас, на ЭВРЗ. Это же твоё направление. Если что, с нас же будут спрашивать.

Семён всё равно с утра ходил на лекции в свой институт, а потом носился по предприятиям и заводам района, подбирая участников готовящегося конкурса. На ЭВРЗ (Электровагоноремонтный завод) Семён попросил показать ему «законсервированные» паровозы. Действительно, было такое депо. Паровозы стояли, сверкая чёрной и красной краской, как новенькие. Рассказывали, что время от времени паровозы покидали своё депо и совершали небольшие поездки в окрестностях Красноярска.

– Слава, отпусти меня, не могу я, – говорил Семён спустя несколько недель после конкурса.

– Знамя, – коротко, но многозначно произносил Ярослав, показывая пальцем на пустой угол своего кабинета. Это означало, что когда переходящее знамя победителя соцсоревнования горкома комсомола будет у Железнодорожного райкома, тогда и поговорим. Самому Ярославу это знамя давало хороший шанс на переход на работу секретарём в райком партии.

Семён отправился к своему старому корешку ещё по комбайновому заводу в горком комсомола.

– Олег, как получить это чёртово знамя?

– Да очень просто, – спокойно отвечал инструктор горкома, – когда будем подводить итоги, я тебе звякну. Придёшь ко мне с бланками отчётов, только не заполняй их. Посидим, посмотрим отчёты других районов, потом твои заполним так, чтобы показатели твои были чуть чуть выше остальных и – знамя твоё. Точно решил уходить?

– Точно. Не моё это.

– А куда пойдёшь?

– На завод вернусь.

– Кем? Партсекретарём какого-нибудь цеха?

– Нет, на вычислительный центр попрошусь.

Одним из направлений работы в райкоме у Семёна было формирование отрядов на комсомольские стройки города, края и союза. А медот был один: ездить по предприятиям и произносить пламенные речи. Семён понимал, да и все понимали, что этот метод был просто абсурдным – ну кто будет агитировать увольняться своих же комсомольцев, чтобы ехать чёрт знает куда с родного предприятия и насиженного места. И Семён применил запрещённый приём. «Пламенная» речь была растеражирована на ротаторе во множестве экзесплярах. Адрес Семён дал свой – райком ВЛКСМ. Вечером Тамара наварила клейстера и они вместе с Семёном залепили этими листовками все столбы автобусных и тролейбусных остановок. Больше всего листовок было расклеено прямо на железнодорожном вокзале. Молодые люди приезжают из деревень в краевой центр в поисках работы и новой, лучшей жизни, а здесь прямо в лоб призыв и райком в двух шагах.

Семён сам не ожидал, что случится такой наплыв желающих. Тут же выдавали комсомольские путёвки, а кому-то и комсомольский билет задним числом. На днях позвонил корешок из горкома, а ещё через неделю Семён саморучно водрузил знамя в углу комнаты первого секретаря райкома комсомола.

– Странный ты, Семён, – говорил Ярослав, – партийная карьера – это же рай, на всю жизнь обеспечен. Неужели всё начнёшь заново в двадцать восемь?

– Не моё это, Ярослав, честное слово – не моё.

Глава 8.

«Космическая» вахта

Обалдевший начальник отдела АСУ слушал откровения бывшего комсомольского заводского вожака о его давнишней любви к математике. В отделе АСУ находился вычислительный центр, куда Семён и просил взять его на работу.

– Пойми, у нас люди тихонько сидят, пишут программы для ЭВМ, думают… Мне не нужен в отделе, и уж тем более на ВЦ, активист, который будет носиться по коридору с шашкой наголо и агитировать народ на производственные подвиги или на комсомольские субботники. У нас спицифика.

– Да не шашкой я собираюсь махать, Виктор Васильевич, – тихонько говорил Семён, – и шашку давно выбросил. Я математикой хочу заниматься, – Семёну так и хотелось крикнуть: «У меня четыре открытых теоремы, одна опубликована». Четвёртую теорему «О пятиугольнике» Семён открыл буквально на днях, а смысл её понял только через долгие тридцать пять лет.

– У тебя же нет опыта работы. Наши специалисты владеют двумя, тремя языками программирования, а ты не знаешь вообще, что такое современный вычислительный центр.

– У нас практика была в школе на вычислительном центре.

– Когда это было, лет десять назад, а то и больше? И что за ЭВМ тогда были, ламповые, сто операций в секунду? А сейчас – миллионы операций, языки программирования высокого уровня.

– С нуля начну, у меня получится.

– Ладно, попробуем, – сдался начальник АСУ из уважения к человеку, портрет которого висит на заводской аллее славы, а на лацкане пиджака на том фото сверкает государственный знак: «Изобретатель СССР», – оформлю тебя инженером-программистом, но начинать надо будет с оператора ЭВМ. Девочки у нас операторы, семнадцатилетние, сразу после школы. С ними надо будет работать и работа посменная.

– Да, согласен я.

Машинный зал представлял собой огромную комнату с двумя входами, которая внутри была разделена стеклянными перегородками ещё на четыре комнаты. В двух стояли ЭВМ: ЕС-1020 и ЕС-1022, а в двух других – дисководы и шкафы-магнитофоны. Один оператор дежурил около одной ЭВМ, а другой – около второй. В работу оператора входило задание, которое они получали от старшего оператора, а иногда и напрямую от программистов. Работа была не сложная, но требовала от операторов аккуратности и знания элементарного обращения с периферийными устройствами: магнитофонами, дисководами, АЦПУ (устройство печати) и устройством ввода перфокарт. Всё это Семён освоил очень быстро. Девчонки-операторы были все симпатичные и шустрые – вчерашние школьницы.

Иногда в машзал заходил главный теоретик отдела. Он ни с кем не общался, а просто медленно и задумчиво ходил от одной ЭВМ к другой, засунув руки в карманы брюк или покусывая карандаш. Для операторов он был Борис Валентинович, а для программистов просто Борис. Иногда он приносил толстенную стопку перфокарт и просил её «прогнать» на одной из ЭВМ. Очень важно было не выронить какую-нибуть перфркарту из общей стопки. Перфокарты были у него не пронумерованы, как у других программистов, и очерёдность перфокарт была известна только ему.

Семёну особенно нравились ночные смены. В машзале тихо гудела ЭВМ, моргая жёлтыми глазками маленьких лампочек на главной панели управления, мерцали прозрачные окна внутренних стен, иногда включался магнитофон и его огромные быбины начинали вращение, иногда вздрагивал дисковод. В такие ночи Семён представлял, что он находится на вахте космического звездолёта. Весь экипаж спит космическим сном анабиоза и только он в одиночестве находится в рубке корабля на ответственной вахте. Семёну нравились такие смены ещё и потому, что можно было заниматься любимой математикой, а иногда и читать любимых Стругацких или Достоевского.

* * *

Время от времени завод лихорадило. Начальники цехов жаловались, что у них не хватает людей в цехах, и по заводу издавали приказ: от каждого отдела отправить одного-двух человек на такой-то период в цеха основного производства. Как правило такими людьми были молодые специалисты, то есть те, кто только что пришёл на завод и ещё толком не успел себя зарекомендовать ценным и незаменимым кадром. Это называлось: «отправить на прорыв». В этот раз на прорыв был отправлен Семён. Ему предстояло выйти во вторую смену в новый цех ПЦ-4. Это был цех, построенный на новых площадях нижней площадки завода и оборудован он был новой линией больших прессовых станов из Эрфурта, но старые маленькие пресса тоже имелись в цехе.

В этот вечер заболел младший двухлетний сын Семёна. Он тихонько скулил и жаловался на боли в животе. Работа в цехе была не очень сложной. Лист железа вдвоём вкладывался на нужное место мартицы, а потом оба рабочих одновременно нажимали на кнопки пуска. Станок включался только в том случае, если кнопки были нажаты одновременно. Это делалось в целях безопасности, чтобы не было ситуации, когда один нажал кнопку «пуск», а другой ещё не убрал руки из зоны прессования. Это немного замедляло процесс, но была гарантия безопасности. Работа была сдельной и, чтобы ускорить процесс штамповки, работники шли на хитрость: одна кнопка заклинивалась спичкой. Так было работать быстрее, но и вероятность остаться без кистей рук тоже увеличивалась. Почти треть кадровых работников цеха именно такими и были – кто без пальцев, а кто и без руки.

Каждый час Семён бегал в диспетчерскую цеха, чтобы позвонить домой и узнать, как состояние сына. Уже вызвали скорую помощь, но она почему-то не торопилась на вызов. В очередной раз в трубке раздался незнакомый голос. Оказалось трубку взяла тётя Катя – старшая сестра мамы Семёна. Она сказала, что скорая помощь наконец приехала, спустя сорок пять минут и увезла Гошку с подозрением на аппендицит. Баба Лида (то есть мать Семёна) и Тамара уехали вместе со скорой, а они с Мишей – старшим сыном – остались ждать известий дома.

Маленького Гошку доставили в боьницу уже с лопнувшим аппендицитом и надо было делать срочную операцию. Баба Лида, когда-то давно, лет пятнадцать тому назад, работала именно в этой больнице № 20 и знала там все ходы и выходы. Одев свой белый халат и, не дожидаясь разрешений, она проникла в палату, где лежал её внук после операции. Таких ребятишек там было человек пять или шесть. Гошка спал на огромной кровати, в вену внешней части его маленькой кисти была воткнута огромная игла, соединённая с капельницей. Баба Лида сразу поняла, что стоит только малышу чуть дёрнуться или перевернуться и игла проколит вену, а может быть и всю кисть. Лида пододвинула стул и села рядом с внуком, накрыв своей ладонью его маленькую ручку. Через некоторое время в комнату заглянула медсестра и обнаружила в палате незнакомую женщину в белом халате. Никакие уговоры и угрозы на бабу Лиду не действовали – она молча сидела у кровати внука. Утром медсетра по смене передала о случившемся. Но и этой смене не удалось как-то повлиять на упорную бабку. Прошли сутки. Баба Лида сидела, как робот. Она не пила, не реагировала на предложенную еду, не хотела спать и даже не ходила в туалет. Весь персонал отделения был потрясён случившимся. Кто-то из старых сотрудников узнал в ней Лидию Молнар, которая когда-то здесь работала. Лида не покидала свой пост, то есть не встала со стула, тридцать восемь часов кряду. Потом согласилась передать его (пост) только матери ребёнка, которая всё это время ожидала в приёмном отделении и была в курсе происходящих событий. Тамаре разрешили сменить свою свекровь при условии, что она будет ухаживать за всеми детьми в палате. Только после этого баба Лида оставила пост и уехала к старшему внуку.

* * *

Прессовый цех номер четыре работал в две смены. На ночь, то есть в двенадцать часов ночи, он запирался и никакой охраны в нём не было. После пересменки Семёну предстояло выйти на работу с утра.

Грелкин изучил работу ПЦ-4 до мелочей. Он знал его спицифику, знал, что Семён будет работать с утра на другом прессе. Всё уже было готово к операции, но надо было сделать последние приготовления. Для этого надо было проникнуть в цех накануне ночью. Попасть на завод было не сложно. Со стороны Енисея можно было штурмовать забор завода в любой точке – никакой охраны вообще не было. Вдоль забора были склады металлозаготовок и нового, нераспечатанного ещё оборудования.

В начале первого ночи Грелкин подошёл к цеху со стороны административной пристройки. Оглядевшись и убедившись, что вокруг никого нет, он извлёк из укромного места стремянку и приставил её к открытому на втором этаже окну. Это было окно туалета. Под мышкой у Грелкина был небольшой свёрток. Легко забравшись на второй этаж, он проник через окно в туалет. Затем привязал к лестнице заранее приготовленную верёвку и, потихоньку её стравливая, опустил стремянку на газон. Конец верёвки привязал к водосточной трубе на углу (благо окно было крайним) и аккуратно закрыл окно изнутри.

Не включая света в цеху, он нашёл нужный пресс и принялся за дело. Надо было открутить все четыре крепёжных болта, которые соединяли матрицу со столом станины станка. Затем у двух болтов спилить шляпки и третий болт на две трети перепилить. Болты были миллиметров двадцать в диаметре, а может быть и больше. Пилить пришлось долго. Затем Грелкин всё привёл в надлежащий вид. Но на самом деле матрица крепилась теперь только одним целым болтом и одним подпиленным, расположенными друг к другу по диагонали матрицы. Два других болта были без гаек и создавали только вид крепежа. Крепление пуансона слегка было ослаблено и с одного бока между верхним столом и пуассоном была вставлена незаметная металлическая прокладка, благодаря чему пуансон несколько перекосило. По рассчётам (конечно же на логарифмической линейке) Грелкина после пяти минут работы на этом прессе подпиленный болт должно было срезать многотонным усилием пресса. И срезанная гайка с куском болта должна была отлететь в направлении того, кто работал на прессе. На всю эту работу ушла практически вся ночь. Но не всё учёл Грелкин в работе цеха.

Направляясь по коридору второго этажа в сторону туалета, Грелкин вдруг услышал непонятный шум. Потом кто-то стукнул чем-то об пол и послышались шаркающие шаги. Грелкин юркнул в открытую дверь кабинета и стал прислушиваться. Шаги направлялись в его сторону. Он быстро огляделся. Слева был встроенный шкаф для верхней одежды. Грелкин тихонько в него втиснулся и, цепляясь за внутренние рамки двери, тихонько притворил створки. В комнату, громыхая ведром и, что-то бурча себе под нос, вошла уборщица. У Грелкина оборвалось сердце, а вдруг в шкаф полезет… Придётся пугнуть. Уборщица протёрла полы, чем-то ещё прошелестела, наверное пыль где-то смахнула и удалилась. При этом она звякнула связкой ключей и заперла дверь на два оборота. «Вот невезуха, а так всё хорошо начиналось». Стажёр подождал ещё немного, потом выбрался из шкафа и подёргал дверь. Дверь не поддалась. Можно было подналечь, но ломать дверь и создавать шум не хотелось. «Эх, – подумал он, – придётся за шефом сгонять». – Грелкин помнил, что после провала операции на фонтане, создавать и пользоваться коридорами было категорически запрещено. До начала смены оставалось ещё больше часа. Грелкин снова закрылся в шкафу, уселся там поудобней, рядом положил свой свёрток и вывалился из физического тела.

Леониду Григорьевичу до пенсии оставалось всего ничего и хотелось уйти на пенсию спокойно. Цех его работал неплохо и он молил бога, чтобы не случилось что-то непредвиденное. Он приходил обычно за полчаса до утренней планёрки. Ночной смены не было и на душе всё было спокойно. Подходя к цеху он уже издали заметил, что окно в туалете закрыто. «Хоть кол на голове теши, – про себя ругнулся он, – говорил же не закрывать на ночь, опять всё провоняет».

В цехе царила тишина и полумрак. Леонид Григорьевич прошёл по главному пролёту, ревностно бросая взгляд на рабочие места и оценивая чистоту у станков, потом заглянул в раздевалку, а потом уже поднялся на второй этаж в свой кабинет. Распахнув окно, он скинул на ходу лёгкий плащ и открыл дверцу платяного шкафа. На полу шкафа сидел незнакомец в заломленной на затылок кепке и остекленевшими глазами таращился в пустоту. Крик ужаса застрял в голосовых связках начальника цеха, он дёрнулся, выронил плащ и пятясь, и теряя равновесие грохнулся на пятую точку. Сознание его покинуло. Навзничь упасть ему помешал рядом стоявший стол. Они так и сидели друг против друга, но один с открытыми глазами – тот, что в шкафу, а другой с закрытыми, облокотившись спиной на ножку стола, пока их не нашла бухгалтерша цеха Валентина Ивановна.

С криком: «что с вами, Леонид Григорьевич?» она бросилась в открытые двери кабинета, на ходу наклоняясь к сидевшему у стола начальнику. И тут возглас её мгновенно пререрос в крик, переходящий в пронзительный визг, когда её глаза встретьились с выпученными глазами того, кто сидел на полу открытого шкафа для одежды. Злые языки говорят, что от этого визга в цехе включился главный пресс и начал работать на холостом ходу.

Собравшиеся на планёрку мастера первой смены сумели привести в чувство своего начальника, а вот того, что сидел в шкафу, вывести из литоргического сна так и не удалось. Пришлось вызывать скорую помощь.

Когда-то давным давно Валерий Георгиевич, когда-то просто Валерка, получил распределение в больницу Новосёловского района. И начал там свою медицинскую карьеру в качестве хирурга. Именно тогда он и перенял эту присказку от тамошнего фельдшера Кузьмича, заменив в присказке только одно слово. Кузьмич вместо интеллигинтного слова «зад» употреблял другое слово, более понятное для местных мужиков. Узнав, что в краевом центе открылась больница скорой медицинской помощи и требуются врачи, Валерий Георгиевич, отработавший уже свой срок по распределению, срузу же перешёл на работу врачом скорой помощи в Красноярск. А присказка так и осталась при нём на всю жизнь. Коллеги к ней привыкли и давно не обижались, да и вообще не обращали на присказку внимания. А присказка выскакивала из него всякий раз, когда он к кому-то обращался или о ком-то говорил. «Валентина, клизьму тебе в зад, – говорил бывало Валерий Георгиевич, осматривая машину скорой помощи перед выездом на вызов, – опять инструменты не разложила» или за игрой в шахматы с соседом по саду: «Иваныч, клизьму тебе в зад, взялся – ходи», или «Вчера по телеку генсек, клизьму ему в зад, учудил…» и т. д..

– Вы где его нашли? – спросил Валерий Георгиевич, обводя взглядом собравшихся и показывая пальцем на Грелкина, лежавшего на полу кабинета.

– Открываю шкаф, чтобы плащ повесить, – стал объяснять не совсем пришедший ещё в себя начальник цеха, – а он там сидит и глаза пучит. Как серпом по … Фаберже. Я и грохнулся от неожиданности.

– Сергей, клизьму тебе в зад, гони за носилками, – обратился Валерий Георгиевич к напарнику, бегло осматривая Грелкина, – будем забирать, клизьму ему в зад.

– Тут одной клизьмой не обойтись, – тихо произнёс кто-то из толпы собравшихся вокруг работников цеха.

– Что вы говорите, – не расслышал глуховатый Валерий Георгиевич, – не может быть, – продолжал он в полголоса, – это ж сколько лет прошло, клизьму ему в зад?…

Тут в толпу врезались начальник охраны завода и какой-то представительный мужик с папкой под мышкой. «Кто же это в охрану сообщил?», – мелькнуло в голове у начальника цеха, – «да ещё мужик какой-то незнакомый припёрся, только этого мне не хватало».

– Подполковник Погребняк, – показал важный с папкой коричневую книжечку врачу, – этот? – указал он пальцем на лежащего на полу Грелкина. При этих словах лежачий вдруг моргнул, вздрогнул и принял сидячее положение. Толпа непроизвольно раздалась.

– Товарищ подполковник, клизьму тебе в зад, – доверительно начал врач скорой, беря подполковника под руку. Толпа при этих словах одобрительно выдохнула, – должен вам сказать, что много лет назад я уже с ним сталкивался, – показал он пальцем на очнувшегося Грелкина.

– Это его паспорт? – спросил подполковник, не обращая внимания на слова доктора.

– Да и паспорт, – зашептал доктор, – десять лет прошло,… больше,… не стареет он!

– Наш клиент, – спокойно перебил подполковник.

– Нет, это наш клиент, – продолжал шептать врач, – его наука должна изучать, клизьму ему в зад.

– Не волнуйтесь, товарищ доктор, клизьму он точно получит.

* * *

Смена в этот день началась с опозданием. Семён работал на другом прессе без напарника. Положив заготовку на матрицу, он нажал кнопку пуска. Пуансон придавил заготовку и на какое-то мгновение, как показалось Семёну, замер, собираясь с силами. Потом с грохотом вдавил железяку в матрицу. При этом Семён явно заметил, как матрица вместе со столом немного перекосилась. Семён выключил станок и пошёл за мастером.

– Стол шатается, надо крепления подтянуть, – начал он объяснять мастеру.

– Да ничего он не шатается, вчера смену отработали, всё нормально было, – мастер повернулся и ушёл.

Семён заложил очередную заготовку и пустил пресс. Пуансон снова придавил будущую деталь, замер и тут раздался какой-то незнакомый звенящий звук. Что-то чиркнуло Семёна у виска и где-то за спиной посыпались стёкла – это на другом конце цеха вышибло окно. Капелька крови скатилась по щеке Семёна. Пуансон заклинило с прекошенной матрицей и Семён понял, что ему едва не разнесло голову срезанным болтом крепления. Он, никому ничего не говоря, оставил цех и отправился к себе на вычислительный центр. Больше его уже никогда в жизни не посылали на прорыв.

* * *

Серёга был один из немногих корешей, которые прибились к Семёну во время работы в комсомоле. Был он комсомольским секретарём отдела главного технолога, работал инженером-технологом и когда-то учился в той же школе, что и Семён, но годом позже. А мама его даже один год преподавала у Семёна немецкий. Как-то незаметно он «въехал» в компанию Семёна и знал всех его друзей, которые неожиданно для себя вдруг стали приглашать его на различные домашние мероприятия. Частенько в компании друзья вспомнали случай, который произошёл однажды на дне рождения Жорика.

Жорик был почти на месяц старше Семёна и в этот раз день своего рождения решил отметить у себя дома, а не на даче. Среди приглашённых был и Серёга, друзья меж собой называли его Рог – сокращение от длинной польской фамилии.

После третьей рюмки Игорь и Сергей вышли перекурить на балкон. Жил Жорик в новом микрорайоне комбайнового завода, в большом доме на седьмом этаже. Оглядевшись на балконе, Игорь вдруг заметил с зимы забытые санки.

– Интересно, как они полетят с седьмого этажа? – и, долго не прицеливаясь, сбросил санки с балкона. Внизу никого не было и санки с треском приземлились на газон под балконом.

– А хозяева хватятся? – со страхом спросил Сергей.

– До зимы не хватятся, – как-то безответственно махнул рукой Игорь.

– Нет, надо принести, – и Сергей потихоньку выскользнул с балкона и, никем не замеченный, пошёл за санками. Игорь докурил сигарету и вернулся в компанию. Жорик как раз наполнял рюмки.

– Рогу не наливай, – серьёзно сказал Игорь.

– Что так? – удивился именинник.

– Да, нажрался уже, как свинья – июнь месяц, а он на санках пошёл кататься, – Гости недоумённо переглянулись – Сергея, действительно, за столом не оказалось.

Выпили и принялись вкусно закусывать, посчитав, что Игорь, как всегда, шутит и Рог ещё курит на балконе. Вдруг через несколько минут раздался звонок в дверь.

– Кого это несёт? Гостей больше не жду, – вопросительно произнёс Жорик и пошёл открывать дверь.

Каково же было искреннее удивление гостей, когда в комнату вошёл Сергей с санками под мышкой. Женщины так и остались сидеть с открытыми ртами, пока Сергей относил санки на балкон.

– Как покатался? – серьёзно спросил Игорь Сергея.

– Пока он спускался с седьмого этажа – снег растаял, – невозмутимо констатировал Жорик.

– Балда – лифт же работает, – продолжал Игорь.

– Прошлый раз Иван Иваныч в лифте с лыжами застрял, теперь не каждый отважится, – как ни в чём не бывало продолжал Жорик.

– Так то с лыжами, а он – с санками.

– А где лыжи? – вдруг спросил обалдевший от услышанного Сергей.

– Так Иван Иваныч ещё тогда в лифте оставил, одни санки остались. Ты полозья смазал? – спросил с самым серьёзным видом Жорик

– Не только смазать, но и навострить надо, – уточнил Игорь. Гости сидели переглядываясь, иногда бросая взгляды в окно, проверяя – не пошёл ли в июне, действительно, снег.

* * *

– Босс, посмотрите наработки по операции «Наркотик», – протянул Грелкин несколько исписанных листов Погребняку.

– Положи, потом гляну, – указал пальцем на стол босс, – я в Ташкент уезжаю, наверное месяца на три.

– Новое задание?

– Нет, хочу поближе познакомиться с объектом.

– Почему в Ташкенте?

– Он там на курсах будет учиться.

– А мне здесь оставаться или тоже в Ташкент?

– Считай, что у тебя отпуск. Можешь отдохнуть в Центре, а можешь и здесь оставаться, но сильно не расслабляйся. Операция «Прорыв» хорошо была рассчитана, несмотря на её смазанное окончание, но в общем-то всё сделал правильно. До сих пор удивляюсь, как случай мог свести вас с тем доктором со скорой. Просто начинаешь верить в какое-то высшее провидение. Постарайся больше нигде с ним не засветиться. Ты, кстати, как с вычислительной техникой?

– Честно сказать, Босс, никак. Это выше моего понимания. Пробовал книжки читать – через минуту засыпаю.

– Ладно, – это, действительно, не наше, но общую политику надо пониать. Без ЭВМ сегодня никуда…

* * *

По министерской разнарядке в следующем году на завод должна была прийти новая ЭВМ – ЕС-1046. Решено было установить на ней новую систему «СВМ» – систему виртуальных машин, поэтому трое операторов были отправлены на трёхмесячную учёбу в Ташкент. Среди них был и Семён.

Учебный центр разместил трёх красноярцев в военной гостинице местного авиапредприятия. Семён сидел на кровати и занимался исследованием очередной точечной структуры игры «Эволюция», когда вернулся сосед по гостинничному номеру – Евгений Иванович.

– Сегодня в буфете только красненькая, – обратился он к Семёну, – уважаешь красненькую?

– Да не особенно, ещё студентом как-то отравился пуншем…

– Правильно, чем прозрачней продукт, тем он качественнее. Вчера толком не успели познакомиться, вижу – ты человек не военный, а почему в военной гостиннице?

– Куда учебный центр разместил, там и остановились. Мы не выбирали.

– Так ты на учёбе здесь?

– Да, до нового года будем в Ташкенте.

– А я здесь уже полгода торчу.

– В командировке?

– На местном заводе. Новую систему обкатываем.

– Вы – авиастроитель?

– Можно и так сказать. Система «свой-чужой», слышал наверное.

– Так, – неопределённо качнул головой Семён.

– Распознавание цели на радаре самолёта. Ну ладно, чем занят?

– Собственно, ничем особенным, пытаюсь найти минимальную структуру выживаемости.

– Теория игр?

– Да нет, просто игра. Логика, аналитика в зависимости от начальных условий.

– Грелкину, наверно, не помешало бы.

– Кому?

– Да есть у меня в группе один молодой человек. Логика иногда хромает. Ну так что? Идём? Познакомлю тебя с местными достопримечательностями. Я это называю: «очаг культуры».

Очаг культуры находился недалеко, на Алайском рынке. Несмотря на выходной день, на рынке было людно. Евгений Иванович остановился около какой-то будки и по-свойски, но не громко стукнул в закрытый ставень. Тут же ставень распахнулся и в окошке появилось приветливое узбекское лицо.

– Салам алейкум, –приветствовал Евгений Иванович, – на двоих.

– Салам, дорогой, – почти мгновенно из окошка протянулась рука с тарелочкой, на которой был стаканчик с водкой и три манта.

– Прими, – распорядился Евгений Иванович и расплатился, получая вторую такую же тарелочку.

Проснувшись на третий день прибывания в Ташкенте, Семён ужаснулся – вся подушка была покрыта нешуточным волосяным покровом. Волосы из головы почему-то выпали. Семён со страхом дотронулся до своей головы. Всё вроде было на месте, но на подушке волос тоже было много. Вероятнее всего организм таким образом отреагировал на резкий переезд из зимы в лето и скинул лишнее.

Практически ежедневно с Евгением Ивановичем что-то случалось. Семён вернулся с учёбы в два часа дня, а Евгений Иванович уже был дома.

– Что-то сегодня живот крутит, не стал до поздна сидеть с этими схемами, решил – дома посмотрю. Тебе, как молодому, бежать. Надо закрепить желудок, а что закрепляет? – поднял он палец, – водка с солью.

В следующий раз свалилась на Евгения Ивановича простуда.

– А как с простудой бороться? – мудро излагал Евгений Иванович, – необходимо принимать водку с перцем.

Потом потеряли секретную схему «свой-чужой». Оказалось, накануне на этой схеме сельдь разделывали и на столе под тарелками забыли. Нахождение ценной пропажи требовалось отметить. Потом пригнали десантный самолёт на модернизацию. Пока взамен готовили новый самолёт, пили с экипажем спирт. Потом два дня приходили в чувство, принимая по совету Евгения Иваныча «кровавую мэри». В общем, вернувшись из Ташкента, Семён не в шутку подумывал сдаться наркологам, но молодой организм помог выйти из пике. Больше всего за эти три месяца Семён скучал по математике. К этому времени в его математических пристрастиях начало замечаться смещение интересов от дифференциальной геометрии к проективной. Проективная геометрия вообще для Семёна была открытием. В технических вузах её совсем не преподают и даже не упоминают, а в госуниверситетах касаются только вскользь.

На вычислительном центре после установки новой ЭВМ назревала революция. Главный теоретик выссказывал свои соображения начальнику отдела. К этому времени старший оператор ушла в декрет, а её место занял Семён.

– Виктор Васильевич, – говорил Борис Валентинович, – мне кажется вы не рационально используете потенциал наших работников. Пора старшего оператора переводить в программисты. Я тут на днях заглянул в его тетрадку… Аж голова пошла кругом.

– Боря, я присматриваюсь к нему.

– Да что присматриваться, надо своего системного программиста растить. Новую ЭВМ получили. Сейчас вторая по пятам на подходе. Давно нужен на вычислительном центре свой хороший системный программист, чтобы проблемные программисты знали к кому обращаться со своими вопросами, чтобы в работе ЭВМ была твёрдая продуманная линия, а то дёргают электронщиков по делу и без дела… И нечего тут присматриваться.

Для Семёна было полной неожиданностью, когда ему вдруг объявили, что он переведён на должность системного программиста и должен возглавить соответствующее бюро. Правда в штате этого бюро не было ещё ни одного человека.

Притча о системном программисте

Доводилось ли вам когда-нибудь бывать на серьёзном вычислительном центре? Зайдя на такой центр, первое, что бросается в глаза – это тишина и спокойствие царившие в коридорах. На двери одной из комнат висит табличка «Посторонним вход воспрещён». В этой комнате находится машинный зал. Оттуда едва слышно доносится размеренный гул работающих ЭВМ. На других дверях висят таблички с надписями: «начальник ВЦ», «бюро проблемного программирования», «бюро постановки», «бюро подготовки данных», «бюро тех. обслуживания» и др..

Вдруг открывается какая-то дверь и в коридор выскакивает озабоченный и взъерошенный молодой человек и устремляется в машзал. Через секунду этот же человек выскакивает оттуда с рулоном распечаток и мчится в бюро к электроникам. Ещё через секунду он выходит оттуда с огромной бабиной для магнитофона и снова скрывается в машинном зале. И так весь день. У вас невольно складывеся впечатление, что только один человек, как папа Карло, трудится на этом ВЦ.

– Кто этот парень, что носится по коридорам? – спросите вы кого-нибуть из работников ВЦ.

– Да это системный программист. Молодой ещё, не опытный, – услышите вы в ответ, – вот и носится туда-сюда.

Но может случиться и такая история. Открывается вдруг дверь в тихом коридоре ВЦ и выходит оттуда молодой человек с чашечкой кофе в руке. Походил, попил кофе, потом с кем-нибудь за компанию покурил в предбаннике. Потом поймал за пуговицу кого-нибудь из электроников и вместе посмеялись над свежим анекдотом. «Ну все работают, а один этот бездельник слоняется из угла в угол» – подумаете вы.

– Кто это такой? – поинтересуетесь вы у кого-нибудь из работников ВЦ, – слоняется целый день из угла в угол без дела.

–О, – это наш системный программист, – услышите вы в ответ, – классный специалист, потому наш ВЦ и работает, как часы.

* * *

Незаметно закончилась вторая творческая тетрадь. В ней уже начали появляться работы по проективной геометрии, но так же и продолжались исследования вокруг тора. Была написана большая работа по исследованию замкнутых кривых на тороидальной поверхности. Была открыта поверхность, частью которой был всем известный лист Мёбиуса, и прощупывались методы исследования этой поверхности. Всего эта тетрадь вместила тридцать одну работу. Если первая тетрадь прослужила Семёну восемь лет, то вторая закончилась всего за два года. Эпиграфом к третьей тетради Семён взял слова Лейбница: «Математика – музыка души».

На очередной сессии Семён познакомился с девушкой с заочного отделения друго года поступления. Она тоже училась на математическом факультете и они с Семёном быстро нашли общие интересы. Звали её Светлана, а школьное прозвище (как стало известно позже) у неё было «Графиня». Что-то изыскано утончённое было во всей манере её поведения.

Говорят, что существует всего семь типов лиц человека. Так что велика вероятность найти схожие черты у двух случайных людей. Когда-то друг Игорь познакомил Семёна почти со всей своей группой студентов медиков. Среди них была Ирина, у которой с Семёном чуть было не случился роман, но всё закончилось после двух бурных свиданий (Ирина была замужем и к тому же уже беременна). А одногруппники меж собой называли её «Баронесса». Это были славные студенческие времена. Пытались понять Фолкнера, читали Кафку и Маркеса. Все повально увлекались Велимиром Хлебниковым. С подачи Игоря в ходу было выражение «Евангелие от Булгакова» и многое другое. Так вот, если поставить рядом Светлану-Графиню и Ирину-Баронессу, то их вполне можно было принять за сестёр близняшек, хотя разница в возрасте у них была года четыре. Именно благодаря такой внешней схожести Семён сразу обратил внимание на Графиню.

Как-то в разговре Графиня упоминула своего знакомого Александра, который изучал жизнь одной местной секты, не то бабтистов, не то пятидесятников, не то иеговистов. Семён никогда не интересовался ни жизнью религиозных сект, ни жизнью самих религий, причём – никакой из классических конфессий. Он вполне был солидарен с Остапом Бендером, считая, что религия – это «опиум для народа», даже не подозревая, что это выражение когда-то уже использовал и Маркс, и Ленин, и ещё чёрт знает кто. В церкви Семён никогда не был и библию не читал, да и найти её никакой возможности не было. Всё его общение с церковью заключалось в единственном контакте со святым отцом. Как-то в ранней юности угодил Семён по-неопытности в вытрезвитель. Деваться было некуда и пришлось ночь провести среди товарищей по несчастью. Уже завернувшись в простыню и собираясь поспать, в комнате вдруг раздался трубный глас.

– Братья и сестры, помолимся, – бородатый мужик в одних трусах и с окладистой бородой, из под которой свисал солидный крест, вдруг начал вещать с соседней кровати.

– Харю разворочу, если не заткнёшься, – грубо перебил Семён и проповедь оборвалась не начавшись.

Но как там в секте? Семён живо напросился в компанию к Александру и в ближайшее же время они отправились на сходку.

Это был частный сектор. В углу узкого дворика притулился старенький «Запорожец». Александра встретили радостно. Семёна он представил как хорошего друга. В углу прихожей обширного одноэтажного бревенчатого дома стоял стол, заваленный овощами и фруктами – сегодня отмечали праздник урожая. В просторной комнате стояли в несколько рядов стулья. Народу было много. Александр и Семён присели с края. Выступало несколько человек, рассказывали различные библейские притчи. Потом старший предложил помолиться за хороший урожай и все упали на колени. Семён вопросительно посмотрел на Александра.

– Надо встать, – тихонько сказал Александр и они встали среди, согнувшихся в молитве, людей. Потом ещё были какие-то разговоры, а потом вдруг несколько молодых людей вынесли колонки, ударную установку и вышло несколько человек с гитарами. Музыка вполне была современной, но тексты песен всё равно носили религиозный оттенок. Во всё это время в комнате находились маленькие дети. Были даже такие, которые ползали на четвереньках между стульями.

– Всё, пошёл я, – прошептал Семён Александру. Вместе с Александром на крыльцо вышел и какой-то пожилой мужик, который приветливо пожал Семёну руку и пригласил приходить ещё.

– Будем рады видеть снова, приходите с друзьями, с супругой, детьми. Мы всем рады.

Всю дорогу домой Семён был как в бреду. Его возмутило присутствие маленьких детей на сходке. «Ведь они же – совсем неразумные, а им с молоком матери о каком-то боге, святых и прочей чуше», – вертелось в голове у Семёна. Очнулся он, поровнявшись со зданием краевого КГБ. «Здесь же Андрюха должен работать», – вспомнил он сокурсника, с которым абитуриентом ездил когда-то в колхоз. И, не долго думая, Семён вошёл в здание КГБ и тут же наткнулся на военного у дверей.

– Вы к кому? – спросил дежурный.

Семён назвал фамилию.

– Вам назначено? – дежурный стал что-то рассматривать в рукописном журнале, который лежал перед ним на столе.

– Да нет, просто поговорить надо, – Семён почему-то не ожидал, что войти будет не так просто.

– Ваши документы? – опять спросил дежурный.

– Заводской пропуск только, – протянул Семён белый пластиковый прямоугольник.

Дежурный взял пропуск и куда-то позвонил по телефону.

– Присядьте, – указал он Семёну на стоящий рядом коженный диван. Через пару минут, действительно, вышел улыбающийся Андрей. После нескольких приветственных фраз – всё-таки много лет не виделись – Андрей спросил Семёна, что его привело в эти стены.

– Секту я сегодня посетил, – возмущённо начал Семён, – это ж беспредел какой-то. Неужели всё так запросто. Дети там маленькие, ползают ещё по полу, а им про бога в мозги втирают. Хором молются на коленях. Средневековье какое-то. Правда, и на гитарах играют, и поют херню какую-то.

– Это на Семафорной? – улыбался Андрей.

– Да, на Семафорной.

– Дом там деревянненький?

– Да, бревенчатый, – растерялся Семён.

– Во дворе там «Запорожец» голубенький?

– Так надо же что-то делать… – растерянно промолвил Семён.

– Да не волнуйся ты так. Кстати, ещё раз посетить их не собираешься?

– Да нет, не собирался.

– Ну и не ходи. Если честно, то нечерта там делать, – во взгляде Андрея чувствовалась уверенность.

Глава 9.

«IBM отдыхает»

– Как у тебя дела продвигаются по операции «Наркотик»? – поинтересовался за обедом Демьян. Они с Грелкиным теперь снимали одну трёхкомнатную квартиру. В одной комнате жил сам Погребняк, в другой – Грелкин, в третьей была фотолаборатория.

– В принципе, всё готово. Предмет раздобуду на днях, – начал было рассказывать Басти.

– Поясни, что значит «раздобуду»? – перебил Погребняк.

– Аптеку на «Ленина» хочу чуток соразмерно облегчить.

– Да ты с ума сошёл! Как чувствовало моё сердце. Даже и думать забудь. Никаких «облегчить». Ещё не хватало в ментовке засветиться. Есть же более простые пути.

– Контакт со скорой помощью? – робко вставил Грелкин.

– Можно и контакт, но есть пути ещё более простые.

– ? – Грелкин скроил вопросительный взгляд.

– Ну разузнай об умерших только что бабушках и дедушках, кто тяжело болел перед смертью. У их родственников всегда остаются такие препараты. С ними всегда проще договориться, чем с медсёстрами или скорой помощью. Включай мозги.

– Ясно, Босс.

– Кто ещё в операции?

– Рог, думаю, подойдёт, на роль главного провокатора.

– Это который технолог? Он шприцом владеет?

– Нет, шприцом соразмерно владеет сам объект.

– Только двое?

– Нет, – замялся Грелкин, – там ещё один, но это косвенно.

– Смотри, без гнусных последствий – мы не вмешиваемся в чужие линии? Я не хочу лишний раз в Центр подавать запрос на дополнительные разрешения по нашему делу. Все операции должны планироваться так, чтобы никакая другая линия не была затронута. Важна чистота эксперимента. Дали тебе линию судьбы, вот и работай с ней: крути, верти, испытывай её в рамках нашей шкалы. И чем меньше посторонних влияний, тем лучше. Это там очень ценят.

Бережной с Востриковым повадились последнее время обсуждать и планировать свои дела, сидя в краевой библиотеке.

– Ты знаешь, какой фокус придумал Погребняк пока ты в высших сферах мотался? – спрашивал Антон своего собеседника, перелистывая последний номер «Науки и Жизни».

– Это под Новый Год?

– Да, бывшей зимой. Он жил с ним три месяца в Ташкенте.

– Да что ты? Сам ездил?

– В одной комнате жили в гостинице. А я думаю, куда Пыжик девался? Потом сообразил, что и Погребняка где-то нет. Думал, что-то глобальное замышляют, а он в Ташкенте… Ситуация была конечно пиковая. Тут не влезешь с наганом, мол, вы арестованы, товарищ, по подозрению … и всё такое… И в лицо он меня знает. Да ты и сам знаешь – прямые контакты запрещены. И учёбу эту прервать не было никакой возможности. В общем ход он обыграл профессионально. Знал, что я по Грелкину буду ориентироваться и услал его в отпуск. А я голову ломаю, что происходит? Кстати, объект из Ташкента кучу книг каких-то привёз. Это ни с твоей подачи?

– Нет, книжку я ему здесь готовлю. На днях выходит. Двухтомник Марселя Берже «Геометрия».

– Ну, мне это до лампочки. Твои игры поперёк моих дел не впутываются, я, надеюсь?

– Так, с Ташкентом вроде всё в порядке?

– Пока нормально, но понять не могу, что это за шаг такой? Попили водки и всё? Он что, молодого мужика хотел перепить? И довести его до алкоголизма? Погребняк, конечно ещё тот ухарь, но ведь возраст-то не спишишь. Он уж много лет в этом обличии работает. Сжился с образом. А объект, как почувствовал – пил только в его компании.

– А Грелкин в Ташкенте точно не появлялся?

– Нет, это точно. Я его в Центре запеленговал. Если бы дёрнулся, мне тотчас бы дали знать.

– Может просто, хотел лично познакомиться?

– Это, пожалуй, единственное объяснение. А то всё через своего стажёра норовил дела прокручивать. Я даже начал подозревать – уж не на пенсию ли собрался наш Демон?

– А сейчас, что Пыжики наши затевают?

– Не знаю, что затевают, но жить стали вместе – квартиру трёхкомнатную снимают. С одной стороны – это даже хорошо: оба на виду. Но в третьей комнате у них фотолаборатория. Для чего? Ведь все такие дела можно в Центре делать. Вот это вопрос. Погребняк ничего случайно не делает. Грелкин вокруг Рога крутится. Пока не очень назойливо, но что-то за этим есть. Я пасу его.

– Скоро выйдет указ о введении в школах нового предмета. Что-то связанное с программированием. Век ЭВМ ведь наступил. Хочу использовать это в своих целях.

– Заманить хочешь нашего подопечного в школу?

– По совместительству. Это хороший шанс включить в моё направление детскую линию.

– А ведь ты мне идею подбросил. Если Погребняк затеял личное знакомство, то почему бы и мне не попробовать. Линия защиты должна предполагать и личное знакомство, и общение.

– Что ты имеешь в виду?

– Да что в школе не найдётся для меня какого дела? Завхоз, трудовик, кто там ещё?

– Военрук.

– Может, и военрук.

* * *

Всё больше и больше занимала Семёна, построенная им поверхность. Ведь всё почти очевидно. Почему же более ста лет математики не обращали на это внимание? И аналитика хорошая, и константа получилась замечательная. Формулы красивые. И основной «узел» из четырёх круговых полуконусов на каркасе правильного треугольника.

Рабочий стол Семёна располагался в комнате проблемных программистов. У окна там стоял стол главного теоретика отдела. Производственные дела у Семёна шли отлично, ЭВМ работали, как часы и Семён выкраивал время, чтобы начисто оформить свои решённые математические задачи в творческую тетрадь. Математическое творчество било фонтаном и задач было много. Третья тетрадь быстро подходила к концу.

– Разреши взглянуть, – главный теоретик остановился у стола Семёна.

– Пожалуйста, кое-что начисто оформляю.

– Тетрадь номер три, – глянул на обложку тетради Борис Валентинович и сел за свой стол. Он не торопясь перелистывал страницы тетради, что-то тихонько говоря самому себе.

– Это же фазовый переход, – поднял он взгляд от тетради.

– Что ты говоришь? – не понял Семён (они с Борисом были на «ты»).

– Переход полуконусов в твоей поверхности – это же фазовый переход. Причём, двухкратный, в цикле, – Борис Валентинович по образованию был физик-теоретик, но потом переквалифицировался в программиста. То, что он делал в отделе было действительно гениально и Семён это уже начинал понимать.

– Почему раньше до этого не допёрли? – пожал плечами Семён, – ведь только две тривиальных развёртывающихся на плоскость поверхности: цилиндр и конус. Лист Мёбиуса сам является подсказкой для существования такой поверхности.

– Теперь я знаю, как будет выглядеть твой надгробный камень, – улыбаясь сказал Борис. Никто в комнате не понял, о чём идёт речь.

На днях начальник отдела заглянул в комнату проблемных программистов и попросил Семёна зайти в его кабинет. Кроме начальника отдела в кабинете сидел незнакомый седой представительный мужчина.

– Вот, рекомедую Вам: Семён Гюгович Молнар – один из лучших и перспективных наших специалистов. Кстати, заочно учится в педагогическом институте, – представил Семёна начальник отдела, – а это Покровский Исай Александрович, директор нашей подшевной школы. Пожалуйста, – развёл руки начальник АСУ.

– Очень приятно, – привстал с поклоном директор школы, – вы, конечно знаете, – обратился он к Семёну, – что с этого года в учебный план старших классов и девятых, и десятых поставили новый предмет – «информатику», но никаких учебников, никаких рекомендаций нет, да и учителей нет. Мол, привлекайте в помощь специалистов вычислительных центров. Ну к кому обратиться, к шефам в первую очередь. Вот, Виктор Васильевич вас рекомендует.

– Ты, садись, – вставил начальник АСУ, обращаясь к стоявшему, как столб, Семёну. Семён неопределённо повёл плечами.

– Трудовое законодательство в этом случае, – продолжил директор школы, – разрешает работу по совместительству с оплатой, как в штате.

– Я переговорил с начальником ВЦ, он не против, – снова встрял Виктор Васильевич, – два раза в неделю будешь ходить в школу на два часа, а свой рабочий день продлишь. Всё равно день у тебя ненормированный.

– Ну, давайте попробуем, – согласился Семён.

Теперь у Семёна был не белый пластиковый пропуск, а красная книжечка, которая позволяла входить и выходить с завода в любое время дня и ночи. Семён вёл два урока в девятых классах и два урока в десятых.

– Я Вас представлю, как Семён Юрьевич, а то Гюгович сложновато, сразу же что-нибудь своё придумают, – предложил директор. Семён не возражал. – Преподавать будете в классе, где идут занятия по военной подготовке. Там и подсобка есть, если что… и учитель по военке не плохой дядька, фронтовик. Давно на пенсии, подрабатывает.

На первом уроке присутствовал и завуч, и директор.

– План урока у вас имеется, Семён Юрьевич? – поинтересовался завуч.

– План имеется, – Семён протянул завучу тетрадку. Как писать школьные планы занятий Семёна научили уже в педагогическом вузе, – только тема взята из головы, нет же никаких рекомендаций.

– Здесь вам, все карты в руки, – уверенно сказал директор, – как считаете нужным.

Больше ни директор, ни завуч ни разу не присутствовали на уроках информатики.

Ученики к предмету Семёна относились прохладно. Человека два на первых партах слушали внимательно и с пониманием, остальные занимались своими делами. На последней парте играли в карты. Семёна это не трогало. Когда в классе поднимался шум из подсобки выходил Андрей Андреич – учитель военки и командирским голосом кричал: «Богданов! Наряд вне очереди!».

Андрей Андреич заканчивал войну командиром тяжёлого танка «ИС». На стене висели часы, со списанного такого танка. Семёну сразу понравились эти часы. Он вообще был к часам неравнодушен.

– Чуть что, Богданов, – обиженно бурчал Богданов.

– Два наряда! – И класс снова затихал.

На перемене Семён посмотрел классный журнал и выяснил, что Богданов занимается хоккеем.

– Сергей, – обратился Семён к Богданову, – желобок мне на коньки поставишь?

– А вы в хоккей играете?

– Сейчас уже нет, раньше играл.

– Тройку поставите на экзамене?

– Вообще можешь на мой урок не ходить, только в школе в это время не мельтеши, а на зачёт приходи за тройкой.

– Договорились.

Однажды Андрей Андреич поведал Семёну любопытную историю про Богданова. Он частенько прогуливал уроки и слонялся по школе. В классе с Богдановым учился один мальчик, недавно пришедший из другой школы. Пацаны из соседнего класса стали его как-то доставать. И хотя физически не приставали (парень был не хлипкий), но достали своими подначками окончательно. И парень этот решил самому главному то ли отомстить, то ли проучить капитально. Дождался, когда сам был дежурным по школе, и вызвал обидчика будто бы к директору, чтобы оказаться с ним один на один.

Идут по коридору. Обидчик впереди, дежурный сзади. Вдруг слышит обидчик какое-то шуршание за спиной, оборачивается, а дежурный из газеты топор вынимает и лицо такое зверское, мол, конец тебе пришёл. Тот бежать, этот с топором за ним, а тут Богданов из-за угла выходит и, не долго думая, бросился под ноги тому, что с топором. Прямо, как под шайбу лёг, всё по хоккейному. Потом уже топор вдвоём у мстителя отобрали. Скандал был большой, но удалось замять в рамках школы, а то бы парню с топором могли бы психическое помутнение пришить. Значит и печать потом на всю жизнь. Но как-то обошлось.

После исчезновения Богданова с уроков информатики в классе стало поспокойнее. Одно Семёна волновало, чтобы за время отсутствия Богданов чего не натворил в самой школе – у него всегда что-то происходило с приключениями. А пацана того задевать перестали и как-то старались обходить стороной.

Именно в это время, время занятий в школе, родилась у Семёна идея – организовать для детей пятых-шестых классов математический кружок и рассказывать ребятишкам интересные загадки и головоломки, математические чудеса, которые сам уже знал в больших количествах. Директор школы идею одобрил, тем более, что Семён денег за эти занятия не просил, а кружок собирался проводить по субботам в свободное от основной работы время. Кружку дали название «Пифагор».

На первые занятия ходило очень много детей. Многие приходили с бабушками и дедушками, а кто-то и с родителями. Потом кто-то отсеялся и осталось человек пятнадцать, но уже таких, кто стал посещать эти занятия, как школьные уроки. Самое интересное, что Семёна стали приглашать в гости. Кто на обед, кто на ужин, а кто и на шашлыки с загородной поездкой. Друзья Семёна стали шутить, мол, и на основную работу ходить не надо. К одному на обед, к другому на ужин – с голоду не помрёшь. Самому Семёну нравились эти занятия и он готовился к ним даже более основательно, чем к занятиям информатикой.

Как-то быстро закончилась третья творческая тетрадь Семёна. Было в ней всего тринадцать работ. Но кроме работ по аналитической и дифференциальной геометрии были исследования и по проективной геометрии. Кружковая работа стимулировала ещё и занятия по школьной планиметрии и было открыто ещё несколько интересных теорем.

Эпиграфом к четвёртой тетради стали слова Германа Вейля: «Занятия математикой сродни мифотворчеству литературе или музыке».

* * *

Как-то на вычислительный центр к Семёну заглянул Сергей, который Рог. Вид у него был не то, чтобы напуганный, но какой-то странный.

– Семён, ты наркотик когда-нибудь пробовал? – таинственным полушёпотом и постоянно оглядываясь заговорил Сергей.

– Пробовал, – ответил Семён, – как-то Юрка-Грек косяк забил и мы выкурили его на двоих.

– И что? – допрашивал Сергей.

– Да ничего, Грека вроде торкнуло, а я ничего не почувствовал. Грек говорит, это сразу не приходит, надо, что-то в себе разглядеть. Правда дома потом часа четыре спал, как убитый средь бела дня и проснулся весь мокрый от пота.

– Может попробуем?

– Ты что гашишь раздобыл?

– Нет, морфий две ампулы. Ты же уколы ставишь?

– Детям задницы колол, когда кто-то болел. Матушка как-то научила, мол, в жизни пригодиться.

– Вот и пригодилось, только надо место выбрать. У меня маман – сам знаешь, у тебя жена, дети. Я подумал, может, у Пещерного, он же один живёт. Я договорюсь с ключами.

– Да Пещерного и я могу попросить. А ты где морфий раздобыл?

– В обед, может, его навестить? А морфий один хрен припёр, бабка у него отвалилась и пара ампул осталась. Я у него на пол литра белой нитры выменял. А краску прошлым годом у Соломона раздобыл – надо было рамы на окнах подкрасить, немного осталось.

Разговор, который Сергей повёл с Пещерным, чуть не сломал всё дело. Пещерный легко согласился предоставить квартиру хорошим знакомым.

– Для тебя и Семёна всегда пожалуйста, – сказал Пещерный, протягивая ключи от квартиры, – баб решили привести?

– Нет, – вдруг сказал Сергей.

– А что, в карты перекинуться? – уже подозрительно покосился Пещерный

– Нет – снова вырвалось у Сергея, а сам тут же подумал: «надо было сказать, что баб приведём и всего делов, теперь выкручивайся…».

– А что тогда? – Пещерный зажал ключи в кулаке.

– Да так, один эксперимент…, – начал выкручиваться Сергей, не зная, что сказать.

– Надеюсь, квартиру не спалите?

– Нет, всё будет аккуратно.

– Семёну привет, – сказал Пещерный, вручая ключи, – потом в почтовый ящик бросьте. У меня есть второй комплект. Работает только верхний замок.

Договорились, что Сергей приедет к Пещерному утром и будет ждать там Семёна после ночной смены. В тот день было очередное дежурство Семёна по вычислительному центру (по приказу, кто-то из программистов всегда должен был быть в ночную смену, чтобы избежать участившиеся сбои в ночные смены).

– Смена была спокойной и Семён прямо с завода отправился к Пещерному. Металлический бокс для кипячения шприцов он загодя положил в свой рабочий портфель.

Дверь открыл незнакомый мужик.

– Вам, кого? – спросил мужик в трусах. Из комнаты выглядывало женское лицо.

– Пещерного, – растерялся Семён.

– Какого Пещерного? – удивился мужик в трусах.

– Володю, в смысле… – пояснил Семён.

– А, – кивнул головой мужик в трусах, – следущая смена, понимаю, – мужик поправил трусы, – мы сейчас уходим.

Семён вышел на улицу и сел в беседке, поджидая Сергея. «Проспал, гад» – подумал Семён. Через четверть часа показался Сергей. Семён не стал его останавливать – хотелось посмотреть, как он войдёт в квартиру. Лестничная площадка просматривалась со двора и Семён видел, как Сергей вошёл в квартиру. Через несколько секунд он вышел из подъезда и направился к беседке. Здесь друзья и встретились.

– Сейчас они уйдут, – сказал Сергей после приветствия.

– Ты про ключи у них спрашивал?

– Нет, а надо было?

– Да, чёрт с ними. У нас свои есть.

– Есть, – Сергей достал из кармана ключи, которые получил от Пещерного. Скоро из подъезда показалась парочка – путь был свободным.

Дверь долго не хотела открываться.

– Дай я попробую, – сказал Семён, которому надоело ждать.

– Пещерный сказал, что работает только верхний, английский, – Сергей протянул ключи Семёну. Семён слышал, как щёлкал замок, но дверь оставалась закрытой. Из квартиры напротив вышел старик, услышав разговоры на площадке.

– Дед, иди с миром, видишь, дверь не открывается, – раздражённо цыкнул на него Семён. Дед тут же ретировался.

– Как бы милицию не вызвал, – со страхом в голосе сказал Сергей.

– У него телефона нет.

– Откуда ты знаешь?

– Сам смотри – ни один проводок из квартиры не выходит. Дом не телефонизирован.

Наконец Семёну надоели экспериметы с ключом.

– Пойдём Пещерному позвоним на работу?

– А ты телефон знаешь? – спросил Сергей.

– Позвоним в наладочный участок, где я работал, там скажут, – Семён в последний раз сунул ключ в отверстие, но не английский, а второй, амбарный. Замок звякнул и дверь открылась. Сергей обалдело посмотрел на Семёна.

– Это эти двое не на тот ключ закрыли, – предположил Семён.

Уже через несколько секунд бокс со шприцами стоял на плите. Сергей развернул носовой платок и показал две ампулы с содеожимым чайного цвета объёмом с кубик каждая. Надпись на ампуле почти стёрлась и буквы не читались.

– Снимай штаны, – сказал Семён.

– Прямо здесь, на кухне?

– Ну пойдём на диван, – пожал плечами Семён. Сергей лёг на живот, оголив задницу.

– В левый полужопец, как говорят хохлы, или в правый?

– Давай в правый.

Семён вонзил шприц и сделал инъекцию. Потом вскрыл вторую ампулу, сменил иглу, сел на диван и сдел укол себе в ногу. Потом оба уселись на диван, откинулись на спинку и стали ждать.

– Пойду кофе сделаю, – сказал минут через пять Семён, – тебе сделать?

– Нет, я закурю.

Они сидели так ещё минут десять. Семён допил кофе, а Сергей выкурил сигарету.

– Ты как? – спросил Сергей.

– Что-то никак. Ни в голове, ни в ж…, – ответил Семён, – точно, тебе не те ампулы подсунули.

– Нет, не мог он обмануть. Его бабке уколы больше года ставили.

– Так срок годности истёк.

– А разве у морфия в ампулах бывает срок годности?

– Да чёрт его знает, может и бывает. Надо у Юрки-Грека спросить, он всё про наркотики знает.

Ещё через полчаса друзья покинули гостеприёмную пещеру Пещерного и отправились по домам так и не испытав действия наркотика.

– Во первых надо было в вену колоть, – говорил Юрка-Грек, услышав эту историю от Семёна, – во-вторых, один кубик – это мало. Пулемётчик себе двенадцать кубиков засадил, когда ему решётка светила и выжил.

* * *

Четвёртая тетрадь начиналась очень интересными исследованиями. Семёну удалось не только построить дифференциальное уравнение взаимных базисов, но и решить его. И интеграл взялся сразу. Любопытное получалось решение. Семён назвал его «интегральной метрикой». Кроме того были открыты сразу две теоремы. Теорема из планиметрии о трисектрисах, а вот вторая теорема была из проективной геометрии и в учебнике, по которому занимался Семён, её не было. А между тем, – это была уже пятнадцатая теорема, открытая Семёном. «Так не бывает. Здесь что-то не то» – крутилось в голове у Семёна, – «тут за всю жизнь некоторые и одной теоремы не открывают, а здесь, как из рога изобилия. Это ненормально».

На днях, зайдя в книжный магазин, он увидел только что «выброшеный» на прилавок трёхтомник известного французского математика Марселя Берже «Геометрия». Два тома теории, а третий – задачник. А на обратном пути столкнулся со своим преподавателем геометрии из вуза.

– Трёхтомник Берже только, что ухватил, – похвастался Семён, показывая книги.

– Это должны быть хорошие книжки, – сказал Артур Иванович, рассматривая приобретение Семёна, – Берже относится к старой французской школе геометров. Где выбросили?

– У нас в «Академкниге».

– Надо заглянуть, у тебя, что новенького? – спросил Артур Иванович. И Семён рассказал ему про новую теорему.

– А ты знаешь, что скоро зональная межвузовская конференция? Вот на ней бы доложить твою теорему. Я в оргбюро, вставлю твоё сообщение на секции по геометрии, договорились?

Семён начал готовиться к конференции и взял на работе неделю отгулов, которые накопились за ночные дежурства. Подготовка требовала времени. Надо было проверить лаконичность доказательства. Надо было выбрать самые яркие задачи, которые порождались этой теоремой. И главное – надо было проштудировать все книги Берже. Семён полагал, что если у Берже нет такой теоремы, то значит её и нигде нет, потому, что книги Берже были последним словом в геометрии сегодня.

Он читал «Геометрию» Берже и всё время ожидал, что перевернёт страницу и увидит там свою теорему. Он просмотрел внимательно весь задачник Берже. Среди задач тоже не было его теоремы. Дочитав до конца, Семёну начало казаться, что он где-то читал не внимательно и просмотрел свою теорему. Он начал всё сначала и снова читал «геометрию» страница за страницей.

На конференции Семёну дали полчаса и он в это время уложился. После доклада он не стал дожидаться окончания конференции и отправился на завод. Через месяц на очередной сессии они встретились с Артуром Ивановичем.

– Ты куда тогда убежал с конференции? Самое интереное началось во время подведения итогов. Твой доклад получил диплом первой степени – это высшее признание конференции. Зайди ко мне на кафедру, там тебя главный приз дожидается.

Спустя много лет он всё вспоминал этот день, может быть – это и был звёздный час в творчестве Семёна. И хотя он много ещё потом сделал различных замечательных и важных математических открытий и теорем (за всё время своего творчества было открыто более семи десятков новых теорем), эта теорема была, наверное, его самой любимой и самой красивой. На этой теореме был потом постреен почти весь диплом и первая диссертация Семёна.

* * *

Тот, кто когда-то работал на вычислительном центре, знает, что между электронщиками с одной стороны и операторами и программистами с другой всегда была стена непонимания, если вдруг начинала сбоить ЭВМ. Операторы и программисты винили электронщиков, мол плохо подготовили машину к работе, а электронщики всё перекладывали на программистов, мол программы надо писать лучше тогда и ЭВМ не будет сбоить.

Семён зашёл в бюро технического обслуживания с очередной жалобой операторов ночной смены.

– Валера, – обратился он к главному электронщику смены, – опять операторы жалуются, что ЭВМ ночью встала. Три раза повторяли задание, а она затыкается на одном и том же месте. Дисководы меняли и всё равно ни в какую.

– Сам посмотри, – Валерий дал распечатку Семёну, – тест идеальный и с вечера прогонял и сейчас повторил – нормально работает переферия. Все дисководы в пределах нормы.

– А что за тест, которым ты пользуешься?

– Стандартный тест, получили вместе с документацией. Разработчик – не кто-нибудь, фирма «IBM».

– Ты дай мне документацию или, если хочешь, давай вместе покумекаем.

– Давай, – согласился электронщик, – вообще на всех ВЦ используют этот тест, другого нет.

Вечером Семён с Валерием разобрали программу тестирования перефирийных устройств и пришли к выводу, что тест всё-таки поверхостный. Через неделю Семён написал свой тест. Он программировал на ассемблере с применением ещё и макро команд. Как модно было говорить среди программистов: «программировал по железу». Программа проверяла все без исключения биты регистра, где фиксировались различные сбои перефирийных устройств, причём проверялись абсолютно все режимы работы, которые тест фирмы «IBM» почему-то не исследовал. При запуске теста Семёна, ЭВМ вдруг замирала. Операторы говорили, что ощущение такое, что ЭВМ лишалась вдруг в этот момент любого мыслимого произвола со своей стороны – программа крепко держала в своих руках все до единого нерва-бита ЭВМ. Потом дисковод начинал двигать считывающими головками с нарастающей скоростью, бешено перемещаясь с нулевой дорожки на последнюю и обратно. Интенсивность была такая, что по телу всего дисковода шли судороги. Казалось, что он вот, вот просто сорвётся с места и развалится.

– Ну что, – спрашивал у электронщиков начальник АСУ, – переферия не сбоит?

– ЭВМ после теста Семёна работает, как часы. «IBM» отдыхает.

Скоро тестом Семёна стали пользоваться на всех ВЦ города. Вообще системные программисты – это была элита в мире программирования и Семён входил в десятку этой элиты.

Кроме, как «по железу», Семён знал ещё четыре или пять самых популярных языка программирования высокого уровня. Программистов на ВЦ никто не ограничивал в выборе языка. Каждый программировал на том языке, который ему больше всего нравился, но если возникали вопросы, все обращались к Семёну и ему волей-неволей пришлось вникать в подробности программирования на любом языке.

С этого года министерство, к которому относился завод, стало требовать квартальные отчёты на магнитных носителях, то есть на магнитной ленте. В министерство ездили, как правило, два технолога и возили с собой магнитную ленту, на которой был размещён квартальный отчёт. В первой же поездке что-то у них не заладилось и по заводу издали приказ, чтобы в такие командировки должен был вместе с технологами ездить и представитель вычислительного центра. Теперь каждый квартал Семён ездил в Москву, как ответственный за сохранность магнитного носителя. В первой же поездке он познакомился с местным системным программистом и привёз из Москвы на магнитной ленте давно не переиздаваемый роман братьев Стругацких «Гадкие лебеди».

– С лентой поосторожней, – говорил москвич, – иногда КГБ устраивает проверки в поисках запрещённой литературы.

– Напишу программку по перекодировке, – заверил его Семён, – хрен кто прочитает.

Полночи операторы распечатывали ленту, которую Семён привёз из Москвы. А вечером Семён вручил ещё не разорванный рулон другу Игорю. Это было настоящим событием и друзья решили отметить этот случай. Игорь был не женат и его комната всегда была готова к приёму друзей.

На следующий день Семён написал простенькую программу по перекодировке текста на ленте. В каждом, прочитанном на ленте байте, инвертировался третий бит. Лента становилась нечитаемой, а перед распечаткой этот же третий бит каждого байта инвертировался ещё раз. После этого текст снова становился понятным. Перекодированную ленту Семён положил в сейф, где хранились все дистрибутивные ленты, которые получали вместе с ЭВМ и их копии. Все остальные ленты хранились на специальных стеллажах в машинном зале.

Однажды, идя по коридору своего ВЦ, Семён столкнулся с начальником АСУ, рядом с которым шёл мужик, с удивительно знакомым лицом, но кто это такой Семён никак не мог сообразить. Позже, зайдя к начальнику, он узнал, что это был подполковник местного КГБ, который взял на проверку три магнитных ленты из сейфа.

– Говорит, что это профилактическая мера, – сказал начальник АСУ, – надеюсь не испортит. Я отдал только копии. У тебя же есть оригиналы?

– Да, оригиналы есть, – сказал Семён, – а что сигнал был?

– Да нет, вроде все ВЦ сейчас проверяются. Удивительно, что подполковники этим занимаются, могли бы и рядового сотрудника прислать за лентами. У них там свой ВЦ.

– Похож на мужика, с которым я в Ташкенте в гостинице жил, – удивился Семён, – ну, просто одно лицо.

– Через неделю сказал вернёт.

Практически из каждой такой поездки в Москву привозил Семён такие перекодированные ленты. В основном это были произведения Булгакова и Стругацких. Но КГБ на ВЦ, где работал Семён, больше не появлялся.

* * *

Удивительно быстро закончилась четвёртая творческая тетрадь. Семён написал за этот период двадцать две работы. Среди рабрт по геометрии появились исследования по нелинейной алгебре. Как это произошло, Семён не задумывался. Просто попалась интересная задача, а Семён никогда не отказывал себе в занятиях, к которым возникал спонтанный интерес.

Эпиграфом к пятой тетради Семён выбрал слова А. Н. Колмагорова: «Математика – это то, посредством чего люди управляют природой и собой».

Летом Артур Иванович сказал Семёну, что готовится новая конференция.

– Не хочешь принять участие? – спросил Артур Иванович, – есть что новенького на твоём творческом фронте?

– Язанимался последнее время координатно-двойственными конфигурациями. Вообще геометрическими конфигурациями когда-то занимался ещё Гильберт, но о таких конфигурациях речи не было. Я порылся в библиотеке – такое ощущение, что эти конфигурации вообще ещё никто не исследовал, а там возникают интересные теоремки.

– Заходи на днях на кафедру, обсудим.

Для обсуждения темы выступления на конференции Семён предложил два направления.

– Тема координатно-двойственных кофигураций интересна сама по себе и этими вопросами, пожалуй, действительно никто не занимался, – говорил Артур Иванович, – но тема прямых Паскаля, мне кажется, здесь больше подходит. И вот почему. Этим вопросом когда-то занимался знаменитый Штейнер, а после его смерти, как ты знаешь, и англичанин Киркман. Но никто не сказал, что точки пересечения третьего порядка в этих исследованиях полностью исчерпаны. Твоя теорема «о циклических шестиугольниках» даёт ответ на этот вопрос. Но самое главное, как мне кажется, и самое ценное в твоём исследовании – это то, что ты показал и обосновал возможность применения математического аппарата теории алгебраических подстановок и теории графов в исследовании вопросов проективной геометрии.

– Так, что, – сказал Семён, – берём для конференции задачу о прямых Паскаля?

– Я думаю – это будет интереснее, ты подумай, как назвать своё сообщение и я подумаю. Но сильно не затягивай. В ближайший понедельник заявка на доклад должна уже быть в программе конференции.

Название доклада получалось длинным, но его вставили последним в повестку первого дня конференции. Последним доклад сделали по просьбе Артура Ивановича, так как он предполагал, что по этому сообщению будет много вопросов.

Ведущий объявил тему доклада Семёна и среди прочего сказал: «Семён Молнар – студент-заочник четвёртого курса. Он сам ставит себе задачи и сам же их и решает». После этих слов в зале послышался шум. Среди пришедших на конференцию, возможно, были те, кто Семёна запомнили ещё с прошлого года.

По итогам конференции доклад Семёна опять завоевал диплом первой степени.

* * *

Семья Семёна продолжала каждое лето снимать домик в том же посёлке, где когда-то восьмилетний Сёмка первый раз увидел огромного чёрного лесного муравья. Практически каждый год лес продолжал удивлять Семёна своими лесными чудесами. Он хорошо помнил, как однажды наткнулся на «потеющий» шар. Семён мчался под откос по каким-то своим делам и вдруг, что-то необычное привлекло его внимание. Он резко остановился. Когда-то давно эта огромная сосна была кем-то спилена, но пень ровный, как стол, продолжал стоять и потихоньку обрастать со всех сторон различными побегами и травами и продолжал свидетельствовать о большой сосне. И на этом пне прямо в его центре находился сейчас нежно розовый шар. Он был практически идеальной формы, не видно было никакой подпорки или основы, на которой бы он стоял. Ощущение было такое, что шар твёрдый, может быть каменный или металлический. Но нежно розовый цвет почему-то подсказывал, что шар живой. И самое главное – вся поверхность шара равномерно была покрыта большими прозрачными каплями. Шар потел. Причём капли не стекали с поверхности, а были словно прилеплены к шару. Шар был больше чем мячик для игры в пинг-понг, но меньше мяча для игры в большой теннис. Семён, испытывая непонятный трепет, осторожно приблизился шару, стоявшему в центре поверхности замшелого пня, и дотронулся мизинцем до капельки на поверхности. Капля перетекла на палец. Жидкость имела тягучий вид, не такой какой был у обыкновенной воды. Семён без всякого страха и, не отдавая себе отчёта в том, что он делает, лизнул свой мизинец. Вкус капли пыл сладковатый. Семён куда-то очень торопился. «Завтра надо будет снова сюда прийти и исследовать шар», – мелькнуло у него в голове и он бросился далеше по своим неотложным лесным делам. На следующий день прямо с утра Семён отправился к старому пню. Пень был на месте, а вот шара на нём не было. Не было даже никаких следов, что говорили бы о вчерашнем присутствии таинственного шара. Семён потом всю жизнь жалел, что не остался тогда рядом с шаром и не исследовал его.

Сегодня Семён возвращался из леса налегке – грибов не было. До дачи оставалось метров сто пятьдесят. Впереди под откосом уже угадывалась дорога, которая проходила мимо дачного посёлка. Вдруг внимание Семёна привлёк большой куст акации. «Под кустом должен быть гриб», – подумал Семён и полез под куст на четвереньках. Куст был обширный и разлапистый, и просто заглянуть под куст, раздвинув ветки, не получалось. Надо было пробираться под куст почти ползком. Раздвинув последние ветки, Семён увидел под кустом нечто необычное. На миниатюрной полянке стоял игрушечный деревянный сруб без крыши. В одной стене была прорублена дверь, в другой стене было окно. Внутри дома был малюсенький стол. Пол был не земляной, а дощатый. Всё это было засыпано каким-то мелким мусором и хвоинками. Более того, всё это строение было с трёх сторон обнесено маленьким забором. Забор был старый и заросший во многих местах пожухлыми и свежими травинками. Это была настоящая заброшенная, но очень маленькая заимка-хуторок. Семён даже забыл, что он лежит под кустом. Быстро выбравшись из под куста, Семён постарался запомнить это месторасположение и бросился бегом на дачу. Восьмилетний Мишка и шестилетний Гошка были дома. Семён, ничего не объясняя, сказал сыновьям, чтобы тотчас следовали за ним в лес и все двинулись на поиски странного куста акации. Семён помнил приметы, где находится этот куст и они быстро его нашли. Были видны следы самого Семёна, когда он пробирался ползком под куст. Следуя этим следам, Семён снова полез под куст. Мальчишки пробирались следом. Достигнув заветной полянки под кустом, Семён в нерешительности остановился – никакой заимки не было. Мальчишки недоумённо смотрели на отца, а Семёну хотелось заплакать. «Так не бывает, это нечестно, ведь я всё это видел всего пол часа назад. Не просто видел, а внимательно рассматривал аккуратно сделанный сруб, забор-плетень, огораживающий с трёх сторон этот маленький сруб», – думал Семён, не веря своим глазам. Потом они выбрались из под куста. Стали искать рядом похожий куст, но ничего подобного не было. Так ни с чем и вернулись на дачу.

Вообще место, где находился дачный посёлок было необычным. С южной стороны посёлка текла небольшая таёжная речка. На дне речки в большом количестве можно было намыть чёрный порошок, который реагировал на магнит. Позднее Семён узнал, что это магнитный железняк – спутник россыпного золота.

С востока посёлка были скальные разломы. Там среди обвалов можно было найти удивительные прозрачные кристаллы в виде шестигранных пиромидок, которые росли прямо на камнях – это был кварц. Говорят, что кварц – это спутник жильного золота.

В самом лесу Семён, Жорик и Геня однажды наткнулись на деревянную вышку. Такие вышки ставят для наблюдений вдаль. Но какая может быть даль, если рядом росли деревья, которые уже переросли саму вышку. Ей было лет пятьдесят. Лестница на верхнюю площадку этой вышки была такой ветхой, что по ней никто из друзей не решился подняться.

А ещё на вершине одной из лесных сопок стоял мёртвый лес. На площади, примерно сто метров в диаметре, стояли осины. Они были очень высокие, метров до пятидесяти-шестидесяти, но все они были мертвы. Можно было пальцем толкнуть любое дерево и оно с грохотом падало. Папоротник в этом месте был почти в рост человека. Одно из таких деревьев ещё во время падения рассыпалось на несколько частей и один большой кусок ствола саданул точнёхонько по голове Жорика. Жорик практически не почувствовал удара – ствол рассыпался при ударе в прах. Почему умерли осины на вершине холма среди хвойного леса – было загадкой.

А однажды друзья наткнулись на пещеру и всё лето её исследовали. В это лето им было по пятнадцать лет. На дне пещеры было холодное озеро, глубину которого так и не удалось измерить.

Замечательное это было место со своей историей и со своими тайнами.

* * *

Бережной пригласил Вострикова вместе отужинать. Сидели в отдельной комнате ресторана «Север».

– Могли бы и дома это обсудить, – говорил Иван, – если честно, то я не очень жалую эти рестораны. Вечно пьяные рожи, да и шумно…

– Здесь не потревожат, – успокоил Антон, – я всё продумал. Ну когда мы так сидели? Вкусно поедим, выпьем как надо. Никто не помешает – я строго наказал. Помощь мне твоя нужна. Серьёзная помощь.

– Всегда готов, как пионер.

– Я должен уехать, когда вернусь не знаю, а присматривать здесь ох как нужно. А если тебе самому понадобится отъехать? Кстати, много дел в твоём производстве?

– Вообще четыре дела, но я бы сказал: дело – здесь, а остальное – скорее подготовка на будущее.

– По большому пространству прыгаешь?

– Да нет, всё рядом.

– Рядом – это по Галактике?

– Да ты, что, – возразил Востриков, – какая Галактика, по рукаву, да и то в пределах трёх-четырёх переходов. И, конечно, не напрямую. Напрямую – это же годы, а мы по четвёртому вектору от светила к светилу.

– А мне кажется – ты на годы исчезал?

– Один раз был пробный ход, но здесь только группой. – сказал Иван, и в этот момент тихонько звякнул телефон. Востриков даже не обратил внимания, что на тумбочке у зашторенного окна стоит телефон. Бержной, не торопясь, поднялся, взял трубку и коротко сказал: «Закуски давно надо было нести».

– Специально сказал, чтоб с телефоном, чтоб не мельтешили здесь без надобности лишний раз.

Официант – как будто ждал за дверью – быстро поставил графин с водкой и три каких-то салата.

– Рыбный, мясной, – показал Антон, отвечая на вопросительный взгляд Ивана, – а это по моему рецепту, оценишь…

Выпили и закусили.

– Ты конечно знаком с теорией квантовой корреляции? – спросил Антон, разгребая рыбный натюрморт на тарелке.

– Слышал, конечно, но не специалист.

– И я не специалист. Ты ведь заметил, что в нашей «высокой» игре в большинстве случаев я проигрываю. Погребняк правит бал. Я пытаюсь разгадать его ходы. Но в основном руководствуюсь интуицией, а не наукой. Да и не успеваю – быстро работают, гады. А в этот раз подал запрос в Центр на просчёт корелляции по объёму. Двадцать семь параметров и для нашего объекта, и для группы Погребняка пришлось выискивать. Двадцать семь в квадрате – это семьсот двадцать девять уравнений корреляции, представляешь. И вдруг получаю ответ: есть корреляция. А это значит, что можно предугадать их очередной шаг. Я позовчера вернулся из Центра. Расшифровали первое решение. Ничего не понятно, но решение есть. Представляешь, завод «КВАНТ» и фото лаборатория в квартире Погребняка.

– Какой завод «КВАНТ»? – тихо спросил Востриков.

– Действительно, есть такой завод в километре от квартиры, где живёт наш объект 2107-1954. Представляешь, фотобумагу делают на этом заводе.

– Ну и что?

– Сам не понимаю, но фотолабораторию у Погребняка я вводил, как один из параметров корреляции, а откуда этот завод вылез – непонятно. В общем для прояснения других возможных решений мне необходимо быть в Центре, а тебя прошу последить здесь. Если хоть что-то заподозришь, намёк, хоть самый маленький, сразу меня вызывай. Если бы разрешили заглянуть чуток вперёд…

– А вот мне разрешили причинное нарушение.

– Как так?

– Обратная связь была меньше двух сотых процента, наверно, потому и разрешили.

– И что же такое ты учудил?

– В очередной командировке я подсунул контробандный роман нашему объекту на магнитной ленте, а он ещё не написан.

– А если догадаются?

– Да не догадаются. Не задаются они вопросом – когда написан роман. Они в суть его пытаются вникнуть.

– Толковый должно быть роман?

– «Отягощённые злом», через пару лет появится в печати и то в журнальном варианте. По моей задумке – роман сегодня нужен объекту.

– Как же ты такое протолкнул?

– Я же говорю: коэффициент обратной связи меньше двух сотых процента. Иначе бы не пролезло. Слушай, что за салат?

– Криветки там, кальмары, брусника свежая, лучок репчатый меленько нарезанный, всё под майонезом, да, тёртое яблочко. Вроде ничего не забыл.

– Необычный вкус и под водочку хорошо.

В этот момент опять звякнул телефон.

– Подсматривают они что ли? – сказал Бережной, вставая из-за стола. – Можно горячее, – кому-то разрешил Антон, сняв трубку телефона. – А я вот не могу заниматься сразу несколькими делами.

– Я же говорю: другие дела – это скорее подготовка на будущее, – сказал Иван. Официант внёс большой поднос с двумя блюдами. На одном, судя по форме, угадывалась небольшая стерлядка в зелени какой-то растительности. А вот что было на втором блюде оставалось загадкой.

– Опять по твоему рецепту? – спросил Иван, указывая пальцем на второе блюдо.

– Угадал, но расскажу потом, когда попробуешь.

Они выпили водки и Антон не закусывая направился к телефону.

– Неси второй графинчик, – сказал он в телефонную трубку и вернулся к столу. Иван обсасывал косточки какого-то животного, которое было подано на втором блюде.

– Вроде кролика напоминает по вкусу, но строение тела не очень похоже на кроличье. Что за зверь? Мясо нежное.

– Надеюсь, ты человек не брезгливый?

– Не пугай, я уже трескаю за обе щеки.

– Всегда мечтал отведать тушёного в черемше крокодила, – блаженно закатил глаза Бережной, – в одном произведении вычитал и никак не получается, то крокодила нет, то для черемши не сезон.

– Крокодил? Правда что ли? – удивлённо промолвил Востриков, перестав на секунду жевать.

– Нет. Я говорю: «мечтал», а это – рагу из нутрии. Однажды подсмотрел рецепт у одного частника, который подпольно разводил нутрий в гараже.

– Ей же вода нужна.

– А у него в гараже ванны с водой стояли.

* * *

В этот год отмечали пятидесятилетие любимой школы и Семён решил по этому поводу написать письмо школьному другу Вовке-Генералу. Генерал был первой любовью его сестры Виктории, а та к этому времени была уже в разводе. Жил Генерал где-то на Украине, кажется, в Черкассах. К удивлению Семёна Вовка тут же дал согласие и в канун юбилея школы прибыл в Красноярск. Последний раз Генерал приезжал в Красноярск лет девять назад на свадьбу к Семёну, где он был свиделем жениха.

Двух дней хватило, чтобы первая любовь снова встала в полный рост. Вовка отбыл на Украину, чтобы развестись во втором браке и снова вернуться в Красноярск. Все эти события последних дней живо напомнили Семёну его собственную первую любовь и он снова, заходя в книжный магазин «Знание», вспоминал, что в этом доме ещё пять лет назад жила Тамара, которая теперь уже была неизвестно где.

На днях в этом самом магазине он обратил внимание на книгу Бертрана Рассела и сразу же её приобрёл. Это не была книга по математике, но имя знаменитого логика было очень хорошо Семёну знакомо. Дома, прочитав уже несколько первых страниц, Семён понял, что эта книга послана ему провидением. Книга была посвящена вопросам, которые на протяжении всей сознательной жизни, наверное, с самого детства, ещё со смерти бабушки, начали волновать Семёна.

Вопросы жизни и смерти, вопрос существования бога и бессмертия всё время возникали и в творчестве его любимого Достоевского, но прямых ответов на них не было. И вдруг у Рассела он прочитал, что религия является главным препятствием на пути цивилизации, и, только убрав это препятствие, человечество сможет быть счастливым. Семён сразу поверил Расселу, потому что тот был великим учёным и не просто учёным, а математиком. А несуществование бога требовало доказательства, иначе это положение само скатывалось на уровень религии. Кроме того раньше Семёну казалось, что вопрос бессмертия связан обязательно с богом, но почитав Рассела он понял, что если и есть бессмертие, то бог здесь не при чём. И Семён раз и навсегда вычеркнул из своей жизни религию и бога. Возможно существует другой, не человеческий разум, но это не бог, на которого надо уповать и молиться о спасении. При этом он вспоминал, как лет пятнадцать назад, над их головами величаво плыло вселенское чудо в виде математически правильного тора и это не была галюцинация. Множество людей было тому свиделями и это было, скорее всего, не творение природы, а творение какого-то разума.

«Бог в религии определяется, как творец нашего мира, – рассуждал про себя Семён, – а разум, даже если он и не человеческий – это не творец, это тоже часть нашего мира. Разум необходимо изучать».

Буквально через пару недель вернулся в Красноярск Генерал – он был свободен от старых брачных уз и по-новому счастлив. Очень скоро они поженились с Викторией и стали жить в её квартире, неподалёку от Семёна. Работу Генерал нашёл тоже недалеко. Прямо за их родной школой, на месте старого заброшенного кладбища не так давно построили современный небольшой завод по производству фотобумаги. Назывался он «Завод КВАНТ». Вот на «КВАНТе» Генерал и начал работать слесарем-ремонтником.

Однажды Генерал сразу после работы зашёл к Семёну домой.

– Ты должен пойти со мной, – безапеляционно заявил он Семёну, переступив порог его квартиры и отказываясь пройти в комнату.

– Зачем? – спросил Семён

– Пойдём, там увидишь. Это очень нужно.

– Куда надо идти? – допытывался Семён. Он заметил, что Генерал уже где-то выпил, но ещё твёрдо стоял на ногах.

– По дороге расскажу, – настаивал Владимир.

Они отправились в сторону родной школы.

– Пошли, зайдём ко мне на завод, – сказал Генерал.

– Через забор полезем? – подозрительно предположил Семён.

– Нет, прямо через проходную. Да ты увидишь… Во вторую смену запросто пройдём и меня в лицо знают, ничего сложного.

– А почему такая срочность?

– На днях познакомился с отличным мужичком, – заговорил Генерал, не отвечая на вопрос Семёна, – уже пенсионер, а раньше на заводе у нас работал. Сегодня заходил по старой памяти, а после смены к себе пригласил. Какая у него фотолаборатория дома…

– Уж не фотоделом ли ты собрался заняться? – иронично спросил Семён.

– Нет, это к слову. Ну погоди, сейчас придём, на месте всё расскажу. – Генерал был буквально возбуждён.

До завода было недалеко – пятнадцать минут ходьбы. На проходной, действительно, никто их не остановил. На проходной вообще никого не было.

– Ты старайся от меня не отставать, а то в темноте можно за что-нибудь с непривычки зацепиться, – сказал Генерал. Сразу же за поворотом они попали в цех, где царила почти полная темнота. Только кое-где горели маленькие красные лампочки. «Как в фотолаборатории», – подумал Семён. После цеха поднялись по лестнице на второй этаж и, пройдя немного по коридору, оказались в небольшой комнате.

– Заходи, – пригласил Генерал, – это наша раздевалка. Здесь во вторую смену никого нет. Смотри, это моя кабинка, – показал Генерал. Семён огляделся, прошёл по комнате, отметил про себя, что окон нет.

– И что здесь особенного? – спросил Семён.

– Онуфрич рассказывал, что когда-то это была большая комната, – Генерал достал сигарету и закурил.

– Онуфрич – это тот мужик, у которого ты сегодня был?

– Да, – кивнул головой Генерал, – сейчас там комнатка бухгалтерии, – Генерал показал пальцем в сторону кабинок со сменной одеждой, – прямо здесь, – он подошёл к своей кабинке и похлопал по стене, – деньги лежат.

– Что, стену ломать будем?

– Будем, но не сегодня.

– А когда? – спросил Семён, тараща на Генерала глаза.

– Когда зарплату привезут. Её привозят свечера, а выдают утром на следующий день.

– А сейф?

– Да в том-то и дело, что нет сейфа. Деньги в шкафу, как раз за моей кабинкой. Стена хлипкая – в один кирпич.

– На тебя же первого подозрение упадёт и выносить как?

– Пошли, покажу отход.

Они снова вышли в коридор, спустились по лестнице, но в цех входить не стали, а свернули под лестницу. Пройдя какими-то переходами, они вдруг вышли на задний двор завода. Незаметко перебежав двор, перелезли через забор и оказались в тёмном проулке уже вне завода.

– А деньги где-нибудь закопаем, главное не наследить, но это надо хорошенько продумать.

– Тебе что, это всё твой Онуфрич рассказал?

– На прямую нет, но когда рассказал, как комнату перегораживали стеной в один кирпич и где деньги хранят, у меня сразу идея эта возникла. Теперь надо придумать, где деньги будем прятать. Тут вся надежда на тебя, у тебя же голова в любом направлении, как надо работает.

Семёну идея не понравилась, но, видя Вовкину одержимость, спорить он не стал. Несколько раз он один проникал на завод через забор в вечернее время и с секундомером просчитал, сколько времени уходит на движение по заводскому двору и перелезание через забор. Куда прятать мифические деньги он даже и не думал. Что-то подсказывало ему, что это – гнилая затея.

А Генерал вдруг начал частенько прикладываться и заходил к Семёну после смены уже навеселе. Прошёл месяц.

– Что зарплату задерживают? – спросил как-то Семён Генерала.

– Почему задерживают? Нет не задерживают, – удивился Генерал, – может по чуть-чуть, – он показал пальцами, намекая, что не мешало бы выпить, – ты придумал куда деньги прятать?

– Не сегодня, математика и алкоголь не совместимы, – объяснил Семён, – а деньги под Пушкина закопаем, сам чёрт не сыщет, – бухнул он, наугад придумав Пушкина.

– Под какого Пушкина?

– Пушкин в парке стоит на боковой аллее, я всё подготовил.

– Тогда в следующую зарплату.

Но в следующую зарплату Генерал не явился и вообще куда-то пропал.

– Ты знаешь этого геолога? – спросила Виктория как-то Семёна.

– Какого геолога? – не понял Семён.

– Друг теперь у Вовки, геолог какой-то. Собрался с ним в экспедицию.

– А завод?

– Всё, уволили его с завода за пьянку. Теперь ему экспедицию подавай. Дома вообще не показывается, поселился у этого геолога. И откуда он только взялся на мою голову?

* * *

Бережной вернулся в Красноярск по срочному вызову Вострикова и тут же отправился к нему домой. Комнату Ивана он не узнал. Во-первых на одной стене висел карабин и огромный полевой бинокль, а на другой – чёро-белая физическая карта незнакомой местности. Появился шкаф, на полках которого через стеклянные двери можно было разглядеть какие-то камни. В углу рядом с ризиновыми сапогами валялись какие-то не то молотки, не то альпинистские ледорубы с удлиннёными рукоятками. И самое большое, что поразило взгляд Бережного, – это обилие пустых бутылок из под спиртного и разбросанных по всей комнате пустых консервных банок. Некоторые из них были заполнены папиросными окурками и стояли на столе, но Бережной точно знал, что Востриков никогда не курил.

– Что происходит, Иван? – Бережной многозначительно обвёл комнату рукой.

– Ты, знаешь, я разгадал первое решение уравнений твоей корреляции, – как-то не очень уверенно сказал Иван.

– Ты имеешь в виду завод «КВАНТ»?

– Именно так. Мне кажется, что нашего подопечного хотели затянуть в какую-то авантюру с этим заводом.

– Откуда такие соображения?

– Появился школьный друг Молнара. Когда-то они были очень хорошими школьными друзьями. Ты мне его как-то и показал. Вовка-Генерал.

– Который был у него на свадьбе?

– Да, тот самый и устроился он на работу на завод «КВАНТ».

– Почему сразу меня не вызвал?

– Извини, хотелось самому сначала наверняка убедиться. А когда убедился такая карусель началась, что не до вызова было, но ситуация была под контролем. Началось с того, что я однажды, выслеживая этого Генерала, вдруг оказался в квартире Погребняка, но вовремя сообразил и дал дёру. Но здесь-то круг и замкнулся. Погребняк – фотолаборатория – КВАНТ – Генерал – Погребняк. Сто процентов. Погребняк плотно сел на Генерала. Пришлось легенду состряпать. Потому и антураж такой, – Иван объвёл комнату рукой.

– Не понял, – вопросительно посмотрел на него Бережной.

– Я не знал, что они затеяли с Погребняком, но ясно было, что что-то затевают. И, чтобы сбить Генерала с этой идеи, надавил на уязвимые точки его, так сказать, характера: романтика, подкреплённая алкоголем.

– Да ты – психолог.

– Пришлось прикинуться геологом в отпуске. В общем так в роль вошёл, что отправили Генерала восвояси.

– Кто отправил?

– Ну выгнали его с завода за пьянку, жена скандал устроила, потом Семён морду набил и в поезд до Киева посадил.

– А не слишком круто?

– Да, случайно он здесь оказался. Подозреваю, что если в корень смотреть, то приезд его в Красноярск – это тоже дело рук Погребняка.

– А что Погребняк? – спросил Антон

– Тут я про Погребняка и вспомнил. Сразу тебя вызвал.

– Спасибо, вроде всё в порядке. Теперь Погребняком я сам займусь. Ты что, так теперь и будешь геологом на доверии?

– Всё. Легенда умерла, – покачал головой Иван, – здесь я тебе ещё нужен?

– Задержись на несколько дней, а потом решим, что делать. Ведь цели-то, которые они ставили так и остались не выяснеными.

* * *

Погребняк с утра снова отправился в Больницу. В инфекционном отделении он зашёл к дежурному врачу.

– Приветствую вас, – протянул он руку пожилому человеку в белом халате, – как там наш?

– Приветствую, – мужчины обменялись рукопожатиями, – инфекционное отравление исключили, сегодня переводим Грелкина в общую терапию. Это бытовое отравление.

– А как он?

– Да, практически здоров. Сделаем ещё пару контрольных анализов и домой.

– Тогда я загляну к нему, спасибо, доктор, – они снова пожали друг другу руки.

– Будьте здоровы.

В палате было четыре койки. На дальней койке у окна сидел Грелкин и что-то читал.

– Всем привет, – громко сказал Погребняк, ни к кому конкретно не обращаясь, но взглядом оценивая Грелкина, – как сегодня? – подошёл он к кровати у окна.

– Здравствуйте, Босс, – Грелкин отложил книгу, – врач говорит, что сегодня переведут в новое отделение. Что-то ещё будут делать, а так – ничего.

– Как говорил один наш знакомый, клизьму тебе в ж…, вот что тебе надо сделать, – Погребняк перевернул книгу, которую не успел сунуть под одеяло Грелкин, – «Металловедение», а что с химией покончил… это надо ж додуматься – яды на себе проверять…, а если бы вообще дуба дал…

– Чёрт соразмерно попутал, Босс.

– Ладно, наматывай на ус. Идею с отравлением можешь продолжать, а вообще – есть для тебя одно дельце, но это когда выйдешь отсюда. Зачем тебе металловедение понадобилось? Можно же в Центре проконсультироваться.

– Можно, конечно, но хочется самому всё соразмерно разработать…

– Что разрабатываешь?

– Так это … вместе с химией.

Погребняк подозрительно на него покосился.

– Операция с «КВАНТОм» кажется провалилась, не начавшись. Слабоват оказался твой протеже, – продолжил Погребняк, внимательно всматриваясь в Грелкина.

– Что случилось?

– Вроде загорелся поначалу, а потом вдруг запил, да так покатился, что вообще укатил к себе на Украину.

– Для «КВАНТа» нового кандидата искать или…?

– Оставим эту идею, – Погребняк присел на прикроватный стул, – у тебя как с языком?

– А что с языком? – Грелкин вывалил свой язык и скосил на него глаза.

– С иностранным, балда.

– А, с иностранным, – покраснел Грелкин, – с европейскими, как в школе. В смысле: английский, немецкий, французский, – пояснил он, – а что, за границей будем работать или чего перевести?

– Нет, это я так, общие соображения. Ну, поправляйся, завтра не приду, – Погребняк встал со стула, – всем здравствовать!

* * *

Семён переписывал в свою творческую тетрадь что-то с черновика, когда к нему за стол подсел Борис Валентинович.

– Что новенького в математике? – спрсил он Семёна.

– Любопытная получается штуковина, – Семён отодвинул тетрадь, – если клеточное поле взять замкнутым, то возможна стопроцнтная упаковка. Я закончил исследование по упаковкам чисел в клеточное поле. Одна клетка поля – одна цифра. Все числа имеют один поразрядный размер-порядок. Например чисел пятого порядка в двоичной системе счисления может быть тридцать два. Если поле замкнуто, то все тридцать два числа укладываются в это поле без пробелов. Естественно, числа идут не попорядку, а расположены по определённому алгоритму.

– Любопытно, – Борис Валентинович придвинул к себе тетрадь. Несколько минут он перелистывал страницы. Семён старался ему не мешать, – любопытно. А ведь получается, что если взять замкнутый регистр, то все числа от нуля до тридцати одного: два в пятой, все в одном регистре стопроцентно упакованы. Ты не думал, что можно построить новую ахитектуру для ЭВМ с замкнутым регистром?

– Нет, как-то до этого не дошло.

– Надо только разработать правила арифметики для таких замкнутых регистров. Представляешь, ни одного неиспользованного бита памяти.

Они просидели так целый час, а может быть и больше, не заметив, что обед давно кончился.

Очередная творческая тетрадь быстро заканчивалась. Сам Семён отмечал в этой тетради большую цельную работу по представлению геометрических преобразований в виде векторных функций. Во всех учебниках, где речь шла о геометрических преобразованиях, тема давалась всегда в виде описания, подкреплённого наглядными чертежами, а с открытием теории Семёна всего этого не требовалось. Конечно, без наглядных примеров геометрию преподавать просто не интересно, но возможность композиций геометрических преобразований получала свой математический аппарат. Теперь геометрические преобразования можно было просто складывать или вычитать, как векторные функции. Алгебраические правила Семёном тоже были разработаны. Это вообще был абсолютно новый взгляд на геометрические преобразования.

Между большими теориями в тетради была любопытная теорема, которую Семён назвал «Теоремой о постоянстве объёма». Благодаря этой теореме формулы для вычисления объёма и поверхности шара приобретали особый смысл при дифференцировании. Но это надо было капитально обдумать. Семён чувствовал, что должна существовать и теорема о постоянстве площади и теорема о постоянстве длины.

Глава 10.

«Необходимо исследовать число … »

Сухой закон, введённый Горбачёвым, особо не мешал жизни Семёна. Вычислительный центр, заместителем начальника которого, теперь был Семён получал ежемесячно двадцать два литра спирта на нужды ЭВМ. Спирт назывался технический, но все его употребляли с незапямятных времён и до сухого закона. Женщины делали на этом спирту наливки и настойки, а мужики пили просто так, разбавляя водой. Семён делал «Блэк-Джек». Когда-то баба Лида, мама Семёна (теперь её чаще называли именно так) работала в биохимической лаборатории. Они тоже получали спирт на какие-то свои нужды и ежемесячно спирт тоже оставался нереализованным. Спирт, конечно, был медицинский. И женщины в лаборатории придумали напиток, который назвали почему-то «Чёрный-Джек».

– И что это за чудо напиток? – спросил Сергей, возвращаясь вместе с Семёном с завода домой.

– Рецепт простой, – рассказывал Семён, – варится чёрный кофе, потом добавляется в него сахар, потом всё капитально процеживается через два слоя марли и остужается. После того, как кофе остыл, берётся тристо грамм этого кофе и добавляется к нему двести граммов медицинского спирта. Всё – «Блэк-Джек» готов к употреблению. Пьётся отлично и крепость приличная.

– А из нашего спирта пробовал?

– Пробовал, тоже хорошо получается. Ты помнишь, как Англичанин пил перед тем как в райком идти? Или ты тогда не присутствовал?

– Не помню.

– Он поджигал лавровый лист и медленно его гасил, опуская в стакан с разбавленным спиртом. При этом утверждал, что запах алкоголя исчезает.

– И что, исчезал?

– Запах алкоголя может и исчезал, но какой-то горелый запах всё равно оставался, весь комитет комсомола так делал, когда надо было к начальству идти, а стаканы уже наполнили. Не помню, кто это придумал, но Англичанину этот метод передал его предшественник.

– Помнишь случай, когда слесарь из инструментального цеха с похмелья себе язык откусил?

– Совсем?

– Кончик языка откусил. Представляешь, как бедолагу колотило. Говорят он на четвереньки упал и во время падения кусанул себя за язык.

– Это когда было?

– Вроде в семьдесят шестом году.

– Я тогда чуть до белки не допился.

– Ты не рассказывал.

– Да ничего интересного не было. Баба Лида заподозрила неладное и уговорила меня показаться наркологу-психиатру. Причём, пригласила её домой – я наотрез отказывался идти в клинику. Пришла бабушка, очень милая. Поговорили мы с ней о погоде, о поэзии… Я всё ждал: сейчас спросит – сколько пьёшь, как часто…, а ничего этого не было. Просто сказала, мол, если веришь в себя и сила воли есть, то не пей ни капли алкоголя пол года.

– И всё? – удивился Сергей.

– Всё. Не пил пол года.

– Может повторим? Как раз до Нового Года полгода остаётся. Вот возьмём и завяжем.

– Легко. Меня и без этого математика в ежёвых рукавицах держит. Представляешь, что-то в башке перклинивает. Хоть маленькую рюмку если выпью, то математикой не могу заниматься. Башка перестаёт тут же работать, а стихи писать могу. Но от математики отказаться не в моих силах. Что, до Нового Года ни капли?

– По рукам.

* * *

Друзья сдержали своё слово. До Нового Года был сухой закон. Наверно, Михал Сергеич этому был бы рад, хотя самого иногда показывали по телеку с бокалом шампанского на международных приёмах.

– Первую рюмку выпью, когда пробьют куранты, – объявил Семён супруге, накрывая праздничный стол.

– Что и Старый Год провожать не будешь? – подначивала Тамара.

– Нет. Только сок, – твёрдо сказал Семён. Он открыл новую большую бутылку с гранатовым соком. Взял с телевизора декоративный металлический кувшин, сделанный в восточном стиле, и перелил в него сок.

Гости сели за стол ровно за час до Нового Года, чтобы проводить Старый Год и вспомнить, что было в этом году интересного. Через полчаса Семёну стало плохо. Сначала разболелась голова, потом появилась тошнота, потом началась рвота и поднялась температура. Все сошлись на мысли, что это отравление. За эти полчаса Семён ничего не съел, только выпил пару стаканов гранатового сока. Кстати, сок он пил один, всем было не соков. Когда-то очень давно, он видел, как один из его гостей на его же дне рождения отравился алкоголем. Его врач приводил в чувство тем, что заставлял в больших количествах пить тёплую кипячоную воду и тут же толкать в рот два пальца. Выпив таким образом литра два воды и проблевавшись, отравленный быстро пришёл в себя и снова уселся за празднияный стол.

Сейчас Семён решил поступить точно также. Он пил кипячёную воду и ходил в туалет. К первому праздничному тосту он был уже за столом и попросил, чтобы ему налили водки. К гранатовому соку всем было запрещено притрагиваться.

Семёну очень нравились фильмы Марка Захарова, а в этом году вышел новый фильм «Убить дракона». Второй раз они ходили смотреть этот фильм вместе с Жориком.

– Заключительная сцена сильная. Обратил внимание? – говорил Жорик, когда они вышли из кинотеатра. – Всё начинается с детей. Кто завоюет внимание нового поколения, тот и победит в конечном итоге.

Семён с этим был полностью согласен. Тем более, что именно эта идея, о завоевании нового поколения напрямую касалась именно его самого, ведь в его «Пифагоре» как раз и было то будущее поколение, которое надо было не просто завоевать, но и наставить на путь истинный. И ещё одна мысль при этом не давала покоя. Бертран Рассел драконом считал религию. Именно религия в головах людей, как дракон не даёт человечеству правильно смотреть на мир.

Пятая творческая тетрадь Семёна содержала двадцать две работы. Здесь впервые была сформулирована теорема о циклических шестиугольниках и дано её доказательство, используя математический аппарат алгебраических подстановок. Была полностью завершена работа о представлении геометрических преобразований в виде векторных функций и были разработаны правила алгебры для таких функций. Также были завершены исследования по упаковке клеточных полей. Заниматься исследованием замкнутого регистра для нужд ЭВМ Семён не стал – это было ему неинтересно. Его интересовала теоретическая сторона вопроса о возможности такой упаковки в принципе. Также в пятой тетради начались исследования по теории групп. Ещё не была открыта главная теорема циклического изоморфизма, но матричное представление уже было построено. По сути дела теории ещё не было, но она начинала вырисовываться в приложениях. Семён чувствовал это. Формулы, позволяющие извлекать корни квадратные и кубические из матриц второго порядка, требовали ещё своего осмысления и для применения к комплексным числам, и для приложения к кватернионам. Кватернионами Семён начал заниматься давно. Интерес к кватернионам подогревался интересом к уравнениям Максвелла. Считается, что векторный вид этих уравнений понятней и проще для технических приложений, но Семёну всё время казалось, что нельзя отказываться от кватернионов. За внешней сложностью уравнений Максвелла в кватернионовом виде могла скрываться какая-то глубокая суть, не лежащая на поверхности.

Эпиграфом к шестой творческой тетради Семён взял слова знаменитого немецкого математика Карла Вейерштрасса: «Математик, не являющийся хоть немного поэтом, не может быть настоящим математиком». Эпиграф, как нельзя лучше, подходил и к самому Семёну, так как «немного поэтом» он считал и самого себя. Причём поэтическое творчество началось на много лет раньше творчества математического, когда Семён учился ещё в восьмом классе.

* * *

Встречу Погребняк назначил в магнитосфере Земли. За ориентацию был выбран вектор скорости Солнца в Галактике.

– Босс, почему выбрали внутренний пояс, а не внешний, – поинтересовался Грелкин, прибыв на место.

– Для общения внутренняя сфера, вернее пояс, гораздо удобнее, – убедительно ответил Погредняк, – не так отвлекают излучения Солнца. Считаю операцию «Отравление» вполне успешной. – Погребняк никогда не давал отличных оценок, прошедшим операциям, чтобы не расслаблять подчинённого. – Ты не забывай, что мы и люди, и элмаги подневольные. Нам директиву спускают сверху и отступать от неё мы не можем. Шкала, на основе которой мы строим наши операции, от «И» до «Л». Но это не значит, что только либо «Искушение», либо «Ликвидация». Не забывай о промежуточных стадиях – всевозможных «К» – «Компроматов». Более того, не забывай, что работа должна быть комплексной. Новая операция не должна начинаться, только тогда, когда закончится предыдущая. Операции должны влиять на объект постоянно. Объект должен находиться под влиянием сразу нескольких операций. Это не установка, а жизнь. Жизнь показывает, что влияние той или иной операции на объект достигает максимального успеха, когда объект находится под влиянием сразу нескольких действий. Конечно уравнения такого воздействия усложняются в зависимости от количества операций, но это уже не наша забота. Пусть у них в Центре от этого голова болит.

– Босс, а конечная цель Вам известна?

– Конечная цель всем известна, ты меня не пугай. Что ты имеешь под «конечной целью»? Человечество ещё, как дети. Они же только начинают постигать Мироздание. Возьми хоть Космос. Закон вторых фокусов. На Земле ещё не открыли. О законе космической плоскости только догадываться начинают. Глобальные решения уравнений Максвелла ещё не найдены. А намагниченность Луны? А галактический шпур? Удивительно, что реликтовое излучение заметили, а реликтовая геометрия пространства.., а реликтовое расширение … Или ты задаёшь вопрос только по нашему объекту?

– Нет, Босс, о глобальном понимании цели я имею общее представление соразмерно, а вот конкретно, наш случай.

– Человечество не может прозреть вдруг. Глобальное прозрение – это дело не одного человека и даже не одного поколения. Сегодня мы занимаемся формированием личности этого человека. В результате он должен прозреть в чём-то своём от глобального прозрения человечества. Другой человек будет прозревать по своему. А о методах формирования личности мы не можем спорить. Методы эти придумывают там, в Центре. Порой эти методы мне самому кажутся противоречивыми, но они давно проверены практикой и не нам о них судить, и не нам их менять. Нам сказали искушать, мы – искушаем. Скажут ликвидировать, мы – ликвидируем.

– Босс, я вот что подумал. По моему мы зря отказались от влияния на объект религиозной секты.

– А ты почему подумал, что мы отказались? Религия – это очень мощная штука. И не обязательно секта. Надо использовать и классические конфессии. Религия – это великое искушение и компромат одновременно для всего человечества. И мы должны этоиспользовать. А лженаука? Это же огромное поле деятельности для нас. Надо, конечно, не с кондачка. Лженаука – это почти наука, только изнаночная её сторона. Бывает такая мощная волна идёт от этой лженауки, что целые отделы не могут с ней справиться, чтобы на путь истинной науки повернуть человечество. А религия у нас под боком. И православие, и католицизм. С иудаизмом, мусульманством и буддизмом сложнее, там своя специфика, но и это можно использовать. А человечество ещё хлебнёт с этой религией. Одно дело придумать религию и совсем другое дело – отказаться от неё.

* * *

Книги Марселя Берже не на шутку по-прежнему волновали Семёна. «Если этот Берже так близок был от моей теоремы, – думал Семён, – то, наверное, он и идеи мои сможет понять лучше других». Но Берже был француз и письмо надо было ему писать на французском. О том куда писать, для Семёна вопроса не возникало. В аннотации к «Геометрии» Берже было сказано, что автор – профессор Парижского университета. Семён помнил, как он писал первое письмо Рашевскому. На конверте написал: Москва, МГУ, профессору П. К. Рашевскому и дошло. Так и в случае с Берже можно было поступить, но вот французский язык. Семён стал изучать газетные объявления и скоро наткнулся на нужное. В объявлении говорилось, что переводят с французского и на французский за умеренную плату. Семён понимал, что математическое письмо будет не простым для перевода и старался составить письмо таким образом, чтобы оно было максимально удобным для переводчика. Предложения должны быть короткими и, по возможности, не изобиловать математическими терминами.

Дверь открыла пожилая женщина.

– Лена, – это к тебе.

В глаза Семёну бросилась удивительная чистота и порядок, которые царили в прихожей и коридоре квартиры переводчика. Да и чопорность, и аккуратность в облике женщины, открывшей дверь, тоже бросались в глаза.

Из комнаты вышла белокурая молодая женщина с нерасчёсанной «химией» на голове и, после первых фраз приветствия и понимания цели визита, пригласила Семёна войти в комнату.

Вид комнаты потряс Семёна тем хаосом, который здесь царил. И стол, и диван были завалены толстенными книгами, на полу валялись во множестве, исписанные крупным почерком листы бумаги. На кресле была разбросана какая-то одежда. Одежда висела и на приоткрытой дверце шкафа, и даже на торшере. На углу стола притулилась чашка с блюдцем. Сама женщина держала в одной руке авторучку, в другой – надкусанный бутерброд. Голова была потлатой, а трикотажные штаны пузырились на коленях. Говорила она высоким тонким голосом.

– У вас текст бытовой или технический?

– У меня письмо математического содержания, не очень большое, всего полторы страницы.

Елена взяла в руки листки, которые ей протянул Семён, при этом, мешавший бутерброт, частично засунула в рот.

– Через три дня будет сделано. Оплата потом.

Поражённый Семён не заметил, как оказался на улице. Через три дня он снова был у переводчицы. На этот раз комната Елены была в более приглядном состоянии, и Семёну даже предложили присесть. Сама Елена была причёсана и одета в пикантную короткую юбку и свободный вязаный свитер.

– Когда получите ответ, вам наверное снова понадобится перевод с французского, Вы обращайтесь. Я практически всегда дома, можно даже без предварительного звонка. А мама вообще никуда не выходит. Я могу переводить ещё и с английского, и с немецкого, немного итальянский и испанский знаю. Тексты можно любые и технические, и бытовые. Если хотите могу на машинке отпечатать, немного подороже будет. Кофе не хотите?

Она так тараторила, что Семён не мог вставить даже пол слова. Договорились, что если придёт ответ, то Семён снова обратится за помощью. В тот же день Семён отправил письмо во Францию.

Очередная конференция обрушилась на Семёна в то время, когда он активно готовился к защите диплома. Диплом практически был готов уже год назад, но надо было всё проверить и сделать чистовик. На конференцию Семён предложил два вопроса: по геометрии и по алгебре и оба вопроса были поставлены в повестку конференции. На геометрической секции Семён хотел рассказать о векторных функциях геометрических преобразований, а выступление по алгебре относилось к теории матриц. По итогам конференции Семён получил сразу два первых места, которые были отмечены соответствующими дипломами. По секции геометрии первого места было удостоено два доклада, одно из которых получил Семён, а по алгебре доклад Семёна был признан однозначно лучшим.

Возвращаясь однажды с завода, Семён обратил внимание на огромный пакет, который стоял в подъезде около почтовых ящиков. Пакет был такой объёмный, что не лез в отверстие письменного ящика. Лицевую сторону пакета украшало множечтво каких-то печатей и почтовых марок. Внимательно рассмотрев пакет Семён догадался, что адресатом является именно он. Крупными латинскими буквами было написано слово «PROFESSOR“ и слово «MOLNAR». Письмо было из Франции. В этот же вечер Семён поехал за переводом к Елене и попросил её сделать перевод немедленно. Лена была не против.

Берже благодарил за письмо, обращаясь к Семёну, как к профессору математики, писал, что не очень разобрался в идеях Семёна, но тему считал новой и перспективной. В приложении к письму был дан оттиск последней работы Берже для какого-то математического журнала.

В коридоре Семёна встретила Эльза Григорьевна – мама Елены.

– Простите, Семён, – извиняющимся голосом начала чопорная мама, – можно вам задать один личный вопрос, не относящийся к вашим делам с Еленой?

– Конечно, – удивился Семён.

– Вы ведь – немец по национальности?

– Да какой я немец, – растерялся Семён, – всю жизнь здесь живу. Отец – немец с поволжья, а отец мамы был австриец или венгр. Ещё во время первой мировой попал в российский плен.

– Сейчас ведь все немцы собираются уезжать в Германию, – тихонько продолжала Эльза Григорьевна, – вы не собираетесь?

– Да нет, – сказал обалдевший Семён, – даже разговоров на эту тему не было. Родители с войны здесь живут и немецкий давно забыли.

– А вот Лена собралась в Германию. Может кофе выпьете, если не торопитесь, – предложила мама Лены, – проходите в мою комнату.

Семён не отказался. Оказалось, что сама Эльза Григорьевна чистокровная немка. Более того, муж Лены был тоже немец, но сбежал на второй день после свадьбы. Папа Лены был каких-то польских кровей. Был заслуженным изобретателем и всю жизнь проработал на ракетном закрытом заводе. Однажды в очередное своё изобретение по усовершенствованию заправочного узла ракеты он вставил соавтором Елену, планируя огрести побольше денег, чем очень удивил рационализаторский отдел на закрытом заводе. А первый отдел чуть было и дело на него не завёл, но потом удалось раздобыть справку, что изобретатель немного тронулся на почве усовершенствований и его отправили поскорее на пенсию.

Лена месяца через три с удивлением обнаружила у себя беременность и ещё через шесть месяцев успещно родила мальчика, ровестника старшему сыну Семёна. В этот день Семён впервые коснулся разговора глобального переселения людей за границу. И с этого же дня Елена перестала брать деньги за переводы.

Диплом Семён защитил без напряжения и как-то для себя незаметно. На вручение диплома пришёл заведующий кафедрой высшей алгебры профессор Яковлев и вручил Семёну ещё один диплом за прошедшую конференцию. При этом сказал, что по средам на кафедре проходит чаепитие и он будет рад видеть Семёна, намекнув, что в его аспирантуре есть место именно для Семёна.

– Почитайте повнимательнее первые пять глав Куроша, – посоветовал профессор, – в дальнейшем это пригодится.

* * *

Удивительные пересечения случаются порой в деятельности групп, которые, казалось бы, занимаются решением совершенно противоположных задач. Группа Погребняка решила взять на вооружение своей деятельности начавшийся массовый отъезд из страны. «Это же стресс – переезд на новое место жительства, – рассуждал про себя Демьян Онуфриевич, – а во время стресса человек становится более уязвивым для всяких сторонних воздействий, более подверженным к различным искушениям».

По другому думали Бережной и Востриков. «Переезд на новое место жительства – это возможность уберечь человека от старых ненужных привычек. Человек на новом месте, – думал Бережной, – становится более внимательным и осторожным. Смена привычной обстановки должна мобилизовать к лучшему внутренние резервы человека». А Востриков так просто настаивал на переезде – это как-то входило в план его операции, но Бережного он не посвящал в эти планы.

* * *

Гриша был первым человеком, с которым столкнулся Семён, из тех кто уезжал из страны навсегда. Гриша работал в бюро системного программирования, которое когда-то создавалось при непосредственном руководстве Семёна. В это время на вычислительном центре пытались внедрить «базу знаний», которая была разработана в Киевском институте кибернетики под руковдством известного профессора Зайцева. Профессор сам принимал участие при обсуждении новой базы на ВЦ комбайнового завода.

– Всё, пропала база, – обречённо говорил профессор, сидя в кабинете начальника АСУ, – уезжает ваш Григорий в Израиль и базу, как пить дать, упрёт потихоньку с собой. Попробуй проверь. Сунул флоппи-диск в книжку и поминай, как звали.

– Да нет, Гриша у нас не такой. Да и доступа у него к базе не было. Семён сам базой занимался, – уверял профессора начальник АСУ.

– Упрёт, нутром чувствую.

– Да Гриша и языком этим не владеет.

– Гриша не владеет, но в Израиле найдётся человек, кто владеет.

Они долго так приперались, но факт был фактом – Гриша в Израиль уезжал. На днях Семён и Сергей были на проводах у Гриши дома в полупустой уже квартире. На стене висела огромная физическая карта Израиля, которая на ученическом глобусе выглядела просто маленькой чёрточкой.

Потом Сергей раздобыл откуда-то анкету для желающих уехать на ПМЖ (постоянное место жительства) в штаты. Анкету быстро заполнили и отослали. Через пару недель оба получили ответ. Семёна принимали, а Сергею было отказано.

Потом похожую анкету раздобыл Жорик. Это была анкета в Австралию. Снова через пару недель друзья получили ответ. Семёна принимали, а Жорику было отказано. Семён ещё раз посылал такую анкету, но уже в ЮАР. И опять всем отказывали, а Семёна принимали. Всем был нужен системный программист с математическим образованием. В конце концов Семён плюнул на эту затею – одному без друзей начинать новую жизнь как-то не хотелось.

Переписка Семёна и Берже потихоньку продолжалась. Очередное письмо во Францию Семён решил отправить с нарочным. В это время в Красноярске проходила международная химическая конференция, одним из оранизаторов которой была сестра Семёна Виктория. Среди участников конференции нашёлся француз, который взялся отвезти письмо для Берже.

– Я кончно постараюсь передать Ваше письмо, – говорил химик-француз сестре Семёна, – но ведь это – Марсель Берже. Просто так не бросишь письмо в почтовый ящик.

– А в чём проблема? – не понимала Виктория.

– Марсель Берже – это президент академии наук Франции. К нему просто так не попасть, но я попробую.

Так Семён узнал, с кем же он на самом деле переписывался. Это был не просто профессор университета, а президент академии наук Франции.

* * *

Как-то быстро закончилась шестая творческая тетрадь Семёна. В ней было оформлено всего семь работ. В основном это были продолжения тех исследований, которые были начаты ранее, то есть работы по проективной геометрии и теории групп. Но среди них было и новое направление, которое возникло, как считал сам Семён, благодаря занятиям с детьми на кружке «Пифагор». Это новое исследование относилось к комбинаторной математике. Семён назвал эту задачу «Квазикристаллическое фрактальное замощение плоскости». Вообще там речь шла о разбиении на ромбы площади правильных эн-угольников. Такая задача, в известной Семёну литературе, раньше не встречалась.

Эпиграфом к седьмой тетради Семён выбрал слова Платона: «Геометрия приближает разум к истине».

Обычно, приезжая в командировку в Москву, Семён останавливался у одного из двоюродных братьев отца. Дядя Петя и тётя Валя жили когда-то в Красноярске и Семён их семью хорошо знал. Московская их квартира была на Домодедовской ветке, в Бирюлёво. Это очень было удобно, так как самолёты рейсов из Красноярска, как правило, прилетали в аэропорт Домодедово.

Переступив через порог Семён в нерешительности остановился – в квартире был непривычный беспорядок.

– Проходи, не разувайся, – сказала тётя Валя, – видишь, как сейчас у нас.

Во всех трёх комнатах и даже в коридоре и кухне стояли большие ящики. Ящики были открыты и было видно, что заполнены они были домашним скарбом.

– Всё, – качал головой дядя Петя, – уезжаем в Германию. Петька уже уехал со знакомыми, а Вадима будем позже вызывать, когда сами обоснуемся.

– А как же я? – вырвалось у Семёна, – я тоже хочу в Германию.

– Две недели ещё есть, привози свои документы. Мы с собой заберём и всё в Германии оформим. Так даже быстрее будет. Главное – свидетельство о рождении родителей. Отец ведь у тебя был репрессирован?

– Да, у него, кстати, и свидетельство старое сохранилось на немецком языке.

– Вот копию с этого свидетельства и привози, и сделай фото своего паспорта. Страницу, где стоит национальность, меньше будут вопросов задавать.

Семён «свернул» за день свою командировку и в этот же день вернулся в Красноярск. Дома они обсудили возможный переезд. Сестра и родители Семёна отказались наотрез ехать в Германию, а супруге и мальчишкам было как-то всё равно.

– Болеть теперь что, за «Баварию» надо будет? – спросил Мишка, который уже начал понимать суть в футболе.

– Нет, – сказал Семён, – болеть будем, как и прежде – за «Спартак».

В свидетельстве о рождении матери у деда Франца, в графе «национальность» было, как специально, пустое место. Мать объяснила это тем, что когда дед Франц попал в плен он, естественно, по-русски говорить не умел и никто не знал, что надо записать: то ли «венгр», то ли «австриец». Потому и оставили свободное место, чтобы после заполнить. После небольшой тренировки и, подобрав нужные чернила, Семён написал в этой графе: «немец». Нотариус вопросов не задавал и сделал заверенную копию. Сложнее дело оказалось с паспортом самого Семёна. Там, в графе «национальность» было написано «русский». Семён и Жорик тщетно ломали голову уже несколько дней. Мгновенно поменять паспорт не было никакой возможности. Всё предприятие рушилось на корню и тут Семёна осенило заглянуть в паспорт отца. И чудо всершилось. Семён и его отец получали новые паспорта в один день. Подписи официальных лиц были одни и те же. Только там, где у отца было написано «немец», у Семёна стояло «русский». Страницу из паспорта Семёна загнули пополам, чтобы не было видно национальности, а вторую половину страницы с нужной национальностью взяли из паспорта отца Семёна. Жорик придумал, что фотографию сборного паспорта надо делать через стекло. То есть сборный паспорт, раскрытый на нужной странице, прижимался прозрачным тяжёлым стеклом и сгиб страницы совершенно исчезал. Кроме того, исчезало и теневое изменение фона на составной странице в месте соединения половинок страниц. На фотографии всё вышло идеально. Ещё через день Семён «скроил» себе новую командировку и улетел в Москву с нужными документами. Родственники, как говорится, уже сидели на чемоданах и взяли документы Семёна с собой. Отправив свои документы, все тут же забыли, что они собрались в Германию, и жизнь стала продолжаться в прежнем русле.

* * *

В своём последнем письме к Семёну Берже жаловался, что он уже пожилой человек, больше администратор, чем учёный. Ему уже трудно следить за математической мыслью Семёна и предложил ему переключиться на известного советского учёного, геометра, директора института истории науки, академика Б. А. Розенфельда. В этом же письме был дан адрес Розенфельда и рекомендательное письмо. В дополнение профессор Берже писал, что с Розенфельдом можно общаться по-русски – это освободит Семёна от хлопот по переводу с французского и на французский.

Имя академика Розенфельда Семёну было знакомо давно. Более того, он внимательно читал когда-то его книги по геометрии. Семён не стал откладывать в долгий ящик и в ближайший же выходной написал письмо академику.

С исчезновением переписки с Берже контакт с Еленой не оборвался. Они хорошо сдружились с Семёном и частенько бывали друг у друга в гостях. Однпжды Лена приехала к Семёну с толстенным каталогом.

– Представляешь, – рассказывала Лена, – припёрлись ко мне два мужика. Один пожилой, солидный, лет за пятьдесят. Другой молодой, лет тридцати, вертлявый такой, кепка набекрень. И принесли этот каталог. Надо было им перевести с английского пару адресов. Схватили перевод и на радостях католог забыли. Думаю, «вернутся». Вторая неделя пошла, не приходят. Не знаю, что с ним делать, – Лена протянула каталог Семёну.

Семён никогда не видел таких каталогов. Толстенная книга содержала в себе конкретные адреса, где требуются сезонные рабочие по самым ходовым профессиям. Причём, адреса были со всего мира, от Австралии до Канады. Каталог был самый актуальный, этого полугодия. У Семёна тут же родилась идея.

– Даём объявление, что такая-то фирма за умеренную плату может сообщить адрес, где требуются рабочие по таким-то специальностям. Прикладываем список профессий, а перевод денег пусть шлют до востребования на твоё, например, почтовое отделение.

На следующий день Лена дала в местную газету объявление, а Семён разработал компьютерную форму для бланка письма и ответа. Буквально через неделю Елена заявилась с сумкой денег. Семён на ЭВМ распечатал нужные адреса и Лена разослала их тем, кто уже оплатил заявку. Что было делать с деньгами они пока не решили и Семён запер их в своём сейфе на заводе.

Лена носилась по городу, как челнок, а ЭВМ по ночам работала только на Семёна. Сколько было денег в сейфе никто не считал и не знал. Они давно уже сбились со счёта, но по самым скромным подсчётам сумма эта уже приближалась к миллиону рублей. Денежная река была настолько стремительной, что отправка ответов по запросам стала сильно отставать от денежных поступлений.

Однажды на почте, стоя в очереди за деньгами, Лена услышала такой разговор. Какой-то мужик яростно интересовался фирмой Семёна и Елены, мол деньги перевёл, а ответа всё нет.

– Мы не знаем, что это за фирма, – говорила уставшая кассирша, – мы только деньги принимаем и выдаём. Подождите, может курьер сегодня за деньгами придёт.

Лена не стала стоять в очереди и кинулась к Семёну.

– Не успеваем, – жаловалась она Семёну, – надо деньги назад рассылать, а то на части порвут. Я сегодня на почте скандал слышала. Народ рвёт и мечет, если поймают – точно прибьют.

Семён не стал спорить с перепуганной женщиной и вывалил все деньги из сейфа в огромную походную сумку. Как Лена возвращала деньги, он не спрашивал и вообще быстро забыл об этом деле. Только где-то в подсознании осталась маленькая мыслишка, что хоть и немного, но всё-таки побыл подпольным миллионером, как Корейко.

* * *

Письмо Семёна к академику Розенфельду догнало последнего уже в США и он тут же написал ответ. Академик писал, что из тринадцати тем, которыми занимается Семён, только одна была ему знакома, остальные были новы и оригинальны. Далее академик писал, что аспирантур по тематике Семёна не существует (нет руководителей по таким темам) и публиковать статьи в математических журналах будет трудно, но всё-таки надо пробовать и дал список журналов, куда можно направлять статьи.

Очередная, но внеплановая командировка Семёна случилась в Новосибирск. Семён быстро решил все свои вопросы и навестил двух двоюродных братьев отца. Второй из братьев жил в академгородке и возвращаясь в Новосибирск, автобус, в котором ехал Семён, попал в аварию. Это была уже четвёртая автомобильная авария, в которые попадал Семён и отделывался лёгким испугом. Всё случилось на скоростной автостраде в аэропорт. Неожиданно, идущий перед автобусом грузовик, резко затормозил и автобус в него врезался. Пострадали в основном те, кто слетел со своих кресел. Семёну просто не куда было падать – он сидел в конце салона боком и плечом упирался в поручень. Плечо, конечно, ушиб, но на этом его приключение и кончилось. Пока выносили пострадавших откуда-то появилась милиция. Семён понял, что на самолёт он опоздает в любом случае, даже если повезёт с попуткой. Проходя мимо милиции, записывающей показания шофёра, он вдруг услышал: «Кто ж так тормозит, товарищ Грелкин?…». «Где-то я уже слышал такую фамилию», – мелькнуло в голове у Семёна.

Ближайший поезд, который шёл через Красноярск, был набит битком, но Семёну всё-таки удалось уговорить проводницу, и она всунула его в свою служебную комнатку. За тринадцать часов в этой каморке Семёну удалось сформулировать и доказать интересную теорему об инварианте автополярного преобразования. Бумаги у Семёна не было и пришлось писать на свободных полях, купленной в Новосибирске, книги по программированию на языке «СИ».

Седьмая и восьмая творческие тетради ушли на чистовую переписку двух диссертаций. И хотя дела с аспирантурой зашли в тупик (финансирование заочной аспирантуры, куда приглашали Семёна на кафедре алгебры, было закрыто и вообще с наукой в стране становилось, как-то худо), Семёну всё равно хотелось здесь поставить точку, чтобы на душе не оставалось камней, которые не давали бы покоя в будущем. Девятая тетрадь начиналась с теоремы, которую Семён открыл и доказал в поезде, возвращаясь из командировки в Новосибирск. В качестве эпиграфа Семён взял выссказывание известного голландского тополога Брауэра: «Математика является чем-то вроде исследования личностью глубин своей психики».

Кончался день 20 апреля 1992 года. Семён собирался ложиться спать. Как всегда, положил на тумбочку около кровати чистый лист бумаги, карандаш и поставил будильник. Многолетняя практика теоретических исследований приучила Семёна всегда иметь ночью под рукой лист бумаги, карандаш и возможность быстро включить свет. Как известно, именно ночью, зачастую приходят в голову решения задач, над которыми тщетно бился многие месяцы, а, порой, и годы. С Семёном это случалось десятки раз, потому и выработалась такая привычка.

Семён уже практически заснул, как вдруг отчётливо услышал голос. Он лежал на правом боку и было ощущение, что кто-то низко склонился к левому уху и отчётливо, ясно и громко произнёс: «Необходимо исследовать число 666». Голос был мужской, очень низкий, с оттяжкой на бас. Семён ещё не успел заснуть и мгновенно сел на кровати и зажёг свет. Естественно, никого не было. Семён не испугался и не удивился. Взял карандаш и записал услышанную фразу на бумагу, поставил число и время. Будильник показывал ровно двенадцать часов ночи. Потом снова лёг и мгновенно заснул.

На следующий день, придя с работы, Семён вспомнил ночное происшествие. Листок с записанной фразой он оставил на своём домашнем рабочем столе. Перечитав, услышанную фразу несколько раз, Семён немного растерялся. Написанное не было решением или подсказкой к решению тех задач, над которыми он в то время работал. Не заметил он в этом и какой-то новой оригинальной проблемы. У Семёна уже были случаи, когда новые задачи «приходили» в ночное время. Что за число 666 Семён, кончно же, знал, хотя, к тому времени Библию не читал и даже в руках не держал, да у него её и не было. И, что значит – «исследовать число»? Так, не придя ни к какому решению, Семён вернулся к своим текущим занятиям. Листок с записанной фразой он не выбросил. Это тоже была многолетняя привычка – хранить черновики до полной, так сказать, ясности.

Через несколько дней Семён встретился с Леной. Одной из странностей этой женщины была любовь ко всяким эзотерическим причудам. Она, не то чтобы бредила эзотерикой, но фамилии Блаватской, Успенского, Гурджиева, Рериха и ещё бог знает кого были у неё на слуху. Лена высказала предположение, что Семён на ночь читает Библию и очень удивилась недоумению – «причём здесь Библия?». Оказывается, где-то в Библии есть место, в котором говорится по сути дела то же самое, что Семён услышал ночью. Конечно же, бывают удивительные совпадения. Бывают случаи, когда совершаются открытия и делаются изобретения людьми, живущими на противоположных сторонах земного шара. Конечно, было бы интересно узнать сколько ещё людей услышали эту фразу во сне, но как это сделать? И Семён решил предпринять попытку в исследовании числа 666, не предполагая, что эта работа захватит его так, что все остальные дела уйдут на второй план.

Первое, что Семён сделал – это дал «имя» числу «666» и обозначил его буквой «Z», последней буквой латинского алфавита. И всё-таки, с чего начинать исследования? Библия выделяет это число и связывает его каким-то образом с людьми и Семён решил попытаться представить число «Z» в нашей действительности. А именно, Семён решил узнать, что представляет собой число «Z» в часах и днях и разделил число «Z» на 24. Получил: 27 дней 18 часов. Далее решил выяснить, когда же наступало это время «Z», беря за точку отсчёта начало 1992 года. Первая точка получилась 28 января в 18 ч. 00 мин. Вторая – 25 февраля в 12 ч. 00 мин. Третья – 24 марта в 6 ч. 00 мин. (надо помнить, что 1992 год был високосный). Четвёртая точка была 21 апреля в 0 ч. 00 мин. или 20 апреля в 24 часа 00 мин. Это как раз была дата, когда Семён услышал голос! Причём, с точностью до минут. Начиналась какая-то мистика. Семён стал называть этот случай – «час знамения». Почти каждый вечер Семён играл с числами и находил удивительные акономерности, связанные с числом «Z». В результате этих числовых игр получился целый трактат, в котором были использованы и магические квадраты, и другие системы счисления, отличные от десятичной. Все эти заметки Семён сложил в отдельную папку и оставил в своём архиве на долгие шесть лет.

В начале следующего года вдруг пришёл вызов в Германию. Прошло два года с отправки документов и вся семья Семёна, как-то забыла о возможном переезде, и вдруг – вызов. Надо было собираться в дорогу. Семёна не покидала мысль, правильно ли он сделал, что затеял этот переезд. Другая страна, другой язык, другой менталитет у людей… С другой стороны – в Чечне был конфликт, который грозился перерасти в войну и никто не знал, сколько лет такая война может продлиться. Авганская война длилась десять лет и среди погибших были и хорошие знакомые Семёна. А через пару лет надо было уже идти в армию старшему сыну. И эта перспектива пугала Семёна больше всего. Надо было увозить сыновей подальше от войны. Да и Германия – это не ЮАР, не США и не Австралия, всё-таки ближе.

Очередная книжка из серии библиотечки «Квант», которую приобрёл Семён, содержала много интересных задач. Одна из задач бала как раз задачей, над которой когда-то работал Семён. Только Хонсбергер (автор книги из Канады) рассматривал самый примитивный случай, а результаты Семёна давали общую теорию для этой задачи. И Семён решил об этом написать письмо в Канаду, в университет, где преподавал Росс Хонсбергер. Лена перевела письмо на английский и письмо ушло в университет «Ватерлоо».

Перед отъездом Семён обещал маме Лиде, что в Германии возьмёт вместо настоящего имени имя её отца: легендарного деда Франца.

С собой в Германию взяли только часть своей библиотеки, без которой вся жизнь уже была немыслима, математические труды, архив Семёна и личные фотографии.

Часть III

Итоги жизни

«Разве нет в природе массы явлений,

которые никак не могут быть объяснены,

но отбрасывать которые как неправдоподобные,

ложные, кажущиеся мы не имеем права,

рассуждая научно и логически?»

В. И. Вернадский

(из письма к супруге)

Глава 11.

Сакральная геометрия

Боинг 767 Москва – Мюнхен, казалось, был полностью заполнен переселенцами. Переселенцы летели не только семьями, но и целыми деревнями. В этом несложно было убедиться, прислушавшись к разговорам, которые велись без остановки в салоне самолёта.

После приветственной речи представителя «Красного Креста», и, выйдя на внешнюю сторону аэропорта в ожидании автобуса, Семён вдруг заметил, как Гошка вытащил из кармана носовой платок и, наклонившись к полу, быстро провёл им по каменным плитам.

– Ты что это делаешь? – с удивлением спросил его Семён.

– Мне кто-то говорил, – невозмутимо ответил Гошка, – что улицу здесь моют с мылом.

После трёхчасовой поездки, автобус прибыл в первый пересыльный лагерь для переселенцев, который находился в маленьком городке Эмпфинген под Штуттгартом. Лагерь – это одна из бывших военных баз США в Германии. Сами военные уже оставили эту базу, но сетчатый забор с колючей проволокой по всему периметру ещё окружал строения. Все переселенцы получили временные пропуска и с восьми утра до десяти часов вечера можно было свободно выходить за ворота базы. База находилась как раз между самим Эмпфингеном и местным лесом. Надо сказать, что американские солдаты на базе жили не плохо. Современные двухэтажные домики-казармы были оборудованы двухярусными кроватями, душевыми и туалетами. Окна были широкие и давали много света. База была полностью автономна. Кроме столовых и небольшой котельной была даже своя пекарня. На территории лагеря был маленький магазинчик.

В первый же вечер, выйдя из лагеря на прогулку, сразу за воротами, что-то знакомое вдруг резануло душу. На площадке для автомобилей стояли российские «Жигули», задняя дверца была открыта, а на сиденье, свесив ноги на асфальт, сидел мужик с баяном и душевно напевал Пугачёвского «Паромщика»: «…то берег левый нужен им, то берег правый …».

Во время официального знакомства с администрацией Семёна спросили, будет ли он менять своё имя? Семён, как и обещал матери при отъезде, взял себе имя деда, причём сделал это с удовольствием. Почему-то расcтаться с прежним именем было легко. Дед Франц был легендарной личностью. Семён много интересных рассказов слышал от матери про деда Франца. Например, будучи католиком, он венчался по православному обряду по настоянию бабы Лены. Просто приставил наган ко лбу местного попа, и он их обвенчал. Дед Франц был ещё и таинственной личностью. Он никогда не рассказывал, как он жил одиннадцать лет в Чикаго и почему вдруг вернулся в Европу, когда началась первая мировая война, и сразу пошёл воевать на стороне австро-венгров, а при первой возможности сдался в российский плен. И, когда появилась возможность вернуться в Европу, он не использовал эту возможность, а женился на россиянке, практически не зная русского языка. И многое другое.

Теперь во всех документах у наших переселенцев стояло имя: Franz Molnar.

На выбор для дальнейшего проживания предлагалось три земли. Семья Франца (теперь мы будем называть его этим именем) выбрала Саксонию. В Эмпфингене прожили две недели, пока были оформлены нужные документы. Теперь предстояло отправляться в пересыльный лагерь Беренштайн в Саксонии. Всех, кто уезжал в Саксонию (таких было две семьи), автобусом отправили до ближайшей станции. Как она называлась уже невозможно вспомнить.

Выйдя на перрон, у Франца что-то ёкнуло в груди.

Однажды ему приснился необычный сон. Они с отцом должны были куда-то ехать на поезде. Все подходили к окошку, где сидел кассир, и говорили, до какой станции надо ехать, и кассир в виде билета, а, может, вместе с билетом, выдавал фужер красного вина. Чем дальше была станция назначения, тем больше был фужер.

Сейчас стоя, на перроне, Франц вдруг понял, что именно эту маленькую, сказочную станцию он когда-то видел во сне. День был такой же солнечный, станция была игрушечно маленькой, и со всех сторон её окружал какой-то сказочный лес. Тихонько подкатил маленький пассажирский состав. В нём было только два вагона. У всех, судя по лицам, было какое-то ощущение нереальности.

Пересыльный лагерь в Саксонии назывался Беренштайн. Он находился на границе с Чехией. Одним из главных развлечений переселенцев была прогулка за границу. Перешёл по мосту небольшую речку и ты уже в Чехии. Лагерь Беренштайн – это была бывшая военная база войск бывшего СССР. Все постройки были какие-то ветхие и неприглядные по сравнению с лагерем в Эмпфингене, но находился этот городок прямо в сосновом лесу и это напоминало Францу лес на дачах под Красноярском. Здесь семья Молнаров прожила недели три – не было свободных мест в общежитиях для переселенцев для постоянного проживания. А по желанию Молнаров – место это должно быть в большом городе, чтобы можно было найти работу по своей специальности, а какой может быть вычислительный центр в маленьком городке или деревне. Другие семьи переселенцев не кочевряжились и ехали в первое же предложенное место. Наконец Францу сообщили, что есть место в десяти километрах от столицы Саксонии – Дрездена. Городок назывался Косвиг и с Дрезденом было железнодорожное сообщение на Берлинском направлении. Франца не смущало, что это была бывшая ГДР – социализм умер почти на всей планете.

Общежитие для переселенцев было одноэтажное блочное здание, длинное и неуклюжее в виде перевёрнутой буквы «Г». На семью полагалась одна комната с двухярусными кроватями. Кухня была общей, как и душевая с туалетами. В здании жили практически все семьи российских немцев из Казахстана, одна семья была из сербии и молодой мужик не то из Румынии, не то из Молдавии, не то из Польши с длинной немецкой фамилией Вэрмефляшке – эта фамилия напоминала Францу фамилию известного немецкого математика-геометра, ученика Клейна и Гильберта, умершего в шестидесятых годах – Вильгельма Бляшке.

Сыновья Франца сразу же пошли в местную школу, а Тамару и Франца должны были отправить на курсы по изучению немецкого языка, но группа ещё не была сформирована и ничего другого не оставалось, как гулять по берегу Эльбы и изучать местный городок. У Франца никогда не было столько свободного времени и он тут же засел за свою математику. В первые же дни своих математических занятий была открыта любопытная формула, очень похожая на формулу Пика, но проверить это Франц не мог, так как их багаж с библиотекой был ещё где-то в дороге. Формула эта позволяла вычислить площадь многоугольника, расположенного на целочисленной решётке.

Библтотека прибыла через три недели со дня приезда в Косвиг. Помогать разгружать ящики пришли некоторые из соседей и были очень удивлены, увидев в богаже только книги и в таком количестве.

– Да…а, – сказал сосед Андреас, увидя книги в таком множестве, – зачем тебе столько книг?

– Я их читаю, – удивлённо ответил Франц.

– Сразу все? – выпучил глаза сосед.

– Да нет, по мере необходимости. Здесь ведь примерно половина художественных, половина – по специальности. Тамара всё каталог собирается составить для художественных книг, свои-то я наизусть помню.

– Сколько же их здесь?

– Примерно тысяча, не считали.

– Я тоже одну книгу в жизни читал, когда лежал в больнице, но потом, слава богу, поправился и не дочитал, – грустно сказал сосед.

В одном из ящиков находилась коробка, открыв которую, Франц обнаружил, что наглядные математические пособия не пострадали и благополучно прибыли в Германию.

Бутылка кефира

(рассказ из жизни Семёна Молнара)

Однажды зашёл к Семёну Сергей. Иду, говорит, сдавать молочные бутылки, а одна вроде дефектная. Кефир в неё разлили, а вот примут назад или нет – не уверен. И вытаскивает из авоськи бутылку из под кефира. Ну вы все представляете себе такую бутылку из восьмидесятых годов прошлого столетия. Бутылка, действительно, оказалась необычной.

Семён не знал технологии изготовления таких бутылок, но по внешнему виду можно было догадаться, так как вдоль всей бутылки был небольшой тоненький технологический шов, как будто бутылку лепили из двух половинок, а, может быть, – это так и было. А вот внутри бутылки была стеклянная нить, напоминающая цепную линию, концы которой расположены в диаметрально противоположных точках на внутренних сторонах бутылки. Можно было предположить, что капелька раскалённого стекла оторвалась от одной стороны бутылки и, падая, прилипла к другой стороне. А при падении эта капля вытянулась в нить и так застыла. Просто не бутылка, а произведение искуства. Семён попросил Сергея подарить ему эту бутылку в качестве наглядного пособия, мол, студентам буду показывать, когда будем изучать цепную линию.

Когда уезжали в Германию Семён взял эту бутылку с собой.

На таможне, перед отправкой багажа за границу, все ящики проходили досмотр. Два ящика Семёна были забиты книгами, в третьем лежал холодильник, в котором тоже были книги. Семёна предупредили, что энциклопедии, справочники и словари не подлежат вывозу за границу. Многое Семён оставил у друзей и сестры, но с чем-то расстаться просто не мог. Это были книги по математике. То, что могло не пройти таможню, Семён положил на самое дно ящиков, в надежде, что до них не докопаются.

Таможенник предложил открыть один ящик на выбор.

– Что в этой коробке? – указал таможенник на коробку, которая лежала в самом верху.

Семён открыл коробку. Среди каких-то поделок лежала бутылка из под кефира, которую подарил Сергей.

– Что это? – показал пальцем военный.

– Наглядное пособие, – ответил Семён.

– Можно? – таможенник протянул руку к бутылке.

– Конечно, только осторожно – хрупкая вещь.

– Бутылка от кефира? – не веря своим глазам спросил офицер.

– Да, – ответил Семён.

Офицер оглянулся. Неподалёку шёл досмотр вещей семьи, которая уезжала в Израиль. Их ящик был такой огромный, что таможенник ходил в нём, как в комнате. Офицер, который досматривал вещи Семёна, вдруг развернулся и, прижав к себе бутылку из под кефира, бросился к соседнему досмотру.

– Ты посмотри, – обратился он к военному, который досматривал вещи, отправлявшиеся в Израиль, – бутылку из под кефира в Германию везут.

Военные, вытарищив глаза, внимательно рассматривали стеклянную бутылку. Через несколько минут таможенник вернулся к вещам Молнаров.

– Ты кто по профессии? – спросил он, возвращая бутылку Семёну.

– Математик, – сказал Семён.

– Заколачивай свои ящики, математик.

На этом досмотр вещей Семёна был закончен. И бутылка со стеклянной цепной нитью благополучно отправилась в Германию.

* * *

Новая формула не давала покоя и Франц тут же начал рыться в своих книгах. И вдруг что-то необычное привлекло его внимание. Этой книги в библиотеке Франца точно не было – он готов был поклясться. Это был сборник статей «Прометей» из серии про замечательных людей. Один такой сборник 1977 года выпуска у Франца был. В нём была интересная статья про Достоевского, а так же статьи про Фолкнера, про Николая Фёдорова, ещё про кого-то, а эта книжка была 1988 года выпуска. Она была абсолютно новенькая, что говорится, нечитанная, и целиком была посвящена стодвадцатипятилетию со дня рождения Вернадского. При чём здесь Вернадский? Почему-то сразу вспомнилось, что новое посольство ФРГ было где-то рядом с проспектом Вернадского в Москве. Чертовщина какая-то. Франц знал, что был какой-то известный российский учёный – Вернадский, но на этом его знания об этом человеке и кончались. Как могла попасть эта книга к ним в Библиотеку? Более того, в ту часть библиотеки, которая была отправлена в Германию. Половину своей библиотеки они раздали друзьям. Франц точно знал, что даже если эта книга каким-то образом и попала в их библиотеку, то в Германию он бы её точно не взял. Это была загадка, разрешить которую не было никакой возможности. Тамара ничего прояснить не могла и относилась к этому, в отличие от Франца, абсолютно спокойно, как будто книги у них в библиотеке материализовались ежедневно. Франц недоумевал. Были случаи, когда книги исчезали, но чтобы вот так появлялись – никогда.

Сосед Валерий, живший через стенку с Молнарами, вызвался помочь привезти доски для книжного стеллажа. Франц решил сделать книжный стеллаж сам.

– Когда машину собираешься брать? – спросил Валерий, когда они поехали покупать доски.

– Да, как-то ещё не думал на эту тему, – ответил Франц.

– Надо. Здесь без машины никуда. Город маленький. Работы не найти. Скорее всего в Дрезден надо будет ездить. Да и в магазин не находишься. Я вот старенькую «Джету» взял и ничего, бегает ещё хоть куда. У тебя права российские есть?

– Есть, – сказал Франц, – а ты здесь получал?

– Нет, у меня вообще их нет. У жены есть, а я езжу. Если нарушать не будешь, то никто и не остановит, здесь нет ГАИ, а полиции всё пофиг пока в аварию не попадёшь. Главное, – давал советы Валерий, – за руль пьяным не садись. Уже половина соседей по-пьянке машины разбили. А что ещё делать. Пьют все с утра до вечера. А на российских правах год можешь спокойно ездить. Это по закону так.

Через неделю Валерий разбил свою «Джету» по-пьянке.

Из жизни переселенцев.

(рассказ, горькая быль)

История эта подлинная, как и все те имена и названия, о которых вы узнаете из этого рассказа.

События эти произошли уже здесь, в Германии. То о чём я хочу рассказать случилось ясной июльской ночью в небольшом городке Косвиг (Coswig) под Дрезденом, в одном из хаймов*) для переселенцев из бывшего СССР.

Глубокой ночью, когда уже почти весь хайм спал и видел сны, Пётр О. вышел по малой нужде из комнаты, где ещё с вечераначалось весёлое застолье. Как и все мужчины, находясь в умиротворённом состоянии души, да ещё в столь поздний час и при хорошей погоде, Петя решил произвести этот интимный обряд прямо с крыльца общежития. Надо сказать, что ночь была тёплая и звёздная, но безлунная. А фонарями наш хайм оборудован не был. И вообще трудно сказать для чего предназначался этот дом-сарай до того как сюда въехали переселенцвы.

Стоя на крыльце и совмещая полезное с приятным, то есть пытаясь направить струю в нужном направлении и одновремено созерцая красоты звёздного неба, Петя сделал неверный шаг, и как космонавт Леонов, прямо с крыльца шагнул в открытый Космос. Правда полёт его, по сравнению с полётом Леонова, был не продолжительным. Мать – Земля, в соответствии с правилами предательского закона всемирного тяготения, открытого, как на грех, ещё Ньютоном, призвала Петю к себе. Придя в соприкосновение с землёй, Петя потерял сознание. Какое-то время, пролежав без чувств, он открыл глаза и увидел звёздное небо. Поняв, что других ориентиров, кроме как по звёздам, у него нет и, взяв направление на Полярную Звезду, Петя ловко перевернулся на живот (космонавт Леонов позавидовал бы, наверное, такому профессионализму движений в открытом космосе, а состояние Пети было если не космическое, то почти космическое) и отчаянно пополз, теряя время от времени сознание.

Но Пролярная Звезда оказалась не той звездой, под которой родился Петя. Азимут направления где-то сбился по дороге следования и Петя успешно миновал крыльцо и выполз на проезжую часть двора нашего хайма. Прямо по курсу располагалась обширная лужа. Частенько, глядя на эту лужу, я вспоминал о Родине. И, порой, мне казалось, что лужа эта вместе с переселенцами прибыла сюда из далёкой России.

Продолжая двигаться, как разведчик, Петя вполз в самую середину лужи и, почувствовав родное тепло воды, снова перешёл в небытие. Надо сказать, что отсутствие Петра никто в компании не заметил и веселье там продолжалось своим чередом.

*) хайм (Heim – общежитие (нем.))

В то время, как Петя отдыхал на «грязях», возвращался с ночной шабашки или, как здесь говорят, со шварцовки, на своём автомобиле Эдик Б.. У въезда на территорию хайма, он притормозил и, зная, что впереди вечная лужа, на малой скорости въехал во двор.

Здесь пришлось ему применить весь свой шофёрский опыт и сноровку и резко нажать на педаль тормоза, так как в свете фар, прямо посреди лужи он увидел распростёртое тело. Не гася фар, Эдик вылез из машины и на трясущихся ногах подошёл к луже. Здесь он понял, что бездыханным телом является его сосед Пётр О. Но, приглядевшись повнимательнее и заметив, что Петя пускает пузыри, Эдик догадался, что перед ним живой человек, просто отдыхающий в луже.

Не побоявшись замочить ног и испачкаться в грязи, Эдик вытянул Петра на берег и дотащил до крыльца. Здесь он усадил на лавочку, так и не проснувшегося Петра, и стал строить причинно – следственную цепочку. А цепочка была проста.

Так как есть следствие, в виде утомлённого Петруши, отдыхающего сейчас на лавочке, то должна быть и причина. И вот принять бы стаканчик-другой этой причины с устатку как раз бы не помешало. И Эдик двинулся логическим путём, то есть по коридору общежития, в направлении доносившихся среди ночи голосов. Удачно влившись в компанию и приняв на грудь штрафной стакан, Эдик весело поведал друзьям, что он только что совершил подвиг, спасая на водах Петю О. И только тут все, среди которых была и жена Петра, заметили, что, действительно, Петя-то исчез. И вот тут начинается самое страшное, что произошло в эту июльскую ночь.

Хозяйка комнаты, где проходило весёлое застолье, с ужасом вдруг поняла, что вместе с Петей, а может быть, и раньше исчез её трёхлетний сын.

Страшный, истерический женский крик-вопль, от которого я чуть было не свалился с верхнего яруса кровати (семья из четырёх человек могла разместиться в маленькой комнатке только в двух ярусах), потряс всю общагу. Полуголый, натягивая на ходу спортивные штаны, я выскочил в коридор. Почти всё наше «крыло», кто в чём, уже было на ногах. Посреди коридора истошно завывала Эльвирка Н. и, размазывая по лицу слёзы и сопли, сквозь рыдания рассказывала ошарашенным соседям, что пропал её мальчик. Конечно же, во всём обвинялся муж и судьба-злодейка. Все повалили на улицу. Кто мог – вооружились фонариками. По уши в грязи, невменяемый Петя, сидевший на лавочке у входа и, пугая своим видом и так уже не в меру перепуганных соседей, ничего прояснить не мог. Все кинулись на поиски ребёнка. Кто с фонарём, а кто – просто ощупью, как ночью по тайге. На шум из дома напротив вышел на крыльцо чёрный, как сама ночь, негр из Мозамбика, женатый на местной немке. Ничего не понимая по-русски, но всё-таки, каким-то образом разобравшись в ситуации, он привёл с собой огромную собаку, которой давали нюхать велосипед пропавшего ребёнка, и тоже включился в поиски.

Но, как потом выяснилось, не все приняли участие в розыске пропавшего мальчика. Некто, Витёк Т., также принимавший участие в застолье, решил не утомлять себя лишними хлопотами, а также, преследуя и другие цели, прикинулся уже готовеньким и остался в комнате.

Когда хозяева и друзья покинули общагу, Витёк вдруг очнулся и, воспользовавшись удачной ситуацией, решил пропустить несанкционированный стаканчик-другой. После второго бесконтрольного стакана он на самом деле впал в транс и отключился прямо на стуле.

Меж тем, поиски продолжались.

По истечении некоторого времени и, вследствии шума, производимого поискными бригадами, равновесие, сидящего на стуле Витька, было нарушено и он грянулся под стол.

От удара об пол к нему вернулось на какой-то миг сознание. Взгляд, летевший параллельно полу, устремился в дальний угол комнаты, где под кроватью, забившись в уголок, крепко спал потерянный ребёнок.

Таким образом, пропажа была найдена. Все успокоились и отправились спать. И только Петя, по-прежнему всеми забытый, проспал всю ночь на лавочке.

* * *

Одной из достопримечательностей местной жизни переселенцев была «зона».

Они отправились в «зону», когда стемнело. Метрах в двухстах от хайма в зарослях кустов к забору «зоны» была протоптана еле заметная тропинка. Они пробрались по этой тропинке, подсвечивая себе фонариками. В заборе оказалась дыра, и через неё они проникли в «зону» никем не замеченные. Шли гуськом друг за другом. Возглавлял поход Басти Вэрмефляшке. Неожиданно дорогу преградил паровоз. Маленький маневровый паровоз без вагонов. Он угадывался в темноте одинокий и заброшенный. За паровозом метрах в пятидесяти находилось какое-то здание.

– Здесь лаборатории и мастерские, – тихо сказал Басти, – там химия, старайтесь ничего не разбивать, может быть кислота.

– А охраны нет? – спросил кто-то из пацанов.

– Нет, здесь и днём никого нет. Завод бросили сразу после объединения. Просто ворота закрыли и все ушли. Видели паровоз? Вот он, как остановился посреди завода, так и стоит. Никому ничего не нужно. Если какой инструмент интересный найдёте, можно взять, а с химией лучше не связывайтесь. Дальше, за корпусом, почти у самой Эльбы есть свалка, там несколько старых автомобилей. Туда мужики днём ходят, ищут запчасти для своих автомобилей. Ну ладно, через полчаса сдесь же встречаемся.

И они разбрелись по корпусу. Мишка с Гошкой отправились на второй этаж, там были химические лаборатории.

Однажды старший сын Мишка спросил Франца не нужна ли ему пишущая машинка. Франц был удивлён. Оказывается, что сыновья уже несколько дней по вечерам ходят потихоньку на брошенный завод и таскают оттуда всякий металлический хлам. Тут же Францу были представлены различные инструменты. Вид у них был изрядно замшелый, но вполне пригодный для использования. Среди инструментов был даже штангенциркуль и какой-то механизм со стеклорезом. По видимому, при помощи этого механизма можно было вырезать из стекла какие-то фигуры круглой формы.

На следующий день мальчишки притащили пишущую машинку. В ней не хватало одной буквы. «Прямо, как по Ильфу и Петрову: машинка с турецким акцентом», – подумал Франц, но машинку не взял, а сказал, чтобы её выбросили.

Мужики из хайма действительно много времени проводили на заводской свалке и копались в старых автомобилях в поисках каких-то запчастей.

С некоторого времени Франц начал замечать, что пацаны из хайма всё время кучкуются вокруг этого румына Вэрмефляшке. Они вместе лазили на завод, ходили по заброшенным вишнёвым садам вдоль Эльбы, пытались рыбачить на берегу. Слава богу в воду не лезли – вода была грязная и мутная. А иногда на берег выбрасывало здоровенных рабин. Говорили, что когда-то вся вода с брошенного химкомбината сливалась прямо в Эльбу, поэтому купаться в этой воде не возникало никакого желания. А однажды в хайм приехала полиция и привезла одного из пацанов, детей переселенцев, которого поймали в супермаркете за воровство. Все дети и их родители были собраны в общей комнате отдыха и с ними была проведена серьёзная беседа. Пацаны воровали что-то по мелочи, но полицейский объявил, что если ещё кто-то попадётся, то штрафом не отделаются и будет заведено уголовное дело. Франц начал подозревать, что общение с этим переростком-румыном до добра не доведёт и запретил сыновьям с ним общаться. «Тоже мне – дракон выискался», – подумал Франц и для себя решил, что при удобном случае конкретно поговорит с соседом.

Вскоре рядом с хаймом было отремонтировано здание бывшего заводоуправления и все переселенцы переехали в этот трёхэтажный дом. В нём разместилось тридцать семей переселенцев. В подвале были душевые и прачечная. Кухня и туалеты были на каждом этаже свои. На третьем этаже жили румыны и семья из Новосибирска. Звали сибиряка Сергеем, он был оперным певцом новосибирской филармонии. Остальные были «казахи». Так называл Франц переселенцев из Казахстана. На втором этаже тоже жила одна семья из Сибири. Володя был таксистом из Омска. Франц с семьёй жили на первом этаже. Рядом с ними жил пожилой мужик из Ленинграда вместе с больным сыном Робертом. Его тут же прозвали Вовой-Питерским. Когда-то Вова, вместе с матерью был сослан в Сибирь и юные годы провёл в Красноярске. Францу интересно было, порой, общение с этим мужиком – он помнил Красноярск, каким Франц его не знал в силу своего тогда младенческого возраста.

Практически всё время Франц отдавал изучению Вернадского. Когда-то очень давно, наверное в начале семидесятых, мама Лида купила на улице книгу «Введение в теорию относительности».

– Мама, – снисходительно улыбался Семён, – ты спутала теорию относительности и теорию вероятностей. Это – физика, – показывал Семён книгу, которую принесла мама Лида, – а физикой я не занимаюсь.

– Молодёжь активно покупала и я купила.

– Спасибо, конечно, – поблагодарил Семён и поставил книжку себе на полку

Через какое-то время этой книжкой увлеклась одноклассница сестры и втянула в это увлечение и Семёна. Это было первое отступление от математики, которое случилось в жизни Семёна. До этого он абсолютно был уверен, что ничего интереснее и важнее математики не может быть. И вдруг – теория относительности. Потом – общая теория относительности, за которой вдруг открыдся Космос и пространство-время.

Сейчас Франц переживал вторую революцию в своём мировоззрении. Жизнь по-Вернадскому была космичной. Удивительные вещи будоражили воображение Франца. Жизнь поражала своим многообразием. Франц никогда не знал о существовании микроорганизмов под названием прокариоты. В их клетках не было ядра и они не эволюционировали, но это была жизнь на серной основе. Жизнь прокариотов отличалась от привычной биологической жизни, примерно так же, как живое отличается от неживого, но это была всё равно жизнь. Солнечная Система представлялась теперь, как единый организм, где все планеты зависели друг от друга, а без солнечной энергии жизнь на Земле была бы невозможна. Сама Земля тоже жила своей космической жизнью. Например, за год живые организмы Земли перерабатывали столько вещества, сколько было этого вещества в земной коре, а земная кора – это слой на поверхности Земли толщиной в шестнадцать километров. Когда начинаешь задумываться над всем этим, голова начинает идти кругом. А возраст самой жизни на Земле сравним с возрастом самой Земли. Это же надо – Земля практически всегда была оживлена, то есть не было в жизни Земли периода, когда на ней не было бы жизни вообще. То есть по Вернадскому жизнь родилась где-то в Космосе, а потом уже каким-то образом попала на землю. А, может быть, эти «гены» жизни всегда существуют в Космосе и только ждут своего часа, чтобы начать развиваться и совершенствоваться.

Рядом с Вернадским в этой книге упоминался и замечательный русский мыслитель Николай Фёдоров. Ещё в далёкие Красноярские времена вместе с математическим творчеством у Франца появилось небольшое хобби – почитывать философскую литературу. Постепенно среди книг по математике собралась и небольшая библиотечка филосовских трудов. Рядом с Аристотелем, Гегелем и Беконом был и одинокий том Фёдорова. Идеи Фёдорова о бессмертии человека были близки Францу. Смерь человека рассматривалась Фёдоровым, как всеобщее зло. Человек не должен быть подобным овце на заклании и ждать с неизбежностью своего смертного часа. Разум человека должен понять космичность жизни и победить смерть. Фёдоров называл борьбу со смертью регуляцией природы. Необходимо было сознательно овладеть процессами эволюции и остановить смерть. О вопросах жизни и смерти Франц начал задумываться ещё в детстве, когда впервые столкнулся со смертью в своей семье, когда умерла баба Лена.

Вернадский со своей идеей космичности жизни был как бы продолжателем идей Фёдорова. Очень хотелось перечитать «Философию общего дела» Николая Фёдорова, но Франц всю свою философскую библиотечку подарил при отъезде другу Борису.

Время от времени Франц задавал себе вопрос: откуда в его библиотеке появилась книга о Вернадском? Ответа на этот вопрос по-прежнему не находилось. Оставалось допустить, что книга эта просто каким-то фантастическим образом материализовалась в библилтеке Франца. Книга была издана пять лет назад, но выглядела так, как будто её ни разу не открывали. Где-то же она лежала пять лет. И уж точно не в библиотеке Франца. Тайна книги оставалась загадкой. Франц даже представить не мог, чтобы кто-то из его друзей, коллег или родственников мог читать эту книгу. А если кто-то случайно решил её подарить во время отезда, то наверное подписал бы на память, как это сделала бывшая Генина жена, когда дарила Тамаре на память детектив «Одинокий русский». В общем книга о Вернадском оказалась интересной и нужной.

* * *

Автомобиль здесь действительно был необходим – это, как было сказано у классиков, «не роскошь, а средство передвижения». Стаж вождения у Франца был большой, так как многие друзья и старшая двоюродная сестра имели свои автомобили и ему доводилось иногда покрутить баранку, но вот опыта обращения с автомобилем не было. Небольшой «Опель», который купили Молнары в основном стоял без внимания. Мишка быстро освоил вождение и Франц доверял ему перегнать автомобиль со стоянки за дом общежития и там его помыть. Мужики из общежития могли целыми днями возиться со своими машинами, что-то в них чинить, гонять туда-сюда по двору и выискивать на свалке завода подходящие запчасти впрок.

В общежитии была заведена традиция, кто покупает автомобиль тот проставляется. Автомобиль обмывали всем мужским коллективом общежития. Проставлявшийся покупал две бутылки местной водки и ящик пива. Франц выставил ящик водки и ящик пива и оказалось, что «казахи» пить не умеют. Всё мужское население ужралось в усмерть с этих двух ящиков. Францу пришлось на следующий день ещё всех и похмелять.

Теперь после переезда в новое общежитие каждая семья имела точный адрес и Франц написал всем друзьям и родственникам письма. А скоро пришло известие, что Лена с сыном тоже переехала в Германию и живёт в Берлине по такому-то адресу. Решено было её навестить в бллижайшее время.

А между тем по общежитию поползли слухи, что румын или поляк, что живёт на третьем этаже, вроде немного не здоров или даже не в себе. Однажды соседка Вэрмефляшке, увидя приоткрытую его входную дверь, заглянула к нему по-соседски и увидела его лежащим на кровати вроде бы спящим, но глаза его при этом были открыты и выпучены на потолок. Она так перепугалась, что долго никому об этом не рассказывала, но кухня-то была общей и этот случай вскоре стал известен всему общежитию. Потом кто-то заметил его ночью блуждающим на стоянке среди автомобилей. Франц не придавал этим разговорам значения, тем более, что завод теперь обнесли капитальнейшим забором и там началась настоящая расчистка площади. Старые здания цехов стали сносить и свалка была ликвидирована. А это значило, что пацаны перестали лазить в «зону» и общение мальчишек с ненормальным соседом как-то сошло на нет.

Непонятный случай в жизни Молнаров снова и неожиданно вдруг повторился. Первым непонятным случаем Франц считал появление в библиотеке книги о Вернадском. Вторым стало письмо, пришедшее из Берлина. Непонятно кто приглашал Франца и Тамару прибыть такого-то числа в Берлин для беседы. Никто из соседей за всё время жизни в Германии ничего подобного не получал.

К каждому общежитию переселенцев было прикреплено два местных куратора. В общежитии Косвига – это были две душевные женщины. К одной обращались по фамилии: «фрау Шикор», а ко второй – почему-то по имени: «фрау Петра». Ни фрау Шикор, ни фрау Петра ничего не могли сказать по поводу полученного письма.

– Надо ехать, – решила фрау Шикор, – тем более, что и дорогу и пребывание в Берлине обещают оплатить. Только письмо не забудьте взять с собой и билеты на поезд обязательно сохраните.

Франц и Тамара решили ехать свечера, так как прибыть по назначенному адресу нужно было рано утром. За одно решили посетить Елену и у неё же и переночивать.

Поездка до Берлина занимала всего два часа. Поезд был практически пустой и путешествовать было в удовольствие. Общежитие, где жила Лена, найти было не трудно. Удивило Франца Берлинское метро. Те станции, которые попадали на границу между ГДР и ФРГ оставались без ремонта практически с войны и, попадая на такую станцию, создавалось впечатление, что ты вдруг переместился во времени и оказался в сороковых военных годах.

После первых же минут посещения, по нужному адресу в западном Берлине на шикарной вилле, стало понятно, что Молнаров вызвали в местную разведку. Два молодых симпатичных человека прекрасно говорили по-русски. Один должен был беседовать с Францем, другой – с Тамарой и разошлись по разным кабинетам на разных этажах. Беседы продолжались целый день с перерывом на обед. Перед Францем была расстелена огромная карта Красноярска. Вместо заводов на карте оставались пустые места. Собеседник Франца прекрасно ориентировался по карте и Франц только удивлялся его осведомлённости. Сколько энергии потребляет тот или иной завод Франц просто не знал, даже если бы ему и захотелось об этом рассказать. Что привозят на заводы и что вывозят Франц тоже не знал. Тамаре задавали в основном бытовые вопросы. Сколько стоит детсад, как надо покупать билет на автобус или троллейбус, какие коммунальные платежи…

Каждый переселенец получает ежемесячное определённое пособие на житьё-бытьё, на оплату общежития и на содержание детей. За эту поездку в Берлин и Франц, и Тамара получили деньги в том доме, где провели целый световой день, даже больше чем месячное пособие для переселенцев.

– Я бы каждый месяц так ездила, – сказала Тамара, когда они возвращались назад.

Лену договорились навестить в следующий раз уже всей семьёй.

* * *

Погребняк перебрался в Германию вслед за Грелкиным и обосновался в одном из общежитий Дрездена для еврейских эмигрантов из бывшего СССР.

– Ну как тебе жизнь за границей? – спрашивал Погребняк при первой физической встрече, – справляешься с переселенцами?

– Удивительно тёмный народ, Босс, – расслабленно сообщал Грелкин, развалясь на стареньком кресле в комнате Погребняка, – наверно на сто семей только одна хоть немного соразмерно образована. Наш подопечный просто для всех загадка. Кучу книг за собой припёр, целыми днями сидит дома, что-то пишет или читает. Мужики-соседи просто дуреют.

– С соседями ладит?

– Это они с ним пытаются соразмерно ладить. На днях один молодой пытался на него наехать, так такой удар получил в челюсть, что думали – убил. Минут пять не могли в сознание вернуть. Ей богу, Босс, истинную гордость испытал за нашего сибиряка.

– Продолжай операцию «Молодёжь» и начинай операцию «Автомобиль». Как раз сегодня получил из Центра для тебя посылку, – Погребняк протянул стажёру какую-то непонятную штуковину, – любой местный автомобиль можешь открыть и завести этой штуковиной. Постарайся не потерять, а то почище будет чем с логарифмической линейкой.

– Босс, на днях они в Берлин ездили. Это не с Вашей подачи?

– Это не сложно было организовать. Хотелось мне посмотреть, как они себя почувствуют в новой обстановке. Новая ситуация может по поведению людей что-то полезное подсказать для дальнейших наших действий. Здесь для этого большое поле деятельности – новая страна, новый язык, новый менталитет людей. Ты присматривайся к своим соседям и к окружающим. Хоть и говоришь, что они тёмные, но в каждой темноте есть свой оттенок. Да, грузовик, который ты просил, стоит вот на этой парковке, – Погребняк протянул Грелкину листок бумаги. – К новой фамилии привык? Кличку пацаны тебе ещё не прицепили?

– Да нет, всё нормально. А что другой фамилии по проще не нашлось?

– У них там в Центре свои какие-то заморочки по этому поводу. Сказали такую фамилию использовать, значит такую. Зато отчество твоё несуразное теперь не требуется – хоть в этом плюс.

– Это точно, Босс.

* * *

Девятая творческая тетрадь Франца была закончена. В Германии было написано три больших работы. Во-первых, наконец, была сформулирована и доказана теорема, на которой строилась вся теория циклического изоморфизма групп, наброски которой мелькали в России и за которую Франц был удостоен диплома первой степени на последней конференции. Во-вторых, была продолжена работа о сечении куска плоскости кривыми линиями. Это было продолжение работы, о которой Франц писал в Канаду Хонсбергеру. Третья работа – это было исследование, которое Франц назвал «Теория развёрток сферических графов».

Среди этих трёх работ была небольшая заметка об алгоритме упаковки замкнутого поля из одиннадцати клеток. Эта работа не вписывалась в исследования по упаковкам, которыми Франц занимался раньше. Причём, возникла эта работа просто случайно и Франц не понимал, что с ней делать, но идея была необычной и он поместил эту работу в тетрадь.

Новой тетради не было и Франц завёл папку со скоросшивателем, куда стал складывать новые черновые заметки. Туда же была помещена и работа о многоугольниках на целочисленной решётке.

Во время очередной поездки в супермаркет за продуктами на неделю Франц решил изучить местную прессу. Сразу бросались в глаза красочные журналы о футболе и один из них, посвящённый тридцатилетию немецкой футбольной лиги, Франц купил. Бросился в глаза и тоненький журнал «Феномен», который Франц тоже приобрёл и, по возвращению домой, тут же взялся его изучать. Журнал был посвящён различным явлениям, на которые официальная наука пока не знала ответа. В России такие журналы почему-то не издавались. Одна из статей особенно завладела вниманием Франца. В статье рассказывалось об удивительном явлении, которое называлось «Круги на полях». Преимущественно в летнее время на злаковых полях в различных странах мира по ночам появлялись узоры, сделанные каким-то образом из колосьев растений. Сразу бросалось в глаза, что в этих узорах прослеживается закономерность. Почти все узоры были связаны с геометрически правильными кругами и вписанными в них фигурами. Как правило, фигуры эти были огромны и увидеть их целиком можно было только с птичьего полёта. В тёплое время года в Европе очень популярны полёты на воздушных шарах и дирижаблях и с этой высоты рассмотреть круги на полях было очень удобно. Рисунки находили во время полётов вертолётов и частных самолётах малой авиации. Смысл этих рисунков оставался загадкой, никаких толковых мнений на этот счёт не было. Это была какая-то сакральная геометрия непонятная человеку. Игра света и теней.

В статье говорилось, что случались и подделки, то есть рисунки пробовали создавать и люди, но такие случаи быстро распознавались. Причём, история этих «кругов» насчитывава уже несколько столетий. Просто в прежние времена человек не мог увидеть эти рисунки сверху, а в наше время это стало доступно.

Франц стал следить за журналом «Феномен» и, практичеки, в каждом номере было хоть небольшое, но всегда очень интересное сообщение об этом явлении. В разных странах создавались всякие добровольные объединения по изучению этого явления, но вот официальная наука упорно продолжала молчать по этому поводу.

В ближайший выходной отправились в Берлин уже всей семьёй на собственном автомобиле. Автобан Францу понравился. Нет поперечных дорог и светофоров, знай, дави на педаль газа и смотри вперёд. Говорили, что автобан между Дрезденем и Берлином построен ещё при Гитлере. Кое-где бетонные плиты покосились и автомобиль в этих местах начинал ритмично подпрыгивать. Местное население этот автобан называло стиральной доской. Автобан был почти пустой и весь путь занял примерно два часа, как и на поезде.

Обратно возвращались на следующий день вечером вместе с Еленой. И тут случилось непредвиденное – ближний свет у автомобиля не включался. Когда капитально стемнело пришлось на некоторых участках включать дальний свет, который слепил встречный автобан и автомобили, которые ехали на противоположном автобане, начинали моргать фарами, прося выключить дальний свет. Из-за этой неполадки назад в Дрезден ехали не два часа, а четыре. Уже глубокой ночью кое-как добрались до своего общежития. На следующий день Франц отвёз машину в ближайшую автомастерскую. Оказалось, что контакт на ближний свет был испорчен. Возможно эта неполадка была со времени приобретения автомобиля. Мысль о том, что автомобиль кто-то мог специально испортить Францу даже не пришла в голову.

Лена прогостила в Дрездене три дня. Накануне отезда Франца заманили играть в футбол, а на утро, отвыкшие от регулярных тренировок ноги, болели так, что невозможно было даже выжать педаль сцепления и Лену пришлось отправить домой поездом.

* * *

Всё чаще косвиговское общежитие стала навещать «армейская мафия», так прозвали переселенцы молодых мужиков, которые ещё оставались в Германии после ухода советских войск. Многие бывшие военные-контрактники, которые служили в советских войсках в ГДР, старались как-то легализовать своё положение и остаться на постоянное место жительства в Германии. Николай был один из них. Когда-то он был прапорщиком, а сейчас продолжал жить нелегально. Он почти каждый день приезжал в общежитие и обхаживал дочку одного из переселенцев, катая её на своём мерседесе. Он открыто говорил девчонке, что она должна выйти за него замуж и тогда Николай, как муж немки, получит возможность официального проживания в Германии. Брат этой девчонки пытался противостоять этому напору, но был жестоко избит, а на обращение родителей к правоохранительным органам, полиция никак не реагировала.

– Никого не убили? – спрашивали в полиции, – ну и разбирайтесь сами – это внутреннее дело вашего общежития.

С машиной Молнаров опять случилась неприятность. Франц попросил старшего сына помыть машину. Миша разрешил прокатиться на машине младшему брату. Тот, сдавая задом, не заметил бордюр и зацепил его глушителем. Глушитель лопнул и оторвался. Чинить было дорого и машина стояла около общежития без дела.

– Слушай, Франц, – сказал однажды Николай, навещая в общежитии обречённую невесту, – продай мне свой «Опель», у меня есть знакомый мастер, я её подшаманю и на Украину перегоню.

Франц долго не соглашался, но потом продал. Всё равно сам починить машину он не мог. А через пару недель вдруг стало известно, что Николай погиб, перегоняя машину Франца на Украину. Николай обгонял на автобане панелевоз и в тот момент, когда бывший «Опель» Франца поравнялся с грузовиком, крайняя бетонная панель каким-то образом отцепилась от общей связки и, свалившись с панелевоза, накрыла Николая. «Мафия» погибла мгновенно вместе с «Опелем».

Второй автомобиль Франца был опять «Опель», но автомат – пидаль сцепления отсутствовала.

Глава 12.

Числовые цепочки

Дети были в школе, Тамара была в прачесчной подвального этажа, Франц занимался математикой, когда в дверь тихонько постучали. На пороге стояли два человека. Оба были в строгих чёрных костюмах, белых рубашках и чёрных галстуках. Только один был совсем юн, лет под двадцать, другой – пожилой мужчина лет под шестьдесят. Францу померещилось, что этот второй просто брат-близнец ташкентскому Евгению Ивановичу, хотя тому сейчас, наверное, было уже лет семьдесят.

– Здравствуйте, – сказал пожилой, – хотим предложить вам бесплатно интересную литературу, – он протянул Францу тоненькую брошюрку-журнал. Франц прочитал название: «Сторожевая башня» и взял журнал.

– Уделите нам всего пять минут, – продолжил свою речь пожилой.

– Вы, знаете, – сказал Франц, пропуская пришельцев в комнату, – я занят. Только пять минут, – и показал рукой на дивал, предлагая присесть.

– Вы какую конфессию исповедуете? – продолжал пожилой, усевшись на диван.

– Да никакую, – усмехнувшись ответил Франц.

– Вы почитайте наш журнал, может, появятся вопросы. Вот адрес, где можно узнать о нас поподробнее, – протянул старший свою визитку, – а если хотите, мы навестим вас в следующий раз, – говорил пожилой. Молодой упорно молчал, как будто набрал в рот воды.

– Честное слово, – как можно деликатнее сказал Франц, – совсем нет времени.

– Не спешите с ответом. В наше неспокойное время очень трудно без бога.

– У меня свой бог, – вырвалось у Франца.

– Как зовут вашего бога? Вы же сказали, что не принадлежите ни к какой конфессии? – вопросительно поднял брови пожилой.

– Мой бог – «Ланцманфорр», – улыбнувшись сказал Франц.

– Простите? – не понял старший, а младший мгновенно выхватил откуда-то блокнот и карандаш и протянул их своему соратнику, – не припомню в библии такого имени.

– Это не из библии, – сказал Франц, – кстати о библии, нет ли у вас библии на русском языке?

– Мы принесём в следующий раз.

В этот момент открылась дверь и вошла Тамара. Оба пришельца тут же встали с дивана и начали прощаться.

– Кто это? – спросила Тамара, когда закрылась дверь за посетителями.

– Свидетели Иеговы, если в следующий раз придут без библии, а меня не будет, гони их в шею.

– Письмо пришло от Вики, – Тамара протянула толстый большой конверт. В конверте было два письма. Одно было, действительно, от Вики, второе было из Канады от Хонсбергера. Здесь же был и перевод письма. Хонсбергер писал, что восхищён результатом, который получил Франц и просил разрешения назвать полученный результат «Формулой Молнара». Хонсбергер писал, что собирается посвятить этому результату целую главу в своей новой книге. Так же просил Франца прислать ему доказательство формулы Молнара и в приложении давал собственное доказательство этого результата. В душе Франца всё ликовало – это было уже международное признание его творчества.

Вдруг краем глаза Франц заметил, что что-то неладное происходит с Тамарой, которая читала письмо от Вики. Слёзы буквально ручьями текли по щекам Тамары. Вика сообщала, что второго сентября, прямо накануне её дня рождения, умерла мама Лида – обострились сразу оба старых сердечных её порока. Причём, накануне смерти мама сказала Вике: «Прости, дочь, что такой подарок тебе приготовила к дню рождения», как будто знала о часе своей смерти. А день рождения Вики был третьего сентября. Это был страшный и невосполнимый удар. В этот же день Франц напился до беспамятства.

* * *

– Дорогая Лидия Францевна, – говорил Бережной в одну из ночей тёплой сентябрьской ночи, – ну зачем вы здесь находитесь?

– Он – мой сын, – взволнованно отвечала мама Лида, – я не могу его оставить.

– Вы ничем не можете ему помочь. Зрение ваше ещё не тренировано, слуха нет, работать с полями вы не умеете. Поверьте, вам лучше всего отправиться вместе со мной в Центр. Это недалеко, всего каких-то восемь минут. Функция «ангела-хранителя», как вы её называете, – это моя профессия. Физического тела у вас пока нет, вы только меня отвлекаете от непосредственных обязанностей.

– Но я могу с ним общаться через его сны.

– Это всё ненаучно, дорогая Лидия Францевна, что вы можете ему подсказать во сне?

– Ну хоть попытаюсь…

– Ах, Лидия Францевна, поверьте, лучше отправиться в наш Центр. Ведь он для таких как мы и существует. Я серьёзно вам говорю. Вы теряете время, если, действительно, хотите помочь своему сыну.

– А вы давно здесь?

– Да я здесь с самого его рождения. Ведь это моя профессия. Я конкретно направлен Центром к конкретному человеку. Кто спасал вас при родах, кто будил вашу матушку, когда у маленького Семёна остановилось сердце, кто вызволил его из пещеры перед самым обвалом, кто не дал ему утонуть в море, кто спас его, не дав свалиться под поезд. Да всего просто не перечислить.

– Какая пещера, какой поезд? – мама Лида была потрясена услышанным, – я ничего этого не знала.

– Вы много чего не знаете. Полетели-ка в Центр. Я провожу вас и всё устрою. И чем скорее, тем быстрее я вернусь сюда, к своим обязанностям.

Мама Лида сдалась и они отправились в Центр.

Если бы не упрямство мамы Лиды, то Бережной мог бы много интересного узнать в ту ночь, что произошло в общежитии переселенцев.

Буквально часом спустя, когда все жители общежития уже глубоко спали, а кое-кто видел сны, из общежития тихонько вышел Себастьян Вэрмефляшке, сел на свой велосипед и отправился на автомобильную стоянку около супермаркета «Kaufland». На стоянке он подъехал к огромному грузовику марки «MAN» и забросил в кузов свой велосипед. Потом завёл грузовик и куда-то на нём отправился.

Примерно через полтора часа быстрой езды Вэрмефляшке остановился у моста через маленькую речку (скорее ручей) «Lekwitz», севернее Косвига. Поставил дорожный знак, запрещающий въезд на мост, и проехал примерно до середины моста. Здесь он вытащил из кузова какой-то фанерный плакат и установил его поперёк дороги. Потом он доехал до противоположного конца моста и, развернувшись, снова въехал на мост. Проезжая мимо щита, который сам же установил несколько минут назад, он отметил скорость движения грузовика, доехал до конца моста и снова развернулся. Въехав второй раз на мост, он снова доехал до своего щита, вылез из кабины и принялся внимательно рассматривать щит, подсвечивая его фонариком. На щите было изображение лобового стекла легкового автомобиля в натуральную величину. Видно было, что щит изрядно забрызган водой. Себастьян вытащил из под кузова старенькое ведро. Достал из кабины большую сумку. Что-то высыпал из сумки в ведро и долил в ведро что-то из канистры, которую тоже достал из кабины грузовика. Потом вместе с ведром отправился на противоположную сторону проезжей части моста и вылил содержимое в яму на левой колее дороги. Потом грузовик Себастьяна проделал все манёвры, как и в первый раз. Проезжая мимо щита, грузовик на полном ходу угодил в яму передним левым колесом и потоки жидкости были выброшены на встречную полосу. Щит капитально был забрызган.

Спустя час яма на дороге была тщательно заделана импровизированной пробкой, закомуфлированной под асфальт и проверена надёжность при наезде. После этого грузовик вернулся на стоянку у супермаркета.

– Утренний мацион, – сказал Питерский, вышедший на утренний перекур и увидевший, подъезжающего на велосипеде, Вэрмефляшке, – или на рыбалку ездил?

– Да нет, просто прокатился вместо зарядки.

* * *

О том, что Грелкин – Вэрмефляшке что-то задумал, Бережной узнал из подслушанного разговора между Питерским и Францем.

– Вчера Роберту было плохо, – говорил Питерский, – до часа ночи не мог уложить его спать. Всё какая-то хрень ему чудится. Будто окружают наш хайм, заборы ставят, обносят колючей проволокой, траншеи роют…

– А врач, что говорит?

– На уколы надо водить. Так он и врачей боится. Говорит убить они его хотят. Прошлый месяц кое-как сделали укол, так вроде месяц ничего был, а теперь снова рецедив начинается. Ты бы поговорил с ним. Он как-то доверяет тебе.

– А сейчас он где? – спросил Франц.

– Дрыхнет ещё, я же говорю – во втором часу только угомонился. А здесь этот ещё, как его, – Питерский показал пальцем вверх, – Басти этот… – тоже какой-то чокнутый.

– А он что?

– Только Роберт заснул, вышел я на крыльцо перекурить. Ночь на дворе, а тут Басти этот выходит, отвязал свой велосипед и куда-то подался на ночь глядя. А утром сегодня, часов в шесть только вернулся. Я опять вышел на крыльцо, глядь – едет. Часов пять где-то ездил. Я его спросил: на рыбалке, мол, был, нет, говорит просто прокатился. И ведь каждое утро вижу откуда-то на велике возвращается. Потом дрыхнет целый день, не видать его.

– Может бабу где завёл? Ладно, пойду, сегодня в Кольпинг надо ехать – день открытых дверей. Приглашают родителей посмотреть, где их дети будут учиться.

* * *

После услышанного разговора Бережной понял, что Грелкин что-то наверняка затеял.

Часов в десять пополудни Вэрмефляшке снова сел на велосипед. Бережной следовал за ним в тоноком теле. Какого же было его удивление, когда тот приехал на автостоянку к супермаркету, забросил в кузов большого грузовика свой велосипед и куда-то отправился на этом грузовике. Бережной метнулся домой – они жили прямо в офисе своего малого совместного предприятия, который арендовали в небольшом городке рядом с Косвигом.

– Поехали, – сказал он Вострикову, – по дороге всё расскажу, боюсь упустил я его.

Бережной действительно его упустил. Полчаса он гнал по дороге, в сторону Нюнхритца, но грузовика Грелкина так и не догнал.

– Одна здесь дорога, – говорил он Вострикову, – куда же он делся?

– А почему Нюнхритц? – спросил Иван

– В Кольпинг Молнары сегодня едут, а Кольпинг в Нюнхритце. Ну что он мог придумать с этим грузовиком. Не раздавить же он этим грузовиком собирается их «Опель». Грузовик-то здоровущий – «МAN» четырёхосный, две передних оси поворотные. Что же он затеял – ничего в голову не идёт. У тебя есть какие соображения на этот счёт?

– Может он просто подрабатывает где-то на этом грузовике?

– Нет, здесь что-то другое.

– Может дождь по срочному заказать?

– Нет, они и в непогоду поедут. Хотя мысль неплохая – раз дождя нет, значит он Грелкину не нужен, а мы назло сделаем дождь, может карты какие спутаем. Ты располагайся на заднем сиденье, а я потихоньку в Косвиг вернусь, а то и Молнаров прозеваем.

Востриков перебрался на заднее сиденье и затих. Чтобы заказать локальный дождь надо было действовать через Центр.

Франц с семьёй уже выезжали из Косвига, когда их встретил Бережной на своём мерседесе. Нюнхритц находился примерно в семидесяти километрах от Косвига. Франц там никогда не был и надо было ехать «по карте». В качестве ко-пилота рядом с Францем сидел Мишка с подробной картой Саксонии на коленях. Рассчитывали добраться до Нюнхритца примерно за час, чтобы как раз успеть к «Дню открытых дверей» колледжа «Кольпинг».

Через полчаса пути начал накрапывать небольшой дождик и Франц включил дворники на редкое обмахивание лобового стекла: раз в две секунды. Впереди показался мост через овраг, на дне которого текла ниточка не то ручья, не то искусственного канала. Проехав метров пять по мосту, машину Франца вдруг окатило, как водопадом, потоком водяной грязи, выплеснувшейся неожиданно из под колеса встречного самосвала. В салоне мгновенно стало темно. Две секунды перерыва между работой дворников Францу показались вечностью. «Опель» двигался со скоростью километров шестьдесят по мосту. Франц не понимал, что надо делать: тормозить или нет. И как поведёт себя машина при резком торможении. Может быть её занесёт и куда-то надо будет выворачивать руль. Франц вцепился в руль и почувствовал, что мгновенно стал мокрым, как будто этот поток обрушился не на машину, а непосредственно на него. Неожиданно включился дворник и размазал по стеклу коричневую жижу, сквозь которую немного стало видно дорогу. «Опель» шёл никуда не свернув. По правую руку, вдоль всего моста был солидный бетонный отбойник и Франц понял, что с моста они не упали бы в любом случае. Никакой аварии тоже не случилось. «Откуда в Германии такие ямы на дорогах?», – мелькнула в голове мысль. Дворник ещё раз прошёлся по стеклу и только теперь Франц сообразил, что можно переключить работу дворника на более частую.

Остаток пути и обратная дорога прошли без приключений. По дороге домой, проезжая по злополучному мосту, Франц всё старался рассмотреть ту яму, из которой выплеснулась грязь на машину, но дорога была просто идеальной, как будто никакой ямы и не было вовсе.

«Кольпинг» всем понравился. Здания были новые и светлые. Комнаты в общежитии студентов были на двоих человек. Францаудивило ешё и то, что не требовалось сдавать никаких вступительных экзаменов, требовалось только согласие родителей, заявление поступающего и документ об окончании десяти классов базовой школы.

Дома не успели переодеться, как в дверь постучали. На пороге стояли «свидетели Иеговы». Они принесли библию на русском языке. Библию Франц взял, а «свидетелей» выставил, мол, пока библию не прочитаю и говорить не о чем.

* * *

В тот же вечер Франц вытащил свои черновики, где описывалось то событие 20 апреля 1992 года, когда прозвучала фраза: «Необходимо исследовать число шестьсот шестьдесят шесь» и вспомнились предположения Елены, что эта фраза есть в библии, но вот в каком месте её надо искать?

Отыскать что-то в библии – дело не простое, но Францу повезло. Он не стал читаль ни «Ветхий завет», ни книги «Нового завета», а сразу взялся почему-то за «Откровение Иоанна Богослова». Франц был наслышан, что именно в этом произведении рассказывается о событиях, которые предшествуют второму пришествию Христа. И не ошибся. В тринадцатой главе, восемнадцатом параграфе были такие строки: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». В той фразе, что услышал Франц, говорилось: «необходимо исследовать число шестьсот шестьдесят шесть», а в библии просто: «сочти число». Как можно исследовать число или счесть его? Можно разложить его на простые множители. Число 666 содержало четыре простых делителя: 1, 2, 3 и 37. Произведение этих делителей давало число 222. Ну и что? Здесь Франц вспомнил про метод Пифагора: чтобы от данного числа перейти к новому числу надо сложить все делители данного числа, которые меньше самого этого числа. Таких делителей у числа 666 оказалось одиннадцать и в сумме они давали новое число 816. Новое число Франц стал называть «производным» числом, а число исходное стал называть «первообразным» числом для производного числа. Производное число было больше числа 666 на 150. Франц нашёл производное число от числа 150. Оказалось это число 222 – произведение простых делителей числа 666. А вот найти первообразное число для числа 150 Франц не мог. Такого правила он не знал.

А вот, пока он читал «Откровение», ему встретилось четыре раза число 144. Интересно, есть ли какая связь этого числа и числа 666? Франц умножил число 144 на 4 (четыре раза было это число в «Откровении»), получилось число на девяносто меньшее, чем число 666. Франц вычислил производное число от числа девяносто. Получилось снова число 144. Любопытно, круг замкнулся. Франц решил вычислить цепочку производных чисел от числа 150. Четвёртым производным числом было число 528. Это число было меньше числа 666 на 138. А производное число от числа 138 снова давало число 150. Опять круг замыкался через посредство числа 666. Более того, числа 138 и 150 в сумме давали удвоенное число 144.

В эту ночь Франц долго не мог заснуть – в голову лезли всякие мысли. «Вот так и начинается вера в бога, – думал Франц, вспоминая происшествие на мосту, – окатило машину грязью и всё…– авария – могли бы на встречную полосу вылететь. Хорошо, что дождь пошёл. Хороший случай исправляет плохой случай, как специально – один грязью окно залепил, другой дождиком эту грязь смыл… Так ведь если бог помог, то и чёрт есть, который окно грязью залепил. Один вредит – другой спасает. И ведь всю жизнь так…».

Вдруг вспомнился одноклассник Вовка Шилин. Убило его в восемнадцать лет. Только жизнь началась. Пошёл в выходной день что-то сделать в университетской лаборатории и попал под ток. Его-то почему бог не спас?… Кому он мог помешать в этой жизни? Действительно говорят: пути господни неисповедимы. Нет, такой бог никому не нужен…

Игры с числами увлекли Франца на несколько дней. Была выведена формула для вычисления «производного» числа. Эта формула очень напоминала формулу-правило для дифференцирования произведения двух функций. Только здесь были функции, а в занятиях Франца – натуральные числа. «А ведь можно любое натуральное число рассматривать, как некую числовую функцию», – подумал Франц. В первом случае произведение дифференциалов двух функций не учитывалось, как малое второго порядка, а в случае с числами произведение двух производных чисел играло важную роль. С новой формулой стало легче вычислять производное число, и Франц решил вычислить все производные числа натурального ряда чисел. Первое число, производное число которого было больше единицы, было четвёркой. Производное число от числа шесть было снова шесть. Производное число шестого порядка от числа двенадцать снова было равно единице. Числа, полученные в результате последовательного числового «дифференцирования», Франц стал называть цепочкой производных чисел. Число 144 встретилось в цепочке числа 30. Франц решил вычислить цепочки производных первых 1000 чисел натурального ряда. Если исходное число раньше не появлялось в цепочках более меньших исходных чисел, то такое число Франц стал называть «собственным». Число 144 собственным не было, так как оно находилось в цепочке числа 30. А вот число 138 было собственным. Более того, всю цепочку производных вычислить не удалось – числа быстро росли в своих значениях и вычислить их производные вручную становилось всё труднее, а компьютера у Франца ещё не было.

Вообще числа 666, 144 и 138 и их производные числа связывало такое огромное число различных интересных комбинаций или, как говорил Франц, числовых формул, что складывалось впечатление, что число 666 нужно тоько для того, чтобы кто-то обратили внимание на число 138.

Постепенно интерес к числовым играм у Франца исчез и он бросил эти занятия, сложив все черновики в архив до лучших времён.

* * *

Иеговисты сделали ещё одну попытку пообщаться, но Франц их на порог не пустил, мол, если надо будет – сам приду.

Решено было возобновить переписку с академиком Розенфельдом и Франц отправил ему письмо с кратким описанием новой жизни и что теперь он не Семён, а Франц в честь своего деда. Ещё одно письмо Франц написал Хонсбергеру в Канаду (предварительно переведя его с помощью Лены). В этом письме Франц знакомил Хонсбергера с некоторыми своими математическими открытиями. Ещё одно письмо было наптсано в Гамбург Е. Шрёдеру – профессору местного университета. Франц решил начать искать пути к немецким математикам. Он послал ему формулировки двух своих теорем из проективной геометрии. На днях Франц посетил академический книжный магазин Дрезденского университета, где купил книгу по геометрии. Автором этой книги был некто Шрёдер. В аннотации говорилось, что автор – ныне здравствующий профессор Гамбургского университета. Это и стало причиной отправки последнего письма.

Между занятиями математикой Франц начал знакомство с местным лесом. Лес был недалеко – всего полчаса ходьбы. Во время первой же прогулки в лес внимание всех привлекло огромное толстенное дерево. Наверное это была липа – древесина была довольно податливой. На стволе дерева можно было легко вырезать различные письмена. Франц не пробовал это делать сам, но очевидно было, что до него это пробовали делать множество раз – весь могучий ствол был капитально изрезан от основания до двухметровой высоты. Все слова были на русском языке. Это были дембельские пометы. Самая крупная надпись гласила: «ЖИТОМИР. 1975». Среди городов был Томск, Омск, Казань и даже родной Красноярск. Отметились дембеля всех лет, практически, до девяностого года. Потом Советская Армия стала уходить из ГДР и дерево оставили в покое. Лес в основном был лиственный и не похожий на сибирскую тайгу. Чёрных больших муравьёв не встречалось, но время от времени попадались конусы рыжего лесного муравья. Франц решил заняться изучением их жизни. Муравьи всегда его интересовали.

Последнее время Франц много занимался тем, что пытался найти преобразования, которые бы позволяли переходить от формулы Пика к его формуле. Как мы уже говорили, формулы были очень похожи и виден был подход, когда надо применять одну формулу, а когда другую, но выразить этот переход на языке математики никак не получалось. Франц начал подозревать, что формулы эти, действительно независимы, а просто очень похожи и для каждой формулы свой случай, когда её надо применять.

Кроме этих занятий с формулами надо было изучать представления циклического изоморфизма. Эта работа относилась к высшей алгебре, к разделу абстактной теории групп. Удивительно было то, что абстрактная терия групп была уже давно хорошо изучена и непонятно было, как теорема, на которой Франц построил свою теорию циклического изоморфизма, могла ускользнуть из поля зрения математиков всего мира. А это было именно так. В противном случае было бы наверняка известно и о тайне Матриц Паули.

На самом деле никакой тайны здесь не было. Когда-то известный английский математик У. Клиффорд придумал эти матрицы для описания базовой системы матричного пространства. Через какое-то время все математики об этих матрицах просто забыли. Потом Вольфганг Паули вывел эти матрицы, когда строил теорию спина для квантовой механики. И матрицы Клиффорда стали называть матрицами Паули. Франц кончно же знал о матрицах Паули, хотя в своей математике ему не приходилось с ними сталкиваться. Занимаясь представлениями теории циклического изоморфизма, Франц решил простейшую систему матречных уравнений, построенной теории. И одним из этих решений (всего их было восемь) оказались матрицы Паули. Таким образом, по своей сути, матрицы Паули не были изобретением ни Клиффорда, ни открытием Паули, а были естественным решением уравнений теории циклического изоморфизима групп. Из построенной теории Франца можно было предположить, что должна существовать элементарная частица, состоящая из пяти кварков.

Квантовая механика и в образовании, и в самообразовании Франца всегда была огромной чёрной дырой. Ни в одном вузе, где довелось ему учиться, ни в занятиях самообразования пути Франца никогда не пересекались с квантовой механикой и физикой элементарных частиц. Геометрия, которой занимался Франц, не вывела его в эту физику, а с появлением в его творчестве матриц Паули возникла необходимость с этой физикой познакомиться поближе.

В библиотеке Франца было несколько популярных книг, где авторы как-то касались квантовой механики и теперь захотелось эти книги снова перечитать. И тут Франца ждал сюрприз.

* * *

Небольшая книжка по векторной алгебре, которую когда-то Франц приобрёл в букинистическом отделе одного из книжных магазинов Краснояоска, рассказывала, как при помощи алгебры Клиффорда и матриц Паули решаются различные вопросы современной физики. А на последней странице этой книжки была показана физическая формула Гелл-Манна и Нишиджимы. Внешне эта формула была точной копией формулы самого Франца. Только Гелл-Манн использовал свою формулу для вычисления электрического заряда элементарной частицы, а формула Франца позволяла вычислить площадь многоугольника, расположенного на целочисленной решётке. Области знаний, где использовались эти, внешне одинаковые формулы, никак не пересекались, но у Франца тут же родилась идея построить геометричекие модели характеристик элементарных частиц. Это могли быть наглядные представления некоторых характеристик микромира. А вдруг такие модели помогут как-то по новому взглянуть на физику элементарных частиц. До сих пор сами физики толком не могли понять, что же такое элементарная частица: геометрический объект или волна. Вернее сказать, этот обект микромира должен был одновременно являться и частицей и волной. Как это могло быть одновременно, было никому не понятно. А Франц уже сталкивался с подобными вещами в проективной геометрии. Например, глядя на координатное уравнение на плоскости, невозможно было сказать, что описывает это уравнение: точку или прямую?

В общем идея, заняться таким моделированием, полностью завладела Францем и он тут же принялся за это дело. Мир формулы Гелл-Манна и Нишиджимы располагался в координатах физических величин проекции изотопического спина и гиперзаряда, а формула Франца работала на плоскости, где находился многоугольник и рассматривала точки решётки, которые лежали внутри данного многоугольника и на его границе. При успешном построении модели, частица могла быть представлена в виде многоугольника, можно сказать, что частица представлялась в виде некоторой своей тени. Такими же тенями представлялись и кварки, кторые «населяли» данную элементарную частицу.

Глава 13.

Достоевский и «Пифагор»

Ответ из Гамбурга пришёл очень быстро. Профессору Шрёдеру понравились теоремы Франца и он советовал попробовать опубликовать их в Швейцарском геометрическом журнале.

Франц тут же принялся готовить статью для отправки в Швейцарию.

Почти отновременно пришли и письма из Соединённых Штатов от Розенфельда и из Канады от Хонсбергера. Розенфельд рассказывал о последнем симпозиуме, который он посетил. Писал, что было неинтересно и скучно, но фуршет и закуска ему понравились. А Росс Хонсбергер был просто очарован математическими результатами Франца и советовал ему поскорее найти контакт с местными учебными заведениями, где можно было бы эти результаты показать. «А глядя на ваши уравнения, связывающие два знаменитых трансцентдентных числа «е» и «фи», просто хочется затаить дыхание, настолько оно красиво и необычно», – писал Хонсбергер о формулах, которое получил Франц, когда занимался проблемой показательно-степенного уравнения для действительных чисел. Кроме необычности самого уравнения, решением его было известное «золотое сечение», а при предельном переходе это уравнение становилось формулой для вычисления суммы ряда, предел которого равен другому знаменитому числу – «основанию натуральных логарифмов». Связь между числами «Пи» и «Фи» довно была известна из знаменитой формулы Эйлера, а вот связь между числами «Фи» и «е» давало уравнение Франца.

Вдохновлённый такой положительной оценкой своего творчества, Франц задумал написать научно-популярную книгу, которая бы включала некоторые из его результатов, понятные старшим школьникам. Когда-то, лет пять-шесть тому назад Франц уже предпринимал попытку написать что-то подобное. Рукопись того произведения находилась в архиве Франца и называлась «Поэзия чувства и мысли». В ней математические задачи располагались вперемежку с лирическими стихами Франца. Подобных книг Франц никогда в своей жизни не встречал и ему казалось это в высшей степени оригинальным представлением своего творчества сразу с двух сторон. Однажды в книге У. Сойера «Прелюдия к математике» Францу попалась такая фраза: «объяснить смысл стихотворения – это значить написать лучшее стихотворение». В книге о математике шла речь о поэзии. Эта фраза сразу запала в душу Франца и послужила толчком к написанию «Поэзии чувства и мысли» – научно-популярной книги. Теперь Франц решил написать о математике без всякой поэзии.

* * *

Погребняк и Грелкин для очередной встречи выбрали красивую асфальтированную дорожку вдоль Эльбы в районе дрезденского левобережья.

Обрати внимание, – говорил Погребняк, указывая на роскошную трёхэтажную виллу, – в этом доме во время войны располагалось «ГЕСТАПО». Я встречался с местными евреями, которые детьми бывали в этом доме на допросах.

– А сейчас здесь что? – спросил Грелкин.

– Конечно не «ГЕСТАПО», живёт какой-то учёный, физик. Между прочим, жена у него русская. Стерва ещё та.

– Когда вы всё это успеваете соразмерно узнавать, Босс?

– Да об этом ходят сплетни среди русскоговорящих людей по всему Дрездену. Однажды двухэтажный автобус с туристами остановился здесь и экскурсовод начал рассказывать про замок на том берегу, видишь, – Погребняк показал рукой в сторону Эльбы, где на противоположном берегу, действительно, возвышался древний замок, – во времена ГДР там был «Дворец пионеров». Во время своего рассказа экскурсовод неожиданно обернулся и видит, что туристы не на замок смотрят, а на эту виллу. А там на крылечке его хозяйка лежит в чём мама родила – загорает. Ну не стерва? – Погребняк покосился на Грелкина. Тот разинув рот стоял на ципочках, стараясь увидеть крыльцо виллы.

– Будет погода посолнечней – увидишь, – усмехнулся Погребняк. – Ну, ладно, давай к нашим делам. Честно сказать, я не очень верил в твою затею с грузовиком. Слишком много было факторов, которые надо было учесть. А один фактор так и не учли.

– Это вы о чём? – Грелкин оторвался от созерцания виллы.

– Фактор погоды. Представляешь, если бы дождя не было… Эта стрессовая ситуация могла бы продлиться вдвое дольше. Брызговик-то под дворником на лобовом стекле «Опеля» не работал. Это твои дела?

– Нет, он вообще не работал.

– А вот как они про дождь сообразили. Ведь они не знали, что ты замышляешь.

– Да, я как-то про фактор погоды совсем забыл.

– Да и я выпустил из вида. То ли это случайность, то ли невероятная логика «от противного».

– Это как?

– Ну, если ты дождь не заказываешь, значит противная сторона дождь закажет чисто из вредности. Даже не понимая – для чего это надо или не надо. Бережного обыграть – дорогого стоит. Он мужик с головой. Надо на досуге это всё хорошенько обмозговать. Ну, ладно. За «грузовик» тебе пятёрка. Давай про операцию «Омск» поговорим. Ты уже начал подготовку?

– Если честно, то нет пока. Хочу всё-таки попробовать использовать эту филологиню.

– Ну пробуй, но помни – это человек не из нашей операции. Ты в Центр обращался по этому делу?

– Нет, – Грелкин почесал затылок под кепкой, – вы считаете, что надо соразмено сделать запрос?

– Подстраховаться никогда не помешает, но постарайся всё это делать максимально тихо. У НИХ, там в Центре есть своя рука. Я это точно знаю.

* * *

По просьбе Франца Розенфельд нашёл в Америке адрес Мартина Гарднера и теперь они (Гарднер и Франц) обсуждали книгу, над которой Франц начал работать. Все темы, о которых говорится в книге, Гарднер одобрил и даже написал, что, как только книга выйдет в печати, неважно, на каком языке, он поможет с изданием и переводом этой книги в Америке. Но вот как издать её в России было непонятно. Франц написал письмо в издательство «НАУКА» и там книгу одобрили, но в ответе говорилось: «Как только Вы найдёте спонсора, кто будет финансировать издание Вашей книги, издательство тут же начнёт подготовку к публикации». Но вот где найти такого спонсора было неизвестно.

Из Швейцарии пришёл вежливый отказ. Геометрический журнал сообщал, что он загружен материалами для публикаций на пять лет вперёд, но как только появится «окно», то они выйдут на связь с автором.

В общежитии для переселенцев одна из комнат была отдана, как сказали бы в России, под «красный уголок». Обычно в ней происходили коллективные пьянки и общие собрания. Франц не ходил на такие мероприятия, если они не касались непосредственно их семьи. А это объявление его заинтересовало. Там говорилось, что представитель «Красного Креста» привезёт какие-то документы, где можно будет найти информацию о представителях своего фамильного рода, с которых начиналось немецкое поселение в России. Женщина, которая представляла «Красный Крест» привезла три толстенных тома, где перечислялись фамилиии первых немецких поселенцев на Волге. К удивлению Франца их фамилии в книгах не было, но ни самого Франца, ни членов его семьи это как-то не расстроило.

Во время этой встречи было объявлено, что такого-то числа в Дрездене будет литературный вечер на русском языке, посвящённый Александру Блоку. Это объявление не только заинтересовало Франца, но и удивило. И он решил обязательно посетить это мероприятие.

Тамара ехать не захотела, а Франц поехал на своей машине, изучив предварительно маршрут по карте. Это действительно был литературный вечер. Кто-то выступал с докладом о Блоке, а кто-то читал стихи. Небольшой зал был полностью заполнен. Кроме этого после вечера было ещё и чаепитие, на которое тоже не мало осталось народа. Франц впервые за два года видел большое количество симпатичных и интеллигентных людей, говорящих на правильном русском языке и без мата. Из общения стало известно, что в Дрездене существует Немецко – Русский Институт Культуры, который в разговорном обиходе называли просто «Русский Дом», и с некоторыми представителями этого дома Франц тут же познакомился и получил приглашение в ближайшие выходные приехать на «субботник». Оказывается, что «субботники» ещё не вымерли и в них можно было принимать участие. Франц решил посетить и это мероприятие. Надо сказать, что из Косвиговского хайма на вечер Блока никто не поехал и, уж тем более, – на какой-то «субботник» в каком-то «Русском Доме».

В Дрездене было два железнодорожных вокзала и «Русский дом» находился недалеко от одного из вокзалов, но Франц всё равно решил ехать на своём автомобиле, чтобы быть независимым от расписания поездов.

* * *

Когда Франц приехал в Дрезден «субботник» шёл уже полным ходом. «Русский дом» представлял собой двухэтажную виллу с небольшим садиком. На территории сада находился приличный гараж на два автомобиля. Всё это была Российская собственность. Когда-то в 1935 году Микоян, в лице советского правительства, приобрёл несколько таких вилл на территории Германии. Потом это здание попало в ведомство советской армии и в нём жили офицерские семьи. А перед самым концом ГДР здесь вообще, похоже, был офицерский бордель. После объединения Германий армия ушла, и дом стал принадлежать общественной организации под названием «Немецко-Русский Институт Культуры». Это по-прежнему была российская собственность, и полиция зайти на эту территорию даже не имела права.

Руководство институтом осуществляло правление, во главе которого стояла чета: Вольфганг и Валерия. Вольфганг был по профессии военный и, в своё время, закончил МАИ. Сейчас он был уже на пенсии в чине отставного полковника. Его супруга Валерия закончила московский пед по специальности «математика», но никогда в школе не работала, а была всю жизнь, так сказать, при муже. Чтобы отстоять этот дом им пришлось даже «повоевать» с новой русской мафией, но, слава богу, всё обошлось без «крови».

«Субботник» не был формой слова. Вкалывали, что называется – на совесть. Необходимо было сделать новое перекрытие между первым и вторым этажом здания, где балки основательно прогнили и в любую минуту могли просто рухнуть. Кроме того, надо было положить новую крышу на гараж, которая давно прохудилась и начала протекать. Женщины мыли окна и стены. Среди женщин были очень даже симпатичные: Люба, Лена, Лилли и Зоя. Остальные женщины были уже преклонного возраста, как и сама хозяка – Валерия.

Франц помогал крепить потолочные балки и таскал тяжеленные рулоны рубероида на крышу гаража по приставной лестнице.

Болшинство женщин были родом из Москвы и Ленинграда, Лилли была из Барнаула. Оказалось, что её старший брат Вилли – профессиональный художник и на днях у него открывается в Дрездене выставка. Франц пообещал Лилли, что будет её сопровождать во время этого мероприятия.

* * *

В живописи Франц понимал мало, вернее сказать – не понимал ничего, но картины Вилли ему понравились. Было в них что-то романтическое, что-то фантастическое. Чувствовалось что картины просто живут какой-то любовью. Рядом с такими картинами было тепло. Лилли показала картину, которую Вилли ей подарил, и после выставки эта картина должна была переехать в её квартиру. Жила Лилли недалеко от железнодорожного вокзала. Франц специально оставил свою машину в этом районе, чтобы было удобнее провожать Лилли после посещения выставки. Уже стемнело и редкие фонари плохо освещали переходы в тихих переулочках привокзального района.

– Смотри, что это? – вдруг сказала Лилли.

– Лежит вроде кто-то или пытается встать.

Они подошли поближе. На земле лежал человек, рядом валялись костыли. Человек лежал на спине и потихоньку стонал, пытаясь перевернуться на бок. Лилли и Франц наклонились над ним и попробовали заговорить. Человек никак на них не реагировал и продолжал стонать. Франц попытался помочь ему встать и человек вдруг издал протяжный крик-стон и снова завалился на спину, что-то односложно повторяя тихим голосом. Лилли присела и положила голову человека к себе на колени. Приоткрытый рот вдруг начал пузыриться кровавой пеной. Глаза молодого человека были закрыты и он тихо повторял: «Штихвунде».

– Что он говорит? – спросил Франц.

– Кажется, он произносит: «колотая рана», – страшным голосом проговорила Лилли, – делай что-нибудь!

– Помогите раненному, – Франц бросился к одинокому прохожему, появившемуся в конце переулка, – врач нужен.

Прохожий не стал спрашивать в чём дело, а быстро добежал до одинокой телефонной будки, стоявшей на углу улицы, и стал куда-то звонить. Буквально через несколько минут приехала машина медицинской помощи и полиция. Оказалось, парня ударили сзади в область поясницы чем-то острым: шилом или стилетом и выбили из рук костыли. Раненого увезли на скорой и записали имена и место жительства Лилли и Франца.

Тихий, малолюдный вечерний Дрезден оказывается иногда становился опасным.

* * *

Моделирование характеристик элементарных частиц так захватило Франца, что он практически всё своё время отдавал этой задаче. Все возможные модели уже были построены и возник соблазн – построить модели и для кварков. Известных Францу кварков, соответственно, и антикварков было всего три. И модели их легко были построены. Возникала следующая проблема – надо было совместить модели элементарных частиц и кварков. В противном случае всё это моделирование было бы неинтересно, так как и для элементарных частиц, и для кварков формула Гелл-Манна – Нишиджимы была справедлива одинакого. Франц взял характеристики девятнадцати элементарных частиц, для которых была справедлива формула Гелл-Манна, и все они хорошо укладывались в его моделирование. Характиристики получались очень наглядными и понятными. Первая частица, полную модель которой стал строить Франц, состояла из трёх одинаковых кварков. Построение такой модели оказалось делом не сложным. Сложнее было с другими частицами, которые состояли из двух и трёх различных кварков, но и здесь моделирование не дало ни сбоя, ни даже малейшей какой-то натяжки.

Оформив всю работу начисто, Франц решил показать её в «Русском Доме». Никто из постоянных посетителей института не знал физику элементарных частиц, но муж одной женщины когда-то преподавал в местном университете – он был профессором химии – и обещал свести Франца с одним физиком-теоретиком.

И в один из дней Франц отправился в Дрезденский университет. Кабинет профессора Йоппе найти оказалось не сложно.

– Добрый день, – сказал Франц, когда на стук в дверь он услышал приглашение войти, – я от профессора Гроссманна.

– Входите, он мне звонил. Так что там у вас?

Франц постарался покороче, но в то же время стараясь не упустить какую-нибудь важную деталь, изложить суть своего моделирования.

– Любопытно, любопытно… Вы ведь – математик? – задумчиво произнёс профессор Йоппе, – вот так с разгона очень трудно оценить вашу работу. Я ведь не специалист по физике элементарных частиц. Если бы самому Гелл-Манну её показать, – профессор похлопал по исписанным листам, разложенным на столе, – к сожалению, у меня нет выхода на него, и в нашем университете такими вещами никто не занимается. Получилась красивая математическая игрушка – это точно. Я буду думать, как с этим со всем быть. Если что – дам знать профессору Гроссманну.

На этом и расстались. Франц тоже не знал, что с этим делать и отложил свои исследования до лучших времён.

* * *

С некоторых пор Франц начал замечать у себя на животе какое-то вздутие в районе пупка и рассказал об этом в «Русском Доме» Валерии – она увлекалась домашней медициной.

– Ты знаешь, – говорила сердобольная Валерия, – у нас с Вольфом есть хороший приятель-хирург, профессор Лаушке. У него своя клиника, надо ему показать твой живот.

Симпатичный профессор Лаушке быстро пришёл к выводу, что это пупочная грыжа.

– Зашьём, делов-то.

Операция была назначена через неделю.

Франц уже лежал на операционном столе, когда с ним вдруг заговорил профессор Лаушке.

– Сейчас кровь из вены возьмём на контрольный анализ и всё. Операция быстрая, через полчаса будешь, как новенький. Кстати, пупок тебе очень нужен? Тут такое дело. Если пупок сохранять, то хлопот больше… Шов получится сложнее, надо будет вокруг пупка обходить. А если без пупка, то останется прямая ниточка, ровненькая… Через месяц вообще ничего заметно не будет.

– Давайте без пупка, – согласился Франц.

Открыв глаза, Франц понял, что лежит он по-прежнему на операционном столе. Более того, он оказался уже забинтованным вокруг пояса. Когда его могли забинтовать он не слышал. Пришедшая медсестра сказала, что операция закончилась полчаса назад, а Франц поспал пока не закончился наркоз. Оказывается профессор Лаушке уже позвонил в «Русский Дом» и внизу его ждут на машине Валерия и Вольфганг.

Через день Франц явился на перевязку, а через неделю и вовсе швы сняли. Действительно, теперь у Франца пупка не было, а вместо пупка была белая полоска длиной в пять сантиметров, которую ни швом, ни шрамом даже и назвать-то было невозможно. Франц таким образом превратился в инопланетянина. У всх людей были пупки, а у Франца пупка не было. Вместо пупка была небольшая пологая впадинка перечёркнутая белой полосой в горизонтальном направлении. Полгода Францу было запрещено поднимать тяжести, а потом все и вовсе забыли, что была сделана операция. Только отсутствие пупка ещё напоминало об этом. Больше пути Франца никогда в жизни не пересекались с добрым профессором Лаушке. Сам Франц иногда в интимных компаниях напускал на себя таинственный вид и под секретом говорил собравшимся, что он – инопланетянин и заброшен на Землю другой цивилизацией с секретной миссией. А в подтверждение демонстрировал отсутствие пупка. Случались люди, в основном женщины, которые искренне верили в это и, перейдя на шёпот, спрашивали: «расскажи, как там у вас?».

Истории с инопланетянинами уже случались несколько раз в жизни Франца.

Они среди нас.

(истории про людей из других миров)

Когда-то очень давно, когда Франц ещё был беззаботным молодым Семёном, довелось ему как-то попасть в местный клуб любителей фантастики. Его пригласил туда знакомый программист Евгений, с которым Франц познакомился в Ташкенте, когда был там на трёхмесячной учёбе по повышению квалификации. Евгений просто бредил фантастикой, особенно, если фантастика косалась программирования или вычислительной техники.

В этот вечер в клубе обсуждалась карта планеты, по известному произведению братьев Стругацких «Трудно быть богом». Семён солидно был представлен членам клуба, которые в основном были моложе Семёна лет на десять. Совершенно случайно Семён сел в торце стола и тем самым оказался во главе фантастического собрания.

Карта планеты была представлена, прошла по рукам и участники приступили к её обсуждению. Семён любил фантастическую литературу и особенно Стругацких, поэтому тема заседания была ему очень близка. Все выступающие во время своих речей стали обращаться почему-то именно к Семёну. А Семён серьёзно надувал щёки и давал свои резюме очень профессионально. В общем карта была принята с небольшими доработками и было решено отправить её на утверждение самому Борису Стругацкому. Как-то незаметно речь зашла на тему инопланетных цивилизаций и пришельцев с других планет. Видя искреннюю серьёзность собравшихся, Семён вдруг решил разыграть здесь небольшой импровизированный спектакль.

– А, между прочим, дорогие друзья, – с самым серьёзным видом и без малейшей тени улыбки или иронии на лице, начал Семён, – эти пришельцы давно уже живут рядом с нами. Причём, настолько рядом, что мы все к ним давно привыкли и перестали обращать на них внимание. Помнишь, Женя, – обратился он к Евгению, – мы обсуждали этот вопрос ещё в Ташкенте.

Евгений утвердительно кивнул, хотя ничего не помнил и вообще не понимал о чём речь, но Семён так убедительно к нему обратился, что он не мог здесь публично выказать свою некомпетентность в данном вопросе. И что там было в этом Ташкенте. Если честно, то кроме большой пьянки он вообще ничего не помнил. Может правда, что-то обсуждали. Он знал, что Семён был одним из сильнейших и уважаемых программистов города и заподозрить Семёна в каком-то розыгрыше просто не мог.

– Все ведь, наверно, знают Андрюху и его родителей, что убирают улицы вокруг кинотеатра «Луч», – продолжал Семён ни к кому конкретно не обращаясь.

Многие при этих словах утвердительно закивали.

– Он ведь вроде того, – заметил один парень, покрутив пальцем у виска, – дебил или имбицил?

– Более того, – подхватил Семён, – настоящий олигофрен.

На самом деле Семён понятия не имел чем дебил отличается от имбицила и, уж тем более, от олигофрена. А Андрюха был здоровенный детина, который помогал своим престарелым родителям мести улицы рядом с кинотеатром. Семён много раз замечал, что речь его совершенно не развита, и на обращения к нему родителей он в лучшем случае что-то мычал, покачивая головой, но метлу и лопату держал в руках исправно, и чувствовалось, что силой обладает он недюженной.

– Шепнул мне однажды один мой хороший знакомый из дома, что напротив «Луча» – рассказывал Семён, – чтобы я обратил на него внимание. Они давно за такими ведут наблюдение.

Все понимающе кивали головами и конечно знали о каком доме напротив «Луча» идёт речь. Там находился краевой КГБ.

– Надо быть понастойчивей, и если он в конце концов вам поверит, то может выйти на контакт, – продолжал Семён.

– И что, был контакт?

– Был, – утвердительно качнул головой Семён. – Я не верил до последнего, но на всякий случай готовился и как только увидел, что он ясно и осмысленно на меня посмотрел, сразу сказал ему в лоб: «покажи какую-нибудь математическую формулу, которая незнакома ещё человечеству на нашей Земле». А он вдруг вытаскивает из кармана клочок бумаги и карандаш и, перевернув лопату, нацарапал.

При этих словах Семён придвинул к себе чистый лист бумаги и написал на ней математическую формулу.

– Я всю библиотеку перерыл – нет такой формулы в справочниках. Это формула для извлечения корня кубичкского из матрицы второго порядка. Проверял, формула работает, а в учебниках нет её.

Все сидели за столом разинув рты. Потом наконец Евгений очнулся первым.

– И что дальше?

– Посмотрел он на меня не то с иронией, не то с усмешкой и снова замкнулся. Ну полный олигофрен. То ли надо понастойчивей быть, то ли надо подкараулить, когда старики его не будут рядом маячить… Не знаю, надо искать контакт. Вот он вам – пришелец, – Семён многозначительно замолчал.

Формулу, которую он написал на листе бумаги не знал никто, он её вывел буквально в прошлом месяце и никому пока о ней не говорил.

Через пару недель Евгений позвонил Семёну и напомнил, что сегодня очередное заседание клуба любителей фантастики.

Перед началом заседания к Семёну подошли два пацана.

– А вы знаете, – вежливо обратился один из них к Семёну, – и у нас был контакт. Правда мы не поняли, положительно это надо расценивать или нет.

– С инопланетянином Андреем? – не веря своим ушам спросил Семён.

– Да! Мы дня три пробовали войти к нему в доверие. Всё искали случай, когда он будет один.

– И что? – Семён начал подозревать, что его хотят разыграть, но уж больно серьёзные были лица у пацанов.

– Он Сашку так огрел своей лопатой, что я думал она переломится – деревянная, снегоуборочная.

– До сих спина болит, – добавил второй.

Семёну стоило невероятных усилий, чтобы не заржать. Он чудом сдержался, немного раскашлявшись.

– Возможно, контакт состоялся, – задумчиво рассматривая потолок произнёс Семён, – но вы поаккуратнее, не перегните палку, – наставительно рекомендовал он юным контактёрам, представляя при этом, как инопланетянин в сердцах перетянул любителя фантастики поперёк спины.

Второй инопланетный контакт случился прямо у Семёна дома во время одного из праздничных ужинов.

Лена всегда приезжала на такие застолья без опоздания. Дядя Серёжа (так сыновья Семёна называли друга их отца – Сергея, того самого, что на санках летом катался) тоже приходил пораньше и старался всё время кому-то помочь. Словом – путался под ногами, но всегда был на подхвате.

Семён принёс в зал небольшое блюдце, на котором горкой лежали почищенные зубчики чеснока, и поставил его на праздничный стол.

– Для чего? – спросил Сергей, взглядом показывая на чеснок.

– Мало ли…, – сказал Семён, – вдруг кому-то захочется прикусывать с борщом.

Тут же, стоявшая рядом Лена, выбрала на блюдце самый большой зубчик и отправила его в рот. Смачно хрустя, она, с не изменившимся, не дрогнувшим ни одним мускулом лицом, целиком его съела даже не попросив чем-нибудь запить. Потерявшие дар речи друзия отправились на кухню за следующим блюдом.

– Что это было? – спросил перепуганным голосом дядя Серёжа.

– Инопланетянка, – не моргнув глазом ответил Семён, – не обращай внимания.

Семён любил угощать друзей необычной кухней и, порой, на столе оказывалисьочень экзотические блюда, которые прежде, чем быть съеденными, трбовали предварительного объяснения или хотя бы рекомендации, как и с чем это едят. Сегодня прямо в центре стола стояла тарелочка, на которой угадывалось змеиное колечко в каком-то соусе.

– Африканская гадюка в собственном соку, – рекомендавал Семён, – и под кетчупом.

На самом деле эту гадюку Семён поймал когда-то в лесу и собирался из неё сделать чучело или хотя бы просто снять кожу. Пока он продумывал, как это лучше сделать, гадюка сдохла и пришлось её заспиртовать. Так она и хранилась у Семёна где-то на полке. Подавая гадюку на стол, Семён просто решил пошутить перед гостями.

– Гуанчжоу – мясо по-китайски, – продолжал рекламную акцию Семён, – готовится в сладком красном соусе. Употреблять можно с различными гарнирами, а можно и просто так.

Краем глаза Семён заметил, что тарелочка со змеёй исчезла – он тут же догадался, куда она могла деться.

Лена старательно пилила проспиртованную змею своим столовым ножём.

– Лена! – сказал громко Семён, – это на десерт.

С этими словами он убрал гадюку в собственном соку и под кетчупом со стола, от греха подальше.

– Как ты думаешь, – после ужина спросил дядя Серёжа Семёна, – она ведь и змеюку съела бы?

– И не сомневайся. В собственном соку и под соусом-то… Инопланетянка.

* * *

Погребняк отчитывал Грелкина вне Земли.

– Ты ведь «соразмерно» – не совсем дурак. Понимаешь, что ты вторгся в другой ментальный слой? Где ты нашёл этого немца?

– Он итальянец, Босс. Бездомный. Я давно его приметил, автостопом соразмерно путешествует, в ночлежках ночует.

– Боже… Итальянец. Это уже не второй, а третий ментальный слой! Когда ты мне про «филологиню» говорил, я, думал, ты решил повторить операцию, как с той чокнутой поэтессой, а ты, что хотел? – Погребняк задумался: «Нет, тогда Гредкин был отстранён от дел. Засветился с литейным цехом. С поэтоссой я сам операцию проворачивал. Вовремя тогда Бережной его к тёще упрятал», – он перевёл взгляд на Грелкина.

– Да пугнуть я хотел…, – оправдывался Грелкин, – стрессовая ситуация, может соразмерно и компромат…

– А инвалид на костылях?

– Этот совершенно случайно появился. Не было его… Вдруг вынырнул. Я итальянцу на пальцах растолковывал, мол, двое идут, – Грелкин продемонстрировал двумя пальцами, как идут двое, – а он понял: не двое, а один, но на костылях.

– Сколько ты ему заплатил?

– Сто марок, да он и за десятку был согласен.

– Если в Центре будет из-за этого скандал, я откажусь от твоей помощи. Уж лучше сам всё буду делать. Хотел специалиста из тебя сделать…

– Босс, не будет скандала. Он наверное уже укатил из Дрездена, а может – и вообще из Германии… А тот и не видел его – он же сзади напал. Не сильно он его кольнул… Один раз… Шилом соразмерно.

– Шилом и убить можно.

– Да выйдет он завтра из бльницы.

– Точно – «дуракам везёт». Запорол многообещающее дело. Эту филологиню можно было так раскрутить… Многоходовая могла быть комбинация…

– Так, не всё ещё потеряно.

– Нет уж. Сильно я теперь в тебе стал сомневаться. И «Омск» загубишь…

– Босс, «Омск» не загублю. Каждый шаг будет соразмерно согласован…

– Смотри, никакой самодеятельности. Если в чём будешь хоть чуть чуть сомневаться – ставь меня в известность. «Омск» – ёмкая операция, там много чего можно накрутить. Реально можно главное направление пересечь. Это не косвенные пути, понимаешь? Ты уже что-то успел сделать?

– Всё как по плану, Босс. К бургомистру по культуре уже подобран человек. Местная, филолог-русист.

– Опять филолог?

– В России стажировалась много лет… Я её нашёл после вашего рассказа про Гестапо. У неё вообще много культурных связей в Дрездене. Доктор наук соразмерно.

– Каких наук?

– Филолог – она.

– Ладно, что б каждый шаг докладывал, а то смотри – будешь статистом астероиды считать.

* * *

Франц что-то делал в саду«Русского Дома», когда Вольфганг пригласил его поприсутствовать на заседании правления Института.

– Посиди, послушай чем мы живём.

В правлении было двенадцать человек. Семеро из бывшего СССР и пятеро местных дрезденцев. Разговор шёл на двух языках одновременно. У Франца было такое ощущение, что все одинакого хорошо изъяснялись и на русском, и на немецком.

– Давайте, думайте, какой ещё можно придумать проект, чтобы под него культурамт мог дать деньги. Библиотека – это мало. Проект, вы знаете, утверждается заранее. Откладывать на потом нет смысла, – Вольфганг нервно постукивал ручкой по столу.

За столом воцарилась гробовая тишина. Все сидели, как двоечники в классе, пряча от учителя глаза в пол. Франц наконец решился подать голос, хотя он и не был членом правления.

– В будущем году будет сто семьдесят пять лет со дня рождения Достоевского.

– Причём здесь Достоевский? – Вольфганг с удивлением повернулся к Францу.

– Достоевский – писатель с мировым именем, больше двух лет жил в Дрездене. Может можно какие-то встречи организовать. Чтения. Показ фильмов. Дочь у него здесь родилась и крестил её Достоевский здесь…, «Бесов» здесь писал, – продолжал развивать свою мысль Франц, – может, можно будет специалистов-достоевсковедов пригласить. В Лепциге живёт Опитц, кто-то – в Москве, Захаров – в Пертрозаводске…

– Это кто? – спросил Вольфганг.

– Опитц – это немецкий достоевсковед, я читал его статьи… Достоевский и «Жену под кровтью…» здесь писал.

Члены правления таращили на Франца глаза.

– Ты что, Достоевским занимаешься? – спросила Валерия, – ты же – математик.

– Это так, хобби. Вообще я давно Достоевским интересуюсь, лет двадцать, небольшая библиотечка даже есть дома по Достоевскому.

– А ведь это идея. Ты задержись сегодня, поможешь мне план проекта набросать – обратился Вольфганг к Францу, – а ты, Ута, сходи завтра к бургомистру по культуре, надо почву подготовить. Нет, вместе, второём с Францем пойдём.

Бургомистр долго не мог понять, как связаны Дрезден и Достоевский, но в конце концов дело сдвинулось с мёртвой точки. Наступили горячие деньки. Проект предполагал не только чтения и показ фильмов, но и проведение в Дрездене международного симпозиума с приглашением достоевсковедов со всего мира. Список известных достоевсковедов составил Франц. Второй основной задачей Франца по проекту было – написание статьи о «Днях Достоевского» в Дрездене. Статью разослали сразу в несколько немецких газет. Валерия отправилась в архив местной православной церкви и нашла там запись о рождении и крещении дочери Достоевского.

Франц рассказал Вольфу, что в Омске есть музей Достоевского. Кроме того, в Омске живёт достоевсковед Вайнерман, который разыскал чертежи омского острога, где был на каторге Достоевский.

– Я летом собираюсь в отпуск, в Красноярск, может есть возможность в Омск заскочить? – «забросил удочку» Франц, – куплю билет с остановкой в Омске.

– Это не плохо, – согласился Вольфганг, – мы можем финансировать твоё пребывание в Омске. Три дня тебе хватит?

* * *

Самолёт выполнял рейс по маршруту: Берлин – Москва – Омск. Рядом с Францем сидела симпатичная женщина примерно его лет. «Ну всем хороша», – подумал Франц, искоса разглядывая попутчицу.

– Вы до Москвы летите? – решился заговорить Франц.

– Нет, до Омска, а вы? – улыбнулась соседка.

– И я до Омска. Есть небольшое дело. Вы домой или в гости?

– В гости. Долго планируете пробыть в Омске?

– Да хочу в тот же день и улететь, если, конечно, такая очаровательная женщина, как вы, не пригласит в гости. Кстати, вы знаете где находится в Омске музей Достоевского?

– Кто ж его не знает. А вы только за тем и едите, чтобы музей посетить?

– Да, только за этим.

– Вы что же – достоевсковед?

– Ну, в какой-то мере – достоевсковед. Может составите мне компанию в посещении музея?

– Если вы проводите меня до дома, то потом можем и в музей сходить. Хотя, боюсь, что от подружек будет трудно вырваться.

– А вы к подружкам едите? Меня Франц зовут, – вдруг спохватился Франц.

– Галина, – кивнула головой соседка. – Сначала к подружкам, потом к родителям.

Пять часов до Омска с посадкой в Москве пролетели, как одно мгновение. Галина, как оказалось, живёт с семьёй тоже в Саксонии, в городе Гросенхайн. По образованию она была медицинским работником и до Германии работала в аптеке. Так же, как и у Франца, у неё было двое сыновей, причём, практически ровестники сыновьям Франца. В Омске её действительно встречали весёлые подружки. Франц был представлен, как старый знакомый Галины и все сразу же отправились домой к одной из подруг, где уже был накрыт стол.

Ни в какой музей Франц не попал, а на утро отправился вместе с Галиной в деревню к её родителям под Омск. Для Франца была придумана легенда, что он дальний родственник из Семипалатинска. По профессии журналист. Приехал в Омск в командировку и решил навестить дальних родственников и столкнулся с Галиной у её троюродной сестры. А теперь решил познакомиться с дальними родственниками, которых никогда в жизни не видел, поближе. Легенду о родственниках Галины в Семипалатинске Франц постарался запомнить, как молитву.

Оба Галинины брата и отчим и глазом не повели, и поверили в легенду с первого слова, а вот мать решила, что Галина привезла с собой любовника. Непонятно было только – откуда он взялся. Может быть из Германии? Имя Франц – немецкое, а фамилия правда, как у родственников – Парфёнов. Только уверена была мать, что не было в Семипалатинске никакого Франца. На второй день пребывания в деревне Галине пришлось тайно частично сознаться матери, что это действительно её друг из Германии, но для остальных Франц оставался родственником из Семипалатинска.

Неделю пили самогонку, ходили по грибы и парились в бане. Франца разместили на сеновале и Галина по ночам, когда все уже спали мёртвым сном, лазила к нему потихоньку под крышу.

Через неделю вернулись в Омск и взяли билеты до Красноярска.

Помните, как у Булгакова рассказывал Мастер: «-Любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!». Именно так случилось и у Франца с Галиной.

– Я не знаю, как мы будем жить дальше, – говорила Галина, – но третьего сына я тебе рожу. Я хочу, чтобы память о тебе оставалась на всегда со мной, что бы не случилось.

Франц дал телеграмму Жорику, в которой сообщал дату приезда в Красноярск и сделал приписку: «буду не один».

Жорик встретил их в аэропорту и, улучив момент, шепнул другу: «Я всегда ценил твой вкус, дорогой».

Неделю в Красноярске Франц и Галина прожили в трёхкомнатной квартире, которую раздобыли для них друзья. Путешествовали по Енисею и по тайге. Навестили многих старых друзей Франца. Побывали на могиле мамы Лиды, а потом вернулись в Омск на поезде. Сутки до Омска не просыхал весь вагон. Было выпито всё шапанское в вагоне-ресторане, а потом перешли на водку. В Омске посетили музей Достоевского и, обливаясь слезами, договорились встретиться в Германии.

В Дрездене Франца ждал сюрприз. Во-первых, была напечатана в газете его статья о Достоевском, во-вторых из Лейпцига должен был приехать в «Русский Дом» представитель местного издательства, чтобы обсудить возможность издания книги Франца «Поэзия разума».

В назначенный день представитель, дествительно, прибыл и посовещавшись с Францем и руководством «Русского Дома» попросил забрать с собой одну из глав будущей книги для предварительного ознакомления.

Подготовка к «Дням Достоевского» шла полным ходом. Дали согласие на участие в симпозиуме И. Волгин и В. Кантор из Москвы, профессор Захаров из Петрозаводска и директор музея Достоевского из Снкт-Петербурга. Кроме того, обещали приехать президенты немецкого, европейского и американского обществ Достоевского.

В самом Дрездене шли хлопоты по выбору места для установки памятника Достоевскому. А известный российский скульптор А. Рукавишников дал согласие на разработку эскизной модели самого памятника.

Франц взялся доработать давно начатую статью «о вопросе представления Достоевским неевклидовой геометрии». Достоевский говорил о неевклидовой геомтрии вскользь, упоминал её в «Братьях Карамазовых». Этот вопрос был открытым для достоевсковедов всего мира и несколько версий были известны.

От Галины Франц получил письмо, в котором она сообщала, что у неё случился выкидышь, а супруг Галины заставляет её сделать операцию по стерилизации, чтобы быть уже застрахованным от всяких беременностей и предлагала встретиться в Гросенхайне.

Франц помнил, что однажды, лет пятнадцать назад на него, как водопад обрушилась однажды одна Красноярская поэтесса, которая тоже собиралась родить ему ребёнка и у которой тоже случился выкидыш. Правда, пока Франц месяц гостил у тёщи, она (поэтесса) куда-то пропала так же внезапно, как и появилась. Но сегодня Франц вовсе не хотел, чтобы Галина вдруг исчезла из его жизни.

Они придумали возможность тайных встреч в Гросенхайне, и Франц два раза в неделю ездил на поезде на эти свидания. Встречи проходили в саду местной городской больницы или дома у Галины, когда супруг отсутствовал по каким-то делам. Операцию по стерилизации Галине пришлось сделать.

* * *

Они сидели в своём офисе на «Моритцбургер штрассе» в маленьком городке Радебойль.

– Мне кажется, Иван, – говорил Бережной, крутя в руках большой полевой бинокль, – появление «левых» – Бережной показал пальцами кавычки, – женщин в жизни нашего подопечного – дело, как мне кажется, не случайное. Вспомни, лет пятнадцать назад, появилась вдруг эта поэтесса Людмила, журналист с радио. Всех ранешних я в расчёт не беру, то было всё-таки до женидьбы. В молодости у молодого человека всякое бывает. Это нормально. Её романтическое появление вполне понятно. «Скандальное прооисшествие…» – это, кеонечно, неординарный фильм. Но вот сама ли она или всё-таки кто-то к этому причастен. У меня такое складывается впечатление, что я уже больше пекусь о твоей линии, чем о своей. Как таковая угроза с её стороны – вещь маловероятная. Другое дело – уход с твоей линии. Ты ведь стараешься линию нашего подопечного держать в математической сфере? Или я ошибаюсь?

– Да, моя линия именно математическая, хотя, что за этим – я не понимаю. Но это и не моя задача как таковая. Математика – только база. А ты думаешь, она действительно представляла больше мне угорозу чем тебе?

– Послушай, – Бережной встал и снял с полки какую-то папку, – цитирую: «И солнца над головою, и цвета небесного в алом, и чувства, и мысли, и боли, как мало, как мало, как мало! И горе казалось нелепым, а счастье – ненужным и лишним… И, вдруг, нехватило столетья, чтоб день без тебя ещё выжить». – Бержной замолчал, давая время Ивану осоознать услышанное.

– Не спорю, талантливо.

– Это не просто талантливо. Это целая философия, – Бережной поставил папку на место. – А муж у неё, вспомни, не шуточный опер был в Красноярске. Я его лично знал. Всегда при табельном оружии. Так что угроза была реальная. Мне пришлось чуть ли не десяток запросов в Центр посылать, чтобы быть уверенным, что не нарушаю чужую линию и вторгаюсь в чью-то разработку. А может быть кто-то правил её линию под какую-нибудь Марину Цветаеву? Так что, чьей линии твоей или моей больше была угроза – это ещё вопрос.

– Но ведь перевели же её «рельсы» без особых хлопот… Месяц у тёщи… Психлечебница.

– Психлечебница? Так это твоих рук дело?

– Нет. Она всегда была того, – Востриков покрутил пальцем у виска, – я жаде сразу сам не понял, куда она исчезла, а когда нашёл, был очень удивлён, что она пациентка психденспансера, того, что на берегу Енисея. Я думаю, главная здесь причина – алкоголь. Вспомни, как она водку пила и закусывала сигаретой. И мужики, конечно… Месяц разлуки для неё просто оказался фатальным. Ей нужно было постоянно иметь перед глазами свой объект внимания. Ты просто гениально допёр с этой поездкой к тёще.

Ну, хорошо. Это пройденный этап. Галина – это не чокнутая поэтесса. Это земное. И стерилизация может не помочь. Да и идея с ребёнком от неё самой исходила. Я возвращаюсь к исходному вопросу: случайность это или кто-то это всё тонко устроил. Если так, то в будущем мы можем ещё не раз столкнуться с подобными случаями. Мужик слаб в своей сути, даже если он и одержим математическим или ещё каким творчеством. Мне не хочется озадачивать Центр всякими запросами, но ты держи в голове, что такое, я имею в виду наших закадычных конкурентов, – это именно их хитрая затея. Что будем делать с этой медсестрой или кто там она?

– Она фармаколог или провизор. Не знаю, как правильно. У меня сложилось впечатление, что она до сил пор, до Франца настоящей страсти в жизни не испытывала. Вот и повелась.

– Ей уже под сорок. С переселенцами за границей много происходит всяких чудес. Порой, они и сами не знают – на что они способны в новой ситуации. Так что думаешь, есть вмешательство извне?

– Я думаю, что Грелкин сам по себе такую бы операцию не потянул. Здесь нужен не слабый жизненный опыт, которым он ещё не располагает. Мне кажется, что нам она не мешает. А вот Достоевский – это серьёзно. Тут впутываются люди с мировыми именами.

– Ты кого имеешь в виду?

– Ну, например, Владимир Кантор. Он входит в двадцатку самых известных философов мира.

– Да ты что?

– Достоевский больше по моему направлению. Последнее время наш объект практически совсем отошёл от своих занятий математикой. Не дай бог поверит, что его предназначение – литературоведение какое-нибудь. Ведь он по сути дела становится «свадебным генералом» в «Русском Доме». Поэт, достоевсковед, математик из Сибири, с президентом академии наук Франции переписывался… Ни одно застолье сегодня без него там не обходится. Статья его в периодике вышла. Кстати, Омск – это точка пересечения бабы этой медицинской и Достоевского. Может быть ты и прав. Может быть – это случаи одной цепи.

– Может быть тебе моя помощь нужна? – спросил Бережной.

– А как ты можешь мне помочь? Взорвёшь «Русский Дом»?

– Нет, конечно, «Русский Дом» не взорву и симпозиум этот уже не остановить, но что-то же можно сделать? – Бережной задумался: «Хорошо, что Востриков не знает ни про Гриболева – кореша Доктора, который «двухсотым» из Афгана вернулся, ни про «Зайца»…, которого просто пришлось в ванне утопить…». (Вадим по кличке «Заяц» пришёл на работу в заводской комитет комсомола по комсомольской рекомендации райкома. Страшную историю, которая произошла однажды в квартире «Зайца» Семён не только никому не рассказывал, но и сам старался о ней не вспоминать и вычеркнуть её из своей памяти, как кошмарный сон).

– Я планирую воскресить «Пифагора».

– Что, самого? – Бережной поднял иронично удивлённые брови.

– Кружок математический, что был у него в Красноярске. Это было бы хорошим подспорьем в моём направлении.

* * *

Трёхдневный симпозиум по Достоевскому прошёл при полном аншлаге. Уезжая в Москву Владимир Кантор взял статью Франца, обещая её пристроить в «Вопросы литературы».

Неожиданно исчезла Галина. Муж нашёл работу в маленьком городке на границе со Швейцарией, где-то под Базелем. Адрес Галина не оставила.

– Я сама позвоню, – сказала она во время последней встречи.

Во время очередного субботника в «Русском Доме» Франц познакомился с интересным мужиком. Он оказался одним из легендарных спасателей, кто принимал участие в событиях во время Чернобльской трагедии на Украине. Звали его Юрий. Он был доктором технических наук и первым человеком, кто залез под разрушенный Чернобльский реактор, чтобы узнать истинную обстановку происходящего. Во время неторопливой беседы на очередном субботнике в «Русском доме» Франц рассказал новому знакомому, что много занимался когда-то с детьми, имея в виду занятия занимательной математикой на кружке «Пифагор».

– Это обязательно надо возродить, – говорил Чернобльский спасатель.

– Но каким образом? – недоумевал Франц.

– Это я беру на себя. Уверен, Вольфганг не будет против. Даже наоборот, это же «галочка» для работы всего «Русского Дома» по линии «работы с подрастающим поколением» – есть такое направление.

– Мне не надо платить. Я всегда это делал в своё удовольствие по субботам. Мне только надо комнату и доску с мелом, – загорелся Франц.

Через несколько дней Франц узнал, что руководители «Русского Дома» не против появления математического кружка в этих стенах. Нашлась и комната, и доска с мелом. А первых учеников обещали привести знакомые, которые часто были в «Русском Доме».

Франц решил назвать новый кружок старым именем: «Пифагор». Для самого Франца это было символичным, говоря о том, что кружок в Красноярске не умер, а просто сменил место своего существования.

Статья Франца «К вопросу о восприятии Достоевским неевклидовой геометрии», действительно, вышла в «Вопросах литературы».

На первое занятие «Пифагора» собралось около десятка ребятишек и их родителей. Лилли привела своего сына, профессор из Киева, приехавший в Германию по еврейской линии, привёл двух своих дочек, батюшка – отец Георгий – настоятель Дрезденской православной церкви – привёл своего младшего сына, доктор Мелёв, физик из Томска, который работал в Дрезденском институте Фраунгофера по обмену, тоже был с младшим сыном. Было ещё несколько семей из бывшего СССР. Все дети были русскоговорящими и это было очень на руку Францу. Общение с детьми на родном, русском языке облегчало контакт и делало занятия более насыщеннтыми, понятными и полезными.

Франц рассказал о целях кружка. Задача была не в подмене основных направлений школьной программы, а в её расширении. Надо было научить детей смотреть на мир через призму математики.

Первые занятия не должны рассказывать о чём-то принципиально-математически новом для детей. Франц знал, что на первых занятиях детей надо знакомить с оригинальными математическими головоломками, которые имели неожиданное и наглядное решение и для их понимания не требовалось дополнительных математических знаний кроме школьной программы. Дети должны были проникнуться доверием к руководителю кружка и получить заряд интереса через необычные решения предлагаемых головоломок. Потом уже можно было начинать беседы и о самой математике. Этот мир был неисчерпаем.

После Франца неожиданно взял слово отец Георгий и понёс религиозную ахинею, которая никак не входила в планы Франца. С отцом Георгием Франц был знаком ещё с «Дней Достоевского». Человек он был симпатичный и открытый, как все батюшки. Играл на гитаре и пел русские романсы. Мог поддержать компанию и выпить водки. С появлением в Саксонии переселенцев приход его значительно возрос. Говорят, он был с учёной степенью по философии. Франц вспомнил, что когда-то, будучи с коллегой в командировке в киевском «Институте Кибернетики», они как-то зашли во Владимирский собор. Шла какая-то служба. Было жарко. Франца хватило всего на несколько минут, а коллега простоял там больше часа, несмотря на то, что водка уже была куплена и в гостинице ждали симпатичные программистки из института кибернетики.

– Научиться понимать окружающий мир через призму математики, – говорил отец Георгий, – это очень важно для каждого человека. Это обязательно будет полезным шагом для дальнейшей жизни, независимо от того кто какую профессию выберет, но возникает и такой вопрос: а кто создал этот окружающий нас удивительный мир?

Отец Георгий незаметно перешёл к роли бога, но Франц тактично влез в незапланированную проповедь и предложил заскучавшим детям познакомиться с удивительной головоломкой, о которой сам прочитал много лет назад в одной из интереснейших книг Мартина Гарднера.

Договорились, что занятия кружка будут проходить в субботу. Присутствующий на первом занятии председатель правления «Русского Дома» обещал дать в местную газету объявление о начале занятий «Пифагора».

Действительно, слух о кружке очень быстро облетел Дрезден. На одном из занятий вдруг появился преподаватель Дрезденской гимназии с математическим уклоном – «MANOS».

– Вы по образованию профессиональный педагог? – спросила после занятия фрау Матешк.

– Да, я заканчивал мат.-фак. пединститута, преподавал информатику, а кружок по занимательной математике вёл вообще более десяти лет.

– Вам знакомы, конечно, такие дисциплины, как теория графов и теория сравнений?

– Конечно, я изучал эти дисциплины в институте.

– Не могли бы вы в нашей гимназии организовать факультативные занятия по этим дисциплинам? – говорила фрау Матешк, – дело в том, что у нас есть ставка «гастпрофессора» по факультативным занятиям. Мы обратились в местный университет и один из профессоров согласился на проведение занятий в рамках такого факультатива, но беда в том, что он за час запросил двести марок, а такая сумма для нашей гимназии слишком велика. Мы могли бы предложить вам, ну скажем, пятьдесят марок.

– Надо подумать, – растерялся Франц, – в принципе, я согласен.

– Очень хорошо, – обрадовалась фрау Матешк, – я договорюсь с руководством и мы сообщим вам время начала занятий. И ещё такой момент. При вступлении в должность гастпрофессор должен выступить перед учениками и преподавателями. Тему лекций выберете сами. Расскажите что-нибудь о перспективах современной математики, в общем – на ваше усмотрение.

Через несколько дней стало известно, что Франц должен прочитать вступительную лекцию в гимназии «MANOS» перед победителями математических олимпиад Саксонии. Для лекции отводилось тридцать минут перед награждением победителей олимпиад.

Франц приступил к подготовке лекции. Тема лекции называлась «Математика в живой природе». Франц решил рассказать о «золотом сечении» вообще, о числах Фибоначчи», о «золотом сечении» в природе и деятельности человека. Деятельность человека решено было представить спортом, а именно – футболом. Тема футбола была очень актуальна для Германии.

Во время подготовки к лекции пришлось заняться некоторыми расчётами и Франц с удивлением заметил, что некоторые цифры уже встречались ему и, неожиданно для самого себя, он снова вытащил из архива числовые цепочки. Но сначала надо было провести лекцию.

Актовый зал гимназии был битком набит победителями математических олимпиад всех возрастов. Награждались ученики с шестого по двенадцатый классы школ всей Саксонии. Сбоку на приставных стульях притулились руководители школы и немногочисленные родители. На сцене зала по просьбе Франца была установлена большая доска для работы мелом. Франц рассказывал о симметрии в живой и неживой природе. О тайнах воды и её моделях. Об удивительных числах Фибоначчи и их закономерностях.

Тишина в зале была гробовая, по видимому, дети плохо понимали речь с большим русским акцентом, но оживились тогда, когда Франц вдруг прицепил на доске схему футбольного поля. Оживились не только ученики, но и взрослые. Все явно были поражены «золотым сечением» в футболе и главной формулой футбольного поля, где «золотое сечение» было связано с площадью ворот и расстоянием «пенальти». После лекции два мальчика подошли к Францу и попросили перерисовать футбольное поле со всеми интересными выкладками. Франц подарил им плакат со схемой футбольного поля.

Лекцию оценили по достоинству и Франц вступил в должность факультативного гастпрофессора, но занятиям в «Прифагоре» это не помешало.

* * *

– Как он назвался: «Сигизмунд» или «Зигмунд» – я не запомнил…

* * *

Глава 14.

Модельер

А как быть хроникёру, когда все разбегаются не только на разные стороны, но, порой, и в разные времена.

– Как твои дела? – спрашивал Бережной Вострикова во время очередной встречи.

– Да всё идёт по плану, а тебя что-то беспокоит.

– Не нравится мне такое затишье. Я вообще не понимаю – куда делись наши «друзья»? – он показал пальцами кавычки.

– Ты имеешь в виду Погребняка с Грелкиным.

– Кого же ещё? Их родимых. Они просто исчезли, я давно уже не нахожу их присутствия ни на физическом уровне, ни на тонком.

– Думаешь, задумали что-то…

– А что, отозвали их что ли? Тогда и меня бы сняли с операции. Мы с Погребняком всегда вместе были. Общий замысел. Не бывает плюса без минуса и минуса без плюса. У тебя, как я понимаю, другая задача. А с ним мы всегда только вместе. Конечно, могут Погребняка или его напарника просто заменить. Или они сами отказались. Тогда объявился бы кто-то новый. Но ведь тихо. И тишина эта мне больше всего не нравится.

– Да всё вроде нормально. Кружок, гимназия, переписка с друзьями, математиками. Приставучих баб не наблюдается.

– Ты в курсе всей переписки?

– В общем-то да. Красноярские друзья, родственники, Генерал…

– Что за Генерал?

– Ну, Вовка-Генерал. Он на Украине. Они же многие годы вроде как в ссоре были, после размолвки Генерала с сестрой Франца, а сейчас опять списались. Сестра с родственниками Генерала всегда связь поддерживала.

– Ах вот как… Уж не на Украине ли наши други?

– Думаешь опять Генерала настраивают на какую-то провокацию?

– Вспомни, не ты ли Генерала заманивал в сети Бахуса, чтобы оторвать его от дела, что Погребняк задумал.

– Очень может быть. И Семён и Генерал – люди увлекающиеся.

– Давай так. Я отправлюсь на Украину, а ты здесь ухо востро держи. У тебя есть адрес Генерала, чтобы мне время не терять на поиски?

– Он в Черкассах, правда не знаю, чем занимается.

– Это не важно. По всей Украине не хочется мотаться, а в Черкассах найду. Полечу самолётом. А ты постарайся быть на связи.

– Договорились. Если что…, тут же дам знать. А ведь сколько лет молчал. Я имею в виду Генерала. Неужели ты прав?

– Я всё-таки больше тебя имею общения с Погребняком. Он из разрабатываемой темы высасывает, как правило всё до донышка. Если материал ещё полностью не отработан, зачем же им пренебрегать… Ну, чего сейчас гадать… Слетаю на Украину – будет видно. А в лесу ничего необычного не происходит?

– Да вроде всё нормально. Лес, муравьи, камни.

– Какие камни?

– Лес интересный. Он расположен вроде, как на плато. Над Косвигом. По лесу попадаются вкопанные в землю камни. На некоторых даже какие-то цифры выбиты. Может быть – это были когда-то вестовые камни вдоль дорог? Сами дороги конечно не сохранились. Лес вообще реликтовый. Там изделия находят до трёх тысяч лет возрастом.

– А Семён причём?

– Не знаю. Фотографирует он их.

– Ну вот. А ты говоришь ничего не происходит. Каждый поступок должен быть объяснён и понятен. Ещё одна загадка… Что за камни?

– Пока ты ездишь на Украину, я разберусь.

– Ну, ладно. Неужели что-то важное упустили?

* * *

Франц вспомнил, какие числа его взволновали. Готовясь к лекции в гимназии, он вычислял различные случаи, когда возникает «золотое сечение». Если круг разделить с точность до градуса на части, отношение которых максимально близко приближается к «золотому сечению», то получатся части круга с углами в 138 градусов и 222 градуса. Конечно, всё зависит от системы единиц, в которых ведётся вычисление, но числа напомнили о числовых цепочках и ночном «знамении», о необходимости вычислить число 666, как было сказано в библии. В конце концов, что такое натуральный ряд чисел? Последовательность чисел от одного до бесконечности. Наш алфавит – это тоже часть этого ряда. Можно каждой букве дать свой порядковый номер: буква «А» – это один, буква «Б» – два, и так далее… Буква «Я» – 33. Древние евреи вообще и буквы, и числа одинаково обозначали.

Франц написал на листе бумаги своё имя и фамилию: «Семён Молнар», потом каждой букве присвоил её порядковый номер, согласно русского алфавита, и сложил. Получилось число 138. Не может быть! Он снова повторил всю процедуру подсчёта. Ошибки не было. Но ведь он уже не Семён. По немецким документам он: «Franz Molnar». А это уже – латиница. В латинском алфавите двадцать шесть букв. Франц выписал все буквы латинского алфавита, присвоив каждой её порядковый номер. Просуммировал буквы своего немецкого имени и фамилии (Franz Molnar) и получил число … 138! Это была какая-то числовая мистика. Этого быть не должно, но это было!. «Схожу с ума», – подумалось Францу. Он отложил бумагу и карандаш и вышел на улицу. Что происходит? Сначала этот голос ночью. Число 666 навело на число 138 (его цепочка резко отличалась по размерам от всех предыдущих). А число 138 оказалось кодом его собственного имени. Потом Германия, смена имени, а код имени остался прежним – 138. «Натуральный ряд один и тот же для всего человечества», – крутилось в голове, – «но разные алфавиты…». Что за число такое? Это какая-то невероятная вероятностная флуктуация. Конечно, по теории вероятностей всё возможно, но вероятность так ничтожна, что легче считать её нулём. Однако – это случилось. Поневоле начинаешь думать о судьбе свыше и каком-то предназначении, которое тебе самому пока неизвестно, а, может, и никогда не станет известно. Надо было глотнуть свежего воздуха и Франц вышел на улицу, побродить по тихим улочкам Косвига.

Домой Франц вернулся в растрёпанных чувствах. Он был уверен, что где-то при сложении он сделал ошибку. А так хотелось, чтобы никакой ошибки не было, а было снова прикосновение к чуду, но уже через математику, через его математику. Пересилив себя, он снова сел за стол и неторопясь пересчитал всё заново. Ошибки не было! Произошло чудо! В конце концов, он ждал этого чуда всю жизнь с самого детства. И оно случилось! Но только не так, как случается в сказках, а из математики, вернее – из арифметики. Хотя, здесь ведь не только совпадение чисел, здесь ведь ещё какое-то внешнее вмешательство – сон. А что было бы если сказали исследовать не число 666, а число 138. Скорее всего ничего бы не было. Но «натуральный ряд, действительно, надо исследовать», – сделал Франц для себя вывод. Как исследовать, он пока не знал, но точно знал, что будет обязательно этим заниматься.

Решив всё ещё раз хорошенько обдумать, он записал в настольном календаре: «Исследовать ряд N».

* * *

Связь с Генералом оборвалась внезапно. Они молчали почти десять лет. Потом сестра Виктория, которая поддерживала связь с семьёй Генерала, написала матери Генерала, что брат уехал в Германию и через некоторое время Франц и Генерал обменялись письмами. Связь восстановилась. Генерал присылал свои стихи, Франц посылал какие-то буклеты по Саксонии для его жены. И вдруг всё оборвалось. Франц задал Генералу безобидный вопрос: готовишься ли к чемпионату мира по футболу во Франции? Франц хотел рассказать, что он участвует в конкурсе знатоков футбола. А Генерал вдруг обиделся. Это вы, мол, в своей «жирной» Германии можете о футболе думать, а мы «в Украине» думаем о хлебе насущном. И оборвал переписку.

А Франц неожиданно получил приглашение на математическую конференцию в Дармштадт. Незадолго до этого Франц познакомился с одним дармштадским математиком доктором Райнбольдом и, вследствии этого знакомства, Франц и получил это приглашение. Причём, это было не просто приглашение поприсутствовать, а была возможность даже выступить. Темой для доклада Франц выбрал конкурентные прямые Паскаля. Как известно, этим вопросом занимался ещё известный немецкий геометр Якоб Штейнер. После его смерти эту тему продолжил английский математик Киркман, но точка так и не была поставлена. Штейнер нашёл двадцать точек на проективной плоскости, через которые проходят три прямых Паскаля. И был уверен, что больше таких точек нет. После смерти Штейнера Киркман нашёл ещё шестьдесят таких точек, но неизвестно было – есть ли ещё точки Паскаля. Теорема Франца ставила точку в этом вопросе. По данной теореме всё множество прямых Паскаля разделялось на два подмножества. Одно подмножество содержало точки Штейнера, а второе – точки Киркмана.

На конференцию добирались своим ходом на автомобиле старшего сына. Доклад Франца был последним в первый день конференции и после доклада решено было вернуться домой.

Доклад прошёл с успехом. Задавали много вопросов, на которые, порой, Франц и сам не знал ответ.

Уже выходя из зала конференции, Франц заметил, что очень многие люди обращают внимание на маленький кругленький значок, приколотый к лацкану его пиджака. Наконец доктор Райнбольд не выдержал.

– Вы имеете какое-то отношение к Европейскому Космическому Агенству? – показал он пальцем на значок, где по краю стояла аббревиатура «ESA».

– Да нет, – улыбнулся Франц, – начальник ЦУПа Владимир Соловьёв подарил.

После «ДДД» – «Дней Достоевского в Дрездене» – «Немецко-Русский Институт Культуры», в простонародии «Русский Дом», стал очень популярным среди российских деятелей искусства, культуры и науки.

Одним из первых, кто посетил «Русский Дом» был Булат Окуджава и Франц был на его выступлении, и принимал участие в узком застолье. Потом целовал руки Беллы Ахмадулиной. Беседовал и пил водку с Евгением Евтушенко. А однажды гостем «Русского Дома» был известный космонавт Владимир Соловьёв. Выходя ночью из небольшого Дрезденского ресторанчика, Франц оказался один на один с Соловьёвым.

– Скажите, – спросил Франц, – а космонавтов учат ориентироваться по звёздам?

– Конечно, визуальный контроль ориентации, очень важен, – Соловьёв вдруг развернулся, поднял голову к небу и сказал: «Вот Кассиопея в виде двойной буквы «W»».

– Красивый значок, – показал Франц пальцем на значок Европейского Космического Агенства на свитере Соловьёва.

И Франц тут же получил его в подарок и с тех пор этот значок навсегда прописался на лацкане его пиджака.

* * *

Концерн «Дженерал Атомикс» имел главную штаб-квартиру в Калифорнии в городе Сан-Диего. Основное направление деятельности – разработка атомных технологий. В начале девяностых годов в Дрездене была создана дочерняя фирма этого концерна. Возглавить этот филиал было предложено известному физику ядерщику Профессору Зеелигеру. Деятельность филиала охватывала три направления: разработка приборов экологической диагностики, инженерная служба санирования урановых шахт и компьютерное моделирование динамических процессов. Руководили этими направлениями ученики профессора Зеелигера.

Случилось так, что спасатель из Чернобыля доктор Цоглин, тот самый Юрий, с которым Франц познакомился на субботнике в «Русском Доме» и который помог ему возродить «Пифагор», был приглашён в этот филиал в качестве консультанта, как человек знавший лучше других обстановку после Чернобыльской катастрофы.

Однажды Юрий сказал Францу, что в филиал, где он начал работать требуется математик. Франц тут же отправился на собеседование. Как оказалось, он был уже четвёртым соискателем на должность математика – модельера (в филиале был объявлен конкурс на эту должность). Руководитель отдела компьютерного моделирования доктор Калька задал всего четыре вопроса. Боится ли Франц компьютера, умеет ли решать дифференциальные уравнения, знает ли программирование и как относится к гидравлике. Доктор Калька получил утвердительные ответы. После короткого знакомства с Профессором Зеелигером Франц отправился домой. О решении по результатам собеседования ему должны были сообщить позже. Когда Франц пришёл домой, Тамара сказала, что звонила секретарша профессора Зеелигера и завтра надо выходить на работу.

С гимназией пришлось расстаться. Да и оклад математика-модельера был несоизмеримо больше заработка гастпрофессора гимназии. Франц никогда в жизни не занимался математическим моделированием, но, зная свой характер, был уверен, что всё у него получится.

Филиал находился в лесу на окраине Дрездена. Это было двухэтажное здание, с одного края к которому, примыкал огромный, диаметром больше самого здания бетонный цилиндр, лежащий на боку. Позже Франц узнал, что – это аэродинамическая труба. Во времена ГДР этой трубой пользовались в основном лыжники – прыгуны с трамплина, испытывая свою омуницию. Рядом с филиалом располагалась взлётная полоса Дрезденского аэропорта и из окна кабинета Франца было видно, как самолёты заходят на посадку. А чуть дальше располагались самолётный и вертолётный ангары. Звукоизоляция здания была настолько хорошо сделана, что ни самолётов, ни вертолётов практически не было слышно. В здании было два входа-выхода. Один парадный, а второй со стороны мастерской. Около этого входа росли яблони и здесь Франц впервые в жизни увидел шершня. Шершень лакомился мякотью яблока, растущего на дереве. В первый момент Францу показалось, что это галюцинация. Такой огромной осы, чуть ли не пять сантиметров в длину, он никогда не видел и никогда о шершнях не слышал. Летали шершни со страшным жужжанием, но гнезда, где мог быть их улей, нигде не было видно.

В первый же рабочий день Франц подписал какую-то бумагу о неразглашении, хотя, что неразглашать было непонятно. Срок неразглашения был десять лет после прекращения работы на фирме. На самой фирме режим работы был тоже секретным. Черновики нельзя было выносить. Вся использованная бумага уничтожалась тут же в здании фирмы.

По настоянию фирмы Францу был куплен и установлен у него дома компьютер точно такой же, как стоял на рабочем месте, и телефон-факс.

Когда заходит речь о моделировании, то первым делом приходит мысль, что модель это что-то, что походит на настоящую вещь, но чуть чуть не настоящая. Может быть поменьше размером, может быть внешне похожа, но не работает, как настоящая. В общем что-то не так, но похожа.

Первой моделью Франца должна была быть модель санирования урановой шахты. Когда-то здесь во времена ГДР добывали уран, а теперь рессурс её истощился и она подлежала сначала санированию, а потом консервации. Мы не будем вдаваться в подробности, но скажем, что модель, которую создавал Франц, должна была работать, как настоящая шахта, но только в компьютере. Допустимая погрешность между моделью и оригиналом составляла полтора процента.

Первые месяцы Франц просто не верил, что такую модель можно создать. Язык программирования был для него новым. Франц быстро осваивал языки программирования, но это были языки программирования третьего поколения, так называемые языки высокого уровня. Структурное программирование, то есть четвёртое поколение вообще было для него незнакомо. А теперь ему предстояло работать с языком пятого поколения. Такое поколение языков называлось объектно-ориентированным программированием. Ведущее место здесь занимал язык С++.

Физическую концепцию такой модели создавал коллега и непосредственный шеф Франца доктор Калька. На первом этапе дело заканчивалось дифференциальным уравнением, а уж дальше дело было за Францем. Процесс, который скрывался за этим уравнением должен был заработать в компьютере.

Настал момент, когда модель должны были теститровать эксперты. Эксперты были от трёх организаций: эксперты заказчика – немецкая фирма «WISMUT», эксперты министерства экологии Саксонии и эксперты конкурентов – Мюнхенский Университет.

На тестирование отводилось две недели, то есть эксперты получали модель в своё распоряжение и могли с ней делать что угодно в том смысле, что вводить в исходные данные любые значения и смотреть, как будет вести себя модель. Модель состояла из двух частей. Первая часть была гидравлической, вторая – физико-химической. Эксперты тестировали первую часть, которую как раз создавал Франц. Считалось, что если гидравличская часть модели работает, то работает и вся модель.

Обычно на фирму Франц приезжал первым. Это зависело от расписания транспорта, а до фирмы надо было ехать с пересадкой. Уже подходя к зданию фирмы, Франц заметил, что светится окно первого этажа. Профессор был уже на работе. Не успел Франц подняться в свой кабинет, как дверь отворилась и вошёл профессор Зеелигер. Впервые профессор заговорил с Францем по-русски.

– Модель приняли, – сказал профессор после традиционного приветствия, – практически без замечаний. Честно сказать, у меня много было сомнений. Эксперты заказчика и эксперты министерства экологии – это так, семечки, – Профессор в совершенстве владел и английским, и русским языком. И жена у него, говорят, была русская, – а вот Мюнхенские зубры – это не подарок. Они много лет занимаются подобным моделированием, но хорошей модели пока не разработали.

– А их модели доступны широкой науке?

– Кое-что, конечно известно, но основные принципы, так сказать, ноу-хау, всегда держится в секрете. Это бизнес. Вы когда планируете отпуск?

– По плану июнь стоит.

– К себе на родину поедите?

– Хотелось бы.

– Ваши роодители ещё живы?

– Отец.

– Работает ещё?

– Нет, уже на пенсиии.

К модели положено было выпустить сопроводительную докуметацию. В основном такая докуметация нужна была для заказчика, для тех людей, кто будет работать с этой моделью.

Модель должна была прослужить не менее десяти лет. Вся документация умещалась в одну книжку объёмом примерно в сто пятьдесят страниц. На обложке стояли две фамилии: «H. Kalka, F. Molnar». Франц впервые в жизни взял в руки собственную книгу.

* * *

Получив в руки замечательного помощника в виде домашнегокомпьютера, Франц тут же взялся использовать его для собственных математических исследований. Первым делом была создана программа, позволяющая вычислять числовые цепочки натуральных чисел. Для начала было решено построить все цепочки для первых тысячи чисел натурального ряда. Всё шло хорошо и вдруг программа «свалилась». Оказалось, программа не смогла вычислить цепочку производных чисел для числа 138. Опять это число! Сто восьмое производное число от числа 138 было так велико, что не хватало регистра памяти. Франц обалдел, но программу переделывать не стал. Числа, на которых программа «сваливалась», он решил назвать «суперчислами». Но почему опять 138? Мистика продолжалась, вернее, чудо не хотело уходить.

Франц вспомнил, что число 138 удивительным образом связано с числовым кодом его собственного имени. Да неужели только он имеет такой код? Франц отложил эксперименты с программой и решил просчитать коды имён известных ему выдающихся математиков. Для этой цели он вооружился книгой по истории математики XVII – XIX веков (кстати, один из соавторов этой энциклопедии был академик Б. А. Розенфельд). В приложении были фамилии (с их латинским написанием) четыреста восьми математиков со всего мира.

Набравшись терпения, Франц вычислил все коды этих имён. Оказалось только пять фамилий имели код 138. Это составляло чуть больше одного процента от общего числа. «Как погрешность в нашей модели», – мелькнуло у него в голове. Но зато какие это были фамилии! Эйлер (Leonhard Euler), Лагранж (Joseph Lagrange), Вейль (Hermann Weyl), Максвелл (James Maxwell), Шерк (Heinrich Scherk). «И я прицепился в этот звёздный ряд», – усмехнулся про себя Франц.

Первые четыре фамилии были широко известны всему научному миру. Ничего не говорило имя Шерка. Забегая вперёд скажем, что через почти двадцать лет имя Шерка появится в исследованиях самого Франца. Имена Эйлера, Лагранжа и Вейля непосредственно имели влияние на творчество Франца. Эйлер был просто незримым каким-то маяком. А две теоремы были почему-то им незавершены, но это сделано было в своё время Францем. И это составляло особую его гордость. С Лагранжа начинались у Франца исследования по теории групп. Имя Вейля было тесно связано с понятием симметрии, что тоже имело большое значение в творчестве Франца. Но особняком стояло имя Максвелла – он был физик. Франц вспомнил, что уравнения Максвелла начали волновать его ещё в далёкой молодости и не одна работа в первой творческой тетради была связана с этими уравнениями. Набросок кватонового анализа, кватернионы, выворачивание пространства наизнанку … Электромагнетизм почему-то всегда его волновал – это было связано с электромагнитным полем. Человек не видит его, но без него невозможна современная жизнь. Да что жизнь, … мир невозможен. Куда не ткни – электромагнитное поле.

Оказывается, как всё запутано в мире. Числа, имена, математика, физика. Ну вся жизнь. Чудо существует вокруг нас. Мы просто не смотрим кругом, замыкаемся в наших мелких житейских проблемах … «Обязательно надо заняться этим удивительным числом 138 и цепочки чисел продолжить исследовать», – думал Франц.

* * *

– Ты в курсе, что наш подшефный собирается в отпуск в Россию? – спросил Погребняк Грелкина за утренним завтраком.

– Да, я знаю, но точная дата пока неизвестна. Я тоже должен ехать?

– Нет, ты здесь остаёшься. Продолжаешь заниматься по нашему плану, но наведываться в Россию надо регулярно на тонком уровне. Я на днях убываю на Дальний Восток. Со мной связь должна быть регулярной. Мне обязательно надо знать точную дату отъезда из Красноярска. Причём, не позднее чем за три дня до самой этой даты.

– Просто дату, и всё?

– Просто дату, например, «билет на десятое августа». И всё, но сообщить об этом ты должен мне не позднее седьмого. Иначе я могу не успеть всё подготовить. Да, чуть не забыл, это поезд Владивосток – Москва.

– Он что, поездом в отпуск поедет?

– Сначала самолётом, потом поездом. Ты о глобальном исходе слышал?

– В общих чертах соразмерно. А это что связано с нашим проектом?

– В общем-то нет, но надо попробовать использовать такой случай. Поэтому точная дата очень важна. Возможно, даже надо преостановить активную разработку операции «Егерь». Здесь у нас время позволяет, я давал запрос нашим сеноптикам. В ближайшем году ничего подобного не предвидится, а они в таких глобальных прогнозах никогда не ошибаются.

– А наши противники в Россию собираются?

– Да пусть едут. Ты смотри, не засвети нам «Егерь», чтоб не сели тебе на хвост. Поаккуратней там со сновидениями. Вообще, действительно, на время моего отсутствия деятельность по «Егерю» приостанови. Займись пока теорией и про дату отезда не забудь.

– Интересно было бы посмотреть соразмерно на исход.

– Да кто тебе не даёт. И дату ты будешь знать. Считай дата твоего сообщения об отъезде и будет датой исхода. Ну, плюс-минус один день-два дня.

– А для чего нужен исход?

– Ну, брат, это не наша задумка и уж тем более не наша головная боль. Что-то с экологией, погодой, общим балансом фауны и флоры… Где-то исход, а где-то приход. Это всегда так.

– Да, я проверял: схрон на месте.

– Это хорошо. Я ещё не знаю что с ним делать.

– А он давно там?

– Со времён ГДР. Я случайно об этом узнал. Тот кто его заложил не знал, что грянет объединение. Видимо на запад дёрнул и не до схрона было. Я вообще не понимаю, кому он мог понадобиться. На запчасти не подходит.

– Может на продажу?

– Да кому это надо? Может, как материал для изготовления чего-нибудь?

– Ну, вынимать не будем?

– Нет, так приглядывай изредка, чтобы быть в курсе дел. Я вот думаю, что доктор этот из Томска, физик тоже может пригодиться. Ну, об этом потом.

– Я вот, что подумал. На днях наведался я в лабораторию фирмы. Может, что ценное изъять оттуда?

– Зачем?

– Я думаю, что тень в воровстве в первую очередь на нашего упадёт.

– Я так не думаю, хотя …, – Погребняк потёр переносицу указательным пальцем, – потом решим.

* * *

Франц материл последними словами соседа по Косвигу, который посоветовал ему ехать в Красноярск через Новосибирск. До Новосибирска Франц долетел без приключений, а в Новосибирске выяснилось, что воздушного сообщения с Красноярском вообще не существует. Франц помнил, как когда-то в юности они с Жориком однажды утром слетали в Новосибирск похмелиться и тут же вернулись. Самолёты между Красноярском и Новосибирском летали чуть ли не каждый час. А сейчас не было вообще ни одного рейса. Приходилось ехать поездом. Ближайший поезд, который шёл через Красноярск должен быть через десять часов, но он опаздывал. Кроме того вокзал был битком набит пьяными дембелями и присесть было негде. «Ну, Фотограф…, – про себя матерился Франц, – советчик хренов…и я – дурак, нашёл кого слушать».

Но всякому ожиданию приходит конец. Предстояло провести в поезде ещё тринадцать часов.

В Ачинске трое тёток вышло из купе, где ехал Франц, а вошла одна. Поздоровалась, сунула под подушку какую-то книжку и уселась напротив Франца. После того, как поезд тронулся, несколько минут сохранялось молчание. Франц уже собирался заговорить с попутчицей, как раздался довольно приятный грудной голос.

– Вы не до Красноярска едите? – спросила попутчица.

– До Красноярска, а вы?

– И я.

– Командировка или в отпуск?

– Домой возвращаюсь. Деловая поездка.

– А я в отпуск к отцу и друзьям, – сказал Франц.

– Галина, – представилась попутчица.

– Алексей, – вдруг соврал Франц и при этом подумал: «везёт мне всю жизнь на Галин», – вы наверное бизнесом занимаетесь?

– Да, угадали, а вы?

– Я – математик, но люблю готовить отбивные,… сейчас за границей работаю.

– А отчество у вас не Михайлович? – Галина иронично улыбнулась.

– Мы знакомы? – Франц сделал удивлённые глаза, – профессор Чистяков, – медленно и с расстановкой произнёс Франц.

Теперь Галина выпучила глаза. И вдруг полезла под подушку и вытащила спрятанную книгу, переводя взгляд с обложки на Франца.

– Профессор Чистяков? – сказала Галина и забыла закрыть рот.

– Я пошутил, – успокоил Франц, – я тоже люблю Маринину. Меня Франц зовут. Но я – действительно математик, а моё фирменное блюдо не отбивные, а «гуаньчжоу» – мясо по китайски.

– А ведь я именно таким Чистякова и представляла, – облегчённо выдохнула Галина, – вам куда в Красноярске?

– Не знаю, – сказал Франц и, видя насторожившийся взгляд Галины, добавил: – друзья встречают, куда повезут – не знаю. А отец живёт в девятом микрорайоне по «Парижской коммуны».

– И я – по «Парижской комунны», дом девять.

– Да ладно, шутите?

– Нет, правда дом девять, четвёртый подъезд.

– А батя мой в первом подъезде живёт в том же доме.

– Долго будете в Красноярске?

– Десять дней, может телефонами обменяемся?

Они обменялись телефонами. Франц дал телефон сестры и Жорика.

* * *

Город просто помолодел. Вдоль проспекта мира выстроились пальмы. Правда росли они в кадушках – ну какие в сибири пальмы. Асфальт исчез с тротуаров. Теперь тротуары были уложены плиткой, на манер Германии, только плитка, порой, то провалтвалась, то вздыбливалась. Город расцвёл фонтанами. Говорили, что по числу фонтанов город стал соперничать с Петербургом.

Программа пребывания в Красноярске была обширной. Надо было навестить родственников и могилу мамы Лиды, встретиться с друзьями и одноклассниками, посетить места, которые были связаны с детством, посетить книжные магазины и посидеть в библиотеке, навестить коллег на родном заводе.

На дачу их привёз коллега Жорика. В посёлке зашли в местный магазин и взяли три бутылки водки.

– Одну закопаем у ручья, – мудро сказал Жорик.

Франц-Семён одобрил это предложение.

Долго бродили по дачному посёлку, время от времени останавливаясь, чтобы выпить водки. Потом спустились к роднику и закопали под берёзой бутылку водки. Родник был, как в детстве – тихонько журчал по камням, неся ледяные воды. На берёзе сделали засечку на память о кладе. Потом поднялись на скалу и допили вторую бутылку. Со скалы открывался замечательный вид. Внизу была протока, а на другом берегу был остров и огромный камень, как спящий гиппопотам высовывался из воды. Рядом с этой скалой Франц когда-то первый раз тонул. Он взял пустую бутылку и бросил её со скалы. Бутылка плюхнулась в воду, но не утонула, а закачалась на воде. Жорик достал из кармана ПМ и прицелился.

– Дай я, дружище, – вдруг попросил Франц.

Когда-то в детстве Франц неплохо стрелял из воздушек, которые они переделывали под пистолеты и ставили в ружья вторую пружину, чтобы усилить выстрел. Такая воздушка пробивала нераспечатанную «кильку в томате».

Франц быстро прицелился и выстрелил. Внизу послышался звук разбившегося стекла.

– Попал, – Франц сам удивился.

– Ну что, дружище, – грустно сказал Жорик, – пойдём бутылку откопаем, а клад в следующий раз заначим.

– Пойдём, самое время.

Они спустились к ручью и выкопали бутылку водки. Потом они ещё несколько раз предпринимали попытку сделать такой клад на будущее, но выкапывали его в тот же день и выпивали. Этому кладу так и не суждено было появиться.

Уезжал Франц таким же путём. Сначала поездом до Новосибирска, потом самолётом в Германию с посадкой в Москве. Поезд был утренний: Владивосток – Москва. Вечером поезд уже должен быть в Новосибирске. Предстояло ещё провести ночь в аэропорту, а утром следующего дня вылетал самолёт в Германию.

В купе седела семья из трёх человек. Мальчишка лет десяти спал, положив голову на колени матери. Франц закинул свою сумку наверх и уселся напротив женщины. Вид пассажиров поразил Франца – они выглядели усталыми и удручонными. В глазах была какая-то обреченность.

– Простите, вы до Москвы или раньше сходите? – начал разговор Франц.

– До Москвы, – потухшим голосом сказал мужик, – ещё три дня мучиться. А вы – далеко?

– Я до Новосибирска. Надеюсь поезд не опоздает и вечером уже буду на месте.

– Вам повезло – сказала женщина с ребёнком на коленях, – мы третьи сутки в дороге, от самого Владивостока.

– В чём же повезло? – удивился Франц.

– Две ночи практически не спим, – сказала женщина.

– Тараканы, – мужик неопределённо махнул рукой вокруг себя.

Франц бросил взгляд вслед за его рукой и мгновенно вспотел. По стенам и потолку купе толпами блуждали тараканы. Он мгновенно выпрямился и отодвинулся от диванной спинки – тараканы были везде.

– А что проводник, – сказал Франц, со страхом оглядываясь.

– Какой проводник, – мужик махнул рукой, – тараканы во всём поезде… Хоть соседний вагон, хоть вагон-ресторан…

– А во Владивостоке они были? – спросил Франц, – они что, живут в поезде?

– Похоже, они тоже едут в Москву, – сказал мужик, – проводница сама перепугалась. Почему-то в её комнате их меньше.

Вагон тряхнуло на стыке и сразу несколько тараканов хлопнулось с потолка. Один упал на столик, на котором лежала стопка газет, и быстро побежал к окну.

– И весь коридор в тараканах…

– И в тамбуре полно.

– Ночью вообще спать невозможно, – сказала женщина, – они ночью как-то активизируются. Смелее что ли становятся. Бегают больше и сыпятся с потолка, как град.

– Мы газетами голову прикрываем, – пояснил мужик, – так слышно, как они падают с потолка на газету. Какой тут сон…

Франц осторожно встал и вышел в коридор. Тараканы действительно были и здесь. Из первого купе вышла проводница и направилась в сторону Франца.

– Ваш билетик пожалуйста.

– А у тараканов билеты проверяли? – пошутил Франц, доставая из кармана свой билет.

– Это нашествие какое-то. Перед отправкой готовили поезд, ни одного таракана не было. А как тронулись, они окуда-то вылезли. И везде ведь. Хоть вагон-ресторан закрывай. Там вообще полчища, как в страшном сне.

За эти тринадцать часов Франц прошёл весь поезд из конца в конец несколько раз. Поговорил с мужиками, которые курили в тамбуре. Тараканы были как у себя дома. Это были обыкновенные рыжие домашние тараканы. Их было так много что казалось, что все тараканы Владивостока вдруг решили куда-то переехать. Видимо они все направлялись в Москву.

Уже вернувшись в Германию Франц неожиданно наткнулся на статью в интернете, что армии тараканов с юга идут в Москву. Тараканы шли и с востока, и с юга, но куда? И какая сила заставила их вдруг одновременно сняться с места. В очередном письме от Бориса Франц прочитал, что в Красноярске вдруг исчезли тараканы из квартир. Тараканы жили в квартирах десятилетиями. С ними невозможно было бороться. Их травили всеми способами, но они были неистребимы, а тут вдруг разом все ушли. Куда и почему? Это было какой-то загадкой. Да и не просто ушли, они на поезде уехали… Какой-то великий исход!

* * *

Неожиданно пришло приглашение на вторую конференцию в Дармштадт. Конференция была двухдневной, но это были рабочие дни и Франц решил взять два дня в счёт отпуска. Но профессор Зеелигер, когда Франц обратился к нему за разрешением на внеочередной отпуск, предложил всю поездку офрмить, как командировку и даже оплатил проезд за счёт фирмы. Францу опять предлагалось выступить и он темой доклада взял теорию геометрических преобразований, как векторных функций. Это была теория полностью построенная Францем и неизвестная пока мировой математике.

Доклад был принят сдержанно. Вопросов не задавали, хотя Франц и предполагал, о чём должны спросить. Складывалось ощущение, что в аудитории вообще никто не интересуется классическими геометрическими преобразованиями. После доклада, а он был последний в этот день конференции, доктор Райнбольд предложил отужинать у его отца.

– Старик будет рад, – заверил Райнбольд, – сидит целыми днями дома, ни с кем не общается. Я предупредил его, что мы приедем.

В магазине Райнбольд взял бутылку вина, упаковку сыра и апельсины. Франц взял бутылку французского коньяка. Потом заехали за подружкой Райнбольда и отправились к отцу. Подружка была пышнотелой и одета была соответственно жаркой погоде. На ней была просторная манишка до пупа, под которой свободно колыхалась сочная грудь запредельного размера и широченные коротенькие шорты, которые Франц сначала принял за мини юбку. Белья под шортами не было и Катрин усиленно демонстрировала все свои интимные подробности. Дед приветливо их встретил и сразу захлопотал – передвинул журнальный столик к дивану. Катрин нарезала сыр кубиками и в каждый кубик воткнула зубочистку. Апельсины были тоже порезаны, каждый на шесть частей. Деда и Франца усодили на диван, а Райнбольд с подружкой уселись напротив на стулья. Старший Райнбольд сказал, что у него сердце и он выпьет только рюмочку коньяку. Коньяк быстро укокошили и Райнбольд с Катрин отправились домой. Франца дед не отпустил в гостиницу и, когда сын с подружкой удалились, откуда-то с заговорщицким видом вытащил ещё одну бутылку коньяка. А когда до закрытия супермаркета оставалось полчаса, Франц сбегал ещё за одной бутылкой.

Утром Франц обнаружил у себя под подушкой незнакомый предмет. Оказалось, что это его собственная рука, только потерявшая чувствительность. Через несколько минут чувствительность вернулась, но два пальца правой руки мизинец и безымянный так и остались занемевшими. Они двигались, как и положено пальцам, но чувствительность почти полностью исчезла. Потом дома Франц обращался к врачам. Сначала причину исчезновения чувствительности искали в самой руке, потом в спине, потом в голове, но причина так и не была установлена. Никакая физиотерапия тоже не помогла. Кто-то из врачей даже выдвинул предположение, что это произошло вследствие напряжённой работы с компьютерной мышью. Сам Франц так не считал и полагал, что третья бутылка коньяка там в Дармштадте была лишней.

Давно обещанный ураган пронёсся наконец над Саксонией. В Косвиге его никто не заметил – город располагался в низине. Но, когда Франц зашёл в ближайший выходной после урагана в лес, картина увиденного его потрясла. Многие сосны просто были вырваны с корнем. Корневища были почти плоские и, порой, достигали в диаметре трёх метровой ширины. На кружке Франц рассказал об этом, и все кружковцы загорелись желанием посетить этот лес. Решено было совершить эту экспедицию в ближайшее воскресенье. А в субботу Франц отправился в лес один, чтобы предварительно пройти тот маршрут, которым собирался повести детей.

* * *

В ночь с пятницы на субботу, накануне экспедиции решено было брать егеря.

– Ты уверен, что тебе удастся вытянуть его во сне? – спросил Погребняк.

– Да его и вытягивать соразмерно не придётся, – заверил Грелкин, – у него всегда под утро сон, как у мёртвого. На улице дождь льёт, как из ведра. Самый сон в такую погоду.

– Как только из тела его вытащим, сразу накрываем его сеткой Фарадея, которую я специально из Центра привёз, даже если и проснётся, то в тело вернуться не сможет.

– А он не того… со страха.

– Да нет. Это обычно воспринимается, как тревожный сон. Ты его в этом коконе и покараулишь пока я буду в его теле путешествовать. Постарайся, чтобы он не выскользнул. Не люблю новое тело. Вечно кажется, что где-то жмёт, где-то болтается, но это лучший вариант в нашем случае. Так что – не подведи. А если всё-таки проснётся, то можешь и в контакт с ним вступить. Всё равно он ничего сообразить не сможет.

* * *

С самого утра лиль дождь. В лес идти не хотелось, но надо было проверить намеченый маршрут, по которому завтра вести детей. Франц распечатал для каждого участника экспедиции карту, на которую предполагалось наносить вектор упавшего от урагана дерева. А потом, по полученной картине векторов, определить направление прошедшего урагана.

Франц прошёл уже большую часть маршрута, когда вдруг на лесной тропе он наткнулся на белый мерседес-джип. В принципе, заехать сюда можно было, но лес был запретной зоной для автомобильного и мотоциклетного транспорта. В машине никого не было. Туристы в такой дождь в лес не пойдут. Да и расстояние от автострады было приличное. Непонятно было, с какими целями сюда заехал этот мерседес. Франц достал фотоаппарат и, стараясь не высовываться из под своего большого зонта, сделал несколько кадров. Вдруг краем глаза он заметил какое-то движение справа. Из кустов тихо вышел мужик в дождивике типа военной плащ-палатки с надвинутым на голову капюшоном. От неожиданности Франц вздрогнул.

– Есть проблемы? – тихим сочным голосом спросил капюшон

– Да нет, – сказал Франц, пряча фотоаппарат, – вижу машина стоит пустая, может помощь нужна?

– Нет, всё в порядке.

И тут Франц заметил, что через плечо у мужика висит ружьё стволом вниз И ружьё не простое – с оптическим прицелом. В животе стало холодно. Франц медленно повернулся и пошёл по тропе, чувствуя спиной взгляд незнакомца, как через оптический прицел. Метров через десять тропа резко сворачивала направо и Франц с облегчением зашёл за поворот. «А ведь в радиусе километров трёх ни души, – подумал он, – выстрели вот так и сутки никто не найдёт, даже если и хватятся». Голову и плечи скрывал обширный зонд, но спина была на виду. Метров через двадцать послышался звук мотора. Франц сошёл с тропы и пропустил белый джип. Колотящееся, как молот, сердце стало успокаиваться. «Чёрт знает что лезет в голову, – чертыхнулся Франц, – наверное егерь, машина гражданская…». Пройдя ещё один поворот, Франц снова увидел, стоявший на тропе белый мерседес. Идти к нему не хотелось, но свернуть было некуда. В машине никого не было и Франц ускорил шаг. Дождь продолжал лить, а спина опять стала чувствовать взгляд через оптический прицел. Очередной поворот был, как спасение.

На следующий день было солнечно и экспедиция прошла удачно. Дети были поражены ураганным вывалом леса.

Глава 15.

Старые и новые искушения

Порой, человеку снятся такие интересные сны, которые невозможно забыть. Более того, такие сны воспринимаются так, словно это и не сон вовсе, а другая какая-то жизнь, другая реальность.

Незабываемые сны

(из дневника Франца Молнара)

Сон первый.

Медленно лечу над снежной пустыней на высоте двух-трёх метров. Вернее сказать, движется мой взгляд. У меня даже вопроса не возникает, как я перемещаюсь и есть ли у меня физическое тело. Подо мной снежная пустыня, вернее сказать, торосы. Беспорядочные нагромождения кусков льда, покрытые снегом. Хочу поглядеть вдаль и взгляд устремляется к горизонту. Никакого ощущения, что я повернул голову не было. Вижу горизонт. Ярко, ярко голубое небо вдалеке сходится с белым покровом. Никаких мыслей не возникает, да я и не задаюсь вопросом, где это может быть. Не чувствую ни холода, ни тепла. Только вокруг всё сверкает и искрится ослепительной бриллиантовой красотой. Кажется, что могу рассмотреть каждую снежинку. Решаю поискать солнце, и взгляд начинает скользить по небосводу вверх. Опять нет никакого ощущения поворота головы. И вдруг прямо надо мной высоко в небе (небо ярко голубое, но не вижу ни солнца ни облачка) вижу нечто отчего дух захватывает так, что словами передать это невозможно. То что висит надо мной является, очевидно, инженерным сооружением округлой формы. Скорее даже не круг, а многоугольник. Но поверхность не гладкая и на ней наворочено много всякой непонятной техники. Сама поверхность изрезана какими-то линиями или коридорами. Есть какие-то выпуклости и отверстия. Всё это отливает различными оттенками серо-стальных и гранитных цветов. И ощущение такое, что штука эта висит очень высоко и она огромна. Здесь появляется мысль, что надо все это показать сыну Георгу и я начинаю стремительно нестись над торосами. Двигаюсь просто с фантастической скоростью, следуя рельефу местности. Взгляд опять устремлён вертикально вниз. Я несусь и почему-то не возникает мысль, что могу во что-то врезаться, так как не смотрю вперёд. (Все свои очущения по поводу взгляда, холода, отсутствия звуков, скорости я восстановил уже после того как проснулся). И тут меня осеняет мысль, что зря я так несусь. Гошки здесь нет и быть не может. В этот момент я проснулся. Вернее просыпания не было. Мгновенно включилось сознание и я открыл глаза. Потом уже весь сон прокрутил в памяти ещё раз. И по сей день не покидает меня ощущение, что это был не сон, а путешествие моего сознания.

Сон второй.

Вдруг возник бледно желтоватый прямоугольник на фоне сплошной черноты. На нём угадывались какие-то тени. Напрягаю взгляд, чтобы рассмотреть, что там в этом прямоугольнике и он начинает медленно на меня надвигаться. Постепено начинаю различать, что вижу в этом прямоугольнике какую-то улицу, людей, яркий солнечный день. Но всё это застывшее, как на остановившемся кадре телевизора, а вернее – на экране в кинотатре. Прямоугольник всё надвигался на меня, но это не вызывало ни страха, ни удивления. Я мог уже рассмотреть конкретные детали картинки и не было никакого ощущения, что сплю. «Экран» приблизился вплотную и вдруг прошёл как бы сквозь меня, вернее, я прошёл сквозь экран. И в это мгновение всё пришло в движение. Люди начали двигаться, а я ощутил тепло солнечного дня. Стою я на незнакомой улице (это я уже понял потом, когда проснулся), передо мной дощатый забор и я читаю на нём какие-то объявления и афиши. Но текстов не запомнил или забыл. Потом развернулся и пошёл по улице. Улица была довольно узкая. Попадались прохожие, но транспорта не было. Свернул в какой-то проулок. Потом ещё куда-то завернул и вошёл во двор небольшого дома двух или трёхэтажного с одним подъездом. Подъезд был выкрашен в жёлтый цвет, и весь дом был какой-то обветшалый и обшарпаный, но каменный. Вход в подъезд был поднят примерно на метр от земли и от него вниз шло деревянное крыльцо с перилами выкрашенное коричневой краской, которая почти вся облупилась. Я медленно приближался к крыльцу. Вдруг из подъезда вышел мужик с половинкой скобы в руке. У меня возникло ощущение, что такими скобами сплавщики сцепляют на воде брёвна. Мужик спустился с крыльца и прямо перед крыльцом стал пытаться вывернуть здоровенный булыжник из земли или из брусчатки, не помню. Я подошёл поближе и остановился. Мужик посмотрел на меня и у нас произошёл с ним короткий диалог.

Мужик:      ищешь кого или чё?

Я:            работу ищу. (В тот момент во сне я действительно знал, что мне нужна хоть какая-нибудь работа).

Мужик      Ты чё, приезжий? Какая сейчас работа.

Я:            Да нет, местный я. Шарахаюсь по всему городу, вдруг…

Мужик:      бесполезно это…

И мужик снова принялся за булыжник. Я пошёл дальше. Двор оказался проходным. И я вышел снова на небольшую улочку. Немного впереди оказалась небольшая площадь. Людей было совсем мало. Транспорта – тоже никакого. Я встал в тень под навес какого-то магазинчика. Слева от него было небольшое здание с дверью прямо на площадь. Я знал, что это выход из кинотеатра и я должен был дождаться окончания сеанса. Скоро народ стал выходить из дверей. Людей было немного, но я ни к кому не подошёл и на меня никто не обратил внимания. Я стоял на виду и ни от кого не прятался, и ни за кем не следил. Потом я прошёл через площадь (её и площадью-то назвать невозможно. Метров двадцать в поперечнике. И вообще, было ощущение захолустного городка). Потом я зашёл в довольно заросший и заброшеный сквер. Я почему-то знал, что мне надо пересечь сквер по диагонали прямо через кусты. В углу перелезть через небольшой металлический ажурный заборчик и выйти на улицу. Именно так я и сделал. Спрыгнул с забора и медленно побрёл по улице. На душе было пакостно и тоскливо. Шёл медленно, читал все попадавшиеся вывески и объявления. И тут вдруг включилось какое-то второе сознание и я отчётливо понял, что попал в какую-то другую жизнь и мне никогда не вернуться назад и не быть вновь тем, кем я был всегда. В тот момент я пережил неописуемый ужас и тотчас же проснулся. Сон и пережитый страх ещё несколько минут не отпускали меня. А заснуть в ту ночь я так и не смог, просто боялся снова очутиться в чужой жизни.

Сон третий.

Стою на каком-то перроне вместе с Тамарой (супругой). В общем это и перроном-то назвать нельзя, какой-то деревенский полустанок. Рядом с нами ещё стоят люди и взрослые, и дети. В этот момент по противоположной линии проходит товарняк. И что-то с ним не так. Причём, какой был локомотив (паровоз или тепловоз) я не видел. Сон включился, когда локомотив уже прошёл. Тамара тоже заметила, что что-то не так, потому, что мы с ней недоумённо переглянулись. У меня ещё не успела оформиться мысль, а Тамара шутя так говорит: «из одного музея в другой перегоняют». И, дествительно, вагоны были на редкость старые. Как в кино из пятидесятых или сороковых годов. День опять приснился летний, жаркий, солнечный. В это время снова пошёл товарняк, но уже по нашей стороне. И опять я не помню какой был локомотив. И снова были вагоны какие-то древние. Прямо за полустанком начинался поворот и из щелей последнего вагона прямо на землю посыпалось зерно. И просыпалось довольно много. Я потихоньку пошёл в сторону просыпанного зерна. Наклонился, взял горсть. Зерно было какое-то полуочищенное, попадались колоски. И снова я почувствовал, что что-то не так. Зёрнышки были какие-то мелкие, колосок какой-то тоненький. Я взял несколько зёрен в рот. Пожевал. Вроде вкус знакомый. В это время вижу как из кустов напротив полустанка вышла явно деревенская женщина. В каком-то светлом сарафане, и что-то было у неё в руках. Она стала наискосок переходить железнодорожное полотно и, не глядя в мою сторону, почти про себя сказала:

«Да, за такие дела во время войны сразу бы расстреляли».

«Это точно» – встрял я с разговором.

Женщина повернулась, осмотрела меня с ног до головы и говорит:

«Да тебя ещё и в помине тогда не было. Что ты о войне-то знаешь? Хорошо, если из школьного учебника что-то запомнил…».

«Почему, я уже был. Только вот такой маленький».

И показал, какой я был маленький большим и указательным пальцем. Она снова посмотрела на меня. Она уже поднялась на полустанок и остановилась рядом с Тамарой.

«Городские, пшеницы никогда не видели», – она заметила, что я рассматриваю зерно на ладони.

«Видели» – говорю я. А сам вспоминаю, как работал на току в колхозе, когда был абитуриентом после поступления в институт. – «Только, зерно какое-то не такое».

«Зерно как зерно, вы что с Луны свалились?».

Тут какие-то нехорошие предчувствия полезли в мою душу и я вдруг бухнул.

«А когда вторая мировая война кончилась?».

Женщина посмотрела на меня с удивлением и говорит:

«Да я-то знаю, сам-то знаешь?».

«В сорок пятом, третьего сентября» – говорю я.

Женщина как-то укоризненно хмыкнула:

«Третьего сентября…тото и оно, двенадцатого ноября война закончилась».

Как обухом по голове. Тут к нам стали подходить ещё люди, стоявшие на перроне. Разгорелся спор. Все стоявшие на перроне в один голос утверждают, что война кончилась второго сентября, а не третьего и уж конечно не 12-го ноября. А женщина смотрит на всех каким-то ошалевшим взглядом. Тут из кустов показалась местная ребятня и тоже стали переходить железную дорогу.

«Эй пацаны, идите-ка сюда – крикнула женщина – кто из вас знает, когда вторая мировая война закончилась?».

Мальчишки как-то замялись, переглянулись, а потом как-то вразнобой сказали:

«12-го ноября 1945 года».

Тут начался какойто всеобщий спор. До меня краем уха донеслось из детского разговора: «…а Маркс у Вас был?» – «был» – «с бородой?» – «.. с бородой…». А между тем женщина говорила:

«Да откуда Вы. На вас и одежда-то какая-то не такая. Подарите, что-нибудь на память. Ведь уедите, мне ж никто не поверит, что пришельцев из другой жизни видела».

Тамара толкает меня в бок: «Подари часы». Я снял с руки часы, протягиваю женщине, а про себя вдруг думаю. «Вот так часы, прямо прибор какой-то». А часы и впрямь были какие-то навороченные. И заводная головка не сбоку, а прямо сверху, на стекле, в виде многогранника, как призма. Потом вдруг обратил внимание на то, что ребятишки, которые стояли на перроне, все держат в руках ветки кустов.

«Вы зачем это?…» – спросил я.

«Да они ведь не такие, как у нас…»

Я присмотрелся, и, действительно. Ветки все были шипастые, причём шип был не в виде иглы, а закрученный, как коготь.

Потом проснулся. Долго сидел на кровати, вспоминал сон. И вдруг вспомнил деталь, на которую во сне не обратил внимания. Все местные ребятишки были в пионерских галстуках. И нам с Тамарой было лет по 20-25.

Сон четвёртый.

Сижу на кухне в какой-то незнакомой квартире на четвёртом этаже и смотрю в окно. И наблюдаю нечто необычное. Из дома напротив, немного наискосок, из окна третьего этажа бьёт лазерный луч оранжевого цвета. Луч необычный. Даже не луч а пучок параллельных лучей. Причём, все лучи дискретные, т. е. не сплошной луч, а как бы пунктирная линия. И бьёт этот луч прямёхонько в головы прохожих. Но никто на это не обращает внимания, а может быть никто и не видит кроме меня. А под тем окном, откуда бьёт луч, есть какие-то строения, вроде сараев. И если залезть на крышу этого сарая, то можно в аккурат заглянуть в то самое окно, откуда луч светится. И я решил это осуществить. Не помню как лез, а вижу что окно прямо передо мной, и я, нагнувшись в сторону окна, к нему крадусь. Но луча уже никакого из окна нет. Подобрался к окну, глянул в него, а оно фанерой заколочено и на фанере какая-то мазня. Ничего разобрать невозможно. Вроде как акварель потекла. Я стал всматриваться в эту мазню и вдруг вижу, что на ней начинает проступать прямо какая-то дьявольская рожа с рогами и страшными тёмными глазами. И я не могу оторваться от этого взгляда, а у самого ужас аж по спинному мозгу растекается. И думаю, – «не пересмотреть тебе меня взлядом, не отведу глаз». Несколько мгновений шла борьба взглядов и вдруг лопнула фанера. Натурально, как мыльная плёнка. Вижу за окном подоконник и пустая комната. Серая, небелённая и без обоев. Голый бетон. А в стене напротив проём. Довольно большой и без дверей. За ним другая комната. И в центре этой комнаты, прямо напротив меня стоит высокий мужик в дорогом домашнем халате до пят. Подпоясанный поясом тёмно красного цвета, руки в карманах. Лицо красивое и, как говорят, породистое, чуть вытянутое, но не узкое. Волосы слегка вьющиеся, зачёсаны назад без пробора, рыжеватого оттенка. Смотрит на меня внимательнейшим строгим взглядом, а на лице едва заметная, почти ускользающая ироническая улыбка. Возраст за 50. Но видно, что мужик в силе. И вдруг из под подоконника появляется отвратительная старушечья рожа с наганом в руке и начинает его на меня наводить. И понимаю я, что на отход времени нет, надо прыгать. Слева от меня – водосточная труба. И я понимаю, что не выдержит она меня, сломается, но падение всё-таки смягчит. И прыгнул. Труба начала разваливаться, а я по ней скользить. И последняя мысль, которая у меня промелькнула: «всё-таки удачно приземлился». Здесь проснулся.

Я падал во сне много раз. И из окон, и со скал. И всегда просыпался в момент отрыва, когда понимал, что сорвался и падение неминуемо. А этот сон был исключением. Я помню само падение среди обломков водосточной трубы.

Сон пятый.

Нахожусь на какой-то площадке. Красивейшее место. Какой город не знаю. Вижу аллеи, клумбы. Как-то всё просторно. Фантастическое освещение. Много гуляющих каких-то беззаботных, красиво одетых людей. Прямо за моей спиной куда-то вверх полукругом уходит лестница. Вечер, тепло. Небо тёмносинее с какими-то сиреневыми отливами. В общем красота, мир и покой. А по небу движутся, вернее плывут камни, глыбы и целые скалы. Плывут они ровными рядами параллельно земле. При этом некоторые из них ещё имеют и собственное вращение. Вроде как кувыркаются в воздухе. Некоторые люди поднимают головы и смотрят на небо. Причём, я понимаю, что они видят этот парад камней (иначе не назовёшь), но никого это не пугает. И тут на небе моё внимание привлекает какая-то точка. Я смотрю на эту точку, как завороженный. И вдруг понимаю, что это тоже камень, целая скала. Но движется она не в общем потоке, а поперёк и через несколько секунд грянется на землю и именно на меня. В каком-то паническом страхе бросился я вверх по лестнице – мне обязательно надо туда подняться. А спиной чувствую надвигающуюся махину. Рву все жилы и уже в последнем отчаянном прыжке достигаю верхней площадки, а там прямо на полу лежит компьютерная клавиатура и я успеваю стукнуть пальцем по какой-то клавише. При этом мысль: «где-то произошёл координатный сбой, такой красивый мир смоделировал, а он угодил в кольцо Сатурна». И на этом проснулся.

* * *

(ещё из дневника Франца Молнара)

Можно научиться управлять событиями сновидений и я тоже имею такой небольшой опыт. Всю необходимую подготовку я проделывал по инструкциям и советам, описанным в книгах В. Зеланда. Это не сложно и даже, порой, забавно и смешно. Так как в этом случае события сна выполняют все ваши пожелания, а в голову при этом лезут почему-то всякие озорные мысли.

Вадим Зеланд советует, чтобы управлять сновидением, надо научиться просыпаться во сне, не нарушая происходящих событий. И, если это произойдёт и вы поняли, что сон продолжается, а ваше сознание активно, то всё, что вы в данный момент пожелаете, будет тут же реализовано на ваших глазах. Вы просто станете волшебником и сможете творить настоящие чудеса.

Чтобы научиться активизировать своё сознание во сне надо привыкнуть проверять и контролировать себя. Контролировать: во сне происходят эти события или в нашей реальности. Как этого можно добиться. Для этого надо выбрать какой-нибудь предмет из постоянного обихода или вашего окружения, который будет выполнять роль своеобразного катализатора, и всякий раз, когда этот предмет будет попадать в поле зрения вашей повседневной жизни, необходимо самым нешуточным образом проверять, сон это или явь. Расскажу, как это делал я.

В качестве такого катализатора я выбрал воду. И всякий раз, когда я видел воду, я тщательно проверял, во сне ли я или я бодрствую. Иду по улице, вижу: фонтан, вода. Начинаю осматривать себя, окружающую действительность… Если бы такая ситуация случилась во сне, то явно можно было бы увидеть какое-нибудь несоответствие с действительностью, понять, что это сон. Я старался реагировать таким образом на любую воду. Умываюсь – вода. Завариваю чай – вода. Идёт дождь – вода. Выхожу на набережную реки – вода. Необходимо было, чтобы в сознании выработалась устойчивая привычка реагировать на воду таким образом.

Несколько раз, просыпаясь утром, я помнил, что видел воду, но сознание во сне не просыпалось. Проснуться во сне мне удалось на десятый, примерно, день. Вот как это было.

Приснился мне Доктор (Доктор – это прозвище одного моего однокласника). В жизни я его не встречал уже лет двенадцать, а во сне и подавно никогда не видел. Находимся мы с ним в какой-то небольшой комнате. Утро. Доктор по пояс голый, в одних брюках, что-то рассказывает мне о своей новой службе. Ходит по комнате туда-сюда. Подходит к небольшому столу, берёт стеклянный кувшин и начинает наливать из него воду в миску. Я отчётливо вижу струю воды и вдруг в голове очень ясно вспыхивает мысль: «Ах, так это сон! Ну тогда у Доктора начнут сейчас сваливаться штаны!». И … ничего не происходит. Скорее всего, я думал, что всё произойдёт мгновенно. Но ситуации даже в сонной действительности развиваются, видимо, медленнее, чем происходит наше мышление. В следующее мгновение декорация сна вдруг изменилась. На какую-то долю секунды я увидел вдруг нос корабля, плывущего по реке или по морю, и снова оказался в комнате с Доктором. Подсознательно я вдруг ощутил, что это каюта, а прежде думал, что это комната в квартире. Я стою спиной к иллюминатору, Доктор ставит кувшин на стол и в этот момент я вижу, как на нём сами расстёгиваются брюки и начинают ползти вниз. Показались трусы в сине-зелёный цветочик. Доктор чертыхнулся, подхватил брюки, снова их застегнул и пошёл в ванную комнату. Пересёк каюту, открыл дверь и тут брюки снова начали сваливаться. Доктор опять их поймал и зашёл в умывальник. Что он там делал, я не видел. Через несколько секунд Доктор вышел из умывальника, и брюки вдруг снова сами собой расстегнулись и поползли вниз. В этот момент я проснулся. Вернее сказать, я просто открыл глаза и оказался у себя в спальне, а проснулся я давно, ещё во сне. И, действительно, сна не было, как говорят, ни в одном глазу.

Настроение было потрясающе восторженным. Я, действительно, чувствовал себя волшебником.

* * *

Если бы мы сочиняли современную сказку, то образ Иванушки-Дурачка вполне можно было бы писать с нашего Франца. Конечно, в прямом смысле дураком назвать его нельзя, но вот доверчивый наш герой был просто до наивности. Он верил всем, но только до тех пор, пока не поймёт, что его обманули. Второй раз, обманувшему его человеку, он уже не верил никогда. Но самое обидное, что он верил нашей, почти окончательно завравшейся, жёлтой прессе.

Однажды, совершенно случайно попался Францу репортаж об «удивительном» человеке. В заметке говорилось, что этот человек изобрёл новую математику. Франц был потрясён прочтённым. Как это – «изобрёл новую математику». Будучи сам математиком, он просто не мог понять, как можно изобрести новую математику. Использовать другую систему счисления или придумать новые арифметические действия или ввести новое числопри делении на нуль или что…? Звали избретателя новой математики Григорий Грабовой. Не долго думая, Франц написал в книжный магазин в Берлине, который продавал книги Грабового, и попросил прислать ему все имеющиеся в магазине книги этого автора. По экземпляру каждую книгу. Через неделю Франц получил по почте пять или шесть книг и принялся их читать. Автор писал о каких-то геометрических мыслеформах и подкреплял это непонятными формулами, похожими на иероглифы. Франц ничего не понимал, но верил, что прозрение придёт. Так было с общей теорией относительности, понять которую было невозможно, не проникнув предварительно в тензорный анализ.

В очередной отпуск Франц полетел в Россию с мыслями о Грабовом и новой математике. Уже на второй день приезда Франц столкнулся на улице «Ленина» со своей бывшей одноклассницей. Ольга покупала с уличного лотка-прилавка виноград. Франц не стал ей мешать, а тихо стоял неподалёку и наблюдал за происходящим. Ольге взвесили виноград, завернули в кулёк, она расчиталась и, прижав к груди кулёк и зажав в руке кошелёк, пошла по улице, оставив на прилавке свою сумочку. Франц подождал несколько минут, потом подошёл к прилавку и сказав: «забыл», забрал ольгину сумку. Никто в очереди даже ухом не повёл, все были сосредоточены на винограде.

Он шёл за Ольгой метрах в пяти сзади и ждал, когда же она вспомнит о сумке. Ольга вспомнила о сумке через два квартала и бросилась бежать назад чуть не сбив Франца с ног. Он поймал её за руку и, с трудом удерживая, начал объяснять ей, кто он такой и что сумка её здесь, и не надо никуда бежать. Подслеповатая Ольга не сразу сообразила в чём дело. Наконец признав, в поймавшем её мужчине, своего одноклассника и получив в целости свою сумку, она успокоилась и пригласила Семёна-Франца к себе в гости. Оказалось, что они уже стояли на пороге её дома. Дома пили чай и вспоминали одноклассников – кто чем сейчас занимается. Франц без всякой надежды спросил, известно ли что-нибудь о Тамаре. К своему удивлению Ольга была почему-то в курсе её дел. Оказывается Тамара, выйдя в пятый или шестой раз замуж, обосновалась теперь в Англии и сама позвонила по телефону Мишке, ещё одному их однокласснику, с которым когда-то дружила в школе.

Выйдя от Ольги, Франц тут же навестил Михаила. Тамара, действительно, была с ним на связи. Мишка записал Францу длиннющий телефон в Англии.

Рассказы о Грабовом никого в Красноярске не удивили. Единственным собеседником Франца, кто историю с Грабовым воспринял с интересом, была жена Жорика Наталья. Она почитывала какую-то эзотерическую литературу и про Грабового уже что-то слышала.

Снова ездили с Жориком на дачу и снова бутылку водки закопать не удалось.

Франц привёз из Германии материалы по игре для казино, которую он недавно изобрёл. Игра была построена по строгим законам математики, и Франц подал заявку на изобретение. Эта игра была названа «50 на 50» и всегда давала вероятностный выигрыш для казино, хотя внешне казалось, что шансы у игравшего в эту игру с казино были равны. Во время оформления заявки в городском БРИЗе от женщин, которые помогали осуществлять поиск, Франц, к своему удивлению, узнал, что игральный кубик до сих пор никем не запатентован во всём мире.

– Так, может стоить офрмить такую заявку на патент кубика? – заметил Франц.

– Ну тогда вас легче будет убить, чем платить за патент, – сказала одна из сотрудниц БРИЗа, – представляете, сколько игральных кубиков по всему миру используется в казино.

* * *

После возвращения из России оставалось ещё несколько дней отпуска и Франц решил заняться исследованием числа 138. Генетика числа (простые делители) оказалась довольно проста: 1, 2, 3, 23. С первыми тремя числами вопросов не возникало, а вот число 23 оказалось довольно необычным. Оно встречалось постоянно и в теории графов, и в проективной геометрии, и в теории чисел. Кроме того числа, кратные числу 23 были ключевыми и в естествознании. Число 46 равное произведению чисел 2 и 23 – это число хромосом человека. Число 92, получаемое как произведение числа 4 и 23 – это число стабильных элементов в химии. Число 23 встречалось и в генетике. А число 138 было одним из чисел квантования Вселенной. Было ещё число, обратное постояной тонкой структуры в физике, но оно было не целым числом, а дробным, но его целой верхней границей было опять число 138. Число 69 – это 3 на 23 – очень любили эзотерики, но это Франца мало интересовало. Оно походило на стилизованный знак зодиака «рак», а Франц именно «раком» и был. В общем – это опять наводило на мысли, что вся эта игра с числами не случайна. Единственный человек, которого Франц посвятил в числовую эпопею, был любимый ученик, из тех, кто посещал «Пифагор». Звали его Слава. Пацан он был любознательный, ищущий. Много задавал вопросов на занятиях, во многом стимулировал работу кружка и доверял Францу, как самому близкому человеку. Франц и Слава стали встречаться и в неформальной обстановке. Бывали друг у друга в гостях и, порой, вместе отмечали праздники.

В это же время случилось событие, которое можно считать буквально поворотным во всей этой невероятной, но правдивой истории. Младший сын Франца Георг увлекался астрономией, имел домашний телескоп и, порой, мог всю зимнюю ночь просидеть на балконе, что-то рассматривая на небе. Кроме того он почитывал иногда эзотерическую и паранормальную литературу, связанную с космосом. Однажды он приобрёл трёхтомник Роберта Монро. Исследования этого человека просто потрясли Франца. Он буквально проглотил эти три книжки. И тут же принялся читать во второй раз. Читая их по новой, он стал замечать, что то, о чём пишет Монро, вполне можно описать математическим языком. Когда-то в опытах Фарадея Максвел тоже усмотрел в описаниях опытов математическую сторону явления, благодаря чему появилась электродинамика. Здесь у Монро Франц видел структуру пространства, группы взаимодействий и числовые отношения. Кроме того, опыты Монро очень многое могли объяснить в удивительной жизни самого Франца. В общем – явление Монро было важной частью немецкой жизни Франца, и отмахнуться от этого было невозможно. Первой такой ступенькой в новой немецкой жизни был Вернадский. Второй – Роберт Монро. После Монро Франц, наверное впервые, стал внимательно всматриваться в прожитые годы и анализировать происходящие события своей жизни.

* * *

Вернувшись из России, он каждый день звонил в Англию по телефону, который ему дал одноклассник Мишка, но трубку никто не брал, однако уже одно то, что такой телефон существовал, радовало Франца и давало некоторую надежду. Потом вдруг трубка ответила, но это был мужской голос, а Франц ни слова не знал по английски и ничего сказать не мог. Прошло уже несколько месяцев и однажды утром в воскресенье он услышал женский голос. Это был ЕЁ голос. Голос той Тамары из далёкого детства, который невозможно было перепутать ни с каким другим голосом. Франц был счастлив. После слов приветствия он по буквам записал продиктованный адрес в Англии и тут же взялся писать письмо.

Писем было много. Это были письма о невысказанной когда-то любви, о воспоминаниях «золотого» детства и юности, о потерях и поисках и, конечно, о надежде на будущую встречу.

Очередной Новый Год Франц с супругой встречали у друзей в Берлине и решено было пригласить на этот праздник и одноклассницу из Англии. Самолёт, которым Тамара добиралась до Лондона, опоздал и она не успела на нужный рейс, но всё-таки прилетела следующим рейсом. Застолье было весёлым. Кроме того удалось ночью дозвониться до Красноярска и поговорить с Жориком. Наметили даже коллективную встречу на ближайшее лето.

Ночью Франц проснулся от того, что его кто-то легонько толкал в бок.

– Подвинься, – Франц сразу узнал дорогой ему голос, – ну что я там одна на полу…

Кровать была довольно обшироной и Франц оказался между двух Тамар. Наверное в таких случаях надо загадывать желание, но об этом как-то сразу забылось.

Когда-то очень давно, когда Семёну было лет двадцать, а Юрке-Греку и того меньше, их пригласили в гости девчонки, одна из которых была Юркиной подружкой. Дело было всё на тех же знаменитых дачах под Красноярском. Грек тогда решил, что этой ночью лишит девственности свою подружку. Дело осложнялось тем, что девчонок было трое. Пришлось Семёну взять на себя сразу двух подружек, чтобы дать возможность Юрке-Греку осуществить задуманное. Семён всю ночь пролежал между двумя симпатичными девчонками, как замороженный, а те обнимали его по очереди и закидывали на него ноги, думаля, наверное, кому первому выпадет жребий быть обнятой и обласканой.

В эту новогоднюю Берлинскую ночь Франц очень сожалел, что природа не дала возможность человеку видеть руками. Видеть пальцами те места, к которым он мог прикоснуться, а прикоснуться разрешалось ко всем тайнам. Это были две удивительных, сказочных берлинских ночи, которые не забываются всю жизнь.

Когда на следующий день провожали Тамару в аэропорт «Тегель», водитель включил вдруг радио на русской волне и из динамиков врезался в душу незабываемый голос Кикабидзе: «По аэродрому, по аэродрому, лайнер пробежал, как по судьбе и осталась в небе….».

На душе Франца взорвалась бомба, а в голову навязчиво лезли строчки стихов: «Скрипела до зари кровать, а может быть, скрипело Мирозданье, хотелось звёзды трогать и ласкать, и Млечный Путь открыт был для познанья. И музыка подлунная плыла и можно было тайны открывать, а центром Мироздания была, скрипящая всей вечностью кровать».

* * *

Бережной пригласил Вострикова на срочный совет.

– Я летом полечу в Красноярск, – сказал Антон, когда они уселись друг против друга, – ты же видишь, какая складывается ситуация.

– Думаешь, – это происки Погребняка? – Иван вдруг стал выкладывать на стол какие-то бумаги из своего портфеля.

– Не знаю я, чьи это происки, но ситуация выходит из под контроля. Мне кажется – это и тебя касается.

– Я вообще не знаю за что хвататься. Я тут набросал схемку…

– Давай своими словами, я всё равно в твоих схемах долго буду разбираться и не уверен, что пойму.

– Короче. UIT засасывает так, что линия математики, той, которая мне нужна, оказывается под страшной угрозой. Я из всех сил стараюсь держать «Пифагор» на плаву, но дети растут… Не вечен «Пифагор»… Во-вторых, баба эта – школьная подружка – может вообще всю линию переломить… Всё прахом пойдёт. Он ведь может или в Красноярск вернуться, или в Москве якорь бросить, или в Англию намылится, что, однако, думаю, мало вероятно.

– А что UIT?

– Ты понимаешь, моделирование, которое они там разработали, может нормального человека с ума свести.

– Это как?

– Это так, что человек начинает чувствовать себя если не богом, то полубогом. Ему становится всё подвластно. Любая задача моделируется. Это мощнейший аппарат управления. Помнишь, как у Артура Кларка: «Любую достаточно перспективную технологию невозможно отличить от волшебства». Человек, который этим владеет, может поставить эту деятельность во главу всей жизни. Все остальные дела по боку. И математику, и естествознание…. Всё становится не интересным, когда через моделирование появляется возможность любого познания, любого проникновения в истину….

– Что-то страшное ты говоришь. Что же во всём мире это до сих пор никто не делал? Не было моделирования?

– Да было моделировпание, и кучу книг написали. А вот так, когда через компьютер можно заглянуть в бущее любого динамического процесса, только они допёрли.

– Ты-то сам, как это умудрился прочухать?

– Да не прочухал я. Я запрос официальный подал. Наши аналитики из Центра прочухали и на пальцах мне разложили сложившуюся ситуацию. Надо вытягивать его как-то из этого моделирования.

– Он же не один этим занимается.

– Да на других плевать – это не наша забота. Возможно там Центр свои имеет какие-то интересы. Мне свою линию держать надо.

– Мне кажется, при таком раскладе нам вместе надо на лето в Красноярск перебираться. Чувствую там будет главная завязка. Вернее, развязка.

– Ты когда собираешься лететь?

– У меня пока нет никакого конкретного плана, хоть консультацию проси из Центра. Здесь можно и момент упустить и главное событие не просчитать. Начнёшь что-то одно предпринимать, а «собака» окажется зарытой совсем в другом месте. Это не просто же так – опоздание на самолёт устроить. Это сам самолёт надо взрывать или поезд пускать под откос, как партизаны. Но ведь это не метод нашей работы, ты же понимаешь…

– С фирмой у меня тоже нет пока никаких задумок, ни плана действий. Возможно здесь мне тоже без тебя не обойтись. Я ситуацию постараюсь для себя максимально прояснить, и, думаю, в мае уже надо быть в Красноярске.

– Ну я тоже постараюсь к маю быть готовым. Погребняк ведь не ждёт наших шагов. В лучшем случае мы можем только предполагать их действия, исходя из логики.

– Договорились.

Часть IV

Передача опыта

«Множество глаз, а душа не у всякого,

И пообщаться практически не с кем.

Верю в евангелие от Булгакова,

Ещё – в евангелие от Достоевского.»

И. Рукша (из утраченного)

Глава 16.

Конец моделированию

Капризы начались уже в самолёте. Сначала она поругалась с впереди сидящими пассажирами. Их пацан так вертелся, что всё время толкал коленки Тамары, которыми она упиралась в его кресло. Потом «наехала» на стюардессу, которая принесла ей томатный сок без перца и мало солёный. Потом пассажир, который сидел у неё за спиной, якобы мешал ей откинуть кресло. В общем весь полёт прошёл в препирательствах. А ведь всё так замечательно начиналось.

Три дня назад Франц прилетел в Москву, и уговорил Тамару, которая уже приехала в отпуск из Англии, вместе с ним полететь в Красноярск. Тамара согласилась на условии, что после Красноярска они поедут вместе к её матери на «Белое» озеро в подмосковье. Эти три дня они прожили у старшей сестры Тамары Людмилы. Всё было замечательно. Даже посетили учебный центр Григория Грабового (там шёл ремонт и пообщаться ни с кем не удалось). И вдруг капризы… Франц это сразу понял, но вот причину капризов понять не получалось. Но всему приходит конец, и самолёт, наконец, и без приключений приземлился в Красноярске. Уже наступала ночь. Встречал их Жорик. За рулём сидел его коллега по техникуму, поэтому выпивать начали прямо в автомобиле.

– Ты за мной приглядывай, – шепнула Тамара Францу, когда они вылезали из машины у квартиры Жорика, – а то я оногда контроль теряю.

Но контроль осуществить не удалось. Тамара и здесь продолжала капризничать и не пропускала ни одной рюмки, не уступая мужикам.

– Я разденусь, а ты ложись так, – заявила Тамара, укладываясь на диван, который предоставил им Жорик, – а то будешь ко мне приставать…

– Да не буду я к тебе приставать, – сказал Франц, – спи спокойно.

Тамара тут же заснула, предварительно закинув на Франца свою длинную красивую ногу. Францу не спалось. Завтра предстоял хлопотный день, и надо было продумать различные комбинации возможных событий. А событий накручивалось много, и надо было быть к ним готовым.

День начался с поисков квартиры, где они могли бы с Тамарой остановиться. Дело в том, что во всём городе и на левом берегу Енисея, и на правом не было горячей воды.

– Это просто происки врагов, – сетовал Жорик, – во всём городе отключили, как специально к твоему приезду. Мы уже три дня воду на плитке греем… Ни помыться, ни постирать… Даже посуду невозможно толком помыть. Давай-ка, дружище, сядем на колёса. Может так оперативней получится, по телефону, чувствую, мы не решим этот вопрос.

Франц пытался найти гостиницу и звонил по объявлениям в поиках квартиры, где была бы горячая вода. Но всё было напрасно – в городе произошла какая-то неведомая катастрофа, и горячей воды нигде не было. Город не хотел этого приезда и всячески сопротивлялся. Друзья «оседлали» автомобиль Жорика и отправились на поиски счастья, а женщины стали готовиться к вечернему застолью. Накануне Жорик («чёрт его дёрнул за язык») позвонил Мишке – их однокласснику и сказал, что Франц приедет не один, а с Тамарой. И теперь предполагалось, что к вечеру набегут не только одноклассники, но и поклонники бывшей «звезды» Красноярска 70-х годов.

В середине дня друзья заехали к Жорику в техникум по каким-то его делам и оказалось, что в гостиничных номерах общежития техникума есть горячая вода.

– Так у нас независимый бойлер, – похвастался начальник общежития, – мы от города независим. Был бы ток в сети.

Франц тут же снял двухкомнатный номер на десять дней и они с Жориком сами удостоверились, что горячая вода в душе есть.

Вечером, действительно, налетело много народа, кто хотел увидеть одноклассницу-англичанку. Мишка просился на ночлег в гостиницу, но Франц был непреклонен.

На следующий день Франц отправился навестить сестёр (родную и двоюродную), а Тамара собиралась навестить родственников. Мишка должен был за ней заехать в гостиницу. Днём Мишка позвонил Жорику и сказал, что Тамара решила остаться у родственников, но обещала навестить сестру Франца. Однако, у Виктории она так и не появилась, и вообще пропала. Франц был расстроен происходящим, но попыток разыскать Тамару не предпринимал. «Это её выбор», – крутилось в голове.

– Это моя вина, дружище, – сокрушался Жорик, – чёрт дёрнул меня за язык позвонить Мишке.

Мишка был самым старым поклонником Тамары и к тому же – первым её мужчиной.

Через несколько дней Мишка снова позвонил Жорику и сказал, что Тамара поменяла свой билет на три дня вперёд и сегодня улетает в Москву, и просил передать Францу, что она будет его встречать в Москве.

Вечером того же дня Вика попросила Франца подменить её в поездке на дачу. Несколько лет назад Вика и две её бывшие однокурсницы по университету в складчину купили под Красноярском дом. И теперь все совместно проводили там семьями свои выходные. В этот день Вика собиралась поехать на купленную дачу с Галиной (однокурсницей) вдвоём, но что-то ей помешало и она попросила вместо себя поехать Франца. А сама обещала подъехать на следующий день. Франц давно знал Галю, а в юности даже немного ей симпотизировал. Галя рано вышла замуж, родила двоих замечательных ребятишек и быстро разошлась. Что-то у них там с мужем не заладилось. Сейчас Вика и Галя вместе работали в институте химии и химических технологий. На дачу надо было ехать больше часа на пригородной электричке. А узнав, что там есть монгал, Франц срочно кинулся покупать мясо. «Там замореную, – думал Франц, – когда ещё в тайге удасться шашлык поесть…». Новый муж Вики проводил Франца до вокзала, где их поджидала подруга сестры. Галя чрезвычайно была рада такому компаньону, как Франц, и они весело отправились в поход.

Однажды очень давно Франц пришёл в университет, чтобы поддержать сестру на экзамене по квантовой механике и услышал такой разговор среди однокурсниц Вики: «… да все двойки получим – это бред какой-то – эта квантовая механика. Разве что Вика Молнар сдаст, ей брат помогал разобраться во всей этой чертовщине, а брат у неё какой-то не простой…». Франца тогда ещё никто не знал из однокурсниц сестры. Там он впервые с Галей и познакомился.

Дом, действительно, находился в настоящей тайге, в маленькой деревушке. Там же на полустанке, где они сошли с электрички, у местных бабушек купили много всякой деревенской вкуснятины: творог, ягоду, фрукты и банку домашнего кваса. Франц собирался мариновать мясо, но Галя настояла, что сначала надо затопить баньку.

– Без баньки никак нельзя, после баньки и шашлык будет вкуснее и всё остальное.

Через час Галя сказала, что баня готова и Франц отправился первым. В предбаннике он разделся и вошёл в маленькую комнату самой бани. Слева была каменка и стояла небольшая кадка с водой. Франц зачерпнул ковшиком воду и плеснул на камни. Комната тут же наполнилась паром до самого потолка. Потолок был низким, а у противоположных стен стояли перпендикулярно друг другу две скамейки. На одну из них Франц и уселся. Он вспомнил, что в Саксонии четверг считается общим банным днём и женщины, и мужчины моются вместе. Франц никогда не ходил в баню в этот день, а одна из соседок по хайму как-то угодила в четверг (говорила, что день перепутала).

– Чуть со стыда не сгорела, – вспоминала она потом, – глаза девать было некуда. А мужики ходят не прикрываясь, как ни в чём не бывало, будто и баб рядом нету вовсе, но в парилке вежливо здороваются.

«Надо было Галине рассказать об этом», – подумал Франц.

Здесь дверь в баню открылась и вошла Галя, как русалка. Пар колыхнулся вокруг её божественного миниатюрного тела. Она поддала парку и уселась на соседнюю скамейку.

Через пол часа, которые незаметно пронеслись за разговорами, по телу потекли ручейки пота – открылись поры на коже.

– Давай мыться, – сказала Галина, – я тебя потру, а ты меня, здесь как раз есть две мочалочки. Только нежные части тела надо не мочалкой, а рукой…

Франц не возражал.

После баньки одеваться не стали, а просто набросили на тело простынки. Ночь была звёздной и теплой. Шашлык, действительно, показался необыкновенно вкусным. На втором этаже дома в одном из углов был разложен какой-то настил из матрацев необъятных размеров. Наверное два с половиной метра на три. На него и упали отмытые и, вкусившие деревенских явств, полупьяные от звёздной ночи и друг от друга счастливые горожане.

«Только ради этих часов уже стоило приехать в Красноярск» – искренне думал на следующий день Франц. У Галины оказался день рождения восемнадцатого августа. Как ни удивительно, но это был день рождения и сбежавшей Тамары («как можно было такую стерву тридцать с лишним лет любить?»). Франц ни о чём не жалел и перенёс день отлёта из Красноярска на три дня позже, чем обрадовал всех своих друзей.

* * *

На следующий день, после возвращения из России, Франц проснулся оттого, что луч Солнца отразившись от стекла картины, висевшей на стене напротив кровати, попал ему в лицо и тем самым разбудил. Вставать не хотелось, и Франц решил ещё немного поваляться. На душе было так хорошо и спокойно, что он вдруг задумался: «почему?», и стал «вслушиваться» в своё состояние. И через несколько минут понял – он свободен. Свободен от любви, которая мучила его тридцать семь лет – целую жизнь. И теперь она больше не властна над ним. Эта женщина исчезла навсегда из его жизни, из его мыслей и сердца. Это действительно была свобода. Она больше не будет ему сниться. Он больше не будет мечтать о встречах и посвящать ей стихи. Не будет тайно ненавидеть её поклонников. Он счастлив, что в его жизни случилась такая любовь, но теперь он свободен от неё!

Вместе с ней исчез почему-то и Грабовой. Нет никакой новой математики. Есть одна математика, которую он любит больше любой женщины. Это его математика. Она – единственная и никакой новой математики не может быть.

Франц был счастлив. Солнце разбудило его для новой жизни и новых свершений.

* * *

Это случилось пятого января в пять часов утра. Франц шёл на работу вдоль невысокого металлического ажурного заборчика, который огораживал пустой зимний водоём с фонтаном. Прямо по курсу, чуть наискосок в чёрном небе висели яркие звёзды «Ориона». Вдруг боковым зрением он увидел, что прямо в левый висок ему летит камень. Франц инстиктивно сделал уход, как в боксе. Но это оказался не камень, а птица. Маленькая чёрная птичка сделала резкий разворот прямо перед лицом Франца и, отлетев метра полтора, уселась на ажурный забор фонтана. И тут же громко защебетала. Франц медленно приблизился, разглядывая птичку. Птица вспорхнула и снова отлетела на полтора метра, усевшись на забор. Так они и двигались вдоль забора. Было в этом, что-то необычное. Складывалось впечатление, что птица разговаривает с Францем. Она всё время громко чирикала, когда Франц подходил, потом взлетала и тут же вновь усаживалась на забор. Францу даже стало казаться, что птица пристально на него смотрит своим чёрным глазом-бусинкой. Наконец забор кончился и птичка, сделав круг вокруг Франца, улетела по своим делам.

Этот случай не давал Францу покоя целый день. Франц, который верил в чудеса и всякие необычные случаи, был уверен, что это неспроста. Вечером он рассказал об этом Тамаре и тут раздался звонок телефона. Звонила Вика из Красноярска и сказала, что сегодня днём умер отец. Франц спросил, в котором часу это случилось и, пересчитав разность во времени, понял, что именно в это время с ним разговаривала утренняя птичка. Теперь всё стало понятно.

На похороны он не успевал. Просто невозможно было оформить и выкупить билет на самолёт за два дня. Вдруг вспомнилось, как отец провожал их до Москвы, когда уезжали в Германию. Франц с семьёй занимали отдельное купе, а отец ехал в соседнем. Ночью в купе к отцу сел милиционер, а на следующую ночь он сошёл. При этом в темноте одел один свой форменный ботинок, а второй фирменный модельный ботнок отца. Отец два дня ходил по Москве в разных ботинках, веселя этим народ в метро, кто сидел на сиденье напротив отца, а тот лихо притопывал ногами в разных ботинках: один милицейский форменный, другой модельный фирменный. На ВДНХ отец купил себе новые ботинки. При этом продавец попросил его оставить ему единственный модельный туфель: «случаются и одноногие покупатели».

* * *

Месяц назад они на фирме закончили свою одиннадцатую модель. Головная фирма «Дженерал атомикс» купила в Австралии несколько заводов по переработке и обогащению урана и UIT делала последние две модели для этих заводов по процессам добычи и обогащения.

После того, как Франц с колленгой разработали аппарат компьютерного моделирования, строить модели не составляло большого труда. На построение очередной модели требовалось примерно пол года. Потом шла калибровка модельных параметров и настройка по экспериментальным данным. Потом выпускалась книга сопутствующей документации и модель передавалась заказчику в работу. Ещё пол года велось сопровождение модели, а потом начинали разработку новой, очередной модели. А очередь не кончалась. Заказы на моделирование поступали постоянно. UIT моделировало для всей Европы и Америки. А теперь ещё и для Австралии.

И вот после одиннадцатой модели очередь оборвалась. Заказов на моделирование не было уже месяц. А поначалу возникали даже споры, какую модель делать вперёд, а какая подождёт. Почему вдруг иссяк запрос на моделирование было непонятно. То всем были нужны модели, а то – никому. Эту загадку даже не пытались решить. Мол – это временно, чуток передохнём и снова повалит. Но прошёл месяц, а заказы, как отрезало. Благосостояние фирмы напрямую зависило от моделирования – модель стоила пол миллиона европейских «тугриков», но Франц был на твёрдом окладе и его это мало волновало, есть заказы на моделирование или нет.

Франца уже настроили на другие задачи программирования для нужд фирмы. Но это было обыкновенное программирование и методы их моделирования здесь не требовались. Франц стал писать программы и для себя, всё равно никто понять не мог, что он делает на компьютере – программирует и программирует.

Это была программа-генератор числовой упаковки. Когда-то ещё в России он совершенно случайно наткнулся на эту упаковку и сейчас появилась возможность проверить – есть ли в этой задаче математическая закономерность или это просто единичный случай, которых в математике случалось во множестве. Но без компьютера решить этот вопрос было невозможно, и Франц воспользовался свободой на работе.

Упаковка строилась по двум параметрам. Натуральный параметр был заложен в алгоритме упаковки, а параметр размерности или порядка упаковки вычислял компьютер. Франц решил проверить существование упаковок для первых ста значений натуральных параметра. Самым большим порядком среди первых ста была девяносто восьмая упаковка. Её порядок был равен числу тысяча сто восемьдесят семь. И это было простое число. Франц не поленился и проверил порядок всех найденных упаковок. Все минимальные размеры порядка упаковок (были ещё размеры кратные уже найденным) являлись простыми числами. Проблема простых чисел стояла перед математиками всего мира с незапямятных времён. Существовало много различных подходов, которые бы в результате вычислений давали простое число. Вспомните «решето Эратосфена» и другие формулы и алгоритмы. Универсального метода найти не удавалось никому. Были формулы, которые для первых натуральных значений параметра давали простые числа, но с увеличением параметра обязательно появлялся сбой. И вот – упаковки Франца. Первые сто значений – простые числа. Будут ли порядки упаковок для других значений натурального параметра простыми числами, Франц не знал и аналитического доказательства у него пока не было, но какое-то «шестое» чувство подсказывало ему, что это так и есть. Причём все полученные простые числа относились к одному классу простых чисел, сравнимых с числом пять и по модулю шесть (да простит меня читатель за это математическое отступление). Числа шли не по порядку, но они все были простые.

Найдя сто первых упаковок Франц остановился – надо было хорошенько всё обдумать. Кстати, натуральный параметр соответствовал натуральному ряду чисел и для параметра, равного единице, порядком упаковки было число 23. Это напомнило Францу об исследовании самого числового ряда и связи числового ряда с кодами слов и имён.

На фирме Франца озадачили проблемой разработки программного обеспечения для маленького переносного компьютера «PSION», которым пользовались специалисты по приборам экологической диагностики. Сама по себе, может быть, это и интересная задача, но для Франца после его моделирования – это было скучным делом и он решил подыскивать себе новую работу. Он подал своё резюме на биржу труда. А фирма UIT начала сокращать своих работников.

Приглашение на новое место работы нашлось быстро – это был Дрезденский Технический Университет. Его приглашали на кафедру системного анализа Гидро-геологиского факультета. Франц отправился в университет для знакомства с профессором Гребером.

Это был единственный факультет, который находился не в самом Дрездене. Это был город Пирна немного южнее Дрездена. Вид факультетского здания был какой-то обветшалый. Удивило Франца ещё и то, что пока он искал кафедру системного анализа, он несколько раз натыкался на двери, которые были отмечены ярким жёлтым значком с чёрным узором и табличкой с надписью «Осторожно! Радиация». «Чем же они тут занимаются?, – подумал Франц, – неужели опять уран?». Забегая вперёд, скажем, что за всё время работы на этом факультете ему так и не удалось узнать, что там за этими радиоактивными дверями. Ни студены, ни сотрудники этого не знали.

– Это ещё с советских времён, – обычно говорили некоторые, – никогда не видел, чтобы в эту дверь кто-то заходил.

Франц однажды даже постучал в одну такую дверь, мол ищу такого-то, но никто не открыл. Действительно не видно было, чтобы кто-то входил или кто выходил из этих дверей.

Франц перешёл на работу на кафедру системного анализа и сразу получил большое персональное задание. Проофессор Гребер писал книгу – учебник для студентов-заочников. К этому учебнику должен был прилагаться ещё и задачник и Франц должен был подготовить задачи с решениями для этой книги. В основном это были задачи на решение различных дифференциальных уравнений гидрологии. Задачи были несложные, но их было много.

Договор, по которому работал Франц, был на год. Когда через год профессор Гребер предложил продлить договор, Франц отказался. Ему обещали оплатить проезд до Пирны и обманули. Франц обиделся и договор не продлил. «Надоело всё – решил Франц, – надо продолжать собственные исследования».

* * *

Незаметно быстро выросли сыновья и дети, кто посещали кружок. «Пифагор» здорово обновился, но из прежнего состава осталось два человека: Слава и Алексей. Теперь они были уже студенты. Слава учился на медицинском факультете, а Алексей – на факультете информатики (самый востребованный факультет Дрезденского университета). Занятие в «Пифагоре» приходилось теперь делить на две части – для школьников и для студентов. Для самого Франца эти занятия были тоже хорошей стимулирующей силой. При подготовке к занятиям всё время случались какие-то маленькие математические открытия. Однако, порой, открытия были и не на игровом уровне. Появилось несколько новых теорем планиметрии. Вообще теорем, открытых Францем в различных областях математики, было так много, что невольно напрашивался вопрос: «почему их так много?». Теоремы были не связаны между собой. В основном, это были геометрические теоремы. Причём, из совершенно различных областей геометрии. Топологические теоремы. Теоремы из теории групп и теории чисел. Теоремы мат. анализа и алгебры. Комбинаторные теоремы. Их перевалило уже за шесть десятков. Можно было написать отдельную книгу: «Теоремы Франца Молнара». Почему их было так много? Ответа на этот вопрос не было.

Иногда на кружок Франц приносил научно-популярные фильмы, которые потом обсуждали на занятиях. Иногда Франц приглашал на кружок и гостей. Это могли быть учёные, художники, музыканты…

На кружке было построено несколько новых головоломок и новых фигур. Модель одной такой фигуры (экс-додекаэдр) Франц показывал на второй конференции в Дармштадте и произвёл фурор. А «рогатый» полиэдр просто завораживал – его развёрткой был прямоугольник.

Кроме новых теорем, фигур и головоломок случилось на кружке и открытие нового явления. Это произошло на занятии, когда изучались мыльные плёнки. Была открыта двойственная природа перетяжки куба. Если проволочный каркас куба вытаскивать из мыльной воды медленно, то возникала горизонтальная перетяжка – маленький квадратик из мыльной плёнки внутри каркаса. А если вынимание происходило достаточно быстро, то передяжка оставалась в вертикальном положении. Нигде в литературе Франц об этом не читал. Может быть исследователи мыльных плёнок просто не замечали этого явления. Ну есть перетяжка и хорошо, а как она расположена горизонтально или вертикально – без разницы.

Пятилетие кружка в своё время отмечалось широко. Были приглашены все участники «Пифагора» разных лет. Приглашались и родители. Была выпущена большая красочная стенгазета. Был написан гимн «Пифагора» и исполнен самими кружковцами. Было съедено несколько тортов и арбузов. Жарили шашлыки и играли в настольный теннис. Франц, кто-то из пап ребятишек и директор «Русского Дома» потихоньку пили коньяк.

Сейчас уже приближалось десятилетие и кружок процветал и не собирался умирать. И многие темы занятий подбрасывали сами кружковцы. Некоторые темы занятий Франц стал оформлять в виде брошюрок. Брошюры были красочно иллюстрированы и издавались самиздатом на компьютере Франца. Такие книжечки пользовались успехом не только у детей и их родителей, но и у многих посетителей «Русского Дома».

Кроме того Франц стал использовать брошюры, чтобы оформлять некоторые задачи из своего математического архива. И такие брошюры тоже пользовались успехом у взрослых. Франц старался в таких брошюрах излагать тему максимально доступным языком, как это делалось когда-то обществом «Знание» в бывшем СССР.

Неожиданно пришло приглашение выступить с публичной лекцией на семинаре в Дрезденском «Инженерно – научном обществе». Было предложено взять темой доклада «Современное математическое моделирование». Франц начал подготовку к докладу. На доклад отводился час и один час давался на обсуждение доклада и вопросы. Надо было не просто текст написать, но и подготовить наглядную строну доклада – картинки, которые через бимер (проектор, подключаемый к компьютеру) проектировались на экран. Семинары проходили в конференцзале инженерного общества. Подготовка не вызывала особенного труда – Франц решил рассказать о том моделировании, которым сам занимался в американском концерне.

Слушатели доклада были откровенно поражены.

– А можно научиться такому моделированию самостоятельно, – спросил президент инженерного общества во время обсуждения доклада.

– Самостоятельно вряд ли, – сказал Франц, – я видел, как моделирование преподают в университете и могу точно сказать, что на настоящее моделирование это мало чем походит. Обучающийся должен быть одновременно и постановщиком задачи, и экспериментатором, и модельером. Чтобы осуществить эти три деятельности необходимо не только иметь современный компьютер и владеть современным программированием, но и иметь, непосредственно, объект исследования, модель которого вы собираетесь создавать. Без объекта исследования вся такая деятельность будет просто каким-то теоретизированием. И заниматься изучением современного математического моделирования можно только в коллективе.

– А что же можно взять в качестве такого объекта исследования? – продолжал задавать вопросы президент.

– Я думаю, – Франц сделал паузу, – простейшим объектом исследования может быть небольшая гидродинамическая установка. Это может быть и наглядно, и эксперименты можно на такой установке производить, и любые задачи для исследования ставить, для которых и сценарий работы может быть описан и в действительности, и на компьютере.

Франц взял мел и быстро набросал на доске примерную схемку такой установки.

– Если я правильно понял, продолжал президент, – установку надо самим делать? Зачем же тогда моделировать?

– Это же установка для обучения моделированию, а не объект научного или промышленного исследования.

– А что можно моделировать кроме урановых шахт?

– Любой динамический процесс. Химический, физический, биологический. Например, нашей последней моделью была модель процесса обогащения урана. Мы моделировали и процесс санирования одного озера под Берлином, и модель Чернобльской АЭС по нейтрализации ядерного топлива после аварии… Такое моделирование может быть использовано и в науке, и в промышленности, и в экологии, и в медицине. Можно моделировать финансовые потоки, например, банковские системы. Можно моделировать и сферу обслуживания… В общем, я считаю, что за таким моделированием будущее.

– А кроме этого концерна где-нибудь ещё занимаются таким моделированием?

– Нет. Мы в этом концерне и разработали этот мат. аппарат и технологию построения модели.

* * *

В этом же году Франц начал писать книгу об исследованиях Роберта Монро. Феномен Монро был научным явлением и рассматривать его надо было научными методами без всякой эзотерики, божественного откровения и всякой околонаучной мистики, граничащей с шарлатанством. В исследованиях Монро Франц выделил четыре стороны деятельности, которые, по мнению Франца, имели математический характер, а следовательно, могли быть описаны математическим языком – это: пространство тонкого мира, число, вытягивание и группа. Свойство «вытягивания» было скорее физическим, чем математическим. Роберт Монро практически никогда не использовал в описаниях своих экспериментов слово «движение», а заменял его словом «вытягивание». По видимому, в тонком мире, который описывал Монро, вообще не было никакого движения. Тонкое тело, которым владел Монро, просто могло вытянуться в нужную точку пространства. А, может быть, вытягивалось и само пространство.

Из дневника Ф. Молнара

31 Мая, около 22 часов.

Пошёл спать и решил попробовать выйти из физического тела.

Сначала лежал на спине, вытянув руки вдоль тела. Пытался расслабиться. Ничего не получалось, мешали звуки, доносившиеся из другой комнаты. Я лежал и мысленно повторял: «Всё, что увижу останется у меня в памяти и будет контролироваться моим сознанием». Ничего не происходило. Стал мысленно звать кого-нибудь на помощь, чтобы помогли выйти из физического тела – безрезультатно. Тогда я решил представить свой мозг в виде полусферы, из которой строится проективная плоскость центральным проектированием.

Перевернулся на левый бок и стал представлять, что правое моё полушарие мозга проектируется (разворачивается) на плоскость справа, превращаясь в плоскость проективной геометрии. При этом думал, что левое полушарие остаётся в свёрнутом положении и сохраняет сознание. И вдруг увидел, что перед внутренним взором раскрылось пространство – появилась серотуманная дымка, прочерченная тонкими голубыми неоновыми нитями. В мозгу, как будто действительно, что-то раскрылось. В правом ухе появился рокот, а всё моё сознание охватил какой-то невысказанный восторг. И вдруг всё начало меркнуть. Я пытался удержать видение, но тщетно. Полежал, ещё раз попробовал, но ничего не получилось. Потом заснул.

1 Июня, 4 часа 37 минут

Проснулся и решил повторить всё, что проделывал накануне.

Повернулся на левый бок. Снова стал представлять в мыслях, как разворачивается (проектируется) на плоскость моё правое полушарие мозга. И вдруг снова появилось ощущение раскрываемого пространства. Серая дымка, голубые вертикальные нити неонового свечения. Был ли шум в правом ухе – не запомнил. Всё очень быстро схлопнулось. Потом пытался повторить и через некоторое время снова удалось вызвать эту же картинку. Так повторялось несколько раз. На третий или четвёртый раз удалось вызвать эту картинку очень быстро. Ощущение прорыва в пространство правого полушария было устойчивым. И вдруг по телу пошла дрожь (может быть Монро именно это состояние и называл вибрациями). Дрожь всё усиливалась и я явно почувствовал, что наступает момент выхода из физического тела – просто появилась отчётливаяуверенность. Я вспомнил описания Монро про движение-вытягивание правой руки. Дрожь была сильной. Я начал двигать правой рукой назад за спину в сторону второй кровати (лежал на левом боку). Нащупал щель между кроватями (кровати стоят плотно), легко стал опускать руку между кроватями. Потом вспомнил, что можно попробовать просунуть руку через кровать. Т. е. не возвращаться обратным путём, а прямо через кровать вернуть руку на место. И это удалось. Я действительно почувствовал, как рука прошла сквозь кожанную обшивку, потом ещё через какое-то препятствие, потом было лёгкое прикосновение (проникновение) одеяла и я вернул руку на место. Восторг был столь сильным, что я тут же прекратил эксперимент. Дрожь не прекращалась.

Я попробовал физической рукой дотянуться до щели между кроватями. Это оказалось сделать не очень просто из моего положения (я лежал на левом боку), не говоря уж о том, чтобы засунуть руку в щель между кроватями.

Сел на кровати. Всё тело было покрыто гусиной кожей. Встал, пошёл в гостинную, посмотрел на часы – 4.37. Вышел на балкон, выкурил пол сигареты. Потом вернулся и сел делать эту запись. Пишу и при каждом воспоминании этого события тело мгновенно покрывается гусиной кожей от макушки до пят.

3 Ноября, вечер

В 21.10 пошёл спать. Решил попытаться выйти из физического тела. Не стал пробовать свой метод, а стал взывать к силам «небесным», чтобы перенесли или помогли мне дотянуться до Англии. Мне вдруг очень захотелось «дотянуться» до Т.

Лежал на левом боку. Вдруг появилось ощущение, что пространство раскрылось. В центре его был то ли искрящийся шар, то ли искрящаяся точка, а из неё во все стороны выходили лучи (искрились). Очень симметрично. Все лучи были разной толщины. И было ощущение, что вся картина живёт. Когда стал рисовать это воспоминание, вспомнил, что кроме лучей были ещё концентрические окружности. Всё это напоминало паутину, только очень симметричного вида. Фон был серый, а свет серебристо – золотистый. Потом всё стало исчезать и мне не удалось удержать это видение.

Перевернулся на правый бок и снова стал просить о помощи. И вдруг почувствовал, как мне на шею легла женская рука. Рука была левой и незнакомой. Узкая ладонь с длинными пальцами. Это не рука мамы и не рука жены. Возможно – это рука Т.. Кисть прикоснулась так, если бы женщина стояла за спиной и хотела бы услышать мой пульс на шее или что-то похожее на такое прикосновение. Не возникло ощущения, что меня хотят задушить. И в это мгновение прямо в мозгу возникло ощущение страха. Не опасности от чего бы то ни было, а голого животного ужаса. Я такого в жизни никогда не испытывал. Тут же возникло ощущение, что всё тело сотрясла страшная судорога. И рука, и страх тут же исчезли.

Снова перевернулся на левый бок. И снова стал просить перенести меня к Т. Никакого остатка о воспоминаниях страха не было. Снова возникла картинка – паутина, и снова я её удержать не смог.

Перевернулся на правый бок и снова стал повторять просьбу о выходе из физического тела. И снова почувствовал, как на плечо легла рука. Вторая рука взяла меня за запястье правой руки. Я лежал на правом боку и правая рука была вытянута перпендикулярно телу на правую кровать, где обычно спит жена (в это время её не было). Тело стала бить крупная дрожь, мне показалось, что наступает момент выхода, но руки удерживают меня в физическом теле. Это были опять женские руки. Одна на плече, другая на запястье правой руки. Вдруг всё кончилось. Я сел на кровати и решил сделать запись о случившемся. Раскрыл свою зелёную книгу, но тут возникло в памяти число 120, каким-то образом связанное с происходящим. И это смущало и не давало делать запись. Всё время крутилась мысль: число должно быть 119. Здесь в комнату вошла жена. «Медитируешь», – сказала она и стала укладываться спать.

Я посидел немного, так и ничего не записав, и снова лёг на правый бок, и вытянул руку. Жена уже спала. Снова стал повторять просьбу, чтобы помогли выйти из физического тела и пернесли меня в Англию. Снова увидел сетку-паутинку и по телу пошли судороги. Правая рука упёрлась в бок жены и я подумал, что сейчас разбужу её. Но тут всё кончилось.

Я сел на кровати. Никакой жены не было. Не было и зелёной книги для записи снов. Её и не должно было быть в спальне. Всё приснилось? Но очень уж реальны были все события.

Потом я лёг и заснул. Мне приснился яркий сон. Много незнакомых людей. И также приснился монитор компьютера. Клавиши, для вызова специальных команд имели вместо букв числа 119 и 120. Может быть я сместился в параллельный мир, где всё почти, как здесь, но чуть-чуть не так?.

Проснувшись утром, сделал эту запись.

* * *

Работа над второй частью книги, которую Франц назвал «Число», так поглотило самого автора, что он оставил на какое-то время книгу и целиком посвятил себя исследованию натурального ряда чисел. Мелькали даже мысли написать отдельную книгу «Введение в дифференциальную теорию чисел». Формулы, которые вывел Франц, очень напоминали формулы классического математического анализа. Франц даже написал об этом профессору Розенфельду, с которым продолжал поддерживать дружескую переписку. Тот мгновенно откликнулся и написал рекомендательную записку известному специалисту по теории чисел профессору Дону Цагиру. В то время Д. Цагир работал в Бонне в институте Макса Планка. Франц не преминул восползоваться такой рекомендацией и послал в Бонн свои соображения. Ответ пришёл незамедлительно. Профессор Цагир прислал некоторые свои доказательства (о которых, кстати, Франц и не просил), но основной идеи или не понял, или не захотел выссказаться на эту тему. На этом Франц и приостановил свои исследования в дифференциальной теории чисел, а продолжил работу над книгой, которая должна была называться «Математика и тонкий мир».

Вокруг научно-инженерного общества сложился неплохой коллектив русскоговорящих людей, и по старой доброй традиции Старый Новый Год решили отметить в Дрездене в помещении, где эта организация и размещалась.

В тот день Франц заранее приехал в Дрезден. На вокзале он зашёл в магазин и купил две бутылки Шампанского и бутылку коньяка. От магазина до инженерного общества было четверть часа ходьбы и Франц, не торопясь, отправился пешком. Можно было доехать и на трамвае, но погода была хорошая – был небольшой минус и пробрасывал снежок.

Не дойдя да нужного места полтора квартала, Франц остановился на перекрёстке, пропуская транспорт. Тут его внимание привлёк необычный мужик. Он стоял на противоположной стороне улицы и что-то рассматривал то ли на верхушках деревьев, то ли что-то высматривал в окнах домов на противоположной стороне. Мужик был огромного роста. «Точно два десять», – мелькнуло в гололве Франца. Но самое страное было в том, что одет был мужик не по зимнему. Он был одет в джинсовый костюм на голое тело. Впечатление было такое, что мужик выскочил на перекрёсток только что. Но рядом не было никакого автомобиля, да и домов, откуда он мог выскочить тоже не было. Мужик продолжал крутить головой, как будто что-то искал. Франц дождался возможности перейти улицу и двинулся через перекрёсток прямо к мужику, который стоял на линии движения Франца. Когда они поравнялись, мужик повернулся и посмотрел на Франца. Глаза их встретились. Это был страшный взгляд. Конкретно описать, что было страшного в этом взгляде, Франц не мог, но от такого взгляда веяло необъяснимой жутью.

Франц медленно прошёл метра три и обернулся. Мужик отлепился от тротуара и шёл сзади, сверля Франца взглядом. В первый момент Франц подумал: «сейчас что-то спросит». Но мужик ничего не спросил, а просто медленно шёл за Францем на расстоянии двух метров. Франц сбавил ход до минимума. «Пусть обгонит…». Но мужик тоже сбавил ход. На протяжении всего квартала не встретился ни один прохожий. Франц не понимал, что происходит, но ужас пронизывал каждую клетку тела. Самое страшное было в том, что ужас был необъясним. Ужас как волной накрыл Франца и завладел мозгом. Впереди была арка, куда надо было заходить Францу. За аркой был маленький глухой дворик и одинокое крыльцо инженерного общества. Ключ от подъезда у Франца был, и он начал тихонько нащупывать его в кармане своей куртки. Перед самой подворотней был какой-то магазин, и Франц остановился, делая вид, что что-то рассматривает в окне витрины. На самом деле Франц в отражении посмотрел на преследователя. Мужик тоже смотрел на Франца из витринного отражения. Когда их взгляды встретились, мужик отвернулся, сделав пол оборота. Улучив это мгновение, Франц юркнул в арку и быстро пронёсся через внутренний двор. Уже запирая за собой входную дверь на ключ, Франц заметил через матовое стекло двери, что через двор страшными прыжками приближается монстр в ждинсовом костюме, махая руками.

Франц взлетел на второй этаж и вторым ключом открыл дверь инженерного общества. Здесь он бросил сумку, звякнув бутылками, и уселся на ближайший стол. Ужас потихоньку оставил его. «Что это было», – недоумевал Франц, – «никогда трусом не был, а здесь одинокого мужика испугался…». Да и в чём был этот страх? Просто мужик, просто шёл сзади… Нет не просто. Он стоял на перекрёстке и явно был не в себе. Как будто его поставили на этот перекрёсток и он в недоумении озирался пока к нему не подошёл Франц. Потом – этот взгляд… И второй взгляд из витрины. А прыжки через двор. Ведь он явно преследовал Франца и потерял его, когда тот юркнул в подворотню и сразу не сообразил, куда он делся. Нет, – это был не случайный мужик. Тут Францу в голову ударило: «сейчас ведь женщины должны прийти». Франц порылся в своей сумке и достал нож-финку с фиксатором (он всегда носил этот нож с собой, наученный старым российским опытом). В углу стоял чей-то зонтик и Франц вооружился им как пикой. «Сейчас выскочу во двор и сразу нанесу удар зонтом ему в грудь, а потом, если надо, и нож задействую», – мелькнули в голове мысли, как молния, и Франц бросился в подъезд. Но во дворе никого не было. Франц выскочил на улицу. Но и там никого не было. Непонятно было, куда этот мужик мог деться. Как будто просто дематериализовался. Франц добежал до угла, но и там никого не нашёл. Здесь он сообразил, что держит в руке серьёзный нож и сунул руку с ножом под куртку.

– Привет, встречаешь кого? – сбоку подошла Валентина с сумками.

– Тебя встречаю, – улыбнулся Франц.

Во время застолья Франц поведал эту историю Марку, одному из членов инженерного общества, с которым Франц как-то сразу подружился.

– Да он просто хотел время у тебя узнать, – беспечно сказал Марк.

«Какие-то навождения происходят», – думал Франц, – «то мужик с оптикой в лесу во время проливного дождя и на мерседесе, куда на машинах въезд запрещён; то этот в Дрездене средь бела дня, зимой и налегке – здоровый такой… Сначала непонятным образом материализовался, потом так же непонятным образом дематериализовался…, нет, чтобы баба явилась, как Берегиня в «Аптекаре», а то всё мужики…»

Глава 17

Формула леса

Математическое общение с корифеями науки как-то сошло на нет и осталась только переписка с академиком (теперь профессором департамента математики штата Пенсильвании) Б. А. Розенфельдом. Он продолжал работать над переводом всего Аполлония на русский язык. Франц, как мог, помогал ему. Дело в том, что в библиотеке Дрезденского университета были четыре книги Аполлония, которые Розенфельд достать в Америке не мог. Франц сканировал нужные главы и посылал их Розенфельду. Небольшую книжку о творчестве Аполлония Розенфельду удалось издать в России и он прислал её Францу с дарственной надписью.

Работа над собственной книгой у Франца всё время тормозилась тем, что он отвлекался на математические исследования, которые, казалось, вдруг возникали сами по себе.

Кроме четырёх частей книги пришлось ещё и написать несколько приложений. Они не вписывались в канву самой книги, но возникали по мере работы над книгой и были логическим продолжением некоторых вопросов, о которых Франц писал в основной части книги. Так, Франц решил рассказать об интеллектуальной игре с числами и словами, которую он изобрёл, когда занимался изучением числовых кодов имён выдающихся учёных. Суть игры заключалась в том, что выбиралось слово, вычислялся его числовой код, а потом искались числовые закономерности, которые можно было бы объединить в числовые формулы или уравнения, которые бы снова, но не тривиально-тождественно, давали значение числового кода от первоначально взятого слова. Игра так захватывала, что Франц мог часами сидеть за столом в поисках формул и уравнений различных слов и словосочетаний. Удивительно красивой была, например, формула «леса». Эта формула так понравилась Францу, что он выписал её на отдельные листочки и приколол зубочистками к коре некоторых деревьев в «своём лесу». Лес, который непосредственно примыкал к их городку, Франц давно стал называть «мой лес». Это был лесной массив площадью примерно пять квадратных километров, который Франц знал, как свои пять пальцев. Поначалу он пользовался картой, но потом так его исходил, что карта не требовалась, но он носил её с собой по инерции. В лесу было несколько малых прудов. В одном из них росли красивые водяные лилии, и в пору цветения зеркало пруда практически полностью покрывалось белыми и розовыми цветами. На огромных листьях этих цветов, порой, можно было увидеть зелёных лягушек. С одной стороны пруда над водой нависала большая скала с плоской, как стол, поверхностью и, если хорошенько присмотреться, то можно было на этой стене увидеть число «59». Число было почти в рост человека и, чтобы написать его на стене, надо было спускаться сверху на верёвке. Написано было удивительно ровно, как по трафарету. Видемо, какие-то скалолазы в незапамятные времена написали зачем-то это число, которое к настоящему времени уже почти исчезло с лица скалы.

А однажды Франц наткнулся на небольшой прудик, которого не было на карте. Иногда на него прилетала пара уток. Франц дал ему название «Своё озеро». Впервые на этом озерце как-то по весне Франц обнаружил интересную кладку каких-то шарообразных скоплений. Шарики были довольно крупные, примерно сентиметр в диаметре. Они были прозрачные, а в центре каждого было какое-то тёмное образование. Шары были как-то слеплены друг с другом и находились в плавучем состоянии у самого берега. Как потом выяснилось – это была кладка икринок лягушки, из которых потом вырастали головастики. В это же озерцо Франц со своим любимым учеником Славой выпускали аксолотлей. Но проследить их дальнейшую судьбу не удалось. Когда-то давно у Стругацких в «Улитке» Францу встретилась фраза: «…в чистой прозрачной воде среди разноцветных водорослей мерно шевелил ветвистыми жабрами жирный чёрный аксолотль». Франц не знал, что такое аксолотль и полез в словарь иностранных слов. Там об аксолотле говорилось, как о какой-то лечинке, способной к размножению. В общем было непонятно, и Франц об аксолотле забыл. Слава уже на третьем курсе университета начал работать на дисертацией. В Германии многие студенты практически с дипломом получают и докторские степени. Это во многом облегчает дальнейшую жизнь человека, который хочет посвятить себя науке. В России всё наоборот. Порой человек столько тратит сил на эту диссертацию и получение степени, что потом заниматься наукой пропадает всякий интерес. Слава занимался генетикой, а именно – вопросами регенерации организма. Главным объектом исследования были аксолотли.

– Аксолотлей сегодня практически нет в природе, – рассказывал Слава, – единственным местом является какое-то горное озеро в Мексике. Оттуда их к нам и привозят. У нас в лаборатории стоят аквариумы с аксолотлями. В зависимости от объёма аквариума они могут вырастать до двадцати пяти сантиметров. Если у аксолотля слабо выраженная способность к регенерации, то их уничтожают. Я некоторых из тех, что предназначены к уничтожению потихоньку забираю домой.

– Чем кормишь? – поинтересовался Франц.

– Покупаю корм для рыб, а вообще они очень неприхотливы. Можно обыкновенным мясным фаршем кормить…, хоть колбасой.

– А регенерацию чего изучаете?

– Хоть чего. Лапы, хвост, жабры. Даже внутренние органы.

Франц тоже завёл себе пару аксолотлей от Славы.

Однажды Франц выловил в «Своём озере» несколько только что вылупившихся головастиков и решил поселить их в один аквариум с двумя аксолотлями. Они носились по аквариуму межде малоподвижными аксолотлями с такой скоростью, что их невозможно было сосчитать. Франц знал, что принёс одиннадцать головастиков, но при пересчёте оказалось всего девять. Все они были просто зеркально одинаковы и двигались, как броуновские частицы – быстро и хаотично. Франц опустил в аквариум небольшое стекло и тем самым пространство аквариума разделилось на две части. Теперь головастиков сосчитать было легче. Их оказалось восемь. «Мистика какая-то» – подумал Франц. И тут он заметил, как один из аксолотлей сделал мгновенное, едва заметное движение головой и головастиков осталось семь. Через несколько минут осталось только два головастика – аксолотли были невероятно прожорливыми и неуловимо быстрыми.

А однажды Франц увидел, что у одного из аксолотлей исчезла левая передняя лапа. После этого аксолотли были рассажены в разные аквариумы. А ещё через какое-то время лапа снова выросла. Вот это и есть способность к регенерации.

Слава приносил так много аксолотлей, что решено было несколько штук выпустить на волю в «Своё озеро». Так и сделали. Но выжили ли они в дальнейшем – было неизвестно.

В лесу было несколько дорог, но въезд в лес был запрещён. И разрешалось туда въезжать только по спец разрешениям, когда чистили лес и убирали старые и больные деревья или привозили корм, чтобы подкормить крупных лесных обитателей: косуль и кабанов.

В лесу также водились лисы, зайцы и барсуки. Много было белок и куниц. А на земле ночью раздолье было для ежей и кротов. Около озёр обитали гигантские, по меркам Франца, ужи. Встречались гадюки и медянки.

Иногда случались грибные года и тогда семья Франца всем составом выходила на сбор грибов. Однажды удалось засолить более тридцати литров и потом несколько лет ели грибы домашнего посола. Франц сам засаливал. Грибы в основном были точно тами же, как и в Сибири, но с одним отличием – груздей не было. Вернее, они были. Внешне очень похожие, но не съедобные, как деревянные, и невозможно было их ни вымачивать, ни отваривать. Один раз Франц наткнулся на громадный, чуть ли не в пол метра диаметром, древесный гриб. Он вырос на стволе дерева на высоте примерно двух метров. На следующий день гриб исчез, но Франц успел его сфотографировать.

Иногда Франца сопровождал в походах по лесу пятилетний внук. Ему очень нравились эти походы и, порой, он начинал вдруг петь во весь голос. Однажды громко выводя любимую песню: «Отчего так берёзы в России шумят, отчего…», вдруг издалека донёсся протяжный гудок паровоза. Это где-то ехал туристический поезд в город Морицбург по старой узкоколейке. Внук об этом не знал.

– Дед, что это? – оборвал внук свою песню.

– Мы наверное разбудили дикого лесного быка, – выдвинул версию Франц на полном серьёзе, – я слышал, он где-то здесь живёт, ты пой тихонько, и он нас не услышит.

Внук на некоторое время прекращал своё пение, но через несколько минут забывал о диком быке и снова громко затягивал любимую песню.

Основным интересом Франца в лесу были муравьи. У него было несколько муравейников, которые он регулярно посещал, и мечтал построить для муравьёв собственный муравейник. Франц собирал хвою и мелкие обломки веточек в конусообразные кучки, подкладывал рядом еду для муравьёв. Еду муравьи брали с удовольствием и уносили в свой муравейник и никак не хотели селиться в искусственных кучах, построенных человеком.

Самые интересные дела, которые можно было наблюдать в муравьиных сообществах, случались весной. Муравьи – насекомые многолетние. В среднем рабочий муравей живёт лет пять, а матка-царица и вовсе – лет двадцать. Однажды весной Франц застал один из муравейников за непонятным занятием. Муравьи что-то выносили из муравейника и складывали у тропы. Присмотревшиль, Франц понял, что то, что они выносили – были мёртвые муравьи. Видимо, за зиму в муравейнике умерает часть муравьёв и весной муравьи освобождают муравейник от мёртвых тел. Это была гипотеза Франца. В литературе он об этом не читал.

А однажды весной Франц обнаружил, что весь конус одного из муравейников полностью накрыт толпой муравьёв с крыльями. Крылатые муравьи-самки то ли покидают в это время свои муравейники, то ли их изгоняют рабочие муравьи. Самка в муравейнике всегда одна и только в тех случаях, если муравейник очень большой, то муравьиных самок может быть две. Муравьи с крыльями уходят из муравейников, чтобы где-то создать новое гнездо и основать новый муравейник. На новом месте тоже возводится новое муравьиное здание – конус из хвои и веточек. Франц вспомнил, что в его конусы муравьи никак не хотели селиться. Он собрал в банку несколько десятков крылатых муравьёв и отнёс на конусы своих строений. Об этой операции как-то забылось и Франц несколько недель не посещал эти места. Какого же было его удивление, когда он, придя в лес к своим муравейникам, вдруг обнаружил, что они обитаемы и там полным ходом кипит обычная муравьиная жизнь. Видимо муравьям с крыльями пришлись по душе дома, построенные когда-то Францем и которые несколько лет простояли необитаемые.

Но один феномен из жизни муравьёв остался для Франца так и не разгаданным. Как-то весной, подходя к муравейнику, Франц ещё издалека заметил на конусе муравьиного дома большое тёмное пятно. Подойдя ближе, он понял, что тёмное пятно – это муравьи, сидящие очень плотно друг к другу. Они ничего не делали, едва шевелились, тесно прижимались друг к другу, как будто просто грелись на солнышке. В этот день Франц посетил ещё несколько муравейников и везде обнаружил такую картину. Часть муравьёв занималась своим обычным делом – бегали туда-сюда, что-то приносили, что-то выносили, а часть муравьёв, сбившись в плотные кучки, просто сидела на верхушке муравейника. Франц решил разобраться в этом явлении и на следующий день вновь посетил эти муравейники, но ничего подобного не обнаружил – муравейники жили своей обычной жизнью. Больше этого явления Францу никогда в жизни не доводилось наблюдать. И в литературе о муравьях тоже об этом ничего сказано не было. Похоже, муравьи, сидя плотной кучкой, действитеьно, аккумулировали солнечную энергию, но зачем?

Однажды Франц обнаружил большого рыжего муравья у себя дома на рабочем столе. Франц не мешал ему, и муравей несколько часов обследовал местность. Потом куда-то исчез и больше не появлялся. Франц, конечно о нём забыл. Но, примено через год, какой-то одинокий муравей, точно такой же по внешнему облику, как и первый, вновь появился на рабочем столе Франца. Он также одиноко послонялся и ушёл. А через год муравей снова появился. Больше в квартире нигде и никогда муравьи не были замечены. Приходил ли муравей снова – было неизвестно. Франц поминал об одиноком муравье и ждал его, но он не приходил. Или приходил, когда Франца не было за столом. Франц очень сожалел, что не выследил весь путь муравья-путешественника.

Франц знал из литературы, что между муравьиными сообществами случаются войны и победители могут своих противников захватывать в плен. Когда войны происходят и как начинаются Францу никогда увидеть не доводилось, но однажды на лесной тропе он нашёл нечно необычное. Сначала ему показалось, что на тропе кто-то просыпал какие-то чёрные зёрна, как мелкие горошинки чёрного перца или гречихи, но присмотревшись, стало понятно, что на тропе лежат сотни останков больших чёрных муравьёв. Наверное ночью сдесь была «Куликовская» битва. Муравьи были все расчленены. Такое довелось увидеть только один раз. Это было ещё в Сибири.

* * *

Выйдя из-за поворота, Францу в глаза бросилось чёрное пятно. Метрах в тридцати от тропы за стволами молодых сосёнок что-то ярко чернело. Ощущение было такое, что за деревьями открывается чёрное ночное беззвёздное небо. Ощущение было неприятным, потому, что такого быть не должно. Голубое безоблачное небо было над головой, а здесь, за деревьями чёрная дыра. Франц стал пробираться между сосёнками и скоро понял, что перед ним большой вход в пещеру. Гора была вся покрыта лесом, а вход в пещеру начинался у самого подножья горы. Франц нашёл это место на карте. Там пунктиром была нанесена двойная черта. Наверное это и было обозначение лесной пещеры. Вход был не ровный и такой большой, что казалось, что в него может въехать автомобиль. Вглубь пещеры уходила едва заметная тропа и Франц решил по ней идти. После первых же шагов вспомнился рассказ про спелеологов одного сибтрского фантаста. Там рассказывалось, что иногда в пещере можно было наткнуться на огромные камни, которые отрывались со свода пещеры. Чем больше был грешен спелеолог, тем крупнее камни падали на него. Видно было, что до Франца по этой пещерной тропе ходило много больших грешников. Сначала попадались на пути камни величиной с большой арбуз, а дальше пошли камни величиной со стиральную машину и даже ещё больше. «Ещё метров пять, – подумал Франц, обходя очередной камень – и поверну обратно». Свет, который проникал через вход в пещеру, превратился уже в маленькое пятнышко и скоро должен был исчезнуть совсем, но Франц освещал себе дорогу ручным фонариком, который всегда носил с собой. Осветив свод, Франц заметил, что в высоте нависают страшные камни. Непонятно было – пещера эта рукотворная или её сотворила природа. При входе в пещеру Франц не заметил никакой каменной породы. Если пещеру и прокладывал человек, то куда девался вынутый из неё грунт? Велико было желание повернуть назад – свет позади превратился уже в копеечную монету. Но здесь Франц вдруг увидел впереди точно такое же светлое пятнышко Неужели выход. Он сделал ещё несколько шагов. Впереди, действительно, замаячил выход. Это была не пещера, а тоннель в горе. Не хотелось, чтобы впереди, за выходом оказался обрыв. В этом случае надо было бы возвращаться, а Франц очень этого не хотел. Предстояло бы снова пробираться между гигантскими камнями, которые когда-то оторвались от потолка тоннеля. Через несколько минут Франц вышел на противоположное подножье горы. Дальше простирался лес и никакого обрыва не было. Оставалось загадкой, кто и когда пробил этот тоннель. Он был идеально горизонтальный без спусков и подъёмов. Просто не верилось, что это могло быть природным образованием.

Почему-то вспомнился Железногорск. Франц помнил рассказы о тайной «Девятке» ещё с самого детства. Рассказывали, что там внутри горы есть секретный завод. И, если плыть по Енисею мимо «Девятки», то видно, как из горы выходят заводские трубы. Потом на «Девятку» уехал работать друг детства Саня и один из одноклассников. Потом стало известно, что под Енисеем есть двухуровневый тоннель для автомобилей и железной дороги. Говорят, что раньше радиоактивную воду с завода в горе сбрасывали прямо в Енисей. Многие родственники первого мужа сестры Франца, да и сам он (муж), заболели раковыми заболеваниями и умерли, похоже, именно из-за этой воды… Вся эта родня жила там многие годы немного ниже тайного завода по течению Егисея. Страшный завод в центре большой горы работал и сегодня.

За тоннелем была еле заметная тропа, не обозначенная на карте. Может быть это была звериная тропа, но что делать зверям в пещере. На тропу, проложенную сточными водами это тоже не походило. Выходило, что человек ходил по этой тропе, но уж больно редко.

Примерно через час с небольшим ходьбы тропа стала расширяться и стала прямой, как стрела. Ещё через некоторое время слева от дороги послышался какой-то монотонный звук. Пройдя ещё немного, стало понятно, что где-то рядом работает трансформатор. Этого не могло быть. Франц снова развернул карту. Никаких линий электропередач обозначено не было, но трансформатор работал. Метров через двадцать звук трансформатора начал удаляться. «Значить, я прошёл трансформатор мимо, – подумал Франц, – надо вернуться, трансформатор где-то в лесу». Походив туда-сюда, Франц определил точку на тропе, в которой максимально был слышен звук раболтающего трансформатора. Звук действительно шёл из леса. Медленно ступая по траве, Франц двинулся на звук. Звук усиливался и постепенно превратился в рёв – трансформатор работал на полную мощность. В своей жизни энергетика по первому образованию Францу не раз приходилось слышать, как напряжённо гудит действующий трансформатор на подстанции.

Он до боли в глазах всматривался в окружающий лес, не двигаясь с места. Никаких инженерно-технических сооружений и в помине не наблюдалось. И тут он увидел ЭТО. Оно было буквально в пятидесяти сантиметрах от носа Франца. Двухметровый обломок старого толстого дерева был сплошь покрыт шевелящейся массой огромных шершней. Ужас до спазма содрогнул тело Франца. Он чуть не закричал от неожиданности. Слава богу шершни не обращали на Франца никакого внимания. Страшный рой слегка колыхался и издавал трансформаторный звук. Всё тело Франца мгновенно стало мокрым и по спине под рубашкой потекли ручейки пота. Казалось – ноги приросли к земле, и он не мог двинуться. Ещё через несколько мгновений Францу удалось сделать очень медленный шаг назад. Потом ещё один, потом ещё… Выйдя на тропу, нервы Франца не выдержали, и он бросился бежать. Он нёсся не замечая веток, которые больно хлестали его по лицу и телу и остановился только тогда, когда в лёгких уже бушевал пожар. Немного отдышавшись, он прислушался. Кроме шелеста листьев и щебетания птиц ничего не было слышно. Франц не о чём больше не думал. Только одна мысль захватила всё его внимание: скорее бы выбраться из леса.

* * *

– Я, когда сюда прихожу, – говорил Франц, – всегда представляю себя сталкером или Кандидом, как у Стругацких, а лес – это зона.

Они шли уже полчаса. Погода была не жаркая и поход обещал быть интересным.

– Здесь так опасно?

– Да нет, Слава, – улыбнулся Франц, – здесь как-то необычно. Всё время что-то происходит, чему сразу нет объяснения. На днях, например, наткнулся на бетонированную площадку. Квадратную. Метров тридцать на тридцать. От неё дорога проложена тоже бетонная. Пошёл по ней. Минут через тридцать, сорок – опять площадка точно такая же. В первый момент даже обалдел. Думал, что каким-то образом назад вернулся. А потом присмотрелся – другая, но очень похожа.

– Здесь ведь когда-то советская армия стояла, может быть это они тут что-то делали.

– Конечно они, но для чего? Змеям хорошо греться на таких площадках. Прошлый раз чуть на гадюку не наступил. Спала на солнышке. А однажды колючую проволу нашёл.

– Обыкновенную колючую проволоку?

– Обыкновенную, только ржавую настолько, что она ломается, как сухая ветка и торчит прямо из ствола дерева. Толстая довольно сосна. Представляешь, сколько лет этой проволоке? Дерево вокруг неё со всех сторон обросло. Может быть с войны здесь осталась…

– Со второй или с первой?

– Нет, помоложе первой, судя по толщине самого дерева. Но это всё в принципе объяснимо, а вот на днях иду к своему муравейнику и вижу зверёк дорогу перебегает. Маленький такой зверёк.

– Бурундук?

– Да нет, на крота похож.

– Кроты же ночные животные.

– В том-то и дело. Часов шесть утра было. Я остановился, и он не двигается. Стоит посреди тропы, как неживой. Подождал, чуть подошёл, а он не реагирует. Ещё подошёл, осторожно так, чтобы не спугуть. А он не реагирует. Крикнул – никакой реакции. Подошёл, наклонился к нему, а он точно мёртвый. Глазам не поверил. Он что на бегу умер? Ну ладно, умер на бегу, но ведь не завалился на бок. Как бежал, так и заколдобился, окостенел в одно мгновение. Разве так бывает? Это точно крот. Ночью бежал и вдруг помер, да так странно. Взял я его, как живой, только, как чучело. Отнёс я его в свой муравейник. Муравьи тут же за него принялись. Так разделали, что через день и следа не осталось. А ещё через несколько дней ещё одного такого нашёл. Уже на другой тропе. Тоже стоит и тоже мёртвый. И, судя по лапкам, бежал и на бегу и окочурился, но не упал, а замер, как вкопанный. Просто мистика какая-то.

– Да, странно. Никогда ничего подобного не слышал. Мы сейчас к кургану направляемся?

– Сначала кабель откопаем. Тоже, видимо, от армии остался. Торчит из земли.

– Что за кабель?

– Телефонный, многожильный. Мне такая проволочка нужна. Я из неё человечиков плету. Та, что из России привёз, уже почти кончилась. А тут иду, что-то торчит из земли. Причём рядом вообще ничего нет, лес один. Иногда находятся какие-то разрушенные строения. Камни, обломки деревянных то ли рам, то ли ещё чего. В одном месте прицеп стоит. Весь травой порос. Вот там точно, как зона у Стругацких. Большой прицеп, трёхосный. Колёса накачены. Мы как-нибудь туда сходим, если хочешь.

– Да, любопытно было бы на прицеп взглянуть, а что за марка автомобиля?

– Да шут его знает, колёса венгерского производства. На шинах есть надпись. Смотри.

Франц остановился и куда-то показал рукой.

– Вон камень из земли торчит.

– Вижу и что?

– Если присмотреться, то на нём число выбито. Потоже «106».

Они подошли к камню и Слава присел, разглядывая

– Да, «106» или «105».

– Когда-то, во времена Римской империи каменные и деревянные столбы вдоль дорог ставили. А на столбе крепили каменную голову Бога Гермеса. Это кажется бог путешественников. Такой столб Герма назывался. Помнишь, я рассказывал, что переписывался с профессором из Франции. А однажды моё письмо во Францию один мужик передал по фамилии Герман. Hermann в латинской транскрипции. Мы потом с ним стали переписываться. Так вот он мне рассказал легенду, что его фамилия берёт начало ещё от Римских времён. Мол, людей, кто ставили такие столбы и поддерживали их в нормальном состоянии называли Герман.

– Ну, это вряд ли Герма, – Слава показал пальцем на камень, что торчал из земли.

– Конечно нет, но вообще-то мы, практически, по библейской земле ходим. Лес стоит на скальной возвышенности. Наслоений мало. Ты же помнишь поваленные деревья ураганом. Корневища практически плоские. Здесь в семидесятых годах нашли прямо на поверхности бронзовую железяку, возраст которой на тыщу лет больше возраста времён Христа. Так что, кто его знает, когда эти камни устанавливали. А их много в этом лесу. Я больше двадцати знаю.

Они двинулись дальше.

– Франц, вы над книгой продолжаете работать, – Слава вдруг сменил лесную тему.

– Практически закончил. Пару приложений осталось написать. Во вселенной чисел увяз. Просто невозможно оторваться. Интереснее, чем в нашем лесу. Представляешь, построил диаграмму первых производных. Выглядит, ну прямо взрыв…

– В «экселе» строили?

– В «экселе». Каждое число просто жёлтеньким кружком обозначал. Для первых тридцати тысяч чисел. Так в этом «взрыве» отчётливо видны чёрные прямые линии на жёлтом фоне. Числа так кучно сидят, что кружки выглядят, как сплошная чёрная прямая. Из нулевой точки выходит и в бесконечность. Причём, без всяких просветов. Картинка просто завораживает. Никто ведь ещё толком не изучал натуральный ряд. Мол, что там изучать… А там очень много разных тайн. Цепочки, напрмер, суперчисел все с винтом. Не просто в бесконечность идут, а время от времени немного возвращаюся, делают петлю и снова к бесконечности.

– В какое издательство будете отсылать?

– Думаю, сначала Тихоплаву показать, хотя… – Франц задумался.

– Вам нравится его «Физика веры»? – прервал паузу Слава.

– Если честно, то не очень. Как-то многое притянуто за уши. Я ведь человек доверчивый. А потом начинаешь разбираться и понимаешь, что врёт автор… На таких доверчивых, как я и рассчитана.

– Мне кажется, – сказал Слава, – простого читателя, не математика, должен заинтересовать ваш закон «Дней рождения». Мне кажется – это правильный закон.

– Это ещё гипотеза. И если она и верна, то это – статистический закон. Если он и окажется правильным, то это должна решить статистика. В ней конкретные факты.

Франц открыл этот закон для себя ещё до того, как взялся писать книгу. Потом закон «пересёкся» с числами натурального ряда. Потом вспомнилась странная история с кубиком-календарём, и Франц решил рассказать об этой гипотезе в книге.

А история с кубиком-календарём случилась несколькими годами раньше.

Купил однажды Франц в привокзальном книжном магазине забавный кубик-календарь. Кубик состоял из восьми маленьких кубиков, которые были соединены между собой определённым образом. Из низ можно было сложить большой кубик двумя способами. Один способ давал календарь первого полугодия, другой – второго полугодия. Дома, играя с кубиком Франц заметил, что в календаре отсутствует его день рождения. Двадцатое июля было в календаре два раза подряд, а двадцать первого не было вовсе.

На следующий день Франц специально заехал в тот магазин у вокзала, но кубиков в продаже не было. Францу даже припомнилось, что кубиков вообще не было, а был только один кубик, который Франц и купил. Всё это выглядело, просто как какое-то знамение. Но вот хорошее это было знамение или плохое Франц понять не мог.

* * *

Уже войдя в офис и, мельком бросив взгляд по сторонам, Погребняк подумал: «Что-то не так…». На одном из столов стояла пустая бутылка водки и рядом валялась кепка Грелкина. Постояв несколько секунд, он отправился по коридору к комнате Грелкина. Комната была приоткрыта, и Погребняк вошёл без стука. На кровати лежал одетый Грелкин и мерно посапывал.

– Подъём! – громко сказал Погребняк и слегка шлёпнул Грелкина папкой, с которой он вошёл в офис.

Тот перевернулся на спину и открыл непонимающие глаза.

– Ты, что всю ночь так спал? – спросил Погребняк, осматривая комнату.

Везде были разбросаны пустые бутылки из-под водки, а на столе была недоеденная закуска.

– Здравсь-тивуйте, Босс, – заикаясь невразумительно вымолвил Себастьян и сел на кровати.

– Мы же договаривались, – сурово начал Погребняк, не отвечая на приветствие – никого в офис не водить. Это правило номер один. Кто тут был?

– Никого, Босс.

– Хочешь сказать, что это ты один всё выпил?

-Соразмерно за неделю, Босс, – Грелкин попытался встать, но снова завалился на кровать и стал шарить по голове, видимо, пытаясь снять или надеть свою кепку.

– Этого ещё не хватало. Ты что, запил? На две недели нельзя оставить…

– Босс, вы знаете, что такое эндогенный алкоголь?

– Ты мне это брось… Пойди умойся…

Грелкин, покачиваясь, встал с кровати и вышел из комнаты. Слышно было, как он включил в ваной воду и что-то со звоном уронил на пол. Когда он вернулся, Погребняк сидел за столом. Закуска была сдвинута на одну половину стола, а на второй половине одиноко стоял наполовину наполненный стакан.

– Выпей, – Погребняк пальцем показал на стакан, – в двух словах, что здесь произошло?

– Не-е могу, – Грелкин отрицательно покачал головой.

– Выпей, – Погребняк оглядел стол и пододвинул кусок надкусанного хлеба, – будет лучше.

Грелкин взял стакан, зажмурившись выпил и тут же стал заталкивать хлеб себе в рот.

– Садись, – Погребняк показал на стул, – слушаю.

– Эксперимент, Босс, – Грелкин развёл руками.

– Можешь не продолжать…

Грелкин понурился и сложил руки на коленях.

– В общем – я покидаю Землю.

– ?? – Грелкин вытаращил глаза.

– Не выпучивай глаза. Ты что же думал, в стажёрах проходить сорок лет?.. Меня переводят на другую операцию… Я сказал, что здесь будешь ты всё дело завершать. На днях должен в Центр прибыть для ознакомления с приказом. Кстати, операцию «Полигон» одобрили и даже хвалили. Если честно, то я был удивлён. Так что продолжай. Теперь всё будешь сам делать. И планировать, и осуществлять, и отчитываться, и выговоры получать…

Грелкин снова начал шарить по голове. Погребняк встал.

– Ну, Зигмунд, – Погребняк посмотрел куда-то в угол комнаты, – не оставь нашего стажёра.

Глава 18

Тайны воды на линии катастроф.

Бережной медленно ходил из угла в угол по своей комнате дрезденского офиса. Он не понимал, куда мог исчезнуть Погребняк. Уже больше месяца он никак себя не проявлял. Бережной тайно наведывался к ним офис. Видел там Грелкина, видел, как Грелкин впал в запой. Потом видел, как Грелкин выходил из запоя. Потом исчез и Грелкин, но через неделю появился и стал вести себя, как-то необычно. Бродил много по лесу, но Погребняк так и не появлялся.

– Хоть бы Востриков объявился, – бурчал тихонько себе под нос Бережной, – тоже неизвестно, где черти носят.

Погребняк, конечно, мог быть в отпуске, но не бывает таких отпусков у работников Центра. «Это же не крайний север, где отпуска по пол года, – думал Бережной, – может быть он вообще погиб? Попал ненароком под протуберанец и всё…, но об этом бы весь Центр знал. Куда девался?».

В этот момент он услышал, как звякнул замок входной двери и вышел в прихожую.

– Здрассьте, вам, – на пороге стоял Иван с большим своим портфелем.

– Давненько не видились, – ответил вместо приветствия Бережной, – ты где пропадал так долго?

– В Центре работал, случилось что-нибудь, – Востриков положил свой портфель на ближайший стол.

– Случилось. Погребняк исчез.

– Фу, ты, – выдохнул Иван, – я уж думал, что с нашим…

– С нашим всё нормально, а Погребняка нет. Когда он вдруг исчезает, мне нехорошо делается. Что-то затевает, а я не знаю.

– А Грелкин что?

– Из запоя вышел.

class="book">– Из запоя? Точно – это он потому, что Погребняка нет. Может катастрофа?…

– Про катастрофу стало бы известно. Ты ведь из Центра, были катастрофы?

– Да нет, там всё тихо.

– Ну, дьвол, точно что-то необычное затеял. Ты-то надолго?

– Кстати, надо бы посоветоваться.

– Давай, чем могу…

– Опять моделирование в мою линию вклинивается. Не пойму – хорошо это или нет. Хоть назад в Центр с запросом возвращайся.

– В таких вопросах я, конечно, слабый помощник. А чем это может грозить?

– Да грозить вроде нечем, но сценарий мой немного искожается. Не так я планировал.

– А Погребняк здесь никак не проглядывается?

– Думаешь, какой-то сложный ход?

– Да у меня голова набекрень. Я могу в чёрта поверить… Ведь нет его… Что-то ведь за этим кроется…?

– Ну давай Грелкина подвергним тотальному контролю.

– Это, пожалуй, единственное, что мы действительно сейчас можем сделать.

– Попасём его недельку, наверняка где-то проколется…

* * *

Что такое спектр? Обычно под спектром понимают распределение какой-то физической величины. Мы все помним из школьной физики о цветовом спектре. Франц начал сопоставлять каждому натуральному числу длину цепочки его производных чисел, а наглядную картинку такого распределения назвал числовым спектром. Это было вторым приложением к своей книге. Потом был «промежуточный ряд» и Х-формула (характеристическая формула). На этом книга была завершена. Через нзакомых Франц нашёл адрес Тихоплава и послал ему диск со своей книгой. Ответ пришёл довольно быстро. Книга понравилась Тихоплаву и он прислал Францу адрес издательства, где издавались его книги, и свою рекомендацию.

Франц быстро написал в редакцию письмо. Редактор одобрил рукопись, но сказал, что в книге много математики, а «читатель этого не любит». «Надо бы постараться уменьшить число математических выкладок». Франц вспомнил, что действительно в книгах Тихоплавов практически нет ни одной формулы. Но книга была о математических представлениях опытов Монро и называлась она «Математитка и тонкий мир». Как же здесь без математики? После очередного обмена письмами Франц понял, что в этом издательстве его книге не суждено увидеть свет. И книга была положена в стол.

Когда-то Франц задумывал написать книги о проективной геометрии, о работе кружка «Пифагор», о неисчерпаемой планиметрии, о тайнах математической науки и природы, а получилась книга об опытах Монро. Но Франц не жалел, что издать книгу не удалось. «Всему своё время».

Сейчас он получил предложение от научно-инженерного общества возглавить проект по созданию программно-технического комплекса (ПТК) для обучения математическому моделированию динамических процессов. Это было реальным последствием того семинара, что случился на одном из заседаний Дрезденского общества.

Кроме самого Франца в проекте должно было участвовать ещё пять человек. Физика и математика прислала биржа труда, а ещё двоих (математика из Ташкента и конструктора из Казани) пригласило инженерное общество по рекомендации Франца. Была ещё и делопроизводитель-бухгалтер по совместительству – очаровательная Диана, в которую сразу все влюбились.

Кроме того для проекта была организована ещё и инженерная группа поддрежки из двух специалистов самого общества. В общем, коллектив подобрался неплохой.

Через пару недель Франц понял, что идею этого моделирования не понимает никто, несмотря на ежедневные планёрки и попытки разъяснений. Математик рылся в интернете, пытаясь отыскать что-нибудь полезное для проекта, хотя Франц ему и говорил, что этого делать не надо.

– Идея такого моделирования давно создана и опробована на практике. Модели успешно работают по всему миру. Мы разрабатываем только методику для его обучения. Это пионерский проект. В интернете всё равно ничего такого нет, – пытался растолковать Франц, но упрямый Франк не хотел отступать от своей линии.

Физик Лутц ежедневно показывал страшные формулы из гидравлики, которые он вывел накануне.

– Лутц, – говорил Франц, обреченно вздыхая, – мы не занимаемся научной задачей исследования. Эта задача будет решена при помощи нашего моделирования. Здесь не нужны твои формулы. Мы должны научиться строить модели, а не решать конкретную задачу.

Но Лутц этого не понимал и продолжал изводить массу бумаги своими формулами.

Александр из Ташкента внимательно слушал Франца два дня и вопросов не задавал, но через два дня Франц понял, что «С++ – модельно ориентированный» для него труден и он даже не пытается его освоить и что-то программирует на усечённом «Си-шарп» по старинке, не вдаваясь в тонкости объектно-ориентированного программирования.

Но конструктор из Казани Дмитрий и инженерная группа поддержки работала исправно и создание объекта исследования (гидродинамической установки) успешно продвигалось.

Программную часть Франц полностью взял на себя. Проект был рассчитан на год работы.

Многие праздники коллектив проекта отмечал совместно. Конструктор Дмитрий оказался большим затейником и предложил очередной праздник отметить с простмотром российского кинофильма. Просмотр организовали в конференцзале общества. К просмотру решили подать уху, так как фильм назывался «Особенности национальной рыбалки». Уху варил сам Дмитрий из трёх сортов рыб. К ухе, конечно, всё было, согласно русского гостеприимства, как и должно быть на рыбалке.

Через час после начала просмотра, отлучившийся в туалет Лутц, был найден лежащим в кухне офиса, как колода. Он был мертвецки пьян, и привести его в чувства не было никакой возможности. Математику Франку было предложено отвезти его домой на такси.

– Зачем он мне сдался, – удивился Франк, – он что – родственник мне? – и, держась за стены, покинул праздник.

Русскоговорящий коллектив проекта во главе с Францем ещё два часа доедал уху прежде чем Лутц подал какие-то признаки жизни и стал что-то соображать. После чего он был отправлен на такси домой.

* * *

Из Штатов от Розенфельда пришла большая посылка. Борис Абрамович закончил свой эпохальный труд. Весь известный человечеству Аполлоний, все его «конические сечения» были переведены на русский язык. Это была двухтомная рукопись. Первый том – был сам Аполлоний Пергский. Второй том – были коментарии профессора Розенфельда. С российскими издательствами договориться не удалось и Розенфельд один экземпляр рукописи прислал Францу.

«Может быть, тебе удасться издать Аполлония в Германии», – писал Розенфельд в сопроводительном письме к посылке, – тогда гонорар оставь себе мне он не нужен».

Франц листал рукопись и думал, – «Это же настоящее сокровище. Весь Аполлоний… Разве он может быть не нужен… Сотни теорем о конических сечениях… Коментарии корифея геометрии с мировым именем… Ни в одной стране мира ничего такого нет…».

Франц написал письмо в Российскую Академию наук, но какой-то учёный секретарь ему ответил, что, мол, очень хорошо, что вы печётесь об отечественной науке, но сейчас академические издания заняты другим делом, более важным, чем издание Аполлония.

Было просто обидно.

А через некоторое время стало известно, что академик Б. А. Розенфельд покинул этот мир, не дожив несколько лет до своего столетия.

С уходом Розенфельда у Франца оборвалась связь с «высокой» геометрией. Не стало общения с большим человеком.

* * *

«Пифагор» теперь перебрался под крышу инженерного общества. В конференцзале была хорошая большая доска. Занятия также проходили в субботу. Конференцзал в этот день практически всегда был свободен. Иногда там занимались какие-то йоги или сторонники космоэнергетики, но в основном этот день был отдан «Пифагору». Состав его полностью уже обновился, но Слава иногда приходил и даже присутствовал на занятиях.

Когда-то давно он подбил Франца заняться обобщением теории о «золотом сечении». Так была построена «планарная пропорция», которая указывала направление на изучение объёмной пропорции и обобщение всей теории о «золотом сечении». И опять же было удивительно, почему этого никто не сделал раньше. Ведь понятие «золотой пропорции» существует с незапамятных времён, но все говорят только об одномерной пропорции, на отрезке. А пропорция в двух измерениях или в трёх почему-то оставалась незамеченной.

Сотрудничество с инженерным обществом нравилось Францу ещё и тем, что время от времени появлялась возможность подготовить свой семинар и выступить перед серьёзными людьми. Причём тему семинара можно было выбрать самому. На семинар пускались все желающие. Порой, кружковцы Франца тоже приходили на такие семинары, а, порой, и принимали в них участие.

Франц начал готовиться к семинару о тайнах воды. Лет десять назад Франца пригласили в комиссию по приёму армейской библиотеки. Когда-то в Дрездене существовала библиотека «Дома офицеров». Это были времена, когда советская армия стояла в ГДР. Потом войска ушли, и библиотеку решено было передать «Русскому дому». Была создана комиссия из четырёх или пяти человек, которая должна была решить, какие книги брать, а какие можно выбросить. Коммисия работала три дня, и давался ещё один день членам комиссии для выбора книг, из тех, что остались на выброс, для себя. Франц взял тогда в домашнюю библиотеку Толстого «Войну и мир», томик Лермонтова и несколько книг Чехова. Кроме этого была взята толстая книга «Курс общей астрономии», вероятно под впечатлением Вернадского и тоненькая книжечка «Вода. Известная и неизвестная».

По сути дела, как потом рассуждал Франц, ведь вся его личная жизнь так или иначе была связана с водой. Первая специальность в политехе непосредственно касалась воды, первая должность на заводе и первое избретение, за которое Франц был награждён знаком «Изобретатель СССР», были связаны с водой. Сам Франц дважды тонул. В детстве вместе с другом Геней изоретали акволанг на базе противогаза. Жил Франц на берегу великой реки Енисея. Первые опыты по изучению вихрей и воронок были поставлены в ванне. Первые модели в концерне «Дженерал атомикс» были также связаны с водой. Первый проект в инженерном обществе был тесно связан с водой. А, между тем, мысли о том, что же такое вода никогда и не возникало. Вода и вода. И вдруг – такая тоненькая книжка. Франц проглотил её мгновенно, а потом не один раз ещё перечитывал. И очередной семинар Франц решил посвятить воде.

Молекула воды самая маленькая из всех трёхатомных молекул. В этой молекуле всё особенное. И теплоёмкость, и вязкость, и точки замерзания, плавления и кипения, и ещё много чего. Вода – удивительный растворитель. Вся таблица Менделеева в морской воде. Вода бывает и «тяжёлой». Вспомните водородную бомбу. И всё живое состоит практически из воды. И в сказках есть вода «живая» и «мёртвая». И чудеса намагниченной воды. И геометрия самой молекулы. И «золотое сечение» там присутствует. А снежинки… – это же просто чудо природы. А океан Курилова… – это какое-то Вселенское Сознание.

Водород – это и Космос, и звёздное топливо. А тайна остаётся: непонятна структура жидкой воды. Она есть, она должна быть, но всё время ускользает от понимания. Лёд изучен до мелочей, пар изучен до тонкостей, а жидкая вода не поддаётся изучению. Водородные связи не разорваны, нет в спектре воды свободных водородных связей, но она течёт. Что же там в воде происходит? Много было предложено различных моделей, но все они не подходили для полного объяснения. В одной модели что-то было слабым местом, в другой – такое-то свойство воды не находило объяснения. Были даже гипотезы, что вода – разумна. Вода обладала и какой-то удивительной памятью.

У Франца была своя модель для структуры жидкой воды. Ему казалось, что жидкая вода должна «чувствовать» геометрию самого пространства, ведь вода – самая маленькая молекула. И Х-формула у воды была красивой. И числовой код «формулы воды» был идеален. С водой хотелось общаться и дружить. В детстве он мог часами сидеть на берегу Енисея и смотреть на воду. Но рыбалку не любил и никогда не принимал в ней участия.

В инженерном обществе у Франца была своя комната с рабочим столом и компьютером. Он приезжал туда самый первый и мог находиться здесь целый день. В морозильнике общего холодильника он всегда держал бутылку с водой, а днём пил из неё талую воду.

На семинаре предполагалось демонстрировать и различные опыты, вода, например, была практически несжимаемой жидкостью, а на её разрыв требовалось столько энергии, что дух захватывало. Семинар обещал быть интересным.

* * *

Слава встречал Франца на перроне.

– Я специально, Франц, приехал, чтобы встретить вас и поговорить до начала семинара, – начал Слава после традиционных приветствий. – Извините, я на прошлом семинаре не мог присутствовать, а хотелось бы эту тему услышать.

– Ты, Слава, не одинок. Наверное в первую очередь всех привлекало название: «Теория катастроф». Все ожидали услышать, наверное, что-то необычное: крушение кораблей, падения самолётов, всякие катаклизмы, землетрясения, наводнения…

– А разве это не так?

– Можно, конечно и о самолётах и кораблях поговорить, но я рассказывал о математической теории катастроф, которая с катастрофами в бытовом смысле никак не пересекается. Грубо говоря, катастрофа в математике – это особеность кривой или поверхности, когда на кривой, например, является точка самопересечения, возврата или точка перегиба. Такая точка и называется катастрофой. Когда эта наука только начиналась было, конечно, много спекуляций. При помощи теории катастроф, например, пытались вывести теорию гениев и маньяков. Да, много было всякой ерунды. Многие математики называют эту теорию теорией особенностей, но и теория катастроф как-то прижилась. Я занимался «шевелением» прозрачного тора. Там возникает при определённом наклоне линия, как рыбка без головы, но с двумя хвостами. А спустя несколько лет, узнал, что такая кривая называется линией катастроф. Любопытная задачка. Я через неё узнал много новых свойств эллипса. Если хочешь, приходи на «Пифагор». Более предметно поговорим.

– А сегодня что за тема?

– Сегодня хочу рассказать о группах конфигураций. «Горячая» тема. Буквально на днях завершил построение вводной теории.

– Это нпосредственно касается теории групп?

– Да. Представлений групп. Элементы абстрактных групп можно представлять числами или подстановками, или матрицами, или геометрическими преобразованияими. А я в виде элемента группы стал рассматривать конфигурацию – структуру из точек и прямых. Этот вопрос давно не давал мне покоя. Нутром чувствовал, есть конфигурации, которые можно объеденить в группы. И вот несколько месяцев назад вдруг прозрение случилось. И построил такую теорию. Сегодня расскажу. Постараюсь в математические дебри не заползти и сделать всё более-менее популярно. Народ собирается, сам знаешь, какой… В основном технори.

– Вы продолжаете заниматься «золотым сечением»?

– Нет, пока. Так на «планарной пропорции» и остановился. Но дальнейший путь там понятен. Может кто угодно продолжить. Можешь сам заняться, если время выкроишь. На всё надо время. Подожди, не звони, у меня ключ есть.

Франц открыл ключом дверь и они вошли в офис инженерного общества. До семинара было ещё пол часа и Франц принялся подключать бимер. Слава протирал доску.

Кроме проекта по моделированию, занятий в «Пифагоре» и семинаров Франц был задействован ещё в нескольких работах инженерного общества. Он активно участвовал в исследованиях по текучести полимеров, инженерных рассчётах по облучению различных образцов материалов в активной зоне атомного реактора и был одним из главных действующих лиц в программе нанотехнологий. Последняя работа проводилась совместно с институтом Лейбница. Франц создавал фуллерены теоретически, согласно законам геометрии, а в лаборатории профессора Дунша пытались получить фуллерены практически. У них в институте Лейбница была специальная печка.

Буквально на днях Франц рассчитал теоретически возможный «алмазный» фуллерен, который особенно понравился профессору. Его наглядную модель даже удалось сделать из подручных средств. Фуллерен был назван «алмазным» потому что в основу его построения был положен ромбический додекаэдр, а это одна из трёх форм кристаллов природного алмаза.

Вообще тема нанотехнологий в жизни Франца возникла совершенно неожиданно и случайно. Живя в России, он ничего подобного не слышал. Нанотехнологии родились не из какого-то физического фундаментального открытия, а благодаря тому, что уровень техники и различных тонких технологий к двадцать первому веку значительно возрос и позволял глубоко заглянуть внутрь материи. «Нано» означает ведь десять в девятой. Для наглядного представления, что такое «нано», один знакомый Франца говорил: «это один китаец на фоне всей своей китайской нации».

Для поиска фуллеренов Франц построил программу для компьютера, что значительно облегчало исследования.

В работе изучения текучести полимеров Франц трудился сразу в двух направлениях. Им был разработан компьютерный метод обсчёта экспериментальных кривых. То, что раньше делалось за пол года, при помощи этого метода решалось за одни сутки. Франц назвал это «метод реперных точек». Координаты четырёх известных экспериментальных точек заносились в компьютер, а потом уже компьютер сам строил всю кривую. Построение такой программы стало возможным после решения интегральных уравнений, которые были самим Францем и решены.

Ритм жизни был настолько высок, что Франц сам удивлялся: «как на всё хватало времени».

* * *

Они тихо поднялись на последний третий этаж.

– Ты уверен, что их нет в офисе, – спросил Иван шёпотом.

– Погребняк так и не появлялся, а Грелкин сейчас на базе, – сказал Бережной, – ты чего шёпотом, на этаже кроме этого офиса ничего нет.

– На какой базе?

– Хим реактивы получает.

– Что получает?

– Сейчас поймёшь, – Бережной достал из кармана хитрую отмычку-ключ и вставил в дверь. Замок слегка щёлкнул, и они вошли во внутрь.

– Вот это, да-а, – Востриков присвистну, замерев на пороге. – Это когда же здесь всё переменилось?

– Уже больше месяца. Исчез Погребняк, Грелкин вышел из запоя, вернулся из Центра и … – Бережной развёл руки перед собой.

Востриков не верил своим глазам. Письменные, офисные столы исчезли. Вместо них простирался один, но широкий и длинный, почти до самого окна лабораторный стол.

Первое, на что обратил внимание Востриков, был какой-то замысловатый явно физический прибор-установка. В сердце прибора был прозрачный цилиндр, опутанный проводами. Вокруг установки располагалась система зеркал.

– Газовый лабораторный лазер, – пояснил Бережной, – я тоже сразу не допёр.

– Он точно не вернётся?

– Не волнуйся, не вернётся, – успокоил Антон Харитоныч, – если и вернётся, я защиту поставил, – в руке Бережного мелькнула маленькая коробочка, с одиноко горяшим красным глазком.

Дальше на столе возвышалось несколько массивных штативов. На них было много стекла в виде колб, трубок и змеевиков. Стояло несколько газовых и спиртовых горелок. На другом конце к столу примыкал вытяжной шкаф. А у стены стояла муфельная печь с открытой дверцей. В углу стояли друг на друге несколько ящиков с магазинной минеральной водой. На рабочем кресле валялся современный военный противогаз. Было ещё что-то, что сразу не запомнилось, но вызывало вопросы.

– Антон, мы по адресу попали?

– По адресу, – как-то недобро ответил Бережной.

– А в других комнатах что?

– В комнате Грелкина ничего не изменилось, а в комнате Погребняка, что-то вроде библиотеки. Какая-то техническая документация…

– А ты понимаешь что-нибудь?

– Ты знаешь, Иван, мне легче его убить, чем ломать над всем этим голову, – тяжело сказал Бережной.

– Как убить? – Иван вдруг заметил в руке Бережного его любимый наган.

С момента приезда в Германию Иван ни разу не видел у Бережного нагана. «Неужели привёз из России или здесь новый приобрёл?». Через интернет можно было не только наган купить, но и пулемёт Дегтярёва.

– Лишить его физического тела и всё…, а может и тонкое по электронам разнести.

– Это преступление, Антон!

– А это что? Это человеческий подход? – Бережной показал пальцем в сторону стола. – Здесь не преступление готовится?

– А кто Грелкин по образованию, по профессии?

– Да шут его знает. Кстати, надо поинтересоваться.

– Если бы собирался отравить, то зачем тогда эта вся физика и химия?

– Закатаю я его в асфальт или в кислоте растворю, а элмага зашью в саван Фарадея и подвешу где-нибудь под мостом. Сроду никто не найдёт. А если ещё и электрод заземлить, истечёт весь по електронам в Землю….

– Это невозможно, Антон! – Востриков смотрел на него со страхом.

– Ладно, пошли, Иван. Я ещё ничего не решил.

Они вышли из офиса и Антон снова достал отмычку.

Дома Ивана не покидали страшные мысли: «неужели Бережной может на такое решиться?».

* * *

Проект был завершон в срок и презентация была назначена на пятницу.

– Кто эти люди? – спросил Франц президента инженерного общества, – шарахаются по всем комнатам, даже в холодильник заглядывают.

Среди этих людей спокойно расхаживал и Грелкин. Франц его не узнал, да и мало он сегодня походил на давнего соседа по общежитию Вэрмефляшке.

– Официально мы приглашали на презентацию людей из мерии, гороно, биржи труда, ну тех, кто деньги на проект давал. Кроме того, не забывай, было объявление в местной газете. Сегодня же у нас день открытых дверей. Вон тот мужик, – президент кивнул головой, – из университета, я точно знаю.

Люди заглядывали в мастерскую, где стоял непонятный агрегат полимерщиков, заходили в комнату Франца и с удивлением разглядывали модели фуллиренов на столах и чертежи нанообъектов на стенах. В кабинете президента были выставлены фотографии атомных реакторов и картины страшной Чернобльской катастрофы. Объект исследования – гидродинамическая установка – стоял в конференцзале и сверкал прозрачными резервуарами с водой и бликами на сгибах соединительных трубопроводов, которые, как паутиной, заплетали установку в фантастический кокон. На стенах были плакаты с формулами и схемами. Кроме того стоял стенд с фотографиями, на которых была отражена история создания самой установки.

Презентация началась вовремя. После вступительного слова президента общества началась демонстрация работы ПТК на экране. Вёл презентацию Лутц (нужен был хороший немецкий язык), который время от времени светил лазерной указкой то на экран, то на саму установку.

Потом задавали дурацкие вопросы, на котрые отвечал в основном Франц. Потом накрыли столы и всех пригласили на чаепитие с шампанским. Вступительное слово опять говорил президент и выссказал уверенность, что на этом работа не заканчивается и «хочется верить, что следующий проект будет по внедрению ПТК в жизнь».

Грелкин отхлебнул из фужера и тут же услышал шопот прямо в ухо.

– Беги отсбда, – сидящий рядом с Грелкиным мужик слегка наклонился в его сторону, – бросай всё и беги.

Грелкин поперхнулся шампанским. Сосед выглядел немного старше Грелкина, был строго одет и не улыбался. Вообще в его глазах читалась какая-то стальная уверенность.

– Прямо из-за стола?… – немного заикаясь и тоже шёпотом проговорил Себастьян.

Он не был робкого десятка, таких просто не берут на такие должности, но взгляд соседа не оставлял никаких сомнений в том, что бежать надо.

– Нет, – улыбнулся сосед, – попей чай, скушай коржик, забери своё барахло из холодильника и рви когти.

– Вы кто? – глаза Грелкина полезли из орбит.

– Не доводи до того, чтобы тебя потом искали по электронам, – тихо продолжил сосед, – всё равно не собирут. Соперничество порой переходит в войны, – непонятно закончил фразу сосед.

Потом мужик тихонько встал из-за стола и незаметно покинул шумное чаепитие.

У Грелкина мгновенно пропал апетит. Он крутил в пальцах недопитый фужер с шампанским и думал, что босс не зря настаивал стараться изучать действия противника. Похоже, наступал момент, когда на изучение времени уже не остаётся. «Но что произошло? Где он дал маху? И посоветоваться не с кем. Не лететь же в Центр за консультацией… Да и что я там им скажу… Меня мол пугают…Но что-то же надо было делать…». Голова пошла кругом. Он поставил фужер и, стараясь не привлекать к себе внимания, тихо вышел из зала. Проходя по коридору, он вдруг остановился, открыл машинально холодильник, взял из морозильника бутылку и вышел на площадку лестничной клетки.

На улице был ураганный ветер и почти уже стемнело. Из-за угла как-то незаметно выскочил автомобиль, зацепил урну и чуть не сбил Грелкина. Падающая урна больно стукнула по колену.

– Козёл, – громко крикнул по русски Грелкин вдогонку умчавшемуся автомобилю, – сфетофоры, как на зло не работают…

На остановке трамвая на Грелкина упал рекламный щит, сорванный порывом ветра.

– Это не к добру, – прошептал Грелкин и не стал стоять на остановке, а пошёл на вокзал пешком, благо идти было недалеко.

На вокзале он прочитал на информационном табло, что его электричка не придёт, а очередная будет только через сорок минут. Грелкин вышел на улицу. В привокзальном сквере ветер не так свирепствовал и Грелкин медленно двинулся по аллее сквера. Неожиданно острая боль пронзила правую ногу. От неожиданности и боли он сильно вскрикнул и дёрнул ногой. Болшой чёрный пёс шарахнулся от него к кустам. Грелкин, придерживая ногу, добрался до скамейки и закатал штанину. Удивительно, но крови не было, хотя след от укуса явно был виден.

– И откуда он взялся, – Грелкин не успел закончить фразу.

Что-то больно стукнуло его прямо в глаз. Огромный жук упал на колени Грелкину и тут же снова взлетел. Даже шум ураганного ветра не заглушал его жужжания.

– Блин, – проскрежетал зубами Себастьян, – на второй круг что ли пошёл?

Он инстиктивно пригнулся и тут же над головой пронёслось страшное насекомое. Грелкин подскочил со скамейки и бросился к вокзалу. В ветвях кроны, ближайшего дерева что-то захрустело и на землю в метре от Грелкина шмякнулся здоровенный сук. Грелкин чуть не зацепился за него ногой и, не выбирая дороги, бросился на свет дверей вокзала. У портала слонялся чёрный пёс, и Грелкин не стал испытывать судьбу. Обойдя вокзал с другой стороны, он попал наконец в спасительное фойе здания.

На перрноне информационное табло не горело. «Наверное, отключилось питание», – подумал Грелкин.

Тут что-то громко стукнуло и погас общий свет. Грелкин стал пробираться к лестнице, ведущей в нижний зал. Оттуда доносились голоса поздних пассажиров. Грелкин вышел на привокзальную площадь. Ветер неистовствовал в высоте и слышался грохот, где-то падающей с крыши черепицы. «Если идти пешком, часа полтора уйдёт, – думал Грелкин, – и надо ещё Эльбу переходить…».

Грелкин почему-то был уверен, что при переходе через Эльбу обязательно рухнет мост. Он развернулся и пошёл в сторону привокзальной гостиницы. Сняв однокомнатный номер, Грелкин, наконец, не раздеваясь, завалился на кровать. Однако, уснуть сразу не получилось.

Утром Грелкин не нашёл свою сумку. Причём, он не мог вспомнить, когда она исчезла. Может быть он забыл её в инженерном обществе, может быть оставил на лавочке в сквере, когда его забодал жук-комикадзе и укусил бешеный пёс, а, может быть, её спёрли уже в гостинице. В сумке были все личные документы и бутылка воды из морозильника. Он помнил, как забрал бутылку из морозилки, но вот куда её дел… Положил ли он её в сумку или оставил на кухне, он не знал.

Выйдя на улицу, он несколько секунд стоял на крыльце гостиницы.

– Вызов принят, – сказал он самому себе и отправился к зданию вокзала.

* * *

От защиты диссертации Франц отказался – слишком много было всяких непонятных хлопот. Требовались какие-то оригиналы титульных листов документов двадцатилетней давности и ещё чёрт-те что. Докторантура находилось в Киле. Тоже не ближний свет. И Франц отказался. «Ну зачем это мне нужно теперь, – думал он, – в молодости не случилось…, а сейчас жалко на это время тратить».

Второй проект по моделированию действительно случился. Трое участников прислала биржа труда. По проекту требовались педагоги, а прислали только одного, вернее одну, и двух инженеров. Один был с какой-то диковенной профессией, что-то вроде космической геодезии. Четвертого участника нашли среди знакомых. Нина училась на математика в Харькове. Руководителем проекта был снова Франц.

Проект был рассчитан на три года. Надо было провести полную калибровку ПТК. Разработать методику проведения лабораторных работ и всё это «обкатать» на тестовых группах школьников.

Глава 19

«Черчиль – падла».

Грелкину приснился океан. Он парил в высоте в тонком состоянии примерно на высоте, где летают большие воздушные суда. День был солнечный, яркий. Под ним была голубая тихая гладь. Облаков под ним не было. Вдруг он увидел какую-то точку практически под собой. «Наверное теплоход», – мелькнуло у него в мыслях и тут он проснулся и понял, что находится в своей комнате в дрезденском офисе. «Наверное это был Атлантический океан, – подумал Грелкин, – к чему бы это?».

Дел было много и разлёживаться в постели не было ни желания, ни времени. Надо было срочно заканчивать начатое. После лёгкого, практически на ходу, завтрака, он собрал нужные бумаги и документы в портфель, взял сумку с вещами, внимательно осмотрел комнату и вышел в прихожую, где стояла установка. Он поставил сумку и портфель у входной двери, а сам принялся проверять что-то на компьютере. Потом включил установку. Загорелось несколько лампочек и тихонько зажужжал лазер. Нажав ещё несколько клавишь на клавиатуре, он тихо пробурчал:

– Пусть будет на полную мощность.

С этими словами он встал из-за стола и, пригнувшись в пояс, точно ему стреляли в затылок, подошёл к входной двери, взял свои вещи и, не разгибаясь, вышел. На площадке он проверил, хорошо ли закрыта дверь и навсегда покинул офис, ставший уже родным за многие годы.

– «Зло – это нечто целенаправленное», – тохонько проговорил Грелкин, где-то услышанную или прочтанную фразу.

Востриков наконец решился. Он ждал Антона уже несколько дней, а тот всё не приходил и не давал о себе знать. Больше тянуть нечего, Бережной ведь и в самом деле может исполнить свои угрозы в отношении Грелкина. «Хоть я и пугнул его, – думал Иван, – похоже до Грелкина не дошло, что дело «пахнет керосином». А Бережной со своим любимым наганом способен на многое. Вот возьмёт и точно пришибёт Грелкина. Неизвестно, чем потом всё дело кончится, Погребняк же куда-то пропал. Может это тоже дело рук Бережного…».

Иван решил навестить Грелкина в офисе и ещё раз, но уже без всяких намёков попробовать втолковать ему сложившуюся ситуацию. Тем более, что входить в контакт с другими фигурантами дела никакими инструкциями и не запрещено. Просто каждый выполнял свои предписания. Никто не виноват, что всё пошло таким образом.

Востриков последний раз попробовал связаться с Бережным, но тот на связь не вышел. «Надо бы проверить, – мелькнуло в голове Ивана, – дома ли Грелкин. А то зря смотаюсь, хотя, … если его и нет дома, то попробую оценить ситуацию по текущей обстановке в офисе, чем они там дышат … ».

До места жительства Грелкина и Прогребняка Иван добрался без приключений. Во дворе стояла машина Погребняка и видно было, что ей уже давно никто не пользовался. Востриков достал универсальный ключ, такой же, как и у Бережного и вошёл в здание.

Он медленно поднимался по лестнице и всё время прислушивался. На первом и втором этажах было по две жилых квартиры, а на третьем этаже была только дверь нужного офиса. Подойдя к офису, Востриков хотел прислушаться, приложив ухо к двери, но тут заметил, что дверь не заперта, а только притворена. Дверь открывалась на себя и Иван тихонько потянул за ручку.

Прямо от порога ничком лежало человеческое тело. В правой руке был зажат наган. Но даже и без нагана Востриков мгновенно узнал Бережного. Иван присел на корточки и дотронулся до Бережного. Тот не реагировал. И здесь Иван вдруг заметил, что волосы на затылке точно опалены, а в центре затылка находится тёмное пятно, как чёрная дыра. Бережной был мёртв. Выходит Грелкин всё понял и сыграл на опережение. Востриков остро почувствовал свою вину в происшедшем. Иван притворил за собой дверь и перевернул Бережного на спину. Левого глаза не было. Глаз запал, а в центре глазницы явно просматривалось маленькое отверстие.

– Вот это да, – прошептал Востриков, – не иначе, как лазерным лучом садануло.

Было понятно, что ни человека, ни элмага Бережного больше нет. Иван не стал звонить в полицию, «пусть сами разбираются, мне незачем здесь светиться». Он обошёл все комнаты ни к чему не прикасаясь. Потом тихонько вышел из офиса. Стёр свои отпечатки с дверной ручки, притворил снова дверь в то же положение, как и раньше, и прислушался. «Ну, как Раскольников, – грустно подумалось Ивану, – не хватало ещё, чтобы дворник появился».

Скорым шагом и стараясь не топать, он покинул здание и, не глядя по сторонам, вышел со двора. Необходимо было обдумать случившееся, а для этого надо было уединиться и Иван отправился к себе домой.

Что же получалось: сначала исчез Погребняк, потом убили Бережного (что его убили Востриков не сомневался), Грелкин исчез с вещами. Скорее всего лазер был настроен на автоматическое включение и реагировал на параметры глазного яблока. Об этом говорила установка на столе против входной двери. Лазер стрелял один раз и сила импульса была рассчитана на расстояние до входной двери. На двери не было никаких признаков от следов лазерного луча. А притвориться дверь могла и автоматически. Бережной, видимо, входил, держа наган на готове. Так с ним и остался. «Надо было забрать наган на память, – подумал Иван».

– В самом начале операции я искал его, – тихо проговорил сам себе Востриков, – как опору в будущем деле и вот, почти на финише, потерял. И теперь уже окончательно.

Надо ли было об этом сообщать в Центр, Востриков пока не решил. Он не был уверен в том, что в Центре знают об их знакомстве. Но вот побывать в Центре надо было обязательно, решил для себя Иван. «Надо попытаться разузнать, знают ли в центре о гибели Бережного, судя по трупу – это случилось дня два назад».

* * *

Франц очень не любил ходить по магазинам, если это были не книжные магазины. Но если супруга его всё-таки заманивала в какой-то супермаркет, то он в первую очередь искал отдел, где продавались детские игрушки. И, не рассмотрев там всё до последнего кубика или мячика, его уже вытащить оттуда было очень трудно.

– Ты уже впадаешь в детство, – подсмеивалась Тамара.

– А я из него и не выходил, – вполне серьёзно отвечал Франц.

В детстве многие игрушки он делал сам для своих человечиков. Это были сказочные автомобили похожие на тот, на котором ездили Винтик и Шпутнтик из «Незнайки». Потом стали создаваться различные планетоходы, как в фантастических романах. А потом появились «летающие» тарелки. Сыновья знали об этой слабости отца и иногда дарили ему различные игрушки для взрослых.

Этот шар младший сын подарил Францу, как в будущее смотрел. Франц не мечтал об этой игрушке, но когда её получил понял, что лучшего подарка и быть не может.

– Ты знаешь, Слава, – говорил Франц своему другу и ученику как-то после занятий «Пифагора», – в моём детстве таких игрушек не было. Мы даже не мечтали о таких игрушках. Это же сказочное чудо. Я где-то читал, что пятилетний Эйнштейн не мог взгляда отвести от компаса, который ему первый раз показали. А здесь шар висит в воздухе и не падает. И даже понимаешь, что он висит в электромагнитном поле, а всё равно воспринимается это, как чудо. Я пытался его раскручивать. Минут двадцать крутится, а потом останавливается. Само поле его как-то тормозит. Видимо, ось вращения не совпадает с направлением силы притяжения или ещё что-то. Пробовал подвешивать к шару забочистки, грузики, маленькие магнитики. Покрутится немного, а потом, как натыкается на невидимую преграду, которую вращение не может преодолеть. Немного назад крутанётся, как на нитке. Поболтается туда-сюда и останавливается. Причём останавливается строго в одном положении. Что-то там не симметрично сделано. Это же игрушка, а не лабораторный прибор.

– Вы кажется, Франц, как-то рассказывали, что одно из первых ваших исследований было как-то связано с элетромагнетизмом.

– Я читал, что свои уравнения Максвелл сначала написал в кватернионовом виде, а потом Хевиссайд или ещё кто-то переписали их в векторном виде и так сейчас ими и пользуются. Перерыл всего Максвелла – нет уравнений в кватернионовом виде. Везде векторный вид. Ну тогда сам попытался. Немного другой вид… Руки всё не доходят, а было бы интересно этим подзаняться. Вот выйду на пенсию и займусь.

– Я вот как-то вспоминал ваши рассказы… То теорему Эйлера недоказанную завершаете, то уравнения Максвелла подправляете, то теорему Пифагора обобщаете, а то самого Пенроуза обошли с мозаикой… Прямо какой-то звёздный путь. Как это у вас получается?

– Как-то само, Слава. Я ведь не выбираю для себя задачи для исследований. Они сами вдруг появляются, как озарение. Иногда во сне задача приходит, как с упаковками. Как будто кто-то подталкивает на это исследование.

– Наверно, было бы интересно попытаться все ваши открытия увязать в одну цепочку. Может быть, за этим есть что-то глобальное, что не видно так сразу?

– Задача любопытная. Я тоже иногда об этом думаю. Может и правда за этим что-то есть…

* * *

Главная отдушина русского человека за границей – это информация на родном языке, русскоговорящие газеты и телевидение. Франц и Тамара сначала смотрели старые добрые российские фильмы по видеомагнитофону, а потом установили и российское телевидение. И вот однажды с голубого экрана прозвучала информация, что российское правительство готовит программу по возврату «мозгов». У Франца тут же родилась идея предложить в России новую методику обучения математическуму моделированию. ПТК создан и проверен. Сам аппарат моделирования обкатан на многих моделях, которые и по сей день продолжают трудиться в Европе, Америке, Австралии. А что касается подписки о неразглашении, да чёрт с ней. Да и что тут за разглашение. Ведь программу обучения он сам разработал, в концерне только сама технология моделирования создавалось, а не методы для его обучения. И Франц написал письмо российскому президенту с кратким описанием своего предложения. И как всегда: написал, отправил и забыл. А между тем вдруг попёрла волна новых интересных исследований. Как говорят спортсмены – открылось второе дыхание. Сам же Франц решил, что просто мозг соскучился по большой математической работе.

Он читал эту книгу не один раз. Вернее, он прочёл её сразу, когда купил в магазине во время своей поездки к тёще, а потом не раз приходилось к ней обращаться и перечитывать отдельные места.

– Неужели никто до сих пор не заметил, – рассуждал Франц сам с собой, – это же явная ошибка Гильберта. Вернее сказать, скорее описка…, но ведь потом из этого результата получились совсем другие выводы.

Так родилось небольшое исследование, которое получило название: «От ошибки Гильберта к исчислению сфер». На ближайшем заседании инженерного общества Франц доложил свои изыскания.

Потом был открыт геометрический подход к вопросу о представлении дельта-функции Дирака. Потом появилась заметка об обобщении принципа неопределёности Гейзенберга. Но, конечно, большая часть времени уходила на исследования по так любимой поективной геометрии. Рассматривался под новым углом зрения гептаэдр, строились замкнутые маршруты на проективной плоскости и было выведено непонятное, с точки зрения физики, уравнение геометрической телепортации. «Какие-то параллельные пространства, – думал Франц, – как у Дойча». Был вновь «вытащен» на свет лист Мёбиуса, благодаря которому была построена и исследована одностороння поверхность, названная по аналогии с листом Мёбиуса поверхностью Мёбиуса. И не прекращали открываться новые теоремы.

Неожиданно пришло письмо из администрации российского президента. В нём сообщалось, что педложение Франца интересно и рассмотренно и дальнейшими вопросами его переезда в Россию будет заниметься член-корр. Ш-ов из Красноярска, который как раз возглавляет академический институт по математическому моделированию. Это была действительно радостная новость.

Буквально, через несколько дней пришла записка по электронной почте и от самого член-корра Ш-ва. Он писал, что не плохо было бы, чтобы Франц приехал и рассказал в чём суть его предложения. Франц не возражал и ответил, что приедет, но хотелось бы получить официальное приглашение с оплатой дорогои и всего прочего. Потом член-корр написал, что неплохо было бы организовать учёное собрание, на котором Франц бы должил свои соображения по мат. моделлированию. Франц и здесь не возражал – мол, жду официального предложения. В следующем сообщении Ш-ов спрашивал, кого из компетентных учёных, может бытьучителей Франца, он хотел бы пригласить в это учёное собрание. «Причём здесь мои учителя, – думал Франц, – какое отношение они имеют к математическому моделированию?». Но пару фамилий из тех, кто преподавал у него в вузе он назвал. «Всё хорошо, – писал член-корр, – но дело осложнилось новогодними праздниками и предстоящей сессией», мол, трудно в такое время собрать народ. Ещё через несколько месяцев он сообщил, что грянул сезон отпусков и теперь уж точно все поразъехались.

– Что-то непонятное происходит, – посетовал как-то Франц в разговоре со Славой, который живо интересовался, как продвигается это дело.

– Да испугался он, Франц, – заключил Слава, – что вы сильно урежете его финансирование своим предложением.

– Да какое такое финансирование, – недоумевал Франц, – мне и требуется всего три-четыре толковых помощника, да чуть-чуть деньжат на постройку ПТК, ты же знаешь, а во второй фазе, на этапе внедрения и того меньше.

– Не забывайте, Франц, есть ещё такое понятие, как «русская холява». Потому и приглашения вам не присылают. Вы, мол, приежайте, расскажите, а мы потом посмотрим…

– Я же не против, но пригласи официально. Иначе, какой же это «возврат мозгов». Я и в отпуск могу приехать и рассказать…

Так и заглохла переписка с этим член-корром Ш-вым.

* * *

Друзья потеряли Франца. Он не выходил на связь уже третий месяц. Когда Жорик, наконец, получил долгожданную записку из Германии, в ней была одна короткая фраза: «Черчиль – падла».

Короткое ессе о пьянстве

Кто и сколько пьёт об этом говорит статистика. Почему-то считают, что больше всех пьют русские, а по этой самой статистике выходит, что Россия только на двадцать втором месте, отставая от Франции, Финляндии и многих других европейских государств.

Кажется, Марина Влади писала, что у Высоцкого был период, когда он мог выпить в сутки не то пять, не то шесть бутылок водки. А Вовка-Генерал выпивал по две бутылки водки в день, когда впал в запой. А Черчиль… Говорят, что есть легенда будто Чертиль ежедневно выпивал бутылку коньяка и при этом мог работать, писать речи… И прожил больше девяноста лет.

А почему бы не выпить, если есть повод (был ли у Черчиля ежедневный повод или он просто был алкаш?).

Один киногерой на упрёк: «Вы всё-таки напились» ответил: «Я? Ни в какой степени. Я просто выпил, как это делает половина народонаселения. Другая половина – да! – напивается. Женщины и дети включительно. А я просто выпил…».

Почему бы не выпить с хорошим другом, а с лучшим другом – так выпить просто необходимо. Конечно встречаются иногда люди, которые вообще не пьют, но «… что-то, воля ваша, – говорил другой, только уже книжный герой, – недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих».

* * *

Франц любил хорошее доброе застолье, а по своей натуре был азартен. «Чем я хуже Черчиля?…». И он решил проверить легенду о Черчиле на себе. «Лучше всего для этого дела подойдёт «Доппель-корн» (немецкий тридцативосьмиградусный напиток, очень похожий на российскую водку), – решил Франц, – прямо сегодня и начну».

Вечером, за ужином бутылка ноль-семь выпивалась незаметно. Наутро и похмелья не было. Через неделю он задумался: может пора остановить эксперимент, не дай бог «белка» приключится. Но никаких побочных явлений, в виде головной боли, желания продолжить эксперимент с утра или дрожания рук, не наблюдалось. Ноль-семь просто вошла в рацион ежедневного ужина.

Однажды ночью Франц проснулся от того, что в груди что-то булькало при каждом вздохе, а утром он не мог встать с постели – воздуха не хватало. Тамара вызвала своего домашнего врача. Врач послушал Франца и констатировал: люгкие процентов на девяносто пять заполнены жидкостью. Нужна срочная госпитализация.

В больнице врач, который принял Франца, спросил:

– Много выпили?

– Нось-семь.

– Водки?

– Водки.

– Залпом?

– Нет, за ужином.

– Почти смертельно, – покачал головой врач, – как часто пьёте?

– Ежедневно, – сказал Франц и про себя подумал: «семьсот двадцать четыре дня, неделю до двух лет не дотянул…».

Говорят, что резко бросать никакое дело нельзя. Надо постепенно выходить из пике, но в больнице никакое «постепенно» невозможно. Франц каждый день ждал, что с ним что-нибудь приключится, но ничего необычного не происходило.

Жидкость из лёгких выгнали и Франц снова задышал, как новорожденный. Через десять дней сказали, что его перевозят в другой город, где должны обследовать сердце.

Катетер в сердце вводили через венозный сосуд запястья правой руки. Перед этим руку тщательно выбрили. Заодно, на случай, если вена на руке не подойдёт для этого дела, выбрили и паховую облась. Суровая и несимпатичная тётка, которая занималась бритьём, серьёзно сказала: «Придерживай его, – кивнув на предметный орган, – а то мешает».

Вся процедура обследования заняла примерно минут сорок. Увидя, как вытаскивают из руки метровый белый жгут, Францу сделалось плохо. «Как будто жилу выдернули», – мелькнуло в голове, но тошнота быстро прошла.

– Ну что там, доктор? – поинтересовался Франц у подошедшего врача.

– Попьёшь таблеточки – всё нормально будет.

Оказалось, что два сердечных клапана работают в пол силы. На следующий день Франца привезли назад в ту больницу, куда доставила его скорая из дома. А ещё через десять дней обследования стало известно, что надо делать операцию – подшивать к сердцу какой-то дефибриллятор.

– Дефибриллятор нужен, – объяснил врач, – на случай внезапной остановки сердца, а у вас была такая угроза.

– И долго этот дефибриллятор у меня будет стоять?

– Всю жизнь. Через пять лет заменим на новый. Думаю, к тому времени сделают более маленький, компактный. Да и этот небольшой – всего сто грамм, чуть пошире спичечного коробка. Много людей с таким живут. Привыкнете. Только старайтесь не попадать под сильные электомагнитные поля.

Операция была не сложной, но опять под общим наркозом. А через два дня Франца выписали домой. А ещё через десять дней и швы сняли.

Однако, как говорит народная мудрость, беда не приходит одна. Ровно через полгода в канун Рождества скорая снова увезла Франца в ту же больницу и даже в туже палату, но уже с почечной коликой. До этого случая с нестерпимой болью Франц столкнулся только однажды. Воспалился зуб, который не долечила студентка дрезденской медицинской академии. Доверчивый Франц отдался в руки этой нерадивой студентке только потому, что она носила необычное имя. В общем-то имя было обычное, её звали Тамара. Необычным оно было только для Франца (Тамары в жизни Франца всегда играли особенные роли), но вот фамия её была Рембрандт. Да вдобавок ещё была она с огненно рыжей головой. Познакомились они в Русском Доме.

– Нет у меня больных зубов, – утверждал Франц.

– Да сходи, – подмигивала Валерия, – это же, как профилактика. А студентке галочку поставят за практикум.

Вот и сходил. Эта Рембрандт так разворотила здоровый зуб (и не один), что Франц не стал дожидаться окончания практикантских испытаний и сбежал. Вскорости зуб стал разваливаться, а потом и воспалился.

Никакие таблетки не помогали и отчаявшийся Франц решил построить уравнение «зубной боли». Задача оказалась не тривиальной. Несмотря на то, что код цепочки «зубной боли» был очень популярен в спектре натурального ряда, но код самой «зубной боли» встречался в спектре только один раз. И всё-таки уравнение было построено. Франц вывел два уравнения. Одно общее, а одно персонально для себя. Результат ему понравился. Закончив трудиться над уравнениями он заметил, что боль в зубе куда-то пропала. «А ведь в правой части уравнения стоит ноль – вот и нет боли, – подумал Франц, – в ноль ушла боль, прямо стихи».

Почечная колика оказалась такой невыносимой, что Франц позабыл даже про свои числовые опыты. Хотелось «лезть на стену». Видя эти мучения, Тамара вызвала скорую помощь.

В больнице приступ сняли, но причину установить не удалось – не было специального оборудования и Франца оставили в больнице до тех пор пока у врачей не будет полной ясности о случившемся. На третий день колика повторилась среди ночи. Франц вызвал ночную медсестру и попросил дать какую-нибудь таблетку. Сестра посовещалась с кем-то по телефону и принесла маленькую красную таблетку величиной с булавочную головку. Франц не заметил, как исчезла боль. В эту ночь ему снились какие-то удивительные, яркие сны, содержание которых он пересказать не мог.

На следующий день Франца увезли в Дрезден в специальную клинику. Там его уже ждали. После осмотра врач взяла лист бумаги и стала рисовать.

– Это мочевой пузырь, – нарисовала она большой круг, – он соединён с почкой мочеточником. Камни, которые образовывались в почке постепеннто выходили, но застревали в середине мочеточника и в конце концов образовался затор. Нужна операция.

– Когда, – только и мог вымолвить Франц.

– Сейчас.

– У меня тут дефибриллятор зашит.

– Я знаю – это ничего. Он не помешает.

Через несколько минут Франц был уже на операционном столе. Это был третий его общий наркоз. «Может быть теперь приснится какой-нибудь необычный сон – подумал Франц», но снов не приснилось.

Во время операции Францу временно поставили искусственный мочеточник, который должны были вытащить через две недели при повторной операции. На второй день после операции было рождество, и во всей праздничной суматохе Франца быстро выписали и про искусственный мочеточник успешно забыли.

* * *

С волчком Томсона Франц впервые познакомился, прочитав о нём в одной из книг Мартина Гарднера. Потом он встретил этот волчок-перевёртыш в детской энциклопедии. Там же была помещена историческая фотография, как знаменитые физики Нильс Бор и Вольфганг Паули, присев, рассматривают волчок Томсона. В третий раз волчок-перевёртыш «всплыл» на математической конференции, куда Франц был послан от своего концерна. Конференция была Францу не интересна, но фирме нужена была специальная новая книга, которая должна была продаваться именно на этой конференции. Ехать было неохота, но шеф сказал, что участников конференции по этому приглашению может быть двое и Франц мог взять с собой любого своего знакомого. Франц предложил составить ему компанию доктору Мелёву из Томска, сын которого посещал «Пифагор» Франца. Тот, не долго думая, согласился.

Конференция проходила в небольшом чешском городке Дечин. Дечин стоял на Эльбе, как и Дрезден. По одной из местных легенд, когда-то очень давно не то в четырнадцатом веке, не то в пятнадцетом во время большого наводнения поселение Дечин было всё смыто Эльбой, а потом заново отстроено уже рядом на возвышенности. От старого Дечина уцелел тогда только древний феодальный замок.

Вечерним поездом Франц и доктор Мелёв прибыли в Дечин. Отметились у организаторов конференции, поселились в гостинице и отправились отведать что-нибудь из местных явств для поднятия настроения перед предстоящей конференцией. Франц взял себе бутылку русской водки и сырокопчёную колбасу, а доктор Мелёв решил отведать напитки с непонятными названиями на ческом языке, но сорокоградусным разъяснением. На одной этикетке были нарисованы сиреневые сливы, на другой – еловая шишка.

Франц пил только водку, а доктор Мелёв пробовал напитки из разных бутылок. Причём, чтобы разобраться со вкусом и ароматами напитков, доктор Мелёв переодически проверял свои вкусовые ощущения, прикладываясь к родной водке.

– Это точно сливянка, – говорил доктор Мелёв, осушив очередную рюмку, – согласись, Франц.

Франц нюхал горлышко с сиреневой этикеткой, но пробовать отказывался.

– А это даже и не знаю, как назвать, – продолжал дегустацию доктор Мелёв, – ёлкой пахнет.

На утро встали по будильнику.

– Ты как? – спросил доктор Мелёв.

– Нормально, – ответил Франц, одеваясь, – не люблю опаздывать.

– Не пойму, – удивлённо трогал свою небритость доктор Мелёв, сидя на кровати, – а у меня-то почему так башка трещит?

На конференцию всё-таки умудрились не опоздать, хотя несколько раз и останавливались, то в поисках пива, то в поисках чашечки кофе. Первый доклад был посвящён математическим тонкостям волчка Томсона. В перерыве была выставлена коробка с маленькими волчками, чтобы каждый из участников конференции мог сам убедиться в волшебных свойствах этой игрушки. Франц и доктор Мелёв положили в карманы по волчку, потом разыскали заветную книгу и покинули конференцию навсегда.

Немного поправившись, они посетили местный исторический музей, на чём настоял доктор Мелёв, и отбыли назад в Германию.

Так Франц стал обладателем первого своего волчка Томсона.

Сейчас Франц демострировал удивительный волчок-пепревёртыш на очередном своём семинаре в инженерном обществе. Семинар был посвящён столетию со дня рождения Мартина Гарднера. Мартин Гарднер был одним из кумиров Франца. Его маленькое фото всегда стояло на его рабочем столе и вводило в заблуждение многих посетителей.

– А почему у тебя фото Сахарова на столе, – порой, спрашивал кто-то, подсаживаясь к столу Франца, – был с ним знаком?

– Нет, я был знаком с Гарднером.

Мартин Гарднер не дожил до своего столетия четыре года.

Глава 20

Подарок из космоса.

Зачем понадобился ему вертолёт, Востриков не объяснял в своём заявлении, которое он подал в технический отдел Центра. А вот в курсах на управление вертолётом ему было отказано – занимайся, мол, своим делом, а управлять вертолётом будут те, кто этому обучен, тем более, что «вертолёт» этот на земной вертолёт и не похож вовсе, так – одно название и перемещается беззвучно, и вместо винта был шар.

Вострикова удивило ещё и то, что Центр по другому воспринял доклад Ивана об убийстве Бережного. Он-то не сомневался, что убийство было, а как ещё это назвать. Но руководство дало понять: не было никакого убийства. Несчастный случай, да, был. Холатность проявил Бережной, вот и поплатился… Спорить с руководством он не мог. Теперь Вострикову было непонятно, кто будет вместо Бережного или этот несчастный случай оборвал всю его миссию? О том, что миссия самого Вострикова продолжается было ясно из полученных директив.

Вопрос о Грелкине он тоже не мог задавать руководству, так как в его миссию Грелкин не входил никаким боком, а по знакомству какие-то сведения раздобыть по этому делу не получалось. Иван чувствовал себя осиротевшим, но возвращаться на Землю надо было. В придачу, вместе с «вертолётом» ему был придан пилот. Это была китаянка с непроизносимой фамилией и именем, что-то вроде Ойх-ли Личхной. При первом же знакомстве Иван договорился, что будет называть её просто Ольгой. Она была маленького роста, в аккурат до пупа Ивану, и непонятного возраста. Вообще была шустрой и толковой и лихо прокатила Ивана на своём сферолёте.

Перед отправлением на Землю Иван зашёл в музей Центра и взял с собой маленький кусочек метеоритного вещества. «В качестве подарка» – написал он отчёте.

* * *

Он появился внезапно прямо из серого ненастного облака. Рано утром Франц подошёл к окну своего домашнего кабинета, чтобы оценить погоду. Очень не хотелось брать с собой зонтик. И тут он появился. Просто вынырнул из облака и полетел в сторону дома Франца. Шар был серого цвета немного темнее облака, из которого вылетел. Летел он невысоко (так показалось Францу), наверное, метрах в ста над землёй. Небо в то утро было дождливое и облака висели низко. Из нижней точки шара что-то свешивалось, как будто к большому шару был подвешен ещё маленький шарик. «Метеозонд что ли? – подумал Франц». Шар пролетел над балконом и не меняя курса скрылся из вида. Точно так же, как и появился. И тут Франц задумался, а что же им двигало? Шар летел с постоянной скоростью и не по ветру. Строго горизонтально относительно земли. Он летел явно быстрее облаков, но достаточно медленно, чтобы можно было его рассмотреть. Это был точно не воздушный шар для путешествий. Был одного серого цвета, вроде как металлический. Может быть маленький шарик внизу и был двигатель? Но тогда, наверное, не возникало бы ощущение, что маленький шар висит под большим. Видно было и сам подвес. Как будто что-то жёсткое соединяло два шара. Всё это была одна конструкция. Не создавалось впечатления, что один из шаров тянет другой. В этом и было ощущение нереальности. Как-то неправильно они летели, но летели уверенно. Франц постоял ещё немного, глядя вслед исчезнувшему летательному аппарату и поехал в Дрезден без зонтика. Тайна НЛО осталась невыясненной. Если бы этот шар вдруг остановился, а потом снова полетел, тогда интерес к нему был бы ещё большим, а так – летел и летел.

Однажды Борис прислал Францу книгу одного своего знакомого. Это были воспоминания капитана речного параходства. Он всю жизнь ходил по Енисею, а потом решил написать о своей жизни книгу. Одна из глав была посвящена НЛО. Однажды, стоя на палубе теплохода, он увидел, как по небу двигается непонятный объект. Он напоминал железнодорожную цистерну, но без колёс – цилиндр с закруглёнными краями. Объект вдруг резко остановился прямо напротив теплохода и висел в воздухе несколько мгновений. Капитан обратил внимание на этот объект и людей, кторые стояли с ним на палубе. Потом цилиндр резко набрал скорость и, круто изменив направление полёта, бысто удалился. Цилиндр-цистерна был серебристого цвета, как монолит. Никаких технических конструкций на нём не было видно. «Как и тот тор», – подумал Франц, который видел когда-то в юности. Он тоже был идеально гладкий, только не блестел. Да и было это на фоне чёрного неба, а этот цилиндр появился и исчез средь бела дня. Почему-то Франц верил этому капитану, да и по характеру всей книги не складывалось впечатления, что этот человек был склонен к фантазиям.

«Наверное геодезический зонд откуда-то залетел», – решил Франц и больше не думал об этом случае с шаром над домом.

Идея создать персональный сайт пришла в голову Александру, математику из Ташкента ещё во время первого проекта.

– У тебя есть, что сказать миру, – веско заметил Александр, – в отличие о всех этих жёлтопрессовых блогеров.

– Честно сказать, не думал об этом, – растерялся Франц.

– Ты прикинь структуру сайта, какие должны быть разделы, рубрики. Может не только математика… Может о «Пифагоре», о моделировании… А я программированием займусь, как раз есть неплохая литература…

Франц обещал подумать над этим вопросом.

Александр резко начал. Договорился о финансировании с хостингом, но потом отвлёкся на другие дела. Потом проект кончился и всё забылось, а Франц исправно платил за несуществующий сайт ещё два года.

Неожиданно про сайт вспомнила Нина, математик их Харькова, которая начала работать в новом проекте. Был заключон договор с новым хостингом и была разработана новая структура сайта. Теперь сайт должен был включать и математический раздел, и раздел занимательной математики, и отдельно страничку «Пифагора», и фотогалерею. Кроме того решили выделить место и для творчества друзей Франца, и для творчества гостей сайта. Раздел новостей должен быть живым словом самого Франца и откликом на текущие события мира науки.

Нина оказалась человеком деловым и за месяц до нового года персональный сайт Франца появился в мире интернета. Франц активно взялся за редактирование своих работ, которые считал возможным показать мировому научному сообществу. Эта работа требовала немало времени, так как она охватывала без малого сорок лет напряжённого творческого труда. Но и текущую работу нельзя было бросать.

* * *

Кто открыл «конические сечения»? Официальная наука говорит, были они открыты греческими математиками древности задолго до нашей эры. Как говорит легенда, пытались древние математики решить задачу об удвоении куба, а открыли «конические сечения». А Франц всю эту историю с открытие «конических сечений» представлял просто, по бытовому.

Сидел гончар за своим гончарным кругом. Крутил его потихоньку, слепил из глины конус и думал, какой бы новый кувшин слепить из этого конуса. Ничего не лезло в голову. Схватил отчаявшийся горнчар большой хлебный нож и ахнул им по глиняному конусу. Тут зашёл к гончару сосед-математик за какой-то чашкой. Глянул на гончарный круг и призадумался.

– Брат гончар, – молвил сосед, – что лепишь ты тут?

– Да, ничего хорошего в голову не пришло, – и гончар снова замахнулся ножом на круг.

– Погоди, погоди, – остановил его математик и стал тихонько вращать круг, приговаривая, – интересно, интересно. Жахни-ка аккурат вот так.

Гончар прицелился и рубанул ножом, как саблей по мягкому глиняному конусу.

– Очень хорошо, – присел сосед на корточки перед гончарным кругом. Потом собрал кусочки вместе и попросил гончара снова закрутить глину в конус.

– Давай теперь вот так, – сосед показал ладонью, как надо рубить по конусу.

– Эх! – сказал лепила и, размахнувшись от плеча, снёс вершину конуса.

– Замечательно, – обрадовался сосед, – погоди, я сейчас.

– Ты куда? – спросил гончар.

– Сейчас вина принесу, надо это всё обмозговать, как надо.

– Зачем ходить, – удивился гончар, – вино и у меня есть.

Так они и рубили конус, прихлёбывая ядрёное виноградное вино. В результате чего и родились знаменитые «конические сечения», без которых сегодня не обходится ни один учебник по аналитической геометрии.

Разбирая свой старый математический архив начала восьмидесятых годов прошлого столетия, Франц наткнулся на одну работу, где на полях тетради была карандашная запись: «Гипербола? Разобраться». Так началось большое, последнее, на тот момент, геометрическое исследование Франца. Теория «конических сечений» была построена заново, но только подход был совсем другой. Франц впервые ввёл понятие: «топологическая структура теории». Используя это понятие можно было показать и доказать, что обе теории и теория «Конических сечений», и новая теория Франца тождественны.

Теперь для отыскания этих кривых конус вовсе и не требовался (гончар с соседом открыть теорию Франца не могли бы). Порой в учебниках теорию «конических сечений» называли теорией «кривых второго порядка». Все эти кривые были плоскими, то есть могли быть нарисованы на листе бумаги. Вращая такую кривую вокруг некоторой оси симметрии, можно было получить уже объёмную фигуру второго порядка. Это был искусственный приём. А из новой теории Франца объёмные тела получались естественным путём – надо было просто окружность заменить на сферу. В этом было первое преимущество новой теории. Когда-то Эйнштейн по-новому взглянул на гравитацию, не так, как это увидел Ньютон, и получил новую физику. Он не опроверг великого Ньютона, он просто раздвинул границы его теории. Может быть аналогично и Франц с «коническими сечениями» открыл что-то новое, что более двух тысяч лет ускользало от внимания математиков. А ведь на «конических сечениях» построена вся современная астрономия! Дух захватывало от перспектив. Новый взгляд на существующую астрономию – это было второе отличие теории Франца. Решено было доложить о новых исследованиях на очередном своём семинаре в инженерном обществе. Тема семинара была утверждена в плане на будущий год и Франц начал подготовку к семинару. Он назывался «Введение в теорию касательных сфер».

Удивительное событие, почти чудо произошло благодаря персональному сайту Франца. Через этот сайт Франц оброс множеством интересных и полезных знакомств, среди которых появился и новый друг-коллега. Лев не просто был математиком и естественником, он был ещё и известный шекспировед. Жил Лев в Москве и от этого родина становилась как-то ближе. Читатели сайта Франца исчислялись уже десятками тысяч. И вдруг – это академическое издание. Францу предлагали издать книги его математического творчества. Причём, если издание книг предполагалось на языке оригинала, то расходы по изданию редакция брала на себя.

Первоя книга называлась «RP² – Проективная плоскость». Франц был счастлив. Он первый раз держал в руках собственную книгу на родном, русском языке. Это была научная монография и содержала основные исследования Франца по проективной геометрии, включая две его диссертации.

Как известно (наверное здесь запрятан какой-то великий закон Мироздания) – белая полоса всегда сменяется черной или, на худой конец, серой. Домашний врач Франца заподозрил неладное.

– Видишь, в анализе крови,… – он назвал какое-то непонятное слово, – короче, число это потихоньку растёт, а этого не должно быть.

– И что надо делать? – насторожился Франц.

– Для начала надо показаться урологу. Это по его части, но сделать это надо обязательно.

– Когда?

– Чем раньше, тем лучше.

После трёх перенесённых операций не хотелось испытывать судьбу и Франц отправился к урологу.

– Быть того не может, – уролог таращился на экран монитора, – тебе делали операци на почке?

– Делали на мочеточнике, какой-то затор каменный убирали.

– Искусственный мочеточник ставили?

– Может и ставили, не знаю.

– Когда это было? – допрашивал уролог.

– Два года назад, – вымолвил Франц, – а что случилось?

– Быть того не может! – повторил врач, – похоже в тебе забыли временный мочеточник и ты с ним два года ходишь?

– Я ничего такого не чувствую.

– Бывает медицинские инструменты во время операций забывают, но установить временный мочеточник и забыть…

– Снова операцию делать?

– Делать, никуда не денешься. Операция не должна быть сложной, хотя… за два года он мог там и капитально врости…

Операцию назначили на январь и Францу пришлось на месяц сдвинуть свой семинар. А до нового года вышли ещё две книги Франца. Вторая книга называлась «Поэзия разума». Именно эту книгу он обсуждал когда-то с Мартином Гарднером, который собирался помочь её издать в Америке, если она появится на русском языке. И вот она появилась, но не было уже самого Гарднера. Третья книга «Закоулки и перекрёстки математики» открывала работа Франца «Теория касательных сфер». «Как специально для семинара» – подумал Франц. А в приложении к этой книге была опубликована сказка Франца «За разностью потенциалов».

* * *

Палата была трёхместной. У окна лежал парень лет сорока.

– А я большую часть жизни нахожусь здесь, – говорил сосед у окна, – пару недель дома побуду и опять сюда.

Франц даже сразу не разобрался, что он без ног. Только, когда увидел у окна стоявшую коляску, сообразил: парень-то не встаёт, всё время под одеялом. А когда увидел, как ему приходят менять памперс, то понял, что что-то с ногами. А ног и не было. Были какие-то два отростка, в которых и ноги-то узнать было невозможно. В воображении рисовалась страшная картина, как толкают человека в мясорубку огромных размеров ногами вперёд. Уже наполовину затолкали, а потом вдруг взяли и вытащили. Вот и остались от ног жалкие обезображенные отростки.

Второй мужик был постарше Франца и очень словоохотливый.

– Что ты там всё время пишешь, – спрашивал он Франца.

– К семинару готовлюсь, – говорил Франц, – сразу после операции.

– А ты кто по профессии?

– Математик.

– Да, ну? – словоохотливый выпучил глаза, – настоящий математик? Вот это мне повезло – никогда в жизни не видел живого математика.

– А мёртвого видел? – вставил безногий.

– Нет, я в том смысле, что прожил всю жизнь, а математика никогда не встречал. Для меня вся математика в школе осталась,… синус там какой-то. А что такое синус, хоть убей, не вспомню. А тут – профессия математик. Что ж ты делаешь? Синус считаешь?

– Когда-то на вычислительном центре работал, потом математическим моделированием занимался, сечас немного преподаю, семинары веду…

– Живой математик! Это надо же… Семинар, синус…

На следующий день Франца увезли на операцию с самого утра. Перед операцией появился специалист с компьютером, установил на груди у Франца какую-то штуковину и подключил проводки к своему лэптопу.

– Готово! – сообщил он после несколких нажатий на клавиши, – отключил твой дефибриллятор, после операции сново включу.

Операция длилась несколько часов. Сначала удалили временный мочеточник, а потом почистили мочевой пузырь от камней. Из мочевого пузыря было выведено две дренажных трубки – мочевой пузырь надо было промыть так, чтобы никакой, даже самой мелкой каменной крошки не осталось внутри. Камни оказались достаточно большими и, прежде чем их вытаскивать, их надо было раздробить.

– Когда домой отпустите?

– Месяца через два.

– Как, через два? – Франц был потрясён.

– Дней через десять сделаем вторую операцию, а там как пойдёт…

– Какую вторую операцию?

– Почку тоже надо почистить. Там серьёзные камешки.

Франц понял, что семинар его накрылся медным тазом. Когда Тамара его навестила, Франц попросил её позвонить шефу инженерного общества и сказать, что семинара не будет в ближайшие месяцы.

Вместе с Тамарой приехал в больницу и младший сын со своей супругой. Они приехали в Косвиг навестить Гошкину тёщу.

– Ты знаешь, Гоша, – сказал Франц, – а ведь твой шар может быть первым прибором для связи с тонким миром.

– Какой шар?

– Ну, тот, что ты мне подарил. Шар висит в электромагнитном поле.

– И как им пользоваться?

– Шар можно раскрутить не прикасаясь руками. Я пробовал. Нужен сильный магнит. Поводишь им около шара и тот начинает вращаться. Когда я «откинусь», ты шар себе забери, а я оттуда буду его раскручивать.

– Об этом ещё рано говорить, – смущенно сказал Георг, – и долго он крутится?

– У меня неделю крутился без остановки. Висит себе в воздухе и потихоньку вращается. Один раз крутился, крутился, вдруг замер и начал вращаться в другу сторону.

– Без твоего участия?

– Без моего.

– А потом остановился?

– Да нет. Так и крутился ещё несколько дней. Маманька наша, – Франц паказал пальцем на Тамару, – заставила остановить.

– Надо было ролик снять.

– Я Мишку нашего попросил – он снял. Самое интересное, что шар вращался с ускорением.

– Это как?

– Сначала делал оборот на шесть секунд, а дня через два, перед тем, как выключить, стал вращаться за пять секунд оборот. На ролике всё заснято.

– А откуда он энергию черпал?

– Дело в том, Гоша, что эксперимент был поставлен не корректно. Я в эти дни комнату проветривал. Его могло движением воздуха подталкивать, например. Он же у меня на столе стоял прямо перед окном. Выйду из больницы, попробую всё повторить более корректно.

В этот момент пришла медсестра и вручила какой-то документ. Франц, не читая, пердал его сыну.

– Что там?

Гоша быстро пробежал его глазами.

– Просят подписать, что ты согласен. Если во время операции что-то пойдёт не так, то почку придётся удалить.

Франц подписал документ.

Через десять дней сделали вторую операцию. Снова отключали дефибриллятор. Потом анестезиолог не попал шприцом в нужное место и на запястье вздулась шишка величиной с теннисный шарик. Врач принялся выдавливать содержимое шишки назад в шприц, и было очень больно. Но тут на Франца надели маску и всё исчезло. Он опять не видел снов. Да и увидеть не мог – наркоз отключает сознание и подсознание.

Операция продлилась более десяти часов. Франц отходил после наркоза очень тяжело. Его рвало так, что казалось все внутренности вывернутся наизнанку. После этой операции требовался период реабилитации и Франца отправили в другой корпус. В голове был полный туман.

Зима кончилась. Наступила двадцать третья весна в Германии. Франц вдруг ясно вспомнил предыдущие дни.

Сначала не могли включить дефибриллятор – мужик с лэптопом застрял где-то в пробке, он ехал из другой больницы. Потом заходил хирург. Потом Франца мыли. Шрам на боку был ужасающих размеров – почти тридцать сантиметров, но абсолютно не болел. А к двум существующим дренажным трубкам добавилось ещё три. Все они выходили из левого бока и каждая из них заканчивалась специальным мешком для сбора жидкости. На мешках была нанесена шкала, чтобы можно было определять, сколько жидкости вышло из пациента. «Две трубы направо, три – налево. Точно распяли на кровати», – шутил про себя Франц. Реабилитационная палата была рассчитана на троих, но одна койка была свободна.

* * *

– «Пролог кончился, начиналась реальность жизни», – …

* * *

На крыше реанимационного корпуса находилась вертолётная площадка и, несмотря на отличную шумоизоляцию, иногда было слышно, как прилетает или улетает вертолёт.

Через два дня Франца перевезли назад в отделение урологии, где палата была уже на двоих. Соседом оказался ветхий дед и, кажется, ещё и глухой. Прямо за обширным окном находился квадратный городской сквер. С одной стороны сквера стояла стена жилых домов какой-то полуготической архитектуры. Листвы на деревьях не было, и стена домов, лепившихся друг к другу, хорошо просматривалась из окна Франца. Оставалось дождаться, чтобы сняли швы и вытащили ненавистные дренажи. Франц обложился книжками и тетрадками, которые принесла из дома Тамара, и принялся творить.

Удивительно глубоко шагнула современная физика. Стандвртная модель (СМ) позволяла моделировать события начала развития Мироздания буквально, до мельчайших первых мгновений своего существования. Ничего тогда не было. Был один какой-то кварковый бульон. О какой геометрии можно было говорить…?

Франц кое-как сел на кровати, тихонько переложил дренажные трубки от левого бока на правую сторону, взял три дренажа в одну руку, два – в другую и медленно поднялся. Потом тихонько двинулся к туалету. В туалетном зеркале он себя не узнал. «Всё, стригусь налысо и начинаю новую жизнь, а то на чёрта стал похож», – подумал Франц, рассматривая незнаковое отражение в зеркале. В этот же день он заказал к себе в палату парикмахера.

Через пару дней в палату постучали, что немало удивило Франца – здесь все появлялись без стука. Соседа навещали бесчисленные дети и внуки и шастали туда-сюда, а медсёстры были вообще, как у себя дома. И вдруг кто-то стучится.

Сначала Францу показалось, что пришёл ребёнок – настолько она была маленького роста, – но при более внимательном взгляде было понятно, что это женщина. В палату вошла не то китаянка, не то вьетнамка. Их много было в восточной Германии.

– Парикмахер кому нужен, – тихонько сказала китаянка.

– Идите сюда, – позвал Франц и сел на кровати.

Китаянка ловко упаковала плечи и шею Франца в чёрную материю.

– Как будем стричься?

– Оставьте пять миллиметров по всей голове, какая тут прическа…, – Франц обречённо махнул рукой.

Через несколько минут всё было кончено. На голове Франца остался ровный седеющий пятимиллиметровый ёжик. Можно было творить дальше.

«Всё должно начинаться с математики, – думал Франц, – а физики сначала строят свои теории потом подгоняют под них математику». Если предположить, что первые мгновения существования нашего мира можно описывать какой-то геометрией, то это должна быть только проективная геометрия и никакая другая. Все остальные геометрии рождаются уже из проективной. Стоп! Но ведь с начала Большого Взрыва и до кваркового супа ещё было какое-то время. Пусть ничтожно малое, но оно было. Пол Девис пишет, что в это мгновение и могло родиться само пространство из ничего. Из НИЧЕГО! Из какого-то пра-пространства, в котором есть только выход или вход, или вход-выход, как одно и то же. Можем ли мы это понять, можно ли такое явление описать математически. И тут Франца осенило. Бутылка Клейна! У бутылки Клейна как раз одна дырка. Она же и вход, и выход. Это и должно быть математической моделью первого мгновения. А ведь бутылка Клейна – это две проективные плоскости, соединённые коридором. Франц представил концентрические сферы соединённые попарно между собой трубчатыми ходами. «Как мои дренажи, – мелькнуло у него в голове, – какая-то Туннельная сфера». Название понравилось Францу, а дальше пошло, как по маслу.

* * *

– Всё! – мы над точкой, – сказал Иван.

– Включать?

– Нет, Оля, погоди. Ещё не пришло то мгновение. Ты держи палец на кнопке. Как скажу «жми» – включай, но через мгновение выключи. Больше не надо.

И Иван снова стал что-то рассматривать в цифрах приборной доски сферолёта, переводя время от времени взгляд на экран персонального компьютера, который держал у себя на коленях.

* * *

Францу не спалось. Несмотря на то, что ночь была безлунная и казалось, что и звёзды сегодня кто-то выключил, за окном сквозь черноту просматривалась готическая стена зданий и сам квадратный сквер.

Сегодня была закончена работа, которую Франц назвал «Геометрия фундаментальных законов». Теперь он знал, как родилось Мироздание и как оно развивалось. В работе вместе с понятием «туннельная сфера» появилились понятия «масштабный фактор» и «реликтовая кривизна». Причём кривизна эта должна обуславливаться поверхностью Шерка. Да, того самого Генриха Шерка, чья фамилия имела тот же числовой что и имена и фамилии Эйлера, Лагранжа, Вейля, Максвелла и самого Франца.

«Удивительно напоминает зал, – думал Франц, всматриваясь в окно, – зал, где был бал у сатаны. Такой же квадратный, какие-то готические стены… Чёрное небо… Кто видел фильм «Мастер и Маргарита» меня поймёт…». И в этот момент ослепительный белый свет обрушился с неба. Он в одну секунду осветил квадрат сквера и тут же погас, превратив всё за окном в непроглядную жирную черноту. Казалось – это было одно мгновение, как мгновение Большого Взрыва, когда родилось пространство и время. Свет озарил не только сквер, но и всё сознание Франца. Он вдруг понял, что такое наш Мир.

Эпилог

Обычно новые научные истины побеждают не так,

что их противников убеждают и они признают

свою неправоту, а большей частью так,

что противники эти постепенно вымирают,

а подрастающее поколение усваивает истину сразу.

М. Планк (сборник статей к 50-летию автора)

– Ты видел отца после предпоследней операции, – спросил Гошка, – тихий такой, лежит под одеялом… Две трубки из под одеяла свешиваются. По-моему даже речь какая-то несвязная была.

– Я видел его после последней операции, когда его на две недели домой отпускали – ответил старший брат, – зрелище неприятное. Прямо из левого бока трубка выходит – видел, когда мать его перевязывала. Шрам в пол пуза, как будто циркулярной пилой саданули. Пять раз под наркозом побывал… Конечно и речь станет несвязной.

– Наверное, надо увозить его из Саксонии поближе к нам. Было бы идеально – к вам на Рейн. И внуки будут рядом. И, может, тебе будет полегче…

– Да и поспокойнее будет. Ему ведь ещё операции предстоят.

– Какие операции?

– Ну во-первых новый дефибриллятор надо ставить. От этого никуда не денешься. Каждые пять лет.

– Чёрт, я совсем и забыл про этот дефибриллятор. Ты видел, какие камни из почки вытащили? Страшно смотреть. Где они там помещались?…

* * *

Они разговаривали уже пол часа.

– Чуть не забыл, Слава, – Франц достал из сумки книгу в нераспечатанной издательской упаковке, – это тебе на память.

– Последняя ваша книга?

– Нет, предпоследняя. Последняя вышла буквально на днях. О тонком мире. Возможно, помнишь, я ещё Тихоплаву её когда-то посылал.

– А эта о чём? – Слава рассматривал обложку книги, – «Математика в науке и вокруг нас».

– Это сборник последних статей. Кстати, там есть статья посвящённая тебе, о планарных пропорциях. Ты, собственно, меня и подвиг тогда к этим исследованиям. Как-то на кружке.

– Вы писали, Франц, что сделали какое-то важное открытие. Новая теорема?

– Да, нет, собственно, – это и не открытие. Скорее, можно сказать, – прозрение. Буквально перед выпиской из больницы, в один из последних дней лежал как-то ночью. Не спалось. Часа три было, за окном чернота сплошная, так, угадываются какие-то тени и вдруг – свет. Яркий, белый… С неба ударил и весь сквер за окном осветил ярче чем днём. Прямо взрыв света. Буквально одно мгновение. Вертолёт, очевидно, садился на крышу и себе подсветил. И у меня, вдруг, такое ощущение, что это он всё моё сознание осветил. И в голове ясность такая… Даже удивительно, как раньше мне это в голову не пришло. Должна существовать эта теория. Просто иначе нельзя, вся жизнь об этом говорит.

– Теория чего?

– Я назвал это теорией глобального разума или теория множественности разума. ТМР будем называть. Сам посмотри, какое вокруг многообразие жизни, буйство жизни… Куда ни плюнь – в жизнь попадёшь. Везде… В земле, в воздухе, в воде. Тепло, холодно…, а жизнь кругом приспосабливается.

– А в Космосе – нет, – вставил Слава.

– Да, в Космосе нет. Заперта жизнь на планете. И разум в этой жизни один. Хотя, Пенроуз, например, предполагает, что зачатки разума проглядываются даже у одноклеточных. Почитай его «Тени разума». Очень интересная книжка. Он в общем-то рассуждает о возможности построенияискусственного интеллекта. Да, отвлеклись. Разум один. Будем говорить – человеческий разум, биологический, так сказать. А ведь материя может находиться не только в вещественном состоянии, но и в полевом. Почему бы не быть и полевому разуму. Электромагнитное поле. Оно кругом вокруг нас. И многообразие этих полей такое, что дух захватывает. И новые решения уравнений Максвелла продолжают находиться. И какие решения… Я уверен, что многое здесь ещё не открыто. А ведь полевая материя во много раз старше вещественной материи. Я имею в виду биологическую материю, где разум возник. Ты, посмотри, вещество ещё и не образовалось, даже молекул ещё не было, а полевая материя уже была. Так почему бы и разуму полевому не быть? И разум такой не заперт на одной планете – он перемещается со скоростью света…, – Франц отхлебнул из чашки.

– А раньше вым такие идеи не встречались?

– Как ни поразительно, но не встречал, хотя много всякой фантастики и популярной литературы перечитал. И в пользу существования такого разума говорят эксперименты Монро. И Курилов пишет о подобных случаях. Если задуматься и наука практически вплотную к таким идеям подошла. Возьми квантовую запутанность… Там вообще быстродействие какое-то. Хотя, возможно, – это уже следующий этап существования разума. Так сказать – разум на квантовом уровне. Вселенский разум. Он должен быть ещё старше полевого разума…

– А не к религии ли опять придём? Бог – Вселенский Разум.

– Я думаю, что это не религия. Бог по религии – это Творец, а разум – это свойство организованной материи. Мы ведь от науки идём… Можно, конечно, и слепо поверить в такую идею, тогда будет религия… Наверное, ТМР когда-нибудь вытеснит религию, только страшно подумать, сколько ещё должно смениться поколений, чтобы это время настало.

– А у вас есть факты научности такой идеи?

– Если задуматься, то вся моя жизнь постепенно складывалась из таких фактов, разных подсказок, намёков, прозрений… Мы ведь живём, как по инерции. Не задумываемся о происходящем, не анализируем события собственной жизни.

– Расскажите что-нибудь из этих фактов.

– Я вот как-то задумался. Я открыл кучу теорем. Больше семидесяти. И почти все они не связаны между собой. Для чего они все? Да что там теоремы… Более десятка полноценных теорий. Целые новые направления в математике, которые могут и всё естествознание за собой потянуть… А теперь мне кажется, что эти теоремы понадобятся мне в будущей жизни…, в полевом сознании нового разума.

– Что, жизнь вечна? После смерти будет продолжение жизни?

– Я думаю – будет не продолжение, а другая жизнь. На полевой основе. Метаморфоз. Как гусеница, вдруг, превращается в бабочку. Я думаю, что бабочка даже на уровне инстинктов не помнит, что она была когда-то гусеницей… Я думаю, что на протяжении всей жизни наш организм создаёт свой кокон, свой полевой разум, который потом после смерти вылупляется из физического тела, как из кокона бабочка. Только, видимо, не все понимают, что они этот кокон создают. Возможно в этом и есть ГЛАВНЫЙ ВОПРОС: для чего это всё, эта жизнь? Вернее, главный ответ – кокон себе подготовить для будущего.

– Эффект Кирлиан имеет к этому отношение, как вы думаете?

– Что ты имеешь в виду?

– Когда от листа растения отрываешь кусочек, а поле свечение показывает, что лист целый. Контуры целого сохраняются. Так сказать, кокон листа остался, а лист разрушен.

– Очень может быть. Вообще метаморфоз – он везде. И в науке, и в жизни. Смотри, одни звёзды превращаются в другие, другие – в планеты, третьи – в чёрные дыры. В науке одна геометрия превращается в другую. Катеноид – в геликоид. Гусеница – в бабочку. Возможно двойственные структуры в науке – это и есть намёк на существование глобального метаморфоза. Частица – волна. В проективной геометрии: точка – прямая…

– А те факты, – продолжал Франц, – на которые наука сегодня закрывает глаза. Круги на полях, различного рода НЛО… Это же факты проявления другого разума. Возможно, полевого, «ЭМ»-разума – электро-магнитное поле. Я не был очевидцем создания этого события, я имею в виду явления кругов на полях, но ведь это было и есть, и есть тому свидетели. Такие факты и есть те подсказки, чтобы человек мог наконец о всём этом задуматься. Сама наука подсказывает логику ТМР. Участие полей в нашей жизни очевидно и на всех уровнях. Насекомые общаются через поля, птицы, животные…, – Франц задумался. – Биологический разум может существовать при досветовых скоростях, полевому разуму подвластна скорость света, а это уже, наверное, возможность двигаться по галактике. Вот и вышли из рамок планеты. А квантовый разум может уже охватить и всю Вселенную. А, может быть, эти три разума и подталкивают друг дружку к совместному существованию?… А, может, и вовсе – не могут развиваться друг без друга. Эволюция доводит биологическую структуру до определённого уровня развития, а потом искра полевого разума зажигает в ней сознание. А квантовый разум активизирует полевой… И я уверен, что все эти подсказки приходят не только ко мне. Возьми Николая Фёдорова. Его «философия общего дела» это ведь та же ТМР. Только он её писал, основываясь на каких-то своих догадках и прозрениях. Не было тогда ещё современной науки. Мне кажется каждый должен думать на такие темы. Вообще в школе должны преподавать предмет «Жизневедение». Ученик с первых лет жизни должен учиться анализировать свою жизнь. Может быть, вести личный дневник. Если бы каждый к концу жизни писал бы труд, как он прожил свою жизнь. Сделал ли правильный выбор или упустил возможность себя реализовать, найти призвание… То такие «отчёты» были бы огромным вкладом в опыт будущих поколений. А математика здесь играет первостепенное значение. Разум развивается через математику. Человек, который не научен искуству доказательства, постепенно деградирует и не развивается. Ты посмотри сколько в мире откровенных дураков. До министров дорастают… Это всё люди, которые в школе прошли мимо математики. Их не научили искусству уметь анализировать и доказывать. Искусство рассуждений – это великий аппарат развития. Каждый должен себе задать «главный вопрос», но вот каждый ли найдёт на него ответ…?

– Когда пришло к вам это понимание?

– Оно шло ко мне всю жизнь. Через Достоевского, Фёдорова…, через Булгакова, Стругацких, Вернадского,… через Гарднера… Я думаю, что у каждого должен быть свой путь к пониманию познания.

* * *

На днях пришло сообщение от друга. Умер в Красноярске Игорь. Вроде бы сердце неожиданно остановилось. Слепил ли он свой кокон, для выхода в новую жизнь?

Под окном, слегка приволакивая ногу и подталкивая перед собой стул на колёсиках, проплыл сосед по дому Зигмунд. «Днём будет жарко – подумал Франц, – Пифагору-то все поверили, а это только часть знаменитой теоремы».

Франц повертел в руке тяжёленький серый камень с чёрными металлическими прожилками. «И как этот метеорит мог оказаться в цветочном горшке?».

Над столом медленно вращаясь и раскачиваясь совершал свои вечные обороты шар, висящий в электромагнитном поле. ТМР должна существовать! Вся жизнь была тому подтвержденьем.