Почти немыслимо описать всю бурю переживаний, весь гром, весь хаос звуков, все бешенство нервов и смятение ума, возникающих во время атаки.
Я расскажу случай, доказывающий, сколь мало мы знаем сами себя, и как возможно, что в моменты сильнейших потрясений дух человеческий теряет сознание действительности, продолжая уже окончившиеся события силой воображения.
Я участвовал в атаке рассыпным строем. Мы, целый батальон безудержно рвущихся в бой людей, бросились на германские окопы под огнем гранат и шрапнели, разрывавшихся с глухим треском над нашими головами. Это было нечто умопомрачительное. Мы бежали, задыхаясь от ветра и собственного движения к узким полосам черной земли, из коих, бичуя пространство, с визгом летели пули. Наконец мы были у цели. Я прыгнул в окоп вместе с рядовыми Михальченко, Урусовым и Кабановым.
Остальные, где в одиночку, где кучками, дрались уже, стиснув зубы, с упорным врагом, встретившим нас прикладами и штыками. Прыгнув в окоп, я был разъярен, как тигр; не преувеличивая, я готов был биться до последнего издыхания.
Осмотревшись, я увидел, что на Михальченко напали два рослых шваба, и он, притиснутый к стене окопа, отбивается от них ружьем без штыка — штык сломался. Я бросился на ближайшего немца. Он, увидев, что я замахнулся, оставил Михальченко и повернулся ко мне, в то время, как его товарищ продолжал атаковать Михальченко. Я обманул немца, упав на колено; пока его штык пронесся над моей головой и вернулся обратно, я пронзил врага в бедро, и он, заскакав на одной ноге, упал.
В густоте и сумятице боя, настолько тесного, что многие, кипевшие жаждой драки, не в силах были даже взмахнуть ружьем, — так плотно, спина к спине, грудь к груди набились люди в траншею, — я увидел сквозь случайный просвет среди дерущихся, как Урусов, человек громадного роста, стряхивал со штыка заколотого немца. Сбоку от меня работал Кабанов, и я присоединился к нему. Наши штыки мелькали в пыли окопа, как молнии, стуча о встречную сталь. Никто не рассчитывал и не изощрял ударов: били как придется, и куда придется, и кого придется, и вся эта страшная кадриль напоминала прыганье кофейных зерен в воронке ручной мельницы — скрывались, исчезали одни, появлялись другие… Вдруг я заметил, что вокруг творится что-то неладное… Я увидел, что все вокруг меня без ружей, и не понять было мне — кто это: русские или немцы… Наконец, я различил русский язык, крики, брань, угрозы, возгласы удивления. Я опомнился. Словно пелена спала с моих глаз, и я увидел, что нахожусь только среди своих, возбужденно тыча штыком во все стороны.
— Где немцы? Куда они девались? — закричал я.
— Э! Померещилось! — сказал Урусов, бережно, на всякий случай, схватив меня за руки. — Немцы, как мы в окопы повскакали, чичас все утекли, а ты кричишь и кругом кидаешься… Это тебе привиделось.
Он говорил правду. Но я и сейчас, ясно, до мельчайших подробностей помню все вышеописанное.
Комментарии
Впервые — в журнале «20-й век» № 25, 1915. Печатается по этому изданию.
