Путешествие по Китаю в 1874–1875 гг. Том 1 [Павел Яковлевич Пясецкий] (doc) читать онлайн


Путешествие по Китаю в 1874 - 1875 гг.
через Сибирь, Монголию, Восточиый, Средний и Северо-западный Китай
Из дневника члена экспедиции
П. Я. Пясецкого.
Д-ра Мед., Дейетв. Чл. И. Р. Геогр. и др. учен. Общ., Лочетн. Общ. И. Акад Худож.
Удостоено Большой Золотой Медали Императорского Русского Географи­ческого Общества *
и
ОДОБРЕНО УЧЕНЫМ КОМИТЕТОМ МИНИСТЕРСТВА НАРОДНОГО ПРОСВЪЩЕНИД ДЛД ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ библиотек вегх УЧЕБНЫХ заведений и учительских семинарий.
В ДВУХ ТОМАХЪ
С КАРТОЮ И ПОРТРЕТОМ АВТОРА
ТОМ I.
ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ*
МОСКВА.
Б Университетской типографии (М. Катков), » Стр а ствол бульваре.
1880.


ОГЛАВЛЕНИЕ
ПЕРВОГО ТОМА.
ОТ АВТОРА , ... .............. T
ГЛАВА L От йиеИуугв до МаЫШИзаа-Отъезд. - Весенняя распу. тица.-Забота об увеличении средств зкапедиции в г. Тюмени.- Семиналатинсв.-Потеря всего серебра.-Приезд иа китайскую гра­ницу-Кяхта.-Ея хлебосольство.-Первяе китайцы.-Визит къмиймай-чэвскожу мандарину.-Прогулка во китайскому городу.-Обед у китайцев.-Отъезд.-Первый ночлег в Монголии 7
ГЛАВА IL Черев еагелиие.-Монгольская'ееда в телегах.-Переправа черев р. Ирб-Голъ-Станция.-Приен и встречи на нить монголь­скими чиновниками.-Перевал через горя,-Донаиний обиход мон­голов.-Обо. - Приезд в Ургу.-Русское консульство.-Осмотр го­рода.-Лагерь китайского гарнизона.-Китайские солдаты.-Летний дво­рец Хутукты.-Посещение города ночью.-Русские купцы в Урге.- Отъезд.-Постепенный переход в пустыне,-Пикет Сайр-Усу. - Картины бесплодной пустыми.-Первое знакомство ео „сгонными за­конами11.-Пикет Толи и Дамский монастырь,-Замечательный чело­век.-Пустыня Гоби.-Верблюды и их страдания.-Безсонная ночь.- Постепенное оживление страны.-Конец степи и ночлег в китайской гостиннице Нор-Дявь.-Древняя Великая Стена. - Величественная картина.-Снуск с гор ва катайлкую равнину.,-Приезд в г. Кал­ган 26
ГЛАВА ИП. От Калгана де Тмь-Цзшик-Город Калган.-Русские посе­ленцы п вежъг-Его уличная лизнь.-Китаец Федоръ- новый пере­водчик.-Отъезд.-По дороге в Пекин.-Великая Стена и ущелье Гуань-Гоу^-Запоздалый путникъ-Приезд в Пекин.-Его стены и бастионы.-Улицы.-Ресторан в воротах.-Императорский город м его стены.-Дом Русского Посольства.-Знакомство с Пекином в целомъ-Русская духовная Миссия. - Поездка в окрестности Пеки­на-Десять дней в кумирне. - Я один среди китайцев и первые симпатии к ввмъ-Вой сверчков. - Исключительный китаец.-Из, мевение плана путешествия,-Страх немнсвях собак перед ино­странцами.-Обед в китайской гостиннице - Китайская игра ХуаЦюавь.-Театр.-Отъезд.-Город Тун-Чжоу.-По реке Бэй-Ходо г. Тявь-Цзввя.-Русские поселенцы в нем.-Знакомство с городом.- Встреча с генерал-губернатором столичной провинции, Ли-ХунъЧжан,-Переселение ва пароходъ \\\
2
Ow.
ГЛАВА IV. Черев Шы-Xal в Хань-Коу.-Мы на жоре- Продолжитель­ная стоянка на якоре.-Надменный капитан парохода.-Деятельность на корабле.-Курильщики опия на пароходе.-Птпцы прилетающие от­дыхать.-Гигантское устье Ян-Цзы-Цзяна.-Приход в Шан-Хай.- Oriental Hotel.-Знакомства.-Китайский банк.-В камере китайского судьи. - Китайский арсенал и казенный дом.-Обед у китайского судьи Чэн.-Ночлежные приюты.-Опийные курильни.-Китайский го­род.-Католический детский приютъ-Ои-Ка-Вей.-Отрубленная голова в клетке,-Ночная прогулка в Смешанном городе.-Отъезд.-На пароходе вверх по Ян-Цзы-Цзяну.-Виды берегов.-Китаянка Филомена.-Приезд в Хань-Коу 239
ГЛАВА V. Два месяца в Хамь-Коу.-Хань-Коу с парохода--Русская ко­лония.-Носильщики.-Надежды на нового переводчика.-На той сто­роне Ян-Цзы.-Толпа за вами и её поведение.-Фабрика кирпичного чая.-Сведения о приготовлении чая.-Пять ли нам чай?-Китайские улицы.-Клубы.-Визиты к иандарвпаы. - Учение китайским войс­кам.-Визит к частному человеку.-Некоторые ремесла.-Изделия из бамбука.-Уродование женских ног.-Красавица Сенки.-Скачка казаков.-Фальшивая тревога.-Общественные удовольствия европей­цев.-Рождество и Новый год в Хань-Коу. - Забытое переводчи­ки.-Прощальный обед с певицами.-Два слова о китайском языке. 286
ГЛАВА VI. В ивэовмх реки Хань.-Отъезд из Хань-Коу. - Первая ночь в лодках,-Их устройство.-Берега реки Хань.-Жизнь боль-
. шего села.-Неожиданная любезность туземцев.-Ненастье я останов­ка. - Китайский Новый год.-Февраль. - Посещение города И-ЧэнъСянь.-Известие о кончине Императора-Тун-Чм-Приезд в ФаяьЧэн.-Смена конвоя.-Перемена лодок. - Знакомства с мандари­нами.-Обед у одного из местных купцов,-Превращение китай­ского солдата в вашего повара,-Прогулки по городу без провожа­тых,-Местный гарнизон и учение войскам. - Замечательный ар­тист. - Поездка в г. Сянь-Ян-Фу. - Сведения о переводчиках.- Рыбная ловля учеными птицами. - Приезд переводчиков.-На пути в Лао-Хо-Коу.-Ночная тревога.-Промывка золота из речного песку 371
ГЛАВА VII. На гермий реке. - Село Лао-Хо-Коу.- Первая прогулка.- Я осажден больными.-Новая лодка.-Толпа расшалилась.-Отъезд.- Перемена в характере реки.-Весна идет.-Живописные берега.-*Горные тропинки лямочников. - Г. Юнь-Яв-Фу.-Китайский худож­никъ-Изумления туземцев. - Интересная девочка. - Март. - Не­настье.-Г. Вай-Хо-Сянь.-Пороги.-Наш день в лодке.-Любезность туземцев изумляет меня.-фабрикация бумаги.-Предостережение от­носительно речных разбойников.-Поэтические дни и ночи.-Гонец и известия с родины. - Поразительная степень населения.-ГСинъАвь-Фу. - Напуганный юноша.-Неожиданная встреча.-Прогулка по городу.-Каменноугольные кони. - Трудный порог.-Г. Цзы-ЯнъСянь.-Повреждение лодки и остановка.-Временная разлука.-Г. Ши* Цюань-Сянь.-Мастерица на улице,-Изобилие цветов на берегах . 474
ОП АВТОРА
Настоящее путешествие совершено мною в качестве оффициального члена экспедиции, отправленное в Китай нашим правительством в начале 18*74 года.
Через год и девять месяцев я вернулся в Петер­бург и немедленно приступил к разработке привезен­ного материала, (записок, зоологической, ботанической, минералогической и этнографической коллекций и большего числа рисунков с натуры); но участие в войне, втечении всей кампании 1877-78 гг., и последствия перенесенного в Болгарии тифа, могут служить мне оправданием в несколько позднем появлении в свет настоящей книги.
Предоставляя бывшему начальнику экспедиции говорить о целях последней, и о том, что послужило поводом к её снаряжению и отправлению,-так.как ему это го­раздо ближе известно,-я нахожу нужным упомянуть, что мысль о подобной экспедиции давно многим приходила в голову; много раз обсуждался вопрос об её отправ­лении и даже имелись в виду лица, долженствовавшие войти в состав её; но различные обстоятельства за­ставляли откладывать её осуществление, и наконец, нам суждено было выполнить эту задачу.
Экспедиция 1874-75 гг. состояла кроме меня еще из двух членов: начальника, капитана генерального штаба
4
Ю. А. Сосновского и офицера-топографа 3. Л. Матусовского, присоединившагося в Омске. В конвой нам были даны три казака Западно-Сибирского Войска: Николай Смокотнин, Аксентий Павлов (урядники) и Иван Степа­нов. Они присоединились к экспедиции в г. Семипалатин­ске. Частным образом были приглашены: фотограф М., который по нездоровью был заменен в Омске А. Э. Боярским и переводчики: И. С. Андреевский, отправив­шийся с нами из Иркутска, и китаец Сюй из Пекина. Кроме того, во время пути к нам присоединялись другие лица, с которыми читатель познакомится в самом рассказе.
У каждого из нас были свои специальные обязанмости, сообразные целям экспедиции, и оффициальный от­чет об исполнении моих был своевременно напечатан мною *); но отправляясь в путь, я ставил себе задачей сделать не только то, что был обязан исполнить, а все, что окажется возможным и на что хватит уменья. Да кроме того, и трудно создавать себе строго определен­ный план, когда отправляешься в страны, столь мало знакомые, как Китай, считавшийся до сих пор доступ­ным лишь на окраинах, да в немногих пунктах вну­три; у нас же был проект углубиться в самую сре­дину его, посетить места, до сих пор почти неведомые и возвратиться в Россию таким путем, по которому проезд иностранцев китайским правительством не допускается или разрешается весьма неохотно.
Хотелось и нужно было предварительно многое узнать об этих странах, а главное о самых существенных жи­тейских потребностях; но узнать было не откуда, и пе­ред глазами стоял мрак, наводивший на разные тре­вожные мысли, почти всегда порождаемые неведением.
Моя цель будет достигнута, если настоящая книга, даст возможность читателю составить себе ясное понятие • обо всем виденном и испытанном иною и узнать много
*) По» заглавием „О медидае и санитарных условиях Китаи*. 1876 г.
б
интересного; а также порадоваться, погрустить, и по­скучать с нами вместе, Последнее в подобном путеше­ствии неизбежно, а следовательно и в описании его ноневоле попадутся, может бит, несколько утомительные страницы^ ,
Оне возможны, потому что я веду читателя по сво­им следам, заставляя почти каждый день присутствовать при себе, следить за нашим движением, занятиями, на­шим внутренним бытом и часто даже за едой и дру­гими подробностями, ничтожными дома, но в дороге важными,, особенно в Азии: в ней путешественник не найдет железных дорог, отелей и магазинов, со всем, что европейцу нужно; там путешественнику не редко приходится запасаться провизией и даже водой на дорогу, платьем, мылом, лопатой для рытья иолодцов, рабочи­ми принадлежностями и т. п. Поэтому речь о том, что не важно и скучно в Европе, очень важна и интересна по отношению к Азии. Эту то беседу и поведем мы с читателем, в виде дневника, писанного в дороге, и по­знакомим его: с природою стран обширной Китайской Империи, с её степями, морем и оживленными реками; с внутренними провинциями, поражающими густотою сво­его населения и характером представителей последнего; с провинциями, обезлюдфнными последнею страшною вой­ною, и с необитаемыми пустынями, лежащими в преде­лах того же Чжун-Го, Да-Цин-Го, Хуй-Го или ТяньСя *), как китайцы называют свое государство.
Не найдет читатель в моей книге и ссылок на чужия сочинения о Китае, которых теперь очень много и какими особенно богата литература английская; но они касаются по преимуществу восточной части Китая, а не средней и западной, которые нас интересовали главным образом; а во вторых я предпочитал лучше сказать меньше, нфстоль ученое и менее важное и ценное, да свое, заботясь
'<*) Срединное Государство, Государство Веднжой Цин (настоящая династия), Цве­тущее Государство, нля Поднебесная, (в смысле Вселенная).
6
только о том, чтобы сказанное било правдиво, - чем повторять уже сообщенное другими. Избегал я также вы­водов, как чужих, так и собственных, полагая, что люди, более сведующие, сделают это лучше меня...
И так, не взыщите, читатель: чем богать, тем и рад поделиться с вами: ведь в строгом описании пу­тешествия вымыслы не допускаются.
Сожалею, что не мог приложить к книге большего числа рисунков, что было бы возможно по имеющемуся материалу. Хотелось бы поместить портреты всех опи­сываемых местностей, людей и сцен; но число их слиш­ком велико; выбор труден, и я принужден ограничить­ся лишь типами; а потому в распределении большинства ри­сунков не существует прямого отношения к страницам, у которых они помещены...
В конце книги приложены карта и список назва­ний собранных мною растений, расположенных в хроно­логическом порядке их. поступления в гербарий, что даст возможность точно и легко определить местность, в которой данное растение находится и наоборот поз­накомиться с флорою каждой данной местности.
Едемте, читатель - путь велик и интересен!

ЗАНЕСЕНА ИИ, ИНВЕНТАРЬ. «0.
' ГЛАВА I.
ОТ ПЕТЕРБУРГА ДО МАЙ-МАЙ-ЧЭНА.
мэд. - Весенняя расогпца. - За воты ов увеличении средств акспвдицгв в Тюмени. - Семипалатинск. - Потеря всего серевра. - Приезд на китайскую аницу. - Кяхта. - её хлебосольство. - Первые китайцы. - Визит к майй-чэнскому мандарину. - Прогулка по китайскому городу. - Обед у китайцев.- Отъезд.-Первый ночлег в Монголии.
Проведя несколько недель в сборах к дальнему пути, роведя несколько бессонных ночей в бесполезном стаинии воображения представить себе эту дальную страну, в эторую судьба открывала мне путь, я, наконец, выехал з Петербурга 14 марта 1874 года и остановился в Москве, гоб проститься с родными, которых покидал, по „чело&ческому предположению“, на два года. Здесь меня догнали иа других спутника, начальник Сосновский. и фотограф М., об ехать дальше вместе. Я встретился с ними лишь неза>лго перед тем, в первый раз в жизни, но тот, до изистной степени, подвиг, на который мы шли, определил и иязал паши отношения, ставшие сразу дружескими. В са)мь деле, мы ехали в почти неведомые страны-ибо Китай шерь хорошо известен лишь на восточных окраинахъ- & несовсем дружелюбному народу, которым был убит * один европеец; нам нечего было делить, кроме радостей горя в пути, и мы друзьями отправились из Москвы в •лгий и далекий путь.
Приехали в Нииний-Новгород, откуда нам предстояло доехать около 6000 верст па почтовых, через Сибирь
8
до Кяхты. Давно не случалось мме оть^зжцты хжмою ж < рону от железных дорог, н а даже забывать поэзию н прозу зиммей езды на потных.гаерые теп опат воскресли перед момми глазам Эта проза,-пожу саней, запасных топора, гвоздей а веревок на случай р ных поломок в дороге, укладка вещей, тяжелые вим одежды, в которых едва можежь дыватк плата мрогон на каждой станции и много еще других непредвнденнх неприятных случайностей... А поэзия- чистый воздух п сторных полей, картины зимней природы, лунные ночи лихая езда с колокольчиком, самовар и чай на станция: а главное, природа и движение. В этом движении впере через новые места с их новыми впечатлениями, по моей] одно из сажых высоких наслаждений, доси умных че веку на земле. Вот мы и в дороге. В знакомых и благодатных странах теперь уж зеленеют луга и дере цветут, а тут природа еще спит зимним сном п< своим покровом. Минуем Волгу, Казань, Пермь, переезжас через Урал и начинаем сильно страдать от наступаюп весенней распутицы. В воздухе потеплело, днем уж нужны шарфы, полушубки и рукавицы. Мало-по-малу нсчезаи снег, бегут с журчаньем вешния воды и покааывае земля; дорога испортилась так, что ни в санях, ни колесах нельзя ехать, и много мучений испытали мы за : время. Теплые ветры несутся на встречу и первые гол воздушных певцов приветствуют идущую весну. Ухо чу прислушивается к уже начавшемуся весеннему шуму, и гадочное сердце наполняется сладкими, но, вместе с те какими-то тоскливыми ощущениями. За Уралом снегу j не было; сани брошены и застучали колеса; но не тем у дражающим городским дребезжанием, а мягким, нетре жащвм уха стуком по довольно просохшей естественной до ге. Вот мы и в границах Сибири; вот её первый горе на этом тракте - Тюмень, в котором мы пробыли лых девять дней. Сосновский остановился здесь по д’ экспедиции, которой он на отпечатанных бланках ди название „учено-торговой"; так по торговым делам с тал он нужным переговорить с представителями тюме ского купечества. Мои обязанности входили в первую ча титула экспедиции, и потому я считал лишним заглядыв; в сферу её торговых задач; но пока моя деятельность началась, я интересовался ими как общим делом, и
9
тому присутствовал при его беседах с тюменьцами, кото­рые, как он говорил, имели целью „поучение купечества обще­государственным пользамъ* *. Тюменьцы слушали очень внима­тельно, соглашались, повидимому, с тем, что новый путь в Западный Китай, который мы откроем, окажет весьма большие услуги нашей торговле вообще и западно-сибирской в особенности; но когда пришлось доказать, что они „на­учились несколько общегосударственным пользамъ*, т.-е. сделать денежное пожертвование в пользу экспедиции, в размере тысяч 15 или 20 как допускал Сосновскии, они под разными благовидными предлогами отказались. Поучения производились снова, усиленно, с неоднократными посещениями. некоторых ’) на дому, с поездкой его даже в деревню к одному из тюменьских капиталистов *), но все было напрасно. Они не только ничего не пожертвовали, но даже кто-то распустил слух, что мы вовсе не лица, командированные правительством, а странствующие артисты и т. д. Сосновского это сердило, а меня только забавляло. Да и стоило-ли сердиться; ведь у нас были доказательства тому, кто мы; ведь правительством были даны средства на все расходы по экспедиции: зачем же, думалось мне, .еще част/ ные пожертвования? Положим, что не мешает иметь боль­шие средства, но они не были необходимы; а все нужное мы имели... Отчего же раздражаться и даже как будто отчаяваться? Такими словами старался я успокоивать своего спутника, но не скоро мог его утешить.
- Хорошо, говорил он нам в раздумьи, что хоть от Губкина, в Кунгуре, я получил две тысячи рублей, а то с этими, как с москвичами, ничего не сделаешь. Впрочем, перед нами еще Томск, Иркутск, Кяхта,-теперь как будто утешал он нас.
Впрочем, мы должны помянуть Тюмень добром: там были изготовлены для экспедпционной фотографии до пят­надцати ящиков превосходной работы, со всевозможными удобствами и приспособлениями. Труды по этому взяли на себя И. В. Канонников и К. Н. Высоцкий, а на кого пали расходы, вероятно не малые, мне неизвестно. Эта услуга тюменьцев была очень большая, потому что если бы фото. графические принадлежности мы повезли в петербургских < «ящиках, упаковки ПИирла, от всего остались бы только
" >) Гг. Хопгогорогь, Похаруек.
*) Г. Коэехго-Паклежяй.
10
щепки, да толченое стекло. Все эти ящики были высланы нам в Томск, и когда их раскрыли, мы долго просто любовались ими; кроме того, оказалось, что все пустый места* были наполнены разного рода необходимыми или полезными в дороге вещами, а бутыли для будущих химических раство­ров оказались наполненными разноцветными жидкостями с надписями: коньяк, ром, наливка и проч. Все дорогия вещи в дороге, но всего дороже, конечно, были любезность и предупредительное внимание в нам, за которые и говорим самое большое спасибо.
Из Тюмени путь лежит на Омск -центр управления Западной Сибири. На этом пути мы миновали несколько небольших городов, переехали на пароме через несколько рек и, наконец, через Иртыш, у слияния которого с Омью стоит Омск. Здесь мы провели неделю, хотя, как мне казалось, могли бы управиться со всеми делами в два, три дня. В этом городе жил, как я сказал, офицер-топо­граф Матусовский, наш новый товарищ на весь остальной путь. И с ним мы сразу стали в товарищеские отношения, и теперь вчетвером, в сопровождении порядочного багажа, ко­торый везли на двух телегах, отправились в г. Семипала­тинск, главный город области того же названия. Он собст­венно не лежал на вашем пути, по здесь, говорил Сосновский, должны были завершиться окончательные приготовления к путешествию; сюда же были вызваны и казаки. По гладкой степи и прекрасной естественной дороге, идущей. почти все время параллельно Иртышу, скоро докатили мы до Семи­палатинска и расположились в приготовленном для нас доме.
Был уже май месяц, и здесь наступила знойная пора. Мы прожили тут двадцать три дня, тоже, по-моему, вдвое более, чем было нужно для приведения всего в порядок. Может быть, тот радушный прием, какой был пак ока­зан в семье В. А. Полторацкого, бывшего тогда губерна­тором области, был виною тому, что мы пробыли в Семи­палатинске слишком долго и успели привыкнуть к нему. С грустью покидали мы этот неважный городок, когда-то окруженный лесами, а теперь лежащий посреди сухих песча­ных степей; добрые люди провожали нас, желали успехов в нашем предприятии и обещали с нетерпением ожидать нашего возвращения, года через два, с богатыми результа­тами, честью и славой... Но, увы! из Семипалатинска, ,лж
11
увезли, пука каждый тайно про себя, первое сомнение в том, что все исполнится так хорошо, как того хотелось. Но теперь поворота не могло быть, разве случится что-нибудь особен­ное. И эЛ особенное случилось: мы чуть-чуть не принуждены были возвратиться с большим стыдом в Петербург. Вот как это вышло. Выехали мы из Семипалатинска в ночь, отправив за полчаса вперед казаков с багажом и теперь догоняли их в своем особом экипаже в роде кареты, но на двух огромных колесах. Двое сидело впереди, другие двое спиной к ним и, следовательно, лицом назад. Я си­дел также сзади и смотрел, задумавшись, на уходившую из под колес черную степь. Ночь была темная, но звезд­ная. Когда мы проехали уже значительно больше половины станции, я вижу, что за нами кто-то скачет верхом; fвсмотрелся внимательнее,-действительно, всадник скакал, во весь опор и еще погонял лошадь, сильно размахивая^ нагайкой. Всадник нагонял нас, и я услыхал, что онъ1 что-то кричал, но слов нельзя было расслышать за тем страшным грохотом, какой производили железные стенку нашей колесницы, как ее назвали ямщики. Верно мы sq были что-нибудь и за намм послали гонца с забытой вещьк подумал я и, крикнул ямщику: стой!
- Что случилось?-спросили меня спутники.
- Еще не знаю. Кто-то скачет за нами и что-то кр чит. Не к нам ли посланный с чем. Остановились-’ подскакавший всадник, к нашему изумлению, оказался ка< ком Степановым.
- Откуда ты? Как очутился назади и отчего верхом засыпали мы его вопросами; но, не отвечая на них, ( объявил:
„Несчастие случилось,-вы все серебро потеряли.--I ящик, как был, так и выскочил, проломивши в xaj дно, разбился и все серебро по дороге рассыпалось....
- Я говорил, что это так и будет,-сказал, сл отпечатал, проснувшийся Матусовский.
Я вспомнил, что действительно целых два дня спо он с Сословским, доказывая и убеждая, что в один ; вянный ящик нельзя класть всех пятнадцати пудов сер (бывшего в виде китайских слитков), что нужно п< кожаные мешки и разложить их более или менее j мерно по всем экипажам, что или ящик разобьете он своею тяжестью может продавить дно в эв
12
особенно таком непрочном, мах наша колесница. Но все убеждения ни к чему не привели и его даже попросили не учить других, прибавив, что здесь детей нет.
- Да как ты очутился позади нас? спросил я казака Степанова.
Он объяснил, что они сбились с дороги, взяли в сторону и потом уже, услыхав наш колокольчик, выбра­лись на дорогу и тут вскоре наткнулись на что-то. Уви­дав ящик и рассыпанное серебро, они поняли в чем дело; двое остались там караулить, а он, на пристяжной пустился за нами в догонку.
- Еще слава Богу, ваше благородие, что леший нас спу­тал и мы, значит, с дороги сбились; а то бы мы теперь были уж на станции... Кто бы завтра первый проехал, того бы и серебро было.
Справедливо рассуждал казак Степанов. Мы совер­шенно не слыхали, как ящик, проломив дно нашей колес­ницы, выскочил вон и, пожалуй, в первые дни никому и в голову бы не пришло заглянуть под сиденье, ^потому что едет ящик, значит ничего*. Потом бы отрыли при• ятвый сюрприз, что денег нет, - вот тогда и розыски' вай... Вот-те и путешествие в Китай! И каково было бы наше положение: как признаться, что мы потеряли деньги! Все ли бы поверили втому? Чтб бы заговорили тогда в Тюмени, в Москве, в Петербурге!... Такия мысли мигом пролетели, вероятно, чрез голову каждого и просто мороз по коже пробежал...
Послав Степанова обратно хранить хлад, так сча­стливо давшийся в руки и доехав до станции, оттуда по­слали двух человек с фонарями назад, а сами остались ожидать их возвращения, и вот только на этой-станции, а не во время нашего пребывания в Семипалатинске,суждено было построиться тем кожаным мешкам, о которых так горячо ратовал опытный человек, - Матусовский: ’ дослали розыскивать кожи, мастеров и проч. Нашли всего, и? через 'Несколько часов мешки были готовы; в них насйпалк при­везенные серебряные куски и разложили по вефй трем чнпажам. Получив это первое предостережение, мы, до­льные тем, что дело кончилось так счастливо, отправи­лись в дальнейший путь.
Теперь лежал втот путь через роскошные, благоухающие степи, через дремучие леса, через громадные реки, какъ* Обьг
13
Томь, Енисей^ котором местами едва можно видеть берега; переправлялись через них на паромах, обыкновенных или так-называемых самолетах, весьма остроумно придуманных, > удобных и быстро переносящих с одного берега на другой , большие количества людей с экипажами и лошадьми. Мы ви­дели, или, вернее, перед нашими глазами промелькнуло много деревень и городов, как хорошенький Барнаул, живописk няи Томск, где были повторены поучения купечества обще* государственным пользам, но тоже безуспешно; бедненький
Лариинск, с гостинницею „Парижъ"; во всех отноше[ киях обыкновенный Ачинск; постоянно проветриваемый и заносимый пылью Красноярск; маленький Канск с един­
ственною церковью и единственным каменным домом; почти такой же маленький Нижнеудинск и приехали в сто­лицу Восточной Сибири-Иркутск, где потерпели еще одну
неудачу: и иркутское купечество осталось глухо и равноИдушно к общегосударственным пользам. Наше купечество, обыкновенно столь отзывчивое на всякия правительственные начинания, очень часто щедрое на многие жертвы, тут точно сговорилось, точно никто верить не хотел в общегосудар­ственную полезность планов и предприятий начальника нашей экспедиции. Досадно и удивительно!
От Иркурска наша компания увеличилась еще одним чле­ном, переводчиком Андреевским, которого пригласили за глаза, и он вскоре признался, что очень плохо говорит по ^нтайски. Но ведь и жалованья всего 600 руб., прибавлял н, как бы в оправдание себе...
В Переехали мы на пароходе через „Море", как рестные кители называют озеро Байкал; миновали какой-то бесприют' кшй, точно заброшенный в пустыне, городок Селенгинск, Переплыли реку Селенгу, услыхали в последний раз вос­кресный благовест русских колоколов в последнем рус-

Иском городе Троицкосавске, и ясным июльски* утром криехалн в пограничную с Китаем слободу Кяхту.
IГосударственные границы всегда имеют для нашего во­зражения что-то особенное; к ним подъезжаешь с осоенным чувством, и теперь это чувство волновало меня кяьнее обыкновенного.
I Наши пять экипажей въехали на просторный двор и Становились у крыльца дома кяхтинского купца Н.К. Соколова, оторый любезно предложил его к нашим услугам на время етановки в Кяхте.-Дом двух-этажный, просторный и бхк-
14
гоустроенный. Тотчас разместилась мы с нашими вещами по разным комнатах и намеревались приступить к од­ному из больших наслаждений в дороге -Л умыванию и переодеванию, чтоб потом идти скорее, за китайскую гра­ницу, знакомиться с май-май-чэнскими сынами Поднебесной Империи; но не успели снять сюртуков, как в комнату, в которой я поместился с Матусовским, опи сами вошли к нам в числе четырех. Подойдя к нам, и, приветствуя нас по русски, они подали по очереди руку так обыкно­венно и просто, как будто мы были их старыми приятеля­ми и как будто они являлись в нам уже в сотый раз. Тотчас мы почувствовали сильный запах чесноку и опий­ного дыма; тем не менее я очень обрадовался их посеще­нию, потому что мне хотелось скорее увидать этих пред­ставителей интересного парода, и я принялся рассматривать их самих, их платье и обувь, даже с большею бесцере­монностью, чем они поступали с нами, потому что для них русские люди уже пе были диковиной. Началась беседа на русском языке, который здешние китайцы знают почти все, но этот язык до такой степени не похож на наш, что ему справедливо дали особое название „ кяхтинского язы­ка как только разговор перешел за пределы привет ствий и самых обыкновенных фраз, такь продолжение его оказалось невозможным, - требовался посредник, перевод­чик, чтоб продолжать беседу. Таким переводчиком слу­жит обыкновенно кто-нибудь из русских, кяхтинских жителей. Вот для примера несколько образцов этого не­приятного наречия, которым, к сожалению, говорят с китацами все кяхтинцы.
Сыиаласту, пелейтеле!
Када пэлеёхалэ?
Куда жошбла буду? Тывай ймэн кака? Штюшекэ ймэн кака? Фамйр *) кака?
Тибэ годбфу сыкблика?
Молодой ишб, ни сытала.
Здравствуй приятель!
Когда приехал?
Куда едешь?
Как твое имя?
Батюшкино имя как?
Фамилия как?
Сколько лет?
Молодой еще, не старый (комплимент европей­ский, а не китайский). , :
*) Нашего р китайцы совсем произнести не могут и или заменяют его зву’ вом л, или чем то средним между р, г, и л. ’ f
1
15
Чйнофэника?
»
Чиновник?
Сытецкэ али воён?
Штатский или военный?
Вама по'олыпанкэ кому?
Кто из вас старший?
И фы Бэ-Цзин пошола
И в Пекин поедешь?
буду?

Фы пёлвы ласэ? Пелёжеде
В первый раз? Прежде
ни была?
не был?
Тывай котолна голда?
Ты из какого города?
Питилабулахы хылбса?
Петербург хорош?
Толыговбй какой буду?
Торговать чем будешь?
Ну, саматалй, балата, подѴ-
Ну смотри, брат, потомъ
ма отопалйцзы ниту.
не отпирайся.
Никанскэ манер пакавалй
По китайски говорить не
ни сын&ша?
умеешь?
Дальше этих вопросов разговор ве клеился или, по выражению китайцев „не сопбта“ (буквально говорится о засорившейся трубке,-не сопит, а в переносном значе­нии-вообще не ладится) потому, что пошли такия слова, ко­торых без словаря пли переводчика ни за что не угадать. Например, пѵиирб-театр, цяктинсхэ кубицкэ,-кяхтинский купец, оку ту явор,- ах ты дьявол, андали-все равно, поделицза-война, сандацза-солдат, ярово-скоро, на лошаке верхан-верхом на лошади, делевеника-столяр и т. п.
Нам хотелось поскорее совершить туалет и призвать кого нибудь па помощь. Но гости не уходили. Мы делаем намеки, говорим, что с дороги нужно умыться, нужно платье переменить.
„Тывая пэлавда, фу долбге пыли мыного" (твоя правда, в дороге пыли много) соглашаются они, но с места не трогаются. Ничего не оставалось, как прямо попросить их уйти; приходилось переменять европейские обычаи на азиат­ские. Так и сделали, и они, нисколько не обидейпись, со­брались уходить и, прощаясь, опять каждый подал свою руку. Уходя, один из них говорит мне, повидимому спрашивая что-то.
- Непонимаю, скажи по русски,-отвечаю я, думая, что он, забывшись заговорил по своему.
- Инотэнки, - повторяет он одно слово из своей фразы и показывает рукою наверх.
- Что такое инотэнки? Не понимаю, покажи, посмотри, нет ли этого здесь, в комнате и укажи, что этб такое; я
16
ве могу понять. Но он повторял одно слово инотэнки, на* явная досадовать и наконец закончил такими словами:
„Ты сываю сылбфа нисын&ша, ваша сылбфа нисынаша, кака сы тапбй кавалй мбшана! Сы тапой кавалй нилиси', и ушел.
Это я понял. Ты, значит, своего языка не знаешь, на* шего ве знаешь, как же с тобою говорить можно. С то­бой говорить нельзя. Предыдущее же недоразумение объ* ясвилоеь тем, что он искал нашего переводчика, котораго* зовут Иннокентий. Хотя это и близко к инотэнки, тем не менее трудно было догадаться, - особенно когда он пронз* носил только одно это слово. Но, несмотря на подобные невыгодные для беседы условия, с первого до последнего дня нашего двух-недельного пребывания в Кяхте посе­щения китайцев не прекращались, и если не повторялись также часто и в таком числе посетителей, как в пер­вые дни, то только потому, что мы принуждены были отдать । приказание не пускать нх к нам во всякое время.-Эти дети природы, не связанные приличиями, в своей безгра­ничной наивности и бесцеремонной простоте скоро стали надоедать нам, мешать не только заниматься, но даже обе­дать и спать. Чтббы мы ни делали, в каких бы костюмах; ни заставали они нас, они входили в комнату садились на стулья, на кровати или куда попало, и сидели, кой что спрашивая или предлагая купить у них что-нибудь, а то и совсем молча; тогда они рассматривали и трогали платье и всякия вещи, невиданные ими прежде. Но не смотря на эти неприятные манеры, они мне нравились и не переста­вали интересовать очень сильно. Они были чрезвычайно по­хожи на любознательных, незастенчивых детей, которые все осматривают, обо всем расспрашивают и обращаются с незнакомым человеком в первый же раз, как с старым Приятелем. Не нравились они мне и были в тя­гость также, как дети неблаговоспитанные, не знающие ни­чему меры, ни приличий, ни скромности,-надоедающие и не способные сами понять это.-Впрочем считаю нужным те’ перь же сделать замечание, что подобное бесцеремонное по­сещение незнакомых вовсе не есть обычная черта китайцев; это только особенность май-май-чэнцев и виноваты в этом, конечно, сами русские, живующие в Кяхте, тем, что дали 4 им полную волю, а те только воспользовались ею.
Гостеприимные жители Кяхты устроили для нашего приема
17
не только все необходимое, но даже окружили нас всевоз­можно* роскошью. Они обо всем позаботились, и мы приехали как в свой собственный дом, в котором все было готово, чай, обед и даже экипаж.
В первый день мы познакомились с нашим погранич­ным коммиссаром, E. В. Пфафиус, и его семейством, полициймейстером г. Троицкосавска и еще не многими домами, потому что большинство кяхтинских жителей находилось на дачах, верстах в тридцати. Остаток дня провели в приготовлениях к предстоявшей дороге, так как на оста­новку в Кяхте назначалось дней шесть-семь.
Прогулку за границу, т.-е. в китайский город я отло­жил до другого дня, чтобы явиться туда с полным вни­манием и бодрыми силами. Название Май-ма-чен или, пра­вильнее, Май-май-чэн т.-е. торговый городов, не имеет значения собственного имени, а есть общее; поэтому китайцы в разговоре с русскими часто называют Кяхту „ваша Май-мА-чэиъ*; они называют ее и её собственным именем, только произносят иначе,-Цйкэту, и предполагая, что это слово подобно Май-май-чэну, также значит торговый город, называют свой Май-май-чэн „наша ЦйкэтуИтак, я от­правился из „наша Май май-чэнъ“ в китайскую Цйкэту. Пройдя мимо городского садика, занимающего средину не­большой площади и затем конец малооживленной улицы, един­ственной в Кяхте, я вышел на пустое, ничем не застро­енное пространство, которое и представляет пограничную полосу' никому непринадлежащей земли; она имеет в ши­рину 120 сажень и на ней в одном месте торчат два жалких деревянных столба, старых, грязных, без вся­ких надписей - это пограничные столбы России и Китая. Хотя, конечно, пограничные знаки и не имеют особенного значении, но все бы следовало, мне кажется, двум „вели­ким государствамъ* позволить себе в этом отношении некоторую роскошь и позаботиться несколько более о деко­ративной стороне своих пограничных знаков. Если бы я имел власть, я ставил бы на местах их храмы той и другой наций. Как было бы красиво, например, если б прекрасный Кяхтинский собор стоял напротив не менее прекрасной май-ма-чэнской пагоды.* В моем воображении эти храмы действительно стояли друг перед другом, окружен­ные каждый своим садом и своей.оградой, а перед ними, с каждой стороны по обелиску с наиЙМий^
п. я. пяскцкгии, пД^’*'***'
18
и китайском языках: Россия,-О-Го, Катай,-Чжун-Го... Но как скоро создалась в воображении эта картина, так же скоро она и исчезла и передо мной была жалкая действи­тельность; грязная черная юрта какого-то нищего, или ка­раульного; около неё кучи сору и рывшиеся в них собаки; на противоположной стороне тянулся ряд домиков или ма­занок с глухими стенами, т.-е. без окон, и бревенча­тым частоколом между ними. В одном месте стоит отдельно глиняный домик китайского караульного и возле него покрытые оригинальной крышей ворота, ведущие в Майма-чэн. К ник я и направился в сопровождении одного из китайцев, своих новых знакомых, который встре­тился со мною дорогой.
„НашаМай-м&чэн пасаматалй буду? Наша ни хылош&нки. (Наш Май-ма-чэн хочешь посмотреть. Наш нехорош).
- А мне люди поговори было, шибко хылошанки, ломал я свой язык на кяхтинский манер, чтоб спутник мог понимать меня.
- Э! Ниту, ниту! Ваша хылбса.
Я вошел в ворота, из них повернул в улицу и остановился, пораженный неожиданностью и новизною обста­новки... Мне показалось, что в эту минуту я был перене­сен в какой-то совершенно другой мир:-в такой сте­пени все в нем было не похоже на то, чтб я видел до сих пор в Европе. -Каждый предмет был своеобразен и нов для меня: узенькая улица и в глубине её башня с крестообразными воротами в её основании, крыши и фасады домов, открытые двери, чрез которые видны дворы, с цветами, птицами в клетках и висячими у входов кра­сивыми надписями - все здесь новое, самобытное, невидан­ное. И сами люди тут только, среди своей обстановки, яви­лись для меня настоящими китайцами... Очарованный иду дальше; провожатый мой объясняет мне, и я кой-что пони­маю из его объяснений. Он указал на дом местного на­чальника (цзаргуци) или цзаргучея, как его называют там pjccxie. Это был собственно вход в его дом, а последний совершенно скрыт в глубине дворов; у ворот его стояли солдаты в форме. Потом мы прошли к храму, и когда вступили на его двор, у меня просто голова закру­жилась от массы новых впечатлений; я растерялся посреди тысяч своеобразных форм, предметов и красок. Вошли jr внутрьдрама-н его обстановка поразила меня еще более <г '
19
своей оригинальностью, своими страшилищами-идолами, вы­чурными фонарями, валахом тлевших жертвенных свечей, и царствовавшим в глубине мраком, где помещалась глав­ная статуя Кун-Фу-Цвы, окруженного маленькими идола­ми. Я чувствовал все бевсилие языка перед этим хао­сом невиданных предметов и форм. Нужны бумага и краски, скавал я себе; - только рисунок может живо передать то, чтЬ видит здесь глаз; слово может только пояснить его, добавить то, чтб не видно главу, как, напри­мер, нтот тихий мелодичный звон колокольчиков, вися­щих под углами крыш и колеблемых ветром.
Я не стану • описывать подробностей храма, потому что не хочу исписать много бумаги только для того, чтоб на­скучить читателю. Я возвратился домой и приготовился, чтоб завтра придти сюда рисовать; сегодня же все отправлялись с оффициальным визитом к цзаргучею. - Этот визит был также полон для меня интереса и пропустить его мне никак не хотелось. Приехали... И опять какая разница в об­становке и обычаях, например в сравнении с нашим пограничным коммиссаром, которому цваргучей вполне со­ответствует по своему положению. Какая скромность и про­стота у нас и какая торжественность у китайцев: на пер­вом дворе нас встречает стража; на второй двор, окру­женный нисенькими постройками с галереей вокруг, выхо­дит в сопровождении свиты из нескольких человек цваргучей-встретить нас.,. Комиссар представил ему всех по-очер'еди и перенявший некоторые европейские обычаи, ман­дарин подавал каждому ив нас руку, но делал это так, как архиерей, раздающий направо и налево благосло­вение и пригласил войти в комнаты. Тут глава опять раз­бежались по сторонам; хотелось все увидать и удержать в памяти, но впечатления сменялись и перепутывались; из первой комнаты, где я заметил только жаровню и стоявший на ней медный чайник с горячей водой, мы перешли в приемную. Она разделена на три части перегородками со стеклами; в комнате полусвет и прохлада; на стенах висят надписи, под потолком фонари; у одной стены ка­менное возвышение или лежанка (кань-по китайски), покры­тая циновками; посреди комнаты круглый стол и около него с трех сторон узенькия деревянные скамейки, покрытые красным сукном. На столе стоит круглая лакированная коробка с несколькими отделениями, в которых насыпки»
20
равные конфекты. Мы уселись все вокруг стола, на кото­рый тотчас поставили чашки с горячим чаем и начали беседу обычными приветствиями, осведомлениями о здоровье, о том, давно ли мы сюда приехали, и проч., и проч.; потом перешли к делу, т.-е. нашему дальнейшему движению через Монголию в Пекин. Нужно было дать знать вперед о за­готовлении для нашего проезда лошадей и верблюдов, о вы­ставлении юрт и о том, чтобы вообще сделать наше сле­дование по возможности удобным и безопасным. Первый раз в жизни мне пришлось говорить через переводчика, и я почувствовал всю неприятность подобной беседы: гово­рить может только один; переводчик не всегда понимает мысль, часто выбирает не ту форму выражений, говорит не тем тоном, каким вы сами сказали бы,-а от этого ча­сто зависит все. Пока другие говорили я рассматривал мандарина. Он сидел в конической соломенной шляпа, покрытой красной волосяной кистью, с синим шариком на верху; китайский этикет запрещает хозяину оставаться пред гостями без шляпы; точно так, как и гости сдесделали бы большую неделикатность, если бы сняли свои; мы также сидели поэтому с покрытыми головами. Комис­сар, наконец, предложил ему снять шляпу; цзаргучей согла­сился, но прежде попросил нас снять свои; затем отдал приказание одному из стоявших позади его офицеров. Тот приблизился, и осторожно, точно дорогую вазу, двумя руками снял шляпу с его головы и также бережно поло­жил ее на назначенное для неё место. Цзаргучей был че­ловек лет сорока, серьезный на видъ*, говорил бойко, плавно и энергично, даже как бы с некоторым оттенком строгости. Когда в нему обращались с речью на русском языке, он все время смотрел на говорящего, как бы вни­мательно слушал его и делая вид, будто понимает его слова; и только по окончании речр обращался к перевод­чику, желая узнать сказанное.
Точно также и, отвечая на вопрос, он обращался к собеседнику, а не к переводчику; последний должен был слушать его и передавать. Это была китайская учтивость, впрочем вполне понятная, и этикет требовал того же и с нашей стороны; но С. никак не мог справиться с этим,-он весь разговор держал с переводчиком, от­вернувшись от хозяина, что было действительно очень не ловко. Мандарин видимо чувствовал себя в неприятномъ
21
положения - я старался сделать его незаметным, угощая нас в это время то тем, то другим. Когда переговорили о деле, он обратился во мне с словами, что очень рад видеть у себя довтора, что посещению довтора каждый рад, и начал жаловаться на свое нездоровье, прося помощи. Я попросил его пойти со мною в особую вомнату, где бы мне удобно было осмотреть его, и мы удалились в его кро­шечную спальню, воторую почти всю занимала вровать, за­вешенная голубыми шелвовыми занавесвами.
При осмотре присутствовали несвольво человек из его свиты, воторые, казалось мне, побаивались несвольво, вав бы я чего над ним не сделал. Я дал совет и запре­тил вурение опиума. Он отвечал, что и тав не вурит. «Тем и лучше*, ответил я, хотя был убежден, что он от того и страдал. Возвратившись в приемную, я попросил позволение осмотреть его дом, на чтб он тотчас согласился и привязал одному из офицеров проводить меня. Обойдя лабиринт врошечных двориков, проходов, коридоров, пройдя через вухню, опять очутившись на дворе, я решительно потерялся и вынес самое смутное представление о виден­ном мною. С одного из дворов я выходил на врышу дома, откуда можно было овинуть одним взглядом весь го­род, который представлял целую сеть соединенных друг с другом гладких и чистеньких врыш, сделанных из глины с рубленой соломой. По этим крышам можно было обойти всю половину города, так вав сообщения не было только через главную улицу, отделявшую другую половину. В 1869 году Май-май-чэн, как и Кяхта сильно пострадал от пожара, но следов последнего не заметно, хотя гово­рят, прежде он был красивее и значительно больше, чем теперь.
На следующий день утром цзаргучей прислал сказать, что желает быть у нас с визитом и просит уведомить можем ли мы его принять. Он приехал в телеге, запряжен­ной мулом, но на улице, у воротнашего дома мула вы­прягли, а телегу с мандарином солдаты его конвоя на себе провезли рысью через двор и, подвезя к самому крыльцу, высадили его под руки, как архиерея. Свита из четырех маленьких мандаринов сопровождала его, когда он вхо­дил в дом. Он пробыл у нас с час. Ему показы­вали вой какие вещи, более интересовавшие его, угощали шампанским и в заключение я нарисовал себе к ѵх-
22
бон его портрет, для которого он позировал весьма охотно.
Кяхтинцы старались познакомить нас со всеми сторо­нами китайского быта, и так как они сами большие охот­ники обедать у китайцев, то они устроили для нас обед у одного купца, который явился приглашать нас. Тах как я еще буду иметь случай говорить о китайском обеде то теперь не стану описывать его, а скажу только, что я не только не нашел китайских кушаний такими отвратительными, как о них привыкли думать по неверным рассказам некоторых путешественников, а многие напротив, показались мне очень вкусными, и вообще я совершенно успокоился на счет сво­его пропитания в Китае. Вот любителю крепких напит­ков и вин здесь совсем плохо: и страшная бедность в выборе и все плохого качества. Еще не дурен подогретый спирт с запахом роз, подаваемый за обедом в кро­шечных чашечках.
Принимавшие нас китайцы были чрезвычайно любезны милы и просто до нежности внимательны; - хозяин ни за что не хотел сесть за стол и все время хлопотал и уго­щал, как и все его приказчики, прислуживавшие за сто­лом.-Они ни давали ни минуты отдыха, все упрашивая по­пробовать то того, то другого. Один, особенно ухаживавший за мной, хорошенький мальчик лет семнадцати, все уго­варивал меня, чтоб я „ покушала пблеф палюха/-т. е. брюха борова, уверяя, что это кушанье „шйпака хылбса".
После обеда, обильного и многосложного, я, как и все другие, не чувствовал ни малейшей тяжести в желудке, хотя пердбровал положительно все кушанья, а их было несколько десятков.
Приглашение то того, то другого из любезных кяхтинцев сильно мешали предаться какому нибудь занятию и как ни хорошо и привольно жилось нам в Кяхте, я стал ску­чать от праздности и мне хотелось скорее уехать. Дела в Кяхте по разным торговым вопросам было, конечно, очень много и интересного, и важного, но оно, все равно, не делалось. То вечер здесь, то прогулка в городском саду, то обед там, и дни проходили не заметно, не при­нося никакого результата. Я едва успел сделать два не­больших рисунка-Май-май-чэнской кумирни и пограничной полосы земли с частью Кяхты с одной стороны и Май-мачэна-с другой.
23
Отправившись в Май-май-чэн на работу, я, помня о не­любви китайцев показывать свою жизнь иностранцам, шел не смело, часто спрашивал, можно ли пройти в оти во­рота, через этот проход и был весьма удивлен, что „т^та вис-де ходй мбшана"; как объявляли мне китайцы. Отчего же, думалось мне, китайцев считают такими скрыт­ными. Должно быть, это здесь только они стали такими, вследствие знакомства с русскими и доверия к ним, а там, у себя, дальше они, верно, не будут такими,-пожа­луй никуда не пустят, ни чего не покажут, не только что не дозволят срисовывать. Но тут мне никто не мешал; нигде не останавливали; не спрашивали, чтб и зачем я де­лаю. Около меня собиралось до десятка и больше человек; они рассматривали мой складной стул, о котором довели до сведения цваргучея и тот прислал ко мне своего ма­стера снять копию; они весьма интересовались работой и наперерыв расхваливали ее и даже меня самого: „Шйпака местфлана! ИИелыфа солтаи Тута бис ума подела нилисй; тибе ума мыного. Така люди, кака ту мало, така люди ледаки“ (очень мастерски, первый сорт; этого без ума сде­лать нельзя, у тебя ума много; такие люди, как ты, редки).
Насколько онн были фальшивы или искренны в сво­их похвалах, кто их знает; но меня радовало то, что я подметил в них неподдельную любовь к рисованию и надеялся, что оно окажет мне большие услуги для сближе­ния с людьми всех слоев общества.
Предоставляя Сосновскому трактовать о значении кяхтин­ской торговли, я упомяну только о том, что здешнее купече­ство вручило начальнику экспедиции на её нужды 3000 руб. зо­лотом и отпустило образцов разных товаров рублей на тысячу слишком для того, чтоб мы могли познакомить ки­тайцев с нашими изделиями и узнали, чтб им требуется, чтб понравится особенно, и чтб не пойдет. Тут были сукна, бумажные материи, кожи, сафьян и проч. Кроме того, опи снабдили нас на дорогу разными съестными припасами, винами, конфектами и проч.
Мы, наконец,стали собираться уезжать из Кяхты: за­пасы, между которыми главное место занимали сухари из черного хлеба, были сделаны; экипажи готовы, вещи уло­жены, и только на двенадцатый день мы собрались в путь. Нас приехали проводить, некоторые из знакомых; пообе­дав вместе мы заехали в дом комиссара, который сл» ед-
24
. мейством также отправлялся с нами на первую монгольскую станцию Гилан-Нор.
Наконец мы уезжали за русскую границу. Разнородные мысли и чувства наполняют душу человека, когда он от­правляется на долго в чужую страну. Каждый человек, тогда, каждый предмет родины получает особенный, как будто новый вид и значение, каких они прежде не имели. Чтб особенного, например, в обыкновенных почтовых по­возках, на которые в последний раз уложили наш ба­гаж, чтоб отвезти его уже не на русскую землю я пере­дать не русским ямщикам; а я долго и задумчиво смот­рел им вслед, когда они уезжали вперед, вдаль, к тем синим горам, за которыми лежали неизвестные нам чужия земли; долго и чутко прислушивался я к знакомым звукам русских колокольчиков, к крикам и свисту ямщи­ков, на которых я тоже смотрел теперь не так, как всегда. Прежде он был просто ямщик, теперь он был русский ямщик, с русской посадкой и ухваткой, на нем была шляпа с русским гербом, по русски он кричал и посвистывал на лошадей; а я сам как будто стал ино­странцем и смотрел на него и как будто изучал его особенности.
Уехали все повозки, с транспортом, три китайских телеги, а за ними и мы, разместившись по разным экипа­жам провожавших нас соотечественников.
Скоро Кяхта и Май-май-чэн остались позади, а перед нами протянулась просторная монгольская степь, вся зеленая лишь с разбегавшимися по ней в разных направлениях красноватыми песчаными дорожками; на горизонте, в юговосточной части, поднимались синия зубчатые горы, а над ними нависли тяжелые тучи, почти такия же синии как и оттененные ими горы. Там шел проливной дождь; но нам повидимому, он не угрожал, потому что тучи шли медленно и в другом направлении; однако мы ошиблись; туча быст­ро надвинулась над нашими головами; мы стали погонять лошадей, чтобы до дождя доехать до юрт,-не тут то было: страшный ливень вдруг промчался над нами и в не­сколько минут промочил наше платье насквозь; особенно досталось дамам, который в виду прекрасной погоды не запаслись лишними одеяниями. Под этим ливнем мы при­скакали к юртам. Сухого не было ничего и мы проэябнув принуждены были достать палатку, чтоб покрыться ею.
25
Дождь еще продолжал лить на землю, но мы сидели те­перь под защитой; у нас шел разговор, раздавался ве­селый смех над своим положением и юрта, освещеннная не очагом, а стеариновыми свечами и наполненная людьми, представляла новую и интересную картину. В дверях тол­пились монголы и монголки, рассматривавшие нас с любо­пытством и некоторым страхом. Когда дождь перестал, мы выбрались на открытый воздух; возле юрты поста­вили две палатки и в одной приготовили стол с за­кусками и винами; все гуляли, любуясь степью, и еще ели и пили, желали нам здоровья и успехов, и наконец в су­мерках мы расстались. Провожавшие нас возвратились в свои дома, в Троицкосавск и Кяхту; а мы остались ноче­вать здесь, в палатках и юртах, чтоб на следующий день продолжать путь далее за синевшие вдали горы, в мон­гольский город Ургу. Ночь была ясная и тихая, но свежая; ввошла на половину освещенная луна; развели костер, и он осветил весь лагерь красноватым светом. Монголы привезли телеги под багаж, запряженные отчасти быками, отчасти Лошадьми;-верблюдов здесь не было. Постели были приготовлены и мы скоро улеглись спать, но я долго рассматривал юрту, в которой проводил ночь в первый раз в жизни. Я нашел ато жилище, состоящее из легкого деревянного остова, покрываемого войлоком не только снос­ным, но даже в некоторых отношениях приятным; но не надо быть очень требовательным на счет чистоты и не обращать внимания на разных насекомых, обитающих в естественном полу юрты, т. е. голой земле; надо только отказаться от удобств городской жизни.
ГЛАВА П.
ЧЕРЕЗ МОНГОЛИЮ.
Монгольская езда п твлепхе.-Перкпраиа через г. Ирй-Гогь.-Станции.-ИИгпп бстречя на них монгольскими яжновннкахи.-Перевал через горы,-Дожажпй овжходе монголов.-Обо.-Приезд п Ургу.-Русское консульство.-Осмотр города.- Лагерь китайского гарнизона.-Китайские солдаты.- Легкий дворец Хутуктя.- Посещение города ноты.-Руосеп купцы м Урге.-Отъезд.-Поспиишши приход в пустыне.-Пикет Сайре-Усу.-Картины бесплодной протяни.-Первое знамяоио со „сткпжмми зд ионами “.-Пикет Толи и Лакский монастырь.-Замечательный чело­веке.-Пустыни Говк.-Верблюды и их страдания.-ВезсокнАЯ ночь.-Поствшшиое оживление страны.-Конец степи и ночлег в китайской гостиннице Нор-Дин.- Древвяя Великая Стена.-Величественная картина.-Спуск с гор на китайскую равнину.-Приезд в г. Калган.
Перенесите ваши мысли, читатель, в отдаленной Кяхте и монгольскому кочевью Гилан-Нор и, если у вас хватит терпения, не разлучайтесь со мною до возвращения на рус­скую границу в другом месте, далево отсюда. Взгляните на варту. Мы проедем восточную Монголию через Ургу, всту­пим у города Калгана за Веливую Стену в собственный Китай, посетим его столицу, несвольво южнее её, в городе Тянь-Цзинь, сядем на пароход, на вотором выйдем в Веливий Овеан и из него войдем в устье громадного Ян-Цзы. По этой реве проникнем внутрь Китая, проплы­вем долгое время в лодве но одному из её притовов; потом пройдем через западные провинции ПИень-Си и ГаньСу, пересечем пустыню Гоби и, перевалив через горный хребет Тянь-Шань, вступим в новые степи и пустыни, по воторым доберемся до нашей границы у Зайсансвого Поста.
Монголия, воторую нам предстоит проехать на боль­шом пространстве, есть подвластная Китаю страна, имею-
21
своими соседями с севера Сибирь, с востока Мани* иурию, на юге-собственно Китай и на ванаде Туркестанхий край. В общих чертах она представляет громадных иаэмеров нагорье, т. е. страну значительно возвышенную иад уровнем моря и довольно ровную, но в ней есть и падины и невысокие горы; она бедна водою и растительно­стью, особенно в своей южной части, где носит название Иустыни, Гоби по монгольски и Ша-Мо по китайски. Насеение её повсюду ведет кочевую жизнь, за исключением «многих пунктов оседлости, по преимуществу около буд­дийских монастырей. Эти оседлые монголы живут в маиеньких домиках или мазанках, а бродячие в войлочных «битках (уртб) или юртах. Питаются они мясом и молосом, получаемыми от своих стад. Другие пищевые веще­ства, как например разного рода хлеб (вообще составлямцив редкость) и другие необходимые вещи, как одежду и тварь, они получают по преимуществу от китайцев; сами се они производят почти исключительно войлоки и седла. От режних воинственных и когда то странных монголов з осталось ничего, кроме преданий; теперь они представля’ т совершенно мирный, добродушный и до известной сте­гни забитый народ.
Итак, начнем рассказ о нашем странствовании в пре­дках Китайской Империи, продолжавшемся год и три меица.
13 ИЮЛЯ 1874 ГОДА.
Утро было прекрас^Ье и чай на ковре, разостланном на иаве под открытым голубым небом, под песни жавогнков, под говор собравшихся* монголов, был весьма иэтичен. Кругом черноглазые, загорелые монголы и монилята с кривыми прищуренными глазами, широкими ску­до то сидят на корточках, то лежат на животах, и траве и глазеют на нас, следя за каждым двиением руки. Мы не торопились уезжать, потому что ианспорт на быках мог двигаться медленно и мы леги моглй нагнать его, а потому продолжали лежать на )вре, беседуя о предстоявшем нам пути. Наконец •брались уезжать. Трое сели в двух-колесные китайские •леги, из которых одна, казенная, была дана комиссаим, а две другие, один ив май-мачвнскнх купцов про* ил нас довевтн до Калгана, пользуясь ими в дофгсѴ.
I
28
Их называют в Кяхте я лежанками “, потому что самое удоб­ное положение, какое можно принять в них, есть лежачее, пожалуй, полусидячее. Устройство китайских телег и монгольская запряжка лошадей настолько оригинальна, что их стоит описать подробно. Телеги, как я сказал, имеют два больших колеса с зубчатыми шинами и с ббльшим количеством спиц, чем наши. Они укреплены на оси, которая в комфортабельных телегах выносятся назад, так что вузов сидит впереди её, на двух до* вольно толстых дрожинах, прямо переходящих в оглобли. От фтого телега делается менее тряскою. Предоставленная самой себе она немедленно падает на оглобли и может стоять в горизонтальном положении только при помощи трехугольной подставки, находящейся под каждой телегой и на ходу подвязываемой. Телега имеет будку настолько длинную, что человек может свободно лежать в ней, вы­тянувшись во всю длину, а ширина дозволяет поместиться двоим, но вдвоем и лежать и сидеть уже тесно. Входом в будку служит обыкновенно переднее отверстие, а в бо­лее усовершенствованных телегах делается дверь сбоку. Запряжки у монголов собственно не существует никакой: монгольские лошади, кроме уздечки и седла, ничего другого не знают даже тогда, когда везут телегу. Это делается при по­мощи особой поперечной палки, толщиною в руку; она при­крепляется к концам оглобель крепкими веревками пли ремнями, так что висит на них в поперечном направ­лении, примерно на полторы четверти ниже оглобель. Когда желают отправиться в путь, два человека берут телегу за оглобли и несколько приподнимают; два других подни­мают вверх упомянутую поперечную палку, так что те­перь уже оглобли висят на ней. Два всадника заезжают с боков и заставляют своих лошадей подойти головами под приподнятую поперечину, что не всегда с-разу удается, потому что лошадь иногда ни за что не хочет подойти под палку, иногда и хочет да не может побороть, повидимому, одолевающего ее страха; но как только подойдет под нее, всадник кладет себе конец поперечины на бедра, ухва­тывает одной рукой ремень, привязанный в её концу; тоже делает другой и затем они одновременно пускают лоша­дей, которые являются двигающими машинами, а люди,-так сказать,-столбами или крючьями, за которые телега при­цеплена; потому что поперечина лежит на их бедрах и
29
при движении давит на последние и на нижнюю часть живота. Лошадей пускают или галопом или рысью и телега идет довольно плавно до тех пор, пока лошади не пойдут со­гласным галопом или рысью с одной ноги; как только ото случается, телега начинает ритмически подпрыгивать оглоблями вверх, что производит весьма неприятную качку; как только они собьются, так опять движение делается плавнее; самое лучшее поэтому, если одна лошадь идет галопом, а другая-рысью. Но лучше-ли это для несчастных возниц, не знаю, потому что я, к сожалению, не попробо­вал насколько легко, или, вернее, тяжело, исполнять ету незавидную роль живого гужа. Когда случится, что лошадь, испугавшись, бросится в сторону и всаднику не удается удержать ее под поперечиной, она выскакивает вместе с ним в сторону; поперечина падает вниз, выскакивая в тоже мгновение из седла другого и телега мгновенно оста­навливается, воткнувшись оглоблями в землю, причем она получает толчок, тем более сильный, чем быстрее перед етим двигалась; так что иногда сидящий в телеге выска­кивает при этом вон.
Каждую телегу обыкновенно везут два всадника, а в трудных местах присоединяются еще два, четыре или более, смотря по надобности, и они или помогают тащить экипаж вперед, например, при подъеме на гору, или, наоборот, задерживают его, тормозят при спусках. Для этого, а также и для смены людей, в дорогу отправляется всегда большее или меньшее число запасных всадников и лошадей. Понятно, как тягостна должна быть работа для людей при описанном способе езды; понятно также, что и лошади при ней устают гораздо скорее, потому что на их спину, кроме тяжести сидящих на них давит еще телега, своим постоянным стремлением упасть оглоблями вниз. Вот по­чему при наших трех телегах составлялась большая ка­валькада монголов, а иногда и ихъ^Им, которые также ездят верхом я также везут телегу на своих ногах и животах. Весь наш поезд, тронувшийся со станции ГиланъНор, состоял человек из двадцати монгол, двух монго­лов, лет двадцати, с довольно красивыми и приятными ли­цами, из пятерых всадников русских и двух чиновни­ков, китайского я монгольского, сопровождавших нас по заведенному обычаю. Кроме того, имелось до пятнадцати запасных лошадей. Для полноты описания этой о^ътаэджыкЛ.
80
и живописной группа нужно упомянуть о наружности н костю­мах монгол и монголок. Эти смуглые скуластые люди, е узенькими, косо-прорезанными глазами и прекрасными зубами, одеты большею частью бедно и грязно; костюмы мужчин и женщин очень похожи между собою и состоят из шаро­вар и халата с косым воротом, часто ив материй ярких цветов, перетянутого кушаком, на котором ве* шают прибор с ножом, ложкой и палочками, да кисет с табаком и трубкой, - все китайской работы. На ногах кожаные сапоги, а на головах шляпы с отвороченными по­лями, разрезанными назади, где к шляпе прикрепляются обыкновенно две ленты красного или голубого цвета с поларшина длины. ИЙляпы эти сидят на затылке и удержи­ваются завязками под бородой. Мужчины, как китайские подданные, бреют голову оставляя на затылке косу; жен­щины заплетают свои волосы в две косы, которые носят на груди, по плечам, или за спиной.
Дорога от Гилан-Нора идет по равнине и поезд наш ехал все время рысью или галопом. Сначала на довольно большом расстоянии тянутся сосновые и березовые леса, которые потом постепенно редеют; появляются песча­ные холмы, отдельно возвышающиеся над гладкою степью и посреди её расположена станция Ибицыв, т.-е. стоят две юрты и около них толпятся монголы с приготовленными для смены лошадьми.
Когда мы подъехали, на встречу вышли два монгола, одетые несколько чище других; они приветствовали нас реверансами и пригласили войти в юрту, где был при­готовлен чай. Оттого, что я давно не ездил помногу верхом, оттого, что не имел привычки к монгольскому седлу, маленькому, жесткому и с короткими стременами, я после этого переезда, в двадцать семь верст, почувство­вал порядочную усталость, особенно в коленах и рад был сойти с лошади и походить в ожидании, пока по­дойдет наш транспорт, который мы обогнали дорогой. На досуге я хотел-было набросать портрет сопровождавшей нас красивой монголки, но она заметила это и стала кокет­ничать; подъедет довольно близко, остановится и позволяет на себя смотреть сколько угодно и сама смотрит на меня, но как только я поднесу к бумаге карандаш, так она хлопнет нагайкой по лошади и ускачет за верету. Подъ­ехала другая и остановилась неподалеку. Я стал-было рисо-
31
вать ее, но первая подскакала ударила нагайкой по её ло­шади и, поехав с нею рядом, стала что-то говорить ей; они смеялась, оборачивались, снова подъезжали, останавливались, делали какие-то знаки рукой и опять обманывали; однако, несмотря на все эти эволюции, портрет удалось набросать. । Вскоре привели верблюдов, которые должны были вевти дальше наш транспорт и фти „корабли пустыни" отвлекли мое внима­ние от кокеток-монголок. Меня мучила жажда и я вошел в юрту выпить чаю, и, хотя медный чайник и деревянные чашки были весьма сомнительной чистоты, хотя чай был кирпичный с молохом, неизвестно ваким,я напился им с жадностью... Да, жажда не разбирает формы чашек, рисунка на них, не разбирает даже чистоты посуды,-ей нужна жидкость, и больше ничего. Потом, не знаю отчего, на меня напал такой непреодолимый сон, что я засыпал стоя, но как заснуть, когда кругом было столько интересных, по своей новости, предметов, как типы нового народа, его передвижные дома, верблюды, новая страна с её природой. Я боялся что-нибудь проглядеть, упустить, но нельзя одними глазами воспринять м узнать много; являлась потребность в языке, в перевод­чике. А переводчик у нас один; он занят разными распоряжениями по части движения, и если можно найти ми­нуту свободную, то через минуту его опять отзывают по другому делу. Нечего делать, приходилось довольствоваться только тем, что видели глава.
Пришел транспорт; вещи переложили с телег на спины верблюдов и мы отправились дальше. Эту станцию еду в „лежанке*. В нее должно садиться прежде, чем валожат лошадей, т.-е. прежде, чем подъедут всадники и примут от помогающих поперечную палку на свои седла, когда оглобли телеги еще упираются в землю своими перед­ними концами. А чтобы сесть в этот экипаж, нужно войти в оглобли, просунуть в телегу сначала голову, по­том на коленах проползти вглубь её и там принять по­ложение, какое вам угодно; можно лечь, как в кровати, или сесть, но непременно по-турецки, т. е. поджавши ноги, потому что вы находитесь на ровном дне телеги, не имею­щем никакого сиденья, никакого углубления, куда бы можно было опустить ноги. Сесть, свесивши ноги можно только в самом отверстии в телегу, но это не безопасно, потому что ' при толчке можно выскочить вон и, кроме того, лошадям тогда гораздо тяжелее везти. Дно в телеге сделано изъ
I'
30
и живописной группы нужно упомянуть о наружности и костю­мах монгол и монголок. Эти смуглые скуластые люди, с узенькими, косо-прорезанными глазами и прекрасными зубами, одеты большею частью бедно и грязно; костюмы мужчин и женщин очень похожи между собою и состоят из шаро­вар и халата с косым воротом, часто из материй ярких цветов, перетянутого кушаком, на котором веь шают прибор с ножом, ложкой и палочками, да кисет с табаком и трубкой, - все китайской работы. На ногах вожаные сапоги, а на головах шляпы с отвороченными по­лями, разрезанными назади, где к шляпе прикрепляются обыкновенно две ленты красного или голубого цвета с поларшина длины, Йляпы эти сидят на затылке и удержи. ваются завязками под бородой. Мужчины, как китайские и подданные, бреют голову оставляя на затылке косу; женщины заплетают свои волосы в две косы, которые носят . на груди, по плечам, или за спиной. j
Дорога от Гилан-Нора идет по равнине и поезд 4 наш ехал все время рысью или галопом. Сначала на довольно большом расстоянии тянутся сосновые и березовые * леса, которые потом постепенно редеют; появляются песча­ные холмы, отдельно возвышающиеся над гладкою степью н> посреди её расположена станция Ибицык, т.-е. стоят две юрты и около них толпятся монголы с приготовленным? для смены лошадьми.
Когда мы подъехали, на встречу вышли два монгола,^ одетые несколько чище других; они приветствовали нао> реверансами и пригласили войти в юрту, где был при готовлен чай. Оттого, что я давно не ездил помногу _ верхом, оттого, что не пел привычки к монгольскому седлу, маленькому, жесткому и с короткими стременами, после этого переезда, в двадцать семь верст, почувство вал порядочную усталость, особенно в коленах и рад был сойти с лошади и походить в ожидание, пока ш> дойдет наш транспорт, который мы обогналвмда^^Ѵ^ На досуге я хотел-было набросать портрет сопроямЦ нас красивой монголки, но она заметила ; л ста начать; подъедет довольно близко, оси на себя смотреть сколько угодно м о но как только я поднесу к бупг1 хлопнет нагайкой по лошади ж ’ ехала другая и остановилась нея
► e*. =o ztpna п'/игхакам »м^п* я«г»*я//» ш> ** я, 1 ж. г:ихѵп гь гею рил'уми. *?»« ту <>•»'/ twyxii, *И; //»$, f-aci :«>'.7*тжм-гж<и ггг//»* ^^тАчжлия., 'я.ихххххххлхххи,. игж ИГЛ-TZ ѴХЛИИ yrwA I 'ZW7*. 'Л*«4ГѴ«*4Х, *>/яхх/>, ыгра зл м-и «сж и»иг.хж, иихяяи. ж^г^д,
f?*3 и;имп ък~£лх.и/лгь.ѵгѵущ /ижга
5 тэаа/ггч^ти z «сж ,ь\уъ'.хх хт*ти»»ж' ѵу »**«<# х> г**** гз иг-мти«-»’лг.’иг.«з. Хлжа xjrxn. жлм/л х г »'/***}, гд
Ъж.'.Г-Г7\ »ЛЕ ZИЛ”И гегхили ГЛЛЛХХ» X xt^rt : в*ггз.иа ’:ичлл*ч.ииЛи'Л тѵпѵтж т-\”х гхЛ far., игуи• гя-л-t tJ^TS-'Гг. 1^ТЛтП,Т^Ии\ ПЯХГГи t ИХиѴХ^Х т, *~» U!W,/f> Ж",Ж' Zl Вг ТЯЯиТкиЛет* МОѴЗС НЬХИЙТ* JW<*>r»4* яч/Ч'и
Ибгпл»ег7и заг глтта ьуг'ги. - *♦ г»ж<« жг//а*-. / Е& ТЛ-^Т _ии’-и'ГИ Ъ» ИЭДЬЛ 1-Ч»ГЛ t» Xtm «4*t4
?**- --и-'И.жИИ *H»FS. ТТЛ i iЯt^J:TЯ^^,', *~УИЯ »л ГЯЯГ*иии^--, ь гг~-»rs гн.ли -гигал ич-телл’чи'П тл
&*Z2&S .Ши ИАИИГП ИЭЯУи^ V'. vr^ j^snra-^ ff fu -.^as. -.:ЛНЯ. -. ет njwnr >->« 7 -г.т»Г<л
X-- - ‘''-*Т_ Ь’> »IT»5rZ.» "<Ч>ЙЙГ^
я^- ";arj. 7.”тл-<чг.г-’, <. ииг!и г».
’ * “17/f 7-23"' г*Г’’ ‘ГГ?’' 9е^-
^Л-^-.-^-LZ Z': ~ле~п и ^и-я игяг^л
r^^..- ли-,7- <г. *-.*ж«»^-. »
У ' _гилп_ ГГЛТи LB-cr -.
з ~^хттг .агхга 'jmx
зм^-afifTa П-Т_ .«ИГй 7*ri*sn«nw --jft-n; 9 t-Г -. 3l. it. z Пи ТГГ’иииииЯ»’" ЛЛ^ЯИ^. 'efi -^xuxtex x --'7L^^a.' ~ T-. jUJC-11 -xawr--^ Axx
xr-. ... лллеа. \ ♦ лязц*.
~t аяпвиип. яях» Яв»
г-: >^з. tk&t ^яв-nm-ияг^ахшях хяяях ***'



34
будто они действовали на просторной палубе.... Мне не раз становилось за них страшно: один неверный шаг, нога соскользнет и он полетит в воду; но они, видимо, били уверены, что этот неверный шаг для них невозможен, по­тому что даже и тени страха не выражалось на их ли­цах; в движениях не было малейшей торопливости. Они так боролись с бешеной рекой, как будто играли на лугу и только воображали себе, что переплывают черев бурную реку. Несмотря на любовь монголов погорланить, тут вовсе не было слышно криков; лишь изредка говорилось то одним, то другим слово команды, и поплавок не плылъ-летел, по крайней мере так казалось оттого, что летела вода мимо него. „Ну и молодцы же эти монголишки! “ сказал один из казаков следя за ним глазами.
Поднявшись на довольно большое расстояние по реке вверх, „ монголишки “ повернули свой корабль и стреми­тельно помчались вниз по течению, направляя его в про­тивоположному берегу и пристали к тому месту, где стоя­ли люди, телеги, быки и лошади, ожидавшие там, чтобы везти нас дальше. Поставив на берег телегу, они переплы­ли назад и таким же манером перевезли две другие теле­ги, потом нас всех и багаж в несколько приемов. Меня так заинтересовала эта переправа, что я совершил несколь­ко рейсов туда и обратно, так, ради прогулки и не пере­ставал удивляться железным силам и просто обезьяньей ловкости этих людей.
Переправа и укладка багажа на новые телеги продолжа­лись почти до вечера, так что уже было поздно отправлять­ся в дальнейший путь и мы заночевали на берегу. Разло­жили востер, поужинали и в ожидании, пока вскипит вода для чаю, заставили монгол петь свои песни, на что они не с разу согласились, но мы не потеряли бы нисколько, если бы они и совсем отказались. Их пение я могу сравнить не в обиду им будь сказано, с нестройным воем со­бак или завываниями ветра. Я, как профан в музыке, не мог уловить в их песнях никакого мотива, и мне казалось, что они всегда импровизировали, просто переходя от низких ' нот к высоким и наоборот; но музыкант, может быть, нашел бы и мелодию, и смысл в песнях монголов. Потом двое из наших казаков спели несколько своих песень и какое же сравнение может быть между теми и другими. Монголы слушали внимательно, с детским изумлением и


35
улыбками на лицах. Хотелось бы знать понравились ли им наши казацкия песни. Пожалуй, тоже нет: ведь му­зыка - вещь условная. Мы улеглись спать, кто под от­крытым небом, вто в палатке, а казаков с транспор­том отправили вперед. Наступила ночь и все затихло кру­гом; только шумела река, трещал изредка костер, да взвизгивали из-за чего-то неполадившие между собою лошади. Мы спали в степи совершенно спокойно, без малейшего опасения не только за свою жизнь, но даже за сохранность наших вещей, так как хорошая слава, приобретенная здешними монголами, была для нас лучшей охраной; а оста­ваясь в своем кружке, мы подчас совсем забывали, что мы уж не в России.
И ПОЛЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ.
Так как мы не торопились уезжать, давая транспорту уйти подальше, а утро было превосходное, место на берегу широкой Ирб-гол привольное, то мы провели здесь еще часа два. Боярский пробовал фотографировать, но никак не мог добиться неподвижного стояния монголов и их лошадей, дол­женствовавших принять участие в картине лагеря; по это­му поводу было много крику, но весьма мало толку: неимею* щим понятия о фотографии, монголам никак не могли втол­ковать, чего от них хотят. Объясняют им, рассказыва­ют, поощряют к спокойному сиденью собственным при­мером; усадят всех. „Ну, сидите же смирно, смирно, не шевелясь", говорит переводим.^Сайн-байна! (Ладно), ки­вают утвердительно головой, повидимому, уразумевшие мон­голы. Сидят.
Фотограф приготовил стекло, открыл камеру и счи­тает моменты действия света, вдруг кто-нибудь из пози­рующих встает и. идет посмотреть в объектив, что там происходит... Общее смятение, крик, брань одних, взрывы негодования других. Опять „снова здорово;8-итак | раз пять пробовали снять телегу с всадниками и группу ионгол; так и бросили, по крайней мере ничто хорошо не вышло. „Не робейте, господа, говорю'Своим спутникам, у нас карандаш и краски есть; от них они не отвертятся". Наконец собрались и уехали. Я опять сел в телегу и жалел, что из неё нельзя было видеть всего крутом се­бя; так как она приспособлена китайцами отнюдь не для созерцания природы, а для мертвого сна, как известшц ъ*
36
очень сокращающего время в дороге; - для китайцев же это время еще длиннее, потому что они обыкновенно ездят тихо или даже совсем шагом, на одних лошадях, без перемены.
Когда я читал описания природы Монголии, у меня соз­давалось довольно верное представление о ней, только здесь все носит на себе печать величия, в буквальном смысле слова. Гигантские округленные холмы, одетые травой; вели­чественные линии котловин, которых не охватить одним взглядом, - все тут так громадно, что мне, не испытав­шему нигде в других местах подобных зрительных ощущений, казалось, что я попал в страну, где непременно должны жить только великаны, которые ездят непременно на громадных лошадях: до такой степени чувствуешь здесь себя маленьким и незаметным посреди громадных пустынных пространств. А какая пустота кругом! Только наш поезд и оживляет ее; но какой миниатюрной группой кажется он мне, когда я, отстав от других, смотрю на него издали,-букашки, кажется, ползут, а не люди с ло­шадьми и экипажами. Жизнь хотя и кипит в этих обшир­ных волнистых степях, но она заметна только, когда станешь смотреть себе под ноги; в траве скрываются мириады кузнечиков, взлетающих с треском из под ног лошадей; местами вьются целые рои бабочек, все больше одного сорта, темно-бурые, почти черные (сатиры), да копошатся другие насекомые;-вот все живое, что заме­тит здесь путник, быстро проезжающий в телеге или верхом. А мы ехали сегодня быстрее обыкновенного. Монголы вообщё имеют беззаботный, веселый нрав, и сегодня они принялись забавляться тем, что беспрестано обгоняли друг друга. Обыкновенно они редко едут молча, - все время болтают о чем-нибудь; но тут, задумав обогнать едущую впереди телегу, они притихнут; лица и^ сделаются серьез­ными, словно они хитрят с неприятелем; они пригнутся к лошадям, которые, кажется, также принимают участие в их проделке и начинают по-немногу прибавлять ходу, еще, еще и потом вдруг ударят по лошадям и с кри­ками помчатся в объезд, точно на поле сражения или на маневрах. Вы только держитесь. Обгоняемые догадались, всполошились, кричат, гонят своих лошадей, но уж поздно, другая телега с торжеством вынеслась вперед и на всех лицах, в позах и криках, выражается одно - победа!
37
И сколько хохоту, сколько удовольствия, какая искренняя радость сияет на лицах победителей!.. Дети, совершенные дети, - эти вольные, полуголодные и полуодетые добряки. Не знают они той гнетущей тоски, которую-увы! цивилиза­ция несет всюду за собою... Опять едем спокойно, ровно, но довольно скоро. Лесов сегодня не встречалось вовсе; земля покрыта хорошей травой, из которой местами торчат голые камни; заросла травой и дорога; впрочем, монголы вообще не любят держаться её; - для них дорога везде, где есть под ногами земля; они не разбирают ни кустов, ни камней, ни ямок, - через все несутся с одинаковой небрежностью, и только в несокрушимой китайской телеге на двух колесах, можно ездить подобным образом.
С приближением к станции Хойтун или Куйтун, открылась великолепная широкая и гладкая долина между горами, покрытая зеленой травой и кустарником караганы. На этой станции монголами нам был подан чай с моло­ком, но вовсе не соленый, и я нашел его очень приятным напитком; подали так-называемый вурюмъ“,-или жирные пенки, собранные с кипяченого молока и особое кислое питье „&йрикъ“,-нечто в роде кумыса, но гораздо кислее его; он хорошо утоляет жажду и никакого вредного дей­ствия, даже на непривычный желудок,, не оказывает... Только все, подаваемое монголами, надо пить и есть не при очень ярком освещении, и не всматриваясь, иначе, пожалуй, ничто в горло не пойдет, - до такой степени все у них грязно, - да при их обстановке иначе и быть не может.
На каждой станции мы платили по кирпичу чаю и по три серебрянных рубля, с каждого пассажира, причем казаки не брались в рассчет, итого по 15 рублей. Такая плата, как нам объяснили в Кяхте, установлена обычаем и на предыдущих станциях монголы были совершенно до­вольны ею; а здесь почему то просили прибавки; но их прЬеьбы не уважили, потому что не было никакого основания дать им больше, чем другим.
В четыре часа пополудни отправились дальше. Я поехал верхом. Лошадка моя была небольшего роста, как вообще монгольские лошади, которых англичане называют не иначе как пони, но быстрая и неудержимо рвавшаяся вперед. Я сначала сдерживал её пыл, заставляя идти рысью, но по­том мои руви устали тянуть поводья, и я дал ей волю. В ту ж минуту, буквально как пущенная с тетивы стрела^
36
очень сокращающего время в дороге; - для китайцев же »то время еще длиннее, потому что они обыкновенно ездят тихо или даже совсем шагом, на одних лошадях, без перемени.
Когда я читал описания природы Монголии, у меня соз­давалось довольно верное представление о ней, только здесь все носит на себе печать величия, в буквальном смысле слова. Гигантские округленные холмы, одетые травой; вели­чественные линии котловин, которых не охватить одним взглядом, - все тут так громадно, что мне, не испытав­шему нигде в других местах подобных зрительных ощущений, казалось, что я попал в страну, где непременно должны жить только великаны, которые ездят непременно на громадных лошадях: до такой степени чувствуешь здесь себя маленьким и незаметным посреди громадных пустынных пространств. А какая пустота кругом! Только наш поезд и оживляет ее; но какой миниатюрной группой кажется он мне, когда я, отстав от других, смотрю на него издали,-букашки, кажется, ползут, а не люди с ло­шадьми и экипажами. Жизнь хотя и кипит в этих обшир­ных волнистых степях, но она заметна только, когда станешь смотреть себе под ноги; в траве скрываются мириады кузнечиков, взлетающих с треском из под ног лошадей; местами вьются целые рои бабочек, все больше одного сорта, темно-бурые, почти черные (сатиры), да копошатся другие насекомые;-вот все живое, что заме­тит здесь путник, быстро проезжающий в телеге или верхом. А мы ехали сегодня быстрее обыкновенного. Монголы вообщё имеют беззаботный, веселый нрав, и сегодня они принялись забавляться тем, что беспрестано обгоняли друг друга. Обыкновенно они редко едут молча, - все время болтают о чем-нибудь; но тут, задумав обогнать едущую впереди телегу, они притихнут; лица и^ сделаются серьез­ными, словно они хитрят с неприятелем; они пригнутся к лошадям, которые, кажется, также принимают участие в их проделке и начинают по-немногу прибавлять ходу^ еще, еще и потом вдруг ударят по лошадям и с ками помчатся в объезд, точно на поле сражения и маневрах. Вы только держитесь. Обгоняемые ди всполошились, кричат, гонят своих лошадей Ж< другая телега с торжеством вынеслась 1) лицах, в позах и криках, выража
37
' И сколько хохоту, сколько удовольствия, какая искрѵпиимм радость сияет на лицах победителей!.. Дети, совершенные дети, - эти вольные, полуголодные и полуодетые добряки. Не знают они той гнетущей тоски, которую-* увы! циииилинв* ция несет всюду за собою... Опять едим спокойно, ponito, но довольно скоро. Лесов сегодня не встречалось вовсе; земля покрыта хорошей травой, из которой местами торчат голые камни; заросла травой и дорога; впрочем, монголы вообще не любят держаться её; - для них дорога венде, где есть под ногами земля; они не разбирают ни кусток, ни камней, ни ямов, - через все несутся с одинаковой небрежностью, и только в несокрушимой китайской телеге на двух колесах, можно ездить подобным образом.
С приближением к станции Хойтун или Куйтуи, открылась великолепная широкая и гладкая долина между горами, покрытая зеленой травой и кустарником варягами, На этой станции монголами нам был подан чай с моло* ком, но вовсе не соленый, и я нашел его очень приятным напитком; подали так-называемый „урюмъ*,-или жирные пенки, собранные с кипяченого молока я особое кислое питье ,&йрнкъ*,-нечто в роде кумыса, но гораздо кислее его; он хорошо утоляет жажду я никакого вредного дей1 ствия, даже на непривычный желудок, не оказывает.,. Только все, подаваемое монголами, надо пит и ест не при очень ярком освещения, и не всматриваясь, вязче, пожалуй, ничто в горло не пойдет, - до такой степени все у яих грязно, - да при их обстановке иначе я быть не может.
На каждой станция мы платили но кирпичу чаи> и три серебренных рубля, с каждого пассажира, причем казаки не бралась в рассчет, итого по 15 рублей. Такай плата, как надо обънеякля в Кяхте, устаиоалежз обычаем I и на иредздпЕяхь етзапияхь ипиголы были совершенно jtr I ваи-г «г. а идееь дотемѵ то просили прибавки; но из I не слагаю.. inww что ие было никакого оеиошыгия
1 ДПЬ КН& Еышм другим.
отправились дальше, Я лоегал Jtar Н бала небольшего роста,как вообще варим аатхпаае яайыэдяат яе ялапе «чертимо рвяяптися вперед. Я «одылял идти рысью. ип шѵ Молья, я а дал *й ю лл. В рцвивоа с теттна отреза^
38
вылетела она вперед и понеслась по равнине. С легкостью птицы взлетала она по гигантским склонам на вершины холмов и' с тою же быстротою неслась потом в долину н все так легко, как будто я не сидел на лошади, а сам имел крылья и переносился на них с холма на 1 холм.
Я спустился в долину, по дну которой извивался зигза­гами ручей, образуя болотистые места, по которым бродили серые журавли; а на склонах гор паслись многочисленные стада баранов, особой породы, белого цвета с черными головамн. Наступал вечер; в небе пел знакомый певец -жаворонок и песня его как будто неслась из тех родных полей, где я впервые услыхал ее, где привык ее слышать потом. Скоро и почти незаметно прибыли мы на пятую станцию Урмуктуй.
Монгольский чиновник, встретивший и принимавший нас здесь, стал расспрашивать о здоровье нашего Государя Им­ператора, о генерале Игнатьеве, проезжавшем здесь в 1860 году, и о Деспот-Зеновиче, о котором он слышал, когда бывал в Кяхте. Хотя этот монгол считался, как говорил переводчик, довольно важным лицом по своему положению, тем не менее, когда ему подарили кусок плису и два шерстяных платка, он, приподняв подарок над своей головой, поклонился перед нами в землю.
Было уже поздно, когда мы собирались^ ехать дальше. И хотя я и Матусовский не советывали пускаться в до­рогу, тем более, что нам во всяком случае пришлось бы дожидаться транспорта, мы все-таки отправились и проехали станцию в потьмах, о чем я всегда сожалею, когда проез­жаю по новым местам. Несмотря на жаркий день, ночь была очень прохладная,-явление здесь обыкновенное и зави­сящее от высокого положения этой местности над уров­нем моря. Когда мы были уже на ночлеге, пошел дождь, под шум которого всегда хорошо спится, но, после езды верхом в продолжении целого дня, боль в мускулах ног была очень сильна и чувствовалась большая общая усталость. Дома, пожалуй, уж считал бы себя больным и деньдругой пролежал бы в постили, а здесь лечевие другое,- завтра опять на воней и, я знал, что чрез несколько дней все пройдет.
39
W ИЮЛЯ.
Серенький день. Небо затянуто тучами; дождь не то идет, не то нет, не разберешь: и мочит кажется, н не мочит. Сегодня нам предстоит перевал через горы. Дорога почти от самой станции стала подниматься, извиваясь по так-навываемому Хараголскому ущелью. По мере поднятия, у до­роги стали появляться леса, глинистая почва сменилась чер­ноземом; растительность стала заметно разнообразнее и в густой траве появилось множество знакомых цветов, часто встречающихся на наших лугах. Дождь усилился и порядочно смочил землю; дорога ^з гладкой становилась неровной, заваленной крупными кусками гранита и лошади с трудом тащили телеги, несмотря на то, что теперь по­могали многие всадники. Криц по этому поводу был страш­ный. Мою телегу везли сначала четыре всадника,-два обыч­ных и два других, которые помогали, ухватившись одной рукой за ремни, прикрепленные к концам поперечной палкй. Потом, когда нам предстояло подняться на еще более кру­той склон, лошадям дали отдохнуть и к оглоблям при­вязали длинные ремни; к нимъ-другую поперечную палку и два новых всадника положили последнюю к себе на седла и потащили. Таким образом одну телегу везли шесть всадников, которые все, по случаю дождя, были одеты в особые широкие плащи или бурнусы, с башлыками из шер­стяной материи разных оттенков красного цвета.
В зтом трудном месте дороги мы нагнали наш транс­порт, шедший на быках, и жаль было смотреть на них бедных,-так они устали, так трудно им было караб­каться по камням в гору на своих неспособных ногах. Дорога была узка, и мои возницы, чтоб объехать обоз, свернули в сторону и поехали по сухому руслу, по кото­рому весною и во время сильных дождей несутся горные ручьи воды. Оно было чрезвычайно извилисто, изрыто и за­валено гранитными обломками, иногда до аршина вышины; но зто ни мало не смущало монголов. Телегу страшно ка­чало вправо и влево; будка её скрипела и трещала; меня бросало ив стороны в сторону, и я заботился только о том, чтоб не удариться обо что-нибудь головой. Подъем, нако­нец, кончился; монголы остановились, чтоб дать лошадям отдохнуть и я вышел из телеги. К сожалению, густой туман закрывал совершенно даже не очень отдаленные предметы; а вид отсюда должен быть великолепный.
40
Стали спускаться и спуск был гораздо страшнее подня­тия в гору: - по каким только рытвинам, ручьям и рвам не пробирались мы; иногда, заехав в какую-нибудь яму, и люди, и лошади становились в тупик, и стояли, соображая, как из неё выбраться. Зная свойство телеги тотчас ткнуться оглоблями в землю и остановиться, на какой бы покатости она не стояла^ я нисколько не боялся за целость своих костей и только с любопытством сле­дил за монголами, которые разрешали разные трудные за­дачи,-куда теперь направлять телегу; но они обыкновенно недолго размышляли, благополучно выходили из повидимому безвыходного положения, снова попадали в такое же, опять выбивались и, наконец, добравшись до гладкой покатости, спускавшейся в долину, понеслись по ней марш-маршем, и, не изменяя хода, скоро д^вдопми до следующей станции, Байн-Гол где нас встретил, в качестве хозяина, толстякъмонгол, важный на вид,с много-этажной шеей, богатый человек и генерал китайской службы, как объяснили нам. Эта служба, впрочем, состояла лишь в том, чтобы в из­вестные сроки являться ко двору для поднесения кому сле­дует подарков и получения таких же обратно. На нем была форменная шляпа с красным шариком и чистый, светло-серый халат. После обыкновенного монгольского при­ветствия „амрх&н сайн байна!“ он сказал нам по-рус­ски:-здравствуй! Он также бывал в Кяхте, и знал не­сколько русских слов: здравствуй, прощайте, нету, хорошо и проч. Юрта, в которую он ввел нас, была покрыта кру­гом новыми войлоками; в средине стоял круглый таган, наполненный курившимся навозом, и тяжелый дым напол­нял всю юрту в такой степени, что в ней нельзя было ни смотреть, ни свободно дышать. Хотя этот разведенный огонь и служил выражением особенно любезного внимания хозяина, тем не менее мы тотчас попросили убрать его, сказав, что нам не холодно, что мы к холоду привыкли и огня не любим... Я старался объяснить ему через пере­водчика, что от этого дыма у них так часто болят глаза, что надо бы устраивать печь с трубой, куда бы уходил дым, но он, кажется, ничего не понял, по крайней мере, ничего не ответил на мои слова и тупо смотрел то на меня, то в пространство.
Чувствуя сильное утомление, я протянулся на войлоке, на который ложился теперь смело; а еще недавно эти войлоки
41
казались мне настолько отвратительными, мне так много говорили о живущих в них паразитах самого неприят­ного сорта, что я даже избегал садиться на них. Да, уста­лость и привычка делают свое дело. Вот, еслибы сразу перенести европейца из его чистой комнаты в монгольскую юрту, он бы не решился ни прилечь в ней, ни съесть, ни выпить что-либо из туземной посуды. Столов у монголов во­все нет, стульев тоже, и люди сидят на войлоках, поло­женных прямо на землю; иногда встречаются небольшие скамеечки, служащие столами, но не часто; обыкновенно чашки ставятся прямо на земь, где рядом лежит сухой навоз, или землю покрывают вокруг войлоками. Соблюдете чи­стоты при подобной обстановке, если бы и хотел, невоэхожно; тольхо-что нальешь, например, чашку чаю, как через минуту поверхности fero покрывается пылью; взгля­нешь на ложку, и на ней непременно увидишь несколько приставших к ней волосков неизвестно откуда, и мы сами постепенно стали вовсе не разборчивы; наше кушанье^ напри­мер вареная баранина, везлась в дороге просто в аЬрзине, соль подавалась в мешечке; хлеб, в виде сухарей-также в мешке, тем не менее мы ели все с удовоиьствиеюе.
На этой станции нам долго пришлось ожидать' транс­порта; наконец, он пришел, и переводчик наш ужасно раскричался на толстяка генерала, за его будто бы нерас­порядительность,-хотя я не мог понять, в чем последняя заключалась, почему он был виноват, что транспорт за­поздал: скорее мы сами были виноваты тем что слишком скоро ехали; ведь транспорты никогда рысью не идут. Мне было неприятно и совестно перед стариком, который видимо пользовался между монголами уважением и, вдруг, его так отделали в присутствии всех. Я потом шепнул переводчику, что не хорошо нам, „просвещенным европей­цамъ", так обращаться с туземцами, но он стал уверять меня, что „с ними иначе нельз^, что уж он их знает; монголы-все-равно что @го родные братья", и так далее. Я более не возражал, но внутренно не соглашался с тем, чтобы было нужно обходиться с ними „по-братски".
Под дождем отправились мы далее и уже поздно, так что ночь застала нас в дороге. Генерал сопровождал * нас до следующей станции. Сначала мы ехали все вместе, т.-е. все были в виду друг у друга, а потом разбились и где кто находился, и по вакой местности мы ехали, я не
42
знал, потому что стало совершенно темно; под копытами лошадей шлепала вода, почва была мнгва, как-будто болоти­стая, но^и лошад^йне вязли. Со. мной ехал один мон­гол, присутствие которого совершенно успохоивало меня,-я знал, что мы найдем юрту; но он ехал слишком смелой рысью, а я опасался нечаянного падения моей лошади. Долго ехали мы в потемках; вдруг нам послышался отдаленный лай собак, перед главами неожиданно явилась какая-то юрта, словно из земли выросшая, около неё в ограде на­ходилось стадо баранов. Собаки принеслись издали и с от­чаянным лаем напали на нас. Из юрты вышел человек, с которым мой проводник обменялся несколькими словами, и потом, махнув мне рукой, помчался в сторону. Я по­нял, что он спрашивал, где д|я нас выставлены юрты и, буквально ничего не видя, пусИДОь поводья своей лошади, предоставив ей догонять ускакавшего вперед вожака. Ми­нут черев десять мы приехйяк на станцию, а через час, ушедший на ужин и чай, я укладывался спать, но не в юрте, а в Лвфге, которая превратилась в оригинальную маленькую спальную, освещенную огарком стеариновой свечи, поставЦ^нымъ^а полочку, приделанную в задке телеги. За­крыв *занавесками вход, я был совершенно защищен от сердитого ветра и продолжавшего идти дождя, и несмотря на ненастье, посреди безграничной степи, чувствовал себя совсем как дома, читая в постели книгу. Просто сон на яву, думается мне иногда.
иа ноля.
Еду верхом; рядом со мной переводчик А., который долго жил среди монгол, и я стал расспрашивать его, как очевидца, об образе их жизни. Он сообщил, что монголы умываются не каждый день, а женщины будто бы никогда не моются; рубашку меняют, приблизительно, раз в месяц и то только летом, а зимой не меняют вовсе. Главную пищу их составляет чай с молоком, айрик (род кумыса), при­готовляемый из коровьего молока^ хурутъ-высушенный и поджаренный творог или сыр; он бывает кислый или пресный, жирный или вовсе не содержащий масла; урюм или пенки сь молока. Ив растений сарана-луковичное растение, дикий лук и другие. Если есть мука, которую они покупают у китайцев, они пекут ив неё пресные лепешки; иногда варят кашу ив проса с молоком. Мясо, ко преимуществу баранье, едят только люди зажиточные; а бедные совсемъ
43
его не едят, кроме тех случаев, когда у них падет корова, баран, верблюд или лошадь; в таком случае мон­гол ни за что не допустит, чтоб такое добро пропало и съест дохлую скотину. Монголы, как известно, ведут жизнь кочевую, переходя с своими стадами с одного места на другое по мере того, как на данном месте истребляется корм. Разбирание юрты,. перевозка её на новое место и по­становка здесь составляют, кажется, единственные занятия всякого монгола. Но как только юрта опять поставлена, мон­гол снова свободен с утра до вечера, и так ныньче, завтра, после завтра, свободен всегда, пока снова не явится необходимость перекочевать на новое место. Бараны и лошади- его деньги, за которые он может получить платье, седло, нож, трубку, шляпу, сапоги и некоторые предметы фскоши в роде украшений, словом все, чтд ему нужно лично для себя или его семьи, и все это ему продадут китайцы. У них же приобретает он и домашнюю утварь, а именно медную и чу­гунную посуду, деревянный сундук, скамейку, ложку и чашку. Жена заведует всем домашним хозяйством: она пригото­вит кумыс, урюм и хурут, сварит кашу, а главе семей­ства остается есть, ходить праздно вокруг своей юрты, ле­жать на солнце или сидеть задумчиво на корточках, напе­вая, или, лучше сказать, завывая свою безобразную, пискли­вую песню с невероятными переходами от низких нот к самым высочайшим тонам, на какие, я думал, способны только женские или детские гортани. Но за то как нежны и чисты выходят у него эти ноты! Надоест монголу сидеть дома, устанет он от ничего-не-делания, тогда оседлает лошадь и поедет, или так просто в степь, в надежде встретить кого-нибудь, или отправится навестить соседя, верст за двадцать, за тридцать. Встретившись, приятели поздороваются, сойдут с лошадей, которых бросят просто или, привязав повод к ноге, сядут на корточки, заку­рят трубки и, обменявшись впечатлениями и новостями, глав­ным образом, насчет состояния своих стад или события, подобного нашему проезду и затем разъедутся по домам.
Мы миновали станцию Хара-Гол, где переправились в брод через речку этого названия; проехали еще две станции, на одной из которых была выставлена хорошенькая юрта, обтянутая внизу английским ситцем. Видели в стороне одно соленое оверо, на котором находилось много уток разных пород, лебедей и куликов.
44
Ночевать остановились на станции Куй, где, кроме двух юрт, выставленных для нас, стояли рядом еще другие, в которых жили кочевавшие здесь монголы; поэтому двери наших юрт постоянно были закрыты снизу до верху мо­заикой из физиономий любопытных зрителей, пока ночь не разогнала их по домам. Ночь была светлая, лунная, и я по­шел побродить; прошел мимо юрт и заглянул в некото­рые из них, хотел войти внутрь, но они были до такой степени наполнены дымом, что я не мог открыть глаз, и сами несчастные монголы щурились и утирали, выступавшие у них слезы. Что за беззаботный и неряшливый народ, ду­малось мне... А и то может быть, что устройство печей, например, почему нибудь совсем не удобно для них.
•
16 ИЮЛЯ.
С втой станции мы приезжали в Ургу или Курен, как его называют монголы, или Да-Курен, чтд значит мона­стырь. Сначала дорога шла по глубокой долине, покрытой вдали хвойным, осиновым и березовым лесом; с левой стороны ее окаймляли горы, также одетые хвойным лесом; луга здесь покрыты богатой травой, пестреющей множеством цветов. Вскоре потом начался подъем на вершину гряды гор пе довольно отлогой покатости, так что мы добрались до выс­шей точки без особенных трудностей и остановились отдох­нуть. Картина, открывающаяся с втой возвышенной точки, по­ходит на взволнованное море с гигантскими валами, и над пустынною землею царила такая же тишина, как над по­верхностью моря, когда смотришь на него с вершины вы­сокой горы, куда не достигает шум его валов. На пере­вале, как почти на всех возвышенных местах в Мон­голии, находятся так-называемые обб-мало интересные кучи, состоящие ив камней, палок, веток, костей, разных лос­кутков, иногда платков с отпечатанными на них рели­гиозными изображениями и молитвами. Эти обд заключают что-то религиозное в своем основании и создаются таким образом. Кто-нибудь сложит на холме или на горе близ дороги группу камней и потом каждый монгол, проезжая мимо, непременно вспомнит о божестве, по их мнению, оби­тающем здесь и бросит в кучу несколько новых камней или какой-нибудь другой предмет, имеющийся под руками, или что-либо из своих вещей. Так с годами воздвигаются

г,. 'гепгал'и • Л& 14.
45
лые пирамиды набросанных камней и других предметов, огда сажень до трех и более вышины.
Пока я осматривал местность, бывшие со мною монголы, рмоча про себя молитвы, бросали камни в каждое из сьми стоящих здесь обо, и, уходя, каждый из них протягил по направлению к ним руку. Монголы убеждены, что ^внесение подобной жертвы божеству сохраняете путников ь дороге от несчастий... Везде человек один и тот же; зде он, в своем несчастном положении на земле, чув* вует потребность задобрить неведомое божество, олицетвоиемое каждым народом по-своему и умилостивить его теми ш другими жертвами.
Проехав от этого места верст пятнадцать, мы, наковц, увидали перед собою город, расположенный на обикрной плоской долине, окруженной горами. На встречу стали опадаться монголы и монголки, ехавшие верхом или в теЬгах, запряженных волами, или пешеходы,-все бедный, ворванный люд, с загорелыми лицами, блестевшими от шитого горячим солнцем жира. Несмотря на палящий вой, многие ехали совсем без шапок; на других же был кешной головной убор, сделанный из длинно-шерстого бааиьего меха, выкрашенного в оранжево-желтый цвет и редставляющий нечто в роде сияния. Встречавшиеся отновпсь ко мне равнодушно, из чего я заключил, что для вх человек в европейском платье-вещь обыкновенная.
Затем я вступил на площадь, застроенную маленькими кноцветными глиняными домиками, или, лучше сказать, мазаними. Это и есть город Урга, в котором только в одном исте возвышались блестящие золотые крыши, причудливых орм, окруженные странными фигурами символического знаения; неподалеку находилась другая, куполообразная крыша, видимому-храма, да еще верхушка как бы огромной юрты; южество маленьких флагов и воткнутых сосновых век* * еще зеленых или уже покрасневших, украшали эти (кния. Последние были: дворец Хутукты,-духовного лица, и котором олицетворяется божество; кумирня бога Майдар монгольское дамское училище... Так вот какова Урга! аж ни мало я ожидал от неё, все-таки ожидал больиго, более представительного и интересного.
Отстав далеко от своих спутников, я один с своими жак&ми въехал в город. Монголы, монголки и китайцы тречались нам все чаще и чаще; совершенно голые
46
изображали равные сцены амуров, только бескрылых, вагор* лых н грязных. Еду дальше, глухими переулками, через пл щадь, заставленную множеством лавок в виде войлочные будок или шалашей, усеянную людьми во всевозможных одея дах и шапках, лошадьми, верблюдами, телегами, всадниками баранами и собаками н усыпанную сором и костями, межд которыми попадались и человеческие. Солнце жжет этих ли дей и животных, движущихся и кричащих каждый свое и о своему, и, кажется, никому дела нет, до палящего зноя; еп кажется, и не замечает никто, потому что людям некогда они так заняты своими будничными интересами и заботами преимущественно по части купли и продажи; а животны рады, что им дали отдохнуть. Над площадью стон стоит от множества голосов, сливающихся в общий баварны гам... Еогда я шагом проезжал через площадь, лишьн многие удостоили меня своим взглядом, в котором вира жалось изумление и как будто насмешка.
Вот и кончился город и мы опять в степи. Где жи дом русского консульства? хотелось мне спросить, но я й умел, и следовал, молча, за провожатыми;-я заключила что он стоит вне города, и действительно увидал его вдали Дом совершенно русской постройки, двух-этажный с флиге лями, молодым садом перед ним и оградой вокруг всеп участка, принадлежащего консульству. Я галопом присва кал во двор и тут был встречен секретарем E. 1 Падериным, русскими переводчиками монгольского языка и живущими здесь казаками. Вошли в дом, и вид чисто! светлой комнаты, хотя я еще и недавно расстался с нею, до ставил мне огромное наслаждение. Мне приятно быловойт в нее, а не влезать, как в юрту, приятно, что в ней моя но стоять и ходить, не согнувшись, как в юрте.
Побеседовав за чаем с любезным хозяином и при ведя себя в порядок, мы отправились с визитом к кои сулу, Я. П. Шишмареву, весьма любезно принявшему нас! пригласившему к себе обедать каждый день. Он советова^ нам сделать визиты местным китайским властям и мы 4 следующий день послали к Амбаню *), узнать, когда он можец принять нас, а в ожидании ответа поехали осматривай город; посетили дворец Хутукты, кумирню Майдар; 4 внутрь первого, состоящие при нем духовные,-ламы, ни I что не хотели впустить нас, так что нам удалось лмя
♦) Нечто п роде Губернатора- ;
V

47
глянуть на первый круглый двор, который показался мне брошенным, бедненьким цирком, - так все в нем то старо, грязно и ветхо,-да полироваться снаружи выта­щенными крышами дворца. Кумирня, посвященная богу Май.р, в известные часы дня открыта'для всех. При входе в е находятся четыре колонны с навесом; сделанные из ирева и разрисованые пестрым оригинальным узором, пред.'авляющим сочетания самых ярких красок; а внутри поищается бронзовая статуя главного бога, имеющая, как мне далось, сажень до восьми вышины и драпированная жел­т атласом *). Перед сидящим идолом, у его огромных г, стоит жертвенник, на котором находятся подсвечгви, чашечки с разными яствами и напитками и стоят в два ида шестнадцать каких-то символических 'знаков в виде иужков, напоминающих мишени, но раскрашенных розовой голубой красками. По сторонам, у жертвенника, стоят две илыпия человеческие фигуры ив бронзы. В боковых отдеиниях, между жертвенником и стенами, расположены нинькие диваны с грязнейшими засаленными подушками и оливами перед ними; здесь заседают обыкновенные ламы, гбнят и поют свои молитвы, а также помещается кресло утукты, покрытое чехлом. Лама, провожавший нас, счиил нас недостойными видеть эту святыню и не хотел иять чехла, но, получив серебряный рубль, позволил даже оеидеть в кресле.
В кумирне вверху устроены хоры, обходящие кругом вето здания. Отсюда лучше можно видеть верхнюю часть дола, голова которого находится все-таки выше зрителя, кмпцого на этой галерее. Вдоль стен расставлены также вображения различных богов, больших и малых, сидярх в креслах или на подушках, по-турецки. Есть, межу прочим, один бог, изображающий Белого Царя,-ЦаганъИирхи. В промежутках между большими статуями помеща­йся витрины с покатыми днами, и в них хранятся, я дуЫЗ, целые тысячи маленьких бронзовых идолов, разложен­иях рядами; на стенах развешены рисунки, представляюpe каких-то страшных уродов; это, говорят, их евяе. Вот вся обстановка кумирни Майдар. Во всех свяркных вданиях толпятся духовные особы, откормленные, мстящие от жира, с гладко выбритыми головами, оплывшими
•) Онаотита п Тибете, прпезенв сюда по частях и здесь уже состаиена. Мие бшо выстроено над нею уже посте того, как она была тотоаа.
4
лицами и сонными главами. Разодетые в красные и жели хламиды, они важно расхаживают без всякого дела, сои или надменно поглядывая на всех, как на нечто низи себя, механически бормоча про себя молитвы и переби четки *). Какое, то смутное,* но чрезвычайно тяжелое впеч ление производили на меня обстановка буддийских храм< и их служители-ламы.
Когда мы, осмотрев кумирню собрались уходить, в и вошел какой-то простой монгол или „черный" (харе), ш их называют в отличие от духовных (ламе); но, доля быть, он явился несвоевременно или не имел на то пра потому что в ту же минуту получил от провожавши нас ламы звонкий подзатыльник и поспешно удалился б всяких возражений и, повидимому, без, всякого неудово ствия, как будто бы он только за втим и являлся, слои за благословением. Это вышло чрезвычайно комично; те комичнее, что все совершилось самым серьезным манеро и без всяких разговоров. Вслед затем в кумир ввалилась целая толпа лам, по преимуществу мальчишеи они рассыпались по всем направлениям и пошли прик дываться лбом в своим идолам, выбирая тех, вотор были покрупнее, и эта процедура совершалась ими без ви вого сознания, даже без малейшего внешнего благоговея мальчишки, заглядевшись на нас, часто даже не попади в цель и мотали головой в пустом месте.
Отсюда мы отправились в лагерь, где помещается кити ский гарнизон, начальник которого, по знакомству с и шин консулом, обещал произвести перед нами учение с< датам. Сопровождавший нас переводчик консульства отп вился вперед, чтоб предупредить его о нашем приезде
Приезжаем. У ворот, ведущих в лагерь, стояли, р сыпавшись в беспорядке, китайские солдаты в новенькв широких куртках черного цвета, с красными или белы кругами на груди, на которых выбиты синия или черн буквы, обозначающие подразделения на отряды и роты; ди гия части их костюма состояли из черных широких п ровар и башмаков, обутых по белым холщевым ч
*) Они придумали любопытный облегченна# способ молиться богу: в разя местах в городе, под вавесами или в часовенъках на дорогах, устраивай деревянные цилиндра, врацавщиеся на вертикальных осах. Цилиндры оклеена бу гой, ва которой напечатаны молитвы, и достаточно привести этот цилиндр во вра тельное движение, чтоб считалось, что все написанные молитвы прочитана.
49
как; головы были повязаны черными платками на подобие турецкой чалмы небольшего размера. Они встретили нас с добродушными улыбками и, пропустив в ворота, после*? довали за нами. Через несколько шагов мы подъехали к другим боковым воротам, за которыми открылся большой чистый двор, и в глубине его стоял маленький и нисень­кий домик начальника, а по бокам двора расположены солдатские казармы. Начальник лагеря с своим помощни­ком вышли на врытое крылечко своего дома и стояли в ожидании нас, пока мы шагом проезжали довольно длин­ный двор. Не доезжая нескольких шагов, мы сошли с лошадей и подошли к ним пешком, поздоровались по европейскому обычаю за руку и вошли в комнату, где тот­час явились чай и лакомства, состоявшие из русского мар­мелада. Разговор был труден, потому что переводчик наш чистосердечно признавался, что ему по-китайски го­ворить трудно и все уверял, что за то он отлично знает монгольский <азыв; но это „за то“ весьма мало утешало меня. Кой-как обменявшись немногими словами о направлении и дальности нашего путешествия, о медленности движении в Китае в сравнении с быстрою ездою по железным доро­гам, о которых мандарин знал по слухам и о небе­зопасности предстоящего пути, мы уже почувствовали себя в затруднительном положении.-Начальник имел, пови­димому, веселый общительный характер; его лицо, голос и манеры были весьма симпатичны; держал он себя просто, и говорил, что людям военным не к лицу излишния це­ремонии. Так каѴь разговор не пошел на лад, то он стал показывать нам разные европейские вещи, интересные для него, но вовсе незанимательные для нас, например револьвер, полученный в подарок от кого-то из русских, часы, бинокль и т. п. Затем хотели приступить к манев­рам, но оказалось, что от губернатора не было получено на это разрешения, и начальник лагеря предложил нам посмотреть упражнение солдат в действии холодным ору­жием и приказал дать сигнал. Мы вышли на крыльцо. Два трубача взошли на стену и положил на её парапет свои длинные трубы, обратив их в полю, сыграли сигнал, состоявший только вз двух протяжных, несколько дрожа­щих нот, и повторили его три раза. Солдаты зашевелились, как муравьи потревоженной кочки; они бежали со всех сторон из дверей и закоулков и собирались на главномъ
и. а. аасацпЯ. 4
60
дворе; каждый держал в руке длинную гибкую пику, укра­шенную маленьким флагом какопУ нибудь яркого цвета, ш ружье; другие ружья больших размеров несли на пле­чах два человека каХдое. - Почти в одно мгновение весь двор был наполнен людьми и над ними возвышался целы! лес пик с флагами, среди которых развевалнсь три огромных шелковых знамени, каждое ив семи полос самых ярких цветов. Двор представлял весьма живо­писное зрелище.
Трубачи сыграли новы* сигнал; и в во*ске произошло движение, построение изменилось и солдаты пошли из во­рот лагеря в поле. Описав полукруг солдаты вернулись и выстроились на дворе шпалерами, по обеим его сторо­нам и полу-кругом перед нами. Смутные чувства и мысли шевелились во мне при виде этого чужого народа, теперь, здесь радушно принимающего нас, дружелюбно показываю­щего, как он мог бы нас уничтожить и с которым, может быть, придется встретиться, как с врагом, идти против этих самых алебард, ножей и ружей, так как ни кто не мог знать, как примут нас внутри Китая... Но вот вабил барабан и зазвучал пронзительно медный тазъ*);по этому сигналу из рядов вышел один солдат с алебардой в руке, сделал перед нами реверанс, очень напомнивший мне наездников в цирках, когда они появляются перед публикой, и тотчас начал свои упраж­нения, представляя то наступательные, то оборонительные действия своим страшным оружием. Последнее представ­ляло большой широкий нож, имеющий т]& зубца на одной и два на другой стороне и насаженный надлинное древко. Солдат бегал, прыгал, оборачивался назад, вертел и махал оружием, нападал, отступал и все движения его были так легки и ловки, словно он играл им или как будто перед нами действительно был акробат. Звуки барабана и таза смолки; солдат опять сделал реверанс и возвратился на свое место. Вслед за ним на сцену явился другой,-косой с безобразными торчащими вперед зубами. Он держал в каждой руке по длинному ножу. Снова начался частый барабанный бой и зазвучал медный таз; солдат начал упражнения, действуя разом обоими
*) Его дутепестмнпяи совершенно неверно называют ютом ни иожмп, веронтно нрпт сионо мт, - что значат стучать в таз ночью ди уиазавиа часов,-«а кавмние самого инструмента. Он иазшаетса по нжтаисаи Ло.
51
ножами, которыми он размахивал около себя, а сам в то же время выделывал всевозможные повороты и иногда подносил ножи так близко в своему туловищу или быстро обводил ими вокруг своей шеи, тЛ на него страшно было смотреть; я не раз подумал, что он решился зарезаться перед нами или сделает это нечаянно; но он оставался цел и невредим и мои мысли принимали другое направле­ние: ну не желал бы я повстречаться один на один с этим или ему подобным оператором, не имея в рувах хорошего револьвера. За этим являлись новые солдаты по два человека вместе; один наступал, держа в руках нику, другой только оборонялся при помощи двух длинных палов, связанных на концах третьей, короткой. Всего нам показали до десяти различных упражнений и все солдаты были ловки. Видно, что они ие мало времени тра­тят на подобная упражнения и мне стало искренно жаль их бедных. Ну к чему все это в наше время, когда существуют такия адсвия изобретения как дальнобойные орудия, митральезы и скорострельные оружья. На чтб при­годно это знание, особенно при неумения стрелять, а стре­лять их, надо думать, не учат. Да и кто будет учить, когда военачальниви сани этому не обучены. На казавах, приехавших с нами, были заряженные бердановские штуцера и начальник лагеря, вав видно большой охотник до оружия, выразил желание посмотреть их; ему показали устройство, дальность полета пули и её действие; он пришел в во­сторг, при чем, кажется понял, что против десятка таких ружей с хорошим запасом патронов бесполезны всякия ухищрения с страшными ножами, алебардами и длин­ными пиками. Но как я был удивлен тем, что он, - военный чиновник, и, повидимому, любитель оружия,-ружья в руки взять не умел; о способе наведения его в цель он как будто и не слыхивал никогда.
Все вошли в комнату, а я отправился осмотреть казар­мы, кухни и другие подробности лагеря. Все постройки в нем сделаны из сырца, с окнами, заклеенными бумагой, следовательно, холодные, имеющие только лежанки, отапли­ваемые в зимнее время. В каждом отделении барака по­мещается по шести человек; жилища содержатся довольно чисто и, так как они постоянно открыты, то воздух в них совершенно свежий. Наконец мы простились с на­чальником, и на обратном пути из лагеря домой заехали
4*
52
осмотреть летний дворец Хутукты. Он стоит совсем отдельно, недалеко от реки Улясутая, обнесен каменной оградой, имеющей восемь ворот, с навесами над ними в китайском стиле.-^На дворе растут несколько тополей; под тенью их устроена купальня земного бога-Хутукты, состоящая ив деревянного чана, врытого в землю.-Он был пуст. Вошли во дворец, представляющий небольшой дом в три фтажа. Все комнвтн большею частью-маленькия клетки и, совершенно пустые, как бывает в доме, нв которого люди выехали совсем;-остались только нарядные стены, разрисованные мелкой кропотливой работой, с изобра­жениями всевозможных богов и сцен ив их жизни, иног­да самого нескромного содержания, но провожавший нас лама в ним-то, по преимуществу, и прикладывался лбом. Нигде во всем дворце ни одного стула, ни скамьи, ни столика.
,Да как же Хутукта живет здесь, ведь должен же он сидеть на чем-нибудь, есть, пить, спать?-спросил я. Лама ответил, что он, когда переезжает сюда, живет не здесь, а на дворе, в юрте, которую тогда выставляют там, а во дворец он ходит только молиться.-Ну, скром­но здесь живут земные боги, подумал я. Впрочем, тут все покрыто завесой таинственности и никогда не узнать иностранцу-туристу, что совершается внутри этих стен; про то знают только ламы, которые глубоко хранят тайну, потому что, может быть, от неё зависят все их благо­состояние, ибр известно, что чем в большем неведении находится масса, тем лучше живется этим паразитам.
И здесь, в этом, так называемом летнем дворце, похожем скорее на могильный склеп, отвсюду веет за­пустением и смертью, и при беглом обзоре он представ­ляет мало занимательного.
Мы поехали домой. Небо быстро нахмурилось; горы затя­нуло полосами дождя, который подвигался к нам и уже начал накрапывать. Мы пустили лошадей в карьер и, не разбирая дороги, прискакали домой, как тотчас разрази­лась сильнейшая гроза с проливным дождем, который шел во весь остальной день и всю ночь.
На следующий день мы обменялись визитами с китай­ским амбанем или губернатором,-маленьким, толстым генералом, с хитрым и несколько насмешливым лицом. У него в доме я увидал первых китайских дам, так как в Май-май-чэн, по закону, китайцы не имеют права
53
привозить своих жен. Их было две, старуха и холоденъ* кая; они гуляли в саду и, повидимому, вовсе не смутились, увидав нас и не подумали бежать или прятаться, как я ожидал. они даже вышли в сад, очевидно, для того, чтоб посмотреть на приезжих иностранцев. Это были, вероятно, жена и дочь амбаня, а может быть старая и молодая жены. Старая была толста и не красива, а молодая очень набеле­на, но с довольно приятным лицом, с задумчивыми гла­зами, не очень узкими и не особенно искривленными. О бессодержательном визите и рассказывать не стоит.
Время шло быстро, а дела делалось в Урие мало;-не многое и наблюдать доводилось, по незнанию языка. Мне хотелось посмотреть на ночную жизнь города, и я предло­жил Матусовскому и переводчику предпринять со мной про­гулку в город сегодня ночью. Они согласились, и мы отпра­вились втроем в тележке, или, как там называют, посибирски, в сидейке.
Нас в консульстве предупредили, чтоб мы были осто­рожнее, что караульные, объезжающие город ночью, иногда забирают всех, кто ходит или ездит после известного часа, а иногда даже стреляют по таким охотникам до ночных прогулов, но так как нас серьезно не удер­живали и не очень отговаривали, то я принял сказанные слова за шутку, и мы отправились. Было полнолуние, а ночь стояла, как день, ясная. Едем степью, отделяющею дом консульства от города; кругом мертвая тишина и ни одного живого существа. Вдруг точно из земли вырос всадник, подскакал к нам сбоку и что-то отрывисто заговорил на непонятном для меня языке. Переводчик понял и отве­тил. Всадник был китайский караульный солдат, спраши­вал кто мы и куда едем, и, посмотрев несколько времени нам вслед, что то проворчал и отправился своей дорогой, потом еще раз остановился и еше как будто подозри­тельно посмотрел на нас, но больше не показывался. Мы въехали в город;-ни где ни души; вот мы в средине его, переезжаем площадь-та же мертвая тишина и нигде никаких признаков жизни, кроме двух собак, тихо перебежавших улицу. Какая разница с большими европейскими горо­дами.
- Ну что-ж, нечего смотреть, поедем домой, сказал я, когда мы были недалеко от китайского лагеря; но только что я выговорил зги слова.... бацъи раздается выстрел....
64
Ми оглянулись - никого нигде не видать, через секунду бац!-другой.
Неужели ото по нас стреляют, подумали мы. Ведь пожалуй и попадут. Впрочем после двух выстрелов мы не слыхали свиста ни одной пули, и близко ни одна не про­летела.
- Окликните, Иннокентий Степанович, обратился я к переводчику, спросите что надо. А окликать было некого, по­тому что нигде никого невидно.
Он крикнул по монгольски, кто и зачем стреляет? но ни откуда ответа не последовало; мы ждали еще выстрелов, но они больше не повторились. В недоумении, кто и зачем стрелял и в нас или не в нас, вернулись мы домой н только на другой день узнали, что в Урге стреляют для острастки холостыми зарядами караульные на русских дворахъи где находятся склады чая и других товаров.
Дни проходили; я делал прогулки в город, бродил по его улицам, заходил к своим землякам, которые жи­вут здесь уже по нескольку лет, занимаясь торговлей чаем, мукой и зерном разного рода, а также мехами и разными мелкими предметами по части домашней утвари или украше­ний, входящих в несложные потребности монголов. Я по­знакомился с одним русским купцом, урожденцем города Бийска. Он прожил девять лет в монгольском городе Улясутае, откуда приехал сюда по какому-то делу. С ннм была его жена, женщина лет тридцати, высокая и здоровая, как большая часть сибирячек. Она простая женщина; скромна, даже несколько застенчива; лицо совершенно обыкновенное; манеры её угловаты; но поставьте ее рядом с монголкой... И. какая будет разница, во всем, в росте, цвете кожи, чертах и выражении лица, и кажущемся здоровье! Эта про­стая женщина показалась бы царицей между монголками. В одном разве уступит она им, в посадке на коне и уменьи ездить верхом; но и она приехала теперь в Ургу ив Бийска, верхом, на мужском седле и каждый год ездит из Улясутая в Бийск, также верхом, а расстоя­ние между этими городами более тысячи верст. Я раскра­шивал её мужа про его торговлю и как ему живется в Монголии.
„Ничего, дела идут порядочно, отвечал он, процентов 50, 60 и 75 получаем барыша;-мы больше сурьими кожами торгуем; а жить плохо,-своего дома строить не позволяют,
55
нанимаем у китайца, ну, а у них, известно, какие дома; крошечные без полов, окна бумажный, печей нет; зимой холод и сырость ужасно донимают. На силу выпросил позволение пол сделать, да рамы вставить, а то не смей ни* чего переделывать, потому, говорит хозяин, мне за это до* станется,-незаконный дом будет “.
Действительно в Китае при постройках домов строго соблюдаются предписанные законов правила. Но иностранцы в большинстве случаев не повинуются этим правилам. В Урге некоторые русские купцы имеют свои дома, но такие крошечные, что их едва заметишь между монголь­скими мазанками и то только по окнам со стеклами. Здесь, значит, завоевали у китайцев право вольничать подобным манером. Ведь чудаки китайцы! Живи говорят у нас, но непременно по нашему, а по своему не смей...
Гуляя по городу и его окрестностям, я все надеялся увидать труп человека, выброшенного на съедение собакам, что монголы всегда делают с своими покойниками. Из­вестно, что они не хоронят мертвых, а обыкновенно вы­носят за город и просто на просто кладут тело на землю; вскоре являются собави, для этого и существующие здесь в большом количестве, и начинают пожирать его и если оие не съедят трупа в три дня, родственники покойного впадают в грусть, заключая из этого, что, значит, умерший чем нибудь прогневал богов и начинают молиться об отпущении ему грехов. Молитва бывает обыкновенно услы­шана, я собаки, отдохнув от предварительного и сытного обеда, кончают свое дело. Мне ни разу не удалось набрести на это .любопытное, но, должно быть, неприятное зрелище; я находил часто только разные человеческие хости и целые черепа, валявшиеся нетолько в окрестностях города, но даже на самых его улицах и никто не обращал на них ни малейшего внимания. Живущие здесь соотечественники рассказывали мне, что близ Урги живут стаи полу-оди­чавших собак, питающихся исключительно человеческими трупами; оие, говорят, очень злы и иногда нападают на живых людей и даже всадников. Они предостерегали меня, чтобы я один не заходил далеко; но, вероятно, подобные случаи весьма редки.
Не удалось мне также познакомиться с одним замеча­тельным лцмою, живущим в Урге и занимающимся меди­цинской практикой по правилам тибетской науки. Имя его
56
Чоиндон, и хне много рассказывали про него в Кяхте и здесь, что он просто чудеса делает. Жаль, но полагаю, что, не видав лаху Чоиндона, я потерял не особенно много, так как все рассказы, самые убедительные для других, только вредили ламе, потому что он являлся в моих главах самым обыкновенным внахарем. Особенно не хорошо на меня подействовало то, что он лечит чрез­вычайно сложными смесями, даже ив 70 равных трав; что берется за пророчества н иногда дает такие советы, над которыми можно только смеяться. Так, одной знакомой мне даме (в Кяхте) он советывал от мигрени следующее сред­ство: лечь в постель и, приставив ноги к стене в вер­тикальном положении,-пролежать 6 или 8 часов и не бояться, если из ушей, рта и носа пойдет кровь. Мигрень её он приписал простуде от поясницы до ног.
Пробыв в Урге, вместо трех дней, девять, мы уехали оттуда 24 июля, провожаемые нашими соотечественниками. Мы расстались на берегу не большой, но чрезвычайно быстрой речки Толы, которую предстояло переехать в брод. её про­зрачная вода, клубясь и плескаясь как бы взволнованная ветром, несется с такой быстротой, что у меня голова кру­жилась, когда лошадь вошла по живот в реку, так что я принужден был не смотреть на воду, чтоб не упасть от сильного головокружения. Несколько человек монгол, голых и полуголых, с страшными кряками, помогали переправлять наши повозки и телеги с багажом. Всегда со страхом смотрел я на ети переправы в брод, боясь за порчу рав­ных вещей, которых в пути не достать, но на этот раз все обошлось благополучно, и мы отправились в путь почти на тысячу верст, которые отделяли нас от ближайшего города-Калгана, первого за древней Великой Стеной. Этот путь лежал через высокую монгольскую равнину и пустыню Гоби, которая так влекла меня к себе, мне так страстно хотелось скорее увидать ее, что я решительно не боялся той тоски, какую, говорят, нагоняет она на переезжающих ее. Поднявшись на небольшой холм, я оглянулся назад. Передо мной расстилалась огромная зеленая долина; речка Тола разби­лась по ней на множество рукавов, изгибы которых пред­ставлялись отсюда небольшими озерками; между ними стояли разбросанные, кой-где дымившиеся, юрты; во многих ме­стах паслись стада белых, черноголовых баранов, рогатого скота и табуны лошадей; по покатости боковых гор, окай­
67
мляющих долину, спускался чей-то караван навьюченных верблюдов. За долиной, на которой лежит город, подни­мается отдаленный голубой хребет гор, замыкающих ее с северо-западной стороны.
Проехали станцию в 18 верст, и на дороге мне попа­лось до десятка, выбеленных водой и солнцем, чистеньких человеческих черепов, из которых один отправился со мной в Россию. Станция представляет несколько юрт ко­чующих здесь монголов. Их здесь немного, за то сколько крику, толкотни и суматохи по поводу приготовлений для нас лошадей. На нас сходятся глазеть мужчины, женщины н дети, и все это орет, как-будто в этом заключается свя­щенная обязанность каждого честного монгола. Проехав две станции по однообразной степи, мы остановились на ночлег.
23 ноля.
Мы ехали быстро, и потому, отправив вперед транс­порт, сами остались на станции, чтобы дать ему время отойти подальше. Боярский здесь .фотографировал, а я, воспользовав­шись остановкой, набросал акварелью несколько типов монго­лов и монголок,--которых угощал в благодарность за по­зирование леденцом и китайским печеньем, полученным в подарок от одного май-ма-чэнского китайца.
Уехали. День был ясный, но в стороне шел дождь; повидимому, готовилась гроза и солнце жгло страшно. Я ехал верхом. Вскоре небо заволокло надвинувшейся тучей, солнце скрылось; блеснула молния, и я еще никогда не видывал её в таком близком соседстве с собою; она точно обвилась вокруг меня и в тоже мгновение раздались друг за дру­гом два таких страшных удара, что я не струсил только потому,, что усяел подумать:-слышу гром, значит жив. Лошадь моя шарахнулась со всех ног в сторону и понесла. Через минуту полился дождь как из ведра и продолжался с одинаковой силой несколько часов, так что дажа жирно промасленный кожаный плащ местами промок насквозь. На этом переезде близ дорови встречалось много сур­ков и неизвестно кому принадлежащих собак, которые, кажется, охотились за ними, подкарауливая их у отверстий нор. Когда приехали на следующую станцию Чжаргалант/, дождь перестал, опять выглянуло солнце и мы принялись просушивать свое промокшее платье. Перед вечером отпра­вились дальше; сначала дорога шла по гористой местности,
68
потом степью. На ночлег прибыли уже ночью,-которая была великолепна: небо словно горело,-так много было видно звезд и так ярко они светили. Млечный путь казался сиянием ка­ким. Только-что подъехали к юртам, как по небу пролетел ярки* метеор, сверкнув и озарив землю светом точно молния; но свет его не исчез тотчас, а оставил по себе след, в виде светлой горизонтальной черты, которая дер­жалась, как мне показалось, минуты три. Прежде чем угаснуть, светлая черта изогнулась.
тз imum.
Встали рано и открыли у себя покражу: собака, забрав­шись ночью в юрту, поела наши свечи, стоявшие у изголовья постелей, на нисеньких скамейках. Мы не взяли с собой достаточно стеариновых свечей и принуждены были пользо­ваться сальными китайскими, вот почему они и показались собаке более пригодными для ужина, чем для освещения, и, пожалуй, она права, потому что китайские свечи из рук вон плохи.
Сегодня удалось порисовать, чтб доставляло большое удо­вольствие монголам, главным образом потому, что они могли спокойно и долго рассматривать и меня и мои вещи, которые возбуждали еще больший интерес. Их очень занимал мой складной стул, довольно сложный, и они вели о нем про­должительные беседы, объясняя друг друг его устройство, назначение каждой части; не менее удивительны были за­жигательное стекло, когда я закуривал от солнца папиросу, резинка, когда ею стирал карандаш и другие вещи. Когда я, работая, насвистывал что-нибудь, монголы старательно за­глядывали мне в рот, чтоб узнать, к&к и чем я ото делаю, нет ли и во рту у меня какой-нибудь диковинки. Сани они насвистывают только сквозь зубы и очень тихо. Они наслаждались и удивлялись, и удивление свое выражали причмокиванием, производя его не губами, а языком с от­крытыми губами, и часто повторяя его несколько раз кряду.
Но едем дальше... Степь становится все беднее травой, и мне говорят, что сегодня мы вступаем в ту её часть, которая носит название пустыни-у монголов Гоби, у китай­цевъ-Ша-Мо. Мы подвигались вперед рысью или больше ша­гом, потому что жар стоял удушливый: ветерка никакого, и единственным облегчением было въезжать в пятна тени, падавшей от облаков. Тотчас же становится заметно, что
B9
на вас не надают непосредственно солнечные лучи; они перестают жечь и чувствуется такая же прохлада, х^к-будто въезжаешь в тенистую рощу и вместе с этим в памяти воскресают воспоминания о высоких зеленых сводах ле­сов, укрывающих землю от палящего зноя, о прелестных тропинках в лесной глуши, о её влажном и прохладном воздухе. Но облако, а с ним и тень быстро проносятся на встречу; и опять на далекое расстояние тянется пространство, освещенное жгучим солнцем, от которого напрасно ищешь защиты; некуда здесь скрыться: хоть весь день скачи, не встретишь иного убежища,кроме выставленной юрты; а они стоят не чаще, как на расстоянии двадцати-пяти, а то и сорока верст. И вот мечты несутся к фтой грязной юрте, как к какому-нибудь дворцу или райским садам; все наши помышления направлены теперь только в ней, в её благодатной тени; ничего тут, вроме тени и воды, не нужно.
Да, скучно, утомительно,-оттого главным образом, что вниманию не на чем сосредоточиться: сегодня, например, н* всем переезде мне встретились только два предмета, кроме неба и голой земли-какая-то каменная плита в ар­шин величиною, с иссеченною рельефною надписью-мон­гольской молитвой, как сказал переводчик, да пролетев­ший орел.
Приехали на станцию Тбла-Булйк. Здесь кочевали десятка два монгольских семейств и скудость природы отражается на всем: люди бедны; животные худы и их мало; юртымаленькия, бедные и грязные; а одна таккх размеров, что живущая в ней нищая, несмотря на свой маленький рост, стоя посреди её, могла свободно высовывать свою голову че­рез верхнюю отдушину. Мы расположились завтракать. Юрта грязна и пыльна, да и провизия наша, состоявшая из холод­ной вареной баранины, черных сухарей и сыра, не отлича­лись особенной чистотой: почти все трещит на зубах от примеси песку. Впрочем, зтого легко могло не быть, еслибы мы запаслись хорошей и удобной посудой для хранения в дороге съестных припасов, которые везлись просто в кор­зине. Между монголами, жившими на этой станции,-находился один с тем врожденным недостатком, который назы­вается заячьей, т.-е. раздвоенной верхней губой. Это неприят­ное безобразие, как известно, легко поправляется операцией, требующей не более четверти часа времени на все, с при­готовлением и перевязкой. Инструменты были у меня подъ
eo
рукой, и я предложил монголу исправить ему губу; но на мое предложение он ответил вопросом: а сколько баранов он (т.-е. я) за вто возьмет? И когда ему сказали - что я не возьму ничего, он не поверил и на операцию не согласился. Это доклеивает, что их духовные особы, занимающиеся ме­дицинской практикой, даром никого не лечат и вааимаютея медициной не из любви к науке или человечеству. Я по­вторил предложение, но он видимо сомневался и, кажется, заподозрив меня в каком-то злобном намерении, наотрез отказался, а может и просто струсил, так как ему ска­зали, что губу надо сшить. В ожидании отъезда, я пошел взглянуть на жилые юрты монголов. Особенно мне хотелось посмотреть на обстановку упомянутого крошечного жилища бедной женщины. Воспользовавшись её отсутствием, я загля­нул внутрь: на полу, т.-е. на земле, лежал кусок старого войлока, посреди юрты стоял таган и котелок на нем: на веревочке висели кожаные кр/жкп, или правильнее, мешки для воды; против двери стоял маленький сундучок, запер­тый висячим замком, и мне чрезвычайно хотелось узнать, чтб такое хранит там эта жалкая, полуголая старушонка,- вероятно, святыню какую нибудь, в роде платочков с изоб­ражениями богов и молитвами, маленьких идолов и т. п. вещи, какие я видел у других монголов.
С этой станции я поехал в телеге, которую монголы везли целиком, по гладкой твердой степи, и телега шла настолько спокойно, что я мог даже заглядывать в кни­гу, но только заглядывать, а не читать. Природа кругом однообразна и бедна; нового ждать нечего, потому что го­ризонт открыт во все стороны на необъятное пространство, и я принялся за изучение русско-китайского словаря, полу­ченного мною в подарок в Кяхте от одного из сооте­чественников. Этот словарь составлен членом нашей ду­ховной миссии в Пекине, покойным отцом Исаиею; перепи­сан одним из албазинцев и вырезан китайцами на дос­ках, с которых потом и отпечатан. Слова в нем рас­положены по русскому алфавиту; затем следуют столбцы с китайскими письменами, а в третьих посещается про­изношение слов по-китайски, написанное русскими буквами. Он издан еще в 1867 году, но до сих пор составляет редкость в Европейской России, и то встречается лишь в частных руках; в продаже же его совсем не было, какъ
61
и никаких других *). Хота заучивание китайских слов и не доставляло большего удовольствия, особенно бек всякой по­мощи со стороны знающего человека, однако, я значительно сокращал себе скучную дорогу. Почва или покрыта мелкой галь­кой или глинистая, или песчаная; растительность очень бедна, однако,в общем, когда смотришь вдаль, земля представляется зеленою. Куда ни поглядишь, везде одна ширь да гладь, но ни­какой божьей благодати, только дикого луку такое изобилие, что весь воздух пропитан его запахом. Земля ровна, как стол, и лишь изредка поверхность её разнообразится не боль­шими впадинами и невысокими каменистыми грядками. Жи­вотных не видно никаких. У станции Нарун лежит не­большое соленое озерко, набирающееся из двух ключей, вода которых чуть-чуть солоновата. На следующем переезде местность представляла более волнистый характер; встре­чалась высокая трава чий да кустики караганы. Растение чий имеет в маловодных степях то значение, что он растет по солонцам и служит таким образом их при­метой, а солонцы в свою очередь указывают на близость подпочвенной воды; поэтому, когда в воде является потреб­ность, ее ищут там, где растет чий. Солонцами же или солончаками, каких много встречалось сегодня, называются те места, где почва содержит в себе так много соли, что она выступает на поверхности земли в виде белого налета в более или менее сильной степени. Земля в атих местах мажется как бы слегка посыпанною мукою или мелом или же выступившая соль похожа еще на маленький, только» что выпавший снег, залегший пятнами во впадинах, но мысль о снеге плохо вяжется с такою жарой, какая стоит здесь.
Изредка перелетают жаворонки и другие мелкие пташки, но пес^нь их не раздается в воздухе; слышно только жужжание мух, которые вьются над нами и сопровожда­ют нас на далекия расстояния. На станции Модон оста­новились ужинать и ночевать. Мы едим раз в день, на ночь, перед самым сном, что, как известно, совершенно противоречит правилам гигиены, на что я, как врач, попробовал было обратить внимание, но здесь законы науки как и всякие другие законы не для всех писаны и в втом путешествии мне довелось познакомиться с особен-
•) В настоящем году поступил в продажу новый русско-итайсниб словарь, составленный первым драгоманом нааего посольства П. С. Поповым.
62
няни, так-навываемыми, „степными законами*, иа которые очень любил опираться наш распорядитель; во существу­ют ли они у туземцев, кочующих в степях и именно в таком виде, в каком представлял их Сосиовский, я сильно сомневаюсь, иля, может быт, я еще не постиг истин­ного смысла этих законов и ждал разъяснения его от будущего.
п коля.
По утру вышел ив юрты, огляделся, кругомъ-гладкая степь и несколько жилых юрт стоят возле наших; мон­голы, монголки и дети любопытствуют, подсматривают, удивляются и болтают между собою на наш счет и по поводу наших вещей.
Между монголками, была одна молодая звенщина по име­ни Льты, маленького роста, как большая часть их, также, как большинство, не красивая, но её манеры и движения невольно бросились мне в глава своею особенностью: в ннх проявлялась какая то изящная лень, если можно так выразиться; хотя здоровая, она казалась слабенькой, утом­ленной; все движения были как будто тяжелы для неё, но в тоже время чрезвычайно грациозны н эта грация тем сильнее поражала что все остальное кругом было так не изящно. Также невольно обращал на себя внимание её ти­хий и в высшей степени симпатичный голос, один ив тех голосов, про которые говорят, что они так и про­сятся в душу. Вся она была симпатичная н смотря на нее и вспоминая некоторых барышень, которых так много и напрасно муштровали, желая сделать грациозными, невольно приходишь к заключению, что истинной грации не учат, она дается самой природой. Льты,-вто нежное на вид со­здание-также отправилась с нами верхом и также, (то вез­ла повозку, то держала в поводу запасных лошадей во вре­мя движения.
Местность таже я таже пустота. Но сегодня видели ста­до птиц булъдруков или пустынников; им обрадовались, пробовали подъезжать с ружьями, но охота невовможна при поспешной езде; а мы спешим, хотя и немного проезжаем в день. Можно бы найти время и для охоты, и заняться чем нибудь, еслиб иначе расположить движение и останов­ки, но вто невозможно, потому что „степные законы* ме­шают всему.
Проехали еще три станции по такой же грязной степи;
63
видели озера вдали; над нами пролетело несколько серых журавлей; на горизонте появились пригорая... И за то спа­сибо,-все не так тоскливо, как смотреть на одну безгранич­ную равнину. Зной стоял удушливый, который спадал только по закате солнца. Не бывает жарко, конечно, и в ранние часы утра; но ехать в эти часы и даже вставать рано у нас считается действием „ противозаконным “, и мы пред­почитаем двигаться в самый зной и по ночам, а утра поневоле просыпаем. Так и сегодня: пора бы ложиться спать, а мы отправляемся еще на тридцать верст. Слава Богу, что лошади здесь большею частью хорошие, а то и тяжело ехать, да и до беды не далеко. Доставшаяся мне, неболь­шая белая лошадка оказалась превосходным иноходцем, за которым другие лошади едва поспевали в карьер. Впереди меня ехали Боярский, казак Степанов, проводник и монголь­ский чиновник, сопровождавший нас; у них также были хорошие лошади, и мы, пока еще было светло, вздумали устро­ить джигитовку. Пустили лошадей марш-маршем, и как ураган понеслись впятером по гладкой степи. Из под копыт лошадей летела, как дробь, мелкая галька, которой точно искусственно одета здесь вся равнина: за нами протя­нулось только облачко пыли, которая, подобно дыму за паро­ходом, повисла в неподвижном воздухе. Проскакав ве­рсты три, мы поехали шагом. На равнине, попадались до­вольно высокие и отдельные, как пирамиды, холмы, но из чего они состояли-в густых сумерках нельзя было раз­глядеть; а скоро совсем стемнело. Скучно и утомительно ехать, ночью конечно, верхом, особенно сознавая бесполез­ность подобного изнурения себя. Даже на ум ничто не идет. Но сегодня нам попался проводник такой говорун, что можно бы провести несколько часов с большим удоволь­ствием, если бы я, мог располагать переводчиком. Этот монгол, зная очень хорошо, что мы ничего не понимаем, битый час болтал без умолку. Он часто повторял слово ,брсо“ - русский, представлял руками игру на гармонике и русскую пляску, причем совершал самые быстрые и чуть не полные обороты, и все это проделывал на лошади,- иногда даже на полном ходу.
28 ИЮЛЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ.
Пасмурно; накрапывает мелкий дождь. Сегодня ехалн по холмам, поднимаясь и спускаясь. На вершинах холмовъ
64
грядами торчали ив земли обнаженные разрушающиеся камни то голубоватого, то почти черного цвета. Растительность ста­новится еще беднее, местность еще угрюмее, и из живых существ попадаются только ящерицы да саранча. Я ехал в телеге, и она сегодня часто падала вследствие того, что лошадь одного из возниц все отчего-то видалась в сто­рону. Два раза она даже сбросила с себя монгола, и я раз вылетел ив телеги,--в счастию, без дурных последствий. Поверхность вемли в общем представляется уже не зеле­ною, как прежде, а желтовато-серой, как бы запыленной. Вершины встречающихся пригорков имеют темный цвет. Из земли во многих местах торчат камни, которые в общем напоминают развалины бывшего города. Дождь шел целый день и по случаю его монголы нарядились в плащи и башлыки красного и малинового цветов; некоторые, впро­чем, ехали в обыкновенных одеждах; а иные даже без шапок и с голыми ногами от колен до сапог.
Сегодня был какой-то незадачливый день для монголов, которых несколько раз сбрасывали с себя лошади, и эти несчастные люди, вскакивая с земли, прежде всего взгля­дывали со страхом на сидящего в телеге господина или амбохана, как они нас величали; лица их выражали испуг и мольбу о прощении: должно $ыть, подобные падения пе проходят им даром, когда они везут китайских мандаринов; последние, говорят, очень жестоко обращаются с ними. Впрочем, мы не в праве винить китайцев: у здешних монгол свежо воспоминание о проезде одного рус­ского офицера Б-та и еще одного господина Г-на, оставивших по себе такую память, что приходится краснеть, слушая рассказы об их воинственных подвигах, совсем уж не ев­ропейского характера, а монголы, как нарочно, так хорошо помнят их фамилии и так отчетливо их произносят. Впрочем, хотя оба они состояли на русской службе, первый из них немец, и второй также не русского происхождения, В 6 часов вечера мы подъезжали к станции Сайр-усу, где предполагали остановиться на день, чтоб дождаться отставшего каравана.
Сайр-усу есть пикет, на котором живет китайский чи­новник и, может быть, по этому нас встречали и принимали здесь с большим почетом, скажу даже некоторою торже­ственностью: четыре человека монголов вышли на встречу и приняли телегу на довольно далеком расстоянии от юрты,

Станция в Монгольской степи.


65
потом еами взяли ее под оглобли, подвезли к ней и перед дверью бережно опустили их на землю. Перед каждым, выхо­дящим из телеги они делали реверансы с преклонением на одно колено и складыванием рук ладонями вместе. В юрте против двери был устроен высокий красный диван, как бы сделанный из двух, трех матрацов, положен­ных один на другой. Я приехал после всех, и когда во­шел в юрту, вслед за мной явился и принимавший нас монгольский чиновник. Он еще раз сделал реверанс и подал мне свою табакерку с нюхательным табаком, -их обычная вежливость;-я понюхал и предложил ему своего табаку для трубки; но он не догадался, а также взял ще­потку и понюхал. Вслед за ним явились еще двое, и точно также подали мне свои табакерки с обычными словами при­ветствия „амрхан сайн байн4?“-Хорошо ли поживаете?
Разговоры с туземцами у нас как-то не вязались, хотя переводчик и хорошо знал их язык: одни не на­ходили о чем можно говорить с необразованными монголами; другим не удавалось или мысли были подавлены под влия­нием общей безурядицы.
29 КОЛЯ.
Проснувшись раньше других, я пошел побродить около пикета. Утро было ясное и дул порядочный ветер. Мест­ность имела самый печальный, пустынный характер и я не­вольно пожалел тех, кому суждено провести здесь весь свой век: чтб за безотрадная природа, наводящая уныние! А живут люди... Но чтб и за жизнь! Тяжело и им и скоту их. Неподалеку от юрт собралась группа верблюдов и лошадей, к которым продолжали подходить с разных сторон другие; я догадался, что там находился колодец и пошел посмотреть. Опишу его подробнее, чтоб познакомить чи­тателя с этим важным предметом в пустыне. У ко­лодца, который представлял яму с резервуаром на дне, стоял наблюдавший за порядком монгол; он доста­вал бадьей воду и выливал ее в поставленное возле ямы корыто. Животных, желающих пить, является много, а ко­рыто одно; они лезут к нему все зарав и без помощи человека, наверно ни один верблюд не напился бы,-так они мешали друг другу. - Даже несмотря на присутствие блюстителя порядка, иногда несколько длинных шей и губошлепыхъморд, какими природа наделила верблюдов, я» шпкцкВ. Ъ
66
протягивались разом к корыту с водой и от итого ни один не мог пить спокойно и удобно. Им, бедным, по­видимому, всем страшно хотелось пить и они испытывали мучения Тантала, стоя в ожидании, пока до них дойдет очередь. Я долго стоял возле, наблюдая за водопоем, и мне казалось, что ни одному верблюду не удалось напиться толком, до сыта. Они отходили от корыта не потому, что не хотели больше пить, а по неволе, потому что их про­гоняли, и их всегда грустные глаза, казалось, были еще грустнее, когда они уходили прочь, не удовлетворив вполне жажды. Качая в стороны головами, они фыркали и отряхи­вали воду с своих мокрых губ; многие из них вы­ражали свое томление и досаду от нетерпеливого ожидания еще тем, что топали ногою в землю и измученными гла­зами поглядывали по сторонам; другие стояли, стояли,- ждали, ждали, да так, не дождавшись и уходили прочь, может быть, в надежде найти воды в другом месте; но напрасно искали они ее, потому что другого колодца здесь нет. Тяжело было смотреть на это томление бедных живот­ных и меня досада разбирала на ленивых и беззаботных монголов: неужели нельзя было бы устроить более свободного доступа к воде, например расширив колодец или вы­рыв несколько других рядом, тем более, что вода со­всем недалеко от поверхности, нли отчего бы не сделать больше корыт!
Тяжелое было зрелище. Я отошел прочь и, увидав, как один наездник-монгол ловил арканом в табуне лоша­дей, остановился посмотреть. Его аркан представлял длин­ную тонкую палку, имеющую на конце веревочную не стя­гивающуюся петлю, которую он, носясь на своей лошади, старался набросить через голову на шею той, которую хо­тел поймать. Он ловил то ту, то другую, какая была ближе. Лошади долго не поддавались, увертываясь чрезвы­чайно ловко, но как только одна из них чувствовала присут­ствие петли на своей шее, она мгновенно останавливалась и уже не пыталась сопротивляться, хотя ей ничего бы не стоило, выдернув палку из рук всадника, ускакать прочь и потом сбросить петлю через голову.
Около юрты монгола почти всегда можно найти стоящую оседланную лошадь; а теперь около наших юрт их было несколько. Я сел на одну и поехал один к той грядке невысоких гор, называемых Нэмихэ, которая тянулась въ
67
недалеком расстоянии от пикета; мне хотелось посмотреть, чтб там за этими горами, не разнообразнее ли там при­рода или она еще безжизненнее, чем здесь, еду по песча­ной равнине, лишенной растительности. На ней местами тор­чат груды белого кварца, блистающего под лучами солнца как серебро, или темные вертикально стоящие пласты слан­ца, и зти каменные породы, точно кости, торчат из земли и, мало по налу, разрушаясь, усеевают песчаную поверх­ность почвы своими обломками. Ехал я дальше по совершенно сухим руслам, вливающимся одно в другое, подобно тем ручьям, от которых они образовались, а зти ручьи свиде­тельствовали о недавно бывших здесь проливных дождях.
Около кустов караганы песок сдуло в бугры, поверх­ность которых испещрена тонкими и правильными узорами, оставленными на них лапками ящериц и разных жуков, кажется единственных обитателей этой скудной земли. Вдруг, к моему величайшему удивлению, взлетает бекас и с криком уносится вдаль. Бекас, здесь, среди этих голых сухих песков,-чтб он мог тут делать! Нигде вблизи болотистых мест я не видал, да здесь и трудно предположить существование их... Невысокая гряда Нэмихэ с приближением к ней, становилась все выше и пере­браться через нее, оказалось, вовсе не так легко, как я думал; но мне не хотелось отказаться от своего намере­ния и я поднялся на самый высокий иг пригорков, с ко­торого ожидал увидать открытое пространство; но за первой грядой оказалась вторая, отделенная от неё совершенно мертвой долиной. Я спустился на дно её по извилистому углублению, также наполненному песком, и поехал галопом через долину, которая мне показалась шириною шагов не более пятисот; но я очень ошибся: лошадь скакала быстро по твердому грунту между песчаных наносов, а долина словно росла; я был уж далеко от первой гряды, а до второй, казалось, оставалось все то же расстояние; наконец я добрался до неё и стал подниматься в гору. Кругом меня было безмолвное царство смерти и разрушения безжиз­ненных каменных пород. Какая тишина и спокойствие- н вместе с тем какая убийственная пустота! Лошадь продолжала осторожно взбираться по мелким плитам сланца и остановилась на вершине гряды, за которой опять открылась долина, еще более пустынная и дикая. Ве­тер чуть слышно гудел в зубчатых верхушках камеъ*
68
нистых холмов, да муха звенела крылом, носясь над лошадью... Вот здесь пустыня; и безотраднее и безжизнен­нее этого места, кажется, и придумать нельзя.
Вернувшись домой, я застал в нашей юрте сопровож­давшего нас монгольского чиновника,-Хундэ, который ока­зался музыкантом н певцом. Он принес свою скрипку, круглую с длинным грифом, уселся на войлоке, поджав под себя ноги и, поставив свой инструмент, как виолон­чель, начал играть смычкои и петь под собственный акомпанимент. Звуки его скрипки были глухи. Не чисты и чрезвычайно походили на жужжание шмеля или большой мухи, когда они, влетев в комнату, носятся под потолком, ударяясь об него и совершая порывистый полет в раз­ных направлениях;-впрочем, некоторые тихия ноты были не дурны и отчасти напоминали человеческий голос. Пение Хундэ было однообразно и особенно неприятно, своими рез­кими переходами из баритона в сопрано, обрываниями на этих высоких нотах и новым начинанием с баритона. Мне казалось, он импровизировал; но весьма неудачно. Вообще в монгольской песне я находил большое сходство с жалобным ревом больного или чем-нибудь недоволь­ного верблюда.
зо июля.
Приступили к вьючке багажа, и началась та обычная музыка, какою она сопровождается, т.-е. громкие и жалоб­ные голоса верблюдов. Животные все в сборе; одних вью­чат, другие стоят, ожидая своей очереди. Подходит мон­гол к одному, берет веревку, привязанную к палочке, продетой через ноздри; верблюду это видимо неприятно и он начинает реветь, может быть, вспоминая боль, не раз причиненную ему грубым человеком. „Цок! цок!“ командует монгол и громадное животное повинуется: в несколько приемов ложится верблюд на землю, поджимая под себя ноги, и на эту живую гору надевают седло, со­стоящее из двух боковых подушек, прикладываемых к горбам, и дощечек, выстоящие концы которых связывают веревками и затем начинают взваливать ящики, тюки, узлы, кадки для воды, ведра, войлоки и прочия вещи, распо­ряжаясь так. бесцеремонно, как будто они производили эту укладку на какой-нибудь деревянной крыше или на земляном пригорке. Наконец все положенные вещи притянуты и увязаны
69
веревками, - воз готов; веревочку подергивают кверху, чтоб заставить верблюда встать. Опять с жалобным ревом и вздохами поднимается он также в несколько определен­ных приемов,-с своей ношей, которой он, кажется, вовсе не замечает, по крайней мере ничем не выражает, чтоб ему было тяжело. Караван тронулся. Верблюды вытяги­ваются в линию; все садятся на лошадей; трогаются телеги и потянулись опять в путь, и, кажется, этому пути не бу­дет конца, что так и будем все ехать по этой пустын­ной земле, не ожидая никакой перемены, никакого нового предмета. А если и встретим что нибудь необыкновенное, то это необыкновенное будет или тоже караваном, подоб­ным нашему, или колодцем, или соленым озером вдали. Другого здесь ожидать нечего.
И следующий переезд совершился по равнине, покры­той местами сплошными пространствами песку, лишенными всякой растительности, местами усеянной галькой или пред­ставлявшей большие глинистые площади, на которых, как видно еще недавно стояли лужи дождевой воды; местами глина была еще влажна, бблыпею же частью уже высохла и растрескалась. Кой-где даже держалась вода; около неё зе­ленела травка и по этим лужам бродила мелкая болот­ная дичь. Значит только воды и недостает для того, чтоб Гоби оделась растительностью и населилась разными обита­телями.
зи ноля.
Жарко,+37° Р. Пьется много и пьешь все, чтб попадется: воду, кумыс, чай туземного приготовления, я все эти напитви такой сомнительной чистоты, что не испытываешь отвраще­ния только потому, что не видишь, откуда берется вода и как они приготовляются. Колодцы содержатся монголами невообразимо грязно; у них полнейшее презрение к со­блюдению какой-нибудь чистоты. В том колодце, из ко­торого берут воду для питья людям, они поят лошадей и верблюдов и остатки воды изо рта тех и других падают обратно; в него же течет вода из луж, образующихся около колодца и образующихся, конечно, не из одной только воды. Но они привыкли, и им кажется, что иначе и быть не может.
Проехав еще две станции все по той же однообразной м пустынной местности, йы встретили на третьем перегоне
70
до десятка тощих вязов, каким-то чудом очутившихся 8Д$й!ь. Они растут в неглубоком ущелье, которое вьется меМду при­горками. Приехали на третью станцию, Горбйнь-Наймй; солнце стояло еще довольно высоко, и мы могли бы добраться сегодня до следующей станции, но Сосновсхий, охотившийся за кемъто, долго не возвращался; переводчик был также с ним и мы, прождав их до сумерек, пришли к заключению, что вероятно здесь заночуем, тем более, что на станция не было видно тех обычных приготовлений для дальней­шего движения, какие обыкновенно делались еще до нашего приезда: возле юрт не было ни людей, ни лошадей, ни вер­блюдов. Отсутствовавшие явились только на закате солнца, но, несмотря на позднее время, было отдано распоряжение ехать дальше. Для телег достали лошадей и они отправи­лись вперед; а для нас еще ловили их в табуне. Людей было так мало, что казак Степанов сам вооружился ар­каном и отправился добывать равных саврасок и буланок.
Наконец снарядились, - нескоро, кой-как; лошадей наловили каких попало; а нам предстоял переезд в тридцать пять верст, да еще ночью, которая уж надвигалась. Ну, когда мы приедем на ночлег! думалось мне и, вероятно, многим: - чуть ни к тому времени, когда следовало бы вста­вать и ехать дальше... Но мы ведь были в степи... Отпра­вились все вместе; но не отъехали и версты от станции, как лошадь Сосновского споткнулась, и упала, и он, разумеется, с нею. Переменили лошадь, но только-что на эту надели уз­дечку, как она поднялась на дыбы и грохнулась назад, через спину; с нами были еще другие запасные лошади; но он уже не хотел более сесть ни на одну из лошадей, говоря, что не может ехать верхом, потому что ушиб ногу, но так как все три телеги уже уехали, то он при­думал следующий план:-вернуться на станцию, оттуда по­слать монгола гонцом на следующую, и велеть немедленно прислать оттуда одну телегу с казаком, да приказать ему, чтоб он ехал как можно скорее; а также привезти чаю, сахару и постель. Итого, в оба конца надо было сделать семьдесят верст да еще ночью и на измученных лоша­дях. Я попробовал посоветывать не оставаться тут, а уж добраться хоть шагом до следующей станции, доказывая, что мы потеряем из за этого целый день, что наши постели, чай и сахар придут тогда, когда будут совсем не нужны. Но все было напрасно. „Если вам угодно, вы можете ехать,
71
а я сказал, что останусь ночевать здесь и приказал при­слать сюда за кною телегу", ответил с расстановками на каждом слове Сосновский.
Он остался е переводчиком и казаком Степановым; а я, не желая проводить ночь в пустой юрте, без постели, без достаточного платья, без еды, чаю и сахару, предпо­чел промаяться ночью часов шесть верхом на плохой ло­шади, да покрайней мере добраться до постели и, простив­шись с своими спутниками, уехал вслед за передней компанией, которая уже скрылась из виду. Со мной поехали два монгола с одной заводной лошадью. Мы благополучно ехали рядом рысцой; потом моей лошадке вздумалось прой­тись галопом; степь была ровная и я не стал удерживать ее, в надежде потом проехать шагом и немного отдохнуть от её тряской рыси, как вдруг она рухнулась со всех ног на землю. Я, разумеется, полетел с нею вместе и упал на правый локоть, а моя правая нога осталась под нею; еще лежа в таком положении я шевельнул правой рукой и убедился, что кости все целы; тогда я стал вы­свобождать с усилием ногу из под тяжести лошади, и, выбравшись, встал, нигде не чувствуя боли. Лошадь тоже сейчас поднялась, и стояла смирно; но только-что я хотел было взять поводья, как вдруг она, словно испуганная вы­стрелом, шарахнулась от меня прочь и унеслась в степь. В тот же миг монгол пустился за нею в погоню, а за ним другой, который держал запасную лошадь. Было уже темно и они через минуту пропали в ночном мраке; я остался один, без людей и без лошади... Кругом темнота и мне видно только звездное небо над черной пустыней. Стою, жду. Сначала я слышал топот лошадей и голоса монгол; но скоро и они пропали вдалеке. Я был совершенно покоен и не допускал мысли, что проводники бросят меня, зная наверно, что они вернутся, если не ныньче, так завтра; что никакой опасности здесь не могло быть, ни от людей, ни От зверей; но мне начинало делаться холодно и стало скучно ходить по одному месту, в ожидании, пока изловят мою лошадь. Предпринять я ровно ничего не мог; поэтому оста­валось только ждать спокойно, и терпеливо. Долго ходил я взад и вперед, поглядывая то на черную степь, то на небо, которое мало по налу заволокло тучами и прислушиваясь ко всякому звуку. Вот слышу топот нескольких лошадей и человеческие голоса, ш>7жасно далеко от меня. Судя по
72
топоту, лошади неслись по степк самым отчаянным гало­пом, и я только дивился смелости монголов, с жажою они носились по неровной степи в тажую темную ночь, не раз­бирая, разумеется, нижажих дорог:-я решительно не мог себе представить, важ можно поймать лошадь при такой темноте и начинал сомневаться, чтоб им это удалось. Мне хотелось жлнжнуть их, заставив вернуться с запасной лошадью, а убежавшую бросить, таж важ она не пропадет, но, во-первых, они были далево; во вторых я ничего не знал по-монгольски. Стою и прислушиваюсь в топоту; он то слышится яснее и до меня доносятся отрывистые и ко­роткие, вав удары бича, вриви монгола,-ай! ай!... извещав­шие меня, что лошадь еще не поймана; то опять ровно ни­чего не было слышно. Тольво теперь я стал чувствовать боль в руве и ноге, но она не внушала мне никакого опасения.
Небо все темнело от надвигавшихся туч; ветер по­дул сильнее, а я был в одном парусинном вителе, и хотя я не надеялся согреть себя историческими воспомина­ниями, но они сократили мне время скучного ожидания. А не хорошо было бы остаться здесь в подобном положении в ту эпоху, когда монголы были могущественным и воин­ственным народом; за то как интересно.
Наконец послышался топот и на этот раз ближе. Я крикнул и получил ответ; вскоре во мне подъехал мон­гол с заводной лошадью, но тольво он один, и мы по­ехали с ним вдвоем. Где был другой, я спросить не умел. Через полчаса он возвратился с пойманной ло­шадью, оседланною монм седлом, и так как монгольское седло весьма неудобно, и эта лошадь была гораздо хуже первой, то я пересел на беглянку. Вместо того, чтоб быть усталой и измученной после такой бешеной скачки, она только плясала и рвалась вперед, имея непонятное стремление уне­стись, куда глаза глядят, так что я едва мог сдерживать ее, сумасшедшую, и то только тем, что постоянно направ­лял ее на ехавшего передо мной всадника. Так я прому­чился с нею почти всю дорогу. Вдруг к нам подскаки­вает, неизвестно откуда взявшийся, всадник... Человек, в этой пустыне, да еще ночью! Это такое редкое явление, что не может не произвести впечатления. Откуда? Кто он? какие у него намерения? Я не мог ни спросить, ни сказать, кто я и куда еду, еслибы он стал спрашивать. Он подъ­ехал очень близко прямо ко мне, как будто ему именно
73
меня было нужно, вгляделся пристально и потом, отъехав к провожатым, заговорил с ними по-монгольски. Этого было достаточно, чтоб совершенно успокоиться. Монгол - значит человек не опасный; но я так и не узнал, кто он был,-вероятно, из нашей же компании, потому что вскоре мы нагнали одну из телег. А я предполагал, что они уж давно на станции. В этой телеге ехал Матусовский.
„Что вы так отстали?-спрашиваю его.
- Да лошади устали, едва идут; двадцать шагов прой­дут и останавливаются отдыхать... А вы отчего так долго не ехали?-спрашивал он меня в свою очередь.
Я рассказал об оставшихся спутниках, о своем па­дении и побеге лошади.
- Вот так всегда бывает, когда по ночам ездят. Мы когда-нибудь еще шею себе сломим...-говорил он с оттенком досады.-Теперь бы спать давно надо, а тут вот еще тащись; на станцию приедешь, там еще дожидайся чаю, пока-то вода вскипит. Ну, кто ездит по ночам, когда в том нет ни малейшей надобности. Все порядочные люди выезжают чем свет и с закатом солнца останавливаются на ночлег, - вот как в степи делают. Спросите кого хотите, кто езжал, да и по здравому смыслу это ясно... Чтд мы станем делать с больным, если кто-вибудь себе, на­пример, ногу сломает, а ночью долго ли до этого!..
Я рассказал ему, как распорядился с собою Сосновский, и наша беседа по этому поводу значительно сократила время, и мы, наконец, дотащились до юрт, больше которых нам ничего не было нужно. Но, увы! то, чтб зачернелось перед нами и чтб мы приняли за юрты, были верблюды какого-то чужого каравана, который шел навстречу; мечты о скором отдыхе исчезли, как мыльный пузырь и опять осталась одна дорожная скука да усталость. Еще с час протащились мы и, наконец, послышался лай собак, за­пахло дымом горящего навоза^-это уж несомненные при­знаки близкого кочевья. Действительно, вскоре мы очутились у самых юрт, которые всегда точно из земли выростают, когда к ним подъезжаешь ночью и если не видишь издали огней. Эта станция по счету была 33-я от Урги, значит больше половины Гоби проехали.
Приехавшие раньше уже заснули, но мы разбудили их потому что знали, что и они были голодны, как и мы, и ве­лели скорее готовить чай и доставать сухари; рассказали о
74
приключениях и стали делать распоряжения об отправлении телеги назад за оставшимися назади спутниками. Отправка телеги тотчас в обратный путь была просто жестокостью: бедные монголы чуть не заплакали, когда им объявили, что они должны сейчас же ехать опять назад, опять тащить телегу на своих избитых бедрах, на своих голодных и измученных лошаденках, которые в здешних голодных местах едва находят себе пищу... Вот каковы «степные законы** административные... Каковы же должны быть кара­тельные! Мы не желали знакомиться с ними, н потому отправили, как было приказано, одного казака назад с постелями и припасами. Монголы думали, что не смели не повиноваться и поехали; но мысли о них и их несчастных лошадях долго мешали нам заснуть спокойно.
1 АВГУСТА.
Оставшиеся спутники приехали сегодня только после по­лудня и мы тронулись в путь лишь во втором часу. День был знойный, удушливый. Сегодня часто встречаются голые пески. Местами по равнинам растет в большом количе­стве кустарник, называемый монголами хармуня (Nitraria Schoberi), и гонимый ветром песок, задерживаясь в его густосплетенных ветвях, образует высокие бугры, дости­гающие иногда вышины более всадника. Сегодня опять попа­дались отдельно стоящие деревья, числом до двадцати; встре­тились два каравана; кой-где держалась в лужах вода, по которой бродили кулики. Все ето несколько разнообразило впечатления и сокращало дорогу. Едем не дурно, но лошади капризничают, ни за что не желая подходить под попереч­ную палку прн перемене всадников, чтд делается всегда на ходу. Поэтому они прибегали к разным хитростям, чтоб заставить их повиноваться. Чаще всего лошади не хотели входить в средину между всадником и оглоблей; тогда новый всадник подъезжал на своей капризной лошади с боку, а прежний или приостанавливал свою лошадь, которая опускала голову, палка проходила над ней и он отъезжал в сторону, а новый подвигался ближе к оглобле; или же он переносил свои ноги одну за другой через палку, потом переклады­вает ее через заднюю луку седла и, освободившись таким образом, быстро выезжал вперед и затем в сторону, а обманутая лошадь нового всадника принуждена была везти одна.
75
На следующей станции мы увидали дамский монастырь, я трудно передать, до какой степени приятно встретить среди такой мертвой земли, как Гоби, подобный оживленный уго­лок. Впрочем, спешу прибавить, что он только по сравне­нию с пустыней показался мне оживленным, только потому что мои глаза уже отвыкли от всего, кроме неба, безотрадной землн, да лиц моих спутников среди обычной обста­новки поезда, т.-е. телег, лошадей и верблюдов. Толькочто мы приехали и вошли в приготовленные для нас юрты, как последние обступила толпа монголов, по преимуи ществу бритоголовых, то-есть духовных,-лам. Эти ламы | были не из больших, а потому вовсе не рисовались своим величием, подобно ургинским, а держали себя так же просто и наивно, как и обыкновенные монголы. Последних тоже собралось не мало, и я очень обрадовался этой интересной, пестрой толпе, жадной до всякого рода новых впечатлений. Все свое им надоело, а все новое и невиданное приводило в ребяческое изумление. Тут опять пришлось играть пер­вую роль таким предметам, как зажигательное стекло, бумага и карандаш, гуттаперчевый стакан, бинокль, склад­ной стул, надувающаяся подушка и т. п., которые делались по-очереди предметом общего внимания, удивления и восторга. Эти вещи оказывали мне ту услугу, что, привлекая к себе зрителей, давали мне возможность близко рассматривать их и иногда срисовывать. Я жалел только о том, что времени было мало: его казалось тем менее, чем больше было ма­териала для изучения. Каких не встречалось здесь типов и костюмов! Сколько проходило перед глазами различных оригинальных сцен! Многие из лам были в одних юбках, стянутых на туловище поясом, за который воткнут сто­ловый прибор, китайского изделия-с ножом, ложкой и палочками, но больше как украшение, потому что нож еще употребляется в дело, а палочками монгол почти никогда не ест; он предпочитает им собственную пятерню, ко­торую запускает во всякия кушанья, потом облизывает ее и вытирает об голову или об халат, а вместо ложки находит более удобною чашку, вероятно, как скорее до­стигающую цели. Вот пришел лама, задрапированный пла­щом, причем одна рука и плечо оставлены голыми; дру­гие в обыкновенных халатах или же просто прикрыты куском какой-нибудь ткани, без всякой претензии на ще­гольство, а только из скромности. Так как большая часть
76
настоящей толпы состоит из духовных лиц, то в одеж­дах преобладают желтый и красный цвета, но есть и синий, малиновый, красно-коричневый и серый. Головы у большин­ства ничем не покрыты и или гладко выбриты, или с во­лосами уже отросшими, как-будто коротко остриженными; некоторые в шапочках, в роде татарских ермолок; иные в шляпах с шариками наверху и лентами сзади; другие повязаны, как бабы, платками. Мужчины бритые или с усами; у немногих есть жиденькая бородка, но и такая- явление редкое. В толпе также много женщин с их ори­гинальными прическами, для достижения которых волосы про­мазываются столярным клеем. Они разделяются на затылке на две пряди, расчесываются в виде широких лент и, благодаря клею, остаются, как деревянные, в данном поло­жении. На вти ленты из волос надеваются разные укра­шения, серебряные с кораллами и бирюзой или медные с цветными стеклышками. Костюм женщин чрезвычайно урод­лив. Он представляет род длинной, узкой рубашки с узкими, длиннейшими рукавами, подобранными на плечах буфами. Рукава обыкновенно подбиты ватой и простеганы частыми рубчиками. Девушки ходят везде свободно и от­крыто, хотя и считают долгом казаться несколько застен­чивыми, но дети диви, кав волчата. Они в малейшем на­шем движении самого невинного харавтера сейчас видят намерение преследовать их и спасаются от опасности бег* ством,-но, отбежав на невоторое расстояние, улыбаются, показывая два ряда прекрасных, блестящих зубов. Встре­чаются, впрочем, дети, вовсе не робвие. Посреди толпы лю*дей нередво видишь лошадей, которые стоят и ходят тут же в вомпании, а также верблюдов, которых вьючат или развьючивают; некоторые из монголов на лошадях стоят тут же или носятся стрелой по степи по каким-то своим экстренным делам. Все говорит, кричит, хохочет, поте­шается и лишь весьма немногие стоят задумчиво и спокойно, увлекшись созерцанием какой-нибудь диковины в роде замше­вой перчатки или пуговиц на кителе. Духовенство держало себя так же развязно й весело, кав все остальные; они даже были еще веселее, потому что ламы, как привилегированное сословие, вообще довольнее жизнью. Даже люди очень взрослые дура­чились нередво словно наши уличные ребятишки. Один лама, например, щелкнул другого, стоявшего перед ним, ла­донью по его бритой голове. Тот обернулся, не спеша; спо­
77
койно взглянул на товарища, потом плюнул себе на ла­донь, растер другой рукой и, нагнувшись, приложил мок­рую ладонь к земле, отчего к ней пристали песок и раз­ный сор. Этою-то 'ладонью он влепил товарищу звонкую пощечину, но сделал вто без гнева, без злобы, просто мило пошутил, и получивший оплеуху принял ее не как оскорбление действием, а как выражение внимания в от­вет на его заигрывание; он нисколько не рассердился, а только весело засмеялся; в толпе также никто не обратил внимания на эту сцену. Наглядевшись на толпу, я отправился взглянуть на монастырь. Он обнесен высокой кирпичной стеной с бордюром, идущим по верхнему краю и выде­ланным из того же кирпича. Внутренность его представ­ляла колонаду, в глубине которой помещалась бронзовая ст&туя Будды; между колоннами стояли в два ряда нисень­кия скамейки, на которых сидели ламы и совершали бого­служение: они все до одного громко и монотонно читали по своим тетрадкам молитвы, по временам сопровождая это чтение барабанным боем и звуками медных тарелок; двое, кроме того, трубили в известные моменты в трубы длиною сажени в полторы и более; они производили сначала один протяжный, ровный звук, потом вводили в него нечастые переливы и колебания. В двух других храмах меньшего размера, находившихся по бокам, происходило тоже самое; вообще богослужение в буддийских храмах почти никогда не прекращается. Но чтб это за богослужение! Я всякий раз выносил самое тяжелое впечатление из монгольских куми­рен, когда бывал в них во время службы: ни в одном ив лам, участвовавших в нем, я не заметил проявле­ния не только какого-нибудь чувства, но даже и внешнего благоговения; храм походил скорее на фабрику, в которой обязанность нерадивых рабочих состояла в том, чтобы отбубнить положенные молитвы, ударить известное число раз в барабан и в тарелки и погудеть в трубы. Забастовав опротивевшую работу, этот фабрично-набожный люд беспорядочной шумной толпой летел вон из храма в кухню, где для них был готов даровой обед или бежал на улицу глазеть и шляться до тех пор, пока призывный звук не соберет их снова на нисенькия скамейки для по­вторения в стотысячный раз всё одного и того же. Понятно, до какой степени должны опротиветь им и храм и стоящие в нем идолы и эти молитвы. Да, на мой взгляд, ламы-
78
одни из несчастных дармоедов, незнающих наслаждений, доставляемых трудом, что-нибудь производящим, а испол­няющих всю свою жизнь бесплодную работу, подобно Данаи­дам, наполнявших водою бездонные бочки.
Однако, компания уже уехала, надо догонять ее. Мне по­палась дурная лошадь, и я торопился догнать поезд, чтоб переменить ее на другую. День клонился уже к вечеру. Кругом расстилалась зеленая степь, на горизонте виднелись невысокие пригорки, освещенные красноватым светом за­ходящего солнца. Часто встречались песчаные поляны, иногда имевшие до странности правильную форму круга, как будто кто нарочно выделал их по циркулю, и я не мог объяс­нить себе их происхождения. Сегодня попался навстречу проезжающий, какой-то китаец; он ехал в телеге и си­дел в ней полуголый. Еще встретились один караван возвращавшихся верблюдов под одними седлами и два с грузом чая, отправлявшагося в Россию... Столько встреч одна за другой-небывалое событие в Гоби; здесь они бы­вают не чаще чем встречи кораблей в океане, поэтому ни одна не проходит незамеченною. Эти встречи несколько облегчили 46-ти верстный переезд, чему помогал также и превосходный воздух, наполненный ароматом как будто от цветущих лип или луговых цветов, но откуда он ввялея здесь, среди необозримых пространств почти голой земли? Вероятно, его принесло издалека с потоком воздуха, пред­шествовавшим буре, которая дошла до нас ночью и, сопро­вождаемая дождем, бушевала до утра; телега, в которой я спал, дрожала и скрипела, и я каждую минуту ожидал, что вот-вот ее опрокинет... Но мои опасения к счастию оказались напрасными.
2 АВГУСТА.
Сегодня мы проехали мимо одной из так-называфмых Святых гор, каких в Монголии много, и все они называются общим именемБогдо-ула. Здешняя представляет длин­ный, довольно высокий увал, издали чрезвычайно похожий на насыпь, какие делаются для проведения железных дорог, потому что верхний край её представлял издали совершенно прямую горизонтальную линию. Один конец этого увала тя­нется вдаль и исчезает, сливаясь с горизонтом, а другой обрывается крутым уступом на совершенно гладкой и без­граничной равнине, производя чрезвычайно странное впечат-
ление: просто не верится, чтоб он бил естественного про** исхождения. Наверху, у самого обрыва, стоит обб в виде маленькой кельи, убранной сухими ветками и равными лоску­тьями, и мне захотелось рассмотреть его поближе, для чего нужно было подняться на верхнюю площадь горы. Она ваза** лась не высокою, и я поехал; но не раз хотел вернуться навад, потому что подъем был чрезвычайно крут и тру** ден, да поворот был уже не возможен, так как на узенькой тропинке моей лошади негде было бы обернуться и я поневоле продолжал взбираться на гору. Лошадь не раз становилась почти в вертикальное положение н тогда мне казалось, что она готова полететь назад через свою спину вместе со мною; я совсем лежал на её шее, не смея при­подняться, чтоб не перенести назад центра тяжести и наконец, добрался благополучно; подъехал к обо и к ве' ликой досаде нашел, что, по поговорке, овчинка не стоила : выделки: обо и местность вокруг него не представляли ника­кого особенного интереса. Переводчик раньше передал слова монгол, ехавших с нами, что по преданию, на этой горе находилась кузница Чингиз-хана. Такия кузницы указывают также во многих местах. Чтоб не совсем даром про­пали мой риск и труд моей лошади, я набросал рисунок этого обо с частью расстилавшейся внизу равнины, которая I теперь, когда я находился на значительной высоте, открылась : перед моими глазами на необъятное пространство. Почти лишенная всякой растительности, окрашенная каким-то не­определенным фиолетово-серым цветом, она чрезвычайно походила на море в тихую, пасмурную погоду.
У следующей станции Тугурик лежит соленое озеро, на котором было довольно много дичи,-куликов, уток, кол­пиц и журавлей, но без собаки охота была неудобна, почти невозможна. Казак Степанов вздумал купаться, но оказа­лось, что озеро очень мелко, так что он ни в одном месте не погрузился в воду даже до половины туловища.
На дальнейшем пути встречалось много скелетов вер­блюдов и костей других животных; на земле во многих местах валялись большие клочья верблюжьей шерсти, которою можно бы одеть большое число людей, а здесь она пропа­дает даром. Местность пустынна и дика; по ней рассеяно много гранитных глыб, торчащих из земли и состоящих из нескольких слоев горизонтально наложенных друг на друга (так-называемые „чертовы мельницы"). Дорога была
80
скверны, тряская невольно заставлявшая удивляться крепости китайской телеги, которая все выдерживала и не ломалась. Со­вершив еще переезд в 28 верст под знойным солнцем все по той se безотрадной, выжженной степи, мы приехали на пикет Толи. Солнце уже садилось, тем не менее отдавалось распоряжение ехать дальше и тольво величина предстоявшей станции заставила остановиться здесь ночевать, чему я был искренно рад, потому что всякое селение представляет ка­кой-нибудь свой интерес. Я тотчас пошел бродить по селу. Однако при слове „селение*, „село* читатель не должен пред­ставлять себе что-нибудь похожее даже на нашу деревню, в которой все-таки есть улица, где-нибудь торчит ракита, кует, зеленеет трава... Ничего подобного здесь не встре­чается глазу. Путник увидит здесь вот что. По чистой, несколько волнующейся степи просто разбросаны в беспо­рядке до тридцати или более юртъ-то близко, то далеко одна от другой,-вот это и есть селение. Ни одного домика, ни двора, обнесенного оградой, ни огорода здесь вы не встре­тите; между юртами, в них и вокруг них, толчется на­селение и бродит принадлежащий ему скот. Земля выбита, утоптана ногами и усыпана всяким сором. Зелени нигде ни пятнышка. Но тут, в Толи, несколько в стороне от юрт, стойт ламский монастырь. Однако, чтб за странность! Селение довольно велико, людей должно бы быть много, а мы приехали и толпы любопытных нетъ-куда же девались оби­татели? Эго необыкновенное явление скоро объяснилось: мы узнали, что вчера приехал сюда из Тибета новый гыгэн или хутукта, и ламы, составляющие большинство населения Толи, находились при нем или по обязанности, или из бла­гоговения, а пожалуй, просто из любопытства, как перед всякой новинкой.
Вечер был тихий, на западе догорала заря, и часто мысли невольно уносились туда, к этому западу... В ожидании при­хода нашего транспорта, приготовили чай, и мы, собравшись в юрте, разлеглись на войлоках вокруг нисенькой скамейки, служившей нам столом, пили чай и беседовали. На сто­лике стояли чашки с налитым в них чаем, сахарница, бутылка с вином,-остаток даров любезной Кяхты, и стеа­риновая свеча в нисеньком подсвечнике. Вдруг налетел неожиданный порыв ветра, мгновенно сорвал войлоки с половины юрты, задул свечу, и так затряс и закачал еаш непрочный дом, что, не ухватись за него руками мон­
81
голы, его бы наверно сломало в одну секунду и натворило бы нам бед, перебив посуду, просыпав сахар и пролив вино. Вместе с ветром западали крупный капли дождя; но буря так же быстро прекратилась, как быстро налетела: бук­вально через минуту воздух опять был совершенно непод­вижен, так что свеча могла, не колеблясь, гореть на дворе; дождь перестал, но от надвинувшихся туч небо стало' черно, как земля. Ветер больше не повторился.
Мы опять собрались в юрту и продолжали беседу. Раз­говор шел, между прочим, о хутукте, находившемся близко от нас и нам бы очень хотелось увидать его; но ве­роятно это невозможно, думали мы, потому что мы видели в Урге, как недоступно они себя держат. Однако ре­шили попытать счастье и отправили к нему посла, прика­зав сказать, что русские, едущие в Пекин, приветствуют его и желают-де получить от него благословение,-так не может ли он принять их. Сидим и ждем ответа. По­сланный ушел и к нашему не малому удивлению, от таин­ственного человека, олицетворяющего на земле божество, пришло приглашение: хутукта приказал сказать, что ожи­дает нас, только просит поскорее придти, потому что скоро ляжет спать.
Не медля ни минуты мы отправились. Ночь, как я сказал, была страшно темная. Лама, явившийся к нам с ответом хутукты, шел впереди с фонарем; за него дер­жался один, за другого третий; так и шли все расстояние до монастыря...
Когда ожидаешь увидать что-нибудь занимательное, на­пример почему-нибудь особенно интересного человека, мысль и воображение всегда обгоняют действительность; так было со мною и на этот раз: пока мы шли к монастырю и потом проходили его двор, передо мною уже создался образ того, кого я должен был сейчас увидеть; только я ужасно боялся, чтобы какая-нибудь случайность не помешала нашему визиту. Среди окружавшей нас темноты только в дверях боковых отделов храма сквозил тусклый свет, н там совершалось богослужение, сопровождаемое по обык­новению дикими завываниями труб, лязгом медных таре­лок в такт с барабанным боем, и теперь в этом непроглядном мраке, в глубине пустыни, оно только уве­личивало интерес и придавало таинственную торжествен­ность предстоящему свиданию. В моем воображении уже, а. а. ысициЯ. G
82
создалась обстановка, среди которой я должен буду уви• дать хутукту: мне чудилась большая юрта пли одна из та ких комнат, какие я видел в Урге, в летнем дворце; в глубине её на возвышении нечто в роде трона с на весом над ним; на троне сидит важная, молчаливая ' и непременно толстая фигура в роскошных одеждах, с : руками, как бы осеняющими все, что находится ниже его; : по сторонам мне представлялись ряды стоящих лам, е : опущенными головами в тихом благоговении; я видел в = самих себя, подходящих к этому святому, и не мог только ; представить себе, что мы предпримем, войдя; не зпал, : как должны будем держать себя, говорить ли и чтб именно, или молчать, предоставляя ему первое слово.
Мы перешли двор, и в левой стороне его мелькнул свет, как будто в нисенькой и маленькой двери, и в темноте ночи я не мог рассмотреть, в какое здание она вела; шедший впереди лама направился именно к ней и, остановившись, пригласил нас войти. Эта дверь была так низка и мала, что мы должны были сильно согнуться, чтоб пройти или, лучше сказать, пролезть в нее по одному, так как войти зараз двоим было невозможно. Вошел и я, и каково же было мое изумление, когда я очутился в ма­ленькой, плохо освешепной юрте, лицом кь лицу с хутухтой, который сидел на нисеньком диване или постели не более кав в двух шагах от входной двери. Созданная воображением картина с её величием, таинственностью и важностию, оказалось, никуда не годилась и исчезла, усту­пив место совершенно простой и даже убогой действительности.
Как только мы вошли, хутукта (или гыгэн) привстал, поздоровался с пами, мило, просто и любезно; с необыкно­венной живостью и веселым выражением лица он тотчас пригласил нас сесть на стоявшие маленькия скамеечки, не. больше четверти аршина вышины и велел подать чаю, ко­торый в одну минуту был принесен двумя ламами в чашках. Остальные несколько лам сиделп возле постели на корточках.
Начался разговор через переводчика, но содержание его можно без всякой потери выпустить, хотя он и мог быть весьма интересным. Я тем временем рассматривал хутукту и его обстановку. Он был человек среднего роста, лет сорока, худощавый с желтовато-смуглой кожей. Вся голова его была гладко выбрита; черты лица довольно пра-
фз
ильны и гораздо более подходили в кавказскому типу, ем к монгольскому; глаза черные, быстрые и умные; выажение лица любезное, внимательное и приветливое. Одет к был в плащ темно-желтого цвета, перекинутый чеез левое плечо и окутывающий все тело, кроме правых леча и руки, которые оставались обнаженными; а под пла­ном был халат или юбка коричнево-красного цвета. Ба иване, стоявшем под навесом и служившем ему, как идно, постелью, лежала подушка, в виде валика; у изгоэвья, под занавесом, стоял столик, на котором поме­чались футляры с стеклянными дверками и бронзовыми долами внутри и перед ними горела маленькая лампада; а другом столике, возле дивана, лежала пачка бумаги, списанной молитвами; стоял ночник, освещавший юрту, и ижала табакерка, из которой он часто нюхал табак; на его же поставили и наши чашки с чаем.
Он говорил чрезвычайно развязно, держал себя соершенно просто, без малейшей важности, но с достоингвом; во всех его манерах, вежливом обращении и люезном выражении лица проглядывал скорее европеец, да це светский человек; на полудикого же сына азиатских гепей он не походил нисколько. Хутукта просто изумил еня и мне захотелось непременно нарисовать его с науры. Я попросил переводчика передать ему о моем желании эхранить себе на память его портрет, и просьбу дозволить зять его. Гыгэн согласился без малейшего возражения... Каu разница, подумал я, между этой простотой, сговорчивостью любезной готовностью па все, о чем его просили, и той наускной важностью и неприступной таинственностью, какимп сружали себя и дворец главного хутукты старшие ламы в рге. Впрочем, это и естественно: лакеи в большинстве иучаев бывают важнее и надменнее своих господ. Так ик мы знали, что он уже собирался лечь спать, то мы поропились уйти. На прощанье он подал каждому из ис руку, совершенно по европейски, и, простившись самым обезным манером, приказал ламам проводить нас с фоирем до нашей юрты. Сосновский послал ему с провожатыми (ну из коробочек конфект, подаренных нам в Кяхте, ламамъ-по складному ножу, к сожалению, самой плохой ьботы, так как лучшими же он не запасся. Я говорю, ь сожалению, потому что по подобным образцам монголы
6*
84
п китайцы должны составить себе весьма невыгодное пови­тие о русских изделиях.
Дома мы долго говорили о нашем новом знакомом, оставившем у всех хорошее воспоминание и всех удивив­шем своим утонченно вежливым обращением и простотою. Мне же он просто показался загадочным. Не монгол он, думалось мне...
3 АВГУСТА.
Я проснулся с восходом солнца и, совершив наскоро туалет и выпив чашку чаю, один отправился с альбо­мом н красками в монастырь-рисовать портрет гыгэна. В Азии вто-визит вовсе не ранний, так как там еще не научились превращать дня в ночь и ночи в день. Про­ходя через первый двор, я увидал высокую и довольно красивую монгольскую девушку, полную здоровья и сил, которая стояла на ступенях каменной лестницы перед входом главного храма и молилась; щеки её рдели румян­цем, глаза были опущены вниз, сложенные руки подняты кверху и приложены ко лбу; по временам она набожно скло­нялась на колени и, вставая опять поднимала над головой свои руки. Не трудно видеть молится ли человек от души или совершает процесс молитвы... Она от души молилась и мне, по свойственному туристам любопытству, ужасно за­хотелось узнать, о чем просила небо эта молодая монголка. Готовилась ли она к чему нибудь важному в жизни или это важное уже совершилось и она благодарила богов? Но узнать не было средств, да и попытка эта, может быть, была бы слишком большою нескромностью. Войдя в юрту, я нашел хутукту совсем готовым к сеансу; он был одет в парадную одежду т.-е. желтый атласный халат с широкими рукавами и высокий желтый клобук, остроконечный с от­воротами. Поздоровавшись с ним, я руками объяснил ему, что не умею говорить; показал ему свой альбом с рисун­ками, сделанными раньше в дороге; он и находившиеся в юрте ламы рассматривали их с детским любопытсвом и неподдельным интересом. Потом также пантомимами я дал знать, что намерен начать рисование портрета и он принял покойное положение. Портрет акварелью, с неосо­бенно тщательной отделкой, делается очень скоро, и когда он был готов, все стали рассматривать его, удивлялись сходству, узнавали нарисованные вещи, и не могли удер­
85
жаться, чтоб не хохотать от удовольствия, причем каждый из них объяснял другому, чтб узнавал сам.
Увидав у меня резинку, которой я стирал карандаш, хутукта пожелал посмотреть ео, и вероятно подумав, что это что-нибудь в роде краски, которой можно рисовать, по­пробовал провести черту; но как только почувствовал, что ода гнется, он вдруг с испугом бросил ее в сто­рону и затряс рукою, как делают, когда схватят чтонибудь отвратительное. На лице его выразился страх. Я невольно громко рассмеялся, а ламы в испуге вскочили с своих мест и закричали, спрашивая: „Г£ла? Гала?“. Огон? Горячее? Но гыгэн сам тотчас расхохотался и успокоил свою свиту. Резинка пошла по рукам, и её свойству - стирать карандаш, сгибаться и опять выпрямляться, - не могли доста­точно надивиться. Когда мы въехали в Монголию,я постоянно носил в кармане гуттаперчевый стакан для питья, как монголы носят за пазухой деревянные чашки для той же цели; я показал его гыгэну, который теперь хотя без страха, но все-таки с некоторым отвращением взял его в руки и много удивлялся его способности складываться, выворачиваться и опять принимать прежнюю форму. Они, очевидно, совсем ' не были знакомы с гуттаперчей.
Я стал прощаться; но он попросил еще раз пока­зать ему мой альбом; потом я обратился к нему с прось­бой подписать под портретом свое имя, чтб он тотчас исполнил. Для фотографа он позировал с такою же го­товностью.
За обедом переводчик рассказывал, что между ламами начинался разговор о том, - хорошо ли они сделали, что позволили снимать портреты с такого святого человека, нет ли в этом греха; и, кроме того, их не мало смущали во­просы, зачем мы это делали, не вышло бы из всего какой беды. Но гыгэн успокоил их совершенно, объяснив, что изображение его снято для тех их едиповерцев, которые живут в России,-для бурят, и так как они не могут приехать сюда, чтоб поклониться ему, то им приятно бу­дет по крайней мере иметь его изображение... Опять, какова находчивость и какой такт! Но дозволить сделать фотогра­фический снимок с лам в храме, во время богослуже­ния, хутукта не решился, объяснив, что он лично не ви­дит в этом никакого греха, и понимает, насколько это для нас интересно, но суеверие лам так велико, что онъ
86
опасается заслужить их нарекания и неудовольствие, него он бы не желал...
Вот какого, по-своему, замечательного человека дове­лось встретить на далеком суеверном востоке! В полдень мы оставили Толи. Целый день едем по камням, среди камней и можем любоваться различными видоизменениями опят таки каменных пород; везде камень и камень... Страстный минера­лог задохнулся бы здесь от восторга, но просто живому человеку тут кажется жутко: кварц, сланец, гранит, галька, песок и лишь кой-где реденькая тощая травка - вот и все содержание картин здешней природы; а жаркий воздух, от которого негде укрыться, соленая грязная вода в ко­лодцах, страшно тряская дорога составляют условия здешнего комфорта. К ночи собралась и разразилась страшная гроза с проливным дождем, но телеги и юрты вполне защищали нас от бушевавших стихий; только мы плохо надеялись па свои непрочные убежища и потому спали тревожно.
4 АВГУСТА.
Теперь чувствуется, что мы в глубине бесплодной пу­стыни и скудость её природы сильно сказывается во всем; несчастная обстановка здешнего населения становится еще более поражающею. Это-страна страшных лишений для лю­дей и невообразимых страданий для животных. Юрты здесь грязны; люди одеты, как нищие и имеют болезненный вид; лошади худы; рогатого скота не видно совсем; голодные со­баки, как тени, бродят около юрт или верблюдов, мо­жет быть ожидая с нетерпением их смерти, а пока ли­жут и грызут спятые с пих седла, потому что на них остались следы крови от израненных спин этих горе­мычных созданий. Иные из верблюдов представляют бук­вально вожу да кости, тем не менее их заставляют та­скать на себе вьюки, потому что заменить их иекем; спины их изъязвлены, а раны полны личинок мух, от кото­рых монголы стараются освободить их, но делают это до крайности грубо. А иногда еще прилетит разбойник-ворон и, если не доглядят, примется клевать израненную сггину живого верблюда...
Да, читатель, отвратительно и страшно; но такова здешняя жизнь! Я даже пожалел, что подошел к верблюдам, когда их развьючивали. Сердце мое страдало, когда я видел эти кроткие глаза, из которых текли слезы, не поэтические, а
87
настоящие, какие текут у людей в минуты непосильных физических страданий; когда услыхал их жалобные стоны, рев и вздохи при грубом обхождении с ними людей, хотя и без дурного намерения. У некоторых недоставало голоса кричать от боли; они только стонали и охали-и как эти стоны походили на человеческие! Для чего же и за что, не­вольно спрашиваешь себя, на долю некоторых живых су­ществ выпадает так много и таких жестоких стрададаний! И как бы хотелось положить им конец, или, по крайней мере, облегчить, уменьшить их. Может быть, это и возможно, но не для проезжающего мимо путешественника; а потому-лучше уйдем отсюда скорее.
Я обрадовался, когда увидал, что со следующей станции наш багаж повезли пе на верблюдах, а па двух китай­ских грузовых телегах; лошади все-таки не так измучены, да и появление этих телег служило приятным вестником, что пустыне скоро конец; тем не менее на протяжении всей следующей станции поверхность земли представлялась усеянною одними голыми камнями, как будто нарочно насыпанными здесь. .Больше о дороге сказать нечего... Почти каждая ночь застает нас в дороге и никакие силы не в состоянии что-нибудь изменить в предписаниях ,степных законовъ3 * * 6. Сегодня опять приехали на ночлег, когда почти следовало бы вставать.
3 АВГУСТА.
Вследствие езды по ночам, которые здесь обыкновенно очень свежи, мы начинаем хворать: у одного насморк, у другого зубы разболелись; у того в ухо стреляет; казаки жалуются на усталость, оттого, что им не удается выспаться, потому что им приходится возиться с вещами, принимать их, укладывать на новые телеги или вьюки, а в потьмах это в высшей степени неудобно и совершается медленно.
Выехали, разумеется, не рано. Дорога идет равниной, которая сегодня в общем имеет зеленый цвет; попадаются даже мелкие цветы; множество ящериц бегает по земле. В полдень приехали на станцию усталые и голодные. Но тут отдается такая программа на нынешний день: часам к че­тырем приехать на следующую станцию; там остановимся часа на три, потому что убьют барана и будут варить суп а после обеда поедем дальше. Выходит, что от 12
до 4 часов, т.-е. самое жаркое время дна мы будем печься
88
на солнце сами я морить животных, а от четырех ча­сов, когда жар спадет, простоим на месте в ожидании вареной баранины и, потом, наевшись, выедем на закате солнца; вначит, опять приедем поздно, и на другой день опять поздно встанем. Все изумлялись, и как ни ломали себе голову, чтоб разрешить вопрос, почему же так лучше, в чем тут выгода, ничего придумать не могли я только по­виновались, утешая себя надеждою, что авось после, когда опыт научит, у нас будут иные порядки.
Я уехал с одним из казаков вперед. Едем по равнине, несколько более оживленной; на ней встречаются интересные чашеобразные углубления с озерками посредине; вся равнина представляет царство полыни и воздух пропи­тан её запахом. Стадо антилоп (цзврвн), голов в трид­цать, пересекло нам дорогу и унеслось вдаль; невдалеке от пас расхаживали две дрохвы и над нами пролетело стадо пустынников. Появление этих животных также служило предвестником, что мы скоро выберемся ив Гоби.
Приехали на станцию Шар&-Мурвнь, сорок третью по счету от Урги. Здесь мы нашли сопровождавшего нас мон­гольского чиновника, - Хундэ иля Хундугэ, приехавшего раньше вас. Он отдавал распоряжения о лошадях и те­легах для дальнейшего движения и заботился о приготовле­нии нам ужина. Солнце уже опускалось к горизонту, а ло­шадей я не видал нигде, телег тоже; за бараном толькочто послали куда-то и меня даже удивляло, куда тут можно послать, когда кроме трех жалких юрт на всем про­странстве ничего кругом не видать, на сколько глаз хва­тает; а он везде видит открытый горизонт; однако, ба­рана достали. Ну, не скоро мы уедем отсюда, подумал я; и действительно, пока все съехались, пока сварили суп и все пообедали и когда, наконец, все было готово к отъезду, светило уже не солнце, а молодой месяц, да яркия звезды. Но когда вышли из юрты, чтоб садиться в телеги и на лошадей, тут только узнали, что еще не хватает многих людей, лошадей и пет телег под багаж. Поднялись крив, гам, беготня; крошечный пикет ожил; пустыня огласилась распеканиями за нераспорядительность, угрозами, направлен­ными на Хундв и громогласными приказаниями, чтоб сей­час немедленно все было готово. Раздался топот гонцов, по­летевших во все стороны за разными предметами, без кото­рых мы не могли двинуться с места. А на дворе уж ночь.
89
Я и Матусовский предложили-было остаться здесь ноче­вать, приготовят все с вечера и завтра чем свет вы­ехать; но наше предложение было отвергнуто, на том осно­вании, что мы н тан проехали сегодня слишком мало, только 47 верст. Это действительно мало при езде на переменных лошадях, да уж что ж делать! Сила обстоятельств (хотя этой силой была наша собственная неумелость и желание сде­лать непременно по-своему) не всегда подчиняется нашим желаниям и планам. Пробовали еще убеждать; но наши слова названы „оппозицией", и решено во что бы ни стало проехать сегодня еще станцию, хотя на самом деле это делалось на счет завтрашнего дня. Стоим готовые в отъезду, ждем. Суматоха не прекращается; то затихнет, то, как пламя по­жара, снова вспыхнет: речи принимают более громкий тон, более грозное содержание, до моего уха долетают удары на­гайки,-этого неразлучного спутника „степных законовъ"; за ударами раздаются криви мольбы о помиловании; а дело впе­ред не подвигается. Девять часов вечера,-мы стоим у не­наложенных телег; десять часов, одиннадцать-все стоим и все собираемся в путь; измученные вазави и монголы не спят, мы тоже, стоим и дремлем. О гонцах, усвакавших на лошадьми точно в другой мир,-ни слуху, ни духу. Степь давно спит мертвым сном и ни один звув теперь не на­рушает её ночного безмолвия. Навонец, когда стоявшие за отъезд сегодня, а не завтра, Сосновсвий, а с ним Боярский и Андреевский пришли в убеждению, что посредством крива н прочего нельзя создать настоящих лошадей,-от первого пришло приказание оставаться ночевать... Но, как часто бы­вает в подобных случаях, сон прошел, и я лежал в телеге, предаваясь, против воли, размышлениям о разных непостижимых для меня вещах. Является через несколько времени Матусовсвий и тащит из под меня свой матрац.
- Вы не спите?-спрашивает он.'
- Нет.
- Отчего это у меня такое неприятное ощущение во рту?-спрашивает он:-что-то тавое этакое...
- Оттого, что едите на ночь,-ответил я.
- Что же бы сделать, чтобы не было?
- Да чтб же сделать? Давайте выпьем чаю; встати и мне пить хочется, да и сон совсем пропал.
Мы шепнули казаку Степанову, чтоб он согрел нам в маленьком чайнике воды и принес в пустую юрту.
90
Казак Степанов принадлежит к числу тех людей, у которых в руках дело горит: у Степанова н костер быстрее разгорается и вода скорее закипает, и у всякой лошади рыси прибавляется, когда она под ним идет. Мы уже со Степановым, по русской поговорке, довольно соли съели, чтоб я ног разглядеть в нем неутомимого, лов­кого а вместе с тем, чрезвычайно скромного человека. Он представлял полнейший контраст с другим казаком,- Павловым. Степанов работает больше всех, менее всех заметен и никогда про свои достоинства я деятельность ни­чего пе рассказывает. О чем бы и когда бы его ни попро­сили, отказа никогда не бывает. ,Слушаю-съ“, ответит он, н просьба мигом исполняется. Он живо согрел чайник, заварил чаю и принес в юрту. У меня нашлись огарки стеариновых свечей; их зажгли и пошла у нас с Матусовским беседа, которая, как известно, у русских людей за чаем всегда спорее идет. Говорилось, разумеется, о путеше­ствии, о том, что уже прошло главной же нашей заботой было будущее. Многое начинало серьезно тревожить нас; но раньше, мы, как еще мало знакомые между собою, не высказывались, а тут в первый раз разговорились, и открылось, что мы во мно­гом были единомышленниками. Эта беседа имела важное значе­ние, на том основании, что путешественникам полезно и даже необходимо оглядываться по временам назад, на пройденный путь, на самого себя и собирать мысли, которые, под влия­нием беспрестанно меняющихся обстановки и впечатлений, ужасно разбредаются; в путешествии же, подобном нашему, необходимо было кроме того будить мысли, потому что я чув­ствовал, что мозг впадал в какую-то спячку.
О чем шла у нас беседа, я здесь не поведаю читателю, а, может быть, расскажу в другом месте; теперь же скажу, что будущее после неё стало представляться нам в самом мрачном цвете. Матусовский наконец заснул, а у меня сон окончательно прошел, и я решил дождаться восхода солнца,-хотелось посмотреть, как восходит оно в Гоби, словно последняя не есть частичка все той же нашей планеты. Сначала я долго писал в юрте свои кой-какие заметки, а когда через щели её уже стало просвечивать голубое небо, я вышел и отметил в своей дорожной книжке, чнсло следующего дня.
91
в АВГУСТА.
Светает. Монголы уже проснулись; слышны говор, чейто мучительный кашель и ржание лошадей, которые, бедные, так и простояли всю ночь под седлами привяванные п следовательно голодные. Сколько смысла в атом повороте головы к подходящему человеку, во взгляде и в атом ржании, выражающих вопросы: отчего же до сих пор не дают нам есть? Зачем целую ночь продержали на при­вязи? Жалко было бедных животных... Утро было такое свежее, что я в теплом пальто дрожал и не мог со­греться; думал уж не мороз ли, но термометр показывал десять градусов тепла. Вот что значит привыкнуть к те­плу тридцатипятиградусному, какое стояло в то время днем.
Хожу около юрт и посматриваю па разгорающийся на востоке уголок бирюзового неба. Вся земля еще в синева­том тумане; но вот луч света скользнул по ней и оза­рил зеленую траву, юрты, телеги и лошадей. От всех предметов протянулись по степи длинные холодные тени; все ожило; проснулись и потянули черев степь стада птиц; другие маленькия прилетели к нашему лагерю и запрыгали вблизи юрт, чирикая и посвистывая на разные лады. Про­снулись казаки, потом другие мои спутники и вскоре тро­нулись в путь.
Почва стала более глинистой, и растительность, хотя все еще бедная, обильнее покрывала землю. Здесь уже была видна настоящая дорога в две колеи, кругом обросшие травой, точь в точь как наши небойкия проселочные до­роги; встречалось также много наших трав и цветов, и даже несколько стебельков гречихи, выросшей вероятно ив случайно попавших сюда зерен; и мысли по случаю отой дороги и пветущей гречихи унеслись к русским де­ревням и полям: мне так и казалось, что вот сейчас в знакомую усадьбу приеду. Я задумался; но подъехал Степанов и при его словах мыслп о далекой родине ми­гом улетели прочь.
«Целая тысяча диких ковъговорит он, стараясь при­дать своему голосу выражение самого невозмутимого спокой­ствия; по я видел, как билось его охотничье сердце, и по­нял, что значили его слова,-надо бы подъехать с ружьями.
- Где они?
«А вот тут, недалечко за увалом...
Мы достали из повозок свои бердановские штуцера и,
92
отдав монголу лошадей, пригнувшись, пошли пешком к пригорку, за которым должны были увидать стадо антилопъ- цзэрэн; сердце билось так, кук будто лопнуть собиралось; в груди спирало дыхание. Проползши еще несколько десят­ков шагов и приподнявшись, мы увидали за холмом их красивые головки; но и они тоже наметили нас и стали тихо уходить прочь. „Стреляй, Степанов!* сказал я, зная, какое удовольствие доставлял ему этим правом первого выстрела. Он прицеливается, раздается выстрел, но, понятно, без успеха... Чтоб стрелять хорошо, надо хорошо знать свое ружье, а мы их почти вовсе не знали, потому что хотя и стреляли из них в цель в Семипалатинске, но крайне безтолково, по избитым мишеням и ничему не научились. Цзэрзны стрелой умчались на отдаленный холм, а мы, как это всегда бывает с охотниками, стали рассуждать о том, как надо было бы действовать, т.-е. не тек, кам мы посту­пили. Поехали дальше. В пожелтевшей траве бегало и взле­тало почти из под ног лошадей множество жаворонков, но пения их нигде не было слышно: все было тихо кругом. Приехали на станцию Цаган-Худук. Юрта тесная и старая, но на полу постлан новый и белый, как снег, войлок, на который даже приятно лечь; от солнца защита есть, а больше нам ничего не требуется,-мы уж стали кочевниками. Я настолько забыл о европейском комфорте и привык к неудобствам бродячей жизни, что мне начинало казаться, что я никогда и не жил иначе. Напившись здесь чаю, мы уехали дальше; я сел теперь в повозку, потому что меня одолевал сон и проспал половину дороги до следующей станции, пока меня не разбудила страшная тряска телеги, которая тя­жело поднималась в гору по отвратительной каменнстой до­роге. Несчастные возницы-беззубый старик и юноша,-маль­чик или девочка, их не разберешь, - просто из сил выби­лись и последний чуть не плакал, так что я велел другому монголу заменить его. За перевалом пошла холмистая мест­ность н растительность стала богаче; луга пестрели цветами. Гористая местность тянулась и за станцией Олон-Худук. Огромные холмы, образующие величественные покатые склоны, спускающиеся в громадные долины, напоминают места, встречавшиеся между Кяхтой и Ургой. Растительность ста­новится еще разнообразнее; встречается много цветов, но они однообразны и между ними преобладают мелкие сибир­ские астры.
93
Мне попалась такая дурная и тряская лошадь что я почти всю станцию прошел пешком, только по временам садясь на нее, чтоб отдохнуть. На следующей станции Голтай оста­новились ночевать.
7 АВГУСТА.
Выставленные для нас юрты и стоящий не подалеку не­большой монгольский поселок, состоящий лишь из нескольких юрт, расположены на равнине, окруженной холмами, по которым точно искусственпо расставлены камни, напоминаю­щие надгробные памятники или развалины. За ближайшими холмами поднимаются другие, более высокие, все одетые тра­вой. Переменили лошадей и уехали. Обширные зеленые до­лины сменялись холмами; проехали небольшим ущельем, в котором лежат округленные временем обломки упав­ших и разбившихся, скал и когда выбрались из лабиринта холмов, перед нами опять открылась обширная гладкая долина, ушедшая в беспредельную туманную даль, где над нею поднимались легкия голубые горы, образующие несколько планов. Жарко и довольно скучно. Непонятная жажда дви­жения вперед к новому и неведомому заставляет погонять лошадь; хочется скорее достигнуть этой ширмы гор и ско­рее увидать, чтб там скрывается за ними. Но тяжело иногда бывает от втого стремления в неизвестную даль, все в чему-то -лучшему, и не раз я завидовал тем, кто не стра­дает втой болезнью. Вот рядом со мной едет монгол, ведет запасных лошадей. Чтб за блаженнейшая и всем довольная физиономия. Солнце жжет его непокрытую голову; лицо блестит, словно намазанное маслом; прищурив глаза так, что от них остались две узенькия щелочки, он как будто улыбается, но, всмотревшись в его лицо, видишь, что улыбки нет; видно только, что он в вту минуту ничего не желает, ни о чем не думает и никуда не стремится; он едет, потому что сидит па лошади, потому что лошадь его везет, потому что ему приказано ехать, Он просто живет, как цзэрэн, как степпая птица, и пока здоров и сыт, совершенно доволен и покоен... И смотря по со­стоянию духа, в каком находишься, или содрогнешься при мысли о подобном существовании, или же позавидуешь ему.
Переезжаем равнину. Лошадь моя бежит хорошей рысью или несется галопом, а до её другого конца все еще далеко. Добрались наконец, перевалили через холм и, спустив­
_ 94 _
шись с него, неожиданно очутились у самой станции. Здесь по неширокой долине рассеяно много отдельных поселков в три, четыре юрты каждый; не вдалеке пасутси табуны лошадей и стада рогатого скота, а на высоких боковых пригорках, зеленых и таких гладеньких, как будто стриженый газон в парке, пестреют стада баранов. Все это после мертвых пустынь радует глаз.
Наши юрты выставлены отдельно в стороне; но народу собралось много н между монголами были также китайцы; тут же стояло много оседланных лошадей; в аулах раз­давались шум, говор, и в одном месте сердитые крики; это два монгола подрались за кавую-то веревку. Неподалеку от юрт я увидал в каменной ограде огород, засеянный картофелем, и вид его, после бесконечных пространств невозделанной земли, произвел на меня необыкповено прият­ное впечатление. Но какой оригинальный контраст: рядом с знакомой теперь читателю громадной пустыней-огород сажени в полторы длины, и в полтора аршина ширины! Его хозяйка была тут, и мы спросили, не продаст ли она нам картофелю; но монголка ни за что не соглашалась, потому что, говорила она, закон запрещает продавать то, чтб еще не созрело, и долго стояла на своем; однако коварный блеск новенького серебряного рубля искусил ее и она продала за него и закон и весь свой картофель, который сейчас и повыдергали; клубни его были еще величиною не больше волошских орехов... Итакъ-у нас свежий молодой карто­фель и этого одного достаточно, чтоб ознаменовать день в на­стоящей однообразной жизни. Впрочем нынешний день замеча­телен во многих отношениях: он представляет, полное на­рушение „степных законов;“ а именно, сегодня мы вб-время выехали; на следующей станции с аппетитом пообедали и на­пились чаю и потом ехали бодрыми, веселыми и не голод­ными, как прежде, весь день до вечера.
Дорога шла дальше по холмистой местности; камней встречалось не так много, хотя попадались довольно боль­шие и нельзя было не удивляться, как никому в голову не придет сбросить их прочь, так как здесь пошла уже не бездорожная степь, которую всю, разумеется, не расчис­тишь, а ясный колесный путь, который, правда, расходится местами, например, в долинах на десять и более дорог, но через пригорки, где всего чаще попадаются камни, идет всегда одна дорога, и с неё, повидимому, ни один человекъ
96
: сбросил камня, словно это считается грехом. Не яв­ят ли, в самом деле, какой-нибудь предразсудок в новании этой замечательной небрежности монголов по отпо­ению к своим дорогам?
Но едем далее. Характер страны резко переменяется: епных трав и цветов почти не видно; вместо них ились богатые луговые растения с множеством разнооблных цветов; но не потянется ли за этими лугами опять оленная и выжженная почва? Нет, вам говорят, что 'стыня кончилась... Та страшная Гоби, которая пугает воожжение человека, намеревающагося переехать ее,-она уже талась назади... А я все ожидал настоящей пустыни, юане похожей на созданную в моем воображении... Слеющая станция, Чачарту, представляла оживленный пикет, ихожий на нашу деревню, если забыть, что перед глазами оят не избы, а юрты; последние окружены каменными радами,-признак некоторой оседлости и роскошь, какой еще не встречал в Монголии до сих пор; здесь, впро­к, и во всем видно больше довольства, и вода прекрас­на, хотя также добываемая из колодца, а не ручья. Мы юдолжалн путь по долине, усеянной множеством цветов как бы искусственно украшенной иссеченными из гра­нта фигурами разных животных и других предметов, и которые похожи рассеянные по степи гранитные глыбы, кованием своим уходящие в землю. Неизвестно, как откуда попали они сюда, так как нигде вблизи гор ит, чтоб можно было принять их за обломки последних, илнце скрылось за высокие холмы и в долине вдруг к посвежело, что пришлось надеть суконные сюртуки. >гда долина кончилась, мы точно выезжали из какихъ। гиганских ворот, на которые походили возвышавшиеся » обеим сторонам почти вертикальные холмы и в отирстии между ними открывалась обширная равнина вблизи влтоватая, а вдали голубая, как море. Выехав на равнину, ии увидали себя среди громадного открытого пространства, иаймленного со всех сторон очень отдаленными горами, ь левой стороне от дороги лежало большое озеро Цаганъор. Солнце село, воздух стал холоден, и так сыр, ю даже чувствовалась влажность платья, - влияние близо'H упомянутого озера. Мы приближались к местечку, судя и количеству юрт довольно многолюдному, по имени Мни­л. Юрты его хорошо сделанные, чистые; около них также
96
каменные ограды и огороды; вблизи сложены запасы топлива в виде хвороста; в окрестностях пасутся большие стада баранов. Уже наступили сумерки и в воздухе очень хо­лодно; монголы стоят рассеянными группами около разве­денных костров, на которых варят пищу и греются; все селение дымится. Я въехал в некоторое подобие улицы; мой проводник круто поворачивает за угол и останавливается, но уж не у юрты, а у небольших ворот в глиняной ограде, за которой стояли наши телеги, окруженные толпою собравшихся туземцев.
Вся обстановка в атом временном приюте оказывается совершенно новою. Внутри ограды находится двор и на нем стоят четыре глиняных китайских домика, и весь этот дом служит станцией для проезжающих; живущих в нем нет. Я вошел в комнату среднего домика, в котором поместились мои спутники. Она была маленькая с одним окном, заставленным рамой, оклеенной тонкой бума­гой. У окна находилась широкая глиняная лежанка, покрыти ковром, на котором стоял нисенький столик, а по осталь­ным трем сторонам были устроены деревянные лавки, неподвижно приделанные к стенам. Последние покрыты белой штукатуркой и все изрисованы безобразными фигурами лошадей, а также картинами не цензурного характера, и исписаны китайскими, манчжурскими надписями, содержа­ние которых для нас осталось неизвестным, так как наш переводчик читать по-китайски не умел. Потолок в комнате сделан из бамбуковой решетки, оклеенной бу­магой, которая во многих местах прорвана и висит вниз безобразными клочьями. Поужинав, мы улеглись спать в зтой комнате;-давно уж в доме не спали.
8 АВГУСТА.
Выехали рано, не пивши чаю, чтб я давно советывал делать, потому что тотчас по пробуждении нет ни аппе­тита, ни жажды. Густи яркозеленая трава была еще покрыта давно невиданной росой, дорога шла непрерывной равниной до следующей станции,--также в виде китайского домика; напились чаю и продолжали путь все через туже равнину. Озеро Цаган-Нор у нас еще в виду, а не далеко от дороги встретилось другое меньшей величины, но также большое. Его голые и топкие берега так низки, что вдали на горизонте видна только узенькая полоска земли, отделяющи небо отъ
97
поверхности воды. На берегах сбивается как бы желто* ватая пена, но она плотна и состоит ив особого рода во­доросли. Вблизи озера растет много чия; вода в нем мутна иа вид, точно смешана с молоком и солоноватого вкуса. Хотя на овере встречаются птицы, - журавли, утки и кулики равных пород,-но они не оживляют унылой картины, какую представляют его окрестности, они пусты, безжизненны и производят на душу гнетущее впечатление: недостает человека или чего-нибудь, напоминающего о нем. Вон только там, на северо-западе, видны отдаленные не­высокие горы и у подошвы их белеются здания ламского монастыря, и выше его в горах расположен другой подобный.
Остальная часть дороги была дурна; на ней беспрестанно попадались кочки и стояли лужи от недавних дождей; но переезд был небольшой и перед нашими глазами скоро по­казались рассеянные стада баранов и юрты станции Хуйсуту. В подобных местностях каждый новый предмет обра­щает на себя внимание - и считаешь нужным обо всем упомянуть... Тут новостью явились пастухи в соломенных шляпах с широкими полями и, что за чудо!-домик, на вид со-ъсем русской постройки, с деревянной крышей, крыльцом с навесом и забором. Я увнал только, что вто был хлебный магазин; но кто и когда его построил я почему на русский лад, -добиться не мог.
Пока на станции шли приготовления к дальнейшему дви­жению, я присел в тени телеги и писал свои ваметки. Кругом, по обыкновению, собрались любопытные и наблю­дали ва моим письмом, передавая друг другу свои заме­чания, по преимуществу насчет поражавшей их быстроты писания. Рядом с большими стояли прелестные ребятенки, лет шести, семи, и, несмотря на то, что они сами едва стали ходить твердо, эти крошки уж таскали на спине своих младших братьев и сестер, которые держались рученками за их шеи, и все это делалось так просто и даже серьезно, что, видно, подобное таскание маленьких детей более взрос­лыми не есть случайность или забава, а одна ив обычных домашних обязанностей.
Едем дальше, равниной же; кругом все зелено; часто встречаются озерки или лужи, образующие болотистые места, на которых держится водяная птица; чибеса летают над болотом, которое мы переезжаем. Другого ничего не встре­тилось... На следующей станции к нам явился разнощикъ
и. и. иисидиЯ. ч
98
с яблоками, мелкими и невкусными; но ведь это были первые яблоки, они были единственные, явившиеся после переезда через пустыню,-так можно-ли было разбирать и выбирать; мы купили все и отправились в путь. Дорога вскоре стала подниматься с пригорка на пригорок; лошадь у меня была превосходная; она легко и бодро, точно накрыльях, велетала на них; а когда лошадь так идет, то и самому ка­жется, что не едешь, а несешься подобно ветру, так легко и плавно. Миновав много пригорков и долин, обогнав телеги и оставив их далеко за собой, я мигом поднялся еще па один высокий холм, ничего не ожидая увядать за ним, кроме таких же холмов,-и вдруг был поражен неожиданной переменой в характере местности. Остановил лошадь и загляделся на открывшийся передо мною вид, простой, но очаровательный своею беспредельностью: почти от самого подножия холма, на котором я остановился, передо мною, да­леко внизу, вдруг открылась поверхность огромного озера, окаймленного зелеными берегами; с одной стороны, они по­степенно поднимались к окрестным холмам, а с другой- уходили вдаль, где над ними возвышалась голубая гряда невысоких гор. Вода в озере была спокойна и гладка и лишь местами ветер рябил зеркальную гладь озера, про­водя по ней тонкие штрихи бирюзового цвета. Это было второе из двух озер Цаган-Нор, которые монголы называют по какому-то поверью родными братьями. Холм был очень высов и спускался к равнине весьма отлогой покатостью, окончание которой на равнине было так далеко от вершины, что, несмотря на хорошее врение, я едва мог разглядеть двигавшиеся там чьи-то телеги. Эта равнина, кроме своих величественных размеров, производила еще сильное впе­чатление той торжественной тишиной, какая царила над нею и над озером. Но картина слишком мертва; в ней, при общем взгляде, нигде не видно живых существ; точно смотришь на землю в ту эпоху, когда были только „отделены воды от земли и последней повелено произвести растения “. Только всматриваясь внимательнее, разглядишь где-нибудь орла, сидящего на темно-сером камне, каких тут много рассеяно по склонам холмов, да чуть белеющие вдали юрты, к которым я и направился.
Вся равнина покрыта ярко-зеленой травой, тонкой и глад­кой, как волосы на давно не бритой голове ламы; тольво изредка на ней попадаются отдельные кусты чия и местами
99
встречаются почти голые песчаные пространства, но неболь­ших размеров. Быстро проехал я по этому гладкому и мягкому, как шелковый ковер, лугу, пробрался через встре­тившиеся потом болотистые и грязные места и приехал на станцию, где должны были ночевать.
8 АВГУСТА.
Утром была открыта фотография и, пользуясь остановкой по этому случаю, я также нарисовал несколько портретов и тяпов здешних монголов, которые принадлежат к племени цахаров. Они отличаются от обитателей Халхи, по которой мы ехали до сих пор, как лицом, так особенно костюмом, а женщины еще и прической. У цаха­ров менее выдаются скулы, не так скошены глазные щели и профиль несколько правильнее. На этой станции, во время наших занятий, к нам явился странствующий певец - китаец, с двумя инструментами,-флейтой и другим, ко­торый я назову скрипкой, хотя это название можно ему дать только потому, что на нем играют смычком. Музыкант играл и пел очень ловко; мотивы его песянь были веселые, размер и характер напева живой и энергичный; к со­жалению, смысл слов остался для меня непонятным. Сле­дующую станцию я проехал в телеге вдвоем с Матусовским, чтб оказалось возможным и не особенно неудобным. Мы проговорили всю станцию об одном эпизоде, имевшем важное значение для всех, отправлявшихся вместе в полу­торогодовое путешествие, но важность случившагося на прош­лой станции не всеми спутниками понималась. Этот случай, ничтожный и не интересный сам по себе, ясно доказал, что так-называемые „степные законы" суть нечто иное, как правила, которые могут быть применяемы, как угодно н как выгодно законодателю; другими словами, он дока­зал, что никаких правил и законов нет и не будет, а есть и будет ничем не сдержанный произвол нашего распорядителя над всеми нами. Мы уже давно стали чув­ствовать всю шаткость и эластичность этих „законовъ", но все думали, - авось это еще переменится, н потому многое прощали ему, думая про себя, - ну, „не всяко же лыко в строку*. Точно также мы старались позабыть и сегодняшний случай. Проговорив всю дорогу, которая не представляла ровно ничего интересного, мы не заметили, как приехали на станцию Бургасутай. Тут находился миниатюрный, хорот*
100
шенький постоялый двор, просившийся на картинку. Надворе толпились монголы и китайцы; перед воротами и напротив через дорогу, стояло множество китайских грузовых телег, с какою-то кладью, покрытою циновками. Был уже вечер и транспорт расположился здесь на ночлег. Рядом стояла палатка и возле неё ходили несколько китайцев, не рабо­чих, а более приличного вида. Мы узнали, что везли чай, принадлежавший одному русскому купцу, но фамилии его ни­как не могли разобрать; даже ничего похожого ни на какое русское слово не выходило. Двое из китайцев, находив­шихся при транспорте, говорили по-русски и, увидав, что Матусовский вел с одним из них беседу, я подошел к ним и прислушался.
- Вы понимаете все?-спросил он у меня.
- Нет и половины не понимаю. А вы?
- Я ровно ничего.
Действительно, китайский приказчик говорил невообра­зимо плохо, тем не менее очень развязно, нисколько не за­трудняясь в выборе слов; он говорил на кяхтинско­русском наречии. Мы почти ничего от него не узнали, по­тому что и он нас понимал так же плохо, как мы его; ему удалось приобрести от нас только полезные сведения о том, как нас зовут, по скольку нам лет, женаты мы или нет, и в заключение не поверил, когда ему сказали,- нет, не женаты.
В наши телеги запрягли новых лошадей и мы отпра­вились дальше. Верховых лошадей порядочных здесь не нашлось; поэтому мы с Матусовским предпочли сесть опять вместе в телегу и уехали... Но скоро нам пришлось выдти из неё, потому что дорога довольно круто пошла в гору, изрезанную глубокими рытвинами и была усеяна такими крупными камнями, что лошади едва тащили даже пустую телегу. Не ожидая встретить ничего особенного, шли мы по­тихоньку в гору. Подъем все продолжался и через не­сколько времени мы заметили, что очутились на значитель­ной высоте. Уже настала ночь, но довольно светлая. Я осмотрелся кругом. Влево от нас был очень крутой обрыв и за ним открывалось огромное пространство; мы могли видеть, что там во многих местах шел дождь, воторый представлялся нам в виде туманных занавесей, опускавшихся на землю из висевших над нею темно-си­них туч. По характеру местности можно было думать, что
101
нам предстоит перевал через невысокий горный кряж, но в подобных случаях, прежде чем доберешься до водо­раздельной линии, уже задолго видишь себя окруженным со всех сторон горами, долинами и ущельями; здесь же этого не было. Здесь за нами осталась слегка взволнованная пустыня, по которой мы ехали около трех недель, и которая, как известно, лежит над уровнем моря на четыре и более тысяч футов; теперь она оказалась гораздо ниже нас и, уходя в необозримую даль, сливалась с горизонтом. Перед собою мы видели только дорогу и она в роде какого-то гигантского горбатого моста уходила кверху, неизвестно куда и так далеко, что для того, чтоб увидать её верхний край, нужно было порядочно закинуть голову назад. С правой стороны этой дороги возвышались темные пригорки с баш­нями какой-то разрушенной стены;-вто были остатки древ­ней Великой Стены;-и на них также надо было смотреть, поднявши голову; а слева шел искусственный вал почти в рост человека и за ним, судя по всему, должна была находиться страшная пропасть. Через него ничего нельзя было видеть, кроме дали, а через встречавшиеся в нем проломы земля виднелась ужасно далеко внизу и, озаренная слабым светом луны, представляла резкую противополож­ность с черной неосвещенной дорогой, по которой мы шли. Там, внизу, казалось, текла широкая река; за нею расстилалась огромная равнина, окутанная голубоватым туманом, а даль­ше за равниной поднимались такия же туманно-голубые горы, и замечательнее всего было то, что вершины этих, повидимому, очень отдаленных, гор, находились на одной высоте с нами. Кроме описанного мы ничего не могли разглядеть. Идем дальше по крутой дороге кверху, за взбирающейся телегой; любопытство мое разгорается, оттого, что я не могу угадать, чтб будет дальше; а с другой стороны мне было ужасно досадно, что мы проезжаем вто место ночью.
Через несколько времени телега исчезла, я ищу ее гла­зами,-нигде нет, а предо мной, в тени возвышающихся пригорков, вижу, стоит нисенькая глиняная ограда и в ней ворота с навесом. В них-то, оказалось, и въехала наша телега; я вошел за нею и очутился среди довольно большего, открытого двора; упомянутые темные пригорки расступились и с неба прямо глядела луна, ярко освещая двор, посреди которого стояло много повозок, лошадей и мулов, и между ними толкались и говорили между собой кит&йиуи
102
и монголы. По двум сторонам двора тянулись нисенькия помещения с освещенными дверями и окнами и в одном месте, в отдельном домике, находилась кухня. Я понял, что мы приехали на постоялый двор или, пожалуй, „гостин­ницу с номерами для приезжающихъ*. Она называется Нор-Дянь. К нам тотчас явился слуга, мальчик лет пятнадцати в белом халате, бритый, с длинной косой и обратился к нам с разговором на китайском языке. Я ничего не понял и старался припомнить выученные дорогой китайские слова, но не мог ничего из них слепить. Ки­таец опять заговорил, что-то объясняя иам или пред­лагая.
- Ну, это ты, брат, напрасно беспокоишься, потому что, если будешь молчать, я пойму ровно столько же, сколько теперь,-ответил я ему по-русски.
- Ни шо шйма? (Что ты говоришь?)-спросил удивлен­ный слуга и, поняв, что мы не умеем говорить на его языке, показал нам рукою на дверь, которая вела в комнату, и сам пошел вперед. Мы с Матусовским последовали за ним. Вошли в тав-называемую комнату (у-цзы); но, по на­шему мнению, это была даже не кухня. Так как у нас нет подобных построек, то я не могу подобрать подхо­дящего названия, а попрошу читателя представить себе ма­ленькую коморку шириною только в окно и дверь, находя­щиеся совершенно рядом,-чтб составит, может быть, не­многим более сажени. С правой стороны от самой двери идет сплошная перегородка, отделяющая комнату от сосед­него такого же нумера; а с левой, также от самой двери, идут нары, - так что свободного пространства, или пола комнаты, остается лишь столько, что три ставшие рядом человека занимают его все, и если бы в комнату пожелали войти четвертый, пятый и т. д., то вошедшие раньше должны были бы влезть на нары и сесть там по-турецки; на них можно также и стать во весь рост, -места до потолка для этого довольно. Стены в комнате обмазаны глиной, пол земляной, окно решетчатое, заклеенное тонкой и во многих местах продранной бумагой; освещалась комната одним ночником, висевшим на стене.
Спутники паши еще не добрались; переводчик же ехал в повозке позади всех, и скоро ли приедет, мы не могли знать; а нам очень хотелось есть и спать. Надо было объ­ясниться собственными средствами. Достали словарь, отыскали
103
слова: яйцо, хлеб, соль, чашка, произносим их по-китайски, кажется, точно так, как написано в словаре, и слова для произношения, кажется, не хитрые: ци-дйнь, мб-мо, янь, вань; но китаец ничего не понимает;-показываем ему словарь, в котором есть и китайские письмена; он тотчас прочел их и воскликнул так, как будто говорил: „так вы бы давно так сказали! “ Он стал спрашивать, чего сколько подать, показывая на пальцах. Мы показали. Мальчик ушел и скоро принес свареных в смятку яиц, прес­ных блинов и соли.
- А чашку?-спросил Матусовский, который не хотел признавать, что китайцы не понимают по-русски, а требовал, чтоб понимали и кончено; и иногда даже не на шутку сер­дился, когда китаец только таращил глаза, услыхав обра­щенную к нему русскую речь.
- Чй-ша-кбу?-переспросил длиннокосый слуга таким тоном, в котором выражалось и удивление и как будто большая неожиданная радость.
- Да; то чашка, а это яйцо, - наставлял его Мату­совский.
- Яи-цзо? опять удивился и как будто чему-то обрадо­вался китаец.
Трудно было справляться одним; наконец, приехали остальные; только переводчика еще не было; но казак Смокотнин порядочно говорил по-китайски и при его помощи дело скоро пошло налад. Мы все получили, чего желали, поужинали и расположились спать в двух нумерах, на лежанках или капах, постлав на них свои постели.
10 АВГУСТА.
Когда я вышел ив своей комнаты, солнце только-что поднялось над землей, и я отправился со двора, чтоб ознако­миться с загадочной местностью, которой не мог понять вчера. Выйдя ва его ограду через открытые ворота, про­тивоположные тем, в которые мы вчера въехали, я вдруг увидал перед собою целое море окутанных туманом го­лубых гор и остановился на месте, пораженный величием и красотою картины и долго не мог оторвать очарованных глаз от земли, на которую, мне чудилось, я смотрел с воздушного шара;-так я был высоко, так круто обрыва­лась в нескольких шагах от меня маленькая площадка, иа которой я находился и так далеко внизу открывалась
104
перед моими глазами взволнованная, мак море, и иг море, светлая и синеющая в утреннем тумане, земля.
Я стоял на той точке, с жоторой путешественник бросает первый взгляд на землю Собственного Китая, на том месте, про которое рассказывают с восхищением все, проезжавшие по етой дороге. Действительно, какое вели­чественное, поражающее зрелище! Про него можно сказать тоже, чтб Гёте говорил о Неаполе: вкто видел его хоть раз в жизни, тот не имеет права назваться несчаст­ным "... Но фтого права нельзя отнять у того, кто, придя сюда, не проникнется безотчетным восторгом, а, взглянув сонными глазами и зевнув, скажет, - «не дурно; однако, пора ехать"; кто не проведет здесь и одного дня, когда фто вполне возможно.
Узнав, что мы после завтрака уезжаем, и что фото­граф намерен что-то снимать здесь, я, не теряя ни минуты времени, захватил рисовальные принадлежности и уселся рисовать, тут же, не далеко от упомянутых ворот. К со­жалению, я должен был спешить, потому что мог располагать только тем временем, какое нужно было фотографу, чтобы достать свои аппараты, установить их и снять виды. Но рисованье акварельными красками не требует почти ника­ких приготовлений и ими можно работать с необычайной быстротой; так, мы с фотографом кончили наши снимки в одно время.
От древней Великой Стены остался лишь нисенький ка­менный вал, да многочисленные более или менее сохранив­шиеся башни, четырех-гранные, несколько съуживающиеся кверху. они расположены вдоль по стене, преимущественно па вершинах гор, через которые стена вьется бесконеч­ной змеей. Я взошел на одну из них, чтоб еще по­смотреть на чудную картину. Не часто приходится человеку переживать подобные минуты, испытывать такия ощущения, какие наполняли здесь мою душу. Они были точно не под силу мне одному и мне хотелось разделить их с кемънибудь, но я был один. Мне хотелось сохранить воспомнние об фтой картине, но я чувствовал все бессилие языка пе­ред фтим прекрасным и стройным хаосом, подобие ко­торого, и то слабое, можно передать только формами и крас­ками. В самом деле, как описать сотни вдруг откры­вающихся глазу гор, долин, ущелий» русл и горных скло­нов с рассеянными по ним деревнями, разноцветными
105
пашнями я фермами, окутанными зеленью, с сверкающими на солнце или голубыми озерами, с движущимися людьми и животными, которых глаз едва различает, но все-таки видит. Зритель вдруг видит здесь жизнь-не деревни, не города, а целой страны, - зрелище необыкновенное и не­привычное! Тут кажется, что каким-то чудом видишь пе­ред собою разом целое государство. Я стоял и смотрел то в одну, то в другую сторону, потом опять в туже; снова хотел записать, хоть что-нибудь, но тольво мучил себя, как перед неуловимыми чертами лица красавицы; а красавица-природа стояла передо мной в таком невозмутимом спокойствии, как бы приглашая и писать и рисовать с неё. Тут была не одна, а тысячи картин, составленных без рам и приведенных в гармонию. Я только вздыхал от волнения, наслаждался и восклицал:-Боже мой, как здесь хорошо... Неужели это земля!
Чтобы дать читателю хотя слабое понятие о содержании картины, я сделаю описание её по частям, потому что вид занимает три четверти горизонта,-с востока, юга и запада; а на севере, как я сказал, стелется бесконечною гладью пустыня. Обратим лицо на восток и взглянем с высоты вниз. Перед нами лежит долина, испещренная миллионами неровностей, и по ним рассеяны хутора и деревни китай­цев,. е растущими около них деревьями и рощицами; а за долиной в несколько ярусов и планов поднимаются гряды гор, вершины которых находятся на одном уровне с глазами зрителя. Взглянем на запад. Почва круто и вдруг спускается далеко-далеко вниз, к долине, за кото­рою простирается отлогая покатость предгорья и за нею воз­вышаются горы; за ними другие, выше и прозрачнее пер­вых; дальше опять, еще выше и еще прозрачнее, и так да­лее, все легче и легче, пока едва заметные силуэты их не сольются с небом. Ближайшие планы гор, предста­вляются до того изрытыми водою, до того испещренными бо­роздами и оставшимися между ними возвышениями, что они е высоты кажутся каким-то бесконечным городом с тесно прилепившимися друг в другу домиками.
На южной стороне, на ближайшем плане перед нами стелятся луга и пашни с отдельными редкими домиками; через луга, мимо пашень тянется змеей вал Великой Стены я местами, подобно гробницам, возвышаются остатки её ба­шен, За этим ближайшим планом поверхность скоро
106
обрывается, круто спускаясь в невидимую ди меня глубо­кую доину, н из-за этого округленного обрыва поднимаются как будто из недр земли громады голубых гор. Гла­зам кажется, что они достигают неба и непосредственно в него переходят,-так они кажутся высоки и так проз­рачны. Вот и все, что могу сказать словами; но не то бы я ска­зал красками. Жаль было уходить отсюда так скоро; но сво­ей воли у меня не было... Приду ли еще сюда когда-нибудь, подумалось мне, доведется ли вновь пережить такия же минуты, какие пережиты здесь? Едва ли, ответило сознание: ведь мы находились почти за десять тысяч верст от нашей родины, можно ли думать, что судьба занесет сюда еще раз... Следовало бы пожертвовать хоть одним днем и провести его здесь; тем более, что жертвовали ли же мы не днями, а неделями и без всякой надобности, только потому, что обед был хорош и в прохладных комнатах приятно было ходить ив угла в угол, ничего не делая, как, на­пример, в Кяхте и Урге.
Мы уехали и должны были прибыть, сегодня в первый китайский город - Кйлган. День был удушливо жаркий. Почти от самого домика Нор-Дянь мы стали спускаться под гору, на которую в это время поднимался обоз на быках, нам на встречу. Дорога здесь идет карнизом по боку горы и так узка, что две телеги едва-едва разъез­жаются и то не одновременно, а так, что одна должна при­жаться к горе, в наклонном положении, и ждать, пока другая проедет. Справа по горе опять тянется Великая Стена, которую время и разрушает и убирает цветами; а слева идет крутая покатость, спускающаяся до самого дна глубо­чайшей долины. На ближайших склонах этой покатости поделаны искусственные небольшие террасы, засеянные раз­ными растениями: коноплей, просом, картофелем или овсом; возле них, на подобных же террасах, лепятся деревеньки и отдельные хорошенькие домики с балкончиками и террас­ками, убранными зеленью,-и люди, люди везде, куда пи взгля­нешь: длиннокосые мужчины с открытыми головами, с вее­рами в руках или в широких соломенных шляпах, в белых рубашках и широких синих шароварах; полуго­лые женщины в одних юбках на помочах и почти го­лые дети с яркими цветами, украшающими их оригинально причесанные головки... И все это явилось так неожиданно, вдруг после тех безжизненных пустынь, из которых,
можно сказать, мы только вчера выбрались. Голова кружится от новых впечатлений, и шея ваболелаот беспрестанных поворотов то в ту, то в другую сторону. Хорошо еще, что лошади привычные и сами идут осторожно, а то тут при подобной дороге не загляделся бы по сторонам: евро­пеец даже не в, состоянии и представить себе этого жи­вописного хаоса камней, который тут называется дорогой. Камни часто бывают так крупны, что телегу, спускаю­щуюся без всякого тормоза с крутой горы, впряженные воля или лошади должны не сдерживать, чтобы она не рас­катилась, а тащить с усилием, чтоб подвинуть вперед.
Итак, не боясь упасть или, вернее, забыв, что это возможно, я бросил повод на шею своей смирной ло­шади и, беспрестанно оглядываясь по сторонам, записывал в свою тетрадку беглый конспект всего, чтб было перед глазами. А картины со всех сторон становились оживлен­нее и интереснее. Теперь, казалось мне, мы въехали в какое-то бесконечное село, которое в беспорядке раскину­лось по склону горы: домики в зелени вверху, над доро­гой; такие же домики внизу, по левую сторону её; между ними идут вверх и вниз лестницы и вьются заманчивые тро­пинки, то взбирающиеся в гору, в тени деревьев, то про­бегающие между полей и ферм. В домиках всюду краси­вая узорчатые овна; всюду около них цветники, чистенькие дворы, садики; и все так уютно, симпатично и мило... И какая повсюду жизнь,-повсюду труд, песни и говор людей. Вот он, настоящий человеческий муравейник, но не без­молвный, а говорливый, наполненный тясячами разнообраз­ных звуков, - голосами людей и животных, свистом и чириканьем на разные лады птиц и стуком движущихся по дороге обозов. Вот он настоящий, переполненный людьми Китай!
Посматривая по временам на дорогу и следя за тянув­шимися по ней телегами, я дивился крепости их и особенно их колес: кажется, железо изломалось бы при втом не­прерывном прыганьи, с камня на камень, а эти деревян­ные экипажи все выдерживали.
По мере того, как мы спускались вниз по зигзагам извилистой дороги, горизонт постепенно съуживался, по все еще был обширен и перед глазами долго мелькали кар­тины той же кипучей жизни. Наконец, мы спустились на долину и скоро потом вступили в ущелье, которое по вре-
108
мена», например после сильных дождей, превращается п бурный и опасный потов; тогда движение по нем совсем превращается, так что в Калган нельзя попасть, пова ве уйдет вода. Так было неевольво дней навад, но теперь русло совершенно сухо и дно его усеяно камнями. По обеим сторонам ущелья беспрестанно встречам>тся отдельные дома или деревни; оволо них поля овса, гречихи, проса-китайки, гао лян или бавчи арбузов и огороды, расположенные ш исвусственных террасах или горных свлонах. Почва везде глинистая врасноватого цвета. В обрывах проглядывает сланец. В одном месте я увидал группу китайцев, воторые молотили какой-то хлеб такими-же цепами, вав у нас и тав же, вав у нас, в тавт. Местами бова ущелья сближаются и представляют голые гранитные, почти отвес­ные утесы; на вершинах гор построено много башень, сби­тых из земли или вирпичных и некоторые кажутся не­давно сделанными; но с какою целью-трудно придумать: каких врагов тут ждут китайцы, или если враги при­дут, то кого думают они устрашить своими башнями. Уще­лье с уживается, более и более, чаще делаются зигзаги; солнце понизилось и в ущелье больше тени; по его дну с журча­нием бежит ручей, образующийся из ключей, которые те­кут из подножий гор; деревни больше и многолюднее. Жи­тели их сидят возле домов или на земле под тенью прекрасных густолиственных вязов и ив; тут же ча­сто встречаются продавцы арбузов и дынь, расположившиеся живописными группами около своих шалашей из циновок. Наш проезд, хотя обращает на себя их внимание, но не поражает; - видно, что они привыкли к иностранцам. Дома в деревнях бблыпею частью обмазанные глиной с плоскими крышами, с решетчатыми дверьми и окнами; но есть и иного рода жилища, вырытые наподобие келий от­шельников в глинистой почве, в тех местах, где опа образует отвесные обрывы.
Вследствие своей рассеянности и остановок то над тем, то над другим, я отстал от своих спутников и ехал вдвоем с монголом,-проводником, разумеется в полном безмолвии, ехали мы долго, но занятый наблюдениями я не замечал дороги, забыл и о времени. Он обращается ко мне с какими-то словами, потом уезжает вперед в сторону от дороги и манит меня рукой за собою; я не по­нимал куда и зачем он меня зовет, в гости, что ли, въ
109
Юму, но повиновался и, поднявшись не много по тропинке гь гору, был очень удивлен, увидав Матусовского, сидевого на террасе довольно большего дома с китайской арыnet, но европейскими овнами. Я понял, что приехал в Килган или собственно в предместье его, деревню Чао-ЯнъЦунь; что вто и есть дом наших соотечественнивов, куп­цов Казанцева и Матренинсвого, которые в бытность нашу в Урге предложили нам остановиться у них. Неожидан­ность была весьма приятна, потому что я порядочно устал и от жары, и от ездЫ на лошади шагом в продолжении почти целого дня.-Вошел в дом и его чистые и удобно­меблированные комнаты, терраса, на ней стол с самова­ром, и готовый чай, встреча с новыми русскими людьми, иолодыми и весьма любезно принимавшими нас, все вто до­ставляло много наслаждения после скучного и сопряженного со многими лишениями переезда через Гоби, после которой все получает особую ценность. Так, здесь нам устроили даже ванну,- которая в безводных пустынях могла нам только сниться и то разве по старым воспоминаниям. Я даже не вдруг пришел в себя от всех этих неожи­данных благополучий;-потому что ожидал найти дом К. и М. в самом городе, думал, что он по устройству по­хож на тесные и неудобные китайские дома с бумажными окнами, которЫе китайцы будут продирать пальцами и, на­блюдая за нами, не дадут нам минуты покоя. Здесь же, поборот, царствовала полная тишина и спокойствие. Дом стоит в стороне от дороги и совсем отдельно, вав дача, приютившись у подножия гор, обрамляющих ущелье. Ни одного китайца, вроме живущей в доме прислуги, здесь и близко нет; двор обращен к горам, а лицевой сто­роной дом смотрит в ущелье, на другой стороне которого, против дома, расположена у подножия гор китайская дереШ, но настолько далеко, что шум и говор людей почти ве доносятся сюда. Я узнал, что дом построен только в 1872 году на земле, принадлежащей одному китайцу (здесь мили иностранцам не продают), и на таких условиях, по домовладелец может пользоваться им всю жизнь, а но смерти его он переходит в собственность землевла­дельца. Постройка зтого дома с флигелями на дворе и со кеми службами, которых довольно много, обошлась,-я просто верить не хотел,-всего в полторы тысячи рублей; у нас подобный дом, в провинциальном городе, стоил бы ни­
110
как не менее пяти тысяч. Здесь, говорят, жнвнь вообще дешева; обед, например, состоящий из трех блюд, обхо­дится в пять рублей в месяц каждому. Ведь в этои даже стыдно признаться порядочному человеку; но по китай­ски это выходит очень эффектно: по здешнему счету пять рублей составляют 12 тысяч чох. Выговорить страшно:- двенадцать тысяч одному проесть в один месяц!.. Луч­шее место в здешнем театре стоит полторы тысячи чох! А это на наши деньги выходит менее семи гривен. Вот как здесь дороги деньги...
ГЛАВА Ш.
ОТ НАЛГАНА ДО ТЯНЬ-ЦЗИНЯ.
год Каягап.-Русски июсыхвдн п нем.-Его тлпная жизнь. - Кмтахце Фвп-НОВЫЙ ихреводчмч». - Отъезде. - По ДОРОГ в Пекин. - Ввшие Стена иыье Гуань-Гоу. - Запоздадый путник. - Приезд в Ивкин. -Его стены и ва­гоны. - Удицы. - Ресторан в воротах. - Императорский город и его стены.- им Русского Посольства.-Знакомство с Пекином в целом,-Русская духовя Миссия. - Поездка в окрестности Пикина. - Десять дней в кумирне. - Я им среди китайцев и цервня симпатии к ним.-Бой сверчков.-Исключителий китаец.-Изменение плана цутвпкствия.-Страх пекинских собак перед иногаицами.-Обед в китайской гостинниц.-Китайская игра Хуа-Цюаиь.-Театр.- ъъздъ-Город Тун-Чжоу. - По рък Бэй-Хо до г. Тянь-Цаинь. - Русские посенця в нем. - Знакомство с городом. - Встреча с генерал-губернаторомъ
столичной нговинции Лк-Хтн Чжан.-Первсеиипе на нароход.
1 АВГУСТА.
И так, прощайте пустынные монгольские степи! Скоро напоминания о вас изгладят новые впечатления многолюд­но Китая. Сопровождавшие нас ва последнее время монголы, ювращались отсюда домой и пришли проститься с нами, дин из них, маленький чиновникъ-хунде, проехал с ами большое пространство, и мне хотелось сохранить себе а память его портрет. Человек он был несколько глупо»тый, но добродушный и на вид какой-то жалкий; на ганциях он кричал больше всех, нередко пускал в ело нагайку, но больше только для страху, чтоб заста­нь себе повиноваться,-больно-же никого не ударил; он иень заботился о нашем спокойствии, но толку от его вопорядительности и усердия было мало. Предшественника со, с которым мы проехали первую половину Монголии, ито не слыхал и его почти никогда не видали, а у нас азде все было готово и все в порядке; этот же суетмлся,
112
кричал, выходил из себя, а через минуту хохотах дробным задушевным смехом с теми, кого сейчас рас­пекал. Он часто вбегал в нашу юрту и иногда без всякого дела, сопровождая свои визиты такой громкой от­рыжкой, на какую только способен человеческий желудок, и иногда в ту же минуту уходил назад, какъ* будто он для того только и являлся, чтоб показать нам, как он может рыгнуть.
Я сделал его портрет и в благодарность за позиро­вание подарил ему несколько вещиц: хороший вавьяловский нож, которому он сейчас нашел и применение, по­казав, что будет брить им голову; зажигательное стекло, не раз приводившее его в удивление, пачку иголок, те­традку бумаги и карандаш с резинкой-предметы постоян­ного восхищения и изумления всех монголов вообще.
После завтрака мы сделали визит другим землякам, живущим здесь,-Шишмаревым, из которых один со­стоял в должности почтмейстера русской Кяхтипско-ТяньЦзиньской почты, и вместе е ними отправились пешком в город. Калган (или по китайски Чжан-Цзя-Коу) ле­жит в том же ущелье, несколько дальше, но уже и здесь оживление настолько велико, что чувствуешь себя ско­рее в городе, чем вне его. Горы, обрамляющие эту часть ущелья, имеют более скалистый характер; у основания их тянутся ряды домиков и лавок, составляющих городское предместье или часть города, находящуюся вне его стены, и по мере приближения к последней число домов и встре­чавшихся китайцев все увеличивалось; дома и лавки ста­новились больше и наряднее. Наконец мы увидали перед собою зубчатую городскую стену, которая почти отвесно спускается с горы от стоящей на ней башни, тянется поперек ущелья и совершенно запирает его, так что не будь в ней ворот, в город невозможно было бы и войти. Таким образом здесь находятся в буквальном смысле ворота в Китай, отчего город и получил название „ Во­рот “ или „Проезда*, на монгольском и китайском язы­ках. На дне ущелья городская стена опирается на креп­кую набережную, сделанную из больших кусков плотного известняка, скрепленных цементом и железными швами и построенную для удержания напора воды, когда она мчится по ущелью во время наводнений. Ограда набережной имеет вышину в половину роста человека и так толста, что за­
113
глянуть через нее вниз совсем невозможно. Далее, набе­режная расширяется в площадь, которая была заставлена телегами с разною кладью, верблюдами, палатками и ки­шела народом. Упомянутая ограда постепенно понижается и сама расширяется в площадку, по которой можно удобно ходить. Здесь описанное ущелье соединяется с другим, подобным ему, которое также служит путем из Монголии в. Китай и по которому бежит речка Дун-Хо, сливаю­щаяся с речкою Си-Хо. Обе они, как горные потоки, спо­собны быстро наполняться водой и эти неожиданные навод­нения, происходящие от проливных дождей в горах, не­редко причиняют бедствия, унося скот и даже людей, за­стигнутых на дне ущелий. Прежде река Дун-Хо проходила сквозь арку в городской стене, переброшенной на другой берег, но одним из наводнений стену подмыло и она обрушилась в воду; теперь на противоположной стороне видно только место, где стена соприкасалась со скалой да немного оставшихся кирпичей. Над этим местом, доволь­но высоко в скалу вделано несколько каменных досок, вероятно носивших какие нибудь надписи, которые время уничтожило. Осмотрев эту набережную, мы направились к городским воротам. Их двое: одни большие, служащие те­перь для входа в городъ-это новейшие и другие древние; но последние так малы что их скорее следует назвать дверью или лазейкой, которая представляется какой то ды­рой или ходом в подземелье, когда взглянешь вдруг на< всю вышину стены. Это древнее „Коу“ (рот, отверстие) представляет исторический памятник, свидетельствующий о том страхе, какой внушали китайцам северные варвары и о тех предосторожностях, какие они принимали в сно­шениях с ними. Все направились к главным воротам, а меня привлекала к себе эта „историческая дыра“ п мне непременно хотелось войти в город чрез нее. Один ив здешних земляковъ^ также пошел со мною. Как только мы вошли в упомянутую дверь, перед намн явилась другая высочайшая стена, и мы принуждены были повернуть на­право в узенький закоулочек, в котором тотчас опять наткнулись на стену, но в ней находились другие ворота, через которые мы и вступили в улицу.
Вскоре потом мы вышли на большую четырех-угольную площадь, обстроенную по боковым сторонам лавками, а наверху городской стены находится красивая кумирня, к а. я. пясвцкий. 8
114
которой ведет хороши каменки лестница, ступеней в во­семьдесят, и мы пошли по ней в храму; какой-то маль­чик, повидимому прислужник кумирни, с полною любезностью провел нас на террасу перед храмом и отво­рил дверь внутрь его. Первое и главное внимание при вхо­де обращают на себя идолы,-большие бевобраввые фигуры с алыми физиономиями, стоящие в воинственных позах, с оружием в руках или с сжатыми кулаками, * как будто собирающиеся сокрушить каждого, осмелившагося явиться перед ними. Не понятно, для чего изображать в храме таких уродов и еще непонятнее, как можно мо­литься перед ними. Затем глаз европейца, привыкший видеть в храме более или менее обширное свободное про­странство, где должны помещаться сотни и тысячи людей, приходящих молиться, поражается теснотою и отсутствием здесь фтого свободного места; вто объясняется тем, что в китайских храмах не бывает богослужений, на кото­рые бы собирались молящиеся; китайцы обращаются с мо­литвой в Богу лишь по мере надобности и когда кому взду­мается, а не в определенное время. В фтой кумирне едва ли могли бы поместиться пятьдесят человек. На жертвен­нике стояли чаши, вакой-то пирог весьма вычурной формы, свечи и разные украшения, которых я не успел рассмо­треть, потому что спутники торопились и уже ушли; я только остановился на убранной растениями террасе, где стояли аквариумы с золотыми рыбками,-любимое украшение, весь­ма часто встречаемое в Китае.
Мы вернулись домой, где нас ожидал русский обед, приготовленный поваром-китайцем. Обед был действи­тельно русский и щи ив свежей капусты были приготовле­ны очень хорошо. Оказалось, что в Пекине жил когда-то один русский повар, от которого и пошло поколение поваров-китайцев, умеющих готовить по-нашему.
12 АВГУСТА.
Этот день также провели в Кигане, утром занима­лись приготовлениями в отъезду и потом поехали на зва­ный обед в одному китайцу, которому мы привезли из Май-май-чзна несколько пудов серебра по| поручению от его компаньона. Ему отправили ящики с серебром и он явился лично благодарить и приглашать обедать, прислал даже извозчиков из города^ У китайцев единственный
115
экипажъ-двух-колесные телеги, более или менее изящно отделанные; городские меньше дорожных. В них надо си* деть поджавши ноги, а езда в этих экипажах, нисколько не приспособленных к тому, чтобы уменьшить толчки и сотрясения, без преувеличения ужасна, особенно по здеш­ним мостовым, и я, поехав было в такой телеге, скоро йышел и пересел на имевшуюся в запасе верховую ло­шадь. Обед происходил в гостиннице, и состоял из сорока пяти блюд, большею частью таких вкусных, что я бы лучшего обеда никогда не желал иметь. Содержатель­ных бесед не было, по невозможности толково говорить с туземцами... Да, наше безъязыЖе начинало сказываться и уже мучило меня. После обеда мы зашли к нашему но­вому знакомому в дом, но вследствие замкнутости китай­ской семейной жизни, никого и ничего не видали, кроме его приемной, его самого и его прислуги. Беседа не клеилась и я, чтоб не совсем потерять время, нарисовал в свой аль­бом портрет хозяина, увидав который, он сам и его домочадцы много смеялись от удовольствия, и он в знав самой высокой похвалы показал мне сложенные вместе руки с поднятыми кверху большими пальцами, изобразившими что-то в роде рог или заячьих ушей; но я уже в МайМай-Чэне привык к этому. странному способу выражения наибольшей похвалы.
От него мы не поехали, а пошли всей компанией пеш­ком, что было и гораздо приятнее и интереснее, так как можно было гораздо больше увидать. Мы заходили в част­ные фруктовые сады, в виноградники, где хозяева угощали нас виноградом и* долго не соглашались брать никакой платы. Виноград растет здесь в виде кривых, ползучих деревьев, образующих грациозные беседки и веранды, а не черенками, как в Европе. Потом мы зашли в портняжную мастерскую, где было человек до тридцати рабочих, из ко­торых одни кроили, другие гладили утюгами, представляю­щими небольшие железные кастрюли с толстыми стенками и гладким дном. они имеют обыкновенную ручку, за ко­торую их двигают, а внутрь кладут, горячие уголья, что в Европе стали делать только в последнее время. Третьи склеивалм клейстером некоторые части одежд, которые, как воротники например, должны быть жесткия. Рабочие в этой мастерской получают поденную плату и пищу; мпе захотелось попробовать эту последнюю, и я попросил пе­
8*
116
редать хозяину о ноем желании, а про себя подумал, что уж не слишком ли далеко я зашел в своей любозна­тельности; но хозяин, ни мало не удивляясь, ни в чем меня не заподозрив, не спросив, зачем это мне, тотчас отрядил одного мастерового и велел проводить меня, а другого послал впередъ-подержать злую собаку, мимо ко­торой мы должны были пройти. Кухня устроена в виде плиты с двумя котлами; в одном варилась лапша, в дру­гом свиное мясо с какою-то зеленью, или лучше сказать зелень с мясом, пототу что последнего было весьма не­много; кроме этих двух кушаний, были приготовлены ма­ленькия пирожки с чесЛком и свиным салом. На вкус мне пи то, пи другое не понравилось, но относительно пища порядочная, только мясо, как я узнал, дается через че­тыре дня в пятый. Рабочие на вид не лучше, не хуже на­ших мастеровых; есть между ними и болезненные, но не много; за то страдающие глазами здесь вообще встречаются часто, что объясняется постоянною пылью и дымом, кото­рый не отводится трубами вверх, а наполняет жилища и даже улицы.
Заглянули еще в слесарную мастерскую, где рабочие выколачивали молотками из медных листов разные вещи, по части посуды, которая поэтому очень груба. Мне указали па аптеку, которой я сам никак не заметил бы, потому что опа имела вид простой мелочной лаечонки; заглянули и в мясную лавку, в надежде увидать битых собак, но я пи одной не видал и мне сказали, что их здесь и не бы­вает никогда. Народу на улицах встречалось столько, сколько у нас бывает в исключительные дни на базар­ных площадях. Здешние жители бблынею частью худоща­вы, по между ними попадаются почтенные толстяки, особен­но между женщинами; рост людей обыкновенный и вовсе пе малый; цвет кожи смуглый, но желтым я бы никак его не назвал; правда, что белых и румяных нет; за то сколько набеленных и нарумяненных женщин, и как на­беленных, нарумяненных! Совсем как святочпые маски... Остановившись в одной из менее людных улиц, я стал срисовывать фигуру одной женщины лет сорока или пяти­десяти, ради её оригинального полукостюма. Окружавшие меня китайцы тотчас заметили это и дали ей знать; я по­думал,--вот сейчас уйдет и спрячется; но она, казалось, была скорее польщена, чем испугана и, ни мало не смутив-
117
шмсь, только ответила что-то смеясь и продолжала стоять смирно. её наряд состоял из головное повязки, чего-то в роде очень нисенького корсета на помочах, широких брюк и крошечных ботинок на ногах; а грудь и руки оставались совсем открытыми.
Мы пошли дальше и город все сильнее производил на меня впечатление гостинного двора, пестрого, оживленпего, шумного, и притом грязного, пыльного и зараженного испа­рениями равных нечистот, которые, хотя отчасти убираются бедняками, продающими их потом для удобрения земли, по не совершенно, и во многих местах па улицах буквально дыхание спирается в груди от амиачных и серо-водород­ных испарение. Улицы в Калгане не особенно узки, но в переулках разъезд двух телег совершенно невозможен, потому что вся ширина их равняется почти тележноО оси, и вследствие этого въезжающие с одного конца обыкновенно кричит на весь переулок, чтоб другоС кто-либо не въехал с конца противоположного; а если это случается, то один кто-нибудь должен выпрягать лошадь, поворачивать телегу, подняв ее оглоблями кверху, или вытаскивает обратно и завозит в боковую улицу, чтобы дать другому проехать. Улицы и переулки вымощены камнем, но мостовая повсюду очень плоха,-представляет частые и глубокия выбоины, до­казывающие, что её никогда не исправляют. Тротуары пред­ставляют или земляные возвышения, или груды просто на­бросанных камнеВ и по ням не ходят, а лазают, пры­гают, или совсем обходят. Лавок всего более с мелоч­ным товаром, со всякоВ всячиноО, как говорят; чайных же лавок совсем не заметно или я их не заметил; впро­чем, чаВ тут находится в складах, так как торговля им производится оптом. Но если нигде не видно чаю, то повсюду в глаза лезет чеснок, которые навален целыми горами или развешан огромными пучками под навесами крыш и у окон; хитаОцы едят его в очень большом количестве. Везде множество вывесок в виде вертикально висящих или прибитых над входом разноцветных до­сок с надписями, а также в виде разных символиче­ских значков, повешенных па длинных палках и эти I разноцветные вывески придают картине ту приятную пе­строту, без которов она была бы сера и монотонна. Тор­говля совершается везде в самых широких размерах; продают в лавках, на площадях и на улицах; здесь
118
торгуют главным образом мелочным товаром на столи­ках, например различными фруктами и нарезанными ар­бузами; и каким неприхотливым надо быть, чтобы есть вти арбузы, остающиеся открытыми целый день в таком пыльном воздухе. Сделав втот беглый осмотр главных улиц Кал­гана и видев наверно несколько тысяч китайских лиц, я вовсе не нашел такого однообразия типа и именно того типа, каким мы привыкли представлять себе китайцев:- ни особенно узких и искривленных глаз, ни длинных и тонких усов, ни чрезвычайно длинных ногтей я не встре­чал; и мне кажется, что если китайцы и отличаются резво от европейцев, то гораздо более своею внешностью чисто искусственною: - своей бритой головой, косой и костюмом; а уничтожьте эти особенности и пожалуй национальность значительной части китайцев была бы не узнана. Между ними наверно нашлось бы не мало физиономий, красивых и на наш взгляд. Вот относительно прекрасной половиня ки­тайской расы я никак не могу сказать того же: явидел сегодня много женщин, особенно когда мы проходили не главными улицами, где они встречаются очень редко, а мимо огородов, позади дворов,-тут по преимуществу их ц^рство,-много женщин видел, говорю, но не встретил ии одного лица, которое даже с большим снисхождением и мог бы назвать красивым. они повидимому и сами, бед» няжки, не особенно высокого мнения о своей красоте, потому что белятся и румянятся беспощадно, брови даже не подри­совывают, а прямо рисуют чертой краской, губы красят в густой карминный цвет, и если есть у них что хорошего, так зто черные глаза, которые блестят и светятся, не\ смотря на свою черноту. Кривой у женщин гораздо заметнее.
Я мало встречал больных, за то уличные собаки почти все поражены накожной болезнью, от которой шерсть у них почти вся вылезает; они худы и очень жалки на вид;-* видно, что вся жизнь их проходит в голодании и рЩ ных страданиях. На мои вопросы, - есть ли в горе больница, богадельня или детский, приют? получил ответу ничего не существует, по крайней мере не слыхали об . существовании, а к чести живущих здесь русских м дых людей должно сказать, что они хорошо знают гор видно, не сидят запершйсь в четырех стенах своего}
Пройдя еще переулок, мы вышли на довольно простои
разрез глаз и узкость их '
119
гощадь. Здесь, против одного храка, иа возвышенной и скрытой эстраде, только под навесом, Давалось театраль­но представление; мужская публика толищлась на площади, гоя; женщины смотрели на сцену, сидя в своих телегах, ь которых приехали. Представление шло, а шум на плоади происходил невообразимый; актеры напрягали все юи силы, обливались пдтом; а находившийся на сцене ор~ истр убийственной музыки только увеличивал содом, про­водивший на площади, полной народу; тем не менее гонса актеров были слышны, но едва ли можно было понять :е,-чтб они говорили. В такия-то места, преисполненные <ского шума, китайцы, страстные любители певчих птиц, риносят их с собою в клетках, в том убеждении, го среди городского шума они совершенствуются в своем жальном искусстве. И действительно, птицы старались не внее актеров. Мне говорили еще, что истые охотники, иже старики, забрав своих певцов, отправляются с ними ь горы, куда доносится хор, составленный из миллионов ивнообраяных звуков, раздающйхся в городе и разжиют соревнование пернатых певцов, которых там удобЬе и приятнее слушать. Эта черта китайского характера ае понравилась; в ней есть что-то чистое, детское. Я извратилея домой утомленный почти до опьянения массою иечатлений и пока сидел на террасе, любуясь прекрасною гнною ночью, в моих ушах долго раздавались то звуки пестра, то крики продавцов и праздной толпы, то голоса етеров или неистовое пение птиц, как будто выходивих из себя и старавшихся все заглушить своим свистом.
13 АВГУСТА.
Сегодня хотели уехать, да не успели. Это ужасно нериятно, потому что нет ничего досаднее, как незнание иеред, каким временем располагаешь каждый день в иждом данном месте: остаться на день неожиданно, когда игав к отъезду и все уложено,-совсем не то же, чем иать вперед, чтб можешь располагать еще одним днем, го одна из удобнейших систем мешать заниматься, - означать день отъезда всегда раньше предполагаемого, и, иагодаря ей, я потерял за дорогу немало дней. Точно так меня пропал и нынешний день, - который я просидел шв, ничего не сделав, и никуда не пошел, потому что ке говорилось,-может быть, еще сегодня поедем.
120
Погода переменилась. На небе собрались темная туи и разразились грозой с таким проливным дождем, что ма­ленький ручей, бегущий по дну ущелья, быстро превратился в мутную бешеную реку, катившую волны во всю ширину русла, по которому мы приехали в Калган. Но вскоре небо, очистилось и снова показалось солнце... Только вечером было решено, что остаемся до завтра. Я был недоволен и собой и обстановкой: так о многом хотелось бы расспросить, так многое надо было узнать, тблком рассмотреть, записать, срисовать, и все ото было бы возможно... На меня начинала нападать хандра; я видел, что многое не тик делается, как следовало бн, не серьезно, на,авось и спустя рукава.
М АВГУСТА.
Еще происходят сборы к отъезду; некоторые вещи укладывают на телеги и отправляют вперед; другие остав­ляют, потому что они должны идти с нами. Во время этих сборов к нам в дом является один китаец, в бар­хатных сапогах, и вообще очень прилично одетый и здо­ровается с нами, говоря довольно чистым русским язы­ком. Он объяснил, что услыхал о нашем проезде через Калган, и пришел предложить свои услуги как перевод­чик, или, если переводчика не нужно, просто как слуга.. Я несказанно обрадовался этому, с неба свалившемуся, бла­гополучию и уже считал его своим спутником па всю де? рогу: теперь у нас будет два переводчика; теперь можно будет больше ходить по городам, спрашивать, узнавать, говорить с туземцами, теперь я не буду находиться в со­стоянии ничего не понимающего истукана. Китаец оказался христианином. Он в детстве попал в Сибирь, в город Верхнеудинск, где один купец крестил его и назвал Федором. С ним вступили в переговоры, но он не хо­тел предложить никаких условий.
- Возьмите,-говорит так:-я поживу у вас месяц, два, вы увидите, гожусь ли я вам на что; тогда сами назначите мне жалованье по заслугам. Если я буду хорош, может быть, вы возьмете меня и в Россию, куда мне очень хочется уехать. Здесь у меня родных нет и делать нечего.
Его пригласили ехать, и он отправился домой за своим немногосложным имуществом.
Перед отъездом мы завтракали у Шишмаревых и там зашел разговор о нашем новом переводчике. Отзывы о
121
нем говорила не особенно в его пользу, и его главным недостатком было то, что он нигде не жил по долгу, а постоянно переменял места.
- А других, более серьёзных нет? нечестности, лжи­вости, например?-спросил я.
- Нет, этого никогда не замечали за ним.
Ну, думаю себе, с первым недостатком можно спра­виться: стоит хорошо платить за службу, сделать жизнь в нашем обществе приятною и человеку не зачем будет бежать от нас.
После обеда уехали и земляки провожали нас всей компанией. Город сегодня еще более оживлен по слу­чаю какого-то праздника: повсюду на улицах и площа­дях густая, пестрая толпа народа; на каменной ограде набережной сидят нарядные женщины и внимание их со­средоточивается на нашей кавалькаде; посматривают на нас проходящие и проезжающие китайцы, но ни один не сделал нам малейшей неприятности, даже не обругал ни один, как я ожидал на основании многих рассказов. Рядом с нами довольно долго ехала телега, в которой сидели четыре дамы; кучер шел пешком и вел лошадь под увдцы, а пожилая дама держала возжн. Три молодые китаянки помещались в глубине вкипажа; но их можно было хорошо видеть, и я пользовался втой возможностью са­мым нескромным образом, т.-е. смотрел на них во все глаза, точь в точь как они смотрели на нас и даже улыбались чему-то, но я отвечал на вти насмешливые улыбки самой благопристойной серьёзностью. Все они курили трубки и были отчаянно набелены и нарумянены - это были не живые лица, а картонные маски, так что даже их черные глаза казались стеклянными и бессмысленными на втих безжизненных лицах. Красивы только их волосы, приче­ски и костюмы. Судя по изящно отделанной телеге, хорошей лошади и тому, что кучер шел пешком и был одет в форменную шляпу, должно было думать, что дамы принадле­жали к высшему кругу общества; оказалось действительно, что это было семейство местного губернатора. Некоторые из китайцев почему-то здоровались с нами, произнося свое обыч­ное приветствие: заключающееся в вопросе:хао?-хорошо ля? - Один приветствовал нас по-русски словом: сыталАсту! (вдавствуй!)
Наконец город кончился и мы выехали на возделанную
122
равнину, за которой на горизонте виднелись гори. Мы про! стилнсь с нашими соотечественниками, и продолжали путь и одни. Дорога вошла опять в русло и на вершинах окай­мляющих его высоких холмов опять тянулась Великая Стена, от которой виднелись одни бойницы. Опять стали встречаться деревни и хутора, стоящие бблыиею часть под тенью старых развесистых ив. Солнце село. Взошла полпая луна и при её свете мы добрались до одной станция, но не остановились ночевать, а только переменили лошадей и потянулись дальше. После вчерашнего дождя на дороге образовались глубокия борозды и топкия места, стояла лужами вода, - в которую лошади уходили по колено, а наемные лошади, на которых мы ехали верхом, были плохия; они спотыкались, даже когда шли шагом. Рысью идти их и не заставить бы; впрочем, нам не зачем было торопиться, потому что обоз был сзади, а в нем наши постели, чай и свечи, следовательно, по приезде на ночлег, все равно пришлось бы только ожидать их. Повсюду царствовала мерт­вая тишина, а лунный свет придавал горам и развали­нам чудесный вид. После скользкого глинистого дна русла, по которому вчера мчался бурливый поток, дорога вошла в узкое ущелье и мы ступили на искусственную дорогу, сделанную из больших камней, когда-то, должно быть, превосходную, но теперь заброшенную, сильно испорченную и даже почти уничтоженную; теперь она тянется не более как на версту. Из темного ущелья мы выехали на обшир­ную, облитую лунным светом равнину; миновали встречав­шиеся на пути деревни, в которых была такая тишина, как будто в них не осталось ни одного живого существа, а часы показывали только девять; мы переезжали в брод быстрые ручьи; ехали дорогой, представлявшей аллею, густо обсаженную огромными дуплистыми деревьями, бблыпею частью ивами. Наконец в просветах между ними показалась вы­сокая зубчатая стена города Сюань-Хуа-Фу, которая скоро от­крылась перед нами вся; она была в тени и казалась черною; у подножия её бежал потов и, переехав черев него в брод, мы очутились у самых городских ворот. Они были открыты; никого мы не встретили и въехали в них; стена здесь так толста, что проезд под сводом ворот походит на маленький туннель; только-что мы вы­ехали из его другого конца, как увидали перед собой другую, еще более высокую стену, старую, местами обва-
123
:вшуюся и доросшую ползучими растениями. Повернув раво, мы двигались таким образом между двумя стенами к будто по дну глубокого рва; шагов через пятьдесят внутренней стене показались ворота и, въехав в них, и очутились на маленьком дворике, обрамленном со всех орон высокими стенами, из-за которых во двор не юникал ни один луч лунного света и он казался иачным и мертвым; людей нигде не души. В каждой четырех стен двора находятся ворота, но они все перты, кроме одних - направо, куда мы и повернули па­ях лошадей. Тут только окликнул нас караульный, наидивпгийся в сторожке, стоявшей не подалеку от ворот, (то едет? спросил он. Ему ответили: Лое лайлёи--гоюда приехали!-и тот вполне удовлетворился ответом. )чно помещики в свою деревню пожаловали. Странно все о было для меня. Я все ожидал препятствий, остановок, «просов, осмотров, всяких предосторожностей со стороны «дозрительных китайцевъ*, а все ничего подобного не было, ьехали в улицу. По обеим сторонам её стоят нисень* е домики, точно забитые наглухо; ни, окон ни дверей не (дно; все пусто и тихо, и только один сторож ходит » ней взад и вперед и стучит в медный таз (ло). роезжая дальше, мы услыхали музыку: во что то-стучали, или в барабан и медные тарелки, пели песни;-в доме, ;е она раздавалась, виднелся свет. а Покойника поминают “, шсннл Федор... Улица снова уперлась в высокую камен­ею стену с большой башней на верху и воротами под по; въехав в них, мы увидали, что на втом месте иестообразно пересекаются две улицы, проходя через башню.
Еще долго ехали мы по безмолвному городу, поворачивая и улиц в переулки, ив них опять в улицы или выезжая и незастроенные поляны, иногда занятые огородами, мино«ли какой-то пруд или большую лужу; нам стали попа­сться люди, которые проходили молча, не останавливаясь, «чно боялись нас и, наконец, мы повернули в дом гостиницы, стоящей в узком и грязном ц^еулке, хотя и наиаченной, как объяснил переводчик, для остановки присжающих чиновников. По подъезду она гораздо более по­била на дом, служащий притоном ночным бродягам.
Нас ввели в две комнаты, которые показались порядоч­ный; впрочем, усталость была так велика, что не до осмотра зло. Я прилег на хан, покрытый войлоком, и почти мо*
124
ментально заснул, хотя, как и все, был голоден и хотел пить; но обоз остался позади, и, когда он пришел, когда приготовили ужин и меня разбудили, было уж за полночь. Так как было уже поздно, я не велел развязывать свое! постели и проспал на войлоке, покрыв его, ради чистоты, кожаным плащом, а под голову положив сертук я гутта­перчевую подушку. Положим, что сильная усталость смягчает и еще более жесткое ложе; но для чего мы морили себя, и объяснить себе не мог. Мы теперь уже въехали в благо­устроенное государство, а „степные законы" все еще в силе.
w АВГУСТА.
Итак, мы провели ночь в китайской гостиннице, с кото­рой только сегодня утром я несколько ознакомился. При слове гостинница, отель, воображению европейца рисуется большой дом, по крайней мере, в два этажа, со многими нумерами, кроватями в нях, умывальниками и бельем; - но если этот европеец будет собираться путешествовать по Китаю, пусть он забудет о малейшем комфорте европейских отелей и приготовятся к новым порядкам, а именно: умы­ваться на дворе из чайной чашки, без мыла и полотенца, если он не запасется своими, ве говоря уж о зеркале, щетках и тому подобных предметах роскоши. В нумере китайской гостинницы путешественник найдет тблько стол, несколько стульев или табуретов и каменный кан, покры­тый войлоком либо циновкой и служащий кроватью. Ни гра­фина, ни стакана, ни вешалки для платья и в заводе не имеется; но прислуга есть, пищи также достанет и кипятку для чаю получит во всякое время, только .не ночью.
Мы оставили гостинницу и но предложению переводчика Андреевского, езжавшего прежде этой дорогой, поехали взгля­нуть на недавно (1869 г.) построенную в Сюань-Хуа-Фу католическую церковь французской миссии и познакомиться с живущими при пей миссионерами. Мы застали дома только одного. Он был еще молодой человек, вид имел совер­шенного китайца, Ашл голову, носил косу и вполне ки­тайский костюм. Хотя он был родом француз, а по костюму китаец, но по своим манерам не походил на представителя ни одной из этих деликатнейших в мире наций: так мало был он любезен с нами, и мпе все казалось, что он имел на то какие то причины; мне каза­лось, что он только из учтивости расспрашивал нас о
125
нашем путешествия и его целях. Мы спросили, успешно-ли идут его миссионерские дела, много-ли у них обращенных в христианство туземцев, на чтб получили ответ: - около четырех тысяч... Потом просили показать церковь; но он нашел какой-то предлог, почему этого нельзя было сделать. Наше присутствие как будто стесняло его почему-то; да и Сосновского очень затрудняла беседа на французском диалекте, и потому мы поторопились уехать, Но на прощанье, этот сухой илн сердитый духовный отец угостил нас вино­градным вином своего изделия, что здесь редкость, так как китайцы из винограда вина не делают.
Едем по городу и, как вчера ночью, здешния улицы были безмолвны и пусты, так теперь они были переполнены народом и воздух колебался от страшного оглушительного оркестра из тысяч всевозможных звуков. Улицы, узкия даже когда они пустые, теперь стали еще теснее, так что две, три лошади, остановившиеся посреди пх, образовали уже баррикаду; - движение прекращалось и поднимались крики негодования и понукания, чтобы скорее открывали дорогу. А мне так хотелось останавливаться на каждом шагу и смотреть, смотреть во все стороны на эту необыкновенную и в высшей степени интересную обстановку: на эти дома, пестреющие яркоцветными вывесками и затейливо отделан­ными лавками, на узорчатые триумфальные ворота, па изящ­ные, украшенные фигурами крыши домов и храмов, на эту волнующуюся толпу китайцев в белых, голубых и синих курмах или халатах, или полуголых, т.-е. только в одних шароварах и башмаках. Одни из них в широких со­ломенных или бамбуковых шляпах; другие, несмотря на солнечный зной, ходят с открытыми головами; одни идут пешком в противоположных направлениях; другие едут верхом или в носилках; тут же пробираются транспорты до нельзя навьюченных ослов, отправляющихся куда-то собственными средствами, т.-е. без погоньщиков; в толпе снуют продавцы фруктов; в растерявшихся глазах мель­кают палатки, зонтики, веера, фонари^веты, клетки с птицами, - и все это сбилось в кучу на небольшом про­странстве улицы. Эта картина, освещенная яркими и горя­чими лучами солнца, исполненная самой кипучей деятель­ности, оживленная и привлекательная своей оригинальностью «форм, взаимных отношений людей, обычаями и сценами, произвела на меня глубокое впечатление. Тут надо бы про­
126
вести, по крайней мере, целый день, чтобы оглядеться н привести в порядок свои утомленные мысли и чувства, а то точно пьянеешь, как при беглом осмотре богатой кар­тинной галлереи и выносишь о ней самое смутное воспоми­нание: и видел, кажется, все, и, кажется, ничего не видал; словно все это было только сновидением. Оь таким ощуще­нием и с большими сожалениями оставил я шумный и оживленный Сюань-Хуа-Фу.
Выехав за городскую стену черев южные ворота, мы подвигались вперед сначала по долине реки Ян-Хо; потом дорога поднялась на скалистый левый берег последней, где она проложена по совершенно голым гранитным я сланце­вым скалам, которых не нашли нужным сколько-нибудь выровнять, чтоб придать им хотя некоторое подобие до­роги, а так прямо по диким скалам проехал один, - оказалось возможным; за ним другой-и дорога открылась. Что ето открытие было сделано в незапамятные времена и что с тех пор тут прошли и проехали миллионы вьюч­ных животных и телег, в том убедиться очень легко,- стоит только взглянуть на твердые, как железо, гранит­ные скалы, по которым пролегает дорога и обратить вни­мание на те ямки и колеи, которые вытоптали в этих ска­лах ноги ослов, лошадей и мулов и протерли тележные колеса: в эти ямки оступиться можно, а колеи достигают иногда глубины до полуаршина. Запасшись этими сведениями о состоянии бойкого тракта, читателю не трудно себе пред­ставить чтб это за дорога и какова езда по ней в телеге!.. Мы, разумеется, едем верхом; но я наблюдаю за едущей передо мной телегой: колеса её не столько катятся, сколько падают с бугра в ямку, потом поднимаются на другой такой же, опять соскакивают в новую выбоину и так далее. Три лошади, запряженные цугом, причем впереди две, а в оглоблях одна, - три лошади, говорю, иногда должны употреблять не мало усилий, чтоб сдвинуть с места те­легу, спускающуюся с горы. Для людей здесь только и ; мыслима езда в^Иом или в носилках, но грузы прово­зятся, кроме вьючных караванов, и на телегах.
Отдав должное внимание этой удивительной дороге, бро­сим взгляд кругом себя. Вблизи мы видим небольшие засеянные поля и между ними рассеянные семейные клад­бища. В окрестных горах, к котортм мы приближаемся,' встречаются самые пустынные и дикие пейзажи; например,
127
местами, на их склонах, видны огромные, совершенно голые наносы желтого песку; иногда целые горы состоят, пови­димому, только из него одного и мысли невольно возвра­щаются к Гобийской пустыне; но, всматриваясь вниматель­нее, мы разглядим на некоторых из вершин пирамидаль­ных гор, на неприступное высоте какие-то здания; - это монастыри китаеских отшельников, подлинно людей не от мира сего. И когда смотришь на эти уединенные обители, в голову невольно приходит вопрос, - как же живут там люди, как они получают все необходимое или у них есть там и своя вода, и свои поля, и скот; так что они ни в чем не нуждаются и могут совсем не спускаться вниз? А как, должно быть, там хорошо! Чтб за вид дол­жен открываться оттуда; какой всегда чистый воздух на этой высоте, какая тишина вокруг! Мне ужасно захотелось пожить там, хоть день или два; но я не имел времени даже подняться туда и старался хоть в бинокль рассмотреть жилище счастливцев, как мне казалось, и я не раз по­завидовал им. С помощью бинокля, я разглядел хоро­шенькие домикн, террасы и балконы, около нихъ-мост над пропастью; но люди или не показывались, или за дальностью расстояния я не мог их видеть.
Мы продолжаем наш путь. Река Ян-Хо отошла к западу; долина её расширилась и вскоре мы увидали вдали зубчатую стену местечка Цэи-Мин-И, к которому подъ­езжали по крупному щебню, образовавшемуся естественным путем из каменных обломков, отвалившихся с гор и наполняющих русла дождевых потоков. Горы здесь имеют светло-серый цвет и почти лишены растительности; по их ущельям и склонам держатся большими стадами горные куропатки, которых мы убили дорогой несколько штук. они, как видно, мало напуганы и, увидав людей, спасаются, не в лет, а бегством; поднимаются весьма неохотно, только в самых крайних случаях, и, перелетев на небольшое расстояние, снова опускаются на землю. Тем не менее за ними, должно быть, охотятся здесь, помму что между за­стреленными мною оказалась одна безъ^Пги, которая, очеМгхцр» была давно отбита у неё. они бегают с необыхно-ВЛр&И быстротой и л6в>о скрываются между камнями, на видно, сильно рассчитывают, Потому что иногда BUeiApfb Почти из под самых ног.
Уже наступал вечер, когда мы приехали в Цзм-Мин-И;
128
тем не менее последовало распоряжение ехать далее. Пере­менили лошадей и поплелись опять, -предпочитая знакомиться с отдаленными странами ночью. Дорогой я разговорился с нашим новым переводчиком Федором, который у казаков стал уже называться Федькой. Оказалось, что он порядочно говорил по-французски и немного по-английскн, чему не учился, когда жил в качестве слуги в домах иностран­цев в Шан-Хае и Тянь-Цзине. Вообще он был расто­ропный, ловкий и смышленый человек,-к сожалению, только мало развитый и необразованный, а то был бы дорогим переводчиком. Но лучше иметь хоть такого, чем никакого. Я узнал, что побуждением в крещению в вашу веру ему главным образом послужило желание побывать в России и из немногих разговоров не трудно было увпдать, что он не имел никаких религиозных понятий; не знал самых основных начал христианства; евангелие знал лишь по названию; о каких-либо молитвах, кажется, и не слы­хивал. Так как он много вращался между китайцами разных местностей, где проповедуется христианство, то'я Спросил его, много-ли вообще китайцев, принимающих это учение.
- Нет, мало,-ответил он,-да если и обращаются, так больше потому, что миссионеры дают деньги; но их у нас все таки не любят, особенно католических, за то, что они очень надоедают, навязывая свои священные книги, что очень хвалят свою веру, а над китайской смеются.
Потом я стал расспрашивать его о ценах па разные предметы, и Федор, не подозревая, что мы удивлялись деше визне всего, счел нужным утешить меня словами, что „от Калгана до Пекипа все дорого, но дальше все будет гораздо дешевле".
Нашу беседу прервал казак, присланный от началь­ника, который уехал вперед,-с приказанием, чтоб Фе­дор сейчас ехал в нему и находился при нем, „для собирания распросных сведений". Лошадь моя едва шла и догнать передовушлрмпанию я не мог, а потому попросил казака передать оИиовскому мою просьбу, прислать ко мне, вместо Федора, Андреевского. Но онек .вернувшись. объяцил, что „им и Андреевский нуженъ". „фииЬсадятся", прибавил казак, что два уЙьза присылать заставляете'.
Меня возмутило и опечалило это отрЦдное, распоряжение. Я продолжал дорогу один, и, заняты*'жев^евлыми мыслями,
129
разсеянно смотре» на освещенные луной поляны и частые селения, расположившиеся под тенью огромных деревьев, образующих целые рощи; ехал мимо каких-то развалин, стен и укреплений, но с таким чувством, как будто все это было мне давно знакомо и даже надоело. Матусовсхий подъехал ко мне, и я, все еще мало зная его, стал осто­рожно высказывать давившие мою голову невеселые думы. Но оказалось, что те же мысли и то же настроение были и у него и мы разговорились с полным доверием друг к другу и полною откровенностью. Раньше я видел в нем серьезного, сведущего и честного человека, теперь нашел себе единомышленника, и это значительно облегчило мое мрач­ное состояние духа. Он также повеселел. Эта дорога и эта лунная ночь были для нас енаменательными: мы почувство­вали без слов и признаний, что будем друзьями, чтб бы ни случилось, так как наша дружба основывалась на чувстве взаимного уважения.
Незаметно подвигались мы вперед и добрались до пред­местья города Ша-Чэн, за которым тянулась его высокая, начинающая разрушаться стена и вдоль неё ряд больших деревьев. Городские ворота были заперты и их долго не откры­вали, так что здесь мы нагнали наших остальных спутни­ков. Федор крикнул что-то по-китайски и голос его резко раздался над сонной улицей предместья; из-за воров отклик­нулся сторож; потом все смолкло; мы стояли в молчании и ждали. И в этом простом эпизоде была своя особенная прелесть. Эта лунная ночь, эта высокая старая стена, тяже­лые, обитые железом, запертые ворота, наша группа всад­ников возле них, перенесли мои мысли к средним ве­кам и их неприступным з&мкам с башнями и зубчатыми стенами, смутно напомнив мне поэтические былины и ска­зания о похождениях тогдашних рыцарей. Ворота скоро отворили и мы въехали опять в небольшое пространство, обнесенное высокими стенами; потом через другие ворота вступили в город и скоро повернули во двор гостинницы. При въезде, у самых ворот её, шйшлась освещенная кухня, открытая на улицу и во дворъМгоследний довольно велик, вымощен камнем и над ним сделана покрышка m циновок; а по бокам, под наосом, помещаются стойла и ясли для животных. Мы вошли в дом, помещав­шийся в задней части двора; *в нем было три довольно чистых комнаты и средняя даже нарядна. Когда мы напи-
п. а пасиций. 9
130
лись чаю и легли спать, было уже два часа ночи или, пра­вильнее, утра следующего дня; значит, если положить семь часов на сон, мы могли только проснуться в девять часов и никак не позже десяти выехать... В чем же заключался выигрыш времени от ночного движения?! А мы под влия­нием таких порядков стали хворать,-кто жалуется на ка­шель, кто на боля в желудке или в суставах; обращаются ко мне за помощью, но чтб я могу сделать, не имея возмож­ности изменить странный обычай--ездить или в самый силь­ный зной, или по ночам, есть не иначе, как на ночь и т. п.
М-n АВГУСТА.
Действительно, все только проснулись в десятом часу. Утро было серое, но скоро облава рассеялись и солнце стало греть очень сильно. Оставив город, мы поехали дорогой, по сторонам которой тянутся непрерывные поля и огороды, расположенные террасами; по ним рассеяны частые дере­вья и развалины укреплений; вдали со всех сторон под­нимаются гряды гор и по ним тянется Великая Стена. Почва везде глинистая и из неё устроены как старин­ные укрепления и боевые башни, так и стены, окружаю­щие селения, отчего все, за исключением зелени, имеет гли­нисто-желтый цвет. Еду, болтая с Федором, и начинаю учиться разговорному китайскому языку, произношение кото­рого я не нахожу трудным, и по-моему, он вовсе не произ­водит на слух неприятного впечатления, а иногда даже на­поминает итальянский язык. Однажды два китайца о чемъто долго спорили между собою, и мне показалось, что они поют песню,-так они растягивали окончания каждой фразы и в тоже время разом повышали тон некоторых слов. Точно также, когда мы остановились на станции обедать, я услыхал на дворе раздававшийся по временам певучий голос, который повторял одну и ту же коротенькую песню. Потом узнаю, что этот голос принадлежал трактирному слуге, который, получив какой-нибудь заказ, выходил из хар­чевни во двор и^Ймтившись к кухне, выкрикивал на распев требованиЯ^тчас уходил назад, в комнаты- подавать и принимать приборы от посетителей; в кухне сказанное им тот’^ записывалось конторщиком в книгу, а повар в тоже ^ремя исполнял его требование; - это был, следовательно, род депёш, отправляемых разом в двум лицам; а я думал, что он песню пел.
131
На станция Ту-МЕ-Тоу наши вещи навьючивали на ослов и мулов. Вьючка кончилась уже поздно, - когда совсем стемнело, и мн выехали только в десятом часу вечера, предполагая проехать сегодня еще пятнадцать верст; ехать же приходилось шагом, потому что лошади были очень плохи, худы и измучены... Когда опять доплетемся до ночлега! Пере­ехали мост, устроенны! над рекою - Цин-цзы-хо. Он весь каменный, на пяти стрельчатых арках, и имеет побокам массивную такж-э каменную ограду, которая впрочем на одной стороне поч" и 'я разрушилась. Мост, как видно, старинный; он выс’ч. скромными каменными, хорошо со­хранившимися пли'.; ..'одъем на него и спуск довольно круты. Когда дорои. .'тала ровнее, мы попробовали заста­вить лошадей идин асью; но они скоро отказались, и мы долго тащились иш»’.ум, пока наконец достигли станции Юй-Лин, гм: ’/гис.ии трех из своих спутников, уехав­ших впергм wt лучших лошадях, уже спящими. Мы с Матусовсклм напились чаю с грязным сахарным песком, потому >;иоего сахару некогда было доставать и, записав кой что уле.иись спать; но крик на дворе, переполненном витя*:;:иаи извозчиками и животными, еще долго не давал на.-йѵ эю.
17-44 АВГУСТА.
Выехали в восемь часов утра. Дорога за городом шла широкой долине, по обеим сторонам которой возвыша­лись на подобие гигантских стен кряжи гор, сходившихся впереди и, как казалось, замыкавших -долину. На верши­нах их возвышаются башни Великой Стены, которая вьется по холмам и ложбинам гор. Дорога была песчаная и усеян­ная обломками гранита и кварца. Через несколько часов мы приблизилась к горам и остановились в деревне ЧаДао^ чтобы позавтракать и переменить лошадей.
^Далее путь наш лежал через ущелье, которое запи­рает Другая ветвь Великой Стены,-им^ИЙЙией и более прочно! пщтройки. В этом месте в’^И^находятся во­рота, ведущим ущелье, известное под’ДБзванием ГуаньГоу’ского про^^^Дорога, ведущая череы^это ущелье, досхупна только мНЦмдников, вьючных жМотных, да киификих телег,^^Ьх несокрушимых экипажей, незнаюТфих никаких npeql^p. Карабкаясь по безобразным глы­бам красноватого гранЙа, усыпанным остроугольным щеб-
132
йен, по обнаженным свалам, крепким как сталь, пут­ник может подумать, что здесь он пёрвый вступает и почву девственных гор, на которые еще не становилась нога ни человека, ни прирученного животного: так оме диви, так незаметно здесь какой бы то ни было попыткк со стороны людей сколько-нибудь облегчить себе проезд по втой дороге; а между те’' тубокия колеи, и здесь про» тертые колесами в свалэ* ’ительно говорят о мно» гих веках, в течении . тут происходит бев»
престанное движение. Смотрит. < лбные пути сообщения и не знаешь, чем объяснить равнодушие китай­цев к своим дорогам... Лени ью' кто не слыхыъо их трудолюбии. Нет,-у них есп , годные дороги...
Неумением? Недостатком средствъ же рядомъ
стоит Веливая Стена, - или „Стена тысяч ли
в длину“ (Вань-Ли-Чан-Чэн) *), как иь»; ее ки­
тайцы. Это монумент, подобного которому п>.> л^ок ск.иьноеп работы не имеет ни один народ в мире. С;. ; .кѵ и.. < неё потребовалось и уменья, и труда, и средств! Итьяч. чть Я слышал только одно мнение, что китайцы оставляю .теип* ния дороги в таком первобытном виде в силу старь/'’ пра­вила-всячески затруднять доступ в Китай северным ча:ь варам, т.-е. монголам. Может быть, это и справедливо.
Мы подъезжали к Великой Стене, которая пересекла нам дорогу, проходящую сквозь нее, через упомянутые ворота - Гуань-Гоу. Волнуемый тем чувством, которое вы­зывают в нас памятники глубокой старины, приблизился я к Стене, и остановившись по северную сторону её, рас­положился на пригорке с бумагой и красками, чтобы сде­лать рисунок этого чуда, которое хотя и кажется теперь не нужным, тем не менее поражает каждого своею громад­ностью, древностию и историческими воспоминаниями.
Сделав рисунок общего вида Стены съ'ея воротаимуя отправился осматривать её подробности, начиная с ocgggaния, сложенназ^^Ь больших кусков гранита и роиЬв£н№о кварца. Все сиЩ^Ки мои уже уехали дальше е меня под­жидал только одЯп> проводник ив туземцев. Но я и за­был обо всехъ^л на часы не смотрел, дабвтливый тем, что мне привжИа увидать этот едвяиренный в «ИЙ
*) Китайское название Великой Стйнн составлено ВЙ”Ёиедуюицпх слов: Вяиив десять тысяч, Jfu-мера длины, приблизительно понЬина нашей версты, Чаю- длинный, Чаю-стена.

Релитая Стина и ворота [уань-[оу.

138
памятник глубокой старины. Чтоб подняться на Стену, надо пройти чрез упомянутые ворота,, внутрь обнесенного ею пространства, то есть в Застенный Китай; там, у осно­вания Стены, имеются двери, ведущие по лестницам на её верхнюю площадь и взойдя, я пошел по ней, в одном на­правлении. Ширина верхней площади везде одинакова и ра­вняется семи шагам; она выстлана кирпичными плитами в девять квадратных вершков каждая и около двух верш­ков толщины. На северной стороне, то есть обращенной в неприятелям, находится парапет вышиною в средний рост человека; а на южной - другой такой же, только в половину роста вышины. Плиты местами открыты и поросли белыми, желтыми и черными лишаями, обыкновенно расту­щими на камнях; а в других местах вся верхняя пло­щадь заросла такой густой, и высокой травой, что не только не видно почвы, на которой она растет, но через нее с трудом можно пробраться. Тут растут и злаки, и луко­вичные растения; есть представители крестоцветных, бобо­вых и других семейств.
Местами в этой траве валяются чугунные пушки в аршин с четвертью длины и с жерлом, имеющим два вершка в диаметре; форма их ближе подходит к цилин­дрической; но каждая из них имеет по три перехвата. Другие такия же пушки лежат еще на своих местах и глядят чрез амбразуры на северную сторону вниз. Мо­жет быть, некоторые из них остались даже заряженными с-покон-века.
Идя по стене, все в одном направлении, я достиг бли­жайшей башни и вошел через ведущую в нее дверь.- Башня представляет, такъ* сказать, небольшой дом в не­сколько комнат, сообщающихся овнами между собою и с корридором, идущим по южной стороне. В корридоре и комнатах также настлан каменный пол, но он завален мусором от развалившихся некоторых стен и дикий ви­ноград густо разросся во всех отделениях башни, словно в оранжереях. Некоторые кирпичи в стенах висели, дер­жась только одной стороной, и, казалось, готовы были упасть, так что мне не раз становилось страшно при мысли, как бы от произведенного мною сотрясения <какой-нибудь стене или полу не вздумалось обрушиться в моем присутствии,- опасение не безосновательное, так как местами Стена на­чинает разваливаться, во всей своей толщине. В некоторыхъ
134
местах, где стена башня рушатся, видны деревянные бревна, вмазанные в слой кирпича, и это дерево сохранялось замечатель­но хорошо; - оно совершенно сухо и крепко, так что я с тру­дом мог отломят себе кусов его для образца. Всматриваясь в отдельные части башни, все больше и больше приходишь в заключению, что не для одной обороны возводилась эта ги­гантская постройка; по всей вероятности, она должна бала также служить памятником архитектуры, судя по её тща­тельной отделке. Так, например, в кладке её наружного поврова проявляется стремление в строгой правильности и красоте; в башнях над дверями и овнами кирпичи распо­ложены правильными полукругами, очевидно с намерением украсить постройку. У верхнего края баипень идет бордюр ив косо-положенных кирпичей; каждый верхний кирпич в амбразуре имеет хотя простое, но довольно тщательно сделанное украшение. Точно также пороги, находящиеся в дверях, ведущих в башни, сделана из гранита и носят на себе иссеченный барельефом рисунок. На верхней пло­щади поделаны углубления для стока воды, и каменные же­лоба, воторыми они оканчиваются, изображают из себя го­ловы драконов. Лестницы, ведущие через входы с южной стороны на верхнюю площадь Стены, сделана также весьма тщательно; извести, ваступающей между кирпичами, везде придана правильная призматическая форма... Словом, все указавает, что настоящая постройка возводилась не наскоро и не ради одной защита себя.
Так как Стена имеет везде, - по крайней мере в этой части, одинаковую вашину, то её верхняя площадь, как и все ряда кирпичей, идут параллельно той поверхности почва, по которой она проходит, образуя более или менее крутые подъемы и такия же покатости; последние бывают иногда так значительна, что ходить по ним весьма трудно; а в тех местах, где Стена поднимается на очень кру­той холм или быстро спускается в глубокую долину, верх­няя площадь её превращается в лестницы с огромными ступенями, почти до колена вышины каждая, что также за­трудняет хождение по ним. Эти лестница, равно как и башни, стоящие на самой Стене, составляют неустранимое препятствие для проезда по ней не только в экипаже, но даже верхом, если бы даже покатости и не мешали этому; некоторые двери башен завалены в нижних ча­стях кучами мусору, так что в них приходится прохо­
13Б
дить, согнувшись. Итак, если бы кто вздумал предпринять путешествие вдоль Великой Стены по ней самой, то он дол­жен был бы отправиться не иначе как пешком, и то ему пришлось бы во многих местах спускаться на землю, чтоб миновать обвалы, которым Стена подвергается местами во всю свою толщу. Я заговорил о путешествии по Стене потому, что при виде такой прекрасной и на первый взгляд удобной дороги, мысль о нем невольно приходит в голову. Но, как читатель видит, подобное путешествие едва ли возможно. В одном из упомянутых обвалов я с уди­влением увидал, что вся толща Стены состоит из та­ких же кирпичей, какие лежат и снаружи, и что они также были залиты известыои
Взобравшись на башню, стоящую на самой высшей точке, которые открывались передо мной, я загляделся на прекрасный вид зеленых волнующихся гор, и мысли невольно пере­неслись к далекому прошлому. Мне живо представилась та оживленная картина, какую представляла, теперь безмолвная и пустынная местность в то время, когда происходила по­стройка Стены. Мне виделся этот кипящий деятельностию муравейник рабочих, измученных, усталых, таскающих кирпичи, известь, воду, глыбы гранита, пушки, бревна и другие предметы. История гасит, что для постройки Стены было употреблено одновременно до миллиона рабочих.
Стена образует здесь зигзаг и уходит на юг, те­ряясь около конца Гуань-Гоу’ского ущелья, а за ним, как мне было видно с высоты, открывалась безграничная рав­нина, уходившая в туманную даль, к подножию хребта Ин-Шань. В другую сторону от меня Стена убегала че­рез горы на запад, часто прерываемая башнями, которых вообще настроено так много, что я только с моего пункта насчитал их до двадцати-пяти.
Если бы я не был принужден догонять своих уехав­ших спутников, я охотно остался бы здесь еще довольно долгое время, - интереса хватило бы,-но теперь я и так замешкался, и потому поспешно вернулся к своему ма-фу (погоныцику), и мы, сев на лошадей, отправились в путь в благочестивом молчании, так как не могли и двумя фразами обменяться друг с другом. Миновали вторые во­рота, преграждающие ущелье, и за ними пошли карабкаться по гранитным скалам, то взбираясь на них, то спускаясь на дно ущелья. В одном месте с нами повстречалась
136
китаянка, ехавшая верхом на осле, которого вел под уздцы мужчина, она то скромно опускала вниз свои глазки, то с живыме любопытством поглядывала на меня, как на заморского зверя. Попадались на встречу караваны навью* ченных мулов, и при одной из таких встреч в узком месте между скалами, мул своим вьюком задел мой вой* тих и оторвал веревку, которой он был приторочен к седлу. Его погоныцик ужасно сконфузился, начал изви­няться передо мной и тотчас поправил то, что было испор* чено, как он думал, по его вине. Этот случай был моим первым знакомством с китайской учтивостью, и он не мог не произвести весьма хорошего впечатления. Далее встретился один монгол, ехавший верхом на верблюде и мурлыкавший про себя песню; он тотчас узнал во мне русского н любезно поздоровался со мной, словно со ста­рым приятелем. И как все это ценится на чужой стороне! . Дикое ущелье, по которому лежит путь, в высшей сте­пени живописно, и только дурная н опасная дорога мешает любоваться гранитными скалами, богатой растительностью, какой убраны подошвы их, бегущим по его дну ручьем, образующим местами живописные каскады, и хорошенькими деревеньками, приютившимися под тенью густолиственных деревьев. И как было жауь проезжать без остановки по таким богатым и таким интересным местам!
Так как ехать здесь скорее, чем тихим шагом, было нельзя, то я пошел пешком: мне и лошадь было жаль, и сидеть надоело и наконец я боялся, что лошадь, пожалуй, упадет, неверно ступив на какой-нибудь камень. Я шел, любуясь дивными красотами природы, так щедро рассеян­ными здесь и завидуя счастливым обитателям этого пре­красного уголка. Потом мое внимание невольно обратили на себя некоторые предметы, вовсе не подходившие к общей картине дикой природы: я увидал, например, огромную, совершенно правильную круглую вазу, иссеченную из цель­ного куска гранита, и стоящую на земле у дороги, посреди диких камней; далее, также возле дороги, валялись обде­ланные куски белого мрамора, как бы предназначавшиеся для какой-нибудь роскошной лестницы; на некотором расстоя­нии дальше встретился небольшой клочок великолепной до­роги, сделанной из больших гранитных камней, также правильной прямоугольной формы. Вероятно, первые везли куда нибудь, но, измучив животных, не могли тащить дальше
137
и сложили или совсем бросили здесь; дорогу же скорее следовало считать зачатками нового роскошного пути, чем остатками прежде существовавшего, судя по состоянию гра­нита. Далее, в одном из зигзагов ущелья, я увидал хо­рошенькую кумирню, прилепленную довольно высоко в не­большом углублении под навесом скал, в которых иссечена ведущая к ней лестница.
Мой проводник, вероятно давно приглядевшийся ко всем здешним прелестям, вовсе не разделял моих восторгов и уехал вперед, да так далеко, что я начинал побаи­ваться, не вздумал бы он прямо отправиться на станцию, не дожидаясь меня; боялся же я потому, что уже наступали сумерки, а дорога была дурная,-местность малонаселенная. Я устал идти, и хотел сесть на лошадь, но, держа в руках разные дорожные принадлежности, никак не мог этого сделать без посторонней помощи, и потому должен был идти пешком, пока не встречу кого-нибудь. На пути попалась одна деревня, стоявшая на другом берегу ручья, и я, увидав там одного ив туземцев, подозвал его к себе и знаками попросил подержать мою лошадь и вещи, пока я сяду; он исполнил все с видимым удовольствием совершенно просто, и ничего не потребовал за услугу, еду теперь на лошади, спешу, но ускорить её ход и думать было нечего; а небо все темнело,-приближалась ночь. В каждом повороте я ожидал конца ущелью, в каждой де­ревне надеялся обрести станцию, но никаких примет та­кой станции не появлялось и от этого напряженного ожи­дания дорога казалась только длиннее и время тянулось медленнее. Меня, кроме того, смущало исчезновение моего проводника: ведь в потьмах легко сбиться с пути, а в такой местности и в пропасть оборватьсянедолго. Наконец он неожиданно очутился передо мною, выйдя из одного дома, в котором, я думал, мои спутники расположились на ночлег; но я напрасно обрадовался, потому что, оказа­лось, проводник только присел, чтоб дождаться меня, и когда я поровнялся с домом, он сел на свою лошадь и что-то говоря, поехал впереди меня. Мне хотелось его спро­сить, где же станция, далеко ли еще до неё, но я еще ни­чего не знал по-китайски и, покоряясь своему положению, ехал молча.
Дорога становилась все труднее и ужаснее; собственно даже дороги не было никакой:-почва, по которой мы ехали,
138
представляла, можно сказать, разбитые в дребезги скалы или как бы груду развалин города, построенного из боль­ших кусков гранита и потом разрушенного землетрясением. Наконец, стемнело настолько, что я едва мог различать под ногами только большие глыбы гранита, и потому не решался более управлять лошадью, а предоставил все её ловкости и благоразумию; но не скажу, чтоб оставался совершенно по­койным: в первый раз в жизни* доверялся я лошади в такой мере. Она скользила, спотыкалась, срывалась с кам­ней, через которые не переходила, а скорее перелезала, потому что иные из них достигали такой величины, что она помещалась на одном камне всеми четырьмя ногами! Наступила совершенная темнота; однако наши лошади не останавливались, и потихоньку подвигались вперед; я только удивлялся их зрению, осторожности и просто рассудитель­ности, с какою они делали каждый шаг. Иногда они оста­навливались в недоумении, глядели по сторонам и наконец придумывали как выдти из затруднительного положения. Я уж ничего не видал кругом себя; мы куда-то подни­мались вверх, и тогда я слышал сердитый шум ручья да­леко внизу; потом спускались вниз и переезжали этот ручей в брод; проезжали мимо многих деревень и в одной из них из домика вышла старуха, с фонарем и, поговорив о чем-то с проводником, несколько времени шла перед нами, освещая дорогу. Но лучше бы она этого не делала, потому что своим освещением дала мне воз­можность составить понятие о всех ужасах проезжаемых мест. Когда она вернулась назад, ночь, казалось, стала еще темнее, и я стал каждую минуту ожидать падения;-со­стояние было крайне напряженное; но вскоре мое внимание было отвлечено какими-то искорками, носившимися в воздухе и подобными тем, какие иногда вылетают из труб; только эти имели несколько зеленоватый цвет и летали в воз­духе, не угасая. Я скоро узнал в них светящихся жуч­ков, во множестве летавших над кустами и под деревьями.
В воздухе сильно похолоднело; лошади видимо изнури­лись, и я не знал, скоро ли настанет конец моему физи­ческому истязанию, которое еще сопровождалось сильнейшим сожалением, что я не вижу и никогда не увижу красот проезжаемого ущелья. Отчаявшись достигнуть сегодня того места, до которого успели доехать мои ретивые спутники, я приготовился заночевать в ущелье, и придумывал, как бы
189
сделать ив большего дорожного зонтика палатку, чтоб хоть ею защититься от холода, так как теплого платья со мною не бнло. Но умные животные все шли да шли вперед и наконец благополучно довезли нас до станции Цзюй-ЮнъИ'уань, где я нашел всех своих спутников. Довольный тем, что я в комнате, что опасность упасть и изломать себе хости миновала, ^шольный своими набросками, сделан­ными на Великой СтеИ, я показал их товарищам и начал-было беседу о ЕЬечатленидх^ прошлого дня, но началь­ник остановил меня замечанием, что я •„ задерживаю общее движение, что если бы не я, так мы бы завтра к ночи приехали в Пекинъ*... Правда, я был виноват в том, что увлекся такими пустяками, как Великая Стена, и потому запоздал. Но отчего же не делается заранее распоряжения на целый день, чтобы все вперед знали, сколько должны проехать, где останавливатьея и т. п.
- Спасибо вам, что вы запоздали, - говорит мне по­том Матусовский,-а то бы мы приехали в Пекин завтра ночью, чтб не одно и тоже, что въезжать днем; столица же Китая, смею думать, не лишена некоторого интереса.
18 АВГУСТА.
Мы оставили станцию в седьмом часу утра, едва бро­сив взгляд на живописное и интересное место, в кото­ром расположено селение Цзюй-Юн-Гуань, на проходящую здесь ветвь Великой Стены и на замечательные ворота, за­пирающие здесь ущелье. Они имеют грандиозный вид и украшены в пролете интересными барельефами, над кото­рыми я не смел остановиться, чтоб опять „не задержать общего движения*... Да, мы проходили мимо исторических памятников, как мимо огородов с совершенно обыкно­венной капустой.
Дорога продолжает идти по тому же ущелью, которому придают чрезвычайно приятный и оживленный вид чистый ручей, бегущий в зеленых берегах, богатая растительность, частые многолюдные селения с их открытыми на улицу харчевнями и беспрестанно встречающиеся китайцы, по пре­имуществу пешие и бблыпею частью продавцы фруктов, между которыми первое место по количеству занимают цвао-р (ююбы). Их множество везде, куда ни поглядишь; почти нет дома, перед которым бы или на его террасах е лежали эти плоды, разложенные на циновках и вые»«*-
140
ленные на солнце для провяливания. Казалось бы, жав весело ж привольно должно быть тут людям, какое, повидимому, здоровое место, а здешние жители, по ббльшей части худы, бледны; некоторые имеют даже изнуренный вид.
За станцией Нань-Коу, где останавливались, чтоб по­завтракать и переменить верховых лошадей и вьючных животных, - мы скоро выехали и^ ущелья на равнину, и хотя теперь на дороге не было, какэтрежде, крупных кам­ней, за то она была .докрыта Лоем ничем не по­сыпанного .щебВя^Цо' которому лошадям было в высшей сте­пени трудно ндти. По обе стороны дороги тянутся поля осо­бого злака (гао-лян), образующего высокие живые стены, а также проса, луку, чесноку, и других растений, окаймлен­ные рядами красивой клещевины. На полях во многих местах виднелись работавшие китайцы. Деревни и фермы, мимо которых мы проезжали, имеют вообще чистенький, выгла­женный вид; дворы и улицы так тщательно подметены, как будто их только вчера убрали, приготовившись к ка­кому-нибудь празднику. Почти везде на домах и оградах видишь различные украшения в виде узоров, выложенных из кирпича и черепицы, цветов, рисунков, различных лепных фигур или просто кусков красной бумаги, при­клеенных здесь и там. Украшений здесь нет только на самых убогих лачужках. Колодцы содержатся превосходно; они обложены камнем и иногда обнесены с трех сторон каменною оградою. Стоящие возле них корыта для водопоя животных также чисты и нередко высечены из цельного куска гранита.
Около меня ехал один из погоныциков наших наем­ных лошадей, и почти спал под широкими полями своей соломенной шляпы. Убаюканный тихим дождичком, он про­спал один поворот, и мы очутились с ним вдвоем, а остальные спутники уехали другой дорогой. Я ничего не знаю, чтб будет впереди, скоро ли, не скоро ли приедем; но вот между двумя полями высокого гаолян мелькнула стена города Чан-Пин-Чжоу; мы повернули налево в аллейку, и в глубине её увидали городские ворота. Подъехали. Возле них маленькая харчевня; в пролете ворот сидят по бо­кам продавцы фруктов, предлагающие покупать свой то­вар. Въехали в улицу и потом во двор гостинницы, где я нашел своих спутников за чаем. Здесь нам пришлось прождать часа три, пока разыскивали телеги под нашъ
141
багаж. Взяв с собою связку монет *), штук до трехъсот, называемых у русских чохами, а по китайски цхн, иди чэнз, как здесь выговаривают, я вышел на улицу и стал рассматривать, чтб было перед глазами; остановился около одного китайца, который очень искускно плел циновку ив пластинок бамбука и следил за его работой. Возле меня очутился мальчишка с больными глазами; я взглянул на него внимательнее и окружавшие тотчас заговорили между собою, часто повторяя слово дай-фу,-доктор, но чтб именно говорили они, я не знал. Занимавшийся плетением циновки тотчас бросил работу и, исчезнув на минуту, вынес из своего дома девочку, болезненную на вид и с поклонами обратился ко мне, что-то говоря. Я догадался, что он про­сил меня помочь его дитяти; у девочки была английская болезнь, и я знаками велел ему последовать за собою на станционный двор, где через переводчика дал совет, как и чем надо ее лечить. Через несколько времени в нам во двор ввалилась порядочная толпа и меня осадили со всех сторон жалобами на разные болезни и просьбами о помощи, и я, насколько мог, старался удовлетворить их требованиям; но, к сожалению, большинство болезней были не таковы, чтоб в них можно было скоро помочь. Многие из здешнего населения имели зоб, а в соседстве, мне гово­рили, есть села, в которых все жители без исключения страдают этой болезнью и заболевают с детства.
Нынешний день был для меня веселым днем, потому что он подал мне надежду, что китайцы не будут относиться с недоверием и даже враждебно ко мне,-врачу-иностранцу, чего я опасался на основании рассказов некоторых путеше­ственников. Напротив, я надеялся на то, что они завалят меня работой, а я соберу много драгоценных сведений, и что мои добрые отношения с туземцами будут обеспечены; только бы иметь при себе дельного помощника для разговора с ними, какого я надеялся образовать из китайца Федора. Лекарств со мной было достаточно, хирургических инстру­ментов и перевязочного материала тоже; заготовлены книги для записывания пациентов и своих наблюдений, и я с не­терпением ожидал приезда в Пекин, откуда мы должны
•) Круглня, большею частью в наши две копейки величавой и имеющие по сре­ди* квадратное отверстие для ианивнвания их па бечевку, и» которой их носят сцамамж. Эта монета делается из сплава желто* меди с цинком.
142
были начать наше настоящее путешествие, то-есть не только ехать, а работать, двигаясь не спеша, по составленному плану.
Прождав напрасно телег, потому что их так н не* достали, мы тронулись в путь, а за нами вышел транспорт да ослах я мулах, украшенных ожерельями из бубенчю ков, производивших необыкновенную трескотню и звон. Улицы города Чан-Пин-Чжоу, по которым мы проезжали, чрезвычайно симпатичны, благодаря прекрасным ильмовым деревьям, покрывавшим их почти сплошь своею тенью, так что етот город скорее похож на дачи, расположен­ные в ваком нибудь парке. Крыши и террасы многих домов опираются на гигантские сучья вековых деревьев и тонут в их прекрасной густой листве. Как были бла­горазумны и счастливы теперь люди, которые, подобно дру­гим, не истребили, а сберегли деревья в своих городах, и невольно позавидуешь им. Не менее привлекательны и окрестности етого зеленого городка с их хорошенькими де­ревнями, расположенными вблизи или вокруг небольших озер или прудов, на поверхности которых цвели белые и розовые цветы лотоса и плавали его большие круглые листья. В етих селениях также все сияло праздничной чистотой и прибранностью.
Я стал отставать от своих спутников, потому что доставшаяся мне лошадь не поспевала га остальными; но так как семеро одного не ждут, то я хотел удержать около, себя одного из переводчиков, но им обоим опять было приказано находиться при начальнике. Нечего делать; еду один с проводником, у которого лошадь была еще хуже моей, так что он скоро отстал от меня. Дорога шла между полями высокого гао-лян или густых кустарни­ков разных пород. По ним разрослись и переплелись другие растения и превратили их в непроницаемые живые стены, осыпанные белыми и роговыми цветами... Какая поэ­тическая дорога, да и кругом как хорошо! Еду себе пре­спокойно один-одинбшенек, точно где-нибудь в окрестно­стях Петербурга, и только, как будто стряхнув с себя дремоту, по временам мысленно спрашиваю себя,-неужели я в Великом Дай-Цинском Государстве, в нескольких часах езды от его столицы?!
Воздух, освеженный недавним дождем, так чист и прозрачен; легкия тучки, из которых утром моросил едва заметный дождик, рассеялись; меж них сквозит голубое
143
9 и пробиваются яркие лучи солнца, уже склонившагося к изонту, где рисуется силует отененных гор, а на скло их собрались облака, пронизанные на сквозь золотистым томь. Дорогу опять пересекла речка Ша-хо, которую я ) раз переехал сегодня в брод, и невдалеке увидал окинутый через нее прекрасный каменный мост сло* гяый из огромных камней. Но он поврежден, - его ; будто прорвало водою у одного конца и он теперь зашен, а речку переезжают в брод. Вскоре я въехал большое и многолюдное село Ша*хо, расположенное по им сторонам дороги. Дома его стоят на очень воявыиных тротуарах; на стенах их и на каменных адах поделаны крупные надписи, вероятно имеющие знаие вывесок. На улицу выходит много открытых харвнь и ворот постоялых дворов, должно быть, не совсем накомых и весьма любезных моему несчастному почтоу Россннанто, который едва передвигал ноги, потому он вдруг прибавил шагу, самовольно свернул с дои по направлению к одним из ворот, и совершил это такою стремительностью, что мне едва удалось останоь его в воротах и повернуть опять мордой к улице;
заставить его идти вперед уже не было никаких дств. Нагайка, поводья, пришпориванья-все было пущено ход, но никто не помогало. Лошадь, верно, была очень клена и голодна и ни за что не хотела отойти от знаого приюта, где вероятно рассчитывала найти и корм и ;ых; но я не мог дать бедному животному ни того, ни ггого, - надо было во что бы ни стало ехать вперед, гайцы, находившиеся на улице, увидав, как я мучился лошадью, подняли веселый смех. Один молодой, мускутнй, полуголый малый, без моей просьбы ввял моего я под уздцы и хотел провести его несколько вдоль цы; тянул, тянул за поводья, но лошадь не сделала ни ого шага, она только вытягивала шею и голову, пятилась ад, и, казалось, решилась скорее расстаться с головой, и двинутся с места. Делать было нечего; я слез с , м в ожидании пока подъедет проводник, присел на мью у одного из столов ближайшей харчевни. В туж иуту меня обступила весело болтавшая толпа одетых ько до половины китайцев, и кто успел, тот уселся тив меня; они поставили на стол свои локти, подпе на ладони головы и начали с жадностью рассматри­
144
вать меня; меня нивто не беспокоил и я даже с удоволь­ствием подвергался этому экзамену; вынул порт-табак и собираюсь сделать папиросу. У зрителей начинается спор и каждый, повидимому старается угадать, что я хочу делать и предсказывает. Одни говорят: „обедать будетъ*; другие - „будет курить табакъ*. Их все интересует: табак, бумага, мундштук, потому что все это не таково, мак у них: они курят табак исключительно в трубочках, а с папиросами незнакомы вовсе; но самое большое внимание, интерес и одобрение заслужило бывшее у меня механиче­ское огниво, и я чувствовал, что эта вещь сразу приобрела мне уважение в главах китайцев. Огниво действовало железным колесном, которое заводится пружиной и, бы­стро завертевшись в противную сторону, производит звук и искры от трения о вставленный внутри камушек. Этот звук всякий раз пугал толпу своею неожиданностью; но когда проходило мгновение испуга, и они все видели дым от загоревшагося фитиля, правые руки всех с поднятый большими пальцами показывались мне в знак похвалы и все обращались ко мне с словом: хао!-хорошо! Покури­вая и поджидая погоньщика, я стал писать свои убогия за­метки я письмом также чрезвычайно заинтересовал сво­их соседей:-они так тянулись ко мне, так внимательно рассматривали, как будто надеялись прочесть написанное, если взглянут поближе. Хотя китайцы и были в высшей степени бесцеремонны, хотя они давали полную волю самой громогласной отрыжке, вовсе не думая ни отворачиваться, ни закрывать себе рукою рот, но во всех других отноше­ниях я сидел так же спокойно, как будто находился на террасе собстгенного дома; никто меня не тревожил; не подскакивал половой, с вопросом, что мне угодно, зачем я сижу на скамье, принадлежащей трактиру, если я ничего не спрашиваю. Не спросил же я себе ничего потому, что у меня не было при себе ни одного чоха; а не было денег потому, что эта монета, кажется, сделана для того, чтобы ее никогда не носить с собою; например, для одного, разме­ненного на чохи, рубля, потребовался бы почтенных разме­ров и очень крепкий карман или кошелек. Но китайцы носят свои деньги связками, как баранки в руках илн на плече... Один мальчишка обращается ко мне с разго­вором: и по двум знакомым словам, ма-фу и чан,-про­водник и ружье, - а также по его жестам я понял, что
145
проводник мой уже проехал вперед, мимо, не заметив меня, окруженного тесной группой туземцев. Сажусь по­спешно на лошадь, чтоб пуститься в догонку, а то, ду­маю себе, проводник будет догонять меня и удерет без оглядки; но лошадь моя и не думала изменять своего реше­ния: не смотря ни на какие усилия, она так же как прежде, шагу не сделала с места. Один китаец снова стал по­могать мне сдвинуть ее, но достиг только того, что ста­щил с неё уздечку, к общему удовольствию, вызвавшему вярнв хохота сотни голосов. Положение становилось не­приятным, как потому что мне вовсе не хотелось по’тешать собою толпу, так главное потому, что я остался те­перь совершенно один, позади всех, не умея говорить и, мак сказал, без денег; а время шло к вечеру. Я слез с лошади и надев уздечку, пошел пешком, ведя ее за собою в поводу; к счастию, на ото она согласилась, и я прошел всю длинную улицу села; потом, зная, чтолошадн охотнее идут, когда впереди едет другой человек, я вос­пользовался проездом какого-то всадника-китайца, сел на свою^ лошадь и теперь она пошла за ним без^ малейших капризов. Скоро встретился другой, подобный упомянутому мост и на нем я нашел своего проводника, который розыскиВал меня и, увидав, что я еду сзади, остановился ждать. Он что-то заговорил, объясняя руками; я ничего не понял. Поехали вместе, хотели было заставить лошадей идти рысью, но они и шагом едва двигались и беспрестан­но останавливались, чтоб сорвать ростущего возле дороги проса или травы: голод видимо страшно мучил их. Только ночью добрались мы до станции, где спутники мои остано­вились ночевать.
10-го АВГУСТА.
Слава Богу, не вчера ночью, а сегодня утром мы въезжа­ем в Бэй-Цзин *). Не знаю, что вы чувствуете теперь, чи­татель, когда ваши мысли уносятся к так-называемой Ве­ликой Столице Востока, но я почти в лихорадочном вол­нении от ожидания и нетерпения увидать ее скорее; я точно готовлюсь к чему-то очень важному. Да, ничего по­добного не испытываешь подъезжая к европейским горо­дам, как бы они знамениты ни были.
От места ночлега до столицы всего один переезд. Утро стоп знойное. Мы проезжаем то улицами се­
*) Китайское наз^аЯЯ Пекина; значит Сивсрннй Двор.
и. а. мсицииИ.
146
лений с их лавками, харчевнями и вывесками, то полями, мимо ферм, кладбищ и деревень, стоящих под тенью вос­точных туий, можжевельников и плакучих ив, н они так часты, что мне кажется, я еду все по одному огром­ному имению с бесчисленными хозяйственными и жилыми постройками. Наконец перед нами открылась длинная ули­ца предместья Пекина,-Дан-по, широкая, просторная, но очень грязная, по причине недавних дождей; а в глубине её явилась и величественная стена столицы, с возвышаю­щимся над нею огромным и оригинальным бастионом. Въехав в улицу предместья, я сразу почувствовал рез­кую перемену в воздухе, который здесь наполнен таквми противными испарениями, что было бы хорошо на время по­терять обоняние; за то какая любопытная картина для глаз, какая неизобразимая пестрота! Китайцы, почти исключитель­но мущины, в белых одеждах, полуголые или почти го­лые, снуют во всех направлениях; разных возрастов дети, старики, няньчащие ребят; ослы, лошади, мулы,-все слилось и толчется на месте, или движется с шумом и гамом; всюду лавки с разным товаром,-от каменного угля, гробов и мяса до предметов туземной роскоши; ды­мятся харчевни и кузницы; продавцы всякой всячины ходят с своим товаром и стучат, поют или кричат, каждый свое, для привлечения к себе внимания покупателей; другие едят и пьют. Жалкие, отверженные гости на земном пиру- нищие, с страшными лицами и косматыми головами выпра­шивают милостыню; посреди улицы упала и издыхает ло­шадь; ревут или стоят спокойно верблюды, посматривая на все своим кротким и несколько надменным взглядом и задумчиво пережевывая в сотый раз свою жвачку. Солнце ярко освещает и печет своими лучами этот оживленный базар, эту шумную толкучку, этот муравейник, чрев ко­торый мы проезжаем верхом, и все приближаемся к вы­сокой кирпичной стене, пока совершенно скрывающей от нас жизнь интересного города.
Теперь ясно, с подробностями, рисуется перед нашими глазами величественная башня с четырьмя рядами амбра­зур, из которых должны бы грозно глядеть жерла пу­шек, но все амбразуры пусты; а в двух или трех встав­лены деревянные щиты, на которых нарисованы черные кружки с красным ободком, долженствующие изображать собою дула орудий и как бы объяснящд^циля чего.сдела-
147
вы в башне, как эти, так и все остальные окошечки. Наконец, мы у основания стены, служащей подножием упо­мянутой огромной башни. Окружающая Пекин стена так высока, что стоя даже не очень близко к ней, нужно силь­но поднять голову, чтоб увидать её верхний зубчатый край. У основания её вырыт канал, который также окружает столицу со всех сторон и через него здесь перекинут мост; за ним пошла гладкая дорога, сложенная из боль­ших каменных плит. Далее ета дорога в том месте, где стена образует округленный поворот, расширилась в площадь, на которой толпился народ и продавались фрукты и всякий старый хлам. Обогнув упомянутый полукруглый выступ стены, мы въехали через гигантские ворота, пока­зывающие страшную толщину её, во двор, который также обнесен со всех сторон стеною одинаковой высоты с внешнею; на нем растут деревья и стоит кумирня, изящ­ная крыша которой покрыта желтой черепицей и этот жел­тый цвет напомнил нам, что мы находились в рези­денции Богдохана. Из двора повернули налево, через другие ворота, и теперь вступили в столицу.
Таких ворот для въезда в нее и с такими же баш­нями над ними, вав описанные, существует шестнадцать. Тут мостовая... читатель думаетъ-стала гораздо лучше,- нет, она вончилась сейчас за воротами и за нею пошла про­сто земляная, пыльная дорога. Широкая улица, обставленная двумя непрерывными рядами одноэтажных домивов, кото­рые представляются исключительно лавками, была залита на­родом, пешим и ехавшим по преимуществу верхом на ослах, гремящих надетыми на них бубенчивами и огла­шающих воздух своим отвратительным ржаньем. Кроме двигающагося народа, на скамеечках сидит под зонти­ками и навесами множество продавцов с фруктами и раз­ными готовыми кушаньями, расставленнымж в чашках или разложенными на лотвах, и все это покрывается толстей­шим слоем пыли, оседающей из воздуха который перепол­нен ею до густоты. Далее ряды лавов прервались и в улице уже нет ни того многолюдства, ни того раздирающего уши разнородного шума. Изъ* ворот невзрачных и на вид пу­стых домов выглядывают жители, мущины, а иногда и женшины, толстые, набеленные и некрасивые, а также хо­рошенькия молоденькия девушки; из разнощиков тут встре­чались только продавцы цветов.
w
* 148
f -
Мы подъехали в огромной, заново раскрашенной башне, в которой преобладал красный цвет. Она деревянная на каменном фундаменте, в котором через перекрещиваю­щиеся пролеты проходят крестом две улицы. Кругом её верхнего этажа обходит галерея под навесом изогнутой черепичной крыши, поддерживаемой деревянными колонами; выше находится еще этаж, меньшей вышины, без галерея с одними окнами, закрытыми решетками и над ним вторая чере­пичная крыша, высокая и изящно отделанная. От этой башни мы повернули направо в другую улицу, я она представила самую любопытную картину, какую я когда либо видел.
Опять, для того, чтобы познакомить с нею читателя нужны рисунок и краски, непременно краски; но к сожа­лению я принужден довольствоваться словом. Будем про­должать наш путь. Средина улицы представляется возвы­шенною в виде насыпи или вала около сажени вышины, так что, едущий здесь, особенно верхом, находится на зна­чительной высоте и смотрит на стоящие по бокам дома, которые все одноэтажные, несколько сверху.' Здесь опять почти каждый дом выходит на улицу лавкою или магази­ном и фасады последних отделаны с поражающею, совер­шенно-своеобразною роскошью: весь фасад дома, например, представляет ажурную резьбу по дереву, вызлащенную иля только покрытую лаком. Узоры этой резьбы чрезвычайно сложны и разнообразны: на одних домах изображены в фигурах целые поэмы; другие украшены букетами и гирлян­дами цветов, красиво сгрупированными фруктами, или вет­ками и листьями; на третьях представлены разные звери, птицы и другие животные или просто арабески того или другого стиля. Издали эти изящные фасады магазинов осо­бенно вызлащенные, чрезвычайно похожи на иконостасы на­ших церквей. рассматривая подробности их, дивишься ис­кусству и терпению рещиков, а с другой стороны прихо­дишь к заключению, что значит, эта резная работа, кото­рая у нас так высоко ценится, здесь вовсе не дорога, если подобные сокровища выставляются прямо на улице, на­ружи, где они подвергаются дождю и пыли... Но вот дру­гая характерная особенность Великой Столицы: рядом с описанными блестящими и раззолоченными магазинами, или собственно напротив их, тянется линия балаганов, при­крытых какими-то тряпками, в роде одеял нищих; а на земле повсюду грязь, сор и всякая рухлядь; в этом ряду
149
помещаются мясные, зеленные и другие лавки, каждая с сво­ими вывесками, самых разнообразных форм, цветов и значений, а именно висящие разноцветные доски с надпи­сями, бумажная бахрома, цветные перья, куски материй, столбы и проч. и буквально нет ни одной сажени, на ко­торой бы не было людей.
Далее мы подъехали к новой стене, но улица продол­жалась, проходя через двойные ворота-Хоу-Мынь, где на открытом воздухе, только под широким навесом этих ворот, расположен ресторан, ведущий, как видно, весьма оживленную торговлю. Тут, в промежутке между двумя проездами, стоят большие столы с разными горячими ку­шаньями, фруктами, чайниками с горячей водой и множе­ством разной посуды. Это буфет. В других местах, по сторонам проезжей дороги, расставлены столики для посе­тителей, и многочисленная прислуга снует на самой дороге, перебегая от одного столика к другому, выслушивая заказы и исполняя требования гостей. Мы проезжаем через ре­сторан верхом и так близко от самых столов, что того и гляди-заденешь кого-нибудь из посетителей или ста­щишь у него ногою тарелку с кушаньем. Тут же через этот оригинальный ресторан беспрестанно проезжают те­леги. В воздухе стоит пыль, кухонный чад и табачный дым; откуда-то пахнет опием; все говорят каждый свое и каждый говорит, как кричит, потому что иначе даже ближайший сосед ничего не услышит.
Черев эти ворота мы вступаем в так-называемый Императорский Город, т.-е. в центральную часть Пекина *), обнесенную со всех сторон особенной стеной, а в глу­бине улицы, окаймленной с боков низкими зданиями ка­зарм для манчжурских войск, тянется поперек розовая стена, окружающая, следовательно, третий внутренний четыре­угольник,так-называемый Запрещенный Город,-Цинь-чэн, и скрывающая от глаз простых смертных и всего мира таинственную обитель богдохановъ-дворцы и сады Сына Неба, как величают китайцы своего императора. Эта розо­вая стена, на половину облинявшая, с обвалившейся штука­туркой, одета по верхнему краю темно-желтой эмяльировапной черепицей, также во многих местах перебитой и упав­шей, а фундамент её опускается в воду канала, окружаю­щего Запрещенный Город со всех сторон. Из за стены
*) Собственно скверной подсини его, ал Маньчжурского Города.
150
видны лишь деревья да изящные крыши некоторых дворцовых вданий, стоящих отдельны!» павильонами. Далее над сте­ною поднимается не высокая, искусственно сделанная горка, на которой устроены три беседки, с разнообразными кры­шами из синей и желтой эмальированной черепицы. Эта горка, как гласит история, состоит вся из каменного угля, представляющего тот запас топлива, который был сделан для дворцов во время осады Пекина маньчжурами. На ней же лишил себя жизни последний император мин­ской династии. Итак путешественник может видеть: только упомянутый канал с мраморной оградой и несколь­кими такими же мостами через него; стену, верхушки деревьев, крыши некоторых зданий и упомянутые три беседки; но он не увидит из-за стены ни одного человека и не составит себе ни малейшего понятия о совершающей^ за нею жизни.
Совсем не таково было мое представление, созданное по описаниям и китайским картинамъ-и разочарование было 'полное: я никак не представлял себе дворца китайского ; императора, во-первых, в такой степени скрытым сте­нами, во-вторых, не ожидал увидать вокруг, вблизи саИ ного дворца, такой запущенности и упадка, такого непри' бранного вида,-например разрушающихся старых зданий, готовых упасть деревьев, толпы грязных нищих и т. п. Я знал р разрушении и упадке китайской столицы, но не думал, ^го они достигли такой степени.
Проехали несколько улиц и на втом пути встретили много больших и маленьких мостов, устроенных над каналами или небольшими речками; но больше всего видели длинных высоких и совершенно глухих стен, наводя­щих тоску, и в то же время разжигающих любопытство путешественника: хочется заглянуть через них; все ду­мается, что за ними-то и скрывается самое интересное. Проехали вдоль набережной,-каменной, когда-то, должно быть, хорошо устроенной, а .теперь также разрушающейся; миновали стены Германского и Английского Посольств, и затем, повернув еще в улицу, увидали на её правой стороне ворота в стене и над воротами русский флаг,-это был... я хотел ска­зать, дом, вернее же, стена и ворота Русского Посольства, потому что с улицы не видно не только никакого дома, но даже ни одной крыши. Точно также мы поглядели на указанную каменную стену Американского Посольства, которое находится
151
в этой же улице, как-раз напротив русского. Въехали за стену последнего и очутились в саду, где в разных местах сквозили между деревьями каменные постройки, а перед нами шла крытая возвышенная галерея, у которой мы сошли с лошадей и скоро встретились с одним ив живущих здесь наших соотечественников П. С. Поповым, - драгом/щом нашего посольства, и как ни мало я его знал раньше^но встреча в такой дали от родины дает исключи­тельные права, и каждый земляк здесь, посреди чужих, является родным, дорогим человеком. Любезно встретили и нас, приезжих гостей из отдаленной родины. Г. Попов указал нам наши помещения, прислал слуг-китайцев, немного говоривших по-русски и оставил нас приводить в порядок себя и свои вещи.
Увидав себя снова посреди европейского комфорта, мы почувствовали всю его прелесть и превосходство над китай­ским уменьем или, правильнее, их неуменьем жить; но нельзя не пожалеть о том, что комфорт очень скоро дела­ет человека нежным тепличным растением.
Вскоре мы все были в полном параде и отправились к иашему посланнику, E. К. Бюцову, который тотчас при­дал этому оффициальному представлению характер простого свидания. Беседа шла о нашей дороге; Сосновский, между прочим, рассказал о своих поучениях купечества обще­государственным пользам и о том, как оно осталось глухо к втим поучениям, над чем Посланник много смеялся. В заключение он пригласил нас на сегодняшний день к обеду, до которого оставалось еще достаточно времени, и мы отправились с визитами к находившимся в Пекине соотече­ственникамъ-доктору Э. В. Бретшнейдеру, секретарю А. И. Кояндеру *) и почтмейстеру Гомбоеву; (два других члена нашего посольства, директор обсерватории г. Фритше и старший драго­ман Ленци, находились в то время в России, в отпуску).
Познакомимся теперь с русской пекинской колонией, со­стоящей из двух частей, удаленных одна от другой на значительное расстояние. Часть, занимаемая посольством, на­зывается Южным Подворьем; другая, где помещаются члены нашей духовной миссии,- Северным Подворьем. Посольский
*) Который заметил нам, что о снаряжении и отправлении нашей экспедиции в Пекин не знали до последнего времени, потоку что только из Кяхты по­лучили первое письмо от Сосновскато, сообщившего посольству эту новость. Это было ж странно, видимо неприятно Посланнику.
162
двор, как всякий другой хороший дом в Пекине, обне­сен, подобно монастырю, глухой каменной оградой, совер­шенно уединяющей его от всего, находящагося вне этой ограды, - кроме городского шума. Пространство, заключаю­щееся внутри её, разделяется легкой деревянной решеткой на две части, которые можно назвать двором и садомъ^На первом находятся помещения для казаков, живущщ при посольстве, и для китайской прислуги, а также кухри, кла­довые, конюшни и другие домашния службы; а в саду, до­вольно густом и дающем тень, расположены дом Послан­ника, церковь и отдельные флигеля, где находятся квартиры остальных служащих при посольстве лиц. Постройки все одноэтажные каменные, под черепичными крышами. Нас разместили в разных зданиях, где оказались свободные комнаты, которые все более или менее просторны н светлы. Остаток дня незаметно прошел в раскрывании некоторых чемоданов, размещении необходимых вещей, устраивании рабочего стола, постелей и проч., и после позд­него обеда у посланника, мы скоро разошлись по своим комнатам.
На следующий день я проснулся рано, и по усвоенному мною обычаю спешил взобраться на какой-нибудь возвышен­ный пункт, чтобы с него осмотреть город и оглядеться в нем. Мне советывали совершить для этой цели прогулку по стене, разделяющей Пекин па два больших отдела ;- манчьжурский или татарский город, и китайский. Г. Попов предложил быть моим руководителем, и мы отправились вместе. Пекинские городские стены имеют тридцать фут вышины и двадцать-пять ширины в основании; кверху же несколько съуживаются; на них всходят по особенным, для этой цели устроенным откосам или спускам, при входе на которые находятся всегда запертые ворота, но за ассигнацию, равняющуюся нескольким тысячам чох, по пекинскому счету, или на наши деньги, копейкам пятнад­цати, привратник открыл их и пропустил нас без вся­ких препятствий и предосторожностей. Скоро мы уже шли по широкой, одетой квадратными плитами, верхней площади стены, местами густо заросшей травой и кустарником, местами покрытой цветниками, и, смотря оттуда на зелень почти непрерывных садов, в которых мелькали крыши, по преимуществу домов, я забывал, что иду по стене много­людного Пекина, а не по дорожке в каком-нибудь парке.
153
[олго шли мы по стене, все в одном направлении, и я все жидал, когда же, наконец, откроется предо мной столица о всем её величии, о котором мне так много рассказы­вай май-май-чвнские китайцы, да и 'не они одни... Когда же увижу зеркальные воды её обширных прудов и чудеса мтайской архитектуры, - её волшебные сады с дворцами, иконами, мостами и беседками, какие являются европей­цам в их воображении... Смотрю во все стороны, ищу глаами того изящества, роскоши и красоты, какими щеголяют иругия столицы, ищу-и ничего, говорящего о них, о рези­денции Сына Неба, не вижу. Спутник указал мне на дво­рец Богдохана; но я не хотел верить ни его словам, ни воим глазам:-до такой степени то, чтб было видно от ;ворца, не отвечало моему ожиданию и представлению; я доадовал на то, что видно так мало и что увидать остального «возможно ни под каким предлогом. Таким образом, иутешественнику приходится довольствоваться описаниями п овдавать себе какие угодно образы на следующие темы: ,Оени Обширного Мира**, Сени Совершенного Спокойствия", Сени Прочного Мира", „Спокойный Дворец Неба", „Дво­рец Земного Отдохновения* или, „Дворец Супруги Неба", .Дворец Напряжения Мыслей", „Храм Великого Счастия" г другие подобные названия вданий Запрещенного Города, исли же он придет на то место внутренней пекин­кой стены, где я стоял и откуда всего виднее дворцовые дания, он увидит лишь следующее: заросшую травою плоцадь, через которую проходит вымощенная каменными плиами дорога, ведущая чрез довольно неуклюжее здание в юде сарая с тройными воротами, на следующий двор; увидит тот двор, также обнесенный стеною, также с каменною орогою посредине и вторым подобным, но более красивым данием, имеющим также трое ворот; за ним виднеются ады, и между деревьями возвышается ряд углубляющихся перспективу зданий, с довольно скромными крышами жел­аю, зеленого и синего цветов. Вот и все; но и вто малое оступно глазу наблюдателя лишь в общих чертах, потому то большое расстояние мешает видеть какие-либо подроб­ости. А все ворота на заперти.
Спутник мой указал еще на немногие лучшие здания гоода, возвышающиеся над общим уровнем домов; но они тстоят очень далеко отсюда и виднелись в тумане. И роме этих немногих монументов, глазу решительно не
154
на чем остановиться: Пекин, рассматриваема! с высоты, даже вовсе не имеет характера города, и только по уходя­щим вдаль стенам и отдаленности возвышающихся на них башень и деревьев, можно судить о значительно! величине столицы;-видом же своим она скорее походит на при­город или подгороднее село, весьма богатое садами, между которыми рассеяны дома с серыми крышами и такия же ограды. Отсюда же можно видеть, что Пекин стоит среди огромно! равнины, на северно! и западной окраинах кото­рой возвышается вдали хребет Инъ-Шань.
Мы прошли верст пять вдоль стены, миновав несколько устроенных на не! домиков, в которых живут карауль­щики для охранения здесь... не знаю чего; при этих доми­ках находятся дворики, цветники и содержатся некоторые домашния животные. Стена настолько высока, что городской шум, когда находишься на ней, слышен слабо и через несколько времени я услыхал нежные дрожащие звуки, ко­торые лились откуда-то сверху. Я долго искал их источ­ник, и спутник мой, заметив это, объяснил, что ориги­нальная музыка, которую я слышу, производят летающие над нами вертящиеся голуби, благодаря особого рода свисткам, прикрепленным к их хвостам. Они делаются из самого легкого материала, представляют большое разнообразие в величине, форме и по числу свистящих трубочек, которых бывает от трех до семи в каждом; а принцип везде один и тот же т. е. обыкновенного свистка;-звуки же про­исходят от сопротивления воздуха во время быстрого по­лета голубей. Для прикрепления их расщепляют одно из хвостовых перевьев и продев через эту щель тонкую ножку свистка, имеющую маленькую дырочку, вкладывают в последнюю тоненький клинышек в роде колесной чеки. Первоначально, говорят, эти свистки имели другое назначе­ние, а именно, предохранение голубей от хищных птиц, а потом превратились в оригинальные музыкальные инстру­менты. Пекинцы, как видно, большие охотники до этой му­зыки, потому что почти во всех концах столицы раздается этот дрожащий мелодичный свист, не лишенный некоторой прелести.
Возвращаясь назад, мы остановились у одной из ба­шень, построенной над воротами, чрез которые проходит самая главная улица Пекина Хо-Да-Мынь. Она была пере­полнена людьми всякого рода, и в это время по не! про­
165
ходила богатая похоронная процессия; мы остались тут, пока вся она не прошла перед нашими глазами. Процессия растя­нулась по крайней мере на версту, но она не представляла одной непрерывной массы людей, а все участвовавшие в ней шли отдельными группами на некотором расстоянии одна от другой, ^каждая в своей особенной роли: одни несли какие-нибудь символические знаки, - флаги, зонтики особого рода, как выражение известного звания покойного; другие имели в руках медные „ло“, в которые колотили весьма усердно палками, но звуки меди не могли заглушить раздирающего душу воя наемных плакальщиц; третьи со­провождали два паланкина и экипаж, принадлежавшие умер­шему; четвертая группа, наконец, несла его тело в гробу под балдахином, установленным на огромных тяжелых носилках. В этой последней группе участвоваю человек шестьдесят, которые все были одеты в одинаковое платье зеленого цвета с большими кругами ярких цветов. За гробом в нескольких повозках ехали родственники и друзья покойного, в белых, т.-е. траурных одеждах. Это зрелище, печальное по своему существу, имело по внешнему виду скорее веселый, торжественный характер: столько здесь было громких звуков, столько блеска и ярких цветов, необыкновенно оживлявших картину; и самый катафалк был наряднее всего, - весь обит пунцовой, шелковой материей, а на верху и по углам он имел вызлащенные украшения, от которых расходились на четыре стороны плоские и широ­чайшие, также вызлащенные цепи, поддерживаемые людьми.
Почти все вещи для этих процессий берутся на прокат, как, например, катафалк, символы, одежда для участвую­щих в процессии людей, точно так, как и эти послед­ние,-они нанимаются из уличных нищих. Похороны для них истинный праздник, потому что в этот день они будут накормлены и, кроме того, пройдутся по городу в нарядных одеждах. Па свои тряпки или почти голое тело они надевают нарядное ярко-цветное платье; украшают свои, бблыпею частью паршивые, головы форменными шляпами и, довольные, как своим щегольским костюмом, так пред­стоящими „чы-фань“ (обедом) и денежным вознагражде­нием, весело идут вдоль улицы, часто смеясь и заигрывая между собою.
Мы возвратились домой к завтраку и нашли на посоль­ском дворе несколько человек китайских купцов, кото­
156
рые почти ежедневно являются к иностранцам, принося е собой разные вещицы, по части посуды, украшений, коробок, мехов, картин и разных безделушек. Они, во-первых, избавляют их таким образом от не всегда приятных прогулок по городу и нередко приносят редкия и ценные вещи, которых, пожалуй, и не удалось бы разыскать в магазине. Эти странствующие купцы-китайцы научились дорого прода­вать и, страшно запрашивают, особенно с новичков; иногда спрошенная цеца бывает так высока, что купца немедленно и без всяких дальнейших разговоров выгоняют вон е тем, чтобы он никогда больше не смел показываться в этот дом. Китаец связывает в узелок свои вещи и уходит, но только с тем, чтобы завтра же явиться опять с теми же или новыми вещами; несколько дней он воздерживается от заламливания непозволительных цен, а потом при удобном случае опять прорвется-и в убытке, разумеется, никогда не бывает.
На следующий день после завтрака мы поехали в нашу духовную миссию, находящуюся, как я сказал, на такъназываемом Северном Подворье, отстоящем от Южного верст на семь. Оно также представляет обнесенный камен­ной оградой сад, в котором находятся церковь, крошеч­ная колокольня, построенная в китайском стиле, и здания, в которых помещались члены духовной миссии: отец архи­мандрит Палладий *), известный всему ученому миру своим глубоким знанием китайского языка и литературы, и мо­нахи о. Иоанн, о. Геронтий и о. Флавиан **), с которыми мы познакомились, посетив каждого в своей квартире. Они все носят свой костюм, а не китайский, как это делают миссионеры других национальностей. Жизнь ведут уединен­ную, в стенах своего Подворья, с туземцами сходятся редко, потому что убедились в малой пользе насильствен­ной проповеди и предоставили только право являться в себекаждому, желающему вести с ними религиозные беседы, за что китайцы относятся к ним с большим уважением, чем к горячим католическим миссионерам, навязываю­щим свое учение почти насильно. Наши беседы вращались главным образом на нашем дальнейшем путешествии.
Солнце уже садилось, когда мы возвращались домой, и на этот раз нам довелось познакомиться с одним из обыч-
*) Скончавшийся в Марсели 6 декабря 1878 года, на пути в Россию/^ । **) Настоящий архнмаадржп нашей миссиа после о. Палладия. ѵ

157
иых явлений пекинской жизни, с поливанием некоторых наиболее пыльных столичных улиц. Как в поливании улиц вообще, так и в китайском способе производить его, нет ничего особенного; но дело в том, что здесь оно производится тою водою, которая собирается в лужах, стоя­щих, по сторонам упомянутого среднего возвышения. Эти лужи набираются во время дождей и вода в них, постоянно пополняемая разными помоями и другими жидкостями, стоит целое лето. они являются таким образом .открытыми по­мойными ямами. От разросшихся водорослей вода в них имеет ярко-зеленый цвет и содержит огромное количество всякого рода органических примесей, которые разлагаются в ней и образуют различные газы, собирающиеся в виде пузырей под пленкой, которая покрывает их поверхность, так что под ней не с-разу угадаешь присутствие воды. По­следняя до того грязна и насыщена всякими гадостями, что кажется на вид густою; пока она стоит неподвижно под своей корой, последняя препятствует газам выделяться и подниматься в воздух. Но по вечерам, когда поднятая с улиц густейшая пыль стоит в воздухе и душит людей, китайцы принимают против неё меры посредством поли­вания дороги... Но чем? Только-что описанной водой из упомянутых луж! Не испытав того, чтб бывает след­ствием этой поливки, нельзя себе представить всего ужаса того смраду какой распространяется тогда в воздухе. Скажу только, что обыкновенный, то-есть всегда более или менее зловонный воздух пекинских улиц, показался бы чистей­шим воздухом полей в сравнении с тою удушающею и производящею тошноту атмосферой, какую производит это убийственное гигиеническое мероприятие. Мне кажется, что никогда прежде обоняние мое не страдало в такой степени, как здесь, в этих улицах, во время или после поливки их; - мне казалось, что можно задохнуться здесь от зло­вредных газов, и я старался, как можно скорее, не дыша, проехать политое пространство. А китайцы, повидимому, были совершенно равнодушны к этой неизобразимой вони и как будто вовсе не замечали её... Вот странные и несчастные люди! Конечно, им не проходят даром подобные экспери­менты над своим здоровьем и жизнью: частые эпидемии оспы и тифа уносят постоянно большое количество жертв, а глазными болезнями страдает чуть не большая половина населения. Да, Великая Столица Востока требует немех-до-
160
органа; эти женщины, принадлежащие к нации, столько веков не хотевшей признать чужого влияния, молящиеся здесь перед изображением Того, Кто сказал, что придет время, когда бу­дет едино стадо и един пастырь; неожиданно нахлынувшие воспоминания об отдаленной родине; мысл*-, о предстоящем трудном и, может быть, не безопасном пути;-исе это вместе доставило мне одну из тех редких минут жизни, в которые : наше сердце смутно постигает, что есть на земле что-то таин। ственное, чтб выше наших дел, забот, выше всех вели; чайших созданий человеческого умя{ перед чем наша жизнь со всеми её проявлениями, кроме любви и стремления к истине, есть жалкая и обидная комедия!..
Высокий миг отлетел, и я опять превратился в прежнего любопытствующего путешественника: мне ужасно хотелось за­глянуть в души этих новообращенных христианок и узнать степень искренности того, чтб они совершали... Не могу дать себе ясного отчета-почему, но мне хавалось, что эти вновьобращен^ия соблюдали тольао внешния формы религии; мо­жет быть, так казалось потоку, что оме уж добросовестно и умЕВь все это делали и твк упорно молились, несмотря ва наше появление, хождение п» церкви и разговоры с их духовным отцом.
Несколько дней спустя мы отправились,-с г. Поповым в китайский город с целью побродит^По разным мага­зинам. Пройдя несколько улиц и миновав колоссальные ворота Цянь-Мынь, находящиеся в знакомой читателю стене, разделяющей Пекин на адф части, мы вступили в китай­скую половину столицы, н только здесь я увидал всю её кипучую жизнь, перед которой в маньчжурском городе, хотя также очень оживленном, может показаться пусто, безжизненно и тихо. Тотчас за Цянь-Мынь’скими воротами открывается большая, окруженная домами и лавками, пло­щадь, пересекаемая так-называемою „Охраняющею город рекою",-Ху-Чэн-Хэ, через которую перекинут широкий каменный мост, в три проезда и украшенный четырьмя резными мраморными оградами. У европейцев он известен под названиеи „Моста нищихъ“, потому что эти жалкие люди избрали его своим приютом, сделали, так-сказать, клубом своим. В настоящее время членов этого клуба было довольно много на лицо, и уж, конечно, ни один не­привычный человек не пройдет мимо группы пекинских нищих, не удостоив их внимания; а перед некото-

161
рыми невольно останавливаешься и также невольно произно­сишь какое-нибудь восклицание ужаса или сожаления... Вид их страшен: такую худобу тела, не исключая даже моло­дых людей, например, лет двадцати-пяти, я видывал только в больницах на смертном одре; их одежде, едва прикрывающей некоторые части тела, не придумаешь назва­ния; их грявную и испеченную на солнце кожу можно при­нять за кожу только потому, что видишь ее на человеке; их молчаливое движение во-очию представляет хождение ожив­ших мертвецов, а обращенные к прохожим крики раз­дирают душу; на их лицах читаешь, то выражение бессильной злобы, то чувство крайнего стыда, то последние про­явления угасающей жизни... Да, эти нищие, в которых с трудом признаешь таких же людей, как сам, производят на душу европейца' потрясающее и в высшей степени тя­гостное впечатление. Я уже успел отчасти привыкнуть к подобным зрелищам, так как не раз видел таких же нищих в лежавших на пути к Пекину китайских го­родах; только там они не встречаются в таком множе-* стве, как здесь. Но воображаю, какое впечатление произ­вел бы один из подобных типов, явившись на улицах любого из европейских городов, где, я уверен, никто не видал ничего подобного. Туземцы же так привыкли к ним, что совсем их не замечают, словно бы их и не суще­ствовало: нищие ходят или сидят на улицах, иногда ле­жат на плитах самой дороги, и их только обходят, предо­ставляя им полную свободу жить и заниматься своими делами... Когда мы шли через ворота Цянь-Мынь, где беспрестанной вереницей проходят взад и вперед люди и проезжают те­леги, в них посреди дороги лежал на пыльных камнях мальчишка лет двенадцати; он метался как в судоро­гах, и, не знаю отчего, страшно кричал, заглушая даже уличный гам; но ни один человек не обратил на него внимания больше того, сколько было нужно, чтоб только не наткнуться на него. Все люди проходили мимо точь в точь с тем же участием, с каким пробирался при мне мул, тащивший телегу: он опустил голову^^шазсматривая глу­бокомысленным взглядом бими’осяЧа земле человека, немножко пятился в сторону ифвдожно переставлял свои ноги, чтоб нечаянно не наступить на него.
Не берусь решить, чтб доказывает подобное беспри­мерное равнодушие в страданиям и нужде ближнего, -
П. I. мсжцив. II
162
черствость ли сердца, крайний ли эгоизм, сознание да своего бессилия помочь этим погибшим людям, или справедливое презрение к ним за их собственные пороки, которое при­вели их в состояние такой нищеты. А может быть м у них причины те же, что у иностранцев: более мягкие серд­цем, европейцы сначала охотно подавали милостыню, но теперь решительно отказались от прежней благотворительности и не дают ни единого чоха ни одному, по той простой при­чине, что стбит дать одному, чтоб вся ватага осадила вас и последовала за вами во все улицы, куда бы вы ни зашли; они не сделают вам обиды, не употребят ни малейшего насилия, боясь ответственности, но так надоедят своими безотвязными, тысячу раз повторяемыми просьбами, что вы не рады будете жизни. Иногда бывает достаточно не только дать что-нибудь, а просто выразить сочувствие или участие, чтобы повторилась таже история. Поэтому же спутник мой не дал мне остановиться и узнать причину крива мальчишки, валявшагося по земле в воротах; а мне очень хотелось.
- Посмотрите лучше вот сюда,-обратился он ко мне, указывая в сторону. Мы стояли у левого края моста и я стал смотреть на сплошные массы домов, возвышавшихся по обоим берегам реки. Они стары, ветхи, по всей вероятности очень не удобны для жизни, но глазу художника доста­вляют много наслаждения красотою своих подробностей и оригинальностью. И вероятно я бы долго простоял здесь, заглядевшись на интересную картину, если бы около нас не явились два полуголых, мускулистых малых, которые при­несли на коромысле огромный ушат, наполненный самыми отвратительными жидкостями и, поставив его на мосту, стали выливать черпаком его содержимое в реку... Вот она опять-гигиена!
Мы поторопились уйти и направились сначала прямо по широкой и вымощенной улице-Цянь-Мынь-Да-Цзе, а потом повернули направо в пересекающую ее боковую улицу. Эта последняя так узка, что две китайских телеги, которые значительно уже наших, едва-едва могут разъехаться в ней и то почти вешаясь на лестницы, ведущие в лавки и магазины, каким^^П ок^Ьглена с обеих сторон. От этой тесноты улиц мас^фшсеянных повсюду людей ка­жется еще больше; узкость улиц, кроме того, увеличивается вывесками, которые не прибиты к стенам или дверям, как у нас, а представляют доски, повешенные в верти­
163
кальном направлении, на особых крюках, торчащих в улицу... Опять ужасно неудобно, но в высшей степени красиво и так своеобразно, что, не видавши этих улиц-корридор­чиков, пестреющих самыми яркими цветами и позолотой, нельзя представить себе всей их оригинальной прелести. Еще труднее вообразить себе степень оживления этих улиц людьми и животными, которые безостановочною толпой дви­жутся по двум противоположным направлениям. Читатель, особенно если он сам художник, поймет всю степень моего желания перенести на бумагу эту живую сцену из отдаленного уголка земли. Тем не менее я принужден был отказаться от своего желания, потому что теснота улицы, невозможность найти свободный уголок, из которого я бы мог удобно смотреть, постоянное движение и пыль являлись для меня иеопредолимым препятствием. Вообще в Пекине рисование красками на улице почти пе мыслимо: это будет скорее живопись пылью с водой, т.-е. грязью, особенно в ме­стах наиболее оживленных, а они-то и наиболее интересные.
Мы прошли рядами мелочных лавок, устроенных в роде балаганов и обыкновенно снимающихся на ночь; в этом ряду чуть не на каждом шагу встречаются харчевни или открытые кухни, в которых действуют полуголые повара. От сковород валит едкий, удушливый чад; в них пу­зырится и трещит масло и растопленное сало, в которое повара бросают всякие пирожки, лепешки, бублики, витушки самых разнообразных формъ-все определенного веса и определенной цены. Ко всему, разумеется, в изобилии при­мешивается, наполняющая воздух, густая уличная пыль; тем не менее все эти печенья и жаренья представляют предметы большего соблазна для бродячих потребителей; они раскупаются на расхват, так что повара только успевают подбрасывать новые и новые куски теста,изготовляемые и пододвигаемые на лотках их помощниками, которые при­дают им должные форму и вес. Мы заходилн сегодня во многие магазины, видели множество прекрасных вещей по части фарфоровой и металлической эмальированной посуды, множество вещей резной работы, лако^дк изделий и проч.; но цены на все мне показали^. дорогими. Тут на сотни рублей не много купишь,-надо приносить тысячи... Хотя почти во всех магазинах существует, как объявлено, prix-fixe, тем не менее везде запрашивают бессовестно, и потом уступают за одну пятую, одну шестую спрошенной и*
164
цени. Читатель увидит впоследствии, что запрашнва высоких цен мало распространено в Китае, и здеш исключения должно объяснить присутствием и некотори обычаями европейцев, - которые сами на все поввшаи цены, часто соря деньгами, надеясь хоть отим снискать с расположение туземцев,-разсчет, конечно, фальшивые.
В день 30 августа мы всей русское компанией пу приняли прогулку в окрестности Пекина. В пятнадц верстах от него к северозападу лежат, в недалека друг от друга расстоянии, три загородных императорски парка, Вань-Шоу-Шань, Юй-Цюань-Шань и Сян-Шань, вместе называемые Юань-Минъ*Юань. Эти парки, быв когда-то великолепными, теперь запущены; здания их, пу ставлявшие главным образом храмы, почти разрушены повреждены и только уцелевшие от пожара остатки и у валины говорят о их прежнем великолепии, а также поминают о посещении етих мест армиями двух предс вительннц западной цивилизации, Франции и Англии: двоу и храмы были сожжены ими и разграблены. Мы провели парках целый день, но успели лишь бегло осмотреть и пообедали в парке Вань-Шоу-Шань на террасе, вдающе в озеро, н отправились в находящуюся неподалеку отск небольшую кумирню И-Гуань-Сы, где расположились на члег, на своих постелях, которые были присланы си из Пекина в наемной извощичьей телеге,-мера, нео( димая в Китае,- иначе пришлось бы спать на каменн: лежанках, покрытых только циновками.
Желая припомнить впечатления нынешнего дня, я ч ствую всю трудность описания осмотренных парков. , этого описания необходимо много времени; оно составило целую книгу, а книга в свою очередь потребовала бы сунков и рисунков, без которых она была бы мало пое ною и, пожалуй, скучною. Голова кружится от одного с ска предметов, которые я только назову здесь. Вот о дорожки, вымощенные булыжником, расположенным п вильными узорами; множество подразделений на отде ные сады, дворы ж дворики, отделенные друг от др каменными узорчатыми оградами; двери в них, ну ставляющие то правильный круг, то лист, то вазу; три, фальные арки; мраморная лодка таких размеров, что < образует, можно сказать, островов; террасы, статуи бог и символических животных; мраморные лестницы и эстра
165
подземные ходы, проведенные в искусственных горах; кана­лы; резервуары; каскады; беседки и павильоны, с странными названиями „ Гремящих, Нагромоздившихся “ и других „ Обла­ковъ*; крытые галлереи; озера; пруды с золотыми рыбками; острова, соединенные с берегами и между собою мостами; при­гори и овраги; прекрасные деревья; гроты; ручьи и наконец иохество пагод, башень и храмов, построенных преиму­щественно на вершинах и склонах холмов и заключаю­щий в себе жилые покои императоров, на случай их доеиеиного здесь пребывания... Массы белого мрамора, эмальированной черепицы и изразцов, одевающих крыши и стены храмов, драгоценные сорта дерева, масса художественных работ по части резьбы и других украшений-собраны и положены здесь вместе с вековым человеческим тру­дом, но все это, благодаря тому же человечеству, представиет теперь лишь остатки того, чтб было, в виде более ш менее сохранившихся развалин. Такими особенно богат Вць-Шоу-ДИань, а лучший парк, в котором живут целые стада антилоп, находится в Сян-Шань.
На следующий день вскоре по восходе солнца отправились ми в другие окрестные монастыри и кумирни,-Бао-Цзан-Сы, Во-Фо-Сы, Би-Юнь-Сы, расположенные в прекрасной местно­сти у подножия гор. Особенность китайских монастырей состоит в том, что число живущих в них духов­ках особ чрезвычайно мало, а здания большие, и потому оц кажутся безжизненными, как бы заброшенными; и по­сещаются они редко, так что не знаешь, для кого и для чего настроены здесь ети храмы с их многочисленными ддорамя. Они хорошо содержатся; дворы вымощены камнем иж кирпичом и чисто выметены; растущие на них вековяе каштаны, софоры, салисбурии и другие деревья укрывают жх своею густою тенью; многие террасы убраны редкими цзетфи и растениями, содержимыми в кадках и вазах; но, жизни нет и не хочется долго оставаться здесь. Менее же всего привлекательны статуи богов, стоящие в хра­мах, ббльшею частью безобразные и изобличающие детское состояние скульптуры. В храме Во-Фо-Сы, например, т.-е. Лежащего Будды, последний действительно представлен в лежачем положении, но какъ* это сделано! Отлита статуя Будды, стоящего в обыкновенной позе, на двух ногах, и потом положена; поэтому она новсе не представляет лежа­щего человека, а только повалившуюся куклу, которую ни­
166
как не примешь за бога, пожелавшего отдохнуть, хотя он будто бы и туфли снял и поставил около себя; (около статуи помещается пара громадных туфлей, соответствующих ве­личине её ног). Несколько больший интерес представляют две залы в монастыре Бао-Цзан-Сы: в них посредством множества фигур изображены всевозможные муки ада, и райские блаженства. Первое отделение называется ИНи-Па-ДиЮй, т.-е. Восемнадцать адских темницъ*; вторая-Ши-ЭръТан, т.-е. „Двенадцать райских обителей*. Человеческие фигуры, сгруппированниые в упомянутые сцены, имеют бблыпею частью натуральную величину; другие меньше. В адских темницах нх мучат самыми варварскими спо­собами; а в райских обителях они просто сидят и наслаж­даются правом безнаказанно ничего не делать.
Монастырь Би-Юнь-Сы стоит выше двух первых, на склонах гор, в ложбине между двумя высокими холмами; его просторные дворы расположены террасами и сообщаются между собою прекрасными лестницами, оканчивающимися на­верху двумя триумфальными арками из белого резного мра­мора, ведущими к главному зданию храма, которое также все сделано из белого мрамора. Стиль его не чисто китай­ский, а напоминающий отчасти произведения индийской архи­тектуры, а на его фундаменте весьма отчетливым барелье­фом изображена история Будды. Вокруг храма обходят три галлереи и с верхней открывается обширный вид, на­зад, на окрестные горы и вперед на расстилающуюся у подошвы их равнину, на которой можно видеть отсюда: рассеянные деревни и фермы, окруженные садами, рощами и пашнями; пагоды и храмы упомянутых загородных парков Юань-Мин-Юань и пробегающие по равнине дороги и речки; а у самых ног стоящего на галерее зрителя колеблятся вер­шины темнозеленых туий и белых кедров, образующих рощу, принадлежащую монастырю. Хорошо, привольно, но не симпатично, - живых людей нет, по крайней мере мне так казалось; казалось, что отовсюду здесь веет смертью.
Нас сопровождали живущие при монастырях монахи, один или два, и они провели нас отсюда в одно из огромных зданий, в котором помещаются пятьсот статуй богов, деревянных и вызлащенных, причем каждая- раза в два более натуральной величины. они расположе­ны тесно, почти как в кладовой, и от этого въ^ общем вала мало привлекательна, но интересна: каждая статуя
167
служит символом чего-нибудь: одни, например, держат чай* нив и чашку в руках; другия-каких-нибудь животных и т. п. Выражение лиц у одних самодовольное, улыбающееся, у других гневное или грозное. Но смысл всего темен.
Бритому попу с истощенным лицом и неверной по­ходкой, изобличавшими старого курильщика опия, надоело хо­дить с нами; ему хотелось скорее получить вознаграждение и уйти на покой; но доктор Бретшнейдер непременно хо­тел показать мне, „как художнику“, еще один из дво­ров этого монастыря, где он провел несколько дней, и сказал ему об этом; но поп представился непонимающим; с нами же был г. Попов, которого не понять нельзя, да и доктор хорошо говорит по китайски, чтб они ему и до­казали. Скреня сердце, он повел нас через несколько дворов, вниз, и наконец открыл дверь в тбт, который мы желали видеть. Это был действительно прелестный уго­лок,-идеальный уголок для любителя уединения: он пред­ставляет как бы углубление посреди отвесных скал, ив под которых бьет ключ чистейшей воды, собираю­щейся здесь в маленький пруд и в него со всех сторон глядятся дикия скалы, обросшие мхами, виноградной лозой и нежными кустарниками. Пруд обложен большими само­родными камнями, а посреди его на маленьком островке, стойт миниатюрный домик с галереей вокруг него и мо­стиком, перекинутым на берег. Солнце не надолго загля­дывает в эту уединенную обитель, а кроме того, два-три дерева, поднимающиеся из углубленного двора, осеняют его зеленою тенью. Но и тут пусто, и этот дом не жилой. Теперь иностранцы, живущие в Пекине, начинают все больше и больше нанимать подобные помещения в монастырях под летния дачи. И не во многих местах можно найти тавие прелестные, уединенные и спокойные уголки, как здесь. В этом дворике, например, - сколько поэзии, какая ти­шина, какая прохладная тень! И на сколько он сам ожи­вет, когда в нем поселится не китайский монах, а обра­зованный европеец. Тогда здесь явится женщина с сво­им животворящим духом, исчезнут пыль и пустота, на­гоняющая уныние на непривычного человека; богатая орга­ническая жизнь возвысится и украсится присутствием здесь духовной жизни человека.
Отсюда мы отправились в обратный путь и ехали поравнине через деревни, беспрестанно теряясь в их пе­
168
реулках или посреди множества полевых дорожек, ко­торых наши провожатые не знали. Вследствие этого По­пову приходилось беспрестанно, по китайскому выражении), ,заимствовать разума" у встречавшихся с нами или си* девших у своих домов китайцев. Туземцы всякий раз вставали и просто с изысканной любезностью отвечали на его вопросы. Два молодых малых, из местных жителей, заметив, что мы не знаем дороги, отправились за нами следом без нашего приглашения и на каждом перекрестке подсказывали, куда надо ехать... Это значило, как объяс­нил мне спутник, что они намерены проводить нас до места, в надежде получить вознаграждение, ибо они знают по опыту, что иностранцы в подобных случаях в долгу не остаются. Такого рода непрошенные провожатые часто являются даже тогда, когда вы нисколько не нуждаетесь в их указаниях, даже когда скажете, что с вами нет де* нег, чтоб ему заплатить,-все равно, он пойдет и про­водит вас, поверив вам в долг, и крепко убежден, что этот долг не пропадет. С нами не было мелких де­нег, и поэтому, выехав на прямую дорогу, мы велели сво­им погоныцикам заплатить упомянутымъ* мальчуганам две тысячи чох. Приказание было немедленно исполнено, но между выдававшими и получавшими тотчас произошел спор, который скоро принял грозный характер, и еслиб мы не вмешались, пожалуй, кончился бы дракой; - поводом же в нему было то, что наш погоныцик отдавал им не две тысячи, как было приказано, а только одну; но они хорошо слышали, что ему было приказано выдать две. Пер­вый находит, что с них и одной довольно; те, разумеется, не могут с ним согласиться и понимают, что с насъто он получил две, следовательно тысячу возьмет себе за комиссию. Погоныцик прибавляет по немножку, в надежде нажить хотя скольво нибудь; но провожавшие нас малые знать ничего не хотят и требуют все сполна, чтб прика­зано выдать „вельможами" (да-жень). Отдал.
Дорогой мы заехали в парк Юй-Цюань-ИПань, где мне хотелось осмотреть внутренность высокой башни *), стоящей на вершине большего холма. На последний ведут лестницы, сделанные ив природных сланцевых плит, вероятно кар­тинности ради, но не столько живописных, сколько неудоб-
' ♦) Они называются но китайски Та, а Кумирни или храма-Мйо. Пагода -слово индийское и китайцам неизвестное.
169
ЙМЕ для хождения по ним. Башня имеет шестигранную Форму; внутри её идет хорошая винтовая лестница; все НеП этажей равной величины и одинакового устройства, а именно: в каждом находится маленькая круглая комната С Тремя окнами, или скорее дверями, потому что они доХОДЯТ до полу; в них нет ни рам, ни даже решеток в нйжней части, так что при малейшей неосторожности или гаМвокружении очень легко полететь вниз на каменную ГОрри, разумеется, разбиться до смерти. В каждой комнате ЯЕ ^Дной стороны три углубления, в которых помещаются еТйТротки бблыпею частью отвратительного вида, изобраЯИЙЙ^ия богов, а перед ними стоят столики для жертвенЙЖ±Ь сосудов. Вот и все - другого ничего нет. Башня выстроена чрезвычайно изящно и хотя еще довольно новая, йб уЖе запылена и загрязнена; вообще китайцы живут в большом ладу с пылью и всяким сором... Из окон верхних ярусов башни открывается великолепный вид на райнйну, но мне было так страшно стоять у этого скольз­ни* отверстия двери, кругом обложенной гладким камнем, что я чувствовал, что, если еще останусь тут несколько мжиут, непременно вылечу через нее вниз; голову мою пм и тянуло туда,анод ложечкой чувствовалось какое-то непРятное замирание, точно у нервной дамы, и я поспешил сОЙТн вниз, где меня ожидали мои спутники. В парке Вайь-Шоу-Шань, на той же террасе, где и вчера, нас ожиХШя обед, приготовленный взятым с собою домашним поваром, и после обеда мы стали собираться в обратный путь, в Пекин. В город надо было поспеть до закрытия Пороть, чтоб не пришлось ночевать за городом, так как после заката солнца их ни за что и ни для кого не отво­рятъ'. Вечер был прекрасный, только неизвестно откуда до нов долетел один раскат отдаленного грома, но больше М повторился. У меня и Попова были лошади, а Матусовский и доктор Бретшнейдер ехали на ослах, предпочитая их за спокойствие, хотя доктор терпеть не мог ослиного ржаПИя; тот же, на котором он ехал, ржал ежеминутно, ПОТМу, будто бы, как объяснял погоныцик, что „на во­стоке ржал другой осел,1* голос которого он слышал. (ВмМйцы обыкновенно обозначают местность не словами: ПрЙОо, влево и т. п., а по странам света). Встречавшиеся ЛЮДИ советовали нам торопиться, и мы с Поповым поехали
170
полно! рысью, добрались вб время и наконец подъеадм* к одним из городских ворот.
- Ну, доктор и Матусовский, значит, не попадуи*,ад город,-говорит мой спутник.
- Что же они будут делать?-А переночуют у оадцад знакомых китайцев,-там есть,-или у секретаря мцын ского посольства, который живет на даче, не далеко^0» Пекина. В вту минуту сверкнула яркая молния; вскоре ЩРг дался удар грома и по земле застучали крупные ададц дождя. Расположившиеся у ворот продавцы всякой всякнцы, должно быть, поняли смысл этого предостережения, и мцаад всполошились, начав скорее собирать свое добро, и вд^М* с другими бежали под ворота, куда и мы успели украдцр. С лошадей мы не стали слегать в надежде, что ѵру сейчас пронесет, дождь перестанет и мы отправимся ДЭмой. Пекинские городские стены так толсты, что под* навесом проделанных в ннх ворот, как в тунел^/ЛЦк билось множество народа; сюда же влезли две телеги ц жесколько навьюченных мулов и ослов. Не больше как черед минуту дождь полился буквально как из ведра; молниц .за­сверкали чаще и чаще; гром гремел, почти не переставая, и вместе с криком не могущих не кричать китайцам страшно раздавался под сводом громадной каменной арки. Потом раздались резкие звуки от ударов в мета диадаскую доску; это было обычное извещение, что ворота ,сей­час будут запирать, вследствие чего суматоха еще уададчилась; поднялся гам еще более оглушительный. Вдруг среди его раздается страшный, пронзительный крик кааомо*то человека,-с которым, можно было подумать, случцаось что-нибудь ужасное.
„Что такое с ним? Отчего он так закричал?-.сыро­сил я Попова, который, казалось, и не слыхал этого крица.
- А это он отдал приказание запирать ворота, Это уж всегда так делается,-форма такая...
„Только? а я думал, что его зарезал кто-ни(^дь.
Привратники с трудом повели тяжелые створы ворот и закрыли их; брякнул и зазвенел замок и какое-ад не­ясное, неприятное чувство шевельнулось во мне... Теперь по­ворота нет, как покаяния после смерти, казалось выгово­рил этот зазвеневший замок. Меня как будто заперли в тюрьму вместе с этими людьми, горланившими непонят­ные для меня слова, и эти люди, как я тогда думал, бо­
171
лее или менее вее недоброжелатели и даже враги каждого европейца. У меня было свежо в памяти описание избиения европейцев в день 21 июня 1871 года в Тянь-Цзине и в голову невольно пришла такая мысль: вздумайся теперь фтой толпе, так потехи ради, убить нас двоих,-какая тут может быть оборона? где искать спасения? Да, неприятно действуют на человека криви галдящей толпы, когда вовсе не понимаешь, о чем у людей идет говор... Простояли мы четверть часа, в ожидании превращения дождя, но он и не думал переставать; небо совсем заволокло тучами, насту­пила страшная темная ночь, но молнии блистали каждую се­кунду. Извощиков не было, да и не удобно было бы ехать в телеге, имея при себе двух верховых лошадей.
„Что же, долго мы этак стоять будем?*-обратился я к своему спутнику,-давайте что-нибудь предпримем; ведь не оставаться же целую ночь в таком положении, а дождь, кажется, не намерен скоро перестать. Поедемте в ближай­шую гостинницу, что ли.
- Во-первых, с нами денег нет,-ответил он, а во-вторых, разве вы не знаете, что такое китайская гостин­ница: мы приедем мокрыми и в атом платье должны бу­дем остаться; мы не получим ни подушки, ни одеяла, ни сухой рубашки; значит, должны будем на голых цинов­ках, в мокрых платьях проваляться всю ночь... Нет, лучше во что бы ни стало добраться домой. Только дело в том,-продолжал он, помолчав,-что я ночью могу поте­ряться в переулках, не найду дороги; а теперь, пожалуй, там ни одного человека не встретишь, у кого можно бы было „позаимствовать разума*. Попробуем предложить, не по­желает ли кто проводить нас.
Он обратился с предложением к близ стоящим ки­тайцам; но ни один человек не ответил ни слова. Он повторил свои слова громче и пообещал хорошее возна­граждение; опять ни слова в ответ;-значит охотников провожатифне было. Положение становилось трагическим, потому что нас начинал пробирать холод в наших пару­синных сюртучках. Наконец один китаец изъявил со­гласие и, ни слова не говоря о вознаграждении, вышел из под ворот на улицу, попросив еледовать за собою.-„Пой­демте, я вас провожу*, сказал он. Я подумал, не желаетъли втот провожатый потешиться над нами, как бывали случаи,-вывести на дождь, провести немного и потомъ
172
скрыться, что было очень удобно сделать, благодари совершен­ной темноте ночн. Я сообщил свою мясль Попову.
- Очень может бить,-отвечал он,-но делать нечего, попробуем; тогда уж поедем домой во что бя вн стало, авось доберемся как-нибудь.
Говори это, мн уже ехали по улице за нашим вожаг вон под таким проливным дождем, что вода в ми­нуту пробралась до рубашек, н мы отдались на волю раз­бушевавшихся стихий, потому что нечего было и думать о какой-либо защите. Молнии сверкали беспрестанно и перед нашими глазами беспрестанно сменились одни другими мо­менты-то самого яркого освещения, то страшного мрака, когда не видно было ни неба над головой, ни земли под ногами, и только по сторонам от нас, в лавках, горели фонари, но они освещали лишь сидевших в них купцов, которые любовались грозой, попивали чай и играли в шахматы или весело болтали между собою; до улицы же свет от них не достигал ни сколько. Хотя эти беспре­станные переходы от света к мраку и наоборот были не особенно приятны, но без молний мы совершенно не могли бы двигаться или свалилиеь-бы где-нибудь в лужу; а в лужах Пекина, как мне было известно, ежегодно тонет не мало людей, да не только люди, -тонут даже мулы и лошади. Благодаря молниям, мы узнавали, где едем, какая перед нами дорога, где лужа, где торчит каиень или столб и, запасаясь таким образом сведениями о дороге на каждые десять шагов вперед, мы подвигались тихонько не теряя из вида своего провожатого. - Этот несчастный сын , Поднебесья “ *) имел на своем теле только одни брюки; он снял даже башмаки, чтоб не потерять и нес их в руках, шагая босиком по воде, местами по ко­лено глубины.
Хотя нельзя сказать, чтоб нам было приятно; но не было и скучно; мы изредка обменивались словами, хохотали над своим положением, то бранили, то похваливали дождь, который лился с прежнею силой, и, казалось, решился за­топить землю. На нас уже давно не было ни одной су­хой нитки; даже ботинки были полны воды, а нам пред­стоял еще далекий путь:*я припоминал, как долго рысью
*) Одно из названий, даваемых китайцами своему государству; это точный смысл слова Тянь-Ся. Название же .Небесная Империя* у китайцев вовсе не суще­ствует; следовательно и мы не должна его употреблять.
173 /\
/ ехали мы от дома Посольства до городских ворот, а те­перь мы плелись шагом; значит еще нескоро кончится этот невольный холодный душ. Ё довершению нашего бед­ствия вдруг подул свежий ветер и мы, вак будто сго­ворившись, впали в озноб, до того сильный, что едва могли говорить; зубы у нас стучали, кав в лихорадке; но оз­ноб продолжался недолго и также одновременно у обоих кончился, как и начался;-а наш предводитель стал жало­ваться на холод, только гораздо позже. Мы жалели его, удивлялись его железному телу, его привычке к лишениям, завидовали ему и решили наградить его по пришествии до­мой двумя серебряными рублями, что для китайца составляет целый капитал: два серебряных рубля равняются по сред­нему курсу в Пекине двенадцати тысячам чох;-на сотню же этих монет можно пообедать неприхотливому человеку.
Подвигаясь понемногу вперед, при даровом электриче­ском освещении, посылаемом небом, мы начали помышлять о светлой комнате, сухом белье, горячем чае с ромом и теплой постеле, и мечтали об этом так, как будто подобные блага еще никогда не были испытаны нами. - Но не смотря на неприятность нашего положения, я наслаждался величественною красотою грозной ночи:-столько было пре­лести и поэзии в этих почти безостановочных молниях, в этом громе, буквально не умолкавшем ни на секунду в продолжении целого часа! Никогда не видал я такой силь­ной и такой продолжительной грозы. Блестнет молния и озарит голубоватым светом небо и землю, на которой, как днем, глаз успевает разглядеть мельчайшие подроб­ности, отдаленнейшие здания и даже узоры на них, деревья и на них каждый листочек, и потомъ-черный могильный мрак... На небе словно происходил артиллерийский бой: то в той, то в другой стороне его вспыхивали поочередно ослепительные огни, ярко освещая нагроможденные друг на друга облака, которые так походили на громадные клубы порохового дыма. В ответ на этот огонь сверкал другой в другой стороне неба; в ответ на одни удары грома, просто потрясавшего землю, раздавались другие с противной стороны, еще более грозные и страшные. Не дойдут ли когда-нибудь люди, подумалось мне, до открытия, которое в самом деле даст возможность употреблять атмосферное электриче­ство, как боевую силу в войне с неприятелем. Стоит по­думать: большую награду получить можно и привилегию взять.
174
Наконец мы подъехали к знакомому читателям Мрамор­ному мосту н и узнал его. Спутник мой, не обращавший прежде внимания на то, где мн ехали, теперь сообразил, что мн сделали огромннй крюк, замедливший наш приезд домой чуть не на целый час, н напустился на провожатого с выговором, ва чем он повел вас дальней дорогой; но тот ответил, что если бы он пошел ближайшим пу­тем, по переулкам, то или бы сам сбился или мн свали­лись бы с лошадьми в воду на каком-нибудь косогоре; по этому он предпочел сделать лишнее, да хорошо провести.
. - Молодец мущина! - сказал Попов, надо ему еще прибавить шесть тысяч чохъ-за благоразумие. Мн подъ­ехали к императорскому городу, через которнй суще­ствует прямой проезд, и он мог значительно сократить нам дорогу; но беда в том, что европейцам строго за­прещено ездить нтим путем, после того как какой-то англичанин, неизвестно для чего, разбил одну из статуй на богдоханском дворе. На минуту мы остановились у во­рот в равдумьи-рискнуть или не надо, вступить во двор и проехать черев него или сделать объезд кругом? Риск мог быть серьезный. Мы спросили проводника, как он думает? Он решился рискнуть, и только попросил не произносить ни слова, чтоб не выдать себя. До сих пор так исправно служившая нам молния, освещая дорогу, те­перь могла явиться предательницей, открыв нас карауль­ным, находившимся у дворцовых ворот. Проводник удрал далеко вперед, чтоб отклонить от себя подоврение в сообщниифстве с нами, а мы в случае, если бы нас остановили, условились отговориться незнанием запрещения.
Едем, чувствуя то усиленное биение сердца, которое ис­пытывает человек, когда совершает преступное деяние и ожидает, что его могут изловить на месте. Но, вероятно, караульные вообще не ожидали проезда лиц, которым тут ездить не следовало; а холод и дождь заставили их приютиться в глубине ворот, а может быть и вздремнуть, ибо часовые в Китае далеко не то, что в Европе.-Мы едем в потьмах, мимо стены; никого нигде не слышно; проезжаем мимо ворот, следовательно, мимо самого кара­ула, вдруг слышим голОса разговаривающих... Сердце за­билось сильнее.-Ну, сейчас скандал, подумал я, столкно­вение с китайскими солдатами, а пожалуй и пуля в догонку. Но миновали ворота в промежуток между двумя мол­
175
ниями; нас, разумеется, не могли видеть и никто не оклик­нул. Вдруг молния осветила на мгновение все, и мы ждем, что будет,-увидят или нет; но нас никто не останавли­вал, никто ничего не крикнул вслед, и мы переступили черев второй запрещенный порог, на этот раз избавля­ясь от опасности, и почувствовали себя облегченными.
«Теперь лови"-сказал мой спутник и расхохотался от удовольствия. Накатывайте, Павел Яковлевич, сейчас дома будем.
У ворот стоял наш вожак и объяснил, что карауль­ные спали, а говорили простые китайцы, укрывшиеся от дождя под навесом ворот. Дождь не уменьшался, но молнии повторялись реже и нам стало труднее ехать: при­ходилось останавливаться и ждать, чтоб в момент осве­щения взглянуть на дорогу, на несколько шагов вперед, что в Пекине необходимо, так как там и днем нельзя ходить, не глядя себе под ноги, потому что рискуешь по­пасть в канаву, оборваться с какого-нибудь бугра или наткнуться на камни, которые для непонятной цели постав­лены на некоторых тротуарах поперек, в виде порогов с поларшина вышиною. Вот наконец последний мост и набережная, вот наш переулок и ворота Посольства, под навесом которых, как и других, по обыкновению, спят несколько человек полуголых нищих, не имеющих иного приюта и сегодня эта „спальня" была полнее обыкновенного.
Наконец мы дома. Проводник получил три серебрянных рубля и чуть не кинулся в ноги от неожиданного благополучия; он, очевидно, никак не рассчитывал на та­кое вознаграждение, и счастливый, убежал отогреваться и вероятно курнет сегодня опиума на славу; а мы черев не­сколько минут были в своей комнате, и, переодетые, про­делывали разные гимнастические упражнения, чтоб согреть­ся; потом явился чай, виноград и груши и нашему ощу­щению блаженства не было пределов; я даже долго не мог заснуть, все думая о том, как это приятно быть дома, в костеле, когда на дворе так скверно. Но в том-то и дело, что в Пекине я был не дома, а лишь на одной из станций далекого, далекого пути. Мне представлялись по­добные ночи, которые, может быть не раз придется про­вести в открытой степи, в палатке или даже без неё; да и что значит палатка в подобный ливень I Жутко станови­лось по временам и сон отходил прочь...
4
176
Пришцр несколько дней, каких noro проходит в жизни-повидимому, не без дела, а спросишь соба: да на
что же ушли эти дни?-и не можешь найти никакого опета и как жалеет о потере их... Сосновекий отправился с пе­реводчиком Андреевским в Тянь-Цвинь, для своей главной
цели, т.-е. «поучать купечество общегосударетвепнмъ^дголызамъ'; а я в ожидании возвращения его, собирался отпра­виться на несколько дней в посещенные нами парки, чтобы, пользуясь досугом, сделать там несколько эскизов събобее интересных мест и зданий. Наступил сентябрь и в Пекине начиналось самое приятное время года. Погода стоя­ла великолепная, и третьего сентярбя мы. с переводчиком Федором отправились верхом на осликах, в сопровож­дении их двух погоныпнхов, в упомянутую выше ку­мирню И-Гуань-Сы, где я предполагал основать станцию, с которой намеревался ездить на целый день в тот пли другой парк. Погоныцики ослов служили нам в то же время и носильщиками; им были вручены: мой складной стул, зонтик и сак-вояж, едем уже знакомый местами и потому мое внимание занято наблюдением над ослами. Меня удивляла и во всю дорогу занимала понятливость этих, напрасно обижаеиых человеком, животных, именем кото­рых (люй) и в Китае точно также бранятся, как в Европе. Я с .любопытством следил за тем, правда-несложным,
разговором, какой погоныцик ведет с своим ослом,
отлично понимающим, что ему говорят и повинующимся одним словам, без хлыста.
„И, н, н! - закричит например малый, и осел тотчас берет влево.
Раздается отрывистый крик, похожий на приступ удушли­вого старческого кашля. О-хо! о-хо! и осел поворачиваетъ
направо.
Трр! трри у!-осел прибавляет шагу и даже пойдет рысцой. *
,Хуа!“ (поскользнешься), или: „Кэр-доу“ (ров, бере­гись)-говорит погоныцик и осел тотчас замедляет шаг, рассматривает дорогу и ступает осторожно.
Осел понпает похвалы и одобрения, получаемые им от своего хозяина, точно так, как и брань, и чувствует его неудовольствие. Вообще осел очень милое, доброе и по­лезное животное, честный и неутомимый помощник чело­веку... Уж не от того ли он и бранится его именем?
177
Мы ехИи по улицам совершенно покойно, не привле­кая особенно ничьего вниманья; купили себе дорогой у раз­нощика вареной кукурузы я бататов - всего, кажется, на одну нашу-копейку,-и ели дорогой, не с голоду, разумеется, а ив "любви и кукурузе; с бататами же я' еще был мало знаком *). И вот как нарочно, в то время, когда мы набивали себе рты этими фруктами, с нами повстреча­лась кавалькада важных мандаринов. Оказалось, что это проехал один из дядей императора в сопровождении своей свиты; но так быстро, что я не успел равглядеть их хорошенько и у меня осталось только впечатление ивящных, разодетых в шелки всадников.
Выехав ив города, мы направились по большой и жот гда-то прекрасной дороге; она сделана ив камней, залитых сверху слоем извести или какого-то цемента, но в настоя­щее время очень изрыта и вовсе не исправляется, потому что парки заброшены после погрома и теперь никогда не посещаются императорами. За то по ней происходит, как вообще в окрестностях Пекина; такое движение, какого нет во многих из наших даже больших городов.
Часа через четыре езды мы приехали в кумирню, нас встретил живущий при ней священник, очень любез­ный старичек, маленького роста, с постоянно качаю­щейся головой и бегающими глазками. Мои любезные сооте­чественники прислали вперед повара, который должен был оставаться здесь во все время моего пребывания. Он уже приготовил обед, чай и фрукты; я устроил свою по­стель, равложил вещи, состоявшие главным образом из банок и коробок для насекомых, а также рисовальных принадлежностей; заготовил все для завтрашних занятий и рано лег спать, велев разбудить себя на следующий день с восходом солнца. Но не хорошо спится европейцу в ки­тайских домах. Меня долго смущал прорванный бумаж­ный потолок, из которого я все ожидал, что во мне на постель упадет скорпион или сколопендра, которых здесь много и непременно укусят меня ночью; но я утешал себя тем, что живут же здесьлюди и не очень-то часто жа­лят их эти неприятели. В самом деле, китайцы чрезвычай­но привыкли к скорпионам, и ловят их руками весьма искусно. В Пекине я попросил некоего Андрея (слугу-
*) Хотя батат, или латать, принадлежит к другому семейству (Вьюнковых), ос Очей шлюжЪ'Яа хортофель, только длиннее, желтее цветом и слаще его.
и. я. исвцхий. 13
178
китайца), говорившего по русски, поймать мне скорпиона и неболее как через четверть часа он принес их пить штук.
- „Как это вы их ловите?-спросил я его.
- Это не трудно, надо только „мало-мало ветру", объ­яснил он, но это объяснение стало мне понятным толхм тогда, когда мне его растолковали. А именно: китайцы хо­рошо знают места, в которых по преимуществу держатся скорпионы и увидав одного на стене, они дуют на него, вследствие чего тот, почувствовав близость неприятеля, становится в оборонительное положение, т.-е. готовится навести ранение острием свбего хвоста и для втого поднимает его кверху; тогда китаец осторожно берет его рукой за этот самый хвост, тотчас ниже опасного крючка и скорпион делается совершенно безвредным, как ядовитая змея, схва­ченная за шею и, следовательно, лишенная возможности уку­сить. Тем не менее укушенияскорпионами в Пекине слу­чаются не редко; они, как известно, сопровождаются силь­нейшею болью и опуханием укушенного места, но смер­тельными и здесь никогда не бывают, по крайней мере об втом не слыхивали.
Я провел в И-Гуань-Сы полторы недели. Погода, за исключением одного дня, стояла превосходная^ и я ежеднев­но ранним утром отправлялся в тот -или другой парк, проводил там целый день за собиранием насекомых и рисованием, а вечером возвращался в свою кумирню. Уже в первые дни о моих посещениях узнали все, живущие в парках, все от мала до велика, и как только я приезжал туда и, избрав место, располагался с своим стулом и зонтиком, так тотчас начинали раздаваться по парку сло­ва: „иностранный художник рисует там-то"! И всякий до кого они доходили, оглядывался, искал глазами и увидав, направлялся в мою сторону: бежали мальчуганы разных возрастов, тащились, кряхтя, старики, с трудом взбираясь на гору, и в течении всего моего пребывания, я имел доста­точно случаев убедиться в неподдельной и очень сильной любви китайцев к живописи, а также и в том уважения, какое они оказывают художникам. Они собирались около меня иногда в числе двадцати, тридцати человек и, как только начиналась работа, она привлекала все их внимание; они уже ие смотрели, как прежде, на меня, а глаза их были обращены на бумагу, и иногда они простаивали позади меня все время, какое было нужно, чтоб окончить рисунок.
179
Они часто рассматривали его одним глазом через кулак, что делали даже ребятишки лет семи, выставив вперед свои животы. Зрители тихо вели между собою разговор о рисунке, объясняли его друг другу> выражали удивление по поводу сходства с натурой и скорости работы и расточали мне самые щедрые и, казалось, искренния похвалы. В течении дня, бывало, так наслушаешься их, что они долго потом раздаются в ушах, когда возвратишься к себе домой.
„Хэнь хао! Чжень хао! Хуа-ды хао! Чжень-чжень-хао! Иго ян! Этб значит: очень хорошо! Действительно хорошо! На­рисовано прекрасно! Очень, очень хорошо! Один образ! (т.-е. одинаково е натурой). И большие пальцы правых рук показывались мне со всех сторон. Многим, повидимому, не хотелось уходить прочь, но, должно быть, дело призывало их. Один скажет: пойдем, пора! другой ответит: пора, пойдем сейчас; и стоят оба. Наконец скомандуют снова цзоу! пойдем!-и отправятся; но, уходя, еще несколько раз обернутся, продолжая издали кричать мне: хзнь хао! чжень хуа-ды хао! и поднимают пальцы кверху. Туземцы были так любезны со мною, так вежливо и даже некоторым образом подобострастно раскланивались, так старались предупредить мои малейшие желания, что чувство опасения встретить с их стороны кзкое-нябудь враждебное действие, -опасения, навеянные многими рассказами о злобе китайцев к европейцам,-у меня совершенно рассеялись и я стал чувствовать себя не только, как дома, но еще господином над всеми ими, потому что каждый старался служить мпе, как и чем мог. Я имел много случаев убедиться в несправедливости того, сложившагося у многих мнения от­носительно холодного эгоизма и черствого практического ха­рактера китайцев, для которых будто бы не существует на свете других интересов, кроме еды, барыша и денег. Я стал думать кроме того, что степень ненависти к ино­странцам не так велика, как это представляется боль­шинством европейцев; мне начинало казаться, что ее не трудно, если не превратить в симпатию, то по крайней мере уничтожать. В продолжении описываемого времени, про­веденного исключительно среди китайцев разных классов общества, я мог достаточно наблюдать их, чтоб придти в заключениям, думаю-не очень ошибочным, хотя я и ста раюсь не спешить с своими выводами. Я видел, например, как один мандарин из живущих в парке, сперва над­
12*
180
пенный, превратился потом в учтивого, любезного, t даже заискивающего моего знакомства, человека; жав некоторые с виду богатые люди, сначала безучастно ж важно прово­дившие мимо меня, не удостаивая никакого внимания, потом разыскивали меня, спрашивая у привратников, нуда я по­шел, и, отыскав, заботливо расспрашивали у Федора: «обе­дал ли я, где здесь нахожу себе обед,-и как ногуцецый день не есть, не хочу ли я чего? Эти, сначала гордые люди потом не раз сами приносили чайник с только что заваренным чаем, туда, где я работал я упрашивали меня выпить, говоря, что теперь жарко, что вероятно у меня сильная жажда; многие с застенчивой робостью обращались ко мне с просьбою показать им еще другие рисунки, если они есть со мною, и, рассматривая их, не раз говоривалн: „на картину приятнее смотреть, чем на действительность*, ко­торая ям уж надоеда. Некоторые произносили даже фразы в роде следующих: .хорошо, что теперь иностранным лю­дям позволено приезжать к нам, а то мы ничего подоб­ного не видали бы*. Все ото передавал мне Федор.
Видел я также здесь, с каким выражением любопытства относятся китайцы ко всему, чтб кажется им необыкновен­ным, и это наводило меня на другие мысли о причинах частого непонимания китайцев иностранцами.
Вот пример. Иногда мой завтрак, который я брал с собой, был слишком обилен, и я делил его между своим переводчиком и одним из погоныцпов, находив­шимся при мне в качестве носильщика. Так вот, когда этот оборванец держал в руках, например, большой кусок жареной баранины, это необыкновенное явление так поражало случайно находившихся около меня китайцев, что они тотчас окружали его, подходили к нему так близко, как только было возможно и глядели на него с таким же откровенным удивлением, с каким они рассматривают в первый раз .заморского человека". Иностранцу, если по­добное любопытство будет обращено к нему, легко принять за нахальство подобную бесцеремонность, за желание выра­зить к нему свое неуважение. А из зтого могут возник­нуть и дальнейшие недоразумения... У них свои правила де­ликатности; они учтивы по своему и мы, в свою очередь, очень часто можем казаться им людьми, с их точки зре­ния, самыми неблаговоспитанными. Вот пример одной ки­тайской учтивости, вовсе незнакомой у нас. У меня было,
181
шить я сказал, два погонщика; один обыкновенно оставался при ослах у въезда в парк; другой находился при мне в продолжении целого дня, и его товарищ, отправляясь обе­дать в ближайшее селение, привозил ему оттуда несколько блинов или вареного рису, чтб составляло его обед. Полу­чив их, простолюдин-малый никогда не начинал их есть, не осведомившись у всех присутствовавших, не исключай и меня,-ели-ли мы сегодня и не желаем-ли попробовать его блинов? И не сделав этого, он явился бы пред своими соотечественниками невежей, а вас бы, пожалуй, обидел...
Но прав-ли я был, иля нет, а китайцы начинали мне нравиться, и так как мне предстояло долгое время прожить с ними, посреди их, то я с удовольствием открывал в них симпатичные мне стороны характера. Теперь я смелее смотрел вперед, в ближайшее будущее, и у меня все бо­лее крепла надежда на то, что я не встречу с их стороны серьезного недоброжелательства и съумею поладить с ними всюду, куда бы ни яанесла меня судьба и, наоборот, малопо-малу слабели мои опасения, навеянные разными посторон­ними влияниями. Желаю, чтобы я не ошибся.
Проведя целый день в том или другом парке, я с закатом солнца, усталый, возвращался домой с более или менее богатой добычей. Дома, т.-е. в кумирне И-Гуань-Сы, меня ожидал обед, превосходные фрукты и чай; и после обеда, разобрав и приведя в порядок все собранное за день, я или ложился спать, или, если было еще не поздно, садился на дворе на терасу и, слушая оглушительный треск цикад, (цзк-лйо-р), смотрел на одну китайскую забаву, до которой мой переводчик, Федор, был страстный охотник. Эта забава состояла в устраивании аБоя сверчковъ“, на подобие петушь­их боев англичан, боя перепелов и других подобных рмвлечений. Эта оригинальная китайская забава настолько распространена в Пекине и его окрестностях, что равные предметы, необходимые для учинения подобных сражений, составляют статью довольно обширной торговли. Одни слу­жат для ловли сверчков, другие для содержания их и третьи для устраивания самых состязаний. Все эти приборы не сложны и не особенно замысловаты, а именно: долотцо, которым разрывают землю или р аз стирают щели между камнями и трещины в старых стенах, в каких обыкно­венно сидят сверчки; колпачок из проволочной сетки; трубка вершков в пять длины, открытая с обоих кои-
182
цов, и две чашкн, - одна побольше, с крышкой, друга* меньшей величины, открыта*. Первая назначается для по­стоянного содержания сверчка и в ней поэтому находятся еще блюдечки для воды н рясу и глиняный домик, в роде миниатюрной собачьей конуры, только с сквозным ходом и крышкой сверху, чтоб можно было дуновением ваставнть сверчка выдтн из неё в большую чашку. Колпачок и трубка необходимы для того, чтоб поймать сверчка, не дотрогиваясь до него руками, потому что в этом случае ему очень легко причинить какой-нибудь вред, я тогда ом бу­дет плохим бойцом; при помощи же названных инстру­ментов он попадает в казенную квартиру со столом в буквальном смысле слова неприкосновенным.
Я не раз наблюдал за Федором, который по целым часам отыскивал и ловил их *). Выгнав сверчка п за­сады на открытое место, он осторожно накрывал его кол­пачком, и как только он всползал изнутри на его стенку, Федор подставлял к нему трубку, в которую сверчок сам переходил весьма охотно; потом он держал трубку над чашкой и дуновением с противоположного конца пу­гал сверчка и заставлял его бросаться вниз, т.-е. в чашку, которую он тотчас закрывал крышкой и, поставив в сто­рону, отправлялся на поиски за другим, которого потом са­жал непременно в другую, подобную чашку, иначе они, как очень ревнивый народ, сейчас же начнут между собою драку, особенно если предмет ревности будет на лицо. Потом ловят третьего, четвертого и так далее, насколько позволяет время или число свободных квартир, т.-е. чашек. Посмотрим теперь на самый турнир сверчков, вероятно никогда не виданный читателем.
Два обладателя этих потешных рыцарей сходятся, усовливаются относительно ведения боя, и того, какой момент считать' победой одного и поражением другого; назначают приз победителю, обыкновенно денежный, и затем вы­пускают своих героев в бой. Ареной служит пустая открытая чашка с прямым дном и вертикальными боками; па нее выпускают сначала одного сверчка, потом другого. Эти маленькия насекомые до такой степени враждебно отно­сятся к своему собрату того же пола, что достаточно при­косновения усами друг к другу, чтоб немедленно нача­лось наступление, или одновременно с обеих сторон иля
*) Для боя употребляется сверчок полевой, черный (Gryllne campestris).
183
какого-нибудь одного. Тотчас начинается бой крепкими, острыми челюстями; бойцы схватываются, как два человека, и дерутся, пока один не обратится в бегство или не бу­дет выброшен вон ив чашки. Вслед за этим следует радость и смех хозяина победителя и конфуз и неудоволь­ствие проигравшего. Иногда в сверчку-победителю пускают нового врага с свежими силами или переменяют обоих бойцов. Проигравшего сражение или оставляют у себя, если надеятся, что в другой раз он будет храбрее и ловчее иля с позором выгоняют вон, т.-е. отпускают на сво­боду, посылая ему вслед разные слова, нелестные для его самолюбия. „Не стоит тебя кормить, подлецаговоривал, в случае неудачи, Федор,-не мало забавлявший меня своим увлечением и той серьезностью, с .какою относился он к этой игре. Впрочем, оставаться совершенно сповойным он не мог, потому что с победой или поражением его сверчвов связывался денежный вопрос, - выигрыш или проигрыш. Кроме приза, достающагося одному из обладателей бойцов, часто устраиваются пари между зрителями, обыкновенно со­бирающимися на подобные состязания.
Как совершается торговля описанными принадлежностями для ловли и боя сверчков, так на пекинских базарах и улицах вы мажете видеть продающихся бойцов, и этот торг, рассказывали мне, доставляет существование не одной тысяче людей,-потому что цена сверчку стоит редко ниже рубля на наши деньги, а охотники платят иногда даже до 30 рублей и дороже за испытанного в сражениях бойца. В Пекине вам могут указать хорошие дома, принадлежавшие прежде людям, потерявшим все свое состояние в .сверчко­вых сраженияхъ*. Суть, разумеется, в азартной игре.
Не без сожаления покинул я 12 сентября свою обитель в И-Гуань-Сы, потому что сделал далеко не все, чтб хо­телось, и отправлялся с Федором обратно в Пекин, по­тому что предполагалось вскоре отправляться в дальнейший путь. Погоныцики наших ослов видимо торопились в город н все время погоняли их, бежа за ними рысцой, хотя погода стаяла жаркая; и я удивлялся и завидовал их привычке так . легко переносить зной. Они оба были молодые малые, лет восемнадцати; один крепкий, неловкий, тупой и мало разговорчивый; другой, напротив, худенький, необыкновенно живой, веселый и предупредительный и притом болтун, вавих я мало видел; он, казалось, не мог помолчать и
184
одной минути. Если ему не с нем било вести беседу, он пел песни или говорил без умолку один и так искусно представлял несколько лиц, разговаривающих между со­бой, что я не раз оглядывался, думая, что сзади меня идет человек пять; на самом же деле, он был один. Когда ему надоедало это, он обращался с беспрестанными заме­чаниями или похвалами к своему ослу, повторяя следующие слова в разном порядке:-Трр-и! Кэр-доу! Та-! *) Ох-о! Хай! У! Трр! Я-! Хай! Ох-о! Хао! И! И! И! Ай-е! Шйна дунсии В втих словах заключаются н порицания н одобре­ния, угрозы, предостережения и разные приказания.
Мы добрались, наконец, до столицы н поехали вдоль внеш­ней стены. Солнце ярко освещало её башни н огромные вы­ступы, находящиеся почти на каждых ста шагах н в этой части у стены нет ни одного домика, точно так, как ни одно здание не возвышается над нею; но людей идет и едет повсюду множество. Параллельно стене тянется капал, окружающий Пекин. Вот и ворота. Въехали в город, точно в ад кромешпый:-в облаках густой пыли двигаются.во всех направлениях человеческие фигуры; в ушах тотчас раздался крик, какой у нас может быть разве в случае важных несчастий, например, пожара, нашествия неприятеля или во время большой драки; здесь же это только обыкно­венное проявление общественной жизни и, я уверен, что тишина на улицах Пекина непременно поразила бы всякого, пожившего здесь немного, как нечто необычайное и многозначительное.
К моему удовольствию, погоныцики сами взбегали боль­ших улиц, сворачивая при первой возможности в переулки, и между последними попадались такие узенькие, что нетолько телегам, а двум всадникам разъехаться трудно, н потому по пим стараются проехать, как можно скорее, чтоб избе­жать встречи. Ослы, повидимому, знают это и бегут по переулкам торопливою иноходью, весело гремя чуть не сот­нями своих бубенчиков, надетых на них в виде ожерелья. Буквально каждую минуту приходится кричать прохожим: И-бяр цзоу! И-бяр-цэоу! (Стороной иди!) Тай-тоу! (Подни­май голову!). - Столько людей проходит даже по глухим переулкам! Эти слова здесь необходимо знать.
Наконец, приехали в наше Посольство, где я рад был встретить своих добрых знакомых, которых давно не
♦) Слова, написанные таким образом, нужно произносить так, как будто веред буквой стоит к, только при чтении не выговаривается.
185
видал. рассматривая кои работы, они передали мне, что красавица-соседка, дочь секретаря американского посольства, кис Уильямс, с нетерпением ожидала моего возвращения, чтоб посмотреть на мои рисунки. Меня ожидало приглаше­ние от неё и её ученого отца*). Я отправился на следую­щий’ же день и нашел американскую мисс действительно обворожительной. Она говорит кроме английского явыка, пофранцузски, и, говорят, превосходно знает китайский явык, на котором читает и пишет. Она, кроме того, художник в душе и уже начала учиться живописи. После обычных фраз первого знакомства, послали за монм альбомом, ко­торый удостоился всех общепринятых похвал, вздохов и выражений зависти моему таланту - и затем мне был пред­ложен вопрос, когда эти рисунки будут изданы? Они спра­шивали- когда; а я думал про себя, - будутъли изданы когда-нибудь... Во время моего визита получилось письмо от жены английского посланника, госпожи Узд, с просьбой до­ставить ей возможность видеть мой альбом. Она еама худож­ник и потому интересовалась моей работой. Проще и учтивее всего было отправиться к ней самому; а прелестная мисс вы­звалась проводить меня в Английское Посольство. Эта семнадцатилетняя красавица одна расхаживает по улицам Пекина, не боясь, что ее обидят иля зарежут китайцы. Мы пришли в великолепно-отделанный и роскошно убранный внутри по­сольский дон и обменялись с мистрисс Увд комплимен­тами: я хвалил её акварели, она мои и даже попросила позволения скопировать некоторые, для пополнения своего очень хорошего собрания видов из окрестностей Пекина.
Мало-по-малу мои знакомства в европейской колонии уве­личивались, но поддерживать их было некогда: мне хоте­лось знакомиться с Китаем и китайцами. Так, 14 сентября составилась компания для осмотра храма Неба (Тянь-Тан), находящагося в китайском городе, неподалеку от южных ворот. Мы пошли пешком, потому что езда по китайскому городу иначе не мыслима, как шагом, по причине густоты населения и почти сплошной толпы на улицах. К храму Неба ведет знакомая читателю широкая улица Цянь-МыиьДа-Цзе, единственная, кажется, вымощенная улица в Пекине н, может быть, единственная в мире по степени её ожив­ления. Когда она кончилась, перед нами открылась обшир-
♦) Автор соивешя о Китае, Middle Kingdom, большего Kmlcuro сломриж другжх сочпяги* о Китае.
186
ная площадь, замыкавшаяся вдали стеною с городскими во­ротами. В левой стороне её, внутри особой каменной огради, посреди находящагося в ней парка, стоит этот храм, а напротив, т.-е. вправо от дороги, другой-Храм Земле­делия (Сянь-Нун-Тан). Собственно, вам говорят, что они находятся здесь; сами же вы ни того, ни другого не видите, потому что оба они совершенно скрыти в стенах и садах.
Подходим все к воротам, которые заперты. Помов стучдт в них и из двора раздается голос, объявляющий, что без денег никого не впустят. Спрашиваем, что отбит пропуск? Голос отвечаетъ-пятнадцать тысяч чох. Начался торг и остановились на семи тысячах или, по-нашему, на рубле с небольшим. Ворота раскрылись и мы увидали пе­ред собою прямую широкую аллею, обсаженную прекрасными деревьями восточной туии; в глубине аллеи виднелись вторые ворота, которые были открыты; но только-что мы приблиямлись к ним, кав сидевшие в караульном домике китайцы вскочили с своих мест и, скрывшись за ворота, поспешно заперли их на замок. И тут повторилась та же история. Начались новые переговоры и соглашения относительно платы за пропуск. Торг продолжался не мало времени и, нако­нец, поладили на десяти тысячах чох (рубля полтора). Вошли. За этими воротами открывается обширная площадь, густо заросшая травой и отененная деревьями, запущенная и неприбранная. В левой стороне её стоит вдание, обне­сенное своей отдельной каменной оградой, обведенное кана­лом, в котором в настоящее время воды нет и он густо зарос тростником. Вокруг стены обходит крытая галерея, с которой ведут двери внутрь здания; вто - Дво­рец Поста (Чжай-Гун). В этом здании император постится один день перед приношением жертв Небу.
Мы отправились к храму и шли по упомянутому боль­шому двору, или площади, которая вся вымощена квадрат­ным йярпцяом; но, несмотря на это, сила растительности одержала верх и заглушила мостовую совершенно. Далее идет дорога между двумя густыми рощами туий, обсажен­ная по краям шелковичными деревьями, и подходит к по­катой каменной площадке, по которой мы взошли на тер­расу, также выложенную большими каменными плитами. Йо обеим сторонам её вправо и влево на некотором удале­нии, мы увидели два храма с невысокими коническими крышами, покрытыми синей черепицей и направились къ
187
правому или южному вданию. Оно находится в центре ка­менной ограды, представляющей правильный круг, а по бо­нам его стоят два меньших храма. Ворота, ведущие внутрь этой ограды были заперты, и так как не было ни души, ж кому можно, было бы обратиться с просьбой о пропуске, то мы нринуждены были ограничиться созерцанием только крыш, всегда, впрочем, самых ивящных частей в ки­тайских вданиях, и равсматриванием отдельно стоящего алтаря для жертвоприношений. Последний представляет следующее.
Перед южными воротами храма лежит квадратная пло­щадь, окруженная оградой ниже человеческого роста, окра­шенная розовокрасным цветом и обложенная по верхнему краю также ультрамариново синей черепицей. Внутри этей квадратной стены находится другая такой же отделки, но представляющая правильный круг, в который ведут чет­веро ворот в виде тройных арок, сделанных ив бе­лого мрамора.. Войдя в них и, сделав шагов пятнадцать, поднимаются по лестницам, находящимся против каждых ворот, на самый жертвенник. Он представляеттАдкруглое трех ярусное воввышение с двумя террасами и верхней пло­щадью, обнесенными мраморными балюстрадами, украшен­ными искусной резьбой. На площадке, выстланной белыми мраморными плитами, находятся четыре круглых сто.» или тумбы также из белого резного мрамора. Здесь и совер­шается обряд принесения императором жертв Небу, а в одном ив углов квадратной ограды стоит железная решетчатая печь, служащая для сожигания убитых быков н баранов, приносимых в жертву; атот жертвенник пред­ставляет нечто в роде тех печей, в каких у нас сжи­гают в государственном банке старые ассигнации. Отсюда мы направились к другому вданию, где находится главный храм с трех-ярусяой крышей; но ворота, ведущие в окру­жающую его ограду, также вапертые, не открылись перед намп, и поп, находввшийея позади их, произнеся торже­ственным голосом фразу,-„кто войдет в ограду втого храма, тст совершит преступление*,-ушел в глубину двора и не стал с нами говорить. Потом возвратился и начал торговаться, назначая сумму, за которую предлагал впустить; но его нахальство раздражило Попова, и на этот раз мы ушли прочь, оставив его, вероятно, в большом сожалении об упущенном ив рук доходе. Итак, посе-
188
щевие храма вышло в еунцгостп только желанием его осмо­треть; ва самом же деле мн внделп почти одни дворы.
Часть навей компании ушла домой, а я остался с целые нарисовать общий вид зданий Храма Неба. Окончив работу, я прошел в другие части парка, в котором раасеяин другие небольшие здания, обнесенные каждое своею оградою. Все здесь ужасно запущено, запылено, грязно, все равва* лнвается и, повидимому, обречено на постепенное разруше­ние. Тут, между деревьями у оград и на дорожвах ле­жат снопы скошенного тростнику и, должно быть, давв» лежат неподвижно ва этих местах, потому что они кру­гом оплетены густыми покрывалами паутины.
Усталый и голодный, возвратился я вечером домой и вскоре ноеле обеда лег спать, но шум, ня в какой час ночн не прекращающийся на улицах Пекина, сегодня тре­вожил меня сильнее обыкновенного; я вышел в сад. Ночь была теплая; на небе горели звезды; в самом зе­ните стояла луна, и долго гулял я, прислушиваясь к шуму никогда не превращающейся городской жизни. До меня до­носились звуки медных тазов, треев шутих и крики че­ловеческих голосов, по преимуществу продавцов выкри­кивающих на распев названия разных съестных при­пасов... Это ночью-тои Китайцы, как иве рассказывали, часто едят по ночам, чтб, конечно, скорее доказывает недостаток пищи иля её недостаточную питательность, а уж никак не обжорство, как некоторые думают... Какая свое­образная и странная жизнь, и как хотелось мпе проник­нуть во все её слоя я закоулки, познакомиться со всеми её проявлениями. И как мне трудно было достигнуть этого!
Давно собирался я сделать визит к одному живущему здесь китайцу по имени Ян-Фан, человеку во многих от­ношениях замечательному, но, не имея в своем распоряжении ни одного переводчика, я был принужден ожидать, пока найдется свободный день у Попова, который никогда не отказывался оказать мне услугу. Он был хорошо знаком с Ян-Фаном. Этим свободным днем было 26-е сентября, и мн отправились. Фотограф также пошел с нами, а следом за ним несли фотографические принадлежности. Ян-Фан жи­вет в своем доме в китайском городе, не очень да­леко от Русского Посольства, и мы пошли пешком. Придя в дом, велели привратнику доложить о себе, и скоро сын Ян Фана, молодой человек, лет двадцати, выбежал къ
189
на встречу, и со всею учтивостью образованного кипригласил нас войти в дом, или собственно в i первого двора, потом во второй двор, аатем в то переулочек,-или узенький проход между двумя ии стенами, ведущий в сад; прошли через послед9 боковой крытой галерее и через дверь в стене и опять в новый дворик, ив которого начинался д между высокими стенами, еще более узкий и не иий нигде выхода, так что дальше идти было некуда, (ой человек пролез между нами и стеною вперед, днях пеструю ситцевую занавеску, скрывавшую дверь юрив последнюю, попросил пас войти,-на этот действительно, в дом, даже прямо в кабинет хо-
иило еще рано и хозяин не мог выдти к нам на чу, так что мы несколько минут оставались в хае одни и я занялся осмотром последнего. Он предил большую и высокую комнату почти исключительно ропейскою мебелью с драпировками на овнах и даже залами в европейских рамах, и несколькими rasoрожками. На письменном столе стояли различные прижности для химических работ и подле него шкаф с ми. Здесь же, под альковом, помещалась кровать, а дверью, которая вела в другую комнату, стояли и, мешавшие мне заглянуть в дальнейшие повои, а у они казались мне самыми интересными.
вконец явился хозяинъ-человек небольшего роста, д лет пятидесяти, довольно полный, с узкими глаи реденькими усиками. Одет он был в светлый шфл* t халат, а на голове имел обыкновенную атласную иву черного цвета. Еще в дверях ов начал равгоиввинениями в том, что не успел нас встретить,- поздоровался с нами по европейски, за руку. Мы п друг другу по нескольку любезных фраз и эаначалась беседа о разных предметах: о медицине, рах, болезнях и лекарствах, потом о фотографии еии; но подобные разговоры через третье лицо трудно даже на европейском языке, если сам переводчик авом с предметом; а на китайском, но-моему, и м невозможно. Я поторопился передать Ян-ФаЯУ мою бу о дозволении осмотреть его дом, дворы и сад и сделать льво рисунков с того, чтб меня более заинтересует.
190
Он тотчас согласился и мы отправились в сад, а по де* роге осмотрела,-а должен подчеркнуть следующие слова,- устроенны! им маленький газовый завод, на автором сан хозяин добывает гав для освещения своего дома; впослед­ствии же надеется взять на себя устройство газового осве­щения все! столицы, чтб, он полагает, должно совершаться не в очень далеком будущем; потом осмотрели,-обра­тите внимание читатель,-домашние телеграфы, устроенные Яном без всякой надобности, а просто из любви ж ина* нию; зашли в его фотографическую мастерскую и саржй, в котором стояли разные паровые машины, выписанные из Европы, но все они стояли тут в бездействии. Сад его занимает весьма небольшое пространство, обнесенное стеною или обстроенное разными фантастическими зданиями.
Однаво, несмотря на миниатюрные размеры сада, который невольно хочется назвать садиком, посетитель найдет в нем много предметов: павильоны и беседки, соединенные между собою галереями; искусственные скалы с выделаннымя /в них лестницами и гротами; пруды с перекинутыми через них мостиками; башни, цветники, аквариумы и т. п.-всего, ра­зумеется по немножку, и все миниатюрно, а некоторые предметя имеют почти игрушечный характер или напоминают моделк. В беседках однако у стоящего посредине стола могут поместиться человека четыре, пожалуй шесть, но шестерым будет уж совсем тесно. Менее всего в саду деревьев, цветов и вообще зелени, а о тени нет и помину;-разве где-нибудь под кустами, у стены, ее еще можно найти; тень дают только окружающие сад стены и соседния строения. Своин оригинальным устройством, теснотою, с какой громоздятся друг возле друга и почти друг на друге упомянутые предметы, своеобразностью каждого из последних этот садик, могущий служить типом китайского сада вообще, произвел на меня довольно приятное впечатление,- но он, как и многое другое, далеко не отвечал моим ожиданиям и представлениям... Выбрав пункт, я распо­ложился с бумагой и красками, а фотограф начал гото­виться к сниманию видов; и хозяин, а также его сын и даже жены очень охотно позировали по нашей просьбе, чтоб оживить сад присутствием людей. Две супруги Яни^ Фана.Ьишли откуда-то из глубины, через особенную двери прямо на галерею, а с галереи в беседку, где я оста­вались несколько минут, пока фотографа делал свои при-
191
говления. Этого времена для меня было достаточно, чтоб бросать m фигуры и костюмы. они была одеты в очень рядные шелковые платья; головы была тщательно враче­ны и убраны искусственными цветами, лица ужасно ва­лены; щеки и губы нарумянены совершенно откровенно; овн также без малейшей застенчивости выведены в виде мких черных дуг; но ничто не помогало: черты лица л были некрасивы:-нос широкий с низкой переносицей, бы толстые, скулы широкия... Не нравятся европейцу и узкие, *со прорезанные глаза, несмотря на их черноту, доходящую > степени какого-то зеркального блеска. Когда они появиись в первый раз на переднем плане беседки, вав [дно, предупрежденные заранее о своей роли, я встал и, ияв фуражку, раскланялся с ними; но мой поклон, ка­ется, только смутил их и,-кто их знает, может быть, це обидел. Ни одна на него не ответила ни малейшим ипжением, и я почувствовал что-то тягостное, даже груст»е при виде этих забитых и тупых существ, какими ие мне показались... Менее красивая имела не то сердиий, не то сконфуженный вид и, мне казалось, была не дольна тем, что ее заставили показаться иностранцам; иугая смотрела на нас с любопытством;-и то хорошо. )лько втим и проявилась их жизнь; они, говорю, прове­ли на меня тяжелое впечатление каких-то живых кукол, торые появились, посидели и через известный промежук времени скрылись... Я окончил рисунок и получил хозяина три короба самых лестных лгохвал моему та-' нту. Потом он попросил нарисовать что-нибудь ему на имять и принес для этого два белых шелковых веера, иторые через несколько минут покрылись яркими цветами, истьями, фантастическими птицами и бабочками. Затем мы .*али торопиться домой; хотя было еще не поздно; но сегодня, > случаю отсутствия императора, ворота между маньчжурским китайским городом запирались раньше обыкновенного, олучив приглашение еще побывать у него, мы отправились иропливым шагом домой, пробираясь по улицам и все иворяли шаги, потому что шедшие на встречу китайцы, зная, го все иностранцы живут в маньчжурском городе, крииги нам:-скорей, скорей! ворота сейчас запрут! Мы к не подошли, а подбежали к ним;., но увы! их только ю минуту затворили и привратник еще гремел за ними елезными затворами. Попов обратился к нему с прось­
192
бою пропустить вас; но на просьбу никто ничего не отве­тил, может бить, потому, что его слов не слыхали, тап как с обеих сторон у ворот стояло по шумной толпе опоздавших,-явление, повторяющееся каждый день. У этш ворот стойт небольшой казенный дом для дежурного по­лицейского чиновника и спутник мой отправился в нему, надеясь от него получить разрешение на пропуск; но чи­новника не оказалось; там был только сторож. Попов начал что-то горячо говорить ему, тот что-то отвечал, делая реверансы и складывая руки в знак почтения; по­том явился другой и вступил в разговор, также с ре­верансами, еще более почтительными, но ясно говорившими, что просьбы уважить нельзя. Я сидел на открытой террасе; пред которой колыхалась огромная шумная толпа китайцев, поднимавшая ногами целую тучу пыли. Ближайшие к тер­расе стояли н рассматривали меня; что-то толковали между собою, но никто ни малейшей дерзости не сделал; я же, наслушавшись разных рассказов, постоянно ожидал от них равного рода оскорблений и даже чего-нибудь похуже; прежде у меня даже был просто страх,--не скрываю,- когда я оставался один в толпе; в последнее же время, я стал привыкать к народу и он все более и брлее на­чинал казаться мне слишком добродушным для того, чтоб быть опасным, особенно для иностранца, разумеется если он сам не подаст к тому повода.
Несмотря ни на просьбы, ни на требования, ни на деньги, которые предлагал Попов привратникам, нам ворот не открыли, объясняя, что, если об этом узнают, завтра же их головы будут выставлены у этих самых ворот в клетках. Ничего не оставалось делать, как покориться и заночевать в китайском городе, чтб чрезвычайно раздоса­довало моего товарища и, напротив, очень обрадовало меня, потому что доставляло неожиданный случай провести ночь в этой менее знакомой части Пекина. Но где ночевать? В гостиннице скверно; идти в Ян-Фану не хотелось из чув­ства деликатности, и вот когда мы находились в нереши­мости, не зная, чтб предпринять, перед нами точно из земли выростает его сын.
- Вы как здесь? - спрашиваем его.
- Отец послал меня,-ответил он,-за вами вслед, на случай, если вы опоздаете и не попадете в ворота, и велел пригласить вас к нам ночевать. Попов долго не

193
оглашался, говоря, что не хочет причинять беспокойства, го мы можем переночевать в гостиннице; но молодой чеэвек ответил на вто, что если мы не примем приглагения, отец сам придет сюда просить нас. Отказываться илыпе было бесполезно и мы отправились в обратный путь, за нами хлынула вся, стоявшая у ворот толпа народу;
едовательно, она оставалась тут все время только ради ас, чтоб поглазеть на нас: так еще интересуют киийцев иностранцы, хотя их много постоянно живет в екине. Впрочем они не очень то часто и появляются на улиах китайского города. Многие дошли с нами до самого дома н-Фана, где нас ожидали слуги с фонарями и провели чеез дворы, и разные переходы в тот же кабинет, где мы или утром и где встретил нас радушный хозяин. Теперь имната была освещена буквально, как днем: в люстре гоЬло шесть больших рожков газового пламени и еще на столе гояла газовая же лампа с гуттаперчевой трубкой. Тотчас поыи чай и стали приготовлять стол для обеда. Складной эуглый стол красного, дерева выдвинули на средину ком­мы и на него прямо поставили три прибора, без скатерти без, салфеток; за то тарелки были европейские и даже с ифром хозяина; ножи и вилки также европейские, а ложки итайские, серебряные круглые, с тонкими прямыми ручками, ь ожидании обеда, Ян, желая познакомить меня со всем, •б у него есть, показал мне свой барометр-анероид, и <а хороших микроскопа. Ему все хотелось знать, всему иучиться, он все приобретал, но из всего извлекал для юего пытливого ума весьма мало пользы, потому что или ииться было не у кого или мешало незнание никакого евроийского языка. Начав заниматься химией, он запутался в ибиринте названий и таких вещей, которые требуют хоипей предварительной подготовки; а её у него не было и ить не могло. Он знал много названий, кой-какие свойва тел и некоторые явления, но отрывочно и без малейей системы. Мне было искренно жаль его, когда он рылся > разных сочинениях по химии, но блуждал в них, ик в темному лесу; когда засыпал меня вопросами, думая, •о в один вечер может узнать от меня все, чтб для (Го было не ясно;-когда он не мог сладить с микроско­п, а желал научиться так страстно.
Подали обед. Ян старался быть совсем европейцем; он ильзовался ножом и вилкой, но очень не ловко, часто дей-
л. я. ПЛСИЦИЙ. 13
194
ствовал прямо руками и во все время обеда ужасно харкал и плевал на пол; а его слуга, старый и грязный, отнимал у нас аппетит какнм-то сверх-естественным сопеньем. После обеда подали кофе, которого китайцы вообще не пьют,- это тоже европеизм Яна. Затем опять начался разговор о фотографической химии, который жестоко надоел Попову.
яВозьмите*ка лучше краски и нарисуйте что-нибудь,- обратился он ко мне,-а то он нас замучит.
Рисование действительно выручило обоих; я сделал его портрет, который он попросил позволения показать же­нам и ушел через таинственную дверь за ширмы. Ми­нут через пять возвращается оттуда с тремя веерами и передает, что жены просят меня нарисовать каждой из них что-нибудь иа память... С этой невыгодной для посетителей стороной многоженства, я еще не был знаком! Три веера! Я бы предпочел побеседовать с этими тремя женами, ко­торые шушукали потихоньку ва ширмами, посматривая через такия маленькия скважинки, что их самих решительно нельзя было увидать, а они своим шопотом только дразнили мое любопытство. Если бы я мог сам говорить с Яном, я бы непременно сказал ему, что уж если он хочет подра­жать европейцам, то пусть научится их обычаям вполне и соблюдает их, по крайней мере в сношениях с ино­странцами; пусть позволит своим женам выходить к го­стям и принимать участие в общей беседе, как это де­лается у нас. Спутник же мой, как я ни упрашивал его, ни за что не решился передать ему моих слов.
Мы простились с хозяином только часу в первом ночи и легли спать в той же комнате, в приготовленные для нас постели. На кроватях находились европейские ма­трацы с пружинами, подушки и байковые одеяла, но про­стыни и наволоки ни одной... Бедный Ян! Как ему рлохо уда­валось копирование запада; он это сам чувствовал и иногда конфузился и краснел за свое неумение... Какие-то насекомые, должно-быть, блохи, а также караульщик, хо­дивший подвору и почти безостановочно стучавший в свою колотушку, долго не давали мне заснуть. Смущало меня так­же желание взглянуть на жизнь и ночные порядки китай­цев, узнать, как они спят, посмотреть устройство их постелей, манеру покрываться, ночные костюмы и т. п. Все это было мне незнакомо, а врачу все интересно знать; но познакомиться с этим здесь мне не удалось.
195
Утром, когда мы только-что проснулись, но еще не усЬли встать, слуга принес в комнату умывальный прибор, 'стоявший из тазика с теплой водой и опущенной в нее »убой, серой тряпкой, и ушел; а прислуживал нам при (ывании сын Яна. Не оказалось ни мыла, ни сухого по»тенца, так как в них сами китайцы не нуждаются: с умывание состоит только в обтирании себе лица и гв теплой, мокрой тряпкой и больше ничего, - высыхай, иачит, как знаешь! Мы только отерли себе руки и то »лыпе из деликатности и, выпив потом по чашке чаю, про­шлись с хозяином и вернулись домой.
Здесь меня ожидало приглашение от английского послан­ию, Г. Уэда, на обед. Но в этот день я почувствовал ибя нездоровым и потому, не мог воспользоваться приглаением, чему я был отчасти рад, потому что в нам эиехал о. Архимандрит Палладий, беседы которого были > высшей степени драгоценны. В этот же день приезжал н заплатить нам визит. За обедом, о. Палладий, когда юва зашел разговор о нашем путешествии, советывал им, между прочим непременно входить в сношения с Устными властями; но Сосновский не соглашался с ним, иворя, что они будут только следить за нами и мешать сниматься, что чиновники в Китае*-самый неприятный на>д и что надо держаться от них как множно подальше, звестный всему ученому миру глубокий знаток Китая, и в исшей степени деликатный о. Палладий не возражал; а все шсутствовавшие обменивались между собою многозначительлми взглядами и сдержанными улыбками.
На следующий день, после завтрака, мы опять отправиись к Ян-Фану и сегодня, я попросил его показать ие устройство и расположение всего дома, на что он соасился без малейших оговоров, и повел нас чрез юмянутую таинственную дверь, в первый визит застав­шую ширмами. За нею находилась небольшая проходная имната, уставленная по сторонам шкафами с китайскими гигами; противоположная дверь из неё вела во двор, неилыпой, всего шагов тридцати в квадрате, окруженный [поэтажными строениями; с трех сторон его находились нлые помещения, а четвертая была занята воротами, обык'венно закрытыми и открываемыми, как объяснил Ян, ыиько в случаях оффициальных приемов или посещения временных гостей; эти ворота не створчатые, а заставля­
13*
196
ются досками, как это делается у нас в некоторых ма­газинах и лавках. Прямо против этих ворот располо­жены приемные комнаты, а по бокам, должно думать, на­ходятся женские помещения, потому что через их стеклян­ные овна я видел в них только женские фигуры и лица, числом до пятнадцати. Тут жили, как я узнал, жены и дочери Яна, а также женская прислуга. Хотя я .из скром­ности старался менее заглядываться на стеклянные окна, .'(а все-таки успел разглядеть кой-что. Но так как окна этих комнат находятся довольно высоко над землей, то я мог видеть только головы н лица дам, занимавшихся, по­видимому, какими-то работами. Головы их были старательно причесаны и убраны яркими цветами; косы заплетены на разные манеры; а лица у всех набелены и нарумянены. При нашем появлении на дворе, одни из дам скромно опустили головки вниз, так что я не мог разглядеть их лиц; другие, довольно хорошенькия, с самым живым любопыт­ством поглядывали в окна, но встретив обращенный на них взгляд, тотчас прятались; впрочем не все и ка­жется, что те которые продолжали любопытствовать и позво­ляли смотреть на* себя, были красивее других. По я обо всех могу сказать только одно, что они были более или менее дурны собою... Читатель понимает, насколько было бы для меня интересно пройти через комнаты дам, увидать их обстановку и занятия заключенных в -них обитатель­ниц и, умей я сам говорить, убежден, что добился бы этого от Яна, желающего изображать из себя передового человека: я бы представил ему тысячи убедительных до­водов, что дозволить это европейцу ни сколько не предо­судительно, так как по нашим обычаям женщины не скрываются от мужчин... Но что было делать? Приказывать моему спутнику говорить, что я хочу, я не имел права.
Мы прошли в приемные комнаты, которых три; они обращены окнами во двор, напротив ворот, а остальные их стены глухия. Меблированы они отчасти покитайски, отча­сти по-европейски, й, в средней комнате,* висит большой портрет хозяина, написанный маслянными красками одним русским художником, жившим прежде в Пекине,-имени его Ян не помнил. Дальше, в ряд с приемными ком­натами, помещалась спальня с кроватью за прозрачным шелковым пологом; за нею комната его старшей жены, с ханом, покрытым красным сукном, и стоящими на немъ
197
эль стен нисенькими шкафчиками, на которых были вставлены разные безделушки, в роде коробочек, фарровой посуды, искусственных цветов и т. п. За втой на­бились две полуосвещенные комнаты, заставленные раз­ни сундуками и заложенные, точно кладовые, многими едметами домашнего хозяйства. Наконец, в последней мнате, по обстановке также похожей на кладовую, устроена ленькая кумирня, в роде модели, хорошо сделанной из рева. Она стоит на одном столе, а на другом перед ю расставлены чаши и вазы с различными жертвенными рами, а именно зернами риса и пшеницы, воды и т. п. о была, так сказать, образница или молельня; но тут же двух стеклянных вазах содержались сверчки для граивания знакомых читателю потешных состязаний; на е ваз был насыпан слой песку; на нем расставлены ленькие домики сверчков и между ними разбросаны зерна реного Грису. Я не стал распрашивать, почему сверчки ходятся также здесь, так кав мне показалось, что Ян онфузился, когда я обратил на них внимание и назвал по-внтайсви (цюй-цюр). Потом Ян провел нас чезъ" несколько дворов еще в один, окруженный галеей, вдоль которой находились нежилые комнаты, служившие стом склада всякого домашнего хлама. В них не было чего интересного и я не знаю, зачем Ян показал их м, в насмешку ли' над моим любопытством, или об показать, что он ничего не скрывает, что все теперь казал и больше осматривать в доме нечего. У одного из олбов, поддерживающих галерею, на этом дворе сили на цепи две обезьяны из породы мартышек,-мать сыном, как объяснил хозяин, и выделывали самые бавные прыжки, ни минуты не оставаясь в покое. Осмоев дом, я спросилъ-как он отапливается зимою? Ян казал нам печи, которые устроены под каменным по­м и нагревают последний, а от него уже тепло расостраняется по всем комнатам; никаких других пей в доме нет и зимою в нем бывает холодно.
Вернулись в дом и я расположился в одной из мнат, чтоб нарисовать её внутренность; а хозяин и шов померились тут же и вели беседу, среди которой и опять обращался ко мне с разными вопросами все по сти химии а также медицины и разных лекарств. Он росил между прочим, можно ли верить тому, чтоб су­
198
ществовало такое лекарство, от принимания которого могла бы увеличиться в объеме, например, рука, нога ж т. п., что будто бы в китайской медицине такое средство есть. Но он уже сам выражал сильное сомнение.
Разсказал он еще о чудесных цирюльниках, кото­рые могут вызывать по произволу мгновенный обморок или остановить дыхание и также по произволу привести че? ловека в сознание и восстановить дыхание. По его словам, они делают это посредством ущипывания кожи на затылке.
„Вы наверно этого сами не видали", сказал я ему.
Он только засмеялся, в знав согласия; но продолжал утверждать, что такие люди есть, что ему рассказывали об этом его знакомые, вполне достойные доверия. Я предло­жил произвести надо мною опыт, который меня самого ин­тересовал; но Ян выразил опасение за меня и не согла­шался; я повторил просьбу и он, видя мою решимость, позвал слугу и велел привести в дом известного ци­рюльника. Слуга ушел, но, вернувшись через полчаса, объ­явил, что не застал его дома. Я очень пожалел об этом, хотя и был убежден, что из чудесных опытов над врачем, как и из опытов Юма, ничего бы не вышло, если бы он ограничился только ущипыванием кожи на за­тылке, не заставляя делать ничего другого.
Когда рисунок был окончен, хозяин опять понес его с моего позволения показывать своим дамам и, вер­нувшись передавал их лестные похвалы мне и „замор­скому искусству". Вскоре затем мы простились с Яном и вернулись домой к обеду.
Наступает второй осенний месяц, но осень здесь еще мало чувствуется: листья хотя опадают понемногу, но де­ревья еще зелены, трава также; и погода стоит хорошая, лишь изредка выпадают пасмурные дни с непродолжи­тельным дождем и ветрами. С 19-го августа живем мы в Пекине, и хотя мало в нем видели, но пора бы и от­правляться; ведь он для насъ-лишь временная станция. Отсюда мы должны были отправиться сухим путем, в Хань-Коу, как вдруг сегодня, (29 сентября) узнаем, что план нашего движения изменяется; что мы не едем упо­мянутой дорогой все, как предполагалось, а тольво Матусовский с переводчиком и казаком отправятся по ней, а остальные, и я в том числе, поедем в Тянь-Цзинь, и оттуда на параходе через Шан-Хай. О каком-нибудь пред­
199
варительном совещании и речи не было; и чтб послужило основанием подобному, совершенно неожиданному, изменению первоначального плана, для нас осталось тайною. Не счи­тать же в самом деле за причину такоговажного изме­нения в маршруте то, что движение сухим. путем стоило бы нам всем рублей на четыреста дороже. В интересах дела, да и во всех отношениях, мне полезнее было ехать сухим путем, потому что здесь я мог видеть страну, людей и их быт, мог собрать коллекции местных расте­ний и животных, составить собрание интересных рисун­ков и, потому я обратился к Сосновскому с просьбой от­пустить меня также сухим путем вместе с Матусовским и был убежден, что получу разрешение, так как мое присутствие на корабле во время непродолжительного мор­ского переезда из Тянь-Цзиня в Хань-Коу, было реши­тельно не нужно ни для кого, ни для чего. Но к величай­шему удивлению, я встретил с его стороны решительный отказ, которого он не хотел даже ничем мотивировать... ^Просто, говорит, нахожу неудобным отправлять вас с Матусовским, вот и только". Как будто именно эта ком­бинация Пясецкого и Матусовского была „неудобна" и вредна для дела. Я был в горе и недоумении.
Посланник, при котором происходил наш разговор, также был удивлен подобным решением, и также прямо высказался в пользу отправления меня сухим путем. По­видимому, мои доводы и советы Посланника, оказали свое действие и Сосновский согласился. Разговор прервался и я ушел к себе, чтоб скорее заняться приготовлениями к отъезду. Но к вечеру начальник выработал новый план, решившись еще уменьшить результаты экспедиционных ра­бот и пожертвовать неизвестно чему, топографической съем­кой пути от Пекина до Хань-Коу: он теперь не отправлял сухопутной дорогой и Матусовского, а решил послать пере­водчика Андреевскаго-с нанятым в Тянь-Цзнне китай­цем Сюем; мы же оба должны были ехать с остальными на пароходе... Совершилось что-то странное, непонятное и характер этогб эпизода был таков, что я и Матусовский были как будто наказаны этим новым распоряжением и нам действительно было невыразимо досадно. Но все было испробовано, и ничего больше не оставалось, как скрепя сердце, повиноваться.
День выезда еще не был назначен и я успел побывать
200
в китайском городе, разумеется, с Поповым. День был ненастный; сильный ветер нес по улицам сор м пыль, которую он выдувал из домов, и разных закрытых мест, куда не мог проникнуть дождь; песок засыпал глаза, и трещал на зубах. Эта тонкая песочная пыль есть также одно из пекинских зол.
Во время сегодняшней прогулки мне предстояло познако­миться еще с одной особенностью китайской жизни. Мы шли по улице, которая идет от ворот Цянь-Мынь, чтб против богдоханского дворца и по которой, как нам было известно, завтра император должен будет проехать куда-то за-город. Все жители были извещены об отом особыми объявлениями через полицию и вследствие этих объявлений все перенос­ные лавочки сегодня убирались отсюда прочь; лавки, нахо­дящиеся в домах должны быть завтра закрыты; все боко­вые улицы и переулки уже сегодня были загорожены досками, и завешаны циновками и материями, так что завтра на всей улице, пока по ней не проедет императорский поезд, не не будет ни одного человека, ни иностранцев, ни китай­цев. Она уже и сегодня казалась необыкновенно пустынною.
Мы вступили в гостинный* двор, построенный в две линии вдоль внутренней городской стены, разделяющей Пе­кин на две части, и здесь народ кишит как всегда. Заходим в лавку, где продаются картины, веера, фо­нари, бумага, кисти и краски и за нами следом ввали­вается толпа бесцеремонных зрителей, - черта также со­вершенно особенная, свойственная, может быть, одному Ки­таю: у нас, как известно, в лавке не позволят остаться и одному человеку, если он ничего не покупает; а тут вдруг вся она набивается, как церковь в праздничный день,-только за прилавок не проникают,--а купцы и не думают выгонять праздных зрителей. Впрочем, сколько я заметил, эта терпимость существует поневоле: мне ка­залось, что купцы чувствуют себя бессильными против толпы или опасаются её мести. Я заметил также, что они часто боятся, чтоб не произошло кражи в лавке, чтб легко может случиться при густой толпе, и вследствие этих опа­сений они вежливо, с извинениями и выражениями сожа­лений просили пас оставить их лавку, чтоб только вы­жить нашу докучливую свиту, избавиться от которой иных средств не было. Действительно: сегодня, например, мы пробыли в одной лавке около часу и ^только же вре­
201
мени простояли туг любопытные зрители всяких возра­стов и, не сводя глаз, смотрели на нас. Некоторые из них вступали с нами в беседу, принимали участие в наших покупках и разговорах с купцами, помогали сводить счеты подсказывая, например, что 150 и 350 бу­дет 500 и т. п. Иногда они ловили какие-нибудь русские слова, казавшиеся им более занимательными или, может быть, по созвучию с китайскими они получали для них зна­чение, конечно, совсем иное, и, должно быть, забавное, по­тому что иногда вдруг все весело расхохочатся по поводу какого-нибудь слова-и долго потом повторяют его в сво­их фразах, опять принимаясь хохотать.
Сделав нужные покупки, мы возвращались домой и до­рогой я увидал четырех человек, стрелявших из лука, под руководством учителя, в цель. Сцена для меня новая и я, простившись с Поповым, остановился возле них и долго простоял, смотря на эти военные упражнения. Любопытное зрелище представляют китайцы, стреляющие из лука по всем правилам классического искусства; на них едва можно смотреть без смеха; но в тоже время они возбуждают сожаление к себе, подобно людям, до сих пор ходящим иа судах при помощи бечевы или вброта, когда в тоже время мимо их пробегают быстрые пароходы. В самом деле, какой смысл могут иметь луки и стрелы наряду с скорострельными ружьями? Разумеется, никакого. Но посмо­трите, сколько времени, труда, мук и наказаний предприни­мается и переносится, чтоб достигнуть известного совер­шенства в искусстве правильно стрелять из лука, главное- по правилам. Китайцы относятся к этому искусству, как к делу необыкновенной важности. Лица их при исполнении его так серьёзны; движения и все приемы совершаются с торжественною медленностию; видно, что все они проделы­ваются по предписанным правилам, как по нотам, строго, однообразно и малейшее отступление ученика от правил тотчас поправляется учителем. Китайцы, которых я наблю­дал теперь, стреляли по очереди, несколько раз кряду каждый. Вот очередь нового. Будущий воин производит все движения медленно, как будто совершая какой-нибудь религиозный обряд; медленно, даже как бы в рассеянности берет лук, приставленный к стене, у которой происхо­дит ученье и становится у черты, проведенной на земле но­гой учителя в расстоянии шагов пятнадцати от цели. По­
202
том он потихоньку расставляет ноги, как это делает акробат, когда он устанавливается на канате, на больше! высоте, или подобно человеку, у которого на голове постав­лена драгоценная ваза и он боится ее уронить. расставив несколько ноги, он изгибает туловище, выставляя грудь я голову вперед, а живот до последней возможности втяги­вая назад,-и все с необыкновенною медленностию и тор­жественностию. Затем таким же манером делаются другие движения, как бы для того, чтобы расправить плечи. В левой руке у него лук, в правой-стрела; он смотрит на них, как бы раздумывая о чем-то; потом кладет стрелу острием на лук, опять смотрит на свое смертонос­ное оружие и, продвинув ее вперед, ставит на тетиву, а последнюю захватывает по правилам пальцами указатель­ным и большим, на котором надето особое кольцо. За­тем он высоко поднимает лук со стрелой, вытягивая при ятом руки во всю их длину и потом опускает их до той высоты, с которой предполагает стрелять; но предвари­тельно взглядывает на собравшуюся толпу серьезным, за­думчивым взглядом, который как будто говорит: чтб де­лать! я не желал бы, но должен стрелять! Медленно по­вернув голову в ту сторону, где стоит мишень, он на­тягивает тугую тетиву, причем его руки заметно дрожат, пускает стрелу, а рука, пустившая ее, остается несколько времени на отлете, подобно тому, как у фехтующих ле­вая. Она опускается, только когда стрела упадет на землю; вслед затем выпрямляется туловище; ноги составляются и все по правилам, просто до тошноты медленно. Проходит минута; из-за пояса вынимается другая стрела и с нею повторяются все, скучные и в описании и в действитель­ности, описанные выше акты со стереотипною точностью. Лицо все время остается бесстрастным, как лицо покой­ника или спящего с открытыми глазами: ни удовольствия в случае самого счастливого выстрела, ни тени досады в слу­чае промаха, ничего не прочтешь на нем.
К чему же все ято нужно?-спрашивал я себя, уходя доной от этой забавной, но тяжелой сцены. Китайцы - ста­рый и весьма практичный народ; вероятно все, что я ви­дел, делается не даром. Но неужели-спрашивал я себя, без этих класических приемов и поз нельзя хорошо стрелять из лука? Неужели эта медленность действий мо­жет быть на что-нибудь годна в военном деле! Ведь изъ
203
юрострельного ружья можно легко сделать десять выстре­л в китайца, пока он соберется пустить одну стрелу взять другую.-Бедный народ! Кто его изуродовал так как он не сбросит с себя гнета заедающей его ругны! Или она стала так люба ему? Или он в самом зле умер бесповоротно? Нет! Этому поверить я не могу. .
Когда в посольстве узнали об изменении плана экспеиции, все были ужасно удивлены и выражали сожаление, >тому что около двух тысяч верст пути по мало иззстной стране, для исследования которой мы приехали, вы* иасывались, без всякой сколько-нибудь уважительтой приины, из предварительного плана и оставлялись не иссле­женными нами,-те самые две тысячи верст, которые, уже и говоря о научном интересе, имеют для русских осо>нное значение, потому что по атому пути идут из Хань-Коу •е транспорты с чаем на Калган и далее на Кяхту.
О. Палладий не хотел верить, когда ему сказали, что испедиция едет в Хань-Коу морем; относительно же от­равления сухим путем только Андреевского и Сюя, многие иражали даже беспокойство и неудовольствие, советуя этого $ делать, потому что оба отправляемые лица были вовсе и подготовлены для исполнения возлагавшагося на них погчения, просто не годились для него. Самое поручение, кроме >го, было так сложно, что обнимало собою чуть не все иязанности, распадавшиеся на каждого из нас, трех чле>в экспедиции. Но больше всех, конечно, волновались, •жалели и досадовали мы с Матусовским. Попытались це раз изменить положение дел: все испробовали; но ичто не помогло и кроме неприятностей, ничего не вышло, а том решение и остановилось. Сосновский одержал блеящую победу.
Разговоры об отъезде начались собственно давно, но или сборы в дорогу были утомительно длинны и скучны: ияначается день отъезда, например через три дня, на твертый; потом в этот четвертый день откладывается и неделю; пройдет она, а отъезд откладывается на деить дней, и так далее; так что все наши соотечественгки уж и спрашивать нас перестали о дне, в который и намерены выехать. Да и мы сами перестали верить в эти ивначаемые дни отъезда, в которые мы сидели в сте­н Русского Посольства, или гуляли по улицам столицы, настолько ознакомился с ближайшими к нашему дому
204
кварталами, что отправлялся иногда один, и во время этих прогулок горевал, что не могу ни с кем слова свавать, горевал тем более, что китайца казались мне такими об­щительными и разговорчивыми; тем не менее, однако, каж­дая прогулка доставляла мне какое-нибудь новое впечатление или наблюдение. Во время таких странствований в той ча­сти Пекина, где находятся европейские Посольства и где следовательно, чаще всего можно видеть на улицах евро­пейцев, я действительно не мало встречал их и не раз был возмущен их поведением, а с другой стороны не мало удивлялся кротости и долготерпению китайцев, и со­вершенно понимал причины тех недобрых чувств, какие китайцы питают к европейцам, помимо всяких полити­ческих, коммерческих н религиозных столкновений. По­смотрите, что многие из них позволяют себе, появляясь на улицах. Один бранится ни за что, ни про что; другой машет палкой в толпе и кричит, чтоб ему давали до­рогу, причем, разумеется, палка „касается* некоторых не­ловких, неуспевших увернуться; третий действует более энергично и раздает затрещины направо и на лево и тоже без малейшего к тому повода; четвертый ломает замок на дверях храма, когда его не хотят туда впустить и вхо­дит насильно; пятый разбивает статую на богдоханском дворе и т. д. Иногда европейцы, ради собственного развлече­ния, бьют несчастных китайских собак, бегающих по ули­цам и попадающихся им на дороге, за то, изволите ви­деть, что они имеют отвратительный вид; и вследствие этого бедные животные до того напуганы и озлоблены, что они теперь, завидев еще издали европейца, узнают его по фигуре и платью, и если он направляется в их сторону, они, ощетинив шерсть, поджав хвост, с лаем спасаются бегством, оглядываясь, чтоб узнать, не настигает ли их неприятель.-Так бежали собаки и от меня, хотя на мне не лежало ни одного греха против них. Когда же мне случалось близко подойти к собаке, которая была занята чем-нибудь н не замечала моего приближения, она потом, неожиданно увидав меня близ себя, стрелой бросалась в сторону с жалобным визгом, как будто я ее кипятком обдал. Отбежав далеко, она еще долго не могла опра­виться от испуга и продолжала взвизгивать по временам...
Где, спрашивается, в каком европейском государстве, потерпели бы подобное поведение иностранцев? Конечно нн-
205
[е. И какое заключение должны вывести изысканно-вежлиие китайцы о „заморских людяхъ"?! Не дали ли им сами ги люди права называть себя варварами, как называют к китайцы, прибавляя-„хотя весьма искусными в мноих делахъ". Конечно, не все рекомендуют себя такими ^благовоспитанными людьми, но достаточно одного случая, гоб пятно ложилось более или менее на всех иностран* ев, которых китайский народ еще не научился различать... [не могут сказать, что подобными рассуждениями я могу эоружить китайцев против иностранцев... Небойтесь, госода. Будьте вежливы, как китайцы и они станут вашими рузьями, насколько это возможно для такого зоологического ндивида, как homo sapiens sinensis или всякой другой наиональности,-это безразлично.
Наконец соотечественники дают нам прощальный обед ь китайской гостиннице и я надеюсь, что мы ограничимся дним, а не доживем до второго, который будет дан по желанию публики".
Вопросы о том, „что я ел в Китае, что едят киьйцы, как у них готовят кушанья, какие именно и иг его, хороши-ли, или отвратительны они, можно ли их сть или нетъ",-эти вопросы, предлагавшиеся мне по моем )звращении, дают мне право думать, что многим из чиителей не будет скучно выслушать подробный рассказ составе нашего обеда, тем более, что о предметах потребляемых китайцами в пищу, до сих пор сущегвует много неверных понятий. Еще до сих пор есть е мало людей, убежденных в том, что китайцы едят о преимуществу разные гадости, в роде собак, кошек, рыс, мышей, червей, пауков и т. п. Для этих поверий слухов, дошедших в разные страны, были и есть свои снования; но, вследствие недостаточных и неточных свеений, некоторые частности, отдельные и даже исключитель­но случаи превратились в общие выводы. Итак, читатель, гправимся в одну из пекинских гостинниц (дянь) и гобедаем там в русской компании из десяти человек.
Обед заказан уже накануне и нас ожидает в отеле гдельная комната, обращенная окнами во двор. На этом воре, когда мы пришли, раздавался какой-то неистовый крик ескольких голосов; хотелось бы выглянуть, узнать в чем ело, но окна заклеены бумагой и, не продрав её, увидать ичего нельзя. Крик усиливается; там должна происходить
206
горячая ссора, от которой недалеко до драхн, а то до ножей. Однако все совершенно покойны; никто из китайской прислуги, и наших окитаявшихся земляков не обращает на разгорающийся скандал ни малейшего внимания. Я же встревожен и спрашиваю объяснения. Оказывается, что кри­чащие и, как я был убежден, доходящие до бешенства, люди играют самым благодушным образом, за обедом, ' в особую игру, называемую Хуа-Цюань!... Пока еще не вся компания собралась, я расскажу вам, в чем она состоит.
Эта игра похожа на итальянскую „морраа, как по своей сущности, так и потому, что предаются ей обыкновенно во время еды, н состоит в том, что двое играющих пока­зывают в один и тот же момент каждый свою руку, на воторой открывает то или другое число пальцев, от нуля т.-е. сжатого вулака, до пяти т.-е. всей отврытой руки и одновременно с выставлением рук они произносят то или другое число из десяти, т.-е. наибольшей суммы паль­цев, могущих быть показанными обоими зараз. Китайцы обыкновенно произносят не просто число, а какую-нибудь фразу, изящную, приятную или остроумную или просто пого­ворку. Например, когда кто-нибудь хочет назвать число один, он произносит фразу, в воторую входит слово один или первый.
И-пинь-гао-шен! Желаю быть выше первой степени! Или
И-пинь-дян-чао! Буквально: один, степень, служить, двор; значит желаю вам служить при дворе чиновником первой степени.
На число четыре:
Сы-цзи-фа-цай! Четыре времени года богатеть-подразумевается: желаю.
На число шесть:
Лю-лю-да-шунь! Шесть раз шесть великая удача; т.-е. желаю вам полнейшей удачи.
На десять:
Цюань-лай-лё! Все пришло, т.-е. все десять пальцев. Или Ши фын-хао! десять десятых хороши, т.-е. все хоро­шо подразумевается,-в вас и т. п.
Вот зти-то фразы и выкрикиваются во всю глотку, как говорится, и непременно одновременно обоими играющими. Для зтого они предварительно слаживаются, подготовляются, чтоб крикнуть в один момент, словно разом выстре­лить из двух пушек. Выкрикивая фразы, они смотрятъ
207
>уг другу на руку, и жав только кто-нибудь произнесет разу, заключающую в себе число, равняющееся сумме поиэанных обоими пальцев, тот считается выигравшим; проигравший подвергается оригинальному штрафу, за­точающемуся в том, что он обязан выпить чашечву ина... Вот до чего Китай не похож на нас: там и вино .ставляют пить за навазание; там пьет вино тот, вто юиграл. У нас, эта игра наверно не пойдет, а если иивьется, тав сразу отобьет страсть в выигрышам. У итайцев же игра Хуа-Цюань составляет одну из обык>венных и наиболее распространенных забав во всех иассах, тав что без неё редко обходится обед или ужин, и которым сойдутся приятели.
Но все собрались и слуги, стоящие в комнате, в числе Ьскольких человек, спрашивают в вавом порядке по­звать кушанья, в китайском или европейском. С обого согласия отдали второе распоряжение, потому что не­пятно начинать обед чаем и сладостями и кончать висимн, горькими и солеными вещами, или рисом, как это Ьлают китайцы. Вскоре на стол были поставлены первые гшанья в роде наших закусок в числе девяти сортов, ыкдого сорта по два блюдечка. Тут были:
Маринованные огурцы, нарезанные ломтиками.
Какая-то провисшая масса, - Цзянь-доу-фу, приготовинная из гороха или бобов с разными прийравами. Она кеет вид маги коричневого цвета; вкус её висло-солеай, острый, напоминающей отчасти некоторые старые сыры, амазанная в небольшом количестве на хлеб, она доволь) вкусна и многим европейцам очень нравится.
Пивули, очень разнообразные, приготовляемые из многих ирней и зерен; также довольно вкусные.
Ветчина, нарезанная тоненькими ломтиками.
Кушанье, название которого в буквальном переводе с итайского значит „утиные пятки® или „утиные подошвы", го мягвия части утиных лапок, отделенные от вожн; они идаются вареными и потом остуженными.
Смесь, из мяса с уксусом и кайенским перцем, на должна нравиться американцам, потому что страшно жет горло.
Маринованный чеснок. Его едят, как у нас редиску, мьжо в меньшем количестве.
208
Нарезанные длинники, тонкими ломтиками редька и сердцевина кочанных стеблей (кочарыжки).
Соленые утиные яйца, приготовленные особенным об­разом. Их варят, просаливают и потом, обмазав из­вестью, кладут на два года в землю. Они получают темнобурый цвет, сильно пахнут аммиаком, и по моему противны, но китайцам очень нравятся, чему прочем не имеют права удивляться охотники до известных сыров и начавшей разлагаться дичи.
Это были закуски. Теперь начинается собственно обед. Первая смена блюд, которые поданы в чашках, формою и величиною, как наши йолоскательные в чайном приборе.
Суп из ласточкиных гнезд. Он приправлен чер­ными древесными грибами и тонко, почти нитями нарезан­ной яичницей. К нему, кроме того, подали вареные голу­биные яйца. Это очень тонкий суп, немного напоминающий нежный бульон, с ^весьма слабых запахом морской воды или некоторых морских водорослей.
Так как во время обеда беседы позволительны, то я отвлекусь от супа и скажу несколько слов о всем извест­ных по названию ласточкиных гнездах. Это оригиналь­ное кушанье (по китайски Ян-уб, что значит заморское гнездо), представляет действительно гнезда особого вида ласточки *), которая водится на островах Ост-Индского архипелага Л Японии и прикрепляет свои гнезда к непри­ступным скалам. Они имеют форму приблизительно поло­вины полушария, или четверти шара; длиною около двух вершков и около вершка ширины, а вещество, из которого они состоят, похоже на полупрозрачную, как бы волокни­стую плохо очищенную желатину, сухую и хрупкую; размо­ченное или разваренное, оно сильно разбухает, делается бо­лее прозрачным и распадается на ленточки, в роде вер­мишели или сильно разваренной вязиги. Это-то вещество и составляет самое дорогое кушанье богатых людей в Ки­тае. По их мнению оно весьма здорово и драгоценно тем, что будто бы очень долго сохраняет силы молодости. Отно­сительно же того, что такое представляет вещество из ко­торого эта ласточка делает свое гнездо, ученые до сих пор расходятся между собою: некоторые считают его за один из морских водорослей * **), выбрасываемый при-
♦) Collocalia esculenta, fucifaba.
•*) Fucus bursa, sphaerococcus cartilagineus и xp.
209
оем на скалы, где ласточки и собирают его для изготовления воих гнезд; другие высказывают предположение, что вещетво, служащее для постройки гнезда, есть продукт, выделения одъяэычной слюнной железы самой ласточки. Таково мнение ченых. По утверждению же Сосновского, гнезда состоят ив аленьких рыбок, (?!) которых ласточки ловят и потом клеивают их, накладывая рядами друг на друга. Но едь рыбки, как бы они малы ни были,-целые организмы не узнать присутствия их, взглянув в микроскоп, коечно, невозможно. Интересно будет подробнее узнать, что ослужило основанием такому возврению.
Так как ласточкины гнезда привбвятся в Китай и ац как добывание их сопряжено с большими трудногями, главное же потому что они считаются китайцами за исьма здоровое кушанье, ценность их очень высова *); они вставляют предмет роскоши, доступной только людям вгатым, да и те едят их не каждый день. Но на паадных или сколько-нибудь торжественных обедах гдевда вдаются непременно и, подобно тому, как у нас без Ькоторых редких вещей, так у китайцев без супа из Уточкиных гнезд, самый хороший обед будет плох...
Однако подано второе блюдо, также суп, но такого сложвго состава, что пришлось спросить, из чего он приготов­ив. Он очень вкусен, и если вам, читатель, доведется спробовать его когда нибудь, вы, надеюсь, не скажете, что меня плохой вкус. В его состав входят разваренные иавники акулы, свинина, трепанги, ветчина, осетровый плаѵгельный пузырь и разные приправы. С акулой, конечно, •е знакомы, но вероятно не многим известно, что Китай ьедает огромное количесто плавников и заостренных но­ш этого морского людоеда. её плавники, будучи разварены, испадаютея на волокна, по составу напоминающие вязигу; иж легко переносятся желудком и довольно питательны, но иуса, без приправ, неопределенного. В супе они также сеют вид полупрозрачной вермишели, которую китайцы иень искусно таскают своими палочками, и уж не это-ли )дало повод в смешному слуху, будто они даже супъ
*) В приморских и пограничных с ними областях Китая ласточкина гнезда мп в одно! цене с серебром т.-е. за фунт гнезд платят фунт серебра,- из фунта их можно приготовить приблизительно двадцать пять, тридцать порций иу; в местах же, наиболее удаленных от моря, стоимость п,, возрастая по­мело, увеличивается даже в четыре раза, т.-е. до ста рублей за один фунт.
п. я. шсвций, Ч-Ѵ
210
палочками едят. Это, понятно, шути; у них есть дли этого ложки фарфоровые и металлические, хотя первые совсем оригинальные, напоминающие отчасти совочки, какие употреб­ляются в лавках, только маленькия и с поднятой кверху ручкой.
Вероятно, читателю известен и трепанг *) (по китайскя Хай-шень) принадлежащий к голотуриям, или морским ку­бышкам, или брызгалкам. Так как они с виду похожи на больших толстых пиявок, то, может быть, они подали повод к мнению, что китайцы едят иких-то червей, чтб, впрочем, также не было бы преступлением если бы они ели их, даже живыми,-ведь едим же мы живых устриц... Трепанги-живут в морях между полипниками, у берегов Австралии, Цейлона, Каролинских, Молукских и других островов, а также у нас, в Приморской Области Восточ­ной Сибири, на чтб уизывафт и китайское название Вла­дивостока - Хай-шень-вэй, т.-е. трепанговнй округ. Их ловят длиннейшими «палками из связанных бамбучин с крючком на конце и ежегодно вылавливают огромное ко­личество и прокопченые н высушенные, они служат пред­метом миллионной торговли. В высушенном виде они так тверды, что при постукивании ими об стол, например, они издают звук подобно камню или дереву; поэтому, для приготовления в пищу их предварительно размачивают в воде, в продолжении, как мне говорили, трех, четырех дней и потом уже варят. Вид вареных и нарезанных трепангов, как их обыкновенно подают в каком-нибудь супе или соусе, всего более напоминает резинку, употреб­ляемую для стирания ирандаша и именно тот сорт её, который представляет не равномерную окраску черного цвета, а с постепенным переходом в бурый. Они почти не имеют вкуса, упруги, и потому трудно разжевываются, за то легко проглатываются без этой процедуры и легко перено­сятся желудком. Хорошего в них самих ничего неть; да и не за вкус ценят нх китайцы, а за то, что, по их мнению, кто ест Хай-шень, тот будет жить до глубокой старости и всегда будет молодцом во всех отношениях. Замечу мимоходом, что эти свойства там приписываются многим предметам, употребляемым в пищу или как леварства: вот за такия-то воображаемые свойства ценятся и ласточкины гнезда и знаменитый жень-шень, рога изюбрей и
*) Holothnria edulis.
211
еще многое другое. Я бы охотно посмеялся над китайцами за их наивное простодушие, если бы не должен был краснеть за те невинные заблуждения своих соотечественников, находящих свои ласточкины гнезда в гомеопатии, и еще более непозфлительной „флектрогомеопатии* какого-то италь­янского „ученаго*, не раз осмеянного печатно, а все-таки пользующагося доверием. Итак, оставим будущим, еще очень отдаленным, векам просвещать человечество, а обра­тимся лучше к третьему блюду н без того продолжительного китайского обеда, который я еще затягиваю своей болтовней. Теперь, впрочем, он пойдет скорее.
Подали утку с так называемым императорским ри­сом, приправленным каштанами и ломтиками трепангов и ветчины, и при виде её нельзя не заметить превосходных качеств китайских уток,-их необыкновенной величины и богатства жира. Нельзя не упомянуть также, как оригинально подано кушанье: вся кожа с утки, белая, нежная и жирная, снята целиком и ею прикрыто все, что находится внутри чашки т.-е. её, снятое с костей и изрезанное, мясо с упо­мянутыми прибавлениями.
Жирную утку сменила не менее жирная и превосходная карпия под сладким соусом, имевшим запах меда.
Пятая смена: одновременно поданы три чашки; в одной вязига с ветчиной, в другой-стружки сушеной рыбы с грибами, и в третьей-также рыба, нарезанная шарообраз­ными кусочками, но какая именно, я не мог узнать. Все на вкус не дурно.
Блюдо шестое: вареная свинипа с какими то грибами, которых у нас не едят и в общежитии называют по­ганками *).
Седьмое блюдо,курица, разваренная до такой степени, что мясо её рассыпается на самые тончайшие нити, тем не менее никакие питательные и вкусовые частицы его не про­пали: все сохранены тут же в втой чашке, где курица и варилась иа особом аппарате, о котором теперь не стану рассказывать, но не потому, чтобы теперь нам некогда было побе­седовать; нет, времени за обедом еще будет довольно.... Изволите видеть,-вот длиннокосые слуги в белых халатах несут и ставят на стол четыре новых кушанья. Будем раз­
*) Я привез с собою всевозможных китайских пищевых веществ, какие мш) йог вайти в иоисервоввшкж виде, по еще пе успех разработать этот богатый и житересани материях.
U*
212
сматривать и всего пробовать, непременно всего, хотя уж я сыт давно, как ни старался беречь место ди а город­ничаго". А явился деиствительно „городничий* в образе жареных крабов... В живни моей не ел я ничего более вкусного и таковы отзывы о них всех, кфму довелось познакомиться с ними. Но сопровождавшие крабов блюда, как корни растения Цзяо-бай под неопределенным соусом, креветки под соусом из корней Би-Цзи (Scirpus) м знако­мые читателю плавники акулы только в ином виде, не представляли ничего особенно интересного, ни вкусного, как и следующая перемена, состоявши также из четырех блюд, о которых я только упомяну. А именно: поджаренный рыбий пузырь, в виде рыхлой пузыристой массы, без определенного собственного вкуса; варени капуста с каштанами; варени баранина и свиные ножки с ветчиной и трепангами... Если бы читатель знал, как мне надоело пересчитывать эту бара­нину и свиные ножки, как не люблю я говорит о еде вообще!
Ну, сива Богу, думает читатель теперь все; но он ошибается: на место убранных четырех кушаний является новых шесть, и видно, как ни поворачивай китайского обеда, он все европейским не будет. Следующих блюд вы наверно никак не ожидали, как и я, сидя в то время за этим столом. В самом деле, кому придет в голову, что после стольких мяс, супов, рыб, соусов и раков, вам предложат наслаждаться булками из противного прес­ного теста, которого и с голоду-то не съешь много. Это особого рода пресные хлебцы, вареные в пару, совершенно безвкусные даже без соли; за то их можно очистпть, как, персик, содрав с них мягкую корочку! Плохо идут в горло и пирожки из пресного теста с какой-то сладкой начинкой коричневого цвета, смешанной с очищенными ар­бузными зернышками, до которых китайцы большие охот­ники, и нередко носят их в карманах, как у нас орехи или подсолнухи. Еще не дурны на вкус и чрезвы­чайно изящны на вид пирожки из рисового полупрозрач­ного теста с мелкоизрубленными грецкими орехами, сооб­щающими им самый нежный запах жасмина. Четвертый сорт пирожков приготовлен из рыхлого желтого теста с запахом шафрана. Пятый сорт, -читатель, приготовьтесь к изумлению,-пирожки с чесноком и какою-то зеленью. Я честно исполнил обязанность путешественника, съел и проглотил пирожок с чесноком, после которого выпилъ
213
глоток шестого кушанья из четвертой категории, представ­лявшего нечто в роде молока или жидкого киселя, сделанного из абрикосовых зерен, сладкого вкуса и поданного горя­чим. Теперь обед кончился и за ним следовал десерт. Он состоял из Би-Цзи, т.-е. очищенных корней одного болотного растения, (Scirpus tuberosus), называемого земляными или водяны­ми каштанами. Сочные, холодные, безвкусные и даже неприят­ные, они по-моему, вовсе не напоминают каштанов. Когда их жуешь они не разделяются зубами, а толькосдавливаются в тонкую плотную массу, лишенную сока, который выжимается, как вода из губки. Китайцы приписывают им свойство возбуждать аппетит, „осаживать пищу внизъ*, и давать возможность пропустить в себя еще несколько разных ку­шаний;-если правда, драгоценное качество для людей, жи­вущих для того, чтоб есть. Другие фрукты были-яблоки, груши и виноград. Потом подавались жареные грецкие орехи, обсыпанные сарахным песком; пастила из мороженых яблок и поджаренные зернышки абрикосов, и тотчас по­сле обеда подали желтый чай, называемый Сянь Пянь. Этим чаем собственно должно было бы начать обед, если б мы не извратили китайского обычая. Извините,-забыл про китайскую водку и вино, приготовляемое из риса и называе­мое Шао-Син, по имени города Шао-Син-Фу, где оно про­изводится по преимуществу. И так, за обедом было тридцать семь различных кушаний, больших и малых; но фтот обед, как приготовленный по заказу, далеко* не представляет, как говорили мне, полного типа китайских обедов, еще более продолжительных и обильных просто неимоверным разнообразием блюд. Нам еще представится случай познако­миться с ними; а теперь отправимся в один из столич­ных театров, В них представление, как в наших ба­лаганах на маслянице, происходит целый день, следова­тельно, туда можно отправляться когда угодно.
Войдя с улицы в дверь, ведущую в здание театра, мы прошли через три грязных двора, на которых сидели продавцы многих готовых кушаний, лакомств и фруктов. Вот дверь в театр и за нею лестница, ведущая на хоры, где мы предпочли занять места, чтобы быть более уединен­ными и менее обращать на себя внимание туземной публики. Вследствие легкости деревянной постройки всего театра, нам, когда мы всходили на лестницу, были ясно слышны шум, стук и говор отдельных голосов, словно мы прибхижя.-
214
лись в толкучке; во в тоже время раздавались и голоса вате­ров, чтб доказывало, что тогда ве било анткравта, вак можно было думать по шумному поведению публики. Представ­ление действительно nuo и вот мы у эстрады хор, садимся на узенькия передвижные деревянные скамьи, какие у нае можно встретить лишь в бедных мастерских сапожников и столяров или в харчевнях. Нам сейчас же подали, без нашей просьбы, чашви с горячим чаем; а бывший с нами слуга-витаец принес разных сортов орехов и мы принялись истреблять их, щелкая так же просто и откро­венно, кав и туземная публика. Вся большая зала открыта перед нами и вид её легких стен, покосившихся перил я тонких колонн, подпирающих хоры, наполненные народом, внушал серьезные опасения; но китайцы об этом не думали. Бея обстановка бедна и грязна; сцена, на которой помещается и оркестр, представляет только выступ в роде беседки, а не часть залы во всю её ширину; на нее открываются две двери, ведущие за кулисы; через правую актеры выходят на сцену, черев левую уходят обратно. Сцена вовсе не имеет глубины, а остается открытою со всех трех сто­рон, как терраса; декораций и занавеса не существует, следовательно, она всегда одна и та же и постоянно открыта перед глазами зрителей. Переменяются только костюмы,-для чего автеры уходят за кулисы-и равные находящиеся на сцене предметы, например, столы, стулья, троны и т. п., и последние переменй совершаются открыто, тут же, перед глазами снисходительной публики. Но если не взыскательны зрители, то во сколько раз менее взыскательны бедные актеры, возбуждающие к себе невольное сострадание. Какие страшные усилия должны употреблять они над своими лег­кими и гортанями, чтоб заглушить бесцеремонный говор, шум и смех сотен человек, которые во все время пред­ставления едят, пьют чай, курят, болтают, иногда даже ссорятся, а то и дерутся между собою. Публика, повидимому, не особенно интересуется тем, чтб происходит на сцене; и даже самое устройство партера таково, что зрители сидят не прямо лицом к сцене, а боком, т.-е. ряды мест рас­положены не поперев, а вдоль залы!.. Подумаешь, витайцы нарочно все делали тав, чтоб не походить на других людей... Вероятно, они рассуждали тав: кто хочет смотреть на сцену, тот повернет голову или все туловище, а нежелаю­щего нисколько не будет беспокоить её вид.
215
Осмотревшись и заметив, чтб я сейчас рассказал, я был, говорю, поражен малым вниманием людей, собрав­шихся в театр, чтоб смотреть на представление и почти не поворачивавших головы в сцене, а все время без умолву болтавших между собою. По всему должно думать, что театр у них сворее клуб, а представление-нечто в роде орвестра музыки; впрочем, были люди, видимо сле­дившие за игрой. Но вав тольво в публиве было замечено появление на хорах несвольвих иностранцев, т.-е. нас, сцена была уже овончвтельно забыта и все внимание обра­тилось в нам; даже автеры, во время исполнения своих ро­лей, чаще всего посматривали в нашу сторону. Костюмы, в каких оии являлись на сцене, совсем не похожи на существующие в настоящее время в Китае; а соответ­ствуют, вав мне объяснили, древней эпохе, особенно женсвия. Они отличаются своею длиннотою, тав что во­лочатся по полу и длиннейшими рувавами иногда ниже колен. Лица мужчин, большею частью до того разрисованы врасвами, что теряют часто сходство с человечфсвой физио­номией. Содержание разыгрываемой пьесы состояло в том, что один мандарин объявляет своей дочери о желании императора избрать ее в число своих наложниц, на чтб девушва ни за что не соглашается; отец уговаривает, настаивает и ожидает назначенного визита императора, приходя в отчаяние от этого сопротивления своей дочери, которая в еще ббльшем отчаянии, не зная, кав ей изба­виться от предлагаемой чести. На помощь является её пре­данная служанва и советует своей молодой госпоже при­твориться сумасшедшей и та с радостью ухватывается за эту мысль. Является император; ему представляют девушку; но она разыгрывает роль безумной, и огорченный император удаляется. Содержание, как видите, не сложно и мало за­нимательно; тем труднее, следовательно, задача актеров и они, по-моему, выполнилн ее очень хорошо. В пьесе было довольно много живо сыгранных моментов, и я следил за игрою даже с удовольствием. Все женсвия роли в Китае всегда исполняются мужчинами, потому что женщина не является на сцене иначе, вав в качестве певицы или музыкантши; и роль благородной девушки была исполнена, можно сказать, превосходно, - с чувством и вся прошла ровно; заподозрить в женской роли мужчину нет нивавой возможности. Жаль, что и этот актер, подобно остальным.
216
говорил, как того требуют условные законы искусства, не обыкновенным своим голосом, а визжал каким-то тяжелым, напряженным фальцетто,-часто заставлявшим опасаться за его гортань. Его хорошая игра выкупала также и все его движения, которые были-тоже на основании требо| ваний искусства- несоответственны роли,представляя какие-то условные безобразные кривлянья: взмахивания длиннейшими рукавами, особенная манерная походка, плавные повороты полукругами, делаемые ни с того, ни с сего, - все это производит впечатление такого балагана, на котором все представляется в варрикатуре, с единственною целью насме­шить зрителей. Судите же, насколько все это идет к драме. Тем не менее, говорю, актер в женской роли, минутами был очень не дурен, например, когда -изображал горе, отчаяние и борьбу девушки с упорствовавшим, но любимым ею отцом... Музыка, убийственная, невообразимая, лишенная всякой гармонии, и даже кажется мотива, наполняет валу отчаянными звуками, иногда заглушая голоса актеров; по.вре­менам она прекращается или играет то тише, то с удвоен ным усердием, доходящим до степени ожесточения, смотря по ходу пьесы;.. Вообще о китайском театре: должно ока­зать, что насколько наш театр вводит или; по крайней мере, стремится ввести зрителей в жизнь настоящую, ста­рается обмануть их, настолько китайский отрывает зрите­лей от действительности, от правды жизни и представляет какую-то смесь настоящего с каррикатурным. Так как декораций нет, то требуемая известной сценой обстановка просто предполагается; например, актер делает вид, что садится на лошадь и потом уходит со сцены особенной по­ходкой с расставленными ногами н зрители должны думать, что он не ушел, а уехал верхом. Так почти и все.
Пробыв в театре до окончания первой пьесы, мы ушли и вернулись домой, где занялись сборами в дорогу, так как после завтра предполагалось расстаться с Пекином.
Итак, экспедиция уезжает наконец; экспедиция едет морем, а случайно присоединившиеся к ней, так-навываемые, переводчики-сухим путем. Последние, получив от Сосновского весьма сложную инструкцию - узнать, исследо­вать, собрать и проч., а также 240 р. денег на двоих на всю дорогу, отправились в Фань-Чэн, до которого отсюда около 2000 верст.
На другой день был прощальный обед у Посланника,
217
а на следующее утро, 9-го октября, - отправили вперед багаж до ближайшего города Тун-Чжоу; сами же пошли в церковь, где о. Палладий должен был отслужить для нас напутственный молебен. Сюда собрались все русские люди, чтоб помолиться вместе и проводить нас. На клиросе стояли и пели также русские люди, хотя н переродившиеся совсем в китайцев по внешнему виду и по языку. Мне всегда странно было видеть на клиросе в нашей церкви людей в китайских костюмах с бритыми головами и косами. Эти люди-потомки жителей города Албазина, взятых китайцами в плен и отведенных в Пекин, что было лет 200 слиш­ком назад и. теперь они не сохранили от своих пред­ков ничего, кроме своей веры да иконы Св. Николая Чудо­творца, которую, они тогда принесли с собою в Пекин и которая находится теперь в нашей церкви на Северном Подворье.
Слушая о. Палладия, читавшего напутственные молитвы и произносившего наши имена, я невольно подумал, - кто знает, может быть, в последний раз в жизни прихо­дится мне молиться в русской церкви, ибо такой не встре­тится теперь до самого возвращения на родину... Как врач, я , знаю лучше других, как близка смерть к человеку, всегда, а в подобных путешествиях она еще ближе.
После завтрака у Посланника, после прощаний, речей и добрых пожеланий нам, мы выехали со двора Русского По­сольства, и мне показалось, что только теперь мы очутились за-граннцей.
Проехали городские улицы, миновали ворота и, бросив взгляд назад, на величественные стены столицы, просея­лись с нею,-конечно, думалось мне, на всю жизнь,-и эта мысль с воспоминанием о покинутых добрых соотечествен­никах, так радушно принимавших нас, и к которым мы успели привыкнуть, производили, понятное читателю, груст­ное настроение духа. Вскоре миновали южные предместья Пекина и за ними потянулись поля; -но не наши пустынные и безмолвные нивы, в которых только ветер шумит ко­лосьями да раздаются голоса птиц, а оживленные беспрестанно встречавшимися людьми, деревнями, хуторами и харчевнями, отдельно стоящими у дороги и предлагающими путнику пищу и питье чуть не на каждой четверти версты. Люди идут пешком или едут на ослах и мулах; они одеты уже в теплые платья,-им уже холодно, а нам еще
218
жарко; идут торопливо разносчики, несущие зелень или садки с живой рыбой; везутся танки, на которых наложены огромные возы разных ищиков, посуды, сундуков, н весь этот на вид огромный воз везет перед собою один человек прн помощи рук, да перекинутой черев шею и плечи лямки. Если бы у дороги не было зелени, если бы по бокам её не стояли стенами хлеба, можно бы было поду­мать, по степени оживления, что мы еще в городе. Нам часто встречались мосты, большие илн маленькие, но все ка­менные, прочно устроенные над речками, арыками *) и рвами; дальше мы переехали прекрасную дорогу, сделанную из больших каменных плит, и исторический мост Па-Ли-Цяо или Па-лй-Као, как произносят французы, и не заметили как проехали расстояние верст в двадцать-пять, считаю­щееся до Тун-Чжоу. Вот и стена этого города, местами разрушающаяся, вот городские ворота и возле них кумирни, также покривившиеся от старости, узкия улицы с нисень­кими домами, с лавками и харчевнями; везде много людей всякого возраста от детей до стариков; одни заняты де­лом; другие, кажется, просто гуляют по улицам с цве­тами в руках, а некоторые, по преимуществу люди пре­клонного возраста, носят на палочках привязанных к ннм ниткой ручных птичек. Какое невинное удовольствие, особенно для стариков и не есть-ли оно доказательство извест­ной нежности натуры. Современный человек посмеется над этим, а мне понравилось... Миновав несколько улиц, мы выехали на набережную реки Бай-Хо, при которой располо­жен -город, и увидали перед собою первую судоходную реку в Китае и первую пристань. Множество лодок раз­ных величин и вида с целым лесом высоких мачт загромоздили неширокую реку почти во всю её ширину; одни берут пассажиров; другие нагружают их багаж или товары; третьи разгружаются; одни уходят, другие при­шли и вереницами пробираются в берегу на освободившиеся места,-и все это совершается в замечательном порядке, хотя ннкаких специальных блюстителей последнего нет. Понятно, что при тавой массе судов каждой лодве, при­шедшей в Тун-Чжоу, приходится иногда очень долго ждать очереди; но никто не торопится, не понукает друг друга и из-за очереди не ссорятся, может быть-потому, что нет особенной надобности спешить, так вав китайцы на свонхъ
•) Какаив ст> бигущеи по вжж «одою, назначенный ди орошения поиеи.
219
лодкахъ-дома: на них имеется все необходимое в хозяй­стве, печка, посуда, съестные припасы и т. п., грузы же и пассажиры без них не уйдут... А издали все подходят новые и новые лодки и барки, по виду похожия на наши, и их также, как наши, тянут бечевой также при помощи лямки, только эта последняя делается у китайцев иначе и на первый раз поражает кажущеюся непрактичностью; а именно, вместо мягкой петли наших бурлаков, они де­лают ее из дощечки, к концам которой привязывают две веревки, сходящиеся у бечевы, и образующие треугольник; его-то и надевают на себя, кладя дощечкой на грудь. Выгода втого । способа заключается в том, что при нем грудь не сдавлии вается, и дыхание не стесняется, как при мягкой обхватыI вающей петле. Умно и заслуживает подражания.
Лодки, нанятые для нас отправленными вперед пере­водчиком Федором и одним из казаков, должны были находиться здесь; но в такой массе их было чрезвычайно трудно найти; за то не трудно европейцу увидать себе подоб­ного, как бы ни была густа толпа китайцев: вид евро­пейца посреди её, можно сказать, поражает глаз и на нем бессознательно останавливается внимание. Так, когда мы шля вдоль берега, я совершенно неожиданно увидал издали стоявшего на одной из отплывавших лодок человека в » европейском костюме и не узнал его. Смотрю, он раскла­нивается со мною. Это был мистер Дёджен, доктор английской духовной миссии, один изи моих пекинских знакомых. Догадавшись, что мы ищем своих людей и лодки, он крикнул мне, что они стоят гораздо выше фтого места. А не сообщи он этого, мы бы еще долго про­искали своих спутников.
Наступил уже вечер; в воздухе стало свежо; небо хмурилось и этот новый город, все чужой народ, эта де­ловая суматоха тысяч человек, производили на меня модавляющее впечатление; чувствовалось, что мы на чужой сто­роне и никому до нас нет никакого дела; а это значило, что мы отвыкли от путешествия и обсиделись в Пекине на покое. Надо опять привыкать в походной жизни.
Отыскав своих посланных, мы отправились в гостин­ницу, чтоб поужинать и потом перебраться на лодки. Гостинница находится на набережной, в доме, принадлежа­щем, как мы узнали к. нашему удовольствию, русскому куппу, А. Д. Старцову. Здесь помещаются склады отправляе-
А,
220
мого этим путем чая. Дом по устройству совершенно ки­тайский, но в комнатах есть много европейских вещей, как-то: зеркала, картины, лампы и проч. Прислуга вся хи* тайская и по-русски не говорит ничего, кроме .самоваръ*, который скоро и явился у пас на столе вместе с русский чайником, чашками, блюдечками и стаканами. Тем време­нем велено было приготовить что-нибудь вакусить н черев полчаса нам подали целый ужин в шесть блюд на семь человек; но есть почтя никто не хотел и кушанья ваяли с собою в дорогу. Спрашиваем, чтб следует ваплатнть иа все? Китайцы не назначают цены, говоря, что с евро­пейцев они никогда не спрашивают определенной платы, а довольствуются тем, чтб они дадут,-обычай, без сомне­ния, основанный на том, что европейцы платят за все до­роже, чем ожидают китайцы. Но Сосновский, вероятно из любознательности, настоял на том, чтоб ему была назначена плата и с нас спросили ва все два доллара (около трех серебряных рублей). Пекинские бумажки *), которых у нас осталось немного, здесь уже не принимаются; долларов у нас не было, так как их в Пекине почти нет; поэтому пришлось достать один ив слитков серебра я отбить кусок ценностью приблизительно в три рубля; потом надо было взвешивать его и добавлять маленькими кусочками, которые также надо было отбивать молотком и ножом... Это было первое знакомство с расплатой серебром по-китайски... Да, при этой удобной денежной системе, пожалуй, легче приго­товить самый ужин, чем получить за него деньги.
Окончив счеты, мы уже в потьмах перешли на лодки. Их было три; каждая имела каюту такой величины, что" в ней можно было свободно сидеть, не сгибаясь, и лежать На устроенных нарах, на которых казаками уже были при­готовлены наши постели; а под нарами уложены чемоданы. Все было готово; мы разместились по лодкам,-я, разумеется, с Матусовским,-и ожидали очереди, когда можно будет тронуться в путь.
Наступила ночь, лунная, тихая, но довольно холодная; река блестит, как зеркало; кругом на лодках кипит жизнь; всюду слышится людской говор; а по темному берегу дви­жутся какие-то огоньки;-это фонари, с которыми китайцы
*) Эти ассигнации, пяо-цэн, выпускаются не правительством, а каждых частным . банком свои. Тах всякий человек, заручившийся кредитом, может выпускать сколько ему угодно своих ассигнаций без всякого контроля.
221
:одят ночью почта псе без исключения, потому что дороги лохи, а искусственного освещения на улицах нет. Я стоял иа палубе и смотрел кругом себя. Вдруг на одной ив оседних лодок запрыгали и затрещали, как фейерверк, гоньки шутих. „Хоронят кого-то", сказал Федор, указав иа лодку. На ней действительно стоял гроб и один китаец ет тридцати, стуча рукою в его крышку, громко рыдал [ произносил непонятные для меня слова; впрочем, их мысл понятен, на каком бы языке они ни были сказаны; юму не понятен тон, в котором слышится глубокое, оре, чью бы душу оно ни надрывало!..
Когда мы разместились по лодкам, гребцы отчалили и, пираясь в дно неглубокой реки длинными бамбуковыми пестами, пошли вниз по течению. Скоро город Тун-Чжоу и его шумной пристанью и видневшеюся вдали многоэтажной [ягодой остался за нами и берега реки представляли теперь иустынный характер. Лунная ночь, река, длинные лодки, •тчасти похожия на гондолы и ходившие по ним гребцы, 'оворившие на непонятном языке, перенесли мои мысли в [агунам Венеции... И я долго еще оставался на палубе, пре­даваясь беспорядочно толпившимся мыслям о недавнем ирошлом и вследствие его-о нашем будущем.
• 10 ОИТКРЯ.
Итак, мы опять в дороге... Утро стоит пасмурное, голодное, точь в точь как наши осенние дни. Кругом на Иерегах пусто; пусто и на реке,-тем не менее я ни разу ие заметил, чтоб наши лодки были одни на видимой части )екп: всегда где-нибудь виднелись другие, двигавшиеся вверх илП вниз пассажирские лодки или грузовые баржи, служившие идесь единственными предметами для наблюдений. В устройстве гех и других замечается та особенность, что нос и корма f них очень подняты, а палуба сильно вогнута на средине. Иодки шли при помощи шестов, лямок или под парусами.* Эбыкновенно во все время переезда от Тун-Чжоу до ТяньЦвиня пассажиры остаются в лодках, почти не сходя на $ерег, и на ночлег лодки останавливаются прямо посреди реки на якоре,-может быть, для ббльшей безопасности или ко причине мелководья у берегов; река здесь вообще так иелка, что даже плоскодонная лодки, но несколько более нагру­женные, беспрестанно садятся на мель. На лодках живут, как в домажь: на них готовится пища в имеющихся
иМЬи
222
особых печах, тут же греется вода для чаю; а всякого рода ненужные предметы выбрасываются в реку, вследствие чего её вода при большом движении должна быть весьма загрявнена, тем не менее она идет для пищи и питы, потому что другой нет; да и странно было бы, плывущим по реке людям, запасаться водою. Вот запасаться про­визией на этот переезд необходимо, потому что её не до­станешь здесь на каждом шагу, а движение подвержено раз­ным случайностям, чаще всего под влиянием перемен погоды:-здесь бывают нередко довольно продолжительные задержки. Об этом предупреждали нас наши пекинские знакомые и советовали нанять четвертую лодку для казаков, которые бы готовили на ней обед для себя и для нас из за ранее купленной провизии, так как здесь можно ни­чего не найти для своего пропитания. До сих пор у нас расходы по продовольствию в дороге велись сообща и заведывал ими начальник; он отнесся недоверчиво в приведен­ному выше совету, выражая сомнение, чтоб в Китае нельзя было достать чего-нвбудь поесть. „Как-нибудь перебьемся*, говорил он... Ну, будем перебиваться, хотя мы моглй бы позволить себе такую роскошь, как ежедневный обед. Уже сегодня, когда были съедены остатки вчерашнего ужина, у нас оказался полный недостаток в продовольствии, ко­торого пришлось искать во встречавшихся изредка береговых селениях, но в них, и то не во всех, мы могли добыть только редьки, вареных бататов, яиц, скверных груш, земляных орехов и пресных китайских .лепешек. Голод заставил питаться этим, но от такой пищи у многих из нас на другой же день сделались спазмы в желудке. Но спазмы чтб! Со спазмами еще жить можно, хотя и неприятно; а у нас через день совсем нечего было есть. Нечего делать! Едем дальше с слабой надеждой встретить чтонибудь в роде харчевни, а пока утешаем себя тем, что „не о хлебе едином жив будет человекъ"... Пойдем на палубу и будем любоваться природой. низкие глинистые берега реки, бдлыпею частью пустынные, окаймленные не менее пустын­ными полями, лишь несколько оживлялись вдали ивовым ку­старником и отдаленными рощами, окрашенными в осенние цвета или еще зелеными; но эти бедные и однообразные картины равнин, серенького неба да туманной дали,-как они напомнили мне далекую родину! И воспоминания о ней несколько уменьшили скуку, наводимую тесной лодкой, изъ

которой нельзя было выйти, её медленных движением и го­лодом. Надоело сидеть и смотреть на бедных лодочников, которые целый день ходят взад к вперед по^ередней части палубы, упираясь в речное дно своими шестами и налегая на них плечом; хотелось бы заняться чем-нибудь,- книги есть и читать к нужно,-да не здоровитея и ничто на ум нейдет. Вздумал-было записывать слова, какими наши китайцы-лодочники обменивались между собою или с своими собратами на встречавшихся судах, но не мог за­писать не только ни одной фразы, но и одного слова... Так и пропал ни за что целый день. Впрочем рисовал кое-что.
12 ОКТЯБРЯ.
Погода не изменилась. Уж девятый час, а свету так мало, как будто солнце еще не взошло. Тяжелые темно-серые тучи спустились над горизонтом, и как будто лежат на самой земле. На их темном фоне рисуются еще более тем­ные рдщи; река слегка волнуется от налетающего поры­вистого ветра. Спорый осенний дождь падает тихо и равно­мерно на опустевшую землю и стучит в крышу нашей каюты. Река опустела, потому что движение остановилось; лишь изредка по ней проходили на встречу лодка или плот, и на одном из таких я увидал топившуюся печку, сде­ланную из глины с соломой,-приспособление весьма важ­ное и полезное, какого у нас мне ни разу не случалось видеть:-и погреться можно, и пищи горячей приготовить. Наши лодочники также отказались идти по случаю дождя, и мы .принуждены были остановиться, укрепившись якорями, недалеко от берега, рядом с другими лодками, остановив­шимися здесь по той же причине. Все забрались в каюты и точно притаились или заснули, потому что даже разгово­ров нигде не было слышно. Такая же пустота и безмолвие кругом, на берегах; только галки, собравшиеся в огромную стаю, как-то безумно летают над одним местом и пере­крикиваются между собою, неизвестно о чем... Неисчерпаемый источник поэзии заключается в осеннем ненастье; но не в дороге можно наслаждаться им, особенно в том не­завидном положении, в каком очутились мы. Тепла только пять градусов; порывистый ветер свистит черев щели в дырявой будке нашей каюты и пронизывает нас насквозь; усиливающийся дождь заставил закрыть дверь,-которая слу­жила единственным источником света; и мы сидим въ
224
полумраке дрогнем; о каких-нибудь занятиях м думать нечего. В такую погоду только бы спать, да сон на ум нейдет, злотому что теперь направление мыслей изменилось: .только о хлебе едином жив будет физический человекъ*, говорит желудок; есть хочется и чуть задремлешь, как начинают грезиться разные кушанья, - а сегодня у нас нет даже ни одной черствой булки... Мы, впрочем, вникли только себя за оплошность: точно не знали, что самк должны были позаботиться о себе, а на других и на всякия авось не полагаться. Опростоволосели, как говорится,-что делать! Вдруг мы вспомнили об орехах, как единственном продукте, который можно было есть и, если не наесться, то хоть обмануть голод, и мы принялись за них. Это собственно не орехи, а стручья растения Arachis hypogaea, которое разво­дится в Китае в огромном количестве и его плоды, известные под названием Ло-Хуа-Шен или просто ХуаШен, идут в пищу в виде лакомства или для приготов­ления масла, а выжимками их откармливают скот. '
Стояли мы, стояли, пока наконец казаки, побуждаемые голодом, еще более ощутительным, чем у нас, не под­няли лодочником насильно и не заставили их идти до бли­жайшей деревни, чтоб там купить хоть хлеба. Проведя бессонную ночь, я заснул и не слыхал, когда это совер­шилось, как мы прошли около десяти верст, и добрались до деревушки. Слышу Матусовский будит меня словами:
.Вставайте,-в город приехали! Пойдем в гостинницу, „живопёръ* *) будем есть*.
Выхожу из каюты и вижу, что на берегу, вместо го­рода, стоят несколько бедных лачужек; в одной из них, под навесом, сделанным из хвороста, поставлены на земле две-три скамейки. Это и были город и гостин­ница, в которые приглашал меня пошутивший товарищ. Мы перебрались с лодки, по положенной узкой и мокрой доске на крутой и от грязи скользкий берег; с трудомъвзобрались на верх и вошли в харчевню, бедную и гряз­ную. Однако, как ни жалка, как ни убога была она на вид, мы нашли в ней вареную свинину, печенку и лег­кия, свежую капусту и хлеб; купили всего, не разбирая и принялись утолять свой волчий аппетит. Но нам хотелось
*) Так называли казаки одно вкусное китайское кушанье „Жоу-пяръ*, состоя­щее из нарезанной ломтиками баранины, поджаренной с луком и каким-то соу­сом.

ь,
'V 224
полумражеи дрогнем; о жакнх-нибудь влитиях и думать нечего. В такую погоду тольво бы спать, да сон на ум нейдет,^потому что теперь направление мыслей изменилось: .тольво о хлебе едином жив будет физический человекъ", говорит желудок; есть хочется и чуть задремлешь, вав начинают грезиться разные кушанья, - а сегодня у вас нет даже ни одной черствой булви... Мы, впрочем, винили тольво себя за оплошность: точно не знали, что сами должны были позаботиться о себе, а на других и на всякия авось не полагаться. Опростоволосели, как говорится,-что делать! Вдруг иы вспомнили об орехах, вав единственном продукте, который можно было есть и, если не наесться, то хоть обмануть голод, и мы принялись за нвх. Это собственно не орехи, а стручья растения Arachis hypogaea, которое разво­дится в Китае в огромном количестве и его плоды, известные под названием Ло-Хуа-Шен или просто ХуаШен, идут в пищу в виде лакомства или для приготов­ления масла, а выжимками их откармливают скот. *
Стояли мы, стояли, пока наконец казаки, побуждаемые голодом, еще более ощутительным, чем у нас, не под­няли лодочников насильно и не заставили их идти до бли­жайшей деревни, чтоб там купить хоть хлеба. Проведя бессонную ночь, я заснул и не слыхал, когда это совер­шилось, как мы прошли около десяти верст, и добрались до деревушки. Слышу Матусовский будит меня словами:
.Вставайте,-в город приехали! Пойдем в гостинницу, „живопбръ" *) будем есть“.
Выхожу из каюты и вижу, что на берегу, вместо го­рода, стоят несколько бедных лачужек; в одной из них, под навесом, сделанным из хвороста, поставлены на земле две-три скамейки. Это и были город и гостин­ница, в которые приглашал меня пошутивший товарищ. Мы перебрались с лодки, по положенной узкой и мокрой доске на крутой и от грязи скользкий берег; с трудомъвзобрались на верх и вошли в харчевню, бедную и гряз­ную. Однако, как ни жалка, как ни убога была она на вид, мы нашли в ней вареную свинину, печенку и лег­кия, свежую капусту и хлеб; купили всего, не разбирая и принялись утолять свой волчий аппетит. Но нам хотелось
*) Так называли казаки одно вкусное китайское кушанье „Жоу-плръ*, состоя­щее ив нарезанной ломтиками баранины, поджаренной с луком и каким-то соу­сом.

226
I
заказать себе что-нибудь горячее, для чего требовался пере­водчик, ' каким в этом случае нам мог служить Смокотнин, но мне хотелось попробовать свои силы в китай­ском языке, так как я уже научился некоторым необходи­мым словам. У самой входной двери устроена печь в роде плиты, с двумя вмазанными в нее неглубокими котелками и в настоящее время топится. На земле, возле печки сто­ит деревянная колода, с изрубленною поверхностью, на которой приготовляются всякия кушанья; стоявший у печки китаец-повар, он же и хозяин, обратился к нам с речью. Не трудно было догадаться, что он спрашивает, чтб нам угодно, и отвечаем на предполагаемый вопрос двумя словами-жоу-пяр. Он, повидимому, понял только первое слово, чтб значит вообще мясо и наговорил нам что-то много из чего я в свою очередь мог понять только одно слово „кань-кань“, что значит: показать, посмотреть и отвечаю ему, - „кань-кань“. Китаец ушел в соседнюю, темную комнату и принес два больших куска сырой свинины... Вот по­добным образом проходит русский солдат и матрос че­рез все страны мира, не особенно часто встречая затруд­нения в сношениях с туземцами по части языка. В роли солдат и матросов и мы, конечно, не пропадем,-с голоду не умрем. А чего же нам еще желать! Таким образом при помощи обоюдных объяснительных жестов, шипений и дуновений да немногих слов мы поняли друг друга. Китаец достал блюдце; я порубил над ним руками; он кивнул головой, и жестом изобразил на нем пирамидку проектируемого горячего жоу-пяр, и сделал знав, что при­шлет его нам на лодку. Оставалось сосчитаться и запла­тить. Счет я знал, и мы заплатили 140 чох (коп. 12) за небольшую жареную утку, 120 ч. за кусок вареной бара­нины, 360 ч. за три порции жоу-пяр, и 180 ч. за 30 бу­лок. И так все подкрепили силы, всем стало теплее и отдохнувшие лодочники отправились в путь, шли потом целую ночь и сделали хороший переход; а мы отлично выспа­лись,-для рабочего же человека это очень важное дело.
13-г» ОКТЯБРЯ.
Повеселело и в природе. Проснувшись рано я вышел на палубу. Утро солнечное, но холодное, на солнце только де­сять градусов и мне просто совестно: я дрожу, одетый в полушубок; а некоторые из китайцев, наших лодочнив. я. мсщши. 16
226
ков,-с открытыми головами, иля только платками повязаны; ва них надета ватные кофты или курмы, но они оставля­ют шею и грудь открытыми; на ногах ватные или холод­ные шаровары да холщевые чулки и башмаки; а некоторые совсем босые. Все в них меня интересует и я наблю­даю ва ними. Они все умывались по утру, смачивая в воде тряпки и обтирая себе ими лицо; потом поели рису и от­правились в дальнейший путь.
Низкие берега Бэй-Хо местами укрепленные фашинником стали оживленнее;чаще встречались деревни, у которых китайцы нагружали хлебом лодки; на полях зеленела - китайская, (не кочанная), капуста. Идем дальше, и через не­сколько времени показываются дома большей величины или соб­ственно большей длины, потому что вышина их всех почти одинакова; потом мелькнули лучше отделанные крыши, и известили нас о приближении к городу. Говорят, скоро приедем в Тянь-Цзинь-Фу *). Начались его предместья. По обоим берегам реки стоят непрерывными рядами дома; ко­личество лодок и плотов на реке увеличивается; больше людей везде; везде движение и деятельность. Немного времени спустя, мы плыли уже в черте города, и подвигались мимо берегов, искусственно возвышенных и укрепленных ци­новками, бревнами и заборами, в предупреждение от обва­лов почвы, подмываемой во время наводнений. Они застрое­ны густыми массами домиков, над которыми несколько возвышаются крыши немногих кумирень и полуразрушенные стены католического храма,-грустный памятник пожара и убийств, произведенных здесь китайцами в 1871 году. Наши снабженные мачтами лодки подошли вместе с дру­гими в понтонному мосту, по которому непрерывной вере­ницей шло и ехало множество людей. Чтоб пропустить нас, надо было развести мост, следовательно прервать это оживленное сообщение, что и было немедленно исполнено, как только увидали, что едут иностранцы. Вот какова вообще любезность китайцев по отношению в ним: для своих зто не делается; а мост разводится в определен­ное время и теперь перед ним собралось столько судов, ожидавших пропуска, что буквально вся река на большое
*) Один из важнейших тородоп провинции Чжи-Ли, по своей чрезвычайно оживленной торговле, размерами которой он превосходит Кантон. В йен до полмиллиона жителей, и деятельностью, по словам Уильямса, ох напоминает Ливерпуль.
227
пространство была почти сплошь покрыта ими. На некото­рых ив них под звуки песни происходила нагрузка хлеба, глиняной посуды, соли, дерева и других предметов; а также выгрузка. 'Другие лодки отдавали грузы на берег. Мост развели, пропустили нас, а также несколько других лодок, шедших за нами, чему никто не мешал и не думал кричать чего-нибудь в роде: „вас не приказано*!.. С них и с нас взяли но нескольку копеек за проезд. Далее, за мостом мы прошли мимо каких-то невысоких, на вид крепостных стен, которые тянутся по обоим берегам реки; тут стояло несколько китайских канонерок, покры­тых чехлами и украшенных развевавшимися цветными флагами; прошли мимо устья впадающей здесь в Бэй-Хо реки Дун-Хо, черев которую перекинут деревянный, очень горбатый моет на сваях и видели издали начало импера­торского канала (Юнь-Лян-Хв). Повсюду стоит или дви­жется множество разнообразных судов и их огромные паруса, поднятые для просушки, походят на стаю фанта­стических бабочек с распущенными крыльями, опустив­шихся над рекой. Между мелкими судами стоит несколько морских джонок, больших размеров и очень высоко под­нятых над водой, особенно в кормовой части, которая разрисована пестрыми рисунками с извивающимся посреди драконом. Общая картина-в высшей степени оживленная и для неприглядевшагоея глаза поразительная;
Мы шли мимо китайского города, направляясь в евро­пейскому кварталу и наконец китайские здания и лодки усту­пили место ряду европейских домов. Но как ни привлека­тельны оригинальные сцены китайской жизни, а увидишь что нибудь, что напомнит о Европе, так душа так и встрепенется... И не разберешь, чего зтой душе нужно! Увидал незнакомую китайскую башню или джонку,-обрадовался; теперь радуюсь при виде европейских домов и нескольких пароходов, стоящих здесь у берега. Все, говорящее о Европе, кажется тут родным, а все действительно родное, когда от него уйдешь далеко, получает неизмеримо высшее значение. Вот между несколькими иностранными пароходами видим русскую военную лодку „Горной***, и опять какая радость! Матросы высыпали и уже выгружали наши вещи из передовой лодки, раньше подошедшей к пристани. Китайцев и здесь много, но посреди общего шума и их щебетания нам какъто особенно ясно слышатся русские слова наших матросов;
15*
228
они резво выделяются из общего шума и туземного говора, как нечто полное, твердое и крепкое, какими казались и сами матросы перед здешними китайцами, ббльшею частью худыми и бледными.
Сошли на берег, где тотчас нас встретил один из здешних вупцов, А. Д. Старцов, и пригласил в свой дом, находящийся тут же на берегу в несвольвих ша­гах от пристани. И опять мы словно в России очутились; но нам надо знавомиться с Китаем, сейчас бежать все осматривать, чтб доступно. Повнавомившись с г. С. и его же­ною, а тавже с пришедшим в нему вапитаном лодви „Гор­ностай", В. А. Терентьевым, я отправился с последним в город, и мы вышли на набережную. Здесь у берега стояли японсвая, французская, английсвая и руссвая военные лодви, изображая собою Дамоклов меч, повешенный над головою китайцев после упомянутой катастрофы 1871 года: произведи они теперь малейшее возмущение, и пушки этих ходов обратят на город свои жерла, и разгромят его до осно­вания; жители очень хорошо это знают, и на-верно теперь не решатся повторить того страшного избиения европейцев, воторое они произвели в 1871 году, в день 21 июня. При­чины его остались не совсем разъясненными; но это был взрыв навипевшей злобы китайской черни, во время которого были убиты двадцать один европеец, в числе их двенадцать женщин (девять сестер милосердия француэсвой миссии). Между иностранцами были убиты и трое руссвих вупцов,-Протопоповы, муж с женой, лишь за не­сколько дней перед этим отпраздновавшие свадьбу-и невто молодой человек Басов. Одной французской даме, г-же Шальмеэен, удалось избегнуть несчастной участи, благодаря быстроте бега своей лошади, на воторой она ехала верхом по улице в то время, вогда вспыхнул пожар и начались убий­ства. Она прискакала в европейский квартал. Но жила она в витайсвом городе, где остался её муж. Переодевшись в платье китаянки, эта героиня отправилась навад, про­бралась благополучно почти до своего дома, но была узнана по ногам, и варварски убита на месте...
Когда мы шли по набережной, 'разсматривая европейские дома, вдали, растянув над собою облако'черного дыма, по­казался большой пароход „Шань-Дунъ", приходивший из Шан-Хая, куда на нем же мы должны будем отплыть через два дня. Большой сам по себе, он здесь, на не­
229
большой реке, казался вдвое громаднее... Зрелище величе­ственное! Толпа китайцев собралалась на берегу; тут же между ними была рассеяна горсть европейцев, между кото­рыми изредка попадались несколько „лавирующие" матросы разных флагов; все перемешались, разница наций забылась; все глаза были обращены к великану, который теперь, по воле одного маленького человека, стоявшего на вышке и отдававшего приказания, поворачивал свое гигантское тело в тесной реке.
- „Европеец пришел в Китай!“ сказал я своему спут­нику,-посмотрим на него.
В самом деле стоило остановиться и посмотреть на те маневры, какие делают все приходящие сюда морские пароходы.
Они обыкновенно тотчас по приходе делают полный оборот, чтобы стать носом к устью, и потом уже выпу­скают пассажиров; и когда „Шань-Дунъ", делая этот ма­невр, стад одно время поперек реки, он почти касался её берегов, с той и другой стороны, - так не широка и так глубока здесь Бэй-Хо. Пассажиров было не много, ис­ключительно китайцев, которые уже поняли все преимущества заморского „судна с огненными колесами*, „Хо-Лунь-Чуань*, (Хо - огонь, Лунь - колесо, Чуань - лодка, корабль), как они называют пароход; они теперь охотно ездят на нем, и уже завели несколько своих. Спутник указал мне на стоявшую невдалеке китайскую паровую яхту „Цзин-Хай*, на которой в это время раздавалась музыка китайского оркестра, обученного по-европейски, и он играл так хо­рошо, что музыка ничем не отличалась от европейской; музыканты же были все китайцы, а инструменты и ноты европейские. Ужасно хотелось мне посмотреть на них, да вре­мени не было...
Да, западная цивилизация сильно проникает в Битай; впрочем, история гласит, что двери его были давно открыты для европейцев; но они сами закрыли их, и заставили ки­тайцев эапереться, и не пускать к себе заморских вар­варов, какими не раз заявили себя представители Европы. Теперь Китай уступил силе дальнобойных орудий и скоро­стрельных ружей, но Европа вооружает его, и Китай рало по налу заводит у себя и те и другие. Вот здесь, напри­мер, имеется работающий паром арсенал, в котором по прошествии только пяти лЙ, работают ъъъжкта.-
230
тельно китайцы; европейца нет ни одного, даже в адки* нистрации. Любопытны дальнейшие судьбы китайского народа в военном и воинственном отношениях.
Но не будем заглядывать в будущее, а возвратимся к действительности. Продолжая свою прогулку с г. Т. я при его помощи достаточно ознакомился с маленьким европей­ским кварталом, называемым по-китайски Цзы-Чжу-Лин, и сделал визиты нашему консулу К. И. Веберу, и секре­тарю консульства В. М. Успенскому. Все дома европейского квартала, числом до двадцати, вытянулись почти в один ряд по набережной, но стоят на некотором расстоянии один от другого, отделяясь садами и просторныин дворами. Цзы-Чжу-Лин расположен приблизительно в версте от китайского города, а между ними образовался смешанный квартал, где живут и китайцы и европейцы. В нем на­ходится один магазин со всевозможными иностранными товарами; одним китайцем здесь заведена фотография, но работает он еще весьма плохо; живущими здесь англича­нами тут устроен рэс-корс,-место для скачек, кото­рые правильно повторяются в начале каждой осени.
На следующий день я сделал прогулку, верхом, в со­провождении одного китайца, слуги г. Старцова, в китай­ский город, и когда, вернувшись домой, хотел записать воспоминания о виденном, я решительно не мог предста­вить себе ясно того лабиринта, из которого только что вы­брался. Помню, что мы въехали в город черев одни го­родские ворота в выехали в другие, пробравшись по мно­гим улицам, переулкам и закоулкам. Все улицы ТяньЦзинь-Фу узки, грязны и воздух в них в такой степени переполнен миазмами, что атмосфера наших городов по­казалась бы в сравнении с ним идеально чистою. Главная улица его, обрамленная сплошными рядами магазинов и ла­вок, затянутая сверху синей бумажной материей во всю её длину и ширину, превращена таким образом в длинный корридор; в ширину она имеет едва-ли более одной са­жени,-по крайней-мере мне так казалось, - движение же в ней совершается такое, что ни разу, на всем протяжении улицы, я не видал и пяти шагов свободного пространства: вся эта живая волна, состоящая из пешеходов, а иногда и всадников, носильщиков с коромыслами, рабочих, ве­зущих тачки, и людей, едущих в носилках, сливается как будто в одно целое и подвигается постепенно, но бы­
231
стро, вся разом, каждый друг за другом; но равномер­ность движения отой волны всею массою постоянно нару­шается, потому что напротив ей идет другая, такая же волна.
В втахую-то толпу затесался я нечаянно, на лошади, ко­торая еще, как меня предупреждали, была пуглива, и я си­дел на ней, страшась каждую минуту за то, чтоб она не кинулась в сторону, не вздумала бы стать на дыбы или лягнуть задом:-большое несчастие могло бы причинить вол­нение в подобной густой толпе,-передавили и передушили бы друг друга, а я мог бы пострадать, как виновник всех бед. С втим постоянным страхом подвигался я вперед, не смея подолгу заглядываться по сторонам, а все посматривая на тех людей, которые шли возле меня у са­мой лошади, так что я беспрестанно толкал их своими стрепенами, на чтб они, впрочем, не обращали никакого вни­мания; некоторые толкали нечаянно мою лошадь, которая при этом каждый раз вздрагивала, приседала на задния ноги, но, к счастью, осталась благоразумной до конца, т.-е. до пер­вого переулка в бок,-куда мы тотчас свернули, и тут только вздохнул я свободнее. В втом переулке с нами повстречался какой-то мандарин, которого несли в носил­ках; несколько человек солдат шли внереди их, несколько других сзади. Мой спутник-китаец тотчас соскочил с лошади и пошел пешком, ведя ее под уздцы, я только пройдя мимо, когда мандарин проехал, сел опять и мы продолжали наш путь... Назовите вто китайской церемонией или принятой учтивостью, все равно,-на мой взгляд она не смешна. Дорогой повстречали мы нескольких нищих, еще молодых людей, но страшно худых, черных и едва при­крытых: как хотелось бы распросить каждого и узнать, отчего он дошел до своего настоящего положения... Встре­тили процессию, состоявшую человек из пятнадцати за­маскированных и одетых в нарядные костюмы. Все они шли на ходулях в сопровождении оркестра самой оглуши­тельной и вполне безтолковой музыки. Это была одна из обычных процессий, какие часто устраиваются отдельными обществами, по случаю разных местных праздников. Вы­ехав за городские ворота, мы пустили лошадей полною рысью н скоро приехали домой, торопясь к обеду, после которого меня ожидало одно интересное зрелище.
Когда мы еще сидели за семейным столом г. G.
232
щечный выстрел, которого я ожидал и который навестил о приезде на лодву .Горностай" генерал-губернатора сто­личной провинции (Чжи-Ли) Ли-Хун-Чжана. Мне еще не уда­валось познакоииться в самом Китае ни с одним ман­дарином; а этого во многих отношениях замечательного человека было в особенности интересно видеть. Я ушел, не дождавшись конца обеда, и торопливым шагом шел по набережной в .Горностаю", с которого продолжали разда­ваться салютные выстрелы. На берегу около него выстрои­лись в две ширенги солдаты конвоя Ли-Хун-Чжана. Я хо­рошо знал его по виденным в Пекине портретам, и взойдя на палубу нашей военной лодки, тотчас узнал китайского генерала среди толпы, образовавшейся из наших матросов и мандаринов его свиты; да он и ростом был выше всех. Одет же он был так же, как все; может быть, и лицо у него было совершенно обыкновенное; но мы вообще склонны находить что-то особенное в физиономиях выдаю­щихся людей, а Ли-Хун-Чжан, как мне было известно из рассказов о. Палладия, выходил из ряда обыкновенных по своим дарованиям, благодаря воторым он, несмотря на скромное происхождение, достиг такого высокого положе­ния, а также по своему светлому взгляду на государственный порядок и международные отношения. Однако, я не нашел в его лице чего-либо особенно выразительного. Открытый покатый лоб, который у китайцев кажется вообще большим вследствие манеры носить шляпу на затылке; выдающиеся скулы, небольшие темнокарие глаза, зорко смотрящие из-под несколько нависших верхних век и высоко поднятые над ними брови; маленький рот под опущенными редкими усами и такой маленький, ушедший назад подбородок, как будто половины его недоставало; на нем была темносиняя суконная куртка, с синим же бархатным воротником; под нею синий атласный халат; черные атласцые сапоги на толстых белых подошвах, точь в точь, как на осталь­ных и только .лнн-цзы",-т.-е. густая кисть из павлиньих перьев на шляпе отличала его от других тем, что на ней было видно два глазка, а не один, как у обыкно­венных генералов. Его черная круглая шляпа с отворо­ченными краями несколько напоминала формою русский ко­кошник; среднее возвышение её покрывалось красною шел­ковою кистью, а на верху его на золотой ножке укреплен розовый коралловый шарик, величиною с небольшой грец­
233
кий орех,-общий знак генеральского чина. Капитан „ Гор­ностая “ г. Терентьев, встретивший его в полной форме, пока­зывал ему в подробности судно, орудия и способы обучения стрельбе из пушек. Разговор происходил при помощи секретаря нашего консульства г. Успенского. Ли-Хун-Чжан со вниманием слушал и, как я заметил, всегда отлично понимал его, когда сам желал узнать что-нибудь, и на оборот, как будто понимал совсем плохо, в других случаях, - это не более, как невинный дипломатический прием. Затем капитан перешел в самому интересному: он обещал Ли показать устройство и действие „торпедо*, т.-е. подводной мины, употребляемой в морской войне для взрывания, неприятельских кораблей. Эта мина имеет вид большой гранаты с стеклянной трубкой на её остром конце; в этой трубке находятся концы электрических проволок, и до тех пор, пока они не соприкасаются между собою или пока между ними не явится какого-нибудь проводника, например воды, мина спокойно остается под водой, но достаточно стеклянной трубке сломаться, чтоб вода охва­тила концы проводников электричества, замкнула собою цепь и чтоб произошел взрыв. Илн цепь может быть замкнута иначе, в самой батарее, находящейся на корабле... Начались приготовления. Матросы собирали медные и цинковые пластинки Вольтова столба, перекладывая их кусочками фланели и устанав­ливали их в ряды. Ли-Ху н-Чжан и его свита смотрели на эти непонятные для них действия и нфимевшие значения предметы; они смотрели то с удивлением, то как будто с недоверием, чтоб из такого вздора могло произойти что-нибудь путное, а в тоже время-и с некоторым страхом, потому что они заранее знали, чтб из всего должно выдти. Мина в это время находилась еще под водою и, когда баттарея была готова, ее приподняли, чтоб показать, в чем она состоит и потом снова погрузили в воду.
На берегу собралась огромная толпа народа, которая также знала, чтб должно совершиться, а по реке спокойно проходили туземные лодки и барки, которых предупредить было невозможно. Все было готово, и вот, выждав минуту, когда вблизи не было никаких судов, капитан, обратив внимание генерала на известное место на реке,-замкнул цепь. В тот же миг „Горностай*, на котором мы нахо­дились, вздрогнул всем телом; вода в том месте, где была мина, вдруг заволновалась, точно ее вскипятили мгвл-
234
венно и потом кинулась вверху огромным столбом сажень в пять или более вышины и упала, как разом останов­ленный фонтан. Раздался взрыв тысяч голосов собрав­шихся на берегу зрителей, выразивших свой восторг, уди­вление п одобрение. Генерал и свита, повидимому, были по­ражены не менее и, успокоившись, стали выражать капитану свои похвалы словами и непременным выставлением пра­вых рук споднятым кверху большим пальцем. Они опять подошли к батарее и теперь страстно желали узнать, в чем тут сущность; им захотелось устроить себе попобную штуку, и Ли-Хун-Чжан попросил у капитана по­зволение прислать к нему одного из своих чиновников, с тем, чтобы он объяснил ему устройство мины, на чтб тот выразил полную готовность.
Затем когда осмотр кончился, он представил ему меня и Сосновекого, который также был на лодке. Ему объяснили, что мы приехали в Китай с целью ознакомления с их страною, чрез которую намерены проехать отсюда поперек и вернуться на родину с противоположно* стороны. Не знал лн он действительно о нашей экспедиции, - что очень возможно, - или только сделал вид, что не знает, только он отнесся к этому известию так, как будто в первый раз услыхал о нем. Капитан пригласил всех в свою вают-компанию, где было приготовлено угощение с разными лакомствами, фруктами и шампанским. Когда все уселись вокруг стола и началась беседа, разговор сначала долго вертелся на Торпедо, потом Ли-Хун-Чжан стал расспрашивать нас о предстоящем путешествии, не раз выражал удивление, как мы не боимся ехать так далеко, через места, где нет воды, через край, где еще не со­всем окончилось восстание, спрашивал сколько нас, есть-ли с нами оружие, и просил показать ему образец. Послали за ружьем и продолжали беседу. Он выразил, между про­чим, сожаление, что в Китае нет ни телеграфов, ни же­лезных дорог, прибавив, что он непременно устроил бы и те и другие, если бы все правительственные лица были одних с ним взглядов, а то есть много противников этих нововведений. Принесли ружье, штуцер системы Бер­дана, объяснили способ его употребления н силу боя и у китайцев просто глаза разгорелись,-так он им понра­вился. Им, видимо, хотелось все перенять, все завести у себя, и генерал, справившись о названии ружья, велелъ
235
своему адъютанту записать. Ружье назвали, как их вообще называют,-берданкой н тот записал со всею точностью, какая возможна для китайского письма. Он написал и про­чел: „Па-ли-дан-кэ**. Генерал справился о его цене и спросил у Сосновского: а нельзя ли получить несколько таких ружей, и если можно, то желательно бы поскорее, на что тот отвечал, что очень возможно, что ему, Соеновскому, стбит только написать в Россию письмо и ему, Ли-ХунъЧжану, ружья будут высланы немедленно. Генерал был очень обрадован и пожелал получить тысячу штук.
- Через два, много три месяца вы их наверно полу­чите,-схавал Сосновсвий.
И Ли-Хун-Чжан даже предложил уплатить деньги впе­ред. Но исполнявший обязанность переводчика г. Успенский, кав секретарь консульства, предупреждал Сосновского, что подобного обещания никак не следовало давать, особенно в виду политических обстоятельств данного времени (у Ки­тая тогда была война с Японией). Г. Успенский говорил, что это дело не обойдется без затруднений, и что, помимо Посланника, даже не уведоиив его предварительно, отнюдь нельзя делать подобных вещей. Он даже отказывался передавать Ли-Хун-Чжану слова Сосновсиго, но тот брался сам исполнить обещание. Таким образом дело о ружьях считалось решенным *). Потом разговор получил другое направление. Ли-Хун-Чжан спросил у нас, есть ли у нас ирты западного Китая; сказал сам, что мы, конечно, будем производить съемку во время пути и попросил прислать ему потом один еввемпляр нашей новой карты... Вот как относился этот подозрительный китаец к съемкам в их стране, и я вспомнил рассказы многих путешественников о невозможности каких либо подобных работ в Китае; о необходимости производить их тайком, прибегая к раз­ным отведениям глаз. Вероятном атом выражалась также исключительная черта просвещенного генерала. Может быть, другие, думал я, отнесутся к зтомусовсем иначе...
Занимаясь со страстию усовершенствованием китайской армии н желая преобразовать ее по европейскому образцу, он, как умный человек, часто проверял себя впечатле­ниями других и спрашивал их мнения о своих солдатах. Так и сегодня, он обратился в Соеновскому с вопросом,
*) Посла апии остановил дело а ружья высланы не бала.
286
видел ли он где-нибудь китайских солдат и вав их находит.
- Ничего, солдата молодца и все бало ба хороню, если ба они не стучали так ногами, когда маршируют... Солдата должна ходить свободно, вольно,-пояснил он свою мысль.
Секретарь передал.
- Гм!-ответил на это Ли-Хун-Чжанъ-и, смотря на | Сосновского, несколько времени помолчал. О солдатах он I больше не спрашивал. Я сидел молча; альбом бал со мною, и я, слушая ети разговора, нарисовал под свежим впечатлением сцену взрыва торпедо и попросил г. Успен­ского передать рисунок генералу и объяснить, что я прошу его сохранить этот набросок у себя, в память посещения нм русской военной лодки и нашей встречи. Генерал бал изумлен тем, откуда взялось фто изображение, весьма обрадовался подарку и продолжительно благодарил меня, сложив на груди руки и учтиво раскланиваясь. Свитские тотчас потянулись в нему, вставая с своих местъ^ и же­лая взглянуть на рисунок, который пошел по рукам,-за* служивая от всех похвала и, читатель уже ожидает, под­нятия больших пальцев. Уж конечно! Затем Ли-ХунъЧжан велел передать рисунок одному ив младших офи­церов, которые не сидели ва столом, а стояли позади стар­ших чиновников и приказал ему тотчас отвевтн его осторожно к нему в дом.
- Ши! (есть!)-коротко ответил офицер в внак по­виновения и вышел. Мандарины теперь принялись вниматель­нее рассматривать меня и сидевшие ко мне ближе пробовали разговаривать; я качал головою, улыбался и пожимал пле­чами; они старались говорить яснее, громче, но, разумеется, напрасно. Секретарь же был единственным переводчиком и был занят, так как генерал продолжал беседовать с Сосновским. Он предложил ему в это время вопрос о том, знает ли он какого-то Цзо-Цзун-Тана, (генералъгубернатора Западного Китая, как пояснил секретарь), и как он его находит?
- Как же, внаю очень хорошо, - ответил Сосновсвий и прибавил, что он хороший администратор, но плохой полководец.
Генерал опять задумался.
- А вы можете быть хорошим полководцем? - спро­сил он потом.
237
- Могу, - ответил Соеновский, тав весело рассмеявись, что рассмешил китайского генерала, который по окон>нии этого смеха собрался уезжать и при прощаньи еще в повторил свою просьбу, чтоб обещанные ружья были иеланы, как можно скорее.
Была уже ночь. Мы все проводили его с лодки на берег, ,е его ожидал паланкин. Кланялся он, стоя у носи­м; кланялись мы; мандарины его свиты делали перед гм реверансы и опять кланялись; наконец, он сел в юилви; их закрыли до половины занавеской; четыре ног.чьщика ловко подняли их и быстро зашагали по набереж»й; конвойные солдаты дали два залпа из ружей и послетали за генералом. Остальные мандарины вернулись на *дку и продолжали беседу о разных предметах военного морского дела. Теперь я внимательнее рассмотрел их; ин были бблыпею частью живые, любознательные люди; но гмпатичнее всех один, по имени Лю, капитан китайской ироврй яхты и, как говорили, любимец Ли-Хун-Чжана. а был человек средних лет, с приятной физиономией, живой, страстный, постоянно возбужденный любовью к ианию. рассказывали, что он был слугою Ли-Хун-Чжана сделал карьеру благодаря своим дарованиям, прилежаию и трудолюбию, и если это правда, если карьеры этим рем часто делаются в Китае, то этому государству не юзит разрушение. Лихорадка любознательности снедала Лю, ) и ему, как знакомому читателю Ян-Фану, недостаток :новного общего образования мешал хорошо понимать иециальные предметы, что он сам сознавал, и это, видимо, риводило его в раздражение; но он не терял надежды иучиться всему, чему хотел. Он говорил по-английски, этя плохо, на особом ломанном языке, который образовался )добно нашему кяхтинскому и представляет особое англоитайское наречие, называемое „бидженъ", т.-е. business (бизис), дело (business language,-деловой язык).
Наконец, мы простились и, вернувшись домой, стали >товиться к отъезду... Завтра, рано утром мы отправля­юсь в Шан-Хай,-увы! морем. Наши вещи были уже пере­жени на пароход; билеты прямого сообщения на проезд ) Ханькоу взяты (по 120 серебряных рубля с каждого ьсеажира), и мы, проведя вечер у г. Старцова, куда сорались все русские-проводить нас, перебрались на паро)д, что совершилось только в третьем часу ночч.
л
238
Во время разговоров сегодняшнего вечера г. Старцов и другие много говорила нам о некоем Шевелеве, живущем в Хань-Коу, жав об очень развитом и хорошем человеке и желая полый делу экспедиции настоятельно советшалн во что бы нн стало уговорить его ехать с нами в качестве превосходного переводчика и как человека, знакомого с комерчфским делом... Слава Богу, думал я, у нас будет переводчик, какого нам нужно.
Отовсюду я увозил хорошие воспоминания к чувства благо* дарности за радушный прием и внимание, какие оказывай нам наши соотечественники; а с другой стороны, отовсюду увозил более н более крепкое убеждение в том, что ни­что нам в прок не пойдет.
г
|«и t
I'1 О Ил
It:
|>
Ии
И!к L liet
ИОИ
Ии IX to­pi №
ГЛАВА IV.
ЧЕРЕЗ ШАН-ХАЙ В ХАНЬ-НОУ.
Ы НА МОРЕ,-ПрОДОДЖИТЕИЬНАЯ СТОШКА НА ЯКОРЕ.-Надменный капитан парохода.- иггмьность на корабле.-Курильщики оипя на пароходе.-Птицы ПРИЛЕТАЮЩИЕ отды­х.-Гигантское устье Ян-Цбы-Цзлна.-Приход в Пиан-Хай.-Okiketal Hotel.- иакожства.-Китайский банк.-В камере китайского судьи.-Китайский арсенале кабинный дож,-Обед у китайского судьи Чэн.-Ночлежные приюты.-Опийные Рильни,-Китайский город.-Католический детский приютъ-Си-Ка-Вэй.-Огрувшня голова в клетке.-Ночная прогулка в Смешанном городе.-Отъезд.-На паро­д вверх по Ян-Цзн-Цзяиу.-Виды берегов.-Китаянка Филомела.-Приезд в Хаиь-Коу.
Ю ОКТЯБРЯ.
Я знал, что местность в низовьях р. Бэй-Хо не предгавляет ничего особенного, да и чувствовал сильную устамить, а потому лег спать и проснулся, когда мы уже при;ли в форт Да-Гу, построенный при её устье.
День был серый и холодный; я вышел на палубу и задал себя среди обширного моря (Китайского пли Желтого) >чти со всех сторон окаймлявшего горизонт; только при иье реки глазам являлись её низкие берега с несколько завышающимися над ними фортами. Эти форты помнят лор>в Сэймура и Эльджина, начальников английской армии, исадившейся здесь во время последней войны с Китаем; » и английские войска вероятно не забыли топей здешних истых берегов,-где они потеряли много своих солдат, зторые не могли выбраться из болот и погибли в них, устье реки и по заливу было рассеяно много китайских конов, стоявших на якорях с поднятыми парусами, от и все, что можно было видеть с корабля. Всвя^*'*^
240
снялись с якоря и вышли в открытое море. Почти тотчас нас стало покачивать, а к вечеру ветер засвежел; качка усилилась и некоторые из спутников стали страдать от морской болезни, особенно Матусовский.
Итак, нежданно-негаданно мы очутились на борте амери­канского парохода-праздными пассажирами первого класса, вместо того, чтоб пробираться тихонько по земле Средин­ного Царства, преисполненной всевозможного интереса-только умей находить его, да имей время брать, а материалу много, -*• бери сколько душе угодно... Тут же, расхаживая по кора­бельной палубе да комфортабельным салонам, какую дань возьмешь с океана, хоть и Великого? Разве несколько много­значительных фраз без глагола, выражающего какое-ни­будь действие, например: „от берегов моря Балтийского до отдаленных берегов Великого Океана и от этих по­следних до Балтийского моря**... А дальше что? Сегодня качало; на завтра качать перестало. Ныньче погода прекрас­ная; завтра - буря и опять качка; вчера море светилось, а сегодня ни одной искорки... Вот и все. Только слава, что видели Желтое Море!.. Море-тоже хорошая вещь; я и от него не прочь; всем сердцем обрадовался ему, когда, проснувшись на другой день утром, вышел на палубу и увидал перед собой его беспредельный простор и набрал полную грудь его живительного воздуха. Да не за тем мы поехали, чтоб огибать водою северную половину примор­ской границы Китая, ничего не видав от последнего, кроме Шань-Дун’ского мыса. И что теперь будешь отвечать чита­телю, атому неумолимому читателю, которому все давай по­дробных, точных сведений, в которых бы не было со­мнений; давай живых, бытовых сцен из жизни интерес­ного народа; давай картин; привози как можно больше всевозможных предметов - и обыденных, житейских и чисто научных. Ах, строгий читатель, разве мы не при­везли бы всего, чего ты так страстно желаешь, да не наша вина. Виноваты во всем китайцы. Не правительство, нет,- оно благословило нас на свободное странствование по своей земле, куда мы хотим, не подозрительный народ, а только злодеи извозчики. Эти извозчики, или хозяева вьючных му­лов, которых они отдают путешественникам в наем, под верх или под вьюки для перевозки багажа, не сошлись с нами в цене. Уж мы торговались, торговались с ними; дней пять ходили они к нам, но все-таки на нашу цену
не согласились. „Ну, не хотите, так мы морем поедем!* сказали мы им, и достойно наказали их, лишив заработка, которым они только и живут. Бедняки все... По делом вам, -не стойте из-за каких-нибудь двух рублей, хоть и на каждого мула, да ведь эа то на огромный путь, на целый месяц слишком или больше! Мы же только в барышах будем;-морем гораздо дешевле проедем, тем более, что за казаков и Федора здесь платить не нужно. Задачи Же икспедицин от этого нисколько не пострадают, потому что все нужные строгому читателю ответы непременно привезут поехавшие сухим путем .иркутский гражданинъ* (оффициалъ* ное название нашего переводчика Андреевского) и .предста­витель серьезной фирмы* (такое же название китайского пере­водчика Сюя).
И как я им завидовал: мне ужасно хотелось присоеди­ниться в ним, хотя бы даже с оффициальным званием .вносителя раздоров в семью экспедиции!* Но Сосновский очень берег мое слабое здоровье и силы, и потому находил, что мне покойнее й здоровее совершить переезд до Хань-Коу морем, чем тащиться сухим путем, где, он знал, я буду работать до изнеможения. Большое спасибо ему! А с другой стороны и раздоров меньше, когда я меньше работаю...
17 ОКТЯБРЯ.
Шли всю ночь, более или менее страдая, как всегда бывают в первые дни, от морской болезни и, перейдя залие Бэй-Чжн-Ли, около девяти часов утра стали на якорь против порта Чжи-Фу, где по причине волне­ния, которое не унималось, простояли целый день; но не потому, конечно, что не могли идти, а потому, что лодки с берега не могли подойти к пароходу, чтобы взять с него груз, назначенный для Чжи-Фу и доставить на него уголь, который он должен был здесь взять. С берега приезжал на наш корабль только какой-то чиновник па­роходной компании; гребцы были китайфи, и я тут увидел, какие они молодцы, как смело и ловко действуют на воде: прежний фальшивый образ слабосильного и трусливого ки­тайца, каким он представлялся мне по неведению моему, уступил место другому, совсем иному впечатлению.
На рейде стояли еще три парохода и много парусных китайских судов, якорные цепи которых натянулись у всех как струны. В море судов нигде не видно и веп. а. мсгцхий.
242 Г "i 1 1 4
тер действительно очень свежий; наш парокод тан ка­чает, что по его гладкой палубе страшно ходить, - того и гляди, что снесет в море. Он пробушевал всю ночь и свист его в корабельных снастях, да скрип парохода, переваливающагося с боку на бок, не особенно хорошо дей­ствуют на непривычного человека.
п ОКТЯБРЯ.
И весь этот день мы простояли здесь же, на якоре, т^ перь по случаю выгрузки и нагрузки товаров. Не унимав­шееся волнение помешало мне съездить на берег, так что пришлось ограничиться знакомством издали с общим ви­дом Чжи-Фу при помощи бинокля, да тем, что можно было вычитать в книге Treaty ports of China and Japan, к ко­торой я и отсылаю читателя, если он пожелает подробнее ознакомиться с этим портом и его деятельностью. Горо­док растянулся длинной полосой по берегу моря на неболь­ших возвышенностях, образуемых здесь почвою. Домики маленькие; серые, с виду европейские, исключая одной стоя­щей на вершине холма, китайской башни, на которой устроен маяк. За домами зеленеют сады, рощицы, а повыше, на склонах холмов, виднеются поля, среди которых стоит длинное белое здание с высокой церковью - католический монастырь... Однако не мало уже здесь этих монастырей: католики, как видно, близко принимают к сердцу печальное заблуждение китайцев и изо всех сил стараются озарить их истинным светом христианства.-Еакие добрые и Само­отверженные люди!.. На рейде около Чжи-Фу стойт множе­ство лодок и джонок разных величин и фасонов, и их столпившиеся мачты действительно напоминают лес. ЧжиФу имеет до 12 т. жителей; здесь, говорят, здоровый климат и он привлекает сюда много иностранцев, французов, англичан, немцев и американцев, которые имеют тут свои хорошие, прочно построенные дома. Больше рассматри­вать нечего.
Погода меняется чуть не каждую минуту: то выглянет солнце, то опять станет пасмурно, как в сумерках; однако дождя не было и я все время оставался на палубе. ДЗот раз­дается звонок к завтраку; потом является слуга китаец, скверно говорящий по английски и приглашает меня „чавъчавъ“ (искаженное китайское слово, чбу-и-чбу - пробовать, кушать,-усвоенное не только европейцами, но и китайцами).
243
На нароходе Шань-Дун, как вероятно и на других, пас­сажиров просто закармливают, и человек с большим аппетитом мог бы блаженствовать тут за едой чуть не с утра до ночи. В самом деле от пяти до восьми часов утра здесь можно пить чай или кофе, в девять часов завтракают (breakfast), в час пополудни завтра­кают второй раз (lunch) и наконец в шесть обедают (dine); и почти каждый из этих трех раз подают одина­ковое число блюд, т.-е. до десяти, с фруктами, которых не бывает только за девятичасовым завтраком.
Прихожу, и в первый раз встречаюсь с капитаном, ми­стером Уиндзор. Этот красивый американец, человек средних лет, вежливо, но молча раскланялся с нами, и все время потом имел самый серьезный, даже можно ска­зать, надменный вид. Других пассажиров первого класса, кроме нас, на пароходе не было, то-есть, был один ки­таец, но они почему-то почти никогда не являются к об­щему столу, а обедают в своей каюте и иногда даже за­пасаются своей провизией: не любят ли чужих кушаний, не приятно ли им общество иностранцев, - не знаю. Мы говорили между собою,-по-русски разумеется, а капитан ни одним словом не нарушал молчания и только изредка украдкой посматривал на нас. Не знаю, какое впечатление произвели на него мы, а мы невольно пришли к заключению, что он должен быть очень гордым человеком н, не имея никакой надобности заискивать его расположения, оставили его в покое. Так весь завтрак и прошел в молчании. Кончив еду, я остался за столом и раскрыл книгу Middle Kingdom, которую читал раньше. Увидав ее в моих руках, капи­тан вдруг преобразился, точно воскрес и сейчас же за­говорил самым любезным и удивленным тоном.
- Вы читаете по английски?! следовательно, и говорите!?- обратился он ко мне и просто просиял до неузнаваемости.- А я сидел и не смел на вас смотреть, господа,-продол­жал он,-потому что ни на каком другом языке, кроме английского, не говорю, и не мог предполагать, что вы его знаете. Когда я узнал,-продолжал он,-что мне предстоит ехать с несколькими русскими офицерами, я просто не знал, к&к мне быть, что я буду делать, и весь вчерашний день просто мучился этою мыслью, а теперь... Ах, как я рад, как я рад!-повторял он, точно сто тысяч нашел и сразу превратился в самого любезного и веселого чело­къ*
244
века. Я откровенно признался ему в своем мнении, какое составил о нем на основании его молчаливого н неприступ­ного вида и что только поэтому не решился с ним заго­ворить. Он расхохотался. Мы очень скоро коротко позна­комились и теперь за завтраками и обедами ни одной ми­нуты не сидели молча. Он по преимуществу интересовался Россией» и выражал свои симпатии к русским... Слава Богу, еще не все на свете стали её врагами.
Мне кажется, что уж несколько дней стоим мы тут все ожидая, когда стихнет волнение и с берега при­дут ожидаемые лодки: так тянулось время. Скучно было! На пароходе почти все люди попрятались и весь он словно заснул, убаюканный морскими волнами. Наконец, как-то вдруг появились из своих кают служащие на пароходе, выползли из трюма матросы и забегали по палубе; поднялись тревога и крики; начали таскать веревки, блоки, какие-то бревна; некоторые матросы полезли на мачты н очень быстро и ловко выдвинули машину для выгрузки и нагрузки. Смотрю я казак Степанов тут же действует,- не вытерпел. С равных точек берега теперь поплыли лодки, одни с людьми-китайцами, другие с тюками и ящиками и, приблизившись, стали подходить по очереди к пароходу, в боку которого в это время открыли четыре люка. Через два из них передавали внутрь привезенную кладь, через два других высаживали пасажиров второго класса и вы­гружали их багаж. Пароход точно проснулся и повесе­лел; на нем поднялся такой шум и гам, столько голо­сов стало орать вдруг на разные лады, что непривычный и незнающий в чем дело, человек, пожалуй, подумал бы, что и пароходу и всем людям грозит страшная беда, что беда уже разразилась и люди, потеряв головы, только взы­вают к небу о помиловании. Нечто подобное и мне при­шло на мысль в первую минуту; причина же этого содома заключалась только в появлении и присутствии китайцев,- причина всегда достаточная, чтоб о тишине не было и по­мину. Пойдем и будем наблюдать за этими горластыми крикунами; посмотрим, почему им так необходимо драть свои глотки. Море еще не успокоилось и подплывавшие к нам лодки так дрожали и плясали на метавшихся волнах, что их кормчие едва-едва изловчались, чтоб как-ни­будь пристать в пароходному люку. Вот почему и им, и гребцам, и пассажирам, спешившим скорее попасть на
245
пароход, надо было кричать изо всех сил; а вследствие этого-и распорядителям на палубе. Не ладится дело, не удается что-нибудь, люди злятся и кричат. Попал какънибудь особенно ловко тюк на место свадго назначения, - кричат от удовольствия. Окатило волной какую-нибудь лодку и всех сидящих в ней,-раздается взрыв самого весе­лого смеха, против которого невозможно устоять.
Мало по налу привыкаешь к этим крикам; они уж не пугают больше, и тогда начинаешь только любоваться на быструю и ловкую работу китайцев: весело смотреть на них, как они на своих оригинальных лодках ныряют между волнами или вскакивают на их гребни, колеблясь на них подобно чайкам. Какой смелый народ, чтб за желез­ные люди эти китайские лодочники: одетые по летнему, не­смотря на холодную погоду; кроме того-нередко промокнув до последней нитки, они повидимому и не замечают этого, как будто вовсе не чувствуют холода! Здешния лодки, вме­щающие в себе по нескольку десятков человек и большое количество груза, представляют оригинальное, весьма прак­тичное устройство, какого я не видывал прежде. У них до­вольно узкий киль, а в верхней части они расширяются и имеют палубу, которая открывается, как крышка и в средине её находится четырех-угольное отверстие с до­вольно высокими бортами. В лодку сначала кладется груз, потом палуба или крышка закрывается настолько плотно, что вода никак не может попасть в нее в большом количе­стве; а в упомянутое среднее отверстие садятся и становятся люди, сколько их может в него втиснуться, и в таком виде лодка, закрытая почти герметически, смело отправляется в море, купаясь своими закупоренными бортами в воде, которая скатывается с них буквально, как с гуся. Мне кажется,-может быть, по неведению моему,-что такая лодка никогда, ни при каком волнении не может затонуть, если только её удельный вес не превзойдет такого же веса водВ. Нагрузка продолжалась весь день до ночи, происхоХ*ла потом и в потьмах, при свете фонарей; наконец кончилась-и пароход опять затих.
Капитан сообщил, что в полночь мы отходим и, так как ожидавшиеся пассажиры из Чжи-Фу не приехали, то он предложил нам размещаться как и где угодно; словом, все каюты первого класса были к нашим услу­гам. Но кар мало пассажиров находилось в первомъ
246
классе, так было полно второклассное отделение, занятое исключительно китайцами. Проходя по палубе, мимо люков этого отделения, я постоянно слышал сильны* запах выхо­дившего оттуда опийного дыма и мне хотелось пройти к ним, посмотреть на способ курения, с которым я был еще не достаточно знаком.
- Можно ли мне пройти в отделение второго класса?- спросил я у капитана,-не будут ли китайцы недовольны, так как, мне кажется, они курят опий до некоторой сте­пени по секрету.
- О нет, сколько угодно. Да пойдемте вместе,-при­гласил он, и мы отправились.
В отделении второго класа отдельных кают не было; оно представляло общее помещение, в котором по бокам и в средине устроены в три яруса койки и все они были битком набиты китайцами, завалены узлами и заставлены разными съестными припасами, которые, как передал ка­питан, они берут с собой, несмотря на то, что за проезд­ную плату (50 лан или более ста рублей) им предлагается от парохода и стол... Такова, должно быть у них при­вычка к своим кушаньям.
Тусклое освещение этого отделения казалось еще слабее от опийного дыма, наполнявшего общую каюту, которую мы обошли кругом; одни пассажиры ходили, другие играли в домино, такое же, как у нас; иные ужинали, а остальные лежали на своих койках и курили опиум. Мы останови­лись около одного, который только приготовлял себе трубку и наше присутствие нисколько не смутило его; он выкурил и добродушно улыбнулся вам; другие также посмеивались.
Куривших было много, и между ними не мало очень мо­лодых людей. Хотя я и находил опийный дым скорее приятным, чем противным, тем не менее долго оста­ваться в атмосфере, напитанной им, было с непривычки тяжело, и мы удалились, сделав несколько интересных на­блюдений, которые я сообщу впоследствии.
19-г« ОКТЯБРЯ.
Идем. Погода наступила хорошая, но море еще не ус­покоилось и нас продолжает качать. Земли невидно нигде, за исключением Шань-дун’ского мыса, который представляется нам бледнофиолетовым островком над темнозеленым гори­зонтом моря. К нашему пароходу сегодня несколько разъ
247
подлетали разные птицы: они долго вились над ним, ви* димо желая присесть отдохнуть, и маленькия птички *), как более доверчивые, садились на снасти вблизи палубы или на последило, не подозревая, что с ними пожелает мило по­шутить с виду такой красивый, но кровожадный зверь,- кошка, принадлежавшая капитану; она ловила их и, заду­шив, каталась потом в самых грациозных позах, при­глашая их отвечать на её заигрыванья. Будь эта кошка моя, я бы научил ее уважать чужую жизнь, что совершенно возможно и ни для кого не новость. Но жестокий америка­нец и не думал запрещать ей её невинные развлечения. Две горлинки долго летали над нами, садились где нибудь на одну секунду, но, плохо веря в доброту людей, тотчас улетали опять и потом потерялись ив виду. они, вероятно, были очень измучены продолжительным полетом и голо­дом; жаль было их бедных; но ни покормить, ни прию­тить их было невозможно по причине их непобедимой осторожности. Интересно было бы узнать, что увлекло этих птиц так далеко в море и куда они направляли свой полет.
Мы шли целый день в открытом море и не встретили ничего интересного; никаких особенных явлений не было; не встречалось никаких животных. Только ночью волны опять светились; а также и вода, наливаемая в темной комнате из крана в стакан. Когда она успокоивалась, свечение прекращалось, но достаточно было взболтнуть ее или поме­шать, например, пальцем, чтобы в ней снова запрыгали фосфорические искры. А на вид она была совершенно чиста.
20 ОКТЯБРЯ.
Оттого ли, что мы спустились к югу,-мы находились,, теперь под 32° сев. широты,- или просто погода улучшилась, только нынешний день был такой теплый, приятный и я хо­дил по палубе в одном сюртуке, с открытой головой. Над нами стояло голубое небо, а кругом расстилалась беспредельная гладь вод, которые от волнения казались тем­ными, почти черными.
Пользуясь хорошей погодой, китайцы-пассажиры также по­явились сегодня на палубе и, подойдя, вежливо осматривали и меня самого, и мой сюртук с лицевой стороны и с под­кладки, накрахмаленные рукава моей рубашки и ботфорты, все расхваливая; они обращались ко мне с разговором,
•) Из ажх узнана только одна, - Regulus iguicapillua.
248
повидимому, с какими-то вопросами, которых и не пони­мал и отвечал им что нибудь порусски. Мн, взаимно очень сожалели, что не можем поговорить друг с другом, а поговорить со мною им, кажется, хотелось еще сильнее, чем мне с ними.
Прекрасная звездная ночь сменила день; воздух успоко­ился; но неугомонное море все покачивает нас и пароход не перестает скрипеть и трещать. Гребни волн всю ночь искрились фосфорическим светом.
21 ОКТЯБРЯ.
- Сегодня придем в Шан-Хай,-объявил нам ка­питан.
А пока мы еще в открытом море, познакомимся с ним предварительно. Этот уездный городок одной из восточ­ных провинций,-Цзян-Су, лежит почти на 30 градусов южнее Петербурга и приблизительно на 90 градусов вос­точнее его, близ того места, где гигантская река, очень поэ­тично названная китайцами Сыном Океана (Ян-Цзы), изли­вает в море свои воды. Неважный сам по себе, Шан-Хай пользуется всемирной известностью за ту важную роль, ка­кую он играет в заграничной торговле Китая. Англи­чане своим практическим, дальнозорким умом провидели его значение и раньше всех позаботились о том, чтобы за­нять место на всемирном коммерческом пиру, который бо­гатый Китай будет еще долго давать другим нациям.
Не стану рассказывать, как они пришли сюда в 1841 году и как потом после Нань-Кин’ского трактата основали свой settlement рядом с китайским Шан-Хаемь. Эта юная колония теперь уже представляет „город дворцовъ“, как его иногда называют. В нем теперь живут пред­ставители восемнадцати различных наций, все народ де­ловой, люди капитала, в душе и на деле. Теперь здесь кроме английской, еще две колонии,-французская и амери­канская и все вместе они образуют, так-сказать, европей­ский ИПан-Хай с своим управлением, полицией и всеми преимуществами хорошего европейского города и, если еще не всеми, то многими недостатками его...
Но вот показались берега, в виде узенькой полоски земли; мы постепенно приближаемся к ним, и я не заме­тил, когда и как вошли мы в гигантское устье Ян-ЦзыЦзяна. Мне это сказали, но и теперь, уже зная, я не могу
249
понять его берегов. Капитан парохода указывает мне на то­ненькия полоски земли или как будто ряды невысоких де­ревьев, появившиеся на горизонте; но они так удалены один от другого, что с корабля, вошедшего, как говорят, в устье реки, они едва видны. Также незаметно мы перешли из этого устья Ян-Цзы в приток последнего, реку У-Сун и теперь стало ясно, что мы идем по реке; но все таки водная поверхность была огромная и никаких подроб­ностей на берегах разглядеть невозможно: в бинокль вижу что они низки, что везде зелены, как летом; на них, по мере нашего движения, встречаются устья впадающих здесь маленьких речек, загроможденные лодками; на берегах нх расположены деревни, а между последними тянутся не­прерывные поля, покрытые, как казалось, всходами новых посевов, но так ли это и каких именно растений, я не мог ни разглядеть, ни узнать из расспросов. Солнце не греет, а просто жжет...
Через несколько времени, перед нами вдали показался город, сначала в голубоватом тумане, в виде немногих светлых пятнышек, которые потом превратились в дома и овна последних, отражая солнечный свет, горели словно брилианты. Вид постепенно становился открытее и простран­нее, потому что река расширилась до размеров озера. Мы быстро приближаемся к городу, проходим мимо нес Коль­ских превосходно устроенных загородных дач с оран­жереями, купальнями и другими условиями европейского ком­форта. Число разнообразных судов увеличивается и на них раввеваются флаги различных наций; а также множество туземных судов рассеяно по гладкой водной поверхности, и повсюду кипит жизнь: приходят; отходят; грузятся; раздаются звонки и сигнальные звуки рожка; слышится разно­голосый стув железа в мастерских; отдается команда; доносятся бряцанье якорных цепей, шум и свистки сотен работающих здесь машин... Вот она, хотя и насильно приви­тая, но хорошо привившаяся новая жизнь на дальнем востоке! За то о Китае здесь ничто не говорит и не можешь верить, что видишь пред собою его владения. Подходим к городу и идем вдоль набережной, на которой находится много раз­личных мастерских, складов разного товара и угля. Это рабочая часть города. Но постепенно набережная приникает все более и более изящный вид; дома её красивее, улица чистая с гладкой мостовой, по воторой едут английские
250
экипажи; везде много людей в европейских и китайских костюмах, двигающихся по равным направлениям. Откудато донеслись звуки оркестра духовой музыки, и ею томно н&с встретили, потому что в это самоф время наш паро­ход остановился у пристани, которую я продолжал осма­тривать со всех сторон. Мы пристали у европейского го­рода, а дальше по берегу, эа стройным рядом высоких красивых зданий, тянулись китайские дома, с своими ори­гинальными крышами, и около них буквально непроглядный лес мачт от столпившихся у берега тувфмных судов,- которые наверно здесь надо считать тысячами.
Мы стояли на палубе и смотрели на берег, стараясь узнать в толпе русского консула Ю. А. Рединга, которого уведомили из Тяиь-Цзиня о нашем приезде; по мы не знали его лично, и потому ожидали, что он сам придет к нам иа пароход. Действительно он вскоре явился, и мы, простив­шись с „надменнымъ" капитаном, отправились с нашим новым знакомым, в рекомендованную нам гостинницу- „Oriental Hdtel", а казаки остались на пароходе с вещами, за которыми должны были прислать китайцев с тачками. Едва ступили мы на берег, как последние, подобно нашим извозчикам, подняв страшный кряк, наперерыв начали предлагать нам свои миниатюрные экипажи, стоявшие тут же без всякик впряженных в них животных. Эти эки­пажи представляют или тачки, на каких у нас возят багаж, воду, зелень и проч., или похожи на крытые коля­сочки, в каких катают детей, или больных; их везут сами китайцы, становясь сзади или впрягаясь спереди. Без привычки ездить на людях, в такой экипаж просто совестно сесть, и мы предпочли пройтись пешком, чтб кроме того всегда полезнее, когда желаешь больше увидать. На пути к отелю, мы прошли по самой парадной части набережной, мимо, действительно прекрасных, домов, выходящих фаса­дом на улицу, или скрытых в глубине густых садов, между разнообразными и совершенно зелеными деревьями кото­рых выглядывали крупные листья бананов, пальмы-латании и магнолии, и сквозили гладкие и свежие, как весною, газоны. От этой набережной отходят улицы, с гладкой и чистой, как пол, мостовою; по ним мчались щегольские экипажи с английской упряжью, а также бежали китайцы с своими колясочками, в которых они везли исключительно европей­цев. В одном кабриолете, сидела нарядная европейская
261
дама с ребенком на коленах; рядом с нею грум - китаец, лет шестнадцати, правивший лошадью; а сзади спиною к ним пожилая китаянка, нянька, судя по виду. Везде встречалось много китайцев и моряков разных на* ций; много европейских дам спокойно прогуливалось по улицам пешком. И эти сцены такой тесной совместной жизни европейцев с туземцами были для меня новостью.
Погода стояла великолепная; местные жители, вероятно, рады были, что кончились летния жары, и наступило свежее осеннее время,-в какое можно гулять, а мне оно казалось жарко, как летом. Пришли в гостинницу, хозяин которой американец, а вся прислуга состоит ив китайцев; и тот и другие говорят только по-английски или по-китайски; так что здесь без английского языка шагу нельзя сделать, как в Ев­ропе без французского, если не знаешь туземного. Нам дали две просторных комнаты, порядочно меблированных, каж­дая с двумя хорошими кроватями. Плата берется не с ком­наты, а с лица по три доллара в сутки, с кофеем, зав­траком и обедом, которыми разрешается не пользоваться, но за которые не позволяется не платить, даже и в таком случае. Был уже полдень, когда мы устроились, и вскоре явился китаец, приглашая нас ячав-чавъ“, т. е. завтракать. Мы отправились в столовую, где все, впрочем немногочислен­ные, обитатели отеля, сидели за общим столом, очень мило убранным букетами свежих цветов. После завтрака, при­везли с парохода багаж, и за доставку вещей, моих и Матусовского, я дал привезшему их китайцу два дол­лара; но он остался недоволен и говорил что-то, но на таком ломаном английском языке, что я никак не мог понять его. В вто время к нам вошел хозяин отеля, спра­виться всем ли мы довольны, и я обратился к нему с просьбою объясниться с китайцем, которого я не мог по­нять, и узнать, сколько он желает получить еще сверх двух долларов.
- Вы дали ему два доллара, за доставку вещей с па­рохода сюда!-А он еще просит? Это совершенно понятно: он просит больше потому, что вы дали и так слишком много.
Сказав это, он взял у китайца один доллар назад и отдал мне, а китайцу дал подзатыльник, закричал и зато­пал на него ногами, после чего тот немедленно убрался без всяких объяснений, но вероятно с большими сожалениями.
262
Так как мы предполагали пробыть в Шан-Хае только два дня, то я спешил ознакомиться хотя с внешне! сто* роной его; а познакомиться тут было с чем, как в ки­тайском, так и в европейском городе. Кроме нашего консула мы скоро приобрели еще несколько человек знако­мых, между европейцами, и все они любезно приглашали нас к себе и предлагали быть нашими руководителями. Составлять систему или выбирать было некогда; надо было брать, что представлялось.
Так г. Рединг предложил сегодня сделать прогулку иа скачки, и мы отправились. Проходя по английскому квар­талу города, мы совершенно забыли, что находимся в Ки­тае: вид его чистых улиц с прекрасными мостовыми, газовые фонари, большие дома, магазины, церкви, почтамт, аптека, люди в европейском платье, все переносило мысли в Европу; но с удалением от набережной характер го­рода изменяется: европейский влемент постепенно слабеет, а китайский начинает преобладать. Хотя улнцы и здесь также широки, гладки и чисты, но дома, с непременными лавками почти в каждом из них, подходят в китай­скому типу, хотя во многом отличаются от настоящих ту­земных; народу на улицах здесь больше; европейцев мало; видны все китайцы и китаянки, и последних тут встре­чается гораздо более, чем в настоящих китайских горо­дах. Эта часть Пиан-Хая называется Смешанным Городом, где живут китайцы в своих домах, построенных на территории, принадлежащей европейцам. Он имеет свое особое управление, и свой суд, в которых служат пред­ставители, как китайской, так и европейской власти.
Проходя мимо дома здешнего судьи, где обыкновенно производится самый суд и где находится также тюрьма, мы увидали на дворе последней трех человек, подвергну­тых оригинальному наказанию: на шее у них были надеты большие и толстые квадратные доски, прикрепленные цепями к тумбам. Эта доска состоит из двух половин с полукруглыми вырезками на внутренних краях, и когда они складываются около шеи и замыкаются особым замком, голова кажется продетой сквозь круглое отверстие в квад­ратной доске, так что снять последнюю, не отомкнув зам­ка или не разбив её, невозможно. А как разобьешь на своей шее! Простая, но мучительная штука и подобный гал­стук надевают иногда даже на месяц и более.
253
Чем далее подвигались мы к месту скачек, тем более возрастало оживление; толпа становилась гуще и шумнее; экипажей ехало больше, и между ними был один ориги­нальный шарабан, большой, высокий, запряженный парой прекрасных лошадей; в нем сидело шесть молоденьких нарядных и слишком развязных китаянок. В их ма­нерах и действиях не было ни сколько той застенчивой робости, которая так характеризирует настоящую молодую китаянку, забитую, униженную, постоянно скрываемую от излишнего любопытства посторонних глаз; эти девицы, напротив, смело осматривали толпу своими черными гла­зами и встретив взгляд, иногда весьма красноречиво улы­бались; они развязно и громко болтали между собою, и ча­сто без малейшей церемонии указывали пальцами на того или другого из проходивших по улице, и сейчас же вслед за этим громко хохотали. Я не знал, кто они та­кия, но они рекомендовали себя очень плохо. В толпе, на­полнявшей улицу, были, кроме европейцев и китайцев, японцы, индийцы, персияне, арабы и негры.
Наконец мы пришли к кругу, по которому в это время неслась кавалькада наездников, в яркоцветных костюмах и таких же фуражках. Народу было такое множество, что подойти ближе к барьеру не было никакой возможности и мы, постояв немного, вернулись навад по другим улицам и вышли опять на набережную, к скверу, на котором стоит памятник английским офицерам, убитым в 1862 - 64 годах в войне с китайскими мятежниками (тай-пинами).
Вернувшись домой, мы отправились обедать к одному из наших новых знакомых, австрийскому консулу г. Шлик, у которого встретились и познакомились еще с несколькими иностранцами, господами Гас, Грёневельдт и Гимли, - драгоманами австрийского, голландского и германского кон­сульств. Последний был замечательный лингвист и в числе многих языков знал довольно хорошо и русский, на котором он легко читал и порядочно писал, но говорил с трудом и книжным языком, потому что вы­учился ему только теоретически; он видимо щеголял сво­им званием русского языка и никогда не упускал случая поговорить на нем, что без сомнения, доставляло ему и удовольствие и пользу, как упражнение; но собеседнику его, как мне например, приходилось плохо, потому что он тянул каждое слово, иногда долго отыскивал подходящее
264
выражение, и Обдумывал построение фразы. На других же языках он говорил бойко и я в беседах с ник про­бовал переходить на один ив европейских диалектов; но он ни ва что не хотеле отступить перед баррикадии из русских слов и на кои французские, английские или немецкия фразы, всегда отвечал, в моему величайшему огор­чению, по русски; просто душу вытягивал он из меия сво­им российским разговором.
Все эти господа весьма интересовались нашим путеше­ствием и особенно его целями и из их вопросов, какие они нам предлагали, было ясно, что целью нашей экспе­диции они считали предварительное исследование местности для проведения железной дороги из России в Китай; а эта мысль, как мне казалось, до известной степени лишала цх покоя и днем и ночью.
Г. Гимли, например, -меланхолический немец, человек характера спокойного, даже вялый,-однажды спросил меня о том, как далеко на восток проникли наши железные дороги, и когда я сказал, что теперь строится Пермская линия, он чуть не вскочил с своего места и почти с ужасом воскликнул:
- Как! До Перми уж открыта?!
Я не мог понять отчего ему показалось это так ужасно. Разве, что Пермь представлялась ему где нибудь уже не валеко от китайской границы, так как он и другие, сколько я мог заметить, имели о России не особенно точ­ные сведения. Из некоторых вопросов наших шанхай­ских знакомых я убедился, что наша „Страна Медведей“ все представляется им главным образом побережьемсу­рового Полярного моря и они тверже всего знают лишь о русских снегах, морозах да буранах.
22 ОКТЯБРЯ.
Утром, когда мы только что проснулись и еще не ус­пели встать, слуга-китаец, отворив дверь из корридора в нашу комнату, лаконически спросил:
- Чай? Кофе?
И после столь же лаконического ответа -кофе, -удалился. Через несколько времени он принес все на одном под­носе; только вместо сахару был подан песок да еще в простой чайной чашке. Не элегантно!
Вслед за этим явился другой слуга, обязанность кото-
256
paro состояла в убирании постелей; третий заведывал умы­вальником; четвертый пришел и взял наши сапоги, чтобы вычистить; у этого последнего деятельность была обширнее, так как он же зажигал гав. Вот какое разделение труда в Китае! И каким ясным доказательством слу­жит оно изобилия здесь людей, ищущих работы и пред­лагающих ее за ничтожную плату. Я невольно вспомнил европейские отели, где на одном слуге лежат почти все упомянутые обязанности. Вспомнил я и чистоту европей­ских отелей, когда наш здешний „ постельничий “ принялся за свое дело. Он сначала все побросал с кровати на пол,-одеяло, подушки, простыни и потом, даже не трях­нув их, стал укладывать все обратно, в должном по­рядке.
Я говорю ему, что этого делать не следует, потому что по полу ходят ногами, а на подушку ложатся лицом; он в первую минуту казался удивленным, но потом со-, гласился со мною, и с следующего дня стал класть всеѵ вещи не на пол, а на кресла. ’*
После чаю, мы с Матусовским отправились в город вдвоем, по разным делам и прежде всего зашли в банк, где должны были получить по чеку г. Старцова деньги вме­сто оставленного у него китайского серебра. Тут пришлось обождать несколько времени, так как работа престо ки­пела; но я охотно просидел бы здесь сам лишнюю чет­верть часа, заглядевшись на изумительную ловкость китай­цев, с какою они перебрасывали в своих руках долары, * для определения достоинства их и отделения фальшивых. ' монет; последних здесь, говорят, в обращении так много, что банк не принимает никакой суммы доларов, не перепробовав их все по одиночке.
За несколькими столами банка, в котором служат и европейцы и туземцы, сидели и стояли несколько человек китайцев, которые исключительно занимались этой провер­кой доларов и я просто любовался их руками: они дей­ствовали с быстротою и отчетливостью машины, так что не сразу можно было разглядеть, как у них это делалось. Вы видите, как китаец берет столбик доларов, (кото­рые величиною больше нашего рубля), приблизительно штук в тридцать н, положив на руку, держит в открытой ла­дони. Вы видите далее, как потом монеты по одной по­являются на мгновение на конце большего пальца, как въ
266
это время об нее ударяется другой доллар, находящийся на пальце другой рувн; слышите звенящий звук металла и затем первый долар отскакивает в сторону. И это де­лается так быстро, что, наблюдая за ним, вы только слы­шите частые звуки-динь! динь! дин!-и видите падение монет па стол; движений же пальцев действующей руки почти невоз­можно подметить. Наблюдая довольно долго эа этим йроцессом, вы вдруг услышите среди чистых звенящих звуков настоящего серебра, глухой звук фальшивого долара, и в ту же минуту забракованная монета отскакцрает в противопо­ложную сторону. Не пройдет минуты, как все монеты взя­того столбика уже проэкзаменованы и, если попались фаль­шивые, разделены на две группы. Замечательно то еще, что экзаминатор часто говорит в это время с кем-нмбудь, спрашивает сам или отвечает другому на вопрос; и во время ра£г$#ра долары падают то на право, то на лево, <йм^^||Вь)иивые отделяются от настоящих.
, И3 9КПКП.
Мне очень хотелось побывать в здешнем , смешанном суде" (mixt court) и драгоман австрийского консульства г. Гас обещал сегодня отправиться туда со мною и Матусовеким. • Китайцы вообще встают с солнцем и в семь часов утра судья был на своем посту. Пришли. Миновав несколько неизбежных дворов, мы дошли, наконец, до двери, ведущей в залу суда, откуда доносились многие громкие голоса;- иио эта дверь, этот деревянный щит перед нею, деревян>'.^г-.нйя же, старые и запыленные стены, отсутствие потолка в 4 S * судебной зале делали ее более похожею на какой-нибудь большой сарай или пакгауз; по удобства ради мы будем называть ее залою суда. Итак, мы вошли в залу и очу­тились в двух тагах от судей, которые^ сидели перед ст«и|ом спиною к упомянутому досчатому щиту, па неболь­шом возвышении, отделенном с боков грубыми деревян­ными перилами. Судей было двое: одинъ-китайский манда­рин, другой-европеец, кто-то иг англичан. Они сидели рядом. Названные деревянные перила разделяют залу на три части; в средней, перед судейским столом, за ко­торым также сидят маленькие туземные чины, находится свободное место для введения подсудимых, истцов, свиде­телей и полицейских и в нее входят через особую широ­кую дверь прямо со двора; две боковые части залы казна-


257
чены для публики; в правой поместились и мы. Судья тот­час заметил наше появление, раскланялся с нами и г. Гас представил нас ему... Это на суде-то, во время хода дела! Судья пригласил икс скорее садиться, как будто он заме­тил, что нам было трудно стоять и затем сделал знав слуге; тот через минуту подал нам чашки с горячим чаем и каждому по сигаре. Расположившись с такими удобствами, хотя и на неудобных деревянных скамейках, мы стали следить за ходом дела. Я смотрел на оригинальную обстановку, оригинальных людей и здешние своеобразные по­рядки. Как все здесь резко отличалось от европейской олимпийски-величественной судебной обстановки! За то подсудимый, истец и свидетели все время стояли на коленах или присажива­лись, не вставая с них, как это делают дети, например в церкви, когда они устанут во время продолжительного колено­преклонения. И это им не запрещалось. О том, что называется у нас соблюдением благочиния в суде, здесь и помину нет: тяжущиеся стороны по временам поднимают между собою спор или, правильнее сказать, ссору, чуть не доходящую до драки, и последней тем легче ожидать, что враги сидят на коленках совсем близко один от другого, так, что им ничего не стоит достать друг друга. Далее: судья станет им говорить, что-нвбудь, а стоящие сбоку четыре солдата беспрестанно вмешиваются, то поясняя им его слова, то вставляя собственные, в роде совета, увещания или не­годования, а иногда и брань для усмирения уж слишком раскричавшихся врагов. Вот какая патриархальность!
При нас было разобрано два дела, одно о присвоении чужой собственности, какого-то платья, которое и было при­казано возвратить его настоящему хозяину, а виновному от­пустить известное число ударов бамбуковой линейкой; но не по пяткам, как многие думают и даже пишут, а по бедрам и приговор судьи тотчас же был приведен в испол­нение на одном из боковых дворов. Второго дела,-об укрывательстве бежавшей от мужа жены, судья не решил своею властью, а велел передать его губернатору, как ему неподсудное. Затем он прервал заседание для отдыха и пригласил нас к себе, т.-е. в свою квартиру, помещав­шуюся в том же доме. Здесь опять тотчас явился чай, разные лакомства, сигары и шафанское, этот непременный спутник западной цивилизации, очень полюбившийся китай­цам. Судья, по имени Чэн, человек уже пожилой, неболь-
п. а. пжсици#.
258
шего роста, довольно полный и очень некрасивый, но е доб­рым выражением лица. Он с кнтересок расспрашивал о направлении нашего пути и также выражал страх за икс, не раз восклицая: - как можно пускаться в этакую даль, через безводные пустыни и места, где еще не кон­чилась война! В этих словах, какие мы уже слышали и от других китайцев, я видел, (может быть ошибочно) отнюдь не желание запугать нас и заставить отказаться от своего намерения, а просто непривычку к путешествиям, некоторую изнеженность, и пожалуй, трусость, происходящую часто от неведения. Чэн рассказал нам, что в прошлом году Сын нашего „Хуан-Ди“, т.-е. Государя, был здесь, удостоил его своим посещением н подарил ему на па­мять часы, которые он и показал нам. Он постоянно но­сит их при себе и, как говорил г. Гас, очень гордятся этим по дарком Великого Князя Алексея Александровича. Чэн помнит и К. Н. Посьета под именем По-Да-Жевь, т.-е. вельможи По *) и справлялся у нас об их здоровье.
На обратном пути домой г. Гас говорит нам: - Сейчас же он заплатит вам визит и непременно пригласит в себе на обед;--это уж у него закон.
Действительно не более как через два часа он уже был у нас, познакомился с остальными спутниками и при­гласил к себе обедать сегодня вечером, как нас, так и названных выше наших знакомых.
Времени до обеда оставалось еще достаточно, и мы’ могли съездить сегодня, как предполагалось, осмотреть китайский арсенал, довольно удаленный от центра города;-но нашими любезными знакомыми была добыта и приготовлена для нас маленькая паровая лодка, в которой мы быстро доехали до арсенала. Г. Греневельдт был нашим путеводителем и помощником по части языка, на котором он говорил, как на родном. Приехав, доложили начальнику арсенала и он скоро вышел к нам на встречу, пригласив войти в свою небольшую скромную комнату, такую же скромную, кань и он сам. Пожилой человек с кротким выраже­нием лица, он не только не проявлял важности, хвастов­ства или самодовольства, а казался скорее застенчивым,
*) Китайцы вследствие особенностей своего языка, состоящего только из корот­ких звуков, очень затрудняются м^госложвыми словами иностранных языков и запоминая имена иностранцев всегда называют их только одним первым сло­гом, прибавляя в конце слове: господин, великий господин, наставник и т. и.
269
как благовоспитанный юноша. Винить начался, читатель уже знает чем,-чаем, лакомствами, фруктами и опять,шам­панским. Затем он повел нас по своему арсеналу, ко торый, как устроенный европейцами, ничем особенным не отличается, кроме того, что в нем работают теперь ис­ключительно китайцы, в числе 1400 человек, а арсенал устроен только одиннадцать лет навад. Рабочие на , нем по преимуществу кантонцы, т.-е. жители г. Кантона или бли­жайших к нему мест. Китайцам-кантонцам, как ранее всех других познакомившимся с европейцами, выпало на долю быть повсюду в своем государстве проводниками идей и гнаний Запада: они по преимуществу торгуют европейскими товарами в открытых портах; они же фотографы и худож­ники, перенявшие до известной степени европейскую живо­пись; они портные, работающие с помощью швейных машин и главные рабочие на фабриках и заводах, устроенных на началах западной науки. Кантонцы ближе всехь стоят к европейцам, легко сходятся с ними, поступают в ним в дома в различные должности, выучиваются их языкам и отстают от многих ив . своих старых обычаев и предразсудков, например от уродования женщинам ног: китаянку-кантонву вы сразу отличите пох её здоровым т.-е. обыкновенным ногам. Рабочие в арсенале работают пре­восходно, усердно, ловко и производят самые точные вопий, с европейских образцов, но они возбуждают невольное сострадание своими худыми лицами, впалыми глазами и ще­ками, и своим изнуренным телом, вероятно, под влиянием большего труда, дурной обстановки и пищи, а главное-курения опиума..При быстром осмотре .арсенала, особенно мне, как не специалисту в военном деле, трудно было узнать и увидать многое; тем более, что мы прошли черев арсенал очень бы­стро, почти ничего не спрашивая, и затем отправились, по предложению г. Гренфвельдта, в один казенный китайский дом, принадлежащий городу и назначенный для остановов мандаринов, приезжающих в Шан-Хай по делам службы. Начальник арсенала также отправился с нами.
Предоставляя Сосновскому подробное описание Шан-Хайсвого арсенала, я познакомлю читателя с типом больших казенных китайских зданий. Дом находился .неподалеку ' отсюда и мы скоро пришли к нему. Вам говорят:-.при­шли; вот дом, войдемте! А вы нова, кроме ворот, ничего, не нндите. В Китае вообще с улицы видны только домики w
260
бедняков, владеющих очень ограниченным клочком земли, но если домохозяин мало-мальски зажиточный человек, его дом будет непременно скрыт внутри каменной огради, из-за которой можно видеть разве только крыши находя­щихся за нею построек; если же дом очень большой, как, например этот, если он владеет большим количеством земли, тогда последняя вся разделена каменными, более или менее высокими стенами на отдельные, большие или малень­кие дворы и разные узенькие проходы, в роде открытых । сверху корридоров; самый же дом, всегда одноэтажный и невысокий, помещается обыкновенно в средине или в конце всей этой разгороженной площади. Вот почему в китай­ских городах совсем не видно домов богатых людей, точно так, как и храмов, и европеец напрасно будет надеяться увидать в Китае на улицах изящный фасад какого-нибудь большего здания.
Итак, пойдемте вместе, читатель, в большой казенный дом. Должно быть, он стбит того, чтоб его показывали европейцам-путешественникам. Мы еще на улице и подхо­дим к высокой глухой ограде с одними воротами, через них вступаем на небольшой двор, вымощенный кирпичом, причем последний, поставлен ребром и расположен кра­сивым узором; у стены растет, в виде миниатюрной строй­ной рощицы, тонколистный и вечно зеленый бамбук. На этом дворе, близ одного из его углов, находится дверь, которая ведет в длинный, узенький и глухой дворик или' корридор, заключенный между высокими стенами; из-за них сюда почти никогда не проникают прямые солнечные лучи; поэтому в нем всегда поддерживается влажная про­хлада и теперь кирпичные плиты, которыми он вымощен позеленели от покрывших их зарослей мхов. Вдоль бо­ковых стен его также растет бамбук, и в жаркое лет­нее время этот неведомый, точно от всего мира отделен­ный, уголок должен представлять чрезвычайно приятное убежище, прохладное и спокойное, в которое не долетят ни уличный шум, ни говор домашних людей. Если буду когда строить себе дом, подумал я, непременно сделаю такой дворик и буду проводить в нем летние дни. Из этого двора-корридора в самом начале его в левой сто­роне находится дверь, через которую мы вступаем на тре­тий двор, бблыпих размеров, и также изящно вымощен­ный; его, пожалуй, можно назвать садом, потому что здесь
261
растет много разнообразных красивых деревьев и ку­старников. Вокруг его обходит крытая галерея с выхо­дящими на нее решетчатыми окнами жилых помещений, также окружающих двор с трех сторон, а в четвер­той находится род просторных сеней или крытой, несколько возвышенной, террасы, поддерживаемой деревянными стол­бами... Вот это и есть самый дом образующий следователь­но четыреугольник, одну сторону которого занимает упомя­нутая терраса; она гладко вымощена и имеет по двери в каж­дой из трех сторон; направо и налево, они ведут в многочисленные внутренние покои, окружающие двор, а средняя открывается в небольшой, но весьма симпатичный садик. Он также представляет поэтический уголок, уединенный в своих высоких стенах и прикрытый сверху трельяжем, на котором густою сеткой переплелись стебли дикого вино­града. У стены, противоположной входу, устроен из ди­вих камней резервуар, с искусственным скалистым островком, местами убранным зеленью; около него разбиты цветники и посреди их стоит мраморный стол с не­сколькими фарфоровыми табуретами вокруг. Очень, очень мило! Хотелось бы остаться тут подольше и... конечно, нарисовать и увезти хорошенькую картинку с собой. Да не­когда,-уходим дальше, и все быстро, точно ревизуем учеб­ное заведение или госпиталь. Заглянули в две-три комнаты, и в одной из них наш руководитель показал мне пор­трет покойного знаменитого Цзэн-Куо-Фана, известного своим умом и просвещенными взглядами,-большего друга европейцев. Портрет китайской работы и очень плохо сде­лан, но должно быть похож. В другой комнате находи­лось огромное собрание стоявших в станках типографских досок, на которых вырезаны, как объяснил г. Греневельдт, переведенные на китайский язык известные сочи­нения по части Механики; но, прибавил он, перевод сде­лан плохо, и этот громадный труд почти пропал даром. Он приписывал это отчасти недостаточному знанию языка европейцев-переводчиков, отчасти свойствам самого китай­ского языка...-Остальных комнат, к моему сожалению, ос­матривать не стали, потому что, говорят, они все на один лад. Это напрасно; - всегда следует все осмотреть, осо­бенно когда уже пришли и когда на это нужно всего не­сколько минут времени. А кроме того, что для одного „все на одян ладъ’, то другому может показаться и особеннымъ
9
262
и интересным. Но, ведь нельзя же в самом деле всех • другихъ" слушать и исполнять их желания. Еще, пожалуй, станут распрашивать о разных подробностях и „задер­жав общее движение учено-торговой экспедиции*1.
Мы вернулись к ожидавшему вас катеру, чтоб возвра­титься домой. Начальник арсенала проводил нас до са­мого берега, и после многих, впрочем не особенно цере­монных прощаний, мы уехали домой. Маленький пароходик, в роде тех, какие бегают у нас по Неве, широкая река и высокие дома Шанъ*Хай’ской набережной-все это очень на­поминало Петербург и переносило мысли на далекие Невские берега. Сходство действительно было большое, особенно когда вечерний сум^йк стушевал подробности... Родина, родина! За что и зачем так любишь тебя?... За многое, и известно зачем.
Вскоре по возвращении домой мы отправились на обед к безобразному добряку судье Чэну, вместе с нашими нЬвыми знакомыми, в числе девяти человек и, пяти различ­ных наций. Было уже темно; улицы хорошо освещены газдм; но дворов китайцы не освещают и потому нас ожи­дали слуги с фонарями, а на втором дворе встретил сам Чэн, одетый в полную форму, в сопровождении других слуг, также освещавших фонарями дорогу. После обычных поклонов и приветствий здесь, на дворе, мы во­шли в комнату, где он снова поздоровался с каждым из нас одним из восьми китайских поклонов, назы­ваемым „Цзо-й", и состоящим в наклонении туловища и поднимании сложенных рук над своею головою. Потом тотчас был подан чай, в чашках, которые слуги раз­носили по одной, просто в руках и ставили подле каждого из гостей на столик; если же кто стоял посреди комнаты, он подносил чашку и говоря ,хо-ца“,-пей чай,-переда­вал чашку в руки. Длинный обеденный стол, стоявший посреди комнаты по направлению от входной двери в по­четному месту, находящемуся против неё, был уже приго­товлен. На нем стояли китайские приборы, вазы с цве­тами и фруктами и подсвечники с сальными свечами крас­ного цвета; висящие под потолком фонари, обтянутые крас­ной материей, были также зажжены и разливали по комнате слабый красноватый свет.
Хозяин пригласил вообще всех садиться за стол, и потом слуги повторили его приглашение, подходя к каж­
263
дому отдельно, и после каждого такого приглашения при­ставляли к столу по одному креслу или табурету. Нако­нец все уселись и, уж конечно после всех, сел сам хозяин.
Смотрю, -в открытой входной двери, в трех-четырех шагах от нас, стоит густая толпа разного народа, с любо­пытством рассматривающая нас, и болтающая вполголоса... Какое странное сочетание с одной стороны неприступной важности, китайских сановников, и с другой-такой про­стоты отношений: народ лезет почти в самую комнату, где мандарин дает парадный обед своим гостям. Хотя это и не совсем удобно, но вта черта мне понравилась. Обед начался. Снова каждому подали по чашке чаю, все отказались, но Чен выпил; потом налили в маленькия чашечки, китайского рисового вина, и наполнили бокалы (европейские) шампанским. В это же время поставили на стол разные закуски, сладкия, соленые, кислые и острые. Но никто ни к чему не прикасался,-так нужно было. Тогда хозяин взял свою чашечку с вином, встал и с поклоном пригласив всех пить, выпил сам. Потом он отдал слуге приказание, и тот снял с него форменную шляпу, вместо которой надел обыкновенную атласную ша­почку, с которой китайцы почти никогда не расстаются. Он также снял через голову резные костяные бусы, ви­севшие на нем, подобно цепи наших мировых судей, и представляющие довольно высокий знак отличия. Наконец началась еда и беседа... Обед был изобильный, много­сложный, продолжительный, заключавший в себе множество изысканных кушаний китайской кухни и, надо отдать после­дней справедливость,-кушаний превосходных. За обедом шел довольно оживленный разговор, но не общие, потому что не было общего языка, для всех понятного. Слуги беспрестанно подливали вино и угощали, мимоходом снимая пальцами, нагоревшие светильни сальных свечей и бросая их на пол, отчего в комнате скоро распространился из­вестный противный запах. После десятков двух-трех блюд, сделали антракт, походили, покурили сигар, и по­том снова уселись до-обедывать.
Все уже давно были сыты, но еще долго подавались раз­ные блюда, пока, наконец, не явился спасительный рис, возвестивший, что объедению наступил конец. Простой ва­реный рис есть всегда последнее блюдо, на всяком китай-
264
свом обеде. Никому из вас он, конечно, в горло ве пошел; но Чэн съел полную чашку затем он потихоньку отдал приказание слуге, который теперь надел на него бусы и форменную шляпу. Чэн встал, чтб сделали и мы, и стал расвланиваться, что означало, что он нас больше не удерживает, не смеет мешать необходимому после обеда отдохновению. Предупрежденные вашимн спутниками, мы, подобно истым китайцам, тотчас взяли шляпы, и простив­шись с хозяином, удалились; он проводил нас до вто­рых ворот своего дома, и тут мы расстались.
Замечательно, в самом деле, кав легво чувствуешь себя после витайского обеда, даже тавого, даже объевшись из любознательности: хотя деликатный Чэн и поторопился отпустить нас скорее на покой, но я о нем н не помышлял и обратился к любезному г. Гас с просьбою показать мне некоторые интересовавшие меня общественные учрежде­ния, а именно,-общие спальные, или ночлежные приюты и опий­ные курильни. Первые настолько оригинальны, что я нигде не видал ничего подобного. Представьте себе узеньвую длинную комнату, дверь в которую ведет прямо с улицы. С левой стороны в стене, приставлен открытый, разде­ленный на клетки, шкаф в роде тех, вакие у нас нахо­дятся в швейцарскихъ-собраний, театров или клубов для приема на хранение верхнего платьз, с тою разницею, что клетки этого шкафа бблыпого размера, и не квадратные, а длинные, немного больше среднего роста человека. они рас­положены в четыре ряда друг над другом. Вот вти-то клетки и суть отдельные нумера общественной спальной, на­нимаемые небогатыми людьми, приходящими и приезжающими в Шан-Хай на побывку, из других городов или окрест­ных сел, а также людьми, запоздавшими в данной части города. Читатель убежден, что в описанных клетках есть какая-нибудь подстилка, одеяло и подушка. Ничего нет, вследствие чего, китайцы простолюдины, отправляясь куданибудь на несколько дней, обыкновенно берут с собою собственную постель. Когда я вошел в это оригинальное учреждение, я никого не встретил в комнате, ни хозяина, ни прислуги; да постоянное присутствие кого-либо здесь и не необходимо, так как украдкой воспользоваться кроватью нельзя и плата за ночлег взимается утром. Клетки зани­маются постепенно, начиная снизу, и теперь в нижних уже слышалось храпение, в других только укладывались
266
спать; в трети вдевали новые временные обитатели, при помощи подставной лесенки; а верхние нумера были еще пусты. Мне вспомнились наши спальные вагоны: эта ле­сенка, это храпение над вами, ворочание внизу... Неприятно!
Общественные бани, также паровые, похожи на наши народные, но грязны, и воздух в них ужасно тяжел. Осмотреть их хорошо не удалось, как потому, что я был не один, так и по самому неудобству осмотра бань оде­тому человеку. Меня удивило то, что уже за первой дверью ведущей с улицы я очутился в самой бане, среди раз­детых китайцев. Где же они раздеваются, как и куда проходят в платьях, мимо плескающих водою?-Этого я так и не доследовал, о чем очень жалею.
Из бань зашли в опийные лавочки или курильни. они представляют нечто в роде наших полпивных или не важных ресторанов, с тою разницею, что здесь, вместо столиков и стульев, в комнатах устроено несколько ле­жанок, (кан), покрытых супом, хорошими циновками или тонкими войлоками. На таких канат, находятся две ил более цилиндрические подушки, и когда является посе­титель, ему сюда же подается прибор для курения опия. Когда мы вошли, на некоторых канах лежали посетителя, китайцы, а на одном помещались рядом и курили опий мужчина и женщина; спавших или опьяневших я не ви­дал ни одного, хотя осмотрел всех находившихся тут. Китаец слуга тотчас предложил нам место, спросив, сколько трубок мы прикажем подать, и его вопрос был так просто и откровенно предложен, что можно было по­думать, что посещение европейцами опийных лавочек с целью курения, явление столь же обыкновенное, как и посе­щение китайцами. Точно также и отказ наш он принял весьма простои, получив его, не стал спрашивать-чтб же нам угодно, а преспокойно отошел к своему месту, где был прежде; мы же, точно какие блюстители порядка, про­должали осматривать заведение, переходя из одной комнаты в другую и останавливаясь перед курившими, совершенно незнакомыми нам людьми, и наблюдали за их действиями. Подобная, непонятная и немыслима^ в Европе, бесцере­монность ни мало не смущала китайцев: ни один не ду­мал обижаться, негодовать иля жаловаться, что его беспокоят; и не потому, что они сдерживались, не смея проявлять сво­его негодования; нет, этих чувств ни у одного не было,
266
чтб разглядеть было ве трудно; это было видно по нп добро* душным физиономиям и той обычной учтивости, которые поч­ти всегда характеризуют китайцев. Один из них на­пример, когда я подошел к нему ближе, и внимательно смотрел на приготовление им опиума для курения, как только трубка была готова, предложил ее мне с любезвой, добродушной улыбкой и словами:-ции-цин!-прошу покорно! И это предложение было искренно, в нем не замечалось и тени насмешки, как читатель может подумать.
Я справился о ценах на опий, продаваемый в курнльяях по мелочи, и, несмотря на общую дешевивну в Китае, цены на это зелье оказались очень высокими: каждая трубка опия среднего достоинства, стбнт от 10 до 15 центов; (100 центов равняются одному доллару, который составляет на наши деньги, от 1 р. 50 до 1 р. 75 коп. на ассиги). Сде­лавший же привычку в опию китаец выкуривает одну ва другой две или три трубки, а если средства дозволяютъ-то пять я семь. Вообще курить нужно тем чаще и больше, чем сильнее привычка. Обыкновенно курит раза три, че­тыре в день, следовательно ежедневный расход средним числом можно определить в один доллар; а кто не мо­жет курить достаточно, тот уже страдает. Как велико число потребителей опия, можно видеть из числа курилен, которых в Шан-Хае, например, в некоторых улицах можно встретить чуть не на каждых ста шагахъ-одну.
Теперь я достаточно ознакомился с процессом курения опия и расскажу вам, читатель, об этом оригинальном и для многих людей гибельном удовольствии. Курение опиума настолько не похоже на курение табаку и так мало известно в России, о нем имеются такия ложные понятия, что я скажу о нем несколько подробнее. Во-первых, опия с табаком, ни табаку с опием, в Китае не курят. Для опия существует совершенно особенная, своеобразная, - трубка. Она состоит из чубука около аршина длины; чубук имеет один конец на глухо закрытый; а на некотором расстоянии от него, с боку находится отверстие, в котороэ вставляется фарфоровая или глиняная трубка. Она представ­ляет вав бы на глухо закрытую крышкой маленькую чашву, имеющую в дне отверстие, посредством которого она со­общается с чубуком. На противоположной стороне, тавъсвазать, на вершине крышки, имеющей несколько кониче­скую форму, находится маленькое отверстие, такое маленькое,
что в него может пройти только толстая булавка. Вот аппарат для курения, а для последнего нужны еще некоторые приготовления. Опийная масса, назначенная для этой цели, представляет на вид очень густой сироп черного цвета. Захваченная на железную иглу, она подогревается над пла­менем лампочки, скатывается на пальце, снова подогре­вается, снова скатывается и т. д. несколько раз, пока по­лучит способность отвердевать при охлаждении. Тогда она, подогретая еще раз, приклеивается в виде конуса над упомянутым маленьким отверстием трубки, в которое по­том пропускается игла; масса остается на трубке, а игла, слегка поворачиваемая, удаляется, оставляя после себя канал, проходящий чрез всю массу опия и сообщающийся с по­лостью трубки а следовательно и чубуком. Когда это готово, курильщик обыкновенно ложится, берет чубук в рот, подносит опий к пламени лампочки и держа над ним, втягивает в себя воздух, действуя не щеками, а всей груд­ной клеткой. Опий только кипит, потому что ему не дают загораться пламенем. Не более как в минуту весь опий превратился в дым и курильщик или довольствуется одной такой порцией (с маленький наперсток величиной) или вы­куривает одну за другой четыре, пять и шесть таких пор­ций, так что привычные люди выкуривают опия в день до одной осьмой фунта.
В чем же заключается действие опия? В чем его прелесть, так привязывающая к нему, людей. До сих пор, кажется, все были убеждены, что он дает человеку сон, сопровождаемый какими-то приятными видениями; но это ока­зывается совершенно неверным: ни кавих видений, ни даже сна опий прн курении его не производит. Вначале людям просто нравится запах его дыма, или они начинают ку­рить, подчиняясь моде, или из шалости, как мы табак. И затем незаметно подкрадывается беда, т.-е. приобретается привычка, неудовлетворять которой почти невозможно.
Действие опия на старых курильщиков совершенно тоже, какое оказывает похмелье на пьяницу, Они, говорю, отнюдь не впадают в дремоту, сопровождаемую какими-либо прият­ными видениями, в чем многие убеждены до сих пор, а только чувствуют себя здоровее, бодрее и веселее. От про­должительного некурения у него начинаются разные болезнен­ные ощущения, а именно: боли в спине, под ложечкой, слезотечение, тяжесть головы, общая слабость и иеопределен-
268
ная тоска с упадком духа, а после курения все они про­ходят, уступая место чувству общего довольства н бодрости. Непривыкшие в опию ничего подобного не испытывают. Я, например, курил его много раз и никогда не мог до­биться другого эффекта, кроме головокружения, головной боли, сердцебиения и рвоты, когда курил много; в противном слу­чае эффекта не было никакого. То же передавали мне все пробо­вавшие курить, но не сделавшие привычки. В чем же заклю­чается вредное влияние, оказываемое опием на организм? Оно выражается по преимуществу расстройством органов пищева­рения и питания тела, а главным образом нервной системы.
Люди, курящие опий, ставят себя в такую зависимость от привычки к нему, что, если почему-нибудь онв не мо­гут удовлетворить потребности-утолить эту, так сказать, опийскую жажду, они делаются страдальцами. Сначала они испытывают в теле неприятное состояние, как бы недоста­ток чего-то, неспособность ничем заниматься; потом это неопределенное томление переходит в такия муки, что че­ловек бросает все, отдает последние деньги, чтоб купить лекарство от своего нездоровья, продает платье, если не имеет денег, продает все, не исключая самых дорогих ему людей, идет воровать или даже убивать, если не имеет, что продать. Лекарство же от этой тяжкой болезни есть тот же опий, который таким образом делается для чело­века единственным источником здоровья, хотя и фальши­вого, единственною целью жизни, - но жизни, в-конец испорченной, отравленной до последней надежды. Физиче­ские муки от некурения делают человека неспособным в работе, парализуют волю, производят упадок духа и такое мучительное общее состояние, что человеку легче убить себя, чем дольше переносить свои страдания. Пока курильщик имеет возможность покупать опий, он избав­ляется от них; но дозу надо постоянно увеличивать, а это дорого стоит - и человек не богатый начинает разорять себя. Он сознает, что слабеет силами, погибает нрав­ственно, теряя окончательно волю, -идет, так сказать, к краю пропасти, но не может остановиться и знает, что не остановится. Он сознает, что разоряет свой дом, ведет к нищете свою семью и теряет сон от представляющихся ему ужасов ожидающей его нищеты. Опять нужен тот же губительный опий, который один является средством вре­менного успокоения. Наконец, наступает время, когда его
269
не на что купать и вот на улицах китайских городов появляются знакомые читателю страшные образы полумертвых и почти голых от нищеты людей. И им ничего более не остается, как ждать естественной смерти или, если хватит воли, покончить самоубийством, к чему, впрочем, они при­бегают очень редко.
Гибельные последствия курения опия, однако, не бросаются в глаза, не поражают при беглом наблюдении над людьми. Жизнь, кажется, идет обыкновенным порядком; никакой в этом беды нет и только отдельные личности изумляют наблюдателя своим болезненным и унылым видом. Но не бросается нто в глаза потому, что разрушение как здоровья, так и имущества, совершается медленно. Сильного впечатле­ния еще потому получить нельзя, что курение производится, как я сказал, до некоторой степени втайне и по преиму­ществу ночью.
24-го ОКТЯБРЯ.
День прошел в посещении магазинов и покупке равных вещей, необходимых для путешествия и этнографической коллекции, какую я стал составлять. Эти разнообразные пред­меты, наш красноречивый казак почему-то называл „веща­ми для лести Китая". Таких „вещей для лести Китая", самых интереснейших или изящных, множество, и тут легко разо­риться, тем более, что в магазинах за все запрашивают в три-дорога и, только зная настоящие цены, можно купить де­шево. Эта наука плутовства и обмана в широких размерах развилась, как мне говорили, только с поселением между китайцами европейцев, но не потому, чтоб последние учили их плутовать, а тем что дозволяли это делать с собою и часто сами платили дороже, чем с них спрашивали. Составляя этнографическую коллекцию, я приобретал также фотографии видов, портретов и типов Китая, хотя с нами и была казенная фотография; но, волею судеб, нам с Матусовским не удалось пользоваться ею, и мы знали, что не по­лучим ни одного снимка из всего путешествия (как и вышло). Вот почему приходилось покупать их здесь, до­рогой ценой, у фотографа Саундерса,-который тут один, дальше же, я знал, достать будет негде.
26 ОКТЯБРЯ.
До сих пор я все говорил о европейском Шан-Хае; се­годня же, воспользовавшись любезным предложением г. Гаеъѵ
270
я отправился с пик в китайский город. Миновав фран­цузский квартал и переехав по мосту через канал, окружающий настоящий Шан Хай, мы оставили у городских ворот свой экипаж с слугою и попин в город пешком, так как езда в экипаже в большей части здешних удиц почти невозможна. Входим в город, и какой поразительный контраст между двумя мирами - европей­ским и китайским! Вступая в этот последний, чув­ствуешь себя как будто очутившимся в огромной лавке, наполненной в беспорядке разным старинным хламом. Уже у самых городских ворот громоздятся лавочки и ки­шит толпа китайцев. Чего, чего нет в этих лавках и на этих полках, приткнутых во всевозможных местах, где только есть аршин свободного пространства. Этот бед­ный люд бьется, но пословице, как рыба об лед, торгуя самым разнообразным товаром, а также затеями в роде, например, белых мышей, посаженных в клетки и бегаю­щих в вертящихся колесах или разных кузнечиков в соломенных корзиночках и т. п. Узенькия, грязные и смрадные улицы, сплошь обставлены лавками и мастерскими и загро­мождены подвижными мелочными лавчонками со всяким хла­мом, должно быть, необходимым... Но как пестро, оживленно, шумно и весело! В узких улицах теснота страшная, но и на площадях не многим просторнее: и там такое же движение и почти вся жизнь, как на ладони: мышечная работа, торговля, отдых, еда, чудесное исцеление от болезней, совершение туалета и прор. и проч.-все увидит пришедший сюда путе­шественник... Я остановился возле одного из своих собратий по искусству, туземного эскулапа. Он сидел под тенью боль­шего четырехъугольного зонтика, в роде палатки, на нисень­ком складном стуле, перед большим и также нисеньким столом, на котором лежали всевозможные „целебные" пред­меты: разные коренья, сухия травы, пуки различных веток в виде хвороста, грязные черепа животных (и даже тигра), ске­лет обезьяны, кожа ежа, корки разных плодов, змеиная и крокодилья кожи, изюбревы рога, какая-то птица, высушенная целиком, медвежьи лапы, пучки высушенных летучих мы­шей и проч. и проч. Недоставало только „специфических элек­трогомеопатических средствъ" графа Маттэи... Из хирурги­ческих инструментов на столе знахаря находились лишь иглы да деревянные кровососные банки. При мне к нему додошел больной человек, очень жалкий на вид, худой и
271
с выражением страданья на лице; он обратился в нему за советом, нему я весьма обрадовался, тав как нет ничего занимательнее, вав наблюдать за шарлатаном, вогда он и не подозревает, что оволо него стоит настоящий врач. Довтор с важным видом, исследовал ииульс, сде­лал многозначительную гримасу и нашел нужным употре­бить хирургическое лечение: он вводов ему иглу в спину, ниже лопатви и оставил ее в таном положении. Несчаст­ный пациент терпел, вонечно в надежде на обещанное эсвуляпом „необыкновенно скорое и верное исцеление/
Бедное человечество! вав легво дурачить тебя всякому, у кого есть на это'Талант и призвание!.. Сцена производила тяжелое впечатление, особенно воткнутая игла на моего спутни­ка, и он увел меня за руву прочь.
Пройдя еще по некоторым улицам, мы поднялись на городскую стену и пошли по ней. Туземцы, воторые, ка­жется, должны бы уже привыкнуть к европейцам, с ко­торыми они давно живут рядом, все-таки с любопытством рассматривали нас, как нечто необыкновенное, и особенно женщины; мальчишки, бывшие в улицах и на дворах своих домов, посылали нам, в первый раз услышанную мною, известную брань,-черти или заморские черти (Ян-гуй-цзыИ).
- Смотрите, смотрите!-вричали они: - заморские черти идут по стене!
Это одявво нисколько не мешало нам любоваться хоро­шенькими узенькими каналами, каких много в Шан-Хае. По бокам их лепятся оригинальные домиви, уходящие свои­ми высовими фундаментами в воду; они большею частью двух-этажные, с балконами и легонькими мостиками, пере­кинутыми над каналом и ведущими от двери одного дома к двери другого, противоположного, и перила этих мости­ков сплошь обиты циновками. Я набросал вид одного из таких каналов, и мы пошли дальше по стене, надеясь найти спуск с неё, но такого не оказалось и нам при­ходилось возвращаться назад, что было весьма неприятно. Стоим на стене и думаем,-что предпринять? В это время мальчик-китаец, лет двенадцати, увидал нас, понял, что мы ищем места, где бы можно было спуститься со стены, тотчас притащил откуда-то лестницу, и приставил в стене. Совсем неожиданная любезность! Мне хотелось по­благодарить его, но у меня, к сожалению, ничего не оказаб£Ьь в кошельке, кроме русского серебряного пятачка, уже
272
два года лежавшего в нем. Я подарил ему его на память, объяснив, что он ничего на него купить не может.
Мы отправились домой и по путн заходили в разные давки, из которых наиболее интереса представила для меня лавка с музыкальными инструментами. Их в Китае довольно много,- духовых, струнных или разных медных, в виде сково­род, литавр, колокольчиков, а также барабанов равной величины и формы, и просто дощечек и трещоток. Духовые инструменты похожи на наши кларнеты и флейты, но в са­мом простом виде; струнные могут быть названы гита­рами, балалайками, скрипками, гуслями, цитрами, но также резко отличаются от наших, как формою, струнами, ко­торые у них делают из сученых шелковых ниток или медной проволоки, так главным образом извлекаемыми из них звуками. Одни из них нечисты и неприятны н вообще слабы; другие, наоборот, так громогласны и резки, что способны, пожалуй, выгнать ня дому вон. К по­следним крикливым инструментам относятся маленькия дудки из бамбука, употребляемые при похоронах, богослу­жениях и при поминках умерших родственников. Один инструмент совершенно оригинального устройства и также употребляемый при похоронах и на поминках, состоит из тонких бамбучинои разной длины, собранных в кружок, связанных кольцом и укрепленных на пустом статнве, имеющем мундштук. Он издает слабые мелодичные звуки, но, кажется, не имеет определенного строя и на нем играют так, как дети на гармониках,-что .выйдет, то и ладно, лишь бы играл. Он и основан на том же принципе, как гармоника. Я купил себе несколько разных образ­цов и мы возвратились домой.
Позавтракав и захватив с собою австрийского консула и Матусовского, мы поехали вчетвером в католическое миссионерство, называемое Си-Ка-Вэй находящееся верстах в пятнадцати от Шан-Хая. Европейское влияние не огра­ничилось здесь только площадью, занимаемою городом, а распространилось и на его окрестности. Так, из Шан-Хая идет прекрасное шоссе, устроенное для загородных прогу­лок в экипажах; вдоль его рассеяны дачи и рестораны („бунгало", как их там называют), стоящие между по­лями хлопчатника и окруженные небольшими садиками. Смотрю кругом и все здесь говорит о Европе, так что про Китай совершенно забываешь. Приехали в миссионерс^Ь,
273
доложила о себе, а скоро один аз патеров вышел в нам а с полною любезностью изъявил готовность показать все учреждение. Учреждение несомненно полезное и весьма интересное. Оно назначено для туземных детей, брошен­ных родителями или бесприютных сирот - и так вав оно существует уже давно, то в нем образовалось неевольво отделений равных возрастовъ-от новорожденных до взрослых молодых людей, которые получают здесь Образование. Воспитанники его обучаются китайскому чте­нию и письму, а также латинскому и французскому языкам; кроме того, они получают некоторые общеобразовательные сведения, но, кажется, главным образом изучают философию и богословие; а также занимаются разными ремеслами и искус­ствами. Мы осмотрели устроенные здесь мастерския-столяр­ную, сапожную, слесарную, для резьбы по дереву, лаковых изделий и живописи, где пишут почти исключительно образа для. христианских церквей, находящихся в Китае, и для хнтайцев-христиан; везде работали дети и юноши, по внеш­нему виду - китайцы, но в своем обращении и манерах имевшие гораздо более европейского, а некоторые даже и типом вовсе не походили на китайцев, невольно наводя на равные мысли о своем происхождении. Мы прошли черев хорошенький садик, в котором все было зелено; цвело много цветов и весело щебетали птицы. Какая благодатная страна, невольно воскликнешь здесь, представляя себе наши холод, слякоть и, пожалуй, уж снег в вту пору. Патер провёл нас на обсерваторию, где показал одииделожный црябор, с которым, к стыду моему, я раньнпг не был знаком. Этот прибор дает графическое изображение, тоесть сам записывает, колебания температуры в течении дня и ночи, изменениенаправления ветра, давление барометра и даже количество выпадающего дождя. Все это делается прибором самостоятельно, так что наблюдателям остается тшко рассматривать потом вынутые из машины листы и пЦВзодить их знаки на обыкновенные цифры и буквы. Показывая нам свое учреждение, патер весьма подробно и Л ^сивым интересом расспрашивал нас о плане нашего предстоящего путешествия и его целях... Все цели беспокоили нх! Нет сомнения, что у европейцев много корыстных видов на Китай и они, казалось, боялись, как бы мы не в^^осхитнли их планов и, следовательно, выгод.
^^^этом же миссионерстве находится и отделение для дево-
0. я. ПЯС1ЦКИЙ,
D* ’’
274
C* !» 1». •
, чек, где живут и которым заведуют сее»р4г/'Нам инте, * ресно было видеть и его, но туда, как объяснил нам патер,
не только мужчин, но даже дам, не пускают... Понему же дам-то? Мы не стали спрашивать, на чем основана такая
таинственность, вовсе не идущая к учреждениям подобного рода,-не стали, боясь коснуться, может быть, щекотливого вопросами, простившись, уехали домой по другои ДороН.
На пути встретилась одна деревня, на улице которой было множество людей, взрослых и ребят. Жизнь со всеми её проявлениями била здесь горячим ключом, и тут же, почти рядом, на воткнутом в землю шесте, висела грубая деревянная клетка с заключенной в ней головою преступ­ника, казненного два месяца назад. Мы ехали быстро, и я заметил только темную круглую массу, приютившуюся в одном из углов клетки. Как ни привык я в анатоми­ческом театре ко всякого рода разделению человеческого тела, тем не менее вта голова вызвала во мне тяжелое и
неприятное чувство, а также невеселые мысли о нашем, так часто погрешимом, правосудии и ужасных мукахъ£человека, медленно ожидающего своей казни. Я задумался... В Европе составилось убеждение, что китайцы равнодушны в жизни и умирают от руки палача также спокойно, как ложатся спать... Как они идут на казн, мне, к сча­стию, не привелось видеть. Но о том, насколько презри­тельно относятся они к жизни, я много беседовал с теми, кто долгр жил среди китайского народа; сам видел много больныхъ** пришел к тому заключению, что китайцу, как и всякому другому человеку, пока он здоров, жизнь доре* же всего на свете. В самом деле, что доказывает их страстное желание „ долгоденствия “, о котором везде чита­
ешь и слышишь и которое считается одним из „пяти выс­ших даров неба8? Для чего же китайцы так старательно ищут средств для продления своей жизни? Как согласо­вать с равнодушием к жизни их страх даже перш обыкновенной смертью, а не перед казнью? Может (ЯК, во время последней, китайцы умеют только умирать герой­ски, но разве ото значит, не жалея, расставаться с жизнуо?. Нет, китайцы любят жизнь даже тогда, когда право житв^ покупается очень дорогой ценой, например, самым тяже­лым трудом. Смерти же они не желают, а боятся; и у иных отот страх проявляется точно также, как у торых из наших малодушных и слабонервных люд^^к
276
китайцы простолюдины, как рассказывали мне, набегают даже разговоров о смерти, (сы) стараясь не произносить этого слова; они даже не любят называть гроб его настоящим именем (гу£нь-ц&й), а говорят просто-„дерево", (му-тоу). Ошибочно было бы видеть доказательство презрения к жизни и равнодушие в смерти в том, что толпа бесчувственна в вывешиваемым в клетвах человеческим головам: это доказывает только то, что люди ко всему могут при* выкнуть, и что назидания в отрубленной и выставленной на показ голове гораздо меньше, чем ожидал законодатель. С большим сомнением отношусь я также к словам тех, которые рассказывают о смехе, еде и веселом говоре, происходящих будто бы при исполнении смертной казни, рядом со сценами медленного душения человека, по закону, или отсечения головы; а если это так, то опять может служить подтверждением тольво-что высказанной мысли, т.-е. что в публичной смертной казни, особенно, часто по­вторяемой, назидательного для других весьма мало...
Но, приехали домой. Пообедали и вечером отправи­лись с Матусовсвим в сопровождении того же обяза­тельного г. Гаса в витайсво-европейский город, в хотр* ром мнеи хотелось посетить еще те кварталы, которые днем спят, но за то живут полною жизнью ночью. По улицам, освещенным газом и многочисленными бумажными фонарями разных видов, которых по нескольку висит в каждой лавве, двигаются густые толпы народа, почти исключительно мужчин и почти исключительно китайцев. Эти люди теперь не спешат и не бегут, толкаясь и сбивая друг друга с ног, как это обыкновенно бывает днем; теперь видно, что они вышли гулять, отдыхают, наслаждаются или просто ходят по улице, потому что здесь веселее чем дома. Но не одной прогулкой на свежем воздухе наслаждается здесь публика^у неё есть мнбго удовольствий и развлечений: трак­тиры иЛ'Чайные с музыкантами, певцами, фокусниками и забавЪнми расскащиками, а также молоденькими певицами; есть театры, курильни опия и особые, несколько таинственицы заедения также с музыкой, певицами и опием. Как пЗравэ открыты на улицу или отделены от неё только од­ной Ягодной дверью, так эти последние скрыты в глубине дворов, среди лабиринта коридоров и лестниц здешних двух-этажных домов, так что можно долго ходить около ямрго заведения и не подозревать о его существовании^ или
276
знать, что оно существует, да не уметь найти входа. Евро­пейцу, и особенно путешеетвенннву, да еще не умеющему объясняться с туземцами, чрезвычайно трудно проникнуть в втот уединенный и скрытый мир и не всегда, говорят, безопасно отправляться в подобные места. Хотя я теперь мало верил в рассказы европейцев о всевозможных опас­ностях; но не смел и отрицать их, а потому должен был подчиняться советам моего руководителя. Но умей я хоть сколько-нибудь говорить по китайски, я бы везде побы­вал и убежден, что вынес бы свою голову целою.
Бродя по отдаленной части города, переходя из одной улицы в другую, и проходя переулками, мы не раз попа­дали в такие запутанные проходы, что один я едва ли вы­брался бы из них. Идем, например, по улице и вхо­дим в ворота, как будто ведущие внутрь двора; оказы­вается-переулок, длинный и темный, заключенный между глухими высокими стенами и его едва освещает висящий гденибудь пузатый бумажный фонарь. Идем по втому переулку и в стене находим дверь; напротив её, в противополож­ной стене другая такая же; это оказывается то же род ^реулка, пересекающего первый. В них совершенно пу­сто,-ни души, кроме нас троих. Этот второй переуло­чек или проход так узок, что локтями можно почти ка­саться противоположных стен. Дошли по нем до конца; тут в боку видим решетчатое окно, из которого валит освещаемый изнутри пар. Я заглянул: вижу-какая-ко кухня, где несколько поваров творят многочисленные и разнооб­разные кушанья, и наше появление, наше бесцеремонное за­глядывание и громкий разговор на французском языке при­нимаются ими, как явление самое обыкновенное; они ни на минуту не отвлеклись от своего дела и на нас, можно ска­зать, не обратили ни малейшего внимания... Идем дальше. Переулок повернул на лево и стал несколькфдошире; он проходил теперь между двух-этажныии дойши полукитайской, полуевропейской архитектуры; в ихъ*окнах везде был виден свет; из дверей нижних этажей вы­глядывали китаянки, которых можно было видеть, многц^и внутри комнат через отворенные двери. Иногда между ними сидел мужчина, то же китаец. Женщины иля рабо­тали что-нибудь или сидели и полулежали, ничего не делая и беседовали с гостем.
Женщины, стоявшие в дверях, при нашем приближц|||
277
большею частью прятались. Наш путеводитель входит в одну из таких отворенных дверей; мы вошли за ним и очутились в небольшой комнатке, где у стола сидели ки­таец и две китаянки. Вошли мы, как власть, как поли­ция, без позволения, без поклона и, рассматривая их, вели свой непонятный для них разговор, о них же. Я чувство­вал всю неловкость подобной бесцеремонности, возможной только в Китае, и для меня совершенно непривычной. Но, думаю себе, значит в этот дом можно входить всем без доклада и приглашения. Китаец, очевидно, злился; женщины-тоже. Они говорили между собой; наконец одна из них обратилась к нам и сделала рукой какой-то жест, который, пожалуй, мог значить-убирайтесь вон! Мы исполнили её желание, но предварительно заглянули че­рез дверь в соседнюю комнату которая оказалась пустою и интересного в её обстановке, как и передней, ничего не было. Этот эпизод интересен только своим способом вхождения в частный дом, чтоб „скромно" ознакомиться е его устройством и тем, что в нем происходит. Спо­соб, как видите, самый простой: дверь не заперта, зна­читъ-входи.
Пройдя далее по переулку, мы прямо из него поднялись по одной грязной каменной лестнице во второй этаж какого-то дома и вышли на галерею, с которой можно было удобно смотреть чрез открытые окна в ярко-освещенные комнаты верхнего этажа. они имели изящную обстанов­ку в китайском вкусе; то хорошенькия, то некрасивые, но одинаково нарядные китаянки ходили по ним или сидели у столиков, болтая с китайцами и что-то ели; а в глубине раздавались звуки безобразной туземной музыки. Нас заме­тили, поняли, что мы наблюдаем за ними, но ничем не выразили неудовольствия, за подобную нескромность.
Я попросил г. Гас войти в дом и вообще не спешить. - Невозможно,-ответил он и повел нас дальше.
Пришли к двери, от которой вела лестница в верхний этаж, где находился театр; хотели было войти туда, но китаец, молодой малый, весьма учтивым образом не Ж* етил нас, дав понять, что мы можем наткнуться нМР приятность.
- Лучше будет, если вы не войдете, - сказал он вам самым мягким боном.
Мы послушались и пошли дальше, ограничиваясь заслЗДя*
278
ванием по пути в освещенные окна и двери, которые все вели в равные увеселительные заведения.
Чувствую, читатель, что вас не удовлетворяет кой расевав, что в нем недостает подробностей, разговоров с туземцами и объяснений виденного. Но думаете ли вы, что сам я был доволен таким беглым осмотром и недомолв­ками нашего путеводителя?.. Что делать! Но, когда видишь все это в первый раз, тогда и поверхностное энакокство полно интереса и какой-то таинственности, которая де. лает действительность похожею на еон, - превращает ! сцены из житейской правды в туманные картины, пока­зываемые в вале театра, когда вся она темна, а освещена только сцена. Итак, если вам не наскучило бродить со мною по китайским закоулкам, пойдемте дальше. 1
В квартале, по которому мы проходим, буквально все дома открыты для каждого, желающего в них войти;- целые переулки ваняты ими, а также курильнями опия; последние представляют много различных степеней,-от са­мых комфортабельных, хотя для европейского глаза весьма и весьма скромных, до курилень последнего сорта, посе­щаемых равными уличными бродягами и даже нищими. Воз­дух не только в этих домах, но в самих переулках наполнен кухонным чадом, дымом опия и испарениями разлагающейся грязи. Когда мы очутились в этих верте­пах, некоторые китайцы обращались к нам с предло­жением своих услуг, проводить нас, куда нам угодно,- в надежде, конечно, получить за труд какую-нибудь плату. Я попросил спутника, спросить у одного из них, мо­жет ли он привести к какой-нибудь женщине, которая позволила бы снять рисунок с её ноги.
Ёси! Ёси! (английское уез, в китайском произношении), -ответил, обрадованный предстоящим, зароботком не­счастный оборванец.
Велели вести, и он повел нас по еще более темным и грязным переулкам, но в которых людей было больше. В одном месте прошли мимо расскащика, который, над­саживая свои легкия и гортань, забавлял шумевшую толпу но; кажется, почти ничего не получал от своихъ* слушате­лей. Наконец провожатый привел и мы вошли в дом; проводник объяснил (хозяйке, надо полагать) цель нашего прихода. Но в ту же секунду, получив пощечину, вышел вон, и сделал это с таким невозмутимым спокойстви­
279
ем, как будто вовсе не заметил оскорбления и дорогой стал утешать нас, обещая провести к другой обладатель­нице маленьких ножек. Идем дальше. Он останавли­вается у нового дома; ступит в дверь, передает прика­занное ему предложение явившейся на пороге китаянке, по­лучает новую пощечину и, несколько сконфуженный неуда­чей, продолжает путь, все-таки приглашая нас следовать ва собою. В третьем доме его не ударили по лицу только потому, что он вб-время увернулся. По всей вероятности он вперед внал, что все вто именно так и совершится, что иного результата и ожидать нельзя; но его цель заключалась совсем не в том, чтоб мой альбом пополнился рисунком изуродованной женской ноги, а в том, чтоб заработать плату за проводы и самоотвержение, с каким он подстав­лял свою физиономию под удары грубых и безобразных китайских баб. Эта цель была им достигнута: он полу­чил франк и, совершенно довольный, простился с нами, выражая сожаления, что не удалось исполнить нашего желания.
Проходя далее по улице, мимо одной двери, из кото­рой доносились звуки музыки и песень, мы вошли в нее и поднялись по качавшейся от ветхости деревянной лестнице во второй втаж дома.
В первой маленькой комнате стоял китаец за при­лавком в роде наших трактирных, и разливал чай в стоявшие перед ним многочисленные чашви; в следующем помещении, гораздо бблыпем, находилась публика, состоявшая исключительно из мужчин; а в глубине залы, на возвы­шении, сидели артисты-музыканты и певицы. Комната была полна и только одна скамейка оставалась свободною; сесть же на нее можно не более как двоим, а нас было трое.
Я не хотел садиться, потому что стоя мне было удоб­нее видеть и сцену, и публику; но один из китайцев тотчас встал и уступил мне свое место.
- Цзо, цэо! Цин-цзо! (садитесь, садитесь, прошу са­диться),-заговорил он: я было попробовал отказаться, но он так пристал, что пришлось скорее сесть, чтоб не мешать слушателям, большая часть которых уже отверну­лась от сцены и смотрела на нас.
На Сцене в вто время одним стариком и двумя мо­лодыми певицами исполнялся в разговорной форме юмори­стический расевав, не совсем скромного или, правильнее совсем нескромного содержания, сопровождаемый иногда
280
пением куплетов с акомпаниментом своеобразно! скрипки старика и гитар, на которых играли девицы. Пение и декламация артиста заключали в себе столько живости и комизма, что, даже не зная содержания, его можно было с удовольствием слушать и следить за игрою его физиономии; пение же девиц, может быть, весьма искусное с ки* тайской точки зрения, напоминало моему уху, не в обиду им будь сказано, крики оперируемых вошек. Но играли они на своих инструментах весьма недурно, не смотря на длинные ногти и серебрянные наперстки, в вершок и более длины, какие носят щеголихи китаянки на двух послед* них пальцах рук, собственно для сохранения длинных ногтей, но больше из подражения моде или чтобы заста­вить думать, что под ними сохраняются весьма длинные ногти, считающиеся признаком аристократизма, на том ос* новании, что, следовательно, человек может жить не от труда рук своих. (Действительно, рабочие люди никогда не . носят длинных ногтей.) Тотчас как только мы сели на свои места, нам подали чашки с чаем, предложили огня закурить папиросы и спросили плату за вход (20 центов, -коп. 25 на серебро).
Публика успокоилась, и я было раскрыл альбом, чтоб набросать вид сцены и артистов, но мне удалось сделать лишь несколько первых очертаний, как зрители, смотрев­шие на нас гораздо более, чем на сцену, вдруг потяну­лись ко мне с своих мест, сначала ближайшие, потом и более отдаленные и стали собираться около меня круж­ком. Пока было можно я продолжал чертить. Певицы тот­час заметили, что с них рисуют, законфузились и стали прятаться за свои гитары; старик же не только не смущался, а, повидимому, был даже польщен, да и публика, казалось, тоже была обрадована доставленным ей новым развлечением. Не радовало только меня её лестное внимание к моей ра­боте, которую я должен был прервать, потому что все было поднялись и направились в мою сторону. Я закрыл альбом и, когда певцы кончили, мы ушли, чтоб продолжать нашу ночную экскурсию.
Видели мы еще много других увеселительных домов, однообразной постройки и занимающих целые кварталы под ряд. Эти все без окон, а имеют только дверь, выходящую на улицу и заставленную частоколом из бре­вен, из которых одно вынимается, когда нужно пропус­
281
тить гостя. Домики населены, как казалось, исключитель­но женщинами и жалкия обитательницы подобных приютов -большею частию сироты или купленные (иногда ва гривен­ник!) и воспитанные особого рода эксплуататорами мужского или женского пола. Этих девущек можно видеть стоящими у своих дверей или гуляющих по улице около своих до* мов и от скуки приглашающих к себе в гости всех, проходящих мимо.
Отсюда мы прошли переулками, которые можно назвать царством ужасающей нищеты я самого грубого разврата, разврата по неволе, а не по призванию,-царством болезни и нравственной смерти живущих или слоняющихся тут людей. Мы прошли слишком быстро и у меня остались лишь смутные воспоминания. В заключение рассказа об втой про­гулке, считаю необходимым прибавить, что нигде, ни разу, мы не встретили самой малейшей неприятности или оскорбления не только злого* умысла. Таков факт; а зависит ли он от чувства страха к европейцам и основанного на нем уважения или просто от мирного нрава китайского народа, предоставляю судить другим, более счастливым путеше­ственникам и знатокам Китая.
Следующий день прошел в приготовлениях к отевду, и еще некоторых покупках в городе, а вечером, после прощального обеда у г. Шлих, мы отправились на пароход ,Fire Queen” в сопровождении наших любезных знако­мых, о которых мы увозили с собою самые приятные вос­поминания. Мы ехали теперь в Хань-Коу, вдвоем с Матусовским, так как Сосновский с остальной компанией вы­ехал туда уже три дня назад.... В Шан-Хае действи­тельно жизнь дорога.
27 отвея.
Когда я проснулся и вышел на пулубу, пароход был уже далеко от Шан-Хая. На встречу нам плавно кати­лись быстрые воды Сына Океана (Ян-Цзы), и теперь уже нет сомнения, что мы идем по реке, которую китайцы справедливо называют еще .Великой Рекой” (Да-Цзяп) или .Рекой” (Цзян), желая втим сказать, что другие реки пе­ред нею уж не реки. Она так широка здесь, что её бе­рега едва видны и картина скорее напоминает море, если не всматриваться очень внимательно в даль. Вода её вовсе не имеет голубого цвета, как можно было думать по до­вольно употребительному в Европе названию-Голубая рекач
282
& грязно-желтый, да китайцы никогда её голубою (ЛжньЦзян) не навивали и не навивают.
Погода стоит превосходная, и я расхаживаю в одном сюртуке по палубе, убранной живыми цветами, и наслаждаюсь светлым и теплым днем. Мне даже жарко стано­вилось по мере поднятия солнца над горизонтом; впрочем, в тени было свежо. Берега реки несколько сблизились я на них внднелись зеленые поля и рощи около деревень; над нами пролетали стада диких уток и гусей, которые иногда поднимались, при нашем приближении, из густых бесконечных зарослей тростника, тянущихся по обеим сторо­нам. По реке идут под парусами туземные лодки и джонки, в большом количестве; на берегах и судах видны ки­тайцы и очень редко праздные, обыкновенно же занятые чем-нибудь: или ловят рыбу, или режут тростник, скла­дывая его на лодки или работают на судах.
Местами берега Ян-Цзы пустынны и представляют уто­мительные, своим однообразием, равнины; большею же частью местность холмистого характера и некоторые холмы достигают значительной высоты. На реке не редко попа­даются скалистые острова, которые, как и берега, оживлены пагодами или монастырями; на берегах часто встречаются города с своими зубчатыми стенами и деревни с симпа­тичными сценами тихой, но деятельной сельской жизни.
За завтраком мы познакомились с нашим капитаном, американцем мистером Пол и его чрезвычайно 'толстой мйсыз Пол, которая, несмотря на четырнадцать лет своей супружеской жизни, до сих пор так влюблена в своего мужа, как будто после свадьбы не прошло и четырнадцати дней. Мне вчуже становилось жутко... Четырнадцать лет стра­стной любви)! Но капитан Пол, терпеливо выносил эти гоне­ния. Сегодня^же познакомился я с одной интересной личностью, находившейся на нашем пароходе,-воспитанницей госпожи Пол, китаянкой Филоменой, которую она получила от одной англичанки, уехавшей на родину, куда девушка не захотела последовать ва нею. Миниатюрная, некрасивая смуглянка имела, как я узнал, восемнадцать лет, но на вид ей казалось не более четырнадцати; черты её лица непра­вильны, но не неприятны; зубы прекрасные, белые и ровные; черные волосы гладко зачесаны назад и заплетены в одну косу. Одета она в синюю рубашку с широкими рукавами и спускающуюся ниже колен, в черные широкия шаровары
288
и китайские башмаки, но не крошечные женские, а маленькие мужские. Движения её медленны, говорит она своим симпа­тичным голоском тоже чреввычайно медленно н тихо. Она родилась в г. Су-Чжоу и во время так-называемого Тайпин’ского мятежа была потеряна на улице матерью, может быть, убитою, и осталась в совершенно бевпомощном поло­жении. Такие случаи часто бывают во время войны. Упомя­нутая добрая лэдн, жившая в втом городе с своим му­жем, взяла ее к себе и воспитала. Девочка сделалась христианкой, получила имя Филомены и сохранила свои здо­ровые ножки, которых еще не успели нвуродовать. Теперь она очень хорошо говорит по-английски, немного по-францувски и по-португальски; но не забыла и родного языка, на котором умеет даже несколько читать н писать. Кроме того, у неё проявляются способности и любовь к рисованию, ко­торое помогло мне сблизиться е этой девушкой, интересной своею национальностью и судьбой. Хотя она была очень скромна, но в ней вовсе не замечалось дикости китаянки; она не пряталась от мужчин, а совершенно спокойно оста­валась в общей вале и по вечерам иногда присутствовала ва общим столом. Как любительница рисования, она часто подходила ко мне, когда я работал на палубе или в вале и, став возле меня, следила за моей рукой, по временам спрашивая объяснения того или другого приема-и постоянно выражала желание научиться рисовать красками и также легко скоро и хорошо... Да не подумает благосклонный чи­татель, чтобы я хвастался последними словами; я просто не хочу ничего выпустить из немногих слов Филомены, ха­рактеризующих её личность, которая меня занимала тем более, что я не надеялся встретить другую китаянку, с которой бы мог хотя немного поговорить непосредственно, т.-е. без переводчика, так как иную беседу я и ва раз­говор не считаю.
- Какая комбинация! - восклицает однажды мистер Лол, подойдя к нам: на американском пароходе русский доктор беседует с китаянкой на английском языке!
Действительно редкое сочетание... Я распрашивал Филожену, между прочим, о её намерениях и планах в бу­дущем, на чтб она сказала, что надеется выйти замуж, что имеет уже жениха, китайца, но еще не решилась на этот шаг. Мне хотелось узнать степень её развития въ
284
религиозном отношении-и из разговоров с нею ж при­шел к заключению, что в сущности она не имеет ни­каких понятие о религии; а знает лишь несколько молитв, которые повторяет аккуратно утром и вечером, но, кажется, не понимает даже и их настоящего смысла. Я пожалел об этом и сказал ей, прибавив, что из неё могла бн быть хорошая проповедница христианства между китайскими женщинами, и мне казалось, что эта мысль очень понрави­лась ей, потому что она сама несколько раз потом возвра­щалась к ней, спрашивая, что же нужно знать христианину? И я насколько съумел, высказал ей свои искренния убежде­ния, которые Фнломена выслушала с большим вниманием, но читатели» знать их вовсе неинтересно.
Трое с половиной суток провели мы на пароходе, под­нимаясь по Ян-Цзы-Цзяну и все углубляясь в страну. За это время проехали две провинции, - Цзян-Су и Аньй^уи и вступили в третью - провинцию Ху-Бэй; проехали мимо семнадцати городов, расположенных на его берегах, на которых я насчитал двадцать семь высоких многоэтаж­ных пагод (та), чаще всего шести или осьмиграиных, большею частью старых и не поддерживаемых; так что не­которые из них обросли наверху и на карнизах травой и порядочным кустарником. Значение их не религиозное, а они играют роль памятников, поставленных в воспо­минание каких-нибудь событий. Эти пагоды далеко не так изящны и грациозны, как о них привыкли думать, какими я и сам ожидал увидать их... Движение туземных судов по Ян-Цзы громадное, несмотря на пароходы, которые, го­ворят, значительно уменьшили размеры туземной торговли. Особенно сильно оживляется иРека“ после ненастной погоды, причина чего заключается в следующем: бури на таком широком просторе бывают очень опасны даже для больших китайских лодок и потому застигнутые непогодой суда спешат добраться до какой-нибудь пристани и тут оста­навливаются, чтоб переждать бурю. Но как только погода изменяется к лучшему, все они разом пускаются в путь и тогда на обширной поверхности реки появляются густые и просто бесконечные вереницы различных лодок с их рубчатыми парусами, поднятыми для просушивания их. Кар­тина поразительная и едва-ли еще где можно увидать по­добную ей!
Так как пароход останавливался в несколькихъ
285
пунктах лишь на самое короткое время и так как мы с Матусовским ехали не как путешественники, а только догоняли нашего начальника, который торопился скорее вы­ехать из Хань-Коу, в дальнейший путь, то мы лишь мель­ком видели некоторые города, и я даже не стану называть их. Упомяну только о Нань-Кине, который с парохода почти не виден и от которого, говорят, остались лишь жалкие остатки, благодаря упомянутому Тайпин’скому бунту, а от знаменитой фарфоровой башни не сохранилось ни одного кир­пича, которые теперь развезены по всему свету.
С каждой пройденной милей мы продолжали углубляться внутрь Китая и, наконец, 81 октября, наш пароход под­ходил к огромному, как казалось одному, городу, рас­кинувшемуся на обоих берегах Ян-Цзы и впадающего в него здесь большего притока,-Хань-Цзян. В географиче­ском же отношении, в зтом пункте находится не один, а три города:-У-Чан-Фу,-главный город провинций Ху-Бэй и Ху-Нань, г. Хань-Ян-Фу, и г. Хань-Коу, крайний пункт нашего плавания и в то время вообще пароходного сообщения по Ян-Цзы. Этот пункт весьма важный и интересный.
ГЛАВА
ДВА МЕСЯЦА В ХАНЬ-НОУ.
Хань-Коу л. парохода.-Русская вояовия.-Носжхыдпиг.- Надвждк и жоим првюхпи.-На п* сторой Яигь-Цжв.- Тоша ва какк, и ооиджш-tunu вжгажчжОго ш.-Саадаки о кпготовлял чая.-Пять а яип чаи?-*Кххаисш УЛЖЦН.-Кхтвя.-Вжзктн » МАНДАРИНАМ.-У<иши ЖЖТАИОИМ ВОЙСКАМ.-Вшп в частному чыопку.-Навоторня рвмкиа.-Издали жв вамвтка.-Уродоваям хисих йог.-Красавица Спи.-Скачка казаков.-Фальшивая трпога.-Оицишли удовохьствия проивиикв.-Рождество и Нови! год в Хань-Коу.-Завжтжя вврвводчижи.-ПгоцАиьнж* овад с пъпцами.-Ди слои о китайском язик.
Главам путешественника, подъезжающего в хорошую погоду на пароходе к Хань-Коу, представляется следующая понорама: перед собою он видит обширную зеркальную гладь Реки, уходящую в прозрачную, сливающуюся с небом, даль; на правом берегу тянется длинный ряд вданий, стес­нившихся в одну густую массу, возле которой на реке стойт как бы другой, пловучий город,-это множество разнообраз­ных судов, а за ним возвышается оживленная набереж­ная, усеянная рабочим людомъ-почти исключительно китай­цами. Из этой густой массы китайских построек, обле­пивших берег, взгляд его тотчас выделяет ряд двухъ­этажных европейских домов, которые все до одного ка­жутся дворцами перед нисенькими и в общем не пред­ставительными постройками туземцев. Перед европейскими домами тянется, приблизительно на версту, высокая каменная набережная, вдоль которой проходит чистая широкая улица или, скорее, длинная площадь, обсаженная со стороны реки густым рядом еще зеленых, пушистых нв. Это европей­
287
ский квартал Хань-Коу, а непосредственно за ним следует китайский город с своими как бы старающимися взлететь кверху крышами домов - и почти полным отсутствием какой бы то ни было зелени.
Пароход наш остановился у пристани, на которую мы должны были сойти и в кают-компанию, где мы еще соби­рали разные мелкие вещи, вошел незнакомый нам пожилой человек и приятно удивил нас русским приветствием. Это был наш здешний вице-консул Н. А. Иванов, кото­рого мы раньше знали только по имени. Каждая встреча с земляком вдали от родины^ост&вляет человеку одно из самых отрадных чувств, за которые многое можно отдать. Сегодня же нам предстояло познакомиться со многими живу­щими тут соотечественниками. Мы отправились вместе с г. Ивановым пешком в приготовленное для нас помещение в единственном, имеющемся в Хань-Коу, отеле. Наша комната, как и весь отель, имела невзрачный, неприбран­ный вид, и после парохода, где все сияло чистотой и изя­ществом, эта новая обитель произвела на нас весьма не­приятное впечатление; но выбора не было. Неприятная комната, впрочем, имела ту выгоду, что она выгоняла на улицу, и я действительно тотчас пошел бродить и в этот же первый день перезнакомился почти со всеми членами здешней рус­ской колонии, в которой находились и две дамы-жена вицеконсула и его сестра, г-жа фон-Глен. Предметов для бе­сед у нас было, конечно, много: они расспрашивали нас о России, а мне хотелось скорее знакомиться с тем, как они здесь поживают. Все они хорошо обставлены, вполне по-европейски, но жалуются, особенно дамы, на сильные лет­ния жары и необычайную сырость воздуха в весеннее время. От жары, говорят, нет спасения ни днем, ни ночью, не­смотря на самые легкия одежды, на постоянное обмахивание веером. Летом на солнце ртуть поднимается, говорят, до 46° R и до 30° в комнатах, несмотря на разные приспо­собления в домах, веера и панкеры; испарина ничего не дает делать, потому что приходится почти беспрестанно вы­тирать лицо и руки; жара мешает спать ночью и доводит до расслабления и головокружения. Дети, даже родившиеся в Китае, также томятся от жары. И таких тяжелых меся­цев в году четыре, (начиная с июня). За это время все так привыкают к теплу, что когда под влиянием север­ного ветра температура упадет до 24-х грацодъ
288
все начинают зябнуть, а при четырнадцати уже просто дрожат от холода!
- А вав китайцы переносят зной и чем онн защи­щаются от него?-спросил я.
- Работой, должно быть, - отвечали мне, - потому что они целые дни проводят под отврытым солнцем да еще часто с голой головой.
Действительно, на летнее время выпадает самая тяжелы работа, это-самый деятельный сезон в Хань-Коу: тогда совершаются главные дела по повупве и отправке чая. Но, разумеется, не любовь в теплу и не желание погреться на .приветливом солнышке* вызывает ввтайцев на улицу. Тот, вого не выгоняет неволя, сидит в саду, под на­весом зеленых веранд, в тени галерей или знявомил чита­телю прохладных двориков. Остальные же, чтоб не умереть с голову, принуждены таскать тюки товаров, чайные ящики, мешки с каменным углем, бревна, камни, кули с мукой и проч. и проч., словом все, что у нас перевозится ва те­легах лошадьми, здесь проходит -через спины и плечи людей. К переносимым тяжестям надо прибавить еще мандаринов и вообще людей достаточных классов, кото­рым не охота ходить пешком по жаре и они ездят в носилках на плечах тех же людей.
Вот картина Хань-Коу в летнее время, которого, к сожалению, нам не удалось видеть, чтоб познакомиться подробно и точно со всеми сторонами чайного дела. О деятельности же летнего сезона я мог составить себе по­нятие, потому что в пунктах, подобных Хань-Коу, работа никогда не превращается совсем. Китайцы трудятся здесь целые дни, и целые дни с утра до вечера раздаются их врики, очень похожие на стоны, какими они всегда сопровождают тяжелую работу при переноске тяжестей, вероятно, для того, чтоб идти равномерно в такт с товарищем, когда не­сут что-нибудь вдвоем, или с колебаниями своего гибкого коромысла. Таков повсеместный обычай у китайцев.
В первые же дни моего пребывания в Хань-Коу я довольно насмотрелся на этих молодцов, которые не боятся ни зноя, ни холода: несмотря на наступивший ноябрь, они почти все работали полуголыми. Я так наслушался их упомянутых криков или стонов, что даже, когда никто не кричал, они постоянно раздавались у меня в ушах. Раздаются и теперь, когда я переношусь воспоминаниями въ
289
Хань-Ко/ский порт. Вот быстро идут двое и несут по­вешенный на коромысле тюк. „Ох-ох-о!“-кричит про­тяжно один. „Эх-их-и!“-отвечает ему товарищ. „Эхъхю-хю!“-стонет опять первый. яЭ-хе-хе!“-вторит другой. Первый: „Э-холи!* Второй:-„А-холи!“ Первый! яЭ-хэ1“ Вто­рой:-„И-хи!“ и так далее, на разные лады, но все в том же роде. Я привожу подобные, в сущности ничего не значащие слова или даже звуки, потому что, по моему убеж­дению, без них не цельно представление; останутся про­белы, которые так раздражают и заставляют досадывать когда читаешь описание путешествия и желаешь все внать, все до мельчайших подробностей. Я научу вас даже прочесть эти китайские звуки правильно, как они раздаются там, в Срединном Царстве, по большим дорогам, в горах, по рекам и на улицах городов. Вы не читайте приве­денные слова просто, а кричите жалобным голосом, как будто вы страдаете от боли, протягивая по преимуществу первый слог, и произнося коротко другие. Тогда вы воссоз­дадите эту музыку и впечатление будет верное т.-е. тяжелое.
Да, пока я не привык, мне было очень неприятно, просто тяжело, слышать эти грустные, надрывающие душу, крики. То же говорили мне другие, а наши дамы рассказывали, что они в первое время готовы были уйти куда-нибудь из дому, чтоб только не слыхать раздававшихся на улице под их окнами стенаний.
Здешняя небольшая русская колония, существующая в Хань-Коу около пятнадцати лет, состояла человек из двадцати, большею частью молодых и холостых людей, помещавшихся в трех домах,-г. Иванова, г. ТокмаковаШевелева и К° и г. Родионова *). Колония эта обязана своим существованием чайной торговле. Названные дома занимаются комиссионерским делом, т.-е. покупкою чая здесь, по за­казам наших крупных чаеторговцев, и отправкою его в Россию. Никаких же „собственных чайных плантаций“ в Китае у русских, как и у других иностранцев, нет, и
*) Дож г. Иванова и К°. Г.г.: Иванов, фон-Глен, Молчанов, Нежчиновы 1 I J-и в Косыгин.
Доп Токмакова, Шевелева и К*. Г.г.: Шевелев, Колыгин, Молотков, Ватсон, Шаркунов, Ренлнников, Сахаров, Нольтинг, Барташов и Кузнецов.
Дом Родионова и К“. Г.г.: Родионов, Краснопохьский, Марьин, Пежемсхий и Лаврентьев.
Доп Черепанова и К°.
п. а. мсвцпй. \S
290
в них надо перестать верить, что бы ни гласили надписи на обертках, в которых продается чай в ровничной про­даже: весь он покупается у китайцев и через китайцев, а здешние русские только служат посредниками между ту­земцами и коммерсантами, живущими в России. Последние присылают ежегодно требования в тот или другой дом на известное количество ящиков чаю и ждут, пока нх получат. Сами же русские, живущие здесь, приготовляют тольво кирпичный чай на собственных или арендуемых у китайцев фабриках. Познакомимся с ними ближе.
Почти все из наших соотечественников, забравшихся в средину Китая,-уроженцы или временные жители Кяхты и Иркутска и немногие ив нихъ-бывшие ученики существо­вавшей в Кяхте русско-китайской школы, где они изучали китайский язык и получали начальное образование. Все они весьма порядочные молодые люди, хотя, конечно, не без того, что молодежь, при легко достающемся и хорошем за­работке, не прочь кутнуть иной раз, ну а во хмелю, как известно, у всякого своя натура. Хотя это совершается редко и дома, но я от души желал бы им сделаться еще более скромными и деликатными людьми, чех даже они теперь.
Ближе всех ив них я познакомился и вскоре подру­жился с тем Шевелевым, о котором нам говорили в Тянь-Цзине. Поэтому, а также потому, что читателю еще не раз встретится его имя, я расскажу о нем несколько подроб­нее. Он уже двенадцать лет прожил в Хань-Коу, зани­маясь коммиссионерским делом, но, как натура исключи­тельная, одаренная недюжинным умом и любознательностью, он не мог ограничиться тольво коммерческой деятельностью, а продолжал изучение туземного языка и овладел им в той степени, кавой достигают тольво люди, посвятившие себя специально изучению китайского языка и литературы. Кроме того, долго прожив среди туземного населения и имея общительный и наблюдательный характер, он прак­тически изучил живую, разговорную речь. Природные склон­ности влекли его к науке, но с основами её ему не суж­дено было познакомиться в молодости, и он искал вы­хода волновавшей его внутренней силе, но не находил его и скучал, не зная, на чтб употребить свой труд и спо­собности. Он научился английскому языку и знакомился с Китаем по русским, китайским и английским источни­камъ*, но не видел в втом никакого применения, а ему,
291
главным образок, нужно было применение. По своей скром­ности он не веркл в свои силы и писать что-нибудь не решался, хотя, как я говорил и ему, мог бы писать очень хорошо, и материалу кругом было много и обладал он большими сведениями. Вот почему он обрадовался приезду в Хань-Коу русской экспедиции. Чтб для него могло быть лучше, как примкнуть к ней в качестве переводчика и сотрудника в деле изучения Китая в торговом отношении. Нф знаю, кто из нас кому обрадовался больше,-он нам или мы ему, как редкой и драгоценной находке. По край­ней мере, я был ужасно обрадован встречей с ним, и с первых же дней начал уговаривать его ехать вместе с нами. Мне в моих планах и намерениях недоставало совершенно такого помощника, каким был Шевелев, и я был убежден, что он непременно будет нашим сотрудником и спутником. Однажды, когда зашел об этом разговор, я говорю ему.
- Да, Михаил Григорьевич, вы поедете с нами вме­сте, и если вздумаете отказываться, я на коленки перед вами стану и не поднимусь, пока вы не скажете,-ладно, едем.
Эти „коленки“ так смутили его, что он покраснел, задвигался, заходил по комнате и кажется готов был сбежать из дому и ничего не ответил, кроме: что вы, что вы, что вы! Но я видел, что он не устоит, поедет, хотя и имел тогда намерение навестить свою старушку-мать.
С первого же раза мы виделись с ним каждый день и иногда целые дни проводили вместе. Не сделавшись еще нашим оффициальным переводчиком и помощником, он уже был им de facto. Нужно ли поехать с визитом к китайским властям, просят Шевелева; понадобилось то или другое сведение о Китае, спрашивают у него; Михаил Григорьевич составляет выписки, исполняет всевозмож­ные просьбы и поручения, с какими мы к нему обра­щаемся-и все делает всегда охотно, не отказываясь тем, что он занят своими делами, как не раз отказывались, и совершенно естественно, другие. Мы с Матусовским были рады находке, но, зная уже, как не любил наш начальник, чтоб ему что-нибудь предлагали или советывалн, мы, чтоб не испортить дела; ничего не говорили ему о Шевелеве, ожидая, когда он сам сделает ему предло­жение ехать с нами, так как речь об этом уже была в Тянь>Цзине.
292
Оставим начальника соображать о том, полезно ш вредно будет присоединить к экспедиции умного н сведу­щего человека и нужно ли вообще ей иметь такого в лице переводчика, настоящего, а не фиктивного, каких у вас было двое, а сами будем продолжать рассказ о том, как проходило на ше время в Хань-Коу. Интересного вдесь много и нам надо спешить, так как Сосиовский объявил, что мы останемся тут не более двух-трех недель.
Надо скорее знакомиться с местностью, и на другой же день нашего приезда, мы с Матусовским и в сообществе некоторых из земляков предприняли прогулку в больной двух-парусной лодке, чтоб ознакомиться в общих чер­тах с положением находящихся в втом месте треха названных мною городов до преимуществу с высоти^
Переплыв на правый берег Ян-Цзы, мы подались вверх до города У-Чан-Фу, высокая и зубчатая стена ко­торого громоздится вдоль скалистого берега реки у самого его края; у этой стены почти на всем её протяжении ле­пятся странные, подпертые столбиками хижины и в од­ном месте над стеною, возвышается трфх-втажная башня оригинальной постройки, называемая Хуан-Хо-Лоу. Очерта­ния её состоят из изогнутых кривых линий, ограничи­вающих её многочисленные, поднятые кверху углы, под которыми висят колокольчики; вся она пестреет разрисо­ванными карнизами, и тонкими изящными решетками в окнах; вся обставлена колонками и увешана цветными дос­ками с надписями, состоящими из нескольких крупных букв. От башни спускаются к реке каменные лестницы и расширяются в большую гладкую площадку, к которой пристают лодки. Мы также причалили здесь и поднялись к башне. Китайцы везде кишмя кишат, и как только мы вышли на берег, за нами хлынула мгновенно собравшаяся толпа. Хотя китайцы, как говорят, и не долюбливают европейцев, бранят их заморскими чертями, но как ин­тересуют их вти черти! Как все в них привлекательно для китайцев, даже живущих в соседстве’с ними в те­чении почти пятнадцати лет.
Но, ведь, европейцы-и не то, что китайцы; этих, если рассмотреть раз, два в подробности, видел пятьдесят или сто человек, различных классов, так уж больше но­вого и ожидать нечего, - все будут одеты и причесаны одинаково и у всех, на себе или при себе, будут одни
293
и теже вещи; а у европейцев чтб ни человек, то чтонибудь новое: или платье, какого они прежде не видывали, или какую-нибудь удивительную "вещь принесет он с со­бою; и не может устоять ни один китаец против со­блазна, - бежит вслед, чтоб распознать все вблизи и подробно... Вот теперь Матусовский приехал в русском военном сюртуке, вероятно никогда прежде сюда не загля­дывавшем; а кроме того, он принес с собой кахую*то штуку, в которую, взобравшись на башню, стал смотреть в даль, наводя ее в разные стороны. Это была буссоль, с помощью которой топографы измеряют углы, необходи­мые при съемке планов. рассматривание сквозь диоптру втой буссоли страшно взволновало любопытство китайцев, и толпа привалила за нами на башню; а этот маленький и с виду неважный инструмент так заинтересовал кого-то из туземцев, что он, воспользовавшись удобной минутой и густотою толпы, стащил его. Поднялась тревога, розыски, распросы; сами китайцы, казалось, были недовольны совер­шившейся пропажей и тоже принялись искать. С нами был, разумеется, Шевелев, а также поехал слуга его, китаец Лао-Чэн, очень ловкий и расторопный малый. Он побежал разыскивать пропавшую вещь, спрашивая то у того, то у другого, не видали ли, кто украл; но буссоль не находилась; тогда ему приказано было объявить толпе, что нашедший получит тысячу чох награждения. Объявле­ние сделано-и через минуту один из толпы шепнул Лао-Чэну, что вещь находится в столе у духовной особы - (хв-шан), который служит и живет при здешнем храме. Лао-Чэн явился прямо в нему и, бросив на стол обе­щанную связку монет в тысячу штук, потребовал вы­дачи вещи. Тот было отперся, но когда ему сказали, что сейчас призовут полицию, он открыл ящик, достал и возвратить буссоль, а на её место положил взятые со стола деньги... И это было сделано так просто и натурально, как будто вещь купили влавке, которой он был хозяином. Я не заметил, чтоб кто-нибудь был возмущен этим по­ступком,-нисколько,-никто не обратил и малейшего вни­мания, а в Китае очень строго преследуют за кражу. Мо­жет быть, оттого-то и не привлекли вора к ответственно­сти, т.-е. из сострадания в нему.
Матусовский с Шевелевым продолжали измерять утлы; а я осмотрел внутренность храма. Тут все тоже, только
294
с некоторой разницей в подробностях. Погож я стах смотреть в бвнокль на город к его окрестности, чем опять смутил любопытство китайцев, тотчас облепивших меня почти вплотную со всех сторон. Тут были моло­дые и старые, хорошо одетые н оборванные, солдаты н дети. И если бы эти люди были озлобленные я ненавидящие евро­пейцев, как часто говорят и до сих пор,-чего стоило бы им истребить нас и скрыть виновных. Но у них ничего подобного и на уме не было. Им хотелось теперь одного-посмотреть в мой бинокль и по степени этого, ясно выражавшагося, желания, все они были дети, такия дети, не позабавить которых было бы просто жестокосердно. Я поднес бинокль к глазам одного из близь стоявших. Он так и впился в него головой. Посмотрел этот, за ним другой и третий и потом удивлению и разговорам конца не было; счастливцев расспрашивали: они рассказы­вали о том, как все приближается и как потом все удаляется, если смотреть то в маленькое, то в большое стекло; и я жалел, что не мог всем доставить того же удовольствия.
Осмотрев общий вид и окрестности У-Чан-Фу, я сел в храме и стал, в ожидании других, рисовать каран­дашом портрет одного юноши в шелковой новенькой курме, белолицого и нежного, с маленькими и красивыми, хотя и не особенно чистыми руками. Ближайшие из толпы все наклонились и смотрели; смотрели тихо, внимательно, ни­чего не говоря и потом пришли в восторг; хотя востор­гаться было решительно нечем, кроме некоторого сход­ства. Раздались крики „хао!“ и большие пальцы были пока­заны мне не только теми, кто видел, но из сочувствия к общему восторгу и всеми остальными, которым только сказали, что „заморский господинъ“ (ян-да-жень) нарисо­вал очень похожий портрет. Юноша пристал ко мне и вымолил его себе и, получив, едва ушел из толпы, хлы­нувшей за ним с требованием показать всем.
Когда Матусовский измерил все углы, какие ему было нужно,-чему пикто не мешал, никто не боялся и не спра­шивал, зачем это ему,-мы сошли вниз и отправились по узеньким смрадным улицам города, заваленным ку­чами сору, с ручьями отвратительной грязи, на так-навываемую Змеиную Гору (Шэ-шань), лежащую среди города и с которой открывается обширный вид на всю охрфст-
295
ную страну. В улицах, А$ которыми теперь читатель хо­рошо знакам, везде великое множество людей; они так и кишат, но все мужчины и мужчины-так что о прекрас­ной половине рода человеческого можно бы было совсем позабыть, если бы хотя изредка не выглядывали, по большей части черев полуотворенную дверь, китаянки с выражением страстного любопытства на лице, которое через мгновение озаряла неизвестно чем вызванная улыбка. Отношения жен­щин к иностранцам весьма не одинаковы, и я никак не мог объяснить себе, почему одни из них стоят в своей двери, не думая прятаться и преспокойно рассматривают вас, тогда как другие, увидав еще издали, быстро пускаются в бегство, насколько ото позволяют их крошечные ножки. Эта разница не зависела, по моим наблюдениям, от возра­ста, потому что иногда молоденькия не пугались вовсе, а иная старуха поспешно пряталась за дверь своего дома и выгля­дывала потом через щелочку; она не объяснялась клас­сом, к какому принадлежала женщина, ни тем, видывала ли она раньше европейцев или нет,-и я склонен думать, что эта разница зависела тольво от степени при­родного ума.
Когда мы поднялись на гору, нам стало невыносимо жарко, несмотря на первое число ноября и на наши довольно легкия) платья. Но взойти сюда стоило: отсюда открывался об­ширный вид на всю окрестную местнность. На южном склоне Змеиной горы зеленеет небольшой, но густой сад, находя­щийся при одном храме; а у подножия горы, по обеим её удлиненным сторонам, расстилается столица провинции, г. У-Чан-Фу. Сам по себе город вовсе не красив и пред­ставляет огромную площадь, густо застроенную однообраз­ными низкими домиками белого цвета, с темносерыми чере­пичными крышами, углы которых здесь длиннее, острее и более изогнуты, чем в других местах, виденных мною раньше. Хотя мы смотрели на город почти с высоты птичьего полета, но улиц в нем не было видно,-до того они узки;- мы также не видали ни одной площади; везде только дома и дома-или, лучше сказать, крыши и стены, стены и крыши. Над втой массой однообразных построек лишь несколько возвышаются храмы, отличающиеся большею величиною и луч­шей отделкой. Город простирается до самого Ян-Цзы, от­деляясь от него стеною, которая совершенно скрывает отъ
296
глав его обитателей широкую *) поверхность прекрасной реки и лежащие на её противоположном берегу города ХаньЯн и Хань-Коу. С горя хорошо видна и река и эти города. Один писатель говорит, - „если считать фти два города вместе с У-Чан-Фу за три части одного, то едва ли в свете найдется еще где собрание в одном месте такого огром­ного числа домов и жителей... Разве только Лондон и Иедо поравняются с ними". Я однако вовсе не вннес такого гран­диозного впечатления; за то масса судов, стоящих на при­станях у этих городов, не может не поразить и довольно много видевшего на своем веку. Здесь считают только су­дов самого большего размера более десяти тысяч, а мелким лодкам буквально нет счета, и если положить, что на каждой из них живет по пяти человек,-а это скорее будет слиш­ком мало, чем слишком много, - то, население живущее здесь постоянно на воде, будет громадно. Вся окрестная местность, открывающаяся отсюда, представляет равнину, по которой течет пятиверстиая в ширину река и кой-где поднимаются отдельные, довольно высокие холмы, в роде описанной Змеиной горы; а на юг от У-Чан-Фу, на рав­нине блестит цепь больших и малых озер, за которыми чуть виднеется гряда очень отдаленных гор, замыкающих горизонт. Порядочно утомленные и проголодавшиеся мы, воз­вратились отсюда к нашей лодке, где был приготовлен обед. Мы уселись за стол, а лодка пошла поперек ЯнъЦзы к городу Хань-Ян-Фу, и времени, необходимого для этого, было достаточно, чтоб мы могли не спеша пообедать. Пришли и, выйдя на берег, мы поднялись в кумирне, стоя­щей на вершине высокого пригорка и превращенной отчасти в швальню, потому что тамошние хэ-шаны шили внутри её на столах разное мужское платье; а частью в складочное место для гробов, заключавших в себе покойников, кото­рых должны были переслать на место их родины,-:явление, в Китае довольно обыкновенное, доступное не одним бо( гатым людям, как у нас. Я стал внимательно осматри­вать деревянные гробы, так хорошо закрытые, что от тру­пов, находившихся внутри их, как я узнал, уже в тече­нии нескольких месяцев, не было ни малейшего запаха. Встретившие нас здесь хэ-шаны были чрезвычайно учтивы и любезны, все показывали, все позволяли смотреть; но когда
*) По ангкийскиг источникам, ширина Ян-Цзы равшмтси здесь одной лге league (6,208 верст).
297
я до тронулся до гроба рукою, желая лучше рассмотреть за* мазку, которой были заделаны пазы, один из них веж­ливо отвел мою руку, и с улыбкой на лице стал между мною и гробом, желая втим показать, что нельзя прика­саться к подобной святыне, т.-е. останкам покойного. Выйдя из тихого и мрачного дворика на открытую гору, я долго любовался обширным и как бы прозрачным видом, осве­щенным теплыми лучами уже склонявшагося к горизонту солнца. Внизу, у подножия горы, протекает загроможденный лодками Хань-Цзян; за ним растянулся пестреющий доми­ками Хань-Коу, а дальше, как гигантское зеркало, распро­стерлась гладь спокойных вод Ян-Ц^ы с г. У-Чан-Фу на другом берегу и уходящими до горизонта равнинами. Мы стояли так высоко над окрестностью, что до нас не до­носился ни один звук, и действительность представлялась величественной декорацией. Домой вернулись уже в сумер­ках, и я был очень доволен совершенной прогулкой, вопервых потому, что теперь везде мог ориентроваться сам, без провожатого, и во-вторых,-что главное,-я нашел ха­рактер туземцев и здесь таким же миролюбивым, ка­ким он казался мпе раньше. А это давало мне смелость, без которой не стоит и пускаться в путешествие. Теперь я буду ходить здесь всюду, куда вздумаю.
Куда хе идти, приехавши в Хань-Коу, с чем знако­миться прежде всего? Конечно, с чаем, так вав здесь- чайное царство, и нельзя же уйти отсюда, не ознакомившись, насколько возможно подробнее, со многими вопросами о чае, между которыми еще до сих пор есть не мало совсем темных или решаемых противоречивыми друг другу от­ветами. К сожалению мы приехали в чайное царство во время его самого глубокого сна: в осенние и зимние месяцы чайное дело останавливается, и в это время нельзя видеть ни сбора чая, ни первых операций над листом, ни его дальнейшей фабрикации. Нечего делать; приходилось ограни­чиваться распросными сведениями; да осмотреть, что было можно, на фабриках хирпичего чая, которые действуют и зимой. Опишу сначало то, что сам видел. В Хань-Коу находится одна такая фабрика, принадлежащая г. Черепанову. Она помещается в здании, которое можно назвать огром­ным каменным сараем, с крышей, поддерживаемой посре­дине рядом четырех-угольных столбов сложенных из кирпича, без потолка, но с полом^ вымощенным также квф-
298
пином. Большая часть его, когда я пришел, была заставлена плетеными бамбуковыми ящиками и деревянными формами, в которых выделываются чайные кирпичи. В одном угле вдания лежал толстый слой чаю, ссыпанного прямо на пол н содер­жавшего более или менее крупные комки, которые рабочие разбивали толстыми палками. Это были, как мне объяснили, бракованные кирпичи; их снова распаривают, и разбивают в порошок, идущий опять в дело, т.-е. на новый кирпич. В другой части фабрики происходила укупорка кирпичей в ящики для отправки в Россию и надписывание на их крыш­ках знака фабрики; дальше столяры делали новые формы или поправляли старые; а в средине вдания, ближе в одной из боковых стен, помещался тот пресс, на котором выделываются чайные кирпичи, и при нем находилось чело­век до двадцати рабочих, исключительно китайцев. Другие приспособления, необходимые для фабрикации кирпичного чая, суть: печь для распаривания материалами формы, в которые его высыпают. Печь помещается вне вдания, у боковой стены, в которой здесь проделано большое отверстие в роде по­перечного овна, приходящагося рядом с прессом; в устроенной над печью плите вмазаны пять котлов для кипячения воды; котлы закрываются сверху бамбуковыми решетами, и на последние кладут в салфетках отве­шенное количество обыкновенного сухого чаю, нужное для одного кирпича и затем все котлы покрываются бамбу­ковыми же колпаками для сгущения пара, в котором чай скоро размягчается; тогда его всыпают в деревянную фор­му, на дно которой предварительно кладется так назы­ваемый „верхъ", т.-е. более измельченный, слегка подкра­шенный сажей чай, для того, чтобы кирпич имел снаружи гладкий и черный вид; такой же „верхъ" присыпается в форму и сверху. Затем в нее вставляют крышку и всю форму подставляют под пресс, которым и вдавливают ее с большою силой в средину; крышку заклинивают с боков, чтоб она не отошла и форму отставляют в сто­рону, а на её место пододвигают другую и т. д., до тех пор, пока не спрессуют 600 кирпичей, на что требуется от 2 до 3 часов времени. Тогда их вынимают и, несколоко просушив, укладывают в ящики.
Теперь стоит упомянуть, как действуют самым прес­сом,-этой по .истине допотопной машиной. Я не стану, по­дробно описывать её устрЛства, а скажу только, что он при­
299
водится в действие посредством длинного крепкого рычага, который когда, форма кладется под прес, находится всегда в вертикальном положении; для того же, чтобы сдавить прессом форму, надо наклонить рычаг внив до самого пола, что требует довольно большего усилия и достигается при помощи четырех человек. Один из них всходит на возвышение аршина в два, берется руками ва верти­кально стоящий рычаг и бросается вместе с ним вниз, описывая своим полетом дугу в четверть круга. Во время этого полета, два человека стоящие на полу с боков ло­вят рычаг, и спешат на него сесть, чтобы тяжестью своего тела осадить его внизу еще больше, и не дать выр­ваться вверху. Четвертый рабочий стоить на высоком табу­рете, против пресса, и держится руками ва две привя­занные к потолву веревви и в то время, когда рычаг с летящим вниз человеком проходит мимо его, он стано­вится одной ногой на его конец и, не выпуская из рук веревок, опускается с ним вниз,-также помогая весом своего тела нажимать и удерживать рычаг. Это совершается в то время, когда насыпанная чаем форма подставлена поД нажимающую часть пресса.
Все описанные роли строго распределены между рабо­чими, и дело идет быстро. Один отвешивает чай, другой распаривает; третий насыпает форму; четвертый вклады­вает в нее крышву и подставляет под пресс; пятый заклинивает вдавленную крышку; шестой относит готовую форму в сторону. И когда видишь, как ловко идет работа, перестаешь удивляться, что на такой несовершенной машине в одну минуту, выделывается шесть кирпичей.
Кирпичный чай, бывает трех сортов:
1) Лао-Ча-большой или „обыкновенный" кирпич, иду­щий в Среднюю Азию.
2) Цзин-Чжуань, (столичный кирпич). Оба эти сорта- суть зеленый чай. Идет туда же и в Восточную Сибирь..
3) Ми-Чжуань, кирпичный черненький. Малого размера; чай черный, бай-ховый. Расходится главным образом по Сибири.
Это было отделение для пресовви кирпичей; а в другом -отделении фабрики половина помещения была занята до потолка мешками с чаем, решетами, корзинами, веялвами и раз­ного рода ящиками; тут происходило просеивавие, отвеива«вй, просушка и подкраска чаю,тг(материала для кирпичей).
Поцти на всех предметах здееиЦежит такой толстый слой
300
рыжеватой пыли, что с некоторых давно лежащих в повое предметов ее можно было удобно снимать щепотвамм, чем а и воспользовался, чтобы взять себе образец для исследо­вания. Под мивросвопом она овазалась состоящею из тех самых нежных волосков, вавие покрывают нижнюю по­верхность чайных листьев и, вероятно, в ней заключается причина того воспаления вев, вавим страдают все рабо­чие зтого отделения. Они были заняты теперь просеиванием чая, для отделения друг от друга лиеточвов разной вели­чины, что производится руками посредством больших бам­буковых решет, которых существует для этой цели до 18 различных нумепов, от врупно-дырчатых до самых частых. •
Веялка, служащая для отделения легкого, большею частью рыжеватого и плохо свернувшагося листа, идущего в кирпич, почти ничем не отличается от нашей обыкновенной. Около неё работали два человека.-Просушка чая производилась в особого рода бамбуковых корзинах, которые имеют по­средине перехват и разделяются вставляемой в зтом месте решеткой на два отделения. Корзины, ставятся над горя­чими угольями, положенными в вырытые в земле углубле­ния, и для равномерности нагревания покрытыми пеплом; а в верхнее отделение насыпается чай, который хотят просушить. Если случится, что чай отсыреет и сляжется в комки, его рассыпают на цыновках, и самый обыкновенный способ размельчения комков, состоит в хождении по слою чая людей, обутых в сандалии из сухой травы.-Эта операция производилась и во время моего посещения четырьмя хитайцами, которые сложив руки на груди или заложив их за спину, с самым беззаботным видом, как будто совер­шая прогулку, прохаживались взад и вперед по цыновкам усыпанным толстым слоем чая и, как бы соображая о своих делах, рассеянно смотрели по сторонам или в потолок. Куда-то попадешь ты, подумал я, смотря на этот разминаемый сандалиями чай, где, на чьем столе будут всыпать тебя в чайник, кто будет разливать, кто утолит тобою свою жажду?..
Тут же, неподалеку три человека, занимались переме­шиванием мелких высевок чая с сажей, которая должна была придать им черный цвет, и сделать годными для упомянутого покрывания знаружи чайных кирпичей. - Это производилось в длин^Ягь холщевых мешках,. привязки-
301
ных одним ловцом в крюку, вбитому в стену, а 8& другой рабочие держали ив в руках и сильно встряхи­вали. Вот и все, что я видел на здешней чайной фабриве. С теми же процедурами, вавия совершаются над свежими листьями, вав последние превращаются в известный нам черный чай,я познакомиться не мог (это можно видеть с апреля по сентябрь), и потому принужден был ограничиться ра­спросом и рассвазами людей, хорошо знавомых с этим делом на правтиве-и более всего с Шевелевым, кото­рый еще раньше написал о приготовлении чая, етатейву, но по своей застенчивости напечатать не решился. Вот что я узнал. Во-первых, в Китае не д^ается подразделения чайного вуста на тавие, воторые бы Давали сорта, черные зеленые и желтые. Во-вторых, не подлежит нивавому со­мнению, что листья чайного вуста вовсе не обладают аро­матическими вачествами, точно тав вав и цветы его, что было и раньше известно, и в чем я сам убедился. Вътретьих, нивогда цветов в чай ие кладут, каким бы „цветочнымъ* он ни назывался; а то, что многие приви­вают за цветы (не ботаннви разумеется) есть нфчто иное, мак молодые листочки, покрытые серебристым пушком, (называемым по китайски бай-хао, откуда произошло и наз­вание „байховый чай*).
Цветы чая несколько похожи на шиповнив, белого или едва желтоватого цвета, с большим количеством желтых тычинок. ,Й;Л; j
Чайные плантации разбивают в гористых местностях, достигающих высоты даже 9000 фут, по преимуществу на южных склонах гор, на глинистой почве, или на раз­рыхленном глинистом сланце, воторый составляет самую лучшую почву для чая. -Выростая в долинах на почве более влажной, чай дает худшие сорта листьев и цвет их нивогда не бывает довольно черным, а всегда рыжеватым. Вид плантаций, которые я и сам видел, не представляют ничего привлекательного; это площади на склонах гор, более или менее правильно засаженные корявым кустарни­ком, приблизительно по волено вышины.-Разводятся новые плантации посредством семян, которые кладутся по не­сколько штук в вырываемые ямки. Лист же начинают со­бирать с трехлетнего куста. Сбор повторяется ежегодно три раза - в апреле, июле иавшгсте.-Собираются листья или самими семьями, которым принаряжать небольшие участки^
309
или наемными рабочими, если плантации занимают большие пространства. - Чтоб увидать, можно ли сохранить сорти­ровку листьев, положим по местностям, стбит пройти на фабрику и понаблюдать за процессом покупки чая и его дальнейшей обработки. Вот как об этом рассказывают, много лет прожившие там. На первом дворе, где ннбудь под навесом, поставлены весы и около них сидит прием­щик. Являются китайцы из разных более или менее от­даленных мест, принесшие кто много, кто мало чайных ли­стьев, свежих или слегка подсушенных. Покупщик при­нимает их по весу и листья сваливают в общую массу, которая потом поступает в следующие отделения для даль­нейшей обработки. ТЯим образом, тысячами людей сносятся тысячи и миллионы фунтов листьев, и когда нх смешают в массу, допустим не в одну, а в десять, то и тогда, спра­шиваю я, можно-ли уследить затем, чтобы получились чи­стые сорта?.. Но, как я сказал, об этом никто и не за­ботится; это вовсе не нужно.-Чай вообще сортируется только по возрасту, то-есть первого сбора, второго и третьего, и поток после окончательной обработки по тем качествам, какие получились в результате. Но в это время делаются самые перепутанные смешения посредством прибавлений одного сорта к другому, разведений и прикрашиваний одного чая другим и т. п.
Описанный порядок вещей есть обыкновенный; он есть правило, а об исключениях я не говорю. Может быть для богдоханов содержатся какие-нибудь особые плантации; мо­жет быть, каждый листок назначенного для них чая свер­тывается отдельно руками или еще как-нибудь, - это со­всем особое дело, которое не может быть принимаемо в расчет, и я об этом ничего немог узнать. Итак, будем следить за дальнейшим и обыкновенным превращением чайных листьев в тот знакомый нам черный чай, какой мы покупаем и пьем.
Когда листья несколько завянут или когда их подо­греют на огне, беспрестанно помешивая, они делаются мяг­кими; тогда их начинают мять (обыкновенно ногами), ста­раясь при этом, чтоб листья по возможности свертывались. Это делается отчасти, а может быть и исключительно для того, чтобы, высохнув, они занимали как можно меньше места, - вопрос весьма ражный для укладки и перевозки чая. Другие думают, чт()^ертыванием ему желают придать
303
более красивый иля £олее однородный вид, что, может быть, также справедливо.
И так, перемятые и свернутые или, правильнее, скомкан­ные листья остается просушить, равсортировать, отвеять пыль, опять смешать и затем насыпать в ящики для от­правки. Все вто, разумеется, не так скоро делается, как говорится;-хлопот за чаем много.
Сейчас я назвал все существенные действия, кроме одного, о котором умолчал умышленно. Я пропустил его потому, что и без этого акта можно приготовить чай, и он действительно приготовляется в огромном количестве, например, для туземного употребления; но он оказывается, совсем не такой, какой привозится в Россию, в какому мы привыкли и кроме которого мы не признаем никакого другого, по крайней мере не признаем за хороший чай. В самом деле, разве желтый и зеленый сорта для нас тот же чай, только с тонкой разницей? Вовсе нет. Для нас в них нет ничего общего с чаем, кроме одного названия, да того, что они также привезены из Китая и дей­ствительно: они не дают ни того темно-красного настоя, какой получается от нашего чая; не имеют того аромата, который так своеобразен и присущ только употребляемому нами чаю, что мы не можем сравнить его ни с каким другим и называем чайным; без него чай будет все, что угодно, только не чай, напримеръ-спитой или фальши­вый, поддельный и т. п. Точно также и чай, приготовлен­ный описанным способом и какой пьют сами китайцы, не имеет ни известного нам цвета настоя, ни главное, чайного аромата. Китайцы и назвали наш чай „краснымъ* (хун-ча) по цвету настоя, в отличие от своего, имеющего всегда зеленые листья и дающего настой почти бесцветный.
Откуда же берется наш душистый чай, когда, как я сказал, ни чайного куста, ни листьев не разделяют на разные сорта. Значит, он получается все с тех же ку­стов, только приготовляется иначе. Действительно, он не­сколько иначе приготовляется: в описанный выше процесс вводится еще один акт, называемый русскими в Китае „замариваниемъ*. Он состоит в том, что чайные листья, прежде окончательной просушки складывается плотно в боль­шие массы, в корзины, или даже закрома и целые комнаты, и в таком состоянии оставляется на некоторое время, какое именно-.вто уж дело знатоков. Ди> нас интересно только
304
показание, что, когда чай складывается, в такия большие мас­сы, он, как говорят, сгорается, замаривается, т.-е. де­лается внутри горячим, и только после этого замаривания у него появляется тот самый аромат, но которому мы узна­ем о присутствии чая. Во время этого же процесса, изменяется и цвет листьев из зеленоватого в тфмнобурый, почти черный и теперь они при настаивании их с горячей водой, дают уже не зеленый, желтый или бездетный на­стой, как прежде, а красный, считаемый нами ва свойствеиный чаю вообще.
Что же это за превращение, в чем состоит так-называемое замаривание? Должно думать, что это .есть изменение физических и химических свойств чайных листьев под влиянием разложения, начавшагося в них, когда они были поставлены в условия, благоприятные для этого процесса, непременно наступающего во всех скважистых телах, как, например, в сене, когда оио сырое стоит в стогах и проч. Полагаю, что в данном случае можно без ошибки допустить наступление процесса гниения листь­ев, которым можно объяснить все упомянутые выше пе­ремены в свойствах чая.
. Каждому из нас доводилось наблюдать совершенно ана­логичное явление, происходящее в наших лесах, только нам не приходило в голову, что в этих лесах ежегод­но совершается самою природою приблизительно то, что де­лается в Китае людьми-природою для образования черно­зема, а китайцами для приготовления всемирного напитка. Я говорю о загнивших листьях. Когда поздней осенью, листья упадут с деревьев и покроют сырую почву, вой­дите в лес... Вы услышите особенный запах, довольно приятный, какого в другое время года вы в том же лесу, никогда не слыхали, а в известную пору осени, говорю, будфѵе ощущать непременно. Этот запах происходит от известной степени процесса разложения опавших листьев; а в последующие затем моменты его уже не будет. Тоже происходит и с чаем: не дождетесь должного момента и просушите чай преждевременно,-он не будет или почти не будет иметь аромата; пропустите этот момент н чай сгорит, превратится* так сказать, в черный хрупкий уголь, также лишенный какого-бы ни было запаха.
Вот в этем-то уменьи уловить надлежащий момент, в который сведет прервать процесс замаривания чая,-въ
3'05
уменьи ве поспешить, ве опоздать,-и заключается заслуга специалиста-мастера; и от большей или меньшей опытно­сти последнего зависит происхождение хороших или пло­хих сортов чая, совершенно независимо от того, где и е каких пород кустарника собраны листья. Дело зто не точное, и потому трудное: - никаким инструментом этой минуты подкараулить нельзя, а приходится руководствоваться обонянием и опытом. Таких людей, обладающих подоб­ным уменьем, есть довольно много между китайцами; они приноровились ко вкусу иностранцев и умеют угодить ему. Сделав наблюдение, какого достоинства чай коммисионеры различных наций предпочитают всем другим, они такой и стараются приготовлять. Самый же способ превра­щения брожения листьев или замариванья заключается в том, что в массе сложенных листьев прорывают ходы снизу до верху, вследствие чего чай быстро охлаждается и постепенно начинает сохнуть; а для просушиванья не боль­ших количеств, его просто рассыпают на циновках и выставляют в тени на открытом воздухе. Для совершенной просушки больших помещений требуется около месяца.
Итак, вывод отсюда такой; мы получаем из Китая не просто чай, а предварительно начавший разлагаться; китайцы же пьют чай просто высушенный, как сушат у. нас для питья трифоль, мелиссу, мяту, липовый цвет и другие рас­тения... И как должен быть восхитителен тот настоящий чай, каким наслаждаются на своих террасах и в садах китайские мандарины! Так вероятно думает читатель, ни­когда небывавший в Срединном Государстве. Я был в нем, пил чай с мандаринами и на терасах, и в са­дах, несчетное число раз и теперь охотно поделюсь с читателями своими воспоминаниями. Впрочем, нет, не осо­бенно охотно, потому что я буду принужден разрушить все нх иллюзии на счет созданного их воображением нектара китайских мандаринов. Поэтому отодвинем от себя хотя на несколько минут всегда неприятное разочарование и бро­сим взгляд на деятельность наших фабрик и коммисио­нерских домов, находящихся в Хань-Коу.
Русских фабрик в окрестностях его четыре. они рас­положены, как здесь обыкновенно говорят, „в горахъ8 *) и
*) В уездах: Чун-Яв, Пу-Ци, Туя-Шаиь и Сяи-Нян. В лосяедмее время фабркы переносятся п Хань-Коу.
и. я. плсвцкиЯ. >• 20
306
лежат южнее Хань-Коу; но на этих фабриках приготовляете* сравнительно ничтожное количество чая *), так что почти весь запас его, идущий в Россию, покупается у китайских опто­вых торговцев уже готовым, при посредстве коммиссионеров-китайцев, чтб совершается обыкновенно следующим заведенным порядком. Когда новый чай собран и при­готовлен, тогда коммиссионеры являются в европейские тор­говые дома с предложением товара. Один выбирает одни сорта, другой - другие; но выбор делается не столько по названиям сортов, сколько путем самых примитивных проб. А именно. В каждый дом нностранцев-коммиссионеров, доставляются образцы в жестяных банках, на ко­торых обозначены название партии чая, число ящиков, и место, откуда он доставлен; и число тавих проб, полу­чаемых каждым домом, доходит до пяти тысяч ежегодно. Вы, вероятно, сомневаетесь, как и я недоверчиво относился к этой цифре; но все утверждают одно и тоже. Эти же­стянки с пробами помещаются на полках в особых, такъназываемых, пробных комнатах, имеющих некоторые особенности и устроенных во всех иностранных домах почти одинаково. Существенные приспособления в ннх не­многосложны и состоят в следующем. Окна пробкой комнаты имеют снаружи род маркиз, но прикрепленных в обратном положении, как это делают в некоторых тюрьмах, т.-е так, что свет падает в окно только сверху; они делаются из дерева и выкрашены внутри черной враской; назначение же их состоит в том, что при таком свете гораздо легче определяется цвет чайных листьев, играющий в торговле не последнюю роль. Чай высыпают на лоток и рассматривают перед таким окном или собственно под окном, потому что отверстие, через которое проходит свет, довольно высоко. Другие принадлежности пробной комнаты составляют: стол с двадцатью или более совершенно одинаковыми фарфоровыми кружками небольшой величины, с носиками и крышками; большой сосуд, в роде вазы, для выливания ненужного чая, весы для отвешивания одинакого количества засыпаемого чая и песочные часы для определения времени, на какое оставляют обваренный чай. За­тем настой наливается в чашки и пробуется, причем его, разумеется, не пьют, а только полощат им рот.
*) Но количество кирпичного чая достигает до 100,000 и более ящиков в год.
307
Во время чайного сезона это полосканье ртов производится ежедневно от пяти часов утра до четырех пополудни. Подобным испытанием чая может заниматься не всякий, а только знатоки,-люди, обладающие тонким обонянием и вкусом и особенно хорошей памятью на вкусовые и обонятельные ощущения, потоку что от знатока требуется одно- уменье угодить вкусу публики; а это уменье приобретается только опытом: они должны помнить, какие качества имел тот чай, на который, положим в прошлом году, был большой спрос; какой получил одобрение покупателей и до­рого продался. Описанный способ определения достоинств покупаемых чаев и самое существование пробных комнат с их приспособлениями лучше всего доказывает не суще­ствование невестных, всегда одинаковых сортов чая с своими названиями. Из рассказанного видно, до какой сте­пени в этом деле все условно, относительно и не точно: то хорошо, 4T Условность и шаткость оснований для определения до­стоинств чая выражается, кроме описанного, еще тем, что нередко случается, что чай, более дорогой в оптовой по­купке, оказывается на вкус потребителей худшим, чем стоющий дешевле.
Итак, вот в кратких чертах те мытарства, чрез жоторые проходят чайные листья и им теперь предстоят путешествия в самые отдаленные места земного шара... Не раз уже выражали некоторое изумление перед тою ролью, которую суждено этому растению играть если не в истории, то в жизни человечества. Бго листья дают тон обществен­ной жизни во многих местах земного шара, определяют занятия и карьеру людей, изменяют характер городов и т. п. Так, например, вид Хань-Коу и других чайных рынков в период времени с мая по октябрь, когда про­исходит покупка и отправка чаев во все части света, со­вершенно преображается: довольно спокойный, и в другое время даже мало оживленный, европейский квартал Ханьчл*
308
Коу с наступлением чайного сезона вдруг оживляется; в нем начинаете* движение на улицах; движение м деятель" ность буквально в каждом доме, потому что обитатели всех вдевших домов живут тут дли чаи и по случаю чая. Каждой день, в каждом доме, перебывает до двух сот человек китайцев с предложениями, поручениями, справками и т. п. В описациых пробных комнатах е утра до ночи происходит рассматривание чаев, для опре­деления тонкостей в его колорите; с утра до ночи произ­водится полосканье ртов. исследователи под влиянием этого занятия доходят, говорят, до нервного раздражения, теряют сон н аппетит, страдают от страшной сухости во рту, испытывают боли в подреберьях, особенно • в левом, а у иных сильно расстраивается пищеварение. Весьма ннфресен сообщенный мне в Хань-Коу факт, что человек даже опытный известный знаток, не в состоянии оценщф достоинств чая, если он будет рассержен ftn вообще нахо­диться в раздраженном состоянии: тогда чай кажется^ соленым и в таких случаях он обыкновенно не ходит на пробу, чтоб не наделать непоправимых ошибок при выборе покупаемых сортов. Но все это требует поверки.
Улицы европейского Хань-Коу наполняются вереницами туземцев-носилыциков, таскающих ящики в пакгаувы или из них на пароходы, и целый день они оглашают воздух своими раздирающими душу припевами; - на дворах и в пакгаузах идет укупорка ящиков для отправки в даль­нюю дорогу, и готовые ящики переносятся в иные места, например на пристани и нагружаются на пароходы или лодки, смотря потому, куда чай отправляется... А солнце в это время не греет, а жжет и такая знойная пора продолжается во весь сезон. Десятки и сотни тысяч ящиков с чаем отправляются в Россию морем и сухим путем и доставлен­ный сухопутно считается почему-то самым лучшим. Вот ка­ким путем он идет. Из Хань-Коу на пароходах через Шан-Хай до Тянь-Цзинь-Фу, и далее, знакомым читателю пу­тем, на лодках до Тун-Чжоу; потом сухопутно на Пе­кин и Калган; из Калгана на спинах верблюдов пере­возится через всю Гоби, на Ургу и оттуда в Кяхту. Здесь ящики „ширятъ1', как говорят там, т.-е. зашивают в кожи (цыбик) для дальнейшей отправки через Сибирь в европейскую Россию.
И сколько людей, как подумаешь, занимает собою чай,
309
ф прежде чем попадет в чей-нибудь желудок; сколько мук перевесут носильщики и извозчики, волы, мулы, верблюды и лошади, таща на себе наполненные чаем ящики; черев сколько рук он пройдет и сколько, вследствие етого, наростет на нем расходов,-все это нетрудно себе предста* вить. И если смотреть на дело с той точки врения, что все, чтб доставляет многим людям работу и пропитание, есть дело хорошее, то мы можем только схавать чаю спасибо. Но если вадуматься над этой раввовкой по всему свету кавих-то загнивших листьев, то невольно спросишь себя: да действительно ли эта игра стбит сожигания стольких свечей? Стоит или не стоит? Над этим вопросом надо опять призадуматься, хотя и прошло много лет с тех пор, как мы стали пить чай, хотя он сроднился с нами и мы сжились с ним,, словно с рожью, одевающею наши нивы.
. Стоит ли, в самом деле, чай того, чтоб его вовить из такого далека и так дорого платить за него? Мне кажется, не стоит... Эта мысль и раньше приходила мне в голову, а е тех пор, как я побывал в царстве чая, я все бо­лее и более склоняюсь в этому убеждению. Во всяком случае справедливо, мне кажется, то, что не стоит выписывать такое количество чаю, какое мы получаем теперь. Так как слова мои вовсе не имеют значения приговора, а только выражают мои мысли, которые, очень может быть, ока­жутся заблуждением, то я выскажу их, чтобы убедить дру­гих или разубедиться самому. Наш чай есть, как я сха­вал, искусственный продукт, а не представляет только высушенных листьев такого растения, которое бы само обла­дало теми качествами, за какие мы его ценим. Мы оценили чай, впервые явившийся к нам, как приятный напиток. Точно также и теперь побуждением в питью чая служит, хроме рутины и привычки, известное удовольствие, а никак не различные соображения на счет того, что чай питате­лен, что он способствует пищеварению и возбуждает умственную деятельность. Исключения будут самые ничтож­ные. Я хочу сказать, что до всего этого дошли уже гораздо позже, чем чай стал потребностью огромного количества людей; до этого додумались,-точно так, как и открыли в нем особое вещество ,теинъ“,-только в недавнее время. Следовательно, с практической точки врения, для нас го­раздо важнее решить: много ли мы потеряем от того, что заменим чай чем-нибудь другим, а не то, какого действия
310
на наш организм мы лишимся, если перестанем пить 4 чай. Во-первых, должно признаться, что до емх пор нв почти ничего положительного о чае, по его отношению к действию на человека, не знаем. Все, что говорилось о влия­нии его на организм, говорилось, можно сказать, по вдохи»* вению или на основании наблюдений, как недостоточно мно­гочисленных, так и не довольно точных;-кроме того, о чае говорилось н говорится много противоречий, например отно­сительно его влияния на пищеварение: одни уверяют, что чай способствует пищеварению, другие, что он его расстраи­вает. Одни убеждены, что он производит бессонницу, дру­гие в атом сомневаются; третьи совсем отрицают это свойство. И по моим наблюдениям над собою н над многими знакомыми, все в свою очередь правы. Еще гово­рят, что чай сушит (?) грудь, что от него человек ху­деет; но на это справедливо возражают, указывая на купцов, более других употребляющих чай и более' других отли­чающихся полнотою тела; - а слова „сушит грудь* ровно ничего не выражают. Словом, физиологическое действие чая на человека есть еще вопрос, требующий подробной и стро­гой научной разработки; одних наблюдений и мнений людей, незнакомых ни с физиологией, ни с химией,-недостаточно. Мы не можем также придавать чаю теоретически важное значение на основании того, что он содержит сродный с кофеином теин, потому что не знаем в точности пользы от этого теина. Но допустим даже, что теин есть дей­ствительно полезное вещество, - хотя во всяком случае не необходимое для каждого здорового человека, - то спраши­вается: всем ли покупающим и пьющим чай-достается то количество теина, которое в состоянии произвести за­метное действие на организм? Почти с уверенностью можно сказать - вовсе нет!,.. Надеюсь, никто не станет спорить со мною о том, что большинство русских людей пьет чай в таком виде, что если бы отнять от него некоторый цвет да не приправлять его сахаром или другим чем, то оказалось бы, что они пьют столько же чай, сколько и не чай. Большинство, даже не в народе, так мало пони­мает толк в чаю и пьет его только по рутине, по при­вычке, что и не всегда замечает, что пьет чай спитой, и только подкрашенный, чт< пьет настой даже вовсе не чай­ных листьев, а других растений, которые не только под­мешиваются к чаю, но и продаются целиком вместо него,
311
например листья кипрея (Epilobium angustifoliom) камне­ломки (Saxifraga officinalis) и лф. В сибирском городе Тю­мени, через который везутся все чаи, доставляемые из Китая сухим путем, я получил образец чая, который приготовляется там дома из камнеломки и продается в довольно большом количестве, даже открыто, только с ого­воркою „для простонародья**. Но это „простонародье** и за камнеломку платит такия же деньги, как за чай, пьет ее и похваливает чай китайский. Что такое у нас питье чая, как не обычай, как не случайная привычка в роде ку­рения или нюханья табаку? Она даже не переходит в та­кую сильную потребность организма, как привычки, напри­мер, к табаку, опию, водке и гашишу; чай, как питье для утоления жажды, можно легко заменить чем угодно, тогда как этого отнюдь нельзя сделать с потребностями орга­низма курильщиков и пьяниц. Это и доказывает, что роль теина или не важна для организма, или весьма ничтожна. Нам трудно отказаться не столько от чаю, сколько от процесса чаепития, который служит до известной степени декорацией и утехой в жизни, развлечением, модой, которой нельзя не подчиняться, но, повторяю, не органической потребностью. Кому не случалось, и сколько раз, пить чай только потому, что „пора чай пить**, потому что „самовар готовъ**, что чай подают всем, и т. п.? И наоборот, кому не случалось делать самому или наблюдать, что когда сильно хочется пить, . сначала напьются воды, квасу или другого чего, и потом пьют чай, уж ради обычая или удовольствия?
Как вообще стали употреблять его? К нам он попал случайно, привезенный между подарками от богдохана к цар­скому двору, и потом мало-по-малу распространился' и сде­лался общеупотребительным (в городах). В самом же Китае о его первоначальном введении в употребление рассказывается следующее. Китайцы с давних пор заметили, что питье сырой воды часто действует на человека вредно, производя лихорадки и горячки и мало-по-малу отвыкли от употреблении её, а стали пить воду не иначе, как прокипя­ченную и притом горячую;-для того же, чтоб придать ей вапах или вкус, а может быть и целебную силу, которой китайцы по легковерию своему ищут во всем и по неве­дению способны видеть во всем, они стали, говорю, прибав­лять к ней разные травы или листья с различных ку­старников и деревьев.
312
В одной местности для этого брали одно, в другой- другое и так как о вкусах не спорят, то одни восхва­ляли одни растения, другие-другие. Попробовали между про­чим и чайные листья и тоже стели находить их полез­ными; мало по малу слава чая упрочилась и разнеслась сна­чала во владениях Китая, а потом распространилась и за пределы его, чуть не по всему свету. Но китайцы избрали чай не за вкус или аромат, ни за какое другое приятное качество, а потому, что открыли в нем, будто бы, целеб­ные свойства. Другой вопрос,-насколько вто верно; но я положительно убедился в том, что и в настоящее время они ценят в чае вовсе ни вкусовые качества, а только его влияние на здоровье. Чай, приготовленный по китайски, т.-е. как онй его употребляют, имеет такие слабые на­меки на какой-либо вкус или запах, что можно сказать, что он не имеет никакого вкуса и никакого аромата; по крайней мере, ни я, никто из тех, кого я об этом спрашивал, не находили их даже в самых дорогих сортах чая, какими нас угощали в разных городах мандарины, как редких и до известной степени почет­ных гостей. Многие из них при зтом считали долгом обратить наше внимание на редкия качества подаваемого чая и его высокую цену (например, до 8 руб. ва один цзин, или наши полтора фунта,-в Китае). Я принимал • чашку ив рук хозяина, который обыкновенно сам пере­дает ее с подноса, и в первое время с полным вни­манием, даже некоторым благоговением, готовился вкусить этого дара китайских небес, открывал крышечку, какою китайцы всегда покрывают чашку с чаем и видел в ней едва зеленоватую, или желтоватую, прозрачную воду с лежавшими на дне мелкими и совершенно зелеными листочками. Известно, что в Китае чай с сахаром так же не мы­слим, как у нас чай, поданный без сахару; -у нас еще бывают исключения, тамъ-никогда.-Это я знал, и даже был доволен этим обычаем, потому что, думаю себе, так мне легче будет узнать качества самого чая. Делаю глоток драгоценной влаги и... я солгу немнбго, если скажу, что, вместо ожидаемого восхитительного, никогда не испробованного напитка, вкушаючистейшую кипяченую воду... Выходит действительно неиспробованный напиток, только не тот!.. И так было везде и всегда.
- Что вы чувствуете?-спрашивал я в изумлении сво­
31S
их спутников, которые также отведали „настоящего ки­тайского чаю1*.
- Горячо! ответит кто-нибудь.
- А еще что?
- Еще соломой пахнет; а вы как находите?
- Да, соломой или, пожалуй, циновками пахнет, а больше я ровно ничего не слышу.
- Я тоже. И так все и всегда, кого и где я ни спра­шивал. Исключение составлял только чай, надушенный ка­кими-нибудь цветами, например, розы, жасмина или де­ревца olea fragrans. Но этими цветами можно с одинаковым успехом надушить простую воду или настой всяких других листьев, не имеющих никакого своего запаха. Вот, надушенный цветами жасмина желтый чай, называемый Сянь-Пянь, по моему превосходный напиток, но самый чай тут, полагаю, не причем. Да и он далекр не многим нравится.
Какого мнения будут обо мне мандарины, если узнают, как я невежествен, что не я мог оценить их самых лучших сортов чая; они даже могли бы обидеться. Впро? чем, они сами никогда и не говорят о вкусе или аромате чая, как о достоинствах, а когда хвалят его, то вовсе не за них, а за производимое им влияние на здоровье во­обще пли на пищеварение. Они будут обращать ваше вниf мание, например, на то, что, выпитая после обильного обеда, ; чашка известного чаю отлично „осаживает пищу внизъ",- что после етой чашки снова является возможность продол­жать обед, тогда вав раньше они уж ничего больше не могли проглотить. Китаец похвалит чай за то еще, что он уничтожает одышку, происходящую оттого, что чело­век объелся и т. п. Словом, что пить чай--здорово. Итак, вот в чем заключаются качества нектара мандаринов, о котором мы с вами так мечтали, читатель; а почему,- и сами не знали... Теперь мы больше заблуждаться не бу­дем; все иллюзии пропали...
А хотите узнать, какого мнения китайцы насчет на­шего чая? Наш черный или красный чай так мало употребляется в Китае, что во многих местах его даже не знали и называли „заморскимъ**, чаем. Китайцы этих мест ’ были убеждены, что мы привезли его с собою из своей земли. Когда же нам случалось угощать своим чаем гостей из мандаринов или, другими словами, предлагать им попробовать „заморского чаю*, они пиля его видимо
314
неохотно, а нные просто с отвращением, хотя и старались из деликатности скрыть свои ощущения. Некоторые же, по­пробовав, совсем отказывались, хотя чай у нас был самого высокого качества. Выпивших я просил сказать мне откро­венно, не стесняясь, как они его находят? аБу! Бу-хао!'- (нет, не хорош), отвечал иной откровенный человек, тряся при нтом головой и делая гримасу.
Чтобы покончить с вопросом о чае, я обращу внима­ние читателя еще на один важный и вероятно новый для него факт. Хотя в Китае буквально каждый человек пьет .ца* или ,ча*-но из зтого вовсе не следует за­ключать, что они пьют настой действительно чайных листьев. Здесь только слова .ча-е* (чайные листья) одни и те же; растения же, с которых они добываются, в высшей степени разнообразны. Они собираются, высуши­ваются и поступают в продажу точно так же, как и чай, я в Китае это не есть плутовство, как у нас, или дру­гих европейских государствах; нисколько: китайцы заве­домо имеют множество растений если не соперников чай­ного куста, то его так сказать, деятельным помощни­ков, или суррогатов. Торговля ими производится в са­мом Китае в довольно больших размерах, без малей­шего намерения и даже мысли о том, чтобы выдавать их за настоящий чай. Нет, один приходит в магазин и спра­шивает себе одного „ча“, другой-другого, имеющих свои специальные названия, в роде .женского чая", .чая почтен­ных стариковъ* и т. п.
Это последнее обстоятельство, т.-е. замена чая другими растениями, невольно наводит на мысль: отчего бы нам самим не попробовать дать массе народа такого напитка, который не только не уступал бы чаю, а даже, может быть, превосходил его. И мне кажется, что превзойти тот чай, какой цьет наш народ, совсем не хитрое дело, потому что ведь превосходить придется только подкрашен­ную горячую воду.,, Как не жйль платить деньги за дей­ствительно полезные или хорошие вещи, так нельзя не по­жалеть о них, когда в результате оказывается только сасамообольщение иди неумышленное самообманывание. Мне ка­жется поэтому, что стоит подумать над тем, чтоб заменить китайский чай каким-нибудь домашним растением, кото­рое окажется по исследованию наиболее удовлетворяющим цеди, и прекратить выписывание чая из Китая, которому
315
мы платим ежегодно около двадцати миллионов рублей звонкой монетой, или если не прекратить совершенно, то, по крайней мере, значительно уменьшить выписываемое те­перь количество. Любители, знатоки и вообще те, которые могут получать чай хорошего достоинства и хорошо при­готовить его, еще что-нибудь потеряли бы от этой замены, но то большинство, которое пьет под названием чая только горячую, подцвеченную воду и платит за нее дороже всех (потому что покупает чай по мелочам, восьмушками и за­сыпками), это большинство, говорю, ничего не потеряет, если станет пить настой других листьев, вместо чаю.
Если даже мы допустим, как факт, не подлежащий сомнению, что теин, принимаемый в чайном настое, воз­буждает умственные способности и помогает пищеварению, если допустить также, что наш народ очень нуждается в возбуждении умственных способностей и в содействии пищеварению посредством теина, то и тогда, говорю, гро­мадное большинство потребителей чая, лишенное этого возбу­дителя ума н деятельности желудка, ничего не потеряет, по­тому что первое действие можно легко заменить другими, гораздо более действительными средствами, не говоря уж об „образовательном теине6; во втором же отношении, мне кажется, лучше человеку доставлять себе то, чтб может слу­жить здоровой и питательной пищей, чем сначала портить себе желудок разной дрянью и потом поправлять свое расстроенное пищеварение. А, как напиток, неужели наш сбитень, хороший квас и брага, хуже плохого чая!?
Таким образом, на основании всего сказанного, я не могу сочувствовать-хотя меня об этом, конечно, никто не спрашивает,-сочувствовать мысли введения у нас в больших размерах употребления чая, например, в вой­сках. Я хчнтаю эти расходы совершенно непроизводитель­ными, и думаю, что при помощи сахару, да какого-нибудь экстракта из своих растений можно приготовлять, напри­мер для солдат, очень хороший напиток, и здоровый и приятный. В самом деле, не нужно быть очень наблюда­тельным и глубокомысленным, чтоб убедиться в том, что, например, для прозябнувших .солдат, важна кружка не чаю собственно, а кружка горячего чаю, то-есть что главное тут в температуре питья... Повторяю, над этим стоит подумать, но не теперь и не здесь, а то я уже и так отвлекся от своего рассказа и может быть наскучилъ
316
читателю. Но как было об атом не сказать, еси в виду имеется для России экономия в двадцать миллионов рублей в год, уплачиваемых теперь ва продукт вееьиа сомнительной полезности и вовсе не необходимый.
Возвращаюсь в нашему пребыванию в Хань-Коу. Как читатель помнит, время стояло зимнее, и хотя здешни зима и вовсе не похожа на нашу, тем не менее ди каких бы то ни было естеетвенно-ксторичесвих занятий, которые я намеревался начать здесь, пора была самая не­благоприятная. Деревья большею частью стояли голые, несе­комых почти не было; ближайшие окрестности Хань-Коу представились безжизненными равнинами, поэтому ва город ничто не тянуло; да и то еще неприятно было, что прихо­дилось кому-нибудь кланяться, прося пойти или поехать со мною; а у всех были свои дела. Федора ди меня теперь окончательно не существовало. Он состоял при начальнике и его друге, фотографе. Вследствие этих-то причин, я, чтобя что-нибудь делать, проводил большую часть своих дней в китайском городе, непосредственно примыкающем к европейскому ип же уезжал на ту сторону Ян-Цзы в У-Чан-Фу, пользуясь всякими средствами и случаями ди ознакомления с домашним бытом китайцев. Лучше, ду­мал я, что-нибудь узнать, чем приехать в Китай и хо­дить в своей комнате или греться, сидя перед камином. Мне хотелось схватить этот быт китайского народа воз­можно полнее и разносторонние и передать его наглядно, при помощи слова, карандаша и красок. Таким-то образом в каждом городе мой альбом обогащался несколькими но­выми рисунками, и уже начинал принимать размеры и зна­чение серьёзной коллекции. Рисование же, кроме того, ока­зывало мне большую пользу тем, что доставляло множе­ство знакомств и всюду открывало двери. При помощи его я проникал в среду китайской жизни, уличной и*, домаш­ней, сталкивался с людьми всех возможных классов об­щества, от важного сановника, почти никуда не выходя­щего из своего дома, до бесприютного нищего, коротающего весь свой печальный век на улице и, ва время моего пре­бывания в Хань-Коу, изучил жизнь китайцев настолько, на сколько это было доступно,-для меня,-во-первых, муж­чины, во-вторых, иностранца и в-третьих, как чело­века, тогда, к сожалению, вовсе неумевшего говорить покитайски. Поэтому каких-либо точных сведений о Хань-
317
Боу, моих собственных, у меня нет, да я и не стремился ь изучению его, вав торгового пункта, тав вав эти обя­занности взял на себя Сосновсвий; я же могу познакомить иас, читатель, с тем, чтб мне самому удалось видеть, ’де быть, с вем и чтб говорить, и чтб я сам туч делал.
Через несколько дней, проведенных нами' в плохой тостиннице, г. Иванов пригласил меня и Матусовского пере­селиться в его домъ-и, хотя совестно было причинять ему беспокойство, но мы с радостью приняли приглашение, по­гону что в нашем нумере почти невозможно было ничем заняться,-тав он был неудобен и не устроен. Теперь же у нас отличная рабочая комната, и никаких забот об пом несносном пропитании; словом, мы живем в русской радушной семье и нас даже не по заслугам балуют. Посновсвий с фотографом, переводчиком и казаками, при­ехав прямо в дом Товмавова, Шевелева и К°, тав же устроился очень удобно, и мы прожили здесь, вместо предиолагавшихся двух-трех недель,-два месяца, в воторые и, насвольво мог, близко ознакомился с уличной жизнью китайских городовъ-и многими их особенностями. Поэтому приглашаю читателя всюду следовать за собою, чтобы по­знакомить и его с втими особенностями и больше в пик уже не возвращаться, тав вав внтайсвие города в главанх чертах чрезвычайно похожи друг на друга. Мне уже к теперь придется впасть в некоторые неизбежные повто­рения, но за то после читатель будет от них избавлен.
Выйдем из хорошего двух-этажного каменного дома совершенно европейской постройки, стоящего в европей­ском квартале и занимаемого ги Ивановым и пойдем из ворот направо по широкой и чистой улице. Она скоро упирается в другую, тавую же широкую улицу, повернем в нее налево, поток в первую же улицу направо и вот ин уже вступили в китайский город, по крайней мере, ви­дим себя среди китайской обстановки... Все вдруг перемеплось: здесь другой свет в улице, потому что она гораздо уже; другой воздух, потому что она содержится неопрятно и фн наполнен испарениями всякой грязи, чадом и дымом. нисенькие одноэтажные дома тянутся непрерывными рядами и тав как лицевая сторона каждого из них занята шввой, то здесь мы вовсе не увидим жилых домов, как привыкли представлять их себе, а находим два ряда данов с тем или другим товаромъ-н только. Не менее
818
резвая перемена сразу замечается здесь в количестве людей: на европейских улицах пройдет один, другой или несколько европейцев или китайцев, чинно тихо; но китайской же улице люди не проходят только, а живут в ней: тут деле, заботы, еда, утехи, борьба страстей, еловомъ-*почти все, из чего слагается далеко не поэтически жизнь человечества, когда на нее поглядишь в целом. Здесь улнца - клуб с ежедневными собраниями от варз до зари. Пойдемте по ней и потеряемся в лабиринте узень­ких улиц и переулков Хань-Коу. С каждым шагом движение и масса людей увеличиваются и скоро приходитеи уже не идти, а пробираться, между китайским людом, обходить, сторониться, или обгонять; - столько идет людей в противоположных направлениях, вовсе не думая разбирать правой и левой стороны. Толпа состоит почти исключительно ив мужчин, но изредка встречаются и женщины, не только старые, но и молодые, которые, в большинстве случаев, увидав нас, со страхом бросаются куда попало, так что даже просто обидно становится.
Вот, через вту движущуюся толпу пронесли кого-то в носилках и теснота еще более увеличилась. Слава-Богу, что паланкины не часто появляются здесь, потому что богатя! или чиновный человек вообще редко показывается на ули­цах; тут преимущественно гомозит все бедный люд,- рабочие, носильщики с 'равными грузами на спине илк на коромысле, продавцы-разносчики с всякой всячиной, как-то: готовыми кушаньями, посудой, лекарствами, игрушками раз­ным мелочным товаром; тут толкутся в ожидании ра­боты или сидят и занимаются разные ходячие мастеровые, например башмачники, цирюльники, где-нибудь вдесь же бреющие кому-нибудь голову, чистящие глаза или уши; чинилъщики битой посуды, слесаря, паяльщики и т. п. И при этом каждый стучит или звенит в присвоенный его званию инструмент, по звукам которого жители издали узнают о прохождении или приближении такого-то специалиста и зовут того, в ком имеется надобность. Около лавок бродят,-как звери или воскресшие мертвецы,-страшные нищие. Проходят водоносы с ведрами в руках или на коромыслах; таким же способом проносятся ведра и с самыми отвратительными веществами, продающимися тут же на улицах, как удобре­ние и нередко их расставляют на базарах рядом с корзинами зелени илк фруктов, с рыбными садками, сто-
319
ииками с хлебок и другака съестными прппасамг, нако­нец, ходят просто гуляющие досужие люди, довольные и жизнью и собой. Под ногами непременно шныряют собаки, эти несчастные члены китайской санитарной полиции,-худые, почти все пораженные паразитной болезнью кожи, и потоку часто совершенно облезлые; эти жалкия животные, никоку не принадлежащие, всегда голодны и в вечной заботе о своем пропитании, потому что хозяев у них нет и ни­кто их не коркит. Другие члены на всех здешних ули­цах, - свиньи особенной породы,- китайские свиньи, все черного цвета, с скорщенныки мордами, точно у лягавых щенят и в большинстве случаев с тайки отвислнки жи­вотами, что последние волочатся по зекле. они также, как вобаки, не кало способствуют очистке городов, а трудно вообразить, что было бы здесь без етих ходячих реторт, посредством которых природа совершает свои дезинфек­ционные работы, столь необходимые в здешнем климате, при подобной стройке городов и здешнем многолюдстве. Уж кажется и так узка улица, - нет, по сторонам её еще выстроились ряды столиков с разным мелочным то­варов или готовыми кушаньями, расставленными и разло­женными на них совсем открыто.
Идем дальше и видим стоящий на улице нисенький стол, у которого сидит человек, работает что-то; подходим ближе, и прилежный китаец оказывается художником, ко­торый поместился здесь по недостатку в комнате света. Дальше за большим столом мы видим садящего старика в огромных круглых очках. Это эскулап в роде того, какого мы видели в китайском Шан-Хае, и на его столе разложен тот же хлам для исцеления недугов стражду­щего человечества. Вот на некотором расстоянии сидит другой ,великий мужъ* (дай-фу, т.-е. доктор). Этот даже не у стола, а просто на разостланной циновке, под тенью боль­шего зонтика. Подобно итальянскому графу Маттеи, он про­славляет целебную силу своих .специфическихъ* средств от всех неивлечимнх болезней и обращает внимание публики на их безвредность и дешевизну, говоря, что вбздух, которым люди дышат, стоит дороже, чем цена на иго лекарства. И эти соблазнительные речи привлекают к нему, по неведевию своему, верующих. Пройдемте мимо,- сцена обыкновенная, житейская и отвратительная, ибо ничего
320
нет хуже, как жить, обманывая другого, да еще и бею того несчастного человека.
Посмотри» лучше, чем заняты честные рабочие китайцы, пока болезнь не бросила ни в руки шарлатанов. Заглянем в мастерские, которые все открыты на улицу, так что нам не нужно далеко идти или спрашивать позволение, чтоб увидать чуть ие все отрасли народной промышленности. В двух-трех больших улицах мы можем видеть и узнай все. Но как легко увидать, так трудно описать виденное: опять сотни страниц потребуются для того, чтобы расска­зать о находящихся здесь мастерских и все небольших, незатейливых, дешевых;-больших фабрик или заводов совсем не видно. Тут изготовляются шелковые и бумаж­ные ткани, там столярные, портняжные и сапожные, мастер­ские металлических изделий; рядом сидят граверы, там выделывают всевозможные вещи из бамбука; вот мастер­ские искусственных цветов, роговых фонарей, шляпные и свечные заведения; здесь, люди стоят или сидят, согнувшись над столами и вышивают шелками и золотою разные парад­ные одежды для чиновных особ и богатых дам; далее красильни, кандитерские и проч. и проч., всего, разумеется, и не пересчитать скоро. Все эти работы совершаются, можно сказать, на улице, т.-е. в открытых мастерских пли дей­ствительно на улице, в одном из её закоулков.
Да, жизнь здесь бьет полным ключом и, если вы пере­несетесь мысленно в этот житейский ад, вам не трудно будет представить себе тот страшный шум, какой не­избежно должен происходить в подобной улице; из сколь­ких тысяч и каких разнообразьях звуков должен сла­гаться этот нестройный оркестр, и как бы ни старались люди вести себя тихо, тишина здесь немыслима; а китайцы к тому же вовсе не заботятся о соблюдении тишины на улицах; у них вовсе не считается неблагопристойны» са­мый громкий разговор и, за немногими исключениями, там совсем не в обычае говорить тихо; оттого, может быть, и голоса их такие сильные и звонкие... Да кроме челове­ческих голосов, тут миллион других звуков. О, это ужасный, но не лишенный своей прелести концерт, ошелом­ляющий свежого человека, и надо не мало походить по ки­тайским улица», чтоб нервы окрепли и не напрягались словно перед общественным бедствием, вакого все ждет непривычный путешественник, недавно попавший сюда. Но
321
если достается здесь слуху, то не менее страдает обоняние; достается иногда я глазам при виде некоторых сцен, уж слишком физиологического свойства для улицы и бела-дня. Вам надоела, читатель; вы утомлены даже описанием. Иначе и быть не может, и нам нужен отдых. Вернемся домой,- ведь уж часов пять проходили в китайском городе. Интересно, ужасно интересно; но жить так, посреди такой сутолки европейцу тяжело... И когда, бывало, выйдешь из китайского в европейский квартал, мне всякий раз казалось, что я переносился в другой мир, где п воздуху и свету больше, и дышется легче; где все кажется так чисто, спокойно и тихо... За то,, с другой стороны, и безжизненно, вяло, как-то холодно... Чувствуешь что там люди плохо живут, а здесь стараются хорошо жить.
И' так, мы дома, пообедали и отдохнули. Вы слушайте, а я буду изображать перед вами характеристику типичного китайского города, положимъ-Хань-Коу;-это все равно, там любой город может быть типом чуть не всех остальных.
Переходя из одной улицу в другую с целью добраться до самой лучшей части города, вы напрасно стали бы искатф» '~i' больших зданий, к каким привыкли наши глаза в Европе, например, церквей, дворцов и даже больших домов. Хотя все такие предметы здесь и есть, но размеры их, а главное-манера строить их не на улицу, не на показ са­мыми красивыми сторонами, как это делается в кокетливой Европе, а в глубине дворов, за более или менее высокими и почти глухими стенами,-эти две причины делают то, что лучшие создания китайской архитектуры ни мало не служат к украшению внешнего вида города. На улицу выходят только лавки, мастерские, бедные трактиры да глухия стены дворов, с более или менее красиво отделанными входными дверьми или воротами. Я не хочу сказать, что китайские го­рода вовсе лишены красоты,-нет, но они далеко не так красивы, как могли бы быть, если бы в них все самое изящное ее пряталось за стенами. Тогда красота их, по­жалуй, превзошла бы многое, чтб считается образцом изяще­ства в Европе; а то для того, чтоб увидать хорошее здание, надо проникать внутрь дворов, за окружающие его ограды... Самые богатые и красивые здания в Китае - бесспорно храмы-(мйо) и пагоды-(та); и самые роскошные из них находятся при особых учреждениях, которые можно на­звать Биржами или Клубами частных купеческих обществ.
п. а. ллсицкий. ЧХ
322
Купцы в Китае составляют очень многочисленны* и богаты* класс и все купеческое сословие в каждом городе разде­ляется на общества, составляемые обыкновенно уроженцами какой-нибудь одной, двух или более провинций; каждое та­кое общество имеет свой дом собрания, называемы* но­витайски Хуй-Гу&нь, с присоединением имени одно* или нескольких провинций для отличия одного учреждения от другого. Например Шань-Си-хуй-гуань, Цзян-Си-хуй-гуаиь, Ху-Нань-Ху-Бэй-хуй-гуань и т. п. Такия учреждения строятся в главных чертах по одному образцу, отличаясьтолько в частностях и отделке. Каждый такой клуб имеет: не­сколько дворов, отделенных дру£ь от друга каменными стенами, бблыпее или меньшее число жилых помещений, на случай приезда, один или несколько садиков, храм и театр. Последний представляет собственно открытую сцену, которая помещается всегда на одном дворе с храмом не­пременно на противоположной стороне. По бокам двора устраиваются ложи для членов общества или почетных посетителей; других же мест для сидения нет, так что все остальные зрители, собираясь сюда в дня представле­ний, помещаются просто на пустом вымощенном дворе, стоя, и стоят, как понятно, обернувшись к храму спиной. В созидании храмов и китайцы видят угождение небу или богам, а потому не щадят на это средств, да кроме того, общества разных провинций обыкновенно соперничают между собою в богатстве и роскоши отделки своих клубов, ста­раясь превзойти друг друга и не останавливаются ни перед чем; все самое лучшее, что они могут достать, вносятся в храм. Здесь сосредоточивается самое ценное дерево, как строительный материал,-так что нередко, например, одна деревянная колонна стдит на наши деньги две тысячи рублей; для храмов выделываются самые лучшие изразцы и дорогая эмальированная черепица; здесь сосредоточиваются самые до­рогия краски, позолота, мрамор и искусная резная работа. В постройке этих зданий и их отделке проявляется по преимуществу творческий гений китайских архитекторов, резчиков и всяких художников; но гению в Китае вообще мало дают воли, потому что все главное должно быть такое же, каким было в старину, иначе художнику, пожалуй, не сдобровать, если он задумает вводить разные новости. Крыши, покрытые черепицею иногда самых ярких цветов, укра­шаются множеством вычурных фигур, драконовых голов,
823
зверей, птиц, рыб, цветов или равных узоров; углы их вытянуты и загнуты кверху; карнизы представляют целую сеть, самым замысловатым образом сплетенную из дере­вянных брусков, разрисованных пестрыми узорами самых ярких цветов; в дверях и окнах вместо рам со стеклами вставлены изящнейшие решетки, оклеенные изнутри тонкой бумагой; во многих местах развешены фонари часто са­мых причудливых форм; на дворах расставлены также весьма изящные жертвенники. Находящиеся при храмах сады, украшаются искусственными скалами, гротами, резервуарами с перекинутыми через них каменными мостиками, цветы, аквариумы, прекрасные деревья,-все это собирается в подоб­ных домах купеческих собраний. Таковы они более или менее везде, и я прошу читателя удержать в своем воображе­нии тип такого учреждения,-хуй-гуань, так как нам при­дется часто встречаться с ними. В Хань-Коу самое блестящее учреждение этого рода принадлежит купцамъ-уроженцам провинции Цзян-Си *). В нем, как вообще в учреждениях этого рода, бывают собрания, как для совещаний по раз­ным торговым делам, так и с целью пирушек и увесе­лений, устраиваемых обыкновенно в праздничные дни, на­пример, в дни, посвященные главным богам храма, по­кровителям родины, торговли и т. п. Но такия праздники Кивают не часто; во все же остальное время эти дома стоят Пустыми, под присмотром живущих в них духовных лиц, хэ-шанов; но они содержатся по нашему небрежно,- и о сохранении в них чистоты и благочиния заботятся весьма мало, что мы впоследствии увидим сами.
Итак, я познакомил вас с улицей Хань-Коу, по ко­торой вы можете представить себе и все остальные, сооб­щающиеся между собою мало оживленными переулками; по­знакомил с одним из типичных китайских обществен­ных учреждений; теперь отправимся в дом довольно важ­ного мандарина, Чиновника Особых Поручений, заведывающего делами по сношению с иностранцами. Он называется Дао-Тай. Нам и здесь советывали, как о. Палладий в Пекине, обратиться к нему лично по разным вопросам нашего дальнейшего движения и сделать ему визит. К на­шему общему благополучию Сосновский, под влиянием мно­гих доводов, переменил свои воззрения на китайских чиновников, и теперь не отрицал необходимости сношений
*) В этой лрошнции находятся самня лучшие фарфоровня фабрики.

324
с ними, на чем так настаивал Матусовский, знакомый по опыту с условиями путешествия в китайских владе­ниях. К Дао-Таю отправили написанное Шевелевым письмо, в котором было выражено желание таких-то видеться с ним, и просьба уведомить, когда он может принять; и в тот же день был получен учтивый ответ следую­щего содержания. Передаю его в дословном переводе, сде­ланном тем же Шевелевым.
„Я весьма обрадовал тем, что дорогие гости великого русского государства намерены озарить сиянием мою сквер­ненькую хижину, и буду ожидать их сегодня, в 23-й день 11-й луны, в 3 часа пополудни. Подписано: Ваш младший брат, глупец, Дао-Тай такой-то.
Как ни забавны на первый раз эти слова, .младший брат и глупецъ*, но в них, разумеется, столько же серь­езного, сколько и в наших всевозможных .уверениях в совершенной преданности* и различных саиоунижениях, прежде выражавшихся словами .раб, пес, холопъ*, а те­перь-покорнейший слуга и т. п.
Итакъ-пора; едемте с визитом к Дао-Таю. Китайцы в высшей степени акуратпы и он теперь уже ожидает нас.
День очаровательный, теплый, даже почти жаркий я сво­им безоблачным небом скорее напоминающий нашу весну, чем вторую половину ноября. Мы с гораздо бблыпим удо| вольствием прошлись бы пешком, по по китайскому эта* кету, - не совсем чуждому и Европе, - немыслимая вещь, чтобы, делая оффициальный визит, придти пешком, - это значит совершенно уронить свое достоинство; нельзя даже верхом приехать; надо непременно дозволить принести себя в носилках. Можно бы приехать в экипаже, но таких здесь европейцы почти не имеют; они держат только вер­ховых лошадей, и имеют свои носилки, или паланкины, (Цзйо), а также свое платье для носильщиков, которое шьется у всех по китайскому образцу, но каждый дом имеет свои условные цвета, например, белые с синей отделкой, синие с черной отделкой, лиловые с красной и проч.; носильщиков же нанимают, когда нужно, что де­лается в одну минуту и на любом месте, в китайской улице: стбит только сделать предложение и в тот же миг к услугам вашим явится всегда больше, чем вам нужно. Если же требуется разом несколько носилок, как, например, в настоящем случае, для пятерых человек,
325
тогда их нанимают, подобно нашим каретам ила дрож­кам, для чего посылают в город к содержателям на­емных паланкинов. Итак, на дворе, у крыльца вашего дома, нас ожидают поставленные на землю пять носи­лок и около пих двадцать носильщиков, по четыре чело­века па каждые, а не по два, как обыкновенно;-это число также требуется этикетом. В паланкин садятся, когда он стоит еще на земле и его поднимают вместе с вами. Сидеть в них очень удобно, и даже для того, чтоб было на что Облокотить руки, перед сидящим кладется попереч­ная дощечка.
Городские жители, китайцы, уже знали о том, что приезжие русские чиновники поедут сегодня с визитом, к кому и как они будут одеты, и падкие до всего, сколько-нибудь выходящего из ряда обыкновенного, они собрались на улице у ворот, расположившись шпалерами; к ним присоединялись новые ив проходивших по улице свободных китайцев, а те, кому был недосуг, только спрашивали, в чем дело, проходили мимо, и потом сообщали встречным приятную новость о предстоящем сегодня проезде через город „ино­странных людей к нашему Дао-Таю“. Об этом и о том, что в китайском городе нас уже давно ждут, что всю улицу запрудили и только разговору, что о нас, рассказал мпе пришедший к нам из своего дома Шевелев.
Наконец мы вышли, одетые в полную форму, и, разме­стившись каждый по своим носилкам, отправились. В узеньких улицах китайского города, действительно воз­двиглись сплошные живые стены из тысяч китайцев всех возрастов, н по средине между ними осталось ровно столько места, сколько было нужно, чтоб могли пройти носилки. Наша процессия вступила в эту живую аллею, волновав­шуюся, кричавшую и, Бог знает чему, радовавшуюся и наше движение по справедливости могло назваться каким-нибудь шествием: впереди всех шел слуга вице-консула с па­кетом из красной бумаги, в котором заключались наши ви­зитные карточки, сделанные по китайскому образцу, то-есть ва красной бумаге, четверти в полторы длины и более двух вершков ширины; рядом с ним шли двое полицейских с палками в руках и оба кричали толпе, чтоб давали до­рогу, а в тех случаях, когда крики не помогали, они пускали в дело палки или оружие, доступное только китай­цам, а именно: свои собственные косы, которыми они дей­
326
ствовали кав плетью ж довольно ловко. Также кркчаля на народ и сами носильщики; но этот народ, воабужденный таким необычайным зрелищем, мало внимал распоряжениям, угрозам и даже презирал приведение угров в исполнение. Китайцы тянулись к носилкам; до последней возможности вытягивали шеи, в тщетной надежде дотянуть их до окна, за которым сидел такой соблазнительный предмет как русский офицер в мундире с эполетами; другие приседали и заглядывали снизу, потому что внизу еще возможно было просунуть вперед голову. Многим хотелось бы идти рядом, чтоб подольше посмотреть, но толпа ме­шала их желанию, за что они бранились, толками друг друга и чуть не дрались. Мне было ужасно трудно оставаться серьез­ным, как того требовало достоинство заморского мандарина, каким я был в их глазах, и я едва удерживал неволь­ное желание расхохотаться при виде того увлечения и усер­дия, какие проявляли эти взрослые дети. Но я понимал их.
Примерно через каждые пять минут носильщики оста* навливались, чтоб переменить плечо, на котором лежала палка, и переложить ее на другое, что делалось по команде одного, чрезвычайно ловко и быстро, не более как в не­сколько секунд; и этими немногими секундами счастливцы из толпы, около которых происходила эта остановка, поль­зовались с такою поспешностью и даже ожесточением, как будто очень, очень многое и важное в их яшзни зави­село от того, - успеют они увидать нас или упустят этот благоприятный момент. И опять меня разбирал смех; но взгляд на людей, которые меня несли, тотчас прогонял его прочь, п заставлял чувствовать нечто в роде стыда. Носильщики ступают видимо тяжело, под влиянием ноши, обливаются пбтом, но идут бодро. Носилки открыты спереди и вы постоянно видпте пред собою двух передовых че­ловек. Я невольно смотрел на них, видел как падки давят им на плечи; мне становилось неловко, просто со­вестно; и нужно лишиться своих ног, чтоб не испытывать этого чувства, от которого не отделаешься, когда вас, здорового, несут на плечах люди; тут буквально каждую секунду сознаешь и чувствуешь, как давишь на их плечи своею тяжестью. Я не мог сидеть свободно и покойно, потому что мои мускулы находились в невольном напря­женном состоянии от постоянного желания сидеть смирнее я сделать себя как можно легче; а вес моего тела, каза-
327
лось, тольво вдвое увеличивался. И тольво сознание, что вы всетаки оказываете одолжение этим людям тем, что позволяете себя нести, и заработать плату, да веселый вид этих до­бродушных людей, несвольво уменьшают описанное непри­ятное состояние. Они идут, почти постоянно болтая между собою-не знаю о чем, или ведут переговоры о дороге. Пе­редний обыкновенно предупреждает задних разными сло­вами, о каких-нибудь препятствиях, которые надо обойти, а задния считают долгом отвечать на каждое его предо­стережение. ' Эти фразы отчасти перешли в поговорки и иногда подбираются в рифму. Например:
- ХуА-ды-хынь! (Очень скользко!)-предупреждает пере­довой.
- Цйй-ды вынь! (Ступаю твердо!) отвечают другие, или: - Сйо-синь! (Я осторожен),
„Цвб-шбу-као! (Левой стороной заденешь!)-говорит опять первый.
- Цай-ю! (Ступаю вправо!)-отвечают ему.
„Цянь-кун, лян-шоу-в&о! (Впереди ров, с обоих бо­ков препятствия, т.-е. посторониться или обойти нельзя).
Ему отвечают:
- Го-цюй-тйо! (Перепрыгивай, валяй прямо!)
Я привожу подлинные слова китайсвого языка в том убеждении, что большинству читателей не безъинтересно бу­дет хотя нескольво ознакомиться с звуками этого можно сказать, неслыханного у нас языка. А познакомив вас, с звувовой стороной его, я когда-нибудь, на досуге, расскажу и о его странных особенностях, каких не пред­ставляет нивакой другой язык цивилизованного народа... Теперь же я сгораю от любопытства и, подобно китайцам, жаждущим видеть, рассмотреть и изучить меня, я желаю скорее увидать китайского мандарина, не на мартине, не на сцене театра, а в натуре, в глубине Китая, в его собственном доме. Я волнуюсь и в лихорадве от нетер­пеливого ожидания. И разве это не интересно?! Ужасно инте­ресно, и мне хочется все, все подробно рассказывать вам, потому что я чувствую, вав вам самим хочется скорее дойти до этих таинственных повоев. Я слышу, вав вы, вслух или мысленно восвлицаете: ах, счастливый этот довтор Пясецкий,-он едет в китайскому мандарину!
Вот остановились, должно быть, приехали. Вот ворота
828
губернаторского *) дома, говорят вам; но никакого дома, даже вблизи, нигде не видно и кругом все та же запутан­ная картина стен, дверей, переулков, крыш, ворот и закоулков. Въезжаем в ворота на первый двор, где на­ходим толпу народа, и видим теже уличные сцены: тут цирюльник бреет одному голову; там походный кухми­стер жарит оладьи на своей переносной печке м т. п. Где же мы?-Куда мы приехали? Я не мог понять, на улице ли были мы, или на дворе губернаторского дома? Мы действи­тельно находились на первом дворе его дома, (й-мынь) всегда открытом для публики, и в этом выражается обще­ние народа с властями, которые в патриархальном Китае называются, когда говорят о них вообще,-.Отец и Мать‘. Детей, т.-е. народ, не пускают к .отцу и матери“ без особенного дела, только за следующие тройные ворота, куда лежал нам путь. Носильщики направились было к ним, но громкий и грозный крик, и строго поднятая кверху рука привратника, заставили их остановиться. Они, конечно, знали, что все это именно так и должно было произойти. Сняли носилки с плеч, но не поставили на землю, а только подперли их особыми имеющимися для этой цели подстав­ками, и ждали дальнейших распоряжений. Мы сидим в слегка покачивающихся экипажах, и выглядываем в окна. Ворота, стоявшие перед этим открытыми, затворились.
Прошло с минуту или более, пока докладывали о нашем приезде, и затем привратник, торжественно запретивший вам вход во двор, теперь не менее торжественно рас­пахнул створы средних ворот; носильщики скомандовали друг другу, - цзоу! трогай! и быстрыми шагами понесли нас в следующий двор, где нас встретили два китайца в форменных шляпах, и провели к следующим воро­там, которые уже не были затворены; а за ними открыва­лась глубокая перспектива еще нескольких ворот, и дворов. Нас быстро проносят через все их, и я заметил, что эти дворы, обнесенные стенами и прислоненными к ним низкими и длинными домами, с галереей, не отличались ни особенной чистотой, ни порядком или роскошью, как можно было ожидать, как мы привыкли видеть на дворах губер­наторских домов. Тут, между прочим, на одном из дворов, стоял как будто заброшенный старый паланкин под грязным чехлом; па другом лежала куча капустныхъ
*) Дао Тая, для краткости называют обыкновен-' "атером.
329
листьев, валялись чьи-то старые башмаки, положенные, как надо думать, для просушки подошвами кверху; шлялись про­тивного вида собаки; на скамьях у своих домиков, рас­положенных по бокам дворов, сидели какие-то грязно и бедно одетые китайцы. Наконец, на четвертом или пятом, по счету, дворе, - не помню, - мы остановились. Носилки теперь опустили, и поставив дном на землю, предложило выходить. В ту минуту, когда мы, выйдя каждый ив своих носилок, собрались в одну группу, намереваясь идти дальше, куда укажут,- из боковой двери, которая вела еще в новый двор, покавался и медленно, -словно задум­чиво, вышел...
Впрочем, знаете что, читатель? Не отложить-ли нам продолжение рассказа об атом визите до другого раза, а теперь заняться чем-нкбудь серьезным; например, просмо­треть английские таможенные отчеты, о ввозной и вывозной торговле в Хань-Коу’ском порте, и выписать из них какие-нибудь отрывки, чтобы потом, при случае, с важ­ным видом знатоков Китая, трактовать... Или, не желаете ли побеседовать с иностранными консулами, на счет пош­лины, а то, пожалуй, сделать выборку из старых сочине­ний о Китае совершенно новых мыслей о „китавзме"?
Вы не хотите и досадуете, что я прервал рассказ на интересном месте... Ну извольте, буду продолжать. Забудем всякия справки, отчеты и разные „солидные сведения" и уйдем в зтот углубленный дворик, в доме мандарина, на ко­торый он сам вышел к нам на встречу. Вот он пе­ред нами, - таинственный жилец таинственной обители; вот он сам Дао-Тай, и я впиваюсь в него глазами, точь в точь, как несколько минут назад китайцы глядели на меня... Как все люди, однако, похожи друг на друга!..
Но не похож был образ живого Дао-Тая на создан­ный моим воображением: втот „наш младший и глупый братъ" с виду вовсе не походил на глупого в еще менее на младшего. Он представлял высокого, широкоплечего мань­чжура, на вид не более питядесятн лет, в больших тем­ных очках, в черной шляпе в роде кокошника, с кистью назади из павлиньих перьев, в черной атласной курме, опушенной у воротника и на рукавах прекрасным собольим мехом и надетой поверх желтого шелкового халата.
Мы приблизились; вице-консул стал представлять ему нас по очереди, и Дао-Тай, сохраняя серьезный и пол­
330
ный достоинства вид, колча раскланивался с каждым, складывая рукк вместе в один кулак н прижимая их к своей груди причем каждому повторял слова: Цин! Цин! (прошу). Когда представление кончилось, он пригла­сил нас войти в дверь, из которой он перед тем вышел; но это не сразу удалось привести в исполнение, вследствие обоюдной игры в правила учтивости и деликат­ности. Он просил нас пройти вперед; мы предоставляли эту честь ему; ио он, разумеется, победил и вошел во двор последним. Этот дворик, на который выходила дверь из приемной комнаты, был очень не велик, но уютен н чрезвычайно мило убран цветами и растениями, посаженными в горшках. Преодолев еще одно препятствие, встреченное в дверях приемной, мы, наконец, вошли в последнюю и уселись по приглашению хозяина вокруг при­готовленного стола.
Сосновский, которому всегда принадлежало первое слово, начал разговор общего характера, т.-е. что нам очень приятно познакомиться, что мы с китайцами старые друзья, что мы расчитываем на содействие китайских властей, на­деемся получить провожатых и т. п. Шевелев доводил это до сознания мандарина; а я, слушая разговор, тем временем предался созерцанию хозяина и окружавшей нас обстановки.
Дао-Тай и теперь, как в первую минуту, имел очень важный и серьезный вид; говорил тихо и медленно; все движения его были торжественны, словно он совершал ка­кое-нибудь таинство. По выражение его лица не всегда со­ответствовало этой общей холодной фигуре и на нем можно было наблюдать самые любопытные по своей быстроте пере­ходы от необыкновенно важного, почти надутого или сер­дитого, какое оно имело, когда к пему никто не обращался, к самому учтивому и любезному, появлявшемуся тотчас, как только с ним заговаривали. В минуты общего мол­чания,-которых было-таки довольно, словно нам не о чем было поговорить с ним,-и когда он предполагал, что за ним никто не наблюдает, я не раз заметил, как он, не поворачивая головы, обращал глаза в сторону и украд­кой из под своих темных очков с любопытством рассматривал нас; и эти взгляды ясно доказывали мне, что вся его важность была исключительно напускною ролью извест­ного рода: если не мы сами, то наши невиданные мундиры несомненно интересовали его весьма' сильно.
331
Разговор, как я. сказал, не вязался, потому что Сосновский, как видно, не любил мандаринов и тяготился необходимостью вести с ними беседу, а я томился невоз­можностью поговорить с ними. Всего проще нам было-бы поменяться ролями, но так не делалось и я сидел молча. Таким же немым гостем и по той же причине сидел и Матусовсвий и вместо того, чтоб быть очень интересным и приятным, визит вышел чуть не пыткой для всех, и по­тому я очень был рад, когда мы, выпив вина и сделав честь китайским лакомствам, поданным каждому Дао-Таем собственноручно, встали и начали прощаться. Впрочем Шевелев знал, в каком отношении эвспедиция в своем дальнейшем движении нуждалась в местных властях -и в таком духе говорил. На прощаньи Дао-Тай обещал сделать для нашего спокойствия во время путешествия все, чтб только от него зависело. Значит существенное сделано.
Но я возвращался домой недовольный визитом, потому что мне бы хотелось ближе познакомиться с каким-нибудь мандарином, чтоб можно было придти к нему запросто провести у него целый день и посмотреть на нормальный ход его обыденной жизни, и будь у нас другая обстановка, я бы^ конечно, достиг этой цели, но теперь подчиняясь за­кону-грустной необходимости, должен был отказаться от этого намерения. Ничего не удалось добиться.
Дао-Тай, между прочим, дал нам совет сделать ви­зит к генерал-губернатору провинций Ху-Бэй, в которой мы находились, и соседней с нею Ху-Нань. Я мысленно готовился к этому новому, не менее интересному визиту и выразил желание поближе познакомиться с ним. Но Сосновский опасался, как бы не оскорбить такого важного са­новника тем, что он привезет с собою своих подчи­ненных, и потому решил сделать этот визит один. Вот-те, думаю себе, и интересный визит в генералъгубернатору.
- Да чего же вы опасаетесь,-возразил г. Иванов,- ведь у доктора чип старше вашего: так что в случае если бы тот действительно обиделся, чего никогда быть не может, то вы всегда можете на это указать.
- В таком случае,-сказал я,-мы с Матусовскям можем побывать у него в качестве частных путешествен­ников. Тогда начальник предпочел взять нас с собою.
Ив разговоров, которые велись вообще по поводу ки-
330
ный достоинства вид, молча раскланивался с каждым, складывая руки вместе в одмн кулак прижимая их к своей груди причем каждому повторял слова: Цин! j Цин! (прошу).Когда представление кончилось, он лригла! сил нас войти в дверь, из которой он перед тем ' вышел; но это не сразу удалось привести в исполнение, вследствие обоюдной игры в правила учтивости и деликат­ности. Он просил вас пройти вперед; мы предоставляли эту честь ему; но он, разумеется, победил и вошел во двор последним. Этот дворик, на который выходила дверь из приемной комнаты, был очень не велик, но уютен и чрезвычайно мило убран цветами и растениями, посаженными в горшках. Преодолев еще одно препятствие, встреченное в дверях приемной, мы, наконец, вошли в последнюю и уселись по приглашению хозяина вокруг при­готовленного стола.
Сосновский, которому всегда принадлежало первое слово, начал разговор общего характера, т.-е. что нам очень приятно познакомиться, что мы с китайцами старые друзья, что мы расчитываем на содействие китайских властей, на­деемся получить провожатых и т. п. Шевелев доводил это до сознания мандарина; а я, слушая разговор, тем временем предался созерцанию хозяина и окружавшей нас обстановка.
Дао-Тай и теперь, как в первую минуту, имел очень важный и серьезный вид; говорил тихо и медленно; все движения его были торжественны, словно он совершал ка­кое-нибудь таинство. Но выражение его лица не всегда со­ответствовало этой общей холодной фигуре и на нем можно было наблюдать самые любопытные по своей быстроте пере­ходы от необыкновенно важного, почти надутого или сер­дитого, какое оно имело, когда к пему никто не обращался, к самому учтивому и любезному, появлявшемуся тотчас, как только с ним заговаривали. В минуты общего мол­чания,-которых было-таки довольно, словно нам не о чем было поговорить с ним,-и когда он предполагал, что за ним никто не наблюдает, я не раз заметил, как он, не поворачивая головы, обращал глаза в сторону и украд­кой из под своих темных очков с любопытством рассматривал нас; и эти взгляды ясно доказывали мне, что вся его важность была исключительно напускною ролью извест­ного рода: если не мы сами, то наши невиданные мундиры несомненно интересовали его весьма' сильно.
331
Разговор, как я сказал, не вязался, потону что Сосновскиб, как видно, не любил мандаринов и тяготился необходимостью вести с ними беседу, а я томился невоз­можностью поговорить с ними. Всего проще нам было-бы поменяться ролями, но так не делалось и я сидел молча. Таким же немым гостем и по той же причине сидел и Матусовский и вместо того, чтоб быть очень интересным и приятным, визит вышел чуть не пыткой для всех, и по­тому я очень был рад, когда мы, выпив вина и сделав честь китайским лакомствам, поданным каждому Дао-Таем собственноручно, встали и начали прощаться. Впрочем Шевелев знал, в каком отношении экспедиция в своем дальнейшем движении нуждалась в местных властях -и в таком духе говорил. На прощаньи Дао-Тай обещал сделать для нашего спокойствия во время путешествия все, чтб только от него зависело. Значит существенное сделано.
Но я возвращался домой недовольный визитом, потому что мне бы хотелось ближе познакомиться с каким-нибудь мандарином, чтоб можно было придти к нему запросто провести у него целый день и посмотреть на нормальный ход его обыденной жизни, и будь у нас другая обстановка, я бы,, конечно, достиг этой цели, но теперь подчиняясь за­кону-грустной необходимости, должен был отказаться от этого намерения. Ничего не удалось добиться.
Дао-Тай, между прочим, дал нам совет сделать ви­зит к генерал-губернатору провинций Ху-Бэй, в которой мы находились, и соседней с нею Ху-Нань. Я мысленно готовился в этому новому, не менее интересному визиту и выразил желание поближе познакомиться с ним. Но Сосновский опасался, как бы не оскорбить такого важного са­новника тем, что он привезет с собою своих подчи­ненных, и потому решил сделать этот визит один. Вот-те, думаю себе, и интересный визит в генералъгубернатору.
- Да чего же вы опасаетесь,-возразил г. Иванов,- ведь у довтора чин старше вашего: так что в случае если бы тот действительно обиделся, чего никогда быть не может, то вы всегда можете на это указать.
- В таком случае,-сказал я,-мы с Матусовским можем побывать у него в качестве частных путешествен­ников. Тогда начальник предпочел взять нас с собою.
Ив разговоров, которые велись вообще по поводу ки­
332
тайских властей, я убедился в том, что отношения к ним иностранцев весьма натянутая и исключительно оф­фициальные, так что нет даже никаких попыток к сбли­жению с туземной интеллигенцией, к простому человече­скому сближению, пе говоря уж о других. А оно, мне ка­залось, было бы возможно и несомненно полевно. Вообще ино­странцы ведут себя в Китае... Как бы это сказать? Ну, скажем - оригинально. Англичане обращаются с властями надменно, с пародом грубо; русские-с народом гораздо мягче, с властями никак, т.-е. никогда их не видят, пока неволя не заставит; и они объясняют такия свои действия надменностью н чванством китайцев; но я вовсе не вижу причины, почему требовать от китайцев,-полагаю, хозяев у себя дома, - чтобы они сделали первый шаг, чтобы они старались заслужить внимание их, европейцев, явившихся к ним все-таки непрошенными гостями. Мне это совсем непонятно и я думаю, что такой порядок скоро изменится.
Когда, например, я обращался с просьбою доставить мне возможность ближе познакомиться с кем-нибудь из здешних властей, мне отвечали, что это решительно не воз­можно, что это не принято, не в обычае, что это даже мо­жет уронить достоинство русского имени и проч. Но я остаюсь ври своем убеждении, что подобная система фальшивая, что следовало бы сближаться с людьми, в стране которых жи­вешь и всегда можно держать себя так, что достоинство имени, русского или иного, нисколько пе уронится, а, напро­тив, можно заставить только больше уважать это имя. Поте­ряв надежду свести знакомство с оффициальными лицами, я попросил нашего вице-консула познакомить меня с ка­ким-нибудь частным зажиточным человеком, у которого есть свой хороший дом и семья: меня очень привлекал к себе семейный быт туземцев. Это оказалось возмож­ным, и меня познакомили с одним, банкиром, как мне его представили.
И вот, заручившись его приглашением, я через не­сколько дней отправляюсь к нему. Он жил довольно да­леко; поэтому, а также для поддержания собственного до­стоинства в его глазах, я опять не пошел пешком, а поехал в открытом кресле с двумя носильщиками. Оно делается обыкновенно из бамбука и укрепляется па двух длинных дрожинах или коромыслах, которые люди кла­дут себе на плечи. Без переводчика ехать было нельзя и
333
на этот раз сонно* отправился один из здешних молодых людей, г. Пежемский, который ехал в другом подобном же кресле. Когда мы проезжали по ближайшим в европейскому кварталу улицам, до моего слуха беспрестанно доносились слова: „заморский докторъ“ или „заморский ху­дожникъ*, (ян-дай-фу и ян-хуа-хуер-ды), доказывавшие, что меня уже многие здесь узнали.
Мы проезжали сначала красивыми улицами, потом нас внесли в один из узеньких переулочков с глухими стенами и поставили на землю около небольшой двери, на­ходившейся в одной из них. За нами; разумеется, следо­вала порядочная свита китайцев. Войдя в дверь, я увидал крошечный дворик, из которого вела завешанная дверь в комнату, откуда тотчас явился хозяин и, поздоровавшись на дворе, пригласил в комнату. Он знал о цели моего с ним знакомства, спросил, намерен ли я сегодня сри­совывать что-нибудь, и так как в комнате было не доста­точно светло, то он немедленно приказал прорвать в не­скольких местах бумагу, которой были заклеены окна.
Дом его вообще был небольшой, весьма скромный и все в нем заставляло сомневаться, чтоб он служил местом жительства банкиру. Не таковы наши представления о жизни людей с таким солидным титулом. Впрочем, не все бан­киры одинаковы, и втот, вероятно, был пе из важных. Я стал срисовывать комнату, в которой мы сидели и мое присутствие нисколько не мешало хозяину совершать при по­мощи явившагося цирюльника свой туалет. Последний вы­брил ему голову, расчесал и заплел косу, потом, держа последнюю левою рукою, правой умывал ему лицо из постав­ленного на табуретку тазика с теплой водой, над кото­рым тот сидел, нагнувшись. Особенно старательно по­чему-то цирюльник мыл банкиру губы;-он, можно ска­зать, чистил их почти как сапоги!
Хозяин дома так и остался на моем рисунке в мо­мент умывания, что доставило ему несказанное удовольствие. Это умывание лица не своими руками, а предоставленное цирюльнику, было одним из выражений привольной жизни и даже некоторой важности, так что я при виде фтой цере­монии должен был проникнуться к нему уважением; од­нако мне даже вчуже неприятно было смотреть, как не­особенно чистая рука цирюльника прогуливалась по щекам, глазам и губам блаженствовавшего банкира. Сделав ри-
334
супов комнаты, я перешел в упомянуты* дворик, и во вее время моего пребывания вдесь, когда я сидел недалеко от двери, которая вела на улицу, около неё стоял слуга, нарочно приставленные для того, чтобы сдерживать толпу, буквально ломившуюся в ворота. Он сначала увещевал, потом бранился и угрожал словами и падко*, ожесточенно плевал через щели в лицо наиболее любознательным, н наконец иногда, открывая на мгновение дверь, колотил пал­кой кого попало. Но никакие средства не помогали. Теи не менее толпа не могла мне мешать, и я сделал, что же­лал, хотя далеко не все: по невозможности самому объяснить­ся е хозяином, я не добился от него, чтоб он позна­комил меня с своим домашним бытом.
А мне казалось, что для иностранца это не особенно трудно достижимо, тем более, что хозяин дома был очень .любезен со мной. Он часто -приходил смотреть на мою работу, беспрестанно угощал то чаем, то конфектами и, когда я собрался уезжать домой, он несколько раз оста­навливал меня, все прося снова вынуть яэ портфеля ри­сунки и еще раз позволить посмотреть на них. И так я уехал не видав никого, кроме его и прислуги. Вернувшись домой я узнал, что от генерал-губернатора Ли *) получено приглашение на завтрашнее утро.
Этот наместник или вице-король, как его называют англичане (ѵисе-гои) повелитель двух провинций Ху-Бай и ХуНань, живет в городе У-Чап-Фу, за Рекой; поэтому туда заранее были отправлены на лодках носилки, также в чи­сле пяти, а сами мы в полном параде вышли из дому и пешком дошли до набережной, где нас ожидала большая китайская лодка, и в 12 часов дня отплыли на противо­положную сторону Ян-Цзы. Потребовался час времени, чтоб переехать эту громадную реку и потом подняться вверх, так как нас сильно отнесло течением. Мы долго поднимались вдоль берега, на котором жизнь просто ки­шит на каждом шагу. Он застроен домиками большею частью бедненькими, старыми, но оригинальными, и живопис­ными, благодаря многим решетчатым узорам, всевозмож­ным пристройкам без малейшего плана и бамбуковым циновкам, которые также входят в состав строительного материала. Беэде люди и везде идет у всякого своя рабо­та:-одни носят ведрами воду из реки, другие моют белье
*) Он был родной брать знакомого читателям Ли-Хун-Чжана.
I
33f
или платье; во мАод(ъи местах ловят сетями рабу; там бамбуковый дом яедиом передвигают на новое место по подложенным под^ hqfo толстым бамбучинам и это про­изводится без всяких машин, просто руками людей, сил в пятнадцать, что, разумеется, возможно только благодаря необыкновенной легкости бамбуковых построек.
Проходя на лодке вдоль гранитной набережной, одеваю­щей здесь берег Ян-Цзы, путешественник наверно обра­тит внимание на те бесчисленные воронкообразные углуб­ления, какими испещрены на известной высоте все куски гра­нита набережной. Он заметит, что все эти углубления обращены в одну сторону, против течения, и догадается, что они представляют следы багров, которыми упираются лодочники, поднимающиеся вверх против воды. Эти вы­долбленные дырки, напоминающие отверстия нор береговых ласточек, суть печать вековой работы мцогих поколений от давно, давно успокоившихся на своих родных кладби­щах людей, до плавающих здесь теперь, все в таких же лодках и теми же способами какИГтысячи лет назад..
Лодка наша остановилась у прдстани, между множе­ством других; приглашают выходить на берег.
Сошли и поднялись по каменной лестнице на возвышен­ный берег, и тотчас вслед за нами с берега и с ло­док помчался народъ-смотреть на* людей в невиданных одеждах, какими были для них наши более или менее блестящие, а в сравнении их скромным костюмом и очень блестящие мундиры. И какое странное по своей неоди­наковости впечатление производили на толпу наши одеяния: одни, повидимому, проникались чувством уважения перед разными серебряными блестками, другие неудержимо и громко хохотали. Разместившись в ожидавшие нас у пристани паланкины, мы поехали по узкой улице городского предме­стья. Она, как и её население, имела бедный и жалкий вид; воздух в ней пропитан разными миазмами. Поезд нащ из пяти паланкинов привел в смущение всех и все, подняв на ноги и старых, и малых. Перед моими гла­зами во время этого проезда промелькнуло бесчисленное мно­жество лиц, между которыми не мало встречалось людей, обезображенных оспой и с испорченными глазами; про­мелькнуло также не мало паршивых голов; видел на ули­цах несколько человек, повидимому, тяжело больных, да и вообще все здешнее население имеет болезненный вид; все
>36
какие-то худые и бледные... Климат ли плох или плохо исполпяет свое назначение. „ Надъ^всеми Надзирающий Привравъ* (Ду-Ча-Юань т.-е. Прокурорский Прижав,-учреждение, суще­ствующее в Китае для поддержания нравственности в судом правительстве), с pasy итого не увваешь; а говорит, что „Привравъ”, хотя и продолжает надзирать, но деиетвует да­леко не столь ревностно и успешно, как во времена-бва.
Свернув из улицы в сторону и пройдя несколько пере­улков, носильщики остановились у ворот генерал-губерна­торского дома; по почему-то они не внесли нас в последние, а, обогнув двор, занесли с противоположной стороны. Вероятно так требовалось по церемониалу. На атом дворе опять остановились перед тройными воротами, которые вели в следующий дворе и посльлг ^карточки: тем временем толпа, воспользовавшись остановкой, рассматривала каждого ив вас, как ре виданных зверьков, привезенных в клетках, да и паланкины-то,'в которых ны сидели, действи­тельно походили на кле^си^Матусовский вздумал было по­курить в ожидании и /м$дл папиросу; в ту же секунду ив толпы ему... Читатмь-Думает, закричали: нельзя, нельзя, что вы делаете!-СовЛмъ^нет,-ему была подана тлеющаи трубочка бумажного тнут^*). Но оп не успел закурить, как раздался громкий крик привратника; средние ворота раство­рились и носильщики, дободецки подхватив носилки, понесли нас через второй двор, потом через третий и четвертый. И здесь эти дворы пе только не отличались роскошью, как можно было ожидать от жилища такого важного сановника, но даже и чистотой не могли похвастаться. Не представляли они и ничего особенно интересного: на лих растут не­сколько деревьев, стоящих как бы ва каменных пьеде­сталах; по обеим боковым сторонам тянутся нисенькия строения с галереей, на которой стоит много носилок в вертикальном положении,--вот и все, что я заметил на этих дворах. Ворота, ведущие в четвертый двор, имеют вид большой открытой беседки, которая, как я узнал по­том, есть зала гласного суда или собственно помещение представителя закона, заседающего в креслах, перед сто­лом, у которого стоят еще несколько табуретов, а залой для публики служит самый двор... И сколько, должно быть, ужасов, совершилось под этим навесом, сколько произ­несено жестоких приговоров, какими так богаты китай­
*) Китайцы сппеи не знаюп, а припозиых почта ие употребляют.
337
ские уголовные законы, и при виде ея-в воображении невольно воскресают описания таких страшных и отвратительных сцен, о которых лучше не вспоминать. Под этим са­мым навесом нас ожидали, стоя, несколько мандаринов в парадной форме; один из них, который держал в руке наши карточки, раскланявшись, хотя любезно, но с достоинством, пригласил следовать за собою в новую дверь, на пятый двор; а остальные пошли ва нами. В почтнтельноме молчании совершалось это шествие. Шедший впереди мандарин, с генеральским (красным) шариком на шляпе, посторонился чтоб пропустить нас вперед; но мы не знали, куда идти и тоже остановились в недоумении. Произошла ми­нута общего смущения, неловкого и совсем непонятного. Но дело скоро разъяснилось: сам генерал-губернатор был уже здесь, на дворе, между нами; китайцы его видели, а мы не заметили. Мандарины, думали, конечно, что такой факт абсолютно невозможен... Разве можно не заметить Ли-ДаЧэнь, повелителя двух провинций! И потому они не сочли нужным обратить на него наше внимание. Но как ни вы­сок сан важного генерала Ли, он так мало отличался своим видом от всех остальных, что мы прошли мимо его в двух шагах, ища глазами перед собою человека, более представительного, чем нисенькая толстая фигурка в меховой куртке темного цвета и черной шляпе. Без сомне­ния, привыкший к тому, чтоб его все видели и замечали издали, Ли сам растерялся, когда мы прошли мимо его впе­ред, даже не взглянув ни разу. Он, монет быть^подумал, что так требуется нашими законами церемониала и, предоставив нам свободу действий, ждал, что будет дальше. И вот только, когда заметили наше замешательство, свитские мандарины представили нам своего властелина. Мы любезно поздоровались, извинились тем, что~_не надеятись встретить его здесь и затем вошли в приемную, где тотчас были усажены в кресла за круглы/ стблом, и при помощи Шевелева началась беседа. И тут произошло новое смущение от старой причины: Сосновскбму никак не да­вался известный прием, о котором я говорила раньше, или учтивая манера говорить через переводчика, иг.-е. прямо от себя, обращаясь £ лицу, с которым ведется беседа; с первого и До Последнего слова он все любезничал с Ше­велевым, которого он просил передать ему, т.-е. хозяину, * то-то и то-то, так что генерал Ли совсем был оставленъ
п. л. олокций. 'КЪ
зэф
в стороне, нова Шевелев не обращался в нему, чтоб передать слова нашего начальника. Генерал губернатор, очевидно, чувствовал себя в весьма неловвом положении во время молчаливого ожидания того, что ему сообщат. От этого и всем было неловво, и даже очень не ловво,
- Отчего же вы не говорите ему прямо,-обратился я в в Сосновсвому,-посмотрите, вав ему хочется на вас смо­треть и вас самих слушать, хотя он и не понимает.
- А я бы вас просил не учить меня, вав мне с вем говорить нужно,-ответил строгий начальник. Я разу­меется, струсил и замолчал. Тяжелое состояние было, и не будь на Сосновсвом васви с белым султаном, авсельбантов и орденов, не будь на мне густых эполет и т. п. занимательных предметов, которые генерал губернатор изучал с самым живым любопытством, даже трогая рувами, наш визит был бы весьма неприятным и крайне не­ловким, вследствие невозможности говорить с туземцами непосредственно и имея при себе тольво одного переводчика. Необходимо было приглашать не менее двух и отчего ве брали с собою Федора я тольво удивлялся, но спросить не смелъ-боялся... Я вообще ужасно боюсь своих начальников: так уж с детства осталось.
Мы сидели, не снимая фуражек, за круглым столом, чер­ным, лакированным, ничем не покрытым; на нем уже заранее было наставлено много маленьких чашечек с раз­ного рода кушаньями, большею частью сладкими, а также фруктами, но не* целыми, а нарезанными, маленькими кусоч­ками, й эта еда также не мало способствовала облегчению и украшению нашего свидания и препровождения времени в гостях у интересного человека. Мы с Матусовсвим и Бо­ярским сидели молчаливыми свидетелями и слушателями разговора нашего начальнива и вице-консула. Я с немень­шим интересом рассматривал хозяина, воторый представ­лял для меня воплотившийся живой образ одного из тех представлений, какие давно, издалека, волновали мое вообра­жение. Этот Ли-Да-Чэнь был еще нестарый, полный че­ловек, небольшего роста, с очень добродушным и при­ветливым лицом и' обхождением. Разговоры, какие проис­ходили во время ртого визита, я пропущу, и читатель ровно ничего не потеряет, если не узнает их: не интересен тот разговор, воторый ведется только потому, что нельзя же сидеть молча, когда сам с визитом приехал,--а со­
339
держания для беседы тав мало, что приходится в другим обращаться с просьбою „пожалуйста говорить что-нибудь“. На основании подобной просьбы мы вставили и свои вой-кавия фразы, и при помощи любезного смеха, хотя и беспри­чинного, да разных учтивых телодвижений, визит полу­чил довольно нормальный вид. расскажу лучше читателям о характере и убранстве приемной вомнаты, в воторой мы находились. Она тавже вовсе не отвечала моим представле­ниям о приемном зале тавого важного сановника, как ки­тайский вице-король, Ли-Да-Чэнь. Хотя довольно просторная и красивая своею оригинальностью, приемная все-тави скорее походила на сарай, приспособленный в известному случаю, и название залы, например, уж нивав не пристает к ней... Кирпичный пол, покрытый только в средней части грубым красным сукном; неуютно расставленные в два ряда столики и кресла; темный деревянный потолок, под которым висело несколько больших фонарей; окна, вместо стекол затянутые вавим-то пестреньким ситцем,-все это было убого и грязно на вид. Комнату еще несколько скрашивали два европейских зеркала, стоявшие в виде экранов на полу по сторонам кана, да некоторые укра­шения на стенах например красивые доски красного или голубого цвета с написанными на них двумя, тремя кнтайсвими знавами и вставленные в золоченые рамы. Бо­ковые стены были сплошь покрыты картинами и рукописями, сделанными на продольной бумаге,-одно из самых обыч­ных украшений китайских комнат.
Во все время нашего визита, из-за ширм, которыми была заставлена левая входная дверь, слышался шопот не­скольких голосов, невольно заставлявший поворачивать в ним голову и стараться разглядеть тех, кому они принад­лежали; но ничего нельзя было увидать, кроме блестевших в щелочках черных глаз, очевндно рассматривавших нас. По временам с той или другой стороны показыва­лась на мгновение то одна, то другая женская головва, ши­рокий рував женского платья или край разноцветной шел­ковой юбки. За ширмами, без сомнения, поместились заранее любопытные дочери Евы, чтобы также посмотреть на заез­жих издалека гостей. Как же, в самом деле, им было не посмотреть на русских офицеров!..
До Ли уже дошла весть о моем художественном таланте и он обратился во мне с просьбою „нарисовать ему на гг
340
память поезд железной дорого, а также, если у меня есть время, сделать его портретъ". Я с удовольствием обещал исполнить то и другое и затем мн отправились в обратный путь. Ах, как досадно, что не можешь говорить!
На другой день посланный известил, что Дао-Тай бу* дет у нас. Этого знакомого читателям мандарина прини­мали в доме нашего вице-консула. Дао-Тай передал, что явился к нам с засвидетельствованием почтения Ли-ДаЧзнь, а также с извинениями и выражением сожаления, что по причине нездоровья сам он у нас быть не может. Дао-Тай просидел с полчаса и объявил между прочим, что нам будет дана для сопровождения по реке Хань воен­ная лодка. Г. Иванов угощал его шампанским, которое мандарин пил с видимым удовольствием; но все время сохранял серьезный, даже несколько натянутый вид; вообще он, должно быть, не прочь несколько поважничать невинно. Например, когда курил, он никогда сан не брал трубки в руки, а один мандарин подносил ее ему с боку и держал, пока тот тянул из неё дым. Но рвы, важный вид и сознание собственного достоинства не помешали атому генералу несколько раз в течении визита громко рыгнуть и один раз плюнуть в большую фарфоровую вазу, стоявшую как украшение около камина. Когда он собрался уезжать, мы вышли проводить его, и тут я увидел, какая многочи­сленная и многосложная свита сопровождала его. Мне стало совершенно понятно, каким образом эта свита растяги­вается, как рассказывали, на такое пространство, что иногда случается, что голова процессии уже достигает дома, в ко­торый мандарин отправляется с визитом, а он сам еще из дому на улицу не выехал. Так бывает, когда расстояние не особенно велико. Зрелище, представляемое офи­циальной свитой китайского мандарина, прелюбопытное и я, вос­пользовавшись тем, что Дао-Тай поехал от нас к аме­риканскому консулу, схватив альбом, поспешно отправился в дом Шевелева, мимо которого он должен был про­ехать на обратном пути и здесь с балкона успел на­бросать всю ее в полном составе. Вот она. Впереди идут восемь человек мальчишек, по четыре в два ряда, со знач­ками, в роде наших военных, которые они несли на пле­чах, как ружья. На некотором расстоянии другие восемь мальчишек, также в два ряда, с досками красного цвета, в роде больших лопат, на которых изображены круп­
ными черными буквами чин и другие достоинства мандарина. За ними шли четыре палача, по два в ряд; первые два сту­чали в медные „ло“;а два других были вооружены плетьми, которыми немедленно наказывался какой-нибудь ослушник или зазевавшийся и неуступивший во время дороги. Кроме плетей, предназначавшихся для публики, они несли в ру­ках цепи, имевшие; назидательное значение для самого ДаоТая: они должны напоминать ему, что, в случае какой-ни­будь несправедливости или вообще нарушения закона, он сам может быть закован в цепи, и в Китае вто не одна парадная гримаса, не только декорация, нет, такия цепи не раз побывали на шеях, руках и ногах в чем либо про­винившихся сановников, и впоследствии мне самому приш­лось увидать одного из них в таком положении.
За палачами шли два человека, которые несли по очереди большой красный зонт; им защищают мандарина от солнца, если бы он пожелал пройтись и, кроме того, висящая во­круг тройная оборка такого же цвета, есть знак известного достоинства. За втими шли двое других с так-называемым „веером скромности". Это род большего несклады­вающагося веера, назначение которого состоит в том, чтобы закрывать им особу, в случае, если бы она поже­лала переменить в дороге платье на более теплое или бо­лее прохладное, смотря по застигшей ее в дороге перемене погоды. Во что же он будет переодеваться, разве с ним платье есть, спросит читатель? Как же! С запасом его четырьмя солдатами несется на коромысле сундук порядоч­ной величины. За людьми с сундуком следовал конвой из восьми человек пеших солдат. Позади их на некото­ром расстоянии шли опять двое с красным зонтом, но не с тройной, а двойной оборкой; за ними вторая вскорта в восемь человек пешего конвоя, предшествующая носилкам, которые несли не четыре, а восемь человек солдат. В них сидел Дао-Тай, а за носилками ехали верхом шесть человек свитских мандаринов, заключавших торжествен­ное шествие. Итого, следовательно, сорок восемь человек сопровождают одного вельможу. Неужели же, вся вта ватага людей содержится собственно для втой цели?-естественно рождается вопрос. Нет, вто делается проще: все солдаты, наряжаются из местных войск, а мальчишки сзываются с улицы за ничтожную плату. Постоянно имеется только форменное платье для последних.
342
Так проходили в Хань-Коу наши дни. Погода, не смо­тря на зимнее время стояла ббльшею частью хорошая и на­столько теплая, что я ходил в одном сюртуке и мог сво­бодно работать на открытом воздухе; а в солнечные дни даже бывало несколько жарко; но перепадали и дождливые холодные дни; показывался даже снег. В* такую погоду улицы значительно пустели, потому что китайцы больше всего не любят дождя и воды вообще; мне рассказывали, что самым верным и самым употребительным средством положить конец драке двух китайцев, когда ничто дру­гое не поиогает, служит ведро воды, вылитое на деру­щихся. Враги сейчас же бросают друг друга и начи­нают отряхиваться, вытираться и обсушивать себя.
27-го ноября все были заняты наблюдением над прохож­дением Венеры через диск солнца, что делали как при помощи закопченных стекол, так посредством другого простого способа, при помощи таза с водою, в которой отражалось солнце. На это отраженное изображение его можно было без особого утомления глаз смотреть довольно долгое время н темная точка на солнечном диске была видна со­вершенно отчетливо. Этого способа я раньше не знал.
Продолжая заниматься дома чтением сочинений о Ки­тае, я знакомился по немногу с китайским языком; а в свободное время ездил в У-Чан-Фу для срисовы­вания видов города, частей дома генерал губернатора, где мгновенно являлось к моим услугам все, что бы я ни спросил, и даже то, чего я не спрашивал, как чай, вино и разные угощения. Около меня всегда со­биралась толпа зрителей, но не такая многочисленная, как на улице и гораздо более учтивая; из кого она состояла, я не знал, потому что мандаринов, когда они не в па­радном платье, никак не отличишь по внешнему виду от обыкновенных, порядочно одетых людей, что весьма не­приятно в том отношении, что не знаешь, как с кем себя держать, а в азиатских странах это гораздо важ­нее, чем в Европе. Однажды я расположился на дворе, чтоб нарисовать анфиладу ворот между вторым, третьим и четвертым дворами, для чего попросил растворить все нх. Просьбу тотчас исполнили, но не иначе, как с разреше­ния кого-то из мандаринов, так как это было некото­рым нарушением обычных порядков, потому что в обык­новенное время ворота бывают затворены, кроме правой
343
боковой двери, оставляемой для постоянного сообщения живу­щих здесь *). Толпа, увидав меня с улицы, ворвалась во двор и облепила меня с трех, сторон с страстным желанием посмотреть, что я буду делать. Они невольно стали мне мешать работать и, не явись полицейский с плетью, зрители наверно расположились бы и передо мною и закрыли бы то, на ито я должен был смотреть. Рядом со мной сидел Ше­велев, почти всегда сопровождавший меня, и от времени до времени сообщал мне, о чем шел разговор в толпе. Последний все время вращался на рисунке: его то хвалили, то корили, то удивлялись и наслаждались. Когда же мне приходилось изображать доски с китайскими буквами, я некоторые из них копировал точно, а очень сложным только подражал, чтоб получить общее сходство. Первые буквы китайцы читали вслух, когда же доходили до тех, которых прочесть было невозможно они говорили между собою: „он (т.-е. я) попробовал было писать по нашему, но, должно быть, трудно показалось и он свои буквы напи­салъ*; т.-е. не точно написанные китайские буквы они счи* тали за русские. Наивность некоторых из них доходила еще до больших размеров. Шевелеву случалось иногда обратиться с китайской речью к кому-нибудь из стояв­ших. Тот в первую минуту изумится, раскроет глаза, слушает, что говорит заморский человек, и потом вдруг, расхохотавшись чуть не до слез, объвляет своим сосе­дям, что у заморских людей (т.-е. у нас) язык такой же, как у них, китайцев, что решительно все понимать можно; например, по нашему фу-цинь (отец) и поихнему фу-цинь; по нашему-янь (табак) и по ихнему-янь и т. д. Разумеется, таким простодушием отличались только Люди совсем небывалые, деревенские, которые, разговорившись с заморским человеком, с удивлением узнавали от него, что и у нас есть солнце, луна, есть леса, горы и что все это такое же, как у них.
Между зрителями, собиравшимися вокруг меня, на атом дворе, являлись и представители китайской аристократии; так, однажды приходил сын генерал-губернатора с своим дядькой,-хорошенький мальчик, нежный и белый с чер­ными» как бархат, глазами; приходил генерал-губерна­торский брат, очень важный на вид, с лицом постоянно серьёзным и неподвижным, как мраморное изваяние. При
*) В rhnpo проюдатся подсудпше я преступили.
344
его первом появлении толпа робко зашевелилась, притихла и многие даже убрались, по добру-по здорову сами, а осталь­ных прогнали полицейские. Когда я окончил рисунок, мандарины, бывшие около меня, попросили позволения поки­вать его Ли-Да-Чэню, а нас с Шевелевым пригла­сили в приемный зал, где предложили выпить вина и за* кусить. Сюда пришел старший сын Ли; он сам принес мой рисунок, а также альбом с рисунками своей работы и просил меня принять его о нем на память. В ннх про­глядывал несомненный талант, огромное терпение, но прием и манера были китайские, т.-е. по нашему никуда не годные. Я отдарил его одним из своих рисунков, сделав дома копию е того, который ему наиболее нравился. Во все остальное время дня он не отходил от меня и с большим вниманием следил за моей работой. Не­сколько раз приходил сам Ли, также живо интересовав­шийся рисованьем и повторил просьбу насчет своего пор­трета. Мы условились относительно дня, в который я при­еду для этой цели.
Мало по налу я переносил на бумагу все места и пред­меты китайского быта, стараясь не оставить ничего забы­тым или недостаточно объясненным и для этой цели ста­рался проникать всюду, куда было возможно. Здешний сад очень симпатичен, но в настоящее время беден зеленью, так как многие деревья и кустарники стоят совсем без листьев. А летом он с своими маленькими прудами, и перекинутыми через них мостиками; с беседками, укра­шенными разноцветными фонарями, с затейливыми тени­стыми дорожками, гротами и бамбуковыми рощицами, должен быть очень мил. Когда мы' в этот день возвращались из У-Чан-Фу домой и переезжали Ян-Цзы, наш гребец-ки­таец ве мало удивлял нас своею ловкостью, с какою он действовал веслами не руками, а ногами;-приспособ­ление не хитрое, но весьма практичное, требующее лишь не­которого навыка.
На следующий день, 29-го ноября, нас ожидало новое интересное зрелище-ученье китайским войскам. Так как они делались по нашей просьбе и нарочно для нас, так как китайские офицеры, мы знали, будут в полной форме, то мы отправились в лагерь также в мундирах. Лагерь местных войск находится также на правом берегу Ян-Цзы не подалеку от г. У-Чан-Фу, куда мы отправились.
345
День был превосходный. В просторной лодке с шестью гребцами переправились мы на противоположную сторону, где нас встретили на берегу несколько мандаринов, один даже с красным шариком, и мы вместе отправились пешком в лагерь, до которого от пристани было с чет­верть версты. За нами собралась порядочная толпа народа, по она держала себя весьма скромно. Поднявшись на один пригорок, мы увидали ряды выстроенных солдат, в одежде которых сильно преобладал ярко-красный цвет, и в эту минуту раздались один за другим три салют­ных выстрела ив пушек. Невдалеке от нас протянулась за деревьями белая стена лагеря и войдя в её ворота, мы вступили на длинный узкий двор,' по обеим сторонам за­нятый выстроившимися солдатами с длинными пиками, по­ставленными „к ноге*. В глубине двора нас встретил на­чальник местных войск, важный генерал Лю, что узнается потому, что он в желтой атласной куртке; поверх послед­ней на нем была надета другая, теплая, мехом наружу. Его веселое приветливое лицо, скромность и любезное обра­щение сразу располагали в его пользу. Он пригласил нас в комнату, такую маленькую и невзрачную, что ее скорее можно назвать сарайчиком или кладовой. Мы думали, что сейчас и отправимся на развод, а, оказалось что нас на­мерены покормить сначала: по средине комнатки стоял стол с чаем, европейскими винами, портером и китай­ским завтраком. Приборы были европейские. Тотчас пригла­сили к столу, начали есть и пить, и я сказал бы-беседо­вать, если бы разговор шел не через переводчика. Говорил начальник, а мы слушали и наблюдали; этот разговор был с самого начала деловой, специальный, состоявший из вопросов в роде того, когда офицеры и солдаты по­лучают жалованье и в каком размере; как часто сол­даты меняют белье и т. п. Я уже этого не буду касаться. Мы прочтем об этом в сочинении Сосновского, а я буду продолжать рассказ о предметах не специальных.
При конце завтрака, в комнату вошли несколько ман­даринов, и все преклонились перед Лю на одно колено. Он ответил поднятием своих сложенных рук ко лбу и потом представил их нам. Это были здешние офицеры. Между ними один невольно обращал на себя внимание своею прекрасною наружностью: на его лице выражались благородство, отвага, ум и доброта; все движения его были
346
грациозны; манеры просты, но чрезвычайно изящны. Мне очень понравились костюмы китайских офицеров; по-моему, они очень красивы, но, должно быть, вообще не особенно удобны, а для военных людей в особенности. Кроме того, платье их было, по-нашему, слишком тепло для настоящего вре­мени: они были в сукне, вате и мехах, тогда как нам в одних мундирах было скорее жарко. Офицеры явля­лись за распоряжением и, получив его, вышли из ком­наты. Тотчас военная труба сыграла хриплым голосом сигнал; солдаты на дворе зашевелились, распустили флаги и пошли из лагеря. Вскоре и мы отправились вслед за ними вместе с генералом Лю и через несколько минут перед нами открылась Интересная и великолепная картина.
На длинном возвышении, тянувшемся около лагеря па­раллельно реке, образовалась длинная аллея из людей и волновавшихся от ветра разноцветных шелковых фла­гов, которые они держали в руках. По другую сторону возвышения, ниже его, были рассыпаны по площадке до са­мой реки группы солдат в своих яркоцветных курмах. Широкая, как озеро, река была спокойна и светла и за ней в тумане рисовался береи с городами Хань-Коу и Хань-Яном и, увенчанными кумирнями, береговыми воз­вышенностями. Опять проиграла труба; взвилась ракета в виде белой змейки и дробь выстрелов прокатилась по всем рядам от одного фланга до другого. Вслед за тем пошла отдельная перестрелка, то в том, то в другом месте. Потом начались разные, мало понятные для меня, пример­ные военные действия, наступления, передвижения и т. п. Сиг­налы и команда производились посредством маханий и на­клонений нескольких флагов, находившихся неподалеку от главнокомандующего. Это очень красиво, но не знаю-на сколько практично. И не специалисту в военном деле легко заметить, что многое в китайской армии непрактично, и для настоящего, т.-е. боевого, назначения негодно,-напри­мер, оружие, трубы, платье, и множество ни на что ненуж­ных знамен. За то как все эффектно и живописно! Пе­редо мною, можно сказать, была декорация из какой-ни­будь фантастической оперы, даваемой на открытом воздухе...
Написал в своей памятной книжке-1 декабря, отме­тил температуру, а самому плохо верится;-так эти, ря­дом стоящие, слова и цифры необычайны для нас, жите­лей севера: только семь часов утра, а термометр показы­
347
вает восемь градусов тепла; дверь из комнаты на бал­кон открыта; небо голубое, солнце сияет. Какое же это 1-е декабря! Днем например было 18 градусов тепла...
Мы ожидали сегодня визита генерала Лю. Говорят, он уже приехал. Я вышел из своей комнаты, но вижу, что его еще нет; до нас дошла только сопровождавшая его большая свита из солдат, вооруженных холодным оружи­ем, и они громкими криками,-„вельможа едетъ6!-дали знать, что генерал Лю имеет сейчас прибыть. Солдаты выстрои­лись в два ряда вдоль улицы, воткнув в землю свои але­барды и пики. Лю, как военный генерал, приехал верхом, но на улице у ворот нашего дома он пересел в но­силки, следовавшие за ним и в них его пронесли через двор и внесли на крыльцо. Мы ожидали гостя и завтрак был готов, так что мы тотчас пригласили его к столу и за едой беседовали. Лю был очень симпатичный человек и хотя частый смех есть вообще плохая рекомендация, но нет правила без исключения, а кроме того, он смеялся такнм задушевным и заразительным смехом, что по­следний вовсе не производил неприятного впечатления и не отвечать на него было невозможно, хотя причина смеха и не всегда бывала известна, хотя её иногда, казалось, вовсе не было. Так, например, Лю расхохотался самым весе­лым смехом, когда я прочел ему два китайских иеро­глифа из надписи на чашке. Содержательных разговоров, -читатель уже знает сам,-никаких не было. Он знает и причины, почему не было: потому что те, кому принадле­жало по преимуществу право беседы, не пользовались им, а другие, после того, как их право слова было не раз ограничено, растеряли свои мысли и не могли их собрать даже тогда, когда первые призывали их на помощь в деле занимания гостя. „Плохия песни соловья в когтях у кошки1*, сказал Иван Андреевич в своей басне...
Однако мы засиделись в Хань-Коу гораздо дольше, чем объявил наш начальник и полное неведение того,-ско­ро ли мы поедем, долго ли еще пробудем здесь, все время мешали мне предпринять что-нибудь, например экскурсию в окрестности Хань-Коу и потому, хотя я и ни минуты не сидел праздным, делалось, большею частью то, что было под рукой, а под рукой был китайский город, перепол­ненный интересными предметами всякого рода.
В одну из прогулов, я забрел в упомянутый Цзян-
348
Си’ский клуб и был поражен красотою его храма, театра сада. Достаточно увидать что-либо подобное человеку, вла­деющему красками, чтобы не уйти ив этого места, не сри­совав их для того, чтобы иметь возможность познакомить с ними своих соотечественников. И я несколько дней кряду приходил сюда по утрам с рисовальными принадлежно­стями и завтраком в кармане; но материала в этом учреждении хватило бы на месяц. Сколько здесь интерес­ных видов, какое множество не менее интересных по­дробностей!.. Но что делают китайцы с своими лучшими произведениями архитектуры!.. Они не только не строят их на видных местах, а еще закрывают нх со всех сто­рон такими высокими стенами, что из за них даже крыш нельзя ни откуда видеть. Вы можете пройти сто раз мимо какого-нибудь великолепного храма и других зданий и во­все не подозревать их существования тут, вблизи, рядом с вами. Чтоб попасть например, в храм упомянутого клуба, вы должны войти с улицы в длинный и узенький переуло­чек, проходящий между двумя высочайшими стенами, пройти по нем до решетчатой двери, которою переулочек замы­кается; потом войти в эту дверь и, повернув налево, вн вступите в обнесенное высокими стенами пространство, где глазам тотчас представятся великолепный храм, внутри которого вы неожиданно очутились. При нем чистый, вы­мощенный кирпичными плитами двор по другую сторону, против храма театральная сцена, по бокам её ложи, бе­седки, башни; а в другом отделении устроен сад с из­вестными принадлежностями китайского вкуса.
Когда я пришел было сюда в первый раз, строгий при­вратник не впустил меня внутрь, почему я не мог узнать,- он даже денег не хотел взять; но потом Дао-Тай от­дал распоряжение, чтобы для меня все двери всегда были открыты, и тогда я также спокойно располагался здесь с своей работой, как дома. Сначала я думал, что мое рисо­ванье в храме будет оскорблять религиозное чувство ту­земцев, но скоро убедился, что никаких у них этих религиозных чувств по отношению к храму нет. Храм всегда оставался пуст и лишь изредка в него заходили по одному или по нескольку человек мужчин и женщин, но гораздо реже для молитвы, чем просто для того, чтоб по­ходить, полюбоваться или посидеть в покойном и прохлад­ном месте покурить на досуге трубочку, поболтать, а то и
349
побороться с приятелем; очень может быть, чтоб на меня поближе посмотреть. Иногда еще сюда приходиливо­прошать судьбу или богов, т.-е. гадать с помощью одного ив священников, живущих при храме. Последние отно­сятся к своей святыне столь же бесцеремонно: тут они и трубки курят, и чай пьют, лапшу сушат, сучат нитки ив шелку и т. п. Так как храм открыт, то птицы сво­бодно влетают в него и некоторые даже свили себе гнезда в удобных уголках. Собаки беспрепятственно расхажива­ют везде и слишком пользуются своими правами. Разу­меется, что эти посетители не способствуют поддержанию в храме чистоты. Да и люди не лучше. В углах нередко лежал всякий неубранный сор и грязь и нельзя равнодуш­но смотреть на подобную неряшливость и такое отсутствие уважения к месту все же молитвы.
Я сказал, что в храме интересен каждый уголок,- идолы и беседки или алтари в которых они помещается, фонари, жертвенные столы, с такими же сосудами, колоны, стены, балюстрады; всего же живописнее в них деревян­ные карнизы и крыши из фарфоровой эмальированной ^че­репицы. Последняя имела самые чистые цвета, белый, жел­тый, розовый и голубой и была расположена рядами, образуя тот или другой рисунок. Кроме этой черепицы полуцилиндри­ческой формы в состав отделки крыш входили различ­ные, также фарфоровые украшения в виде изразцов и разных фигур, расставленных на гребнях и по углам крыш. Изразцами были украшены и карнизы стен.
Во время моих нескольких посещений этого учреждения со 'мною, разумеется, перезнакомились все живущие при нем китайцы, и они чрезвычайно заботливо ухаживали за мной, осыпая меня комплиментами за мое, словно не весть какое, искусство.
Отправляясь в Вань-Шоу-Гун, как назывался этот храм, и возвращаясь домой, я по пути заходил иногда в лавки, кондитерские, мастерские или на фабрики, где приго­товлялись разные предметы необходимости и роскоши. К со­жалению я не могу рассказать всего виденного мною, а ограни­чусь лишь некоторыми, более оригинальными способами произ­водства. Например, способ приготовления китайцами сальных свечей с восковой оболочкой, резко отличается от нашего.
Светильнями в них служат высушенные стебли од­ного растения в роде полыни, обернутые хлопчатобумажны-
350
мк нитками или сердцевиной другого растения, похоже! нМ сердцевину бузины или подсолнечника. Эти стебли навеши­ваются на горизонтальное колесо, устроенное над чаном, в котором разогревается сало. Когда колесо опустит вниз, все светильни погружаются в сало и в таком положении их оставляют на столько времени, чтоб сало успело ос­тыть и загустеть; тогда колесо поднимают на прежнюю вы­соту; сало прилипает к каждой светильне довольно тол­стым слоем и свечи готовы. Остается только облить их растопленным воском белого или красного цвета, что де­лается для того, чтобы свечи не плыли, когда их зажига­ют. Это обливание делается просто ложкой над котелком каждой свечи отдельно. При таком способе приготовления свечей величина я форма их получается совершенно слу­чайная, но в общем они очень близко похожи одна на другую и по виду, и по весу. Торчащая сннву палочка слу­жит для укрепления свечи в земле,' подсвечнике или фо­наре. Двести гин сала (около 350 фунтов) дают 2000 све­чей, которые изготовляются в один день тремя рабочими... Процедура эта не требует никаких особых зданий, а мо­жет производиться в каждом обыкновенном доме, требуя самых нехитрых приспособлений. Правда, что и свечи вы­ходят плохия,-горят тускло, коптят и требуют частого снииания нагоревшей светильни, что китайцы делают про­сто руками, сбивая или бросая ее на пол, причем распро­страняется известный противный смрад горящего сала. Та­кия свечи жгутся и в домах вельмож,-я бы сказал, за неимением лучших, если бы не видал употребления тузем­ных свечей важными мандаринами даже в городах, где всегда имеются в продаже европейские стеариновые свечи; но они почти не прививаются у китайцев, вероятно в силу привычки ко всему своему; а может быть они не покупа­ют их по принципу или находят слишком дорогими. В Китае есть еще свечи, приготовляемые из растительного сала, добываемого из семян сального дерева, но они мало употребительны, потому что дороже, а горят не лучше.
Весьма интересно наблюдать за изготовлением ремней для обуви, очень разнообразных лакомств, дамских укра­шений из голубых перьев зимородка, за резьбою печатей и книг на дереве, изготовлением циновок из пальмовых листьев и бамбука, деланием рисовальных и писчих ки­стей; но я не стану входить в описание втих ремесл, по­
351
тому что оно наняло бы чрезвычайно много места; скажу только, что кроме невестного всем китайского терпения, я часто изумлялся ловкости рук китайцев, доходящей иногда до точности и быстроты машинной работы.
Но, говоря о ремеслах, нельзя не упомянуть об одном драгоценном материале, которым природа в изобилии на­делила Китай. Я говорю о бамбуке. Кто незнаком с ним, кто не держал в своих руках какой-нибудь вещицы или просто хоть палочки из этого замечательного по своей по­лезности дерева. Всего что выделывается в Китае из од­ного бамбука, и не пересчитать скоро: дома, посуда, мебель, музыкальные инструменты, бумага, палочки для еды, шляпы, фонари, веера, циновки, решета и сита, веревки, орудия на­казания, паланкины, летния подушви, н проч. выделываются исключительно из этого драгоценного дерева, которое креп­ко, как железо, когда вы захотите переломить или перере­зать его поперег и в то же время оно легко раскалывается вдоль даже на самые тончайшие волокна. Молодые ростки его, напоминающие отчасти спаржу, только гораздо больших размеров, употребляются в пищу и на мой вкус несрав­ненно вкуснее первой, а выросши-он крепок, говорю, как железо, и иногда его также обработывают при помощи огня... Когда, например, бамбуковую палочку или пластинку нужно выгнуть так или иначе, ее подогревают над угольями и при помощи дощечки с вырезкой на одном боку и щипцов дают какую угодно кривизну, затем быстро ох­лаждают, и бамбук, теряя в подогретом месте упругость, сохраняет данную ему форму. Но крепость бамбука, подоб­ная железу, не мешает тому, чтоб из него люди дела­ют подушки! Вот как они приготовляются: их или пле­тут из тонких пластинок, которыми обтягивается кар­кас той или иной формы, сделанный также из бамбуко­вых палочек, или делают из него тонкия упругия пла­стинки, которые подобно выпуклым рессорам вставляются в рамки, поставленные на ножки. Получаются собственно подставки под голову, которые употребляются китайцами дома или в дороге в летнее время, когда сильный зной делает неприятным и почти невыносимым продолжитель­ное прикосновение к чему-либо мягкому. Эти же подушки легки, проницаемы для воздуха и потому всегда прохладны, по крайней мере нисколько не согревают сами.
И как дешевы все ати бамбуковые изделия: по своей
352
цене они доступны для самого бедневшего человека. Да н не мудрено, потому что природа весьма щедро наделила Кита! этим драгоценным материалом, а также ловкими и алчущиив работы руками.-Что можно было бы создать, не раз приходило мне в голову, если бы умеючи и широко воспользоваться всеми рабочими силами китайцев, и как жаль, что многие из них остаются без дела, потому что последнего ие хватает на всех.-Это тем более жаль, что китавцы ра­ботают не только ради заработка и куска хлеба, а нередко влюбляются в свою работу, наслаждаются ею, как худож­ники, какова бы она ни была. У таких людей будущее есть.
Дешевивна труда вдесь особенно велика в зимнее креня, когда нет работ на полях. В Хань-Боу, например, итальянские миссионеры, с некиим патером Анджелло во главе, приступали, в бытность мою там, к постройке церкви, и во избежание опасностей от наводнений, решили поднять почву на девять футов вокруг будущего храма. Не трудно себе представить, сколько потребовалось земли для этой задачи. Землю приходилось брать и носить не ближе, как за версту, и вся эта работа производилась исключи­тельно людьми, при помощи корзин, таскаемых на плечах. Носильщики эти, работая с утра до ночи, получали от 100 до 200 чох, т.-е. от 10 до 20 копеек в день задельной платы. Таких примеров можно бы привести много, да до­вольно и одного. Дальше при случае, я буду говорить о цен­ности той или другой работы в Китае; а теперь, загово­рив об итальянском миссионерстве, скажу о нем еще несколько. Оно состоит, как всегда, из миссионеров, миссионерок, хотя и разделенных некоторым расстоянием, и двух приютов,-детского и для старых и убогих. Я нередко заходил туда, и однажды увидал старуху - ки­таянку, слепую вследствие катаракт в обоих глазах, и предложил возвратить ей зрение посредством операции. Получив её согласие, я в назначенный день явился, и про­извел извлечение катаракты; при операции ине помогал жи­вущий в Хань-Коу, доктор Рид, англичанин. Операция вполне удалась; заживление раны в глазу пошло отлично и я с нетерпением ожидал, когда можно будет разрешить пациентке взглянуть в первый раз. Но она, не дождавшись моего дозволения, сделала это сама. Сестрам, ходившим за этой малоумной старухой, стоило большего труда удержать ее в постеле, в темной комнате, и не дозволять снимать
353
повязки, пока я не позволю. её желание скорее видеть было так велико, что она однажды, улучив минуту, когда в комнате никого не было, подойдя к окну, отдернула зана­веску и стала смотреть, на открыты* двор, как говорится, во все глаза и обрадовалась, что увидала так много свету, но радость её была непродолжительна: на следующий день в глазах развилось воспаление, и все дело было испорчено, к огорчению моему и сестер, и к позднему раскаянию неподдавшейся убеждениям старухи. Сестры особенно жалели о неудаче, потому что им ужасно хотелось убедить китай­цев, что европейцы, вместо того, чтоб ослеплять их, „для добывания, - как в темном народе ходили слухи, - жид­костей посредством которых снимаются фотографические портреты “, а напротив, возвращают им потерянное врение. После этого случая, я дал варок не делать больше тузем­цам таких операций, после которых уход играет столь важную роль, как, например, после удаления катаракты...
В детском приюте итальянского миссионерства, мне удалось близко ознакомиться со способом уродования ног китайским девочкам. Так как сестры миссии не реша­лись идти против освященного веками и укоренившагося с невероятной силой одного из нелепейших обычаевъ- изменять форму ног, то все воспитывающиеся у них де­вочки и девушки, безобразят их по всем правилам искус­ства и моды. Спасибо им, что они согласились показать мне их, ибо увидать разутые ноги китаянки, почти невозможно, не только европейцу, но даже китайцу. Считается ли это сты­дом, кокетливость ли женская мешает этому, не знаю; но второе предположение весьма вероятно, потому что обнажен­ная изуродованная нога действительно возбуждает только чувство отвращения. Хотя мы сами не свободны от некото­рых смешных и вредных законов моды, мы все-таки ни­когда не перестанем дивиться этому наиболее безумному обычаю, лишающему человека одного из лучших наслаж­дений в жизни,-свободного и здорового движения. В исто­рии Китая не сохранилось никаких положительных указа­ний на то, что послужило основанием этому непонятному обычаю. Говорят будто бы у одной императрицы были урод­ливые ноги от рождения и ей мало по малу стали подра­жать сначала придворные дамы, а потом это перешло в общий обычай... Подобные примеры верноподданства в истории бывали;-но есть и другое мнение, которое, пожалуй, вероят-
п. я. ПЯСКЦКИЙ. 'йь
364
нее, а именно, что ревнивые китайцы-мужья изобрели это как средство против побегов жен ив дому. Но, говорю, исто­рия не сохранила никаких точных данных для объяснения этого обычая, так как происхождение его уходит в очень отдаленную эпоху. Но как бы это ни началось, а теперь сделалось законом и непременным условием красоты жен­щины. О том, как это делается и в чем состоят са­мое уродование, мы имели не совсем верные сведения, а потому я остановлюсь на этом предмете несколько подроб­нее. Были сообщения, даже в печати, и не очень давно, в которых говорилось, что в Китае ножки маленьких де­вочек зашиваются в крепкую хожу и оставляются так де окончания роста тела, отчего будто бы они сохраняли свои Ьервоначальные размеры; говорилось еще об употреблении деревянных колодок и ломании ног; но ни то, ни другое, как и следовало ожидать, оказалось неверно. Уродование ног достигается орудием самым невинным, - простым бинтом, какой употребляется и у нас в хирургии,-да еще нужно прибавить, китайским терпением, которое оказывается могущественнее всякой бычачьей кожи и деревянных коло­док в деле борьбы с природой. Вот как это делается. Девочке лет с шести, семи, - н обыкновенно по её соб­ственной просьбе, как у нас насчет продевания серег в уши,-начинают ежедневно забинтовывать обе стопы и раз начатое бинтование повторяется потом в течении всей жизни, потому что с прекращением его, как имеются факты, природа берет свое и нога распрямляется. Увивая ногу бинтом, стараются мало-по-малу достигнуть того, чтобы четыре меньших пальца ноги подогнуть постепенно под подошву. Это первая задача, а вторая заключается в том, чтоб укоротить стопу, притягивая пятку, к пальцам.
Полный успех наступает лишь в несколько лет. И вот в чем состоит этот успех, этот идеал красоты, к которому так страстно стремятся Еввины внучки китайской породы: во-первых, нога делается острою, потому что впе­ред выдается только один большой палец, да я он по­средством постоянного действия бинта превращается из круглого в остроконечный; во-вторых, подъем стопы стал гораздо круче; он изгибается вперед горбом, а пятка при­тянута к пальцам иногда почти до полного соприкоснове­ния, причем на подошве образуется глубокая поперечная складка.
355
Не трудно себе представить, что ходить на таких но­гах совсем неудобно, тем более, что их, кроме того по­стоянно стягивают бинтом, отчего кровообращение делается неправильным и кожа часто изъязвляется. Но эта, в сущ­ности пожизненная пытка, переносится не только безропотно, но еще с любовью, с наслаждением, с гордостью. И чем богаче женщина, чем менее она обязана ходить по неволе, чем больше у неё досуга, тем более она ухаживает за своими ножками и добивается иногда таких блестящих ре­зультатов, что едва держится на своих, точно ампутиро­ванных ногах, заслуживающих в таком случае почет­ны! титул „золотых лилий". Малость таких выхоженных ножек, когда видишь их в ботинках, действительно по­разительна. В моей коллекции китайских вещей есть на­пример пара ботинок, длина которых по подошве рав­няется всего одному вершку с четвертью, так что недо­верчивый человек может впасть в сомнение на счет того, неужели такия ботинки может носить взрослая жен­щина. Но если вам, читатель, придется побывать в ХаньКоу, потрудитесь отыскать там одного китайца, большего почитателя всего европейского и даже называющего себя не иначе, как мистер Сенки. Познакомьтесь с ним, а он непременно представит вас своей очень хорошенькой жене, мйсыз Кок-Синь Сенки и тогда на её ножках вы увидите пару таких же атласных расшитых золотом ботинок в вершок с четвертью длины, т.-е. точно таких, как на­ходящиеся у меня, так как эти ботинки принадлежали ей. Получив их, мне чрезвычайно интересно было бы увидать её разутую ногу и снять с неё мерку, но легче несколько раз провалиться сквозь землю, чем раз заикнуться о подобном желании. Хотелось же мне видеть её ногу или другую та­ких же размеров для того, чтоб убедиться в том пред­положении, что сама нога наверно не показалась бы мне та­кою маленькою, что она все-таки больше. Впоследствии, в упомянутом приюте я перерисовал несколько форм женской ноги от первых изменений её у детей до окончательного обезображения у восемьнадцатилетней девушки, с ноги ко­торой я сделал гипсовую форму, и хотя она носила очень маленькия ботинки, нога её значительно превосходила раз­меры их. Оказывается,-китаянки, кроме уменьшения ног обладают еще особенным искусством обуваться; а именно, они не вдевают в ботинку всей стопы, а только переднюю
356
часть, опирающуюся на внутренний, сально покаты! кпереди каблук, пятка же остается на весу, тотчас за нам и по­том нога над ботинкой увивается ленто!. Этим-то послед­ним актом и удается как можно лучше маскировать пят­ку, сильно притягивая ее вперед.
Как я сказал, маленькия ноги есть одно из важней­ших условий женской красоты в Китае. они составляют предмет нежной заботливости невест; о них более всего справляются женихи, чтоб потом иметь право гордиться своей женой, если она будет едва держаться, стоя, едва ходить без чужой помощи и, как говорят их поэты, .колебаться от дуновения ветра, подобно листочку ивы*.
Так гордился и мистер Сенки своею Кок-Син. & ска­зал, что он большой поклонник европейцев, и действи­тельно он не пропускал ни одного случая познакомиться с кем-либо из иностранцев, чувствовал себя очень поль­щенным, когда они посещали его и, стараясь подражать на­шим обычаям, он всегда знакомил гостей с своей женой, которая, хотя и с некоторым видимым страхом, всегда выходила к гостям, подавала каждому руку, но, к сожа­лению, почти всегда оставалась в безмолвной роли, если гость не говорил по китайски, так как она другого языка не знала. Мйсыз Сенки отличалась редкой для китаянки кра­сотой, и я однажды обратился к её мужу с просьбой пе­редать ей о моем желании сделать её портрет. Согласие было немедленно получено, назначено время и в два сеанса портрет был готов. Первый сеанс происходил в саду в беседке, в присутствии гостей, - одного китайского сесейства,-второй раз в комнате. В этот раз мужа не было дома, когда сеанс начался, и мы были вдвоем, если не считать служанку девочку, которая стояла позади стула своей госпожи и с любопытством следила за всеми моими движениями... Вот какой прогресс! Китаянка вдвоем с иностранцем в одной комнате и на прощанье даже руку подает! расскажу теперь, как мне удалось получить от неё в подарок её ботинки. Как читатель помнит, я жил в доме нашего вице-консула, жена и сестра которого были знакомы с красавицей-соседкой и она во время нашего пре­бывания в Хань-Коу, была у них раз с визитом, при котором и я присутствовал, уже как её знакомый. Раз­говор происходил через переводчика. Она казалась застен­чивой и робкой, но мне думалось, что это происходило только
357
от неуменья говорить ни ни одном ив европейских языков, а не будь этого, она по всей вероятности оказалась бы очень живой, веселой н приятной собеседницей. Хотя она и опу­скала главки, вогда в ней обращались с разговором, но потом уврадвой все поглядывала то на того, то на другого; она часто курила ив трубки промасленый табак и по вре­менам шалила с собачкой, затрогивая ее своей ножкой, что, может быть, отчасти делалось для того, чтоб дать возможность заметить их малость и красоту. Кок-Син Сенки едва могла ходить одна; ее почти всегда сопровождала и поддерживала служанка; а на лестницу без этой помощи она совсем не могла взойти. Из дому же она, разумеется, иначе не выходит, как выезжая в носилках. Разговор у нас шел вяло и гостью старались занять чем-нибудь кроме разговора; для неё играли на рояли, и на органе, тан­цевали при ней, желая познакомить ее с европейскими удо­вольствиями, а она в наивности своей приняла вальс за театральное представление! Но когда ей объяснили её заблуж­дение, она сказала:
- А вот я на своих ногах не могу этого сделать. Общее внимание снова было обращено на её крошечные ножки.
- Могу ли я срисовать одну из них? - попросил я позволения.
- Пожалуйста, только в другой раз; я тогда надену покрасивее богинин.
- А можно попросить у вас одну из них на память,- рискнул обратиться я с просьбой и даже сам испугался своей смелости. Г. Немчинов, бывший при этой беседе в качестве переводчика, покраснел, но, спасибо ему, передал мою просьбу. И оказалось, что степень цивилизации мйсыз Сенки, превосходила наши ожидания.
- Зачем же одну, я вам две подарю, ответила она,- сама вышью и подарю.
Читатель уже знает, что она сдержала обещание. Сев к рояли,* она начала трогать то тот, то другой клавиш, но так, просто, ничего не подбирая, и занималась этим довольно долго и серьезно.
- Нет, не умею,-сказала она наконец,-сыграйте вы, попросила она, обратясь к дамам.
- А не рисуете ли вы?-спросил я.
- Рисую, только по-своему, и то плохо...
358
Я предложил свой альбом и карандаш, попросив на­рисовать мне что-нибудь.
- Я рисую врасками,-ответила она,
- Так я сейчас принесу враски,-схавал я и хотел уйти за ними в свою комнату, но она схватила, меня за рував и закричав:-пет, нет, не надо, рисовать не стану, грозила мне другою рувой. Потом заврнла себе ею глава, а другою продолжала держать меня за рукав и крепко тя­нула за него... Подобной развязности никто не ожидал от та­кой скромной на вид мйсыв Сенки. Наконец она успо­коилась и собралась уезжать; мы проводили ее до дому, за что получили в благодарность несколько лукавых и не лишенных кокетства взглядов её блестящих черных глаз.
- Много побед одержала бы зта красавица-дикарка, - сказал я, вернувшись домой,-если бы она явилась в одной из столиц Европы; и с втим мнением согласились все при сутетвовавшие.
Но забудем лучше коварную китайскую красавицу и от­правимся на рзс-корс,-там сегодня свачвн англичан и русских,-происходит состязание в быстроте бега лоша­дей, разумеется со всякого рода пари и т. п. Много об них говорить нечего, если не быть близко заинтересован­ным в самих скакунах, т.-е. монгольских лошадках, приводимых сюда для этой цели. Но сегодня Хань-Коу ви­дел необыкновенное зрелище, вероятно первое в его ле­тописях и какого он едвали еще скоро дождется: сегодня три русских казака перед здешней английской колонией и бесчисленной толпою зрителей туземцев, показали свою джиги­товку со всеми её удивительными штуками-стрельбой друг в друга и заряжаньем ружей на всем сваху, подниманием с земли монет - и т. п. Эффект цроизведен необычайный; аплодясмеитам джентльменов и л$ди, а также ври вам бесчисленной толпы китайцев, не было конца. Англичане пришли в такой восторг и умиление, что набросали не мало доларов для того чтобы еще и еще раз посмотреть, как the Kuseian Созакв будут подхватывать их с земля на всем скаку.
Дни проходили своим чередом. Погода стояла непо­стоянная и нередко выпадали ненастные дни с дождем, ветром, и даже снегом, очень напоминавшие нашу глубо­кую осень; но ненастье здесь не затягивалось на долго. День, два дождливых, а потом опять ясная и теплая погода.
359
Экое приволье! думал я.-Нет, каков холодище! говорили китайцы, закрываясь зонтиками от дождя и кутаясь в вату. Когда же это пройдет зима! восклицали итальянки, сестры милосердия, привыкшие к своему и к здешнему теплу. они даже высказали однажды предположение, когда термометр показывал три градуса тепла, „что в России, вероятно бы­вает еще холоднее этого!“
Вот уж и тринадцатое декабря или двадцать-пятое нового стиля; здешние англичане празднуют Рождество, и в этот, как и в другие большие праздники китайские купцы имеют обыкновение посылать своим постоянным покупателям-европейцам подарки, большею частью в виде сладкого пирога, убранного искусственными цветами, фрук­тов, а иногда и живой домашней птицы. Так один мой знакомый англичанин получил сегодня живую индейку и в шутву выражал сожаление, что праздники не довольно часто повторяются.
- Вот Новый год близко, утешал я его, еще живую индейку получите.
Наступил канун нового года (наше 19 декабря), а мы все еще в Хань-Коу. Сосновский все собирался ехать „в горы**, как здесь говорят, т.-е. на чайные плантации, чтоб изучить в подробностях чайное дело, но почему-то раздумал и послал туда Матусовского и фотографа. По отъезде моего сожителя я остался в своей комнате один и в этот ве­чер, т.-е. накануне нового года, случилось так, что из молодых людей, живущих в доме же г. Иванова, никого не было. Было около двенадцати часов ночи и я уже улегся в постель и по обыкновению читал. Вдруг на улице раз­дается выстрел; обыкновенно же здесь ночью не стреляют... Что это может значить? спрашиваю себя под влиянием разных тревожныхъ'^£духов, ходивших здесь в последние, дни о беспокойстве между китайским населением, будто бы злобствующим за что-то на европейцев. Такие слухи не раз повторялись здесь, но им, повидимому, никто не при­давал важного значения Вскоре выстрел повторился и по­сле него я слышу на улице отчаянные крики множества го­лосов, стук в медные тазы и литавры. Вот голоса и звуки меди все ближе и слышатся яснее; толпа несомненно вступила в нашу улицу, и приближается к нашему дому; она, судя по безобразным крикам, неистовствует... Этот дикий хор, так неожиданно начавшийся, в такое необы­
360
чайное время, когда в европейском квартале бывает всегда такая тишина; недавно слышанные рассказы о злых замыс­лах китайцев, произвести здесь нечто подобное тянь-цзиньскому избиению европейцев, невольно и быстро навели меня на тревожные мысли и я чутко прислушиваюсь к прибли­жающемуся нестройному гаму на улице. Вздор, говорю себе... Но в Тянь-Цзине также говорили, вздор и никаким слу­хам не верили. Сожителей, как я сказал, никого нет дома, спросить объяснения не у кого. Лежу и жду, что бу­дет. Бушующая толпа, я слышу ясно, возле самого дома, который стоит во дворе за чугунной решеткой; она как будто под моими окнами, выходящими во двор,-крики ты­сяч голосов и завывания медных тазов, мне кажется, яснее слышатся со двора, как будто дом окружают с разных сторон. Я привстал на своей кровати и, испыты­вая весьма неприятное волнение, мысленно спрашиваю себя- не пора ли брать оружие, - не даром же отдавать себя! Европейцы должны и, верно, постоят за себя крепко. Надо бы соединиться с ними, но теперь выдти из дому уже нельзя. Я наскоро оделся и, каюсь в своей трусости, чув­ствовал, как сердце колотило тревогу... Впрочем, кто не струсит перед возможностью быть убитым, да не в равном бою, а растерзанным толпою. Китай же такая страна, где мятежа всегда можно ожидать. Сколько их было, и каких, и как они внезапно начинались: тут от совершенно мирного и спокойного существования до резни и пожара один шаг. Но вот, голоса и звуки барабанов и инструментов стали стихать; ясно, что толпа провалила мимо, и мало-по-малу шум её почти стих вдали... А через несколько времени раздается бой европейского барабана,-значит, действительно тревога. Вероятно это сигнал сбора европейцам, подумал я, и с ружьем и револьвером бросился К лестнице, чтоб бе­жать на улицу. Но вот снова крики и шум толпы при­ближаются и вслед затем раздается оглушительный треск тысяч шутих... Никогда я, думаю, никакая мелодия Баха не действовала так успокоительно на человеческую душу, как этот треск разрывавшихся хлопушек разом успо­коил меня и заставил посмеяться над своим воинствен­ным настроением... Читатель еще в недоумении: если шу­тихи трещат, значит все благополучно, значит праздник какой-нибудь, свадьба, пир на поминках по усопшем или что-нибудь подобное. Я вернулся домой и опять лег в по-
361
стел. Действительно, скоро все стихло; и только карауль* щик спокойно и совершенно обыкновенно постукивал в свою чугунную доску. На другой день я узнал, что шум­ное шествие толпы было только выражением внимания к европейцам. Китайцы (конечно, не все,-Боже упаси!-а бо­лее знакомые с европейцами) поздравляли их с насту­плением Нового Года.
И как мне все это странно! Не вязались как-то в моей голове рассказы о злобе китайцев и всегда возмож­ной будто бы опасности с их стороны с подобными даже нежными проявлениями симпатий, хотя и основанных, может быть, на некоторых материальных рассчетах. Не­ужели же подобные, добрые с виду, отношения ничто иное, как дипломатическая хитрость,-намерение,-усыпить вни­мание, чтобы, когда настанет время действовать, застигнуть в расплох? Не думаю я. Раеве европейцы сами создадут и вызовут взрыв негодования против себя... Этого я отри­цать не стану, потому что и здесь я не раз видел самое грубое обращение европейцев с туземцами особенно неко­торых англичан, не в обиду им будь сказано.
В следующие дни за новым годом англичане устраи­вали разные общественные удовольствия, - так-называемую paper hunt, охоту за зайцами и спектакль, и на них мы также получили приглашение. Первая забава состоит в том, что все, собравшиеся в условленном пункте, всадники отправляются по данному сигналу за одним коноводом,- обыкновенно самым ловким наездником, который назы­вается „лисицей*. Он начинает как бы уходить, а все* должны его преследовать, или точнее, следовать за ним.. Он нарочно выбирает трудную дорогу с разными препят­ствиями в роде канав, кустарников, плетней и невысо­ких оград и, перескакивая через них, заставляет и всех остальных преодолевать эти трудности и не отста­вать от него. Проскакав по полям, несколько верст в самых извилистых направлениях „Лисица" направляется в кругу для скачек, где также настроено и наставлено в определенных местах много препятствий-насыпей, барье­ров, рвов и про^. и рассыпанными по земле бумажками обозначен путь, по которому нужно пройти чрез все пре­грады не исключая ни одной и кто первым достигнет по­следней, тот считается победителем. Может быть, впро­чем, что-нибудь.и не так,-не знаю. Да и не в’
362
дело: главни задача заключается просто в веселой и прият­ной прогулке верхом, точно так ик н охота и зайцами в том внде, ик она устраивается здесь. За неимением гончих и борзых, ее производят с обыкновенными со­баками, у кого какие есть; тем не менее, охотникам всегда удается изловить одного, другого зайца, который достается хозяину собаки. Так и при мне затравили одного н победи­тельницей была чья то русски дворняжи „Потёми* н слова the russian dog и Potemka долго и много раз повторялось в разговорах возвращавшихся с охоты англичан и их лэди, также принимающих участие в сичих и, повидимому весьма заинтересованных именно в том, чья собаи по­лучит пальму первенства. Так живут здесь англичане, т.-е. везде и всегда, ик у себя дома. Я принимал уча­стие в этих удовольствиях, для того, чтоб ознакомиться с окрестностями Хань-Боу. Они не особенно привлеительны, по крайней мере теперь, в зимнее время: кругом на не­объятное пространство расстилается на вид пустынная рмнина, заняти полями, которые местами зеленели едва про­бивавшимися из земли всходами озимых хлебов или пред­ставлялись пустыми и взрытыми после добывания так-назнваемых земляных орехов, которые сеют здесь в боль­шом количестве. Почва здесь по преимуществу песчани, местами болотисти. Вдали блестят поверхность Великой Реки и небольшие рассеянные озера. Эту гладкую равнину несколько оживляют, рассеянные маленькия деревеньки с таима же около них рощицами, теперь большею частью голый.
, Вот наступил и наш рождественский праздник. Ве* ^идеиие дневника несомненно убеждает меня в том, что ' сегодня действительно 25 декабря. Но здешняя обстановка такова, что буквально ничто не говорит о русских Святках и в этот факт веришь как-то наполовину. В самом деле, как явится мысль о Рождестве, когда на дворе, днем 12 градусов тепла, когда все оиа и двери открыты настеж, когда терасы уставлены зеленью, и под окнами цве­тут чайные кусты. Если бы здесь была церковь, то бого­служение несколько напомнило бы о нашем празднике, хотя и его очень странно было бы слышать при такой необыкно­венной обстановке.
Собрались земляки к утреннему чаю, поздравляют друг друта; приходят с визитами русские из других домов и вот, когда мы сидели за общим столом, является один ки­
363
таец и чистым русским языком поздравляет всех с праздником и каждому по очереди подает руку. Это был один албазинец, живший в доме вице-консула в каче­стве управляющего типографией и его появление произвело на меня хорошее впечатление: в чужой далекой стране всегда приятно встречать единоверца, особенно в людях чуждой нации, какими стали для нас теперь потомки жителей г. Албавнна. Здешняя молодежь замышляет разные удовольствия, собирается маскироваться, готовится к предполагающемуся спектаклю. Маскарад удался и вечер был довольно ожив­ленный, но спектакль почему-то не состоялся. Мы побывали только в английском спектакле, на который также полу­чили бесплатные пригласительные билеты. Театр на зиму они устраивают в одном ив пакгаузов, т.-е. огромных амбаров для складов чаю. Обстановка весьма приличная. Играли любители, весьма и весьма не дурно. Вообще англи­чане умеют хорошо устроить для себя жизнь, обставив её всеми благами цивилизации. В этом отношении у них со­перников нет, но есть подражатели, и слава Богу, потому что лучше подражать хорошему, чем быть худо оригиналь­ным. Да, у англичан есть чему поучиться.
Наш новый год мы встретили здесь же, но при более зимней обстановке, потому что вечером, 31-го декабря, выпал снег, покрывший всю землю вершка на два или на три. Этот день русская колония ознаменовала литературным вечером с танцами. К сожалению, здесь был недостаток в дамах *).
Прошли еще полторы недели в медленных сборах н неизвестности,-в какой день мы наконец уедем из ХаньКоу. Все уже не раз было готово в отъезду и потом опять приходилось раскладываться; это нарушало порядок в жизни и занятиях и не мало времени уходило у нас по зтой причине почти бесполезно.
О приглашении Шевелева ехать с нами не было речи и я видел, что этому не'бывать. Читатель сам поймет, ка­кой клад мы столь непростительно упускали; но помочь горю никто властен не был. Чувствуя, что мне придется пробавляться собственными силами, я стал знакомиться с китайским языком, но в такое короткое время что можно сделать, особенно при изучении такого исключительного языка. Я старался приобретать более необходимые слова, и при по-
*). Госпожа; Имаом, фоа-Гиен, Родионова ж Ступать, мат хон.
364
мощи Шевелева познакомился с некоторыми его особенно­стями. Полагаю, что читатель не без интереса прочтет не­сколько строк об этом языке. В подробности, не бойтесь, не пущусь. В китайском языке разговорная речь, и письмо пред­ставляют самые необыкновенные особенности; пишут они не буквами, а словами, следовательно, чтоб писать нужно учиться не азбуке, а уменью писать целые слова, какие кому нужны; говорят же китайцы не словами, а звуками, большею частью короткими и число последних не доходит даже до пяти­сот. Вот почему изучение китайского письма в высшей степени трудно, а разговорного языка, наоборот, гораздо легче, чем любого европейского. В самом деле, не * легче ли удержать в памяти и научиться произносить пять­сот звуков, чем двадцать тысяч, а китайский разговор­ный язык содержит их даже менее пятисот, причем они не соответствуют нашим звукам или слогам, из которых можно составлять посредством различных соче­таний слова, а каждый из них есть уже готовое слово с своим особым значением. Значит, у китайцев всех слов менее пятисот, могут подумать, а следовательно столько же и понятий. Нет, и у китайцев последних приблизи­тельно столько же, сколько и у других народов; но дело в том, что у них каждому звуку приходится исправлять помногу обязанностей: на каждый звук приходится несколько, а иногда и множество значений, что встречается н в дру­гих языках, напр. в английском, но, конечно, не в та­кой степени. Возьмем несколько примеров. Если мы ска­жем порусски например слово „истина*, то у слушателя тотчас явится одно определенное понятие, а если вы китайцу скажете китайское слово что значит между прочимъ- истина, этот звук или не вызовет у него никакого пред­ставления, или вдруг несколько, или одно из многих, слу­чайно пришедшее ему на память, потому что звук ЛГи, кроме истины, имеет множество других значений, которых всех и не перебрать скоро; но вот для примера: Ши зна­чит также, свинья, труп, камень, чиновник, лев, десять, учитель, стрела, и проч. и проч. Звук или слово Фу зна­чит областной город, но в то же время и-отруби, гнить, счастие, оброк и проч. Слово Гу-барабан, причина и еще мно­гое другое; слово Я значит утка, отец, вуб. Чы обозначает есть, пресмыкающееся животное, румяный и проч. Но не все слова состоят из одного слога; а те же самые * звуки въ
365
различных сочетаниях образуют слова сложные, состоящие из двух, трех, четырех пяти слогов и, кажется, не больше; например, Цзяо хуа-просвещение, Хао-мин-женъ-често­любец, Суй-цзи-ин-бянъ-находчивый, Гуй-иуй-цзюй-цзюй-ди~ чинно. Эти сложные слова понимаются отдельно каждое, а простые только в фразе, по смыслу и сочетанию с другими, и тут является обширное поле для каламбуров всякого рода.
Но несмотря на упомянутую бедность в звуках языка, для одного понятия и китайцы употребляют разные звуки, выра­жающие тонкия различия, и таких примеров множество. Как в нашем языке для выражения, например, понятия о пре­кращении жиэни есть несколько слов, синонимов слова уме­реть, например: скончаться, почить, отойти, околеть, издох­нуть и проч., так и у китайцев в разных случаях смерти употребляются разные слова; например, когда говорится о смерти единодержавного властителя Битая, употребляется слово „линя*. Когда умирает неполный государь, говорят „жуяз*. Если же он при жизни потерял сына и потом сам умер, тогда говорят уже нехукг, а яизу“. яЦзуи говорят также, когда умирают вельможи. Про независимых от Китая вла­детелей говорят просто „сыа-умирать, как и о смерти обыкновенных людей и животных, а также о засыхании деревьев. Вот еще пример, указывающий на неожиданное богатство языка: старший брат называется ие-из; а младший иначе-скпа-ди; родные же братья ди-сюн. Старшая сестра- um-wn; младшая-май-май; а просто сестры-цзе-май.
При таком свойстве языка, разумеется, очень часто, встре­чаются непонимание и недоразумения, которые разрешаются несколькими объяснительными вопросами в роде следую­щих. Положим, что в разговоре непонятно слово „тянъ“, которое значитъ-небо, сладкий и проч. Непонявший спраши­вает: какой „ямхь“? Если собеседник хотел сказать о небе, он отвечаетъ-небо-земляной (тян-ди), если о слад­ком, тогда говоритъ-сладкий-горький (тян-ty) и т. п. Если же беседуют люди грамотные, они в таких случаях пи­шут пальцем на ладони знак, а каждый знав или иеро­глиф имеет только одно значение. Такое непонимание мо­жет встретиться не только между людьми одной местности, & и одной семьи. Между китайцами разных местностей, вследствие несходства наречий и выговора, разговор делается совершенно невозможным, потому что несходство доходит иногда до такой же степени, как между двумя чужими
366
языками. Вот примеры; лап на одном наречии говорится чы, на другом яка. Чжо-цзы-стол, на другомъ-«лу-лм н т. п.
Такое несовершенство языка разговорного, звукового, по­полняется у китайцев так-называемым идеологическим письмом. Их знаки не суть буквы, а иероглифы, - знаки, выражающие условное, определенное понятие. Мы пишем слово „человекъ*, подбирая 8 букв, соответствующих звукам, из каких оно состоит; они делают две черты в виде конуса, и каждый грамотный китаец, увидав их, прочтет „женъ* и поймет, что это значит человек. При виде на­писанного квадратика он назовет: рот - коу. Зван, по­хожий на нашу букву ш, с удлиненной средней палочкой, вызовет у китайца представление о горе, шоя». Знаки эти не изменяются по падежам, числам и другим правилам грамматики, подобно тому, как наши цифры,-поэтому чте­ние китайского письма, во-первых, не может быть плавно, во-вторых, не может быть понимаемо вполне, если слушаю­щий не будет следить за написанным. Они читают отры­висто, называя каждый знак соответствующим ему звуком. Если я сделаю дословный перевод с китайского тевета и поставлю русские слова в их начальных формах, без управления и согласования, то я невольно буду читать такаю, как китайцы читают свои письмена. Вот пример из выданного Матусовскому, когда он уезжал на чайные планта­ции, паспорта, или, как он называется у китайцев, „охра­няющего сияния": Русский, консул, давать, знать, теперь, есть, русский, чиновник, сопровождать, солдат, три, чело­век, отправляться (следуют названия местностей), прогули­ваться, просить, давать, покровительство, чиновники, карау­лы, городской, деревенский, стража, все, вообще, почтитель­ный, гулять, рисовать, нет, препятствовать и т. д.
Понимать это и переводить на ваш язык нужно так: Русский консул уведомил о приезде русских чиновников, которые в сопровождении солдата, итого трое, отправляются в такия-то местности для прогулки. Прошу всех вообще, чиновников, караулы, городские и деревенские стражи быть почтительными, оказывать им покровительство, не мешать им гулять, рисовать и т. д. Понятно, что и письмо такого рода оставляет широкое поле для догадок, ошибок и не­доразумений. Понятно также, во сколько раз это труднее вашего письма, хотя трудность писания условными знаками, котирых нужно удержать в памяти десятками тысяч, и
367
облегчается известной системой: сходные понятия имеют один основной знак, - ключ, к которому прибавляются другие, второстепенные дополнительные знаки. Иногда в ма­нере изображать какое-нибудь понятие лежит известная идея, но в большинстве случаев они чисто условные. Вот примеры для первых: для означения понятия „ светлый “ они пишут рядом знаки солнца и луны; но тогда зтот слож­ный знав произносится совсем иначе, чем каждый из них отдельно, напр. жы (солнце), юё (луна), а вместе мим (светлый). Знак обозначающий женщина (мой) и другой, значащий сын (даы), написанные вместе, составляют но­вый знак, который читается хао и значит хорошо. Знак дерева (лср), написанный два раза вместе, служит для вы­ражения понятия о лесе, роще (линь).
Из приведенных примеров будут достаточно понятны все неудобство подобной системы письма, трудность изучения, трудность составления словаря и другие преграды, оказывае­мые языком и письмом китайцев сношениям их с дру­гими народами. Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что язык и письмо были и остаются до сих пор гораздо более высокой и крепкой стеной, чем их Великая, камен­ная, замыкающей в себе китайский народ. Эти две причины останутся надолго, если не навсегда, неустранимой прегра­дой к тесному сближению китайцев с другими нациями. Дети в Китае выучиваются уменью читать и писать, при­близительно тысячу слов, в восемь лет. Взрослый чело­век, конечно, справится с этим скорее; но во всяком случае требуется много времени и громадного труда, чтоб научиться читать большинство сочинений, потому что знания разговорного языка еще недостаточно для этого. И наоборот, китайцам чрезвычайно трудно перенимать чужой язык в звуковом отношении, что происходит вследствие особенно­стей их речи. В нем никогда не встречается рядом двух ясных согласных звуков, что, как известно, в других языках бывает на каждом шагу; поэтому для из­балованного языка китайца произношение какого-нибудь слова в роде встреча, где стоят кряду четыре согласных, пред­ставляется невыполнимой акробатической штукой. Он может произнести его не иначе, как разделив согласные встав­ленными гласными звуками. Китаец произнесет его не иначе как: вы-сы-та-ле-ча, т.-е. разложит его на такие звуки, ка­кие есть в его родном языке; а эта ,высыталеча“напои.-
868
нить читателю русский язык май-май-чэнцфв и он поймет теперь причину его происхождения.
Звука р в нем совсем нет, а в пекинском маре* чий часто встречается звук весьма близкий к английскому г. Когда я учил говорить по-русски одного китайца, поже­лавшего приехать со мной в наш Пекин, как он называл Петербург, я никах не мог заставить его выговорить слово три. Несмотря на все старания и усилия, он все го* зорил яиы-лм. Наконец дошел до того, что научился про­износить жр-лмУдивительно было то, что тот же самый человек, погоняя свою лошадь, вместо нашего яо! кричал по китайскому обычаю:чпрр\трр\-самым чистейшим манером. Что бы стоило сделать ив этого ядо-так нет, не мог!
Понятно, как трудно китайцам изучать и чужие языки: точно написать произношение иностранного слова для них часто совсем невозможно и они могут только приблизиться к нему изображая его готовыми звуками. Вот пример.
Для оффициальных визитов мы долзшы были иметь наши визитные карточки, написанные китайскими иероглифами и моя фамилия в устах китайца, читавшего их, превращалась в Пи-а-се-сы-цви. Произносить и помнить такия длин­ные имена для китайцев чрезвычайно трудно, потому что они привыкли к своим большею частью односложным име­нам. Поэтому они и иностранцев величают только пер­вым слогом их фамилии, прибавляя в ним слово-госпо­дин, великий господин или великий человек, но не в начале, а в конце. Таким образом, читатель, если вы когда-нибудь проедете Китай, и если оставите там по себе даже очень многочисленные воспоминания, вашего имени всетаки знать не будут, а лишь только его первый слог. Только односложные имена могут сохраниться в Китае целиком и то непременно будут искажены, если они не будут под­ходить в витайевим звукам... Но вернемся в рассвазу.
Долго мы не знали, что нас удерживало в Хань-Коу, по­тому что Сосновсвий ничего не говорил, и мы с Матусовсвим только случайно узнали, что причина нашего сиденья здесь завлючалась в ожидании ответа от г. Губкина из Кун­гура. Если читатель помнит, он обещал Сосновсвому, сдеи лать пожертвование в пользу эвспедиции в 2,000 руб., о выдаче которых хотел послать распоряжение своему по­веренному в Хань-Коу, г. Марьину. Но по приезде сюда ростовский узнал, что г. М, никакого подобного распоряжения
369
от своего доверителя не получал. Тогда начальник по­слал телеграмму на счет выдачи упомянутой суммы. Вот этого-то ответа мы и ожидали, но как оказалось, ожидали напрасно: г. Губкин ответил молчанием. Это тав дурно по­действовало на Сосновекого, что ему показалось, будто у нас совсем нет денег, что нам дальше ехать не начто, о чем он заявил вице-консулу. Пофтому поводу было не мало разговоров в Хань-Коу, соболезнований, удивлений и наконец г. Иванов сделал в пользу экспедиции по­жертвование в 2,000 руб., а другие 2,000 руб. дал заимо­образно и это обстоятельство тав обрадовало Сосновекого, что он даже не точно понял слова вице-консула, прихо­дит к нам и говорит,-я занял на дорогу 4,000 руб. у г. Иванова. Последний же еще раньше „счел долгомъ*, как он сказал, уведомить нас о сделанном им пожертво­вании в пользу экспедиции в две тысячи рублей... Таким образом, фонды наши поднялись; а потом и другие две тысячи из заимообразных превратились в собственные. Это обстоятельство случилось благодаря тому, что один из здешних купцов, г. Родионов имел неосторожность на­влечь на себя гнев Сосновекого и опасаясь дурных по­следствий счел за благоразумное сделать приличное по­жертвование, т.-е. принять на себя упомянутый долг в 2,000 руб. г. Иванову. Да наши дела и так не были дурны, а вот как-то поживают совсем забытые наши перевод­чики, на свои 240 руб. Где они теперь? Мы им ни разу не написали в Фань-Чэн, куда они должны были приехать. Да что, - перебьются как-нибудь; а писать для чего? Все равно и так дождутся, без нас не уедут. А уж прождались верно нас, бедные... Ведь им сказали, что в ХаньКоу мы пробудем не больше двух-трех недель. Посмо­трим. А теперь отправимся в китайскую гостинницу, куда Шевелев пригласил нас обедать. Это был обед не по поводу его вступления в экспедицию, а прощальный, на расставании. Все было досадно, не весело, не так, как ожида­лось и как хотелось. Не занимали меня китайская обста­новка, музыканты и певицы, хотя последних и интересно было видеть так близко, тем более, что женщина в Среднем Китае редко является в обществе, в какой-либо роли. Когда начался обед, ч.-е. когда подали чай, артисты, которых было восемь человек, начали какую-то песню, и
п. я. пжлциий. 24
370
по окончании её одна из певиц подошла к нашему столу и подала Матуеовсвому свой веер.
-Что сей сон значит?-обратился он к Шевелеву за объяснением. Оказалось, что на веере были написаны на­звания песень, входящих в репертуар всех четырех певиц, причем каждая имела свои и, подавая веер она про­сила указать на одну ив них. Ей указали я песня была пропета одною из певиц, соло, с ако м по пиментом китай­ской четырехструнной гитары (Пи-Ба). Это повторялось после каждой песни н так как имена певиц не были обозна­чены на веере против названий песень, то случайно выхо­дило так, что одна пела чуть не каждый раз, а другой совсем не приходилось. Певицы были вообще яе красивы собою; две покрайней мере молоды; все они обладали силь­ными и звонкими голосами я некоторые песня слушались с интересом по своей оригинальности. Особенно всем понра­вилась песня под названием „Двенадцать цветовъ" (ШлЭр-Хуа) с оригинальным припевом походившим несколько на воркование горлянки*, в нем певица долгое время пере­ливала или перекатывала звук самого чистого р. Певицы держали себя довольно раввязно, но с достоинством, а са­мая молоденькая, лет семьвадцати была даже очень бойка, и своим веселым характером всем очень нравилась. Она вовсе не была застенчива, играла на вино, в Хуа-Цюань, часто проигрывала и вследствие этого столько выпила, что я удивлялся как она не опьянела. Обед кончился и мы до­вольно рано разошлись по домам оканчивать свои приготов­ления к отьезду, который назначался теперь на 11 число.
ГЛАВА VI.
В НИЗОВЬЯХ РЪНИ ХАНЬ.
Отъезд из Хань-Ког.-Первая ночь п лодках,-Их устройство.-Берега реп Хав.-Жизнь большего села.-Неожиданная любезность туземцев.-Ненастье и остановка.-Китайский Новый год.-Февраль.-Посещение города И-Чзи-Сяиь.- Известие о кончике Императора Тун-Чжи.-Приезд в €ань-Чэн.-Схеиа конвоя.- Перемена лодок.-Знакомства с мандаринами.-Оиед у одного из местных куп­цов.-Превращение китайского солдата в нАвигго повара.-Прогулки по городу вез провожатых.-Местный гарнизон и учение войскам.-Замечательный артист.- Поездка в г. Сяиь-Ян-Фу.-Сведения о переводчиках.-Рыбная ловля учеными птицами,-Приезд переводчиков,-На пути в Лао-Хо-Коу.-Ночная тревога.- Промывка золота из речного песку.
Много раз откладывавшийся отъезд действительно со­стоялся 11 января, и мы наконец уезжаем из Хань-Коу, в котором вместо двух-трех недель прожили два месяца и за ото время так привыкли к здешним соотечественни­кам, что не без грусти расставались с ними, тем более, что они были так добры и внимательны ко всем нам. Опять мы привыкли к комфорту городской жизни и с со­жалением покидали своя удобные комнаты, меняя нх на тесные лодки, которые повезут нас теперь на далекое про­странство, все в даль от цивилизованного мира, для ко­торого здесь Хань-Боу служит крайним пунктом. Далее, к западу от него ни телеграф ни даже почтовые сообще­ния не связывали нас с Европой, и так будет, пока мы не вступим в пределы своей родины, а чтобы добраться до неё, нам нужно не менее года времени, а то и гораздо более, смотря по количеству дела в дороге.-Но теперь о родине позволяется думать лишь на столько, чтобы во жмя ъс
372
ея чести и славы, исполнить как можно лучше возложенное на нас этой родиной поручение, чтоб не тольво оправдать оказанное нам её представителями доверие, но превзойти результатами своих работ ожидания даже самых требо* вательных людей. Вотъ-одна задача, одна общая цель и в ней действительно, стремятся все помышления.-Мысли уже убегают вперед к этой оживленной реке, по кото* рой нам предстоит долго плыть в лодках, к богатой и живописной провинции Китая, Сы-Чуань, которую нам нужно исследовать по преимуществу; воображение уже рисует её интересную и привлекательную столицу,-Чэн-Ду-Фу, хо­чется скорее увидать, знаменитый и важный по настоящей торговле город би-Ань-Фу, древнюю столицу всего Китая, кото­рую нам также нужно посетит, как важный торговый пункт. Я уж вижу собранные богатства сведений, наблюдений, есте­ственно-исторических коллекций, всевозможных вещей я рисунков и хочется скорее начать работать. Ну, едем, едем! Жизнь коротка, а хорошего в ней так много; обя­занностей у насъ-тоже и исполнять их так весело...
День был великолепный. Выйдя из дома Шевелева, худа собрались все наши соотечественники проводить нас, все по моей просьбе остановились на берегу Ян-Цзы-Цзяна, чтобы сделать снимок со всей русской колонии и наших лодок; сняли группу и, простившись еще раз со всеми, раз­местились по лодкам и отчалили. Некоторые из земляков поехали с нами еще проводить нас в лодках и, уж разумеется, Шевелев между ними; но его присутствие только усиливало мою грусть. Мы с Матусовским ничем не могли себя утешить, оттого, что он оставался здесь, а не ехал с нами, как мы надеялись до последнего времени... Не поехал же он потому... Впрочем, совершенно безразлично, почему; - для экспедиции важен был факт, что он не сделался её помощником. Теперь умственные силы и сред­ства экспедиции, уж не могут увеличиться, потому что взять их уж будет неоткуда.
День клонился к вечеру. Наши четыре лодки медленно по­двигались вперед, преодолевая быстрое течение Ян-Цзы; проехали европейский квартал, за которым потянулись дере­вянные китайские постройки, на высоких сваях,-а у берега тут стоял целый флот лодок с их бесчисленными мачтами. Вот и загроможденное ими устье реки Хань. Хань-Коу растя­нулся по её левому берегу, у которого тахнм же громаднымъ
373
флотом стоят грузовые и пассажирские яодхи. Солнце уж село, а мы еще не выбрались за город. Наконец, пройдя не. более пяти верст за него, мы должны были остановиться на ночлег, так как ночью лодки не ходят, по той простой причине, что рабочим нужен отдых, чтоб на следующий день ранним утром они могли отправляться в дальнейший путь. На этой остановке еще было выпито по бокалу шампан­ского, захваченного провожавшими нас молодыми людьми; еще простились в последний раз, и земляки уехали, когда уже было совсем темно. Мы* остались одни... теперь на­долго одни, в своем маленьком кружке, так как до возвращения в Россию мы уже не могли встретиться с рус­скими. Успокоившись и оглядевшись, мы стали размещаться по своим лодкам, устраивать постели и раскладывать вещи, оставляя более нужные под руками, и закладывая другие в разные углы, чтоб они не мешали и не занимали места, которого в нашей пловучей квартире и без того было мало. Разместились по лодкам так: одну занял Сосновский с фото­графом, другую я и Матусовский, а в третьей находились ка­захи и кухня. они все были врытые, одной величины и одного устройства, а именно: каждая ив них состояла из трех отделений,-кормовой части, занятой семьей лодочника и их кухней, средней, - которая служила комнатой для пассажи­ров, и передней, где помещались рабочие. Наше отделение состояло ив двух поперечных возвышений в виде ларей, на которых были постланы наши постели, и остающагося между ними углубления, где стоял небольшой стол, а напро­тив его сделана лавка для сиденья; здесь же я поставил м свой складной стул. Этими предметами все место было так занято, что в нашем салоне можно было только си­деть, пожалуй, можно сделать один шаг, но второго уже некуда. Полукруглая крыша лодки, или будка, давала воз­можность стать во весь рост, но тольво в упомянутом углублении; в боковой части этой будки находится с одной стороны окно, которое по произволу может открываться и закрываться задвигаемым ставнем. Спереди каюта закры­вайся на ночь створчатой дверью, а на день она обыкно­венно снимается. Противоположная или задняя сторона за­брана деревянной перегородкой, имеющей также закрываемое оконцо в кухню... Тесно и душно показалось нам в этих лодках, после просторных комнат; темно при одной тонкой . стеариновой свечке после лампы; неприятно и неуютно. Но,
374
стерпится-слюбятся, говорит пословица. Я вышел из каютн на палубу, чтоб посмотреть, что кругом нас происходит. А вокруг нас стоял целый пловучий городок на лодках; на них гомозят китайцы; и, кажется, что находишься с ними в одном доме, разделенном тонкими переборками: людей наружи почти не видать, но всюду идет, говор, впро­чем сдеряшнный; плачут дети; кто-то кашляет на сосед­ней лодке удушливым старческим кашлем; солдаты китай­ской военной лодки, данной нам для конвоя, болтают между собою; а часовой на ней постукивает по временам в бара­бан; кто-то выкрикивает на берегу протяжным голосом,- караульщик, должно быть... Словом вся жизнь со всеми её нуждами, заботами, горем и радостями,-н даже школами для детей лодочников,-совершается тут, на этой реке, в этих лодках, и подобной ей по оживлению я еще никогда нигде не видывал.
Ночь стояла лунная, тихая. Реомюр показывал четыре градуса тепла. Да, это не наша зимняя ночь, не наш январь; однако, мы дрогнем от холода, потому что и обстановка не наша, не русская: у нас, может быть, теперь двадцать гра­дусов мороза; но в комнатам уж, конечно, не четыре гра­дуса тепла, а не менее двенадцати; в лодке же у нас всего лишь на градус теплее, чем наружи. Множество щелей в её будке пропускает ветер и в защиту от него, я устроил над изголовьем своей постели будку из китайского поход­ного полога, которым запасся на дорогу. Этот полог пред­ставляет весьма практичную выдумку китайцев. Он делается из бамбуковых палочек, скрепленных медными шарнирами и могущих удобно складываться или раскры­ваться. В последнем случае он представляет фигуру, какую мы получили бы, если бы поставили параллельно два раскрытых веера и соединили концы их палочек другими поперечными перекладинками. Этот остов обтягивается какоюнибудь материей, например, для зимы фланелью, а летомъ- газом или тюлем; в первом случае он защищает от холода, во втором от насекомых. Я раскрыл его только на половину, и прочно укрепил к стенкам каюты шнур­ками и таким образом был совершенно защищен от вредного влияния сквозного ветра. Матусовский, по моему со­вету, сделал тоже самое. Однако, несмотря на описанный комфорт, нам плохо спалось в эту первую ночь, проведен­ную в лодке: беспокоил нас и холодный воздух и шумъ
375
кругом нж соседних ио ди ах, на которых никогда, ка­жется, не засыпают все одновременно; беспрестанно будил барабан часового и ужасно надоедали доносившиеся откуда-то отвратительные завывания какой-то дудки или раковины, -я не мог узнать что это было, и только в первый раз слышал эти невообразимо противные фуки. Наконец, усталость взяла свое; но только-что мы с Матусовским заснули, как является казак н передает распоряжение начальника-вставать и тро­гаться в путь. Мы поднялись, но, открыв лодку, увидали, что на дворе была еще черная ночь.
- Куда же трогаться в путь? ведь теперь ночь... Как же я съемку буду делать? Что ты! Какой тут путь. Поди спроси, что тебе велели. Казак ушел и больше не возвра­щался. Подождав его, мы прилегли и опять заснули.
12 ЯНВАРЯ.
Сосвовский теперь, как видно, страстно желал скорее окончить путешествие и ужасно торопился ехать. Снова явился казак, еще до восхода солнца и разбудил нас, сказав, что сейчас все отправляются. Земля побелела на заре, как у нас бывает в начале сентября. Воздух сырой, холод­ный; неприятный полумрак окутывает землю.
Тронулись. Хозяин нашей лодки и нанятый им помощ­ник сошли на берег с открытыми головами и босыми но­гами, только на своих соломенных подошвах и, натянув бечеву, медленно потащили вперед нашу лодку; следом за нами подвигались и остальные три с своими рабочими. Не­смотря на свежесть воздуха и легкую одежду последних, они, пройдя немного, уже обливались потом, - так не легка, значит, повидимому, не очень тяжелая работа. Река, ни­когда не знавшая льда, бежит нам на встречу; по ней быстро идет вниз множество лодок; такое же множество медленно тянется по одному с нами направлению, борясь с быстрым течением воды. На высоких берегах виднеются непрерывные ряды домиков и некоторым из них грозит близкая опасность быть подмытыми водою и обрушиться в реку. Дома построены бблыпею частью из кирпича* а другие, победнее-из бамбука, гао-ляя и тростнику. Почва берегов серая; печальные виды одноцветны и незанимательны и их лишь несколько разнообразят стоящие кой-где на воввышевиях кумирни, да высокие каменные печи для обжигания кирпича, устроенные по берегам реки. Последние представ­
376
ляют нечто в роде больших кирпичных колпаков е четырьмя трубами по сторонам. Возле них виднелись ра­ботавшие китайцы.
Матусовский начал производить свою съемку, нанося на карту все изгибы реки и отмечая все, что находилось на берегах, при чем единственным помощником у него был казав Смокотнии, как переводчик. Мне же, видя в лодке, делать было нечего, и моя ученая деятельность еще не начиналась.
Около полудня лодочники остановились бливь одного се­ления, для отдыха и обеда и как только нащи лодки пристали к берегу, на нем тотчас собралась толпа ив местных жителей. Вое стояли чинно; на каждом лице было выражение интереса и даже удовольствия, с какими они раесматривап приехавших „ян-жень*,-т.-е. заморских людей. В толпе были разносчики, торговавшие равного рода съестными припа­сами и они все продавали нам охотно и по обыкновенным ценам. Мы купили земляных орехов, пресных лепешек и пирожков двух сортов: одни внутри с какой-то коричневой массой сладкого вкуса; другие с начинкой из листьев чесноку; пирожки, хотя и не особенно вкусные, но за не имением лучшего и они были хороши.
Пока мы стояли у берега, никто не выражал ни влобы, ни намерения оскорбить нас, но как только лодки отча­лили, ребятишки стали показывать нам кулави и кричать известные бранные слова - „ян-гуй-цзы"! Заморские черти! Так как на наших лодках находились печи, то мы могли обедать не останавливаясь;-требовалось только запасаться про­визией, а последнюю можно было найти почти в каждом селе­нии. Шли до вечера и характер реки и берегов был тот же, только река стала шире. Вскоре после заката солнца мы остановились на ночлег у селенья Цай-Дянь, расположенного при устье небольшой речки Скн-Хэ, где также стояла целая флотилия по преимуществу грузовых лодок.
13 ЯНВАРЯ 1176 ГОДА.
День такой же ясный и теплый; небо совершенно безоблач­ное; берега такие же монотонные и незанимательные, и я на досуге стал знакомиться с своими спутниками или даже сожителями, - т.-е. семьею лодочника. Открыв задвижное окно из нашей каюты в помещение, занимаемое хозяевами лодки, я стал рассматривать его устройство, хотя и чувство­
377
вал, что делаю нескромность, так как там была жен­щины. Эта часть лодки равняиаер лишь половине наше! каюты и притом была вдвое ниже, так что стоить в ней было невоаможно. Однако, такие миниатюрные размеры её не мешали помещаться в ней довольно многим, а ночью и всем десяти членам, или, вав китайцы говорят, „ртамъ"-семьи; и только в хорошую погоду мужчины спали не здесь... Не придумаешь и названия этому жилищу людей, но вот слова, ив которых можно выбирать любое: клетка, яма, каземат и самое по­четное -воморка. Так и будем ее называть. В этой же хоморке устроена печь, в которой для всех десяти „ртовъ" приготовляется обед... Читателю и не понять, где же она может комещатьсяи если я не скажу, что эта печь есть просто большой глиняный горшок, в боку которого, внизу, сделана дыра; - это топка. В верхнее отверстие вмазана глиняная труба, выведенная через крышу лодки; рядом с этим горшком стоит другой подобный и в него вделан чугунный плоский котелок;-вот и все. Около печи разве­шена и разложена на полках разная посуда и кухонные принадлежности. Во время топки печи вся иоморка очень часто наполняется густым, горьким дымом, от которого бедным людям и уйти некуда и он губит им глаза и легкия... Кто же эти десять уномянутых „ртовъ"? Мать лодочника, подслеповатая старушка, почти не сходившая с места, но не по болезни, а потому, что сойти некуда. Она называется „почтенная бабушка" (лао-тай-тай). Жена лодоч­ника, лет сорока на вид; старшая дочь, девушка лет двадцати, которая из скромности или дикости спрятала свое лицо в колени и все время проси дела так, не шевелясь, пока я смотрел в окно; вторая дочь, лет семнадцати, иногда управлявшая рулем; четверо меньших детей, кото­рые все имели на лице следы тольхо-что перенесенной оспы. Они лежали больными, разумеется, здесь же, в этой самой лодке... Хороша эта больничная палата?!.. А ведь все выздо­ровели... Мои наблюдения видимо стесняли взрослых жен­щин, н я торопился закрыть окно, чтоб не тревожить их и освободить несчастную дикарку из её согнутого, неподвиж­ного положения с лицом, спрятанным в колени. Итак, вот какова обстановка семьи безземельного и бездомовного гражданина Китая,-лодочника. Подробности их жизненного комфорта дорисуйте сами н«вы наверно содрогнетесь.
Во время обеденной остановки, разумеется, там где при­
378
шлось, я вышел на берег и скоро должен был сбросит с себя меховое платье, в кдтором в лодке сидел, же чувствуя тягости или жара; здесь же на солнце температура доходила до 21* В. тепла. Вблизи, на возиышенном берегу находилась одна из упомянутых печей для обжигания кирпича и я ииднялся в ней, потом по шедшей вокруг тропинке взошел на её верхнюю площадку, где стояла вода. Эту воду китайцы пропускают внутрь печи, где она превращается в пар, который изменяет свойства кирпича, делая его из крас­ного серым я придавая необыкновенную прочность. Внутри печь была пуста и теперь, повидимому, служила приютом каким-то китайцам. Один из них сидел возле лужи и мыл себе ноги; другой просто лежал и грелся на солнце. Я поздоровался с ними обыкновенным приветствием:
- Хао, бу-хао? Чы-лё-фань-лё?-Буквально значит,-хо­рошо, не хорошо? Ьли-ли вашу?
»ели, ели,-ответили они с добродушной улыбкой и в свою очередь осведомились у меня о том же.
Окрестность, открывавшаяся глазу с возвышения, на ко­тором я стоял, представляла равнину с черными иля зе­ленеющими полями; по ней извивалась река, оживленная мно­жеством лодок; а по берегам тянулись деревни, окутан­ные кустарниками и деревьями. На юге виднелись вдали туманные невысокие горы, называемые туземцами Чэн-ТоуШань. Почва берегов песчаная, очень рыхлая и постоянно подмывается множеством родников, бегущих с берегов в реке. В лужах стоячей воды и в воздухе, здесь, как видно, никогда не прекращается органическая жизнь: в воде растет яркозеленая водоросль и вьются личинки ко­маров, а над водой с шумом носятся мухи. Из птиц видны только черные вороны с белыми ошейниками, кор­шуны да сороки. По крайней-мере на реке и берегах дру­гих нет. Вчера видел журавлей, высоко пролетевших над нами, да стадо диких гусей, штук в двадцать. Жи­вотных вообще мало; за то люди встречаются буквально на каждом шагу; они или стоят на берегу группами, или идут каждый по своим делам, неся разные предметы в роде корзин, паланкинов и ящиков; по реке везут товары в лодках; во многих местах происходит переправа че­рез реку. Когда я стоял на берегу, ко мне с осторож­ностью подошли два мальчика лет десяти-двенадцати; я за­говорил с нимн по-русски; они ответили что то по Китай­
379
ски хотя говорили громко и, повидимому, смело, но н& их лицах ясно выражался страх, а е новях была за­метна готовность каждую минуту удрать без оглядки; каждый мой шаг по направлению к ним, каждое мое движение заставляли их вздрагивать или прятаться друг ва друга, а иногда пускаться от хеня бегом.
Когда я етцдл е ними, к иам подъехал пожилой китаец верхом на буйволе, остановился и стал модна глядеть на меня. Буйвол вообще животное кроткое, невоз­мутимо-спокойное и до того смирное, что маленькия дети сплошь и рядом беззаботно разъезжают на йен верхом. Но тут, постояв минуту передо мной, он приподнял голову, начал усиленно втягивать ноздрями воздух и с шумом выдувать его обратно, широко раскрыл глаза и осматривал меня пугливо и сердито. Он, очевидно, узнал во мне ино­странца и беспокоился... Как это странно!
Не знаю, что стал бы он делать передо мною или со мной, еслиб я еще оставался тут, но меня позвали на лодку, потому что лодочники пообедали и собирались идти. Сегодня прошли 30 верст и характер реки и -берегов ва этом пространстве один и тот же. Остановились на ночлег и е военной лодки сделали выстрел ив пушки, потому, как объяснили нам, что в вдешних местах есть разбойники, промышляющие иногда грабежом на лод­ках, которые останавливаются на ночлег,-так чтоб при­стращать их. Наконец везде погасли огни; барабан про­бил вечернюю зарю, также как у нас в 9 часов; люди забрались в лодки и замомкли; только где-то слышался сдержанный разговор китайцев, да стоны н оханья одного старика, рабочего на соседней лодке. Незавидную долю по­слала судьба этим бедным труженикам; они целый день тянут бечеву или работают веслами и получают за это от 10 до .15 коп. в день и пищу, состоящую из несколь­ких чашек вареного рису. И они еще благословляют небо, когда есть работа, а то без последней положение становится еще хуже, если про черный день не сбережено нескольких сотен чох. Хорошо еще, что живут они в таком благо­датном краю: у нас разве в августе бывают такия ночи, как здешния январьские. Хоть одежд не требуется много.
380
Машнм еик*ѵя> ям»
Проезжаемые места доданы быть очень красивы в лет­нее время, когда деревья, растущие вдееь в большом ко­личестве по берегам, бывают одетя зеленью. Селения по­чти не прерываются и прежде я еще не вндывал вне го­родов такого множества человеческих жилищ, зараз от­крывающихся перед главами. Река Хань-Цзян называете! вдееь уже другим именем,-Сян-Хо,-что в Китае во­обще бывает очень часто; так что иногда одна и таже река косит в равных участках до десяти различных назва­ний, что,'вероятно, во вреня оно бывало н во всех стра­нах, когда сообщения были плохи и люди жили более равъединенно.
На солнце 24° R. тепла. Ветерок едва чувствителен; мы подходим в городу Хань-Чуань, стоящему на берегу, значительно поднятом над уровнем реки; так по врайнеи мере кажется теперь, вследствие низкого стояния воды, ка­кое обыкновенно бывает в виннюю пору года. Быстрота, с какою местное население узнает о нашем приезде, просто изумительна. Точно испуганные чем-нибудь бросают оик свои мирные занятия и бегут со всех ног с крутого бе­рега к реке, к нашим лодкам. Слова: ян-жень! (за­морские люди) летят вперед нас и не успеют наши лодки причалить к берегу, как на нем уже стоит толпа муж­чин, детей обоего пола, и старух, стоящих обыкновенно несколько в стороне. Раньше всех прибегают мальчишки; за ними сходятся поснешным шагом или бегом взрослые ипочтенные обитатели деревни; потом плетутся дряхлые старики, и ковыляют на своих ножках женщины. Иногда какая-нибудь дряхлая старушонка смотрит на диковинных людей тоже с увлечением, стараясь как можно шире рас­крыть свон полуугасшие глаза. Никогда она не видала рус­ского офицера, а тут вдруг Господь сподобил увидать. Брови подняты, рот раскрыт, все лице оживилось, но не на долго; и выражение интереса очень быстро сменяется не­штатным гневом. Иногда в обществе старух бывают и ц^лодые женщины, более или менее нарядные, с брасле­тами и кольцами на руках, в платьях ярких цветов, зеленого, розового, голубого или светло-лилового, и непременно с маленькими ножками.
Наше появление всюду возбуждает большой интерес и сколько оживления, предметов для разговоров и споровъ
381
привозим мн с собою в каждую деревню! Праздник на* стоящие, и разговор идет исключительно о проезжающих ино­странцах. Каждый спешит посмотреть на них, старается все подметить, ничего не пропустить и втихомолку идут рас­проса - кто такие заморские люди, худа и зачем едут? Лодочники и солдаты военное лодки, гордые тем, что они находятся с нами в таких близких отношениях, удовле­творяют любопытству спрашивающих, объясняя, что вто яулюсы (русские), проезжающие из Пекина в свою землю*.
Я подозвал в себе из толпы продавца хонфект, взял одну и стал рассматривать. Слышу в толпе сейчас за­говорили: яТа-бу-сйо-ды!“ (Он не знает, что вто такое), и стали смеяться. „Это едят! Можно есть! Попробуй!”-весело горланило несколько голосов. Я попробовал и похвалил, хотя коифектн были не очень вкусны, но и не особенно противны. Я начал оделять ими мальчишек и в толпе по втому по­воду поднялись веселый шум, крики и смех; руки подня­лись кверху и потянулись ко мне; брали хонфекты и ели без какого-либо выражения благодарности, так как бла­годарить за всякую безделицу, как принято у нас, в Китае, -ятой стране церемоний,-не в обычае.
Продавец подал мне еще пригоршни хонфевт; я роз­дал; потом еще и еще. За все он спросил двести чох и я велел вазаву, бывшему нашим казначеем, отдать; но ка­зак нашел, что итого слишком много и дал ему только сто, сказав,-будет с тебя и итого. Ладно, - ответил тот и взял, с такой улыбкой, которая ясно говорила, что он доволен продажей, а сто чох по местному курсу со­ставляли на наши деньги менее гривенника.
Когда я потом стоял на лодке и, куря сигару, рассма­тривал толпу, около меня совершенно неожиданно явился один незнакомый витаец и вознамерился взять у меня си­гару прямо иво рта. Я знал, что подобная бесцеремонность отнюдь непозволительна даже с точки зрения азиатской патриархальности, и потому атот поступок показался мне умышленною дерзостью, желанием доказать товарищам, что нетольхо бояться, но и церемониться с заморсвими чертями нечего. А может быть, и просто сигара уж очень заиндо-; ресовала его, кав невиданная вещь. Я спокойно отвел руху и только сердито посмотрел на него, как он тотчас ушел и, перескочив, на соседнюю лодву, где находился Боярский, в одно мгновение вырвал у него сигару и также
382
быстро возвратился ив берег. Тут стало ясно, что он был командирован соседями в качестве охотника с поручени­ем во что бы ня стало добыть сигару. Он покурил ее сам, потом передал соседу, тотъ-своему и т. д. Сигара пошла по рукам, переходя нео рта в рот. Многие от неё раскашлялись; другие плевали и почти все делали гримасу, -табак, очевидно, показался им слишком крепким.
После обеда мы пошли дальше. Река стала шире; виды красивее; количество деревьев, окутывающих селения те­перь еще увеличилось; а на горизонте стали показываться синеватые холиы. В сумерках остановились на ночлег. Матусовский вышел на берег, чтоб произвести измерение ширины реки; я пошел с ним и по пути спрашивал на­звания стоявших у берега деревьев. Спросил одного про­ходившего мимо китайца, потом другого; оба назвали оди­наково, только произносила различно,-ян-хю или ян-сю, (т.-е. ян-шу- тополь). С военной лодки снова раздался пу­шечный выстрел и забили зарю. Наступила ночь тихая и теплая. Мы порядочно устали и хотелось скорее улечься спать, но крик и плач больных детей на нашей лодке, да ба­рабан караульного, который постукивал в него целую ночь, минут через пять, так надоедали, что я, наконец, стал затыкать уши ватой, чтоб несколько оглохнуть, и это средство оказалось очень действительным, а то, бывало, целую ночь заснуть не можешь.
15 ЯНВАРЯ.
Путешествие наше, как и читатель, вероятно чувствует, пока не особенно занимательно. Во-первых, природа реки и берегов очень бедна и однообразна, а во-вторых, и самый способ нашего движения таков, что много интересного не узнаешь и не увидишь: мы целый день сидим в лодке и выходим на берег лишь на несколько минут, и не там, где стбнт выдти, где есть что-нибудь интересное, а там, где застанет час обеда лодочников, да на ночлегах. Без сомнения, здесь можно было бы найти много занимательного и узнать много полезного, если бы иметь при себе хорошего переводчика и останавливаться хоть на несколько часов в местах заслуживающих внимания. Теперь же за целый день нашему наблюдению были доступны только голые песчаные берега и то с лодки, да эта последняя; но на ней самыми интересными предметами были люди, а как было с ними
383
ворить! Приходилось поневоле довольствовати! только сорцанием, да собственными догадками.
Ну, будем созерцать и догадываться. Жизнь этих людей иедставлялась мне чрезвычайно печальною: вся она прохоит на этой реке, в этих лодках; в них они родятся ребятами, пока не умеют ходить, ползают по её верхней илубе. Мальчики, когда подроетут, начинают помогать цу, тянут лямку, как и он, или работают багром, по­м сами становятся отцами и продолжают ту же работу ии помощи свойх детей, и так далее. Таким образом ии все дни своей жизни измеряют тяжелыми шагами эти исчаные берега. Но девушки и вообще женщины, может быть, этому завидуют, потому что они совсем лишены движея; они никогда не выходят из своей комеркй. Праздные, гтому что для них нет подходящих запятий и неграмотные, иротают они свой жалкий век, но зная нв радостей, ни Пересов, ни игр... Где же двигаться в лодке! Не ужасно-ли го! А такой участи подвергаются в Китае целые миллионы итей и женщин.
ие янвям.
Когда мы прошли небольшое пространство, подул попут­ай ветер; люди тотчас убрали бечеву, перешли с берега и лодки и пошли под парусами, открыв их только на (ну треть. Они отдыхали и радовались тому, что ветер иял на себя их работу. Он усилился и лодки шли ходко; >да точно кипела вокруг их, как в котле и мы могли бы (елать сегодня хороший переход; но Соеновский ушел на готу и мы вскоре принуждены были остановиться. Небо ало пасмурно н в воздухе холодно. Собравшиеся на берегу тайцы, хотя и одетые в ватное платье, вжились от хо>да; у многих из них были надеты оригинальные науш* вкн, представляющие плоские крышечки, подбитые мехом и девающиеся на самые уши, как на вешалки. Толпа согояла, судя по платью, все из бедняков, да и на вид (ешние жители большею частью нездоровы, худы и слабы.
Дождавшись возвращения Сосновекого, пошли дальше и мько-что наши лодки отплыли от берега, как толпа, э этого смирная, и, как казалось, почтительная, вдруг ьеразилаеь криками, между которыми преобладающими были гова-язаморские черти*; но я видел что кричали почти Ыьчишки. Теперь они очень храбро выступали вперед и
384
грозили нам кулаками. Тоже сделал и один вврослый, какой-то оборванец. Остальные продолжали стоять покойно и смотрели нам вслед...
Режа стала делать жастые изгибы, хотя характер её н её берегов не изменялся, - пусто, серо и невесело. Вскоре мы повернули к северу и ветер перестал помогать лодоч­никам; они опять надели через плечо, словно орденские ленты,. свои лямки, спрыгнули на берег и, согнувшись, за­шагали опять, натягивая бечевы. Галки етае* носились вы­соко над рекой, как они обыкновенно летают перед холодной порой или снегом. Но здесь, вместо снежной ме­тели, ветер нес мелкую песчаную пыль, наполняя ею маши лодки, покрывая густым слоем все, находящееся в них и засыпая ею чай и кушанья, которые от песку трещали на зубах Мы остановились для обеда у большего села СяньТоу-Чжфнь, которое расположилось на самом краю обры­вистого берега, так что его крайняя улица идет не по земле, а устроена на подмостках! У села стояло множество лодок, возле которых мы проходили и нам была видна вся происходившая на них жизнь. Женщины шили или стряпали обед; мужчины обедали, жадно истребляя рис, торговали рыбой и зеленью, или няньчили детей. Дети по­старше играли или ползали на крышах лодок; тут же по лодкам шныряли собаки, живущие на них в качестве караульщиков. Эти собаки свободны, а дети сидят на при­вязи, потому что у каждого яэ них вы видите вокруг туловища веревку, дающую ему возможность ползать по крыше лодочной каюты, а другим концом привязанную к чемунибудь прочному. Эта предосторожность необходима на случай беспрестанно случающихся падений их в воду: упавшего не­медленно вытаскивают эа веревку н водворяют на преж­нем месте, в большинстве случаев предоставляя ему са­мому утешаться и обсушиваться, впрочем, когда в воздухе тепло; а в холодное время переменят платьишко, есть есть.
Я уже начинал приобретать кой-какие сведения в ки­тайском языке, мог кой-что спросить, например, что тн ешь?-вопрос, который в Китае представляет только учти­вость. И я, проезжая совсем близко мимо обедавших на своих лодках китайцев, предлагал им втот учтивый вопрос, на который не только всегда получал ответ, но мог и убедиться в том, что меня не обманывали, так как они, ответив, сейчас же показывали и чашку с ку-

Jbtr ЛfatxrftfrtMHtw
385
шаньем, которое они ели через её край, помогая себе палоч­ками. У некоторых, кроме рису в чашках, находилось мясо, рыба, капуста, бамбук, гороховый кисель, лук или редька. Все жители села были на улице; тут они работали, тут обедали; а праздные проводили свой досуг, спрятав руки в широкие рукава и посматривая на проходящих. Вот, прошла свадебная процессия. То была маленькая деревен­ская свадьба: два человека шли впереди, шагах в двад­цати и стучали в медные тазы; га ними двое несли боль­шие фонари на высоких палках; шагах в двух позади их четыре человека, в сопровождении мужчин и женщин, несли нарядные, наглухо закрытые носилки, в которых сидела, в совершенной темноте, виновница скромного тор­жества-невеста; на некотором расстоянии за ними следо­вали еще четыре человека, несшие в трех или четырех сундуках свадебные подарки... Однако четыре сундука с подарками! подумает читатель; зто очень много для скром­ной деревенской свадьбы... Да, но дело в том, что в Китае и эти вещи, подобно всем другим, также берутся на про­кат, т.-е. чтобы их только видели на улице, когда про­цессия проходит.
Отправились дальше. Берега реки становятся оживленнее и густота населения начинает поражать: не успеет одно селение кончиться, как начинается другое; по берегам по­стоянно идут люди и несут что-нибудь. Вот опять сва­дебная процессия; там еще „драгоценные носилки“, т.-е. с невестой, переправляют в лодках через реку. И еще не­сколько свадебных процессий встретили мы сегодня... Что за странность! Отчего их так много в один день? Оттого, изволите видеть, что этот день, (21 день 1-й луны), считается в Китае счастливым днем для бракосочетаний... У китайцев не меньше суеверий, чем у европейцев, и они будто бы внают разные счастливые дни, для разных предприятий. Так, есть дни, в которые „небо милости оказываетъ*, во­обще; дни счастливые для хлебных магазинов, для бра­ков, для отправления в путь, и т. п.
и ЯНВАРЯ.
Ночь была свежее: ветер сильно волновал реку, качал лодку и стучал снастями. В 8 часов утра, в каюте было лишь 2е тепла, а наружи 1°; но мы уже привыкли находиться постоянно на воздухе, одеты были тепло и потому не зябли;
П. Я. ШКЖЦК1&. 'Я*
386
но погреться не мешало, и я пошел с казаком Степановым пешком вдоль берега. В тех местах, где река делала нзгиб, мы шли прямо, следовательно удаляясь от неё, и проходили черев расположенные здесь селения и окружаю­щие их поля. Симпатичные маленькие домики, сплетенные из бамбука или обмазанные глиной, с гладкими соломен­ными крышами, отенфнные кустарниками и деревьями, раз­бросанные в беспорядке среди маленьких полей н хоро­шеньких крошечных огородов, уже велвнешних разными овощами, напоницали мне наши тонущие в зелени украин­ские села. Солнце светило ярко, и все обитатели этик ма­леньких домов, находились на открытом воздухе; вну­три их хлопотали по хозяйству только женщины. Старики няньчили маленьких детей; взрослые занимались кой-чем или грелись на солнце и болтали между собою.-На расстав­ленных возле домиков столах, была разложена хлопчатая бумага, которую колотили смычками; на циновках просуши­вались зерна гао-лян (сорго), а также пшеницы и рису.
Неожиданное появление нас двоих на улицах этих селений, было для их жителей почти чем-то сверхъесте­ственным: так мало ожидали они увидать когда-нибудь у своих домов двух, неизвестно откуда и куда проходящих, человекъ-не-китайцев. Поражение их было велико; но все обходились с нами очень вежливо и некоторые даже усердно упрашивали зайти к ним напиться чаю, что я с удоволь­ствием сделал бы, если бы не торопился... Когда большой толпы нет, как здесь например, тогда любопытство ки­тайцев вовсе не тягостно для путешественника; мне даже приятно было доставлять им невинное удовольствие посмо­треть на себя, на что-нибудь новое, например, в роде русского романовского полушубка, высоких кожаных са­пог и т. п. И никогда, я думаю, этот полушубок, и коро­лёвские сапоги, не удостоивались такого внимания и не за­служивали стольких похвал, какими осыпали их китайцы. Они ходили кругом меня, поднимали полы, трогали руками мех, кожу, воротник, дотрогивались до сапог, постуки­вали по ним ногтями и испытывали мягкость кожи. Они весело болтали, беспрестанно на разные лады хвалили мое платье и бывшие со мною вещи, и охотно сообщали все, о чем их спрашивали; но в сожалению, я не многим мог вос­пользоваться; а в голове роились тысячи вопросов; торо­питься так не хотелось. Хотелось изучать и природу, и лю-
387
дфй, я условия их жизни; заглянуть в их духовный мир; но для этого нужно держаться латинского правила, поспе­шай медленно, а мы поспешаем очень быстро. Но почему? Куда? На основании каких соображений? Мы ничего не знаем.
Миновав селение, мы шли по уединенной тропинке, про* бираясь между полями к реке, где должны были встре­тить наши лодки, как с нами повстречался один китаец; Он нес кувшин водки, и вел поросенка за веревочку, продетую сквозь его ухо. Эти водка и поросенок, предна­значались для предстоящего праздника Нового года, и обла­датель этих скромных даров мира сего, повидимому, был очень доволен своей судьбой, хотя его бедная одежда обли­чала весьма небольшой достаток. Он самым любезным образом поздоровался с нами, и с сияющим лицом ука­зал на кувшин и поросенка, как бы говоря: вот мы ныньче как!-Он так был рад, что забыл даже о страхе, который должен был испытать, встретившись с нами один в открытом поле. Мы спросили у него, как нам ближе пройти к реке, и он не только объяснил нам, но весело и любезно предложил дойти вместе с нами; но мы, по­благодарив, отказались, не желая обременять его напрас­ным трудом.
- Редко у нас бывают заморские люди, - сказал он.
- Оттого редко,-отвечал я,-что вы сами не хотите, чтоб они к вам приезжали; ваши люди все бранят их заморскими чертями.
- Э, нет, нет,-заговорил он поспешно,-неправда, мы любим иностранцев; хорошо, когда они приезжают; иностранцы -хорошие люди!..
Это отчасти значило, что он ни откуда ни расчитывал на подкрепление, и потому чувствовал себя в нашей власти. Вдали показалось несколько человек, китайцев, которых наш собеседник не утерпел, чтоб не подозвать; он из­вестил, что тут заморские люди, и звал скорее приходить смотреть на них. Те подошли ускоренным шагом, и пре­дались молчаливому созерцанию; потом их заинтересовало мое писание, и я понял из их разговора, что им хоте­лось попробовать, как пишут«иностранной кистью8, т.-е. карандашом. Я предложил его и свою книжку; но никто не решался взять их, за то каждый ободрял своего соседа и советовал ему попробовать. Наконец, один мальчуганъ
388
лет тринадцати, рискнул, взял карандаш написал на моей книжке два иероглифа и прочел их вслух, - „Тянь, Ди!“ (небо, вфмля). При этом он указал на них пальцем. Он ничего не хотел сказать этими словами, а написал их потому что, вероятно, не давно научился им. С них, кажется, начинаются китайские азбуки.
Мы мирно расстались с собеседниками и пошли своей до­рогой, спустились к берегу и, сев в стоявшую тут малень­кую рыбачью лодку, переправились на ней на проходившую в это время военную лодку, командир которой пригласил нас в свою каюту и стал предлагать обедать, или выпить чаю; когда же мы отказались, он велел подать трубку, но и это предложение было отклонено нами, потому что вовсе не было охоты курить промасленный табак, употребляемый китайцами, да еще из чужой трубки. Вскоре мы остановились для обеда у селения Хуан-Коу. Народ собрался поглазеть на нас и, когда на берег были выброшены, завернутые в бумагу, не нужные обрезки остатка окорока, этот сверток быль по­спешно поднят китайцами и тщательно рассмотрен; вет­чина была попробована, и потом долго шел разговор о том, чтб это за мясо; решили, что ветчина, что хорошая ветчина и что ветчина иностранная такая же, как китай­ская, (с чем однако я не могу согласиться, ибо китайская гораздо хуже, очень суха и недостаточно жирна).
День был превосходный, тихий, ясный и теплый. Облитая и согреваемая солнечными лучами толпа мужчин, женщин и детей стояла на берегу против наших лодок и, каза­лось, с выражением сожаления, что мы мало гостили у них, провожала глазами наши отплывавшие лодки. Когда мы отошли шагов на двадцать, толпа тронулась и стала расходиться, но вдруг кто-то громко крикнул и, этим криком мгно­венно заразил всех желанием просто погорланить, без всяких враждебных намерений; все пустились бежать по берегу вслед за нами, крича, припрыгивая и играя. На этот раз даже обычной брани не было слышно. В толпе я заметил одного китайца без правой руки, но, к сожа­лению, не мог узнать, где и как он лишился её, потому что мы отошли уже далеко; я бы вернулся, да начальник наш все торопил идти как можно скорее, точно мы рассчитывали на приз за скороходство. Вопрос же об отня­той руке потому интересовал меня, что китайские врачи - вообще врачи плохие и еще более плохие хирурги; они вовсе
389
не умеют отнимать больших членов, и даже по прин­ципу не делают ампутаций, чтобы не обезображивать тела, считая это большим грехом для пациента против родителей.
На закате солнца, мы приближались к селению ЮйЦзя-Коу. По-нашему, это-город, и по величине и по числу жителей, которых здесь, говорят, более 10,000, а по вдели нему-село или пристань. Множество лодок, больших и маленьких стояло здесь у берега, тесно сбившись в один пловучий городок, в котором совершалась своя отдельная жизнь, почти незивисимая от земли, так как обитатели лодок, и то лишь мужчины, сходят только для закупки съестных припасов, да для бритья своих голов, чего, замечу кстати, китайцы никогда не делают сами, ни себе, ни друг другу, как бы они бедны ни были, потому что у них профессия цирюльников считается делом позорным. Может быть, это воззрение установилось во время бно, когда головы брились по приказанию, в знав выражения верно­подданнических чувств новой династии (маньчжурской): в то время, следовательно, цирюльники являлись до известной степени палачами. Ведь, до владычества маньчжуров ки­тайцы голов не брили и косы не носили, а просто длин­ные волосы.
В селе Юй-Цзя-Коу, когда мы подошли к нему, ки­пела жизнь, выражавшаяся движением множества людей, сновавших в разных направлениях и тысячами разнооб­разных голосов и звуков, сливавшихся в один общий гам, или как бы жужжание пчелиного роя. Наши лодки вместе с другими, чужими, которых не мало пришло одно­временно с нами, пристали к берегу, бросив на него якоря. Тотчас же по всей набережной разнеслись, как будто сигнал военной тревоги, слова „ян-жень*! (замор­ские люди). Этот сигнал мигом собрал огромную толпу и выстроил ее амфитеатром перед нашими лодками, палубы которых превратились в театральные сцены, а мы-в акте, ров; зрителей же собралось столько и они удостоивали нас такого напряженного внимания, что нам могли бы позавидо­вать в этом отношении самые крупные знаменитости сце­нического искусства. Но нам вовсе не льстило это вни­мание и мы с наслаждением остались бы наедине с са­мими собою. Да как прогнать толпу? Для этого не суще­ствует никакой возможности или это осуществимо при помощи вооруженного отряда человек во сто. Прогоняемые властью
390
или страхом с оного места, люди только переходили на другое; убывая на одом фланге, толпа в тоже время росла и усиливалась на другом; прогоняли одного, а на его место являлось пять. Здесь уже было получено извещение о нашем прибытии и черев несколько минут по приезде п нам явился чиновник местной полиции и спросил, когда мы прикажем прислать солдат для ограждения нас от до­кучливой толпы. Солдаты скоро явились, однако толпа, не­смотря на все их усилия, не убавлялась; за то она стала гораздо смирнее.
Положение путешественника к Китае, находящагося на лодке, весьма выгодно: он во-первых, остается на ней от­носительно покойным, недоступным по крайне! мере для толчков и осязательного исследования крайне бесцеремон­ных зрителей; во вторых, последние остаются перед его глазами не только целыми часами, а целыми днями, с ран­него утра до глубокой ночи, как на сцене; только смотри и изучай.
Отоя на палубе своей лодки перед толпою китайцев, по крайней мере в полторы тысячи человек, я стал вы­бирать и рисовать в свой альбом наиболее типичные фи­зиономии. Они тотчас догадались, что я делаю, и любопыт­ство их было доведено, просто до степени страдания; они стали подниматься на носки, взлезали на что было можно взлезть, чтоб заглянуть в мой альбом, хотя сами, вероят­но, были убеждены, что с берега ничего увидать нельзя. Испробовав все средства и убедившись, что все напрасно, они стали просить меня показать рисунок ям; наконец один не вытерпел и быстро взошел по положенным сход­ням на лодку.
„Что вам угодно?-спокойно спросил я его по-русски. Он смутился, испугался, неизвестно чего и, быстро повер­нувшись, сбежал по той же доске обратно на берег и за свой неудачный поход подвергся веселому осмеянию своих собратий. Новых попыток являться на лодку не было и я про­должал набрасывать то того, то другого. В толпе между тем появились продавцы мяса, хлеба, зелени и они не толь­ко охотно продавали все, что было нужно, но даже навязы­вали, так как нам они вероятно продавали свой товар с несколько большим барышом, хотя все казалось нам необыкновенно дешевым. Многое, впрочем, и нам продава­
391
лось по той же цене, как и всем *), так что наш ка­зак не раз восклицал в таких случаях:
Это, ваше в-диф, какой-то безгрешный народ!..
Здесь была назначена дневка с целью производства астро­номических наблюдений.
17 ЯНВАРЯ.
Утро. Солнце только что восходит; над рекой лежит густой туман; в воздухе свежо. Жители Юй-Цзя-Коу дав­но проснулись, работают, бегут по равным делам или стоят праздные на берегу и глазеют на наши лодки, под­жидая нашего выхода; на селе раздаются говор, звуки мед­ных тазов и тарелок, свист и трели птиц, по преиму­ществу скворцов, во множестве и совершенно смело летаю­щих вблизи домов и людей, а также по самым лодкам. Все эти звуки общим хором наполняют всю окрестность.
Я сошел с Матусовским на берег. Он измерял ширину реки, а я осматривал набережную селения. Одного китайского солдата при нас было совершенно достаточно, чтобы следовавшая за нами толпа держала себя почтительно и не мешала нам. Ну, с солдатом так,-думал я,-но ведь нельзя же всюду и всегда таскать с собою солдата; надо попробовать одному ходить по улицам и отправился внутрь селения один. Пройдя через узенький переулок, вы­ходивший на набережную, я очутился на главной улице, ко­торая идет параллельно с последнею. Вид её с её лавками и снующим населением был похож на всякую другую улицу китайского городка. Мое появление в европейском костюме тотчас обратило на меня внимание туземцев и то обстоятельство, что я был один, без провожатого и стражи, кажется произвело на них хорошее впечатление. Они и удивлялись моему появлению и рады были посмотреть на меня вблизи.
„Ян жень! Ян жень?"-Иностранец?! - вопросительно восклицали они вслух, как бы не доверяя своим глазам и желая слышать подтверждения других; и всякий, кто был свободен, отправлялся следом за мною, постепенно увели­чивая мою свиту. Некоторые из свитских потихоньку дотрогивались сзади до моего полушубка; другие, крича во всю
♦) Нирнмир гиигь нп цвжи (около полутора нашего фунта) редысн стоят 4 чоха ые '/» *оо. Полтора фунта дровъ-8 чоха. Дрова продаются на вес!
392
глотку, навещали, судя по силе крика, всех жпелей всего селения, о том, что „заморский человек идетъ".
Купцы смотрели, но из лавок, вероятно из осторож­ности, не выходили. Какой-то мальчишка толкнул меня сзади, не знаю умышленно или нечаянно, и на него тотчас строго закричали, и, должно быть, в сильных выражениях, потому что китайченок сейчас же удрал домой. Потом ко мне подошел один молодой человек, одетый лучше других и обратился было с разговором, но я ничего не мог по­нять, что объяснил ему знаками и продолжал идти своей дорогой. Но люди, находившиеся возле меня и слышавшие ска­занное им, вдруг заговорили с одушевлением, показывая что-то руками все по одному направлению. Я вслушался, но не мог поймать ни одного знакомого мне слова и, не понимая в чем дело, что они мне хотят растолковать, все иду вперед. Тогда они пристали сильнее и еще усерднее и громче объясняли мне что-то. Я позволил им вести себя куда онн желали, и через минуту, взглянув по указанному направлению, увидал на маленькой площадке в стороне от улицы стоявший стол, а на нем как бы модель воен­ной лодви, около сажени величины, но весьма грубой работы. На эту-то лодку им и хотелось обратить мое внимание, по­казать мне это чудо искусства.
Я подошел к ней и мне объяснили знаками, чтоб я посмотрел в стекла, представлявшие люки на боках лод­ви. Я догадался, что это панорама, в роде тех, какие по­казываются у нас в небольших городах, по преимуще­ству на ярмарках и обыкновенно в сопровождении разных объяснений, прибауток и рифмованных рассказов. Тут находился и счастливый обладатель зтого чуда, собиравший убогия копейки с любопытных зрителей, и вероятно фтим поддерживавший свое существование.
Впрочем зрителей не являлось вовсе,- должно быть они уже все переглядели в таинственные люки и наизусть знали что за ними скрывается. Им хотелось теперь поделиться со мною своими впечатлениями. Хозяин панорамы в свою оче­редь весьма любезно предлагал мне насладиться скрывае­мым внутри лодки зрелищем; но со мной по обыкновению не было денег и я объяснил ему это словами и знаками. Не знаю, понял ли он меня или нет, и, сказав что-то в ответ, заставил смотреть в отверстие, находившееся в передней части судна. Я повиновался и увидал неинте­
398
ресный театр марионеток; но все похвалил, как умел, и поблагодарил его известным жестом складывании рук у своей груди. Я хотел прислать ему денег по возвращении на лодву, но он ни за что не хотел принять их. Воз­вращаясь к своим лодкам, я пошел другой дорогой че­рез узкий переулок, оказавшийся чрезвычайно грязным; воздух в нем по известной причине был ужасен.
Спуск к реке в этом месте был так крут и не­удобен, что не будь тут вбито каких-то столбов, мне бы пожалуй пришлось вспомнить об известном способе ка­танья с ледяных гор, который называется „сами по себе1*, т.-е. по-просту сесть и съехать; но по этой дороге еже­дневно проходит множество людей, отчего я об этом и упоминаю. Стоявшая на берегу перед лодками густая толпа китайцев расступилась, чтоб пропустить меня, что было сделано не столько из почтения, сколько вследствие непо­нятного страха, внушаемого им видом иностранца. Но, как ни силен был этот страх, любопытство одерживало над ним верх, и толпа так стала надоедать нам, что мы решились перейти от села к противоположному берегу; что и было сделано.
Ширина реки против Юй-Цзя-Коу около 120 сажень- значит с одного берега на другой не много видно; тем не менее толпа еще долго после нашего отплытия не рас­ходилась. Противоположный берег у того места, где при­стали наши лодки был пустынен и тих; ни одного до­мика не видно вблизи; нигде не заметно и одного чело­века. Но не более как черезъ* пять минут на возвышен­ной части берега уже стояло человек до двадцати китай­цев и вскоре потомъчисло их возрасло до сотни, если не более... Эти люди точно из земли выростали. Они прихо­дили Бог-весть откуда, из ва высокого вала, тянувшагося вдоль берега; другие, как бы соскучившись без нас при­плывали с той стороны т.-е. ив оставленного нами села.
Впрочем, тут зрители вероятно не чувствовали себя до­статочно в силе и не мешали нашим занятиям, хотя при нас на берегу находился только один конвойный солдат из местной полиции; на них, очевидно, внушительно дей­ствовала сопровождавшая нас китайская военная лодка. Меж­ду зрителями здесь находилось несколько женщин, и одна девушка, лет семьнадцати, очень хорошенькая собой. В би­нокль можно было хорошо видеть её лицо, которое мне хо­
394
телось нарисовать в альбом; во она, заметив, что я смо­трю на нее, спряталась га других, а потом и совсем ушла с несколькими женщинами; я смотрел ей в след; она и это заметила и несколько раз оборачивалась* и оста­навливалась-почему и зачем, кто ее знает. Простое лп любопытство одолевало и ее, как других; приятно ли et было, что на нее смотрят; сознавала ли она свою красоту и дозволяла любоваться ею,-не знаю. Красавица скрылась.
Побродив по берегу, собрав кой-какие растения и взяв образцы здешней почвы, я поднялся на верхнюю площадь берега, на хоторо* расстилались поля, а за ними шагах в трех стах от реки тянулся паралельно et гемлянои ваг обросший травою. Этот вал есть одна из тех плотин, которыми жители равнины Хань-Цзяна защищаются от на­воднений. Когда я взошел на него, передо мною вдруг от­крылась неожиданная картина: вместо полей, какие, я думал, увижу по другую его сторону, глазам моим представи­лась обширная водная гладь, начинавшаяся далеко внизу, у самого подножия вала, который с этой стороны оказала гораздо более высоким, чем с другой, откуда я подошел. Громадная зеркалькая поверхность воды, показавшаяся ине в первую минуту озером, была разделена узенькими полос­ками земли на четыреугольники и из воды кой-где торчала трава... Это были рисовые поля на которых вода задерживает­ся нарочно во время разлива реки и потом стоит вте­чении всего года, до нового половодья.
Всматриваясь вдаль, я различал на этом водяном зер­кале острова, полуострова и перешейки, более или менее густо засаженные деревьями, а под ними уютно стоявшие рассеянные домики фермеров и небольшие пагоды; кой-где упомянутые полоски земли соединялись мостиками. На воде плавали в одиночку дикия утки или бродили и перелетали цапли. Один китаец что-то доставал из земли, другой вел привязанного за веревку буйвола (водяную корову- шуйню), как китайцы их называют; и больше никого не видно. *
Надвигались сумерки и розоватый туман затягивал всю окрестность; картина была так привлекательна, что мне нехотелось глаз оторвать от неё... И какой резкий контраст представляли две половины горизонта! Этот вал словно, разделял землю на две части: позади, за рекой, была стра­на житейской суеты, труда, забот и радостей: над ней стояли гул и гам, -это селение Юй-Цзя-Коу; передо мной
395
лежала страна невозмутимой тишины и повоя, - поля и фермы китайцев поселян... Уже стемнело, когда я вернулся на свою лодку и звесь моим главам представилось новое интересное зрелище.
В черном мраке, одевшем всю вемлю, во многих местах, на набережной и лодках, горели огни от сожигаемой бумаги; они гасли и загорались вновь, отражаясь в тихой реке длинными золотистыми полосами; горели шутихи, треща и разбрасывая искры; внизу на лодках и на макушках их высоких мачт покачивались равноцветные фонари... Эти яркие огни и фонари, вто усиленное сожигание трескучих шу­тих, стрельба ив ружей и пушек, завывающие звуки мед­ных тазов, в которые китайцы колотили сегодня с удвоенным усердием, были явлением необыкновенным, не ежедневным. Оказалось, что сегодня был двадцать-третий день первой луны,-праздник, но какой я не мог узнать.
На нашем берегу хозяева лодок также зажгли пучки священной бумаги,-толстой, грубой бумаги, сделанной из бам­бука, с выбитыми на ней подобиями медных денег; они закурили свечки и воткнули их в особые, назначенные для этого дырочки на носовой части лодок и по временам зажигали пучки шутих. Тоже самое происходило и на воен­ной лодке. Когда бумага догорала, люди молились, воздевая в небу сложенные руки и кладя земные поклоны и эти мо­литвы и жертвоприношения продолжались долгое время; на­конец, в нашем лагере все заснуло и стихло, а на про­тивоположном берегу еще долго горели жертвенные огни и раздавалась отчаянная музыка. В этот день по всему Китаю каждый хозяин дома или лодки непременно сожжет скольконибудь бумаги, свечей и шутих... Представьте же себе ко­личество всего уничтожаемого в этот день материала!
.13 ЯНВАРЯ.
Решено почему-то еще остаться здесь на один день. Переводчик Федор отправился в Юй-Цзя-Коу и я с ним. У берега стояло несколько лодок, перевозивших китайцев с одного берега на другой и я мог взять лодку отдельно для нас двоих, но, следуя принятому мною правилу,-не удаляться от туземцев, а входить в их среду всегда, когда фтому ничто не мешает, - сел в лодку, в кото­рой уже находилось много пассажиров. Я знал, хроме того, что своим присутствием доставлю им величайшее удоволь­
396
ствие. Один старичок, сосед, тотчас вступил со мной в разговор. Федор передал мне его слова.
- Все люди одинаковы, - схавал он,-только язык различный.
- Да, всем людям одно солнце светит,-ответил я ему вычитанным в книге китайским изречением.
- И в вашей стране есть такое же солнце?-спросил старик.
- Не только такое же, а это же самое.
Китаец удивился, но, кажется, поверил.
- А луна у вас есть?
- И луна таже самая, что и у вас светит.
Он опять удивился, н на этот раз остался как би в сомнении,-не подольщаюсь-лп я к ним, китайцам?..
Мы приближались к противоположному берегу и, видно, китайцы зорко следили за нами, потому что здесь уже было известно, что один из иностранных людей сел в лодку и переправляется на их сторону. На берегу, а также на стоявших возле него лодках собралась в ожидании моего прибытия толпа, и я уже издали слышал вопросительные крики и восклицания „йи-жень-на*! „Ян’на!"-заморский че­ловек?! Они радовались как Бог-знает какому благополучию и ужасно смешили меня этою радостью; со стороны зри­тель мог бы подумать, что они ожидали своего старинного друга, которого не видали очень долго и желали скорее при­жать его* к своему сердцу. Я вышел с Федором и толпа с криками: приехал, приехал! - последовала за нами. Поднявшись на берег, мы пошли вдоль по главной улице, которая идет по валу или береговой плотине, служащей за­щитой от наводнений, вследствие чего она лежит значи­тельно выше; другие же улицы, следующие за ней дальше от берега, находятся сажени на полторы ниже и к ним от главной ведут лестницы; следовательно, сообщение между ними возможно только для пешеходов; впрочем, здесь экипа­жей и не видно совсем. Китайцы с большою любезностью провожали меня в кумирни, которые привлекали меня кра­сотою своих крыш и которые я желал осмотреть. Меня впускали всюду без всяких препирательств или ограни­чений, нигде не спрашивали денег ва пропуск, как это вошло в обычай в городах, где поселились европейцы. Дойдя до одного храма, мы вошли во двор,-толпа тоже, и, когда мы приблизились к входной двери, она вдруг съ
397
громом захлопнулась у меня перед носом. Я заключил, что меня не хотят впустить и решил-было уже отправиться навад, как дверь приотворилась и хэ-шан (священник),- таинственно кивал мне рукой, приглашая войти и лукаво подмигивая на многочисленную толпу. Оказалось, что он не желал впускать непрошенную свиту, следовавшую за мною; но сделать это было не легко, потому что в подобных случаях толпа ломится с страшною силой, так что иногда я двери не выдерживают перед её натиском. На этот раз нам однако удалось проскользнуть в дверь, а из свиты посчастливилось лишь пяти-шести человекам. Эти торжество* вали и хохотали, а оставшиеся стали-было ломиться в двери, и последние удалось сохранить только обещаниями, что я сейчас же выйду обратно, что не стоит входить.
Внутренность храма была мрачна и бедна в сравнении с виденными мною; она не представляла ничего интерес­ного,-только крыши китайских храмов вообще так красивы, что каждую из них хочется срисовать. На дворе кумирни священно-служители занимались сучением шелковых ни­ток; а в одном из углов самого храма лежало не­сколько тюков, зашитых в рогожи. Я спросил, что в них находится?
- Хуа-шэн *)>-ответил священник,-и тотчас хо­тел разорвать тюк, чтоб достать и показать мне. Я оста­новил его, сказав, что знаю хуа-шэн, очень люблю их и ем каждый день, как и было в самом деле.
Из этой кумирни мы направились в другую; толпа хлынула за нами по узенькой улице, по которой она, подобно волне, шла во всю её ширину, не редко опрокидывая столы и корзины торговцев и иногда сшибая с ног встречав­шихся людей. Эти кричали, всячески бранили своих земля­ков; но на меня не претендовали. Во второй кумирне я по­любопытствовал узнать содержание надписей на досках, которые обыкновенно носят в процессиях. Переводчик, Федор, сам был неграмотный и спросил у других,-не знают; спросил у священника-и тоже не получил объясне­ния; не понимал-ли он его наречия или не знал сам,-и то и другое могло быть. Не мог я также добиться объясне­ния значения разных символических предметов, употребляе­мых в процессиях и хранящихся в храмах. Они все укреплены на длинных палках и представляют различные
*) Уже ааиисише яятнтехю, заемные орихи.
398
предметы: нож, топор, руку, держащую кисть, руву с шариком красной краски, какая употребляется для прикла­дывания печатей, вологой арбуз, голова дракона и проч. Проходя дальше, я остановился опять перед врасотов» крыш богатством резьбы, которая встречается в Китае очень часто в ограмном количестве. Иногда, например, целня балки, поддерживающие театральные сцены и ложи, перекла­дины, связывающие колонны, втн последние, а также двери, корнизы,-все отделано более или менее тонкой и глубокой, как горельеф, резьбой. Тут представляются различные сцены или даже целые впопеи; выражения лиц и положения некоторых фигур иногда бывают замечательно хороши, хотя по ббльшей части комичны и каррикатурны. Зная, как ценится у нас резьба по дереву, особенно глубокая, я по­любопытствовал узнать, чего стоит она здесь. Оказалось, что резчики получают поденную плату в триста чох и пищу; значит деньгами по здешнему курсу от 17 до 20 коп. в динь; но выгодная сторона этой работы заключается только в том, что она идет медленно, следовательно обеспечивает человеку пропитание на долгое время.
В лавках главной улицы, ва которую мы опять вышли, чтоб вернуться к переправе, находятся всевозможные пред­меты туземной торговли; а также попадаются немногие ино­странные товары, в роде некоторой стеклянной посуды, ча­сов, мыла, банок с мятными лепешками, стеарино­вых свечей, английских иголок, бумажных материй и разных мелких вещиц; но все в небольшом количестве. Некоторые ив иностранных товаров идут в Китае весьма плохо, например мыло и стеариновые свечи. Без первого китайцы обходятся вовсе, а вторым предпочитают свои сальные с восковой оболочкой, за их дешевизну.
Увидав меня идущего к берегу, где стояли лодки пе­ревозчиков, последние стали завывать меня каждый к себе, а публика, сидевшая в очередной лодке, поджидавшей еще нескольких пассажиров, подняла крик, приглашая меня в свою компанию. Я уважил её просьбы, и мы поехали вместе. Толпа, стоявшая на берегу, проводила нас криками, напомнившими мне наше ура-а! ура-а! ура-а!
Мы пристали несколько ниже наших лодок и перевоз­чик хотел довезти нас до них; но мы предпочли выйти на берег и пройти по деревне; тут я остановился чтоб нарисовать один ив её домиков, которые, как вообще
399
в этой части Хань-Цзяна построены на один манер, т.-е. из деревянного остова и кирпича - сырца, и покрыты че­репичными крышами. Мне тотчас принесли скамейку и как только я расположился с своей работой, меня окру­жила такая толпа, что, можно было думать, все население деревни от мала до велика собралось сюда и котя они ме­шали мне массою и своим чрезмерным любопытством, но все были почтительны и даже любезны. Вся эта толпа про­водила меня до места, где стояли наши лодки и оставалась здесь пока мы не тронулись в дальнейший путь.
С попутным ветром мы прошли довольно скоро 30 ли п сделали остановку в ожидании другой отставшей лодки. Выйдя на берег, я опять поднялся на вал, за которым точно также глазам представилась равнина, тянувшаяся до горизонта и занятая полями, кой-где покрытыми водой и за­селенная разбросанными деревнями и фермами.
Из ближайшей деревни тотчас явились китайцы, кото­рые уже начинали мне надоедать: я уж на столько пригля­делся к ним, что давно уже не смотрел на них с прежним страстным,так-сказать, китайским любопыт­ством; мне казалось, что и им пора бы приглядеться ко мне; но я забывал, что толпа на каждой нашей новой сто­янке состояла из новых людей, еще не видавших меня; я забывал, что мне еще долгое время предстоит являться подобно актеру на сцене каждый день перед новыми страст­ными зрителями.
На втот раз разговор между ними шел о том, по­нимаю ли я их язык или нет. Одни говорили: ,Та дунъдэ-(он понимает)*, другие - та бу-дун-дэ (он непонимает). Кроме того, толковали об одежде, возрасте и по поводу его о бороде: они находили, что мне бы еще рано бороду носить.
Тесно обступив меня, китайцы отчасти невольно, отча­сти умышленно стали толкать друг друга, отчего вся толпа заволновалась, как поле ржи в ветренную погоду и толчки доходили до меня; я стоял на краю глубокого обрыва и мне невольно вспомнились слова одного китайца в ХаньКоу, выражавшего в беседе с другим сильное желание столкнуть заморских чертей с крутого берега в воду. Хоть и говорили мне, что у китайцев, от слова до дела еще очень далеко,' я все-таки отодвинулся от обрыва во из­бежаниеслучайного несчастия и направился прямо черев толпу к стоявшему не подалеку домику, оказавшемуся ма­
400
ленькой корчмой, какие не раз встречались нам на этой реке. В зимнее время они строятся вдоль берегов у самой воды и делаются из бамбука. В нем стоят две, три скамьи, а при входе выделан из глины прилавок, на кои тором в глиняных кувшинах стояла водка и лежали в и чашечках разные незатейливые закуски.
В этом домике продавцом была женщина, довольно миловидной наружности, и не старая. Эта открытая обще­ственная деятельность женщины в Китае-явление исключи­тельное, делается обыкновенно с общего согласия с му­жем и встречается, говорят не редко.
«о ЯНВАРЯ.
Ясный, тихий и такой теплый день, что термометр в тени показывает 11 градусов тепла. Река стала значи­тельно шире; течение её спокойнее; песчаные берега понизи­лись и в них близ воды попадается кой-где красноватая глина.
В селении Цзы-Коу сделали привал и, разумеется, были встречены толпой, в которой сегодня было видно уже не мало полуголых ребятишек;-это в январе-то! Женщины стояли па берегу вблизи самых наших лодок... Таких либера­лок я также еще не встречал между китаянками. Тихая, теплая ночь, застала нас в селении Сы-Цзянь, расположен­ном вдоль по береговому валу. Когда все успокоилось и за­тихло, на берегу кто-то запел... Но что это была ва песня! Голос был, повидимому человеческий, но до того искажен, что его не сразу можно было угадать, и пение это всего вернее можно сравнить с криками дерущихся кошек. Откуда-то раздался выстрел, эхо которого прокатилось над рекой и, может быть, испугало ночного певца или певицу. Спасибо выстрелу,-песня смолкла. Да, совсем не мастера петь китайцы и хорошо еще, что пение в Китае раздается не часто, что жители его им не щеголяют, подобно некоторым безголосым и фальшиво поющим певцам и певицам, усердно угощающим гостей своим вокальным искусством... Но какими невероятными способами узнавали китайцы о нашем появлении! Уже совсем в потьмах из деревни приходили жители с фонарями и бродя по берегу, старались хотя на сколько удастся посмотреть на нас; вероятно они не на­деялись застать нас завтра здесь, а не увидав заморских гостей, должно быть, не могли и уснуть спокойно.
401
Мне самому ныньчф долго не спалось, и я все слышал, как над нашими головами пролетали с криком стада дивих гусей, длинные вереницы которых я много раз видел сегодня днем.
21 ЯНВАРЯ.
Погода переменилась,-утро было серое, туманное и хо­лодное. Не широкая при своем устье, река постепенно ста­новилась шире по мере поднятия по ней, а сегодня она пред­ставлялась большим озером с гладкой поверхностью; бе­рега её местами возвышенные и на них, над самой рекой, стоят домики поселян, под тенью маленьких бамбуковых рощ или тенистых садиков. По берегам, куда ни взгля* нешь, сидят или движутся люди. Однообразие их бритых голов и костюмов начинает утомлять и я сегодня неска­занно обрадовался, когда принял издали ехавшего в лод­ке китайского солдата за европейскую даму... Читатель изум­лен, я вижу. Но за кого бы вы приняли скорее человече­скую фигуру в синей широкой кофте, в соломенной шляпе, с загорелым лицом, подобным густой вуали коричневого цвета и с зонтиком в руке? Обману содействовало еще то, что соломенная шляпа была надета сверх черной по­вязки в роде чалмы, которая издали показалась мне женской прической известного рода.
Потянул слабенький ветерок и китайцы, работавшие длинными батрани, которыми они упираются в дно, медлен­но подвигая лодку вперед, обрадовались ему и, веруя в возможность сношений с духами-управителями стихий, начали, посматривая вверху, покрикивать особенным манером; это они вызывали ветер, в надежде, что он задует посиль­нее и можно будет идти под парусом. Но бог ветра был глух илн был за что-нибудь недоволен и не вни­мал их просьбам. Так и добрались до ночлега, то при помощи багров, то на лямке.
22 ЯНВАРЯ.
Опять ясный и теплый день; многие китайцы идут по берегам, сбросив платье с одного плеча и половины гру­ди. Около полудня мы пришли в большое торговое селение Шай-Ян с множеством грузовых лодок, стоящих у пристани. Это по нашему, тоже городок по его размерам, населению и торговому значению.
п. а. пасвциЯ. *Ж>
402
В село послали ва покупкою съестных припасов; а я тем временем сошел на берег, чтоб ознакомиться с положением Шай-Яна и его окрестностями. Селение лежат шагах в полутораста от реки, при её зимнем, т.-е. са­мом низком уровне, и расположено на валу, растянувшись вдоль берега на большое пространство, а также за валом, и с этой стороны оно обнесено стеною, подобною город­ским.
От береговой улицы в одном месте спускается вниз каменная лестница к равнине, расстилающейся на обшир­ное пространство и вероятно в половодье заливаемой водою и потому по ней проведена дорога, гладкая, сделанная ив больших каменных плит, уложенных на насыпи. Она ведет в другое селение, находящееся от Шай-Яна в вер­сте или двух. Вся окрестная равнина изрезана маленькими каналами с возвышенными берегами, и между ними зеленеют поля с разного рода овощами. Все вти каналы наполняются из искусственного, находящагося неподалеку, водоема. Он заперт двумя противоположными шлюзами; одни открываются во время летнего половодья для наполнения его; другие для спуска воды из него в каналы, назначенные для орошения полей. Таким образом вода в атом резервуаре сохра­няется от одного разлива до другого в течении целого года, обусловливая плодородие здешней равнины.
Запасшись провизией, мы отправились; на ходу пригото­вили обед, на ходу же пообедали и, остановившись сегодня еще раз у одной деревни для отдыха рабочих, добрались до следующего ночлега, руководясь отнюдь не выбором места, а просто часами дня и ночи, и я все больше и больше на­чинал убеждаться, что мы будем ехать не как исследо­ватели с известными задачами и целями, а просто, как почтальоны или вти лодочники, которые обязаны доставить товар из одной части реки в другую т.-е. чем скорее, тем лучше.
Легли спать; но громкая болтовня за тоненькой перего­родкой, отделяющей меня от каморки, где помещается семья лодочника, мешает мне заснуть. И как мне жал>, что я не понимаю их разговора, воторый до последнего слова ясно слышен мне. Может быть, он вовсе не занимателен и совсем беден содержанием, но пока мы чего не знаем, нам все представляется необыкновенно интересным; но вовсяком случае понимание их разговоров осветило бы
403
многое ив их жизни, что без этого оставалось для меня непонятным или понималось неправильно.
Долго болтали ва перегородкой, наконец, утихли и за­снули; только по временам просыпались с плачем больные коклюшем дети, да старуха задыхалась от своего мучитель­ного кашля. Нередко также там раздавалось, как выражение досады, восклицание: ай-ёо!.. Это значитъ-придавили кого-ни­будь: тесно и душно им, бедным, в их крошечной клетке. Кто-нибудь из детей окликнет во сне свою мать: „маГ произносит он громким, отрывистым звуком,-„ма!“- но не получив ответа, заснет опять или заплачет и добу­дится и меня разбудит,-смотришь и сон прошел; скучно станет лежать, накинешь на себя полушубок и выйдешь из каюты на палубу... Над землей темное небо, усеянное яркими звездами, оно отражается в широкой реке; созвездие Плеяды стоит в зените и все остальные звезды не на тех местах, где их привык видеть. Мысли бродят в беспорядке, то улетая в далекую родину или другие страны, то опять возвращаясь в действительности; и хотя сознаешь, что находишься в сердце Китая, о котором смутно мечта­лось в детстве, но сознаешь втот факт как-то неосяза­тельно, - не вполне, может быть потому, что действитель­ность чрезвычайно похожа на сон. Умом верю, что все происходящее кругом меня - правда, что вот неподалеку в селе идет шумная жизнь китайцев, этих замечатель­ных полуночников; раздается китайская музыка; я слышу китайский разговор, но чувством воспринимаю все плохо. Не оттого-ли это, что созданное в ранней молодости пред­ставление о Китае и его жителях, далеко не отвечает дей­ствительности, что последняя хуже мечты, созданной вообра­жением на основании описаний да лживых рисунков, какие мне раньше попадались.
23 ЯНВАРЯ.
Свежий ветер, но, в сожалению, не попутный, был настолько силен, что рабочие, тащившие бечевой лодку, скоро выбились из сил и отказались идти дальше. Сделали при­вал около трех стоявших у берега соломенно-глиняных шалашей в виде домиков, в которых продавалась водка, кунжутные лепешки, да еще кой-что съестное и около них толпилось человек тридцать китайцев. В воздухе, не­смотря на ветер, было жарко и распевали птицы, Мы съ
404
Матусовским вышли на берег и скоро разошлись по раз­ным направлениям; он пошел вдоль берега с целью измерения ширины реки; я поднялся на его верхнюю площадь и, присматриваясь к растениям и птицам, пошел прямо вдаль от реки через засеянное ячменем поле и, скоро добравшись до плотины, которая тянулась непрерывно, парал­лельно реке Хань, взошел на нее. Передо мною опять откры­лись нивы, фермы, рисовые поля, канавы и дорожки между ними, рощи и отдаленные холмы с кумирнями на их вер­шинах; пустых т-.е. ничем не занятых мест нет ни одной сажени.
Из одного домика, прислонившагося по его другую сто­рону к валу, на котором я стоял, и окруженного зеле­ным кустарником, вышел молодой китаец, держа в ру­ках кувшин. Он, повидимому, намеревался куда-то отпра­виться по делу и шел, беззаботно напевая... Вдруг он увидал меня, стоящего на валу и, испугавшись, остановился на минуту; петь, разумеется, перестал и тотчас поспешно вер­нулся назад в дом; оттуда вскоре вышел другой, постарше, с чашкой рису в руке, который он ел, помогая себе палочками. Этот приблизился ко мне и, любезно раскланяв­шись, осведомился у меня: ,ел-ли я сегодня рисовую кашу*,- потом начал разговор; но он кончился тотчас, когда я сказал, что не понимаю. Я только спросил у него названия стоявших вблизи деревьев и кустарников; он назвал и, простившись с ним, я вернулся к лодкам, где и провел остаток дня, так как дальше сегодня не пошли.
24 ЯНВАРЯ.
Рано утром на песчаных берегах реки лежал иней и, походя на снег, напомнил отчасти родную зиму; но стбит перевести глаза на широкую и гладкую, как озеро, реку, по которой бродят цапли, на ярко-освещенные солнцем берега с их деревушками и вечно зелеными бамбуковыми рощами, на лодки с их парусами и мачтами, отражающи­мися в зеркале вод, - как иллюзия тотчас пропадает. Река ушла вдаль и слилась в утреннем тумане с небом, как будто она впала там в море. Над нею и окаймляю­щими ее песчаными равнинами пролетают огромные стада диких гусей, которых, я думаю, пришлось бы считать ты­сячами, да отчего и не размножиться им, когда их здесь никто не стреляет по недостатку хорошего оружия и умения.
405
Я не видал ни одного китайца-охотника, но судя по не­обыкновенной осторожности гусей, должно думать, что по ним стреляют и только пугают ихъ*, они не подпускают к себе на три, на четыре выстрела. Китайцам, повиди­мому, и в голову не приходит, что етих гусей можно бы добывать и питаться их мясом; но алчный европеец ни­чего живущего и съедобного не может видеть без того, чтоб не подумать,-сколько здесь добра пропадает даром! Да, в Китае пропорция между количеством дичи и охотни­ков совсем не та же, что в Европе.
Теперь мы уже достаточно ознакомились с характером реки, чтоб можно было бросить некоторый общий взгляд на её особенности. Главные из них состоят в том, что Хань-Цзнян имеет двое береговъ-летние и зимние; послед­ние, состоят почти исключительно из песку и илу, пред­ставляя собственно наносную почву, отлагаемую здесь во время летних разливов; летними же берегами служат упомяну­тые плотины, которые устроены здесь на обеих сторонах реки на некотором, н местами на значительном удалении от её зимнего русла, так что зимние берега представляют местами довольно большие площади и на них, между двумя разливами практичные китайцы успевают посеять и снять какой-нибудь хлеб или овощи. На втих же, зимних бере­гах выставляются упомянутые временные шалаши мелких торговцев, продающих вино, хлеб, дрова и проч. проез­жающим по реке, чтоб им не приходилось отправляться за втими припасами довольно далеко, на летние берега; но ника­ких прочных построек здесь нет. Вторая особенность реки Хань, заставляющая береговое население строить и постоянно повышать береговые плотины, состоит в следующем. Вода в реке поднимается летом против зимнего уровня футов на тридцать и более и, сбегая с гор, уносит большое коли­чество песку и глины, которые потом, когда течение стано­вятся покойнее, мало-по-малу отлагаются на дне. Подобные отложения происходят постоянно во время всякого разлива, и они постоянно повышают дно, и хотя количество воды в реке бывает каждый год одно и тоже, но, вследствие этого поднятия дна, с каждым годом незаметно поднимается и уровень лет­него стояния воды. Для повышения же берегов не существует подобных причин и они постепенно становятся как бы слиш* ком низкими, или кажется, что разливы с каждым годом де/ лаются как бы сильнее; вода достигает все более и более
406
высокого уровня. Само собою разумеется, что это совершается медленно, что это работа веков, и потому это кажущееся понижение берегов делается заметным лишь черев большие промежутки времени. При низменном и равнинном харак­тере местности в нижнем течении Хаиь-Цзяна, разливы причиняли много бед даже тем, кто жил от реки на значительном удалении, и вот, в предупреждение повторе­ния этих бедствий, начали устраивать на некотором расстоянии от берегов насыпи, земляные валы или плотинн. Сначала они достигают цели, но потом, примерно лет через пятьдесят или более становятся недостаточно высо­кими; вода, во время наивысшего стояния, начинает пере­ливаться через них. Люди повышают плотины; но ове че­рез новое полстолетие, опять становятся недостаточными; их опять нужно повышать и т. д. Такая борьба с водою у жи­телей берегов Хань-Цзяна, как и на берегах других рек подобного характера, напр., Желтой Реки, происходит в те­чении нескольких тысячелетий и в настоящее время наблю­дателю представляется то интересное явление, что во время половодья такия реки текут как бы в желобах, бокамя которых служат упомянутые валы или плотины, а верхняя площадь воды во время разливов стоит гораздо выше площади равнины, по которой протекает река. Теперь не трудно себе представить, что должно произойти, если вода прорвет где-нибудь плотину: она каскадом устремится на ниже лежащую равнину, затопляя ее на огромное про­странство, пока ее не сдержат в месте прорыва или пока она не встретить какого-нибудь естественного препятствия.
Вот таким-то образом происходят те ^страшные на­воднения, которые несмотря, на многие меры предосторожности и большие затраты, несмотря на постоянное существование «генералов от береговых плотинъ“ (особые должности), нередко повторяются в низменностях Китая.
Но возвратимся к рассказу. Сегодня канун Нового-года. самого большего праздника китайцев, и мы видим, что везде делаются приготовления к нему. К сожалению, мы встре­чали праздник не в городе, а на лодках, среди пустын­ных берегов реки, следовательно, могли увидать только, как будут справлять его бедняки-лодочникя.
На их счастье, сегодня подул хороший попутный ветер и, избавив от необходимости тащить лодку, дал возмож­ность заняться приготовлениями и исполнением разных обра-
407
дов. Все перешли на лодки и, подняв паруса, быстро пошли вперед. „Почтенный хозяинъ" нашей лодки, как их обыкно­венно называют (лао-бань-по-китайски), по имени Тан-ЧэнъГуэй, уже с первых дней нашего путешествия понравился мне, а в этот день стал еще симпатичнее и, я надеюсь, читатель не посетует на меня, если я подробнее познакомлю его с ним. Человек он был лет сорока с небольшим, роста выше среднего; лицо имел простое, но приветливое и доброе; обращение всегда учтивое и любезное. Работал он без устали, но и без малейшего ропота на судьбу или на людей. Он был беден, но, казалось, и не допускал, чтоб иначе могло быть, и, казалось, ничего не желал больше того, что имел; словом, Тан-Чэн-Гу эй принадлежал к тому разряду людей, смотря на которых совершенно примиряешься с разными невзго­дами жиэниисам научаешься лучше переносить их.У него-ли не было этих невзгод, а он был всегда спокоен, весел и ровен в обращении, как снами, так с своей, семьей и наемным работником. Всегда бедно одетый, даже не­сколько оборванный, не имеющий ничего, кроме своей лодки, да мускулов, при помощи которых он таскал ее от г. Хань-Коу до г. Фань-Чэна и обратно, перевозя пассажи­ров или груз, Тан-Чвн-Гувй обладал, как я упоминал, семьей в десять человек и, работая с утра до ночи, чтоб добыть средства для её прокормления, нисколько не тяготился ею. Всегда мягкий в обращении с своей женой, он был добрым и даже нежным отцом. Полуголый бедняк он был эстетик в душе. Сегодня ои больше всех хлопо­тал о том, чтоб придать своей лодке праздничный вид, н сделать праздник возможно более торжественным и приятным для своей семьи. Направив парус и поручив управление им своей второй дочери, девушке лет семьнадцати, сам он принялся мести и мыть свою лодку, вы­мыл всю, убрал свою каморочку зеленью, свечами и равно­цветными бумажками, потом оделся хотя в такое же бедное, но новое, платье и управившись с остальными приготовлениями, явился на передней части лодки, держа в руках лоток с жертвенными дарами, состоявшими из хлебов, куска вареного свиного мяса, свареного петуха, жареной рыбы, и чашек: с рисом, водой и водкой. Поставив поднос на налубе, он зажег несколько дымящихся жертвенных све­чей и вставил их в углубления на носу лодки; потом за­жег пачку бумаги, сжег связочку шутих, и положил не­
408
сколько земных поклонов. Окончив евою немую молитву, он ввял по частице от каждого из явств, бывших ва лотке и бросил в воду, потом выплеснул ив чашек находившиеся в них вино и воду, и высыпал рис. Этот религиозный обряд он совершал с благоговением, и ви* димо, с глубокой верой в то, что он в вти минуты входил в непосредственное сношение с таинственными силами при­роды и управляющим ими божеством...
Я с большим интересом наблюдал ва ним. Лодка быстро шла под парусом, вспенивая вокруг сфбя воду; яркое солнце, освещавшее вемлю, смотрело на втого честного бедняка-тру жениха, по своему молившагося неведомому Творцу все­ленной. Он молился так, как его научили тому отец и мать. И неужели же, думал я, его молитва не примется Богом, потому что она исходила ив сердца язычника!.. Неужели частая молитва христианина-негодяя выше втого чистосер­дечного. идолопоклонства!.. Он возвратился в свое помеще­ние и, сменив дочь, опять стал правнть рулем. Я попро­сил позволения взглянуть на его праздничное убранство. Он, разумеется, согласился, и я взобрался на крышку лодки, откуда мог лучше видеть его каморку, находившуюся в самой задней части,-и стал набрасывать карандашом вид её. Лао-бань посматривал то на мой рисунок, то на свою убогую роскошь. Тут же находились его жена, старшая дочь, державшая на коленах маленького брата, и еще двое дру­гих детей сидели в уголке. Взглянув на лицо Тан-ЧвнъГуэй, я подметил на нем какое-то выражение грусти и невольно подумал, что ему совестно своей бедности, стыдно, что я рисую такие пустяки, не стоющие внимания. Я боялся, чтоб он не подумал, что я делаю это ради насмешки, на смех другим срисовываю его комнатку, богов и ле­жавшие пред ними бедные жертвы. Мне хотелось успокоить его и многое сказать, но я не мог связать в своей голове и десяти слов для выражения своих мыслей.
Вскоре мы пришли в село Тан-Гуан, где и остано­вились на ночлег, хотя солнце стояло еще высоко Тут также все готовилось к празднику, и всякая торговля пре­кратилась на целых три дня; а у нас не было сделано никаких запасов: мы это совсем упустили из виду, так как привыкли к тому, что здесь везде и всегда мож­но находить что нам было нужно.
У села, где мы остановились, во-первых, праздник, а
409
также сильный противный ветер задержали еще несколько других лодок. Тут же стояла военная лодка, на которой жил мандарин,-чиновник речной полиции.: С наступле­нием ночи, на всех лодках зажглись фонари; китайцы началн приносить в жертву разным духам бумагу и шу­тихи, которые беспрестанно зажигали то на одной, то на другой лодке. Небо заволокло тучами; ночь была так темна, что, кроме огней и фонарей, рассеянных по лодкам и мач­там ничего не было видно;-неба от земли не отличишь. На всех лодочных кухнях, пеклись, варились и жарились разные яства. Резали припасенных заранее петухов, обрызгивали их кровью бумагу и сожигали ее, все из угождения богам, кто в вакнх больше нуждался. Воздух оглашалн: многие голоса разговаривавших и за что-то ссо­рившихся китайцев, звуки медных „ло“, в которые сегодня колотили с усердием, достойным лучшего назначения, а также стрельба из ружей и пушек, имевшихся на двух казенных лодках. Громкое фхо повторяло все втн звуки, еще усиливая их. Наконец, наступила полночь и все за­тихло, и словно заснуло, даже говору не было слышно; все люди попрятались... Вдруг с лодки мандарина раздался сигнальный пушечный выстрел, и возвестил, что Новый год наступил. Тотчас начались опять поклонения разным богам, потом поздравления друг друга, старших млад­шими, равных равными, и наконец младших старшими и затем приступили в еде и питью... Как все у людей в общих чертах одинаково! Открыв окно в каморку лодоч­ника, где вся его сеиья была в сборе, я попросил его принять от меня на память несколько маленьких подар­ков. Ему я подарил нож и бритву; женщинам ножницы, иголок и разных пуговиц, а детям европейских конфект, в красивых бумажках с картинками. Эти неожи­данные подарки, доставили всем большое удовольствие. Я оставил их продолжать наслаждаться праздничными уве­селениями и сошел с лодки на берег, с намерением оттуда взглянуть на пловучую колонию случайных гостей на реке, но смотреть было не на что, так как все забрались в лодки, а в тому же вскоре стал накрапывать дождь, подул сильный северо-западный ветер и я вернулся в лодку; но долго не мог заснуть, так как китайцы прокутили всю ночь до утра за едой, питьем вина, и в бесконечных беседах, Бог весть о чем. Целую ночь ва моей перего-
410
родкой шла неумолкаемая болтовня; целую ночь не превра­щался тан огонь на кухне, и все раздавалось шипение ж треев поджариваемого сала.
>В ЯНВАРЯ.
Первый день Нового года. Этот день, говорили в ХаньКоу, интересно провести в городе, и даже советнвали остаться там, или стараться поспеть в ближайший город на Хань-Цзяне; но то, чтб интересно для одних вовсе не занимает других. Нас занимали теперь „ важные госу­дарственные задания", хавия именно-читатель увидит позже. Здесь же, на реве, у небольшего села, где приютились всего десятва два лодов, да еще в тавую ненастную погоду было мало и занимательного и праздничного. Скучно было стоять тут; а ветер дул с тавою силою, что нечего было и ду­мать трогаться в путь, да пожалуй и в хорошую погоду витай цы не пошли бы по случаю праздника, который они почитают тем более, что празднивов у них вообще мало,- особенно у бедного рабочего класса. По берегам ветер несет одну сплошную массу пееву, и тавую густую, что нам не видно противоположного берега реки, которая взвол­новалась и, потемнев от волнения, вязалась морем. Тонвий песов пробирается в плохо ваврывающуюся лодку, засы­пает глаза и садится слоем на все предметы. - Закупо­рившись как только было возможно, я оставив для света одно окно с подветренной стороны, мы с Матусовсвим предавались своим занятиям,-читали, писали или перево­дили кой-что из сочинений о Китае и не скучали. В вто время нас прервал один из солдат китайской военной лодки: он вошел к нам в ваюту и сделал реверанс. Следом за ням вошел переводчик Федор с визитной карточкой в руке и спросил, можем ли мы принять ман­дарина сопровождавшей нас военной лодки.
- Проси, очень рады!-ответили мы и встали, чтоб встретить его по правилам вежливости-в дверях. Оде­тый в парадное платье, вошел он или, лучше осязать, влез в нисенькую дверь нашей каюты и, стоя согнувшись, потому что выпрямиться там было нельзя, поднял руки ко лбу и закрыл глаза; лицо его приняло сначала выражение мольбы, потом как бы робости н страха перед нами; -и он не произносил ни слова... Все вто так требовалось ки­тайским этикетом, который для непривычных людей хотя
411
и занимателен, но чрезвычайно тягостен. Мы просили его скорее садиться, потому что ему было очень неловко стоять, но он не с разу исполнил нашу просьбу и все продол­жал изображать лицом, что ужасно боится нас и не смеет сесть; мы должны были сесть прежде сами; тогда только он изменил свое положение и, продолжая искусственно робеть, сел. Я говорю - „искусственно,® потому что вне оффициального визита он был совсем иной, довольно простой и вовсе не застенчивый человек. Начался разговор, один из тех тяжелых разговоров по неволе, какие ведутся, чтоб не оставаться в неловком молчании. Мы выразили сожаление, что дурная погода мешает всем веселиться, что нам при­шлось встретить праздник не в городе, а главное-лишить его этого удовольствия. На все вти речи он отвечал только одним: ШаИ (точно так). Затем мы спросили о его семей­стве, о том, где он прежде встречал новый год; предло­жили чаю, табаку и конфект, которыми запаслись для по­добных случаев. К счастью, он скоро собрался уходить, и мы не удерживали, хотя по правилам вежливости мы должны были бы просить его садиться. Встав, он снова поднял высоко сложенные руки, опустил глаза, даже почти закрыл их, и опять придав лицу выражение сначала мольбы и потом почтительного страха и трепета, остался в такой позе и словно замер: не садится и не уходит. Мы стояли перед ним и не знали, что нам делать. Хотелось. сказать да проходите же скорее, ведь вам не ловко стоять, - но ото было бы не учтиво; мы стояли сами и, молча, смотрели на него.
- Да садитесь пожалуйста,-сказал я, наконец,-сде­лайте милость, присядьте.
Он повидимому только этого ждал и тотчас вышел, бормоча вполголоса какие-то почтительные слова, но, выйдя за дверь каюты, снова остановился на палубе. Мы также вышли проводить его и усердно раскланиваемся; но никакими поклонами не может его пробрать: стоит он опять в не­подвижной позе, вытянувши руки по швам и теперь с но­вым выражением на лице - выражением полнейшего бесстра­стия и готовности на все, что мы прикажем. Мы снова рас­кланиваемся изо всех сил, желая скорее положить конец этой тягостной сцене; не тут-то было: стоит, будто не за­мечая наших поклонов, не двигаясь ни одним мускулом, словно не живой. Он, казалось, решился умереть тут, на
412
нашей лодке с выражением страха, робости и с расстав­ленными руками, которыми он как бы преграждать нам дорогу, чтоб мы дальше не провожали его. Мы, наконец, просто ушли в свою каюту, что и нужно было, чтоб он йог уйти с спокойной совестью... Это была одна ив зна­менитых церемоний китайского этикета! И у нас словно гора с плеч свалилась, когда наконец она кончилась. Но пусть не думает читатель, что они постоянно применяются в живни, этого отнюдь не существует. В живни обыденной, обыкновенной проявляется только вежливость, которая в Китае распространена, можно смело схавать, более, чем в какой-либо другой стране мира: неучтивого человека вы там почти не встретите. Там вы можете смело обратиться с во­просом или просьбой к каждому встречному и получите ответ или исполнение её с утонченною любезностью просто светского человека.
По уходе мандарина мы отдали нашему казаку распоря­жение варить суп, что обыкновенно производилось, на хо­зяйской кухне „почтенной бабушкой*; но сегодня он полу­чил решительный отказ готовить нащ& .кушанье, потому что хозяин, сказали ему, сейчас прнд'ет просить нас откушать его хлеба-соли, что сегодня у них большой празд­ник, и они обязаны угостить каждого; для нас же у него приготовлен отдельный обед. Через минуту явился сам Тан-Чрн-Гувй и несколько раз чистосердечно повторил свою просьбу принять его обед и не обижать отказом, по­тому что, как передал казак его слова, „он себя с своей семьей тоже за людей почитаетъ". Не принять обеда значило доказать ему противное, значило обидеть его. Мы же так любили нашего хозяина, что.никак не желали сде­лать ему малейшую неприятность. ч
- Ну будем обедать, решили мы. Пускай подает.
В дороге мы всегда ограничивались одним кушаньем, супом или рисовой кашей с мясом, но наше одно блюдо было сытно и скромность состава обеда мы вознаграждали количеством; а аппетит от постоянного пребывания на свежем воздухе у нас был отличный. Китайцы же, как нам было известно, готовят каждого блюда по немножку;- поэтому у нас сегодня возникали опасения, что мы с на­шим волчьим аппетитом, пожалуй, будем голодны после китайского обеда нашего бедняка хозяина. С другой сто­роны, хотя мы с Матуеовским были и не брезгливы, темъ
413
не менее не могли не подумать, среди какой обстановки и чистоты приготовлялся ожидавший нас обед. Возможно ли при такой нищете соблюдение особенной чистоты... Вот от­крылось окно в перегородке и хозяин на втот раз сам передал казаку деревянный лоток с чашками, содержав­шими кушанья, и когда казак поставил его на стол, нам даже совестно стало: вместо нашего единственного супа или каши, у нас явилось сегодня несколько блюд, а именно, вареная курица, нарезанное свиное мясо с ломтиками мо­лодого бамбука, жареная свинина, жареная рыба, хлебцы разных видов, пельмени, круглые котлеты, еще свинина под соусом, я графинчик водки. При виде нтого обеда мы невольно вспомнили слова одного господина, кормившего нас неделю, пока мы не ушли, одним жидким супом с зернышками риса да свиным салом,-слова .что нам ши­риться нельзя*.
Многие блюда этого обеда оказались очень вкусными и всего было в таком количестве, что мы втроем не могли всего съесть, так что наши опасения были совершенно напрасными. В благодарность за нтот обед мы подарили хозяину три ты­сячи чох и послали конфект его детям. После обеда пришли с поздравлением солдаты сопровождавшей нас военной лодки в числе одиннадцати человек, но только двое из них, передние, могли войти в нашу каюту и сделать реве­ранс с преклонением на одно колено; другие проделали тоже на палубе за дверью. Им было подарено на празд­ник пять тысяч чох, (около шести рублей). Мы сознавали, что нам, как иностранцам, как русским офицерам, следовало бы платить за все гораздо щедрее, но ведь мы с Матусовским тратили на вто деньги не из экстраординар­ной суммы, а нам лично отпущенные, которые мы должны были расходовать экономно в виду еще далекого пути. При­ходилось краснеть немножко, да делать было нечего.
Целый день сегодня наши лодочники, рабочие и солдаты ходили друг к другу в гости, набиваясь иногда в ко* норочках почти до невозможности шевельнуться, ели наго­товленные прошлою ночью кушанья, пили вино и чай и были еще болтливее и веселее обыкновенного; у некоторых за­румянились лица и глаза смотрели больше в пространство, но ни один не был Ъьян в русском смысле слова; ни­кто не буянил,' не бранился и даже не пошатывался. Дети выходили на берег, закутанные в теплое ватное платье и
414
ради забавы жгли шутихи по одиночке. Они вставляли ала по одной в медные трубочки, нарочно для этого сделанные и поджигали тлеющей щепкой натертую порохом бумажную нитку, после чего вспыхивал порох и трубочка разрывалась и хлопала. Этн не совсем безопасные игрушки можно было видеть в руках пяти и четырех летних детей, совер­шенно предоставленных самим себе. Китайцы вообще чрез­вычайно смело обращаются с огнем и еще смелее дают свонм детям разные опасные игрушки. В промежутках, когда дождь не шел, я тоже выходил на берег или за­глядывал внутрь других лодок и видел, что ни одна из них не была так мило убрана как у нашего ТанъЧэн-Гуэй.
Ветер и дождь продолжались целый день, заставляя нас почти безвыходно сидеть в -лодке; барометр падал; а термометр показывал только + 2,5 R° снаружи и одним градусом больше в каюте. Всю ночь бушевал ветер, трепля флаги и снасти; волны плескались об лодки, кото­рые качались и толкались одна об другую, но мне было тепло в моей импровизированной спальне, а покачивания лодки и завывания ветра только убаюкивали меня. Не было мыслей ни об опасности от людей, ни о болезнях, и дей­ствительно мы все оставались совершенно здоровыми.
23 ЯНВАРЯ.
Погода портилась не на шутку. Сегодня стало еще хо­лоднее, а снег в виде кругленьких зернышек или так называемой крупы сыпался на землю. Противный ветер был слишком силен и заставил остаться еще на день. В лодке холодно, несмотря на теплое платье и обувь; ноги сильно зябнут и никак нельзя их согреть при постоян­ном сиденьи на одном месте; я отправился на берег. Не подалеку от нашей стоянки находилась деревня, возле ко­торой толпа китайцев, большею частью молодых людей и детей, играла в мяч и я направился к ним. Через ми­нуту меня заметили и игра была брошена; все собрались вокруг меня и стали рассматривать, как меня самого, так и мое платье. Один из китайцев поднял полу моего по­лушубка. Мне вздумалось подурачиться, и я сделал тоже с его платьем, чем вызвал общий веселый смех. Потом, показав полу своего полушубка, спросил,-хорошо или нет?
- Хорошо,-ответил китаец и показал свою шапочку,
415
как мне показалось, желая щегольнуть ею предо мной. На мне была складная английская фуражка с разными заклю­чающимися в ней добавлениями. Я дернул ее сзади и сде­лал башлык. Общее удовольствие. Китаец показал косу, видя, что у меня нет подобной; я обратил его внимание на усы и бороду, каких у него не было, и этим наше не­мое состязание кончилось.
Ноги мои однако, не согревались и я затеял игру с ребятишками, стал бегать за ними, убегать от них и скоро увлек их всех в эту забаву. Их первоначальный страх прошел, и они все стали ловить меня, причем не­которые падали, к общему удовольствию, я хохотали сами. Я погнался за одним мальчуганом лет двенадцати н не­ожиданно перепугал его не на шутку; он с криком удрал от меня на деревню. Он был так смешон в своем испуге, что я от души расхохотался; хохотали и все его земляки и приятели. Не менее удовольствия доставили им начерченные мною палкой на песке фигуры китайца, лошади и дракона. Один мальчик написал на земле три иероглифа в спросил, знаю ли я, что они значат или нет.
- Не знаю.
- Тянь» Ди, Жень инебо, земля, человек), - объяснил он и при последнем слове указал на меня пальцем.
- Я не человек,-сказал я-я заморский чорт.
Все взрослые, стоявшие тут, замахали руками и закри­чали в один голос.
- Ай, ай, ай! Нет, нет! Человек, человек! хороший человек!
- Ваши же люди называют меня заморским чортом, - Ай-нет! Это неправда. Не может быть, чтоб они называли.
В это время кто-то из стоявших около меня тесным кружком дернул меня сзади за полушубок; я оглянулся. Смотрю веселенькая девочка лет десяти, убегает от меня, но не из страха, а заигрывая, как можно было заключить по её смеющимся черным глазкам, и желая, вероятно, во­зобновить прежнюю игру. Подобная смелость со стороны де­вочки, её подвижность и веселый смех не могли не обра­тить на себя моего внимания, так как я привык видеть хитайскнх женщин, девушек и девочек застенчивыми, робкими и даже дикими. Вот почему я был поражен этой
416
резвой, быстроглазой шалуньей. Через несколько минут ова опять подкрадывалась ко иве и подергивала мена за рукав; я сделал вид, что сейчас погонюсь за ней и поймаю, и она с веселыи смехом отбежит прочь на свомх урод­ливых, но не очень маленьких ножках, и заливается звон­ким детским смехом, делая милые гримаски.Странно) думалось мне, - кто этой девочке подсказал, что я не опасный человек, что меня бояться нечего. Отчего другие боялись? Разве не вместе с ними она родилась и выросла... С де­ревни подходили понемногу новые китайцы, они е живым любопытством смотрели на меня и предлагали все одни и теже вопросы, которые я уже научился понимать и'отвечать на них по китайски. Они касались моего имени, возраста, национальности, того-откуда и куда еду и что буду продадавать? Впрочем, многие обращались с этими вопросами к своим землякам и те нм пересказывали все узнанное от меня. Меня начинало радовать, что я хоть несколькими сло­вами могу обменяться с туземцами. Я продолжал гулять по берегу в сопровождении больших и малых собеседни­ков; вдруг последние тихонько подергали меня за рукав и исподтишка указали мне на упомянутого выше перепуган­ного и убежавшего мальчишку. Он явился опять н держался позади других, прячась за их спины. Я был в хорошем настроении духа, видел, что китайцам очень нравилось мое ласковое обращение с детьми, а кроме того, холодный воздух вызывал охоту к движению, и вот я опять сделал вид что сейчас догоню этого мальчишку. Он перепугался пуще прежнего и закричал, удирая изо всех сил; но, видя, что я настигаю его, мигом остановился и, продолжая кри­чать и изображать на лице ужас, быстро нагнулся, захва­тил пригорши песку и готов был бросить им в меня; но должно быть столь же мгновенно передумал, выбросил пе­сок и поднял во лбу сложенные руки, прося помилования и пощады. Ребятишки кругом просто помирали со смеху. Мне показалось даже, что и испугавшийся мальчишка только пред­ставлялся трусом, чтоб смешить своих товарищей, что он сам скорее сдерживал улыбку, чем боялся меня в такой степени, как показывал.
Согревшись, я возвратился к своим лодкам, на кото­рых китайцы опять жгли бумагу и ракетки; а с военной лодки стреляли из пушки.
417
27 ЯНВАРЯ.
Суровый, холодный, совсем зимний день. С утра до ночи посыпало нас небо ледяной дробью; земля побелела; лодки покрылись толстой ледяной корой, черев которую скво­зило дерево, точно их облили жидким стеклом. Тоже было с тростниковыми крышами домиков, хворостом и каждой былинкой в поле. Значит моров. Да, но всего в один градус; однако при постоянном пребывании на воз­духе он был весьма чувствителен. Все попрятались в дома и лодки; последние покрыли циновками, устроив на палубах род шалашей.
О движении вперед и речи не было и мы еще целый день просидели в лодках, почти не выходя ив них; я сде­лал только небольшую прогулку с ружьем, но ничего не найдя, вернулся назад.
28 ЯНВАРЯ.
Погода не ивменяется; но китайцы по своим приметам ожидают перемены к теплу и потому стали околачивать лед, покрывший лодки, чтоб при таянии его вода не по­текла внутрь и после полудня, когда это освобождение от ледяного покрова было окончено, мы тронулись в путь. Про­шли 25 ли, и хотя по времени могли бы идти еще, но при­нуждены были остановиться, потому что рабочим тащившим лодки бечевой, стало не в мочь идти по скользкой земле. Мы стояли вблизи города Ань-Лю-Фу, но его не было видно, как и ничего другого: место нашей стоянки имело скучный, пустынный вид. Выйдя на берег, я увидал бродивших по лужам и мелким заливчикам куликов и, убив двух, пошел доставать их, но чуть было не оставил своих са­пог, увязнув в глинистом дне лужи; еле-еле выбрался. Чучела, сделанные из этих двух куликов (Totanus glareola) положили основание моей будущей зоологической коллекции.
29 ЯНВАРЯ.
И тут послучаю дурной погоды простояли опять целый день и остановились, как нарочно, в самом пустынном месте; нигде не видно ни одного домика, ни одного7шалаша; кажется здесь с голоду погибнуть можно; но где бы не остановился путник в Китае, он непремено найдет что нибудь для своего пропитания. Много, если версту придется пройти-и деревня, а в ней есть хлеб, яйца, овощи, а мол. а. мсицп*.
418
жет быть и мясо, а у рыбаков почти всегда найдешь рыбу. Так и сегодня китайцы с двумя казаками ушли и верну­лись часа черев два, раздобыв всякой провизии.
Сегодня с утра лед стал таять и как ни околачи­вали его, он все-таки остался в щелях и пазах и вода стала капать внутрь на стол, постели, в кушанья и текла по стенам каюты ручьями. Неприятно, но во сколько раз легче миришься с подобными невагодамн в дороге: какой бы гвалт подняли мы, если бы в квартире у нас вдруг потекла с потолка или по стенам вода!..
30 ИВЛРЯ.
Около полудня сами лодочники, которым надоело, да и не выгодно было, стоять на одном месте, решили тронуться в путь; но им так трудно было идти против холодного ветра, ноги так скользили по снегу, что, пройдя не более как версты три, они принуждены были остановиться. Но здесь по крайней мере было в виду и не далеко селение; около него стояло довольно много деревьев, следовательно можно было надеяться найти птиц, и я пошел вместе с казаком Степановым искать добычи. Он был страстный охотник, но, состоя в должности камердинера начальника был завален самой бесплодной работой днем и даже ночью; ему и на полчаса почти не удавалось отойти, да и ружья своего не было. Мы видели с ним в етот день довольно много уток и гусей; но они проносились над на­ми, улетая, как говорил по привычке Степанов, „за Ир­тыш Иртышъ-его родпая река, а потому название её сдела­лось для него до известной степени общим для всех рек и он беспрестанно говорил,-„был за Иртышемъ" т.-е. за Хань-Цзяном; - „надо бы в Иртыш держать (т.-е. ближе к средине реки), а она к берегу жмется", критиковал он действия китайской девицы, управлявшей рулем.
Мы перешли с ним через береговой вал и стали спускаться;. мои ноги скользили по глинистой почве и слу­чившийся тут один любезный китаец, без моей просьбы, взял меня под руку и помог сойти на ровное место. Я стал заряжать ружье и тут заметил, что потерял вой­лок для пыжей... Спрашиваю у этого китайца, нет ли 'с ним бумаги; он нашел, но её хватило только для одного пыжа. Другой, .стоявший тут, заметил это, молча ушел домой и принес мие целый лист... Я нарочно упоминаю объ
419
этих, может быть, и неинтересных мелочах, но они ха­рактеризуют народ, ибо из каких бы побуждений ни исхо­дили подобные выражения любезного внимания к иностранцу, они во всяком случае доказывали, что вражды у них в заморскому человеку нет, и я все больше и больше чувство­вал в туземцам симпатию.
Убив несколько птиц, я возвратился домой и припялея за препаровку их.
31 ЯНВАРИ.
Ветер, наконец, стих; небо очистилось и на солнце уж тринадцать градусов тепла. Тронулись в путь и ни в один день еще мы не встречали такого большего числа лодок, как сегодня. Вероятно их также задержали празд­ник и ненастье, которое они пережидали у пристаней. Река была покрыта лодками, как бы по случаю какогонибудь торжества; их паруса, поднятые для просушки и висевшие неподвижно в тихом воздухе, то располагались рядами, то собирались в группы по десяти штук и более, придавая реке очень оживленный вид. Снег еще держался кой где, но сильно таял и вода ручьями бежала в реку, как у нас настоящей весной. Да и люди сегодня одеты по весеннему. Вот сейчас видел нескольких китайцевърыболовов в легких бумажных халатах с открытыми головами. Они разъезжали по реке в такого рода судне, которому и названия не придумаешь: две кадки соединены неподвижно между собою и от связывающего их бруска отходит довольно большое бревно, которое лежит на воде, делая таким образом кадки более устойчивыми. На сре­дине между кадками устроена скамеечка, на которую са­дится рыболов, а ноги опускает в одну из кадок и разъезжает куда захочет, управляя своим оригинальным судном при помощи весла.
Река широка и гладка. За нею вдали, перед нами по­казалась гряда невысоких гор, неимеющих особого на­звания. Берега её делаются холмистыми и рабочим тяну­щим лодки, приходится то взбираться на пригорки, то спу­скаться с них почти до уровня воды; они скользят и не редко падают. На реке начинают появляться быстрины и на одной из них при нас лопнула бечева, которою вели лодку против течения и ее отнесло вниз сажень на сто, пока лодочникам удалось ее остановить.
w
420
t ФОРАЛЯ.
Сегодна на солнце было уже двадцать градусов тепла. По берегам встречается множество маленьких домиков легкой постройки, в которых происходит торговля дровами и сухими стеблами особого рода крапивы - чжу-ма, воторые употребляются как топливо, а также сожигаются на откры­тым воздухе вместо жертвенных свечей, аа неимением последних. И дрова и вязанки етих палочек продаются здесь на вес по четверти копейки за полтора фунта (цзин). Берега реки ясно изменяют характер: они становятся выше и за ними показываются невысокие горы, на верши­нах которых стоят пагоды.
Эти горные вершины с их храмами н без того уеди­ненными от остального мира своей значительной вышиной, на которой находятся, еще обнесены стенами. Какие это\аннственные и какие поэтические обители; как они нравятся мне! Их невозмутимая тишина, прекрасный горный воздух и открывающиеся оттуда виды ужасно смущали меня н тя­нули к себе.
я Хоть бы в одном из этих нагорных монастырей побывать*,-говорю я Матусовекому.
- Что?! А вы разве забыли ,о важных государствен­ных заданиях, которые поважнее ваших монастырей... Вы, я вижу, совсем не знаете службы, милостивый государь,* шутил он.-Вы едете, чего вам еще больше?
Сегодня также встречается много лодок, и ни одна не прошла мимо без того, чтобы сидевшие в ней китайцы, увидав нас, не приходили в неописанное изумление, кото­рое опи непременно выражали восклицанием: заморские люди!? Как будто бы перед ними являлся сам Дракон (Лун).
Лодки ходящие здесь, большею частью не больших раз­меров в роде наших, но встречаются и большие грузо­вые лодки. Так на одной из них я насчитал двадцать три человека, обедавших на передней палубе, а в её кор­мовой части, кроме того, копошились люди не менее десяти человек, которые, услыхав крики-иностранцы, иностранцы приехали! все высунули свои головы, одну над другой я со­вершенно выполнили ими все отверстие, из которого они выглядывали.
2 ФЕВРАЛЯ.
Река представляет обширную водную гладь с плоскими песчаными островами; на её отдаленных берегах виднеются
421
в синеватом тумане группы деревьев и селений. Левый бе­рег её высок, обрывист и вдается в воду гранитными утесами, в одном ив которых находятся каменоломня, где добывают жерновой камень.
Мы приближаемся к городу И-Чэн-Сянь, но знаем ото из карты, а самого города не видно, потому что он стойт в версте от реки. Лодочники остановились на ночлег и несколько человек отправились в И-Чэн за провизией. Шли два казака, переводчик Федор, и один солдат с военной лодки. Я также присоединился к ним и мы отпра­вились по тропинкам между полями, засеянными горохом и бобами, которые, вероятно и привлекали сюда огромные стая грачей, сорок и галок, поднимавшихся с земли при нашем приближении. Привольно жить в Китае птицам; они жи­вут здесь совсем близко к человеку, и разводятся во множестве. Их почти не беспокоят; они, повидимому, вовсе незнакомы с ружьем, как пернатые Европы, и здесь мне не раз приводилось наблюдать изумление птиц, при виде убитого или раненного собрата; они очевидно, не могут по­нять, почему он упал на землю и не летит с ними; под­летают к нему близко, поднимают тревожный крик от­нюдь не подозревая, что им грозит таже опасность, что надо спасаться. Сделаешь выстрел; птицы только перелетят на ближайшее дерево и опять подпускают вас близко, так что на одной версте вы могли бы перестрелять всю стаю. Разумеется, не все птицы так доверчивы; некоторые осто­рожны по природе, и никогда не теряют своей подозри­тельности.
Мы приближались к предместьям города. Весь гори­зонт, куда ни поглядишь, заперт селениями и бамбуковыми рощицами; вот показалась и городская стена; в ней во­рота с обычной башней над ними; вот, окружающий город, канал и перекинутый через него каменный мост, об одной арве, ведущий в город. Мальчишки, стоявшие на дру­гом берегу канала, эти зоркие шпионы, уж завидели нас своими ястребиными глазами, крикнули и лучше всякого те­леграфа сообщенная новость собрала уже толпу, которая на встречу не пошла, а дождалась нашего приближения и про­пустив нас в городские ворота, с шумом и криками последовала за нами по улице. Эта узкая улица мигом за­прудилась народом; но я уж привык в самой густой 1" самой шумной толпе, и она мне не мешала думать о том
422
о чем я хотел, и наблюдать, чтб было кругом меня. Тес­нота построек, на всем копоть, везде грязь н сор и, напол­ненный отвратительными испарениями, воздухъ-вот обста­новка города. Взглянем на этих галдящих людей. На всех лицах читаешь выражение страстного любопытства; на кого ни посмотришь, уж непременно встретишь его взгляд, н во всех взглядах удовольствие, добродушие, веселье и желание рассмотреть, как можно лучше. Толпа росла каждую минуту потому что всякий, у кого был досуг,-а у китайцев его вообще пропасть, - присоединялся в нашей свите. Крик был неизобразимый; в улице начиналась давка, так что страшно становилось, что люди передушат друг друга. Каждая наша остановка лишь на одно мгновение уже про­изводила сумятицу.
Казаки с солдатом пошли за провизией, а я с Федо­ром отправился в местное полицейское управление, *) чтоб отправить письмо в г. Фань-Чэн, где нас ожидали наши переводчики, Андреевский и Сюй, и, кроме того, просить при­готовить там квартиру. По дороге Федор зашел в один дом разменять кусок серебра на чохи, а я остался ждать его на улице, под навесом этого домика, и войдя за пе­рила, находившиеся при входе во двор, прислонился спиною к стене. Гудевшая, как море в бурю, толпа напирала на меня, потому что каждому хотелось пробраться вперед, поближе и через минуту деревянные перила были сломаны, словно картонные; несколько мальчишек при этом свали­лись на землю, и меня морозом осыпало, - я думал что им и не подняться, что их там раздавят; но я не смел нагнуться, чтоб поднять их. Кричали ли они или нетъ-не знаю, потому что слышать отдельно чей-нибудь голос было не­возможно. Все кричали: кто просто орал от удовольствия, кто судя по жестам извещал своих знакомых; кричали притиснутые; все ссорились из за мест ничуть не дра­лись. Но упавшие мальчишки, должно быть, видали виды: они уж были на ногах и их глаза были опять уставлены на меня. Я сохранял полное спокойствие и серьезный вид, хотя мне, глядя на всю эту сцену, не раз хотелось расхохо­таться. Иногда в толпе подмечали мою улыбку, и на нее как по сигналу отвечали взрывом громкого сочувствен­ного смеха. Только один раз мне пришлось отстранить
*) Чиновники в Китае всегда живут в казенных зданиях, служащих при­сутственными местами разного рода и назшаАши.' а-мш.
423
руками слишком близко напиравший первый ряд зрителей; только один раз кто-то из толпы бросил в меня кусоч­ком хлеба; я сделал вид, что не заметил зтого и дер­зость не повторилась. Федор вернулся, и мы пошли дальше. Теперь уже буквально весь город всполошился. Все подня­лись и вышли из домов; у каждых ворот, по всем ули­цам и переулкам стояли люди, и еще вызывали из дво­ров оставшихся там, по преимуществу женщин, которые спешили выдти на улицу, ковыляя на своих ножках, и в свою очередь вызывая тех, кто еще был в доме; страш­ная толпа следовала за нами, а вперед на рысях, летели вестовые, крича-ян-жень! и приглашая всех выходить на улицу. Словом, происходило то, что можно увидать во всякой стране, во всяком городе, если на улицах его появится что-нибудь никогда невиданное; но, я думаю, никакой народ в мире не превзойдет китайцев в уменьи так орать и неистовствовать от восторга. Мы пришли в я-мынь,-не­большое, бедное и грязненькое учреждение, но, несмотря на бедность и ветхость, в нем было много своеобразной прелести. Давно, должно быть, стоят вти здания: круглые камни в роде жерновов, украшающие вход в один из дворов, стерлись, отполировались и промаслились, вероятно, человеческими руками; от стен и крыш веет глубокой стариной, и с ними так гармонировали находившиеся тут ста­рые, седовласые прислужники. Одному из них ужасно хо­телось поговорить со мной, точно ему положительно известно, что я отлично знаю китайский язык, и только почему-то притворяюсь непонимающим. Вышел чиновник, хотя и главный, но в маленьком чине, еще молодой человек, весьма вежливый, но, казалось, думавший о себе гораздо бо­лее, чем следовало... Но уж таково свойство всех в мире . маленьких чиновников. Передав письмо и просьбу относи­тельно квартиры, мы простились с мандарином и, выйдя на улицу, не вернулись назад, а отправились дальше, чтобы выдти через другие ворота. Тут улицу пересекают почти развалившиеся триумфальные ворота, каменные, резные, чрез­вычайно живописные и по рисунку и, главное, своей ветхостью. Никто из местных жителей не знал, в честь вого или какого события они поставлены; и сколько на земле таких памятников, значение которых известно лишь немногим и которые служат только триумфом всесокр^шалып$ж\ мени.-Только перед славою некоторых, ыймкоѵжтл.
424
и время оказывается бессильным, и имена и» будут жить на земле, пока люди не потеряют способности говорить и писать. Вот, старый полуразрушенный храм, с запущен­ным, густо заросшим двором, обнесенным каменной узор­чатой оградой... Пуст и забыт этот двор; пуст обложенный гранитом резервуар, перед главным входом храма; двери в него забиты и, кажется, никто не входит внутрь его кроме птиц и летучих мышей, - свивших там свои гнезда.
- Какой это храм? - спросил я.
- Великого Кун-Цзы (или Кун-Фу-Цзы, Конфуция), отве­тили разом несколько голосов.
Больше двух тысяч лет в Китае произносится это имя, и не в одном Китае, и наверно не забудется до конца существования земли.
Я шел дальше, осматривая улицу, дома и стараясь за­метить все, чтб было в них особенного, а особенного в каждом китайском городе немного, если некогда вглядеться в подробности. Здесь в настоящее время, по случаю Но­вого года, во многих домах над дверями висели при­клеенные визитные карточки лиц, посетивших хозяев в праздничные дни и незаставших их> дома. Из-за невысокой глиняной стены одного дома выглянули две нарядные китаянки, ужасно набеленные и нарумяненные; застыдившись, они спря­тались и, подбежав к двери, стали смотреть на нас сквозь узенькую щель, оставленную между створами,-так что их самих нельзя было видеть.
Мы вышли за городские ворота, когда солнце уже сели и жители не решались следовать за нами, из опасения, как бы не заночевать вне стен, так как ворота скоро должны были запереть. Поэтому, толпа мало-по-малу отстала; наконец, с нами раскланялись и последние два человека. Оказалось, что это были два полицейских, которым было приказано проводить нас через город; они выполнили это так, что мы и не заметили. Охотники навязывать китайцам подозрительность к иностранцам, увидали бы в этом акт тонкого шпионства; я же не могу считать этого ничем иным, как только деликатностью я вниманием, которым всем не мешало бы поучиться у китайцев.
Мы шли опять между полями, направляясь к др^ой деревне, возле которой была пристань и где должна были остановиться на ночлег наши лодки; мы добрались до нея
425
уже ночью, при слабом лунном свете. Ночь была совер­шенно наша весенняя. С возвышенного берега река пред­ставлялась обширным зеркалом, в котором отражались стоявшие у берега лодки, месяц и звезды. Воздух был тепел и совершенно тих, но в ушах у меня все еще раздавался тот ужасный концерт, который бесплатно за­дали мне в И-Чэн-Сяне. Сколько, я думаю, материала для разговоров оставил я его жителям только тем, что про­шел черев город от одних ворот до других!
3 ФЕВРАЛЯ.
День холодный и в воздухе стоит туман. По обоим берегам реки совершается такое движение, какое не часто бывает в улицах наших городов. Тут и пешие, и едущие верхом или в носилках, и вьючные животные; лодочники, согнувшись, тянут бечевой лодки; во многих местах взрослые и дети просто сидят или лежат на траве в своих си­них, голубых или зеленым и красных одеждах, как будто около своих домов, но последних нигде не видно.
Сегодня встречается очень много людей в белых, (т.-е. траурных) одеждах, или только с белыми повязками на голове, в роде чалмы. Отчего это? Не было-ли тут эпиде­мии какой,. увеличившей смертность в этом краю? Мне не удалось узнать. Мы шли под парусом, с хорошим попут­ным ветром; на встречу нам проносились вереницы ло­док, нагруженных соломенными шляпами, лекарствами в виде корен^в и пучков стеблей, а также тюками с другкми товарами... Заводили речь об открытии пароходства по Хань-Цзяну, а наша лодка сегодня не раз садилась на мель и с одной мы едва сошли, провозившись минут десять. Какое же тут пароходство? Разве только в половодье, оно возможно^ В этой части реки встречаются отмели в виде островов и на одной из них китайцы промывали гальку и песок, добрая из них золото, которое река уносит с гор и в виде золотого песку отлагает его на дне.
Мы знали ив описаний барона Рихтгофена, что еще встре­тим подобных золотопромышленников в другом месте, и потому здесь не остановились, желая воспользоваться попут­ным ветром, и шли до сумерек. Заночевали у пустынного неявного берега, что было отчасти приятно, потому что нас не^впокоили посетители.
426
4 tan*
Сегодня должны придти в Фань-Чэн, один ив значи­тельных торговых пунктов на реке, и близость его уже начинала чувствоваться по еще большему оживлению берегов. Здесь мы должны были встретить наших переводчиков и предполагали сделать остановку дня на два, на три, для ознакомления с торговым значением и деятельностью этого городка. Но Федор получил от кого-то сведение, что пере­водчики наши уехали отсюда в Ханькоу, что они давно при­были в Фань-Чэн, ждали, ждали нас или письма от на­чальника; но, не дождавшись ни того, ни другого, и вовсе не имея денег, решились уехать к нам. Это пока был слух, может быть, совсем неверный, или не совсем верный. А если правда, значит мы где-нибудь встретились на реке и, не заметив друг друга, проехали мимо. Это очень легко могло случиться, например, на одном из ночлегов, или в те несчастные дни, когда все сидели, спрятавшись, в лодках. Но, может быть, речь шла не об Андреевском и Сюе, утешали мы себя; иначе будет ужасно неприятно!
Вот показались предместья Фань-Чэна, он сам и рядом с ним, за особой стеной, лагерь находящагося здесь гарни­зона. Над последней стеной возвышались несколько баше­нок или беседок, и большое количество пик и флагов и последние, как я узнал были салютом в честь нашего приезда. Далее тянулась прекрасная каменная набережная, с красивой пагодой и длинным рядом бедных деревянных до­миков, в роде сказочных избушек на курьив ножках; и над этой длинной линией однообразных домов лишь не­сколько храмов возвышали свои изящные крыши. Там, где кончается набережная, дома стоят на высоких камен­ных фундаментах; все имеют балконы, укрепленные на бревенчатых подпорках; и почти у каждой двери каждого домика приклеены в нескольких местах листочки красно! бумаги с различными надписями, которые весьма оживляют общий вид и производят на глаз очень приятное впечатле­ние. Значение их, вероятно, известно читателю: красны! цвет бумаги говорит, что в доме все благополучно, а надписи на ней то выражают разные несбыточные пожела­ния самому себе и своему дому, то представляют разные хвастливые заявления в роде следующего: - „ дед, отДЬ сын - все трое академики, - то какие-нибудь заклинаМ и высокопарные изречения с весьма темным смыслом.
427
На реке стоит целая флотилия лодок и множество пло­тов сплавляемого вниз бамбука. На берегу сложен местами мачтовый лес, толстые доски, из каких делаются гробы; тут же лежат большие кучи сора и всякой дряни, около которой роются куры и бродят голодные собаки. Тут же продают мясо, очень плохое на вид, и зелень. Над голо­вой в воздухе носятся со своимпронзительным свистом десятки коршунов. Людей, разумеется, множество всяких, - и занятых разными делами и праздно глазеющих по сто­ронамъБедность и нищета бросаются в глаза гораздо силь­нее, чем достаток, и ату бедную толпу еще несколько оживляют ярко-цветные платья, какие носят женщины и дети. Мы пока проходим на своих лодках вдоль города к месту, где должны будем пристать. Жители уже заметили нас, объявили во всеуслышание о нашем приезде и стали собираться на берегу, следуя за нами и выжидая, когда мы остановимся. Проходим мимо лодок, цепляясь за них баграми или упираясь в их бока; наконец, причаливаем к берегу и буквально в одно мгновение он уже залит народом в такой степени, что ни одной пяди земли, на которой только можно было поставить две ноги, не осталось свободной. Какое любопытное зрелище! Стоим и созерцаем Друг друга. Я уж так пригляделся к лицам китайцев, что, мне кажется, других людей и не видал никогда, тем более, что их лица вовсе не так своеобразны, как мы привыкли думать. Те же и выражения на них. Вот ста­рик, на лице которого длинная история страданий. Вот круглолицый парень-приказчик, самодовольный и покойный; тут и там мелькают беззаботные и веселые детские ро­жицы; вон помирившийся с горем и покорный своей доле бедняга-работник, через плечи и спину которого прошли многие тысячи пудов. Вот молодой человек, красивый, с нежным белым лицом, хорошо одетый. Он один не увлечен общим интересом толпы, задумался и глядит в сторону, но так, как будто ничего не видит, и не слы­шит ни смеха, ни говора вокруг себя. Что-то сильно за­нимает его мысли... Может быть, сердцем его завладела * какая-нибудь черноокая и узкоглазая красавица. Не здесь-ли она, в ряду вот втих забитых, робких и до крайности вареных и нарумяненых дам. Но все живет, хохоче4Ц радуется, гам в толпе невообразимый, и редко-редко увидишь равнодушную тупую и ничего не выражающую фи­
428
зиономию-неподвижно стоящего человека. У всех осталь­ных вся душа на распашку; ничто не стесняет жх жиз­ненных проявлений. И как ни докучлива такая толпа, видеть ее все-таки приятно, - приятнее, чем мрачное чинно-молча­ливое собрание как бы овлобленных людей, каких мне случалось встречать в городах вападной Европы.
Но плохо тут придется европейцу, если он не будет огражден от любояпательных сынов Поднебесной Импе­рии её же собственными солдатами или полисменами, или не скроет своего заморского происхождения под китайским платьем,-которое сделает его незаметным.
Вскоре более смелые стали делать попытки перебираться с берега на наши лодки; их немедленно прогоняли, но вместо десяти изгнанных являлось пятнадцать новых и мы, наконец, принуждены были стать под прикрытие воен­ной лодки, т.-е. перейти на её другую сторону. Эта мера хотя и помогла, но не совершенно избавила нас от на­зойливых посетителей, которые, улучив удобную минуту, успевали-таки проскакивать к нам даже через военную лодку. Это делалось отнюдь не ради простого глумления; они сами понимали, что делают неловкость; но им неудержимо хотелось, во что бы ни стало, посмотреть поближе на нас, на наши занятия и вещи. Они видели, например, что я ри­совал с натуры, - как же было не заглянуть ко мне в альбом!... В город послали переводчика Федора и ожидали его возвращения с известиями о квартире и спутниках.
Я сидел на палубе и срисовывал вид набережной; вдруг на лодку падает у моих ног камень с яйцо ве­личиной. Я поднял и, не сказав ни слова, положил его на свою бумагу, так чтобы все видели. В толпе это за­метили и заговорили о камне (ши-тоу); что именно, я не мог понять; но вероятно, нашли это действие по крайнеймере бесполезным, потому что грубая выходка больше не повторилась. Возвратившийся переводчик принес нам ви­зитную карточку от местного мандарина, который извинялся, что не может лично приехать к нам, вследствие траура по случаю смерти богдохана. Это была неприятная новость. Молодой Император Тун-Чжи, умер, не оставив по себе наследников, вследствие чего могли произойти беспорядки и, пожалуй, новые междоусобные войны. Известие о кодоне богдохана не было для нас полною неожиданностью, такъкак мы знали, что он был болен оспою и находился въ
429
опасном положения, но говорили, что критический день «бо­лезни уже прошел, что Сын Неба начинал поправляться, и по атому случаю одним из придворных врачей было сожжено в Пекине жертвенной бумаги на полторы тысячи рублей..; Да, не помешала бы его смерть продолжению нашего путешествия “, невольно думалось нам, ибо мятежи в Китае страшны, как пожары в бурю.
Вслед ва переводчиком, из города явились четыре полицейских солдата в траурных т.-е. белых одеждах, и вступили в роль охранителей наших лодок от излиш­него любопытства толпы. Набросав рисунок набережной Фань-Чэна, я закрыл альбом и хотел войти в каюту, как в толпе сотни голосов вдруг подняли крик. Пока­жи, покажи, дай посмотреть нам, „великий ваморский го­сподин! “ Я уступил просьбам, только чтоб отделаться от шума, потому что толпа почти ничего не могла видеть издали. Как только я повернул в ним раскрытый аль­бом, толпа двинулась вперед; задние навалили на перед­них и чуть было не свалили их в воду. В этакой бе­зумной толпе из всего беда может выйти и хорошо по край­ней мере, что пострадавшие нисколько не обижаются,-сей­час же первые и хохочут. Квартира для нас была при­готовлена в городе, но так как мы предполагали оста** ваться в Фань-Чэне всего два-три дня, то решили остаться в лодках, тем более, что те же лодочники согласились провезти нас еще 180 ли, до селения Лао-Хо-Коу, - где обыкновенно переменяют лодки на другие, приспособленные к особенностям реки в вышележащей части. Переводчи­ков Андреевского и Сюя в Фань-Чэне действительно не оказалось и Федор привез от первого письмо, - которое было оставлено у здешнего начальника города.
Он сообщал, что, прождав очень долго, и не получая от нас никакого известия, они уехали в Хань-Коу, к нам на встречу. Главная цель письма заключалась в предупреж­дении нас о том, чтобы мы были как можно осторожнее, потому что ненависть китайцев в европейцам все уси­ливается. „И со мной были случаи*, глухо прибавлял он... Подобные известия всегда не хорошо действуют на душу, но онн не особенно пугали в данном случае, потому что Андреевский вав мы знали, был способен иногда из мухи слои* делать. Хотя он и говорил про себя не раз,-нет, господа, я храбр и даже божился в подтверждение своихъ
430
слов, во доказательств этого нам еще не случилось видеть. Вскоре пришла новая военная лодка, которая, сменив пер­вую, должна была сопровождать нас до Лао-Хо-Коу, и ко­мандующий ею мандарин сделал нам визит на каждую лодку отдельно. Этот наш новый спутник и охранитель был молодой человек, родом из Ху-Нани, как большая часть офицеров. Во время визита мы предложили ему конфект в бумажках и папирос. Он долго вертел конфекту в руках, повидимому не зная что с нею делать. Мы показали, и точно также пришлось показать, как закуривают папиросы. И так в сущности все готово к дальнейшему движению; надо дождаться только Андреевского и Сюя.
6 оамля.
Матусовский проснулся раньше, будит меня, говорит десятый час; но что же такое?-в лодке совершенно темно, как ранним утром; оказывается, - такова погода. Небо темносерое, снег с дождем падают на землю; лодки по­крыты циновками; холодно и грязно; даже зрителей на берегу нет, а это очень много значит,-и до сих пор барометр китайского люботытства еще никогда не падал так низко! Действительно, выдти не хочется наружу, - так скверно на дворе, да и вылезать из лодки из-под циновок весьма неудобно; сидим внутри, занимаемся чтением, дрогнем я согреваем себя чаем.
Входит наш казак и сообщает новость, что Сосновский не хочет ехать дальше в той же лодке, а нанял новую, огромную, такую огромную, что в ней нам всем поместиться можно, в одной.
- А как же с прежними лодочниками? - спрашиваю его. Ведь было решено, что они пойдут до Дао Хо-Коу?
- Тем отказали. Они горюют, бедные.
Вскоре Матусовский был приглашен к Сосновскому и, вернувшись, подтвердил слова казака и передал сделан­ное им иредложение, поместиться всем в одной лодке. Мы отправились вместе и, осмотрев лодку, нашли ее, до­статочно поместительной, но не совсем удобною, для ва­ших занятий, потому что все каюты в ней были проход­ные. Поместиться в одной этой лодке было бы для всех дешевле, но мы колебались, не зная предпочесть ли удобство экономии или наоборот, и пока, ничем не решив, ушли в город обедать, так как купить провизии было еще
431
нельзя, по случаю продолжавшагося праздника Нового года: в городах он продолжается две недели. С нами пошел наш казак и один из приставленных полицейских. Ми велели последнему провести нас в хорошую гостин­ницу, но не очень отдаленную.
Грязь на улицах ужасная; она стойт лужами, походя на какой-то черный кисель; ноги скользят по покрытым ею камням н народу на улицах значительно меньше обыкновен­ного; но за нами все-таки следует толпа мальчишек и взрослых, крича, смеясь и страшно стуча своими тяжелыми сапогами на огромных гвоздях, и деревянными калошами, какие китайцы носят в грязную погоду,-впрочем очень редко. Мне только раз, кажется и случилось их видеть. Эти калоши состоят из деревянных подошв на двух деревянных подставках, в вершок вышины, и передами из лакированной кожи; задников в них совсем нет. Их можно скорее назвать скамеечками, чем калошами и ходить в них чрезвычайно не удобно... Если бы отряд кавалерии проходил по узенькой мощеной улице, он, я ду­маю, не производил бы большего стука и шума, чем со­провождавшая нас, сравнительно очень небольшая толпа, и если бы победоносная армия вступала в побежденный го­род, вступление её не было бы более торжественно, чем наше шествие в гостинницу обедать. Полицейский указал нам на нее рукою. Мы остановились перед грязнейшей открытой на улицу, харчевней, в которой сидели рабочие, услаждая себя лапшой и какою-то вареною зеленью с ку­сочками свиного сала или распивая чай. Казак объяснил провожатому, что нам нужна хорошая гостинница с ком­натой и велел вести нас в самую лучшую, какую только он знает. Полисмен сделал вид, что теперь понял и повел дальше.
Далеко шли мы, шлепая по грязи и скользя по камням; наконец он остановился и указал.
- Вот эта самая лучшая гостинница в городе, из всех, какие теперь открыты. Самые же хорошие еще не торгуют по случаю праздника.
Й на этот раз перед нами была такая же харчевня, только чуть-чуть почище первой. С недостаточной чистотой их обеих можно бы было помириться, но главное неудоб­ство заключалось собственно в том, что они были открыты на улицу и толпа, разумеется, не дала бы нам ни минуты
432
покоя; поэтому мы решили заказать здесь обед и велеть принести его к нам на лодку, а сами отправились назад.
- Спроси-ка, чей это дом,-обратился я к казаку, уви­дав через открытые ворота, с фонарями по бокам, длин­ный, довольно чистый двор, закрытый в глубине щитом, из-за которого виднелись красивые решетки дверей м окон­ных рам.
На этом дворе стояло несколько китайцев, и прежде чем казак успел обратиться к ним с вопросом, эти господа, - хозяева или прислуга, узнать это в Китае очень трудно,-знаками приглашали нас войти. Не зная в чем дело, мы принимаемъ' приглашение, и входим.
Прошли первый двор, по обеим сторонам которого на­ходились жилые помещения с решетчатыми окнами м две­рями; вступили черев круглую дверь, проделанную в стене, на следующий двор и вошли в. комнаты находившагося там дома, двери и окна которого были раскрыты настежь. Неизвестно, кто такой водил нас и все нам показывал; но ни мы не знали его намерений, ни онъ-чего нам нуж­но. На одной стене я увидал рисунок смелой кисти, сде­ланный тушью и представлявший, грациозно раскинувшиеся ветви бамбука и похвалил работу, действительно очень та­лантливую, но показывавший возразил:
„Совсем не хорошо... Вот па что посмотрите,-и ука­зал на рукопись, в немногих буквах изображавшую ка­кое-то изречение, но дело было не в изречении, а в кра­соте самого письма... Этой красоты в калиграфии, которую так понимают и ценят китайцы, я еще не постиг, а оия ужасно восхищаются даже самым процессом письма. Все маленькия комнатки в доме были пусты и довольно грязны; мебель старая, бедная; отовсюду дует сквозной ветер.
Что же это за дом? Не гостинница ли, какой мы иска­ли? Спросили и оказалось, что мы-действительно попали в гостинницу, чем были очень довольны.
„Можно обедать? спрашиваем.
- Можно, можно,-разом ответило несколько голосов и после нашего вопроса провели еще на следующий двор, третий значит, и ввели в расположенный на нем домик с тремя комнатами того же вида и характера, как и опи­санные выше. Полицейский остался на улице, в воротах и при помощи своей бамбучины сдерживал толпу, из которой лишь немногим удавалось проскочить, получая удар по

433
спине, но они, казалось, не замечали его и спешили про­браться в соседнюю с занятой нами комнату или останав­ливались под окном; которое было открыто, -н глядели на нас во все глаза.
На приготовление обеда потребовалось ^довольно много времени, которое мне* не показалось длинным, потому что со мной были бумага и карандаш, и я в ожидании обеда ус­пел сделать рисунок внутреннего дворика.
Нам подали тонко нарезанной жареной свинины с чесноком и разными приправами,-блюдо довольно вкусное, кому не противен чеснок,-холодной свинины ломтиками, разрубленной на кусочки соленой курицы, нарезанной соле­ной баранины с рубленой капустой, пельмени ив твердого и тяжелого, как оконная замазка, теста и какой-то суп, видом и вкусом похожий на помои. Каждое блюдо было по­дано в чашке, величиною с большую чайную и каждому поставлено блюдечко с уксусом, имеющим от неизвест­ных мне примесей темно-коричневый цвет.
Мы пообедали с казаком; накормили полицейского, спрашиваем.'-„Сколько следует заплатить за все?**
- Не нужно назначать цены, вто не хорошо,-отвечал хозяинъ-что дадите, то и ладно будет.
Так и не сказал, сколько не добивались;-не хорошо, говорит, назначать цену - и только. Дали связку монет в тысячу штук и спросили довольно-ли?
- Довольно, довольно,-заговорил он и поблагодарил с сложенными на груди руками.
Судя по его виду, он действительно был очень дово­лен, а тысяча чох по местному курсу составляли не более полутора рубля. Итак на полтора рубля четыре человека пообедали и были сыты.
Когда мы встали из за стола, стоявшие на дворе ки­тайцы, бросились *вперед на улицу, извещая ожидавших там, что иностранцы пообедали и идут домой. Толпа же на улице не только не убавилась, напротив, значительно возросла и вся отправилась провожать нас.
На обратном пути мы заходили в равные лавки и в некоторых нашли иностранные товары, как-то: стеклянную посуду, (один стакан, стоит копеек 35) карманные часы, продфощиеся по 25 руб. (10 лан), лампы, стеариновые све­чи, спички и т. п. Из русских произведений были сукна и. я. пяоирпй. 28
434
фабрики Бабкина, красное и синее, коленкор, розовый и голубой и люстрин черного цвета.
Дождь перестал и на берегу у наших лодок мы на­шли многих зрителей. Между ними, как передал нам казак, шел оживленный разговор по поводу нанятой Сосновским большой лодки, в которую в это время переносили ящики и другие вещи из двух прежних лодок.
Китайцы уж все знали,-что она нанята до города ХаньЧжун-Фу, за 155 лан, что новый лодочник уже получил задаток, а старые повесили носы, потому что онн успокои­лись было, нанявшись до Лао-Хо-Еоу, а теперь остались без работы, да еще несколько дней пропустили, а может бить за вто время они бы нашли себе обратных пассажиров в Хань-Коу. Самое же важное в разговорах туземцев было то, что они находили новую лодку вовсе негодною для даль­нейшего плавания вверх по реке. Они удивлялись её хо­зяину, вав он решается идти и берется везти; онн смея­лись над ним, предсказывали неминуемую погибель лодки и всеми путями старались дать нам знать о предстоящей для нас опасности. Точно заинтересованные сами, уговари­вали они нас ни за что не ехать в ней, говоря, что луч­ше потерять задаток, чем рисковать лишиться всего.
Через несколько минут наш лодочник, которому мы объявили, что с ним поедем дальше, пришел в нам переговорить собственно на счет того, чтоб мы убедили наших товарищей не ехать в той лодке, передавая отзывы всех опытных людей, что она более двух, трех сот верст никак не пройдет и непременно погибнет.
В виду подобной настойчивости туземцев, нельзя было думать, что предостережения их делались не чистосердечно, а под влиянием каких-нибудь личных расчетов, тем более, что никому не могло быть ни барыша, ни убытка от того, в какой лодке иностранцы поедут дальше. А люди, которые были заинтересованы, т.-е. прежние лодочники, не говорили ни слова, вероятно зная заранее, что их заподоз­рят в хитрости и ничему не поверят.
Мы передали Сосновскому все, что нам говорили, но он и сам все вто слышал; ему самому многие повторяли тоже самое; только у него сложилось убеждение, что китай­цев надо слушать как можно менее и в большинстве слу­чаев поступать как раз наоборот с тем, что они бу­дут говорить. Может быть, вто и мудрое правило, но мы
435
с Матусовским, в виду упомянутых заявлений, решитель­но отказались перейти в большую лодку и остались в прежней с тем, чтобы в Лао-Хо-Коу взять другую - местную.
7 ФЕВРАЛЯ.
Военная лодка, провожавшая нас от Хань-Коу, сегодня уходила в обратный путь.
Мандарин, командующий ею, пришел проститься и, по­лучив от Сосновсхого в подарок рукомойник с лохан­кой из, панье-маше, удалился. Потом прислал подарок назад и объяснил, что не знает, как употреблять вти вещи, что они ему ни на что не нужны и принесший их солдат намекнул, что его господину приятнее было бы по­лучить что-нибудь другое, например часы. Мандарин за­ходил и к нам с прощальным визитом, и мы прости­лись, подарив ему на память свои фотографические карточ­ки и поблагодарив за его попечения о нас. Он попросил меня нарисовать ему что-нибудь на память и я, чтобы сколь­ко-нибудь украсить картонный умывальный прибор, испол­нил его просьбу. Мы расстались, чтоб, вероятно, никогда более не встретиться.
После обеда, мы с Матусовским сделали прогулку по городу вдвоем, без всяких конвойных и никаких не­приятных приключений с нами не было. Возвращаясь до­мой уяю в сумерках, мы встречали на улицах много маль­чишек, которые носили зажженные фонари разных при­чудливых форм, представлявших то птиц, то уродливые человеческие физиономии, рыб, драконов, лошадей и проч. Один носил большое бумажное колесо, которое, несмотря на свою величину, достигавшую до аршина в диаметре при­водилось в движение нагретым воздухом. Другие дети си­дели у столиков и играли в кости на красные яйца, точно такия, как наши пасхальные. Сегодня китайцы справляли окончание праздника Нового года и предместье города СяньЯнь-Фу, открывавшееся перед нашими глазами, когда мы вышли на набережную, горело огоньками, представляясь из за реки большим иллюминованным городом.
ѵ 8 ФЕВРАЛЯ.
Погода переменилась в лучшему; можно было больше оставаться вне каюты, чем мы и пользовались, совершая 28*
436
прогулки по реке и по городу. Вернувшись сегодня домой, я застал, на своей лодке, одного военного мандарина из фань-чэнского лагеря, пришедшего познакомиться с нани.
Одетый в обыкновенное, т.-е. неформенное платье, этот мандарин ничем не отличался от всякого другого китай­ца, носящего шелковое платье и черную атласную шапочку на голове. Он был одет в желтовато-зеленую курму на лисьем меху, с опушенными бобром рукавами. Лицо его би­ло мало симпатично своим длинным, несколько горбатым носом и тупым выражением, но, как все мандарины, он был любевен, хотя менее обыкновенного разговорчив. Раз­говор происходил при помощи Федора.
После обычных первых приветствий я спросил его,- встречался-ли он прежде с иностранцами?
- Нет, никогда,-ответил он.
- „Что же в нашей наружности более всего обратило на себя ваше внимание? Чтб бросается в глава?
- Узкая одежда и борода, признался мандарин.
„Отчего ваши соотечественники не ездят в чужия государства,-ведь полезно знать, как живут другие люди, приятно видеть чужия страны, изучать иную жизнь, чем наша.
- Да, очень приятно и полезно, - согласился он, - но очень далеко надо ехать и у вас очень холодно.
- „Постройте железные дороги; по ним никуда не да­леко; а холоду не бойтесь: у нас теплые дома.
- Если Хуан-Шан (император) пошлет, я с удоволь­ствием приеду в вашу землю,асам по себе я не могу,- я на службе.
Затем я попросил его показать нам лагерь, на что он изъявил согласие и предложил, если угодно, сейчас отправиться с ним. Предложение приняли и пошли. За нами было хлынула вся толпа, постоянно стоявшая на берегу, но полицейским было отдано распоряжение не пускать её и она повиновалась. До лагеря было с четверть версты. Он обне­сен глиняным валом, имеющим двое ворот. Мы вошли во двор. Тут, перед казармами, были выстроены солдаты, которыми на английском языке командовал мандарин, но если бы об зтом не сказали, самому ни за что бы не до­гадаться, что зто английский язык. При нашем появлении солдаты взяли на караул, ловко, все разом и с извест­ным отрывистым бряцанием ружей. Пока мы оставались
437
тут, о нашем приходе дали знать начальнику лагеря, и он с своими офицерами вышел встретить нас и тотчас при­гласил в приемную комнату, чего требовала учтивость. Учтивость требовала и от нас, чтобы мы вошли хотя на минуту. Затем мы вместе отправились осматривать лагерь. Как в городе все имело неприбранный, грязный вид, так здесь, напротив, везде было чисто, уютно и все в большом порядке. Довольно чисто было и внутри солдат­ских бараков; только некоторые из них были наполнены густым дымом, что, должно быть, случалось по временам и в других, судя по горькому дымному запаху, каким они пропитаны, и часто встречающейся у солдат болезни глаз, которую надо приписать влиянию дыма.
По просьбе главнокомандующего китайской армии, ЛиХун-Чжана, мы подарили начальнику здешнего лагеря одно бердановское ружье и хотели показать, как с ним обра­щаться, как прицеливаться и стрелять; для зтого все отпра­вились на обширный плац, попросили поставить мишень и предложили одному офицеру сделать выстрел; но он отка­зался; другой взял ружье и выстрелил. Но, судя потому, как был сделан етот выстрел, должно думать, что он никогда и не слыхал о прицельной стрельбе; некоторые же из солдат стреляли порядочно шагов на двести и триста; впрочем, весьма немногие. Эта, самая существенная сторона военного дела у китайцев оказывается слабее всех. Но нет сомнения, что обучить их этому не-хитрому искусству весьма легко и потом только заставлять упражняться, как это делают наши солдаты.
Когда мы возвращались домой, наступал уже вечер, великолепный весенний вечер, и я остановился на возвышен­ном месте, любуясь простой, но величественной в своей простоте и спокойствии, картиной. Солнце уж село, а на противоположной стороне из-за низменного берега реки всплывал полный месяц и длинным бледно-желтым стол­бом дрожащего света отразился в гладкой поверхности воды. В городе раздавались праздничные звуки; еще горели священные огни; люди кой-где молились на лодках, обращая глаза и руки к ясному, бесконечному небу.
9 ФЕВРАЛЯ.
Погода была ветренная, и просидев несколько часов в лодке ва переводом, я сошел на берег, по обыкновению
438
с альбомом; толпа, разумеется, последовала за мной, точно все эти люди били связаны между собою и одной обще* веревкой привязаны ко мне. Но я уж помирился с этой л при­вязанностью". Проходя мимо одного маленького домика с от­крытою дверью, я заглянул в него и его внутренность пока­залась мне настолько интересной, что, решив про себя,- стоит нарисовать, я вошел в него, так же просто, как в свой собственный дом, хотя не знал, кто в нем живет. В Китае это не нужно. Если дверь открыта, входите,-после узнаете. Домик весь состоял из одной комнаты, в кототорой находилась старуха. В первую минуту она сильно сконфузилась - потому что вошел, во-первых, чужой, вовторых,-мужчина, и, в-третьих, иностранец;-она стала отворачиваться, чтоб спрятать свое лицо, но не выражала никакого неудовольствия. Кивнув ей головой, я без церемо­нии стал осматривать её красиво-убранную хижинку, но когда толпа, остановившаяся у дверей, стала напирать и легкому бамбуковому домику могла грозить опасность букваль­ного разрушения, хозяйка, забыв и страх и свойственную прекрасному полу стыдливость, мигом подскочила к двери и вступила в отчаянное сражение с моей непрошенной свитой, прибегнув к женскому оружию, т.-е. языку. её почтенный возраст и выразительная речь ошеломили толпу, которая тотчас отступила, но старуха видно знала её нравы и не удовольствовалась этим, а продолжала держать к ней, должно думать, очень грозную речь.
Когда я слушал этот треев целого водопада непонят­ных для меня слов, просто с быстротою машины, без малейшей запинки отчеканиваемых возбужденной старухой, испугавшейся за свой дом, я подумал, что едва-ли жен­щина какой-либо другой нации способна к говорению с такой неимоверной быстротой и такой чистотой отдели каждого звука. Это-общая способность китаянок, особенно, когда они бывают разгневаны. Взглянув на тонкия и не­прочные стенки домика, я £ам испугался, как бы несчаст­ная женщина не осталась сегодня без крова и, отложив намерение, поспешил успокоить домовладелицу и вышел к толпе, которая точно жить без меня не могла.
Остановившись потом перед одним живописным узень­ким переулком, представлявшим в перспективе целый хаос крыш столпившихся в беспорядке домов, я стал было набрасывать рисунок; но толпа мгновенно замкнула
439
около меня круг и разорвать его передо мною уже не могла, хота, как я видел, сама этого желала. Просьбы не помо­гали; пришел же я сюда по обыкновению без провожатого и видя, что ничего не удастся сделать, уже хотел-было уйти, как неожиданно явились два солдата и, угрожая толпе пал­ками, бывшими у них в руках, мигом разогнали ее; круг расширился и разомкнулся передо мною, так что мне уда­лось окончить рисунок... Этих солдат, как оказалось, послал ко мне на помощь начальник новой китайской лодки.
Солнце просто жарило, когда я возвращался домой. Здесь я нашел нескольких мандаринов, приехавших к нам с визитом. Тут были начальник лагеря, адъютант глав­ного начальника местных войск и несколько младших офицеров. Некоторые из них тотчас по представлении им меня, как доктора, обратились ко мне с жалобами на разные болезни, по преимуществу глаз, и просили помочь им. Я обещал. Потом зашел разговор о медицине и врачах; о свонх эскулапах они отзывались не с особенно лестной стороны и выражали сожаление, что у них нет „заморскихъ* врачей (ян-дай-фу).
- Зачем же вам заморских,-сказал я им:-у вас могут быть и свои хорошие, только для того, чтобы их иметь, надо завести школы, в которых бы они могли учиться и рассказал им, как у нас приготовляются медики, обра­тив внимание на трудный пятилетний курс. Сосновский также поддержал меня, прибавив, что „медицина дело не легкое, что у нас доктора учатся столько же, сколько и офи­церы*. Он очевидно и меня принимал за мандарина, со­всем незнакомого с русскими порядками. Но, чего не мо­жет случиться по рассеянности...
Прощаясь, китайцы приглашали нас к себе, и мы дали обещание, а в этот день должны были отправиться на обед к одному местному купцу, не знаю хорошенько, к&к и по­чему пригласившему нас к себе. Мы ничего не знали, как от Сосновского пришли сказать, что такой-то купец приглашает нас всех к себе обедать, так пойдем-ли мы с Матусовским или нет? Я рад был всякому случаю знакомиться с туземцами и отправился со всеми остальными. Пригласивший нас купец был не китаец, а один из потомков тех мусульман, которые давно переселились в Китай из Восточного Туркестана и слились с туземцами во всех отношениях, кроме религии. По внешнему виду
440
их ничем не отличишь от китайцев; они часто женятся на китаянках, выдают своих дочерей ва китайцев и весь образ их жизни одинаков с туземцами. Тем не менее вражда между ними всегда существовала и привела к войне, последствием которой было почти поголовное истреб* ление мусульман в Китае. Но некоторые из них оста* лись мирными и до сих пор живут покойно; даже между мандаринами, находящимися на службе, встречаются, как увидим ниже, мусульмане.
При известной уже читателю обстановке, совершили мы наше, всегда торжественное, шествие до улицам города до дома, где жил купец, мусульманин;
Присланный за нами провожатый, указывавший дорогу, вошел, наконец, в лавку и пригласил нас следовать за ним. Здесь нас встретил хозяин, старик лет шести­десяти, худой, с седыми волосами, и так сильно опущенными верхними веками, что они почти закрывали глаза и он, чтоб смотреть вперед, должен был высоко поднимать голову, как смотрят люди, имеющие привычку носить очки на кон­чике носа. Он приветствовал нас не по китайскому обы­чаю, а брал руку каждого в обе свои и как бы прижимал ее к своему сердцу; затем пригласил нас войти внутрь дома. Через заднюю дверь из лавки, мы вступили на маленький дворик, из которого вели две двери, одна в боковую ком­нату, другая - в среднюю, более парадную, куда нас и ввели. Она была очень не велика,. почти темная, потому что свет проникал в нее только через дверь, да небольшое отверстие в потолке, огороженное перилами. Комнату осве­щали еще, висевшие под потолком, четыре фонаря, но света от них было не много, потому что в них тускло горели сальные свечи, а фонари были обтянуты не особен­но прозрачной красной бумажной материей. Посреди ком­наты стоял уже приготовленный стол, хотя и небольшой, но занимавший почти всю комнату. Нас тотчас пригласили садиться, причем наш переводчик, китаец Федор, долго препирался с хозяином по случаю того, кто сядет прежде, и кто где сядет, что случается и у нас, но не в такой степени.-Наконец все уселись; началась беседа, но раз­говор при одном переводчике на четырех человек почти не мыслим; поэтому, когда один говорил, остальным только приходилось. отвечать своим соседям:-„не понимаю и не умею говорить по-китайски “. Славное положение, читатель,
441
не правдами? Сколько интересного мы могли узнать от ту* земцев!
Сыновья и племянники хозяина, бывшие за столом, ста­рались занять нас разговором, да им и самим интересно было поговорить с нами; но они скоро увидали, что беседа невозможна, и все видимо чувствовали себя неловко. Скучно и досадно было. Оставалось только есть, словно мы для одной еды только и пришли. И вот теперь только о еде и при­ходится говорить, да досадовать. Обед был обыкновенный китайский; большая часть кушаний были очень вкусны; хо­зяева усердно угощали нас, а мы с не меньшим усер­дием исполняли их просьбы. Между кушаньями было одно, приготовляемое, подобно нашим блинам, только один раз в год, в течении трех дней, (13,14 и 15, первой луны) и во всех домах целой Империи, от богдоханского дворца до последней лачужки. Кто не может приготовить их дома, тот покупает, но непременно должен в эти дни их поесть. Каждый нищий, говорил Федор, купит себе хоть один такой пирожок. Но он, к сожалению, не мог объ­яснить мне, имеет ли этот обычай какое религиозное осно­вание, или, вообще, какое его значение. Он не знал сам. Спросили хозяев, тоже не знают. Но удивляться тут пе чему: ведь и мы не все знаем историю своих блинов.-Это обязательное кушанье очень похоже на наши оладьи, только здесь они имеют шаровидную форму, а величину с круп­ный грецкий орех; делаются из рыхлого теста, начинаются какою-то сладкою смесью и жарятся в сале.
После обеда пришли младшие сыновья старика, один маль­чик лет двенадцати, нежного сложения, задумчивый и с чрезвычайно приятным мелодичным голосом; в нем во­обще было что-то необыкновенно милое, ласкающее; другой, мальчуган лет девяти, - живой, быстрый и смелый. Оба они не выражали перед нами ни малейшего страха, какой мы привыки вселять в китайцах своим появлением; эти напротив, держались совершенно смело, относились к нам вполне доверчиво, как те из европейских детей, которые часто видят чужих людей. - Они с живым интересом рассматривали мой альбом, и были в неописанном восторге, когда я нарисовал им по их просьбе заморского чело­века, и когда они узнали в нем меня.-Им это показа­лось каким-то чудом и они все осождали меня вопросами,
442
как и наши дети, - да как же и мог ото сделать? Но этого и на русском языке скоро не расскажешь.
Мы простились с любезным хозяином и уже в су­мерках возвратились на свои лодки, в сопровождении слуги и сыновей хозяина, освещавших нам дорогу фонарями.
ю мвраля.
Сегодня в состав нашей компании, поступил новый человек,-один из солдат военной лодки, которая про­вожала нас из Хань-Коу и на которой он исполнял обя­занности повара. Не нравилась ли ему военная служба или уж мы очень полюбились ему, только он предпочел службу государственную частной службе у нас, также в качестве повара. Об втом неважном факте я упоминаю потому, что в пем любопытна та простота, с какою китайский солдат может оставить военную службу: не нужно ему для этого никаких уважительных причин и законных поводов к увольне­нию в отставку, ня свидетельств о болезни, ни разреше­ний высшего начальства и никаких письменных прошений; не захотел почему нибудь солдат продоляшть службу царю и отечеству, является к своему ближайшему начальнику и очень просто объясняет ему, что он уходит.
„Хорошо,®-столь же просто говорит тот; выдает оста­ток жалованья, приказывает сдать казенное платье и раз­говор кончен. Точно тав уволился сегодня от службы и повар.
Вскоре, после его найма, кав будто для того, чтоб ему сейчас и дело было, от военного начальника лагеря принесли, неизвестно почему, подарки, вероятно, просто по обычаю, так кав едвали они могли узнать, что у некото­рых из нас пища была очень скудная. Подарки эти со­стояли из живых вур, бараньего мяса, хлеба и грецвих орехов. Приняв их, наш начальнив послал ему две бутылки шампанского из подаренного нам в Хань-Коу земляками, чтоб мы в дороге пили и их поминали.
Однаво дни проходят, а мы стоим здесь в ожи­дании возвращения из Хань-Коу наших странствующих переводчиков. Определенных занятий у меня нет, и я ежедневно совершаю прогулки по городу, в сожалению, только глухо-немым зрителем, потому что переводчик Федор дол­жен находиться при начальнике, „на всякий случай,-мало ли что может понадобиться®... Совершая ежедневно прогулки, я все
443
более привыкал к китайцам, все более убеждался в их безобидности и с каждым днем становился смелее. Опа­сения подвергнуться серьезным оскорблениям и даже напа­дению, внушенные мне многими рассказами о ненависти ки­тайцев к европейцам, все более и более уступали место уверенности, что никакая серьезная опасность мне не угро­жает, если только я сам не создам её. Таким образом я, ходил по всему городу совершенно один. Жители ФаньЧэна, в свою очередь, привыкли во мне, и я был изве­стен у них под названием заморского художника, потому что они всегда видели меня с бумагой и карандашом. До­сужий люд, которого зимою особенно много, вследствие того что люди свободны от полевых работ, всегда сопрово­ждал меня большою толпою и с нетерпением ожидал, когда я остановлюсь перед чем-нибудь и начну рисовать: ко мне они уж пригляделись, и теперь моя „заморская кисть* т.-е. карандаш, занимала их больше, чем .моя особа. И вот, как только они замечали мое намерение начать работу, они тотчас начинали размещаться вокруг меня, причем каждому хотелось стать поближе, и из-за втого в публике не раз происходили неприятные столкновения, ссоры, а то Л драки. В толпе любопытных являлись даже женщины; только они не следовали за мною, а завидев толпу и услы­хав крики:-идет, идет!-заморский художник идет! - выходили из своих домов вперед на дорогу, по которой я должен был пройти и, встроившись в ряд, пропускали меня мимо, стыдливо и с некоторым страхом, но с по­жиравшим их любопытством, посматривая на меня. Я на­столько привык в подобным многолюдным проводам, что без них мне, пожалуй, показалось бы уж скучно.
Проходя однажды в сопровождении своих многочислен­ных телохранителей по одной улице, я заметил в одном из боковых -переулков какие-то странные нити желтова­того цвета, развешенные как бы в рамах, и принял их ва шелв, но в каком-то особенном виде. - Пошел по­смотреть и шелк оказался вермишелью; я ознакомился со способом её приготовления, который состоит в следую­щем. Ставится вертикально простая большая рама, в верх­ней перекладине которой находятся отверстия, и в них вставлены колышки' На каждый ив последних надевается по одному кольцу ив пшеничного теста; в кольца проде­вают другие колышки, подобные верхним и, вставленные
444
в нижнюю, подвижную часть раны, которая может подни­маться до верхнего края, и опускаться почти до самой земли; постепенным понижением её понемногу растягивают тестяные кольца, которые наконец вытягиваются в длин­ные и тонкия нити, и когда нижняя перекладина дойдет почти до земли, вермишель готова, - и, разумеется, доста­точно смешана с пылью. Ее снимают, а на колышки на­девают новые кольца из теста, повторяя с ними туже процедуру. Просто, нехлопотливо и дешево. Здесь же я ви­дел, не менее оригинальный способ мешенья теста в большом количестве. Булочник работал на улице, у стены своего дома. Тут стоял нисенький стол или широкая скамы, на которой был замешан большой кусок теста, аршина до полутора в диаметре. В стену была вделана подвиж­ная толстая палка; ее можно приподнимать и опускать, а также отводить в стороны. Булочник кладет эту палку на тесто, сам садится на её конец, ббком, как будто на дамское седло к начинает, припрыгивая, подвигаться вперед, потом назад, потом опять вперед и так далее, причем палка постоянно надавливает на тесто, н таким образом размешивает его. Тоже не глупо, и картинно.
Проходя потом далее по улицам, я направился было к, набережной, чтоб вернуться на свою лодку; но некоторые из моей многочисленной и шумной свиты остановили меня и, указывая руками в противоположную сторону, в один переулок, что-то говорили мне. Я поймал два знакомых слова-хао-кань,-хорошо смотреть, или красиво, и дога­дался, что китайцы, заметив, что я интересовался изящными зданиями, хотели показать мне что-нибудь в этом роде и повернул в указанную улицу; толпа была в детском восторге, повидимому потому, что я ее понял. Действительно, я не ошибся в своем предположении. Вскоре я увидал перед собою ворота в толстейшей городской стене, и по­строенный над ними храм весьма изящной архитектуры. Чтоб не терять времени, которого немного оставалось до вечера, я остановился посреди улицы и начал срисовывать его. Толпа, и без того огромная, быстро увеличивалась.при­бывавшими из ближайших домов и лавок, китайцами и скоро запрудила всю улицу, а остававшийся около меня кру­жок свободного пространства, все делался меньше, несмотря на все старание ближайших ко мне зрителей, которые сдер­живали натиск задних рядов; они наконец должны были
445
уступить силе и их притиснули ко иие вплотную. Продол­жать работу стало поити невозможно, тем более, что толпа не могла стоить неподвижно, а волновалась против воли, как море, и увлекала меня с собою; но мне хотелось во что бы ни стало окончить рисунок; китайцам же, повиди­мому, вздумалось поиграть вообще и со-мною в особенности. Задние умышленно напирали на средних, чтоб усиливать колебания всех, и таким образом толкать меня; кто-то даже бросил в меня горстью мелких камушков; я сде­лал вид, что ничего не заметил; но толпа видела зто и одни смеялись от удовольствия; другие же строго закричали на своих собратий тоном порицания и запрещения. Через минуту прилетел новый заряд камешков; но они были не крупнее конопляного зерна и брошены легко, так что осо­бенной неприятности не причиняли; но все возраставшее оживление и веселость китайцев заставили меня поторо­питься окончанием работы, потому что я знал, как легко толпе перейти от невинных шуток к оскорблениям, от оскорблений к насилию и, пожалуй, смертоубийству, особенно такой суеверной толпе, как толпа китайцев, которых мо­жет воспламенить до исступления одно слово какого-нибудь фанатика, глупца или злоумышленника. - Закрыв альбом, я направился домой и толпа тотчас расступилась, дав мне дорогу. В зто время один простолюдин, сказав несколько слов, хлопнул меня сзади по плечу, и пошел рядом со мною, чем опять вызвал смех толпы... Трудно сказать, с какою целью было оказано особенное внимание моему плечу,-желал ли он показать свою смелость, или неува­жение ко мне, тем, что он мог обращаться со мной за панибрата, или это была простая своеобразная любезность. Я не обратил внимания на его поступок и, не оборачиваясь, продолжал путь; но через минуту он опять хлопнул меня по плечу, и уже сильнее чем в первый раз.
- „Что ты с ума сошел, или от природы неумен?" крикнул я на иего по-русски и, остановясь против него, строго глядел ему прямо в глаза, как бы дожидаясь от­вета. -Хао, хао, хаои т.-е. ладно, ладно, ладно,'-быстро заго­ворил он, очевидно сробев и растерявшись; он помахал руно* перед своим лицом, и поспешил скрыться в бли­жайший переулок. Толпа, повидимому, почувствовала уваже­ние ко мне, осталась на своем месте, и я без всяких приключений, уже в сумерках, вернулся домой.
446
Мне что-то не послалось в эту ночь, и ж почти до са­мого утра слышал жалобные криви продавца-равнощика каких-то лепешев, название которых - „ко-лб-мин-и^ы*, он и повторил на распев, предлагай их покупателям. Не знаю, купил ли кто что у этого бедного человека, це­лую ночь, холодную и ненастную ночь, проходившего по бе­регу перед стоявшими тут лодками туземцев, жалобно напевавшего свое: „Ко-ле-мин-цзы! Ко-де-мин-узы!*
П ФЕВРАЛЯ.
Однажды мы обратились к знакомым нам военным мандаринам, с просьбою показать нам здешния войска и, если можно, сделать им ученье. Они изъявили согласие и, маневры были назначены на сегоднешнеф утро.
В девять часов от начальника лагеря явился послан­ный с его карточкой и приглашением, объявив, что все готово, только ожидают нас.
Мы с Матусовским обыкновенно вставали очень рано и могли бы тотчас отправиться, но ожидали начальника, который, вероятно, был очень занят и собрался только к одинадцати часам. Таким образом мы заставили солдат и офицеров прождать себя около двух часов, что было всем неприятно, тем более, что мы знали, как акуратны китайцы: еслн они назначат час, то не опоздают и пяти минут.
Провожатые ввели нас в лагерь и после двух, трех поворотов, мы очутились на обширном плацу, на котором стояли войска; а в одной стороне на небольшом возвыше­нии, расположенном против фронта, помещалась палатка, где находились мандарины, знакомые и незнакомые нам. Главного начальника не было; все были одеты в обыкно­венные костюмы, что противоречило китайским обычаям и резко бросалось в глаза. Я узнал потом, что сначала все пришли в парадном платье; что здесь был и начальник лагеря, но, прождав нас, ушел домой, а всем осталь­ным былоприказано.переменить свои костюмы. Когда мы приблизились к палатке, ни один из мандаринов ни на один шаг не вышел из неё на встречу; они были ви­димо обижены нашей неделикатностью и приняли нас весь­ма сухо. Мы заняли указанные нам места и один из мандаринов подал знак к началу маневров.
Войска представляли чрезвычайно пеструю и красивую
447
декорацию, благодаря яркоцветным костюмам солдат и множеству шелковых знамен разных цветов. Здешния войска обучены европейскими офицерами и потому команда, сигналы, построения и стройность движения масс напоми­нали европейские маневры, на что мандарины обращали наше главное внимание, а также на то, что они вооружены евро­пейскими пистонными ружьями. Тем не менее китайцы, ви­димо, чувствуют самв, что далеко им до Европы, прево­сходство которой они несомненно признают над собой; вто слишком заметно, да они и не стараются скрывать этого. Войска делали малопонятные для меня эволюции, то разделялись на колонны, то смыкались в одну целую массу, двигались в разных направлениях, потом много стреляли залпами и беглым огнем и я, по неведению моему смотрел на происходившее передо мною только с эстетической точки зрения. Сосновский это подробно опишет.
Когда ученье кончилось, я осмотрел солдатские бараки. Они построены почти из одного бамбука: стены, крыша, перегородки-бамбуковые; почти вся утварь их сделана из того же материала. Над каждой солдатской кроватью устро­ен занавес, закрывающий ее со всех сторон, для за­щиты людей от комаров и других скучпых или опас­ных насекомых, мошев разного рода, пауков, сколо­пендр и скорпионов.
Добродушные китайцы забыли нашу неделикатность и причиненную им скуку и пригласили нас в обеду, кото­рый они приготовили для нас. К столу явился и началь­ник лагеря; хозяева были весьма любезны и веселы. Зная, что мы не употребляем за обедом китайских палочек, а ножи и вилки, они заранее спосылали в нам на лодку гонца за нашими приборами, которые мы и нашли, в на­шему удивлению на их столе. По окончании обеда, слуга по обычаю подносил к каждому тазик с теплой водой и плававшей в ней грубой серой тряпкой, и все мандарины по очереди вытирали себе рувн, лицо и голову,-все одной тряпкой -и одной водой, фа честь была предложена и нам, но мы отговорились тем, что у нас это вовсе не в обы­чае. После обеда все перешли из столовой в жилые ком­наты мандаринов, маленькия и бедненькия. Обыкновенная обстановка их завлючаетея в вровати с пологом из легкой шелковой материи, стола для занятий, небольшего сун­дуку в котором хранится платье и нескольких более
448
или менее неудобных стульев, да на стенах висит еще вешалки для шляп. Почти у каждого стоят на столе гор­шва два, три с цветами; на стенах иногда развешали картины или изречения, написанные бойким почерком или карты, исключительно Китая и китайской работы.
Пройдя в комнату главного начальника,-такую же ма­ленькую и скромную, мы разместились на стульях я в ней стало уж тесно. Началась при помощи Федора беседа, в продолжение которой мандарины по очереди отправлялись за занавеску на постель, ложились там, приготовляли лежа трубочку опия и с наслаждением выкуривали ее. Один ив офицеров, худой со впалыми щеками, ввалившимися гла* замп и желтокоричневым цветом лица, выкурил при мне одну ва другою девять трубок опия! Он, как и другие курил открыто, сам выражал сознание, что делает дур­но, но говорил, что теперь оставить не может, потому что если не курит, начинает страдать, уже известными чита­телю, явлениями от некурения. Он просил у меня лекарства, от которого бы страдания могли проходить помимо опия. Жаль было его, бедного, а пособить, особенно на ходу, было не чем. Если бы еще я мог на долго остаться тут, я бы испробовал действие некоторых лекарств... Я распрашивал его о действии опия, и повторяю, что ни один китаец не засыпает после курения, как уверяли все путешественники, и никаким сновидениям и грезам не предаются. Напротив, курильщики оживают и делаются бодры и веселы. В этом я положительно убедился.
Китайцы спрашивали нас о России, как она далеко отсюда, какое у нас бывает „небо", т.-е. погода, какие го­рода, курят ли наши люди опий, какие имеются еще про­изведения, кроме сукна? Спросили, между прочим какое жало­вание получают чиновники, например вы, обратился один к нашему начальнику; и так как последний любил иногда пошутить и не любил таких прямых вопросов, то отве­чал, вообще, что чиновники получмот жалованья до шести и семи тысяч лан, т.-е. от 12тжо 14 тысяч руб. звон­кою монетою. Китайцы переглянулись, как будто сказали- это хорошее жалованье.
Разговор продолжался в этом духе, но я не мог принимать в нем участие, потому что меня беспрестанно осаждали просьбами, то вылечить от какой-нибудь болезни, то нарисовать портрет. Я приглашал приходить ко мце за
449
екарствами, но от портретов отказывался за неимением вободного времени да и, правда, его у меня не было.
Мы провели в лагере целый день; погода была превоходная и я свободно работал на открытом воздухе; но еред вечером, когда мы возвращались на свои лодви, небо ахмурилось; с востока надвигались тяжелые тучи и под­ался ветер; скоро совсем стемнело; наступила темная очь. завыла буря и продолжалась до утра, но в лодках ам было не страшно: такия ненастные ночи заставляли олько подумывать о предстоящем путешествии через без­водные степи, где палатка будет нашим единственным ровомъот непогод,-там будет плохо, а крытая лодка в равнении с нею-прочный дом.
12 ФЕВРАЛЯ.
Буря стихла, но дождь шел целый дениь и мы не вв­одили из лодок предаваясь, тав-сказать, домашним снятиям. После жаркого дня накануне, температура вдруг пала до полутора градуса тепла; но на то и зима!
Вечером и ночью сыпалась крупа.
18 февраля.
Опять пасмурный и холодный день; снег летает поро’инками в воздухе, и местами даже залег на земле беыми пятнами. Опять целый день просидели в лодках за Ьми же занятиями, которые сегодня были прерваны визитом гаршего сына того купца-мусульманина, у которого мы не­явно обедали.
Войдя к нам в лодку, он тотчас снял башмаки и, ставшись в одних чулках, уселся по турецки. Этот мииий юноша очень близорук и носит сильные, двояковогнуля очки, китайского изделия, которыми не совсем доволен; и спрашивалъ-нет ли у нас продажных европейских иков, по у нас не было и я пожалел, что не запасся ими. будущее путешествие нужно непременно брать с собою дзличные очки и побольш, сказал я себе; и другим соЬтую тоже: они могут Ять весьма ценными подаркаЙи.
14 ФЕВРАЛЯ.
Погода опять хорошая. Давно пора бы в путь; нашим идочникам надоело стоять в Фань-Чвне, и они все спраивают, да скоро ли мы поедем? Но мы не могли уехать, $ дождавшись переводчиков. Дела же у нас,-хотел было
И. Я. ПЯСЕЦКИЙ.
450
связать не было,-оно было, да не делалось почему то *). Его не было собственно у меня, как натуралиста, которому в городе нечего собирать и исследовать, и как врача, вслед­ствие невозможности говорить с больными. Я поэтому бро­дил по городу и уже порядочно ознакомился с ним.
Однажды захожу во двор одной красивой кумирни, стоя­щей на набережной, чтоб посидеть в покое и посмотреть на реву. Привратник пропустил меня, и бев моей просьбы тотчас запер за мною дверь, чтоб меня никто не беспоко­ил. Эта кумирня стоит высоко над водою на городской стене, которая в этом месте выдается в реку в виде мыса. Внизу, у подножия стены двигались людн, занятые каж­дый своим делом и по обыкновению так кричали, что я повременам выглядывал через амбразуры каменной ограды, окружавшей двор, думая, что там, за стеной случилось чтонибудь необычайное; но ровно ничего особенного там не происходило, а гам поднимали одни рабочие, которые та­скали ив реки бамбуковые стволы, пригнанные сюда в виде плотов. В воздухе так было тепло, что они были большею частью полуголые; отправлялись в воду, брали один или два бамбуковых ствола и тащили на берег и т. д. Здесь же на берегу лежал большой ворох какой-то соломы, повидимому, отданной всем, кто желал ею воспользоваться, потому что мужчины, женщины и дети теребили ее, заби­рая обеими руками, кто сколько мог, и поспешно бежали домой, чтоб успеть вернуться и еще захватить несколько. Это-вторая причина, чтоб поднимать неистовый крик, хотя дележ происходил полюбовно, без ссоры.
Рядом с этими рабочими и заботливыми добывателями соломы на ней же лежали ленивые или отдыхавшие люди, переваливаясь с боку на бок; другие забрались на бамбу­ковые плоты и валялись на них, греясь на солнце; а на краях этих плотов, женщины полоскали белье и одна из этих баб отчаянно бранилась с каким-то невидимым для меня врагом, находившимся, судя по её обращению, на берецу, далеко от неё; я только Ахышал его реплики, ко­торые производили на нее страши» действие. Должно быть, дело касалось чести очень отдаленных родственников бабы, ибо по китайским понятиям обида, нанесенная кому-нибудь посредством оскорбления его родственников, становится
*) Кяхтинские образца товаров, например, все еце не биии нигде показаны китайским купцам.
451

тем тяжелее, чем к более и более далеким представите­лям рода восходит оскорбитель. Разгневанная женщина вы­ходила из себя, кричала, топала ногами и в бессильной злобе даже подпрыгивала на месте. Перебранка продолжа­лась долго, и несмотря на то, что я не понимал слов, меня занимали комизм этой сцены и интонация голосов, гово­ривших, заметьте, по очереди и никогда вдруг,-так что каждая сторона сначала терпеливо выслушивала что ей пре­подносила другая и потом уже отвечала от себя. Пе знаю, чем кончился этот словесный турнир, потому что мое внимание было отвлечено чьеюгъо игрою на одном струн­ном инстументе, в роде скрипки. Она послышалась где-то неподалеку от меня и я невольно весь превратился в слух. Хотя инструмент был крайне плох, хотя музыкального в игре ничего не было, но по технике она была замечательна.
. Когда я сказал стоявшему около меня сторожу, что иг­рает кто-то очень хорошо, он взял меня за рукав и при­вел в небольшую комнату, находившую при этой же ку­мирне; и в ней-то сидела и играл талантливый артист. Я не узнал, кто он был, но вид он имел простого ра­бочего. При моем появлении, музыкант оставил скрипку и, встав, чтоб выразить мне обычное приветствие, стал приглашать садиться и предложил мне погреть ноги у стояв­шей посреди комнаты жаровни с горячими угольями.
Я поблагодарил, сел и попросил его продолжать игру, похвалив его искусство и показал ему большой палец правой руки.
- Ай, нет, нехорошо,-ответил он, отрицательно пома­хав перед собою рукой, но сам видимо знал себе цену и тотчас исполнил мою просьбу.
Его незатейливый инструмент, называемый китайцами эр-цин, т.-е. двух-струнка, сделан из двух отрезков бамбуковых стволов различных толщины и длины и вде­тых один в другой под прямым углом; один по тонь­ше и подлиннее служит грифом, другой резонатором. На этой допотопной скрипке натянуты две шелковых струны, подпертые кобылкой и на них играют смычком, который пропущен между струнами и никогда с них не снимается. Звуки, извлекаемые этим смычком из шелковых струн, тихи, пискливы и неприятны; но известно, как мало средств нужно артисту.
Вота эта хриплая и пискливая друх-струнка, словно чу­да*
452
дом вавим, рождала целые милионы звуков, кажется со­всем ей несвойственных. Музыкант-китаец медленно во­дил смычком или последний быстро дрожал в его руке и инструмент то пел песню, то плакал, то свистал пти­цей, смеялся сам и смешил других, напевая потешные, карриватурные мотивы китайских песень. Частая трель вдруг переходила в мелодию; то слышался как будто от­даленный голос китайца, напевающего песню; то, казалось, актер говорил нараспев свою роль... Я был просто изум­лен и не хотел верить своим глазам и ушам... Долго и с удовольствием слушал я его и ушел только тогда, когда надо было ехать с остальной компанией к военному начальнику (Ти-Ду) в город Сянь-Ян-Фу, нахо­дящийся на другом берегу р. Хань, почти напротив ФаньЧэна. Визит был назначен и нас ожидали.
Оттуда за нами приехали два мандарина; с военной лодки взяли двух солдат для водворения порядка в толпе при нашем прохождении через город, и мы отправились все в одной лодке. Один из упомянутых мандаринов имел на голове и лице несколько шрамов, оставшихся от ран, полученных им, как он сообщил, в сражении против одного разбойнива-китайца, который, составив себе большую, хорошо организованную шайку, долго чинил разбои на большом пространстве империи, подходил даже в Пе­кину, намеревался взять его и завладеть престолом, но был отбит; его хорошо организованные войска рассеяны, а сам он бежал и скрылся неизвестно куда. К сожалению, не могу вспомнить имени этого разбойника; боюсь солгать.
Мы долго плыли вверх мимо Фань-Чэна; потом пере­ехали на правый берег и причалили в нему у города Сянь-Ян-Фу... Незнавомый с витайсвими городами подумал бы при виде его, что он приехал в грозную и неприступную врепость. Да и действительно, не легко было бы взять его штурмом: здесь у самой воды начинается ваменная набереж­ная, сажени в три вышины, крепво сложенная из боль­ших вусвов дивого вамня в виде лестницы, но с чрезвы­чайно узеньвими ступенями, так что на каждой из них едва-едва можно поставить ногу. Наверху набережной на­ходится площадка, идущая у подножия высокой городской стены, отвесно поднимающейся над нею. Эта стена сло­жена из кирпича и зеленый мох, разные травы и даже кустарники, местами покрывающие ее, вместе со многими
453
полукруглыми ямками в кирпичах, как бы вымытыми во­дой, свидетельствуют об очень давних временах, когда клались эти кирпичи для воздвижения стены и выводились увенчивающие ее зубцы... Действительно, еще в 1268 году Хубилай-Хан, основатель монгольской династии в Китае, осаждал этот город и осада его продолжалась пять лет!
Лодка наша, вместе с другими, перевозящими жителей ив Фань-Чэна в Сянь-Ян-Фу и обратно, пристала в тому месту, откуда вела лестница к городским воротам, и когда мы стали подниматься к ним, стоявшие на стене и выгля­дывавшие между зубцами люди заметили нас и стремглав пустились бежать по стене к воротам, несомненно к нам на встречу. У ворот уже стояла толпа любопытных, между которыми я заметил одного альбиноса. Он был еще мо­лодой человек, очень некрасивой наружности, а с своей белой косой, белыми бровями и ресницами, был еще безобраз­нее; кроме того, ослепляемый дневным светом, он по­стоянно прищуривал свои глаза, делая кислую гримасу, как будто дразнил кого-нибудь. Судя по висевшему у него ва плечами барабану и сопровождавшим его людям с раз­ными инструментами в руках, он был уличный комедиант.
Улица, которая ведет от ворот внутрь города, узка, грязна, обставлена маленькими и бедными домиками; но боль­шие Деревья, насаженные по обеим её сторонам, хотя и без листьев в настоящее время, придают ей симпатич­ный вид. В дверях, буквально каждого дома, стояли тес­ными группами, наверно все до одного, их обитатели и рассматривали нас глазами, преисполненными любопытства. Многие из них присоединялись к нашей свите, которая таким образом росла с каждой минутой. Наконец, мы повернули в переулок и скоро достигли дома военного на­чальника. Пройдя один за другим четыре двора и никого не встретив, мы вошли, наконец, в комнату, которая окавалась оффициальной приемной. Привыкнув к обычаям ки­тайцев, мы ожидали, что хозяин встретит нас по крайней мере здесь, в дверях этой комнаты, но его даже вовсе не было в ней, и приехавшие с нами мандарины просили нас обождать, потому что, объяснили они, Ти-Ду еще оде­вается. Потом оказалось, что и приемная эта не принадле­жала к квартире начальника, а была комнатой одного из офицеров; - словом, прием, с китайской точки зрения, вышел совсем оскорбительный, и я узнал потом, что онъ
454
был некоторым образом местью ва те два часа, которые мы заставили прождать себя перед маневрами, так что мы и не в праве были обижаться: нам только дали почувство­вать, как неприятно ожидать даже не два часа. Наконец, нас пришли просить. Мы прошли еще черев несколько комнат и дворов, в дверях которых везде стояли мест­ные жители-китайцы,-кто такие,-определить по наружности было невозможно; вошли, говорят, в приемную,-и в не* опять никого нет. Мы было направились к двери, которая вела из неё дальше, но нас остановили. Сам хозяин как-то очутился позади нас, и обратившись к нам, указал на себя пальцем. Не заметить его было очень легко, потому что в Китае костюмы у всех одинаковы, и в подобных случаях указывание на себя пальцем есть прием весьма полезный и даже необходимый.
Мы поздоровались и сели. Беседа началась по обыкно­вению тем, что „нам очень приятно с ним познакомиться, что он, что вот мы все, тем более, что даже Ли-ХунъЧжан так много пи сат и потому мы очень рады* и т. д. Я рассматривал комнату и её хозяина. Окно во двор от­крыто и за ним видны зелень и розовые цветы называемые китайцами мэй-хуа, которыми было буквально усыпано ма­ленькое деревцо. Оно всегда цветет зимой, когда на нем не бывает ни одного листа; листья являются весною и до следующей зимы цветов не бывает. В комнате про­тив обыкповенна'го китайского кана стояла европейская кушетка; тут было двое часов, одни стенные, другие сто­ловые и на столе стояли четыре европейских канделябра с стеклянными колпаками;-все фто доказывало, что хозя­ин знаком с Европой и все эти вещи, как он сам объяснил нам потом, были подарками англичан, - его знакомых в Шан-Хае. У кана стояла медная грелка (таз с горячими угольями под колпаком из проволочной сетки), а у окна помещался письменный стол, также по устройству весьма похожий на европейский. Но сам хозяин был любо­пытнее комнаты. Он был на вид лет сорока; роста выше среднего и крепко сложенный. По лицу, его всего менее можно было принять за китайца, тем более, что на всей голове его отросли довольно большие волосы, которых ман­дарины не должны были брить в течении положенного срока по случаю смерти богдохана,-это одно из выражений глу-
455
бового траура. На голове была надета шапочва, хотя витайсвая, но надета не по витайсви, не на затылок, а набеврень и была измята, чего до сих пор я не разу не видывал ни у одного прилично одетого витайца. Словом, по наружности он почти не походил на витайсвого мандарина, и шелко­вый голубой халат на дорогом тибетсвом баране, и чер­ные атласные сапоги на толстых белых подошвах напра­сно старались придать ему национальный тип. Точно тавже и все его манеры были не китайские, тав что он производил на меня впечатление человева, нарядившагося в витайсвий костюм, но не умевшего разыграть прилич­ную ему роль. По всей вероятности, этот военный генерал старался показаться нам европейцем и, может быть, ко­пировал кого-нибудь из своих знакомых; а может быть, у него были и иные намерения, только он держал себя странно. Его развалившаяся поза, быстрые и слишком сме­лые движения, всегда серьозное лицо, воторое у китайцев в подобных случаях всегда принимает самое любезное выражение; живой и быстрый взгляд и по временам весе­лая улыбва на лице, с которой он обращался то в тому, то в другому из нас,-все это было не похоже на то, что мы привыкли встречать в китайских мандаринах. Однако хотя он и не казался естественным, но впечат­ление, на меня по крайней мере, производил скорее хо­рошее: он был оригинален.
Поговорив о том, о сем, а больше ни о чем, при­ступили в сниманию с Ти-Ду фотографического портрета, о чем он просил заранее. Матусовсвий воспользовался свободной минутой и успел предложить через переводчика несколько вопросов. Он узнал от него, между прочим, что китайских войсв, обученных по-европейсви и стоящих в открытых для европейцев портах, и в Сянь-Ян-Фу- 60,000; а то бы мы уехали от военного мандарина, не узнав даже и этого; его же стоило бы позондировать.
Во время позирования для фотографа и приготовлений последнего, я успел нарисовать его портрет и потом мы все отправились обедать. Хозяин был весьма любезен, совершенно прост и все спрашивал, нравятся ли нам ки­тайские кушанья. За обедом он собщил нам несколько сведений о пребывании в Фань-Чэне наших переводчиков, о том, что они были в самом бедственном положении, тав вав у них совсем не было денег, что их не хо­
456
тели держать на квартире и давать обед; что он, Ти-Ду, дал ин, кажется, рублей сто денег; что один из на­ших переводчиков постоянно ходил по городу с ружьем, которое сначала пугало народ, но потом в нему привык­ли, и только посмеивались над ним и еще некоторые по­дробности, которые весьма неприятно было выслушивать, осо­бенно потому что всего этого легко могло не быть: стоило только слушать советы, которые нам не раз давали, да действовать несколько иначе, а то вот теперь красней ни­за что, ни про что, да хлопай глазами.
Сосновский уверял мандарина, что он непременно за­платит сделанный переводчиками долг, а мы с Матуеовским поблагодарили китайского генерала за его рассказы, при­дав им характер доказательства с его стороны доброжела­тельного к нам расположения. Этим разговор за обедом и кончился. Посидев немного после обеда в приемной, где я от нечего делать нарисовал хозяину на память свой портрет к великому изумлению его и всех присутствовавших мандари­нов, мы отправились домой, причем хозяин проводил нас теперь до второго двора; другой мандаринъ-до третьего, а третий отправился с нами в Фань-Чэн, чтобы проводить нас до наших лодок.
Толпа, которая осталась на улице у первых ворот, не тольво не разошлась, а, напротив еще увеличилась до не­объятных размеров; она вся повалила за нами и проводила до реки, где мы сели в лодку. Народ кричал, хохотал, прыгал на берегу от удовольствия, и хотя никто не бра­нился обыкновенными словами .заморские черти*, но два раза мальчишки бросили в нас порядочными камнями, к счастию, ни в кого не попав. На них тотчас прикрикнули.
Было еще светло, когда мы вернулись на свои лодки и пользуясь тем, что возле них на этот раз не было тол­пы, мы с Матусовским походили по берегу. Подходит к нам переводчик Федор и объявляет, что он решился отойти от нас и уехать назад в Хань-Коу, даже не до­жидаясь возвращения Андреевского и Сюя.
Мы спрашиваем, отчего, что случилась, чем он недо­волен или обижен, но он ничего не хотел высказать и видимо придумывал разные отговорки, умалчивая о настоя­щих причинах, заставивших его изменить свое намере­ние-совершить с нами все путешествие.
Мы с Матусовским решились приплачивать ему жало-
457
ванье от себя, сказали, чтоб он приходил обедать с нами, а не с казаками; но он решительно отказался ехать далее, и нам едва удалось уговорить его остаться по край­нее мере до приезда Андреевского и Сюя. Таким образом самый лучший из наших трех переводчиков, хотя тоже плохой, уходил от нас!.. Что же мы будем делать! Что мы будем делать! восклицали мы в бесполезном отчаянии. Ведь теперь уж нам переводчика больше негде найти,- не туда едем.
15 ФЕВРАЛЯ.
Теперь уж мы не спорим о том, следует или не сле­дует входить в сношения с местными властями: теперь у нас целые дни проходят только в том, что мы или принимаем мандаринов у себя или ездим в гости в ним. Они, конечно, рады нашему приезду и продолжатель* ному пребыванию здесь, потому что мы доставляем им при­ятное развлечение среди их однообразной, бесцветной и, как мне казалось, весьма скучной жизни, и они посещали нас ежедневно.
Сегодня, например, к нам приехали несколько'чело­век офицеров, в девять часов утра, а в десять явился и Ти-Ду, который эа свои слишком размашистые манеры получил прозвание атамана-раэбойника. Посидев у нас с полчаса, он уехал в Фань-Чэнъ’ский лагерь, куда просил прислать фотографа с аппаратом, чтобы сделать его порт­рет на лошади; а начальник местной кавалерии, стоявшей особым лагерем, приглашал к себе на обед. Я еще не видал зтого лагеря и отправился.-Он устроен также, но хуже пехотного;-помещение офицеров и солдат теснее и грязнее; дворы не так чисты; между солд^ами много боль­ных глазами, что, вероятно, зависит от обычая разводить внутри домов востры, для согревания себя, а также для ки­пячения воды и варки пищи.
Я просто удивлялся, как могут люди сидеть в таком густом, горьком дыму, от которого из глаз текут слезы, а в носу и горле делается такая горечь, что, побыв в нем несколько минут, ее чувствуешь потом целый день.- Еще более надо удивляться этой непростительной небреж­ности к таким существенным жизненным удобствам, как сносный воздух. Пища солдат и здесь таже т.-е. рис и какая-нибудь зелень в роде еалада или ботвинья; мясо дают оч|нь редко.
468
Начальник военного лагеря, рябой, некрасивый старик, был, как видно, большой любитель природы, потому что на многих дворах около его квартиры были устроены цвет­ники, аквариумы с водяными растениями и золодыми рыб­ками; у одного дерева ходила привязанная дикая коза; в клетках содержалось много разных птиц, жаворонков, перепелов, скворцов, куропаток и фазанов редких по­род. На крыше сидели голуби из породы турманов, а возле стоял сделанный собственно для них домик в трид­цать отделений, каждое для одной пары.
Все эти птицы помещались у парадного входа в дом начальника, по сторонам разбитого здесь садика, в ко­тором между цветами были устроены четыре аквариума в больших глиняных сосудах, вмазанных в землю.
Оставаясь по-неволе немым наблюдателем, я все чер­тил в свой альбом, блого научился делать вто скоро. - Приходилось рисованием заменять недостаточность сведений, приобретаемых путем разговора. Мне хотелось подробно осмотреть лагерь, сделать его план, кой-что срисовать, уз­нать число живущих здесь солдат и находящихся при них лошадей; но все уже были приглашены к обеду и меня пришли звать. -Надо было идти.
За обедом атаман-разбойник распоряжался и здесь, как дома, и командовал всеми. Все его движения и слова были попрежнему быстры, отрывисты и повелительны. Он пил вино исключительно крепкое и хотя маленькими ча­шечками, но много. Здесь после обеда подали чашки с во­дою для полосканья рта,-это еще в первый раз,-а также полотенца для умывания рук, лица и даже головыи От пос­леднего удовольствия мы отказались, а Ти Ду совершил вто омовение, но так, как будто обмахивал с себя пыль, а не умывался. Мы выразили желание когда-нибудь прини­мать у себя в России наших новых друзей, но Ти-Ду сказал, что боится дальности пути и не любит моря.
- Если я приеду в вам когда-нибудь,-сказал он, так верхом, на своей лошади.
Он оказался страстным охотником до лошадей и об­ладал, как он сообщил, превосходным иноходцем, которого я попросил показать мне. В ту же минуту от­дано было приказание оседлать лошадь.
Мы перешли из стола в одну ив комнат начальника здешнего лагеря, маленькую, уютную, но мрачную; на кровати,
459
в глубине полога, горела лампочка и находились другие принадлежности для курения опия. Я ваял чубук и стал приготовлять опий, но делал вто очень неловко. Сидевший рядом атаман-разбойник увидал.
Не хорошо, не хорошо, не так! - проговорил он и, взяв трубку, показал, как надо делать.
Он исполнил вто с ловкостью и знанием очень опыт­ного человека.
- Вы сами корите?-спросил я его.
- Не-т!-ответил он таким Тоном, что самый не­доверчивый человек ни на минуту не усумнился бы в справедливости этого „ не-т но черев несколько минут он с видимым наслаждением выкурил трубку, сделав вид, как будто он показывает мне, кав курят другие.
В это время один из слуг доложил, что лошадь го­това. Атаман-разбойник стремительно вышел из комнаты, махнув мне рукой, чтоб я следовал за ним. Выйдя на крыльцо, мигом вскочил в седло и, как вихорь, полетел с места, вдоль двора к воротам и в одно мгновение ис­чез за ними; пока мы дошли до них и вышли потом на набережную, вдоль которой он помчался, он был уже вер­сты за две; остановился и, повернув лошадь, несся к нам обратно. Небольшой, плотный иноходец, серой масти, ле­тел, кав стрела и так работал ногами, что глав почти не видал их; но, несмотря на такую быструю перестановку ног, он шел так спокойно, что всадник, когда я смо­трел на него, казался неподвижно и беззаботно сидевшим в кресле, которое как будто неслось по воле ветра. Он три раза пролетел мимо нас взад и вперед и в по­следний раз так взглянул на нас, как будто сказал: Видели? Ну, довольно с вас.
- „Лошадь хороша или нет?-спросил он, когда мы вернулись в лагерь.
Я показал ему правую руку с поднятым большим пальцем и он был весьма доволен этой похвалой. Вер­нувшись в комнату, мы опять продолжали беседу. Разговор зашел об армии.
- „Сколько в России войска?-спросил он между про­чим Сосновского.
- Миллион в мирное время и три миллиона в воен­ное,-ответил тот, и затем перешел к полному описа­нию состава нашей армии со всеми подробностями касатель-
460
но .форменных отличен, нагонов, выпушен, петличекъ*, ' и в своем разговоре но обыкновению обращался к Федору, а не в собеседнику, который поэтому почти ничего не слу­шал; да и Федор давно уж ианемог, подбирая китайские слова для перевода таких вещей, как нашивки, повументн, обшлага, шпоры, султан, кокарда, аксельбант и проч. и проч., о которых китайцы и понятия не имеют, потому что ничего подобного в их военных костюмах нет. Я бн не стал этого равсказывать.
Атаман-разбойник в вто время рассматривал мое платье и сапоги; ему особенно нравился драп моего воен­ного пальто и кожаные непромокаемые сапоги, которые он так хвалил, что мне очень хотелось подарить их ему, но, к сожалению, у меня не было других таких же, а путь нам предстоял еще длинный. рассказ Федору о внеш* них признаках существующих в России полков так и не был кончен... Мы простились и ушли домой.
W ФЕВРАЛЯ.
Выйдя по утру на палубу, я увидал плывших по реке двух китайцев, на лодке у которых сидело несколько бакланов *). Известно, что китайцы дрессируют этих птиц для рыбной ловли, и мне давно хотелось видеть по­следнюю; но до сих пор не представлялось случая. Я по­дозвал в себе китайцев и сказал, что хочу поехать с ними, посмотреть, как они будут ловить рыбу.
С полною китайскою любезностью они пригласили меня, тотчас помогли перейти в их лодку и мы отправились по реке вверх. Утро было серое и свежее, так что руки без перчаток зябли. Мы проехали уже большое пространство, а ничего еще не предпринималось. Птицы, в числе пяти штук сидели на своих местах на особо для них укрепленных * по бокам лодки и обернутых соломой рогатинах, привя­занные к ним за одну ногу и своими хищными, зелеными глазами поглядывали на воду, как будто говоря:-пора бы начинать! На шее у каждого баклана было надето сплетен­ное из соломинок кольцо.
Поднявшись вверх до самого конца города, лодочники повернули лодку и поставив ее поперек реки, пошли по­тихоньку назад, двигаемые только течением. Старший из китайцев достал из за пазухи лепешку, собираясь завтра-
*) Phalacrocorax carbo. Древесный баклан, Водяной ворон или Коркоран.
4.61
кать и по обычаю предложил сначала мне и своему това­рищу; но мы оба отказались. Затем рыбаки отвязали птиц и некоторые тотчас сами слетели на воду, других очень бесцеремонно столкнули, и они поплыли за лодкой, как стая охотничьих собак и вскоре начали нырять. Плавают они быстро, как бы припрыгивая, ныряют на большое про­странство и долго остаются под водой. Хозяин поощрял их разными словами и звуками, которые они, казалось, по­нимали. Нырнув и появившись на поверхности без добычи, они точно сердились на себя за неудачную попытку, сопели и издавали гортанные звуки, несколько напоминающие серди­тое ворчание собаки. Несколько попыток были неудачные, бакланы выскакивали из воды все с пустыми носами, .но вот вынырнул один, держа в клюве карпа четверти в полторы. Раздались крики радости и рыбаки спешили к не­му на помощь, чтоб сильная рыба, трепетавшая и свивав­шаяся кольцом, не освободилась из крючковатого клюва бак­лана, схватившего ее поперег туловища. Подплыли; рыбак поспешно схватил сачок, каким у нас вынимают пе­ред покупателями рыбу ив садков и захватил в него баклана, чему тот не противился и пе уходил прочь, а только старался забрать половчее рыбу, чтоб направить ее к себе в горло головой, вероятно с намерением скорее проглотить, пока не отняли. Но вто, разумеется, не удалось; рыбак взял его за шею одной рукой, другой вынул рыбу, а баклана снова бросил на воду. Тот, повидимому, вперед знал, что все вто произойдет именно так, как случилось и потому не выражал негодования, а только помотал голо­вой, окунул ее несколько раз в воду, пополоскал нос, как бы для того, чтобы уничтожить и воспоминание об ус­кользнувшей изо рта добыче и, забыв обиду, принялся ны­рять снова, заботясь, конечно, об утолении своего голода, а не о соблюдении интересов хозяина.
Местами бакланы ныряли беспрестанно и часто появля­лись на поверхности с добычей, более или менее крупной; но очень много делалось бесплодных попыток; рыбу по­мельче они успевали пропустить в горло, но она не про­ходила далеко, потому что упомянутое предательское кольцо на шее не пропускало её в желудок; горло растягивалось; через него были видны трепетания проглоченной рыбы, что ему, повидимому, было неприятно,-он тряс головою и ста­рался пропустить ее в желудок, но не мог. Его ловили
462
самого, выдавленную из горла, рыбу бросали п лоджу, а его посылали за новой добычей. Если же в это время нужно было поймать другого, втого оставляли на лодке, и он си­дел смирно и ждал операции. Если же пойманная им рыба была маленькая, ее оставляли в горле птицы, жоторая продолжала нырять с нею и ловить других. Их вынимали потом за одним разом, по две, по три и даже по четыре. Иногда бакланы ловили такую крупную рыбу, что одному было не под силу удерживать ее; тогда подскакивал другой, вероятно с эгоистическими стремлениями, и они держали ее двое, пока не подплывали рыбаки, и, вынув их обоих, не отбирали добычи. Иногда, птицы ссорились между собою и сердито ворчали одна на другую, тоже вав собавн. Случа­лось, что рыба вырывалась и, в большинстве случаев ны­рявшие за нею в догонву бакланы уже не могли ее изловить. Одни ныряли часто я как будто сами увлекались охотой, другие не охотно, несмотря на равные поощрения хозяина в роде следующих: Ого, го-го! Эрр-га, эрр-га! Ай, гай-гай-и! или порицания,-Ай-ёу!-с ваким он обращался в тому, который, повидимому, вовсе не хотел ловить. Рыбав сер­дился па него, бранился и даже подпрыгивал на лодке и провинившийся баклан, вавалось, понимал, что гнев отно­сится к нему и повиновался, а иногда долго капризничал.
Наша охота продолжалась с час; у нас в лодке было несколько крупных варпов, один даже в пол-аршина, да десятков до двух других рыб помельче и рыбаки сказали, что теперь надо дать Лоу-сы, (или Лу-цы, вак они называют бакланов), отдохнуть. Их вынули всех из воды, посадили на свои места и они, тяжело дыша и рази­нув рты, тотчас начали отряхиваться, разбирать клювом свои перья, чесали лапками головы и сушили крылья, для чего они растопыривали их и держали тав некоторое время, точно поднятые для просушки паруса. Дав им отдохнуть с полчаса, но не вормив, потому что они ловят рыбу только когда голодны, их снова заставили отправляться за новой добычей и только за большую рыбу давали в награду маленькую, в виде поощрительной медали за трудолюбие и искусство. Когда лодка останавливалась и птицы не уплывали далеко, держась вблизи её; лодка трогалась и они все следовали за нею. Мы встретили еще других ры­боловов с птицами и некоторое время ловили рыбу в одном месте, тав что бавланы смешались, но каждый изъ
463
них знает свою лодку и держится возле неё, точно тав, вав и хозяева всегда отличают своих птиц от чужих, что непривычному глазу важется очень трудно... Мы шли дальше между отмелями, где гладвая, вав зервало, вода отражала отдаленные синеватые горы; в городах направо и налево раздавались шум, говор, песни и музыка, а на средине реви был точно иной мир, полный тишины и спокойствия;*по, не счастья, тав вав мы вносили в него своей забавой стра­дание и смерть. Таков, уж видно, наш мир, что в нем жизнь одного возможна тольво при непременном условии умирания другого... Лов вончился, и я велел ехать в на­шей лодве. Китаец предложил мне взять себе лучшую рыбу, и когда я спросил, сколько ему заплатить за нее, он, повитайсвому обыкновению, сказал, что ему вовсе не надо за это денег. Я дал ему за прогулку с ним и за рыбу пятьсот чох, воп. 75 на наши деньги, и он был не тольво доволен, но даже обрадован. И я был доволен, что ви­дел этот способ рыбной ловли, воторый мне давно хотелось посмотреть.
Хотелось мне еще увидать другой оригинальный и до­вольно остроумный способ охоты за дикими утками, о ко­тором я читал или слышал,-не помню. Вот в чем он состоит. Заметив место, куда по вечерним зарям сле­таются утки, китаец-охотник пускает там на воду не­сколько пустых тывв, которые и плавают себе, не при­чиняя никому зла. Утки сначала посматривают на них не­доверчиво, сторонятся, потом, убедившись в их полной невинности и миролюбии, начинают плавать возле самых тыкв, не обращая на них ни малейшего внимания, -как возле болотных трав. Тогда охотник в костюме праотца Адама, только в поясом на туловище и с пустою тыквою, с дрорезанными дырочками, на голове, входит до прилета уток в воду по шею, так что наводе только кажется одною тыквою больше. Прилетев на обычное место, утки плавают мимо их, вовсе не подозревая скрытого в одной из них врага-человека и хитрый китаец таскает их за ноги в воду, свертывает шею и привязывает к поясу. То, что соседка нырнула, никого не удивляет, потому что отчего же утке я не нырнуть; её продолжительного отсутствия на первых по­рах никто из подруг не замечает, потому что каждая занята своим делом и только испуганные неожиданно по­явившимся из воды человеком, они улетают и недосчи-
464
тыкаются-кто друта, кто подруга жизни, но, разумеется, им и в голову не приходит, что их погибшие друзья очути­лись на поясе коварного злодея и по прежнему продолжают посещать тоже место.
Вот подлинно можно сказать,-голь на выдумки хитра: этому голому охотнику не нужно ни собаки, ни ружья; м нужно тратить зарядов, и по болотам не надо шляться, а лишь посидеть на досуге часок, другой в воде, вот он и с дичью. К сожалению мне самому тав и не пришлось увидать этого любопытного зрелища.
П ФЕВРАЛЯ.
Наконец приехали наши переводчики, которым в осо­бенности обрадовался Федор, потому что теперь он мог проститься с нами и ни за что не хотел держать путь дальше. Для меня это было большим горем и я еще не­сколько раз пытался уговорить его; но все было напрасно.
Обрадовались прибытию наших спутников и мы, так как теперь могли уехать из Фань-Чэна, просидев в нем вместо предполагавшихся двух дней две недели.
Погода стояла осенняя; с утра сеял мелвий спорый дождь, сильно разгрязнивший землю и из лодки выйти нехотелось. Наш лодочник отправился в город за провизией и нам советывал запастись ею, так как дальше,-гово­рил он, селения по берегам будут редки; казав отпра­вился с ним и мы велели ему прислар» в нам кавогонибудь купца с иностранными товарами. Он вскоре явился и мы купили у него разных мелких вещиц для подарков туземцам в дороге, за разные маловажные услуги,-зерка­лец, мыла и. иголок в хорошеньких коробочках, а также восковых спичек, бронзовых пуговиц и т. п.
После обеда стали готовиться в отплытию. На лодках все как будто ожили; началось движение, говор, распоря­жения, приготовления. Я и очедь рад был ехать дальше и в то же время мне стало жаль покидать эти убогие домики фань-чэнской набережной и этих людей, ежедневно собирав­шихся на берегу перед нашими лодками; одну жалкую со­баку, которая, получив несколько раз подачку, стала потом каждое утро приходить под окно нашей лодки... И не пой­мет человек, что ему нужно, где ему хорошо и чем бы он мог удовольствоваться, чтоб не желать другого; а то, сидишь на месте, надоедает,-хочется вдаль, а уезжая, жа­леешь о том, что покидаешь!
465
С попутник ветром отплыли мы под парусами, теерь только в двух лодках и в сопровождении третьей, венной; мы с Матусовским в своей прежней, а вся осальная компания в новой большой, которой предсказано по* ибнуть на пути. И. действительно её неустойчивость навоила нас на серьезные опасения и мы не мало удивлялись основскому, как мог он так легко относиться ко всем еланным ему предостережениям. И выгода-то самая пустая.
Отойдя не далеко за Фань-Чэн, мы остановились в пять асов по полудни, у низкого пустого берега, на ночевку, но­жу что следующее обыкновенное место стоянки лодочни)в было, говорили они, далеко и сегодня не дойти бы до его; к тому же и погода была дурная,-дождь все не перегавал. Наступила ночь, темная, хоть глаз выколи; в возре было свежо, но не так как бывало: сегодня все-таки ить градусов тепла.
18 ФЕВРАЛЯ.
Отправились в путь рано утром.. И какое чудесное утро! ебо голубое; солнце сияет, как летом. Наши лодочники дут бодро; но задняя лодка стала отставать и скоро исчезла з вида. Матусовский сидит за своим столиком, которым су служит один из ящиков, посматривает на буссоль наносит на бумагу изгибы Хань-Цзяна; я привожу в поидок рисунки, сделанные в Фань-Чэне. Река в зтой исти широка, течет спокойно и местами разливается на ивое широкое пространство, что, уходя вдаль, почти слииется с горизонтом. Вдали на западе виднеется хребет ф и на некоторых вершинах его сияют в тумане иега. Берега реки, до этого низкие и песчаные, теперь стали сниматься и приняли характер округленных скал, из ахлого известняка, местами отвалившихся и упавших в >ду. В скалах кой-где высечены гроты и в одном из вхъ-под нависшим выступом свалы, построен храм, а ия предупреждения обвала этого тяжелого естественного наЬса, до самого потолка его подведены толстые кирпичные гены. Однако, опасность продолжает угрожать храму и ивущим при нем, тем более, что из скал в глубине юта всюду сочится вода и подтачивает их. Но уж такова обовь китайцев к горам и гротам!
На закате солнца мы с Матусовским остановились у иревни Пу-Xoy и вышли на берег, чтоб измерить быстроту ичения реки в данном месте. Другой лодки еще не было.
л. я. пясвдий.
466
видно. Местные жители, повидимому, вовсе не были при­готовлены в нашему приезду, потому что, вогда мы вышли на берег, находившиеся тут несвольво человев,-судя по виду, деревенсвие жители,-были поражены нашим появле­нием буквально до столбнява. Но, оправившись от первого испуга и удивления, они решились заговорить с нами. Но как поговорить? Они связали несвольво фраз по-витайсм, я - по-русски, тем дело и кончилось, и мы приступили в своему делу. Берег был глинистый, довольно вруто подни­мался от уровня воды, и тропинки, проложенные по нем, были не особенно удобны, а местами даже до того поватн, что без чужой помощи, по ним ни за что бы не взобраться. Когда я дошел до тавого места, один из стоявших на­верху туземцев, увидав меня в затруднительном поло­жении, нагнулся и, подав мне руну, помог подняться на­верх; потом втащил тавим же манером Матусовсвого, и мы пошли вдоль реви в сопровождении небольшой группн поселян. Последние относились в нам не тольво без грубостей, но даже с почтением и чувство страха кнам теперь в них пропало. Меня заинтересовало одно дерево с висевшими на нем сухими стручьями; но низко не было ни одной ветви, чтоб я мог достать, и я объяснил зна­ками и немногими китайскими словами, что желал бы вблизи посмотреть на эти стручья. Мое желание было исполнено тот­час, как только мепя поняли, и так исполнено, что мки приятно вспомнить об этом маленьком эпизоде: один ко­лодой китаец взлез на дерево, отломил ветку и не бро­сил её, а взял в рот, спустился на землю и, принеся, подал мне в руки;-вот другой пример учтивости витайского простолюдина... И кто учил их этой делик&тности! Я поблагодарил его, а он ответил, что „не смеет при­нять благодарности".
На обратном пути пас ожидала еще новая любезность туземцев: когда мы возвращались назад, я с невоторои тревогой подумывал о предстоящем крутом спуске вниза по скользкой глине; но, подойдя к нему, увидал, что на тропинке в этом месте уже были выделаны удобные сту­пеньки в виде лестницы. Оказалось, что кто-то из китай­цев сбегал за лопатой и приготовил для нас удобный сход. Хотя я не знал, кто из них это сделал, я по­благодарил стоявших возле меня людей за их милое вннмание и хотел дать им несколько денег, но они на-отреза
467
отказались и не взяли, как я ни предлагал. Мне невольно вспомнилась Европа, с её „пурбуарами", „на-чафкъ“, „тринкгельдами" и т. п., которые там не просят, а скорее тре­буют, за самую пустейшую услугу. Не хорошо!
Вернувшись на лодку мы поужинали; уже совсем стемнело, а двух других лодок не было; настала ночь, а они так и не пришли; - мы посоветывались с нашим хозяином лодки, хотели-было идти назад, но он ответил, что ночью идти не только опасно, но даже невозможно и прибавил, что нто и бесполезно. „Значит, они не могли поспеть за нами и остановились в другом месте. Мы завтра дождемся их здесь и потом пойдем вместе". Таким образом мы были одни, без всякого китайского конвоя, да в нем и не чув­ствовалось надобности, тав как толпы не было. Улеглись спать; но в ближайшей деревне китайцы не спали: по елучаю-ли какого праздника, свадьбы или похорон, там раздавались песни с акомпаниментом медных тазов и тарелок и раздавался громкий говор многих голосов и под эти отдаленные звуки мы заснули... Вдруг, ночью нас разбудил страшный крик нескольких человек, - как будто вдруг началась жаркая ссора или готовилось на­падение. Ночь темная, а в каюте еще темнее.
- Смокотнин! Узнай, что такое случилось?-будим мы своего казака, как понимавшего язык.
Он спит, не слышит, а мы ничего не можем разобрать; узнаем только голоса нашего лодочника и рабочих, крича­щих в ответ на крики чьих-то незнакомых голосов. Наконец, проснулся казак, и тоже не с-раэу мог сообравить, что такое происходило; потом, вслушавшись, понял и объяснил нам, что „капитан остановился отсюда в пяти верстах и послал двух солдат разыскать нас, а как разыщут, передать распоряжение, чтоб сейчас вернулись ж нимъ".
- „Солдаты обижаются, продолжал казав,- что их яочью гоняют в этакую темь, и бранят лодочника за то, что он скоро ушел.
- Ну, скажи лодочникам, чтоб трогались; а солдат жадо взять на лодку.
Казак передал наше распоряжение лодочнику; но тот сказал, что ни за что не пойдет ночью, что он и себя бережет и за нас отвечать должен, если что случится.
- Помилуйте,-говорил он,-мы по этой реке и дням „ w
468
идем с осторожностью, потому что тут попадаются то мели, то быстрины и камни; а ночью здесь ни за что ие пройти благополучно. Что хотите со мной делайте, а я не тронусь с места... Да и зачем делать лишних двадцать ли?
Солдаты, видимо, понимали справедливость его слов, но бранились только потому, что им нужно было на комънибудь сорвать досаду за то, что их лишили покоя, да еще подвергали опасности сломать себе шею. Крики спо­ривших и бранившихся солдат разбудили всех спав­ших на соседних лодках, так же остановившихся тут на ночлег, и то же вскочивших в тревоге с своих мест; и у нас сон прошел. Делать было нечего- и мы остались здесь, потому что наш Лао-бань так н не пошел; мы советывали и солдатам заночевать здесь, но они не смели ослушаться приказания своего офицера, и ушли, бедные, назад, отмеривать еще в обратный путь десяток китайских верст... Нескоро все успокоилось в наше! пловучей компании и пришло в прежний порядок: долго слышался разговор на соседних лодках; мы долго читала и наконец, все опять заснуло.
19 ФЕВРАЛЯ.
Несмотря на отсутствие нашего начальника, ночь прошла совершенно благополучно, и мы с нетерпением ожидали его прибытия, чтоб узнать разъяснение его вчерашних распоряжений, думая, не случилось-ли у них чего с лодкой.
Наступил великолепный день, и какая чудесная, похожи па сновидение, обстановка является здесь глазам обитатела севера: написав 19 февраля, невольно вспомнишь о наших морозах и снежных метелях, какие теперь проносятся над нашими степями; а здесь - безоблачное небо, сияет солнце; тишина и теплота в воздухе; по крутым скалам из красного песчаника бегут и спадают каскадами ручьи, зеленеют травы и некоторые кустарники, в которых пор­хают и щебечат птицы. Мы стояли, не трогаясь, в ожи­дании наших спутников. Наконец, лодки их показались и прошли мимо нас, значит тревога о нас миновала и у них все обстояло благополучно. Мы отправились за ними.
По мере дальнейшего движения, с каждым поворотом реки, виды менялись: берега становились возвышенными, и 'здесь, в холмистой местности, густота берегового населения являлась во всей очевидности,-на равнинах же она не так заметна* Тут видишь, как близко друг от друга распо*
469
ложены селения, как тесно лепятся домики одни над дру­гими и куда бы ни упал взгляд, он непременно встре­тит хоть одного человека: люди или работают, или идут, несут что-нибудь или просто греются на солнце и глядят кругом себя на привольный божий мир,-на реку, на небо и, когда смотришь на них глазами проезжающего мимо зрителя, кажется, что им тав хорошо живется здесь, а так-ли это на самом деле,-Бог знает.
Около одного селения Цзы-Хоу мы останавливались нена­долго, купить кой-чего; но, вероятно, много и надолго оста­вили по себе воспоминаний и разговоров, судя по тому впе­чатлению, оживлению и переполоху, какие произвели в мест­ном населении наши лодки, простояв у берега не более десяти минут. Мы уже двигались дальше, и, плывя по ХаньЦзяну в здешних местах, не трудно поверить, что в Китае триста или четыреста миллионов жителей, так как селения почти непрерывной цепью тянутся вдоль его бере­гов то у самой реки, то на некотором от неё расстоянии.
Эти деревни и села вместе с густо насаженными около них деревьями, образуют, можно сказать, одну бесконеч­ную рощу, в тени которой приютились разбросанные в живописном беспорядке человеческие жилища и кумирни.
На реке повсюду видны лодки; одни идут от города до города с тем или другим товаром; на других едут пассажиры, иногда целыми семействами; в третьих беспрестанно перевозят через реку из одной деревни в другую; на четвертых разъезжают по реке рыболовы. Ки­шащие по всюду люди-почти исключительно мужчины; жен­щин встречается очень мало и то почти одни старухи; но хотя изредка удается видеть молодых... Я уже говорил о странной неодинаковости в отношениях женщин к по­явлению диковинных заморских людей: одни были чрез­вычайно дики и прятались, тогда как другие смотрели на нас совершенно спокойно, и даже без того любопытства, какое мы возбуждали во всех своим появлением. Сегодня например, рядом с нами и довольно близко шла некото­рое время одна лодка, в которой ехало куда-то китайское семейство, повидимому, зажиточных людей. Оно состояло из старика,-отца или деда, - нескольких молодых людей и двух довольно молодых женщин. Одна из китаянок кормила грудью ребенка и, нисколько не конфузясь и не ду­мая прятаться, сидела спокойно в лодке, посматривая на
470
нас так обыкновенно, как будто мы также составляй часть их семьи; другая же, казалось, готова была броситься в воду, чтоб только скрыться от наших наблюдатель­ных взглядов. Непонятная и весьма интересная разница и как было не спросить отчего одна тав боялась, а другая так мало была удивлена. Но, подобные вопросы будут раз­решать другие путешественники; а мы имели .важные госу­дарственные задания", -до пустяков ли нам!
Пройдя некоторое расстояние, мы остановились у отлогого левого берега, покрытого песком и галькою, из которого местные жители промывали золото. Тав как задняя лодка опять далеко отстала 'от нас, то мы осмелились остано­виться и пошли посмотреть на эту работу, которою не вда­леке занимались здесь китайцы, в числе всего девяти чело­век. Мы подошли к ним, и наше неожиданное появление ви­димо смутило и даже испугало их; на их лицах так я сказалась мысль:- ну, прощай наше золото, сейчас ничего не будет, и не уйти ли по крайней мере самим, пока живы? Но, увидав, что с нами шел китаец, простолю­дин,-наш лодочник, они не убежали и, хотя с види­мым усилием, употребленным над собою, остались на сво­их местах. Мы попросили их показать нам золото и как они добывают его, но они сказали, что у них золота нет, что они только что начали работу. Однако через несколько минут их удалось успокоить и уверить, что мы не имеем никаких дурных намерений, что ничего у них не отни­мем; тогда один из них пошел в стоявший неподалеку шалаш и принес оттуда маленькую деревянную коробочку, .в которой находились два кусочка драгоценного металла, каждый величиною с горошипу.
Это было уже сплавленное золото, а затем он взял один из стоявших тут лотков и показал, как оно находится в естественном виде;-оно представляло мель­чайшие, тоненькия пластинки, похожия на песок. Самая же промывка производится ими следующим образом.
Золотоносная земля, залегающая по речным отмелям по­являющимся зимою, отдается правительством участками раз­ной величины за весьма скромную арендную плату (точно не мог узнать), и каждый арендатор с своими рабочими или компаньонами начинает работу в данном месте своего участка, границы которого обозначены вехами. Лопатами снимают прочь верхний слой песку, не содержащий золота;
471
потом вырывают гальку (речные камни или голыши) до глубины иолуаршина и накладывают ее в корзины, кото* рые сносят к тому месту, где установлена в наклонном положении широкая доска с несколько возвышенными бор­тами и нарезанная поперечными тонкими желобками. Наре­зана она так, что каждый желобок несколько прикрывает­ся лежащим выше возвышением, которые разделяют же­лобки друг от друга и по которым вода течет каскада­ми, как по ступеням лестницы и, разумеется, наполняет желобки. Корзину с набранной в нее галькой и песком ставят над верхней частью фтой наклонной плоскости и начинают лить в нее воду; она, проходя между камнями и чрез скважины в корзине, уносит с собою песок и на­ходящиеся в нем частички золота и катит их по наклон­ной плоскости, причем золотые частицы, как более тяже­лые, задерживается в упомянутых желобках, а песок уносится дальше* Но так как вместе с ним могут про­скакивать также и мельчайшие золотые частицы, то под наклоненной плоскостью ставят еще плоский лоток на ко­торый собирают песок, и промывают его еще раз прямо на втом лотке, таким образом: погружая его в лужу и держа в горизонтальном положении им зачерпывают не­сколько воды и, легонько потряхивая лоток, все в горизон­тальном положении, осторожно сливают воду, с которой и уходит обыкновенный песок, как более легкий, а золо­той остается на лотке. Из желобков нарезанной доски последний сметается кисточками.
Вот все приборы и весь процесс промывки. При та­ком способе один человек, как сообщили эти люди, про­мывает в день от 600 до 700 тип (около 25 пудов) гальки и песку и обыкновенно добывает из этого количе­ства четверть фына золота, которая стоит 55 чох или около семи копеек, а самый счастливый заработок одного дня достигает 170 чох или 27’/2 коп. в день... Это не на­ши золотые прииски; не наши и золотопромышленники по своему виду, который ничем не отличает их от всех остальных бедных поселян.
У нас, конечно, нет расчета производить такую ни­чтожную промывку, потому что руки дороги, а китайцы ра­ботают и довольны, тем более, что добывание золота воз­можно только зимою, когда земледельцы свободны от поле­вых работ и когда найти какое-нибудь занятие на стороне
472
весьма трудно. (В зимнее время, рассказывали мне, китайцы охотно берут работу бесплатно, только за одну пищу). Но если в Хань-Цзяне находят мало золота; за то он может назваться неистощимым источником его, потому что оно извлекается ежегодно в течении многих веков и вероятно много веков пройдет прежде, чем вода унесет его из гор все и перестанет отлагать на дне реки.
Поблагодарив китайцев за то, что они все показали нам, мы отправились к своей лодке; и старший из рабо­тавших,-обладатель этого участка золотых приисков,- даже проводил нас на некоторое расстояние, как бы в благодарность за то, что мы расстались с ними честно и миро­любиво, ничего не отобрав у них,-даже части их добычи. Мы пошли дальше с попутным ветром довольно бы­стро и,-уж если полагать задачу нашего путешествия в скороходстве,-то мы могли бы сделать сегодня большой пе­реход, но так как новая лодка нашего начальника не могла поспевать за нами и отстала опять, то мы были при­нуждены остановиться и ждать ее, чтоб избавить несчаст­ных солдат от ночной прогулки, подобной вчерашней.
Вечерело. Солнце еще освещало красноватыми лучами высокие глинистые берега реки с разбросанными по ним селениями и пашнями, с их зелеными бамбуковыми рощи­цами и отдельно или группами стоящими вееровидными паль­мами. Картина была прелестная, и я успел сделать набросок её, пока нас не догнала отставшая лодка. Мы поджидали ее, надеясь слышать разъяснение вчерашней ночной тревоги, но, к нашему удивлению, лодка прошла мимо. Все обитатели её сидели на палубе и с неё на всю окрестность раздава­лась удалая песня, которую громко и весело пели два ка­зака, уверяя здешних жителей, что
„И нет у нас такого молодца,../ как один из наших спутников, имя которого вставля­лось в песню...
Не знаю, может быть, я уж чересчур скромен, но мне казалось, что нам, в нашей обстановке, т.-е. являясь в первый раз в стране, не следовало бы петь очень громко: ведь не странствующие же мы артисты в самом деле, как нас в Тюмени повеличали... Мы пошли сле­дом. Лодки тут часто становились на мель и иногда не малых времени и труда стоило, чтобы сдвинуться с места. Оживление берегов и движение лодок по реке порази­
473
тельны. Для наблюдения за порядком во всех значитель­ных пунктах стоят военные лодки речной полиции и на них находится постоянно по одному мандарину.
20 ФЕВРАЛЯ.
Река разделилась на два рукава, огибая огромный пес­чаный остров, плоский и низменный. Мы пошли по левому рукаву т.-е. правее острова. Последний местами пустынен, представляя скучную гладь желтоватого песку,-местами же очень оживлен народом, подобно нашим улицам и пло­щадям в базарные дни. На нем также работали золото­промышленники, а кроме их шли или, правильнее, бежали в припрыжку носильщики с товаром на коромыслах,-ка­ким, откуда и куда переносимым, этого читатель, не спра­шивайте, ради Бога; ведь для этого нужно останавливаться, ходить по песку и спрашивать. Стоит ли!.. По острову также шли в разных направлениях прохожие, и некоторые уже закрывались от солнца зонтиками, потому что идти было уже жарко,-в тени тринадцать градусов тепла. Мы подвигались вперед разными способами: то шестами, упира­ясь в речное дно, то рабочие вмходили на берег и тащили лодку бечевой, то по временам налетал ветерок н мы про­ходили некоторое пространство под парусом, которого по этому и не убирали. Почти весь день рядом с нами шли, также с распущенными парусами, до двадцати лодок боль­шой величины, с высоко поднятыми кормами. На них ра­бочие с длинными шестами ходили взад и вперед по па­лубе, упираясь ими все за раз в дно реки и помогая своей работе покрикиваньями в роде песни, только не ве­селой, а тяжкой, которая брала за сердце; это были скорее стоны больных, чем припев. Вот перед нами показалось большое торговое селение или порт уездного городка ГуаньХуа-Сянь, расположенного в двух верстах от берега, так что с городом мы не познакомились, а видели издали только его зубчатую стену, ворота в ней и над стеною башни с загнутыми кверху углами,-издали кажущиеся чрез­вычайно изящными. Наконец мы пришли в Лао-Хо-Коу,- большое торговое село, где должны были переменить свою лодку, на новую, местную, тав как добросовестный ТанъЧэн-Гуэй никак не хотел рисковать идти дальше, как мы его просили; он не знал реки в её дальнейшем те­чении, и потому не повез нас.
ГЛАВА ѴП.
НА ГОРНОЙ РЬКЬ.
Село Лао-Хо-Коу.-Первая прогулка.-Я осажден вольными.-Новая лодка,- Толпа расшалилась.-Отъезд.-Перемена в характере реки.-Весна идет.-Живо­писные берега.-Горные тропинки лямочников.-Г. Юнь-Ян-Фу.-Китайский Худож­ник.-Изумления туземцев.-Интересная девочка.-Март.-Ненастье.-Г. Баи-ХоСявь.-Пороги.-Наш день в лодке.-Любезность туземцев изумляет мая.-Фаб­рикация бумаги.-Предостережение относительно речных разбойников.-Поэтически дни и ночи, - Гонец н известия с родины. - Поразительная стЕпень населения. - Г. Син-Ань-Фу. Напуганный юноша. - Неожиданная встреча.-Прогулка по городу,- Каменноугольные копи.-Трудный порог.-Г. Цзы-Ян-Сянь.-Побрежддппе лодки и остановка. - Временная разлука. - Г. Ши-Цюань-Сянь. - Мастерица на улице -
Изобилие цветов на берегах.
Дальнейший путь будет лежать по той же реке Хань, но характер её с вхождением в горы резко изменяется и потому я назвал ее горною рекою. Мы пришли в ЛаоХо-Коу часу во втором дня и, пробравшись между множе­ством стоявших у пристани лодок к берегу, бросили на него якорь. Не прошло и пяти минут, как перед нашей лодкой сбежалась и собралась густая толпа зрителей; ио почти тотчас явились два солдата местной полиции с пал­ками и, поместившись у нашей лодки, положили преграду излишним любопытству и смелости местных обывателей, которые, должно быть, хорошо знали, что палка полицейского безжалостна и ничего не разбирает. Наши остальные спу­тники в своей неповоротливой лодке остались далеко назади, и мы с Матусовским, в ожидании их, отправились в город; те же два полицейские пошли с нами один впе­реди, другой сзади. Они были учтивы, но уж слишком раз­вязны, и через чур усердны: их палки, к счастию еще не толстые, не отдыхали ни минуты; - полисмены не только разгоняли толпу вблизи нас, но даже кричали тем, ки-
475
торые еще были шагов за двадцать впереди, и уж прика­зывали им сторониться и давать дорогу... Совершенно ки­тайское величие! Подходивших слишком близко или мед­ленно убиравшихся в сторону они без церемонии хлопали палками, и своими отчаянными криками и распоряжениями производили, пожалуй, больше шума и гама, чем вся улич­ная толпа. Подобная обстановка, обыкновенная при проезде мандаринов, была для нас очень неприятна и я наконец запретил им драться и кричать так. Yes! ответил ки­таец, почему-то имевший претензию на знание английского языка, но ничего не знавший, кроме уез. Он, кажется, ду­мал, что мы говорили между собою также по английски и беспрестанно произносил yes! yes! даже когда к нему и не думали обращаться... Как он напоминал мне одного Хле­стакова нашего времени, который тоже при помощи одного уез, да усердного смеха желал уверить, что понимаеи по английски, даже в присутствии людей, очень хорошо знав­ших, что он ничего не понимает. Китайский Хлестаков так надоедал нам, что мы не знали, как от него отделаться.
Мы прошли по некоторым улицам, характер которых все тот же,-оне узки, грязны и заражены; теже постройки, люди, их одежды, лица; теже товары в лавках; и мы скоро вернулись к реке на свою лодку. Теперь вся набережная, все промежутки между зубцами стены были сплошь усеяны и уса­жены людьми. В толпе уж знали, что один из приезжих заморских людей,-врач, и уж привели и даже принесли сюда больных и осадили меня просьбами „вылечить“ их... Какое противоречие с тем, что рассказывали некоторые путешественники про злобное отношение китайцев в ино­странным врачам! Приведенные к нашей лодке больные страдали большею частью наружными болезнями, лекарства были со мною и мне было легко оказать им помощь без особенных расспросов и объяснений, требующих знания языка;-во всех же остальных случаях встретилось нео­долимое препятствие: я не понимал больных и ничего не мог сказать йм. А наш казак, как переводчик, со­всем не годился для подобных разговоров. День кончился и толпа разошлась, только когда совсем стемнело,- когда, следовательно, смотреть им было не на что, а если бы мы были достаточно освещены, и сидели, например, на открытой па­лубе, я уверен, они не ушли бы отсюда всю ночь. На квар­
476
тиру, разумеется, не переходили, а остались в лодках, что гораздо удобнее.
21 ФЕВРАЛЯ.
День просто летний; в тени 4* 17,8° Р, а на солнце+ 28,2». Утром к нам являлся с визитом начальник новой военной лодки, которая пойдет с нами дальше, от Лао-ХоКоу. Потом нам необходимо было позаботиться здесь о найме новой лодки, и я отправился вдвоем с Андреевским на пристань, чтоб присмотреть и нанять для себя плову­чую квартиру на довольно продолжительное время, уж ни­как не менее месяца. Лодки мне все не особенно нра­вились, но выбирать было не из чего, или мы не умели найти, и я нанял одну, га сто лан, или двести серебряных рублей, на весь остальной путь по реке,-т.-е. на расстояние в тысячу верст, причем мы не знали более никаких рас­ходов;-лодочник сам, как это обыкновенно делается, обязывался нанимать нужное число рабочих и давать им пищу; плата же каждому рабочему за все расстояние рав­няется 8,000 чох или приблизительно десяти рублям.
Когда я вернулся на свою лодку, возле неё на берегу опять собралось много больных, и я отправился „исцелять народы1*, как говаривал один русский мужичок. Преобла­дающими болезнями были накожные (по преимуществу парша и чесотка), а также глазные, ревматизм и болезни желудка. Я был готов помогать им, запас лекарств имелся бо­лее чем достаточный; но я ничего не мог сделать. До­пустим, что мы имели в Андреевском и Сюе порядоч­ных переводчиков, но я все более и более чувствовал необходимость иметь отдельного переводчика, такого, кото­рый бы знал только меня, а не должен был бы то бе­жать к начальнику, говоря мне, что у него поважнее дела есть, или опять сопровождать на съемку фотографа. И при­том мне нужен такой переводчик, который бы правильно передавал мои слова, а то, обращаюсь раз к Сюю и прошу его сказать больному, чтоб он, кроме употребления лекарства, постоянно выдергивал у себя ресницы, (которые росли у него назад, в глаз).
- Приснится?-переспрашивает Сюй.
- Ресницы,-показываю я ему на свои глазах.
- А, лисаница, ну, хылошанки! (хорошо)-и говорит боль­ному: иди теперь домой, умойся, а потом приходи к г. док­тору за лекарством... Я совсем далек от обвинения Сюя
477
или Андреевского, но разве таких помощников можно на­зывать переводчиками, да еще „учено-торговой* экспедиции! Таким образом мне пришлось отсылать больных без по­мощи и ограничиваться советами лишь немногим, с кото­рыми кой-как удавалось объясниться самому при помощи словаря да нашего казака. А больные точно ничего не хо­тели понять и осаждали меня все сильнее, тав что нам пришлось отодвинуть свою лодку на некоторое расстояние от берега; но и это мало помогло, потому что родные больных сажали их в лодки и подплывали к нам с другой сто­роны. Тут были по преимуществу матери с больными детьми; некоторые иг них плакали и кланялись мне, и в тоне их просьб было столько горя, что отказать им, ничего не ска­зав, ничего не дав, просто не было сил... Не знаю, пой­мет ли читатель, не-врач, мое нравственное страдание! Да, горько было... И вспоминались мне те давнопрошедшие вре­мена, когда к Христу приводили и приносили больных... Тогда, должно быть, были теже картины, какие теперь совер­шались перед моими глазами, чтоб меня мучить: кричали и просили о помощи с одной стороны; меня звали и под­нимали больных на руки с берега, чтоб обратить мое внимание туда; каждый спешит, каждый торопится дойти до меня прежде другого; шум, давка, ссоры, стоны боль­ных!.. Сцена была потрясающая! Господи! зачем я не могу исцелять больных также легко, как Христос! Вот на чем остановились все мои мысли и чувства... Я терял голову.
Когда я сходил с лодки на берег, меня тотчас окру­жала такая густая толпа желавших и в простоте душевной ожидавших от меня моментального исцеления, что я едва мог действовать руками, не зная на кого смотреть, кого слушать. Каждый говорил свое, жаловался на свою болезнь или показывал своего больного, звал к себе, дергал ти­хонько га платье или постукивал по мне пальцами, чтоб заставить выслушать его жалобы и просьбы... Прошло много времени с тех пор, когда это было, а у меня н теперь, как вспомню, раздаются в ушах эти умоляющие голоса, взывавшие ко мне тогда: Лое! Дай-фу-да-жень-на! (Господин! Доктор, великий господин!). Я выслушивал их, но, увы!- ничего не понимал и давал лекарства только тем, чья болезнь была видна и понятна без распроса, - а способ употребления лекарства объяснял им при помощи немно­гих фраз, которым научился, да разными пантомимами.
478
Но люди вевде одни и те же: и здесь, среди истинного горя и правды, была ложь: некоторые притворялись боль­ными, чтоб иметь предлог пробраться на лодку и по­смотреть поближе на нас самих и нашу обстановку; та­ких без церемонии и немедленно вынровоживали вон, без различия звания и состояния. Бывали также забавные просьбы; например, одна вдоровая женщина показывает мне ладонь и просит сказать ей,-не может-ли у неё быть со време­нем какой-нибудь болезни и если может, то чтоб я предупредил её развитие. Это доказывает, что туземные врачи берутся за выполнение подобных вадач и не краснеют. Некоторые просили лекарства, чтоб иметь детей; другие, наоборот,-чтоб не иметь их больше! обращались с прось­бами сделать их более храбрыми *). и т. п. Являлись между пациентами, но очень редко, и нахалы. Например, посреди густой толпы народа, один молодой малый добрался до меня и стал жаловаться на болевнь глаз, которые были слегка в воспалительном состоянии. Когда я стал исследовать подробнее его глаза, у него явилось желание собственноручно вынуть ив моего рта сигару, которую я курил. Я хлопнул его по руке, и сразу отнял у него смелость; толпа здоро­вых подняла его на смех и он был очень сконфужен. Меня несколько раз предупреждали, чтобы я ни под ка­ким видом не позволял китайцам забываться, иначе, го­ворят, они тотчас теряют всякое уважение,-общая черта всех мало образованных людей. Для них, говорили, имеет обаяние напыщенная важность и неприступность, или грубая сила и даже, пожалуй, жестокость. Такое обращение дей­ствует на китайцев столь же магически, как и самая утонченная вежливость; но последняя может быть приме­нима только не в толпе. Толпа вообще вевде дика и груба; она способна на то, что для каждого её члена отдельно, не­мыслимо или, по крайней мере, необыкновенно. Ни один китаец, например, не позволит себе рассмеяться по по­воду того, что человек оступится в воду и замочит себе ноги, а толпа радуется и рукоплещет по этому случаю. Сегодня, например, толпа расхохоталась во все горло са­мым веселым смехом по поводу того, что один маль-
♦) Туземные врачи дают с этою целью кости тигра, желчь казненного раз­бойника н т. и. Один английский миссионер (Ch. Pitton) рассказывает, что на войне китайцы с тою же целью вырезывают печень и сердце из трупов не­приятелей и едят их,-тоже для приобретения храбрости Не знаю, правда ли.
479
ик, лет семи, стоявший на берегу, оборвался и упал в ду; хотя тут было и не глубоко, но он все-таки мог онуть; он испугался и страшно закричал, а толпа хохот и никто не шевелится, чтоб скорее помочь ему; наинец, один лодочник, не спеша, вынул его и поставил и ноги; но мальчуган продолжал плакать горькими слеми, потому, что его башмаки остались в иле. Я дал иу пряников, которые тут продавал один разносчик и иещал купить новые башмаки, но он, должно быть, не инимал и не успокоился, пока башмаков не нашли, и друий мальчик, лет двенадцати, вероятно его брат, не взял о на руки и не унес домой.
Весь нынешний день прошел в приеме больных. Ве­дом явился наш новый слуга-китаец, из бывших ра>чих, нанятый в помощники казаку, потому, что он, состоя доводчиком, не успевал всего делать. Этот китаец, по <ени Чжу, сам предложил нам себя в услужение. Он з назначал жалованья, (китайский обычай, как я мог иметить), а просил единовременно 4000 чох, или пять ^блей, на приобретение себе порядочного платья; жалованье е предоставлял назначить нам самим, смотря по его ислугам. Мы согласились взять его; он сходил в город, , одевшись в новое платье, пришел исполнить обычай жлонения: перед каждым из нас он положил по три имных поклона,-причем, после каждого вставал на ноги, яких же три поклона он положил и перед нашим изаком.
22 •ИРАЛЯ.
Погода прекрасная; в тени+17° R. Мы перебирались игодня на новую квартиру, т.-е. в другую лодку, в котоэй нам предстояло прожить с месяц, а, может быть, больше,-так как наши расчеты уже много раз ока зн­ались неверными. Новая лодка была просторнее и глубже режней; но старая, грязная и пропитанная дымом и еще аким-то противным тяжелым запахом. Кроме того, в ей жило множество черных тараканов, пауков, уховерэк и даже мышей; вообще она произвела на нас весьма еприятное впечатление. Но когда в ней проделали новое :жовое окно, когда на пол постлали новую циновку, по­ганили стул и стол, положили наши постели, удалили ногих обитателей из класса насекомых, посыпав в щеих персидской ромашкой, имевшейся в моей походной
480
аптеке; когда обтянули ситцем и пледами потолок и дос­чатую перегородку, отделявшую нашу каюту от соседней коморки, где поместился наш казак, тогда лодка приняла совсем иной вид, и мы скоро помирились с нашей ново! обителью. Новый хозяин казался добродушным; главннй из его рабочих был грамотный и, повидимому, очень смыш­леный человек, и мы надеялись поладить с нимн так же, как и с их предшественниками.
28 ФЕВРАЛЯ.
Сегодня уезжаем из Лао-Хо-Коу. Наша лодка еще не совсем была готова,-на ней недоставало мачты м до окон­чания этой работы мы не могли тронуться, о чем вчера си­зали Соеновскому и просили его не ожидать нас, тав как мы легко нагоним его лодку, - и он сегодня чем свеп тронулся в путь; но, к сожалению, забыл сделать распо­ряжение о том, чтоб на берегу у нашей лодки остался хоть один полицейский, пока мы не уедем. Мы остались таким образом частными путешественниками, т.-е. в том самом положении, в каком были бы всегда, все, если бы нас не убедили, что сношения с местными властями положительно необходимы, а не вредны. Опыт был интересный и поучи­тельный, доказавший, что о. Палладий и Матусовский были правы. Мы убедились сегодня, что если бы вздумали ехать по Китаю, не прибегая для охранения себя от толпы в мест­ным властям, нам не только не удалось бы заниматься чем-нибудь, но самое пребывание могло быть не безопас­ным, потому что легко могло бы кончиться неприятным столкновением. Вот что произошло сегодня.
Мы с Матусовским сидели утром на новой лодке и пили чай; казак ушел в город покупать некоторые, как он говорил, „жизненные припасы", на дорогу; на палубе работали плотники. Народ, увидав, что при нас нет ни одного китайского солдата, что полицейские ушли, стал гораздо смелее и начал лезть к лодке самым бесцеремон­ным образом. Нищие, выстроились около неё, войдя в воду и неумолкаемыми протяжными криками,-ло-е! ло-е! (госпо­дин), надоедали нам невыносимо; подавание им хлеба и денег не только не помогало, а, как и следовало ожидать, только увеличивало сборище их. Вместе с развязными любопытными зрителями, к лодке подходили больные с своими просьбами, указывая на свои больные места; но среди происходившего беспорядка и думать было нечего заниматься
481
больными, потому что мы едва успевали отбиваться от на­зойливых людей, которые, подобно неотвязным комарам, осаждали нашу лодку и мне пришлось отказывать пациентам, не сказав с ними ни слова,-пришлось и их прогонять, как остальных. Наконец, плотники кончили свою работу; все было готово, оставалось только купить глиняную перенос­ную печку, для приготовления в дороге нашего обеда. У нас такой раньше не было; поэтому попросили приготовить обед еще на старой лодке и в ожидании его Матусовский ушел с казаком в городъ-собрать некоторые сведения о тор­говле в Лао-Хо-Коу иностранными товарами; рабочие также все разбрелись, кто за чем, и хозяин наш отлучился; так что на лодке остались только его жена с детьми, занятая делами по хозяйству, да я. Я сидел в своей каюте и пи­сал перевод одной статьи; в толпе на берегу шел громкий говор, становившийся все оживленнее, смелее, и к нему при­соединялся черезъ*чур веселый смех. Улавливая некоторые слова, я догадывался, о чем у туземцев шла речь.
- Он теперь один, - говорили в толпе: - не бойся, ступай; теперь можно!
И вот на палубе, у входа в каюту, начинают по­являться разные личности, то оборванцы, то люди порядочно одетые, - останавливаются и глядят внутрь. Я бы охотно дозволил им вто, если бы за пятью не явилось немедленно двадцати-пяти; поэтому нельзя было, из принципа, оставить на лодке и одного человека. Сначала я просил их учтиво сойти долой; но они совершенно не обращали внимания на мои слова,-не то, чтоб не понимали их, а как будто я вовсе не к ним обращался. Я попробовал заговорить строго, вышел на палубу, и стал выпроваживать их; они уходили, но медленным шагом и с дерзким смехом. Сажусь на палубе. Толпа, видимо, издевалась и несколько камеей ударилось в лодку; один попал мне в плечо; но они бросали их вообще не сильно и попавший в меня камень никакой беды не причинил. Но ведь следующий мо­жет попасть в лицо, в голову,-подумал я; он может быть брошен и несильнее, тогда последствия будут иные; но я знал, что в подобных случаях отступление с моей стороны было бы делом самым опасным, а потому остался на палубе, и вернулся в каюту только тогда, когда толпа несколько, успокоилась. Но в ту же минуту криви и смех усилились, на палубу вскочили десятка два человек и по-
П. Л. ПЯСЕЦКИЙ. 31
482
лезли х двери; я попробовадр не обращать на них вни­кания, продолжая писать, н, решив про себя не шевелиться до тех пор, пока онибудут оставаться на палубе; но если вто-нибудь вздумает забраться в каюту, с тень обойтись весьма сурово, для назидания другим. Мое хладно­кровие, очевидно, раздражало китайцев; я понял, что им хотелось раздразнить меня и принял еще более спокойны! вид, хотя дерзость этой ватаги начинала возмущать меня. Я чувствовал, что во мне закипает гнев; но продолжал писать; они, то обращались ко мне с непонятными словами, то предлагали покупать разные вещи, хлеб, орехи и т. п., наконец, стали протягивать руки в каюту, толкать меня и дергать за платье. Я все делаю вид, что ничего не замечаю; потом встал с места, чтоб взять нужную книгу, как они, вероятно ожидая нападения на них, мигом отскочили от дверей, но с лодки не сошли, а остались на палубе, и когда я сел, вернулись снова и стали со смехом указы­вать на свои глаза, живот, голову, будто они были боль­ные и пришли ко мне за советом.
Я все молчал; тогда несколько смельчаков полезли было в мою каюту, чего я уж не мог дозволить; и опасаясь, чтоб потом не вышло серьезного столкновения, быстро встал с своего места и... Куда девалась смелость! Китайцы уже пры­гали с лодки, как лягушки, в воду и на берег, - а я, желая положить конец этой наскучившей мне грубой забаве, вынул из чехла револьвер и положил его подле себя у входа в каюту, у всех на виду. Эта мера оказалась дей­ствительною и после того пн один человек не подошел к лодке; все стояли на берегу и только продолжали кри­чать. Теперь к лодке подошли действительно больные; но я объяснил, как мог, что никому не дам больше ни совета, ни лекарства, потому что меня беспокоят, в меня за мое доброжелательство бросают камнями.
Грустные, больные отошли прочь; толпа стихла и начался разговор; все, казалось, поняли, что напрасно меня обидели. Я был взволнован и нравственно чувствовал себя дурно. Ничего подобного не произошло бы, думалось мне, если бы у меня был переводчик; я убежден, что, имея возможность говорить с людьми, вместо насмешек можно бы заслужить только их уважение и благодарность; вместо бесплодной траты времени и ненужного раздражения, я мог бы спокойно
483
принимать больных с пользою дли них и с большим интересом для своей науки...
Совсем не гармонировало мое настроение с природой, в которой было так хорошо. День был такой теплый; солнце так ярко освещало реку с её берегами, на кото­рых праздные китайцы и китаянки расселись на набережной и на ступенях каменной лестницы. *Все они теперь смирно сидели, глазея на нашу лодку, грызли орехи или сосали палки сахарного тростнику. Матусовский с казаком верну­лись из города; потом собрались рабочие и стали готовиться к отплытию. Мы пообедали на старой лодке, простились с прежним лодочником и его семьей, которая также успела привыкнуть к нам, и мы с грустью расставались друг с другом. Когда мы отчалили, они все долго смотрели нам вслед... Прощайте навсегда, бедные добрые люди!
Кончился праздник для жителей Лао-Хо-Коу и они стали расходиться; мальчишки же, когда мы были уже далеко от берега, вдруг почувствовали прилив храбрости и принялись отчаянно выкрикивать: заморские черти! Заморские черти! И на этот раз эта брань оскорбляла меня. За что же, дума­лось мне, сердятся эти люди, за что злятся, что мы сделали им дурного?! Обидно и неприятно... Мы шли мимо Лао-ХоКоу, вдоль его каменной набережной, с её убогими доми­ками, подпертыми сваями; над этой бесконечно длинной ли­нией однообразных, но; по-своему, 'живописных построек, возвышалось несколько изящных и легких, как кружево, крыш храмов, отделанных прозрачным узором из го­лубой черепицы. Воспользовавшись остановкой по случаю под­жидания нашего нового хозяина лодви, который остался в городе и должен был выехать в нам сюда, я стал на­брасывать рисунок лучшей части Лао-Хо-Коу. Против него на реке находилась его Пристань, где стоял целый флот, лодок с своим водяным населением, которого, вероятно достало бы для целого города порядочных размеров. Многие из этих речных жителей, заметив, что мы остановились, стали поспешно садиться в маленькия лодочки и, работая изо всех сил веслами, чтоб не опоздать, понеслись в нам из многих мест.-Вот, некоторые приплыли и прямо прича­ливают в нашей лодке, как будто мы их только и ждали.
- „Куда вас песет, собави!“ закричал казав, замах­нувшись шестом на одного мальчишку. „Вот уж настоящие собаки!*1
484
- Нет, нет! Нас уж не надо бить! Нас уж не надо бить!-мы уж отплываем прочь!-быстро и весело за* щебетал мальчишка, действительно поспешно отчаливая.
Приехал хозяин, и мы отправились, сопровождаемые множеством маленьких лодок, которые миролюбиво, чтоб только посмотреть на нас, гнались за нами следом, то ровняясь, то обгоняя и наконец, бросив прощальный взгляд, поворачивали и возвращались домой.
Мы шли без остановки до сумерек. Небо заволокло ту­чами; начинался ветеръ-и барометр сулил дождь.-Перед­ней лодки сегодня не догнали и остановились ночевать у не­заселенного берега, следовательно в тишине и спокойствии.
24 ФЕВРАЛЯ.
Пошли хотя и рано, но не так, как можно было, потому что наш новый лодочник (называемый здесь уже не ЛаоБань, как на прежней лодке, а Тай-Гун, и даже обижаю­щийся первым величанием) оказывался далеко не таким ретивым и ловким, как наш приятель Тан-Чэн-Гуэй. Он даже был ленив и неповоротлив; не знал, как ока­залось, ни реки, ни окрестной местности, что было для нас весьма неприятно, особенно для Матусовского, потому что он рассчитывал получать от лодочника различные сведения. Мы были в высокой степени огорчены этим неудачным выбором; но теперь уж надо мириться. Идем вперед.
Над рекой и берегами расстилается густой туман; бе­рега становятся выше, и их уже можно назвать горами; н& склонах их повсюду виднеются обработанные поля и рассеянные между ними домики, отдельные или стоящие груп­пами, а также деревни с непременными и иногда много­численными кумирнями в роде наших часовен или образниц. Почва на горах песчаноглинистая красновато-желтого цвета, и она вместе с зелеными бамбуковыми рощами, серыми или розовыми кумирнями, с цветущими деревьями мэй-хуа и фиолетовыми тенями, производит на глаз очень приятное впечатление. Начинают попадаться и голые скалы. Река очень оживлена беспрестанно встречающимися лодками, ио вода так мелка, что они беспрестанно садятся на мель и работа лямочников становится тяжелее, как по причине этих мелей, так и крутых берегов, по которым идет тропинка, проложенная собственно для них; она проходит местами по таким скалам, что движение через них воз­
485
можно только благодаря высеченным в них ступеням; но эти ступени зачастую очень мелки и на них едва можно поставить ногу. Сегодня рабочим, тянувшим бечеву от нашей лодки, приходилось карабкаться, как козам, то взби­раясь на скалы, то спускаясь в ущелья; а Тай-Гун целый день сидит перед нами на палубе и плетет канат из надранных бамбуковых пластинок, которые он сам тут же и изготовляет. С помощью такого (а не веревочного, как прежде) каната, привязанного к верхушке мачты, тя­нут здесь против течения все лодки: веревочные оказы­ваются недостаточно прочными и легко перетираются о скалы, да и течение воды здесь стало гораздо быстрее. Вечером остановились на ночлег у крутого песчаного берега, наверху которого расположено селение.
2S ФЕВРАЛЯ.
• Итак, мы вступили в горы, которые река Хань про­резывает на большом пространстве. Целый день шел дождь, то мелкий осенний, то крупный, как летний ливень. Облака спустились низко и залегли на боках гор, испещ­ренных красноватыми и зелеными пашнями, между кото­рыми блестят местами мокрые скалы голубовато-серого цвета; на горах тут и там рассеяны кумирни и сложенные из камня небольшие стены, поддерживающие площадки устроен­ных террасами полей. Река во многих местах перерезана грядами торчащих из воды больших камней самых при­чудливых форм и разнообразных цветов. Просторной дали уж нигде не видать; река сжата со всех сторон высокими горами, и какая глубокая тишина царствует здесь на её замкнутых, словно маленькия озера, изгибах. Только, когда идет вверх по реке большая лодка, с тяжелым грузом и большим количеством рабочих, крики послед­них, повторяемые эхом берегов, одни нарушают безмолвие речной долины и своим сходством со стонами больных производят на душу тяжелое впечатление. И хотелось бы, чтобы пароходы и локомотивы скорее избавили китайцев от подобного тяжкого труда; а они боятся, говорят, что тогда многим придется умирать с голоду от недостатка работы; они предпочитают самый тяжкий труд, они готовы надрывать свои груди, ивранивать руки и ноги, карабкаться с опасностью для жизни по каменным утесам, только бы иметь этот труд и за него кусок хлеба для себя и своей
486
семьи... Но оставим политико-экономам разрешатьмудреный вопрос, что лучше - вводить или не вводить машины, - а сами будем плыть дальше и наблюдать за изменением бе­регов. Перед нами синеют отдаленные горы с темною зеленью, вав будто хвойных лесов,- даже в биновль не различишь, - а на ближайших горах словно задумчиво повачиваются ярко-зеленые пушистые рощи из молодого бамбука. Деревья мзй-хуа все точно осыпаны розовыми цве­тами... И это февраль!
На встречу нам часто попадаются лодви и от китай­цев, ехавших на одной из них, мы узнали, что наша передняя лодва остановилась у ближайшего города ЦзюньЧжоу. Мы прошли еще некоторое расстояние; потом река сделала крутой поворот и горы расступились: правый бе­рег понизился и вытянулся в виде длинной, ровной набе­режной, на воторой возвышалась стена с лепившимися около неё домиками, предместий а за нею скрывался город ЦзюньЧжоу *). Из-за его стены виднелись тольво верхния части трех храмов с их типичными врышами, а внизу, у набе­режной, стояла целая флотилия; я смотрел в бинокль и искал лодку своих спутников, но не находил её. Нам сообщили, что она была здесь и, постояв очень недолго, прошла дальше. Наконец мы нашли ее неподалеку; пристали тут же сами, и остались ночевать. Ночь была очень темная; несколько раз начинал идти дождь; но на дворе не холодво, а в лодке было 13 градусов тепла; вода к нам не проби­ралась и потому ненастье нас не тревожило.
ее февраля.
Мы тронулись в путь, чуть только стало светать, и скоро опять вошли в горы. В их долинах поднимался густой туман; река делала частые повороты, и потому в каждой своей части представлялась как бы озером, окруженным горами, а характер последних и зеленая вода реки очень напоминали маленькия озера Швейцарии; но там не плавают, как здесь, стада дивих уток, не проходят бамбуковые плоты и не движется столько грузовых лодок, сколько здесь. Как ни густо население в Швейцарии, там все-тави не встретишь на берегах озер стольких деревень и ферм, сколько видишь их здесь, рассеянных почти на каждом шагу. Хотя на
*) Местные жители называют его Цзын-Чхоу или Чжыи-Чхоу, а реву -Цзын-Хо, вместо Хань-Цзян.
487
этой реке встречаются тихия, как бы пустынные, места, но они только кажутся такими: стоит вглядеться внима­тельнее и тогда буквально на каждом аршине вы найдете если не людей и жилища их, то следы человеческого труда; в местности, повидимому совсем не заселенной, при рассматривании в бинокль, непременно откроешь человеческое жилище и где-нибудь увидишь хотя одного человека. Во впа­динах, на крутых склонах гор, китайцы устраивают отвесные каменные стены в роде плотин, какие делаются для собирания воды в прудах, но они наполняют образую­щееся за плотиной углубление удобною для посевов землею, уравнивают ее в виде горизонтальной площадки и полу­чают миниатюрные поля. Точно также повсюду на горках можно найти работающих земледельцев; одни взрывают поля сильно изогнутой лопаткой; другие полят огороды и эти картины живописной природы и трудовой жизни людей, как в панораме проходят перед главами плывущего по реке путешественника; и не оторвешься от них, пока что-нибудь не отвлечет внимания. Нашим вниманием часто овладе* вал торчавший, можно сказать, у нас перед носом, наш Тай-Гун. Сегодня он ужасно смешил меня. По временам, когда, например, лодка сядет на мель и приходится стал­кивать ее, он оставит плетенье своего бесконечного каната, возьмет в руки длинный бамбуковый багор с железным наконечником и станет им помогать рабочим, которые гдето там, далеко, идут в горах, тав что их и не видно. Ухватившись за багор обеими руками, он воткнет его в дно реки и, упершись ногами в борт лодки, который он обхватит пальцами, словно руками, так опрокинется весь, что совсем ляжет спиной на палубу и так закричит, как будто его кто горячим ножом ткнет. Это опрокиды­вание на спину с отчаянным кривом совершается раз или несколько, пока лодка не сойдет с мели и потом, тотчас после этого страшного напряжения сил и словно предсмертных криков, издаваемых в лежачем положе­нии, он встает и с совершенно спокойной, как всегда, несколько улыбающейся физиономией, садится за свое плетенье. Чем дальше подвигались мы вверх по Хань-Цзяну, тем чаще и круче становились его повороты; горы по берегам все более возвышались и местами представлялись почти от­весными; так что часть реки между двумя такими поворо­тами казалась глубокой чашей воды изумрудного цвета; а виды
488
постепенно приникали более величественный и дикий харак­тер: серые свалы подобно гигантским стенам опускались в зеленую воду; другие торчали из неё разнообразными обломками, как близь берегов, так и на самой средине реки. Выше поднимались нагроможденные груды огромных камней над другими такими же грудами, подобно ступеням гигантской разрушенной лестницы.
Скалы здесь по преимуществу сланцевой породы; об­ломки их представляют громадные плиты и они, смочен­ные недавним дождем, блестят, как отполированные и, отражая цвет неба, кажутся голубыми. Эти скалы и каини представляют разные оттенки зеленоватого, голубовато-се­рого и темнофиолетового цветов, и по ним растут яркозеленые мхи или черные лишайники... Подобные скалы под­нимаются здесь на такую высоту, что, кроме, нх ничего больше не видишь; это какое-то царство камней, хаос раз­рушения, как будто картина недавно бывшего здесь земле­трясения; только кой-где покажется прилепившийся в го­рах домик, да стены террассообразных полей, а потом опять скалы и их обломки. Но как все величественно и красиво! Куда ни поглядишь, везде очаровательные картинн дикой природы и не описывать, а рисовать следовало бн их; но у нас были, „ высшие государственные задания “ и мн шли мимо всего, ни перед чем не останавливаясь... Однако как ни дики и неприступны кажутся с лодки эти ска­листые берега, по ним проходят тропинки для лямочни­ков; но по кавим местам пролегают эти тропинки! они то вьются по отвалившимся, почти отвесным обломкам; то просечены в свалах, или поддерживаются сложенными из камней стеночками, подобными тем, какие поддерживают пашни. В иных местах они спускаются на речной пе­сок к самой воде, и потом снова взбираются на огром­ную высоту. Да, трудно и небезопасно пробираться по такой горной тропинке даже совсем свободному человеку, а лямоч­ники идут по ним, таща и натягивая канат, на котором ведется тяжелая лодка; он беспрестанно встречает препят­ствия в виде углов скал и камней, могущих легко пере­резать его, и, чтобы этого не случилось, натянутый канат надо перебрасывать через такие камни, отводить от острых граней скал, поднимать и опускать его, а канат постоянно натянут сопротивлением идущей против течения, лодки, как струна... Вот каторжная работа, хотя оффициально и
489
не считается такою! Но они и совершают ее не как ка­торжную, а как будто даже с удовольствием.
Все рабочие разделяют между собою роли: одни тянут канат вперед, а другие обязаны охранять его от опасно­сти быть перерезанным, для чего им приходится постоян­но зорко следить за ним и, почти несмотря себе под ноги, быстро перебегать от одной свалы к другой. Я сле­дил за ними то простыми глазами, то в бинокль, так как они были очень высоко, страшился за них и изумлялся их необычайной ловкости. Меня не раз просто морозом осыпало когда я видел, что канат, соскочив с камня, сбивал с ног какого-нибудь из рабочих, который пе­ред этим стоял на краю отвесной скалы! Но упавший не летел вниз с высоты нескольких десятков сажень, а удерживался на месте, неизвестно за что уцепившись там своими руками или ногами.
Ловкость этих людей, подобно сернам перескакиваю­щих с камня на камень, почти несмотря себе под ноги, бегущих то сверху вниз то, снизу вверх, достигает степени акробатского искусства; и я наконец приобрел та­кую уверенность в них, что потом совершенно перестал опасаться и даже верить в то, что кто-ннбудь из них может оборваться и полететь вниз.
Есть однако места, где и эти люди-серны не могут про­браться; в таких случаях они собирают в кольца ка­нат и спускаются вниз к самой воде; лодка причали­вает к берегу; рабочие садятся на нее, быстро переходят на веслах к другому берегу, тотчас выскакивают на него один за другим и опять бегут в горы, распуская бам­буковую бечеву и затем снова натягивают ее, как струну. Какими крошечными кажутся они перед этими горами и даже обломками скал, когда смотришь на них с лодки. Да, тяжелая жизнь выпала на долю этих бедняков!.. Но, ей-Богу, отраднее видеть этого оборваного, не всегда сытого работника, да беззаботного и веселого, чем окруженного воз­можным комфортом человека и снедаемого тоскою о том, что он не достаточно богат и важен, худеющего и жел­теющего от зависти, что многие живут роскошнее и счаст­ливее его. И, китайцы именно счастливы тем, что они, насколько я мог заметить, чужды этой нравственной ча­хотке. Я говорю о народе. Ни ропота на судьбу, ни зави­сти не замечал я между китайцами рабочего класса,-каж­
490
дый, повидимому, глубоко убежден, что все, что есть и как есть, так именно н должно быть, и иначе быть не может.
День клонился к вечеру, когда к нам на встречу вы­шла новая военная лодка с солдатами и мандарином. Поровнявшись с нами, они дружным криком, напомнившим наше „здравия желаем!“ приветствовали нас, потом по­вернули назад и последовали ва нами. Вскоре мы остано­вились на ночлег у подножия отвесных свал, возле не­большой площадки наносного песку, по которой очень приятно было походить после продолжительного сиденья в лодке за работой. Ведь мы с утра до вечера почти не выходили из каюты.
Сойдя на берег и оглядев дикия каменистые горы, я я тут разглядел несколько домиков прилепившихся к ска­лам, высоко над водою, подобно птичьим гнездам, и к каждому из них вилась снизу тропинка: не отшельники(ли какие, люди не от мира сего, забрались в такую глушь? по­думал я. Но нет, я увидал в бинокль и здесь все тех же обыкновенных китайцев. Их заставляет се­литься в подобных местах то, что земля в таких не­приступных горах раздается правительством бесплатно. В другом месте, также на склоне гор, тут были устроены несколько печей для обжигания извести и у каждой стояла крошечная хижинка живущих здесь рабочих. Из других живых существ в этом месте я видел только летучих мышей, которые вились над рекой, отчего-то все иа одном пространстве.
Наши усталые рабочие уселись на песке на корточках и в ожидании ужина с наслаждением сосали свои кро­шечные трубочки с промасленным табаком. Они поужи­нали и улеглись спать на палубе, превратив ее при помо­щи паруса в палатку. Наконец все успокоилось.
27 ФЕВРАЛЯ
Уже ясно начинают сказываться разные признаки весны; но весна здесь не имеет той чарующей прелести, ка­кою она бывает у нас, потому что здесь ей не предше­ствует наша долгая и суровая зима. Здесь зимы вовсе нет и переход к весне совершается, так сказать, прямо от осени, да еще той поры её, когда остается много зеле­ни и даже маленькия речонки не успели замерзнуть. По­этому здесь не радуют так сильно появляющиеся на де­
*
491
ревьях молодые листья, и голоса пернатых вестников ве­сны, которые в настоящее время без умолку щебечут в горах. Сегодня увидал первую ласточку. Весна здесь уже в полной силе. Почки на деревьях позеленели; плакучия ивы распустили свои желтые сережки и одеваются молодо! листвой; персиковые деревья, груши и яблони в полном цвету; зацвели многие кустарники и травы и над ними уже порхают бабочки. Наступило золотое время для натурали­ста-коллектора; но,-опять тоже но,-мы проходим все мимо и мимо, не останавливаясь нигде, кроме городов да ноч­легов, а птицы и бабочки мало живут в городах и за­сыпают каждый вечер раньше натуралистов.
Мы приближались к городу Юнь-Ян-Фу и неизвестно для чего город был уведомлен о нашем прибытии пу­шечным выстрелом, сделанным с военной лодки; разве, чтоб всполошить его жителей. Он расположен на возвы­шенном левом берегу, укрепленном во многих местах искусственными набережными; а внизу у реки находится большая песчаная площадь из наносного песку. Собственно самого города с реки не видно, потому что он за стеной, а около неё лепятся домики предместий, расположенные яру­сами в несколько рядов и между ними зигзагами прохо­дят снизу до верху каменные лестницы.
Весть о нашем приезде сюда, пришла, конечно, давно, и теперь пушечный выстрел послужил только сигналом к тревоге и действительно он мигом поднял на ноги весь город. Движение поднялось страшное; люди посыпали, как муравьи разрытой кочки изо всех переулков, из всех ворот, дверей, щелей, выскочили на балкончики, высу­нулись в окна н целые толпы летели вниз по лестни­цам, мчались рысью по упомянутой песчаной площади, мимо которой еще проходили наши лодки, готовясь пристать к берегу. Народ кричал и хохотал; некоторые прыгали, вы­кидывая в воздухе колена и все радовались, как будто теперь совершилось то, чего они давно желали, от чего за­висело все их счастие.
С правого берега реки, где расположено многолюдное селение, с беспримерным рвением переправлялись черев реку лодки, до нельзя наполненные людьми. одни из них подплывали к нам, шли рядом и сидевшие в них гля­дели на нас во все глаза, которые, казалось, готовы был* выскочить из ва век; другие лодки высаживали своих пас­
492
сажиров на левый берег и увеличивали, без того громад­ную, толпу сбежавшихся зрителей. Никто еще не внал, в канон месте причалят в берегу наши лодки и потому все медленно подвигались рядом с нами, причем каждый ви­димо заботился о том, чтоб не прогадать как-нибудь, а получить хорошее место. Наконец мы остановились... И что за любопытное зрелище представлял этот берег моим глазам, когда я смотрел на него с палубы своей лодви!
До сих пор еще ни в одном городе не собиралось такой необозримой толпы любопытных зрителей, какая сто­яла перед нами теперь. На всем отлогом берегу, от са­мых наших лодок вплодь до основания набережной города, не осталось буквально ни одной четверти аршина свободного места и наблюдатель, находившийся, подобно мне, на лодке, не мог ничего видеть, кроме лиц,-целые десятки тысяч китайских лиц, глава которых все были обращены в одну точку,-налицо приезжого заморского гостя... Полюбо­вавшись на этот огромный, расстилавшийся передо мною пестрый ковер из открытых лбов, черных глаз, сплюс­нутых носов, выдающихся скул и большею частью откры­тых ртов, я, чтоб не терять дорогого времени, кликнул бывшую вблизи маленькую туземную лодку с двумя китай­цами, взял одного из полицейских, уже приставленным к нашим лодкам для охранения,-замечаете опять какая предупредительность!-и отплыл от берега несколько на­зад, где была более удобная точка зрения и, остановившись, набросал рисунок части набережной города и вернулся на свою лодку, когда уже стемнело. Чрезвычайно учтивые по­лисмены провожали меня, подсаживали и поддерживали, словно архиерея, под руки.
28 ФЕВРАЛЯ.
Утро. Небо облачно, но солнце проглядывает между облаками; вскоре потом последние совсем рассеялись и оно стало греть, как летом.
К нам явились с визитами два местных мандарина, беседа с которыми, сколько-нибудь интересная и дельная, оказалась решительно невозможною вследствие взаимного не­понимания друг друга. Приходилось занимать гостей, пока­зывая им кой-что, и-слава Богу, что они живо интересова­лись всякими безделицами, которые были им незнакомы. Так, например, сегодняшние гости пришли в восторгъ
493
от моего толстого шерстяного одеяла н дорожной сумки с туалетными принадлежностями. Выручали меня также, зани­мавшие всех, мои рисунки.
Так как мы сегодня оставались еще здесь, то я с Матусовским отправились в город, в сопровождении двух солдат, которые едва могли сдерживать повалившую за нами толпу народа. Улицы были грязны от недавних дождей; подниматься в гору по глинистым, немощеным переулкам, было очень трудно и солдаты, видя это, без нашей просьбы, сами поддерживали нас под руки. В улицах Юнь-Ян-Фу мы не встретили ничего особенно­интересного или оригинального, кроме одной небольшой ку­мирни с помещавшейся внутри её, как говорили, очень древней статуей какого-то идола. Он сделан из глины, смешанной с паклей; формы его довольно пропорциональны и правильны, лицо благообразно; а костюм напоминает от­части древне рыцарский. Окруженные толпой мы остановились перед открытой кумирней, и я стал делать рисунок статуи; нам сейчас принесли скамейку, сзади которой и с боков поместились зрители. Между ними оказался некто Чэн, ху­дожник, как отрекомендовали его мне; этот несчастный был нем и очень безобразен собою. Я посадил его около себя и начал работу. Все, кто мог видеть, восхва­ляли мой рисунок, а бедняга-художник был восхищен больше всех, что он выражал разными бессвязными зву­ками и низкими поклонами... Что чувствовала его на веки замкнутая душа? Под влиянием каких мыслей или чувств у него навернулись на глазах слезы?.. Я окончил рисунок; Чэн стал против меня и смотрел, не сводя глаз, как будто на святыню какую. Когда я хотел закурить папиросу и попросил огня, 4>н взял меня за руку и с выражением большего почтения, провел в свою комнату, - которая на­ходилась тут же вблизи при соседней кумирне н, усадив нас с Матусовским, тотчас принес огня. Я попросил его показать что-нибудь из своих работ; он законфузился, покраснел, отрицательно помахал рукой и не хотел по­казывать; - наконец, после новой просьбы, достал кусок коленкора, сложенный на подобие географической карты, и развернул его. На нем были изображены им какие-то сцены, составленные из мелких фигурок обыкновенного китайского рисования и с непременным текстом внизу? Я похвалил работу, но он отрицательно покачал головой
494
и, указывая на меня, поднимал правую руку и большой палец кверху. Мы простились, но он далеко проводил нас, зна­ками приглашая толпу к выражению нам самого большего почтения и долго потом стоял на одном месте, все смотря нам вслед и кланяясь,-точно он старых друзей прово­жал на чужую сторону... Странное впечатление иногда при­ходится производить на людей при самой мимолетной встрече! На обратном пути мы прошли мимо кладбища, расположен­ного на пркгорке, ничем не огороженного и усеянного мно­жеством однообразных могил, сложенных из камня и формою напоминавших юрты в маленьком виде; затем через один узенький переулок между высокими глухими стенами мы вышли на набережную, откуда, благодаря её вы­сокому положению, перед нами открылся обширный и чрез­вычайно живописный вид: Внизу у наших ног расстилался город с его стеною, красивыми крышами, зелеными де­ревьями, хорошенькими двориками и изящными воротами. Дальше за городом и гораздо ниже его, спокойно катилась изумрудно-зеленая река с фиолетовыми пятнами теней, упав­ших от облаков; за рекой на возвышенном противопо­ложном берегу тянулись гряды холмов с пестревшими на них полями и селениями. Постояв немного на этом воз­вышенном месте и пожалев, что всего не срисуешь, не заберешь с собой, мы вернулись домой, и вскоре к нам приехал с визитом еще один из местных мандари­нов,-начальник войск, расположенных в Юнь-Ян-Фу. Этот визит был интереснее, потому что с ним были трое его детей, девочка, лет десяти, на очень маленьких ножках, девочка лет пяти и мальчик лет трех; они были одеты в шелковые платья, толсто подбитые ватой, в расшитые золотом шапочки и нарядные башмачки. Дети были здоровые на вид, вовсе не выражали перед нами страха и были очень обрадованы, когда получили от нас по нескольку конфект в хорошеньких бумажках с кар­тинками. Даже старшая девочка нисколько не была застенчива.
После полудня мы оставили город и, когда проходили мимо стоявших близь него лодок, я увидал на одной из них, самых больших размеров, наших новых знако­мых - детей бывшего у вас мандарина. Увидав нашу лодку, старшая девочка торопливым шагом ушла в каюту й через минуту из дверей её выглянула дама, вероятно её мать; она хотя не показалась на палубе, но и не пряталась
495
от нас; в домашнем костюме и некрасивая, она ничем не отличалась от простолюдинок, только её голова была изящно причесана и украшена серебряными булавками и цветами.
Скоро мы были уже далеко от города, а многие китайцы все продолжали стоять и смотреть нам вслед. День был очень теплый и рабочие сегодня оделись в одни рубашки, которые на многих были дырявые; одни были совсем без шапок, на других появились летния шляпы; в воздухе беспрестанно носились ласточки; на реке встречались боль­шие стаи дивих уток различных пород; бакланы часто пролетали над рекой, сидели на камнях или плавали и ныряли за добычей; по берегам бродили кулики; и мне интересно было бы приобрести для своей колфкции хотя по одному екземпляру каждой породы, но для охоты за ними нужно было бы остановиться... Сегодня в первый раз я услыхал крик лягушек, которые вероятно засыпали на зиму или просто скромно вели себя в зимнее время.
Горы отошли от реки и течение воды стало спокой­нее; река в фтой части мельче, тав что мы шли при по­мощи шестов п одним из них случайно ушибли какую-то большую рыбу в роде щуки, которая долго билась на поверности воды. Поднялся шум, криви: лови! держи ее! Степа­нов мигом разделся и бросился в воду догонять рыбу; но мы шли скоро, и ее отнесло течением далеко вниз, так что он не догнал её. Вдоль берегов опять потянулись почти непрерывной нитью селения; из них выходили на берег жи­тели, мужчины, дети женщины и между которыми встреча­лось много и молодых, с особенной прической: коса скла­дывается по длине в три раза и потом перевязанная по­средине укрепляется на затылке в виде изогнутой лодочки.
Мы остановились на ночлег у низкого песчаного берега, за которым на возвышении было расположено селение, и ки­тайцы, увидав наши лодки, направились было в нам, но число их было не велико и они, видимо, шли не смело; я ходил по берегу, и заметил, что когда я шел по направ­лению в ним, они всякий раз останавливались, и, если я продолжал идти в их сторону, поворачивали назад; а мы паходились по крайней мере на расстоянии полутораста ша­гов друг от друга. Я наконец пошел прямо к ним, и они тав пустились бежать, как будто к ним подхо­дил настоящий чорт. Так и ушли домой, - не вернулись;
496
ха и сумерки уж наступили. Я бродил по берегу в ожи­дании ужина и чаю... Тихий теплый вечер, свист куликов и отдаленный крик лягушек разбудили в душе ранния детские воспоминания о родных рощах и заросших водя­ными растениями прудах, когда я впервые познакомился с ними и безотчетно, всею душою, полюбил их. Я собирал в них первые растения, камни и животных для своего аквариума; мальчишкой стрелял первых птиц и делал из них чучела. И жаль мне этих рощ и этих детских лет и детских грез. Вспомнишь о них и загрустишь. А чтб толку из этой грусти! Не рад я ей сам, да, видно, себя не пересоздашь... За работу скорее, ибо в ней одной источник всяких человеческих сил и душевного спокой­ствия. Смотрю вот на спутника Матусовского и любуюсь на него. Сидит он себе и, расспрашивая через казака китайца-лодочника, записывает сведения об удобрениях, хле­бах, ценах, дорогах, провозной плате и проч., и ничего не хочет знать, кроме полезной работы. Для него изумрудно­зеленая река есть более или менее пригодный путь сообщения, который надо нанести на карту и промерить; одетые ночною темнотою горы на противоположном берегу с их стоголо­сым эхом суть возвышенности, которые следует отметить, чтобы знать, где они есть и где их нет; горящие в небе звезды и молодая луна, отражение которой трепещет в бе­гущей с шумом реке, суть светила, которые можно наблю­дать для определения долгот и широт данных мест на земной поверхности; куликов он не слышит, а лягушки есть дрянь, которую и в руки взять гадко; а издали пусть они себе кричат сколько им угодно, потому что они ему заниматься не мешают.
- Но на земле должны быть и кулики, и лягушки, и люди всех сортовъ-говорил он.
1 МАРТА.
Серый день. Небо покрыто тучами; дует ветер; темпе­ратура 410° Р. Русло реки опять стало уже и течение быстрее; посреди её опять стали встречаться торчащие из воды скалы гранита и сланца. Много лодок идет нам на встречу и едущие на них китайцы сидят себе преспокойно, задумчиво, ни на что не глядя и ни чем не интересуясь, потому что им, конечно, уже все известно, все надоело; и они убеждены, что ничего нового здесь, на Хань-Цзяне, не встретишь. Вотъ
497
едут, например, двое в лодке, причаливают к берегу и останавливаются; один ушел в каюту, другой лежит нич­ком на палубе и что-то жует. Проходит мимо наша лодка, на которую он, разумеется, не смотрит и продолжает себе есть; взгляд его блуждает бессознательно от неба к воде, от воды к горам; а его мысли, очевидно, заняти чем-то другим. Но вот, совершенно случайно его глаза остановились на нашей лодке... Нужно видеть мгновенное преображение его физиономии! Жевавшие челюсти остановились, рот остался полуоткрытым; глаза делаются больше, больше и постепенно осмысливаются; он уже смотрит пристально, сдвинув брови. Проходят несколько секунд столбняка; он вдруг оживляется и с поспешностью обращается к своему товарищу с вопросом, в котором слышно я безграничное удивление, и удовольствие, и недоверие к тому, правда ли это или сон. „Ян-Жень?! (Заморские люди?!) обращается он с вопросительным восклицанием в нему или в самому себе. Другой, как ужаленный, .выскакивает ив каюты и на его лице после момента удивленного внимания наступает момент удовольствия и веселья. Они уж оба хохочат, го­ворят быстро непонятные слова и потом громкими криками объявляют всем, кто находится в данной части реки и кто может слышать, о появлении на реке заморских людей.
Вскоре мы остановились, чтоб обождать другую лодку, ос­тавшуюся далеко позади. Матусовский отправился с казаком измерять ширину реки; а я стал собирать на берегу растения, отбил от скал несколько образцов горных пород и возвратился на лодку, возле которой собралось несколько по­селян из стоявших неподалеку домиков а также пасса­жиров с чужих соседних лодок; некоторые взошли даже к нам на палубу, откуда их не прогоняли, потому что их было не много и опи держали себя весьма скромно и веж­ливо. Я знал уже достаточное количество наиболее упо­требительных китайских слов, чтоб очень часто пони­мать, о чем идет разговор, тем более, что его предмет и беседы по поводу его у туземцев были почти одни и те же. На этот раз китайцы толковали о моей сигаре, - о том, что она такое,-табак или не табак, крепкий или не крепкий и, понюхав дым, решили, что это „листья замор­ского табаку и очень крепкаго1*. Я отдал сигару близь сто­явшему китайцу, чему он ужасно обрадовался; поблагодарив, сейчас же попробовал, закашлялся и передал другим, п. «. искцсий. 32

11'
499
ропейсхаи барышня, часто бывающая в обществе поеторон□с людей; обращение её было развязно, даже игриво и в м проглядывала не малая доля кокетливости. Лицомъ'она на ни дурна, ни красива, не была особенно типична для :таянки, но чрезвычайно мила, и мне вздумалось нарисовать портрет; но я боялся, что она, заметив, сейчас уйдет, гмотому хотел сделать вто тайком от неё, чтоб она » знала, что с неё рисуют. Начал, но без особенного: ърания, потому что, думал,-все равно не кончу,-не доидит, убежит. Но оказалось, что с такой живой и под*’ йеной особы не нарисуешь портрета без её ведома и, так кв терять было нечего, если-б она и ушла, я решился «росить ее присеет и посидеть смирно, объяснив зачем, а стояла в раздумай!
н - Сядь, сядь, Сяо-Бярр, садись! - заговорили стоявшие: вде китайцы.
Она согласилась и хотела сесть там, где стояла и от да мне было бы вполне удобно ее. рисовать; но мои слжш-> м усердные помощники подняли ее и посадили у меня ред самым носом, что. было уже слишком большою елостью, даже й для такой резвушки, как Сяо-Бярр. Ока да, но, почувствовав смущение от близости к себе за* «рского чорта, опустила глаза вниз; через минуту однакоущеаие прошло; она только отвлекалась, следя за каранда* )м, что мне мешало, и я должен был несколько раз: юсить ее смотреть на меня. ,<и *
- „Кань-уб! (посмотри на меня) - скажу ей.
- Кань-лб! (посмотрела) -непременно ответит она, полнив просьбу, но тотчас опять глаза вниз и глядит k бумагу.
- „Смотри на меня, Сяо-Бярр! 1
- Посмотрела,-опять повторяет шалунья и взглянетъ- чно вопьется, в самые зрачки, причем улыбнется чуть эаг итно, а своим глазам придаст самое плутовское выражение.
Ну, ошибкой ты родилась в Китае, подумал я, или мы [ли ошибочного мнения о китаянках; а Матусовевий, смагрй k иее, даже произнес: „Вот бедовый чертенок! Мола* щъ-девка!"
Чертенок, может быть, устал или его живой натуре идоедо сидеть неподвижно и он начал шалить, -. чтоб мпать работе.
- Посмотрела!-**-вдруг протяжно произнесет она, когда
32»
500
ее н не просили смотреть, и улыбнется как-то одним гла­зом. Потом опустит голову, точно вдруг грустна станет и задумается.
- Тай-тоуи (подними голову)-скажешь et; она вовьмеп и задерет ее кверху, так что покажет шею.
- Ван-ся-и-дяр! (немножко вниз)!
Она совсем спрячет ее в плечи и в свою ватную кофточку, тав что я принужден бил рукою приводить её голову в должную позу. Сверх ожидания и это ни мало не смутило её. Et наскучило сидеть и она стала делать ка­призные гримасы, поворачивала голову в разиня стороны и стучала cBoet маленькой ножкой, что-то бормоча про себя. Я не понял её слов и нарочно не спрашивал, торопясь скорее окончить портрет, и когда она уже могла узнать себя, я показал его ей, сказав, что сейчас кончу. Она самодовольно улыбнулась, а стоявшие возле китайцы закри­чали: „Сяо-Бярр, Сяо-Бярр! И-го-ян! (один образ)-и хо­хотали от удовольствия. Через несколько минут портрет был окончен и я позволил девочке встать и, отпуская ее, хотел было подарить ей что-нибудь на память, для чего по­просил обождать одну минуту; но она, верно, не поняла, может быть подумала, что ее опять посадят, спрыгнула ня берег и ушла к своей лодке, стоявшей неподалеку от на­шей. Оказалось, что она ехала с своими отцом и матерью в Хань-Коу, и что они также остановились здесь на ночлег. Отец её был купец из провинции Сы-Чуань, жители ко­торой, по словам путешественника барона Рихтгофена, отли­чаются наибольшим здравым смыслом и менее всех за­ражены предразсудками относительно иностранцев; и хотя по одному образцу не судят, Сяо-Бярр все-таки блестящим образом доказала справедливость его замечания.
Мы не знали что предпринять и все стояли в ожидания отставшей лодки; наступали сумерки; небо заволокло тучами, горы покрылись туманом и пошел мелкий дождь. Наконец пришла военная лодка, а наших спутников все не было. Командир её пришел к нам и, судя по его поведению, при­шел просто так, посидеть, без всякого дела. Это был маленький, худенький человечек, судя по лицу, записной ку­рильщик опия. Войдя в нашу каюту он, против обыкно­вения, не заговорил тотчас, не сказал ни одного обычного приветствия, а молча и необыкновенно серьезно сделал двумя пальцами под козырек, хотя последнего собственно не име­
501
лось на его шапочве; он принялся рассматривать и трогать каждую не-китайскую вещ$, пробовать, нюхать-и все ото делал молча,-все хвалил, но и хвалил не словами, а же­стами. Если бы я не слыхал раньше, что он говорит, его бы можно было принять за немого; а своими движе­ниями, отрывистыми и быстрыми, он ужасно напоминал известного зверька, похожого на человека. исследовав бу­квально все наши вещи, бывшие на виду, изредка спраши­вая объяснения об их употреблении, он наконец простился и ушел домой. Вскоре прибыла отставшая или, лучше ска­зать, отстающая лодка и мы, разумеется, остались здесь ноче­вать, тав как уже наступала ночь.
2 МАРТА.
Насупил пасмурный и дождливый день. Виды берегов очень живописны; но чувствуешь, как мозг утомляется от бы­строй перемены впечатлений, и особенно от поверхностного отношения решительно во всему... Сегодня, в береговых скалах, высоко над рекой, встречалось много каких-то черных отверстий, имеющих форму и величину дверей с округленным верхним краем. Местами они находятся на близком друг от друга расстоянии, вав гнезда берего­вых ласточев, то встречаются рассеянными по одиночве. Мы узнали от лодочнивов через нашего вазава, что эти двери ведут в пещеры, высеченные в свалах, и что в них жили в древние времена отшельники, - спасавшиеся будто бы в этих уединенных и неприступных местах от соблазнов мира сего. Но на сколько справедливы эти ловазания и перевод чужих слов - я не знаю. Тав ко всему привив я относиться с недоверием, или по врайней мере с неполною верою; а потому усиленно учил китай­ские слова, чтоб иметь возможность самому, если не гово­рить, то хотя контролировать переводчика и эти занятия шли особенно успешно в тавую ненастную погоду, кавая стояла последние дни. Дождь моросит целый день, и из лодви совсем не выходишь; главное же неудобство тавой погоды было в том, что растения в моем гербарие не высыхали, и если не гнили, то покрывались плесенью, чернели и почти погибали. Отсыревали и портились другие вещи и хотя наш казав, которому поручено было осмотреть чемоданы, лежав­шие в трюме, и докладывал, что „настоящей мокроты в лодве нет, что это тольво тив, оЛ сырого запаха скво-
502
вит,-значит сырость пропиваетъ*, тем не менее многие вещи порядочно пострадали: табак заплеснел; взяты! про запас рису отсырел; бумага покрывалась пятнами и т. п.
Мы медленно подвигаемся вперед. Матусовекий делает съемку и расспрашивает у лодочника разные подробности о реке Хань. Ему помогает, как переводчик, урйдник Смокотннп и часто забавляет нас оригинальными выраженияии, напри­мер, что „в десятой луне вода в реке на почву садится, а её самый сильный игр бывает в седьмой и осьмой луне*. Пресс он называет ирисом, палубу-пагубой, матрацъ- матросом, вермишель-дермишелью, бульон - бельевом я т. п., а слово сумма произносит так, кек будто буква и, повторяется в нем не два, а четыре раза. Во всяком слу­чае Смокотнин был для нас неожиданным даром не­бес: он был толковый человек и вследствие постоянного упражения в разговоре и частых справок в словаре, ко­торый я подарил ему, он стал очень порядочно говорить по-китайски в известной области; много помогал Матусовскому при собирании им географических сведений. К сожалению, мне он мало мог помогать, потому что для мои» целей требовалось более тонкое знание явыка. Вторым не­ожиданным даром небес явилась для нас новая лодка начальника, -тем, что она умеряла наш пыл в стремле­нии вперед без оглядки и без остановов: она шла гораздо медленнее нашей, часто отставала и это давало нам возмож­ность иногда выходить на берег и, хотя урывками, что-нибудь собрать, посмотреть и срисовать.
Походить ради движения мы могли только на ночлегах, и хотя я ужасно не люблю классических прогулок „для моциону“; но их надо было делать после дневного сидениз в лодке, и я, чтоб не так скучно было ходить, .брал с собою гармонику и, когда посторонних зрителей не было, наигрывал попури из всего, что приходило на память. Так и сегодня на ночлеге я заиграл на этом совершенно не­известном для жителей центрального Китая инструменте. Знакомый читателям мандарин, похожий на обезьянку я один солдат с военной лодки, прислушавшись, откуда раз­давалась музыка, прибежали ко мне и, усевшись на кор­точки, начали заглядывать в гармонику, с боков я снизу, и сверху, причем не раз стукнулись головами во время этого осмотра, но, вовсе не замечая этого, продолжали уди­вляться и изучать чудесный инструмент. Чиновничек опять
БОЗ
молча, быстро и отрывисто показывал мне большой палец в знав похвалы, потом также быстро схватил было гар­монику и потянул из моих рук; но я, не желая допу­скать в обращении с собою излишней фамильярности, молча отстранил его руки. Он понял и тотчас вежливо попро­сил позволения посмотреть. Долго рассматривал он, загляды­вал одним глазом всюду, куда можно было заглянуть, смотрел, когда не играл, смотрел играя и наконец воз­вратил мне ее, сказав: „не понимаю“. Я объяснил ему устройство и он долго потом стоял и слушал, и все просил поиграть еще и еще. Гармоника в Китае может быть весьма интересным подарком, а стоит порядочная, всего рублей пять, десять.
з МАРТА.
Дул порядочный попутный ветер и мы шли довольно скоро; живописные виды берегов и встречавшихся на них селений были один заманчивее другого и я проходил мимо их с сожалением, что не могу ничего перенести на бу­магу законченно, не спеша.
На реке начинали чаще встречаться быстрины и охо го­ристых берегов усиливало шум воды, разбивавшейся о подводные камни; Лодок, шедших по одному с нами на­правлению и на встречу, было много; между ними попада­лись огромные грузовые лодки, которые тащили бечевой чело­век десять или двенадцать каждую, сопровождая свою ра­боту страшными криками. Другие лодки шли на веслах и для того, чтобы действовать веслами дружно, зараз, у ки­тайцев есть, так-сказать, своя „Дубинушка**, которую рабо­чие просят „подернуть**. Эта трудовая песня поется запе­валой ц хором. Первый тянет непрерывную и грустную- грустную песню, а хор рабочих, дружно налегающих на огромные весла, которыми каждым действуют пять, шесть человек, отвечает только криком:-„Га-аИ и вхо разносит вто в сто раз усиленное „га-а“ над рекой и потом долго перекатывает его по вершинам гор. Но каким гамом наполняется ущелье, по которому течет река, когда слу­чается, что рядом идут две, три большие грузовые лодки! Тогда кажется, будто над рекою поднялась стотысячная стая галок и ворон и с криками продолжает носиться над головой.
Селений в втой части реки еще больше; дома в нихъ
604
построены лучше; растительность богаче и около домов больше деревьев и кустарников, которые своею зеленью и цветами совершенно окутывают их. Мы остановились но­чевать в чрезвычайно живописно* котловине, замкнутой со всех сторон высокими горами. Дикия вершины их и скло­ны убраны зеленью рощ и кустарников и оживлены рассеянными по ним изящными кумирнями и хуторками, и по­следние так симпатичны по своей обстановке, что, кажется, навсегда остался бы в них я никуда не уехал бы отсюда. Внизу с шумом несется река, и в этом шуме столько неизъяснимой прелести!.. Вышел на берег и ни нагля­деться, ни надышаться не могу достаточно. Так хорошо кругом: такое спокойствие во влажном вечернем воздухе, в неподвижно стоящих деревьях, осыпанных цветами; такое величие и красота в этих угрюмых скалах, как будто нагроможденных до небес и отделивших от всего осталь­ного мира этот хорошенький тихий уголок земли, в кото­ром на реке приютились наши лодки... Стемнело. В доми­ках, разбросанных по горам, засветились огоньки, и как хотелось мне посмотреть на здешнюю жизнь сынов Под­небесного царстеа, что, разумеется, было бы возможно...
Я вернулся в лодку и по заведенному у нас порядку, принялся с Матусовским за перевод .Отчета шанхайской торговой компании Чтобы ускорить работу, я диктовал ему содержание одной страницы, а сам в тоже время писал перевод другой и эти занятия продолжались у нас, пока сон не одолевал наших глаз.
4 МАРТА.
День ненастный и такой свежий, что рабочие дрожат от холода; солдаты военной лодки по временам выходят на берег и идут пешком, чтоб согреться и один из них оказался очень набожным человеком, что между ки­тайцами встречаете^ чрезвычайно редко. Я невольно обра­тил на него внимание: перед каждой кумирней, каких сегодня много встречалось в горах, возле тропинок для пешеходов, он творил коленопреклонение и удивлял меня своим высоким настроением религиозных чувств. Но очень скоро обнаружилось, что он был не более, как мо­шенник первой руки, чтоб не сказать грабитель.
В упомянутых кумирнях прохожие, как и у нас, кладут равные гроши в виде жертвоприношений. Набож­
506
ный негодяй вносил везде и свою лепту, но вслед за этим схватывал за восу сидевшего там китайца и начинал таскать его без всякой видимой причины; он в чем-то обвинял его и 8* то, чтобы прекратить дело и таскание за восу, брал с него контрибуцию в размере нескольких десятков или сотен чох взамен одного своего, пожертво­ванного богам. Он уже успел сорвать несколько таких бесстыдных взяток, прежде чем я остановил его, ска­зав, что непременно доложу об этом его начальнику. Он сконфузился, струсил и совсем перестал ,молиться Богу*.
Пройдя сегодня часа два, мы пришли в городок БайХо-Сянь, расположенный на правом берегу Хань-Цзяна у подножия гор, на которые до известной высоты взбираются городские строения, уходящие также в глубь одного ущелья, образуемого здесь горами. По горам, на значительной вы­соте тянется над городом старая зубчатая стена, извива­ясь по неровностям ropjrgi в одном месте на ней воз­вышается трех-яруснаяЧагода изящной архитектуры.
Несмотря на пасмурный, дождливый день Бай-Хо-Сянь показался мне, по своему местоположению, самым живопис­ным городом из всех, какие я до сих пор видел в Китае. Но красота китайских городов и самых знамени­тых зданий, поражающих зрителя, такова, что их можно сравнить с картинами, написанными широкой кистью: они очаровывают зрителя только издали, а подойдете близко, .и вы увидите, что все грубо, что в подробностях вовсе ТОНКОЙ отделки И ЧИСТОТЫ. (£ *
Как только лодки нашн причалили к берегу и бКртано^ вились между множеством других стоявших здесь лодофь, большею частью грузовых, я, не справляясь, долЛклн мы тут простоим, немедленно сошел на берег и, не\еряя ни минуты времени, выбрал неподалеку от лодок пункт и под зонтиком, по случаю дождя, начал рисунок наи­более интересной части города. Зрителей, уж конечно, со­бралось множество, и отправившийся со смою местный по­лицейский едва успевал разгонять их, чтоб они^ш оста­навливались по крайней мере передо мной и всехъ^чюсылал назад, где образовалась густая толпа и так близко от меня, что ближайшие зрители по временам даже ложи­лись ва мою спину, заглядевшись и забывшись; они дышали на меня, вздыхали и рыгали иногда в самое ухо, и мне сделалось невыносимо жарко в этой теплице из живыхъ
506
людей. Вернувшись домой и узнав от Матусовского, что мы еще простоим здесь несколько времени, я прошел в сопровождении полицейского в открывавшееся на набереж­ную и хававшееся мне столь привлекательным, ущелье. Дей­ствительно, трудно представить себе что-нибудь более живо­писное второ уголка. Мне трудно его описать, потому что я даже осмотреть его хорошенько не мог; у меня остались в памяти только высокие дона, поднимавшиеся со дна ущелья и окаймлявшие узкий вход в него,-дома, живописные свою оригинальностью и отсутствием всякой правильности; они, как видно, строились и надстраивались без всякого плана, а тав просто, в силу потребности, желания и вкуса его обитателей: нужно проделать окно или дверь, сделают окно или дверь и вставят в них красивую деревянную или каменную решетку; найдут необходимым или приятным пристроить балкончик или лестнцду, прилепят их и т. п. Некоторые дома здесь имеют и^ять эиежей, но и из верхних, как ив нижних, есть*выходы прямо на вемлю при помощи наружных лестниц. Тав как дома присло­нены к горам, то из некоторых дверей верхних эта­жей прямо идут горные тропинки, черев сады, вакото­рыми выше лепятся опять группы живописных домиков. И все оживлено присутствием людей, которые виднеются везде, куда ни взглянешь, занятые или праздные. Они выглядыва­ют в окна, Сидят под навесами на балконах, поднима­ются или сходят по высоким лестницам, сложенным из дикого камня и ведущим к верхним жилищам.
Помнится мне еще гранитная скала, запирающая ущелье в его противоположном входу конце и образующая не­сколько1 уступов, обмытых водою, которая при сильных дожДЕх ниспадает по ним каскадами и не дает растени­ям удержаться в трещинах скалы в её средней части, за то по бокам её разнообразная яркая зелень мхов и раз­ных ползучих растений устилает камни и землю мягким и пушистым, как бархат, ковром. С сожалением ухо­дил я; поспешно из этого ущелья, несколько раз обора­чиваясь, чтоб еще раз взглянуть на него; я торопился на­зад в лодкам, но на обратном пути, пошел другой до­рогой, не по набережной, а вдоль одной из городских улиц.
Толпа, следовавшая га мною была, вероятно по случаю дурной погоды, очень немногочисленна и состояла почти ис­ключительно из мальчишек. Взрослые, сидевшие в лавках,
507
китайцы^ мико которых я проходил, были почему-то мало удивлены моим появлением, спокойно оставались на своих местах, были весьма учтивы и любезны, когда я останав­ливался перед лавкой, что-нибудь рассматривая или спраши вая у них какого-нибудь объяснения.
Характер улицы, лавок и произведений все один, об­щий китайский. Торговля мелочная, предметы её теже, т.-е. удовлетворяющие местным потребителям.
Возвращаюсь Домой и узнаю, что сегодня Дальше не пой­дем, а Здесь покуем... Таким образом день, разбитый на части, пропал, как золотой, размененный на копейки.
з МАРТА.
Отсюда мы отправились уже не в сопровождении воен­ной лодки, которые в этой части реки не ходят, а вза­мен её нам дано человек конвойных солдат,
отправившихся пешкомиИЦИиь берега. День был серенький, но без дождя, который уже порядочно наскучил за последние дни. Движение лодок против течения становится по причине частых быстрин все затруднительнее; наконец начались и настоящие пороги, через которые лодки уже, не могли быть проведены силами только имевшихся у нас рабочих, а пришлось прибегать к помощи жителей береговых селе­ний, расположенных здесь во множестве по , чрезвычайно живописным берегам реки. Этих жителей сгоняли сопро­вождавшие нас солдаты против их желания и приказывали тащить наши лодки. Хотя они и не очень охотно нсцолнддм это распоряжение, но не повиноваться не смели, потому что возражавшие немедленно брались за косы и приводились си­лой, а иногда еще награждались колотушками. Подобные сцены производили весьма неприятное впечатление, но вме­шиваться в них было бы бесполезно. Эти временные по­мощники провели нашу лодку, которая шла вперед м, по­лучив от нас 500 чох, (коп. 75), которыми повидимому, были довольны, отправились на помощь к другой лодке, и также протащили ее.
Сегодня мы переехали границу провинции Ху-Бэй и всту­пили в Шэнь-Си *). Граница в этом месте обозначена
') Собственно Шань-Си (что значить „От тор к запаху" п противополож­ность назваяпз провинции „ИПкйь-Дуне,-„От гор на востокъ*), но ди отличия от другой провинции Шаиюн, на севере, эту прижито нашиать ИПвнь-Си.
508
каменными плитами с надписью, поставленными на обоих берегах реки.
И МАРТА.
Встали, как обыкновенно, с восходом солнца и сегодня он, в первый раз после продолжительного ненастья, не был скрыт облаками и лучи яркого солнечного света скользнули по горам, в глубине ущелий, еще окутанных голубыми тенями раннего утра. Собираемся в путь н сего­дня на лодках делаются особые приготовления, потому что, невдалеке находится порог, через который мн должны бу­дем пройти; он даже виден с места нашей стоянка. Река там шумит как водопад или море в непогоду; вода кипит, скачет, брызжет белой пеной, и плещется у берегов, которые поднимаются в виде голых отвесных екал. Из расселин их местами текут ручьи провранной воды, и осаждая растворенную в^ней известь, образуют сталактитные отложения самых ^НЬидливых форм; рядок с ними растут в виде зелеЯ^Г подушек роскошные мхи; с камня на камень перекидываются самыми грациоя• ными гирляндами молодые ветви ползучих растений, а на вершинах скал поднимаются деревья, усеянные птичьими гнездами,и многочисленные обитатели их, начав свои днев­ные заботы, летают над ними с криком и свистом. По фтим скалам вьется и тропинка, по которой в течении многих веков проходят миллионы людей, таская лодки точно тав, вав фто совершается и в настоящую минуту.
Тронулись. Рабочие бодро и весело взобрались на горы и натянув длинный ванат, привязанный в вершине мачты нашей лодки, бредут высоко между свалами по сроей тро­пинке; они уже далеко за порогом, а мы только подходим ,к нему. Между ними и лоцманом Ваном ведутся телеграф­ные разговоры при помощи разных знаков рувами: лоц­ман дал один тавой сигнал и они начали песню с за­певалой и хором.
- Э-вй-хи, о-з-хи-хи! тонко выводит запевало.
- ЭИ-коротко и дружно отвечает хор, налегая на ванат.
- Э-хо, э-хи-хо!-словно горюет о чем первый.
- О!-разом отбивает хор и, опять потянув ва­нат, отдыхает.
Лодка медленно, едва заметно, движется против стреми­тельного течения. Тав проходит несколько минут.
509
- Хао!-командует запевало, хорошо; значит довольно и хор отвечает коротким ЯО!“.
Прошли благополучно порог и остальную часть пути дви­
гались спокойно между живописными и густо населенными берегами которые, хотя и однообразны, нд в высшей сте­пени привлекательны, особенно в тех частях реки, кото­рые наиболее заселены. Китайские деревушки очень живо­писны отсутствием в них какой бы то ни было правиль­ности, симметрии и моды: дома в них не вытянуты въ
ряды, а каждый поставлен, как пришлось поставить; какой
отделкой случилось украсить его, так и ладно. Поэтому
здесь в Рвущемся на первый взглядъ* однообразии такое богатстм^К^ожих друг на друга построек и украшений, какого я ц^^тречал в Европе и описать их нет воз­можности. И я не стану и пробирать, а приглашу читателя на нашу лодку, если ац^штересно посмотреть, как прохо­дит наш день.
Нас в лодМе чеп^Лиатусовский, засыпающий всегда
раньше меня, раньше и просыпается. Чуть только эабрежжет и < мелькнет в щелях нашей каюты утренний свет, когда в*ш каюте еще темно, он зажигает свечу и закуривает свою ,вторую папиросочку“, {(первая выкурена накануне, ложась в постель), приготовленную с вечера и положенную у из­головья на стул вместе с часами и коробочкой спичек.
- „СмохотнинъИ будит он, с просонок сердитым го­лосом, казака, помещающагося в особой коморке между нами и отделением хозяина.
- Чего-с?-откликается тот из-за перегородки, как будто ожидает чего-нибудь нового.
- „Буди лодочника; скажи рабочим, чтоб трогались.
- Слушаю-сь... Тай-гун! О-о! О, тай-гун! будит ка­зах хозяина, как будто заигрывает с ним.
Тот просыпается, но не может с разу одолеть сна.
- Цвоу! (пойдем), О! Цвоу!
- Сы-да! (ладно)-отвечает тай-гун и начинает вста­вать. По другую сторону нашей каюты, на носовой части лодки, где на палубе спят рабочие, тоже проснулись, за­слышав голоса; начинается движение, убирание палатки, устраиваемой на ночь ив паруса; начинают ходить над нами, по крыше лодки; поднимается стух, говор, кашель; слышно, как кто-то ив рабочих уже сосет трубочку.
Раскрывают дверь и свежий утренний воздух вместе со
510
светом вливаются в каюту. Мы встаем, умываемся в лодке над деревянной китайской кашкой (пын-цзы) ив китайского хе медного чайника (ца-ху), формой почта не отличающагося, от русских медных чайников, только не луженого.,-китайцы никогда не лудят своей медной посуды и делать этого не умеют;-Чжу уже приготовил чай и гренков из парового китайского хлеба, такого безвкусного, что его в обыкновенном виде просто есть нельзя... И кав хорош на свежем воздухе, в ранний час утра, этот чай с поджаренными на свином сале с солью гренвами! На­пились, закурили „папиросочки" и принимаемся за работу.
Перед дверью выставляется ящик, замеишший Матусовскому стол; на него вдадутся его рабочия лЯммлежиоста: буссоль, часы, линейка, ножик, карандаЛМЧ^зинва и бумага. Он уселся нередъ^щнвом, чтоб не вставая из за него целый день, чертить варщеви, распрашивать про окрестную местность и записываты^ВКруты досуга читать... Спутник мой-человек почтеД^^гоо немногие способны так неутомимо работать, как он, и немногие умеют так мботать. Ум, опытность, любовь в делу и самое добро­иовестное отношение в своим обязанностямъ-вот глав­ные черты этого сильного душой и коренастого телом чело­века. Не ценить его достоинств и не уважать его могут только люди, представляющие с ним полную противопо­ложность. Он мне чужой, а потому похвалить его не грех.
Казав Смокотнин, в качестве переводчика, сидит при нем неотлучно, спрашивая у нашего лоцмана Вана то, что приказывает спросить Матусовский и передает ему его ответы. Судьба посылала нам дорогих помощников в ки­тайцах. До Лао-Хо-Коу у нас был смышленый и знаю­щий местный край Тан-Чэн-Гуэй; теперь у нас был Син-Ван, простой бедняк-рабочий, но хорошо знающий китайскую грамоту, умный, и отлично знакомый с мест­ным краем. Матусовский спрашивает у него названия беспрестанно встречающихся селений, главные занятия их жителей, куда ведут отходящие в стороны дороги и о раз­ных других практических вопросах. Ван отвечает на них, но если чуть-чуть не доверяет своей памяти или не знает точно, сейчас же проверит себя, справив­шись у местных жителей. Если казак не занят разгово­ром с Син-Ваном, он делает лотом промеры реки для определения её глубины. Наш слуга-китаец, Чжу, быв-

ший гребец и лямочник, до старой привычке охотно по­могает рабочим, когда свободен, ловко действуя багром, или стирает на палубе белье. Лоцман Ван глядит за хддом лодки и управляет ею с замечательною яовкостыо и знанием дела; а наш добродушный, но глуповатый и ровно ничего не знающий, хозяин - тай-гун по целым дням, молча, плетет свой бесконечный бамбуковый канат.
Мое время наполняется укладыванием и сушкой растений, собираемых, в сожалению, только урывками на ночлегах, когда еще остается сколько-нибудь светлого времени, а также на местах коротких остановок для отдыха и обеда рабо­чих, коиЛ*б я также просил срыв*> ветки с цвету­щихъ кустарников и трав, какие будут встре­
чаться ми^^^Короге. Мне хотелЖь самому идти пешком вдоль береп^га целью собирая* растений, насекомых и стреляния птиц; .н^^щ^^шли^ииипком скоро, без оста­новов и я, отвле^^^^^Мем, то за другим, непременно отставал бы от нЯ^^^Иог бы, разумеется, приходить один в месту ноч^те^та^ мы проходили слишком боли шие расстояния и останавливались только в сумерках, слд довательно, меня всегда заставала бы в дороге ночь, измѴ ченного, голодного, и с ношей, неудобной и слишком Тя­желой для одного человека. Точно также урывками мне уда­валось стрелять птиц, кавия попадались только на самых берегах реки; но тут их было мало и меня только сму­щали их голоса, раздававшиеся в горах, где они перелетывали по деревьям и между кустарниками. Из всех убитых птиц я собственноручно приготовлял чучела, так как мне помощника для моих занятий, как не важных, не полагалось. Когда не было экстренного дела, я приводил в порядов собранные предметы, укладывал их в ящики или оканчивал сделанные не-скоро рисунки; когда” было возможно, делал с натуры новые. Если не было их, я читал имевшиеся сочинения о Китае или переводил неко­торые из них и писал свои малосодержательные заметки о виденном. В час или два пополудни мы обедали и пили чай, не останавливая для этого лодки, а на ходу, так как на ней у нас имелось все необходимое. Так же, кав утро, проходил и остальной день до вечера. Когда лодки останавливались и Матусовевий прекращал свою съемку, мы принимались с ним за перевод или общее чтение. Компа­ния другой лодки жила своею, нам почти неизвестною, жизнью.
515
так как мы решительно не имели времени посещать своих спутников. Слава Богу дела было много и мы не скучали.
Таким образом, каждые новы! день приносил хотя и не очень богатый результат, не такой, какой был желате­лен и какого можно бы было достигнуть,-но могло быть хуже. Мы могли проспать или просидеть с папиросой у окна все дни и потом придти к выводу, что туземцы ре­шительно ничего не давали делать... Каждый день доставлял такую массу новых впечатлений, что я иногда с трудом мог вспомнить, что происходило вчера и завидовал тем, кто обладает такою памятью, что они считают лишним что-нибудь записи^ а все и так помнят,
Что за день, что за вфух! И какой-то другой день, и воздух других мест вспоминммАМ| сегодня. Кажется, каждая травка, каждый каменДу^^У каждый из тысячи звучащих в природе голосов^^Й^^геают что-то старое, Ьшиюмое, и старых знакомых людейГлНо, и здесь мне хорошо. Кк в окружающей нас природе, так и в природе са№к людей, к какой бы национальности они не принадле­жали, гораздо более общего всему человечеству, чем зто может казаться на первых порах знакомства с ними. Надо только уметь лолюбить их; я же так сжился с китай­цами, что теперь мне все в них кажется обыкновенным и естественным и очень многое стало симпатичным; когда же полюбишь туземцев, тогда вдвое милее становится и их страна, вдвое приятнее жить в ней. А по какой очарова­тельной стране проезжаем мы теперь!..
Быйдя по обыкновению ранним утром, мы вскоре при­шли в село ИПу-Хо, у которого остановились для закупи провизии. Это, довольно большое и оживленное, селение, рас1* положено у подошвы высоких гор, по обеим сторонам быстрой и сердитой реченки, выбегающей из ущелья и впадаи> щей здесь в Хань-Цзян. На берег сбегаются китайцы; сво­дятся, спеша и почти падая, их супруги и дочери-и вЬтЬ' на селе точно праздник, по случаю нашего приезда. Я'вй4, шел с альбомомъЧна палубу, чтоб во время останови снять вид красивого села Шу-Хо, но загляделся на одного китайца, который обработывал поле при. помощи двух во­лов, на' такой высоте, что казался вместе с своими волами и плугом какой-то детской игрушкой; его даже разглядеть

513
было трудно; я стал смотреть на него в бинокль и в это время выронил альбом, который упал в воду и вложен­ные в него рисунки поплыли по поверхности реки, в счастию совсем не быстрой в этом месте. Китайцы из собрав­шейся на берегу толпы мигом разулись, соскочили в воду, а один даже не пожалел блпмаков, и, осторожно пой­мав листочки, подали их мне. И они опять сделали это не из корысти, не из надежды получить существенное воз­награждение;-думаю так, потому что мне едва удалось уго­ворить их взять от меня ту безделицу, которую я дал им в благодарность за услугу.
Несколько времени потребовалось для просушки выкупав­шихся рисунков, которые я разложил на палубе, к вели­кому удовольствию обитателей Шу-Хо, стоявших на возвы­шенном берегу и критиковавших, впрочем весьма благо­склонно, мои произведения.
Хуа-ды-хао! (Нарисовано xopofiol) - кричали они мне во все горло, как будто я находился от них за версту, а не в пяти шагах, как было на самом деле.
Вскоре вернулись посланные с закупленной провизией и мы отправились дальше.
8 МАРТА.
День с утра пасмурный н свежий; потом прояснило и, несмотря на довольно сильный ветер, было тепло. По бе­регам тянутся все такия же сланцевые свалы, то наклонен­ные по течению, то в противоположную сторону, местами же слои лежат в горизонтальном положении или пред­ставляют волнообразные линии. Постепенно оживающая ра­стительность, человеческие жилища, расположенные террасами поля, иногда встречающиеся здесь домашния животные (ко­ровы, ковы и овЦы) и везде люди, вот что составляет де­корацию берегов. Рабочие остановились обедать у селения Чжан-Чжа-Ба,-в котором многие жители занимаются, как нам сообщил наш лоцман Ван, выделкой бумаги из дерева коу-шу (Aralia papirifera), и мы в сопровождении его отправились посмотреть на это производство. По тропинке, густо обросшей по краям высокой зеленой травой, поднялись мы на возвышенный берег, и вышли к небольшому чистень­кому домику, оклеенному снаружи белой бумагой; Ilo' окру­жал небольшой, обнесенный изгородью садик, опушенный свежей молодой листвой и в одной части его разбит кро-
п. я. пяежцкиА. 83
514
шечный огород, миниатюрные грядки которого зеленели бо­гатыми всходами. За садом поднималась невысокая камеи* мая стена, поддерживавшая терасу, принадлежавшую уже со* седнему дому; на ней также находились огороды и росли персиковые, грушевые и другие фруктовые деревья, которые все были в цвету; вееровидные пальмы грациозно покачи­вали своими разрезанными листьями, я под тенью их стояли маленькие домики. Выше и дальше по откосу поднимавшейся почвы опять повторялись такия же террасы с зеленью, домиками и цветами; и так далеко, далеко вверх по горе. На мно­гих террасах сидели китаянки и группы их также очень походили на живые цветники, благодаря их набеленным и нарумяненным лицам, их ярким голубым и розовым одеждам и изящно причесанным и убранным цветами го­ловкам. они сидели на террасах, иногда прямо на земле, свесив одну или обе ножки; другие, завидев нас, сбега­лись на эти террасы, шуфукали между собою и довольно откровенно посмеивались,-надо полагать, на наш счет. Солнце, стоявшее высоко «над горою, щедро лило на землю свет и теплоту и пронизывало ослепительными лучами эту симпатичную картину, на которую мы смотрели, закинув назад голову; эти лучи точно окружали сиянием каждый предмет, каждый лист и цветок на дереве.
- „Хорошо! -невольно воскликнул я, взволнованный еще невиданным очаровательным зрелищем.
- Это вам надо нарисовать, - ответил мне Матусовский; - однако пойдемте скорее,-прибавил он; нельзя долго стоять,-лодка Сосновского уже видна. „Вы совсем не знаете службы", повторил он любимую фразу одного нашего приятеля.
Мы вошли в ограду первого беленького домика стояв­шего к нам задом, обогнули его и очутились перед его лицевой стороной, где также все сияло какой-то праздничной чистотой. На крыльце под навесом работал один ки­таец в белом летнем костюме; других людей вблизи никого не было и наше неожиданное появление не на шутку испугало бедного сына „Поднебесья*, который вдруг поблед­нел, как его халат. Но не будем смеяться над этим испугом и объяснять его только китайскою трусостью, а войдем в его положение. Положение же это вот какое. ЖиветъШн в этом доме с своего детства; дни его про­ходили однообразно посреди этих цветов и деревьев, между своих соседей, за известными занятиями; и привыкъ
515
он встречать каждый начинающийся день с убеждением, что ничего особенно интересного он в этот день не узнает, никого, кроме своих соседей или проезжающих по реке китайцев, не увидит; он, может быть, даже ни­когда и не думал в своей живни о чужих землях и иных людях. И так, сидит такой китаец у себя дома, за своим делом,-и вдруг нежданно-негаданно перед ним являются, как из земли выросшие два и во сне невиданных чело­века... Вы не испугались бы? Я бы на его месте тоже испу­гался... Неизвестно, что случилось бы с застигнутым в расплох китайцем, что бы он стал делать, если бы с нами не было Вана, который, заметив его волнение, поспе­шил успокоить его и скоро совершенно достиг этого. Оя объяснил ему, что мы за люди, зачем пришли в нему, и оправившийся китаец с полною любезностью ввел нас в дом и показал все производство. Вся бумажная фабрика, если так можно назвать зтот домик, состояла из двух маленьких комнаток; рабочих на ней было всего три че­ловека; процесс же, каким древесная кора аралии превра­щается в мягкую тонкую и как кисея полупрозрачную бу­магу, состоит в следующем. Содранную кору, смешанную с известью, сначала варят в печах довольно долгое время; потом колотят зти вываренные мочала молотком, и рас­плющивают пучки их в широкия ленты; последние свер­тывают в трубки и рубят топором на поперечные диски, подобно тому, как режут ломтиками колбасу. Эти нарубленные куски толкут в каменной чаше тяжелым механическим мо­лотом самого первобытного устройства-до тех пор, пока не получится масса в роде теста. Тогда последнее бросают в стоящий подле каменный резервуар с водою, в которой масса разжижается, как бы растворяясь, и из этого тон­кого раствора вылавливается на сито. Эти последние де­лаются из тончайших пластинок, или волокон, надран­ных из бамбука, расположенных параллельно и вставлен­ных в рамку. Сито погружают в чан, потом припод­нимают и при втом вода протекает сквозь него, а содер­жащаяся в ней масса оседает на нем в виде тончай­шего слоя; остается перевернуть сито и приложить его к листу бумаги, чтоб к нему пристал весь новый^цой бу­мажной массы; на этот накладывается следующѴ слой и так далее. Кипа из тысячи таких листов кладется подъ
33*
516
умеренную тяжесть, просушивается и Коу-Пж-Чжж (т.-е. бу­мага жз кори дерева Еоу-Шу *) готова.
Осмотрев все н простившись с хозяином, мы возвра­тились на лодву; украсили свою каюту принесенными Ваном пальмовыми листьями и отправились дальше; но скоро должны были остановиться, потому что сильный противный ветер так измучил рабочих, что они были не в силах больше идти ему на встречу и тащить лодку. Выйдя с ружьем на берег, я поднялся к селенью, расположенному подобно крепости невысоких стенах, сложенных из больших и малых кусков сланца, пошел вдоль его с целью поискать птиц на близь стоявших деревьях и убил одну очень красивую китайскую сороку **), голубоватого цвета с красным клювом и длинным грациозным хвостом. Вероятно, при­сутствие ружья в моих руках отбивало охоту у китайцев следовать за мною толпой: они останавливались, посматри­вали на меня, вели обо мне разговор, но за мною не сле­довали. Когда я возвращался назадъ^ я заметил, что за мною на некотором расстоянии шел один из конвойных китайских солдат, что меня удивило; и я не знал, чем это объяснить,-его ли собственною любезною заботливостью, или исполнением приказания, данного ему местным началь­ством на том основании, что оно не особенно полагалось на добродушие своих соотечественников; менее же всего я склонен видеть в этом полицейский надзор за моим по­ведением, потому что до сих пор я ни разу ничего по­добного не заметил.
Ветер вскоре стих и мы могли продолжать наш путь. Двое старших детей нашего лодочника, обыкновенно нахо­дящиеся в своей каморке или в задней части лодки, по­явились сегодня на палубе перед нашей каютой. Хорошенький толстый мальчишка, лет четырех, дичился и все держался от нас подальше, а семилетняя девочка, резвая и мило­видная, но редко умывающая свое личико, усевшись у самого входа в нашу каюту, сначала молча наблюдала за цирку­лем и карандашом Матусовского и за моим ножом, ко-
*) Разннобразие сортов бухати в Китае чрезвычайно велико, как по виду, плотности, величине листов и цвету, таг и по материалу, из какого она выделы­вается, а сяЖб фабрикации почти один и тот же. Ее выделывают из бамбука, хлопчатой бумаги, шелкового отрепья, разных травянистых растений, соломы и даже из содержимого желудочно-кишечного канала жвачных животных.
**) Хвостатый Кипа, (Urociua випепвив Lin.)
517
торим я препарировал убитую птицу. Несколько рав она бойко заговаривала со мной, но я ничего не понимал ив её лепета и признался ей в этом.
- Ты не понимаешь,-как бы с сожалением сказала де­вочка и долго внимательно рассматривала меня... Бог знает, чтб в это время происходило в её детской головке. Потом она стала заигрывать со мной, дергала за рукав, пряталась и хохотала. Странно, что девочки-китаянки часто смелее и развязнее мальчиков...
Мы остановились на ночлег у селения Бао-Дин-Пу, не­подалеку от одного порога. Матусовский и казак уже за­снули, а мне не спалось и я лежал в постели у открытого окна, любуясь прекрасной лунной ночью, тихой и теплой, и прислушиваясь к. шуму воды, который напоминал мне Рейнский водопад. В это время кто-то постучал в дверь нашей каюты, - явление совсем необыкновенное в ночное время. Я окликнул и узнал голос нашего слуги Чжу, но не понял, чтб он говорил, и поэтому разбудил казака; проснулся и товарищ. Оказалось, - он пришел предупре­дить нас, что в этих местах есть речные разбойники, недавно совершившие здесь убийство и разграбившие лодку с товаром. Он говорил, что надо быть на стороже и поло­жить подле себя револьверы. И если конвойные забьют в таз,-продолжал он, тогда надо скорее вставать и гото­виться к защите.
Мы последовали советам, положили подле себя револь­веры и заснули, хотя и не особенно покойным сном, по­тому что ночное нападение могло быть действительно опасно.
t
9 МАРТА.
Ночь прошла совершенно спокойно и ни что не потрево­жило нашего сна. Мы отправились и скоро пришли в горо­дов Син (или Сюн) Ян-Сянь, расположенный на невысо­ком и довольно плоском холме, который как-то некстати забрался в компанию гор, пораздвинул их и уселся тут своим широким основанием. Со стороны реки город пред­ставляет три террасы, округленные на подобие амфитеатра и, когда смотришь на боковые стороны их, уходящие в ущелья, так и кажется, что город должен имет> непре­менно круглую форму, как цирк или Колизей, что делало его мало похожим на китайские города; несходство заклю­чалось еще и в малом числе лодок, стоявших близ него
518
на реке; их было тут всего не более десяти. Но я угнал потом, что суда не стоят здесь, по причине сильно* быстроты течения Хань-Цзяна в этом месте, а входят в р. Син-Хо, огибающую город с другой: стороны. Мн подошли ближе в городу и остановились; но для этого под­хождения потребовалось не мало ловкости и знания судоход­ного дела, потому что река мчится здесь с огромно! сило*. Сначала мы зашли выше, при помощи бечевы, потом пере­правились на веслах на другой берег, и нас при этом снесло далеко вниз, так что потом опять принуждены были тянуть лодку бечевой вверх, до желаемого места. Тав как Син-Ян-Сянь расположен на покатости, то над стеною видно много городских строений, но ни одно здание в нем не выдается, не обращает на себя внимания размерами и» красотою: все хижинки, да маленькие дома; виднеются две, три розовых кумирни да еще возвышается одна башня. На вершине холма, посреди города, стоят несколько каких-то темнозелфных деревьев.
Жители города явились на берегу перед нашими лодками, но в небольшом числе, потому что город значительно уда­лен от берега и, кроме того, чтоб придти сюда, надо переправляться еще через реку Син-Хо. Они отрекомендо­вали себя, как неособенно учтивые люди, дерзко смеялись нам в лицо, а один, когда я сошел на берег, грубо толкнул на меня другого китайца, и даже взрослые брани­лись .заморскими чертями**. Хотя это и подействовало на меня очень неприятно, я все-таки собирался сделать прогулку в город, и уже дошел до места переправы через Син-Хо; но мне прислали сказать, что за нами едет гонец с пись­мами и что, получив их, мы сейчас же пойдем дальше... С какою быстротою передаются в Китае вести без вся­ких телеграфов,-это достойно удивления. Кто, например, привез известие в Син-Ян-Сянь, что сегодня вслед за нами будет гонец, который привезет нам из Хань-Коу посылки и письма! Не вздор-ли, не прождать бы напрасно; но китайцы говорят об этом положительно: „приедет, сейчас будет; он уж не далеко Уж не спириты ли они! Стоим, ждем. Между тем к нам пришли проститься провожавшие нас от Бай-Хо-Сяня четыре китайских солдата, получили от меня и Матусовского тысячу чох (около 1 р. 25 к.) и, сделав перед нами весьма грациозные реверансы с преклонением на одно колено и подниманием сложен-
519
пых рук несколько выше головы, ушли обратно в свой город. Вскоре, действительно, явился посол с письмами из России, полученными в Хань-Коу и отправленными вслед за нами с нарочным нашими любезными соотечественни­ками. Этот гонец был простой китаец, нанятый частным образом, потому что в Китае, как известно, не суще­ствует казенных почтовых учреждений. Все казенные бу­маги и посылки доставляются более или менее скоро, от места до места эстафетами, иногда одним курьером, посы­лаемым на все расстояние, иногда же передаются из рук в руки, и это исполняется у них е замечательной авуратноетью. Долго жившие в Китае говорили мне, что не бывало примера, чтоб когда-нибудь затерялось отправленное с таким частным почтарем письмо, посылка или деньги. Для частной корреспонденции не существует других способов, как отправка писем с случайно едущими или с нароч­ными, *) которым обыкновенно смело вверяются как ценные посылки, так и большие суммы денег. Таков, говорят, факт; а объяснять его страхом ответственности, или более высокою честностью людей в Китае,-я предоставляю дру­гим, - потому что вообще плохо верю в непогрешимость своих выводов и буду стараться их не делать.
Мы отправились, взяв гонца к себе на лодку, с тем, чтобы дорогой написать письма и, вручив ему, отправить его завтра обратно с места нашего ночлега, на который мы пришли перед закатом солнца, остановившись у селения Лю-Тянь-Пу... Опять наступил очаровательный вечер, не наслаждаться которым нельзя; опять перед главами привле­кательные картины китайской жизни. Я боюсь наскучить чи­тателю своими восторгами; но что же мне делать, когда эти картины непрерывно следуют одна за другою, словно бесконечная галерея видов, один другого привлекательнее, один другого величественнее и интереснее. Как проходить молчанием места, в которых природа тав полна чарую­щей прелести! Стою, например, здесь и глаз не могу оторвать от того, что открывается передо мною. Воздух прозрачен и тав спокоен, что ни один лист на де­ревьях не повачнется; со всех сторон в темно-голубому без­облачному небу, поднимаются высокие безмолвные горы и по склонам их, как пестрый узор ковра, разбросаны въ
*) Их аавшшоп тогда прж посредсп* особых ментор в род* частных иохтомых ухреждеяий, перепрашиоцжхь а частную жорреспоодеядию.
520
живописном беспорядке деревни и домики, перед которыми на площадках сидят семьи китайцев; возле домов цве­тущие сады и зеленеющие поля, обнесенные нисенькими ка­менными оградами; по этим оградам и вьющимся между полями тропинкам, рассеяны люди, двигающиеся или рабо­тающие иногда на такой высоте, что в них не с-разу узнаешь людей; здесь из тени бамбуковых рощ бегут, журча и звеня, бесчисленные ручьи, то скрываясь в зелени роскошной растительности, то ниспадая каскадами по обна­женным свалам; там дикия ущелья, обросшие по краям деревьями и кустарниками и устроенные через них камен­ные мостики. В бинокль можно было рассмотреть, чем зани­мались люди около своих домов: одни сучили веревки, другие просеевали сквозь сито муку; третьи ходили позади коров, впряженных в оглобли и вертевших жернов; иные няньчили детей, а других некоторые мамаши нашлепывали весьма усердно. Роются в садах и огородах, ужинают, пьют чай или, повидимому, отдыхают, прогуливаясь по нескольку че­ловек вместе. Смотришь на эту гору-и невольно впадаешь в какое-то забытье... Что это, все та же земля? хочется спросить себя; все это настоящее, живое или декорация, сон, поэтическая мечта воображения? Нет это правда, это дей­ствительная жизнь таких же смертных людей; это-полная поэзии, проза жизни с ежедневными нуждами и заботами об их удовлетворении, с тяжелым трудом и бурями все тех же страстей; это - все та же человеческая жизнь с морем горя и каплями маленьких мимолетных радостей. А кажется, что это чародей-художник силою своего творче­ского гения изобразил красками на полотне эти фантасти­ческие горы, представив на них картины фантастической жизни. Это были картины самые необыкновенные для глав европейца, свойственные только Китаю и в высшей степени для него характеристичные. Первою моею мыслью и первым желанием было перенести их на бумагу, но для такой сложной картины нужен, по крайней мере, один полный день,-а у меня не было и двух часов светлого времени,- вечером мы остановились, а завтра ранним утром уйдем дальше;-даже карандашом некогда было начертить. А за­икнуться о том, чтоб меня обождали, я и думать не смел... Описание же подобных местностей требует н много вре­мени, да язык и не так правдив в передаче видимого, как рисунок и краски: он часто украшает то, что не
521
особенно красиво в натуре и, наоборот, нстнннаа красота нередко бледнеет в изображении её словами.
Взяв ружье, я поднялся через бамбуковая рощица на ближайшие терраса, прошел вдоль домиков, жители кото­рых были очень учтива и любезно исполняли мои желания; например, когда я не мог достать ветку одного дерева с цветами, хозяин участка, на котором я находился, моло­дой человек, в темных очках, принес из дому палку с крючком, нагнул ветку и, отломив, подал мне. Они провожали меня через свои двора и огорода, и ве^и со мною, или, лучше сказать, старались вести, беседу, расспрашивая меня, из какого я государства, куда и зачем теперь еду.
Я вернулся на свою лодку, когда уже совсем стемнело.
ю МАРТА.
Тронулись в путь и вскоре перед нами явился порог,- почти водопад: так ясно был заметен уступ, через ко­торый неслась массою вода. Рабочие бредут далеко по вы-‘ сокой горной тропинке, натягивая, как струну, бамбуковую бечеву и незаметно подвигая вперед нашу лодку; и когда забываешь об этих невидимых двигательных машинах, то, кажется, совершается чудо, - лодка поднимается вверх по наклону стремящейся напротив воды, но поднимается так медленно, что решительно нельзя заметитьея движе­ния; кажется, она остановилась, думается, рабочие выбились ив сил и не могут преодолеть напора встречной воды. Но нет, они идут; вот порог мало-по-малу отходит назад и совсем остается за нами, а лодка тихо н плавно идет уже по спокойной и гладкой, как зеркало, поверх­ности воды, с ясностью зеркала же отражающей в себе на­громожденные над нею горы и ущелья. На этих горах, кроме домов, тонущих в зелени и цветах, встречаются еще развалины до сих пор не виданных построек на вершинах гор, как будто в роде остатков храмов, эймков или крепостей. Эти развалины, оказывается, суть свидетели тех тревожных эпох, когда война выгоняла жителей из их домов и заставляла искать спасения на этих мало доступных высотах, в стенах крепостей, которые строились жителями сообща, на собственные сред­ства: в Китае, как вероятно известно читателю, в послед­нее время часто повторяются мятежи и междоусобные войны...
Сегодня на встречу нам шло особенно много грузовыхъ
522
лодок, очень оживлявших дикую красоту реки; а на другой нашей лодке опять раздавалась веселая песня казаков, про какого-то „вора Максима“, который, говорится в песне, „плут совсемъ“, тем не менее „Максимушка - он доб­рый человекъ6... И вор, и плут совсем, и добрый человек!.. Что 8а странная песня! Не спросил, про кого она сложена...
Остановились на ночлег, и чудесная лунная ночь сменила поэтический день.
11 МАРТА.
День совсем как летний. Несколько времени мы шля между берегами прежнего характера, потом вид нх изме­нился; горы понизились; по берегам, у самой воды, снова появились песчаные и покрытые галькой отмели, бродя по кото­рым, китайцы собирали для топлива разные палочки и хво­рост; за ними почва постепенно поднималась, была возде­лана и засеяна хлебными растениями. Река опять открылась на большое пространство и ушла вдаль к подножию синев­шей за нею гряды отдаленных гор. Мы огибали мыс, из-за которого на правом берегу реки показался ряд сплошных строений, - ото было предместье города СинъАнь-Фу,-и скоро он сам открылся перед нами с своею высокою стеною и возвышающимися над нею крышами не­скольких храмов; а за городом опять поднимались до­вольно высокие горы с группами деревьев навершинах или высокими и тонкими башнями, издали урвавшимися ко­лоннами. Мы остановились против города на левом берегу, и я тотчас вышел из лодки, поднялся по тропинке на довольно крутой глинистый берег, наверху которого тяну­лось большое селение, но, не найдя там ничего особенно интересного, возвратился на лодку, только напрасно всполо­шив его жителей. На берегу собралось множество народу; некоторые в порыве любопытства лезли на нашу лодку, кав будто надеялись, что их примут с распростертыми объятиями; но их без церемонии отгоняли прочь, и они, ни мало не обижаясь, возвращались на берег. К нам явился между прочими один молоденький китаец, лет восемнад­цати, хорошо одетый, с очень милым выражением лица и на наш, т.-е. не-китайский, взгляд довольно красивый. Он пришел спросить, что мы продаем, с каким товаром приехали и нет-ли у нас продажных „заморских очковъ*, т.-е. зрительных трубок. Ему объяснили, что мы приехали не с целью торговли, что 'никакого товару не имеем, чему
623
он, казалось, не мало удивился и очень сожалел об этом: он, повидимому, был убежден, что сегодня сделается обладателем страстно желанного бинокля. Мы должны были подождать наших отставших спутников и я вздумал на­рисовать его портрет, предложил ему и он тотчас со­гласился; сидел очень смирно н я скоро набросал каранда­шом его юное женоподобное личико; оставалось сделать еще немного штрихов, чтоб окончить портрет, как из толпы, стоявшей на берегу, ему стали что-то кричать и я заметил, что нти крики вызывали в нем не малое смущение; он что-то сказал им в ответ; потом быстро встал с своего места и, даже не ввглянув на свое изображение, ушел совсем с лодки и скрылся в толпе. Судя потому, как неожиданно он исчез, я думал, что он сейчас вернется, что его отозвали по какому-нибудь делу,-нет, пропал совсем; но портрет был уже достаточно окончен; я зафиксировал его и, занявшись другим делом, позабыл об удалившемся юноше. Вдруг он неожиданно появился на лодве, но уж в совершенно другом настроении: теперь он был не прежним скромным и вежливым человеком, а точно сумасшедшим.
- Дай мне портрет! Отдай мне мой портрет!-быстро заговорил он в волнении и лез во мне! Давай, давай! Скорей! Отдавай скорей портрет! Непременно отдай, сейчас! Он мне нужен, я хочу его взять!..
Он ничего не хотел слушать, лез ко мне, хотел даже силой ворваться в каюту и произвел такой шум и ку­терьму, что его пришлось взять за руки и удержать. Я ре­шительно не понимал, что с ним случилось.
Он опять просил портрет, вырывался, кланялся, лез в ваюту и хватал меня за руки и, очевидно, придумал сейчас, что хочет снести портрет домой, показать отцу и потом принесет его обратно. Я велел ему сказать, что обещаю непременно нарисовать ему другой, чтоб он зав­тра утром пришел и получил,-вопия будет готова; что эту копию я ему подарю; а этот хочу сохранить себе о нем на память. Все напрасно! Бедный юноша словно белены объ­елся; он то метался и кричал, как в припадке безумия, повторяя, что не уйдет с лодки, если ему не отдадут портрета; то несколько утихая, не требовал, а выпрашивал его, обещая непременно завтра принести навад.
- „Да отдайте ему и прогоните его к чорту!-закри­
624
чал раздосадованный Матусовский, что-то записывавший в 8то время со слов Вана. Мне и самому стала весьма не­приятна вта сцена; но не хотелось лишиться интересного портрета. Последний лежал в каюте на столе; оригинал его видел и, улучив минуту, вскочил в лодку и чуть было не схватил его; но мне удалось удержать его за руку; а казак вынес его, как ребенка, на палубу и держал на руках. Он ужасно сконфузился и испугался, ожидая, мо­жет быть, какого-нибудь грубого действия.
- Уйду, уйду, сам уйду, только пусти - заговорил он. Казак поставил его на ноги на палубе. Тут сидел хозяин нашей лодки, и молодой человек обратился к нему с каким-то секретным разговором, после которого по­видимому, успокоился и, сойдя на берег, скоро печев в толпе и больше не возвращался.
Мне показалось странным, что наши китайцы, Тай-Гунь и Ван, так индифферентно относились к этой сцене: они как будто ничего не видели и не слыхали, хотя оба нахо­дились тут. Я спросил через казаха у Тай-Гуна, что ему сейчас говорил по секрету загадочный юноша. Тот с снисходительной улыбкой рассказал, что его напугали в толпе, сказали, что он теперь должен умереть, если не сожжет нарисованного портрета; и он спрашивал у него, умрет он или, может быть, не умрет, если портрет ос­танется у заморского господина.
- Я ему сказал,-прибавил Тай-Гун, -что это не­правда, что над ним посмеялись,-и он успокоился.
Загадка объяснилась. Это поверье относительно опасно­сти умереть, когда сделаешь свой портет, существует и в Европе между неразвитыми людьми; но в Китае, как по­казывает приведенный рассказ, вера в этот предразсу­док не особенно сильна или не повсеместно распростанена. Сколько уж я сделал портретов, а описанный случай был первый. Жена нашего лодочника также позволила мне сде­лать портрет с своего хорошенького сынишки; но когда он во время сеанса заснул крепким и сладким сном, она, увидав его, подскочила испуганная и схватила на руки, подумав, как она потом призналась, что он уже умер. Хотя она теперь и рассмеялась, увидав свою ошибку, но больше не оставляла сына перед нашей каютой, если тут не присутствовал отец.
Солнце село; мы все стояли против Син-Ань-Фу, под­
525
жидая отставшую лодку, не зная, что делать-остаться ли тут ночевать или перейти на другую сторону, к городу. Во время этих колебаний к нам на лодку явилось новое лицо-полицейский ив города, с вопросами,-кто мы такие, сколько нас и куда мы проезжаем? Он желал убедиться, те ли мы иностранцы, о проезде которых дано было знать заранее и которых здесь ожидали; о числе же нас спра­шивал для того, чтобы знать, для скольких лиц пригото­вить квартиру. Ему велели поблагодарить местное началь­ство и сказали, что квартиры не надо, тав как мы въез­жать в город не будем, а останемся на своих лодках. Полисмен удалился. Наконец явились спутники и мы вместе переправились на другую сторону, где нас уже ожи­дала страшная толпа народа, продолжавшего еще прибывать из города. Как только мы пристали к берегу и конвой­ные наши ушли в город, чтоб сдать свою обязанность местным полицейским, китайцы полезли к лодкам, по­том на лодки, словно брали нас приступом. От них и отделываться приходилось, как от осаждающего неприятеля, потому что здешняя толпа была дерзка и назойлива, как еще нигде до сих пор, и мы избавились от неё только тем, что стали на некотором расстоянии от берега, так как в воду китайцы лезут не охотно. Тогда, как быв отмщение ва нашу хитрость, в нас несколько раз были брошены камни и горсти песку, в чем я видел, впрочем не злобу, а шалость, что различить не трудно. Вдруг в этой толпе оказался один наш знакомый, китаец, по имени Ма, племянник того купца в Фань-Чэне, у которого мы обедали. Он крикнул с берега, поздоровавшись с нами, протеснился через толпу к реке и потом, ни слова не говоря, сел первому подвернувшемуся босоногому китайцу на спину, сказав,-перенеси-ка, брат, на лодку,-куда и был доставлен. Любопытно в этом то, что столь внезапно осед­ланный им китаец не был ни удивлен, ни не доволен и не обижен: ни слова не говоря, принес и точно также ‘вернулся на берег, даже довольный тем, что получил воз­можность посмотреть на нас поближе.
После обычных приветствий мы обратились к Ма с вопросом, как он сюда попал и, к нашему удивлению узнали, что он приглашен нашим начальником ехать вместе с нами до г. Сю-Чжоу и может бытьдальше, как человек бывавший в тех местах. Это было для нас при­
526
ятной новостью. Ма скоро ушел от вас в Сосновсюму; а мы, когда ночной нрав прогнал наконец толпу, могли спокойно предаться нашим обычным занятиям.
На следующий день рано утром Ма опять явился к нам и предложил мне быть моим проводником, если я жедаю осмотреть город; я был очень рад и, позавтракав вместе, мы отправились. Город лежит в настоящее, т.-е. ве­сеннее, время приблизительно в расстоянии полуверсты от реки, отделяясь от неё низкой и широкой площадью по­крытой песком и галькой; во время же летнего разлива река подходит к самой его набережной. Город защищен от летних разливов береговой плотиной, имеющею вид прочного земляного вала, по которому тянется и городская стена. Поэтому снаружи к её воротам ведет высокая каменная лестница; а пройдя через ворота, нужно опять спуститься по лестнице же в главную улицу, которая ле­жит значительно ниже верхней площадки плотины. Бросив на нее взгляд из под темной арки ворот, за которой она открылась мне вся в перспективе, я был поражен её оригинальной красотой.
Длинная, прямая и узенькая, с красиво отделанными фа­садами лавок, изящными крышами домов, множеством вывесок разных видов и двигавшимися, большею частью под зонтиками, людьми, представляла заманчивую и типичную картинку китайской городской жизни. Мы пошли вдоль этой улицы в сопровождении огромной толпы зрителей; но я уже так привык возбуждать любопытство при своем появления в селе или городе, что толпа не только не страшвла и не беспокоила меня, если я не работал в её присутствии, но я даже чувствовал себя как будто обиженным, если ту­земцы не выражали обычного страстного любопытства и не стремились за мною. Сегодня, например, я был удивлен одним купцом, который сидел в глубине своей лавкв и, когда мы проходили мимо, он только гордо взглянул на меня, но не шевельнулся на своем месте,-это было совер­шенно не в китайском духе, да и лицом и позой он не походил на китайца. Это был, как мне показалось, краса­вец с орлиным носом, большими глазами и довольно гу­стой черной бородой. Умей я говорить, я бы непременно по­знакомился с ним,-так он меня заинтересовал своею наружностью и выходящим из ряда поведением. Ма со­общил мне потом, что это был один из местных ман­
527
даринов, мусульманин, воторый желал инкогнито посмо­треть на приезжих иностранцев, для чего и пришел в лавву, надеясь, что мы пройдем мимо.
Следуя дальше по улице, мы встретились с одним ста­риком, • который шел посреди её, что-то крича и делая пал­кой угрожающие жесты, размахивая ею направо и налево. Что такое? Не воззвание ли к народному восстанию, поду­мал я,-может быть, против меня? Но его не только никто не слушал, никто даже не обращал на него внимания. Валившая эа нами во всю ширину улицы толпа, казалось, изумила его; потом взгляд его случайно упал на меня; он что-то закричал и сильно махнул палкой, но удар, может быть, предназначавшийся мне, пришлось получить го­лове моего спутника Ма.
- Больно? спросил я.
Ничего, ответил он; этот старик - сумашедший; на него обижаться нельзя... Он давно здесь живет.
Вероятно он вовсе не опасен, или совсем безродный, если расхаживает так свободно по городу, потому что в Китае, где нет учреждений для умалишенных, за вред, причиненный сумашедшим, отвечают его родные, которые поэтому обязаны за ним смотреть, и по известной статье закона отвечают довольно строго, а в случае совершонного им убийства даже подвергаются смертной казни.
Мы дошли до противоположной городской стены, на ко­торой возвышалась башня и хотели взойти на нее, но ворота мгновенно затворились перед нами. Я думал, что мена не хотят впустить; но чей-то голос крикнул нам,-входите скорее, и мы проскользнули в ворота, которые тотчас опять затворились на запор. Не хотели, значит, пускать толпы, а меня, напротив, очень желали видеть. Мне также приятно было отдохнуть от её невообразимого гама, хотя некоторое время, и я очутился теперь в обществе немногих, весьма любезных старичков-китяйцев, двух священников храма, находящагося в этой башне, и их знакомых, бывших у них в гостях. Предоставив им осматривать и ощупы­вать мое платье и меня самого и отвечая на те из вопро­сов, какие мне удавалось понять, я сел на вынесенное для меня кресло и начал рисовать вид улицы с высоты; внизу волновалась и неистово кричала толпа; но этот крик не выражал ни озлобления, ни досады, ни даже желания; это просто была обыкновенная уличная беседа китайцев между
528
собою. Многие, впрочем смотрели вверх, ни меня н тотчас догадались, что я делаю. Тут уж они не Могли устоять,- хлынули в запертым воротам и стали ломиться в них, требуя, чтоб их отврыли. На толпу попробовали привривнуть, пригрозили палвой, потом полицией; ничто не действо­вало, и, вероятно, ив опасения йа целость не особенно на­дежных ворот, священнослужители предпочли отврыть их. Народ помчался по поватому всходу с тавими дивими вривами, что надо было уже хорошо быть знавомым с витайцами, чтоб оставаться в сповойном состоянии перед втой массой черни, воторая, если бы захотела, в один момент могла бы задавить вас ногами, забросать вамнями и буввально разорвать на вусви... Я уже тав хорошо знал нту толпу, что чувствовал себя, в виду её наступления, столь же сповойным, вав бы ожидая прихода старых приятелей. Да не подымают, что я желаю рисоваться своею храбростью. Нисвольво, я желаю тольво придать втой храбрости тем из моих читателей, вому самому случится побывать в Китае. Смело могу советывать будущим путешественннвам одно правило, воторого я всегда держался, а именно: отправляясь в толпу, нивогда не брать с собой нивавого оружия, тав вав оно совершенно бесполезно, чтоб не свазать даже вредно, потому что человеву, раздраженному, выведенному из терпения, лфгво взяться за револьвер, вогда он висит с бову. А дальше что?! Ведь уж если пойдет на борьбу с толпою, тав победителем выйти трудно; выстрелом же можно тольво испортить все дело. Я постоянно наблюдал в Китае, что в безоружному толпа всегда относится веливодушнее; ей, важется, льстит доверие человева, являю­щагося посреди её, вав среди друзей, а не вав между врагами. И тав я смотрел на зту валившую во мне волну горланивших витайцев, зная вперед, что будет: что онв полезут смотреть, на меня, на мою бумагу, начнут между собою ссору из-за мест, пожалуй, передерутся, а во мне будут относиться с тавим почтением, вавое тольво можно выразить в подобной свалве. Я продолжал работу, хотя невольные толчви порядочно мешали мне. Прошло минуть пять и вдруг оволо меня являются пять человев полицей­ских с палвами в рувах. Все они одеты в новенькое платье; на головах у всех форменные шляпы. Они были присланы, вав я узнал потом, местными властями для охранения меня от народа и, став вовруг моего вресла,
529
грозили палками всем, кто делал попытки пробраться ко мне поближе, а некоторым доставались не одни угрозы, но м оскорбления действием. Я пробыл на этой башне часа полтора и отсюда Ма провел меня черев один узень­кий переулочек, предлагая осмотреть здание Цзян-Си’ского клуба. Полицейские следовали за нами и толпа, если и не повиновалась им беспрекословно, то боялась ужасно. У входа во двор клуба мы остановились обождать, пока кому-то до­кладывали о моем желании посетить здание и не прошло минуты, как ворота открылись и нас попросили войти. Мы вступили на главный двор, где нас встретил китаец высокого роста, хорошо одетый и державший себя вежливо, но с достоинством. Он предложил осматривать все, что угодно. На этом дворе помещались, как всегда, храм, на­против него театр и по бокам в один ряд ложи. Здание было, повидимому, очень старое и вид этого двора, окру­женного строениями, пестревшими узорами, резьбой, неж­ными, точно сплетенными ив кружева, решетками и кры­шами, был просто очарователен, а темно-серый налет на всем, как будто пыль и прах веков, а также многие повреждения, производили впечатление глубокой старины.
По возвращении на наши лодки, Ма отправился к Сосновскому и там остался. Уже наступил вечер; мы ду­мали, что Ма ушел домой и легли спать, как вдруг он неожиданно явился к нам, очень взволнованный, сконфу­женный и рассерженный. Он наговорил нам много и с жаром непонятных для нас речей. Кликнули казака и он объяснил нам и причину* позднего визита, и причину волнения: начальник объявил ему теперь, что он вовсе не нужен, что его не приглашали, а сказали, - пожалуй, по­едем по пути. Ма же утверждал, что его пригласили, что он будто с этою целью оставил место в Фань-Чэне, истратил деньги на проезд в Син-Ань-Фу и теперь не может приехать назад в свой город, потому что он теперь, по китайскому выражению, „без лица оставленъ*, т.-е. осрам­лен, тем, что иностранцы сначала пригласили его ехать с собою, а потом, как будто дурного человека, прогнали от себя. Вышла тяжелая и неприятная сцена, и мы ничего не могли придумать ни в утешение ему, ни в оправдание себе, так как его гнев и жалобы, казалось, распростра­нялись и на нас... Впрочем, это было уж не первое наше похмелье на чужом пиру.
п. я. пясицкиЙ. 34
530
13 МАРТА.
Ровно год тому навад а уезжал из Петербурга п далекие и неизвестный путь, в таинственный, интересны! Китай. Тогда там были глубокие снега, но ночам мороза и метели, а сегодна, здесь идет теплый, весенний дождь с первой весенней грозой *). Год тому назад жизнь отдален­ного Китаа, которая теперь совершается перед моими гла­зами, смутно рисовалась в воображении, в каком-то тумане, в фантастических и неверных образах, и если бы я тогда мог увидать себя в той обстановке, в вакой буду на­ходиться ровно через год, моим глазам представилось бы следующее. В одной из средних провинций Китая - Шэнь-Си, по одной из улиц города Син-Ань-Фу, идут два человека в русских военных сюртуках, под китайскимя дождевыми зонтиками; их сопровождают два китайских солдата в черных шляпах, похожих на кокошники, и надетых на затылок; в черных широких кофтах, об­шитых широкой красной каймой, с широчайшими рукавами, с такою же каймою; в синих широких брюках, белых чулках и черных башмаках. Они разгоняют толпу, ко­торая не идет, а волнуется, бежит я скачет позади этях четырех человек, крича, кто что хочет и, между прочим, что „по улице заморские люди идут!" Я увидал бы, как из всех дворов, домов и лавок выбегают на улицу все: мужчины и женщины, от дряхлого старика до пони­мающего слова и могущего бегать ребенка, бегут с такою стремительностью и в таком азарте, как будто, на улице кричат: спасайтесь, горим!
Я увидал бы далее следующую забавную сцеиу. В то время, когда два русских офицера, т.-е. я и Матусовский, проходили вблизи ворот одного дома, из них выскочил один простолюдин-китаец, уже пожилой человек, оде­тый только до половины и, выделывая в воздухе прыжки подобно разыгравшемуся теленку, приговаривал исключи­тельно про себя, тем не менее во все горло: „Надо и мне посмотреть на заморских людей! И я посмотрю на замор­ских людей! Он подпрыгивает еще и, припрыгивая, выкиды­вает в воздухе колено еще хитрее прежнего и, видимо, так увлекся мечтою о предстоящей встрече с заморскими людьми, что, благодаря густой толпе, и не заметил, что он скакалъ
*) Я на разу не заметил, чтоб кятайцы, даже дети, боялись грозы; они со­вершенно равнодушны б ней.
531
козлом как раз перед ними, что оии били сзади, а искал их глазами впереди. Толпа видела это, и xoxos над ним, но не выводила его из заблуждения. Полицейс также оставили его в покое и посмеивались.
- Где же заморские люди?-наконец кричит он.
В эту минуту полицейский стегнул его по голой спине своей бамбуковой тросточкой и сказал. „Вот где заморские люди! Смотри скорей!1*
Он обернулся, увидал их, и в одно мгновение пре* образился до неузнаваемости. Он не ожидал такой близкой встречи, и испугался, какъ«будто перед ним очутились два тигра, готовые растерзать его. Куда девались веселое настрое­ние и выражение радости на лице, живость и детская рез­вость движений! Все мигом исчезло и он превратился в статую е бледным лицом, вытаращенными глазами и рас­крытым ртом. Заморские люди тоже расхохотались и прошли мимо, а толпа поглотила остолбеневшего любопытного сына Поднебесья.
Возвращаюсь к действительности и продолжаю свой путь сначала вместе с Матусовским, потом, расставшись с ним, отдельно, потому что у каждого ив нас были свои цели и интересы: он снимал планы городов, для чего „засекал свои углы**; а меня привлекали к себе китайские люди и архитектура. Я останавливался перед наиболее кра­сивыми или типичными зданиями, перед типичными лично­стями и все набрасывал в свой альбом, всегда когда можно, предпочитая рисунок описанию. А дождик все моросил; рисовать без зонтика было почти невозможно и сопровож­давшие меня зрители весьма любезно исполняли при мне обя­занности самых усердных слуг, принося мне стулья и, держа надо мною мой зонтик,-а иногда еще закрывая меня и своими. Я обошел почти весь город по стене, верхняя площадь кокорой вымощена кирпичными плитами и чисто содержится. Я1 видел собственно один город, так как Син-Апь-Фу состоит из двух отдельных частей или го­родов, стоящих неподалеку один от другого и назы­ваемых Цзю-Чэн, старый город, стоящий ближе к реке, и Син-Чэн, новый,-за ним, от реки дальше. Б по­следний я, за неимением времени и дурной погодой, не по­шел, хотя меня очень привлекала возвышавшаяся среди его высокая и тонкая башня. Я возвратился на свою лодку, пе­ред которой по прежнему стояла огромнейшая толпа народа;
34*
532
эта толпа была теперь почтительна и относительно смирна, тому что, вместо вчерашних тихих и даже робких поицейских, сегодня были присланы ив города новые, и между ними один, уже старив, своим лицом чрезвычайно на­поминавший ех-нмператора Наполеона Ш. Он действовал с тавой энергией, и даже, можно свазать, яростию, что его одного было бы достаточно, чтоб держать толпу в полном повиновении; всявого, чуть приближавшагося в нашей лодве он немедленно обдавал водой из реви; других колотил палкой, на третьих налетал ястребом, тасвал за косы и, ничего не слушая, отправлял в полицию. Ни одной мину­ты „Наполеон третий“ не оставался в бездействии.
И МАРТА.
Сегодня утром мы оставили Син-Ань-Фу. Погода стояла тавая же ненастная, с дождем и ветром; но, благодаря последнему, рабочие могли отдохнуть, тав вав лодки шли под парусами. Пешие конвоиры не могли бы поспеть за нами и мы взяли их к себе на палубу, всех шесть человек. Если бы я раньше не видал, до чего доходит простота в отношениях между солдатами и мандаринами вне службн, то можно было бы обидеться поведением этих, так-назнваемых солдат, подумав, что они умышленно желают показать нам, что они нас и в грош не ставят. Эти „неустрашимые тигры" китайской армии сидели и лежали, можно сказать, у нас перед носом, во всевозможных позах: лежа на спине, они задирали ноги кверху и, засучивая штаны гораздо выше колен, немилосердо чесали себе усеянную прыщами хожу. (Они почти все были в чесотке и каждый обращался во мне с просьбой избавить их от этой тя­гостной болезни. Со мною был порядочный запас серной мази, и я охотно дал каждому из них достаточную пор­цию, рассказав через нашего казака, как надо ее упо­треблять). Подробности неприятные, но весьма характерные...
Нимало не стесняясь нашим близким присутствием, они громко болтали между собою, напевали песни, играли на деньги в орлянку, причем между ними не раз возни­кали горячия ссоры и тогда онн кричали во все горло. Ветер скоро стих и лодку надо было тащить бечевой; но дождь усилился, в воздухе было только 10° тепла и плохо одетые китайцы, как куры, боящиеся дождя, дрожали от холода; да кроме того действительно трудно было идти по
533
мокрым и скользким горным тропинкам. Лямочники шли босиком с открытыми головами или в соломенных шля­пах; другие под дождевыми зонтиками; платье же их не могло ни согреть, ни защитить от сырости. Мы в су­хом платье вздрагивали от пронизывавшего сырого холода; а ноги у нас просто зябли и из сожаления к рабочим мы остановились на ночлег довольно рано, но бедные ки­тайцы мало выиграли от этого, потому что им нечем было хорошенько укрыться от холода и ветра, который еще уси­лился к ночи; а большая часть их и без того сильно кашляла.
л мартХ.
Проснулись, спрашиваем, какая погода? Скверно, говорят. Идет сильный дождь; вода по немногу протекает в лодку; ее закрыли циновками, и потому света совсем мало; ненастье нагоняет дремоту н нет охоты вставать; но нельзя же ле­жать в путешествии: мы встали и принялись за работу; а китайцы потащили лодку вперед. С крутых берегов, одетых кустарниками, из которых многие в цвету, бе­гут с шумом дождевые ручьи и падают маленькие водо­пады; вода в реке поднялась, как говорит наш лоцман, на четыре „чи* (около двух аршин), и из прозрачной и зеленой, стала желтоватой и мутной.
На месте ночлега рядом с нами стояли сегодня две больших купеческих лодки с грузом. Было не поздно; китайцы на них еще не спали, и Матусовский, желая полу­чить от них некоторые сведения о местной торговле, по­слал казака пригласить их к нам; они не заставили себя ждать, пришли тотчас и во время беседы за чаем сооб­щали всякия сведения, как надо думать, без малейших подозрений, без тени нежелания иля скрытности, отвечая на каждый вопрос тотчас и, как мне казалось, совер­шенно откровенно и правдиво. Эти сведения товарищ акку­ратно записывал и, вероятно, напечатает их в отдель­ном сочинении или в специальном журнале.
Ю МАРТА.
Погода дурная. Скалистые берега опять становятся выше, круче поднимаются у самой реки; они убраны зеленью и цветами; и оживляются рассеянными по ним домиками гор­ных жителей. На боках гор, не высоко над водой, встре*
534
чаются какие-то большие черные дыры,-ото выходы из ка менноугольных копей. Опять весьма интересный предмет для наблюдения, так как китайцы разработывают их по своему. Пользуясь отставанием наших спутников, мы пошли было посмотреть производство работ; но войдя, в шахту, и сделав не более двух десятков шагов, уже не могли дви­гаться дальше по случаю непроницаемого мрака, - рабочих ;ке с фонарями не было, а ожидать их было некогда. Эта шахта, как нам объяснил один из местных жителей, равработывается уже семьдесят лет и, идя все в горизон­тальном направлении, углубляется в гору теперь на 8 ли (версты на четыре). Уголь вывозится из шахты в двухколесньГх тележках, сплетенных из ивовых прутьев и давность разработки мины свидетельствуется довольно глубо­кими колеями, какие колеса проделали в свале, служащей дном шахты и, следовательно, дорогой. С боку последней из отверстия пещеры течет ручей прозрачной воды, которая покрывает все попадающие в нее предметы желтым охри­стым осадком. Сопровождавший нас китаец, очень лю­безный человек, указав на противоположной берег реки, сказал, что там также находится уголь, который также добывали, но вследствие неосторожности он загорелся и подземный пожар продолжался три года. Теперь гора в этом месте представляется как бы пробитою большими черными дырами сверху до низу.
Взяв образцы угля, оказавшагося антрацитом хорошего качества, мы возвратились на лодку и потом шли без оста­новок до самого ночлега между гористыми берегами.
17 МАРТА.
Погода ясная. Пороги на реке встречаются чаще и ста­новятся труднее для прохождения через них лодок; теперь уже почти на каждом из них приходится прибегать к помощи жителей прибрежных деревень. Мы проходим са­мыми живописными местами; быстрины и ленящиеся пороги чередуются с затишьями на реке, где вода гладка, как зеркало; в густых кустарниках, и бамбуковых рощах, одевающих гористые берега, порхают мои мучительницы- птицы, и хор их голосов раздается в горах без умолку от зари и до зари. Множество прекрасных, часто совсем незнакомых нам, деревьев встречается на горах, но ле­сов нигде нет; тольво сегодня я видел на хребте одной
535
из соседних гор довольно длинный, но редкий ряд боль­ших деревьев в виде вырубленной рощи... Да, привольные места и богатое поле для деятельности натуралиста, душу которого не смущает никакой кошемар!
Лодке нашего начальника становится все труднее дви­гаться в втой части реки и она постоянно отстает,-в нашему большому благополучию, потому что мы раньше оста­навливаемся на ночлег, и дорогой я могу выходить на берег для собирания растений, охоты за птицами и чтобы хотя мельком взглянуть на жизнь туземцев. Здешние жи­тели были кротки, миролюбивы, и так любезны со мной, как я и ожидать не моф. Выхожу, например, сегодня на берег, в селение Ю-Хо, мредставляющее прелестнейший уго­лок, в котором отовсюду веет довольством и тихим счастьем; поднимаюсь выше, через тройную арку, постав­ленную на тропинке, которая вьется между обрывов и вы­соких стен, сложенных из камня и покрытых расте­ниями. (Эти стены поддерживают расположенные террассами дворы и рисовые поля). Жители, рассеянные всюду, куда ни взглянешь, по одному, по два или группами, мужчины, жен­щины и дети, останавливаются и смотрят на меня удивлен­ными глазами, некоторые здороваются; другие, видя, что я собираю цветущие растения, тоже начинают срывать разные цветы и приносить мне. Заметив, что я собираю не только красивые цветы, а всякия растения и что выдергиваю их с корнями, они стали взбираться на крутые пригорки или ухо­дили куда-то в сторону и приносили мне оттуда растения и ветки с деревьев, каких по близости не было, а также травы с корнями и цветами. Отдавая некоторые растения они что-то объясняли мне, указывая на них, но я, к сожале­нию, не понимал их слов,-вероятно объяснения касались или их лекарственного употребления или значения в хозяй­стве, а может быть каких-нибудь связанных с ними поверий, которых у китайцев относительно растений довольно много. В зтом селе, например, Ван указал на одну кумирню, называемую Ми-Чы-Дун и объяснил, что она построена на том месте, где в древние времена находился источник, из которого текла вода с рисом... „Теперь уж нет та­ких источниковъ“,-с сожалением прибавил он.
Пройдя несколькими дворами тав же свободно и спокойно, как будто я гулял по собственным владениям, и стреляя, иногда у самых домов, попадавшихся на близь стоящихъ
536
деревьях, птиц, я направлялся к находившимся не вда­леке рисовым полям. Со мною пошло несколько китайцев, которых интересовал и я сам и особенно мое двухстволъ* ное ружье, о котором они очень много говорили между со­бою и удивлялись, как можно убивать на таком далеком расстоянии таких маленьких птиц, да еще на лету. Когда я прицеливался, они обыкновенно зажимали руками уши, и отворачивались в сторону, а после выстрела в тот же миг бросались за убитой птицей, как это делают молодые горячия собаки. Собаки у меня не было и они оказывали мне немаловажную услугу, доставая птиц, ва которыми мне пришлось бы ходить самому, иногда карабкаться по оврагу, перелезать через изгороди и т. п. Они же делали все это с наслаждением, легко и весело; потом рассматривали под­нятую птицу, отыскивали рану, а когда она закупоривалась перьями н ив неё не показывалось ни капли крови, как это иногда случается, то удивлению их не было конца и оии, вероятно, готоры были верить, что мое ружье убивает бев свинца, а так просто, одним громом, волшебной за­морской силой. Они снова принимались осматривать ружье х расхваливать его, а также мою „ твердую руку и верный взглядъ*. Пришел на рисовые поля. Они в данную пору года стояла пустыми и походили на мелкие пруды, поросшие разными во­дяными растениями,-но пруды, приведенные в замыслова­тую систему: каждое поле, окаймленное несколько возвышен­ным валиком земли, находится на другой высоте, чем все остальные,-оно лежит или выше иля ниже других, т.-е. террассами или лестницами; но сравнение рисовых плантаций с ступенями лестницы будет не совсем или не всегда верно. При приготовлении полей под рисовые посевы задача земледельца состоит в том, чтобы вода, наполнив одно поле, переходила через устроенный шлюз на другое, со­седнее, ниже его лежащее; с этого-на следующее и т. д. При этой системе достаточно провести воду одного горного ручья на самое верхнее поле и затем она наполнит сама собою все остальные. А так как при обделывании горного склона в виде террас, приходится приспособляться к усло­виям каждой данной местности, то подобные плантации пред­ставляют бесконечное разнообразие в форме и величине, и в общем, когда на них смотреть сверху, они чрезвычайно красивы, но не сами по себе, а в целой картине вдешней величественной природы. Представьте, например, себя,
637
стоящим на значительной высоте, на склоне одной из гор, гряда которых тянется от вас в обе стороны; такия se горы возвышаются и перед вами, по другую сторону реки, хоторая протекает далеко внизу, у ваших ног, и вы видите ее на большом пространстве; она течет то тихо, недвижно, как будто и не течет совсем, то мчится и скачет бе­лыми валами на порогах, разбиваясь о торчащие камни, и шум воды едва доносится до вашего уха. Гористые берега реки одеты богатейшею растительностью, и между рощами, отдельными купами дерев и живыми изгородями вы видите везде разноцветные нивы разных хлебов, светлые рисовые поля, подобно зеркалам отражающие небо; видите деревни и рассеянные домики, а на вершинах горъ-уединенные храмы и монастыри... Солнце село; на западе догорает заря и ве­черняя голубоватая мгла одевает мало помалу очарователь­ную картину, окрашивая все предметы в другой более спо­койный колорит и делая все очертания их такими мягкими и нежными... Эх, времени бы побольше, да другую обстановку нам! Что бы мы привезли из нашего путешествия,-думается бывало,-когда остановишься перед картинами здешней бо­гатой природы и её кипучею жизнью... Вздохнешь и побре­дешь на свою лодку. Я возвращался домой опять через село, жители которого собрались толпами на берегу н, удивленные на этот раз появлением на реке не заморских людей, а лодки Соеновского, восклицали, как бы не веря своим глазам.
- Ма-Ян-Чуань?! Ма-Ян-Чуань идет!*)
Должно быть, они никогда не видали на своих водах такой лодки, и многие из них, несмотря на позднее время, побежали вниз к реке, смотреть на диковину.
- Ох, не хороша эта лодка,-говорили туземцы, не го­дится она для нашей реки; и мы удивляемся, как вы могли в ней пробраться через такие пороги; должно быть, много людей помогало... Не хорошо в этой лодке дальше ехать! Как вы там поедете!-выражали свои опасения китайцы.
И они советовали оставить ее, а себе взять другую, местную. Нужно ля говорить, что их не послушали.
18 МАРТА.
Сегодня нам предстояло пройти через порог более трудный и потребовавший особых приготовлений, состояв-
♦) Чуакь значить иода, а название Ма-Ян, дается юдвап нзвистнои жояструициж. У нитаЯцеп множество названий да раешного вида судов.
538
ших в том, что из соседней деревни призвали человек до тридцати людей и обычный бамбуковый канат заменкл другим, таким же, но прочнее, а прежний привязали не к верхушке мачты, а к её основанию, и повели лодки на этих двух канатах; один тянули рабочие, шедшие по правому берегу, другой - другие, по левому... Так вот для чего наш Тай-Гун готовил свой крепкий бесконечный канат! Подо­шли к порогу; рабочие остановились, чтоб собраться с силами и лучше приспособиться; но все время удерживали лодку на натянутых канатах. Мы не выходили из ло­док, потому что этого не предлагали, да и интереснее было. Вода неслась мимо нас, трепетала, билась о края лодки и качала последнюю так, что люди, бывшие на ней, должны были упереть несколько бамбуковых шестов в дно реки и ближайшие камни, торчавшие из воды, чтоб лодка не разбилась об них. Наконец раздалась команда лоцмана Вана, и рабочие, с известным припевом тронулись в путь; пошла, разумеется, и лодка, но мы вовсе не замечали её движения вперед; она, казалось, стояла на месте, несколько приподняв нос перед покатостью несшагося на встречу водяного холма. С боков около лодки образовались в воде глубокия впадины-волновые долины, а за ними поднимались валы; пена клубилась и кипела вокруг; глаз терялся от непривычного ощущения и около нас со всех сторон точно происходила отчаянная борьба каких-то белогривых чудо­вищ, схватившихся и перевившихся в одну вертящуюся массу. От шума этих валов нельзя было слышаъь слов рядом стоящего человека, если даже он кричал изо всех сил прямо в ухо. Посматривая на натянувшиеся, как струны, канаты, невольно думаешь о том, что-если они не выдер­жат, - и представляешь себе, с какою силой отбросит лодку назад и, конечно, разобьет ее в дребезги о первую скалу или камень... Да, невозможно оставаться спокойным в этк медленные минуты прохождения через такие пороги! Хотя здесь нельзя опасаться за свою жизнь, потому что река тут не широка, - до берега всегда можно доплыть, отделавшись несколькими ушибами; а нам делалось страшно за нахо­дившиеся в лодке вещи, без которых мы не могли бы дальше ехать и другие, каких вновь не приобрести.
Но, вот мы и за порогом. Возможная опасность мино­вала, и мы остановились у берега на совершенно тихой в гладкой части реки, остановились потому, что наши лоцманъ
689
я рабочие должны были отправиться помогать проведению другой лодки, как её рабочие сейчас помогали нашим.
Мы вышли на берег и пошли посмотреть со стороны на прохождение её через порог. Сцена была любопытная. В ней принимало деятельное участие человек до сорока людей: рабочие и хозяева лодок, жена лодочника, исполняв­шая обязанности лоцмана, настоящие лоцманы, конвойные солдаты и принанятые люди, иэ местных сельских жителей. Одни находились на лодке, другие разбрелись по обоям бе­регам. Наш генерал от судоходства, Ван стоял на носу лодки с багром в руках и заправлял всеми осталь­ными. Жена другого лодочника, маленькая, худенькая, уже пожилая, но, как видно, умная и фнергичная женщина, стояла на берегу и передавала рабочим его распоряжения, а также работала и доглядывала сама. А наш глуповатый Тай-Гун, к моему изумлению, ваеел на руль... Впрочем, он имел одну действительную добродетель, за которую ему можно простить его недальний ум и благодаря которой он не мог быть опасным рулевым, а именно, что нисколько не важ­ничал своим саном хозяина и, видя превосходство над собою своего старшего рабочего Вана, всегда подчинялся ему в деле управления лодкой. Так и в данном случае он не умничал, а рабски исполнял все, что Ван приказы­вал, отдавая свои приказания известными знаками рукою, потому что слов за ревом воды решительно нельзя было слышать. Остальные рабочие все были при деле, - тянули, поддерживали канат, отводили от камней, чтоб его не перерезало; все работали усердно изо всех сил, как ки­тайцы умеют работать; некоторые несчастные даже падали, перебираясь через груды навороченных в беспорядке боль­ших камней, какими здесь покрыты берега. И опять нельзя было не любоваться, глядя на этих нскуссных, ловких и добросовестных работников.
Перед порогом, Сосновский, по обыкновению, вышел на берег и наблюдал, чтоб хорошо действовали, поощрял трудолюбивых, распекал тех, кто я только разговаривает на порогахъ“, указывал, как и что нужно сделать, словом заправлял всем делом; в сожалению, только китайцы не могли последовать его советам, тав как все распоряже­ния Делались им на русском языке и при страшном шуме воды.
Они делали свое дело, как знали и лодка благополучно
640
миновала порог. Она лишь немного зачерпнула воды, так что некоторые вещи в трюме подмокли. Это было первое предостережение...
Сегодня должны придти в город Цзы-Ян-Сянь и мы с Матусовским прибыли туда довольно рано; остальные же спутники явились только к вечеру. Они опоздали так по­тому, что их лодка шла с большим трудом и один раз оторвалась; ее понесло вниз по течению и тольво благодаря чьей-то чужой лодке, на которую она налетела и несколько повредила, да ловкости казака Степанова, ее удалось оста­новить, а то Бог весть что могло бы случиться, еслиб ее донесло до ближайшего порога.
Город Цзы-Ян-Сянь расположен на левом берегу реки, на возвышенном холме, а по набережной тянется его предместие. Близь города с правой стороны в Хань-Цян впадает река Рынь-Хо (или Жинь-Хо), зеленая и прозрач­ная вода которой долго не смешивается с мутною после дождей водою Хань-Цзяна. Деревья здесь большею часты» уже оделись листьями, другие только развертываются, а не­которые стоят еще голыми. В городе всюду большое ожив­ление по случаю нашего приезда; всякий кто не занят, бе­жит посмотреть на иностранцев, а многие даже бросают работу и сбегаются на берег. Толпа и здесь надоедала по­рядочно, и по доске, какую обыкновенно клали для схода на берег, туземцы лезли к нам ужасно, так что слугакитаец, Чжу, которому надоело прогонять беспрестанно являвшихся земляков-посетителей, хотел принять сходни прочь; но в это время на их противоположный конец стал один китаец; Чжу выдернул доску и стукнул его ею по ноге; тот обозлился и закричал: бей его!
- Бей, бей его!-заорало в толпе множество голосов и в Чжу попал один порядочный камень; толпа полезла было к лодке с намерением достать и достойно наказать своего собрата; но мне стоило только сойти с лодки на бе­рег, чтоб гнев перешел в страх, и толпа мигом рассыпалась в стороны: так велика у них боязнь к замор­ским чертям. Тем все и кончилось. Через минуту оня опять стали собираться по тихоньку и понемногу; опять сто­яли и глазели, за всем наблюдая с жадностью и ловя не­которые русские слова, которые они потом долго повторяли и смеялись. С того берега, например, подъехала лодка с любо­пытными, намеревавшихся причалить к нашей, чтоб рассмо-
541
греть нас на свободе, во всех подробностях; но казак заметил это намерение и закричал на подъезжавших, по русски.
- Куда! куда! и не позволил лодке причалить.
Толпе эта сцена почему-то показалась ужасно смешною; она разразилась взрывом хохота, и потом чуть только дру­гая лодка приблизится к нам с тем же намерением, как китайцы с берега тотчас кричат на нее: ку-да! ку-да! и хохочат так добродушно и весело, что долго сердиться на них было решительно невозможно.
ю МАПЛ.
Узнав, что сегодня мы остаемся здесь на целый день я тотчас пошел в город в сопровождении одного поли­цейского; поднялся на холм к домикам, которые устроены на разных подмостках и подпорках, а также стоят на выровненных и укрепленных стенами площадях и напра­вился вдоль берега по тропинкам и переулкам, обрамлен­ным домиками и лавками. Местами в этих переулках дорога превращается в каменные лестницы, по бокам ко­торых тоже стоят дома с выходящими на улицу дверями, окнами и балкончиками и отовсюду выглядывали головы, по преимуществу женские; везде раздавались говор и смех.
Продолжая свой путь все в гору, я достиг незастроен­ной возвышенности в виде холма и остановился на ней, чтоб отдохнуть и полюбоваться прекрасным видом раски­нувшагося внизу города с красивыми группами домиков и кумирень, с тенистыми садами, в которых стаями порхали птицы, с катившейся под городом рекой и высо­кими горами по её другую сторону, возделанными почти до самых вершин и, можно сказать, усеянными миниатюрными зданиями монастырей и хуторов.
Хорошо живется здесь, подумалось мне. Так ли будут жить тут люди, если просвещение Запада проникнет сюда? Сохранится ли такой же миролюбивый характер людей, скромность их желаний, простота и патриархальность нра­вов, какие замечаются здесь теперь. Или эти, столь симпа­тичные стороны характера китайцев исчезнут вместе с птицами, которые тогда уже не будут жить так близко и в такой дружбе с человеком, как теперь; перестанут вить свои гнезда в каждом саду и распевать свои песни, какие оглашают здесь воздух в настоящее время...
542
Известно, что человеку, поднявшемуся на известную вы­соту, невольно и неудержимо хочется подняться еще выше, чтоб еще оттуда посмотреть вниз на расширившийся гори­зонт;-и я отправился дальше в гору, не ожидая ничего там найти, а просто чтоб побывать выше. Взобрался по трудной тропинке еще шагов на двести, ужасно устал и, делая последние шаги, решил про себя дальше не идти. Но каково было мое удивление, когда я, взойдя на пригорок, увидал в некотором расстоянии перед собою город со стеной, башнями, храмами, улицами, и кипучей жизнью... Положим, что в этом открытии другого города не было ни­чего сверх-естественного, - это была другая, нагорная часть Цзы-Ян-Сяня,-но я не подозревал её существования; мне казалось, что я поднялся на слишком большую высоту, чтоб надо мною мог находиться еще город, и потому он пред­ставился мне каким-то волшебным явлением сказочного мира, городом, находящимся как бы в заоблачной стране. И так, очутившись перед ним, нельзя уже было не войти и не осмотреть его.
К несказанному удовольствию его жителей, особенно ре­бят, прыгавших и хохотавших от радости; к удоволь­ствию бедных затворниц прекрасного пола, обреченных почти на безвыходную домашнюю жизнь, я отправился в го­род, и мне даже приятно было доставлять своей персоной та­кое живое развлечение всем этим бедным людям. О са­мом городе ничего особенного сказать не могу, потому что в общих чертах в нем тоже, что и в других китай­ских городах, а подробно ознакомиться с ним было не­когда.
Вернувшись домой, я узнал, что в городе разнеслась весть о приезде сюда „иностранного доктора*, и десятка три пациентов уже стояли на берегу в ожидании моего возвра­щения; но, видя всю бесплодность приема больных, по безъязычию моему, я поневоле ограничился лишь немногими сове­тами тем из них, болезни которых были понятны без распроса. Между пациентами была одна молодая женщина.
20 МАРТА.
Плывем далее. Проидои один порог и наш лоцман говорит:-„здесь надо остановиться, обождать другую лодку, которая на этом пороге долго провозится*. Пристали в берегу и расположились бивуаком. Еще было раннее утро;
543
солнце освещало тольво вершины одной стороны гор, а вся долина реки была еще в тени, но воздух совершенно про­зрачен и тепел. Я взял ружье и побрел по тропинке в горы, круто поднимавшиеся у самой реки. Меня привлекал в себе незнакомый голос одной крошечной птички *), ко­торую мне хотелось добыть для своей коллекции. Нехитрая, но чрезвычайно симпатичная песня её состоит из двух нот, первой протяжной и чрезвычайно тихой, как будто доносящейся отвуда-то издалека, и второй-громкой, вороткой и тона на три выше первой. Увидать эту крошву в густой листве растущих здесь, вечно зеленых кустарников, в которых порхает она, чрезвычайно трудно, и я, прислуши­ваясь к её свисту, долго варабвался по скалам, цепляясь за ветки и, наконец, увидал ее и убил, как ни жаль было бедняжку; но убился было и сам: оборвавшись в мо­мент выстрела с своей ненадежной точки опоры, я поле­тел вниз, но, в счастию, ухватился за куст и удержался, а то бы еще далеко пришлось катиться. Я полез назад за ружьем и своей бедной жертвой, воторую долго про­искал, прежде, чем нашел ее и, отправившись выше, добрался до удобной тропинки, тянувшейся параллельно берегу. В очень крутых местах на этой тропинке выделаны в свалах лестницы и по одной из них, ступеней во сто, я быстро поднялся на значительную высоту и подошел к краю площадки, откуда почти по отвесному направлению увидал далеко внизу следующую сцену. Соеновский и все его спутники стоят на берегу; возле них лодка и из неё таскают и выносят на берег разные ящики и сундуки; а те, которые уже снесены, постепенно открывают, до­стают из них вещи и раскладывают на земле... Не трудно было догадаться, что означала эта внезапная ре­визия багажа... Это значило, что лодка или пробила себе дно, или набрала воды через борт! Слава Богу еще, что этим кончилось, потому что, если верить опытности китай­цев, предостерегавших относительно её, могло быть гораздо хуже. Я пошел назад и на обратном пути убил еще двух птиц, собрал десятка три растений и, вернувшись домой, узнал от Матусовсвого, что пи сегодня, ни завтра, мы ехать не можем по случаю просушки подмоченных вещей. Неприятна была причина, но остановке я был рад. Проведя этот день за препаровкой птиц и перекладкой
♦) Suthor» Webbiana Grty.
544
собранных растений, я готовился к экскурсия в гори, ко­торую намеревался предпринять завтра.
я ЖАРТА.
Проснулнсь с солнцем и, совершнв туалет, вншлп на палубу. Утро превосходное; дувший вчера довольно снльннй ветер совершенно стих. Наша лодка была отделена от места вчерашней катастрофы вдающимся в реку мысом и потому мы не могли видеть, что там происходило; но наш казак сходил туда и принес новость, которую узнал от хозяина другой лодки, что „из восьми рабочих, находив­шихся на ней, четверо сбежали*.
- Как сбежали? Отчего?-спрашиваем.
- «Оттого, говорят, что вчера уж измучились очень, работали целый день-все ящики таскали, так что поесть некогда было; думали, что им хоть заплатят что-нибудь за работу, но а они так ничего и не получили. Ну и сбежали.
- Как же теперь начальник намерен поступить? - спрашиваем его.-Ведь с четырьмя человеками они совсем не могут тронуться.
- «Хозяин сказывал, что хочет идти в город на­нимать новых рабочих,-да, говорит, денег нужно, чтоб нанять, а у него, говорит, нет,- так теперь об этом идут переговоры. Он говорит,-пожалуйте денег, а еиу капитан не хотят давать, говорят,-это не мое дело.
Мы стояли верстах в четырех от Цзы-Ян-Сяня. Пока дойдут туда, пока наймут рабочих и вернутся на­зад, пройдет, рассчитывал я, несколько часов времени, которых мне было достаточно, чтобы сделать полезную прогулку в горы. Между конвойными был один солдат, очень милый, учтивый и расторопный человек. Он просил меня взять его с собою, когда я пойду в горы, чему я был очень рад, потому что имел в нем полезного помощника. Но сегодня узнаю, что все конвойные ушли назад в ЦзыЯн-Сянь, потому, говорятъ^ что отправились, в дорогу без припасов и без денег, вероятно рассчитывая, что им да­дут обед у нас на лодке или будут отпускать кормовые деньги, но, не получив ни того, ни другого, они ушли за ними домой, обещая сегодня же вернуться.
Это было весьма неприятное известие; нам стало очень совестно и досадно; и мы приказали казаку-вперед всегда, не спрашивая у конвойных есть у них что или нет, да­
545
вать каждому, из наших денег по сту чох ежедневно на еду, независимо от того, что будет дано при возвраще­нии их домой. Ста чох в день китайскому солдату, пожа­луй, не истратить на еду, хотя по здешнему курсу это со­ставляет на наши деньги менее пятнадцати копеек.
Мы боялись однако, что ушедшие конвойные совсем не вернутся, и таким образом лишат нас возможности по­править нашу невнимательность, (хотя эти заботы и расходы и не были нашей прямой обязанностью). Вскоре затем к нам пришел Андреевский с распоряжением, чтоб мы от­правлялись в г. Хань-Чжун-Фу (последний пункт, до ко­торого мы должны были идти рекою), прибавив, что вся их компания возвращается отсюда в Цзы-Ян-Сянь и оттуда приедет в Хань-Чжун сухим путем.
- Как сухим путем!-возразил Матусовский,-ведь ив Цзы-Ян-Сяня сухопутной дороги в Хань-Чжун-Фу нет; есть только горная тропинка для пешеходов. Вам надо будет ехать на Ха-Ин-Сянь: оттуда есть дорога. Что же касается нас, то мыдолжны иметь паспорт и конвой­ных, а у нас нет ни того, ни других. Вы передайте на счет втого... Впрочем, я сам пройду туда и объясню,- сказал Матусовский и ушел с переводчиком к другой лодке. Он повторил Соеновскому приведенные выше слова.
- Ну, уж это моя забота,-ответил тот относительно паспорта и конвойных,-что же касается дороги, заметил он Матусовскому, то вы жестоко ошибаетесь. Что дорога здесь есть, ото у меня даже в книге записано, и даже обозначены размеры провозной платы на этой дороге... А вы мне будете рассказывать, что дороги нет.
Зная из многих опытов, что продолжение спора ни к чему не приведет, Матусовский не возражал и, сказавъ- может быть, не знаю,-ушел назад.
Сосновский решил ехать обратно в Цзы-Ян-Сянь, а мы остались здесь до возвращения из города конвойных, которые должны были принести нам написанный там от­дельный паспорт. Туземцы все старались уговорить наших снутнйков изменить решение и настроили казака Смокотнина пойти передать их совет; но он, получив строгий выговор, грустный вернулся назад.
Итак, Сосновский с своей компанией отправился об­ратно в город, а мы остались на своем месте в изум­лении и страхе ва будущее. Я взял ружье, жестянку для соп. я. илежцкий. 85
546
бирания растений и коробки для насекомых и ушел в горы. Наш лоцман Ван,-этот живой и хилый старик, не мог оставаться без дела и отправился со хною.
Погода стояла великолепная, и роскошная природа скоро рассеяла хои невеселые думы; я скоро забыл все, хроме того, что было перед моими глазами и что меня интересо­вало. Ван говорит, что тут, в горах, много золотых фазанов (цзинь-цзи)... Чтобы увидать золотого фазана на воле и самому добыть его, стоило полазать по горах; но нам пришлось карабкаться по таким местамъ^ что иногда я ос­танавливался на одном месте, соображая худа теперь лезть и как? Густые кустарники акаций, диких ров и многих других родов, то помогали, то мешали нам; но, промучив­шись по напрасну часа два и даже не слыхав крика фаза­нов, мы выбрались на тропинку и пошли по ней вдоль бе­рега, вверх по реке. Тут с нами повстречался один китаец, который нес две шкурки золотых фазанов, хотя цельные, но снятые очень дурно.
Когда его удивление от неожиданной встречи со мною прошло и он разговорился с Ваном, он предложил мне купить шкурки, и спросил за обе 60 чох (копеек 7). Я разумеется купил их ради красивых перьев и при этом не мог не вспомнить наших дам, которые платят рубля за одно крылышко, да еще не всегда фазана, а какой-нибудь белой куропатки, горлинки или другой, не особенно красивой и не особенно редкой птицы. Ван с покупкой отправился назад к лодке, а я один пошел далее к видневшемуся не вдалеке селению, расположенному на покатости горы;- приблизился к нему, прошел между чистенькими снаружи домиками и садами, в которых росли, между прочим, апельсинные деревья, веерные пальмы и бананы, прошел между огородами и рисовыми полями, (в которых плавали лягушки), встречал много китайцев, занимавшихся разными домашними делами, и вошел в небольшую рощу туий и можжевельников, куда последовали за мной несколько чело­век из сельских жителей, большею частью молодых людей и ребят. Последние, увидав, что я собираю травы, сами превращались в ботаников, срывали разные растения и несли ко мне; а видя на мне ружье, они указывали на птиц, которых много порхало в вершинах деревьев, и когда я убивал какую-нибудь из них, они в запуски бежали за ней и приносили ко мне. Когда мы предавались этим за­
547
нятиям,-как будто давно знали друг друга,-вдруг все мальчишки всполошились, закричав в один голос и ука­зывая пальцами в одно место: „Ту! Ту!"
Этот „ту“, т.-е. заяц, навострив уши, изо всей мочи улепетывал в гору... Раздался выстрел и быстрые ноги, сделав последний судорожный прыжок, остановились. Ки­тайчата бросились к убитому зверку и торжественно прита­щили его во мне.
- Это у вас едят?-спросил я.
- едят, едят! -ответили все.-Я подарил зайца им и они в восторге побежали с ним домой; а я направился к лодке с своей добычей, и, вернувшись, принялся за ра­боту, во время которой у нас с Матусовским шла беседа на счет занимавшего нас вопроса о том,-что предпри­мут наши путешественники, так как мы были твердо убеж­дены, что дороги, о которой шла речь, не существует.
День был великолепный, пе только теплый, а даже жар­кий,-потому что у нас в лодке было 4-20° Р.
- А не выкупаться ли нам?-предложил я товарищу.
Он согласился. Но измерив температуру воды, я на­шел, что она слишком холодна (13° Р.) и купаться в реке не решился, а посоветовал устроить купальню на берегу. Через несколько минут на песке была разостлана циновка, над нею из паруса устроена палатка-и купальня была готова; нам туда рабочие приносили воду в деревян­ной чашке; но близость прекрасной реки соблазнила меня, н через минуту я уже плыл посреди её. Китайцы смотрели на меня с лодки и удивлялись, как можно купаться в такой холодной воде... Их просто мороз пробирал, и они вздрагивали всем телом, когда я приглашал их также выкупаться. Ни один не решился. Они, говорили мне, начи­нают купаться не раньше июня, да и вообще до втого удо­вольствия не большие охотники.
Только*что мы выкупались, как является казак с вестью, что „наши едут навад; только далеко еще".
- Откуда же ты узнал?
- „Китайцы откуда-то узнали.
Мы еще раз убедились, что в Китае телеграфы-вещь лишняя, потому что они без них все узнают издалека и очень быстро. Действительно, перед вечером из-за мыса показалась на этот раз с пением каких-то церковных стихир знакомая нам широкая лодва. Китайцы, увидавъ
83*
548
ее, посмеивались исподтишка, а наш казак даже руками всплеснул. Действительно положение вернувшихся, после всех споров, было настолько неловко, что когда мы встретились, то ив чувства деликатности даже не стали спрашивать Сосновского: отчего он не поехал сухим путем по несомненно* дороге, которая им даже в книгу внесена с обозначением провозной платы.
22 МАРТА.
Итак, мы опять всей компанией отправляемся дальше вверх по реке и сегодня, опять, как объявили китайцы, предстоит трудный порог, на котором также понадобится помощь местных жителей. Их привели своею властью кон­войные, в числе восьми человек, обещая им награду. Мы прошли вперед и заплатили безделицу, хотя в сущности и не обязаны платить ва вту помощь. Начальник взглянул на дело правильно и приказал сказать хозяину лодки, что помогавшим людям платить обязан ои. Тот не согла­сился, ничего не дал, и призванные китайцы, уходя домои, громко выражали свое неудовольствие за неисполнение обещания.
День был просто удушливый, так что даже китайцырабочие несколько раз останавливались сегодня отдыхать и пить чай для утоления мучившей их жажды от усиленной испарины. В воздухе висела какая-то мгла, а перед вече­ром пошел довольно сильный дождь и поднялся порывисты* ветер. Мы остановились. Рабочие сделали над палубо* палатку из паруса, закрылись циновками и укладывались спать. Я пришел посмотреть, как они это делают. Они спят без рубашек и не покрываются одеялами, а делают из них мешки, в которые и залезают ногами или головой вперед; а когда случается двоим забираться в один та­кой мешок, они располагаются в нем тав, что ноги одного приходятся с головою другого и наоборот. Некоторые из них перед сном курили опий, и, когда я вошел к ним, они несколько смутились и начали прятать лампочку и трубки, точно боялись наказания за это; но я успокоил их и по­просил продолжать. Потягивал, к сожалению, и наш ста­рик Ван... О, несчастные жертвы человеческой алчности!
23 НАТТА.
Хороший, не жаркий день; воздух очистило вчерашним дождем; обмыло берега и их темносерые или голубоватые скалы, торчащие посреди богатой растительности с её мо­
549
лодой зеленью, казалась сегодня еще привлекательнее. По берегам на значительной высоте встречались чайные план­тации, но весьма незначительных размеров и редко.
Мы дошли до одного селения ХанЬ-Вань-Чэн, где должны были остановиться для закупки провизии, а я, пользуясь оста* новкой, хотел пройти к ближайшим деревьям и кустар­никам, в надежде добыть что-нибудь ив пернатых, и так как времени было немного, то я взял поскорее ружье н как только лодка причалила к песчаному берегу, спрыг­нул на него. А тут уже собралось из села человек до двадцати китайцев, спокойно рассматривавших нас издали. „Чянъ1“ (ружье!) со страхом вскрикнули несколько голосов и вся кучка людей мигом разлетелась в стороны, какъбудто между ними упала граната; но когда первый испуг прошел, они стали подходить ко мне, ближе и ближе, по­шли со мною вместе, вступили в разговор о моей родине, о возрасте, спросили, как меня зовут, дорого ли стоит мое ружье и проч. Застрелив одну птицу *), я вернулся на лодку и тотчас стал снимать с неё кожу, что не мало удив­ляло китайцев, не привыкших видеть своих „да-жень®, т.-е. господ, занимающихся подобными делами. Их интере­совали своим блеском мои инструменты и они заспорили между собою насчет того, ив какого металла сделаны оти скальпели и ножницы; - одни говорили, что они стальные, другие-серебряные и с последним мнением согласились все. Когда же я им сказал, что вовсе не серебряные и дал в руки посмотреть, они долго восхищались работой и говорили: у нас так делать не умеют; это ваша замор­ская работа; работа хорошая! Один китаец, увидав, что я занимаюсь сниманием кож, сходил домой и, принеся две шкурки речной выдры, предложил их купить; запросил шесть тысяч чох, а отдал за тысячу (по здешнему курсу около рубля двадцати копеек).
Казак и Чжу вернулись с провизией и мы отправились дальше к видимому сожалению китайцев, которые, казалось, очень рады были бы, если бы мы погостили у них подольше. К вечеру пришли к селению Сё-Уб и тоЛько-что останови­лись у берега, как у нас случилось маленькое происше­ствие, маленькое потому, что кончилось благополучно: младшая дочь Тай-Гуна, хорошенькая девочка, одного года, упала с лодки в воду; но ее тотчас вынули. Все это совершилось
*) Motacilla (Budytes) sulphurea Bechst.
650
на коих глазах и совершилось ужасно странно,-можно сказать-по-китайски, а совсем не по нашему. Мать си­дела на лодке у своей каюты; двое старших детей, по обыкновению, тотчас как лодка остановилась, выскочили на берег и начали играть; а маленькая дочь находилась возле матери. Я не заметил, каким образом, но увидел, что девочка бултыхнула в воду, и невольный крик вырвался у меня; я бросился к ребенку, чтоб спасти его; но один, стоявший возле этого места, рабочий, болтавший о чем-то с другим, нагнулся, взял девочку и, не прерывая своего раз­говора с товарищем, подал матери; а последняя так же спокойно н просто взяла ее и посадила к себе на колени, продолжая разговор, который вела с своим мужем, стояв­шим на берегу. Если бы девочку сняли с кресла и по просьбе матери подали ей на руки, сцена не могла бы со­вершиться более спокойно. Меня удивило вто хладнокровие матери, которого я не умел объяснить себе и в голове не­вольно мелькнула мысль о детоубийстве, об утоплении де­вочек хитайцами-родителями, о котором не мало было писано. Но в данном случае едва ли можно было пред­положить умысел, неудавшуюся попытку, потому что эта мать имела тысячу более удобных моментов, в которне она могла бы избавиться от лишней девочки.
Читателям, вероятно, приходилось читать или слышать об убийстве в Китае детей. Показания путешественников относительно того, существует ли там детоубийство, как довольно обыкновенное явление, противоречивы. Говорят и пишут, что нередко бедность и рождение в одной семье исключительно девочек заставляет родителей избавляться от лишних ротиков прекрасного пола, и что самый обык­новенный способ детоубийства есть бросание девочек в воду. Я с моей стороны ни разу не видал ни детского трупа, плывущего по воде, ни разу не слыхал, чтоб ви­дел кто-нибудь другой из ехавших с нами вместе. А бедности и нужды между китайцами мы видели довольно.
Побродив немного с ружьем по ближайшим полям и еще пустым рисовым плантациям, я вернулся на лодку, где застал казака Степанова, который беседовал с на­шим казаком на счет предстоящей всенощной.
- Вы, Николай Денисыч, какой мотив будете держать? спрашивал он его; а потом, обратившись к нам, при­бавил,-у нас завтра всенощная будет, вы, ваше высоко­благородие, придете молиться?
551
- Нет, мы здесь свою отслужим, - ответили мы.
- А в Благовещение у нас будет заутрени. Мы уж служили; давно приготовляемся; вто за священника, кто за дьякона и дьячка вместе, а мы с Павловым, значит, хор образуем. Так по старшинству и идет.
- Что-ж, доброе дело,-отвечали мы.-Только нас не ждите, потому что у нас дела пропасть; а ведь на всенощную целый вечер уйдет. И хотелось бы помолиться, да некогда.
24 МАРТА.
Ранним серым утром тронулись мы в путь; только пять часов было. Река и её берега так же прелестны; по досадно, что все чувства как-то притупились, должно быть, от частой перемены впечатлений и ум впадает в состояние, похожее на болезненную дремоту. Те тысячи во­просов, которые нужно было предложить туземцам и раз­решить, накоплялись, забывались и превращались в нечто в роде хлама. Но мы заняты постоянно и, несмотря на очень невыгодные условия для занятий, результаты ежеднев­ной работы все-таки растут;-увеличивается коллекция жи­вотных, толстеет гербарий; исписываются дорожными за­метками и переводами тетради; альбом обогащается новыми видами и портретами... Сегодня сделал портреты двух кон­войных солдат, замечательно деликатных, скромных и учтивых людей, а также нашего лоцмана Вава, которого нельзя было не уважать и не полюбить. Живой и деятельный, несмотря на свои пятьдесят три года, грамотный, ловкий, смышленый, все зорко видящий своими узенькими, почти за­крытыми глазками, он с первых дней нашего знакомства сделал на меня хорошее впечатление, а потом мы подружились.
Остановились на ночлег в прелестном месте, возле небольшой песчаной площадки у подножия почти отвесных гор, замыкающих изгиб реки со всех сторон. Горы здесь так дики, что даже китайцы не могли устроить на них своих домиков; здесь только птицы живут в густой чаще кустарников, - да где-то вблизи, говорят, держатся разбойники, и для внушения им страха нам советывалн сегодня сделать несколько выстрелов. Когда я разрядил на воздух свое ружье, мне показалось, что все горы по­тряслись и готовы были обрушиться,-такой страшный гром эха прокатился по ним из конца в конец.
- Шань-Инь! (горный голос, или эхо)-сказал Ван,
552
вав бы для моего успокоения, хотя ово было не вужво:-я не вспугался, потому что, раньше был знаком с эффектами горного эха; во думаю, что если бы выстрел сделал дру­гой вто-вибудь, тав чтобы я ве видал, я бы не сразу до­гадался, что разразившийся гром есть тольво следствие вы­стрела и усповоительное объяснение Вана не было бы лишним.
Вскоре нашего вазава позвали на другую лодку, н до нас донеслись оттуда звуки церковного пения. Возвратив­шись, он доложил, что „сегодня капитан служили ве­черню*;-а через несколько времени явился казак Павлов м передал распоряжение начальника, чтоб завтра высту­пать в обыкновенное время, потому что заутреня будет отслужена раньше.
- Помолимся Богу и пойдем, - сказал Павлов, ста­раясь придать своей красивой, но почему-то всегда беспо­койной, физиономии набожный вид. Затем, обращаясь к нашему казаку, прибавил: - если ты хочешь придти помо­литься завтра вместе с нами, так приходи; капитан ве­лели тебе сказать.
Настала ночь и все затихло, крохе голосов рабочих и ' конвойных солдат, игравших на берегу в орлянку.
25 МАРТА.
Мы проснулись с рассветом и хотели по обычаю тро­нуться в путь, но присланный казак Павлов, запретил рабочим нашей лодки идти, потому что „еще заутреню будут служить, а потом пойдемъ*. Рабочие однако возра­зили, что нам надо спешить, потому что дальше пойдут трудные и опасные места на реке. Наконец, говорили они, это столь же удобно можно делать н на ходу;-зачем тут стоять! Речь их оказалась убедительной и мы отправились.
Река беспокойна. Ван зорко глядит, чтоб лодка не ударилась где-нибудь о скалу или подводный камень; лямоч­ники шагают по горной тропинке и, согнувшись, тянуть бамбуковую бечеву, перепрыгивая с камня на камень и цепляясь за крепкие кустарники, растущие на страшных крутизнах; полицейские солдаты сидят и лежат на палубе, греясь на солнце, а один пишет мне по-китайски названия собранных мною образцов растущих здесь деревьев. На берегу мелькают китайцы на своих полях и в тени бамбуковых рощ; другие сидят у реки и ловят рыбу особенным способом, которому они, можно подумать, на­
553
учились у кита: они кладут в воду пучки крепкой трави или веток кустарников; в чащу их охотно забирается мелкая рыбешка, и стоит только быстро выдернуть ив воды пук за привязанную в нему веревку, чтоб застрявшая в промежутках рыба очутилась вместе с ним на берегу. В другом месте сегодня же я видел еще другой способ рыбной ловли, до которого труднее было додуматься, и требовалась большая наблюдательность для его открытия. А именно: на не глубоком месте, там, где вода стрелою мчится по каменистому дну, положена в полуопрокинутом положении старая лодка, уже негодная для плавания, и чтоб течением её не унесло, в нее по концам наложены камни; дно её обращено против течения, а нижний борт погружается не­сколько в воду, так что (йдь входит в лодку и нахо­дится в относительно покойном состоянии; а из под, борта струя быстро несется мимо. Если рыба случайно по­падет в этот резервуар более покойной воды, находя­щейся в лодке, она уже не охотно выходит оттуда или совсем не может выйти и приходящий по временам ки­таец вылавливает ее там руками или сачком.
28 МАРТА.
Подходим к городу Ши-Цюань-Сянь. Перед ним у реки находится небольшая песчаная площадь; аа нею на возвышении поднимается городская стена, сложенная из кусков сланца, расположенных то в вертикальном, то в горизонтальном положениях; над стеною поднимаются башни; а кругом возвышаются горы. Движения около го­рода против обыкновения мало; здесь как-то ненормально тихо и пусто кажется, - совсем не по-китайски; но скоро, хотя мы не подавали никаких сигналов, нашн лодки были замечены, - вероятно опять Ма-Ян-Чуань Соеновского уди­вила туземцев,-и народ начал высыпать на набережную. Тотчас, как только наши лодки причалили к берегу, я с одним полицейским пошел осмотреть город. Он распо­ложен на возвышенной равнине, которая тянется вдоль бе­рега. Пройдя большое расстояние по улицам, имеющим обыкновенный китайский характер и собрав за собою огром­ную толпу китайцев, тоже во всех отношениях обыкно­венных (только представительниц прекрасного пола было больше), я остановился перед одной башней, стоящей на пере­сечении двух улиц и стал срисовывать ее; толпа запрудила
554
улицу вплотную н а торопился скорее окончить рисунок, чтоб прерванное сообщение могло восстановиться. Проходи далее по городу, встречаюсь с новям явлением. На улице, у осо­бого рода станы, стояла чисто одетая китаянка,-женщина средних лет, большего роста, крепко сложенная и довольно красивая собой. Станок, на котором она сучнла шнурки ив синих бумажннх ниток, устроен на двух стои­ках с выдвижными ящиками и покрыт полотняным на­весом в роде крыши. Механизм его довольно сложен и не лишен остроумия. Я остановился посмотреть на её ра­боту и стал делать рисунок с её переносной машины, что ни мало её не смутило; она продолжала работать и ра­бота у неё шла быстро; шнурки выходили гладкие, ровные и крепкие. Вертя лишь одну рукоятку, она разок сучила де­вять ниток, которые потом ссучивались по три в один шнурок, так что разом получалось три шнуры, аршина в два длиною каждый, н на это требовалось не более пол­минуты. Стоявшие около меня зрители не понимали, зачем мне нужно срисовывать станок; их очень забавляло то, что я и „нюй-жень* (женщину) нарисовал и „чжо-цзы* (стол) и „сянь* (нитки); все это онн разглядели, поняли и сообщили соседям, что „всё срисовано и срисовано верно*. Самой китаянке, повидимому, льстило, что она удостоилась такого внимания иностранца. Купив у неё несколько шнур­ков её работы, я пошел далее и встретил одного китайца, одетого лучше других и державшего себя скромно и с достоинством; я заметил, что, увидав его, толпа стихла и каждый принимал относительно его почтительную позу. Он подходил прямо ко мне и раскланялся со мною. Мы поздоровались, а сопровождавший меня полицейский предста­вил мне его, назвав просто „да-жень*, - большой чело­век, господин. (Так обыкновенно подчиненные называют своих мандаринов, не произнося ни их имени, ни назва­ния должности). Это был, как я потом узнал, уездный начальникъ-Чжи-Сянь, и не китаец, а мусульманин, чего по виду невозможно было угадать. Он взял меня под руку, и мы продолжали путь вместе, обмениваясь некоторыми общими вопросами. Он пригласил зайти к нему выпить чашку чаю, попросил меня нарисовать ему что-нибудь на память и в благодарность подарил мне два горшка с цве­тами, которыми я заинтересовался; и затем проводил меня до ворот. Когда я, обойдя еще несколько улиц, возвратился
555
на лодку, цвета от него были уже принесены; а не более получаса спустя и сам он пришел в нам с своею дочерью, - девочкой лет семи, - заплатить визит. Мы узнали, что прежде он находился на службе в Лань-ЧжоуФу, куда нам лежал путь, что дорога из Сю-Чжоу в Хами теперь не занята мятежниками, и что мы, вероятно, проедем через пустыню благополучно. На прощаньи мы подарили маленькой гостье воробочку вонфевт, вусов мыла и ножницы и проводили гостей по обычаю на берег.
я. В сумерках перешли от города на противоположную сторону, ради сповойетвия, и остались там ночевать.
27 НАРТА.
Идем далее... Итав, в Ши-Цюань-Сяне Соеновсвий не сделал нивавих изменений относительно способа своего даль­нейшего движения, хотя здесь опять витайцы советывалк ему переменить свою лодву на две местных, приспособлен­ных в характеру этой части реки, и даже сам хозяин лодки просил позволения не идти далее, выражая опасения за благополучный переезд до Хань-Чжун-Фу, но он по­лучил уже все деньги, (т.-е. 300 р. за весь тысячеверстный путь). Ему предложили нанять лодки на свой счет, но он говорил, что и рад бы, да сделать зтого не в силах.
День был серенький. Мы же так привыкли к теплу и солнцу, что нам при десяти градусах тепла было уж хо( лодно. Вскоре по отправлении в путь лодка Сосновсвого отстала и исчезла из виду; в три часа мы остановились, чтоб дождаться её; но дальше тав и не пошли, потому что, вогда она явилась, было уже елишвом поздно. Кроме того, измученные рабочие находили нужным остановиться сегодня раньше, чтобы сделать некоторые приготовления, так кав завтра, говорят они, нам предстоит проходить через но­вый большой порог. Хозяин другой лодки говорит,-надо нанять здесь лишних людей для завтрашнего перехода; но опять отказывается нанять их на свой счет. Этакий упрямый человек! И скряга, должно быть... Долго его уговаривали,-не помогло, пробовали кричать, даже грозили полицией, даже „сельского старосту* в себе требовали, но ничего не могли добиться и разговор о необходимых лишних рабочих, тав и покончили ничем. Ночь превратила всявия приготов­ления и соображения и лагерь затих; вак вдруг нашего вазава потребовали в начальниву, и последний,-должно быть,
556
сегодня в первый раз, заметив, что иа нашей лодке де­лаются промеры глубины реки,-спросил у Смокотнина, ко­торый этим занимался,-а что, промеры продолжают делать? Эти промеры делались изо дня в день уже в течении двух с половиною месяцев; поэтому упомянутый вопрос быль совсем непонятен: для нас было бы не менее странно, если бы начальник позвал к себе нашего казака и спро­сил у него, продолжает-лн доктор писать свой дневник или рисовать с натуры?..
Когда казак ответил, что промеры делаются постоянно, Сосновский схавал ему: „ну, то-то, смотри, чтоб постоянно делались". Из этой фразы казак, менее развитой и знако­мый с делом, чем Смокотнин, мог бы заключить, что промеры реки, как и все другое, делаются по приказанию его, начальника; во наш казак, казалось, все видел и понимал правильно.
О характере реки сегодня сказать особенно нечего.
28 ЖАРТА.
Разсветает. На лодках проснулись и задвигались люди. Проснулись и мы и, велев лодочникам трогаться, стали вставать. Но с другой лодки пришли сказать, чтоб мы обождали, потому что им нельзя идти, что рабочих еще не наняли и хозяин её продолжает решительно отказы­ваться нанимать их на свой счет. Поэтому Сосновский предпочитает ехать отсюда сухим путем, и теперь идут переговоры с одним китайцем, местным жителем, кото­рый предлагает своих вьючных мулов. Мы вышли на палубу, пьем чай и ждем. Утро великолепное, воздух прозрачный, прохладный. Рабочие наши тоже благодушествуют. Один из них, симпатичный малый и здоровяк, очень привязавшийся ко мне за дорогу, растянулся на песке и воспевает „чы-фань", т.-е. обед и всякого рода еду.
Смотрю я на него и вижу в нем самое беспощадное опровержение всех теорий насчет рационального питания тела и гигиенических правил для сохранения здоровья. Не спрашивайте его, как устроен его дом, потому что этого дома не существует; летом его жжет солнце, зимой про­бирают дожди и холод, потому что бедная одежда плохо защищает его тело от ветра и сырости. Не спрашивайте и о питательности его пищи. Он ест рис с травой, а иногда с весьма скромным прибавлением свиного сала;
657
пьет горячую воду, в которой для самообольщения нокаут по целым днях какие-нибудь листья под навванием „ца“ (чая)... Но посмбтрите на него и у вас на душе повеселеет; вы сами как будто здоровее станете. Что яа костн, какие мускулы, что ва грудь! А зубы, щеки! Он точно весь отлит из бронзы и только раскрашен под цвет тела. Другие наши рабочие тоже молодцы, какие вообще не ред­кость в Китае... Они рады остановке и весело болтают или бранятся между собою. Наш Тай-Гун, обыкновенно только улыбающийся или сидящий за плетеньем своего каната, сего­дня что-то много говорит и пускается в рассуждения. Он тоже чувствует себя молодцом перед Тай-Гуном другой лодки, потому что у него все исправно, и рабочие, и лодка, ж парус, и он говорит, что если бы не остановки, уж мы бы давно в Хань-Чжун-Фу были. Действительно мы много времени потратили на остановки, и хотя не совсем бесполезно, но все таки с малою пользою, потому что мы никогда не могли знать вперед, сколько времени нам пред­стояло оставаться на данном месте и потому что эти ме­ста не избирались. Вот сегодня, например, простояли три часа,-можно было бы хорошую экскурсию сделать; но кто мог это знать вперед.
Пришли сказать, что теперь можно трогаться.
- Что же, наняли мулов? Отчего их еще не приво­дят?-спрашиваем у нашего казака.
- Каких мулов? в той же лодке дальше едут. - Значит принаняли еще рабочих?
- Ничего я не могу и понять-с!-ответил он и не стал больше говорить.
Так как мы тоже ничего не могли и не должны были понимать, тр, получив приказание отчаливать, хотели было отправляться, как на берегу явились три мандарина, как оказалось, таможенные чиновники, из которых один был с железным щупом, и начали какой-то разговор, кото­рый все делался громче, потом перешел в крик. Пере­водчики,-один не понимал в чем дело; другой понял, но не мог объяснить нам на удобопонятном русском языке. Наконец добрались кой-как. Чиновники приняли нас за купцов, ехавших с иностранными товарами и намеревавшихся тайно провезти их, без досмотра и не заплатив пошлин. Им стоило только показать паспорт, выданный нам китайским правительством; но Сосиовский
558
почему-то не находил нужннм предъявлять его из этого вышла неприятная сцена. Мандарины не смели не иснолнить долга своей службы и требовали произведения осмотра нашнх вещей. Мы пригласили их к себе и не только позво­лили, но даже просили осмотреть все наши вещи и убе­диться, что мы не купцы и никаких товаров с нами нет. Вежливое обращение, спокойный тон разговора, хотя, ве­роятно, не особенно искусно переданного нашим казаком, сразу подействовали на них успокоительно и они сами тот­час переменились и, только заглянув в нашу каюту с улыбками и любезностями, объявили, что мы можем проез­жать свободно.
Мы отправились; а Сосновский с компанией еще стояли на берегу, собираясь, повидимому, войти в свою лодку, на которую, как на диво, раскрывши рты, смотрели изумлен­ные туземцы, собравшиеся на берег из ближайшего селе­ния; онн говорили что-то о Ма-Ян-Чуань, покачивали голо­вами, и вто изумление, зти покачивания в раздумья, не осо­бенно успокоительно действовали на нас; но мы еще не знали чем решат наши спутники.
- Скажите ему (т.-е. хозяину лодки)-послышались слова раздосадованного начальника, что так как он вещи мои подмочил... и, тот... четыре раза лодку совсем было по­топил, так... тот... я... тот... теперь ему не верю...
Ну, слава Богу, подумали мы, значит едут сухим пу­тем, а то уж, сами говорят, четыре предостережения было.
Но наш казав, стоявший на палубе и смотревший на­зад, как будто в ответ на нашу мысль, объявил:
- Все сели в лодку и отчаливают... Ну, Господь знает, что будет, а китайцы, ваше высокоблагородие, уж&сть как сумлеваются на счет этой лодки. Все „ дивуют “ (удивля­ются, сибирское выражение) когда завидят ее; никогда, го­ворят, здесь зтакия лодки не показывались и в один голось говорят, что она ни за что не дойдет до ХаньЧжун-Фу.
- Начальник знает?-переспросили мы в двадцатый раз.
- Как не знать, ваше высокоблагородие! Да они и сами боятся, как я замечаю, потому, как порог, тав они сей­час и на берег, и на берег. Ведь, ни через один по­рог они в лодке не проехали.
- Ну, что ж он говорит, если знает?
559
- Ничего, говорят, у нас пройдет; я сам, говорят, буду распоряжаться. До сих пор шла же, говорят, так и дальше пройдет.
В это время я увидал на берегу кустарник, весь по­крытый кистями лиловых цветов *), и велел рабочим при­чалить к тому месту, где он рос. Он находился невы­соко, но над едва доступными свалами и еслибы не длин­ные крепкия ветви его, перекинутые с камня на камень, с куста на куст и прикрепленные обоими концами, как веревки, ва которые я цеплялся руками, там совсем нельзя было бы удержаться. Я сорвал несколько кистей цветов и их превосходный запах развил во мне такую жадность, что мне хотелось забрать их все, чтоб унести с собою и я, срывая кисть 8а кистью, бросал их вниз, где один из рабочих подбирал их, а другой пробрался в дру­гому кусту и тоже нарвал громадный букет. Здесь же я нашел несколько других интересных растений. Отобрав лучшие экземпляры для гербария, я сделал из остальной массы цветов несколько 'огромных букетов и поставил их на своем столе; кроме того, убрал ими все стены нашей каюты, усыпал ими постели и мы сидели точно в надушенной оранжерее. Пройдя еще некоторое расстояние, я увидал на берегу другой цветущий кустарник дикорасту­щей китайской розы, с (мелкими цветами белого цвета и с превосходным запахом, таким же, как у наших роз, только нежнее). Цветов на них было такое богат­ство, что издали эти кусты казались совсем белыми бесед­ками или холмиками, покрытыми снегом. Ветви этого кус­тарника так густо переплетаются между собою, листва на нем так обильна, что подобные кусты роз вышиною до полуторы сажени и более представляют сплошную, совер­шенно не прозрачную массу. Рабочие, тащившие лодку, про­ходили мимо этих кустов и я крикнул им, чтоб кто-ни­будь нарвал мне цветов; и через несколько минут мне притащили ветку, представлявшую самую изящную гирлянду ив зелени и цветов, около четырех сажень длины!
В гербарий, разумеется, не поместишь целиком такого экземпляра, а бросить остальное было жаль; и я еще укра­сил нашу пловучую комнату цветами и зеленью китай­ских роз, прикрепив упомянутую гирлянду к крыше на­шей каюты в виде архи и расплел по потолку; а чтобы
*) Wbtaria chioenais.
560
цветя не завяли скоро, я поставил оба отломленные конца ветви в бутылки с водою... И никогда в жизни не бывало у нас такого поэтического жилища, как настоящее!
Любители природы н цветов, китайцы не умели доста­точно хорошо похвалить ее и все приходили любоваться.
Мы подвигались вперед. Характер реки несколько из­менился: дикия и крутые скалы уступили место более отло­гим склонам, покрытым плодородной и возделанной поч­вой глинисто-песчаного свойства. В втой части реки мест­ные жители также промывают золото из берегового песку по описанному выше способу. Сегодня опять встречались ди­кия утки и бакланы, которых я уж давно не видал; в горах слышались голоса фазанов. Птиц вообще множество и, если бы мы ехали действительно с целью исследования страны, здесь можно бы составить богатейшую коллекцию их.
Мы остановились у песчаной береговой отмели, у подно­жия одного ив таких покатых холмов, за которым под­минались высокие горы. На средине втого холма виднелся домик китайца-фермера, и я направился к нему. Перед иим стоял ряд веерных пальм, а за ним начинался густой кустарник и молодая роща, уходившие в овраги и поднимавшиеся дальше на горы. Возле домика рылся в саду его хозяин, а на маленьком дворике жена его уха­живала за своим стадом, состоявшим из двух коров, двух телят н десятка белых воз. Домик был крошеч­ный, состоящий всего из одной комнатки... Уютно и мило!
Другая лодка пришла хотя и гораздо позже нас, но, слава Богу, благополучно... Авось дотащится как-нибудь без беды, утешали мы себя надеждой: уж не далеко и конец нашего водного странствования.
Но какие могут быть утешения, когда все совершается по законам,-законам природы и „ степным!“... Готовилась беда неминучая и наконец разразилась.
КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА.