В монастырских стенах среди случайного люда всякие встречаются, и неверующие, и маловерующие, и верующие, да сами не знающие во что. Но попадаются и такие, которых и не разглядеть, и которые подобны земле с посеянным в нее зерном. Что взойдет из этого духовного семени, знает только Господь.
Два резчика работали в мастерской при монастыре. Первый из них Игорь — мужик твердый и даже суровый иногда, но мастер редкого таланта. Второй — его помощник Сеня — веселый и простецкий паренек.
Игорь резал уже четвертый иконостас и приобрел неплохую репутацию среди настоятелей, продвигая свою мастерскую добротностью и надежностью исполнения.
На этот раз, правда, иконостас попался сложный, нестандартный, а монастырь далеко, почти за две тысячи километров. Посему выделили мастеру помещение прямо при монастыре, и пришлось Игорю ехать на место. Кто резал, тот знает, насколько на месте дело идет проще — и быстрее, и ошибок меньше. А то и вовсе без них.
Сеньку взял с собой — тот хоть и незнамо какой мастеровой, но для грубой работы лобзиком да долотом вполне сгодится. Правда, сам Сеня к делу присматривался серьезнее, чем неопытные руки позволяли.
— Конечно! — посетовал он, когда дело дошло до стружки. — У тебя стамески вон какие, кованые, дедовские еще. Их наточишь, так хоть бороду брей. А у меня долото, много ли я таким инструментом наработаю?
— Много, — ответил Игорь без улыбки. — А наработаешь мало, так зачем поехал? Тебе для черновой работы зачем стамески хорошие?
Сенька обиделся. Да делать нечего, взялся за лобзик, чуть отмерил, чуть пильнул, да и отошел. А ведь верно, до хорошего инструмента еще дорасти надо.
Резали, впрочем, дружно — не первый год вместе, уж давно два друга, как две руки. “Дорезались” и до Великого поста, кои в монастырях бывают тяжким временем для светских животов.
— А я и попощусь, пожалуй, — решил Игорь. — Слышал, что это полезно, да и укрепляет характер. Ну а ты… Можешь и не поститься.
— А чего это ты за меня решил? — возмутился Сеня. — Я не слабее тебя. Давай поспорим, что отпощусь до конца?
— Да брось ты, — отмахнулся Игорь: Сеню он знал давно, и его порывистость, легкость на подъем, и его детское непостоянство. — И недели не протерпишь. Спорим.
— А давай на стамески твои? — у Сени аж глаза заблестели от азарта.
Игорь только усмехнулся:
— Давай! На стамески, так на стамески.
Поспорили.
Первая неделя поста далась трудно, она особенно тяжела и строга. В понедельник и вторник не ели вовсе, а только сидели на воде.
Сеня не роптал, а все ухмылялся, поглядывая на стамески и на Игоря, который в ответ только головою качал.
К среде Сеня уж пустился в рассуждения о том, что в его деле точный инструмент не так уж и важен, потом о вреде длительных воздержаний. Вспомнил о язве желудка, которой сильно страдал его дядя, а значит, и у него может открыться эта болезнь.
Игорь же все ухмылялся, и показательно любовался стамесками, вертя их к свету возле окошка, сбривая волоски на руке и аккуратно перекладывая стамески с места на место.
К концу первой седмицы резчики попривыкли к строгости “диеты”, но шуток на эту тему уже не отпускали, чтоб не задевать больное. Впрочем, Игорь виду усталого и голодом измотанного не показывал, а вот с Сеней выходило иначе: в трапезной он из-за стола поднимался не спеша, заглядывая голодными глазами за поварскую раздачу, вздыхал. Но, чтоб не нарваться на недовольство товарища, молчал.
А еще через неделю приноровился он убегать к обеду раньше Игоря, и что и сколько там ел, неизвестно. А потом и за ограду взялся ходить по монастырским поручениям.
А Игорь… Игорь только улыбался, тонко чуя на голодный нюх аромат полукопченой или масляный запашок чебуреков, доносящийся от его напарника по возвращении того из города. Улыбался и молчал, ибо сказали как-то на трапезе: “Неядущий, не осуждай ядущего”.
К Благовещенью друзья обвыклись с монастырским укладом и даже прониклись неясным духом монастырской жизни.
— А монастырь-то непрост. А, брат Семеон? — в полушутку спросил как-то Игорь. — Что-то здесь такое есть, хоть с виду и не сказать.
— А что тут секретного? — удивился Сеня. — Люди обыкновенные, а правила простые. Сегодня, кстати, и вино полагается.
И к вечеру он достал пару жирных лещей и “двушку” пива, красиво накрыл верстак, и радостно засуетился в поисках подходящих стаканов.
— Я спросил благословения, — на всякий случай пояснил он. — Сказали, что если немного, то можно хоть винца, хоть пивка. Ну я вот и взял пива, все ж с рыбкой-то? А?
Игорь аж просветлел, глядя на искреннюю радость товарища, его уютную праздничную суету.
— Да ты пей, брат, — отмахнулся он от угощения. — А я не буду, не хочу с рельсов сойти раньше времени. Но за тебя порадуюсь.
И так уж до конца поста Игорь ни слова не сказал о еде. Такой человек был — взялся делать, так делай и молчи, а решишь бросить — так и бросишь молча. Чего болтать-то?
К страстной седмице работу завершили, а к Пасхе нарядили иконостас, и запел он резьбой, будто в хоре не хватало одного голоса, а они его добавили.
Засобирались было домой, да незавершенное дело Игоря не пускало.
— Давай уж допостимся, чтоб не приучать себя к поблажкам? — предложил он. — А то так и будет за нами недоделанный пост потом волочиться, как хвост за змеей.
— Да какой у змеи хвост? — рассмеялся Сенька. — Моя “змея” поста и не заметила, я уж давно… Я ж иногда… Ладно. Эх… Если хочешь, давай допостимся.
Пасхальная всенощная выдалась красивой, тут уж и Сеня залюбовался. Ночное богослуженье вообще выглядит необычно и таинственно, а уж пели как славно. Да и на иконостас свой мастера не без радости насмотрелись. А главное, монастырь открылся им, как неземное место какое-то. Игорь причастился даже.
К утру явились в келью, уставшие. Сеня завалился спать не раздеваясь, да скоро Игорь растолкал его на трапезу — разговляться.
К празднику настоятель о своей братии позаботился — за два дня готовили. Тут тебе и уха чуть ли не тройная, и рыбное оливье — кто бы подумал, что такое бывает, и рулетики, и салатики, и котлетки, а с ними и палтусы, и лососи, и осетры. А уж куличей да яиц — ешь, хоть лопни.
Не сразу Сенька и заметил, уплетая за обе щеки, а еще больше глазами загребая, что друг его суровый обмяк да притих. Чуть съел рыбки, чуть картошечки, да яичко одно. И сидит, довольный и белый, но не кожей, а как-то иначе, будто фонарь проглотил. И вид такой таинственный и довольный показывает, словно миллион в лотерею выиграл, но не сказал еще никому, а сидит и наслаждается.
— Ты чего? — спросил Сеня, как только прожевал.
А тот только плечами пожал, ничего, мол.
В мастерской уж все собрано, вещи, инструменты, все по баулам. Пора бы и отчаливать, билеты на поезд прикуплены.
Присели на дорожку. Смотрит Сеня на Игоря, и все не поймет, что не так с ним, что за радость прет из него молча.
— Да чего ж ты, брат? — удивился он, невольно улыбаясь. — Что-то ты утаиваешь от меня. Сознавайся.
— Да ничего, — ответил Игорь. Глаза его заблестели, засветились, и вроде даже слезы навернулись — Сам не знаю, что-то… Сам не знаю что, но что-то такое…
Он поднялся, раскрыл свою дорожную сумку, достал сверток.
— Вот, Сень, — протянул его Сене. Сверток известный — набор тех самых стамесок в кожаном чехле. — Держи. Пусть тебе помогут.
— Да ты что, брат? — Сеня даже растерялся. — Я ж не смог, я ж «распостился» уже через неделю. Я и пивко попивал, и винцо. Да и вообще…
— Держи, держи. И, знаешь… Поезжай без меня, — он даже расстегнул молнию на куртке для подтверждения. — Я еще побуду.
— Что? Ты серьезно? — удивился Сеня. — Это же монастырь, чего тут сидеть-то? Он как черно-белый телевизор: одни монахи черные, да стены белые. Больше ничего.
— Нет… — задумчиво ответил Игорь. — Что-то здесь есть… Что-то такое… Сам не знаю. Что-то.
Друга своего знал Сеня, потому уговаривать не стал. Уехал.
А Игорь остался в мастерской, порядок навел, чаю заварил себе, встал у окна, смотрит, и правда — церковь белая, кельи белые, монастырская стена тоже белая. И монах молодой стоит на пустом дворе против церкви и молится, закрыв глаза, думает, что его никто не видит. Худой, как деревце и весь в черном. И что-то в этой потайной молитве увидел Игорь, что-то неясное, но огромное, как небо.
— Что-то здесь… — прошептал он сам себе, отошел от окна, присел на табуретку и оглядел мастерскую. Стены, верстаки, инструментов море, иконка Господа Вседержителя в углу. Встретился он с нею “взглядом” и вздрогнул: — Я понял!
Поднялся Игорь, закрыл глаза, как тот монах за окном, перекрестился и поклонился на икону.
— Не что-то здесь, а Кто-то. Неужели… — он открыл глаза и всмотрелся в лик на иконе. — Это Ты, Господи?
Сердце его будто вздрогнуло и нежданно наполнилось такой пасхальной радостью, которая ведома лишь хорошенько удержавшим Великий пост. А пасхальная радость в монастыре, так это и вовсе состояние особое. Что-то в ней есть такое… Что-то огромное, как небо. Или Кто-то…
