Симфония любви [Кэтрин Сатклифф] (fb2) читать онлайн

Кэтрин Сатклифф Симфония любви

Пролог

Мария Эштон стояла перед дверью домика при церкви, ожидая, когда она откроется. Чем скорее, тем лучше – хорошо бы побыстрее закончить с этим неприятным делом. На что она надеялась, откликаясь на подобное предложение? Отчаяние и надежда любого способны превратить в глупца. Да, ей придется дорого заплатить за эту надежду! Терзающая тело власяница покажется легким наказанием по сравнению с тем, что последует за этим «попранием приличий и веры», как выразился бы ее отец, викарий Эштон.

Опустив руку в карман юбки она достала грязную и мятую заметку, которую вырезала из «Лондон тайме» еще шесть месяцев назад.

«Предлагается работа. Требуется компаньон для совместного проживания. Обязанности домашнего учителя, сиделки. Йоркшир. Оплата в соответствии с квалификацией. Предпочтительно здоровый, сильный мужчина. Обращаться…»

Зажав в кулаке листок, Мария подошла к окну. Отвратительная погода. Отсюда она могла видеть остроконечную крышу своего дома, поднимающуюся из тумана на другом краю деревушки. Эта крыша выглядела необыкновенно роскошной по сравнению со скромными, крытыми соломой домиками, окружавшими добротное – благодаря непомерным поборам с прихожан – жилище викария Эштона.

В отличие от ее родного дома, сама деревня не представляла собой ничего особенного. Между плитами тротуара росла трава, а грачи, сидевшие на голых ветках деревьев, казались полусонными. Тишина и спокойствие наводили на мысль о кладбище, и это неудивительно, если принять во внимание, что викарий использовал любую возможность для искоренения греха легкомыслия и веселости. И как бы усугубляя мрачное настроение, на убогие домишки опустился густой белый туман – довольно редкое явление для расположенной на высоком холме деревни. Вместе с туманом в души жителей проникал глубокий холод.

Странно, но она не ощущала этого. Откровенно говоря, она оцепенела и вообще почти ничего не чувствовала.

– Я запрещаю! – внезапно раздался голос викария, и Мария, сжавшись, бросила взгляд на дверь, готовая в любую секунду обратиться в бегство. Но куда она пойдет? Ей не скрыться от гнева викария. Лучше сжать зубы и переждать бурю, как она всегда делала. Еще в детстве она поняла, что лучше подвергнуться наказанию, чем жить в постоянном страхе неизбежного разоблачения.

Из соседней комнаты доносились сердитые голоса: ее отца, еще одного мужчины… и женщины – разумеется, не матери. Ее мать, вероятно, пряталась в углу, повернув от страха и стыда к стене свое бледное, изможденное и несчастное лицо. И это даже больше, чем страх перед отцом, приводило Марию в замешательство, заставляло терзаться чувством вины. Она не боялась неприятностей или гнева отца, но мать – совсем другое дело.

Упорство Марии вызвало бы целый поток обвинений в адрес Мэри Эштон. Матери напомнили бы, что именно ее красота явилась причиной необыкновенной, дьявольской красоты Марии. И разве не из-за ее собственной чувственности и миловидности молодой викарий временно поддался дьявольскому вожделению и женился на девушке не по любви, как могло бы показаться (Бог был его единственной любовью, Бог и милость Божья, которая будет дарована викарию Эштону после смерти, а из чувства вины.

И совершенно очевидно, что Мария унаследовала от матери склонность к непослушанию. Разве не она постоянно оспаривала власть отца? (Что равносильно оспариванию власти Бога.) И разве не вынужден был викарий постоянно наказывать Марию, как много лет назад Мэри, пока окончательно не сломил ее героическое сопротивление его гипертрофированной властности.

Мария закрыла глаза. На что она надеялась, откликаясь на объявление? Боже всемогущий, кто мог вообразить, что на пороге ее дома появится член королевской семьи, чтобы побеседовать с ней по поводу работы, за которой она обратилась в порыве чувств – из-за того, что слишком жадно слушала рассказы только что вышедшей замуж Сары Маккен об удивительных удовольствиях, притаившихся за пределами деревни (не говоря уже о супружеском ложе), слишком долго и внимательно разглядывала роскошные кареты с нарядными пассажирами, которые проезжали по дороге в город.

Еще больше ей хотелось спасти одного милого молодого человека от ужасной ошибки – влюбиться в «плод дьявольской похоти» викария Эштона. Но сильнее всего она желала избавить себя от судьбы, выпавшей на долю ее матери. А еще она хотела спасти мать.

Мария разгладила ладонями юбку и на мгновение, прежде чем она вспомнила о грехе тщеславия, ей захотелось, чтобы на ней было что-то другое, более красивое, более яркое, чем простая и мрачная черная одежда, которую она была вынуждена носить. Ее брат Пол часто говорил, что когда-нибудь подарит ей голубое платье (вероятно, он видел его в одной из тех роскошных книг, которые читала красивая леди в одной из проезжавших мимо карет), под цвет ее глаз – голубых, как весеннее небо.

Сама Мария считала себя даже не хорошенькой, а… самой обыкновенной. У нее была чудесная кожа и пепельные волосы, которые никогда не поседеют. Обычно она носила что-то вроде чепца из черных кружев, полагая, что это наиболее подходящий головной убор для девушки ее возраста и положения. Что касается умственных способностей, то она никогда не считала себя умной. Она умела читать и писать, в основном благодаря Полу, заветной мечтой которого было учить, но не так, как отец учил деревенских детей, а обращаясь к уму, сердцу и душе учеников посредством правды и рациональных знаний без упоминания адского пламени и серы, без обращения к библии для сокрушения идей и идеалов современных философов.

Позади нее открылась дверь.

Мария повернулась, и сердце ее замерло. Дверной проем заполнила фигура отца. Его глаза сверкали, широкое морщинистое лицо пылало гневом, огромные кулаки были крепко сжаты. Внезапно ей стало трудно дышать.

– Ведьма, – его голос рождался где-то глубоко в груди.

Она узнала этот голос, предназначенный для тех неисправимых грешников, чьи души он без всяких угрызений совести отправил бы прямо в ад.

Он аккуратно закрыл дверь – слишком аккуратно, чтобы этот жест не показался угрожающим. Она отпрянула к стене, как будто хотела слиться с резными панелями из красного дерева.

– Ты не посмеешь коснуться меня, – заявила она с уверенностью, которой на самом деле не чувствовала. Ведь он ее отец. Он может обращаться с ней по своему усмотрению – так, по крайней мере, он всегда говорил ей. – Я больше не ребенок. Я взрослая женщина, и если решила уехать отсюда…

– Гадкая девчонка. Злобная грешница, ты оскорбляешь меня.

Вжавшись в угол, она взглянула сначала на дверь, а затем в окно. Спасения нет. Убежать сейчас – значит, только еще больше разозлить его, а ведь нужно подумать и о матери…

Вскинув голову и крепко упершись своими маленькими ногами в пол, она с вызовом взглянула прямо в глаза викарию, и его лицо медленно побагровело.

– Я больше не позволю тебе мучить меня, отец. Я уезжаю отсюда и при первой же возможности заберу мать.

– Дерзкая грешница! Дочь сатаны! Совсем как она – Ева-искусительница, враг добродетели. Разрушительница порядка и веры. – Его глаза горели ненавистью. Он возвышался над дочерью, и стихарь развевался вокруг его массивной фигуры, как символ власти и судьбы. Слова с шипением прорывались сквозь сжатые зубы: – Искусительница. Ты проникаешь в сны и лишаешь мужчину добродетели, заполняя его разум похотливыми желаниями, так что он забывает о морали и законах божьих.

Она отвернулась.

– Я не позволю сломать себя, как маму.

– Блудница…

– Ты не сможешь отнять у меня молодость и…

– Распутница…

– …достоинство! Ты злой человек, прикрывающийся именем Господа, и если бы это было в моей власти, я бы позаботилась, чтобы тебя лишили духовного сана и отлучили от церкви. Я расскажу жителям этой деревни, которые так боятся и почитают тебя, кто ты есть на самом деле!

– Замолчи!

– Я расскажу о непомерных поборах, о том, что за добытые тяжелым трудом деньги они покупают всего лишь фальшивые обещания стремительно богатеющего человека, который рассчитывает стать епископом…

– Ты богохульствуешь!

– Я твердо намерена вернуться и забрать маму, избавить ее от твоей жестокости и бесчувственности, пока ее не постигла судьба Пола.

– Как смеешь ты произносить при мне имя этого грязного язычника!

– Потому что ты виноват в его смерти… в смерти моего единственного брата…

– Лживая шлюха!

– Ты отошел в сторону, позволив этому негодяю поднять руку на твоего собственного сына. Из-за тебя мой брат провел последние два года своей жизни в страшных мучениях…

– Это кара Господняя!

– Медленно умирая, он не переставал любить тебя. Последние его слова были обращены к тебе. Он молил о прощении…

– Прощать – в Божьей власти, а не в моей.

– Он был твоим сыном! Твоя плоть и кровь. А ты в течение двух лет отказывался говорить с ним только потому, что он полюбил женщину…

– Шлюху! Прелюбодейку. Заклеймить ее позором и изгнать из деревни – еще слишком слабое наказание. Следовало бы сжечь ее на костре.

– Жестокий и мстительный человек. Я избавлю нас с матерью от тебя, чего бы мне это ни стоило.

Он занес руку для удара, но в этот момент дверь открылась.

Секретарь герцогини Джеймс Такли – высокий седовласый мужчина в очках с металлической оправой и темном, хорошо сшитом (и дорогом) костюме – вошел в комнату и остановился в удивлении. Перед ним стоял викарий с занесенным над головой трясущимся кулаком и залитым потом лбом. Из угла на него, гордо вскинув голову, смотрела Мария, и по щекам ее текли слезы. Наконец секретарь улыбнулся. Хотя вряд ли это можно было назвать улыбкой – обстоятельства не располагали к веселью. Благожелательное выражение его лица должно было убедить Марию, что все будет в порядке.

Бросив красноречивый взгляд на своего дрожащего от ярости родителя, она проскользнула в комнату, где ее ждала герцогиня Салтердон вместе с тучным лысеющим доктором по имени Этан Эдкам.

Суровый, осуждающий взгляд викария Эштона буравил спину Марии, когда девушка склонилась в неловком поклоне перед хрупкой герцогиней Салтердон, старухой лет восьмидесяти с серебристыми волосами, унизанными перстнями пальцами и с выражением лица, способным остановить часы. Ее взгляд заставил бы большинство молодых женщин одного возраста с Марией, которой только что исполнилось девятнадцать, задрожать от страха. Герцогиня знала силу своего взгляда, гордилась им и умело его использовала. Именно поэтому седые брови старухи нахмурились, когда она увидела реакцию Марии, так не похожую на поведение обычных застенчивых глупышек. Девушка подняла голову и прищурилась – этот упрямый взгляд отец называл сатанинским, и за него следовало наказание тонким кожаным ремнем.

– Вот мы наконец и встретились, – произнесла герцогиня на удивление сильным – принимая во внимание ее возраст и здоровье – голосом. Слабой рукой она взяла с колен письмо Марии и, не взглянув на девушку, принялась читать его.

– Скажите, мисс Эштон, почему вы откликнулись на объявление, хотя здесь ясно указано, что требуется мужчина?

Мария сглотнула и откашлялась, стараясь не смотреть на мать, которая, съежившись, сидела на низкой скамеечке в углу и смотрела в пространство своими темными, безжизненными и пустыми глазами. Когда-то – так говорили передаваемые шепотом слухи – Мэри Свифт была, подобно Марии сейчас, красивой, полной жизни и огня девушкой, о которой мечтали все неженатые мужчины деревни. Но потом приехал викарий Эштон и покорил ее своими обещаниями райского блаженства для женщины, которая будет помогать ему в спасении заблудших душ. Бедная Мэри. Бедная мама. Красота, юность, мечты – все ушло. И не только возраст был причиной хмурого и сурового выражения ее лица, с которого исчезли все эмоции юности, а остались лишь разочарование и безнадежность. Ее глаза всегда были мрачными, а лицо пустым и неподвижным, как местность, которую покинули солнечные лучи, оставив лишь серость и тьму.

– Мисс Эштон, – поторопила ее герцогиня.

Расправив плечи, Мария взглянула в серые пронзительные глаза величественной старухи.

– Не понимаю, при чем здесь пол. Если женщина обладает такой же квалификацией…

– А у вас достаточно опыта, мисс Эштон? Мне нужен физически сильный, умный и эмоционально уравновешенный человек. Ваши обязанности, если я решусь взять вас, будут очень трудными.

Эти слова, вероятно, пробудили у герцогини грустные воспоминания; ее крепко сжатые губы дрогнули один или два раза, но затем старуха, как обычно, взяла себя в руки. Она окинула взглядом Марию и, махнув тонкой рукой, добавила:

– Вы сами почти ребенок. Дитя! Невозможно поверить, что вы сможете справиться с… ситуацией. Что заставляет вас считать себя достаточно взрослой физически и эмоционально, чтобы ухаживать за… больным?

– Мой брат был инвалидом, – выпалила она, ругая себя за нотки отчаяния в голосе. – Пола жестоко избил человек, который был в три раза сильнее его и понятия не имел о жалости и сострадании. Позвоночник брата был сломан в нескольких местах. Два года я днем и ночью не отходила от него. Кормила его, мыла, одевала. Часами я читала ему, ободряла, просила не умирать. Я наблюдала, как за временными улучшениями следовали периоды обострений. Мне приходилось массировать его руки и ноги, поскольку он сам не мог пошевелить ими. Он ничего не мог, ваша светлость, только лежал в полном сознании и наблюдал, как разлагается его тело. И умер он не от ран, ваша светлость, а оттого, что у него было разбито сердце.

Повисшее в комнате молчание нарушалось лишь жалобными всхлипываниями матери девушки. Мария не отводила взгляда.

– Ваша светлость, я умею читать только благодаря брату. Когда мы были намного моложе, то прятались в лесу, и он объяснял мне все, чему отец научил его за день. Он научил меня писать. И считать. Ваша светлость, я очень хорошо умею обращаться с детьми.

– Это меня волнует меньше, чем умение понять чужую душу и сердце, мисс Эштон.

– Я не позволю, – вновь раздался гневный голос викария. Его кулаки под сутаной были крепко сжаты, а лицо сделалось багровым. – Она вместилище греха и порока, ваша светлость. Посмотрите на нее. Вы увидите, что это искусительница с пропащей душой.

– Я разговариваю с девушкой, – перебила его герцогиня, не отрывая взгляда от Марии. – Вы очень молоды и красивы. Очевидно, вы почти ничего не знаете о том, что происходит за пределами этой деревни. Боюсь, вы пользуетесь случаем, чтобы избежать очевидных… неприятностей.

Марии нечего было возразить – это правда. Откликаясь на объявление, она совсем не думала о филантропии.

Герцогиня устало протянула письмо Марии секретарю и неуверенным движением поднялась со стула. Доктор торопливо подскочил к ней и осторожно обнял за хрупкие плечи, предлагая поддержку. Герцогиня на мгновение застыла неподвижно, как будто не была уверена в своих силах; ее унизанные драгоценностями пальцы нервно перебирали складки бархатной юбки. Но когда она снова подняла глаза на Марию взгляд ее пронзительных серых глаз был тверд.

– Я жду вас в Торн Роуз к концу недели. Мистер Такли все приготовит.

– Прошу прощения, – тихо вскрикнула Мария, не в силах скрыть своего изумления, – я правильно поняла, ваша светлость? Вы берете меня?

– Совершенно верно, – ответила герцогиня и, предупреждая возражения викария, повернулась к отцу девушки. – А что касается вас, то мы еще побеседуем до моего отъезда.

Потрясенная, Мария направилась к двери, не обращая внимания на жаркий спор между отцом и герцогиней. Девушка негромко вскрикнула, когда пальцы матери внезапно ухватили ее за руку. Тусклые и мертвые глаза Мэри теперь сверкали, на обычно бесстрастном лице отразились отчаяние и страх.

– Ты покинешь меня? – хриплым голосом вскрикнула Мэри. Неужели ты оставишь меня здесь одну с ним? О Боже! Сначала Пол, а теперь ты. Что мне делать? Что мне делать?

Мария оторвала пальцы матери от своей руки, выскочила из дома и, не оглядываясь, бросилась бежать по извилистой вымощенной булыжником тропинке через кладбище прямо к могиле брата. Ветер обжигал лицо и руки. Она опустилась на могилу, облокотившись на холодный и твердый могильный камень, прижала колени к груди и уткнулась в них лицом. Перед ее внутренним взором опять всплыло страдальческое лицо матери. При первых признаках того, что Мария хочет уйти, следовали мольбы и слезы.

– Мария, – позвал из тумана ласковый голос. Мария подняла голову и узнала человека, встречи с которым боялась больше всего. Он приближался к ней, разгоняя туман, и его белый воротничок священнослужителя ярко сверкал в тусклом свете дня.

– Уходи! – крикнула она. – Отец может искать меня. Ему не понравится, что его любимый младший священник общается с такой падшей девушкой, как я.

– Мария, – Джон Рис опустился на одно колено рядом с девушкой. Тонкие руки коснулись ее лица, добрые и внимательные карие глаза вопросительно смотрели на нее. – Скажи, что это неправда… Скажи, что ты намерена отказаться от предложения ее светлости…

– Нет, ни за что, Джон Рис! Ни ради матери, ни ради вас. Я уезжаю отсюда, Джон, и не вернусь, пока не буду в состоянии защитить мать от отца.

– Тогда выходи за меня замуж, Мария. Умоляю тебя! Мне дадут собственный приход, и мы заберем твою мать с собой…

– Нет, я не могу допустить, чтобы ты страдал от него так же, как моя семья. Я слишком хорошо к тебе отношусь.

Молодой человек обнял Марию, прижался губами к ее лбу и застыл в таком положении, гладя рукой ее распущенные волосы.

– Я поговорю о нас с твоим отцом.

– Нет!

– Он благословит наш брак, я уверен.

– Он будет молиться за твою душу, Джон и позаботится, чтобы тебя лишили сана.

Она внезапно отстранилась, и волосы упали ей на плечи, образовав волнистый треугольник, обрамляющий лицо. Она сидела на корточках – ее юбка касалась цветов на могиле брата – и смотрела на молодого помощника отца, с благоговением взиравшего на нее.

– Ты действительно любишь меня, Джон Рис?

– Я люблю тебя с того дня, как впервые переступил порог вашего дома. Ты была еще совсем ребенком, и я внезапно почувствовал, что любовь к Богу борется во мне с любовью к тебе. Я видел, как он мучает тебя и мать, как он отвернулся от единственного сына…

– Но ты ничего не делал, чтобы остановить его, потому что боялся не меньше нас. Ты ничего не сделаешь такого, что навредит твоей карьере, потому что, если он действительно станет епископом, ты займешь его место викария. И эта твоя половина боится меня, Джон Рис. Боюсь, ты слишком похож на моего отца.

– Как мне доказать, что я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было…

– Нет, не больше, чем Бога! Неужели больше, чем всемогущего Бога, сэр? Должен ли мой отец напомнить тебе, что «тот, кто любит отца, мать, сестру или брата больше, чем Бога, недостоин рая»?

Несколько мгновений Джон сидел неподвижно, как громом пораженный. Затем он спрятал сжатые кулаки в складки сутаны и смущенно нахмурился.

Прищурившись, Мария наклонилась к нему.

– Поцелуй меня, – прошептала она. – Нет, не в лоб. Я больше не ребенок, Джон. Поцелуй в губы. Мне девятнадцать, а меня еще ни разу не целовали. Знаешь почему? Потому что во всей деревне не нашлось ни одного мужчины, который не убоялся бы гнева отца. Даже ты. Что бы ни чувствовало твое тело, сердце твое отдано Богу. Он отвернулся и потупил глаза.

– В нашу первую брачную ночь ты тоже будешь отворачиваться? – она схватила его руку и прижала к своей груди.

Джон вздохнул и замер. Он снова посмотрел ей в лицо, а затем перевел взгляд на свою руку, которую она с жаром прижимала к своему крепкому телу.

Глаза у нее затуманились, дыхание участилось.

– Разве это не часть любви, Джон? – улыбнулась она. – Отдавать другому свое тело, а не только душу?

Он издал булькающий звук, а в его глазах загорелся огонь, свидетельствующий о душевных муках. Затем он отнял руку.

– Бог милосерден, – потрясенно произнес он и прижал пальцы к глазам, как будто пытался заслониться от Марии.

Легкий ветерок шевелил ее спутанные волосы, разметавшиеся по почти бесстыдно выпиравшей из узкого детского платья груди, хотя отец принуждал ее стягивать грудь, чтобы скрыть этот признак явного распутства.

Опустившись опять на могилу Пола, Мария отвернулась. Тепло руки Джона все еще жгло её грудь, хотя от холода и охватившего ее чувства одиночества по спине побежали мурашки.

– Нет, я никогда не выйду за тебя, – устало произнесла Мария, и слезы потекли по ее щекам. – Возможно, мой отец прав. Я дитя порока, и поэтому мне суждена жизнь распутницы. Нет, я никогда не буду тебе хорошей женой, Джон Рис… Да и ты не сможешь быть мне подходящим мужем.

Глава 1

Замок Торн Роуз.

Хоуворт, Йоркшир, Англия, 1805 г.

Мария старалась не думать о странных взглядах, которые бросали на нее жители Хоуворта, когда она говорила, что будет работать в Торн Роуз, присматривая за юным внуком герцогини Салтердон. Нет, выражение изумления и сочувствия не более чем плод ее воображения, которое всю жизнь приносило ей массу неприятностей. Разве не говорил ей отец, что созданные ее фантазией миры – это козни сатаны? И что когда-нибудь она навсегда погрузится в дьявольскую пучину иллюзий.

Вздор! Единственной дьявольской пучиной, далекой от реальности, был дом ее отца и его яростные воскресные проповеди.

Дорога из Хоуворта вела в долину, на дне которой раскинулось потрясающее, внушающее благоговейный трепет здание, ярко сверкавшее под хмурым зимним небом. Постройка представляла собой смесь архитектурных стилей: беспорядочные крутые скаты крыш и множество боковых башенок, чьи острые шпили выделялись на фоне горизонта. Высунувшись в окно и не обращая внимания на холод, Мария, не веря своим глазам, рассматривала внушительный замок, который очень скоро она сможет назвать домом.

Что она ожидала увидеть? Возможно, какое-нибудь древнее мрачное поместье с суровыми безжизненными окнами. Но только не это… великолепие, не этот… дворец, раскинувшийся среди заслонявших горизонт серых холмов. Теперь Мария понимала, почему глаза герцогини сияли, когда она говорила о замке Торн Роуз. Повсюду, насколько хватало глаз, простирались искусственные озера, мостики и парки в стиле эпохи Ренессанса. Там были высокие изящные шпили и массивные стены из цветного стекла, которые под лучами солнца сверкали синевой и золотом. Отец, естественно, осудил бы все это, заявив, что подобное великолепие только разжигает аппетит богачей, которые, несомненно, достойны адских мук за свою праздную и роскошную жизнь.

О да! Теперь Мария понимала светившуюся в глазах герцогини гордость. Чего она не могла понять, так это почему этот твердый взгляд становился таким мрачным, когда она упоминала о своей семье – о мальчике, который жил здесь один, если не считать множества заполнивших дом слуг. Парень, который, по утверждению герцогини, временами мог быть несносен: упрям, зол, враждебен. Очевидно, ему не хватало заботы, нежности, понимания. Справится ли Мария?

Конечно, справлюсь, убеждала она себя, мучимая сомнениями. Она скорее согласится танцевать с самим дьяволом, чем вернется в отцовский дом! Она ляжет в постель к дьяволу, если это принесет достаточно денег, чтобы вырвать мать из рук викария, пока еще не поздно.

Кучер оставил Марию и ее единственный чемоданчик на ступеньках замка, коснулся пальцем полей шляпы, пробормотал что-то о сумасшедшем и о том, что много таких приходит и уходит, а затем тронулся в обратный путь.

– О чем это вы?! – воскликнула она, но он уже щелкнул кнутом по паре массивных лошадиных крупов, и экипаж загромыхал по ухабистой дороге. На мгновение ей захотелось броситься вслед за ним, но она сдержалась, расправила плечи и произнесла вслух:

– Ты уже приехала, милая, и обратного пути нет.

Она взглянула на древние, внушительные стены, по-посшие коричневым плющом. Темные окна становились еще темнее, по мере того как солнце скрывалось за малиновым горизонтом.

Собравшись с духом, она поднялась по ступенькам из неотесанного камня, таким разбитым, что в трещинах сверкала паутина. Несколько долгих секунд она смотрела на пару позеленевших от старости дверных молотков в форме львиных голов, а затем сильно ударила в дверь кулаком.

Ничего.

Ударив еще раз посильнее, она взглянула на темные окна с вертикальными каменными перегородками, и в ее мозгу пронеслись воспоминания об историях, которыми когда-то пугал ее Пол. Она сидела в кровати, дрожа от страха и закрыв глаза подушкой, чтобы заглушить рассказы брата о духах и обезглавленных рыцарях, бродящих по коридорам замка в поисках хорошеньких девушек. Не обнаружив в окнах ничего обнадеживающего, она повернулась и, нахмурившись, стала смотреть на исчезающий среди аллеи голых деревьев экипаж.

– Кто там? – послышался из-за двери недовольный голос.

Почувствовав облегчение, Мария рассмеялась своей нервозности.

– Это я! Наконец-то…

– Что значит «я», черт возьми? Кто такой «я»? Я не собираюсь открывать эту проклятую дверь человеку по имени «я».

– Мария Эштон.

– Не знаю никакой Марии Эштон, не жду никакой Марии Эштон…

– Меня послала ее светлость, герцогиня…

– Мне не нужно, черт возьми, объяснять, кто такая ее светлость. Что, я похожа на слабоумную, что ли?

– Откуда мне знать, – ответила Мария, как можно спокойнее, чувствуя, как у нее немеют пальцы рук и ног. – Если бы вы открыли дверь…

– Я никому не открою, пока не получу указаний от экономки.

– Тогда позвольте мне поговорить с ней…

– Ее нет!

Уронив чемодан на ступеньки, Мария уперлась взглядом в тусклый дверной молоток. Она изо всех сил старалась справиться с отчаянием и растущей тревогой. Затем она вспомнила: письмо! Схватив свою сумочку, она вытащила оттуда бумагу.

– А распоряжение, написанное самой герцогиней, подойдет? – крикнула она, самодовольно улыбаясь дверному молотку и размахивая письмом перед зеленой мордой льва.

Молчание… Затем дверь, заскрипев, приоткрылась, и в образовавшуюся щель высунулся тонкий нос. Пара близко посаженных глаз уставилась на Марию. Они округлились, разглядывая девушку.

Широко улыбаясь, Мария развернула бумагу перед бдительным стражем.

– Может, вот это заставит вас изменить свое мнение?

– Интересно, на кого, черт побери, я похожа? На проклятого судью? Что я могу увидеть в этом чертовом клочке бумаги?

На мгновение, пораженная открытием, что прислуга не умеет читать, она растерялась, но затем взяла себя в руки и, придвинувшись нос к носу к стражу, добавила:

– Ладно, вы правы, но вдруг я говорю правду? Как, по вашему мнению, отреагирует герцогиня, когда узнает, что ее письменные указания не выполнены?

– Проклятье, – пробормотал голос, и дверь захлопнулась, заставив Марию отпрянуть.

Но через секунду дверь распахнулась, и перед взором Марии предстала тощая фигура горничной с криво завязанным вокруг талии фартуком и выбивающимися из-под мятого чепца волосами.

– Ну? – рявкнула она. – Какого черта ты ждешь? Письменного приглашения, что ли? Поторопись, дьявол тебя забери, пока я насмерть не замерзла, не говоря уже о разбойниках, которые только и ждут, чтобы добраться до богатств замка.

– Разбойники? – подхватив чемодан, Мария поторопилась войти в фойе. Рот ее открылся от удивления, когда она рассмотрела внутреннее убранство дома.

– Ну да, разбойники. Теперь нельзя чувствовать себя в безопасности в собственном доме, – горничная захлопнула дверь, и эхо гулко разнеслось по коридорам. Уперев руки в бока и внимательно оглядывая Марию, девушка добавила: – Всего две недели назад мажордом лорда Мидлтона открыл дверь девице, которая сказала, что приехала по приглашению леди Мидлтон. А вслед за ней в дом ворвались целая дюжина проклятых негодяев. Они вместе с этой глупой сукой, которая вовсе не была другом леди Мидлтон, связали всю семью и обчистили замок.

Она фыркнула.

– Леди Мидлтон до сих пор впадает в ярость, когда вспоминает об этом.

– Ужасно, – отсутствующим тоном ответила Мария, проводя пальцами по стенным панелям с богатой резьбой и резным ангелочкам из красного дерева, смотревшим на нее из глубоких ниш.

– Ужасно – не то слово. Некстати, экономки обычно пользуются черным ходом…

– Но я не экономка, – она взяла в руки фарфоровую вазу и поднесла ее к укрепленному на стене мерцающему масляному светильнику. – Я здесь, чтобы ухаживать за юным Салтердоном.

– Юным Салтердоном? – девушка выхватила вазу из рук Марии и поставила на стол.

– За внуком герцогини. Он болен, кажется. Инвалид? – Подойдя на цыпочках к лестнице и коснувшись пальцами сверкающих перил, она всматривалась в темноту наверху. – Естественно, я бы хотела как можно скорее увидеть его.

– Ладно, – в голосе горничной слышалась насмешка. Она обошла вокруг Марии, довольно бесцеремонно задев ее плечом, и стала подниматься по лестнице, нарочито покачивая худыми бедрами и недовольно ворча.

– Она говорит, что хотела бы увидеть его как можно скорее, как будто она сама герцогиня, черт бы ее побрал. А потом она скажет, чтобы я распаковывала ее проклятый чемодан и погладила ее кружевные панталоны… как будто мне больше нечего делать… как будто у меня прорва свободного времени.

Очевидно, что ожидания Марии быть встреченной приветливыми слугами в униформе и сверкающих белизной домашних чепцах, были всего лишь пустыми фантазиями, как и то, что к ней подойдет важный добрый мажордом и, слегка наклонив голову, представит ее прислуге. И что экономка проводит ее в теплое, уютное местечко рядом с кухней, предложит горячий чай и теплые пышки с маслом и сливками.

Вместо этого Марию вели по запутанным коридорам, не оставляя времени как следует разглядеть внутренности огромного дома, который, как она предполагала, при ярком свете дня выглядел бы если не очаровательным, то более уютным.

Она почти бежала, чтобы успеть за широкими уверенными шагами горничной. Перед ее взором мелькали уходящие в северном направлении галереи, дубовые лестницы, ведущие в темноту, туда, где высоко над головой смыкались обшитые деревом стены, образуя богатые резные своды. Таща за собой чемодан, Мария пыталась поддерживать разговор.

– Я и представить себе не могла, что дорога из Хаддерсфилда займет два дня. Мы даже не останавливались, чтобы поесть, только сегодня утром зашли в таверну за Ланкаширом… Наверное, я опоздала к чаю?

Ответа не последовало.

– Стыдно признаться, но это моя первая разлука с домом и семьей. Вы давно работаете в Торн Роуз?

Молчание.

Мария нахмурилась.

Воздух был холодным и сырым, как в склепе, окна и дверные проемы образовывали устремленные ввысь арки с контрфорсами. Все это выглядело таким мрачным и пустынным, несмотря на роскошь, что никак не вязалось с подходящей для больного ребенка обстановкой. У парня, за которым ей придется ухаживать, без сомнения, непростой характер. «Без света нет радости. Без радости нет жизни!» – часто повторял Пол с ясной улыбкой.

Маленькое полутемное помещение, куда привели Марию, располагалось наверху. Преодолев четыре лестничных пролета, они оказались среди расположенных в ряд одинаковых крошечных комнат для слуг, где свободного места было ровно столько, чтобы лечь или встать с постели. Одинокий серебристый луч, пробивавшийся сквозь задернутую занавеску единственного окна, светлой полосой лежал на полу у кровати. Вошедшая первой горничная нащупала лампу, зажгла ее и недоверчиво взглянула на Марию.

– Не понимаю, почему герцогиня выбрала именно тебя, чтобы ухаживать за ним. Клянусь, у нее не в порядке вот здесь, – она постучала пальцем по лбу, еще раз окинула взглядом Марию и покачала головой. – Надеясь на чудо, она привозила сюда мужчин, каждый из которых был в три раза больше тебя, но ни один не выдержал дольше двух недель. Все уехали, заявив» что скорее небеса разверзнутся, чем они проведут еще один день с… этим чудовищем.

– Какие жестокие слова! Любую одинокую душу или сердце можно спасти добротой и терпением.

Горничная фыркнула, приподняв брови.

– Ты его еще не видела. Ладно, неважно. Скоро сама все узнаешь, – сказала она и добавила, двинувшись в сторону двери: – На твоем месте я бы запиралась. Никогда не знаешь, кому вздумается вломиться к тебе ночью. В прошлом месяце виконтесса Крепшой проснулась и обнаружила, что человек, руки которого гладят ее тело под ночной рубашкой, вовсе не муж, а незнакомец в маске. Целых два часа он насиловал ее. Кроме всего прочего, у нее опустошили шкаф с бельем. Двумя днями позже ее лучшая сорочка была обнаружена висящей на позорном столбе в Найчелс Холлоу.

– И кстати, – добавила она после эффектной паузы, – на этой стороне расположены комнаты для женщин, на той – для мужчин. Ночные проделки влекут за собой немедленное увольнение – судя по твоему виду, ты понимаешь, о чем я.

Она фыркнула и еще раз недоверчиво оглядела Марию.

– Ванная в конце коридора. Она общая. Гертруда, старшая экономка, обещает поставить умывальники в каждую комнату, если сможет продлить кредит у местного лавочника – ни черта у нее не выйдет с этим проклятым кредитом. Я всегда ей говорила. Мы и так здесь слишком хорошо питаемся. Так что пока будешь мыться здесь – и чтобы долго не засиживалась.

– А когда я увижу мастера Салтердона? – крикнула Мария вслед горничной и, не получив ответа, бросилась к двери.

Худая фигура девушки исчезла в темноте, и все смолкло. Мария посмотрела сначала в одну сторону, затем в другую, и перед ее мысленным взором пронеслись образы разбойников и обезглавленных рыцарей. Вскинув голову, она вернулась в комнату, закрыла дверь и со вздохом прислонилась к ней.

Признается ли она даже самой себе, что события последних дней ошеломили ее? Всего за четыре дня она поступила на работу к герцогине Салтердон, уехала из единственных знакомых ей дома и деревни и оказалась в таком чужом мире, какой и вообразить себе не могла. Впервые в жизни она была одна, по-настоящему одна. Один росчерк пера герцогини – и размеренная и большей частью безрадостная жизнь, которую она вела все девятнадцать лет, растаяла, как дым.

Она свободна… Свободна от унылой правильности отца, от его жестокостей, творимых именем Господа. Свободна от того, что превращает в ад жизнь ее матери. Но куда подевалась радость?

Из маленького окна был виден бесплодный клочок земли и высыхающая, лишенная листьев рябина, на голых ветвях которой расселись грачи. Не найдя утешения в унылом пейзаже, Мария присела на край кровати, положила сцепленные руки на колени и уперлась взглядом в стену, слишком усталая и голодная, чтобы даже рассмотреть как следует крошечную комнату, украшенную одной или двумя картинами и с выцветшим потертым ковриком, делавшим пол теплее.

Дома в такое время она готовила отцу ужин: чаще всего баранью ногу подаренную одним из прихожан. Дрова потрескивали в печи. Скоро в кухне станет невыносимо жарко. Она откроет окно и впустит вечерний ветерок, чтобы тот высушил капли пота на ее лбу. Если ее мать сможет заставить себя стряхнуть апатию, то станет тихим голосом рассказывать о тех далеких годах, когда была девушкой… когда парни выстраивались перед ее домом в надежде взглянуть на нее. Мать и дочь могут даже посмеяться вместе… пока не вернулся викарий. Они могут даже набраться храбрости и поговорить о Поле.

Боже всемогущий, как она^стала. Последние несколько дней ей пришлось вынести угрозы и обвинения отца, слезы матери. Бессонными ночами она возвращалась к своему решению покинуть дом и единственного человека, который осмеливался любить ее, несмотря на жестокость отца.

Милый Джон… Поможет ли разлука разобраться в чувствах, которые она испытывает к нему?

Минуты шли за минутами.

Наконец она, вздохув, встала с кровати, подошла к двери и открыла ее.

Где сейчас «это чудовище»? Бедный парень, лишенный понимания и участия. Какое ужасное событие в его короткой жизни могло стать причиной такого скверного характера? Она знала только, что его родителей нет в живых. И что чуть больше года назад произошел несчастный случай, в результате которого молодой человек остался… искалеченным, хотя ей неизвестно, насколько сильно. Герцогиня отказывалась говорить на эту тему.

Мария тихонько двинулась по коридору, а затем вниз по лестнице. Любопытство заставляло ее заглядывать в незапертые двери. И каждый раз она поражалась открывавшейся перед ней роскоши: увешанные зеркалами или облицованные мрамором стены, хрустальные подсвечники, мозаичный паркет и золоченые колонны.

К тому времени как ей удалось найти дорогу на первый этаж, слуги начали зажигать лампы и огромную люстру, которую они опустили при помощи лебедки и троса. Более сотни свечей отбрасывали яркий свет на широкие лестницы, барельефы, мраморные стены и полы, на расставленные повсюду большие китайские вазы с пальмами и папоротниками.

Движимая любопытством, Мария забиралась все дальше в глубь дома, в темноту. Коридоры стали узкими, облицованные мрамором и деревом стены сменились кирпичными и каменными, а канделябры на стенах отбрасывали тусклый свет. Откуда-то тянуло теплом и запахом пищи. Лицо и пальцы девушки согрелись, а в животе заурчало от голода.

Дойдя до ведущей вниз винтовой лестницы, Мария остановилась. Она смотрела на грубые ступеньки, на красные и желтые блики света на каменных стенах, прислушивалась к странным, приглушенным расстоянием звукам голосов.

Кухня. Ну конечно! Возможно, если она пожалуется повару, что за весь день съела только немного каши на завтрак, тот даст ей кусок хлеба с маслом и чашку теплого чая. Что-нибудь, чтобы унять неприятное сосание под ложечкой. Может быть, ей даже удастся перекинуться с ним несколькими словами, и тогда она избавится от усиливающейся растерянности.

Она неслышно спустилась вниз… и замерла на пороге.

На высоком столе перед пылающим очагом лежали два обнаженных, блестящих от пота сплетенных тела. Руки и ноги двигались, как будто в борьбе, пальцы сжимали волосы, лица были искажены, как будто от боли и наслаждения одновременно.

– Давай, Тадеус. Быстрее! Пока никто не наткнулся на нас, – хриплым голосом вскрикивала уже знакомая Марии служанка, впиваясь ногтями в обнаженные плечи юноши, блестевшие, как мрамор.

– Никто нас не найдет, Молли, – отвечал он, и его бедра ритмично двигались вверх-вниз между ног девушки. – Я посмотрел. – О Господи, ты прелесть. Какие красивые соски! – воскликнул он и уткнулся лицом в грудь служанки, целуя ее, лаская губами и языком.

Мария сглотнула, но была не в силах сдвинуться с места.

Молли обвила ногами талию юноши и приподнялась ему навстречу, ее голова качалась из стороны в сторону, а белые груди колыхались, как тяжелые шары, при каждом толчке, каждом сокращении его мускулистых ягодиц, при каждом объятии его рук. Из-под копны растрепанных рыжеватых волос капли пота стекали по лбу и вискам парня.

– О Боже. Боже, – всхлипывала Молли по мере того, как убыстрялись его движения. – Я умираю. Умираю.

– Господи милосердный, – услышала Мария свой шепот, а когда мужчина поднял голову, и она встретила взгляд его темных глаз, то смогла лишь молча открыть от удивления рот.

Его глаза на мгновение расширились, а затем сощурились. Его взгляд и улыбка парализовали ее, как будто, обрушивая свое крепкое стройное тело на Молли, он занимался любовью именно с Марией – и так до того момента, пока он, вскрикнув, не вскинул голову.

У Марии перехватило дыхание. Она отпрянула, повернулась, и бросилась назад в прихожую, где кожаные подошвы ее туфель заскользили по полированному мрамору. Перебирая ногами, Мария ухватилась за стол, чтобы не упасть. С горящим лицом и бьющимся сердцем она застыла, наклонившись и балансируя на одной ноге. В ее голове одна за другой проносились сотни проповедей отца о плотских грехах, обрекающих душу на вечные муки. Безо всякого сомнения он нашел бы несколько подходящих фраз по поводу этого прибежища порока… и того, что она с неприличным восхищением наблюдала за этим низменным занятием.

Она взлетела вверх по ступенькам, не разбирая дороги, бегом миновала один длинный коридор, затем другой, пока, задохнувшись и обнаружив, что заблудилась, не прислонилась к стене. Перед ее внутренним взором тут же во всем ее блеске отчетливо всплыла непристойная сцена, от которой ее бросало в жар. Нечто похожее, только слабее, она уже испытывала раньше: в обществе Джона (хотя он, очевидно, не разделял ее чувств) и когда Пол шепотом делился с ней впечатлениями от свиданий с необыкновенно красивой и не менее распутной молодой женой деревенского кузнеца. Но теперь, в отличие от тех случаев, Мария вся дрожала. Во рту у нее пересохло.

Казалось, прошло не меньше часа, прежде чем жар ее тела угас под действием окружающего холодного воздуха, а волнующие ощущения, которые возникли, когда она подглядывала за любовниками, превратились в разочарование и досаду.

Придя в себя и сообразив, что окончательно заблудилась в лабиринте коридоров Торн Роуз, Мария принялась бродить от галереи к галерее, слишком ошеломленная, чтобы замечать окружавшее ее великолепие, все больше расстраиваясь и сердясь на затруднительное положение, в котором она оказалась. Единственное, чего она хотела – вернуться в свою комнату и спрятаться там. Забыть последние события. Хотя вряд ли ей удастся избавиться от растущего беспокойства. Молчание не сможет бороться с тревогой, которую она ощутила, в первые минуты в Торн Роуз, когда окончательно поняла, что ее теперь не согреет тепло домашнего очага. Одинокая душа, заброшенная в чужой мир.

Нет, она должна отбросить эти мысли. «Строй планы на будущее и не задумывайся о сегодняшнем дне, потому что он уже история», – часто повторял Пол, будучи уже на смертном одре. Даже перед лицом неминуемой смерти он не потерял твердости и присутствия духа.

Если бы она обладала его силой и смелостью…

Мария, толкая незапертые двери, заглядывала в комнаты с покрытой пыльными чехлами мебелью. Какая странная и мрачная обстановка, неподходящая для ребенка. Никаких признаков радости, беззаботности, ни единой игрушки, ни одной живой души, если не считать слуг, заполнивших величественный замок. О чем думала герцогиня, так старательно пряча внука?

Мария все сильнее ощущала потребность разыскать своего подопечного и познакомиться с ним… Эти вечерние часы они проведут вместе… Возможно, она научит его одной или двум песенкам… Они вместе будут сражаться с этим ужасным одиночеством и, несомненно, быстро подружатся. В мрачных коридорах зазвенит детский смех – она все сделает для этого. И когда утром приедет герцогиня, у нее не останется сомнений, что Мария может найти общий язык с мальчиком и понять его проблемы.

Добравшись до ярко освещенного коридора, Мария остановилась. Пыль здесь, похоже, тщательновытерли, а диваны и стулья не были укрыты ветхими чехлами. Витые медные подсвечники на стенах были начищены до блеска.

Совсем другое дело! Сами стены, казалось, источали великолепие и утонченность. Воздух наполнился ароматом свежих цветов в хрустальных вазах, которые блестели на расставленных вдоль коридора столиках.

Большинство комнат по обеим сторонам длинного коридора были открыты. Каждая гостиная, будуар или спальня была заполнена шедеврами мебельного искусства, достойными музея. Даже в самых смелых мечтах Мария не могла представить себе, что увидит нечто подобное, внушающее благоговейный трепет. Наконец ей удалось выбросить из головы события последних дней и часов и ухватиться за тонкую ниточку надежды, приведшую ее в Торн Роуз.

Она повернулась на цыпочках и широко раскинула руки. Прикусив губу и прикрыв пальцами рот, она затравленно озиралась, как будто ожидала, что сейчас из темноты на нее с кулаками набросится отец, изрыгая проклятия по поводу такого легкомысленного и возмутительного поведения.

Какое облегчение, что ее встретила лишь одна тишина. Она почти счастлива.

Надежда вытеснила сомнения, и Мария двинулась по устланному ковром холлу, весело напевая про себя, готовая к встрече со своим юным подопечным.

Оказавшись перед закрытой дверью, девушка остановилась и нерешительно постучала. Ответа не последовало. Осторожно приоткрыв дверь, она заглянула в просторную темную комнату, окна в которой были закрыты тяжелыми бархатными шторами. Воздух был холодным и неподвижным, как в склепе, а запах…

Мария зажала нос, и в ее памяти всплыли далеко запрятанные воспоминания о последних ужасных месяцах жизни брата. Она сразу узнала отвратительный запах смерти и разложения. Он витал в непроницаемом воздухе, как сама смерть.

Стараясь не шуметь, Мария открыла дверь пошире и, насторожившись, проскользнула в наводящую ужас комнату.

На полу лежали осколки фарфора: разбитые тонкие чайные чашки, расколотые суповые тарелки. В дальнем углу холодной комнаты стояло брошенное инвалидное кресло. Ни один уголек не светился среди отсыревшей золы в камине. Только в изголовье кровати в собственном расплавленном воске мерцала единственная свеча, и ее пламя, слишком длинное из-за необрезанного фитиля, плясало в опасной близости от прозрачных занавесей, спадающих с балдахина.

– П-привет, – произнесла она тихим дрожащим лосом. – Есть здесь кто-нибудь?

Нет ответа.

– Мистер Салтердон? Тишина.

Проглотив застрявший в горле ком и прикрыв нос и рот тыльной стороной ладони, Мария осторожно переступила через осколки фарфора и приблизилась к массивной кровати. Сердце ее гулко стучало, колени дрожали.

– Мистер Салтердон? – позвала она еще раз надтреснутым голосом.

Дрожащими пальцами она ухватилась за занавеску балдахина и отодвинула ее в сторону.

Здесь, в темноте, лежала какая-то фигура. Сощурившись, она присмотрелась внимательнее. Определенно, это не детское тело – слишком массивное, широкое и…

– О Боже! – выдохнула Мария и отпрянула, почти не слыша хруста фарфоровых осколков под ногами.

– Боже, – громко повторила она, затем в ужасе повернулась, бросилась к двери, распахнула ее настежь и, споткнувшись о складку ковра, понеслась по длинному коридору, пока не оказалась на верхней площадке лестницы. Здесь она изо всех сил ухватилась за перила и закричала:

– Помогите! Кто-нибудь! О Господи, – всхлипнула она, обращаясь к появившейся снизу из темноты фигуре, – быстрее! В той комнате мертвец!

Глава 2

Определенно, она умерла. Какие могут быть сомнения? Над ней святой Петр, в своей ниспадающей великолепной мантии, с развевающимися длинными белыми волосами и священным писанием в руках, смотрящий на нее осуждающим взглядом. Очевидно, отец был прав. Ее распутная душа (конечно распутная, иначе она не смогла бы подглядывать за парочкой любовников на кухон ном столе!) была недостойна рая, и святой Петр с хором ангелов за спиной собирался именем Господа и его пророков отвергнуть ее душу, обрекая на вечные муки в преисподней.

– Она очнулась, – раздался шепот у нее над ухом.

Внезапно пылающее гневом лицо святого Петра исчезло, на его месте возникло изображение краснощекой горничной в черном чепце с круглыми глазами, сияющими, как новые медяки.

– Ну вот, – служанка обнажила в улыбке свои мелкие белые зубы. – Ты в порядке? Господи, ну и напугала ты нас, грохнувшись в обморок.

– Ч-что случилось? – Мария закрыла глаза, недоумевая, откуда эта пульсирующая боль во лбу. Вероятно, это все-таки не ад, разве что в преисподней есть хрустальные люстры, итальянский мрамор и кружевные занавески над кроватью… а Люцифер имеет вид и голос ангела. – Где я?

– Ну и ну, – прищелкнула языком служанка. – Похоже, вчера вечером ты стукнулась сильнее, чем мы думали. Придется задать трепку Молли – девушке, которая встречала тебя. Уверена, что она неласково обращалась с такой хорошенькой девушкой, как ты. Она привыкла здесь, что парни не дают ей прохода. Распутная девчонка. Если бы у меня был муж, она бы и за ним увивалась. Ну, я ей задам! Ничего, скоро ты будешь в полном порядке.

– Молли! – рявкнула она, и Мария поморщилась, когда перед ее глазами всплыло изображение распростертой на кухонном столе обнаженной служанки, чьи ноги обвились вокруг раскачивающихся бедер какого-то мужчины. – Подай мне мешочек с травами – ты знаешь, где он – и вскипяти чайник. И еще распорядись, чтобы герцогине принесли шоколад. Ты же знаешь, в каком она состоянии после путешествия из Лондона.

Она подмигнула Марии, и в глазах ее зажегся озорной огонек.

– Понимаешь, старушка неравнодушна к шоколаду. Говорит, что именно благодаря ему она живет так долго… – сказала она и, усмехнувшись, добавила вполголоса: – А еще она очень сварлива.

– Меня зовут Гертруда, милая. Я старшая экономка, – широко улыбаясь, представилась женщина. Связка ключей висела у нее на поясе. – Я вернулась домой только сегодня утром. Ездила в Девоншир навещать больных родителей. Если бы я знала, то сама встретила бы тебя, но мне не сообщили, что ее светлость наняла для него новую сиделку.

Туман в голове Марии рассеялся. Глубоко вздохнув, она села и с такой силой вцепилась в руку удивленной экономки, что та вскрикнула.

– Тело! – вскрикнула Мария. – Тело в спальне – мертвый мужчина. Боже милосердный, я вспомнила: ужасное зловоние и этот страшный человек, похожий на дикого зверя, укрытый грязной одеждой и волосами…

– Ш-ш! – служанка отшлепала Марию по щекам, как будто хотела привести в чувство.

– Он мертв! – вскрикнула Мария.

– Нет…

– Я видела, как он лежит там, видела его пустые безжизненные глаза, устремленные в пространство…

– Эй, милая, он всегда так смотрит.

– Но он должен быть мертв, – с жаром возразила Мария. – Живой человек не может так смотреть или…

Она содрогнулась.

– Кто же он, ради всего святого? Выпрямившись и уперев свои пухлые кулаки в не менее пухлые бедра, служанка нахмурилась и прикусила нижнюю губу.

– Разумеется, это он, – наконец ответила она. – Он?

– Точно. Он.

Понемногу смысл слов служанки стал доходить до Марии. Спустив ноги с кровати и зажмурившись от резкой боли в висках, она покачала головой.

– Нет, это невозможно. Меня пригласили ухаживать за ребенком, а не…

– Послушай, старуха совсем отчаялась… или рехнулась. Она сказала, что он ребенок?

Подняв глаза на служанку, Мария открыла было рот, а потом снова закрыла.

– Не дословно, но… это подразумевалось…

– Я помню времена, когда он был, как ребенок, – сказала экономка, и ее лицо стало печальным, а глаза отсутствующими. – У меня разрывается сердце, когда я смотрю на него сейчас, такого беспомощного, лишенного разума и умирающего.

Вытащив из кармана фартука платок, она приложила его к глазам и всхлипнула.

– Я восьмой год служу здесь, и семь лет из них работа доставляла мне радость. Он всегда был хорошим хозяином, разве что немного буйным. Именно так. Буйным. Он был непоседой, настоящим проказником, причинявшим много хлопот своей семье…

– Его светлость? – в голосе Марии сквозило недоверие. – Это… существо… в комнате…

– Мой внук, – раздался в дверях твердый голос. Гертруда отскочила, и на пороге комнаты показалась хрупкая фигура величественной старухи. Опираясь на трость, она пронзительными серыми глазами внимательно посмотрела на роскошную кровать, а затем перевела взгляд на Марию. – Это «существо» – мой внук, мисс Эштон. Герцог Салтердон. Наследник титула моего дорогого умершего мужа. Когда я тоже умру, он унаследует мое состояние.

– Как вы посмели? – воскликнула Мария, и от ее слов Гертруда испуганно вздрогнула и выскочила из комнаты, что-то бормоча вполголоса. Мария встала с кровати, покачиваясь от слабости, и с трудом выпрямилась, почувствовав резкую боль в спине. – Со всем уважением, ваша светлость… но вы лгали…

– Я никогда не утверждала, что вашим подопечным будет ребенок, мисс Эштон.

– Но можно было намекнуть…

– Не вижу разницы. Если бы я считала, что вы не справитесь, то не наняла бы вас.

– Но он не человек! Он… он…

– Чудовище?

В комнату торопливо вошла служанка и поставила серебряный прибор для шоколада на столик у весело потрескивающего огня.

Когда горничная удалилась, герцогиня подошла к расставленным у камина стульям с витыми спинками. Опустившись на обтянутое гобеленом сиденье, она сказала:

– Попрошу внимательно выслушать меня, прежде чем принимать решение относительно вашей дальнейшей работы в Торн Роуз.

– Мне трудно даже представить аргументы, которые могли бы изменить мое мнение, ваша светлость.

Герцогиня налила шоколад в две фарфоровые чашки.

– Вам нравится эта комната? – спросила она, потянувшись за серебряной ложкой. – Она ваша, если захотите. Вас не должны были помещать вместе с другими слугами.

– Мне не нужна комната, – заявила Мария. – Меня не купишь…

– Любимая комната моего мужа. Фреска с изображением святого Петра на потолке скопирована с картины, которую он видел в Лувре в Париже. Он был очень религиозным человеком. Ему казалось, что все беды нашего земного существования не более чем урок, который Господь преподносит нам, чтобы научить, как стать достойными небес.

Поднеся золотой ободок чашки к губам, герцогиня застыла на мгновение, глядя в пространство, а затем нахмурила брови и задумчиво сказала:

– Хотя я не могу себе представить, какой урок нужно извлечь из этой… проблемы. Мой внук, был иногда дерзок, упрям и часто нарушал требования морали, но его нельзя было назвать злым или испорченным грешником. Не понимаю, мисс Эштон, за что ему такие страдания.

Устремив взгляд своих блестящих глаз на Марию, герцогиня слабым голосом попросила:

– Пожалуйста, девушка, присядьте и выслушайте меня. Мария села, но когда герцогиня попыталась передать ей чашку горячего шоколада, она покачала головой.

– Вам не удастся убедить меня, ваша светлость. Я не останусь здесь.

– Что вы будете делать? Вернетесь к отцу? Тот ад вам больше подходил?

– Вы жестоки, – заявила Мария, вскинув голову. – И нечестны. Я жалею, что откликнулась на это ужасное объявление.

– Но вы сделали это, и теперь вы здесь. Вы не производите на меня впечатление женщины, которая боится трудностей. Иначе вы уже давно сбежали бы от отца.

– Я поеду в Лондон, – решительно заявила Мария.

– Что вы там будете делать? Формально у вас нет образования, если не считать того, чему, по словам вашей матери, тайно от отца научил вас брат. Узнав о вашем с Полом позорном поведении, отец на три дня лишил вас пищи и воды, надеясь, что это наказание очистит ваш разум и сердце от греха лжи.

– Он хотел нам добра, – сказала Мария, сама не веря своим словам, и покраснела от нахлынувших воспоминаний.

– Разве?

Мария вскочила на ноги.

– Меня не запугаешь. И я не позволю командовать собой. Если вы действительно так хорошо изучили мое прошлое, то должны были понять, что меня нелегко запугать. По правде говоря, ваша светлость, я становлюсь еще упрямее, когда на меня давят. Остаться здесь и ухаживать за этим… человеком я считаю безнравственным и невозможным. Я требую немедленно отправить меня назад в Хаддерсфилд.

– А что будет с вашими мечтами, мисс Эштон? Как вы сможете тогда скопить денег, чтобы помочь матери? Куда вы позовете ее, если убедите оставить отца? Да, милая, об этих ваших планах я тоже знаю.

Мария выскочила из комнаты и, перепрыгивая через ступеньки, миновала несколько лестничных пролетов, прежде чем оказалась перед крошечной комнаткой, куда ее поместили вчера вечером.

Упав на кровать, она зарылась лицом в ветхую подушку. Шишка на лбу болела, но больше всего ее мучило чувство досады. Досады, как это ни странно, не на ситуацию, в которой она оказалась, и не на пережитый шок, потрясший ее до глубины души, а на саму себя. Ее гнев был неуместен, а раздражительность непростительна. Достоинство неотделимо от самообладания. Господь не одобряет подобные вспышки. За такое поведение отец запер бы ее в чулан.

Она должна еще раз увидеться с герцогиней и спокойно объяснить причины, по которым не может оставаться в Торн Роуз. Герцогиня подыщет кого-нибудь – лучше мужчину, – чтобы ухаживать за ее внуком, герцогом Салтердоном. Или за тем, что от него осталось.

А от него осталось лишь это ужасное тело, безжизненно лежащее в роскошной кровати в окружении такого богатства, которое тысячи людей и представить себе не могут.

В комнату вошла Гертруда и ободряюще улыбнулась Марии.

– А теперь займемся шишкой у тебя на лбу. Хорошо. Совсем скоро она начнет синеть…

– Мне не нужны припарки, – заявила Мария и откатилась к стене. – Я страдаю из-за собственного эгоизма. Это послужит мне уроком.

– Обычная реакция людей, когда они впервые видят его, особенно те, кто знал его раньше… семья, друзья. Хотя теперь немногие из членов семьи и друзей приезжают сюда. Только его брат и герцогиня… – сказала экономка и, нахмурившись, вполголоса добавила: – А также эти кровопийцы Такли и Эдкам.

Обойдя шаркающей походкой вокруг кровати и опустившись на продавленный матрас, розовощекая Гертруда осторожно приложила благоухающий пакет с горячими травами ко лбу Марии. Девушка поморщилась, но не протестовала.

– Думаю, им слишком больно видеть его, зная, каким он был раньше. Мне часто кажется, что неправильно прятать его здесь, но советчики герцогини говорят, что это будет бесчеловечно по отношению к нему и к ней. Но, зная его светлость, я считаю, что он не возражал бы, если бы люди приходили в дом и смотрели на него, как на какую-то диковинку.

– Он умирает? Гертруда поджала губы.

– Точно не знаю, – ее голос стал напряженным, – Эдкам говорит, что он уже мертв здесь, – она постучала себя по лбу, – и что смерть тела – это только вопрос времени. Будь на то воля Эдкама, его светлость был бы уже давно помещен в Менстон.

– Менстон?

– Королевская лечебница для душевнобольных в Менстоне. Это ужасное место, милая. Полное сумасшедших и людей, снедаемых ужасными пороками. Бедняг заковывают в цепи и бьют, как животных.

Мария сглотнула. Гертруда ломала руки.

– Мысль о том, чтобы поместить туда его светлость… Я прихожу в ярость, когда вижу, как Эдкам и Такли пытаются сломить сопротивление ее светлости, утверждая, что ему там будет лучше… Да и ей тоже. Она сильно изменилась с тех пор, как это произошло. Как будто жизненные силы покинули ее.

– Что с ним случилось?

– На него напали разбойники, когда он возвращался со скачек в Эпсоне. О, в то время он был проказником, настоящим повесой. Он и его брат, лорд Бейсинсток, были самыми завидными женихами в Англии. Красивые, цветущие. Близнецы. Совершенно одинаковые. Потом лорд Бейсинсток женился на девушке из Уайта, и его светлость один остался сражаться с петлей брачных уз, как он сам выражался. А теперь он просто лежит здесь, превращая жизнь – свою и тех, кто находится рядом – в ад. Встает лишь тогда, когда приходит в себя, что случается нечасто. И тогда он рычит, как дракон, и бросает в нас посуду.

– Он что, не может ходить и говорить?

На лице Гертруды появилось какое-то странное выражение, руки нервно задвигались. Наконец она тяжело вздохнула, спрятала измятый носовой платок в карман и направилась к двери.

– Гертруда! – позвала Мария. Служанка остановилась в дверях и с неохотой оглянулась. – Он ненормальный?

– Не мне об этом судить.

Мария почти не отреагировала на уход Гертруды. Она лежала на кровати, устремив взгляд в потолок. Что дальше? Вчерашнего происшествия достаточно, чтобы повергнуть ее в шок, а теперь… вот это.

Задрожав, она опять зарылась лицом в подушку и постаралась стереть из своей памяти образ этого «чудовища». Невозможно! В отличие от ее брата, этот человек имел ужасный вид, массивное тело. И вероятно, он сумасшедший.

Господи милосердный! Может, это наказание за то, что она отвернулась от семьи и милого Джона Риса, воплощения добродетели и честности? Должна ли она войти в это странное и подозрительное место, как Даниил в ров со львами? Лев представлялся ей менее опасным.

Она не сделает этого! Она просто не в силах! Возможно, она упряма и своевольна, но не совсем глупа. Она попросит день или два на размышления, а затем попросит – нет, потребует, – чтобы ее перевели в более безопасное и подходящее место. А пока она не несет никакой ответственности за уродливого и несчастного внука герцогини.

После некоторых раздумий, преодолев страх, она вернулась в эту ужасную комнату, средоточие болезни и неотвратимой смерти, где обнаружила тихо плачущую у постели внука герцогиню. По обе стороны ее стояли Эдкам и Такли. Несмотря на гнев, первым побуждением Марии было броситься к хрупкой старушке и успокоить ее. Девушка почувствовала, что не многим довелось быть свидетелями слабости этой исключительной женщины. Но тем не менее она нуждалась в поддержке. Несмотря на отвращение к этому ужасному помещению и ее обитателю, потерявшему человеческий облик, Мария могла понять чувства беспомощности и отчаяния, охватившие герцогиню. То же самое она чувствовала по отношению к брату. Ее светлость понимала, что жизнь внука – ее жизнь и что его смерть, или даже ожидание этого ужасного события сделают мир таким мрачным, что один взгляд на него всколыхнет боль невосполнимой утраты.

– Трей, Трей, мой милый мальчик, – всхлипывала герцогиня, и голос ее дрожал от горя и гнева. – Что нам теперь делать? Как они могли допустить, чтобы ты стал таким… чудовищем? Как они могли так обращаться, с тобой? Ты же мой внук! Герцог Салтердон…

– Ну, ну, Изабелла, – успокаивал ее Эдкам. – Вам не нужно было приходить сюда. Вы не должны этого видеть. Мое сердце тоже разрывается от того, что Трей стал таким. Вы же знаете, что все эти годы я любил его, как сына…

– Я тоже, – сказал Такли.

Вошедшая вслед за Марией Гертруда раскрыла рот от удивления, и ее круглое лицо зарделось, когда она обнаружила, в каком ужасном состоянии находится комната.

– Боже, – застонала она, поспешила к герцогине, сделала реверанс и схватила ее за руки.

– Умоляю, простите меня, ваша светлость. Меня не было две недели, я приехала всего за несколько минут до вас. Уверяю, ваша светлость, больше такого ужаса не повторится.

Герцогиня ничего не ответила, а просто смотрела на неподвижную, как сама смерть, фигуру.

Гертруда презрительно фыркнула в сторону Такли и Эдкама, резко повернулась и вышла из комнаты, даже не взглянув на Марию. Из коридора послышались возбужденные голоса Гертруды и Молли.

– Безмозглая девчонка, о чем ты думала, когда позволила его светлости дойти до такого состояния?

– Хотела бы я посмотреть, как ты рискнешь подставить свою голову. Клянусь, он опасен – швыряет посудой…

– Скорее, ты была занята с этим конюхом Тадеусом. Я не стану порицать ее светлость, если она уволит тебя. И я сама позабочусь…

– Ничего ты не сделаешь, глупая старая корова, потому что знаешь, что больше не найдешь никого, кто согласится возиться с ним. Кроме того, мы обе прекрасно знаем, что ее светлость не хочет, чтобы вся Англия узнала, каким идиотом он стал.

Мария закрыла глаза и прислонилась к стене.

– К черту, – прошептала она. – К черту.

* * *

– Напишите мне, как только заметите какие-нибудь изменения, – распорядилась герцогиня, забираясь в карету, где ее уже ждали Такли и Эдкам.

– Разумеется, – ответила Мария. Кучер закрыл и запер дверцу.

Лицо герцогини, смотрящей на девушку из окна кареты, было землистого цвета, а глаза покраснели. Она с трудом выдавила из себя улыбку и спросила:

– Вам действительно нравится ваша комната? Можете сменить ее, когда пожелаете. Я чувствую, что ваше присутствие поможет ему…

– Комната чудесная, – заверила ее Мария. Герцогиня окинула взглядом фасад огромного замка.

– Я сказала слугам, что доверяю вам управление домом и всем, что касается здоровья моего внука.

– Это огромная ответственность, ваша светлость.

– С которой вы прекрасно справитесь, – уверенным тоном ответила старуха и, величаво вскинув брови, добавила: – Я почувствовала это, как только увидела вас: вашу силу и моральные качества. Полагаю, ваше присутствие поможет ему.

– Думаю, ему будет лучше с семьей и друзьями, – довольно смело заявила Мария, и герцогиня страдальчески сморщилась от ее слов. – Почему вы так скоро уезжаете, ваша светлость? Может, вам стоит задержаться на день-два и хотя бы убедиться, что я справлюсь с порученным делом?

– Если бы мои душа и сердце были молоды… Но душа измучена, сердце разбито. Я не в силах долго видеть его такого, милая. Я всегда тяжело переносила болезни детей. Поймите…

Герцогиня взмахнула рукой и на прощание еще раз слабо улыбнулась Марии. Карета покатилась по дороге.

Мария долго смотрела ей вслед, пока роскошный экипаж не скрылся за горизонтом и на мир опять не опустились зимнее безмолвие и запустение. Ей хотелось броситься вслед за герцогиней и попытаться еще раз объяснить ей, что одна мысль остаться наедине с ее внуком вызывает у нее такой ужас, какого она никогда не испытывала даже в присутствии отца.

Пошел редкий снег. Он укрывал все вокруг белой пеленой, сквозь которую кое-где проступала черная земля. Все выглядело таким безмятежным, что Мария не удержалась и подставила под холодные крупинки свои опущенные веки, нос, губы.

Они с Полом очень любили снег. Как здорово было скрыться от бдительного ока отца и резвиться, как щенки, строить снежные крепости, отважно скользить по тонкому льду пруда. В последние месяцы его жизни они часто подолгу смотрели в окно на падающий снег и делились друг с другом самыми сокровенными тайнами, воображали себя любовниками, представляли, что они вдвоем мчатся по заснеженным полям… целуются, пока их носы не становятся красными от холода, а дыхание не намерзает вокруг рта сверкающим инеем.

Увы. Это ее первая зима без Пола. Она вернулась в дом, заперла за собой дверь, устало прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Когда она снова открыла их, то наткнулась на любопытные и настороженные взгляды слуг.

Гертруда ободряюще улыбнулась ей.

– Я рада, что ты осталась, милочка. У меня такое чувство, что ты вдохнешь жизнь в этот старый дом. И даже поможешь его светлости.

– Надеюсь, – просто ответила Мария, совсем не уверенная в своих силах. Голова ее слегка кружилась от волнения. Желудок сжимали спазмы – то ли от беспокойства, то ли того, что она не ела со вчерашнего утра.

– Если хотите знать мое мнение, – послышался из ближайшего дверного проема голос Молли, – она не продержится и недели. Таких он съедает за чаем в тот же день…

– Ш-ш, – Гертруда бросила на служанку испепеляющий взгляд. – Я больше не потерплю подобных разговоров в своем присутствии. Если герцогиня чувствует, что девушка способна справиться с… с его светлостью, значит, так оно и есть. Его светлости пойдет на пользу, если за ним будет ухаживать такой ангел. Нам всем не помешало бы немного доброты и участия.

– Он просто разорвет ее, – ухмыльнулась Молли и для большей выразительности прищелкнула пальцами.

У Марии перехватило дыхание.

Молли медленно приближалась к остальным, уперев руки в бока.

– Может, расскажем ей, что он сделал с остальными, а?

Гертруда издала какой-то непонятный звук. Остальные молчали.

– Швырял тарелки им прямо в голову. Если ему удавалось дотянуться до них, то они разлетались по всей комнате, как куклы. За исключением мистера Догерти, который вылетел головой в окно. Жуткое зрелище, доложу вам, – она передернула плечами. – В его руках силы, как у десятерых мужчин, клянусь. А когда он рычит…

– Хватит! – крикнула Гертруда.

– Он не так уж плох, милая, – повернулась она к Марии, которая вся похолодела, представив себе рычащее чудовище, которое избивает несчастную сиделку, желающую помочь ему. – Конечно, у него бывают вспышки, но это можно понять. Когда-то он был энергичным и сильным мужчиной, не говоря уже о красоте…

– О красоте? – недоверчиво переспросила Мария.

– Точно, – мечтательно сказала незнакомая молоденькая горничная. – Он был к тому же еще и проказником. Не нашлось бы ни одной мамочки во всей Англии, которая не была бы на все согласна, чтобы выдать за него дочь…

Все захихикали, и Молли добавила:

– Держу пари, он наставил рога половине мужей Англии. Когда он заканчивал с одним, следующий уже ждал своей очереди. Конечно, сейчас все по-другому. Те глупые сучки, что увивались за ним, теперь и на милю не приближаются к дому. Даже эта разряженная леди Лаура…

– Не суй нос в его личную жизнь, – заявила Гертруда тоном, от которого половина слуг попятились. – Ты просто ревнуешь, что он не обращал на тебя внимания. Кстати, о ревности. Отстань от мисс Эштон, или будешь иметь дело со мной. Нечего ей больше делать, как только вздыхать по своре бездельников, которым ты позволяешь лазить тебе под юбку.

С возмущенным визгом Молли выскочила из прихожей, громко хлопнув дверью.

Воспоминания об обнаженной Молли, распростертой вместе с напарником на кухонном столе, вызвали краску смущения на щеках Марии – даже большую, чем мысль о том, что ей придется подняться наверх и предстать перед самим дьяволом. Собравшись с духом и приготовившись выполнять обязанности, к которым не возвращалась со дня смерти брата, она двинулась к лестнице.

– Кажется, сейчас самое время познакомиться с ним, – сказала она, обращаясь больше к самой себе, чем к окружающим.

Череда слуг потянулась вслед за ней по лестнице, и шаги множества ног на покрытом коврами полу напоминали топот марширующих солдат.

Вдоль ведущих в комнату его светлости коридоров с позолоченными фризами были расставлены бюсты королей и королев (несомненно, предков Салтердона). На стенах висели портреты в натуральную величину двух совершенно одинаковых мальчиков с большими глазами и бледными лицами. Дети играли с собаками или гордо восседали на спинах оседланных лошадей. Только остановившись перед дверью в комнату его светлости, Мария сообразила, что один из этих ангелочков был герцогом Салтердоном. Такая невинность…

Позволив себе оглянуться на Гертруду, которая пыталась приободрить ее слабой улыбкой, Мария толкнула дверь комнаты, готовая окунуться в холодный зловонный воздух и полумрак. Окинув взглядом замусоренный пол, тусклое пламя свечей, кровать под балдахином, на которой можно было различить неясные очертания человеческой фигуры, Мария откашлялась и переступила порог. Она чувствовала себя совсем не как Беовульф, входящий в жилище Грендель.

Она прокладывала себе дорогу среди разбитой посуды, перевернутой мебели и разбросанной одежды. Подойдя к окну, Мария набрала полную грудь воздуха и раздвинула занавески, разогнав при этом пыль, кружившуюся в тусклом зимнем свете, пробивавшемся сквозь закопченные окна.

– Гертруда, – позвала она.

– Да, мисс Эштон?

– С этого момента занавески должны быть открыты весь день.

– Да, мисс Эштон.

– Начнем с уборки комнаты. Принесите горячую воду, мыло и щетки. Снимите ковры и выбейте их. Я заметила цветы…

– Их доставляют из оранжереи, мисс.

– Я хочу, чтобы на каждом столе, в каждой щели, каждом уголке были цветы. Эту люстру необходимо почистить и зажечь.

– Сию минуту, мисс.

Повернувшись к своим подчиненным, Гертруда раздала приказания и хлопнула в ладоши. Слуги рассыпались по дому. Затем экономка перевела взгляд на кровать, и лицо ее сделалось усталым и озабоченным.

Мария ободряюще улыбнулась ей, подошла к кровати и, взявшись за занавеску, застыла в нерешительности, а потом еще раз вздохнула и отдернула ее.

Его светлость герцог Салтердон – она не могла различить черты его лица под спутанными вьющимися волосами и бородой – лежал в той же позе, как вчера вечером, завернутый в простыни, с открытыми, ничего не выражающими глазами, устремленными на балдахин. Прикрыв тыльной стороной руки нос и рот, она с опаской наклонилась и увидела, что грудь его слегка вздымается.

Задержав дыхание, она наклонилась ниже, пытаясь получше рассмотреть лицо герцога, которое оказалось еще страшнее, чем она думала. Несомненно, в нем не было ничего человеческого – ни проблеска разума! Его осунувшееся лицо – вернее, то, что она смогла разглядеть из-под отросшей бороды, густых бровей и копны спутанных волос, разметавшихся по грязной наволочке – напоминало лицо трупа. Вся дрожа, она провела рукой перед его глазами, готовая отдернуть руку при малейшем признаке того, что он может очнуться от забытья и наброситься на нее. Но он даже не моргнул.

Затем она повернулась к Гертруде.

– Сколько он так лежит?

– Не могу точно сказать, мисс. Я уже говорила вам, что отсутствовала две недели. Но еще до моего отъезда он решил укрыться здесь, как какой-нибудь дракон в пещере. Он не позволял никому поднять себя. Мы были вынуждены оставлять подносы с едой у его кровати. Иногда ему удавалось поесть… а иногда… – Гертруда заломила руки, и лицо ее стало печальным. – Он несколько дней отказывался от пищи, как будто хотел заморить себя голодом, пока, наконец, голод не брал верх…

Гертруда отвернулась. Мария обняла ее рукой за плечи, всматриваясь в искаженное болью лицо экономки.

– Что, Гертруда, милая? Расскажи мне. Я должна знать все, если собираюсь помочь ему.

Гертруда покачала головой, как будто воспоминания были невыносимы для нее.

– Я видела, как он пытается поесть, а еда выскальзывает из его рук, потому что у него нарушена координация, и он не может попасть в рот. У меня разрывается сердце, когда я вижу его таким, зная, каким он был раньше – гордым и красивым, воплощением аристократизма. Мы так гордились, что служим у него.

Горло Марии сжимали спазмы – она вспоминала о брате, так быстро превратившемся в свою собственную тень. Девушка прижала к себе убитую горем экономку. – Это и будет нашей главной задачей, милая Гертруда, – вернуть хозяину его былое «я». Ты поможешь мне?

– Конечно, милочка.

– Сначала мы должны вымыть комнату снизу до верху, а затем займемся его светлостью. Мне понадобится ваша помощь, чтобы убедить прислугу, что им ничего не угрожает.

– Это будет нелегко, мисс. Когда Бетти, некрасивая коротышка с косыми глазами и заячьей губой – ее обязанность выбрасывать золу, чистить и полировать каминную решетку – в прошлый раз вошла в комнату, он запустил в нее фарфоровой вазой и попал прямо в голову, вот сюда, – она прикоснулась рукой к уху. – С тех пор у нее все время звон в ушах, и она говорит, что и под страхом смерти не переступит порога этой комнаты. И кто посмеет упрекнуть ее?

– Но сейчас он выглядит довольно смирным, – Мария еще раз с опаской взглянула на кровать.

Гертруда понизила голос до шепота, и ее лицо исказилось от страха.

– Понимаешь, в том-то все и дело. Нельзя угадать, когда он очнется. Только что он лежал, уставившись в пространство, а через мгновение уже сжимает твое горло, как будто собирается задушить. О, я вся дрожу при одной мысли об этом.

Гертруда прикрыла рот ладонью и зажмурилась. Она тряслась всем телом, и Мария почувствовала, как сердце ее сжалось.

– Обещайте, что будете осторожны, – взмолилась экономка.

Мария кивнула. Во рту у нее пересохло.

– Тогда я присмотрю за остальными. Насупив брови, Гертруда двинулась к дверям, за которыми все еще толпились слуги. У порога она остановилась и оглянулась. Подбородок ее дрожал, а на лице было написано такое отчаяние, что Мария почувствовала себя как перед казнью.

– Удачи тебе, – сказала экономка и выскочила из комнаты.

Глава 3

С порога своей спальни, примыкавшей к огромной комнате Салтердона, Мария наблюдала, как в зал вошла целая армия слуг, вооруженных ведрами, щетками, мусорными корзинами и щелоком. Они с яростью принялись за свою грязную работу, бросая редкие опасливые взгляды в сторону хозяина, как будто боялись, что в любой момент он может вскочить и наброситься на них.

Вскоре тяжелый и неприятный запах болезни уступил место ароматам мыла и пчелиного воска. Несмотря на усталость от недостатка пищи и сна, Мария всей душой радовалась происходящим изменениям. Дважды она делала попытку принять участие в уборке, но Гертруда не позволила ей.

– Герцогиня строго-настрого предупредила, что ваша забота – только состояние его светлости. И что мы должны относиться к вам, как к члену семьи.

– Но я не привыкла бездельничать.

– Это ненадолго, – заявила Гертруда, бросив долгий взгляд на неподвижную фигуру в кровати. – Он очнется, и тогда… сами все увидите, мисс.

Мало помалу количество занятых уборкой слуг уменьшалось, пока не осталась одна Бетти, которая усердно начищала каминную решетку, испуганно поглядывая на закрытую пологом кровать. Любая попытка Марии успокоить служанку только усиливала ее страх. Наконец робкая маленькая горничная облегченно вздохнула, ткнула лучиной в горящие угли, зажгла восковые свечи в развешанных по стенам жирандолях^[1] и поспешно выскочила из комнаты, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла.

Оставшись одна, Мария сцепила руки на животе, слегка повернула внутрь едва выглядывающие из-под подола черной юбки носки туфель, оглядела большую мужскую комнату и прислушалась к тиканью часов на соседней стене.

– Нельзя же так бояться, – произнесла она вслух. – Он просто не может быть опаснее отца. Или более жесток. Правда?

С усилием передвигая ноги, она переступила через колеблющиеся тени и остановилась в ногах кровати Салтердона. Она с трудом различала его очертания за тонким пологом. Слугам удалось привести в порядок его постель, и теперь простыни аккуратно прикрывали его тело. Они даже смогли причесать гриву его спутанных волос, так что они не закрывали всю подушку. Но дикое выражение лица смягчить было невозможно. Он выглядел так же ужасно, как раньше, и Марию пробрала дрожь.

Из настенных часов послышались щелчки и скрип. Обитый войлоком молоточек приглушенно отбил семь раз. С каждым ударом Мария заставляла себя сделать еще один шаг к кровати. В конце концов, в ее обязанности входило следить и за тем, чтобы хозяину было удобно. Вряд ли ей удастся сделать это, если она будет просто стоять в ногах его кровати и вспоминать жуткие истории, которые весь этот длинный день рассказывали о Салтердоне слуги.

Она осторожно придвинулась к кровати и дрожащими пальцами отодвинула полог. Если он попытается схватить ее, она будет кричать. Гертруда уверяла, что в случае чего ей достаточно лишь громко крикнуть или дернуть посильнее за шнурок звонка. Кто-нибудь обязательно услышит.

Чтобы рассмотреть его светлость, Мария взяла с ночного столика зажженную свечу и, стараясь держать ее неподвижно, наклонилась ниже. Его темные ничего не выражающие глаза были, как всегда, открыты. Только отражение мерцающей свечи придавало какое-то подобие жизни этим безумным зрачкам. Она подумала, что когда он очнется, его глаза будут гореть осуждением… как у отца. Нет, не так. В этих глазах не будет обещания адских мук… что-то совсем другое… но такое же пугающее и, возможно, более опасное. Когда же этот дракон придет в себя?

– Ваша светлость, – ласковым голосом позвала она. – Вы меня слышите? Мое имя Мария Эштон. Я здесь, чтобы помочь вам. Моргните, если вы меня слышите.

Ничего.

Опустив свечу к самому лицу герцога, она склонилась еще ниже, рассматривая его заострившийся нос и глубоко запавшие глаза. Мария вдруг обнаружила, что у него высокий лоб – слуги зачесали назад длинные волосы – и прячущийся за неопрятной спутанной бородой красивый рот. Ей показалось, что с его губ должны с легкостью срываться улыбки, шутки и едкие замечания.

Нахмурившись, она выпрямилась, поставила свечу и вернулась к себе в комнату.

* * *

Она писала письмо Джону Рису и еще одно матери, подробно описывая проведенное в Торн Роуз время. Ее рассказ изобиловал выражениями вроде «Голиаф», «свирепый», «ужасный», а также «роскошный», «великолепный», «внушающий благоговейный трепет». Наконец, отчаявшись, она скомкала листы бумаги и сбросила на пол.

Как ей рассказать двум людям, которых она любила больше всего на свете, что сама ее жизнь подвергается опасности? И разве не неприлично расписывать роскошь, в которой она живет? Джон Рис испугается за ее пропащую душу. А мать… если бы только она смогла понять, что Мария делает все это для того, чтобы когда-нибудь избавить ее от викария Эштона, а не потому, что детские фантазии испортили ее, как утверждал отец.

Она вовсе не орудие сатаны и не использует свое тело, чтобы искушать мужчин. И немудрено – ее тело было стянуто, как у средневековой девственницы, так что ее грудь сделалась плоской, как у мальчика.

– Неудивительно, что Джон Рис почти не проявлял ко мне интереса, как к женщине, – рассуждала она вслух, рассматривая свое отражение в овальном зеркале. Строгий воротник ее платья плотно стягивал горло. Слегка надув губы, она расстегнула несколько пуговиц, обнажив шею. Затем еще и еще одну, пока из-под грубой льняной сорочки не показались стягивающие грудь бинты.

Внезапно раздался стук в дверь. Мария вскочила и, зажав в кулаке края воротника, резко повернулась на звук. В двери показалось улыбающееся лицо Гертруды.

– Еще не спишь? Хорошо. Я подумала, что ты не откажешься от ванны. Ребята принесли тебе воды.

Мария покраснела и молча кивнула, застегивая непослушными пальцами пуговицы блузки, а затем открыла от изумления рот, когда Гертруда отступила в сторону, пропустив в комнату несколько здоровенных парней, несущих на перекинутых через плечи коромыслах большие ведра горячей воды.

Гертруда быстро раздвинула японскую ширму, отгородив один угол комнаты, а затем, пыхтя и охая, выкатила огромный богато украшенный предмет, закругленные бока которого доходили Марии до пояса. Это сооружение, прикрытое красивой крышкой, экономка установила рядом с камином.

– Что это? – с подозрением спросила Мария.

– Ванна, конечно, – Гертруда откинула вогнутую часть крышки и кивнула водоносам. Они по очереди вылили, горячую воду в ванну. Комната наполнилась паром, и расположенные рядом окна запотели.

– Боже мой, – выдохнула Мария. – Она такая глубокая, что в ней можно утонуть.

– Точно. Ты не поверишь, но его светлость был просто помешан на чистоте. Он сам придумал эти ванны. И даже это приспособление, – она указала на крышку. – Так дольше сохраняется тепло. Лично я чувствовала бы себя, как омар в кастрюле, но поди разбери этих аристократов. Моя милая мама говорила, что принимать ванну чаще одного раза в месяц вредно для здоровья.

Гертруда оглянулась и шепотом добавила:

– Его светлость купался только в дождевой воде, которую специально собирали в бочки. Говорил, что она лучше очищает поры и смягчает кожу, чем вода из родников и рек. Он и своих лошадей купал в дождевой воде.

– Лошадей?

Когда последний водонос вышел из комнаты, Гертруда закрыла дверь и поспешила к Марии. Суетясь, она стала расстегивать остальные пуговицы на платье девушки.

– Лошадей, – подтвердила экономка. – Несколько дюжин. Арабской породы.

– Арабской?

– Потрясающие животные. Элегантные, как женщина из высшего общества, и очень красивые. Последние несколько лет его светлость просто с ума сходил от них – с тех пор, как его брат женился на девушке, увлекавшейся лошадьми. Салтердоны всегда разбирались в лошадях.

– Лошади, – мечтательно произнесла Мария. – Я всегда мечтала о собственной лошади.

– Ему не везло в азартных играх, но со скачек он никогда не уходил без приза, – Гертруда прищелкнула языком. – И именно на скачках в Эпсоне случилось это несчастье. Проклятые разбойники напали на него, когда он с друзьями ночью возвращался из Эпсона.

Если повязки Марии и показались Гертруде странными, она не подала виду. Дородная экономка подошла к шифоньеру и выдвинула один из ящичков.

– Можешь свободно пользоваться этими ароматическими солями, милочка. Щепотка-другая – и ты будешь благоухать, как цветок. А теперь я оставляю тебя. Я скажу, чтобы девочки приготовили тебе обед.

С этими словами Гертруда удалилась.

Поколебавшись секунду, Мария сбросила сорочку, а затем освободилась от повязок, которые соскользнули вниз и обвились вокруг ее ног.

О, это сладкое ощущение свободы! Взяв в ладони онемевшие груди, Мария с наслаждением растерла их, чувствуя в руках приятную тяжесть. Ей пришло в голову, что впервые за несколько лет она будет спать без повязок. Теперь ей нечего бояться. Отец далеко. Больше не будет этих ужасных ночей, когда она в страхе просыпалась, ощущая его руки на своей перебинтованной груди. Он говорил, что должен убедиться, что ее порочная женственность надежно спрятана.

Высыпав в воду целую бутылочку ароматической соли с запахом фиалки, Мария осторожно забралась в ванну и, задержав дыхание, окунулась в горячую воду. Кожу приятно покалывало, а от окутавшего ее облака ароматного пара кружилась голова.

Но ведь это неправильно! Она не имеет права так себя баловать. Так можно привыкнуть к излишествам, и что потом? Она станет такой, какой предсказывал отец, и кроме того, надолго ли она в Торн Роуз? Если «чудовище» – его светлость – действительно так ужасен, как рассказывали слуги, то нужно хорошенько приготовиться к встрече с ним.

А что плохого в том, что она наслаждается ванной?

Позади нее дверь открылась, а затем почти беззвучно закрылась.

– Можешь поставить обед рядом с кроватью, – сказала она, не открывая глаз, смахнула мыльную пену с плеч и улыбнулась. – Я чувствую себя такой грешницей. Глупо, правда? Знаешь, я всегда мылась только в тазу. Единственный раз в жизни я окуналась в воду, когда мы с братом убежали купаться на ручей Джонса. Конечно, вода была холодная, и фиалками не пахло. По правде говоря, в ручье было полно джонсовых свиней – страшных хряков, которые с жутким визгом погнались за нами.

Засмеявшись, она зачерпнула ладонями воду и плеснула себе влицо.

– Один из них укусил брата прямо за голые ягодицы. Он ревел всю дорогу домой, а отцу сказал, что его забодал козел. Забодал…

Еще раз засмеявшись, она встала, и вода соскользнула с ее плеч, словно жидкий шелк.

– Отец так никогда и не догадался, что Пол лгал. Я, естественно, тоже держала рот на замке. Подай мне полотенце, пожалуйста, – добавила Мария и показала на приготовленную Гертрудой льняную простыню.

– Буду более чем счастлив, – послышался мужской голос. – Только сначала положу уголь у камина.

Она инстинктивно повернулась. Глаза ее расширились от удивления, а рот слегка приоткрылся, когда она обнаружила, что на нее с широкой улыбкой смотрит Тадеус, кухонный любовник Молли.

Одетый Тадеус Хартли Эдварде выглядел совсем иначе. Мария с трудом узнала этого парня в широких хлопковых штанах и клетчатой фланелевой рубахе, покрытой сенной трухой. Его волосы были аккуратно зачесаны назад, а подбородок гладко выбрит. Его темные смеющиеся глаза не отрывались от ее глаз, а рот растянулся в улыбке, напомнившей ей о вчерашней встрече. И тут Мария с ужасом поняла, что стоит перед ним совершенно обнаженная.

– О! – вскрикнула она и со всего размаху опустилась в ванну, так что вода выплеснулась через край. – О Боже…

– Черт, – покачал головой Тадеус, – ты даже красивее, чем я думал…

– Убирайся!

– Не удивительно, что Молли взбесилась. Подумать только, я еще убеждал ее, что ты просто плоскогрудый ребенок, на которого я не потратил бы и полпенни, чтобы затащить в постель.

– Пошел вон!

Он лениво пересек комнату, держа в руках поднос с углем.

– Думаю, теперь мы квиты, правда? Мы видели друг друга в чем мать родила. Можно закончить с игрой вроде я покажу тебе, когда ты покажешь мне, и перейти к более серьезному делу.

– Единственное серьезное дело, к которому мы перейдем – ты немедленно выйдешь из моей комнаты.

– Из твоей комнаты? Быстро мы привыкли, правда? – он положил уголь у камина и, уперев руки в бока и изогнув брови, добавил: – Сдается мне, мисс Мария Эштон из Хаддерсфилда, что вы не получите комнату в свое распоряжение, пока не вылезете из ванной и не приласкаете меня.

– Похотливый дьявол. Гертруда была права.

– Гертруда – старая крыса, сующая нос не в свои дела. Она сходит с ума от ревности, потому что во всей стране не нашлось ни одного знатного подонка, который польстился бы на нее.

Задохнувшись от ярости, Мария схватила крышку ванны и опустила ее. Просунув голову в отверстие, она пристально посмотрела на непрошеного гостя.

– Если ты немедленно не уберешься отсюда, я расскажу Гертруде, как вы с Молли… совокуплялись на кухонном столе.

– Неужели?!

– Можешь не сомневаться.

– Это слово не очень подходит для дочки викария. Хотя я никогда не видел, чтобы у попов были такие дочери. Можешь считать это комплиментом, если хочешь.

– Я расцениваю твое похождение здесь как невиданное оскорбление. Последний раз…

– Хорошо, ухожу. Я просто хотел поприветствовать вас и сказать, что в случае чего вы можете рассчитывать на меня. Помощь понадобится, когда он очнется. Будет любопытно посмотреть, что он с вами сделает. Он способен съесть вас живьем, милая. Счастье, если вам удастся сохранить эту милую маленькую попку в целости и сохранности. Приятного вечера, мисс Эштон. Наслаждайтесь, пока можете.

* * *

Из пустоты доносились голоса, приглушенные, как всегда, во время его пребывания в тумане беспамятства, когда он как будто плавал в воздухе. Солнечный свет и тьма попеременно проходили перед его затуманенным взглядом. Все дни напролет в этой кровати-склепе. Теперь весь мир сузился для него до едва различимой какофонии звуков: пения птиц и редких приходов слуг, которые разговаривают друг с другом или тихо напевали, входя в его «логово»… Бесконечные ночи без сна в ожидании, когда придет рассвет, чтобы он мог, наконец, хоть ненадолго оказаться в компании двух недоумков. Любой разумный человек может свихнуться, если его лишить общения. Собственные мысли сводят его с ума. Равномерное дыхание сводит его с ума. Повседневная рутина может свести с ума. Уже сводит.

Он и правда свихнулся. Что еще могут означать видения в форме голубоглазого ангела с фарфоровой кожей и облаком мягких пепельных волос, вторгающиеся в его туманное забытье. Несомненно, он окончательно утратил связь с реальностью. Иначе отчего бы ему вообразить, что он ощущает запах фиалок. А нежный женский голос и плеск воды – это лишь фантазии его поврежденного разума, разума, который слишком часто возвращался к воспоминаниям о прекрасных женщинах, длинноногих и благоухающих, готовых продать душу дьяволу, чтобы только оказаться в его постели… Все это было давно… и навсегда ушло.

Он превратился в дикого зверя. Чудовище. Сумасшедший. Женщина должна дойти до полного отчаяния, чтобы согласиться провести время в его обществе.

Глава 4

Он чудовище. Дикий зверь. Сумасшедший.

Марии снилось, что, проснувшись, она обнаружила склонившегося над ней герцога Салтердона. Черты его лица были почти неразличимы под львиной гривой волос и дикой спутанной бородой. Глаза его горели зловещим огнем, а руки лежали на ее груди. Только из его горла вырывался хриплый голос отца, утверждающий, что она орудие греха. Кто из богобоязненных мужчин обратит внимание на такую неряху?

В три часа ночи Мария проснулась. Она села в кровати, не сводя припухших глаз с глубокой тени перед дверью в его комнату. Неужели открыта? Она отчетливо помнит, что закрывала ее!

Она сползла с кровати и с бьющимся сердцем метнулась к двери. Дрожащими пальцами Мария нащупала ручку и убедилась, что дверь плохо прикрыта и заперта. Она попыталась успокоить дыхание, заставить сердце биться более ровно и сосредоточиться. Здесь ей нечего бояться. Ее ночные кошмары остались далеко… По крайней мере те, у которых лицо викария Эштона.

Их место заняли другие: человек, пугавший и оскорблявший слуг. Человек-зверь с повадками дракона, такой большой и страшный, что одна мысль о том, что он находится в соседней комнате, повергала ее в ужас.

Боже милосердный, кого она боится больше?

* * *

Гертруда взяла в ладони лицо Марии и прищелкнула языком.

– Держу пари, ты ночью не сомкнула глаз. Твои красивые голубые глаза вспухли, а под ними – синяки. Скажи Гертруде правду: ты скучаешь по дому?

Слабо улыбнувшись, Мария отстранилась и взмахнула листом бумаги.

– Последние несколько часов я посвятила составлению плана, что делать с его светлостью. Самое главное расшевелить его.

– Целый год мы пытаемся, но все бесполезно. Думаю, что если человек сдался, то ничего уже нельзя сделать… Ты не ответила на мой вопрос. Скучаешь по домашним?

– В жизни женщины наступает момент, когда ей лучше самой позаботиться о себе, Герти.

– Очень странно все это. Девушка твоего возраста уже давно должна была выйти замуж и обзавестись парочкой ребятишек.

Оглядев комнату, Гертруда заметила, что Мария убрала постель, не говоря уже о том, что еще вечером вылила воду из ванной, а утром наполнила кувшины свежей водой.

– Судя по этой комнате, ты была бы хорошей женой, – вздохнула Гертруда и указала на аккуратно застеленную кровать. – Немногие девушки смогут так ровно заправить углы.

– Мой отец был сторонником совершенства. Только тот, в ком нет никаких изъянов, и кто достигает наивысших результатов во всем, что он делает, попадет в рай.

Прищурив свои смеющиеся глаза, Гертруда взглянула на Марию и покачала головой.

– Похоже, у большинства из нас нет никаких шансов, правда?

Мария ничего не ответила, а просто сунула ноги в свои домашние туфли и прикрыла их юбкой, стараясь скрыть, что они изношены до дыр.

– А какая связь между стремлением твоего отца к совершенству и повязками на груди?

Мария отвернулась.

– Тебе не обязательно носить их здесь, – сказала Гертруда.

– Просто мне в них удобнее.

– Или безопаснее?

Мария опять не ответила и сделала вид, что собирает заметки, которые набросала в бессонные предрассветные часы.

– Насколько я могу судить, – заявила Гертруда. – Под этими повязками у тебя красивая фигура. Стыдно прятать ее из-за каких-то древних предрассудков. Ладно, неважно. Думаю, наступит время, когда ты почувствуешь потребность открыть их… когда встретишь парня, которому захочешь понравиться. Или, может, ты уже встретила его?

– Что заставляет тебя так думать? – Мария искоса взглянула на любопытную подругу.

Гертруда указала на россыпь скомканных бумаг на письменном столе.

– Похоже, тебе не просто было выразить свои чувства словами.

– Возможно, – ответила она, с грустью вспоминая Джона Риса. Скучает ли он по ней? Было ли чувство пустоты и одиночества результатом разлуки с единственным близким другом, если не считать Пола?

– Ерунда, милая. Все образуется. Чему быть, того не миновать. Как говорила моя мать, от судьбы не уйдешь. Если мы будем прислушиваться к своему внутреннему голосу, то найдем верную дорожку к своей судьбе.

Мария задумалась.

– Ты говоришь, что наша судьба предопределена свыше? И что нам нужно лишь найти верную дорогу, чтобы достичь счастья и благоденствия?

– Точно, милая. Когда кажется, что жизнь совсем плоха, можешь быть уверена, что во всех этих испытаниях есть смысл. Урок на будущее. Побеждая трудности, мы становимся сильнее. Если ты в это веришь, темная полоса в твоей жизни не будет казаться тебе такой непреодолимой. Фокус в том, чтобы не сосредотачиваться на безнадежности ситуации, а жить надеждой.

Глубоко вздохнув, Мария рассмеялась.

– Хорошо, милочка, – ответила Гертруда и выбежала из комнаты.

Мария с некоторой опаской опустилась на стул и, сложив руки на коленях, посмотрела на герцога Салтердона, сгорбившегося в инвалидном кресле. Голова его склонилась на грудь, грива темно-каштановых волос разметалась по выглядывавшим из-под грязной сорочки широким, но очень худым плечам.

– Вы выглядите совсем как Пол в те последние ужасные дни, когда душа его витала где-то между жизнью и смертью, – подумала она вслух. – Викарий Эштон верит, что подобные страдания посылаются господом для наказания заблудших душ. Вина Пола заключалась в том, что он любил женщину, которая принадлежала другому. Муж унижал ее всеми возможными способами. Во всех грязных тавернах двух соседних графств он рассказывал о своих издевательствах над ней. Он обращался с ней, как с вещью, ваша светлость, и публично избивал ее, если она осмеливалась противоречить ему.

Горло Марии сжимали спазмы.

– Однажды мой брат стал свидетелем жестокого избиения. Единственный его грех состоял в том, что он попытался остановить этого человека. И разве не преступление, что тот сломал Полу позвоночник? Ведь это верная смерть. Хотя… викарий Эштон объявил, что этот подонок имел право так поступить.

Она умолкла. Ей стало жарко, вероятно, от гнева и от того, что она так открыто и легко богохульствует.

– Викарий Эштон, ваша светлость, отвернулся от собственного сына и не виделся с ним вплоть до дня его смерти, – добавила она сердито. – Если такой добрый и милосердный человек, как мой брат, заслужил подобное жестокое наказание, то что же уготовано вашей светлости?

В лучах солнца над его головой кружились пылинки, а свет преломлялся в его волосах маленькими разноцветными радугами. Встав со стула, она осторожно обошла вокруг своего пациента, не отрывая взгляда от его лица. Рукава его ночной рубашки задрались вверх, обнажив предплечья. Она обратила внимание, что они выглядели сильными и сохранили остатки былого загара (наверное, он полуобнаженным катался на своих любимых арабских скакунах), но за многие месяцы пребывания в темной и мрачной комнате кожа приобрела желтоватый оттенок. Кисти его рук с набухшими голубоватыми венами напоминали оплывшие свечи, и ничего в этих желтых безжизненных ладонях не напоминало о том, какими они были раньше.

* * *

– Усадили? – спросила Мария, стоявшая спиной к ванне.

– Да, – ответил Тадеус. – Думаю, так ему удобно. Вздохнув, Мария повернулась. Вид обнаженного тела герцога несколько смутил ее. Его голова была откинута на край роскошной черной ванны, расписанной золотыми драконами. Ванна была даже больше, чем та, в которой она мылась вчера вечером. Достаточная даже для двоих, подумала она и зарделась от смущения, поймав на себе саркастический взгляд Тадеуса. В глазах его мелькали искорки – но не веселья.

Она кашлянула, взяла кочергу, подцепила ею лежавшую на полу ночную рубашку герцога и бросила ухмыляющемуся слуге.

– Гертруда ждет ее.

Тадеус и его товарищ отошли от ванны. Их рубашки стали влажными от горячего пара, лица раскраснелись. Кивком головы Мария отпустила их. Юноша, чьего имени она не запомнила, выскользнул из комнаты, а Тадеус остался на месте, не обращая внимания на брошенную ему рубашку.

– Ты что-то хочешь сказать? – спросила Мария, избегая его взгляда и чувствуя, что ее щеки пылают, как вчера вечером, когда она стояла перед ним обнаженная, и на ней не было ничего, кроме пахнущей фиалками воды.

– Угу, – ответил он и перенес вес тела на одну ногу.

Поза его была дерзкая и надменная, а лицо самодовольным. – Я задаю себе вопрос, почему ты до сих пор не рассказала Гертруде обо мне и Молли.

– Это не мое дело, – коротко ответила она и бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц.

Он ухмыльнулся, но не выказал намерения уйти или подобрать рубашку.

– Что-нибудь еще?

Он пожал плечами.

– Просто я никогда не видел такие волосы, как у тебя. – Они напоминают лунный свет.

– Лунный свет?

– Такие же мягкие и отливающие серебром.

Мария зачесала назад выбившиеся из прически пряди волос и, опустив глаза, нахмурилась. В ее памяти всплыла картина с обнаженными Тадеусом и Молли.

– Держу пари, они красивее, когда распущены.

Она не ответила, и он, наконец, подобрал ночную рубашку и вышел, бросив взгляд сначала на Марию, а затем на герцога. На лице его застыло странное выражение.

После ухода Тадеуса Мария некоторое время стояла неподвижно. Она поняла, что молодой человек флиртовал с ней и что от его невинных комплиментов у нее перехватило дыхание. Не стоит поощрять такое его поведение, учитывая то, что происходило между ним и Молли, и особенно то, что случилось вчера вечером. Ведь даже одно понимание этого может заронить отвратительные семена тщеславия в ее душу.

Она заставила себя перевести взгляд на герцога и обнаружила, что это не помогло привести в порядок ее чувства. Облако пара поднималось над разрисованной драконами ванной. Тело Салтердона стало розовым, а волосы и борода заблестели от влаги.

Он выглядел совершенно естественно, как будто наслаждался отдыхом в горячей ванне. Если бы не его безжизненные глаза…

Ломая руки, она обошла вокруг, стараясь отвлечься от вида обнаженного человека в огромной ванне, где было достаточно места для двоих. Она должна вымыть его. Обнаженный незнакомец – не богобоязненный и невинный юноша, как Пол… а мужчина, у которого волосы росли не только на лице, но и на блестевших от пара руках и груди… человек, который годится ей в отцы… и который выбросил в окно одного из своих слуг.

– Господи милосердный! Если ты поможешь мне выдержать это испытание, клянусь… я никогда не позволю себе ни одной злой мысли об отце. Я и раньше давала себе клятвы, но теперь это всерьез. В конце концов, я делаю это ради того, чтобы спасти мать от этого подон… – она прикусила губу. – Черт! Господь не будет помогать человеку с такими злыми мыслями.

Она взяла два флакона с ароматическими солями с серебряного подноса, нервно провела пальцем по вензелю в форме буквы «S» и подошла к ванне. Стараясь не смотреть на герцога, девушка открутила крышки и высыпала содержимое обоих флаконов в ванну.

Над водой поднялось облачко пахнущего фиалкой пара.

Мария тяжело вздохнула.

Она ловко закатала до локтей рукава блузки – дальше было бы просто неприлично – достаточно того, что она погрузит руки в воду, где лежит обнаженный незнакомец! Медленно опустившись на колени рядом с ванной и не отводя взгляда от неподвижного лица своего подопечного, она окунула губку в воду, а затем выжала ее.

Она не могла удержаться, чтобы не рассмотреть повнимательнее это скорее звериное, чем человеческое лицо, спрятанное под гривой волос, которые, намокнув, стали виться. Ее охватило непреодолимое любопытство. Он одновременно и привлекал, и отталкивал ее.

У Салтердона был широкий лоб, черные как смоль густые брови и глубоко посаженные светло-серые глаза. Его высокие скулы, нос и рот говорили о решительном характере, а губы сложились в мрачную складку и, казалось, навсегда утратили способность и желание улыбаться.

– Привет, – ласково сказала Мария, заглядывая в невидящие глаза своего подопечного. – Вы слышите меня, ваша светлость?

Она осторожно провела влажной губкой по его лбу, затем быстро отдернула руку, а потом опять уже более медленно смочила ему щеки, коснувшись при этом серых потресканных губ.

– Меня зовут Мария, ваша светлость. Я приехала сюда, чтобы помочь вам. Вы меня слышите? – ласково, но настойчиво говорила она. – Вы еще живы? Можете дать мне какой-нибудь знак? Моргнуть или пошевелить губами?

Ничего.

Сидя на корточках и положив руки на край ванны, она смотрела на его неподвижные черты, пока вода не остыла, и тело ее хозяина не стало похоже на мрамор, став менее похожим на человеческое и более пугающим.

– Глупая девчонка, и что это на меня нашло? – сказала она вслух и принялась тереть его длинные и тяжелые руки. – Я, которую всегда было нелегко испугать, теперь стою здесь на коленях, молюсь и дрожу от страха. И все из-за чего? Даже дикий зверь подчиняется, если с ним обращаться по-человечески. А здесь не животное, а всего лишь человек.

Вода стекала с губки на его широкую грудь. Ее рука казалась детской на фоне его большого тела, и она подумала, что когда-то он был сильным и – если верить Гертруде – привлекательным мужчиной.

Засмеявшись, она на мгновение отвела взгляд. Привлекательным для женщин? Она не могла понять почему. Ей всегда казалось, что женщины из высшего общества ценят аристократическую внешность: изящество и красоту, от которых самая ветреная женщина замрет от восхищения. Вроде ее брата Пола, пленившего воображение всех молодых женщин деревни.

Герцог Салтердон, в отличие от Пола, обладал внушительной и пугающей внешностью. Правда, Пол не был ей чужим. Он рос и мужал на ее глазах. Она всю свою жизнь видела его тело, и в нем не было для нее ничего незнакомого и пугающего… в отличие от Джона Риса, единственного мужчины, к которому она испытывала определенное влечение, отдаленно напоминавшее любовь. Хороший, добрый и верный Джон. Если бы она согласилась выйти за него, то избежала бы этого затруднительного положения, когда ее привлекал и одновременно отталкивал этот человек, который был полной противоположностью тому, что она всегда считала привлекательным в человеческом существе, и тем более в мужчине.

Мария отошла от ванны и присела на краешек стула у камина. Капли воды падали с ее рук на пол. Она вся дрожала. Огонь в камине не согревал такую большую комнату.

Почему она не может отвести от него глаз?

Сейчас она видела только его склоненный профиль и устремленный в пространство взгляд. Прядь длинных влажных волос, свесившаяся через край ванны, неподвижно застыла в прохладном воздухе.

В комнату влетела Гертруда.

– Вы уже закончили, мисс? Позвать ребят, чтобы они вытащили его из ванны?

Не отрывая взгляда от одинокой пряди вьющихся волос герцога, Мария кивнула.

– Да. Хотя… нет. Его волосы… наверное, их нужно вымыть?

– Хочешь, чтобы я сама занялась этим, милая? Ты что-то выглядишь бледной.

Гертруда закатала рукава и крепкими, как у доярки, руками схватила кувшин с водой, зачерпнула пригоршню мыльной пены и стала тереть голову хозяина. Мария осталась сидеть на краешке стула, стиснув пальцами мокрую губку, от которой на ее юбке расплылось большое влажное пятно.

– Не то чтобы прислуга намеренно игнорировала его, – объясняла Гертруда, работая намыленными руками. – Просто он не всегда откликается на нашу заботу.

– У его светлости есть основания сердиться, – сказала Мария, наблюдая, как белая пена падает на обнаженное плечо герцога. Затем она взглянула в окно. Солнце опять скрылось за серыми облаками. Скоро пойдет снег.

– Но он не должен вымещать свой гнев на всех нас. Как бы то ни было… – Гертруда подхватила кувшин с холодной водой и вылила ему на голову. – Хотя сейчас это не имеет значения. Бедняга, душа его уже не с нами, хотя тело все еще здесь.

В это время принесли еду. Для герцога тарелку остывшей каши, а для Марии еще и ячменные лепешки с маслом и медом.

Хмуро посмотрев на заспанного слугу, который был не старше ее самой, Мария заявила:

– Это не подходит. Холодная каша для его светлости? Нет, сэр. Заберите это.

– Он все равно не будет есть, – подала голос Гертруда, пытаясь обернуть голову герцога мохнатым полотенцем.

– Я тоже, – сердито возразила Мария. – Принесите ему яйца-пашот и ветчину. И тарелку горячей каши, если не трудно. Посыпьте ее миндалем и сахаром – это поддержит его силы. Может, вы забыли, что он все еще ваш хозяин и что вы обязаны должным образом относиться к нему. Может, вы забыли, что когда-то он был человеком… нет, он и теперь человек, а не животное, независимо от его дикого вида и поведения.

– Угу, мисс, – ответил мальчик, и на его лице отразилось крайнее изумление. Схватив поднос с отвергнутой едой, он поспешно выскочил из комнаты. Повернувшись, Мария обнаружила, что Гертруда смотрит на нее блестящими от слез глазами. Она прижимала голову хозяина к своей груди и гладила его мокрые волосы. Подбородок ее дрожал.

– Какой стыд, – произнесла она сдавленным голосом. – Мы чуть не похоронили его заживо.

– Больше ни слова об этом, – строго сказала Мария и погрозила ей пальцем. – Как бы ты себя чувствовала, если бы была заперта в своем теле и неспособна говорить, но могла все слышать, а вокруг все только и говорили о неминуемой смерти?

– Так ты думаешь, что он нас слышит? – задохнулась Гертруда.

– Если силы или желание разговаривать покинули его, это не означает, что он неспособен слышать. Нет, Гертруда, человек обязан вынести все, что посылает ему Господь. Возможно, он немного покачнется под этим бременем, но того, кто верит в Божий промысел, нельзя сокрушить. Душа человека разрушается не от бед и напастей, а от греха. Я не знаю, каким человеком был его светлость. Только он сам может рассказать о силах добра и зла, борющихся за его сердце. Это битва между ним и ангелами. Слышит ли он нас? Откуда мы можем знать? Мы знаем только, что радости жизни отвлекают нас от собственных мыслей, сомнений и бед и возвращают к людям. Короче говоря, Гертруда, нужно заботиться о других, и горе обойдет тебя стороной.

* * *

Его светлость усадили в инвалидное кресло и подкатили к окну. Следуя указаниям Марии, слуги одели герцога в лучшие одежды: мягкую белую льняную рубашку, белый шелковый шейный платок» роскошные нанковые брюки и черные ботинки. Тем не менее одежда висела на нем, как на вешалке, и Мария поняла, каким крупным мужчиной он был когда-то.

Щегольской наряд резко контрастировал с его дикой внешностью. Темные волосы, чистые и сухие, пышным облаком окутывали его голову и спутанными волнами спускались на несколько дюймов ниже плеч. Нестриженая борода скрывала нижнюю часть лица.

Пододвинув стул, Мария уселась поудобнее и попыталась привлечь его внимание яйцами-пашот и поджаренной ветчиной.

– Один маленький кусочек, сэр, – ласково уговаривала она. Поднеся яйцо и вилку к его крепко сжатым губам, девушка заглядывала в его пустые глаза, но видела лишь отражение окна в серой радужной оболочке. – Или вы предпочитаете кашу, сэр? Туда положили масло и сахар. Это должно согреть вас. Ваши руки такие холодные.

Осторожно накрыв ладонью его руку, Мария оставалась в таком положении, пока его пальцы не согрелись… и даже дольше, потому что его рука казалась такой большой – совсем как у Пола – и за нее можно ухватиться, если отчаяние будет готово поглотить ее. Только рука брата всегда раскрывалась ей навстречу, чтобы поддержать и успокоить ее. Даже когда он умирал.

– Я и сейчас испытываю чувство стыда, когда вспоминаю, что именно он успокаивал меня, а не наоборот, – вслух размышляла она, крепче сжимая руку герцога. – Теперь я постараюсь оставаться сильной, чтобы дать вам утешение и поддержку, которых был лишен Пол из-за того, что я была слаба и напугана.

Она опять попыталась накормить его, но его светлость лишь безучастно смотрел в окно. День уже клонился к закату, и на величественных холодных холмах, возвышавшихся над равниной, залегли темно-серые тени.

Еда уже давно остыла, комната была вычищена до блеска, на всех столах расставлены благоухающие цветы. Мария молча сидела рядом со своим подопечным, время от времени поглядывая на него. На нее навалилась усталость: веки отяжелели, а сознание затуманилось, как холмы за окном.

Она задремала. Ей снился лежащий в кровати Пол, и на лице его сияла улыбка. Ей снилось, что он встал с постели, заявил, что совсем поправился, и в доказательство этого пустился в пляс. Ноги его были крепкими и сильными, как ветви дерева. Вдруг они с Полом превратились в детей и принялись носиться по лугам, гоняясь за бабочками и новорожденными ягнятами… Как его любили невинные дети и животные! Душа и помыслы его были чисты, а для заблудших и обиженных душ всегда находилась улыбка и пожатие руки, от которой – так казалось Марии – исходил теплый божественный свет.

«Доверься мне, сестричка, и ты всегда найдешь у меня сочувствие и поддержку», – говорил он еще ребенком. То же самое он повторял в последние минуты своей жизни, готовясь покинуть этот мир и предстать перед Господом.

Ее разбудил какой-то звук. С бьющимся сердцем Мария открыла глаза и поняла, что это был ее собственный плач. Встав со стула, она подошла к окну, прижала пылающий лоб к ледяному стеклу, посмотрела, как пар от ее дыхания оседает на нем, заволакивая туманом ее собственное отражение.

Распрямив плечи и вскинув голову, она торопливо вытерла слезы и повернулась к своему подопечному, который продолжал безучастно смотреть… на нее.

Нет, конечно, не на нее. В этих остекленевших глазах застыло печальное и задумчивое выражение. Возможно, он смотрит на те холмы, быстро исчезавшие за пеленой снега. Или погрузился в воспоминания о бешеной скачке на лошадях или грезит о какой-нибудь прекрасной даме, которую когда-то соблазнил здесь.

Он не смотрит на нее.

Как ни трудно было ей в это поверить, но пришлось признать, что… зверь просыпается, и что совсем скоро ее благополучие и даже само пребывание в Торн Роуз подвергнутся опасности.

Мария отступила назад и выругала себя за эгоизм.

– Стыдно, – громко сказала она и заставила себя поправить шерстяной плед на коленях герцога. Она торопливо подоткнула его и отстранилась.

– Пол напомнил бы мне, что какой бы тягостной иногда ни была наша жизнь, всегда найдется человек, которому еще хуже. И что мы всегда должны радоваться тому, что есть, благодарить Бога за то, что он дал нам крышу над головой, пищу, здоровье, друзей. Мой отец, напротив, говорил, что гнев Господа…

Она содрогнулась.

– Нет, не будем об этом, ваша светлость. Достаточно сказать, что добрый викарий верит, что Бог обрушивает на грешников неисчислимое количество самых жестоких кар. Я же считаю, что Господь добр, терпелив и снисходителен, независимо от наших грехов. Его рука всегда протянута нам. Все, что вам нужно, ваша светлость, – это вера, мужество и раскаяние.

Она села перед ним на стул и поставила локти на колени.

Его руки лежали поверх пледа, и Мария испытывала искушение коснуться их.

– Вы меня слышите? – ласково спросила она, вглядываясь в его заросшее бородой лицо. Никогда еще она не рисковала так близко подойти к этому человеку. От этой мысли дыхание у нее участилось, сердце забилось быстрее. Переполненная волнением и страхом, она закрыла глаза и сглотнула.

– Бывают лица, на которых морщины смотрятся совершенно естественно, – сказала она с деланным оживлением. – Лица, созданные для того, чтобы стать мрачными и злыми. Но вы – другое дело. Мне кажется, что ваши глаза светились озорством и весельем, ваши губы были всегда готовы растянуться в улыбке, и с них с легкостью соскальзывала дружеская шутка или непристойный комплимент хорошенькой молодой девушке. Больно видеть, что такое лицо искажено страданием. Если вы здесь, сэр, очнитесь и позвольте мне помочь вам. Черпайте силы в том, что я всегда буду рядом, и не только ради вашей бабушки, чья жизнь зависит от вашего выздоровления, но и ради вас самих.

Услышав какой-то шум в дверях, Мария подняла голову. Гертруда на цыпочках подошла к подносу с нетронутой едой, стоявшему рядом с креслом герцога.

– Есть улучшения? – сочувственно спросила экономка.

– Нет, – ответила Мария и откинулась на спинку стула.

Прищелкнув языком и покачав головой, Гертруда посмотрела на тарелку с яйцами и ветчиной.

– Я прикажу повару вечером приготовить для тебя что-нибудь вкусное. Такой слабой девушке нужно питаться как следует.

– Намек поняла, Гертруда. Обещаю вечером плотно поесть.

– Тебе сегодня лучше отдохнуть, милая. Повар приготовит чай с ромом. Будешь спать сном младенца, гарантирую.

Мария проводила Гертруду до двери. Экономка быстро прошла по коридору, открыла дверь в стене и исчезла за ней. Ее шаги, удаляясь, доносились с потайной лестницы для прислуги, а потом быстро затихли, когда дверь закрылась.

* * *

Как и обещала Гертруда, обед представлял собой настоящее пиршество: суп из жерухи, тушеная в сметане дичь и на десерт – что окончательно сразило Марию – сбитые сливки с вином и сахаром. Она села за стол только после того, как попыталась накормить герцога, которого пересадили на кресло у камина. Он неподвижно смотрел в огонь, и желто-оранжевые блики пламени освещали его лицо.

Мария удобно устроилась в кресле и, преодолевая чувство сонливости после сытного обеда, пристально посмотрела в лицо своего подопечного.

– Если бы у меня была книга, – негромко размышляла она вслух, – то я почитала бы вам. Полу нравилось, когда я читала ему. Он говорил, что богатый язык книг будит его воображение. Вы производите впечатление человека, который любит книги. У вас высокий и чистый лоб – верный признак ума. Вне всякого сомнения, вы способны глубоко чувствовать, вы склонны к разнообразию и ненавидите посредственность. И тем не менее продолжаете прятаться внутри себя. Интересно, почему? Чего вы боитесь, сэр? Что окружающие не будут уважать вас такого? Я считаю, что все зависит от того, каким человек сам себя ощущает.

Мария встала, обошла вокруг Салтердона и провела рукой (вот какой смелой она становится!) по его растрепанным волосам, легко коснулась нестриженой бороды. Разве в ее обязанности не входит проявлять заботу и ласку, поддерживая тем самым его тело и дух?

– Только глупец может из-за этого считать вас неполноценным.

Она остановилась спиной к огню, и взгляд ее упал на его длинные ноги, обутые в черные кожаные сапоги, доходящие до колен. Гертруда потратила полчаса, чтобы до блеска начистить эти роскошные ботфорты.

– Чудесные сапоги, – громко сказала Мария, и ее взгляд, скользнув по мягкой коже, остановился на колене герцога.

– Они отлично сидят на вас, – добавила она, заглядывая ему в глаза, которые, казалось, смотрят прямо на нее.

Мария опустилась на пол, взяла в руки его тяжелую ногу, без особых усилий стянула сначала один сапог, затем другой, поставила их рядом с камином, взяла обтянутую чулком ногу герцога к себе на колени и принялась растирать ее. Ее пальцы привычными круговыми движениями поднимались сначала вверх к колену, а потом снова опускались вниз. Она массировала так ноги Пола, когда он в течение многих месяцев лежал без движения. Пол делал вид, что это ему нравится, и довольно вздыхал, хотя Мария знала, что брат ничего не чувствует. Удовольствие было только воображаемым.

– Говорят, это усиливает кровообращение, – объяснила она, и немного усилила нажим. Ее руки энергично разминали мышцы, массировали колени, пока ей не показалось, что плоть под ее пальцами стала согреваться. Время от времени Мария поднимала взгляд к его лицу.

– Огонь в камине так удачно освещает вас, – говорила она. – Вызывает краску на лице и искорки в глазах.

Ее ладони скользнули по колену герцога и крепко обхватили его бедро. Девушка обратила внимание на его сильные мускулы и на то, как плотно обхватывают ногу брюки. Дорогая ткань искрилась всеми цветами радуги.

Внезапно в ее памяти всплыли образы Тадеуса и Молли, вызывая не страх, а какое-то смутно знакомое чувство беспокойства, которое она изредка ощущала в присутствии Джона – когда давала волю своему воображению, – и неопределенное желание, глубоко запрятанное, низменное и дикое, как сидящий рядом с ней человек. Веки Марии отяжелели, взгляд остановился на губах герцога, а ее рука медленно поползла вверх по его сильному бедру. Она представляла, что стоит в дверях кухни и наблюдает, как два человека извиваются на кухонном столе, и их кожа блестит от пота… только на нее смотрят глаза герцога, а стонущая и вскрикивающая от наслаждения женщина это…

– Мисс Эштон? Вскрикнув, Мария вскочила.

Из полумрака показалась фигура Тадеуса. Сердце Марии бешено билось. Она прижала руку к груди и отвела взгляд.

– Ты испугал меня, неожиданно появившись из темноты. На мгновение мне показалось…

– Что это он заговорил? – Тадеус даже не взглянул в сторону герцога. Он заложил большие пальцы рук под ремень и ухмыльнулся. – Думаю, это маловероятно.

– Нужно верить, Тадеус. Чудеса случаются. Мария пыталась взять себя в руки, отогнать от себя это возмутительное видение, справиться с захлестнувшей ее волной тревоги. Колени ее дрожали.

– Я пришел за посудой от обеда, – объявил Тадеус.

– Пожалуйста, передай мою благодарность повару. Еда была восхитительная, – она обошла вокруг герцога, так что его кресло оказалось между ней и вошедшим. Ее смущение росло, а слуга продолжал пристально смотреть на нее, очевидно, наслаждаясь – как вчера вечером – ее замешательством. – Думаю, приготовленное для герцога лучше оставить. Перед сном я еще раз попытаюсь накормить его.

– Ты такая же, как остальные.

– Остальные?

– Которые приезжали ухаживать за ним. Каждый думал, что сможет сделать то, что не удалось предыдущему. Правда, тогда он был другим. В нем, по крайней мере, сохранялся задор. Он хоть немного отличался от этого идиота…

– Тадеус! – вскрикнула она. – Как ты смеешь…

– Какая разница. Если он еще и жив, то разума у него не больше, чем у гуся. Тот проклятый удар по голове вышиб из него все мозги, – Тадеус бросил злобный взгляд на своего хозяина. – Он ничего не помнит, не узнает собственных брата и бабку. Он не может ходить и говорить. На протяжении шести месяцев он бормочет что-то нечленораздельное или рычит, как…

– Прошу тебя, – взмолилась Мария. – Прекрати.

– Это правда. Лучше позволить ему умереть. Избавить его от страданий. И нас тоже.

– Я вынуждена буду рассказать герцогине об этих непозволительных…

– Ничего она не сделает. И знаешь почему? – он взял поднос с приборами Марии, оставив еду Салтердона на столе. – Потому что, уволь она меня, вся Англия узнает, в какого идиота превратился герцог.

Он двинулся к двери, но задержался у камина и снова посмотрел на хозяина. Его глаза затуманились, в тихом и усталом голосе слышалось отчаяние.

– Он не должен был оказывать сопротивление этим проклятым разбойникам. Отдал бы им деньги, так был бы сейчас жив и здоров. Проклятый идиот. Чертов герой.

Когда Тадеус вышел, Мария еще долго продолжала смотреть ему вслед. Ее глаза блестели, но не от гнева, поначалу захлестнувшего ее, а от внезапного приступа жалости не только к Салтердону, но и к его семье и друзьям. Она понимала, что им тяжело было видеть, как он постепенно деградирует, превращаясь в бледную тень самого себя. Старуха с косой нависла над ними. Они ждали, когда опустится занесенный меч судьбы. Неотвратимость смерти терзала и живых, и умирающего.

* * *

Закончив свой туалет и надев белую ночную рубашку, Мария расположилась в своей спальне перед камином. Приятное тепло от огня сушило ее мокрые волосы, волнистым водопадом опускавшиеся ей на плечи. Рассеяно расчесывая длинные пепельные пряди, она размышляла о Поле, о Джоне (нужно обязательно написать ему – возможно, сегодня ей удастся найти подходящие слова, чтобы выразить свои чувства), об отце и матери, которая в это время обычно опускалась на колени рядом с мужем и просила у Господа прощения за недостойные мысли или поступки, совершенные в течение дня.

Когда Мария и Пол выросли и научились отличать правду от лжи, они тоже стояли рядом и молились, пока колени не начинали болеть, шея неметь, а свечи не гасли, захлебнувшись в собственном оплавленном воске. Пол молился истово, веря, что его молитвы могут на что-то повлиять, а она краем глаза наблюдала за ним, мечтая лишь о том, чтобы эта ежедневная пытка, совершаемая во имя Господа, закончилась побыстрее. Покинув отцовский дом, она еще ни разу не опускалась с молитвой на колени, и не собиралась, несмотря на охватившее ее чувство вины.

Мария вздохнула и допила чай, который, остывая, становился более горьким. Гертруда оказалась права – от напитка она расслабилась, и ее потянуло в сон. Сделав над собой усилие, она взяла свечу, подошла к двери в комнату Салтердона и на несколько секунд застыла на пороге, показе глаза не привыкли к темноте, а затем на цыпочках приблизилась к кровати герцога. Подол ночной рубашки путался у нее в ногах.

Салтердон, переодетый в ночную рубашку, лежал на спине на чистых простынях. Его темные волосы разметались по подушке, а глаза, как всегда, были открыты. Руки герцога мирно покоились на груди поверх покрывала и завернутого края простыни.

Она склонилась над ним, пристально вглядываясь в это освещенное мерцающим светом лицо, убрала прядь волос с его лба, плотнее обернула одеяло вокруг плеч и позволила себе провести рукой по его подбородку. Его борода оказалась не такой жесткой, как ей представлялось, а мягкой и густой. В тусклом свете она отливала бронзой.

Поколебавшись, Мария коснулась его век, закрыла их. Она не убирала руку, согревшуюся теплом его тела. Капли расплавленного воска падали со свечи на пальцы другой руки.

– Спокойной ночи, ваша светлость, – ласково сказала она и, убрав руку, взглянула на его глаза, оставшиеся закрытыми.

В тусклом мерцающем свете ей показалось, что морщинки вокруг его глаз немного разгладились, борозды, прорезавшие лоб, стали менее глубокими, а на щеках даже появился легкий румянец.

Нет, конечно, это всего лишь игра ее воображения.

* * *

Ночная тьма сгущалась.

Он лежал в огромной кровати с балдахином и смотрел в потолок. Время от времени его взгляд обращался в сторону двери, которая была приоткрыта ровно настолько, чтобы в его темную комнату проникал неяркий свет. Оттуда то и дело доносились приглушенные звуки: звяканье стекла, плеск воды. На пороге появилась тень, а затем исчезла.

Он сглотнул и заставил себя обвести взглядом комнату, которая сильно изменилась с тех пор, как здесь появилась она. Спальня приняла прежний роскошный и жилой вид. Несколько гиацинтов в стеклянных вазах источали знакомый аромат, слабый, но приятный. Он ощущал и другие запахи, время от времени проникавшие из полуоткрытой двери ее спальни. Женские запахи: розовая вода и душистое мыло.

Он повернул голову и посмотрел на гаснущий огонь в камине. Искры отражались от красивых китайских изразцов и бросали мягкий свет на две изысканные головки, изображавшие Ночь и Утро, и служившие опорами для мраморной каминной доски. Но звуки и запахи из соседней комнаты не давали ему покоя, притягивая взгляд назад к двери. Воспоминания о других женщинах, живших когда-то в этой комнате, и чьих имен он даже не мог вспомнить, теснились в его мозгу.

Дверь, заскрипев, слегка приоткрылась, и на пороге его комнаты появилась закутанная в легкое белое одеяние фигура, державшая в тонкой белой руке мерцающую свечу, роняющую на пол капли расплавленного воска. До этого момента ему казалось, что девушка – всего лишь сон.

– Ваша светлость, вы спите? – послышался ее шепот. Она склонилась к нему, вглядываясь в его лицо и глаза, в которых отражалось яркое пламя свечи. Ее запах – сладкий аромат чистого женского тела – окутал его. Он был ошеломлен и растерян. Но когда знакомая волна гнева поднялась внутри, что-то в ее детском взгляде остановило его. Он лежал неподвижно, едва дыша, как будто боялся спугнуть ее. Ему казалось, что если он моргнет, девушка может исчезнуть…

Она выглядела такой напуганной, двигалась так осторожно. Кого она боится?

Его, конечно. Он чудовищу.

Ангел разгладил покрывало на его груди, легко коснулся пальцами разметавшихся по подушке волос.

– Я уверена, что ваша жестокость не осмысленная, ваша светлость. Это просто гнев и отчаяние. Вы думаете, что Бог и люди отвернулись от вас. Поверьте, сэр, это не так… До завтра. Спокойной ночи, ваша светлость, – ласково сказала она, а затем опустила руку и закрыла его глаза. Он не открыл глаза, пока она не вышла из комнаты, унеся с собой свет.

Лежа в темноте, он думал:

«Не уходи. Пожалуйста, не уходи».

Глава 5

Она проснулась внезапно, как от испуга, и невидящими глазами обвела комнату. Свечи догорели, огонь в камине потух.

Откуда-то доносились звуки. Пронзительные женские голоса. Плач? Крики мужчин.

Она откинула одеяло, и, коснувшись ногами пола, вздрогнула от холода. Сжимая дрожащими пальцами воротник ночной рубашки, она метнулась в комнату Салтердона, к его кровати. Там было темно и тихо. Слышалось лишь легкое размеренное дыхание герцога и тиканье часов.

Опять пронзительные голоса.

Выскочив из комнаты, она помчалась по коридору и остановилась у ведущей вниз лестницы. Внизу горел свет, и оттуда доносился женский плач.

– Вы только посмотрите, – внезапно раздался голос Молли, и Мария подскочила от испуга. Служанка смотрела на нее, качая головой, и Мария на мгновение прислонилась к перилам, пытаясь унять бешено стучащее сердце. – Я могла бы спросить, какого дьявола ты шляешься здесь в одном исподнем, но, кажется, и так догадываюсь.

– Прошу прощения, я только…

– «Прошу прощения», – передразнила Молли. – Важничаете, мисс Эштон? Выражаетесь прямо как герцогиня.

– Нет такого закона, по которому правильно говорить могут только особы королевской крови.

Молли фыркнула, уперла руки в бока и прищурилась.

– Где он?

– Он?

– Не прикидывайся дурочкой. Думаешь, я не вижу, как ты на него пялишься, и не слышу, что он говорит отебе.

Где-то внизу причитала женщина.

Нахмурившись, Мария спустилась на несколько ступенек и перегнулась через перила, чтобы лучше рассмотреть, что происходит внизу.

Молли надвигалась на нее, и Марии пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть. От служанки пахло дешевым джином.

– Я видела, как он прошлой ночью выходил из твоей комнаты… смущенный и взволнованный. Я все прекрасно видела даже из другого конца этого проклятого коридора.

– Не глупи!

– И ты будешь отрицать, что позволила ему пялиться на тебя, когда ты принимала ванну?

Покраснев, Мария опустилась на ступеньки.

– Ну, дочь благочестивых родителей, похоже, ты теперь по уши в поросячьем дерьме, правда? Если посмеешь это отрицать, то солжешь. А если согласишься, то признаешься себе самой, кто ты есть на самом деле. Я всегда говорила, что ты всего лишь…

– Молли! – послышался снизу пронзительный крик Гертруды.

Мария с облегчением вздохнула, когда пьяная служанка неловко поправила сползший набок чепец и, пошатываясь, стала спускаться по винтовой лестнице, хлопая задниками слишком больших домашних туфель.

– Дура безмозглая, – ругалась Гертруда. – Ты что, в прятки со мной играешь, что ли? Не слышишь, что я тебя зову?

Взглянув вверх на Марию, экономка покачала головой.

– Прошу прощения, милочка. Мы позволили себе немного развлечься…

– Что случилось? – Мария быстро спустилась по ступенькам вслед за Молли, которая, споткнувшись о ноги Гертруды, глупо захихикала. – Я слышала женский плач.

– Это путники. На них напали грабители…

– Грабители! – взвизгнула Молли и прижала руки к своей плоской груди.

– С ними все в порядке? – спросила Мария.

– Это женщина с двумя дочерьми, мисс…

– Они ранены?

– Бандиты забрали кошельки и несколько побрякушек. Похоже, они стукнули кучера по голове. Он еще не появился. Но, боюсь, это не самое худшее. Все это произошло прямо за поворотом…

Молли издала пронзительный крик, вынудив Марию и Гертруду зажать уши.

– Сейчас они будут здесь! Ворвутся в дом и захватят нас. Используют мое тело для удовлетворения своих желаний…

– Скорее это ты их используешь, – сердито возразила Гертруда. – Да поможет нам Бог.

– Опасность действительно существует? – тихо спросила Мария.

Гертруда мрачно кивнула.

– Все знают, что его светлость дома и… что он болен. Оглянись вокруг, милая. Здесь одного столового серебра столько… Думаю, следует отпереть оружейную комнату и вооружить слуг. Тадеус сейчас в конюшне, – экономка специально для Молли повысила голос, – принимает роды у любимой кобылы его светлости. Я скажу, чтобы он закрыл ставнями окна на первом этаже и запер двери.

Мария кивнула.

– А я оденусь и пойду к гостям.

* * *

Леди Дреймонд вытирала слезы платком.

– Это было ужасно. Ужасно, уверяю вас. Злодеи набросились на нас из темноты. Целая дюжина. Их лица были закрыты черными масками, а глаза плотоядно смотрели сквозь узкие прорези. Я боялась за жизнь моих дорогих дочерей.

Мария взглянула на двух молодых женщин в бархате и рюшах. Они были примерно одного возраста с ней. В отличие от перепуганной матери они интересовались, в основном, тарелкой со сластями, которую Гертруда извлекла из запасов повара, и окружающей обстановкой.

– Ну-ну, – успокаивала она жену виконта Дреймонда. – Завтра утром все это покажется вам просто дурным сном.

– Если мы доживем до завтра, – подала голос Молли, ставя на стол поднос с чайником и чашками. – Если хотите знать мое мнение, то им здорово повезло, что остались живы.

Виконтесса испустила протяжный стон и с преувеличенным вздохом в изнеможении откинулась на спинку стула.

– Черт, – выругалась Гертруда и бросила на Молли уничтожающий взгляд.

– Принеси мне приправу к салату, и побыстрее, – сказала она служанке и добавила уже тише, обращаясь к Марии: – Наверное, мне не нужно было впускать их. Я больше не в силах выносить этот кошачий концерт. Да и повару не понравится, если уничтожат все его запасы. Судя по этим двоим, скоро в доме не останется ни крошки.

– Было бы жестоко и не по-христиански отказать людям в приюте, – сказала Мария.

– Я не говорю «отказать», милая. Скорее, я имею в виду «обезопасить» их.

Вернулась Молли с дымящейся кастрюлькой.

– Все это может быть ловким трюком, – заявила она. – Обман, чтобы проникнуть в дом…

– Точно, только тогда я переодетый король Георг, – ответила Гертруда, закатив глаза, и добавила, обращаясь к Марии: – Я приготовлю комнату для леди, а потом посмотрю, как там кучер. Ты позаботишься о дочерях?

Мария кивнула. Виконтесса Дреймонд поднялась со стула и вышла из комнаты. Заспанные слуги переводили взгляд с Марии на Шарлотту и Флоренс, которые, набив сладостями рты, болтали друг с другом и презрительно посматривали на Марию.

– Может быть, леди пройдут в свою спальню? – спросила Мария. – Принимая во внимание случившееся несчастье, я могу предположить, что ваши милости устали и нуждаются в отдыхе.

Флоренс положила за щеку обсыпанный сахаром миндальный орешек и надула свои пухлые губы, на которых поблескивали кристаллики сахара. После некоторого размышления она повернулась к Шарлотте.

– Как ты думаешь, кто она такая?

– Судя по одежде, не очень важная особа, – ответила Флоренс, представлявшая собой уменьшенную копию сестры, но не менее напыщенную. – Вероятно, горничная. – Они захихикали и стряхнули крошки со своих обтянутых бархатными юбками колен прямо на пол. Затек Флоренс посмотрела свою пустую чашку, стоявшую рядом с горячим чайником.

– Я бы выпила еще чаю. И насыпьте побольше сахара. Поколебавшись, Мария направилась к подносу. Шарлотта потянулась за очередным орехом.

– Подумать только, мы в Торн Роуз. Несколько месяцев назад я бы пришла в ужас, зная, во что превратился его светлость.

Стараясь унять дрожь, Мария насыпала две ложки сахара в чашку Флоренс.

– Потрясающе! – воскликнула Флоренс. – Леди Пенелопа Фарнуорт-Шриверстон рассказывала, что когда она последний раз навещала его светлость, он был совсем не в себе – пытался задушить ее и так громко ругался, что она расплакалась. И вдобавок ко всему он выглядел как эти отвратительные попрошайки на дорогах.

– Часто, – тихо сказала Мария, наливая в чашку молоко из крошечного кувшина, – находится добрая душа, жалеющая бродяг, вынужденных всю жизнь вести животное существование. Я не могу представить, что… совестливый человек бросит у дороги даже голодное животное.

– Полагаю, – сказала Шарлотта, тряхнув каштановыми кудрями, – герцогиня поступила правильно, когда поместила его в этот санаторий. Недели две назад я беседовала с леди Ротблат, и она сказала, что слышала от леди Аделины Глог, а та, в свою очередь, от леди Лили Харткап, что лорд Драбл навещал в Сент-Люке своего знакомого и случайно повстречался с его светлостью. Драбл рассказывал, что они столкнулись лицом к лицу. Салтердон был связан ремнями и завывал, как бешеная собака. Не буду вдаваться в детали, но, уверяю, его рассказ произвел на меня неизгладимое впечатление. Подумать только, мама вынашивала мысль о нашем браке. Я вся дрожу, когда вспоминаю об этом. Лучше быть похищенной этими ужасными разбойниками, чем провести ночь с таким чудовищем, как Салтердон.

– Полно, сестричка, – Флоренс ободряюще похлопала Шарлотту по пухлой руке. – Теперь уже не о чем беспокоиться. Он далеко отсюда…

– В настоящее время, – перебила ее Мария и вяло улыбнулась, подавая чашку горячего китайского чая, – его светлость совсем не так далеко.

Сестры заморгали.

– Недалеко? – в один голос спросили они.

– Всего лишь наверху, миледи.

– Здесь? – рот Шарлотты приоткрылся.

– В Торн Роуз? – орешек выскользнул из пальцев Флоренс и упал на фарфоровое блюдце, стоявшее у нее на коленях.

– Заперт в своей мрачной берлоге… Полагаю, вы услышите его, когда в доме все затихнет. На вашем месте, – она понизила голос и нахмурилась, – я бы поспешила в свою комнату.

Девушки наклонились вперед. Глаза их были широко распахнуты, рты приоткрыты.

– Что касается меня, – Мария повернулась к двери, – я поручаю вас заботам Гертруды, а сама пойду к себе.

– Подождите! – сестры вскочили, гремя посудой и разбрасывая орехи и крошки пирога. Подхватив юбки, они взялись за руки и поспешили за Марией, о чем-то тихо переговариваясь.

* * *

Туман медленно рассеивался.

Свет возник сначала в виде крошечной точки, которая постепенно росла. Все вокруг заполнилось неясными тенями, кружившимися, как в калейдоскопе и превращавшимися в мешанину цветов и звуков.

Нет. Не надо! Там, в темноте и тишине, было лучше. Сон – это спасение. Нет ни боли, ни стыда, ни неконтролируемого гнева. В катакомбах беспамятства нет печальных лиц, вспоминающих о том, каким он был… и каким никогда больше не будет, если верить целой веренице врачей, прошедшей перед ним за последний год.

Почему они не могут понять? Он просто хочет, чтобы его оставили в покое, наедине со своими мыслями. Так, по крайней мере, он будет слышать собственный голос, а не звуки, издаваемые идиотом, который не в состоянии управлять своим ртом, не может надолго сосредоточиться и теряет нить разговора.

Да, в этой серой мгле гораздо безопаснее, но что-то беспокоило его, будило спящую ярость и тянуло назад, к ослепительному свету.

Голос, такой успокаивающий среди этой какофонии мыслей в его голове. Музыка посреди битвы. Как часто в течение последних бесконечных дней и ночей он нарушал его покой, вызывал в сознании образы ангелов, заставлял задуматься, не умер ли он и не попал ли… нет, не на небеса. На небесах нет места аморальному герцогу Салтердону.

Возьми себя в руки, идиот. Сосредоточься, если можешь. Вот оно! Где-то среди солнечного света и ласкающего щеки ветерка… нежная песня ангела, то затихающая, то усиливающаяся вновь. Господи, как больно глазам.

Какое-то движение. Сфокусируй взгляд. Вот! Наконец, видение стало обретать форму.

Она подошла к скамейке под деревом и захлопнула книгу, которую читала вслух. Боже милосердный, кто она? Какая чудесная головка. Ее редкого цвета волосы шелковистыми волнами спадали на лоб. Необыкновенно голубые и чистые глаза тепло взглянули на него, когда она оторвалась от книги и испытующе посмотрела на него, как будто видела то, что не видели другие. Эти глаза светились не только спокойствием и решительностью, но и такой глубокой любовью, что он инстинктивно почувствовал, что они являются отражением души девушки.

Ее нос был совершенен, печально улыбающиеся губы соблазнительны. Чистое, бледное и одухотворенное лицо. Хотя… она еще ребенок, по-детски простодушна и невинна.

Будь прокляты эти глаза с их страхом и жалостью!

* * *

– Какой чудесный день, ваша светлость. Наверное, весна уже близко. Солнце пригревает, небо совсем очистилось. Если бы я могла, то отвезла бы вас на берег озера. Посмотрите, кто-то плывет… наверное, арендатор? Решил наловить рыбы на ужин.

Мария встала со скамьи и обошла вокруг дерева, у которого она расположилась, чтобы отдохнуть и почитать своему подопечному. Вздохнув, она с наслаждением подставила теплому ветерку щеки и затуманенными глазами стала наблюдать за рыбаком.

– О, сэр, если бы вы только могли видеть воду. Она плещется у киля маленькой лод|ш и сверкает, как хрусталь. Как будто лодка плывет не по воде, а по солнечным лучам. И небо такое яркое, что даже холмы кажутся спящими.

Прислонившись спиной к вязу, Мария вслушивалась, как ветер шелестит голыми ветками дерева. Он играл ее волосами, которые она распустила сегодня утром. Несколько длинных прядей упали ей на лицо. По ветвям скользнула белка и спрыгнула на землю буквально в футе от ног Марии. Девушка вскрикнула от радости и, подойдя к герцогу, который сидел в инвалидном кресле и смотрел куда-то вдаль, положила ладони ему на плечи и зашептала в ухо.

– У нас гость. Разве он не великолепен, сэр? Такой важный маленький бездельник. Совсем как эти ужасные сестры Дреймонд, которые продолжают опустошать ваши кладовые. Кажется, нам никогда не избавиться от них, ваша светлость. Во всяком случае, пока кучер не окрепнет и не найдет в себе силы расстаться с Гертрудой. Думаю, это любовь с первого взгляда, – она улыбнулась. – Наша дорогая Герти поет с утра до ночи. Ах, любовь! Просто удивительно, что делают с человеком чувства! Мария показала на белку.

– Посмотрите, она смотрит на нас, как будто мы вторглись в ее владения. Сейчас увидим, какая она смелая.

Засмеявшись, Мария сделала шаг по направлению к пушистому зверьку, который, не мигая, смотрел на нее и подергивал рыжим хвостом.

– Привет, – сказала Мария и отвесила легкий поклон.

Белка выпрямилась и еще больше насторожилась.

Мария улыбнулась и опустилась на четвереньки. Длинные светлые волосы рассыпались по ее плечам и упали на покрытую снегом землю.

– Моя дорогая белка, у вас такой вид, как будто вы хотите потанцевать. Я не против, но сначала вы должны научить меня.

Дернув головой, белка прыгнула на дерево, быстро добралась до нижней ветки и, что-то громко проверещав, посмотрела на Марию.

– Добрая белочка, боюсь, у меня ничего не получится, если в этом танце требуется прыгать на дерево.

Засмеявшись, она села на корточки и стряхнула с ладоней траву и листья. Белка испуганно прыгнула на ветку повыше. Только теперь Мария уловила какое-то движение позади себя. Она медленно оглянулась и увидела сначала начищенные до блеска высокие сапоги, а затем, по мере того как взгляд ее скользил вверх, фигуру высокого мужчины в безупречном костюме. И наконец, пару прекрасных серых глаз, которые смотрели на нее с явной растерянностью, если не сказать, с изумлением.

Мария задохнулась от волнения. Она узнала эти серые глаза, благородный лоб и буйную гриву волос… правда, более короткую. Даже губы показались ей знакомыми. Эти губы не были такими печальными, но их насмешливый изгиб заставил ее покраснеть.

– Мисс… Эштон? – произнес мужчина таким чистым и сочным голосом, что Мария лишилась дара речи.

Незнакомец протянул руку.

– Помочь вам подняться или опуститься к вам?

– О, – девушка покорно взяла его руку и вскочила на ноги, наступив при этом на свою испачканную в земле юбку, к которой прилипли кусочки листьев и сухие травинки. Отряхнувшись, она отступила в сторону и с извиняющейся улыбкой взглянула на мужчину.

– Да, я мисс Эштон, – гордо, насколько позволяли обстоятельства, вскинув голову, ответила Мария.

– Этого я и боялся, – пробормотал он, ошеломленно и с некоторым раздражением рассматривая ее. – Боже мой, вы же совсем ребенок. О чем она думала?

– Она?

– Герцогиня, разумеется.

– Полагаю, это неважно, – спокойно ответила Мария. – В конце концов, ведь она герцогиня. Думаю, она может поступать, как ей заблагорассудится. И она пожелала нанять именно меня, даже если я еще ребенок.

Мужчина вскинул брови.

– Сдаюсь мисс Эштон. Скажите, как брат?

Глаза Марии широко раскрылись от удивления. Она взглянула за спину незнакомца, где сидевший в кресле герцог продолжал безучастно смотреть вдаль.

– Лорд Бейсинсток, – тихо сказала она и присела в реверансе. – Прошу прощения, мой господин. Я должна была узнать вас.

– Ерунда, мисс Эштон. Теперь в нас почти не осталось ничего общего. – Как бы стесняясь своей силы, Бейсинсток повернулся к герцогу Салтердону и неподвижно застыл рядом с братом, крепко сжав кулаки. Когда он снова заговорил, голос его звучал напряженно. – Скажите, мисс Эштон, есть какие-нибудь улучшения?

– Нет, милорд. Хотя я здесь только неделю.

– Бог создал мир за шесть дней, мисс Эштон.

– Я не Бог, милорд.

– Вероятно, нет. Лорд Бейсинсток медленно опустился на одно колено рядом с братом.

– Где ты, черт побери, Трей? – грубо спросил он. Мария поспешила к своему подопечному и стала на колени рядом с лордом Бейсинстоком.

– Умоляю вас, милорд, побольше доброты.

– Доброты? Милая мисс Эштон, Трей Хоуторн, герцог Салтердон за всю свою жизнь ни разу не имел дела с добротой. Не удивлюсь, если его болезнь это ловкий трюк с целью зачем-то ввести нас в заблуждение. Доброта? Он даже не знает смысла этого слова.

Бейсинсток опустил глаза. Его лицо, с глубоко посаженными серыми глазами, высокими скулами и твердым подбородком, побледнело. Он сжал пальцами безвольную ладонь брата.

– Я хочу, чтобы он вернулся, мисс Эштон. Каким бы он ни был, но я хочу, чтобы он поправился. Я чувствую, что часть моей души в нем. Но там опустошенность и холод. Иногда мне кажется, что если он умрет, то потянет меня через какой-то черный колодец прямо в ад.

– Нельзя терять веры, милорд.

– Веры?

Бейсинсток поднял голову и посмотрел прямо ей в глаза. Встретившись с ним взглядом, Мария вздрогнула. Она поняла, каким был когда-то Салтердон. Гордым, утонченным, величественным – олицетворение аристократии. Самый прекрасный мужчина, какого она могла себе только представить. Она чувствовала себя потрясенной, прямо-таки загипнотизированной.

– Сердце моей бабушки разбито, – сказал он. – Последние двадцать пять лет она полностью посвятила себя нашему воспитанию, надеясь, что мы будем достойны занять то место в обществе, которое принадлежало нашему отцу. Чтобы унаследовать его имя и его титул. Более того, она любит нас. Невзирая на все наши дурачества, она продолжала надеяться, что мы добьемся успеха в жизни. Она пережила мужа и сына. Думаю, будет несправедливо, если она станет свидетелем смерти внука. Пожалуйста, мисс Эштон. Вы наша последняя надежда. Помогите нам, если можете.

* * *

«Помогите нам, если можете».

Эти слова поразили Марию не меньше, чем лицо Бейсинстока и его страдальческие серые глаза, непохожие на глаза брата. У него было встревоженное выражение лица, как будто он несколько часов провел с братом, но так и не достучался до него. Но больше всего ее беспокоило, что лорд Бейсинсток показался ей очень привлекательным: красивым, милым, импозантным. Таким, каким должен быть аристократ – и каким не был его брат.

От лорда Бейсинстока она узнала, что его светлость из всех комнат Торн Роуз больше всего любил охотничий зал. Это было просторное помещение в стиле восемнадцатого века с роскошной мебелью, медвежьими шкурами и чучелами тигров с оскаленными зубами и блестящими глазами, в которых отражался огонь камина, облицованного бледно-серым итальянским мрамором. Мария расположилась в глубине комнаты, оставив братьев вдвоем. Она села не очень далеко от них – на случай, если Бейсинстоку понадобится ее помощь – в окружении цветочных горшков с папоротниками и украшенных бахромой занавесок и занялась рукоделием, бросая редкие взгляды на братьев и безуспешно пытаясь представить себе, что раньше они были неотличимы друг от друга.

Как мог грубый Салтердон быть похож на своего брата, имевшего такую утонченную внешность? В красоте Бейсинстока было что-то женское, как будто рука мастера тщательно отполировала прекрасную мраморную статую. Теперь она притягивала взоры, заставляла трепетать женские сердца. Салтердон же…

Нахмурившись, она вновь принялась за вышивку и досадливо прикусила губу, пропустив стежок. Когда она через несколько мгновений вновь подняла голову, то наткнулась на изучающий взгляд Бейсинстока.

– Присоединяйтесь к нам, – он махнул рукой, показывая на свободный стул у камина. – Там вам, должно быть, холодно и одиноко.

Мария собрала иголки с нитками и пошла к камину, поправив по дороге одеяло на коленях Салтердона. Она села на кожаный стул с витой спинкой и с трудом удержалась, чтобы не протянуть озябшие ноги к огню.

Бейсинсток несколько мгновений смотрел на нее, а потом снова повернулся к брату. Его голос звучал тихо и размеренно, как будто это был обычный разговор.

– Жена передает тебе привет. И твои племянники тоже. Питеру завтра исполняется пять. На прошлой неделе Кейт научилась ходить. Бабушка, как всегда, молится о твоем выздоровлении. Боюсь, она все больше сдает. Память уже не та, хотя душа по-прежнему молода.

Бейсинсток наклонился вперед, поставив локти на колени.

– Скажите, мисс Эштон, вы думаете, он слышит нас? Мария отложила вышивание и медленно подняла голову, взглянув сначала на Салтердона, а затем на Бейсинстока.

– Почему вы на меня так смотрите, – тихо спросил он.

– Трудно представить…

– Что когда-то нас нельзя было отличить? Понимаю. Скажите, мисс Эштон, вы боитесь моего брата?

– Иногда.

– Вне всякого сомнения, слуги уже успели растревожить ваше воображение рассказами о безумии и тому подобном.

Она стиснула лежащие на коленях руки, перебирая пальцами голубые нитки. Ее щеки порозовели, голос срывался.

– Не только слуги, милорд.

– Понятно. Вы имеете в виду наших довольно бесцеремонных гостей, леди Дреймонд, – его губы сжались в тонкую полоску, а густая бровь поползла вверх. – Если перед их носами даже сейчас помахать возможностью выйти замуж за брата, то держу пари, они набросятся на нее с неменьшим воодушевлением, чем голодная собака на дохлую крысу. Более того, сама виконтесса была бы счастлива от мысли о возможном приключении с герцогом Салтердоном, если бы представилась такая возможность. Вижу, что не убедил вас.

Лорд Бейсинсток встал со стула и протянул руку Марии.

– Пойдемте, мисс Эштон. Давайте, давайте. Я ценю вашу ответственность, но тем не менее не думаю, что с ним может случиться что-то серьезное, если мы на несколько минут выйдем в коридор.

Она неохотно отложила вязание и присоединилась к лорду.

Проходя по громадной галерее, Бейсинсток показывал девушке портреты на стенах: изображения предков, навсегда запечатленные в масле на холсте. Здесь были три трехсотлетние вазы и старинная мебель, изящная поверхность которой была спрятана под сотнями слоев потемневшего воска. Мария почти не слушала. Девушка не могла оторвать взгляд от хозяина, от его высокой фигуры и прекрасно сшитого костюма, в котором он был больше похож на хорошо одетого сельского жителя, чем на одного из самых известных аристократов Англии. И помимо всего прочего…

О, как он красив!

Они вошли в затемненную комнату. Свет проникал внутрь лишь через ряд широких окон в дальней стене.

– О Боже, – выдохнула она, обводя взглядом величественную залу с уходящими вверх обшитыми панелями стенами и покрытым плюшевым ковром полом. В центре располагался рояль. Его черный корпус сверкал под хрустальной люстрой.

Бейсинсток подошел к инструменту и провел рукой по полированной поверхности. На мгновение в его глазах мелькнула боль, а пальцы сжались в кулак. Когда он заговорил, его голос звучал хрипло и напряженно.

– Послушайте меня, мисс Эштон. Жил-был талантливый молодой человек, наделенный от природы особым даром. В его голове рождалась музыка, вызывающая зависть у профессионалов. С раннего возраста он был одержим желанием дать жизнь этой музыке… изгнать ее из себя, если можно так выразиться. Глубокой ночью, когда все спали, он мог прийти сюда и часами сидеть за инструментом, пока каждая нота, звучащая у него в голове не находила свою клавишу.

Бейсинсток сел за инструмент, вытянул ноги, провел пальцами по клавишам, едва касаясь их.

– Иногда я прокрадывался на веранду, сидел в темноте, закрыв глаза, слушал и мучился от ревности, почему меня природа не наделила таким талантом.

– Вы говорите о его светлости? – спросила Мария.

– Трудно поверить, правда, мисс Эштон? Невозможно представить, что этот человек, вернее то, что от него осталось, был гениальным ребенком.

Бейсинсток нажал на клавишу, и комната наполнилась звуком. Когда он взглянул на Марию, в глазах его светилась ярость, и они стали похожи на безумные глаза брата.

– Вы должны понять, моя дорогая, что такое легкомысленное времяпрепровождение было недопустимо для будущего герцога Салтердона. Существовало множество всяких занятий. Нельзя было позволить, чтобы девятилетний герцог не постиг всего того, что полагалось знать и уметь членам его семьи с тех самых пор, как Бог создал Англию. Представьте, я завидовал ему. Меня раздражало то обстоятельство, что, хотя мне позволялось проводить время с кем угодно – лишь бы они были мне ровней, – он был заперт здесь отцом и превратился в мужчину, не успев побыть ребенком. Значение придавалось только герцогскому титулу и необходимости соответствовать ему. Я содрогаюсь от мысли о том, как может сломать человека такой груз ответственности.

Он встал и подошел к расставленным у окна стульям. Мария на цыпочках последовала за ним, как будто боялась потревожить тишину суровой залы.

Бейсинсток остановился у закутанного в материю предмета, спрятанного в темном углу за стульями. Он осторожно снял покрывало, и взгляду Марии открылась неоконченная картина, на которой был изображен Бейсинсток. Он стоял рядом со стулом, на котором расположилась женщина в пышном красном платье. Лица у женщины не было.

– Мой брат, мисс Эштон. Вернее, тот, кто когда-то был герцогом Салтердоном.

Мария недоверчиво покачала головой.

– Не может быть. Это вы сами.

Он подошел к картине и принял ту же позу, что и изображенный на ней мужчина, положив одну руку на спинку стула и небрежно засунув другую в карман брюк.

Мария пристально вглядывалась в изображение на холсте. Она придвинулась ближе, не в силах оторвать взгляда от устремленных прямо на нее глаз, глубоких, пылких и в то же время холодных, как стальной клинок.

Ничего общего с мягким взглядом лорда Бейсинстока! Суровое и твердое лицо рано возмужавшего человека. Хотя… это и не тот, к кому она нанялась сиделкой. Мужчина на холсте вовсе не дикарь, не зверь, а воплощение предельной извращенности.

– Эта женщина, – сказала Мария, заставив себя перевести взгляд на неоконченную фигуру на стуле, – кто она?

На мгновение глаза Бейсинстока затуманились, лицо окаменело, а губы сложились в презрительную улыбку, как у его порочного брата.

– Дорогая мисс Эштон, это следующая герцогиня Салтердон – красивая и богатая будущая жена Трея… леди Лаура Дансуорт Ронсвилл.

Глава 6

Сидя за светлым письменным столом, украшенным фамильным гербом герцога, Мария в очередной раз пыталась изложить свои мысли на бумаге. Еще по одному письму Джону и матери, которые она никогда не отправит. Джон конечно, был бы счастлив получить от нее весточку. Письмо подарило бы ему надежду, что для него – для них – еще не все потеряно. Он мог бы даже приехать в Торн Роуз попробовать уговорить ее уехать с ним, выйти за него замуж… и провести оставшуюся жизнь в точности как мать…

Она скомкала лист бумаги и бросила на пол. Почему ей не дает покоя та картина? Изображенный на ней человек вовсе не зверь. Не чудовище. Только воплощение власти и порока… нет, чрезмерного высокомерия. Человек, излучавший такую силу, что она чувствовала… Что же она чувствовала?

«Захватывает дух» – слишком неточное выражение. Хотя… глупая девчонка. Сумасшедший ребенок. Наверное, отец был прав насчет нее.

Из комнаты Салтердона доносились звуки, свидетельствующие о бурной деятельности Гертруды. Она металась от стола к креслу, вытирая пыль, взбивая подушки и собирая грязное белье. К этому времени Тадеус с помощниками должны были уже вытащить герцога из ванны и одеть его.

Мария поспешила к остальным. Она на мгновение замерла на пороге и окинула взглядом сверкающую чистотой комнату. Его светлость, как всегда, сидел у окна спиной к ней, устремив взгляд куда-то вдаль. В воздухе стоял привычный запах фиалок.

Вытиравшая пыль Гертруда подняла голову и улыбнулась.

– Закончила письмо, милая?

Мария кивнула и прошла в комнату, задержавшись у туалетного столика, чтобы поправить букет из желтых и малиновых цветов в хрустальной вазе. И с неудовольствием взглянула на свое отражение в зеркале. На нее смотрела женщина с большими голубыми глазами, овальным лицом, обрамленным слегка вьющимися пепельными волосами, и с розовым пухлым ртом. Совсем ребенок, как бы ни старалась она вести себя взрослая.

– Неудивительно, что лорд Бейсинсток был поражен, когда увидел меня, – пробормотала она. – Совсем дитя. И о чем только думала ее светлость, когда нанимала меня?

Гертруда поспешила к ней. Тряпка, как флаг, развевалась в ее руке.

– У тебя доброе сердце, милая, а это нужно его светлости больше всего. Здесь требуется понимание и сочувствие.

Мария подошла к окну, посмотрела на далекие холмы, а затем перевела взгляд на своего подопечного. В ее памяти всплыло твердое как гранит лицо и горящие серые глаза. Теперь она точно знала, каким когда-то был герцог.

– Герти, ты согласна, что Бейсинсток красивый мужчина?

– Не более, чем Салтердон, – с оттенком гордости ответила экономка, взмахнув тряпкой.

– У Бейсинстока такие изящные черты лица.

– Точно такие же были… у его светлости.

– У лорда добрая и располагающая к себе улыбка. Гертруда перестала вытирать пыль и задумчиво ответила:

– Вряд ли улыбку Салтердона можно было назвать доброй или приятной. Скорее распутной и наглой. И немного суровой. Несмотря на то, что эти два человека были похожи как две капли воды, их характеры отличались друг от друга, как день от ночи.

– Это ты так считаешь, – бесстрастно произнесла Мария и обошла вокруг кресла герцога, оглядывая его нестриженые волосы и заросшее бородой лицо, а затем легко коснулась кончиками пальцев его плеча. – Исходя из того, что я узнала, прежний облик больше подходил ему, хотя разве может человек быть так своенравен и коварно гедонистичен, как описывают близкие его светлости?

– Гедонизм – этическое учение, признающее целью жизни и высшим благом наслаждение; добро определяется как то, что приносит наслаждение, а зло – как то, что влечет за собой страдание.

Она наклонилась и пристально посмотрела в его серые глаза, немного загипнотизированная той настойчивостью, с которой они смотрели в пространство куда-то позади нее. В отличие от глаз Бейсинстока, в его глазах светилось безумие, пустота, свидетельствовавшая о невозможности нормального общения с внешним миром.

– Вероятно, ты вела слишком замкнутую жизнь в доме своего безгрешного отца, если не знаешь ответа на этот вопрос, – сказала Гертруда. – Не хочу ставить под сомнение честное имя его светлости, но понятие «гедонистский» мало подходит для описания его образа жизни. Если положение в обществе не помогало ему удовлетворить свои желания, то это делала его красивая внешность.

– Понятно, – задумчиво протянула Мария, вспоминая, как заворожила ее (не говоря уже о назойливых леди Дреймонд) красота Бейсинстока.

– А теперь он превратился вот во что, – тихо добавила она, выпрямилась и повернулась к Гертруде. – Принесите мне горячей воды, пену для бритья и бритву.

– Это еще зачем?

– Я хочу побрить его.

– Но…

– Теперь я видела, как он должен выглядеть. Совсем по-другому. Делайте, что я говорю, и побыстрее, пока благоразумие не взяло верх, и я не передумала.

Гертруда вернулась через десять минут и поставила перед Марией поднос с бритвенными принадлежностями. Она суетилась, как потревоженная курица.

– Все будет в порядке, – сказала ей Мария.

– Но мисс, когда мы в прошлый раз пытались привести его в порядок…

– Гертруда, милая, я и так достаточно нервничаю. Недовольно ворча и разводя руками, экономка вышла из комнаты.

Дрожащими руками Мария нанесла теплую пену на заросшее бородой лицо. Она намазала герцогу щеки, скулы, подбородок. Когда он первый раз брила Пола, то порезала его – не очень сильно, но чувствительно. Он вскрикнул и посмотрел на нее таким несчастным взглядом, что она чуть не расплакалась.

Осторожно, осторожно. Господи, сделай так, чтобы ее рука перестала дрожать.

– Нечего так волноваться, – громким шепотом успокаивала она себя. – Это страх заставляет мою руку дрожать…

И еще смешное желание увидеть его лицо, поразившее ее в тот самый момент, когда она увидела его брата… когда настоящий облик Салтердона открылся ей на том свадебном портрете.

Еще одно движение.

Дышать глубже.

Не так быстро.

Мягко и нежно.

Едва касаться кожи, как учил ее Пол, и держать лезвие чистым.

«Тупая бритва будет царапать кожу», – говорил Пол как раз перед тем, как она порезала его во второй раз.

Закрыв глаза, Мария сглотнула и постаралась успокоиться.

Пальцы обхватили ее горло так внезапно и с такой силой, что в глазах ее мгновенно потемнело. Мария пыталась закричать. Бесполезно! Она задыхалась. Окружающий мир утонул в красном тумане. Взмахнув руками, она задела умывальник. Фарфоровая чашка с горячей водой упала на пол и разбилась.

– Эй, кто-нибудь! Помогите! Он опять взялся за старое! Быстрее! Он схватил мисс Эштон! – послышались из-за двери крики Гертруды.

Мария вцепилась в пальцы, сжимавшие ее горло.

– Отпусти! Остановись! Ты убьешь ее!

– Проклятый сукин сын! – ругался Тадеус, пытаясь оторвать пальцы герцога от горла девушки.

– П…пожалуйста, – сдавленным шепотом выдавила из себя Мария и посмотрела прямо в глаза Салтердону, оттолкнув Тадеуса, двинулась в сторону своего пациента который сидел неподвижно, вцепившись пальцами в подлокотники кресла. – Похоже, его светлости удалось разбить чашку с водой. Будьте добры, Гертруда, принесите мне другую.

– Неужели вы хотите попробовать еще раз… – открыла рот экономка.

Мария принялась собирать осколки фарфора, лежавшие на полу в лужах мыльной воды. Найдя бритву, она повертела ее в руке, а затем повернулась к Салтердону, который, прищурившись, следил за ней подозрительным взглядом.

– Думаю, он не хотел сделать мне больно, – твердо и, насколько это было возможно, уверенно заявила она и осторожно приблизилась к герцогу. Шея у нее болела, горло саднило, как будто она глотала раскаленные угли. – Скорее всего, он неожиданно очнулся… от… от дремы… и испугался.

Салтердон продолжал следить за ней своими горящими, как у волка, глазами. Его верхняя губа слегка подергивалась.

– Когда страх сталкивается с волей к жизни, реакция человека может быть непредсказуема. Вот, например, я. Когда его светлость пытался убить меня, то я, чтобы остановить его, вполне могла бы причинить ему боль.

– Черт, – вздохнул Тадеус. – Она так же безумна, как он.

– Не совсем, Тадеус. Терпением и лаской можно образумить даже животное. Естественно, его светлость не животное, а человек. Мужчина. Умный и рассудительный, полный врожденного достоинства.

Салтердон махнул в ее сторону сжатым кулаком. Она отпрянула, поскользнулась и с такой силой грохнулась об пол, что на мгновение потеряла сознание.

– Тем не менее принесите веревки, которыми его связывали раньше. Иногда даже животных требуется научить уважать руку, которая их кормит.

* * *

Синяки были хорошо видны на ее бледной коже: пять маленьких круглых багровых пятен на одной стороне шеи и одно на другой.

За последние четверть часа из комнаты его светлости не доносилось ни звука. Слава Богу. Самообладание, которое она проявила в присутствии Гертруды и Тадеуса, иссякло, как только она покинула комнату под тем предлогом, что ей необходимо сменить намокшее платье.

Последние полчаса она сидела на стуле перед трюмо, раскачиваясь взад-вперед и наблюдая, как вспухает ее шея. Она могла придумать сотни причин, чтобы тотчас же покинуть Торн Роуз и вернуться в отчий дом, но при одной мысли об этом ледяной ужас сковывал ее сердце.

Вне всякого сомнения, весь следующий год ей придется стоять на коленях, прося прощения у Господа за неуважение к отцу.

Интересно, размышляла она, как выбрать меньшее из зол? Остаться в Торн Роуз… или вернуться к отцу?

Наконец, собрав все свое мужество, она вернулась в комнату Салтердона.

Он спокойно сидел в кресле рядом с камином. Его запястья были привязаны к подлокотникам. Рядом расхаживал Тадеус, засунув ладони за пояс своих широких штанов. Пряди рыжих волос упали ему на лоб. Увидев девушку, он остановился и удивленно посмотрел на нее.

Только теперь она заметила Бейсинстока. Он стоял у окна, скрестив длинные руки на груди. По какой-то причине Бейсинсток снял куртку, оставшись в изящной рубашке. При виде Марии он приподнял бровь и печально улыбнулся.

Мария непроизвольно коснулась рукой шеи и перевела взгляд на Салтердона, который продолжал смотреть на огонь. Он что, опять вернулся в свой собственный мир?

Она всей душой надеялась на это.

– Мисс Эштон, – ласково и участливо произнес Бейсинсток.

– Не надо, – хрипло ответила она. – Боюсь, я опять расстроюсь. А в таком состоянии трудно быть на высоте.

Бейсинсток подошел к ней, ласково взял за подбородок и слегка повернул ее голову.

– Вот сволочь, – прошептал он, но потом постарался спрятать свой гнев за притворной улыбкой. – Я понимаю, что это слабое утешение, но в здравом уме его светлость никогда не посмел бы так обращаться с вами. Он всегда был бесцеремонен в сердечных делах, но я никогда не слышал, что бы он позволил себе поднять руку на женщину. Поплачьте. Из-за этого я не стану думать о вас хуже.

Она отрицательно покачала головой, и глаза ее наполнились слезами. Она боялась моргнуть, чтобы они не хлынули из глаз. Немногие проявляли к ней такую доброту и участие. От одного этого можно было разрыдаться.

Бейсинсток отступил и обошел вокруг брата, который продолжал смотреть в огонь, сжав руки в кулаки. Мария подумала, что у него такой вид, как будто он на грани обморока.

Положив по-братски ладонь на плечо Салтердона, Бейсинсток взглянул на герцога с бесстрастной улыбкой.

– Пока вы отсутствовали, мисс Эштон, я долго разговаривал с Треем. Полагаю, он слушал. И очень надеюсь, что понял. Я напомнил ему, что вы, как и ваши предшественники, наняты герцогиней, чтобы помочь ему. Тем не менее последний год она получает сообщения лишь о скандалах и сценах, сказал он и сердито добавил: – Если его светлость не хочет всю оставшуюся жизнь провести в сумасшедшем доме, то должен подавить свои приступы раздражительности и страха. Он должен также перестать жалеть себя.

Герцог пошевелился, разжал и снова сжал кулаки. Наклонившись к самому уху брата, Бейсинсток прошептал:

– И вот еще что. Мы с Треем всегда расходились во мнении по поводу отношения к окружающему миру.

Правда, дорогой братец? И не говорил ли я, что если бы неисчислимые богатства герцогини перешли ко мне, то я позаботился бы, чтобы их расходовали осмотрительно, даже бережливо? Под словом «бережливо» я имею ввиду содержание капризного гения и тому подобное… Мисс Эштон?

– Д-да, милорд?

– Кажется, вы намеревались побрить его? Она кивнула.

– Принесите бритву и пену.

Бейсинсток закатал рукава рубашки, обнажив смуглые руки. Мария поразилась, какие у него огрубевшие ладони, совсем как у крестьянина.

Когда она протянула ему бритву и чашку с пеной, Бейсинсток покачал головой.

– Я здесь только для того, чтобы поддержать вас, мисс Эштон. Мое присутствие будет напоминать ему, что если он будет вести себя так, как раньше, то я сам возьму в руки лезвие.

Он подмигнул брату, который продолжал игнорировать его.

Только теперь Мария решилась взглянуть на Салтердона, в эти глаза, еще недавно горевшие такой злобой. Медленно-медленно они повернулись к ней. Никакой ярости, никакого отчаяния. В этих серых глазах отражались растерянность и страх, и это потрясло ее не меньше, чем предшествующая вспышка гнева.

– Мы не желаем вам зла, – как можно тверже заверила она Салтердона. Откровенно говоря, каждое слово причиняло ей боль, а багровые синяки казались острыми камнями, впивающимися в ее тело.

Осторожно коснувшись намыленной щеткой лица герцога, Мария вздрогнула, увидев затравленное выражение его глаз. Бусинки пота выступили у него на лбу и висках.

– Он напуган, – тихо сказала она Бейсинстоку.

– Потому что знает, что я перережу ему горло, если он только подумает обидеть вас, – ответил он с натянутой улыбкой. – Нет, лучше я приглашу леди Дреймонд и ее дочерей, чтобы они посмотрели, во что превратился его светлость. Я уже несколько раз видел, как они бродили по коридорам Торн Роуз, надеясь хоть одним глазком взглянуть на «воющее чудовище». Не сомневаюсь, что к концу недели весь Лондон будет полон красочных рассказов о нашем воинственном герцоге.

Если бы положение не было таким серьезным, Мария не удержалась бы от смеха. Похоже, угроза лорда задела Салтердона за живое. Его волчьи глаза прищурились, а изо рта вырвался гортанный звук, который можно было принять за угрозу.

Сердце было готово выскочить у нее из груди. Она опять намылила ему щеки. Напряженность усиливалась.

– Если вы не забыли, ваша светлость, меня зовут Мария Эштон, – сухо произнесла она, стараясь смотреть на его щеку, а не в глаза, неотрывно следившие за ней. Только бы ее пальцы перестали дрожать. Теперь нечего бояться. Его руки связаны, а Тадеус стоит на страже где-то сзади. Рядом Бейсинсток, полный решимости выполнить свою угрозу, если брат попытается сделать что-нибудь ужасное. – Ее светлость наняла меня в качестве вашего компаньона. Полагаю, вам здесь было ужасно одиноко.

Внезапно он с сердитым ворчанием резко дернул головой.

Бритва полоснула его по щеке.

Мария охнула, с ужасом наблюдая, как из пореза сочится кровь. Пена на щеке герцога стала розовой.

– Посмотрите, что вы наделали! – вскрикнула она, затем прикусила губу и закрыла глаза, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. – Умоляю, ваша светлость, сидите смирно, если не хотите, чтобы вас держали.

Тянулись долгие секунды. Он не делал попытки пошевелиться, не издавал протестующих звуков, и она осторожно вернулась к своему занятию, готовая к новой вспышке гнева, поскольку его вид говорил о том, что он готов выйти из себя при любом удобном случае.

Но он не протестовал, а сидел неподвижно, стиснув зубы, сжав кулаки и устремив взгляд куда-то в пространство. Мария закончила свою вселявшую ужас работу, и густая борода герцога, покрытая окрашенной кровью пеной, оказалась на полу и в чашке с водой.

Мария отступила назад, облегченно вздохнула, и, не выпуская бритвы из рук, оглядела свою работу.

– Ох, – выдохнула она, и на душе у нее просветлело. Ее взору открылось прекрасное лицо, не дававшее ей покоя со времени появления Бейсинстока. Она внимательно разглядывала его черты, находя их просто чудесными, только чуть более жесткими, чем у брата, и даже чем у человека на портрете.

Забыв про застывшего у двери Тадеуса, и не обращая внимания даже на Бейсинстока, который стоял рядом с ней, засунув руки в карманы, она схватила зеркало и поднесла его к Салтердону.

– Смотрите, – умоляла она. – Разве вы не видите изменений? Разве это не гордый аристократ, достойный своего титула?

Взгляд Салтердона медленно и неохотно скользнул к зеркалу.

Улыбка на ее лице стала шире, глаза затуманились от радости. Она опустилась на колени рядом с креслом Салтердона и вглядывалась в его – их – отражение в зеркале. Щеки ее раскраснелись, глаза взволнованно блестели.

– Разве это не красавецгерцог? – ласково спросила она. – Не дикий зверь, сэр. Не дракон. Не волк. А необыкновенно красивый человек.

Не мигая, он смотрел на свое отражение недоверчивым взглядом, как будто изучал незнакомца. Целая гамма чувств отразилась на его лице: смущение, разочарование, отчаяние.

Наконец Салтердон закрыл глаза и отвернулся. Ярость вернулась, исказив его черты. Подбородок его окаменел, брови нахмурились, на шее вздулись жилы. Он пытался освободиться от зеркала и от веревок, которыми его привязали к креслу.

Мария вскочила, выронив зеркало, застыла на мгновение в нерешительности, а затем сжала ладонями его лицо, не обращая внимания на то, что он, сопротивляясь, вертел головой из стороны в сторону.

– Перестаньте! – умоляла она. – Прошу вас, ваша светлость. Клянусь, вам нечего боятся. Это ваше собственное лицо. Почему вы отвергаете его? Почему хотите убежать от него?

Он издал какой-то звук, скорее боли, чем ярости, и вновь попытался вырваться из ее рук, так что ей пришлось ухватить его за волосы, чтобы взглянуть ему в глаза. Лицо его исказилось.

– Принести еще веревок? – крикнул Тадеус.

– Нет, никаких веревок, – резко ответила она. – Ему нужно сострадание, а не жестокость.

– Ему нужно добраться до твоего горла, – ответил Тадеус и нервно переступил с ноги на ногу, готовый прийти к ней на помощь при первых же признаках опасности. Присутствие лорда Бейсинстока сдерживало его.

– Пожалуйста, – ласково приговаривала она. – Я только хочу помочь вам. Здесь нечего бояться. И нечего стыдиться. Вы самый… вы очень красивый.

Ее слова, похоже, успокоили герцога. Или он просто устал от внутренней борьбы. Мало-помалу его тело расслабилось, и хотя он по-прежнему отворачивал от Марии лицо, боль и гнев на нём сменились маской безразличия.

Глава 7

Стояло тихое февральское утро. Теплый туман поднимался от бурой травы и рассеивался под лучами солнца, такими яркими, как летом. Казалось, уже пришла весна. И хотя до окончания второго с начала года месяца оставалось еще несколько дней, птицы и набухшие почки, похоже, решили не обращать внимания на календарь, убеждая обитателей Торн Роуз, что зима действительно прошла.

Часто яркие солнечные лучи создавали ощущение счастья, или, по крайней мере, вызывали жажду счастья. Несмотря на то, что Мария провела беспокойную ночь, ворочаясь с боку на бок, и, поднявшись со скомканной постели, обнаружила, что из зеркала на нее смотрит какая-то изможденная бродяжка, она быстро пришла в себя, распахнула окно и впустила в комнату весенний воздух, окруживший ее ласковым свежим облаком.

Стало ясно, что она проспала. Мария принялась торопливо приводить себя в порядок. Она расчесывала волосы, пока они не заблестели, а затем стянула их тугим узлом на затылке. Теперь ее хозяин пришел в себя. Больше нет времени на девичьи фантазии. Никаких мечтаний о том, чтобы гоняться за бабочками или играть в пятнашки с белками.

Кроме того, вчера за обедом Бейсинсток объявил, что утром покидает Торн Роуз и направляется в Лондон, мягко намекнув леди Дреймонд, что советует им присоединиться к нему. Он выразил уверенность, что их кучер Клайд сам доберется домой, когда поправится, но Мария подозревала, что ему будет не так-то просто расстаться с Гертрудой.

Мария водрузила на голову кружевной чепец и завязала ленты под подбородком. Быстро надев одно из своих двух черных платьев и сунув ноги в кожаные домашние туфли, она на одной ноге запрыгала к двери спальни Салтердона. Остановившись на пороге, она обвела взглядом комнату, погруженную в утреннюю суету. Склонившаяся над постелью герцога Молли снимала простыни. Ее лодыжки и икры сверкали из-под подоткнутой юбки. Гертруда снимала паутину с абажура лампы, а еще одна служанка, стоя на коленях, собирала корпию с ковра.

– Где он, – спросила Мария, и головы слуг удивленно повернулись к ней. – Где его светлость?

– Лорд Бейсинсток решил, что его светлости не помешает глоток свежего воздуха, – ответила Гертруда. – Думаю, он повез его к конюшне. Его светлость любит смотреть на своих лошадей.

– Значит он… в сознании?

– Да, – кивнула Гертруда. – Как всегда, замкнутый, но, по крайней мере, не бросается на нас. Беги, милочка. Тебе, должно быть, тоже понравится наблюдать за животными.

– Да, пожалуй, – радостно засмеявшись, ответила девушка.

Выйдя из дома, Мария побежала по вымощенным каменными плитами дорожкам. На пути ей попадались естественные и искусственные пруды с лебедями, которые, выгнув длинные шеи, плавно скользили по гладкой воде. Массивные каменные стены были увиты плющом, а вдоль тропинок встречались заросли ежевики. Поросшие бурой травой склоны уступали место клумбам с бледными ростками крокусов, тянувшихся к теплым лучам солнца.

Все вокруг казалось ей полным тайн, заставляло; чувствовать себя беззаботным ребенком. Если бы Пол был здесь, он пугал бы ее феями, прячущимися под анютиными глазками и анемонами. Как он любил подшучивать над ней!

Наконец она нашла своего подопечного на крошечной террасе, которая, на первый взгляд, представляла собой просто зеленую лужайку, окруженную зарослями папоротника с потемневшими верхушками. Но при ближайшем рассмотрении лужайка оказалась покрытой лишайником скалистой площадкой, примыкавшей к красивому маленькому домику, который располагался рядом с обширными каменными конюшнями.

На мгновение Мария застыла, пораженная открывшейся перед ней картиной. Сердце замерло у нее в груди.

Куда делась обычная суровость его лица? Как разгладился его лоб! Как смягчились губы – они почти улыбались!

Нет. Невозможно. Это солнечные блики на голове и плечах герцога придают ему беззаботный… и даже счастливый вид. Свежий ветер заставил его щеки порозоветь и придал ему вид человека, который вот-вот рассмеется от удовольствия.

Она застыла на месте, загипнотизированная игрой света и тени на его лице. Каким прекрасным и по-детски невинным выглядел он в лучах яркого солнца! Ветерок ласкал его лицо, играл длинными волосами. Плед, обычно закрывавший его колени, сполз вниз. Шарф, который Гертруда повязала ему на шею, свисал со спинки кресла, развеваясь на ветру.

– Мисс Эштон.

Она вздрогнула и обернулась. Под темным сводом, образованным ветвями вяза, показался Бейсинсток. Воротник его куртки был поднят.

– Доброе утро, – улыбнулся он. – Я искал вас. Мне показалось, что вам доставит удовольствие совершить экскурсию по конюшням вместе со мной и братом.

Прежде чем она успела ответить, он взял ее за руку и повел за собой.

– Полагаю, вам уже рассказали о пристрастии брата к арабским скакунам.

– Кое-что, сэр.

– Удивительные существа – скоро сами увидите. Мой отец очень любил их. Даже предпринял путешествие в Аравию, чтобы попытаться купить несколько штук. А на обратном пути наше судно… – он тяжело вздохнул. – Смотрите под ноги. Осторожно. Похоже, это тропинка пришла в негодность, с тех пор как мой брат перестал выходить из дома. Бог с ним, с судном. Теперь это уже не важно. Сейчас мы говорим о лошадях арабской породы, мисс Эштон. Когда я познакомился со своей женой, Миракль, у нее была целая дюжина этих животных…

– Миракль? – Она нырнула под бурый занавес плюща, остановилась на мгновение, повернув лицо к солнцу, а затем вновь поспешила за Бейсинстоком.

– Да, Миракль, – кивнул он.

– Очень красивое и необычное имя, милорд.

– Она действительно очень красива и необычна, мисс Эштон. Как и ее лошади. Вскоре после нашей свадьбы она подарила брату несколько животных: жеребца по кличке Аристократ, кобылу Жемчужину и жеребенка от Аристократа, которого он назвал Наполеоном. Могу поклясться, что эти лошади изменили жизнь брата. Он проводил больше времени верхом на Аристократе, чем за карточным столом.

– Говорят, милорд, что человек, любящий лошадей, не может быть плохим. А еще говорят, что цыганское золото не звенит и не сверкает. Оно блестит на солнце и издает ржание в темноте.

– Вероятно, это слова какого-то цыгана, – сказал он, сверкнув белозубой улыбкой.

Она весело рассмеялась и, подпрыгивая, побежала вперед. Этим ясным утром у нее было прекрасное настроение, а колючий ветерок приятно бодрил, наполнял ее энтузиазмом. Господи, как давно она не чувствовала себя так легко и беззаботно!

Добравшись до террасы, она произнесла громким и ясным голосом, способным разбудить даже крепко спящего:

– Доброе утро, ваша светлость. Салтердон не отреагировал.

Она приблизилась к нему, на всякий случай держась на безопасном расстоянии, и взглянула на его освещенный солнцем профиль. Он, не отрываясь, смотрел на овальную арену, где всадник объезжал вздымающуюся на дыбы гнедую лошадь. Чисто выбритое лицо герцога было худым и строгим. Вероятно, ей показалось, что у него довольное выражение лица. В нем не было и намека на отрешенность.

– Доброе утро, – твердым голосом повторила она. – Сегодня чудесное утро, ваша светлость, не правда ли?

Ответа не последовало.

Она подняла упавший плед, встряхнула и сложила его, а затем осторожно нагнулась, чтобы укрыть им колени герцога.

– Вы прекрасно выглядите, ваша светлость. Такие красивые кожаные штаны…

Он вырвал плед из ее рук и швырнул на камни, даже не взглянув на Марию и не издав ни звука.

Сердце ее бешено забилось, горло, еще болевшее после недавнего инцидента, сжали спазмы. Она неуверенно топталась на месте, со страхом поглядывая то на Бейсинстока, который с беспокойством смотрел на брата, то на эти сильные, как клещи, руки, чуть не убившие ее вчера вечером.

Затем она опять подняла плед.

– Воздух еще холодный, ваша светлость. Если бы вы могли видеть свои покрасневшие щеки и начинающие синеть губы… Я не могу позволить, чтобы вы схватили воспаление легких, сэр.

Она укрыла пледом его колени, подоткнула края и осторожно потянулась к шарфу.

Он схватил Марию за руку, и поднял на нее свои жесткие серые глаза. На его чисто выбритых щеках заиграли желваки. И только теперь до Марии дошло, насколько близко – неприлично близко – находится его лицо. Она ощущала на щеке и губах его теплое дыхание. В серых глазах Салтердона мерцали золотистые искорки, которых она никогда раньше не видела.

– Сэр, – сухо сказала она, – вы делаете мне больно. Еще несколько мгновений eгo пальцы сжимали ее хрупкое запястье, и она уже начала думать, не позвать ли на помощь Бейсинстока.

Но затем, мало-помалу, его хватка ослабла. Мария высвободила руку, прижала к груди и принялась растирать другой рукой, чтобы унять боль. Она не заплачет, не покажет, что сердится и обижается на его возмутительное поведение. Затем ее взгляд упал на отодвинутую в сторону тележку, на которой стояли тарелки с едой.

Пытаясь смягчить напряженность момента, она кивнула в сторону тарелок и небрежно сказала:

– Вижу, вы отказались от завтрака. Но, ваша светлость, вы должны были проголодаться. Посмотрим, что приготовил для вас повар.

Она сняла серебряные крышки с тарелок, обнаружив под ними остывающий пирог с ливером, грибы, сосиски, яйца «а ля Георг», запеченные помидоры и свежие фрукты.

– Настоящее пиршество, сэр. Что-нибудь из этого должно вам понравиться. Я положу вам на тарелку всего понемножку. Для аппетита нет ничего лучше этого чудесного прохладного утра.

Улыбнувшись, она положила поднос ему на колени и отступила, с волнением ожидая его реакции. Он пристально смотрел на нее.

– Ешьте, – сказала она, и улыбка ее погасла, поскольку он не пошевелился и не издал не звука.

– Может, вам требуется помощь? – тихо предложила она. Глубоко вздохнув, Мария оглянулась в поисках стула, пододвинула его и села рядом с герцогом. При помощи ножа и вилки она разрезала сосиски, яйца и засахаренные фрукты на мелкие кусочки. Затем, подцепив вилкой еду, она поднесла ее ко рту Салтердона.

– Всего один маленький кусочек, сэр. Я уверена, вам понравится…

Он отвернулся.

Мария опять поднесла вилку к его рту.

– Вы должны поесть. Человек вашей комплекции не может питаться одним воздухом…

Он отвернулся в другую сторону.

– Если вы сами себе безразличны, подумайте о вашей бабушке, о брате…

Он опять схватил ее за руку, и сосиски с яйцами упали ей на колени. Одной рукой он держал ее, а другой молниеносным движением выхватил вилку. Затем он отпустил девушку.

С перекошенным от напряжения и волнения лицом он раз за разом пытался сам подцепить еду вилкой. Тщетно. Затем, в раздражении и гневе, он сбросил поднос с колен. Тарелка упала прямо к ногам Марии.

Бейсинсток двинулся к девушке, но она взмахом руки остановила его.

Несколько секунд она не двигалась, затем встала со стула, стряхнула с колен прилипшие остатки пищи и, переступив через фарфоровые осколки, взяла с тележки другую тарелку и доверху наполнила ее едой.

– Я понимаю, что вы голодны, ваша светлость, и вы хотите есть сами. Это естественно, что такой гордый человек стесняется своей немощности. Но не стоит отрезать нос, рассердившись на свое лицо. Умоляю… позвольте мне помочь вам.

Они пристально смотрели друг другу в глаза.

Наконец, он открыл рот, и она быстро накормила его завтраком.

* * *

Жеребец Аристократ, направляемый искусным наездником, рысью бежал вдоль забора. Копыта его сверкали, мощные мышцы перекатывались под шкурой, а при каждом выдохе из раздувающихся ноздрей вырывалось облачко пара. Салтердон, прищурившись, наблюдал за великолепным животным, вспоминая, как когда-то по утрам он сам садился на Аристократа, и они неслись по лесным тропинкам Торн Роуз. Почти всегда рядом с ним была прекрасная женщина в развевающихся одеждах и шляпке с вуалью и перьями. Где-нибудь в укромном месте он снимал ее с лошади, и они занимались любовью под деревьями.

Господи, как хочется заснуть. Забыться. Не вспоминать, что он больше не способен справиться с живой лошадью и живой женщиной. Теперь он проклятый инвалид. Евнух. Он не может связать двух слов, не говоря уже о том, чтобы заставить женщину застонать от страсти и желания.

Но эта… незнакомка, назойливая, как муха, девчонка, не оставит его в покое. Она была здесь, когда он пытался снова погрузиться в свои мысли. Ее чудесный голос проникал в его затуманенный мозг и, как волынщик на ярмарке, выманивал его из приятной обволакивающей тьмы.

Где она сейчас?

Наверное, готовится к обеду, собирается опять кормить его из ложечки. В следующий раз он схватит ее обеими руками. Возможно, это поможет ему избавиться, от нее. Она вылетит за дверь, подобно остальным, и больше никогда не вернется.

Скатертью дорога.

Если это не поможет, придется поскандалить со своим благочестивым братцем. Бабушкиным любимчиком. Единственным Хоуторном, который даже из помойной ямы может выйти благоухающим, как роза. Когда Клейтон Хоуторн, лорд Бейсинсток, входит в гостиную, вся чертова Англия оказывается у его ног.

Где же эта проклятая девчонка?

Вне всякого сомнения, она такая же, как его третий сиделец. Как же его звали? Дирк или Дик. Лицемерный маленький выскочка, у которого в голове была только одна мысль – как получить свое жалованье, прилагая для этого как можно меньше усилий. Он ел, спал, воровал серебро, а однажды ночью даже забрался в кровать герцога в поисках драгоценностей. Трей сломал ему пять пальцев и три ребра, прежде чем выкинул подлеца в окно.

О да! Он может с легкостью отправить – как же ее зовут? Господи, почему он все забывает? Мисс… Эйнсворт? Эфсли?.. Эштон! – вслед за остальными.

Позади него послышались шаги – она вернулась. Наконец-то. Он не повернул головы, продолжая наблюдать за жеребцом. Она суетилась рядом, двигая стулья и расставляя на столах соломенные корзинки с клубками ниток, спицами, чашками и блюдцами.

Ее лицо светилось энергией и решимостью, и она выглядела так, как будто, наконец сумела найти дорожку к его сознанию. Она напоминала бабочку, порхающую туда и сюда в предчувствии, что скоро сложит свои тонкие крылья и превратится в другое существо. Наконец она опустилась на стул рядом с ним, почти касаясь его хрупким плечом.

Кажется, она совсем осмелела?

– Мне пришло в голову, ваша светлость, что ваше подавленное состояние есть результат раздражения и отчаяния. Вы не в состоянии выполнить простейшие действия. Прошу прощения, ваша светлость, если мои слова покажутся вам неделикатными и задевающими вашу мужскую гордость, но нарушение координации вызвано душевной травмой, – закончила она так тихо, что он едва слышал ее, а затем взяла синий клубок и положила его на стол. – Пожалуйста, ваша светлость, возьмите его.

Он медленно повернул голову и посмотрел в ее широко раскрытые глаза, которые сияли ярче, чем бездонное лазоревое небо над головой.

Она улыбнулась ему, сверкнув белыми, как жемчуг, зубами. Ее щеки напоминали персики.

– Клубок, сэр. Возьмите его, пожалуйста.

«Что, черт возьми, она хочет от него? И где она выкопала этот сбившийся набок древний чепец?»

Она сама взяла клубок, подняла в воздух, показала ему и, положив на стол, улыбнулась.

– Теперь вы.

Он прищурился. Она обращается с ним, как с идиотом – совсем как остальные.

– Может вам немного помочь? Хорошо.

Она опять взяла клубок со стола и, положив его на свою белую маленькую ладошку, протянула ему.

– Возьмите… ваша светлость, – отчетливо и с расстановкой произнесла она, как будто обращалась к глухому.

Салтердон посмотрел на нее, а затем на клубок. Внезапно резким движением он выбил клубок из руки Марии. Она охнула и вскочила со стула, а маленький шарик скатился с террасы и исчез в зарослях майорана.

Краска залила лицо девушки, глаза ее потемнели, дыхание участилось. Она выглядела как испуганная, готовая упорхнуть птица.

Герцог больше не шевелился, и она постепенно успокоилась, взяла себя в руки и глубоко вздохнула.

– Позвольте мне объяснить, – терпеливо начала она. – Концентрация внимания это ключ к успеху в любом деле.

Сосредоточившись на достижении цели, какой бы скучной и утомительной она ни казалась, вы можете совершить чудо. Попробуем еще раз? Возможно, красный клубок вам понравится больше?

Из корзинки появился красный клубок и застыл неподвижно в ее пальцах.

– Возьмите, ваша светлость… пожалуйста.

Герцог выбил его из рук Марии, как и первый, а за-тем с силой ударил кулаком по столу. Спицы разлетелись в разные стороны, посуда, зазвенев, подпрыгнула.

Когда девушка вскочила, он схватил ее за платье. Крючки облегающего корсета с треском расстегнулись, обнажив матовую кожу и белоснежное белье, прикрывающее окружность ее груди.

Она вскрикнула и отскочила.

– О! Если бы я не была христианкой, сэр, то…нет, я отказываюсь даже думать об этом. Здесь требуется понимание и прощение. Терпение есть наивысшая добродетель, и…

Она задохнулась, на несколько секунд замерла, пытаясь прийти в себя, а затем с максимально возможным «добродетельным терпением» извинилась и покинула террасу. Без сомнения, она побежит к его брату, который стоял в одном из загонов и похлопывал Наполеона по грациозно выгнутой шее. Клей вернется и прошепчет ему на ухо очередные угрозы. Пообещает рассказать бабушке, в какого осла он превратился. На всю эту ерунду он давно уже научился не обращать внимания. Какая разница? Все равно она не объявит своим наследником сумасшедшего.

Салтердон откинулся в кресле, положив на подлокотники сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев. Спицы, нитки и посуда были в беспорядке разбросаны по столу. Его взгляд снова и снова возвращался туда. И каждый раз в нем поднималась волна ярости, а лоб покрывался капельками пота, которые не мог высушить даже свежий утренний ветер.

Перед его глазами все время всплывала матовая кожа этой девчонки Эштон, выражение гнева и отчаяния на ее лице – чувств, не менее сильных, чем сама любовь.

Стиснув зубы, он попытался разжать ладонь. Боже, как это тяжело! Неужели она не понимает, что гораздо легче ударить? Ярость не нужно сдерживать, ею не нужно управлять. Он поднял руку, показавшуюся ему чужой и тяжелой, как молот, и протянул ее к лежавшей на боку фарфоровой чашке.

«Сосредоточься, проклятый идиот. Болван, который не может поднять эту чертову чашку. Тебя не нужно учить, как пить из этой проклятой чашки. Тебя приглашали на чай ко двору короля Георга, когда эта девчонка еще ползала на четвереньках».

Он сомкнул пальцы вокруг хрупкого сосуда – по крайней мере, попытался. Они скользнули по тонкому бело-золотистому фарфору, перевернув чашку сначала на один бок, а затем на другой, не в силах ухватиться за витую золотистую ручку, которая блестела на солнце и как будто дразнила его.

Он попытался еще и еще раз, пока пот не стал заливать ему глаза, мешая видеть, а тело не стало напоминать туго скрученную пружину, готовую в любой момент распрямиться.

Зарычав от отчаяния, он со всей силы опустил раскрытую ладонь на чашку, разбив ее. Острые осколки фарфора разлетелись в разные стороны и впились ему в руку.

Клей прикрыл ладонью глаза от солнца и посмотрел в его сторону.

Откуда-то появилась мисс Эштон. Неужели она видела его жалкую попытку доказать ей и всем остальным, что они не правы? Будь она проклята!

Схватив его руку, которая была сильно порезана и кровоточила, она стала вытирать ее кружевным платком. Девушка не произнесла ни слова, не поднимала на него своих детских ангельских глаз, действуя с ловкостью опытной сиделки. Щеки ее были бледными, а губы крепко сжаты.

Закончив, она отступила назад. Придерживая рукой лиф платья она несколько долгих секунд молча смотрела на него, а затем взяла со стола последний клубок. Голос ее звучал монотонно и нежно, как у заботливой и любящей матери. Она вложила клубок в неповрежденную руку герцога и сомкнула его пальцы вокруг нитяного шарика.

– Боюсь, в своем нетерпении я хочу слишком многого и слишком быстро. Первым естественным шагом было бы попытаться вернуть подвижность и чувствительность пальцам рук. Сожмите и разожмите клубок, ваша светлость. Больше ничего. Только сожмите и разожмите. Получается?

Он смотрел на желтый клубок, на пальцы девушки, мягко обхватившие его ладонь и помогающие сжать руку. Он сжал клубок.

– Очень хорошо.

Ее свежее дыхание согревало его холодную щеку. Когда она отстранилась, он внезапно ощутил себя – странно! – покинутым и очень уязвимым. Гораздо более уязвимым, чем позволял чувствовать себя в последнее время.

«Сжать – отпустить. Сжать – отпустить».

Да, у него получается.

«Сжать – отпустить».

Немного сильнее. Теперь мягче, не так грубо, еще нежнее, как будто это женская грудь. Да, да. Он закрыл глаза и представил себе… вспомнил, как колыхалась ее грудь под потертыми кружевами старенькой сорочки.

Подняв голову, он оглянулся в поисках своей сиделки. Она исчезла.

Глава 8

Сладкий запах сена и зерна окутал Марию, когда она вошла в конюшню. Она направлялась в дом переодеться и сказать Гертруде, что Бейсинсток вместе с леди Дреймонд уезжают в Лондон примерно через час. Бейсинсток осторожно катил кресло брата по вымощенному кирпичом проходу между вычищенными стойлами. Салтердон молчал и смотрел прямо перед собой.

При приближении герцога конюхи отрывались от уборки навоза и чистки лошадей и снимали шляпы.

– Как хорошо, что вы вернулись, – мягко сказал молодой парень с соломенными волосами.

– Да, – подхватил другой. – Без вас тут все не так.

В этот момент распахнулись створки ворот, и в проходе появился всадник, который так ловко гарцевал на арене. Разгоряченное тело жеребца было окутано облаком пара, блестящая шкура гнедого искрилась инеем. Его мощная шея была красиво изогнута, полированные копыта высекали искры. Всадник едва сдерживал животное, направляя его к Салтердону.

У Марии перехватило дыхание, когда вокруг нее лошади в стойлах зашевелились и подняли головы, громким ржанием приветствуя приближающегося жеребца. Да, подумала она, это действительно экзотические неземные существа, с закругленными мордами и блестящими карими глазами, в которых светился почти человеческий ум.

Всадник остановил Аристократа всего в нескольких футах от братьев, и на лице герцога мелькнула улыбка, слишком дружеская, чтобы предназначаться обычному конюху. Наездник снял шляпу и тряхнул густыми выгоревшими на солнце светлыми волосами.

– Вы чертовски правы, ваша светлость, что навестили нас. А то я уже начал думать, что вы утратили интерес к лошадям. Аристократ все время спрашивал о вас. Правда, малыш? – добавил он, похлопав по влажной от пота шее жеребца.

Легко спрыгнув на землю, он протянул руку Салтердону.

Герцог смотрел прямо перед собой, отказываясь замечать этого дружески настроенного и очень красивого молодого человека.

– Не обращай внимания, – сказал Бейсинсток. – Он упрям как осел.

– Я рад, что кое-что осталось прежним, – ответил мужчина и откровенно подмигнул Марии.

Она покраснела и с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться.

– Кто эта симпатичная девушка? – спросил он с кривой усмешкой, от которой Мария покраснела еще больше.

– Сиделка коего брата. Мисс Эштон, вы удостоились чести быть представленной лорду Лансдоуну, лучшему другу моего брата. Неисправимому шалопаю и превосходному наезднику. Во всей Англии не найдется человека, так ловко сидящего на лошади. Он время от времени приезжает сюда и следит, чтобы за лошадьми Трея ухаживали должным образом. Кстати, только между нами, – добавил Бейсинсток, понизив голос, – он имеет привычку хвастаться.

С кривой усмешкой Лансдоун склонился к руке Марии, Бросив взгляд на Салтердона, он сказал:

– Ваша бабушка умеет выбирать сиделок. Это, вероятно, и объясняет визит герцога на конюшни. Хорошенькое личико всегда поднимало его настроение.

Он опять подмигнул Марии.

Вырвав руку и с трудом сдерживая смех, клокотавший у нее в горле, подобно весеннему ручью, она ответила:

– Вы слишком невинны, милорд, чтобы быть опасным.

– Невинен? Бог мой, кажется, я чего-то не понимаю. Хорошенькие девушки когда-то называли меня безнравственным.

– Я недостаточно знаю вас, чтобы называть безнравственным.

– Правда? – он сдвинул брови. – А хотели бы? Бейсинсток похлопал Лансдоуна по плечу и покачал головой.

– Она слишком невинна для таких, как ты. Кpoме того, я слышал, что ты начал новую жизнь. Отказался от дешевого джина и дал обет безбрачия.

Лансдоун закашлялся и, демонстративно схватившись за грудь, покачнулся. Мария прыснула в платок.

– Отказаться от дешевого джина? Никогда! Конюхи обменялись улыбками и возобновили свои занятия. Некоторые таскали ведра теплого пойла из отрубей, от которых поднимались клубы пара, другие, вооружившись вилами, переходили от стойла к стойлу и наполняли навозом тачки. Наконец непринужденная атмосфера сменилась грустью. Лорд Лансдоун опустился на одно колено возле Салтердона, который продолжал смотреть прямо перед собой, отказываясь узнавать друга и лошадь, стоявшую неподвижно со свисающей прямо на его колени уздечкой.

– Ваша светлость, – тихо и ласково произнес он. – Видите, Аристократ помнит вас. Он спрашивал меня утром, перед самой нашей прогулкой, когда вы снова сядете на него. Похоже, у меня нет с ним такого контакта, как у вас. Старина работает у меня только вполсилы.

Он вытащил из кармана маленькое яблоко, вложил его в руку герцога и взглянул на Марию.

– Видите, мисс Эштон, моя преданность его светлости безгранична. Я обязан Трею жизнью. Именно я должен был находиться в этом кресле… или, скорее, в могиле. Я был одним из четверых сопровождающих герцога в ту роковую ночь. Мы весь день провели на скачках, а когда возвращались домой, то подверглись нападению бандитов. Я вел себя глупо и самоуверенно. Когда я попытался вступить в схватку с одним из бандитов, несколько негодяев набросились на меня и стали избивать прикладами ружей. Салтердон ринулся на мою защиту, и они переключились на него.

Лицо лорда Лансдоуна пылало, голос срывался. Он накрыл руку Салтердона своей и крепко сжал.

– Вы услышите много рассказов о Салтердоне, мисс Эштон. Некоторые, или даже большинство, будут правдой. Он… был… несколько бесцеремонен и, быть может, слишком интересовался знатными дамами и их приданым. Увы, он нес на себе обязанности продолжения рода, включая подходящий брак. Но он никогда не оставлял друга в беде. Я остался жив только благодаря ему. И единственное мое желание – как-нибудь отплатить ему.

Переведя взгляд на Салтердона, он тихо добавил:

– Трей, если ты слышишь меня, знай, что друзья передают тебе привет. Они молятся за тебя. Господи, Трей, ты не одинок, что бы тебе ни казалось. Если бы ты только позволил нам помочь тебе…

Лансдоун испуганно оглянулся на Марию, как человек, который не может справиться со своими чувствами. Затем он быстро вскочил на ноги и вышел из конюшни, остановившись на мгновения у порога.

Бейсинсток что-то пробормотал вполголоса и последовал за ним. Вскоре они исчезли за живой изгородью из боярышника.

Мария дернула за ленту чепчика, которая вдруг показалась ей слишком тесной. Она развязала тонкую тесьму и с раздражением сдернула мешавший ей головной убор. Она не отрывала взгляда от затылка хозяина.

– Мне иногда кажется, – тихо сказала она, – что вы используете ваше бессердечное молчание в качестве наказания. В том, что случилось, виноваты только напавшие на вас бандиты.

Опустившись на колени рядом с ним, она посмотрела на зажатое в его руке яблоко. Уздечка жеребца свернулась кольцом на коленях герцога. Конь насторожился и протянул морду Марии, чтобы она погладила его. Девушка осторожно подняла руку и вздрогнула всем телом, ощутив на коже горячее дыхание животного.

Краем глаза она заметила, что Салтердон пошевелился – совсем чуть-чуть. Его голова слегка повернулась, а пальцы крепче сомкнулись вокруг яблока. Если она правильно понимала его, он опять собирался погрузиться в, темные пучины своего сознания.

Не говоря ни слова, она взяла сжимавшую яблоко руку Салтердона и протянула ее жеребцу. Аристократ заржал и деликатно ухватил зубами лакомство.

Сладкий сок брызнул на их сплетенные пальцы.

Мария засмеялась. Она продолжала смеяться, пока проголодавшееся животное доедало яблоко, вскидывая голову от удовольствия. Когда она взглянула на герцога, сердце ее сжалось: лицо Салтердона разгладилось, а в серых глазах мерцали искорки удовольствия.

Мария встала и покатила кресло по чистому вымощенному кирпичом проходу.

– Гертруда и лорд Бейсинсток были правы, ваша светлость. Это самые замечательные животные, каких я когда-нибудь видела. Понятно, почему вы так гордитесь ими. Я никогда не видела у лошадей таких умных глаз и такой преданности хозяину.

Из стойла вышел, что-то тихо насвистывая, долговязый парень. Увидев их, он улыбнулся и шире распахнул ворота. Перед ними стояла белоснежная кобыла с новорожденным гнедым жеребенком. Глаза Марии наполнились слезами, не только от этой трогательной картины, но и от довольного выражения, появившегося на лице Салтердона. Морщины на его лбу разгладились, плечи расслабились. На мгновение показалось, что все его тело стало легким и подвижным, как воздух.

Герцог наклонился вперед и протянул руку.

– Нап… Жемчужина, – прошептал он.

Кобыла заржала и слегка подтолкнула маленького неуклюжего жеребенка, как бы говоря: «Посмотри, друг мой, кого я тебе подарила».

– Вот, – тихо сказал конюх. – Это Жемчужина, ваша светлость. Она принесла вам чудесного жеребенка, прекраснее, чем все пески Аравии. Вы сами должны выбрать ему имя.

Покачиваясь на тонких изящных ногах, жеребенок, которому от роду был всего один день, заковылял к незнакомым людям, уставившись на них своими огромными, влажно блестящими глазами. Голова у него была вогнутая, как у матери, а крошечная мордочка могла поместиться в чайной чашке. Яркая белая звездочка выделилась на темной шкуре прямо между глаз, а левая передняя нога была обута в белый носок.

– Ох, – выдохнула Мария. – Смотрите, ваша светлость какой он красивый!

Протянув руку, она осторожно шагнула вперед. Жеребенок потянулся к ней, и Мария опустилась на мягкую солому. Черная юбка мягкими складками накрыла ее ноги.

Опиравшийся на вилы конюх улыбнулся и, немного важничая, сказал, обращаясь к Марии:

– Он будет серой масти. Его светлость учил меня, что серые всегда рождаются гнедыми.

Жеребенок ткнулся носом в подбородок Марии. Она засмеялась и взглянула на своего подопечного. Салтердон наблюдал за ними, приподняв бровь.

– Такой красавец заслуживает не менее красивого имени, ваша светлость. Надеюсь, вы что-нибудь придумаете.

В ответ Салтердон лишь чуть-чуть пошевелился.

Странно, что его так заворожила эта картина. Казалось, она навсегда врезалась в его память: девушка, опустившаяся на чистую благоухающую солому, и маленький жеребенок, тыкающийся мордочкой в ее сложенные ковшиком наполовину детские ладони. О Боже! И эти широко распахнутые голубые глаза, чистые и невинные, как у жеребенка… Красивый изгиб губ цвета спелой сливы. Ее улыбку не смог бы выдержать ни один мужчина, даже такой измученный и обозленный, как он. Оставалось только улыбнуться при виде ее радости. Молодой и наивный мальчик, вероятно, не смог бы сдержать чувств, упал бы рядом с ней на колени и зашептал какие-нибудь нежные глупости прямо в ее прекрасное ушко. Но он, герцог Салтердон, никогда не выставлял себя в глупом виде…

Вдруг он понял, что улыбается – не ртом, глазами… но тем не менее улыбается.

* * *

Она погрузилась в туманные мечты. Теплые солнечные лучи ласкали ее лицо, над головой шумели ветки с набухшими почками. Прислонившись к стволу вяза, Мария лениво подыскивала слова, чтобы сообщить ее светлости герцогине Салтердон, что ее любимый внук наконец очнулся от забытья. Но как сообщить эти потрясающие новости? Как выразить радость и воодушевление, которые она почувствовала, когда ей удалось, в конце концов, добиться понимания хозяина? Или ей это только кажется?

– О Господи, – вздохнула она и подняла отяжелевшие веки.

На расстилавшихся перед ней пологих склонах начала пробиваться трава, так что казалось, что они укрыты серо-зеленой мантией.

Действительно ли между ней и Салтердоном установилось шаткое перемирие? Прекратились ли, наконец, его вспышки агрессивности по отношению к слугам? Мог ли герцог Салтердон из самого жестокого и ужасного человека, которого ей когда-либо приходилось встречать, превратиться в кроткого и ласкового, готового расплакаться при виде новорожденного жеребенка? Смешно: всего несколько часов назад она решила, что лучше всю оставшуюся жизнь будет терпеть гнев и побои отца, чем снова подойдет к Салтердону, не способная защититься от физического насилия.

– Я бы не торопился писать об этом, – внезапно раздался голос у нее за спиной. Она вздрогнула от неожиданности и резко выпрямилась, уронив на землю перо и бумагу.

Тадеус прислонился к искривленному стволу старого вяза и заложил большие пальцы рук за пояс брюк.

– Теперь ему лучше, но в любой момент он может вернуться к прежнему состоянию, – он прищелкнул пальцами. – Так уже бывало раньше. Ему немного нужно, чтобы опять отключиться.

Тадеус постучал пальцем по лбу.

– Ее светлость слишком стара для такого количества разочарований.

– Я надеюсь убедить его, что искренне хочу ему помочь, – нахмурилась Мария.

Тадеус опустился на одеяло рядом с ней и взял в рот зеленый стебелек.

– Он никогда не проявлял особого уважения к родне и знакомым. По крайней мере, в эти пять или шесть лет, что я работаю у него. Он считал себя хозяином этого мира по праву рождения. В десять лет он стал герцогом. Его родители утонули у берегов Африки. Акулы растерзали их тела прямо на глазах у сыновей, – Тадеус немного помолчал, глядя на поросшие вереском холмы. – Думаю, такое не проходит бесследно для ума и сердца. Кстати, о сердце. Много разбитых сердец ты оставила в Хаддерсфилде?

– Разбитых сердец?

– Влюбленных парней. Ухажеров. Держу пари, их было не меньше дюжины, таких же красивых, как ты.

Она покачала головой, глядя на прыгавшего по ветке желтогрудого зяблика. Тадеус опять пытался ухаживать за ней, и на этот раз более настойчиво. Он принял ванну, надел чистые брюки, ботинки его сияли. Даже неопытный глаз Марии заметил в нем изменения, которые про исходят в мужчине, когда он ухаживает за женщиной, Что-то такое во взгляде: он стал нетерпеливым и страстным, почти голодным. Один или два раза она замечала подобное выражение в глазах Джона, пока он не спохватывался и не напоминал себе, что вся его любовь должна быть обращена к Богу. Таким же становился взгляд Пола, когда он говорил о жене кузнеца, сломавшего ему позвоночник.

Ей не доставляло никакого удовольствия наблюдать за чувствами, отражавшимися в бледных глазах Тадеуса. Одна мысль о них бросала ее в дрожь, вызывала в памяти вид обнаженного тела, извивающегося поверх тела Молли, и то, что ни один изгиб ее собственного тела не оставался тайной для него.

– Его светлость может проснуться в любой момент, – заявила она, протянув руку, чтобы поднять перо и бумагу.

Пальцы Тадеуса ухватили ее за подбородок. Молодой человек принялся внимательно разглядывать ее лицо.

– Тебе не надоело все время говорить только о нем?

– Это моя работа. Меня наняли, чтобы я заботилась о нем. Ты что-нибудь слышал об ответственности?

– Ее можно оставить на крайний случай. А сейчас можно подумать и о себе, например. Такая хорошенькая девушка должна мечтать об ухажерах и тому подобном. О том, чтобы встретить суженого и нарожать дюжину ребятишек.

– Я подумаю об этом, – ответила она, вздернув подбородок и приподняв бровь. – Когда встречу подходящего мужчину.

Он наклонился к ней, криво улыбаясь.

– И каким должен быть этот мужчина?

– Я не… знаю.

– Думаю, молодым, высоким и сильным. Вроде…

– Боюсь, ты становишься слишком дерзким.

– Каким?

– Полагаю, мне следует напомнить тебе о Молли.

– Молли? – его глаза на мгновение широко раскрылись, а румяные щеки еще больше порозовели. – Ты не можешь упрекать парня, если он не отказывается от того, что ему дают. Мужчина не может без этого. И женщина тоже.

Он наклонился к ней и ласково добавил:

– Возьмем, например, тебя. Такая красивая девушка. Твое тело вызывает страстное желание у любого мужчины. Прямо сердце замирает. С тех пор как ты появилась в Торн Роуз, я не могу думать ни о ком другом. Молли просто дешевая проститутка, чье желание я иногда удовлетворяю.

У нее перехватило дыхание, когда Тадеус прижал ее к себе, провел губами по щеке и коснулся языком мочки уха. Мария отстранилась, и он с жаром сжал ее запястье.

– Вынуждена напомнить тебе, Тадеус, что я не дешевая проститутка, – возмущенно воскликнула она.

– Конечно нет, – заявил он и так посмотрел на Марию, что ее глаза широко раскрылись от изумления. – HO ты ничего не можешь поделать с тем, что при виде тебя мужчины сходят с ума. Твоя внешность приводит в восхищение. Твои глаза, грудь…

Неожиданным движением он опрокинул ее на спину, прижал руками плечи девушки к земле и с кривой усмешкой смотрел, как она пытается вырваться.

– Ты сразу мне показалась недотрогой. Похоже, я оказался прав, но теперь это неважно. Так даже интереснее.

Она прищурилась. Все ее тело охватил жар.

– Держу пари, тебя еще никто никогда не целовал, правда? – рыжие брови Тадеуса поползли вверх, и он рассмеялся. – Провалиться мне на этом месте, если я ошибаюсь. Подумать только! Такая взрослая девушка – и ни разу не целовалась.

– Не вижу здесь ничего плохого.

– Конечно. Только это противоестественно, – хрипло заявил он и с силой приник своим приоткрытым влажным ртом к ее губам.

Мария не двигалась и не дышала, а только смотрела на его прикрытые, усыпанные веснушками, как и все лицо, веки и вспоминала искаженное лицо Молли, ее извивающееся в экстазе тело. Поцелуй казался бесконечным. Дыхание Тадеуса стало бурным, тело напряглось, его длинная худая нога, двигалась вверх, по ее ноге, задрав юбку до колена.

Он накрыл ладонью ее грудь. Мария вскрикнула, сбросила его руку и попыталась отвернуть свое лицо. Вкус его губ вызывал у нее отвращение и ярость.

– Хватит, – сквозь зубы сказала она и, высвободившись наконец, встала на колени. Ее волосы распустились и спадали на одно плечо, закрывая пол-лица. Губы Марии онемели, щека казалась поцарапанной.

Тадеус ухмылялся. На его лице отражались те же чувства, что в тот вечер на лице Молли.

– Понравилось, а? – хрипло спросил он.

– Нет, – безжизненным тоном ответила Мария и вытерла рот тыльной стороной руки.

– Неправда. Мужчина всегда знает об этом. Женщина пахнет по-особому, когда возбуждается.

Вдали послышался звук колокольчика. На мгновение облегченно прикрыв глаза, Мария вскочила. Тадеус пытался схватить ее за лодыжку, но она увернулась.

– Ты становишься слишком фамильярен.

– А кто в этом виноват? – его похотливая улыбка заставила девушку отшатнуться.

Мария бегом бросилась к дому. На пороге, уперев руки в бока и недовольно надув губы, стояла Гертруда. Экономка переминалась с ноги на ногу.

– Он проснулся и хмур, как медведь. Тебе лучше набраться терпения на сегодняшний вечер. А пока приведи в порядок волосы – они совсем растрепались. И стряхни с юбки прилипшую траву.

– Со мной что-то еще не в порядке? – спросила она, торопливо шагая вслед за Гертрудой по бесконечным коридорам.

– Точно. Ты могла бы держаться подальше от этого несносного конюха. Приличная девушка не должна портить себе репутацию общением с подобными парнями.

– Сомневаюсь, что дочь бедного викария достойна лучшего общества, – ответила Мария с такой горечью, что Гертруда замедлила шаг.

Экономка проводила Марию в ее комнату. Пока девушка торопливо расчесывала волосы и скалывала их на затылке в обычный тугой узел, Гертруда открыла шкаф и схватила платье, которое штопала сегодня утром.

– Я застираю пятна от травы, – недовольно вздохнула она.

– Боже милосердный! Ты поднимаешь такой шум, как будто мы занимались невесть чем. Это был всего лишь поцелуй. Я даже не придала этому особого значения.

Мария недовольно смотрела на свое отражение в зеркале, на потрескавшиеся губы.

Гертруда встала позади нее. С ее лица сошло озабоченное выражение, но тон оставался взволнованным.

– Послушай меня, девочка. Дважды нам приходилось из-за него расставаться с хорошей прислугой. Это были приличные девушки, пока не попали в его грязные руки. Он опозорил их, сначала сделав им ребенка, а потом отказавшись жениться.

– Можешь не беспокоиться, – твердо заявила Мария и вздрогнула, представив, что он опять касается ее.

– Это последние слова перед потерей невинности. И ты еще будешь отрицать, что он тебе нравится?

– Конечно, – выпалила она. – Буду!

– Тогда ты лжешь самой себе. Каждый раз, когда он входит в комнату, ты вспыхиваешь и смущаешься.

Она открыла рот, собираясь возразить, что смущается только из-за того, что видела его обнаженного, когда онзанимался любовью с Молли на кухонном столе, а он, в свою очередь, тоже имел возможность видеть ее без одежды… И все это из-за ее склонности к мечтаниям. Но вместо этого она отбросила испачканное платье и взяла другое из рук Гертруды.

Экономка покачала головой и прищелкнула языком.

– Повторю тебе то, что мать говорила тебе с тех пор, как у тебя стала расти грудь: то, что Господь поместил между ног женщины, можно отдать лишь одному-единственному мужчине – единственной настоящей любви. Твоя девственность – самая большая жертва на алтарь любви.

– Моя мать ничего мне такого не говорила, – заявила Мария и, фыркнув, направилась к двери в комнату Салтердона.

– А должна была! – крикнула Гертруда ей в спину.

С раздраженным вздохом Мария наконец справилась с лентами чепца, затем схватила соломенную корзинку с клубками ниток и вбежала в комнату герцога, оставив что-то недовольно бормотавшую Гертруду в одиночестве.

Когда она подошла, Салтердон, как обычно, не обратил на нее внимания. Он неподвижно сидел у окна, и ветер ласкал его порозовевшие щеки.

– Простите, что опоздала. Я… – она прикусила губу, лихорадочно подыскивая оправдания своей задержке, а затем торопливо сказала: – Я писала письмо вашей бабушке.

Это не ложь, хотя и не совсем правда, подумала она, испытывая угрызение совести.

Он издал резкий звук – глубокий горловой смех, заставивший девушку удивленно взглянуть на него. В этой неожиданной усмешке слышались удивление и ярость. Затем он поднял на Марию свои серые глаза, и его губы искривились в циничной ухмылке. Она в замешательстве отступила и оглянулась. Ее взгляд упал на хорошо видное из окна лоскутное одеяло, расстеленное под голыми ветвями вяза, где всего несколько минут назад сидели они с Тадеусом.

Мария зарделась и на мгновение закрыла глаза.

– Разве у меня не может быть личной жизни? – с жаром спросила она и поставила корзину ему на колени. – Могу я хоть немного заняться собой? Никого не должно волновать, что я делаю в свободное время.

Салтердон опять рассмеялся. Прищурившись, он смотрел на нее, как на дешевую проститутку в таверне, и этот взгляд заставил ее вскинуть голову и сжать зубы.

– Вы гадкий извращенец, – взорвалась Мария и повернулась к выходу.

Он схватил ее за руку и рывком опрокинул к себе на колени, лицом вниз. Голова ее оказалась у самого пола, а ноги болтались в воздухе. Она вскрикнула, когда его рука сильно сжала ее ягодицы, а затем дернулась и снова вскрикнула, почувствовав, что он просунул под нее другую руку и стиснул ей грудь.

Брыкаясь и размахивая руками, она сползла на пол. Салтердон смеялся.

Откинув голову назад, Мария поднялась на четвереньки и полными слез глазами смотрела на герцога сквозь упавшие на лицо волосы.

– Вы низкий и жестокий человек! – голос ее и срывался, слезы ручьями бежали по щекам. – Подумать только, я уже была готова полюбить вас, поверить что вы довольно приятный, но просто непонятый человек.

Мало-помалу ухмылка исчезла с лица Салтердона.

– Все предупреждали меня, что вы животное, – процедила она сквозь зубы. – Но я не верила им. Я не верила, что человек может быть таким безнравственным и лишенным всяких моральных устоев.

Она закашлялась, прикрыв рот рукой и изо всех сил стараясь подавить клокотавшую в ней ярость. Она тряслась всем телом и делала попытки встать, стараясь держаться подальше от герцога. Он с каменным лицом продолжал смотреть ей прямо в глаза.

Наконец она поднялась и на несколько секунд прислонилась к подоконнику, пока не убедилась, что ноги держат ее.

Стараясь выровнять дыхание и справиться со своим гневом, она повторяла про себя поговорку: «Доброта питает душу, а жестокость разрушает ее». Но это не очень помогало, особенно когда она вспоминала, как его рука сжимала ей грудь.

Схватив упавшую на пол корзинку, и прижав ее к груди, она выскочила в коридор, прислонилась к стене и закрыла глаза.

Господи милосердный, как долго она еще выдержит такое?

Ребенком, чтобы унять вспышку гнева, она тщательно полоскала рот мыльной водой. Это помогало. Она скоро успокоится, если не будет видеть этого мерзавца. Как он посмел швырять ее, как мешок с мукой? Как ин посмел так бесстыдно приставать к ней? От одной мысли об этом ее бросало в дрожь. Даже теперь она ощущала, как его пальцы, подобно маленьким раскаленным уголькам, впиваются в ее грудь, заставляя вспоминать Молли и Тадеуса и то, как искажалось лицо Молли в блаженной и непостижимой агонии.

Закрыв глаза, Мария сглотнула и крепче прижала корзинку с нитками к животу. Колени ее подгибались, в груди саднило.

Затем она вернулась к двери.

Салтердон продолжал смотреть в окно. Он сидел спиной к ней, и прохладный ветерок шевелил его длинные темные волосы. В вечернем свете он выглядел мальчишкой, и ей вдруг стало стыдно за те ужасные, полные ненависти слова, что она бросила ему в лицо, которые порядочный человек, находящийся в здравом уме, не имеет права обрушивать на ближнего.

Испытывая отвращение к самой себе, Мария вернулась в свою комнату, бросила на пол корзину с клубками, схватила кувшин, плеснула побольше воды в умывальный таз и зачерпнула пригоршню жидкого мыла.

Она долго полоскала рот, яростно терла зубы и губы (так часто делал отец), пока не перестала злиться на себя, а затем в изнеможении оперлась на спинку кровати, чувствуя себя виноватой и перед хозяином, и перед собой. – Что я натворила? – вслух спросила она. Как бы отвечая на ее вопрос, поднявшийся ветер пошевелил занавески, отчего неяркие блики пробежали по суровому лику святого Петра на потолке. Создалось впечатление, что он погрозил ей пальцем.

«Я должна извиниться», – подумала Мария. Она подошла к двери в комнату герцога. Он сидел в той же позе, нахохлившийся и отрешенный. Расправив плечи, она приблизилась к нему и взглянула за окно на темнеющий сад. Хозяин не пошевелился и не издал ни звука, и она вопросительно взглянула на него, надеясь, что он подскажет ей путь к сближению. Но его лицо оставалось хмурым, губы крепко сжатыми. Очевидно, он не собирался облегчать ее участь. Внезапно ее осенило.

Ни слова не говоря, она ухватилась за спинку кресла, повернула Салтердона и покатила к двери, затем вытолкнула кресло из комнаты и повезла по длинным коридорам, с беспокойством ища знакомые приметы.

Наконец они оказались рядом с залом, где стояло пианино.

При свете дня комната производила неизгладимое впечатление. Солнечные лучи, проникавшие внутрь помещения сквозь световые люки и широкие окна, освещали портреты и натюрморты в позолоченных рамах, висевшие на обтянутых алым шелком стенах. Диваны, скамейки и позолоченные стулья, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, чтобы оставить место для пышных дамских платьев, располагались в центре зала. Таким образом, присутствующие имели возможность не только наслаждаться звуками пианино, но и без помех рассматривать развешанные на стенах шедевры.

Взглянув на Салтердона, Мария увидела, как напряглись его плечи, а пальцы с силой сжали подлокотники кресла.

– Иногда, ваша светлость, перемена обстановки помогает исправить настроение. Возможно, человеку вашего ума и темперамента упражнения с клубками показались слишком скучными.

Он шевельнулся, пытаясь повернуть кресло и избежать встречи с этой комнатой…

– Нет, нет, – возразила она. – Лорд Бейсинсток говорил мне, что это ваша любимая комната. Он рассказывал, что мальчишкой прятался здесь и слушал вашу игру.

Его голова слегка повернулась.

– Вы разве не знали, ваша светлость? Похоже, лорд Бейсинсток очень завидовал вам и вашему таланту. Он говорил, что в свое время вы были настоящим виртуозом.

Он что-то рассерженно прорычал и попытался вырвать управление креслом из ее рук.

– Он также рассказывал, что ваш отец считал музыку занятием женщин и простолюдинов. Он заявлял, что не позволит сыну тратить время на женские глупости. Это не по-мужски и не годится для будущего герцога Салтердона. Мужчины должны быть финансистами, охотниками. Мне говорили, что после смерти родителей вы часами просиживали за фортепиано. Иногда ваше лицо было залито слезами.

– Как печально, – тихо продолжала Мария, не отрывая взгляда от затылка Салтердона. – Что человек вынужден зарывать в землю такой талант. В мире слишком мало музыки. Ваш дар мог бы приносить столько радости страждущим.

– Больше… никогда! – внезапно выкрикнул он и ударил кулаками по подлокотникам кресла.

Она вздрогнула, а затем, крепко обхватив дрожащими руками рукоятку на спинке кресла, покатила его к пианино.

– Нет, – запротестовал он.

– Не вижу смысла лишать себя…

– Увезите… меня… отсюда!

Она поставила кресло перед инструментом и отошла.

Салтердон смотрел на клавиши. Его побелевшие пальцы с силой стискивали подлокотники, на щеках играли желваки. Затем он поднял кулак и с силой опустил его на черно-белые пластинки.

Комната наполнилась резкими диссонирующими звуками. Он ударил по клавишам еще, а затем еще раз. Мария, не в силах больше вынести этой какофонии, схватила его руки и прижала к своей груди, чувствуя, как они дрожат.

– Остановитесь, – взмолилась она. – Вы опять поранитесь. Нет, я не отпущу вас, пока вы не пообещаете мне успокоиться.

– Нет! – выкрикнул он, и с силой оттолкнул девушку от себя. Она налетела на пианино, и комната опять наполнилась громкими звуками. – Оставьте… меня… черт возьми… в покое!

– Так не пойдет, ваша светлость. В любом случае, – она опять схватила его за руки, – я не могу пренебречь своими обязанностями и дальше терпеть ваше отвратительное и самоубийственное поведение. И прекратите нападать на меня, иначе мне придется снова связать вас.

– Сука!

– Герцогиня надеется на меня…

– Шлюха!

Салтердон опять оттолкнул ее, наклонившись при этом вперед. Кресло выскользнуло из-под него, и он всем телом навалился на Марию, прижав взвизгнувшую девушку к пианино.

Клавиши врезались ей в ягодицы, крышка упиралась в спину… Она с трудом дышала под тяжестью навалившегося на нее тела. Лицо герцога оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Сердце ее замирало, дыхание участилось. Она вспомнила, как несколько секунд назад прижимала к груди руку герцога, и перед ее внутренним взором всплыло изображение двух сплетенных тел на кухонном столе перед горящим очагом: груди женщины были обнажены, а мужчина жадно ласкал их губами и языком. Только это были не Молли и Тадеус, Салтердон и…

– Я не шлюха! – крикнула она, задыхаясь. Ярость в глазах Салтердона постепенно гасла, сменяясь каким-то тусклым мерцанием. Тяжелым, почти сонным взглядом он смотрел на ее губы, и у Марии возникло странное чувство, будто нервы ее обнажены.

– Вы самый несдержанный человек из всех, что знаю, – прошептала она ему в самые губы и добавила, почувствовав, что он соскальзывает вниз: – Мне следует дозволить вам упасть. И оставить лежать здесь, может, это послужит вам уроком.

На его губах сверкнула улыбка, обезоруживающая и такая же неожиданная, как его оскорбительное поведение. Затем он ухватился за пианино обеими руками; плечи и руки его напряглись, на шее моментально вздулись жилы. Собрав все силы, Мария обхватила его за талию, нащупала ногами пол и вместе с Салтердоном сползла с пианино.

На несколько секунд они застыли, раскачиваясь из стороны в сторону. Его пальцы крепко сжимали худенькие плечи девушки, а она обвивала руками его талию. Наконец, она повернула его и позволила опуститься в кресло.

– Может быть, теперь… – она задыхалась, – ваша светлость не будет позволять чувствам брать над собой верх.

Он вытер взмокшие от пота лоб и щеки рукавом рубашки.

– Возможно, я тоже научусь лучше сдерживать себя, – добавила она мягче и заставила себя улыбнуться. – Я знаю, что ваша светлость обожает играть на пианино. Может, попробуете?

Он покачал головой, и выражение его лица вновь стало враждебным.

Мария выдвинула из-под блестящего черного инструмента скамеечку и поставила ее рядом с креслом. Затем она села, взяла его лежащие на коленях руки и, раскрыв сжатые в кулак пальцы, положила их на клавиши.

Прошло несколько томительных секунд.

Он сердито покачал головой и отдернул руки.

– Вы разучились играть? – небрежно спросила она и вновь положила его руки на клавиши. – Или вы просто запрещаете себе из-за отца?

Он схватил ее за руки и с такой яростью сжал, что чуть не сломал кости. Мария задохнулась от боли.

– Н-нет, – процедил он сквозь зубы, еще сильнее впиваясь пальцами в ее тело. – Это не ваше дело. Заткнитесь и убирайтесь отсюда.

Салтердон отпустил ее, и Марии показалось, что она вот-вот потеряет сознание. С трудом проглотив ком в горле, она смотрела, как он развернул кресло и, вращая руками колеса, поехал к двери.

– Я подумала, – в ее напряженном голосе звучало отчаяние, – что мы можем использовать пианино для тренировок.

Он остановился, не снимая рук с колес кресла. Мария подошла, взялась за спинку кресла и опять подкатила его к инструменту.

– Сосредоточьтесь и легко нажимайте на клавиши, ваша светлость. Возможно, это поможет восстановить координацию и способность сконцентрировать внимание. Я уверена, что в данных обстоятельствах ваш отец не стал бы возражать. Это ведь для тренировки, а не для удовольствия. Если хотите, я уйду… пока вы будете привыкать к инструменту.

Мария отступила к двери, а герцог остался неподвижен. Положив руки на колени, он не отрывал взгляда от клавиш. Она вышла и направилась к себе в комнату. Закрыв дверь, Мария прислонилась к ней спиной, а затем соскользнула на пол и уткнулась лицом в колени.

* * *

Тени удлинялись, и мало-помалу комната погрузилась в темноту.

Почему, зажмурившись, он видит вместо спасительной тьмы голубые глаза и волосы, похожие на лунное сияние? Как смеет она беспокоить его, преследовать, будить в нем глубоко запрятанные чувства, в которых он боится признаться самому себе.

Будь она проклята за то, что заставляет его переживать… надеяться… мечтать. За то, что захлопнула дверь в спасительное забытье… Женщина-ребенок с таким необычным лицом, одновременно соблазнительным и невинным. Если он опять погрузится во тьму, она покинет его.

Но где он тогда окажется? С чем останется?

Кто будет верить в него?

Глава 9

В предрассветной мгле Салтердон различал очертания кресла рядом с кроватью. Его одежда висела на дверце шкафа. Всю последнюю неделю он отказывался надевать ее, а также не подпускал к себе этих лицемерных слуг с кровожадно поблескивающей бритвой. У них одно на уме: перерезать ему горло. Скоро они ввалятся в дверь и, как муравьи, набросятся на него, пытаясь одеть и накормить. А потом появится она – мисс Эштон – с вызывающе вздернутым упрямым подбородком. Она будет взывать к его совести, воле к жизни, к характеру и гордости, пока у него не появится желание убить ее.

Назойливая девчонка с внешностью мадонны. Он даже мог бы назвать ее… возбуждающей, несмотря на ее упрямство. Он никогда не питал слабости к простолюдинкам. Все его любовные увлечения не выходили за пределы его класса: жена или дочь какого-нибудь лорда, барона и тому подобное. Хотя была одна девушка с иссиня-черными волосами и полными губами цвета спелой вишни, с которой – он уже почти забыл об этом – он повстречался в одной таверне в Суссексе. Он был… очарован ею… восхищен… Она ему чертовски понравилась… Он даже не спал с ней…

Сжав губы, Салтердон откинул простыню и стеганое покрывало и посмотрел на свои ноги, обтянутые теми же измятыми брюками, что и пять дней назад. Он стал спать в одежде с единственной целью – вывести из себя свою сиделку. Он испытывал странное удовольствие наблюдать, как она поджимала губы каждое утро, обнаруживая, что он не переменил одежды, не говоря уже о зараставшем темной щетиной подбородке.

Черт возьми, эта девчонка Эштон действовала ему на нервы своим вечным порханием и манерой разговаривать с ним, как с немым идиотом. Хотя последние несколько дней она была довольно молчалива. Она редко покидала свою комнату, ела одна и нарушала его уединение лишь для того, чтобы предпринять жалкую попытку преодолеть его упрямую и яростную враждебность.

Куда, черт побери, все подевались? С каких это пор прислуга стала спать до полудня?

Салтердон взглянул на кресло, с трудом различая в полутьме его массивный силуэт. Он мог легко коснуться его. Герцог осторожно протянул руку, а затем, стиснув зубы и дрожа от напряжения, со стоном бросил свое тело на сиденье. С его губ сорвались приглушенные проклятия, когда кресло стало отъезжать назад, и его тело повисло между сиденьем и кроватью. Кровь стучала у него в ушах, кожа, несмотря на прохладный воздух, стала влажной от пота. Салтердон цеплялся за кресло, как утопающий за соломинку.

Дверь в спальню открылась. «Дерьмо», – пронеслось у него в голове. Тадеус с охапкой дров и брикетами торфа на цыпочках шел к камину. Увидев повисшего между кроватью и креслом Салтердона, который дрожал от напряжения, пытаясь не упасть, слуга остановился. В темноте нельзя было различить выражения его лица.

– Ну-ну, – тихо произнес Тадеус. – Что у нас тут происходит? Похоже, его светлость совсем осмелел. И правда, осмелел.

Салтердон опять негромко выругался. Он упирался плечом в сиденье, а голова его лежала на подлокотнике кресла.

Тадеус бросил дрова в камин, отряхнул руки и остановился перед креслом, уперев руки в бока. От него пахло навозом и кисловатым лошадиным потом.

Он опустился на одно колено.

– Похоже, его светлости нужно немного помочь, а?

– Я… сам.

– Не думаю… сэр. Похоже, вы сейчас упадете и останетесь лежать на спине, как жук.

Тадеус усмехнулся, встал, подхватил Салтердона под руки и, пыхтя и отдуваясь, перетащил из кровати в кресло.

– Когда-то я был готов все отдать, чтобы оказаться на вашем месте, – наклонился он к уху герцога. – Но не теперь, сэр. Не могу себе представить, что я вынужден неподвижно сидеть и смотреть, как жизнь проходит мимо, видеть, что другие живут обычной жизнью. Скажите, ваша светлость, вам понравилось наблюдать, как на прошлой неделе я целовался с мисс Эштон?

– Чудесно, – прорычал Сал^ердон и сбросил ладонь Тадеуса со своей руки.

…Тадеус подкатил кресло к окну.

– Я, конечно, знал, что вы здесь. Забавно, но когда-то это я подглядывал, как вы занимались любовью с прекрасными дамами. Да, много хорошеньких девушек прошло через Торн Роуз и Виндхорст. Должен вам признаться, сэр, что иногда я представлял себя на вашем месте. Но они, конечно, не стали бы иметь дело со мной… простым конюхом. Вы дрожите, сэр. Позвольте мне принести плед. Не хватало, чтобы вы еще простудились.

Он укрыл колени Салтердона, подоткнул плед, а затем опять ухмыльнулся и сжал плечо герцога.

– Только между нами, ваша светлость. Мне очень нравится мисс Эштон. И я умею обращаться с такими, как она. Ее губы сладкие, как… спелая вишня. А грудь… Вы весь напряглись, сэр. Может быть, растереть вам плечи? Да, у нее чудесная грудь, такая упругая. Беда в том… Гертруда сказала мне, что мисс Эштон уезжает. Вот так. После ваших ссор она написала герцогине и заявила, что лучше оказаться в выгребной яме вместе с самим сатаной, чем продолжать терпеть ваши оскорбления. Она поклялась, что останется только до тех пор, пока герцогиня не найдет ей замену, желательно мужчину.

Тадеус отвернулся и принялся складывать дрова на каминной решетке, а Салтердон продолжал смотреть на свое отражение в оконном стекле. Его волосы в беспорядке разметались по плечам, глаза горели безумным огнем.

«Значит, ангел с волосами, как лунный свет, и коралловыми губами скоро исчезнет. Он ей надоел, как и всем остальным. Если только…

Мария Эштон не такая, как другие. Правда?»

В раздумье он повернулся и увидел, что Тадеус мечтательно смотрит на огонь. На его лице мелькали желтые блики пламени.

– Вы задаете себе вопрос, спал ли я с ней, – на лице слуги появилась кривая улыбка. – Согласитесь, было бы здорово ощутить ее тело, но теперь это вам недоступно. Только представьте, как я медленно снимаю с нее платье, открывая сначала белые плечи, а затем груди с маленькими твердыми сосками, сладкими, как мед. Представьте, как юбка спускается с ее бедер и запутывается вокруг щиколоток. Волосы у нее между ног, наверное, светлые и вьющиеся, лоно под ними алое, как кровь, глубокое, горячее, влажное и подвижное, как ртуть. И теперь из-за вас я могу всего этого никогда не узнать.

Отведя глаза, он ухмыльнулся и сглотнул.

– Мне правда жаль, что с вами случилось такое, – скучным голосом произнес он. – Но жизнь продолжается, ведь так? Нужно примириться с тем, что есть. И получать от этого удовольствие. Вы должны были отдать бандитам деньги и лошадь, и тогда им не пришлось бы бить вас по голове. Вы сваляли дурака, сэр.

С этими словами Тадеус вышел из комнаты, оставив Салтердона в одиночестве. Герцог смотрел на колеблющиеся языки пламени, и воспоминания о той ночи вспыхнули у него в мозгу, как оглушивший его удар, а представшее перед его внутренним взором изображение Марии Эштон, распростертой под Тадеусом Эдвардсом, непонятно почему причиняло боль.

– Негодяй, – бормотал он. – Извращенец.

* * *

При помощи многочисленных слуг Салтердона перевезли в библиотеку. Его дед, герцог Салтердон, очень гордился библиотекой Торн Роуз. Стены огромной залы были снизу доверху уставлены томами в кожаных переплетах. Здесь были книги по философии, медицине, сборники поэзии, пьесы. Среди произведений поэтов конца восемнадцатого столетия изредка попадались романы. К тому времени, как Трею исполнилось пятнадцать, он уже перечитал большую часть книг.

Через полчаса появилась мисс Эштон. Она была немного бледна (как, впрочем, и все последние дни), а под большими голубыми глазами залегли тени.

– Доброе утро, ваша светлость, – поздоровалась она и легко скользнула к письменному столу, поправляя сползающий на лоб кружевной чепец. На ней было обычное черное платье (аккуратно заштопанное и выглаженное Гертрудой) и пара кожаных туфель, протертых на носке. Из-под подола юбки на мгновение мелькнула довольно поношенная на вид сорочка.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули? Тадеус сказал, что вы рано проснулись. Он обнаружил вас в довольно опасном положении, – она наконец подняла на него глаза, в которых читались обычное неодобрение и разочарование.

Он задавал себе вопрос, что беспокоит ее больше: мятая одежда или небритое лицо. И эти круги под глазами – только ли результат переживаний по поводу того, что ее заперли в Торн Роуз с сумасшедшим?

– Это неразумно, сэр, пытаться самому встать с кровати. Вы могли оказаться на полу или, что еще хуже, пораниться.

Он ничего не ответил, размышляя о том, что черное совсем не идет ей, так же, как и этот приплюснутый старомодный кружевной чепец, под которым она прячет волосы…

Ее цвет – красный. Алое оживляет ее бледную кожу и подчеркивает голубизну ее огромных блестящих глаз. Хотя… теперь эти глаза не так блестят. Похоже, в них стоят слезы.

Губы девушки улыбались, но глаза оставались серьезными.

– Вы хорошо отдохнули, ваша светлость? Да? Нет? Может быть, вы сделаете усилие и попытаетесь ответить мне? Достаточно просто кивнуть и покачать головой.

Он прищурился, отметив, как плотно лиф платья стягивает грудь Марии, отчего она кажется меньше. Ей подошел бы корсет: высокая грудь, подобно двум белым подушкам, выступала бы из украшенного рюшами глубокого выреза.

Она нервно сглотнула. Плечи ее напряглись, а на лицо вернулось выражение отчаяния. Мария стояла у письменного стола, положив руку на стопку книг. Своим видом она напоминала суровую няньку или учительницу. А может, и нет. Скорее ребенка, играющего роль.

– Весь вчерашний вечер я размышляла о вашей неспособности к общению. И мне в голову пришла любопытная мысль – книги, – она улыбнулась и объявила. – Вы будете читать вслух.

Эти слова вывели его из странного оцепенения. «Черта с два», – подумал он и повернул свое кресло к двери.

В мгновение ока Мария оказалась перед ним, загородив проход.

– Почему вы все время сопротивляетесь? – спросила она чуть дрожащим от волнения голосом.

– С дороги! – крикнул он, пытаясь объехать девушку. Коляска задела ее ногу.

– Черт! – вскрикнула она, подпрыгнув, а затем ухватилась за подлокотники кресла и уперлась ногами в пол, пытаясь остановить его.

Лицо Марии оказалось на одном уровне с его лицом. Щеки девушки порозовели, глаза сверкали.

– Насколько я понимаю, ваша светлость, вы не хотите, чтобы я оставалась здесь. Как бы то ни было, я обещала вашей бабушке, что буду делать все необходимое, чтобы помочь вам, пока она не найдет мне замену. Я могу и не переживать из-за вас, но мне очень жаль герцогиню. Она вас очень любит, и, боюсь, происшедшее несчастье разбивает ее слабое сердце.

На ее лице отразились боль и гнев. Но больше всего его задела жалость, мелькнувшая в ее усталых глазах.

– Нет ничего ужаснее, чем беспомощно наблюдать, как человек, которого ты любишь, на твоих глазах постепенно угасает, лишаясь жизненных сил и превращаясь в пустую оболочку, а затем умирает, – ее голос сделался задумчивым, низким и хрипловатым. Веки Марии опустились, а губы вновь стали по-детски пухлыми – Салтердон был не в силах оторвать от них взгляда.

– Ты молишь Господа, чтобы он прекратил его страдания – его и ваши. А через секунду просишь продлить его несчастную жизнь и обещаешь, что всю оставшуюся жизнь будешь исполнять любое его желание.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Каждый пытался справиться со своими чувствами, и на мгновение ему показалось, что она готова расплакаться. Он не мог отвести взгляда от лица девушки.

Огромные голубые озера ее глаз показались ему прекраснее всего на свете.

– А теперь вы понимаете, – прошептала она и отстранилась, – что нельзя помочь тому, кто не помогает себе сам.

Мария с усилием повернула кресло и подкатила к огню. У него мелькнула мысль, что она намерена бросить его в огонь и разом покончить со всем этим. Вместо этого девушка подошла к письменному столу, взяла книгу и швырнула ему на колени.

– Весь следующий час вы будете вслух читать книгу. Это не только поможет концентрации внимания, но и послужит прекрасным упражнением для тренировки подвижности языка, как пианино для пальцев. Это произведение Оливера Голдсмита. Называется «Викарий из Уэйкфилда». Начните, пожалуйста, с первой страницы.

Она опустилась на соседний стул, перевела взгляд на огонь в камине и умолкла в ожидании. Через несколько минут Мария сердито вскинула голову и, не глядя на него, сказала:

– Не стыдно, если не получится. Стыдно не пытаться. Разозленный ее безразличным тоном, он несколько секунд рассматривал профиль девушки. Вот, значит, как. Она сдалась, пришла к выводу, что лучше вернуться в дом викария, чем вести независимую жизнь, присматривая за умственно и физически неполноценным. Он решил бросить «Викария из Уэйкфилда» в огонь. Нет, лучше в нее.

Вместо этого он открыл книгу, перевернул страницу и принялся внимательно вглядываться в текст. Крошечные буквы плыли у него перед глазами, заставляя сосредоточиться, отчего у него начинало ломить виски. Ему пришло в голову, что он не брал в руки книгу с тех пор, как этот проклятый бандит ударил его и оставил лежать лицом в грязи.

– Не могу, – пробормотал он, крепко зажмурив глаза. Сжав зубы, он еще раз попытался сосредоточиться.

Слова выглядели непонятными иероглифами.

– Не могу, – опять вырвалось у него. Салтердон захлопнул книгу и бросил ее в огонь.

Мария вскочила, схватила кочергу и вытащила начавшую тлеть книгу, стряхнула угольки и сдула пепел.

Не говоря ни слова, она вновь положила книгу ему на колени и села рядом.

– Начинайте.

– Ты что немая? Или глухая? – крикнул он. Но из его губ вылетели только «немая» и «глухая». Герцог опять швырнул книгу, которая пролетела всего в нескольких дюймах от головы девушки.

Она опять подняла книгу, повертела ее в руках и осторожно положила ему на колени. Затем Мария опустилась на колени рядом с его креслом, раскрыла обложку и указала на первое слово.

– Когда вы были маленьким, учителя показывали вам буквы. Вы помните алфавит, ваша светлость?

Огонь отражался от ее пепельных волос, как от зеркала. Салтердон ощущал ее запах. Внезапно он ощутил, что его волнует ее близость.

– Ваша светлость? – повторила она и подняла на него огромные голубые глаза.

Он покачал головой. – Нет, с этой минуты вы будете изъясняться словами, а не жестами, – сказала она и, увидев, что герцог продолжает упрямо молчать, села на корточки и тяжело вздохнула. – Клянусь, вы способны вывести из себя даже святого. Никогда в жизни я не имела дела с человеком, проявляющим такое беспричинное упрямство, постоянно сопротивляющимся, чье нежелание слушать других такие же твердое, как скалы Гибралтара. Теперь я начинаю понимать, почему ушли все, кто был до меня. Нам не по силам творить чудеса. Что я должна сделать, чтобы достучаться до вас, сэр?

Она печально улыбнулась, встала, положила книгу на стол и отошла к дальнему окну, превратившись в неясный силуэт.

Он скользнул взглядом по столу, по книге, а затем посмотрел на нее.

– Какой унылый день, – послышался ее грустный голос. – Раньше ветер и дождь возбуждали меня. Холод бодрил. Есть что-то такое в зимней стуже, что обостряет чувства, заставляет ощущать свое тело, вплоть до кончиков пальцев рук и ног, очищает мозг, так что окружающий мир становится ярким, как в детстве. Помните, ваша светлость, как в детстве смена времен года несла новые впечатления? Весна приносила с собой птиц и цветы, лето – длинные теплые дни, солнце и запах вереска. Осень – это время урожая и ярких красок, с кучами опавших красных и золотых листьев, в которых мы резвились, мечтая о зимнем снеге. Зима – это гудящий огонь в камине, теплый пуховый шарф, завывание ветра и стук снега в окно. Время, когда поверяешь тайны лучшему другу и мечтаешь о весне. Я спрашиваю себя, ваша светлость, когда это времена года успели стать скучными и даже неприятными? С каких пор лето стало слишком жарким и длинным, а зима чересчур холодной? Почему осенние листья превратились в обузу, которую нужно сгребать и сжигать? Почему весны теперь такие мрачные, мокрые и холодные? В какой момент наши ожидания, мечты, надежды превращаются в очередное разочарование?

Мария отвернулась от окна. Неяркий свет падал на одну половину ее лица. Плакала ли она? Он не знал, не мог рассмотреть ее слезы. Затем она всхлипнула и вытерла нос тыльной стороной ладони. Когда Мария вновь заговорила, ее голос звучал твердо и резко.

– Вы самый вспыльчивый человек из всех, что я знала.

– Сожалею, – произнес он и, неожиданно смутившись, обнаружил, что пристально смотрит на нее. Он, конечно, не испытывал сожаления, по крайней мере, не по этому поводу.

– Сомневаюсь в вашей искренности, – она опять подошла к столу и провела пальцем по обугленным страницам. – Попробуем еще раз, ваша светлость?

* * *

В эту ночь Мария спала так же плохо, как и в предыдущие две недели, с того инцидента в библиотеке, вернее, с того дня, когда она послала герцогине письмо с просьбой об увольнении. Теперь в любой день могла приехать замена. Она вернется в Хаддерсфилд и станет вести жизнь дочери викария, а все ее честолюбивые мечты спасти себя и свою мать имеют под собой не больше основания, чем смешные надежды избавить герцога Салтердона от сумасшедшего дома. Салтердон все делал ей назло, назло всем, не говоря уже о том, что во вред самому себе.

Его поведение за последние две недели не примирило его ни с кем в Торн Роуз. Поведение герцога из плохого превратилось просто в ужасное. Его враждебность стала невыносимой. Все ходили вокруг него на цыпочках, клялись, что когда-нибудь сожгут дом… вместе с ним.

Казалось, что Салтердон страстно желает опять впасть в забытье: время от времени ей приходилось насильно будить его, но лишь затем, чтобы столкнуться с яростью, достойной Вельзевула. Он ей больше нравился в бессознательном состоянии, и бывали моменты, когда она с удовольствием позволила бы ему вновь впасть в беспамятство, и только воспоминания о страданиях герцогини заставляла ее собраться с силами и вновь вступить в поединок с драконом, подняв навстречу чудовищу меч упорства.

Сказать, что он ненавидит ее, – значит, ничего не сказать. Он с удовольствием задушил бы ее голыми руками. Мысль об этом продолжала беспокоить ее.

Почему ее волнуют чувства герцога?

Почему ее не оставляют странные ощущения, которые она испытала в то свежее утро в конюшне, когда внезапно в его лице и глазах появилось что-то такое, что сделало его похожим на человека. Он стал таким уязвимым… и красивым.

Это чувство ни на секунду не оставляло ее, лишало сна и аппетита, терзало ее сердце.

«Господи милосердный, помоги герцогине понять, что вне могу больше здесь оставаться».

Она села на постели. Холодный воздух проникал под тонкую ночную рубашку. Мысль о том, чтобы выбраться из теплой уютной постели, приводила ее в ужас, но сегодня чувство беспокойства не оставляло ее. Атмосфера в комнате казалась напряженной… Как будто из темноты кто-то смотрел на нее. Свое дело сделали и достигшие Торн Роуз слухи о недавних ограблениях. Только на прошлой неделе замок Мелком, располагавшийся неподалеку от них, подвергся нападению разбойников и был безжалостно разграблен. Двое громил в масках затащили дочь лорда Мелкома в винный подвал и…

Она не хотела об этом думать. Очевидно, она становится такой же истеричкой, как Молли, которая вся тряслась и причитала, что Торн Роуз беззащитен, как потерявший мать ягненок, и, несомненно, будет следующим.

Дверь в комнату Салтердона была, как всегда, открыта. Взяв свечу, она выбралась из постели, на цыпочках подошла к двери и стала вглядываться в темноту, подобно тому, как Беовульф заглядывал в темное логово Грендель.

Пусто!

Подняв свечу повыше, она смотрела на отброшенное одеяло, фланелевые простыни и подушку, на которой осталась вмятина от его головы, а затем резко повернулась, отчего крошечный огонек свечи предательски замерцал, и, обведя глазами комнату, обнаружила, что инвалидное кресло герцога исчезло.

Мария бросилась к звонку, чтобы вызвать Гертруду, но затем остановилась, вцепившись дрожащими пальцами в кисточки шнурка, как в спасательный трос. Сердце ее бешено колотилось, мысли путались.

– Спокойно, – сказала она вслух. – Нет смысла звать на помощь. Паника делу не поможет.

Куда, черт побери, он подевался?

Если что-то случилось, это ее вина.

Но что могло произойти?

Он мог свалиться с лестницы. О Боже! Она совсем не хотела этого, когда представляла его лежащим в изъеденном червями гробу!

Он мог даже выброситься в окно: обреченные часто кончают жизнь самоубийством. Пол в минуты слабости тоже говорил об этом. О Господи!

Выбежав в коридор, она налетела на Тадеуса, от неожиданности вскрикнула, уронила свечу на ногу и отскочила, наступив на волочившийся по полу подол ночной рубашки.

– Чтоб мне провалиться! – выругался он, подхватил свечу, прежде чем та успела погаснуть, и, держа ее перед собой, с удивлением посмотрел на девушку. – Думаю, глупо было бы надеяться, что ты искала меня.

– Его светлость, – ответила Мария, вся дрожа. – Он исчез.

Тадеус обошел вокруг нее и углубился в комнату Салтердона. Мария обхватила себя руками и поджала озябшие пальцы ног. Мерцающее пламя свечи освещало половину лица Тадеуса.

– Точно, – он опять повернулся к девушке. ~ Вот если бы это черти забрали его несчастную душу. Может, откроем бутылочку лучшего шампанского его светлости и отпразднуем?

– Не мели чепухи, – ответила она, забирая у него свечу.

Тадеус двинулся вслед за ней по коридору.

– Ее светлость сделала бы нам большое одолжение, если бы поместила его в сумасшедший дом.

Подойдя к лестнице, Мария посмотрела вниз. Там было темно, как в преисподней.

– Он не сумасшедший.

– Психи выстраиваются вдоль зарешеченных окон и плюют на прохожих. Некоторые воют, как собаки.

Мария вздрогнула, представив себе нарисованную Тадеусом картину, и посмотрела на него.

– Он не сумасшедший, – повторила она.

Ее ушей достиг какой-то едва различимый звук. Или ей показалось? Опять! Сопровождаемая Тадеусом, она вернулась в коридор и, миновав комнату Салтердона, двинулась дальше, прислушиваясь к тихому звяканью, которое постепенно превращалось в музыку.

– Музыкальная зала! – вдруг вспомнив, вскрикнула Мария и бросилась бежать, путаясь в длинном подоле рубашки. На пороге комнаты она остановилась, с трудом переводя дух. Горячий воск капал со свечи на ее пальцы.

В тусклом оранжевом свете единственной лампы за роялем, сгорбившись, сидел Салтердон и нажимал длинными пальцами одной руки на одни и те же клавиши.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Длинные спутанные волосы разметались по плечам и закрывали половину его небритого лица.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Блики света на напряженном лице Салтердона делали его похожим на погруженного в размышления дьявола. В то же время он напоминал мальчика, который когда-то пробирался в музыкальную залу и с искаженным от муки и наслаждения лицом занимался при свете свечи.

Тадеус последовал за ней, но Мария оттолкнула его.

– Я сама с ним поговорю.

– Думаешь, это разумно в таком наряде?

Он улыбнулся своей обычной нахальной улыбкой, и девушка нахмурилась.

– Все будет в порядке, – заявила она и твердо посмотрела на него. Тадеус помедлил, затем поднял руки вверх, отступил и растворился в темноте.

Набрав полную грудь воздуха, Мария повернулась к двери, на мгновение остановилась у порога, а затем решительно двинулась к своему подопечному. Он краем глаза заметил движение, резко выпрямился и оглянулся. В его взгляде, обычно суровом и упрямом, светились растерянность и отчаяние. Мария остановилась и вздрогнула, от холода и волнения.

– Ваша светлость, – прошептала она внезапно пересохшими губами. – Вы до смерти напугали меня. Когда я обнаружила, что вас нет в комнате, то не могла себе представить, где вас искать в такой ранний час. Рассерженно вздохнув, она добавила:

– Я подумала, что на вас могли напасть воры и… Ладно, неважно.

Он медленно откинулся на спинку кресла, не убирая руки с клавиш и проводя кончиками пальцев по их блестящей поверхности.

– Наверное, моя реакция была слишком бурной, но я отвечаю за вас, нравится это нам обоим или нет.

Он, как обычно, молча посмотрел на нее своими загадочно горящими глазами, продолжая водить пальцем по клавише. Удивительно, что он переоделся и приобрел вполне приличный вид, если не считать мятой рубашки, криво застегнутой на шее, и… босых ног.

– Думаю, сейчас самое время сообщить вам, что я покидаю Торн Роуз, – объявила она. Ее голос звенел в прохладном воздухе залы. – Конечно, ваша бабушка будет разочарована. Боюсь, я была ее последней надеждой. Она так хотела верить, что мне удастся помочь вам. Но за последние несколько дней я поняла, что никто не поможет вам, если вы этого не хотите.

Мария попыталась улыбнуться.

– Хотите, я отвезу вас в вашу спальню, сэр? Или подать Гертруду?

Салтердон никак не отреагировал на ее слова.

Сгорбившись, она отвернулась. Глупая девчонка. На pro она надеялась? Что он будет умолять ее остаться? Вне всякого сомнения, он будет счастлив избавиться от нее.

Пам-м. Пам-м. Пам-м.

Она остановилась.

Мало-помалу простое бряканье одной ноты сменилось простенькой мелодией. Мария перевела взгляд на его пальцы, которые двигались по клавишам немного скованно, но без обычной неуклюжести.

Мария вскрикнула и прикрыла рот ладонью. Свеча выпала из ее руки, но она этого даже не заметила. Теперь пальцы герцога поймали ритм, и из инструмента полилась музыка, прекрасная, как пение птиц.

Мария на цыпочках подошла к пианино и провела над ним руками, не касаясь его полированной поверхности – так бабочка зависает над цветком, прежде чем сесть на него.

Она облокотилась на инструмент, всем телом ощущая его вибрацию. Ее взгляд не отрывался от рук герцога, порхавшим по черно-белым клавишам. Она боялась вздохнуть. Может, это только сон? В любой момент она может проснуться и обнаружить, что опять стала жертвой своих глупых фантазий. Нет, даже в самых смелых мечтах она не могла вообразить такую лиричную и поэтическую мелодию.

Наконец она заставила себя посмотреть в его глаза. Они были темно-серыми, с золотистыми искорками. Салтердон напряженно ожидал ее реакции, а его пальцы продолжали двигаться, наполняя комнату чудесной музыкой.

Он улыбался.

О Боже, он улыбался!

Нет, это не та странная саркастическая гримаса, служившая для выражения ненависти и гнева.

Улыбка осветила его глаза, разгладила морщины на лице. Он внезапно превратился в необыкновенно красивого человека.

Глаза ее наполнились слезами. На мгновение музыка смолкла.

– Не останавливайтесь! – взмолилась она. – Не останавливайтесь, ваша светлость. Это самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышала. Не останавливайтесь. Я готова всю жизнь стоять здесь и слушать.

Его улыбка стала шире. Его руки двигались все быстрее, пальцы становились все более ловкими и гибкими, туловище раскачивалось, отзываясь на каждую ноту, как будто музыка жила и дышала внутри него.

Закрыв глаза, Мария отдалась во власть чудесных звуков. Когда музыка смолкла, она заставила себя открыть пощипывающие глаза и обнаружила, что Салтердон с помрачневшим лицом наблюдает за ней. Только тогда она поняла, что ее горло сжимают спазмы, а по щекам катятся слезы.

– Это самая прекрасная музыка на свете, ваша светлость.

– Бах, – хриплым голосом сказал он.

– Бах, – повторила она, и он снова улыбнулся, легко коснувшись кончиками пальцев ее шеи.

– Вот… так, мисс… Эштон.

Его пальцы, подобно теплым уголькам, ласкали ее шею, точно так, как только что ласкали клавиши пианино. Боже мой, он произнес целое предложение, но она могла думать лишь о волнующем прикосновении его пальцев. Это чувство не было страхом, это что-то другое.

– Вы разговариваете, – еле слышно произнесла она и в ту же секунду увидела книгу между его коленом и ручкой кресла. «Викарий из Уэйкфилда».

– Вы читали. Вот почему вы были таким замкнутым в последние дни? Таким мрачным и усталым? Вы приходили сюда каждую ночь, чтобы тренироваться?

Он открыл было рот, но она не дала ему ответить. Схватив кресло, Мария повернула его к себе, упала на колени перед хозяином и прижалась к его ногам.

– Вы можете общаться. Я знаю, – она сжала его руки. – Скажите мне что-нибудь. Любую гадость, какую только сможете придумать. Назовите меня невыносимой, невежливой. Скажите, что я мегера, ведьма. Всего одно предложение, и я больше никогда не буду приставать к вам с просьбами.

– У меня… болит голова… от чтения, – с трудом произнес он, сжав лежащие у него на коленях руки девушки. – Но это… постепенно проходит.

– Конечно.Упражнения должны помогать, правда?

– Да, – кивнул он и снова сжал ее руки, но не грубо, а осторожно, почти нежно.

«Нет, не нежно. Конечно, не нежно!»

Засмеявшись, Мария вскочила и порывисто обняла его за плечи и зарылась лицом в его мягкие шелковистые и душистые волосы.

Крепко зажмурившись (Господи, дай ей силы не расплакаться, а то герцог посчитает ее чувствительной дурочкой), она улыбнулась и еще крепче прижалась к нему.

– Я молилась за вас каждую ночь, ваша светлость – шептала она ему прямо в ухо. – Ваша семья будет счастлива, и все остальные в Торн Роуз тоже. Интересно будет посмотреть на их лица, когда они узнают.

Они на несколько минут молча застыли в таком положении: руки девушки крепко обхватили плечи Салтердона, ее теплое дыхание согревало ему ухо. Затем его руки медленно поднялись, и он осторожно провел ладонями по ее спине.

Внезапно она почувствовала себя очень маленькой. Ее кожа ощущала тепло его рук даже через ткань ночной рубашки.

Ночная рубашка.

Какая тонкая преграда! Марии казалось, что рубашка отделяется от ее тела, складками спадая на колени Салтердона. Ничем не стесненная грудь была странно тяжелой, чувствительной и очень заметной. На мгновение она представила, что он снова касается ее груди, и она позволяет ему это.

Мария отстранилась, собираясь убежать и не решаясь взглянуть ему в лицо, такое страшное раньше, а теперь заставляющее ее колени дрожать, а сердце биться сильнее. Ее способность дышать улетучивалась с каждой секундой, как дым, поднимающийся он шипящей на пианино лампы. Он потянулся к ней и взял в ладони ее груди. Смущение куда-то ушло, и она застыла, не в силах оторвать взгляда от его горящих глаз. Она понимала, что должна чем-то прикрыться, но не могла сдвинуться с места.

Внезапно она почувствовала, как краска стыда заливает ее лицо.

Повернувшись, Мария бросилась к двери, задев ногой упавшую свечу, которая к тому времени погасла в луже расплавленного воска.

– Подожди! – крикнул он ей вслед, и звук его сочного голоса прозвучал как удар фетрового молоточка по фортепианной струне. Стянув ворот ночной рубашки, она быстро оглянулась. Он сидел в золотистом облаке света, больше не животное, не тиран, не инвалид. Просто мужчина.

Она побежала к себе в комнату.

Глава 10

Когда на следующее утро Мария проснулась, в ушах ее звучала чудесная музыка. Она вспоминала бездонные серые глаза Салтердона, которые улыбались ей, ощущала его теплые ладони на своей спине. Целый час она лежала в постели, испытывая необычное удовольствие, как будто мягкая перина под ней была облаками, а фреска с изображением святого Петра над ней превратилась в настоящий рай.

Он – герцог Салтердон – действительно улыбался. Какое это было чудесное превращение! Все ее существо заполнила божественная музыка, как будто тысяча инструментов зазвучали в унисон.

За завтраком она уселась на краешек стула и наблюдала, как ее хозяин без особых проблем расправляется с едой. Он сам наливал себе чай и сам резал мясо. Они даже обменялись несколькими фразами. Ее нежный, как щебетание птички, голос перекрывался его густым басом, похожим на раскаты грома.

– Доброе утро, ваша светлость.

– Доброе утро, мисс Эштон.

– Правда, чудесное утро, ваша светлость?

– Как вам будет угодно, мисс Эштон, – произнес он с оттенком былого сарказма.

Настроение его все еще было неважным. За весь завтрак ей не удалось увидеть улыбку или даже усмешку на его красивых – теперь она считала их привлекательными – губах, но она была уверена, что со временем хорошее расположение духа вернется к нему. Вне всякого сомнения, такие чудесные перемены к лучшему должны были взбудоражить его.

Откровенно говоря, от волнующих событий вчерашнего вечера у нее слегка кружилась голова. Она больше никак не могла объяснить себе это странное ощущение легкости. Она как будто летала.

Узнав о произошедших переменах, Гертруда всплакнула от радости, а затем они с Марией закружились по комнате, заходясь от смеха.

– Это самое невероятное событие в моей жизни! – воскликнула Мария, встав на цыпочки и обхватив себя руками. – Он улыбался мне, Герти, правда улыбался. И держал меня за руку!

Вытянув перед собой руку, она принялась рассматривать ее, как будто рука внезапно стала золотой.

Гертруда смотрела на не, округлив глаза и прикусив нижнюю губу.

– Его музыка… эта его музыка… я слышала сотни хоралов, но ни один из них не может сравниться с этими райскими звуками, что вылетали из-под его рук. О, его руки просто великолепны! Ты ведь со мной согласна, Герти? Разве его руки не прекрасны?

Гертруда кивнула, и ее глаза еще больше округлились.

– А когда он улыбнулся, – она еще раз повернулась вокруг своей оси и засмеялась, ухватившись за стойку кровати, чтобы не упасть, – то просто весь засветился. Преобразился. Я была прямо зачарована.

Она вздохнула, и в ее глазах появилось мечтательное выражение.

– Когда он заговорил со мной, я вздрогнула, как от раската грома. Каждая моя жилочка завибрировала. У меня перехватило дыхание. Я чувствовала себя так, как будто вот-вот упаду в обморок. Именно в обморок.

– О Боже, – Гертруда поджала губы и нахмурилась.

– Его голос, – продолжала Мария, – похож на темно-синий бархат. Глубокий, сочный и мягкий. Думаю, более глубокий, чем у его брата. Я была потрясена до глубины души.

– Черт, – пробормотала Гертруда и заломила руки.

– Прости, если я веду себя как дурочка. Наверное, похожие чувства испытывает мать, когда ее ребенок делает первый шаг. Месяцы упражнений, ожидания, а затем…

– Знаешь, Герти, – Мария тихо рассмеялась и обвила рукой стойку кровати. – Мне всегда казалось, что подобное торжество должно бить ключом вот отсюда.

Она прижала сжатую в кулак ладонь к сердцу.

– Так оно и было. И отсюда тоже, – она коснулась сначала живота, а потом горла. – У меня такое ощущение, что мое тело готово разлететься на кусочки и рассыпаться, как искры на ветру!

Приподняв бровь, Гертруда подошла к двери Салтердона и спросила:

– А как, милая, ты представляешь себе его чувства? Экономка распахнула дверь и заглянула внутрь. Мария выглядывала у нее из-за спины. Салтердон, полностью одетый, сидел перед потрескивающим камином с раскрытой книгой на коленях. Смотрел он, правда, на огонь. Выражение его лица было не враждебным, а скорее отрешенным.

– Разве он не великолепен? – прошептала Мария. – Не благороден? Не красив? О, Герти, разве он не самый потрясающий мужчина, которого ты когда-нибудь видела?

– Мы говорим о герцоге Салтердоне, так? О том самом человеке, которого ты только вчера вечером называла зверем, считала мерзким и неисправимым?

– Тогда я была слепа. Теперь я… я…

– Похоже, я начинаю понимать, что с тобой творится – пробормотала экономка и покачала головой. – Да поможет тебе Бог, милая, если я права.

* * *

Холодный бодрящий воздух этого пасмурного дня похоже, излечил герцога от утренней хандры. Этому способствовало и время проведенное рядом с Жемчужиной и ее резвым жеребенком. По другому загону расхаживал лоснящийся жеребец серебристой масти. Иногда он фыркал и скакал из конца в конец загона, высоко вскидывая ноги и изогнув шею. Время от времени он вращал головой, затем поворачивал морду против ветра и ржал.

– Пьет ветер, – объяснил Салтердон. – Арабские скакуны известны своими необыкновенными способностями. Они пьют горячие ветры пустыни. Их ноздри как огонь. Силой и выносливостью они превосходят любую другую лошадь.

– Как его зовут? – спросила она, зачарованная великолепием серого жеребца.

– Наполеон.

– Он кажется таким непокорным, ваша светлость. Он опасен?

– Если бы я мог встать с кресла, то показал бы вам, опасен ли он. Опасен? На него может сесть даже ребенок, мисс Эштон. Даже девушка, такая хрупкая и нежная, как вы.

Она зарделась и отвела взгляд, посмотрев сначала на деревья, а потом на хмурое небо.

– Скажите, мисс Эштон, если бы этот жеребенок был ваш, как бы вы его назвали?

Она не сразу обрела дар речи.

– Жеребенок Жемчужины, ваша светлость?

Он кивнул, и шерстяной шарф у него на шее сбился набок.

Мария деловито поправила шарф и позволила себе незаметно для Салтердона провести пальцами по его волосам, лежавшим на спинке кресла. Странно – то, что еще недавно казалось ей отвратительным, теперь притягивало ее, как магнит.

– Я назвала бы его Прекрасной Розой.

– Почему?

– Я… не знаю. Это звучит так женственно. А «Роза» – в честь вашего дома.

Он некоторое время молча смотрел, как жеребенок скачет по бурой траве, а затем сказал:

– Пусть будет Прекрасной Розой.

Затем они целый час сидели под деревом, и она слушала, как он читает вслух «Викария из Уэйкфилда». Марии казалось, что она слышит лирические нотки в его голосе, как в той музыке, что звучала вчера вечером. Неужели всего несколько дней назад он мог только стонать и мычать что-то нечленораздельное? И один его вид пугал ее? А теперь, прислонившись к толстому корявому стволу старого дуба и закутавшись в шаль – погода становилась все хуже, – она закрыла глаза и слушала связную речь Салтердона. Ей казалось, что порывы холодного ветра уносят ее вдаль. Вдруг ей в голову пришла мысль, что она могла бы навсегда остаться здесь, в Торн Роуз, чтобы ухаживать за Салтердоном, заботиться о нем. Все дни она проводила бы рядом с ним, а ночью плавала бы в волнах его музыки и молилась, чтобы он хотя бы еще раз за всю жизнь обнял ее.

Внезапно наступившая тишина заставила ее открыть глаза. Салтердон пристально смотрел на нее, и во взгляде его мелькала тень былого гнева. Книга лежала на траве у его ног.

– Ваша светлость?

– Скажите, зачем мне все это, – он безнадежно махнул рукой, – когда проклятые ноги не работают?

* * *

После полудня неожиданно приехала герцогиня Салтердон. Ее появление напоминало внезапный порыв безжалостного восточного ветра с холодным дождем, от которого спешили спрятаться и люди, и животные.

Мария была занята изучением содержимого книжных полок, пытаясь найти что-нибудь, что смогло бы рассеять мрачное настроение герцога, когда в комнату влетела Гертруда. Она возбужденно размахивала руками, а слуги позади нее разбегались, как испуганные куры.

– Герцогиня! – выпалила она и бросилась назад, шелестя развевающимися юбками.

Остановив взгляд на пустом дверном проеме, Мария сглотнула.

– О Боже. Письмо. Я забыла о нем.

На душе у нее стало совсем скверно, когда она поняла, что герцогиня приехала не одна… Очевидно, ее светлость не стала мешкать с поиском нового компаньона для внука.

Марию немедленно позвали к герцогине.

Целых два часа девушка просидела у двери одной из нескольких гостиных, ожидая, пока ее примут. Она наблюдала за суетой многочисленных слуг, приехавших с ее светлостью из Виндхорста. Они метались по коридорам с постельным бельем, серебряным сервизом для шоколада и вазами свежих цветов из оранжереи. Можно было подумать, что приехал сам король Георг, а не восьмидесятилетняя старуха-герцогиня.

С ней прибыли не менее четырех горничных, личная прачка, гладильщица, служанка, в чьи обязанности входило упаковывать и распаковывать чемоданы, дворецкий, непрерывно дававший распоряжения четырем лакеям, которые бегом исполняли его приказы. Кроме того, в ее свите был повар-француз (с двумя помощниками), который в приступе ярости выгнал из кухни штатного повара, а также кондитер, чтобы печь хлеб, булочки к чаю и сладости для герцогини. Через час после приезда все западное крыло огромного замка сверкало чистотой. Окна были вымыты, мебель переставлена. Из кухни доносился запах булочек с корицей.

Мария нервно мерила шагами коридор, а затем подошла к лестнице, поставила ногу на ступеньку и ухватилась рукой за перила. Каким глупым капризным ребенком нужно быть, чтобы написать это мерзкое письмо с просьбой об увольнении! Как она могла допустить, чтобы чувства взяли верх над разумом?

Позволит ли ей герцогиня в последний раз увидеться с ним, прежде чем отправит укладывать вещи? Даже сейчас Гертруда вместо нее купает, бреет, одевает и причесывает герцога, готовя к этому важному моменту.

Дверь гостиной открылась, и на пороге показался дворецкий герцогини Сидней, высокий сухопарый мужчина с крючковатым носом и тонкими губами. Он взглянул на Марию сверху вниз и презрительно фыркнул:

– Ее светлость герцогиня Салтердон готова принять вас.

Сидней провел ее в гостиную, где в огромном камине из итальянского мрамора ревел огонь. Через открытые окна в комнату проникал холодный ветер.

Герцогиня, одетая в широкое шелковое кимоно красного цвета, в ответ на реверанс Марии махнула рукой в сторону двух стоящих рядом стульев. Один из них был свободен, а на другом расположился полный мужчина с большой лысиной на макушке. Девушка узнала Эдкама, врача герцогини.

Тучный джентльмен тотчас же вскочил, улыбнулся и закивал головой, разглядывая Марию через монокль, отчего один из его выпуклых карих глаз казался больше другого.

– Здравствуйте, мисс Эштон. Я…

– Я знаю, кто вы такой, – с неожиданной горячностью воскликнула девушка. Круглый маленький человечек попятился, а герцогиня удивленно вскинула брови. – Вы, сэр, приехали, чтобы забрать его светлость.

– Совершенно верно, – ответил он.

– Хочу сразу заявить, – сказала она, расправив плечи и вскинув голову. – Что написала это письмо, находясь в дурном настроении… Не знаю, что на меня нашло. Наверное, даже самых стойких и мужественных неудачи могут иногда приводить в уныние.

Врач обменялся взглядами с герцогиней.

– Конечно, поведение его светлости достойно порицания, как я и описывала в письме, – добавила она, обращаясь к герцогине, которая, нахмурившись и слегка поджав губы, пристально смотрела на нее. – Но теперь вы сможете сами убедиться, что его состояние значительно улучшилось.

– Как вы сказали? – воскликнул Эдкам.

– Именно так. Значительно улучшилось, – она улыбнулась и кивнула.

Напряженно выпрямившаяся в своем кресле герцогиня расслабилась.

– Садитесь, мисс Эштон.

Мария робко опустилась на краешек стула, и внезапно появившаяся служанка подала ей горячий шоколад в черной фарфоровой чашке с золотым ободком.

Герцогиня подождала, пока наполнят ее чашку, а затем обратилась к Марии.

– Я совсем не понимаю, о чем это вы, милая. Я не получала никакого письма. Наш визит вызван тем, что Эдкаму необходимо еще раз осмотреть моего внука, прежде чем я приму окончательное решение.

– Решение?

Мария смотрела на герцогиню сквозь облачко поднимающегося от чашки пара, и слова «я не получала никакого письма» продолжали звучать в ее голове.

«Герцогиня не получала письма с просьбой об отставке… Этих истерических призывов как можно скорее найти ей замену, поскольку она не выдержит и двух недель в обществе ее ужасного внука».

Все еще можно исправить.

Она просто должна объяснить, что передумала.

– До меня дошли слухи о недостойном поведении Трея.

Мария на мгновение прикрыла глаза. Горячий шоколад застрял у нее в горле. Леди Дреймонд.

– Естественно, я сразу же вызвала Эдкама, – решительным голосом заявила герцогиня и бросила на доктора полный отчаяния взгляд.

– Но… – начала Мария.

– Вы, конечно, знаете, что состояния, подобные тому, в котором находится Салтердон, приводят к усилению меланхолии, сопровождающейся спорадическими вспышками агрессивности, – наклонился вперед Эдкам. – Это типично для таких повреждений – я имею в виду травму головы. К сожалению, наши больницы переполнены такими душевнобольными, и так будет продолжаться, пока мы не узнаем больше об устройстве человеческого мозга.

– Да, но…

– Таким образом, – перебила герцогиня, – мы пришли к печальному выводу, что в интересах моего любимого внука его следует содержать в условиях, соответствующих его состоянию.

– Там, где за ним будут присматривать… более квалифицированные специалисты, чьи знания и умение позволят контролировать его здоровье и поведение, – добавил Эдкам.

– «Роял Оукс»! – вскрикнула Мария. Чашка в ее руке задрожала и стукнулась о блюдце, и шоколад выплеснулся ей на колени.

– Конечно нет, – вскинула брови герцогиня.

– Все равно, больница. Его поместят вместе с сумасшедшими, которые воют, как собаки!

– Боже милосердный, – выдвинула герцогиня. – Впечатляющая картина, но совершенно неверная. Не забывайте, дорогая, речь идет о герцоге Салтердоне, а не о кузнеце Томе или бродяжке Молли.

– Но…

– Разве он не оскорблял вас? – спросил Эдкам.

– Да, но…

– Разве он не пытался задушить вас? – подала голос герцогиня.

– Да, но…

– И чуть не оторвал вам руки? – задал вопрос врач.

– Он…

– И разве я не говорила вам, мисс Эштон, что вы были моей последней попыткой избавить внука от этого решительного, но необходимого шага?

Мария откинулась на спинку стула; голова ее кружилась.

– Конечно, ваша светлость. И все же… – она на секунду зажмурилась, набрала полную грудь воздуха и, боясь, что ее опять перебьют, заговорила так тихо, что герцогиня была вынуждена наклониться вперед, чтобы расслышать слетающие с ее губ слова. – Я рада сообщить вашей светлости, что его речь значительно улучшилась. Он сам ест, одевается, читает мне вслух. А еще больше радости мне доставляет то, что он опять сел за фортепиано.

– Не может быть! – вырвалось у Эдкама.

– А его… поведение? – спросила герцогиня.

– Могу только сообщить, что вчерашний вечер и сегодняшнее утро прошли без обычных ссор. Он кажется более покладистым.

– Но это не означает, что приступы гнева не вернутся при малейшем раздражении, – заметил Эдкам. Задумчиво наморщив лоб, он встал и взял руку герцогини. – Моя дорогая Изабелла, вы не должны принимать все это близко к сердцу. Раньше тоже ведь были периоды улучшения, после которых он опять погружался в пучину безумия.

Глаза герцогини сияли, подбородок слегка дрожал.

– Я должна немедленно увидеть его, – прерывающимся голосом сказала она Марии.

– Гертруда сейчас как раз приводит его в порядок – ответила Мария и отставила чашку с шоколадом. – Если ваша светлость не возражает, я пойду проверю, готов ли он.

– Разумеется.

Когда Мария встала, герцогиня сжала ее руку мягкими, но на удивление сильными пальцами. В серых глазах старухи светились надежда и отчаяние.

Ободряюще улыбнувшись, Мария отстранилась и быстро вышла из комнаты. На пороге она остановилась на мгновение, белая как мел, а затем бросилась бегом по коридору.

«Господи всемогущий, они приехали, чтобы забрать его светлость, поместить его в одно из тех ужасных мест, где с людьми обращаются хуже, чем с дикими животными».

– Ему теперь лучше, – напомнила она себе вслух. – Гораздо лучше.

Взглянув на потолок, где среди ветвей олив резвились позолоченные ангелы, она прошептала:

– Это настоящее чудо, что его светлости стало лучше именно сейчас, когда они собрались увезти его. Может, милость Божья все-таки не оставила меня.

Перескакивая через ступеньки, Мария взбежала наверх и столкнулась с бледной как мел Гертрудой. Глаза экономки были вытаращены, платье порвано и перепачкано мыльной водой.

– Это все его светлость, – пробормотала она. – Боюсь, милая, все внезапно изменилось к худшему.

Мария обошла ее.

– Это невозможно…

– Как только я сообщила ему о приезде герцогини…

– Два часа назад все было прекрасно, Гертруда. Он сам ел и болтал…

– Как будто земля разверзлась, и из преисподней появился сам дьявол. Он не позволял ни мне, ни кому-либо другому ничего делать с собой. Боюсь, завтра один глаз Молли будет фиолетового цвета, как, впрочем, и мой зад…

Из противоположного конца коридора послышался грохот и крики. Из комнаты Салтердона выскочила горничная. Что-то пролетело над ее головой и ударилась в стену.

Когда Мария вошла, фарфоровая ваза просвистела над ее головой и разбилась о дверной косяк. Пол был весь усыпан осколками стекла, столы и стулья опрокинуты. Вид герцога привел девушку в ужас.

Она осторожно приблизилась к нему. Салтердон сидел в своем кресле и смотрел на нее сквозь упавшие на лицо спутанные волосы. Его широкие плечи вздымались от гнева. Волк вернулся… Дракон. В его глазах бушевало пламя, зубы были оскалены. Мария почувствовала, что сейчас лишится чувств.

– Нет, – тряхнула головой девушка. – Не сейчас. Вы не должны сейчас так себя вести. Я не позволю. Вы так далеко продвинулись. Я видела, чего вы достигли. Каким вы снова можете стать.

– Убирайся! – прорычал он.

– Нет. Я не позволю вам так обращаться с самим собой, со мной или с вашей бабушкой, – она подошла еще ближе, борясь со страхом, и позволила гневу овладеть собой. – Вспомните, кто вы такой, сэр. Вы…

– Я знаю, кто я такой, – презрительно усмехнулся он. – И не таким, как ты, напоминать мне об этом. Я имею несчастье быть герцогом Салтердоном, а ты… всего лишь прислуга, нанятая моей бабкой, чтобы сделать из меня подобие того человека, каким я был когда-то.

– А если ты еще этого не заметила, – добавил он с кривой улыбкой и развел руками. – Я больше не тот мужчина, каким был раньше.

– Вот, значит, в чем дело, – она опустилась на колени, ухватилась за кресло и посмотрела в его искаженное лицо, на секунду забыв об опасности. – Вы боитесь.

Он сжал ее голову ладонями. Его пальцы безжалостно вцепились в волосы Марии, откидывая ее голову назад, как будто он хотел сломать ей шею. От боли у нее из глаз потекли слезы.

– Вы боитесь своей беспомощности, ваша светлость, – сжав зубы, повторила она. – Потому что думаете, что все остальные перестанут считать вас мужчиной из-за того, что вы прикованы к креслу.

Салтердон с такой яростью притянул ее к себе, что она задохнулась от боли.

– Мужчина – это не только ноги, – продолжала Мария.

– Согласен, – усмехнулся герцог и, отпустив ее волосы, схватил запястье девушки и прижал ее ладонь к теплой выпуклости у себя между ног. Мария вскрикнула и попыталась вырваться, но он удерживал ее руку. – Чтобы быть мужчиной, нужна вот эта штука, а у меня она тоже не работает. Скажите, мисс Эштон, моя милая сиделка, которая развлекается с конюхами, что остается от мужчины, если он не в состоянии пользоваться ни ногами, ни членом?

– У него есть чувство собственного достоинства, – прошептала она. Ее щеки горели, а глаза были полны слез. – И еще душа, эта нематериальная субстанция, которая делает его достойным либо рая, либо ада.

– Неужели? – он притянул ее совсем близко, обхватил рукой ее горло и слегка сжал. – А как насчет тех, у кого нет души?

– В вас есть доброта, сэр. Нужно только признаться себе. Я поняла это вчера вечером по вашим глазам, которые сияли ярче, чем звезды в небе.

– О Боже. Не слишком ли мы поэтичны для шлюхи?

– Я не шлюха, сэр.

Губы Салтердона скривились в циничной усмешке, ноздри раздувались. Не отрывая от девушки своих серых глаз, он большим пальцем нащупал пульсирующую жилку на ее шее.

Наконец он отпустил ее. Она отстранилась, но осталась стоять на коленях, не в силах подняться на внезапно ослабевшие ноги. Кожа головы у нее горела, а отпечатки его пальцев на шее ощущались как крошечные следы от уколов. Только теперь она почувствовала, что ее захлестывает волна гнева. Она вся задрожала от внезапного разочарования (неужели прошлой ночью ей могло показаться, что она испытывает что-либо, помимо чувства признательности к капризному аристократу?). В конце концов, ей удалось подняться на ноги, и она, не оглядываясь, пошла к двери.

– Мисс Эштон! – крикнул он ей вслед, но она не остановилась. – Мария!

Сжав кулаки, Мария резко обернулась, и ее волосы упали на одно плечо.

– Я не давала вам разрешения называть меня по имени, ваша светлость. И не собиралась. Вы мне совсем не нравитесь, это уж точно. Все эти несколько недель я старалась не обращать внимания на слухи и сплетни по поводу вашего дурного характера, но теперь с сожалением вынуждена признать, что все это правда. Вы, без сомнения, заслужили печальную судьбу, которая вас ожидает.

– О да, – добавила она звенящим и готовым сорваться голосом. – Забыла сказать вам: герцогиня привезла с собой врача по фамилии Эдкам, который твердо убежден, что единственным выходом из положения является сумасшедший дом. Я, конечно, пыталась переубедить их. Но теперь я не сомневаюсь, что после того, как они увидят вас и свидетельства вашего агрессивного поведения, то поторопятся исполнить свои намерения. В любом случае, к ночи вы уже покинете нас, и, я надеюсь, вы сгниете в этом презренном месте, как помойная крыса, потому что именно этого вы и заслуживаете.

Она выскочила из комнаты прямо в толпу слуг, которые, вытянув шеи и вытаращив глаза, слушали ее оскорбительные слова. Они так взглянули на нее, как будто перед ними появилась сама смерть.

Гертруда протиснулась между двумя застывшими с открытыми ртами слугами, и, прежде чем заговорить, целых полминуты смотрела на Марию округлившимися глазами.

– И что нам теперь с ним делать, милая?

– Я… мне это безразлично.

В толпе слуг раздались вздохи и приглушенный шепот.

– Боже, – воскликнула Гертруда, ломая руки. – Кажется, его светлость скоро нас покинет.

– Вне всякого сомнения.

– Какой стыд. С тех пор как вы приехали, ему стало заметно лучше. Сегодня утром леред завтраком он сказал, что все это только благодаря вам.

Мария нахмурилась.

– Лгать грешно, Гертруда…

– Такими вещами не шутят, милочка. Он сказал: «Мисс Эштон, подобно весеннему воздуху и солнечному свету, ворвалась во тьму моего сознания».

Мария нахмурилась сильнее. Плечи ее поникли.

– Он улыбался, говоря это, – добавила Гертруда и фыркнула.

Из-за угла показалась служанка. Она бежала по коридору, подхватив юбку. Ее нижнее белье ослепительно сверкало, а огромный живот подпрыгивал.

– Ее светлость поднимается наверх, – объявила она взволнованным шепотом.

Все посмотрели на Марию. Гертруда подвинулась ближе.

– Если его все равно увезут, то, наверное, неважно, как выглядит его комната или он сам.

– Если бы у нас было время…

– Вы должны задержать ее, милая.

– Кто возьмет на себя смелость остановить герцогиню Салтердон?

– Думаю, кроме вас, некому.

– Он опять будет сопротивляться.

– Вряд ли, судя по выражению его лица в тот момент, когда вы сказали, что бабушка собирается увезти его. Он стал белым как мел.

Мария постаралась сосредоточиться, сообразив, что позволила своим оскорбленным чувствам, гневу и разочарованию взять верх над разумом. Ведь она действительно заметила тень страха в его обычно безжизненных серых глазах. При воспоминании об этом ей стало плохо.

– Да, – тихо сказала она. – Я попытаюсь задержать ее.

Гертруда улыбнулась и хлопнула в ладоши. – За дело, девочки, и поторопитесь. Вперед выступила Молли.

– Вы хотите, чтобы после этого я вернулась туда? – спросила она, показывая на свой заплывший глаз.

– У тебя вид как после воскресного вечера, проведенного в таверне Билла и Беверс. Поторопись, пока я не подбила тебе второй глаз.

Слуги, сжимая в руках метлы и корзины для мусора, как будто это были копья и щиты, направились в логово дракона. Мария закрыла глаза. Она со страхом ждала, что раздастся грохот, крики, и испуганные слуги выскочат обратно в коридор.

Ничего этого не случилось.

Она застыла, не в силах шевельнуться или вздохнуть. Щеки ее пылали от воспоминаний о минутах, проведенных в комнате Салтердона. Глупая, наивная и невежественная девчонка. Проведя два года у постели Пола и выслушивая его откровения, она должна была догадаться, что гнев и недоверие Салтердона вызваны совсем не его неспособностью ходить.

Но почему именно сейчас это так взволновало его?

– Мисс Эштон.

Заморгав, она повернулась к герцогине.

– Я хочу видеть внука.

– Нет.

– Прошу прощения?

– Он… еще не готов.

– Но вы сказали…

– Осталось совсем немного… Думаю, Гертруда уже заканчивает…

Герцогиня подошла ближе, так близко, что Мария увидела золотые искорки в глазах старухи – совсем как у ее внука. На девушку смотрели его глаза, доброта и человечность которых были скрыты за стальной завесой аристократизма.

В этот момент дверь открылась, и из комнаты вышла Гертруда. Она посмотрела на Марию, а затем перевела взгляд на герцогиню.

– Его светлость готов принять вас.

– Неужели? – ответила герцогиня, приподняв бровь, искоса взглянула на Марию и презрительно скривила губы. Она подождала, пока Гертруда уступит ей дорогу, и вошла в комнату.

Мария последовала за ней, держась на почтительном расстоянии. Она не решалась поднять глаза или вздохнуть, и держалась на ногах только потому, что Гертруда была рядом. Прошло довольно много времени, прежде чем она осмелилась взглянуть на Салтердона.

– Отлично побрит, правда? – зашептала Гертруда. – У меня было такое чувство, что он перережет мне горло этой проклятой бритвой, прежде чем я закончу. Теперь нам осталось только уговорить его постричься.

– А мне все больше нравятся его волосы, – пробормотала Мария, не отрывая взгляда от своего подопечного. Он сидел перед камином в кресле с высокой спинкой, и колеблющийся свет делал его точеное лицо похожим на мраморное. Он еще никогда не выглядел таким… красивым. Таким представительным. Таким… надменным и самоуверенным, совсем не похожим на того человека, который всего несколько минут назад положил ее ладонь себе между ног и назвал шлюхой.

Она не шлюха, черт бы его побрал! Она не… Хотя на какое-то мгновение, когда тепло его тела и его реакция на прикосновение ее ладони дошли до ее сознания, она почувствовала себя шлюхой. Да и сейчас чувствует… Господи, дай ей силы.

– Я одела его во все лучшее. Он всегда любил нарядиться. Потратил целое состояние на лондонских портных, а ткани ему привозили прямо из Китая. Выглядит внушительно, правда?

Герцогиня Салтердон остановилась перед креслом внука. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а затем он сухо сказал:

– Прошу прощения, что не встаю, ваша светлость. Вы должны понимать…

– Разумеется. Единственное, чего я не понимаю, – почему ты на меня сердишься.

Он помедлил с ответом. Постороннему могло показаться, что разговор, которого он счел бы за благо избежать, оставляет его равнодушным. Но это было совсем не так.

Он был внутренне сосредоточен и несколько раз повторял фразу про себя, чтобы произнести ее уверенно и гладко. Мария застыла на месте, боясь вздохнуть. Она вспоминала вчерашний вечер, те несколько часов перед заходом солнца, когда, сыграв ей мессу Баха, он читал вслух «Викария из Уэйкфилда». Салтердон запинался на каждом слове, ругая себя за неловкость, повторял, взмокнув от напряжения, фразу еще и еще раз, пока слова плавно и без усилий не стали слетать с его губ. Закрыв лицо руками, она плакала, смеялась, и снова плакала.

Наблюдая за ним сейчас, за его напряженными плечами, желваками на щеках и вцепившимися в подлокотники кресла пальцами, она повторяла про себя: «Медленнее. Аккуратнее, ваша светлость. Не нужно торопиться. Расслабьтесь, и все получится само собой… и не обращайте внимания на те ужасные вещи, что я вам наговорила. Простите меня, простите меня, простите меня».

Гертруда взяла ее за руку, вывела в коридор и закрыла дверь. В это время слуга герцогини предложил Салтердону выпить. Сердце Марии замерло. Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но Гертруда энергично затрясла головой.

– Он в порядке, милая. Оставь их одних.

– Ему трудно удерживать бокал. А что если он уронит его? Он почувствует себя униженным и…

Гертруда усадила Марию на стул и принялась приводить в порядок ее прическу, пострадавшую во время стычки с Салтердоном.

– Что это ты так разволновалась? – небрежно спросила экономка. – Ты ведь яснее ясного дала понять, что о нем думаешь. Назвала его помойной крысой…

– Нет! – вскрикнула девушка и повернулась к подруге. – Я этого не говорила. Я сказала, что хотела бы, чтобы он сгнил, как помойная крыса.

– Ладно, пусть так. Но ты не будешь отрицать свои слова, что тебя не волнует его судьба, и что он заслужил быть среди воющих безумцев.

– О Боже, – Мария опять опустилась на стул. Не удивительно, что отец ежедневно молился за ее пропащую душу. – Мне кажется, что его светлости нужен кто-то эмоционально более устойчивей. Он иногда пугает меня и злит. Но в другие минуты, несмотря на отчаяние, злость и страх, я ощущаю какую-то теплую волну внутри. Она умолкла, прикусив губу.

– Материнское чувство. Думаю, это присуще любой женщине.

– Ты не ошибаешься? – с притворной легкостью спросила Мария. – Материнское чувство?

– А что еще это может быть?

– Я… не знаю. Это не имеет значения. После того, что я сказала, мне все равно придется уехать, хочу я этого или нет… как только он расскажет ее светлости, какую вздорную сиделку она наняла.

Глава 11

Салтердон молча смотрел, как его бабушка ходит из конца в конец комнаты, держа в руке бокал портвейна. Бриллианты на пальцах ее свободной руки отбрасывали блики на украшенные резными панелями стены. Когда она остановилась у камина, зажав бледной узловатой рукой концы мантильи, он посмотрел в ее суровые глаза и сказал то, что думал, предварительно бросив взгляд на дверь, за которой скрылась Мария.

– Вероятно, я действительно слабоумный, ваша светлость. Мне казалось, что вы должны заплакать от радости, увидев такие изменения к лучшему.

– Поэтому ты хмуришься? – спросила она. – Разве тебе нужно напоминать, что я никогда не была сентиментальной дурочкой?

– Нет, – он отвел взгляд. – Не нужно.

– Ты должен знать, как я рада. И удивлена. Похоже, мисс Эштон после приезда в Торн Роуз научилась творить чудеса.

– Она… – он умолк, подыскивая слова, чтобы описать женщину, которая всего несколько минут назад чуть не выцарапала ему глаза… Женщину, которая вчера вечером босая, в одной ночной рубашке кружилась в танце по музыкальной зале, когда он неловкими пальцами играл на расстроенном пианино. – Клубок противоречивых чувств.

– Ты недооцениваешь ее.

Герцогиня взглянула на бокал в его руке, ожидая, что он сделает глоток. Салтердон осторожно поднес портвейн к губам и отхлебнул. Напиток обжег ему горло. Закрыв глаза и с трудом сдерживая кашель, он ждал, пока тепло достигнет желудка. Кашель был бы признаком слабости, а герцогиня больше всего на свете не любила слабых.

– Ты вполне прилично выглядишь, – сказала она. – Разве что немного худой и какой-то диковатый. Мне совершенно непонятно, зачем ты отрастил такие волосы. Сейчас ты, как никогда, похож на своего брата. Наверное, собираешься пахать и сажать капусту для своих арендаторов.

– Насколько я помню, это не уронило его в ваших глазах.

– То, что позволено Клейтону, моему второму внуку, то не позволено тебе. Герцог не должен работать наравне с арендаторами.

– А также играть на фортепиано, – пробормотал он и сделал еще один глоток.

Наконец герцогиня села, выпрямив спину и вздернув подбородок. Не отрывая взгляда от бокала с портвейном, Трей спросил:

– Почему вы приехали? И зачем привезли Эдкама?

– А ты как думаешь?

Он опять перевел взгляд на дверь и некоторое время пристально смотрел на нее, как будто мог открыть. Она все еще там – мисс Эштон – и ожидает от него знака, чтобы войти и, как солдат, начать выполнять указания. Нет, конечно. Ведь он прогнал ее? Сказал, чтобы она убиралась к дьяволу из его жизни. За что?

Просто потому, что в своей восторженности и невинности она считала, что спасла его от существования, которое хуже смерти.

Он подавил смешок и вновь отхлебнул из бокала.

Интересно, где она?

Не то чтобы она была нужна ему… Он и сам может дать отпор бабушке – всегда мог, – но теперь… Внезапно он почувствовал, что устал. Голова начала болеть, мысли путались. Ему стало трудно следить за ускользающей нитью разговора, не говоря уже о том, чтобы подобрать слова, которые успокоили бы герцогиню.

На этот раз портвейн проскользнул внутрь гораздо легче и почти не обжег горло. Салтердон даже не заметил, как откуда-то появился слуга и вновь наполнил его бокал.

– А ты как думаешь? – повторил он вопрос бабушки. – Я думаю… потому что… ты намеревалась увезти меня. И похоронить в укромном месте, как тайну, которую лучше запрятать подальше.

– Да.

– О, – портвейн выплеснулся ему на колени, и темное пятно расплылось на светло-коричневых брюках Салтердона. – Может, это вас и удивит, бабушка, но тайна уже раскрыта. Мои ровесники давно уже перестали приезжать сюда. Им непонятно мое нежелание смириться с новой ролью в жизни. Мое здоровье их тоже нисколько не волнует. Искалеченный аристократ, особенно герцог, это прекрасная тема для разговора на званом обеде – не более. Трудно оставаться спокойным, когда люди считают тебя слабоумным, – сквозь зубы процедил он, вертя в руке бокал. – Что касается вас, ваша светлость, то вы всегда были честны со мной. Я вас прощаю… как всегда. У меня ведь все равно нет другого выхода, правда?

– Если ты хочешь унаследовать мое состояние.

– Вот как, – улыбнулся он.

– Я не молодею, Трей. Последние пятнадцать лет я терпеливо ждала, когда ты вырастешь, повзрослеешь, женишься, и у тебя будут наследники. А теперь вот это. Я не могу завещать свое имущество недееспособному.

– А заперев меня в больнице, вы сможете оставить все моему более достойному брату Клейтону.

– Которому все это совершенно не нужно, – устало добавила она. – Но теперь все это не важно. Слава Богу, тебе лучше…

– Слава мисс Эштон, – вставил он и чуть дрожащей рукой отсалютовал бокалом в сторону закрытой двери.

Удивленно вскинув брови, герцогиня откинулась на спинку стула.

* * *

Все эти несколько недель Мария почти не замечала роскоши окружающей обстановки, и особенно ее спальни, поскольку любую свободную минуту посвящала Салтердону. А когда приходило время ложиться спать, она была слишком усталой, чтобы воспринимать красоту белой обшивки стен, нежных розовых занавесок и светлых ковров – все в стиле Людовика XV, – достойных самой принцессы.

Теперь, свернув только что заштопанный чулок и засунув его вместе с заплатанной нижней юбкой в свой маленький чемоданчик, Мария с грустью рассматривала все это великолепие.

Она уезжает. Герцогиня не захочет оставить внуку сиделку, которая открыто оскорбляет его. Ведь он же герцог Салтердон, черт возьми, а она сравнила его с помойной крысой. И тут некого винить, кроме самой себя. Все произошло, во-первых, из-за ее строптивости, приведшей к тому, что она нанялась на эту работу, во-вторых, из-за ее разочарования, заставившего попросить об увольнении. И последнее, но не менее важное, из-за дурного характера, не позволившего воспользоваться шансом остаться.

Она сидела на маленьком стульчике с прямой спинкой, протянув ладони к огню, и ждала.

Дверь открылась, и на пороге показалась Гертруда.

– Герцогиня желает тебя видеть.

– Отлично, – решительно сказала Мария и, гордо вскинув голову, запахнула свой потертый плащ. – Я готова.

* * *

Мария шла вдоль длинного коридора, бросая взгляды направо и налево. Она мысленно прощалась с картинами на стенах и статуэтками на столах, стараясь не отстать от быстро идущей впереди Гертруды. К ее удивлению, экономка повела ее не в гостиную и не в принадлежавшее герцогине крыло огромного дома, а вывела через парадную дверь прямо на истертые мраморные ступени, спускавшиеся к извилистой аллее. Рядом стояла карета с открытой дверцей, в которой сидели два закутанных в пледы пассажира. Воротники их плащей были подняты, шляпы надвинуты на глаза. Мария не сразу узнала герцогиню и ее внука.

– Идите сюда, – позвала старуха. – Быстрее. Во время движения я еще могу выдержать этот холод, но в неподвижности промерзну до костей.

Боже милосердный! Они так торопятся избавиться от нее, что вышвыривают из Торн Роуз, даже официально не объявив об увольнении! Но не это ее сейчас беспокоило.

Быстро – насколько это возможно – она спустилась по обледеневшим ступенькам и подбежала к экипажу. Салтердон сидел, потупив взгляд, на замшевом сиденье напротив своей бабки. Его щеки посерели от холода, губы были синими.

– Думаете, разумно увозить его в такой день, ваша светлость? – спросила Мария, не отрывая взгляда от герцогини и не поднимаясь в экипаж. – Холод усиливается, и…

– Это предложение Эдкама, – буркнула герцогиня. – Он говорит, что свежий воздух и холод должны взбодрить его и усилить сопротивляемость организма. Залезайте скорее, пока мы не замерзли до смерти.

Мария забралась в карету, опустилась на сиденье рядом с Салтердоном и поставила свой чемоданчик на пол. Нащупав плед, она плотнее завернула колени герцога.

– Вы дрожите, – ласково сказала она и сжала своими мерзнущими пальцами его одетые в перчатки руки.

Карета, запряженная гарцующими белыми меринами арабской породы, двинулась вдоль аллеи. Кучер свистел и щелкал кнутом.

– Не нужно кутать его, – сказала герцогиня. – Он не ребенок, мисс Эштон.

– Но он недостаточно здоров, чтобы выдержать такой холод, ваша светлость. Ему нужно время, чтобы окрепнуть.

Закутанная в норковый и лисий мех герцогиня посмотрела на Марию своими серыми, как окружающий их пейзаж, глазами и приподняла бровь.

– Он герцог Салтердон, милая. И происходит из мужественного и сильного рода. Вот уже восемьдесят лет, как я в любую погоду ежедневно катаюсь верхом. То же самое делал и его дед, когда был жив.

– И умер от пневмонии, – внезапно пробормотал Салтердон, чем немало удивил и Марию, и герцогиню. – И я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы перестали вести себя так, как будто меня здесь нет. Может быть, моя речь… немного замедленна, но я вполне способен говорить за себя сам.

Взглянув на Марию, он вскинул густые темные брови. Она не поняла, означал ли этот жест гнев или насмешку. В этот момент Мария могла думать лишь о сильном волнении, охватившем ее при звуках его голоса. Она вдруг поняла, что все эти последние недели денно и нощно молила Господа, чтобы услышать эти чарующие звуки, а теперь, когда это произошло, она уезжает и больше никогда не услышит его.

Она откинулась на спинку сиденья и плотнее завернулась в плащ. Глаза у нее начали слезиться, в носу хлюпало. Пальцы правой ноги – там, где протерся носок туфли – быстро стали неметь. Но все это казалось ей второстепенным по сравнению с внезапно охватившим ее желанием расплакаться. Задрожав всем телом, она крепко зажмурилась.

Салтердон отвернул один край пледа и накинул ей на колени, а затем взял за руку и притянул к себе.

– Ближе, – сказал он, – пока вы совсем не замерзли.

– Нет, – она замотала головой, отказываясь подвинуться. – Я в полном порядке.

– Ваше упрямство полезно для меня, но не для вас. Ладно, попробуем зайти с другой стороны: мне холодно, мисс Эштон. Идите ко мне под плед… тепло вашего тела согреет меня, и я не умру от пневмонии.

– Хорошо, – ответила она иприкусила губу. – Если так…

Мария неохотно придвинулась к Салтердону и застыла, словно аршин проглотив, пока он оборачивал плед вокруг ее бедер и талии, следя, чтобы руки девушки оказались внутри.

– Так лучше? – слабо улыбнулся герцог. Она кивнула.

Снегопад усиливался. Снежные вихри кружились, скрывая извилистую дорогу.

Салтердон вопросительно взглянул на Марию. Ее щеки, нос и подбородок покраснели, в голубых глазах блестели слезы. А рот…

Он отвел глаза и нахмурился.

– Скажите, мисс Эштон, – подала голос герцогиня, – что у вас в чемодане?

– Мои вещи, разумеется. Салтердон переглянулся с герцогиней. Некоторое время они ехали молча, наблюдая, как снег белым одеялом укрывает окрестности. Когда они оказались у перекрестка дорог, одна из которых вела в Хоуорт, а другая углублялась в долину, где вдали светились крошечные желтые окна в домах арендаторов, кучер направил лошадей по извилистой дороге в сторону, противоположную от Хоуорта.

Мария наклонилась вперед, всматриваясь в дорогу, ведущую в Хоуорт, а затем перевела взгляд на Салтердона. На ее длинных ресницах блестели хлопы: снега. Кристаллики льда, словно бриллианты, сверкали в ее пепельных волосах. Трей ничего не сказал, а лишь подмигнул девушке и ободряюще пожал ее руку под пледом. Ее глаза расширились, губы чуть-чуть приоткрылись, маленькая ладошка раскрылась и крепко стиснула его пальцы. От ее улыбки холодный воздух, казалось, потеплел, а хмурое небо стало светлее.

В этот момент он вдруг сообразил, что никогда раньше не сжимал руку женщины, чтобы просто ободрить ее. А когда кучер свистнул и направил лошадей к маленькой деревушке с белыми домиками, выстроившимися, как два ряда зубов, вдоль замерзшего озера, Салтердон понял, что они с Марией продолжают держаться за руки.

* * *

– Надеюсь, осмотр позволит нам лучше разобраться в его состоянии, – сказал Эдкам, идя по коридору чуть впереди Марии. Она едва поспевала за ним, держа в руках поднос с пузырьками и медицинскими инструментами. – Так вы говорите, милая, что не заметно никаких улучшений в том, что касается его способности управлять нижней половиной тела?

– Нет, – ответила она.

Он покачал головой и нахмурился.

– Не могу понять почему. Удар по голове вполне мог привести к нарушению работы мозга, но я не вижу причины его неподвижности. Короче говоря, нет никакого физического повреждения, мешающего ему прямо сейчас встать со стула и выйти через дверь.

– Он отгородился от мира в умственном и эмоциональном плане. Может, и физическом тоже?

Эдкам задумался и снова покачал головой.

– Возможно. Но этот человек – герцог Салтердон, милая. Наследник одного из богатейших состояний Англии. У него было все: молодость, здоровье, красота. И у него были обязательства, ведь так?

Эдкам прошел дальше по коридору и исчез за дверью комнаты Салтердона. Мария следовала за ним, вспоминая как днем вышла на порог дома и обнаружила, что Салтердон сидит в карете, потупив взгляд и дрожа от холода, и от него пахнет вином. Она опять переживала те знакомые и волнующие чувства, которые нахлынули на нее, когда она поняла, что остается в Торн Роуз. А когда их экипаж катился по извилистой дороге, и герцог продолжал держать ее за руку, она на мгновение погрузилась в глупые мечты о том, что они любовники и совершают романтическую прогулку по заснеженным долинам.

Глупая девчонка.

И еще она вспоминала, как он обнял ее тогда, возле пианино. Его объятие было таким нежным, что она прямо-таки растаяла от тепла его рук и тела.

Вероятно, напряжение последних недель совсем расстроило ее нервы.

А воспоминания о том, как ее рука лежала у него между ног, ощущение жара и…

– Мисс Эштон, вы идете? – послышался голос врача из комнаты Салтердона.

Мария перевела дыхание. Не заболевает ли она? Все тело дрожало, как в лихорадке.

Комната встретила ее резким запахом лекарств, от которых щипало в носу и слезились глаза. Вокруг кровати Салтердона, придвинутой к гудящему камину, были разложены красные горячие угли. Рядом стояла Молли, готовясь вылить на них едко пахнущую жидкость. Угли шипели, и от них поднимался пар.

– Идите сюда, мисс Эштон, – позвал Эдкам. – Быстрее.

Мария осторожно пробралась сквозь клубы пара к столику, куда указал Эдкам, и поставила на него поднос с инструментами. Затем она повернулась к кровати и замерла.

– Герцогиня говорила, что вы ухаживали за больным братом, – сказал Эдкам, выливая себе на ладонь маслянистую жидкость. – Значит, вы способны помочь мне.

Она проглотила застрявший в горле ком и слегка кивнула.

– Хорошо, – наклонил голову Эдкам и откинул закрывавшую Салтердона простыню.

Герцог лежал на животе, полностью обнаженный. У него были широкие плечи, тонкая талия и узкие бедра.

Его ягодицы были круглыми и крепкими, а великолепной формы ноги от середины бедра и ниже были покрыты черными жесткими волосами.

– Мисс Эштон?

Она заморгала и заставила себя посмотреть на Эдкама, который протягивал ей флакон с маслом.

– Втирайте в нижнюю половину тела. Пар раскроет поры, и лекарство будет лучше впитываться. От тепла кровообращение усиливается, кровь приливает к костям и мышцам, и, кроме того, делает мышцы более гибкими и эластичными.

Мария обогнула кровать, и как раз в этот момент Молли вылила на угли чашку с водой. Одежда Марии мгновенно промокла и прилипла к телу, а воротник платья стал напоминать петлю. Оглянувшись, она увидела прищуренные глаза служанки и ее злорадную улыбку. Молли поняла замешательство Марии и наслаждалась им. Набрав полную грудь воздуха, Мария вылила теплое масло из ладони на спину Салтердона. Жидкость на секунду застыла, образовав сверкающую в свете лампы лужицу, а затем струйкой потекла вдоль позвоночника. Девушка нерешительно протянула руку и одним пальцем остановила масло. Прикосновение было таким легким, что она не заметила бы его, но Салтердон напрягся, затаил дыхание и сжал пальцами простыню.

Закрыв глаза, она провела своими блестящими от масла руками по его талии, упругим ягодицам, по тыльной стороне бедер. Мария с силой втирала масло, массировала его крепкое тело с ровной и гладкой кожей. Она почти не видела, что происходит вокруг нее, не слышала разговора, не обращала внимания на Молли, которая время от времени выливала на угли едкую жидкость, отчего плечи Марии скрывались в облаке пара.

Это тело принадлежало не мальчику, вроде Пола, чье возмужание остановила жестокая рука кузнеца. Тело Пола было бледным и мягким.

Это было даже не тело Тадеуса, вернее, то, что она успела рассмотреть, когда он занимался любовью с Молли.

Мария затрепетала. У нее перехватило дыхание, и она почувствовала непреодолимое желание убежать. Но она продолжала втирать и массировать, с наслаждением ощущая пальцами его скользкую и теплую кожу. Она рассматривала его тело, как довелось немногим другим женщинам, отмечая крошечный шрам на левом бедре. И необычную россыпь коричневых родинок на правой ягодице.

– Мисс Эштон?

Она заморгала и медленно подняла взгляд на Эдкама.

– Я сказал, что его нужно перевернуть.

– Перевернуть? Эдкам кивнул.

Молли издала тихий смешок и плеснула лекарство на угли. В воздух взметнулся столб пара, окутав лицо Марии и не давая ей дышать.

– Ты, наверное, думаешь о Теде, – наклонилась к ее уху Молли, – Так вот, хочу тебе сказать, что черта с два тебе удастся заполучить его. Ему, конечно, нравится ощущать на своей коже тоненькую струйку масла, но лить ее буду я. Более того…

– Эй, – перебил Молли Эдкам, – протяните мне руку, пожалуйста. – Похоже, мисс Эштон устала.

– Ладно, – ответила служанка и, оттолкнув Марию, подошла к нему.

Боже милосердный, что это вдруг на нее нашло? За последние недели она не раз видела Салтердона полураздетым, часто касалась его. Она ухаживала за ним: кормила, брила, расчесывала гриву спутанных волос, делала ему маникюр. А теперь она застыла у его постели, боясь пошевелиться или вздохнуть, странно взволнованная оттого, что увидит этого человека обнаженным, коснется его тела.

Вздернув подбородок, она схватила Молли за руку и оттащила в сторону.

– Благодарю вас, но я прекрасно справлюсь сама. Они перевернули его.

Мария отвернулась, толкнув ведерко с углем и опрокинув кувшин с водой. Она успела поймать его, прежде чем он упал со стола, прижала к груди и закрыла глаза.

– Масло, мисс Эштон, – раздался голос Эдкама.

Мария медленно поставила кувшин на место и повернулась к кровати, с облегчением обнаружив, что чресла Салтердона обернуты махровым полотенцем. Подняв на него глаза, она увидела, что он смотрит на нее, только на нее. Взгляд его серых глаз был затуманен, прядь темных волос прилипла к влажному лбу, лицо блестело. А губы… один угол его рта был опущен, а другой приподнят, как будто Салтердон боролся с собой, как во время таких частых вспышек ярости.

Мария с трудом протянула руку, казалось, что рука весит целую тонну – за маслом, вылила его из бутылки на ладонь, подождала, пока оно потекло между пальцами, а затем прижала ладонь к животу Салтердона чуть ниже пупка.

По телу его пробежала дрожь, мышцы живота напряглись.

Она размазала масло по его животу и бедрам и принялась энергично втирать, пока ее пальцам не стало больно. Все это время Эдкам добродушно болтал, восхищаясь тем, что за год неподвижности тело герцога прекрасно сохранилось.

Мария коснулась розоватого шрама на его бедре. Он был размером с ее ладонь.

– Ожог? – спросила она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Салтердону.

– Да, – кивнул он. – Ожог.

– Как это произошло?

– Когда мне было десять лет, мы с родителями и братом путешествовали по Дальнему Востоку. На обратном пути во время шторма наш корабль загорелся. На меня упала горящая мачта. Отец спас меня.

– Ваши родители погибли.

– Первой была мать. Она утонула.

– А вы остались живы.

Брови Салтердона сомкнулись, глаза стали мрачными и отрешенными. Казалось, прошлое поглотило его. Мария заметила, что во взгляде его мелькнул ужас, тело окаменело от страха.

– Акулы, – наконец прошептал он безжизненным голосом. – Они добрались до тех, кто не сгорел и не утонул. Мы четверо суток провели в море, уцепившись за обломок дерева, который мог выдержать только троих. Поэтому нам приходилось по очереди плыть в воде. У меня от ожогов начался жар, и когда наступил мой черед, отец прыгнул в воду вместо меня… А ночью появились акулы…

Его голос прервался. Тишина, казалось, становится все напряженнее, сгущается, как сумерки за окном. Перед внутренним взором Марии возникла картина бушующего моря, ужаса и крови, становившаяся еще более реальной от окружавшей Салтердона атмосферы незаживающей душевной раны и сознания собственной вины. Она начала понимать – о да! – причины его постоянной злости и враждебности.

Он винил себя в смерти отца.

– Вокруг нас то и дело раздавались крики, – сказал он тихим грудным голосом. Его лицо исказилось до неузнаваемости: глаза расширились, ноздри трепетали, губы раздвинулись, обнажив белые зубы. Все тело его стало твердым, как камень. – Вода была неподвижной, как стекло, а ночь необыкновенно светлой. Над черным волнистым горизонтом висела полная луна. Отовсюду доносились мольбы мужчин, женщин и детей: «Господи, спаси». От криков боли и ужаса кровь стыла в жилах.

Салтердон сглотнул. Не отрывая взгляда от Марии, он безжизненным голосом продолжал рассказ.

– Неожиданно из глубины всплыло чудовище и перекусило отца пополам. Когда это случилось, мисс Эштон, я смотрел ему прямо в глаза. Он даже не вскрикнул. Он был слишком гордым.

Салтердон закрыл полные муки глаза. Дыхание его сделалось затрудненным.

– На его месте должен был быть я, мисс Эштон. Если бы он в ту ночь не занял мое место, то теперь был бы жив, наслаждаясь положением, которое дает герцогский титул, достойный его великих предков. Он был чертовски хорош в этой роли. Всегда благоразумный. Рассудительный. Самый умный человек из тех, кого я знал. В мгновение ока в десятилетнем возрасте я стал герцогом Салтердоном. И мне, черт возьми, нужно было быть достойным репутации отца, как джентльмена, как главы семьи, героя, пожертвовавшего жизнью ради своих близких… А я больше всего хотел свободы, чтобы наслаждаться беззаботным детством.

Он опять умолк. И только тогда они обнаружили, что остались в комнате одни. Когда ушли Эдкам и Молли? Красные мерцающие угли продолжали согревать и освещать комнату, но облака пара постепенно рассеивались, оставляя после себя лишь холодную сырость, которая проникала в складки одежды Марии, пробирая до костей.

Когда в последний раз она осмеливалась дышать?

Когда она успела сесть на край кровати, почти неприлично прижавшись к его телу?

Когда она нашла его руку и успокаивающе сжала ее, так же, как он делал это сегодня днем?

Когда она утонула в этих темных глазах, погрузилась в его мучительные воспоминания, так что сердце замирало, а дыхание прерывалось?

Когда он перестал быть для нее просто пациентом?

Когда он превратился в мужчину из плоти и крови, заставив ее забыть обо всем и так обострив чувства, что она даже через платье ощущала жар его обнаженного тела? Как будто к ее бедру прикасались раскаленным железом. Несмотря на то, что ему исполнилось тридцать пять, тело у него было, как у юноши. Мария подумала, что даже в самом расцвете юности он выглядел точно так же. Разница только в глазах, где прятались усталость, страдание и гнев. С замиранием сердца она вдруг поняла, что чувства, которые она испытывает, не имеют ничего общего с жалостью или даже с нежностью и состраданием сиделки к своему пациенту.

Мария смутилась. Она попыталась отпустить его руку, но он не позволил. Его горячие и влажные пальцы удерживали ее, как ни пыталась она высвободиться, не теряя достоинства.

– Отпустите меня, – она повторила попытку. «Отпустите», – мысленно умоляла она, но ее тело – ее вероломное тело – само в жажде близости тянулось к нему.

Он провел ее рукой по своему животу. Ладонь Марии размазала последнюю маленькую лужицу масла вокруг пупка и скользнула по дорожке блестящих темных волос, уходящей л од полотенце.

– Мне, наверное, нужно позвать Гертруду, – еле слышно сказала Мария. Она не отрывала взгляда от их сцепленных рук, скользнувших вверх по его широкой груди к твердым соскам цвета меди, а затем опять вниз к животу, и еще ниже, пока кончики ее пальцев не коснулись полотенца.

– Не хочу Гертруду, – ответил он.

– Но она точно так же может…

– Она далеко не так красива.

Мария вся вспыхнула, взглянув ему в лицо… эти глаза, губы, которые насмехались над ней, дразнили, проклинали ее. Казалось, он собирается сказать что-то такое, что окончательно лишит ее присутствия духа. Воздух вокруг них как будто звенел от напряжения, и она поняла, что больше не в силах переносить заполнивших все ее существо чувств: страха, волнения, нежности… и необычного наслаждения. А потом…

Свободной рукой он обнял ее за шею, крепко ухватил пальцами за волосы и притянул к себе так, что ее соски слегка коснулись его груди. Их лица, губы оказались совсем близко. Разум приказывал ей сопротивляться, но тело не слушалось. Следовало сказать, что, хоть он и герцог, а она наемная прислуга, он не имеет права обращаться с ней, как с какой-нибудь дешевкой, вроде Молли.

И нельзя путать ее с теми женщинами, которым льстят его небрежные знаки внимания. Но она молчала.

Мария попыталась облизнуть пересохшие губы, но язык ее был таким же сухим и шершавым.

Что он делает?

Зачем?

Разве он не замечает ее чувств?

Конечно, нет. Откуда? Она сама только что поняла это…

Он притянул ее ближе и поцеловал, грубо, настойчиво. Его язык проник ей в рот, сплетясь с ее языком, лишая возможности дышать и отнимая остаток сил. Свободной рукой он просунул ее ладонь под полотенце к той незнакомой и запретной части своего тела… всего лишь легкое касание…

Вскрикнув, она вырвалась и бросилась к двери.

– Разве я так ужасен, мисс Эштон? – его громкий голос, в котором слышались горечь и гнев, заставил ее остановиться на пороге. Он хрипло рассмеялся. – Можете не беспокоиться. Мои ухаживания не пойдут дальше. Негодяй, разбивший мне голову, превратил меня в евнуха, мисс Эштон. Знаменитый лондонский распутник, соблазнитель невинных девушек и непревзойденный разрушитель семейных уз наконец получил по заслугам.

Хлопнув дверью, она убежала к себе в спальню. Разве он не замечает ее чувств?

Глава 12

Подобные ночи, холодные, ветреные и темные, он обычно проводил в компании спутников, у которых, как и у него, денег и свободного времени было больше, чем интеллекта. Расположившись перед камином в каком-нибудь Клубе или в задней комнате таверны, они спускали в азартные игры содержимое своих кошельков, накачивались элем или другими дьявольскими напитками, тащили наверх дешевых проституток, чтобы провести с ними несколько часов, делая вид, что это что-то значит для них.

Теперь он вынужден был лежать здесь, где мисс Мария Эштон оставила его несколько часов назад, обнаженный – если не считать обернутой вокруг бедер простыни, – захмелевший (спасибо бабушке) и дрожащий от холода.

Где она, черт побери?

Кем она себя считает, если позволяет отказываться от его общества? Мисс Мария Эштон. Всего лишь чересчур высоко оплачиваемая прислуга в слишком простой и поношенной одежде… причем она ничуть не смущена этим.

Какого черта его должно волновать, что она о нем думает? Более того, как ему в голову могла прийти мысль соблазнить ее?

Если бы он только мог.

Он опять отхлебнул из бокала.

Выбирая портвейн, бабушка осталась верна себе. Ее одежда, дома, драгоценности, друзья – все было самым лучшим, что только можно купить за деньги.

Поворачивая бокал в руке, он некоторое время смотрел на янтарную жидкость и наблюдал игру света в стеклянных гранях, а затем залпом допил портвейн и бросил бокал на пол.

Дотянувшись до полога балдахина, Салтердон ухватился за него и, стиснув зубы, с усилием сел. В тусклом свете его безжизненные завернутые в простыню ноги вызывали ассоциацию с мумией.

Он сорвал с себя простыню и отбросил ее.

Его бросало то в жар, то в холод. Комната медленно вращалась вокруг него, и он не знал, то ли это от дорогого бабушкиного портвейна, то ли от непривычного напряжения. Когда он в последний раз пытался встать на ноги? Ни разу с той самой ночи, когда на него напали разбойники. Он возвращался со скачек в Эпсоне в сопровождении нескольких молодых обожателей, напыщенных и самовлюбленных, как он, с раздувшимися от выигранных денег кошельками, насквозь пропитанных алкоголем, и с нетерпением ожидающих объятий грязных красоток Ист-Энда. Целый час он лежал, уткнувшись лицом в грязь и наблюдая, как пар поднимается от струйки крови, образовавшей лужицу у его щеки. Он чуть не умер и испытал странное ощущение, как будто душа его отделилась от тела и со стороны наблюдала за распростертым на земле стонущим молодым человеком с залитым кровью бледным лицом – герцогом Салтердоном. Перед его угасающим взором мелькали многочисленные картины прошлого, настоящего и будущего. Он видел себя ребенком, который, прижавшись носом к оконному стеклу, наблюдал за игравшим на солнце братом и не обращал внимания на нудный голос учителя, талдычившего об огромной ответственности и необходимости быть достойным своего отца.

– Подонки, – вслух произнес он, и как бы в ответ раздалось потрескивание углей гаснущего камина.

Дверь спальни открылась. На пол упала полоска света из коридора, а затем на пороге показалась женская фигура. Темный силуэт на секунду замер. Очевидно, она заметила, что он, тяжело дыша, сидит на краю кровати, обнаженный, если не считать обернутого вокруг бедер полотенца, и вспотевший от напряжения.

– Мария? – позвал он и сжал кулаки, обнаружив, что сердце его забилось быстрее от радости, что она все-таки не собрала свои жалкие пожитки и не сбежала из Торн Роуз, подальше от его идиотских и бесплодных приставаний.

– Ну вот, – неожиданно раздался в ответ мурлыкающий голос Молли. – Что у нас тут происходит? Похоже, старина Эдкам оказался прав, а? Немного ласки, и к мужчине чудесным образом возвращаются силы.

Она закрыла дверь, толкнув ее бедром, и двинулась к Салтердону, держа в руках поднос с фруктовыми пирожными. Выйдя на освещенное место рядом с кроватью, она улыбнулась ему и подмигнула.

– Я подумала, что вам, наверное, немного одиноко здесь. Может, вы захотите пирожное… или два… или три.

Она хихикнула и поставила поднос на прикроватный столик.

– Где мисс Эштон? – спросил он.

– Мисс Эштон, вот как? Зачем же так официально? Ведь всего минуту назад вы называли ее Марией.

– Где она? – повторил Салтердон.

– Какая разница? Нет ничего такого, что вместо нее не смогла бы сделать я.

Он взглянул на ее грудь, которая сейчас казалась необычно пышной. На ней не было сорочки. Соски темными кружками просвечивали сквозь тонкую ткань блузки. Что ей, черт побери, нужно?

Она разломила пирожное, запустила пальцы в теплую вишневую начинку и вытащила одну ягоду, мясистую и кроваво-красную, как выдержанное вино. Сок стекал по ее пальцам.

– Какого черта? – спросил он, не отрывая взгляда от ее пальцев. – Такое красивое пирожное.

Она поднесла вишню к его губам, и густой сок тонкой струйкой полился на его обнаженные бедра.

Салтердон медленно перевел взгляд на ее пальцы.

Боже милосердный. Она соблазняет его… по крайней мере, пытается. Его лицо, шея, плечи покраснели от смущения, и он приоткрыл рот, позволив ей положить ягоду ему между губами. Сок был теплый, густой и сладкий, а сама вишня мясистой и плотной. Он осторожно вонзил в нее зубы. Закрыв глаза, он вспоминал о других женщинах – любовницах, – которых он ласкал своими губами и языком, наслаждаясь их пьянящим ароматом, пока безумие желания не поглощало его, и тогда он с неистовством овладевал ими, заставляя вскрикивать от наслаждения и благодарности.

Прекрасные женщины. Самые соблазнительные женщины Англии и всей Европы. Женщины, которые, ложась в постель, надевали только драгоценности. Длинные нити жемчуга, бриллиантов и сапфиров обвивали их прекрасные груди и сверкали, перекатываясь по нежному телу.

О, эта нежная кожа, гладкая, благоухающая, как цветы… как фиалки… как Мария.

А теперь он опустился до развратной горничной с редкими соломенными волосами, чьи гнилые зубы только в тусклом мерцающем свете казались менее отвратительными, а от слишком тощего тела с отвисшими грудями исходил кислый запах пота.

Молли через голову стянула блузку и бросила ее на пол. Улыбаясь, она обмазала один сосок вишневым сиропом, обхватила тощую грудь ладонью и поднесла к его рту.

– Попробуйте, – промурлыкала она и, раздвинув ноги, потерлась о колено Салтердона. – Только лизните, ваша светлость. Может, вам понравится. Не попробуешь, не узнаешь, ведь так?

Она провела липким соском по его губам. Он отвернулся.

Молли запустила пальцы ему в волосы и силой повернула его лицо к себе.

– Ты забываешься, – резко сказал он и сжал ее запястья с такой силой, что она стиснула зубы и застонала.

– В чем дело, ваша светлость? Боитесь, что ничего не получится? Я за этим и пришла. Чтобы немного помочь вам.

– А что заставляет тебя думать, что я отвечу на твои приставания?

– Нищим не приходится выбирать, правда?

Он отшвырнул ее. Зацепившись за ковер, Молли упала на спину; ее юбка задралась до колен, открыв раздвинутые бедра.

– Проклятый псих! – крикнула она. – О чем я только думала, соглашаясь на это? Надо было сказать ее светлости…

– Сказать ее светлости?

Губы Молли скривились, глаза прищурились, а голос зазвучал грубо.

– А вы думали, что я здесь ради собственного удовольствия?

Он окаменел.

– Совершенно верно, – кивнула она. – Чтобы снова сделать вас мужчиной.

Он с такой яростью взглянул на нее, что она отползла в сторону, подобрала блузку, а затем бросилась к двери, распахнула ее и скрылась в темноте.

Стиснув зубы, он сполз с постели, ухватился трясущейся рукой за столбик кровати и, раскачиваясь из стороны в сторону, попытался поймать равновесие, со страхом ожидая, что в любой момент ноги перестанут держать его.

– Ваша светлость! – донесся с порога спальни Марии тихий взволнованный возглас, и в то же мгновение она оказалась рядом. В тусклом свете его комнаты ее простенькая ночная рубашка сверкала белизной.

– Что это вы задумали, сэр? – вскрикнула она, обхватив руками его талию и вся дрожа от напряжения. – Быстро дайте мне опустить вас на кровать. Не сопротивляйтесь… Перестаньте, иначе мы оба упадем.

– Оставьте меня в покое, – прорычал он и попытался оттолкнуть ее.

Она сильнее вцепилась в нега, прижавшись щекой к напряженным мускулам ею влажной от пота груди. Волосы серебристым водопадом рассыпались по ее плечам.

Схватив Марию за волосы, он грубо оторвал ее от себя. Она вскрикнула. Глаза ее стали огромными, на лице отразилось отчаяние.

– Странно, всего несколько часов назад вы презирали меня, а теперь влетаете сюда, как ангел милосердия, – процедил он сквозь зубы. – Она вас тоже купила, мисс Эштон? И сколько же стоит ваша преданность?

Мария отчаянно затрясла головой. Ее лицо исказилось от боли и обиды.

Он отшвырнул ее от себя. Со сдавленным криком она упала на пол.

* * *

В огромном доме все стихло, но она продолжала ходить из угла в угол своей комнаты. Горящие в камине смолистые дрова и торф распространяли резкий неприятный запах. Ее губы припухли и саднили.

Как можно быть такой глупой и позволять ему подобные вольности? Одним прикосновением губ он превратил ее в недалекую и бесстыжую шлюху, вроде Молли. Всем своим существом она жаждала прильнуть к нему, позволить ему делать все, что угодно, с ее губами, ее телом, ее рукой… О Боже!. Там, под полотенцем, ее пальцы касались его плоти и жестких волос…

Мария покосилась на свою кровать с толстой пуховой периной и обтянутыми шелком подушками. Маленькая лампа освещала своим бледно-желтым светом только небольшую часть комнаты. Концентрические блики падали на пол, кровать и разноцветные подушки.

Разве она осмелится снова взглянуть ему в глаза?

А может, она неправильно истолковала его намерения, а он, в свою очередь, не понял ее. Она убежала не потому, что считала его безобразным, а оттого, что больше не могла сопротивляться нахлынувшим на нее чувствам. Не могла управлять ими. В какой-то момент она желала только одного – стать такой же покладистой, как Молли, чтобы испытать то дикое наслаждение, что заставляет женщину совокупляться с мужчиной на кухонном столе, и так глубоко погрузиться в бездну блаженства, что не придавать значения, если кто-нибудь увидит их.

Даже сейчас, когда прошло несколько часов, нервное и физическое возбуждение заставляло ее ходить по комнате. Странно, но огонек желания с каждой минутой разгорался все сильнее. Каждый раз, когда она думала о Салтердоне, жар охватывал ее грудь, живот, спускался ниже, между ног.

Ей казалось, что она сходит с ума.

Боже милосердный, неужели она никогда больше не обретет душевный покой? Неужели ей не удастся избавься от этого навязчивого чувства – безумного влечения к человеку, который явно презирает ее?

Когда страх, который она испытывала перед его внешностью и свирепым характером, уступил место чувству долга? Когда обязанности превратились в товарищеские отношения, товарищеские отношения сменились нежностью, а нежность… чем?

– Нет, – вслух сказала она. – Глупая девчонка, ты не должна допускать даже мысли об этом. Ты не можешь влюбиться в герцога Салтердона. Ты не посмеешь! В противном случае тебе следует собрать свои жалкие пожитки и сию же минуту убираться из Торн Роуз. Страшно представить, как он отреагирует, если услышит о подобной глупости. А что подумает его бабушка?!

Мария представила себе, как отреагирует ее тело, если он снова прикоснется к ней.

* * *

Утро выдалось мрачным и холодным. Проснувшись, Мария тщательно вымылась водой из кувшина. Она плеснула водой в лицо, и пока холодные струйки стекали у нее по шее, перед ее внутренним взором чередой промелькнули картины вчерашнего дня.

«Нужно быть действительно не в своем уме, чтобы остаться здесь, – думала она. – Необходимо потребовать у ее светлости, чтобы она отправила меня в Хоуорт. Оттуда я смогу поехать куда угодно: в Лондон, Ливерпуль – подальше от этого безумия. Как мне теперь смотреть ему в глаза? Как мне жить в этой комнате, этом доме, этой проклятой местности, когда все вокруг напоминает о том, что чуть было не произошло? Если бы он хотел найти способ уничтожить меня, то не смог бы придумать ничего лучше».

Она подошла к окну и отодвинула занавеску из тяжелого шелка. Стекла были покрыты морозными узорами. Мария очистила круг и сквозь него взглянула на суровый пейзаж за окном. В доме еще было тихо. Так же тихо, как на серых холмах вокруг.

Сквозь туман в одном из домиков мелькнул огонек, и она вспомнила, как они с Полом выбирались из дома через окно спальни и в облачках пара бежали к кладбищу на вершине холма. Там они играли в игру, угадывая какое окно загорится первым, затем вторым, затем третьим… Мария всегда выигрывала, хотя догадывалась, что Пол специально поддается. Она не встречала человека, умнее брата. Он находил решение любой проблемы.

Если бы он был сейчас здесь, то, наверное, смог бы объяснить, что с ней происходит. Почему она продолжает, отбрасывая гордость, попытки помочь человеку, который отвергает ее. Почему она переносит его насмешки и оскорбления, его враждебность и унизительные обвинения. Почему ее чувство сострадания и желание помочь (не говоря уже об обязанностях сиделки) оказались вытеснены физической потребностью каждую минуту быть рядом с ним, несмотря на его высокомерие и озлобленность, несмотря на его вчерашнее поведение…

Вздохнув, она отвернулась от окна и замерла. Позади нее стояла Молли, скрестив руки на груди и отставив ногу в сторону. Ее чепец, как обычно, выглядел измятым, а из-под него торчали пряди волос.

– А теперь, – объявила Молли, – похоже, вас ждет сюрприз, мисс Эштон.

– О чем ты? И кто позволил тебе без стука входить в мою комнату?

– Я хочу сказать, что к вам гость.

– Гость?

– Вы разве не слышали? – усмехнулась Молли. – Наверное, нет. Он приехал поздно вечером, когда вы уже спали.

– Это не отец! – панически вскрикнула Мария, отчего брови Молли удивленно поползли вверх.

– Скоро узнаете. Он пьет кофе с герцогиней в голубой гостиной.

С этими словами Молли повернулась и, усмехнувшись, вышла из комнаты.

Господи, только не отец. Этого не может быть. Викарий не осмелился бы бросить вызов герцогине и без предупреждения явиться к ней.

Она быстро оделась, расчесала волосы и так заколола их на затылке, что коже головы стало больно. Убедившись, что все пряди лежат на месте, и несколько раз растерев лицо, Мария только потом вспомнила, что она больше не ребенок и ей не нужно навытяжку стоять перед отцом, с ужасом ожидая, что он обнаружит хоть одно пятнышко грязи. Чистота была второй добродетелью после набожности.

Заглянуть к Салтердону?

Нет. Не сейчас. Ей еще понадобятся силы.

Она выскочила из комнаты и побежала, не разбирая дороги, по длинному темному коридору. Зачем он приехал? Заставить ее вернуться домой? Может быть, мать заболела… О Боже, только не мать…

Дверь в голубую гостиную была закрыта. Сердце Марии учащенно билось, по телу пробегала дрожь. Остановившись на пороге, она на секунду прикрыла глаза, а затем толкнула дверь.

В дальнем конце комнаты спиной к ней сидел мужчина и тихо беседовал с герцогиней. Старуха подняла голову и поднятием брови поприветствовала Марию.

– Вот и она, – послышался приглушенный голос герцогини.

Посетитель встал и обернулся.

– Джон! – вскрикнула она и почувствовала, что ноги у нее стали ватными.

Забыв о приличиях, она бросилась в дальний угол комнаты и, как в детстве, упала в его раскрытые объятия.

Он засмеялся и на мгновение крепко обнял девушку, а затем решительно взял ее за руки и отстранился.

– Мария, – вновь рассмеялся он. – Вижу, ты ни капельки не изменилась. Посмотри на себя: такая же живая и непосредственная, как в тот день, когда ты покинула Хаддерсфилд.

– Это было не так давно, – возразила она. Герцогиня отодвинула чашку с блюдцем.

– Мистер Рис приехал поздно вечером. Мы подумали, что не стоит вас будить, милая.

– Почему ты приехал? – спросила Мария, вглядываясь в знакомое лицо Джона, так нравившееся ей до приезда в Торн Роуз. – С мамой все в порядке?

– Да, – кивнул он и более сдержанно добавил: – С отцом тоже. Я обещал твоей матери, что когда буду проезжать мимо, то зайду проведать тебя, передать привет и убедиться, что ты счастлива.

Он нахмурился, одним пальцем приподнял подбородок девушки и тихо спросил:

– Ты счастлива, Мария?

– Похоже, – сказала герцогиня. – Слухи о том, что в графстве завелись разбойники, достигли Хаддерсфилда.

– Мы здесь в безопасности, – заверила его Мария, и, отстранившись, отвернула лицо. Не многие знали ее так хорошо, как Джон. По удивленному и встревоженному выражению глаз она поняла, что он не верит ей.

– Вероятно, – ответил Джон, окинув взглядом роскошную гостиную.

Герцогиня встала.

– Мне кажется, что вам нужно немного побыть вдвоем. Завтрак подадут через час. Надеюсь, вы присоединитесь к нам, мистер Рис.

Он слегка поклонился.

– Благодарю, ваша светлость.

Герцогиня вышла, и Джон повернулся к Марии, которая села на скамеечку перед яркими языками пламени камина. Она задумчиво смотрела на него.

– Насколько я понимаю, тебе не нравится Торн Роуз?

– Разве можно винить меня за то, что я считаю, что на деньги, потраченные на украшение только этой комнаты можно накормить и дать приют голодным и бездомным трех графств?

– Милый Джон, ты все такой же, – она радостно улыбнулась, вернее, попыталась, и хлопнула ладонью по скамейке рядом с собой. – Иди сюда. Тут теплее.

После секундного замешательства он нерешительно приблизился к скамейке и медленно опустился на нее.

– Должен тебе сказать, – произнес он, протянув ладони к огню, – я также не одобряю, что ты ухаживаешь за взрослым мужчиной. Мы все были уверены, что твоим подопечным будет ребенок.

– Я тоже.

– И тем не менее ты осталась.

– Как сказано в Библии, все мы в ответе за своего ближнего. Кроме того… он безопасен.

Она покраснела от собственной лжи. Воспоминания о вчерашнем поведении Салтердона вспыхнули у нее в мозгу.

– У меня не возникло бы сомнений по поводу твоего пребывания здесь, если бы не чудовищная репутация герцога… относительно женщин.

Наклонив голову и улыбнувшись, она коснулась его руки.

– Если бы на твоем месте был другой человек, то я могла бы подумать, что ты ревнуешь.

Он некоторое время пристально смотрел на нее, а затем неожиданно вскочил и принялся расхаживать по комнате.

– Ты когда-нибудь серьезно задумывалась о том, чтобы вернуться домой?

– Конечно, – кивнула она, рассмеявшись про себя. – Все время.

Резко повернувшись, так что длинный черный плащ священника обернулся вокруг его ног, он простер руки и взволнованно воскликнул:

– Хвала Господу! Мое путешествие оказалось не напрасным. Я немедленно переговорю с герцогиней. Мы объясним, что после некоторого размышления…

– Нет.

– В чем дело?

– Я останусь.

– Но ты же сама сказала…

– Что часто об этом думаю, – покачала головой Мария. – Там у меня нет будущего.

– А здесь? Впрочем, неважно. Это и так ясно. Даже если я захочу, то не смогу окружить тебя подобной роскошью.

– Причины, по которым я не выхожу за тебя замуж, Джон, не имеют ничего общего с твоим желанием или нежеланием обеспечить меня материально.

Мария встала и подошла к высокому и стройному молодому человеку. Горящими глазами он смотрел на девушку, и на лице его отражалась целая гамма чувств. Как всегда, он боролся с собой. Она видела это по выступившим на его лбу капелькам пота, по дрожи, пробегавшей по его телу, по почти страдальческому изгибу губ. Он был похож на человека, балансирующего на краю пропасти, когда малейшая поддержка может спасти его. Джон готов умереть ради нее, готов пожертвовать всем, чтобы обладать ею. Именно за этим он пришел, независимо от того, сознавал он это или нет.

Мария смотрела в искаженное отчаянием лицо Джона и с трудом удерживалась, чтобы не погладить его по щеке. Она вспоминала, как часто плакала в подушку от того, что не могла безраздельно завладеть его вниманием и отвлечь от ревностного служения Богу… Теперь это было в ее власти. Джон приехал сюда, чтобы отречься от Господа. Он наконец сделал выбор. С ужасом Мария поняла истинные причины своего желания. Господи! Она теперь знает, что такое настоящая любовь. Молодой и красивый помощник викария был лишь средством сбежать от отца…

А теперь, когда отец далеко, хочет ли она провести всю оставшуюся жизнь рядом с Джоном?

Сзади послышался какой-то звук. С замиранием сердца Мария оглянулась.

– Салтердон, – позвала она. – Ваша светлость?

Кресло герцога выкатилось из тени на свет, и атмосфера в комнате стала напряженной. Волосы Салтердона были всклокочены, как будто он только что встал с постели. Точно так же он выглядел вчера вечером, когда целовал ее и пытался сделать с ней то, что она не в силах была вынести. Его небритое лицо покраснело от напряжения, белая рубашка стала влажной от пота.

– Мне не сообщили, что у нас посетитель, – сказал Он. – Хозяину дома положено докладывать, когда приезжают гости. Кроме того, прислуга должна спрашивать разрешения у хозяина, прежде чем принимать собственных гостей.

– Ваша светлость, я… – шагнул вперед Джон.

– Я знаю, кто вы… Друг?

– Мы познакомились с Марией, когда она была вот такой, – он взмахнул рукой на уровне пояса и ободряюще улыбнулся девушке. – Я жил в их семье, как помощник ее отца.

Салтердон криво усмехнулся.

– Она и сейчас почти ребенок, правда? – тихо сказал он.

Он подкатил кресло поближе, заслонив собой лампу. Глаза его сверкали, как хрусталь.

– Продолжайте, пожалуйста. Кажется, вы пытались убедить девушку уехать с вами в Хаддерсфилд.

– Вы подслушивали, – шагнула к нему Мария. – Давно вы здесь?

– Достаточно.

– Имею я право на личную жизнь?

– В том, что касается меня, у вас нет никаких прав. Мистер Рис, вы приехали, чтобы увезти Марию?

Джон потупил глаза.

– На вашем месте я бы вспомнил о своих обетах, – сказал Салтердон. – Церковь не одобряет лжи.

– Да, – молодой человек улыбнулся Марии. – Я привез новости, которые, надеюсь, заставят ее изменить решение и вернуться в Хаддерсфилд. Мне предложили место викария в Бристоле.

– Джон! – радостно вскрикнула она. – Это замечательно!

– Да, – кивнул он. – У меня будет просторный дом и более чем достаточно средств, чтобы наполнить наши кладовые.

– Наши?

– Я приехал просить твоей руки, Мария.

– Вот это славно, – пробормотал Салтердон притворно сладким голосом. Глаза его прищурились, губы сжались в тонкую полоску. – Но вы, кажется, забыли, что она имеет обязательства передо мной.

– Ничего такого, что нельзя было бы нарушить… ваша светлость. Ведь я сделаю Марию счастливой.

– Разве Мария несчастна?

– Да, ваша светлость, – ответила она, с трудом сдерживаясь. – Мария очень несчастна, когда о ней говорят, как будто она ничего не значащая крохотная пылинка.

– Мария, – с упреком посмотрел на нее Джон. – Опомнись.

Салтердон засмеялся, откинув голову.

– Очевидно, вы не так хорошо знаете мисс Эштон, как вам кажется, мистер Рис.

– Мария всегда была… немного горячей.

– Если она так разочаровала вас, – тихо произнес Джон и смиренно улыбнулся, – значит, у вас не будет возражений против ее отъезда.

Раздался стук в дверь, а затем в комнату вошел Тадеус и снял шапку.

– Герцогиня просила меня сообщить его светлости и мисс Эштон, что она через час отправляется на верховую прогулку. Она просит вас сопровождать ее.

* * *

– Я уже видел дом, – рассказывал Джон. – Он такой красивый. В нем три комнаты средних размеров, кухня-столовая и две спальни наверху: одна для нас, а другая для детей, а если станет тесно, то можно будет пристроить еще комнаты.

Он покраснел и закашлялся. Кофе давно остыл, но молодой человек продолжал заглядывать в чашку, как будто черпая там силу и мужество, которых ему явно не доставало.

– Домик расположен в роще среди огромных вязов и окружен ухоженным садом. В этой местности много солнца, а почва черная и плодородная. Местные жители собирают богатый урожай. Уверяю, Мария, тебе там будет хорошо.

– Расскажи мне о церкви.

– Она маленькая, но будет расширяться. Я беседовал с несколькими членами общины и нашел их милыми и дружелюбными.

– Ты говорил с моим отцом?

– Да.

Джон отставил чашку.

– Мне напомнили, что ты больше не его дочь, и если я решусь погубить свою жизнь и жениться на такой аморальной женщине, то он будет до конца дней своих молиться за мою несчастную душу, – сказал он и наконец поднял глаза на Марию. – Я думал, что тебя обрадует мое предложение.

– Я только что получила свободу.

– Раньше все было по-другому. Я вспоминаю, как ты часами мечтала, что мы соединим свои жизни. Ты клялась, что будешь любить меня, как никто другой.

– Да, но насколько я помню, ты упорно отказывался давать мне подобные обещания. Бог – твоя самая большая любовь, Джон. Или что-то изменилось?

– Ты всегда знала, как я предан тебе.

– Богу. Только Богу.

– И тебе.

* * *

День выдался пасмурным и холодным. Выйдя на крыльцо, Мария замерла и, заморгав, посмотрела на стоявшую у ступенек карету с единственным пассажиром.

– Ты его боишься? – спросил Джон, пристально взглянув ей в лицо.

– Разве похоже, что я боюсь его светлости?

– Похоже, что он смущает тебя. В его присутствии ты становишься…

– Какой?

– Скованной.

– У него нелегкий характер.

– Боюсь, это не та скованность.

Она оглянулась на подошедшего к ним Тадеуса. Через руку у него была перекинута длинная соболья шуба, а в другой руке он держал меховой шарф и шляпу, широкие поля которой тоже были оторочены собольим мехом.

– Наденьте это, – сказал он, протягивая ей меха, и бросил быстрый взгляд на Джона.

Даже в тусклом свете пасмурного дня густой богатый мех сверкал, как черное золото.

– Я не могу, – пробормотала Мария. – Скажите ее светлости…

– Это принадлежит не ее светлости, а ему, – кивнул Тадеус в сторону кареты и губы его сложились в гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. – Вернее, одной из его последних любовниц. Его светлость считает, что это согреет вас лучше, чем, как он выразился, куча тряпья, что на вас надета.

– Как? – переспросила Мария и почувствовала, что краснеет. – Можете сказать его светлости… Впрочем, не надо, Тадеус. Я сама скажу.

Запахнувшись в плащ и скользя по тонкому льду, покрывавшемуступеньки, она спустилась к карете и распахнула дверцу. Салтердон медленно повернул голову. Он сидел, подняв меховой воротник своей шубы и сдвинув на глаза шляпу.

– Мне не нужны меха ваших любовниц. Я скорее замерзну…

Мария вскрикнула, когда рука в кожаной перчатке ухватила ее за предплечье и втянула в карету. С негодующим возгласом она упала на обтянутое бархатом сиденье. Салтердон захлопнул дверцу и через окно обратился к Джону, который, увидев, что герцог силой втащил Марию в карету, бросился вниз по ступеням.

– Кажется, герцогиня неважно себя чувствует, мистер Рис. Я уверен, что ваше общество и молитвы помогут ей больше, чем героические попытки спасти мисс Эштон.

Джон молча застыл на верхней ступеньке. Ветер немилосердно трепал его длинный плащ, и даже в тусклом свете пасмурного дня было видно, что он покраснел. Тадеус подал шарф и шляпу в окно кареты и взобрался на место кучера. Злобно улыбнувшись, Салтердон задвинул занавеску, откинулся на спинку сиденья и перевел взгляд на Марию, которая сердито смотрела на него.

– У вас нет никакого права так грубо обращаться со мной в присутствии моего гостя, ваша светлость.

– Я имею право, черт возьми, делать все, что захочу, мисс Эштон. Могу выкинуть отсюда вашего любимого викария, – ответил он и, улыбнувшись уголком рта, добавил: – Одно мое слово, и его отлучат от церкви.

– Зачем вам это? Он не сделал вам ничего плохого.

– Разве?

– Скажите, что?

– Он вмешивается в мою жизнь.

– Тем, что приехал в Торн Роуз?

Лицо Салтердона стало замкнутым. Он расслабился, откинулся на подушки и слегка вытянул ноги, которые покачивались при движении кареты. От его пристального взгляда у Марии возникло ощущение, что ее тело стало холодным и твердым, как обледенелые ветки деревьев.

– Вы собираетесь уехать с ним? – помолчав, спросил он.

– У меня не было времени подумать об этом.

– Вы любите его?

– Это не ваше дело.

– Если это касается моего будущего, то мое.

– Да! – с яростью выкрикнула она. – Люблю… люблю… Он… он с самого детства был верным и преданным другом. А когда я выросла, то стала мечтать, что выйду за него замуж.

– Он не сможет сделать вас счастливой.

– Вы его не знаете.

– Я знаю, что Бога он любит больше, чем вас. В противном случае вас бы уже не было в Торн Роуз.

Забившись в угол, Мария выглянула в окно, пытаясь сосредоточить свое внимание на проплывающих мимо замерзших деревьях и сугробах снега.

– Я ни на минуту не допускаю, что он может дать вам счастье, – сказал Салтердон. – Вы из тех женщин, которые требуют от мужа стопроцентного внимания, а не получив его, начинают обманывать.

Мария дала ему пощечину, но он только рассмеялся.

– Мало-помалу вы разобьете ему жизнь. Вы разрушите его веру. Перед своими забитыми прихожанами он будет обличать грех прелюбодеяния, а затем возвращаться домой к жене, которая обовьет его своими прекрасными белыми ногами и потребует больше, чем могут дать его душа и тело. Каждый раз, когда он будет спать с вами, Господь будет хлопать его по плечу, напоминая о том, что он важнее.

– Вы будете презирать любого, кто способен… – Мария прикусила губу.

– Способен что делать, мисс Эштон? Любить женщину? – он тихо рассмеялся. – Есть огромная разница между понятиями «совокупляться» и «любить». Возьмем, к примеру, нас… Если бы я был в состоянии, то мог бы задрать вам юбку и получить удовольствие так, как мне хотелось бы. С другой стороны, я могу отбросить свои желания и сосредоточиться на ваших других качествах и совсем не думать о том, чтобы раздвинуть ваши прелестные ножки.

– Прекратите! – крикнула она, зажав уши ладонями. – Я хочу немедленно вернуться в Торн Роуз. Я требую!

Он наклонился вперед и одним пальцем приподнял подол ее юбки.

В холодном воздухе его глаза светились, как у кошки, гипнотизируя Марию и лишая ее способности сопротивляться. Господи, почему она не может пошевелиться? Почему не вцепится ему в лицо? Почему не позовет на помощь Тадеуса?

У Марии перехватило дыхание, когда пальцы Салтердона коснулись ее икры и скользнули вверх по колену, а затем по бедру. Она попыталась сжать ноги, но он щелчком пальца раздвинул их.

– Идите сюда, мисс Эштон, – сказал он и обнял ее другой рукой за плечи. Мария послушно прислонилась к нему, как безвольная кукла. Она должна была кричать, сопротивляться, но слова беспорядочно мелькали у нее в мозгу и пропадали под напором того, что страстно желало ее тело… еще со вчерашнего вечера.

Она упала на сиденье рядом с ним, откинув голову и подставив его губам открывшуюся шею. Облачко теплого влажного пара из его рта ласкало ей тело, а затем он коснулся ее кожи губами, зубами и горячим языком. Его вторая рука добралась до возбужденного холмика между ног девушки и ласково гладила ее плоть, как раньше гладила клавиши рояля.

Поведение Марии нельзя было назвать сознательным: разум ее еще не сдался, но тело жило своей собственной жизнью. Много часов… дней… она жаждала облегчения, которое мог дать ей только он… герцог… ее хозяин… с горящими насмешливыми глазами, мрачной складкой губ и необузданным нравом. Она стала пленницей своих собственных желаний.

Он нашел ее рот и впился в него зубами, губами, языком. Он все глубже погружал пальцы в ее лоно, заставляя ее рот приоткрыться. Она вся дрожала, прижимаясь грудью к его сильному телу, обвивалась вокруг его руки, стонала и всхлипывала, а затем оторвалась от его рта и отдалась полностью во власть его волшебных рук, колдовавших внутри и снаружи ее тела, превращавших холодный застывший воздух в горячее пламя.

А затем он замер.

– Пожалуйста, пожалуйста, – услышала она свой умоляющий голос, не зная точно, о чем просит. Мария молила о том, чтобы наконец прекратилась эта мука, она жаждала ощутить то, что было написано на лице Молли неземное наслаждение, о котором рассказывал Пол, и которое чувствуешь, когда твое тело сливается с телом любимого человека…

– Ш…ш, – Салтердон зажал ей рот рукой и отодвинул занавеску. Струя холодного воздуха ударила им в лица.

Пейзаж вокруг раскачивался в такт подпрыгивающей карете. Затем послышались звуки: выстрелы и крики людей.

– Ублюдки, – процедил он сквозь зубы и, высунувшись в окно, крикнул Тадеусу. – Мы можем вернуться в Торн Роуз? Отвечай, черт бы тебя побрал!

– Нам не обогнать их лошадей! – крикнул в ответ Тадеус.

– Не жалей сил, черт возьми!

– Ладно, ваша светлость.

Салтердон вновь опустился на сиденье и повернулся к Марии. Его напряженное лицо взмокло от пота. Он схватил юбку Марии и прикрыл ей колени. Она не могла двигаться, мысли ее путались. Она казалась самой себе взведенной пружиной, которая в любой момент может распрямиться.

Салтердон с раздражением взял ее за локти и потряс.

Очнись, Мария. Послушай меня, черт возьми, – он опять тряхнул ее, и в этот момент вновь раздались выстрелы. Карета подпрыгнула, наклонилась сначала в одну сторону, а затем в другую. Салтердон вынужден был ухватиться за сиденье, чтобы не упасть.

Мир, казалось, перевернулся. Салтердон наклонился к Марии, крепко обхватил своими сильными руками и притянул к себе. Карета на мгновение повисла в воздухе, а затем ударилась о землю и покатилась. Все вокруг провалилось во тьму.

Глава 13

Салтердон, дрожа от холода, медленно приходил в себя.

– Куда ты смотрел, безмозглый идиот? Ты точно угробил их. Представляешь, что нам будет за убийство этого проклятого герцога?

– Мы всего лишь немного повеселились. Что это с тобой? Вздумал стыдить нас?

Голоса смолкли.

Он опять погрузился в забытье.

Когда он снова открыл глаза, то почувствовал, что промерз до костей. Подняв голову, он увидел взрытые сугробы, разбросанную упряжь, уже покрытую свежевыпавшим снегом, и неясные очертания мертвой лошади. А дальше, у подножия крутого холма, лежала карета, превратившаяся в беспорядочное месиво из обломков черного дерева и того, что осталось от бархатной обивки, клочья которой на белом снегу выглядели как алые пятна крови.

– Мария, – выдохнул он в холодный неподвижный воздух, а затем, пытаясь выбраться из снега на камень, громко повторил. – Мария!

Представив себе ее хрупкое тело, лежащее среди обломков кареты, он застонал и стал изо всех сил бить кулаком о камень, пока боль не заполнила все его существо. Потом он затих, перекатился на снег, лег на спину и закрыл глаза.

Звук.

Вздох.

Стон.

Приподнявшись, он огляделся.

Расселина, в которой он лежал, заворачивала вправо. Сверху свисала «борода» валежника и чертополоха. У самого гребня из голой черной скалы лежало чье-то тело. Салтердон опять заполз на камень и протер глаза.

Мария!

Добравшись до девушки, он обнаружил ее лежащей на спине с разбросанной по снегу паутиной пепельных волос. Туфель на ее ногах не было, а сквозь дырки в чулках просвечивали маленькие розовые пальчики. Подбородок девушки был поцарапан, над левым глазом начала вздуваться большая багровая шишка.

Подтянув свое тело поближе, он обхватил ее в прижал к себе. Она застонала, шевельнулась, повернула к нему голову и открыла глаза.

– Ваша светлость?

– Не двигайся. Не разговаривай. Господи, – он облегченно рассмеялся. – Я думал, ты умерла.

– Я была похожа на мертвую?

– Абсолютно неживая. Как ангел. Снежный ангел с губами из льда.

– Мне холодно, сэр.

– Иди сюда. Осторожнее. Ты можешь двигаться? Он расстегнул шубу, прижал к себе гибкое девичье тело и запахнул меховые полы. Она прильнула к нему, едва касаясь макушкой его подбородка. Ее тонкие руки обвились вокруг него, а нога легла ему на бедро. Они лежали в позе утомленных и пресыщенных любовников.

Он поцеловал ее в макушку, которая пахла фиалками. Она теснее прижалась к нему и пробормотала:

– Не беспокойтесь, ваша светлость, я с вами. «Я с вами».

Господи, какая восхитительная невинность.

Время от времени он растирал ее руки, массировал спину и шею, чтобы хоть как-то согреть ее. Проходили минуты и часы, и день стал угасать.

Где же этот проклятый Тадеус? Неужели он свалился с обрыва вместе с каретой и лошадьми?

Кто-то непременно должен скоро хватиться их. Метель усиливалась. Ветер выл и швырял в воздух острые, как крошечные иголки, крупинки снега. Салтердон боялся закрыть глаза. Иначе он умрет. И она умрет.

Он крепко прижимал девушку к себе, тряс ее, будил, заставлял смотреть на себя. Ее огромные голубые глаза, окруженные заснеженными ресницами, оставались пустыми, и от этого он впадал в панику.

– Поговори со мной.

Ее веки медленно опустились.

Он закрыл ей рот поцелуем, придерживая пальцами ее подбородок и заставив ее губы раскрыться. Его язык проник ей в рот. Она пошевелилась и застонала.

– Поцелуй меня, – прошептал он сквозь зубы и почувствовал, как тело девушки затрепетало. Ее дыхание участилось, кожа стала теплой и упругой, из груди опять вырвался стон.

Он взял в ладонь грудь Марии и сжал, сначала нежно, а затем все сильнее и сильнее, пока не почувствовал, как ее маленькие пальчики впились в рубашку на его спине. Она еще теснее обвила его ногой, так что он ощутил тепло ее лона. Уткнувшись мягкими губами ему в плечо, она глубоко вздохнула.

Кровь его вскипела.

Лоб покрылся испариной.

С бьющимся сердцем он просунул руки к ней под одежду и крепко прижал девушку к своей груди… а затем ее дыхание выровнялось, и она успокоилась в его руках. Повернув лицо навстречу падающему снегу, он засмеялся. Он не мог остановиться, из глаз его текли слезы, становясь густыми, как патока, на замерзающих щеках.

Мария подняла голову и, заморгав, посмотрела на него.

– Не понимаю, что смешного в том, что мы замерзнем насмерть, – прошептали ее посиневшие губы.

Он сжал ладонями ее лицо.

– Мария, у меня замерзли пальцы ног. Она нахмурилась.

– Мария… моим ногам больно.

– Ногам?

Он кивнул, поцеловал ее в губы и снова рассмеялся.

Пошатываясь, Мария встала на колени. До нее наконец дошла важность его открытия. Она нащупала его ноги и сильно сжала.

– Да! – вскрикнул он и ударил кулаками в снег. – Я чувствую, Мария.

– А здесь?

– Да!

– Здесь. Можете пошевелить ими?

Стиснув зубы, он попытался пошевелить ногой. Ничего. Он сделал еще одну попытку, а затем, тяжело вздохнув, в изнеможении откинулся на снег.

– Ваша светлость! Ступня! Вы двигали ею?

Он кивнул и приподнялся на локтях. Мария стояла на коленях, почти неразличимая в угасающем свете дня и снежном вихре. Ее тонкий плащ не представлял никакой преграды для холодного ветра. Прижав руки к груди и подняв лицо к небесам, она почти беззвучно плакала.

– Иди сюда, пока совсем не замерзла, – позвал он.

– Нет, сначала я поблагодарю Господа за его милости.

– Если вы не согреете меня, мисс Эштон, то, боюсь, нам обоим скоро придется лично предстать перед Господом.

– Но…

– Господь терпелив, милая. А я нет.

Он схватил Марию за руку, притянул к себе, обернул меховой шубой ее дрожащее тело и сосредоточился на ощущении покалывания, которое распространялось от пальцев ног к икрам и коленям. Он может пошевелить пальцами, черт возьми. А если постарается, то согнет ногу в колене…

– Представляю, какую радость и облегчение испытают ваши родные, – сказала Мария, прижимаясь к его груди.

Улыбка на его лице погасла.

– Теперь вы можете жить прежней жизнью. Вы будете совсем как новенький. Только вообразите, как обрадуется герцогиня…

– Ш… ш, Мария.

– Она…

– Тихо! – крикнул он, подхватил ее подмышки, подтянул вверх, так что их лица оказались на одном уровне, и с силой тряхнул. – Ты никому ничего не скажешь. Ни Эдкаму. Ни бабушке. Ты понимаешь меня, Мария?

– Нет, не понимаю.

– Обещай мне. Поклянись. Никому ни единого слова, пока я не буду готов.

Наконец она кивнула. Он опять обнял ее и невидящим взглядом уставился в снежную пелену.

* * *

Два дня Мария пролежала в постели, дрожа сначала от холода, а затем от жара. Время от времени в комнату заходила Гертруда, вытирала ей лоб, подбрасывала дров в камин. До Марии доходили обрывки разговоров, но слов она не понимала. Лица появлялись и исчезали. Лицо Гертруды всегда было озабоченным, а Эдкам смотрел на нее, как на подопытного кролика.

Однажды, очнувшись, она увидела над собой улыбающееся лицо Джона. Ей на лоб легли его прохладные мягкие руки. Раньше эти руки были теплыми и сильными. Они так ласково касались ее лица, что ей хотелось плакать. Это всегда происходило глубокой ночью, когда от яркого пламени камина оставались лишь тлеющие угли, а одинокая лампа у кровати негромко шипела в тишине.

Ей казалось, что это ладони ее хозяина. Что это губы Салтердона шепчут ей в ухо: «Мария, Мария, не умирай».

Неужели ей все пригрезилось? Что он обнимал ее? Ласкал? Целовал?

На четвертый день она проснулась с ясной головой и села на постели. На стуле у камина сидел Джон, склонив голову над раскрытой библией. Он удивленно поднял голову.

– Его светлость? – воскликнула она. – Где он? Джон отложил книгу и встал.

Мария выбралась из постели и, покачнувшись, схватилась за столбик кровати, а затем бросилась к двери в спальню Салтердона.

– Подожди! – крикнул Джон и кинулся за ней. Распахнув дверь, она влетела в комнату, остановилась на мгновение, заметив, что кровать герцога пуста, и обвела взглядом просторное помещение. Заметив его силуэт в инвалидном кресле у окна, Мария, радостно вскрикнув, подбежала к нему, обняла за плечи и прижала к жив его всклокоченную голову.

– Вы живы! Слава Богу. Мой господин… – всхлипывала она, покрывая его макушку поцелуями. – Вы спасли мне жизнь. Чем я могу отплатить вам?

Джон обхватил руками ее талию и пытался оттащить прочь. Она отбивалась.

– Прекрати, – умолял Джон.

– Нет, никогда! Разве ты не видишь, что я нужна ему?

Наконец ей удалось оттолкнуть Джона. Повернувшись к Салтердону, она опустилась на пол, прислонилась к коленям Салтердона и прижала его ладонь к своей груди.

Его небритое лицо выглядело измученным. Он смотрел на зимний пейзаж за окном ничего не выражающими стеклянными глазами.

– Нет. Не нужно, – с жаром сказала она. – Вы не должны опять прятаться от меня… от нас. Я скорее умру, чем позволю вам снова впасть в это ужасное состояние!

Салтердон на мгновение прикрыл глаза; плечи его опустились.

Мария устало положила голову ему на колени и сжала его пальцы.

– Я совсем не об этом, – прошептала она. – Вы не сумасшедший. И не больны. А ваши ноги…

Он коснулся пальцем ее губ. Подняв голову, она увидела, что выражение его лица и глаз совсем не отстраненное. Его взгляд был таким напряженным, что у нее перехватило дыхание.

– Ты обещала, – выдохнул он. – Ты обещала.

* * *

– Ты представить себе не можешь, как мы испугались, когда Тадеус один вернулся в Торн Роуз. У него был такой вид, как будто его избили дубиной. Он что-то взволнованно бормотал о разбойниках и о несчастье… о том, что карета перевернулась и слетела с обрыва. Я подумал, что потерял тебя… опять.

Джон наклонился и взял чашку и блюдце с лежащего у нее на коленях подноса.

– Моя радость, что тебя нашли живой, не поддается писанию. С тех пор как ты уехала из Хаддерсфилда, я время повторял себе, что ты вернешься, что, столкнувшись с жестокой реальностью этого мира, поспешишь укрыться в безопасности отчего дома. Но дни шли за днями слагаясь в недели, и я понял, что был слишком самонадеян. Мне не следовало отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в Хаддерсфилд. Мы поженимся и сразу же уедем в Бристоль.

– Нет, – тихо сказала она.

Не глядя на девушку, Джон встал и принялся шагать туда и обратно перед камином.

– Тебе не нужно будет больше встречаться с отцом, Мария. Мы все обговорим с твоей матерью…

– Нет.

Он остановился, на несколько секунд прикрыл глаза ладонью, а затем с печальной и нежной улыбкой снова повернулся к девушке. В его тихом и поначалу дрожащем голосе слышалось глубокое чувство, которое он испытывал к ней.

– Мне не следовало бы спрашивать, но я должен знать. Господи, прости меня, но я должен. Между вами что-то есть? Между тобой и этим… герцогом.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, отворачиваясь.

– Я был там, когда вас нашли на дне расселины. И именно я высвободил тебя из его рук. Ты, наверное, ничего не помнишь, потому что ты, как ребенок, спала у него на плече.

Лицо Джона побледнело.

– Ты любишь его, Мария? Нет, можешь не отвечать. Сцена, которой я стал свидетелем, и так достаточно красноречива. Мария, Мария. Эта история стара, как мир: прислуга влюбляется в хозяина, а он, пользуясь своим положением…

– Нет, – с жаром возразила она. – Он не такой.

– Он любит тебя? Он признался тебе в этом?

– Нет!

– Но в глубине души ты веришь в это. Ты хочешь этого. Разве ты не знаешь, Мария, что подобные ему используют таких детей, как ты, а затем выбрасывают. Тебе хочется верить в волшебные сказки. Ты всегда была такой. Но жизнь не такая. Жизнь – это твердость. Сила. Способность принимать разумные решения и приходить к правильным выводам – разумом, а не сердцем. Тебя всегда неудержимо тянуло к несчастным и беспомощным. К брошенным. К павшим духом. Ты надеялась, что твоя любовь спасет их. Тебе хотелось, чтобы они полюбили тебя. Но разве ты не понимаешь, милая Мария, что они все равно полюбили бы тебя?

Он поднял библию, повертел ее в руках, затем сердито пробормотал: «Черт с ним» – и направился к двери в комнату Салтердона.

– Что ты делаешь? – спросила она и отбросила одеяло. – Что ты делаешь? Оставь его в покое, Джон. Джон!

Добравшись до двери, она прислонилась к косяку. В тишине отчетливо звучал голос Джона.

– Если бы я не был священником, то потребовал бы от вас удовлетворения. Скажите, сэр, вы соблазнили ее?

Салтердон с каменным лицом смотрел на огонь в камине.

– Разве я похож на человека, способного соблазнить женщину, мистер Рис? – ровным голосом спросил он.

– Вы знаете, что она влюблена в вас? Даже не задумывались? Конечно, нет. Таких, как вы, это не волнует. Вы коллекционируете сердца и души женщин, как будто это бабочки, которых высушивают и кладут под стекло. Если бы в вас было хоть что-нибудь от джентльмена, то вы приказали бы ей немедленно собирать вещи и отправляться со мной в Хаддерсфилд.

– Я не джентльмен, мистер Рис, как вы правильно заметили.

Подняв голову, Джон увидел прислонившуюся к косяку двери Марию. Рубашка облепила ее маленькие ноги, всклокоченные после сна волосы образовывали серебристое облако вокруг головы. Он судорожно сглотнул и направился к противоположной двери, не в силах пройти рядом с девушкой.

– Джон! – позвала она. – Друг мой!

– Друг? – вскрикнул он и резко обернулся. – Я лучше сгорю в аду, чем соглашусь быть твоим другом… только другом.

Он весь дрожал, как будто хотел убежать от этой пытки и не видеть ее здесь, одновременно понимая, что тогда он будет вынужден оставить ее другому. Возможно, он в последний раз видит Марию, слышит ее голос. Скользнув безумным взглядом по ее расстроенному лицу, Джон сказал:

– Да поможет тебе Бог, когда ты, наконец, увидишь его истинное лицо. Да поможет тебе бог перенести ужасную боль, когда тебя отвергнут. Да поможет Бог мне… но я буду ждать…

С этими словами он вышел из комнаты. Наступила тишина, нарушаемая лишь воем ветра за окном. В комнате стало ужасно холодно. Наконец Салтердон поднял голову.

– Иди сюда.

Мария повиновалась. Опустившись на пол у его ног, она положила голову на его колено и натянула подол сорочки на ноги. Он взял пальцами ее подбородок и заставил посмотреть себе прямо в глаза. Его лицо было мрачным и тревожным. Щеки его горели, лоб хмурился, а глаза светились странным огнем.

– Тебе следовало уехать с ним, – сказал он.

Глава 14

В жизни бывают периоды, когда кажется, что душа время замирает, подобно тому, как ребенок в жаркий полдень ложится на траву, ничего не боясь, ничего не желая, отказываясь даже думать и отдавшись одним лишь чувствам. После отъезда Джона Мария жила, как в раю. По-другому она не могла это назвать. Ожидая, когда придет хозяин, Мария впервые в жизни радовалась своей болезни. Он будет читать ей, кормить ее супом. А когда ему покажется, что она заснула, то Салтердон сядет у огня – не очень далеко – и будет записывать ноты.

В эти минуты он уносится куда-то далеко-далеко, слыша музыку, звучащую только у него в голове.

Куда подевался дикий зверь? Дракон? Волк?

Растворился в музыке.

Она жила в чудесном сне, окутанная золотистым туманом, откуда все события ее жизни, радостные и грустные, казались далекими неясными тенями. Мир за пределами ее комнаты перестал существовать.

Время от времени ей снилось, что она просыпается и видит у камина пустое кресло Салтердона, а сам он стоит в ногах ее кровати, сложив руки на груди, и на лице его смесь боли и надежды.

Иногда она не хотела просыпаться. Теперь она начинала понимать, почему Салтердон предпочитал погружаться в глубины своего сознания. Сны были такими приятными…

Увы, обязанности заставили ее встать с постели. Через неделю герцогиня сообщила, что будет ждать ее в голубой гостиной. Расчесывая и заплетая волосы Марии, Гертруда рассматривала ее отражение в зеркале.

– Ты прямо вся светишься, – сказала экономка.

– Никогда в жизни я не чувствовала себя такой счастливой, – с улыбкой ответила Мария.

Гертруда вскинула брови и слегка поджала свои маленькие алые губы.

– Я тоже не видела его светлость в таком хорошем настроении с тех пор, как он перестал переживать за вас.

– Он переживал, Герти?

– Почти не отходил от вас. Только иногда уезжал в музыкальную залу. Трижды я видела, как глубокой ночью он играл на пианино, – ответила Гертруда и, наклонившись к самому уху Марии, добавила: – По-моему, он очарован тобой, милая. И если я не ошибаюсь, это чувство взаимное.

Гертруда подала Марии выглаженную и заштопанную сорочку и, заботливо обернув ее плечи шалью, и проводила в голубую гостиную, откуда только что вышла Молли. На лице служанки застыла обычная самодовольная усмешка.

– Что-то мне не нравится ее вид, – пробормотала Гертруда, глядя в спину Молли, которая с небрежным видом шла по коридору, не переставая ухмыляться и время от времени оглядываясь.

Герцогиня сидела рядом с камином. Неподалеку расположился Эдкам.

– Ваша светлость, – присела Мария.

– Надеюсь, вам лучше? – неожиданно безразличным тоном спросила герцогиня.

– Благодарю вас, гораздо лучше.

Старуха кивнула Гертруде, и та принялась убирать чашки и блюдца.

Герцогиня подняла взгляд на портрет мужа. Молодой, красивый, импозантный – воплощение аристократизма. То же самое можно было сказать о его сыне, бывшем герцоге Салтердоне, портрет которого висел рядом.

– Когда я смотрю на эти портреты, – сказала она, – меня охватывает отчаяние. Многие поколения членов этой семьи гордились своими наследниками. Скандалы были абсолютно немыслимы. Слово «неудача» отсутствовало в нашем словаре. А теперь…

Она вздохнула и опустила голову.

– Меня постоянно мучают сомнения. Знаете, почему мне все время приходится бороться со стыдом?

– Ну, ну, Изабелла, – Эдкам взял руку герцогини и ласково погладил ее. – Это пройдет.

Губы старухи тронула слабая улыбка. Она слегка отстранилась от склонившегося к ней доктора и снова повернулась к Марии.

– Я рада, моя дорогая, что вам лучше. Вы могли серьезно покалечиться или погибнуть. И если бы не… героические усилия моего внука, то замерзли бы насмерть.

– Вообразите мое удивление, – тихо и задумчиво добавила она, – когда мне сообщили, что карета уехала без меня. Еще больше меня удивило известие, что я якобы больна и не могу присоединиться к вам… Когда ему нужно, Трей проявляет завидную изобретательность. Тем не менее мне повезло, что я не поехала с вами – я вряд ли осталась бы жива после такого падения. С другой стороны, я не привыкла, что меня обманывают, и особенно мой старший внук. Трей всегда старался изо всех сил, чтобы сделать мне приятное… или успокоить, когда это требовалось. А это случалось не так уж редко… в отличие от своего брата, который, целуя меня в щеку, каждый раз посылал к черту.

Я знаю, что от Клейтона можно ожидать чего угодно. В детстве драки с крестьянскими детьми были обычным явлением. Я не удивлялась, когда заставала его сидящим на моем обеденном столе с подбитым глазом, разбитыми коленками и суставами пальцев. Когда он вырос, у него не оставалось времени на всякую ерунду. Он был слишком занят, устраивая собственную судьбу, поскольку не зависел от меня. Трей же, напротив, делал все, чтобы досадить мне. Азартные игры. Женщины. Иногда мне казалось, что причиной его поведения является скрытая враждебность ко мне за то, что я пыталась контролировать его.

Герцогиня вздохнула и умолкла, собираясь с мыслями.

– Это противно человеческой природе, когда тебя контролируют, – тихо сказала Мария.

Брови герцогини поползли вверх.

– Неужели? Тогда почему он так подлизывался ко мне все эти годы? Я скажу вам, милая. Потому, что для Трея Хоуторна, герцога Салтердона, во всем белом свете нет ничего важнее власти и положения, которые ему оставили мой муж и его отец. Ваше бедное воображение даже не в состоянии представить, какое богатство ему достанется после моей смерти. Это наследство он не сможет промотать и за сто жизней. Вообразите: возможность вечно продолжать свою распутную жизнь. Даже теперь… в таком состоянии… полагаю, что он готов пожертвовать всем, чтобы гарантировать мою финансовую поддержку.

– Говорите, быть под контролем – против человеческой природы, мисс Эштон? Не думаю. По крайней мере, не тогда, когда от этого зависит судьба пятисотлетнего рода. Если не считать королевской семьи, то не найдется больше ни одной аристократической фамилии, которая больше бы заботилась о своей репутации и о том, кому достанется их наследство.

– Впрочем, это все к делу не относится. Я позвала вас не затем, чтобы обсуждать свои семейные проблемы. После долгих размышлений, мисс Эштон, я пришла к выводу, что больше не нуждаюсь в ваших услугах. Я отдам распоряжения о вашем немедленном возвращении в Хаддерсфилд.

* * *

Ухватившись одной рукой за столбик кровати, Салтердон перемещал вес тела с одной ноги на другую. Острая боль, как нож, пронзала его бедра. Он весь взмок от пота. У него перехватывало дыхание, когда судорога, сводившая мышцы бедра, поднималась к ягодицам и нижней части спины. Ему удалось обойти вокруг кровати, придерживаясь за стойки и матрас. Желание упасть на кровать и избавиться от этой невыносимой боли заставило его громко выругаться. Вместо этого он принудил свое покрытое потом тело повернуться, посмотрел на ненавистное инвалидное кресло, в котором он провел последний год, и двинулся в обратный путь.

Позади него дверь с треском распахнулась.

Он обернулся, ожидая увидеть Марию. Она, несомненно, будет бранить его за то, что он самостоятельно встал с этого дьявольского приспособления, а затем будет порхать вокруг, подобно фее, радуясь его успехам.

– Ваша светлость! – вскрикнула Гертруда, влетая в комнату. Щеки ее горели, а глаза были широко раскрыты. – Я знаю, что это не мое дело, ваша светлость. Я всего лишь прислуга и должна быть глуха и слепа, как эта проклятая кочерга, но я прибежала из голубой гостиной, куда ее светлость пригласила нашу Марию…

Экономка умолкла на мгновение, чтобы перевести дух. Она продолжала смотреть на Салтердона, и постепенно волнение на ее лице сменилось крайним удивлением.

– Боже всемогущий, – пробормотала она. – Вы ходите?

– Неважно, – отмахнулся он, стараясь не обращать внимания на боль в нижней половине тела. – Какого дьявола нужно моей бабке?

– Она уволила нашу Марию, – ответила Гертруда, все еще не пришедшая в себя от вида стоящего на ногах герцога.

– Черта с два. Дай мне это проклятое кресло, женщина, и побыстрее.

* * *

Герцогиня, естественно, рассыпалась в благодарностях, заверила, что будет выплачивать жалование Марии, пока та не найдет себе места. Она сказала, что снабдит девушку рекомендательным письмом, утверждая, что после такого оглушительного успеха в Торн Роуз двери всех домов Англии будут открыты перед ней.

Она немедленно пошлет письмо родителям Марии и сообщит им, что дочь вернется домой через неделю. Она также черкнет записочку Джону Рису, поскольку уверена, что Мария передумает и примет предложение молодого человека.

– Он для вас самая подходящая партия, милочка, одного с вами круга. Господь благословляет подобные союзы… равных.

– Вы должны понимать, что, нанимая вас, я исходила из интересов моего внука. Теперь, когда вы добились таких замечательных успехов, мы с Эдкамом считаем, что услуги сиделки уже не нужны, и не стоит больше зря тратить ваше драгоценное время.

Дверь открылась.

Герцогиня оглянулась. Лицо ее окаменело.

При звуке голоса Салтердона колени Марии стали ватными. Она ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть, но не повернулась, боясь выдать свои чувства.

– Очевидно, кто-то забыл пригласить меня на эту беседу, – раздался глубокий и нарочито спокойный голос Салтердона, и его коляска въехала в комнату.

– Мне не хотелось беспокоить вас, – ответил Эдкам с легким поклоном и улыбкой, которая исчезла, когда он встретился глазами с Салтердоном.

– Не знал, что обычный врач определяет, что я должен делать… или я уже в «Роял Оукс»?

– Не похоже, – усмехнулась герцогиня.

Он посмотрел на Марию. Она по-прежнему отказывалась замечать его, моля лишь о том, чтобы ноги держали ее. Чем дольше он смотрел на нее, тем сильнее подгибались у нее колени.

– До меня дошли слухи, – нарушил молчание Салтердон, – что вы решили отказаться от услуг мисс Эштон. Полагаю, что к моему мнению должны прислушиваться при принятии подобных решений.

– Просто я считаю, что тебе стало намного лучше и ты больше не нуждаешься в эмоциональной поддержке. Кроме того, ты никогда не проявлял особого интереса к делам, а позволял мне делать то, что я считаю нужным для твоего благополучия и ради будущего всей семьи. Мне кажется, что мисс Эштон лучше покинуть Торн Роуз.

С этими словами она повернулась к Марии и, кивнув в сторону двери, сказала:

– Я вас больше не задерживаю, милая. Я распоряжусь, чтобы секретарь к полудню подготовил все необходимые бумаги.

Мария не могла сказать, как долго она смотрела в серые глаза герцогини. Чего она ждала? Что старуха каким-то чудесным образом передумает? Что это «вынужденное решение» было всего лишь шуткой?

Или ей нужно броситься перед герцогиней на колени и умолять ее изменить решение? Объяснить, чем вызвана эта ужасная перемена, просить оставить ее в Торн Роуз, потому что она не в силах вынести даже мысли, что больше никогда не увидит ее внука.

Почему он молчит? Скажи же что-нибудь! Сделай что-нибудь!

Неужели она настолько наивна, что неправильно истолковала его чувства к ней? Может быть, нежность в его глазах и улыбке предназначалась лишь только для того, чтобы соблазнить ее?

Наконец Мария заставила себя сделать реверанс и на негнущихся ногах пошла к двери, не решаясь поднять глаза на Салтердона.

Он схватил ее за руку.

Мария закрыла глаза.

– Нет, – сказал Салтердон.

– В чем дело? – спросила герцогиня.

– Мисс Эштон останется в Торн Роуз… пока я сам не уволю ее… Как глава этой семьи я вправе решать, кого и когда принимать на работу.

– Глава семьи…

– Да, моя дорогая бабушка. И об этом вы сами изволили мне напоминать последние двадцать пять лет, – сказал он, задетый тоном старухи, и добавил, обращаясь к Марии: – Садись, молчи и жди.

Он указал на стул в дальнем углу комнаты.

– Ваша светлость, – настойчиво зашептала девушка, – я не хочу быть причиной ссоры между вами.

– Садись, – твердо повторил он, не отрывая взгляда от герцогини.

Мария добрела до стула и опустилась на него, спрятав кулаки в складках поношенной юбки. Она почувствовала, что близка к обмороку, и подумала, что, наверное, это последствия болезни.

Герцогиня выпрямилась в кресле и пристально смотрела на Салтердона. Ее обычно бледные щеки порозовели От волнения, а тонкие унизанные перстнями пальцы крепко сжимали подлокотники кресла. В этот момент Мария поняла, что, несмотря на то, что герцогиня до самой смерти будет распоряжаться богатствами семьи, власть принадлежит Салтердону. Казалось, воздух между ними звенит от столкновения двух сильных характеров.

Поджав губы, герцогиня сказала напряженным голосом:

– Я привыкла ссориться с Клейтоном, но не готова спорить с вашей светлостью. Простите, если я выгляжу немного… ошеломленной. Очевидно, я недооценила вашу зависимость от мисс Эштон.

– Очевидно.

В комнате опять повисла тишина, и напряженная атмосфера сделалась еще более ощутимой.

Наконец герцогиня сделала глубокий вдох, постучала пальцами по ручке кресла и вскинула голову.

– В таком случае я бы попросила вашу светлость, чтобы мы обсудили семейные дела без посторонних.

– Мисс Эштон была со мной в самые интимные моменты моей жизни. Поэтому мне трудно представить, что такого вы можете сказать, что не предназначено для ее ушей.

– Возможно, вы правы, – герцогиня вскинула бровь, улыбнулась уголком рта и сказала с преувеличенной покорностью. – Конечно, вы правы. Поскольку мисс Эштон остается в Торн Роуз, мы должны максимально использовать ее способности. Вчера вечером мне в голову пришла мысль, что поскольку ваше психическое и эмоциональное состояние значительно улучшились, то вы, как глава семьи, захотите поразмыслить о ваших обязательствах по отношению к леди Дансуорт.

Леди Дансуорт.

Мария перевела взгляд на портрет мальчика с собакой, висевший на противоположной стене. Ей стало жарко.

Как она могла забыть о леди Дансуорт?

– Вы еще не в курсе, мисс Эштон, – сказала герцогиня. – Несчастье с моим внуком случилось за неделю до свадьбы с леди Лаурой Дансуорт, молодой женщиной из знатной семьи. В качестве свадебного подарка он должен был получить половину моего состояния – достаточно, чтобы обеспечить его на всю оставшуюся жизнь. Еще четверть перешла бы к нему после рождения первого сына.

– Естественно, трагическое происшествие заставило отложить все наши планы. Весь год молодая леди, верная обещанию выйти замуж за его светлость, терпеливо и преданно ждала его выздоровления. Она чрезвычайно красива. И благородна. Она, как никто другой, достойна титула герцогини. Насколько я помню, его светлость очень любил ее.

Переведя взгляд на внука, она добавила:

– Я уверена, что его светлость одобрит мои действия. Я написала лорду Дансуорту и сообщила о произошедших благоприятных изменениях.

Она взяла со столика конверт, повертела в руке и сказала:

– Они приедут послезавтра.

* * *

Мария заперла за собой дверь и легла в постель. Остаток дня она смотрела на изображение святого Петра и думала о том, что такой ужасный поворот событий. Божья кара за ее тщеславную веру в то, что она для герцога не просто прислуга.

Время от времени кто-то подходил к ее двери и негромко стучал.

После наступления темноты она выскользнула из комнаты, пробралась по темному коридору и вышла из дому.

Ночь была холодной и темной. Влажный туман забирался в складки ее поношенной одежды, пробирая до костей. Она побежала к конюшне. Лошади устроились на ночь, конюхи давно отправились спать. Мария долго сидела на краешке перевернутой корзины, обхватив себя руками и чувствуя, как немеют от холода пальцы ног. Лошади ворочались на соломе и протяжно вздыхали.

Она, конечно, уедет из Торн Роуз. Лучше вернуться к отцу, чем провести несколько недель здесь, готовя его светлость к свадьбе с леди Дансуорт. Распоряжения герцогини были недвусмысленны:

«Вы будете заниматься с его светлостью, пока его речь полностью не восстановится. Пока он не сможет управляться с вилкой и чашкой так же непринужденно, как до ранения. Вы будете постоянно напоминать ему об обязательствах перед семьей и перед будущей герцогиней Салтердон. Если вы действительно так сильно привязаны к Трею, то позаботитесь о его благополучии. Вы же не хотите, чтобы он подвергся публичному унижению и оскорблению. Вы должны поставить его будущее и будущее его семьи выше собственного счастья.

Естественно, ваши старания будут вознаграждены. Когда мой внук женится, я прикажу выплатить вам приличную сумму, достаточную, чтобы купить собственный домик, а также назначу ежемесячное содержание, чтобы в течение десяти лет обеспечить вас и вашу мать. Насколько я понимаю, первоначально именно это и послужило причиной вашего согласия поступить на службу».

«Что я такого сделала, какой грех я совершила, влюбившись в вашего внука, что вы так жестоко наказываете меня?» – хотелось ей крикнуть в лицо старухе.

Но она сама знала ответ: ошибкой и грехом было влюбиться в человека, который никогда не был и не будет тебе парой.

Ужасные минуты! Уехать сейчас – значит, распрощаться с мечтой помочь матери. Остаться – значит, каждый день видеть любимого, касаться его… и готовить к свадьбе с другой женщиной.

Мария резким движением запахнула плащ и вышла из конюшни. Она бродила по парку, не замечая ничего вокруг и не обращая внимания на начавшийся частый холодный дождь.

Через некоторое время она оказалась у выстроившихся в ряд маленьких домиков, расположенных довольно далеко от замка и от конюшен. Слабый свет пробивался сквозь единственное освещенное окно. Подойдя ближе, Мария заглянула в окно и увидела собравшихся за столом молодых людей. Они о чем-то оживленно беседовали. Перед ними лежали какие-то предметы – из-за дождя она толком не могла рассмотреть их.

Затем к окну подошел Тадеус и стал всматриваться в окружавшую домик темноту.

Мария спряталась за деревом и долго стояла, устало прислонившись лбом к стволу.

Наконец она собралась с силами и двинулась к замку. Капли дождя стекали по ее щекам.

Глава 15

Однажды, в один из редких периодов хорошего самочувствия и веселого настроения, мать взяла Марию на прогулку по полям. Только что вступившая в пору расцвета и переставшая чувствовать себя гадким утенком, Мария уже несколько дней пребывала в подавленном состоянии: она безнадежно влюбилась в сына местного землевладельца, а он, естественно, был обручен с молодой красавицей своего круга, которая, как говорили, большую часть жизни провела в Европе, знала множество иностранных языков, играла на арфе и пела, как ангел.

Держась за руки, Мария с матерью дошли до поля пшеницы. Солнечные лучи ласкали лицо Мэри Эштон, ветер трепал локоны ее светлых волос. Она опять выглядела молодой и красивой. Обхватив ладонями лицо Марии, она улыбнулась.

– Знаешь, дочь, есть одна вещь, о которой должны помнить молодые особы, стремящиеся привлечь яркой внешностью или поразить остротой ума. Мужчины могут восхищаться этими качествами, но настоящий джентльмен любит женщину не за это, а за ее женское естество и женское сердце.

Воспоминания о том разговоре с матерью не давали покоя Марии всю ночь после заявления герцогини. Это было первое, о чем она подумала, проснувшись утром и готовясь к встрече с Салтердоном. Это придало ей смелости, когда она на мгновение остановилась, взявшись за ручку двери его спальни. Сердце ее бешено колотилось.

Он женится на другой женщине.

С ее помощью он женится на другой женщине.

Она будет ухаживать за ним, заниматься с ним, поддерживать его дух, чтобы он смог жениться на другой женщине.

Она решительно вошла в комнату.

Он сидел за письменным столом спиной к ней, склонившись над грудой бумаг. Вокруг по полу тоже были разбросаны смятые и разорванные листы бумаги. Целую минуту Мария молча смотрела на его затылок, на длинные вьющиеся волосы, спускавшиеся на воротник синей куртки. Сколько раз она касалась этих волос, гладила их, пропускала сквозь пальцы эти шелковистые волны и прижимала их к своей нежной коже?

Он и не догадывался.

– Ваша светлость, – позвала она.

Он резко поднял голову, но не обернулся.

Мария пересекла комнату, обратив внимание, что инвалидное кресло стоит на своем месте у кровати, взяла со стола книгу, повертела ее в руках и направилась к Салтердону. Он продолжал писать, раз за разом окуная кончик пера в чернильницу и выводя на бумаге четкие черные нотные знаки.

Затем он посмотрел на нее. Яркий свет из окна высвечивал каждую морщинку на его измученном лице, каждую серебристую нить в его темных волосах. Казалось, он не спал всю ночь. Прежнее возбуждение сменилось угрюмым отчаянием.

В его глазах опять светилось безумие.

Его лоб был влажным от пота, а губы скривились в мрачной усмешке. Он взглянул сначала на книгу в руке Марии, а затем ей в глаза.

– Что вы, черт побери, собираетесь делать? – грубо спросил он.

– Пора заниматься, ваша светлость.

– Идите к черту.

Он ударил по чернильнице, пролив чернила на руку, т затем опять повернулся к девушке.

– Нет нужды напоминать мне о моих обязанностях, мисс Эштон. Я сам все прекраснознаю. Моя бабка вчера очень искусно напомнила о них. Никому еще не удавалось взять верх над вдовствующей герцогиней.

– Почему вы сердитесь, – спросила она. – Если вы действительно любили…

– Любил? – усмехнулся он. – Конечно, я любил Лауру. А как же иначе? Она великолепна. И богата. И такая хрупкая, что я могу раздавить ее одной рукой.

Он с такой силой сжал кулаки, что побелели суставы пальцев.

– После моего ранения Лаура всего один раз приезжала в Торн Роуз. Она плакала и на коленях умоляла отца избавить ее от брака с «чудовищем». Он взял книгу из рук Марии и кинул ее в стену. – В радости и горе. В здравии и болезни, мисс Эштон. Обычные клятвы обычных людей. Но не для аристократов.

Откинувшись на спинку стула, он смотрел, как Мария пошла подбирать книгу. Она почти физически ощущала его взгляд.

– Скажите, почему вы не вернулись в Хаддерсфилд с Джоном Рисом? – нарушил молчание Салтердон.

Мария стерла с книги несуществующую пыль.

– Я не люблю его.

– Он вам нравится. Разве этого недостаточно?

– Нет.

Он рассмеялся и с неожиданной яростью посмотрел на девушку. Его слова сочились ядом.

– Ох уж эти плебейские представления о вечном счастье. Скажите, мисс Эштон… Мария… что для вас означает слово «любовь»?

– Жертвенность, сострадание, понимание. Беззаветная преданность. Созданный двоими мир. Счастье, умножаемое общими мечтами. Это такая искра… вот здесь, – она слегка коснулась своей груди. – Страстное желание, чтобы исполнились заветные мечты любимого человека. И эта искра никогда не гаснет, с годами разгораясь все сильнее.

На мгновение Салтердон опустил глаза. Лоб его разгладился, губы приоткрылись.

– Наивный ребенок, – ласково произнес он и взял ее за руку. – Ты веришь в волшебные сказки.

Она отстранилась. Щеки ее пылали.

– Не прикасайтесь ко мне. Пожалуйста. Никогда больше не прикасайтесь ко мне. Мне и раньше не следовало позволять вам это делать. Не знаю, о чем я думала. Единственным оправданием может служить то, что я испытывала огромную радость и воодушевление от вашего быстрого выздоровления. И поэтому позволила вскружить себе голову. Но я этого не хотела. Я совсем не за этим приехала в Торн Роуз.

– Неужели? А зачем вы сюда приехали, мисс Эштон?

– Мне нужна была работа, сэр. Деньги, чтобы купить домик для себя и своей матери. Я хочу избавить ее от необходимости провести остаток жизни с человеком, которого она больше не любит, а возможно, никогда и не любила. Сердце может ошибаться и у простолюдинов. Молодую невинную девушку так легко соблазнить красотой и силой.

– А поскольку у вас было достаточно времени, чтобы поразмышлять над ошибками родителей, вы решили не идти по их пути. Смотрите же на меня, черт возьми!

– Мне следует помнить, зачем я здесь, ваша светлость. Мне следует помнить, что вы обручены с другой, что у вас есть обязательства перед семьей. Мне следует помнить, что для вас нет ничего важнее, чем оправдать надежды отца. Ведь вы наследник множества поколений. Отношения между нами вряд ли будут одобрены… и принесут вам пользу.

С ужасающим ревом он внезапно вскочил на ноги, опрокинув стул и разбросав по ковру бумаги. Мария, вскрикнув, отпрянула. Он схватил ее, но затем невыносимая боль заставила его вскинуть голову. Лицо его побелело.

Отчаянно вскрикнув, Мария кинулась к нему, они замерли. Затем он покачнулся, повернулся и привалился к стене, увлекая ее за собой. От удара подпрыгнула мебель, и зазвенели стекла. Но он удержался на ногах, хотя его нижнюю половину тела сводило судорогой от боли, он наклонился к Марии и с силой сжал ее руки.

– Тебе не следует напоминать мне о моих обязанностях! Их с детства гвоздями вбивали мне в голову. Плевать мне на обязанности. Единственное, что сводит меня с ума – это твои чертовы голубые глаза и страстные губы. Я лежу ночью без сна и пытаюсь представить себе, как соблазняю тебя. Как краду твою невинность, лишаю девственности. Когда-то я был хорош в таких делах – знал, как сделать так, чтобы женщина сходила с ума от страсти. Я знал, что делать с телом, чтобы они умоляли меня взять их. Теперь…

Он впился ей в губы страстным поцелуем. Она сопротивлялась, но очень недолго, пока ему не удалось проникнуть языком ей в рот. Она ухватилась за отвороты куртки, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого прильнул к нему, еще крепче сжала пальцы и застонала, чувствуя что растворяется под его губами.

Вот до чего она дошла: рабыня, воспылавшая страстью к хозяину, распутница, абсолютно равнодушная к чувствам женщины, которая терпеливо ждала, чтобы стать его женой.

Внезапно он оттолкнул ее. Дыхание его сделалось бурным, лицо исказилось.

Он отшвырнул ее, неловко повернулся и оперся стол. Смахнув на пол бумагу, перо и чернила, Салтердон закричал:

– Убирайся! Убирайся к черту!

* * *

Постукивая тростью с украшенным бриллиантами набалдашником, герцогиня в сопровождении Эдкама шла по коридору. Голова ее была высоко поднята, а глаза прикованы к Марии, которая вместе с Гертрудой и другими слугами стояла у двери в комнату Салтердона.

– Что все это значит? – спросила вдовствующая герцогиня. – Отвечайте же, ради Бога. Что это за вздор? Трей заперся в комнате и отказывается отвечать?

Вперед, заметно дрожа, выступила Гертруда. Она протянула герцогине связку ключей.

– Ключ от комнаты его светлости пропал, ваша светлость. Я послала Лили поискать запасной.

Герцогиня повернулась к двери и некоторое время молча смотрела на нее.

– Трей, ты сию же минуту откроешь дверь!

– Идите к черту, – последовал ответ.

– Ты ведешь себя как избалованный и испорченный ребенок.

Он засмеялся безумным смехом.

– Если ты немедленно не откроешь дверь, я прикажу, чтобы ее сломали.

– Я застрелю первого, кто попытается это сделать.

– Это уж точно, – пробормотала она и посмотрела на глуповатого вида служанку, которая только что вынесла поднос с остатками ужина из комнаты Марии.

– Ты, – рявкнула герцогиня. – Иди сюда. Девушка подошла, растолкав оторопевших слуг. Герцогиня взяла с подноса нож и протянула его Эдкаму.

– Делайте свое дело, мой друг.

Гертруда наклонилась к Марии и прошептала:

– Кажется, он размышляет, кому лучше перерезать горло – себе… или ей. Думаю, этот маленький скандал не пойдет на пользу Эдкаму и его науке.

Побледнев, Эдкам переводил взгляд с двери на зажатый в руке нож. Дрожащими пальцами он вставил лезвие в щель между дверью и рамой прямо напротив замочной скважины, просунул его глубже и покачал из стороны в сторону. Затем он повторил свои действия, на этот раз более сильно, так что ручка двери поднялась и снова опустилась.

Раздался выстрел.

Слуги бросились врассыпную.

Чашка на подносе у служанки разлетелась вдребезги. Все ошеломленно уставились на зияющее в двери отверстие, диаметром с большой палец руки.

– Господи, – взвизгнула служанка. – Это дырка от пули. Этот сумасшедший дьявол стреляет в нас.

С этими словами она бросилась прочь от двери. Эдкам рассмотрел отверстие в монокль и медленно повернулся к герцогине.

– Думаю, она права.

Герцогиня без чувств медленно осела на пол.

Гертруда взвизгнула. Вздохнув, Эдкам опустился на колени, просунул руку под голову герцогини и принялся обмахивать ее посеревшее лицо носовым платком.

– Ну, ну, Изабелла. Дышите глубже, моя дорогая. Все пройдет. Мы немедленно пошлем в «Роял Оукс» за доктором Сивенрайтом.

– «Роял Оукс»? – испуганно вскрикнула Мария. – Больница?

– У нас нет выбора, дорогая. Мы уже не в силах помочь этому человеку. Он покушался на убийство.

– Он же никого не убил!

– Пистолет, – вскрикнула герцогиня, приходя в себя. – У него пистолет. Боже милосердный. Он может причинить вред самому себе.

Эта мысль пронзила Марию, как прошедшая сквозь дверь пуля. Она встала, подошла к двери, приложила к ней ухо и прислушалась.

– Ваша светлость, – тихо позвала она. – Умоляю вас открыть дверь. Я не позволю им забрать вас в «Роял Оукс».

– Что значит «не позволю»?! – взорвался Эдкам.

– Тихо! – шикнула на него Гертруда.

Брови доктора поползли вверх, а лицо побагровело.

– Ваша светлость, – Мария заставила себя дышать ровно, – подумайте о том, что вы делаете. В жизни каждого наступает момент, когда он должен примириться со своей судьбой. Я тоже хочу, чтобы моя жизнь была волшебной сказкой, но прекрасно понимаю, что родилась дочерью простого викария и должна принять неизбежное. Вы родились для величия, власти и богатства. Это ваш удел.

С бьющимся сердцем она напряженно прислушивалась к тишине за дверью. Закрыв глаза, она представила себе, как он сидит в инвалидном кресле, окруженный обрывками нот… Смуглое точеное лицо обрамлено гривой спутанных волос. Длинные пальцы поглаживают лежащий на коленях пистолет.

– Подумайте о ваших будущих детях, ваша светлость, о том, сколько вы им сможете дать. Подумайте об их мечтах, надеждах и стремлениях и о том, как ваше богатство и власть помогут осуществить эти мечты. Вы можете избежать тех ошибок, которые совершили ваши родители. Вы будете уважать своих детей за их личность, а не за титул.

Размахивая ключом, подбежала служанка.

– Я нашла запасной, – прошептала она, передавая его Марии.

Мария крепко сжала его в руке, вставила в замочную скважину и медленно повернула.

– Будь осторожна, милая, – прошептала Гертруда. – Он может выстрелить в тебя, как только ты войдешь.

– Он не причинит мне вреда, – ответила Мария и распахнула дверь.

Как она и представляла себе, он сидел в кресле, слегка расставив ноги. Пистолет лежал у него на коленях.

– Я никого не убил? – спросил он, и его красивые губы искривились в самодовольной ухмылке.

– Нет, ваша светлость, хотя чашке с блюдцем не поздоровилось… как, впрочем, и бедной горничной, которая держала их.

– Жаль, – ответил он.

– А ваша бабушка приходит в себя после обморока.

Он улыбнулся.

– Вы отдадите мне пистолет?

– Скажите «пожалуйста».

– Пожалуйста, – тихо повторила она.

Он бросил оружие на кровать и расслабился.

– А кто сказал, что я способен иметь детей? – усталым голосом спросил он.

* * *

Облокотившись на конторку, герцогиня обвела взглядом выстроившихся перед ней слуг. Стоявший рядом Эдкам обмахивал ее лицо платком.

– Я хочу знать, откуда у него пистолет. Очевидно, кто-то из вас принес его. Ну? Отвечайте. Думаете, я поверю, что он способен преодолеть два лестничных пролета и спуститься в оружейную, чтобы самому взять его? Или мне следует напомнить вам, что он не может ходить?

Мария отвела взгляд.

Как ему это удалось?

Невозможно. Любое движение вызывает у него судороги.

Герцогиня протянула руку, и горничная поспешила передать ей чашку шоколада.

– Не понимаю, – сказала старуха. – Казалось, дело пошло на поправку. Что могло вызвать этот внезапный приступ безумия? У него было все, что он только пожелает. Нужно всего лишь жениться на леди Лауре, чему он был очень рад до ранения. Женившись на девушке, он получил бы половину моего состояния, не говоря уже об огромном приданом Лауры. А учитывая то, что Лаура – единственная наследница лорда Дансуорта, мой внук стал бы одним из богатейших людей страны. Он этого всегда хотел.

Герцогиня раздраженно фыркнула, а затем сообразив, что разговаривает с застывшими перед ней слугами, как с близкими друзьями, нахмурилась и протянула пустую чашку Эдкаму.

– Клянусь святым Петром, вам скоро придется и меня отправить в «Роял Оукс». И я не уверена, что это сильно огорчит вас.

Глава 16

«У человеческого сердца есть странная особенность: оно может испытывать чувство покоя, удовлетворенности, безмятежности, даже благодарности, но никогда не узнает счастья – чувства полного и всеохватывающего блаженства – без счастливой любви»… – часто повторяла мать Марии, когда родственники или друзья напоминали ей, что она должна быть благодарна за достаток и положение в обществе, которые дал ей муж. Такие признания делались, естественно, только Марии и Полу.

Мария размышляла об этом поздно ночью, лежа в постели без сна.

Время ее пребывания в Торн Роуз, очевидно, подходит к концу. Как только Салтердон женится на леди Дансуорт, Мария вернется в Хаддерсфилд, где ее ждет Джон Рис. Он предложит ей брак, нет – будущее, о котором она всегда мечтала. И остаток жизни она проведет рядом с хорошим и добрым человеком, который всегда будет ей другом.

Когда-то она любила его или думала, что любит. Желание было тогда неясным и таинственным томлением, сопровождавшим запретные поцелуи. Джон был наградой, которую нужно завоевывать, средством убежать от Бога – и только.

Теперь желание было чем-то неконтролируемым. Мария ощущала его постоянно.

Разум подсказывал, чтобы она уезжала немедленно. Зачем заставлять себя смотреть, как любимый человек женится на другой женщине?

Но она нужна ему.

Она просто не в состоянии покинуть его.

Часами она ходила по комнате, сотни раз подходила к его двери, не разрешая себе войти, а затем выскользнула в коридор.

Возможно, Гертруда еще не спит. Или повар. Внезапно она почувствовала слабость и головокружение и вспомнила, что целый день не ела.

Проходя мимо гостиной, она остановилась и заглянула в комнату, освещенную единственной свечой. Очевидно, кто-то из слуг забыл потушить ее. Мария подошла к столу и наклонилась, чтобы задуть свечу. Ее взгляд упал на кресло в дальнем углу комнаты и на неподвижную фигуру сидящего в нем мужчины.

Свеча погасла.

– Ваша светлость, – она ударилась ногой о стол. – Я не знала, что вы покинули свою комнату. Вы должны были позвать меня.

Молчание.

– Мне очень жаль, что вам пришлось обедать одному. Я прошу прощения за свою впечатлительность и хандру. Боюсь, я в последнее время больше думала о себе – непростительный грех, как считает мой отец. Последние часы я провела в попытке разобраться в своих чувствах. Больше всего мне хочется, чтобы вы были счастливы. То, что произошло между нами, это прекрасно, ваша светлость. Признаю, что позволила себе влюбиться слишком сильно. Но разве это не свойственно женщинам, сэр? Увы, боюсь, мы все следуем велению сердца.

Мария расправила плечи и вскинула голову.

– Тем не менее я приложу все усилия, чтобы остаться с вами, пока вы не женитесь. Я буду рядом с вами, пока вы этого хотите. Вот так. Я вам во всем призналась. Теперь вы знаете, что мое отношение к вам определяется не только желанием помочь матери, как я говорила раньше. И еще. Я знаю, что вас любили множество женщин, ваша светлость, и надеюсь, что вас не удивит наивность молодой девушки.

– Так вы говорите, что любите его светлость, мисс Эштон? – раздался, наконец, тихий голос. – Да, сэр.

Темная фигура отделилась от кресла и приблизилась к ней. Никакой скованности, хромоты, стонов. Затем он вошел в полосу неяркого света, падающего из открытой двери. Мария несколько мгновений пристально всматривалась в его лицо.

– Бейсинсток, – выдохнула она и бросилась прочь. Он схватил ее за руку.

Она пыталась сопротивляться, но ему удалось подтащить ее к креслу и насильно усадить. Мария закрыла лицо руками, желая лишь одного: умереть.

– Прошу прощения, милорд. Я думала, что это Салтердон.

– Понятно. Думаю, не стоит клясться именем Господа и отрицать все, что я услышал за эти несколько минут.

– Не стоит.

Он пододвинул стул, сел рядом с девушкой, ласково оторвал ее ладони от лица, а затем пальцем приподнял ее подбородок.

– Вы не первая девушка, признающаяся мне в своих чувствах к брату. Так что не стоит переживать. Тем не менее мне хотелось бы знать… делал ли он что-либо, что может скомпрометировать вас?

– Скомпрометировать, милорд?

– Он спал с вами, мисс Эштон?

– Нет, милорд.

Он облегченно вздохнул и устало откинулся на спинку стула.

– А теперь о том, что привело меня сюда.

– Сэр?

– Я два дня не слезал с лошади, потому что не мог избавиться от ощущения, что что-то случилось. Вы не представляете, что за наказание родиться близнецами, мисс Эштон. Когда что-то мучает моего брата, я страдаю вместе с ним. Трей в беде, мисс Эштон. Скажите, что случилось?

– Точно не знаю. Он быстро поправлялся, но когда герцогиня объявила, что вновь рассматривает возможность его женитьбы на леди Лауре и что девушка и ее отец приедут в самое ближайшее время, последовало резкое ухудшение. Он заперся в комнате и угрожал застрелить всякого, кто осмелится войти к нему. Он даже выстрелил в дверь, доведя вашу бедную бабушку до обморока.

– Герцогиня лишилась чувств? Боже всемогущий, хотел бы я при этом присутствовать. И половина Англии тоже. Только представьте себе: старая железная кобыла грохается в обморок.

– К счастью, рядом оказался Эдкам.

– Эдкам? Черт, – Бейсинсток встал и нервно зашагал по комнате. – Какого дьявола здесь делает Эдкам?

– Он пытается убедить герцогиню поместить вашего брата в больницу «Роял Оукс» в Менстоне.

– В больницу! Черта с два! Эдкам не может упечь туда человека, вроде моего брата, не представив по крайней мере двадцати свидетелей, готовых без тени сомнения подтвердить, что он психически ненормален и больше не может отдавать отчета в своих действиях.

– В этом доме найдется достаточно свидетелей.

– Вы хотите сказать, мисс Эштон, что мой брат сумасшедший?

– Ваш брат самый чудесный человек из всех, что я знаю, милорд.

– Но он безумен, мисс Эштон… или просто несчастен?

– Несчастен, сэр?

– Вы ведь сами сказали, что герцогиня вновь вернулась к вопросу о его женитьбе. И что сюда собираются приехать леди Лаура и ее отец.

– Завтра. Но почему, сэр, его светлость пришел в такое отчаяние, что разрушает собственное будущее? Женитьба на Лауре укрепит его финансовое положение… К чему он всегда стремился, если верить герцогине. И ведь ему не нужно будет связывать свою жизнь с нелюбимой женщиной. Он ведь сильно любит ее, милорд?

– Да, – задумчиво ответил он. – Любил.

– Боюсь, милорд, что из-за враждебного поведения его светлости ваша бабушка в конце концов увезет его.

– Мы не можем этого допустить, мисс Эштон.

– Что я должна делать, сэр?

Он не ответил, продолжая ходить по темной комнате. Мария видела его напряженное лицо, когда оно на мгновение попадало в полосу света. На нем была надета простая белая рубашка с широкими рукавами, обтягивающие брюки для верховой езды и сапоги до колен. Сердце девушки замирало – так он был похож на своего брата.

– Интересно… – произнес он. – Что заставило бабушку так торопиться с женитьбой. Почему она вдруг отбросила осторожность и сомнения относительно физического и психического здоровья Трея?

Он подошел к двери, прислонился плечом к косяку и засунул руки в карманы. Лицо его оставалось в тени. Бейсинсток долго смотрел на девушку и молчал.

– Боже, – тихо сказал он и провел рукой по волосам. – Кажется, я начинаю понимать.

* * *

Лорд Дансуорт с дочерью появились следующим утром около десяти часов. За час до них прибыли многочисленные слуги, лакеи, дворецкие, горничные и конюхи.

– Что же мне делать? – раздраженно спрашивала герцогиня. – Если я тут же отошлю лорда Дансуорта и его дочь назад, то не смогу отрицать ухудшения состояния моего внука.

– Вы же герцогиня Салтердон, моя дорогая Изабелла, – напыщенно заявил Эдкам. – И можете послать их ко всем чертям, если захотите.

– Вы забываете, что несколько дней назад я сама отправила им письмо с сообщением о том, что здоровье внука значительно улучшилось. Вы забываете, что я отдала многочисленные распоряжения по поводу предстоящей свадьбы.

– Изабелла, вы опять покраснели. Я вынужден настаивать, чтобы вы сделали глубокий вдох и…

– Ради Бога, перестаньте трястись надо мной, – она отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и снова повернулась к Марии. – Мисс Эштон, похоже, вы единственная в этом доме, кто может общаться с Треем. Что вы можете сказать о его поведении?

– Ваша светлость, я расстроена не меньше вас. Мне кажется, что он не хочет, чтобы невеста видела его в таком состоянии.

– Вздор. Эдкам уверен, что восстановление подвижности ног – всего лишь вопрос времени.

– Возможно, нужно обращать внимание не на уверенность Эдкама, а на то, что чувствует его светлость.

Герцогиня прищурилась.

– Очевидно, вы совсем не представляете себе образ жизни аристократии, мисс Эштон. Чувства для нас не имеют никакого значения. Мы рождаемся для успеха. Мы живем ради успеха. Мы отказываемся умирать, пока достигнутое нами не перейдет к следующему поколению. Мне восемьдесят пять лет, девочка. И у меня нет времени урезонивать непокорных детей. Если мой внук не изменит своего поведения, мне ничего не останется, как позволить Эдкаму приступить к процедуре его помещения в «Роял Оукс».

– В этом нет необходимости, бабушка. Все обернулись.

В дверном проеме стояло инвалидное кресло с сидящим в нем безупречно одетым герцогом Салтердоном.

Когда первый шок прошел, Мария поняла, что это не он.

Бейсинсток.

Герцогиня выпрямилась. Эдкам схватил свой монокль, два раза выронив его, прежде чем вставить в глаз.

– Невероятно, – пробормотал он.

Когда кресло с Бейсинстоком въехало в комнату, герцогиня встала, покачнулась и, отбросив руку Эдкама, попытавшегося остановить ее, шагнула к внуку.

– Я должна была сразу догадаться, – сказала она, останавливаясь перед креслом. – Вы оба всегда любили розыгрыши. Но это дурной тон, Клейтон.

– Согласен, – рявкнул Эдкам. – Молодой человек, ваша бабушка деликатный…

– Моя бабушка ни разу в жизни не была деликатной. Сядьте и заткнитесь, – оборвал его Бейсинсток и улыбнулся герцогине. – Признайтесь, ваша светлость, что и вас на время удалось ввести в заблуждение.

– Жестокий мальчишка. Чем я заслужила такое обращение?

– Терпение.

– Зачем ты здесь? Когда приехал?

– Вчера вечером. Ты спрашиваешь, зачем. Мы оба знаем ответ. Страдания Трея передаются мне. Разве я когда-нибудь игнорировал эту нашу связь? Я почувствовал, что Трей в беде.

– Он покушался на убийство. Клейтон взглянул на Эдкама.

– Мог бы прицелится и получше.

– Это оскорбление, – вспыхнул Эдкам.

– А я оскорблен вашими попытками манипулировать моей бабушкой. По сути, я оскорблен самим вашим существованием, вашими отношениями с герцогиней…

– Хватит! Вставай немедленно с этого кресла и объясни, что у тебя на уме.

– Избавить своего брата от унижения.

– То есть?

– Боюсь, что в своем стремлении как можно быстрее женить Трея вы забыли об одной маленькой вещи… О его гордости, которая и так достаточно страдала за последний год.

– Гордость, – фыркнула старуха. – А как насчет моей гордости?

– Я не дал бы и гроша за вашу гордость, бабушка. Она повернулась к нему спиной. – И к чему приведет этот обман?

– Возможно, нам удастся выиграть время. Мисс Эштон продолжит свои попытки вывести его из депрессии. А лорд Дансуорт сможет увидеть будущего зятя, который хотя еще и не может ходить, но способен вести нормальную беседу, и который не воет на луну… как утверждают лондонские сплетники.

* * *

Лорд Дансуорт оказался красивым представительным мужчиной на несколько лет моложе отца Марии. В его облике проступала норманская суровость древнейших английских родов. Его дочь, леди Лаура, была высокой хрупкой девушкой с кожей цвета взбитых сливок и изумрудными глазами. Плавной походкой она вошла в дом, держа отца под руку и потупив взгляд. В руке она сжимала платок или флакон с нюхательной солью. Салтердону, который укрылся наверху в нише за бархатными занавесками, показалось, что это флакон. Девушка прикусила нижнюю губу и изо всех сил старалась не расплакаться.

– Она очень красива, ваша светлость, – сказала Мария. – Впрочем, другого я и не ожидала. Мужчина с вашей внешностью не может претендовать на меньшее. Теперь я понимаю, почему вы влюбились в нее.

– Я влюбился в ее деньги, – ответил он. – На свете множество красивых женщин, Мария, но не у многих такой богатый отец. Кроме того, герцогиня одобряла этот брак. Герцогиня всегда получает то, что хочет.

Положив маленькие белые ладони на перила, Мария продолжала наблюдать за тем, что происходит внизу. Он ничего не мог прочитать на ее лице: лоб девушки был гладким, а глаза бесстрастными. На розовых губах, как всегда, играла улыбка.

– Что они теперь делают?

– Утонули в целом море слуг, – тихо рассмеялась она. – Там, конечно, суетится Гертруда. Она похожа на толстую пчелу, порхающую с цветка на цветок. Ага! Она беседует с Дансуортом…

– Вероятно объясняет, почему герцогиня не может выйти к ним. «Ее светлость немного устала и вынуждена прилечь. Она увидится с вами за чаем. Тогда же к вам присоединится и его светлость».

– Это правда? – спросила Мария, не глядя на него. – Вы присоединитесь к ним?

– Его светлость увидится с ними, когда будет готов. А сейчас я не готов.

– Вы упрямы.

– Возможно.

– Вы просто откладываете неизбежное, ваша светлость.

– Боже всемогущий, вы рассуждаете так же, как она. На чьей вы стороне, мисс Эштон?

Внезапно ее глаза широко раскрылись.

– Они идут сюда.

Стиснув зубы, Трей повернулся, набрал полную грудь воздуха и неуклюже пошел по коридору. Мария поддерживала его под руку.

– Быстрее, – подгоняла она его. – Мне не следовало позволять вам уходить так далеко без кресла.

Они торопились. Приближающиеся голоса заставляли их двигаться быстрее. Когда они добрались до его спальни, он весь взмок от пота, а ноги его терзала невыносимая боль. И тем не менее когда Мария закрыла за ними дверь, он прислонился к стене и захохотал.

– Не вижу ничего смешного, – сказала она, тяжело дыша. – Если вы заявляете, что не хотите ничего предпринимать, пока не будете готов, то должны избегать риска встречи с герцогиней. Вы прекрасно знаете, что как только она узнает, что вы ходите, у вас не останется повода откладывать свадьбу с леди Лаурой.

– Ну почему же. Я просто скажу ей, что влюбился в вас, решил все бросить и весги жизнь простого фермера.

Она повернулась и посмотрела на него горящим взглядом. Ее необычное безразличие исчезло.

– Низкий человек! Как вы можете шутить такими вещами.

– Не понимаю, почему брак со мной вы считаете оскорблением.

– Я и не представляла, насколько вы жестоки. Она взялась за ручку двери, собираясь уйти.

Он сжал ее руку – сначала грубо, а затем более нежно. Мария застыла, не поднимая глаз и сжимая пальцами бронзовую дверную ручку. У нее был такой вид, как будто она вот-вот упадет в обморок, а любое слово из его уст заставит ее расплакаться. Глаза ее наполнились слезами. Они сверкали и искрились, готовые в любую секунду хрустальными каплями скатиться по щекам.

– Посмотри на меня, – тихо сказал он.

– Нет.

– Ты расстроена. Чем?

Мария покачала головой, медленно отстранилась, как будто тщетно пыталась собрать остатки гордости, и открыла дверь. На полпути она остановилась. Глядя в пустой коридор и держась одной рукой за дверь, а другой за косяк, она сухо сказала:

– Я всегда считала вас неглупым человеком, ваша светлость.

* * *

Лаура Дансуорт лежала на кровати, как упавший лебедь. Ее шелковая серебристая ночная рубашка была похожа на расплескавшуюся по постели воду. Стоявшая рядом бледная женщина время от времени окунала красивый кружевной платок в чашку с водой, выжимала, аккуратно сворачивала и прикладывала ко лбу Лауры.

Мария сидела на стуле в противоположном конце комнаты и терпеливо ждала, пока молодая – не старше ее самой – леди очнется. В то же время ей хотелось как можно скорее выполнить данное ей поручение. Она не умела притворяться, и это уже само по себе плохо. Находиться рядом с будущей женой Салтердона было мукой. Она непременно найдет ее недостойной. Пустой. Эгоистичной.

Марии отчаянно хотелось, чтобы на ней было приличное платье, гребни в волосах и жемчужные сережки. Тогда она не уступала бы красотой Лауре. Возможно, тогда ей удалось бы завоевать восхищение и любовь Салтердона. Нет… у нее нет ни благородного происхождения, ни богатства.

Наконец Лаура зашевелилась. Служанка поспешила к ней, ласково заговорила и осторожно, как будто Лаура была сделана из тончайшего фарфора, помогла сесть.

Она взбила подушки, положила их под спину девушке, расправила, как огромный веер, ее юбки, а затем повернулась и кивнула Марии.

– Миледи готова принять вас.

Мария встала, автоматически пригладила выбившиеся пряди волос и провела рукой по заштопанному лифу платья. Колени ее подгибались. Воспоминания о том, как Салтердон разорвал его, поразили ее, как удар молнии. Его прошлые поцелуи огнем жгли щеки. Она пересекла комнату, не отрывая взгляда от лица Лауры. Огромные зеленые глаза молодой леди внимательно разглядывали ее. Мария никогда раньше не видела такой белой кожи.

– Миледи… – начала она.

– У вас чудесные волосы, – сказала Лаура и улыбнулась.

Мария застыла, ошеломленная.

– И глаза.

– Вы очень добры, миледи.

– Ерунда. Садитесь, пожалуйста, Мария. Вы выглядите ужасно взволнованной.

Она хлопнула по кровати родом с собой и кивком головы отпустила служанку. Когда женщины остались одни, Лаура вздохнула.

– Так приятно побеседовать со сверстницей. Понимаете, с тех пор, как умерла моя мать, я веду такой уединенный образ жизни. Ну, что у вас там?

Мария посмотрела на зажатый в кулаке листок.

– Это от его светлости.

– О, – по лицу леди Лауры пробежала дрожь. Она откинулась на подушки. – Значит, он может писать? Отец говорил мне о серьезных улучшениях, но я надеялась…

Лаура прикусила губу и отвела глаза.

– А разговаривает он тоже хорошо? И узнает близких?

– Он много читает, вслух и про себя.

– Похоже, вы сотворили чудо, Мария.

– Он очень много занимается, миледи.

– Как он выглядит?

– Необыкновенно красивым, – улыбнулась Мария, скорее себе, чем собеседнице.

Лаура нахмурилась и понизила голос.

– А его поведение?

Мария вошла в эту комнату заранее настроенная против молодой женщины и готовая любой ценой сдержать слово, данное герцогине, но слова лжи застряли у нее в горле. Правда неизбежно положит конец надеждам на скорую свадьбу Лауры и Салтердона… а также ее мечте облегчить участь матери. А что будет с ее хозяином? Не отправит ли герцогиня его в «Роял Оукс», потеряв надежду на брак внука с девушкой благородного происхождения, и поддавшись уговорам Эдкама?

Мария перевела взгляд на статуэтку Эроса.

– Можете быть твердо уверены, что он не причинит вам вреда.

– Понятно, – сказала Лаура и положила руку на лоб ладонью вверх. – Очень хорошо, Мария. Теперь можете прочесть мне записку.

Глубоко вздохнув, Мария раскрыла листок.

«Леди Дансуорт. Прошу оказать мне честь и прийти в половине девятого в «золотую» гостиную. Салтердон».

Лаура закрыла глаза, еще раз вздохнула и слабым голосом ответила:

– Конечно.

* * *

Мария сидела на стуле, положив на колени раскрытую книгу и не отрывая взгляда от танцующих в камине языков пламени. Свидание Лауры и Бейсинстока прошло без сучка и задоринки. Герцогиня, расположившаяся в своем роскошном кресле, была так напряжена, что, казалось, вот-вот взорвется. Лаура, опустив глаза и сцепив пальцы рук, сидела напротив человека, которого считала своим женихом. Рядом, как сторожевой пес, расхаживал ее отец. У девушки был вид, как у приговоренной к смерти.

Как и во время беседы с Марией, Лаура совсем не выказывала радости по поводу чудесного выздоровления ясениха, а также волнения от перспективы близкой свадьбы с герцогом Салтердоном.

Какую женщину не очарует добродушие Бейсинстока? Его обаяние? Его красота?

Через час Лаура прошептала своей служанке, что, вероятно, двухдневное путешествие в Торн Роуз начинает сказываться. Затем извинилась перед его светлостью и, белая как мел удалилась в свою комнату. Возвращаясь к себе, Мария походила мимо двери Лауры. Она была уверена, что оттуда доносился тихий плач.

Мария захлопнула книгу и устало поднялась со стула. Она решила в последний раз попытаться уговорить Салтердона открыть дверь. Он должен подумать о здоровье своей бабки и о счастье Лауры. Таков его удел.

Она удивилась, обнаружив, что дверь не заперта. В комнате никого не было. Мария взглянула на высокие напольные часы – около полуночи. Она поспешила в музыкальную залу, но там было темно.

Где он может быть?

Она бросилась в библиотеку, затем в оружейную и на кухню. По дороге ей попались несколько заспанных слуг. Она не осмелилась спросить, не встречали ли они бредущего по коридору герцога. Никто кроме нее и Гертруды не знал, что к Салтердону вернулась способность управлять собственными ногами.

После получасовых поисков она вернулась к себе в комнату, взяла плащ и вышла из дома. Ночь была туманной, и девушка на мгновение замерла, когда холодный воздух коснулся ее щек, а затем двинулась по извилистой дорожке к конюшням.

Звук рассерженных голосов заставил ее замедлить шаг. Спустившись по покрытым лишайником каменным ступеням, она перешагнула через упавшую завесу плюща и остановилась при виде нескольких темных фигур, загородивших дорогу.

Мария сразу узнала долговязую фигуру Тадеуса. Через несколько мгновений она поняла, что рядом с ним переминаясь с ноги на ногу от холода, стояла Молли. Третьего человека она, как ни старалась, узнать не могла, поскольку вся троица была частично скрыта густыми кустами.

Порыв ветра раскачивал ветки деревьев и шелестел сухими листьями. Мария вернулась и продолжила свой путь к конюшням. Она время от времени оглядывалась, недоумевая, зачем кому-то понадобилось назначать встречу на таком холоде. Но все мысли ее были заняты Салтердоном.

В конюшне было темно, тихо и тепло. Лошади фыркали в своих стойлах. Стараясь не шуметь, она шла по длинному проходу, вымощенному кирпичом, проверяя каждое стойло, пока не наткнулась на открытую дверцу. Внутри было пусто.

Аристократ.

Распахнув ворота, она выбежала наружу, прикрывая глаза ладонью от сыпавшейся с небес мороси.

Из темноты на нее надвинулось что-то большое и темное, стуча копытами и выпуская клубы пара из раздувающихся ноздрей. Горячее тело коснулось ее, и Мария, вскрикнув, отпрянула. Она чуть не упала, но чьи-то руки подхватили ее. На несколько мгновений она повисла в воздухе, а затем жеребец встал на дыбы, повернулся вокруг своей оси, и она оказалась на загривке животного. Пара сильных рук поддерживала ее.

Прислонившись плечом к груди Салтердона, Мария, тяжело дыша, смахнула с ресниц капельки воды.

– Ваша светлость…

– Хорошо, что ты составишь мне компанию, – прошептал он ей в ухо. – Никогда не любил кататься один.

С этими словами он пронзительно свистнул и ударил жеребца пятками в бока. Аристократ немного попятился, выгнул шею и издал громкое ржание, эхом отозвавшееся ночи. Затем животное пустилось галопом по мокрой дорожке под сводами блестящих от дождя деревьев, унося своих седоков прочь от конюшни.

Затаив дыхание, Мария прильнула к Салтердону и крепко ухватилась за него. Они неслись сквозь облака тумана и дождя. Ноги жеребца поднимались и опускались, подобно мощным пружинам. Раскачивающиеся плечи лошади и развевающаяся грива делали скорость еще более пугающей.

Мария вцепилась ногтями в плащ Салтердона и крепко прижалась к нему, повернув лицо навстречу холодному ветру. Странно, но она ощущала себя в безопасности. Хозяин успокоит и защитит ее, освободит от земных пут и унесет прочь от всех печалей и бед.

Казалось, они скачут уже целый час, когда Салтердон что-то тихо сказал жеребцу, и животное замедлило бег. Они остановились под пологом сплетенных ветвей. Салтердон долго молчал, продолжая обнимать ее. Его теплое дыхание касалось щеки Марии. Затем он взял ее за подбородок и повернул лицо девушки к себе.

– Когда-то я считал, что умру, лишившись всего того, что положено мне по рождению. Что я просто перестану существовать. Но последний год… Я был почти мертв, и никому до этого не было никакого дела, кроме тебя, Мария. Как я могу отпустить тебя? – он коснулся губами ее уха, и его горячее дыхание заставило ее вздрогнуть. – Ты мой разум, Мария. Моя сила. Мое… желание.

Его голос прервался, превратившись в тихое рычание, напоминавшее рычание льва. Губы Салтердона щекотали нежную кожу за ее ухом.

– Да, – выдохнул он. – Я хочу тебя.

Беспомощность. Боже, она чувствовала себя совершенно беспомощной. Слабой и испуганной. Она сгорала от желания повернуть лицо навстречу ему, ощутить вкус его губ, почувствовать его руки на своем теле. Но он принадлежал другой – хрупкой девушке с испуганными глазами, которая целый год ждала, чтобы стать его женой. Женщина из его сословия, которая с одобрения их семей должна стать следующей герцогиней Салтердон и родить ему сына, чтобы продолжился этот древний род.

Он соскользнул со спины жеребца, увлекая ее за собой. В его руках она чувствовала себя совершенно беспомощной, ощущая лишь бурю, бушующую в ее сердце. Мария знала, что если он поцелует ее, то она не сможет оттолкнуть его, как в тот памятный день в карете.

Он с жаром обнимал ее, запустив пальцы в ее пепельные волосы.

– Ты понимаешь меня? – спросил он охрипшим голосом, в котором сквозило отчаяние. – Я хочу тебя Мария. Я так сильно хочу тебя, что, кажется, вот-вот взорвусь.

Он положил ее ладонь на вздувшийся бугор между ног. Ощутив своими пальцами его напряженную плоть, она наконец начала понимать смысл его слов. Незнакомая и пугающая часть его тела, казалось жила под ее рукой собственной жизнью.

Мария застыла в ожидании и растерянности. От него исходил запах тумана и ветра, запах кожи и конюшни, сладковатый аромат бренди и пота.

«Не прикасайся ко мне! – хотелось крикнуть ей. – Иначе вся ее твердость исчезнет, гордость рассеется, как окружавший их туман».

– Я хочу тебя, – бормотал он. – Мария, Мария.

Его руки скользили по ее телу, срывая ветхий плащ без лис и соболей.

Почему она не может сопротивляться, не может оттолкнуть его? Почему под его сильными и теплыми руками ее тело становится чужим, дрожащим и слабым? Он опустил ее на землю среди опавших полуистлевших листьев. Его руки начали расстегивать ее мокрое платье, сначала осторожно, а затем все более нетерпеливо, обрывая петли и пуговицы, пока убогая одежда, которую отец заставлял ее носить, не превратилась в клочья.

Мария, обнаженная, лежала перед ним и смотрела в его необыкновенно красивое искаженное желанием лицо, чувствуя, как ее собственное тело захлестывает какая-то властная неконтролируемая волна.

Она раскрыла ему навстречу объятия.

Застонав, он отбросил непромокаемый шерстяной плащ, нетерпеливо стянул через голову рубашку, расстегнул брюки и спустил их с бедер. Она взглянула на его восставшую плоть и быстро опустила глаза. На мгновение ей захотелось убежать, скрыться от своих желаний. Затем он коснулся ее там, где касался в прошлый раз – погружая свои нежные пальцы в ее шелковистое лоно, обхватывая его ладонью, ритмично сжимая и отпуская. Ее тело выгнулось дугой и затрепетало.

На несколько секунд отпустив ее, он снял сапоги и брюки. Его сильное тело этой дождливой ночью выглядело бледным. Он опустился на нее, склонил голову к ее груди, обхватил губами нежный затвердевший сосок и принялся ласкать его языком. Мария застонала. Наслаждение было таким острым, что она изо всех сил сжала его плечи, чувствуя, как они вздрогнули и напряглись под ее ладонями.

– Тише, тише, – прошептал он, целуя ее в губы, лаская их языком. Их языки сплелись в яростной борьбе.

Внезапно она почувствовала какое-то обжигающее давление между ног, вскрикнула и изогнулась дугой… И вот он уже внутри нее. Его плоть заполняла ее, растворялась в ней, пронзала ее огненным мечом, и она стонала от боли и наслаждения, приподнимая бедра ему навстречу.

Не отрывая от рта девушки страждущих губ, он просунул ладони под ее ягодицы и приподнял над мягкой влажной землей, еще глубже проникая в нее. Его ритмичные движения убыстрились.

Внезапно волна наслаждения, подобно горячим потокам с бушующих небес, затопила все ее существо, лишая воли, заставляя громко вскрикивать и извиваться под ним, а он не останавливался, в исступлении все ускоряя темп. А когда ее тело затрепетало в экстазе, он, откинув назад темноволосую голову и приоткрыв рот в беззвучном крике, разрядился в нее, а затем застыл, обессиленный. Его губы еле слышно шептали:

– Мария. Милая Мария. Я люблю тебя.

Глава 17

Мария, завернувшись в плащ Салтердона, сидела рядом с угасающим камином. Мокрая ткань еще сохранила его запах. Гладкая подкладка из красного шелка приятно холодила обнаженное тело девушки, вздрагивающее от воспоминаний о его поцелуях. Все ее тело болело. То место между ног жгло огнем. Ступни ее были в грязи, бедра испачканы травой и листьями, в спадающих на плечи спутанных волосах застряли кусочки бурого мха.

Вернувшись в дом, она убежала наверх, в свою комнату, и заперла дверь. Несколько раз Салтердон пытался войти.

– Открой дверь, Мария. Открой же, черт возьми.

Конечно, она не открыла. Она не осмелится предстать перед ним.

Она не посмеет взглянуть в его серые глаза, когда-то так пугавшие ее, помня, что так просто и бесстыдно отдалась ему, всего лишь ради одной любви.

Разве сможет она признаться, что без памяти влюбилась в него? Хотя чем еще она объяснит свое неразумное поведение ему… и себе? Что она просто хотела доказать, что он полноценный и желанный мужчина? Что нет причин бояться свадьбы с Лаурой… и опасаться, что он не сможет выполнять свои супружеские обязанности? Но разве чувство долга может заводить так далеко? Кроме того, все это было ложью, а она не была уверена, что сможет правдоподобно солгать.

Она устало подошла к двери и внимательно прислушалась.

Дура несчастная! Она уже опять жаждала видеть его, обнимать, предаваться запретной любви, пока не пришло время предстать перед его невестой, притворяясь всего лишь послушной и преданной прислугой.

Ее рука сама потянулась к ключу и повернула его. Подождав, пока щелкнет замок, Мария распахнула дверь и с бьющимся сердцем вышла в коридор.

* * *

Его руки легко порхали по клавишам, наполняя предрассветные часы мощным крещендо стройных звуков, отражавшихся от стен и заставлявших дрожать хрустальные подвески люстр. Пальцы Салтердона ласкали инструмент, как несколько часов назад они ласкали тело Марии. Он тяжело дышал. Магия звука была такой же соблазнительной, как дыхание девушки.

Господи, как больно: ноги, спина. Но отчаяние было сильнее боли. Понимала ли она, что делает? Мария. Этот манящий голос вырвал его из безопасного и спокойного сна. Эти глаза смеялись над его сопротивлением. Мария. Ее наивность и невинность всколыхнули в нем чувства, которые, как ему казалось, навсегда ушли.

Почувствовав движение за спиной, он обернулся.

Она стояла в дверях, завернутая в его плащ. Пряди пепельных волос спадали ей на лицо. Его руки замерли, и комната погрузилась в тишину.

Неслышно ступаябосыми ногами, Мария нерешительно пересекла комнату. Ее голубые глаза казались огромными, влажные алые губы были чуть-чуть приоткрыты. Плащ распахнулся, соскользнул с белых плеч девушки и упал к ее ногам.

Когда ее гибкое теплое тело приблизилось к нему, он потянулся к ней, с жаром обнял и крепко прижал к себе. Он чувствовал, как она дрожит. К ее обнаженной спине и ягодицам прилипли кусочки бурой травы и листьев с поляны, на которой он занимался с ней любовью.

Одним быстрым и ловким движением он приподнял ее и посадил на инструмент, отчего комната наполнилась резкими диссонирующими звуками. Он обхватил ладонями ее груди, приподнял их, сжал, сначала грубо, а затем нежно, и прикоснулся губами к каждой, как будто делал несколько маленьких глотков. Мария всхлипнула, и по ее телу пробежала дрожь. Соски ее моментально отвердели. Затем его пальцы скользнули к треугольнику светлых волос внизу ее живота. Бедра девушки раздвинулись и приподнялись навстречу ему. Она тихонько застонала, и в этом звуке слышались беспомощность и желание.

– Мои брюки, – прошептал он. – Расстегни их.

Она принялась яростно дергать застежки, пока не освободила его возбужденную плоть – твердую и пульсирующую дугу, вид которой вызвал у нее болезненные воспоминания о том, как он овладел ею в прошлый раз: ощущение его плоти, заполняющей ее девственное лоно и поднимающей волну наслаждения, которая заставляла ее впиваться ногтями в его спину и громко вскрикивать в ночи.

Сгорая от нетерпения, он овладел ею. Мария всхлипнула и обвила ногами его бедра. Раскинув руки, она упала спиной на крышку рояля, как жертва на алтарь. Листки с нотами посыпались на пол. Волосы девушки блестящей серебристой паутиной рассыпались по черному отполированному дереву.

– О Боже, Боже, – хрипло шептал он. – Сколько дней я объяснялся тебе в любви с помощью этого инструмента! Я ласкал тебя, обнимал, целовал, овладевал тобой, думая, что никогда не смогу сделать этого по-настоящему. Тогда мне было достаточно музыки, но не теперь. Ты вытеснила музыку, которая сводила меня с ума. Это все ты, с серебристыми, как у ангела, волосами и бездонными глазами. Проклятье, ты заставила меня очнуться от забытья, вернула к этой жизни, полной ненавистных обязательств. Ты вылечила меня. Ты обрекла меня на вечные муки. Ты открыла мне, как сильно, оказывается, я способен любить женщину, а я не могу обладать тобой.

Он овладевал ею еще и еще раз, пока наконец по его телу не пробежала дрожь, и они, тяжело дыша, застыли неподвижно на гладкой крышке рояля.

Наконец он оторвался от нее, поцеловал в губы и застегнул брюки. Салтердон подобрал лежащий на полу плащ, завернул в него девушку и крепко прижал к груди, чувствуя, как бьется ее сердце.

– Я люблю тебя, – прошептала она, прижимаясь к нему и просовывая руки ему под рубашку.

Он закрыл глаза и еще сильнее обнял ее.

– Ну, ну, – раздался вдруг знакомый голос. Трей повернулся и встретился глазами с братом.

– Вероятно, моя интуиция заснула, ваша светлость. Я предположить не мог, что вы в состоянии ходить… или заниматься любовью с невинной девушкой прямо на крышке рояля. Знаешь, Трей, ты никогда не умел держать себя в руках, но это уж слишком даже для тебя.

– И это говорит человек, который соблазнил женщину, на которой я собирался жениться.

– Глупости. Мы оба знаем, что в твои планы не входил брак с Миракль. Ты остановил свой выбор на Лауре Дансуорт. Скажи, какого дьявола ты пристаешь к мисс Эштон, когда всего в нескольких шагах отсюда находится твоя невеста? И зачем я должен исполнять эту жалкую роль, находясь в полной уверенности, что твой отказ от свидания с леди Лаурой вызван неспособностью ходить?

– Я не люблю ее.

– Ну и что? – сухо рассмеялся Бейсинсток. – Ты никого никогда не любил, Трей. Только власть и общественное положение. Сначала ты выбрал Лауру Дансуорт, а теперь вдруг заявляешь, что не любишь ее.

– Да, – тихим усталым голосом ответил Салтердон. – Я не люблю ее, Клей.

Бейсинсток некоторое время молчал, переводя взгляд с брата на бледную дрожащую Марию, которая, отвернув лицо, пряталась за спину герцога.

Затем Бейсинсток прикрыл глаза и провел рукой по длинным темным волосам.

– Господи, – пробормотал он. – Что за идиотизм!

* * *

Лаура Дансуорт выглядела бледной и расстроенной. Тонкими пальцами она нервно сжимала носовой платок и время от времени подносила его к своему изящному, немного вздернутому носику, как будто нюхала флакон с ароматической солью. Каждые несколько минут она на короткое время поднимала глаза на человека, которого считала своим женихом. Бейсинсток смотрел сквозь нее. Губы его были крепко сжаты, горящие яростью глаза напоминали глаза брата. Ему хотелось находиться здесь не больше Марии. Но она должна была выполнять свои обязанности. Ее наняли в качестве сиделки для герцога Салтердона, а человек, сидящий в данную минуту в инвалидном кресле брата, играл роль Салтердона. Мария не знала, как долго еще сможет выдержать этот бесстыдный обман.

Мария со стороны наблюдала за беседой лорда Дансуорта, его дочери и герцогини. Она застыла на стуле в противоположном углу комнаты, ощущая себя соучастницей ужасного преступления. Ей хотелось вскочить и крикнуть леди Лауре и ее отцу, что герцогиня Салтердон лжет. Что она просто хочет выиграть время. Что она манипулирует ими и не остановится перед тем, чтобы разрушить их жизни в надежде спасти свой проклятый аристократический род.

– Я всей душой желаю, чтобы союз между нашими детьми состоялся как можно скорее, – сказал лорд Дансуорт, обращаясь к герцогине. – Надеюсь, ваша светлость правильно поймет, если я приглашу в Торн Роуз нескольких наших общих знакомых, чтобы они могли убедиться сами и убедить остальных, что с его светлостью… как бы это выразиться… все в порядке.

Вскинув брови, Дансуорт испытующе посмотрел на – как он считал – будущего зятя, и его лицо приняло озабоченное выражение.

– Вы должны понимать, учитывая прошлое состояние его светлости, а также чувства моей дорогой Лауры, когда она узнала о его неустойчивом поведении… что я не желаю подвергать дочь унижению из-за этих ужасных слухов относительно психического здоровья его светлости и его отношений с Лаурой, которые так упорно распространяются в обществе.

«Его светлость» слабо улыбнулся лорду Дансуорту и спросил таким язвительным тоном, что герцогиня поежилась:

– Но никто ведь не приставляет пистолет к виску ей дочери, заставляя выходить за герцога, правда Дансуорт?

– Конечно, – ответил лорд с такой же едкой улыбкой и скользнул взглядом по ногам Бейсинстока и инвалидному креслу. – Но в данных обстоятельствах… он должен быть польщен, что такая знатная и красивая женщина, как моя дочь, соглашается выйти за него.

– Думаю, что не стоит отбрасывать тот факт, что этот брак сделает ее одной из самых богатых и влиятельных женщин Англии.

– И то, ваша светлость, что, женившись на моей дочери, вы унаследуете состояние бабушки. Кроме того, как вы сами можете видеть, Лаура сильно любит его светлость. Больше всего на свете она желает провести всю свою жизнь рядом с его светлостью, исполняя любое его желание… как и положено преданной жене.

Все глаза обратились на леди Лауру: на ее бледные щеки и подрагивающую нижнюю губу. Она опустила носовой платок и, пытаясь скрыть свою растерянность, расправила плечи и высоко подняла голову. Взгляд ее больших зеленых глаз скользнул мимо горничной и остановился на Марии, как будто обращаясь за поддержкой.

Неожиданно для самой себя и Мария улыбнулась.

Ей казалось, что воздух вокруг нее гудит от напряжения. Сердце ее замерло, по телу прокатилась волна жара. Дыхание девушки стало прерывистым, к горлу подкатил ком, который она никак не могла проглотить. Успокаивать женщину, на которой должен был жениться ее любимый! Предыдущую ночь она провела в объятиях Салтердона, а теперь старается приободрить ту, с которой он проведет всю оставшуюся жизнь.

Лицемерка.

– К тому времени как мы закончим приготовления к свадьбе, – продолжал Дансуорт, – не останется никого из нашего круга, кто не захотел бы принять участия в церемонии. Бог мой, эту свадьбу Англия запомнит на века!

Герцогиня подняла голову и напряженно смотрела на Дансуорта. Губы ее были плотно сжаты, лоб нахмурен. У нее был такой вид, как будто она собирается сказать правду: что человек, сидящий напротив дочери Дансуорта, вовсе не герцог Салтердон. Она думала, что герцог Салтердон заперся у себя в комнате, как страдающий клаустрофобией безумец. На самом же деле Трей Хоуторн, герцог Салтердон, верхом на своем арабском скакуне несся сломя голову по холмам и долинам. Он дышал полной грудью, свободный от всего, что олицетворяла герцогиня.

– И сколько гостей вы намерены пригласить на эту встречу в Торн Роуз? – спросила герцогиня.

– Человек сто. А может, двести.

Бейсинсток кашлянул, бросив красноречивый взгляд на герцогиню, и поерзал в своем кресле. Лицо его помрачнело еще больше – насколько это было возможно.

– Приглашения уже пишутся, ваша светлость. Думаю, недели будет достаточно, чтобы закончить все приготовления. Естественно, все заботы я возьму на себя. Вашей светлости останется только позаботиться о своем здоровье и накопить побольше сил за оставшиеся дни.

– Если бы мои заботы ограничивались только этим, дорогой Дансуорт, – вздохнула герцогиня. – То я была бы необыкновенно здоровой женщиной.

* * *

Небо расчистилось, и солнечные лучи осветили умытые дождем долины. Темнеть в этот день начало поздно. Потратив почти час на поиски хозяина и не найдя его ни в доме, ни в конюшне (она обещала Бейсинстоку поговорить с ним и постараться убедить в неразумности его поведения), Мария свернула с дорожки и, чтобы сократить путь, углубилась в заросли. Неяркий свет, проникающий сюда сквозь кроны деревьев, казалось, исходил прямо от земли, укрытой одеялом из прошлогодней листвы и покрытого лишайником валежника.

– Мария, – позвал тихий голос из-за завесы бурого плюща.

Замедлив шаг, она стала вглядываться в темноту. Ее мысли были заняты Салтердоном и предстоящей встречей с ним. Все остальные для нее в этот момент не существовали.

– Леди Дансуорт? – удивленно спросила Мария, увидев спрятавшуюся в зарослях невесту хозяина.

Лаура вышла из укрытия. Ее светлые волосы растрепались, а платье намокло в тех местах, где соприкасалось с влажной листвой. Ее одежда была яркой, богатой и пышной, а глаза темными и печальными.

Мария оглянулась в поисках служанки Лауры.

– Ее здесь нет, – сообщила Лаура. – Боюсь, мне пришлось обмануть ее. Я сказала, что собираюсь вздремнуть. Иногда присутствие компаньонки очень утомляет… о, прошу прощения. Совсем забыла, что вы сиделка его светлости. Хотя, вы совсем не похожи на сиделку.

– Правда? А на кого же я похожа, миледи?

– На… подругу.

Внезапно покраснев, Мария отвела взгляд.

– Мне не часто приходится общаться со сверстницами, – сказала Лаура. – Уделите мне минутку?

В голове Марии пронеслись тысячи отговорок, каждая из которых помогла бы избежать беседы с невестой Салтердона. Боже милосердный, достаточно того, что она провела ночь с ним. Где взять силы на разговор с девушкой? Она чувствовала себя так, как будто на ее щеке горело клеймо блудницы, которым ее отец заклеймил возлюбленную Пола.

Мария неохотно кивнула и последовала за Лаурой к двум мраморным скамейкам, спрятанным среди кустов роз. Они сели друг напротив друга, положив руки с переплетенными пальцами на колени. Обе нервничали и, без сомнения, думали об одном и том же человеке.

Салтердон. Она вздрогнула, мысленно произнеся его имя.

Лаура вздохнула.

– Мария, можем ли мы на некоторое время забыть разницу в нашем положении и поговорить, как подруги?

– Как пожелаете, миледи.

– Тогда перестаньте называть меня «миледи». Меня зовут Лаура.

«Скоро она будет женой Салтердона», – в отчаянии подумала Мария. Боже милосердный, что с ней случилось, если она способна сидеть здесь перед этой прелестной женщиной, проведя предыдущую ночь в объятиях ее будущего мужа?

– Скажите правду, Мария. Мне нужно знать. Его светлость… действительно здоров? Он в состоянии жениться на мне?

– Вы в этом! сомневаетесь, Лаура?

Лаура прикусила нижнюю губу, и в ее глазах промелькнуло страдание.

– Я только хочу знать, есть ли надежда… или вероятность… что он передумает?

Мария с изумлением смотрела на внезапно покрасневшую молодую женщину. В мгновение ока она сделалась совсем несчастной. Лаура задрожала, и из глаз ее потекли слезы.

– Я просто глупый ребенок, – всхлипывала она, закрыв лицо руками. – Эгоистичный и эгоцентричный. Я должна быть благодарна, что меня берет замуж такой человек, как Салтердон. Но это совсем не так. Не так, уверяю вас.

Мария села на скамью рядом с Лаурой и, поколебавшись, обняла плачущую девушку за плечи.

– Ну, ну, – утешала она. – Уверяю вас, его светлость никакое не чудовище, не…

– Он совсем чужой мне, Мария. Просто мужчина, которого отец выбрал мне в мужья.

Мария пожала плечами и скользнула взглядом по густым кустам роз.

– Признаю, что поначалу его можно испугаться, – задумчиво сказала она. – Но он ничем не отличается от других мужчин, а в чем-то даже более человечен. Он любит пудинг, миледи. И хлеб с патокой. Он обожает читать по ночам при свете красивой свечи из пчелиного воска – он говорит, что она горит чище, чем сальная… А кроме того, герцоги не опускаются до использования овечьего жира, пока не окажутся по уши в долгах. И еще он говорит, что они, когда горят, пахнут, как почуявший самку баран. Он любит лошадей, не всяких, а только арабской породы. Царственно красивые животные. В них есть огонь и душа, каждый их шаг похож на движение грациозной балерины.

Он… играет на пианино, обычно поздно ночью. Он слышит музыку в том, что для остальных просто шум. Его гений сравним лишь с безмерным желанием наполнить воздух звуками небесной музыки.

Его единственный недостаток в том, что он не хочет осознать свою индивидуальность. Ведь кроме того, что он герцог, он еще и человек, достойный уважения и восхищения независимо от титула.

– Но я не люблю его, Мария! О, я, конечно, уважаю его. И считаю необыкновенно красивым. Только сумасшедшая не согласится, что стать герцогиней – воплощение мечты. В конце концов, он… был… самым завидным женихом во всей Англии.

Лаура встала и принялась расхаживать перед скамейкой, ломая руки и даже не пытаясь скрыть своих чувств.

– Понимаете… – ее голос стал напряженным, как будто она заставляла себя сделать признание. – Я… я люблю другого.

Топнув маленькой ножкой, она повернулась к Марии. Бархатная юбка взметнулась вокруг ее ног. Выражение лица у нее теперь было страдальческим и одновременно злым – ничего общего с тем скромным, застенчивым и беззащитным существом, которым она была все эти дни.

– Ты не можешь себе представить, что значит любить человека, который тебе не пара. Когда все твое существо страстно жаждет его. Ты закрываешь глаза и видишь только его лицо, вспоминаешь неизъяснимое наслаждение от его прикосновений, прекрасно сознавая при этом, что он был и навсегда останется только несбыточной мечтой.

– И, пожалуйста, не говори мне, что я должна научиться любить Салтердона, – сверкая глазами, добавила Лаура. – Я слышала это уже сотни раз, Мария. Я скорее умру, чем выйду замуж за человека, который интересуется мной только потому, что я подхожу ему, когда на свете есть тот, кто будет обожать и лелеять меня. Если бы только…

– Что?

– Если бы он только был благородного происхождения.

– Вот, значит, в чем дело, – тихо сказала Мария, обращаясь больше к самой себе. Какая злая шутка. Гримаса судьбы.

– Мария, – Лаура опустилась на скамью рядом с Марией и с жаром сжала ее руку. – Если бы я могла стать такой же свободной, как ты. Иметь возможность выйти замуж за любимого человека и не думать об этой противной ответственности, о которой твердят наши отцы. Если бы я могла поменяться с тобой местами, Мария, то была бы счастливейшей женщиной на свете.

– И я тоже, дорогая Лаура, – тихо ответила Мария, на секунду прикрыв глаза. – И я тоже.

* * *

Когда луна поднялась из-за окружавших дом холмов, Салтердон проскользнул в ее комнату, принеся с собой запах холодного ветра, сырой кожи и лошадей. Мария, расчесывавшая волосы перед зеркалом, не успела даже повернуться. Он обнял ее и закружил. Она засмеялась – каждый раз, когда он оказывался рядом, радость переполняла ее. Он поцеловал ее плечо, шею, нежную кожу за ухом.

– Ваша светлость, я несколько часов искала вас. Становится очень трудно скрывать ваше выздоровление от бабушки.

– Не желаю говорить о ней, – прошептал он ей на ухо и снова закружил ее. – Я хочу рассказать тебе, где был и что видел.

Мария отстранилась и, прислонившись к трюмо, рассматривала его лицо и глаза, которые больше не были ни мрачными, ни сердитыми, и нисколько не напоминали волчьи. Он был похож на озорного мальчишку.

– Похоже, у вашей светлости с каждым днем прибавляется сил…

– С каждым часом, милая, – он ударил кулаками по своим длинным, обтянутым кожаными брюками ногам и снова потянулся к ней. Она отстранилась, чтобы не поддаться искушению броситься к нему в объятия и отдаться в его власть.

– Гости начинают прибывать завтра утром. Думаете, Бейсинсток будет вечно поддерживать этот обман?

– Я удивлен, что он так легко согласился плясать под дудку герцогини.

– Эдкам продолжает давить на ее светлость, чтобы она отправила вас в «Роял Оукс». Он считает, что человек, который заперся в комнате и отказывается общаться с кем бы то ни было, лишился остатков разума.

– Эдкам подлец. После смерти отца они с Такли, как пиявки, присосались к бабушке. Упрятав меня в «Роял Оукс», они получат возможность распоряжаться имуществом и финансами семьи после ее смерти. Такли понимает, что я выгоню его, как только получу бабушкино наследство. Это называется инстинкт самосохранения, моя милая Мария. Не одна семья была разрушена бессовестными управляющими.

– Если вы считаете их нечестными, то почему не настаивали, чтобы бабушка…

– Избавилась от них? – Он пожал плечами. – Настаивал. И мой брат тоже. Но она почему-то восхищается ими. У нее острый как бритва ум, и она знает, что они иногда воруют по мелочам. Но считает это неопасным. Кроме того, кто еще будет терпеть ее характер? Баловать ее? Льстить ей, вынуждая считать себя более значительной, чем она есть на самом деле?

Он рассмеялся.

– Не так давно я сам действовал точно так же. Затем Салтердон извлек из кармана брюк сложений листок бумаги, развернул и протянул девушке.

Мария увидела линейки нотных знаков и заглавие вверху: «Песня Марии».

– Мое произведение, – сказал он и танцующей походкой медленно обошел вокруг Марии. – Каждое утро перед рассветом я скакал в поле за холмами и, подставив лицо ветру, смотрел, как над горизонтом встает солнце, освещая бархатистыми лучами долину. В алых и серебристых сполохах мне чудилось твое лицо. Сладкий аромат крокусов напоминал запах твоего тела. Я представлял себе, как мы любим друг друга на этой зеленовато-бурой траве. И ко мне, как на крыльях ангелов, спускалась музыка.

– Ваша светлость… умоляю вас…

– Что? Заняться с тобой любовью? Здесь? Сейчас? Пойдем в музыкальную залу, и я подарю тебе «Песню Марии», а потом положу на рояль и сделаю так, что ты будешь кричать от наслаждения.

Она повернулась, чтобы убежать, но он перекрыл ей дорогу своим телом, ставшим необходимым ей, как воздух.

– Я больше не могу. Ложь вызывает у меня отвращение. Я ненавижу себя, когда сижу рядом с Лаурой и притворяюсь. Я устала от глупых мечтаний, которые преследуют меня и днем и ночью. Но больше всего я презираю себя за ту проклятую беспомощность, которую я испытываю в вашем присутствии, – она отступила. – Я ненавижу все то, что вы олицетворяете. Ваш образ жизни ужасает меня. Брак без любви, а только лишь ради материальной выгоды отвратителен. Меня бесит ваша трусость.

Глаза Салтердона прищурились, на щеках заиграли желваки. В серых глазах опять мелькнуло что-то волчье.

– Да, – кивнула она. – Вы трус, ваша светлость. Вы прячетесь от неизбежного. Предпочитаете ничего не предпринимать относительно вашей свадьбы, а скрываетесь, боясь, что бабушка лишит вас наследства, если вы ослушаетесь ее.

* * *

Сливки высшего общества, как стая голодных волков, съезжались в Торн Роуз в своих черных блестящих каретах, запряженных великолепными лошадьми. Огромный дом наполнился болтовней, смехом и… вопросами.

Действительно ли его светлость выздоровел?

Или Дансуорт настолько глуп, чтобы отдать свою дочь сумасшедшему?

И верны ли слухи, что здоровье герцогини резко ухудшилось?

Салтердон стоял в нише наверху, наблюдая за вереницей мужчин и женщин. Когда-то они были его друзьями. Он танцевал с ними. Соблазнял. Пил с ними. Играл в карты. А они отвернулись от него. Называли его безумцем. Чудовищем. Монстром.

Еще ощущая запах Марии, вкус ее губ, он посмотрел на Лауру Дансуорт, стоявшую рядом с отцом. Она любезно приветствовала любопытных гостей и, вероятно, извинялась за отсутствие Салтердона.

Когда-то он считал ее необыкновенно привлекательной… как ребенка. Но в ней не было души и огня. Она походила на цветок из оранжереи, на который приятно смотреть, но который легко сломается при малейшем ветре.

Она, несомненно, умна. Она могла пересказать сведения и факты, почерпнутые из серьезных книг, чтобы поддерживать беседу в течение целого вечера. Но как насчет способности делать правильный выбор и принимать разумные решения относительно собственной судьбы? Помимо всего прочего, она, без сомнения, переживет его на несколько лет… Справится ли она тогда с обязанностями герцогини?

Когда-то его влекло к ней. Подобное влечение испытывает любой мужчина к прекрасному женскому телу. Внезапно это влечение показалось ему таким незначительным, как одинокий уголек среди лесного пожара чувств, которые он испытывал к Марии.

Мария – полная противоположность тому, что он считал необходимым для женщины, подходящей для брака.

Да, именно так. Череда мыслей вытеснила музыку из его головы. Желание обладать ею болью отозвалось во всем его теле.

Вдруг открылась одна из выходящих в коридор дверей. Спрятавшись за портьерой, он наблюдал, как из комнаты – комнаты Эдкама – вышла Молли, держа подмышкой пару грязных туфель. Одновременно из-за угла появился Тадеус. Он что-то коротко бросил Молли и, постучав, вошел к Эдкаму.

Салтердон двинулся по коридору.

Он, как всегда, нервничал перед тем, как войти в комнату герцогини. Огромное помещение, сравнимое по размерам с парадными залами дворца, блистало позолотой и хрусталем. Стены были украшены роскошными гобеленами с изображением вооруженных всадников. Тут же висели портреты предков и отца, а также изображения его и брата, прекрасных в своей юности, еще не успевших превратиться в циничных подлецов.

В дальнем конце комнаты стояла кровать герцогини. Она лежала неподвижно, как труп.

Он неслышно приблизился к кровати, не отрывая взгляда от тела бабки. Тишина в комнате гулко отдавалась у него в ушах. Он вспотел – как всегда в ее присутствии.

Заметив какое-то движение, он вздрогнул и поднял глаза.

Вскочив со стула, Гертруда торопливо приблизилась к нему.

– Боже мой, сэр, что вы делаете? В доме полно народу. Если кто-нибудь увидит вас…

– Она умерла? – хриплым голосом спросил он.

– Конечно, нет, – прошептала Гертруда. – Просто спит.

– Господи. Когда она так состарилась?

– Ей восемьдесят пять, ваша светлость. Она уже давно старуха.

Он покачал головой.

– Но не такая. Это все из-за меня, Герти?

Гертруда прикусила губу.

– Она очень переживала, сэр.

Салтердон провел рукой по своим растрепанным волосам и опять покачал головой.

– Я пришел сказать ей, что отказываюсь от этого брака. Я пришел сказать, что люблю Марию и что если она не может принять этого, то пусть идет к черту. Я первый раз в жизни действительно решил ослушаться ее… Но как я могу, когда она в таком состоянии?

Герцогиня пошевелилась.

– Она просыпается, ваша светлость, – схватила его за руку Гертруда. – Если она обнаружит вас здесь, то ее точно хватит удар. Если она увидит, что вы ходите, то пути назад не будет. Вспомните, она считает, что вы заперлись у себя в комнате и угрожаете застрелить себя и всякого, кто осмелится побеспокоить вас.

– Не такая уже плохая идея.

– Но я не уверена, что она выдержит потрясение, увидев вас, а кроме того… – Гертруда еще больше понизила голос. – Подумайте, какое унижение ей придется пережить, если вы в таком виде прямо сейчас спуститесь вниз и объявите целой сотне людей, что не собираетесь жениться на леди Лауре.

Герцогиня опять зашевелилась. Веки ее затрепетали, руки слабо сжались, сверкнув бриллиантами в надетых на пальцах перстнях.

Салтердон отступил назад, и внутри него вновь поднялась волна отчаяния и гнева. Тихо выругавшись, он повернулся и вышел из комнаты. Вернувшись к себе, он так сильно хлопнул дверью, что стекла задрожали.

Глава 18

Спрятав босые ноги под юбку и откинув голову на спинку кресла, Мария прислушалась к разносящимся в ночной тишине последним аккордам «Песни Марии».

Каждая нота дрожью отзывалась в ее сердце, лишала спокойствия, вызывала слезы.

Слава Богу, единственная свеча на крышке рояля да вала недостаточно света. Слава Богу, любопытные гости давно разошлись по спальням. Если бы она могла совладать со своими чувствами и последний раз поцеловать Салтердона и пожелать ему спокойной ночи! Невозможно. Она смотрела, как хозяин извлекал божественные звуки из инструмента, как целая гамма противоречивых чувств пробегала по его лицу, и понимала, что он принял решение.

Он женится на Лауре Дансуорт.

Он сделает это из чувства долга. Ради получения наследства. Из чувства любви и уважения к бабушке.

Встав с кресла, она подошла к распахнутой стеклянной двери на балкон. От холодного ветра у нее перехватило дыхание. Музыка смолкла. Повернувшись, она увидела, что Салтердон продолжает смотреть на свои руки, оставшиеся лежать на черно-белых клавишах. Он медленно поднял голову и встретился с ней взглядом.

В этот момент в дверях показался Бейсинсток. Его темный широкоплечий силуэт выглядел угрожающе.

– Вот ты где, – обратился он к брату, но, увидев Марию, быстро отступил назад и умолк.

– Вы вовремя, милорд, улыбнулась ему девушка. – Его светлость как раз собирался сообщить мне свое решение относительно леди Дансуорт.

– Вот, значит, как, – резко ответил он и снова повернулся к Салтердону. – Прекрасно. И очень вовремя, правда, Трей? Особенно, если учесть тот факт, что последние несколько часов я провел у постели бабушки. Она чуть не отправилась на тот свет, и ты прекрасно знаешь почему. Она клянется, что, проснувшись, увидела, как ты стоишь рядом с ее кроватью. Заметь – стоишь. И свободно ходишь по комнате. Мне с трудом удалось убедить ее, что это был сон.

– Ты-то что волнуешься? – спросил Салтердон и осторожно закрыл крышку рояля.

– Я сам себе все время задаю этот вопрос. Не могу понять, зачем я продолжаю покрывать тебя. Вероятно потому, что меня заботит ее физическое и душевное здоровье. Бабушка не вынесет унижения, если обнаружится, что она выдает – людям своего круга – одного внука за другого. Я не говорю уже о потрясении, которое она испытает, обнаружив, что ты не инвалид и совсем не сумасшедший… Хотя насчет последнего я могу ошибаться.

Повернувшись, Мария вышла из комнаты на балкон. Ветер завывал в переплетениях цементной балюстрады, иголками впиваясь в открытые участки тела. До нее доносились гневные голоса.

Завтра она уедет. Положит в убогий маленький чемоданчик свои два платья, рваные туфли и вернется в Хаддерсфилд. Она просто больше не может здесь оставаться. Постоянно сталкиваться с мстительной жестокостью отца все же лучше, чем каждый день видеть любимого герцога Салтердона.

Громкое и сердитое восклицание заставило ее повернуться и броситься к двери. Сердце ее замерло.

В комнату вошел лорд Дансуорт с дочерью. Лаура, не отрывавшая изумленного взгляда от Салтердона, была на грани обморока. Ее тонкие пальцы судорожно вцепились в руку отца.

– Боже, что все это значит? – в голосе Дансуорта было столько ярости, что казалось, стены комнаты обрушатся на них. – Обманщики! Вы задумали ввести в заблуждение мою дочь и выдать замуж за… за… ты только посмотри на себя!

– Я тебе говорила, папа, – всхлипывала Лаура у него на плече. – Он зверь, чудовище…

– Нет, Лаура! – ворвалась в комнату Мария. – Не зверь! Не чудовище! Просто человек, который устал от своих бесчисленных обязательств. Поверьте, его светлость хороший и добрый человек, а оказался в таком ужасном положении только потому, что не хочет причинить боль ни вам, ни бабушке. Я была бы счастлива оказаться на вашем месте.

Несколько секунд Лаура непонимающе смотрела на нее полными слез глазами, а затем губы слегка приоткрылись – она все поняла.

– Надеюсь, вы поняли, миледи, – тихим голосом добавила Мария.

– Я хочу немедленно видеть герцогиню, – взорвался Дансуорт.

– Черта с два, – ответил Бейсинсток.

– Неужели? – раздался из-за их спин голос герцогини, и все обернулись.

Тяжело опираясь на трость, она вошла в комнату. Слова ее были обращены к Клею, но взгляд не отрывался от Салтердона.

– Я всегда знала, что вы неисправимые фантазеры и выдумщики. Вы уже достаточно взрослые, чтобы понимать, что я с пеленок знала каждое движение любого из вас. Вы могли обмануть кого угодно, только не меня. Но в этот раз… я просто не знала, в своем ли я уме. Собственное горе не позволило мне понять, как далеко может зайти его светлость, не теряя шансов унаследовать мои деньги. Какой трудный выбор мне предстоит сделать.

– Выбор? – рявкнул Дансуорт. – О каком выборе, вы, черт возьми, говорите?

Остановившись у рояля, она осторожно положила руку на инструмент и снова посмотрела на Салтердона.

– Выбор между чувством и долгом, Дансуорт. Между свободой и проклятой удавкой ответственности, которая с рождения сдавливает нашу аристократическую шею.

– Выбор, говорите? – сжав кулаки, ответил Дансуорт. На скулах его вздулись желваки. – Единственно возможный выбор, моя добрая леди, это состричь волосы, одеться, как подобает благородному человеку, и выполнить обещание, данное моей дочери.

– А если он этого не сделает? – вскинула брови герцогиня.

– Тогда я позабочусь, чтобы все гости, находящиеся в доме, узнали, как вы пытались обмануть меня и мою дочь.

Этот мошенник (он ткнул пальцем в лицо Бейсинстока) должен был обманом заставить мою дочь выйти замуж за человека, умственно и физически неполноценного.

– Если он умственно и физически неполноценен, – сказала герцогиня, – тогда зачем вы вообще заставляете дочь выходить за него замуж?

– Он герцог Салтердон, мадам. И моя дочь станет герцогиней. Она будет герцогиней… нравится это вам или нет.

С этими словами он схватил Лауру за руку и потащил прочь из комнаты.

– Папа, папа, – всхлипывала она. – Я не хочу выходить замуж…

– Тихо!

– Но…

– Молчи!

* * *

Звуки игравшего внизу оркестра разносились по всему дому. Собравшиеся в танцевальном зале гости пили лучшее шампанское герцогини, демонстрировали роскошные парижские туалеты и строили предположения, почему его светлость еще не вышел к своей явно расстроенной невесте и ее взмокшему отцу.

Если быть точным, то он не показывался никому.

Кроме Марии.

Положив руки на плечи Салтердона, она смотрела поверх его головы на их отражение в зеркале. Она попыталась улыбнуться. Не получается. Слова тоже застревали у нее в горле. Сначала нужно закончить начатое.

Захватив пучок его волос, она взмахнула острой бритвой. Шелковистые пряди скользнули между ее пальцами и упали ему на плечи. Темные волосы продолжали падать на пол, кольцами ложась у ее ног. Когда у нее в руке оказалась последняя прядь, Мария изо всех сил стиснула пальцы и прижала ее к груди.

– Далила, – прошептал он. – Ты лишаешь меня мужественности и отдаешь врагам.

– Ради вашей же пользы, сэр.

Он повернулся на стуле и нежно взял ее за руку.

– Ты спустишься со мной вниз.

– Нет, – она отстранилась и взяла красивый черный фрак с мягким бархатным воротником, который Салтердон небрежно бросил на кровать. – Кроме того, мне просто нечего надеть для такого торжественного случая. Черное платье сиделки здесь вряд ли будет уместно.

Она застенчиво разгладила ладонями свою юбку.

– Я уверена, что вы прекрасно справитесь и без меня. Почти без видимых усилий Салтердон встал со стула, надел двубортный жилет и повязал широкий льняной галстук.

– Странно, что я никогда не замечал, как эта чертова штуковина мешает дышать. Неудивительно, что брат каждый раз сыплет проклятиями, когда бывает вынужден надевать его.

Мария подала ему пиджак и отвела взгляд. Он величественно вдел руки в рукава, а затем медленно повернулся к ней.

– Итак, мисс Эштон. Похож я на герцога?

– Да, – ответила она, не глядя. – Вы просто… неотразимы, ваша светлость. Но ведь… вы всегда были таким.

– Маленькая лгунья. Совсем недавно мой вид наводил на тебя ужас.

– Меня пугал ваш характер, сэр, а не внешность. Совсем не Внешность.

Он опять потянулся к ней. Мария бросилась к двери в свою комнату. По дороге она – как ни старалась – не выдержала и оглянулась. Он стоял во всем блеске своей надменной красоты – воплощение аристократизма и равнодушия. Только глаза, в которых отражались огни яркой люстры, были живыми.

* * *

Спрятавшись за портьерами наверху, Мария наблюдала за герцогом Салтердоном, медленно и осторожно спускавшимся по лестнице. С одной стороны от него шла герцогиня, с другой стороны брат. Шум разговоров внизу сразу смолк – гости увидели, что хозяин решил присоединиться к ним. Он входил в привычную жизнь с легкостью и грацией искусного танцора. Завтра он будет совсем другим человеком. Он будет принадлежать им… и ей… леди Лауре Дансуорт, которая не любит его… которая любит другого.

Толпа друзей, словно морской прилив, нахлынула на него и увлекла за собой в соседнюю гостиную, скрыв от ее взгляда.

Музыка заиграла вновь, и Мария вернулась в свою комнату. Она открыла книгу, прекрасно понимая, что даже если и сможет сфокусировать взгляд на расплывающихся строчках, но понять смысл прочитанного будет не в силах. Она пыталась не обращать внимания на доносившийся снизу веселый шум: громкий смех и звуки скрипки, от которых ей хотелось плакать.

Нет, она не заплачет. Она не будет себя жалеть. Она в первый и, возможно, единственный раз в жизни узнала любовь – и этого достаточно.

А потом она увидела платье.

Оно висело на крючке платяного шкафа: малиновая туника, напоминающая древнегреческую. К лифу была приколота записка.

«Я буду танцевать с тобой при луне».

Нет! Разве она осмелится? Она не носила ничего, кроме серого и черного. Зачем он ее так дразнит?

Хотя что в этом плохого?

Дрожащими руками она стянула с себя одежду, уронила ее на пол, оттолкнула ногой в сторону и протянула руки к роскошному платью, которое было прекраснее, чем она могла представить себе в самых смелых мечтах.

В мгновение ока Мария натянула его на себя, почувствовав, как легкая и нежная ткань скользит по телу и малиновым водопадом стекает к ее ногам, а затем повернулась к зеркалу.

Стянутое под грудью газовое йлатье открывало ее плечи и большую часть груди. Сзади был глубокий вырез, до самой поясницы, а ниже множество мелких складок собирались в пышный шлейф. Все было отделано тончайшим кружевом того же цвета. На шлейфе, как звезды на темнеющем небе, сверкали блестки.

Задрожав, Мария повернулась, закрыла глаза и позволила себе погрузиться в звуки далекой музыки. Потеряв счет времени, она скользила и кружилась по комнате. Свеча совсем догорела, огонь в камине почти погас, а она все кружилась и кружилась, наклоняясь и раскачиваясь в такт тихому пению скрипок. А потом…

Она замерла.

Музыка. Его музыка. Едва слышная. Нежная. Мольба, которая вывела ее в коридор и повела, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, в музыкальную залу.

«Песня Марии».

Салтердон был один в огромном полутемном помещении. Сквозь открытую балконную дверь внутрь проникал лунный свет. Он поднял голову, и руки его замерли на клавишах. Глаза его сощурились, на лице отразилось волнение.

– Не останавливайтесь, – попросила она. – Я бы хотела послушать еще, с начала и до конца.

– Мы закончим ее вместе, – ответил он, встал и, улыбнувшись, протянул руку.

Она порывисто – возможно, даже слишком – приблизилась к нему, коснулась кончиком пальца его руки, а затем, вздохнув, прильнула к груди Салтердона. Сильной рукой он обнял девушку за талию, прижал к себе и поцеловал в губы.

Они легко заскользили в танце. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Мелодия рождалась где-то глубоко в груди Салтердона и щекотала ей ухо, заставляя колени дрожать, а сердце биться сильнее.

– Мария, – его горячее дыхание обжигало ее плечо. – Я…

Внезапно снизу раздался громкий хлопок. Салтердон резко повернулся, и лицо его исказилось. Затем он согнулся пополам, ловя ртом воздух.

– Сэр! – вскрикнула она, вцепившись в него руками.

– Не… я, – простонал он, оттолкнул девушку и бросился к двери. – Клей. Что-то случилось с моим братом.

Мария выбежала за ним в коридор, и сердце ее замерло от доносившихся снизу криков.

– Салтердон!

Он неуклюже бежал к себе в комнату.

Через некоторое время он появился на пороге спальни, держа в руке пистолет, которым раньше угрожал слугам.

– Беги к себе в комнату и запри дверь.

– Нет.

– Черт возьми, Мария, сейчас не время проявлять упрямство.

Отстранив ее, Салтердон двинулся по коридору. Внезапно дом погрузился в пугающую тишину. Мария бросилась за ним, путаясь в подоле роскошного малинового платья.

Салтердон остановился на верхних ступеньках лестницы, отпрянул и резко вскинул руку, давая знак Марии остановиться.

Прямо под ним стоял закутанный в одежды человек. Лицо его закрывала маска, а в руке он держал пистолет. Очевидно, он еще не заметил присутствия Салтердона.

В холле внизу глаза застывших гостей были прикованы к лежащему ничком человеку, рядом с которым растекалась лужа крови.

Бейсинсток!

Мария почувствовала, что колени ее подгибаются. Ухватившись обеими руками за перила, она отчаянно боролась с внезапно подступившей дурнотой.

Внезапно сквозь толпу гостей пробилась герцогиня, одетая в платье из тончайшего китайского шелка. Ее серебристые волосы выбились из-под украшенных бриллиантами шпилек. Она покачнулась и, жалобно вскрикнув, упала на распростертое тело.

– Тупицы безмозглые, – вскрикнул человек на ступеньках до ужаса знакомым женским голосом. – Вы убили не того! Застрелили Бейсинстока. Хоть что-нибудь вы способны сделать как следует, черт бы вас побрал?

Второй человек в маске, размахивая пистолетом, прокладывал себе дорогу среди гостей. Те с испуганными криками освобождали ему место.

Салтердон, стиснув зубы, медленно спускался по лестнице. Лицо его было совершенно бескровным.

Внизу человек в маске остановился перед Бейсинстоком и всхлипывающей у тела внука герцогиней. Затем он поднял голову и увидел Салтердона. Глаза его широко раскрылись.

Салтердон схватил вооруженного преступника и приставил к его затылку пистолет.

– Бросай оружие, сукин сын, пока я не разнес твою голову на кусочки.

Грабитель опустил сумку с добычей и бросил пистолет на пол.

– Это все он! – в панике закричал негодяй. – Он шантажировал меня. Сказал, что сгноит нас в тюрьме, если я не убью герцога.

Мария слишком поздно почувствовала движение у себя за спиной. Чья-то рука обхватила ее талию. К ее горлу приставили нож.

Салтердон повернулся, не отрывая пистолета от затылка второго грабителя. Его бледное лицо окаменело.

– Эдкам. Подонок.

Доктор учащенно дышал прямо в ухо Марии.

– Жаль, что вы не погибли с честью, ваша светлость. Это было бы наилучшим выходом для всех. Знаете, что я чувствовал все эти годы? Смотреть, как никчемный, избалованный мальчишка глупо сорит деньгами, в то время как я – благородный джентльмен – вынужден все время ублажать старух и неблагодарных бездельников, чтобы свести концы с концами.

– Отпусти ее, – сказал Салтердон.

Мария поморщилась – Эдкам еще сильнее стиснул ее.

– Нет. По крайней мере, не сейчас, – он подтолкнул Марию к лестнице. – Возможно, через день или два, когда я найду приемлемый способ выпутаться из этого неприятного положения. Посмотрим, на какую жертву вы способны ради обычной маленькой шлюшки. Сколько вы дадите за ее жизнь, ваша светлость?

Придерживаясь рукой за перила, Мария спускалась по винтовой лестнице. Горло ее сжимали спазмы.

Они спустились в холл. Глядя перед собой, Мария позволила Эдкаму подвести себя к двери. Внезапно грабитель в маске, стоявший рядом с Бейсинстоком, загородил им дорогу.

Увидев в прорезях маски горящие злобой глаза, Мария сразу же узнала его.

Тадеус!

– Негодяй, – прошипел он Эдкаму. – Так мы не договаривались. Ты уверял, что все рассчитано, и что, всадив пулю в Салтердона, мы займемся их кошельками…

– Ты убил не того человека, идиот.

Эдкам попытался протолкнуть Марию мимо Тадеуса, но тот схватил девушку за руку.

– Я не дам тебе увести ее.

– Неужели?

Тадеус медленно снял маску.

– Нет. Ты не получишь ее. Только через мой труп.

– Отлично. Как скажете, сэр.

Эдкам поднял пистолет ко лбу Тадеуса и нажал на спусковой крючок.

Мария вскрикнула. Тадеус продолжал стоять. Глаза его расширились, в середине лба зияла кровавая рана. Затем он сложился, как карточный домик, и рухнул на пол.

Раздались нестройные крики. Мужчины и женщины в роскошных парижских нарядах наконец очнулись от шока и, расталкивая друг друга, кинулись к ближайшим дверям. Несчастная герцогиня Салтердон осталась сидеть у тела Бейсинстока.

– Помогите ему, – громко всхлипывала она. – Помогите, кто-нибудь. Он истекает кровью.

Сверху доносились отчаянные вопли Молли, которую продолжал держать Салтердон.

– Боже, он убил его! Сволочь! Я позабочусь, чтобы тебя повесили вместе со мной, даже если это последнее, что я успею сделать!

С этими словами она вырвалась из рук Салтердона и бросилась вниз по лестнице, сорвав с себя маску и направляя пистолет в сторону Эдкама и Марии.

Эдкам выстрелил. Пуля отбросила Молли назад. С громким стуком она упала на пол, и ее светлые волосы рассыпались вокруг головы, как солнечные лучи.

– Возможно, теперь вы поймете, что я не шучу, – заявил Эдкам застывшим от ужаса свидетелям этой сцены. – Может, кто-нибудь еще желает умереть? Буду счастлив…

Раздался неприятный чмокающий звук, напоминающий треск расколотойдыни.

Рука, державшая Марию, сжала ее с такой силой, что у девушки затрещали ребра. Затем какая-то сила повалила ее на пол. От сильного удара все поплыло у нее перед глазами.

Лаура Дансуорт, сжимая в руках кочергу, смотрела на кровавое месиво, в которое превратилась голова Эдкама после ее удара.

– О Боже. Кажется, я убила его, – произнесла она, обратив на застывших зрителей свои огромные зеленые глаза.

* * *

– Кто бы мог подумать, – сказала Гертруда. – Наш Тадеус оказался главарем разбойников. А Молли… глупая девчонка. Я всегда ей говорила, что она когда-нибудь попадет в такую беду, из которой не выпутается.

Экономка улыбнулась Бейсинстоку.

– Теперь отдыхайте, милорд. Думаю, плечо немного поболит. Только между нами, сэр, мне кажется, вы будете более спокойным пациентом, чем ваш брат. Он постоянно испытывал наше терпение.

Бейсинсток вздрогнул и взглянул на Салтердона. – Я всегда говорил, что ты когда-нибудь меня убьешь.

Салтердон ходил из утла в угол комнаты, засунув руки в карманы. Вошла герцогиня. Былая решительность вернулась к ней, раскрасив щеки румянцем. Она взглянула сначала на одного внука, затем на другого.

– Похоже, с годами я утратила способность разбираться в людях. Эдкам только что признался, что Такли тоже замешан в этом деле. Мне следовало бы давно обо всем догадаться. Но иногда мы почему-то не видим того, что находится у нас под носом.

Герцогиня села на стул у постели Бейсинстока и сжала его руку, но взгляд ее был прикован к Салтердону.

– Я говорила с Дансуортом. Он требует, чтобы званый вечер продолжился, как только гости придут в себя и успокоятся.

– Правда? – усмехнулся Салтердон. – Ну конечно, немного разбросанных по холлу человеческих мозгов не помешают ему заарканить герцога для своей дочери. Полагаю, все мы должны прямо идти к цели.

Где же Мария? Он уже несколько часов не видел ее. Салтердон направился к двери.

– Она уехала, – сказала герцогиня.

Он медленно повернулся и посмотрел в лицо бабке. Острая боль пронзила все его тело. В этот момент он понял, что за тридцать пять лет своей жизни он впервые осмелился взглянуть ей в глаза.

– Что вы сказали? – сухо переспросил он.

– Уехала. Я уплатила ей жалованье и отослала. Думаю, что теперь, окончательно выздоровев, ты больше не нуждаешься в ее услугах.

Некоторое время он молчал, потирая плечо. Острая боль шла откуда-то изнутри и не давала дышать. Салтердон опять повернулся к двери.

– Если ты поедешь за ней, – заявила герцогиня, и в ее голосе слышались панические нотки, – я лишу тебя наследства. Ты не получишь ни фартинга моих денег и ни камешка моей земли. Ты станешь парией и проведешь остаток жизни в ужасной бедности. Неужели она так много значит для тебя, что ты готов пожертвовать этим?

Ничего не ответив, Салтердон вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.

Мария уехала. И даже не попрощалась. Она уехала, а он должен продолжать жить так… как положено… как жили его предки.

– Ваша светлость? – послышался женский голос Сердце его замерло. Он быстро повернулся, и с губ его готово было слететь имя Марии.

– Это всего лишь я, – робко улыбнувшись, сказала Лаура. – Судя по виду вашей светлости, вы ожидали увидеть Марию. Сожалею, что разочаровала вас.

Салтердон выпрямился и одернул рукава черного фрака, вспоминая, как Мария помогала ему одеваться. Еще до этого безумия.

Лаура приблизилась к нему. Он отметил, что в облике девушки появилось что-то новое. Она выглядела более сильной. В ее глазах светилась решимость.

– Леди Дансуорт, – сказал он и слегка поклонился. – Позвольте выразить восхищение вашим смелым поступком. Если бы Эдкаму удалось увезти Марию из замка…

– Уверена, вы совершили бы что-нибудь благородное, чтобы освободить ее. Мария так влияет на людей. Пробуждает в них силу и уверенность. Вероятно потому, что сама в полной мере обладает этими качествами.

Он судорожно сглотнул.

– Ей потребовалось все ее мужество, чтобы покинуть вас. И не меньше мужества ей требовалось, чтобы остаться. Ее преданность вам так безоглядна и так трогательна. Ее чувства воодушевили меня. Она заставила меня понять, что любовь – это жертва. Зная, что вы должны жениться на мне, и оставшись рядом с вами, она принесла в жертву свое сердце и свою душу. Что еще более ценное может отдать человек, ваша светлость?

– Что вы мне пытаетесь сказать, Лаура?

– Зачем все это нужно без любви, ваша светлость? – она обвела взглядом обтянутые роскошной тканью стены. – Никакое золото и серебро не согреет в старости и не поддержит в болезни.

– Вы в кого-то влюблены, – тихо сказал он и улыбнулся девушке.

– Я, конечно, выйду за вас замуж, точно так же, как и вы женитесь на мне. По обязанности. Но я точно знаю, что, когда Эдкам убивал тех людей и мне пришло в голову, что он может застрелить и меня, я сожалела не о том, что так и не стану герцогиней… а о том, что мне не придется взять на руки…

– Нашего с Марией ребенка, – закончил за нее он.

– Я знала, что ваша светлость поймет, – улыбнулась Лаура.

Она повернулась и пошла прочь, но, сделав несколько шагов, остановилась и оглянулась.

– Она сказала, что вы особенный. Я верю ей.

Он остался стоять, засунув руки в карманы. Внизу заиграла музыка. Очевидно, прислуга уже смыла кровь с пола и стен. Невозможно представить, чтобы смерть двух людей (особенно слуг) помешала аристократам наслаждаться обществом друг друга.

Повернувшись к двери, он толчком распахнул ее и вошел внутрь. Бейсинсток приподнял голову с подушки и удивленно вскинул брови.

Глаза герцогини на мгновение широко раскрылись, на губах замерла самодовольная улыбка.

– Я знала, что ты вернешься.

Не отрывая взгляда от лица старухи, Салтердон грациозно пересек комнату.

Он остановился перед герцогиней и посмотрел на Бейсинстока. В глазах брата загорелись озорные огоньки.

«Давай, Трей. Пойди против нее. Дай мне повод хоть один единственный раз за всю твою никчемную жизнь гордиться тобой».

Ублюдок.

Герцогиня протянула ему руку. Он склонился и поцеловал ее.

– Моя дорогая бабушка… Идите к черту.

* * *

Аристократ нервничал, переступал ногами и бил копытами землю, возбужденный холодным ночным воздухом и предчувствием предстоящей поездки. Взобравшись на вершину самого высокого холма возле Торн Роуз, Трей оглянулся на замок. Все окна его были ярко освещены, и раскинувшийся в низине огромный дом сверкал, как хрустальный. Он слышал музыку – не слабые звуки скрипок оркестра, а ту, что звучала у него в голове: «Мария, Мария». «Песня Марии» – тихая, как вздохи ангелов.

Направив Аристократа в ночную тьму, он поскакал по дороге… в Хаддерсфилд.

Примечания

1

Жирандоль – настенный подсвечник для нескольких свечей.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

*** Примечания ***